Он стоял на крыше пятиэтажного дома, обычный дом с маленькими окнами, старый и глупый, как его жители.
Ночь холодит, бросает в лицо капли с деревьев. Листьев уже совсем нет, все они под ногами, да и на земле их совсем уже не осталось. Все уже сгнили. Как прошлое, дикое и заброшенное.
Он смотрит в ночь, вперед, глаза жадно впиваются в окна. В лужи, в которых отражаются тусклые желтые фонари. Те, которые вешают на проводах, прямо над дорогой. Те, что сразу освещают весь черный и мокрый асфальт. Ничему не дают спрятаться, как правда, ясные и совсем беспристрастные.
Совсем нет людей на улице, никто уже не ходит, понуро опустив голову, либо упорно смотря далеко вперед.
В пальцы и ладони впивался ржавый и старый как дом металл ограды на крыше.
Ограда, словно колючая проволока на крыше крестов у финляндского вокзала.
Он кусал губы и не думал ни о чем конкретном. Этому он научился давно, иначе совсем бы потерял разум. Просто не сосредотачивался ни на чем. Просто проводил время в пустую. А оно тянулось и плыло как резинка во рту. Ему было противно и гадко. Ему всегда было жалко упущенного времени, хотя все время себя убеждал не жалеть о содеянном, или не совершенном.
А сейчас он стоял и вдыхал запах родного города, наслаждался им, поглощал этот воздух. И вдруг из его горла вырвался воздух:
- Кто я???
- Зачем все это вокруг??? Для кого??? Для меня???
- Нет спасибо, мне это не нужно.
Последнее он уже произнес про себя. Так и было все.
Но ни один дом не поднял своей понурой головы, ни одно окно не взглянуло на него.
Деревья продолжали плясать под мягкую и ненавязчивую музыку ночного ветра. Они волновались и словно нервничали. Не хотелось им спокойно стоять на месте, и лишь крепкие, придуманные ловким Богом, корни держали их на месте.......
Утро смотрело в окно и пыталось заглянуть в каждый уголок его маленькой комнаты. Рвалось, билось вместе с ветром в занавеску. Она трепетала и ласкала своими движениями воздух вокруг.
Он проснулся, на языке все еще держится стойкий вкус табака. Противный, именно своими остатками. Этим хрустом на зубах, будто заснул на пляже, лицом вниз.
Он встал, добрел до кухни, соседи уже давным-давно ушли по своим делам. Впрочем, так всегда. Поставил вариться кофе. Долго отмерял кофе и сахар в ложке. Долго зажигал огонь. Наливал воду. В раковине ярко блестела от солнца, недомытая со вчера, кружка.
Он тщательно умылся, наслаждался холодной водой, долго водил мокрыми руками по лицу. Заправил постель и быстро оделся. Осмотрел свой стол, забросанный всякой мелочью, нет, это святое, она это не трогает. Кучи дисков, мелочи брелков, статуэток, фотографий, книг, тетрадей.
Рассовал нужные мелочи по карманам. Одел свои бьющие в глаза своей дешевизной часы. Это был единственный подарок матери. Все что она успела дать ему.
Сунул телефон в карман и сел пить кофе.
Солнце облизывало его лучами через окно. Он глупо улыбался ему и старался смотреть на него не щурясь, как герой одной сказки, но у него не получалось.
Он вслед за солнцем облизал свои вечно сухие губы и постарался вспомнить вкус ее губ. Постарался представить черты ее лица. Ее фигуру, походку, одежду.... Ничего...
Мотнул головой, резко встал, Помыл кружку, кофейник. Быстро одел куртку, накинул кепку. Сунул ноги в кеды. Кинул сигареты в карман. И бодро вышел из дома.
Жарко. Жарко от кофе. Он расстегнул куртку. Подставил шею и лицо осеннему дню. Улыбнулся ему. И подумал: надо чаще улыбаться, просто вот так улыбаться. Всему тому что вокруг.
Не проснувшийся и добрый, он подошел к остановке, где стояли люди, хмурые и грубые на вид. О чем они думают сейчас. Вот бы узнать. Смешно. А может они думают обо мне тоже самое.
Сел в трамвай, уставился в грязное и мутное окно. Одни и те же дома, каждый день. Но все равно их не замечаешь. Разные как люди, старые и новые. Ласковые, добрые, безучастные, злые, жадные, хилые и мощные. Гиганты и малыши, Кирпичные и холодные, продуваемые ветром построенные из плит, как будто конструктор.
- Вот те собаки гнались за мной ночью. Как же я улепетывал! А потом издалека, в безопасности, показывал им язык.
- Но я же совсем не целовал ее, совсем, вообще никак.
- И что? Это вселенская проблема? Что до этого не нацеловался? Мало что ли было ? недостаточно?
- ладно, уже успокойся!!
Шел по улице, голова мутная, ничего не соображает, всегда так после сигарет. Немного подташнивает. Зашел в магазин купил жевательную резинку и сок. Залпом выпил сок. Хорошо.
Мутный серый асфальт, весь в трещинах, глухой и немногословный. Как будто глухонемой научившийся говорить и понимающий по губам. Не поймешь, что говорит. Начался мелкий дождь, забирающийся под одежду, лупящий в лицо маленькими кусочками воды и льда. Вредный как мальчишка.
- Ты переезжаешь?
- Да, мам, я так решил.
- Ты прав. В свое время и так поступила.
- Вот видишь, ничего не меняется, все одно и то же.
- Ты же знаешь, Мишенька, как я люблю тебя. Знаешь, что я всегда буду думать и заботиться о тебе.
- Да, мам.
- Ты только учись, сынок.
- Буду, мам. Обязательно буду, все будет хорошо, мам.
- Ты же знаешь какое сейчас время, сына.
- Да ладно тебе мам, прорвемся, переборем и завоюем весь мир.
- Но всех денег не заработаешь..
- Да и не надо, мам.
Осень потеряла силу. Все что смогла, сделала? Сорвала листья с веток. Опустошила дворы, выгнала малышей с мамами домой, засыпала тяжелой и мокрой листвой дороги и газоны. Высушила траву и кусты.
Похолодало, здесь и там лужи засыпаны льдом. Люди спрятали лица.
Телефон. Вадька, безумный Вадька.
- Мишаня, ты на связи?
- Как всегда, в любое время дня и ночи.
- Слушай, все я решился, женюсь.
- Перестань, не может быть, неужели.
-Поможешь все организовать по-человечески. Пора уже, хватить блудить.
- Чем помочь, в чем моя роль?
- Надо найти помещение, людей, торт, лимузин. Ирка хочет все и сразы и конечно по высшему разряду. Замахнулась высоко...
- Договорились, встретимся в центре, все обсудим.
- Давай, в семь восемь. Как всегда.
Эх, славный Невский! Толпы людей днем и ночью. Сумасшедшие велосипедисты и бешеные роллеры. Вечные пробки. Понурые троллейбусы и авто, толпящиеся перед светофорами. Большое шумное кафе с отвратительным чаем в больших фарфоровых кружках из пакетиков. Гадкий и невкусный чай. Брр.
- Что, как?
- Смотри, гостей немного человек пятьдесят...
- Я то смотрю, но знаешь, сколько они съедят и выпьют.
- Я пить не буду, можешь меня вычеркнуть.
- Бабушке моей расскажешь об этом, денег накопил?
- Есть чуток, год копил.
- Как сама то?
- Ничего как всегда впрочем, все бурлит и шевелится.
- Мм, Куча ее подруг, твои родные, ну и так пару прохожих, и целая дружная толпа ее родственников, уже двести человек.
- Уф, пугаешь ты меня, весь дрожу.
- Ясно, когда?
- Мы записались на двадцать четвертое декабря. Считай под новый год.
Прошла свадьба, отщелкали фотоаппараты и бутылки. Он вернулся в свою пустую комнату, грустный, но довольный.
Сел на подоконник, как всегда, закурил и заулыбался. Все еще впереди, только очень далеко. Ветер раскачивал фонарь, и свет метался по асфальту. Бился об углы домов, шарахался от деревьев.
- Привет, брат. Как ты?
- Да жив пока.
- Нашел свое в этом всем?
- Нет, пока ищу,
- Смотри я всегда на связи?
- Знаю, Мишаня. Ну, бай.
- Мм.
Он шел по станции метро и злился, злился на всех этих людей вокруг. Гадко, лживо. "Мелочные и жадные людишки. Не знаете, зачем живете. Да и я не знаю, но зачем же портить жизнь другим? Эй ты, я знаю о чем ты мечтаешь, да именно так, в твоих глазах лишь хмельной напиток. Тьфу".
В руках букет, ярких как восход, красно-белых хризантем, большой и очень красивый. Цветы улыбались, дарили свет всему вокруг, уже умирающие, но широко улыбающиеся. Противоположность нам всем. Такие довольные жизнью, вот они знают, что и для чего, зачем и для кого все это. Знают четко и ясно свою цель и рады, безумно рады всему этому.
Они сидели очень близко, даже чересчур. Смотрел на нее и широко, во весь рот улыбался в душе. Первый раз в жизни, именно так, он боялся прикоснуться к девушке, хот они уже перешли эту грань. Она что-то очень живо рассказывала, а он смотрел на нее и наслаждался ею. Смотрел и пил и пил удовольствие. Удовольствие от ее голоса, тонкого не детского, нежного, ласкового, как будто заходило солнце и освещало края неба. Наслаждался ее улыбкой, волосами, с дрожью в теле прикасался к ней носом, глупо улыбался, она смотрела и смеялась над ним.
А он пил и не мог утолить жажду. Целовал, нет, прикасался к ее губам, мягким как облака. Чувствовал ее дыхание, ее запах. Ох, этот запах. Нет не духов, едва уловимый аромат. В любом месте и в любое время, он, как Парфюмер, мог вызвать его из памяти и вдыхать его. У него подкашивались ноги, мутнела голова, как будто он не курил весь день, а потом взял сигарету. Черпал ее нежность ложкой, смаковал. А она словно ничего не замечая, смеялась, улыбалась. И дарила ему безумную радость своими sms. Он не понимал, как она подбирала слова, так что они словно ножи резали по его сердцу и оставляли рубцы, так приятные на ощупь. Он перечитывал их, засыпал с ними. Все было так, просто физически, так легко и непринужденно. Ласково и невесомо.
В свое время он, никогда не терявший надежду, думал что никогда не найдет ее. И так и будет метаться.
Она сидела, курила, выдыхала дым в сторону от него и поглядывала от него. Терял дар речи, задерживал дыхание. Она делала все так легко, как будто у нее написан план, и она лишь следует по нему. А он радовался как дитя. Смеялся сам с собой. Не верил. Не верил. Убеждал себя, что это все настоящее, это правда, не сон и не видение.
Он провожал ее. Хм. Она держала его руку, нет его пальцы, перебирала их кончиками своих пальцев. Прямо перед домом он остановилась и прижалась губами к его губам. И он опять пил ее нежность, пил запах, чуть-чуть чуя запах сигарет. Который не был противен, как он всегда думал. Нет, он манил, словно просил: не уходи, по наслаждайся еще. А она отнимала свои прелестные губы, и вдруг резко прикасалась. А он каждый раз чувствовал, будто целует ее последний раз, да и вообще целуется. Неземное удовольствие. Как перед казнью.
Она смеялась, а он уходил, нет, убегал и его ноги не касались земли. Не хотел уходить, так бы пил и пил.
Ревновал в душе, когда ей кто-то звонил. Переживал, думал. И опять боялся прикоснуться к ее лицу, волосам, телу.
Звонок. Ее мать. Хм...
- Миша? Несчастье. Нина в больнице, без сознания.
Мир обрушился, сотни землетрясений. Камни гулко падают, разбиваются, совсем
бесшумно.
Он прилетел в больницу, ворвался в нее, больничный холод ударил ему в лицо. Равнодушие персонала и их беспристрастие было под дых. Сбивало дыхание.
Он кричал врачу в голубом халате с похотливым лицом и жирно смазанными волосами
- Пустите меня туда!!!
А он растягивал слова, улыбался, глаза его не выражали ничего, кроме вселенского тупоумия, и насмешки.
- Нет, нет, молодой человек. Она нуждается в отдыхе и спокойной обстановке.
- Я не буду прикасаться к ней!!!
- нет, нет, нет.
Мише хотелось ударить врача, прямо в его усмехающееся лицо, так чтобы тот не мог смотреть на него. Ударить наотмашь, да посильней. Он уже возненавидел цвет его халата и противные желтоватые стены. Белые двери. Яркие, бьющие в глаза, лампы дневного света, которые, казалось, не выключаются ни когда. Он сидел на длинной лавке в коридоре. Люди ходили взад и вперед. Смотрели на него. А он сидел далеко на весь проход, вытянув ноги, и смотрел в потолок. Все было очень плохо. Он это знал, так будет. Его убеждали. Он не верил, спорил, ругался, кричал. Сорвал голос от крика, и теперь хрипел как раненый конь. И теперь его стеклянные, ничего не выражающие, глаза потускнели и смотрели в потолок.
Позже его пустили, и он вошел, как заключенный, будто это он скоро умрет, потеряет жизнь. Ее голова склонена на бок. Рука выглядывала из под одеяла и словно говорила ему: все, мой друг. Тонкие длинные, так дорогие ему пальцы. Холодные в любую погоду руки, которые дарили ему счастье и надежду, и тепло душе. Дыхания ее не было слышно, лишь одеяло слегка двигалось. Его охватила нежность, он хотел поднять ее на руки, прижать к себе, обнять всем своим телом. Она умирала, это знали все, смирились.
Прикоснулся к ее руке носом. Почувствовал запах...
Он сидел рядом с ней, близко, близко, не касаясь ее. И шептал своим хриплым голосом.
- Почему. Скажи? Почему, ты такой хороший, добрый. Заботливый, любящий отец. Почему, что она тебе сделала, своей улыбкой, детской радостью. Почему хорошие люди должны умирать. Скажи! Почему? Ты ведь у нас самый мудрый, всезнающий. Ну решись, ответь мне в лицо, объясни, разложи по полочкам. Как ты можешь так поступать. Ты ведь рушишь самое лучшее, искреннее, честное. Почему? Тебе так надо? Тогда я ненавижу тебя, слышишь? Ненавижу. Возьми меня, мир не потеряет много. Возьми, вот я. Чем я плох для тебя. Только дай ей жить, ты же можешь все, разве нет? Нет я не прошу у тебя, как это говорят со смирением, нет, я требую заклинаю тебя, если ты есть. Я ненавижу тебя и все твои обещания, и красивые слова. Зачем все так...
И тут он поднял глаза на нее, а она смотрела на него своими большими и безумно красивыми глазами, улыбалась и глаза были мокрые от слез. Она улыбалась и плакала. Отчего? Хм. Он перестал дышать. Она все слышала. И вдруг и ее дыхание остановилось. Глаза помутнели, посерели, ушла искра, голова упала на плечо...
Она умерла, широко улыбаясь и плача....
Миша упал на колени перед кроватью. Схватил и сжал ее руку, прижал к своему лицу, как она это делала с его руками. Что-то зашептал. И если бы Бог был на свете, он один смог бы услышать:
- Нет, нет, нет, черт возьми, нет. Прошу тебя не уходи. Ведь я так много хотел сказать тебе, так много показать и рассказать. Умаляю не оставляй меня одного в этом мире. Я ведь еще не сказал тебе самого главного, что хотел сказать, уже первый раз увидев тебя там...
Из его груди вырвался стон, стон убитой наповал души. Грудной, хриплый стон умирающего бизона, хватающего ртом воздух.
Из его глаз потекли слезы, не первый раз жизни, но раньше он плакал лишь от счастья. Он размазывал их по лицу свободной рукой. Ткнулся в Нину головой, и зарыдал. Рыдал хрипло и безнадежно. Он ничего не чувствовал рядом. Все куда-то ушло, провалилось. Лишь ее рука у него в ладони Холод, так знакомый ему.
После похорон Миша пришел домой, выключил телефон, зачем он ему теперь, думал он.
Сидел в своей холодной комнате, курил, курил, курил, бесконечно, сигарету за сигаретой. Сон смешался с явью, и он уже не понимал ничего. Лицо обросло бородой. Комната, мебель, он сам, казалось, все покрылось вековой пылью. В окно не падал свет, шторы так и остались нетронутыми, это она их зашторивала тогда, и он боялся прикоснуться к ним. Все потеряло смысл. Миша не вставал с кресла часами, не мог сесть на диван, на котором она спала рядом с ним, прижималась к нему и улыбалась ему утром. Сидел и смотрел в стену. Кто-то звонил ему в дверь, стучал в окно, звал. Но он ничего этого не слышал, он был с ней. Смотрел на ее фото, она улыбалась, смотрела на него своими зелеными глазами ему в душу, царапала ее внутри, но не причиняла боль, там ничего не было. А он рыдал, ревел как раненый зверь. Тормошил волосы. И чувствовал пустоту, проникся ею, был в ней. А в голове еже давно играла она и та же песня. Гитара словно умирала, отдавала последние, угасающие звуки небу.