Аннотация: или почти нереальные приключения русских в одном почти реальном американском ночном клубе, записанные со слов одного промоутера.
-Скажи-ка, дядя, ведь не даром
Рёв Гоши, славный город, маврам
Навеки отдан был?
Пиры ведь были боевые?
Да, говорят, еще какие!
Не даром помнит вся Россия
Ночей разгульных пыл!
-Да, были люди в наше время,
Не то, что нынешнее племя:
Богатыри - не вам!
Плохая им досталась доля:
Не многие гуляют боле.
Не будь на то господня воля,
Не отдали б врагам!
(почти по Лермонтову)
Садись, малыш-клубень, расскажу тебе о делах давних, былинных, о граде славном Рёв Гоши, как был завоеван он русскими героями и как пал под игом басурманским.
Во времена древние, легендарные там, где ныне лежат леса дремучие да болота зыбучие, гордый град Рёв Гоши стоял. К чему назвали его так чудно? Что за зверь был Гоша и почто ревел мне не ведомо, но назвали град на иноземный лад хвранцузский - модно так было. И было это место славное и время веселое. Как ночь-чаровница на мир сон напустит, враз град чудесный от дрёмы и пробуждался. Играла там повсюду музыка ангельская, и огни райские сияли. Лились из бочек молочно-кисельные реки. Падала со сводов манна небесная аль конфетти. Да сползали, аки пожарные, по столбам золотым девы красоты неземной. Вы ныне места подобные то ли "клумбами", то ли "клубами" величаете. А по мне так "градом стольным" нужно звать, ибо место он занимал немерянное и людей собирал тьму несчитанную. Полюбился сей град ночной русскому люду.
Раз, как на небе новый месяц народился, собрался весь честной народ на пиршество. Да послали ходоков к самому именитому музыке голландскому. Отказал им Трубадур Тесто*, в шею послов вытолкал - не сподручно ему, мол, теперь простой люд ублажать. Что делать, пустили клич средь скоморохов местных: "Кто в этом деле Граду пособит, народ честной позабавит-развеселит? Честь тому будет да хвала." Вышел из толпы Гусляр Булка, ударил шапкой-колпаком оземь - вызов принял. Булка тот хоть и левша, да с виду неказистый, а гусляр был из нашенских, самобытных, лицом в грязь на танцплощади ударять не привыкший. Выбрал себе инструмент чудной - не то гусли, не то барабан - механизм заморский, диковинный. Закрутил - стало всем легко, завертел - и слёзы полились. И опять играет - провались тоска, смейся, веселись. Песни у него все, как одна, дивные: много звону да грому без единого словца меткого. А ладно однако получается, за душу берет. Играл Булка неделю, играл другую, да еще третью, а всё пляшет под его "дудку" народ на площади. Девки хороводы завели, разойдись, толпа, аж юбчонки малые по ветру развеваются. Сами раскраснелись да разрумянились, очами по сторонам постреливают - кавалеров пригодных выискивают. А за ними и мужики приударили. Пояса распустили, "колёса" запретные катают, хитромудрые коленца выкидывают - стать свою молодецкую показывают. Так четыре недели без устали шумел-гремел праздник плясками да песнями прогрессивными. Не посрамил гусляр родное отечество.
Всё бы хорошо. Да только ведали делами в славном граде два старца древних, Вый да Никодим. Никодим тот еще ничего: по барыням юным да по бочкам пивным знатоком слыл - каждый вечер осмотр и тем, и другим устраивал. А вот Вый злобный день и ночь над златом чахнул. Сам, точно филин грузный, у городских ворот на дубу сидел неусыпно и неотлучно, да дань (целых 20 золотых) с гостей взимал. А ежели кто не повиновался, свистел во всю мочь - стражей-янычар созывал. Невдомек, видать, было окаянному, что от свиста деньжата лишь убавятся. Народ его местный за то, "любя", Соловьем-Разбойником прозвал. Терпеть он наш люд не мог, и шел от него стон по всей Руси.
Послом у них в то время ходил Князь Пeтуний из Фьюзии**, страны заморской, славной и богатой. А женой его была Георгина Прекрасная, с "ФотоЛавкой 7.0" кудесница. Ткала она полотна-фотки чудесные, узористые. Как на пир ночной придет, рукавом махнет - сразу барыни с боярами в позы живописные становятся-стараются. Глазом моргнет - те от счастья цветут-улыбаются. Вспышкой щёлкнет - тёмна ночь в белый день превращается. Опосля по полотну рукой своей искусной проведёт - диво дивное случается. Коль у барина от хмеля рожа крива да багряна - красавцем сделает писанным. А коль барыня вид имеет греховный да распутный - представит ее в образе благонравном, в самый раз, прости Господи, с неё икону писать. Поутру мастерство своё из окон терема вывешивала боярам на утеху, а народу на загляденье. Вскоре широко о ней слава разошлась в тех краях да за их пределами. Заезжал теперь народ в ночной град уже с умыслом: погулять-порадоваться да мастерство Георгинино себе на память добрую оставить. А она, знай себе, всё глазом зорким подмечает да старцев научает, как гостям угодить и к казне прибыль добавить. Стал слушаться ее советов даже сам Вый-Разбойник, ибо была она не только Георгиной Прекрасной, но и Премудрой. Почитай один лишь годок прошел, гляжу, пришли старцы к Георгине челом бить - к себе на престол просить.
Так стала она в славном граде Рёв Гоши править. Нас, народ русский, никогда не обижала и всячески жаловала. Бывало, как прочтет писанинку мою очерёдную (а я и тогда уже перышком баловался), призовет к себе да скажет так печально, "Что ж ты, друг сердечный, талант медком по ночным кабакам заливаешь? Душа за тебя болит." А я отвечу-повинюсь: "Помилуй, матушка, грешен. Уж больно сладкое люблю." Было то аль нет, аль просто добавил для красного словца - не важно. А суть, что призвала Георгина меня о ту пору в свои хоромы. Думал, опять за сладкое пожурит. Так нет, смотрит на меня задумчиво и молвит: "Любо-дорого мне зреть люд твой в Рёв-граде. Желаю видеть больше. Созывай. Дань за вход отменю, моими почетными гостями сделаю, лучший медок сама по чарам разливать буду. Уж уважь меня, мил человек." Иди, мол, и без народу русского не возвращайся.
А было нас тогда три богатыря: Алеша Попович Пражский, Маркуша Никитич по прозвищу "Добрыня", да я. Не мне судить: богатыри аль не очень, а вот молодцы удалые - точно. Не раз в славном граде рассвет встречали с девами райскими да доброй чарой меда. Попович был до дев хмельных горазд, всё кричал "поедемте в номера". А Маркуша, хоть и прозван "Добрыней", любил Поповича попрекать, то за дело, а то и за "красивые глаза". Вот бывало, кровь горячая, как схватятся за мечи, сойдутся поутру, только пыль от копыт стоит, да табачный дым. А меня тот шум-гам как разбудит, головушка болезная опосля вчера и так гудит. Крикну я им с крыльца: "Вы почто, черти, спозаранку браниться затеяли? Смерти моей хотите?" Пристыдятся, поутихнут, а на день грядущий опять заведутся. Что поделаешь, богатыри. Не было на них управы.
Да сказ мой не о том. Княжна приказала народ скликать. Вот задули мы в три "трубы" мобильные, да во все богатырские легкие. И пошел народ, повалил. Кто не мог идти, того несли. Русские бояре на германских "тройках" подкатывали, с барынями в сарафанах от лучших портных италийских. И зажили мы в Рёвe Гоши лучше прежнего. Родным домом нам стал. Знали всех, от холопов дворовых до воеводы - охраны начальника. С ворот прямиком в хоромы барские ехали. И "чаи с Длинного Острова"*** нам из лучшей бочки наливали. А коли Зеркальце Волшебное состязание "Чья Принцесса Краше" устраивало, в первых рядах у судей восседали.
Одному старому Разбойнику Выю было всё не в утеху. Сидел он на дубу чернее тучи и бурчал: "Ходють тут. Мёд наш пьют. Девок наших за сдобные места хватают. Ковры персидские сапожищами грязными топчут, а потом их, сапожища, на столы кладут. А дань за вход не платят! Доколе?" И уже ко мне: "Ты у нас писать мастак. Вот и пиши всех гостей. А кто не записан, не взыщи, буду дань брать." Больше года я его терпел окаянного, листки-списки для него сочинял. Бывало, глянет в листок и хмыкнет: "Чтось я этих людишек и в прошлый раз видел." А я ему и отвечаю хитро: "Не казни, батюшка, шибко русскому люду твой град понравился, желают опять погостить". Он похрипит, порычит, а что делать, сама Княжна Георгина приказала, да и подписывал. Но залег в душе его басурманской план коварный: оклеветать добрых молодцев.
Только я его естество черное насквозь видел и стал русских молодцев научать: "Как придете в славный град пировать, не давайте волю душе вашей русской, широкой. Ибо спрос с нас теперь великий." Но не послушались соколики слова мудрого, то ли медку выпили в тот день без меры, то ли грибков-поганок с черного лесу накушались. Закружила дурь им головы буйные, заморочила затылки бритые. Да так, что закатали добрые молодцы рукава и пошли чесать кулаки об кого попало, что об своего, что об чужого. Ибо "добрыми" они и не были вовсе. Нам с богатырями осталось лишь диву даваться да руками разводить. Жаркая то выдалась ночка. Молодцы и охрану-янычаров побили, и самого Выя с дуба срезали. Грохнулся он об землю, аки жёлудь спелый, да так, что она, матушка, аж застонала, и покатилась его голова до самых ворот. Катится, да кричит: "В шею гоните эту чернь, чтоб я здесь русского люда в помине не видывал!" И пришло тут воинство татарское несметное с мигалками да с сиренами. И повязали молодцев за белые руки, а всему народу русскому велели убираться восвояси. И даже Княжна Великая не могла за нас заступиться.
Смутное настало время - некуда податься. Уж больно нам Рёв Гоши люб и дорог был. Скука обуяла смертная, белый свет стал не мил. Как нам было не кручиниться, коль сам Боженька приказал под конец недели кутить-веселиться? И порешил я тогда: "Негоже нам, богатырям русским, приказов супостата слушаться. А поедемте, други, в славный град в последний раз пировать!" Да вот незадача: голову Выя огромную прямо у ворот становили, и нёс он дозор пуще прежнего - русский дух за версту чуял. Но не было печали, ибо княжна наша Георгина его еще с утра зельем колдовским напоила и, как заснула голова, весточку нам прислала. И поехали мы в град славный, и начертили круг там волшебный от нечисти всякой, и гуляли-пировали там семь дней да семь ночей. А в аккурат на седьмую ночь проснулся Вый Треклятый и кричит янычарам-охранникам: "Поднимите мне ноздри!" Да как втянет воздух и орет громогласно: "Чую! Чую дух русский! Вяжите их, разбойников! (а сам-то кто?) Никого живым не выпускать!"
Но срамно было нам, богатырям русским, в лапы басурманам отдаваться. Взяли мы ноги резвы да в руки могучи и покинули град тот вмиг. Плюнули на землю ту многострадальную и поклялись, что ноги нашей там не будет вовек. Вот так и разъехались три богатыря на все четыре стороны. А град и сам не долго простоял. Вскоре полонили его орды бесчисленные мавров инакомыслящих, водрузили на него знамя свое радужное и стали на свой лад величать****. Так пал великий Рёв Гоши, но остался он в памяти людской. И буду внукам своим говорить: "И я там был, мед-пиво пил. По усам, гоати-бороде текло и в рот иногда попадало".
Толкование:
*DJ Tiesto.
**некогда популярный сайт о клубной жизни.
***Long Island Iced Tea -алкогольный напиток.
****Заведение поменяло имидж и стало негритянским гей клубом.