Архив Эксперикона : другие произведения.

Работы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • © Copyright Эксперикон-4(experiment-konkurs@yandex.ru)
  • Добавление работ: Хозяин конкурса, Голосуют: Номинанты
  • Жанр: Любой, Форма: Любая, Размер: от 5k до 20k
  • Подсчет оценок: Среднее, оценки: 0,1,2,3,4,5,6,7,8,9,10
  • Число работ: 18
  • Суммарный объем: 255k
  • Аннотация:
    Расписание конкурса:
    - с 1 по 6 ноября - приём работ и преноминация
    - с 7 по 13 ноября - самосуд
    - 14 ноября - объявление результатов голосования

    • Журнал Самиздат: Эксперикон-4. Хеллоуин
    Конкурс. Номинация "Эксперикон-4" ( список для голосования)

    Список работ-участников:
    1 Ашихмина Ю.В. Дары осени   7k   "Рассказ" Проза
    2 Бандерас Исчезновение   10k   "Рассказ" Хоррор
    3 Волат А. Сумасшествие   20k   Оценка:8.50*4   "Рассказ" Проза
    4 Вэдер О. Хутор, которому не повезло   11k   Оценка:8.33*5   "Рассказ" Фэнтези, Хоррор
    5 Гораль В.В. Борюн   20k   "Рассказ" Проза
    6 Градов И. Из любви к искусству   20k   "Рассказ" Фантастика
    7 Зырянова С. Любая душа   8k   "Рассказ" Хоррор
    8 Илу Осень - это маленькая смерть   11k   "Миниатюра" Мистика, Хоррор
    9 Найвири Все трое   5k   "Рассказ" Проза, Мистика
    10 Пашин В. Маршрутка   20k   "Рассказ" Проза
    11 Прудков В. Простая мистическая история   20k   "Рассказ" Проза
    12 Рахэ А. Девятый Круг Некроленда   18k   "Рассказ" Мистика
    13 Розовский И.Я. Родные дети   6k   "Рассказ" Хоррор
    14 Соляная И.В. Домашнее чудовище   10k   "Рассказ" Хоррор
    15 Странник Д.Д. Двери   20k   "Рассказ" Хоррор
    16 Терехов Б.В. Кукольная королева   20k   Оценка:6.00*4   "Рассказ" Хоррор
    17 Ткаченко Д.А. Тьма под сердцем   14k   "Рассказ" Хоррор
    18 Цокота О.П. Маски   15k   "Рассказ" Мистика

    1. Ашихмина Ю.В. Дары осени

    7k   "Рассказ" Проза


      Говорят, в преддверии Самайна истончаются грани миров... Струящийся на опушке леса туман путает знакомые тропы... Ночной ветер приносит забытые, но родные голоса... Зеркала то и дело морочат глаза чужими лицами...
      Говорят, на Самайн в двери дома стучится сама судьба, в обличие ушедших за грань иль не рождавшихся вовсе...
      Говорят, тот, кто помнит законы Самайна, на исходе праздничной ночи получит плату по мере деяний своих... Во благо ли? К горю ли? Каждый выбирает по себе и долю свою принимает сам.
      Санни всегда свято чтила традиции Самайна. Не Хэллоуина. На ее пороге никогда не появлялись переливающиеся неоновыми красками привидения. Из ее окон не скалились головы смеющихся пластиковых черепов. К калитке не привлекали внимания нарядные гирлянды...
      На перилах крыльца ее дома малой жертвой живописно рассыпаны дары осени. Маленькие декоративные тыквы, спелые яблоки, пара снопиков пшеницы - за ними всегда приходилось ездить на бабушкину ферму, которой уже давно заправляет кузен. На окнах скалятся не тыквы, а все те же яблоки в окружении свечей. Цвета восковых маяков и стражей разнятся от стороны света и высказанной просьбы. Красные на западе - не для силы, не для любви, но для связи с теми, кто ушел за грань, и приобщения к их мудрости. Коричневые на юге - не изобилие, но стабильность, берегущая от невзгод. Белые на востоке - не благодать и исцеление, но новые начала и новые пути. Черные на севере - не проклятье, но память.
      В праздничную ночь не принято отказывать в крове и пище тому, кто оказался на пороге дома. Человек ли, дух ли, иной ли пришелец из-за грани. Любой гость желанен и, коль и сам блюдет традиции праздника, миролюбив... Именно поэтому в ночь Самайна, садясь за стол, Санни всегда ставила еще один прибор. Ожидая и надеясь.
      Веселый гул детских голосов раз за разом проносится мимо невзрачной калитки не украшенного к Хэллоуину дома. Не то чтобы в доме не нашлось бы угощения для толпы ряженных сорванцов, но им был не интересен старый дом. Да и не были они теми гостями, для которых охотно откроют двери. Гости Санни всегда приходили тогда, когда в ночной тишине смолкали их веселые голоса.
      За пару часов до рассвета прогоревшие едва за половину свечи поднимают языки пламени, приветствуя гостя. Беззвучно открылась калитка. Тяжелая поступь пришедшего заставила тихо скрипеть рассохшиеся доски крыльца. Привычный короткий стук.
      - Почему ты всегда ненадолго? - наклон головы и цветные из-за вплетенных в них лент мелкие косички рассыпаются по плечам - красные, коричневые, белые, черные... Разве что зеленых больше нет. Она давно перестала их вплетать.
      - Ты же знаешь, меня гнетет этот дом... - гость улыбчив, но сдержан. Улыбка скорее угадывается, ведь капюшон его зеленого плаща мешает рассмотреть лицо.
      - Но ты вновь приходишь... - в голосе ехидство, но не злое, почти детское.
      - Я не нарушаю своих обещаний, - плащ покачнулся на плечах то ли небрежно, то ли пренебрежительно.
      Трапеза всегда в молчании. Время не говорить о живых, но помнить об ушедших. Гул ветра за окном все явственней и страшнее. И нездешние голоса поют заунывную песнь последнему ночному излому, спешащему уступить место ленивому осеннему рассвету.
      Тени за окнами все яростнее и злей. Свечи стоят неусыпными стражами, но их пламя дрожит. От предвкушения ли? От страха ли?
      В очередном безмолвном тосте поднимается бокал. Слов не нужно. Они позабыты. Остаются лишь смыслы, жесты, знаки... Гость и Хозяйка. Извечный ритуал.
      Лунный серп блекло скалится, истончаясь. Ветер ли заблудился в не протопленном камине или же последние недобрые духи уходящей ночи мечутся в ярости, пугая путников своими голосами?
      Пламя свечей беснуется, рвется на свободу, стремясь покинуть удерживающий его фитиль. Плавится воск, отмеряя последние минуты блаженной тишины. Первой сдается свеча на западе. И предки уже не заступники перед теми, кто кроется в ночи.
      Вой все ближе. Звери ли беснуются на крыше или ветви старых лип тревожно скребут по осыпающейся черепице?
      Гость и Хозяйка поднимаются из-за стола. Твари ли крадутся вдоль стен или это всего лишь шелест предрассветного дождя? Шорох у самой двери. Ворвутся ли? Выстоят ли?
      Тихо догорает свеча на юге. Порушен покой. Нездешние голоса поют все протяжнее. Хозяйка и Гость танцуют. В тишине. Не сбиваясь с только им одним известного такта. Скрежет когтей по крыльцу или то ветер играет обрывком фольги иль бумаги?
      Гаснет свеча на востоке. Дорогам ночи больше не вести добрых гостей к порогу. Свора снаружи беснуется, чуя свободу. Твари спешат. Рассвет близится. Исход праздничной ночи.
      С гулким ударом падает затвор. Твари врываются в дом, беснуются, скалятся. Или то сильный ветер распахнул уже давно не запертую дверь?
      До рассвета недолго. Дом пуст. Ветер гуляет по нежилым комнатам.
      Санни приходит лишь тогда, когда отворятся двери. Она не стучит. Знает, что ей уже некому помешать. Гость и Хозяйка как зыбкие тени встречают ее, чтобы вновь истлеть подобно утреннему туману.
      Волосы Санни заплетены в мелкие косицы. В них пестрые ленты - красные, коричневые, белые, черные... Она тихо ступает по ветхому полу, чтоб оказаться у окон на северной стороне. Пальцы касаются фитиля и черная свеча гаснет. Ни боли, ни ожога. Ни проклятья, ни благословения. Должное свершилось и, до поры, позабыто.
      Санни медленно идет через пропыленные комнаты. Затхлый дух давно забытого дома давит на горло, но она улыбается. Обещание исполнено, так важно ли большее?
      Санни выходит на крыльцо. Ни звука. Был ли Гость столь тяжел или все это морок ночи?
      Девушка кутается в зеленый плащ. Утренняя прохлада заставляет зябко ежиться и поглубже натягивать капюшон.
      Санни собирает в полу плаща оставленные на перилах крыльца дары осени. Им не место в давно заброшенном доме. Дождь начинает оставлять следы на пропыленной дорожке и девушка спешит оставить дом за спиной.
      Улицы все еще спят. Ни заплутавших, ни встречных. Дремлющая на лавочке черная кошка вдруг выгибается дугой и шипит испуганно и негодующе. Санни смеется и грозит ей пальцем.
      Девушка спешит. В эту ночь слишком многое нужно успеть до вступающего в свои права рассвета. Спешные шаги по тенистой аллее. Два поворота до кованных ворот, открывающихся с неприятным скрипом. Почти бегом по аккуратным дорожкам туда, где все закончилось, чтобы вновь начаться. Пара мгновений, чтобы перевести дыхание и дары осени опускаются на землю.
      Первый луч рассвета робко скользит по желтой листве старых лип и осыпавшейся черепице забытого дома, заглядывает в окна, но никого не застает, спешит. Черная кошка щурится довольно и мурчит как кому-то родному. Переливаются в солнечном свете кованные ворота, сохранившие на себе россыпь капель ночного дождя. Солнечный луч скользит по дорожкам. Быстрее, быстрее... Но вновь не успевает, как и раньше, как и впредь... Утро вступает в свои права. Проснувшееся солнце скользит по окнам, заглядывает в дома. Один из лучей будит старого кладбищенского сторожа. Старик хмурится. Опять не успел. Но все же идет по аккуратным дорожкам между могилами, чтоб проверить то, в чем сомневаться не приходится. Мужчина грустно усмехается. Как бы он не старался, сколько бы кофе не выпивал в ночь Хэллоуина, но ему так и не удается увидеть того, кто приносит дары осени на могилу Санни Миллер.

    2. Бандерас Исчезновение

    10k   "Рассказ" Хоррор


    ИСЧЕЗНОВЕНИЕ



      
       Ташпур только что отчитал пару и был вымотан и зол. Студенты, бегущие по коридору к выходу, его раздражали, волнующий всех приближающийся праздник - не радовал. Домой, в этот содом с кишмя кишащими домочадцами, идти не хотелось - там он был желанен только с зарплатой. Да и с ней радость была не долгая, зарплата - крохотулька, дополнительных часов брать не хотелось, для репетиторства - не сезон. Пару часов Виталий собирался отсидеть в лаборатории - в это время сотрудники кафедры естествознания разбредались по своим делам, обеденным и прочим, можно было спокойно попить чайку с бутером, а потом и вздремнуть.
       У входа в лабораторный корпус привлекла внимание универская стенгазета. 
       Около нее толпились студентки, что-то оживленно обсуждая. К девчонкам жался профессор Клюев, - любитель интрижек с еще не окрепшей 'зеленью'. Ташпур поморщился, Клюева он недолюбливал и откровенно презирал, но любопытство побороло - тоже решил взглянуть на стенд. Большую его часть занимали статьи о предстоящем празднике и фото с костюмированных вечеринок Хеллоуина.
      - ... и девушки вошли в это здание, - зловещим голосом вещала какая-то прыщавая девчушка, - дверь захлопнулась, и... - студентка сделала трагическую паузу, закатив глазки, - и больше их никто не видел... Никогда! Исчезли!
      - Да бросьте вы пугать! Хэллоуин - самый веселый и мистический праздник года! - скривился Ташпур.
      - Не скажите, батенька, - тут же возразил Клюев, - в Калифорнии на 'всех святых' семилетнего мальчика ряженые угостили конфеткой, а он и помре!
      - С кокаином что была? Ну да, слышал, - Ташпура привлекло неброское объявление в правом углу стенда, и он уже не слушал красовавшегося как павлин профессора, - тот возражал, что де нет ничего случайного и что в это время мир остаётся без защиты от тёмных сил, черти и прочая нечисть разгуливают по улицам! Ночь, когда открываются врата, соединяющие мир мёртвых с миром живых!
      - Что там такое? - заглянул он через плечо Виталия, - а, анонс о начале приема тушек из представителей фауны экзотических стран? Для производства чучел? Читал.
      Тут же был вывешен ценник на "сырье" и отдельный прейскурант на изготовление. Цены были внушительные. 
       Ташпур буквально воткнулся в объявление носом, так его разволновала неожиданная новость.
       Был он прекрасным шкурником - в смысле выделки - в трудные времена на пару с тещей занимался скорнячеством собачины. Они научились ловко имитировать ее под норку и лису, а то и под соболь. Приходилось делать и чучел собачек для скорбевших по утраченным близким братьям меньшим богатеньких дамочек. 
       О нововведении поговаривали давно. С тех пор как туристы стали ввозить в Россию разную экзотическую тварь, на кафедру время от времени стали приходить так называемые "новые русские" за консультацией, бывало и приносили разных лемуров, дрилов, коалов и крокодиловых детей с просьбой о deprivation of life их питомца. 
       Они никогда не называли это убийством, избегая прямых слов, подбирали что-то иноязычное. Одна дамочка рассмешила его словом 'эвтаназия', примененным к здоровому ламантину, но знакомство с этой дамой здорово укрепило семейный бюджет почти на год. Легализация побочного промысла нелегальной коммерческой зоологии для Ташпура была выходом изо всех жизненных затруднений. Может статься, он и отпочкуется, наконец, от своей ненасытной, разрастающейся внуками семейки. Две взрослые дочери повисли на его шее; жена, теща да еще их бабка столетняя дополняли антураж этого женского террариума. 
       - Хмм, это надо же! Изготовление чучел приматов самое дорогое! - наконец, услышал он за своей спиной скрипучий голос профессора Клюева, - гориллы и орангутанги ценятся выше человеческой жизни! 
      - Что вы имеете в виду? Причем тут человеческая жизнь? - проворчал Ташпур, и... вдруг осекся. Странная мысль пришла ему в голову... Он уже не слушал разошедшегося Клюева, которому включили возможность поговорить о дороговизне жизни человека, мысль жгла его мозг.
       
       Да, он будет делать чучело! Вся неделя плыла на волне крайнего возбуждения. 
       Перво-наперво Ташпур обеспокоился подручным материалом. Кое-какие связи со скорняками у него остались, так что к вечеру следующего дня у него уже был мешок свежеостриженной, жесткой шерсти. Когда он мял ее в пальцах, на лице заиграла странная улыбка. 
       "Надо же, я улыбаюсь... - удивился Ташпур и брови его зашевелились, как волосатые гусеницы. - Когда это я улыбался последний раз?" 
       Инструменты медицинские и скорняжные, склянки с солями, кислотами, щелочами и мышьяковым раствором, коробочка с хрусталиками глаз, удивительным образом врезанные в радужный берилл, что давал эффект блика в зрачке, по случаю дешево приобретенной у вдовы известного реставратора чучел - все это у него уже было - оставалось главное. 
       Модель для своего первого образца Виталий искал долго: ходил по рынкам, присматривался к узбекам и казахам. Все - не то. 
       Случай неожиданно пришел сам. Прямо накануне Хеллоуина, тридцатого октября!
       
       Во время семинара Ташпур рисовал схему подвидов на доске, и у него закончился мел. Студент-китаец вызвался сбегать на кафедру. Сбегал быстро. Когда китаец протянул мел длинной, несоразмерной туловищу рукой, Ташпур, споткнувшись на полуслове, замолчал, забыв о чем говорил. 
       Перед ним стоял обычный студент с движениями, словно его кто-то постоянно дергает сверху за ниточки. Темный пушок на губе, юношеские прыщи, бегающий взгляд - ничего особо приметного, главное - тупой как табуретка. 
       - Хорошо, очень хорошо, - кивал Ташпур своим мыслям. Студенты привыкли к его завихрениям и разговору с самим собой, никто и внимания не обратил на это. 
       На исчезновение китайца - тоже.
      Всю ночь по улицам ходили ряженые мертвецы и зомби, то и дело были слышны вопли отовсюду. Леденящие кровь крики сопровождались дружным хохотом, потому никто не обратил внимания на истошный вопль в лаборатории универа. 
       Только к Новому году приехали родственники того китайского студента, такие же низкорослые и длиннорукие. Об исчезновении много говорили, по универу ползли зловещие слухи о маньяке-людоеде, о хирургах-потрошителях, торговцах человеческими частями тела и т.п. 
       В деканате долго крутился следователь-дознаватель, опрашивал студентов и преподавателей, но постепенно всё затихло. Пропавшего так и не нашли. Да, собственно, и не выясняли толком, где он пропал - в университете или во тьме внешней. 
       Профессор Клюев выдвинул, как всегда, свою версию: 
       - Как вы думаете, почему у нас нет китайских кладбищ? Лютеранские, еврейские, армянские, даже немецкие есть, а китайских - нет! Они в своих ресторанах людей покойниками кормят! Ничто и никто не исчезает бесследно, любая физическая материя преобразуется в другую. 
       Коллеги не поддержали эту тему. Обычно в полемику с ним вступал Ташпур, но после католического рождества он уволился с кафедры. Поговаривали, что он открыл и удачно ведет свой бизнес. Сотрудники факультета зоологии часто вспоминали его финальный триумф. 
      * * *
       Через неделю после Хеллоуина приезжал в лабораторию при кафедре известный олигарх - самолично пожаловал принимать заказанного орангутанга. 
       Изготовленный экспонат превзошел все ожидания. Подобранная волосок к волоску шерсть его лоснилась, в фигуре чувствовался порыв, застывшее движение, желтоватая кожа лица казалась живой и тёплой, чёрные слегка раскосые глаза смотрели настороженно и зло. Обезьяна выглядела лучше, чем могла бы выглядеть при жизни. 
       - Какой примат! Браво, вы знаете свое ремесло, голубчик, как вас... 
       - Ташпур, Виталий Георгиевич. Не совсем мое ремесло, я зоолог, исследователь. В университете преподаю. 
       - И что же, прибыльное дело или тяга к репродукции знаний? 
       - Да, какое там... Я бы рад открыть свой бизнес, да начального капитала нет. 
       - Успешный бизнес всегда начинается не с больших денег, а с большой идеи. Смело идите туда, где еще не ступала нога человека. А иначе, стоит ли вообще начинать. Когда вы только встаете на тропу бизнеса - смотрите, настоящие возможности лежат там, где их никто не видит. Ну и креативность - ее роль немаловажная. 
       Окружающая его свита заулыбалась, кивая и поддакивая. В дверях толпились лаборантки и сотрудники кафедры. Чувствуя благодарную аудиторию, олигарх развернулся речью: 
       - Вот ваш примат будет служить идеи бизнеса, иллюстрировать лозунг корпорации слоганом: бизнес - это не цифры, бизнес - это люди! Начало начал! А в перспективе - яркий свет! Достичь просветления и внутреннего спокойствия, будучи монахом в Гималаях, легко. Сделать то же самое, строя бизнес в мегаполисе - та еще задачка. Да, друзья мои, китайцы полагают, что завоевали мир, но моя корпорация обойдется без азиатчины. Ни одного китайца не будет в моем деле!
      * * *
       Много раз проезжая потом на своем мерсе мимо головного офиса именитого бизнесмена, Ташпур видел в витрине атриума своего примата, олицетворяющего первого человека, неандертальца. 
       "Начало начал" - высвечивалась диодами убегающая волной в перспективу огромная надпись. 
       - Европейский креатив - ни капли азиатчины, - ехидно улыбался Ташпур. 
       С некоторых пор он стал чаще улыбаться. 
       Было что-то зловещее в этой улыбке.
      

     

    3. Волат А. Сумасшествие

    20k   Оценка:8.50*4   "Рассказ" Проза


      
      
       Я сошел с ума. Это было явно, но никто кроме меня этого не замечал. Было очень страшно. Я всегда думал, что сумасшедшие ничего не боятся, а их, несчастных, боятся все вокруг. Оказывается, наоборот. А, может, это такой вид безумия - для всех все как обычно, а для больного сплошной ужас.
       - Веревкин! - позвали меня. - Ты отнес бумаги главному на подпись?
      Я покосился на стопочку документов, лежавшую у меня на столе.
      Верхний лист скорчился в недовольной гримасе - растяпа, шевелись, а то премию не получишь, - мерзко пропищала отвратительная бумажка.
      - Сейчас, я только хотел еще раз проверить расчеты, - попытался я оправдаться перед завотделом.
      - Так мы с тобой это еще вчера сделали! - удивился тот.
      - Уже несу, - выдохнул я и подошел к столу. Лист распрямился. Дрожащей рукой, словно оголенный электрический провод, взял я эти бумаги и направился к выходу. Дверная ручка громко ойкнула, когда я взялся за нее. Я испуганно оглянулся на завотделом. Тот спокойно перебирал папки на своем столе. Значит, ничего не слышал. Надо держаться, нельзя распускаться, это все нервы, - наивно успокаивал я себя.
       Переступив порог кабинета начальника, я как можно радостнее поприветствовал его.
      - Что, есть причины для веселья? - недовольно буркнул он в ответ и, не глядя на меня, протянул руку за документами. Я не рискнул вступать в дискуссию по этому поводу и молча передал ему бумаги.
       - Веревкин, - окликнул он меня уже на выходе, - вы когда последний раз в отпуск ходили?
       Ага, подумал я, вот она, причина! Я действительно по графику уже должен был пойти в отпуск. Переутомление - это вам не...
      - Вы не слышите, о чем я вас спрашиваю? - шеф смотрел на меня исподлобья и барабанил по столу пальцами. Из-под пальцев сыпались искры, как от работы сварочного аппарата. Я истуканом стоял на пороге, не в силах отвести взгляда от этого потрясающего зрелища.
      - Извините, слышу, конечно. Просто вспоминаю точную дату. Кажется, это было семнадцатого августа прошлого года.
      Начальник перестал барабанить по столу и посмотрел на меня как-то по-особенному. Так смотрят врачи на пациента с "интересным", как они выражаются, случаем.
      - У вас все в порядке? - спросил он и зачем-то прищурил один глаз.
      Я почувствовал, как на лбу выступила испарина.
      - В каком смысле? - осторожно спросил я и ужаснулся: из-за спины шефа вылезла рука и покрутила пальцем у виска начальника. Это была третья по счету. Две другие, основные, перебирали документы, которые принес я.
      - Веревкин, в том смысле, что в этом году вы вряд ли уйдете в отпуск раньше декабря.
      - Да? - как-то неопределенно удивился я.
      - Да-да, Веревкин. Я не могу отправлять человека на отдых, если он и так все время отдыхает! - заорал начальник. - Что это такое?! - он тыкал пальцем в один из листов, лежащих перед ним. Я вытянул шею, тщетно пытаясь увидеть, что именно так рассердило моего шефа.
      - Нет, вы подойдите поближе, не бойтесь, я не съем вас, - сказал он голосом оборотня, приманивающего свою жертву. Нижняя челюсть его при этом отвисла до самого стола, обнажив огромные зубы, которыми можно было загрызть парочку таких как я.
      - Я и не боюсь, - ответил я и не услышал собственного голоса.
      - Вот и подойдите, - не унимался упырь, припрятав свои ужасные зубищи.
      На негнущихся ногах я кое-как доковылял до стола и глянул туда, куда указывал начальник. На листе бумаги, прямо поперек букв и цифр лежала обнаженная девица и томно потягивалась, затем повернулась на бок и нагло подмигнула мне.
      - Бред какой-то... - только и смог произнести я, не смея поднять глаз на шефа.
      - Это вы мне говорите?
      - Нет, что вы! Это я вообще, - не зная как выкрутиться из положения, лепетал я.
      Девица вдруг презрительно хмыкнула и сползла с листа в открытый ящик стола. И только сейчас я увидел, что принес не все документы, что не хватает как раз самой главной последней страницы.
      - Одну минуту, я сейчас принесу. Наверное, на столе осталась, - радостно заверил я начальника и бросился к дверям.
      - Не пойму, что здесь смешного? - гаркнул он мне вслед.
       Влетев в свой кабинет, я тут же остановился как вкопанный: в кресле за моим столом сидела длиннющая змея. В зубах она держала тот самый злополучный лист и обмахивалась им.
      - Отдай! - подлетел я к ней и вырвал документ из противной пасти. - Тоже мне, нашла развлечение! - возмутился я и направился к выходу.
      - Хам!! - зашипела в спину гадина.
      Я громко хлопнул дверью.
      - Полегче, придурок! - тут же выразила недовольство деревяшка. Я оторопело обернулся и от бессилия погрозил ей кулаком.
      - Что, достала? - хохотнул проходивший мимо сотрудник. Я похолодел от ужаса.
      - А ты откуда знаешь? - дрожа всем телом, тихо спросил я.
      - Так у меня такая же! - не останавливаясь, пояснил он и, насвистывая, скрылся в соседнем кабинете.
      В полном смятении я вошел в кабинет шефа.
      - Это не офис, а дурдом! - разорялся тот в трубку телефона.
      - Вот здесь я с вами согласен, - не выдержал я.
      - Что? - шеф на мгновение оторвался от телефона. - Ты не умничай, Веревкин! Принес? - протянул он руку в мою сторону. Я вернул недостающий лист и поспешно ретировался.
       Уже подходя к двери кабинета, я услышал голос своей благоверной. Чего ее черт принес? - неосмотрительно подумал я.
      - Ничего я не приносил! - тут же возмутился черт, стоявший у двери, скрестив руки на волосатой груди.
      - Вот черт! - испуганно воскликнул я и тут же прикрыл ладонью свой рот.
      - Ясно дело - черт, - обиженно надул тот губы. - Чего прицепился? Черт, черт... Заняться больше нечем?
      - Извините, - я слегка отступил назад. - Товарищ черт, можно мне пройти в кабинет? - как можно более вежливо попросил я.
      - То-то же! - нечисть мохнатой ножкой толкнула дверь. - Проходи и не тревожь меня понапрасну. Без тебя дел по горло!
      Облегченно вздохнув, я осторожно протиснулся в дверь.
      - Веревкин! - за столом сидела моя ненаглядная половина и метала глазами молнии. Я еле успевал увертываться от них. - Ты хотя бы изобразил подобие радости, - возмущенно процедила она сквозь зубы и метнула еще один пучок убийственной энергии.
      - С какой такой радости? - нисколько не смущаясь тавтологии, поинтересовался я и тут же громко ойкнул: одна из молний попала-таки в плечо.
      - А с той самой, что сегодня ты обещал сходить со мной вечером в ресторан, - насупила она брови.
      - Я? - в крайнем изумлении я смотрел на нее и потирал плечо. На благоверной было новое платье из блестящей облегающей ткани. Что-то мне это напоминало.
      Зазвонил телефон. Не успел я подбежать к столу, как она уже схватила трубку.
      - Алло, - прочирикала она кому-то. - Да, это Змеина Витольдовна.
      Я попытался вырвать трубку из ее рук, но она цапнула меня за палец зубами. - Нет, его уже нет и сегодня не будет, - сказала как отрезала она и брякнула трубкой об аппарат.
      - Кто звонил? - поинтересовался я.
      - Ты помнишь, какой сегодня день? - вместо ответа спросила она.
      Я подул на палец и робко глянул на нее.
      - С утра была среда, - начал я издалека, не понимая, к чему она клонит.
      - А к обеду, по-твоему, уже четверг наступил? - из ее глаз готова была вырваться очередная порция молний.
      - Нет, конечно, - поспешил я заверить ее в здравии своего рассудка. - Просто не пойму, почему в среду мы должны идти в какой-то там ресторан?
      - Не в какой-то, а в "Империю", - прошипела благоверная.
      - Бог мой! - воскликнул я и тут же получил пинок под зад. Обернулся - сзади никого. - Это какие деньжищи надо иметь, чтобы ходить в "Империю"?
      - Что-о-о?!! - моя ненаглядная половина начала стремительно удлиняться, ее голова уперлась в потолок, а глаза начали вылезать из орбит. Только не это...
      - Нет-нет! Ты не так меня поняла, - замахал я руками. - Я имел в виду, что с собой таких денег нет. А в "Империю" я люблю ходить, - засиял я во весь рот. - Особенно по средам.
      Тело благополучно вернулось в свои габариты. Довольно милая мордашка трогательно пустила слезу.
      - Веревкин, ты даже не помнишь, что сегодня за день, - захныкала она.
      Откуда ни возьмись, появился черт. Уселся моей благоверной на плечо и начал гладить ее по голове омерзительной лапой. Ага, поганец, значит, это все-таки ты ее притащил сюда! Вот и забери обратно! - сделал я мысленный посыл. Черт, не переставая утешать, свободной рукой показал мне кукиш.
      - Ну почему не помню? - заискивая, сказал я. - Среда. С самого утра до самого вечера - сплошная среда.
      Моя дорогая половина перестала плакать.
      - При чем здесь чертова среда! - завопила она, и огонь полыхнул из ее рта. Черт возмутился и дернул ее за волосы. - У нас сегодня годовщина свадьбы!
      - Вот как? - озадаченно протянул я и чтобы как-то собраться с мыслями, закружил по кабинету. Паркетины ехидно хихикали под ногами.
      - Это все, что ты мне хочешь сказать по этому поводу? - угрожающе прошептала она и ее волосы начали медленно подниматься кверху.
      - Ты плохо обо мне думаешь, - я остановился. - Просто не хотел раньше времени говорить тебе, - непринужденно пояснил я.
      - О чем? - резко оборвала она меня.
      - О моем подарке, - не веря своим ушам, продолжал я. Черт медленно сполз на краешек стола и удивленно присвистнул. Я почувствовал воодушевление. - Да-да! А ты думала, что твой муж ни о чем не помнит, что он чурбан бесчувственный. - Черт согласно кивнул головой. Я не выдержал и, подойдя к столу, одним движением смахнул его на пол.
      Моя ненаглядная половина окаменела. Я тронул пальцем ее за плечо - точно, каменная. Для верности стукнул кулаком по голове - чуть не отбил себе руку. От удивления, наверное, решил про себя я.
      - Дело в том, что я придумал кое-что поинтереснее "Империи". Единственная загвоздка - сюрприз переносится на декабрь, - самозабвенно нес я ахинею. Моя благоверная слегка пошевелилась. Ее тонкие брови медленно поползли вверх.
      - Веревкин, - проскрежетала она едва ожившим голосом, - какой декабрь? Ты что, меня за идиотку держишь? - она прокашлялась и посмотрела на меня серьезным и где-то даже умным взглядом. Честно говоря, мне это совсем не понравилось. Я почувствовал себя мышью, над которой неотвратимо захлопывалась мышеловка. Может, лучше признаться, пока не поздно? Я медленно поднял глаза и понял, что это совершенно невозможно: передо мной сидела хрупкая женщина, очень несчастная. И еще она молчала.
      Нет, она определенно не заслуживала сумасшедшего мужа!
      - Понимаешь, мне отпуск перенесли на декабрь, - осторожно начал я и, на всякий случай, отошел от стола. К моему удивлению, молний не последовало. Она все еще молчала. - Вот я и подумал, может, слетаем в декабре, к примеру, в Куршевель? - я поискал глазами черта, но его нигде не было.
      - В кур... что? - благоверная медленно встала из-за стола и вплотную приблизилась ко мне. Отступать было некуда.
      - Ты считаешь меня сумасшедшим? - робко произнес я.
      - Почему? - рассеянно спросила она и приложила свою прохладную ладонь к моему лбу. - Вовсе нет. Идея мне понравилась.
      Все ясно! Как еще с безумными общаться? - подумал я и сокрушенно покачал головой:
      - Ты прости меня, пожалуйста, что испортил тебе вечер, - я взял ее руку в свои и поцеловал кончики пальцев.
      - Сева, я думаю, мы вполне можем поужинать дома, - спокойно ответила она. - Тем более что твоя мама давно хотела навестить нас - вот, заодно, пригласим ее сегодня.
      Так, она решила собрать семейный консилиум в связи с моим помешательством! Ну уж дудки, загнать меня в дурдом вам не удастся! Я с откровенной угрозой посмотрел на нее.
      - Нет, если ты не настроен сегодня общаться с мамой, то посидим вдвоем, - ласково успокоила меня ненаглядная женушка и улыбнулась.
       В затылке у меня засвербело, оглянулся - так и есть, стоит у порога черт.
      - Ты такая зануда, Веревкин, - с кислой миной процедил он. - Ты хоть сам знаешь, чего хочешь? - и, не дожидаясь ответа, вышел вон. В открытую дверь тут же вошел начальник. Еще один крендель, не лучше черта, - с досадой подумал я и угодливо склонил голову набок.
      - Чем обязан? Опять что-то не так с документами? - спросил я.
      - Здравствуйте, Зиночка, - ласково промурлыкал шеф, откровенно любуясь моей благоверной. - Вы сегодня прелестно выглядите, - добавил он, нисколько не обращая внимания на мою персону.
      - Спасибо, Иван Иванович. Всегда приятно получить комплимент от такого мужчины как вы, - засияла от счастья Зина и томно повела плечиком.
       Возможно, в другое время, мне было бы интересно узнать, что она имела в виду, но только не сегодня...
      - А это ничего, что я тут... как бы еще не ушел? - негромко поинтересовался я и скорчил счастливую улыбку, глядя на них обоих.
      Моя благоверная залилась ярким румянцем. Шеф медленно повернулся в мою сторону.
      - Я, собственно, чего пришел, - он деловито поскреб затылок. - Давай присядем.
      Я обреченно опустился на стул.
      - Тут такое дело, - шеф пристроился рядом, - я ухожу в отпуск, если ты помнишь.
      Я кивнул. Еще бы не помнить! Весь отдел считал деньки до этого радостного момента уже с месяц. Кроме меня, потому что я должен был уйти в отпуск одновременно с ним.
      - Так вот, - тянул он резину, - а замещает меня всегда ваш завотделом.
       Я почувствовал неясное беспокойство.
      - Да, Иван Иванович, это я тоже помню.
      - Я сегодня погорячился, когда ты ко мне с отчетом приходил, - почему-то свернул он в сторону от темы. Я сокрушенно развел руками, мол, с кем не бывает.
      - Так вот, - продолжил начальник, - я зашел сказать, что считаю тебя хорошим специалистом. Умным, современно мыслящим человеком.
       Я украдкой стрельнул глазами по углам кабинета - все было чисто.
      - Да-да! Вы согласны со мной, Зиночка? - он вопросительно глянул на мою благоверную. Та радостно закивала головой.
      - Мне кажется, вы преувеличиваете, - засмущался я.
      - Нисколько, - шеф похлопал меня по плечу своей довольно тяжелой рукой. - Ты посмотри на себя - молодой, красивый...
       Разумный человек не воспринял бы это буквально. Но что взять с сумасшедшего? Я поднялся со стула и подошел к зеркалу, висевшему у входа рядом с вешалкой. Оттуда на меня глянул самодовольный тип... с двумя головами на плечах.
      - А-а-а-а!!! - истошно закричал я. А шеф с моей благоверной даже не сдвинулись с места. Они молча наблюдали за мной.
      - А-а-а-а!!! - все громче продолжал я вопить.
      
      - Сева, Сева, успокойся, - жена трясла меня за плечо. Я открыл глаза и оглянулся: никакого кабинета и в помине нет. Лежу себе на кровати, в своей спальне, и полусонная Зина испуганно смотрит на меня.
       - Тебе что-то плохое приснилось? - спрашивает она.
      Фу- ты, облегченно вздохнул я. Слава богу, это был лишь сон.
      - Да. Что именно даже не вспомню, - уклончиво ответил я. - А какой сегодня день?
      - Среда, Сева. И ты, между прочим, в отпуске, - она зевнула и повернулась на другой бок.
      Какое-то время я лежал с открытыми глазами и обдумывал свой сон. Что он мог означать? Ничего путевого на ум не приходило. Хоть ты звони маме - она великолепный интерпретатор снов. Спать не хотелось. Я тихонько тронул за плечо Зинаиду:
      - Нет, ты, пожалуйста, хорошо вспомни, какой сегодня день? - начал я пытать благоверную.
      - Чего ты пристаешь ни свет ни заря? - недовольно пробурчала Зина. - Я же сказала - среда...
      - Сегодня не просто среда, сегодня годовщина нашей свадьбы, - торжественно объявил я.
      - И в связи с этим ты решил изводить меня еще до восхода солнца? - Зина приподнялась на локте и посмотрела на меня с недоумением. - Веревкин, ты сроду не вспоминал про эти годовщины! Что на тебя нашло?
      - А сегодня вспомнил, - я загадочно улыбнулся.
      - Молодец, - вяло похвалила она и прикрыла глаза. - Ценю.
      - Не ехидничай, - обиделся я. - На этот счет, между прочим, у меня есть кое-какие соображения.
      - Пригласить, к примеру, на ужин твою маму, - прогундосила она в подушку.
      - Ну, не знаю, чем тебе так не угодила моя мама, но планы у меня совсем другие.
      - Угу... Я согласна, только дай поспать.
      Моя благоверная откровенно не шла на контакт.
      - Сегодня мы идем в "Империю"! - решил я огорошить ее.
      Зинаида резко подскочила на кровати.
      - Так, с меня хватит! - огорошенная жена схватила свою подушку и направилась в другую комнату.
      - Я не понял, - крикнул я ей в спину, - так мы идем в ресторан или нет?
       Она обернулась:
      - Не катит, Веревкин. На "Империю" уйдет, как минимум, половина твоих отпускных.
      - Ну и что? - задал я идиотский вопрос.
      - Ты сумасшедший! Побереги деньги на лечение! - в глазах Зины блеснули слезы.
      Ты не знаешь, что такое быть сумасшедшим, - хотелось мне ответить. Но я промолчал. Не рассказывать же ей, что чувствует психически нездоровый человек? Я передернулся, вспоминая ночные ужасы.
       - Кстати, - благоверная появилась в проеме двери, - вчера звонил твой начальник.
      - Ну и... - нетерпеливо спросил я.
      - Что и? Не знаю, по какому поводу. Совсем забыла тебе сказать. Ты перезвони ему сегодня.
      
       Однако ближе к обеду Иван Иванович позвонил сам. Зинаида напряженно всматривалась в выражение моего лица во время разговора, но у меня не дрогнул ни один мускул. Я положил трубку.
      - Зина, - тихо позвал я. Жена медленно подошла.
      - Сегодня мы, несмотря ни на что, идем в "Империю", - скорбно произнес я. - И, по-моему, тебе следует купить для этого случая новое платье.
      - Тебя уволили? - ахнула моя половина.
      - Да нет. Пока нет. Хотя отпуск, похоже, отменяется.
      - Ничего не понимаю, - прошептала Зина.
      - Честно говоря, я тоже не очень. Но на лечение деньги останутся, - бодро заверил я.
      - Какое лечение?
      - Мое. Ты же сказала, что я сумасшедший.
      - Да ну тебя, - сердито махнула она рукой в мою сторону. - Я с тобой серьезно разговариваю.
      Ответить мне не дал громкий телефонный звонок.
      - Мама? Здравствуй. Что-нибудь случилось?
      - Почему сразу случилось? Звоню просто так, - раздалось из трубки. - Ты, кстати, помнишь, что сегодня годовщина свадьбы?
      - С чего это ты? Помню, конечно.
      - Странно...
      - Что странно?
      - Да все, Севушка. Обычно ты не помнишь этого. Зиночка потом обижается. И голос у тебя какой-то странный. У вас все в порядке?
      - Мам, у нас все в порядке. Просто я плохо спал сегодня, ужасы замучили. Представляешь, приснилось, что у меня две головы! Сам не свой теперь...
      - Сынок, так сон хороший. Жди повышения по службе!
      - Ты серьезно?
      - Ну, что значит серьезно, - засмеялась мама. - Так говорят.
      - Похоже, правду говорят.
      Я положил трубку и обернулся к жене:
      - Мой шеф назначает меня на свое место на время его отпуска. Очень просил выйти на работу. Обещал подумать о моем повышении.
       Зина всплеснула руками:
      - С ума сойти!
      - Вот и я об этом...

    4. Вэдер О. Хутор, которому не повезло

    11k   Оценка:8.33*5   "Рассказ" Фэнтези, Хоррор



       Том разливался певчей птицей, проявляя несвойственное ему красноречие:
       - Такая баба, куда тебе с добром. Щеки - во! Румяные. Глазищи - во! Огромные. Грудь... - Том показал, изобразив руками в воздухе два больших круга. - Во такая.
       Билл тоскливо слушал старшего брата.
       - Косища - во! До ж... - Том поправился: - ниже пояса. Говорит мне: "Оставайся, милый".
       - Коса говорит? - принял участие в разговоре Билл.
       - Дурак! Баба сказала, - обиженно поправил Том.
       - А чо ты не остался? - спросил Билл.
       Он хорошо знал, почему старшенький слинял от ядреной трактирщицы. Хитрая баба взяла дальний прицел, желая окольцевать Тома, сплавить на него дела в трактире и жить-поживать, пока муж будет вкалывать. Лень Тома взяла верх над перспективой обеспеченного будущего.
       - Да ну-у-у, - протянул Том. - Замаешься там. Зато вот! - он на ходу вытащил из дорожного мешка овальное зеркало в деревянной оправе. - Подарила на прощанье.
       Подарила ли зеркало трактирщица или Том его спер - Билла это не волновало. Волновало младшего брата совершенно другое, а именно: чем сегодня поужинать и где переночевать. Остановка среди полей могла выйти боком, поскольку погода стояла жаркая, дождей не было давно, и если хозяин поля видел дым, то прибывал на место разведенного костра молниеносно, обычно не один. Далее костер гасился, бродяги получали от души, хозяин отбывал.
       - Хутор, - обрадовался Билл, разглядев зеленые кроны далекого сада и красную черепицу крыш.
       Братья направились в гостеприимно открытые ворота.
       Навстречу подозрительным бродягам (да, Билл с Томом давно так выглядели) никто не вышел. Ни из птичника, ни из конюшни, ни из овчарни не донеслось ни звука, однако заброшенным хутор не казался. Был он аккуратным, нигде не торчали гнилые доски, не были перекошены двери, стены построек побелены, дом, скрытый в тени яблонь и вишен, покрашен.
       - Кто додумался украсить колодец статуей? - тихо спросил Том.
       Билл обернулся.
       У колодца стояла каменная статуя женщины с ведром, и сделана она была на редкость хорошо: неведомый скульптор с дотошной тщательностью изваял каждый волосок, каждую складку одежды, каждую жилку на открытых руках.
       Почему-то эта фигура вызывала не восхищение мастерством скульптора, а страх.
       - Пошли отсюда, - сказал Билл.
       - Постой, - Том остановился. - Слышишь?
       Кто-то приглушенно поскуливал.
       Крадучись, братья прошли мимо хлева. В открытых дверях торчала морда каменной коровы. Рядом, полускрытая дверью, стояла статуя мужчины с вилами.
       Том перекрестился. Билл вытер лицо, вспотевшее не столько от жары, сколько от страха.
       - Слыхал я про одну бабу с гадюками вместо волос, - прошептал Том, - она, говорят, взглядом превращала людей в камень. Думала, что дает им бессмертие.
       - Двинутая, - подытожил Билл.
       Том запнулся о каменную кошку.
       - Да что ж такое происходит, - пробормотал Билл.
       Раздалось повизгивание, уже гораздо ближе. Братья повернулись и увидели лежащего на боку старого лохматого пса. Он едва дышал, вывалив язык. В миске его было пусто.
       - Гля, живой, - обрадовался Том.
       Услышав голос, пес пару раз ударил хвостом о землю и снова заскулил.
       - Он пить хочет, - сообразил Билл.
       - Ща я к колодцу сбегаю, - ожил Том, но младший брат придержал его за одежду и налил в собачью миску теплой воды из фляги.
       Пес приподнялся и начал... не пить, а жадно хватать воду.
       - Давай я в дом заскочу, - предложил Том, который иногда бывал не в меру прыток, - вдруг там кто живой?
       Билл очень в этом сомневался. Если неизвестная тварь превращала в камень все живое, люди вряд ли уцелели. Но почему не окаменел пес?
       Лохматый выпил воду, поднял морду, и Билл увидел мутные глаза, подернутые голубоватой пленкой. Старый пес был слеп.
       - Сваливаем, - решил Билл, собравшись развернуться.
       Остановил его шуршащий звук. Звук шел откуда-то из-под хозяйственных строений, не то из-под хлева, не то из-под птичника. Во всяком случае, за спиной. Кто-то шуршал травой, медленно приближаясь.
       Пес принюхался, заскулил и поджал хвост.
       Собака не стала каменной, потому что ничего не видит, сообразил Билл. Значит, на тварь надо посмотреть, чтобы окаменеть.
       - Не поворачивайся, - быстро сказал брату Билл. - Сядь.
       Том опустился на землю и застыл.
       - Оно сзади, да? - просипел он, разумно закрыв глаза.
       - Вроде бы, - спазм сжал горло Билла.
       Он тоже сел и закрыл глаза. Шуршанье прекратилось.
       Тварь стояла рядом.
       Мирные звуки шелеста листьев, заливистой переклички птиц и близкое гудения шмеля казались жуткими в этом мрачном обиталище холодных каменных статуй.
       Близко раздавалось свистящее дыхание Тома. Только бы не запаниковал, подумал Билл, но тот, похоже, одеревенел от ужаса.
       Долго мы так не просидим, понял Билл, когда снова зашелестела трава. Тварь ходила вокруг и один раз провела по руке Билла чем-то холодным и скользким.
       - Оно тут? - спросил Том.
       Билл чуть не подскочил от неожиданности, когда заговорил брат.
       - Тут, - ответил Билл и напрягся, но тварь никак не отреагировала на голоса.
       Гадина, ждет момента, чтобы жертвы открыли глаза, подумал Билл и осознал: мы - жертвы. Нам конец.
       Том шепотом молился.
       От чувства, что на него пристально смотрят, у Билла свело мышцы.
       Потом пришла неожиданная мысль: если тварь смотрит и превращает в камень, что будет, если она глянет на себя?
       Надо было действовать, поскольку тварь явно не собиралась уходить, а с закрытыми глазами из незнакомого лабиринта построек выбираться будет трудно. Зачем мы сюда залезли, с тоской подумал Билл и прикусил язык, чтобы не завыть. Так страшно ему еще никогда не было.
       К тому же замолчал Том.
       - Томми, ты где? - окликнул Билл брата. - Протяни руку.
       Дрожащие пальцы стукнули Билла по груди.
       Снова заскулил пес.
       Посмотреть на себя, снова подумал Билл и вспомнил утренний рассказ Тома про трактирщицу.
       Встав на колени, парень протянул руку и нащупал плечо брата.
       - Не дергайся, - предупредил он, нашаривая за плечами дорожный мешок.
       С трудом развязал его и вытащил зеркало.
       А где тварь?
       Как назло, она затаилась. Билл прислушался - хрипло дышал Том и часто-часто вдыхал и выдыхал воздух слепой пес.
       Может, ушла?
       Нет, выжидает.
       Необходимость открыть глаза вызвала волну жгучего ужаса, которую Билл переждал, сжимая в мокрых от пота ладонях деревянную оправу. Поднес зеркало к лицу, медленно разожмурился и увидел свою физиономию, побледневшую, со сведенными челюстями, с дорожками от стекающих по щекам капель пота.
       Почти прижавшись лицом к прохладному стеклу, Билл стал осторожно поворачивать зеркало, пытаясь поймать тварь в отражении. Не поймал, зато увидел дрожащего от страха брата, который не просто зажмурился, еще и прикрыл глаза ладонями.
       Не вставая с колен, Билл начал медленно двигаться к скулящему псу. Собака полулежала, поджав хвост и обмирая от страха - наверное, инстинктом чувствовала зловещее инородное существо.
       За собакой неподвижно стояло нечто жуткое. Петушиное тело, покрытое вместо перьев длинными прядями шерсти, покоилось на петушиных же лапах - длинных, когтистых, с острыми шпорами. Но длинный чешуйчатый хвост петушиным не был, как и сплюснутая с боков башка, увенчанная костяным гребнем, и черные перепончатые крылья. Из короткого широкого клюва высовывался раздвоенный змеиный язык.
       Похолодев, Билл едва не уронил зеркало.
       - Томми, не открывай глаза, - предупредил он брата и отметил, что голос звучит сипло.
       - Ни за что, - отозвался Том, плотнее прижав руки к лицу.
       Стоя по-прежнему на коленях, Билл придвинулся ближе к твари, хотя ему чертовски не хотелось этого делать. В зеркале отразилась морда с немигающими желтыми глазами - по счастью, тварь смотрела в сторону, но Билл всё равно ощутил, как тело наливается каменной тяжестью. В испуге опустил глаза - нет, он еще живой, хвала богам. Глубоко вздохнув, Билл закрыл глаза, развернулся в направлении мерзкого существа и показал ему поверхность зеркала.
       Тварь громко зашипела.
       Руки парня задрожали, а зеркало, ставшее вдруг невероятно тяжелым, вывалилось из пальцев.
       Шипение резко стихло.
       Прошло несколько долгих минут.
       Зашуршала трава.
       Оно идет ко мне, понял Билл.
       Что-то мокрое и холодное ткнулось ему в щеку, и парень не выдержал. Он завопил и отмахнулся кулаком. Кулак вскользь прошелся по теплому мохнатому боку - от Билла с визгом шарахнулся пес.
       - Ай! - вскрикнул Том. - Кто это? Билли?
       Билла немного отпустило.
       - Стой, псина, - поднявшись на ноги, но по-прежнему опасаясь открыть глаза, Билл наклонился и зашарил руками, пытаясь нащупать пса.
       Если тот не побоялся встать, подойти и ткнуться носом...
       Билл прошел с десяток шагов, его пальцы наткнулись на шершавый камень. Парень провел по камню ладонью: длинный хвост... тело... приподнятые крылья... голова с гребнем... Билл подавил желание отдернуть руку.
       - Билли, ты живой? - тревожно спросил Том.
       - Живой, - отозвался Билл, потыкав пальцем в каменную голову, и рискнул медленно открыть глаза.
       Паскудное существо превратилось в статую.
       Идея с зеркалом сработала.
       Само зеркало, ставшее отполированным камнем, лежало на земле, тускло и равнодушно поблескивая под солнцем.
       - Всю ночь спать не буду, - сообщил Том, быстро шагая мимо конюшни к воротам хутора. - Во гадина... что это за тварь такая?
       Позади брата устало плелся Билл, ведя на веревке слепого пса. Оставить старую беспомощную животину в мертвом хуторе братья не смогли.
       - Хрен его знает, - неразборчиво отозвался Билл. - Мож, выкидыш той бабы с гадюками на башке.
       Том нервно заржал и споткнулся.
       - Тьфу, черт, еще каменюки, - наклонившись, Том внимательно изучил лежащие предметы и сплюнул. - Жаба здоровущая и петух... разбитый.
       - Пошли отсюда, - Билл вздрогнул от омерзения.
       Пес потерся мордой о его колено, понюхал воздух и решительно потянул нового хозяина к выходу. Проходя мимо разбитого каменного петуха, лежащего в навозе, Билл увидел жабу, сидевшую на чем-то, сильно напоминающем скорлупу каменного яйца.
       - Один вопрос я задам умникам в ближайшем трактире, - проговорил Билл, когда мрачный хутор остался далеко позади. - Как называется тварь, которая вылупилась из яйца, которое снес петух и которое высидела жаба?

    5. Гораль В.В. Борюн

    20k   "Рассказ" Проза


      
    БОРЮН
      
      
    рассказ
      
      
      
      На судне царила пугающая, непривычная тишина.
      Бледный и замученный капитан "Ореховска" уже третьи сутки безвылазно торчал в штурманской рубке. С рабочего места он отлучался лишь по нужде и в столовую, перехватить что-нибудь на скорую руку.
      Главный дизель, сердце любого корабля, продолжал свою смертельную забастовку. Реанимационная бригада машинной команды, возглавляемая стармехом, раз за разом терпела неудачу. Между тем, дикие скалы ирландского побережья были уже хорошо видны без всякой оптики.
      То утихая, то поднимаясь с новыми силами, шторм неумолимо нес неуправляемую и накренившуюся на подветренный борт[1] рыбацкую посудину к прибрежным камням. Шпангоуты траулера жалобно стонали под напором стихий воды и ветра. Словно беспомощная жертва под палаческим бичом, эти судовые рёбра издавали настоящие вопли при особо чувствительных ударах волн.
      
       Провидение всё же решило пресечь суицидальные намерения старого рыбацкого корыта. К полудню прекратился шторм и, избавившись от ветрового крена, "Ореховск" встал на ровный киль. Вскоре заработал главный двигатель. После обеда старпом Никита подозвал Мишку:
      
       - Давай-ка, третий, бери боцмана. И дуйте оба в нижний морозильный трюм. Проверьте, как там наш груз. Пока мы потонуть готовились - не до того было, хотя в трюме грохотало здорово. После шторма и таких кренов, что у нас были, вряд ли там порядок.
      Под "нашим грузом" Никита подразумевал не только плачевные тридцать пять тонн тихоокеанской мороженой ставриды - всю выловленную за два месяца рыбу - но и последнюю "завидную добычу" Ореховска, мёртвое тело с чужого траулера.
      
      Тридцатикилограммовые ящики с рыбой находились в носовой части. Если бы трюм удалось заполнить до отказа, на все шестьдесят пять тонн, то за груз можно было бы не беспокоиться. Однако теперь, при частичном заполнении, в трюме оставалось свободное пространство. Обычно такие пустоты заполняли неиспользованной картонной упаковкой.
      
      Однако щедрый капитан Баринов, несмотря на возражения старпома, отдал всю тару на другой траулер, а в качестве "алаверды" принял на борт деревянный ящик с покойником. Произвёл, так сказать, адекватный обмен. Так что грузу в полупустом трюме было где разгуляться, особенно при той дикой штормовой качке, что недавно приключилась с "Ореховском".
      
       - А я ведь знавал покойного, - рассказывал боцман Саныч, пока они с Мишкой шли к трюму. - Борюном его все в экипаже звали. Мы с ним на одном траулере рыбачили, к Медвежьему за треской ходили. Да вот беда, запоями страдал мужик. Видать от того и помер. А ведь нормальный был хлопец, весёлый и смешливый. Бывало, всё анекдоты травил. Сам рассказывает, и сам же смеётся, заливисто так, словно дитя малое. Говорят, после захода в Панаму неделю не просыхал, вот сердечко и не выдержало.
      
      Толстый Саныч первым протиснулся в горловину нижнего трюма. После громкого сопения, пока Саныч спускался по вертикальному железному трапу, снизу последовала длинная непечатная тирада.
      
       - Ну и бардачина, твою маман! - рокотал густым басом боцман. - Убью трюмного! Хотя он тут при чём? Теперь весь груз размораживать и переупаковывать надо!
      
       Мишка спустился в трюм, где открылась неприглядная картина. Несколько сотен ящиков с рыбой были разворочены и разбиты во время штормовой качки, остальные лежали беспорядочными кучами. Отдельные десятикилограммовые плиты мороженой рыбы, горками и по одному, валялись по всему трюму. Но самая большая и жуткая неприятность ожидала Саныча и Мишку в кормовом конце трюма. Здесь у переборки крепко принайтовали деревянный короб с телом несчастного электромеханика. Ящик-то находился на месте, да только трупа в нём не было. Боковую стенку временного гроба напрочь, словно ледяные снаряды, выбили ящики со ставридой. Они прилетали сюда из носовой части трюма, во время особенно резкой и сильной продольной штормовой качки.
      
       Стали искать покойника. Он нашёлся неподалёку, в ворохе рваного картона и кусков мороженой ставриды. Тело было тщательно завёрнуто в похожую на парусину, грубую серую ткань. С первого взгляда Мишка и боцман поняли, что с трупом что-то не так. Там, где должна была располагаться голова, темнела сизая впадина. Боцманским ножом, стараясь не задеть покойного, Саныч аккуратно взрезал плотную дерюгу. То, что увидели боцман с Михаилом, не забудется ими до конца дней. Белое, как у самой смерти лицо, тёмные провалы глазниц, под полуприкрытыми синими веками налитые чёрной кровью глазные яблоки. Это жуткая маска была плоской, словно портрет, нарисованный плохим художником. От мощного удара нос покойного погрузился внутрь черепа, замороженные губы расплющились. Мертвый моряк скалился на своих живых коллег ровными рядами блестящих металлических коронок.
      
      Саныч побелел лицом и, помянув Господа, неумело перекрестился - слева направо.
      
       - Эх, Борюн, Борюн! - чуть слышно пробормотал он.
      
      В Мурманском рыбном порту, только лишь "Ореховск" с помощью двух буксиров потащили на швартовку к причалу, на связь вышел диспетчер.
      
       - Вы там приготовьтесь, парни! На проходной отец вашего покойника ждёт. Уже и фургон пригнал, сына забрать.
      
      Быстро настроив грузовые стрелы, боцман переправил скорбный груз на причал. Там его принял с рук на руки сам старпом Никита. Подъехал фургон, из кабины вышел пожилой мужчина и направился к старпому. Никита шарахнулся от старика, как чёрт от ладана и, развернувшись на каблуках, стремглав метнулся вверх по трапу на борт судна.
      
       - Поднимай трап! - впопыхах кинул он опешившему вахтенному матросу.
      
      Несчастный старик растерянно стоял на причале, возле ящика с мёртвым сыном. У Михаила, наблюдавшего эту картину с мостика, от стыда и сострадания сжалось сердце. Никита наверняка испытывал нечто подобное. Тем не менее, он подошёл к фальшборту, и сверху вниз, обращаясь к старику, принялся громко, на весь причал нагло врать:
      
       - Вы извините, но у нас на борту строгий карантин. У капитана желтуха тропическая. Редкая инфекция. Вы не волнуйтесь, боцман с матросами сейчас ваш груз в фургон определят, а нас незамедлительно на другой берег Кольского[4] отправят, на якорный рейд, чтобы заразу не разносили. Санитарный врач так и сказал, "строгий карантин на неопределённое время".
      
      Никита поднялся на мостик и длинно, витиевато выругался. Круглое лицо старпома пылало.
      
      - Ну что стоишь?! Что смотришь?! - со злобой бросил он Михаилу. - Сходи за водой, включи чайник, хоть какая-то польза на мостике от тебя будет!
      
      
    ***
      
      На второй день стоянки Мишку отпустили, наконец, на отгулы домой, в его Мурманскую квартиру. После развода с женой и её отъезда вместе с шестилетней дочкой к новому супругу в Москву Мишка жил бобылём. Чаще всего, бывая на берегу между рейсами, он тупо болел душой, тоскуя по дочери. Вот и на этот раз, вместе со своими задушевными корешами, бывшими одноклассниками, а заодно соседями по многоквартирному дому, Саней и Витей, Михаил пил "горькую" пять дней кряду.
      
      Саня и Витя были готовы продолжать свой алкомарафон. Тем более, за счёт Мишки. Однако Михаил после беспрерывного пятидневного запоя нашёл в себе силы остановиться.
      Первый день трезвости был сущим адом, настоящей геенной огненной, наполненной суровой похмельной ломкой, младенческим бессилием и дикой депрессией. Утром второго Миша без последствий сумел запихнуть в себя пару стаканов молока. На третьи сутки он с радостью почувствовал голод. Это означало, что похмельная болезнь отступает, и скоро всё придёт в норму. Мишка не понимал ещё, что не получил своего главного наказания, мстительной пытки, которую приготовил ему его собственный, отравленный алкоголем мозг.
      
      Мишка почти проснулся. И вдруг, оцепенев от ужаса, понял, что его мозг источает смертельный яд. Тошнотворную, смолистую отраву. Мгновенно попав в кровь, это зелье обернулось блестящей антрацитно-чёрной, гибкой змейкой. Эта тварь обладала каким-то изуверским, сатанинским разумом.
      Она добралась до Мишкиного сердца, обвила и принялась мучить его. Рептилия вожделенно шипела. То сжималась в смертельный захват, то чуть отпускала, давая сердцу вздохнуть. Чёрная змейка не собиралась убивать Мишку сразу, она хотела наиграться с ним всласть...
      
      
    ***
      
      Человек в постели свернулся клубком. С ног до головы закутанный в простыню, он лежал в позе то ли напуганного ежа, то ли эмбриона. При этом он по-собачьи подвывал. С горькой утробной жалобой, безнадёжно и тоскливо.
      
      "Что за псих такой?" - изумился Михаил. И вдруг понял, что каким-то странным образом смотрит на самого себя со стороны. Точнее, сверху, от потолка.
      
      "Моуди.. Моуди... Моуди... - застучало в больной голове Мишки. - Что такое Моуди? Зачем это Моуди? Ах да! "Жизнь после жизни", книга Моуди! Это ведь у Моуди речь шла о жизни души после смерти!"
      
      Миша с радостным проблеском надежды осознал, что какая-то часть его разума сохраняет способность размышлять, и даже делает это вполне здраво.
      
      "Но этот-то псих, в смысле я, ещё не помер?! Вон, какой живой, шевелюсь и даже вою! Ого! На четвереньки под одеялом встал! Скулю, словно щенок у двери! Неужели это действительно я?! Получается, что при белой горячке у вполне живого алкаша душа тоже может отделиться от тела, и за этим белогорячечным телом со стороны наблюдать?! - продолжал рассуждать какой-то потаённый, чудом уберегшийся от спиртовой отравы, закуток Мишкиного мозга. - Стоп! Это что получается?! Моя отделившаяся душа сейчас, как доктор пациенту, ставит диагноз собственному телу! Да, мля, допился! Это точно "белая"!"
      
      В этом месте мысленный монолог Мишки был прерван. Гибкая, мерцающая антрацитными отблесками гадина, воплощенный ползучий ужас, добралась до последнего здравого участка Мишкиного разума. То ли каким-то образом до самой, отделившейся и висевшей под потолком, души Михаила. Его тело принялось подскакивать, крутиться и извиваться на постели, словно у одержимого бесами. Ноги сделались ватными, и в то же время икры как будто пронзали раскалённые иглы.
      
      Прошли минуты похожие на часы, и приступы судорог и удушья, наконец, прекратились. Михаил прерывисто, со всхлипом вздохнул и вытянулся на кровати. Его нижнее бельё, простыня и даже матрас под ней сделались мокрыми от пота, хоть выжимай.
      
      Михаил присел на постели и почувствовал, что мочевой пузырь переполнен.
      
       "Ничего себе, - удивился он. - Каким только чудом я не напрудил в постель во время своей Пляски святого Витта?"
      
      Повинуясь "зову природы" и дрожа от слабости, Михаил опустил босые ноги на пол. Ему удалось успешно доковылять до уборной, и даже справить малую нужду без промаха мимо цели.
      Обречённо сутулясь, Миша вернулся в гостиную. Стащил со своей кровати влажные простыни и, убедившись, что матрас тоже не слишком сух, с трудом перевернул его на другую сторону, словно центнер веса поднял. В квартире было душно. Михаил поплёлся к окну, чтобы открыть его. Ему понадобилось значительное умственное усилие, чтобы понять, что это окно, словно отлитое из чугуна, не открывается внутрь, а сдвигается в сторону, скользя на дюралевых планках. Так или иначе, окно было открыто. В гостиной стало хоть немного, но прохладней. Измотанный непосильной работой, Миша смог вернуться в постель. Он прилёг, расслабился, и даже начал дремать, но тут через открытое окно с улицы до него донёсся голос:
      
       - Миша! Миша! Ты слышишь?
      
       - Господи, что это? Кто это? Нет, не хочу! - сквозь стиснутые зубы, в отчаянии забормотал Михаил.
      
      Обвившаяся вокруг тёплого Мишкиного сердца черная змейка дремала, убаюканная его ритмичными сокращениями. Змейке пришло время проснуться. Сквозь тонкую плёнку засветились горящими угольками её красные глазки. Широко открыв маленькую алую пасть, она зевнула. Обнажились два крохотных белых и острых зуба, мелькнуло серое трепещущее раздвоенное жало под ними. Змейка сладко потянулась. Отблескивающие антрацитом тонкие гибкие кольца вокруг Михаилова сердца сжались, и оно затрепетало, задыхаясь в новом приступе смертельного страха.
      
      - Миша! Миша! Не бойся!- звал голос за окном. - Это Борюн!
      
      "Какого дьявола?! Какого долбанного чёрта?! - вдруг разозлился Михаил и мысленно передразнил адский голос: - "Миша, не бойся! Это я, Борюн"!
      Действительно, странно опасаться ожившего размороженного мертвеца. Такого масечку! Такого лапулю! Нет! Нет! Это всё происходит в моей больной голове! Я трясусь как заяц от страха, из-за собственных фантазий, грёбаных белогорячечных галлюцинаций!"
      
      Собрав в кулак жалкие остатки воли, Миша заставил себя подняться с постели и подойти к окну. Он молитвенно и горячо надеялся, что никого не увидит на ночной улице. И правда, за окном было пусто. Вышло из облаков и засияло в небе ночное светило - круглая, пористая и желтоватая как лаваш, огромная луна. Михаил собрался было перевести дух. Но тут, объятый новой волной ужаса, почувствовал, что в комнате кто-то есть. В ноздри пахнуло жжёной бумагой и прелыми листьями. Миша вновь, каким-то чудом взял себя в руки и даже решил задать вопрос тому, что находилось сейчас с ним в одной комнате. Однако Мишу опередили.
      
      - Что тебе от меня надо? - печально и устало поинтересовался голос за его спиной.
      
      Волосы на многострадальной Мишкиной голове зашевелились и поднялись дыбом. Именно этот вопрос должен был прозвучать в освещённой неверным лунным светом комнате. Вопрос прозвучал, но только не от Михаила. Он продолжал стоять, судорожно вцепившись в нижний оконный створ, не в силах пошевелиться или, тем более, подать голос. Воля окончательно покинула Мишку, сейчас ему хотелось одного, сдохнуть, сдохнуть, и ещё раз сдохнуть. Умереть мгновенно и немедленно. Только бы ничего этого не видеть, не слышать, и не чувствовать...
      
      Прошло значительное время, прежде чем Михаил смог разлепить пересохшие губы.
      
       - Ты здесь, Борюн? - просипел он почему-то через левое плечо.
      
       - Да! - коротко ответили Михаилу.
      
       - Что тебе от... - начал было Миша, но осёкся. - Чего ты от меня хочешь? - поправился он.
      
       - Я ничего. Это ты меня позвал! - с ноткой удивления отметил невидимый Борюн. - Зачем ты меня потревожил?
      
       Внезапно Михаила охватил истерический гнев. Он резко развернулся на голос, звучащий за спиной. В полумраке, в ветхом кресле у стены маячила сгорбленная фигура. Существо было завернуто в просторную мешковатую хламиду. Лицо призрака укрывало подобие рваного капюшона.
      
       - Я тебя не звал, тварь! - собирался проорать Михаил, но из его глотки вырвались лишь какие-то сиплые хрипы.
      
       Миша сполз на пол, и, привалившись к стене под окном, зашёлся в приступе сухого надрывного кашля. Только лишь он успокоился, как призрак в кресле засмеялся. Заливисто, звонко и заразительно, словно ребёнок. Солнечный, да нет, скорее "лунный смех" в глухой тоскливой ночи. Адская пародия на веселье. Не радость жизни звучала в нём, а радость смерти. Инфернальные звуки мертвящим холодом достигали самого дна Мишкиной души.
      
       - Да нет, Миша! Это я тебя не звал! - отсмеявшись, с явной иронией в голосе продолжил Борюн. - На что ты мне сдался? Вот и боцман Саныч, знакомец твой по "Ореховску", подтвердит. Он уже вторые сутки, как того... неподалёку. Инфаркт... Позвать его?
      
       - Не надо! - только и сумел прохрипеть Миша.
      
       - Ха- ха-ха! - вновь зашёлся своим "лунным смехом" призрак. - Ну не надо, так не надо! Только вот что. Если в следующий раз упьёшься до "белой", меня не зови. А то мы тебе такой фильм ужасов из жизни демонов продемонстрируем, дочь родную не узнаешь! Нынешнее кино тебе "Золушкой" покажется! С Яниной Жеймо[5] в главной роли!
      
       - Как это? Что я? От меня не зависит! - забормотал, оправдываясь, Миша.
      
       - Зависит-зависит! Я тебя научу! Чего уж там, сам запойным был, оттого и помер, - перешёл Борюн на более доброжелательный тон. - Как оклемаешься, посети церковь православную, да закажи попу молитву, "За упокой" рабу божьему Борису Борею. Да поставить свечку не забудь! Это и тебе поможет, душа христианская.
      
       - Так ведь я же некрещёный! И вообще, у меня мать еврейка! - удивлённо возразил Михаил.
      
       - Христианство - не религия, а место души в мироздании. Оно от нации не зависит, - назидательно отвечал Борюн. - Вот и у меня тоже бабка правоверная иудейка была, и что? Между прочим, у тебя дочка крещёная. Ты же её сам крестил, или забыл?
      
       - Да к чему это всё? Ясно же, что жизнь моя накрылась! - оплакивая себя, заныл Мишка. - Да и сам я законченный алкоголик. Вот, до тебя и белой горячки допился!
      
       - Дурак ты, а не алкоголик! - буркнул из кресла Мишкин собеседник. - Драка у тебя в душе, серьёзная драка! Твой ангель-хранитель с твоим же личным бесом схватились... Пока что нутро у тебя крепкое, здоровое, но водку больше не пей, не твоё это...
      
      Невероятно, но шизоидная беседа с покойником начала действовать на Мишу успокаивающе. Волны страха притихли, и Михаил даже почувствовал любопытство.
      
       - А про дочку мою откуда знаешь? - робко вопросил он.
      
       - Я знаю всё, что знаешь ты! - был ответ. - И ещё больше, чего не знаешь!
      
      
    ***
      
       - Мужики, скорую вызывайте. Заболел я, "белая" у меня, - опустив глаза в пол, глухим голосом попросил Михаил открывшим ему дверь, опухшим соседям-собутыльникам.
      
      Специальная неотложка приехала быстро... Михаила погрузили в скорую, пристегнув поперёк груди ремнями к носилкам.
      На входе в приёмный покой областной психиатрической больницы Михаила встречала восторженная смешанная толпа, состоящая из медработников, обслуживающего персонала, а также наиболее адекватных пациентов. Мише бурно рукоплескали, в его честь произносили пышные здравицы. Он же только смущённо улыбался с носилок и скромно помахивал свободной от ремней половиной кисти.
      В приёмном покое Мишку переправили на больничную койку. К нему подошёл врач в белом халате и с чёрной, с проседью бородой. Взглянув на Михаила, доктор по-доброму, печально улыбнулся и спросил:
      
       - Ну что, дружище, заболел?! Ты же молодой парень! Не рано тебе до белой горячки упиваться? Рассказывай, как же ты дошёл до жизни такой?
      
      
      
       Призрак
      "Белой горячке" посвящается.
      
      "Чей-то смех в пустынном доме, смутный шёпот у виска.
      На столе стакан, а кроме, нож и смертная тоска.
      Тяжкой ночью, душной ночью он приходит нелюдим.
      Тот, кто странно напророчен, тот, чей смысл непостижим.
      В лунной призрачной сутане, балахоном лик сокрыт.
      Близ стола с тоской в стакане он садится и молчит.
      В тишине бегут минуты, Призрак рядом недвижим,
      Как натурщик неизвестных, незаконченных картин.
      Будет день и будет пища, плач и хохот, свет и звук.
      А пока, сидим не дышим. И молчим, и ночь вокруг..."
       1999 г.
      

    6. Градов И. Из любви к искусству

    20k   "Рассказ" Фантастика


      Впервые я увидел Арианну в 'Якоре', маленькой таверне в порту. Люблю, знаете, гулять у моря: слушать шум волн, смотреть на крикливых, беспокойных чаек... Прогулка по берегу занимает у меня обычно час-полтора, а затем я захожу в какую-нибудь таверну - пообедать. Часто выбираю 'Якорь' - там отлично готовят. Так поступил и на этот раз: походил по берегу, полюбовался на яркое летнее солнце, прозрачно-синие волны и завернул в любимое заведение. Еще издалека я уловил чудесные запахи - свежей макрели, жареного лука и горячего оливкового масла. Даже слюнки потекли.
      Ах да, кажется, забыл представиться, прошу прощения. Меня зовут мастер Альберто Марини. Но большинство жителей нашего славного городка называет меня просто Чучельник - по роду занятий, ибо зарабатываю я на жизнь именно этим ремеслом: делаю чучела животных. Конечно, правильнее было бы называть меня таксидермистом, но кто, скажите на милость, выговорит у нас это мудреное слово? Чучельник же - просто и, главное, для всех понятно. Работаю я в основном на богатых клиентов, делаю чучелки умерших собачек и кошечек, реже - попугайчиков и прочих птичек. Платят мне хорошо, но и работа, прямо скажем, не самая простая - ведь нужно не только правильно обработать и набить тушку, но сделать ее такой, чтобы выглядела, как живая. В этом и есть подлинное мастерство, я бы даже сказал - искусство. Здесь имеет значение всё: и общая поза, и расположение лап, крыльев, и поворот головы, и даже взгляд. С последним бывает особенно трудно - попробуйте передать выражение глаз того, кого вы ни разу в жизни не видели! Вот и приходится выдумывать. Бывает, и день, и два провозишься, пока не добьешься нужного эффекта. Но и результат получался, как правило, отличный. Деньги платят мне за мастерство - за то, что умею 'оживлять' фигуры животных, и люди приезжают ко мне из самых далеких уголков нашей страны. Но самая лучшая награда для меня, когда заказчик (а чаще всего это бывают именно дамы) всплескивает руками и с чувством произносит: 'Боже мой, как живой!' Или же: 'Как живая!' Чуть не рыдает от счастья. Это и есть настоящее волшебство. Пусть некоторые собратья по цеху и смеются надо мной, говорят, что я слишком увлекаюсь художественной стороной дела в ущерб, так сказать, практической (за то время, что я вожусь с одной тушкой, можно было бы сделать две или три), Бог с ними - я работаю так, как считаю нужным. Для меня искусство всегда будет на первом месте, а деньги - лишь на втором. Но, кажется, я отвлекся, вернемся в 'Якорь'. Это заведение находится в самой глубине портовых кварталов, и оно довольно небольшое. Из мебели в главном зале - лишь грубые деревянные столы и скамейки, стены голые, темные от копоти. Полуслепые окошки почти не пропускают света, поэтому в зале всегда горят масляные лампы. Но обстановка - это не главное, важно, как кормят. Я обычно заказываю жареную макрель - люблю ее нежное, жирное мясо. И кувшинчик белого вина к ней. Вместе получается сытный и очень вкусный обед, к тому же стоит совсем недорого.
      Итак, я, как всегда, сел на свое место у окна. Только успел достать трубку, как вино уже появилось на моем столе - еще одно преимущество этого заведения. Запотевший кувшинчик принесла стройная, симпатичная девушка: отличная фигура, высокая грудь, мягкие черты лица. Раньше я ее не видел в 'Якоре'.
      - Спасибо, дорогая. Ты недавно служишь?
      - Да, господин, только вчера наняли.
      - А откуда ты родом?
      - Из Лузанны.
      - Хм, и как тебя занесло в наши края?
      - Здесь живет моя родственница, тетя Марта. После смерти мужа она осталась совеем одна, детей ей Бог не дал. И еще сказала, что здесь можно найти хорошее место.
      - Понятно, взяла тебя в качестве компаньонки и дармовой прислуги. Ловко придумала! А зовут тебя как, красавица?
      - Арианной, господин.
      - Приятное имя. Скажи, Арианна, тебе не страшно здесь, в городе?
      - Нет, господин, люди - они везде люди. Да и человек ко всему привыкает. И к хорошему, и к плохому.
      Я не мог не согласиться с Арианной. И был приятно удивлен ее взрослости и рассудительности. Для юной деревенской девушки - весьма редкое явление.
      - Ладно, - кивнул я, - иди, тебя, кажется, другие посетители зовут.
      Действительно: парни, сидевшие за соседним столом, громко и настойчиво кричали:
      - Эй, Арианна, тащи сюда вино! Да скорее!
      Они были уже изрядно навеселе - то ли по случаю выходного дня, то ли просто от хорошего настроения. Судя по внешнему виду - типичные портовые прощелыги. Не люблю я таких - неприятные типы, занимаются непонятными делами, не всегда законными. Арианна побежала в подвал за вином. Ее длинное платье на мгновенье вспорхнуло, обнажив лодыжки, и я почувствовал возбуждение - люблю, когда у девушки стройные, длинные ноги. А у Арианны, судя по всему, они были именно такими. Вскоре она вернулась, прижимая к груди мокрый, тяжелый кувшин. Поставила перед парнями, вытерла руки о передник.
      - Вам что-то еще?
      - Тебя! - заржал один из типов и грубо обхватил Арианну за талию. - Пойдем со мной, красавица, останешься довольна.
      - Пустите! - пыталась вырваться девушка.
      - Брось ломаться, я же знаю, ты хочешь. Ну-ка, поцелуй меня!
      - И меня тоже, - заржал его приятель, здоровый, грубый верзила, - а еще малыша Ника!
      И кивнул на третьего участника застолья, который молча потягивал вино. Арианна еще раз попыталась вырваться, но не получилось - наглый парень держал ее крепко. На глазах у девушки выступили слезы. Ох, не нравятся мне такие ситуации...
      - Эй, парни, - крикнул я, - отпустите девушку. Видите, она не хочет.
      - А тебе-то что, старик? - нагло ответил главный среди паней, по-прежнему прижимая к себе Арианну. - Не встревай!
      - Отпустите! - уже с напором произнес я.
      - Карл, пойди, разберись, - приказал вожак верзиле, - я пока с Арианной побеседую.
      Карл поднялся, подошел ко мне и вытащил из-за пояса нож.
      - Слышь, ты, - прогнусавил он, - вали-ка отсюда, не то...
      - Что - не то? - хмыкнул я, неторопливо потягивая свое вино.
      - Кишки выпущу!
      - Чем, этой зубочисткой? - кивнул я на его нож. - Ею только в зубах ковырять. Разве это оружие? Вот у меня - это оружие.
      И показал свой любимый инструмент - длинный складной нож, которым я обычно препарирую животных. С узким, острым и очень опасным лезвием. Я быстро взмахнул, и верзила с криком выронил свое оружие - его рука оказалась вспоротой от запястья до локтя. Не сильно, конечно, я же не садист, так, слегка резанул, чтобы только испугать. На рубашке выступила кровь.
      - Он меня порезал! - тонко завопил верзила.
      Главарь оторвался от Арианны, посмотрел: вид у его подручного был весьма жалкий и испуганный. Карл явно не ожидал, что ему дадут отпор, привык, что все боятся. Я поднялся и махнул лезвием в воздухе - чтобы все оценили его длину и остроту.
      - Меня зовут мастер Марини, я занимаюсь тем, что препарирую животных, но в случае чего - могу и людей. Очень советую вам извиниться перед девушкой и заплатить за оскорбление.
      И для наглядности еще раз слегка чиркнул лезвием, отхватив у верзилы изрядный кусок галстука. У самой шеи. Тот тонко вскрикнул и отскочил от меня подальше.
      - Какого черта тут происходит? - раздался громкий, грубый голос.
      В зал вошел хозяин таверны, толстый рыжий Эрнесто. Его огромные волосатые ручищи были грозно уперты в бока.
      - Эти господа хотят заплатить за обед и покинуть заведение, - объявил я, - не так ли, парни?
      Главарь отпустил Арианну и поднялся.
      - Да.
      - Не забудьте заплатить и оставить чаевые.
      Главарь бросил на стол три серебряные монеты и что-то зло прошипел - типа того, что мы с тобой еще встретимся.
      - Приходите, парни, в любое время, - широко улыбнулся я, - меня всякий знает, даже дорогу укажут. А уж я-то вас встречу, не сомневайтесь!
      И еще раз чиркнул по воздуху лезвием. Оно хищно блеснуло при свете масляной лампы, главарь резко побледнел и пулей вылетел за дверь, за ним - его приятели. Верзила бережно прижимая к себе руку, с нее капала кровь.
      - Спасибо, господин Марини, - тихо произнесла девушка.
      - Не за что, дорогая! - отмахнулся я. - Идиотов надо учить.
      Рыжий Эрнесто понял, что все улажено, и довольно хмыкнул. А затем исчез на кухне - он сегодня выполнял обязанности повара. Порезанную руку парня он как будто и не видел.
      - Рыба готова, мастер Марини, - через некоторое время крикнул Эрнесто из кухни, - Арианна, подай господину.
      Я кивнул - жду с нетерпением. Макрель, как всегда оказалась выше всяких похвал - Эрнесто умел готовить. Поэтому я и захожу к нему - люблю, когда человек знает свое дело. Эрнесто мог бы стать великим поваром, но предпочитает особо не напрягаться. Его конек - макрель, он готовит ее на медленном огне, обильно поливая оливковым маслом и особым соусом, собственного изобретения, а затем украшает зеленью и луком. Просто объеденье!
      
      Через пару дней я снова был в 'Якоре', но уже по делам. Арианна скучала у окна (будний день, посетителей мало), Эрнесто, как всегда, возился на кухне. Увидев меня, девушка радостно улыбнулась:
      - Добрый день, мастер Марини! Вы вовремя: нам только что доставили свежую рыбу. Господин Эрнесто сейчас ее как раз готовит.
      - Спасибо, я по другому делу. Скажи, Арианна, не хочешь ли ты служить у меня? Мне нужна прислуга.
      - Не знаю, - замялась Арианна, - это так неожиданно...
      - Я живу один, ни семьи, ни родных, почти все время провожу в мастерской - она тоже в доме, на первом этаже. Сам готовить не люблю и, если честно, не умею. А моя кухарка недавно уволилась - решила перебраться к дочери в деревню, внуков нянчить. В еде я неприхотлив, вкусы у меня простые: рыба и мясо. Думаю, ты справишься.
      - А господин Эрнесто? Вдруг он меня не отпустит?
      - Не бойся, договоримся, главное, чтобы ты была согласна.
       Арианна нерешительно кивнула. Я обрадовался:
      - Вот и отлично, сейчас поговорю с Эрнесто.
      С хозяином таверны я договорился быстро - он понимающе хмыкнул и согласился отпустить Арианну за небольшую компенсацию. Которая тут же была ему уплачена. Таким образом, все формальности были соблюдены. После этого я привел Арианну в свой дом, показал, что где находится. На первом этаже - мастерская, там убираться не надо и лучше туда вообще не входить. Вид разделанных тушек - не лучшее зрелище. Дальше по коридору - кухня. На втором этаже - спальня и кабинет, там необходимо лишь время от времени протирать пыль и подметать. Ну и, само собой, ходить на рынок за продуктами. Деньги на хозяйство я буду давать в начале недели, а платить за службу - в конце. Если есть желание, можно жить прямо у меня дома - для прислуги есть отдельная комната на втором этаже. Девушка покачала головой - нет, я не стал уговаривать - понимал, что она должна ко мне еще привыкнуть. Мы быстро обо всем договорились, и Арианна приступила к своим обязанностям - начала готовить обед. А я пошел в мастерскую - был срочный заказ.
      
       Жизнь моя с Арианной быстро вошла в колею: она приходила утром, подавала мне в кабинет кофе, затем бежала на рынок. Пока я работал, готовила еду. После обеда я обычно дремал, затем снова спускался в мастерскую. Вечером - легкий ужин, и до свидания, до следующего дня.
      Девушка быстро ко мне привыкла и уже не стеснялась - общалась свободно. Это мне тоже нравилось, люблю, когда у людей легкий, открытый характер. Арианна была родом из деревни, выросла в большой крестьянской семьи, семеро детей, она старшая. Жили очень бедно, еле-еле сводили концы с концами. Поэтому мать и обрадовалась, когда двоюродная тетка пригласила Арианну к себе: одним ртом меньше. К тому же девушка могла найти в городе мужа - все лучше, чем деревенские парни, такие же бедные, как и она сама. Арианна сначала не хотела ехать, боялась, но мать заставила - такую возможность нельзя упускать! У тети Марты же был свой расчет: после смерти мужа ей было скучно в большом, пустом доме, к тому же часто болела и нуждалась в уходе, а тратиться на прислугу не желала - жадная очень. Арианна за жилье помогала ей по дому, в случае болезни - ухаживала. А чтобы девушка не сидела совсем на шее, тетя нашла ей место в 'Якоре'. Там и кормят, и деньги платят, да и чаевые... В общем, обычная история. Немало девушек приезжает к нам в город в надежде найти свое счастье, но мало кому это удается. Я немного рассказал о себе - вдовец, после смерти жены живу один, ни детей, ни близких. Иногда бывает так одиноко... В общем, мы с Арианной поняли друг друга. А через некоторое время я предложил ей переехать ко мне - чтобы не возвращаться вечером одной по темным городским улицам. Арианна согласилась - несмотря на возражения тетушки. Та сначала ни в какую не хотела, кричала, что это неприлично - незамужней девице жить в доме у одинокого мужчины, что пойдут кривотолки, сплетни... Пришлось нанести тетушке визит и все объяснить: Арианна будет жить как прислуга, ничего личного, а деньги я плачу хорошие. Даже очень. Тетушка обо мне, конечно, слышала, а потому, немного поворчав для вида, согласилась.
      ...И еще через некоторое время Арианна оказалась у меня в постели - к величайшей моей радости. После каждой ночи я делал Арианне маленький подарок - как правило, серебряную монетку. За удовольствие надо платить, особенно в моем возрасте. Так мы и жили, душа в душу.
      
      Но всякое счастье, к сожалению, обычно заканчивается. Я не раз говорил Арианне: не ходи в мастерскую, не убирайся там, и уж тем более не спускайся в подвал, где я храню старые чучела. Нечего тебе там делать! Так нет же! А все это проклятое женское любопытство - сколько девушек оно уже сгубило! Это случилось примерно через три месяца после начала нашей совместной жизни. Я рано вернулся от заказчика, принес очередную тушку и заметил, что дверь в подвал открыта. Тут надо пояснить: ключи от мастерской я никому не даю, но в последнее время стал несколько рассеян и иногда забываю их в кабинете. Наверное, так было в этот раз. Арианна нашла их и решила посмотреть, что же у меня в подвале. Удовлетворить, так сказать, свое женское любопытство. Спустилась вниз и...
      Представляю, как она испугалась: там же все мои любимые. Справа - Кларисса, первая моя супруга. Уж как я ее любил, как холил, как лелеял! Ни в чем не отказывал - и платья новые покупал, и дорогие подарки делал, и все такое прочее. Так нет же, увлеклась каким-то молодым прощелыгой, даже решила бежать с ним. А для меня это был позор - остаться без жены, но с рогами. Этого я допустить не мог. Вот и заманил их к себе в подвал, сначала Клариссу, а потом и ее любовника. И сделал все, что нужно. Теперь они всегда вместе, рядышком. Кларисса, кстати, очень хорошо получилась - свежая, румяная, в весьма игривой позе - стоит, слегка подбоченясь, чуть откинув голову назад. Будто смеется. Надеюсь, что не надо мною. А у ее ног - голова того самого прощелыги, в виде подставки. Забавная композиция!
      Рядом - Бетти, служанка, которую я нанял после смерти Клариссы. Любопытная попалась очень, всюду свой нос совала. Вот и... А дальше уже пошло-поехало: Мишель, Жанна, Николь, Сюзанна. Все они, дурочки, здесь. Правильно говорят: любопытство сгубило кошку. И не только ее одну.
      Арианна стояла и смотрела на чучела. Я тоже любовался - очень хорошо вышли, от живых не отличишь. Но надо было решать, что делать. В принципе, все было готово - я всегда держу при себе свой инструмент. Вот он, мой любимый нож, один взмах - и можно приступать к делу. Эх, мало я пожил с Арианной, а ведь она мне так нравилась! Пожалуй, больше, чем все остальные... Я даже думал сделать ей предложение. Но, видно, не судьба. Так и останусь я до конца дней своих вдовцом.
      Арианна повернулась ко мне, на ее лице, как ни странно, не было ни страха, ни даже удивления.
       - Скажи, - чуть слышно произнесла она, - если я обещаю, что никому не скажу, ты ведь все равно меня убьешь?
      - Да, разве можно доверять женщине? У вас же язык - что помело. Непременно разболтаешь. Но ты не бойся, я все сделаю быстро, ты даже ничего не почувствуешь. Ну, почти.
      - А если я выйду за тебя замуж?
      Я задумался - очень хотел взять Арианну в жены. Но вдруг она все-таки разболтает? Опасно. Видя мои сомнения, Арианна предложила:
      - Хорошо, давай я тоже убью кого-нибудь, и мы вместе сделаем чучело. Тогда я навеки буду повязана с тобой кровью.
      - И кого же? - хмыкнул я.
      - Да хотя бы тетушку Марту! Надоела она мне до смерти, сил моих больше нет: ноет, причитает, жалуется на свои болячки, да еще и деньги с меня тянет - за то, что позволяет мне с тобой жить.
      Я кивнул - ладно, пусть будет так. Почему бы нет? Мы быстро обо всем договорились, и я пошел к себе наверх. Арианну же на всякий случай запер в подвале - мало ли что. Потом написал тетушке письмо - пригласил к себе для важного разговора. И послал с мальчишкой-посыльным. Расчет был простой: тетушка: чрезвычайно любопытная и жадная особа, быстро прибежит.
      
      Тетушка, поблескивая маленькими, жадными глазками, пришла скоро. Я принял ее весьма любезно - угостил вином, фруктами, шоколадом. Затем перешел к делу: завел разговор об одиночестве, мол, трудно мужчине без женщины. И, хоть я человек уже немолодой, но организм своего все еще требует... Тетушка благосклонно внимала: это было именно то, что она хотела услышать. Я видел, как уже прикидывает в уме, сколько с меня можно содрать, ведь только она, ближайшая родственница, могла дать согласие на брак. Родители - далеко, в город точно не поедут. Наконец решилась:
      - Мастер Альбето, - произнесла тетушка елейно, - я все понимаю. Но скажу так: Арианна - моя любимая племянница, я ее поила, кормила, одевала-обувала.
      - Хорошо, сколько?
      - Я люблю золотые украшения, они надежнее денег. Вы богатый человек, я знаю... Ну и, само собой, надо купить приданое для Арианны. Платья, белье, столовую посуду...
      - Договорились, я все куплю. Кстати, что касается приданого... Знаете, у меня в подвале есть десяток хороших шкурок, приобрел по случаю. Из них могут получиться отличные меховые накидки для вас и Арианны.
      - Да? - сразу загорелись глаза у тетушки. - А можно посмотреть? Я давно мечтаю о манто. Мерзну, знаете ли, в холодную погоду...
      - Конечно, пойдемте.
      Мы спустились вниз, я пропустил тетушку вперед и запер за собой дверь. Старуха удивленно посмотрела на меня, а затем заметила чучела. И, кажется, лишилась дара речи.
      - Дорогая, вот твоя первая работа, - сказал я Арианне, протягивая нож.
      Девушка подошла к тетушке:
      - Прости, тетя Марта, но так надо. К тому же я никогда тебя не любила.
      И резко взмахнула рукой. Довольно ловко получилось, отметил я, горло перерезала сразу, с первого же удара. Тетушка захрипела и рухнула на пол. Я подставил лоханку, чтобы сцедить кровь. Потом мы приступим к работе.
      С тетушкой я поступил так же, как и с остальными женщинами - сделал чучело. Пусть стоит в подвале, раз уж так вышло. Арианна нашла в порту полубезумную старуху и привела к нам, мы переодели ее в платье тетушки, напоили вином, а потом сбросили в море. Еще одна жертва уличных грабителей... Полиция разбираться с гибелью "тетушки", само собой, не стала - обычное явление для нашего города. После этого мы с Арианной поженились - я всегда держу слово. Арианна унаследовала тетушкин дом, мы переехали туда. Но мастерскую я тоже себе оставил - привык, знаете ли. Работаю в ней и иногда даже ночую - когда заказов много. Арианна мне помогает - ей понравилось ремесло чучельника. Когда у нас будут дети (очень на это надеюсь!), я научу их своему прекрасному ремеслу. Пусть тоже приобщатся к искусству, в жизни всегда пригодится.

    7. Зырянова С. Любая душа

    8k   "Рассказ" Хоррор


      Олег идет, помахивая сумкой с учебниками. После школы самое время повидаться с друзьями. Заглянуть по дороге во двор детской больницы - там ждет Марик, малыш лет пяти, которого привезли с гнойным аппендицитом. Скучает. Время от времени Олег ему приносит свои старые детские книжки, игрушки. Потом оставляет в больнице - пусть малышня развлекается, Олегу этот хлам уже давно не нужен, а ребятишкам пригодится. Из больницы Олег делает небольшой крюк, чтобы поздороваться с дядей Вовой. Дядя Вова обычно сидит на крыльце заколоченного дома. Сперва Олег его побаивался, потому что дядя Вова - настоящий бандит, но потом оказалось, что бояться нечего. Чаще всего дядя Вова ограничивается коротким "привет, малёк", но иногда, когда он в ударе, может порассказать много интересного про лихие девяностые. Как товар перевозили контрабандой через границу, как подделывали таможенные накладные. И как забивали стрелки, если получались какие-то непонятки...
      А неподалеку от заколоченного дома дяди Вовы - небольшой сквер, где стоит старый памятник жертвам фашизма. Возле памятника гуляют бабушка Циля и мальчик Люся. С ними всегда клево поболтать, особенно с бабушкой: ее память хранит множество событий и стихов. Олегу очень нравится, как она разговаривает - певучий такой говорок, и он даже иногда вставляет в собственную речь все бабушкины "таки да" и "перестаньте сказать". Сегодня у Олега к бабушке Циле важное дело.
      Он проходит мимо брошенной стройки. Это унылая заброшка, засыпанная мусором и кое-как огороженная сеткой-рабицей; в сетке полно дыр, через которые можно пролезть, если делать нечего. Олег уже вышел из того возраста, когда стройка-заброшка может вызывать жгучий интерес, хотя еще несколько лет назад с упоением лазил по шатким бетонным остовам этажей, но сегодня его внимание привлекает девушка. Девочка его возраста. Немного растрепанная девчонка - модные джинсы в обтяжку, которые называются "скинни", кеды, блестящие от бесцветной помады губы.
      Раньше ее здесь не было.
      - Привет, - поравнявшись с ней, говорит Олег. - Как дела? Тебя как зовут? Я Олег.
      - Оля, - машинально отзывается девчонка и вдруг вспыхивает. - Да пошел ты! Ненавижу вас, пацанов! Падлы вы все!
      - Эй, эй, полегче! Я никогда и никого... - начинает Олег, но Оля сплевывает под ноги, цедит сквозь зубы ругательство и уходит. - Вот дура!
      Он приходит в сквер.
      - Бабушка Циля, - начинает он. - И ты, Леха...
      - Люся, - поправляет мальчик.
      - Люся - это девчачье имя, - настаивает Олег.
      - Перестань сказать, - не соглашается Люся. - Ты так думаешь потому, что ты гой!
      - Люся, - строго одергивает его бабушка. - Шо это за слова? Ну-ка извинись и покажи Олегу, какой ты хороший мальчик!
      - Помогите мне написать проект по истории, - просит Олег. - Мне нужно подготовить презентацию про евреев и Вторую мировую.
      - Вторую мировую, - бабушка Циля поджимает губы. - Таки для нас, юноша, это Великая Отечественная!
      Но сразу же старая коммунистка меняет гнев на милость и рассказывает.
      Страшный у нее рассказ. Пальцы у Олега очень быстро начинают дрожать, но он справляется с собой и записывает.
      - Таки нам сказали, шо нас будут интернировать, - журчит старческий голос. - Мы взяли с собой вещи и все, шо только нашли ценного для устроиться на новом месте, и еды. А потом все это отобрали и построили нас перед рвом...
      Олег жмурится. Перед глазами у него мелькают перепуганные люди, не понимающие - не желающие понимать, - зачем этот ров и почему автоматы наперевес...
      - Расстреливали полицаи, - вспоминает бабушка Циля. - Один, Андрюха, был наш сосед. Таки он точно знал, кто еврей, а кто нет, и это через него мы все с нашей улицы были там. Он выдернул сережки с ушей моей подружки Фани, а когда Фаня закричала, толкнул ее в ров, поймал руку и сдернул с руки колечко. А к Соне он сватался. Соня отказала. Мы все думали, шо он ее отпустит по старой любви, а он сам приставил ей к виску пистолет...
      "Соня", - записывает Олег.
      - Не всех расстреляли насмерть, - говорит бабушка Циля. - Некоторых засыпали заживо.
      
      ...Олег опять возвращается из школы.
      Сегодня он принес маленькому Марику карандаши и раскраски, но тот не сумел управиться с карандашами. Олег ругает себя: надо же было не сообразить!
      - Давай я тебе комиксы лучше почитаю, - говорит он.
      - Давай, - радуется Марик. - Про челепашек?
      - Про черепашек, - Олег перелистывает старые комиксы, которые сам читал в детстве, - и вот еще про человека-паука.
      - Клуто, - тянет Марик и улыбается. - А у меня футболка с пауком!
      Комиксы прочитаны.
      Дядя Вова бросает свое "здорово, малёк" и отворачивается. Олег его понимает. Однажды дядя Вова рассказывал, что мечтал быть учителем математики. Но в 90-х не платили по полгода - не умирать же с голоду? Вот он и подался в контрабандисты. Теперь грустит.
      Жалеет.
      А показывать свою грусть посторонним не хочет.
      Оля снова стоит возле заброшки. Олег улыбается и кивает ей головой.
      - Олька, привет! Как дела?
      - Да пошел ты! - зло шипит девчонка. - Ублюдки! Вот бы вас, членомразей, вообще не было! Я бы вас всех передушила!
      - Ну не все же такие, - Олег запинается и уходит.
      
      ...Сегодня у Олега важное дело: закончить презентацию.
      Ничего не забыть: ни про Соню, ни про Фаню, ни про полицая Андрюху.
      Ему эту презентацию не задавали, он сам вызвался. Так-то история - не его конек. Олег давно решил идти в медицинский на детского хирурга, чтобы дети больше никогда не умирали от гнойного аппендицита. Родители вроде с пониманием... хотя, может, они просто смирились с тем, что их сын сам все для себя решает. Олегу с родителями повезло вообще-то.
      Олегу хочется, чтобы людей больше никогда не засыпали землей заживо.
      И чтобы школьные учителя не уходили в контрабандисты.
      По телеку передают всякую муру про духовные скрепы, попсовые гастроли и ДТП. Родители смотрят это вполглаза - просто так, отдохнуть после работы. Олег вообще не смотрит, но вдруг что-то привлекает внимание.
      Пропала девочка.
      15 лет. Его ровесница. Оля Поляшова.
      Олег никогда не встречал Олю Поляшову, но что-то знакомое есть и в фотографии этой девочки, и в описании одежды - джинсы-скинни, кеды, красная курточка. Только на фотографии ее волосы на макушке не слиплись от крови. И на шее нет синей полосы.
      И тогда Олег вспоминает. Он сохраняет презентацию, встает и звонит в полицию.
      А потом распечатывает и выходит из дому - надо же показать бабушке Циле, что получилось.
      - Привет, Олька, - говорит он, пробегая мимо заброшки.
      - Сволочь, - непримиримо отзывается Оля. - Вы все одинаковые. Притворяетесь друзьями, а сами только насилуете и убиваете, убиваете и насилуете!
      Олег добегает до сквера. Уже вечереет, и бабушке Циле приходится напрягать глаза, чтобы прочитать его распечатки. Олег подсвечивает ей фонариком со смартфона.
      - Здоровски, - замечает мальчик Люся. - Жаль, что когда мы были живы, такого не было.
      - Что ты говоришь, Люся, перестань сказать, - возмущается бабушка Циля. - Ты хотел бы, шоб товарища Сталина валили памятники, и Союз больше не мог быть?
      - Если бы мы выжили, - убежденно отвечает Люся, - этого бы не случилось.
      Когда Олег возвращается, он останавливается возле дяди Вовы, и они вдвоем смотрят, как полицейские вытаскивают из заброшки черный пластиковый мешок. Большой. Как раз человек туда поместится.
      Оля была его ровесницей.
      И те, кто сделал это, тоже их ровесники. Олегу становится невыносимо неуютно от этой мысли.
      - Мы с ней так и не подружились, - говорит он дяде Вове.
      - На первых порах многие ерепенятся, - дядя Вова согласно кивает. Мировецкий он все-таки дядька, даром что контрабандист. И по математике помочь никогда не отказывается. А сейчас он понимает Олега по-настоящему, куда лучше, чем поняли бы его живые друзья. - Это потом уже рад любой душе, которая готова тебе открыться...
      - Может, она вернется сюда, - говорит Олег. - Если ее отпеть не догадаются - может, и вернется, - соглашается дядя Вова. - Тогда и подружитесь.

    8. Илу Осень - это маленькая смерть

    11k   "Миниатюра" Мистика, Хоррор


    Осень - это маленькая смерть

    Я ненавижу осень. Нескончаемые сумерки, в которых просыпаешься, проводишь весь день и засыпаешь, чувствуя себя недобитым зомби; зябкая сырость, от которой не спасет никакой плед; и отвратительно мерный, убаюкивающий шум дождя. Этот дождь уже убаюкал и деревья в парке, и цветы возле дома, и старую кошку, едва пережившую последнее в своей жизни лето.

    Ненавижу осень.

    По утрам стало настолько мучительно вылезать из нагретой уютной постели, что я вынужден был просить на работе отпуск за свой счет. Лишь бы только никуда не ездить, никого не видеть, ни о чем не думать. Нет ничего бесчестнее, чем говорить "Доброе утро" и улыбаться коллегам, мысленно презирая каждого; делать совершенно бесполезную работу и ненавидеть себя за то, что получил не то образование, отправил резюме не на ту фирму, родился не в той стране и ничего не можешь с этим поделать...

    И вот я дома. Целыми днями один. Сплю. Смотрю сериалы, ем бутерброды и запиваю горячим кофе с коньяком. Снова сплю. Стараюсь не пересекаться с домашними. Дочери хочется веселиться, баловаться, играть, а какой из меня игрок? Жена смотрит хмуро и молчит. Говорю, что работал всю ночь по удалёнке, и днем тоже работал, и очень устал, прошу не беспокоить. Наверное, она чувствует, что я вру. Но что я могу поделать? Осень забрала у меня все силы.

    Ночью обнаружил, что Нади нет рядом. Еще не ложилась? Прислушался: тишина. Свет не горит ни в одной из комнат. Тихонько выполз из-под одеяла, ёжась, прошлепал босыми ногами на кухню - никого. Заглянул в прихожую - ни ее бежевого пальто, ни Веркиной розовой курточки. И я не слышал, как они вернулись, одна с работы, вторая из сада. Я ведь спал...

    Отыскал телефон - ни одного входящего, ни единого сообщения. Набрал Надин номер. Длинные гудки.

    Я растеряно сел на диван и просидел там, наверное, целый час, заторможено размышляя, куда могли подеваться мои жена и дочь, но голова, словно забитая ватой, не способна была усвоить ни одной мысли.

    Тогда я решил сделать себе бутербродов. Хлеб кончился. Колбаса тоже. Я раздосадовано хлопнул дверцей холодильника и только теперь заметил висящую под магнитом записку: "Я так больше не могу. Не могу тащить все на себе. Не могу видеть на месте мужа амёбу. Мы с Верой переезжаем к маме. Позже вышлю документы на развод. Надя"

    Я проверил шкаф и комод. Вещи исчезли. В детской комнате больше нет игрушек. Даже ее компьютер исчез. Когда они успели собраться? Пока я спал? Я даже не слышал...

    Нашел в кладовку банку шпрот и соленых огурцов. Все-таки жаль, что хлеб кончился. Но я съел и так. Снова сел смотреть сериалы. На улице пошел дождь, и этот мерный, убаюкивающий шум усыпил меня.

    Во сне видел сестру. Такой же, как она была тогда, двадцать пять лет назад, когда сказала мне, что скоро умрет. Коротко постриженные светлые волосы и эти дурацкие лиловые лосины, худые плечики, грустные испуганные глаза. "Нельзя оглядываться, Боря!" - прошептала она и исчезла.

    Я проснулся. Двадцать пять лет назад.

    Ей тогда было одиннадцать, а мне - семь. Я в ее секрет про скорую смерть не поверил. Люба всегда подшучивала надо мной, а потом смеялась, говорила, что я наивный чукотский мальчик. А потом все как-то быстро завертелось: приступ, скорая, анализы, мама и папа по очереди ночуют в больнице. Врачи говорили, что это какая-то быстротекущая форма рака, которую невозможно выявить на ранних стадиях, а на поздних бесполезно лечить.

    За день до смерти мне удалось повидаться с сестрой в последний раз. Я тогда, конечно, не думал, что он последний, но Люба все понимала. Я спросил: откуда она узнала про рак? Почему не сообщила маме и папе?

    И Люба рассказала мне, как одна из подружек научила ее гадать на будущее. В ночь с тридцать первого октября на первое ноября нужно выпить черный чай с молоком и солью, найти такое помещение, где есть две двери - одна напротив другой, взять зеркало, свечу и сказать слова: "Старуха-прядуха, рот от уха до уха, вислое брюхо, земля тебе пухом! Имя не спрашивай, в гости не хаживай, ворожи, услужи, мне судьбу предскажи!" При этом стоять нужно лицом к одной из дверей, а в зеркало смотреть на вторую, затем спиной вперед пройти через комнату, открыть дверь и ни за что не оглядываться, что бы ни почудилось в зеркале.

    - Так ты оглянулась? - спросил я. Сестра молча кивнула. Она не знала о раке. И не могла рассказать родителям, понимала, что не поверят в такую сказку. Она честно ждала заслуженную смерть.

    Я тоже не мог ничего никому рассказать. Эта история прожила со мной двадцать пять лет, и я до сих пор не знаю, правду ли сказала мне тогда моя умирающая сестра. Впрочем, я никогда не пытался этого понять или хотя бы подвергнуть сомнению. Наверное, и она, и родители уже знали о болезни еще до первого приступа, и Люба просто не смогла устоять перед тем, чтобы не использовать ситуацию. Разыграла брата собственной смертью. А я двадцать пять лет хранил в памяти эту присказку про старуху-прядуху.

    Через пять дней будет годовщина Любиной смерти. Наверное, поэтому она мне приснилась.

    Я поставил на паузу бубнящее с экрана видео, сходил на кухню, чтобы попить воды. Отодвинув занавеску, выглянул в окно. Дождь. Кромешная тьма. В доме напротив ни в одном из окон не горит свет. Все крепко спят, обняв своих любимых. У кого нет любимых - обнимают кота. А у меня даже кота нет. В бликующем стекле отражалась старенькая кухня и мое заросшее, опухшее лицо алкаша. Мужа-амёбы. Надина записка так и осталась висеть на холодильнике и теперь тоже отражалась в окне. Я выбросил записку в мусорное ведро и достал из холодильника недоеденные огурцы. То, что осталось, лежало на самом дне, так что мне пришлось покопаться в мойке, чтобы отыскать вилку в завалах грязной посуды. Надо бы вымыть... потом. Позже.

    Через полчаса, не успел я и до середины досмотреть очередную серию, выключили свет. Вслепую нащупал я на столе телефон, зажег фонарик. Вышел на площадку проверить щиток, пощелкал тумблером - бесполезно. Вернулся в квартиру. Именно сейчас спать совершенно не хотелось. Я снова подошел к окну, вытягивая шею, оглядел двор. По-прежнему: ни одного фонаря, ни единого окна. Все умерли, и остался я один.

    Телефон в руке тихонько тренькнул. Я поднес его к лицу: всего лишь очередная уведомлялка из приложения соцсетей. В окне отразилось мое подсвеченное синим лицо. Несколько секунд я пялился на него. Мозг туго проворачивал промелькнувшую мысль.

    Дверь за спиной. Кроме моей заплывшей морды, кухни и холодильника в стекле отражалась дверь, ведущая в коридор.

    - Старуха-прядуха, рот от уха до уха, - проговорил я и замолчал. Зачем я это сказал?

    Сегодня как раз тот день - тридцать первое октября. Вернее, оно было вчера, теперь уже наступило первое ноября. Что будет, если договорить считалку до конца? Я смогу узнать у старухи-прядухи свое будущее?

    - Вислое брюхо, земля тебе пухом, - осторожно продолжил я. За столько лет я не забыл ни словечка. Моя мертвая сестра повторяла в унисон со мной своим детским голоском. Я мысленно видел ее худые плечи и большие испуганные глаза.

    От пристального вглядывания в отражение окна перед глазами расплывались пятна, и казалось, будто из коридора через дверь льется слабый мерцающий свет. Я сделал шаг назад, не отрывая взгляда от окна. Мое отражение тут же загородило дверь, так что мне пришлось сделать еще шаг влево и назад.

    - Имя не спрашивай, в гости не хаживай.

    Я протянул руку за спину и нащупал дверную ручку. Медленно повернул, толкнул. Казалось, мерцание стало ярче, и оно лилось из зала. Но я не мог встать так, чтобы видеть в окне кухни отражение зала - только часть коридора сразу за дверью. Наверное, это просто индикатор на сетевом фильтре.

    - Ворожи, услужи, мне судьбу предскажи.

    Я задержал дыхание. Увижу я старуху?

    "Нельзя оглядываться, Боря" - вспомнил я наказ явившейся во сне сестры. Я и не буду. Ничто меня не заставит.

    За окном с тихим урчанием проехал автомобиль. Отсветы его фар прокатились по стенам кухни, скользнули в коридор. Я прищурился, но успел заметить, как в отражении чья-то тень из-за моей спины метнулась в сторону, словно уворачиваясь от света. Уже через секунду я снова ничего не мог разглядеть, но теперь мне мерещилось тихое дыхание и движение воздуха позади. Не зная, что делать, я еще раз выпалил скороговоркой считалку про старуху. Голос прозвучал неестественно, визгливо; а когда он затих, я услышал из темноты зала тихую музыку. Такая стоит у меня на звонке. Но телефон по-прежнему был у меня в руке...

    Вспомнив об этом, я снова включил фонарик, посветил себе за спину, отчаянно вглядываясь в отражение окна. Ничего разглядеть не смог. Я должен был взять зеркало, просто взять чертово зеркало, и с ним пройти дальше, в зал, чтобы увидеть, что там происходит, откуда исходят свет и музыка. У моей жены было зеркало на ножке, но она наверняка забрала его. В ванной над умывальником висит еще одно, можно было бы снять его... может, зажмуриться и, пятясь, добраться туда?

    Я успел преодолеть половину коридора, когда мне почудился чей-то тихий смех. Не смотреть, не смотреть! Повернувшись спиной к залу, я включил камеру на телефоне и попытался через плечо снять происходящее позади меня. Батарейка садилась. Я запустил видео, пытаясь в судорожных смазанных кадрах разглядеть хоть что-то. Кажется, кто-то сидит на диване.

    Я бросился в ванную за зеркалом, вцепился в него, ломая ногти, рванул на себя. Заскрипел лопнувший пластик, что-то с грохотом упало со стоявшей за спиной стиральной машинки и покатилось по полу. Сквозь шум я различил хихиканье из зала.

    Снова пятясь и держа перед собой зеркало, я вышел из ванной и остановился в коридоре напротив зала. Дрожащими руками нащупал в кармане телефон и снова засветил фонарик, понимая, что трачу на это последний заряд. Озаренная тусклым свечением комната отразилась в зеркале. На диване сидела моя сестра.

    Короткие светлые волосы, испуганные глаза, голова втянута в острые худые плечи.

    - Ты забыл про чай и вторую дверь, - тоскливым шепотом сообщает мне Люба - почему-то голосом моей дочери, и я вдруг рядом с ней в слепых пятнах тьмы различаю бесформенный силуэт, напоминающий ворох старого тряпья. Тощая скрюченная рука отделяется от невнятной фигуры, протягивается и гладит вздрагивающую девочку по голове. Затем существо вдруг начинает трястись, дергаться, подниматься; я вижу некое подобие лица с провалом вместо носа и слабо светящимися глазами. Существо стремительно бросается ко мне и я, не сдержав вопль и выронив вдребезги разлетевшееся зеркало, бросаюсь прочь, негнущимися пальцами чудом поворачиваю задвижку на двери и кубарем скатываюсь по лестнице вниз.

    Холод охватывает меня. Дождь, не скупясь, поливает мою голову и голые плечи. Я подставляю ледяным каплям разгоряченное лицо, трясясь, как ненормальный, то ли от холода, то ли от ужаса. Стою возле подъезда в одних трениках. Магнитный замок замкнулся, а у меня нет ключей. Это не беда, я сейчас позвоню соседям. Разбужу, конечно, извинюсь. Совру что-нибудь.

    В моем окне горит свет - это хорошо, значит, электричество дали.

    За занавесками промелькнула чья-то тень, затем в светящемся проеме окна возник мужской силуэт. Мужчина равнодушно оглядел двор и, не увидев меня, скрылся в глубине кухни.

    Этот мужчина был я.

    9. Найвири Все трое

    5k   "Рассказ" Проза, Мистика


      
        Все трое сидят смирно, смотрят внимательно.
        Солнце - белизна, небрежно растёртая между стволами деревьев. Утро греет правую скулу. Левая даже в разгар июля - лёд как лёд. Сейчас подавно: ноябрь глубок. Онемела та сторона, верно. Перед глазом с той стороны - константа мути, лишь изредка - просверки. Напоминают мелко измятую воду залива, косяки бронзовых сардинелл. Поэтому рад просверкам.
        Вот ручей, у которого все трое сидят смирно. Течение - сон, извив - змея. Подобным серпантином была собственная жизнь. Если, конечно, была. Если не приснилась. Смолами пропитана кора. Гниёт, сворачиваясь и уступая времени, кипрей. Засыхает волкобой. Теперь здесь много волкобоя, целые куртины. В центре - остов усадьбы: разгадай-ка за бесформием каннелюры и балки, пьедесталы и ступени, торжественность антаблемента.
        - Ну что, подите сюда.
        Приближаются. Послушными вырастил. Правда, с естеством их справиться не под силу. Летят, когда голодные, ломая кусты, басовитым лаем птиц распугивая. Языки до земли, слюна по ветру, с холок искры. Шипит быльё, занимаясь от этих искр. А он следом всякий раз, прихрамывая, - тушит. Где плащом накроет, где - ладонью. В тяжёлых случаях к потоку взывает. Тогда ручей разливается, охотники по возвращении обиженно скулят на далёком берегу.
        - Ну что, - снова говорит, ворохом листвы, словно полотенцем, утирая с морды кровь. - Ну что, набил утробу?
        Пёс преданно лижет пальцы. Из пасти, от чёрных дёсен мясом несёт, криками, разрывами, брызгами. Второй пёс тоже лезет.
        - Ошейник потерял, горе.
        Белки третьего лавой налиты. Здоров, массу набрал быстрее собратьев. Характер скверный, движения резкие; какой уж там ошейник, береги глотку.
        - Место, гордыни сын. Место.
        Густеет пронзительная свежесть по ночам в атриуме бора. Месяц правды, обнажённых истин. Заточены ветки, на луне от них - сколы. Темнота в морщинах и трещинах.
        Под сиянием распада он чертит схему: "Не ем, не сплю. Собаки спят, едят. Преодолевают значительные расстояния, мертвечиной брезгуя, - парного им надо. К дельте реки бегут в поисках пищи. Раньше внизу, по холмам, лепились деревни. Через много лет - хутора. Ныне пусто".
        Далее - вопросов россыпь: "Почему собаки со мной. Убийцы ли они изначально. Почему обителью называем чащу".
        Схема, однако, хрупка: "Рябь волн, шумы, гроты, краткость закатов с привкусом смоквы, молодого вина - откуда оно".
        
        Люди вернулись скорее, чем могли бы. Не просто вернулись, со стыдливой оглядкой на стену дерев ползая у свежесколоченных заборов. Нет, вошли прямо под своды леса. Экипировка, сплочённость, идея - хищники, словом. Мужчины, женщина.
        Поражённый, он затаился, наблюдал, считая часы до появления своры.
        Хищники работали почти без разговоров. Вычисляли, копали, бурили, извлекали на свет осколки дряхлого бытия. Распотрошили подвал, где владелец усадьбы, в лихие годы прощаясь с именем и страной, похоронил неприметный с виду ящик.
        "Всё-таки не мой дом. Не мои скрипки под потолками пели", - огорчился. Содержимое ящика мало интересовало его. Стремление шагать по горло в хляби, по уши в комарье объяснял исключительно ящиками. Разной формы, вплоть до метафизической. "Исчезните", - твердил.
        Но упала с горизонта ночь, и подступила тогда женщина, в чернила одетая. Маслянисто блестели её волосы, неистово плясала росшивь в пламени факела, что несла она.
        - Скорбишь, значит, - сказала, выискивая сразу оба глаза: целый и незрячий.
        Факел остался парить. Женщина погрузила руки в омут, сняла плёнку ряски с его лица, оборвала липкие нити подводных трав, перевернула на спину.
        - Мрамор.
        Выдохнула. Вдохнул. Прозревшим оком фиксируя: улыбка женщины стремится к усмешке, усмешка - к оскалу. Заново. Лик её - синтез иконы, тайны, порока. Трудно разобрать, какое из выражений главенствует.
        - Селезёнки нет. - Оседлав корягу, гостья изучала щербины в чужом боку. - Без селезёнки - гибель. Счастливцев природа, впрочем, запаской снабжает. Щедра старуха до безобразия, так? О, плетеньем из змей ядовитых я молчание друга украшу.
        - Собаки. - Скрежет вместо голоса; самому не узнать. - Собаки.
        - Ещё раз.
        - Мои собаки.
        - Принесла еды. - Широким жестом женщина обвела ряд палаток.
        
        Хитон - ветошь, тело мёрзнет. Изваянием существовать гораздо легче, обнаружил.
        - Не помню тебя.
        - Вспомнишь.
        Из-под бурелома ринулась тень. Следом - близнецы оной. Прильнули к ногам гостьи. Гневливый обычно, вожак ткнулся носом ей в колено, закрутил хвостом.
        - Славные сторожа, - похвалила та.

    10. Пашин В. Маршрутка

    20k   "Рассказ" Проза


      
      Сначала они думали, что поездка кончится через четыре часа. Потом - что маршрут изменился из-за аварии или непогоды. Потом - что водитель маньяк и хочет их убить. Или свести с ума. Потом они думали, что сошли с ума. Каждый из них.
      
      Принятие пришло ко всем одновременно.
      
      - Нам надо учиться здесь жить.
      
      Пассажир сидения номер четыре, полноватый, хмурый гражданин со смешными бакенбардами и маленькими свинячьими глазками любил многозначительно молчать и не менее многозначительно это молчание прерывать.
      
      - Хватит уже. Хватит.
      
      Чего хватит и в чем состоит обучение, номер четыре не пояснил. Но замолчал с видом: "Вы и сами все знаете".
      
      Они проезжали очередную деревню. Сначала они пытались вычислить названия этих деревень, опираясь на собственное знание местности. Потом им стало казаться, что это одна и та же деревня. Потом, все же собравшись, они выяснили, что деревни разные. Но кое-что их объединяло.
      
      В них не было людей.
      
      Деревни появлялись в среднем каждый час или два. Бывало, что деревень не было сутками. Ни в одной деревне не было таблички с названием. И никогда не горел свет.
      
      - Ты умный что ли?!
      
      Кряжистый парень лет двадцати с самого начала паниковал больше других. Но когда успокаивался прилагал все силы, чтобы казаться мужественнее. Мужественность в его понимании проявлялась ярче всего в унижении окружающих.
      
      - Ну давай, научи меня жить! Эу! Чё умолк?!
      
      Парень занимал сиденье номер шесть.
      
      Бабушка - сидение номер три - чаще всего выступала арбитром в постоянных конфликтах между Шестым и остальными.
      
      - Ну чего завелся опять, - пропела она.
      
      Парень умолк, злобно поглядывая на затылок Четвертого. Вмешательство бабушки было вовсе не обязательно. Будучи законопослушным гражданином, Четвертый не отвечал на подобные выпады. Потому что считал себя интеллигентом. И потому что боялся. В жизни, когда кто-то повышал на него голос, он краснел, его руки начинали дрожать и он инстинктивно пятился. Здесь пятиться было некуда.
      
      Большую часть времени они ехали молча. Иногда парнишка с места номер одиннадцать, которое было одиночным и почему-то располагалось рядом с шестым, начинал что-то увлеченно рассказывать. Ему не было и 17-ти, но историй он знал полно. К нему рано или поздно присоединялись соседи по маршрутке. Эти часы казались не такими уж тягостными.
      
      Но иногда на рассказы и шутки Одиннадцатого никто не реагировал. Это означало, что пассажиры снова впали во всеобщую депрессию, которая, почему-то всегда обходила его стороной.
      
      - Я помню однажды мой дядька так напился, что проснулся и забыл, как ходить! Просыпается - и орет: "Помогите!" Мы прибегаем, а он говорит: "Я ходить не умею". Ну мы поржали, а потом оказалось, что он реально встать не может. Пытается подняться - а ноги не слушаются. Мы испугались - в скорую звонить стали. А врачи говорят: "Пить ему меньше надо. Пусть теперь ходить заново учится." Пришлось учиться.
      
      - Ты затыкаешься когда-нибудь?
      
      Шестой, когда бесился, боялся или паниковал, любил отыгрываться на Одиннадцатом. Одиннадцатый, правда огрызался. Но как-то легко, не обидно. Потому обычно все заканчивались мирно.
      
      - Да вы ж тут со скуки помрете, если я заткнусь!
      
      Снова деревня. И еще. И еще.
      
      - Нет ну что за бредятина!
      
      Крупная суровая женщина с лицом надзирателя опять сорвалась. Ее место - номер двенадцать.
      
      - Да не может всего этого быть! Меня дед придурок грибами своими, поди, накормил, вот и видится всякое!
      
      - Опять со своим дедом.
      
      Номер семь - женщина примерно того же - немолодого - возраста, отчаянно пытающаяся это скрыть за осветленными волосами, ярким макияжем и манерностью.
      
      - Если б только виделось...
      
      Номер восемь - интеллигентного вида мужчина, самый старший в маршрутке после бабушки номер три. Сидел как раз между Седьмой и отдельно сидящей Двенадцатой. Очевидно, он не был тем самым дедом, которого только что упомянули.
      
      - Сколько дней мы едем? - Двенадцатая не унималась. Ее мозг отказывался принимать то, чего не мог осознать. А осознать он мог немногое из непривычного.
      
      - Сколько, ну? Сорок? Шестьдесят? А мы ни крохи хлеба не ели, ни капли воды не выпили! Ни у кого подмышка не завоняла, никто шептуна ни разу не пустил! Ни по большому, ни по малому никто не сходил!
      
      - А есть-то хочется... И пить.
      
      Дед номер восемь мечтательно облизнулся. И вдруг повеселел.
      
      - Зато спим как хорошо! Никогда так не спал! Только стемнеет, бац - и в отключке!
      
      - Вот только никто не разу не видел, как кто-то другой спит. Мы засыпаем и просыпаемся одновременно. А это... странно. Даже в этой ситуации.
      
      Номер пять - миловидная девушка в умеренно короткой юбке производила впечатление дамы с характером. Хотя таковой никогда не была. Ее сосед - агрессивный Шестой - ухмыльнулся, глядя на нее и одобрительно закивал:
      
      - Точно.
      
      Она не реагировала.
      
      - Мы уже подохнуть давно должны... От жажды и голода.
      
      Когда Двенадцатая начинала причитать, все знали - лучше переждать. Любые замечания, уговоры, мольбы уходили в никуда. Она просто не считала нужным на них реагировать.
      
      - Вонять должны, как в свинарнике. На задницах пролежни должны появиться. И - ничего. Каждое утро просыпаемся как огурчики. Будто только сели в эту...
      
      Она отвернулась в ненавистное окно.
      
      - А гори оно! И правильно - раз положено, будем тут жить. Приедем куда-нибудь - так приедем, нет - так... Хватит. Намучились.
      
      
      
      ***
      
      Когда они поняли, что что-то идет не так, первым делом они пытались докричаться до водителя. Но не смогли. Не смогли даже увидеть его. Хотя никакой перегородки или шторки, загораживающей его, не было. Они просто смотрели - и не видели. Как будто глаза отказывались посылать этот сигнал в мозг.
      
      Попытки разбить окна, выломать закрытую дверь ничем не увенчались. Пробраться на место водителя тоже не смогли. Никто не решился. Каждый - даже бабушка - подбирался к провалу, который ведет в водительскую кабину, и останавливался на "пороге". Спустя время - возвращался к себе на место. Никто не мог объяснить, что именно случилось на "пороге" в кабину. Никто и не пытался.
      
      Первое и второе место занимала молодая семейная пара. Они почти никогда ни с кем не разговаривали. Между собой общались вполголоса. Чаще всего голова молодой супруги лежала на плече у избранника.
      
      В конце маршрутки - на девятом месте - сидел немолодой мужчина, возраст которого трудно было определить из-за алкоголя, которым тот явно злоупотреблял. Он был неестественно тощим, одет в грязную одежду, которой не меньше десяти лет. Когда пытался заговорить, его почему-то тут же перебивали. Он не обижался.
      
      Рядом с ним - номер десять - сидела женщина с младенцем. Младенец все время висел на груди. Стоило его оторвать - сразу начинался плач. Поэтому его не отрывали.
      
      Справа от них располагалось одиночное место номер тринадцать. Оно было пустым. Никто не рисковал на него садиться. Почему - опять же, никто не знал. Обитатели маршрутки старались вообще не смотреть в его сторону. От одного взгляда было не по себе.
      
      Шестой повернулся к девушке номер пять, сидевшей у окна. Она уже знала, что он спросит. Он спрашивал это каждый день.
      
      - Как тебя зовут?
      
      Во взгляде Шестого при этом вопросе все время вспыхивал неприятный огонек. Девушка не смотрела ему в глаза, но чувствовала это.
      
      Она не реагировала.
      
      - Не хочешь знакомиться? Зря. Рядом с тобой, между прочим, обаятельный мужчина, в самом расцвете... Как Карлсон!
      
      Он захихикал. Над его шутками обычно никто не смеялся, кроме него самого.
      
      Она не реагировала.
      
      - Мне кажется, судьба не оставила нам выбора.
      
      Он потянулся к ее руке с явным намерением перейти к следующей стадии отношений. Хотя предыдущая еще не начиналась.
      
      Она оттолкнула его руку.
      
      - Ладно, подождем. Куда ты денешься-то... Отсюда.
      
      Он захихикал.
      
      Она не реагировала.
      
      
      
      ***
      
      - ... А потом мы разогнались - и прямо на трамплин! Мотоцикл подбросило, я как вылечу с заднего сидения! И башкой об землю! И это мне повезло - встал, отряхнулся, к мотоциклу бегу - а там одноклассник мой лежит, нога вывернута. Аппарат в хлам - переднее колесо вообще в стороне валяется. Он потом месяц по больницам... Ну и придурки мы были!
      
      Снова деревня без людей. И еще одна. И еще.
      
      - А вы, бабуля, чем в молодости занимались? Наверное, фотомоделью были?
      
      Номер четыре - толстяк с бакенбардами - едва заметно ухмыльнулся. Алкоголик на заднем хрипло хихикнул.
      
      - Какой там... Меня фотографировали-то раза три... Один - я еще маленькая была, в деревню фотограф приехал, дед ему, помню, большущую пачку денег отдал за семейное фото. Второй раз - на заводе, статью про меня писали. Ну и недавно - попросила внука на памятник меня щелкнуть.
      
      - Какой еще памятник? Вы же еще о-го-го! Вас по телевизору показывать можно!
      
      На этот раз засмеялось несколько человек. Бабуля махнула рукой и заулыбалась.
      
      Все они помнили автовокзал небольшого города. Маршрутку, которая должна была увезти их в другой город - побольше. Как они тронулись, как мимо промелькнули последние пятиэтажки. А дальше - деревья и деревни без людей.
      
      - Руки убери!
      
      Девушка с пятого места грубо оттолкнула Шестого. Не помогло. Она знала, что однажды он перейдет границу. И думала, что готова. Ошибалась.
      
      - Руки... я сказала!
      
      Ее выдал дрожащий голос. Как только она это поняла, ее глаза заполнил страх. Он не мог этого не увидеть. Не почуять.
      
      - Э, алё, ты совсем уже, да? Отстань от девчонки!
      
      Одиннадцатый было протянул руку, чтобы оттащить вошедшего в раж Шестого, но тот резко развернулся. В его глазах была ярость.
      
      - Че ты вякнул?! Че вякнул?!
      
      Шестой набросился на парня так молниеносно, что первые несколько страшных ударов по лицу произошли в полной тишине на глазах растерявшихся пассажиров. Потом начались крики - кричала бабушка, женщины. Тетка-надзиратель хватала Шестого за куртку. Он не слышал или не обращал внимания. Когда с места поднялся перепуганный Четвертый, нападавший остановился. Но только чтобы бросить страшный взгляд на трясущего от страха мужчину, тут же плюхнувшегося на место.
      
      Когда Шестой закончил, юный шутник уже не реагировал. Вместо лица - протертая вишня.
      
      Мимо пролетела деревня без людей.
      
      Шестой сел на место, вытирая окровавленные руки о кофту. Он с вызовом смотрел на каждого, кто был в зоне видимости. Ответных взглядов не было. Девушка номер пять всхлипывала.
      
      Молчание длилось долго. Когда стало темнеть, оно прервалось. Пассажиры слышали звуки борьбы в середине маршрутки, но никто не повернул головы. Они слышали, как порвалась ткань, как вскрикнула девушка. Как пыхтел Шестой.
      
      Семейная пара. Бабушка. Толстяк. Женщина-надзиратель. Женщина с макияжем. Дед. Женщина с ребенком. Алкоголик.
      
      Никто не посмотрел в ту сторону. Никто не произнес не звука.
      
      
      
      ***
      
      Тело юноши и не думало разлагаться. Он все также лежал в засохшей крови, без лица. Каждый вечер пассажиры делали вид, что не слышат сопения Шестого и всхлипываний Пятой. Больше никто не шутил.
      
      - Эй, жирный!
      
      Шестой теперь ощущал себя хозяином. Он мог заставить кого угодно делать что угодно. Проблема заключалась в том, что кроме Пятой ему ни от кого ничего не было нужно. Разве что - развлечений.
      
      - Я к тебе обращаюсь, толстяк!
      
      Номер четыре медленно обернулся.
      
      - Ты петь умеешь?
      
      - Я? Нет...
      
      - Пой.
      
      Четвертый начал судорожно перебирать в голове песни, слова которых он помнил... И которые не стыдно было бы спеть.
      
      -Живее!
      
      - Ой, то не вечер, то не ве-ечер...
      
      Шестой повернулся к сидящей рядом жертве.
      
      - Тебе нравится?
      
      Она не реагировала.
      
      Но теперь это не имело значения.
      
      - Ей не нравится. Заткнись.
      
      Четвертый вернулся в исходное положение и незаметно выдохнул.
      
      Безлюдных деревень стало меньше.
      
      - Смотрите! Смотрите!
      
      Молодая жена - место номер два - истерично кричала, указывая куда-то между деревьев.
      
      - Человек! Человек!
      
      Мутное черное пятно у дороги действительно имело очертания человека. Но лица не было видно. Предполагаемый человек был одет в черное одеяние - то ли плащ, то ли накидку - до самой земли.
      
      Они промчались мимо. Теперь в маршрутке помимо безысходности появилась робкая надежда. И усилился страх.
      
      - Это был человек?
      
      Ярко накрашенная женщина знала, что никто ей не ответит. Но не задать этот вопрос она не могла.
      
      Обсуждать увиденное не стали. Каждый молча пытался понять, что это было - общая галлюцинация, шанс на спасение или то, чего стоит бояться. Почти все склонялись к последнему.
      
      В этот вечер всхлипов не было. Как всегда - сопение и возня Шестого, но от Пятой - ни звука.
      
      Деревни без людей.
      
      Следующим утром что-то было не так - это почувствовали все. Сначала никто не понимал, в чем дело. Пока пухлый интеллигент номер четыре не набрался смелости, чтобы обернуться.
      
      Шестой сидел на кресле, не двигаясь. На лице чернела засохшая кровь. Из глаза торчал циркуль.
      
      - Я проснулась сегодня ночью. Я видела, как вы спите.
      
      Ее голос - лед.
      
      - Я убила его.
      
      Ее глаза - мутное стекло.
      
      Она погладила синяк на шее. На запястье. На бедре. Отсутствующим взглядом обвела пассажиров, сидящих впереди. Оглядываться не хотелось. Она едва заметно улыбнулась. Но выражение глаз не изменилось.
      
      За окном Пятую ждал силуэт. Тень, казалось, смотрела прямо на нее. Девушка не кричала, не тыкала пальцем. Она молчала, болезненно улыбаясь.
      
      Молчала вся маршрутка. Кратковременное облегчение от потери одного убийцы сменилось страхом от появления другого. Наличие трупов уже никого не смущало.
      
      Деревни больше не появлялись. Только деревья. И от этого было жутко. Возникло ощущение, что скоро что-то произойдет. Ощущение нехорошее.
      
      Она знала, что этой ночью проснется снова. Знала, что должна сделать. Знала, чего ждет от нее придорожная тень.
      
      Деревья. И никаких деревень.
      
      Она открыла глаза. Темный салон освещали то ли звезды, которых никогда не было видно, то ли туман, который светился непонятно почему. Она повернулась к телу Шестого. Долго смотрела на него.
      
      - Мария. Меня зовут Мария.
      
      Она без труда вытащила циркуль из глаза бывшего любовника. Если его можно было так назвать. Вымазала руки в какой-то слизи. Но даже не поморщилась.
      
      Выбралась в проход. Подошла к мирно сопящей семейной паре. Как всегда - ее голова на плече у него.
      
      Как мило.
      
      Она воткнула циркуль в глаз молодой женщины. Та не пошевелилась. Как и ее супруг. Он был следующий. Дальше - толстяк. Бабушка. Прошла мимо двух трупов. Женщина-надзиратель. Дед. Женщина с макияжем.
      
      Дальше - алкаш. Теперь - мать.
      
      Остался младенец.
      
      Она думала недолго. Замахнулась циркулем. В этот момент младенец открыл глаза. Он смотрел спокойно, без страха. Смотрел осознанно. Как будто понимал, что его ждет и был готов к этому.
      
      Она закричала. Циркуль воткнулся в маленький глаз.
      
      Грохот, сильный толчок. Она пролетела весь салон, ударившись о перегородку. Вся в крови - своей и чужой - она валялась в проходе пустой маршрутки. И хохотала.
      
      Она уже знала, что произошло. Теперь знала. В маршрутку врезалась машина. Она знала цвет этой машины. И номер. Знала, что в бардачке лежит надкусанная конфета, а на заднем сидении - ватман для будущего дизайн-проекта.
      
      Она знала, кто за рулем. Миловидная девушка в умеренно короткой юбке, которая производила впечатление дамы с характером, хотя таковой никогда не была. Она чувствовала боль в том месте, где руль врезался ей в голову. Чувствовала осколок стекла, воткнувшийся ей в шею.
      
      Дверь маршрутки открылась. Она знала, что будет дальше. У распахнутой двери стояла тень.
      
      - Добро пожаловать в новый круг, - давясь от смеха сказала Мария. И протянула руки навстречу тени.
      

    11. Прудков В. Простая мистическая история

    20k   "Рассказ" Проза



     Элитная проститутка вколола смертельную дозу героина известному топ-менеджеру... Ой, не то. Это из судебной хроники. А у нас в героях некто Маркушин, незначительный человек до поры до времени влачащий вполне сносное существование. Но, видно, трудно в наше время прожить, не подвергаясь опасностям. Было несколько случаев, когда он подвергался им, но до поры до времени всё заканчивалось благополучно. Ну, не считать же опасностью, когда в тёмном подъезде, прошлой осенью, его напугал сосед дядя Вова, отмечавший совершенно чуждый нам праздник, с разукрашенной тыквой, обутой на голову.
     По-настоящему зловещая история приключилась с Маркушиным, когда ему надоело смотреть телевизор. Зомбиящик Маркушины имели в единственном экземпляре, и пультом обычно управляла жена. Сериалы, ужастики, светские сплетни... он приобрёл компьютер. По бедности взял дешёвенький, так называемой "жёлтой сборки". Ровно через год, на другой день как закончилась гарантия, полетел жёсткий диск. Маркушин зашёл в компьютерный комок, где продавали бывшие в употреблении вещи. Не успел рассказать о своей беде продавцу-консультанту Грише, как в комок вломились два парня со стрижеными затылками и грохнули на стол видавший виды системный блок.
    - Чего желаете? - спросил худосочный Гриша.
     Маркушин с первой же минуты общения понял, что консультант такая же незначительная величина в этом мире, как он сам.
    - Принимай! Сдаём! - объявил один из парней, постарше.
    - Но позвольте...
    - Давай, раскошеливайся! Наш батя этот компутер за штуку баксов покупал. А мы за семь сотен тебе уступим.
    Младший всплакнул.
    - Умер наш батя, - пояснил он, утерев слёзы ладошкой. - Хотим ему памятник на эти деньги заказать. Так он завещал, когда слёг. Уже и говорить не мог, только на компутер показывал.
    - Дело, конечно, бла... бла... - замкнуло у Гриши. - Но... но...
     Не смог справиться с заиканием и, ожидая подмоги, с мольбой глянул на Маркушина. Тот, желая приобрести дружбу с консультантом, решил прийти тому на помощь.
    - Извиняюсь. А когда ваш отец эту вещь покупал?
    - Мы маленькие ещё были, - ответили парни. - Но что за тыщу баксов - стопудово. Мы сами слышали, как он маме хвалился.
     Маркушин незаметно, не желая навлечь на себя гнев молодых гладиаторов, хмыкнул. Судя по аппарату, это случилось лет пятнадцать назад, на заре компьютерной эры.
    - Сейчас вам с этой штукой только в музей, -осторожно сказал он. - Или...или...
    - Ну! - грозно подогнали братья.
    - В утиль, - насмелился договорить Маркушин.
     К счастью, парни оказались адекватными, ответ приняли и опечалились. Тут и консультант голос осмелился подать.
    - Да, господа, техника стареет очень быстро. Закон Мура, знаете ли. Количество компонентов удваивается каждый год.
    - Вот те раз. А мы-то губы раскатали. - Парни повернулись и потопали восвояси.
    - Эй! - осмелился крикнуть вдогонку Гриша, но ребята не остановились. И он обратился к Маркушину. - Вот наглецы. Теперь мне забота, куда сплавить этот хлам. И так все полки забиты.
     Маркушин приехал на машине. Чтобы продавец-консультант отнёсся к нему внимательно и не подсунул какую-нибудь дрянь, подобострастно предложил:
    - Давайте я захвачу и где-нибудь по пути выброшу.
     Хитрый выпад удался. Гриша выслушал и нашёл то, что нужно. По вполне приемлемой цене.
     Машину Маркушин имел далеко не представительского класса, но о другой даже не мечтал. "Ока" - эдакая мыльница на колёсах. Возвращаясь, он нигде не остановился и антикварный блок завёз в свой двор. Можно избавиться и здесь - выбросить в мусорный бак. Но Маркушин практично подумал: "Раз уж привёз, затащу в квартиру. Может, что-нибудь пригодится".
     Нашлось много других дел, и лишь к вечеру он решил определиться с "приобретением". Открутить панель - потребовалась специальная отвёртка. К счастью, таковая нашлась.
    Мать честная!
     На дне системника лежала пачка долларов. Он торопливыми пальцами подхватил и начал пересчитывать. Тринадцать тысяч! Ни разу в жизни ему так не везло. Он чаще терял, чем находил. Слегка покоробила цифра, чёртова дюжина, но Маркушин до того случая не являлся суеверным.
     "Ага, тут у почившего господина был загашник, - догадался он. - Потому и указывал перед кончиной. А парни не допёрли. Ну, тупые!" Откинувшись на спинку стула, с полминуты смотрел на деньги, не совсем доверяя своим ощущениям. А вдруг - наваждение, и доллары исчезнут?
     Нет, не исчезли! Проверил номера и серии на купюрах. Он слышал, на фальшивых деньгах, сделанных под копирку, они одинаковые. Нет, разные! Стал планировать, на что привалившее богатство потратить. Конечно, червячок сомнения шевельнулся в нём. Грех ведь, чужое. Может, всё-таки вернуть пачку наследникам?
     "Однако где я их буду искать?" - уговорил-таки себя, любимого, ничего не предпринимать. Да и всё сильнее зудело желание заменить машину, свою мыльницу. Вряд ли ещё выпадет такая возможность.
     Воображение не замедлило подмахнуть ему. Представил, как на новом авто, разумеется, иномарке, поедет в аэропорт встречать жену, улетевшей к туркам по "горящей" путёвке.
     "Откуда у тебя машина, Маркушин? - Изольда называла его по фамилии. - Купил, говоришь? А денежки где взял?"
     Она была женщиной прямой и громкоголосой. Небось, сразу на перроне начнёт выяснять, не взирая на посторонний люд. Что ж ей ответить? "Скажу, в лотерею выиграл. В спортлото".
     Не откладывая в долгий ящик, поехал на авторынок. По дешёвке сбыл свою. Долго ходил вдоль рядов. Задержался у вполне приличного Фольксвагена; на стекле красной помадой намалёвана цена: 13000$. Вот так совпадение! Правда, смутило, что продавала смуглая девушка, с большим декольте на аспидно-чёрном платье. Она сильно походила на ведьму Эльвиру из американского фильма. Да и на капоте её авто изображён красноглазый субъект с ветвистыми рогами. Маркушин качнул передок, проверяя подвеску, обошёл вокруг.
    - Бери, не пожалеешь, - фамильярно сказала ведьмачка. - Прежний владелец машины был очень искусным водилой. Ни одной царапины!
     Заворожила, уговорила. Он купил, планируя на будущее: "Мазню на капоте можно закрасить". Уже оформив документы, полюбопытствовал:
    - И кому ж прежде принадлежала машина?
     Эльвира огляделась, приставила палец к губам:
    - Тс-с! На ней ездил мой шеф. Повелитель Тьмы.
     Вот бесстыжая бесовка, пошутить изволила. Он с наслаждением вёл податливую машину по городским улицам. "Теперь заживу! Таксовать начну. Втихую, без уплаты налогов". На основной работе ему платили мало. Он и раньше пробовал "бомбить", но на инвалидскую "Оку" мало кто клевал.

     Ночь накинула на окно тёмное покрывало. Маркушин не спал. Накинув на грудь лёгкое летнее одеяльце китайского производства, подложив под голову руки, он смотрел в темноту и предавался мечтам. "И ведь супруга станет ко мне более снисходительна, а то такое отпускает... - впрочем, в состоянии эйфории, не стал перебирать её обидные обращения в свой адрес.
     Вдруг в прихожей раздались тяжёлые, медленные шаги. "Кто бы это? - холодея, подумал он. - И каким образом проник в квартиру?"
     В проёме появилась громоздкая фигура - ростом под потолок, шириной со шкаф. Глаза светились в темноте красными фонариками. Запахло сероводородом. Маркушин зажмурился. Он повёл себя, как малолетний ребёнок: "Раз я не вижу, то и меня не увидят". Однако человек-глыба сдёрнул с него китайский ширпотреб и, разъяв чёрную пасть рта, сипло сказал:
    - Вот я тебя и достал!
    - Вы... Повелитель Тьмы? - пролепетал Маркушин, садясь в присутствии нежданного гостя. Он в смятение подумал, что приобретённая им машина оказалась угнанной, и на него вышел прежний владелец.
    - Какой к чёрту повелитель? - голос сердитый, утробный, как из колодца... нет, как из могилы. - Рокотов я! Отвечай, где мои доллары?
    - Я... я машину купил.
    - Ах ты, подонок! Мои дети бедствуют, памятник не могут мне поставить, а ты - новую тачку себе?
    - Я с рук, - оправдался Маркушин и, заикаясь, полюбопытствовал: - А как вы... вы... на меня вышли?
    - У нас своё сыскное бюро, - неохотно, не желая вдаваться в подробности, ответил мрачный гость.
     Далее Маркушин, как последним средством защиты, воспользовался одеялом: попросту загородился им, как ширмой. После чего в комнате стихло. Он выглянул поверх: никого. По телу - холодный пот. "Приснится же", - хоть и подумал с облегчением, однако пережитое сотрясало и весь день преследовало.
     Через сутки, ровно в полночь, несчастный Маркушин опять услышал тяжёлые шаги.
    - А-а! Что вам от меня нужно? - в отчаянии вскричал он. - Вы оккупировали мои сны!
    - Это не сон, - возразил восставший из могилы. - Я теперь часто тебя буду навещать. Пока памятник мне не поставишь. Запомни адрес: Старо-Задвиженское кладбище, аллея седьмая, ряд восьмой, место сороковое. Рокотову Аверьяну Осиповичу.
     Маркушин встал совершенно разбитый. Долго и туго соображал. И всё больше склонялся к тому, что ночное видение мало похоже на сон. Да тут ещё дядя Вова, встретив во дворе, осведомился:
    - Эй, Маркушин, а кто это к тебе ночью повадился ходить?
     Ужас перед ночным гостем не отступал. По крайней мере ещё один такой приход, и он не выдержит. Кончится инфарктом или инсультом. "Я схожу с ума?" - многажды задавал себе вопрос Маркушин, но самостоятельно разобраться не смог. Пришлось нанести визит к психотерапевту. В приёмной записали на очередь и выдали квитанцию к оплате. Наконец, допустили к доктору. Тот выслушал и досконально разъяснил:
    - Наш реальный мир и так называемый загробный - это две стороны универсума. Обычно они не пересекаются. Только в редких случаях и при особых обстоятельствах пересечение возможно. Оно как правило носит интровертный характер и для посторонних недоступно.
     Итак, Маркушин остался наедине со своим мертвецом. "Ладно, - решил он, - съезжу на Старо-Задвиженское кладбище. Может, там этот господин и не прописан вовсе".
     Долго искал могилу. И не смог найти. Не всюду висели указательные таблички. Несколько раз сталкивался с печальной женщиной в тёмном платке; она, по-видимому, тоже кого-то искала. Надеясь, что незнакомка подскажет, заговорил с ней. Она не могла найти могилу покойного мужа, который тоже явился во сне и попросил прощения за то, что беспутно жил, пьянствовал, избивал её, чем под руку попадётся.
    - Вот видите, - она приоткрыла платок и показала шрам на лбу. - Утюгом ударил. И всё-таки я решила его простить. Он покаялся и теперь мучается. Только я не знаю, где он погребён, - прибавила она со вздохом. - На этих старых кладбищах такая неразбериха!
    - Отчего же вы не знаете? - с удивлением спросил Маркушин. - Вы не присутствовали на похоронах?
    - Я лежала в больнице с проломленной головой, - пояснила она. - А он, явившись домой нетрезвым, уснул на крылечке и к утру замёрз. Дверь не смог открыть.
    - Скажите, а пока искали, вам не попадался Рокотов Аверьян Осипович?
    - Рокотов? - она призадумалась. - Нет, не припоминаю.
     Они разошлись, и он посмотрел ей вслед. Надо ж, какая сердобольная! Хочет простить забулдыгу и истязателя.
     Позже остановился у покосившегося деревянного креста, без имени и фамилии. Но сама могила довольно свежая, могильный холмик ещё не подсел. Для уточнения разгладил траурную ленту, наброшенную на венок из осыпавшихся жестяных цветов.
     "отов рьян Осип... - разобрал, что не стёрлось. - Наверно, мой гость и есть".
     До этих событий Маркушин мыслил вполне здраво, религиозным верованиям не поддавался, мистику не воспринимал, но, не желая дальше испытывать ночных видений, принял решение поставить памятник. Очевидно, всю найденную заначку следовало потратить на монумент, иначе покойник будет являться по ночам с претензиями. Но где теперь взять тринадцать тысяч? Не рублей же! Все накопления жена взяла с собой в поездку. Придётся проститься с новой машиной. Но так даже лучше: не придётся врать про выигрыш в спортлото. Изольда ещё тот психолог. "Я тебя наскрозь вижу, - обрывала она, когда он пытался оправдаться. - Не вертись, как вошь на гребешке!"
     Впрочем, его проблемы отчасти разрешились. Жена прислала коротенькую СМСку: "Не жди меня я не вернусь". Маркушину в голову полезли самые кошмарные мысли. Наверно, там, в Турции, Изольду похитили, сделали сексуальной рабыней (о таких случаях сообщали) и угрозами вынудили послать это уведомление. Он тотчас откликнулся, попросив объяснений.
     Второй мессидж от неё был длиннее и в стихах: "Во мне любовь спала мне это слово ни о чём не говорило любовь таилась в глубине она ждала и вот проснулась и глаза мои открыла". Увы, этот поэтический посыл ясно подсказал: никто Изольду не похищал, а всё она совершала по доброй воле и, вероятно, уже стала турецко-подданной. Печально, конечно. Но, может, стоит порадоваться, что она прозрела и полюбила достойного янычара?

     Задумано - сделано. Маркушин продал Фольксваген, заказал и установил гранитный памятник. По цене проблем не возникло: в совмещённой фирме матримониальных и ритуальных услуг выбор был самый широкий, хоть за миллион заказывай. Но когда хлопоты остались позади и, казалось бы, до собственного погребения можно спать спокойно, Аверьян Осипович Рокотов явился вновь. Теперь его голос звучал миролюбиво.
    - Спасибо, мужик. Памятник мне понравился. Только плохо, без портрета.
    - А где ж я возьму ваш портрет? - вступил с ним в диалог Маркушин.
    - Да вот же я, перед тобой. Прямо сейчас сфоткай. Я ещё ничего собой. Только свет не включай. Я к темноте привык.
     Маркушин не стал прекословить, "сфоткал" на мобильник. Утром, взялся проверять: ничего не разобрать, тёмные пятна. Опять проблемы. Рассердится заказчик.
     Через три дня он опять явился. И в этот раз не один, а с товарищем, с которым, видимо, подружился в загробной жизни и которого, вероятно, захоронили много раньше. Вид у него был ужасен. Он не стоял на месте, а ходил взад-вперёд, и его голые кости поскрипывали. Своей суетливостью и подвижностью он напомнил дядю Вову.
    - Что ж ты, мужик, телишься? - спросил Аверьян Осипович, а его приятель-скелет, не имея языка, не смог ничего сказать и только топнул ногой.
     ...Утром, проснувшись, Маркушин обнаружил на полу выпавшую голеностопную кость и включил сначала разум, а потом отремонтированный компьютер. Нашёл в сети программу "Фоторобот". Весь день подбирал портрет Рокотова. Потом заказал виньетку в мастерской у художника Мародерова. Деньги заказчика давно кончились, пришлось раскошеливаться. По этому поводу Маркушина обуяли печальные мысли. "Ведь все воруют. Гребут мешками и ничего, сходит с рук. Тут даже не украл, а попытался присвоить, по существу, бесхозное. И, надо же, в какой абзац попал".
     Пока художник, перфекционист по натуре, тщательно готовил портрет, Маркушина ещё раз посетили. Где-то на задворках ночи явился тот самый мертвец, потерявший кость. Теперь он опирался на костыли.
    - А что же сам Аверьян Осипович не удосужился? - пролепетал Маркушин.
    - Включи, - безмолвно потребовал мертвец и показал костылём на компьютер.
     Фалангой указательного пальца он выстучал: "Аверьян Осипович простудившись. У них насморк и кашель".
     Странное дело, в то же самый день Маркушин на лестничной площадке повстречался с дядей Вовой, и тот был на костылях.
    - Шёл, поскользнулся, очнулся - гипс, - разъяснил он. - Открытый перелом.
     Ну да, конец октября, на улицах гололёд. Внезапная догадка пронзила мозг Маркушина: "У дяди Вовы опять осеннее обострение! Может, он в этом необычном состоянии внедрился в потусторонний мир?"
    - Вы свою кость в моей квартире потеряли, - осмелился напомнить. - Заберите.
     Сосед глянул с недоумением, смешанным с презрением:
    - Ты что, Маркушин, совсем рехнулся?

     Наконец, художник Мародёров завершил работу. Маркушин поспешил на кладбище и закрепил на гранитном памятнике виньетку с прекрасно изготовленным портретом. Потом, вспомнив, что Рокотов простуженный, опустился на четвереньки и прислонил ухо к могильной плите. Неясный звук, похожий на кашель, пробился через толщу земли. Маркушин усёк в этом покашливании что-то одобрительное.
     "Как же он из-под плиты выбирается? Уж не пустота ли под ней?"
     Чёрт его дёрнул проверить! Он ухватил двумя руками за край плиты и попытался приподнять.
    - Гражданин! - услышал строгий голос над собой. - Вы что тут делаете?
    - Да так... - Маркушин выпрямился и увидел человека в чёрном пальто и в чёрной шляпе. - Я это... плиту поправляю.
    - Пройдёмте.
    - Куда?
    - Куда надо. - Человек в чёрном обвинил его в вандализме и пригрозил составить протокол о намерении своротить надгробную плиту, дабы использовать её в коростных целях.
    - А может, обойдёмся без протокола? - унизительно попросил Маркушин и полез в карман за бумажником.
     Блюститель порядка огляделся. Рядом - никого, и он согласился с предложением вандала. Маркушин отдал ему последний стольник. Человек в чёрном плаще поморщился из-за малости подаяния, но принял. Домой Маркушин добирался пешком, боясь, что второй раз за день оштрафуют - теперь уже за безбилетный проезд. И, неспешно размышляя на ходу, решил, что Рокотов выбирается из могилы каким-то метафизическим путём, вовсе не тревожа могильной плиты.

     Больше Аверьян Осипович его не посещал, а Маркушин старался о произошедшем не вспоминать. Однако оно само лезло в голову с совершенно новой оценкой. Ведь, по существу, он сделал доброе дело: выполнил завещание покойного! Так, может, его сыновьям сообщить? Да-да! Их адрес легко узнать по ФИО. Даже подумалось: ребята отблагодарят и возместят дополнительные расходы. А если спросят, с какого переляху он заботился об их отце, можно многозначительно намекнуть: "Мол, приходилось пересекаться".
     Пока только подумывал об этом. Но реальность скоро опять выдала непредсказуемый финт. По местному вещанию объявили, что в криминальных разборках погибли братья Рокотовы. И к каждой ночи на Маркушина бурым медведем стал наседать ужас. А вдруг теперь вся семейка заявится? Он взмолился к несуществующему, на его взгляд, богу: "Господи, спаси и сохрани!"
     ...Нет, не явились. Наверно, обращение к Богу помогло. А может, обошлось и без вмешательства Высших Сил. Сообщали же, что братья погибли при взрыве бомбы. Видимо, разметало их косточки, и они не смогли собраться в единое целое, как кибер-злодей в фильме о терминаторе.
     Много позже, когда на закрывшемся Старо-Задвиженском кладбище хоронили по блату одного руководящего товарища, Маркушин, отметившись своим присутствием, осмелился подойти к установленному его усилиями памятнику. Рокотов с портрета, созданного художником Мародеровым, смотрел вполне умиротворённо. Время ли подкорректировало портрет или погодная чехарда изменила, но теперь в его взгляде появилась добродушная усмешка: мол, все тут будем!
     Посетив удовлетворённого покойника, Маркушин вышел на главную аллею и здесь опять столкнулся с женщиной в тёмном платке.
    - Вы всё ещё ищете могилу мужа? - удивился он.
    - Нет, уже нашла, - ответила женщина. - Простила, и покойник больше не является.
    - А что ж вы сюда ходите?
     Женщина почему-то со смущением объяснила, уж коли простила, то взяла на себя труд ухаживать за могилкой.
    - Сегодня сорняки выполола и светильник поставила, - добавила она тихим, кротким голосом.

     Так закончилась маркушинская попытка ездить на современной машине и зарабатывать большие деньги путём нелегального таксования. Теперь он ходит пешком. А к произошедшему относится спокойно, используя для укрощения амбиций народную мудрость: "Не жили богато - не хрен начинать". Тем паче, сполна искупил свой грех, указанный в числе смертных.
     Конечно, имелись у нашего героя и другие грешки, но настолько мелкие, что судьба, примерившая на себя мантию судьи, смилостивилась над ним. После испытанных страхов, которые едва не привели его к кондрашке, выпала на его долю удача. Он плотно сошёлся с той скромной женщиной со шрамом на лбу и, как позже выяснил, с ещё несколькими на теле, которые ей оставил муж перед тем, как навечно уснуть на крыльце.
     Её имя Маркушин никому не оглашает, суеверно боясь разрушить наступившую идиллию. Только настырный дядя Вова сумел выведать, заговорив с женщиной. И хотя он был вполне галантен, Маркушин предупредил новую подругу, чтобы держалась от него подальше. Кто знает, что у дяди Вовы на уме, какой сюрприз выкинет в следующую осень?
     Кстати, когда компьютер Маркушина сломался в очередной раз, он не сделал попытки его чинить. Вместе с тем злополучным блоком, с которого всё началось, сдал старьёвщику, заехавшему к ним во двор на шестисотом Мерседесе. Сообщение же о проститутке, вколовшей смертельную дозу героина вполне уважаемому человеку, в кои-то веки решившему "гульнуть" от жены, было последним из того, что Маркушин выловил в Интернете. Аминь.

    12. Рахэ А. Девятый Круг Некроленда

    18k   "Рассказ" Мистика


      Мелкий дождичек был под стать настроению - отвратному. Мало того, что проспорила Киму, так еще и выходной пришлось тратить, чтобы добираться до Некроленда. Я едва сумела протолкнуться в свой вагон. Моґй проездной не читался машинкой, и напрасно вожатая хлопала накладными иглами ресниц над выпуклыми рыбьими глазами, ругая меня вместо неисправной техники. Ее партнер был чуть более любезен, его-то машинка слушалась, как солдат хорошего генерала, однако, сходя с подножки, я порвала колготки - день не задался.
      Мой зонт с держащими друг друга за руки человечками остался лежать под зеркалом, и пропажа была обнаружена только когда за шиворот стали попадать мелкие холодные капли. Кроме того, я нигде не могла найти ларек с цветами. Когда же я понадеялась, что цветов не найду и могу спокойно ехать обратно, прочь от людей и неудачи, ларек вырос прямо перед моим носом. Поменяла две бледные бумажки на столь же бледную пару гвоздик, и только у входа в Некроленд заметила, что края цветов уже подпорчены увяданием.
      "Дарить мертвым умирающие растения все равно извращение", - успокаивала я себя, покупая билет на Девятый Круг Писателей - с лицом унылой амебы, плывущей против течения.
      А все потому, что я проспорила Киму. Предметом спора были мои победа или поражение в благородном деле литератора - получить от издателя одобрение. Но мой рассказ был сметен со стола редактора без пометок и объяснений, и потому, как было обещано, я должна была посетить могилу малоизвестного писателя и торжественно возложить на его могилу цветы.
      - Вера, не каждому дано взлететь на Первый Круг Некроленда, - "подбадривал" меня Ким, - Но даже внизу оказаться неплохо. Это будет значить, что тебя по крайней мере называют писателем, а также содержат твою могилку в пристойном виде за государственные денежки.
      - Только вот могилу будут посещать только родственники, а потом - одни могильщики. И те - механические.
      - И раз в год у тебя будет конкурс с переоценкой вирш. А вдруг тебя стоит поднять повыше?
      - Ты меня окончательно вниз записал?
      - Пока ты не умрешь, Верочка, не узнаю.
      У меня была мысль плюнуть на все и поехать на Первый Круг, к Шекспиру в гости. Но уговор есть уговор, и в гордом одиночестве я шагала между могил писателишек-так-себе, помахивая букетом, как веткой против нечисти.
      - И кого же мне из вас выбрать?..
      В Некроленде, куда свезли всех знаменитых мертвецов, каждая могила имела свой особый надгробный памятник, непохожий на другие. Наверное, Некроленд придумали художники, чтобы дать фантазии разрастись буйным цветом и поглумиться над священным. Точнее, такое впечатление вызывал Десятый Круг. В Первом всё пафосное и красивое, трагичное даже, а здесь некоторые бюсты напоминали карикатуры на писателей - или на их муз. Вот вдохновляли же кого-то рудокопы. Или женщины в косынках, моющие полы. Или две дохлые березы, растущие из одного корня. Устав от непонятных скульптур, я решила выбрать себе жертву по портрету, благо, к каждой могиле прилагалась фотография и краткая биография. Я обнаружила портрет человека молодого, с глазами северянина, в петлице пиджака которого навсегда застыла белая гвоздика.
      - Вот добавлю тебе еще две, - сказала я, картинно опускаясь на одно колено и возлагая цветы на могилу Казимира Кащинского, прозаика, родившегося там-то и тогда-то, прожившего трудную, но безусловно богатую жизнь бобылем, ведь все его любови были несчастными, но вдохновляли его на творчество. Наверное, в этих пояснительных строках я увидела что-то от себя, ведь я давно решила, что любые мои плохие чувства станут строками.
      Миссия была выполнена, дождик перерос в дождь, превращая меня в промокашку, и можно было с чистой совестью бежать к выходу из Девятого Круга. Но почему-то мне захотелось потрогать надгробный камень, увенчанный вцепившемся в него орлом, рвущимся в небо. Бедная птица будто пыталась вырвать надгробие и перенести его повыше. Наверное, слова Кима наконец достигли сознания, и я на самом деле стала сочувствовать попавшему на этот Круг Позора писателю. Может, лучше быть безвестным, чем покоиться здесь, у подножия горы Некроленда. Я прикоснулась мокрыми пальцами к мокрому крылу орла, и лишь на мгновение мне показалось, что его смоченные дождем слепые глаза по-живому блеснули. Мне стало зябко - изнутри. Холод окружил сердце ледяной коркой, и, поддавшись минутной панике, я со всех ног бросилась вон из Девятого Круга.
       День все же оказался неудачным.
      
      Мои страхи были перелиты в мистический рассказ и стали сродни вымыслу. После дождичка я простыла и провалялась несколько дней дома, совмещая жар настоящий с жаром литературным. От температуры пишешь, как безумный, как на краю гибели, и, если бы долгая болезнь не была опасна для жизни, я бы предпочла не расставаться с ней.
      К моей остаточной сопливости прибавилось странное состояние - никак не могла заставить себя встать пораньше на утреннюю пробежку. Недалеко от моего дома был чудесный хвойный парк, и я обожала гулять там спозаранку, пока не набегут уборщики, мамаши с колясками, детские экскурсии к памятнику войны и другие бегуны. Кроме того, одиночество и хвойный запах превращались в моей коктейль вдохновения. Многое я выдумывала именно в этом парке, и вдруг организм воспротивился привычке к лесным пробежкам. Вытащить себя из-под теплого одеяла оказалось невыносимо. Кроме того, я вдруг начала спать, широко раскинув руки и ноги, хотя никогда в жизни мне не было удобно лежать на спине. Удобно и не стало, я ловила себя на мысли, что задыхаюсь, но именно утром совладать с другим, противоречивым желанием не могла.
      Списав все это на болезнь, я вышла на работу в свой крохотный книжный магазин. Мы продавали букинистику, хотя вернее сказать, что больше принимали ее. Из всех магазинов только букинист приводил к убыткам, но он был чем-то вроде хобби хозяина: лет двести назад его прапрадед торговал здесь книгами, потому хозяин и не думал закрывать этот "старый добрый пылесборник".
      Настал вторник, нужно было распихивать новые поступления среди некупленных старых. Выиграв очередной раунд в "тетрис" у полки, я принялась за новую стопку.
      - К. Кащинский, "Страна отчаянья", - прочитала я на блеклой тканой обложке... и не смогла отложить книгу. По моим пальцам пробежала дрожь, а к глазам поступили слезы. С большим усилием я водрузила книгу на полку, среди других потрепанных жизнью томов, и взяла следующую.
      - К. Кащинский, "Ты моя неволя"...
      Соленая капля упала с ресницы на портрет писателя в уголке, тот самый, который я видела в Некроленде.
       "Почему я плачу?" - спросила я себя.
      "Потому что эта книга была выпущена спустя годы после смерти Кащинского", - пришел нежданный ответ.
      Я проверила годы. Действительно, первая была на восемьдесят лет старше второй.
      "Наверное, писатель был бы счастлив... Но я-то чего реву?!"
      Сердито впихнув книгу на полку, я убежала в туалет, к раковине.
      Лампочка перегорела, потому я оставила дверь приоткрытой. Холодная вода пахла хлором и вызывала чувство гадливости, но тушь уже успела попасть в глаз, потому пришлось хорошенько его промыть. Когда же я подняла голову к зеркалу, то испуганно положила руку на грудь и обернулась - позади меня отражался мужчина лет пятидесяти, и лицо его было недобрым.
      - Что вы здесь делаете? - крикнула я, но за спиной никого не оказалось. В зеркале тоже снова отражалась одна я.
      "Воображение шалит".
      
      Я по-прежнему не могла вставать по утрам, зато вечером меня тянуло на прогулки. Причем не в парк, а в город, к огням, и, махнув рукой на собственные причуды, я решила отнестись к происходящему как к новому опыту - жизнь одна, а писатель должен написать о тысяче. Вооружившись камерой на телефоне, я ловила моменты неизвестных мне картин, и, хотя было страшно, мне немного нравились такие прогулки. Я даже несколько раз порывалась зайти в другой мир - через двери ночного клуба или казино, но наступала себе на горло - какие у меня причины для таких шумных, многолюдных мест? Ответы внутреннего голоса портили всякое настроение - "там азарт", "там свобода" и даже "там красивые женщины", хотя последнее меня вовсе волновать не должно было.
      Я призналась себе, что в мою жизнь по-настоящему вошла мистика лишь тогда, когда не смогла с первого раза расписаться. Моя рука уверенно выводила чужую подпись раз за разом, пока я не взяла ручку в левую руку. Чужая подпись испугала меня, потому что в ней отчетливо можно было разобрать три первые буквы фамилии "Кащ". Меня преследовал призрак Кащинского.
      Ким рассмеялся в трубку, но все же приехал. Я, мало писавшая чернилами со времен окончания института, показала ему, во что превратился мой почерк - ни одна буква больше не походила на мои.
      Ким долго гладил свою корейскую редкую бороденку, а потом кивнул, наконец соглашаясь, что дело нечисто.
      - И насколько мертвый писатель теперь с тобой?
      - Я грублю женщинам. Кащинский был тем еще шовинистом, считал женщин пригодными лишь для любви и воспитания детей. В то же время засматриваюсь на рыжих красавиц, знаешь, как на картинах прерафаэлитов - это был любимый типаж Кащинского, все его пассии были Златовласками. А еще я не люблю всех, кто не белой расы.
      - Даже меня?
      - Вот тебя особенно, потому что корейцы - хитрые и желтые. Отвратительные мысли, не нравится мне этот призрак. Кроме того, что он сломал мне распорядок жизни и заставляет делать чужие поступки, думать чужие мысли, он еще и лезет в мое творчество!
      - Это как же?
      - Пишу я себе рассказ, никого не трогаю, и вдруг начинается... странное. Сначала во мне что-то противится вообще писанию, и, если я пересиливаю это и открываю документ, пальцы сами тянутся к "delete". Этот гад пытается стереть мой текст! А если я все же продолжаю писать, то могу обнаружить себя за написанием не того, что придумала...Понимаешь, я начинаю писать в его манере, его словами, его сюжет. В этих словах нет ни капли правды и вымысла от меня, только рубленые фразы этого бытописателя!
      - Вот так соревнование мистика и реалиста!
      - Ты смеешься, а я спать не могу. Теперь уже потому, что я хочу писать свое, ты же знаешь, как я страдаю, когда не пишу. Меня мучает перерыв, а теперь еще и неизвестно, насколько он будет долгим и сумею ли я выгнать из себя этого мертвеца!
      - Хорошие ли вещи он писал?
      - Если хорошие, ты предлагаешь оставить подселенца у себя?
      - Нет-нет, что ты. Тогда я потеряю подругу, а мне это даже за воскрешение мертвых не нужно. Просто любопытно.
      - Да плохо! Конечно, фантаст реалисту не товарищ, но мне откровенно не нравятся его вещи. Все романы на один сюжет, и занудны все как один.
      - Тогда тем более не надо давать ему ни шанса на вторую жизнь. Ну, что тут скажешь? Тебе нужны какие-нибудь священники или экзорцисты... и, вероятно, много денег на них. Хотя чем больше берут, тем меньше прока. Лучше поискать какого-нибудь благостного старичка или старушку, которые считают избавление от призраков своей миссией.
      - Но где же их взять? Я боюсь довериться кому-то другому.
      - Зато твой внутренний гость не боится захватывать тебя, пусть ты и женщина, которых он не любит. Начинаем искать, Вера.
      
      Наши поиски нельзя было назвать удачными. Прошло всего две недели, но я извелась как за месяцы. Мне так хотелось освободиться от этого паразита-Кащинского, вернуться к прежней жизни и продолжить писать свои собственные вещи... Мои рассказы - моя жизнь, я ощущала это теперь особенно остро. Если бы мне сказали, что я могу избавиться от Кащинского в обмен на время своей жизни, я даже за год была бы благодарна - свой собственный, подлинный год жизни Веры Бессоновой.
      И в одну ночь мне приснился удивительный сон. Он был черно-белым, хотя обычно мне снятся цветные сны. По краю моего зрения бежали полоски, как в старой съемке, и небо иногда пересекали черные царапины. В абсолютной тишине я шагала по Некроленду. Многие могилы в нем были разворочены, памятники валялись перед могилами, "у ног" мертвецов, призраки которых были подвешены над своими ямами. Их лица были скорбными и недружелюбными. Они ненавидели себя и других, и я пробегала по тропинке, таясь от них. Я вышла к могиле Кащинского. Его надгробие было отодвинуто в сторону, влево, и на месте этого каменного орла теперь стояла каменная, грубо сделанная фигура женщины. Мы были одного роста с ней, и в неготовом лице я все же узнала свои черты.
      - Я не хочу.
      Как в немом кино моя реплика в тишине была написана на черном фоне внутри рамки из розы, оплетающей черепа.
      - Тогда тебе нужно прийти на могилу и забрать цветы.
      Новая реплика принадлежала старику, до ужаса похожему на Кима. Это был седой кореец, глаза которого были обрисованы золой. Он был в какой-то белой одежде, напоминающей азиатскую, а правую ногу обивала темная веревка, сплетенная из волос. Другой ее конец обвивался вокруг надгробия с орлом.
      - Это поможет? - спросила я у помощника.
      - Призрак отступится от тебя. Сделай это в ночь полнолуния.
      Мой сон закончился оглушительным клекотом орла, который я будто бы видела написанным на экране. В холодном поту я очнулась, чувствуя приятную свободу. Кащинский во мне замер, притаился, и я решила, что добрые силы решили помочь мне и приструнили мертвеца.
      
      Интернет подсказал мне, что полнолуние будет через два дня, хотя луны мне не увидать - разыграется гроза. Но я верила корейцу из сна и готовила план ночного проникновения в Некроленд. К моему удивлению, сделать это было просто - всего лишь заплатив по особому тарифу. Я и не знала, что посиделки с мертвыми знаменитостями так популярны. Ким порывался пойти со мной, но я знала, что должна пойти одна.
      В полиэтиленовом дождевике я пробиралась по мокрой сумрачной тропинке из каменных плит. Я мало замечала окружающее, мечтая поскорее избавиться от Кащинского.
      Но меж тем я заметила, что Некроленд окутан странным туманом, не рассеивающимся из-за дождя. Он имел особый цвет, или даже не цвет, а консистенцию, из-за которой его языки казались живыми и похожими на щупальца огромного кладбищенского чудовища, слитого из многих душ. Он казался живым и голодным, и я шла по его внутренностям, суеверно боясь сойти с дорожки, построенной живыми людьми.
      Орел разрывал кромки тумана крыльями, и его неживые глаза пристально смотрели на меня - с насмешкой вечного камня над короткоживущим людьми. Душа сжалась от страха. Мне было не по себе от мысли, что сейчас я ступлю на кладбищенскую землю и подойду к истоку своих неприятностей. Но я сделала это. Мой фонарик осветил надгробие Кащинского. Мои увядшие гвоздики все еще были здесь. Я схватила их и запихала в карман.
      Победа.
      Так решила я, ликуя над могилой мертвого писателя. Вдруг я заметила, что на самой надгробной плите есть цитата из произведения Кащинского. Осветив фонариком строки, я начала читать вслух:
      - "Мой рыжий ангел, ты оказалась демоном..."
      И к своему ужасу я не смогла остановится. Мои голосовые связки, мои губы были подчинены воле Кащинского и я продолжила читать:
      - "...но я продолжу писать, даже если ты уйдешь. Моя жизнь - мои строки. Мои строки - моя жизнь".
      Холод ворвался в мою душу. Сердце перестало биться, покрытое коркой призрачного льда, а кладбищенский туман ворвался в мой рот. Он переполнил мои легкие, и вдруг я увидела себя со стороны - моя душа текла прочь от тела, и ее обвязывали черные путы, похожие на черные волосы, навсегда присоединяя к чужому надгробию.
      Я услышала биение сердца - в своей бывшей груди, и увидела свое лицо - с выражением лица Кащинского. Он надменно улыбался. Он добился своего.
      Напоследок он бросил на теперь уже мою могилу две измятые гвоздики
      Дождь разбил их лепестки.
      
      Экскурсии на Девятый Круг Некроленда стали частыми из-за одной могилы. Каждое полнолуние на надгробии Кащинского исчезала высеченная на камне надпись, и вместо нее проступал новый текст, мелкий, и всякий раз иной. Каждое полнолуние кто-то незримый писал рассказ, и вскоре место стало популярным. Сюда стало приходить так много людей, что пришлось подвинуть другие надгробия и построить площадку со скамьями. Было даже предложение перенести эту удивительную могилу на несколько Кругов выше, но владельцы Некроленда испугались, что феномен исчезнет.
      Сначала все подумали, что это душа Кащинского играет с людьми, но почему тогда он пишет мистику и совершенно чужим почерком? Кто-то даже утверждал, что почерк женский и характер этой женщины совсем не такой, как у Кащинского. Постоянные же читатели "рассказов Некроленда" все как один утверждали, что не мог Кащинский писать так - живо и интересно, да и мистику он не жаловал. В итоге незримого писателя так и окрестили "Призрачный мистик".
      Был еще один человек, который ходил к удивительной могиле в одиночку. Это был седой, как снег, кореец с редкой бороденкой и в огромных старомодных очках. Он приносил пышные букеты цветов к надгробию, садился на складной стульчик спиной к надгробию и показывал, кажется, орлу, экран своего ноутбука.
      - Посмотри, какой сайт я тебе создал. Ты уже прости, я не могу писать, что ты - это ты, но звание "Призрачного мистика" не так уж плохо? На тебя подписалось за эту неделю еще тридцать два человека. Сейчас, сейчас... Вот, нашел. Слушай, что пишут твои читатели, Вера.

    13. Розовский И.Я. Родные дети

    6k   "Рассказ" Хоррор


      Удивлены? Думали встретить чудовище с клыками? Зря, я не такая. Да, приговорили к пожизненному. Как серийную убийцу. Сколько? Три десятка без одного. Нет, с приговором не согласна. Я тут три года. Говорят, что могут выпустить, если четвертак отсидишь. Значит, еще семь раз по три осталось. Мне тогда как раз семьдесят стукнет. Ага, юбилей, можно сказать. Если доживу. Но лучше не дожить, чем сразу из тюрьмы в интернат для престарелых, да только уже не медсестрой, а пациенткой. Между прочим, меня больные любили. Я внимательная была, аккуратная... Подмыть там, белье сменить или укольчик - это всегда пожалуйста.
      
      Да, всю жизнь на одном месте. Двадцать лет мне было, когда туда пришла. Молодая еще совсем. Почему в дом престарелых? Ближе всего к дому оказался. Считается, что я за городом живу. Но это так только считается. На автобусе четверть часа, если все нормально. Раньше с родителями жила, теперь одна. Замужем-то? Была, конечно. Три года в браке. Потом разбежались. Он алкоголик оказался. А потом как-то не сложилось. Словом, бобылка. Вся жизнь, можно сказать, прошла в гериатрии, как прошли Азорские острова. А чего вы удивляетесь? Я стихи люблю. С детства любила.
      
      Ну, так вот. У нас два отделения - женское и мужское. С мужиками полегче - их меньше. А женское под завязку забито. Мы уже в палаты по две лишние кровати впихиваем, а все равно не хватает. Говорят, ума палата. У нас с этим плохо. Половина - просто растения. А другие в маразме. Бывают, что и в своем уме, но редко. Вот их и вправду жалко. Они обычно чистенькие, сами умываются, книжки даже читают. Родственники поначалу наших бабушек и дедушек навещают. Потом все реже и реже. А то вообще забывают. И они у нас годами лежат, совсем брошенные. Да и зачем навещать, когда они уже родных детей не узнают? Зато в головах у них сплошные романы. Я сама бы не поверила, но все почти сексуально озабоченные. Как нового старика привозят, тут они все прихорашиваются, губы красят, растительность на лице и из носа выщипывают. Норовят перед новеньким во всей красе предстать. Кто своим ходом до мужской палаты добирается, кто на коляске, а кто - чуть ли не ползком. Ну, и поехало. Тут тебе и любовь, и свидания, и ревность. Дерут друг дружке косицы, царапаются. Откуда только силы берутся? Смех да грех! Хотя до греха-то обычно не доходит, но всякое бывает. Я об этом распространяться не хочу...
      
      Да, работа тут не сказать, что легкая. Но хуже всего, если в твою смену кто-то умирает. Тогда начинается - пациенты неспокойные делаются, а еще бумажки, выписки и все такое. Кровать перестели, одежду на склад или родственникам. Вот родственники - это самое неприятное. Они, может, годами не навещали. А тут начинают скорбеть, слезу точат. Я с детства слез не переношу. А иные еще претензии предъявляют. Мол, бедная моя, в такой грязи жила. Простыня неделями не меняна, вся в пятнах, в крошках и волосьях. И запах им, видите ли, плохой. Словом, не дай бог, если в твою смену кто помрет.
      
      А у меня как назло талант открылся. Странный такой. Я стала чувствовать, кто - не жилец. Кому время пришло отходить. Дня за два всегда видно. Хотя объяснить не могу. Лицо у них становится такое... отрешенное. Как облака. Сначала я себе не поверила. А потом смотрю - нет, точно. Почти всегда угадывала. Вот тут мне и пришла эта мысль. Раз все равно ей или ему умирать, так чтоб не в мою смену. Чтобы слез родственничков не видеть и претензии их не выслушивать. И стала я в конце своей смены укольчик таким делать. Обычный вроде укол, никто и не заметит, а человек через несколько часов умирает. Во сне и без боли. Просто засыпает, как обычно. Но уже не просыпается. Именно что отходит. Может, это и нехорошо. Вроде как я их убила. Но им-то без разницы - днем позже, днем раньше. Зато я в этот день выходная. Другие сестры и нянечки даже мне завидовали. Мол, везет тебе, как кто умрет, так не в твою смену.
      
      Нет, особой вины не чувствую. Поначалу немного переживала. Жалко их было. Но потом придумала. Стала из пластилина фигурки их лепить. Маленькие, сантиметров десять. Ручки, ножки. Как бы в память о них. И себе на память. Я с детства лепить любила. А тут - сам бог велел. Старалась, чтобы похоже. И знаете, обычно получалось. Иногда ночью проснешься, когда луна в окно, даже жутковато становилось. Будто они живые. На всякий случай я еще стала имена их писать и фамилии. А потом булавками эти бумажки аккуратно к фигурке крепила. Получалось, как у футболистов. Только без номеров.
      
      И знаете, я постепенно так к этим куколкам привязалась, будто к своим детям. На работе по ним скучаю. Домой прихожу и начинаю их тютюшкать. Девочкам (я их девочками звала) платьица новые из цветной бумаги вырезала, мужичкам - кепочки или колпачки. А когда укол делала, в тот же вечер новую куклу лепила. А на следующий день мы устраивали пир на весь мир. Я их усаживала вокруг игрушечного столика и потчевала понарошку разными вкусностями. Так хорошо было! И не поймешь, поминки или именины. Да и какая разница. Мы всегда отмечали и появление новенького, и дни рождения и смерти каждого. У нас по нескольку раз в месяц праздник был. Потом, когда их слишком много стало, пришлось стол побольше купить, чтобы все уместились. Я и теперь по ним скучаю. У меня ведь и любимчики были. Хотя я им виду не показывала, а со всеми была ровная. Я сколько раз тюремному начальству прошение писала, мол, разрешите мне хоть двух в камере держать. Не разрешают!
      
      Вот из-за этих кукол я и погорела. На свой день рожденья пригласила домой несколько сослуживиц. А кукол на полочку поставила и занавеской прикрыла. Но одна полезла и говорит, мол, какая красота! Тут все начали ахать да охать, а потом кто-то вспомнил, что это все поумиравшие у нас за последний год. Ну, да, говорю, я это в память о них и слепила. Но, видимо, они смекнули, что к чему. И стукнули. Тут началось расследование, и тогда все раскрылось. Шум поднялся страшный. В газетах об этом писали, интервью у меня брали - вот как вы. Даже телевидение приезжало. Охранники смеялись, мол, ты теперь мировая знаменитость. Потом все затихло. Но недавно письмо пришло из Англии. Какой-то богач предлагал пятьдесят тысяч фунтов за "всю коллекцию" (слово-то какое!). Я ему отписала, что хоть их у меня 29 штук, ни одну не продам - ни за пятьдесят тысяч, ни за миллион. Это ж все равно как родное дитя продать, прости господи. Верю ли я? А как же. Без веры и жить не стоит.
      

    14. Соляная И.В. Домашнее чудовище

    10k   "Рассказ" Хоррор


       - Ваш ребенок склонен к фантазированию! - школьный психолог Вера Дмитриевна поправила очки на переносице. Папанов уныло смотрел в пол. Он помнил, как его тридцать лет назад отчитывали в школе, а теперь он был вынужден слушать претензии к своему сыну Грише.
       - Вчера он сказал, что его тетрадь по русскому языку съело какое-то чудовище, - усмехнулась неприятной усмешкой классный руководитель Ангелина Петровна, вторя психологу, - вам надо поговорить с сыном. Не нужно доводить ситуацию до абсурда. Пока эту версию о чудовище слушаем только мы, учителя. Но если он начнет свои выдумки рассказывать одноклассникам, то поверьте... Ничем хорошим это не кончится.
       - Дети в младших классах иногда демонстрируют неслыханную жестокость, - поддакнула психолог, - ваш Гриша может стать объектом буллинга. Надо это предотвратить, поймите.
       Папанов покивал, пробормотал что-то и поплелся к выходу. Гриша был третьим ребенком в семье. Два старших сына выросли и жили отдельно, радуя своими успехами. Гриша родился поздно, и у немолодых родителей не осталось никаких сил на воспитание проблемного школьника. Он только в четвертом классе, а уже ворует у товарищей мелочь и шоколадки, теряет вещи, шатается где-то после уроков. Разговоры не помогали. И хотя сын регулярно обещал исправиться, из школы постоянно звонили с упреками. Папанов не знал, что предпринять, и уныло думал о том, что Гришку уже поздно начинать шлепать.
       Папанов толкнул дверь квартиры и топтался в прихожей, стаскивая промокшие ботинки. Леся гремела на кухне посудой. Папанов заглянул к ней, чтобы поговорить о вызове в школу, но она досадливо отмахнулась. Папанов зашел в комнату Гришки, которая была первой по коридору, сразу за кухней. Сын все еще не вернулся из школы. Комната была неопрятной, неприятно пахнувшей. Стены заклеены плакатами "Очень странных дел?, футболки, носки и трико разбросаны на полу. Под столом несколько скомканных бумажек. Папанов покачал головой, сын рос неисправимым неряхой.
       Хлопнула дверь, Папанов выглянул в коридор. Гришка вешал курточку на вешалку, поднявшись на цыпочки. Не доставая до крючка, он вскарабкался на тумбочку и ... завалил на себя вешалку. Испуганная грохотом Леся выскочила из кухни, на ходу вытирая руки о замызганное вафельное полотенце.
       - Ах ты, бестолочь криворукая, - закричала она, - сколько раз тебе говорили не громоздиться на тумбочку!
      Гришка всхлипывал и шмыгал носом, выбираясь из-под вороха курток.
       - А ты что стоишь? - напустилась Леся на мужа, - бери свой паршивый молоток да прибивай уже гвоздь!
      Гришка наконец вылез из-под упавшей на него вешалки и виновато посмотрев на отца, поплелся в свою комнату. Папанов вздохнул, сходил в кладовку и достал молоток.
      
      ***
       Сын молча, низко опустив голову, хлебал теплый рисовый суп. Рядом с суповой стояла плоская тарелка с двумя сардельками, покрытыми капельками жира. Гриша искоса смотрел на них. Супа он не хотел, но Леся, уперев руки в бока, следила, чтобы первое блюдо было съедено. Папанов читал газету, примостившись у края стола и прихлебывая чай.
       - Опять по русскому тетрадку потерял? - спросила грозно Леся. Она уже получила от мужа информацию о поведении сына в школе, и ей не терпелось заняться воспитанием ребенка. Гриша неопределенно хрюкнул. Мать отобрала тарелку с супом и подвинула к нему сосиски.
       - Леся, - осторожно сказал Папанов, - дай ребенку поесть.
       - А ты бы уже молчал! - мгновенно отреагировала жена. - С твоего попустительства раздолбай растет! - и неожиданно хлопнула сына по спине полотенцем. Тот вздрогнул, вжав голову в плечи, но есть не перестал.
       После ужина сын пошел в комнату, из которой вскоре стало доноситься тихое "бу-бу-бу?. Гриша учил стихотворение "Буря мглою небо кроет?.
       Папанов лег на диван и включил телевизор. Леся легла рядом, водрузила на живот ноутбук, сунула наушники в уши, показывая, что ее не интересуют ни новости дня, ни американские боевики. Папанов скосил глаза на экран: жена читала какое-то женское фэнтези.
       - Папа! - тихо позвал Гриша, появившись на пороге их общей комнаты, которую Леся горделиво называла "зала?, - можно я сегодня в кухне на диване лягу спать?
       - Еще чего! - сказал Папанов, - не выдумывай даже. Если спать боишься - ночник включи.
       - А в зале можно? - еще тише спросил Гриша.
      Папанов выключил звук телевизора.
       - Что случилось, сын? Чудища-страшилища спать не дают?
       - Ну, типа того.
       - Неубедительно звучит, - хмыкнул отец, - большой уже, и не стыдно выдумывать? Не первоклашка же. Появится такое чудище-страшилище - ты его кулаком в нос. Понятно?
       - Понятно, - кивнул сын, постоял немного на пороге и вернулся к себе.
      
      ***
       На кровати лежал заяц с оторванным ухом. Гриша кое-как пришил ухо позавчера, но оно оторвалось снова. Волшебной силы любимой с детства игрушки не хватало для того, чтобы победить Чудовище, которое жило в комнате Гриши. Чудовище росло с каждой оторванной пуговицей, подзатыльником дылды-переростка из соседнего подъезда, визгливым вскриком мамы, новой двойкой. Сначала оно было маленьким, с ноготок, на вид почти прозрачным и жило в углу комнаты. Становясь с каждым днем все заметнее, крупнее, сильнее и гуще на просвет, оно перебралось под кровать, куда редко заглядывали. Даже пылесос боялся совать туда свою волосатую щетку-голову. Чудище поначалу было молчаливым, а теперь оно начинало порыкивать. И в этом рыке Гришка слышал: "Отдай тетрадку!?. И Гришка отдавал тетрадку, а чудище засовывало ее лохматыми лапами в огромный рот и чавкало, показывая острые зубы. Потом Чудище говорило: "Носок отдай? и снова пожирало добычу. Слопало и роликовые коньки, и библиотечную книгу Жюля Верна, которую непременно надо вернуть в будущую пятницу. Гришка подозревал, что когда закончится все ценное, что у него было, то случится что-то страшное, непоправимое.
       Пока Чудовище было меньше плюшевого зайца, оно еще побаивалось дневного света или включенной лампы. Теперь оно было размером со щенка овчарки. Оно спокойно ходило по комнате, даже прыгало на кровать. Оно могло и на Гришку прыгнуть, поставить лапы ему на грудь и дыхнуть своим смрадом прямо в лицо. А может, и облизать щеку или нос Гришки отравленным языком, а то и вовсе укусить.
      Гришка сказал было об этом страшном создании школьному психологу Вере Дмитриевне, но та посмотрела как-то странно. Потом поднесла к плотно сжатым губам палец и покачала головой. Наверное, в ее доме тоже жило такое Чудовище, а, может, и не одно.
       Родителям Гришка ничего не говорил. Он подозревал, хотя и не видел сам, что у родителей в спальне тоже живет свое Чудовище. Иначе, почему отец запрещал входить к ним в комнату? И кто мог издавать такой громкий скрип по ночам? Почему мама иногда кричала приглушенным голосом? Родители со своим-то Чудовищем не справляются, где им Гришке помочь?
      
      ***
       Прошла безрадостная неделя. Мама ругалась все чаще за проступки и двойки, а Чудовище росло и толстело. Портфель был отдан на съедение и изодран в клочья, от пижамных штанов остались только две пуговицы, крепившиеся к манжетам на коленках. Футбольный мяч, подаренный на прошлый день рождения - и тот был скормлен Чудовищу. У Гришки ничего не осталось ценного.
       - Съешь меня, - шептал Гришка, - ну, что ты такой упрямый! Съешь.
       Чудовище урчало и хлопало своими горящими зенками. Оно сильно выросло за последнее время, едва помещаясь на кровати. Теперь не Чудовище жило под кроватью, а Гришка. Оно скучало, порываясь выйти в коридор квартиры, и Гришка знал, что вот-вот это произойдет. Мальчик знал, что удерживает Чудище в его спальне: он еще не все ему пожертвовал. Немного подумав, он решил, что остался только заяц - бесполезный, плюшевый и ненастоящий. Чудище косо смотрело на него.
       - Давай договоримся, - сказал как-то вечером Гришка плаксивым голосом, - я тебе Зайца, а ты... Ты отстанешь от меня.
       - Зайца мало, - прорычало Чудовище, - зайца и маму. Или зайца и папу.
       Гришка заплакал, не желая уступать монстру. Чудовище ждало, его горящие глаза были неумолимы. Гришка тихонько выскользнул в полутемный коридор. В зале мерцал экран телевизора, бубнил нарядный диктор телевидения. Родители смотрели какую-то передачу. Гришка прокрался в кухню и взял самый длинный и острый нож, которым папа разделывал мясо для воскресного обеда.
      
      ***
       Леся плакала, возя тряпкой по полу в коридоре, затирая следы врача-реаниматолога и двух дюжих санитаров. Нет у этих медработников никакой привычки ходить в бахилах по вызовам на дом. Попробуй-ка, приди без бахил в поликлинику!
      Вымыв пол в коридоре, она прополоскала тряпку и перешла в комнату сына. Затертые пятна крови на полу и голый матрас без простыни делали обстановку незнакомой, чужой.
       Папанов поехал с сыном в больницу, а ее оставили дома. Может, это и правильно? Какой толк сидеть вдвоем у постели ребенка? Он от наркоза долго отходить будет. И операция не одна ему предстоит - насидится Леся еще у кровати. К тому же скоро придет участковый и станет спрашивать, как да что.
       Нож с длинным и острым лезвием все еще лежал на полу в комнате Гриши. Может, нельзя мыть тут пол до официального осмотра места происшествия?
       Леся наклонилась и заглянула в темное пространство под кроватью, потом потыкала туда шваброй и извлекла драную библиотечную книжку, ручку от школьного портфеля, разодранный футбольный мяч и какую-то тряпочку.
       - Вот ведь засранец! Ну, что за ребенок! Говорили мне, не нужно позднего ребенка рожать, ничего хорошего из этого не выйдет!
       Повертев в руках пушистую тряпочку, Леся догадалась, что это ухо от старого плюшевого зайца. Со вздохом все находки Леся выбросила в мусорное ведро на кухне и села за стол без сил. В дальнем углу Гришиной комнаты за шкафом шевельнулась лохматая тень. Она сильно подросла за этот вечер, и ей надоело прятаться. "Скоро придется осваивать другие комнаты?, - мелькнули красные огоньки в глазах Чудовища.

    15. Странник Д.Д. Двери

    20k   "Рассказ" Хоррор


      Мне сразу не понравился этот дом, и даже мой муж, обычно не отличающийся особой интуицией, кажется, почувствовал что-то недоброе.
      - Мрачно здесь, - заметил он, и я согласно кивнула. При этом критика относилась не столько к освещению, сколько к атмосфере, царившей в этих стенах.
      И всё же, предчувствия предчувствиями, а доводы разума победили - другого шанса на дом с садом в таком престижном районе и при том за чисто символическую цену не предвиделось.
      Небольшое кирпичное здание досталось нашему хорошему другу по наследству от недавно умершей тётки Клавдии. Сам он работал и жил в другом городе, продавать же дом пока не собирался, привязанный к нему тёплыми воспоминаниями из детства. Так что товарищ очень обрадовался, когда узнал, что мы не против арендовать эту недвижимость.
      Ещё до переезда мы полностью отремонтировали домик, безжалостно избавляясь от тёмных обоев и ковровых покрытий. Только светлые тона и лёгкий дизайн.
      От старой обстановки остались только окна и двери. Рамы тёмного дерева нам, правда, не особо нравились, но смена их обещала стать делом не только неимоверно хлопотным, но и дорогим. Так что мы смирились. К тому же, в целом, в домике стало светлей... Немного. Но приближалась зима, понятно, что солнце не баловало своим вниманием никого, не зависимо от архитектуры жилища.
      Досадная мелочь обнаружилась только после переезда. Внутренние двери открывались иногда сами собой. Очевидно сказывались старые рамы, которые то ли перекосились или ссохлись от времени, то ли изначально не были тщательно подогнаны. Но никакого повода делать из этого трагедию. Это я так рассуждаю, когда дома муж.
      Когда он работает в ночную смену, мне обычно и так немного не по себе. А тут ещё двери, которые открываются сами собой. Некоторые - беззвучно, некоторые - с тихим скрипом. Оставлять их открытыми - не вариант, по дому гуляют сквозняки, вызывая нервирующее покачивание дверных створок. Замков на этих старомодных дверях, естественно, не было. Свернутые полотенца и газеты между рамой и створкой, равно как и держатели на полу не помогали.
      Сижу, бывало, закутавшись в плед, на диване, читаю, и тут тихо приоткрывается дверь, так что невольно поднимаю голову и ожидаю, что вот-вот кто-то войдёт в комнату. Ощущение такое, что из образовавшейся щели кто -то смотрит на меня. Особенно, если в соседней комнате темно.
      Стала оставлять свет гореть. Включать телевизор или радио, надеясь с помощью звука человеческих голосов разрушить мрачную атмосферу и отвлечься. Как назло, а впрочем весьма логично, именно ночью самую безобидную передачу часто прерывает реклама фильмов ужасов. Известно, что для анонсов показывают куски пострашней. С противным воплем бросается на зрителя из глубин экрана какая-нибудь чупакабра, и тут ещё со скрипом открывается дверь... Представляете?
      Осенними вечерами темнело рано, от непривычной темноты сада я пряталась за жалюзи, но до конца никогда не забывала, что за окнами дежурит чернильная мгла.
      Вроде и смешно, я же, в конце концов взрослый рациональный человек. И признаться в своих страхах стеснялась. Всегда была немножко трусихой, но сейчас это начинало казаться ненормальным. На нервной почве мне начали сниться кошмары.
      Один из самых частых: я перебегаю из одной незнакомой комнаты в другую, закрывая за собой бесконечные двери - во сне казалось неимоверно важным тщательно притворять за собой каждую, ограждаясь от чего-то, следовавшего за мной по пятам. Но я неизменно слышу, как за моей спиной двери снова распахиваются, и тороплюсь дальше, боясь оглянуться... Пока не просыпаюсь.
      Или сон, где я нахожусь в комнате со множеством дверей и окон. Все они открыты, за ними царит непроглядная тьма. В ней скрывается существо, с которым лучше не встречаться. Чувство опасности захлёстывает волной паники, и очень хочется спрятаться, но в этом странном помещении я как на ладони. Потому пытаюсь добраться до ближайшего дверного проёма, иногда в поисках более надёжного укрытия, иногда с желанием найти выход из дома, выбежать на улицу, позвать на помощь. Но, как это часто бывает в кошмарных снах, моё тело налито свинцом, я не могу пошевелиться, не могу прошептать и слова, не могу вздохнуть... Слышу за своей спиной, как что-то или кто-то приближается ко мне, но не могу обернуться. Только зажмуриваю глаза. И просыпаюсь.
      Сердце, бьющееся в бешеном ритме, дверь в спальню, конечно, снова приоткрыта. В такие ночи прикроватная лампа оставалась включенной до рассвета.
      К счастью, случались исключения. Как вечер, когда случилось казавшееся самым страшным - я увидела того, кто открывает двери.
      По телевизору шла неплохая комедия, на подлокотнике дивана стоял поднос с шоколадкой и чаем, у мужа выдалась свободная минутка на работе, и после непринуждённой беседы с ним у меня было просто прекрасное настроение. Страха не было совсем, в тот поздний ноябрьский вечер он немного запозднился.
      Когда плотно прикрытая дверь безшумно приоткрылась, у меня в приступе дуракаваляния вырвалось шутливое:
      - Домовёнок, пошалил и хватит. Или, давай, показывайся!
      Когда в проеме замаячил невысокий силуэт, я забыла дышать. В ушах загремел пульс, голова закружилась.
      Такое я уже испытала однажды подростком. Зайдя много лет назад на кухню я увидела нашего кота Бонда. Он сидел посреди помещения и смотрел... на самого себя - так как напротив него зеркальным отражением сидел ещё один кот Бонд. В этот момент что-то надломилось в логике моего мировоззрения, и я с ужасом подумала, что именно так ощущается безумие.
      Потом один из котов пошевелился, и наваждение прошло. Очень похож, но не близнец нашего кота, бродяга, незаметно забежавший с улицы... У всего есть логичное объяснение.
      Только силой этого прецедента я заставила свои лёгкие вспомнить, как добыть очередную порцию воздуха, и запретила себе закрывать глаза и, не будучи вообще-то человеком религиозным, молиться - то, чего хотелось больше всего.
      В дверном проёме стоял маленький мальчик лет пяти, не очень в этом разбираюсь. Взлохмаченные тёмные волосы, заплаканные глаза, слегка припухший нос, маленький упрямый рот - ничего страшного и необычного. Кроме того факта, что он как-то оказался в моём доме.
      - Я не домовёнок, - произнёс он с упрёком.
      - Хорошо, - энергично закивала я, не зная толком, что именно хорошего в сложившейся ситуации. Потом зачем-то встала с дивана и потопталась на месте, понятия не имея, что делать дальше. Позвонить в полицию по поводу найдёныша показалось мне самым разумным, но, может быть, мальчик соседский и проще сразу отвести его домой.
      - Ты откуда? - спрашиваю я, решая, что вопрос о том, как он попал в дом, может подождать. - В смысле, где ты живёшь?
      Мальчик насупился, посмотрел на меня исподлобья и буркнул:
      - Тут.
      У всего есть логическое объяснение. Упрямству мальчика можно было бы найти сотню нормальных оправданий... Если бы он не растворился в воздухе прямо перед моими глазами.
      Странный звук - смесь всхлипа с криком, должно быть, издала я. За несколько секунд, показавшимися мне вечностью, я добежала до входной двери и выскочила на улицу, захлопнув её за собой, запирая позади... Что? Приведение? Чудовище?
      Холодный воздух отрезвляет на удивление быстро. Особенно в комбинации с ледяным моросящим дождём. Я осознала, что стою перед нашим домом в одних, уже промокших, носках, легинсах и тонком свитере-водолазке, натянутом поверх футболки. Захотелось зареветь и позвонить мужу, чтобы услышать, как дорогой голос называет меня истеричкой и дурой, но в панике я не подумала прихватить с собой телефон. Равно как и ключи. С тоской я подошла к входной двери и подёргала ручку - естественно, на этой двери имелся замок, и сработал он, по закону подлости, исправно.
      Холод и сырость на время вытеснили страх, и я даже не на шутку рассердилась, что идиотское приведение сидит в тепле и уюте, в то время как я из-за невольной "прогулки" наверняка заработаю простуду.
      Ситуация сложилась совершенно дурацкая. С соседями мы подружиться ещё не успели, но деваться было некуда, и я потопала в носках к дому справа от нас. Там жила одинокая пожилая дама - и, если повезёт, она станет единственной свидетельницей моей дурости. Хотя, конечно, не исключено, что разболтает. Да уж, я точно обеспечу нам незабываемое первое впечатление в кругу новых соседей.
      Старушка, к счастью, ещё не спала, хоть и отреагировала на моё появление весьма настороженно, в чём я её не упрекаю. Пришлось, стуча зубами и пританцовывая от холода перед закрытой дверью, сбивчиво рассказывать, что произошло. Вернее, спонтанно адаптированную версию событий: услышала стук, вышла, а сквозняк захлопнул за спиной входную дверь. История, выставляющая меня не в самом выгодном свете и не очень логичная в целом, но лучше правды. И очень уж не хотелось в дурку.
      В конце концов соседка впустила меня и разрешила позвонить мужу на работу и подождать у неё, пока он не приедет.
      Нормальная оказалась бабушка, дала сухие носки и какие-то тапки, напоила горячим чаем. Мы познакомились и разговорились. Марта, так звали соседку, рассказала, что хорошо знала тётку нашего друга.
      - Не раз мы вместе чаи распивали, - охотно делилась соседка, - особенно тёмными вечерами. Боялась она одиночества. Возможно, в том частично и моя вина. Когда-то я рассказала Клавдии, что до неё в доме жила... - рассказчица прервалась, подыскивая подходящее слово, - ...неблагополучная семья. Вот Клава и напридумывала себе чего-то... А на старости лет, кажется, немного головой повредилась, земля ей пухом, так как несла часто ахинею полную.
      - И что она рассказывала? - осторожно поинтересовалась я, не уверенная, что хочу услышать ответ. Но Марта только отмахнулась:
      - Ой, не забивай себе голову. Старые люди частенько бредят.
      В её голосе звучала неприкрытая гордость, что она в своём возрасте подобным не страдает.
      От мужа, приехавшего примерно через час, мне пришлось выслушать пару ласковых.
      Так я никому и не рассказала о встрече с привидением. Да, честно говоря, начала и сама сомневаться, не приснилось ли мне оно?
      Долгое время потом я вздрагивала каждый раз, когда приоткрывалась одна из дверей. Но ничего необычного не происходило.
      Когда мы встретились с нашим другом, я ненавязчиво упомянула встречу с соседки Мартой и поинтересовалась, не рассказывала ли тётя подобное и ему.
      - Чертовщина ей чудилась... Странное что-то виделось... Знаешь, не хочется вспоминать, - неохотно ответил друг. Я не настаивала, чувствуя, что тема эта для него не только неприятна, но болезненна - он очень любил тётку.
      Одной ночью - муж снова работал в ночную, а я дремала с включенной настольной лампой - дверь в спальню открылась. Я проснулась от тихого скрипа, открыла глаза и застыла. Перед кроватью стоял тот самый мальчик.
      - Мне страшно, - тихо прошептал он.
      "Мне тоже", - подумала я и, в надежде, что это очередной кошмар, внутренне приказала себе проснуться.
      Словно почувствовав моё настроение, маленький незванец скривил губы, готовый зареветь, и растворился в воздухе прямо перед моими глазами.
      Паралич, сковавший меня, отпустил лишь через несколько секунд. Наверное. Мне они показались часами. Я вскочила, готовая бежать, не зная куда. Но предыдущий опыт научил меня быть осторожней. Да и был уже далеко не вечер, когда ещё можно постучаться к соседям, а глубокая ночь.
      Безумно захотелось услышать человеческий голос, но телефон мужа не отвечал, а все друзья, наверняка уже спали. Кому можно позвонить в час ночи? Смутно вспомнилось, что существует телефон доверия, сонная идея, лишённая всякой логики. Но я пошла в кабинет, чтобы поискать номер в сети, попутно зажигая свет во всём доме. Пока компьютер загружался, я включила радио в кухне, а потом и телевизор в гостиной. Нейтральные голоса внесли немного оживления, мои руки почти перестали дрожать.
      Когда я заняла место перед светящимся монитором, то идея искать телефон доверия показалась мне полным бредом. Пальцы на секунду зависли над клавиатурой, а потом сами собой ввели в окошко поиска мой актуальный адрес. Оставалось удивляться, почему я не додумалась до этого раньше.
      Понадобилось почти полчаса, чтобы найти в потоках бесполезной информации интересные факты. Вернее, единственным, что обещало стать ниточкой к разгадке, стала небольшая заметка в местной газете. В статье не был указан номер дома и имена замешанных, но, похоже, речь шла о той самой "неблагополучной семье", которую упомянула Марта.
      Много лет назад на нашей улице был обнаружен мёртвый ребёнок, причина смерти не известна. Под подозрение попала мать (отец не упоминался) пострадавшего. Как минимум, ей грозило обвинение в пренебрежении родительскими обязанностями. Но оказалось, что женщина психически больна и не подсудна. Больше никаких подробностей. Только небольшое интервью с местным пастором, который назвал женщину "заблудшей душой" и каялся, что, зная психическую неустойчивость своей прихожанки, не смог предвидеть и предотвратить несчастный случай.
      Живёт в моём доме приведение того самого ребёнка? Мистическое предположение показалось сильно преувеличенным в свете короткого и приземлённого текста заметки. Я выключила компьютер и вернулась в гостиную, где всё ещё горел свет и бодро вещал что-то телевизор.
      Не смотря на поздний час шёл какой-то мультик. На полу перед аппаратом сидел уже знакомый мне мальчик. Он направил на меня серьёзный взгляд своих заплаканных глаз и растворился в воздухе.
      Наверное, я просто устала бояться. Чувство, охватившее меня, напоминало больше обморок, чем страх, и я прислонилась к косяку двери, чтобы не упасть.
      На следующий день я пошла в небольшую церквушку, находившеюся пару улиц дальше. Даже не знаю, зачем. Пастор, давший интервью наверняка давно там не работает, если вообще ещё жив. Но желание, предпринять хоть что-нибудь, побуждало к действиям. К тому же очень сильно хотелось поделиться хоть с кем-то своими переживаниями. А служители церкви - тот же телефон доверия, разве нет?
      Мне повезло, церковь оказалась совершенно безлюдной, кроме пожилого мужчины, который возился с свечами вблизи алтаря. В помещении царила торжественная тишина, и я старалась ступать по возможности неслышно, но даже шорох шагов разнёсся эхом, привлекая внимание к моей скромной персоне.
      Мужчина обернулся, поприветствовал меня дружелюбно и замер в ожидании.
      - Я ищу пастора, - неловко промямлила я.
      - Пастор Шульц, - протянул мне руку мужчина и рассмеялся, заметив недоумение, с которым я окинула взглядом потёртые джинсы и клетчатую рубашку.
      - Предпочитаю носить сутану только а торжественных случаях, - объяснил он.
      Я безразлично пожала плечами, пусть так. Внезапно мне захотелось развернуться и уйти. Я просто не знала, как начать разговор о том, что меня занимало, с этим одетым в джинсы незнакомым человеком. Наверное, сутана разрядила бы ситуацию, придала встрече каплю спиритуальной составляющей, а мне - мужества.
      Шульц внимательно посмотрел в моё лицо и жестом руки указал на лавку в первом ряду:
      - Давайте присядем, я чувствую, разговор у нас намечается длинный, - проговорил он мягко. Я послушно опустилась на твёрдую деревянную поверхность и, неожиданно для самой себя, беззвучно разрыдалась.
      Не знаю, как смог пастор разобрать в моём путанном, полным всхлипов рассказе хоть что-то, но суть проблемы он уловил.
      - Я смутно помню тот случай, - проговорил он, - больше по рассказам, я сам ещё не работал здесь. Точно скажу одно: погибшим ребёнком была девочка.
      Я почувствовала нечто похожее на разочарование. Это никак не приближало меня к разгадке.
      - Что же касается мальчика, которого встретили Вы... Иногда наше подсознание говорит с нами необычными способами. У Вас ведь нет детей? Возможно Вы видите его, потому что хотите видеть?
      Церковь я покинула с горящим лицом и сильно бьющимся сердцем. Никак не ожидала я получить здесь эдакую оплеуху психологическим анализом. Самым болезненным оказалось осознание того, что пастор Шульц, возможно, только возможно, прав.
      Делиться моими страхами с кем-нибудь ещё расхотелось окончательно.
      - Ты в последнее время какая-то дёрганная, - заметил мой муж, но, не получив ответа, углубляться не стал.
      Когда я следующий раз осталась одна ночью, то оставила дверь приоткрытой, села, обняв колени, на диван и начала ждать. Почти не испугалась когда в проёме показалось бледное заплаканное лицо.
      - Что ты хочешь? - спросила я хрипло. Не смотря на то, что всё шло по плану, мне было жутко. Но начитавшись в сети всевозможного о приведениях, я чётко усвоило одно - если они появляются, то есть у них какое-то неулаженное дело.
      Мальчик зашёл в комнату, подошёл ко мне, но не слишком близко: то ли опасаясь чего-то, то ли чувствуя мой страх.
      - Хочу наконец стать взрослым, - всхлипнул он. - Все, кроме меня растут.
      Слёзы потекли по его щекам, и я инстинктивно подалась вперёд, расправив руки для объятия. Когда его лицо уткнулось в моё плечо, в этом не было ничего призрачного. Я легко обхватила худое мальчишечье тело и посадила ребёнка на свои колени. Он доверчиво обнял меня за шею, уткнувшись мокрым лицом в ключицу. От мальчика исходило тепло, его волосы сохранили сладкий детский аромат.
      - Не знаю, как тебе помочь, малыш, - прошептала я, неосознанно покачивая ребёнка.
      - Я надеюсь, что ты не расстроишься, - непонятно ответил он, но, кажется, по крайней мере перестал плакать.
      - Почему я должна расстроиться?
      Он неопределённо пожал плечами и неожиданно хихикнул. Что-то недетское, недоброе почудилось мне в этом звуке, и я напряглась. Руки ребёнка сомкнулись ещё крепче на моей шее, почти чересчур сильно для объятия.
      - Девочка, которая жила здесь раньше росла, а я - нет. Мы... поссорились. И её мама очень растроилась.
      Это иллюзия или мальчик незаметно изменялся? Кажется, его тело становилось тяжелей, крепче.
      - И сначала никому не нравиться, что с ними происходит, - продолжал он погрубевшим голосом и снова пугающее захихикал.
      Моё сердце забыло биться. Страх упал на меня давящим бетонным блоком. То, что сидело у меня на коленях - не маленький мальчик. И больше всего я желала отбросить это существо прочь, но не могла и пошевелиться.
      Осталось только замереть и надеяться, что оно не знает о моей догадке. Наивная детская попытка избежать неприятностей, делая вид, что их не существует.
      И зажмуриться. Что-то подсказывало мне, что лицо псевдо-мальчика изменилось, и мой рассудок не вынесет его вида.
      Маленькое злобное создание на моих коленях хихикало ядовито и сжимало свои руки ещё крепче. Благодарно почувствовала, что теряю сознание, надеясь, что это всего лишь очередной кошмар, и я вот-вот проснусь...
      
      Я больше не боюсь темноты. Наоборот, очень забавно ночью приоткрыть закрытую дверь и наблюдать из темноты, как вдовец, живущий здесь, испуганно поднимает голову. Иногда он шепчет женское имя, которое кажется мне смутно знакомым. Я уверена, он будет рад увидеть меня.

    16. Терехов Б.В. Кукольная королева

    20k   Оценка:6.00*4   "Рассказ" Хоррор



    Кукольная королева

      
      
       Единственное, чем мог похвастаться Карабас Барабас, была его черная с проседью окладистая борода. Больше предметов для гордости он не имел. По сути, это был несчастный пожилой человек - одинокий и неухоженный. Еще в раннем возрасте он остался круглым сиротой, и ему пришлось в жизни всего добиваться самому, правда, ничего особенного добиться так и не удалось. Кукольный театр, которым он владел, приносил совсем маленькую прибыль. Чуть ли не вся выручка от продажи билетов на кукольные представления уходила на аренду помещения под театр и бесчисленные королевские налоги. Но Карабас Барабас очень любил детей - своих детей у него никогда не было - и любил приносить им радость. Собственно, поэтому и продолжал держать почти убыточный театр. Хотя иногда, бывало, что ему приходилось даже голодать.
       Вот и сегодня он коротал долгий осенний вечер на своей кухне, сидя на грубой скамье перед едва тлеющим очагом, и потягивал сильно разбавленное водой вино. Никакой еды в доме не было. Тусклый свет освещал его понурое лицо на фоне закопченных дощатых стен, с висящей на них нехитрой кухонной утварью. На душе Карабаса Барабаса было холодно и пусто, как и в его кладовке.
       Скорее всего, директору кукольного театра пришлось бы ложиться спать на голодный желудок, если бы к нему не заглянул Дуремар, ловец лечебных пиявок, - длинный нескладный человек в потрепанной одежде, страдавший хроническим насморком и отрыжкой. Честно сказать, такой же неудачник, как и сам Карабас Барабас. С собой Дуремар принес тщедушного, плохо ощипанного цыпленка.
       - Здравствуй, друг мой! Мне известно, что дела сейчас у тебя идут прескверно. В нынешние времена народу не до театров, свести бы концы с концами. На вот, держи, - торжественно сказал он высоким фальцетом и протянул Карабасу Барабасу маленькую птичью тушку, - заморим червячка.
       - Здравствуй, благородный Дуремар! Но откуда такое богатство?! - спросил директор кукольного театра, потирая ладони.
       - Ха, я ставлю второй день пиявки на поясницу одной богатой сеньоре - сегодня она расплатилась цыпленком, не было мелкой монеты.
       - Не знаю даже, как тебя благодарить!
       - Друзья должны помогать друг другу.
       - Ну, спасибо! Да, Дуремар, а это кто с тобой? - поинтересовался Карабас Барабас, указывая на симпатичную девочку лет пяти-шести, скромно стоящую на пороге кухни. Заложив руки за спину, она безразлично смотрела поверх головы директора кукольного театра. Судя по недорогому, но опрятному платьицу, новеньким башмачкам и аккуратной короткой стрижке, было понятно, что за ней следили и заботились.
       - Представляешь, привязалась ко мне на пруду, помогала ловить пиявок. Потом ходила за мной по пятам, как собачонка. Но странная она какая-то, слова человеческого от нее не добьешься.
       - Малышка, подойди-ка ко мне поближе. Не бойся - я не кусаюсь, - расплываясь в благодушной улыбке, поманил девочку пальцем Карабас Барабас. - Как тебя зовут, дорогая?
       Девочка промолчала.
       - Кто твои родители? Откуда ты?
       Она снова не ответила, лишь повела, как от нервного тика, головой в бок.
       - Я ж говорю: странная она какая-то, - пожал плечами Дуремар. - Но не оставлять же ее было на ночь глядя одну на улице?
       - Конечно. Времена нынче лихие, жуть. Ночью в округе орудует шайка свирепых разбойников, днем не лучше - нет отбоя от наглых нищих.
       - Во-во! Я и подумал, что на представление к тебе приходят люди, поспрашивай у них - может, кто ее опознает. Если нет, то, может, какая-нибудь сердобольная женщина приютит у себя малышку.
       - Хорошо, так и поступим. А называть я ее пока буду... - размышляя, Карабас Барабас погладил бороду. - Эх, если бы это был мальчик, называл бы Джузеппе. Я без ума от композитора Джузеппе Верди. Ах, "Трубадур"! Ах, "Дон Карлос"!.. Возможно, когда бы мальчик вырос, то стал бы сочинять музыку для моих театральных постановок.
       По лицу девочки промелькнула едва заметная улыбка.
       - Вижу, что тебе нравится имя Джузеппе. Но понимаешь, наше общество пока еще слишком косное и не созрело до того, чтобы можно было назвать девочку мужским именем. Поэтому ты будешь просто Коломбина.
       - Слушай, друг мой, да называй ее как тебе угодно. Но, по-моему, пора бы нам и перекусить! - поторопил его Дуремар.
       - И то правда. Надо бы поджарить цыпленка.
       Карабас Барабас помешал кочергой угли в очаге и, вздохнув, заметил:
       - Только вот у меня маловато дров.
       - О как! - расстроился Дуремар и хотел было забрать своего цыпленка, чтобы отнести в какое-нибудь другое место, где его могли бы поджарить. Он не любил ложиться спать не поужинав.
       - Погоди, есть идея! - Карабас Барабас резко поднялся, пошел в комнату и через минуту вернулся на кухню, держа в руках деревянную куклу. - Это Буратино, купил на днях у старого прохиндея Карло. Кукла сделана из отличного сухого полена. В общем, будет у нас с тобой жаркое!
       Девочка, сидевшая до этого безучастно на колченогом табурете, внезапно встрепенулась. Быстро подскочила к Карабасу Барабасу и с силой, неожиданной для такого маленького ребенка, выхватила у него Буратино. Потом, прижимая куклу к себе, отбежала в дальний конец кухни и откуда с вызовом посмотрела на мужчин.
       Несколько минут ни Карабас Барабас, ни Дуремар не могли произнести ни слова, удивленно таращась на девочку. Они словно онемели. Было лишь слышно, как зловеще за стенами дома завывает ветер да тревожно стрекочет в подполе сверчок. Наконец, Карабас Барабас нарушил молчание и неуверенно протянул:
       - Ну, коль малышке так понравился Буратино, то мы не станем сжигать эту куклу. Как ты думаешь, Дуремар?
       - Да, наверно, сжигать не стоит, - согласился ловец пиявок. - Гм, я вижу, у тебя в углу кухни отходит одна половица. Вон там. Давай отдерем и поджарим на ней нашего цыпленка.
       - Пожалуй. А то место я застелю тряпичным ковриком - может, хозяйка, у которой я снимаю эту лачугу, ничего не заметит. Старая карга малость подслеповата.
       Совместными усилиями они выломали половицу из пола, расколотили ее топориком на части и разожгли яркий огонь в очаге. Затем сели смотреть, как жарится цыпленок на вертеле. Но они были очень голодны, поэтому не дождались, пока цыпленок будет готов и сняли его с вертела еще полусырого. Отломали девочке два крылышка, а остальное разделили поровну между собой.
       - Эх, вкусный у нас получился цыпленок, - сказал Дуремар, тщательно обгладывая птичьи косточки.
       - Вкусный-то вкусный, только очень мало.
       - С большой чудинкой все же эта малышка, - прошептал ловец пиявок, указывая глазами на девочку. - Ест и то, повернувшись к нам спиной.
       - Да оставь ты ее в покое, она, видать, слишком умаялась за сегодняшний день. Дитя же еще совсем. Хорошо было бы найти ее родителей. Завтра с утра этим и займусь, - сказал Карабас Барабас и сладко зевнул.
       - Знал, всегда знал, что ты добрый и отзывчивый человек. Я бы и сам занялся поиском ее родителей, но накопилась тьма дел - то да се. Ну, тебе известно, чтоб сейчас прокормиться, необходимо вертеться как белка в колесе. Кризис.
       - И не говори, Дуремар, как есть проклятый кризис, - вздохнул Карабас Барабас. - Я, к примеру, даже не помню, когда последний раз мылся в бане - цены там заоблачные.
       - Так возьми и помойся в пруду, сколько раз я тебе предлагал.
       - Нет уж, увольте. Не сезон.
       - Ну, как знаешь, - сказал Дуремар. - Извини, нескромный вопрос: удалось ли тебе за свою жизнь поднакопить каких-нибудь деньжат?
       - Есть несколько золотых, заработанных непосильным трудом. Как говорится, на черный день, - признался Карабас Барабас. - Но к чему это ты?
       - Да так, из чистого любопытства. Мне, скажем, и не мечтать о золотых. Богатые клиенты попадаются все реже и реже - по большей части они норовят отправиться лечиться за границу. В Баден-Баден или, на крайний случай, в Карловы Вары. А бедняки те и сами могут запросто наловить себе пиявок.
       - Тут уж ничего не попишешь, исторический материализм...
       Дуремар выдержал многозначительную паузу, огляделся по сторонам и, понизив голос, произнес:
       - Тсс, строго по секрету. Недавно в грязном пруду около Города Дураков я ловил пиявок и нашел в нем... золотой ключик!
       Карабасу Барабасу было известно, что золотой ключик открывает какую-то потайную дверцу, за которой скрываются несметные сокровища. Но постарался ничем не выдать своего волнения, только глаза его предательски заблестели.
       - Ну-ка, покажь, - попросил он.
       - Весьма изящная вещица, - выудил из запазухи Дуремар золотой ключик и принялся выписывать им замысловатые круги в воздухе. - Ювелирная работа, штучный товар. Антиквариат.
       - И сколько ты за него хочешь?
       - Тебе как другу отдам за десять золотых.
       От названой ловцом пиявок суммы Карабаса Барабаса едва не хватил удар.
       - Ты и загнул, приятель, - помолчав, заметил он. - В нем и золота-то кот наплакал.
       После долгого и ожесточенного торга они сошлись на двух золотых. Потом Карабас Барабас, счастливый от удачной сделки, проводил Дуремара до входной двери и, вернувшись на кухню, сказал девочке:
       - Ну, Коломбина, пора на покой.
      

    ***

      
       Карабас Барабас разложил девочке в комнате постельное белье на сундуке под висевшими на стене куклами Пьеро и Мальвины.
       - Спокойной ночи, малышка, - пожелал он. - Завтра займемся поиском твоих родителей.
       Затем директор кукольного театра, позевывая, подошел к своей широкой лежанке, поставил на табурет около нее плошку с горящей свечой, сделал добрый глоток вина из кувшина и, скинув обувь, растянулся на жестком ложе. Немного поворочался и вскоре громко захрапел. Разбудили его непонятные шорохи совсем рядом от него. Помотав головой, Карабас Барабас присел на лежанке. Что за чертовщина?! Он огляделся. Комнату освещал призрачный лунный свет, проникавший через два не зашторенных оконца. Ничего подозрительного в комнате он не обнаружил. Выглянул в окно, но и там все было без изменений - невеселый осенний пейзаж да громоздкая конструкция змея с улыбающимся лицом клоуна в конусовидной шляпке поблизости от дома. Крыса, наверно, ищет, чем бы ей поживиться, но тщетно, с горечью усмехнулся он. Снова лег на лежанку, с хрустом в связках костей потянулся и заснул.
       На сей раз Карабас Барабас проснулся от того, что почувствовал возле себя какую-то странную возню. Он открыл глаза и обомлел - около лежанки, сгрудившись в кучу, стояли его ожившие куклы: Буратино, Пьеро, Мальвина, Арлекин. Еще девочки в чёрных масках, страшные бородачи в колпаках, мохнатые собаки с пуговицами вместо глаз, горбуны с носами, похожими на огурец... Впереди всех была девочка Коломбина с подобием ухмылки на оплывшем сероватом лице. С откровенной ненавистью, как и остальные, она смотрела на директора кукольного театра.
       У Карабаса Барабаса перехватило дыхание, зашевелились волосы на голове, по телу заструился холодный липкий пот. Пришла спасительная мысль, что это просто кошмарный сон. Только, к сожалению, это был не сон - он был крепко привязан веревками к лежанке и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.
       - Очнулся, Ваше Величество, - сказал Буратино девочке с почтительным поклоном.
       - Вижу, - почти не разжимая губ, механическим голосом отозвалась та.
       - Начнем?
       - Начнем.
       - Открой тайну, несчастный, открой тайну! - с завыванием проговорил Буратино.
       - Э-э...
       - Открой тайну, несчастный, - повторил Буратино и ткнул острым деревянным носом в живот Карабасу Барабасу. - Иначе не сойдешь с этой лежанки!
       - Ой, больно! - вскрикнул директор кукольного театра и, заикаясь, спросил: - Как-ка-какую та-та-тайну?
       - Дурачком прикидывается, сейчас я его разговорю как миленького, - сказала Мальвина, проворно вскарабкалась на лежанку, потом перебралась на голову Карабаса Барабаса. - Будешь отвечать по существу на поставленный вопрос, а то я выколю тебе глазик? Арлекин, дай мне, пожалуйста, иголочку.
       - Правильно! - поддержали ее другие куклы. - Карабас Барабас, не боимся больше вас!
       - У меня нет иголочки, Мальвина, но есть булавочка, - хмыкнул Арлекин.
       - Ладно, подойдет и булавочка, - махнула ручкой девочка с голубыми волосами.
       - Ой! Не надо мне выкалывать глазик! - взмолился Карабас Барабас. - Я за вами ухаживал, лелеял вас, холил. Сто тысяч чертей! Делал вам новую одежку, чинил, когда вы ломались. Чистил, когда вы грязнились. А взамен, значит, такая мне благодарность?!
       - Вполне заслуженная благодарность! - заявил Пьеро. - Ты заставлял нас работать, когда мы того не желали. Вон я, скажем, пребываю в романтическом настроении, мне хочется повисеть на гвоздике, предаться мечтам и грезам. На худой конец, посочинять стихи, посвященные моей любимой - девочке с голубыми волосами. Но вместо этого ты, сукин сын, берешь меня и тащишь на сцену, где меня колотят палкой, дают пощечины и подзатыльники. Каково?!
       - Фу, какая жестокость! Милый Пьеро, как много пришлось тебе испытать, бедняжка, - прослезилась Мальвина и в сердцах заехала Карабасу Барабасу каблучком туфельки в бровь.
       - Ой, мамочки! - вскрикнул Карабас Барабас.
       - Короче, несчастный, открой тайну золотого ключика! - войдя в роль инквизитора, продолжил допрос Буратино.
       - Ну, это не обязательно. Тайну золотого ключика я и без него знаю. Мне о ней рассказал папа Карло, как только смастерил меня, - веско произнесла девочка. - Собутыльник папы Карло, Джузеппе, проговорился, что, когда он плотничал в харчевне "Три пескаря", к хозяину харчевни приходил Дуремар и предлагал купить у него золотой ключик, но тот отказался. Вот родитель и послал меня по следу ловца пиявок - ребенок не должен был вызвать у него никаких подозрений. Так, собственно, и произошло.
       - Извините, Ваше Величество, - смущенно промолвила Мальвина.
       - Да, что такое?
       - У вас в районе левого уха, по-моему, отходит кожа.
       - Экая досада! - ощупала свое лицо девочка.
       - Если позволите, Ваше Величество, то я могу приклеить ее каким-нибудь народным средством. Сосновой смолой, например.
       - Ты добрая и милая, я буду иметь это в виду. Но не стоит себя утруждать. Понимаешь, Мальвина, на лице у меня кожа Джузеппе, взятая с его мягкого места. Но эта кожа мне больше не понадобится - теперь мне нет нужды прикидываться смазливым человеческим ребенком.
       - Неужели старый Карло прикончил Джузеппе? - в ужасе пробормотал Карабас Барабас.
       - Само собой, словно муху. Как бы иначе мой родитель стянул кожу с его зада? - резонно заметила девочка. - Между прочим, когда ты собирался называть меня Джузеппе, я, если помнишь, не возражала - кое-что от этого пьяницы, по прозвищу Сизый Нос, у меня имеется.
       - Выходит, что да.
       - Ладно, заболтались мы тут с тобой, - сурово промолвила девочка. - Давай отвечай: где золотой ключик? Куда ты его подевал после того, как получил от Дуремара? Не юли, а то накажу!
       - Он того... он у меня под подушкой, - нехотя проговорил Карабас Барабас.
       - Вот глупая, как я только сама об этом не догадалась! Видно, зря папа Карло сделал из меня кукольную королеву!
       - Разрешите возразить, Ваше Величество. Папа Карло за долгие годы поднакопил мудрости и сейчас зря он ничего не делает, - робко заметил Буратино.
       Тем временем Мальвина нырнула под смятую подушку Карабаса Барабаса и вскоре вернулась назад, прижимая к плоской груди золотой ключик.
       - Вот он, Ваше Величество! - радостно воскликнула она.
       - Отлично, умничка! Возьму тебя к себе фрейлиной! Кстати, у тебя по всему телу голубенькие волосики?
       - По всему, Ваше Величество, - сделав книксен, хихикнула Мальвина.
       - Здорово, на досуге как-нибудь покажешь. Я тащусь от голубого цвета, он меня волнует... Но об этом после, а пока давай сюда свою находку.
       Довольная девочка взяла у Мальвины золотой ключик и принялась его пристально разглядывать. Все куклы обступили маленькую королеву, каждый из них старался прикоснуться к заветному ключику - они были счастливы, некоторые стали даже напевать "Польку Птичку".
       - Как поступим с этим, Ваше Величество? - спросил Буратино, кивнув на Карабаса Барабаса.
       - Не нужно со мной никак поступать! Отпустите меня! - слезно попросил директор кукольного театра. Душа его съежилась, а сквозняк в голове захлопал дверьми.
       - В принципе он нам больше ни к чему. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить. Только я бы не хотела, чтобы он путался у нас под ногами, - в задумчивости произнесла девочка, потом выглянула в распахнутое окно и прокричала:
       - Эй, Великий Змей! Просыпайся, холера американская! Хватит дрыхнуть, как пожарный конь!
       - Я давно не сплю, Ваше Величество! Я час как бодрствую! Я всегда к вашим услугам! - послышался со двора глухой замогильный голос.
       - Дуй сюда, к нам. Арлекин, открой ему дверь.
       Через минуту, громыхая составными частями, в комнату вполз Великий Змей с лицом улыбающегося клоуна в съехавшей на сторону шляпке. Он был такой громадный, что его хвост не уместился в комнате и остался снаружи во дворе. От Великого Змея пахло сыростью и тленом.
       - Что изволите, Ваше Величество? - поинтересовался он.
       - Да вот, нос налево, хвост направо - это полька Барабас, - усмехнулась девочка.
       - Ясно.
       - Что вы собираетесь со мной сделать? - испугано спросил директор кукольного театра, но ему никто не ответил.
       - Шляпу сними, - попросил Великий Змей у Арлекина.
       - Что?
       - Шляпу сними, говорю... Знаешь, Арлекин, терпеть не могу людей, мерзкие твари. К тому же, что особенно неприятно, в них очень много крови.
       Великий Змей подполз к лежанке, чуть помедлил и вонзил острые деревянные зубы в кадыкастое горло Карабаса Барабаса. Комната наполнилась душераздирающими хрипловатыми воплями, от которых, казалось, зашатались стены, и грозил вот-вот обрушиться потолок. Но вскоре вопли смолкли.
       Девочка уронила взгляд на лежанку, где в ворохе окровавленного тряпья в неподвижной позе лежал Карабас Барабас. Его черная с проседью окладистая борода слиплась и торчала вверх восклицательным знаком.
       - Все, дело сделано, - заключила она.
       - Мы теперь, наверно, к папе Карло? - спросил Буратино.
       - Да, порадуем нашего старика Франкенштейна. Правда, радоваться ему придется недолго - мы отправим его следом за Карабасом Барабасом.
       - Жалко, - вздохнул Буратино. - Папа как бы.
       - Ага, как бы. Я королева и не могу позволить, чтобы он давил на меня своим родительским авторитетом. Поэтому от него следует избавиться, - нравоучительно изрекла девочка и с усмешкой добавила: - Ты вот, Буратино, говорил, что папа Карло за годы поднакопил мудрости. Но на каждого мудреца довольно простоты. В нашем мире для него нет места. За потайной дверцей в каморке старика нас ждет волшебный театр, в котором мы, куклы, будем зрителями, а люди - актерами. За плохую игру мы станем их жестоко наказывать. Сбудутся, наконец, наши кукольные надежды и чаяния. Ладно, в путь - волшебный театр нас заждался!
       Куклы высыпали из дома и веселой гурьбой во главе со своей, гордо вышагивающей, маленькой королевой отправились в каморку папы Карло. Последним, изгибаясь и поскрипывая, полз заспанный Великий Змей. Дорогу им освещала полная луна цвета сыра Пармезан.

    17. Ткаченко Д.А. Тьма под сердцем

    14k   "Рассказ" Хоррор


      Войдя в вагон, я понял, что ничего ещё не кончилось.
      Здесь было тепло и светло, здесь даже были люди, но беспокойство не проходило. Спину словно сверлил чей-то взгляд, и между лопатками ощущался холод. Я боялся вдохнуть полной грудью и обнаружить, что всё, что я вижу сейчас - сон, галлюцинация.
      Электричка с лязгом отошла от платформы.
      Я пошёл вперёд по вагону - и тут свет заморгал и погас. На мгновение мне показалось, что я ослеп - тьма была плотная, вязкая, осязаемая, беспросветная.
      Такая же, как там, под землёй.

    ***


      Всё началось с письма. Оно пришло через полгода после смерти отца. В нём сообщалось, что мне достался в наследство дом в селе Чёрном. Письмо было написано сухим казённым языком - но я сразу понял, что официальная инстанция не могла написать такое. После сообщения о наследстве шёл перечень довольно странных действий, которые мне полагалось совершить. Я должен был приехать в дом, найти там комод с фотографиями, взять из нижнего ящика свечу и спички, спуститься в подвал, освободить дальнюю стену от мусора и отыскать подземный ход.
      Я знал о существовании дома в деревне Чёрное, но до сегодняшнего вечера никогда в нём не был. Дед умер давно, а вот бабка надолго его пережила, оставаясь до последних дней здоровой и крепкой. От чего она умерла, так и не установили. Во всяком случае, так сказал мне отец, приехав с похорон. Приехал он хмурый и очень усталый, разговаривал неохотно. А через несколько дней после похорон отец попал под поезд.
      Я приехал в деревню к вечеру. Два часа на электричке от Москвы, полчаса ходьбы через поле. Нынешний сентябрь выдался по-летнему тёплым, и я с удовольствием шагал, вдыхая полный грудью свежий воздух с ноткой осенней горечи. Настроение было прекрасным. Я собирался осмотреть дом, прибраться, переночевать и наутро вернуться в Москву. Инструкции, изложенные в письме, я хотел выполнить из чистого любопытства, но был уверен, что никакого подземного хода не найду.
      Наследство это мне было не нужно. Жить в деревне я не собирался, а продать старый дом не представлялось возможным. Я был просто рад выпавшей возможности вырваться из города и подышать свежим воздухом.
      Дом был старый, рассохшийся и покосившийся. Он тонул в густой изумрудной траве. Запылённые окна слепо глядели на дорогу. Подойдя к крыльцу, я поймал себя на том, что мне не хочется открывать дверь. Казалось, что я разрыл могилу и теперь собираюсь открыть гроб.
      Ощущение было мимолетным. Я отогнал его и вошёл.
      Фотографию я обнаружил над комодом, как и обещало мне загадочное письмо. Точнее, две фотографии - бабки и деда. У деда были чётко очерченные скулы, набрякшие веки и тяжёлый, немигающий взгляд. Я не сразу понял, что от лица бабки мой взгляд словно что-то отталкивает, и я снова и снова встречаюсь глазами с дедом.
      Тогда я не придал этому значения.
      Возле крыльца валялось несколько чурок. Я наломал в саду веток, и с их помощью растопил печь. Сходил за водой на деревенский колодец, и поставил греться старый закопчённый чайник.
      В подвале пахло гнилью и плесенью. Дальний угол был завален какими-то тряпками. При свете фонаря я разбросал их, и не смог сдержать возглас изумления - в земле блестел окованными краями деревянный люк. Письмо не обмануло - подземный ход действительно существовал.
      Фонарик я взять с собой не осмелился, оставил его в подвале возле люка. В письме было написано чётко - никаких электрических фонариков, никаких керосиновых ламп, только свеча. Казалось, что, нарушив инструкцию, можно упустить какую-то тайну.
      Ход был широким, удобным, но неожиданно длинным. Едва я спустился туда, под землю, остатки моего хорошего настроения улетучились. Свеча горела плохо, трещала, было сыро и холодно. Я осторожно двинулся вперёд.
      Когда свет от открытого в подвале люка перестал до меня доходить, свеча неожиданно погасла. Я тратил спичку за спичкой, но никак не мог её зажечь. Навалилась тьма - плотная, вязкая, тяжёлая. Мне стало по-настоящему страшно.
      Не повернул назад я тогда из какого-то ослиного упорства. Пробирался на ощупь, с трудом подавляя рвущуюся наружу панику. Мне казалось, что стены сходятся, потолок оседает, во тьме шепчутся голоса, и что-то шелестит возле лица. Я шёл долго, слишком долго, плохо осознавая происходящее. Мне хотелось только одного - увидеть свет. Когда стало казаться, что я никогда его не увижу, что навсегда похоронен здесь, под землёй - моя рука ткнулась в твёрдое дерево люка.
      Откинув люк, я выбрался наружу. В первый момент, после подземной тьмы, мне показалось, что здесь очень светло. Стояла ночь, небо было в тучах, но какое-то сияние разливалось вокруг. Странно - я спускался в подвал засветло, и теперь понимал, что не мог идти более получаса. Было холодно - гораздо холоднее, чем должно было быть в эту тёплую осень. Голые ветви деревьев тянулись к небу. Я вспомнил, как шёл через поля - попадавшиеся тут и там деревья ещё не начинали сбрасывать листву, ведь стояло самое начало осени.
      Вокруг простиралось кладбище, столбиками стояли надгробные памятники. Я бездумно пошёл вперёд - страшно не было, дышалось легко после тесного подвала, и на душе царила умиротворённость. Впереди, возле одной из могилок дрожал крохотный огонёк. Я подошёл к нему и сел рядом. Вспомнив, что до сих пор держу в руке свечу, зажёг её. И совсем не удивился, увидев, что с могильной плиты на меня смотрит фотография моей бабки. Черты лица её здесь были как будто яснее, чётче, чем на фотографии над комодом. Но всё равно в них таилось нечто неуловимое - и казалось, что фотографии чего-то не хватает.
      Наверное, из-за усталости от пережитого под землёй стресса я заснул - прямо на могиле. Во всяком случае, отключился. А очнувшись, увидел, что свеча погасла, и огонёк, приманивший меня, погас, что поднялся ветер и воздух стал холоднее. Я поднялся и огляделся. И увидел, что со стороны, противоположной той, откуда я пришёл, ползёт плотная, плотнее воздуха, непроницаемая тьма. Тьма, словно вырвавшаяся из-под земли.
      Удивительно, но всё это время я не особенно боялся. Словно на моё восприятие была накинута кем-то милосердная вуаль, притупляющая чувства. А сейчас эта вуаль слетела, и я испытал невероятный, всепоглощающий ужас.
      Я рванулся и побежал.
      Я бежал так, как не бегал никогда в жизни. Мне казалось, что тьма настигает, тянется ко мне щупальцами, хочет схватить, поглотить, растворить в себе. Сердце стучало, готовое вырваться из груди, лёгкие подкатывали к горлу, и казалось, что я вот-вот упаду замертво.
      Это закончилось так же резко, как и началось. Я обнаружил, что стою возле железнодорожной станции, освещённой неяркими фонарями - и никто меня не преследует.
      К станции подходила электричка. Я запрыгнул в неё с радостью и облегчением - здесь был свет, тепло, даже люди...
      Но, войдя в вагон, я понял, что ничего ещё не кончилось.
      Свет моргнул и погас. Меня ослепило тьмой - но почти сразу стало светлее. За окнами электрички по-прежнему была ночь, но теперь тьма не была непроглядной, в ней как будто разливалось сияние. Сияние странного, фиолетового цвета.
      Я пошёл вперёд по вагону. У дальнего края отчётливо виделась спина одинокого пассажира. Приближаясь к нему, я напрягся, опасаясь увидеть что-нибудь не то - мне уже стало понятно, что происходит нечто странное, и реальность может непредсказуемо меняться. Но нет, это было лицо обычного человека - спящего человека - грубое, скуластое, очень усталое и какое-то напряжённое.
      Такое же, как у деда на той фотографии.
      Электричка остановилась. Лязгнули двери, открываясь, и механический голос неразборчиво пробормотал: "Станция "Чёрное"".
      Я вернулся туда, откуда бежал. Видимо, отсюда не так-то просто уехать.
      Я был прав - ничего ещё не кончилось.
      Электричка всё стояла с открытыми дверями, словно ожидая, когда я выйду. Стало понятно, что мне не удастся уехать отсюда, пока не разберусь со всей здешней жутью.
      Я со вздохом сошёл на станцию. Двери тут же лязгнули за спиной, закрываясь. Электричка унеслась в ночь, в Москву.
      Я прошёлся по пустынной платформе. Дверь старенького вокзала была приоткрыта - мне помнилось, что днём, когда я приехал сюда в первый раз, она была намертво заперта. Я подошёл к двери и осторожно протиснулся внутрь. Внутри было темно и пусто, пахло пылью, со стен обвалились куски штукатурки и кирпичи. Не успел я загрустить от вида этой разрухи, как понял, что слишком уж хорошо вижу в кромешной тьме.
      Я облокотился на стену, поднял голову и обомлел. На меня смотрел огромный, до потолка портрет моей мёртвой - или всё-таки нет? - бабки. Смотрел пристально и зло, так, словно это был и не портрет, а живое лицо. Впервые черты лица не расплывались, а виделись ясно и отчётливо - насупленные брови, длинный и кривой нос, как у заправской бабы Яги, узкий подбородок, плотно сжатые губы. Тёмный платок на голове, слегка сползший и открывший седые волосы, расчёсанные на пробор.
      Я так обалдел, что не сразу понял - портрет не высечен на стене, а висит в воздухе, начертанный тонкими нитями фиолетового цвета. Неестественного цвета, мёртвого.
      Это не могло быть реальностью. Я спал и видел кошмар... или сходил с ума?
      На стене, которая только что казалась монолитной, я заметил небольшую дверь. Проскользнув под сияющими линиями портрета - они обдавали холодом - я подошёл к дверце и открыл её.
      За дверью простиралось поле. Бескрайнее поле, уходящее за горизонт - совершенно незнакомое. Шелестела трава под ветром, и горели в ночном небе звёзды - крупные, яркие, южные звёзды - в Подмосковье таких не бывает. Из океана травы поднимались покосившиеся бетонные столбы, и кое-где на их вершинах тлели маленькие - как свечи - огоньки.
      Я вышел в тёплую ночь, вдохнул полной грудью воздух, пахнущий пылью - и успокоился. Было такое ощущение, что я наконец оказался дома, в безопасном месте - может быть, впервые за всю свою жизнь.
      Я пошёл вперёд. И чем дальше я шёл, тем больше слабело чувство уютного покоя и защищённости. Пройдя несколько столбов, я зачем-то обернулся назад, туда, где должен был остаться вокзал и станция.
      Лучше бы я не оборачивался.
      Вокзала не было, станции тоже. Была степь, и в ней, за несколько километров от меня закручивалась спиралью тьма, поглощая небо, звёзды, степь и столбы. Я бросился бежать, но тьма стремительно раскрутилась- и накрыла меня волной.

    ***


      Я проснулся, хватая ртом воздух. Вокруг было тепло, светло и шумно. Я сидел на жёсткой скамье электрички, несущейся в Москву.
      Значит - всё это был сон? Заброшенный вокзал, злое лицо мёртвой бабки, степь под звёздным небом, волна тьмы - всё это мне привиделось?
      Люди ходили между сиденьями, разговаривали, смеялись. Я чувствовал себя как никогда реальным. Чувство непрочности мира, преследовавшее меня ранее, наконец исчезло. Я был уверен, что на этот раз точно проснулся.
      Но сойдя на московском вокзале, я понял, что ничего ещё не кончилось.
      Город был тёмен и как будто залит водой. Огни светили тускло, расплывались, мерцали. Народу было мало - слишком мало для московского вокзала не самым поздним вечером. Люди шли чересчур медленно, опустив головы и не глядя друг на друга. Звуки казались приглушёнными, словно шли сквозь слой ваты.
      Подойдя к метро, я понял, что не смогу спуститься под землю.
      Мне оказалось, что там я обнаружу не светлые просторные залы, полные людей, а узкий и бесконечно тёмный подземный ход, ведущий на старое кладбище.
      Я развернулся и пошёл обратно к вокзалу, чтобы взять такси.
      Таксист - я сел в первую попавшуюся машину - посмотрел на меня неприязненно, но везти не отказался. Когда он вырулил с привокзальной площади, я спросил, старательно глядя в сторону:
      - Вам не кажется, что сегодня как-то темно? И фонарей мало?
      Он покосился на меня и ответил - так тихо, что я едва услышал:
      - Тьма - в глазах смотрящего.
      Когда я вышел возле своего дома, такси рвануло с места так, что завизжали шины. Я поднял голову - и не увидел ни одного освещённого окна.
      Это было уже слишком.
      Я обернулся посмотреть на другие дома, опасаясь увидеть, что и в них не горят окна
      Домов не было. Почти сразу за моей спиной, закрывая небо, закручивалась спиралью тьма.
      На этот раз я не испугался и не побежал. Я вспомнил, что уже дважды сегодня бегал от тьмы - и это мне не помогло.
      Я повернулся и пошёл тьме навстречу.

    ***


      Утро сверкающее, ясное. Ночью ударил мороз - слишком рано для наших краёв - и с деревьев опали листья. Я иду по золотому ковру, с удовольствием вдыхаю свежий морозный воздух.
      Я вижу - вокруг мертвецы.
      Живые мертвецы.
      Вот эта девушка, легко выпорхнувшая из подъезда - завтра попадёт под машину. Вот этот парень, идущий ей навстречу, упрямо наклонив голову - через год перережет себе вены. Вот этот крупный мужик с портфелем, спешащий на работу... проживёт ещё 30 лет и скончается от инфаркта. Ему повезло, он будет жить долго... но всё равно умрёт.
      А я нет.
      Я буду жить столько, сколько захочу, а потом...
      А потом часть моего сознания будет жить в другом, молодом теле.
      Ниже моего сердца бьётся второе, чёрное. Вечное, неумирающее - как сама Тьма.
      Тьма, которую берегла под сердцем моя бабушка. Бабушка, чьё сознание живёт теперь во мне. Я читаю её память, как свою собственную.
      Я вижу: вся её жизнь была подчинена одной цели - сохранить и донести до потомка свой дар, свою маленькую тьму под сердцем. Тьму, которую она пыталась передать своему сыну, моему отцу. Он струсил, испугался - он всегда был трусом - и предпочёл броситься под поезд, а не стать носителем великого дара. Я не повторил его ошибки. И получил награду, равной которой нет.

    18. Цокота О.П. Маски

    15k   "Рассказ" Мистика


      
       Лошадь пала, когда вдали уже появилось селение. Небольшое, если судить по редким струйкам печных дымков. Рикар едва успел соскочить и подхватить Лени. Девушка не держалась на ногах. Редживерская кобыла из знаменитых дворцовых конюшен захрипела, еще раз дернулась и затихла.
       - Мы не успеем, - всхлипнула Лени.
       Рик скрежетнул зубами, прижал ее к груди и упрямо мотнул головой:
       - Не бойся, все будет хорошо, обними меня за шею покрепче. Ты легонькая, до поселка тебя донесу, а там разузнаем дорогу, купим хорошего жеребца, - он почти поверил своим словам, хотя понимал, что раздобыть коня в маленьком послении будет непросто.
       И все же, ступив на пыльную улочку за полуразваленным подобием крепостных ворот, испытал жестокое разочарование. Вообще-то селение много лет тому назад, безусловно, впечатляло. Да, что там, в давние времена его, вероятно, могли именовать городом. Но теперь жилыми выглядели не более десятка замшелых домишек с масками из тыковок у входных дверей. Все окна наглухо заперты ставнями. Ни души вокруг. Даже собачьего лая не было слышно. Впрочем, привычный взгляд выделил длинное строение с облезлой вывеской "Неприкаянный Джек". К нему Рикард и направился, с трудом волоча гудящие от усталости ноги.
       Рыжебородый детина, развалившийся за стойкой, зыркнул на них зло, без обычной угодливости, свойственной трактирщикам:
       - И кого еще принесла нелегкая?
       Сухонький старикашка за колченогим столом у окна неприязненно стиснул запавший рот в куриную гузку. А сидевший в темном углу неприметный мужчина насмешливо протянул:
       - Наш хозяин опасается Неприкаянного Джека. ПрОклятый кузнец, в свое время обманувший дьявола, в ночь Всех Святых любит навещать поселения, возле которых в этот сомнительный праздник объявляется Лес личин. Не так ли ты нам заливал, милейший? А, по-моему, ты врешь, не верю, что еще вчера твою деревушку окружали лишь пастбища да луга.
       Вероятно, Рикару следовало бы испытать страх. Но сейчас он боялся одного: чтобы Лени не лишилась сознания, и он сам не потерял контроль над собственным телом. Они скакали более шести суток подряд, три дня ничего не ели, а со вчерашнего рассвета не нашли даже источника, чтобы утолить жажду.
       Он осторожно опустил на лавку у стены свою драгоценную ношу, почти упал рядом с ней и прохрипел:
       - Воды. Потом еды. Похлебку. Горячую.
       Рыжий поставил на дощатый стол кувшин и выщербленную миску:
       - Желаете комнату для ночлега?
       - Нет, через полчаса мы отправимся дальше. Нам нужна лошадь, куплю за любую цену.
       Трактирщик расхохотался. Из кухни вышла горбунья, уперла руки в бока:
       - Господин хороший, отсюда в ночь Хеллоуина все дороги ведут через лес. А там на коне не проехать.
       - Но если и вправду Лес личин подступает к вам в эту ночь, - голос Рика все же дрогнул, - то, чем вы прогневили...
       - Триста лет тому назад тринадцать по тринадцать ведьм сожгли в Хеллоуин на главной площади города, - проскрипела повариха. - Вот и пало их проклятье на нас. Посылает к нам нечистый в эту ночь хитреца и лгуна Неприкаянного Джека. Многих увел он отсюда. А теперь только забредшие по ошибке путники идут с ним в тот лес.
       Заскрипела дубовая дверь, впуская еще двоих. Похоже - муж и жена, небогатые торговцы или разбогатевшие крестьяне. Среднего возраста, простая добротная одежда, цепкие взгляды. Оказалось и они, не опасаясь грядущей ночи, собираются, наскоро перекусив, отправиться в путь.
       Только-только повариха водрузила перед ними дымящееся варево, в трактир пожаловала совсем уж необычная персона. Высокая дама в плаще из зачарованного от холода и грязи бархата переступила порог, откинула капюшон, брезгливо оглядела унылое помещение и потребовала немедленно предоставить ей повозку.
       - Да, сегодня Неприкаянный Джек наиграется вволю, - развеселился трактирщик. Посмотрел на недоуменные лица, пожал плечами. - Этому прОклятому молодцу нравится не просто убивать глупцов, забредших с ним в Лес личин. Любит он поиграть в маскарад, как водится во многих местах в День Всех Святых. Только масками ему служат спутники. Вселяется по очереди в каждого, кто идет с ним по Лесу, а потом выпивает до дна и влезает в шкуру другого.
       - Весело вам будет, - поддакнула рыжему повариха, - начнете гадать, кто из вас стал его личиной. Ненависть, подозрения, страх от возможного удара ножом в спину, вот - острая приправа для его ночной трапезы. Эх, не рискнула бы я отправляться сегодня в лес, что возник за нашим поселком.
       - Вижу, не всех ведьм и ведьмаков сожгли здесь три сотни лет тому назад, - обронил неприметный. Ты, горбунья, видать, из тех, кто уцелел. Не верю, что обладаешь особой силой, а вот гадости говорить умеешь. Хочешь запугать нас бабскими сказками?
       - В глуши так много суеверий, - насмешливо изогнула красивые губы дама.
       - Грешны язычники, поминающие нечисть, тем самым восхваляя ее, - неожиданно зло и жестко обвел всех горящим взглядом старик.
       - Из-за глупых россказней встречу с торговым партнером отменять не собираюсь, - хлопнул ладонью по столешнице торговец. Его жена согласно кивнула.
       Рик сжал руку Лени. У них выхода и вовсе не было. До утра необходимо покинуть пределы королевства. Иначе изгнанников настигнет смерть. Клеймо на плече уже наливалось болью. И, судя по искусанным губам его любимой, ее метка тоже жестоко напоминала о себе.
       Торговец с женой ели, жадно и шумно прихлебывая. Старик мусолил лепешку, с трудом перетирая ее беззубыми деснами. Было в нем что-то нарочитое показное, свойственное аскетам-фанатикам. Неприметный сидел неподвижно, плотно укутавшись в серый плащ. Дама сморщила носик:
       - Уложи мне еду в небольшую корзинку. Не собираюсь здесь терять время. Пойду одна, мне не нужен за спиной выводок запуганных идиотов.
       Рик устало улыбнулся:
       - Леди, если бы вы не презирали народные легенды, то могли бы знать: не имеет значения, когда и кто переступит в эту ночь границу зачарованного леса. Всем нам суждено там встретиться, всем доведется идти вместе. И, если сумеем его пересечь, то в любом случае выйдем на рассвете. К сожалению, нам с любимой и здесь предстоит дожить разве что до утра. Поэтому надеюсь на чудо.
       Лени пошевелилась:
       - А я хочу верить, что среди нас нет предателей и злодеев. Нам всем необходимо пройти. через ночной лес. И лучше помогать, чем мешать друг другу.
       Знатная леди поднялась и взглядом указала трактирщику на выход:
       - Проводишь меня к конюшне. Не доверяю твоему болтливому языку, уверена, что конь отыщет лесные тропы. Не найдется у тебя лишнего, возьму того, на котором прискакала сюда. Хоть он и устал, - выдержит.
       - И когда же этот Джек появится? - подначил горбунью неприметный.
       - А он, пожалуй, уже здесь, - ухмыльнулась та, обтирая руки о засаленный фартук. - Да только поди угадай, кем из вас прикинулся. Тот единственный, что выйдет на рассвете по другую сторону Леса, тот и есть непутевый бродяга - Неприкаянный Джек. Только остальные об этом уже не узнают.
       Ее прервал цокот копыт. В затянутом бычьим пузырем окошке мелькнул силуэт всадницы. Горбунья приоткрыла дверь, впуская промозглый холод ранних осенних сумерек. Крикнула рыжему, чтобы после того, как приберется в конюшне, наколол дров.
       Путники засобирались. Получасовый отдых немного взбодрил. Лени смогла подняться с лавки и не позволила Рику снова взять ее на руки. Гурьбой вышли на покосившееся крылечко. Грубиян хозяин больше не появлялся в опустевшем трактире, не пожелал даже проводить жалкую горстку своих клиентов. В вечернем полумраке посверкивали глазницы тыквенных монстров, стоявших у жилых домишек. Повариха как раз зажигала свечу внутри уродливого подобия человеческой головы.
       - Дурачье, верят, что отгоняют нечисть, а на деле приманивают ее, - прошипел старый фанатик.
       - Не злись, дедуля, наша ведьма и впрямь боится нежити, - подразнил его неприметный. - Гляди-ка и куст чертополоха у ворот посадила. Только не поможет он, совсем высох. Хотя нет... Кажется, два листочка еще до сих пор вон дрожат на ветру.
       Вдалеке заржал конь. Когда же подошли к опушке, взмыленный жеребец шарахнулся от людей. Госпожи рядом с ним не было. Ее обнаружили через пару сотен шагов: вышла внезапно из-за деревьев и не сумела скрыть испуг, разглядев, с кем столкнулась. Но спесь победила. Дама вздернула подбородок, шагнула в сторону, отрываясь от нежелательных спутников.
       - Эх, а не мешало бы проучить гордячку, - хрюкнул торговец, его женушка злорадно хихикнула. Неприметный согласно кивнул головой. Все трое скрылись в том же направлении, что и леди. Хрустнули ветки под ногами. Прозвучал то ли вскрик, то ли всхлип.
       Через несколько минут за спиной старика послышалось шарканье ног торговки. Ее муженек и насмешник с неприметным лицом присоединились к немногочисленной группки людей чуть позже. А вскорости шедший впереди Рик споткнулся о труп надменной леди. Впрочем, опознать ее ссохшееся тело удалось лишь благодаря плащу из зачарованного бархата.
       Волшебный огонек в руках старика осветил сморщенную кожу запястья с проступившей татуировкой.
       - Гильдия шпионов-метаморфов, - прокомментировал неприметный. - Интересно, куда она шла и что за секреты несла врагам королевства?
       - А ты - тот самый прОклятый Джек! - завизжала торговка. - Пришел в ее теле, а теперь залез в этого, чье обличье украл сейчас.
       - Скорее всего Неприкаянный под твоей личиной, голубушка, - лениво отозвался подозреваемый. - Недаром пытаешься переложить с больной головы на здоровую. А, может быть, маска Джека - твой муженек...
       Муж и жена отшатнулись друг от друга. Старик сделал отвращающий знак. Лени стиснула руки на груди:
       - Прошу вас, не надо!
       - Подозрения не помогут, - вздохнул Рик. - Просто нужно взять себя в руки и двигаться дальше. Если же начнем свары, то попросту сами превратимся в убийц. Не дожидаясь действий Неприкаянного Джека.
       Тот, в сущствовании которого его спутники сомневались, обладал звериным слухом, а потому услыхал, как через час торговец шепнул жене:
       - Шнурок накинешь на шею девчонке, а я займусь парнем. А потом сразу повернем назад. Некромант посулил гору золота за сердца этих влюбленных.
       Гроза разразилась внезапно, совсем не вовремя. Не бывало таких гроз поздней осенью. В грохоте грома не сразу услышали крик, но сразу увидели труп, вновь валявшийся поперек дороги.
       Торговец бросился к убитой жене, а потом повернулся к остальным, грозя кулаками, и ... упал, сраженный кинжалом, блеснувшим в руке неприметного. Тот спокойно обтер клинок о штанину поверженного, повернулся к застывшим спутникам:
       - Не нравились мне они оба, поэтому и следил. Видел, как метнулись их тени в сторону деревьев. А затем мы обнаружили мертвую. Значит, Джек уже носил ее личину, а потом прикончил муженька, завладев его телом.
       Старик лишь покачал головой, хмыкнул недоверчиво:
       - Не знаю, Неприкаянный ли ты, но уверен, что в убийствах толк знаешь. По чью душу пошел в этот лес? Кого-то из нас, не иначе.
       Когда стертые в кровь ноги Лени ткнулись во что-то мягкое, лежавшее поперек тропы, она почти не удивилась. Опустилась на колени рядом с покойником, закрыла ему глаза. Лицо его не так иссохлось, как у предыдущих жертв неизвестного монстра. В неярком свете двух лун оно выглядело таким же спокойным, как прежде, и даже, казалось, - умиротворенным.
       - Ну, что? - старческий голос шуршал, как осенние листья. - Начнем гадать, кто из нас этот Джек и чью маску он примерит в следующий раз.
       - Нет! - Лени задыхалась, - не хочу подозревать никого. Я не могу нести такую тяжесть в своем сердце.
       - Успокойся, дорогая, и ты старик тоже, - Рик ужасно устал, но понимал свою любимую. - Мы просто пойдем дальше. Мы должны встретить рассвет.
       Деревья расступились внезапно. Только что вокруг смыкались густые темные кроны, со всех сторон облепляли ночные жуткие шорохи, паутина недоверия. И вдруг - луга в легкой измороси, розовые отсветы на краю горизонта.
       Страхи оборвались лопнувшей струной, резко прозвучав и стремительно растаяв.
       - Вот и все, - улыбнулся старик. Теперь, когда Лес остался позади, черты лица его смягчились, глаза потеплели. И напускной суровости словно не бывало.
       Молодые люди держались за руки, еще не вполне поверив в случившееся.
       - Как хорошо, что легенда о Неприкаянном - всего лишь легенда, - Рик засмеялся.
       Лени протянула старику руку:
       - Я очень рада, что и вам удалось все преодолеть и выйти из леса. И все же жаль остальных. Ведь они убивали друг друга из страха...
       - ... от жадности, злости, из-за суеверий, - продолжил старик. - И зачарованный Лес выпивал из них души.
       Он долго смотрел вслед молодой паре. А когда обернулся, рядом на поваленном дереве сидел франтоватый субъект, с копытами вместо лакированных туфель.
       - Старе-ешь, - процедил сквозь зубы дьявол, - совсем расквасился и оставил в живых чересчур счастливых юнцов. А ведь его величество Сирил ХХУ вполне заслужил исполнения своего сильнейшего желания - руками моих слуг уничтожить дерзкую дочь, полюбившую обычного солдата, и ее любовника, возомнившего, что чувства равняют всех.
       - Мне даровано право щадить тех, кто чист душою, - Неприкаянный Джек выдержал тяжелый взгляд господина, но тут же согнулся в спазме дикой боли, скрутившей нутро.
       - Право даровано, - кивнул нечистый, - ну, а я имею возможность наказывать тебя за непокорность. Впрочем, ты всегда был несколько сентиментален. Не потому ли в Хеллоуиновской резне твоими стараниями уцелела одна из ведьм.
       ... Рыжий поправил лямки дорожной котомки. Горбунья прижалась лицом к его потрепанной куртке. Отняла мокрое от слез лицо и вдруг прошептала:
       - Джек, смотри, на кусте чертополоха появился еще один живой листок. Может быть, когда-то и придет конец твоим скитаниям.
       - Надеюсь, дорогая, - он осторожно вытер сбежавшую к ее губам слезинку. - И тогда мы оба шагнем за Грань, встретимся вновь и станем такими, как прежде.
       - Я буду такой, как была, пока палач не перебил мне хребет?.. - шмыгнула носом горбунья.
       - По мне ты всегда такая же, - ответил мужчина. - Встретимся через год. - И зашагал в ту сторону, где еще вчера шумел зачарованный Лес личин, а теперь расстилалась долина, на которой весной расцветает вереск.

    Связаться с программистом сайта.
     Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.

    Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
    О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

    Как попасть в этoт список
    Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"