Аннотация: Первая глава. Это знакомство с главным героем и миром аришики, ариев, русов, асов и пр. Начало - скорее беллетризованная энциклопедия. Окончание - уже действие и завязка сюжета
Темно-синий свет встретил меня, как только я вышел за порог касы. Солнце еще не встало, но зимняя заря уже высветлила снег, раскрасила белесо - голубыми искрами сосульки на крыше, и придала небу тот неповторимый глубокий синий оттенок, который бывает только перед ясным, солнечным зимним днем. Облаков нет, и молодой полукрай Луны смотрит с высоты, не собираясь уходить после восхода солнца. Он будет манить к себе постоянно, заставляя вскидывать взгляд, и снова мимолетом давая прикоснуться к своей красоте.
Вчера вечером закончился снегопад, который шел с третьего зимнего новолуния. Метели не было. Медленно проплывая в воздухе, крупные снеговые хлопья долго и обстоятельно ложились на землю. Они скрыли под собой струги оттепели, голые пучки травы и кустов, следы людей и животных. Снежные подушки легли на высокие темные ели, которые огораживали касу с севера, и сейчас, в свете медленно поднимающегося за Акой солнца, засверкали пронзительным морозным сиянием.
Клесты уже зацвиркали, подбираясь к шишкам. Скоро новенький девственный снег будет густо посыпан шелухой и хвоей, оставшейся от их неопрятного завтрака. Потом подтянутся белки, деловито пробегая по своим круговым тропинкам на чешуйчатых стволах елей. Снегири уже подтянулись от застрех к рябинам. Синички вступили, перекрикивая клестов и сообщая последние утренние новости леса.
Из-под затененного угла касы, из своей лежки выползла Спака. Она оставила в темной дыре задние ноги, далеко выкинула вперед передние, разинула пасть, затем подняла лохматый зад и мелко задрожала хвостом. Сладко потянувшись, Спака плавным движением вытекла на солнечную сторону, зажмурила глаза и одним взглядом приняла морозное сверкание нового дня.
Синева ранней зари незаметно пропала, уступив сверканию солнечного утра. Спака обернулась ко мне и вопросительно посмотрела в глаза. Ей хотелось уйти в свою привычную жизнь - пробежаться под елями, распугивая белок, ворчливо поругаться с синицами, застыть, поставив передние лапы на вапняк и нюхая лес. Затем уткнуть нос в землю и искать запахи и писки своего завтрака - мышей и зазевавшихся пичуг. Это ее священная обязанность - по-хозяйски надзирать и охранять тверь. Иди уж!
Вот только твери у нас с лешим Ибхасом нет. Зачем она нам? Для нас тверь - это весь лес. Лошади - канки нам не нужны, мы не ездим ни верхом, ни в санях. Значит, не нужны ни крытый двор, ни сенница. Коров, овец, коз тоже не держим дома. Все берем в лесу. Пашню не поднимаем, огорода не копаем, поэтому не нужны ни быки, ни улбаны. Вся каса из одного сруба-пятистенка, наполовину зарытого в землю для тепла: жилая комната с печью и лежанкой, а в холодной части все припасы, что наготовили за лето и взяли в деревне. В отдельном чулане наша справа хозяйственная. Ибхас строго следит за ней. Заставляет меня через день протирать жирной замшевой ветошью два бронзовых серпа, домовой и лесной топоры, и главную ценность - два железных кинжала, которые положены боромарам.
Вообще-то, боромар у нас только один - это Ибхас. Он лесной йоха нашей общины. А меня отдали ему в ученики, как подошел шестилетний возраст. Второй кинжал всегда полагался ученику, как надежда на приобщение к варне боромаров.
Ибхас учит меня двенадцать лет, но в боромары до сих пор никак не приведет. Говорит, что лесным йохой я никогда не буду, характер не тот. Я в лесу ищу красоту, а красота - суть временная. Она зависит от настроения человека, от его состояния души. А лес ни от кого и ни от чего не зависит - он сам по себе. Лесной йоха должен стать частью леса, хоть и самой главной его частью. А часть не может видеть красоты целого, для этого она должна обособиться. Для меня зимнее утро - это красочное чудо, а для Ибхаса - начало работы.
Вот и сейчас, откинулась наборная дверь, утепленная изнутри шкурой старого бера - медведя, погибшего семь лет назад, и из касы выкатился вверх по ступенькам серый лохматый ком. Заячий полушубок сливается по цвету с седыми космами и густой бородой, закрывающей лицо Ибхаса почти до самых глаз. Кусты бровей прикрывают от сверкающего утра светло-голубые глаза. И только огромный прямой носище торчит из этого пушистого шара. Собственно, из-за него лесного йоху и назвали Ибхасом. Как хобот у мамонта-ибхаса, нос учителя - это не просто нарост на его лице, а самостоятельный живой орган. Ибхас нюхает морозный воздух, поворачивая свой хобот в разные стороны, нацеливает его на меня, и внимательно смотрит мне в глаза.
Опять замечтался! Работать надо. Вчера вечером, когда пришло время говорить, мы с Ибхасом обсудили, что мне нужно сделать сегодня. С утра сбегать в долину Боборова ручья, чтобы раскопать из-под снега и разворошить стожки сена, которые мы поставили там в конце лета. Стадо оленей у Боборова молодое, много важенок с приплодом, а быков всего три. Долина глубокая, но открыта с юга, со стороны Аки, откуда пришел снег. Поэтому покров сейчас у Боборов глубокий, как бы телята не пали, не раскопав наст. Заодно и увести от этого стада молодых волков, которых волчица должна натаскивать на первую охоту. Лучше всего отвести волчью стаю поближе к Аке, в Мытые овраги. Там и стадо побольше, и много старых олених. Пусть поучатся, и заодно обновят стадо. На обратном пути от Мытых, забегу в Лосиную деляну, подою лосих. Лосятам молока хватит, ковы там раздоенные. От лосей нужно дойти до дальней поленницы, привести на волокуше дров к касе, чтобы не трогать ближнюю поленницу, которую мы оставляем на случай бурана. Дел много, а я встал на солнышке, и улыбаюсь!
Подхватываюсь, и бегу к сарайке. Там надеваю на унты снегоступы, беру обожженный и заостренный с двух сторон дубовый остол. Из под елей выпрыгивает Спака и смотрит мне в глаза. Она уже перекусила лесной мелочью, и готова к работе. Нет, лохматая, сегодня я тебя не беру. У меня сегодня встреча с волками, а они собак не любят. Кручу над головой указательным пальцем, а затем показываю на Ибхаса: "Охраняй касу и старого!" Спака зевает и с деланным безразличием трусит за угол, уткнувшись носом в снег. Последний взгляд на Ибхаса - ничего не забыл? Учитель поощрительно мигает глазками и дергает носом.
Ноги в снегоступах привычно выносят меня на сугробы, я замечаю нужные знаки и приметы, по которым буду идти, и вступаю в ритм лесного бега:
- Раз, два три - вдох вниз в живот;
- Раз, два - выдох ртом;
- Раз, два, три - вдох шире грудью;
- Раз, два - выдох ртом;
- Раз, два, три - вдох вверх к плечам;
- Раз, два - выдох ртом.
Вскоре я перестаю считать шаги и направлять дыхание. Тело само знает, как ему бежать. Голова проясняется, сиюминутные мысли уходят. Я отмечаю пройденные места, вижу заячьи следы, чувствую теплые тельца тетеревов в сугробах, слушаю сорок и клестов, но всё это уже скользит мимо моего сознания, как скользят снегоступы по обледенелому насту.
***
Это только мое время. Даже учитель Ибхас не может сейчас меня достать. Он сам двенадцать лет назад привел меня - маленького человечка - к необходимости размышлять и раскладывать по полочкам в голове свои размышления. Он сказал, что моя сильная сторона, которая сделает меня боромаром, - это умение строить сложные узоры из конов в своей голове, и объединять разрозненные случаи и обрывки знаний в одну общую картину. Но беда моя в том, что сам я при этом остаюсь в стороне от того мира, в котором живу, и который рассматриваю. "Мимо идущий путник" - так он меня называет. Я вижу красоту леса, реки или нашей деревни. Но своего места в этой красоте я не вижу. С детства я отвечаю на вопрос Ибхаса: "Кем тебя увидит этот мир?" Вот и сейчас, есть время подумать, пока бегу в Боборов ручей.
Сначала мои детские размышления были больше похожи на сказки отца-бати в материнском доме: Весь мир любит меня, потому, что я есть. Я отмечен Всевышним, потому, что родился среди настоящих людей - аришики. Отцы играют со мной в мужские игры, потому, что им это интересно - подбрасывать меня к летнему солнцу своими крепкими руками, катать на старой шкуре канки, рычать около моего живота. Мать рассказывает о том, как нужно жить в этом мире, как садиться за стол и благодарить Всевышнего, как дружить и любить своих братьев и сестер, как почитать мать и бабу. Я самостоятельно узнаю, что придумывать хорошо, а обманывать плохо, и чем отличается мечта от вранья. Потом через собственный детский опыт прихожу к тому, что предательство - это когда на тебя надеются, а ты обманываешь. Что самое страшное наказание - это твой стыд. Что прощение - это самое сладкое в жизни, и нельзя в нем отказывать никому. Мысли ребенка просты и сводятся к тому, как встроиться в кон своей семьи.
Узнай все правила, и следуй им.
Теперь я понимаю, что именно в этот момент дети и выбирают свою варну, свое место в этой жизни.
Те, кто узнают основные правила и живут по ним, встают на путь варишей. Вариши - самая многочисленная варна. Они кормят общину, трудятся на полях, пасут скот, водят речные караваны по Аке, Дану и Каззе, работают в мастерских и кузницах, рожают и растят детей. Это основа нашего народа. Они стремятся к счастью и гармонии своей общины - марки, к спокойствию и устойчивости своей страны - варты, к миру среди людей. Среди них есть бедные и богатые. Одни владеют домами и кораблями, у них есть стада канок и улбанов, много учеников и рабов. Другие сами рабы, не имеющие ничего, кроме своих работящих рук. Они приходят в дома своих более удачливых родственников, получая защиту и спокойствие, в обмен на обязанность принимать решения. Арты и куи, пастухи и купцы - вот, кто такие вариши. По жизни их ведет совесть, на которой строится весь кон аришики
Вариши управляются бабами и матерями. Мать - это глава дома, в котором живут ее мужья, дети и братья, младшие сестры со своими мужьями и детьми, здесь же доживают старики. Она ведет большое домашнее хозяйство - тверь, следит за довольством и счастьем своих домочадцев. Несколько домов образуют марку - маленькую деревню, как у нас, или большой город, как Бхак-хард. Во главе марки стоит баба. Это главная женщина в жизни почти всех людей. Слово бабы непререкаемо и дорого стоит, может быть, поэтому наша баба Хеб предпочитает молчать. Но власть бабы кончается за границей марки, во внешнем мире она не решает ничего.
Вариши не знают Бога, они верят в Него. Им не дано выйти в верхний мир при жизни и говорить с Ним и с прошлыми поколениями аришики. Да им и не о чем с ними говорить! Варишу нужно жить здесь и сейчас. Когда приходит беда - засуха, или потоп, вариши работают и спасают всех аришики. Когда приходит радость - родится новый человек - вариши устраивают пир и поют новорожденному песни, приветствуя его в этом мире. Когда приходит печаль, и умирает старый человек, вариши играют поминки. Они варят кутью и провожают бессмертную душу в верхний мир песнями, в которых поется о скорой встрече в новом рождении. Мир варишей прост, и в нем легко быть счастливым.
В этот же момент проявляют свою суть и другие дети. Даже в играх они командуют и назначают правила. Став взрослыми, они хотят пасти других людей. Такие, вырастая, идут в варну кошей. Коши стремятся к покровительству, к власти и подвигам на благо аришики. Они хотят управлять и служить. И кон людей дает им эту возможность. В служении кошей есть долг воина-кшати - постоянная готовность защитить оружием и умением свою марку и свою варту. Но есть и созидательная часть долга - дмури. Они связывают народ аришики, разбросанный по рекам, горам и морям, в одно целое. Варна кошей организует работы, нужные всей варте, или даже нескольким вартам - прокладывают дороги и водные пути, заказывают у скалов-строителей каменные круги-коло и пирамиды-горы, помогают попавшим в беду маркам. Они осваивают новые земли и строят новые дома, разбирают споры марок и решают проблемы, возникающие между вартами. Власть кошей среди народа аришики очень большая.
Но взамен кон людей требует от варны кошей очень многого. У кошей не может быть никакого имущества, кроме их оружия. У них нет семьи. Дети кошам не принадлежат - они остаются в доме матери и зовут отцами её мужей. Женщины-коши, если у них рождается ребенок, отдают младенцев своим подругам в дома, или сами уходят в вариши.
Коши живут свои коном, их кормит, одевает и содержит варта. В каждой марке есть воевода - коших, который помогает бабе. Он отвечает за оборону марки и спокойствие её жителей. В его подчинении есть свара - это отряд кошей. Сам он подчиняется царю - аршуну. В сварах царит единоначалие и дисциплина. Каждый кош знает, что жизнь его будет лестницей подчинения и руководства, на вершине которой он может стать кошихом, или даже аршуном. Аршуны разных варт иногда ведут между собой войны, которые, впрочем, мало касаются остальных людей. У таких войн строгие правила, скорее даже ритуалы, и в них обычно гибнет мало участников - только самые неловкие. По жизни кошей ведут совесть и честь.
Коши очень любят чем-то отличаться друг от друга и от других варн. Они бреют бороду и голову, оставляя только пучок волос на макушке, который они зовут "хох". Кошихи и аршуны, кроме этого, отпускают усы, как знак своего старшинства и начальствования. За разные подвиги - военные и мирные - кошу делают татуировки на руках и плечах, поэтому они очень любят носить рубахи без рукавов.
Мой настоящий отец Ара был кошем из Дану - варты в южной степи. Он попал в плен к нашему кошиху в поединке за пограничную межу, и провел в рабстве шесть лет. Рабство, впрочем, мало чем отличалось от его жизни дома. Та же деревенская свара, те же обязанности по поддержанию мира и спокойствия в марке. Наравне со всеми кошами, отец строил засеку на границе с Марамской чащей, отражал набеги урок и освобождал плененных людоедами. Единственное отличие - он не мог стать кошихом у нас в Бхак-варте. Зато быстро стал им, вернувшись, домой на Дан, поскольку имел уже большой опыт и сложные узоры на руках, плечах, и даже на груди. Часто отец пересылает приветы моей матери и её мужьям, иногда приезжает с купцами к нам в Бхак, и зовет меня в гости, все еще надеясь, что я стану кошем.
Но я выбрал третий путь. После того, как я узнал правила, по которым жил дом моей матери, я захотел узнать правила жизни нашей марки, затем обычаи нашей варты, потом законы всего мира. Когда я рассказал наставнику йохе Улбану о своих желаниях, он определил, что я буду боромаром, и отправил в ученики к Ибхасу.
Боромары - это варна ищущих знания, и отдающих их людям. У боромаров нет ясного руководства и подчинения, которая присуща кошам. У нас нет имущества и домов, как у варишей. У нас нет власти над людьми и друг другом, мы живем тем, что дадут нам люди, которые нас любят. Мы боремся с Марой - тьмой невежества. Собственно, кроме совести, это главное, что нас направляет в жизни. Законы боромаров - самые сложные.
В марках живут боромары, которые называются йохи - они ближе всего к людям. Йохи советуют и решают личные проблемы общинников, учат, лечат, заставляют оставаться настоящими людьми - аришики. В нашей марке четверо йох.
Самый старый и уважаемый всеми - наставник йоха Улбан. Он учит всех аришики с раннего возраста законам и обычаям аришики, настоящему языку, счету и письму. Именно он внимательно следит за каждым ребенком, чтобы вовремя определить его в нужную варну. Но и потом, в процессе ученичества, Улбан смотрит за успехами и неудачами детей и подростков, дает советы мастерам и наставникам. Не оставляет он и взрослых аришики. Если марке нужен какой-то умелец, наставник йоха посылает учеников в другие места к нужным мастерам. Если кто-то не может найти себе применение в нашей деревне, Улбан подскажет новое дело, или марку, куда ему можно переселиться. Даже коши в деревенской сваре учатся под наблюдением наставника йохи. Он как неутомимый верблюд-улбан, несет по жизни счастье всех жителей марки. Ведь что такое счастье, если не любимое дело, которому ты отдаешь свою жизнь?
Самый молодой и любимый всеми - это песнопевец йоха Кур. Он знает наизусть все песни и священные гимны аришики, и, самое главное, знает, когда их надо петь. В молитвах Всевышнему песни Кура помогают настроиться на нужный лад. Если назревает ссора, и матери хмурят брови, тогда баба зовет Кура. Тот песней уберет красную пелену с глаз задир, успокоит испуганных детей, заставит сесть и договариваться матерей. Когда в марке появляется тоска и страх перед засухой или нашествием урок, Кур может заставить людей разбудить свою решимость, работать не зная усталости, решительно защитить себя и свою землю. Рождение и смерть, радость и печаль, веселье и тяжелая работа - все сопровождается песнями Кура. Каждое утро он, как его тезка петух, будит деревню гимном Солнцу и зовет жить в полную силу.
Самая добрая и заботливая - это лекарка йоха Ангорь. Она делает так, чтобы в марке все были здоровы. С мала до велика по вечерам выходят обитатели домов в свои твери и танцуют сложные танцы, которым научила всех нас Ангорь. Коши отрабатывают в этом танце боевые приемы, дети укрепляют свои растущие тела. Свой танец для беременных и стариков, для артов-земледельцев и куев-кузнецов. И каждый из них придумала Ангорь. Она же внимательно следит, чтобы никто не ленился. Каждый шестой день, под наблюдением лекарки йохи, в тверях по очереди топятся бани. Зимой во льду Аки рубятся проруби-ардани для закаливания. Ну, а если с кем-то случилось несчастье - рана, простуда, или какая-то боль - Ангорь всегда рядом, со своими травами, наговорами и разминаниями. Или ткнет пальцем в какую-то ей известную жилку, и все пройдет. Сложные болезни Ангорь не лечит, но всегда знает, какой скал-целитель нужен человеку. Сама найдет его и приведет в деревню, чтобы тот исполнил свой долг.
Она принимает аришики на этом свете, и она закрывает нам глаза в последний раз. Каждая смерть - это её поражение в борьбе с Марой. Каждая здоровая и счастливая жизнь - это её победа. Она никого не заставляет и не упрекает. Но если ты не послушаешь лекарку, та посмотрит на тебя, и увидишь в ее глазах не только свет жизни, но и печаль смерти, как в глазах мудрой змеи-ангори.
Ну и наконец, мой учитель - лесной йоха Ибхас. По настоящему, с ним близки только я и его бывшие ученики. Ибхас редко появляется в деревне. Он несет на себе ту связь, которая есть у аришики с местом, в котором они живут. Мы не хозяева этой земли, мы её гости. Леший следит, чтобы мы были вежливыми и приятными гостями. Наши законы живут только в ограде марок. Как только мы выходим за них, мы должны принять закон леса, реки или степи.
Бери столько, сколько тебе нужно, но не больше.
Сруби нужные деревья, чтобы построить касу, но только там, где укажет Ибхас. А потом посади новые саженцы там, где он скажет.
Налови рыбы в Аке, но отпусти недомерков.
Убей оленя, но только того, на которого покажет леший.
Если встретишь в лесу медведя-бера, или тигра-дуса, тихо уйди с его дороги, прошептав успокоительный наговор.
Шкуры и мясо, травы и ягоды, грибы и дрова, руду и уголь, мед и деготь - все даст лес, если знаешь где и сколько взять. Арты поднимают пашни там, где земля даст лучший урожай, но через два-три года уходят, чтобы дать отдохнуть земле. Куи жгут уголь для кузниц и ищут в болотах железные криницы. Дети ходят за ягодами и грибами. А лесной йоха Ибхас покажет, где что взять и проследит, чтобы земля не обиделась на аришики. Ведь он не только человек кона аришики, но и голос земли, на которой они живут. Он как мамонт-ибхас, ни с кем не враждует и никого не боится, но строго стережет свой дом.
В общинах йох столько, сколько они сами считают нужным. В Бхак-харде, где живет наш аршун Харох и его большая свара, два песнопевца, трое наставников и два лекаря, но зато нет лешего. А на другом краю петли, которую делает Ака вокруг нашего леса, стоят выселки в три дома. Так там всего одна лесная йоха Сула - бывшая ученица Ибхаса.
Может, мне тоже стать йохой?
***
Я выныриваю из своих размышлений. Вон за тем косогором Боборов ручей. На косогоре вытянулись к синему небу березы. Во время войны с черными людьми здесь был пожар от пала, который пустили наши коши на отряд черных. Врагов всех перебили, но сгорел и сосновый бор, который был здесь раньше, и деревенский коших Бобор, устроивший пал. А теперь березки первыми затягивают лесную рану. За ними придут осины, грабы, а затем можно будет здесь восстановить и деловой лес. А люди уже думают, что ручей назван от бобров, а не от защитника марки.
Мороз схватил мягкие снежные покрывала на ветках берез и покрыл еще сверху твердой коркой инея. Как будто вязаная серебряная пелена, сверкающая драгоценными искрами, легла на косогор, как на плечи огромной бабы, правящей в долине. А на вершине стоят уцелевшие пять огромных прямых сосен. Огненные стволы, как столбы пламени от того давнего пала, подпирают темно-зеленые ветки и лежащее на них синее небо.
Я обегаю косогор и попадаю в долину Боборова ручья. Вдоль самого ручья и по увражкам протянулись языки осинника, где кормится нехищный лесной народ - зайцы, бобры, ондатры. Оленей мы переселили сюда недавно. Раньше здесь царствовала семья туров, но им было тесно в маленькой долине. Они объедали начисто осинки и траву на полянах, выгнали волков, которых совсем не боялись - и ручей начал беднеть. Зайцы и бобры расплодились, болели и недоедали, осинник поредел и не давал тени над водой, рыба и раки ушли. Туров мы перегнали на просторы серединного Лба. Там места больше, корма вдоволь, и есть, кому проредить и сохранить стадо. Лоб - это деляна моего тезки тигра-дуса.
А в Боборов ручей отсадили стадо оленей. Отделили от стада из Мытых оврагов быка и трех важенок и отогнали на новое место. Сейчас здесь уже три быка, пять важенок и восемь телят. Долина, считай, возродилась. Вернулись волки, меньше стало зайцев, и они стали здоровее. Бобры не душат ручей своими плотинами. Осинник разросся, стало больше грибов и ягод. Помочь долине еще нужно, хотя и совсем немного. Летом мы с Ибхасом накосили сена на полянах, и поставили стожки. Олени приходят к ним и объедают потихоньку. Но после снегопада и сегодняшнего мороза стожки закрыло плотным панцирем смерзшегося снега. Я подбегаю к стожкам и начинаю сбивать остолом пласты снежной корки. Три стожка оббил, хватит. Нельзя, чтобы звери надеялись только на нашу помощь, пусть сами шевелятся.
Я набираю в грудь морозного воздуха и кричу олений призыв. Подходи народ покушать! Проверяю на кормушке соляные камни, которые оставил неделю назад. Их привозят из дальних варт аришики, которые живут на Каме. Поэтому вдоволь мы их не даем, подкармливаем понемногу. Из кармана подсыпаю на крышку кормушки проса для крылатой мелочи. Это уже не для пользы, а просто так, люблю я их.
Да где же олени-то!? Снова кричу призыв. В ответ слышу что-то странное - за рощицей трубит молодой бычок. Трубит испуганно, отчаянно и больно. Я срываюсь с места и бегу на звук. Обегаю осинник, и застаю самый конец веселья. В углу поляны сгрудились важенки с телятами, перед ними выставили небогатые рога молодые быки. Вожак стоит в центре поляны. Морда уткнулась в снег, рога ходят ходуном, правый бок весь разодран. На растоптанном снегу лежит молодой волк, из его распоротого брюха вывалились на снег сизые кишки и дымят кровавым паром на морозе. На противоположном краю поляны по сугробу уходит волчица с оставшимися двумя подростками. Не удалась первая охота!
Волчица оборачивается, и смотрит мне в глаза. Смотрит внимательно, зная, что я ей не враг и не добыча. Я слегка киваю, обещая позаботиться о неудачнике. Волчица будто понимает, отводит глаза, и её отряд растворяется среди деревьев и снега.
Я подхожу к оленьему вожаку, начиная издалека успокаивающе урчать. Чем ближе подбираюсь, тем больше сонливой пелены в моем урчании. Вожак косит на меня налитым глазом, дрожит, но не нападает. Постепенно он застывает в молчаливой безучастной сонливости. Я подхожу вплотную, и осматриваю его бок. Полоснули два раза, и оба раза неудачно. Молодой волк не удержался на правой ляжке, клыки скользнули вдоль крепких мышц, оторвали кусок кожи. Волчица не дотянулась до сухожилий передних ног, только покарябала брюхо. На морде тоже царапина, и тоже неопасная. Ничего смертельного! Сегодня же важенки залижут раны, будет только злее и осторожнее.
От оленя иду к волку. Здесь все тоже понятно. С кишками на сугробе надеяться еще поохотиться не стоит. Бок волчка мелко дрожит, от боли он не может вздохнуть глубоко, и его частое мелкое дыхание говорит само за себя. Это черноухий - середняк, совсем не первач в стае. Вряд ли оставил бы потомство, если бы даже выжил. Его удел и был таков: делать тяжелую работу на охоте и подставляться под удары. Глаза бедняги мечутся в разные стороны, он уже не замечает не только меня, но и ничего вокруг, кроме жгучей боли во всем теле. Сейчас я тебе помогу.
Я оттягиваю его нижнюю челюсть вниз, а затем резким толчком вгоняю её внутрь черепа. Челюсть ломается у связок, острые края пронзают нёбо и входят в мозг. Глаза волка резко останавливаются, бок поднимается в последний раз, и опадает навсегда. Прощай, серый брат. Удачно тебе воплотиться в следующей жизни.
Беру безучастного защитника оленьего стада за рога и веду вокруг осинника на соседнюю поляну, к стожкам. Через плечо вижу, что бычки и важенки идут за мной. Вывожу стадо на место. Встаю слева сзади от застывшего вожака, чтобы он меня не смог увидеть, когда очнется. Резко шлепаю его по здоровому боку, и отскакиваю далеко в сторону. Олень очнулся, и ошалело вертит недоуменной мордой по сторонам. Боевой угар у него уже прошел, бок болит, и драться ему совсем не хочется. Он идет, припадая на правую сторону, к своим важенкам, которые уже окружили стожок и потихоньку отщипывают сено.
Я отхожу от поляны. Вести волков в Мытые овраги сегодня, видимо, уже не стоит. Они подкормятся после неудачной охоты на заячьих полянках, волчица надает оплеух неумелым охотникам, и все забудут черноухого. Ничего, сама она тоже сильно промахнулась! И в прямом смысле - не смогла подсечь передние ноги оленю, и в переносном. Зачем было загонять все стадо в тупик? Знает ведь, что сильный и нестарый вожак выставит умелую оборону, сам выйдет на бой, и проведет его по своим правилам. Надо было их спугнуть, вытянуть стадо в погоне, а потом отсечь отставшего теленка. Бросают обычно самых слабых и больных. Был бы и опыт стае, и оленье стадо крепче стало.
А вот мне о черноухом забывать нельзя. Мой старший брат Вук - кош. А кошу с таким именем очень нужна волчья безрукавка. Чтобы все видели его татуированные мускулистые руки, которые торчат из шерсти его тезки. Чтобы девки хватали его за эти руки и гладили грудь в глубоком вырезе. Он давно просил меня о том, чтобы я разрешил добыть шкуру, но я даже не подходил с этой просьбой к Ибхасу. Волков у нас мало. Возле селений они не живут. Разрастись их стаям в лесу, не дают дус на серединном Лбу, и пардусы на границе с Марамской чащей. За Акой ибхасы, которые пасутся там с нашими овцами, тоже не дают волкам спокойно размножаться. Вот и остаются им для жилья и охоты небольшие овражки и долины, вроде Боборова ручья. Стаи небольшие, каждый охотник на счету - тут не до девичьих радостей.
Зато теперь шкура черноухого - законная безрукавка Вука. Тем более, что большую часть работы за него сделал олений вожак. Я сейчас аккуратно раздену волка, а уж выделать шкуру и сшить безрукавку он сможет сам. Я возвращаюсь к черноухому и достаю из киши острый обсидиановый резец, длиной и шириной примерно с большой палец. Мы с Ибхасом носим их именно для таких случаев. Переворачиваю тушу волка на спину. Рог оленя прошел немного сбоку, будет кривовато. Резцом довожу разрез к горлу, быстро отстранившись от выброса крови, и вынимаю через верхний край раздробленную нижнюю челюсть. Сейчас - самое ответственное. Получится - не получится... будет безрукавка - не будет... Переворачиваю волка на распоротое брюхо, изнутри разреза захватываю верхнюю челюсть и упираюсь коленом в загривок.
Резко рву щеки вперед - вверх - назад.
Шкура слетает с черепа, как снятый башлык. Получилось!
Опять переворачиваю тушу на спину, аккуратно отделяю шкуру от жирового слоя резцом и руками. Делаю разрезы с внутренней стороны ляжек и вынимаю задние ноги. Хвост просто отрезаю от хребта изнутри. Снимаю чулки с передних лап и вытряхиваю раздетого волка из Вуковой безрукавки. Освежеванную тушу подтаскиваю к незамерзающей быстрине Боборова ручья и спускаю в воду. Ракам будет, чем подкормиться зимой, а летом они сами пойдут в корзину к мальчишкам из деревни.
Аккуратно сворачиваю шкуру в тугой сверток. Осматриваю себя. На груди и животе верхней холщовой малицы щедрые кровяные разводы. Снимаю её, стряхиваю комки кровавого жира и заворачиваю внутрь сверток волчьей шкуры. Руки и рукава нагольной меховой куртки в крови почти до локтей. Стараюсь оттереть её снегом. Руки очистились, а рукава потемнели, мазаться не будут. Колени овчинных штанов запачкались, зато унты из собачьей шерсти почти не пострадали.
Да. Идти в таком виде и с таким запахом на лосиную деляну за молоком - значит не уважать ни лосиных ков, ни себя. Не подпустят, и будут правы. Несет от меня сейчас кровью и смертью, как от настоящего дуса после охоты. Значит за молоком схожу завтра, переодевшись в чистое и отмывшись в бане. А сейчас добегу до дальней поленницы, возьму на волокушу дров побольше, чтобы хватило и на печь и на баню, и вернусь домой.
Можно было бы еще что-то сделать в лесу. Зимний день в самом разгаре. Слепящее белое солнце только что отошло от зенита и начало свой спуск к окоему. Но нельзя. Ибхас говорит, что лес должен жить своей жизнью, мы только помогаем ему чуть-чуть. Иначе превратимся из леших в садовников, которые постоянно хотят что-то улучшить в своем саду. И лес обеднеет, поскольку будет жить уже не сам по себе, а для какой-то цели, которую мы ему поставим. А потом страшно отомстит не только нам, но и всем аришики. Поэтому мы соблюдаем твердое правило: сделал в лесу то, что должен был, и уходи! Человек - слишком сильное существо, чтобы лес его не замечал. Один непродуманный поступок - и мы нарушим жизнь целого лесного царства.
Три года назад я принес из похода к Марамской чаще маленького тигренка. Тогда коши ходили вызволять бортников, которых захватили на границе на зимнее пропитание урки. Меня Ибхас послал с ними, чтобы я слушал лес, вел по нему отряд и предупреждал о близких подходах людоедов. Бортников мы спасли, близкое зимовище коши спалили, урок отогнали дальше в чащу. Те при отходе разорили логовище дуси, ранили и убили тигрят, и натравили разъяренную мамашу на нас, чтобы сбить со следа. Я был молодой, не смог привязать её наговором, и пришлось убить ни в чем не повинного зверя. После этого меня и прозвали Дусом. Среди тигрят выжил только один, и я взял серо-рыжего малыша с собой.
Когда я принес тигренка в нашу касу, Ибхас хотел его сразу убить. У жилья держать такого зверя нельзя, в лесу тоже. Передавит наших пардусов и волков, когда вырастет, и опустошит край - тут ведь не чаща. Но все же, потом леший его пожалел, и мы долго думали, как поселить тигренка в нашем лесу. Тогда и придумали посадить его на срединном Лбу, отселить туда туров, пересадить оленей в Боборов ручей, переселить туда же волков и еще многое другое. Много хлопот доставила мне моя жалость, до сих пор её отрабатываю, перестраивая и успокаивая лес.
Хотя я не жалею ни о чем. Дус в нашем лесу - это красиво. Как рыжая молния сверкает среди зарослей мой брат и тезка. Я бегаю с ним по Лбу, он догоняет меня, я ищу его. Его огромное и стремительное тело может быть совершенно незаметным буквально в шаге от тебя. Я научил его не показываться никому из людей, поскольку ничего хорошего из такой встречи выйти не может. Тигры живут поодиночке, ревниво охраняя свой удел. Раз в год к нему приходит дуся из Марамской чащи, чей удел граничит с нашим лесом, и тогда я ухожу, потому что начинаются такие танцы и страсти, которых не должен видеть никто.
Надо возвращаться. Я снова надеваю снегоступы, откашливаюсь, сплевываю в снег и бегу к дальней поленнице. Опять привычный ритм охватывает бегущее тело, а разум, освобожденный от участия в земных делах, от смерти живого существа и жизни огромного леса, может выйти из сути и вернуться к прерванному размышлению: "Кем же мне быть?"
***
Нет, йохой я не буду.
Слишком привязаны йохи к одному месту! Слишком близки они к сути, к тому, что происходит здесь и сейчас. И наставник, и лекарка, и певец постоянно должны быть с людьми, решать их проблемы, советовать, лечить и вдохновлять. Леший вроде дальше от людей, но и у него на первом месте - забота о лесе. Я хороший ученик лесного йохи. Я это знаю, и Ибхас мне это говорил. А смогу ли я всю жизнь жить в этом лесу? Скорее всего, я буду честно работать, но счастья от этого не получу. Мне скоро станет скучно, я перестану любить лес. Я и сейчас люблю его не сам по себе, а любуясь его красотой. Потом красота станет привычной, я перестану её замечать, и останется скука. А где скука, там и бес.
Бесы - это не зловредные рогатые зверьки, как представляют их детям в сказках. Это наши возможности и желания, которые не могут вылиться в реальные полезные дела. Если мне скучно, я начинаю делать хоть что-то. Маленький ребенок разобьет чашку потому, что ему нечего делать, а чашку можно взять и швырнуть о стену. Он не скажет зачем, он может сказать, почему. Потому, что было скучно. Кош начнет задирать другого коша и вызывать его на драку. Потому, что скучно. Его товарищ вступится в стычку, а за соперника вступится его сосед. И когда коших кулаками раскидает драчунов по углам и спросит: "Чего не поделили?", ему ответят, что бес попутал, скучно было.
Из маленьких бесов скуки вырастают большие бесы жадности, и тогда многие начинают копить то, что им не нужно. Вариш, после долгих и опасных походов по рекам и пустыням, после боев с русами и ненастоящими людьми, возвращается домой с сундучком, полным серебряных и золотых монет. Такой недавно возвратился в нашу деревню - отца матери брата сын Асила. Привез, и запер в своей касе, даже жену не допустил до своего сокровища. Я спросил его:
- Зачем тебе столько монет? Ты же не будешь их есть? Отдай другим купцам то, что тебе не нужно, они скоро уходят торговать к Матархе.
Он отвечает:
- Это мое!
- Я же не спрашиваю, чье это, я спросил, зачем тебе столько?
- Я снарядил корабли, спустился по Аке до Бор-харда, потом по Каззе добрался до царства варишей Ахтуджанапады, переплыл с ними море Арья, и пришел к митра-арьям. Там на базаре, я поменял наше кричное железо, мед, тонкую шерсть и толстые зимние плащи на деньги Ашшура и привез их домой. А ты предлагаешь раздать мое богатство?
- Услышь мой вопрос, Асила. Я не спрашиваю, откуда ты это взял, я спросил, зачем тебе столько? Купцы купят на твои монеты в Матархе масло, хлопковые ткани, благовония, отвезут на запад в Рудные горы, и обменяют у тамошних аришики на бронзовые слитки и каменный уголь для наших куев.
- А что они привезут мне?
Асила обиделся тогда, и не отдал мне подарок, который привез из путешествия - маленькую медную денежку Ашшура. Интересно, что бы я с ней делал?
Боромара тоже может захватить этот бес жадности. Только копить он будет не монеты, а бесполезные знания. Он будет стараться узнать как можно больше разных сведений и умений - нужных и ненужных. Будет учиться у многих учителей: У лешего научится завораживать зверей. У знахарки узнает жизненные потоки в теле человека и точки воздействия на них. Певец научит его, как незаметно управлять людьми словом, интонацией и дыханием. Наставник покажет, как ставить перед человеком цели, которые ему не нужны. Потом он пойдет к скалам, и научится у них управлению колебаниями и ритмами.
И вот когда-нибудь, этот всеобщий ученик задаст сам себе вопрос: "зачем мне все это нужно?". А бес ответит на него: "Чтобы вечно не было скучно. Я хочу стать бессмертным". Этот бес начнет завораживать людей звериными наговорами, и делать с ними все, что захочет. Он будет исследовать жизненные потоки тела, чтобы выяснить, какие нажатия убивают, а какие делают бессмертным. И пусть кто-то умрет при этом, зато не будет скучно. А чтобы общинники не мешали, он незаметно воздействует на них словом и песней, и поставит перед ними бесовские цели: копите! Всё копите - монеты, железо, рубахи, знания! Все, что вам не нужно, только не мешайте мне развлекаться!
Этот бес жадности хитрый, он заражает даже тех, кто с ним начинает бороться. Ведь очевидное средство против жадности - это лишить беса его богатства. То есть, если ты хапаешь знания, мы лишим тебя знаний. Рождается бес гордыни и властолюбия, и возникают явные и тайные общества боромаров с разными ступенями посвящения и допуска. Кто-то оценивает - нужны тебе знания, или нет. Тем самым, мудрый учитель такого кружка избранных берет на себя ответственность за твою жизнь, и отнимает самое главное оружие против всех бесов - твою совесть. Люди без совести, не могут жить ни по каким законам. Они могут только играть друг другом, чтобы не было скучно. Так, некоторые боромары переродились в страшное тайное общество Яма, члены которого ходят среди аришики, живут с нами, и нас же убивают для своего неуемного стремления к бессмертию.
На низшие ступени Яма принимают кошей, чтобы они защищали их от воображаемых и настоящих врагов. Можно принять и варишей, чтобы богатства знаний преобразовывались в материальные богатства. Ведь боромара без совести никто не станет любить и кормить. Поэтому, он должен сам позаботиться о своем пропитании.
Но кто же может сравниться с кошем в стремлении к власти? Допущенные в тайные общества, коши быстро отодвигают в сторону неловких боромаров, и сами встают во главе таких союзов. А зачем себя ограничивать, если совести нет? А тайные знания, которые они не способны добывать, они будут отнимать у боромаров. Потом они заставят варишей больше работать и добывать не только необходимое, но и лишнее - все только для удовлетворения их беса жадности!
Самое разрушительное - когда бес овладевает кошами. Сначала от скуки, когда нечего делать, долг коша перерастает в его гордыню. Слава и лишние завитки татуировок на руках становятся самоцелью. Он отвергает совесть и долг перед маркой и вартой, и уходит искать славы и подвигов на стороне. Коши теряют свою созидательную роль дмури, и становятся просто кшати - воинами. Таких отщепенцев мы называем русами.
Русы выпускают бесов жестокости и убийства, за ними идет бес страха, а потом самый страшный бес - уныние. Если одержимый человек почувствует, что он несчастен, и изменить ничего нельзя, он перестанет быть аришики, и станет ненастоящим человеком. Варны смешаются, люди будут в страхе копить богатства, а не жить. Те, кто внизу, будут несчастны от того, что у них постоянно что-то отнимают. Те, кто вверху, будут бояться того, что у них отнимут ворованное. А тот, кто на самом верху, поймет, что его страх - самый страшный, а рабство - самое крепкое. Он раб того бесовского царства, которым должен управлять.
Я не хочу такой жизни.
Значит, нужно ограничивать себя самому, и жить по совести. Но при этом не давать себе скучать, расти постоянно над своими возможностями. Человек, который знает свои границы, растет не вширь, а вверх. Он становится самым умелым и знающим в своем кругу борьбы с Марой. Такие боромары у аришики зовутся скалами.
Скалы не живут в марках, не привязаны к какой-то варте или царству. Их умения слишком большие и глубокие, чтобы применить их в одном месте. Они нужны всем аришики, но не всегда. Поэтому скалы приходят туда, где они сейчас нужны, делают свою работу и уходят дальше. Либо сидят на месте и ждут, когда понадобится их помощь.
Первые из них, кто приходят на ум - это вечные странники песнопевцы гаты. Они хранят память народа аришики, помнят и записывают на липовых дощечках всю историю нашего народа, с первых пещер в землях Уда и Хеб. Йохи приглашают гатов в марки, чтобы не забывались священные законы, чтобы хранилась связь далеко раскиданных друг от друга царств и варт. Аршуны зовут гатов, когда построена пирамида или каменный круг, проложена новая дорога, выиграна война, основана новая марка. Купцы берут у них описания тех путей и земель, куда везут наши товары. Вариши передают с гатами приветы и просьбы о помощи родственникам и друзьям в других вартах. Главное предназначение гатов - связывать память и будущее аришики в единое целое.
Они были в стране Черной Земли у южной Ра-реки. Поднимались по Каме до Соленой земли, где живет народ морт-войтыр. Они знают обо всех вартах аришики от Аркона на востоке до Унетиша на западе - кто там аршуны, и каковы у них характеры, где какие чудеса, чем торгуют варты и в чем у них потребность. Они так же знают всё про царства русов, которые откололись от аришики и ушли в разные стороны - арья на востоке, асы и пелиштим на юге. Рассказы про эти грозные царства, в которых правят воины-кшати, а местные женщины - это домашнее имущество, звучат зимними вечерами в наших деревенских домах как страшные сказки. Дети зажмуривают глаза, а коши сжимают кулаки, когда гата поет свой рассказ о завоеваниях русов-пелиштим, о реках крови в разрушенных городах хаттов и митанни, о рабстве целых завоеванных народов и о том, как арья-варуны обходятся с рабами.
А потом все веселятся, когда гата заводит старую песню о том, как сошлись в схватке за главенство баба неба Хеб и коших земли Уд. Как Уд прыгал на небо, а Хеб старалась его удержать, чтобы не уходил так скоро. А потом с неба пришли первые аришики, требовали у Уда еды и тепла, и называли его отцом. И Уд так испугался, что навеки отдал власть в общинах аришики бабам, а сам занялся обустройством земли.
Гаты нигде не оседают и живут везде. Их имущество - киша с дощечками и житейской мелочью, боромарский железный кинжал и то, что дадут в дорогу благодарные люди. Чтобы не страдать в пути от грязи и насекомых, гаты сбривают на всем теле волосы, не оставляя ничего, даже хоха на макушке, как у кошей. А чтобы их издалека было видно, все гаты носят красные колпаки.
Они рады любому человеку, и им рады все. Обидеть гату немыслимо, даже для русов. Военные князья отщепенцев очень гордятся своими кровавыми подвигами, а песни об этих подвигах - это тоже часть служения гатов. Никому не хочется, чтобы его представили в песнях глупым, жадным или лживым. Даже бессовестным русам хочется выглядеть в этих песнях лучше, чем они есть на самом деле. Обидишь певца, а он разнесет по всей земле о тебе такую славу, что на один кшати не захочет прийти в твою дружину, и никто не сядет на пиру разделить с тобой чашу сомы. На востоке арья зовут гатов "гандхарва", на юге пелиштим называют их "рапсоды", а западные аришики-кельты - "лиры".
В отличие от гатов, валхи - служители ритмов и времени - всегда сидят на месте. Каждая варта аришики, царство арья, асов, или пелиштим, стремится построить у себя большой каменный круг - коло и поселить там валха.
Весь наш мир подчинен циклам рождений и смертей. Всё в этом мире рождается, набирает силы и возможности, взрослеет, доходит до пика своего расцвета, потом постепенно растрачивает накопленное, и когда уже всё проживёт - естественным образом умирает. Самый большой цикл - это существование Всевышнего, которое даёт силы и возможности для жизни каждой сущности. А внутри этого большого цикла, есть циклы - коны поменьше: коны Земли и Океана, коны леса, гор и степи, кон времен года, кон народа аришики, коны царств и марок, кон жизни человека, кон любви и мудрости, коны работ и коны разговоров. Коны переплетаются между собой, проходят внутри более длинных конов, неожиданно прерываются или дают рождение непредусмотренным возможностям.
Понять и увидеть все эти переплетения невозможно. Но можно отследить циклы отдельных конов. Всевышний дал нам цикл, который неизменен и может служить средством измерения и сравнения для других конов - это движение звёзд. Нам не дано понять, почему так происходит, но мы можем увидеть результат этого измерения.
Отслеживанием конов и занимаются валхи в своих коло. Каменный круг строится из больших прямоугольных каменных глыб. В нем дюжина окон, поэтому коло должен быть большим. Валх отмечает начало нового года в первом окне, обозначает в остальных окнах дюжину месяцев и пять дней Мары. Годы тоже объединяются в дюжины, которые составляют свой кон, и каждый год имеет свою особенность. Внутренние стены кругов разрисованы прямыми и прерывистыми черточками, объединенными в столбики - это цикл Фуси, ключ описания любого кона. Еще там есть фазы Луны, дома Солнца и отдельных звёзд, годы основания марок и даты рождений людей. Валхи единственные, кто разбирается в этих знаках. Люди приходят к ним за советом: когда сеять и убирать урожай, стоит ли посылать корабль для торговли, как поступить в трудной ситуации. Валхи делают вычисления на вощеной липовой дощечке, бегают по каменному кругу, прикладывая дощечку к разным знакам и смотря через нее на другие, а потом дают ответ.
Валхи охотно берут к себе учеников. Наставники йохи специально ищут детей, погруженных в себя и в свой внутренний мир, чтобы направить их к валхам. Но до конца ученичества доходит, разве что, один из шести. Нужно очень любить вычисления и одиночество, полностью отрешиться от всего многообразия жизни, чтобы стать толкователем конов. Большинство учеников отсеивается в первый же год, научившись самым началам, и лишь немногие через дюжину лет надевают белые шерстяные плащи валхов.
У валхов есть свой город. На востоке, на границе между аришики и царствами арья, стоит Аркон, город-коло. Прямо в гигантском круге, в Домах Солнца и звезд, поставлены жилища, в которых живут боромары и их ученики. Самим названием этот город стремится объединить расходящиеся народы аришики и арьев, и напоминает, что мы один кон.
Много есть еще скалов, которые служат людям. Есть скалы-целители. Одни из них умеют устранять нарушения гармонии духа, души и тела, и лечат бесноватых. Другие удаляют вредные опухоли из разных частей тела человека, вынимают камни из органов, умеют чистить кровеносные сосуды и запускать остановившееся сердце. Причем, делают они это почти одними голыми руками: находят нужный ритм, пальцами раздвигают плоть, и делают внутри все, что нужно. А потом пальцами же сдвигают края ран, и после них не остается даже шрамов. Целители могут лечить самые тяжелые раны и переломы. Они соберут человека по косточкам, если вовремя их позвать.
Целители обычно переходят из марки в марку, задерживаясь и отправляясь в путь по причинам, известным им одним. Они живут в домах, где живут йохи, и очень тесно общаются с гатами, поскольку именно гаты могут сообщить, где срочно понадобится их работа. Обычно с каждым скалом-целителем ходят один-два ученика, которые постепенно перенимают мастерство учителя.
Есть скалы-кузнецы. Вообще-то, свои куи есть в каждой марке. Они могут из привозной бронзы или кричного сыродутного железа сделать любую обыденную справу: топор, ступицу колеса, иглу, ножницы, меч или копье.
Кузнецы-скалы за такие поделки даже не берутся. Их работа - это почти волшебство. По заказу целителя они могут сделать такой нож-волосок, который способен резать кости и не рвать тело больного. Валхи заказывают кузнецам-скалам точные инструменты для своих вычислений. Строителю они сделают рог сверхзвука, который нужен для сложного процесса размягчения камней. Крайне редко кузнецы-скалы берутся за изготовление оружия, но уж если сделают меч из слоистой стали, то этот меч с легкостью рубит всех своих бронзовых и железных собратьев. Кузнецы-скалы сами решают, выполнять ли тот или иной заказ. Сначала они долго выспрашивают заказчика о его целях, потом думают над тем, как выполнить работу: где взять металл, плавить его или ковать, как перестроить печь на нужный жар, какие присадки нужны и многое другое. И только после того, как они убедятся в достоинстве цели и возможности исполнения, кузнецы-скалы берутся за работу. Но есть заказы, которые они делают всегда - это железные кинжалы боромаров.
У кузнецов-скалов тоже есть свои города. На западе, в долине Рудных гор стоит город Унетиш. Его бронзовые топоры и наконечники настолько известны, что западные аришики даже называют себя по имени топора - кельтами. Кроме того, на море Пелиштим, за проливами царства Дардана, есть самый южный остров, на котором живут аришики - Масихл, или Лемнос. Там скалы-кузнецы делают железо и сталь - самые ценные металлы в окрестных странах, вплоть до Черной Земли Та-Кем. У нас на Аке и Дане нет городов скалов-кузнецов. Сюда приходят их странствующие общины, состоящие обычно из одного мастера, двух-трех учеников, и восьми или десяти варишей-подручных. Они свободно перемещаются между марками, и остаются на одном месте только до тех пор, пока не выполнят заказ.
Если еще вспоминать, какие есть скалы, то можно назвать скалов-строителей. Простую касу мы с Ибхасом поставили за один год: зимой нарубили бревна, летом выкопали и сложили касу. Деревенский большой дом и тверь поставит семья, с помощью соседей. Стену и ров вокруг марки, дороги и мосты в варте - все это сделают коши-дмури. Но вот кто спроектирует и создаст каменный коло для валха? Или поставит пирамиду-гору для общения с верхним миром и очищения духа? Или дом-лабиринт для аршуна, в котором поместится вся его большая свара, запасы для всей варты, конюшни, боевые колесницы-виманы и крепкие телеги-вимары, оружие, и еще останется маленькая комната, где аршун может поспать?
Все это строят скалы-строители. Вершина их мастерства - это город валхов Аркон, построенный как один большой коло. По праву скалы-строители гордятся двумя долинами пирамид: на полуострове Савитар в море Иксина, и в далекой стране Та-Кем. А кельты благодарны им за огромный дом в Унетише, состоящий из печей и домен, в котором можно работать с любым металлом и любыми температурами.
Но есть и повседневные чудеса, которые творят скалы-строители. Они умеют размягчать огромные каменные блоки и придавать им нужную форму, как глине. С помощью сверхзвука, который они умеют извлекать и усиливать специальным устройством-рогом, скалы-строители выравнивают стыки между камнями так, что кажется, что стыка вовсе нет. Они заставляют каменные глыбы шагать по земле, как люди. Для этого скалы-строители обвязывают камень крепкими ремнями, в которые впрягаются их подручные, а потом заводят песню. В такт этой песне, подручные тянут ремни, камень переваливается с угла на угол, и идет. А если построить упор для раскачки, то он и полетит вверх, на нужное место.
Я очень хотел бы стать скалом! Но есть одно препятствие - я опоздал! Все скалы берут детей в ученики, когда им исполняется шесть, и учат полную дюжину лет. А целители отбирают себе учеников, когда тем исполняется всего два года, и учат не одну, а полторы дюжины лет. Я могу научиться немногому - тому, что уже и так знаю. Настоящим скалом мне уже не стать никогда. Разве только, бродячим певцом - гатой. Для этого нужна крепкая память и доброе отношение к людям. Глядишь, еще через полудюжину лет ученичества, меня и переведут в боромары.
Почему же Улбан дюжину лет назад отправил меня в лес к Ибхасу? Что он увидел во мне?
***
Меня вывело из размышлений тревожное чувство. Что-то не так! Я бессознательно, но постоянно слушаю лес, и сейчас понимаю, что спокойствие нарушено. Конечно, в лесу никогда нет полной тишины. Кто-то от кого-то убегает или прячется, кто-то кого-то ест - у каждого свой кон. Но есть тонкие сигналы, не всегда осознаваемые мной, по которым я могу узнать, что в лес пришел чужой.
Замолк длинный монотонный посвист снегиря. Отлетел подальше от привычного березняка суетливый шум чечеток и чижей. На сосне дятел бросил свою шишку и размашистыми росчерками полетел прочь. Зверя, даже крупного, так не встречают. В лес пришел человек! При этом я не слышу скрипения наста под снегоступами, голосов и громкого дыхания, которыми обычно сопровождаются походы в лес моих односельчан. Никто не тащит санки по сугробам, не ломает валежник. Среди стволов не мелькают силуэты.
Опасность!
Я гукаю направо, чтобы увести внимание, и прыгаю влево. Перекатываюсь за сугроб, а потом ужом проскальзываю за комель толстой березы. В том месте, где я только что стоял, торчит в снегу вишра. Это не охотничий дротик, и не заостренная дубина урка. Боевое арийское копье с коромыслом, перевитым кожаным ремнем. Ясеневое. Наконечника не видно, но, наверное, как обычно, бронзовый листовой резец, которым при нужной сноровке можно голову срезать. Тьфу ты, что делать-то?!
Перед броском я услышал шорох вскинутого снежного наста и судорожный вдох кидавшего - собственно, это меня и предупредило. Звук шел из овражка справа от тропы, по которой я бежал. Сам овражек глубиной по колено, но перед ним растет кустарник, а за кустарником сугроб. Вот из этого сугроба и выскочил нападавший. Сейчас там большая яма, рядом с которой лежит заскорузлая от ледяной корки тряпка, которой он укрывался. Рядом никого. Видимо, неизвестный прыгнул за стволы берез и за орешник, уходя из поля видимости. Но уходил-то он, думая, что я прыгнул вправо, к соснам, куда я гукнул, и не знает, откуда меня ждать.
Я пригляделся внимательнее. Вон! За раздвоенной толстой березой, в лучах клонящегося к закату солнца, на сугробе видна тень сгорбившегося человека. Он спрятался правильно - если смотреть от сосен, ничего не будет видно. Но мне тень предательски показывает, что противник занес над головой топор, и готов в любой момент завершить свое нападение. Двигаться мне нельзя, скрип снега сразу сообщит душегубу о том, куда на самом деле я исчез. И не двигаться нельзя. Оружия у меня нет, да и не справлюсь я с настоящим кшати, даже если бы и было. Нужно убегать, или драться своим оружием.
Решение лежит на поверхности. С детства мы со старшим братом Вуком играли с лесным эхом. Сначала просто старались отражать звуки от стены леса, потом заставляли эхо перемещаться по кругу и приходить с противоположной стороны. Когда подросли, Вук пугал девок в лесу до икоты - пускал невидимых призраков вокруг них и следом, хохотал под ногами, топтался и пыхтел медведем за спиной. Сейчас зима, звуки не будут гаситься листвой. Призраки должны получиться краше, чем у Вука.
Для начала, я пускаю призрака в сосняк, из которого меня ждет душегуб. Набрав полную грудь, исполняю самый кровожадный рык моего приятеля дуса. Таким приветствием тигр встретил бы соперника из Марамской чащи, если бы тот появился, когда у него в гостях была бы подружка-дуся. Душегуб лег плашмя на снег, и переместился за березой так, что мне теперь видна не только его тень, но и он сам. Топор опустил под себя, а из унта достал бронзовый кинжал. Храбрый дурак! На дуса с ножиком решил пойти! Изображаю грузное шлепанье тигриных лап по снежному насту. Быстрее! Еще быстрее! Призрак разгоняется, и прыгает на притаившегося душегуба. Тот с воплем откатывается в сторону, оставляя на снегу свой топор. Потом вскакивает, и бежит обратно к тропе. Будем считать, что дус ушел.
Душегуб добежал до тропы, но там ему навстречу взметнулся другой сугроб. Честное слово, это не я! Из сугроба выскочил реальный человек, и подсек моего душегуба. Когда тот упал, второй начал что-то шептать ему на ухо успокаивающее. А-а... Они вместе!
Второй душегуб успокаивающе гладит испуганного напарника и внимательно смотрит в ту сторону, куда убежал мой призрак, выставив перед собой свою вишру.
Нет, дус не придет, он ушел навсегда. Совсем с другой стороны, от оврага, через замерзший и заиндевелый орешник ломится проснувшийся, и от того лютый бер. Он вправду живет недалеко, но сейчас мирно спит в берлоге, а к нам спешит его призрак. Здесь мне нужно самому крепко верить во все, что я придумал, иначе ничего не получится. Бер голодный и злой! Бер хочет кого-то задрать и сожрать! Он ревет и ломает орешник, прокладывая дорогу! Он даже топает задней лапой от злости!
Мои душегубы встали на тропе спина к спине, и выставили перед собой кинжал и вишру. И тут я пускаю тихий шепот между их затылками: "Бежим!"
Они припустили по целине, прочь от орешника, вверх по пологому склону соснового бора. Отлично! Между стройных стволов бора можно играть призраками, как хочешь. Я начинаю поскрипывать снегом под шаг правой ноги впереди бегущего - душегубы непроизвольно забирают влево. В таком запале они ничего не заметят, поэтому я встал и тихо последовал за ними. Беглецы все увереннее поворачивают налево, еще налево.... Вот они уже бегут назад, и возвращаются на тропу к месту засады. Обалдело оглядывают сугробы, из которых выскочили, свои заснеженные плащи, брошенные вишру и топор. Нельзя давать им возможности остановиться и подумать! У беглецов за спиной, в двух шагах рявкает бер. Не оглядываясь, воины бегут дальше в орешник и к оврагу. Нет, туда их пускать нельзя, а то и вправду разбудят хозяина! Теперь поскрипываю снегом под левую ногу, и возвращаю беглецов по кругу обратно.
По пути они потеряли и вторую вишру. Уже не пытаются бежать, остановились у места засады, затравленно оглядывают лес вокруг, водят из стороны в сторону кинжалами. Надо усугублять их растерянность, давить сильнее! Устойчивость их мира разрушена, они уже не уверены ни в чем, ждут любой опасности, и не верят, что она будет реальной. Я закручиваю вокруг них поземку. Это в ясный морозный день! Поземка потихоньку перерастает в метель. Метель ходит по кругу, завывает и бросает в уши пригоршни снега. Не в силах вынести несоответствие того, что они видят, и того, что слышат, душегубы падают на колени, сгибаются до земли и прячут в ладонях зажмуренные глаза. И тут сверху я обрушиваю им на головы горную снежную лавину! Горную?! В нашем лесу?
Все, я уже сам не верю тому, что творю! Нужно прекращать.
Я тихо встаю из-за укрытия, и подхожу к неподвижным скрюченным фигурам. Ногой отшвыриваю лежащие на тропе кинжалы. Осторожно трогаю одного за плечо. Он заваливается на второго, расслабляясь в обмороке. Второй сидит в прежней позе и мелко дрожит.
А не надо было лешего трогать!
Мне уже жалко их обоих. Переворачиваю того, что без сознания. Это он первый бросил в меня вишру. Вижу вместо лица черную харю. Первая мысль - опять нашествие черных людей! Но нет, это всего лишь вязаная маска из крашеной овечьей шерсти. Маска не лесная, а степная, где зимой постоянные ветры рвут кожу с лица путника, даже глубокий башлык не спасает. Арийская вишра, маска степняка - скорее всего, это арьи.
... Пришли сюда за тысячи поприщ, чтобы побегать от моих призраков! Меня начинает колотить почти так же, как второго незадачника...
Поворачиваюсь ко второму. С трудом поднимаю ему голову, трясущимися пальцами откидываю с головы пленника башлык и задираю маску. Это девка! Глаза закрыты, но видно, как под веками бешено вращаются яблоки. Лицо грязное и бледное, хотя только что побегала по морозу. Губы плотно сжаты и растянуты к скулам, пальцы скрючены в когтистую лапу. Дыхание прерывистое, с носовыми всхлипами. Провожу пальцами у нее за левым ухом, и у основания черепной кости нажимаю на жилку. Девка заваливается на своего напарника. Лицо её расслабляется, руки безвольно опускаются.
Теперь колотит меня. После боя.... Ведь это был бой? Мой первый бой! И я справился с двумя арийскими кшати! Причем без оружия и без чьей-то помощи! Детской игрушкой, которая до этого пугала только деревенских девок. Даже свистеть не пришлось. И снежками тоже не кидался. Голова кружится, в крови бушует боевое бешенство. Подношу руки к глазам, и вижу, как дрожат пальцы. Меня могли убить! Меня! Почти убили! Но я победил!!!
Сквозь звон в ушах слышу за поворотом тропы топот и хриплое дыхание. Еще засада?! Опять биться?!
Из-за заснеженной осины выпрыгивает Спака и мчится ко мне. Она сбивает меня с ног толчком мохнатых лап и вылизывает мокрое от пота, слез и соплей лицо. Потом я гляжу, как по тропе бежит самая странная компания, которую я никак не ожидал увидеть здесь, собравшуюся вместе.
Впереди несется Ибхас. Он даже не бежит, а почти летит длинными прыжками по заснеженной тропе. В каждой руке у него по железному кинжалу, нос рассекает пространство как наконечник смертельной стрелы, глаза сверкают слезами, набежавшими от ветра. Башлык слетел с головы, и седые космы отнесло назад бешеной гривой.
За ним бежит мой отец Ардата. Он идет боевым бегом, наклонившись вперед, и выставив вишру жалом вверх. Таким бегом идут в атаку. Идут, чтобы убивать всё, что встретится на пути. Рубить и колоть, резать и поддевать!
За отцом не отстает мой брат Вук. Его бег похож на бег Ардаты, но над головой он держит не вишру, а кельтский топор.
А за Вуком - ... Ангорь! Не-ет... Лекарки не бегают! Но Ангорь бежит, мелко перебирает ногами, подобрав полы тулупа, не отстает от мужиков. Её почти не видно за широкой спиной Вука.
Спака спрыгивает с меня в тот момент, когда к нам подлетает Ибхас. Правильно, а то учитель и порезать может. Наставник рывком поднимает меня из сугроба, куда уронила Спака, и утыкается хоботом в мой нос. Глаза внимательно смотрят в глаза. Видно, он что-то там увидел, поэтому успокоено вздыхает и отпускает мои плечи.
Следующие - мой отец и Вук. Они подбегают сначала ко мне, скользят одинаковыми оценивающими взглядами, потом одинаково поворачиваются к лежащим без сознания душегубам, и опускают оружие.
Ангорь все-таки отстала немного и перешла на шаг, когда увидела меня стоящим на своих ногах.
Отец сматывает с обомлевшей девки пояс, и вяжет безвольные руки. То же самое делает Вук со вторым пленником, содрав с него маску. Ибхас топчется рядом со мной, оглядывая со всех сторон. Вся наша компания окутана клубами морозного пара от надсадного дыхания и разгоряченных тел. Ангорь подходит, и ныряет в этот пар. Первым делом, она, как и учитель, смотрит мне в глаза и приказывает:
- Дыши!
Ну конечно! Я прекращаю заполошно всхлипывать, и делаю первый вдох животом:
- Спокойствие!
Через нос выдыхаю свою истерику, вместе с соплями.
Второй вдох полной грудью, расправив крылья души:
- Сила!
На выдохе уходят цветные пятна перед глазами.
Третий вдох ключицами, подняв улыбающееся лицо к морозному синему небу:
- Радость!
На выдохе выдавливаю из себя весь воздух - и от горла, и из груди, и из живота. Сгибаюсь вперед, опустив голову. И снова:
- Спокойствие!
- Сила!
- Радость!
Я жив! Я никого не убил! Я могу видеть этот лес, и это сверкающее драгоценными искрами инея в заходящих лучах солнца, фиолетовое небо. Могу слушать осторожную перекличку вернувшихся на разведку чижей. Я не лежу на снегу, зажав руками торчащую из живота вишру. Мои мозги не разлетелись по сугробам от удара боевого топора. Я могу спросить учителя, отца, брата и знахарку, что они все вместе здесь делают? И задать еще много вопросов разным людям - у меня для этого есть целая жизнь!
Но вопросы начинает задавать Ибхас. Он снимает с моей спины кишу, и показывает окровавленное дно. Затем показывает на затертые кровавые пятна на рукавах, и вопросительно смотрит мне в глаза. Я развязываю кишу, достаю протёкший темный сверток. Разворачиваю скатанную малицу, и показываю край шкуры черноухого. Провожу большим пальцем по своему боку снизу вверх, а потом приставляю ко лбу кулак с оттопыренными указательным пальцем и мизинцем. Затем показываю глазами на сопящего над пленником Вука. Все понятно: "волку распорол брюхо олень; я снял шкуру, чтобы отдать Вуку".
Эта игра началась у нас с Ибхасом давно. Я был совсем маленьким, только оторвался от материнского дома, и хотел узнать от своего учителя сразу и все. Поэтому постоянно донимал его своими вопросами, трещал без умолку. Причем, часто даже не слушал ответы. Ибхасу это быстро надоело, и он установил Первое Правило Ученика Лесного Йохи: от рассвета до заката леший и его ученик не произносят ни слова. Днем мы копим вопросы друг к другу, а после того, как солнце сядет, задаем их и отвечаем. Вопросы должны быть важными, потому что ночью нужно еще успеть поспать. А днем можно общаться только жестами, взглядами, знаками и движениями носа. Со временем мы оба втянулись в эту игру так, что она стала нашей общей привычкой. Даже сейчас мы не можем через неё перешагнуть.
Кстати, Второго Правила Ученика Лесного Йохи Ибхас так и не придумал.
Я успокоился. Помогли и дыхательные упражнения, которые заставила меня делать Ангорь, и молчаливые расспросы Ибхаса. Могу уже смотреть по сторонам и спокойно оценивать происходящее.
Отец и брат закончили вязать пленников, и пошли по окрестностям собирать их оружие. Да, немалое богатство! Две вишры с бронзовыми листовыми жалами, два бронзовых треугольных кинжала с круглыми обушками, и каменный отшлифованный топор.
С удивлением я увидел, что Ангорь приняла самое живое участие в захвате добычи. Она стянула с девчонки кишу, нетерпеливо разрезав лямки кремнёвым резцом, и теперь, стоя на коленях, сосредоточенно копается во внутренностях. Наконец, она что-то нашла, и на её лице появились торжество и облегчение. Ангорь вынимает свою находку, и к ней сразу же подскакивает Ибхас. Знахарка держит в руках сверток из тонкой выделанной кожи с чем-то твердым. Оба йохи ощупывают сверток, пристально глядя друг другу в глаза. Ангорь кивает. На лице у неё уже не торжество, а непонятная грусть, как будто она не нашла что-то важное, а простилась с чем-то навсегда. Эта же грусть отражается на заросшем лице учителя. Он встает с колен, помогает подняться Ангори. Знахарка кладёт сверток обратно в кишу, затягивает тесемки, и вдруг, протягивает её мне.
Я с недоумением гляжу на Ангорь, затем перевожу взгляд на Ибхаса. Он в таком же недоумении, как и я.
- Теперь это твоя ноша, Дус. - говорит знахарка - Твой кон нашел тебя.
Я ничего не понимаю. Хотел было развязать кишу, и посмотреть, что там, но учитель кладет свои руки на мои, и дергает носом слева направо. "Не здесь и не сейчас". Тогда я забрасываю знахаркину кишу с непонятным подарком-добычей за спину, и на время забываю о них. Придет вечер, и я все узнаю.
Вернулись отец с Вуком. Положив ворох оружия на краю растоптанной поляны, отец подходит ко мне и крепко обхватывает своими длинными руками. Отстранился, посмотрел мне в лицо, и снова прижимает к себе. Потом, не говоря ни слова и отвернувшись, он уходит куда-то вбок, освободив место моему брату. Вук тоже обнимает и прижимается лбом к моему лбу. Тихо говорит:
- Ты живой, брат.
Я моргаю согласно. Да. Я живой.
- Как ты справился с двумя воинами?
Я криво и жалко улыбаюсь. Вопрос без ответа.
Я не кшати и не кош. Меня не учили убивать и сражаться. Я - боромар. Смерть для меня - это не слава и не достижение, а кошмарный безысходный конец живого существа. Я вспоминаю смерть черноухого волчка сегодня утром. Как отстраненно я думал о его смерти, как подарил ему окончание его страданий. И как взял добычу с его трупа.
Мир плавится и течет прозрачными линиями. От горла к глазам проходит раскаленная волна, и глаза заполняются слезами, вперемешку с моим страхом, моей жалостью и моей радостью от того, что я жив. Слезы выходят из берегов моих век, текут по щекам, по негустой поросли на моём подбородке, и капают на завязки башлыка. Они плавят наросший иней на серой шерсти, и остаются черными пятнами, в обрамлении белого кружева.
Вук не отпускает моих глаз. Он плачет вместе со мной. Брат, который всегда был рядом. Первое в жизни воспоминание - это мокрый затылок Вука. Я утыкаюсь в него, привязанный за спиной старшего брата, ощущая мировое спокойствие и защищенность. Я учился ходить, а Вук держал меня за руки. Я учился плавать в Аке, а Вук плыл рядом. Я лез на высоченные ели, а брат лез вслед за мной. Он никогда не издевался и не ругал меня. Во время похода в Марамскую чащу, когда мне пришлось убить разъяренную дусю, Вук был единственным в отряде, кто понял моё отчаяние и раскаяние.
Я вижу в глазах брата тот страх за меня, с которым он бежал по лесной тропе, не надеясь увидеть живым. Этот страх не ушел, но смешался с радостью победы. Он горд за меня. Он рад за меня. Губы Вука раздвигаются, показывая белые большие зубы. Еще шире. Помимо воли, я тоже улыбаюсь. А потом мы одновременно набираем в груди воздух и, не расцепляя братских объятий, орем в лицо друг другу:
- Га - а - аа!!!
Орем и скачем в круговом танце. Хохочем, подбрасывая высоко ноги, и раскачивая плечи друг друга:
- Ах - хха!
И вот уже отец вплетается в нашу дурацкую пляску без ритма и мелодии, и тоже орет вместе с нами:
- Ух - ххо!
Он тоже плачет и хохочет. Я его единственный сын. Отец не мог иметь детей, хотя его принимали множество женщин. Это было очень удобно для коша, до некоторых пор. Только в плену в нашей деревне, отец нашел ту женщину, которая смогла понести от него. Дети кошей не принадлежат им, но никто не запретит моему отцу любить единственного ребенка, который продолжит нести в будущее его кровь. Отец появляется в нашей деревне с караванами купцов почти каждый год, чтобы побыть со мной. Вообще-то, сейчас не самое лучшее время для торговли. Что же они все здесь делают?
Вопрос растворяется, когда сзади мне на спину наваливается тяжкая туша, а в ухо врывается рев:
- Ха - га - гаа!
Это учитель Ибхас решил включиться в общее веселье. Он облапил мою спину и пытается танцевать с нами. Но возможности уже нет. От тяжести и неожиданности, у меня подкашиваются ноги, и вся орущая толпа последовательно падает в сугроб: сначала я, на меня Ибхас, справа Вук, а слева отец.
Мы барахтаемся и смеемся, размазывая слезы по лицу. Но вдруг неожиданно прозвучал предостерегающий возглас Ангори:
- Ардата! Они очнулись!
Отец выпрыгивает из кучи одним плавным движением, за ним вскакивает Вук. Оба коша подбегают к пленникам, берут их за рукава связанных рук, и поднимают на ноги. Ардата держит девчонку, а Вук - арийца. Лица их уже серьезны, даже свирепы. Нет даже следа веселья, которое бушевало мгновение назад. Ангорь подходит к девчонке и спрашивает:
- Ты была ученицей Жели?
Та переводит затравленный взгляд с Ангори на Ардату, потом на Ибхаса, поднявшегося из сугроба вслед за кошами.
- Ты забрала книгу Жели? - продолжает спрашивать Ангорь.
Девчонка молчит, только её частое глубокое дыхание наполняет пространство розовым паром.
- Кому ты её несла?
Я встаю из сугроба, и подхожу к своему учителю. Девчонка видит меня, и глаза её заполняются ужасом. Она шепчет:
- Марьа-бага!
Её ужас вызван теми призраками эхо, которые я наслал на них. Язык, на котором она говорит, явно произошел от настоящего языка аришики. Но вот откуда она, я не знаю - я ведь не гата, чтобы знать все языки русов. Ангорь оборачивается ко мне:
- Она тебя боится. Может быть, из страха заговорит? Спроси ты, кому она несла книгу?
Я смотрю вопросительно на Ибхаса. Тот морщит нос, подносит пальцы правой руки к губам, а потом отбрасывает их вверх. "Не время для игр". Поворачиваюсь к пленнице и спрашиваю:
- Почему ты не отвечаешь? Скажи, кто ты такая, и зачем взяла эту книгу?