МОЯ БЛАГОДАРНОСТЬ ГЛЕНУ ПИТРУ за его личный рассказ о коричневых пауках-отшельниках и за его рассказ об отчаянии людей, пытающихся спастись от шторма на шоссе 23.
Посвящается Джону и Кэти Кларк
До того, как горы были заселены,
До холмов я был рожден;
В то время как Он еще не создал землю или поля,
Или первобытная пыль мира.
Когда Он готовил небеса, я был там,
Когда Он нарисовал круг на поверхности бездны,
Когда Он установил облака над,
Когда Он усилил фонтаны бездны,
Когда Он назначил морю его предел,
Чтобы воды не нарушали Его повеления,
Когда Он разметил основания земли,
Тогда я был рядом с Ним как мастер своего дела;
И я ежедневно радовала Его,
Всегда радуясь перед Ним,
Радуясь в своем обитаемом мире,
И я был в восторге от сынов человеческих.
(Притчи 8:24-31)
Глава 1
В моих ХУДШИХ СНАХ всегда были образы коричневой воды, полей слоновой травы и нисходящего потока вертолетных лопастей. Сны цветные, но в них нет звуков, ни утонувших голосов в реке, ни взрывов под навесами в деревне, которую мы сожгли, ни шелеста Веселой зелени, ни боевых вертолетов, низко и плоско пролетающих над кронами деревьев, как насекомые, прилипшие к раскаленному солнцу.
Во сне я лежу на подстилке из пончо, обезвоженный кровоотделителем, моя верхняя часть бедра и бок разодраны ранами, которые могли быть нанесены волками. Я убежден, что умру, если не получу плазму обратно в "батальонной помощи". Рядом со мной лежит негр-капрал, одетый только в брюки и ботинки, его кожа угольно-черная, его торс разорван, как зияющая красная молния, от подмышки до паха, повреждения его тела настолько серьезны, травмирующи и ужасны ни на вид, ни на ощупь, что он не понимает, что с ним произошло.
“Я получил вращения, добычу. Как я выгляжу?” - говорит он.
“У нас билет на миллион долларов, Ду-ду. Мы - птицы свободы, ” отвечаю я.
Его лицо покрыто морщинами пота, рот блестящий и яркий, как только что нанесенная губная помада, когда он пытается улыбнуться.
"Джолли Грин" загружается и взлетает с Ду-ду и двенадцатью другими ранеными на борту. Я смотрю вверх на его странную прямоугольную форму, на его лопасти, вращающиеся на фоне лавандового неба, и втайне я возмущен тем фактом, что меня и других оставляют ждать на скользкой дороге и шансом, что через траву пробьется значительное количество NVA. Затем я стал свидетелем самого странного, жестокого и, казалось бы, несправедливого события за всю мою жизнь.
Когда "Джолли Грин" поднимается над рекой и поворачивает к Китайскому морю, одиночная РПГ вылетает под углом сорок пять градусов из-под навеса внизу и взрывается внутри залива. Корабль содрогается один раз и трескается пополам, его топливные баки превращаются в огромный оранжевый огненный шар. Раненые на борту охвачены пламенем, когда они падают вниз, к воде.
Их жизни уносятся постепенно - от разлетающихся осколков и пуль, жидкого пламени на их коже и утопления в реке. По сути, они вынуждены умирать три раза. Средневековый палач не мог бы придумать более дьявольской судьбы.
Когда я просыпаюсь ото сна, мне приходится долго сидеть на краю кровати, скрестив руки на груди, как будто я простудился или малярийный комар снова нарушил мой метаболизм. Я уверяю себя, что сон - это всего лишь сон, что если бы он был реальным, я бы услышал звуки, а не просто увидел образы, которые сейчас стали достоянием истории и не представляют интереса для тех, кто полон решимости воссоздать их.
Я также говорю себе, что прошлое - это распадающееся воспоминание и что мне не нужно переживать его заново и придавать ему силы, если я сам этого не захочу. Как выздоравливающий пьяница, я знаю, что не могу позволить себе роскошь обижаться на мое правительство за то, что оно лгало целому поколению молодых мужчин и женщин, которые верили, что служат благородному делу. Я также не могу обижаться на тех, кто относился к нам как к чудакам, если не париям, когда мы вернулись домой.
Когда я снова ложусь спать, я еще раз говорю себе, что мне никогда больше не придется быть свидетелем широкомасштабных страданий невинных гражданских лиц, ни предательства и покинутости наших соотечественников, когда они больше всего в нас нуждаются.
Но это было до Катрины. Это было до того, как шторм, по силе превосходящий взрыв бомбы, обрушившийся на Хиросиму, очистил южную Луизиану от лица земли. Это было до того, как один из самых красивых городов Западного полушария был трижды разрушен, и не только силами природы.
Глава 2
ЦЕНТРАЛЬНОЕ МЕСТО В моей истории занимает симпатичный мужчина по имени Джуд Леблан. Когда я впервые узнал его, он был симпатичным парнем, который выпускал Daily Iberian, играл в бейсбол в католической средней школе и еженедельно причащался в той же церкви, которую посещал я. Хотя его мать была плохо образована и работала на черной работе, а его отец пострадал от взрыва нефтяной скважины, он все время улыбался, был полон уверенности в себе и, казалось, никогда не позволял несчастью сломить его.
Я сказал, что он улыбнулся. Это не совсем правильно. Джуд освещал мир и избегал его худших ударов, а в драке знал, как глотать свою кровь и никогда не показывать людям, что ему больно. У него были узкие глаза его еврейской матери и каштановые волосы, и он зачесывал их назад в пучок, как персонаж фильма 1930-х годов. Каким-то образом он убедил других в том, что земля - хорошее место, что день был прекрасным и что со всеми нами вот-вот произойдут хорошие вещи. Но, наблюдая, как Джуд взрослеет, мне пришлось заново усвоить старый урок о том, что часто лучшим людям среди нас, возможно, суждено стать странниками в Гефсиманском саду.
Обычные мужчины и женщины отслеживают время последовательным образом, используя часы и календари. Жители Гефсимании этого не делают. Вот несколько их историй, каждая из которых невероятным образом затрагивает жизнь ребенка из Новой Иберии, который вырос в хорошего человека и не сделал ничего, чтобы вызвать события, которые навязала ему судьба.
В ПЯТНИЦУ, 26 августа 2005 года, Джуд Леблан просыпается в квартире на втором этаже во французском квартале, из окон которой открывается вид как на внутренний двор внизу, так и на шпили собора Сент-Луиса. Сейчас идет сильный дождь, и он наблюдает, как вода стекает по водосточным трубам на клумбы с гибискусом, банановыми деревьями и гортензиями внизу, скапливаясь в осевшей кирпичной кладке, пронизанной листьями дикой мяты.
Всего на мгновение он почти забывает о шаре боли, который живет двадцать четыре часа в сутки в основании его позвоночника. Испаноязычная женщина по имени Наталья готовит для него кофе и теплое молоко на крошечной кухне рядом с гостиной. Ее хлопковый сарафан темно-фиолетового цвета с принтом в виде цветов цвета кости с розовыми тычинками. Она худощавая женщина, чьи сильные руки и подтянутая мускулатура противоречат той жизни, которую она ведет. Она бросает на него взгляд через плечо, ее лицо полно беспокойства и жалости к мужчине, который зачесывает волосы назад, как это делал Микки Руни в старых американских фильмах, которые она взяла напрокат в видеомагазине.
Когда она подцепляет, она работает с сутенером, который водит независимое такси. Она и ее сутенер обычно находят клиентов рано утром на Бурбон-стрит и отвозят их либо на частную парковку за сгоревшим зданием на Чупитулас, либо в высохший каркасный дом, принадлежащий шурин сутенера на Норт-Виллере, тем самым избегая осложнений со своими более организованными конкурентами, большинство из которых поддерживают налаженные отношения как с копами, так и с остатками старой мафии.
Наталья приносит ему на подносе кофе с теплым молоком и одно сухое печенье из кафе "Дю Монд". Она опускает жалюзи, включает на него электрический вентилятор и спрашивает: “Ты хочешь, чтобы я сделал это за тебя?”
“Нет, прямо сейчас мне это не нужно. Я подожду до конца дня ”.
“Не думаю, что ты совсем не спал прошлой ночью”.
Он смотрит, как дождевая вода стекает с крыши, и ничего не отвечает. Когда он садится на раскладной кровати, щупальца света обвиваются вокруг его бедер и прощупывают пах. Наталья садится рядом с ним, ее платье опускается в петлю между колен. Ее волосы черные и густые, и она часто их моет, поэтому они всегда блестят, а когда она распускает их по плечам, на нее действительно приятно смотреть. Она не курит и не пьет, и на ее одежде или коже никогда нет и намека на жизнь, которую она ведет, если не считать следов на внутренней стороне ее бедер.
Ее лицо погружено в размышления, то ли о нем, то ли о себе, он не уверен. Для нее Джуд Леблан - загадка, которую она никогда до конца не понимает, но очевидно, что она принимает и любит его таким, какой он есть, и не осуждает его.
“Могу я сделать для тебя кое-что еще?”
“Например, что?”
“Иногда мне кажется, что я никогда не приношу тебе никакой пользы, что я ничего не могу тебе дать”, - говорит она.
“Ты приготовила для меня завтрак”, - говорит он.
Она меняет позу и становится на колени позади него на раскладном диване, потирая его плечи, ненадолго прижимая его к себе, прижимаясь щекой к его затылку. “В Мексике есть лекарства, которые фармацевтические компании не допускают на рынок здесь”, - говорит она.
“Ты мое лекарство”, - отвечает он.
Она обнимает его, и всего на мгновение ему хочется выпустить все отчаяние, безнадежность и неотвратимое чувство потери, которые характеризовали его жизнь. Но как вы объясните другим, что ложный результат по шкале Глисона при биопсии простаты может нанести такой серьезный ущерб жизни человека? Большинство людей даже не понимают терминологии. Кроме того, он не хочет лишать других веры в точность медицинской науки. Сделать это, в некотором смысле, то же самое, что лишить их единственной системы убеждений, которая у них есть.
Шкала Глисона показала, что рак не распространился за пределы простаты. В результате хирург решил не удалять эректильный нерв. Оставшиеся положительные границы попали в лимфатические узлы и семенные сосуды.
Наталья прижимается к нему, крепко прижимаясь чреслами к его спине, и он чувствует, как в нем пробуждаются желания, которые он пытается не признавать, возможно, втайне надеясь, что они вытеснят проблемы совести, которые мешают ему когда-либо сбежать от собственного одиночества.
Он встает с раскладушки, пытаясь скрыть свою эрекцию, пока надевает брюки. Его римский ошейник упал с тумбочки, а к нижнему краю прилипла шерсть животного и грязь с пола. Он подходит к раковине и пытается ее почистить, втирая пятно глубже в белизну воротника, сбрызгивая его жиром из немытой кастрюли. Он тяжело опирается на руки, его чувство тщетности сильнее, чем он может скрыть.
Снаружи скорость ветра сдувает дождь с крыши листами. Цветочный горшок падает с балкона и разбивается о кирпичи внизу. На другом конце двора вентилируемые деревянные ставни соседа гремят на петлях, как отбойные молотки.
“Ты идешь сегодня в Девятое отделение?” Спрашивает Наталья.
“Это единственное место, где меня примут”, - отвечает он.
“Останься со мной”, - говорит она.
“Ты боишься шторма?” - спрашивает он.
“Я боюсь за тебя. Ты должен быть здесь, со мной. Ты не можешь остаться без своего лекарства ”.
Она называет это его “лекарством”, чтобы защитить его чувства, хотя она знает, что его дважды арестовывали с украденными бланками рецептов и один раз с морфием во время настоящего ограбления, что на самом деле он ничем не отличается от нее или любого другого наркомана в Квартале. Ирония заключается в том, что крестьянка из Третьего мира, которая работает проституткой, чтобы подпитывать собственную зависимость, испытывает к нему духовную любовь и уважение, которые мало кто в его собственном обществе был бы готов предоставить.
Он чувствует внезапную нежность к ней, от которой его чресла покрываются влагой. Он прижимается губами к ее губам, затем выходит под дождь, накрыв голову газетой, и садится в один из немногих автобусов, все еще курсирующих до нижнего конца Девятого округа.
Глава 3
ОТИС БЭЙЛОР с гордостью называет себя трансплантологом из Северной Алабамы, который чувствует себя как дома в любой точке мира, в Новом Орлеане или Новой Иберии, или куда угодно, куда его пошлет страховая компания. Он экспансивен в манерах, щедр в своих пожертвованиях и предан своей семье. Если это вообще возможно, он отказывается судить других и быть отмеченным предрассудками своих современников или людей с его родины в пайни-Вудсе, где, будучи мальчиком, он был свидетелем того, как его отец и дядя посещали перекрестные светильники в полном облачении Клана.
На самом деле, Отис изучил страховой бизнес снизу доверху, работая по списанию средств в негритянских и рабочих кварталах Бирмингема. Там, где другие продавцы потерпели неудачу, Otis добился блестящего успеха. На собрании продавцов в Мобиле циничный конкурент спросил его о его секрете. “Относитесь к людям с уважением, и вы будете поражены тем, как они реагируют”, - ответил Отис.
Сегодня он едет домой рано, в дождь и плотное движение, говоря себе, что ни он, ни его семья не пострадают от сил природы. Его дом был построен в 1856 году и был немым свидетелем оккупации янки, эпидемий "желтого джека", уличных боев между сторонниками профсоюза и членами Белой лиги, линчевания итальянских иммигрантов при свете уличных фонарей и приливных волн, из-за которых тела утонувших моряков с клипера висели на деревьях. Люди, которые строили дом Отиса, построили его правильно, и благодаря бензиновым генераторам, которые он установил в своем каретном сарае, фонарикам, медикаментам, консервам и воде в бутылках, которые он сложил в свои кладовые и на чердак, он уверен, что он и его семья смогут выстоять в худших стихийных бедствиях.
Имейте веру в Бога, но также имейте веру в себя. Так всегда говорил папа Отиса.
Но когда он смотрит на дождь, струящийся по живым дубам в его дворе, внутри него вспыхивает страх другого рода, который для него еще более тревожен, чем перспектива урагана, который надвигается на город, засасывая Мексиканский залив в свою пасть.
Отис всегда верил в трудовую этику и заботу о себе и своих соплеменниках. По его мнению, не существует такой вещи, как удача, ни хорошая, ни плохая. Он считает, что жертвенность стала самодостаточной культурой, к которой он никогда не присоединится. Когда у людей наступают плохие времена, это обычно результат их собственных действий, говорит он себе. Змей не заставлял Еву срывать запретный плод, и Бог не заставлял Каина убивать своего брата.
Но если точка зрения Отиса верна, почему незаслуженные страдания в такой жестокой форме постигли его невзрачную, грустную, полноватую дочь, его единственное дитя, чья самооценка была настолько низкой, что она была вне себя от радости, когда ее пригласил на выпускной бал мальчишка с перхотью на плечах и в очках, которые делали его глаза похожими на глаза золотой рыбки?
После выпускного вечера Тельма и ее кавалер направились по межштатной автомагистрали 10 на вечеринку, за исключением парня, который переехал в Новый Орлеан всего два месяца назад, заблудился и отвез их в район недалеко от проекта социального обеспечения Desire. Бездумно мальчик заглушил двигатель и спросил дорогу у прохожего. Когда он обнаружил, что его аккумулятор сел и он не может завести двигатель, он подошел к телефону-автомату, чтобы позвонить Отису, оставив Тельму одну.
Трое черных головорезов, которые наткнулись на нее, вероятно, накачались травкой и крепленым вином. Но это само по себе не объясняет жестокости их нападения на дочь Отиса. Они засунули ей в рот красную бандану и заломили руки за спину, пока тащили ее между двумя зданиями. Затем они по очереди изнасиловали и насиловали ее, прижигая ее кожу сигаретами.
С той ночи прошло два года, а Отис все еще ищет объяснений. Нападавших на Тельму так и не поймали, и Отис сомневается, что они когда-либо будут пойманы. Психиатры, терапевты и священник из церкви Отиса мало что сделали для выздоровления Тельмы, если “выздоровление” здесь уместно. Он просыпается посреди ночи и сидит один в своей берлоге, решив, что его жена не узнает об уровне мучений в его душе.
Возможно, что еще важнее, он отказывается поддаваться озлоблению или объединяться со своими соседями, которые составляли часть сорока процентов электората, проголосовавшего за бывшего члена Клана и нациста Дэвида Дюка во втором туре выборов губернатора.
Он делает сэндвич с сыром, листьями салата и майонезом, кладет его на поднос вместе с банкой содовой и розой на длинном стебле и относит поднос в комнату Тельмы. Она склонилась над своим столом, одета в черную футболку и черные джинсы с большими латунными брелоками, на голове у нее наушники. Он понятия не имеет, что она слушает. Иногда она приходит в восторг от записей пения птиц или водопадов; в другое время она слушает хэви-металлические группы, которые заставляют Отиса пожалеть, что он не родился глухим.
“Я подумал, что ты, возможно, захочешь перекусить”, - говорит он.
Ее рот накрашен фиолетовой помадой, ее волосы темные, недавно вымытые шампунем и подстрижены под челку, так что она похожа на шлем. На ее лице вечное выражение "как на тарелке для пирога", которое заставляет других чувствовать, что проблема в общении с ней - их, а не ее. Она колеблется между приступами анорексии, обжорства и булимии. По обычным стандартам ее нельзя было бы назвать симпатичным человеком. Но почему она должна быть? Спрашивает себя Отис. Сколько молодых девушек были психологически готовы справиться с ущербом, который нанесли им эти мужчины?
Она начинает есть сэндвич, не снимая наушников и не разговаривая с ним. Он наклоняется и снимает поролоновые прокладки с ее головы.
“Ты не можешь поздороваться со своим стариком?” он спрашивает.
“Привет, папочка”, - говорит она.
“Не хочешь помочь мне закрыть ставни, когда закончишь?”
Она смотрит на него снизу вверх. Кажется, что за ее глазами прячется напряженная мысль, похожая на темную птицу с крючковатым клювом. “Парень из гражданской обороны сказал, что это будет ужасно”.
“Это могло быть. Но мы крутые парни ”.
Он пытается прочесть выражение ее лица. Это не из-за страха или дурных предчувствий. На самом деле, он задается вопросом, не является ли это одним из сбывшихся ожиданий. Она читает Нострадамуса, и ее привлекают пророчества о разрушении и смерти, как будто она хочет, чтобы несчастья из ее собственной жизни перенеслись в жизни других.
“Страховые компании собираются облапошить город, не так ли? Ваша компания делает исключения для ущерба от воды? ” - говорит она.
“Это глупо”.
“Нет, если ты один из тех, кого вот-вот облажают”.
Он выходит из комнаты и закрывает за собой дверь, подавляя гнев, который расцветает в его груди.
Внизу его жена сбрасывает тридцатифунтовые пакеты с колотым льдом в морозильную камеру. Ее зовут Мелани, и она настаивает, чтобы он не называл ее “Мел”, хотя это было ласковое прозвище, которое он дал ей, когда они впервые начали ухаживать.
“Зачем ты это делаешь?” - спрашивает он.
“Таким образом, у нас будет способ сохранить нашу еду, если у нас произойдет полное отключение”, - отвечает она, облако вырвавшегося холодного воздуха поднимается ей в лицо.
Он начинает объяснять, что он уже предусмотрел такую возможность, установив генераторы, работающие на бензине, что фактически она освобождает место в морозильной камере, которое следует использовать для всех скоропортящихся продуктов, которые они могут в нее упаковать.
Но он не спорит. Он был вдовцом, когда встретил ее пять лет назад на пляже на Багамах. Она была разведенной, сильно загорелой, золотоволосой и красивой, намного моложе его, физически сильной женщиной, смелой во взгляде, ее карие глаза широко расставлены и не моргают, ее смех наводил на мысль о пренебрежении условностями и, возможно, некоторой степени сексуального авантюризма. Она была из тех женщин, которые могли быть не только любовницей, но и другом.
В то время Отису было пятьдесят три, он преждевременно облысел, но гордился силой своих рук и плеч и не стыдился своего либидо, или того, как сильно он потел на работе, или запаха тестостерона, который иногда распространяла его одежда. Он был тем, кем он был, и не притворялся иным. Очевидно, Мелани, или “Мел”, не считала его непривлекательным мужчиной.
Они были противоположностями во многих отношениях, но каждый, казалось, обладал набором качеств, которые компенсировали недостаток другого: она - своей городской утонченностью и степенью в области финансов Чикагского университета, он - своей трудовой этикой и здравым смыслом в общении с людьми.
Они попрощались на Багамах, не завершив свои краткие ухаживания, но продолжали разговаривать друг с другом на расстоянии, обмениваться подарками и электронными письмами. Прошло два месяца, и летней ночью, когда в небе было светло и он больше не мог выносить своего одиночества, Отис попросил Мелани встретиться с ним в отеле Ritz-Carlton в Атланте. Он был удивлен ее агрессивностью в постели и тем фактом, что она кончила три раза в их первую ночь вместе, чего никогда не делала для него ни одна другая женщина. Он сделал предложение неделю спустя.
Его друзья думали, что он был импульсивен и что, возможно, им воспользовалась женщина на двадцать лет моложе его. Но что ему было терять? он рассказал им. Его дочери нужна была мать; Отису нужна была жена; и давайте посмотрим правде в глаза, сказал он, женщины с внешностью Мелани попадались ему на глаза не каждый день.
После первого года он начал понимать, что женился на сложной, если не непостоянной женщине. Ее позиция часто была негибкой, хотя затронутый вопрос обычно был незначительным. Она отменила кабельное телевидение, потому что техник засыпал фойе грязью. Она обвинила Отиса в том, что он дает официантам на чай больше, чем положено, и позволяет садовникам выполнять небрежную работу. Казалось, она носила с собой резервуар гнева, как общественную дубинку, и выборочно использовала его, чтобы вызвать смущение в общественных местах и в конечном итоге добиться своего.
Знакомый в Чикаго рассказал ему, что бывший муж Мелани был алкоголиком. Предложение подруги поделиться информацией о прошлом Мелани только еще больше запутало Отиса. Мелани строго воздержанна, и Отис не понимает, как поведение ее бывшего мужа могло объяснить ее сегодняшние непредсказуемые перепады настроения.
Но трансформация в Мелани, которую Отису было труднее всего принять, произошла после нападения на Тельму. Каждый вечер она начинала проявлять усталость, жаловалась на тошноту и настаивала на разговоре о несуществующих проблемах с их финансами. Он мог чувствовать, как ее спина сжималась, когда он прикасался к ней в постели. По утрам в субботу и воскресенье она просыпалась на час раньше него и спускалась вниз, чтобы заняться своим распорядком дня, эффективно нейтрализуя любые романтические попытки с его стороны.
Однажды, без ее ведома, он мельком увидел, как она снимает его одежду со спинки стула, нюхает ее, а затем с отвращением швыряет в корзину для грязного белья.
Теперь, когда к городу приближается сильнейший шторм в истории Луизианы, он задается вопросом, обвиняет ли она его в нападении на его дочь. Не в этом ли причина ее раздражительности и скрытой критики всего, что он делает? Неужели она больше не думает о нем как о защитнике своей семьи?
“Я собираюсь в клуб на тренировку. Хочешь пойти?” он говорит.
“Сейчас? Ты серьезно?”
“Мой папа всегда говорил: ‘Уважай мать-природу, но заколачивай ставни и не позволяй ей пугать тебя”.
Она с трудом может скрыть свою скуку при упоминании его отца-работника лесопилки, который ходил в девятый класс. “Возьми Тельму с собой”, - говорит она.
“Ей не нравится клуб”.
Мелани не отвечает и начинает вытаскивать посуду из посудомоечной машины и с шумом расставлять ее по шкафчикам.
“Что это? Почему я тебя злю?” он говорит.
Кажется, она колеблется в поисках прямого ответа на его вопрос, ее глаза наполнены светом. Затем момент проходит. “Я не сержусь. Я просто не думаю, что для Тельмы хорошо все время оставаться в своей комнате. Может быть, ей стоит подумать о том, чтобы найти работу ”, - говорит она.
Но втайне Отис всегда подозревал, что его жена похожа на многих северянок. Ей нравятся цветные люди коллективно и как абстракция. Но она не чувствует себя комфортно с ними по отдельности. С ночи нападения было очевидно, что она не хочет, чтобы ее друзья знали, что ее падчерица стала жертвой чернокожих насильников.
“Ты думаешь, я как-то подвел Тельму?” - спрашивает он.
Она рассматривает свои руки над раковиной, ощущая в них кости, суставы пальцев. Она начала жаловаться на артрит, хотя не обращалась к врачу по меньшей мере год. Она смотрит на дождь, барабанящий по филодендрону, банановым деревьям и пальмам-ветряным мельницам в боковом дворике.