Свои пятьдесят лет Князь отмечал в больничке. Братва подогнала банки - хвостики в виде ампулы французского коньяка с лимончиком и икоркой. Князь лимон себе к чаю оставил, а коньяк и икру отдал живодёру, готовившему актировку. Упиваться не хотелось. Жить хотелось. Без шмар, бабла и куражу. Просто жить. Дышать. Смотреть на солнышко. Никогда не был Князь бздливым, а сейчас с тревогой ожидал досрочного звонка. Выдаст ему кум ксиву и выпустит за ворота подыхать с чистой совестью на свободе. Туберкулёз. В неизлечимой форме. Нет на воле у Князя ни родной души, ни хаты. Тут, на зоне его хата и все родные души остаются. И тридцать два года отсидки за семь ходок. Получается, что и жил-то он как фраер, всего четырнадцать лет, до малолетки и, урывками, ещё четыре пьянящих года, между сроками отсидки, И так вшиво стало на душе от желания жить, что впору сделать веревку из простыни, сунуть голову в петлю и марануться от тоски. Единственным сынком был он у своей покойной матери, захороненной без сына в неведомой социальной могиле, дома престарелых. Отца Князь не помнил. Погиб батя смертью храбрых, в 1943 под городом Вязьмой, у села Изъялова. Лежат отцовские косточки где-то в воронке, как было сказано в похоронке: "В трехстах метрах восточнее леса". И решил Князь рвануть в те края, где отец голову сложил за Родину и за Сталина. Снять угол у какой либо колхозной корзины, попить вволю молочка парного, половить рыбёшку в реке, погулять по травам луговым, поесть земляники лесной. Денег, на первое время, должно хватить, а потом можно и ласты сложить вблизи последнего отцовского пристанища. Возле родного человека... Решил и сделал. Приехал в Вязьму. Не спеша прошелся по перрону. Прочитал надписи мемориальных досок о том , что от бомбёжки на станции Вязьма погибла куева хуча людей а потом здесь формировался отряд какого-то отважного подпольщика Константина Заслонова, гадившего фашистам на станции Орша. Вспомнилась Орша. Повязали там Князя с его лепшим корешем Лютым, после удачных Минских гастролей. По-глупому, повязали в железнодорожном ресторане , где через чур широко отметили они свой успех. Теперь не повяжут. Он в завязке. В киоске купил пару колец краковской колбасы, горчичный батон, двести граммов конфет, бутылку молока и вафельный стаканчик мороженого. Присел на скамейку в станционном скверике. Перекусил, начав с мороженого, тающего от жары. Ориентируясь на матюгальник, сообщавший о отправлениях и задержках автобусов, перешел улицу в сторону неказистого автовокзала. Купил билет. Сходил ещё раз за мороженым. Порадовал себя брикетиком эскимо и фруктовым пломбиром. Уселся в переполненный старенький ПАЗик и поехал неведомо куда, согласно купленному, до Изъялова, билету. Как пожилому человеку, Князю досталось сидячее место. Дребезжащий автобус прогромыхал мимо бронзового генералу в папахе, перстом указывающего на врага. Мимо величественного собора. Мимо танка, вздыбившегося на высоком пьедестале. Выехал на шоссе. Притормозил на склоне и, благодаря этому, Князь хорошо рассмотрел памятник с фигурой раненного красноармейца среди двух бетонных пулемётных гнёзд, бросающего гранату в воображаемый танк. "Ополченцам - Бауманцам" - гласила надпись на памятнике. "Вот придурок" - подумал Князь про скульптора. По этому шоссе, наверняка, начальство ездит в Москву и обратно. Заберётся какой отмороженный с волыной в такое бетонное укрытие, смотрящее амбразурой на дорогу, замочит туза козырного, а любитель монументального реализма будет потом на зоне чалиться, за содействие мокрушнику, путем создания огневой точки. - Мужик, просыпайся, тряс Князя за плечо водила автобуса. Приехали. Старое село. Конечная. - А Изъялово? - Проспал ты мужик. Проехали, полчаса назад. - Ну и ладно. Мне теперь везде можно. Значит так "карта легла". Бог не фраер, он знает что делает. Князь вытащил из-под сиденья свой чемоданчик и вышел из раскаленного солнцем салона. Небольшой парк из молодых лип и клёнов. В глубине парка обелиск, увенчанный красной звёздочкой. Доска почета с фотографиями напыжившихся физиономий передовых строителей светлого будущего. Деревянное здание с флагом, закрепленным над крыльцом. - Всё ясно. Обитель местной власти. Ага. Вон, возле штакетника, УАЗик стоит. Дверь распахнута. Водила на месте. Наверняка шоферюга возле начальства пасётся. В курсах всех дел. Побазарим, где тут притулиться можно. Молодой человек, не посоветуете, где у вас можно отдохнуть с дороги усталому путнику? - У нас тут не дом отдыха. В деревне работают. - Я своё отработал. Мне бы воздухом подышать. Молочка попить. Солнечных лучей половить, но сначала найти уютный тихий уголок с крышей над головой, не надоедливой хозяйкой. Хаза нужна. - С зоны что ли откинулся? - Молодой человек, я завязал с ошибками молодости, вышел на свободу с чистой совестью и хочу остаток дней прожить в ладу с людьми и законом. - А что можешь делать? - Молодой человек, я специалист широкого профиля, настолько широкого, что знакомые мне люди, считают меня мастером на все руки. - Щипач - золотые руки? - Молодой человек, судя по вашей речи, вы тоже имели честь быть в числе людей, отвергнутых обществом? - Был, батя, был... Человека я в армии танком задавил. На учениях десант сбросили, а один из десантников под гусеницу мне угодил. Не заметил я воина в пыли. Не остановился. И даже не услышал ничего... Участковый у нас строгий. Начальство бдительное. Народ спуску не даст. Поэтому, если воровать надумал, то не советую. Если отлежаться на дне решил, то лучше сразу езжай в район с повинной. Я сам первый про тебя участковому сообщу. Если отдохнуть решил - походи по селу, лучше по старой улице, по пенсионеркам поищи себе пристанище. - Тебя как зовут? - Виктор. - Вот что, Виктор, лёгкие у меня плохие. Погрешил я достаточно. Не хочу ещё грех на душу брать, заражать кого безвинного. Так что ты посоветуй мне, где можно и с людьми жить, и как-бы на отшибе. - Работать можешь? - Виктор, я теперь только созерцать природу, встречать рассветы и думать о кончине могу. - Не переживай. Есть работа, как раз по твоим запросам. И жильё отдельное получишь. Освободилось. Правда, без воды и сортира. С дровяной печкой, но отдельное и не меньше камеры. Коров пасти сможешь? - Виктор, побойся бога, в мои годы и с моими лёгкими я даже козу не догоню. - А не надо догонять. У нас за каждым пастухом конь закреплен. Совхозный скот это не частные сбродливые коровы, за которыми глаз нужен. Шеф с зоотехником и бригадиром, полдня голову ломают, где пастуха найти на нетелиное стадо. Сбежали сегодня пастухи. Аванс как получили, так три дня пили, а сегодня протрезвели и сбежали. Пойдем к шефу. Если согласен. Работа есть. Транспорт есть. Общежитие освободилось. Так согласен? - Я вообще-то в Изъялове хотел осесть. - В Изъялове? Так ихний совхоз дохлый, по сравнению с нашим. Что тебе там делать? - Отец мой там погиб в войну. - Загонишь вечером тёлок в загон и за час доедешь на коне до могилы отца, только там и могил-то нет. Если кого и зарыли, давно на тех солдатах хлеба или леса растут. Так согласен? - Уломал, сказал Князь, опуская чемоданчик на землю и размышляя о том, не много ли берёт на себя этот водила. Не много... Виктор по десять-пятнадцать часов, с ранней весны и до окончания уборочных работ, мотался с директором совхоза по бригадам, полям и фермам. Был невольным слушателем всех его разговоров с работягами и специалистами. Знал о проблемах, тревоживших шефа и о выговорах или похвалах на районных совещаниях. Возил мясо районному начальству и льнозаводовским лаборанткам-приёмщицам. В случае необходимости, мчался передать директорское поручение или посмотреть, как идёт скирдование сена. Привозил пьяного директора с гулянки или счастливого - от тайной зазнобушки. Учился разбираться в людях. Во время короткой беседы, Виктор просто соединил появление неработающего мужика с голодными и не поенными тёлками, ревущими в дальнем загоне и понял, что несмотря на непредсказуемость уголовничка, грех не попытаться избавить директора, хоть на время, от кадровой проблемы. Тем более, что на краю села пустовали полста квартир хрущевок в трёх двухэтажках, построенных, бывшим директором Денисенковым, по идиотскому проекту (с печным отоплением, но без водопровода и канализации) откуда разбежались прежние жильцы, уставшие таскать в квартиры дрова и воду, выносить помои, а ночами бегать на улицу в загаженный общественный сортир. Редкий селянин станет пасти скот из-за не престижности нелёгкой работы, когда с рассвета и до заката, в зной и в ненастье, мучаясь от комариных туч или кровожадных слепней и оводов, надо присматривать за стадом в полторы - две сотни голов, обеспечивая надои молока или привесы мяса, полностью отвечая за возможную пропажу животного своим невеликим заработком. С обеда, стадо в поле выгонит тракторист Коля Калинин, как черт ладана, боящийся лошадей. Согласился Николай на день-два побыть пастухом, но при условии, что разрешат ему пасти тёлок на тракторе "Беларусь". Смех и грех! А тут стоит незваный мужик с чемоданом, без угла-пристанища, никому не нужный в этой жизни, кроме безнадзорного стада. Пусть пасёт. Хоть три дня, а там или Коля Ковалёв из больницы вернётся или кто из трактористов запьёт и допьётся до снятия с трактора. Войдя к директору, Виктор сказал коротко: "Там на остановке зек отсидевший. Может его в пастухи попробовать?". Впрочем, и директор и шофёр давно научились понимать друг-друга с полуслова. - Зови зоотехницу. Галина, посмотри, что там за шаромыжника Виктор нашел. Если подойдет, оформляй в пастухи. Не прошло и получаса, как Князь написал заявление на приём на работу, оформил первую в своей жизни трудовую книжку, подписал акт приёма - передачи поголовья и договор о полной материальной ответственности. Получил от бригадира спецовочный рабочий костюм, резиновые и кирзовые сапоги, ватную телогрейку и прорезиненный плащ. Завхоз дал ключи от захламлённой квартиры и пару простыней. Конюх показал кобылу Ляльку и висящее на перекладине казацкое седло. - Конюшня на замок не запирается. Завтра сам запрягай. Лялька кобылка справная. Ромалами воспитанная. Цыганский табор у нас останавливался. Уговорились ромалы с начальством, сменять свою жерёбную кобылу на любую другую, годную для телеги. Мы им зиканутую отдали, а эту себе взяли. Ты с ней поласковее. Она как человек, всё понимает, без кнута и крика... Князь открыл чемоданчик, вытащил пару кусочков сахара, сдул с них частички заварки, погладил Ляльку по лбу и поднёс сахар к лошадиной морде. Лялька осторожно взяла своими мягкими губами сахар с ладони, благодарно коснулась головой плеча Князя и захрустела лакомством. Князь глядел на своё отражение в больших влажных лошадиных глазах и вдыхал забытый, но знакомый с детства запах конского пота и навоза. "А чего ждать завтрашнего дня?" - спросил Князь бригадира - "Поехали сейчас стадо покажешь, чтобы завтра не дёргаться". - Поехали. - Поехали. Бригадирская бричка пылила впереди. За ней, неловко приподнимаясь на стременах, в такт с лошадиной рысью, скакал вчерашний лагерный авторитет - чахоточный совхозный пастух Григорий Князев. Приехали на место исчезнувшей деревни Зяблово. Остановились у пустого загона. - Вон видишь, за оврагом, твоё стадо. В пять часов утра ты его выгоняешь в поле. В девять вечера - загоняешь в загон. Чтобы охотнее тёлки в загон шли, ты им овсяного помолу в кормушки сыпать будешь. Надумаешь продавать овсянку за самогон - под суд пойдёшь. Все поля, что не засеяны - твоё пастбище. Упустишь на посевы, потравишь хлеба - из зарплаты, высчитаем за потраву. В конце месяца стадо взвешиваем. У тебя план по триста граммов привеса в день на каждую голову. Полторы тонны месячного привеса на стадо. Лучше пасёшь - больше получаешь. Не советую поить тёлок перед взвешиванием, как некоторые особо-хитрые. Иначе получится один месяц густо, за то следующий, по зарплате - пусто. На хлеб не хватит. Потеряешь животину - высчитаем по среднему живому весу. Если какая тёлка подыхать будет, нужно успеть прирезать, кровь спустить и кишки вывалить из туши. Сообщить в контору, вернуться и шкуру снять. Мясо в столовую заберут. Мне падёж не нужен, поэтому, если не успеешь живой глотку перерезать - режь всё равно, а потом на туше попрыгай, чтобы хоть немного кровь выдавить, да никому не рассказывай что дохлятину в столовую отправишь. Два-три раза в день, как наедятся, тёлки лягут отдохнуть да траву пережевать. Если надо в магазин съездить или отлучиться домой, ты их на отдых в загон загони и закрой в загоне, чтобы по полям и лесам не искать. Пару дней потерпи, один попаси, а я постараюсь тебе сменщика найти. Тогда полегче будет. День пасёшь - день отдыхаешь. Волки сейчас смирные. Да и днём они не пакостят. В августе начнут молоняк учить, вот тогда могут по десятку тёлок за ночь задирать, но это будет забота сторожа. - Послушай, Николаевич, устал я на зоне от народа, да и деньги мне нужны. Давай я без сменщика и без сторожа обойдусь. Ты мне пиши зарплату за троих, а я один тут похозяйничаю. - А справишься, один -то? - А я тут балаган себе построю. Чтобы ночью присматривать. Мне бы только пару собачек или щенков для охраны найти, чтобы тявкали. Не справлюсь, предупрежу, что устал. - Договорились! А насчет собак, так завтра на наряде я спрошу, у кого есть щенки не пристроенные. Привезу. - Мне бы ещё топор. - Вон в сарайчике для овсянки посмотри. Там должен быть топор, которым мясо разделывают, а не найдёшь, так на складе возьмёшь, я предупрежу Митусиху, чтобы дала тебе топор. - Ну тогда поехали назад. Мне в магазин нужно, продуктами запастить, да на хату - переодеться и посуды захватить...
... Прошло восемь лет, с тех пор, как мы с братанами проводили Князя. После очередной отсидки, я приехал погостить в родное село, словно северянин, вернувшийся с норильской стройки. Прошел по улице детства. Остановился у колодца, опустил в него ведро. Наматывая длинную цепь на колодезный ворот, поднял из глубины ледяную, до ломоты зубов, воду и стал пить её мелкими глоточками. Нет для зека ничего страшнее, чем лай псов за спиной. Я не сыкун, но вздрогнул и выронил ведро, когда неожиданно услышал многоголосый собачий брёх. Оглянулся. Мимо меня, в бешенном галопе, немного откинувшись в седле от рывка лошади и от тяжелого рюкзака, висевшего на спине, скакал сам Князь, который вышел от хозяина досрочно, по туберкулёзной актировке и давно должен был бы сгнить в могиле. За ним, рыча, тявкая, скуля и лая, неслась стая из двенадцати собак. Я прыгнул к полисаднику, рывком отодрал штакетину и швырнул под ноги лошади. Лошадь рванулась на дыбы, Князь удержался в седле, глянул на фраера, кинувшегося палкой в его лошадь и узнал меня. - Лютый, ты откуда? - От верблюда! От верблюда, Князь. Ну а ты что тут делаешь в нашей деревне? - А я тут, понимаешь, с тёлками балуюсь. - С какими? - С послушными, хвостатыми и рогатыми! - Живёшь как? - Лето по-скотски, зиму по-человечески...
... Я, Лютый сюда подыхать приехал. Видеть никого не хотел. Наняли меня в пастухи. Дело знакомое. Я как школу бросил, до первой ходки деду помогал скотину пасти. Так что пришлось вспоминать дедову науку. Мудрён был мой дед. Его сельчане колдуном звали за то, что в травах и снадобьях разбирался. Коровы за ним, как заколдованные ходили, по гудению рожка, и вставали, и ложились, и на водопой, и домой шли как по команде. Скотину глупую мог дед дрессировать, а меня из рук выпустил, не уберёг от судьбы арестантской. Жалел, наверное, что без отца расту. Часто тогда деда вспоминал. Как он со своим конём фырканьем разговаривал, как пчёл приглядывал, как зимой пушнину добывал. Всю жизнь он горбатился и девяносто два года прожил. А мне на пятом десятке сдохнуть? Приснился однажды дед. Плачу я во сне, как ребёнок, прошусь с ним в ночное. А дед как гаркнет на меня! - Лечись сопляк, а не наматывай сопли на кулак! Рано тебе в моё ночное. Живи, сколь господь положит сроку! А потом, из-за деда, батя мой выходит. Отца-то я своего и не помнил совсем. И в тот раз не разглядел какой он был. Просто белое круглое облако, словно туман. А я знаю, что то облако это мой тятя и он меня любит. - Отец, я приехал сюда, чтобы могилку твою найти. - Не ищи сынок. Нет у меня могилки. Снарядом меня разметало при прямом попадании. Меня нигде нет, но я тут, в каждой травинке и в каждой песчинке. И в крови твоей, и в жизни твоей паскудной. Перед боем, думал о тебе. Мечтал, что вырастет мой сын и станет лётчиком или учёным. А ты ворюгой стал. И нет мне, от того, покоя. Гриша, будь человеком... Пропали дед с отцом. Проснулся я. Мокрый лицом, от слёз. И вдруг понял, что знаю, как выжить. Ещё до сна того, на Рыбаковском повороте видел, в леске, городок барсучий. В здешней округе, да ты и сам знаешь, деревень много брошенных. Прошмонал я избы в Чащовке и в Волкове. Нашел три капкана зверовых, а в заросшем саду - улей с одичалыми пчёлами. Мёду нарезал с сотами. Перги набрал. Пчелиного молочка заготовил. Наскрёб с рамок и с холстины полкило прополиса. Прополис на водке настоял. Вот хохма была, когда начальничкам настучали, что я половину ящика водяры купил. Две недели меня проверяли, не запил ли я... Не запил. Тёлка тут у меня одна отелилась, так я про то смолчал, а молоко доить начал. Пожую кусок сот с мёдом, молочком парным запью. Потом щепотку перги, в которой все вещества и витамины от цветов собраны. Да ещё чайную ложечку мёда с пчелиным молочком перед обедом проглочу. Пчелиное молочко оно силы тела для борьбы с болезнью будит. По вечерам, пил молоко кипяченое с прополисом. Перед сном - настой почек берёзовых. Как барсука поймал, так из мяса похлёбку сварил, а ещё натопил три литра жира барсучьего. Жир по утрам принимал. Больше двух барсуков за сезон не добывал, чтобы поголовье не изничтожить. Но главные мои помощники и в работе и в лечении, это мои собачки. Лето они со мной стадо пасли и охраняли. Плодились и росли. Питались, чем бог пошлёт. Мышами полевыми, яйцами птичьими, зайцами и перепёлками нерасторопными, кашей из овсяного помола. Требухами, если я тёлке, по приказу или по болезни, "красный галстук" делал. За пару месяцев до зимы, начинал своих собачек резать. Жалко, но для того их растил. Мясо варил и ел. Жир собачий топил на небольшом жару, да на зиму припасал. Таблетки тоже жрал, те что при освобождении получил, но не особо верил в докторскую химию. Денег за лето зарабатывал прилично. Квартирку поначалу в райцентре снимал, а потом и выкупил её законно. Отдал деньги одному студентику, уезжавшему по распределению в Сибирь. Он меня и прописал на свою жилую площадь, а сам выписался. Он с денежками, я с квартиркой. Лето работаю за троих, а зиму отдыхаю. Хожу в белых рубашках на концерты и в библиотеку. В пятницу - в баньку, попотеть, хоть дома ванная есть. В субботу - в ресторан. Покушать красиво, на женщин красивых посмотреть и вечер скоротать. Восемь лет на свободе. Так долго я ещё никогда не задерживался... Вечерами пишу книгу. И про себя, и про тебя, Лютый и про всю нашу жизнь воровскую... Так, как оно в жизни было. Без трёпа. Иногда прикрою глаза, и словно отец рядом. Улыбается мне облако и кивает одобрительно.