Заброшенный дом гордо высился в конце переулка, как будто сам выбрал для себя одиночество и жители были роскошью, от которой он мог отказаться. Я был уверен, что передняя дверь не заперта. Но прокрался, как грабитель, через задний двор.

Свет фонаря с улицы проникал через большое круглое окно, освещая пыль, парившую в прихожей. Резная лестница скрипнула под тяжестью моих шагов. Я никогда раньше не бывал в твоём доме, но смог бы пройти по нему даже вслепую. С любопытством ощупывая стены, я каждый раз натыкался рукой на рамки и плакаты. Даже пустые места оказались зарисованы мелом и карандашами. Прелость воздуха нарушал чудом сохранившийся запах ладана.

Завернув за угол, я очутился в некоем подобии кабинета, с приборами, странными статуэтками и незавершёнными конструкциями. А в центре - рабочий стол с выцарапанной по поверхности неровной надписью: "Ты ещё здесь?" Соседнюю комнату заполняли груды книг, громоздящихся на полу, и полки с томами без заголовков. Среди этого упорядоченного хаоса, библиотека и крошечная кухня сплелись вместе, будто вели бесконечную борьбу друг с другом. Споткнувшись об останки винного стеллажа, я включил фонарик. Тени разлетелись, обнажая старый холодильник, осколки посуды, разбитые банки с какими-то специями и искромсанные рукописи.

Слабый луч света выхватил из темноты проёма твою детскую фотографию. А на снимке справа ты взлетал на качелях. Я двинулся дальше вдоль стены, встречая каждый портрет как старого друга. Вот ты в студенческие годы, с волосами до плеч и гитарой. Вот - уже постарше, с заледенелой бородой где-то в Антарктике... Целая жизнь, завёрнутая в спираль коридора. Менялись места и годы, но, о бинарные боги, ты неизменно оставался один. Это такая редкость в нашем мире вечных близнецов.

Глянув на часы, я вернулся в кабинет и опустился в кресло. До назначенного часа ещё оставалось время. Дом, казалось, принюхивался ко мне, будто настороженный зверь. Узнавая и одновременно чуя какой-то подвох. Как любой хищник, дом привык полагаться на свои инстинкты. Даже не знаю, почему в агентстве так невзлюбили твою берлогу. Как по мне, более удачного символа асимметрии и дисбаланса не найдёшь. Хоть включай этот образ в рекламные ролики, конечно в качестве предостережения. А в финале обязательно счастливые лица исцелённых и фирменная формула моих изготовителей: "Двойственность = Единство".

Я вспомнил, как сегодня в офисе меня не менее внимательно изучали Мистер и Миссис Гаррисон. Темнокожие и коренастые, будто два каштана.
- Как себя чувствуете? - осведомился директор. По напряжённым взглядам я понял, моё самочувствие сейчас их волновало меньше всего.
- Как младенец, - пошутил я, но, видимо, моего юмора они не оценили.
- Понимаете, задание очень деликатное, - начала директриса. - На нас лежит благородная миссия - нести долгожданное спасение измученным душам, лишённым гармонии по воле жестокой судьбы.
- То, что ещё недавно было недосягаемой мечтой, - продолжил директор, - стало возможным только благодаря пожертвованиям наших влиятельных благодетелей. Теперь инвесторы требуют результатов и очередной ошибки нам не простят.
- Не волнуйтесь, я был рождён для этой работы. - улыбнулся я. Они опять пропустили мой каламбур мимо ушей и лишь сдержанно кивнули.
- Да хранит вас Двуликий, - ответили Гаррисоны в один голос...

На улице мягко хрустит гравий под колёсами подкатывающего электромобиля. Хлопает входная дверь и в передней загорается свет. С возвращением! Не ждал? Ты входишь на ногах ещё нетвёрдых после той дряни, что вкатили тебе в "пансионе" для одиночек. Конвоиры возвышаются двумя башнями по обе стороны, а ты жмуришься от яркого света. Но даже в этом жалком виде, ты так похож на меня. Охранники-двойняшки уходят только когда я беру тебя под свою ответственность. "Пациент крайне опасен", - предупреждают они в последний раз, и я обещаю пока не снимать с тебя смирительную рубашку.

- Я задыхаюсь, когда ты дышишь, - признаешься потом, когда мы пьём чай. Голос неуверенный и хриплый от непривычки.
- Давно уже могли притереться, - отвечаю мягко, избегая смотреть на твои запястья. - Который я у тебя уже по счёту? Восьмой?
- Я не терял равновесия, - слова даются тебе с трудом, - я родился без него.
- Ранняя память во мне не заложена. Но в некоторых случаях тело матери поглощает одного ребёнка. Кажется, это называют синдромом исчезнувшего близнеца?
- Называй, как хочешь. Наша матушка здесь ни при чём. Уверен, что тогда избавился от тебя и без её помощи.
- Я знаю, ты всегда ненавидел себя за то, что случилось... За то, что продолжает случаться. Поверь мне, - пытаюсь звучать убедительно, - вина - такой груз, который легче нести вдвоём. Как, впрочем, и ненависть.

Ты молчишь. Вот и ладно, мы понимаем друг друга без слов. Ведь мы с тобой одной крови, одной ДНК. Люди, как Гаррисоны, не слишком любопытны, чтобы узнать, кто из моих предшественников оставил многозначительную надпись в кабинете. Они слишком благочестивы, чтобы предположить, через сколько дней или лет мне вдруг станет тесно в этом доме. А главное, они слишком заняты, чтобы выяснять, какой именно клон заменил оригинал. Наверное, подобные вопросы просто не вписываются в симметрию их мира.

Набираю телефон моего агентства, стараясь не выпускать кухонный стол из поля зрения. "Докладывает Протез #1678АС, - бросаю коротко в трубку. - Установка проходит без осложнений".