Не за горами, не за долами; за дремучими лесами, за морем Русским, за волоком... на берегу широкой реки лежал был большой город. Лежал да лежал, да не залежался долго. Вернулась как-то с полудня в него потбега от мужа своего царя заморского. Толи он ее не толи за, но стал ей его заморский хрен горше горькой редьки. От одного ушла, к другому пришла, какая, в сущности, беда? Но там за морем она первой на свете красавицей числилась. Все князья его на нее любовались, и ему завидовали.
Убегла, как сама рассказывала:
"Нелюди они черножопые, сидишь в клети, а у садок выйдешь, так приходит каждний от пят до шеи бесстыжий осмотрит - уважаат значьт по йихнему, грек, да и токмо.
А климат такий шо хоть на древо влазь.
И усе Гелена! Гелена! Для кого я и Елена, а до того им все желанна, что имя моё Желанна, от трясучки вымолвить правильно не могят!"
Вот как, все князья его на нее любовались, и царю своему завидовали.
А ушла, смеяться стали.
Востосковал царь в печали по завистям и злым сплетням, уважать - бояться его почти перестали. Иссочувствовались даже... Плохо. Для царя плохо. Вроде была стерва, но был и лавровый венец, а убегла так и царству наступает полный пиздец...
Созвал он Фимское собрание. Не всякой твари по паре, а в массе мрази как грязи.
Выступил, так чуть не началось брание демогласия.
Ну чо делати-то. То да ето. Чо ещё не задето и не раздето.
Неча друг друга бить.
Надо за поживой плыть!!!
Ну, царь со князьями с ратью возьми да и привали к городу. Пристали, стали. Просмотрели на крепкий детинец. Хорошо посмотрели. Подумали. Черные зады свои почесали. Хорошо подумали. Стали ждать. Год ждали. Два. Три. Стали назад собираться. Да был там у него, не то что бы цесаревич, но Елисей все-таки, сын шакала, чтоб ему неладно. Так вот он большую любовь к своей жене имел, не просто большую, а преогромную. А все большое хорошо видится только на расстоянии. Ну не хотел он никак домой возвращаться. "Никак" - это, не то чтобы с пустыми руками, а так вообще. И вот этот любимец богов сын шакала думал-думал, думал-думал да и надумал свою скверную думку, наконец. Ну, вот рече он как-то: Долго мы тут гостевали и харчевали, вепрей в окрест всех поперебивали, желуди в дубравах чище чем поросята поподбирали, гусей-уток с рек и болот повывадили, из заводей весь чилим и кубышку, камыш и тростник повыели, так что негоже нам просто так возвращаться не оставив подарок хозяевам за гостеприимство на добрую память и примирение. И вынесут нам хлеб-соль и всего прочего, даров всяких, так что отцом своим шакалом и матерью ехидной, что вернемся домой с честью и будут наши павшие восхваляться на народных собраниях.
Коника подарим, коника!
Да где-ж взять-то. Пожрали-то всё. Конину сраку и тожь не найдёшь!
Всё во своё пустое чрево напихали.
Да порубить, и в пустое чрево конёво всех, чаянных усадить и гражанам подарить.
И если наш дар примут, так ночью ворота открыть, град попалить жителей погубить.