Аннотация: Вторая глава. Знакомство с главной героиней. Начинается с убийства старушки, и дальше еще хуже.
В темноте было душно и тепло. Влажный тугой воздух с трудом входил в грудь. Выдыхать приходилось тоже с усилием, как будто вталкивая обратно в мир свой выдох. Каса старой колдуньи была маленькой и тесной - места хватало только для печи с лежанкой, и большого короба с разными травами, снадобьями и мазями. В этом же коробе лежало то, зачем я пришла.
Колдунья спала спокойно. Она только тихо посапывала и пришлепывала губами. Я не видела её лица, но ясно представляла себе слюнявый старушечий рот, обвислые брыли на щеках, и морщинистые веки, прикрывающие глаза. Я надеялась, что эти глаза никогда больше не откроются, и я не увижу неподвижный змеиный взгляд, которым старая ведьма следила за мной все эти месяцы. Ужасная яга измучила меня своими подозрениями. Ни на мгновение не оставляла меня в покое. Даже когда её не было рядом, этот взгляд преследовал меня всюду, жаля злобой и недоверием. Так все ракшасы относятся к светлым асам, и к русам вообще - злятся и не доверяют, потому, что завидуют нашей свободе. Но колдунья не смогла разгадать мою главную тайну. Она думала, что я пришла учиться ворожбе и травознанию, чтобы лечить асов, и поэтому приняла меня в ученицы. Хотя никогда не верила. А я пришла убить старую гадину, и забрать колдовскую книгу, которая давала ракшасам власть над людьми.
Я не собиралась дарить яге Жели блага мучения и боли. Я хотела, чтобы она умерла тихо, во сне, не почувствовав ничего в момент прощания с этим миром. Ведьма была недостойна боли, и ни за что не получила бы её. Боль была обещана Светлым Учителем мне, а не ей, как награда за мой подвиг в конце Пути. Я должна избавить мир от страшной колдовской книги и от старой гадины Жели.
В моей руке была длинная бронзовая булавка в пасту длиной, которой я обычно скрепляла на затылке девичью косу во время работы. Эту булавку подарила мне Желя, когда я пришла к ней летом и попросилась в ученицы. Она притворно улыбалась, а холодные змеиные глаза сверлили мою душу, стараясь заворожить. Впоследствии я узнала, что желя - это небольшая змея, которая живет в лесах ракшасов. Дэвы не дали ей яду, и поэтому она завораживает своих жертв желтыми глазами, которые располагаются у нее на затылке. Очень подходящее имя для яги!
Пусть же эта подаренная булавка вернется к своей хозяйке острием возмездия! Я знаю, куда надо бить. На слух я определила, где лопочет во сне поганый старушечий рот, зажала его левой рукой, а правой поднесла жало булавки к глазнице колдуньи, и без замаха, но сильно вонзила её по самый обушок вглубь и вверх, в самый мозг.
Старуха напряглась. Еще не старые руки впились мертвой хваткой в мои предплечья, но затем опали, и жизнь удивительно быстро ушла от этой гадины. Я вытерла обслюнявленную левую руку об рубаху мертвой ведьмы. Затем встала от лежанки, на которой спала Желя, в темноте подошла на ощупь к коробу. Над ним должен был висеть светильник, я сама заправляла его на ночь маслом. Внизу, под лежанкой, в отверстии печи теплились угли. Я зажгла от углей лучину, а потом этой лучиной подожгла фитиль в светильнике. Скупой грязно-желтый свет позволил мне увидеть всю касу колдуньи.
Сначала я застыла от ужаса - старуха не желала помирать. Её голая ступня, вылезшая наружу, дергалась, как будто ведьма бежала куда-то. Колени елозили под накидкой. Но постепенно эти дерганья и елозанье затихли, и Желя окончательно сдохла. Сморщенная морда запрокинулась назад, и в левом глазу торжествующе торчал обушок моей булавки. Крови почти не было - она только заполнила впалую глазницу, но наружу не выплеснулось ни капли.
Я смахнула с крышки короба свои пожитки - положенный в изголовье тулупчик и пестротканую накидку, подаренные мне колдуньей. Открыла крышку, и стала вышвыривать на земляной пол холщовые мешочки, засушенные пучки трав и закрытые тряпками горшки. Вся эта колдовская наука, которую пыталась вдолбить в меня яга! Всё это не нужно той, которая решила освободить мир от злого колдовства. Сам Вирьа-бага, дэв мужества и победы, послал свою тайную воительницу на подвиг. Светлый Учитель Гирангасп - вот мой настоящий наставник! Он провел меня Путем Великой Боли к тому моменту торжества, который, наконец, наступил сейчас! На дне невзрачного короба, который обмял мне все бока, пока я на нем спала, лежало избавление всех русов от рабства ракшасов.
Я выхватила со дна разоренного короба четырехугольный сверток. Мягкая кожа хранила двенадцать липовых дощечек, скрепленных друг с другом бронзовыми кольцами. Старая ведьма снова показывала мне сегодня свою Змеиную книгу. Дощечки разворачиваются в большое полотно, на котором нарисовано тело человека, и нанесены колдовские знаки, жалящие и порабощающие души множества людей. Как я хотела бы бросить сейчас этот страшный сверток на тлеющие в печке угли! Но Светлый Учитель Гирангасп объяснял мне при расставании, что так просто колдовскую книгу не уничтожить. Она могла возродиться у другой яги, и приносила бы то же зло. Всех ведьм нам не убить, но мы можем вырвать у них жало! Я собиралась отнести Змеиную книгу Светлому Учителю, чтобы он бросил её в священный огонь Агура-баги, который вырывается из земли в узком проходе между морем Арья и горами Руса. Путь туда тяжел, но это уже будет подвиг Светлого Учителя. Своё славное деяние я только что совершила - убила главную ягу ракшасов, которая хранила Змеиную книгу. Осталось только добраться с книгой до варты ариев-дакспов, или Дакша, как они себя называют. Там меня ожидал Светлый Учитель, оттуда он прислал своего слугу Биридашву мне в помощь.
Биридашва был не асом, а арием. Он пришёл в земли ракшасов осенью, под видом охранника с последним караваном из Матархи, и законно задержался до весны. Имя, конечно, было не настоящим, оно означало по арийски, всего лишь, "владелец лошади". Хотя сейчас мой сообщник владел не лошадью, а верблюдом-улбаном. Нам был нужен выносливый улбан, чтобы тихо и быстро скрыться из царства ракшасов Дану.
Я стала одеваться. Сверху длинной льняной рубашки надела вязаные шерстяные кофту и штаны, которые мне дала яга Желя, когда ударили морозы. Потом влезла в мягкие верхние штаны из оленьей кожи и завязала тесемки на поясе. Надела овчинный полушубок и обмоталась несколько раз длинным кожаным поясом. На голову набросила башлык и обернула его концы вокруг шеи. Затем обулась в меховые сапоги. Наконец, поверх всей одежды натянула просторную белую малицу.
С вечера был готов в дорогу мой заплечный мешок - киша, как его называли ракшасы. Яга Желя сама уложила в него солёное кабанье сало, завернутое в тряпку, каравай хлеба и два яблока. Туда же она положила кремнёвый резец, огниво и сверток с сушеными абрикосами, а также берестяной короб со снадобьями и травами. Завтра утром мы с колдуньей собирались пойти на дальние выселки, где заболел ребенок. Теперь я пойду с Биридашвой, и совсем в другую сторону.
Я засунула в мешок, вместе с запасной льняной рубахой и вязаными носками, сверток со Змеиной книгой, затянула тесёмки и повесила его за спину. Взяла из разорённого короба бронзовый треугольный кинжал работы западных ракшасов, заткнула его за пояс. Оттуда же вынула бронзовый листовой наконечник вайджры, который принёс зачем-то колдунье деревенский кузнец, и засунула его в сапог. Железный длинный кинжал яги брать не стала - это металл демонов, он приносит проклятье своим владельцам. Честная бронза угодна небесным дэвам, камень угоден земле, а железо помогает колдунам.
Всё это время я старалась не смотреть на мертвую ведьму. Я думала, что подвиги совершаются на ярком солнце, под священные гимны асов, которые поют соратники, и под звон клинков в битве. А здесь была душная вонючая полуземлянка, теснота, мертвенный мерцающий полумрак, разгоняемый тусклым светильником. И труп старухи, застывший на лежанке в нелепой позе. Уцелевший глаз был широко открыт, и внимательно смотрел на меня. В этом взгляде не было ни страха смерти, ни отчаяния. Только пристальное внимание, как будто ведьма изучала какую-то букашку. Она и после смерти следила за мной. Она теперь всегда будет следить за мной, до самой моей гибели.
Вдруг губы убитой старухи расползлись в змеиной усмешке. Мёртвый голос произнёс в моей голове:
- Ты проклята!
Я попятилась, и уперлась заплечным мешком в стену.
- Ты погубила свою душу!
- Замолчи, проклятая ведьма! Я убила тебя! - завизжала я.
- Да. Ты убила меня. И погибла сама, осквернила себя убийством. Теперь Марьа-бага придет за твоей погубленной душой. Ты проклята!
Горло у меня сдавило, крик уже не мог выходить из него. Я просипела:
- Убить ведьму - это подвиг! Вирьа-бага вел меня! Светлый Учитель направлял меня! А ты сдохла, старая гадина!
- Убийство во сне того, кто поверил тебе - это предательство и посмертная вина. Вирьа-бага отвернулся от тебя тогда, когда ты пошла за своим лжеучителем. Марьа-бага придет к тебе, чтобы развеять твою погубленную душу. Тебе никогда больше не вступить на колесо возрождений-сансар и не сойти с него.
Тусклый светильник мигнул, и протянул ко мне сверкнувший мертвенным блеском луч. Лежащее тело старухи вдруг пошло волнами, и поползло в мою сторону. Разбитый горшок с вонючей вязкой массой, растекшейся по полу, зашевелился и стал раскачиваться, как будто хотел плеснуть в меня своим ядовитым содержимым.
Я зашарила лихорадочно по стене, и наткнулась на клин, запирающий дверь. Повернувшись спиной к мертвецкому колдовству, творившемуся в касе ведьмы, я начала лихорадочно дергать перекосившуюся щепку. Почти падая от ужаса, я сломала её, распахнула дверь и вылетела на улицу.
Ночь встретила меня горстями влажного тяжелого снега, который падал с чужого неба. Ветра не было совсем. Я надеялась, что на воле мне станет легче дышать, и наваждения проклятой мёртвой старухи закончатся. Стало холоднее, а вот воздуху по-прежнему, не хватало. Я растянула концы башлыка, и сдвинула его на затылок. Из белесой тьмы на меня надвинулась черная туша без лица. Я шарахнулась в сторону, шаря по поясу в поисках кинжала, малица сбилась набок и не давала добраться до него. Я снова задергалась и засипела в ужасе. Туша вдруг остановилась, и проговорила голосом Биридашвы:
- Ты что, бешеная?! Это я! - а потом деловито поинтересовался:
- Всё сделала?
Я выдохнула, наконец, кусок спертого воздуха ведьминой землянки, и попыталась вздохнуть полной грудью, но только закашлялась. Согнувшись почти до земли, я выдавливала из себя с кашлем ядовитые испарения, свой ужас и посмертные проклятья старой яги. Биридашва снова нетерпеливо спросил:
- Всё сделала?
Я закивала, вытирая с подбородка горькую слюну и сопли.
- Где книга?
Я отскочила к соломенному скату касы, покрытому наледью, и наконец, вытащила кинжал. Направив его на ария, я холодно спросила:
- А тебе зачем?
- Спрячь жало, змеюка! Мне не нужны твои доски. Я просто спросил, выполнила ли ты задание Светлого Учителя?
- Я не змея! Змея сдохла, и теперь воняет в этой дыре! И ты сдохнешь, если дотронешься до этой проклятой книги!
Туша отодвинулась в темноту и проворчала примирительно:
- Я не буду дотрагиваться. Мое дело - привести тебя с твоей кишей к дакшам. А что в кише, и кто кого проклял, меня не интересует.
- Тогда делай своё дело, как я сделала своё.
Биридашва отошёл под сосну, снял со спины спрятанного под ней верблюда тяжёлый темный куль. Это было тело ведьминого отродья - старшей ученицы яги Айки. Мы договаривались, что арий перехватит её сегодня ночью, на дороге в марку Лимана. В марке рожала какая-то ракшаса, и Айка пошла ей помочь. Видимо, Биридашва тоже выполнил свою часть договора. Воин согнулся и шагнул со своей ношей в распахнутую пасть ведьминой землянки. Некоторое время оттуда слышались возня и тихие проклятия. Затем арий резво выскочил наружу, а вслед за ним выпрыгнули языки огня. Как будто старуха напоследок хотела утащить Биридашву с собой в багровое посмертие. Но воин ловко отпрыгнул в сторону и остановился на приличном расстоянии.
Чистый огонь, как благословение Агура-баги, очистил моё сознание от темной паутины наваждений. Я смотрела, как пламя плавит снеговую квашню и пожирает соломенные связки на крыше касы, как оголяются стропила, и в огне проявляются контуры печи и горящего короба. Тёмные туши двух ведьм горели круговыми языками пламени - видимо, Биридашва облил их маслом из светильника.
Вдруг тёмное тело, горящее на печи, согнулось в поясе и село. Я завопила, когда увидела, как Желя протягивала ко мне горящие руки. В моей голове опять зазвучал её мёртвый голос:
- Ты проклята! Марьа-бага развеет твою душу!
Биридашва схватил меня, и прижал мое лицо к своей груди. Я услышала его яростное шипение:
- Заткнись, дура! Нас услышат, и никто не поверит, что вы с ведьмой сгорели. Она не оживала. Так часто бывает в огне, когда мертвецов не привязывают к лежанке - они могут вставать и двигать руками и ногами. Но она уже мертва, ты убила её.
- И погубила свою душу! - эхом отозвалось в моей голове.
Я вырвалась из рук ария, подбежала к верблюду, схватила верёвку, которая была привязана к чумбуру, и потянула вглубь леса. Прерывающимся голосом прокаркала через плечо Биридашве:
- Нужно уходить. Кониг ракшасов Гарра мог увидеть огонь и прийти на помощь яге. Марка Лимана близко, нас могли услышать.
- Это тебя могли услышать, дура заполошная! Отпусти моего улбана! - арий вырвал верёвку и резво потопал вслед за мной.
Мы напрасно опасались того, что кто-то заметит нас из деревни. Снегопад был таким густым, что уже через десяток шагов мы видели только светлое пятно в той стороне, где горела каса Жели. А ещё через некоторое время, не стало видно и пятна. Мы сняли со спины улбана притороченные снегоступы, надели их, и пошли прочь. Снег засыпал наши следы, ложился непреодолимым препятствием между мной и проклятиями мёртвой яги. Я шла по приметам, которые мне показала когда-то Айка, к северному краю нашего небольшого леса. Там, в овраге на безлюдной опушке, была потаённая землянка, которую Биридашва отрыл и обустроил еще осенью. Сейчас мы шли между мёртвыми зимними деревьями, и если бы изредка не появлялись знакомые мне приметы, могло показаться, что наши ноги просто перебирают по белым коврам неподвижного шатра, очернённого ночными стенами падающего снега.
Мы пришли к землянке ария, когда снежные стены вокруг немного посерели. Это означало, что наступило утро. Дальше идти было нельзя. Только безумные демоны могут бродить по степи в такой снегопад. Мы не были демонами, хотя насчет безумия я не была уверена. Тем не менее, мы решили отсидеться в укромной касе до тех времен, когда снег кончится, и Биридашва сможет ориентироваться в степи и находить дорогу.
Ещё прошлой весной, в разговорах со Светлым Учителем Гирангаспом было решено, что после того, как мы добудем книгу, нам не следует идти от варты Дану прямо на юг, к летним маркам асов на Матархе. Ведь именно по этому пути пустится возможная погоня. Вместо этого мы должны двигаться в противоположную сторону, на север к Аке, за оставшееся зимнее время пройти по её льду на восток до Великой Каззы, и затем весной, после ледохода, спуститься по ней с первыми кораблями купцов в царство ариев-дакспов. Почти весь путь должен был проходить по землям ракшасов, поэтому для всех встречных мы стали парой воинов-наёмников. Ракшасы не любят свободных воинов, продающих свою отвагу, но с расспросами не лезут. Нас будут сторониться, и это нам на руку.
Как только мы пришли на место, Биридашва снял с улбана верхнюю накидку, закрывавшую груз и горбы от снега, отвязал свои переметные тюки, вайджру и топор, и стянул нижнюю вонючую попону. Затем он поставил верблюда под навесом около землянки, а перед выходом воткнул в снег снятые снегоступы. Падающий снег укрыл и навес, и наше временное жилище. Арий занёс в касу свой груз и вынес из неё ворованное сено, которое задал улбану. Всё это время я стояла рядом, безучастная к его стараниям. Но мой напарник резко окликнул меня, и заставил насухо вытереть ноги и бока верблюда от грязного снега, чтобы он не стоял мокрым, и не простудился. Пока я выполняла этот приказ, Биридашва зажёг маленький очаг в касе. Дым от очага выходил через дымоход в овраг, уже с трёх шагов и землянка, и навес казались просто сугробами.
В касе мы сняли верхнюю одежду, разулись и поели из припасов Биридашвы, которые он прихватил вчера из деревни. Расположились мы на куче сена в углу, на пестротканой накидке, положив рядом с собой, на всякий случай, кинжалы. Пироги с рыбой, яблоки и масло съели сразу. Сало, сушёные абрикосы, копчёную рыбу, крупы и вяленое мясо решили сохранить для продвижения по степи.
Сразу после еды Биридашва изнасиловал меня. Мой напарник стянул к коленкам мои верхние и нижние штаны, задрал нижнюю рубаху на затылок, прижался к моей спине и вошёл в меня сзади. Я лежала смирно, не сопротивляясь и не проявляя никакого интереса. Арий сопел мне в ухо, щекотал своим усом шею и усердно хекал. Вот он засопел чаще и громче, вынул из меня свой уд, издал короткий стон и затих. Я отодвинулась в сторону, поправила рубаху и надела штаны. Биридашва завозился сзади, поправляя свою одежду. Потом я повернулась к нему, накрыла нас обоих свободным краем накидки, и заснула.
Во сне ко мне пришла Желя. Она схватила меня своими цепкими руками, вцепилась в предплечья, как тогда, когда я её убивала. Её уродливая морда, с торчащей из левой глазницы булавкой, была прямо напротив моего лица. Она смотрела своим единственным глазом так же отстранённо и спокойно, как тогда в касе. Снова в голове зазвучал мёртвый голос:
- Я теперь всегда буду с тобой. До того времени, когда душа убийцы и предательницы развеется в Нигелле.
Я пыталась вырваться из её объятий и из этого сна, но старуха не отпускала меня, и всё время говорила, перечисляя мои прегрешения:
- Ты не только меня убила. Ты убила Айку, а ведь у неё не было Змеиной книги. Она была простой деревенской знахаркой. Ты убила маленького мальчика, который умер сегодня на дальнем выселке, потому, что мы не пришли к нему. Вместо помощи невинному ребенку, ты убивала меня.
Воздух опять сгустился до такой степени, что его приходилось выкусывать из окружающего мира, и заталкивать в себя тяжёлыми глотками. Выдохи тоже не получались. Я сжимала рёбра и плечи, сгибала спину и кашляла, чтобы выпихнуть из себя ядовитый выдох. Старая яга брезгливо морщилась, отстраняясь от вони из моего рта. Она не радовалась моим мучениям и не жаловалась на свои. Желя просто смотрела мне в глаза, и бесконечно шептала:
- Убийца... убийца... убийца...
Я вскинулась на нашей лежанке, резко села и отбросила в далёкий угол покрывало. Глаза невидяще смотрели на стропила касы, на очаг и на квадратный притвор, из-за которого пробивался серенький свет.
Дышать! Хватать воздух открытым ртом, ненасытно захлёбываться им. Как будто я вынырнула из тёмного омута к поверхности! Дышать и жить!
Рядом завозился Биридашва. Он разлепил сонные глаза, и недовольно заворчал:
- Ох, Ишвара-Параматма! Эта сумасшедшая девка! Ну, что ты вскинулась, дура? Приснилось что-то? Может, тебе твоя ведьма явилась?
Я одним точным движением схватила лежащий под рукой кинжал, приставила его острый конец к глазу сообщника. Надавила так, чтобы образовалась глубокая ямка под яблоком и прошипела:
- Не смейся над моими снами! Ты можешь тыкать во все мои дырки своим отростком, и чувствовать себя повелителем. Ты можешь заставлять меня работать. Ты можешь сдохнуть, и оставить меня одну в степи. Но только не смейся над моими снами! Боги и демоны разговаривают со мной! Старуха превратилась в ночного демона, и будет преследовать нас до тех пор, пока я не справлюсь с ней в своих снах. Светлый Учитель предупреждал меня об этом. Мало убить колдунью, нужно победить демона!
Биридашва не шевелился, слушая мою прерывистую бессвязную речь. Его глаза были широко открыты, и с ужасом смотрели в моё лицо. Он с трудом разлепил губы под длинными рыжими усами, и тихо проговорил:
- Я не буду смеяться, Светлая Ганика. Я буду помогать тебе в твоей борьбе с тёмными демонами. Только не убивай меня до тех пор, пока Светлый Учитель не разрешит тебе это сделать.
Он назвал меня Светлой Ганикой. Да! Это моё настоящее имя, данное мне Гирангаспом. Я дева-воительница, которая стоит на страже Светлого Мира! Я в одиночку сражаюсь с тёмными демонами, и меня направляет мой Светлый Учитель!
Я снова легла на сено, отложив кинжал в сторону. Обняла Биридашву за шею, снова укрыла нас обоих широкой накидкой, и прошептала ему на ухо:
- Я не буду убивать тебя. Только не смейся! Мы будем вместе!
Арий решил, что это приглашение к случке. Он зашарил рукой у меня под кофтой, высвобождая грудь. Помял её, потом полез в штаны. Видимо, ему нужно было оправдать свой страх передо мной, и снова почувствовать себя мужчиной и хозяином. Мне было всё равно. Я вздохнула, стянула штаны и кофту, и расставила ноги.
После долгой потной возни на мятой накидке, Биридашва расслабленно откинулся в сторону, и, улыбаясь, сказал:
- Я вправду могу тебе помочь, Ганика.
- Чем? Хочешь влезть в мои сны, как влез в мои штаны?
Мой сообщник обиделся:
- Ну, что ты!? Я ведь не просто так! Я действительно хочу помочь.
На этот раз я решила не хохотать. Если после случки он говорит такие слова, то что-то в этом есть. Биридашва приподнялся на локте, навис надо мной и сказал, глядя в глаза:
- Два года назад я, вместе с воинами Индры, ходил в большой арийский набег на бурушасков. Их земля находится далеко на юге от самых южных кочевых варт арьев-саков.
- Для меня это звучит так же, как "на небе".
Биридашва усмехнулся.
- Они называют свои горы "крышей мира". В этих горах есть узкие и длинные долины - бурушаски выращивают там особый вид конопли. Она отличается от той конопли, которая растёт по всему миру - листья крупнее и метёлки другого цвета. На рассвете, когда на траву падает роса, бурушаски обтирают ладонями цветущие женские соцветия. Смолу, прилипшую к ладоням, потом скатывают в шарики или кубики.
- Ты что, стал там колдуном - травником?
- Не перебивай. Хочешь спокойно заснуть? Не бороться больше со своими демонами?
- Хочу.
Биридашва вытащил из-за ворота кожаный мешочек на шнурке. Растянув завязки мешочка, он вынул блестящий коричневый шарик, пахнущий остро и необычно. Этот запах сразу забил вонь пота и пролитого семени, идущую от накидки.
- Это чарас.
Я слышала от Жели про это снадобье, но никогда не видела. Арий отрезал кончиком кинжала небольшой кусочек, затем взял из очага дымящуюся головешку, и поднёс к ней лезвие со снадобьем. Запах стал сильнее. Биридашва сказал:
- Давай, накроемся накидкой, и будем вдыхать этот дым.
- А мы не сдохнем? Не забудь, нас ещё Светлый Учитель ждёт.
Вместо ответа мой напарник притянул меня к себе и поднёс к моему носу кончик кинжала с дымящимся комочком:
- Вдохни.
Я вдохнула. Мои ноздри стали, как будто, замороженными. Пряный дым вошёл вглубь моей головы, и стал морозить мои мозги. Я вдохнула ещё раз. Дыма стало меньше, но Биридашва поднёс снизу к кинжалу головешку, и чарас снова задымил. Мы накрылись накидкой, и сделали ещё пять-шесть вдохов каждый, прежде чем снадобье полностью истлело.
Я сняла с наших голов накидку, и попыталась отдышаться. Биридашва медленно уплыл в угол землянки, и утонул в этом темном углу. А я стала стрелой. Я выстрелила себя вверх, пронизала стропила, хворост и снег на крыше, пролетела сквозь белую мглу снегопада и вонзилась в низкие серые облака. Покачавшись немного, я расправила белоснежные крылья, и снова стала крылатой Светлой Ганикой. Дэвы призвали меня для того, чтобы я защищала этот мир от тёмных тварей, всяких колдунов и чудовищ. В руках у меня появилась огненная вайджра. Древко её было, как молния. Лезвие её было, как... как жало! Жало змеи. Нет, я не змея, змея сдохла. Это жало дракона! Я буду убивать демонов, которые мучают людей и не дают им свободы! Я снова убью старую гадину Желю, и много других гадин. Я уже не висела в облаке, а шла-летела по нему. А навстречу мне, в лучах негаснущего солнца, шёл Светлый Учитель Гирангасп. Только он шёл в своём настоящем облике - он был Вирья-багой! Всё это время я знала, что он и есть дэв мужества и подвигов. Он всю жизнь вёл меня к моему настоящему облику - Светлой Ганики. Светлый Учитель подошёл ко мне, и положил руки мне на плечи. Огненная Боль пронзила Светлую Ганику. Молнии Боли били во все уголки моего прекрасного тела. Мои крылья трепетали в такт этой Боли. Светлый Учитель вошёл в меня, и божественная Боль наполнила моё лоно. Я благословляла её, наслаждалась и мучилась этой Болью. И вот молния взорвалась во мне кипящим огненным семенем, и мы соединились с моим Учителем в едином наслаждении. Я сяду на пиру дэвов, как равная им, потому, что я тоже Светлая. Моя божественная Любовь-Боль возвысила меня, и превратила из человека в дэва.
И вдруг снизу, из-под сверкающих облаков, с заснеженной промёрзлой земли, где ползают вонючие злобные твари, раздался всё тот же мёртвый голос:
- Ты проклята!
Я схватила молнию-вайджру, и метнула её в заснеженное пепелище, где лежало обгорелое тело убитой ведьмы. Молния разметала в пыль черную прогалину, но мёртвая старуха превратилась в серый комочек, который убежал в чащу корявого леса. Я метнулась к этому комочку белоснежной совой, но яга забилась в глубокую нору, которую мне было не разрыть моими алмазными когтями. А из норы опять донеслось:
- Ты проклята!
Чтобы не слышать этого, я стала камнем. Серым камнем, лежащим на промёрзлой земле, под глубоким снегом. У камня не было ни желаний, ни ярости, ни любви к Светлому Учителю. Мыслей тоже не было. Таким камнем я пролежала до скончания веков, пока Марьа-бага не решил уничтожить этот мир, и все камни в нём.
Я проснулась. Несмотря на пробуждение, всё моё тело продолжало быть камнем. Каменные столбы ног с гулким стуком передвигались по землянке, а глаза в каменной башке лихорадочно шарили вокруг. Я подошла к очагу, и попыталась отогреть каменные руки над неопрятными языками пламени. В углу, на голом земляном полу валялся Биридашва. И тут я поняла, что этот арий - мой самый коварный враг. Он хотел лишить меня моей каменности, снова превратить в кусок мяса, чтобы насиловать меня снова и снова. Я оторвалась от очага, и решила его убить. У стены валялся бронзовый наконечник вайджры, прихваченный вчера из короба колдуньи. Я подобрала наконечник, ухватила его поудобнее, подошла к своему врагу. Но Биридашва не спал, он внимательно и недобро глядел на меня, выставив из-за бедра свой кинжал. Драться с ним не хотелось, и я передумала. Вместо убийства, я предложила:
- Давай, поедим? - слова вылезли из моего каменного горла, как зазубренное ржавое долото.
Арий, всё ещё окашиваясь на наконечник в моей руке, кивнул. Я отвернулась к мешкам в противоположном углу, наклонилась над ними, и стала искать котелок. Нашла, потёрла, зачем-то, почерневшую медь, и решила выйти на улицу, набрать снега, чтобы вскипятить воды. Жало всё ещё было в моей правой руке. Я не успела подойти к выходу, как притвор распахнулся, и звонкий радостный голос колдуньи Жели зазвенел с улицы:
- Добрые люди! Разрешите погреться у вашего огня?
Не останавливаясь, я отвела руку с наконечником назад, вышла из землянки, и, распрямляясь, ударила своим жалом, под челюсть стоявшей передо мной ожившей ведьме. Выдернула его обратно, вместе с фонтаном чёрной колдовской крови, и отпрыгнула в сторону оврага. Маленькая фигурка согнулась, и упала на снег. Некоторое время её ноги снова, как тогда ночью, распахивали снежную кашу, как будто хотели куда-то убежать, но потом остановились, и только мелко подрагивали.
"Да что же, она все ногами-то сучит?" - подумала я. - "Упала - и умри опять спокойно, не пугай людей".
Из касы выпрыгнул Биридашва, уже с вайджрой в руке. Он огляделся вокруг, но никого не увидел больше. Тем не менее, он поднялся к краю оврага, и внимательно осмотрел окрестности. Потом вернулся назад, и склонился над убитой мной гостьей. Та уже затихла. Я подошла поближе, и с любопытством заглянула ей в лицо. Это была не Желя. Это был мальчишка, лет десяти, из дальней марки ракшасов. Мы с Желей должны были вчера пойти в дом его матери, чтобы вылечить его от простуды. Кажется, Панза его зовут - пятый ребёнок, не заработал ещё взрослого имени. Хотел стать кузнецом, да вот - не стал.
Я потянулась потрогать его лицо, когда в глаз мне прилетел кулак Биридашвы. Я рассыпающейся грудой булыжников отлетела на крышу касы, подо мной хрустнули стропила. Начала подниматься, но в живот воткнулась железная нога, и отшвырнула меня к навесу. Я сбила снегоступы, и подкатилась к ногам улбана, который равнодушно посмотрел на меня, задумчиво жуя сухую траву. Арий подбежал ко мне, схватил за крошащееся лицо, рывком поднял, и отвёл руку с вайджрой, нацелив её мне прямо в глаза. Но я хитро улыбнулась, и показала ему глазами вниз. Там, прямо у его промежности, торчало моё окровавленное жало - мой последний довод. Некоторое время мы стояли неподвижно. Я улыбалась.
Улыбка слетела с моего лица, когда Биридашва резко отклонился влево, и швырнул меня на свою поднятую вайджру. В последний момент, честное бронзовое остриё вдруг превратилось в колдовское железо. Оно вошло в меня над ключицей, сломало хрупкие известняковые рёбра, прорвало пустые ажурные лёгкие, и вошло в окровавленный кусок живого мяса внутри рассеченного каменного тела - в моё сердце.
Новое пробуждение было непереносимым. Сначала реальность ударила меня вонью и чадом, стоявшими в землянке. Потом я почувствовала холод. Мои бёдра были ледяными, и стылая дрожь начала бить всё моё тело. Я разодрала липкую пелену на своих глазах, и осмотрелась. Мне очень не хотелось из одного кошмара снова просыпаться в другом. Огонь в очажке потух, сизые искорки спрятались под белым пеплом и отравили бы нас угаром, если бы не сквозняк от входа. Притвор касы съехал вбок, и с улицы внутрь насыпался язык свежего снега. Я валялась на голом земляном полу. Край моей задравшейся нижней рубахи мокнул в луже мочи. Биридашва раскинулся на сене, уставившись застывшими глазами в потолок землянки. Из его рта текла струйка грязной слюны, а воздух сотрясался от ветров, которые он постоянно и громко пускал. Разница между сверкающим миром, где я сидела на пиру дэвов, и этой вонючей действительностью, не позволяла мне жить. Даже смерть в теле каменного истукана была осмысленнее, и менее противна.
Тем не менее, я поднялась из замерзшей лужи, и начала мириться с этой реальностью. Поставила на место притвор - стало темнее. Содрогаясь от холода, я стянула с себя мокрую рубаху, и осталась голой в промозглой землянке. Сухим краем обтёрла мокрые бёдра и промежность. Нашарила в углу свою кишу, и вынула из неё чистую рубаху и носки. Надела их, затем дотянулась до вороха своей тёплой одежды. Надела всё: вязаные штаны и кофту, кожаные штаны, меховые сапоги, накинула на плечи полушубок. Согреться никак не удавалось. Зубы выстукивали мелкую нудную дробь, пальцы не хотели слушаться, и я никак не могла завязать тесёмки верхних штанов. Махнув на них рукой, я подгребла ближе к очагу кучу хвороста, наклонилась, и начала раздувать угли. Вскоре огонёк появился из серого пепла, я подложила веточек, ещё подула, поставила сучки покрупнее, и вот, наконец, очаг разгорелся, и начал давать тепло и свет, вместо угара.
В это время Биридашва, в очередной раз, громко пустил зловонного ветра. Вонь внутри нашего убежища стала непереносимой. Придерживая штаны, я выползла из касы на улицу, внутренне содрогаясь от мысли о том, что сейчас увижу тело ещё одного убитого мной человека - мальчишки Панзы. Но пространство между землянкой и навесом было пустым. Чистый нетронутый снег. Улбан меланхолично жуёт жвачку, выглядывая из-за воткнутых вчера Биридашвой в наст снегоступов. Нет никаких трупов! Всё это сон, вызванный чарасом.
Я развеселилась, и даже согрелась. Оглядевшись, я увидела, что снегопад кончился. Небесный огонь Агура-баги разогнал тучи, и поднимался из-за восточного края мира. Он звал в дорогу, навстречу Светлому Учителю. Впервые за последние дни, я вдохнула полной грудью морозный чистый воздух и, сощурившись, некоторое время стояла, глядя на сверкающий утренний снег.
Потом я вернулась в касу, и взяла медный котелок из кучи сгруженных в углу вещей, чтобы наполнить его чистым снегом. Зачем-то потёрла его закопчённый бок - и каменная реальность снова вошла в меня, как колдовской клинок - прямо над ключицей!
Так это был сон, или нет?! Я посмотрела в свою пустую ладонь - там не было наконечника вайджры, но я помнила его шероховатую тяжесть, готовую к убийству. Я почувствовала, что сейчас снова раздастся звонкий голос мальчишки, который я приняла за голос Жели, и я снова пролью невинную кровь. Мгновения тянулись, я стояла, застывшая посреди касы, но ничего не происходило.
Наваждение прервал новый взрыв из чрева Биридашвы. Звук был таким мощным, что разбудил и его самого. Арий рывком сел, и некоторое время бессмысленно таращился на меня. Потом вскочил, и резво побежал на улицу, придерживая живот. Я подождала, когда он отбежит подальше, и вышла следом. Зачерпнула чистого белого снега в прокопченный котелок. Ещё раз, с удовольствием, выпила пару вдохов чистого утреннего воздуха, и вернулась в касу. Повестила котелок на треноге над разгоревшимся очагом. Пока грелась вода, я достала из сумки мешочек с крупой чёрного риса и сало. Вода закипела - я засыпала крупу в котелок и кинула туда кусочек сала. Посолила из берестяной солонки крупной серой солью.
Когда каша была готова, вернулся Биридашва. Он был очень доволен жизнью - это было написано на его лице. Мы быстро поели, и я вымыла котелок и ложки снегом, а затем снова нагрела воды. Биридашва в это время поправил свою бритву, и, как только вода согрелась, стал брить мне голову, оставляя воинский гокх на макушке - я ведь теперь стала не ученицей колдуньи, а воином-наёмницей. Потом я побрила его наросшую щетину, оставив в неприкосновенности длинные гокх и усы. Во время бритья мы обсуждали, что нам делать дальше:
- На севере к востоку от нас, в Дан впадает река Варуна. - сказал Биридашва. - Если мы пройдем по ней вверх, до самого истока, то выйдем на кряж, с которого она стекает. На этом же кряже родится река Парана, которая течёт не на юг, а на север. Спустившись по ней, мы выйдем к Аке, немного ниже Бхак-харда. Нижнее течение и устье Параны - это большое болото, и летом все обычно обходят его с высокого западного берега. Но сейчас зима, болото промёрзло, и мы пройдём по течению Параны до самой Аки. Путь простой, я объясняю его тебе затем, чтобы ты не потерялась, если вдруг меня убьют, и ты останешься одна. Иди по льду, или спрямляй извилины, ориентируясь по левадам - это рощи, которые растут по берегам рек в степи.
- Кто тебя убьёт?
- Я сказал не "убьют", а "если убьют". Мы оба должны знать, как дойти до Аки - это основное правило степного пути. Я не собираюсь помирать, но зимой в степи не так пустынно и безлюдно, как тебе кажется. Путь, которым мы пойдем - это основная дорога из варты Дану на север, в варту Бхак, к Аке и к Марамской чаще. Мы можем встретить ракшасов, тогда придётся врать, и никто не знает, чем кончится враньё. Но мы можем встретить урок - зимой они часто выходят из Марамы, и ловят на степной дороге себе пропитание.
- Какое пропитание? Что, в чаще мало зверя?
Биридашва невесело рассмеялся:
- Урки - людоеды. Им мало обычной пищи. Съедая человека, они верят, что забирают от него силу души. Все, как и мы, хотят стать бессмертными.
Я пропустила мимо ушей его последние слова. Говорить об этом не хотелось, иначе, в конце разговора пришлось бы убить друг друга. Вместо этого я попросила:
- Мне нужно древко для вайджры. У меня есть наконечник, который я прихватила из касы колдуньи. Хорошая бронза.
- У меня нет запасного древка, но я могу вырезать тебе более-менее прямой кленок в лесу. Вайджра будет тяжёлой и непригодной для броска, но я сделаю её покороче, и в ближнем бою ты сможешь ей пользоваться. Дойдём до Бхак-харда, и обменяем там что-нибудь на настоящее сухое коромысло. Я пойду в лес, а ты собирай сумы и снаряжай улбана.
Биридашва взял свой кинжал, прихватил мой наконечник, и ушёл в лес. Я уложила все наши вещи в переметные тюки, связала треногу и котелок в одну связку, отдельно собрала толстенькую, тугую кишу с едой. Выйдя на улицу, я вывела из-под навеса улбана и надела ему на морду чумбур. Вынула из сугроба и тщательно обмела нижнюю попону. Она воняла уже меньше, проморозившись сутки в снегу. Я накинула вычищенную попону на горбы и круп улбана, потом вынесла из касы вьюки, закинула и закрепила их специальным ремнём под брюхом улбана. К вьюкам приторочила мешок с треногой, котелком и небольшим запасом дров, чтобы не искать в степи. С другой стороны привязала мешок с едой, топор-кельт и вайджру Биридашвы. Улбан меланхолично жевал, не обращая на меня внимания. Я ещё раз проверила все крепления, ремни и узлы, а потом всё это сооружение накрыла сверху накидкой, чтобы уберечь от мороза и снега. Свою кишу со Змеиной книгой я закинула себе за спину. Я не собиралась отпускать далеко от себя это зловещее сокровище.
Через некоторое время вернулся Биридашва. Он нёс моё новое копье с уже насаженным и укрепленным наконечником. Древко было прямым, ошкуренным, и без сучков. Биридашва сделал его из ствола молодого клёна. Конечно, оно было сырым, и не годилось для бросков, но этого и не требовалось сейчас. Пока я проверяла свою новую вайджру, арий проверил мою работу, и остался доволен. Мы вдвоём расшатали и обрушили стропила касы, повалили навес, а потом забросали снегом развалины нашего временного жилища. Надели снегоступы. Натянули на лица чёрные вязаные маски, чтобы защититься от степного ветра. Биридашва привязал повод улбана к своему поясу. Можно было двигаться.
Арий с самого начала задал неторопливый ход. Длинный затяжной шаг-скольжение не позволял идти быстро, но экономил силы для длинной дороги. В пути мы молчали. Мой провожатый внимательно смотрел по сторонам, находил известные ему ориентиры и торил путь. Ему было не до разговоров. Я тоже не стремилась общаться с ним. Я всё ещё не могла отойти от своего сна, в котором Биридашва убил меня. Сон был настолько реален, мой страх был настолько осязаем, что разговаривать об обыденных вещах я пока не могла.
Я шла в каком-то душевном оцепенении. Мысли о подвиге и славе ушли, я не предвкушала похвал Светлого Учителя Гирангаспа, не представляла себя сидящей на пиру дэвов. Вместо этого я, почему-то, вспомнила, как пришла в начале лета к Желе.
Колдунья встретила меня спокойно, прочитав бересту, которую я принесла от Гирангаспа. Она сказала, что ягой она меня не сделает - я слишком взрослая для этого, но просьбу своего собрата-колдуна о расширении моих знаний исполнит. Желя сразу же взяла меня с собой в лес, собирать травы. Лето пролетело в заготовках и учении. Яга бубнила свои наставления постоянно, показывая то травки и листочки, то способы выварки и возгонки, то жизненные жилы на моём и своём теле. При этом она непременно требовала, чтобы я повторяла всё за ней. В повторениях и заданиях я овладевала колдовской наукой, передаваемой мне Желей. Я привязалась к старой яге и её старшей ученице Айке, заботилась о них и впитывала знания и умения знахарки.
Это был мудрый и хитрый приём моего Светлого Учителя. Он заставил меня при расставании на время забыть мою настоящую сущность Светлой Ганики, и стать обыкновенной земной дурой. У Гирангаспа есть много тайных умений, дарованных ему дэвами для борьбы за Свет. Одно из них - умение создавать ложные маски своих учеников. Вот такую маску девчонки-знахарки он и навесил мне. Я жила ложной жизнью, как своей, мне даже немного жаль сейчас того, что она кончилась, когда ко мне пришёл Биридашва и назвал моё настоящее имя.
Я каждый день по вечерам занималась с книгой Жели. Двенадцать липовых дощечек раскладывались в большую картину, на ней было вырезано изображение человеческого тела. На теле изумительно тонко и точно были нанесены семь перепонок, тридцать пять дюжин мускулов, семьдесят пять дюжин связок, семь дюжин сухожилий, двадцать пять дюжин костей, которые делятся на плоские, круглые и длинные, девять дюжин суставов. Там были изображены три силы - прана, слизь и желчь, три дюжины главных сосудов и их разветвления для крови, слизи и воздуха, две дюжины нервов, девять органов чувств. На обороте дощечек отдельно были прорисованы марманы - ладонь, подошва, пах мужчины и женщины. Особо выделялись множество точек, нажимая или поглаживая которые с разной силой, можно было...
У меня вдруг сильно разболелась голова.
Я с воем упала на снег, и стала кататься по нему, сжимая разваливающуюся голову. Боль была такой сильной и неожиданной, что я почти не замечала ничего вокруг. Улбан шарахнулся от меня в сторону, и сдернул с размеренного шага Биридашву. Арий успокоил животное, и подошёл ко мне, поднимая на лоб чёрную маску. Я глядела на него снизу вверх слезящимися глазами, щурясь от яркого солнечного света у него за спиной. Мне не было видно его лица - только тёмный силуэт на ярком фоне. Воин постоял немного, а затем развязал концы своего башлыка и достал из-за ворота кожаный мешочек. Это чарас. Кинжалом Биридашва отделил крохотную пахучую пластинку, и наклонился ко мне. Я услышала его встревоженный голос:
- Сейчас будет легче, Светлая Ганика. Подними маску. Возьми этот кусочек, и вотри пальцем в верхнюю десну над зубами.
Я сделала так, как он велел, и десна у меня онемела. Это онемение распространилось очень быстро на весь рот, на лицо, внутрь головы. Боль ушла, наступило блаженство. Вот только я не могла сама ничего сделать, тело не слушалось моей воли. Я снова стала каменным истуканом, как в ночном кошмаре. Но здесь мне неожиданно помог Биридашва. Он стал управлять моим непослушным телом: велел встать, надеть снова снегоступы и идти за ним.
Я бездумно переставляла каменные ноги, видя только спину ария впереди, и бок улбана справа. Я не замечала пути, по которому мы передвигались. Не заметила русла Варуны, на которое мы вышли. Не обращала внимания на торосы и полыньи, мимо которых меня вёл Биридашва. Мыслей и воспоминаний не было. Не было и грёз, которые посетили меня в первый раз, когда я познакомилась с чарасом. Ни пира дэвов, ни проклятий мёртвой Жели. Только каменное онемение и полное бездумие.
Мы шли, с короткими остановками, до самого вечера. Когда солнце стало задевать край мира на западе, оцепенение разума, наведенное чарасом, отпустило меня. Я снова овладела своим ожившим телом, и смогла оценить пройденный путь по гулу усталости в костях. Биридашва нашёл на высоком берегу Варуны небольшой овражек, занесённый снегом. Мы углубились в сугроб в этом овражке, выкопав в нём небольшую площадку с отвесной стеной. От этой стены, на двух воткнутых в снег вайджрах растянули навес из верхней накидки улбана. Перед входом я расчистила снег до земли, и развела костёр из прихваченных с собой дров. Простые дела отвлекли меня от всяких мыслей и от головной боли. Когда огонь разгорелся, я поставила над ним треногу с котелком, и сварила просяную кашу с салом. Биридашва в это время расстелил попону с разгруженного улбана и накрыл её нашими малицами. Уйдя на некоторое время в прибрежную леваду, он притащил толстое сухое бревно. В большую трещину, идущую вдоль всего бревна, мы насыпали углей из костра, и перегородили тлеющей нодьёй вход в нашу пещеру. Улбана арий поставил с внешней стороны, чтобы он тоже грелся от нашего костра. Потом мы быстро поели, легли, и сразу заснули, прижавшись друг к другу.
Проснулись с первыми лучами солнца. Небо было ясным, ветра и мороза не было. Наша нодья тлела всю ночь, и мы не замёрзли. Я снова развела костёр, вскипятила воду и бросила в неё сушёные абрикосы. Мы позавтракали копчёным мясом из наших припасов, запивая моим варевом. Остатки отвара я слила в оплетённую тыквенную фляжку, и подвесила её на шнурке себе на грудь, под полушубком. Пока я готовила, Биридашва уже навьючил улбана, и сразу после завтрака мы снова двинулись в путь.
Весь день я была злой и раздражённой. Нельзя сказать, что я сильно устала. Мне просто хотелось ткнуть вайджрой в спину мерно скользящего передо мной Биридашвы, или пихнуть локтем сопящего сбоку улбана. Несмотря на солнечную погоду, мир был серым и скучным. Мне хотелось чараса, но я не могла попросить его просто так. Шли до заката, и остановились на следующий ночлег в овраге, удивительно похожем на тот, в котором ночевали накануне. Я снова развела костёр и сварила кашу. Перед сном Биридашва попытался залезть ко мне в штаны, но я отпихнула его, и он не стал настаивать.
Утром снова выпили отвар из сушёных абрикосов и поели мяса. Я пожаловалась Биридашве на то, что у меня второй день болит голова. Он, молча, достал свой кожаный мешочек, и отрезал мне тоненькую пластинку чараса. Я натерла им верхнюю десну, и мы опять пустились в путь. Я снова превратилась в каменного истукана, но могла уже без понуканий передвигать снегоступы.
Каждый день мы проходили не меньше четырёх йоджанов - такой темп задал Биридашва, и строго ему следовал. У нас сложился незамысловатый порядок нашего пути: утром арий давал мне чарас, мы шли целый день, вечером ставили в каком-нибудь овражке балаган, ужинали и засыпали. Утром завтракали, и снова была дорога, и был чарас.
Я не помнила дороги, слегка очнулась только к исходу седьмого или восьмого дня, когда мы вышли к истокам Варуны, на пологий кряж, высящийся посреди лесостепи. Взойдя на самую высокую точку этой возвышенности, Биридашва нашёл ориентиры на восточном берегу, по которым он определил направление на исток Параны. Мы готовы были идти дальше, в последний раз оглянулись на пройденную нами Варуну. И сразу заметили погоню.
Варуна последние два-три йоджана пути текла строго с севера на юг, по прямой. Кряж, на котором брали начало обе реки, был безлесным, и видно было далеко. Примерно в полутора йоджанах позади, на самой грани края мира, по нитке наших следов двигалась тёмная группа, то сливаясь в единое целое, то распадаясь.
Встревоженный Биридашва остановил улбана. Он стянул маску на лицо, закрывая глаза, натянул ниже башлык, и прислонился спиной к боку животного с теневой стороны. Постоял немного, давая глазам отдохнуть. Потом поднял маску, скинул на спину башлык, и влез на спину улбана. Встал ногами между горбами, опираясь на вьюки, выпрямился и уставился вдаль, заслонившись рукой от солнца. Я тоже подняла маску. Биридашва долго стоял и смотрел молча, а затем спрыгнул вниз и сообщил:
- Три воина и вьючная канка. Идут налегке, примерно с той же скоростью, что и мы, может быть, чуть быстрее. Груза нет, - значит не купцы. Нас они заметили, и прибавили шаг. Скорее всего, это коши из марки Лимана.
- ...
- Ты понимаешь меня? Это погоня!
Я кивнула.
- Теперь не дам никакого чараса.
Услышав знакомое, и такое желанное слово, я уставилась на него.
- Тебе придётся справляться самой, без снадобья, Ганика. Постарайся не думать ни о книге, которую несёшь, ни о яге Жели, ни даже о Светлом Учителе. От этих мыслей у тебя снова заболит голова. Думай о погоне, вспоминай, как нужно драться. Можешь злиться и ругать меня или улбана. Пой песни.
Слова Биридашвы пузырились в моей голове, лопаясь без всякого смысла. Я тупо смотрела, как шевелятся его губы, как он злится от моей непонятливости. Я поняла только одно: чараса больше не будет. Не отрывая взгляда от светлых усов, я с места прыгнула на ария, протянув руки к его горлу. Но Биридашва легко увернулся, отбив их в сторону. Я упала в сугроб, а сверху на меня навалился мой спутник. Он захватил полную пригоршню мокрого снега, и стал тереть моё лицо его холодными твёрдыми зёрнами. Мне было больно, я злилась, но безумие чараса постепенно отступало.
Я замерла, зажмурившись, показывая, что уже могу осознавать себя. Биридашва тоже перестал мучить моё лицо. Задыхающимся голосом он спросил:
- Ну, что? Ты вернулась?
Я кивнула, ткнувшись носом в его ладонь.
Биридашва свалился с меня вбок, тяжело дыша. Успокоившись, он снова заговорил:
- За нами гонятся. Скорее всего, коших Ара не поверил тому, что ты сгорела вместе с Желей, а я утонул в Дане. Может быть, они нашли развалины нашей тайной касы. А возможно, кто-то увидел нас, когда мы уходили в степь. Во всяком случае, в полудне пути сзади идут трое кошей, и они очень торопятся. Если они придут в Бхак-хард, то всё расскажут, и нам некуда будет деваться. Значит, нужно их остановить здесь, в безлюдной степи, чтобы до весны никаких известий с Дана в варте Бхак не было. Тогда мы сможем с первыми купцами уйти вниз по Аке, на Каззу, а там уже потеряемся окончательно.
- Засаду - просипела я.
- Что?
Я прокашлялась, разгоняя судорожными глотками воздуха туман в голове.
- Надо сделать засаду. Но не сегодня. На высоком чистом месте нас сразу заметят. И я сейчас - не боец. Мне нужно отлежаться, и набраться сил. На Паране есть такие овраги, в которых мы ночевали на Варуне?
- Ещё больше. И петляет она чаще, и степь дальше уже не такая голая. Начнутся перелески, большие левады, камыши и кусты на болотах. Чем ближе к Марамской чаще, тем больше лесов.
- Сегодня они нас не догонят. Нужно сделать балаган, отлежаться и прийти в себя. А потом сделать засаду.
- Они и завтра нас не догонят. В пяти йоджанах ниже по Паране, есть каса для зимних странников - её поставили коши Бхака. Завтра дойдём до неё, отдохнём, и там же устроим засаду.
- Жаль, у нас нет лука.
- Зимой лук бесполезен - от морозов и оттепелей ломается дерево, растягивается и рвётся тетива, теряются стрелы в снегу. Есть хорошая вайджра, и твоя недоделка с сырым древком. Есть топор-кельт и кинжалы. Если ты придёшь в себя, нам нужно будет с близкого расстояния неожиданно напасть, и сразу убить хотя бы одного ракшаса. Потом сойтись, и одолеть оставшихся.
В этот вечер мы остановились раньше, чем обычно - как только дошли до Параны. Поставив балаган и поужинав, я стала рыться в кише, которую собирала яга Желя в дорогу. Нашла берестяной короб с хорошо пригнанной крышкой. В этот короб колдунья положила снадобья и травы, которые могли пригодиться нам на дальних выселках, куда она собралась перед смертью. Я открыла крышку, вынула маленький глиняный флакончик на полтора кирата, заткнутый плотно притёртой деревянной пробкой и обёрнутый тряпицей. Открыла его и понюхала. Все-таки, не зря я полгода таскалась за ягой и слушала её бормотанья - что-то запомнилось. Это был масляный настой золотого корня. Его привезли для Жели равви - целители ариев из царства Арьяман с востока. Завтра с утра он поможет мне прогнать вялость и тягу к чарасу. Я заткнула флакон, и положила его обратно в короб. Взамен достала оттуда зелёный узелок, весом около кирата. Я помнила, что в такой цвет яга заворачивала успокаивающий и расслабляющий сбор - смесь сухих измельчённых корней валерианы, листьев пустырника и мяты. Я взяла два-три гарама щепоткой, заварила чай из Желиных трав в котелке, и мы вместе с Биридашвой выпили горячий настой. Потом сразу же легли спать.
Я спала без снов, однако утром не чувствовала себя отдохнувшей. Я знала, что отдых и хорошее настроение мне теперь способен давать только чарас. Но сегодня придется обходиться без него. Я капнула себе на язык три капли настоя золотого корня, и это сразу приободрило меня. Позавтракали быстро, закидали снегом костёр, сняли балаган и пошли по льду замёрзшей Параны на север. Мы не пытались скрывать свои следы. Во-первых, это отняло бы много времени и сил, а во-вторых, было бессмысленно. Коши ракшасов способны читать следы в степи не хуже любых других воинов. Шли долго. Даже когда почти стемнело, арий упрямо тянул нас с улбаном вперёд.
Наконец, найдя какую-то примету, Биридашва свернул на левый высокий берег реки, и, поднявшись по откосу, мы увидели в полутьме покрытую снегом крышу небольшой касы. Рядом угадывался навес для вьючного скота. Биридашва разгружал улбана, а я зашла в касу. Она была похожа на наше последнее убежище около от марки Лимана. Только дымохода не было - очаг топился по-чёрному. В дальнем от входа углу, на земляном полу был положен настил из узких осиновых брёвен, а на нём - охапка сухого сена. В очаге аккуратно сложена растопка, а в другом углу - дрова. Те, кто был здесь последними, оставили те же припасы, которые нашли сами.
Я разожгла очаг, поставила треногу, и сварила в котелке кашу из чёрного риса с копчёным мясом. Вошёл Биридашва, неся в охапке всё наше оружие. Мы поели, я вычистила снегом котелок, и заварила снова ведьмин успокаивающий сбор из зелёного узелка - без него я промучилась бы всю ночь, мечтая о чарасе.
Проснулись рано. В этот день нам надо было подготовить засаду. Перед входом в касу была небольшая полянка, по кругу которой стояли ясени, а в двух иках от них росли из одного корня четыре берёзовых ствола. Вот под этими стволами намело довольно большой сугроб, прихваченный поверху ледяной коркой после вчерашней оттепели и ночного мороза. Мы аккуратно отрыли маленькую пещерку в этом сугробе, чтобы в неё можно было вползти со стороны леса. Внутрь Биридашва постелил свою малицу и положил вайджру. Потом мы навьючили улбана, несколько раз прошлись по полянке, старательно растаптывая снег, и двинулись по высокому берегу Параны на север.
Однако, пройдя пол-йоджана, мы ушли от реки западнее, и по перелескам и низинам вернулись почти на то же место, откуда отправились утром. Улбана спрятали в глубокой старице - привязали к дереву и кинули охапку сена, прихваченного из-под навеса. Сами прошли к касе лесом со стороны снежной пещерки. Биридашва залез внутрь, лёг на свою малицу, а я закидала снегом наши следы и вход в пещерку, оставив только небольшую дыру, чтобы арий не задохнулся. Сама же упёрлась пяткой вайджры у основания берёз, оттолкнулась и перепрыгнула по древку на растоптанную поляну.
Здесь уже мои нынешние следы было не отличить от утренних. Я зашла в касу, и закрыла притвор. Утром мы оставили всё в таком же виде, в каком было до нашего прихода. В вычищенном очаге шалашиком стоял хворост и береста, в одном углу лежали дрова, а в другом - свежая сенная лежанка, натасканная из стожка, который стоял рядом с касой. Не прикасаясь ни к чему, я прошла к лежанке, и присев на неё, стала ждать. В касе еще оставалось некоторое тепло после нашей ночёвки, но всё равно, мне было зябко. Каково же сейчас Биридашве в сугробе! Правда, перед засадой я достала из киши флакончик с золотым корнем, и капнула по три капли ему и себе на языки. Некоторое время арий продержится, а вскоре должны подойти ракшасы.
Я задремала, отгоняя всякие мысли. Биридашва сказал, что именно от мыслей о том, что я сделала, у меня начинает болеть голова. Так Змеиная книга мстила за убийство своей владелицы. Но я решила обмануть её - не думать вообще. Я бесконечное количество раз повторяла своё настоящее имя: "Светлая Ганика, Светлая Ганика, Светлая...". Становилось легче. Имя отгоняло что-то жгучее и ужасное, рвавшееся из непроглядных глубин моей души. Мне хотелось завыть в отчаянии и убить себя, как только я начинала всматриваться в этот ужас. Но я упрямо шевелила губами: "...Ганика, Светлая Ганика...", тогда отчаяние снова на время уходило в глубину, отступало и становилось легче.
Я очнулась от скрипа снега и приглушенных голосов, доносившихся снаружи. Это пришли ракшасы. Некоторое время они изучали следы, переговаривались друг с другом. Вот голоса приблизились. Я переместилась на середину касы. Встала на правое колено, правой рукой взялась за пятку своей вайджры, левой перехватила сверху середину древка, и нацелила жало бронзового наконечника на притвор. Бронза угодна богам!
Дыра открылась, и в просвете возникла тёмная фигура с выставленным вперёд длинным кинжалом. Я оттолкнулась правой ногой. Продолжая движение, выпрямилась вперёд всем телом в прыжке. Подлетела к ракшасу, и резко вытолкнула вперёд правую руку, левой направив вайджру точно в середину туловища противника - прямо в солнечное сплетение. Все мои мышцы толкали кончик жала к некоей точке, которая находилась за спиной ракшаса. Его тело было просто препятствием на пути к этой точке. Когда вайджра и ракшас встретились, я завопила, помогая голосом пробить преграду. Копьё вошло легко, пропарывая малицу, тулуп, рубаху, разрезая живот, проникая в печень, скользнуло сбоку от позвоночника и, обессилев, упёрлось в овчину тулупа со спины. Я скользила вдоль древка, и закончила свой прыжок, сбив плечом убитого ракшаса снова наружу, откуда он пришёл.
Продолжая движение, я выпустила древко из рук, и перекувырнулась через поверженное тело влево, уходя от возможного удара. На четвереньках продолжила уходить от места схватки, постепенно выпрямляясь. Пробежав три-четыре ики, я выхватила из мехового голенища свой кинжал, обернулась, присев и широко расставив ноги. Двое ракшасов смотрели на меня изумлённо, только начиная поднимать свои вайджры.
За их спинами взорвался сугроб у берёз, и из него выпрыгнул Биридашва. Он размахнулся сбоку вайджрой, и сильно резанул слева направо по шее одного из ракшасов. Острый наконечник перерубил башлык, крепкие мышцы шеи и позвоночник врага. Воин выгнулся назад, но его голова опрокинулась вперёд, на грудь, повиснув на трахее и недорубленных мышцах. Вверх ударил ярко алый фонтан крови, на мгновение вспыхнувший над ракшасом. Оставляя убитого за спиной, арий прокрутился вокруг него, продолжая круговое движение своей вайджры. Он хотел закончить это движение в груди последнего нашего противника, но тот уже пришёл в себя, и отбил смертоносный круг острой бронзы. Его вайджра скользнула вдоль древка Биридашвы, на излёте разрезала тулуп на груди и прошлась острой кромкой по телу моего товарища.
Ракшас отпрыгнул спиной к входу в касу, стараясь уйти от нас обоих. На пару ударов сердца мы застыли на своих местах. Кош стоял у касы, выставив вверх над головой вайджру и смотря прямо перед собой. Он был спокоен и готов к бою. Смерть товарищей его не смутила. Биридашва был слева от него, в двух иках, тоже поднявший свою вайджру вверх. На его груди постепенно набухало чернотой кровавое пятно. Я пригнулась на широко расставленных ногах справа от ракшаса, развела в стороны руки. В правой руке прямым хватом я держала кинжал.
Я узнала нашего противника. Это был молодой Сувардата из марки Лимана. Он только этой осенью получил взрослое имя и вступил в деревенскую свару на осеннем празднике первого снега. На этом празднике он плясал со мной, и очень смущался, когда брал меня за бока. Желя тогда смеялась над тем, как краснели его щеки, и предлагала какой-то отвар для увеличения мужской силы. Теперь я должна его убить.
Мы переглянулись с Биридашвой, и без подготовки начали атаку одновременно. Я нырнула ракшасу в ноги, стараясь сбить его плечом. Он отскочил в сторону, сильно ударив пяткой вайджры мне в бок. Толстая одежда смягчила удар, но, всё равно, кош вышиб из меня дух, сильная боль прошила насквозь и прибила меня к земле. Одновременно, возвратным движением вайджры, Сувардата отбил атаку сверху Биридашвы и резанул его по левому предплечью. Лоскут овчины отвалился, и оттуда брызнула кровь.
Наши дела испортились. Еще две-три такие сшибки, и Биридашва истечёт кровью. Его реакция замедлится, и Сувардата убьёт ария. От острой боли я не могла вздохнуть глубоко, видимо, молодой кош сломал мне ребро. Единственный мой шанс - это подобрать вайджру убитого Биридашвой противника, и вступить в бой на дальней дистанции, поскольку нужной ловкости во владении кинжалом у меня уже нет.
Я прыгнула к лежащему между нами трупу коша, но, видимо, такая же мысль пришла в голову и Сувардате. Он тоже бросился к убитому, и оказался резвее меня. Ракшас поставил на пути моего прыжка свою вайджру, и я пролетела мимо его острия буквально, в волоске. Уворачиваясь, я сумела, все-таки, резануть кинжалом по запястью мальчишки. Сувардата отдёрнул раненую руку, но не подпустил меня к вайджре убитого. Он перекувырнулся через труп, подхватив в движении лежавшее на снегу оружие. Снова отпрыгнув к касе, ракшас перехватил второе копье за коромысло, и замахнулся для броска в моё незащищённое лицо. Но замешкался, и бросить не успел.
Наши танцы вокруг второй вайджры дали Биридашве возможность передохнуть от ранений и сгруппироваться. И когда Сувардата замахиваясь на меня, открыл грудь, к нему прямо в сердце прилетела вайджра ария. Мой товарищ сильно рисковал. Если бы бросок не получился, или мальчишка сумел бы отскочить в сторону, мы остались бы раненые, с двумя кинжалами против полного сил коша. Но бросок Биридашвы получился. Удар был таким сильным, что пробил толстую овчину, проник между рёбрами, и достиг сердца. Сувардата умер почти мгновенно. Вот он был в боевом задоре - замахнулся для броска, а вот - уже упал мёртвым на снег.
Бой кончился.
На снегу перед касой лежали три трупа наших преследователей. Все трое умерли в бою, с оружием в руках. Они не мучились от ран, а души легко отлетели на вечный пир к дэвам. Их смерть была честной и лёгкой. Такой, к которой готовятся и о которой мечтают все воины. Часто и неглубоко дыша, держась за пульсирующий болью бок, я подошла к Сувардате, и перевернула его на спину. Мальчишка улыбался. Его мёртвые глаза были широко раскрыты, и видели что-то такое, чего я не видела.
- И не увидишь никогда! Потому, что ты проклята!
Мёртвый голос Жели прорвался, наконец, из тёмной глубины моей души. Он отравил всё торжество и сладость победы, не оставил мне радости посочувствовать поверженному противнику. Что-то живое и горячее, что жило во мне во время боя, сразу омертвело и остыло. Я опять превратилась в черное и пустое пепелище, которое остаётся от давно потухшего костра. А я и не замечала этого до сих пор. Когда же я превратилась в мёртвый пепел? Когда начала принимать чарас? Может быть...
Из оцепенения меня вывел Биридашва. Он подошёл сзади, и опустился на колени перед телом Сувардаты. Двумя пальцами - большим и указательным - он закрыл неподвижные глаза молодого воина, и положил ладонь на его лоб. Я увидела, как по запястью ария из-под рукава стекла струйка крови, и легла ярко красными пятнами на чистые виски ракшаса.
- Сувардата. - произнёс Биридашва в последний раз имя убитого им воина. В его голосе было уважение к ловкому и сильному врагу, и гордость за свою победу.
Помолчав немного, Биридашва выдернул из груди ракшаса свою вайджру, оперся на неё двумя руками и тяжело поднялся на ноги. Так же молча, мы подошли ко второму убитому - тому, которому Биридашва перерубил шею. Он лежал на спине, подвернув под себя правую руку. Его я тоже знала - такой же молодой кош из свары Лимана. Я наклонилась к нему, и, по примеру Биридашвы, двумя пальцами закрыла глаза.
- Яшдата. - назвала его имя. В моём голосе не было ни гордости, ни радости.
Затем мы перешли к третьему преследователю. Кош свернулся в клубок, обняв воткнувшуюся в живот вайджру. Из него вытекло больше всего крови, но вся она впиталась в снег, образовав темно-алый ковёр вокруг тела. Я заглянула ему в лицо - нет! Воин не был мне знаком. Этот ракшас был немного постарше, чем его товарищи. Тёмно-русые усы показывали, что он уже успел завоевать положение в деревенской сваре. Биридашва, видимо, знал его по дому кошей в Лимане. Подойдя, он остановился, опираясь на вайджру, и произнёс имя:
- Саттадата.
Вот как зовут второго убитого мной человека. Убитого так же подло, исподтишка, как и первая моя жертва - Желя. Может быть, я скоро стану такой же опытной убийцей, как Биридашва, и не буду запоминать имён своих жертв. И они не будут приходить ко мне в кошмарах, как приходит сейчас лекарка Желя. А может быть, кто-то скоро прервёт мой короткий список, и я сама застыну на снегу, обнимая чужую вайджру и суетливо дёргая ногами, как будто стремясь куда-то убежать. А Светлый Учитель Гирангасп пошлёт другую дурочку, чтобы выполнять свои поручения.
Именно сейчас, после боя, казалось бы, в самый неподходящий момент, ко мне вдруг пришло ясное понимание, что Гирангасп не будет уничтожать Змеиную книгу, которую я ему несу. Он возьмёт её себе. А я нужна только для того, чтобы научить его читать потоки жизненных сил, нарисованные на дощечках. Я не Светлая Ганика. Меня зовут Индара. Индара - дочь асов. Индара - ученица яги Жели. А теперь Индара - убийца и предательница.
Я повернулась к Биридашве, чтобы сказать, что теперь я свободна от этого имени. Но он не мог услышать меня. Арий выпустил из рук древко вайджры, на которое опирался, и завалился на растоптанный наст. Из левого рукава текла обильная струя крови, одевая всю руку в красную перчатку и стекая на синеватый зернистый снег. На груди справа набухло огромное багровое пятно, и струйки от него побежали вниз. Я подошла и присела к нему. Биридашва потерял много крови, и теперь уходил из этого мира. Если позволить крови течь дальше, он умрёт очень скоро. Не надо убивать посланца Гирангаспа, нужно просто ничего не делать. Умрёт Биридашва - я окончательно освобожусь и стану собой. Я вспомнила, как он насиловал меня. Как поджигал касу яги Жели. Как отвратительно пускал ветры в дурмане чараса. Как меня привязал к этому чарасу. Даже сейчас самое моё большое желание - вдохнуть сладкий морозящий дымок. Светлая Ганика оставила бы его умирать, и забрала бы весь запас блестящих коричневых шариков из нагрудной киши. Значит, Индара должна поступить иначе.
Я развязала широкий пояс и распахнула окровавленный тулуп Биридашвы. Порез на правой грудине был неглубоким, но очень длинным и опасным. Верхним краем он задел плечевую артерию, и из неё толчками била ярко-красная кровь. Я разорвала порезанную рубаху от горловины до подола, кинжалом отрезала рукава, и сдёрнула её с тела ария. Сложила рубаху в несколько слоёв, положив внутрь снега, прижала к ране и туго перетянула широким поясом вокруг груди. Большим пальцем левой руки нащупала правую плечевую артерию выше раны, почти у горла над ключицей, и пережала её.
Не отнимая пальца, я стащила левый рукав тулупа, и осмотрела порез на предплечье. Здесь не было нарушений крупных сосудов, поэтому крови было меньше, и она не выплёскивалась толчками, как из груди. Но всё равно, поскольку Биридашва сражался, ток был большой. Я стянула отрезанный рукав рубахи, положила внутрь горсть снега, и примотала его к порезу одной рукой.
Затем, снова вернулась к ране на груди. Выплески крови прекратились. Продолжая зажимать артерию над правой ключицей, я проверила ногти на руках ария - они побледнели, а лунки посерели. Нащупала пульс - он был неглубоким и частым. Добавился мелкий тон в пульсе, который говорил о том, что сердце Биридашвы может не справиться с такой большой кровопотерей. Опасности прибавлял и холод. С одной стороны, он замедлял кровотечение, а с другой - отнимал убывающие силы раненого. Его надо было быстро перетащить в тепло.
Я взялась правой рукой за ворот тулупа. Не отрывая большого пальца от артерии, свободной частью левой ладони тоже ухватилась за овчину, и потащила тело Биридашвы в касу. Тащила, по возможности, осторожно, но всё равно, переваливая через порог, я заметила, что рубаха, привязанная к груди Биридашвы, снова быстро набухает кровью.
Я расположила ария на сене в полусидящем состоянии, распустила повязку, и сняла окровавленный свёрток с раны. Кровь снова била толчками, хотя, уже не так сильно, как раньше. Я скинула свой полушубок, стянула кофту и нижнюю льняную рубаху. Сворачивая из неё новую повязку, я заодно быстро осмотрела свой бок. Огромный багровый синяк расплывался от левой груди почти до бедра, но рёбра были, судя по всему, целы. По крайней мере, я могла уже дышать и двигаться. С этим разберусь позже. Сейчас главное - остановить потерю крови у Биридашвы и согреть его. Я быстро выскочила из касы, зачерпнула горсть снега, и положила его внутрь свёртка из моей рубахи. Вернулась и сделала новую повязку на груди ария. Зажимать артерию уже не понадобилось - толчки крови прекратились. Я надела на голое тело свою кофту и влезла в полушубок. Поскольку теперь я смогла отойти от раненого, пришла пора заняться очагом. Растопка была готова, я быстро высекла огонь, разожгла хворост и подложила дров.
Когда каса стала прогреваться, я оставила раненого, и бегом бросилась к занесённой старице, в которой мы спрятали своего улбана. Он стоял на месте, и жевал сено, для него за последнее время ничего интересного не произошло. Я привела его под навес около касы, разгрузила и снова задала сена. Потом прошла недалеко по следам ракшасов, и отловила вьючную канку, с которой они шли в погоню за нами. Её я тоже привела под навес, сняла поклажу, и привязала рядом с улбаном.
Всё это время я несколько раз пробегала мимо тел трёх убитых ракшасов, и виновато отводила глаза. Конечно, надо их достойно похоронить так, как хоронят кошей, павших в бою. Но сейчас для меня главное дело - спасти ещё живого Биридашву. Мёртвые подождут.
Я втащила внутрь касы наши и чужие мешки. Подошла к Биридашве, и осмотрела повязки, на груди и на руке, проверила пульс, послушала дыхание. Кровь я остановила, мне нужно сейчас не дать заснуть печени раненого, чтобы она отдавала новые кровь и желчь. Сердцу нужен покой, чтобы справиться с уменьшением тока крови. Нужно разбудить прану, слизь и желчь и направить их по потокам выздоровления. Я взяла в свои руки ладони Биридашвы, и начала массировать нужные марманы. Промяв ладони, я сняла с ария меховые сапоги, и начала массировать ступни. Мне не нужно было заглядывать в книгу Жели, она сама говорила со мной голосом мёртвой яги. Сейчас не было ни проклятий, ни отчаяния. Мы вместе с моей умершей наставницей выполняли ту работу, для которой были созданы - мы лечили.
Ещё одна большая опасность - это заражения. Конечно, большой поток крови промыл раны, теперь нельзя было допустить появления ятудханья - невидимых демонов гноя. Я достала из своей киши короб со снадобьями, и вынула оттуда светло-коричневый свёрток - на этот раз с пчелиным клеем. В небольшой медной миске я вскипятила воды, и растворила в кипятке кусочек. Размешала, затем пропитала им оторванный рукав запасной рубахи. Потом еще нагрела воды, растворила в ней высушенные листья живокости. Эта смесь убьёт заразу ятудханья, расслабит мышцы раненой груди и снимет боль. Порез на левой руке я обмазала по краям раствором пчелиного клея, потом снова замотала чистым куском ткани. А на грудную рану наложила свёрнутый в несколько слоёв и пропитанный смесью пчелиного клея и живокости рукав рубахи. Поверху снова плотно, но не очень сильно примотала его к телу широким поясом. Опять вскипятила воды, и приготовила успокаивающий отвар из валерианы, пустырника и мяты. Осторожно, по капельке влила его в рот Биридашвы. Немного подумав, я всё-таки решилась, и взяла снятый с шеи ария чарас. Отрезала крохотную часть, и на кончике ножа подожгла от щепки, вынутой из очага. Борясь с желанием вдохнуть самой, я поднесла тлеющее снадобье к лицу Биридашвы, направив струйку дыма в его ноздри. Чарас быстро истлел, а частое прерывистое дыхание раненого сменилось более глубоким и спокойным.
Я снова сняла с себя кофту, и обмазала остатками раствора пчелиного клея свой синяк. Боль была сильной, но поверхностной, кости оказались целыми. Пока подсыхал раствор, я покопалась в наших и чужих мешках. Нашла шесть нижних рубах, четыре из них были чистыми. В кише одного из убитых - очевидно, старшего Саттадаты - был короб со снадобьями, похожий на мой. Такие коробы яга Желя собирала для кошей загодя, и они хранили их до нужных случаев. Вот случай и пришёл, хотя, не совсем тот, на который рассчитывали ракшасы. Не открывая, я уже знала, что я в нём найду, ведь я сама их и укладывала под руководством лекарки.
Пока Биридашва спал, я решила заняться погибшими ракшасами. Надела чистую рубаху Сувардаты, свою кофту и полушубок. Выйдя на улицу, я увидела, что солнце уже почти коснулось края мира. Я решила снести трупы в одно место - за навесом для животных, и обезопасить от падальщиков. Души их соединились, по их вере, с небесной Сваргой, и стали частью сущности мира. А тела надо было вернуть сути.
Невдалеке от касы я уложила их на левый бок, согнула и прижала к груди руки и ноги, как у младенцев. В такой позе мы приходим в этот мир в утробах матерей, в такой же позе возвращаем свои тела после смерти.
По обычаю ракшасов, я должна была вырыть глубокую яму, поставить внутри сруб и в нём похоронить погибших кошей. А потом справить прощальную тризну, пригласив друзей и родственников покойных спеть посмертные песни. Но всё это не по силам раненой девчонке, которой, к тому же, нужно заниматься другим раненым. А те, кто должен петь песни, сами с удовольствием похоронили бы меня рядом с погибшими. Поэтому, я просто положила тела в неглубоком овражке и закидала сверху снегом и кусками льда, насыпав небольшой сугроб. Суть сама возьмёт их по весне.
Пока я таскала по снегу волоком тела ракшасов, стало совсем темно. Заметно похолодало, но я не уходила от снежного кургана. Мысли, которые я раньше упорно гнала и забивала чарасом, после дневного боя хлынули на меня, прорвав маску Светлой Ганики.
Нет! На меня больше не действует магия имени, которое мне дал Гирангасп. И голова у меня больше не болит. Я начала прозревать и осознавать то, что я наделала за последние дни. Кровь этих мальчишек, убитых нами ради исполнения планов Гирангаспа, смыла наваждения Боли, которые старательно навешивал на меня Светлый Учитель всю прошлую зиму. Я застонала от воспоминаний, прорвавшихся через запреты колдовского имени Светлой Ганики.
Сувардата осенью пытался ухаживать за мной. Посылал мне подарки: плетёные браслетики, медные подвески и прочую мелочь, которую выменивал у всех подряд. Он шептался с ягой Желей и её ученицей Айкой, и просил их рассказать мне о его чувствах. Посылал своего лучшего друга Яшдату, чтобы назначить свидание. А я смеялась над ним вместе с подружками, но втайне сильно желала, чтобы эти ухаживания продолжались.
Смех кончился, когда в марку Лимана пришёл Биридашва, и назвал моё колдовское имя: Светлая Ганика. На наивную девчонку, ученицу лекарки, как будто накинули серое тяжёлое покрывало. Два слова лишили меня радости жизни, кокетства, желания нравиться. Лишили совести. Всё это осталось внутри серого кокона. А вместо Индары выплыла страшная личина Светлой Ганики, наложенная на меня Гирангаспом. Это не Желя проклинала меня. Это я сама рвалась наружу из серого душного плена. Я пыталась разбудить самое действенное своё оружие против бездушной убийцы - свою совесть.
Я подняла голову и снова взглянула на снежный холм, под которым лежали тела Сувардаты и его товарищей. Вспоминая дневной бой, я отчётливо поняла, что кош не хотел убивать меня. Когда я атаковала его кинжалом снизу, он мог ударить меня в незащищённое горло, и легко разбил бы мою гортань. Но он ударил по рёбрам - больно, но не смертельно. Когда я прыгнула за вайджрой Яшдаты, он отвёл чуть-чуть назад подставленное жало, так, чтобы я проскочила мимо, но не поранилась. И в конце боя, замахнувшись на меня, он не смог бросить копьё, за что и поплатился жизнью. Его убила мальчишеская влюблённость.
Стыд жёг меня. Это был запредельный стыд, который выжигает изнутри всё. Хотелось тут же убить себя и хотелось всё исправить. Хотелось никогда больше не отнимать ни у кого жизни, и росло неодолимое желание убить Гирангаспа. Я не знала, что мне делать. Как мне жить дальше, и стоит ли жить.
Подняв глаза выше, я увидела восходящую полную луну, и завыла на неё. Заунывный вой заструился над заснеженной опушкой, заставлял в беспокойстве перебирать ногами стоящих под навесом улбана и канку. Мой вой не был похож на звериный. Это был настоящий, чистый человеческий вой, который может издавать только совершенно отчаявшийся человек, у которого нет ни слов, ни слёз, ни оправданий. В огне моего стыда сгорала без остатка личина Светлой Ганики. Возвращалась память, и подбрасывала новые воспоминания в костёр моей совести.
Я выла, потом молчала, потом опять выла.
Ночной мороз проморозил меня насквозь. Нужно было выбирать - жить дальше или умереть. Если посидеть и повыть вот так еще немного, то я присоединюсь к мальчишкам - ракшасам в сути. Весной мы все станем чёрной раскисшей слизью, которая даст жизнь зелёному торжеству травы, цветам, солнечному ветру над парящим полем. Толстый шмель будет жужжать над жёлтым цветком, который вырастет из моей головы, а муравьи станут растаскивать комочки гнилой плоти, чтобы накормить своих товарищей.
Мне вдруг нестерпимо захотелось увидеть лето. Захотелось солнечного тепла. Поднять лицо вверх и сквозь зажмуренные веки увидеть белый раскалённый образ отца дэвов - Небесного Огня. Пробежать без цели и смысла босиком по горячему высокому берегу Дана. Сомкнуть веки так, чтобы остались только тонкие щёлочки, через которые я увижу переливы и дрожание тысяч осколков солнца в тёплой воде. На жёлто-зеленом склоне найти горсточку земляники и подарить её своему любимому. Его нет ещё, но он обязательно будет, если...
Если я прощу себя. Нет! Если я приму свою вину, и соглашусь с ней жить. Не для того, чтобы исправить неисправимое, а чтобы искупить добром.
Покаяние необходимо любому злодею. Нужно осознать то зло, которое принёс в мир.