Не смотреть на Шина. Не смотреть. "Прости, мне пора" или: "Извини, ничего не выйдет".
Обидно, до слез. Как ребенок... Сейчас разрыдается.
Чио подхватывает вещи и, не глядя на Шина, буркнув: "Поиграли", обходит его.
Тихое шипение-стон. Вокалист хватает мальчишку (да, именно сейчас он и похож на провинившегося ребенка) за запястье и рвёт на себя. Прижимает за бедра, стискивает ткань брюк и почти оскаливается:
- Ты никуда не едешь.
Слишком похоже на рычание зверя, который загнан и готов рвать на части даже своё тело, чтобы освободиться из капкана. Но, вырываясь, он вязнет всё глубже и глубже.
- Кто бы это ни был... он не вписывается в мои планы.
Легкая ухмылка, скользит кончиками пальцев по коже, вызывая невольную судорожную дрожь. Плавно меняется с Чио местами, прижимая его лопатками к кирпичной стене.
- И он будет спать на твоём коврике до тех пор, пока я не отпущу тебя.
Рваные, острые фразы.
Они словно отбиваются в сознании юноши, заставляя вздрагивать при каждом слове.
"Не пускай".
"Не пускай, хорошо?! Туда... к нему... не хочу... снова..."
Сердце бьется бешено, вот-вот разорвется...
Черные глаза с расширенными зрачками. Чио смотрит в них почти умоляюще, и все же - с вызовом: сможешь? Удержать?
Опускает веки и на выдохе стонет:
- Убьет меня...
И сразу же, судорожно-торопливо, сам - тянет ремень, расстегивает джинсы, проводит языком по искусанным ярким губам, пьяняще-сладко...
- Он убьёт тебя в любом случае, детка...
Чио откидывается в его руках Шина, вжимаясь бедрами:
- Трахни меня...
"Больно будет..."
Мысль скользнула с каким-то неуместным почти сожалением. Но эти чёртовы игры... то уйду, то останусь, то "извинимнепора", то "удержишь?" кого угодно доведут, если не до бешенства...
Ладони плавно очерчивают талию и разворачивают Чио лицом к стене. Мягкими касаниями губ пробирается по позвоночнику - от поясницы, вверх, к лопаткам, задирая рубашку. Тут бы хотя бы крем для рук... но приходится обходиться слюной - Шина с собой ни денег, ни смазки тем более.
Невольным жестом сплетая пальцы с пальцами молодого человека, вокалист правой ладонью накрывает его губы - на всякий случай, им не нужно привлекать лишнего внимания. Глоток воздуха - и толкается бёдрами вперёд, входя в горячее податливое тело. Судорожный, долгий выдох.
"Извини... малыш".
Интонация почти снисходительна... покровительственная? Быть может.
"Больно".
Тело выгибается, пытаясь инстинктивно отстраниться, напряженное до предела: вот-вот - и сломается от одного неосторожного прикосновения.
Ноги подгибаются. Кажется, Чио сейчас задохнется. Душно... Зачем Шин закрыл ему рот? Так бы он мог глотнуть воздуха, хоть чуть-чуть... Кровь пульсирует, Чио чувствует, как на висках выступают капельки пота. Пытается вывернуться, вцепиться зубами в ладонь.
Хотел так... Ведь добивался же этого. Не привыкать.
Больно.
Сладко.
Сбрасывает руку, жадно глотая холодный ночной воздух, обхватывает ртом палец Шина, ведет языком по коже, прикусывает.
Больше нет сил сдержаться. Шин опускает ладонь к паху Чио, смыкая пальцы вокруг возбужденной плоти. Движение в унисон себе.
Как же жарко... чёртов безумный жар окутывает, словно заботливая мамочка, шалью, вгрызается в позвоночник, как пёс, подталкивает вперёд и оберегает от опрометчивых поступков одновременно. Уткнувшись в шею юноши, вокалист едва может позволить себе быть настолько сумасшедшим, чтобы ускорить темп. Сильные, глубокие толчки, ритмичное движение ладони.
Когда возбуждения - через край, по-другому и не выходит, и спастись можно только привязав себя к реальности. Сжать чужую руку, прикусить плечо, чтобы вскриком вынесло на поверхность, перестало прибивать ко дну. Иначе есть шанс захлебнуться, так и не напившись. Податливое тело под собой, напряженная спина... так хочется увидеть лицо, это красивое лицо, искажённое болью и наслаждением, коснуться приоткрытых искусанных губ, сминая их поцелуем...
Кожа горит. Ничуть не легче. Чио опирается согнутыми руками о стену, из последний сил сдерживаясь, чтобы не подаваться назад, на Шина. Сильнее. Быстрее... Жмурится и кусает губы. Кажется, что все тело вибрирует...
Пальцы движутся быстрее. Чио кладет свою ладонь поверх руки Шина, словно пытаясь - то ли задать ритм, то ли попросить - не торопиться. Но уже не получается замедлить...
Нити - натянутые до предела - обрываются, и Чио вздрагивает. Ноги подгибаются. Тепло накрывает волной с головой, плещется у ног, лаская.
Молодой человек лихорадочно-бездумно целует ладонь Шина, его запястье, обжигая своим горячим судорожным дыханием.
Всего несколько секунд на то, чтобы сдержать слишком громкий стон. Стиснув зубы, Шин кончает молча, только сильнее прижав к себе тонкое тело молодого человека. И приходит в себя - от прикосновения губ, от тугого комка желания, вновь просыпающегося где-то в области солнечного сплетения. Надо расцепиться. Иначе кое-кто застудит задницу, а кто-то - и того хуже.
Аргумент оказался достаточно веским, чтобы всё-таки отделиться от Чио (пусть с неохотой, но всё же), аккуратно натянуть на него джинсы и привести в порядок себя.
Взъерошив тёмно-русые волосы, Шин приобнимает диджея за плечи, придвигая к себе. Даже если случались ни к чему не обязывающие связи, вокалист вел себя так, что многие строили ненужных иллюзий.
"Сила дурной привычки", - мысленно усмехнулся молодой человек, кинув взгляд на уже единственно светлое окно в доме.
Его кухню.
Некоторое время Чио воспринимает мир, словно сквозь туман. Приходит в себя, сердце колотится безумно громко, лихорадочно. Так всегда бывает. Слишком эмоциональный. Он ненавидит это в себе.
Но тягучий, сладкий туман разрывают... Чио даже не понял, что задело его больше: этот покровительственный жест - "по волосам и приобнять" или полный тоски взгляд на окна.
Так или иначе - сердце захлебнулось болью, споткнулось.
Усмешка - и глаза, Чио надеется, снова туманно-отстраненные, бесстрастные...
Холодными припухшими губами в краешек рта - как касание крыльев. И сразу же опустить взгляд - чтобы Шин не заметил вспышки вновь подступающего желания.
- Неплохо, да. Не вздумай влюбиться только. Меня нельзя любить.
Пальцы все перепачканы. Черт. Чио слизывает влажно блестящие дорожки длинным движением от запястья. Вытягивает из кармана телефон, не глядя набирает последний номер:
- Прости. Задержался. Еду.
Только не оглядываться. Не надо оглядываться.
Не надо.
- Зайдёшь на пиво?
Эти идиотские слова срываются с не менее идиотской интонацией, чем-то вроде "не уходи" или ахинеей из области "куда... ты?" Будь Шин хотя бы на года два моложе, то немедленно схватился бы за губы, стараясь провалиться сквозь землю.
А так он может только безнадежно смотреть в спину.
И повторять как мантру: "Не одному, не одному, не одному".
Чио вздрагивает. Дурацкая ситуация. С самого начала - неправильная. Ну какого черта, а... так хочется обернуться. остановиться. Дома... его ждут. Тот, от кого не освободиться, как бы не хотелось. Что, если это его шанс?
Останавливается. И понимает, что вот в этот момент - все решилось.
Безнадежно смотрит на телефон. Секунду - другую. Выключает, и захлопнув крышку, поворачивается.
- Пиво и душ. Не думаешь же ты, что я так потащусь домой. Я пропитался твоим запахом насквозь!
На мгновение Шин даже сам себе кажется слишком радостным, чтобы скрыть эмоции. И тем не менее, он улыбается - улыбкой победителя. Практически незаметно на лице замешательство. Взгляд на окна - там всё ещё горит свет... да и куда он денется, в конце концов!
Он обхватывает ладонью плечо Чио, и медленно, не торопясь, идёт... домой? Что можно считать домом? Для кого-то это коробка из-под телевизора, которую сейчас, словно невзначай, подталкивает носком ботинка вокалист.
На седьмой этаж пешком, пролет за пролётом, преодолевая каждую ступеньку, словно сквозь густой слой воды.
И всё-таки перед собственной дверью он останавливается в нерешительности.
Не глупо ли? Что сердце Чио так трепещет. Словно... словно это объятие что-то значит.
Совсем не так бывает, когда он открывает свою квартиру, и, вздохнув, переждав паузу, входит - в темноту и холод. Прислоняется к двери и ждет, пока успокоится дыхание.
Сейчас - чужой дом и тепло ладони Шина.
"Не обольщайся, Чио".
Просто странное пересечение вселенных, которые по всем нормальным законом - не должны были пересекаться.
- Уверен, что хочешь, чтобы я зашел?
На этот дурацкий вопрос Шин только сжимает губы, открывая дверь и делая шаг в коридор. Снимает ботинки, оставляя их у полки, неряшливо-просто, словно это не дорогое обиталище сердца, а... та самая коробка из-под телевизора в проулке.
- Я дома.
Tadaima - Okaeri, вроде же так? Но комнаты отвечают поразительной тишиной - даже уютный теплый свет на кухне не отзывается голосом, ни женским, ни мужским. Шина вдруг окутывает холод. Хочется горячего плебейского чая в пакетиках, из большой кружки. Выпить - отлить - и под одеяло.
Шин, словно бы на мгновение забываясь, спешным шагом скользит к двери в кухню и останавливается на пороге, но сразу же приходит в себя и становится понятно - он не станет шляться по комнатам и искать.
Он... свыкся.
Чио прижимается лопатками к холодной панели входной двери. Словно бы их кто-то должен встретить? Об этом говорит чуть растерянный взгляд Шина. Кажется, он ждет, но потом практически сразу же - короткая усмешка и снова нарочитое спокойствие.
Какая идиотская затея - оставлять свет. Разве это что-то изменит? Разве вытравит черноту из твоей души? То, что ты сам будешь знать? И это знание, это мерзкое, отвратительное создание внутри - можно ли обмануть?
Что дальше?
Шин был пьян, все можно было списать на это. Но сейчас? Как он объяснит себе это приглашение? И будет ли? Или только Чио заморачивается?
- Что дальше, Шин?
Кажется, он впервые назвал его по имени?
- Проходи. Чай? Или всё-таки пиво?
Голос, кажется, подводит. Дрогнув на мгновение, молодой человек тут же успокаивается, но выдаёт интонация, выражение глаз, когда, оборачиваясь, он улыбается. И это нельзя исправить - легкую, беззаботную улыбку и отвратительно-грустные глаза одинокого человека.
Поддеть кожицу - и потечет сладкий, но отравленный сок.
Безнадёжность.
Кончиками пальцев вытолкнуть каждую пуговицу из петель, стащить рубашку и швырнуть на стол - привычный ритуал привычной ночи. Только одно выбивается из картины - необходимость разговаривать с неожиданным человеком в этом доме, столь же порывисто приглашённым.
"Надо было сразу отказаться от этой затеи... ты сумасшедший, Шин".
Совершенно чужие...
И то, что было между ними, этого не меняет. Казалось бы, что может быть более сближающим? Но у Чио ощущение... выкуренной на двоих сигареты. Легко!
Или не все так просто? Иначе, почему так тепло и хорошо - вдруг - от того, что по кухне разливается желтый свет и можно забраться на стул с ногами, сидеть, молчать или говорить о чем-то. Чио кажется, что он совсем разучился говорить. Последнее время за него все говорит музыка.
Пиво или чай?
Пиво - проще, да. Но... Этот горьковатый привкус - вперемешку с кислинкой лайма, давно уже исчез, оставляя странную смесь клубники, вина, мяты - абсолютного безумия этой ночи. А чай... такой соблазн - услышать урчание закипающего чайника и увидеть пар, поднимающийся от кружек.
- Чай...
Пальцы Чио теребят пуговицы рубашки. Черт! Он даже застегнул их как-то криво в спешке. Краснеет и торопливо расстегивает, пока не заметили.
Поставив чайник, Шин оборачивается и коротко усмехается.
- Что, уже готов?
Чуть язвительно, но всё же...
Он всё ещё боится называть по имени и стремится оградить себя от того, чтобы приближаться даже на словах. А как просто-то, всего-то четыре буквы латиницей, один иероглиф - Чио. Бабочка.
Дешёвый чай, дешёвые кружки - казалось бы, может позволить дороже, но пьёт такое пойло. Как, впрочем, и весь другой алкоголь, который покупает.
Когда в одно горло, конечно.
Чио обводит кружку по ободку. Чувство - обжитого дома. Уюта, что ли... А у него? Стекло и пластик... Как будто посуды никто ни разу не касался. Да... может так и есть. Он не помнит, когда последний раз ел дома. Ну что-то кроме пиццы - так там можно и посудой не заморачиваться.
"Завидуешь?" - ядовитый голос того, мерзкого, самовлюбленного, высокомерного.
"Да", - тихий шепот другого - усталого мальчишки.
- Недостаточно? Хочешь еще?
Чио фыркает, стягивает рубашку.
- Ты мне душ обещал. А чай подождет. Я горячее не пью.
И зачем он это сообщил? Кому до этого есть дело?
- Льда?
Интонация невольно меняется, и кажется, что перед Чио - другой человек.
Спокойный, усталый - тоже живой, дышит, не язвительностью, а, пусть и иллюзией, но заботы. И взгляд - тёплый, почти обволакивающий.
Шин смотрит... Словно только замечает, и ему вдруг безмерно нравится эта фигура, угловатая и худощавая за столом его собственной кухни. Не от иллюзии ли не-одиночества зародилось это щемящее чувство в груди?
Он бы одёрнул себя равнодушно-язвительно, но всё-таки отступает перед гордыней и... Должно быть, он просто устал.
Короткие тихие фразы... Даже не думает отвечать на сарказм.
И этот ласковый тон пробирает Чио до костей. Хуже удара. Хуже всех слов, которые могли бы прозвучать.
К черту душ. Никуда не хочется идти. Обнимает острые колени руками, кладет голову, не отрывая взгляда от Шина.
Красивый, но... какой-то странной красотой - мягкой, окутывающей, невозможно притягательной. Хочется протянуть руку и коснуться. Провести пальцами - осторожно, бережно - как по выгнутым лепесткам, собрать пыльцу, слизать росу.
Чио цыкает, обжегшись, и отдернув руку, инстинктивно обхватывает губами кончики пальцев. Краснеет, смутившись. И вдруг мягко, без тени насмешки растягивает губы в улыбке.
Шин опускает свою чашку, сделав всего лишь пару глотков, и садится на корточки у ног молодого человека. Укладывает ладонь на бедро и улыбается в ответ, совершенно спокойно и даже... тепло?
- Пойдём... к чёрту чай, я хочу тебя.
Словно немыслимое откровение - без запинок, без пауз, на выдохе, будто бы, если не произнесет сразу, без раздумий, потом не соберется с духом.