Aqueous : другие произведения.

Вредные иллюзии или встречные требования

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Немного химии и знакомых, зато много альпинизма, о котором автор невнимательно читал.

   Оглавление:
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  -- Глава 1. "Горная порода"
   На часах было сильно за одиннадцать, когда Мякичев отодвинул опустевший бокал и выпрямился, сделав плавное движение плечами. Он сидел за столиком в клубном ресторанчике и только что закончил свой ужин.
   Обычно это было тихое и спокойное место, окутанное тишиной или негромкой музыкой и заполненное спокойными посетителями. Теперь же ровно половину ресторанного зала перегородили провода. Мякичев занимал столик на живой половине, потому что другая была фальшивой - там сидели статисты. Хорошая у них работа - изображать за деньги то, что люди обычно делают бесплатно. Например, есть.
   Обычные посетители были вокруг. Теснота. Справа общается на сербском пожилая пара: оба - сухонькие, седые и в огромных роговых очках. Слева - рослый детина с татуировкой, украшающей витиеватым узором его бритый череп, негромким голосом выговаривает официантке за невнимательность. В дальнем углу перешёптывались и хихикали не то мать с дочерью, не то две лесбиянки: невысокие, крепкие, бритые. Никого из этих людей Мякичев не знал, а ведь он являлся одним из четырёх совладельцев клуба "Горная порода". Впрочем, сам он здесь бывал редко, особенно в последние годы. Мякичев не умел заставить предприятие приносить прибыль, зато хорошо определял, в какое предприятие стоит вкладываться. Отец называл это чутьём.
   Ресторанная зала представляла собой комнату, слишком большую для своих двенадцати столиков. Высокий потолок покрывали неровные, наплывающие друг на друга волны штукатурки, между которыми родимыми пятнами темнели вкрапления вулканических пород. Тёмно-серые стены украшал узор переливающегося как ртуть водопровода. В переплетениях труб, как пауки на отсыревшей от утренней росы паутине, висели фотографии гор и скал, под солнцем и снегом, мастерски сделанные и отвратительного качества, большие и маленькие. Фотографии делились на три вида. Белые рамки обнимали снимки непокорённых гор, чёрные - снимки уже покорённых, тёмно-красные демонстрировали горы-убийцы. Первые и последние типы фотографий чаще всего были безлюдны - на них расположились "противники" альпинистов: гордые, коварные, опасные, достойные уважения. Всё это было бутафорией. Клуб, хотя и "элитный" (и единственный в городе), был невелик, и достижения за ним числились весьма небольшие. Впрочем, и заоблачных вершин до сих пор остаётся предостаточно, почему бы некоторым не покориться альпинистам "Горной породы"?
   Всю эту, обычно идиллическую, картину нарушали светильники на корявых ногах и прочий киношный инвентарь, оператор с громадной камерой, режиссёр, который постоянно был чем-то недоволен и целая толпа народу, большинство из которого ничем не занимались.
   Мякичев украдкой рассматривал крупную фотографию в чёрной рамке: среди снегов замерли трое. Он сам смело улыбался, сдвинув солнцезащитные очки на лоб, а Ленка слегка прижалась к нему, словно чего-то испугавшись. Слева от них гордо выпрямился Руслан - его неизменный спутник в горах. Лицо его, с неаккуратной, только начавшей отрастать бородой, было торжественно. Он умудрялся даже в тяжёлых ситуациях выглядеть торжественно. Затем фотографию загородила собой девушка в джинсах и майке, щедро украшенной изображением Микки-Мауса в шапке-ушанке. Одна из киношных шестерёнок, видимо. Поймав взгляд Мякичева, она нахмурилась.
   Послышался грохот и ругань. Через весь зал, не обращая внимания на съёмки, провода и прочие препятствия, шёл невысокий человек, оставляющий за собой полосу разрушений. Тех, кто пытался его сердито вразумить, он на ходу засыпал отборной бранью (ни разу не повторился), а паренька с хлопушкой, обозначающей дубль, вообще уронил носом в пол.
   - О чём задумался? - поинтересовался он, плюхнувшись на стул напротив Мякичева. В руках - меню, которое, видимо, успел подхватить с пустого столика.
   - Яркий выход, - кивнул ему Мякичев. - Добрый вечер.
   Это было в стиле Локтя - появиться и делать вид, что ничего не произошло. В последний раз Мякичев видел его пару лет назад, когда их пути пересеклись на Пике Коммунизма. Тогда они очень крепко поругались из-за погоды. Если бы не спокойствие Мякичева, дело бы скорей всего дошло до драки. Была у Локтя такая всем известная манера - доводить переговоры до мордобоя.
   Локоть жестом отшил подошедшую официантку и подозвал другую - крепкую, неказистую азиатку с удивительно могучим бюстом. Вообще-то она была задействована в съёмках, но появилась по первому зову. Говорил он с ней вежливо, глядя в вырез её блузки, расспросил о меню, заказал рыбу и вино. Мякичеву подумалось, что она всё это сейчас вынет из своих необъятных закромов. Локоть же сохранил полную невозмутимость. Официантка удалилась. Режиссёр громко возмущался. К столику направилась дипломатическая миссия от работников киноискусства. Мякичев откинулся на спинку стула, и сразу сделался почти вдвое больше. Он был человек рослый и крепкий, но умел ловко скомпоновываться в узких пространствах. Локоть кивнул татуированному бугаю и тот учтиво наклонил голову, а затем поднялся. Со стола старичков прибыло приветствие:
   - Добро вече, Локоть!
   - Здраво, - ответил тот.
   - Вы кто вообще такой?! - начал беседу с Локтёвым молодой парень, полный, в полосатом костюме без пиджака.
   - Это правильно, что на "вы", - похвалил Локоть. - Я - Андрей Локтёв. Вопросы?
   - Артист больших и малых... - пробормотал кто-то из-за спины полосатого.
   - Замолчи, - шикнул тот. - Я - Курков, режиссёр. Какое право вы имеете срывать нам съёмки? Мы, между прочим, можем...
   Мякичев подумал, что стоит вмешаться.
   - И вы тратите своё время, - сказал он довольно резко. - Чтобы вы не спрашивали, кто я, я представлюсь. Вениамин Мякичев, один из владельцев клуба. Я в курсе договора и мне он не очень-то нравится. Если хотите, можем его пересмотреть.
   Режиссёр соображал довольно быстро, на что Мякичев и рассчитывал. Тот быстро оценил ситуацию, и спросил сердито:
   - Вы дадите нам работать?
   - Разумеется, - развёл руками Мякичев, - как и предписано договором. Он взглянул на часы: - У вас ещё сорок минут.
   Режиссёр тоже посмотрел на часы и отошёл.
   - Работаем! - крикнул он.
   - Работайте-работайте, - пробурчал Локоть.
   - П-шол ты, - сквозь зубы прошипел режиссёр, не оборачиваясь.
   Локоть почесал нос и поднялся. Точнее, попытался подняться, но позади него уже стоял татуированный здоровяк, который положил свою, необыкновенно худую и жилистую ладонь на его плечо.
   - Извинитесь, пожалуйста, - вежливо предложил он режиссёру.
   Тот остановился, потом медленно обернулся. Здоровяк смотрел на него нежно и слегка улыбался. Маленький Локтёв слегка набычился, и глядел со всей серьёзностью, а рослый, свободно рассевшийся усатый хозяин клуба наблюдал с интересом. Куркову стало не по себе - он был человек достаточно опытный, чтобы отличить реальную, почти фактическую опасность от "возможной". И он... извинился.
  
   Мякичев проводил взглядом возвращающегося к своему столику здоровяка, а затем некоторое время смотрел на Локтя. И ведь этот стареющий коротышка имеет право на такое поведение! Андрей Локтёв - вероятно, один из лучших альпинистов Млатска - никому не нужного городка, живущего за счёт ткацкого производства. Впрочем, несмотря на регалии и даже самолично написанную книгу, которую Мякичев когда-то читал, Локоть не казался ему приятной компанией.
   Локоть был невысокий, сухонький мужчина, с быстрыми, проворными движениями. Несмотря на это, с первого взгляда создавалось впечатление, что он тяжелее, чем выглядит. Острый нос его с широкими ноздрями словно всегда принюхивался, а крупные глаза - щурились. Редкие, тронутые сединой каштановые волосы неуклюже прикрывали уши, а на затылке были собраны в нечто вроде косички. Вся его фигура, костлявая, жилистая, казалась ощетинившейся: колючий кадык, острые локти, торчащие из закатанных рукавов, костистые, внушительного вида пальцы. На лице его, худом и загорелом, навсегда поселилось выражение хитрости. Уши его, проколотые везде, где только можно, украшали разноцветные колечки, которые позвякивали, когда он резко поворачивал голову. Одет он был в чёрную толстовку и джинсы. Мякичев догадывался, почему он подсел за этот столик.
   Лена погибла два года назад - они тогда отправились в горы вдвоём. В горах как нигде можно почувствовать себя без посторонних взглядов. Тогда. Это было спустя полгода после их женитьбы. Их ещё называли "молодожёнами". Однозначной версии того, почему и как она сорвалась, так и не возникло. Тело обнаружила поисковая группа под руководством Руслана - Мякичев в поисках не участвовал. О Ленке он никогда не думал, как о супруге.
   А Руслан разбился год назад. Сначала его приложило о скалу, а затем он сорвался вниз. Причиной смерти был бракованный карабин, перетёрший верёвку.
   После этого Мякичев совершал восхождения в одиночестве. Это было против правил клуба, но для некоторых всегда делают исключение. Во-первых, с такими как он никто не стремится идти вместе. Во-вторых, все неосознанно ждут, что Мякичев наконец найдёт свою смерть. Но он каждый раз возвращался. И последний год провёл в непрерывных экспедициях.
   И сейчас, глядя на старого альпиниста, он сообразил, что с Локтём произошло то же самое, только пять-шесть лет назад. А то и больше. Все его друзья-напарники со временем сгинули среди красных рамок. Интересно, вспоминает он о них?
   Локоть решил предложить сотрудничество.
   А пока он отпил только что принесённый аперитив. Мякичев продолжал рассматривать фотографию в чёрной рамке. Ему не было дела, что соратники Локтя погибли все до одного, но было дело до того, от чего именно они погибли. Он не проводил расследования. В горах несчастные случаи скорее данность, чем редкость. Уж кому, как ни ему, не быть в курсе?
  
   Мякичев думал, что неожиданный сотрапезник всё ещё рассматривает киноделов за работой, но тот вдруг спросил, указывая куда-то за спину Мякичева:
   - Ты знаешь его?
   Тот оглянулся. Теперь за самым дальним столиком сидел совершенно седой человек с тщательно выбритой усталой физиономией. Если бы Мякичев не знал его лично, то дал бы ему лет шестьдесят. Конечно, он его не заметил. Седой относился к тем людям, которые могут затеряться в любой обстановке. Интересно, был он здесь, когда Мякичев осматривался в прошлый раз? Лесбиянки - на месте, старички-очкарики усиленно жуют, здоровяк рассматривает вино на дне фужера, нацепив очки. А вот седой...
   Человек спокойно наблюдал за ними. Он не отвёл взгляда, поняв, что его заметили. Стёкла его очков блеснули. Он наблюдал открыто, но Мякичев совсем не чувствовал его взгляда и ему упорно казалось, что седовласый смотрит сквозь него. Мякичев зачем-то кивнул ему и отвернулся.
   - Это Новаро, - сказал Мякичев. Локтя заслонила официантка с подносом. Пока она, слегка склонившись, ставила на столик блюдо с рыбой и бутылку белого вина, Локоть разглядывал своё отражение в опустевшем фужере. Он поблагодарил её и аккуратно отрезал небольшой кусочек рыбы. Затем он нанизал его на вилку и принялся тщательно разглядывать с видом ресторанного критика.
   - Я здесь знаю всех, - сказал Локоть, - кроме него. Расскажешь? - спросил он после того как ловким движением, разрушившим всё дегустационное величие, забросил кусок рыбы в рот и неторопливо его разжевал. - Никогда не слышал о его подвигах.
   "А ведь подвиги действительно должны быть", - подумал Мякичев.
   Громко лопнул воздушный шарик. Локоть вздрогнул.
   В клубе "Горная порода" было одно главное правило, остальные теми или иными способами обходили или нарушали. Сюда принимали только тех, кто обладал достаточной репутацией в горнолазных делах. Проще говоря, новичков здесь не было. Пол, возраст, материальное положение, цвет кожи и политические убеждения формально в расчёт не принимались. Нормы морали, как подозревал Мякичев, тоже. Ему казалось, что сюда легко пустили бы и педофила, убегающего от полиции, если у него имеются достаточные достижения в покорении гор. И сейчас он должен сказать Андрею Локтёву, стоявшему чуть ли не на всех вершинах, о том, что он ввёл в клуб человека, ни разу в горах не побывавшего.
   - Пьер Новаро - мой старый знакомый, - начал он. - Когда-то мы с ним вместе учились. В одном и том же институте.
   - Сколько всего! - тут же попался в ловушку Локоть. Он взмахнул рукой и Мякичев с неудовольствием отметил капельку жира, попавшую на свежую скатерть с вилки. - Он француз? И сколько ему лет было, когда он учился?
   Мякичев подумал о стакане абрикона, который клуб заказывал непосредственно из Армении. На бутылке обычно красовался Арарат. Он не удержался и бросил взгляд на бутылку локтёва аперитива. Локтёв немедленно плеснул ему. Мякичев отпил. Ракия. Абрикосовая.
   Мимо пронесли крупную статую Венеры Милосской, только без отбитых рук. Тащила её подмышкой девушка в футболке с Микки-Маусом. Статуя, вероятно, была пенопластовой.
   - Не знаю, можно ли его считать французом. Родители у него - французы. Или, - Мякичев прикинул, - их родители. Может, его бабка с дедом сюда перебрались. Крепкий аперитив.
   - В самый раз, - кивнул Локоть.
   - Верно.
   Мякичев сделал ещё один глоток и почувствовал, как рот наполняется слюной. Он сглотнул.
   - Сколько вам лет? - спросил он неожиданно.
   У киношников что-то с грохотом обрушилось. Оказалось - ваза. Мякичев мысленно прикинул ущерб.
   Локоть передвинул часы пониже на запястье. На коже остался вдавленный след. - Браслет маловат, - пояснил он, - всё никак не сменю.
   - Мне пятьдесят два, - сказал он, будто что-то вспомнив.
   - Тебе пятьдесят два, а я тебя на четырнадцать лет моложе.
   Локоть обернулся и некоторое время, не смущаясь, рассматривал предмет разговора.
   - И ему - тридцать восемь? - он снова принялся за еду, тщательно окуная каждый кусочек в соус. - А я бы дал минимум... ммм... - он замолчал, жуя, - минимум на десять больше. И кто он?
   Мякичев подумал, что на такой вопрос любой ответ будет выглядеть правдоподобно, но неожиданно для себя ответил правду:
   - Не имею представления.
   Локоть поднял взгляд с тарелки и внимательно посмотрел на него.
   - А в горах он бывал? - поинтересовался он. Локоть вовсе не попал в ловушку. - Или тоже не знаешь?
   Пока Мякичев подбирал подходящий ответ, Локтёв съел последний кусочек рыбы, взял бутылку, из которой так и не отпил, и поднялся.
   - Тогда давай его самого спросим? - предложил он и ткнул остолбеневшего собеседника пальцами в плечо. - За мной!
   Мякичев поднялся чисто машинально.
  -- Глава 2. Незаметный опыт
   По углам комнаты маячили бра, и только стол, заполненный ретортами, спиртовками и колбами, был ярко освещён. Стол и две лампы над ним, словно снятые с потолка морга, вторглись в мир этой комнаты откуда-то извне. Дорогая старинная мебель, мягкий свет, картины, книжный шкаф, растения в изящных горшках, безделушки на столе - всё это говорило о владельце, не лишённом вкуса и умения подбирать вещи. Стол же, громоздкий, металлический, без каких-либо украшений, подошёл бы скорее для какой-нибудь сельской больницы или школьного кабинета труда.
   Человек в белом халате сидел в мягком кресле и, поглядывая на стол, делал записи. Писал он не глядя на бумагу, отодвинувшись от источника света. Жидкость в ближней к нему реторте переливалась в спектре от лимонно-жёлтого до золотого цвета.
   - По сути - ничего не меняется, - пробормотал человек. - Только цветовая палитра.
   Формулу цвета он написал тоже довольно давно, но со временем она непрерывно усложнялась.
   Каждая схема состояла из нескольких идущих последовательно цветов. Цвет, обозначающий эмоциональное состояние до приёма препарата, затем во время действия препарата, и после окончания действия. Наибольшее внимание уделялось второму периоду. За одиннадцать лет экспериментов картотека сделалась весьма внушительной - скоро оттенков будет недостаточно.
   Вспомнились сегодняшние события. Съёмки, за которыми он наблюдал. Странно, разве режиссёров не обучают стратегии, тактике? Они, ведь, в некотором роде генералы. По крайней мере они, задолго до всех остальных должны видеть окончательную картину. Что-то в кинопроизводстве есть привлекательное. Его не интересовал внешний блеск или даже гонорары. Итоговая сборка -- вот что интересно. Когда из видеоряда, комьютерной графики, музыки нужно собрать фильм.
   В своей работе ему пока не удавалось получить пресловутый "фильм". Собрать его из результатов исследований. А иногда, - такой момент наступил сейчас, - ему хотелось опустить руки, бросить исследования или продать их. Или хотя бы опубликовать. Наверняка покупателей нашлось бы немало. Он даже представлял, какими тиражами станет расходиться препарат и какие проблемы он вызовет в мире.
   Свет моргнул. Седой вздрогнул и тут же стал оценивать собственные эмоции. Тренировать мозг, чтобы он стал смотреть на эмоции со стороны, пришлось не один год, но время не было потрачено впустую. Учёный давно воспринимал эмоции как цвета. Он взял в руки палитру.
   Со временем в вопросах цвета он начал разбираться не хуже иных художников. Он в совершенстве запомнил все номера и коды системы цветоопределения "Пантон" и мог на глаз определить, какой код соответствует цвету. Все это требовалось ему, чтобы не описывать нужный цвет в формуле, а просто указывать его код.
   Ему многое пришлось изучить в погоне за исследованиями. Иногда после эксперимента учёный, чтобы расслабиться, делал заметки для будущей книги. Сначала это было серьёзное научное исследование, понятное лишь специалистам, но затем он понял, что книга не получит популярности, если не будет обнародован сам препарат, поэтому изменил и жанр, и стиль. Теперь произведение напоминало фантастический роман и вполне могло заинтересовать публику. Впрочем, он тоже был далёк от завершения. Столько мыслей! Он наслаждался их потоком.
   Мазнув пустую клетку жёлтым цветом - страх потери лица, как и любой страх, у него находился в жёлтом спектре, - учёный отложил карточку на стол: подсохнуть.
   Сочетаниями эмоций он занялся относительно недавно и уже чувствовал, насколько бесплодны предыдущие исследования. У эмоций просто-напросто было бесконечное число вариантов. Составление бесконечного и бесполезного каталога при помощи гениальной формулы иногда начинало выглядеть святотатством.
   Учёный поднялся со своего места и прошёлся по комнате. Часы, похожие на каменную глыбу, показывали полшестого вечера. По привычке он прикинул, когда следует выйти из дома, чтобы успеть на работу. И тут же вспомнил, что он больше не работает.
   Тем не менее, он вышел в прихожую, отворил закрытый на ключ шкаф и снял с вешалки старое, полинявшее пальто, делавшее его похожим на обитателя трущоб. Некоторое время он стоял, словно в нерешительности, но затем надел его. Затем ноги обул в грязные ботинки, на руки натянул перчатки без пальцев, на седую голову - косматый черноволосый парик, а на парик - старую кепку. Посмотрелся в зеркало, потом вынул из ящика изоленту, отрезал кусок и залепил дужку очков. Руки уже были грязные. Обтёр лицо, оставив след. В зеркале отразился донельзя усталый бомж с угрюмым выражением лица и боязливым взглядом. Не "Человек с рассечённой губой", но тоже сойдёт. Он подхватил старый рюкзак, выключил свет и покинул квартиру.
   Несмотря на поздний час было ещё светло - это воспринималось нормально. Зато холод, отвратительный сырой ветер неприятно удивляли. Люди, идущие с работы, сгибались под его порывами, но по-прежнему не желали смириться с тем, что лето закончилось в начале сентября. Ещё бы! Все были одеты по-летнему, особенно девушки. Развевались волосы и юбки. Он пошарил в кармане и вынул бычок сигареты. Помял его между пальцами и вставил в уголок рта. В урне копалась старуха в длинной замызганной куртке и кедах. Рядом стояла тележка. Он с удовлетворением убедился, что одет похожим образом. Он встал у стены дома, ссутулившись и наблюдая исподлобья за прохожими.
  -- Глава 3. Переговоры
   За окном маячил серый, словно успевший запылиться, день. Такие дни, что бы за них не произошло, редко задерживаются в памяти. Это время испытаний для тех, кто хочет сразиться с такими могучими противниками, как лень или хандра.
   Мякичев смотрел на разложенные на кровати вещи. Термобельё и носки, перчатки и запасная старая, "счастливая" пара тёмных очков. Верёвки и тросы, крюки, карабины, буры и ледорубы (у него их было шесть штук, а требовалось выбрать только два). Мякичев собирался в горы. Возможно, в связке с ним пойдёт Локоть.
   На самом деле ему просто нечем заняться. Бесполезные сборы - ведь ни время, ни место, ни маршрут ещё не выбраны, да и переговоры с Локтём не доведены до окончания. Если идти в одиночестве, брать придётся больше.
   Он перенёс предмет за предметом на стол и разложил их на нём. Кроватью он решил воспользоваться по прямому назначению - сдвинул подушки в кучу и с удовольствием рухнул на них так, что взвизгнули пружины.
   Квартира Мякичева была невелика и не роскошна, особенно учитывая его состояние. Стены обтягивали тёмные с синеватым оттенком обои, а пол - серый, под кедр, ламинат. Кухня превышала комнату почти вдвое, хотя хозяин там почти не бывал. Комната разделялась на четыре видимые невооружённым взглядом "зоны" - по одной в каждом углу. В одном углу устроился стол, в другом - кровать, в третьем - огромный гардероб с зеркалом, а в четвёртом - самая ценная вещь в квартире - старинное пианино. Вся обстановка подбиралась исключительно по функциональности - красота или сочетаемость хозяина не интересовала.
   Гардероб, белый, на металлическом каркасе, выглядел и весил так, словно сделан из мрамора. В основном его заполняло альпинистское снаряжение, разложенное на полках и одежда, развешенная кое-как. Пианино, тоже белое с богатой позолотой, напоминало престарелую невесту, наряжённую в оставшееся в наследство, дорогущее и старинное, подвенечное платье. На нём покоилась стопка нот. Стол из светлого дерева, местами красный, с хромированными ножками и ручками ящиков, сверкающий лаком, дорогой, старинный, использовался своеобразно. Сбоку были прикреплены тиски, а столешницу покрывали царапины и трещины - видимо, на него часто роняли что-то тяжёлое. Черепаховая кровать с горой подушек и массивным матрасом, просторная и мягкая, напоминала о деревенском уюте. Рядом с ней, словно оскорбление, висел на ввинченном в стену буре синий спальный мешок. Ко всему этому следует добавить чёрный металлический стул у окна, на котором лежало сложенное одеяло.
   Мякичев лежал и, скосив глаза, рассматривал собранное на столе снаряжение. Мысли его блуждали. Затрещал мобильный. Некоторое время пришлось потратить, чтобы найти его. Звонил Локтёв, это Мякичев понял ещё до того как увидел на дисплее слово "Локоть".
   - Слушаю, - сказал Мякичев.
   - И тебе не хворать! - голос Локтёва звучал весело. - Дело есть.
   - Касательно альпинизма? - на всякий случай спросил Мякичев.
   - Конечно. Я составил маршрут, думаю, тебе тоже следует с ним ознакомиться. Погода очень нестабильна.
   - Присылай, - Мякичев нахмурился, - это большая честь?
   - Правильно, - согласился тот, - очень немногие её удостаивались. Кстати, есть ещё одна мысль. Ты слушаешь?
   - Да, - Мякичев зевнул.
   - Я подумал, что нужно взять с собой третьего.
   "Зачем тащить балласт?" - подумал Мякичев. И тут же отогнал эту мысль. Локоть был слишком опытен, чтобы брать с собой лишних людей. Вообще он такого высокого мнения о своих альпинистских навыках, что трудно представить, кого он мог удостоить чести своей компании.
   Пришла другая мысль: "Локтю нужен свидетель". И тут же продолжение: "Если он не доверяет мне, значит сам едва ли замыслил нечто опасное".
   - Тебе видней, - сказал он. - И кого ты предлагаешь?
   Мякичев поднялся и прошёлся по комнате. Локоть молчал. Мякичев остановился напротив окна. Лил дождь, плыли зонты. Чудовищная погода для начала сентября. Мякичев собирался отправиться на прогулку, но не был уверен, что у него есть здесь зонт.
   - Я проверил тех, кто понадёжней. Артёмова - в больнице (сломала бедро), Олег и его группа уже на маршруте на Эльбрусе, Вешалка и его ребята - тоже, Грач зазвездился, Матрёшка обзавелась мужем и проводит с ним медовый месяц в Аризоне...
   Мякичев слушал это перечисление без особого воодушевления. Данные хранились в журнале "Направлений" клуба, где с ними могли ознакомиться управляющие или родственники. Локоть не принадлежал ни к тем, ни к другим. Интересно, богата ли была его погибшая супруга?
   Локоть всё ещё перечислял. Мякичев не перебивал. Тем временем он вынул из ящика стола свою записную книжку и принялся её листать.
   Ему очень хотелось понять, что замыслил Локоть. Мякичев знал, что тот очень хочет утвердиться в правлении клуба. Да и по статусу положено. И по возрасту пора. Единственный, кто препятствовал исполнению этой нелепой мечты был он, Мякичев.
   - В результате - пшик! - тем временем подвёл итог Локоть. - Никого надёжного сейчас найти не удастся, сам понимаешь, сентябрь, сезон.
   "И что же насчёт ненадёжных?" - подумал Мякичев.
   - Мне некого предложить, - сказал он, - последнее время я ходил в горы в одиночестве.
   Записная книжка пестрела вычеркнутыми номерами и фамилиями. Друзей-альпинистов у Мякичева было предостаточно, но что-то ему подсказывало, что ввязывать их в эту экспедицию не стоит. Возможность выбора ему явно представили для проформы.
   - А как насчёт твоего приятеля-француза?
   - Он не слишком опытен в восхождении, - начал Мякичев.
   - Француз вполне хорошо пересказывал подробности нескольких переходов, в которых несомненно участвовал - по подробностям видно. Ты уверен, что он - рохля?
   - Нет, не уверен, но это ничего не значит. Я должен быть уверен в профессионализме, - заупрямился Мякичев, - и вы - тоже.
   - Я - профессионал и ты, вроде бы - тоже, - отрезал Локтёв. - Думаешь, не научится?
   Мякичев тактично проигнорировал это "вроде" и постарался вспомнить Пьера, которого знал во время учёбы. Только вот то, что ему вспоминалось, к учёбе относилось слабо. Без "француза" не обходилась ни одна вечеринка. Пьер был талантливым барменом и даже придумал несколько новых коктейлей. Но это - по мелочи. Главным его талантом было изготовление превосходных "колёс" - Мякичев сам сидел на них, пока не променял зависимость от таблеток на зависимость от альпинизма. Возможно, всё это означало, что "француз" хорошо разбирается в ботанике и химии.
   Плюс ко всему этому Пьер был ростовщиком. Сколько он зарабатывал на таблетках, никто не знал, но в долг он мог ссудить весьма солидные суммы. Сам он тратил мало - Мякичев вспомнил потрёпанный синий пиджак с множеством внутренних карманов, который "ростовщик" носил почти круглый год.
   Память заработала. Мякичев вспомнил о высоких оценках и похвалах профессоров в адрес "француза". Тот хорошо понимал, что нужно знать.
   И ещё он был безжалостен, но не докучлив. Иногда торговал в долг и никогда не задевал тех, кто возвращал долги. К счастью, у Мякичева всегда было чем платить - благодаря спонсированию от отца. Интересно, Пьер уже тогда был седым? Мякичев не мог вспомнить.
   - Почему он?
   Локоть ответил не сразу.
   - Я скажу честно. Не слишком я тебе доверяю, Мякичев. Но твой профессионализм я ценю и хочу посмотреть на тебя в деле. Мне бы пригодился напарник на долгое время.
   Обалдевший Мякичев ждал продолжения. Прямо предложение руки и сердца!
   - А ничто так не показывает мастерство отдельных людей, как... ну, в общем, разношёрстная команда. Когда все ещё не сработались, понимаешь?
   - Вроде того, - Мякичев задумался. - Новаро совсем не глуп, - сказал он, - но вряд ли обладает достаточной сноровкой. Он словно почувствовал на себе чей-то взгляд. - И физической подготовкой - тоже. Вряд ли.
   - Ты так думаешь, или знаешь наверное?
   - Думаю.
   - Тогда почему он в клубе? - голос Локтя прозвучал жёстко.
   Этот вопрос не давал ему покоя ещё с первой беседы о "французе". Он помнил, как Мякичев неуклюже уходил от ответа, но не настаивал. В разговоре с Новаро Локоть выяснил, что опыта у того вполне достаточно, чтобы сдать экзамен, и с мозгами всё вполне прилично. Потом Локтёв позвонил одному из управляющих и попросил составить список свободных для экспедиции людей. Вместо этого получил список занятых. Локтёв подождал ответа и поинтересовался:
   - Ты ему не доверяешь?
   - Вполне доверяю, - тут же ответил Мякичев, и это было правдой.
   Дело в том, что Пьер хранил две его весьма скверные тайны и делал это как настоящий друг. Мякичев решился.
   - Давайте так сделаем, - сказал он. - Раз инициатива ваша, вы и попробуйте его пригласить. А то мы шкуру не убитого медведя делим.
   - Замётано. То есть, ты его кандидатуру одобряешь?
   - Одобряю.
   - Хорошо. Тогда созвонимся.
   - Пока.
   Мякичев нажал отбой. Ему пришло в голову, что и ему самому свидетель не помешает.
  

***

   Возле дверей ресторана со скучающим видом стоял швейцар - полный мужчина в нелепой зелёной с чёрным ливрее. По одному этому Мякичев понял, что "Водевиль" - один из примечательных, хотя и безызвестных, городских ресторанов, переживает не лучшие времена. Сам того не замечая, Мякичев поправил свой галстук. Затем, набрав побольше воздуха в грудь, решительно направился к дверям.
   Внутри ресторан ещё сохранил остатки фешенебельности. Дорогие драпировки, картины, светильники в виде свеч в канделябрах - всё в тон и на своих местах. Когда Мякичев вошёл, старинные башенные часы начали бить.
   Прошло всего три года, но этот старательно подобранный антураж утратил весь лоск. Новый управляющий был бездарностью. Полы теперь не сверкали чистотой, на рамах картин виднелась пыль, вместо Вечного Дворецкого, красивого старика, одного из артефактов ресторана, за конторкой стоял прилизанный голубоватый паренёк.
   Вечный Дворецкий - Мякичев вспомнил о нём - сколько же ему теперь? Вечный Дворецкий был уже немолод, когда юный Мякичев приходил сюда, держась за руку отца.
   - Добрый день, - мрачно поприветствовал его новый администратор. Мякичев пристально взглянул на него. Ресторан, бесспорно, впадает в нужду, когда даже его "лицо" несчастливо. На этом "лице" Мякичев прочёл маленькую зарплату и штрафы, и придирки, и сверхурочные.
   "Я, видимо, становлюсь правильным бизнесменом", - с усмешкой подумал он.
   - Здравствуйте, - сказал он. - На моё имя был заказан столик. Я - Вениамин Мякичев.
   Администратор даже не взглянул в бумаги.
   - Всё верно, господин Мякичев, - быстро сказал он. - Вас уже ждут. Позвольте, я вас проведу.
   - Я хорошо знаю это место, - ответил Мякичев, - не утруждайтесь.
   Он нарочно ответил презрительно и высокомерно - для проверки.
   В глазах паренька мелькнул гнев. Мякичев вспомнил, как Вечный Дворецкий лично вышвыривал недостойных посетителей. И улыбнулся в усы.
   - Знаете, до вас здесь очень долго работал один старик, - сказал он. - Мы его звали Вечный Дворецкий, только не помню, почему.
   - Я могу объяснить, - кивнул паренёк. - Его обязанности похожи на обязанности дворецкого. А фамилия наша - Вечный. Я - его внук.
   - Как он поживает? - полюбопытствовал он, уже соображая, как бы половчей подкинуть денег этому вечному семейству.
   - Он никогда не бездельничал, господин Мякичев. "Кто хорошо работает, тому некогда болеть".
   - Да, я это тоже от него слышал, - согласился тот.
   - Он не болеет.
   Мякичев взглянул на часы и направился в зал.
   Заняты были только два столика. За одним расположился живописный толстяк, похожий на монаха Тука - огромный, с шапкой каштановых волос, одетый в светло-серый костюм. Он быстро и проворно маневрировал по тарелке вилкой и ножом. За столом у стены сидела госпожа Илеркова - полная, цветущая женщина, выглядящая немного за сорок, хотя на самом деле ей было основательно за пятьдесят. Лицо её с маленьким круглым подбородком, строгими скулами и большими коровьими глазами ничего не выражало.
   - Здравствуй, - сказал Мякичев, остановившись у её столика.
   - Здравствуй, сынок, - милостиво кивнула она, - как всегда опаздываешь.
   Мякичев молча сел.
   - ...и заставляешь мамочку ждать.
   Мякичев не отреагировал.
   - ...а ведь у неё есть важные дела.
   У столика возник официант.
   - Исчезни! - шикнула на него госпожа Илеркова.
   Исчезнуть столь же быстро, как появиться, официант не умел - он оступился и едва не упал, зацепив стул. Мякичев понял, что здесь ему уже не официантить. И поделом.
   - Я тебя слушаю, - сказал Мякичев. На мать он не смотрел, а оглядывал зал.
   Картины со стен здесь уже исчезли. "Подлинники", - подумал Мякичев, - "надеюсь, их хотя бы за достойную цену продали".
   Мать что-то говорила, но он слушал в пол-уха. Он и так знал, к чему всё будет сведено. Слово "деньги" не прозвучало - его заменили словом "средства". Безумная идея насчёт таксопарка. Мать хотела видеть своё имя на всём, странно, что этот ресторан она не переименовала в честь себя. Мякичев незаметно вздохнул.
   - Понимаешь, сын, свой таксопарк это не только огромный доход, но и собственная сеть весьма надёжных информаторов, - говорила она, доверительно наклонившись к нему.
   Он с трудом заставил себя принять заинтересованный вид.
   - Неплохая мысль, - сказал он, - в городе не было такси, но теперь он здорово разросся.
   Перед ним, словно во вспышке молнии, на одно мгновенье, зато необыкновенно чётко возник образ незнакомого человека. Это был старик, очень грязный, заросший, одетый в такой же грязный и местами кое-как подшитый или перетянутый скотчем фрак. На ногах - брюки со штрипками, заляпанные и будто пыльные. Настоящий, когда-то очень дорогой фрак! Серая, покрытая пятнами рубашка и окаймлённые коркой грязи манжеты, из которых выглядывают бугристые, нечистые руки. Лицо старика искажала ставшая уже привычной гримаса боли. Ни жизнь, ни желания в его глазах не вспыхивали. Из ушей торчали длинные седые волосы. Вся его фигура, нелепая, тем не менее внушала нечто, похожее на уважение. Он был тощ и жилист. И, возможно, ещё крепок.
   Госпожа Илеркова продолжала предъявлять меткие аргументы.
   - ...такси оживит бизнес.
   - ...можно будет увеличить цены на продажу авто в наших салонах.
   Мякичев вдруг услышал слабый шорох и, стараясь не отвлечь мамашу от её грёз, оглянулся. С потолка вниз струилась белая полоска пыли, слабая едва заметная, но оставляющая на полу невесомый белый след. Вверх Мякичев не стал смотреть, он и так очень ясно представил хлопья плохой побелки, которые, словно струпья, покрывают потолок. И ещё этот старик...
   - ...такси можно связать с некоторыми из наших магазинов.
   - ...обход конкурентов - доставка клиентов или товаров к нашим магазинам, даже если они дальше конкурентных.
   Теперь Мякичев понял, что речь идёт скорее о "маршрутках" или миниавтобусах, чем о "горбатых с шашечками". Эдакие американские школьные автобусы, только для магазинов.
   В принципе, идея не была чем-то совсем невозможным. Проблема была только в том, что Млатск изначально был пешеходным городом, и большинство закоулков были просто недоступны для автомобилей. Да и вообще добраться куда-либо пешком было куда проще и быстрее, чем на машине.
   Он терпеливо ждал подходящего момента. Мякичев хорошо знал мать и понял, что рано или поздно этот момент настанет. Наконец, прямо посередине дифирамбов этой гениальной идее и перечислении выгод от неё, он спросил:
   - Сколько?
   Сначала мать возмутилась грубостью вопроса и некоторое время говорила о старых, потраченных на сына заботах и деньгах, но, заметив, что он не слушает, вернулась к интересующей её теме.
   Тем временем в зале заполнились ещё три столика. Постоянные клиенты. По сияющим глазам дочек и сердито поджатым губам мамаш Мякичев понял, что молодой администратор умеет понравиться. Казанова чёртов! Разнёсся запах еды. Интересно, на кухне работает потомок ТОГО повара?
   Мякичев отвлёкся и поэтому даже вздрогнул, когда мать назвала требуемую сумму. Она это заметила и начала постукивать пальцами по столу.
   - А чего же ты хотел, мой милый? - начала она. - Просто так ничего не даётся. Я бы не стала тебя тревожить, если бы у меня было достаточно собственных средств...
   Мякичев недавно провёл расследование по поводу материнских счетов. Она не потратила ни монеты со дня смерти отца, зато приобрела почти в три раза больше - вытягивая деньги из сына.
   Она вопросительно взглянула на него. Мякичев понял, что должен что-то сказать.
   - Я могу предложить тебе эти деньги при одном условии.
   Он ждал ещё одну порцию тухлой воды, но мать просто ждала.
   - Я куплю за эту сумму "Водевиль".
   Она опешила, но быстро взяла себя в руки. Прошлые разы ей было достаточно потребовать.
   - На какой срок? - наугад спросила она.
   - Я хочу не арендовать, а купить, - ответил он. - "Покупка - это приобретение чего-либо за деньги или другие материальные ценности".
   Она с ненавистью уставилась на него. Мякичев ждал. Он подозревал, что её жадность никогда не подвергалась такому испытанию, особенно после смерти отца. Он с трудом сдерживал улыбку.
   Полился новый поток красноречия, только теперь он продолжался много дольше, чем прежние. Во время него Мякичев успел заказать себе кофе - начинала болеть голова. Она говорила, а он тем временем вспоминал о звонке Локтя. Интересно, договорился он с Пьером или нет?
   Мать всё говорила. Госпожа Илеркова (после смерти мужа она вернула свою девичью фамилию) чувствовала, что очередной источник финансов для неё потерян. Она несколько лет старалась разорить сына, чтобы он, наконец, сделался зависимым от неё - и всё напрасно. Мальчик обладал талантом отца. И давить на него не стоило - она перестаралась.
   Она продолжала зудеть, хотя и поняла, что сын не слушает.
   - Мне кажется, что ты не понимаешь всей...
   - Все мои свободные средства сейчас в деле, - прервал её Мякичев, - закрытие вкладов ведёт к штрафам.
   Он говорил не с матерью, а с клиентом, которому ничего не был должен.
   Она поднялась и взяла сумочку, которую Мякичев не заметил. Блеснула золотая пряжка. Ей в голову пришло что-то театральное, на секунду она почувствовала себя Ариной Петровной. Ей следовало величественно выговорить: "Проклинаю!", но после этого перемирие было бы невозможно. Самой стало смешно.
   - Ты меня очень огорчил, сын, - сказала она, улыбнувшись с убитым видом.
   Она стояла. Он сидел и спокойно смотрел на неё снизу вверх.
   - Мне очень жаль, - ответил Мякичев. - В конце недели я уезжаю в горы дней на четырнадцать. Если сделка тебя устроит, мои адвокаты составят договор. Доброго дня.
   Она нацепила сумочку и твёрдым шагом направилась к выходу. Мякичев заказал ещё кофе и подумал, что неплохо было бы составить завещание. Ему пришло в голову: Как будет выглядеть этот старик, если его умыть, подстричь, одеть и подкинуть новую цель в жизни?
  -- Глава 4. Эксперимент
   Лестница была очень холодной и перчатки оказались к месту. Бесшумно перемещаться по пожарным лестницам его научили операции по доставке (лично) крупных партий таблеток. Тогда же одна из покупательниц, перекупщица, а ко всему прочему ещё и подруга Пьера, Виктория (её звали просто "Лента") научила его стрелять. Впрочем, стрелять ему до сих пор так ни разу не довелось, но умение грамотно целиться и находить удачный угол обзора пришлось на руку.
   "Неделю назад был август", - подумал Пьер, очутившись на крыше и растирая окоченевшие руки. Сейчас он даже пожалел, что одет "цивильно". Излишне тёплое бомжовское пальто пришлось бы вполне к месту. Он пригнулся и подобрался к краю крыши.
   Вид открывался превосходный, для тех, конечно, кто был способен его оценить. Внизу тянулась узкая Левицкая улица, пересечённая тёмным тупиком как раз напротив его наблюдательного пункта. "Стены" этой улицы состояли сплошь из семиэтажных домов, за исключением той девятиэтажки, на которой он расположился. На первых этажах - магазины, сейчас некоторые уже закрыты, судя по тускло освещённым витринам, на верхних - квартиры. Узкое шоссе сделалось ещё уже из-за насмерть запаркованного транспорта. Стоянка дорога - автомобилисты предпочитали оставлять своих четырёхколёсных коней на улице у дома. У остановки замер автобус, вывернул из своего чрева поток спешащих домой и укатил. Прохожих, идущих с работы, а может быть на работу, было намного больше, чем машин, но наблюдатель знал, что скоро их число заметно снизится.
   Пьер осторожно поставил чемоданчик, раскрыл его и принялся за сборку. Вообще-то она занимала не больше пяти минут, но сейчас он нарочно медлил, зная, что времени в избытке.
   Когда телескоп был собран, Пьер установил его напротив тупика и нацелил вниз. Затем он, вместо того чтобы наблюдать за жизнью у своих ног, уселся на крышу поудобнее и стал разглядывать ночное небо.
   Стеклянный колпак, укрывший землю, рассекали мягкие волны облаков, словно серые отражения на металлическом кубке. Небо, тёмно-синего цвета, приютило оранжево-белый лунный диск, вокруг которого голубела синева. Луна тоже была за решёткой - её перекрывали острые и резко очерченные облака-прутья. И ни одной звезды. Вся эта картина, простая, но полная деталей, непрерывно двигалась, хотя и оставалась на месте. Пьер не мог уловить этапы движения, замечал только, что оно произошло.
   Ждать ему нужно было дольше двух часов.
   Темней быть уже не могло; зажглись фонари, некоторые витрины погасли, людской поток истончился, а припаркованных автомобилей - прибавилось. Возле переулка-тупика собралась кучка шпаны, и перекуривала, видимо планируя, как провести ночь. Перед одной из витрин неторопливо прохаживалась девушка старшего школьного возраста, ожидая то ли приятеля, то ли клиента. Небольшая бродячая собака боязливо миновала любителей ночных прогулок и забралась под лавку на остановке.
   Подъехала машина. Школьница профессиональным движением заглянула в окно. Недолго поговорив, забралась в салон. Машина тронулась.
   Затем появилась парочка. Невысокий парень со взбитыми вверх космами, медленно шлёпающий кедами по тротуару и быстро жестикулирующий, вместе с девушкой - миниатюрной блондинкой в очках. Оба были одеты не по погоде легко. Их разговора Пьер не слышал, но сразу определил, что они ссорятся. Девушка что-то без конца говорила, парень равнодушно молчал. Лицо её раскраснелось, и она стала кричать.
   Пьер разобрал только одну фразу, центральным словом которой было "ублюдок". Парень остановился, а девушка вдруг с размаху ударила его по лицу.
   "Ничтожество!"
   Ночные гуляки с интересом наблюдали за этой драмой. Одни ухмылялись, другие равнодушно курили, и только лицо бритого главаря сделалось заинтересованным. Он догадался. Почуял. И Пьер сразу это понял.
   Парень некоторое время стоял, потирая щёку - на его лице застыло удивление. Затем он точным ударом поверг спутницу на землю. Двое наблюдателей вскочили. Скандалистка зарыдала. Парень некоторое время стоял над ней. На его лице появилось плохо скрытое удовлетворение. Он протянул ей руку. Девушка отшатнулась. Тогда он ухватил её за шиворот и попытался поднять. Блондинка вырвалась и рухнула на колени. Тогда парень повернулся к ней спиной и пошёл дальше. Проходя мимо переулка, он старательно не смотрел на хулиганов, словно лев, уверенный, что никто не посягнёт на его добычу. Они не шевельнулись. Парень ушёл и даже не оглянулся.
   Пьер продолжал наблюдение. Девушка теперь была к нему лицом и он старательно наблюдал за сменой выражений на нём. Отупение сменилось ненавистью, затем пришло презрение, превратившееся в страх. Пьер старался ничего не упустить.
   Хулиганы как по команде отделились от своего переулка и проворно, как опытные охотники, окружили девушку. Она попыталась подняться, но её ухватили за руки. Один из молодчиков торопливо сунул руку ей под блузку. Девушка завизжала, но визг тут же оборвала рука, закрывшая ей рот. Края блузки рванули в стороны и Пьер увидел белый лифчик, который тут же сдёрнули к животу. Небольшие груди скрылись под жадными ладонями. Девушка извивалась, а охотники, насладившись зрелищем её уже почти обнажённого тела, поволокли её в свой тёмный тупик.
   Прохожих не было. Ни одно окно не отворилось - никому не было дела до криков. Даже автобус, словно нарочно, задерживался.
   Пьер поймал в окуляр главного и почувствовал, будто тот смотрит прямо на него. Возможно, блеснула линза. Главарь некоторое время смотрел на него, потом направился за остальными, по пути расстёгивая ширинку.
   Оргию Пьер уже не видел, только иногда в темноте появлялось лицо девушки, красное, уже без очков, с горящими от пощёчин щеками. Лицо было видно потому, что его предусмотрительно подсвечивали фонариком. Он смотрел внимательно, стараясь ничего не упустить. Иногда ему казалось, что она улыбается.
   Наконец, потерявшую сознание девушку выволокли из переулка, оправили, насколько можно, её одежду, даже очки надели обратно и тщательно усадили на остановке. Один из насильников даже поцеловал её на прощанье. Девушка свернулась на лавке в клубок, точь-в-точь как собака под лавкой. В руки ей сунули, тщательно обтерев, её сумочку, предварительно изъяв из неё всё ценное. Насильники невозмутимо удалились, но Пьер ещё некоторое время наблюдал за улицей. Но вскоре он почувствовал, что совсем продрог на ветру и принялся разбирать телескоп.
   Бесшумно спустившись с крыши, он некоторое время потоптался неподалёку, оценивая обстановку, но никто не спешил опередить его. Два человека прошли мимо, но даже не взглянули на девушку. Приехал и тут же уехал пустой автобус. Пьер подошёл к переулку, нырнул в темноту и быстро снял обе миниатюрные камеры, установленные на стенах. Затем вернулся к остановке и, встав рядом с лежащей девушкой, некоторое время разглядывал её. Потом потряс за плечо.
   - Вы в порядке?
   Она открыла глаза и бессмысленным взором уставилась на него. Сжала сумочку.
   - Мадемуазель?
   По её щекам покатились слёзы.
   Пьер отпрянул и принялся неловко шарить по карманам, пока не вынул мобильный телефон.
   - Tout de suite, - бормотал он, - tout de suite... - Tout de suite. - To-ut de suite...
   Он вызвал "скорую", очень путано объясняя, куда нужно подъехать. Никогда раньше ему такого делать не приходилось. В ожидании машины он, то стоял возле девушки, нервно сжимая и разжимая руки и боязливо поглядывая на ней, то начинал торопливо ходить туда-сюда, бормоча и глядя на часы. Она закрыла глаза не переставая плакать.
   Машина прибыла через семь минут. Когда девушку укладывали на носилки, она не спускала с Пьера глаз. Он смог только кивнуть ей на прощанье.
   - Что это у вас? - спросил его врач - молодой длинноволосый человек - указывая на чемоданчик.
   - Телескоп, - ответил Пьер.
   - А! - врач взглянул на него более пристально. - Вы - астроном?
   - Начинающий, - смутился Пьер, - с Чертёжного поля отличный вид открывается. На небо.
   Доктор поглядел на затянутое облаками небо.
   - Не самая лучшая погода для наблюдений, - заметил он. - За небом.
   - Это - городской дым, - парировал Пьер, - а над полем небо чистое - из-за ветра.
   - Понятно, - сказал доктор, вглядываясь в лицо собеседника и стараясь его запомнить. - Не могли бы вы оставить нам свой контактный номер? И адрес. На всякий случай, - он вынул пачку каких-то бланков.
   - Могу.
   Пьер продиктовал адрес и номер телефона.
   - В случае чего вы можете звонить в институт, - добавил он, наблюдая, как врач записывает вышесказанное. - Я или там, или дома.
   - Или под небом, - пробормотал доктор. - До свидания.
   - Прощайте.
   И Пьер спокойно направился в сторону "Чертёжного поля" - огромной пятиэтажной автостоянки, которую уже лет шесть как не могли достроить. Небо над ней действительно было чистым - ни одного облачка. Он самым внимательным образом наблюдал за звёздами до тех пор, пока не начало светать.
  -- Глава 5. Разговор в 06:06
   По пути домой, чтобы выспаться, он сунул руку в карман и наткнулся на телефон. Когда он набирал номер "Скорой", то увидел непрочитанное сообщение. А теперь вспомнил про него. Смс-ка гласила:
   "Здравствуйте! Не хотели бы подвязаться к нашей связке на Стену? Ваш друг одобрил вашу кандидатуру. Позвоните в любом случае.
   А. Локтёв"
   Пьеру пришлось перечитать текст раза три, прежде чем удалось понять его смысл. Но и даже после этого озадаченность его не оставила. Он взглянул на часы - шесть минут шестого. И набрал телефон звонившего.

***

   - Я не столь профессионален... нет, даже не столь опытен, - говорил Пьер.
   - Это не спортивный тур, а скорее развлекательная прогулка, - уверял Локоть. - Сроков нет, и торопиться в пути не обязательно. Кроме того, вы всегда можете вернуться.
   - Вернуться? Это как? За мной прилетит вертолёт и заберёт с горы?
   - Это в самом крайнем случае. Просто мы будем проходить мимо точек для ночёвки, мест, где можно укрыться, а от них, как правило, есть удобный и несложный спуск.
   Пьер посмотрел под ноги. Перед тем как проникнуть в клуб, он успел немало прочитать об альпинизме, провёл много дней на скалодроме и выслушал достаточно лекций, инструкций и объяснений. Он не был таким уж большим фанатом гор, зато прекрасно понимал, какие эмоции они способны вытащить из человека. Слово "альпинизм" он понимал буквально.
   Вокруг застыло затишье. Ночной ветер отправился куда-то по своим делам, оставив сухость в воздухе и засохшие завитки листьев на тротуарах. Неторопливо растекались синеватые сумерки, поглощающие все возможные цвета, кроме убийственно ярких. Пьер не любил бесцветный мир, возможно, поэтому и начал свои исследования. Он шёл, поглядывая по сторонам и прижимая нагретый мобильник к уху, которое уже начало саднить.
   - Я - не против, - сказал он, едва не врезавшись в столб. - Merde. Когда и куда выступаем? Что необходимо с собой брать?
   - После этого похода вы станете в клубе на равных со всеми, - сказал Локоть и Пьер услышал вроде бы сожаление в его голосе. - Список вещей я вам пришлю. Брать только то, что в списке - ничего лишнего. Вы будете в общем налегке... Ледоруб может и не понадобиться - так скорее всего и будет - но у всех он должен быть.
   - У меня всё это есть, - Пьер сел на скамейку в небольшом скверике между домами. Под ногами топорщилась трава. Вокруг стояли уже заметно облысевшие клёны. Прохожих на улице ещё не было, но откуда-то из дворов слышались перекрикивания любителей футбола и удары мяча о стенки футбольной коробки.
   А из трубки словно дул северный ветер и хрустел покрывшийся коркой наст.
   - Алло? Вы слышите? - голос Локтя звучал раздражённо.
   - Да.
   - Я закажу билеты на всех троих, - сказал Локоть. - Вам нужно будет прислать мне свои паспортные данные.
   Локоть разговаривал, лёжа в постели и поглядывая на заляпанную, давно не мытую микроволновку. Занавески были ещё задёрнуты, часы показывали половину шестого. Хотелось спать и есть, но не понятно, чего хотелось больше. Чёртов француз ещё и задумывался минут по пять, за которые Локоть, как Штирлиц, успевал немного подремать.
   - Я бы мог это сделать сам, - послышался голос из трубки.
   - Что? - не понял Локтёв.
   - Я могу сам заказать себе билеты.
   Локоть поперхнулся.
   - Экспедиция проходит под моим руководством, - сказал он, поглядев на схему маршрута, распечатанную и прилепленную к холодильнику.
   - С момента восхождения - да, - ответил француз, - но пока мы на пути к нему - нет.
   - Восхождение, - Локоть почувствовал, что проснулся окончательно, - начинается с момента сбора у электрички. И в особенности это касается тех, кто отправляется впервые.
   Пьер почувствовал удовлетворение. Он потеплей завернулся в куртку и собрался взглянуть на часы, но сообразил, что забыл их. Мимо торопливо прошла женщина в пальто. Он отнял телефон от уха и взглянул на часы на дисплее. Потом поднялся. В траве неподалёку важно расхаживала рослая "трёхлитровая" ворона. По тротуару прогромыхала тяжёлая тачка с ведром и метлой, которую тащил дворник. Лет ему было за пятьдесят, но на ногах красовались кеды, а на голове заляпанная бейсболка.
   - Для начала мне следует увидеть схему маршрута, - предложил Пьер.
   - Для чего? - выдохнул Локтёв.
   - Разве это не само собой разумеющееся? Я предпочитаю быть в курсе, твёрдо сказал Пьер. - Я смогу сам ознакомиться с возможными трудностями. Мы же не в шоу участвуем.
   Локтю это не слишком понравилось. Конечно, желание француза было законным. Но Локоть помнил, что в вопросах альпинизма ему подчиняются беспрекословно. Это было давно, но он это хорошо помнил. Ему нравилось шоу.
   Он спрыгнул с койки и, подойдя к окну, выглянул через щель между шторами.
   Снаружи начинался новый день. Солнце сияло уже по-осеннему. В голове шумело после вчерашнего.
   - Между участниками экспедиции должно быть полное доверие, - сказал он и понял, насколько неубедительно это звучит.
   - Разумеется, - послышалось из трубки, - я вам вполне доверяю. Иначе не согласился бы отправиться в экспедицию. Но это не значит, что я полностью доверяю себе - маршрут может оказаться для меня непреодолимым.
   - Вы можете отказаться на любом этапе, - Локоть вернулся к кровати и принялся нашаривать тапки - один из них уехал глубоко под неё.
   - Тогда не было и смысла отправляться, - Пьер вошёл в свой подъезд и улыбнулся соседке с третьего этажа - матери одиночке с двумя детьми - которая явно возвращалась с ночной гулянки. - Нет, я иду с вами до конца. Поэтому я и должен быть готов.
   - Уговорил, - сдался Локоть.
   "Упрямый чёрт!" - мысленно прибавил он.
   - Вы хотите видеть, - сказал он, открывая дверцу холодильника, - настоящий маршрут или фальшивый? Ему было интересно узнать реакцию.
   - Оба, разумеется, - ответил Пьер, входя в квартиру и нащупывая выключатель, - тогда я буду знать и карту и легенду.
   Локоть вздохнул.
   - Пришлите адрес своей почты, - Локоть задумчиво смотрел на заполненное нутро холодильника.
   - Обязательно.
   Оба они немного помолчали и, убедившись, что разговор закончен, Пьер попрощался.
   Локоть нажал отбой.
   Пьер разложил на столе свои миникамеры. Ему очень хотелось спать, но пришлось плестись на кухню за чашкой кофе.
   Локоть вынул из холодильника кастрюльку супа и водрузил её на плиту. Включил телевизор и достал из шкафа глубокую миску.
  

***

   Когда мамашины юристы соизволили уйти, Мякичев некоторое время прохаживался по своему кабинету. Из окна четырнадцатого этажа открывался превосходный вид на унылое скопище крыш и дорожных лент, заляпанное кое-где зелёными и жёлтыми кронами деревьев. Осень в этом году пришла слишком рано. Мякичев поглядел по сторонам и принюхался. В воздухе ощущался слабый аромат дешёвого дезодоранта, которым всегда несло от Андже - проверенного и преданного семье юриста. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке, выступая от матери против сына. Мякичев понимал его, но не представлял, как здесь можно помочь. Второй же юрист, назвавшийся Александром, был точь-в-точь по мамашиному вкусу. Умный, упрямый, деловитый и прочно уверенный в мамашином всемогуществе. Ещё Мякичев почему-то очень хорошо запомнил его нос - обширный, похожий на огурец, весь в глубоких угрях.
   Копию договора они оставили. Сумма, в нём указанная, и близко не соответствовала той, которую мать планировала у него "занять". Ресторан, разумеется, стоил дороже, но здесь мать указала такую цену, за которую можно было купить два таких. Жадность её погубит. И он решил, что жадности следует помочь.
   Кабинет, который пустовал большую часть времени, Мякичев использовал для таких именно случайных встреч. Здесь не было ничего, чему полагалось находиться в таких местах. Место рабочего стола занимал биллиардный, в углу небольшой бар, у стен друг напротив друга - диванчики. Ни сейфа, ни стола, ни картотеки, ни компьютера, здесь даже телефон отсутствовал. На одной из стен у окна висело большое зеркало, за которым скрывалась дверь во второй кабинет - поменьше, куда Мякичев никого не пускал. Даже секретарша, которая его боготворила (естественно, работать ей приходилось не больше пары месяцев в году, а зарплату получать, словно работала без выходных и в три смены) не знала, что внутри.
   Кабинет хорошо влиял на тех, кто пришёл договориться и плохо на тех, кто пытался заставить. Александру он явно не понравился. Ну и чёрт с ним.
   - Желаете кофе? - Ирина просунула в приоткрывшуюся дверь свою слегка растрёпанную голову.
   - Входите, Ирина, совещание, - при слове "совещание" Мякичев невольно ухмыльнулся, - уже закончилось.
   Ирина послушно вошла.
   - Кофе - это замечательная идея. Вы не против, чтобы составить мне компанию?
   Девушка заулыбалась.
  -- Глава 6. Падения и тренировки
   Зазвонил будильник, и Пьер немедленно выключил его. Он проснулся за десять минут до звонка и лежал, наблюдая, как стрелка встанет на границу, дающую будильнику трубить подъём. Окно закрывала паутина веток вымахавшей осины, позолоченных четырёхчасовым солнцем. Пьер некоторое время смотрел на глухую стену противоположного дома, ставшую видимой, после того как осина лишилась листвы. Вид этой стены его всегда успокаивал. Можно было представить, что это огромный памятник, монумент или гробница. Или горы. Чёрно-белый не фоне цветного неба, наполненные холодом и одиночеством.
   Пьер быстро поел - следовало спешить. Сумка как всегда была собрана заранее. На всякий случай сунул в карман пузырёк с бесцветным раствором. Перед восхождением следовало тренироваться побольше - на скалодроме он будет проводить всё свободное время, как бодибилдер в качалке перед выступлением.
   Пока он зашнуровывал ботинки, в голову пришла забавная мысль. Локтёв позвонил ему уже после того, как он решил усиленно тренироваться. Пьер снова предвосхитил события.
  

***

   Следователь Нир ещё раз посмотрела на бледное лицо девушки. Перед ней лежала вся её жизнь, оформленная должным образом, но не соответствующая её лицу. Самое главное, конечно, распечатка банковских операций, в которой упоминалась сумма с пятью нулями, полученная вчера. Разумеется, этот документ она ей не показывала и даже не упоминала про него. Документ абсолютно неофициальный и в суде его не примут. Дальше - показания соседей - девушка так регулярно приводила клиентов, словно даже не стеснялась своей древнейшей профессии. Дальше. Медицинское освидетельствование, недвусмысленно говорившее об изнасиловании. Но девушка насильникам уже отомстила - они получат целый букет болезней и в скором времени должны будут посетить врачей.
   Всё это на бумаге. Но поднимая от них глаза, следователь видела другое. Молодая девчонка, студентка-второкурсница, красивая, но скучная, усердно зубрящая предметы, но часто плохо в них разбирающаяся. Нир была уверена, что она отлично готовит и плачет над трагическими местами в фильмах и книгах.
   В итоге оставался один факт - изнасилование было. Во-первых, медицинское заключение. Во-вторых, поведение. Девушка вела себя так, как другие, которых ему приходилось видеть. Ей было стыдно, словно она считала себя виноватой, её переполняло бессилие и бешенство. И она не плакала.
   Если бы не деньги, Нир бы уже встала на её сторону. Кто и за что заплатил ей такую сумму?
  

***

   Девочка проворно взобралась на самый верх шведской стенки и теперь корчила оттуда рожицы, как обезьянка. Локтёв на всякий случай стоял неподалёку. Сашка - девчонка была его племянницей - делала успехи. Держалась она так же легко, как если бы стояла на полу.
   Локтёв на всякий случай обещал брату, что никогда не возьмёт племянницу с собой в горы. Брат знал, что Локоть легко может нарушить своё слово и сразу спросил, зачем такое нелепое обещание. Локоть объяснил: тренировки развивают тело, горы - фанатизм. Первое время брат беспокоился, даже приходил взглянуть, но вскоре убедился, что Локоть никогда не забывает об осторожности и технике безопасности. С тех пор тренировки проходили регулярно, если Локтёв, конечно, был в городе.
   Сашка спустилась вниз быстро, как белка.
   - Ну как?
   Локтёв нажал кнопку секундомера.
   - Неплохо, - кивнул он. - Но всё-таки спускаться следует осторожней.
   - Тогда время потеряю! - девочка присела, чтобы перевязать шнурок. Локоть поглядел на её макушку, разделённую ровным пробором на две половинки. Пробор получался от двух косичек. Потом глянул на её обувку. Брат требовал, чтобы весь спортивный инвентарь покупался за его счёт, но Локоть знал, что брат купит неправильную обувь, да и тянуть с ней может чрезмерно долго. Если же купить самому, будет пытаться вернуть деньги. Кретин.
   - Если ты что-нибудь сломаешь - в гипсе будешь ходить как минимум четыре недели, - серьёзно сказал он. - Если сломала при мне, значит я плохой тренер. И больше никаких тренировок. И никакого альпинизма. Понятно? Теперь - на канат.
   - Понятно, - она подошла к канату, оглядела его, подтянулась и поползла наверх.
   - Ноги! Не забывай про ноги!
   Пустой школьный зал вполне подходил для тренировок. До потолка было метров шесть и, что самое ценное, шведская стенка тоже шла до самого верха. Зачем так было сделано, Локоть не знал, как не знали и оба учителя физкультуры - так всё было устроено ещё до их прихода. Каждый раз, прежде чем дать подняться Саше, Локоть лично проверял шведскую стенку и канат - поднимался доверху. Сашка каждый раз держала секундомер. Локоть не торопился, поэтому всегда успевал подняться и спуститься быстрее её. Она не понимала, почему так получается. Но сегодня он забыл слазить на канат.
   - А ну-ка перестала! - крикнул он, увидев, что девочка повисла вниз головой, зажав канат ногами. Она послушно ухватилась руками
   - Чтобы больше такого не было!
   - Ску-у-чно! - послышалось сверху, - можно спускаться?
   Она была уже на самом верху. Настал момент. Локоть приготовился. Девочка держалась за кольцо, к которому был прикреплён канат.
   Раздался еле слышный хлопок. Канат с грохотом ударился об пол. С секунду Локоть смотрел на его тяжёлое тело, свернувшееся у его ног. Потом поднял глаза и увидел наверху подошвы сашиных кроссовок.
   "Нужно всё-таки купить нормальные", - машинально подумал он.
   - Держись! - крикнул он и побежал за стремянкой.
   Стремянка стояла у дальнего угла - тяжеленная железяка на колёсиках, заляпанная краской (стремянки, если они используются по назначению, всегда носят следы краски), прочная и достаточной длины. Никто, кроме Локтя не знал, почему она вынута именно сегодня. Для того, чтобы подкатить её и застопорить, ушло не больше минуты. Локоть взлетел наверх и подхватил девочку.
   - Ну, как ты?
   Сашу била дрожь, но в целом она выглядела спокойно.
   - Н-нормально, - прошептала она, - т-только ру-ук-ки за-атекли.
   - Я тебя держу. Спускаемся вниз, - Локоть тщательно старался скрыть радость. - Ты - молодчина.
   - А что с-случилось то? - спросила она, пока они спускались.
   Локоть молчал, придумывая как ответить. Он старался аккуратно вставать на ступеньки лестницы, словно они могли сломаться под их весом.
   - И канат... б-был привязан иначе, - добавила она.
   Локоть раздумывал. Он мог бы сказать, что канат износился или, что он был неправильно подвязан. Или, что ему кто-то хотел отомстить - потому что Сашке мстить пока не за что. Или он мог сказать, что он всё это устроил сам, чтобы её испытать. Или что это устроил её отец, чтобы показать ей, как опасно её увлечение.
   Он завидовал своему брату. Брат женился на его любимой девушке, а его неуклюжее обращение привело к её смерти. Такого нельзя было простить, но он смирился - ради племянницы. Локоть знал, что ради неё пойдёт на всё. У него самого не было детей. Будь у него такая дочь, ему больше и желать было нечего. Если бы... И прекрасно, что она целая и невредимая. Теперь только оставалось узнать, пройдёт ли она вторую половину испытания.
   - Я знаю, зачем ты это сделал, - серьёзно сказала она, - я никому н-не скажу.
   - Молодец, - повторил он. Ему было очень приятно, что вечером он сможет передать её отцу, что его дочь отлично справилась с испытанием. Спуск вниз оказался странно долгим и трудным.
  

***

   Мякичев стоял, опершись руками о стол, и смотрел любительскую съёмку маршрута, которым следовало идти. На экране ноутбука сменялись виды: белоснежные поля, тёмные дорожки "стен", вехи, возвышения и спуски. Путь был не то, чтобы проторённый, но, по крайней мере, намеченный. Разумеется, поляки здесь уже побывали.
   - Интересно, - вслух произнёс он.
   Если говорить точно, то маршрут включал четыре долгих перехода по спирали, к "возвышенке" и несколько подъёмов по "стенам", четыре из которых выглядели весьма внушительно. Кроме того, лавины в этой местности вовсе не редкость - в прошлом месяце шесть человек накрыло.
   Восхождение будет не лёгким и для бывалых, вроде них с Локтём, а как его переживёт Пьер, вообще не ясно. Локоть наверняка сказал ему, что "можно повернуть в любой момент". Можно, но не в любой, а до первой стены, то есть в самом начале. Если повернуть после того, как они преодолеют стену, спуститься сам Пьер не сможет.
   Зазвонил телефон, Мякичев взял трубку, но в последний миг обернулся к окну. Услышал голос матери.
   Прежде чем рухнуть на пол, он увидел белый отблеск, окружённый радужной каймой. Последнее, о чём Мякичев успел подумать, было: "Как же вовремя я составил завещание"!
  

***

   Пьер добрался до самого верха и теперь свободно повис на руках, поглядывая на людей далеко внизу. Распластавшись как лягушка, он старался представить, что лежит, а не висит. К тому же нужно было сконцентрироваться на каком-нибудь объекте внизу - перед глазами всё плыло. Желудок сжимался. Руки постепенно немели, шея затекла, и ко всему прочему сильно болело ушибленное колено. И хуже всего - страх не проходил. Пьер боялся высоты хотя и мог побороть этот страх. Да нет, это был даже не страх, а какая-то физическая непереносимость.
   Прошло несколько минут, прежде чем перестало темнеть в глазах и закладывать уши. Внизу, в центре скалодрома, словно отпечаток гигантской ноги расплылась зона посиделок - несколько столиков и небольшая стойка со сладостями и напитками. Посетителей там всегда было больше, чем любителей полазить. И сейчас за одним из столиков Пьер разглядел фигуру Локтя - в основном благодаря чёрно-красно-белой куртке с надписью "Ferrari". Локтёв сидел за столиком с маленькой девочкой лет восьми-десяти. Сначала Пьер подумал об извращениях с малолетками, но Локоть не слишком походил на педофила и Пьер отложил эту мысль на время. Насколько Пьер знал, детей у Локтя не было. Возможно, племянница.
   Жаль. За Мякичевым Пьер не знал особенно страшных грехов, так ещё и Локоть пока казался вполне нормальным. А ведь быть в связке между убийцей и педофилом гораздо интереснее, чем между обыкновенными бравыми ребятами-альпинистами. Пьер начал спускаться - он обычно не пользовался тросом, а спускался также как поднимался - по зацепам.
  
   - Локоть, покажи класс! - крикнула Сашка.
   Локтёв отпил сока и, не обращая на неё внимания, смотрел на стену с только что поставленным маршрутом. Обычно такие вещи испытывали тренеры, но сейчас, для разнообразия, решили устроить соревнование. Простенькое - как раз для любителей. Пустячный приз. И главный противник и стимул - время. А для него - возможность хотя бы на миг напрячь все силы и ненадолго оказаться в той атмосфере, в которой придётся действовать в горах.
   Он поднялся со своего места и вытер салфеткой руки.
   - Ур-ра! - Сашка даже запрыгала от радости. Впрочем, она тут же приняла серьёзный вид.
   Они отправились к скалодрому, и Локоть записался в качестве участника, с условием, что он не претендует на приз. Его здесь отлично знали. Почему-то никто не возразил против его участия.
   Команда! И по стене полезли двое - с разных краёв, чтобы не мешать друг другу. Задача заключалась в том, чтобы обогнать не соперника, а время. Стена была непростой и возможностей сорваться предлагала множество.
   На дальней стене висели огромные часы - секундомеры здесь были не в почёте. Судья поглядывал на них. Публика и будущие участники смотрели на часы, на соперников. На часы, на соперников. Только Локоть невозмутимо надевал горные туфли - он принёс их из своего шкафчика.
   Соперники прошли первую треть пути - длинный костлявый парень всё время был впереди. Его крупным пальцам было удобней хвататься за зацепы. Он посматривал на противницу - крепкую брюнетку с волосами, собранными в хвост.
   - Он до-олговязый - ему легче дотягиваться, - высказала своё мнение Сашка. Она явно поддерживала девушку. Локтю тоже было приятней смотреть на обтянутую спортивными шортами девичью задницу, чем на костлявого мастера, который пока побеждал. Однако он мысленно поставил на парня - у девчонки мало опыта и сноровки, зато переизбыток самоуверенности. Большая часть зрителей поддерживала её. Она уже победила, хотя все знали, что она проиграет.
  

***

   Покинув дамочку-следователя, девушка отправилась в туалет, где проворно избавилась от слёз, подкрасилась, надела другие, тёмные очки и покинула отделение УВД. Чувствовала себя она отвратительно, тело болело, ноги были как ватные. Проходя мимо автобусной остановки, она поёжилась и словно почувствовала на себе холодные руки. Остановка была такая же.
   Она просто прогуливалась - на большее пока не решалась. Ведь нет никаких гарантий. Перед банком она замерла, переступая с ноги на ногу. Огляделась. По улице торопливо шла пара студентов, пытавшихся упрятать головы в воротники пиджаков. У витрины магазина постельного белья стояла продавщица в форменной рубашке. Она курила, обхватив себя руками. Девушка позавидовала ей. Потом зашла в банк.
   Деньги прошли. Сумма оказалась на десять тысяч больше обещанной. Она постаралась не думать, за что её увеличили. И долго не могла решить, стоит смеяться или плакать.
   Вернувшись на улицу, она буквально задохнулась от ледяного ветра. Продавщица всё ещё курила. Девушка пожалела её и, потеплее укутавшись, отправилась домой. Ей оставалось только выждать, пока эта "ментовка" отцепится и дело закроют.
  

***

   Где-то в середине подъёма Локоть почувствовал сильное головокружение. Он поднимался по самой сложной тропе из всех, и часто ему приходилось держаться на кончиках пальцев. Он не торопился, зная свой потенциал и позволяя телу вспомнить все хитрости самостоятельно.
   Соперник - он был примерно вдвое моложе - вначале заметно обогнал его, но затем расслабился, и теперь они шли наравне.
   Сейчас Локоть ненадолго замер, чувствуя, как слабеют и разжимаются пальцы. Ему ужасно захотелось отпустить проклятую стену, отдохнуть. Обычно он старался делать так, как хотелось, и уже собрался начать спуск, не позволив сопернику насладиться триумфом в полной мере, как вдруг увидел внизу, в толпе, знакомое лицо. Белобрысая голова, гладкий подбородок, зеркала очков - тот самый француз.
   - Дядь, ты как? - послышался снизу голос Саши. Она явно испугалась.
  
   Локоть никогда не уступал слабым противникам из жалости или типа того - Саша это прекрасно знала. И никогда не хвалил просто так, поэтому заслужить его похвалу было трудно, но здесь ключевое слово - заслужить. А сейчас с ним случилось что-то нехорошее. Возможно, это от переживаний, что она сорвётся, когда упал канат. Локоть этого никогда не показывал, но Саша знала, что он способен переживать. Тогда ещё, с мальчишками... Когда она только училась лазить и пару раз срывалась - Локоть успевал не только её поймать, но и побледнеть. Папа нервничал куда меньше. А сейчас нервничала она.
   Поднимался он как-то преувеличенно неуверенно - так медленно, словно каждое движение, прежде чем проделать, нужно было предварительно вспомнить. Короче, со скоростью покалеченной черепахи.
   Кто-то задел её - она обернулась и увидела невысокого мужика в очках, которого приняла за шведа - такой он был белобрысый. Только вот у шведов должны быть бороды... Он внимательно смотрел на соперников поверх очков - Саша поняла, что со зрением у него всё в порядке. Его взгляд метнулся к ней и "швед" слегка качнул головой, указывая на что-то бровями. Саша снова вернулась к роли зрителя. И ей показалось, что Локоть тоже шведа заприметил.
   Соперник его - Сашка чувствовала к нему несомненную ненависть - уже был недалеко от финиша. Локоть взглянул на него - обычно он не отвлекался от маршрута и вдруг быстро полез вверх. Теперь он не повисал на одной руке, проверяя крепость мышц, и не нащупывал ногой опору. Он теперь словно знал, где она окажется. Казалось, зацепы хрустят под его сильными пальцами. Он обогнал соперника, добрался до финиша и начал спускаться. Сашка теперь не сомневалась, что он победит и даже перестала злиться на его соперника.
   Противником Локтя был приметный тип - красавчик, весь в мышцах и поклонницах. На Локтя он посматривал презрительно... он на всех посматривал презрительно. Сашке он сразу не понравился - хотя из него вышел бы прекрасный образец для издевательств. И теперь этот красавчик сорвался. Он явно потерял над собой контроль - в отличие от Локтя он постоянно поглядывал, где находится противник и проверял, как реагируют поклонницы. Он заторопился.
   Страховка, естественно, выдержала, но об стену его приложило порядочно. Сашке показалось, что она слышала, как клацнули его зубы. Некоторое время он висел, явно ошалев, затем продолжил спускаться, уже осторожней. Локоть теперь стоял на полу и отвязывал страховку. Он даже внимания не обратил на противника. Сашка радовалась, француз за её спиной только кивнул и направился к одному из скалодромов - теперь Локоть увидел, что француз в футболке и шортах - снаряжении для скалолазания.
   Затем Локоть наблюдал за тем, как вручали призы. Участники не выглядели довольными. Локоть, видимо, испортил всю статистику. Он укоризненно посмотрел на Сашку. Та ответила удивлённым взглядом.
   - Запомнила белобрысого? - спросил он её потихоньку.
   - Ага. Он туда, на маршрут полез, - девочка махнула рукой на дальнюю "стену".
   - Не ищет легких путей. Сейчас мы понаблюдаем, как он лазает. Смотри внимательно. Если ошибётся - сразу мне говори. И говори, как он должен был делать.
  

***

   Домой Локоть вернулся затемно. Поужинал у брата и втихомолку пересказал ему испытание, произошедшее на тренировке. Саша не сказала ничего. Ужин прошёл несколько бурно - обычно спокойный отец не мог сдержать нервных порывов. В конце концов, он напился до состояния полной безучастности. Локоть уложил девочку спать и отправился восвояси.
   Сейчас он остановился на крыльце. Жил Андрей Локтёв на окраине, почти в пригороде, в собственном доме.
   Над головой приветливо горел фонарь. Он зажигался автоматически в девять вечера. Локтя это всегда успокаивало - фонарь встречал каждое его возвращение. В доме не было никого и ничего, что бы его ждало.
   Дом принадлежал его супруге, с которой они прожили больше двадцати лет. Локоть стоял на крыльце и вдруг заметил, что ему совсем не холодно. Ветер пропал. Тишину нарушала только далёкая ритмичная музыка. Там-тамы.
   Он долго шарил по карманам, пока не нашёл одинокий ключ. Повертел его между большим и указательным пальцами, открыл дверь и вошёл. Под ногами тянулся тёмный ковёр - словно трещина в пропасть. Над ухом завыла сигнализация. Дрянь чёртова! Код он вспомнил не сразу. Ему показалось, что здесь он не был несколько лет. В воздухе ощущался запах затхлости, пыли и слабый аромат духов. Верещала сигнализация и где-то словно журчала вода. Локтёв взял себя в руки и посторонние звуки пропали. Он отключил сигнализацию, разулся, повесил куртку и направился на кухню. Откуда-то издалека всё ещё слышался грохот там-тамов.
   Зашумел чайник. Звук бурлящей воды, не то чтобы домашний, но привычный, выделялся на фоне телевизионной болтовни и бултыхания стиральной машины.
   Локоть как всегда включил передачу о рыбалке и наблюдал за тем, как группа сильных не домашних людей сидит вокруг костра, над которым висит котелок, окутанный паром. Иногда камера перемещалась прямо в котелок в котором барахтались куски рыбы. Локоть был уверен, что туда положили много чего ещё, не упоминающегося в рецепте. Какие-нибудь травы. Плавали и тонули в котелке и еловые иголки. А ведь они наверняка вносят свою лепту.
   Зазвонил телефон. Локтю не хотелось вставать. Варилась уха. Трещал, разбрызгивая искры, костёр. Гудела стиральная машина. Телефон упрямо звонил.
   Локоть взял трубку.
  -- Глава 7. Отбытие
   На платформе как всегда было людно. Пьер пристроил рюкзак рядом со столбом и вёл наблюдения, стараясь определить: больше людей приезжает или уезжает? Он приехал слишком рано и успел увидеть посадку-высадку на пять электричек. Иногда создавалось впечатление, что те же люди, которые приехали, просто уезжают обратно. Пожилой мужчина тащил подмышкой лопату, завёрнутую в полиэтилен. Катились чемоданы на колёсах, старушечьи тележки и тачки для чемоданов. Пьеру уже приходилось таскать такую, да ещё и с чемоданами, а иногда и с пьяными вдрызг пассажирами.
   Он вынул телефон и взглянул на время. Нужная электричка прибудет через двадцать семь минут. Выбор представлялся небогатый: стоять здесь или отправиться в буфет. Он опять забыл часы.
   Начал моросить дождик, который только усилил свойственную всяким вокзалам сырость и запахи. Запах грязного металла, пота, мочи, резины, цветов. Мимо прошла парочка - девушка тащила огромный букет гербер ярко-оранжевого цвета. Слишком большой букет и слишком затхлый запах. Над платформой висела крыша, но уюта от надвигающейся серой мглы снаружи она не создавала. Вокруг столпились потенциальные пассажиры, и Пьер нервно искал кого-нибудь, за кого можно зацепиться взглядом. Бабка, у которой один глаз почти уполз на щёку. Дерзкая толстуха (наряд её тоже был дерзким), дерзко жующая жвачку. Подхалимски улыбающийся старик. Многих зубов у него не хватало, и в чёрные пустоты можно было засунуть карандаши. Алкаш, строящий из себя клоуна вместе со своей мрачной спутницей жизни, вяло пытавшейся его урезонить. Дама в старомодной шляпе нудно бубнящая по телефону. Красивых людей взгляд не нашаривал. Пробежала девушка в чёрной шубке, из-под которой выглядывали обтянутые колготками ножки. Пьер предпочёл бы полюбоваться её лицом, но ножки тоже скрасят память. Прошли, каждая под своим зонтом, весело болтая, чистенькая бабушка с прилежной внучкой.
   Он всё ещё держал телефон. Тот дрогнул. Смска.
   "Получили всё как обещано. Если надо звоните."
   Пьер вздрогнул, но тут же взял себя в руки.
   - Привет.
   Палец сам собой нажал "удалить".
   Пьер поднял взгляд. Перед ним стоял Андрей Локтёв. Он протягивал руку. Пьер на секунду замешкался и пожал её.
   Локоть был одет в ярко-жёлтую куртку с капюшоном и штаны со множеством карманов. За плечами - длинный рюкзак, в руке - сумка.
   - Здравствуй, - запоздало сказал Пьер, пряча телефон. Он постарался изобразить удивление. - А где...
   - Он не придёт, - перебил его Локоть.
   "Не придёт! Естественно!" - мысленно прошипел Пьер.
   - И по какой причине он не придёт? - Пьер внезапно почувствовал стойкое раздражение ко всей этой постановке.
   - А чёрт его знает! - пожал плечами Локоть. Мимо, задев Пьера, прошёл огромный пузатый бородач с удивительно маленькой сумкой в руке. Он двигался осторожно, но неуклонно, словно асфальтовый каток. Локоть тут же ухватил его за рукав.
   - Эй, осторожнее!
   - Сам осторожней, - сквозь зубы проговорил Локоть, - прёт как баран.
   Толстяк удивлённо воззрился на него. Лицо его слегка покраснело. Толстяк, очевидно, был добродушным растяпой, но сейчас рассердился. Он был вдвое крупней Локтя по всем параметрам, но тот не испугался.
   - В другой раз будешь смотреть по сторонам! - прорычал он и поставил сумку на перрон. По звуку она была очень тяжёлой. Толстяк оценивающе взглянул на неё.
   Пьер рассмотрел на виске толстяка тёмный шрам, слегка напоминающий пулевое отверстие.
   - Мы тоже будем смотреть по сторонам, - сказал он, пристально глядя на этот шрам. Толстяк заметил это и быстро прикрыл шрам пальцами. Подъехала электричка и из неё посыпался народ.
   - Идём, - сказал Пьер Локтю. Тот нахмурился и подхватил свою сумку. Они направились к вагону, а толстяк всё ещё стоял, прикрывая шрам ладонью.
   Когда они втиснулись в вагон, Локоть, привычно повиснув на своём рюкзаке, спросил:
   - А чего он так испугался?
   Пьер немного помолчал и ответил:
   - Кажется, я знаю, откуда у него этот шрам.
   - Шрам?
   - Шрам на виске.
   - Расскажешь? Нам порядочно долго ехать.
   - Это после трепанации. Хирург опухоль удалял, - медленно ответил Пьер. - И что-то мне подсказывает, что это не помогло.
   - В смысле? - не понял Локтёв.
   - Недолго ему осталось.
  
   Когда они прибыли в Санкарск, где находился ближайший аэропорт, Пьер чувствовал, что плечи уже начинают ныть от тяжести. Всё-таки недостаточно он тренировался. Попытался представить, как он будет осиливать гору с этим гробом на горбу.
   Тем временем Локоть болтал без умолку. Даже странно. Он рассказывал детали маршрута, общие, но всё равно полезные, а ближе к концу поездки даже принялся аттестовывать его, спрашивая про зацепы и узлы, карабины и названия частей ледоруба, про правильную координацию и содержимое рюкзака Пьера.
   Тот отвечал, стараясь сдержать неохоту, но так и не смог определить, устроили его ответы экзаменатора или нет.
   Выгрузившись с электрички, они подождали, пока схлынет толпа, потом, отклоняя предложения таксистов подвезти "почти бесплатно", дошли пешком до аэропорта. Ходьба, как ни странно, развлекла Пьера, боль в плечах исчезла и он повеселел. Впрочем, ненадолго. Внезапно пришла вполне логичная мысль, как-то его здесь встретят.
  
   Всё шло как по написанному. Локоть был доволен. К тому же ни одного хамла на пути больше не встретилось, а "француз" неплохо подготовился к походу. Хотя бы в теории. Впрочем, он может лечь уже на втором дне пути - Локоть сильно сомневался в его физической форме. "Француз" был быстр и проворен, но не силён. О первых двух качествах Локоть могу судить на глазок, а о последнем, более точно, по рукопожатию. Он всегда умел определять физическую форму собеседника по рукопожатию. Врождённый талант, о котором никто не знал. Только все знали, что Локоть всегда здоровается за руку. И ладонь "француза" его сильно беспокоила.
  
   Аэропорт был, как всегда охвачен суетой и дружелюбием. Сезон как-никак. Белые блузки и чёрные юбки. Груды багажа, объявления по селектору, отражения в блестящем полу. И даже группа иностранных туристов, пытающихся выстроиться в шеренгу под командой мощной, как сержант, тренирующий спецназ, экскурсоводши. На проверке багажа им пришлось отстоять очередь, а потом ещё и давать объяснения. К счастью, у Локтя здесь было много знакомых - он пользовался аэроуслугами часто. Он болтал со всеми подряд и чем больше знакомых лиц он замечал, тем мрачней делался его спутник. Француз обычно ходил гордо выпрямившись, быстро поглядывая по сторонам, словно птица. При этом он излучал странное, дворянское изящество. Смотрел прямо в глаза собеседнику. Теперь он ссутулился, поник, стал прихрамывать, запрятал руки в карманы и смотрел себе под ноги. Локтю хотелось хлопнуть его по спине и скомандовать: "Не кисни, боец!"
   Локоть попытался осторожно расспросить напарника, но тот отделывался короткими, даже грубоватыми фразами. В итоге Локоть решил, что "француз" просто боится самолётов.
   Лететь они должны были третьим классом, поэтому в салон не торопились. Возле одного из терминалов незнакомый человек сунул Локтёву в руку сложенную вчетверо записку.
   Локоть оглянулся на француза. Тот ничего не заметил, погружённый в свои раздумья. Мимо прошла супружеская пара: и муж и жена были такими пухлыми, что напоминали борцов сумо. Головы обоих украшали вязаные лыжные шапочки. Локоть попытался представить супругов на лыжах и не смог. Как не смог представить и то, как им удастся разместиться в пассажирских креслах. Казалось, под их носорожьей поступью подрагивает пол. Локоть обнаружил, что "француз" во все глаза рассматривает толстяков, словно они нечто невиданное.
   Локоть развернул записку. Сначала - звонок, теперь - записка!
  
   Или Пьер что-то упустил, или его действительно никто не узнал. Два года он работал в этой авиакомпании: четыре месяца на ресепшн и восемь - стюардом, а остальное время - в ангарах. Время ему было дорого, поэтому работал он без выходных - успел повидать много всего. Не так много как в больнице, но вполне сравнимо с опытом, приобретённым в ресторане. Здесь, кстати, было превосходное место. "Превосходность" составлялась за счёт следующих факторов: адекватное руководство, хорошая оплата и неплохие условия работы. Сюда было трудно устроиться и уходили отсюда чаще всего на пенсию. Всех, кого Пьер видел, он знал и помнил, когда здесь работал. Здесь, кстати, у него даже остались друзья, с которыми он переписывался в интернете и девушка, которую он неделикатно бросил.
   Недавно она прошла мимо них и поздоровалась с Локтём. Пьер прекрасно помнил (даже сам удивился) её тонкую шею, волосы, скручивающиеся в колечки, отбрасывающие светло-рыжие тени, на подушку, когда она спит, маленькие, изящные ступни. Она его не узнала. Безымянный палец её правой руки украшало золотое, покрытое паутинкой узора кольцо.
   Пьер стоял и разглядывал через окно, как проезжают погрузчики и трапы. Мимо прошла пара толстяков. В голове стоял визг маленькой девочки, придавленной тушей её мамаши, грохнувшейся в обморок и далёкий вой собаки из багажного отделения.
   - Очнись, - негромко сказал Локоть.
   - Да? - Пьер заозирался, подавляя воспоминания.
   - Нам пора, - Локоть кивнул на белый коридор, у которого они стояли, - посадка заканчивается.
  
   Неудобное кресло. И кто их такие придумал! "Француз" спал бесшумно, словно труп, но Локоть заснуть оказался не в состоянии. И ещё этот подзатыльник... подголовник!
   От скуки Локоть рассматривал пассажиров. Сначала просто так, но затем определился с целью. Одно место должно было пустовать - ведь Мякичев так и не объявился. Но этого не произошло, Локоть проверил. Его место, место 17b занимала невысокая пухлая девушка в деловом костюме. Локоть проходил мимо неё два раза. К сожалению, он не мог расспросить, как она так быстро смогла получить это место. Едва ли Мякичев предупредил авиакомпанию о своей неявке. Поэтому Локоть рассматривал салон, с целью разыскать кого-то определённого. Но в итоге на его походы в туалет стали косо поглядывать и ему пришлось сесть обратно. Никого похожего он не обнаружил. Уснуть ему так и не удалось, поэтому всё оставшееся время он развлекался вырыванием страниц из журнала и изготовлением из них фигурок оригами. Без нормального стола это оказалось довольно трудным делом.
  -- Глава 8. Посиделки "на дорожку"
   Мякичева не интересовало, кого вначале заподозрят. Главное - выгадать время, а потом можно рассказать что-нибудь о несчастном случае. Или даже розыгрыше. А если повезёт...
   Он сидел в интернет-кафе "Помеха", спрятанном в самом дальнем закутке аэропорта. На меню красовалось маленькое, окутанное искрами приведение - символ кафе. Также на меню стояла его кружка с кофе, в которой продолжала кружиться маленькая Харибда. Он поглядывал то на кофе, то на ноутбук. Иногда на девушку напротив. На экране ноутбука выстроился узор новостных лент.
   "Убийство известного бизнесмена и мецената Вениамина Мякичева. Тело не обнаружено" - смелый заголовок. Или другой - проницательный: "А был ли труп? Или точнее: было ли убийство?". Ещё один - "Загадочное окно". Все эти статьи писали блогеры, потому что ничего официального объявлено не было. Как эти люди узнали об "убийстве" Мякичев знал, также, как и знал, почему молчит пресса. Во всех статьях упоминалось, что "ведутся усиленные розыски", только не уточнялось, кого разыскивают: жертву, труп или убийцу.
   "Харибда" в кружке всё продолжала крутиться. Посадка аэробуса должна состояться через пару минут. Мякичев с сожалением подумал о камере хранения, в которую сейчас придётся тащиться.
   Пришла смс-ка от Локтя:
   "Что дальше?"
   Мякичев даже не сразу придумал, что ответить. Таков уж он - этот Локоть. Мякичев написал, чтобы его подождали, и сложил ноутбук. Немедленно нарисовалась официантка, хоть она и продолжала с кем-то ругаться по телефону, это не помешало ей толково рассчитать оплату и даже мило улыбнуться чаевым.
   Пока он добирался до дверей аэропорта, он старался представить, как будет дальше выглядеть экспедиция. Пока всё шло кувырком, если оценивать с позиции Локтя и по плану, если с его стороны. Для острастки полезно - пусть знают, как в любой момент всё может измениться. Интересно, что об этом думает Пьер?
  
   Они спорили. Локоть начинал сердиться. И чем больше он сердился, тем ниже становился его голос. Пьеру сделалось любопытно, до какой степени он может снизиться.
   - Не думаю, что это касается нашей экспедиции, - Мякичев потёр саднящий после бритья подбородок. Бритвенные принадлежности в гостиницах как всегда "на высоте".
   - Не люблю, когда планы срываются, - гнул свою линию Локоть.
   - Мне кажется или мы задерживаемся на чём-то постороннем, - рассеянно заметил Пьер, не переставая что-то записывать в блокнот.
   - Что ты всё время конспектируешь? - переключил на него своё внимание Локоть. Мякичев прищурился.
   - Не обращай внимания, - сказал он. - Пьер ещё с университета всё записывает.
   - И меня интересует, что именно! - настаивал Локоть. Его голос сделался выше, видимо он начинал успокаиваться.
   Пьер повернул к нему блокнот. Там красовались чётко написанные химические формулы. Локоть некоторое время разглядывал их с сосредоточенным видом.
   - Можете ознакомиться, - француз попытался сунуть блокнот ему в руку.
   Локоть дернулся, как от укуса.
   - Что это? - не выдержал он.
   Пьер принялся объяснять. В упрощения он не вдавался, словно вопрошающий был полностью осведомлен в данной области, но Локоть быстро перебил его.
   - Ладно-ладно!
   Француз умолк с удивлённым видом. Удивление выглядело неподдельным. Мякичев, наблюдавший эту пантомиму, готов был зааплодировать. Он, хоть и не был гением и светилом, разбирался в химии достаточно (в университете она зачем-то была) чтобы понять, что вся использованная французом "терминология" - бред.
   - Я тоже ничего не понял, - сказал он потихоньку. Он рассчитывал, что Пьер выйдет из образа и подмигнёт ему. Тот - не вышел, а наоборот - вздохнул.
   - Я не знаю, как объяснить ещё проще, - сказал он.
   "И зачем тебе горы, если в голове сплошные формулы?" - подумал Локоть.
   Он сделал глубокий вдох: - Хорошо. Мякичев, мы можем на тебя положиться или не стоит этого делать?
   Тот развёл руками.
   - Кроме того, что мы прибыли на место разными маршрутами... - начал он.
   - И ты путешествуешь с поддельным паспортом! - отрезал Локоть.
   -...экспедиция не изменилась, - закончил Мякичев.
   - Ты так считаешь?
   Пьер продолжал строчить в блокноте, периодически поглядывая то на одного, то на другого.
   - Я с вами, можешь не волноваться, - заверил Мякичев. Он не выглядел удрученным или сердитым.
   Локоть внимательно посмотрел на него.
   - К тому же я честно предупредил тебя, что доберусь другим путём и буду ждать вас в аэропорту, - добавил Мякичев, - комедия разыгрывалась не для вас.
   - Не люблю комедии, - буркнул Локоть.
   "Зато сам ты не против устроить шоу", - мысленно прокомментировал его Пьер.
   - Моя надёжность в связке никогда не подвергалась сомнению, - твёрдо сказал Мякичев.
   Локоть немного помолчал, ибо это было правдой.
   - Ладно, - сказал он. - Если мы будем стоять и болтать, на вершине не окажемся.
   - Поговорить возможность ещё представится, - добавил Мякичев.
   А Пьер подумал, для чего устраивать спор, если не желаешь убедить противника в своей правоте?
  
   Дорога до гостиницы заняла больше часа. Виновато в этом было не расстояние, а открытие общественного музея. Машины едва ползли. Наконец они смогли увидеть здание с кривыми углами и покосившимися стенами. Мякичеву он напомнил параллелепипед, Локтёву - ластик, Пьеру - геометрическую фигуру, название которой он не смог вспомнить.
   Мероприятие заполнило несколько улиц. Сновали репортёры, щёлкали вспышки, даже красную ковровую дорожку расстелили.
   Повсюду стояли безликие "официальные" автомобили с ожидающими шофёрами. Ко всему этому следовало прибавить два автобуса с ОМОНом и даже вертолёт, зависший сверху.
   - Прошу прощения, а вы не знаете, что именно будет демонстрироваться в этом музее? - спросил таксиста Пьер.
   - Не знаю и знать не хочу, - ответил тот. И тут же добавил: - Что-то с камнями связанное, вроде.
   Мякичев негромко хмыкнул. Он многое мог рассказать любознательному французу об этом музее. Семнадцать помещений. Семь - с минералогическими экспонатами, десять - для произведений искусства, созданных из минералов. Последние залы занимали весьма ценные сокровища - Мякичев помнил большую их часть. Они больше напоминали комнаты дорогой квартиры, где можно с удобством расположиться и рассматривать экспонаты. Множество каменных медальонов и статуэток, сделанных из цельных драгоценных камней, каменного оружия и драгоценных украшений. На стенах - мозаики и панно из камня.
   - Когда спустимся - обязательно туда загляну, - прервал его воспоминания Пьер.
  
   После того, как они оказались в гостинице, где на их имена уже были забронированы номера, Мякичев и Локоть заставили Пьера вытряхнуть свой рюкзак и продемонстрировать его содержимое.
   Дело происходило в номере Пьера. На стенах висели картины с видами гор. Комната была выдержана в холодных тонах и выходила на северную сторону. На кровати лежало толстое синее покрывало, похожее на брошенную шубу Деда Мороза. Там же и сидел Пьер, положив на колени блокнот. Локоть и Мякичев рассматривали вынутое из рюкзака имущество. К счастью, пузырёк с "лекарством" он хранил в кармане куртки.
   Осмотр проходил долго и тщательно. Сопровождало его хмыканье, позвякивание и шуршание. Перебрали верёвку, проверили остроту кошек, все скальные крючья, всю одежду, ледоруб, даже шерстяные носки.
   - Он явно бывал в горах, - заметил, закончив осмотр, Локоть.
   - И не один раз, - подтвердил Мякичев, он был слегка озадачен.
   Всё снаряжение Пьера было профессиональным. Отличить профессиональное от любительского, но дорогостоящего может только профессионал. Каждая вещь содержалась в порядке, но при этом было заметно, что ими не раз пользовались. Ледоруб и кошки были довольно старые. Видимо, Пьер предпочёл купить бывшее в употреблении снаряжение. Или...
   Локоть прервал его размышления:
   - И сколько раз вы бывали в горах?
   "Локоть настолько озадачен, что перешёл на "вы", - подумал Мякичев. Эта мысль его слегка успокоила.
   - Дважды в этом году, - ответил Пьер, - готовился.
   - К чему?
   "А не в этом году?" мысленно вопросил Мякичев.
   - К экспедиции.
   - Чьей?
   - Её возглавлял Глеб Ходьятченков.
   - Он ушёл без вас?
   - Да.
   - Почему?
   Пьер ответил не сразу. Он раскрыл блокнот и начал в нём писать. Лицо его слегка побледнело. Локоть, сделавшийся похожим на следователя Знаменского, терпеливо ждал. Француз заговорил, не переставая писать:
   - Моё участие воспринималось как "возможное" при определённых обстоятельствах. Один из участников проходил курс реабилитации в одном из санаториев.
   - Ключиков что ли? - прервал его Локтёв.
   - Снова - здорово, - хмыкнул Мякичев. Ему было очень интересно, пишет ли сейчас Пьер что-то осмысленное или просто карябает в тетради.
   - Пётр Ключиков, - кивнул тот. - В последний момент они приняли решение взять его.
   - Почему?
   - Он профессионал, - ответил Пьер.
   Локоть взглянул на Мякичева.
   - По твоему - логично?
   Мякичев сел на невысокую спинку пухлого, словно раздутого от водянки, кресла и вытянул ноги, чтобы не упасть.
   - Ключиков, конечно, профессионал, но... - начал он.
   Локтёв выругался.
   - Брать в экспедицию алкаша?! - возмутился он. - Который целый год не тренировался?
   Лицо Мякичева осветила догадка.
   - Звонить придётся тебе, - сказал он.
   - Разве не ты - один из хозяев? А... - Локоть хлопнул себя по лбу.
   - Сейчас я, в некотором роде, мёртв.
   - Ладно... Ладно, - Локоть говорил, соображая, - сейчас они уже в горах. Подождём их возвращения.
   Пьер, слушавший эту беседу, постепенно сообразил, о чём шла речь. В кодексе клуба присутствовал пункт об ответственности за жизни подшефных людей. Им предусматривались несчастные случаи, которых можно было избежать. Возможно, даже проводились расследования, хотя об этом Пьер не слышал. Но в любом случае, взять в горы явно ненадёжного человека только потому, что он твой кореш, значит подвести всех остальных. Пьер сразу почувствовал себя неважно и по привычке принялся дробить на составляющие и записывать свои ощущения.
   - Эй, - отвлёк его Локтев. - Складывай...те своё снаряжение обратно.
   - Нам не помешают дополнительные карабины, - предположил Мякичев.
   - Не нужно, - ответил Локтёв, подтвердив своё мнение решительным кивком. - У меня их достаточно.
   - Хорошо, тогда расходимся, - подытожил беседу Мякичев.
   Они направились к выходу из комнаты. Перед тем как закрыть за собой дверь, Локоть напомнил:
   - Подъём в шесть утра. Не опаздывать!
   Ему вдруг пришло в голову поинтересоваться, откуда у француза такие деньги на обмундирование, но он решил, что стоит отложить эту тему на потом.
   Локоть направился в свой номер - смотреть телевизор. Мякичев - сначала в магазин за карабинами, а затем в бар, где стояло пока не нужное никому пианино.
  -- Глава 9. Кухонные данные
   Дело таинственного Пьера пополнялось новыми подробностями. Впрочем, произошло это почти случайно, что с одной стороны огорчало, а с другой - это ведь облегчало задачу, верно? В ресторанчике, бывшем частым местом обедов, ею овладело желание написать несколько критических строк в книге отзывов. И книга эта оказалась очень интересной. Нет, не положительными отзывами известных личностей и критиков, а именно своей принадлежностью к истории. Книге оказалось немногим больше десяти лет - это был солидный том с золотым обрезом, в красивом тканевом переплёте. И кроме похвал и жалоб в ней имелись фотографии - каждый год начинался с групповой фотографии коллектива ресторана, от директора до уборщицы.
   И среди этих лиц она заметила своего белокожего свидетеля. Пьер Новаро работал здесь четыре года назад и, судя по фартуку, в кухне. А сейчас он в институте, на кафедре химии. А она, оставив критику, принялась решительно наводить справки.
  
   Нир, когда хотела, могла выглядеть внушительно. Администратор, длинный тонкий бородатый мужчина, боязливый и услужливый, немедленно согласился предоставить ей всю необходимую информацию. Нир сидела в его кабинете и листала дело своего любопытного свидетеля. Пьер Новаро работал здесь в качестве, сначала младшего повара, затем личным помощником шеф-повара. И проработал ровно два года. День-в-день и ушёл по собственному желанию. Мед книжка - в полном порядке. Получил несколько выговоров за "самоуправство" и грубость, в начале свой карьеры.
   Администратор без конца пытался дополнить записи своими комментариями, но Нир быстро поняла, что о помощнике повара знает только то, что увидел в бумагах. И бумаги здесь велись так добросовестно, словно с ними работала бригада делопроизводителей - в папке было очень много всего, целое досье. В углу на папке, кстати, карандашом была написана римская цифра "четыре".
   - Вы организовали всё это? - спросила она в искреннем восхищении.
   - Что именно? - нервно спросил он.
   - Бумаги.
   - Нет, мадам. Я здесь работаю несколько месяцев. А систему хранения данных организовали несколько лет назад - вместо компьютерной базы данных, почему-то сделали картотеку.
   - И всё же это только текст, - сказала она, пожав плечами. - Он может быть даже... вредным. У вас могут работать сотрудники, которые знали этого человека?
   - Конечно, - администратор метнулся было из комнаты, но тут же вернулся и пролепетал: - Минуточку! И снова убежал.
   А она, захлопнув папку, оглядела помещение. Кабинет был довольно вместительный, но простора здесь не ощущалось. Главным образом его наполняли массивные шкафы из светлого дерева, наполненные делами. На каждой полке имелись обозначения и аккуратно протянутая светодиодная подсветка. Рядом со шкафами притулилась небольшая тумбочка, больше похожая на табурет с ящиком, на ней лежал сложенный зонт. Ещё внимание привлекало странное сооружение из ксерокса, полки над ним и этажерки рядом. Ксерокс, могучий, красно-чёрный, напоминал танк или некое орудие, выглядывающее из амбразуры. Над ним, в качестве прикрытия, висела книжная полка, наполненная пачками офисной бумаги. С фланга же его прикрывала сторожевая башня - этажерка.
  
   На письменном столе царил идеальный порядок. Кроме лампы, письменного прибора с силуэтом серебряного гуся здесь был только моноблок, клавиатура, телефон и несколько листов чистой бумаги. Письменным прибором давненько не пользовались. Её вдруг осенило, что кабинетом это помещение не было. Только бутафория. Однако, прежде чем она успела обдумать эту мысль, вернулся администратор.
   Он был всклокоченный и ещё более нервный, чем перед уходом. Пот градом катился с его лба и он то и дело принимался почёсываться - такое Нир видела у своего бывшего мужа, это чесотка из-за избытка острой пищи.
   - Видите ли, - забормотал он, - возникли некоторые трудности...
   Теперь она уже сожалела, что так устрашила его сначала. Да ещё и эта жалобная книга... Она спросила, насколько могла мягко:
   - Человек, знавший Пьера Новаро, пропал?
   - Вовсе нет. Вовсе нет, - администратор вытер потный лоб рукавом пиджака, - нет. - Просто он... Он не хочет уходить с кухни... Понимаете? Понимаете... это наш шеф-повар.
   - Я могу поговорить с ним на кухне?
   - Если вам будет удобно, - он шмыгнул носом, - конечно! Конечно... я вас провожу!
   Он снова выскочил из комнаты. И тут же вернулся.
   "Интересно, сколько ему лет?" - подумала она.
  
   Пока они шли по обходному коридору, то и дело пропуская официантов с подносами (Ей пришло в голову, что администратор удивительно похож на официанта), Нир услышала множество жалоб на шеф-повара и его манеры.
   Перед дверью кухни стояло такое переплетение запахов, что Нир невольно замерла. Грохот посуды, скрежет, свист, шум воды и голоса - по всем этим звукам она понимала, что впереди не кухня, а кулинарный цех. Только теперь ей пришло в голову, что ресторан довольно велик.
   Людей в поварских нарядах здесь оказалось не меньше десятка, и ни один из них не бездельничал. Одни что-то быстро резали (Нир всегда восхищало как ловко это делается), другие - размешивали, один мыл фрукты и неуклюже складывал их горкой в широкую кастрюлю, двое совещались, сидя на корточках у плиты, один точил ножи...
   Нир даже растерялась, но администратор ухватил её за рукав и поволок в дальний угол, где стоял тот самый шеф-повар.
   Это был неприметный человек с большой головой, сужающейся книзу, ярко-зелёными глазами, поблескивающими из-за половинок очков, в ухе - длинная серьга. На его белоснежном наряде и колпаке не было ни пятнышка, а подбородок был выбрит так чисто, словно на нём никогда не было щетины.
   - Здравствуйте, - поприветствовал он её и тут же прикрикнул совсем другим голосом, - Бричкин! Газ убавь!
   Он собрался уже ей что-то рассказать, но внезапно крикнул через её голову:
   - Ёжиков! Всё по порядку! Станешь Наваром - тогда и будешь своевольничать!
   Он подошёл к плите и слегка прибавил газ под небольшой кастрюлькой, распространявшей острый шоколадный дух. Осторожно помешал варево деревянной ложкой.
   - Продегустируете? (Это слово, больше подходящее для книг или трибун он произнёс легко и проворно.)
   Она растерялась, но прежде чем успела что-нибудь ответить, как шеф поднёс ложку к её губам. Она пригубила, но так и не смогла разобраться во вкусе. Это был соус и шоколад он содержал несомненно. Однако кроме шоколада там было так много всего, что дух захватывало. Соус был острым и сладким, а ещё очень пряным, отчего вспоминались лотки с восточными пряностями на рынке.
   - Нравится? Отличный аромат, верно? - шеф отодвинул ложку, взглянул на неё, а затем бросил её в раковину.
   Прежде чем ложка оказалась на дне раковины, шеф оказался уже в другой части кухни. Теперь она понимала, почему он не пришёл в кабинет администратора. Этот человек был необыкновенно деятельным и время проведённое в разговорах, вероятно, счёл бы зря потраченным. Он помогал одному, одновременно отчитывал другого, что-то пробовал, что-то резал, смешивал, проверял, чинил, записывал. Оглядевшись, она заметила, что долговязый администратор успел удрать.
   В небольшой кухне шефу было бы чудовищно тесно. Возможно, он просто разнёс её ко всем чертям. Он проносился как вихрь, а если вдруг замирал, то с ним замирала и вся кухонная жизнь.
   - Вы спрашивайте, что хотели, - сказал он, появившись поблизости и ухватив прихватками пузатый чан, из которого принялся медлительно и осторожно сливать воду в раковину. Фигура его скрылась в пару.
   - Вы ведь говорили о Новаро, - начала она.
   - Говорил, - он водрузил чан на плиту и направился ещё куда-то. На этот раз Нир не отставала - шла по пятам.
   - Он всё время про него болтает, - проворчал, проходя мимо неё один из помощников, держа подмышкой банку маринованных огурцов.
   - Вы хорошо его помните? - спросила она, обращаясь к облаку пара.
   - Не слышу! - крикнул шеф уже из другого конца кухни.
   - Соус только в середине мешай, - объяснял он долговязому белобрысому парню. - Вот так.
   - Вы Новаро хорошо знали?!
   - Да он, вроде бы, ещё не умер! Два года здесь работал! Excellent cuisinier! Прежде чем она успела до него дойти, он уже стоял у плиты в окружении сковородок.
   - Отлично получилось! - похвалил он одного из помощников и тут же сердито добавил, - сходи, пожалуйста, к мойке и зачисти рукав!
   - Не люблю заляпанной одежды, - пояснил он Нир, проходя мимо.
   Некоторое время ей пришлось бегать за ним, но в итоге удалось кое-что выяснить.
  
   Новаро устроился в этот ресторан неофициально, с испытательным сроком на три месяца. В кулинарии и готовке он разбирался не лучше, чем "пчела в сортах тортов", но быстро учился. К тому же у него, как скоро подметил шеф, имелось врождённое чувство меры, очень важное для "поваров, подрывников и отравителей". Он быстро освоился и принялся экспериментировать. Этого шеф не терпел и у них начались стычки. Но Новаро все угрозы были до "туалетного места".
   Вскоре шеф оценил упрямство ученика и ослабил нажим. И через пару месяцев был вознаграждён: ученик подарил ему три новых рецепта - два соуса и грибное рагу. Новаро не потребовал за них денег, но честный шеф всё равно заплатил. И с тех пор стал относиться к нему как к равному. За оставшийся год Новаро придумал ещё несколько "удачных сочетаний".
   Почему же он тогда уволился? Шеф мог только предполагать. Новаро неплохо со всеми ладил, но о себе особенно не распространялся. Шеф был уверен, что Новаро будет заниматься чем-то другим, а не кулинарией, и очень жалел об этом.
   "Я его заклял готовить", - заявлял он Нир с таким видом, словно она с ним спорила.
   Не происходило ли чего-нибудь необычного, пока здесь был Новаро? Если не считать, что ресторан был популярнее, чем раньше, то ничего. Популярность принесла не еда, а трое критиков, которые умудрились получить пищевое отравление в ресторанах-конкурентах. Три отравления на троих. "И блюдолизы не замедлили взять реванш. Их писульки опустили рестораны до забегаловок".
   Это было очень интересно. Только шеф был уверен, что Новаро не имеет к этому отношения. Зачем? Он ничего не выгадал. А критики, по крайней мере двое, прониклись доверием к "Водевилю" настолько, что до сих пор иногда заходят.
   Он много чего ещё рассказывал, но Нир не могла заставить себя отвлечься от отравлений. Самое главное было сказано. И ещё она не выносила запах тмина, который вдруг распространился по кухне.
   Вскоре она распрощалась с шефом и успокоила администратора, что жалобу писать не будет.
   Выйдя наружу, Нир сообразила, что не заплатила за ужин. И эти трусы даже не напомнили - всё из-за дурацкой жалобной книги! Пришлось вернуться и оплатить, отказываясь от формулировки "сегодня - за счёт заведения".
   Пока она ехала домой, то раздумывала, куда Новаро мог устроиться дальше. И зачем. В Млатске не так уж много рабочих мест, где можно затеряться. Аэропорт? Ткацкая фабрика? Больница или одна из гостиниц? Любой вариант казался возможным, но начать она решила с больниц.

***

   Была уже глубокая ночь, но Пьер всё ещё не спал. Он беспокоился.
   Дома у него набралось множество записей. Он давно привык записывать эмоции окружающих и на всякий случай делать это в виде формул. Сами формулы ценности не представляли, только буквы и цифры в них. Семивалентный гнев или хлористое (ядовитое) спокойствие, окись страха или дигидрат отчаяния. Иногда формула давала возможность развития, но чаще просто обрывалась - реакция не происходила. Что получится, если соединить/противопоставить терпение Локтя и терпение Мякичева? Терпение? Вовсе не обязательно. Может возникнуть страх, гнев, веселье, насмешка, да что угодно. Или сразу несколько чувств, например уважение и сочувствие. Пьер долго учился распознавать и записывать эмоции, а теперь, когда сделался мастером по этой части... Теперь ему просто доставляло удовольствие записывать эти ребусы. Но в горах никаких записей не будет. Даже на привале. Дрожащие от напряжения руки, холод, голод, усталость - какие тут записи! Конечно, ему приходилось оставлять заметки на потом, но раньше это "потом" означало "сразу после работы". Скажем, вечером того же дня или утром следующего. Здесь же ему придётся подождать несколько дней, прежде чем удастся продолжить конспект. Но всё же он положил блокнот в рюкзак.
  -- Глава 10. Подъём
   Сначала им пришлось добраться до первого лагеря, "заборного", как его окрестил Локоть. Лагерь этот находился у подножья и являлся отправной точкой. Второй лагерь был уже на высоте трёх с половиной тысяч метров, а за ним только несколько удобных для стоянки точек без признаков цивилизации. А ближе к вершине - ничего. Ньгиршеский хребет - коварное для новичков место. Путь до второго лагеря скорее расслабляет, чем настраивает на боевой лад. Утомить такая дорога может, в основном, новичков или сильно состарившихся профессионалов.
   Все эти сведения Пьер выслушал, когда она покинули Лагерь N1 и начали восхождение. Сейчас ему казалось, что над ним издеваются. Лёгкий путь?! Двигались они по нагромождениям камней, скользких, зыбких, осыпающихся. Камни эти наносят "минилавины", как объяснили в лагере. Местами эти груды были скреплены засохшим серым льдом. Здесь не обитало ничего живого, и единственным их спутником был ветер, ровно и непрерывно дувший в спину.
   Было совсем не холодно, поэтому все трое шли без шапок. Пьер поглядывал по сторонам и не мог не удивляться.
   - Почему здесь нет никакой жизни? - поинтересовался он у Мякичева. - Здесь же не слишком высоко, да и условия не самые тяжёлые.
   - В таких местах, - ответил тот, ухватившись рукой за очередной валун, - живность то появляется, то исчезает. Думаю, - он пнул ногой попавшийся на пути небольшой камешек, - всё дело в лавинах. Растительность часто засыпает камнями.
   Пьер оступился и чуть не упал, успев ухватиться за торчащий поблизости камень.
   "Мир камней" - подумалось ему. "А внизу - музей минералогии".
   С высоты открывался серо-синий вид, пересекаемый полосами леса, а слева пробитый белым пятном заводи. Будто художник оставил на картине неокрашенный участок. Лагеря N1 отсюда не увидишь, но город был вполне различим - он напоминал группу кристаллов глауберовой соли. Ещё заметней выступала рослая, ветхая и полностью чёрная Васильевская церковь.
   Они поднимались выше, булыжников становилось меньше, их стали заменять громадные, крупнее человека, валуны. Иногда между них попадались старые черепа парнокопытных. Казалось, что они падали с этих камней и ломали себе шеи. Оставить за спиной эти постаменты можно было тремя способами: обойти, протиснуться мимо или перелезть через них. Протискиваться, держа трос, чаще всего приходилось "французу" и тот справлялся вполне неплохо. Локтю пришло в голову, что из седого очкарика получился бы неплохой спелеолог. Мякичев травил канат, затем его забрасывали на валун и перетягивали двоих оставшихся вместе с багажом. Впрочем, такое пришлось проделывать только два раза.
   Мякичев был уверен, что здесь должна быть река. Или была когда-то. Каменные зубы, среди которых они пробирались, выглядели выглаженными и отполированными. Возможно, их отполировала не вода, а лавины, но тогда они здесь чересчур частые. Он так и представлял, как между камней мчится ледяной поток. Локоть прекрасно вписывался в эту картину - в своей жёлтой куртке, проворный и быстрый, напоминал горную трясогузку, ловко маневрирующую на мелководье речки.
   Они отдалились от края, но Пьер иногда оглядывался. Ему казалось, что огромные силуэты на фоне серого неба меняют друг друга. Словно горы спешат закрыть обратный путь.
   Сверху раздался голос Локтя:
   - До второго лагеря ещё часа три ходьбы, - сказал он, усевшись на плоскую вершину валуна.
   - Если верить часам, то мы на трёх и трёх тысячах, - отметил Мякичев. Он тоже уселся. - Пьер, ты как?
   Прежде чем ответить, Пьер бегло оценил своё состояние. Пожалуй, он был рад неожиданному привалу, но какой-то чрезвычайной усталости не чувствовал.
   - гa va, - он прислонился к валуну. Высоко над головой болтались ботинки Локтёва.
   - Дышать не тяжело? - послышалось сверху.
   Пьер посопел носом.
   Двое других дружно расхохотались. Пьер тоже улыбнулся.
   Локоть ловко высвободился из своего рюкзака, извлёк небольшой термос и принялся откручивать крышку.
   - Небольшой привал нам не повредит, - пробормотал Мякичев. Он сбросил рюкзак и принялся размахивать руками, чтобы разогнать кровь.
   Где-то вдали послышался глухой шум. Ш-ш-ш. Б-ууу-м. Мякичев прошёлся взад вперёд.
   - Лавина? - спросил Пьер.
   - Да. Далеко, - равнодушно ответил Локоть и в очередной раз отхлебнул из крышки. Потом протёр её салфеткой. - Лови!
   "Француз" проворно поймал термос. Локоть правильно оценил его скорость.
   - Угощайся.
   Пьер молча налил себе кофе. Он оказался горячий и приторно-сладкий. Бурда.
   - Спасибо, - он с трудом проглотил остатки и метнул термос обратно. Локоть схватил его, но сам едва не упал. Он развинтил крышку и снова тщательно протёр её.
   - Жмот, - прокомментировал Мякичев.
   Пьер сообразил, что предполагалось, что он передаст кофе ему.
   - C'est ma faute, - произнёс он.
   Никто ему не ответил.
  -- Глава 11. Лагерь N2
   До второго лагеря они добрались, когда начинало темнеть. Сыпал лёгкий снег, зато ветер почти стих.
   Лагерь занял подножье выемки в горе - над ним смыкались каменные своды. Здесь оказалось даже теплей и уютней, чем в нижнем. Отчасти это объяснялось внезапным безветрием.
   Они поставили свою палатку и принялись за готовку. Зашипел примус, послышалось шуршание пищевой плёнки. И тут же прервали это действо. Из центральной палатки - большой, окружённой сложенными из камня стенами, им был доставлен полноценный обед. В лагере был повар и кухня, радио и небольшой склад доставленного неведомым образом снаряжения. Ещё им в прокат (без выслушивания возражений) были предоставлены три пары снегоступов.
   - Очень вы вовремя, - поприветствовал их чёрный от ультрафиолета Осип Лушко, местный глава. Он и притащил обед.
   Палатка была достаточно вместительной, чтобы появление четвёртого человека её не загромоздило. Лушко, впрочем, был невелик ростом и занимал удивительно мало места. Рукав его куртки перетягивала повязка спасателя.
   - Дорогу же завалило - раньше на грузовике проехать было можно, а теперь! - он махнул рукой в вязаной рукавице. - И снег только усиливается, - мрачно добавил он. - Неделю назад здесь австрийцы были, но так нормальной погоды не дождались. Вы прямо в "окно" между тучами попали.
   - Думаешь, снег не прекратится? - спросил его Локтёв. Он выглядел встревоженным.
   - Думаю, нет, - грустно ответил Лушко, - а твоё мнение? А, Мякичев?
   Мякичев, что-то набирая на телефоне, вздрогнул.
   - Что?
   - Снег прекратится?
   - Конечно, прекратится, - Мякичев, казалось, был удивлён. - Зачем мы тогда сюда тащились? Завтра немного поморосит, а потом надолго затихнет. А нам всё равно здесь несколько дней на акклиматизацию тратить.
   Он положил телефон и вынул из рюкзака полотенце, в которое были завёрнуты ложка и нож. Вооружившись ими, он с аппетитом взглянул на принесённую снедь.
   Пьер с удовольствием обнаружил, что вести записи в горах тоже можно. Тепло. Света, конечно, недостаточно, но он вполне мог писать, не глядя на бумагу. Чем сейчас усиленно занимался.
   - Ешь, а то остынет, - пододвинул ему миску Локоть.
   - Merci bien! - ответил Пьер и обнаружил, что совсем охрип, надышавшись холодным воздухом.
   - Это акклиматизация, - пояснил Локоть.
   - Ладно, парни, - сказал Лушко. - Я пойду. Вы к нам заглядывайте, если что. И просто так - тоже, - он выбрался из палатки.
   И обнаружил, что снег только усилился. С Мякичевым он работал не раз и не два и не помнил, чтобы тот ошибался. Но сейчас он засомневался. Белые снежные хлопья при полном безветрии выглядели жутковато. Они укутывали крышу палатки и с лёгким шорохом соскальзывали с неё. Почему-то Лушко показалось, что за ним наблюдают.
  
   Утро началось с откапывания палатки. Эта работа, хотя и не тяжёлая, заняла больше часа. Снега навалило порядочно, но снегопад почти прекратился. Теперь в воздухе кружилась снежная пыль, оседая на всех поверхностях, как мел.
   После лёгкой закуски все трое выбрались наружу и осмотрелись.
   - Снег, говоришь, прекратится? - грустно поинтересовался Локтёв.
   - Завтра небо будет чистое, к шаману не ходить, - ответил Мякичев с прежней решительностью.
   - И смысл? - поинтересовался Пьер. - С таким количеством снега лавина нас тут же сметёт.
   - Нет, нет, насчёт этого можешь не беспокоиться, - заверил его Локоть. - Маршрут проложен так, что снега на нём не будет. Дело в том, что угол там слишком острый - снег сходит немедленно.
   - Понятно, - сказал Пьер, хотя ничего ему понятно не было. Зато он заметил, что оба его спутника ведут себя иначе, чем внизу. И ещё он чувствовал, что начинает волноваться неведомо почему. Например, его беспокоили следы, ведущие от палатки в клубящееся марево.
   Они нацепили снегоступы и прогулялись в облаке "белого шума". Снег не закрывал весь обзор, но неприятно рябил перед глазами и действовал на нервы. Пьер никогда не видел пыльных бурь, но предался уверенности, что они выглядят очень похоже.
   Локоть просто медленно шёл вперёд, привыкая к снегоступам и укрыв лицо в капюшоне. Поход получался не утомительным, а, скорее, скучным. Он внимательно следил за своим состоянием, но не заметил ни признаков слабости, бессонницы, нервозности или других последствий акклиматизации. Мякичев, последнее время погружённый в какие-то раздумья тоже был в полном порядке. Неплохо бы, если он станет побольше думать об экспедиции, но и так сойдёт. А вот "француз" отставал. Ночью Локоть слышал его кашель. Удивительно, что такой кашель днём полностью исчезает! Это француз такой крепкий, что может держать его в себе или это он какие-нибудь "колёса" заглатывает? Локоть пока не смог найти подтверждений ни тому, ни другому варианту.
   Очки приходилось постоянно протирать. Благодаря снегу обзор полностью терялся каждые пять минут.
   Вокруг в белом пепле плавали сумерки, хотя день был в разгаре. Снег старался превратить всё окружающее в смутные силуэты, а затем размывал их границы, делая их невидимыми. Возможно, в планах снега было превращение всего в белесое ничто, но так далеко в своих предположениях Пьер не шёл.
   - Эй!
   Он огляделся. Вокруг никого не было. Он шёл последним и Мякичев с Локтём пропали из виду. Опять отстал - и всё из-за очков.
   Из белой мешанины появился Локтёв и схватил его за рукав.
   - Возвращаемся! - крикнул он.
   - Психология снега, - высказал Пьер не отпускающую его мысль.
  
   В палатке было тепло и уютно. Пахло едой. Пьер делал записи при свете большого фонаря, стоящего на полу. Мякичев спал, а Локоть удалился в главную палатку поболтать с Лушко и остальными.
   Эксперимент пока ещё не начался, и Пьер записывал то, что приходило в голову. В основном, чтобы развить систему шифровальных формул.
   "На самом деле я довольно плохо понимаю, в чём прелесть альпинизма. Конечно, есть смысл, когда ты открываешь новую вершину или новый маршрут. Это твоя личная победа. Но подниматься до точки, на которой до твоего появления побывала не одна сотня людей? Разве это не то же самое, что открывать формулу, которая давно открыта? Потом можно сказать: да она была открыта, но я открыл её только сам! Я сам прошёл все трудности, которые проходил её первооткрыватель. Но ведь трудности можно устроить себе и не взбираясь в горы. Конечно, спортивный альпинизм не в счёт.
   Горнолазание мне куда больше по вкусу. Минимум снаряжения, никаких холодов, нет косых взглядов, если лазить в одиночку. В альпинизме такие одиночки называются "чёрными альпинистами" и не очень-то приветствуются. В горнолазании суть заключается в процессе подъёма, а не в его результате. Ты испытываешь свою силу, ловкость, выносливость, тактические навыки. Получаешь удовольствие от напряжения мышц. И от того что справился без чужой помощи. А каждая вершина становится твоей, не важно, сколько человек побывали на ней до тебя."
   Пьер подумал и написал: "Почему то я не могу перенести эти мысли на альпинизм."
   Теперь писать формулами у него получалось автоматически. Он продолжил.
   "Пока что в альпинизме для меня есть только один плюс. Как же приятно после долгого блуждания на морозе очутиться в тёплой палатке!"
   Затрещал телефон. Мякичев тут же проснулся и взял трубку. Телефон у него был спутниковый, сколько такой стоит Пьер не знал, но прикидывал, что и ему придётся на такой раскошелиться, если он, конечно, решит заняться горнолазанием.
   - Да, можете им всё рассказать, - говорил Мякичев. - Про стрелка я сам не знаю. Скажите, что я на маршруте в горах. И конец потехе.
   Он помолчал, слушая ответ.
   - С рестораном были какие-нибудь подвижки?
   На этот раз молчание продолжалось значительно дольше. Хмурое со сна лицо Мякичева стало разглаживаться.
   - Понимаю. И как?
   Теперь он выглядел взволнованным.
   - Великолепная работа, друг! - гаркнул он внезапно.
   Потом, быстро попрощался и положил трубку. Радостно потёр руки.
   - Сейчас бы отметить это чем-нибудь вкусным! - воскликнул он. - После этого "убийства" на меня сплошные радости сыплются!
   - Quels? - спросил Пьер, стараясь не подавать заинтересованности.
   - Я не знаю твоих басурманских слов.
   - Какие это радости?
   - Так бы сразу. Хм... некоторые люди неплохо получили "по ушам" за то странное "убийство". Сам понимаешь. Меня это радует, хотя это и не хорошая радость. Ничего не могу поделать! Кто-то, возможно, поостережётся в другой раз на меня давить. А ещё мне удалось купить недвижимость по цене даже меньшей, чем я рассчитывал! Она думает, что сможет ликвидировать сделку из-за моей "смерти"! Неплохо, верно!
   Пьер поглядывал на напарника с удивлением. Ему всегда казалось, что Мякичев более сдержан. Может быть радость больше, чем можно подумать по сумбурному объяснению. Или может дело в том, что спутники по экспедиции становятся в некотором роде семьёй, при которой можно не особенно скрывать эмоции. Или Мякичев просто размяк? Как бы это ни звучало.
   - А какая недвижимость, - спросил Пьер, чтобы поддержать разговор. Ему было интересно, куда двинутся эмоции Мякичева дальше.
   - В центре есть старый ресторан. В некотором роде маяк. Как "Прага" в Москве. Называется он "Водевиль". Знаешь такой?
   - Не уверен, - для пущей убедительности Пьер пожал плечами.
   Мякичев, казалось, был несколько озадачен.
   - Никогда там не бывал? Странно! Но наверняка ты его хотя бы видел!.. Знаковое место! В общем, ресторан этот очень скоро станет столь же известным и популярным, каким был в прошлые годы!
   - С твоей помощью?
   В палатку влез хмурый донельзя Локоть. Он наклонился и подкрутил фонарь поярче, чтобы видеть остальных. По его лицу Пьер сразу сообразил, что игра, скорее всего, карточная, прошла для него неудачно. Локоть сердито взглянул на Мякичева, мол, "чего ты меня не предупредил?". Тот ответил взглядом, означающим: "а самому догадаться было слабо?".
   - Давайте спать, - пробурчал Локтёв после такой отповеди. - Если снег перестанет, то завтра выходим. Он, кстати, идёт ещё...
   Он принялся забираться в свой спальник. Потом улёгся и вытянул ворот свитера до самого носа.
   - Перестанет, - весело ответил Мякичев.
   За стеной - таково магическое действие палатки, ведь её начинаешь воспринимать как настоящий дом - завыл ветер. Шуршал снег. Издалека словно прорывались звуки музыки. Музыка гор. Или лагеря.
   Пьер лежал, упрятавшись в свой спальный мешок и обхватив себя руками - так теплее. Болели лёгкие, била лихорадка. К счастью, лекарств он прихватил с собой достаточно. Оставалось только выждать, пока двое других заснут, чтобы никто его не видел.
   Он размышлял. Как быстро сработались эти двое! И ведь раньше вместе в горы не отправлялись. Да и у больших специалистов всегда есть своя проверенная методика, на которой они обычно настаивают. Он эти двое приходили к соглашению без споров и ссор. Эксперимент будет интересным.
  -- Глава 12. Всё выше
   Мякичев знал, что говорил. Хотя никто не мог понять, откуда. Снег прекратился. Ветер утих. Мякичев даже не стал вылезать, чтобы это проверить, а сразу принялся за сборы. Локоть не мог скрыть удивления, даже напротив постоянно его подчёркивал это восклицаниями вроде: "и откуда ты знал?", "какого чёрта?", "впервые такое...!" и тому подобными.
   Снегоступы решили взять с собой. Как уверял Локоть, вскоре они выйдут на каменный склон, "трёхступенчатый", как он его назвал, а там мягкого снега не будет. А пока придётся "похлопать".
   После быстрого завтрака они собрали палатку и покинули лагерь N2. Пьера позабавило, что Локоть даже не потрудился попрощаться с Лушко. Видимо, сумма проигрыша оказалась достаточно значительной.
   Едва они отошли от лагеря, задул лёгкий, хотя и жестоко холодный ветерок. Его прикосновения можно было сравнить с уколами медицинской иглы, вынутой из морозилки. Или из печи. Над головами разверзлось небо, ровный серо-синий цвет которого портили клочки пыльных облаков. Локтёв заявил, что такая погода может держаться по несколько недель. Спорить с ним никто не стал.
   Локтёв шёл впереди, за ним - "француз", а замыкал партию Мякичев. Сначала в арьергарде должен был находиться "француз", но вскоре выяснилось, что на снегоступах он бегает лучше их двоих, потому он был переведён в середину.
   - Почему же ты отставал вчера? - спросил Локоть ловконогого "француза".
   - Это из-за снега. Очки залеплял.
   Локоть почувствовал себя не в своей тарелке и больше ничего не спрашивал. Даже того, где "француз" так научился снегоступами пользоваться.
   Мякичев, напротив, отставал. В группе он представлял мускульную силу, поэтому тащил большую часть груза. Они взяли с собой солидный запас пищи и больше снаряжения, чем, по его мнению, требовалось. Часть, впрочем, вместе со снегоступами они собирались закопать, после того как они перестанут быть необходимыми.
   Через несколько часов пути Пьер почувствовал утомление. Дело было не в усталости, а в скучном окружении. Вряд ли количество воздуха так резко снизилось. Повсюду одно и то же - снег, на котором хотелось что-нибудь написать. Пьер развлекал себя, воображая горы исписанными химическими формулами в рост человека.
   Мякичев по-прежнему был в прекрасном расположении духа и умудрялся даже напевать себе под нос. Иногда он останавливался, не боясь отстать, и оглядывал пейзаж. Свежий, чистый снег искрился голубоватым светом - прекрасная сцена для появления Серебряного Копытца. Серые, цвета меха ирбиса, горы, казалось, манили уютом и неприступностью замка романской архитектуры. В его рюкзаке лежал, завёрнутый в ткань, геологический молоток - когда они доберутся до вершины, с его помощью можно будет отколоть небольшой сувенир на память. Собирать коллекцию осколков вершин он начал не так давно, и пока она была небогата.
   И что его ещё больше радовало, так то, что поднимаются они даже в обгон графика. Циферблат показывал три тысячи девятьсот. Видимо, снег ускорил их подъём.
   Локоть злился всё больше. Началось всё со слабого утреннего раздражения, усиленного невероятной правотой Мякичева по поводу снега. Он не любил снегоступы, а, разогнавшийся, как чёртов болид, "француз" едва не наступал ему на пятки. По опыту Локтёв знал, что такая торопливость - признак усталости. А это означает, что придётся делать привал. А этого сделать никак нельзя, пока они не покинут снега. Идти, конечно, здесь легко, но также легко и съехать вместе с лавиной. Уж палатку он в таких условиях никогда ставить не будет! Его угнетало, что он ошибся - переоценил "француза". Если тот выдыхается сейчас, на относительно лёгком участке, то, что же будет дальше?! И злиться по этому поводу можно только на себя. Но Локоть злился на всех сразу.
   Белизна слепила глаза. Ветер обжигал. Снег хрустел и скрипел, словно при каждом шаге они открывали дверцу комода с несмазанными петлями. Где-то грохотало и ухало. Под ногами дрожи не ощущалось, но сам факт, что шум лавины прорывался сквозь тучу окруживших их звуков, говорил о её близости. А лавина всегда должна быть запредельно далеко, чтобы не действовать на нервы.
   Локоть был главным в группе. Инициатором, которому легко подчинялся даже такой опытный скалолаз, как Мякичев. И теперь ко всему прочему добавилось ноющее чувство беспокойства за остальных. Он понимал, что нужно рассмотреть вариант возвращения. Всё говорило о том, что группа получилась не очень удачная. Но внутренний голос говорил обратное. А Локоть привык ему верить.
   Они продолжали шагать.
   Иногда Пьер старался, как бы случайно задеть впереди идущего, чтобы тот хоть на мгновенье обернулся. Когда в очередной раз Локтёв смерил его яростным взглядом, он на всякий случай сказал:
   - Прошу прощения.
   И прекратил на некоторое время свои раздражающие спутника манеры.
   Теперь у Локтёва дёргалась щека. Вероятно, от беспокойства. Позади даже слегка пританцовывал Мякичев. От радости. "Лекарство" действовало.
   Если не вызвать у объекта необходимую экспериментатору эмоцию, препарат просто усиливает то настроение, в котором объект пребывал изначально. Пьер был достаточно проворен, чтобы добавить препарат в оба термоса: и Мякичеву, и Локтёву.
   Вскоре они начнут успокаиваться. Пьер поглядывал на часы, прикидывая время. Интересно, возможен ли смертельный исход от переизбытка радости и беспокойства?
   Снежное полотно закончилось так внезапно, что Локтёв прошёл сотню шагов по голым камням, громыхая снегоступами, прежде чем сообразил, что под ногами больше ничего не скрипит и не искрится. Только твёрдый и надёжный камень.
   - Дойдём до "стены" и сделаем привал, - сказал он Пьеру.
  

***

   Сашка сбросила ранец на пол, выбралась из кроссовок и, пройдя через прихожую, заглянула в гостиную. Отец сидел за столом и, положив голову на сдвинутые руки, спал. На столе возвышалась пузатая бутылка коньяка, которую он успел осушить до половины. В последнее время Саша не раз такое видела. Она на цыпочках пробралась на кухню и прикрыла дверь.
   Зазвонил телефон и она вздрогнула. Папа в гостиной зашевелился, что-то упало. Телефон замолчал.
   Девочка влезла на стул и, отодвинув крышку, вынула из тесного террариума крупную, скользкую черепаху Беатрису. Саша осторожно поставила черепаху на пол и та немедленно заторопилась в неизвестном направлении. Вдохновившись её энергичностью, Саша решила пообедать.
   Обед был приготовлен и стоял на столе, прикрытый полотенцем. Саша немедленно заглянула под него. В тарелке лежала пареная в духовке рыба и разогретые овощи. Полуфабрикаты. Всё - едва тёплое. Девочка вернула полотенце на место и вынула из холодильника тарелку со вчерашними пирожками из универмага. Рыба подождёт своей очереди. Для черепахи она вытащила лист салата.
   Беатриса обнаружилась под столом. Саша сцапала её и посадив на стол, протянула ей кусочек салата. Черепаха, поупрямившись столько, сколько требовали приличия, принялась за еду. А Саша - за свой обед из пирожков.
   Перекусив, девочка снова сходила в гостиную. Отец всё спал. На столе лежал фотоальбом, а под ногами - обрывки фотографий. Саша подняла одну, относительно уцелевшую. На ней была запечатлена она вместе с Локтём.
   Саша вернулась на кухню - делать уроки. Она знала, что скоро отец проснётся и придёт сюда. И скажет: "Извини, дочка."
  

***

   - Вы уверены? - с сомнением спросил Пьер, глядя на "стену", возле которой они расположились на отдых. Это была перпендикулярная земле поверхность горы, почти без выступов и впадин, кое-где покрытая трещинами и наледями. Верхнего края Пьер не видел.
   - Высота - тридцать один метр, - прояснил Локоть, проглотив очередную порцию кофе, и вытягивая ноги. - Не так высоко, как кажется.
   Мякичев внимательно осмотрел поверхность стены, даже почти прислонился к ней щекой. Потом снял перчатку и посмотрел на свои пальцы.
   - Если бы не холод, - пожал он плечами, - я бы и без снаряжения справился.
   - Оно само собой, - в голосе Пьер послышалось уныние. - Tout doucement.
   Локоть хмыкнул. Пьер взглянул на него: щека больше не дёргалась. А Мякичев перестал пританцовывать от избытка радости.
   - Там наверху будем уже ночевать, - сказал Локоть. - Там достаточно удобных мест, чтобы разбить палатку.
   - Боишься? - спросил Пьера Мякичев, начиная разматывать трос.
   - Боюсь, - не задумываясь, ответил тот и представил, что бы сейчас произошло с ним, если бы он принял препарат. Стараясь не развивать эту мысль, он упрямо смотрел в "стену".
   - Это хорошо, - кивнул Локтёв, - осторожность - штука ценная. Мякичев, ты впереди? Хотя, нет.
   - Правильно мыслишь, - ответил тот. - Я-то с грузом, лучше по "тропке" пойду.
   Некоторое время они закрепляли страховочную станцию, затем Мякичев взялся за конец троса и встал, плотно уперевшись ногами.
   - До встречи наверху, - кивнул Локоть и прыгнул на "стену".
  
   Пьер попятился от удивления. Ботинки Локтя уже виднелись над ним на высоте не меньше пары метров. И оказался там он намного быстрей, чем можно было представить. Интересно, в том соревновании на скалодроме он поднимался в полсилы, в четверть? Локоть остановился и принялся вкручивать в камень анкер. Создавалось впечатление, что он прилип к скале.
   - Этот маршрут кто-нибудь уже проходил? - спросил Пьер у Мякичева, наблюдая за манёврами Локтя. - Он ведь не самый простой?
   - Естественно, - ответил тот. Потом, подумав, прибавил: - Естественно. Простым путём мы не смогли бы пройти - там лавины.
   Оба они смотрели вверх. Локтёв всё больше удалялся, оставляя за собой "ступени" и хвост троса. Трос он продевал в анкеры. Сейчас взялся за третий.
   - Было одиннадцать попыток этим путём! - крикнул он через стук альпинистского молотка. - И только четыре успешных.
   - Они на этой "стене" застряли? - удивился Пьер. По тому, как легко поднимался Локоть, "стена" не казалась излишне сложной.
   - У них не было нас с Локтём... - ответил Мякичев.
   - Нет, они застряли выше! - крикнул Локоть и закашлялся, заглотив порцию ветра.
   - ...и - у самых старых - подходящего оборудования, - закончил Мякичев.
  
   В кармане куртки Мякичев хранил небольшой карабин - всегда брал его с собой в горы. Сейчас он вертел этот карабин, спрятав руку в карман. Обычный кусочек металла хранил одно трагическое событие. Три крошечных вмятины под пальцами, на том месте, где он ударился о камень. Причина заключалась в том, что карабин был бракованный, но этот брак трудно было заметить. Штука эта очень быстро перетирала трос, а кроме того не забывала заметать за собой следы, словно сам трос был с повреждениями. Этот карабин Мякичев всегда держал его отдельно от остальных.
   Локоть всё поднимался. После начального прыжка действовал он медленно и осторожно, также, как на скалодроме. Мякичев стравливал верёвку и давал указания, где удобней ухватиться за стену - с его положения (он стоял у скалы под висящим Локтёвым) все выступы были видны, словно обведённые карандашом. После его подъёма оставалась явная "тропа", воспользоваться которой не представляло трудностей. Трос, протянутый и застрахованный через анкеры, а примерно посередине ещё и через страховочную станцию. Наконец, ботинки исчезли из поля зрения Мякичева. Сверху послышались глухие удары.
   - Трос закрепляет, - пояснил Мякичев, впрочем, без видимой необходимости. Третья станция.
   Сверху послышалось:
   - Готово! Поднимайтесь!
   Мякичев и Пьер переглянулись.
   - Сначала ты, - кивнул Мякичев. - Я - страхую. Видишь станцию посередине? Если устанешь, просунь в неё руку и отвисись на локте. Ясно?
   - Ясно. Давай предварительно тебя разгрузим, - предложил тот.
   Локоть с удовольствием улёгся на скале и отдышался. "Стена" оказалась такой же как весь маршрут - простой в основном, но с подковыркой. В самой середине порода сделалась мягкой и легко крошилась, не давая закрепиться. Ставить анкер в такую - то же самое, что крепить его в песок. Если бы не трещина, которую он смог найти только на ощупь, подняться бы не удалось. Вот бы позорище было!
   По тому, как натянулся трос, он понял, что теперь лезет следующий. Свесившись, он увидел яркую шапку "француза" а под ней - белое пятно. Чуть не крикнул с испугу, прежде чем сообразил, что "француз" в принципе такой бледнолицый, а не от страха.
   Поднимался очкарик проворно и быстро. Нет, это он не от усталости такой белый. За его спиной висел рюкзак. И хорошо, и плохо. Ведь договорились, что груз тащит Мякичев!
   Локоть прошёлся и проверил крепления. Трос тоже был в порядке - скользил как змея. Снова свесился. "Француз" висел посередине, у самой станции и перевязывал петлю. Локоть хорошо рассмотрел, как он это делает. Узел крепкий, но не до упора, с учётом растяжки.
   - Молодец, - похвалил он.
   "Француз" блеснул линзами очков и полез выше.
  
   Мякичев убедился, что из Пьера получился совсем неплохой напарник. Не в своё дело не лезет, спрашивает только после того как сам подумал, не торопится. И даже не попытался подниматься налегке. Конечно, Локоть уверял, что "француз" недостаточно силён, да так и есть, судя по тому, сколько он отначил груза. Но сама забота была приятной.
   Пьер оказался наверху, и крепкая рука Локтя ухватила его. Здесь была терраса, такая тёмная, словно её вылепили из мокрого асфальта. В глубине этой черноты поблёскивали невидимые песчинки. Прямо микрокосм. На неровных стенах птичьими перьями застыли мраморные узоры. Местами поверхность была скользкой, словно её полировали. Терраса, вылизанная могучей силой, казалась стеклянной.
   - Здесь была река? - спросил он Локтя.
   Тот придерживал трос - по тому, как последний натянулся было видно, что Мякичев уже в пути.
   - Возможно, - ответил он. - Если верить информации от геологов, здешний ландшафт менялся не раз и не два. Последняя заметная "смена пиков" произошла в сороковых. Её из-за войны почти не заметили. Вулкана, здесь, понятное дело, не было, зато гейзеры - да. Твоя "река" может быть от них.
   Пьер взглянул на него с удивлением.
   - Я всё, ладно, не всё, но многое знаю про эти горы, - сказал Локоть. - "стена" по которой мы поднялись называется "Крач". "Крач-стена". А место, где мы стоим - "Банка" или "Крышка банки". Дальше нам нужно будет обойти Весенский пик, потом пойдём по "Забегу Ливнёва". Мне продолжать?
   Всё это Локоть вещал, не отрывая взгляда от поднимающегося Мякичева. Наконец, он посмотрел на "француза".
   Тот продолжал пялиться на него с нескрываемым замешательством.
   Локтёв разозлился.
   - Ты что, думал, что я подготавливаться к экспедиции не буду? - угрожающе произнёс он. Голос его сделался низким, как рокот далёкой лавины.
   Пьер очнулся.
   - Нет, Локтёв, если бы я считал вас недостаточно компетентным, то... - начал он.
   - А, к чёрту! - перебил его Локоть. Он явно обиделся.
   - У вас там всё нормально? - крикнул снизу Мякичев.
   Ему никто не ответил.
   На самом деле причин для обиды у старого альпиниста не было. Пьер полностью доверял его знаниям и опыту, о чём и попытался сказать. Удивление же у него вызвала та скорость, с которой Локоть справился с препаратом. Пил его вместе с кофе прямо перед подъёмом. И никакой реакции, а ведь препарат действовал. Пьер был уверен, что где-то на середине пути Локтёва охватили непривычные сомнения - не зря же он стал двигаться так медленно и так много болтать! А сейчас он зол и спокоен. "Видимо, подействовали мускульные усилия", - сделал мысленную заметку Пьер.
   Всё это время он жевал жвачку извинений.
   - ...и обижаться на мою ошибку с вашей стороны будет верхом непрофессионализма, - закончил он свою речь.
   Локоть оторвал взгляд от бездны, в которой висел Мякичев и бессмысленно уставился на "француза". Он вдруг сообразил, что тот всё это время что-то вещал, но что именно?
   Они оба замолчали. Теперь слышался только скрип верёвки и позвякивание карабинов, да постукивание ботинок Мякичева по камню.
   Мякичев достиг страховочной станции и остановился. Казалось, что он что-то внимательно разглядывает. Локоть недовольно вздохнул.
   - Чего ты там застрял?! - крикнул он.
   - Перекур, - спокойно ответил он, очевидно куда-то вглядываясь.
   - Устал, наверно, - пробормотал Пьер. Впрочем, по тому, как легко Мякичев держался на скале, такое предположение мало походило на правду. Локоть снова вздохнул и внимательно посмотрел на Пьера. Во взгляде старого альпиниста было ВСЁ. Так много ВСЕГО, что Пьер запутался в подборке правильных трактовок. Затем Локоть произнёс:
   - На таком подъёме могут устать только новички вроде тебя. И я, и Мякичев давно научились рассчитывать свои силы. Ни я, ни он не полезем на скалу, если посередине пути можем устать. "Перекуры"... они не для такого момента в альпинизме, понимаешь? Всегда есть...
   - Там есть что-нибудь интересное? - подал голос Мякичев.
   - Для геологов... - начал Пьер.
   - Ничего! - оборвал его Локоть.
   - Тогда зачем мы туда поднимаемся? - Мякичев отцепился от своего "висяка" и полез выше.
   Когда он через несколько минут был вместе с ними на террасе, то первым делом вынул из рюкзака полевой бинокль и принялся разглядывать нечто вдали.
   - Что там? - спросил Локоть.
   - Пропал наш Чёрный альпинист, - вздохнул Мякичев.
   - Хорошо, что он с нами, - пожал плечами Локтёв.
   - Плохо, что его с нами больше нет, - возразил Мякичев.
   Он быстро огляделся. Глаза его заблестели.
   - Неплохо, - заметил он. - Чёрный гранит, даже редкостно чёрный. И мрамор. Известняк расколол гранит?
   - Скорее это наслоение известняка, только не могу представить, как он здесь оказался, - прибавил своё мнение Пьер.
   - Вокруг сплошные геологи, чёрт, - заметил Локоть. - Здесь действительно есть мраморные отложения, но что в этом такого?
   - Известняк обычно пониже расположен, - ответил тот, - сильно пониже - в карьерах. Потому как из костей состоит. В общем, усиливаем меры предосторожности. На пути - скользкий гранит и мягкий мрамор.
   Немного передохнув, они направились дальше по курсу. Теперь по черноте. Несмотря на ровный, серый свет дня, Локтю приходилось нащупывать дорогу специальным складным стеком, который он извлёк из рюкзака. В потёмках под ногами могли таиться трещины. И они действительно встречались, только были заметны издалека - из них торчали пучки неведомо как появившейся (и выжившей) жёлтой травы.
   Почему-то никто не одобрил идею Мякичева разбить палатку на чёрном граните, хотя по его убеждению это было бы "достойное уважения надругательство над богатством".
   Поэтому лагерь они смогли поставить только, когда выбрались из черноты под сень уютной серой скалы. Уже начинало темнеть. Завыл ветер. В несколько минут они набрали снега и сосулек, а вскоре похлёбка под переносным примусом покрылась волдырями пузырей и начала источать приятный парок, мигом наполнивший палатку атмосферой дзена и фэншуя.
   Во время трапезы было принято решение оставаться здесь до утра, а возможно и до вечера (то есть до следующего утра). Как-никак они преодолели четырёхтысячный рубеж.
  -- Глава 13. Истории
   Спать ещё было рано, но снаружи сделалось так холодно, что пришлось отсиживаться в палатке. Она была красная, и в свете фонаря, сидящим внутри казалось, что они попали в гигантский желудок. Снаружи этот "желудок" стегал жёсткий как гастрит, и такой же губительный, ветер.
   Они сидели вокруг фонаря, сгорбившись, укутавшись, словно индейские шаманы, вызывающие духов, предварительно подбросив в костёр пару пучков "душистой" травы. Или как школьники в походе. Не хватало только страшных историй, рассказанных мрачным шёпотом. Видимо, об этом подумали все трое, поэтому Локоть начал:
   - Если хотите, могу рассказать что-нибудь.
   Пьер что-то записывал в блокнот - и как ему удаётся в таких потёмках? - поэтому ответил Мякичев:
   - Валяй!
   Локоть начал рассказ. Говорил он сухо и деловито. Сначала он перечислил всех членов той экспедиции, о которой пойдёт речь, хотя в этом не было надобности. Пьеру эти имена ничего не говорили, а Мякичев, напротив всех их знал. Затем принялся за само повествование.
   - Палатку мы, естественно, в том уступе поставили - а кто бы стал делать иначе? Долго, помню, трепались - собирались следующий день осмотром окрестностей ограничиться. Да, в принципе так и получилось.
   Ночью нас лавина накрыла. Повезло нам сказочно. Дело в том, что выемка горы нас защитила, но выход был перекрыт накрепко.
   Посовещавшись, мы решили, что следует дождаться утра, прежде чем рыть тоннель. Да и спать очень хотелось - подъём был нелёгкий, а с утра силёнок прибавится. Выспались, как следует.
   - Под снегом? - не понял Пьер. - Serieusement?
   Локтёв сделал большой глоток кофе. На этот раз в нём была двойная порция препарата.
   - Под снегом тепло, - сказал Мякичев.
   - От снега тянет холодом и сыростью, - возразил Локоть. - но от ветра он защищает и, если внутри хорошо надышать...
   - Да я не про это, - усмехнулся Пьер, - разве вам не было страшно? К примеру, задохнуться?
   - Видишь ли, выемка, в которой мы поставили палатку, была довольно глубокая и очень высокая, хотя вход имела относительно небольшой. Его завалило, а мы остались в воздушном пузыре. До потолка было метров... шесть, думаю... - Локоть осёкся, ему вдруг вспомнилось, как Сашка висела, ухватившись за канатное кольцо.
   - Дальше-то что? - вернул его к реальности Мякичев.
   - Утром было столь же темно, как ночью. Снег нас укрыл очень густо - думаю, даже по маякам бы не нашли. Лавина, как мы потом выяснили, могучая прошла.
   Несколько часов мы рыли выход, но снег всё время осыпался - было слишком сухо. Перерывы и перекуры делались всё длинней - энтузиазм начал кончаться.
   В один из таких перерывов Мезинцев - он непрерывно бродил по нашему каменному укрытию - нашёл лаз в скале позади палатки. Узкая дыра в камне, будто дупло в зубе. Нашёл совершенно случайно, потому что лаз выглядел так, что, даже глядя на него в упор, не заметишь. Рюкзак в такой не просунешь, но человек пролезет. Мы долго держали перед лазом спичку, пока не выяснили, что оттуда тянет сквозняком. Очень слабым сквозняком.
   Мезинцев решил лезть. Он, кроме альпинизма был немного спелеологом, но "немного" - это всё на что мы могли рассчитывать. Он привязал к ногам конец троса, чтобы мы смогли его вытащить, в случае чего, прихватил с собой фонарик, фляжку и кислородную маску и шмыгнул в нору.
   Локтёв сам увлёкся своим рассказом, вспоминал подробности, цвета, запахи, звуки. Его голос понижался, когда речь шла о напряжённых моментах, и становился обычным, если требовалось что-нибудь объяснить.
   - Мы договорились, что он дёрнет за верёвку два раза и ещё два раза, если упрётся и нужно будет его вытягивать. Если там обнаружится выход, он дёрнет три раза.
   Судя по исчезающему тросу, Мезинцев забрался довольно далеко. Сначала мы перекрикивались, но затем он оказался слишком далеко. Вдали виднелся слабый маячок его фонаря.
   Наконец, трос перестал разматываться. Мы начали беспокоиться. Потом - дёрнулся. Резко и один раз. Потом ещё один раз.
   - И что это значило? - спросил Мякичев.
   - Мы тоже не знали, - Локоть насмешливо прищурился. - Ваши предположения, господа?
   - Он предлагал вам следовать за ним, - предположил Пьер.
   - Ага. Но мы некоторое время посовещались - ничего нельзя было сказать наверняка. И Мезинцев, к счастью, это предусмотрел.
   Из норы послышался странный шум. Мы отскочили, я даже со страху за ледоруб схватился. А из норы выехала радиоуправляемая машинка. Знаете, такая, на больших колёсах. Я чуть её ледорубом не приложил. В кузове лежала записка.
  
   "Лезте за мной по одному. Или кто-нибудь один. Нужна помощь. Если что, дёргайте за трос - я подтяну. Здесь всё на мази. Не трусьте.
   Мезинцев".
  
   - Хотя я не уверен, он подписался, - наморщил лоб, припоминая Локоть.
   Он продолжил свой рассказ.
   - Следом за ним полез я. Машинка ехала прямо передо мной, не останавливаясь и не ускоряясь. У неё были рабочие фары и я мог не тратить батарейки в фонаре. А ещё в узкой норе было очень сыро. Тогда я сообразил, зачем Мезинцев брал с собой фляжку - он поливал водой перед собой, чтобы легче скользить. В итоге вылез я весь грязный и мокрый.
   - И что? Что там было то? - не выдержал Мякичев.
   - Мне нужно отлучиться, - Локоть быстро выбрался из палатки.
   - Негодяй, - буркнул Мякичев.
   - Сейчас вернётся, - пожал плечами Пьер. Он старательно записывал всё сказанное.
   Через пару минут Локоть вернулся и сразу принялся за кофе.
   - И как ты пьёшь эту гадость? - спросил его Мякичев.
   - Привык. И вовсе это не гадость! - вдруг возмутился он. - Кофе должен быть горячим, крепким и сладким!
   Мякичев фыркнул:
   - Так мы узнаем, чем дело кончилось? - спросил он.
   - Если будешь оскорблять мой кофе - не узнаешь! - отрезал Локоть. - Так и умрёшь в неведении.
   - Ладно-ладно, молчу!
   - Хорошо. Пьер, ты записываешь?
   - Когда лаз, наконец, закончился, я вывалился в просторную пещеру, пол которой был застелен клеёнкой и заставлен пластиковыми ящиками. Кроме них там нашлась тачка и лебёдка, несгораемый шкаф, две койки и стол, на котором стояла керосиновая лампа. Из-под стола выглядывал новенький ящик-чемодан с инструментами. Всё это Мезинцев выхватывал из темноты фонариком.
   - Как-то всё это сюда попало, - сказал он, - и не через нашу нору.
   Мы принялись осматривать стены. Только возле одной не было груды ящиков. Обследовав её, мы обнаружили, что её можно отодвинуть в сторону. Как раздвижную дверь, широкую, три на два метра. Через такую легко можно протащить и грузы, и тачку, и стол. Через эту дверь мы попали в пещеру раз в десять меньше первой и которая выходила наружу. За ней шёл снег. А через него можно было рассмотреть небольшое каменное плато, засыпанное снегом. Как через него идти и куда - мы не представляли.
   Мы быстрым шагом обошли и изучили долину - за одной из прогалин обнаружилась вполне приличная грунтовая дорога - её было видно даже под снежной опушкой.
   - Из огня да в полымя, - сказал тогда Мезинцев. Я тоже решил, что спускать по этой дороге не стоит. В скале укрыт склад контрабандистов, причём постоянный. Что в ящиках - нас не интересовало, а скорее пугало. И если мы спустимся здесь, все узнают об этом складе. И вряд ли это понравится контрабандистам.
   - И что вы предприняли? - спросил Мякичев.
   - Мы долго не могли ни на что решиться. Мы не хотели ни с кем драться. Это первое. Во-вторых, мы хотели продолжить восхождение. График уже был поломан, но время ещё оставалось. Нам хотелось просто свалить и никому не мешать.
   - А почему вы не воспользовались той стороной стены, что со стороны склада? - спросил Пьер. - Она была слишком крутая?
   - Даже если принять во внимание, что снаряжение через нору протащить было невозможно, то вдобавок к этому, по нему не получилось бы протащить и плечистого и рослого Артёма. Мы должны были его оставить? К тому же, наша группа была подготовлена для определённого маршрута, а не для скалолазных открытий! Да и какое может быть восхождение, если ты знаешь, что на спуске тебя могут ждать контрабандисты?
   - И что, вы просто сидели и ждали?
   Некоторое время Локоть раздумывал, прежде чем ответить. Легко им рассуждать! Сейчас всё кажется простым. А тогда всё выглядело непреодолимо сложным - но не из-за отсутствия решений, а от их количества. Они нервничали и ругались. Нет ничего хуже, чем так застрять на одном месте!
   - Мы проторчали в бездействии дня два. Периодически я или Мезинцев пробирались на контрабандный склад и проверяли, что там и как. Повезло опять Мезинцеву - он наткнулся там на самих хозяев.
   - Ничего себе! - воскликнул Мякичев.
   - Он смог с ними объясниться. По его словам они не слишком удивились. Ограничились словом: "Опять!" Мезинцев прополз по тоннелю в последний раз и привёл с собой щуплого носатого индуса, а тот прихватил с собой связку взрывчатки.
   - Вы взорвали завал?! - Мякичев был вне себя.
   - К чёртовой матери! - Локоть выглядел гордым и довольным. - Паренёк из контрабандистов оказался профессиональным сапёром.
   - Прямо "Английский пациент", - заметил Пьер.
   - Точно, - поддакнул Мякичев.
   Локоть пропустил эти комментарии мимо ушей.
   - В итоге нас вывели обратно на маршрут и попросили никому не говорить о складе.
   - И всё? - Мякичев выглядел удивлённым.
   - Почти. До вершины мы добрались без приключений. А когда возвращались, снова заглянули в ту, спасительную и опостылевшую выемку. Но входа в лаз так найти и не смогли.
   - Они его заделали, - убеждённо сказал Мякичев.
   - Может быть, - пожал плечами Локоть, - но ведь зачем-то он был им нужен. Ведь не просто так они эту машинку держали.
   - А вы не узнали, что значило их "опять"? - поднял голову от записей Пьер.
   - Не знаю. Мезинцев говорил, что ему намекнули о каком-то человеке, который появился на складе. Чёрном человеке, - он переглянулся с Мякичевым. - А потом он просто пропал. Они спрашивали, не из нашей ли он группы.
   - Чёрный альпинист, видимо, - ответил Мякичев. - Пьер, знаешь про такого?
   - Какая-то легенда, - ответил тот. - Ещё так называют альпинистов-одиночек.
   - То есть, нас, - согласился Мякичев. - Я и Локтёв были чёрными альпинистами. Таких как мы он своими считает. Часто помогает. Например, маршрут указывает. Да и компанию составляет.
   Локоть вздрогнул.
   - Да. В горах мы думаем, что остались в одиночестве, - сказал он. - Но если ты идёшь один и одиночества не испытываешь, значит он идёт вместе с тобой.
   - Говорят, что его видят из-за недостатка кислорода на высотах, - заметил Мякичев. - Я видел его и на трёх тысячах, то есть на высоте ниже той, на которой мы сейчас.
   - Я слышал историю о женщине, которая сломала ногу, но всё равно смогла добраться до помощи, - сказал Пьер. - Она говорила, что ей кто-то помогал. Где-то на Эльбрусе.
   - Да, знаю. Звали её Айна Бачек, - присоединился Локоть, - физ. подготовка у неё была как у спецназовца. Только ты не всё знаешь.
   - Это как?
   - Ногу она повредила совсем недалеко от первого лагеря. Ничем этого не выдала. И возвращаться не стала, - в голосе Локтя послышался глухой гнев. - Хотела умереть на вершине. Дура.
   - Романтика, - процедил Мякичев.
   - Она дошла до вершины. Она очень сильная была - рослая, мускулистая. А потом вернулась в третий лагерь, - продолжал Локоть, - но уже больная, с заражением крови и воспалением лёгких. Вызвали вертолёт, но она умерла раньше, чем он прилетел.
   Они помолчали.
   - Она на вершине умерла, - сказал бездушный Пьер. - А спускалась уже не она, а чёрный альпинист.
   - Может быть. От ультрафиолета она почернела не хуже него.
   Они замолчали, и тут же затих только что завывавший ветер. Стало так тихо, что стало слышно, как скребёт по бумаге ручка Пьера. И вместе со звуками исчез и весь хрупкий палаточный уют. Казалось теперь, что они сидят посреди огромного снежного поля.
  

***

   Мякичев проснулся в темноте и сразу взглянул на часы. Спал он не дольше получаса. Перевернувшись на другой бок, он обнаружил, что спать не хочет совершенно. "Видимо, перебрал кофе" - пришло на ум объяснение. Он лежал и смотрел в темноту. В палатке было душно. К тому же медленно расползался какой-то мерзкий запах, так пахнет испортившаяся гречневая каша, политая томатной пастой.
   Остальные спали. Мякичев слышал дыхание. Снаружи - тишина. Потом её нарушил явственный звук шагов. Кто-то шёл сюда - Мякичев был уверен. Он сел и протянул руку к фонарику, но вместо этого наткнулся на флягу. Тоже подойдёт. Схватив её, он сообразил, что дрожат руки. Отхлебнул, стуча зубами о горлышко. Даже не понял вкуса.
   Звук стих. Потом продолжился. Мякичев отчётливо представил, как кто-то стоит перед палаткой. Он окончательно выбрался из мешка. Подумал, не разбудить ли остальных, но решил - не нужно. Он должен проверить всё сам. Застегнув куртку, он выполз из палатки и тут же, выпрямившись, стал дёргано озираться. Вокруг был снег, светила луна. Ночью снег потерял свою зыбкость и сделался похожим на плавные каменные волны, окрашенные в белый цвет. На этом фоне Мякичев и разглядел человеческий силуэт. Он был шагах в двадцати от палатки. Тёмный силуэт стоял и не двигался. Несмотря на парализующий ноги страх, в голове Мякичева мелькнула мысль: "Что-то здесь не так".
  -- Глава 14. Новый день
   Локтёв проснулся, когда начинало светать, и долго лежал в холодном поту. Всю ночь ему грезились кошмары и, хотя он понимал, что это сны, но никак не мог заставить себя проснуться. Ему снилось, что он кого-то убивает в темноте. Он не мог вспомнить, как и кого. А вокруг выл ветер и где-то далеко свистел мучающийся от изжоги чайник.
   Он огляделся. "Француз" спал. Его очки, которые он не снял, повисли на подбородке. Мякичева не было - только пустой спальник. Локоть подскочил как ошпаренный. И тут же высунулся из палатки, даже не потрудившись надеть куртку.
   Он боялся увидеть где-нибудь неподалёку уже дважды окоченевшее тело Мякичева. Возможно, даже немного припорошенное снегом. Через который проступают кровавые пятна.
   Ледяной ветер тут же остудил его торопливость. Локоть осмотрелся, затем даже обошёл палатку кругом. Мякичева нигде не было видно. Ни живого, ни мёртвого.
   Локоть вернулся в тепло. Его трясло. Пьер проснулся и теперь лежал, вытянув вверх руки, словно ребёнок, тянущийся за погремушкой. Очки он уже надел как полагается - они блеснули, когда вошедший впустил в палатку немного свежего света.
   - Когда выходим? - спросил "француз" подавляя зевок.
   - Не знаю, - Локтёв напряжённо думал.
   - А где Мякичев?
   - Не знаю.
   Несмотря на раздумья, Локоть разглядел, как изменилась физиономия "француза". Она и так-то была бледная (горный загар на него словно не действовал), а теперь сделалась бледной с зеленоватым оттенком, цвета луны.
   - Как - не знаете?
   - Я не видел, когда он ушёл, - Локоть взглянул на пустой спальник. Потом провёл по нему рукой. Спальник был прохладный. Значит, Мякичев ушёл давно. Куртки его поблизости не было.
   - С ним не могло что-нибудь случиться? - спросил "француз". По этому вопросу можно было подумать, что он совсем растерялся, но тон заставил Локтёва взглянуть на него внимательней. Очкарик смотрел на него так пристально, словно хотел видеть насквозь.
   - Да откуда я знаю?! - возмутился Локоть. - Я с ним, по-твоему, что-то сделал?!
   - А вы - не делали? - в голосе "француза" послышалось облегчение.
   - Ты о чём ещё?! - Локтёв пришёл в такое замешательство, перед которым даже гнев отступил.
   "Француз" поправил фонарь, чтобы он светил ярче.
   - Насколько мне известно, вы хотите войти в правление клуба "Горная порода", сказал он. - А Мякичев уже дважды отклонял вашу кандидатуру.
   - Откуда?.. - не выдержал Локоть. Он не думал, что изумление может возрастать до такой степени.
   - Для вступления в правление требуются деньги, и меня удивляет, откуда они у вас, - продолжал "француз" так же спокойно, слегка отодвинувшись в тень. - Своего бизнеса у вас нет, а гидом вы работаете на удивление редко.
   - Я - хороший гид, - помимо воли ответил тот.
   - Да и такому гиду платят значительные суммы, но вы их не копите, а тратите на собственные восхождения.
   - И что же? - Локоть почувствовал глухой гнев, словно уже сделал что-то поспешно-непоправимое.
   - А то. В армии вы были снайпером, - "француз" теперь заговорил торопливо, словно боялся, что ему помешают. - А в Мякичева стреляли из винтовки.
   - То есть, ты хочешь сказать, что я заманил его в горы, чтобы убить? - Локоть постарался произнести эти слова максимально спокойно. - Так? И зачем тогда я взял с собой тебя?
   - Вам нужен был свидетель, - ответил тот. - Если вы собирались устроить несчастный случай, то вам нужен был свидетель, причём такой, который не очень-то разбирается в тонкостях альпинизма. Какой-нибудь неправильный узел или перетёршаяся верёвка...
   Локоть непроизвольно вспомнил тот канат. И девочку, повисшую на кольце высоко над землёй.
   - И ты... думаешь, что это... правда? - медленно спросил он.
   "Француз" молча разглядывал его. Локоть подумал, что если очкарик возьмёт свой чёртов блокнот, то он не удержится и придушит его. К чёртовой матери.
   - Нет, il n`en est pas question, - сказал, наконец, Пьер. - Слишком уж всё гладко получается. С тем же успехом можно предположить, что Мякичев хочет вас убить или сделать убийцей, - рассуждал он. - Но почему - не имею представления. Peu importe.
   Локоть хотел что-то сказать, но тут послышались быстрые шаги и в палатку влез Мякичев.
   - Фу-ух! Погодка - самое то, - весело сказал он. - Все выспались? Сегодня будет хороший переход - по такой погоде до Венценского пика дойдём, - не обращая на них внимание, он занялся примусом.
   - Поедим и выходим, - на автопилоте скомандовал Локтёв. - А ты где был, чёрт тебя...?!
   - Не выспался совсем, - пожаловался Мякичев, - всё страхи мерещились. Отправился побродить. В горах ведь фальшивые страхи пропадают.
   - Чёрного альпиниста, значит, не видел? - спросил его Пьер. Он поглядывал на обоих спутников насмешливо, словно застал их за чем-то непотребным.
   Мякичев едва заметно вздрогнул и быстро ответил:
   - Нет, не видел.
  -- Глава 15. Венценский пик
   Завтрак прошёл в молчании, которое прерывал только Мякичев. Он был весел и бодр, от него веяло холодом, словно он был трупом, пролежавшим на дне морены. Перекусив, они собрались и отправились дальше. Локоть предупредил, что не помешает обвязаться верёвкой - под снегом гарантированно будут трещины. Шли они медленно, старательно прощупывая дорогу трекинговыми палками.
   - Сегодня увидим нечто интересное, - пообещал Мякичев. Локоть только молча кивнул. Его лицо, покрасневшее от холода и солнца, сделалось почти умиротворённым.
   - Да-а, - протянул он и тут же помрачнел.
   Локоть как всегда шёл впереди. В этот раз они решили идти без остановок, поэтому у каждого в кармане было по баклашке с медленно остывающим бульоном.
   Локоть злился на слишком лёгкую дорогу, за то, что она не даёт отвлечься от тяжёлых мыслей. Куда лучше, если всё наоборот: дорога тяжёлая, а мысли лёгкие. Иногда ему становилось страшно. Иногда он чувствовал себя старым и беспомощным. Его злило, что другие задают тон разговоров. Он боялся "француза" и больше не доверял ему. Так легко обвинить, да ещё и доказательства подвести, что добрая половина следаков согласится! Холодность и равнодушие "француза" пугали.
   Он поднимал ноги, обходил подснежные ямы, но ничего не видел перед собой. Они непрерывно поднимаются, но благодаря тому, что угол здесь совсем небольшой, подъём был едва заметен.
   - Скоро будет Венценский пик, - услышал он из-за спины голос Мякичева. Потом он принялся что-то объяснять "французу", шедшему последним. Но Локоть не слушал. Вдруг ему пришло в голову, что дело не в доверии.
   Всегда и во всех экспедициях он мог доверять только себе. Он никогда не рассчитывал на чужую помощь и не просил о ней. Другие могли себе это позволить и могли рассчитывать на его помощь. Он объяснял, учил, показывал, тащил, бинтовал, наводил порядок. И всегда всё делал сам. Нет, дело не в доверии.
   И не в уважении. Он немногих уважал, но и Мякичев, и даже чёртов "француз" оказались в этом списке. Профессионализм и мастерство Мякичева только подтверждались. Такого специалиста не нужно расхваливать.
   - Нет. Не увидишь, - говорил Мякичев.
   - А вы здесь бывали? - удивился Пьер.
   - Нет, а с чего взял ты взял?
   - Вы знаете про этот пик, словно уже на нём были. Il - votre.
   - Нет, просто это не такой уж редкий оптический эффект.
   Теперь он нащупал догадку. Он никогда никого не боялся. Но этих двоих он страшился. Он и правда старался стать соучредителем клуба, но не против воли Мякичева, а по согласию с ним. "Джентельменское соглашение" - страшная вещь - под этими словами можно прятать любую мерзость. Никто не попадал в правление легко... Мякичев говорил, что в клубе творятся тёмные дела и ему не повредит "свой человек". Он теперь всё стало выглядеть по-другому. Теперь у него был мотив. А ещё тот странный выстрел в Мякичева. Локоть не брал винтовки в руки не один десяток лет, но был уверен, что если бы стрелял он, то не промахнулся бы. Как вообще можно промахнуться из снайперской винтовки?
   Мысли стремительно закрутились. Значит, стреляли нарочно мимо. Покушение. А теперь они в горах. Если с Мякичевым что-то случится, то обвинят его.
   Подъём становился всё более явным и вдобавок теперь пусть был испещрён глубокими трещинами, на дне которых лежал тусклый серый снег. К счастью, трещины были не слишком широкими, и перескочить через них не составляло труда. Если же трещина выглядела подозрительно широкой, то они сначала перебрасывали рюкзаки, проверяя таким образом плотность наста, а затем уже перебирались сами.
   - Глубоко! - Мякичев склонился над трещиной и разглядывал свой рюкзак, лежащий на дне. Попал он туда не из-за лживого снега, а потому, что могучий Мякичев бросил его слишком далеко.
   - Как говорится - сила есть... - пробормотал Локоть. Он не хотел язвить и уже прикидывал, как спасти мякичево снаряжение. - Можно из крюков сделать якорь, - продолжал он без паузы. - Хотя проще... - он сбросил свой рюкзак и стал разматывать трос.
   Наблюдающий за ним Пьер старательно прятал своё восхищение под маской нейтралитета. Препарат действовал на Локтя только в моменты незаполненных действием раздумий. В такие минуты Пьер видел на его лице страх, гнев, безумное беспокойство. Когда же нужно было принимать решение или действовать, Локоть мгновенно подавлял препарат.
   - Я спущусь, а вы меня подстрахуете и, в случае чего, поднимете, - говорил Локоть.
   Тогда Пьер нашёл должным вмешаться.
   - Лучше - я, - сказал он внезапно.
   Локоть замер, уставившись на него. "Француз" решил его испытать?
   На всякий случай он спросил:
   - Почему?
   - Хоть что-нибудь сделаю самостоятельно, - молодцевато ответил тот.
   Локоть покачал головой. Почему то он не решался оставить "француза" в одиночестве. И не потому, что беспокоился за него. "Француз" относился к тому типу врагов, которых следует держать ближе, чем друзей.
  
   Спустившись вниз, Пьер оказался почти в полной темноте. Свет проникал сюда широкой полосой, но он был скорее голубым, чем белым и под ним Пьер чувствовал себя словно под водой. Здесь царили тишина и холод. Та сила, которая вырвалась из этой трещины, наверняка считала своё заточение вечным - такими неизменными и неумолимыми казались серые ледяные стены.
   Едва его ноги коснулись ледяного дна, он тут же замёрз. Здесь было сухо, но чувствовалось, что вода недалеко. Словно оказался в лесу после пронёсшегося над ним ледяного дождя.
   Пьер подобрал рюкзак Мякичева и привязал его к тросу. Рюкзак тут же пополз вверх, медленно, осторожно и бесшумно. Пьер огляделся. Внутри трещина не казалась такой узкой, зато уходила куда-то далеко, словно тоннель. Он попытался сделать шаг, но тут же обнаружил что перед ним - ледяная стена. Оптический обман.
   Трос, тем временем, всё не возвращался. Пьера начало потряхивать от сгущающегося холода.
  
   Локоть аккуратно травил трос, прочно упёршись ногами, а Мякичев должен был следить, как проходит спуск. Он стоял над трещиной и отрывисто говорил:
   - Вот так!.. Хорошо. Он успешно добрался.
   Локоть расслабил руки.
   - Закрепил. Тяни рюкзак!
   Локоть осторожно потянул трос. Рюкзак оказался тяжелее, чем он рассчитывал.
   - Можно и пошибче.
   - Тише едешь, как говорится... - пробурчал Локоть.
   Через несколько минут показалась макушка рюкзака, а Мякичев тут же перехватил его и тут же принялся разглядывать. Повреждений как будто бы не было.
   Локоть начал отвязывать от рюкзака трос.
   - Давай его вытягивать, - сказал он, - там жуткий холод.
   - Погоди, - остановил его Мякичев. Он успел заметить, насколько изменился Локоть с прошлого дня. На всех подозрительно косится. Да и сам он почувствовал, что ведёт себя странно. Они оба ведут себя странно. И только Пьер - нет. Тогда Мякичеву и пришла мысль об эксперименте. Ещё в университете Пьер занимался чем-то "таким".
   Вдобавок он вспомнил, как действуют весёлые таблетки Новаро. Он ощущал постоянную потребность пить. Ему стал нравиться кофе, даже мерзкое пойло Локтя, впрочем, этот напиток сделался ощутимо безвкусным. Словно в него налили слишком много воды. Вода. Препараты Пьера имели вкус воды.
   И этот хитрец отлично справился. Мякичев догадался, что он хочет стравить их с Локтём. Не из злобы, а для эксперимента. Интересно, далеко ли он продвинулся? Но, в любом случае Мякичев решил внести в исследование свою лепту. Все эти мысли промелькнули в его голове быстрее, чем он сам мог осознать.
   - Хочу тебя предупредить, - сказал он негромко. - Не пей свой кофе. Вылей его потихоньку - устроимся на перекур - сварим новый.
   Локоть сообразил молниеносно. Его глаза округлились.
   - Он что-то нам подмешивает? - спросил он. Руки его сами по себе отвязывали трос от рюкзака. Потом принялись его сматывать.
   Мякичев невольно проникся уважением к его профессионализму.
   - Я очень сомневаюсь, что ты - параноик, - пожал плечами Мякичев. - А за себя я могу поручиться.
   Локоть задумался. Руки его замерли. К нему вернулось прежнее неизменное хладнокровие. Он вспомнил, как Сашка висела на смертельном расстоянии от пола. Его передёрнуло. И тут же пришло в голову, что в тот момент он оставался спокоен. Он даже был спокоен, когда сорвалась его жена.
   А теперь он почувствовал такую злость, что даже на мгновенье засомневался, стоит ли сбрасывать трос. Но тут же сбросил.
   - Поднимаюсь! - послышалось снизу.
   При этом звуке Локоть вздрогнул и быстро спросил:
   - Что будем с ним делать?
   - Пока - будем подыгрывать, - ответил Мякичев, - мало ли, я ошибаюсь. Но к еде его подпускать не стоит.
   - У тебя есть план?
   - Пока нет.
   Послышался хруст льда. Они оба (Мякичев теперь стоял спиной к трещине) инстинктивно посмотрели на трос, он натянулся. Мякичев обернулся и заглянул вниз. И тут же встретился глазами с Пьером. Тот висел держась за трос и вцепившись кошками в лёд. Мякичев помог ему подняться.
   - Mersi, - сказал Пьер. - По льду я не особенно умею...
  
   Когда тёрка трещин закончилась, они устроили привал. Начинало темнеть. Вокруг было тихо и казалось, мир замер, собирая все силы, тем не менее отдавая тьме пядь за пядью.
   - Смотри туда, - говорил Мякичев.
   - Ничего не вижу. Может быть нужен бинокль?
   - Нет, бинокль только повредит, - проворчал Локоть, настраивая фотоаппарат.
   Тьма спускалась на снежный горб, украшенный иззубренной короной. Его постепенно заливал тёмно-синий цвет. Сначала потемнели зубья короны, потом "обруч", который их держал, но затем темнота наткнулась на невидимую преграду. Это была почти прямоугольная, как шахматная ладья, белоснежная башня.
   - Пик, - сказал Мякичев, - Венценский.
   Локоть защёлкал фотоаппаратом.
   Пик резко выделялся на синем фоне, но уже начинал тускнеть. Сначала он был белоснежным, затем бежевым, после жемчужным, а, через мгновенье, ртутно-агатовым. А затем исчез, словно укрытый синей тенью.
   - Не знал, что ты фотограф, - заметил Мякичев, закончив наблюдения.
   - Не совсем, - ответил тот, в голосе его слышалось смущение. - Это для племянницы. Она очень горы любит, а нормальных фотографий Венценского пика не найти.
   Он говорил неправду. Сашка пейзажами не особенно интересовалась, а фотографии были нужны ему самому. Локоть не знал, почему соврал.
   Они забрались в палатку, и он продолжал рассказывать о племяннице непререкаемым тоном любящего родителя. Он говорил о её замечательных спортивных достижениях, хвастался её успехами в учёбе и любознательностью. Пару раз он упоминал её отца, но тут же уводил разговор от этой составляющей биографии. Пока он говорил, ему пришло в голову, что он солгал, чтобы перевести беседу на Сашку.
   Слушая этот внезапный поток слов, Пьер не мог отвлечься от мысли, кем именно приходится девочке Локоть. Впрочем, он не собирался высказывать свои подозрения. "Возможно, препарат вызывает своего рода "разжижение характера?" - записал он в свой блокнот.
   Локоть долго не мог заснуть. Мысли накладывались на мысли, перемешиваясь как цвета в огромной карусели. Сначала он раздумывал, как там Сашка без него, нормально ли занимается, не начала ли опять тонуть в своих раздумьях. Локоть хорошо знал своего брата - тот настолько увлечён своей работой, что дочь вполне могла бы всегда ходить голодной, если бы не была такой самостоятельной. Они почти не разговаривают, каждый сидит, уткнувшись в своё занятие. Сашка - отличная весёлая девочка, но чтобы это заметить, нужно некоторое время с ней общаться. В школе её считают "букой", зато на скалодроме принимают за свою. И сейчас она одна.
   Потом с беспокойства за племянницу он переключился на беспокойство о завтрашнем дне. И тут почувствовал, что перестаёт нервничать. Завтра предстояло миновать "забег Ливнёва" - полосу препятствий, которую нужно пройти без остановок просто потому, что там нет ни одного места для палатки. Зато после "полосы" они будут фактически на вершине, а потом ещё и спускаться... "Забег Ливнёва" состоял из почти последовательно расположенных "стен", соединённых узкими карнизами. Или правильнее сказать - пересечённых? Поднявшись по одной "стене", они окажутся перед другой, на полуметровой площадке. Всё это Локоть представлял так ясно, словно уже побывал на этом "забеге".
   Пьер тем временем раздумывал об эксперименте. Альпинизм сильно отвлекал от исследований, заглушал собой наблюдение за ходом эксперимента, ослаблял внимание. После изматывающих переходов очень нелегко было заставить себя думать. Хотелось болтать, растягивая слова, медленно есть, растягивая аппетит, и долго спать, растягивая отдых и сновидения. Горы старались отобрать у него загадку, которую он хотел решить, и давали что-то взамен, но Пьер не мог уловить, что именно.
   Усилием воли он начал раздумывать о новом витке исследования - командных словах. Люди, с которыми он шёл, достаточно давно "сидели" на его препарате и на них можно было испытать "команды". Такой долгий опыт он проводил только однажды - со своей девушкой. Тогда, благодаря препарату - менее совершенному, чем сейчас - он смог вылечить её от неприятных черт характера.
   Препарат усиливает эмоцию, в которой пребывал пациент. Однако организм пациента инстинктивно разделяет эмоции на "положительные" и "отрицательные". Панику он считает разрушительной, зато равнодушие - целебным. Когда объект пребывает во власти отрицательной эмоции, ещё и усиленной препаратом, организм ищет способы избавиться от неё, а поскольку сам он справиться не может, то становится очень восприимчив к окружению. Причём оказанное на него воздействие организм усиливает и запоминает насколько возможно. Эксперимент проходил следующим образом: Пьер доводил девушку почти до истерики, усиливал это состояние препаратом, а затем старался успокоить. Встречаться он начал, в общем-то с истеричкой, плачущей по любому поводу, а расстался со спокойной и умеющей себя держать девой. Пьер не проверял, сохранила ли она приобретённые черты или вернулась к прежним беспочвенным истерикам, и сейчас очень об этом жалел. Да, тот эксперимент был брошен слишком рано. Конечно, у него были оправдания - он не хотел больше с ней встречаться. Но для науки это только оправдание, а не объективная причина.
   Мякичев лежал и раздумывал обо всём происходящем. Он никогда не считал себя странным человеком, но с начала разговоров об этом восхождении всё вокруг сделалось странным. Он сам вёл себя странно. Напрасно злил мать - ведь она наверняка найдёт повод отомстить. Столько лет был с ней безупречно вежлив и обходителен, а теперь - на тебе! Вся эта эпопея со снайпером, нездоровая радость, что заподозрят мать - это ему казалось словно частью чужого плана. Конан Дойл описывал профессора Мориарти как гения, ворочающего многосложными и многоструктурными планами, но когда Мякичев читал книгу, он этого не чувствовал. А вот Пьер показался ему настоящим Мориарти.
   Он перевернулся на другой бок. В темноте было душно, но он знал, что если высунуться и вдохнуть - можно схватить воспаление лёгких. Ветер снаружи словно обтирался своими боками о стенки палатки. В этом восхождении слишком много паранойи.
  -- Глава 16. "Забег Ливнёва"
   Утро было тёмным и холодным. Ветер завывал, стараясь взять самую высокую ноту. Солнце ещё не взошло. Откуда-то справа слышался глухой рёв, словно там бушевал шторм.
   Они начали путь так рано, потому что требовалось пройти "забег" заранее. Они шли осторожно, прощупывая дорогу. Все трое молчали - не было времени на разговоры. Снег здесь сменил ледник, а на нём было легко оступиться - мутное стекло льда под ногами казалось хрупким и ненастоящим. Наледь, пересечённая белыми, бирюзовыми и почти лиловыми полосами в растущем повсюду свете словно слабо светились. Кошки оставляли на его гладкой поверхности безобразные белые шрамы.
   Порядок подъёма по "стене" они изменили - здесь требовался ледолаз, а Мякичев в ледолазании разбирался лучше всех. Поднимался он быстро, останавливаясь только временами, чтобы прикинуть правильность "тропы".
   Он старался не думать ни о чём, кроме льда и маршрута. От белой, холодной поверхности, к которой он прижимался, словно стараясь слиться с ней, исходил запах мёрзлых растений и сырость влажного кафеля. Ледоруб отскочил от льда со звонким звуком.
   - Чего застрял? - немедленно осведомился снизу Локоть.
   Мякичев не ответил. Ледоруб выскользнул из его руки и упал бы вниз, если бы не повис на петле. Сам Мякичев теперь держался только на втором ледорубе и "кошках". Он закрыл и тут же открыл глаза. Из стены льда, пробитой ледорубом, виднелся человеческий палец с надетым на него кольцом.
   - Держу, - послышался голос Локтя, в голосе его слышалось злость и сомнение. Мякичев тут же сообразил, что в случае падения пострадает только его авторитет. Он присмотрелся. Палец оставался на месте. Страх то отступал, то торжествовал.
   - Передохну, - прохрипел Мякичев.
   - Ну, давай.
   Палец был узловатый и чёрный, а кольцо - толстый кусок металла, похожий на колечко, которое остаётся от лопнувшего воздушного шарика. Мозг уже всё осознал, но страх ещё гудел в ушах. Это был не палец и кольцо, а старенький анкер, с застрявшим в нём куском троса. Некоторое время всполошившееся воображение рисовало ему повешенного на этом анкере и вмёрзшего в лёд альпиниста. Мякичева снова накрыл страх. А потом - гнев.
   Гнев вызвало короткое слово, произнесённое снизу Пьером. Тот громко и чётко произнёс: "Успокойся". И страх тут же исчез, и Мякичев почувствовал, что готов продолжать путь. Силы вернулись в сведённые пальцы. И теперь он получил лишнее подтверждение, что препарат Пьера действует на них. Думая только о том, что следует немедленно задушить подлого химика, Мякичев полез дальше. Теперь он не разбирал дороги и не наслаждался процессом. Осталась только тяжёлая работа. По телу, стараясь смягчить гнев, с каждым точным движением рук и ног растекалось неестественное и жуткое спокойствие. Мякичев почувствовал себя механизмом или веткой дерева. Он методично вбивал анкера и ставил страховки.
   Поднявшись на ступеньку-карниз, Мякичев немедленно закрепил верёвку, а затем сел на корточки и достал флягу. Действовал он размеренно и неторопливо, хотя самому ему казалось, что руки дрожат. Кофе он приготовил себе без сахара, непривычный и нестерпимо горький. Пить такую дрянь можно только от сильной жажды или чтобы согреться. Попробовал - напиток остался таким же ядерным на вкус. Пьер ничего туда не добавлял.
   Локоть разглядывал повисшую среди льда верёвку, словно черту, которая пересекла "стену". Выглядело это как издевательство: среди льдов человеческое вмешательство - всего лишь верёвка - а словно бульдозерная колея среди джунглей.
   - Следующим пойдёшь ты, - проговорил сквозь зубы Локоть. - Понял?! Тропа готова, справишься.
   Пьер с сомнением посмотрел на покрытую льдом "стену", больше всего напоминающую огромную сосульку.
   - Я не слишком хорош в ледолазании, - проговорил он.
   - Собираешься тут торчать?!
   Локоть не мог скрыть злость. Он был огорчён и тем, что не был уверен, сможет ли сам подняться по "стене", и тем, что Мякичеву это удалось, и тем, что "француз" не стесняется выказать сомнение. По льду он лазить не любил, хотя никогда бы в этом не признался.
   - Это не лёд, а камень, понятно? - предложил он.
   - Конечно-конечно.
   Локоть стиснул зубы - чёртов сарказм "француза"!
   Пьер подошёл к "стене" и провёл по ледяной поверхности рукавицей. На мгновенье в ней мелькнуло его отражение.
   Потом он осмотрел оба своих ледоруба и проверил страховку.
   Локоть уже готов был дать ему хорошего пинка.
   Чертов "француз" поднимался очень медленно и неуклюже. "Кошки" его часто соскальзывали, словно он впервые их надел. Локоть его страховал. Теперь он не сомневался, что у очкарика нет врождённого таланта к альпинизму, и то, что у него хорошо получается - только результат труда. Этот чёрт много тренировался. Только вот не по льду. Кретин - не думал, что на вершине будет лёд!
   Локоть разозлился ещё больше, но уже на себя - ведь он тоже рассчитывал избежать ледолазания. Но у гор всегда есть свои планы.
   Он не растерял рефлексов: внезапный рывок верёвки он быстро подавил и тело "француза" не долетело до земли. Тот даже не вскрикнул.
   - Слезай! - крикнул Локоть, увидев, что упрямец снова врубился ледорубами в лёд.
   - Ещё раз попробую, - бросил тот, задыхаясь.
  
   Но второй раз дело пошло ещё хуже. Руки дрожали, пояс впился в тело, сделавшееся ватным.
   Он действовал очень медленно, словно под водой. Каждое движение он старался рассчитать, каждый раз проверял плотность льда. Но скала словно сделалась живым существом, желавшим сбросить его: она прогибалась, извивалась, обманывала.
   Два раза Пьер чуть не сломал ледоруб, наткнувшись на что-то твёрдое.
   Он поднялся почти до того рубежа, с которого сорвался в прошлый раз и упал вновь.
   - Никак? - спросил его Локоть, когда Пьер встал рядом с ним. Тот рассчитывал услышать в вопросе насмешку, но там звучало только огорчение. Пьер сообразил, что экспедиция только что закончилась. Из-за него.
   - Evidemment... мне нужно спокойствие, - прошептал он.
   Спокойствие и равнодушие. Он принялся вспоминать. За последнее время он видел много спокойствия. Ясно вспомнил равнодушное выражение бритого главаря, прежде чем тот скрылся в темноте. Затем невозмутимость Мякичева, говорящего, что "снег закончится". И неизменное спокойствие Локтя. А ещё лицо Лушко, которого эмоции вообще почти не касались.
   Спокойствие в его цифровой палитре было серым с красными прожилками - этот цвет явственно возник перед глазами Пьера.
   - И теперь что? - поинтересовался сверху Мякичев.
   Пьер посмотрел на "стену" - теперь он думал о ней, как об обыкновенной настенной лестнице. Подняться по ней сложно, но отнюдь не невозможно.
   - Поднимайся, а я - последним пойду, - сказал он Локтю.
   Тот буркнул что-то, поглядел себе под ноги, потом вдруг ухватил Пьера за ворот и закричал ему в лицо:
   - Ты сам-то понимаешь?! Мы в двух шагах от вершины!
   Пьер молча смотрел на него.
   - И из-за тебя! Ч-чёрт, - прорычал Локоть и отпустил жертву.
   - Мы там будем, - ответил Пьер. - C`est promis.
   - И что ты, блин, лопочешь! А, ч-чёрт!
   Локоть посмотрел в ненавистное лицо "француза". Было в этом лице нечто нечеловеческое. Он даже слегка попятился.
   - Шею свернёшь без страховки, - буркнул он, отступая.
  
   Когда Локоть поднялся примерно до середины пути, Пьер перестал за ним наблюдать и вынул из кармана куртки небольшой деревянный брусок. После нескольких манипуляций брусок открылся как шкатулка, а затем хозяин извлёк из неё небольшой, размером с пуговицу, почти прозрачный желатиновый диск. Тут же положил его в рот, закрыл и спрятал коробочку. Потом неторопливо разжевал диск, глядя в пустоту.
  
   Локоть наблюдал, стараясь разогнать мрачные мысли. Они были едва ли в середине "забега", а время уходило впустую. "Француз" каким-то чудом смог взять себя в руки и перестать впадать в ступор при виде льда. Но действовал он, словно назло, ужасно медленно, хотя и без перерывов. Хорошо, хоть Мякичев был быстр и проворен.
   Карниз был таким узким, что стоять на нём вместе с рюкзаком на плечах было невозможно. Некоторое время им пришлось так идти, волоча имущество, норовившее сверзиться вниз. Мякичев шёл первым, "француз" последним. К счастью было ещё светло, хотя день потихоньку начинал сереть.
   Друг друга они почти не слышали. Здесь стоял непрерывный шум, словно от огромного патефона, у которого игла съехала с пластинки. Им требовалось добраться до выемки, по которой можно будет подниматься дальше. Повсюду был только ветер, холод и камень. Иногда казалось, что они смешиваются, а свет только размывает их. И в следующий момент они резко разделялись, как краски в ящике художника, и невозможно было понять, где тяжёлый ветер, а где - бумажная стена.
   Начинало темнеть. Здесь даже отдохнуть было негде - под ногами тропа, такая узкая, что толстяк не пройдёт, ниже пустота, выше - вершина. Локтёв начал ощущать острое беспокойство.
   - Нам нужно передохнуть и решить!.. - крикнул ему прямо в ухо Мякичев.
   Вокруг, словно дымок над горячей кружкой, струилась и извивалась снежная пыльца. Снег словно примораживал их к месту, будто они находились в центре торнадо, из которого, в какую сторону не шагни - погибнешь.
   - Идём! - крикнул Локоть. - Не останавливаемся!
   Они свернули за угол и оказались возле небольшой заледеневшей глыбы снега, плотно прижавшейся к скале. Глыба эта, высокая, походила чем-то на отливающие зелёным, заметно накренившиеся песочные часы. Она почти полностью защищала от ветра и снега. И располагалась она в той самой выемке, по которой им предстояло лезть. Видимо, снег наметало сюда, а потом он таял, потом снова сковывался ледяной коркой.
   Мякичев и Локоть, положив рюкзаки возле ледяного сугроба, принялись осматривать прилегающую к нему "стену". В выемке было достаточно выступов, но здесь их почти не нашлось. Здесь они немного отдохнули и снова наглотались кофе (уже остывшего и от этого ещё более мерзкого).
   Пьер не раз опробовал на себе свой препарат и знал, какое он оказывает действие. Главное - выбрать момент для приёма. Здесь же он ничего выбрать не мог, поэтому усиливались случайные эмоции. У Локтя этой начальной эмоцией был гнев - Пьер примерно догадывался, почему так. Просто старый альпинист устал. Он был главным в команде, он считал себя ответственным за всех, он должен был знать и предусмотреть все варианты. А когда что-то шло не так, он начинал злиться. Пьер даже подумывал, что Локоть всегда зол, только хорошо это скрывает. Но препарат помешал это скрывать. Старый альпинист ругался, лицо у него покраснело, он временами утрачивал точность движений. Гнев его находился между оранжевым и синим спектром. Страшная, хотя и предсказуемая, эмоция.
   Какая эмоция овладела Мякичевым, Пьер не мог понять до момента, когда тот вдруг полез на "стену". Без страховки и предупреждения. Это была смелость, слившаяся воедино с безрассудством, даже не серо-красная, а асфальтово-багровая, болезненная гамма. Наблюдая за таким поведением человека, на которого нужно рассчитывать, Пьер испытывал какой-то нервический страх. А Локоть, не скрываясь, изрыгал проклятья.
   Мякичев висел на одной руке, ухватившись за едва заметный выступ на "стене". В страховке он не чувствовал необходимости - адреналин горячим облаком окружил его. Камень - родная стихия - хранил для него нужный путь, хотя Мякичев ещё не знал, куда он двинется дальше. Его вёл за собой появившийся неизвестно откуда инстинкт. Скала стала пластилиновая, и он легко мог сделать в ней вмятину для зацепа. Или даже он сам пластилиновый и может прилепиться к камню, слиться с ним. Мякичев был уверен, что если отпустит выступ, то всё равно останется висеть на скале. Перед глазами плыло, дыхание рвалось наружу яростным потоком. Он на секунду разжал пальцы, качнулся вбок и ухватился за другой выступ, словно появившийся только что. Вскоре ему удалось обойти ледяной сугроб и влезть в расселину.
   - Давай же, ч-чёрт! - рычал Локоть, затягивая узел. - Этот кретин всего два анкера закрутил. Сорвётся - они его ну удержат.
   Он рывком глянул вверх, где далеко виднелась фигура Мякичева. Гнев его переполнял настолько, что не мог стоять на месте, а начал подпрыгивать.
   - Ч-чёртова гора! - он закашлялся, хлебнув холодного ветра и принялся бить себя кулаком по груди. - Ч-чёрт! - его затрясло.
   - Следом ты лезешь! - скомандовал он Пьеру. - Если этот болван не сорвётся, конечно. Всё понял?!
   Пьер поморщился. Злоба альпиниста начинала его раздражать.
   - Что не так?! Какие-то проблемы?!
   Пьер с трудом сдержался, чтобы не успокоить эту злость кодовым словом.
  
   Когда началась драка, Пьер просто стоял и наблюдал. Ярость в глазах Локтёва встретилась с безрассудной храбростью Мякичева. И ни одного из них не интересовало, что все трое связаны страховкой, а до края, за которым была пропасть, не больше шага.
   Драка началась внезапно и без особой причины. Локоть, когда поднимался, сорвался, выдернув два из четырёх анкеров. Мякичев и Пьер удержали его, но о скалу он ударился довольно сильно. Вытянув его, они обнаружили, что Локоть без сознания. Лицо у него было в царапинах, но сильных повреждений на нём не было. А потом он открыл глаза. Сначала взгляд был бессмысленный и мутный, но вскоре вспыхнул прежней яростью. Тогда Пьер мысленно отметил, что двойную дозу препарата не только сильные энергозатраты, но даже потеря сознания не ослабляет.
   Локоть бросился на Мякичева, а тот вполне мог уклониться, но не стал. Они столкнулись. Локоть старался задушить Мякичева, но тот, изловчившись, с силой ударил его ладонью в лицо. Старый альпинист отшатнулся и ударился спиной о скалу. Пьер держался от схватки подальше. Мозг его работал только на сбор информации, но ледоруб он крепко сжимал в кулаке.
   Мякичев ещё не успел придти в себя, а Локтёв уже надвигался на него с ледорубом в руке. Лицо его утратило какие-либо признаки рассудка: заросшее щетиной, красное, в царапинах, со льющимися из глаз слезами и перекошенным ртом. С рычанием он бросился на противника. Мякичев успел перехватить острие ледоруба и отклонил его в сторону. Локоть качнулся и чуть не упал, но тут же вернул равновесие. Он замахнулся ледорубом, но вдруг отбросил его в сторону. Пьер ждал.
   Зато Мякичев ждать не стал, а со всей силы ткнул ботинком в бедро нападавшего. Острия "кошек" пробили материю и вошли в тело. За спиной Локтя ничего не было. Он покачнулся и полетел вниз.
   Пьер видел, как трос, сначала медленно двинувшийся за упавшим альпинистом, вдруг рванул с силой. Локоть был меньше и легче Мякичева, но весил всё же не меньше семидесяти килограммов. Если бы Мякичев стоял на ногах, то вместе с Пьером он бы без труда удержал старого альпиниста, но он не успел подняться и заскользил к бездне следом. Пьер немедленно вонзил свой ледоруб в скалу. А затем и второй. Он чувствовал, как его тело натянулось. Движение Мякичева замедлилось, но Пьер чувствовал, что обоих он не удержит.
   - Режь! - крикнул он Мякичеву. - Oh zut alors!
   Но тот и не думал послушаться. Вместо этого он взмахнул ногами и резко встал, как делают бойцы восточных единоборств. Встал так, что "кошки" с хрустом впились в лёд, выбив облачко белой крошки. Пьер почувствовал, что давление ослабло. Мякичев схватился за трос и стал тянуть его к себе. Медленно, тяжело, неизменно. Наконец Локоть был вытащен на поверхность. Нога его, пронзённая крючьями "кошек", покрылась красными пятнами. Его уложили на лёд, и он тут же открыл глаза.
   - Что это было? - прошептал он. Лицо его по-прежнему было сердитым, но выражение стало осознанным.
   Мякичев извлёк из своего рюкзака аптечку и медленно разматывал жгут, чтобы наложить его на пострадавшую ногу. Пьер огляделся и увидел достаточно широкое для палатки место. Они прошли "забег".
   В палатке было темно, тепло и тесно. Локтёва уложили, Мякичев и Пьер уселись по-турецки вокруг примуса. Палатку наполнял запах кофе, приготовленного Мякичевым. Попивая кофе, они глядели на не спешащий согреться мясной бульон.
   - Пьер, давай-ка рассказывай про свою химию, - дружелюбно предложил Мякичев.
   - Химию? - переспросил тот. "Удивительно", - подумал Мякичев, - "у него в руках нет блокнота".
   - Не знаю, таблетки, которыми ты нас потчевал, - ответил Мякичев. - И от которых мы чуть друг друга не убили.
   Мякичева не сбила невозмутимость Пьера. Тот сказал:
   - Не было никаких таблеток. Вы их выдумали.
   - Тебе бы в театре это говорить, - подал реплику Локоть. - Мы потом поаплодируем.
   Мякичев кивнул.
   - Я анализировал то, что с нами происходило. Эти приступы внезапного веселья, паранойи, подозрительности, осторожности, гнева, храбрости и чёрти чего ещё. Адекватность, Пьер, адекватность. Без химии здесь не обошлось.
   Локоть закашлялся.
   Пьер молчал.
   - Меня интересует, был ли какой-то смысл у твоего эксперимента, - продолжил Мякичев. - И каковы его результаты. Не зря мы хотя бы в качестве подопытных выступали?
   Пьер помолчал и сказал:
   - Эксперимент закончился неудачно. Dommage! Предполагалось, что один из вас погибнет по вине другого. Это не вызывало особых вопросов. Как заплесневевший хлеб. Вы ведь "чёрные альпинисты".
   Эмоции, под действие которых вы попадали, как правильно правильно вы заметили, не ваши. Мякичеву не свойственна бессмысленная радость, он вообще человек сумрачный. Локоть умеет контролировать свой гнев и не бросается на всех подряд. Но где-то в глубине вас хранятся эти эмоции со всеми оттенками - запас, передаваемый с наследственностью. Запас этот у всех примерно одинаков; я предполагаю, что вообще одинаков. Но каждый развивает из него только определённый набор черт. У одних преобладает жизнерадостность, у других - трусость. По грубым прикидкам, конечно.
   Он помолчал и вдруг спросил:
   - Разве вам никогда не хотелось узнать пределы страха или радости?
   Мякичев ответил:
   - Не думаю, что есть такие пределы.
   - Ваш мозг может побеждать страхи только, если не остаётся с ними один на один, - возразил Пьер.
   - Мозг в вакууме?
   - У индейских племён было такое испытание. Человек должен был вдыхать дым определённого растения или набора растений. В результате он либо умирал, либо сходил с ума. Либо то, либо другое.
   Он машинально провёл рукой по своим седым волосам и добавил:
   - А я прошёл это испытание после некоторой тренировки. У меня, благодаря снижению силы эмоций, страха оказалось меньше, чем нужно для сумасшествия.
   - И, по-твоему, это нормально? - перебил его вдруг Локоть.
   - Разумеется, это можно использовать по-разному. Кто-то может попробовать "излечиться" от страхов и оставить себе только ощущение радости. Не знаю, правильно это или нет. Но вам придётся согласиться, что многие эмоции сейчас работают неправильно. Страхи, фобии, паранойи - разве это здоровые проявления? Согласен, страх увеличивает осторожность, скажем, на охоте или на восхождении, но боязнь клоунов - бессмысленна. C`est une honte! Дело в том, что мозг хранит свои страхи, а препарат воздействует на страхи, но не на воображение. Вы можете представить чудовищ из темноты, но не будете их бояться.
   - А как же реальные чудовища?
   - Мозг будет видеть в них опасность, но оценит их трезво, словно экспонат под стеклом. Вместо ступора и паники у него будет больше времени, чтобы здраво оценить опасность.
   Похоже, у Пьера на всё был готов ответ.
   - Ты так и не сказал, для чего были нужны мы? - в голосе Локтя слышалось усталость.
   - Вы показали, что эмоции не меняют характер. Трусость не делает храброго человека трусом, а гнев не превращает добряка в агрессора, хотя, - Пьер умолк, о чём-то раздумывая.
   Воцарилась тишина, которую не прерывало, а скорее поддерживало бульканье бульона. Прошло несколько таких "глухих" минут.
   - Или эмоции, которые усиливает препарат, начинают работать неправильно, - закончил он и схватился за голову.
   В его мозгу проносились годы исследований и экспериментов. Всё это сопровождалось вспышками цвета. Вдруг он почувствовал, что разгадка совсем близко. Конечно! Он вспомнил то состояние пустоты, наступающее, когда эмоции заканчивались. А потом они появлялись вновь, но не такие, как прежде, несвойственные, извлечённые из "запаса".
   Он молча раздумывал над происходящим. Решение было совсем близко, совсем рядом тот первоначальный элемент, который искал помещик-учёный Валтасар в "Поисках Абсолюта" Бальзака.
   Разговор оборвался. Локоть задремал, Мякичев думал. Ему представлялся широкий лабораторный стол, где смешиваются, нагреваются, выпариваются, стабилизируются ингредиенты. Они с Локтём и были этими ингредиентами, в эксперименте, скажем, N 7851. Это злило и огорчало. Очевидно, что для этого учёного все люди были одинаковыми, словно тараканы, на которых испытывают радиоактивное воздействие. Мякичев же считал абсолютно всех особенными. Он, Локоть, Пьер, голубоватый внук Вечного Дворецкого, мамаша, Ирина - каждый из них особенный.
   Мякичев перевернулся на другой бок и открыл глаза. Фонарь уже погас, но ещё можно было различить Пьера, который так и остался сидеть. Лицо его, удивительно белое, словно слегка светилось. "Хорошо, что Чёрный альпинист именно чёрного цвета", - подумал Мякичев перед тем, как заснуть.
  
   Мякичев проснулся от странного звука и спросонок не сразу сообразил, что это. Само устройство палатки было таково, что любой звук внутри неё усиливался, а иногда ещё и начинал отражаться от стен. Только вот это было не эхо гулкого пустого помещения, скорее резонирующая деревянная колонка.
   Мякичев пару секунд ловил звук, пытаясь понять его источник. Источника не обнаружил, зато понял, что звук - ничто иное как смех. Совсем близко. Раскатистый смех, мрачный, дохающий, низкий.
   - Ты что, с ума сошёл? - спросил Мякичев наугад.
   Смех тут же заглушили. Сквозь неё прорывалось хрюканье и нечто, напоминающее кашель.
   - Ну и? - нарушил хрюкающую атмосферу Мякичев.
   В ответ раздался голос Локтя:
   - Сон, понимаешь, смешной приснился. Извини, - он хмыкнул, - что разбудил.
   - Расскажи, раз уж разбудил.
   - Ну, - Локоть зашуршал, устраиваясь поудобнее в своём спальном мешке.
   Он начал:
   - Мне приснилось, как альпинизм будет выглядеть в будущем. Наверно. На гору, знаешь, будет вести хорошо заасфальтированная дорожка. Кое-где - ступени. Повсюду будут перила и страховки. На прямых участках - металлические перила, на сложных... Сложных, пфф! Там, в общем, прорезиненные канаты. Чёрные такие шланги. По этой дорожке несколько раз в день будет проезжать маленькая снегоуборочная машина, знаешь, забавная такая, на мышь похожая. Проезжает, жужжит, качается. А по краям дорожки - фонари. На горе - фонарные столбы!
   Локоть даже захрюкал от смеха.
   - А те, кто поднимаются, себя гордо "альпинистами" называют. И фотографируются на вершине!
   Мякичев почувствовал смутную тоску. То, что предрекал старый альпинист, ему совсем не нравилось.
  -- Глава 17. На вершине
   На следующий день они поднялись на вершину. Хотя идти было нетрудно, но всё равно, дорога заняла несколько часов: виноваты были рана Локтёва и рассеянность Пьера, который не мог сосредоточиться на альпинизме. Первый извинялся за то, что не может проявить себя в полную силу, а второй даже не извинялся.
   Пьер ничего не видел перед собой. Он сейчас жил лишь внутренней жизнью: формулы перед его глазами переходили одна в другую. Иногда казалось, что среди них появляются критерии абсолютного страха или абсолютной ярости, но едва он пытался рассмотреть их поближе, как они тут же исчезали.
   Туман рассеивался, видимо, солнцу не терпелось скатиться с вершины. Локоть встал, опираясь на трекинговые палки - чувствовал себя совсем разбитым и несчастным, хотя проработал всего три часа, и то в треть силы - то есть во всю, что имелась в его распоряжении. Ему было стыдно и обидно, особенно когда на память приходила история о злополучной покорительнице Эльбруса.
   Впрочем, он знал, что через несколько минут все мысли - и плохие, и воодушевляющие, исчезнут.
   Мякичев рассматривал фотоаппарат Локтя. Он был качественный, дорогой и примитивный. Старьё, которое в своё время покупалось человеком с головой - сейчас он был вполне на ходу. На маленьком, заляпанном пальцами экранчике можно было рассматривать получившиеся снимки. Мякичев медленно переключал их: Венценский пик, который получился на редкость удачно, потом снимки всевозможных горных пейзажей, горы, горы, пики и холмы, иссечённые реками долины и водопады. За фотографию грозы в горах Локтю можно было бы дать какую-нибудь фотопремию.
   - Отличные снимки, - сказал он, возвращая камеру владельцу. Впрочем, большую часть кадров очень трудно было рассмотреть на маленьком экране.
   Локоть хмуро взял фотоаппарат. Ещё бы! Значительную часть своих доходов он получал, посылая фотографии в журналы. Под псевдонимом, разумеется. Титул фотографа его не прельщал.
  
   Туман опускался всё ниже, обнажая пейзаж, который со стыдливой грацией демонстрировал свои прелести. Глыбы гор, переливающиеся, словно перламутровые раковины моллюсков, заливал розовый, но уже начинавший становиться золотистым, свет. Бархатом, покрытым росой, мерцала зелень неведомого леса - по форме это зелёное пятно здорово напоминало барсука, вылезающего из норы с корзинкой для пикников в лапе. Озеро казалось тусклым осколком зеркала.
   Но горы всё-таки были в центре пейзажа. И небеса. Они словно старались объединиться во что-то единое - белые папахи облаков надвигались на каменные острия и изгибы, плавные, как в лучших скульптурах Бернини. Словно клочья пены, которые прикрывают выступившие из воды прелести лежащей в ванне женщины.
   Три человека стояли во весь рост на вершине, а перед ними светом и мастерством неведомого творца создавался новый мир с бесчисленными деталями, сливающимися в единую красоту и тут же нарушающими её своим присутствием. Словно Природа боролась с Совершенством, но победа каждой была мимолётной.
   Мякичев оглянулся на спутников. Локтёв делал снимки. На лице его, заросшем щетиной, застыла мягкость и восхищение - он понимал толк в красоте. Пьер же стоял, уставившись в одну точку, и беззвучно шевелил губами. Мякичев понял, что даже сейчас, на макушке горы, которую было совсем не просто победить, учёный видит только свои, ещё не достигнутые вершины. И пейзаж словно померк в его глазах. Он почувствовал острую зависть. Может быть, для Пьера люди были не ценнее тараканов, но сейчас, на вершине он думал о людях, отчего сам становился подобным горе. Тем не менее, Мякичев сделал попытку вырвать его из потока размышлений.
   - Пьер, очнись, - сказал он, - второго шанса не будет.
   Но тот не ответил.
   Локтёв спрятал фотоаппарат и теперь поглощал красоты пейзажа глазами. Он обычно плохо запоминал вид с вершины, но редко забывал те чувства, что на ней захватывают. Глупый "француз" изучал эмоции и пытался превратить их в формулы, чтобы лучше запомнить. Локоть же чувствовал эмоции, которые только что были сами по себе и тут же они сливались в единый пейзаж, разлившийся у него перед глазами. Эмоции переплетались, как цвета в небе, менялись, исчезали, образовывая нечто новое и сложное, но существующее само по себе, словно здание необыкновенной конструкции, в котором балки становятся неотделимыми от каменных блоков и плит, скульптур и колонн. Все эмоции стоит объединять, а не дробить.
   Сейчас Локоть чувствовал целую картину эмоций, полотно Поллока, в котором смешались гнев и страх, восхищение и огорчение, зависть и насмешка. Даже боль в ноге стала ощущаться по-особому.
   Пьер по-прежнему не видел ничего. Он решил, что суть разгадки заключается в комплексе мер. Для того чтобы полностью истощить запас человеческих эмоций и добраться до изначального запаса, нужно множественное воздействие. Человек должен истощить всю трусость, весь гнев, все прочие эмоции. И как же это сделать? Пьеру показалось, что способ есть.
   Он представлял "запас" в виде шара, наполненного образами, вроде тех, которыми пользуются гадалки. В этом шаре запечатлены первобытные и реальные страхи, ярость смертельного боя, коварство, необходимое для уничтожения врага, отрешённость от мира и много чего ещё. Что будет, если израсходовать этот запас? Что будет, если начать воздействие на него?
   Теперь среди формул парил и наполненный грязной, мутной водой шар, в котором всплывали и таяли сумрачные образы. Пьер начинал прикидывать условия следующего эксперимента, который он будет проводить только над собой. Именно так он и поступит - испытает эмоции сам, а не будет просто смотреть.
   Он очнулся от щелчка камеры - Локоть делал групповой портрет. Потом показал его на экране камеры - на нём Локоть и Мякичев смотрели в камеру, а Пьер уставился куда-то вдаль с отрешённым и горделивым видом, словно аристократ, оказавшийся среди плебеев. Он вовсе не собирался корчить такую гордость.
   Когда они уже собрались спускаться, Пьер оглянулся и бегло осмотрел размытый пейзаж. Ничего впечатляющего он не заметил. Ощущение было, словно он глядел в бездну океана - черноту, которая обязана таить в себе нечто страшное.

***

   Она проснулась от звонка телефона. Часы показывали полчетвёртого. В такое время мог звонить только один человек, погибший.
   - Слушаю.
   В трубке что-то шумело и шуршал полиэтилен.
   - Говорите.
   - Ирина, извини, что разбудил. Не могу уснуть. Как у тебя дела? Уже приходили?
   - Самое время... Да, приходили. Один из юристов вашей матушки, - она улеглась поудобнее и закрыла глаза, - вместе с двумя крепкими профессионалами.
   - Всё по плану?
   - Как вы и говорили. Устроили обыск. Забрали макулатуру из сейфа. Я изобразила безмозглую девчонку, как вы и требовали. Действовали они незаконно: по УК за одно только вторжение...
   - Умница! - перебил он её. - Я-то в твоём уме не сомневаюсь, а они пусть ошибаются, ладно?
   - Ладно, - ей в голову вдруг пришло, что сейчас он спросит, что на ней надето. Она хихикнула.
   - Я слышу, что ты не боишься, - прокомментировал этот звук Мякичев.
   - А я должна? - она зевнула, глядя на светящиеся цифры часов. - Они очень глупые.
   Мякичев не ответил. Из трубки словно сыпалась вьюга.
   - Вы там? - спросила она, поёживаясь.
   - Да, - голос Мякичева сделался таким далёким, словно он звонил с того света. - Мне нужна от тебя ещё одна услуга, - сказал он.
   Ирина напряглась. Ей очень захотелось включить, наконец, свет.
   - Да?
   - Тебе нужно связаться с юристом по имени Анже и рассказать о том, что произошло в конторе. Просто позвони и расскажи.
   - И всё? Он должен что-то ответить? Или передать?
   - Я - мёртв, пока. Нет, он просто должен тебя услышать.
   - А дальше?
   - Дальше, Ира, он накажет их сам.
   Она подумала, затем всё же поинтересовалась:
   - Сильно накажет?
   - Соответственно заслугам, - серьёзно ответил Мякичев.
   Она вздохнула.
   - Затем ты появляешься в конторе каждый день. Проглядываешь общие новости и сводки с мест. Ждёшь меня.
   Мякичев говорил так тихо, что ей приходилось вслушиваться, чтобы отделить его голос от шума ветра. Она заметила, что щурится, словно пытаясь что-то разглядеть, и постаралась расслабиться. И почувствовала озноб, села на кровати и стала растирать окоченевшие ноги, придерживая трубку плечом. В комнате определённо похолодало.
   Она спросила невпопад:
   - У вас там холодно? Вы скоро вернётесь?
   Мякичев снова долго молчал. Из трубки звенели и завывали горы, они словно стремились проникнуть сюда. В ожидании Ирина успела проверить, что окно закрыто, а также убедиться, что температура в квартире - двенадцать градусов.
   - Здесь совсем другая погода, - заговорил он снова. Вероятно, он готовил развёрнутый ответ.
   - Здесь всегда холодно, понимаешь? А погода разнится только между "можно идти" и "нельзя". Сейчас вокруг такая пурга, которая вполне могла бы сдуть тебя с места и унести. Темно так, что даже снег выглядит таким... сине-чёрным. Когда идёшь, кажется, что под ногами ворочается что-то живое. Или чувствуешь себя в мешке для мусора. Звёзд совсем не видно, а вокруг - воздушные стены.
   Он снова замолчал. Ирина поняла, что он всё выдумывает. Она уже успела включить в комнате обогреватель (отопление ещё не дали) и перебраться на кухню. Здесь стояло пухлое, пушистое чёрное кресло, в которое она с удовольствием забралась с ногами и укрылась одеялом. Обогреватель уютно шуршал, пародируя звук камина, и пытался конкурировать с шумом горного холода из телефонной трубки.
   Кресло было у окна, и Ирина выглянула наружу.
   В свете фонарей и тенях деревьев была видна только пустая баскетбольная площадка, замусоренная, словно покрытая синевато-белым инеем, а может быть, лёгким снежком. А ведь ещё даже не декабрь. Отогнутые вниз кольца и дыры в сетчатых стенах поблескивали. Под дальним кольцом виднелась тёмная человеческая фигура.
   - А насчёт второго вопроса, - отвлёк её голос из трубки, - скажу, что мы возвращаемся. Уже начали спуск. Через несколько дней увидимся, если, конечно, ничего не случится. Сама понимаешь.
   - Конечно, - сказала она зевнув. Тёплое кресло, словно громадная паучиха, оплела её тёплым коконом. - Горы... они непредсказуемы.
   С потолка послышался скрип соседа сверху. Это был добродушный старик-историк. Он работал ночами и время от времени начинал расхаживать взад-вперёд, чтобы размять ноги.
   - Нет! - резко ответил Мякичев. Она даже словно уловила его дыхание. - Я не про горы. Они живут по своим законам и не нарушают их. Непредсказуемы - люди.
   - Ты... вы в опасности! - встревожилась она. Его голос прозвучал пугающе.
   Через площадку пробежала, ковыляя, крупная чёрная собака. Она замерла перед фигурой, пригнулась и оскалилась. Ирина ясно услышала рычание. Или далёкий гром. Хотя нет, не услышала. Представила.
   - Нет, Ира, - его голос сделался мягким. - То есть, только по своей вине. В любом случае эта экспедиция много интересней предыдущих.
   Ирина почувствовала, что у неё начинает кружиться голова. Она закрыла глаза. От слабости её затошнило. Она снова выглянула в окно. Собаки на площадке уже не было, а чёрная фигура сделалась белой.
   - Ладно, спать пора, - сказал вдруг Мякичев. - Извини, что разбудил.
   - Не извиню. Спокойной ночи, - она повесила трубку.
   Пошёл снег. Теперь площадка совсем опустела. Ирина быстро приняла решение, она торопливо надела халат, сунула ноги в сапоги, натянула пальто и, забросив ключи в карман, покинула квартиру.
   На улице оказалось не так уж холодно. Ирина сразу увидела то, что ожидала. Огромная чёрная псина терпеливо сидела неподалёку, словно кого-то охраняя. Это оказалась не бродячая беспородная тварь, а могучий неаполитанский мастиф. А рядом с собакой стоял крепкого сложения пожилой мужчина с грубым лицом в пальто и кепке. Он учтиво поднёс два пальца к козырьку и слегка поклонился. Ирина вдруг поняла, что она под надёжной защитой. Она кивнула и вернулась обратно - спать.
  -- Глава 18. Через границу
   Спуск до лагеря N2 занял почти вдвое меньше времени, чем подъём - даже несмотря на раненую ногу Локтя. Кроме бури в первый день спуска, когда их чуть не унесло вместе с палаткой, ничего неожиданного не случилось. Анкеры оставались на своих местах, да и спускаться там, где ты поднимался, всегда легче, чем подниматься по неизвестному маршруту. Локоть ковылял, висел на верёвке, перебирая руками, кряхтел, но знал, что жаловаться бесполезно. Теперь он часто доставал фотокамеру и делал снимки. Пейзажи, компаньоны - эти снимки он потом выложит в фотоотчёте.
   Пару раз и ему, и Мякичеву пришлось использовать Пьеров препарат. "Француз" взамен простил только описать, что они чувствуют. Локоть честно рассказывал. Он принял, как говорил "француз" зашкальные дозы - виновата была боль. Успокоенный препаратом, мозг начинает смотреть на боль со стороны, и, хотя знает о её существовании, но терпеливо переносит её - всё это Локоть объяснял как мог. Он даже удивлялся своему терпению - раньше его хватало только на Сашку. Второй странной вещью, которую он заметил, было то, что теперь "француз" казался ему совсем не плохим спутником, а вполне надёжным. Откуда взялось это чувство, он не понимал, но старался ему не поддаваться.
   В лагере N1 они расстались: Локтя повезли в больницу. Как сказал врач: "с ногой всё плохо, но иногда бывает хуже". Несмотря на все возражения Локтя и утверждения "это просто ерунда, а не рана" его убедили отправиться "на операцию", как выразился врач.
   Два дня они провели в том же отеле, из окон которого виднелись горы. Мякичев вёл бесконечные телефонные переговоры. Как оказалось, его мать, не лишённая хитрости, настойчивости и умения выбирать момент, сумела-таки оттяпать часть его бизнеса. Мякичева всё это одновременно позабавило и озаботило. Кроме бизнеса, ему требовалось пообщаться со следователем и много с кем ещё.
   Пьер же занимался исследованиями. Сейчас его интересовали всевозможные грани страха: он учился бояться. Сам по себе он был не из пугливых, а после торговли таблетками и индейских галлюциногенных грибов вообще привык отличать реальные опасности от вымышленных.
   Он составил списки знакомых фобий, сопровождая их короткими пояснениями. Впрочем, чаще там были только пояснения, потому что вспомнить их названия он не мог.
   Пару раз Мякичев заглядывал к нему, и Пьер, казалось, ожидал этой встречи: он был вежлив, внимателен и спокоен. Техника, которую он использовал, давала отличные плоды - Мякичеву даже в голову не приходило, какое число страхов охватывает его собеседника. Пьер сначала искоренил фобии, которых у него не было, затем перешёл к тем, которые могли бы у него возникнуть. В довесок он обнаружил, что научился описывать страхи так, чтобы из вымышленных они превратились в реальные. Напоследок он опробовал новый талант на Мякичеве.
   - У людей бывает интересная фобия, - говорил он, - страх наступать на трещины в асфальте. Знаешь про такую причуду?
   - Отлично знаю, - быстро ответил тот, Мякичев вообще был очень бодр и весел - из-за предстоящего сражения с мамашей и армией её адвокатов. - Один из моих знакомых мучился от таких страхов, - пояснил он. - Он очень забавно ходил по улице.
   - Такие люди, - заговорил Пьер, - боятся, что пол под ними провалится. Они видят трещины, слышат их шорох и поскрипывание, замечают их движение. Но что на дне трещин - они не знают. Может быть, острые зубы, может быть, ледяная адская бездна, а может быть только немая темнота. Где-то в глубине себя они считают, что все трещины соединяются в единую паутину, которая стремится в никуда, затягивая всё за собой...
   Он говорил, а Мякичев слушал. Они сидели в баре гостиницы. Заведение не пустовало. Влюблённые парочки занимали половину столиков, было также трое мужчин в деловых костюмах, обсуждающих сделку, а у стойки засели "на охоте" несколько девиц. Мякичев поглядывал на них, это были девы без возраста, нечто среднее между куклами и зомби.
   Бар был очень светлый и прямо-таки сверкал чистотой. По углам расположились большие вазы с высокими живыми цветами. На свободной стене висела целая композиция из абстрактных картин разного формата. Картины на ней были перемешаны с изящными лампами, сейчас погашенными. Света и светильников здесь было очень много. Не просто так ресторан назывался "Вершина".
   Мякичев слушал. Потом он услышал ясный скрип. Треснула под ногой официанта половица. Трещина. Потом скрипнул стул. Мякичев словно увидел, как микроскопические трещины покрывают деревянную поверхность. Он вздрогнул - ему показалось, что трещина стегнула его тело. Он уставился на огромную зелёную вазу с цветами в углу - она была расписана гибискусами: белые и розовые граммофоны бутонов на чёрных ветвях с тёмно-зелёными листьями. Чёрные линии сделались изломанными и резкими. "Ваза рассыплется на острые осколки", - подумал он. И, словно услышал грохот её падения. А чёрная полоса переползла на пол.
   - Это не всё, - продолжал Пьер, - ведь у трещины не может быть глубины. Она может быть... нарисована и в ней можно испачкаться. Она станет частью человека, как чернота повреждённых лимфоузлов у больного чумой.
   Пьер почувствовал, что его болтовня действует на собеседника. Мякичев нервно озирался по сторонам и даже вздрагивал.
   Он замечал трещины-морщины на лице Пьера, трещины-складки на скатерти, трещины-вены на своих руках. Трещины появлялись повсюду.
   Пьер понял, что эксперимент пора заканчивать.
   - Autrement dit... Вот и получается, что боятся эти люди только глупости, причём собственной, - сказал он. - Ведь трещины есть всегда и везде. В бетоне, в дереве, в коже, в драгоценных камнях. Мы их не видим, но они есть. А видимая трещина - это сигнал мозга, забота о нас. Видя её, можно сделать выводы о плохой кладке, жарком солнце и засухе, наконец, о старости. Но не о смерти. Люди, которые видели реальную опасность, понимают, что незачем воображать опасность там, где её нет.
   Он видел, что речь действует на собеседника и внутренне вздохнул с облегчением. Мякичев теперь выглядел удивлённым, словно только что проиграл партию, имея на руках все козыри.
   - Трещина не леднике - вот действительная опасность. Но такая трещина заранее предупреждает о себе.
   - Именно, - согласился Мякичев, - грохот идёт впереди неё.
   Пьер был доволен результатом. Он продолжал вести разговор так, чтобы Мякичев сам сравнивал выдуманные страхи с реальными опасностями. Через некоторое время Мякичев рассказывал ему о горах: их красотах и опасностях.
   - В горах нужно обладать чувством меры, - говорил он уже спокойно, не озираясь как сумасшедший, - к опасности нужно быть готовым, но не бояться её. Как в бою с противником - если не оценишь его правильно, то проиграешь.
   Он рассказывал, и Пьер поймал себя на мысли, что Мякичев тоже вполне может быть убедительным. Например, передать свою любовь к горам другому. Немного тренировки - и он сможет буквально заражать ею окружающих. Люди, впрочем, редко доводят свои таланты до совершенства.
   А Мякичев вывел его из рассеянности неожиданным вопросом:
   - Если тебя спросят, что случилось с ногой Локтёва, что ты скажешь?
   Пьер некоторое время раздумывал. Прикинул несколько вариантов. Сказать правду - выгнать Мякичева из клуба. Сослаться на случайность - оскорбить профессионализм Локтёва и Мякичева. Был и третий вариант, но Пьер только смутно чувствовал его возможность, а сформулировать не мог.
   - Не представляю, - сказал он честно.
   Мякичев ухмыльнулся - ответ его удовлетворил.
   - Лучше ничего не говори, - посоветовал ему Мякичев. - Видимость была плохая - так ведь и было. Да и у тебя времени, чтобы смотреть, не было - лишь бы на ногах удержаться.
   - Вам будет трудно набрать группу, - пожал плечами Пьер, - слухи пойдут.
   - Может быть и так, - согласился Мякичев.
   Он помолчал и сказал:
   - Меня вполне устраивали восхождения в одиночестве. Если что, я и один справлюсь. А в случае чего обращусь к Локтю или к тебе. Вполне себе группа, согласен?
   - Sans aucun doute, - равнодушно согласился Пьер. Он был уверен, что альпинизмом больше заниматься не станет.
  

***

   Рейс откладывался уже в шестой раз и приходилось ждать. Вместо двух дней они провели в этом городке уже больше недели.
   Он сидел за неудобным, слишком высоким столом в своём гостиничном номере и смотрел на только что сделанную в блокноте запись. Он написал это непроизвольно, без шифровки.
   "По большей части, эксперимент закончился успешно. Если накачивать субъект препаратом непрерывно, и воздействовать на одну и ту же эмоцию, организм, подавленный крупными дозами, изгонит эту эмоцию. Окончательно лишится её.
   Как результат можно отметить, что Мякичев лишился значительной доли безрассудства, а Локоть почти утратил привычную злость. Я уверен, что если продолжать опыт, то вполне можно уничтожить любую эмоцию - при помощи препарата, уговоров и психологии".
   Среди альпинистского снаряжения в его рюкзаке была обязательная вещь для любого туриста - складной нож. От тех, что туристы берут в походы, он отличался только необыкновенной остротой. Пьер вынул его, открыл большое лезвие и аккуратно поддев страницу с только что написанным текстом, быстрым движением срезал её.
   Скомкав её, он огляделся, словно боялся, что его застанут за чем-то непристойным. Вокруг не было ничего интересного. Просторный номер, с большими окнами, глухой и чистый. Стол, кровать, кресло, телевизор, две картины на стенах и гардероб. Пустой подоконник напоминал порог в деревенском доме, за которым открывался вид на центральный проспект. Лил дождь. Здесь было тесно и скучно. Он вспомнил свою квартиру: когда-то он с удовольствием обставлял её, потом почти утратил к ней интерес. Теперь он почувствовал лёгкий приступ ностальгии.
   Закрыл окно, потом уселся на кровать и накрылся одеялом. Перед принятием препарата он должен ощутить эмоцию, от которой хочет избавиться. Вдруг ему пришло в голову, что он не может заставить себя это сделать. Что-то нужно было принести в жертву.
   Он перебирал в памяти те эпизоды экспедиции, которые могли вызвать в нём эмоции. Опасные подъёмы, нервозность Локтя, холод, эксперимент, драку Локтя с Мякичевым. И ему вспомнился подходящий эпизод. И то чувство, которое его хватило, когда он стоял перед ледяной стеной и боялся очередной её победы. То чувство, которое тогда его окутало, была горечь, смешанная со стыдом. Он вспомнил цвет горечи: серо-голубой цвет мха, рассеянный тенями-прожилками. Он тут же принял дозу, очень большую дозу и замер.
   Ему уже приходилось испытывать препарат на себе. Перед первым разом - очень и очень давно - он даже составил завещание. Но никогда он не превышал дозировку.
   И теперь его поглотило чувство горечи - настолько сильно, что свело челюсти, а из глаз брызнули слёзы. В одно мгновение он ощутил всё своё ничтожество, миллионы совершённых ошибок, которые он не хотел и не мог предотвратить в силу своей глупости и просто микроскопического усердия. Он понимал, что ничего исправить уже нельзя, но не боялся последствий, которых не мог предвидеть, а лишь сожалел о них. Горечь, его охватившая, переливалась множеством оттенков, а мелочи то сливались в нечто неоценимо огромное, то сами по себе разрастались до невероятных величин.
   От избытка чувств, свело горло и стало трудно дышать. Страшной силы чувство взяло всё под свой контроль. Мозг старательно фильтровал воспоминания, выбирая из них самые горькие и ещё больше сгущая их. Тело проливало слёзы. Спина от напряжения заболела, руки и ноги стали ватными. Вокруг царила духота и жара. Мозг не пропускал никаких мыслей, кроме самых горьких, а они, то скрывались в каком-то тумане, то представали в изощрённой резкости.
   Так он просидел не один час, терпеливо и непрерывно мучая себя. Он ощущал каждую минуту и никуда не спешил.
   И потом, в один момент чувство горечи просто исчезло. Пьер среагировал мгновенно, и принялся исследовать воцарившуюся на месте погибшей эмоции пустоту, скрывающую нечто древнее и таинственное. Он смог ощутить это нечто лишь на секунду, прежде чем его заполонили собой, словно вставшие плечо к плечу солдаты - страх, радость и облегчение.
   Не торопясь к ним прислушиваться, он снова вспомнил свои неудачные попытки подняться по льду и другие оплошности, но ничего похожего на горечь или сожаление не ощутил. Он выбрался из-под одеяла. Вокруг стояла темнота. Пьер распахнул окно и с удовольствием наполнил лёгкие холодным вечерним воздухом.
   Снаружи струилась сырая, серая осень. Дождь вперемешку со снегом, уже превратил тротуары в мутные зеркала, поглощающие все краски. Центральную артерию городка, на которую выходил отель, наполняли звуки дорожной жизни. Грохот, шум, шелест. Тротуары втягивали в себя прохожих с зонтиками. Сколько раз Пьеру приходилось смотреть на людей свысока! Прохожих было мало, зато грузовиков много - как возле млатской фабрики.
   Городок под серым небом и серым дождём был печальным и сердитым, словно бомж с похмелья. На одно мгновение Пьер почувствовал, что проникает в окружающее настроение, чувствует как оно, словно слепой, медленно и осторожно нащупывает дорогу во мраке. Ему даже показалось, что он способен его изменить.
   Но за его спиной словно что-то появилось. Пьер оглянулся. Никого. Разумеется. И, тем не менее, что-то дышало ему в затылок. Номер заполнило нечто, желавшее причинить ему боль. Он, не раздумывая, покинул своё неуютное жилище и, оставив ключ у грустного, розовощёкого как хрюшка, склонившегося над газетой портье, вышел в город.
   Снаружи оказалось намного светлей и Пьер направился наугад, просто подальше от отеля. Фонари ещё не горели, хотя время уже требовало. Городок был невелик, и Пьер скоро оказался в окружении унылых заводских кварталов. Деревья здесь заботливо окаймлял строительный мусор, а стены - много одинаковых безглазых стен - струпья объявлений, грязные разводы и образчики наскальной живописи.
   Он не знал, что ищет, пока не нашёл. Это была стена, украшенная мастерски выведенным граффити "Клуб шатких столов". Некоторое время ему потребовалось, чтобы расшифровать свободный полёт букв. Граффити здесь было тем, чем должно быть - шифровкой, понятной избранным. Пьер отлично знал такие места. Вход в этот "клуб" находится в одном из ближайших подъездов. Нужно спуститься в подвал, пройти полутёмными коридорами и оказаться перед запертой ржавой дверью. Затем сказать кодовое слово, и путь внутрь открыт.
   Пьер разглядывал дверь; мысли его блуждали. Тут его дёрнули за рукав.
   - Ты дилер? - спросил его болезненного вида паренёк.
   "Героин" - быстро определил Пьер, оглядев этого курьера. Короткие грязные волосы, воспалённые глаза, опухшее лицо, выглядывающие из рукавов тонкие, расчёсанные руки. Грязная белая рубашка и потёртые брюки со следами стрелок. Через плечо - "почтальонка".
   - Я не пользуюсь услугами курьеров, - жёстко сказал Пьер.
   Парень попятился, как собака.
   Пьер раздумывал.
   - Тогда, я только себе, - пробормотал "курьер" облизывая губы. Пьеру подумалось, что на вид этой развалине лет семнадцать-восемнадцать, а на деле может быть и тридцатник.
   - У меня есть предложение, - сказал Пьер.
   Парень искательно взглянул на него. В бессмысленном взгляде мелькнул страх.
   Пьер поморщился, угадав его мысли.
   - Не бойтесь, ваша жопа целой останется, - презрительно сказал он. - Мне нужен испытуемый. Maintenant.
   Лицо "курьера" просветлело.
   - Что нужно делать? - сипло спросил он.
   - Получите дозу. Примете её при мне, а потом, когда кайф будет на пике, примените мой препарат. Согласны?
   - Да, - наркоман облизнул губы.
   - Есть у вас жильё?
  
   Лицо наркомана наполняло такое удовольствие, что было противно смотреть. Он сидел на продавленном кресле, а Пьер расположился на единственном в квартире стуле и наблюдал, как наркота дарует жизнь. Через некоторое время после дозы "курьер" принялся энергично ходить по комнате, выглядывать в окно, приглаживать занавески, открывать дверцу шкафа (кроме шкафа, кресла и стула в комнате больше ничего не было). Ему хотелось навести порядок, помыть окна. Он сходил на кухню и тут же вернулся. Он без умолку болтал. Пьер видел всё это не раз. Он не отвечал на вопросы и не двигался.
   - Сейчас! - вдруг крикнул "курьер".
   У Пьера всё было готово: пакет и препарат.
  
   Теперь он снова наблюдал за действием препарата со стороны. Он дал подопытному такую же большую дозу, какую принял недавно сам. Зрелище было неприятное. Лицо наркомана перекосило, впрочем, а надетый на его голову пакет ещё больше это усиливал. Изо рта лилась слюна. Он сидел на полу, и периодически его начинала бить крупная дрожь.
   Пьер наблюдал и методично записывал результаты в блокнот. Как обычно - формулами. Препарат действовал быстро. Сначала - полное расслабление мышц, затем конвульсии, попытки двигаться, непроизвольный вой, полная потеря координации. В конце "курьер" лежал трупом.
  
   Пьер почувствовал усталость и голод. Он убедился, что слабый приток кислорода у испытуемого есть и обшарил его карманы. Ключи нашлись. Он запер квартиру и, отыскав ближайший магазинчик, купил себе хлеба, молока и сыра. В грязной, опустевшей кухне "курьера" каким-то чудом уцелела работающая микроволновка и с её помощью Пьер сделал себе плавленый сыр. Он уже оканчивал трапезу, когда в кухню ввалился сам подопытный.
   Действие препарата закончилось - это Пьер понял сразу. Теперь "курьер" выглядел ещё хуже, на брюках у него появилось тёмное пятно, руки тряслись, лицо постарело, но взгляд как-будто сделался более осмысленным. Он словно искал глазами нечто потерянное. Он попытался сесть на табурет у стола, но только перевернул его и оказался на полу.
   - Не знаю, нужны ли вам объяснения, - сказал Пьер, продолжая есть. Он взглянул на подопытного. - Хотите ещё дозу?
   Тот пробормотал нечто вроде "эм" или "эх" и вдобавок отрицательно потряс головой.
   - Нет? Это правильно, - Пьер зачем-то поглядел по сторонам. - У вас неплохая квартира. Как вам удалось её сохранить?
   Наркоман заметно вздрогнул. Пьер наблюдал, как бледнеет его лицо.
   - Теперь вам придётся приложить больше усилий, чтобы её лишиться. Я снял вас с иглы. Хотя это, конечно, побочное действие. Я не знаю вашего имени... но это справедливо.
   Он поглядел на остатки сыра в тарелке.
   - Вы больше никогда не ощутите такого чувства, как удовольствие или эйфория. Они останутся только в вашей памяти. Вы не будете чувствовать, что даёт вам наркота, алкоголь, секс или, скажем, свершённая месть. Вам придётся начать жить ради других эмоций, скажем, ради любознательности или злобы.
   Пьер поднялся и прошёлся по кухне.
   - Будете учиться, - сказал он и, вынув из кармана куртки ключи от квартиры, оставил их на столе, - Bonne route. Наркоман бессмысленно наблюдал. Вдруг он осторожно провёл рукой по щетинистому подбородку. Пьер бесшумно затворил за собой дверь и вышел в ночь.
  
   Наконец, полёты возобновились. Перед отлётом они, уже собранные (рюкзаки и снаряжение они переслали в аэропорт загодя) заглянули в больницу к Локтю.
   Он пререкался с молоденькой медсестрой - видимо, здесь ему было совсем скучно.
   - Вы должны выпить антибиотики, - говорила медсестра, потряхивая маленьким стаканчиком с таблетками. Пьер на глаз смог определить, что одна из них - трихопол. На лекарствах здесь явно не экономили.
   - Мадемуазель, - говорил ей Локтёв с изощрённой вежливостью, - я должен научить вас вязать узлы. Тогда вы научитесь заодно и их распутывать.
   - Вы - несносны!
   - Вы преувеличиваете, мадемуазель. Вчера после беседы по телефону у вас были заплаканные глаза. И в этом не было моей вины.
   Девушка залилась краской.
   - Сударыня, я никому не скажу о вашем секрете.
   - Здравствуйте, - прервал беседу Мякичев.
   - Добрый день, - проговорил Пьер.
   - Мы - друзья этого болтуна, - сделал смелое заявление Мякичев на вопросительный взгляд медсестры.
   - Знакомьтесь, это - Алиса, - представил девушку Локоть.
   - Если друзья, тогда убедите его приять лекарства, - потребовала она.
   - Выпей лекарство, - дружелюбно предложил Мякичев.
   Локтёв взглянул на ухмыляющуюся физиономию Мякичева, дружелюбно-внимательное лицо "француза" и пытающуюся принять строгий вид медсестру. "Все мы изменились", - подумал он и выпил таблетки.
   - Спасибо, - сказала медсестра Мякичеву и вышла из палаты.
   Они успели поговорить буквально пару минут. Локоть сообщил, что через два дня его выписывают, и швы он будет снимать уже дома. Потом у Мякичева зазвонил телефон, и он удалился в коридор.
   Локоть быстро сказал:
   - Никому о моей ноге не говори.
   - Мякичев уже предупредил. Но не думаю, что это останется секретом, - ответил Пьер.
   - Есть разница. Ногу я... повредил. В горах всякое случается.
   Мякичев вернулся.
   - В общем, ты поправляйся быстрей, - сказал он. - Мне некоторое время будет не до клуба, а тебе не до альпинизма. Поэтому я хотел бы назначить тебя своим представителем в "Горной породе".
   Локоть поморщился.
   - А там - посмотрим, как будешь справляться, - поспешил успокоить его Мякичев.
   Когда они уже собрались уходить, Локоть вдруг спросил:
   - Слушай, Новаро, так ты и правда француз?
   - ?Qui sait? - ответил тот.
  

***

   Автоматические двери открывались, и сразу становилось понятно, насколько уютно и тепло в здании аэропорта. Снаружи бушевала непогода. Начинал сыпать снег, удивительно контрастирующий с почти чёрным небом и сумраком вечера. Рейс откладывался.
   - Приветствую!
   - Hello!
   - Доброго... как это?.. день!
   - ДоброГО днЯ, - поправил Мякичев. - И тебе!
   - Good morning Miakichev!
   Мякичева окружали альпинисты, только что выбравшиеся из самолёта. Все они были довольно смуглые и укомплектованы дальше некуда. Пьер с интересом наблюдал за ними. У него создавалось впечатление, что все альпинисты, хочется им этого или нет, но считают друг друга исключительно друзьями. Говорили они на каком-то своём жаргоне, состоящем из нескольких языков: русского, английского, французского и итальянского. У них сразу находились общие темы, точнее одна тема - горы.
   Пьер почувствовал скуку и оглянулся. Даже отсюда виднелись горы - теперь они обладали непонятной притягательностью, но в чём она заключалась, Пьер не мог определить. Где-то там блуждал Чёрный альпинист, в шкуре которого Пьер успел побывать. Впрочем, скоро всё это было смыто, словно временем, непогодой.
   - А этот снег скоро кончится? - спросил Пьер Мякичева.
   Тот поглядел в окно. Пьер наблюдал за ним. На что именно смотрел Мякичев, он так и не понял. Казалось, что он разглядывает едва заметные снежные узоры, которые ветер наметает на асфальте взлётного поля.
   - Перекусим и отправляемся, - сказал он самому себе. - А? Снег кончится так быстро, словно и не начинался.
   Пьер с сомнением посмотрел на чёрное небо. И почему он не спрашивал у Мякичева о погоде раньше?
   - Если хочешь, поспорим, - предложил Мякичев.
  
   Почти весь полёт он проспал. Несмотря на кофе и Мякичева, который вёл непрерывные беседы по телефону.
   Пока Пьер отсыпался и бездельничал в своём номере, Мякичев оказался в круговороте событий. Он успел поговорить и, главное, договориться со следователем, дать несколько интервью и пообщаться со своими юристами и компаньонами. Фундамент для поддержки на такой случай он воздвиг давно. Он никогда не жадничал, зная, что на популярности не экономят.
   Некоторые предприятия он уже потерял. Около трети - не пострадали совершенно. Ещё одну треть он смог отбить, только объявившись.
   По сути, то, что произошло, его вполне устраивало. Материнская жадность здорово сыграла против неё - в деловых кругах начало складываться мнение, что она и правда наняла того стрелка. Да и её рейдерские захваты произвели должное впечатление.
   Снова зазвонил телефон. Мякичев ответил.
   - Ваша матушка сильно огорчилась из-за того ресторана, - сказал юрист Мирин, после обязательного приветствия. Он помогал оформить сделку по ресторану "Водевиль".
   - Просто рвёт и мечет, - не сдержавшись, добавил он.
   Мякичеву было несложно это представить.
   - У неё есть шансы? - на всякий случай спросил он.
   - Обижаете, Вениамин Евгеньевич, - ответил юрист. - Хотя шансы-то есть всегда. Но в этом случае о них стоит говорить только в прошедшем времени.
   - Как это понимать, - насторожился Мякичев.
   - Я уверен, что она смогла бы получить намного больше, если бы её не покинул Анже.
   Мякичев был так потрясён этой новостью, что потерял дар речи. Иринке удалось!
   - Вы в порядке? - поинтересовался юрист. По его тону было ясно, что он всё понимает.
   Анже был юристом отца Мякичева, а потом долгие годы преданно служил его супруге и сыну. Однако участвовать в их междоусобице он отказался - так Мякичев понимал его внезапный уход. На такую удачу он даже не рассчитывал.
   - Ты просто гений, - сказал Мякичев, чтобы что-то сказать. - Скоро поговорим лично.
   - Не сомневаюсь, Вениамин Евгеньевич.
   Если бы разговор не происходил в салоне самолёта, Мякичев начал бы расхаживать из угла в угол. Он старался привести мысли в порядок. Второй раз такой шанс не представится. Заполучить Анже - лучшего юриста из всех, которых ему приходилось видеть. Телефонный номер Анже, естественно, у Мякичева был, но сейчас он не решился его набрать. Действовать нужно осторожно. Начать - с пробежек. Да, именно с пробежек.
   Мысли и планы сменяли друг друга и путались. Мякичев нервно крутился на своём месте, словно оно стало для него слишком тесным. Даже стюардесса поинтересовалась его состоянием. Он не мог успокоиться - перспективы открывались грандиозные.
  -- Глава 19. Недавнее прошлое
   Пьер сидел на кухне и маленькими глотками пил чай. У него была банка превосходного кофе, но после двух недель отвратительного напитка из фляжек и котелка, называемого "кофе" он вряд ли скоро сможет к нему прикоснуться. Гудела вытяжка, горел газ, пробуравливающий кухонный сумрак.
   Он вспоминал последние несколько недель - они были настолько насыщены событиями, что с трудом удавалось разложить всё произошедшее по порядку. Он смотрел как зачарованный, за отблесками газа отражающимися в чайном зеркале.
   Они вернулись в Млатск, попрощались в аэропорту и разошлись по домам. По улицам тянулась позёмка, словно тротуары посыпали солью, смешанной с "дурью". Картина дополнялась меховыми капюшонами, ногами в термобелье, расчищающими улицы самоходными пылесосами и скрипящими на лобовых стёклах "дворниками". Небо закрывали белые тучи, и хотелось подняться на крышу, чтобы дождаться вида гор, после того как тучи полностью высыплются. Впрочем, никакие горы от этого не появятся - возле Млатска нет гор.
   Первое, что Пьер заметил, вернувшись домой, так то, что там кто-то побывал. Здесь устраивали обыск, осторожно, но не идеально. Предварительно, конечно, отключили электричество, вырубив автоматы в электрощите. К счастью, камеры, которые он установил в своей квартире, были с собственными аккумуляторами. На всех записях была одна и та же незнакомая женщина; действовала она достаточно профессионально. Все его бумаги, картотека, данные, остались на своих местах. Компьютер включали десять дней назад - когда он вовсю был в горах. Бегло всё проверив, он с удовольствием забрался в постель и проспал до глубокого вечера. Затем принялся за работу.
   Пара дней прошли в тишине и покое. Пьер успел перенести все записи на карточки и в компьютер, а также позвонить в институт и сообщить, что он вернулся, расспросить, как движется проект. Тишина и покой его радовали. Он слушал музыку, занимался, сортировал данные, стирал альпинистские шмотки и приводил в порядок снаряжение.
   А потом раздался звонок в дверь.
   В дверь позвонили. Пьер поставил кружку и застыл. Он не собирался открывать. Затаился и ждал. Вокруг остановилась тишина, нарушаемая только гудением газа. Он не будет открывать.
   Тогда же он отправился к двери и отворил её.
   На пороге стояла женщина, на лице её мелькнуло удивление. Та самая, которая устраивала у него обыск и теперь он мог рассмотреть её тщательно. Широкое её лицо, вроде тех, какие можно увидеть в окошке паспортного стола или на приёмной в поликлинике, оттеняли очки в тонкой оправе. Маленький подбородок выступал вперёд.
   - Здравствуйте, вы - Пьер Новаро?
   Голос её звучал сухо, она явно спрашивала для проформы. Зато смотрела на него пристально и внимательно, словно ждала, что сейчас он поменяет лицо, как хамелеон - цвет.
   - Возможно, мы с вами знакомы заочно, - сказал он, - но, уверен, ваше имя мне неизвестно.
   Женщина попятилась, но быстро взяла себя в руки.
   - Просто удивительно, - пробормотала она. - Я - майор полиции, моя фамилия Нир. Я расследую происшествие, в котором вы... выступаете свидетелем.
   - Что ж, проходите, - он отступил, пропуская её в квартиру.
   Потом он предложил ей выпить чаю, и они прошли на кухню. Пьер взглянул на стул, с противоположной стороны стола. Этот стул располагался спинкой к стене, боком к столу и тот, кто сидел на нём и пытался есть, должен был делать это либо в пол-оборота, изогнувшись, либо есть на весу, водрузив на стол локоть. Женщина-майор согласилась на чай тоже для проформы - к своей чашке она не прикоснулась.
   - Я к вам ненадолго, - сказала она. - И пришла только чтобы кое-что рассказать. Возможно, по моему рассказу вы определите мои намерения.
   Он сказал, что слушает, а сам принялся пересыпать дорогой чай из фирменного пакета в жестяную банку, покрытую городецкой росписью. Чай шуршал.
   А она рассказала много всего. Речь явно готовила заранее.
   Основным пунктом её рассказа было изнасилование, хоть и постановочное. Восстановила она всё довольно точно - догадалась и о сумме, врученной полупрофессиональной проститутке, и об оплате услуг хулиганья. Иногда рассказ её покрывался узором иронии, словно оконное стекло в мороз.
   - Зачем этим уродам было платить-то? - поинтересовалась она. - Для них ведь это была не работа...
   А вот камеры наблюдения она упустила.
   Затем, без всякой видимой последовательности она рассказала о его работе в ресторане, продаже рецептов, внезапном отравлении нескольких ресторанных критиков. Отравления были лёгкими, но, несомненно, повлияли на отзывы о ресторанах-конкурентах. Слушая этот рассказ, Пьер невольно вспоминал то специфическое сочетание ингредиентов, которому, чтобы превратиться в рвотное, нужен лишь простейший катализатор.
   - В ресторане о вас хорошо помнит шеф-повар, - говорила она. - Он вам пророчил кулинарное будущее.
   Пьер вспоминал маленького рыжего человечка, который умел останавливать время вокруг себя. Он молчал. Иногда он отпивал чай, глядя в пространство. На гостью он старался не смотреть - иначе замечал маленькую чёрную точку, возникающую у неё точно посередине лба. Она увеличивалась. Пулевое отверстие.
   - За последние годы вы успели поработать и установщиком замков, и санитаром, и официантом, и даже техником в аэропорту, - говорила она, стараясь поймать его взгляд.
   Он раздумывал, насколько хорошо получится запись этого разговора.
   - Это вкусные конфеты, - произнёс он, пододвигая ей вазочку.
   - Вы насмехаетесь? - быстро спросила она, глядя на него в упор.
   Он не ответил.
   - Думаю, что нет, - ответила она сама себе.
   Потом она вынула из кармана сложенный лист бумаги и, развернув его, пристроила на столе, оперев на вазу с конфетами. На листе был напечатал список должностей, в которых ему удалось побывать. Она неплохо поработала, впрочем, Пьер не особенно скрывался. Сверху было написано от руки: "одни и те же паспортные дан. и адрес. Краш. волосы, иногда усы и борода. Картотеки." Затем следовал сам список.
  
   Ресторан - отравления
   Больница - случаи эвтаназии
   Установка замков - взломы
   Почта - случаи шантажа
   Аэропорт - внезапные поломки, кражи и подмены
   Аптека - продажа психотропных средств
   Институт - ?
  
   Указывая на список, она рассказывала о этих местах его работы, объясняя, как ей удалось или посчастливилось о них узнать. Он оценил её честность - дама не говорила о своих великих дедуктивных способностях или проницательности. Часто ей помогал случай.
   Пьер слушал всё это, раздумывая, зачем она рассказывает. Если она хотела его поразить или вызвать на откровенность, то ей это не удалось. Она также честно говорила, что у неё нет никаких доказательств или свидетелей.
   - Ваш рассказ очень интересный, уважаемая, - сказал он. - Только в нём я представляюсь каким-то сверхчеловеком. Разве это не странно? Столько профессий, в которых я достиг мастерства. При всём этом успевал работать в институте.
   - Те профессии, которыми вы овладели, требуют больше практики, чем теории. Вы были помощником повара, санитаром, устанавливали замки, были почтальоном, помощником аптекаря, что совсем не сложно для химика. Подготовки требует только ваша работа на обслуживании самолётов, но там вы были, фактически разнорабочим. Как вы всё это успевали? Не имею представления. Я прошу прощения, но не могли бы вы показать мне свою картотеку?
   Он немного подумал, потом поднялся и кивнул, чтобы она шла следом.
   Едва увидев шкафчики с карточками, она не могла удержаться от улыбки. Он выдвинул ящик и протянул ей пачку карточек. На каждой из них значилось несколько формул и по три квадратика, закрашенных краской. Она рассмотрела их, явно не понимая, что это. Она подошла и к шкафчику и выдвинула другой ящик, затем следующий - везде были карточки, только с другими цветами.
   Она попятилась, потом обернулась. Пьер смотрел на неё, слегка наклонив голову.
   - Вы - сумасшедший?
   Он молчал. Тогда она ответила сама.
   - Я многое про вас узнала. Всё собирала в папку. Пока вы были в горах, я успела переговорить примерно с сотней людей, так или иначе связанных с вами. Мы собирали сведения о вас, как проклятые. Мы узнали, как. Но никакого мотива. Зачем вам всё это было нужно? Почему вы везде оставляли следы - эти ваши картотеки... Для чего нужен шантаж, если вы так и не взяли денег? Какова ваша выгода от этих эвтаназий, взломов, аварий? От отравлений... впрочем, к ним вы, возможно, не имеете отношения.
   Она помолчала и закончила:
   - Зачем вы это делали?
   Он не отвечал, но она ждала. Он разглядывал её с интересом. Любопытство её сменялось презрением, интересом, завистью, усталостью, безнадёжностью. Он не зря несколько лет потратил на изучение эмоций, он проводил эксперименты, он ставил людей в такие ситуации, в которых они не могли сохранять хладнокровие. Он изучал лица. А теперь это знание давало свои плоды.
   Он так ничего ей не сказал. Только попрощался и выпроводил.
  
   Он подул на чай. Если эта дама и приходила для разведки, то за этой разведкой ничего не последовало. Не пришла повестка или наряд ОМОНа. Если за ним и следили, то он не замечал. В любом случае, сейчас экспериментальная работа была ему ни к чему. Только институт.
   Всё свободное время он тратил на исследования. Он лишал себя эмоций и наблюдал, какие это вызовет изменения. О событиях в городе он узнавал только в институте.
   Один из лаборантов, абсолютный мастер классификации, при этом косноязычный настолько, насколько это возможно, прекрасно справлялся с обязанностями почтальона. Парень этот, нескладный, длинноногий, с вечной странной стрижкой, постоянно забывал на кафедре свою газету. Или делал это нарочно. Читал он быстро и аккуратно. Следом за ним с газетой знакомился Пьер, а потом она шла на подстилку в клетки подопытных зверьков.
   В одной из таких газет он и прочитал о расследовании "убийства" Мякичева. Это была не первая и не последняя статья - ничего особенного она не содержала. Об этом деле писали много - такие события в Млатске случались нечасто.
   После этой газеты Пьер стал следить за расследованием внимательней. Уже было обнаружено орудие преступления, затем вычислили и заказчика, но на этом расследование фактически закончилось. Заказчица привлекла уж слишком много внимания - не больше не меньше это была Мякичева мамаша, только почему-то с другой фамилией. Винтовку она купила чуть ли не лично в одной из воинских частей, к тому же ей, как ближайшему родственнику, была выгодна смерть сына. И она не назвала имя исполнителя - Пьер знал, почему. Просто она никогда его не видела - боялась себя скомпрометировать. И очень зря - если бы увидела... впрочем, тогда всё бы сложилось совсем по-другому.
   В газетах красочно описывался арест злодейки, процитированы все её слова. Но это было не всё - появились заметки о рейдерских захватах, которые она организовывала на сыновних предприятиях. Деловая карьера её была погублена. И уже не важно, оправдалась бы она в покушении на убийство или нет. И самым интересным (как говорили все вокруг - самым подлым) было интервью у Анже - семейного юриста Мякичевых, которого Пьер отлично знал. Анже добавил так много интересных подробностей о её манерах вести дела, что материала хватило бы на несколько обвинений.
   Всё это время текло интересно, неторопливо и медитативно, и череду дней, посвящённым исследованиям и маленьким открытиям, нарушило только одно событие - Пьеру пришлось побывать на суде в качестве свидетеля.
   Впрочем, на суде он оставался исследователем и продолжал вести наблюдения. От него требовалось только рассказать про Мякичева, дать ему краткую характеристику и сообщить некоторые подробности горной экспедиции.
   Ему понравилась манера изложения мыслей молодого адвоката обвиняемой. Этой женщине было не больше тридцати, и смотреть на неё было приятно. Одним из свидетелей, которых она допрашивала, был Локоть, и он насмешливо упомянул, что адвокат очень похожа на его племянницу. В ней действительно было что-то от ребёнка. Она делала энергичные жесты, повышала и понижала голос, кричала, раздувалась, насмехалась, грозилась.
   Лицо её, небольшое, укрытое тенями резких черт, обычно украшало хмурое мрачное выражение, но стоило ей чему-то порадоваться, и это лицо освещала белозубая, восхитительная улыбка и оно становилось по-детски круглым, с ямочками на щеках. Интересное зрелище, да и слушать это выступление - интересно.
   - Вы! Свидетель! Вы хотите сказать, что Вениамин Мякичев отличался спокойным нравом и никогда не действовал без раздумий?
   - Насчёт "никогда" я не...
   - Отвечайте "да" или "нет"!
   - Нет.
   - Вы говорите, что Вениамин Мякичев был человеком импульсивным?
   - Нет.
   - Так как бы вы могли охарактеризовать подсудимого?
   - Да.
   В зале смех. Оглянувшись, Пьер заметил даже лёгкую улыбку на лице судьи. Тот явно с любопытством наблюдал за этим шоу.
   - Я надеюсь, господа присяжные, что такой ответ создаёт верное представление о круге общения так называемого пострадавшего.
  
   Дамочка-адвокат продолжала свой странный допрос. Удивительно, но своей манерой она умудрилась настроить всех против своей подзащитной. Госпожа Илеркова краснела и бледнела, Пьер наблюдал, как она судорожно сжимает руки. Он многое успел подметить. Суд напоминал театральную постановку. На некоторых лицах отражалось недоумение. Большинство же зрителей просто наслаждались зрелищем. Лицо прокурора, крупного, флегматичного человека, которому для полного сходства с Мегре не хватало только трубки, держало бульдожье спокойствие с профессионализмом африканской тотемной статуи.
   Она спрашивала, делала пируэты, улыбалась и хмурилась, обращалась к присяжным. А затем произошло нечто, чего Пьер не мог объяснить. Он словно почувствовал на вкус все её эмоции, сочные, драматические, тренированные. Он собрал их, уплотнил. Как ингредиенты интересного блюда. А потом ему пришло в голову, что "кушанье" это становится месивом, в котором слишком много всего. Его чувство меры взбунтовалось. И теперь он сообразил, что подействовало это на них обеих: и на адвоката, и на обвиняемую. И понял, откуда этот переизбыток.
   Она что-то говорит ему. Голос её безжизненен, лицо застыло. Все интонации, наполнявшие её речь, мимика, делавшая такой симпатичной, грациозность, порывистость, юность - испарились. Вместе с ними пропали удивление, радость, страх. Теперь она даже не двигалась по залу суда, а стояла и чётко и прямо смотрела на него. Речь её сделалась сухой и холодной, как синтетический голос из репродуктора.
   Тогда Пьер понял, что, если бы он мог бояться, то теперь бы испугался. Но он только смотрел, слушал и отвечал. Стояла такая тишина, что казалось, будто каждого слова, произнесённого им или адвокатом, раньше не существовало. А потом Пьер почувствовал себя плохо. Лоб и шея покрылись испариной, глаза защипало, горло сжало так, что стало трудно дышать. Страха и нерешительности, озадаченности и возмущения вокруг было слишком много. Перед его глазами вдруг возник бесконечный коридор, заполненный картотечными ящиками. Он бежал по нему и на ходу вкладывал нужные карточки в ящики с соответствующими буквами. А затем коридор резко устремился вниз, превратившись в колодец. Падать туда он не хотел, но не из-за страха, а только потому, что чувствовал, насколько долго будет длиться это падение.
   Он постарался взять себя в руки, но смог сделать это далеко не сразу. На лицах стали проявляться эмоции, в первую очередь удивление. Адвокат изумлённо оглядывалась по сторонам. Лицо обвиняемой наливалось краской - злоба вернулась обратно - она сидела, выпучив глаза, и с ненавистью смотрела в пустоту.
   Всё это вспоминалось ему необыкновенно отчётливо. Память ему вообще стала служить много лучше с тех пор, как он избавился от некоторых эмоций.
   Пьер выглянул в окно. Начиналась метель. В красном квартале дома сейчас наверно, сделались похожи на снеговиков, покрытых открывшимися ранами.
   Ему хотелось прогуляться. Снег разогнал прохожих. Уже несколько дней в голове Пьера жила мысль, что исследования закончены, что осталось только собрать результаты и сделать выводы, но он отгонял её.
   На улице оказалось совсем тепло. Крупные хлопья мокрого снега разлетались о тротуар, словно шарики с краской из ружья для пэйнтбола. Прохожие прятались под защитой остановок и козырьков подъездов. Навстречу снежному обстрелу тянулись тонкие косички дыма от зажженных сигарет.
   Пьер шёл, поглядывая по сторонам, стараясь сосредоточиться на эксперименте, но мысли разбегались.
   Мякичеву мамашу так и не посадили - дали год условно. Судья явно опасался, что такой приговор может вызвать недовольство, но ничего подобного не произошло. Все почему-то уверились, что она получит по заслугам. Он не знал, произошло это или нет. Она собиралась, вроде бы свалит за границу.
   После этого процесса Мякичев сделался героем или кем-то вроде. Те, кто раньше имел дело с его матерью, теперь хотели договориться с ним. Мякичев ушёл в дела с головой и даже в клубе появляться перестал. Теперь там царил Локоть. Кроме того он почти не вылезал со скалодрома - тренировал свою племянницу, а вместе с ней ещё несколько детишек.
   Снег засыпал его плечи и сделался достаточно глубоким, чтобы ноги проваливались по щиколотку. Ему казалось, что он прорывается через бесконечный коридор, затянутый занавесками. Он снова почувствовал себя в горах. Там всё было намного проще - если ты поднимаешься, то рано или поздно окажешься на вершине.
   Большая часть того, что он нашёл, умрёт вместе с ним. Он чувствовал, как непрерывно увеличивается бездна, поглощающая всё, что можно. Вскоре он не сможет испытывать никакие эмоции.
   Пьер прошёл мимо бомжа, равнодушно сидящего под снегом. Это был крепкий и здоровый человек, заросший щетиной, краснолицый, с блестящими глазами. Лицо его ничего не выражало, но теперь Пьеру не нужно было видеть лиц. Бомж испытывал к нему явную жалость, скрытую пропитым лицом. Пьер знал, что такой человек даже не возьмёт у него денег.
   Он остановился в начале красного квартала и некоторое время что-то обдумывал. Затем спрятался от снегопада под навесом и сел на ступеньки. Проверил документы - на месте. И прыгнул в бездну.
  -- Глава 20. Пробежка
   Мякичев, зевая, отложил последнюю страницу договора. Плотная бумага - на таких доверенности печатают. Хотелось есть и пить. Глаза утомились. Поясницу ломило.
   Ему никогда не приходилось заниматься делами так много. А если бы не помощь Анже и Ирины - он бы просто оказался погребён под грудой документов. Анже вообще появился как нельзя кстати. Последние много лет он был не юристом, а скорее управляющим делами госпожи Илерковой и был тем самым серым кардиналом, который не только сохранил, но и увеличил её состояние.
   Сейчас Мякичев должен был отправиться с ним на пробежку. Старый адвокат бегал каждый день в любую погоду. Он никогда не скользил на льду и никогда не пользовался лыжами. Он был старше Мякичева почти вдвое, но последний при всей силе и выносливости часто отставал от него.
   Анже был невысокий, стройный коротко стриженный мужчина. На вид ему было лет сорок. Его маленькое лицо с непропорционально крупными чертами и выражением озабоченности всем казалось странным и необычным, но никто не мог сказать, в чём эта необычность заключается.
   Но самым удивительным в Анже были фантастически большие, оттопыренные уши. На свету они переливались всеми оттенками розового, а в сумраке казались багровыми. Мякичев был уверен, что эти уши помогают адвокату в беге, как паруса.
   Переодевшись и стараясь не обращать внимания на бурчание в животе, Мякичев вышел на улицу. Погода стояла ясная с самого утра. После вчерашнего снегопада остались прилизанные к обочинам снежные волны.
   Старый адвокат часто менял маршруты, поэтому поймать его было непросто. Со временем Мякичев освоил это искусство.
   - Куда сегодня? - спросил он, поскальзываясь на накатанном снегу, поравнявшись с проворным адвокатом.
   - В больницу, - отрывисто ответил тот, выпуская из зубов конец шнурка, который всегда жевал на бегу.
   - Зачем? - Мякичев так удивился, что даже остановился.
   - К другу! - крикнул, умчавшись вперёд, адвокат.
   Путь до больницы был долгим и Мякичев пару раз отдыхал, запыхавшись вконец. В это время адвокат бегал вокруг или на месте. Отдых выглядел позорно, но Мякичев знал, что у адвоката и в мыслях не было издеваться. Он был мрачен.
   Анже знали все. Часто, когда они бежали, Мякичев замечал, что кто-нибудь приветственно кивает адвокату. Пару раз кто-нибудь даже бежал рядом, пока не оказывался у нужного поворота. Пробежки иногда разбавляли какие-нибудь происшествия.
   Но сегодня ничего подобного не было. Анже был угрюм и сосредоточен. Он ни с кем не здоровался, ни на кого не смотрел и усиленно подгонял Мякичева.
   Возле больницы Мякичев отстал: совершенно неприлично согнувшись и держась за колени, он старался отдышаться и отхрипеться. Махнув на него рукой, адвокат вошёл внутрь. Через пару минут Мякичев последовал за ним.
   Возле стойки дежурной собралась небольшая очередь. Шум, возмущения, демонстрация крутых мер. Адвокат стоял в конце и терпеливо ждал.
   - Что там? - сипло спросил Мякичев.
   - Парня после аварии на дороге оставили в коридоре с черепно-мозговой, - ответил адвокат. - Он умер. Лежал несколько часов. А потом умер.
   Как адвокат мог извлечь готовое пояснение из отрывистых криков и ругани, Мякичев не понял.
   - А твой друг? - спросил он, рассматривая очередь. Теперь он мог выделить из неё невысокую стройную женщину в слезах, вероятно мать того парня. И с досадой подумал о своей матери.
   - Сюда должны были привезти, потом отправят в ПНД (психоневрологический диспансер).
   - А кто он? Может я знаю?
   - Может и знаешь.
  
   Когда Мякичев увидел в палате Пьера, он прирос к месту от изумления. Седой учёный, одетый в какую-то нелепую пижаму, сидел на стуле и смотрел в пустоту. Руки его безжизненно свисали, на кистях набухли вены. Очков у него на глазах не было, а лицо его, словно утратив все морщины, сделалось намного моложе. Рот его был приоткрыт, грудь едва заметно вздымалась.
   - Пьер? - Мякичев осторожно потряс его за руку.
   Медсестра, которая их привела, сказала с усмешкой:
   - Не подействует. Иглой можно колоть - никакой реакции.
   - Что с ним такое? - спросил Мякичев.
   - Даже врачи не в курсе. Очень интересная проблема, - медсестра с любопытством взглянула на Пьера. - Дурашка. Знаете, никто не верит, что он не был аутистом. А сейчас - все симптомы.
   Мякичев рассматривал своего недавнего напарника в экспедиции, которому он вполне мог доверить свою жизнь. И теперь видел только пустую оболочку.
   - Он просто ушёл, - сказал бизнесмен.
   - Верно подмечено, - согласилась медсестра. - Тук-тук-тук! Есть кто дома?
   Адвокат строго взглянул на неё, но ничего не сказал. Медсестра отправилась по своим делам.
   - Ушёл, говоришь? - впервые раскрыл рот адвокат. - И куда же?
   Он взял руку Пьера за запястье и аккуратно положил на подлокотник.
   - Хотел бы я знать, - пожал плечами Мякичев. - Знаешь, Пьер, а из тебя получился бы неплохой натурщик.
   - И ты - туда же, - осадил его Анже. И тут же спросил: - И как, ждать возвращения?
   Мякичев задумчиво покусывал ус. Потом он встряхнулся и заявил:
   - Если там, где он сейчас, нет ничего интересного, то он сам всё разузнает и вернётся. Если же обнаружит там нечто новое... тогда захочет об этом рассказать нам. И вернётся. Мы можем только подождать.
   - А поторопить его - никак? - не унимался Анже.
   - Думаю, он и так постарается нас не задерживать, - пожал плечами Мякичев. - Пошли.
   Фр. Сейчас
   Фр. Отличный повар
   Фр. Нормально
   Фр. Это моя вина
   Огромное спасибо
   Фр. Какие?
   Фр. Паршиво
   Фр. Серьёзно?
   фр. Ни в коем случае
   фр. Не важно
   Море?на - геологическое тело, сложенное ледниковыми отложениями. Представляет собой неоднородную смесь обломочного материала - от гигантских глыб, имеющих до нескольких сотен метров в поперечнике, до глинистого материала, образованного в результате перетирания обломков при движении ледника.
   Фр. Он - ваш.
   фр. Очевидно
   фр. Даю слово
   фр. Чёрт возьми!
   фр. Жаль
   фр. Позор
   фр. Другими словами...
   фр. Без всякого сомнения
   фр. Сейчас
   фр. Счастливой дороги
   фр. Кто знает
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   53
  
  
  
  
  
   53
  
  
  
  
  
   53
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"