Милый он был старичок, тихий, только слегка старомодный. Зато заваривал самый лучший в мире чай. Как-то он даже открыл мне рецепт: щепотка битого стекла, перемешанная с заваркой, позволяет полностью прочувствовать солоноватый привкус десен. Так мы молча кровоточили, пытаясь высосать из блюдец с живительным теплом очередную тему для разговора. Мой блуждающий взгляд обнюхал все углы и наконец зарылся в ковер из полинялой газетной вырезки. "Ударник У Станка," - истерически кричал заголовок. На фото застыл улыбчивый молодой Максим Грамофоныч, опираясь на еще горячий ствол тезки-пулемета. Солнечные зайчики гуляли по начищенной до блеска хромовой коже лица. Счастливый дырявый мальчик в красном галстуке благодарно протягивал передовику производства одноглазого мишку. За спиной Максима белело костями свеже засеянное трупами поле. Я пролила чай на жирный шрифт статьи, и подмоченная репутация Грамофоныча уныло таяла, превращаясь в давно забытые письмена: А-Р-Т... Арт...

Страус Грамофоныча, хоть и старого выпуска, но в отличном состоянии, похоже, был хорошо натаскан для предстоящего поиска. Труп оказался закоренелым холостяком, так как страус сразу направился к раскидистой свекле, растущей в сомнительной части двора. Тремя движениями мускулистой металлической ноги птица исчерпала вопрос и с головой погрузилась в раздумье образовавшейся ямы. Я всегда завидовала храбрости, с которой страусы ныряют в неизведанное. Отступать было поздно, и я робко опустилась до уровня нового соседа. Как и следовало ожидать, труп в это время суток кормил червей. А те довольно хрюкали и тыкались тупыми безглазыми мордочками в острые углы его груди. Обстановка квартиры поражала излишеством скромности. Изъеденный молью шкаф, огромный обеденный стол на четырех шатких ножках, и трехлитровая банка, заменявшая вазу. Судя по всему, шкаф ушел в себя, за обеденным столом уже давно никто не ужинал, а банка бывала чаще полупустой, чем наполовину полной. Мои глаза встретились с остекленевшим взглядом нового жильца, и там отразился странный мальчик в дырявом платьице, с торчащими во все стороны красными косичками. В тот момент я поняла, что теперь он навсегда станет для меня Трупом с большой буквы. Единственным. Потому что других трупов я попросту не знала...

На следующий день за завтраком Папенька горячо утверждал, что в недрах земли на данный момент копошатся миллионы трупов-личинок. Я никогда не видела его глаз, потому часто сомневалась в правдивости его слов. Это душное серое облако в строгом костюме продолжало накалывать мысли на вилку и глотать слова, сердясь на мою несообразительность и несообразность. Папенька все больше раздувался от собственной значимости, и вскоре его полосатый жилет с золотой цепочкой от часов и хлопушками пуговиц округлился до размеров спелого арбуза. Казалось, вот-вот и Папенька лопнет, повторив сценарий моего рождения. По крайней мере так, пожалев и обманув мою детскую мудрость, он когда-то описал мое появление на свет. И только благодаря Роману из параллельного класса я узнала, что все мы, Папенька, Грамофоныч, художник Харчо и даже я, нелепая девочка Надя, появились из проросших в земле семян-трупиков. Однако такое событие случалось нечасто, ведь не все мертвые хотели жить. Но я верила, что из моего Трупа обязательно получится какой-то интересный тип, может быть даже маньяк. Эта перспектива меня очень развеселила. Я захлопала в ладоши, и мыльный пузырь папенькиного авторитета разлетелся радужными брызгами.

Любовь пришла в квартиру Трупа нежданно и сразу заполнила скромное жилище соседа. Красный фонарь под ее правым глазом неизменно освещал ей путь, помогая появляться в самых иностранных местах. С собой Любовь Ивановна привезла груду седых от нафталина пушистых привычек, сервиз изысканных манер из тонкого китайского фарфора и одну очень послушную породистую собачонку по имени Хаос. По вероисповеданию эта женщина была бухгалтером и в доказательство носила на пышной груди калькулятор со стертыми от частых молитв клавишами. Батарейки в нем уже давно сели за самоубийство, и прибор теперь показывал исключительно случайные круглые числа. Даже в любви Любовь старалась соблюдать график. Например, каждую вторую пятницу недели ровно за два часа до драмы она занималась с будущим мужем некрофилией. Вы когда-нибудь слышали, как кричит труп в экстазе? Я тоже, так как в такие дни старалась к соседу не заглядывать. Но даже свекла в этих редких случаях многозначительно краснела, а черви смущенно выходили покурить.

Церемония их бракованного сочетания прошла под большим знаком "+". В опытных руках жены Труп превратился в кусок податливой серой глины с торчащими обломками ребер, из которого Любовь Ивановна живо слепила себе внушительных размеров фаллос. И было уже совсем непонятно, где заканчивалась Любовь и начинался Труп. Так бы они и жили душа в душу, но однажды калькулятор Любви вместо натурального числа выдал звонкую дробь, которая отозвалась в ее голове знамением наступившей поры деления. Как истинный бухгалтер, расчленила она добро мужа по справедливости: обеденный стол теперь твердо стоял на обеих ногах, а трехлитровую вазу разменяли на две по полтора и распили с художником Харчо на троих.

После случившегося распада Труп иссох от тоски до такой степени, что даже начал пренебрегать своими обязанностями. Вскоре, сговорившись, полусытые черви уматерили Любовь Ивановну и переехали к ней на постоянное место жительства. Теперь я видела Труп намного чаще. Однажды он словил мою руку, робко ее поцеловал и прошептал благодарно:

Снег в этом году не ожидался, но он свалился на наши головы в виде большого грязно-белого кома из давно нечесаных перьев и общипанных идей. "Ангел. Падший." - гласила его визитная карточка. Ангел оказался кочующим агентом по путешествиям и, окинув метким взглядом пустую квартиру соседа, мигом предложил ему поездку на Райские Острова. Просил агент за нее недорого - всего только веру (1 штуку). Труп сбегал к снова пустующему шкафу, где в одном из ящичков мирно посапывала Верочка, забытая там при отъезде Любовью Ивановной.

От нечего делать Труп очень сдружился с художником Харчо. Тот действительно был довольно живописным персонажем. В начале своей карьеры Харчо решил, что для творчества ему нужны лишь горячее сердце и чистые руки. Поэтому свою холодную голову он отнес в сберкассу. Впоследствии художник прославился натюрмортом под названием "Минное Поле", нарисованным с натуры. Пропитанной дымом атмосферой картины с осколками фугасов и брызгами томатного соуса нельзя было не восхищаться. Но искусство Харчо потребовало жертв. С минного поля он вернулся без рук и теперь уже не мог двигаться на ощупь. После многочисленных столкновений с жильцами и прочими твердыми предметами Харчо все-таки пришлось дорисовать себе чуть ниже пояса один неестественно голубой глаз. И теперь тот грустно взирал на всех сквозь расстегнутую ширинку, изредка дрожа накладными ресницами. А рядом часто хладнокровно поблескивали стекляшки глаз Трупа.

Именно Харчо научил соседа рисовать. Труп даже на этом деле собаку съел. Бедняжка Хаос оказался довольно вкусным и полным творческих соков. Потому как Труп одним движением кисти изобрел календарь. Хорошая это штука КА-ЛЕН-ДАРЬ. Грамофонычу теперь не нужно было отращивать запасные пальцы, чтобы считать дни до очередной пенсии. А Труп махом перелистнул несколько календарных страниц, и вечную осень сменили терпкие морозы. Снежинки оседали копотью на оконных стеклах. И только в окнах глаз Трупа засветился домашний огонек. А из трубы за его левым ухом потянулся сизый дым. Запахло хвоей, миндалем и еще чем-то уютным. Вскоре на стволе Трупа начали набухать здоровые почки.

После дождичка в четверг сочная долька солнца роняла сладострастные лучи на лихорадочный румянец вечернего города. Продешевив, мы купили билеты и поехали встречать рейс 911. По дороге в аэропорт Труп цвел и пахнул, и водитель такси поминутно прикрывал нос единственной рукой. От этого машину постоянно заносило, и нас хорошенько болтало. Только синий глаз Харчо оставался невозмутимым - он смотрел вдаль, куда-то на уровне моих голых коленей...

Самолет приземлился вовремя - террористы стали точны как часы. Махнув беспомощным крылом на прощанье, серебристая птица врезалась в землю, вспарывая ее нежную плоть острым лязгом потерявшего форму железа. Аншлаг - перетасованная колода карт: дамы, короли и их шестерки. Зрители зажмурились лишь на долю секунды, не ради испуга, а из простой попытки загадать желание. Загляните в Священное Писание или Уголовный Кодекс Республики, где-то между формулами по приготовлению цыпленка табака и светскими сплетнями вам расскажут, что падающие самолеты снятся к крушению надежд. Восхищенный вой, аплодисменты, крики повторить на бис. Разбитые от усталости актеры выползали из поржавевших обломков чьей-то мечты и долго кланялись.

Сегодня телевизор разбудил меня рано утром обычным приказом: "Лежать! Бояться!" Он пытался меня дрессировать уже не первый год. На зло ему я встала и обнаружила, что в моих фотографиях поселился паучок времени, плетущий сети морщин на моих лицах. Давно пора было прибраться. Я вымыла из углов памяти мыльную накипь речей Папеньки и вынесла мусор ненужных впечатлений. Покормила беспочвенные тревоги, которые смешно метались по клетке с вытаращенными от ужаса перьями. А затем заклеила единственное окно мраком старых газет, оставив задыхающемуся свету лишь миллион маленьких дырочек. Пронзительное получилось решето - так, наверное, должны были выглядеть на небе звезды. Хотя я их никогда не видела.

Последним осталось протереть зеркало души. Под налетом дней мне улыбнулось отражение и дерзко показало раздвоенный язык. Я погрозила ему кулачком и даже ковырнула для профилактики. Зеркальная гладь поддалась на удивление легко. "Смелее", - подтолкнул меня к краю пропасти уже знакомый голос. И я впилась в мякоть подсознания обеими руками, разбрасывая направо и налево жидкие зеркальные ошметки воспоминаний. Сегодня я была отважней любого страуса и могла нырнуть до самого дна. Имя... Арт... Артo... Нет, Артем... Так меня звала Мама. И опять красный галстук растекался алыми ручьями по белой рубашке. "Так-так-так!" - улыбался в ответ пулеметной очередью молодой Грамофоныч. Земля тянула к себе, хотела обнять. А на руке повис бесполезной гирей мишка с оторванной пуговкой глаза...

На дне влажно и тепло. Гигантская утроба прозрения пропустила меня сквозь свое зловонное нутро и, переварив, выбросила наружу, изможденную, пропитанную пищеварительными соками и уже ненужную. А все-таки я добралась сюда. Мне хотелось бы выцарапать на потных мясистых боках стен коротко и коряво, как приговор: "Здесь была Надежда". Но была ли? Еще начиная копаться в моих мыслях, я знала, что там, внизу, меня встретит только он, мой Труп. Что рядом с ним не может быть всех нас: Папеньки, Грамофоныча, художника Харчо и даже меня, нелепой девочки Нади. Это место лишь для серого зернышка здравого смысла, страшного в своей беспощадной реальности. Дремлющего Трупа, готового прорасти в кого угодно, кроме нас. И вдруг мне стало невыносимо жаль, что я оказалась уже неспособной просто ткнуть требовательным пальчиком в грудь грозовой туче и сказать: "Сегодня ты будешь моим Папенькой".

На завтра пророки из секты метеорологов обещают солнечный день и конец света. Небесное светило снизойдет на землю. Хлесткая линейка классной руководительницы целый год учила нас, что солнце - это спелый апельсин сорта "оранжевый карлик", готовый в любой момент сорваться с ветки. Но я-то знаю, что оно - огромная колючая звезда. Наверное, даже последняя. И, когда она упадет, я загадаю желание. Одно на всех...