Аннотация: История про мотоциклистов в Заднице реальная. Инфа о старосельских Меншиковых - документальная. Баба Дуня Дудошница - реальная бабуля из рода местных священников. А вот офицерика с его пра-прадедом, я выдумал ибо не знаю, как именно Светлейший князь восстанавливал своё родовое дерево. Вряд ли ему понравился бы Боровской вариант. - Слишком не знатен и не богат. Имеют ли наши Меншиковы отношение к сподвижнику Петра, не ведаю. Это мой домысел. Версия. Но приятель детства Колька М., очень похож на одну гравюру молодого Александра Меншикова. Текст отправляю из Старого села, бывшего Борового и Меншикова, тож.
Как попасть в Задницу?
К вечеру второго октября 1941 года, лейтенант Пауль Кляйн окончательно убедился, что Фюрер заблуждался относительно высокого уровня германской разведки. Видимо, вождя немецкого народа вводили в заблуждение по поводу полноты и точности сведений о противнике.
Немецкие инженеры участвовали в строительстве шоссе Минск - Москва. Пилоты люфтваффе пересаживались на гражданские самолёты и летали в Москву, созерцая русскую территорию. Наверняка, сотни тысяч дойч-марок были истрачены на вербовку и оплату русских агентов. Проделана колоссальная разведывательная работа, а результат годен только собаке под хвост!
Пауль в полной заднице, а если точнее, то никак не может попасть в Задницу.
Его мотоциклетной разведывательной роте необходимо обследовать дорогу от Верховье-Малышкино до станции Игоревская. Но как это сделать, если у него на руках копия устаревшей карты дореволюционных времён, нарисованной до большевистского переворота, ещё при русском царе? На карте нанесена самая свежая информация о обороне красной армии. Вплоть до блиндажа, до окопа. Эти данные перенесены с последних листов аэрофотосъемки. Однако за полвека, прошедшие со времени изготовления карты, многое изменилось. На ней, даже железная дорога изображена как не достроенная и нет станции Игоревская, до которой необходимо разведать маршрут, чтобы обеспечить безопасное следование дивизии.
И что получается? Доехав до деревни Нивки, его мотоциклисты выполнили нужный правый поворот, а вместо Задницы, прибыли в деревню Новая Андреевка.
- Wo ist Zadnica? Где есть Задница? - спрашивал Пауль, нервно тыкая пальцем в карту.
Русские дикари смотрели на его палец, на карту и самый взрослый из них - четырнадцатилетний подросток, пожимая плечами, ответил непонятной русской фразой: "Я в карте ни бельмеса". Остальные дети просто хохотали, едва не писая от смеха.
Где есть Задница? Офицер нервничал. Почти срывался на крик, но сдерживается. Нельзя показывать свои эмоции, которые могут быть расценены, как слабость характера немецкого воина.
Деревенские женщины попрятались. Мужчины на войне. У Пауля нет времени для задержки в пути. Он отдаёт команду и два экипажа расходятся в разные стороны улицы, чтобы найти кого-то, кто "бельмеса", как попасть в Задницу.
Привели старого русского крестьянина, ковыляющего на самодельном грубо-обтёсанном деревянном протезе. Лейтенанту безразлично то, как зовут этого одноного небритого мужика, но, поборов презрение, в целях установления контакта, офицер спросил: "Как твоё имя"?
- Их хайсе Иван Никанорович, герр офицер.
- Ты понимайт по немецки.
- Да. Немного шпрехаю. Я в плену был. Когда, в прошлую Германскую войну, мы сражались в Шампаньской губернии, спасая французских союзничков от вашего наступления. Там меня и пленили, и вылечили раненного. Жаль, что ваши доктора мне ногу отрезали. Наверное, чтобы больше не воевал.
- Старый солдат, где есть Задница?
- Вы, ваше благородие, аккурат в Задницу попали. Эта деревня, до революции, звалась Задницей, потому что построили её за оврагом, сзади деревни Андреевки. Теперь бывшая Задница именуется Новой Андреевкой.
- Как проехать на Игоревская?
- А вот так прямо и ехайте. Там вас встретят, - пояснил старик.
Паулю не понравилось, как хмыкнул Иван, при слове "встретят", но переворошив в голове весь словарный запас русского языка, немецкий лейтенант решил, что лейтенанта Кляйна и его мотоциклистов, на станции Игоревской, ждёт радушный приём и, возможно, дадут хлеб и соль, лежащие на белом расшитом полотенце.
Встретили!
На половине дороги. Между деревень Поповское и Комягино. Повстречали целой русской танковой бригадой. Хоть и доложил Кляйн командованию, о наличии русских войск на направлении движения, но это - ценой потери нескольких доблестных германских воинов из разведывательной роты.
После этого, на сутки задержалось продвижение немецких войск.
Пока не оттеснили с дороги большевистские танки в лес, пришлось крепко повоевать против красных танкистов. Хорошо ещё, что не было в той бригаде новых пятидесяти-тонных сталинских танков с непробиваемой бронёй и тридцати-тонных Т-34. Наверное, легкие довоенные машины Т-26 это остатки разгромленных корпусов, которыми большевики пытаются прикрыть дорогу в свою обречённую столицу.
Неужели этим азиатам всё ещё не понятно, что война проиграна и он, Пауль Кляйн, будет скоро гулять по Москве, как когда-то гулял его прапрадед, любивший Москву сильнее, чем Петербург, в котором, до возвращения в Фатерлянд, служил Светлейшему Князю Александру Меншикову?
... С того дня, когда Пауль искал Задницу, прошла целая неделя. Упорство русских несколько замедлило продвижение к Москве. Ерунда! Русские сброшены с хороших дорог, сбились в толпу, подобную стаду и окружаются в болотистом лесу северо-западнее города Вязьмы.
Паулю поручено проследовать от села Аксентьево, до Старого села, с целью подготовки населённого пункта для размещения командования дивизии.
Штабным чинам хорошо. У них куча новых русских карт, захваченных в последние дни, а у лейтенанта - только потрепанная карта царских времен, в которой он сегодня, выражаясь по-русски, опять - "ни бельмеса", поскольку не может найти Старое село, но видит Старое Меньшиково о котором читал в дневниках своего пращура Карла Кляйна.
Русские говорят: "Пути Господни - неисповедимы" и "Человек предполагает, а Бог - располагает". Паулю выпала удача пройти по следам предка!
Что было написано в старых, двухвековой давности, тетрадях? В памяти всплывали слова, начертанные аккуратными, поблекшими от времени буквами:
- "Светлейший князь Александр Данилович Меншиков отправил меня - скромного, но исполнительногонемецкого дворянина, для выполнения деликатного поручения личного характера. Выполняя приказание, в течение полутора лет, ясовершал путешествие по берегам Балтийского моря, а так же - в Вильно, Гродно, Смоленск, Оршу и Вязьму.
В Вяземском захолустье, в храме села "Боровое - Меншиково тож", я почти достиг изначально - названной цели своего странствия. Однако,привезенный результат моего труда не устроил Светлейшего. Меншиков кричал на меня. Обвинял в напрасной трате времени и денег.
Оскорбившись, я попросил отставки от службы и навсегда возвратился в своё Отечество. Благодарясредствам, скопившимся за месяцы путешествия, я смог расширить родительское имение, обновить дом и завестисемью...".
Предок Карл, как сказано в дневниках, останавливался в селе "Меньшиково", у местного священника. Вот и Пауль непременно заглянет к русскому служителю бога. Если конечно село Боровое, село Меньшиково, село Старое Меньшиково и Старое село - это одно и то же селение. Вдруг в деревне сохранилась какая-то память о предке Кляйна, посещавшем эту глушь?
После Андреевской "Задницы", Пауль уже ничему не удивляется в русской географии и топонимике, в которых, выражаясь языком русских варваров: "Сам черт ногу сломает".
Была и ещё одна задумка. Как ни как, а близится конец войны и пора приглядывать место для своего будущего родового поместья. Это даже немного символично, если перевести "село Старое Меньшиково" на немецкий язык. Будет поместье и новое родовое гнездо "Альт Кляйн дорф", полученное на завоеванном жизненном пространстве.
(Однако всё получилось не так, как хотелось Паулю Кляйну и Дудошница тому свидетельница).
Из рассказа бабы Дуни Дудошницы:
"Вроде как не позднее двенадцатого октября первой военной осени, в село въехали германцы на нескольких мотоциклах. Усталые. В кожаных плащах, забрызганных грязью и с очками, на таких же грязных лицах. В железных шапках. Страшные, словно бесы, творящие свои дьявольские козни.
Когда понаехавшие супостаты разделись да умылись, так вроде как, на людей стали похожие. А поевши, даже заулыбались. Залопотали что-то по-своему, по-басурмански. Командир ихний, по-русски мог гуторить. Вот и начал у меня выведывать обо мне.
А что ему сказать?
Век тут живу. И все мои деды, на семь ведомых колен, здесь веру блюли и лежат в этой земле. Может и дольше, потому как село наше извечное, боруское. Люди тут всегда жили. Вона, у реки часто выпахиваются кремнёвые стрелы, а то и топоры каменные.
За Выгарью - Тупичинский курган древний, как сказывают, военный. Сторожевое городище, а рядом с ним - посадское селище.
На полдороги к Иваникам, курганчики могильные. Насыпанные до Христовой веры, когда умерших людей сжигали, а хоронили только золу от человека.
Как приняли Христову веру, так начали людей в гробы класть и ближе к селу, за речкой - Боровкой закапывать, покедова каменный храм не возвели, заместо рублённого.
В новом храме, построенном вскоре после изгнания Наполеона, мой прадед службу правил, а начинал, как и его папенька - в деревянной церкви служить Господу нашему.
Сказывали в семье, что род наш всегда Богам служил. Даже тогда, когда поклонялись огню, солнцу, грому небесному, мороке неумолимой и другим, забытым богам и силам.
Так вот, подсел ко мне немцик и начал выпытывать, где батюшка приходской, какое я к нему отношение имею и как правильно село наше зовётся?
Тут нет никакой военной тайны. Рассказала я ему, что Батюшка приходской мне папенькой родным приходится и сейчас он вместе с мужем моим, обвинённым в кулачестве, и ещё с тремя мужиками - подкулачниками, за антисоветскую пропаганду, услан в проклятые лагеря, на десять лет, землю рыть, лес пилить или уголь рубить.
Тут супостат чуть не подскочил на лавке: "О, фрау против большевиков"? Гут! Гут. В ранец залез, вытащил оттуда шоколадку и пакетик какой-то карамели. Шоколад ихний, немецкий был, а вот конфеты - наши. Наверное, сельпо какое разграбили.
- Матка, неси чай. Будем чай пить и говорить.
- Чай так чай. Мне кипятка и сушенного зверобоя не жалко. Вытащила я чугунок из печи. Зачерпнула оттуда ковшиком горячей воды. Заварку в ковшик кинула. Подождала, пока вода цвет взяла. Налила её в кружки.
Сидим, кипяток прихлёбываем. Я карамельку разварнула, а шоколадом погребовала. С начала войны, через наше село, прошла и проехала тьма тьмущая народу. Кто с фронта, кто на фронт. Так вот, бывалые люди сказывали, что есть у фрицев шоколад не для лакомства, а для придания силы и храбрости. Якобы, если съест его непривыкший человек, то усталость проходит, сон не берёт и радостно становится на душе. От той радости, немцы кажутся лучшими друзьями, а собственный язык начинает молоть без умолку, выдавая врагам всё, что надо и не надо им знать. Мне такого обманного счастья не требуется. Я свой разум не собираюсь продавать, заради сладости, гадостью напичканной.
Поблагодарствовала я пана офицера за угощение, подлила себе кипяточку и жду, чего ещё немец сказывать станет.
Его солдаты без шоколада веселятся. Пальцами тычут в какую-то книгу. Про "Москау" разговаривают. Обсуждают, какие подарки нужно найти в Москве и привезти с войны своим семьям. Что-то про шубки из сибирского меха и про золотые украшения говорят.
Наверное, оне историю, географию и арифметику худо учили. Забыли или, вовсе не знали, как безрадостно закончились московские сидения для войск Гришки Отрепьева, Тушинского вора и Буанопарда. Не думают об том, что, чем дальше от дома, тем далечее до дома. Уйти легко, а возвернуться - тяжко.
Офицерик увидел как я смотрю на его солдат и стал мне объяснять, что скоро войне конец, большевикам конец, Сталину конец и, мило улыбнувшись, добавил: "унтерменшам капут". Я виду не подала, что в России, в семьях священнослужителей, иностранные языки не в диковинку и что знаю я из газет, кого эти фашисты низшими людьми именуют, какую судьбу нам уготовили. Кивнула немцику, поддакнула: "Капут", а сама фигушку сложила под столом, чтобы сказанное наоборот вышло.
Так жизнь закрутила, что голова кругом идёт и мозги врастопырку. Вроде как, я должна приходу немцев радоваться, ибо они против тех, кто моего отца и супруга неволит за колючкой.
Папенька прилюдно клял бесовскую большевистскую власть. Потворствовал старым барам и новоявленным богатеям, которые мечтали, на горбу у своих односельчан, из мужиков в господа выбиться, да не успели въехать в господские дома среди вишнёвых садов и липовых аллей. Революция тому помешала. Вот и шипели кулаки, исходя ядом, а подкулачники им подпевали. Дай таким волю, так они, яко обры, стали бы соседских баб в телеги запрягать и кнутом по спинам стегать. Тятя сам твердил, что любая власть от бога. Смирился бы, не ругал бы Советскую власть, так и, возможно, не тронули бы его. Ну нет-же, думал, что богатеи ему денег в храм дадут, а комбедовцы - под зад пнут. Вот и попал в кутузку.
Супруг мой возмущался, что нас раскулачили. Что корову и лошадку отобрали.
А для чего они мне скотинка нужна была?
- Корова, понятно дело, чтобы молочко было для каши, а лошадь - сено возить, которое половину лета мы с мужем косили да сушили на своём низинном осоковом кочкарнике, дабы корова и кобылка не откинули копыта до будущей летней зеленой травы.
Столыпинские выселки были хороши для тех, кто в Петербурге писал газетные статьи, в поддержку Столыпина. Как говорят у нас на селе: "Умному воля, а дураку - поле". "От земли не будешь богат, а станешь горбат". "Трудом праведным не наживёшь палат каменных". Кто надрывался, корчуя пни и кусты под будущую пашню, да роя канавы для осушения низин, под будущие сенокосы, тот навсегда терял здоровье крестьянское, а его готовенькие земли, мироеды скупали, за бесценок, обрекая семейства на батрацкую долю и вечное нищенство.
Нужно было бы спасибо сказать Советской власти, что забрали у нас то проклятое болото, избавили от такой каторги. Поблагодарить людей, а опосля того, идти в колхоз или в Вязьму уехать. Муж у меня трудолюбивый. Его везде бы уважали. Так нет, заартачился, задолдычил, что не хочет на кого-то горбатиться. Хочет помереть вольным хлебопашцем. Вот и доболтался, на своё и моё горе. Ходили бы мы сейчас с мужем под ручку, по городскому тротуару, а папенька с маменькой детишек бы наших растили и холили, себе и нам на радость.
Нет! Сейчас бы супруга мово на фронт забрали и, возможно, уже убил бы там ево вот этот немец. Значит - они, эти пришлые супостаты и есть наши настоящие враги, а не Советская власть?
Однако что этому немцу надо? Спрашивает о каком-то своём очень старом дедушке. Поняла! Не о старом, а о молодом, но очень давнишнем. Был тут такой, только очень давно. Так давно, что если бы не семейные летописные листы, читанные в молодости, то я бы ничего не поняла и не вспомнила.
Тебя как зовут? - спросила я у немца.
- Пауль.
Искоркой мысль сверкнула: "Понятно, значит, Павлом по-нашему. Как гонителя христиан, ставшего апостолом. Ну так слушай, Павел, поговорю с тобой по-людски. Не отрину падшего вражину, кровью запятнанного. Авось и ты, как многие разбойники, допреж тебя жившие, прозреешь со временем, покаешься в грехах да в праведного человека превратишься".
Слухай...
Видела я запись о том, что через двести лет после того, как Вяземские земли были отвоеваны у Литовского князя, приезжал сюда иностранец Петербургский. Интересовался церковными книгами с записями о рождениях детей и о женитьбах прихожан. Не всех, а только дворянской крови, выходцев из Великого княжества Литовского и Русского.
Таких у нас много было, потому что четыреста годков тому назад, добровольно вошла наша земля в состав Литовской Руси. И не ошиблись в выборе. Как передавалось в семье нашей, зажили тогда смоляне по вечевому обычаю. Словно добрая опара, на бурливой закваске ставленая, поднимающаяся в хлебной квашне, стали расти в Смоленской земле ремёсла, торговля и каменное строительство. Все землевладельцы, как владели землями и деревнями, так и остались владеть. Даже удельный князь вяземский остался сидеть в Вязьме.
Село наше тогда называлось - село Боровое, а речка наша звалась Боровкой и, вдоль неё, раскинулись поля и покосы семейства Губастых. Отдалённые заставы борусков, по краю Боровских земель, разрослись людьми и дворами. Превратились в деревни Борково, Боровщина и Боровая.
Как помер Меншак - сын Степана Губастого, так земли боровские поделили полюбовно, промеж сынов Меншиковых: Ивана, Третьяка и Семёна.
Онофрия, по причине малолетства, братья обделили. И было то событие около двухсот пятидесяти лет назад. С тех пор, так они и стали писаться как землевладельцы Меншиковы, а село занесли в писцовые книги, как "село Старое Боровое, Меншиково тож".
Не знаю, чего там дальше было и куда наши Меншиковы делись, Может помёрли от хвори моровой, а может убили их, как Москва мирный договор порушила и снова стала воевать за Смоленские земли. Хоть село и Меншиковым звалось, но завладели им новые господа из рода Конищевых.
Сказывали будто, из Меншиковых, уцелел один Онофрий, да и то по причине того, что, не имея земли, уехал в Москву. Хлебной торговлей промышлял. Данила Меншиков при царском дворе служил. Государевыми конями и конюшнями ведал, а вот сын его - Александр Данилович далеко пошел и в большие люди выбился. Первым человеком при царе Петре стал. Жизни не жалел заради Отечества.
Шесть или семь фамилий помещиков сменилось с тех пор в нашем селе, а оно так и звалось, по - прежнему: село "Старое Меньшиково", пока не ужалось в писцовых книгах, перед самой революцией, до "Старого села".
Все имевшиеся записи из старинных крестильных и венчальных книг, про род Меншиковский, пращур мой скопировал и тому иностранцу на руки выдал. Подтвердил, как Александр Данилович Меньшиков происходит из литовских дворян рода Губастого, известного в Вяземском стане с момента возвращения города Вязьмы, от Литвинов, в состав русских земель.
Немец встал из-за стола и заходил по избе.
- Твой предок написал плохую бумагу, которая возмутила князя Меншикова и моему прапрадеду пришлось бросить службу, возвратиться в Германию.
- Чем возмутился Меньшиков?
- Он ожидал бумагу о более знатном происхождении, от древних русских князей. Тогда бы, род Меншиковых стал древнее и важнее чем род царя Петра.
Мой прапрадед Карл пытался дать священнику деньги. Много денег. Но твой предок отказался написать нужные слова, ибо не сохранились записи за ранние годы и не нашлось доказательства того, что Губастые-Меншиковы" идут от обедневшей ветви рода Рюриков или Ольгердовичей.
Фельдмаршал Меншиков кричал на вернувшегося немецкого дворянина грубыми словами и обвинял его, что миссия обошлась слишком дорого, длилась долго, а привезенные бумаги годятся только для подтирания в отхожем месте.
Когда офицер умолк, разговор продолжила я.
- Кто, где и кем был в древние времена, об том, одному Господу ведомо. Сам Пётр даже не Рюрикович, а кошка худородная и хвост от кобылы. Не факт что род Губастых - Меншиковых был менее знатен, чем род Кобылиных - Кошкиных - Захарьиных - Романовых. Возможно, Александр Данилович ведал о своём давнишнем изначальном высокородстве и был крайне раздосадован, что не нашлось нужных подтверждений?
Вернувшись в Германию, ваш предок Карл Кляйн бедствовал? В смысле, голодал? Много работал, не покладая рук?
- Нет, слава Господу, он имел деньги для безбедной жизни. По монетке, накопил за время странствия.
- Значит, не зря кричал Меншиков на слугу, обобравшего своего хозяина?
- Молчи, русский дура! Не смей оскорблять немецких официрен! Я уезжаю. Вернусь завтра в половине дня. Ты - моешь дом, делаешь много чистый постель, топишь печку и баня, а сама уходишь жить в сарай. Теперь вы, русские свиньи, будете служить нам - немцам!
Оставив двух солдат в деревне и поручив им проконтролировать подготовку помещений для проживания штабных офицеров, Пауль отправился навстречу германским войскам, неспешно сжимавшим кольцо Вяземского котла.
В Мальцевских соснах, зеленеющих над речной излукой, немецкие мотоциклы едва не поймали русского пехотинца - окруженца, который успел убежать из редкого сосняка, упасть в овражек, передёрнуть затвор ручного пулемёта и, с расстояния пяти метров, расстрелять все три экипажа мотоциклистов. Мотоциклы, один за другим, тарахтя двигателями, кувыркались вниз, с кручи высокого обрывистого берега, разбрасывая тела и ломая кости умирающих гитлеровцев.
Паулю Кляйну повезло. Он скончался быстро, не познав боли ран, леденящего холода подмосковных морозов, ужаса ржевских боёв, страха перед белорусскими партизанами, отчаяния прусского разгрома и вида дымящихся развалин поверженного Берлина.
Смоленское село "Старое Боровое Меншиково тож" - бывшее имение сынов Меншиковых, так и не стало немецким поместьем "Альт Кляйн дорф".
Почему?
- Да потому, что у нас любая деревня, кому-то милая родина, а врагам, завсегда, - задница.