- Знаешь, вот уже неделю не было приступов обыденности и радует все новое. А прежде и дня без них не проходило - бывало утро наступит и ничем от предыдущего утра не отличается, день пройдет и не жалко, лишь бы с удушающей ясностью не ощутить, что завтра предстоит такой же. Когда накатывает, чувствуешь себя, словно бы живого, только что оперившегося кролика, проглотил, не поперхнулся, а он, как пушистый шевелящийся комок в горле, застрял, вздохнуть мешает, мысли в порядок привести. В этот момент важно уцепиться за что-то ненужное, лучше всего за воспоминание о сделанном тобой добре. Так как все, что я сделала доброго в своей жизни, лишь могло быть мною сделано, то мы имеем дело с лучшим для нашей ситуации вариантом воспоминаний о добре так и не сделанном. Порядком запутав себя, я засыпаю или же погружаюсь в механическое делание во благо. Так приступ обыденности позволяет ощутить бессмысленность и шаткость подпорок, которыми мы пользуемся, чтобы уцелеть, но не избавляет от них.
II
И все же есть вещи, на которые я могу опереться, - дерево, посаженное отцом, книга, написанная любимым. Их мало, этих вещей. Они для совсем крайних случаев.
III
Собственно говоря, друзья здесь ни при чем. Они не помогут преодолеть даже легчайший приступ обыденности, поскольку нередко сами страдают, хоть и не умеют так квалифицированно, а, главное, образно все расписать.
IV
Впервые это случилось так. В рамках предлагаемого детским садом досуга я играла в песочнице. Оторвав взгляд от являвших вершину кулинарного искусства псевдокулинарных изделий, я подумала, что умру. И, что дети, играющие рядом, умрут от естественных причин или по глупости. Но раньше отойдут в мир иной воспитатели и родители. И картина мира вдруг показалось мне совсем ненадежной, зыбкой, словно песок, утекающий сквозь неопытные пальцы ребенка.
V
В этот момент, в поле моего зрения одна очень толстая девочка с серьезной сосредоточенностью пыталась крутить на талии сразу два железных обруча. Она выбивалась из сил, пыхтела, пот струился с ее висков, вру, дети не потеют. "Не так ли и все живущие здесь..." - подумала я и рискуя жизнью отобрала у толстой девочки один из обручей, встала рядом и с радостью обессмыслила свое существование.
VI
...Но раньше отойдут в мир иной воспитатели и родители. И следующей мыслью было отдать за всех свою жизнь.
VII
Когда я проживу много дольше, чем мои друзья и любимые, недруги спросят меня, в чем секрет столь лояльного отношения к жизни? Я отвечу: "Одно непростое физическое упражнение, выполненное однажды меня ради матерью.".
VIII
Другая девочка, Таня, с трудом несла в этот момент по своим делам
огромный кирпич. Волна обыденности настигла ее, когда между кирпичом и
асфальтом затесался маленький очаровательный котенок, и тут она неслучайно
выронила свою тяжелую ношу.
IX
Мы любили присыпать землей разноцветные пивные стеклышки и после осторожно обнаруживать их, забывать где и делать новые тайники. Или вить гнезда наземным птицам с крошками печенья везде вокруг для привлечения. Или же, обуздав пару мальчишек, играть в войну, смерть и вдовью долю.
X
Спустя день друзья детства рассказали мне по секрету, каким грязным
образом у взрослых появляются дети. "Ничего святого." - подумала я. В
свои шесть я была настоящей ханжой, так как понимала, что сладострастие
является ложным путем к избавлению от все учащающихся после полового
созревания приступов обыденности.
XI
И, когда через несколько дней меня повели к педиатору, то, я, воспользовавшись тем, что мама смотрит в окно, тихонечко спросила у врача, могу ли я иметь детей? "Конечно, нет" - рассмеялся он. С тех пор я точно знаю - быть матерью мне все дороги заказаны.
XII
А еще мы восхищались пороками и вредными привычками наших родителей. Мы знали, что так они пытаются противостоять жизненным обстоятельствам, часть которых мы.
XIII
В то время я знала одного мальчика - он был святой. И очень добрый. Если
я назову его имя - толпа содрогнется от мысли, что он все это время был
среди нас. А меня линчуют за то, что до сих пор не проговорилась.
XIV
Нам нравилось устроить пышные похороны мертвой бабочке или котенку, сдохшему от первого Танькиного приступа обыденности. Нас привлекало соблюдение ритуальных формальностей: мы плакали, если удавалось воссоздать в памяти горечь утраты куклы или экскаватора, и говорили добрые слова об упокоившемся, если получалось унять слезы, и уже через несколько минут играли в жизнеутверждающие игры.
XV
Задолго до того, как я узнала, каким образом взрослые обзаводятся детьми и что мне это не грозит, я мечтала иметь дочь. Будто иду я мимо своих детсадовских подруг, вся в длинном черном платье, на больших каблуках, качу впереди себя коляску, огромную, как мечта, синюю.
Дети, как нас учат к ним относиться, - тяжелейшая форма повинности, оттого ужас на моем детском личике и невозможность справится с управлением внезапно ставшей такой громоздкой, словно гроб на колесах, коляской, и все летит к чертям.
XVI
Одному Павлу фамилия была Тюрюканов. Как он жил с ней, не знаю. Мы были лучшие друзья, потому что он никогда не убивал лягушек, а я - котят, но стыдясь нашей душевной близости, нам постоянно приходилось дразнить друг друга и обзывать. Он был такой же светлый и синеглазый как я.
К празднику первого снега мы должны были выучить монолог ворона и, нарядившись во все черное, быть готовы заменить один другого в любой момент.
XVII
К нам в детсад приехал фотограф. Всем раздали игрушки: кому достался паяц, кому - гоночная машинка, а кому и повезло. Одному мальчику ничего не досталось. Я видела потом эту фотографию.
XVIII
Встревоженность перед событием, праздником октября, например, на котором я буду как рождественский ангелок с лицом, обрамленным золотыми кудрями, играть роль осени, помогает забыть о блеклости бутафорий, поскольку наличие мишуры входит в план, и все украшено сухим кленовым листом.
XIX
А вот Тимур, мальчик в буденовке, с которым я в паре всем детским садом ходила на возложение цветов к памятнику войны. Когда я шла рядом с ним, то старалась не думать о том, что вот так с каким-нибудь человеком, буденовки которого буду стесняться, пройду рука об руку по жизни. Хоть в большей степени меня смущала не форма шапки, но яркая рубиновая звезда на ней. С тех пор не люблю хода мыслей военных.
XX
С того дня, как я поняла про смерть, вернее, научилась отделять ее от жизни, я стала боятся холодной войны и гонки вооружений - тогда я еще не подозревала, что, кроме массового уничтожения и чумы, существует другая смерть, та, что один на один, лицом к лицу.
Я боялась два года, но однажды летом моя сестра подвела меня к ясному ночному небу и сказала, что после смерти я буду жить вон на той звезде и плевать с ее краешка в небесный колодец.
XXI
Хорошо, я расскажу про это. Первое воспоминание. Вечер. Темная комната. Перед глазами несправедливость прошедшего дня. Я гуляла с отцом, будучи четырехлетним, не отягощенным долгосрочной памятью ребенком. Папа Петр купил себе пива, мне чего-то вкусного, чему я обрадовалась несказанно, подпрыгивая на ходу, споткнулась, упала и разбила коленку. Больно мне не было и плакать я не стала. Кажется, мы промыли ранку и пошли дальше. Вот только дома отца обвинили в некомпетентности, а мне навязали недетское представление случившегося, вечер, темную комнату.
XXII
Ребенку Солнца ночью страшно:
Не видно в комнате игрушек,
И утюга с шнуром предлинным,
И мамы с теплыми руками.
Не бойся, светлый, утро рядом.
Оно придет и станет ясно,
Что нету в комнате игрушек,
И утюга с шнуром в два метра,
И мамы с теплыми руками.
(18 октября 1997, дома)
XXIII
И самое главное. Важно было понять, каково другому человеку быть не мной, думать о своем, чувствовать иное. Идти по тротуару в тот момент, когда я еду навстречу в машине, и даже не подозревать цену тому, что он - не я.