Мадам д'Этре не заставила долго себя ждать и приехала в Брайтвуд-холл тут же, как только получила письмо Луизы. И почти с порога она выразила своё деланное возмущение тем, что муж её дочери уехал в Лондон один, без жены. Однако, на самом деле, чтобы там не говорилось, мадам д'Этре очень льстило то, что теперь она будет старшей в Брайтвуд-холле и это позволит ей чувствовать себя в доме не гостьей, а хозяйкой.
В свой первый день пребывания в Брайтвуде-холле мадам д'Этре пожелала ещё раз осмотреть дом, но на этот раз более тщательно: отсутствие хозяина дома позволяло женщине проникнуть даже в те комнаты, куда она не посмела бы заглянуть ранее. В сопровождении дочери мадам д'Этре принялась осматривать комнату за комнатой, в подробностях разглядывая их интерьер, обои, мебель, картины. И каждый раз, входя в какую-нибудь комнату, она начинала с восхищённых восклицаний: "Ах, как тут мило!" или "Ах, какая роскошь!". Однако после, приглядевшись, она принималась высказывать замечания с видом знатока (ведь всем было известно, что французы априори обладают более утончённым вкусом, чем англичане): "Мебель великолепна, но мне кажется, что всё же она слишком тяжеловата для этой комнаты, и было бы гораздо более удачным, если бы сюда перенесли бюро со стульями из гостиной, а этот стол перетащили бы в кабинет твоего мужа". Или: "Обои здесь великолепны, но было бы гораздо лучше, если бы их оттенок был бы немного светлей, а узор - более мелким. Скажи своему мужу, Луиза, чтобы стены в этой комнате обили другими обоями". И таким образом критическому замечанию подверглась почти каждая комната.
Когда же она заглянула в комнату Дэвида и, увидев кровать, поняла, что это чья-то спальня, то спросила:
- Полагаю, что эта комната для гостей?
- Нет, матушка, это комната секретаря моего мужа, - ответила Луиза, смутившись.
- Секретаря?! - изумилась мадам д'Этре. - Не слишком ли роскошная обстановка для прислуги?
- Мистер Дэвид - сын синьоры Флориани, - пояснила девушка.
- Ах, этой, - пренебрежительно фыркнула женщина. - Да, я слышала о ней.
И, не желая осматривать комнату секретаря, мадам д'Этре поспешно захлопнула в неё дверь.
- Мне не нравится, что комната секретаря располагается рядом с комнатой твоего мужа и так недалеко от твоей, - принялась высказывать своё недовольство мадам д'Этре. - Тебя должно это смущать, дорогуша. И ты могла бы намекнуть своему мужу, что комнату для прислуги гораздо более уместно отводить на первом этаже. Распорядись об этом немедленно, он должен переехать, сегодня же! Ведь это никуда не годится! - восклицала женщина, оскорблённая тем, что сына нищенки-итальянки прировняли к ней.
- Матушка, мистера Флориани сейчас нет в доме, он вместе с моим мужем в Лондоне. Вы его не увидите, так как они приедут только в ноябре, - попыталась успокоить Луиза свою мать.
- Тем лучше. Пока их нет, можно заняться обустройством той комнаты, а вещи секретаря перенести вниз.
- Думаю, что это невозможно, матушка. Рэндольф очень привязан к Дэвиду Флориани. И он будет недоволен, если без его ведома мы будем принимать решение, где должна располагаться комната его секретаря.
- Вот как! - воскликнула мадам д'Этре. - То есть твой муж считает в порядке вещей то, что ты вынуждена соседствовать с прислугой? В конце концов к твоему мнению он должен прислушиваться.
- Но меня это ничуть не смущает, - попыталась встать на защиту своего супруга Луиза.
Мадам д'Этре была недовольна тем, что её дочь в этом вопросе отказывалась встать на её сторону, и, поджав губы, она процедила со злорадством сквозь зубы:
- Как хорошо, что эта мадам Флориани давно уже умерла.
- Матушка, как вы можете так говорить? - смутилась Луиза от слов матери и машинально обернулась: не слышал ли кто этих слов. Хотя, если даже кто-нибудь и услышал бы, то всё равно никто из прислуги бы их не понял, так как они не знали французского.
- Деточка моя, но неужели ты не понимаешь, что она, умерев, расчистила тебе путь. Если бы эта итальянка здравствовала, то, я полагаю, что лорд Уилдсорд никогда не сделал бы тебе предложение. Подумай только, он из-за неё столько лет оставался вдовцом!
Однако мадам д'Этре недолго пребывала не в духе: как только она с дочерью вышла в парк, то тут же позабыла о любовнице-итальянке своего зятя и секретаре. Она принялась восторгаться парком, как до этого домом, не забывая, однако, вносить критические замечания, какие цветы следует высадить на той или иной клумбе.
Мадам д'Этре очень быстро освоилась с ролью хозяйки Брайтвуд-холла и принялась руководить слугами, как своими. На обеденном столе она желала видеть только блюда французской кухни и очень злилась, что кухарка не умеет толком их готовить. И Луизе, испытывавшей неловкость за свою мать, приходилось заранее выяснять, чем желает отобедать сегодня мадам д'Этре. Затем девушка отправлялась на кухню и пыталась как можно подробнее описать миссис Питерс рецепты приготовления данных блюд. А если же блюда были слишком сложны, то Луизе приходилось полностью руководить процессом их готовки.
С таким же энтузиазмом мадам д'Этре решила заняться переделкой некоторых комнат, словно бы она собиралась остаться в Брайтвуд-холле навсегда. Несколько раз она уезжала в Лондон и возвращалась оттуда с целым ворохом покупок: обивочными тканями, картинами, канделябрами, часами, вазами. И, так как тратились средства лорда Уилдсорда, мадам д'Этре не скупилась, делая заказы в самых дорогих магазинах. Однако Луиза, не решавшаяся начать переделки без ведома мужа, отдала распоряжение, чтобы всё купленное её матушкой было спрятано в чулане, пообещав ей, что займётся переделкой позже, так как будет очень неудобно, если сейчас им будут мешать рабочие.
В общем, за эти три недели все обитатели Брайтвуд-холла успели уже порядочно устать от мадам д'Этре, которая словно бы с лихвой пыталась наверстать упущенное за долгие годы эмиграции, и ждали с нетерпением, когда же она соизволит убраться восвояси.
Но однажды в один из дней к ним с визитом пожаловал Джереми Уормишем, наслышанный о том, что леди Луиза осталась в Брайтвуд-холле одна, покинутая лордом Рэндольфом. Молодой человек, конечно же, не преминул воспользоваться возможностью навестить девушку, оставленную своим мужем.
Луиза и её мать проводили время в музыкальном салоне, разучивая оперу Люлли, когда дворецкий доложил им о Джереми Уормишеме. Услышав имя молодого человека, Луиза вздрогнула.
- Мистер Уормишем? - как будто бы удивилась она. - Нет, нет, Эдвардс, передайте мистеру Уормишему, что я в отсутствие своего мужа не принимаю холостых мужчины, - сказала девушка дворецкому.
Но мадам д'Этре, услышав, что её дочь отказывается принять гостя, выразила недоумение:
- Но, Луиза, дорогая, почему ты не желаешь принять мистера Уормишема? Я его помню. По-моему, это очень приятный молодой человек.
- Матушка, вы наверняка спутали его с его старшим братом.
- Матушка, но Уормишемы - друзья моего мужа, он ездит с ними на охоту. О чём же я буду разговаривать с мистером Джереми?
- Луиза, ты что же желаешь, чтобы я умерла здесь со скуки? Ты говорила мне, что у твоего мужа полно знакомых, что в Брайтоне вы подружились не менее, чем с десятью семьями. Но где же все они? За всё время, что я гощу у тебя здесь, нас навещают только Бьютихиллы и один раз приезжала миссис Годдард. Сама же я здесь никого не знаю и не могу разъезжать по гостям.
- Матушка, но сейчас осень - время очень хлопотное для хозяйства. Не каждый может выкроить время для визитов.
- Но так почему же тогда тебе не пригласить мистера Уормишема? Пусть хотя бы он немного развеет мою скуку. Можешь не разговаривать с ним, если не желаешь, я же найду о чём поболтать с молодым человеком. - И, не дожидаясь ответа дочери, мадам д'Этре скомандовала, перейдя на английский: - Эдвардс, пригласите сюда этого джентльмена. Мы и так заставили его слишком долго ждать.
Однако дворецкий, прежде чем отправиться за гостем, всё же взглянул на Луизу, ожидая её одобрения. Но девушка больше не посмела спорить с матерью и покорно кивнула: в конце концов, если её матушка решила взять на себя обязанность занимать гостя, то пусть и развлекает его, а она же продолжит разучивать оперу.
Мистер Уормишем, не подозревавший, что у леди Луизы гостит её мать, воодушевлённый влетел в музыкальный салон. И какое же разочарование постигло его, когда там на одном из диванов он обнаружил мадам д'Этре. Однако молодой человек сумел ловко справиться со своими эмоциями и, широко улыбаясь, подошёл к матери Луизы, чтобы коснуться губами пальцев её руки.
Дождавшись, когда его пригласят присесть, Уормишем, соблюдая правила хорошего тона, принялся расспрашивать мадам д'Этре, как долго она гостит в Брайтвуд-холле, нравится ли ей здесь и сколько ещё она собирается гостить у дочери; затем он принялся расточать ей комплименты, восхищаясь вообще всеми француженками и говоря, насколько они во всём лучше англичанок. Нужно ли говорить, что вся эта похвальба достаточно быстро подкупила мадам д'Этре, она была совершенно очарована Джереми Уормишемом и таяла от слов молодого человека, словно мороженое в вазочке, кокетливо улыбаясь ему, словно это ей было семнадцать лет, а не её дочери. Затем мать Луизы пустилась в воспоминания и принялась рассказывать о своей жизни во Франции, об их замке, о роскошных охотничьих угодьях с фазанами и оленями. И всё это перемежалось ностальгическими вздохами и мечтами вновь увидеть когда-нибудь милую родину.
Однако было ясно, что Джереми Уормишема интересовала вовсе не мадам д'Этре, а её дочь, на которую он время от времени бросал взгляды. Поэтому, через какое-то время он, устав от болтовни мадам д'Этре, встал и подошёл к пианино, на котором музицировала Луиза, словно бы ради того, чтобы послушать её игру. Однако, облокотившись об инструмент, молодой человек принялся водить взглядом по обнажённому декольте девушки, заглядывая вглубь ложбинки между её грудей, и временами перемещая свой взгляд на лицо девушки, на её губы, на глаза, опущенные вниз, на клавиши, на её льняные волосы, завивавшиеся колечками у висков. И только присутствие её матери и надежда на то, что Уормишем всё же не посмеет при ней чего-нибудь неприличного, удерживало Луизу на месте. Однако девушке приходилось призывать всё своё самообладание, чтобы продолжать как ни в чём не бывало наигрывать на пианино. Меньше всего Луиза хотела доставить Уормишему удовольствие тем, что ему удаётся смутить её своим присутствием и пристальным взглядом на неё.
Послушав несколько минут игру девушки, молодой человек обратился к ней:
- Я слышал, что ваш муж уехал в Лондон. Не понимаю, как он мог решиться на такое: оставить молодую жену здесь одну. Я бы на его месте не смог бы разлучиться с вами и на один день, - сказал молодой человек достаточно тихо, чтобы его слова сквозь музыку не достигли ушей мадам д'Этре.
- У мужа в Лондоне неотложные дела, - ответила Луиза, продолжая перебирать клавиши пианино.
- Почему же вы не поехали с ним?
- Я ещё не так хорошо хожу. Вы ведь наверняка наслышаны о постигшем меня несчастье в Брайтоне.
- Разумеется. И, поверьте, это заставило меня сильно волноваться за вас.
- Но, дорогуша, мне кажется, что твоя хромота уже почти сошла на нет, - заметила мадам д'Этре, расслышав последние фразы разговора молодых людей. - По крайней мере, в последнее время я не замечала, чтобы ты хромала.
- Безусловно, в этом есть ваше благотворное влияние на меня, матушка. Ваш приезд очень вдохновил меня и придал мне сил на выздоровление.
- Да, да, я это заметила, - сказала мадам д'Этре, польщённая словами дочери. - То, как ты прихрамывала в самом начале по моему приезду и как ты ходишь сейчас - это две большие разницы.
- Значит ли это, леди Луиза, что в скором времени вы всё-таки присоединитесь к своему мужу в Лондоне? - поинтересовался Уормишем, обеспокоенный этим.
- Думаю, что нет, так как в совсем скором времени Рэндольф вернётся в Брайтвуд-холл ради охоты. Вам ведь это, должно быть, наверняка известно.
- Ах да, конечно, как я мог забыть! Мой отец говорил мне об этом не так давно. Я обязательно приеду к вам Брайтвуд-холл, чтобы поохотиться на землях вашего мужа.
Однако в скором времени Джереми Уормишем всё же засобирался восвояси, не пожелав остаться на обед, ведь он прибыл в Брайтвуд-холл вовсе не с целью развлекать двух скучающих женщин.
- Какой милый молодой человек, - высказала своё мнение мадам д'Этре, после того, как Уормишем уехал. - Он ведь ещё не женат? Как жаль, что мы не имели удовольствие видеть его раньше, до того, как лорд Уилдсорд сделал тебе предложение. Мне кажется, что он смотрел на тебя каким-то особенным взглядом.
- Матушка, в любом случае Джереми Уормишем тогда, пол года назад, не обратил бы на меня внимания. Его интересуют только богатые невесты.
- И это правильно, молодым людям в делах женитьбы нужно размышлять трезво, - сказала мадам д'Этре, совсем позабыв, что ещё каких-то полгода назад она пеняла всем молодым людям за то, что те думаю только о выгоде и ищут себе богатых невест, не замечая красоты её дочери.
Однако, в конце концов прогостив в Брайтвуд-холле три недели, мадам д'Этре засобиралась домой. Погода в последние дни окончательно испортилась, возобновились проливные дожди, навевавшие на мадам д'Этре ещё большую хандру. И мать Луизы, сказав дочери, что она сильно соскучилась по своим подругам, оставленным ею в Лондоне, укатила в столицу.
А на следующий день из Лондона прибыл нарочный от лорда Рэндольфа. Он передал леди Луизе записку, в которой её муж обращался к ней с просьбой найти в бумагах Дэвида наброски речей для выступления в Парламенте и отдать их нарочному. Наброски должны были лежать в ящике стола в комнате секретаря или в библиотеке.
Луиза решила начать поиски бумаг с комнаты Дэвида и отправилась туда. Открыв первый же верхний ящик стола, девушка обнаружила ворох каких-то исписанных бумаг. Вынув всю кипу листов, она принялась просматривать их. Луиза быстро поняла, что это и есть те самые бумаги, которые просил переслать ей лорд Рэндольф. Однако между этими листами лежала какая-то тетрадь в сафьяновой обложке, и внутри неё было вложено несколько листов. Предположив, что это также могут быть наброски речей, случайно застрявшие между страницами тетради, Луиза вытащила их. Однако это оказались вовсе не наброски речей, а черновики стихотворений на английском и итальянском языках. На одном из листков был совсем короткий стих в пять строк. И невольно глаза Луизы заскользили по ним, и она прочитала:
Любовь пришла ко мне, как вор, украдкой.
Узнать её мне стоило труда.
И без неё мне жизнь теперь пуста.
Зачем пришла, исчезнет ли когда?
Ад или рай сулит - я мучаюсь разгадкой.
Первая буква каждой строки этого стихотворения была выделены жирным шрифтом, и девушка без труда прочитала слово, складывающееся из них, - "Луиза".
"Ах вот, как её зовут!" - воскликнула про себя девушка, догадавшись, что в этом акростихе Дэвид зашифровал имя своей возлюбленной. Но в следующее же мгновенье Луиза побледнела, рука, державшая лист, задрожала. И, не в силах больше держаться на ногах, девушка медленно опустилась на стул. Выпущенный из пальцев лист лёг на стол, и Луиза вновь принялась скользить взглядом по строчкам стиха, словно желая убедиться, что она не ошиблась, что ей не померещилось. Однако большие жирные буквы, сколько бы девушка не смотрела на них, продолжали упорно складываться в имя "Луиза". И чем больше девушка смотрела на них, тем более сильным румянцем покрывались её щёки. "Так, значит, Дэвид влюблён в меня?" - спрашивала Луиза сама себя. И тут же отвечала себе на этот вопрос: "Но ведь это же совершенно невозможно, невозможно. Этого не может быть. Всё это какая-то нелепица". Может, это какая-нибудь её тёзка. И Луиза, обхватив ладонями виски, стала лихорадочно вспоминать, нет ли среди её знакомых женщин с таким же именем, как у неё. Но вспомнить не смогла. И тут в голове девушки само собой всплыли слова Дэвида, вернее, его признание, которое он сделал ей в Брайтоне, глядя глазами полными грусти на Ла-Манш: "Эта девушка замужем, более того, она аристократка, и у меня нет никаких шансов, я даже не могу признаться ей в своих чувствах". Затем Луиза вспомнила, как он нёс её на руках, когда она упала с лошади, а затем стал её сиделкой, забыв про "ненаглядных" лошадей и рифмоплётство. Всё это не оставляло никаких сомнений в том, что речь в этих строках идёт ни о какой другой Луизе, а именно о ней - леди Уилдсорд. Но как и когда подобное могло случиться и почему Дэвида угораздило влюбиться именно в неё?
Но тут девушка вспомнила, что внизу её ждёт нарочный и что ей нужно отдать ему бумаги. Кое-как собрав нужные листы в стопку, Луиза, стараясь справиться с волнением, охватившим её, спустилась вниз.
- Простите, я задержала вас, никак не могла отыскать нужные бумаги, - сказала она нарочному. - Может, вы голодны или устали с дороги?
- Нет, миледи, однако я был бы не прочь пропустить немного пива.
- Хорошо, я распоряжусь, чтобы вам вынесли деньги.
- Лорд Уилдсорд просил справиться о вашем здоровье, миледи.
- Что? О здоровье? Ах да, передайте, пожалуйста, моему мужу, что я вполне здорова. Моя нога уже почти не беспокоит меня.
Однако немного дрожавший голос девушки смутил нарочного. Он видел, что ей словно не по себе, и с сомнением смотрел на Луизу. Но та, заметив его недоверчивый взгляд, деланно улыбнулась:
- Скажите лорду Уилдсорду, что я прекрасно себя чувствуют и с нетерпением жду его приезда в Брайтвуд-холл.
- Хорошо, миледи, - сказал слуга.
Попрощавшись с мужчиной, Луиза стала подниматься наверх. Повстречав Кэти, она попросила её дать нарочному пару шиллингов, а сама направилась в комнату Дэвида. Ей не терпелось ещё раз взглянуть на тот акростих, да и на все остальные стихи, сочинённые секретарём: вдруг среди них найдутся и другие, посвящённые ей, и они помогут ей раскрыть тайну, почему же из всех девушек Дэвид увлёкся никакой другой, а именно ею.
Вернувшись в комнату, Луиза взялась за тетрадку и, переворачивая лист за листом, принялась читать стихотворения. На первых страницах тетради оказались юношеские стихи секретаря, - под каждым из них стояла дата, - и несложно было подсчитать, что своё самое первое стихотворение Дэвид сочинил ещё в четырнадцать лет. Оно было на итальянском и посвящалось его покойной матери. Луиза не знала итальянского, однако французский и итальянский языки достаточно близки друг другу, поэтому девушке не составило труда понять, о чём велась в нём речь. В нём Дэвид тосковал по матери. Следующие стихи, тоже на итальянском, вероятно, были навеяны его поездкой в Италию, так как описывали красоты его родины. Первое стихотворение, написанное Дэвидом на английском, было как бы ответом неведомому оппоненту: в нём юноша говорил о том, что, хоть он и сын бедной итальянской девушки, но он рождён быть поэтом и его душа совсем негрубая. Было там стихотворение и посвящённое Кэти, но оно было полно дружеского тона и ясно говорило о том, что к ней он не питает никаких серьёзных чувств. Другие стихи были размышлениями о жизни и своей судьбе, и в них Дэвид говорил, что он рождён быть поэтом.
Но вот наконец Луиза добралась до стихов, датируемых 1800 годом, и сердце её невольно забилось более учащённо. Однако в первом же стихотворении, внизу которого стоял нынешний год, Дэвид высказывал своё разочарование женщинами, называя их коварным племенем. Далее было несколько стихов о природе и лошадях. Но вот наконец и последнее стихотворение, вписанное в тетрадку. Оно было на итальянском, и его подзаголовок гласил, что это подражание Петрарке. Это стихотворение было тоже о коварстве, но уже о коварстве любви. Дэвид писал в нём о том, что он тоже, как и Петрарка, решил посвятить себя служению, но только не Богу, а Музе поэзии. Но тут в храм его души ворвалась она, коварная любовь, и теперь он навеки веков обречён служить ей, потому что убить её в себе он не может. И не было сомнений, что в этом стихотворении речь велась о любви к ней, к Луизе.
И всё-таки девушке не верилось, что чувства Дэвида к ней были столь сильны. И если бы не тот акростих, в котором было зашифровано её имя, то она никогда и не догадалась бы об этом. Ведь с самых первых дней её появления в Брайтвуд-холле, молодой человек, полный предубеждений против новоиспечённой леди Уилдсорд, невзлюбил её и даже не пытался скрывать этого, он был её вечным противником во всех вопросах. Что же могло случиться, какая метаморфоза должна была произойти с ним, чтобы вдруг секретарь воспылал к ней чувствами? Очевидно, что это случилось в Брайтоне. Именно там Луиза заметила в Дэвиде резкую перемену: он вдруг стал задумчивым, в его глазах появилась грусть, а после молодой человек и вовсе признался в том, что влюблён в незнакомку, имя которой он не назвал бы и под пытками. Но что послужило отправной точкой в Брайтоне? Девушке казалось, что там она вела себя так же, как и всегда. Если бы чувства Дэвида к ней возникли после её падения с лошади, то это можно было бы объяснить сочувствием к ней, переживаниями за её здоровье. Но нет, ведь Дэвид сделал своё признание до её падения с лошади. Или, может, на секретаря подействовала романтическая обстановка южного курорта. И Луиза вспомнила, как она сама, поддавшись атмосфере Брайтона, города, залитого солнцем, с фантастическими закатами и наполненного молодожёнами, принялась тосковать о любви. Конечно, несчастье, случившееся с ней на конной прогулке, поспособствовало укреплению чувств молодого человека к ней. Луиза улыбнулась, вспомнив, какой же она была наивной, полагая, что всё внимание и забота о ней Дэвида было всего лишь сочувствием к ней. И теперь ей казалось странным, что то, что теперь было для неё очевидным, она не замечала ранее.
Но что же ей теперь было делать, как ей вести себя с секретарём, когда она узнала его тайну? Не будет ли она чувствовать себя неловко в его присутствии, зная, что является объектом его внимания? Безусловно, самым разумным будет, если она и виду не подаст, что всё знает о чувствах Дэвида к ней и, тем более, что она читала его стихи. Лучше всего - вести себя как ни в чём не бывало, уповая надеждой на то, что там, в Лондоне, вдалеке от неё, чувства Дэвида к ней потускнеют. Ведь Лондон совсем не Брайтон и лишён всякой романтики, там нет ни моря, ни солнца, и он быстро спускает всех молодых людей на землю.
Тем временем минуло две недели, и, как лорд Рэндольф и обещал, он и его секретарь вернулись в Брайтвуд-холл, чтобы поохотиться. Надо сказать, что Луиза с некоторым волнением ожидала их приезда, прежде всего из-за Дэвида. Смог ли молодой человек за эти полтора месяца, что он не видел девушку, избавиться от чувств к ней? И сможет ли Луиза вести себя с ним так, как и раньше, не выдавая себя ничем? Эти вопросы больше всего волновали девушку. Однако, когда она вышла в холл, чтобы встретить мужа, и увидела за его спиной Дэвида, Луиза с удовлетворением отметила, что теперь молодой человек выглядит гораздо лучше, чем перед отъездом из Брайтвуд-холла. Он немного откормился, его лицо уже не было таким осунувшимся, взгляд его тоже был вполне бодрым. Правда, кожа Дэвида теперь стала более бледной, но это наверняка из-за того, что его кожа южанина, так хорошо предрасположенная к загару, в Лондоне, где всегда мало солнца, растеряла его.
За обедом Дэвид показал хороший аппетит, он больше не елозил вилкой по тарелке и довольно оживлённо беседовал с лордом Рэндольфом. Однако в его поведении вновь появилась та отстранённость, которая была присуща ему в первый летний месяц. Секретарь старался не смотреть на леди Луизу и по возможности избегал лишний раз заговаривать с ней. Но если тогда, полгода назад, молодым человеком руководила неприязнь к новой жене милорда, теперь же, вероятно, он опасался, что чрезмерное сближение его с девушкой возродят в нём его былые чувства к ней из пепла и вновь заставят его страдать.
Что ж, если молодому человеку действительно, как Луиза и предполагала, удалось излечиться от сердечной привязанности к ней, находясь вдали от неё и занятый делами лорда Рэндольфа, то это было только к лучшему. Девушка не была тщеславна, и её вовсе не расстроило то, что количество её поклонников стало на одного меньше. Потому что видеть страдальческий взгляд молодого человека было бы для неё тяжёлым испытанием.
Кэти же была довольна и счастлива, вновь увидев Дэвида, к которому вернулось хорошее расположение духа и который вновь стал дружелюбен с ней, как в прежние времена. Из чего Кэти тут же сделала вывод, что пассия молодого человека, любовью к которой он мучился последние месяцы, была изгнана из его сердца навсегда. А вот Тоби Бранч тут же был ею забыт, словно и не с ним девушка кокетничала последние полтора месяца. Отчего молодой человек стал мрачнее тучи: все его усилия, предпринятые за последние недели, были брошены коту под хвост. И это ужасно злило Тоби. И всё чаще до Луизы стали долетать звуки ссор между камердинером и Кэти.
И однажды горничная, не выдержав, пожаловалась на него своей госпоже: Тоби ей вовсе не жених, но ведёт себя так, словно они помолвлены, и замучил её своей ревностью к секретарю. Но, к удивлению служанки, на этот раз она не нашла сочувствия к ней со стороны леди Луизы.
- Кэти, так случается со всеми, кто пытается усидеть сразу на двух стульях, - сказала ей Луиза. - Ты мучаешь Тоби неопределённостью, не говоришь ему ни "да", ни "нет", потому что любишь только Дэвида. Но одновременно тебе очень льстит, что другой молодой человек так тебя к нему ревнует. Ведь как только Дэвид уедет, ты тут же вновь начнёшь флиртовать с Тоби.
- Но ведь вы сами мне сказали, что мне не стоит больше думать о Дэйве, - попыталась оправдаться горничная.
- Тогда почему же, как только он вернулся в Брайтвуд-холл, ты вновь прилепилась к нему, как пиявка, а Тоби дала от ворот поворот?
- Потому что я ничего не могу поделать с собой, леди Луиза, - сказала Кэти, сокрушённо покачав головой. - Когда я вижу Дэйва, всё в моей груди обмирает, и я не могу больше думать ни о ком другом, я думаю только о Дэйве.
- В таком случае тебе ясно надо дать понять Тоби, что ему не стоит на что-то рассчитывать. И не принимать его ухаживаний, даже когда Дэвид вновь уедет в столицу.
- Но разве вы не поедете в Лондон вместе с лордом Рэндольфом, ведь вы уже вполне здоровы? - с надеждой спросила служанка.
- Нет, Кэти, я думаю остаться в Брайтвуд-холле до Рождества.
- Но здесь будет так скучно зимой! Почему вы не хотите ехать в Лондон?
Но Луиза не могла дать прямой ответ на этот вопрос Кэти: вся причина опять-таки была в Дэвиде. Луиза посчитала, что секретарю следует побыть ещё немного времени в одиночестве, чтобы его чувства к ней окончательно улетучились. И поэтому девушка решила всю ответственность перенести на горничную:
- Я думаю, Кэти, что пока ты не разберёшься в своих кавалерах, переезд в Лондон будет чреват серьёзными последствиями для двух молодых людей. Ни для кого не секрет, что Тоби ненавидит Дэвида. Здесь в Брайтвуд-холле у них есть возможность избегать друг друга, но в Лондоне, где дом не столь велик, им придётся сталкиваться гораздо чаще. И одному Богу известно, чем может это закончится: ведь Тоби давно точит зуб на секретаря.
- Так это из-за меня мы остаёмся здесь? - расстроилась горничная.
- Нет, Кэти, конечно же, не только из-за тебя. Но теперь я решила, что нам стоит тут задержаться. Ведь ты должна понимать, что чем на больший срок мы останемся в Брайтвуд-холле, тем будет лучше для всех. У тебя остался месяц. И за этот месяц ты, Кэти, должна будешь постараться принять важное решение.
Лорд Уилдсорд пробыл в Брайтвуд-холле две недели, и за это время он три раза собирал охоту. Последнюю охоту было решено провести на лис, и она собрала самое большое количество соседей, и казалось, что все охотники северного Суррея собрались в этот день в Брайтвуд-холле, отчего в имении с самого утра царила невероятная суматоха. Собаки, словно им уже удалось взять лисий след, возбуждённо лаяли, а участники охоты обсуждали свои действия. И Луиза, для которой в травле зверей не было ничего привлекательного, и поэтому она ни разу не выезжала на охоту со своим мужем (в отличие от других жён, которые были более азартны), в общем, она с нетерпением ожидала, когда прозвучит призыв охотничьего рожка и вся эта кавалькада и своры собак, рвущиеся с поводков, покинут наконец парк Брайтвуд-холла. У Луизы же было полно своих хлопот: после охоты устраивался грандиозный обед, который можно было назвать прощальным, потому что через день лорд Уилдсорд возвращался в Лондон, да и остальные дворянские семьи тоже в скором времени собирались перебраться в столицу, - и все хлопоты по организации этого обеда легли на плечи Луизы.
Ей то и дело приходилось то спускаться на кухню, чтобы справиться: хватает ли провизии и успевают ли повара во главе миссис Питерс приготовить суп, жаркое, ростбифы, пирог с дичью и всё прочее; то она поднималась в банкетный зал, чтобы проследить, как шла подготовка там. Примерно через час Луизе доложили, что в банкетном зале было всё готово, и девушка отправилась туда, прихватив себе в помощницы Кэти, ведь нужно было пересчитать: хватает ли на всех гостей стульев и посуды. Кэти было поручено пересчитывать стулья, а Луиза принялась проверять, чтобы перед каждым гостем лежал полный набор столовых приборов. Пересчитав стулья, Кэти подошла к окну, чтобы взглянуть, не возвращаются ли охотники назад, хотя, конечно, их не стоило было ожидать в ближайшие несколько часов. Но тут горничная воскликнула:
- Ой, куда это они пошли?
И, так как в голосе служанки Луизе послышалась тревога, она спросила с беспокойством:
- Кто, Кэти?
- Дэйв и Тоби, они идут куда-то вместе.
Этого было достаточно, чтобы девушка оставила своё занятие и поспешила к окну. И, действительно, взглянув в окно, Луиза увидела, как двое молодых людей, которых никак нельзя было заподозрить в дружеских отношениях друг к другу, держась вместе, направлялись в сторону конюшни. Вернее, Тоби, широкими, энергичными шагами шёл впереди, а секретарь следовал за ним. И по решительному виду обоих можно было предположить, что задумали они ничего хорошего. Кэти, прижав руки к своей груди, испуганно взглянула на свою госпожу, так как поняла, что те угрозы, которые бросал Тоби последние две недели с тех пор, как Дэвид вернулся в Брайтвуд-холл, он наконец решил осуществить на деле, пока их хозяин был занят охотой.
- Кэт, оставайся здесь, в зале и займись пересчётом приборов, - сказала Луиза служанке. - А я попробую остановить их.
И девушка поспешила к дверям.
- Леди Луиза, можно я пойду с вами, - бросилась следом за ней горничная.
- Нет, Кэти, будет лучше, если ты останешься здесь, - остановила её Луиза. - Дожидайся меня здесь, пока я не вернусь. Будем надеяться, что всё обойдётся.
Очутившись во дворе, девушка стремглав бросилась в сторону конюшни. Добежав до неё, Луиза услышала, что за ней происходит какая-то возня. Когда девушка обогнула её, то увидела, что молодые люди, сцепившись, колошматят друг друга кулаками, словно боксёры на ринге. При этом Тоби особенно усердствовал.
- На! Получай! - приговаривал он всякий раз, нанося удары своему противнику.
Дэвид же не столько отвечал ему, сколько пытался защищаться.
- Прекратите! Прекратите немедленно! - закричала Луиза, подбегая к дерущимся.
Но молодые люди в пылу борьбы не слышали девушки, и ей пришлось приблизиться к ним вплотную.
- Тоби, Дэвид, перестаньте же вы наконец! - попыталась она разнять молодых людей.
Тут Тоби, наконец заметив миледи, прекратил размахивать кулаками. Оттолкнув от себя противника и недовольно сверкнув глазами в сторону Луизы, помешавшей ему проучить зазнавшегося секретаря, он, подняв свою куртку с земли, пошёл прочь.
Когда девушка взглянула на Дэвида, оставшегося стоять перед ней, она увидела, что его губа разбита, и из неё вниз алой струйкой сочится кровь, рубашка же его была вся в пятнах крови, а его грудь тяжело вздымалась, глотая воздух. Но тут молодой человек, словно он только что осознал, кто перед ним стоит, смутился, что девушка видит его в таком виде, отвернулся и неровным шагом, словно подвыпивший, направился к конюшне. Затем он опустился на корточки, прислонившись к стене, и, опустив голову, скрыл своё лицо в коленях. Луиза подошла к молодому человеку и стала внимательно рассматривать его, чтобы понять, насколько сильно у Тоби получилось отколошматить своего соперника.
- Вы в порядке? - спросила его девушка.
- Уходите, прошу вас. Я в порядке, - еле слышно буркнул Дэвид, так как из-за разбитой губы ему было трудно говорить. - Это всего лишь маленькое недоразумение.
- Маленькое недоразумение?! Да если бы я не разняла вас, он избил бы вас до полусмерти! Снимите рубашку, я хочу убедиться, что вам не требуется помощь доктора.
- Все мои рёбра целы, уверяю вас. И для меня будет лучше, если вы уйдёте.
- И оставить вас здесь, в таком состоянии? Повторяю вам, снимите свою рубашку.
Но Дэвид отказывался повиноваться, продолжая неподвижно сидеть, глядя на землю, и только время от времени он сплёвывал кровь на землю. Тогда Луиза сама взялась за края рубашки и задрала её вверх. Обнажив тело секретаря, она увидела несколько кровоподтёков на его груди и боках.
- Боже, - произнесла она, полная сочувствия к молодому человеку. - Вам нужно пойти в дом и умыться. Давайте я помогу вам встать.
- Мне не нужна помощь, - и Дэвид довольно уверенно самостоятельно поднялся на ноги.
Затем он, вытерев кое-как рукавом кровь с подбородка, поплёлся к дому, не бросив на девушку ни единого взгляда.
Луиза медленно шла за ним, готовая в любой момент подхватить молодого человека, если вдруг он споткнётся или почувствует себя дурно.
- Зачем вы пошли с Тоби, ведь вы наверняка догадывались о его коварном плане? - сокрушённо спросила она Дэвида.
- Здесь обо мне и так все не лучшего мнения. Мне не хотелось бы прослыть ещё и трусом. Между нами всё было по-честному, если вы вдруг подумали, что я попал в устроенную Тоби ловушку.
Луиза и Дэвид поднялись в его комнату, и девушка заперла дверь на задвижку. Там Луиза всё же настояла, чтобы молодой человек снял перепачканную кровью рубашку, а затем, усадив его на стул, принялась полотенцем, смоченным в умывальном тазу, вытирать запёкшуюся кровь с подбородка и груди Дэвида. И вода в тазу достаточно быстро помутнела.
- Вы испачкали себе руки, леди Луиза, - заметил секретарь.
- Разве это не пустяки в сравнении с тем, что сделал с вами Тоби? - ответила на это девушка. - Думаю, что теперь его дни сочтены в Брайтвуд-холле.
- И Кэти останется без жениха, - усмехнулся молодой человек, отчего из его губы вновь засочилась кровь.
И Луизе вновь пришлось мочить полотенце и прикладывать его к разбитой губе секретаря.
- И вы ещё способны шутить!
- Я думаю, что милорду не стоит знать об этом инциденте, - сказал Дэвид, став серьёзным. - Иначе Тоби и вправду не поздоровится.
- Но разве он не должен понести наказание за свой поступок? И потом, ну неужели вы бы не хотели избавиться от соперника? Ведь вы же наверняка прекрасно понимаете, что Тоби и впредь не оставит вас в покое. Он считает вас виновным в том, что Кэти отказывается выходить за него замуж.
- Я не являюсь соперником Тоби. Я ведь не претендую на сердце Кэти. И я думаю, что, если Тоби лишится места, Кэти это сильно огорчит. А на Тоби мне не за что обижаться: им движет ревность, только и всего.
- Вам всё равно навряд ли удастся утаить вашу драку, - покачала головой девушка. - Как вы объясните моему мужу, что у вас разбита губа?
- Придумаю что-нибудь. Скажу, например, что упал с лошади.
- Вы упали с лошади? - сказала Луиза, произнеся каждое слово по отдельности, так как они совершенно не сочетались друг с другом. - Он в это никогда не поверит.
- Тогда скажу, что в потёмках натолкнулся на открытую дверь или что на меня напали грабители.
Но девушка продолжала с большим сомнением качать головой.
- А как вы собираетесь объяснять синяки на теле Тоби?
- Не беспокойтесь, я заранее позаботился об этом, стараясь бить его не столь сильно и только в те места, что можно скрыть под одеждой.
Когда девушка услышала это, ей осталось только развести руками: она недоумевала, почему Дэвид проявляет к человеку, который ненавидит его, столько благородства.
- Не понимаю, зачем принимать вызов противника и потом щадить его, когда он того не заслуживает?
- Неужели было бы лучше, если бы мы надавали друг другу тумаков и расквасили носы?
- Да как вы не понимаете, что если бы я не разняла вас, то Тоби избил бы вас до полусмерти! И что единственный вывод, который он сделал после этой драки, - это только то, что вы слабый противник, неспособный дать достойный отпор. И боюсь, что Тоби теперь на этом не остановится.
- А мне кажется, что было бы лучше, если бы он отдубасил меня как следует, выпустив весь свой пар, и я уверен, что после этого он оставил бы меня в покое.
- Вы говорите это серьёзно? - удивлённо вскинула брови Луизы.
- Вполне.
- Нет, я вас не понимаю, не понимаю, - пожала девушка плечами. - Вы всё делаете наполовину: принимаете вызов соперника, но не дерётесь, пишите стихи, но не печатаетесь, любите женщину, но не признаётесь ей в своих чувствах.
Но, произнося последние слова, Луиза вдруг испугалась. С чего это вдруг она стала выражать сожаление о том, что Дэвид не объясняется ей в чувствах? Ведь на самом деле она вовсе не желала этого, ведь такая ситуация породила бы только неловкость. И девушка стала беспокоиться, как бы теперь Дэвид по той интонации, с которой она говорила, не догадался бы о том, что ей стала известна его тайна, которую он тщательно от всех оберегал. И поэтому Луиза поспешила отвернуться, чтобы молодой человек не смог прочитать смятения на её лице, и принялась смачивать полотенце в тазу. Но тут в комнату кто-то спасительно постучался.
- Должно быть, это Кэти разыскивает вас, - предположила Луиза. - Она видела, как вы вместе с Тоби шли к конюшне.
Тут стук повторился с большей настойчивостью.
- Ответьте.
- Кто там? - отозвался Дэвид.
- Это я, Кэт. Дэйв, с тобой всё в порядке?
- Я в порядке. Не беспокойся, Кэти.
- Тоби сказал мне, что вы подрались. Он сказал, что он отдубасил тебя так, что ты теперь на всю жизнь это запомнишь, - сказала служанка, хлюпая носом. - Открой, пожалуйста.
Луиза подошла к двери и отодвинула задвижку. Кэти, увидев перед собой госпожу, смутилась:
- Ох, простите, леди Луиза, я ослушалась вас. Но я не смогла спокойно оставаться в зале. Я видела Тоби, и он сказал, что они с Дэйвом подрались.
Но тут взгляд Кэти упал на молодого человека, и она увидела его распухшую губу и кровоподтёки на теле, и лицо девушки скривилось ещё сильней.
- Господи! Так это правда.
Горничная подскочила к Дэвиду и, увидев таз с бурой от крови водой, побледнела и казалось, что она вот-вот упадёт в обморок.
- Видишь, как сильна любовь Тоби к тебе, Кэти, - сказал Дэвид. - Он хотел выбить из меня моё благословение на ваш брак.
- Но я не хочу за него замуж, - сказала Кэти таким тоном, словно её руки просил людоед, совсем позабыв о том, что буквально ещё пару недель назад в людской, когда их никто не видел, она целовалась с Тоби.
- Кэти, хорошо что ты пришла: нужно переменить воду и принести чистое полотенце, - обратилась Луиза к служанке, чтобы вывести ту из ступора. - Только... - и тут лицо Луизы приняло заговорщицкое выражение, - постарайся сделать всё так, чтобы тебя никто не видел, и держи язык за зубами. Никто не должен ничего узнать. Тем более это происшествие не должно дойти до ушей моего мужа.
- Хорошо, миледи, - покорно сказала Кэти. - Но если бы спросили моё мнение, я бы ответила, что Тоби должен понести за это наказание. Он не достоин того, чтобы его покрывали.
- Кэти, но ты, должно быть, прекрасно осознаёшь, в чём будет заключаться это наказание: Тоби лишится места.
- Да, так оно скорее всего и будет, - тяжело вздохнула служанка, признавая истину.
- И ты этого хочешь?
Но, хоть Кэти и была зла на камердинера за то, что тот избил Дэвида, ей всё-таки не хотелось, чтобы он покинул Брайтвуд-холл: ведь кто тогда будет ухаживать за ней, дарить охапки полевых цветов и говорить кучу приятных слов, - от Дэвида, увы, ей этого никогда не дождаться. И девушка, опять тяжело вздохнув, отрицательно мотнула головой.
- Так ты постараешься сделать всё так, чтобы никто ничего не узнал?
И Кэти утвердительно кивнула. Затем она взялась за таз, на который не могла смотреть из-за плавающего в нём окровавленного полотенца, и понесла его вон из комнаты.
- Леди Луиза, благодарю вас за вашу заботу обо мне, - выразил свою признательность Дэвид.
- Вы пощадили Тоби, но он ведь вряд ли проявит к вам такое же благородство. Вы подумали о том, как будете уживаться с ним в дальнейшем под одной крышей? - спросила его девушка.
- Послезавтра я уеду в Лондон, Тоби останется здесь. Мы не увидимся полгода. За это время многое может перемениться.
- Вы имеете в виду, что, возможно, Кэти станет более благосклонна к Тоби.
- Я в этом уверен.
- Зачем же тогда вы отговаривали её принять его предложение?
- Я лишь высказывал своё мнение.
У Луизы сложилось впечатление, что их разговор с секретарём опять пошёл по кругу, но, сколько бы они не говорили об этом, ей навряд ли удастся понять истинную мотивацию его поступков. Девушка присела на соседний стул и полминуты пробыла в задумчивости, а затем она спросила секретаря, решив продолжить их разговор, зайдя с другого края:
- Вы никогда не думали о том, чтобы получить хорошее образование? В вас столько талантов и вы очень рассудительны: вы могли бы сделать политическую карьеру или стать юристом, если бы отучились в Кембридже или Оксфорде. Я думаю, что мой муж поддержал бы вас в этом и оплатил бы ваше обучение.
- Карьера политика или юриста меня не привлекает. Так как я не чувствую, что способен увлечься какой-либо идеей настолько сильно, чтобы обрести нужную энергию, для того чтобы повести за собой людей, или быть для кого-то благодетелем. К тому же политикам и юристам часто приходится выступать публично и, боюсь, что я не обладаю необходимым для этого даром красноречия.
- Но ведь вы помогаете моему мужу подготавливаться к выступлениям в Парламенте, - возразила Луиза.
- Одно дело написать что-то на бумаге, другое - выступить с этим перед публикой. Я к этому совершенно не привык.
- Может, тогда вы хотите прославиться как поэт? Когда-нибудь вам приходило в голову отослать свои стихи в редакцию какого-нибудь журнала?
- Я и здесь не чувствую уверенности в себе. Если бы у меня было дарование, сопоставимое с Петраркой или Шекспиром, тогда, возможно, я и осмелился бы предложить свои стихи публике, чтобы потом, спустя триста-четыреста лет, какой-нибудь юноша, читая их, находил бы отклик в своей душе. Но для меня было бы непозволительной дерзостью считать, что я могу ровняться с этими великими поэтами.
- Насколько вы талантливы, позвольте решать читателям.
- Нет, - отрицательно закачал головой Дэвид, - пока что я не готов выставлять свои чувства и мысли на показ. Ради чего - ради славы? Но ремесло поэта сродни ремеслу циркача, выступающего перед публикой совершенно нагим. И ему попеременно кидают под ноги то золотые монеты, то закидывают тухлыми яйцами, в зависимости от моды и настроения толпы. Нет, мои мысли для меня слишком сокровенны и дороги мне, и я не хочу, чтобы какой-нибудь критик, который меня совсем не знает, выносил суждение о моих стихах.
- Ну неужели вы всю жизнь готовы довольствоваться малым? Я думала, что вы гораздо более честолюбивы. Вы ведь так восхищаетесь Бонапартом, которому при рождении жизнь отнюдь не сулила головокружительной карьеры.
- Но разве я мало имею? Разве мне не завидуют многие? Напротив, для сына итальянской простолюдинки я имею слишком много. Я вполне доволен своей жизнью.
- И вы ни о чём не мечтаете?
- Мои мечты никак не связаны с моим положением в обществе или благосостоянием. Будь я хоть сам король, я не приблизился бы к ним и на йоту.
- Ну так о чём же вы мечтаете?
И тут Дэвид бросил на девушку такой взгляд, что она смогла всё в нём прочитать. И невольно её дыхание стало более учащённым и глубоким, так как она увидела в этом взгляде все те чувства, которые молодой человек до сели поверял только бумаге и которые открылись ей совсем недавно. Но в следующее же мгновенье Дэвид отвернулся и сказал:
- Ещё каких-то полгода назад я не умел мечтать. Когда не стало моей матери, мне хотелось, чтобы она каким-то чудесным образом воскресла. Потом я стал мечтать, чтобы мой отец когда-нибудь крепко обнял меня и назвал меня "сыном". Но вскоре я понял, что ни тому, ни другому не дано осуществиться. Да, признаюсь, когда в тринадцать лет я написал свой первый стих, прочитав ещё слишком мало других поэтов, то стал мечтать о славе поэта. Но однажды Тоби нашёл мои детские наивны вирши и высмеял их перед всеми. Тогда я сжёг почти всё, что успел написать к тому времени, и долго потом не решался вновь взяться за перо. Сейчас я понимаю, что Тоби поступил бы точно так же, даже если бы ему в руки попались стихи Шекспира и он по ошибке принял бы их за мои, и тут дело вовсе не в силе моего таланта, а в его ненависти ко мне. Но с тех пор я разучился мечтать, потому что везде меня настигало разочарование. Я просто жил, осознавая то, что судьба и так даёт мне немало. Но несколько месяцев назад я понял, что всё-таки мечты мне не чужды. Однако, как всегда, я размечтался о несбыточном.
- Вы имеете в виду ту девушку, в которую вы влюбились в Брайтоне? Ваши чувства к ней до сих пор в вас живы?
- Теперь я люблю её даже больше, чем тогда, - ответил Дэвид, по-прежнему не глядя на Луизу. И после некоторой паузы он, тяжело вздохнув, продолжил: - Может быть, вы и правы в том, что мне стоит подумать об учёбе в Оксфорде. Нет, не ради будущей карьеры, а чтобы я смог побыстрее забыть её. А потом вдруг там я смогу что-то понять, что-то переосмыслить для себя, лишённый ежедневной опеки милорда и всех тех благ, которые делают меня ленивым. Да, действительно, будет лучше, если я оставлю Брайтвуд-холл, будет лучше для всех: для меня, Кэти, для Тоби Бранча.
- И там вы наверняка сможете найти себе настоящих друзей и товарищей, - решила Луиза поддержать решение Дэвида. - Мне кажется, что здесь вы чувствуете себя ужасно одиноким, ведь кроме моего мужа и Кэти, привязанность которой к вам вы принимать не хотите, больше в Брайтвуд-холле к вам никто хорошо не относится. Прислуга завидует вам и оттого ненавидит. И, может, поэтому вы и проводите все дни в конюшне и библиотеке.
- Так, значит, вы хотите, чтобы я уехал? - спросил Дэвид, внимательно посмотрев на Луизу.
- Нет, здесь речь идёт вовсе не о моих желаниях, а о том, что будет лучшим для вас.
Дэвид хотел что-то ответить Луизе, но не успел, так как вошла Кэти, держа умывальный таз с чистой водой и полотенце.
- Ох, и стоило мне труда отстирать полотенце, леди Луиза, несколько раз пришлось менять воду. Но я не решилась оставить его прачке в таком виде. Поэтому я так сильно и задержалась.
- Ты сделала всё правильно, Кэти, - одобрила её Луиза.
Но тут взгляд служанки упал на рубашку Дэвида, валявшуюся в углу, и девушка спросила, побледнев:
- И рубашку, что же, тоже мне придётся стирать?
- Я думаю, что её лучше сжечь в камине: вряд ли получится её хорошенько отстирать, - сказала Луиза. - Что ж, теперь я могут покинуть вас со спокойным сердцем, передав вас в заботливые руки Кэти, - обратилась девушка к секретарю.
Услышав это, горничная тут же счастливо заулыбалась тому, что теперь она будет ухаживать за Дэвидом, оставшись с ним наедине. И она с готовностью принялась отжатым полотенцем стирать запекшиеся разводы с подбородка молодого человека.
Луиза же вернулась к своим хлопотам. Когда же её муж и гости вернулись с охоты, она сделала всё, чтобы её муж ни разу не вспомнил о Дэвиде. Она упрашивала гостей задержаться до позднего вечера, а некоторые даже решили остаться заночевать. Поэтому лорд Рэндольф увидел Дэвида только на следующий день после полудня, когда отёк губы молодого человека спал наполовину, и это уже не смотрелось так страшно, как вчера. Луиза не знала, как секретарь объяснил её мужу, каким образом была рассечена его губа, однако Тоби счастливым образом удалось избежать какого-либо наказания. Все делали вид, что ничего не случилось, ведь всё равно на следующий день лорд Рэндольф и Дэвид уезжали в Лондон.
Едва только пыль улеглась за коляской лорда Рэндольфа, как в Брайтвуд-холл пожаловал Джереми Уормишем, вероятно, решивший, что и на этот раз его здесь примут так же приветливо, как и месяц назад, когда в Брайтвуд-холле гостила мадам д'Этре. Однако ему пришлось услышать отказ, несмотря на то, что он приехал с подарком для леди Уилдсорд. Когда Эдвардс протянул девушке небольшую коробку, обитую тёмно-синим бархатом, и Луиза приоткрыла её крышку, она увидела внутри неё замечательную брошь из сапфиров в виде цветка. Должно быть, эта была достаточно дорогая вещица, однако девушка, даже не вытащив брошь, чтобы рассмотреть её, закрыла коробочку, и сказала дворецкому, чтобы он вернул подарок мистеру Уормишему и передал ему, что она в отсутствие мужа не принимает холостых мужчин и тем более подарки от них, какими бы они ни были.
Но это ничуть не охладило пыл Джереми Уормишема. На следующий день, а затем и каждый последующий день он настойчиво приезжал в Брайтвуд-холл с надеждой, что настроение леди Луиза переменится и она всё же примет его. Но каждый раз молодой человек вынужден был выслушивать отказ. И каждый раз Уормишем, уезжая несолоно хлебавши, оставлял хозяйке Брайтвуд-холла корзину цветов и записку со льстивыми словами и мольбами о встрече. Но Луиза, едва взглянув на листок бумаги, бросала его в камин, цветы она тоже не желала видеть, несмотря на то, что букеты были роскошны и никогда не повторялись. И Кэти приходилось всякий раз умолять свою госпожу оставить цветы, обещая унести их в свою комнату, где Луиза не будет их видеть. Отчего вскоре комната Кэти, заполненная вазами с цветами, стала походить на оранжерею. Впрочем, букеты доставались и Хезер с Долли, и даже миссис Питерс. Однако это ужасно злило Тоби, который со своими скромными букетами георгинов оказался не удел.
Навязчивость Джереми Уормишема вызывала у Луизы досаду, так как теперь она боялась лишний раз выйти из дома: ей казалось, что молодой человек целыми днями караулит её у стен Брайтвуд-холла. Так однажды в погожий денёк, прогуливаясь по парку, она услышала топот копыт лошади. Предположив, что это Уормишем, - и она угадала, - девушка поспешно спряталась за кустами самшита, иначе встречи с молодым человеком ей вряд ли удалось бы избежать. После этого случая, если Луизе и предстояло выезжать из дома, она делала это всегда только в сопровождении служанки и после визита Уормишема, убедившись, что он уже убрался восвояси. И чем дольше продолжалась эта осада со стороны молодого человека, тем больше портилось настроение девушки.
Так продолжалось около двух недель, но вдруг в один день всё это внезапно прекратилась, и Уормишем, и его букеты исчезли. Почему это случилось, осталось загадкой для обитателей Брайтвуд-холла, но только не для Луизы.
В тот поздний вечер, как всегда, девушка, не предчувствуя ничего дурного, легла спать. В последнюю неделю Луиза очень плоха спала, мучаясь бессонницей, поэтому и в эту ночь она долго не могла уснуть. И вдруг девушка услышала, что дверь её спальни отворилась и кто-то крадущимися шагами проник в комнату. Подумав, что это горничная (кто же ещё это мог быть?), Луиза, приподняв голову, спросила обеспокоенно:
- Кэти, что случилось?
Но ей не ответили на её вопрос. Девушка лишь видела в отблесках горящего камина, что чей-то тёмный силуэт приближается к её алькову.
- Кто здесь? Я буду кричать! - испугалась Луиза не на шутку.
- Это я, леди Луиза, - услышала она приглушённый голос Джереми Уормишема. - Не стоит поднимать панику - я не вор и не бандит.
- Мистер Уормишем?! Что вы здесь делаете? Как вы проникли сюда? - спрашивала девушка, опешив от подобной дерзости молодого человека.
- Я прокрался в дом тайком, никто не знает, что я здесь.
- Но зачем?
- Я явился к вам, леди Луиза, моя дорогая, любимая, чтобы провести эту ночь наедине с вами, - сказал Джереми, снимая с себя пальто и перчатки.
- Что?! Да как вы посмели явиться сюда так нагло? Прошу вас, покиньте мою комнату сейчас же! - сказала девушка, сев на кровати и свесив ноги на пол, одновременно она принялась поплотнее закутываться в одеяло, словно оно могло послужить ей бронёй.
- Леди Луиза, прошу вас, выслушайте меня. Я влюблён. Влюблён в вас с первой же минуты, как увидел. Ни о какой другой женщине я не могу думать, только о вас. Я вижу вас в своих грёзах, вы являетесь мне во сне, и там мы предаёмся страстям, о которых вы наяву и помыслить не можете. И я пришёл к вам сюда, чтобы воплотить свой сон в явь, - тут молодой человек, опустившись перед девушкой на колени, обнял её ноги.
- Вы сошли с ума! Немедленно уходите! Уходите! Иначе я позову прислугу! - закричала Луиза, впав в панику и пытаясь оттолкнуть от себя нахала.
- Нет, я не уйду, Луиза, я не уйду, пока вы не станете моей.
И тут Уормишем набросился на девушку, в одно мгновенье лишив её защиты - одеяла. Повалив её на кровать, он принялся в исступлении страсти целовать её губы, шею, при этом одновременно пытаясь стянуть с неё ещё сорочку. Луиза стала предпринимать попытки высвободиться из объятий молодого человека, но всё было тщетно, так как тот навалился на неё всем телом. Уормишем, полностью находясь во власти страсти, охватившей его, просто не обращал никакого внимания на сопротивление девушки, пытавшейся отбиваться от него кулаками. Тогда Луиза, уворачиваясь от его поцелуев, стала кричать:
- Помогите! Кэти! Помогите! Кто-нибудь!
Но Уормишем тут же зажал ей рот своей ладонью. И глядя ей в глаза своим обезумившим от страсти взглядом, сказал:
- Ну зачем вы сопротивляетесь? Я дам вам то, на что ваш муж уже не способен. Я буду любить вас страстно, так, как никто другой. Поверьте, вы не пожалеете, что отдались мне. Давайте оба предадимся удовольствиям.
Затем молодой человек резко дёрнул вниз сорочку Луизы, обнажив грудь девушки, и припав к её соску, принялся целовать его, другая его рука полезла вниз к бёдрам девушки. Увлёкшись ласками, он ослабил хватку, и Луиза, почувствовав это, резко дёрнулась в сторону и, схватив подушку, принялась что есть мочи хлестать ею Уормишема, при этом крича:
- Я вас ненавижу, ненавижу! Вы мне омерзительны! Неужели вы этого не понимаете! Если вы дотронетесь до меня ещё раз хоть пальцем, после, когда вы уйдёте, я наложу на себя руки.
И тут Джереми Уормишем, не ожидавший, что девушка окажет столь яростное сопротивление и произнесёт такие слова, вдруг отступил.
- Вероятно, я пришёл к вам слишком рано, - проговорил он, тяжело дыша. - Но я умею ждать. Я приду в другой день, когда вы сами меня позовёте. Когда ваше молодое, нетронутое никем тело, будет сгорать от истомы.
Затем, тщательно оправив на себе одежду и подняв своё пальто, молодой человек медленно, словно ожидая, что Луиза может окликнуть его, направился к двери. И, как только она за ним закрылась, девушка тут же бросилась к двери и лихорадочным движением задвинула щеколду, опасаясь, что Уормишем, задумавший какой-то коварный план, вернётся. Затем Луиза опустилась на пол, прижимаясь спиной к двери, так как её ноги стали ватными и она не была способна сделать и шага. Так девушка и просидела на холодном полу несколько минут, глядя застывшим взглядом в одну точку и всё ещё не веря, что Уормишем сам, по доброй воле, оставил её, что всё закончилось. Ей хотелось плакать, - наверное, от обиды и от пережитого страха, - но у неё не было сил даже на слёзы.
Когда же наконец Луиза смогла на слабых ногах добраться до кровати, её ещё потом долго била дрожь, словно в комнате было холодно, хотя в камине и тлели поленья, а она лежала, плотно завернувшись в одеяло. Пытаясь унять дрожь, она крепко обняла подушку, как маленькая девочка обняла бы в минуту опасности свою мать. Но, понятное дело, что в ту ночь Луиза так и не смогла сомкнуть глаз.
С тех пор ночи для девушки превратились в один сплошной кошмар, хотя Уормишем больше не появлялся в Брайтвуд-холле и перестал даже присылать цветы. Но всё равно теперь Луизе требовалось ещё больше времени, чтобы уснуть. Иногда ей удавалось заснуть только к трём-четырём часам утра, но даже когда она засыпала, то всё равно спала тревожным сном, часто просыпаясь от малейшего звука: от треска поленьев в камине, от стука порывистого зимнего ветра в окно, швырявшего пожухлую листву в стекло. И её сердце тут же начинало учащённо биться, и потом девушка ещё долго прислушивалась, не слышно ли под дверью чьих-нибудь чужих шагов, не опять ли Джереми Уормишем крадётся по коридору. Хотя опасаться ей было нечего, так теперь каждую ночь она запирала дверь своей спальни на задвижку, а вечерами спускалась в холл и самолично проверяла: не забыл ли слуга запереть двери парадного и чёрного входов.
Проводя большую часть ночи без сна, Луиза всё это время размышляла. Она размышляла о том, почему один молодой человек - сын дворянина, получивший превосходное образование и воспитанный достойными родителями, - ведёт себя как мужлан, позволяя себе по отношению к женщине поступки, недостойные джентльмена. В то время как другой, сын простолюдинки, держится так, словно это в нём течёт голубая кровь. Это Дэвиду в пору было бы носить дворянский титул, тогда как Джереми Уормишем достоин лишь чистить конюшню.
Вместе со сном Луиза потеряла и аппетит, да и вообще интерес к чему-либо. Брайтвуд-холл, осквернённый Уормишемом, его грязными намерениями, не казался теперь девушке райским уголком, и она начала в нём томиться. За что бы девушка ни взялась, через пять минут ей это уже надоедало. Луиза садилась за пианино, но, играя в пустой комнате, где никого нет и никто не слышит её игры, она вскоре закрывала крышку инструмента. Девушка пробовала читать и вышивать шёлком, чтобы как-то занять свой день, но достаточно быстро впадала в задумчивость, и книга и пяльцы ложились ей на колени и оставались там в течение долгого времени неподвижными. Она бралась за перо, чтобы написать письмо мужу, матери или подругам, и понимала, что писать ей не о чем, так как в её жизни ничего не происходило (инцидент с Джереми Уормишемом, а об этом она не расскажет никогда и никому на свете, в расчёт не брался).
Гости перестали навещать Брайтвуд-холл, так как все соседи уже давно перебрались в Лондон. И Луиза, никого не ожидая, из-за дня в день одевалась в одно и то же платье, ведь наряжаться теперь ей было не для кого. И ей стало всё равно, что подадут за обедом. И, как совсем недавно секретарь её мужа, теперь она возила вилкой по тарелке, глядя с тоской на пустые места за обеденным столом её мужа и Дэвида; никто больше не спорил, не обсуждал утренние газеты и прочитанные книги, и девушка понимала, как всего этого теперь ей не хватает. И Луизе казалось, что и её самой больше нет в этом доме, она ходила по нему медленно и тихо, словно приведение, как будто боясь спугнуть кого-то или привлечь чьё-либо внимание. Она могла часами стоять у окна, глядя на унылый теперь парк, на его голые деревья и кусты, и лишь только трава всё ещё упрямо зеленела, несмотря на то, что каждое утро на ней оседал иней. И девушка всё меньше понимала, зачем она осталась здесь, а не уехала в Лондон вместе с мужем.
В один из погожих дней, когда декабрьское солнце кидало свои последние лучи на давно уже сжатые поля, Луиза решила прокатиться верхом, надеясь, что это взбодрит её и отвлечёт от грустных мыслей. Тем более, что вчера девушка получила письмо от мужа, где тот передавал тревоги Дэвида о том, хорошо ли их конюх Руфус, не отличавшийся особым усердием, справляется со своими обязанностями, содержатся ли конюшня и лошади в должной чистоте. Поэтому Луиза решила лично проверить состояние конюшни.
Но когда девушка вошла в неё, она почувствовала, что там дурно пахнет. Заглянув в денник, Луиза увидела, что опасения Дэвида оказались не напрасными: подстилка на полу давно уже не менялась, да и животные были плохо вычищены.
- Что это такое, мистер Руфус? - обратилась она к конюху, сопровождавшему её. - Почему здесь так грязно?
- Простите, миледи, я мигом здесь сейчас всё вычищу, - тут же засуетился мужчина: это было впервые, чтобы девушка разговаривала с прислугой так строго.
- Дэвид не допускал такого, мистер Руфус, при нём здесь всё сверкало, словно во дворце, - продолжала отчитывать конюха Луиза, несмотря на то, что тот, взявшись за грабли, принялся выгребать грязную солому.
- Виноват, миледи.
- Если вы не справляетесь, мистер Руфус, скажите мне, я найму вам помощника.