Аннотация: История о церконице, судье и кабальеро.
Огни Диоскуров расскажут о близости шторма.
Прибытие.
Чёрные волны дымного океана редко кому поднимали настроение. Их цвет не менялся ни в шторм, ни в штиль. Что скрывал этот дым, не знал никто, да и никого, в общем, это не интересовало. Иногда, конечно, находился какой-нибудь "исследователь", который опускался в дым на батисфере или лодке-диске. Его исследовательская лоханка погружалась в дымную черноту и исчезала. Насколько было известно, никакая живность в глубине не обитала.
За этим дымом было очень интересно наблюдать в сильный ветер - потоки воздуха выстригали рельефы, чем-то напоминающие верхушки деревьев, скрытые туманом. Иногда ветер вычерчивал причудливые дымные лабиринты.
По этому непроглядному слою дыма с большой скоростью скользил низкий, красный с белым корабль в полной оснастке. Длинные, похожие на щупальца озёрных осьминогов, флаги развевались от порывов ветра. Далеко впереди виднелись конусы не то скал, не то деревьев острова. Иногда, впереди, над островом, будто мерцали позолоченные верхушки рангоутов.
Французскому капитану с первого взгляда не понравилась эта, отдалённая от всего мира, земля. Около получаса назад они только миновали мрачные бастионы форта, напоминающего огромный поплавок, а Ла Моль уже был бы вполне не прочь отдать приказ возвращаться. И не считал бы это бегством. Ла Моль не был трусом, он всегда доверял первому впечатлению.
Он всё-таки обернулся к человеку, которого привёз в эту глушь. Глаза иберийца блестели в тени надвинутой на лоб шляпы. Он с жадностью вглядывался в контуры острова, по-видимому, что-то подсчитывая. Его решительное лицо заставило капитана вздохнуть и приказать штурвальному прибавить скорости. Шестерни и змеевики, хитрые соединения которых заполняли днище трюма, зажужжали громче, и скорость корабля увеличилась почти вдвое. Вполне возможно это было чересчур быстро, но Ла Моль всегда доверял своему штурману.
Двое проволочников-собирателей распутывали искорёженную и перетянутую медную сеть. Старший, при помощи кусачек и пассатижей развязывал узлы, и выпрямлял искривлённые фрагменты. Молодой, специальной вилкой счищал с ячеек зеленоватый налёт окиси в глубокую глиняную миску. От этого занятия их отвлекло быстро приближающееся необычное судно, паруса и флаг которого украшала королевская эмблема.
Молодого проволочника звали Леон. Он пробормотал, разглядывая корабль:
- Что-то новенькое... Последняя модель, вероятно.
Старый пару минут рассматривал, как ветер играет с эмблемой на парусе, потом сказалпрезрительно:
- Эх ты! Это "Манзанилла", бригант французишки! Как его имя... - старик фыркнул, - Ля Муль - Буль-Буль... глупые у них имена! Ну, вспомнил? В "Лакмусе" ещё писали о его прибытии, - он порылся в карманах в поисках местной газеты. - Видно, на пыжи истратил... - пробормотал старик.
- Бриг или бригантина?
- Не. Нечто среднее. Француз - придумщик большой, в плане переделок и модификаций. На его корабле два вечных двигателя, вместо одного. И паруса дополнительные... сейчас убраны они. Правда, ему пришлось пушкарей сократить, - старик ухмыльнулся, - там всего дюжины две пушек осталось. В ущерб двигателю были. Ну и чёрт с ними! Зато "Манзанилла" определённо одна из быстроходнейших лоханок под иберийским флагом.
- Да, да... - рассеянно согласился Леон, вспоминая статью на первой полосе газеты. Корабли его никогда не интересовали.
- А про команду помнишь? - продолжал старик. - Настоящий зоопарк! - крикнув это, он вынул из стоящей неподалёку сумки новенькую подзорную трубу.
- Смотри! - сказал старик, вдоволь налюбовавшись на корабль сквозь линзы. - Вон его индус-штурман в тюрбане. А капитан на мостике... ишь ты, какой грозный! И свита рядом... - он передал трубу Леону.
- А тот, красный, вероятно посланник короля, - пробормотал Леон, рассматривая публику на мостике.
- Интересно, с чего король вообще о нас вспомнил? - размышлял старик. Леон только пожал плечами.
Действительно, стандартный бриг, каким он сошёл с верфей Кадиса, в руках Луи Ла Моля превратился в нечто скороходное и манёвренное. Главное изменение, как правильно заметил старый проволочник, состояло в двигателях. Вечные двигатели, которыми были снабжены все мало-мальски крупные корабли иберийской империи и пиратов, представляли собой устройство, выделяющее слабый импульс, который, при взаимодействии с "дымом" океана работал на манер турбины. Импульс выделялся постоянно, поэтому, для остановки корабля использовался механический двигатель, установленный на носу. Вечный двигатель же продолжал функционировать постоянно.
Проскользнув мимо рифов, напоминающих искрошившиеся зубы, корабль вдруг резко развернулся, почти прижавшись правым бортом к поверхности океана, и остановился. Проволочники сравнили этот манёвр с движением спортивного мотоцикла, когда на поворотах ему приходится наклоняться боком к земле, чтобы не слететь с трассы.
Прошло примерно сорок минут, и с корабля был спущен чёрный катер. Леон обратил внимание, что капитан так и не сдвинулся с мостика. Зато "красная шляпа" стоял, выпрямившись во весь рост, на дне быстро приближающегося к берегу катера.
Первостепенная встреча.
Трое людей выбрались из таксо-глайзера, собранного, видимо, из помоечных запчастей. Воздушная подушка, на которой держалась машина, была во многих местах прошита стальными нитями - верный признак озабоченного скоростью водителя. Около десятка разного вида выхлопных труб-макарон глайзера нещадно дымили.
- Куда идти-то? - спросил таксиста человек в красной шляпе.
Таксист буркнул что-то вроде:
- Я те не справочное бюро! Потом, видимо, смягчившись, махнул рукой в сторону группы строений, над которыми доминировала угловатая светло-серая башня. "Красной шляпе" явно не нравилось такое обращение, но всё же сдержался и поблагодарил водителя (хотя и довольно сердито). "Таксо" тут же умчалось. Троица направилась в указанном направлении.
Прибывшим предстояло миновать несколько улочек; им было не ясно, почему их не подвезли непосредственно к воротам замка. Но на первом же повороте это объяснилось.
Полутёмные проулки были запружены народом. Разбитый район, заставленный хилыми домами-коробками, явно не являлся "золотой жилой", поэтому толпу составляли, в основном, бедняки. Как и полагалось небогатым горожанам, они были одеты, кто во что горазд, поэтому "красная шляпа" и его спутники не особенно выделялись на пёстром фоне. Впрочем, жителям было не до них: каждый человек держал какую-нибудь посудину для сбора воды. Все они смотрели в небо. Дождь только начался и моросил едва-едва, но горожане уже были готовы. В городе было тяжело с питьевой водой.
Миновав водников, троица очутилась на узкой улочке с длинным названием "де ла Лион де ла Сансет". Мостовую заполняли стоящие караваном извозчичьи пролётки, узкий тротуар был засыпан ровным слоем разномастного мусора. В городе вообще было предостаточно мусора, грязи и хлама, зато удивительным образом отсутствовали крысы и, как результат - чума.
Человек в широкополой красной шляпе с пером, багрового цвета камзоле с сероватой рубашкой, кирпичного цвета джинсах и узких сапогах с острыми носами шёл чуть впереди двух других. Несмотря на довольно крупную комплекцию и большую голову, он двигался ловко и грациозно, будто был учителем танцев. Образ обычного франта портила только длинная рапира, с украшенной драгоценными камнями рукоятью. Она слегка позвякивала в такт его походке.
Второго человека можно было описать по-разному. Бухгалтер, секретарь, доктор, ювелир... он выглядел исключительно, как представитель некой безобидной профессии. Низкий, полный человек, с золочёным выпуклым пенсне на тонком носу - соседство с "красной шляпой" делало его ещё более неприметным. "Бухгалтер" был одет в чистый, не по сезону тёплый костюм с узким галстуком и мягкие кожаные туфли. Последнего спутника "красной шляпы" затмить было трудно. Рослый, угрожающего вида однорукий бербериец. Он был на полголовы выше краснокамзольного и почти вдвое шире в плечах. Причёска африканца состояла из нескольких десятков тонких косичек, каждая из которых заканчивалась белым шариком, вроде жемчужины.
Наряд африканца составляла чёрная, расшитая узором блуза (левый, пустой рукав выглядел заметно новее правого) и широкие, в тон, штаны. На ногах красовались тяжёлые бутсы. Возле правой руки, чуть ниже пояса, к штанам крепились открытые ножны с изогнутой широкой саблей, на её рукояти "сидело" какое-то нарисованное насекомое. Африканец выглядел диким и воспринимался бы намного адекватнее, будь на нём шкура леопарда, а в руке - копьё.
Симона, прозванная Тулузской, возилась возле неведомой механической конструкции, из которой торчали рёбра шестерней и пучки проводов. Её мускулистые пальцы были перемазаны маслом и гаечный ключ, которым она орудовала, норовил выскользнуть из рук. Великая инквизиторша была так увлечена своим занятием, что не услышала шагов пришельцев, и "красной шляпе" пришлось окликнуть её.
Инквизиторша неторопливо рассматривала пришельцев. Ещё когда она впервые услышала о посланнике, одном из фаворитов короля, она ясно представляла, зачем здесь этот человек.
Сан-Карат, забытая богом и королём колония, благодаря отсутствию сколько-нибудь ценных ископаемых или других источников наживы никогда не была предметом интереса империи. Эллипсообразный остров покрывали полузасохшие, привыкшие к недостатку влаги, синеватые деревья, своим безлистьем напоминающие коралловые постройки. Как ни странно, эти дебри скрывали довольно много живности, в основном стайки пекари (маленьких лесных свиней), черепах и небольших серых ягуаров. Почва, совершенно непригодная для распашки, нацеливала интересы жителей исключительно на дичедобычу и сбор съедобной окиси, которым занимались проволочники.
Симона, прославившаяся конфликтом с братом короля, произошедшим в Тулузе, была, фактически сослана сюда, хотя и не лишена своего высокого ранга. В общем-то, ранг и недвусмысленное заступничество папы уберегло её тогда от немедленной казни... Она жила здесь около шестнадцати лет. Возможно, король предполагал, что такое наказание сломит инквизиторшу, но всё оказалось наоборот. Теперь у неё была собственная колония, ибо, применяя свои многочисленные таланты и опыт в различных областях знаний, Симона стала хозяйкой этих земель... неофициально, конечно. Разумеется, королю Филиппу II не могло понравиться такое положение вещей. Но ему пришлось дать инквизиторше эти шестнадцать лет. В колониях империи свирепствовала чума, людское недовольство грозило гильотиной... король был слишком занят. И всё же, в итоге, подкупив, а, затем, казнив глав мятежников, император сохранил трон и теперь вспомнил о сосланной прелате.
Вот и этот посланник... Его прибытие означает, что король всё-таки нашёл время довести ссылку до конца. Даже человека подобрал толкового, видимо.
Инквизиторша разглядывала и татуировку на щеке посланника, и зеркальные линзы пенсне "бухгалтера", и лоснящуюся кожу берберийца. Последний её заинтересовал; Симона, будучи сама берберийкой, была непрочь пообщаться с соотечественником. Впрочем, она понимала, что он здесь именно для этого - отвлекать её внимание.
- Рада гостям, - наконец, проговорила инквизиторша. - Мы здесь живём на краю мира. Чтобы ближе к богу быть.... Не соблаговолите ли представиться? Посланник сделал изящный придворный поклон, сняв шляпу:
- Я - Эль Муэнто, посланник короля Филиппа II, прибыл сюда для всяческого содействия губернатору де Винсенте и вам, ваше преосвященство.... Эти люди, - он как бы невзначай кивнул на спутников, - мои слуги.
"Да уж, конечно", - решила Симона. "Слуги! Голову даю на отсечение, бербериец не наёмник, скорей в плен был взят".
Вслух она сказала:
- Вообще-то, вы несколько переоцениваете мою значимость, сеньор. Впрочем, вам это простительно.... Ведь вскорости вы ознакомитесь здешним укладом... с реальным положением вещей. Мне приятно познакомиться, господа. О вас, кабальеро, даже в наших краях кое-что известно, - с этими словами прелата протянула посланнику перепачканную маслом руку.
Эль Муэнто отреагировал не сразу. Ритуал рукопожатия в исполнении инквизиторши выглядел несколько угрожающе.... В итоге, посланник все-таки сжал твёрдую, как доска ладонь. И теперь с отвращением разглядывал расплывающиеся на коже масляные пятна.
- В наших краях, - Симона акцентировала внимание на слове "наших", - никогда не торопятся с делами. - Время движется здесь не так быстро, как в вашем центре центров.... Кроме того, сегодня, по странному совпадению, в губернаторском дворце бал. Ведь вы, господа, не обойдёте его своим вниманием? Уверена, губернатор пригласил вас. Но, на всякий случай, приглашаю и я. Вы остановились в его дворце?
По правде говоря, кабальеро даже не думал заходить к губернатору... из-за его формальности. И незначительности в реальных решениях. Прелата догадалась; в её словах звучала скрытая, почти неприметная насмешка.
Эль Муэнто ответил что-то насчёт того, что они пока не решили, где остановиться. Симона тотчас высказала желание принять их в своём замке.
- Моя ниша, как нельзя лучше подходит для отдыха от суетного мира, - заявила она. И тут же добавила, что отказа не примет.
- Никто! - крикнула прелата в сторону нагромождения замковых построек за её спиной. Оттуда, из узкой, как тень, двери появился слуга. Он приблизился к хозяйке и почтительно склонился перед ней.
- Устрой моих гостей поудобней, Никто, - приказала Симона. Слуга склонился ещё ниже, затем, жестом указал посланнику и его спутникам следовать за собой.
Эль Муэнто и не думал, что инициатива может быть вырвана из его рук так бесцеремонно. Он нерешительно последовал за слугой. Бербериец и "бухгалтер" переглянулись и отправились следом. Симона с деланным безразличием снова занялась своей конструкцией.
Вечеринка... с продолжением.
По залу кружились пары. Сияли хрустальные люстры, наливался блеском паркет. Свет переливался и на медных инструментах, и на медалях старых генералов, надевших их по случаю, и на гранях фужеров, рюмок и стаканов, заполонивших столы, как армия, готовая к атаке. Оркестр из музыкантов в двуцветных сине-белых ливреях выдавал звуки то вальса, то каких-то польских мазурок, то чего-то тяжёлого и ударного. Стюарты в белых фраках с шумом откупоривали бутылки шампанского, кто-то из гостей читал наспех срифмованную эпиграмму, пытаясь одновременно выразить её суть на любопытном языке актёров... Сквозняк проносил по залу ароматы духов и цветов, смех и негромкие разговоры. В общем, совершенно обычный в здешних краях бал был в самом разгаре.
Огромный бербериец в парадной белой одежде стоял почти у самого входа, опираясь безруким плечом о колонну, и мрачно наблюдал за чужим весельем. Он не мог придумать, чем себя здесь занять, да и скрыть неприязнь к этим гулякам было трудно. Однорукого слугу Эль Муэнто звали Хатим ибн Ильяс Манаф, но все, кроме посланника, капитана, да толстяка Маркуса прозвали его Фалангой, за мрачный нрав и эмблему на сабле. И сейчас он вполне соответствовал этому прозвищу - африканец даже не пытался изобразить радость; ему было жаль, что нельзя уйти.
Население Сан-Карата наполняла солянка из иберийцев, британцев, галлов и итальянцев. Постные британские лица, стройные иберийские фигуры, нахальные французские манеры и итальянская энергетика. На взгляд африканца они не отличались красотой. Он-то раньше считал, что здесь должны собираться лучшие и красивейшие представители и представительницы... Этого не было. Томные медлительные женщины в платьях жемчужно-серого, золотистого и пастельных тонов. Их лица покрывал толстый слой пудры, отчего глаза казались неестественно запавшими. Их причёски больше напоминали высокие шляпы, а может шёлковые коконы. Они говорили о моде и погоде, старательно хихикали над избитыми шуточками и жеманно улыбались. Манекены. Были, конечно, и совершенно другие дамы... но они их не было видно, как не видно корабль со спущенными парусами в шторм, среди чёрно-синих волн и "дымоворотов". Мужчины им полностью соответствовали. Бледные, изнеженные светскими раутами кавалеры, все как на подбор спортивно развитые, подтянутые и нагловатые. Иногда Хатим с трудом подавлял в себе желание врезать какому-нибудь из этих денди во время пируэта, чтобы тот паркет подбородком шлифанул.... Каждый франт тщательнейшим образом следил за одними и теми же новостями, своей спортивной формой и "мужскими" темами для разговоров. Они должны были быть оригинальными, популярными и интересными. Но выходило это одинаково. Проще говоря, они были одинаковыми. Манекены.
Кабальеро Эль Муэнто и его помощник васконгадос Маркус чувствовали себя, как дома. Секретарь уже ораторствовал в группе, обсуждавшей историю отравлений, шевалье же крейсировал, как фрегат в открытом море или пантера в джунглях, в поиске интеллектуальной добычи.
Эль Муэнто ставший, благодаря невозмутимости, оригинальным манерам и умению легко входить в доверие фаворитом короля, считал отправление сюда, в глухомань, немилостью. Таинственная и опасная личность прелаты заставляла молодого человека постоянно быть наготове и ждать удара в спину. Он, обычно уверенный в себе, уже начал сомневаться, что сможет справиться с ней. Да и как он может заменить правителя? Пусть и неофициального, но столь уважаемого, что даже рейды пиратов, в последнее время участившиеся, на Сан-Карат при её правлении не проводились!
К счастью, наблюдая за "элитой", составляющей основу губернаторского дворянства, шевалье пришёл к выводу, что управлять ими особого труда не составит. Все они были рядовыми, нудными, безынициативными и погружёнными в себя. Вполне возможно, они легко бы согласились со сменой лидера. Или не заметили его смену. Он видел здесь своё явное преимущество - прелата была стара для этих "новообразных" дворян. Её они уважают, но он, шевалье, ясно видит, что им нужно и может быстрей их понять.
Да таким людям нельзя доверять, но ими можно управлять. Кабальеро тут же вспомнил о тех, на кого он мог рассчитывать при случае. Луи и его матросы. С французским капитаном он сошёлся давно, ещё в те времена, когда был лишь одним нижайших королевских слуг. Основой дружбы стал общий интерес к необычным людям. Команду Ла Моля давно называли зоопарком - в ней не было простых, рядовых матросов. Французу удавалось каким-то неведомым образом сплотить их и контролировать. На его корабле существовали весьма необычные должности: исключительно для применения уникальных черт матросов. Слушник управлял кораблём в шторм, когда дымные волны так высоки, что кажется, будто корабль уже на дне. Рифман чувствовал, где находится мелководье за десятки кабельтовых. На корабле был синоптик, каллиграф, оптик и другие, на первый взгляд не очень-то нужные в морском деле профессионалы. Ла Моль держал их на всякого рода случайности.
Шевалье уже начал высматривать среди гуляк своих спутников, когда к нему подошла инквизиторша. Симона была одета в белую тунику с красноватой окантовкой, белые брюки и серые туфли. На её гордом чёрном лице под серебряными бровями блестели карие глаза. Длинные седые волосы змеились из-под высокой инквизиторской шапки (на ней, кстати, не было королевской эмблемы, но на это никто не обращал внимания). Шевалье знал, что ей сильно за шестьдесят, но вряд ли кто-нибудь дал бы ей больше пятидесяти. Издали прелата чем-то напоминала рыцаря-крестоносца, без доспехов.
- Вы здесь новый человек, кабальеро, - проговорила она. - Свежая кровь... личности у нас появляются не часто. Вы составите мне компанию?
Эль Муэнто был не против. Беседа быстро завязалась, но не контролируемая, она постоянно перескакивала с темы на тему. То прелата негромко высказывала довольно циничные характеристики гостей, то шевалье начинал разговор о кораблестроении, то начинали обсуждать, возможны ли дипломатические переговоры с пиратами. Ни посланник, ни прелата даже близко не подступили к интересующим их вопросам, стараясь пока сформировать верное представление друг о друге. Но, поскольку оба были весьма поднаторели в таких переговорах, победу пока не одержал никто.
Хатим продолжал рассматривать публику, когда к нему подошла молоденькая девушка и сделала книксен. Музыканты заиграли что-то вроде "Вальса цветов", в какой-то ужасной аранжировке. Хатим часто слышал эту мелодию: у капитана была большая подборка музыкальных произведений. Он взглянул на девушку и покачал головой; он не умел танцевать такие танцы, да и с одной рукой это было затруднительно. Девушка негромко заговорила. От её слов лицо африканца стало ещё мрачней: инквизиторша или кто другой подослал ему шлюху. Она была так молода, что африканец похолодел.
Девушка продолжала что-то быстро и страстно говорить, когда лапа чернокожего схватила её за подбородок. Девушка испуганно взвизгнула и попыталась вырваться.
Мари Ташко едва исполнилось пятнадцать лет, но она уже успела заслужить доверие мадам Э`н Круа, своего рода, госпожи всех фрейлин, на любом, достаточно крупном балу. Задача Мари, при её соблазнительной внешности, состояла в получении необходимых мадам Круа сведений, часто весьма необычных. Способы получения предполагались абсолютно любые.
Сегодняшняя мишень была своего рода экзаменом; Мари особо предупредили, что бербериец опасен и вполне возможно, что очаровать его будет трудно. Но она не сомневалась в своих силах.
До момента, пока она его не видела... сомнения появились при первой же беглой оценке. Фрейлина сомневалась, что сможет побороть отвращение к такому чудовищу. Лицо, чёрное, как у дьявола, с узковатыми глазками и широченным носом больше всего напоминало львиную или, может быть, пантерью физиономию. А огромные конечности, широкое туловище убивало само понятие изящества?! И эти дурацкие косички!
Тем не менее, фрейлина начала беседу. Как обычно. Хотя отличие было в том, что она старалась не смотреть на его лицо (иначе девушка не могла не скорчить гримаску отвращения). Мари лепетала что-то, о том, как он силён и мужественен, но чувствовал, что объект "не ловится". Все её слова уходили в сторону. Она уже начала подумывать, не стоит ли попытаться ретироваться....
Когда африканец схватил её, фрейлина сначала испугалась, но потом решила, что, возможно, это просто такая демонстрация силы. Она посмотрела в чёрные глаза "объекта", стараясь не всматриваться в уродливые черты. В его глазах она не увидела ничего, кроме жалости и презрения. Африканец смотрел на девушку, как на обманутого ребёнка. Наконец, бербериец отпустил её и ухмыльнулся, обнажив явно подточенные зубы.
"Каннибал!" - пронеслось в голове Мари.
- Ты... лучше уходи отсюда, малышка, - негромко проговорил африканец. В его голосе слышался сильный и мягкий акцент.
Она послушалась. Возможно, он сказал ещё что-то, но Мари не могла припомнить. Впрочем, не помнила она и как оказалась на улице.
Фонари ещё не горели, город окутывали серые сумерки. Быстро чернеющие силуэты дальних домов будто вздрагивали и расплывались. По проспекту, прогулочным шагом, шествовали прохожие. Вдали смутно мигала неоновая вывеска какого-то заведения.
Мари Ташко бежала, размазывая по щекам слёзы. Ей хотелось забиться в какую-нибудь нору, спрятаться в ночь, чтобы успокоиться. Одновременно с этим, каждый тёмный силуэт напоминал ей берберийца с острыми клыками. Она бежала, как полоумная и вскоре исчезла в лабиринте улиц.
Бал понравился Маркусу. Ни один человек из тех, с кем он успел пообщаться, не разбирался в вопросах современности лучше него. Васконгадосу нравилось быть самым умным. А они... они обсуждали в основном то, о чём пишут в газетах. Маркус предпочитал "первоисточников", как он называл самих изобретателей. Информация, перевитая мнениями неспециалистов-репортёров и их неуместными фантазиями, нет, даже отъявленный лжец не сможет так дезинформировать!
"Бухгалтер" был крайне разносторонней личностью. Он был и казначеем, и штурманом, и медицином, и переводчиком и вытребователем налогов, работал во многих, ничем не связанных, сферах. Каждого встреченного человека он воспринимал, на манер источника информации, дополнительного опыта. К сожалению, на балу такие люди ему не попались.
Васконгадос уже давно отодвинулся от компании, в которой не узнал ничего нового и теперь просто прохаживался среди почтенной публики. Эти люди казались похожими, чем-то неуловимым, будто дальние родственники. Он уже почти уловил, в чём их сходство, когда из дальнего конца зала послышались шум и крики одобрения. Эти звуки совершенно не вписывались в монотонную "вечериночную" симфонию. Сразу вспомнив, что здесь находится дикий африканец, абсолютно неспособный умеющий вести себя в приличном обществе, Маркус ринулся к источнику шума.
Опасения отчасти подтвердились. Оказалось, что африканцу наскучило однообразие здешних пейзажей; он внёс свою лепту. Здесь, в дальнем углу, за небольшим квадратным столом происходило совершенно кабацкое соревнование - "кто кого перепьёт". Из четырёх участников оставалось только двое. Друг напротив друга, уткнувшись лицами в стол, спали двое проигравших. Напротив африканца сидел крупный, краснолицый человек; он постукивал початой бутылкой по столу. На столе и под ним стояло множество опустевших винных бутылок. При виде этого зрелища Маркус только вздохнул: африканцу просто необходимо было выделиться.
К счастью для секретаря, он услышал шёпот выросшего рядом кабальеро: - Не беспокойся Маркус. Просто не беспокойся.
Хатим вдруг поднял на них мутные глаза.
- Саавсем... ну... то есть вабще пить н... ум... еют... - с трудом проговорил он. Под парами его акцент заметно усилился. Бербериец буркнул ещё что-то и вернул взгляд к своему стакану.
К столу, раздвигая круглым животом публику, как всегда важно выплыл губернатор Сан-Карата Антонио де Маратинос Винсенте. Он был примерно такого же роста, как кабальеро, но намного толще. На его висящих, как у бульдога щёках поблескивали огни люстр. Чёрная шляпа с ярко-красной лентой сидела панамой на его чуть лысеющей голове. Губернатор заметно выделялся среди здешней публики.
Он строго уставился на африканца.
- Вы превращаете наше высокоинтеллектуальное (на этом длинном, трудном слове губернатор чуть запнулся) празднество в... сеньор! - в голосе губернатора переплетались пафос и презрение. Других интонаций он был не способен выдать.
- Я очень извиняюсь за своего человека, - немедленно вступился Эль Муэнто. - Думаю, его присутствие больше не омрачит ваше общество дон Антонио... А сейчас, - он поправил заворот рукава камзола, - нам следует покинуть ваш гостеприимный дом, чтобы... стереть негативное впечатление. Думаю, вы в силах нас простить.
Губернатор разразился моралистической тирадой. Он говорил слегка не к месту, общие фразы, будто зачитывая отрывки из старого журнала. "Болванчик", - подумал кабальеро, стараясь скрыть презрение. - Нам жаль, но мы вынуждены оставить вас, - холодно перебил он губернатора.
Дон Антонио де Маратинос Винсенте замолчал и теперь сердито зыркал на посланника. Тот сделал каменное лицо. Чтобы не потерять авторитет, губернатор просто молча и важно кивнул.
- Идём, Хатим, - кивнул берберийцу кабальеро. Тот с трудом выбрался из-за стола.
Когда они уходили, кабальеро Муэнто оглянулся и нашёл глазами лицо прелаты. Она пристально смотрела в их сторону. Ему показалось, они сорвали её замысел, но у неё имеется и запасной вариант. Он догадывался, что перестраховывается и люди прелаты едва ли предпримут что-нибудь в первый же день, но рисковать не собирался.
Лишь только шевалье со спутниками покинули зал празднеств, Симона некоторое время с ненавистью наблюдала за прогуливающимися и весело что-то обсуждающими великосветскими персонами. Здешняя знать давно не представляла для неё интереса. Симона знала, что связывает всех этих фрейлин и франтов, кроме привычки веселиться за губернаторский счёт. Принцип невмешательства. Они не были любознательны или хотя бы любопытны. Всегда держались в стороне от "горячей" информации, но не из-за трусости... просто так было не принято.
Она опять подумала, как хорошо было бы уехать отсюда туда, где можно устраивать всё заново. Но ехать было некуда, да и она была стара, чтобы бежать. Инквизиторша незаметно зевнула и присоединилась к беседе о пиратских набегах.
Когда троица вышла наружу, была уже ночь. Взглянув на свои карманные часы, Маркус невольно фыркнул: всего лишь половина первого. Фонари заливали мостовую лимонным светом. Узкие переулки и тупички домов оставались окутанными чернотой, напоминая чёрный узор на жёлто-сером персидском ковре. Мусор мостовой скрипел под ногами - идти бесшумно не удавалось.
Было решено часть пути пройти пешком, чтобы слегка "проветрить" Хатима. Эль Муэнто и Маркус обсуждали бал, Хатим шёл чуть впереди, старательно глядя себе под ноги. Он был слегка расстроен, видимо тем, что не дали победить окончательно. "Интересно, "окончательно" - значит, до конвейерного передвижения?" - размышлял Маркус, поглядывая на африканца.
Они насквозь прошли центральный арагонский проспект, с огромным ювелирным магазином и домами-дворцами знати, затем оказались в квартале, который назывался, не больше не меньше - "Шпиль японских веретяншиков". Улочки здесь были узкими, как нити обнимающие веретено, зато прямые и симметричные. Шахматная доска. Фонари, покрытые иероглифами светили через один - каждый второй был разбит. Кое-где вообще приходилось пробираться почти на ощупь. Вдобавок ко всему, здесь не было жилых домов, вместо них - склады и мануфактуры, поэтому свет окон бодрствующих жильцов не нарушал однообразия темноты.
Вскоре троица вошла в очередной тёмный "тоннель". Вдруг африканец хрипло охнул и отшатнулся назад. В темноте сверкнула стремительно приближающаяся блестящая поверхность лезвия шпаги.
- Засада! - рявкнул Хатим, отскочив в сторону от выпада. Он со свистом выхватил свою саблю.
Прежде, чем шевалье успел сообразить, что происходит с берберийцем, он вздрогнул от близкого выстрела и боковым зрением заметил небольшой пистолет в вытянутой руке Маркуса. Один из нападавших (именно он держал шпагу) с воплем упал на тротуар.
Это привело кабальеро в чувства. Он ринулся в бой. Его рапира отражала удары двух противников (они были вооружены короткими клинками), сабля африканца ещё двоих, может троих. Белый, безголовый в темноте, силуэт африканца будто танцевал, то попадая в полосы света, то исчезая. Противников не было видно и нельзя было определить их количество - тёмная одежда и ночь активно им содействовали.
Сражение длилось совсем недолго и после гибели нескольких нападавших, они были вынуждены отступить. Оборонявшиеся остановились и тяжело дышали. Парадный наряд африканца был сильно подпорчен порезами с обозначившейся бахромой. Кое-где на груди проступила кровь - он получил несколько лёгких ран. Правый рукав камзола шевалье превратился в лохмотья и был залит кровью. Чужой. Только секретарь не пострадал, благодаря пистолету. Конструкция оружия была такова, что на перезарядку уходило много времени, которое секретарь скрывался за спиной шевалье.
На мостовой валялось четыре трупа: двоих заколол шевалье и по одному - секретарь, да африканец. Последний схватил ближайшего мертвеца за ноги и вытащил на свет фонаря. На щуплом лице убитого появился тёмный узор иероглифов. Убитый оказался обычным рядовым головорезом: грубое лицо с мелкими чертами, чёрная одежда, чёрная, съехавшая бандана. Его вооружение составляла дешёвая, простая короткая сабля. Таких вояк торговцы иногда нанимали для охраны товара, впрочем, чаще "охранная деятельность" состояла в нападении на конкурентов или участии в похожих, "тёмных" делах.
- Нам нужно их убрать, - решил шевалье, рассматривая убитого. Он попытался вытащить из потёмок ещё один труп, но с отвращением отскочил. - Хатим! Ты сумасшедший - зачем так уж крошить! - шевалье вытянул за руку на свет труп, точнее верхнюю его половину, оставляющую на мостовой густой чёрный во мраке след.
- Нн... у меня не такк... ое жже оружие, как у тебя, - буркнул африканец, заикаясь.
Пару минут они перетаскивали убитых в ближайшую подворотню, в результате чего все оказались перемазаны в крови и устали от этой работы больше, чем от участия в произошедшей перед ней потасовки. Хатим негромко матерился, его раны продолжали обильно кровоточить.
Выбравшись по безфонарному переулку до улицы, гордо названной Иберийским проспектом помятая троица с огромным трудом остановила таксо. При этом они стояли в тени чуть покосившегося кирпичного дома, надеясь не привлечь внимания кровавыми промоинами. К счастью, шофёр смотрел лишь на протянутую шевалье горсть золотых песет. До замка инквизиторши они добрались без приключений.
Маркус, торопливо ступая босыми ногами по каменному полу, от которого пробирало холодом, добрался до кровати и нырнул под одеяло. Оглядел при свете свечи скудную обстановку комнаты-кельи. Она находилась на третьем этаже. В нескольких метрах у окна находилось огромное дерево местной породы, с корнеподобными ветвями. Под деревом мерцал фонарь.
От шевеления теней веток по, чуть колыхаемой ветром, тюли окна создавалось впечатление, что за ним дно неглубокого, смутно освещённого бассейна. Свеча, поставленная на тумбочку рядом с кроватью, выдавала всю, затаившуюся по углам, бедную обстановку комнаты.
Поначалу, увидев такой "номер", Маркус не на шутку рассердился и собрался закатить скандал, но предупредительный слуга Никто тут же показал ему апартаменты кабальеро и берберийца. К ужасу "бухгалтера" обстановка и габариты их комнат почти не отличались. И даже привычный к господскими условиями обитания шевалье не роптал.
Итак, обстановка.... Узкая, очень тяжёлая кованая кровать, с прутьевыми спинками-решётками, маленькая закруглённая тумбочка, вращающаяся вокруг своей оси. Привычные Маркусу шкафы здесь заменяли разукрашенный резьбой ларец-комод с прибитыми к крышке плоскими подушками (он использовался и в качестве скамьи) и множество разнообразных крюков для платья, впаянных в стену у двери. Стены и пол оставались без всякого декора, точно такими же, будто их только что положили. Каменно-кирпичный век.
Инкизиторший замок был спланирован странно. Он как-будто не вырос из подвала, а наоборот, врастал в него. Первый этаж здания начинался на высоте, где в других домах обычно располагался третий. Этажи были просторные, с высокими потолками, разделённые на комнаты преимущественно по назначению. Гостевые кельи были малы, видимо строители считали, что для сна много места не требуется. Столовая, винодельные лаборатории, церковная библиотека простирались, как городские площади. В других залах Маркус побывать ещё не успел, но был уверен, что ради хозяйственных нужд Симона легко жертвует комфортом.
Обиталище самой прелаты находилось на цокольном, шестом этаже, по соседству с "Обсерваторной", как пояснил Маркусу Никто, башней. "Бухгалтеру" было очень интересно посмотреть, что там. Просто детское любопытство.
Маркус потушил свечу и улёгся, глядя в окно. Ветви шевелились то быстрей, то медленней, они напоминали пальцы музыканта-арфиста. Мелодия становилась жуткой. Васконгадос заснул.
Насыпи событий.
Прошло почти два месяца со дня прибытия королевского посланника и его спутников на Сан-Карат. За это время свершилось довольно много перемен, в которых они принимали самое непосредственное участие. Самым ярким среди этих событий был переход обязанностей губернатора к шевалье Муэнто.
Обвести вокруг пальца губернатора оказалось несложно: дон Антонио привык не только отдавать приказы, но и выполнять их. Этим он не оставил себе выбора и в результате оказался подавлен одним быстро сфабрикованным королевским приказом (Филиппом II кабальеро была предоставлена широкая свобода действий). Казалось, экс-губернатор был даже рад вернуться в имперскую столицу "за новой должностью". Отправив его, кабальеро, тут же связался с одним из корсарских капитанов, шлюп которого стоял в порту, и дал ему некое неофициальное задание. Через пару дней корсарский шлюп вернулся в гавань. Корабль, на котором плыл дон Антонио де Маратинос Винсенте, экс-губернатор Сан-Карата, так и не появился в Мадриде. Вероятно, затонул, наскочив на риф.
Эль Муэнто предполагал, конечно, что губернаторские обязанности окажутся наполовину номинальными. Именно так и было. Едва ли половину документов губернатор подписывал единолично... на большинстве же стояла подпись инквизиторши. Как эта внутренняя корреспонденция вообще попадала ей в руки, было не ясно. Эль Муэнто даже начал подумывать, что кроме докторского звания в области религиозного (католического) права, у прелаты есть магистратура по гражданскому праву. Придраться к оформлению бумаг было трудно, даже умелому в таких делах кабальеро.
Через некоторое время, шевалье объединил все полускрытые факты и данные и смог в результате представить всю картину. В колонии была искусственно создана слишком прямолинейная и неповоротливая система управления. Эта была, своего рода петля Мебиуса, которую нужно только правильно разрезать. Множество мелких звеньев, большинство из которых действовало формально, упирались в пустоту - замыкающего звена просто не существовало. Главная трудность была в том, что стоило выдернуть одно звено и цепь разлетится вдребезги. Но шевалье был готов к трудностям. Может быть "трудно", "долго", но не невозможно.
Начал шевалье с повышения уровня губернаторского влияния. Благодаря своим связям, дипломатическим талантам и, прежде всего, королевскому присутствию, которое чудилось всем, кто общался с шевалье, он значительно расширил каналы снабжения колонии. Товары теперь двигались в обход прелатской системы, но это особенно по ней не ударило, лишь повысило его ставки. Вскорости губернаторская "формальность" заменилась "реальностью".
Второй шаг уже слегка задел инквизиторшею структуру - новый губернатор начал заменять местных управленцев столичными специалистами.
Прелата, конечно же, отреагировала на подобные пока неприметные мероприятия. Пока не прибегала к общественным официальным методам, что удивляло кабальеро. На него было совершено четыре покушения, два раза в его рабочем кабинете произошёл поджог (второй раз он закончился серьёзным пожаром). С такими "пустяками" шевалье сталкивался нередко. У него была давняя привычка хранить копии документов в отдельном тайнике, он умел постоять за себя и знал тактику и психологию разного рода убийц.
Открыто авторитет прелаты кабальеро пока задевать не решался. Подписывая бумаги и встречаясь с нужными людьми, он часто замечал её скрытое влияние. Ей удавалось всегда быть в курсе и руководить всеми как-то незаметно. Её мнение, как паутина, оплетало всех "нужных" людей. Эта "паутина" была прочна. Ведь её присутствие, её ореол таинственности и силы даже позволяли снизить расходы на оборону - пираты опасались совершать набеги на Сан-Карат.
Маркус сделался заместителем и главным помощником при губернаторе. Кроме того, благодаря своей разносторонности он использовался, как эксперт и контролёр в самых невероятных областях. Губернатор старался не заваливать его работой - услугами секретаря пользовался в исключительных случаях.
Интересная работа досталась берберийцу. Хатим окрестил её "прогулочной". Он расхаживал по улицам в роскошном тёмно-синем костюме из самого дорогого материала, который нашёлся в колонии. Привычную саблю заменяла трость с сапфировым набалдашником.
Рукава его камзола, от плеча до локтя были расшиты тёмно-бордовыми символами, обозначавшими, что бербериец - уличный судья второй ступени (самой высокой была третья). Шевалье, дав африканцу такую роль, в первую очередь рассчитывал на любопытство жителей - слишком уж примечательный судья из него получился. Оригинальность африканца должна была дать ему некоторую фору перед конкурентами.
Эта должность, по правде говоря, свалилась на африканца с потолка. Первоначально, кабальеро собирался использовать его в качестве простого телохранителя. Такой телохранитель одним своим видом мог бы отпугнуть или охладить потенциальных недругов. Кроме того, Хатим должен, был по мере возможностей, отвлекать внимание инквизиторши на себя, а сделать это было проще, если бы он находился рядом с губернатором. Но, благодаря прелате, губернатор переменил своё решение.
На балу, когда шевалье вместе с прелатой прогуливались среди светских гуляк, разговор зашёл о африканце.
- А не могли бы вы, кабальеро, сообщить мне имя вашего однорукого слуги? - спросила его тогда Симона. Слово "слуга" она произнесла со странным оттенком. - Имя... Имя у него, как у графа, - Эль Муэнто позволил себе усмехнуться, - Хатим ибн Ильяс Манаф.
- Очень интересно. И в какой сфере деятельности он у вас занят? Особенно, с его... увечьем.
- Он - слушник. Я не знаю, возможно, есть подобные профессии. Понимаете, когда на море слишком темно или, например, шторм, Хатим используется для соуправления кораблём, обычно вместе с капитаном или штурманом. На слух.
- Странно, - заметила прелата.
- Почему? - насторожился шевалье.
- Мне показалось.... Знаете ли, интуиция подсказывает, что он смог бы выполнять и более... ммм... неинстикнктивную работу. Возможно, ваша проницательность отметила в нём какие-нибудь специфические черты? - последнюю фразу она произнесла с явной иронией.
- Возможно, - кабальеро решил не поддаваться на провокацию. - У него исключительно сильное чувство справедливости. Не самое популярное чувство в наше время. Впрочем, он всё-таки не борец. Да и я не знаю, какая с этого может быть выгода.
- Значит, правильно, - прелата не смогла сдержать улыбку. - Хатим - в переводе означает "судья". Вероятно, это его профессия...
Разговор перешёл на другое, но Эль Муэнто никогда не страдал забывчивостью: через некоторое время он расспросил африканца о судействе. Хатим с неохотой сознался, что много лет был судьёй в своей стране.
Убедить берберийца начать судействовать на Сан-Карате было весьма непросто, но кабальеро уже всё решил и не собирался отступать. Уличный судья это замечательный шпион, который может увидеть и услышать куда больше, чем превращённые в постоянных клиентов кабаков и таверн матросы с "Манзаниллы". И уж точно куда больше, чем телохранитель.
Своё судейство Хатим вёл бесплатно, но клиенты должны были только составлять ему нечто, вроде грамоты-расписки, о признании его мастерства и согласии с принятым решением.
Новый судья был мрачен и угрюм, но не высокомерен. Чернь ненавидит высокомерие... Через некоторое время, африканец смог привлечь внимание и расположить к себе довольно большую клиентуру. Каким-то чутьём он умел определить виновного и затем убедить его в этом.
По сути, "хождения в народ" новоиспечённого судьи были рекламой нового губернатора и камнем в огород прелаты. Раньше в городе преобладали судейства священников или служек прелаты, которые руководствовались религиозными писчебумажными наставлениями и "волей божьей". Африканец судил исключительно по обстоятельствам в сочетании с собственным инстинктом справедливости. Всё больше народу обращалось к нему, Хатим "заражал" людей своей справедливостью.
В общем, кабальеро всё устраивало. Всё происходило по плану. Некоторые люди незаметно, но неуклонно устранялись, другие, как, например, аврихиды (религиозные проповедницы средней руки) прелаты выдавливались с улиц в монастыри. Фигуры в религиозных одеяниях от бледно-бирюзового, до тёмно-синего "инквизиторшего" цвета теперь не часто занимались уличной проповеднической деятельностью. Теперь их заменяли "обновленцы" нового губернатора. Народ не протестовал - религиозный прессинг ослабился.
Эль Муэнто покуривал трубку и наблюдал из окна, как рабочие укладывают синевато-зелёный газон перед губернаторским... то есть уже ЕГО дворцом. Один из них медлительно приклеивал к окаменевшей, просоленной земле широкие рулоны прозрачной питательной плёнки, четверо других укладывали поверх неё квадраты газона. Новый губернатор ловил себя на мысли, что превращает архаический инквизиторский мирок в государство профессионалов...
Сомнения... сомнения.
Вскоре у Хатима появилось столько работы, что ему понадобился помощник. Как ни странно, им оказался неприметный слуга прелаты - Никто. Этот человек всегда молчал, не торопился, слушал и выполнял. Как машина. Чёрно-синего Судью, теперь всегда серо-серой тенью сопровождал Слуга. Хатим по-прежнему оставался в замке Симоны, несмотря на то, что Эль Муэнто (разумеется!) перебрался в губернаторский дворец, прихватив с собой верного Маркуса. Угол комнаты африканца постепенно заполняла стопка подписанных жителями грамот. Количество этих бумаг уже ясно говорило, что жителей, лояльных кабальеро, очень много.
Африканец теперь редко видел инквизиторшу, даже, несмотря на то, что жил в её замке. Сегодня они столкнулись в коридоре, когда судья возвращался из города с кипой грамот, перевязанных верёвочкой.
Инквизиторша изменилась. Когда Хатим увидел её в первый раз, черты Симоны выражали уверенность, опасность, властность. Потом, недели три спустя - злость и непреклонность. В то время, видимо, происходила кульминация в войне между бывшей правительницей и будущим правителем. Сегодня её лицо постарело и осунулось. В глазах остались только усталость и страх.
Лицо прелаты промелькнуло и исчезло. Хатим с минуту раздумывал, глядя в темноту коридора, потом, видимо, приняв какое-то решение, быстрым шагом вышел из замка и поймал таксо.
- К губернаторскому дворцу! - приказал он шофёру.
- Конечно, судья, - ответил тот.
Усаживаясь в машину, Хатим вдруг подумал, что рекламировал он, в общем-то, не кабальеро, а себя.
Эль Муэнто сидел в полутёмной проявочной комнате и наблюдал, как в растворе проявляется фотобумага. Это была последняя фотография; остальные уже сушились на специальной вешалке. Фотографии были не самого хорошего качества, отчасти из-за неопытности фотографа, отчасти из-за неудачного выбора цели съемки. Это Хатиму было поручено сфотографировать пыточные застеночные погреба инквизиторшего замка. Шевалье будто шёл по застенкам замка Симоны. Примерно треть пыточных устройств, как выяснил Маркус, были сконструированы самой Симоной... "Интересно, это она так развлекается?" - размышлял шевалье. Ему, неразборчивому в механике, эти устройства казались просто нагромождениями ржавых железных частей, пружин и рычагов. Впрочем, в них иногда можно было определить пространство для человеческого тела или отполированные множеством рук и ног, кандалы, которые его держали. Пейзаж некоторых фотографий с огромными шестернями напоминал шевалье внутренности дорогих часов.
Темно-красный цвет, покрывающий пол, потолок и стены делал помещение ещё более тёмным и мрачным, чем оно было на самом деле. Иногда, объектив выхватывал залитые целлофаном, тусклые портреты религиозных светил. "Программа реабилитации", - подумал губернатор.
Подобные истязательства кабальеро рассчитывал использовать для окончательного свержения прелаты. У него уже был составлен и список несправедливо казнённых: их именами можно было бы заполнить целую газету... Впрочем, всё уже было готово - через пару дней инквизиторша должна была потерять всё.
Кабальеро вышел из потёмок проявочной. Переход от темноты к свету больно ударил по глазам. Прищуривая слезящиеся очи, он начал медленно подниматься по лестнице.
Всё было настолько хорошо, что он начал сомневаться. Инквизиторша последнее время не проводила никаких ответных мер, "не отстреливалась", как сказал бы Маркус. Шевалье не мог представить, что она решила, будто борьба бесполезна и нужно сложить оружие. Такие мысли кабальеро вообще считал вредными - они ослабляли возможного победителя. Его не устраивало, что он не может предусмотреть возможные трудности, поскольку просто не видел этих трудностей. Эль Муэнто не страдал паранойей, но сейчас чувствовал, что пытается увидеть то, чего нет.
Как обычно бесшумно ступая по пушистому ковру, губернатор подошёл к своему кабинету и тотчас заметил, что дверь чуть приоткрыта. Положив ладонь на рукоять рапиры, шевалье резко распахнул её.
Ожидающий в кабинете бербериец только хмыкнул. Кабальеро даже слегка обрадовался, почувствовав, что трудности всё-таки будут.
- Зачем пожаловал, Хатим? - спросил он, закрыв дверь.
Бербериец поклонился и негромко сказал, глядя в пустоту: - Некоторые обстоятельства заставляют меня по-новому взглянуть на договор с вами, кабальеро.
Эль Муэнто уселся за стол и стал крутить в руках ручку с позолоченным пером.
- Договор? - невнятно спросил он. - Ты заключил договор с капитаном Луи Ла-Молем, но не со мной.
- Да. И по этому договору я выполняю обязанности корабельного слушника, но не судьи. И подчиняюсь непосредственно капитану и старпому, но не вам, кабальеро.
"И как я это не предусмотрел?" - подумал шевалье. "Предательство. Хотел использовать берберийца против берберийки, а вышло наоборот".
- Что значит "по-новому взглянуть"? - поинтересовался он, положив ручку в специальный несессер.
- Элементарно кабальеро, оплата. Работа судьи стоит дороже, не так ли?
Эль Муэнто с минуту рассматривал каменное лицо берберийца, затем спросил:
- Тебе ведь не деньги нужны, а, Хатим?
- Не деньги, - процедил африканец.
Шевалье поразмышлял и заговорил менторским тоном:
- Ты знаешь, Хатим, вырастить конечность стоит так дорого, что даже я со своей губернаторской казной едва ли могу себе это позволить. А уж ты... Даже если твои доходы возрастут... ну, пускай в пять раз. Всё равно, тебе всей жизни не хватит, чтобы накопить нужную сумму.
Твои требования разумны. Я их принимаю. Тебе будет устроена зарплата судьи второй ступени. Но не думай, что я буду покупать тебе руку!
- Что ж, я не буду спорить с вами, кабальеро. Разумеется, вы правы... Хотя... Нет, думаю это не важно, по крайней мере, в данный момент, - голос Хатима звучал мрачно и задумчиво. Он замолчал.
- Здесь тебе больше нечего делать, Хатим; у меня полно работы, - решил привести его в чувства Эль Муэнто.
- Да, конечно, - рассеянно пробормотал тот и торопливо вышел.
Кабальеро тут же встал из-за стола и, заложив руки за спину, стал расхаживать по кабинету. Что нужно делать? Не стоит ли немедленно задержать берберийца под каким-нибудь предлогом... или без предлога?
Мозг подсказывал, что Хатим, свой человек на "Манзанилле", к тому же приобретший серьёзный вес и уважение санкаратцев за своё судейство может быть очень опасным. С другой стороны, торопиться не следует, особенно если учесть его инстинкт справедливости, возможно, он ничего предпринимать не будет... это же несправедливо - подставлять людей, которые не сделали ему ничего дурного. Кроме того, африканец необходим для захвата инквизиторши, для этого он и был оставлен в её замке...
Как ни странно, в мире слов, намёков и оперативных решений, в котором обитал кабальеро, его главными козырями, благодаря которым он не только добивался своего, но и удерживал занятые позиции, были осторожность, медлительность и скрытность. Он предпочитал медлить с принятием решения, если предлагаемые варианты его не устраивали. В помощники кабальеро всегда нанимал лучших, поэтому предпочитал с ними считаться. Он никогда не писал "приказы", он составлял "рекомендации". Так получилось и в этот раз. Шевалье решил пока оставить всё как есть.
Прошло два дня. Хатима кабальеро не видел, но через двоих, приставленных к берберийцу, шпионов знал, что тот ведёт себя, как обычно: судействует, сидит в тавернах, в замке инквизиторши подолгу не задерживается. Такое поведение вовсе не распыляло кабальерского внимания, но и не прибавляло настороженности.
День "Икс" прошёл, как обычно. Вечером губернатор устроил небольшое совещание, в котором принимали участие Маркус и двое самых боеспособных матросов "Манзаниллы". Роль берберийца ему была обрисована уже давно. Цель совещания состояла в уточнении деталей плана захвата инквизиторши.
Поимка Симоны была необходима исключительно для предупреждения её бегства. Разумеется, убивать её кабальеро не собирался. Во-первых, это не его стиль. Во-вторых, убийство такой крупной фигуры могло привести к непоправимым и опасным последствиям. Кабальеро предпочитал одно из двух: казнь по приговору королевского суда, либо отправка прелаты в столицу. "Пусть сами разбираются", - решил он.
Дело было трудным. Замок инквизиторши больше напоминал замОк - подобрать к нему ключ было трудно. Все двери на ночь изнутри закрывались на перекладины, окна были высоко. Поэтому кабальеро выбрал наиболее лёгкий способ: Хатим просто сбросит им канат и они поднимутся. Ночью в недрах замка можно было перемещаться без особых опасений - спать хозяйка и замковая прислуга ложились рано. Сложность была в другом, Хатим, осмотревший замок по распоряжению кабальеро, предупредил, что дверь на инквизиторший этаж больше напоминает сейфовую. Выломать её очень трудно. Маркус тогда попросил его нарисовать эту дверь - после изучения рисунка подтвердил, что здесь нужен ключ или отмычка. "Бухгалтер" сказал, что попытается сломать замок, хотя раньше этим не занимался. После этого заявления Эль Муэнто перестал волноваться. Его беспокоило сражение. Как бы тихо они не вошли, вряд ли можно думать, что прелата их не услышит. Кабальеро много слышал об уровне поединочного мастерства великих инквизиторов и не сомневался, что прелата едва ли может уступить им в бою. Разве, что африканцу... но уж точно не однорукому. О силе инквизиторской булавы кабальеро тоже слышал.
Шевалье вообще убедился в своей неопытности по делам такого рода. То, что он умел, удалось и в этот раз, придворные ухищрения и менеджерское искусство позволили ему подавить власть монахини, но... Впрочем, он остался верен себе и решил импровизировать.
Ночь была безлунной, но ясной. Каплями пота на чёрной коже неба блестели звёзды. Слабый ветерок скрипел какой-то невидимой дверью и шелестел мусором. Замковые постройки напоминали утёс или осьминога, вынырнувшего из морской пучины. Прометаленные стенки обсерватории смотрелись осьминожьим зерцалом. Оконных огней замок не обнаруживал, было слишком поздно; бессонницей здешние обитатели не страдали.
Свет фонаря вырубал из темноты силуэт губернаторской кареты, сиял на холёных спинах четырёх скакунов. Карета стояла возле приземистого каменного здания, всё подножье которого было усыпано удивительно плотной и белой пылью. Здесь находились дубильная и скорняжная мануфактура - ворс из шерсти местных ягуаров вызывал постоянное недовольство соседних домов. Сейчас он ещё был прибит утренним дождём; обычно, каждый проходящий мимо "дома пыли" на некоторое время превращался в мельника или подрывника ракушечных копей.
Эль Муэнто, Маркус и двое матросов выбрались из кареты и направились к громаде замка. Путь им преградила чугунная решётка-забор, на которую сперва забрались матросы: потом, уже с их помощью, кабальеро и секретарь. Вскоре четвёрка стояла у правого крыла замка - высоко над их головами чернело окно комнаты берберийца.
Один из матросов издал условный сигнал - негромкий звук, похожий на мяуканье. Звук был так негромок, что кабальеро даже засомневался, что африканец его услышит. Матрос только отмахнулся от него. Губернатор вдруг вспомнил, кем на корабле работал Хатим. Через минуту в окне блеснул свет. Затем его загородило что-то тёмное. С лёгким шорохом по стене проскользила верёвка с специально завязанными узлами.
Первым поднимался сам шевалье. Сначала он опасался, что страховочный карабин будет позвякивать, касаясь замковой стены, но сразу убедился, что опасения необоснованны. Неторопливо поднимаясь, он осмысливал абсурдность всего происходящего. Губернатор не должен заниматься такими делами. По крайней мере, не лично. Губернатор сидит в своём кабинете и, как генерал в командном пункте далёком от места битвы, отдаёт распоряжения. Но... поручить ликвидацию инквизиторши (дело, доверенное ему самим королём!) каким-то сторонним людям, кроме своих матросов он не мог. Да и они, пожалуй, не были специалистами по такого рода... мероприятиям. Он должен сделать всё лично и без каких-либо проволочек.
Когда шевалье поравнялся с окном, невидимая в темноте, рука африканца помогла ему взобраться. Губернатор поморщится от яркого света фонаря, стоящего на кровати. За его спиной, из ночных потёмок выплыло раскрасневшееся от натуги лицо Маркуса (за своей физической подготовкой он никогда особенно не следил). Матросы поднимались намного быстрей и легче господ - сказывалась обезьянья практика лазания по корабельным снастям.
Убедившись, что все на месте, бербериец открыл дверь (обычно она скрипела, но сегодня он специально смазал петли) и первым вышел в коридор. Фонарь он затушил и взял в руку. Африканец два месяца жил в замке и прекрасно ориентировался в лабиринте коридоров даже в потёмках. Кроме того, он не раз репетировал это путешествие. Свет будет нужен только в апартаментах прелаты.
Они добрались до внутренней, "суконной", как выражалась прислуга, лестницы (в замке была ещё центральная, мраморная), с блестящими ступенями, покрытыми зелёным ковром. В начале каждого лестничного марша основания дубовых перилл поддерживали грубовато выпиленные полуметровые человеческие фигуры. Ступени лестницы показались кабальеро чуть больше обычных - приходилось высоко поднимать колени. Добравшись до пятого этажа, они свернули в неприметный и очень узкий коридор, заканчивающийся могучей винтовой лестницей. Белая лестница привела их в маленькую комнатушку (впятером они едва поместились) с запертой тяжёлой дверью. Африканец засветил фонарь, поставил его на пол и молча кивнул на дверь. Это означало: за дверью этаж Симоны.
Маркус сел на корточки у дверного замка и осмотрел его. Потом он снял с плеча свою небольшую кожаную сумку, в которой звякнули металлические приспособления. Он не торопился. Разложив отмычки на полу, васконгадос начал возиться с замком.
Африканец прислонился к стене, вынул из ножен саблю и теперь держал её в руке. Глядя на его мрачное и сосредоточенное лицо, кабальеро вспомнил, что прелата никогда не пользовалась огнестрельным оружием. Она не раз говорила, что предпочитает силу, а не "бойковое коварство", как она выражалась. Кабальеро ещё раз осмотрел свою рапиру и проверил пистолет за пазухой. Матросы негромко обсуждали коварство и подлость нападения на спящую монахиню. От манипуляций Маркуса замок трещал и скрипел.
Замок звонко щёлкнул и дверь отворилась. Матросы и губернатор с африканцем вздрогнули от неожиданности. Маркус так же неторопливо сложил приспособления в сумку и толкнул дверь. Они вошли в просторное помещение - по виду гостиную. На стене справа висели деревянные полки из тонких, как фанера досок. Их украшали статуэтки из слоновой кости разных видов, стопки книг, почему-то перевязанных белыми нитями, а также различные мелочи. Пол покрывал похожий на мятую бумагу ковёр. Посередине стоял длинный стол, с тремя, висящими над ним абажурами. В дальнем углу темнел силуэт секретера. В противоположной стене виднелись две одинаковые двери.
За правой дверью оказался небольшой зал-галлерея с греческими бюстами на тяжёлых узких постаментах и картинами на стенах. Пол и потолок этого пантеона облицовывал зеленоватого мрамора. В нём белели отражения скульптур. Других дверей, кроме той, через которую они вошли, не оказалось.
Вернувшись в гостиную, они обследовали terra incognita за левой дверью. Здесь вытянулась анфилада из пяти комнат со стеклянными стенами и дверьми. Все двери были закрыты, но не заперты. Комнатки за дверьми имели сугубо техническое назначение. На дверях висели квадратики с цифрами, как в гостинице. В комнате с номером "1" располагался небольшой винный погреб с полками, уставленными бутылками с коллекционным вином и небольшим бочонком в углу. Комната "2" напоминала шкаф-чулан. В третьем "номере" стоял токарный станок. Две других комнаты были более безликими.
Анфилада привела их в прямоугольную, обитую дубовой панелью комнату. Это, безусловно, был кабинет Симоны. У стен стояли разнообразного вида деревянные шкафы, в основном, с книгами, у полукруглого окна - стол, обитый потёртой, тёмно-красной кожей. На нём - чернильный прибор в виде бьющегося с ангелом дьявола, несколько толстых бухгалтерских книг и початая бутылка крепкого вина. Рядом с окном, к деревянной стене кнопками были приколоты чертежи странных конструкций. Направо чернела арка коридора. Коридор заканчивался тяжёлой дверью с резным узором.
После первого взгляда на дверь стало ясно, что отмычки здесь не помогут. Замка не было. По некоторым признакам можно было определить, что дверь закрывается просто, на перекладину с другой стороны.
- Только ломать, - прошептал Маркус.
Один матрос провёл ладонью по неровностям дверного узора.
- Как?! - спросил другой матрос с язвительной ухмылкой.
Бербериец почесал подбородок и, попросив остальных подождать, направился назад.
- Помоги-ка мне, - обернулся он к одному из матросов.
Через пару минут они вернулись, держа на руках столб-постамент от одного из пантеонных бюстов.
- Таранить будем, - решительно буркнул африканец.
Других предложений не последовало. Тогда, впятером подхватив импровизированный таран, они ударили им в дверь.
От набатного звука, казалось, вздрогнул весь замок.
- Сейчас здесь будет полно народу!
Маркус вынырнул из-под тарана и крикнул, ибо говорить шёпотом теперь смысла не было:
- Дверь! Её нужно закрыть! - и бросился в прихожую.
От пятого удара дверь хрустнула и упала внутрь комнаты. Слаженно бросив колонну на пол, захватчики ворвались внутрь. Первым был шевалье с рапирой наголо. Он не сомневался, что инквизиторша стоит в боевой стойке с сияющей в темноте булавой.
Эль Муэнто ошибся. С полминуты ему потребовалось, чтобы глаза привыкли к полутьме; первое, что он увидел - медленно колышущиеся желтоватые занавески.
Опочивальня Симоны оказалась немногим просторней прихожки. По меблировке она не отличалась от "номеров", в которых первое время обитали кабальеро и Маркус. Такие же обделённые косметическим ремонтом стены и пол. Почти такое же узкое окно-бойница.
В углу, на стене висело крупное, старое распятье, да рядом с ним две или три потемневших иконы.
Инквизиторша лежала на кровати лицом в потолок, укрывшись одеялом до самого подбородка. Правая её рука, свесившись, почти касалась пола костяшками пальцев. Её дыхания не было слышно.
Первым порывом шевалье было выхватить пистолет и немедленно убить её, как мерзкую ядовитую тварь. Даже не подходить близко. Но это было неправильно; он удивился такому желанию. Осторожно, почти на цыпочках, он приблизился к кровати.
То, что он увидел, его сразу успокоило. И удивило. Женщина лежала в глубоком обмороке, закатив глаза. В сумраке она казалась совсем старой и жалкой. Шевалье даже удивился, как он мог её бояться. Всё же, незаметно он взглянул на стену, у которой стояла кровать, там, у самого потолка, на железных держателях висела белая инквизиторская булава.
- Она в ауте, - объявил он, не оборачиваясь к остальным.
- Порядок, - пробормотал один из матросов.
Через секунду кабальеро успел заметить быстрое движение. В руке прелаты блеснул пистолет. Шевалье попытался взмахнуть рапирой, но Симона набросила на него своё тяжёлое одеяло. Шевалье с секунду барахтался в нём, пока удар рукоятью пистолета по голове не отключил его.
Маркус слышал топот слуг, бегущих по лестнице. К счастью, замок он не сломал окончательно. Руки его тряслись, он не мог попасть отмычкой в щель замка. Он почти смог привести замок в рабочее состояние, когда увидел перед собой крупного инквизиторшего слугу. Это был пожилой, бородатый лакей, Маркус часто видел его, когда жил здесь. Пистолет оказался в руке васконгадоса сам собой. Лакей с криком упал, и железные ступеньки лестницы загремели под его грузным телом. Маркус захлопнул дверь.
"Бухгалтер" бегом ринулся назад. Ещё из коридора, от кабинета инквизиторши он увидел лежащего на полу кабальеро; инквизиторша, полностью одетая, связывала ему руки за спиной. Он наставил на неё пистолет, уже, когда стоял в дверях. Секретарь выстрелил бы ещё из коридора, но он знал, что Симона должна остаться для казни живой.
- Стоять, - внушительно сказал он.
Симона поднялась и замерла. Шевалье негромко застонал. "Бухгалтер" почувствовал движение справа и повернулся туда. Последнее, что он успел увидеть - был тяжёлый кулак берберийца.
- Да очухайся ты, наконец! - хлёсткая пощёчина, сопровождающая знакомый голос заставила Эль Муэнто открыть глаза. Над собой он с трудом разглядел лицо Ла Моля.
Шевалье поднялся и сел. Он сообразил, что под ним - кровать инквизиторши. На запястьях чувствовалось жжение, видимо, от верёвок. Голова гудела так, будто она была дверью, которую дубасили постаментом от скульптуры.
Ла Моль сердито топтался у кровати. Он был растрёпан (видимо, спешно одевался) и рассержен. В дверях стоял его штурман - низкорослый индиец в чалме.
- Ч-что случилось? - пробормотал шевалье.
Француз иронично взглянул на него:
- Я ведь предупреждал! Это они вас ещё пощадили...
- Ты лучше... ты толком объясни, - мрачно проговорил Эль Муэнто, осторожно ощупывая пострадавшую голову. Злиться на француза у него не было сил. - Вас прокатили, месье губернатор, - капитан будто сделал лёгкий поклон. - Слушник договорился с монашкой вашей, они слегка переориентировали сценарий и скрылись. Ночью инквизиторший фрегат "Каринос" собрав всех её служек и священников, отплыл в неизвестном направлении.
- Твой корабль самый быстроходный или нет? Догони их, - устало махнул рукой кабальеро. Ему не хотелось думать.
- Да. Думаю, ваша голова, месье ещё не очухалась... - француз сделал странный жест рукой. - Хатим оставил вам послание. Оно в "дубовом" кабинете.
Губернатор, спотыкаясь и опираясь на плечо капитана, доковылял до кабинета, на стене которого висели чертежи. Теперь их не было. Вместо них, рапирой шевалье к стене была приколота одна из судейских грамот Хатима. На обратной её стороне, крупным почерком африканца было выведено:
"Кабальеро Эль Муэнто!
Как видите, мне пришлось принять решение самому. Возможно, это несколько не соответствует Вашим замыслам, но выгоду получите и Вы тоже. Убийство (узаконенное или нет - не важно) такой католической величины, как прелата, не может быть осуществлено "по-тихому". Вы как-то рассказывали, что однажды за неё вступился Римский папа... скорей всего, религиозные деятели среагируют и сейчас. В конце концов, это напрямую их касается. Вы посланы сюда по приказу короля, но Вы - лишь его слуга, поэтому претензии предъявят ему. А он всё свалит на Вас (или будет вынужден - не важно).
Побег инквизиторши превратит её в преступницу, но Вы, по крайней мере, не станете убийцей. Думаю, Вы сможете придумать любую достойную ложь, в случае недовольства короля. Но, по сути, его приказ выполнен, просто несколько по-иному, чем он предполагал. О Симоне Тулузской он больше не услышит.
Хатим ибн Ильяс Манаф
PS. Кабальеро, не преследуйте меня, это может закончиться одинаково неприятными последствиями для нас обоих".
- Ну, как? Месье губернатор, может вам ещё разок обдумать приказ о погоне? - насмешливо предложил Ла Моль.
Кабальеро с минуту раздумывал, потом его лицо побледнело, и он свалился на пол. Прежде чем броситься ему на помощь, француз ухмыльнулся; уж кто-кто, а он прекрасно понимал распоряжения Эль Муэнто, в какой бы форме они не выражались.
Наступило время обеда. Проволочник Леон уселся на деревянном пирсе, свесив ноги. Волны дыма оставляли на них слой серой крошки, мелкой, как нюхательный табак. В руках проволочник держал кусок вяленого мяса, сильными пальцами отрывал от него небольшие порции и бросал их в рот. За его спиной на пирсе устроился старик-напарник с газетой в руках. Таких крупных "делопроизводств", как выражался старик, давно не было. - Исчезновение прелаты и неожиданная мозговая болезнь губернатора! Странное совпадение, не правда ли? - вслух размышлял старик. Он без конца создавал теории, то в пользу инквизиторши, то против неё. Леон не слушал, он продолжал трапезу, вглядываясь в пыльный горизонт.
В статье "Лакмуса", кроме пышных журналистских оборотов и предположений на себя обращала внимание интересная фраза. Она была точно в середине полосы. "...как пояснил капитан Ла Моль, преследование инквизиторшего корабля не проводилось, поскольку не поступило соответствующего распоряжения от губернатора. Беглецам также поспособствовало то, что несколько охранных кораблей, находящихся в гавани не могли покинуть её из-за угрозы пиратских набегов, участившихся за последнее время".
"Диоскуровы" огни.
День уступил место вечеру. Ветер был слабый, но ровный, к тому же гнал фрегат в "правильном" северо-западном направлении. Распушив все паруса, корабль плыл, оставляя за собой узкий, зеленоватый след вечного двигателя. Система корабельной оснастки фрегата была необычной. На парусах красовались папистские картинки, подтверждающие иберийское происхождение судно, зато флаг был почти квадратный, пиратского, чёрного цвета. Это сочетание означало, что хозяева - какие-то религиозные, либо политические преступники.
Прелата поднялась на марс фор-марселя, своего фрегата "Каринос". Площадка марса создавалась, чтобы поставить на ней человека, очень опытного стрелка с дальнобойным карабином. Некоторые капитаны ценили одного такого стрелка больше, чем половину своей артиллерии.
Симона с интересом огляделась. Внизу, рослый монах Сальмерон начищал вертлюжную пушку, стоя на коленях. Осторожно оглянувшись назад, держась за мачту Симона, увидела одну из служек, поднимающуюся по грот-брамселю, прямо к небу, как казалось.
Своих слуг Симона давно и тщательно подготавливала к этому плаванию, поэтому каждый из религиозников отлично знал свои обязанности, не хуже, чем опытные моряки.
Прелата вспоминала многие события, предшествующие этому бегству. Ночи размышлений над составленными другими книгами, конвейер различных документов проходящих через её руки (почти все слуги-трутни губернаторского дворца были её непосредственными агентами, поэтому проблем с доставкой не было).