И строил великий Храм Святого Семейства - Саграду.
И ушел, не завершив свое творение - в вечность.
И пришел ему на смену... всего лишь - я.
Называйте меня... никак не называйте меня. Зачем вам меня называть? Зачем я вам, неудачник, глупец, поднявший руку на сердце великой Барселоны, на "стройку трех веков", на безумный замок из песка... на нее, на Саграду, - и опустившийся в изнеможении борьбы на самое дно отчаяния, безумия и тоски?
Вы найдете меня... вы очень просто найдете меня. Я никогда не оглядываюсь. Просто найдите на улицах Барселоны человека, который никогда не оглядывается. Мне не нужно оглядываться, чтобы знать - он идет за мной. Безумный старик снова идет за мной, в пяти шагах впереди меня. Я вижу его сутулую спину, все время вижу его сутулую спину - и никогда не оглядываюсь, чтобы не видеть...
- Мальчик, - я подхожу к черноглазому взъерошенному существу, - скажи мне, мальчик, ты видишь, за мной идет старик, в рваной одежде, с бородой? Ты видишь его, мальчик? Ты мог встречать его где-то на старых картинах. Ты любишь рассматривать старинные картины, мальчик? Ты видел на них такого старика, чьи глаза способны прожечь две лучистые дыры на старом холсте? Ты видишь его сейчас? Видишь, как он стоит за мной, в пяти шагах впереди меня? Нет? Хорошо. Это очень хорошо, мальчик. Это значит, что не ты безумец, это значит, что безумец - я.
Как я был горд... как летал над этим городом, когда мне доверили - Саграду. Когда сказали, что я - избран. Что я - лучший. Доверили завершить то, что не успел - Гауди. Я так хотел получить над нею власть... глупец. Дирижировать этими стенами, этими древними камням. Смотреть, как, послушная, она поднимается, тянется к небу... тогда я не знал, еще не знал, что в ней - мое проклятие, что она разрушит меня...
И когда я смотрю на эти камни... и трогаю руками эти линии, свихнувшиеся на собственной гармонии, мне кажется... нет, я не могу поверить, что такое под силу создать человеку.
Как дети рисуют на асфальте своими радужными мелками, как дети, не думая, легко и свободно выводят - палка, палка, огуречик - так я везде рисую латинский, такой привычный крест, положенный в основу Храма, и эти линии... каждую из этих линий... мне кажется, я могу нарисовать Саграду, любовь мою, ненависть мою, нарисовать с закрытыми, плотно закрытыми моим тщеславием глазами. Нарисовать от пальцев на ногах до кончиков волос, от апсиды до часовен и ризниц. Вывести на мятном холоде бумаги, на влажной свежести земли, как выводят влюбленные единственный силуэт... почему же то, что отливается в камне - не то, снова и снова - не то?
По ночам я просыпаюсь от кошмаров - мне кажется, что башни Саграды своими остриями протыкают меня, стремятся пригвоздить... распять? И когда я лежу, обессиленный бесполезным беззвучным криком, в самое сердце нацеливается она - башня Христа. Та самая, которую я уже не смогу построить - не смогу позволить себе стать человеком, который скажет "да, это должно быть - так". Я не знаю, как должно быть - а тот, кто знает, уехал в вечность на своем старомодном трамвае.
Когда я увидел его впервые - этого старика в рванине, мелькнувшего в толпе? Я не помню. Я уже не помню. Так много дней смешалось в один бесконечный ржавый штырь, намертво пригвоздивший меня к этим стенам, к этим линиям, к этим камням, которые я никак не могу заставить взмывать вверх... Когда я увидел его впервые, он стоял - как всегда за мной, в пяти шагах впереди меня - и смотрел, как смотрят, когда хотят сказать, но - зачем?..
С тех пор я часто видел его. Я раздражался - и привыкал. Негодовал - и смирялся. Бежал за ним - и убегал от него. Я видел, как он гладил камни своего Храма... как гладят любимую? Нет, как гладят черты лица на памятнике над свежими развалами земли, уже понимая, что - никогда, но еще не в силах поверить, что - насовсем.
Зачем он ходит за мной? Скажите мне, вы, ученые, философы, мудрецы своего безумного века? Вы, которые помещаете весь мир на своей ладони и с умным видом тыкаете в него своими пальцами? Если это наказание - то я и так уже достаточно наказан. Если предупреждение - то я уже более чем предупрежден. Если помощь - то я не знаю, как ее принять. Если тоска - то я уже сотни раз разделил с ним эту тоску за сотни своих кошмарных и бессонных, молитвенных и наполненных бессильными проклятиями ночей.
Ему повезло... ему просто повезло. Повторяю, снова и снова повторяю, убеждаю себя - ему всего лишь повезло родиться, когда еще знали, как строить - сердцем. Когда еще Он не был так глух к нашим безумным попыткам заставить мертвые камни оживать и тянуться вверх, чтобы славить Его и каменным своим чудом беззвучно кричать о Нем...
Я знаю - Он больше не верит нам. Я не хочу думать, что это - навсегда. Что наши инструменты никогда не смогут разрезать нас на кусочки - и чтобы каждый кусочек был живым, таким безумно живым - и что мы никогда не узнаем, как это - дарить камням себя, дарить по кусочку, в безумной радости переливая вечную свою душу в каменные, такие хрупкие формы.
У тебя была большая душа, безумный старик. Ее хватило на много, очень много камней. А когда она закончилась, ты ушел. И ходишь теперь за мной - зачем? - и я уже тоже готов кромсать на кровавые, такие живые куски свою душу... научишь, старик?
Я выходил на берег моря и строил твою Саграду из песка, строил снова и снова, и жалел, невероятно жалел, что этот песчаный храм нельзя каким-то чудом сохранить, что эти ажурные башни не могут заменить тот камень, который упрямится, смеется надо мной и не хочет расти туда, вверх, к Нему...
Я стоял на берегу и смотрел, как ветер и вода разрушают башни-колокольни, облизывают фасады, приглашая в небытие... и я любил, я так любил эти смертельно больные ветром, зараженные морской водой, обреченные храмы. Любил намного больше, чем холодную каменную, такую непослушную моим рукам Саграду, застывшую в ожидании звонка того трамвая, который вернет из небытия того, единственного, о котором плачет она ночами, гулким звоном своих колоколов на ветру - Гауди.
Так занятно вспоминать, как мы, в своей смешной и детской самоуверенности, искали в творениях, взращенных твоими руками, черты каких-то направлений, стилей, эпох... мы спорили, бросая друг другу красивые, вычурные слова... что это были за слова? Я не помню, не хочу помнить, я отметаю шелуху этих слов, погребенных на пыльных страницах никому не нужных книг.
Модерн, ар нуво... вы можете пришпилить Гауди, как бабочку, к любому из этих мертвых слов. Пришпиливайте, не бойтесь. Он вырвется, он все равно вырвется туда, в свою эпоху, эпоху великих безумцев, напрямую получающих заказы от Него и на стареньком трамвае отправляющихся прямо к Нему - дать отчет и спросить совета.
Теперь я знаю. Да, теперь, в своем тоскливом безумии, в безумной тоске, что эпоха - это не линии, не завитушки фасадов, это личность, которая становится вне законов, и потому становится законом - сама. Законом Гауди, который смотрит на меня из темноты ночей синими своими, вечными своими глазами.
Я снова и снова прихожу к Саграде, я смешиваюсь с толпами туристов, я смотрю на храм их глазами, я ищу в их глазах отражение этого закона, который никто, кроме меня... и я не знаю, за что это - мне.
- Вы видите? Что вы видите? - я повторяю и повторяю эти фразы, я выучил их на разных языках. Я так хочу услышать, я так хочу понять... да, я знаю, что в их глазах я выгляжу безумцем.
Иногда мне кажется, что Гауди оставил свою Саграду не насовсем - на время. Так дети оставляют разбросанными свои игрушки, когда их зовут отец или мать... и мне кажется, что я знаю, Кто позвал Гауди. Иногда я вижу - как наяву - как безумный старик вместе с Ним за бокалом райского нектара обсуждают Его заказ...
Теперь я знаю, почему фигуры на фасадах, твоих фасадах, Саграда, не верят сами себе, с надрывом балансируя на грани греховной святости и безгрешной ереси. Теперь, когда ты каждый день ходишь за мной, всегда на пять шагов впереди, теперь я знаю секрет. Безумный старик, ты так глубоко, с такой фанатичной верой нырнул в религию, что вынырнуть довелось с другой стороны.
Мне говорят - вот здесь могила Гауди, вот здесь, прямо в крипте, покоятся его бренные останки. Мне говорят - но я не могу поверить. Я точно знаю, что его там нет. Его не может быть там, потому что он здесь - всегда в пяти шагах впереди меня.
Я точно знаю, что когда-нибудь найду в себе смелость оглянуться - и подождать томительные пять мгновений вечности. Подождать, пока безумный старик подойдет ко мне вплотную и... что дальше?
Я не знаю. Может, меня больше не будет. Может, мне придется уйти, уступить свое такое временное место самозванца, ему - тому, кто вернулся. Тому, кто снесет все наши убогие колокольни, угловатые фигуры фасадов... и прикоснется к ней, к Саграде, золотыми своими, безумными, неповторимыми руками.
Да, я готов. Уже почти готов... еще один шаг - и я оглянусь.