Макбейн Эд : другие произведения.

Отрава

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  Аннотация: Расследуя ряд убийств, один из детективов 87-го полицейского участка, Хэл Уиллис, влюбляется в основную подозреваемую.
  
  
  ---------------------------------------------
  
  
   Эд Макбейн
   Отрава
  
   «Poison»
  
  
  
  
   Глава 1
  
  
   — Ну и грязища здесь, — проворчал Моноган.
   — И запашок тоже, — добавил Монро.
   Оба детектива из отдела убийств внимательно посмотрели на лежащее на ковре мертвое тело, затем обошли Хэла Уиллиса, который, подбоченясь, стоял посреди комнаты и тоже рассматривал труп. Крошку Уиллиса было нетрудно обойти. Моноган и Монро, люди богатырского сложения, были очень рады, что им не придется работать в паре с таким недомерком, как Уиллис. В прежние времена подобный хиляк не попал бы в полицию; тогда необходимо было иметь рост не менее пяти футов восьми дюймов. Это сейчас запрещена всякая дискриминация, вот и ходят по городу копы, которых можно засунуть в кармашек для часов.
   И Моноган, и Монро были в темных костюмах-тройках, темных плащах и темных фетровых шляпах. Лица обоих раскраснелись от колючего мартовского ветра. Оба прижимали к носу платки, чтобы хоть как-то защититься от нестерпимого запаха рвотных масс и испражнений, заполнявшего квартиру. Невозможно было сделать ни шагу, чтобы не вляпаться в дерьмо или рвотную жижу. Честно говоря, все присутствующие с трудом сдерживали рвоту. Моноган и Монро ненавидели подобные дела. Они предпочитали хорошие старомодные методы, вроде пули или ножа. Помимо всего прочего, в комнате воняло застарелым табачным дымом. Все пепельницы были забиты окурками, очевидно, хозяин дымил, как паровоз.
   Убитый лежал в одних трусах возле кровати, лицом вверх, в собственных рвотных массах и испражнениях. Телефонная трубка была снята. «Возможно, он пытался позвонить кому-то, прежде чем сыграл в ящик», — подумал Монро. А может, просто сбил трубку, когда терял сознание. Его голубые глаза с расширенными зрачками смотрели в потолок, лицо было очень бледным. Над ним, ощупывая руки, чтобы определить приблизительную температуру тела, склонился порядком измученный эксперт, который выглядел даже несчастнее остальных, поскольку он находился ближе всего к телу, экскрементам и прочим мерзким выделениям. Два технических сотрудника из отдела фотографий усердно снимали место преступления на свои «Поляроиды». Моноган и Монро сделали несколько осторожных шагов назад, ступая грациозно, как пара эстрадных танцовщиков.
   — Сдается, я видел что-то подобное, — произнес Моноган, продолжая зажимать нос платком. — Ну, всю эту грязь. Помнишь старуху, которая упала в ванну и умерла там от голода, так как не смогла выбраться? Вся ванна была завалена дерьмом, ребята из Службы спасения буквально выкапывали ее оттуда лопатой.
   — Да, это было то еще дельце, мерзостное, — согласился Монро.
   Медэксперт промолчал, но про себя подумал, что это дело не менее мерзостное. И какая нелегкая заставила его бросить частную практику на Сэнд Спит! Воображение услужливо нарисовало аккуратную табличку «Доктор Фрэнк О'Нил», прибитую к деревянной стене такого же аккуратного домика. А что теперь? Раннее утро и мертвец, лежащий в собственных вонючих выделениях.
   — Ну и что ты думаешь? — спросил Уиллис.
   — Отравление? — пожал плечами О'Нил.
   — А может быть, сердце? — предположил Монро.
   — И они вытащили нас в понедельник на рассвете из-за того, что у какого-то парня случился сердечный приступ, — проворчал Моноган.
   — Это не сердечный приступ, — сказал О'Нил.
   И, добавим, уже не рассвет. Часы на тумбочке покойника показывали двадцать минут десятого. Это был первый вызов, полученный сегодня Уиллисом и Кареллой, — вот уж прекрасное начало недели. С того момента, как Карелла приехал сюда с Уиллисом, он почти ничего не сказал. Полицию вызвала женщина, приходившая убираться у покойного. А те в свою очередь сообщили в 87-й участок о трупе. Карелла и Уиллис поставили в известность отдел убийств, поскольку и вид, и запах в комнате подсказывали, что смерть вряд ли наступила в силу естественных причин. В этом городе убийства и самоубийства расследовались одинаково, и присутствие на месте происшествия представителей отдела убийств было обязательным, хотя официально дело числилось за местным участком. Карелла по-прежнему хранил молчание.
   Это был высокий темноволосый человек с карими, чуть раскосыми глазами, придававшими его лицу немного азиатский вид. Монро подозревал, что в школе Карелла играл в бейсбол. Карелла нравился Монро чуть больше остальных копов из 87-го. Эти типы из местного участка воспринимают все слишком серьезно. Вот и сейчас Карелла с чрезвычайно озабоченным, даже трагическим, выражением смотрел на лежащего на ковре покойника.
   — Так каково предварительное заключение? — спросил Моноган. — Отравление?
   — Сейчас ничего не могу сказать, — ответил О'Нил. — До тех пор, пока не сделаем вскрытия, причина неизвестна.
   — Эта причина вывалилась и заляпала ему трусы, — засмеялся Монро.
   — Причина в отсутствии навыков пользования туалетом, — со смехом добавил Моноган.
   — Так ты не знаешь, от чего он умер? — спросил Уиллис.
   — Нет, — сказал О'Нил, защелкивая свой чемоданчик. — Желаю приятно провести время, — с ехидной улыбочкой произнес он и вышел из комнаты.
   Чернокожая женщина, обнаружившая тело, явно была напугана. За всю жизнь ей ни разу не приходилось иметь дело с полицией, и теперь бедняжке казалось, что ее ждут сплошные неприятности. Она сидела в кресле в дальнем углу комнаты, наблюдая за группой криминалистов, окруживших тело. Без конца щелкали фотоаппараты. По комнате сновали люди с какими-то непонятными штуками. Когда доктор — она догадалась, что это доктор, потому что у него в руках был типичный докторский чемоданчик, — выходил из комнаты, кто-то сказал: «Вы закончили?», и он кивнул и махнул им на прощанье рукой. Какой-то человек стал распылять возле трупа порошок, как бы очерчивая его контур.
   — Не наступи в дерьмо, — предупредил Моноган. — Возможно, оно является уликой.
   Оно, действительно, являлось уликой. Лаборанты собирали экскременты и остатки рвотных масс в мешочки, чтобы отправить в лабораторию на Хай-стрит. Грязи и вони хватало на целый район.
   — Мы пока не нужны, — сказал Монро, — пойдем немного продышимся.
   — Когда техники закончат убираться, можно открыть окна, — предложил Моноган.
   Они пожали плечами, убрали носовые платки и направились к двери, обходя полицейских из Службы спасения 911, принесших носилки, большую клеенку и пластиковый мешок для тела.
   — Успешной вам работы, — пожелал Моноган и вышел из квартиры.
   Допрос работницы занял не больше пяти минут. Женщину убедили, что она никоим образом не связана с этим делом и что, напротив, действовала очень правильно, сразу же вызвав полицию. Во время допроса уборщица сообщила, что ее хозяина звали Джером МакКеннон. И теперь, когда техники-криминалисты обходили комнату, тщательно снимая все возможные отпечатки пальцев и собирая специальным пылесосом все волоски и пылинки, а также сгребая в специальный контейнер все малоаппетитные выделения, Уиллис и Карелла стали обыскивать квартиру, чтобы окончательно установить личность покойного.
   На туалетном столике напротив кровати они нашли бумажник, ключи, расческу и горсть мелочи. В бумажнике лежали две пятидесятидолларовые банкноты, одна двадцатка, бумажка в пять долларов, три долларовых купюры, несколько кредитных карточек и водительское удостоверение, в котором было написано, что покойника действительно звали Джером МакКеннон. Они обшарили все карманы вещей, висевших в шкафу, однако нашли лишь небольшой перочинный ножичек в одной из спортивных курток. Они перерыли все ящики комода. Но пустого пузырька от лекарства в комнате не было. В ящиках письменного стола небольшого кабинета, примыкавшего к спальне, они обнаружили несколько чековых книжек на имя Джерома Эдварда МакКеннона, телефонную книжку, а также пачку почтовой бумаги с его именем, адресом и номером телефона. Теперь было абсолютно ясно, что вынесенный из этой квартиры в пластиковом мешке человек является не кем иным, как Джеромом Эдвардом МакКенноном. Из верхнего ящика стола была извлечена небольшая записная книжка, которую они с любопытством пролистали и затем убрали в карман, чтобы получше с ней ознакомиться в участке.
   В аптечке в ванной стояло несколько пузырьков с какими-то лекарствами, но, судя по этикеткам, ни одно из них не могло представлять смертельной угрозы. Тем не менее они сложили пузырьки в мешочек, чтобы в лаборатории все тщательнейшим образом проверили.
   Больше никаких признаков лекарств в квартире не было. Они просмотрели все кухонные шкафчики, в надежде найти какие-нибудь средства от насекомых или прочие вещества, в которых мог бы содержаться яд. Однако они нашли лишь аэрозоль от тараканов с ненарушенной упаковкой.
   — Если он отравился сам, — сказал Уиллис, — то каким образом?
   В спальне лаборанты все еще продолжали свою работу.
   — Вы уже сняли отпечатки с телефона? — спросил Карелла.
   — Да, — ответил один из криминалистов, и Карелла взял трубку.
   — Кому ты хочешь позвонить, Стив? — спросил Уиллис.
   — В отдел медицинской экспертизы. Хочу, чтобы они побыстрее дали результат. — Он на секунду замолчал, разглядывая нижнюю часть аппарата. — Здесь есть кнопка повторного набора, — сообщил он.
   — Ну-ка попробуй.
   Карелла нажал на кнопку. Послышался гудок, затем стал набираться номер.
   — Привет, это...
   — Привет...
   — ...Мэрилин. Меня сейчас нет дома...
   — Автоответчик, — сказал он Уиллису.
   — ...но если вы оставите свое имя, номер телефона и сообщите время, в которое вы звонили, то я вам перезвоню сразу же, как смогу. Говорите, пожалуйста, после сигнала.
   Карелла подождал, пока прозвучит сигнал, затем сказал, что он является полицейским детективом, и попросил позвонить по телефону 377-80-24, это был номер их отдела.
   — Как ее зовут? — спросил Уиллис.
   — Просто Мэрилин.
   — Она не сообщила свой телефон?
   — Нет.
   — А батарейки здесь есть?
   Карелла перевернул аппарат и открыл емкость для батареек.
   — Да, — ответил он.
   — Тогда давай выдернем его и возьмем с собой, — предложил Уиллис.
   Прежде чем покинуть здание, они обошли все квартиры в доме. Это нудное занятие, от которого скисали мозги, составляло важную часть любого расследования. Половина жильцов и слыхом не слыхивала о МакКенноне, что неудивительно для этого города. Никто не знал, чем он занимается. Никто не видел, чтобы кто-нибудь входил в его квартиру вчера вечером или сегодня рано утром. Управляющий сообщил, что МакКеннон проживал в доме уже почти год, что он был просто идеальным жильцом, жалоб на него никогда не поступало. Они вернулись в отдел где-то около трех, прихватив с собой телефон МакКеннона и его записную книжку. Имя Мэрилин в книжке не значилось. Или он знал ее номер наизусть, или считал, что он для него не так уж важен.
   Большинство женщин этого города, дабы оградить себя от искателей приключений, указывали в городском телефонном справочнике лишь свои фамилии и инициалы. Но и это не спасало от всяких извращенцев — некоторым особенно нравится, когда вместо имени стоят лишь инициалы. Однако эта самая Мэрилин достаточно точно указала, что живет одна, сообщив: «я вам перезвоню». И что еще хуже, она еще говорила: «меня сейчас нет дома», что может послужить сигналом какому-нибудь предприимчивому взломщику для того, чтобы обчистить ее квартиру.
   В этом городе было бы безопаснее просто сказать: «Привет, вы набрали номер 846-3-18. Будьте любезны, оставьте свое сообщение после того, как услышите сигнал...» и так далее. Никаких зацепок ни для искателя приключений, ни для квартирных воров. Никаких имен. Лишь, номер телефона, который звонивший знает и так. И никаких объяснений. Пусть возможный грабитель ломает себе голову — отсутствует ли жилец, или находится в ванной комнате, или просто спит. Больше всего грабители боятся вломиться в квартиру, где кто-то есть.
   Жаль, что Мэрилин не оставила свой телефон. И в настоящий момент в распоряжении следствия был только неизвестный номер, погребенный где-то в недрах аппарата, вынесенного из квартиры МакКеннона. Если звонок местный, то на телефонной станции он не зарегистрирован. На всякий случай решили проверить, не был ли это междугородный вызов. Карелла позвонил в телефонную компанию, где ему сообщили, что последний междугородный звонок из квартиры МакКеннона зафиксирован 13 марта, то есть одиннадцать дней назад. Вряд ли тот звонок был последним в жизни МакКеннона. Но тем не менее они позвонили по данному компанией номеру, который оказался телефоном агентства «Мужская одежда — почтой» в Калифорнии.
   Уиллис разузнал насчет батареек в аппарате, потому что боялся, что если отсоединить телефон, то автоматически сотрется все, что было в памяти; некоторые из этих новомодных аппаратов слишком капризны, а батарейки дают дополнительную гарантию.
   Сейчас они имели дело с современными аппаратами. Телефон МакКеннона автоматически набирал последний номер при нажатии небольшой кнопки «повторно» в нижней части аппарата. Телефон же Мэрилин был подключен к автоответчику.
   Сыщики не сомневались, что умельцы из центральной технической лаборатории смогут извлечь из памяти телефонного аппарата номер этой Мэрилин, однако операция могла занять недели две. И копы выбрали старый добрый способ, требующий, однако, немало нудной работы.
   Они включили телефон МакКеннона в сеть и попросили одного из служащих канцелярии регулярно нажимать на кнопку «повтор» до тех пор, пока трубку не снимет сама Мэрилин. Этот телефон ни в коем случае нельзя было использовать для каких-либо других разговоров, поскольку при этом из памяти сотрется номер последнего телефона, по которому звонил МакКеннон. Служащий был явно не в восторге от такого поручения. Заведующий канцелярией Альф Мисколо также не слишком обрадовался.
   Обычно он не вредничал. Но сейчас у него была срочная работа — предстояло навести порядок в своем хозяйстве за две недели. В синей шерстяной безрукавке, надетой на форменную рубашку, с мясистым крупным носом, темными глазами, кустистыми бровями и толстой шеей Мисколо выглядел довольно свирепой личностью.
   — Нам и без того хватает здесь работы, еще вы тут будете задания давать, — ворчал он, с ненавистью глядя на непрошенный аппарат.
   «Здесь» — означало небольшую захламленную комнатку на втором этаже старого здания на Гровер-авеню, воздух в которой был пропитан запахом кофе. Никому из детективов не нравились эксперименты Мисколо с кофе, однако в канцелярии круглые сутки булькал на плитке кофейник, в котором заведующий смешивал то колумбийский с венесуэльским, то кофе без кофеина с обычным. Сослуживцы частенько интересовались, уж не занят ли он изобретением эликсира вечной молодости, а тот в ответ посылал их куда подальше.
   Сопровождаемые кофейным ароматом, они вернулись в свой отдел, и Карелла позвонил медицинским экспертам.
   — Они там пыхтят вовсю, — сообщил он, вешая трубку.
   — Ну да, это значит, что к следующему Рождеству работа будет закончена, — ехидно заметил Уиллис.
   Однако он ошибся.
   В тот же день без двадцати четыре, перед самым концом первой смены позвонил Пол Блэни.
   — А что мне за это будет? — осведомился он.
   — Что ты выяснил? — спросил Карелла.
   — И можешь поверить, это было совсем непросто, — ответил Блэни.
   Карелла промолчал. Он знал, что Блэни все равно изложит все по-своему, не торопясь.
   — Этот яд нелегко определить, — сказал Блэни.
   Карелла ждал.
   — Правильный путь подсказал запах табачного дыма, — продолжал Блэни. — Хотя его не всегда можно уловить.
   Уиллис вопросительно посмотрел на держащего трубку Кареллу, однако тот лишь пожал плечами. В дальнем конце помещения через турникет протискивался Мейер. На нем было короткое пальто с воротником из искусственного меха и шерстяная шапочка, плотно нахлобученная на лысую голову.
   — И это март? — возмущенно спрашивал он, отогревая дыханием замерзшие руки. — Господи, неужели до Пасхи действительно осталась лишь одна неделя?
   — Конгестия и сильнейшее воспаление желудка и кишечника, — продолжал бубнить в трубку Блэни, — говорят о том, что яд проник через рот. Прилив крови ко всем органам, кровь очень темная и разжиженная. Я исследовал содержимое желудка, кишечника и мозга. Цветовые реакции оказались положительными. Желтый, с чуть оранжевым оттенком свидетельствует о наличии азотно-серной кислоты. Желтый с коричневатым оттенком говорит о концентрированной серной кислоте, при реакции Эрдманна и Мекке никаких изменений не отмечено. На реагент Маркиса дал бледно-оранжевую окраску с примесью коричневого. Винно-красный реагент Яновского, фуксин — на наличие пара-этила... ну, собственно говоря, вам не обязательно знать все эти технические подробности. У меня также имеются крупные желтые кристаллы с реагентом на платиновый хлорид и слабый осадок с хлоридом золота. Не сомневаюсь, что я его нашел.
   — Так, что же все-таки за яд? — спросил Карелла.
   — Никотин, — ответил Блэни.
   Мейер, еще не сбросив пальто и шапку, закуривал сигарету.
   — Никотин? — переспросил Карелла.
   — Ага, — подтвердил Блэни. Чувствовалось, что он очень доволен собой. Карелла мог представить себе, как тот улыбается во весь рот. — Смертельный яд, — сказал он. — И смерть, прямо скажу, не из приятных. Сильное жжение во всем пищеводе — от ротовой полости до самого желудка. Сильное слюноотделение, тошнота, рвота, понос, боль в животе. Потеря сознания, кома, падение кровяного давления, судороги и паралич дыхательных путей. Как подумаешь, так сразу хочется бросить курить, правда?
   — Я не курю, — Карелла посмотрел в противоположный угол, где Мейер пыхтел, как паровоз.
   — И какова смертельная доза?
   — Зависит от того, в чем она содержится. Минимум сорок миллиграмм.
   — И как быстро он действует?
   — Почти так же, как и цианистый калий.
   — И что это значит?
   — Цианистый калий убивает за считанные минуты, иногда даже секунды.
   — А никотин?
   — Судороги начинаются через несколько секунд, смерть наступает через несколько минут. Тебе нужно точное время смерти?
   — Да, разумеется!
   — Если учесть все — температуру тела, бледность, содержимое желудка и все остальное — думаю, что труп достаточно свеженький.
   — Например?
   — Сегодня рано утром.
   — Рано — это когда?
   — Он умер в семь часов двадцать четыре минуты, — сказал Блэни. — Если поточнее — семь часов, двадцать четыре минуты и тридцать шесть секунд.
   Карелла не сразу понял, что тот шутит.
   — Дай мне еще немного времени, ладно? — попросил Блэни. — Пока я могу лишь сказать, что это произошло сегодня рано утром.
   — И яд попал через рот?
   — Вне всякого сомнения.
   — По меньшей мере сорок миллиграмм?
   — Сорока вполне бы хватило. Шестьдесят ускорили бы процесс. Ну а про девяносто я и не говорю. Как подумаешь, так сразу хочется бросить курить, правда?
   — Сорок миллиграмм — это сколько? Чайная ложка? — спросил Карелла.
   — Ты что, шутишь? Это совсем ничтожное количество, капелюшечка, привкус.
   — Значит, яд очень сильный?
   — Относится к шестому разряду. Сверхтоксичен.
   — Ну что ж, спасибо, — сказал Карелла. — Очень тебе благодарен. Когда я смогу получить полный отчет?
   — Тебе нужна постоматологическая карта? Насколько я понял, личность покойного установлена?
   — Ничего, не помешает.
   — Дай мне пару дней. Идет? Ведь тебе не так уж важны бумаги?
   — Нет, если я могу полностью положиться на данные о никотине.
   — Даю честное слово, — сказал Блэни.
   — Отлично. Еще раз спасибо.
   — Приятно было поболтать, — отозвался Блэни. Карелла повесил трубку. В комнату входил Коттон Хейз, раскрасневшийся от сильного ветра. Красное лицо сливалось с рыжими волосами и придавало ему свирепый вид, слегка смягченный седой прядью на правом виске. Он бросил взгляд на часы и пробормотал:
   — Извините за опоздание.
   Уиллис подошел к столу Кареллы.
   — Ну и что там? — спросил он.
   — Никотин, — ответил Карелла.
   — Только давайте не будем, — Мейер направился к ним. — Это я и без того целыми сутками слышу от Сары. Никотин, никотин, никотин.
   — У нас сегодня утром было убийство, — объяснил Карелла. — Парня отравили никотином.
   — Да ладно, кончай травить.
   — Надо тебе бросать это дело, — посоветовал Хейз.
   — Я уже бросал. Целых пять раз.
   — Мы установили дежурство у телефона в канцелярии, — предупредил Карелла. — Так что не вздумайте им пользоваться.
   — Я что-то не понимаю, — произнес Хейз.
   — Понимать нечего. Просто не пользуйтесь телефоном в канцелярии, — сказал Уиллис.
   — Так что же сделал этот парень? — спросил Мейер. — Наелся окурков?
   В дверях появился Мисколо:
   — Там по вашему телефону отозвалась какая-то женщина.
  
  
  
  
   Глава 2
  
  
   Когда они, пройдя через холл, поднялись в канцелярию, то услышали лишь короткие гудки отбоя.
   — Я велел ей не вешать трубку, — разозлился Мисколо. — Я сказал, что это полиция и что она не должна вешать трубку.
   — Ну-ка, попробуй еще раз, — сказал Уиллис.
   Карелла нажал на кнопку повторного набора. Раздался гудок, еще один, еще, еще...
   — Алло?
   Женский голос. Тот самый, что и на автоответчике.
   — С вами говорит детектив Стив Карелла. Восемьдесят седьмой участок. Это Мэрилин?
   — Послушайте, какого черта?..
   — Я провожу расследование...
   — Пошел ты, — произнесла женщина и повесила трубку.
   Карелла уставился на телефон.
   — Опять повесила, — вздохнул он и тут же вновь нажал на кнопку повтора.
   Женщина сняла трубку и, не дожидаясь ответа, крикнула:
   — Оставьте меня в покое, слышите?
   — Мэрилин, — сказал Карелла, — я полицейский детектив, мой номер 714-5632...
   — И как же ты действуешь? Вынюхиваешь? Узнал по автоответчику мое имя?
   — Вот именно, — ответил Карелла. — Я работаю в восемьдесят седьмом участке, и этот звонок вполне обоснован. Я использовал кнопку повторного набора...
   — Что использовали?
   — Вам знаком человек по имени Джером Эдвард МакКеннон?
   Наступило молчание.
   — Он что-то натворил?
   — Вы его знаете? — спросил Карела.
   — Да. Что случилось? Он не?..
   — Вы не можете сообщить нам свое полное имя?
   — Мэрилин Холлис.
   — Будьте добры, дайте свой адрес.
   — Зачем он вам?
   — Нам бы хотелось поговорить с вами, мисс Холлис.
   — О чем?
   — Вы сейчас дома?
   — Да, да. Послушайте, что?..
   — Так какой у вас адрес?
   — Харборсайд 1211. Вы не могли бы сказать, какого черта?..
   — Мы будем у вас через десять минут, — сказал Карелла. — Ждите.
   Улица Харборсайд Лейн, находившаяся на участке 87-го участка, была районом, не столь приятным, как Силвермейн Овал, но тем не менее вполне приличным, особенно если учесть остальную территорию, подведомственную этому участку. Овал, как все его называли для краткости, располагался в центре района Силвермейн, неподалеку от парка и роскошных домов, выходящих на реку Харб. Отсюда дорога шла вниз, как в прямом, так и переносном смысле.
   Стем представлял собой довольно пестрый квартал, застроенный по краям магазинчиками, ресторанами, кинотеатрами, а теперь еще и массажными салонами. К югу от него шла Эйнсли-авеню, а затем Калвер, обе эти улицы, казалось, подтверждали теорию американского «плавильного тигеля», поскольку здесь жили и правоверные евреи, и ирландцы, и итальянцы, не желающие уступать перед напирающими чернокожими и пуэрториканцами. Территория, подвластная 87-му участку, становилась все более разношерстной и убогой по мере того, как разрасталась к югу в сторону Мейсон-авеню, где трудились уличные проститутки, возмущенные тем, что массажные салоны передвигались к северу, тем самым посягая на их исключительные права на древнейшую из профессий.
   Харборсайд Лейн находилась за Силвермейн-роуд, выходила на реку Харб, и оттуда также открывался прекрасный вид на небоскребы на противоположной стороне реки, принадлежащей уже другому штату. Это была довольно широкая улица, вдоль которой выстроились некогда роскошные особнячки из темного песчаника. Стены домов, где поселились теперь молодые и честолюбивые люди, были покрыты всевозможными надписями.
   Казалось, что эти надписи сделаны кириллицей. Можно было подумать, что находишься в России — только вот в России на стенах домов не пишут, если только не хотят отправиться на отдых в Сибирь. Авторы надписей называли себя «писателями». Впрочем, для всех оставалось тайной, что именно они пишут, поскольку разобрать эти каракули было совершенно невозможно. Недавно принятый закон обязывал тщательно регистрировать продаваемое количество аэрозольных красок. Однако за выполнением этого закона никто не следил, и «писатели» продолжали писать, хотя никто их творений и не понимал. Творцы этих надписей, вероятно, рассчитывали получить Нобелевскую премию.
   Дом 1211 по Харборсайд Лейн, стоявший в ряду коричневатых зданий, также был украшен неразборчивыми надписями. От чугунных ворот справа от дома тянулась дорожка к гаражу, находящемуся где-то на расстоянии метров пятидесяти от тротуара. Ворота были заперты на висячий замок. Окна первого и второго этажей были прикрыты декоративной чугунной решеткой, а вдоль крыши над третьим этажом виднелась колючая проволока. На табличке у дома значилось только одно имя: «М.Холлис». Очевидно, она и занимала все три этажа. Уиллис позвонил.
   Никакого ответа.
   — Думаешь, она сбежала? — спросил он и еще раз нажал на кнопку звонка. Динамик ожил.
   — Да? — произнес женский голос.
   — Мисс Холлис? — спросил Уиллис.
   — Да?
   — Это полиция. Мы только что вам звонили...
   — Да. Заходите, — пригласила она.
   С металлическим скрежетом дверь отворилась. Сопровождаемые жужжанием домофона, копы прошли в дом и остановились перед деревянной дверью, ведущей во внутренние помещения. На двери тоже красовалась медная табличка со словами «МЭРИЛИН ХОЛЛИС». Ниже находилась кнопка звонка. Уиллис нажал на кнопку. Дверь, очевидно, была довольно массивной, поскольку они не слышали звонка.
   Им открыла женщина лет двадцати шести — двадцати восьми, высокого роста, с длинными светлыми волосами, сердитыми голубыми глазами и бледным, как молоко, без намека на румянец лицо. На ней была мешковатая синяя мужская кофта крупной вязки, белая футболка и голубые джинсы. Белая лошадка, бледный наездник, — подумал Уиллис, интересная бледность.
   — Документы, — без всякого выражения произнесла она.
   «Эта — из местных», — решил Уиллис.
   Карелла показал ей значок и удостоверение.
   — Мне надо уходить, — сказала она, возвращая ему корочки. — Так что давайте побыстрее.
   Женщина вежливо проводила их в гостиную, чем еще больше подчеркнула свое раздражение. Прихожая и гостиная были отделаны панелями из красного дерева, на потолке скрещивались толстые дубовые балки. Комната, обставленная в викторианском стиле, выглядела чрезвычайно изысканной. На мгновение Карелла как бы перенесся в те времена, когда люди жили в роскошных домах, еще не исписанных дурацкими надписями.
   — Миссис Холлис, — начал он, — не могли бы вы сказать нам, не разговаривали ли вы прошлой ночью или вечером с мистером МакКенноном?
   — Нет, не разговаривала, — ответила она. — И была бы чрезвычайно вам благодарна, если бы вы мне сообщили, в чем, собственно, дело. Вы позвонили, когда я одевалась, и ничего не объяснили...
   — Он умер, — сказал Карелла.
   Голубые глаза широко раскрылись.
   — Что? — выдохнула она.
   — Мне очень жаль, но...
   — Господи, что вы такое говорите? Джерри? Умер? Что?
   — Мне очень жаль.
   — Господи, что же случилось?..
   Голубые глаза распахнулись еще шире. Они выражали явное потрясение. Может быть, даже чересчур явное.
   — Как? — спросила она.
   — Пока еще не знаем.
   Он говорил неправду, однако нигде не написано, что коп должен быть откровенным со свидетелем.
   — Его убили? — произнесла Мэрилин. — Вы полицейские, значит, в дело вмешалась полиция, вы не пришли бы сюда, если он просто умер во сне.
   — Нет, он не умер во сне.
   — Так что — его застрелили, зарезали, сбила машина?
   — Мы узнаем о причине его смерти только после того, как получим данные вскрытия, — сказал Карелла.
   Иногда им говоришь все, что знаешь сам, иногда ничего не говоришь, а иногда — вот как сейчас — сообщаешь ровно столько, чтобы заставить перехватить мяч и лететь с ним по полю. Казалось, она перебирает любые возможности и, напрягая извилины, изображает из себя сыщика-любителя, — этакая услужливая маленькая мисс Холлис, правда, не такая уж маленькая со своим ростом более ста семидесяти сантиметров. Однако они не забывали, что именно ей Джером МакКеннон звонил последний раз в своей жизни.
   — Когда это случилось? — спросила она.
   — Сегодня утром.
   — Где?
   — В его квартире.
   — Вы нашли его?
   — Его обнаружила уборщица.
   — В какое время?
   — Около девяти, — сказал Карелла.
   — Вы хорошо его знали? — спросил Уиллис.
   — Так, значит, это все-таки убийство? — проговорила она.
   — Никто не говорит, что...
   — Нет? Тогда почему вам надо знать, хорошо ли я его знала?
   — Потому что последний звонок был им сделан вам.
   — И какое это имеет значение, если его не убивали?
   — Могло быть и самоубийство, — Уиллис решил дать ей еще одну наживку. А вдруг она ухватится за нее и начнет распространяться о такой возможности. Но она категорически отвергла подобное предположение.
   — Джерри убил себя? Это совершеннейшая нелепость.
   — Почему вы так считаете, мисс Холлис? — спросил Карелла.
   — У него было все — интересная внешность, новая работа...
   — И чем он занимался? — поинтересовался Уиллис.
   — Он был вице-президентом фирмы «Истек Системз», занимался маркетингом.
   — А что это за фирма? — спросил Карелла.
   — Системы безопасности.
   — То есть фирма производит оборудование, защищающее от квартирных взломщиков?
   — Да, радиотелеметрия, цифровой контроль. Не только против воров, но также и от пожаров, мороза... короче говоря, самые разнообразные системы охраны.
   — Она находится здесь, в городе?
   — Да, на авеню Джей.
   — Вы говорили что-то о новой работе?
   — Сравнительно новая. Он пришел туда вскоре после того, как мы познакомились.
   Ну вот, наконец-то добрались.
   — И когда это произошло, мисс Холлис?
   — Незадолго до Рождества.
   Уиллис начал мысленно прикидывать. Сейчас конец марта. Примерно три месяца.
   — И с тех пор вы встречались?
   — Да.
   — Вы не могли бы сказать нам, хорошо ли вы знали его?
   — Это эвфемизм?
   — Не понимаю.
   — Я полагаю, вы хотите спросить, не спала ли я с ним?
   — Так как?
   — Да. Хотя это тоже эвфемизм.
   Уиллис решил дома посмотреть в словарике слово «эвфемизм», чтобы убедиться, что он понял его правильно.
   — Не могли бы вы сказать нам, это были серьезные отношения? — спросил он.
   Мэрилин пожала плечами.
   — Что вы считаете серьезными отношениями?
   — А что вы считаете серьезными отношениями?
   Она опять пожала плечами.
   — Иногда нам было очень хорошо вместе, — сказала она.
   — Он был единственным мужчиной в вашей жизни?
   — Нет.
   — Значит, это не было серьезно.
   — Если серьезные отношения означают признания в вечной любви и предложения руки и сердца, то тогда их нельзя считать серьезными. Возможно, под серьезными отношениями вы понимаете именно это, я же считаю по-другому. — Она помолчала. Затем продолжала: — Он нравился мне, очень нравился. Нам было хорошо вместе. Мне очень жаль, что он умер.
   — Мисс Холлис, — спросил Карелла, — когда вы в последний раз говорили с мистером МакКенноном по телефону?
   — Где-то на прошлой неделе.
   — Вы не могли бы вспомнить, когда именно?
   — По-моему, в четверг.
   — Это он вам позвонил? Или вы звонили ему?
   — Он мне.
   — И после четверга он вам больше не звонил?
   — Нет.
   — Вы были дома вчера вечером?
   — Нет. Я уезжала на выходные.
   — Да? А куда?
   — Думаю, это вас не касается.
   — Вы не могли бы сказать, когда вы вышли из дома?
   — А зачем вам?
   — Это могло бы помочь определить точное время смерти мистера МакКеннона. Нам известно, что последний звонок из квартиры на Силвермейн Овал был сделан сюда, в ваш дом. Если бы мы смогли...
   — Как вы это узнали?
   — У его телефона есть кнопка повторного набора. Последний набранный номер регистрируется в памяти аппарата. Вполне возможно, хотя и сомнительно, что последний звонок он сделал именно в четверг. Скорее всего, он все-таки пытался связаться с вами после этого. Возможно, вчера вечером. Или даже сегодня рано утром...
   — Меня не было дома с пятницы.
   — И когда вы уехали?
   — Около половины шестого.
   — А когда вернулись? — спросил Уиллис.
   — Полчаса назад. За минуту до того, как зазвонил телефон.
   — Значит, где-то часа в четыре?
   — А вы не собираетесь спросить меня, с кем я уезжала?
   — Разумеется, если вы захотите ответить.
   — С человеком по имени Нелсон Райли.
   — Благодарю вас.
   Девица начинала раздражать Уиллиса. Возможно, из-за того, что уж чересчур вызывающе держалась. Ее никто ни в чем не обвинял — по крайней мере пока. Но она держалась исключительно враждебно, как будто была убеждена, что если не будет соблюдать осторожность, то ее тут же отправят в тюрьму. Иногда подобным образом ведут себя люди совершенно невиновные. А иногда преступники.
   — Если я вас правильно понял, вы пришли сегодня домой где-то в районе четырех? — спросил Карелла.
   — Да, около четырех, — ответила Мэрилин.
   — Вы говорили, что встречаетесь и с другими мужчинами? — сказал Уиллис.
   — Да.
   — И со многими?
   — Какое это имеет отношение к убийству Джерри?
   — Или к самоубийству — все может быть, — покачал головой Уиллис. — Так со сколькими?
   — Ой, пожалуйста не надо. Никто из моих друзей не убивал Джерри.
   — Откуда вы знаете?
   — Потому что никто из них даже не знал его.
   — Вы в этом уверены?
   — Абсолютно. У меня нет привычки рассказывать Тому или Дику о Гарри.
   — Так сколько Томов, Диков и Гарри у вас было? — продолжал настаивать Уиллис.
   Мэрилин вздохнула.
   — В настоящее время я встречаюсь с тремя-четырьмя мужчинами.
   — А поточнее? — сказал Уиллис. — С тремя или четырьмя?
   — Если считать Джерри, то с четырьмя.
   — Так, значит, остается три.
   — Да. Если вы имеете в виду, не сплю ли я со всеми ними, то отвечу, что иногда.
   — Не могли бы вы дать нам их имена и адреса? — попросил Карелла.
   — Зачем? Вы хотите их впутать в это дело?
   — Человек погиб...
   — Я это понимаю. Но ни я, ни мои друзья...
   — Мы были бы очень благодарны, если бы вы нам сообщили их имена и адреса.
   Мэрилин снова вздохнула, подошла к секретеру в углу комнаты, вынула из него адресную книжку и стала выписывать имена и адреса на листок бумаги. Карелла пробежал по списку глазами, сунул его в карман и затем спросил:
   — Вы еще не включали автоответчик, когда вернулись домой?
   — Я только собиралась это сделать, — сказала Мэрилин. — Но затем полиция начала звонить через каждые три минуты.
   — Вы не могли бы включить его сейчас? — попросил Карелла.
   Она подошла к магнитофону, стоящему на столе, и нажала кнопку.
   Уиллис раскрыл записную книжку.
   — Привет, Мэрилин, — произнес женский голос, — это Диди. Позвони мне, как сможешь, хорошо?
   В своей книжке Уиллис отметил «Диди».
   Щелчок, гудок, затем другой голос.
   — Мисс Холлис, говорит Хэдли Филдз из «Меррил Линч». Позвоните мне, пожалуйста.
   Уиллис записывал: «Хэдли Филдз, Меррил Линч».
   Щелчок, гудок, потом:
   — Мэрилин, это Бэз. У меня есть билеты в филармонию на среду. Позвони мне, если свободна. Не позднее понедельника, ладно?
   Кассета крутилась, и Уиллис продолжал записывать.
   — Мэрилин, я ненавижу твой ответчик. Это Чип, позвони мне, ладно?
   Щелчок, гудок... кто-то повесил трубку.
   — Терпеть этого не могу, — сказала Мэрилин. Опять щелчок, опять гудок.
   — Мэрилин, это опять Диди. Где тебя носит? Звонки шли один за другим. «Очень занятая дама», — подумал Уиллис.
   И затем где-то среди всех этих голосов...
   — Мэрилин... ты мне нужна... я... я...
   Резкий вдох...
   Затем такой звук, как будто трубка ударилась о что-то твердое...
   Послышались звуки, как будто кого-то рвет...
   Щелчок, гудок, и опять череда вызовов.
   — Мэрилин, это Диди. Я звоню тебе все выходные. Может быть, ты все же позвонишь мне?
   — Мэрилин, это Элис, это Чип (и я по-прежнему ненавижу твой автоответчик), это Бэз (опять про концерт в филармонии), это Сэм, это Джейн, это Энди...
   Среди звонивших ни одного Тома, Дика или Гарри.
   Карелла вынул листок, который она дала им, и спросил:
   — Вы уверены, что это все мужчины, с которыми вы встречаетесь?
   — Да, на настоящий момент, — ответила Мэрилин.
   — А остальные? — спросил Уиллис.
   — Какие остальные?
   — Которые звонили.
   — Просто приятели.
   — Но с ними у вас ничего нет?
   — Нет.
   — Это был голос МакКеннона? — спросил Карелла. Она ответила не сразу. Затем сказала: «Да» — и опустила взгляд.
   Карелла закрыл свою книжку.
   — Возможно, нам понадобится связаться с вами в будние дни. Вы не могли бы дать нам свой рабочий телефон?
   — Я сейчас не работаю, — ответила она.
   Уиллису казалось, что его лицо ничего не выражает, однако Мэрилин, очевидно, что-то заметила.
   — Это не то, что вы думаете, — тут же добавила она.
   — А что я думаю? — поинтересовался он.
   — Вы думаете: дорогой, хорошо обставленный дом — наверное, у нее богатенький покровитель — этакий па-пик. Вы ошибаетесь. У меня действительно есть папочка, нефтепромышленник в Техасе, и он не позволит, чтобы его единственная дочь умирала бы с голода в этом большом противном городе.
   — Понятно.
   — Ну что ж, простите, что заняли у вас так много времени, — сказал Карелла. — Вы нам действительно очень помогли...
   — Чем же? — спросила она, провожая их до дверей. На улице было холодно, дул пронизывающий противный ветер.
  
  
  
  
   Глава 3
  
  
   Они называли это 24-24.
   Схема относилась к делам об убийстве, когда особенно важны для расследования были двадцать четыре часа до смерти человека и двадцать четыре часа после нее.
   Сутки накануне смерти имели огромное значение, поскольку все то, что делал покойный, куда он ходил, с кем встречался, все это могло быть каким-то образом связано с его смертью. Официально Джером МакКеннон считался жертвой, даже если и проглотил никотин по своей собственной воле. Сутки после смерти имели смысл лишь в том случае, если речь шла об убийстве, поскольку время работало против детективов, и по мере того, как шло время, след становится все бледнее и бледнее, давая убийце больше шансов. В полиции считалось, что если в течение недели не удается найти надежную зацепку, то дело можно спокойно отправлять в «Папку нераскрытых преступлений». Эта папка являлась кладбищем многих расследований.
   Над делом МакКеннона работали всего два детектива. Это убийство не относилось к разряду особо выдающихся, таких, которыми заполнялись полосы местных газет. Убитый являлся не слишком известной личностью, никаких необычных обстоятельств с этим делом связано не было, обычное бытовое убийство в городе, плодившем подобные преступления в огромных количествах. Да, яд, действительно, оказался весьма необычным орудием убийства, однако даже это не наводило на мысль о чем-либо экзотическом. Средства информации были полны сообщениями о сенсационных убийствах, а поскольку данный случай не представлял пример того, что копы называют «гладиаторской привлекательностью», то в газетах и телевизионных новостях ему было уделено самое незначительное внимание. Лишь во вторник один из комментаторов утренней программы, который уже полгода обрушивался на курение, как на одно из величайших зол, поскольку именно полгода назад сам бросил курить (известно, что самыми фанатичными праведниками становятся раскаявшиеся грешники), — использовал этот случай для иллюстрации высказывания «никотин — это яд», однако это был глас вопиющего в пустыне.
   Дело имело значение только для Уиллиса и Кареллы, да и то лишь потому, что им выпало дежурить в тот день, когда пришел вызов. Оба без восторга относились к сильно— и быстродействующим ядам. Подобный яд сразу наводил на мысль о самоубийстве. Однако им платили за то, чтобы они расследовали дело, которое вполне могло оказаться убийством. Но никотин действовал в течение минут, даже секунд, а Джером МакКеннон умер от отравления никотином, и поэтому сейчас необходимо работать по схеме 24-24, и сделать это как можно скорее, поскольку если кто-нибудь и капнул ему никотин в стакан с пивом или заставил проглотить яд, то с каждой секундой, с каждым движением часовой стрелки этот тип получал преимущество.
   Их было всего двое.
   24 часа до смерти оказалось не так-то легко проследить — в квартире МакКеннона они не нашли никакого еженедельника с записями деловых и прочих встреч. Однако Мэрилин Холлис сообщила, что он работал вице-президентом по маркетингу в фирме «Истек Системз» на авеню Джей, поэтому Карелла направился прямо туда.
   Уиллис занялся списком из трех человек, предоставленным Мэрилин. Фактически, он уже работал над той частью схемы, которая называлась «24 после». Мэрилин заверила их, что никто из этих людей не знает МакКеннона: «У меня нет привычки рассказывать Тому и Дику о Гарри». Однако множество убийств, совершенных в этом городе, происходили на почве ревности. Муж кидался с ножом на любовника жены. Парни убивали своих девушек или их новых друзей, а то и обоих сразу. Парни убивали своих дружков или их матерей. Сочетания были самыми невероятными; ревность — это зеленоглазое чудовище — при малейшей провокации прибегало к жестокости и насилию.
   Если у Мэрилин было три приятеля, не считая МакКеннона, то существует вероятность того, что одному из них не понравились отношения между ней и МакКенноном, и он решил их прекратить. Вероятность эта была весьма незначительной, что Уиллис прекрасно понимал. Однако в схеме «24 после» необходимо хоть за что-то зацепиться.
   Первым в списке значился Нелсон Райли. Это с ним она провела выходные. Но если Райли уезжал с Мэрилин, то он никак не мог находиться в городе и отравить МакКеннона — никотин действует в течение нескольких минут. Детективам оставалось лишь поверить Мэрилин на слово. Уиллис позвонил Райли, назвался и сказал, что будет у него через полчаса.
   Нелсон Райли оказался высоким мужчиной лет сорока с копной рыжих волос, рыжими, закрученными вверх усами, зелеными глазами, широкими плечами и грудью, с крепкими лапищами уличного драчуна. Он был художником, и студия его находилась в мансарде одного из домов на Карлсон-стрит, ближе к центру. По стенам студии были развешаны огромные полотна, освещенные холодноватым зимним светом, проникающим сквозь мансардное окно. Невысокая, не достигающая потолка стена отделяла студию от жилого помещения. Через щель Уиллис заметил еще не прибранную постель с водяным матрацем.
   Картины, развешанные по стенам, были выполнены в реалистической манере. Виды города, обнаженные натуры, натюрморты. Одна из обнаженных натур чрезвычайно напоминала Мэрилин Холлис. На мольберте стоял неоконченный натюрморт с арбузом. Краски на палитре Райли, лежавшей на высоком столике рядом с мольбертом, были преимущественно красных и зеленых тонов. Его джинсы и футболка, равно как и громадные ручищи, были перепачканы краской. Уиллис подумал, что он не слишком обрадовался бы, встретив Райли где-нибудь в пустынной аллее в безлунную ночь. Даже если у того и душа художника.
   — Так в чем дело? — спросил Райли.
   — Мы ведем расследование возможного самоубийства человека по имени МакКеннон.
   Уиллис пристально посмотрел в глаза собеседнику. И не увидел даже намека на то, что имя покойного ему знакомо.
   — Вы его знаете?
   — Никогда не слышал, — сказал Райли. — Не хотите кофе?
   — Спасибо, — ответил Уиллис.
   Он прошел за Райли в довольно большую комнату, где кроме кровати с водяным матрацем находились комод, раковина, холодильник, стенной шкафчик для посуды, торшер, кухонный столик со стульями и электроплитка на заляпанном красками столике. Холодный мартовский ветер бился в небольшое окошко возле изножья кровати. Райли налил воды в чайник и поставил его на плитку.
   — У меня только растворимый, — сказал он. — Не возражаете?
   — Растворимый — это отлично, — ответил Уиллис.
   Райли подошел к шкафчику и вытащил оттуда две испачканные краской кружки.
   — Вы, по-моему, сказали «возможного» самоубийства, так? — спросил он.
   — Да.
   — Вы имеете в виду, что это может быть и не самоубийство?
   — Мы еще не знаем.
   — И что же здесь может быть? Убийство?
   — Не исключено.
   — И каким образом это связано со мной? Что общего...
   — Вы знаете женщину по имени Мэрилин Холлис?
   — Разумеется. А какое отношение имеет к этому она?
   — Вы уезжали с ней на эти выходные?
   — Да, и что?
   — Куда вы ездили, мистер Райли?
   — А при чем здесь чье-то там самоубийство? Или убийство?
   — Это обычная процедура.
   — Да? — произнес Райли и насмешливо взглянул на Уиллиса.
   Новый порыв ветра заставил окошко зазвенеть.
   — Мистер Райли, — сказал Уиллис, — я действительно буду вам очень благодарен, если вы скажете мне, куда ездили с мисс Холлис, в какое время уехали из города и когда вернулись. Прошу вас, поймите...
   — Понятно, понятно, просто обычная процедура, — насмешливо повторил Райли. — Мы ездили в Сноуфолк, немного покататься на лыжах. Напоследок — ведь зима уже кончается. Но катание было то еще — горы покрыты коркой льда.
   — И где этот Сноуфолк?
   — Вермонт. Как я понимаю, вы на лыжах не катаетесь?
   — Нет.
   — Иногда я жалею, что занимаюсь этим, — сказал Райли.
   — И когда вы выехали из города?
   — Я заехал за Мэрилин где-то около половины пятого. Мне нравится работать полный день. Многие считают, что художники работают лишь когда на них находит вдохновение. Все это чушь. Я работаю по восемь часов в сутки, с девяти до пяти каждый день, кроме выходных. Раньше я был художественным руководителем одного рекламного агентства, но затем ушел оттуда, чтобы больше времени отдавать своему творчеству. А то прежде мне приходилось рисовать по ночам или в выходные. Однажды я сделал перерыв и дал себе слово, что больше никогда в жизни не стану работать по ночам или в выходные. Так я и делаю. — Он пожал плечами. — А у вас так не получается, верно?
   — Да уж, — улыбнулся Уиллис. — Значит, вы выехали из города в половине шестого в пятницу...
   — Да, примерно так.
   — А когда вернулись?
   — Вчера днем. Я знаю, что вы подумали. Я сказал вам, что работаю с девяти до пяти каждый день, а сам возвращаюсь в город лишь вчера в четыре дня. — Он опять пожал плечами. — Но я только что закончил эту здоровую тетку, вон стоит здесь у стены, и подумал, что имею право...
   «Здоровая тетка» у стены была картиной, на которой изображалась уличная сценка, — небольшая, мощенная булыжником улочка в центре города неподалеку от Ловер Платформ; сквозь узкую щель между домами проникал робкий зимний свет, внизу мела поземка, мужчина в мешковатом пальто обгонял женщин, идущих с опущенными навстречу ветру головами и сжимавших у горла воротники пальто; на мостовой, как одинокая чайка, билась брошенная кем-то газета. Можно было просто-таки почувствовать ледяной порыв ветра, услышать, как стучат дамские каблучки по тротуару, ощутить запах тушеной капусты, идущий от прилавка с горячими сардельками, на углу.
   — Когда-то я работал на этом участке, — сказал Уиллис.
   — Около Олд Ниуолл?
   — Ага. Отличный был участок. Ночью ни одной живой души не встретишь. Тихо.
   — А где вы работаете сейчас? — спросил Райли.
   — В восемьдесят седьмом. На окраине. Возле Гровер-парк.
   Чайник засвистел. Райли насыпал кофе в кружки, затем налил кипятка.
   — Сливки или сахар? — спросил он.
   — Нет, черный, — ответил Уиллис и взял одну из кружек. — Так, значит, вы никогда не встречались с Джерри МакКенноном?
   — Даже никогда не слышал о нем до сего момента.
   — Мисс Холлис никогда не упоминала его имени?
   — Нет. А что? Она его знала?
   — Да.
   — Гм. Ну что ж, думаю, что у Мэрилин много знакомых. Она очень привлекательная женщина.
   — А вы давно с ней знакомы?
   — С полгода или около того.
   — И как вы определите свои отношения с ней, мистер Райли?
   — Что вы имеете в виду? По шкале от одного до десяти?
   Уиллис снова улыбнулся.
   — Нет, нет. Я имел в виду в плане обязательств... обещаний... ну вы меня понимаете.
   — Мэрилин не давала никаких обязательств или обещаний. Возможно, у нее не было в этом необходимости. В этом городе полно молодых женщин, которым нужна поддержка, нужен кормилец. У Мэрилин же в Техасе проживает богатый отец, так что ей не приходится думать о деньгах. Она встречается с мужчиной, потому что ей так хочется, ей с ним хорошо. Я не говорю сейчас о постели. Это само собой разумеется. Если мужчина и женщина не могут поладить в постели, они не смогут поладить нигде, так ведь? Я имею в виду просто отношения. Вместе проводить время, разговаривать, смеяться.
   — Это тоже уже какие-то отношения, разве нет? — спросил Уиллис.
   — Я называю это дружбой.
   — Мэрилин тоже это так называет?
   — Мне хочется надеяться, что она считает меня своим очень близким другом.
   — А вы знакомы с другими ее друзьями?
   — Нет.
   — Никогда с ними не встречались?
   — Нет.
   — И не знаете человека по имени Чип Эндикотт?
   — Нет.
   — Бэзил Холландер?
   — Нет.
   — А ее отец? Вы когда-нибудь видели его?
   — Нет.
   — Вы знаете его имя?
   — По-моему Джесси. Или Джошуа. А может быть, и Джейсон. Я точно не знаю.
   — А вы не знаете, где именно в Техасе он проживает?
   — Хьюстон, по-моему. Или Даллас. Или Сан Антонио. Я точно не знаю.
   — Мистер Райли, а где вы останавливаетесь, когда приезжаете в Сноуфолк?
   — Небольшая гостиница «Саммит Лодж». Если будете проверять, могу дать вам номер телефона.
   — Буду вам очень благодарен.
   — Так, значит, это все-таки не самоубийство, а? — произнес Райли. — Самое настоящее убийство, простое и немудреное.
   Уиллис ничего не ответил.
   Он не думал, что это убийство является таким уж простым и немудреным.
   Вице-президент, курирующий маркетинг в фирме «Истек Системз».
   Можно было представить себе гигантскую корпорацию вроде «IBM» или «Дженерал Моторз». Можно было представить огромный кабинет, завешанный всевозможными картами областей, где цветными булавками обозначилось наличие продавцов на каждом участке.
   Это уж точно.
   В городе, где мусорщик назывался «оператор по санитарной обработке», а проститутка считалась «консультантом-сексологом», Джерри МакКеннон был вице-президентом по маркетингу в какой-нибудь занюханной конторе.
   Авеню Джей находилась в той части города, которую полицейские в честь алфавитных супов, производимых знаменитой фирмой, прозвали «Городом Кэмпбелла», впоследствии превратившегося просто в «Супницу». Улицы этого района, названные буквами алфавита, находились в центральной, но бедной части города и по неухоженности и нищете могли сравниться разве что с Калькуттой. Эти «алфавитные» улицы занимали приличную часть Айсолы и пересекали район с севера на юг от "А"и до "Д", где «Супница» упиралась в реку Дикс. На другой стороне реки виднелись дымящие трубы заводов Калм Пойнта.
   В начале века этот непрезентабельный район был заселен иммигрантами, ринувшимися в Америку за валяющимся под ногами золотом. Вместо золота они, однако, нашли лишь конский навоз, в изобилии устилавший мостовые. Однако сильное желание добиться успеха и выжить в этой стране заставило их передвигаться ближе к окраинам, где они расселялись в соответствии со страной своего происхождения, образуя что-то вроде гетто; таким образом появились окружающие город поселки вроде Риверхед, Калм Пойнт, Маджеста и Беттаун.
   В сороковых и пятидесятых сюда хлынула новая волна иммигрантов, которые со временем стали добропорядочными гражданами Соединенных Штатов — они расселились в этом районе, и испанская речь сменилась еврейской, итальянской, польской, немецкой и русской. Пуэрториканцы, которые приехали в поисках того же самого золота, которое искали переселенцы предшествующих поколений, встретили здесь уже не кучи навоза, но жестокое предубеждение против всех испано-говорящих, связывая их с криминальным миром. В этом городе и раньше хватало предубеждений. Предубеждения против первых ирландцев, сбежавших от голодной смерти в своей стране, предубеждения против итальянцев, после того как вредители погубили их драгоценные виноградники, предубеждения против евреев, спасающихся от религиозного преследования, — и, разумеется, всегда под самыми разумными предлогами — против темнокожих, населявших трущобный район Дайамондбек на окраине города. Но нынешние предубеждения носили более глубокий характер, поскольку пуэрториканцы упорно не отказывались ни от своих национальных традиций, ни от своего языка.
   И поэтому не мог не вызвать иронии тот факт, что сами пуэрториканцы яростно обрушились на хиппи, заселивших этот район в середине шестидесятых — начале семидесятых. И нередко тогда случалось, что покуривавшие травку молодые люди с недоумением наблюдали, как в их жилье врывается банда аборигенов «Супницы» (да, к тому времени они считали себя аборигенами, хотя другие американцы, разумеется, с этим никогда бы не согласились) и начинает грабить, — да, да, как бы оправдывая свою репутацию — насиловать, а иногда и убивать. «Мир», — говорили дети-цветы, «любовь» — говорили они, в то время как им проламывали черепа. Вскоре хиппи исчезли из этого района, однако в наследство оставили привычку к наркотикам, и теперь эти алфавитные улицы были местом, где хозяйничали торговцы запрещенным товаром всех мастей.
   Фирма «Истек Системз» располагалась в обшарпанном здании в южной части авеню «Джей». Секретарша с жвачкой во рту и пилкой для ногтей в руках, взглянув на значок и удостоверение Кареллы с благоговением и страхом, нажала на кнопку на телефонном аппарате и затем сообщила, что мистер Грегорио тотчас же примет, его. Карелла прошел по коридору до дверей с пластмассовой табличкой «Ральф Грегори, президент». Постучал — пригласил мужской голос: «Войдите». Он отворил дверь и остановился на пороге. Зеленая металлическая мебель, шкафчики для папок, пыльные венецианские жалюзи на окнах, выходящих на улицу... Невысокий толстяк лет сорока с небольшим, сияя широкой улыбкой на румяном лице, поднялся из-за стола и протянул руку.
   — Привет, земляк, — сказал он. — Чем могу помочь?
   Карелла не любил, когда его называли земляком. Слишком много бандитов итальянского происхождения называли его так, как бы желая подчеркнуть общность их корней.
   Он пожал протянутую руку.
   — Мистер Грегорию, я детектив Карелла, восемьдесят седьмой участок.
   — Прошу вас, садитесь, — пригласил Грегорио. — Вы ведь пришли из-за Джерри?
   — Да.
   — Это просто кошмар, ужас просто, — покачал головой Грегорию. — Я видел по телевизору, они сказали, что все произошло за полминуты? Ужасно, просто ужасно. Значит, он убил себя?
   — Когда вы видели его в последний раз? — спросил Карелла, пропустив мимо ушей его вопрос.
   — В пятницу. В пятницу во второй половине дня.
   — Он не казался вам чем-то подавленным?
   — Подавленным? Нет. Джерри? Подавленным? Нет, можете мне поверить, что это самоубийство явилось полной для меня неожиданностью.
   — Если я не ошибаюсь, он начал работать у вас незадолго до Рождества?
   — Да, это так. А как вы узнали? Думаю, у вас есть способы узнавать такие вещи, а, землячок? — подмигнул ему Грегорию.
   — Он когда-либо казался вам расстроенным или подавленным? За эти последние три месяца?
   — Нет. Он всегда улыбался. Он почти всегда напевал, ей-богу. Ведь настоящие певцы — это мы, правда, землячок? А Джерри был не то ирландцем, не то англичанином, черт его знает. Но он все время пел. Прямо-таки Паваротти в деле сигнальных систем. Знаете, мы продаем и устанавливаем сигнальные системы. Усложняем жизнь плохих людей. Чем-то даже помогаем и вам, — он снова подмигнул.
   — Когда он ушел отсюда в пятницу?
   — В половине шестого. Он был хорошим работником, Джерри. Иногда просиживал до шести или даже до семи. Понимаете, мы образовались недавно, но у нас прекрасные перспективы, и Джерри это понимал. Он отдавал нашей фирме всего себя. Ах, какой ужас!
   — Он ничего не говорил о своих планах на выходные?
   — Нет.
   — Не говорил, куда собирается поехать, что делать?
   — Нет.
   — Он никогда не упоминал женщину по имени Мэрилин Холлис?
   — Нет.
   — Мистер Грегорио...
   — Послушай, земляк, — с упреком проговорил Грегорио, широко разводя руки. — Ну что это за формальности? Зови меня просто Ральф.
   — Благодарю вас, — сказал Карелла, откашлявшись. -
   Так значит... Ральф... ты мне позволишь осмотреть кабинет мистера МакКеннона?
   — Ну конечно, это чуть подальше по коридору. А что ты ищешь?
   — Какую-нибудь зацепку.
   Карелла искал еженедельник покойного и тут же нашел его на столе у МакКеннона.
   — Можно я возьму его с собой?
   — Больше он Джерри не понадобится, — ответил Грегорио.
   — Я оставлю расписку...
   — Да ладно тебе, землячок, неужели нам с тобой нужны какие-то расписки?
   — Порядок есть порядок, — сказал Карелла и взял лист бумаги.
   Следующим в списке Мэрилин значился Чип Эндикотт.
   Дверная табличка сообщала: «Чарльз Ингерсол Эндикотт младший».
   Это именно он ненавидел автоответчик.
   Эндикотт младший работал юристом в компании «Хаккет, Ролингз, Пирсон, Эндикотт, Липстейн и Марш». Уиллис подумал, что еврею было нелегко проникнуть сюда.
   Эндикотт выглядел лет на пятьдесят, хотя, возможно, Уиллис и ошибался. Это был высокий человек, покрытый здоровым загаром, без признаков морщин на красивом узком лице, с которого смотрели темно-карие умные и проницательные глаза. Единственной приметой возраста были седые волосы — но, может быть, он просто рано поседел. Он приветствовал Уиллиса сильным рукопожатием.
   — Ваш приход, наверное, связан с Мэрилин? — поинтересовался он и указал ему на кресло напротив своего письменного стола.
   Юридический отдел компании «Хаккет, Ролингз и т.д. и т.п.» находился на двенадцатом этаже самого высокого здания Джефферсон-авеню. Кабинет Эндикотта был обставлен строго и современно — письменный стол из тикового дерева, синий ковер, темно-синий диван и несколько кресел, абстрактная картина над диваном, в которой доминировали синие тона, с неожиданными, как брызги крови, красными пятнами.
   — Мисс Холлис назвала вас одним из своих близких друзей, — начал Уиллис.
   — Надеюсь, у нее нет никаких неприятностей? — сразу же спросил Эндикотт.
   — Нет, сэр, ничего такого. Мы расследуем одно дело...
   — Какое дело?
   — Вероятное самоубийство.
   — А... И кто же?
   — Человек по имени Джерри МакКеннон.
   И опять Уиллис вглядывался в его глаза.
   Ничего.
   Затем вдруг в них что-то промелькнуло.
   — Ах, да, да. Это где-то на окраине города? Я читал сообщение в сегодняшней газете.
   Затем озадаченный взгляд.
   — Простите, Мэрилин как-то с этим связана?
   — Он был ее другом.
   — О-о-о? — протянул Эндикотт.
   — Вы когда-нибудь с ним встречались?
   — Нет. А что, Мэрилин сказала, что встречались?
   — Нет, нет. Я просто хотел узнать.
   — Простите, но это имя мне ничего не говорит. МакКеннон? Нет.
   — Она никогда о нем не упоминала?
   — Нет, насколько я помню. — Эндикотт немного помолчал, затем добавил: — Как я понимаю, вы расследуете убийство, не так ли, мистер Уиллис?
   — Да не совсем так, сэр. Но обычно мы расследуем самоубийства таким же образом, как и убийства. Поскольку вы юрист, вы, возможно, это знаете.
   — Я занимаюсь корпоративным правом, — сказал Эндикотт.
   — Короче говоря, мы именно так и ведем расследование.
   — Так вы говорите, что этот человек был другом Мэрилин?
   — Да, сэр.
   — И она дала вам мое имя как одного из своих друзей?
   — Да, сэр.
   — Гм, — пробормотал Эндикотт.
   — Вы ведь ее друг, не так ли? — спросил Уиллис.
   — Да, разумеется.
   — И давно вы с ней знакомы?
   — Уже, пожалуй, почти год. Мы встретились вскоре после того, как она переехала сюда из Техаса. Ее отец миллионер, занимается нефтью или скотом. Я уже и не помню точно. Он поселил ее здесь в городе... вы были у нее?
   — Да, сэр.
   — Очень шикарный дом, для обожаемой доченьки — все самое лучшее. Судя по ее словам, он порядочный скряга, но когда речь заходит о единственной дочери, тут уж он не скупится.
   — А вы не знаете, где конкретно он живет?
   — По-моему, в Хьюстоне. Да, убежден, что она говорила про Хьюстон.
   — А как зовут ее отца? Она никогда не упоминала при вас его имени?
   — Если и упоминала, то я не помню.
   — Как вы с ней познакомились, мистер Эндикотт?
   — Я как раз разводился... вам когда-нибудь приходилось проходить через эту процедуру?
   — Нет, сэр.
   — А вы женаты?
   — Нет, сэр.
   — Так вот если брак — это чистилище, то развод — настоящий ад, — улыбнулся Эндикотт. — Тем не менее я испил эту чашу. Затем я приобрел хорошую одежду, стал пользоваться мужским одеколоном, чуть не купил мотоцикл, однако благоразумие одержало верх, стал ходить в бары, читать объявления о знакомствах в «Сэтердей Джорнал»... ну вы знаете...
   — Да, сэр.
   — ...и что самое главное для недавно разведенного мужчины, вышедшего на охоту, стал ходить по музеям.
   — По музеям?
   — Да, мистер Уиллис, по музеям. Множество приятных и интеллигентных дам посещает музеи этого города практически каждый день. Особенно картинные галереи. И особенно в дождливые дни. Таким образом я и встретил Мэрилин. В Музее изящных искусств на окраине города в одну дождливую субботу.
   — И это произошло почти год тому назад.
   — По-моему, в апреле. Да, почти год.
   — И после этого вы с ней встречались.
   — Да, конечно. Мы сразу поладили. Знаете, она необыкновенная женщина. Хорошо воспитана, умна, интеллигентна, ее общество доставляет удовольствие.
   — И вы часто с ней встречаетесь?
   — По крайней мере раз в неделю, иногда чаще. Иногда мы вместе уезжаем куда-нибудь на выходные, но это бывает не часто. Мы очень близкие друзья, мистер Уиллис. Мне пятьдесят семь... — Уиллис удивленно поднял брови. — ...И я рос в такое время, когда мужчина не рассматривал женщину как друга. Единственное, что нас интересовало, это как бы задрать ей юбку. Но времена изменились, и я тоже. Мне бы не хотелось обсуждать наши отношения, думаю, что и Мэрилин не станет этого делать. Но это все неважно. Важно то, что мы — настоящие друзья. Мы можем поделиться друг с другом своими переживаниями, мы можем полностью расслабиться в обществе друг друга, мы просто очень близкие и хорошие друзья, мистер Уиллис. И для меня это значит очень много.
   — Понимаю, — сказал Уиллис и неуверенно добавил: — А вас не беспокоит, что у нее кроме вас есть и еще друзья?
   — Ну почему же это меня должно беспокоить? Если бы мы с вами были друзьями, мистер Уиллис, разве бы меня беспокоило то, что вы дружите еще с кем-то? Вы рассуждаете так же, как и я прежде. Что невозможно мужчине и женщине оставаться хорошими друзьями без того, чтобы в их отношения не примешивалось множество всякой ерунды. Мэрилин встречается с другими мужчинами, и я знаю об этом. Она красива и умна. Я ничего другого и не ожидал. И я убежден, что некоторых из них она также считает своими друзьями. Но ведь дружба не требует исключительности? И если она спит с кем-либо из них — так это ее дело, я никогда ее об этом не спрашиваю — ведь и я сплю с другими женщинами? Вы меня понимаете, мистер Уиллис?
   Он пытался доказать, что в его душе нет места ревности. Что он не мог убить Джерри МакКеннона, поскольку не знал его и ему были безразличны их отношения с мисс Холлис, — даже если бы они с Мэрилин трахались сутки напролет на тротуаре прямо перед зданием полиции.
   — Думаю, да, — сказал Уиллис. — Спасибо за то, что уделили мне время и внимание.
   Они изучили еженедельник МакКеннона на март.
   Карелла стал проверять еженедельник по телефонному справочнику, взятому из квартиры МакКеннона, и по телефонной книжке из его кабинета в «Истеке».
   Часто упоминаемый «Ральф», безусловно, был президентом компании, а частые встречи с ним вполне вписывались в жизнь фирмы, имеющей «блестящее будущее».
   Из телефонной книжки МакКеннона Карелла узнал, что:
   1. «Элтроникс» — это вовсе не неправильное написание «Электроникс». Действительно, в Калм Пойнте имеется фирма «Элтроникс», занимающаяся поставкой электронного оборудования для цифровых систем.
   2. «Пирс Электроникс» — была еще одной фирмой-поставщиком, которая на сей раз находилась в самой Айсоле.
   3. «Диномат» — фирма, занимающаяся охранной сигнализацией в Риверхеде.
   4. Кари Зангер, Пол Хопкинс, Лоренс Барнз, Макс Стейнберг, Джеффри Инграмз, Сэмьюэл Оливер, Дейл Пакард, Льюис Кинг, Джордж Эндрюз, Ллойд Дейвис, Ирвин Фейн, Питер МакИнтайер, Фредерик Картер, Джозеф Ди Анджело, Майкл Лейн, Ричард Хеллер, Мартин Фаррен, Томас Хейли, Питер Лэндон, Джон Филдз, Леонард Харкеви, Джон Ангер, Бенджамин Джеггер и Алекс Сэндерсон — потенциальные клиенты «Истека», именно таким образом и указанные в телефонной книге МакКеннона. Некоторые из этих имен были уже вычеркнуты. Возможно, они уже стали постоянными покупателями или же потеряли интерес к продукции фирмы.
   Из телефонной книжки Айсолы Карелла узнал, хотя, разумеется, догадывался и без этого, что «Марио», «Кофейный домик», «Дом Аскота», «У Джекки», «У Джонси», «Л Италико» и «Нимрод» — это рестораны. Он не смог найти сведений насчет «Харольда», где МакКеннон ужинал в 7.00 восьмого марта, поэтому решил, что Харольд — это его приятель, как, возможно, и Хиллари (вечеринка 15 марта в восемь часов), а также Колли (вечеринка в семь часов, тридцатого марта, на которую МакКеннон никогда уже не сможет прийти).
   И тут Мейер, который дымил сигаретой и лез со своими советами, пока Карелла составлял список, между делом заметил, что он не стал бы игнорировать вечеринки 8-го и 15-го марта. Он напомнил Карелле давний случай, который они расследовали вдвоем, когда телевизионный комик по имени Стэн Гиффорд упал замертво во время прямого эфира прямо на глазах у примерно сорока миллионов зрителей. После вскрытия медэксперт — а это опять-таки был Пол Блэни — дал заключение, что Гиффорд проглотил дозу, в сто тридцать раз превышающую смертельную, некоего яда строфантина, гибель от которого наступает через несколько минут.
   — Помнишь, тогда выяснилось, что убийца сам изготовил желатиновую капсулу? — сказал Мейер. — Так что, возможно, здесь то же самое.
   — Возможно, — кивнул Карелла.
   Но он знал, что это было бы слишком просто.
   Тем не менее, проверяя все записи, он нашел имена Харольда Сэча и Хиллари Лоусон в личной записной книжке МакКеннона и отметил себе, что надо связаться с ними и поспрашивать насчет тех вечеринок. Он также выписал данные о Николасе Ди Марино, для которого, как он догадался, Колли собирался устраивать вечеринку в эту субботу, но пока не намеревался ему звонить.
   Одинаковые записи на одиннадцать часов восьмого, пятнадцатого и двадцать девятого марта (еще одна встреча, которая уже никогда не состоится) навели Кареллу на мысль, что «Элсворт» может быть врачом или стоматологом. Проверив записную книжку МакКеннона, он нашел телефон Рональда Элсворта, врача-стоматолога, там же был указан и адрес его кабинета — Каррингтон-стрит, 257, здесь, в Айсоле.
   Связавшись с начальником МакКеннона, Карелла выяснил, что Крюгер, у которого проводилась установка, являлся Генри Крюгером из Калм Пойнта. Однако Грегорио не знал ни Анни, ни Франка, и в записной книжке МакКеннона не значились эти имена. Карелла подумал, что этот самый Франк, очевидно, лежал в больнице — поэтому он послал ему цветы, и что МакКеннон звонил какой-то Анни, чтобы узнать, в какой именно больнице.
   Карелла не любил фильмов с большим количеством действующих лиц. Так же он терпеть не мог дел, где число связанных с преступлением лиц множилось в геометрической профессии.
   Как бы ему хотелось хоть раз в жизни расследовать дело, в котором было бы всего два человека на необитаемом острове — причем один из них — жертва, а второй — вероятный убийца.
   Хотя бы раз в жизни.
   Однако сейчас ему предстояло разбираться именно с этим делом.
  
  
  
  
   Глава 4
  
  
   К восьми часам вечера этого вторника Уиллис успел поговорить со всеми мужчинами из короткого списка «друзей» Мэрилин Холлис, который она без особой радости им предоставила, и решил, что пора нанести этой даме еще один визит.
   Он не стал предупреждать ее о своем приходе.
   Без всякого приглашения он подъехал к дому 1211 на Харборсайд Лейн и припарковал машину у обочины на другой стороне улицы возле небольшого сквера. По-прежнему было холодно и ветрено. От ветра у него растрепались волосы и раскраснелось лицо. Он позвонил и стал ждать.
   — Микки, это ты? — заговорил динамик голосом Мэрилин Холлис.
   — Нет, — ответил он. — Это детектив Уиллис.
   Наступила продолжительная пауза.
   — Что вам нужно? — спросила она.
   — Мне бы хотелось задать вам несколько вопросов, если у вас найдется для меня пара минут.
   — Простите, но сейчас я не могу с вами разговаривать. Ко мне должны прийти.
   — Когда я смог бы зайти к вам? — спросил он.
   — Лучше бы никогда, — сказала она, и он мог поклясться, что женщина улыбнулась.
   — Может быть, немного попозже?
   — Простите, нет.
   — Мисс Холлис, речь идет об убийстве...
   — Простите, нет, — повторила она.
   Послышался щелчок, и наступила тишина.
   Он снова нажал на кнопку.
   — Послушайте, — послышался из динамика ее голос. — Мне действительно очень жаль, но...
   — Мисс Холлис, — сказал он, — неужели мне придется предъявить вам ордер лишь для того, чтобы с вами побеседовать?
   Молчание.
   — Хорошо, заходите.
   Зажужжал зуммер. Он повернул ручку и прошел в подъезд, затем загудел еще один зуммер, и открылась дверь, ведущая внутрь дома. Он отворил ее и осторожно вошел в отделанную деревянными панелями гостиную. В другом конце комнаты в камине горел огонь, тлели ароматные палочки. Хозяйки нигде не было.
   Он закрыл за собой дверь.
   — Мисс Холлис? — позвал он.
   — Я наверху. Снимайте пальто и садитесь. Я разговариваю по телефону.
   Он повесил пальто на вешалку у дверей и сел в обитое красным бархатом кресло. Микки, подумал он. Что еще за Микки? Наверху была тишина.
   — Мисс Холлис, — позвал он опять.
   — Сейчас, одну минуточку, — откликнулась она.
   Он ждал не менее десяти минут, пока, наконец, она не спустилась по деревянной с резными перилами лестнице. На ней было что-то бледно-голубое и облегающее, талия перетянута широким поясом, в ушах сверкали сапфировые серьги, на ногах голубые, в тон платью туфли на высоких каблуках. Светлые волосы были убраны назад, открывая бледное лицо. Голубые тени и никакой помады.
   — Вы пришли очень не вовремя, — сказала она. — Я одевалась.
   — А кто такой Микки? — спросил он.
   — Человек. Я только что позвонила, сказала, что задержусь. Надеюсь, вы ненадолго? Хотите чего-нибудь выпить?
   Это предложение его удивило. Обычно человеку не предлагают выпить, выставляя его из дома.
   — Вы все еще при исполнении?
   — Вроде бы.
   — В четверть девятого?
   — Много работы, — ответил он.
   — Так какая же ваша любимая отрава? — поинтересовалась она, и на мгновение ему показалось, что Мэрилин цинично пошутила. Однако она направилась в сторону бара в другом конце комнаты.
   — Виски, — сказал он.
   — Ага, — кивнула она, — значит, вас все-таки можно совратить, — и с улыбкой обернулась к нему: — Что-нибудь добавить?
   — Лед, пожалуйста.
   Он смотрел, как она кидает ледяные кубики в два невысоких стакана, а затем наливает ему виски, а себе джин; как несет эти стаканы в его сторону. Бледная лошадка, бледный всадник, интересная бледность.
   — Идите сюда, к камину, — пригласила она, — здесь уютнее. — С этими словами Мэрилин направилась к дивану, обитому таким же красным бархатом. Он встал, подождал, когда она сядет, и уселся рядом с ней. Она положила ногу на ногу. На мгновение мелькнуло обтянутое нейлоновым чулком колено, но она тут же одернула юбку со скромностью монашенки. Он почему-то вдруг подумал: зачем она выбрала такое слово — «уютнее»?
   — Так что это за Микки? — спросил он.
   — Маус, — сказала она и опять улыбнулась.
   — Ага, значит, это мужчина.
   — Нет, я пошутила. Микки — моя подруга. Мы собирались пойти куда-нибудь поужинать. — Она взглянула на часы. — Если, конечно, не засидимся с вами заполночь. Я обещала ей перезвонить.
   — Я ненадолго, — успокоил он.
   — А почему так срочно?
   — Это не срочно.
   — Значит, что-то важное?
   — Да нет, я бы не сказал. Просто меня кое-что беспокоит.
   — И что именно?
   — Ваши друзья.
   — Том, Дик и Гарри? — спросила она и снова улыбнулась. Мэрилин напомнила о их первой, довольно напряженной встрече, однако теперь говорила о ней с шуткой, как бы пытаясь наладить с ним отношения. Ему сразу же показалось, что женщина старается его как-то умаслить. И это навело его на мысль, что ей, очевидно, есть что скрывать.
   — Я говорю о том списке, что вы нам дали, — сказал он. — Мужчины, которых вы считаете своими близкими друзьями.
   — Да, так и есть, — кивнула она.
   — И они мне сказали то же самое. — Он помолчал. — Вот это-то меня и беспокоит.
   — Так что конкретно вас беспокоит, мистер Уиллис? — она уселась поудобнее и опять поправила юбку.
   — Нелсон Райли, Чип Эндикотт, Бэзил Холландер.
   — Да, да, я знаю их имена.
   Бэзил Холландер, тот самый тип, который сообщал по автоответчику о билетах в филармонию, ответил Уиллису то же самое, что Нелсон Райли и Чип Эндикотт. Он считал Мэрилин Холлис очень близким своим другом. Потрясающая девушка. С ней очень здорово. Однако Холландер (который на автоответчике назвался «Бэзом») оказался на редкость неразговорчивым собеседником — лишь «да» — «нет» — «ну» — то, чего терпеть не могут все детективы на свете. Каждое слово приходилось вытягивать из него клещами.
   — Вы давно ее знаете?
   — Да.
   — Как давно?
   — Ну...
   — Год?
   — Нет.
   — Больше?
   — Нет.
   — Десять месяцев?
   — Нет.
   — Меньше десяти месяцев?
   — Да.
   — Менее десяти месяцев, но больше, чем пять?
   — Да.
   — Восемь месяцев?
   — Да.
   — Вы хорошо ее знаете?
   — Ну...
   — Ну, к примеру, вы с ней спите?
   — Да.
   — Регулярно?
   — Нет.
   — Часто?
   — Нет.
   — Иногда?
   — Да.
   — Вы знаете человека по имени Джерри МакКеннон?
   — Нет.
   И далее все в этом духе.
   И больше всего Уиллиса беспокоило то, что вся эта троица говорила одно и то же.
   Несмотря на непохожую манеру разговаривать (например, Холландер вдруг неожиданно разразился целой речью в самой середине их беседы о каком-то пианисте, о котором Уиллис и слыхом не слыхивал), различные профессии и образ жизни (Холландер был бухгалтером, Райли — художником, Эндикотт — юристом), а также возраст (Эндикотту исполнилось пятьдесят семь, Райли — тридцать восемь или девять, Холландеру — сорок два), так вот, несмотря на все это, Уиллис не мог отделаться от чувства, что вполне достаточно было бы записать на пленку их первый разговор с Мэрилин и не тратить времени на беседы с этими тремя.
   Она говорила:
   — Мы очень близкие друзья.
   — Мы иногда спим.
   — Мы хорошо проводим время вдвоем.
   — Они не знают Джерри МакКеннона.
   — Они не знают друг друга.
   Тем не менее три разных человека, не знающие друг друга, определили свои отношения с Мэрилин Холлис буквально одними и теми же словами. И у каждого из них оказалось надежное алиби на ночь воскресенья или утро понедельника — когда МакКеннон убивал себя или же убивали его.
   Нелсон Райли катался с этой дамой на лыжах в Вермонте.
   Чип Эндикотт в воскресенье вечером присутствовал на банкете Ассоциации адвокатов, а рано утром в понедельник уже был на своем рабочем месте.
   В воскресенье вечером Холландер посетил музыкальный вечер в Рэнделл Форбз Холл в Спрингфилдовском Центре. В понедельник утром, когда, по всей вероятности, МакКеннон испускал последний вздох, цепляясь за телефон, Холландер ехал на метро в свою бухгалтерию компании «Кайли, Бенсон, Маркс и Рудольф».
   И все открыто, на виду у множества людей.
   Однако Уиллис не мог отделаться от чувства, что он три раза просмотрел одну и ту же пьесу, где главную роль играют три различных актера, повторяя слова драматурга в своей собственной творческой интерпретации.
   Была ли этим драматургом Мэрилин Холлис?
   Не сняла ли она трубку в ту самую минуту, как из ее дома вышли полицейские, чтобы позвонить Нельсону, Чипу и Бэзу, и сообщила им, что у нее только что была полиция и что она будет очень благодарна, если они скажут копам, что являются ее старыми, хорошими друзьями и в жизни не слышали о Джерри МакКенноне.
   Но если это и так — то почему?
   У нее самой железное алиби.
   Да и у других тоже.
   Если бы только они не говорили одно и то же.
   Ну и что? Может быть, у всех были с ней одинаковые отношения.
   Возможно, Мэрилин совершенно точно определила для них, что значит «дружба», и да поможет Господь тому бедняге, кто хоть на дюйм отклонился от предписанного курса.
   Возможно.
   — Расскажите мне о них поподробнее, — попросил он.
   — Да нечего особенно и рассказывать, просто хорошие друзья. — И вдруг неожиданно спросила: — А вы кого-нибудь убивали в своей жизни?
   Он с удивлением воззрился на нее.
   — Почему вы спрашиваете?
   — Так. Из любопытства.
   Он немного помолчал, затем сказал:
   — Да.
   — И как вы себя чувствовали?
   — Мне кажется, что это я пришел вас спрашивать.
   — Да черт с ними с вопросами, — отмахнулась она. — Я уже поговорила с ними всеми и точно знаю, что вы говорили и что говорили они, так что незачем к этому снова возвращаться. Ведь вы пришли сюда, потому что они вам рассказали совершенно одно и то же, так ведь?
   На сей раз пришла его очередь хлопать глазами.
   — Разве не так?
   — Ну... в общем, в общем, да, — промямлил он.
   — Вы говорите совсем как Бэз, — засмеялась она. — Я его обожаю, он такой душка. Я обожаю их всех, они хорошие друзья.
   — Да. И они так сказали.
   — Я прекрасно знаю, что именно они вам сказали. И вы решили, что они лгут, что это я их научила. Но зачем мне это делать? И разве не можем мы действительно относиться друг к другу именно таким образом? Просто как очень хорошие друзья? Все мы? Только по отдельности?
   — Возможно.
   — А у вас есть близкие друзья, мистер Уиллис?
   — Да.
   — И кто?
   — Ну...
   — Ага, опять вы говорите, как Бэз.
   — У меня есть друзья, — сказал он и впервые в жизни подумал, а так ли это.
   — И кто они? Тоже полицейские?
   — Да.
   — Женщины-полицейские?
   — Некоторые из них — да.
   — Так кто ваши друзья?
   — Ну... я не думаю, что моих знакомых женщин-полицейских можно так назвать в вашем понимании слова «друзья»... нет, пожалуй, нет.
   — Тогда кто они вам? Любовницы?
   — Нет, ни одна из женщин, с которой я встречаюсь, не является полицейским.
   — А у вас вообще есть настоящие друзья среди женщин? Женщин, которых вы могли бы назвать настоящими и близкими друзьями?
   — Ну...
   — Вы очень хорошо пародируете Бэза, мистер Уиллис. Так что, мне так и продолжать называть вас мистер Уиллис? А как ваше имя?
   — Харольд.
   — И именно так и называют вас ваши друзья?
   — Они зовут меня Хэл.
   — Можно я тоже буду называть вас Хэл?
   — Ну...
   — Ой да ладно тебе. Клянусь Богом, я его не убивала! Расслабься. Пей виски, грейся у огня, зови меня Мэрилин. Расслабься!
   — Ну...
   — Хэл, — сказала она.
   — Что?
   — Расслабься, Хэл.
   — Я расслабился, — ответил он.
   — Нет, ты не расслабился. Я знаю, когда мужчина расслабляется, а ты — нет. Ты очень напряжен. Это потому, что ты считаешь, что это я убила Джерри и именно поэтому угощаю тебя виски и приглашаю погреться у своего огня, разве не так?
   — Ну...
   — Если хочешь быть моим другом, будь со мной откровенен, договорились? Ненавижу лицемеров. Даже если они и копы.
   Уиллис не мог скрыть своего удивления. Он быстро сделал глоток виски — чтобы убедиться, что не спит, что находится при исполнении своих обязанностей и ему необходимо задать несколько важных вопросов, и затем спросил:
   — Да, но вы не можете не согласиться, — три разных человека говорят мне одно и то же, это, мягко говоря, выглядит несколько странно...
   — Ничего подобного, — возразила она. — Никто из них совершенно не умеет лгать, именно поэтому они мои друзья. Вот что нам нравится друг в друге, Хэл. Отношения, полностью лишенные всяческого притворства и вранья. Тебе когда-нибудь приходилось слышать о таких отношениях?
   — Ну... да нет, пожалуй.
   — Ты много потерял. Еще налить?
   — Я знаю, у вас встреча...
   — Она подождет, — Мэрилин встала с дивана.
   — Того же?
   — Да, пожалуйста, — Уиллис протянул стакан и не отрываясь следил за ней, пока она двигалась к бару.
   — Смотришь на мою попку? — спросила она.
   — Ну...
   — Если да, — так и скажи.
   — Да, смотрел. До тех пор, пока вы об этом не заговорили.
   Она вернулась, протянула ему наполненный стакан и села рядом.
   — Расскажи мне о мужчине, которого ты убил.
   — Это был не мужчина.
   Уиллис давно ни с кем не говорил об этом. Не хотел говорить и сейчас.
   — Значит, это была женщина.
   — Нет.
   — Тогда кто же?
   — Оставьте это, — сказал он. Он выпил виски одним глотком и встал: — Мисс Холлис, я знаю, что вы заняты, так что мне, пожалуй, лучше...
   — Испугался? — спросила она.
   — Да нет, не особенно.
   — Тогда сядь.
   — Зачем?
   — Потому что мне нравится с тобой разговаривать. Именно с разговора все это и начинается.
   Он взглянул на нее.
   — Что это?
   — Что значит «что»? Что значит «это»?
   — Я пришел сюда с улицы...
   — Да и...
   — Вы чуть не накинулись на меня, когда мы встретились в первый раз...
   — Это было в первый раз.
   — А теперь...
   — А теперь садись и поговори со мной.
   — Вас ждет ваша подруга...
   — Так кого ты убил? — сказала Мэрилин.
   Он продолжал смотреть на нее.
   — Сядь, — сказала она. — Ну пожалуйста.
   Он молчал.
   — Дай-ка я освежу, — она взяла у него пустой стакан. Он снова смотрел, как она идет к бару и наливает в один стакан виски, в другой — джин.
   Меньше всего ему хотелось говорить о том давнем случае. Он смотрел на ее попку и надеялся, что она больше не спросит, смотрит ли он на ее попку. Она не спросила, и он почувствовал облегчение. Мэрилин вернулась, протянула ему стакан с виски и снова села. Опять мелькнули обтянутые нейлоном коленки. Но на сей раз она не стала поправлять юбку. Уиллис продолжал стоять.
   — Садись, — сказала она, похлопывая по дивану. — Так кого ты убил, Хэл?
   — Почему вы хотите знать об этом?
   — Люблю откровенность, — она пожала плечами.
   Он молчал, не зная, как поступить.
   — Ну говори же, — потребовала она.
   В камине послышался треск. Осели прогоревшие дрова.
   — Ну скажи мне, Хэл!
   Он глубоко вздохнул.
   — Это был мальчик.
   — Что?
   — Это был мальчик.
   — Сколько лет?
   — Двенадцать.
   — О Господи, — тихо проговорила она.
   — И в руке у него был револьвер тридцать седьмого калибра.
   — И когда же это было?
   — Давно.
   — Как давно?
   — Я только пришел в полицию.
   — А он был белый или чернокожий?
   — Черный.
   — Это еще хуже.
   — Хуже уже быть не могло.
   — Я хотела сказать...
   — Я знаю, что вы хотели сказать. Это все, конечно, так, но... понимаете, для меня это было не так важно... то есть то, что писали газеты — белый коп убил невинного темнокожего мальчика... он совершил ограбление, он только что убил троих в винном магазине... мне пришлось его убить, иначе в следующую секунду он бы убил меня. Но... но ему было всего двенадцать лет.
   — Боже, — почти прошептала она.
   — Да, — сказал он. — В этом-то все и дело.
   — Какой же это был кошмар для тебя.
   Молчание.
   Он и сам не мог понять, почему рассказал ей об этом. Ах да, откровенность...
   — Его мать... его мать пришла в полицию, — продолжал он почти шепотом. — И она... она спросила сержанта, где можно найти постового Уиллиса... тогда они называли нас постовыми, так сейчас называют лишь офицеров патрульной службы... а я только что вернулся из Центрального управления, где мне пришлось все утро отвечать на вопросы, и сержант ей говорит: «Так вот он, мадам». Он же не знал, что она — мать мальчика, а она подошла ко мне и... и... плюнула в лицо. Она ничего не сказала. Просто плюнула мне в лицо и вышла. Я остался стоять... я... кругом были люди... полицейские... там всегда много народу... и я... по-моему... по-моему, я заплакал.
   Он пожал плечами.
   И снова замолчал.
   Она не спускала глаз с его лица.
   Два выстрела в грудь.
   А он продолжал идти в его сторону.
   И еще один выстрел в голову.
   Он попал ему между глаз.
   Потом было множество вопросов. Два громилы из отдела убийств. Было много шума. Какие-то ребята местной телестудии пытались проникнуть в винный магазин, снять сцену той бойни. Владелец и две женщины лежат на полу в луже крови, кругом разбитые бутылки. А на улице парнишка с размозженной головой.
   «Дерьмо», — подумал он.
   «Этот город, этот мерзкий, проклятый, вонючий город», — подумал он.
   — С тобой все в порядке? — спросила Мэрилин.
   — Да, — ответил он.
   — Ты даже не дотронулся до своего виски.
   — Да, пожалуй.
   Она подняла стакан.
   — За золотые дни и фиолетовые ночи!
   Он кивнул, но ничего не ответил.
   — Это любимый тост моего отца, — сказала она. — И сколько тебе лет, Хэл?
   — Тридцать четыре.
   — А сколько тебе было, когда это случилось?
   Он отпил виски.
   — Двадцать два. — Уиллис покачал головой. — Он только что убил троих в этом магазине. Владельца и двух женщин.
   — Я бы на твоем месте сделала то же самое, — сказала Мэрилин.
   — Ну... — Уиллис опять пожал плечами. — Если бы он хотя бы опустил пистолет...
   — Но ведь он этого не сделал...
   — Я приказал, чтобы он опустил, я предупреждал его... — он снова покачал головой. — Он шел прямо на меня.
   — И ты его застрелил.
   — Да.
   — И сколько раз ты выстрелил?
   — Три раза.
   — Это много.
   — Да.
   Оба замолкли. Уиллис пил виски. Мэрилин смотрела на него.
   — Ты маловат для полицейского, — заметила она.
   — Я знаю. Пять футов, восемь дюймов.
   — Большинство копов намного выше. Особенно детективы. Не хочу сказать, что я до этого сталкивалась с детективами, разве только в кино. Большинство из них очень крупные.
   — Ну, это в кино, — сказал Уиллис.
   — А до этого тебе не приходилось кого-нибудь убивать?
   — Нет.
   — Класс, — она замолчала. Потом спросила: — Который час?
   Он взглянул на часы.
   — Почти девять.
   — Мне действительно нужно позвонить Микки. Прости, я не хочу, чтобы ты подумал, что я тебя выгоняю.
   — Ничего, все в порядке. Я и так занял у вас много времени.
   — Допивай свое виски, — сказала она. — И послушай моего совета — выбрось все это из головы, ей-богу. Да, ты убил человека, но это не такая уж трагедия. Честное слово. Ты меня понимаешь?
   Он кивнул, но ничего не ответил.
   Он думал. Не мужчина. Мальчик.
   Уиллис допил виски. Стало тепло, в голове появилась некоторая легкость. Он поставил пустой стакан на маленький столик.
   — Спасибо за виски.
   — И куда ты теперь пойдешь? — спросила она.
   — В участок, печатать отчет.
   — Я тебя еще увижу?
   Она продолжала сидеть и смотрела на него, внимательно изучая его лицо своими голубыми глазами. Он не знал, что сказать.
   — Я не убивала Джерри, — она посмотрела ему прямо в глаза. — Позвони мне.
   Он не ответил.
   — Позвонишь?
   — Вы этого хотите?
   — Я хочу.
   — Тогда позвоню, — он пожал плечами.
   — Я принесу тебе пальто, — она встала. Опять мелькнули коленки.
   — Не надо, я сам найду выход, — сказал он. — Вы же торопитесь.
   — Не говори глупости. — Она сняла с вешалки пальто, помогла надеть его и напоследок повторила: — Не забудь мне позвонить.
   — Я позвоню, — пообещал он.
   Ледяной ветер обрушился на него в ту же минуту, как Уиллис вышел из дома, вышибая алкоголь и уютное тепло, грубо возвращая к действительности. Он прошел к тому месту, где стояла его машина, и долго возился с замерзшим замком, ему пришлось спичкой разогреть ключ, и только после этого дверца открылась. Он включил мотор и печку. Затем стал протирать перчаткой замерзшее стекло.
   Уиллис и сам не знал, почему решил остаться здесь в машине и понаблюдать за ее домом с другой стороны улицы.
   Возможно, он слишком долго работал детективом. Через двадцать минут перед воротами остановился черный «Мерседес-Бенц-560». Дверца открылась.
   «Подруга Микки», — подумал он.
   Лучше поздно, чем никогда.
   «Микки» заперла машину, прошла несколько шагов по направлению к дому Мэрилин, сняла перчатку и нажала на кнопку звонка.
   Через секунду «Микки» отворила дверь и вошла в дом.
   Подруга «Микки»... Это был здоровенный — шести футов с лишком росту и около ста килограммов веса белый мужчина в широченной енотовой шубе, в которой он казался еще крупнее, чем на самом деле.
   «Откровенность», — говорила эта дама.
   «Все это дерьмо и враки», — подумал Уиллис, записывая номер машины. Затем направился в сторону своего участка, чтобы напечатать отчет в трех экземплярах.
  
  
  
  
   Глава 5
  
  
   Апрель наступил совершенно неожиданно. До этого, казалось, город пребывает в осаде — мартовские ветры завывали, как военные трубы, под ногами лежал черный, как бы утоптанный множеством солдатских ног снег, небо было закрыто чем-то похожим на клубы порохового дыма, не пропускавшие солнечные лучи. Жители торопливо шли по улицам, упакованные в громоздкие теплые пальто и куртки, лица у них были красными от мороза, а настроение хуже некуда. Холод — это противник, заставляющий жителей, и без того не очень-то душевно открытых, еще сильнее замыкаться в своей скорлупе. Уиллис ненавидел холод. Он чувствовал себя потерянным во времени и пространстве, жертвой безжалостного врага, атакующего без всякого повода и причины, полного решимости уничтожить город и проглотить его жителей. Приходилось лишь мечтать о послаблении. Синоптики без конца обещали приближение теплого фронта со стороны Джорджии, но эти фронты так и не появились. С каждым днем все мрачней становились серые мартовские дни, холод — этот всюду проникающий, безжалостный, злобный враг — заставлял покорно себе подчиняться.
   Но вдруг как-то сразу пришел апрель.
   Неожиданно со стороны Старого волнолома задул легкий ветерок, насыщенный ароматами весны. Головы, привычно склоненные перед безжалостным врагом, стали постепенно подниматься к светлеющему небу, окоченевшие носы недоверчиво вдыхали теплеющий воздух, слезящиеся глаза моргали удивленно и недоверчиво. Были сброшены пальто. Незнакомые люди улыбались друг другу на улицах этого города. На окраинах города вдоль каменной ограды Гровер-парка нежным робким желтым и розовым цветом распустились кусты мимозы и кизиловых деревьев, являя собой контраст по отношению к грязно-неопрятным участкам еще не растаявшего снега.
   Наконец-то наступил апрель.
   И как раз в апреле, через два дня после Пасхи, на 12-м участке обнаружили труп.
   Сосед покойного, вспомнив, очевидно, фильм «Свини Тодд», пожаловался управляющему домом, что из квартиры 401 исходит такой запах, будто там пекут пирожки из человеческого мяса. Полицейские из Службы спасения 911, приехавшие по вызову, тут же определили, что пахнет разлагающимся трупом. Проклиная теплую погоду, они приготовили мешок для тела у самых дверей в квартиру.
   Покойный оказался Бэзилем Холландером, бухгалтером фирмы «Кайли, Бенсон, Маркс и Рудольф».
   Детективов 12-го участка, которым было поручено вести дело, звали Сэм Кауфман и Джимми Ларкин (или просто Ларк). Ни тот, ни другой не знали, что два детектива в противоположном конце города занимаются расследованием дела об отравлении. Собственно говоря, Кауфман и Ларкин вообще не знали о существовании Кареллы и Уиллиса. Двух полицейских из отдела убийств, назначенных для выяснения обстоятельств дела, звали Мастрояно и Манзини. Они работали в Западном филиале отдела и весьма поверхностно знали Моногана и Монро, числившихся в Восточном филиале.
   Моноган и Монро, которые прочли практически все отчеты детективов 87-го участка по делу МакКенно-на, по всей вероятности, знали, что среди допрошенных был бухгалтер по имени Бэзил Холлендер. Но они не имели никакого отношения к делу, которое расследовалось 12-м участком — ведь это был большой город. И в сущности, даже если бы их и вызвали по этому делу, то они вряд ли нашли бы между этими двумя смертями какую-либо связь. Но их не вызвали, поскольку географические границы между участками соблюдались полицейскими столь же свято, как и собственная безупречная репутация. Да и вообще Моноган и Монро были очень занятыми людьми, обожавшими неприличные анекдоты.
   И поэтому лишь 2-го апреля, то есть на второй день, Уиллис случайно прочел об этом убийстве в газете.
   До того времени он занимался поисками владельца черного «мерседеса», облаченного в енотовую шубу. Он позвонил в Службу движения, и ему сообщили, что этот номер принадлежит президенту фирмы по пошиву женского платья «Лили Фэшенз», администрация которой располагалась в центре города на Берк-стрит. Президента звали Эбрахэм Лилиенталь, отсюда (по мнению Службы движения) и название фирмы «Лили Фэшенз».
   Однако, поговорив с мистером Лилиенталем по телефону, Уиллис выяснил, что машина была угнана в ночь на 23 марта и до сих пор еще не найдена. «А мистер Уиллис, наверное, звонит, чтобы сообщить о том, что машина нашлась?» Уиллис спросил Лилиенталя, не знает ли он кого-либо по имени Микки. «Что? — удивился Лилиенталь. — Микки? Вы что, издеваетесь надо мной?»
   Затем Уиллис позвонил в отдел по угону машин, где ему сообщили, что машину угнали от бара для гомосексуалистов в Квартере, хотя Лилиенталь уверял, что навещал приятеля, живущего в том доме, добродетельного, как методистский проповедник, человека. Во всяком случае, машина до сих пор еще не найдена. И по мнению детектива из отдела по угонам машин, этот автомобиль теперь находится на автомобильной свалке, а все его детали продаются в разных частях этой огромной страны.
   Когда Уиллис сообщил ему, что видел машину всего лишь вечером во вторник, детектив усмехнулся: «Так это был прошлый вторник, приятель, а сегодня уже среда». На сообщение же о том, что машину вел человек, которого, возможно, зовут Микки и который носит енотовую шубу, детектив из отдела угонов не без ехидства заметил: «Прекрасно, я проверю, не было ли почтовых переводов за енотовые шубы», — и повесил трубку.
   По всему выходило, что эта так называемая «подруга» Мэрилин или сам был автомобильным угонщиком, или знал того, кто ворует машины. Уиллис уже собрался позвонить Мэрилин, не для того, чтобы проявить дружеское расположение, а потому, что у него появился к ней еще целый ряд вопросов. Но тут он прочитал сообщение о Бэзиле Холландере и вместо этого позвонил в 12-й участок.
   Детектив первого класса Джеймс Ларкин, крупный мужчина лет пятидесяти с гаком, с рыжими, начинающими седеть волосами и бледно-голубыми, как бы выгоревшими глазами, был одет в белую рубашку с закатанными рукавами, мешковатые синие брюки и коричневые ботинки. Пиджак висел на спинке стула. Казалось, он очень обрадовался звонку Уиллиса.
   — Если он ваш, можете его забрать себе, — с облегчением заявил он.
   — Ну, я пока еще не знаю, есть ли какая-либо связь, — уклончиво ответил Уиллис.
   — Даже если и нет, можете его забрать, — сказал Ларкин.
   — Его отравили? — спросил Уиллис.
   — Зарезали, — ответил Ларкин.
   — Когда?
   — Медэксперт предполагает, что примерно в воскресенье вечером.
   — Значит, это будет...
   — Пасхальное воскресенье. И до вчерашнего дня мы об этом ничего не знали. Вот тебе и первоапрельские шуточки. Парень, живущий на той же площадке, пожаловался управляющему домом на запах, тот вызвал Службу спасения. Дверь была открыта, они вошли без помех. Тело находилось в гостиной, Холландер был полностью одет, горло перерезано.
   — Что за замок на входной двери?
   — Пружинная защелка. «Микки Маус».
   — В доме есть привратник или какая-нибудь охрана?
   — Нет. А почему вы решили, что он ваш?
   — Мой парень знал одну даму, с которой был знаком и ваш парень.
   — Эта дама ходит с ножом?
   — Не знаю.
   — И что вы собираетесь делать, Уиллис? Можете поверить, я с удовольствием вам его отдам. Но если в результате начнется этакий пинг-понг между участками, то получится, что мы просто приобретем дополнительную головную боль.
   — У вас уже есть какие-либо версии?
   — Говорю же вам, его только вчера обнаружили. Пока опросили жильцов его дома и прилегающих домов, у нас также есть устное мнение медэксперта, но письменного отчета он еще не представил. Причиной смерти было повреждение сонной артерии очень острым инструментом. Время смерти я вам уже сообщил.
   — Найдены какие-либо отпечатки?
   — Только жертвы. Никаких посторонних следов.
   — Следы взлома?
   — Я вам говорил — это очень примитивный замок — «Микки Маус». Его можно открыть целлулоидной пластинкой. А потом — кто его знает? Возможно, он был знаком с убийцей и сам открыл дверь.
   — Не заметили ли вы каких-либо признаков того, что у него кто-то был?
   — Например?
   — Стаканы на столике... орешки в вазочке... чашки и тому подобное.
   — Вы ищете следы губной помады?
   — Да нет, ищу, за что бы зацепиться.
   — Ну, мы все этим занимаемся, — сказал Ларкин. — У меня создалось впечатление, что он читал книгу и пил кофе, когда вошел убийца. Мы нашли чашку с недопитым кофе на столике у кушетки и книгу на полу.
   — Вам показалось, что ее уронили или?..
   — Она просто лежала на полу, — повторил Ларкин.
   — Значит, вы думаете, что его застали врасплох?
   — Я пока ничего не думаю.
   — А где было тело? На кушетке или?..
   — На полу около кушетки. Оно уже разлагалось. Ведь в воскресенье на Пасху было еще холодно, и он включил обогреватель. А потом сразу потеплело, так что процесс разложения пошел очень быстро.
   — Кто-нибудь в доме видел или слышал что-нибудь?
   — "Ничего не видел, не слышал, не знаю", — мрачно процитировал Ларкин. — Как всегда.
   — Вы уже разговаривали с кем-либо с его работы?
   — Собирались заняться этим сегодня. Так что будем делать, Уиллис? Вам он нужен или нет? Если да, то я поговорю с начальством.
   — Думаю, он все же наш, — вздохнул Уиллис.
   — Отлично, — обрадовался Ларкин.
   — Вы не могли бы прислать нам все отчеты?
   — Я велю снять копии и передам курьеру. Обычно он развозит документы в одиннадцать.
   В десять минут двенадцатого того же дня, 2 апреля, в среду, Стив Карелла позвонил в дверь квартиры 12а одного из зданий на Франт-стрит в микрорайоне Айсола. Его уже ждали. Дверь открыл мужчина примерно пяти футов, десяти дюймов роста и около восьмидесяти килограммов веса, со светло-русыми волосами и такими же усами. За очками в темной оправе приветливо поблескивали голубые глаза. На нем были спортивная клетчатая куртка, серые брюки и синяя рубашка, расстегнутая у ворота. Карелла подумал, что ему, должно быть, лет сорок с небольшим.
   — Доктор Элсворт?
   — Детектив Карелла? Проходите, пожалуйста.
   Карелла прошел за ним в гостиную, где самым неожиданным образом сочетались модерн и старина. Резной английской работы буфет стоял напротив секционных кожаных диванов. Над диванами висела абстрактная картина в ярко-красных тонах. На противоположной стороне находилось полотно, сделанное в манере Рембрандта. Два современных кожаных черных кресла соседствовали с викторианским стулом с прямой спинкой, обитым шикарной зеленой парчой.
   — Сожалею, что вам пришлось ловить меня по всему городу; — извинился Элсворт. — Среда мой выходной день.
   Карелла подумал, что не дай Бог, если зуб заболит в среду. Почему-то почти все стоматологи этого города предпочитали по средам не работать.
   — Ничего страшного, — сказал он. — Ваш домашний телефон был указан прямо под номером кабинета.
   — Ну все же, — Элсворт виновато улыбнулся. — Не хотите ли кофе?
   — Нет, спасибо, — отказался Карелла.
   — Итак, — начал Элсворт. — Вы пришли из-за Джерри МакКеннона?
   — Да.
   — И что вы хотите узнать?
   — Судя по записям в его еженедельнике, он был у вас восьмого марта...
   — Да?..
   — ...в семь.
   — Угу.
   — ...а потом еще раз пятнадцатого, в то же время...
   — Угу.
   — ...и должен был прийти к вам в прошлую субботу двадцать девятого... но, разумеется, так и не пришел.
   Элсворт тяжело вздохнул и печально покачал головой.
   — Он приходил восьмого и пятнадцатого марта?
   — Да, по-моему. У меня нет при себе книги регистрации, но...
   — Он обычно всегда приходил, если записывался на прием?
   — Да, всегда.
   — МакКеннон давно у вас лечился?
   — С января.
   — Что он был за человек?
   — Я знал его лишь с одной стороны.
   — Понимаю.
   — Но он всегда казался очень приятным и общительным человеком. Вы понимаете, что многие из тех, кто приходит к зубному врачу, ожидают всяких гадостей. Боюсь, что стоматологи не пользуются всенародной любовью. А когда шел «Марафонец» — вы смотрели этот фильм?
   — Нет, — ответил Карелла.
   — Так вот там Лоренс Оливье, играющий бывшего нациста, ужас что проделывает над зубами Дастина Хофмана. Я решил, что ко мне уже не заманишь ни одного пациента. А совсем недавно... вы не смотрели «Компрометирующие ситуации»? А может быть, читали книгу?
   — Нет, к сожалению.
   — Это об одном распутнике-стоматологе, которого потом убивают. Вы даже не представляете, сколько насмешек я после этого наслушался! Даже от своей собственной жены! «Ах, ты опять мчишься на работу, лапочка?» Намекает, что если у женщины раскрыт рот... то... — он огорченно покачал головой. — В любом случае, мало кто считает зубных врачей... ну, скажем, приятными людьми. Вам нравится ваш зубной врач?
   — Ну...
   — Нет, конечно. Мы все — негодяи, — Элсворт снова покачал головой. — Хотя все, что мы пытаемся сделать... да ладно, хватит об этом. Я вовсе не собираюсь читать проповедь на тему «Стоматолог — это рыцарь без страха и упрека». Я лишь пытаюсь объяснить, что Джерри МакКеннон никогда не вел себя так, как будто в моем кабинете его собираются подвергать пыткам. И вообще, он мне обычно рассказывал ужасно смешные анекдоты. И между прочим, ни одного о зубных врачах.
   — И много на свете анекдотов о зубных врачах? — поинтересовался Карелла, который не мог вспомнить ничего подобного.
   — Ой, только не надо об этом, — поморщился Элсворт и заговорил серьезно: — Дело в том, что до недавнего времени... да... он всегда был веселым и общительным и спокойно чувствовал себя в моем кабинете.
   — Вот вы только что сказали «до недавнего времени»...
   — Да, дело в том... — Элсворт покачал головой. — Может быть, это из-за лечения. Я не знаю. Некоторые при словах «чистка канала» воображают, что врач собирается ковырять в их зубе канал вроде Панамского или Суэцкого. Но это довольно обычная процедура. Мы удаляем убитый нерв, прочищаем и пломбируем канал, а затем ставим коронку.
   — И последние визиты к вам были связаны именно с этим? Обычная чистка и пломбирование канала?
   — Да. Какие, вы сказали, числа? Я помню, что принимал его в феврале несколько раз...
   — У меня есть данные только за март, — сказал Карелла.
   — Где-то в начале месяца, так?
   — Да, один из визитов приходился на восьмое.
   — Да, где-то в это время. В феврале я удалил нерв, прочистил канал и заделал его. А в марте...
   — Заделал?
   — Запломбировал. Восьмого марта, очевидно, поставил ему временную коронку. А где-нибудь примерно через неделю...
   — Да, пятнадцатого...
   — У вас это число? Значит, так и есть. И тогда я снял слепок с зуба... гипсовый слепок, чтобы изготовить постоянную коронку... а потом снова надел временную. Я думал, что поставлю постоянную через несколько недель.
   — Это было бы двадцать девятого...
   — Да, очевидно.
   — И он так и не пришел.
   — Да.
   Элсворт снова покачал головой.
   — Знаете что... у меня было предчувствие, что может произойти что-то подобное...
   — Что вы хотите сказать?
   — О стоматологах нечасто говорят как о врачах, однако мы изучаем такие же науки, как и терапевты. Анатомию, биохимию, бактериологию, гистологию, фармакологию, патологию... мы все это изучаем. И если жизнерадостный по натуре человек неожиданно приходит, и у него такой... убитый вид... я начинаю подозревать, что существует какая-то психологическая проблема.
   — То есть он казался подавленным, так?
   — Да, и даже очень.
   — У него была депрессия?
   — Ну, это почти то же самое.
   — Он не сказал, в чем причина?
   — Нет.
   — И не намекнул...
   — Нет.
   — ...Даже как-нибудь косвенно?
   — Нет.
   — ...Что могло бы его тревожить?
   — Не знаю.
   — Я полагаю, вы не были удивлены, — сказал Карелла.
   — Чем?
   — Его смертью. Отравлением.
   — Вы хотите сказать, не считаю ли я, что он склонен к самоубийству?
   — А вы так считаете?
   — Нет. Мне и в голову не могло прийти, что он способен покончить с собой. Никогда. И, честно говоря, я был просто поражен. Когда об этом услышал... Господи, я был потрясен. Мой пациент покончил с собой! Отравился! И... скажу вам правду, мистер Карелла... я чувствую себя виноватым.
   — Виноватым?
   — Да. За то, что не проявил бдительности. За то, что не понял, что его депрессия носит гораздо более серьезный характер, за то, что я не предвидел возможного самоубийства. — Он покачал головой. — Знаете, мы многое считаем само собой разумеющимся. Не обращаем внимания на важные вещи.
   Карелла кивнул и снова заглянул в свою записную книжку.
   — Он никогда не упоминал при вас каких-либо имен? — спросил он. — Например, Мэрилин Холлис?
   — Нет.
   — Нелсон Райли?
   — К сожалению, нет.
   — Чарльз Эндикотт, или Чип.
   — Нет.
   — Бэзил Холландер?
   — Нет.
   Карелла закрыл книжку.
   — Доктор Элсворт, благодарю вас за то, что уделили мне время. Простите, что побеспокоил в ваш выходной день. — Он встал, вытащил бумажник и протянул Элсворту свою визитку. — Если что-нибудь вспомните, позвоните вот по этому телефону. Буду вам благодарен.
   — Да, конечно, — сказал Элсворт.
   — Еще раз спасибо, — поблагодарил Карелла. — Если мне понадобится хороший стоматолог...
   — Не ходите к Лоренсу Оливье, — с улыбкой посоветовал Элсворт.
   Бумаги из 12-го участка были доставлены где-то после часа. Практически там повторялось все то же самое, что сообщил Уиллису Ларкин, указано лишь было точное время, когда Холландер вернулся домой в воскресенье. Один из соседей видел, как он поднимался на лифте примерно в половине восьмого вечера. Холландер вышел на четвертом этаже. Медэксперт, учитывая те обстоятельства, что температура в комнате менялась и тело лежало на поглощающем тепло ковре, дал весьма приблизительное время смерти — это, по его мнению, случилось ночью в воскресенье или ранним утром в понедельник. Во всяком случае, в половине восьмого он был еще жив и шел, по всей вероятности, в 401-ю квартиру. «Интересно, — подумал Уиллис, — а что делала Мэрилин Холлис вечером в Пасхальное воскресенье после половины восьмого».
   Он не видел Кареллу с самого утра, когда оба пришли на работу. Карелла еще не знал, что им достался из 12-го участка еще один труп. Не знал об этом и лейтенант Бернс.
   — Ты что, с ума сошел? — ахнул Бернс после того, как Уиллис сообщил ему новость.
   Оба окна кабинета были распахнуты навстречу весеннему апрельскому ветерку. Бернс сидел без пиджака, в одной рубашке, склонив седеющую голову с коротко стриженными волосами над грудой бумаг, наваленных на столе. Жесткие, синие глаза с удивлением уставились на подчиненного. Уиллису на мгновение показалось, что он сейчас перепрыгнет через стол с бумагами и вцепится ему в горло.
   — Какого черта?..
   — Они наверняка связаны, — спокойно сказал Уиллис.
   — Я тоже связан родственными узами со своей четвероюродной сестрой в Пенсильвании...
   — Это не четвероюродная сестра, Пит, — заметил Уиллис. — Это вторая жертва, связанная, причем достаточно близко, с женщиной по имени Мэрилин Холлис.
   — И ты хочешь сказать, что это она их убила?
   — Подожди, Пит, я такого не говорил.
   — А что тогда ты говорил? У нас и так дел невпроворот — до следующей Пасхи не разобраться...
   — Так что ты от меня хочешь? — довольно грубо спросил Уиллис, забывая, что он все же говорит со своим начальником. — Чтобы я отдал наше дело Ларкину?
   — Кто такой, черт возьми, этот Ларкин?
   — Из двенадцатого, — ответил Уиллис. — Ты этого от меня хочешь?
   — Я хочу, чтобы следующий раз, прежде чем брать на себя половину убийств в этом чертовом городе, ты бы спросил моего разрешения!
   — Ты прав, мне надо было бы это сделать.
   — Да уж. Кто занимался составлением отчета?
   — Ларкин.
   — Вот и отлично. Поручим Мисколо...
   — Нет, этим занимается двенадцатый участок.
   — А ты уверен, что Ларкин не станет поднимать шум? Если мне наверху устроят головомойку, я...
   — Он опытный коп, Пит. Он все устроит, не беспокойся. Он был рад избавиться от этого дела.
   — Еще бы, — усмехнулся Бернс.
   В грязноватой столовой, находящейся неподалеку от их участка, Уиллис рассказал о своих новостях Карелле.
   — Так, значит, нож? — спросил Карелла.
   — Да, какой-то острый инструмент.
   — Но не яд.
   — Не яд, это точно.
   — Я чего-то не понимаю, а ты? Делать все возможное, чтобы получить запутанное убийство...
   — Но ведь это действительно убийство, разве не так? — заметил Уиллис. — То есть я хочу сказать, что если раньше и были сомнения, то теперь появилась вторая жертва, и тоже друг Мэрилин Холлис. Они наверняка как-то связаны между собой.
   — Да, конечно, — согласился Карелла. — Но вот в чем загвоздка. Кто-то использует никотин, уж не знаю, каким способом он его достает, смертельный яд, действующий в считанные минуты. И почему, спрашивается? Потому, что хочет, чтобы мы считали это самоубийством, понятно? Он хочет, чтобы мы списали это дело на самоубийство. Но затем идет и кого-то режет. Очень простой способ, примитивный. Даже не пытается скрыть факт убийства. Так почему же в первом случае мы имели дело с первоклассным и хорошо продуманным преступлением, а во втором — с этим варварством на уровне уличной поножовщины. Вот чего я не понимаю.
   — Да, в этом-то вся и штука, — вздохнул Уиллис.
   Они немного помолчали.
   — Думаешь, эта женщина, Холлис, как-то с этим связана? — спросил Карелла.
   — Гм, возможно. Но если она одного за другим убирает своих приятелей...
   — Или заставляет кого-либо делать это...
   — То зачем она дала нам список? Ведь это значит самой нарываться на неприятности, разве не так?
   — Да, пожалуй, — кивнул Карелла.
   Они снова замолчали.
   — А она знает, что Холландер загнулся? — спросил Карелла.
   — Я с ней еще не разговаривал.
   — Тогда надо сделать это прямо сейчас.
   — Я это сделаю сам, — сказал Уиллис.
   Карелла подозрительно посмотрел на него.
   — Я пойду один.
   Карелла все еще смотрел на него.
   — Она хочет стать моим другом, — объяснил Уиллис и улыбнулся.
  
  
  
  
   Глава 6
  
  
   — Я только что узнала из газет о бедняжке Бэзе, — прорыдала в трубку Мэрилин.
   — Когда бы я смог прийти к вам? — спросил он.
   — Приходите прямо сейчас.
   Она отворила дверь сразу же, даже не спросила, кто. Не успел он пройти в подъезд, как загудел зуммер внутренней двери, и она открылась. Внутри никого не было.
   — Мисс Холлис? — окликнул он, а затем вспомнил, что она просила называть себя Мэрилин. — Мэрилин? — сказал он и почувствовал себя глупо.
   Ее голос послышался откуда-то сверху.
   — Проходи, пожалуйста.
   На верхний этаж вела широкая лестница с покрытыми ковровой дорожкой ступенями, полированными перилами орехового дерева. На втором этаже он увидел столовую со множеством зеркал на стенах и столом, за которым вполне могли бы разместиться человек двенадцать. Дальше располагались кухня со сверкающими плитами, холодильником и духовкой и комната, дверь в которую была чуть приоткрыта — что-то вроде кабинета — он разглядел секретер, книжный шкаф и большое удобное кресло с висящим над ним бра.
   — Мэрилин? — снова окликнул он.
   — Поднимайся выше, — позвала она.
   Выше находилась спальня. Стены ее, как и в остальных комнатах, были отделаны деревянными панелями. Напротив кровати располагалось большое, в полный рост, зеркало в бронзовой оправе. Еще одно бра. Персидские коврики на паркете. Громадная кровать под пологом. Два старинных комода. Маленький, на двоих, диванчик, обитый ярко-синим бархатом. На окне, выходящем на улицу, висели занавески такого же ярко-синего цвета. На диванчике сидела Мэрилин.
   Она была босая в джинсах и мужской рубашке с закатанными рукавами. Этакая несчастная сиротка. Глаза покраснели и распухли, что подтверждало ее телефонные рыдания.
   — Я его не убивала, — сразу же заявила она.
   — А кто говорит, что вы это сделали?
   Он заметил, что она сразу же заставила его обороняться. Такой злой, нехороший полицейский явился сюда с обвинениями.
   — А почему тогда ты пришел? — сказала она. — Я просила позвонить, и ты обещал. Но не позвонил. А теперь Бэз умер...
   — Да, это одна из причин, почему я здесь.
   — А другие причины?
   — Мне хотелось видеть тебя, — сказал он, сам не зная, ложь это или нет.
   Она взглянула на него. Он стоял совсем близко, примерно в метре от нее. Ее светло-голубые глаза впились в его лицо, словно пытались проникнуть под черепную коробку, чтобы извлечь из потаенных уголков его мозга правду. Откровенность, как-то сказала она. Может быть, именно этого ей действительно хочется. Но тогда зачем она врала ему насчет Микки в енотовой шубе?
   — Давай-ка поговорим о бедняжке Бэзе, — в его голосе прозвучала саркастическая нотка, надо следить за собой. Нельзя, чтобы она почувствовала, что под нее копают.
   — В газетах писали, что его зарезали. Это правда?
   Если именно она это сделала, то вопрос прозвучал совсем неплохо.
   — Да, — ответил он.
   В любом случае этот ответ сойдет — убила она или нет. Но ему почему-то не очень хотелось изображать полицейского, он и сам не мог понять, почему.
   — Ножом?
   Еще один хороший вопрос. Медэксперт говорил только, что это был «острый инструмент». Может быть, и нож, так же, как и любой другой предмет, способный резать плоть. Большинство простых обывателей, в отличие от полицейских, автоматически считают, что зарезать можно только ножом. Так почему же она спросила, чем его зарезали? Не сама ли она это сделала? И использовала не нож, а что-либо другое?
   Он решил пойти на некоторую хитрость.
   — Да, ножом, — сказал он, не отводя взгляда от ее глаз.
   В них ничего не отразилось.
   Она кивнула.
   Вот и все.
   И ничего не сказано.
   — Где вы были в Пасхальное воскресенье? — спросил он.
   — Ну вот, опять, — она покачала головой.
   — Мне очень жаль, но я должен это сделать.
   — Я была с Чипом.
   — Эндикоттом?
   — Да.
   Это тот самый адвокат, который прочитал Уиллису лекцию о дружбе между мужчиной и женщиной.
   — Когда именно? — спросил он.
   — Нет, ты все-таки думаешь, что это я убила Бэза.
   — Я полицейский, который должен выполнять свою работу, — сказал Уиллис.
   — Я думала, мы станем друзьями. Ты же сказал, что пришел, потому что снова хотел меня видеть.
   — Я сказал, что это — одна из причин.
   Она тяжело вздохнула:
   — Ладно. Прекрасно. Он заехал за мной в семь.
   — И где вы были в половине восьмого?
   Именно в это время сосед видел Бэзила Холландера в лифте своего дома на Эддисон-стрит.
   — Обедала, — ответила она.
   — Где?
   — В мясном ресторане «Жирный город».
   — Где это?
   — На углу Кинг и Мельбурн.
   Это на окраине. Кажется, территория 86-го? Да, он был совершенно уверен, что Кинг и Мельбурн находятся на участке 86-го участка, то есть в совершенно другой части города.
   — Когда вы ушли из ресторана?
   — Около девяти.
   — И куда пошли?
   — К Чипу.
   — И когда вы оттуда ушли?
   — Около восьми утра в понедельник.
   — Вы провели ночь у мистера Эндикотта?
   — Да.
   Почему-то это его разозлило.
   — Не сомневаюсь, что он все это подтвердит.
   — Разумеется, — сказала Мэрилин.
   Медэксперт предположил, что Холландер был убит в воскресенье ночью или в понедельник рано утром. По словам Мэрилин (и наверняка то же самое скажет ему и Эндикотт), они вдвоем были в его квартире с девяти часов воскресенья до восьми утра понедельника. Очень мило. Если только один из них не пошел и не прикончил бедняжку Бэза.
   — В доме Эндикотта есть привратник? — спросил он.
   — Да, — ответила она.
   — Он видел, как вы входили?
   — Думаю, что да.
   — В восемь утра дежурил тот же привратник?
   — Нет.
   — То есть, если я правильно понял, вас провожал другой человек?
   — Да, он остановил для нас такси.
   — Два такси?
   — Чипу надо было ехать на работу. А я вернулась
   сюда.
   — Вы же понимаете, что я буду разговаривать с обоими привратниками?
   — Да, конечно, — кивнула она. — Ты же полицейский, просто выполняющий свою работу.
   — Как зовут вашего отца? — неожиданно спросил он.
   — Что? — переспросила она.
   — Его зовут Джесси Холлис? Джошуа? Джейсон?
   — Джесси. Фамилия Стюарт. Мой отчим.
   — Как пишется?
   — Без мягкого знака. А в чем дело? Ты думаешь, это он убил Бэза?
   — Кто-то же это сделал, — сказал Уиллис. — Где он живет?
   — В Хьюстоне. Мы уже закончили с третьей степенью?
   — Это не третья степень, — возразил он. — Просто...
   — Просто полицейский, выполняющий свою работу, ты ведь так говорил?
   — Да, — сказал он. — Но я еще не кончил.
   — Ну давай, скорее заканчивай, чтобы мы могли наконец чего-нибудь выпить.
   Он взглянул на нее.
   — Потому что мне гораздо больше нравится, когда ты не являешься полицейским, выполняющим свою работу.
   — А кто это Микки? — спросил Уиллис.
   — Микки? Ух ты, ну и память у тебя! Микки — моя подруга.
   — Как ее фамилия?
   — Террил.
   — Она весит больше ста килограммов и носит енотовую шубу?
   Глаза Мэрилин широко открылись.
   — И ездит на угнанном «мерседесе»?
   Мэрилин улыбнулась.
   — Ну и ну... Мы, оказывается, не теряли времени даром.
   — Почему вы мне сказали неправду?
   — Потому что не видела смысла в том, чтобы расширять твой список подозреваемых. Где, похоже, я иду под номером один.
   — Расскажите мне все, что знаете о нем.
   — Не так уж много.
   — Он угонщик машин?
   — Представления не имею.
   — Но ведь он же приходил сюда к вам? Вы хотите сказать, что вы не...
   — Тогда я встретилась с ним в первый раз. И в последний. Послушай, ты не возражаешь, если я принесу что-нибудь выпить? Мне это просто необходимо. Хочешь верь, хочешь нет, но смерть Бэза меня просто потрясла.
   — Чувствуй себя как дома, — разрешил он.
   Она встала с диванчика и подошла к старинному комоду. Отворила дверцу, вынула бутылку джина.
   — Тебе опять виски? — спросила она.
   — Только не в три часа дня.
   — Терпеть не могу виски, — поморщилась она. — А когда кончается твое дежурство? Я переведу стрелки вперед.
   — В четыре. Даже без четверти четыре.
   — Почему бы не нарушить правила?
   — Нет, — сказал он, — спасибо.
   Она пожала плечами, вытащила подносик со льдом (комод оказался небольшим холодильником), положила несколько кубиков в стакан и добавила приличную порцию джина.
   — За золотые дни и фиолетовые ночи, — сказала она и выпила.
   — Расскажите мне о Микки, — попросил он.
   Мэрилин подошла к кровати и присела на край.
   — Он приехал в город на несколько дней. Моя подруга Диди попросила его мне позвонить. Все. Точка.
   — Вы всегда принимаете незнакомых людей? Которые могут оказаться угонщиками машин?
   — Я не знала, что он угоняет машины. Если это действительно так. И мы никуда с ним не ходили. Мы просто...
   — Но вы были одеты, как будто куда-то собирались. Шикарное синее платье, сапфировые серьги, высокие каблуки...
   — Так ты заметил, — сказала она и отпила джин. — А может быть, я так оделась специально для тебя?
   — Ладно, хватит, — оборвал ее Уиллис.
   — Ты не слишком-то высокого мнения о себе?
   — Да. И вообще считаю себя куском дерьма. Может быть, не станем проводить сеанс психотерапии? Если вы никуда не ходили с этим бандитом Микки Террилом...
   — Мы немного выпили, и потом он пошел своей дорогой. Почему это ты так на него злишься?
   — Воры всегда меня злят, — буркнул Уиллис. — И давайте не будем отклоняться от темы. Вы мне сказали, что куда-то уходите с подругой, что собираетесь с ней поужинать.
   — Да, — Мэрилин вновь отпила из своего стакана. — Пожалуй, я тут солгала.
   — Почему?
   — Потому что если бы я сказала, что Микки — мужчина, ты бы начал задавать те самые вопросы, которые задаешь сейчас, а я не хочу, чтобы ты считал, что я из тех женщин, что встречаются с незнакомыми мужчинами. Это бы тебя только разозлило, вот как сейчас.
   — Я ничуть не злюсь! — запротестовал Уиллис.
   — Вы только послушайте — это он-то не злится, — Мэрилин закатила глаза.
   Он помолчал.
   — Ну и зануда же ты! — наконец сказал он.
   — Спасибо, — она приветственно подняла стакан. — Скоро четыре, знаешь?
   Он взглянул на часы.
   — Может быть, теперь выпьешь виски?
   — Нет.
   — А может, подойдешь и поцелуешь меня? — предложила она.
   Он посмотрел на нее, и сердце его неожиданно сильно забилось.
   — Если хочешь, только скажи, — она улыбнулась.
   — Я бы не прочь.
   — Тогда подойди и сделай, что хочешь.
   Он подошел и сел рядом.
   — Я никого из них не убивала, — прошептала она и поцеловала его.
   Губы их приоткрылись, головы склонились, языки сплелись. Он оторвался от Мэрилин и посмотрел на нее в упор.
   Ее глаза мерцали при свете бра. Не говоря ни слова, она расстегнула блузку. Бюстгальтера на ней не было. Он увидел полные груди с аккуратными сосочками, коснулся их и поцеловал. Она расстегнула свои джинсы и сняла их. Его рука скользнула к ее трусикам, погладила ее между ног. Она ответила страстным вздохом, похожим на шипение змеи, и вся выгнулась, когда он стал стягивать с нее трусики, ее рука нашла молнию на его брюках и, расстегнув, освободила его взбухшую плоть. Сама она при этом отвернула глаза, как монашенка.
   Часы на старинном комоде громко тикали, как бы задавая своим мерным стуком ритм их торопливому совокуплению. На мгновение показалось, что в тот момент, когда он проник в нее, часы остановились, затем снова застучали, давая аккомпанемент. Однако их тела нашли другой темп, бешеный, мощный, сотрясающий до самого основания и вызвавший у нее сначала резкие короткие вздохи, затем стон и, наконец, громкий вскрик, похожий на вопль ирландской плакальщицы, было в нем что-то примитивно-животное и пугающее.
   Они вцепились друг в друга со всей силой, извиваясь, издавая стоны и вскрики. Опьяненный ее насыщенным парами джина дыханием, ошеломленный ее воплями, весь отдавшись этому бешеному, опережающему время ритму, Уиллис помнил о том, что он полицейский, расследующий двойное убийство, помнил о той невероятной тайне, стоявшей между ними — двумя совершенно незнакомыми людьми. Но эта тайна с каждым страстным движением уходила из его сознания все дальше и дальше.
   — Давай, скорее! — кричала она. — О Боже, давай же!
   Тайны.
   Потом она рассказала Уиллису о своем отце — своем настоящем отце, о его золотых деньках и фиолетовых ночах. Он был алкоголиком, избивал мать до синяков, когда напивался. Однажды он попытался сделать то же самое с Мэрилин — пришел домой, пьяный в стельку, ворвался в ее комнату, когда она уже собиралась лечь спать и надевала ночную рубашку. С ремнем в руках он с руганью стал гоняться за ней по всему дому. На следующий день она ушла из этого дома навсегда.
   — Я отправилась на автовокзал на Кулидж-авеню, — рассказывала она. — На мне была форма школы святого
   Игнатия — в Маджесте я ходила в эту школу — короткая плиссированная юбка и синий блейзер с вышитым золотом гербом школы, вот здесь, — сказала она, касаясь левой груди. — Стоял прекрасный майский день, до моего шестнадцатилетия оставалось три месяца, а я села в автобус и отправилась прямиком в Калифорнию. Он был подонок, можешь мне поверить. Считается, что самыми большими пьяницами являются ирландцы, так ведь? Так вот мой папаша был чемпионом среди пьяниц во всей Маджесте, а его родители родились в Лондоне.
   Уиллис с жадностью ловил каждый произносимый ею звук, чувствуя, как растет близость, гораздо более тесная, чем та физическая, которая была между ними несколько минут назад. Он прижал ее к себе и слушал.
   — И вот я приехала в Калифорнию, — говорила она, — чтобы оказаться подальше от отца. Ну скажи, кому хочется, чтобы его избивали? И там я связалась с одним парнем, штангистом. У него были мускулы, как у гориллы, да и волосы росли по всему телу, даже на спине. Ненавижу мужчин, у которых на спине растут волосы! И еще с татуировками. С мужиками, у которых есть татуировки, надо быть поосторожнее, они все мерзавцы и подонки, да еще с приветом. И я точно знаю, что большинство бандитов носят татуировки, ты это знал?
   — Да, — кивнул Уиллис.
   — Ну да, конечно — ты же полицейский. Тот парень не был бандитом, но он регулярно избивал меня, как избивал бы папаша, если бы я осталась дома в Маджесте. Ну как тебе это нравится? Вот уж ирония судьбы! Он говорил мне, что до тех пор, пока не стал заниматься штангой, был тощим хиляком, и лишь спорт сделал его человеком, придал уверенности в себе. Однажды из-за него я чуть не попала в больницу.
   В один прекрасный день я не выдержала и вызвала полицию, они были чрезвычайно любезны и вежливы, не то что здесь — ты уж меня извини. Сняли шляпы: «Да, мисс? В чем проблема, мисс?» Я стою с подбитым глазом и распухшей губой — этот мистер Америка разминает перед ними свои мускулы, а они меня спрашивают, неужели я действительно хочу подать на него жалобу. И тогда я поняла, что это ничего не изменит. Однако, когда он в следующий раз снова попытался поднять на меня руку, я разбила ему голову бутылкой. «Теперь твоя очередь вызывать полицию, ты, подонок!» — сказала я ему. Полицию он вызывать не стал, но больше меня не трогал. Через неделю мы разошлись. Я думаю, он просто не мог оставаться с человеком, который больше не позволял регулярно делать из себя отбивную. Мне кажется, некоторым мужикам просто нравится избивать женщин, не спрашивай меня, почему. Ты ведь не из таких?
   — Нет, — ответил Уиллис.
   — Я так и думала, — сказала Мэрилин. — Во всяком случае, я прожила одна где-то около года, а за несколько месяцев до моего семнадцатилетия меня нашла мама. Она сказала, что вышла замуж за техасского миллионера... ну, этого Джесси, моего отчима... и я стала жить с ними в Хьюстоне. Счастливый финал, правда? Я обожаю истории со счастливым концом, а ты?
   День постепенно перешел в вечер. И поскольку она была с ним так откровенна, так свободно и раскованно отдала ему тело и душу, поверив свои секреты, он тоже стал рассказывать ей о том, что он чувствовал, когда много лет назад застрелил двенадцатилетнего мальчика, однако внимание ее на этот раз было занято совсем другим.
   — Никогда не знаешь, как обернется жизнь, — говорила она. — Ну, давай, я хочу, чтобы он опять встал. Вот моя знакомая, она одно время позировала для Нелсона Райли, ты с ним встречался, это художник, ну давай, малыш, — так вот, она была танцовщицей, никак не могла найти работу, но не желала сдаваться и, наконец, все же договорилась о просмотре с хореографом. Во-вот, так уже лучше, я забыла ее имя, одна из самых известных хореографов, и вот теперь моя подруга танцует в балете Айсолы, ого, ну и огромный же ты стал... — И в конце концов он снова навалился на нее, и она снова кричала в оргазме так, что звенели стекла всех домов в городе.
   Теперь она его слушала.
   Теперь, когда желание утолено, когда их тайна была подтверждена и спокойно лежала между их еще покрытыми испариной телами среди сбитых простыней, когда сквозь окна стали проникать ночные звуки этого города — вот теперь она действительно слушала.
   Они накрылись одеялом, и она лежала в его объятиях, а он шептал в ночной тишине, пытаясь рассказать ей свою тайну, свой страшный секрет, снова рассказать ей об этих двух мертвых женщинах и владельце винного магазина, лежащих на полу, и о пистолете в руках двенадцатилетнего мальчика, и о его взгляде.
   — "Опусти пистолет", — сказал я, но он приближался. Я выстрелил дважды, прямо в грудь, но он продолжал двигаться, и я сделал последний выстрел в голову, прямо между глаз. Я все же думаю, что он уже был мертв и двигался чисто рефлекторно, как курица с отрубленной головой. Последний выстрел был не нужен. Я уверен, что попал ему в сердце. — Он помолчал. — Его мозги забрызгали меня с ног до головы...
   Наступила долгая пауза. Он слышал, как она тяжело дышала, лежа рядом с ним.
   — Бедняжка, — наконец сказала она. — Но ты не должен мучиться из-за этого, ей-богу. Ты выполнял свою работу, он уже убил троих...
   — Да, но...
   — Он бы убил и тебя тоже, если бы ты позволил ему. Ты просто выполнил свою работу.
   — Ты не понимаешь!
   — Да нет, я понимаю. Ты...
   — Мне это понравилось, — сказал Уиллис.
   Она снова замолчала. Ему хотелось знать, о чем она думает. Наконец она сказала: «Перестань терзать себя» — и стала устраиваться поудобнее, собираясь заснуть. Она перекинула на него одну ногу и обняла за талию. Но сон не шел к нему. Он все время думал над своими словами: «Мне это понравилось».
   Они проснулись в одиннадцать утра.
   — Привет, лапуся, как поживает страшный убийца? — Она зевнула, затем потянулась, села и, бросив взгляд на часы, моментально вскочила с кровати.
   — О Господи, мне же в двенадцать надо быть у врача! Боже, мы должны были завести будильник. Поставь, пожалуйста, кофе, — с этими словами она исчезла за дверью ванной.
   Он спустился на кухню, вынул из холодильника пакет с апельсиновым соком и поставил на конфорку кофейник. Мэрилин появилась минут через десять в очень элегантном, очевидно сшитом на заказ, костюме такого же цвета, как ее глаза, блузке и туфлях на маленьком каблуке.
   — Ты помнишь, что говорил вчера ночью? — сказала она, усаживаясь напротив него. — Налей, пожалуйста, кофе. О том, что тебе понравилось? Убивать?
   Он снял с плиты кофейник и стал разливать кофе по чашкам. Их взгляды встретились.
   — Так вот, это все нормально, то, что тебе это понравилось. Понимаешь, я в своей жизни много что делала, иногда совершенно ужасные вещи, но вынуждена признать, — потом я понимала, что мне это нравилось. А потом, пойми, это ГОРОД. А значит, здесь могут происходить самые ужасные вещи... хотя ты и так это знаешь, ты же полицейский. И ты или сдаешься и позволяешь задавить себя, или выбрасываешь все это из головы и выживаешь. Который час?
   — Половина двенадцатого.
   — Думаю, что успею. Просто он обычно устраивает скандал, если хоть чуть-чуть опоздаешь. Я пытаюсь тебе объяснить вот что — ты или позволяешь городу отравить себя, или же пьешь эту отраву как мед. Значит, ты убил человека, и тебе это понравилось. Ну и что такого? Забудь об этом. — Она допила кофе, вынула из сумочки зеркальце и помаду.
   Тайны.
   Секреты.
   Она выпятила губы, подкрашивая их в ярко-красный цвет. Затем приложила салфетку, на которой тут же отпечатались кроваво-красные следы. Бледная лошадка, бледный всадник, интересная бледность.
   — Ну ладно, не такая уж я баба-яга.
   — Ты прекрасно выглядишь, — похвалил он.
   — Ах ты, лапочка, — она коснулась его щеки. — Мне надо бежать.
   Она поставила чашку в мойку.
   — Ты вернешься? — спросил он. — Я свободен до четырех.
   — Я бы с удовольствием, лапуля, но у меня весь день забит. Давай до завтра, договорились? Ты сможешь освободить для меня завтрашний день?
   — Сделаю, — пообещал он.
   — Вот и хорошо, — она посмотрела на его ширинку и улыбнулась, потом поцеловала в щеку, слегка сжала его член и, выходя из кухни, бросила: — Завтра утром, ладно? В десять?
   — В десять, — повторил он.
   — Не опаздывай, — сказала она уже в дверях, затем остановилась и снова повернулась к нему. — Будешь выходить, просто захлопни за собой дверь, ладно? Я включу автоответчик, так что к телефону подходить не обязательно. Значит, и внутреннюю, и входную дверь просто как следует захлопни.
   — Я тоже скоро пойду. Мне бы хотелось только принять душ и...
   — Можешь не торопиться. — Она бросила на него нежный взгляд, затем снова подошла и крепко поцеловала. — М-м-м, — шепнула она, — это будет здорово, а? — резко отступила и вышла.
   Он слышал, как она спустилась по лестнице, включила автоответчик в гостиной, как за ней захлопнулась дверь.
   Он пошел наверх в ванную, принял душ и оделся.
   Уиллис вышел из дома в начале первого.
   И хотя его дежурство начиналось без четверти четыре, он сразу же направился в участок.
  
  
  
  
   Глава 7
  
  
   Работа в участке шла по трехсменному графику, и график этот несколько отличался от того, к которому они привыкли — его ввел новый шеф следственного отдела. Однако исключений всегда было больше, чем правил, и детективы часто работали по своему собственному расписанию.
   Тем не менее дневная смена обычно начиналась в восемь утра и заканчивалась в четыре дня. Вечерняя продолжалась с четырех до полуночи, а ночная смена (прозванная здесь «кладбищенской») — с полуночи до восьми утра. Детективы старались так организовать свое расписание, чтобы работать пару недель в дневную смену, потом две недели — в вечернюю, потом столько же — в ночную — так было легче привыкнуть к режиму и наладить сон.
   Без четверти час в участке заявился Уиллис. Клинг и Браун сидели за столом Клинга и ели бутерброды, запивая их кофе. Когда Уиллис прошел через турникет, отделяющий рабочее помещение от коридора, Браун с удивлением уставился на него.
   — Ты нацелился в начальники? — поинтересовался он. Уиллис не ответил. За многие годы работы он усвоил, что если начнешь отвечать на все шутки и подначки сослуживцев, то ни на что другое времени уже не останется.
   — Смотрите-ка, он пришел на три часа раньше, — покрутил головой Клинг. — Этот тип чрезвычайно предан своему делу.
   Уиллис вздохнул.
   — Существует три типа копов, — сказал Браун, и Уиллис знал, что так начинается большинство розыгрышей и шуток в их кругу. — Есть перегоревшие копы...
   — Которые перегорают через четыре минуты после начала работы, — добавил Клинг.
   — ...И они стараются сделать как можно меньше, причем так, чтобы Лут не заметил, что они бездельничают.
   Браун и Клинг славились в их участке своим «парным конферансом» и теперь начинали очередной клоунский спектакль «Пат и Паташон». Трудно было сыскать людей более непохожих, чем огромный, черный, как ночь, почти двух метров роста и более центнера веса Лерой Браун (Артур, но в участке его звали Арти), и высокий, светлый, тоненький Берт Клинг, больше похожий на деревенского пастушка из какой-нибудь Индианы. Покрытое нежным пушком лицо, невинные добрые светло-карие глаза придавали ему вид человека, готового поверить в любую слезливую историю какого-нибудь воришки. Вдвоем они составляли отличную клоунскую пару: «Послушай, Арти, мне, действительно, кажется, что мы задержали его по ошибке», и тут на сцену выходил свирепый, похожий на рассерженного медведя, Браун, готовый, кажется, разорвать задержанного в клочья. «Отдай-ка его мне, Берт, я сейчас из него всю душу вытрясу!» Буквально через минуту воришка кидался к Клингу, умоляя о пощаде, готовый признаться даже в убийстве незамужней тетки двенадцать лет назад. Однако сейчас...
   — А еще есть копы-педанты...
   — Они делают все тютелька в тютельку...
   — И чтобы минутка в минутку...
   — И все печатают в трех экземплярах...
   — И безропотно ходят в суды...
   — И соглашаются работать в Рождество и на Новый год...
   — Защитники невиновных...
   — Убежденные поборники справедливости...
   — Которые не сделают ни на грамм больше того, что положено по долгу службы, — Браун оскалился по-волчьи. — а еще бывают копы вроде нашего Уиллиса.
   — Он двадцать четыре часа проводит на работе...
   — Он не расстается с пистолетом даже в постели...
   — "Не волнуйся, малышка, это всего лишь мой пистолет"...
   — Ловит вооруженных грабителей даже в свободное от работы время.
   — Постоянно выслуживается, чтобы получить повышение...
   — Приходит на работу за три часа до начала смены, чтобы отпустить товарищей...
   — Усерднейший работник...
   — Впервые появившийся в Америке...
   — Самый настоящий...
   — Детектив третьего класса...
   — Но стремящийся ко второму...
   — Харольд Оливер Уиллис.
   — Поклонись, Оливер, — сказал Браун.
   «Интересно, — подумал Уиллис, — как они докопались до моего второго имени?» Он поднял над головой руки и зааплодировал. Затем подошел к столу Клинга и бросил на бумажную тарелку монету в двадцать пять центов.
   — Отлично, ребята! Огромное вам спасибо.
   — Мог бы дать и побольше, — проворчал Браун, засовывая монету в карман.
   — Стив оставил тебе на столе записку, — сказал Клинг, направляясь к двери.
   — А мы пошли. Как я понимаю, ты нас отпускаешь.
   — Никуда я вас не отпускаю. Садись, — Уиллис подошел к своему столу и взял записку Кареллы.
   Тот просил его дождаться информации из Управления по продовольствию и лекарствам, куда Карелла звонил накануне (пока Уиллис забавлялся с Мэрилин, о чем, разумеется, Карелла не знал), чтобы попытаться выяснить, не используется ли никотин в приготовлении каких-либо продуктов. Он также предупреждал Уиллиса, что может задержаться и прийти позже четырех, поскольку собирается еще раз опросить соседей Бэзила Холландера по дому, хотя детективы 12-го участка уже это сделали: «Поскольку теперь это наше дело, я хочу убедиться, что все происходит как надо».
   «Интересно, — подумал Уиллис, — к какой категории по классификации Брауна — Клинга относится Карелла?»
   Уиллис также размышлял о том, что произошло вчера днем и ночью в доме Мэрилин, ему не давала покоя одна мысль — не пустила ли она его к себе в постель лишь для того, чтобы отвлечь, не было ли это специально придуманной тактикой?
   Вчера он сказал ей, что считает себя куском дерьма, хотя, разумеется, вовсе так не думал. Он никогда не пользовался особым успехом у женщин, в основном из-за того, что ему всегда нравились женщины высокие, и шутки типа: «Может быть, принесешь лестницу?» — преследовали его всю жизнь. Он считал себя середняком в мире, где, по его мнению, появлялось все больше и больше красивых мужчин. Он знал, что не вышел ростом, знал, что коротышки считаются людьми драчливыми и неуживчивыми, сердитыми на весь мир за генетическую несправедливость, за то, что злая природа лишила их нескольких дюймов, мешающих чувствовать себя уверенно в этой стране долговязых. Наверное, он бы чувствовал себя лучше в Японии. Или Индии. Однако ему было суждено жить в США, где с каждым поколением, в результате хорошего питания и медицинского обслуживания, население становилось все выше и крепче, и даже обычный таксист выглядел как спортсмен-профессионал.
   В результате той давней перестрелки (Господи, ну зачем надо было ей об этом рассказывать, зачем он так перед ней раскрылся?) он чувствовал отвращение к оружию. Почти сразу же после этого самого страшного дня в своей жизни он записался в школу дзюдо, а затем посещал занятия по каратэ в полицейской академии. Теперь он мог за десять секунд расправиться с любым воришкой, не хватаясь за смертоносное оружие. Ему доставляла радость эта тайная власть и сила, которой он обладал. Ах, ты пытаешься что-то изображать перед Коротышкой? Хорошо, дружок, а как насчет сломанной руки и распухших яиц? Надо только сильно ткнуть указательным и средним пальцами в точку между верхней губой и носом, и осколки костей вонзятся противнику в мозг, не нужно никаких пистолетов.
   За несколько часов, проведенных с Мэрилин, он успел рассказать ей о себе больше, чем какой-либо другой женщине. В ней было что-то особенное. Откровенность — истинная откровенность — требовала ответной откровенности. И все же он не мог ее понять. Красивая, очень красивая женщина, пытается соблазнить невзрачного коротышку. Почему? Он не был куском дерьма, и хорошо знал это. Он был человек по имени Харольд Оливер Уиллис — даже имя как нельзя лучше подходило невысокому человеку — детектив третьего класса, ловкий, опытный, хитрый, но, очевидно, немного одураченный женщиной, чьи близкие друзья с удивительной скоростью отправлялись на небеса. В ее списке было четыре человека, двое из них уже покинули этот мир. Оставшиеся тоже намечены к уничтожению? И не включен ли теперь и он пятым в список избранных, тех, кто делит с Мэрилин постель и наслаждается ее откровенностью и честностью.
   Если только это действительно честность и откровенность.
   Она говорила ему, что отчима зовут Джесси Стюарт.
   Крупный нефтепромышленник.
   В Хьюстоне, штат Техас.
   Рискуя вызвать неудовольствие начальства малооправданным междугородным звонком, он выяснил через справочную полиции номер телефона в Хьюстоне, узнал, что главное полицейское управление там именуется «Хьюстон Централ», и тут же набрал номер отдела расследований. Трубку снял человек по имени Мейнард Терстон. Уиллис мысленно представил себе краснолицего здоровяка в ковбойской шляпе. Он сообщил Терстону, что ведет дело по двойному убийству и будет чрезвычайно благодарен, если техасская полиция даст ему сведения по нефтепромышленнику по имени Джесси Стюарт.
   — Он нарушил закон? — поинтересовался Терстон.
   — Да нет, не думаю. Это богатый нефтепромышленник.
   — У нас все нефтепромышленники богатые, — сказал Терстон. — Почему вы звоните в отдел расследований, если он не нарушал закон?
   — Я подумал, что вы работаете оперативней, — польстил Уиллис. — Можно, конечно, позвонить в Торговую палату...
   — Ну и почему вы этого не сделали?
   — Однако я знаю по опыту, — заискивающим голосом заговорил Уиллис, — что полицейский всегда готов помочь коллеге в случае чего.
   Наступила пауза.
   Затем Терстон хмыкнул.
   Уиллис молчал.
   — Так вы говорите, двойное убийство? — переспросил Терстон.
   — Да, — ответил Уиллис. — Отравление и нож.
   — Я вот тут как раз вожусь с хорошеньким дельцем: какой-то тип буквально искрошил семерых мотопилой.
   Уиллис ждал. Хорошо, что он не работает в «Хьюстон Централ». Хотя отравление и убийство ножом — тоже дела малоприятные.
   — Если будет время, постараюсь что-нибудь для вас добыть, — сдался Терстон. — Если можно, то пару дней...
   — В любом случае буду чрезвычайно благодарен...
   — Как пишется его имя — С-Т-Ь-Ю... или С-Т-Ю?
   — С-Т-Ю, — сказал Уиллис.
   — Оставьте свой номер, постараюсь помочь.
   Уиллис продиктовал ему номер телефона.
   — Я действительно очень вам признателен, — еще раз поблагодарил он.
   — Пока не за что, — ответил Терстон и повесил трубку.
   Уиллис взглянул на стенные часы.
   Ровно два.
   Осталось двадцать часов до десяти утра завтрашнего дня, когда он снова увидит Мэрилин.
   Звонок из «Хьюстон Централ» раздался в восемь вечера того же дня, когда работала вечерняя смена.
   К тому времени Карелла опросил большую часть жильцов дома, в котором проживал Холландер. Как и сообщил Ларкин, все они, кроме одного, который видел Холландера в лифте в половине восьмого, были слепы, глухи и немы, что неудивительно в этом городе, особенно когда речь идет об убийстве. Лучше ни во что не впутываться. Лучше идти своей дорогой. В этом равнодушном городе, где жильцы редко знают по имени даже своих ближайших соседей, рискованно говорить о том, что видел или слышал. Все боялись мести. Если кто-то убил соседа, то почему бы ему не убить и тебя? Зачем высовываться и рисковать? Работа полицейского в наши дни чертовски нелегка.
   Когда позвонили из Хьюстона, они ломали голову над планом дальнейших действий.
   Карелла не исключал возможности, что оба убийства связаны с ревностью. Ревнивый любовник убивает своих соперников. В этой версии главными подозреваемыми становились Нелсон Райли и Чип Эндикотт. Вечный трагический треугольник в данном случае оказался с четырьмя углами, что невозможно в геометрии, но вполне допустимо при расследовании преступлений. Однако, как предположил Карелла, существовала и другая версия — отвлекающий вариант — дама убивала своих любовников, в надежде, что подозрение падет на...
   — Нет, я так не думаю, — сразу же опроверг его Уиллис. — Стив, она здесь ни при чем.
   — Почему это? Что она тебе рассказала?
   — В ту ночь, когда убили Холландера, она была с Эндикоттом. Я говорил с ним, он подтверждает, что...
   — Да, но это не исключает сговора.
   — Не думаю, что она связана с этим делом, — продолжал настаивать на своем Уиллис. — Эндикотт мог потихоньку встать из кровати...
   — Да? Так ведь они были в одной кровати.
   — Да... ну да, — замялся Уиллис.
   — Что случилось? — неожиданно спросил Карелла.
   — Ничего.
   — У тебя такой вид... никак не пойму... странный какой-то.
   — Да нет, все нормально, — Уиллис попытался улыбнуться.
   Карелла по-прежнему не спускал с него глаз. Уиллис открыл свою записную книжку, стараясь избегать его взгляда.
   — Я только хочу сказать, что Эндикотт вряд ли мог выйти из дома так, чтобы она этого не заметила, а также пройти мимо привратника — дважды — и остаться незамеченным...
   — Ты говорил с привратником?
   — Да. Он видел, как они вошли в дом где-то в начале десятого, что полностью совпадает с их показаниями — и не видел, чтобы кто-нибудь из них выходил.
   — Когда он сменился?
   — В полночь.
   — А ты говорил с его сменщиком?
   — Он все подтверждает.
   — И когда они вышли из дома?
   — В восемь утра на следующий день.
   — Это сказал ночной привратник.
   — Нет, уже третий. Он взял для них такси.
   — Из дома есть другой выход?
   — Еще одна дверь выходит во двор, где стоят баки для мусора. Однако и лифт, и лестница видны из комнаты привратника.
   — Есть ли еще какая-нибудь охрана? Только привратник?
   — Да.
   — Значит, ты считаешь, что все эти привратники всю ночь не сомкнули глаз?
   — Они мне показались вполне надежными свидетелями, — сказал Уиллис.
   — Таким образом, Эндикотт и эта женщина, Холлис, исключаются?
   — Похоже, что так.
   — Значит, остается только Нелсон Райли. По тому списку, что она нам дала. Если, конечно, это убийство из ревности. — Он помолчал, затем сказал: — Но ведь он ездил кататься на лыжах, когда это случилось с МакКенноном. — Он опять помолчал. — Если, конечно, они с Холлис не замешаны в этом деле оба. Тогда алиби в выходные...
   — Да нет, я считаю, что она ни при чем, Стив.
   — Как скажешь.
   — Ну давай, предположим на минутку... но где же мотив, Стив? Зачем им — а если они оба лгут насчет поездки на лыжах, то он наверняка замешан в этом деле тоже...
   — Наверняка.
   — Так зачем им убивать двух человек, которые были ее друзьями? А я искренне верю, что они были друзьями, Стив. Мне кажется, что здесь она говорит правду.
   — Может быть, оба упомянули ее в своем завещании, кто знает? — предположил Карелла.
   — Да ладно тебе, — возразил Уиллис, — она богата и ни от кого не зависит. Ее отчим, нефтепромышленник...
   — О! Ее отчим?
   — Да.
   — И он поселил ее в этом роскошном доме на Лейн?
   — Ну, как я понял с ее слов, они очень близки. Это не так уж редко встречается, Стив. Иногда отношения между отчимом и...
   — Да, разумеется, — сказал Стив.
   — Я только хочу сказать... даже если и имеются подобные завещания... Хотя и ты сам в это не очень-то веришь...
   — Можно проверить в отделе по наследственным делам, — пожал плечами Карелла.
   — Нет, я не думаю, что здесь главным мотивом являются деньги. Очень маловероятно.
   — Для убийства существуют только два мотива, — сказал Карелла. — Любовь или деньги. Если только мы не имеем дело с сумасшедшим — тогда обо всех правилах надо забыть.
   — Но во всяком случае, я не считаю, что здесь замешаны деньги.
   — Тогда остается любовь.
   — Или сумасшедший.
   — И что же это, по-твоему? — спросил Карелла.
   — Не знаю. Однако я нутром чувствую, девушка в этом не замешана.
   — А что ты нутром чувствуешь относительно Райли?
   — Ну, если он в те выходные катался с ней на лыжах... То есть, если она невиновна и говорит правду...
   — Тогда и Райли невиновен.
   — Да.
   — Тогда у нас никого не остается.
   — Или остается еще кто-то. Кто-то, связанный и с МакКенноном, и Холландером. А может быть, эти два убийства не имеют друг к другу никакого отношения. Это не так уж невозможно, Стив. Слишком уж разный почерк.
   — А то я не знаю, — вздохнул Стив.
   Зазвенел телефон.
   Карелла снял трубку.
   — Восемьдесят седьмой участок, Карелла слушает.
   — У вас там есть такой Уиллис? — поинтересовался голос на другом конце провода.
   — Кто спрашивает?
   — Детектив Колворти из «Хьюстон Централ».
   — Секундочку, — Карелла, прикрыв трубку рукой, спросил: — Ты звонил в Хьюстон?
   — Да, — Уиллис взял трубку. — Детектив Терстон? Говорит Хэл Уиллис, вы...
   — Это детектив Колворти. Терстон просил меня передать вам кое-что. Вы хотели получить информацию о человеке по имени Джесси Стюарт?
   — Да, это так.
   — И говорили, что он наш нефтепромышленник?
   — Да.
   — У нас здесь нет нефтепромышленников с таким именем, — сказал Колворти.
   — А вообще есть люди с именем Джесси Стюарт?
   — Этих навалом, — ответил Колворти. — Джесси — достаточно распространенное имя, да и фамилия не из редких. Сюда попадут и пара-тройка десятков преступников. Только нефтепромышленников среди них нет.
   — А кто они?
   — Приятель, ты просил узнать насчет нефтепромышленника, и мы все выяснили. Если тебе нужна перепись по роду занятий, то ты не туда звонишь.
   Неожиданно для себя Уиллис спросил:
   — А нет ли у вас информации о женщине по имени Мэрилин Холлис?
   — Что значит «информации?» Мы же не станем снова изучать телефонную книгу.
   — Я имею в виду криминальную, — уточнил Уиллис и сам удивился, почему ему в голову пришло именно это слово. Не далее, как несколько минут назад он уверял Кареллу, что она чиста, как белый снег.
   — Подождешь немного, пока я тут поковыряюсь в компьютере?
   — Да, конечно, — Уиллис повернулся к Карелле. — У них нет никакой информации о Джесси Стюарте.
   — А кто этот Джесси Стюарт?
   — Ее отчим, — ответил Уиллис. — Миллионер, поселивший ее в роскошном особнячке в центре города.
   — Уиллис, — послышался голос в трубке, — ты меня слушаешь?
   — Да, да.
   — Ничего на Мэрилин Холлис.
   Отлично, подумал Уиллис.
   — Но у нас есть досье на Мэри Энн Холлис, если это тебя интересует. Задержана семь лет назад по статье 43.02.
   — А что это за статья?
   — Проституция, — ответил Колворти. — Ее сутенер заплатил за нее штраф, и мы больше о ней никогда не слышали.
   — У вас есть словесный портрет? — спросил Уиллис, затаив дыхание.
   — Белая, — сказал Колворти, — в то время ей было семнадцать. Светлые волосы, голубые глаза, рост пять футов восемь дюймов, вес — 64 килограмма, ни шрамов, ни татуировок.
   Уиллис тяжело вздохнул.
   — Как звали ее сутенера? — спросил он.
   — Джозеф Сиарт, — ответил Колворти.
  
  
  
  
   Глава 8
  
  
   Завтра? Нет, это необходимо решить немедленно, он должен пойти и поговорить с ней о Мэри Энн Холлис, чей словесный портрет полностью совпадал с ее обликом. Мэри Энн Холлис, задержанной семь лет назад по статье 43-02, проститутке, чьим сутенером был Джозеф Сиарт — не очень-то отличается от Джесси Стюарта. Ну почему у преступников совсем нет фантазии? Надо поговорить с ней прямо сейчас и получить ответы на кое-какие вопросы.
   Когда он подъехал к дому на Харборсайд Лейн, было уже начало десятого.
   Теплый весенний день сменился довольно прохладным вечером, и, подходя к дому, он поднял воротник пальто. На звонок никто не ответил. Он снова позвонил. «О, лапочка, я бы с удовольствием, но у меня весь день забит». И ночь тоже? Он с остервенением жал на кнопку звонка, однако никто не отвечал. «Хорошо, — подумал он. — Времени у меня полно. А может быть, и нет. Может быть, время играет против меня и Мэрилин Холлис?» Он сам не понимал, почему он, собственно, беспокоится о ней.
   Он прошел к своей машине, стоящей на противоположной стороне, открыл ее и сгорбился на переднем сиденье, наблюдая за входом в дом номер 1211. Без десяти десять к дому подъехало такси. Оттуда вышла Мэрилин, в том же костюме, что и утром, лишь сверху наброшен легкий плащ. Она заплатила шоферу и направилась к входной двери, шаря в сумке в поисках ключей. Уиллис выскочил из машины, сильно хлопнув дверцей. Она тут же обернулась:
   — Привет, привет, какой сюрприз!
   — Ага, — сказал он, направляясь в ее сторону.
   Она поцеловала его в щеку.
   — Ты пришел рано.
   — Да почти на двенадцать часов раньше.
   — Ну все равно заходи.
   — Давай, лучше пройдемся, — предложил он.
   — Холодновато для прогулок, — улыбнулась она.
   — Ничего, подышим свежим воздухом. — Он внимательно разглядывал ее лицо, пытаясь что-то прочитать в ее глазах при свете уличного фонаря.
   — Ладно, — Мэрилин взяла его под руку, и они пошли в сторону реки.
   Этот город с пренебрежением относился к реке, омывающей его северную часть. Прямо вдоль берега шла автострада, так что для прогулочной дорожки не оставалось места. Нет, это не река влюбленных, хотя сегодня здесь был не вчерашний влюбленный, а просто полицейский, выполняющий свою работу. «Мне гораздо больше нравится, когда ты не просто полицейский, выполняющий свою работу». Еще бы, подумал он. Когда они вошли в небольшой сквер напротив ее дома, со стороны реки подул свежий ветер, и она сильно вцепилась в его руку. Да, девушка, теперь тебе надо держаться покрепче!
   — Кто такой Джозеф Сиарт? — спросил он.
   Прямо в солнечное сплетение.
   Она ответила не сразу. Но рука не дрогнула, выражение лица не изменилось. Очень спокойное выражение.
   — Старый знакомый.
   — И чем он занимается?
   — Зачем спрашивать, если ты и так все знаешь.
   — Он сутенер, да?
   — Когда я его знала, он был сутенером. Я не видела его по крайней мере лет шесть.
   — Думаю, даже семь, — сказал Уиллис. — С того самого момента, как он заплатил штраф за проститутку по имени Мэри Энн Холлис.
   — Ну и что? Я же говорила тебе, что делала в своей жизни ужасные вещи.
   — Ты также говорила, что тебе это нравилось.
   — Да, мне было очень весело, ты это хотел услышать? Так вот, значит, чем занимаются друзья? — она покачала головой, в голосе ее звучала ужасная обида, — этакая несчастная обманутая детка. — Проверяют прошлое?
   — Именно этим и занимаются полицейские.
   — Вчера ночью ты был совсем другой.
   — Но сегодня вечером я полицейский. Значит, ты под этим именем жила в Хьюстоне? Там, где ловила клиентов?
   — Это мое настоящее имя, — сказала она.
   — Мэри Энн Холлис.
   — Да, Мэри Энн Холлис. Я изменила его на Мэрилин, когда переехала сюда, на восток.
   — Почему? Разве тебя разыскивают в Хьюстоне?
   — Нет, конечно! — ответила она.
   И это было правдой. Колворти говорил ему, что после того задержания они больше о ней не слышали.
   — А Джесси Стюарт существует на свете?
   — Нет.
   — Нет никакого отчима-миллионера?
   — Нет.
   — Так кто же платит за этот райский уголок на той стороне улицы?
   — Я сама.
   Она по-прежнему держала его под руку. Он был удивлен, что она не отпускала его. Так рука об руку они шли по парку, как пара любовников, каковыми, в техническом смысле этого слова, и являлись. Случайный прохожий мог бы подумать, что они решают вопросы своей будущей жизни. А они говорили о прошлом — и о возможном завершении настоящего.
   — И откуда у тебя такие деньги? — спрашивал он.
   — Я их заработала.
   — Проституцией?
   — Это нелегкий труд, можешь мне поверить.
   — Но дом стоит по крайней мере мил...
   — Семьсот пятьдесят, — подсказала она.
   — Пусть так. И ты хочешь сказать мне, что заработала эти деньги, лежа на спине.
   — Чаще — стоя на коленях.
   — Должно быть, работала круглые сутки?
   — Я много лет этим занималась.
   — И Сиарт позволял тебе брать эти деньги себе?
   — После того случая я порвала с ним отношения.
   — И он тебя отпустил? Кому ты рассказываешь?
   — Он меня не отпустил, я просто убежала. Прямо до Буэнос-Айреса.
   — Где и заработала семьсот пятьдесят...
   — Даже больше. В Аргентине полно богачей. Я работала без крыши. Все деньги, каждый цент, я оставляла себе.
   — А тебя не разыскивают за что-нибудь в Аргентине? — вдруг спросил он.
   — Меня никто нигде не разыскивает! Что с тобой сегодня?
   — Так почему же ты сменила имя?
   — И из-за этого меня теперь надо считать сбежавшей преступницей? Что особенного в том, что я изменила имя? Может быть, просто поняла, что хватит? Порвала с прошлым, приехала сюда и начала новую жизнь...
   — Ты продолжаешь заниматься проституцией?
   — Я же говорю, нет.
   — Нет, ты мне этого не говорила!
   — Я сказала, что начала новую жизнь, разве нет? По-моему, это не подразумевает проституцию.
   Теперь они ссорились. Как настоящие влюбленные.
   — А разве этот ворюга Микки не был твоим клиентом?
   — Да просто одна моя подруга попросила меня...
   — А все эти мужчины на твоем автоответчике?
   — Просто знакомые, случайные знакомые.
   — Это и значит — клиенты.
   — Ничего это не значит, засранец чертов! — закричала она.
   — Ничего себе выраженьице для приличной женщины.
   — Я приличная женщина! — воскликнула она.
   — Если ты не занимаешься проституцией, на что же ты живешь?
   — Я уехала из Буэнос-Айреса с двумя миллионами долларов.
   — О, ты работала даже больше, чем я предполагал.
   — Гораздо, — сердито сказала она. — Я хорошо работала, у меня и сейчас неплохо выходит. — Она помолчала, затем добавила тихонько: — Ты и сам знаешь.
   — Но не в профессиональном плане, да?
   — Ну сколько же раз можно повторять одно и то же?!
   — Столько, сколько мне надо.
   — Я больше не занимаюсь проституцией, — тяжело вздохнула она. — То, что осталось после покупки дома, я вложила в ценные бумаги. Моего брокера зовут...
   — Я знаю. Хэдли Филдс с Мерилл Линч.
   — Да.
   Некоторое время они шли молча.
   — Зачем ты лгала мне? — наконец спросил он.
   — А зачем ты стал вынюхивать?
   — Зачем ты, черт подери, мне лгала? — повторил он и стряхнул со своей руки ее ладонь. Потом остановился и, повернувшись к ней, схватил ее за плечи. — Зачем?
   — Потому что была уверена, что ты сбежишь, как только узнаешь правду. Вот как ты собираешься сбежать сейчас.
   — И почему это для тебя так важно?
   — Да важно. Очень важно.
   — Почему?
   — А ты как думаешь? — спросила она.
   Он отпустил ее. Его плечи сгорбились. Внезапно он почувствовал себя очень маленьким.
   — Не знаю... я не знаю, что думать, — бормотал он.
   — Нам обязательно обсуждать это здесь, на ветру? — Она подошла к нему ближе. — Хэл... Пойдем ко мне. — Его била дрожь. Он знал, что ветер с реки здесь ни при чем. — Хэл! Ну пожалуйста. Пойдем ко мне. Я буду любить тебя. Пожалуйста.
   — Только никогда больше не лги мне, — попросил он.
   — Обещаю. — Она коснулась рукой его лица. Нежно поцеловала прямо в губы. — А теперь пойдем.
   Она снова взяла его под руку и повела из парка, через улицу прямо в свой дом.
   На следующее утро Карелла явился к Нелсону Райли и застал художника за работой. Казалось, Райли был крайне недоволен столь ранним визитом.
   — По пятницам я заканчиваю недельную работу, — сообщил он. — Стараюсь сделать как можно больше, все подготовить к понедельнику. Надо было сначала позвонить.
   Перед Кареллой стоял огромный рыжеволосый детина с зелеными, гневно сверкающими глазами, испачканными краской мосластыми руками, в одной из которых была зажата наподобие сабли большая кисть.
   — Ради Бога, извините, — сказал Карелла. — Но мне бы хотелось задать вам еще несколько вопросов.
   — А где второй коп? Тот, маленький? По крайней мере у него хватало такта сначала позвонить. Вы, очевидно, считаете, что художники сидят и ждут, пока на них снизойдет вдохновение, чтобы начать работу. Я — рабочая лошадка, такая же, как и вы.
   — Я все понимаю, — извиняющимся тоном произнес Карелла. — Разница только в том, что я занимаюсь убийствами.
   Он не стал уточнять, что занимается двумя убийствами. Для того он и пришел сюда, чтобы узнать, что именно Райли знает о втором преступлении.
   — Мне наплевать, над чем вы там работаете, — ворчал Райли, — А я работаю над полотном три на четыре, и у меня уже ноги подкашиваются! Вы думаете, трудно только убийство расследовать? Пойдите посмотрите на эту тетку у стены!
   Карелла взглянул на «эту тетку», которая была никакой не теткой, а склоном покрытой снегом горы, по которому скользили лыжники.
   — Вы чувствуете, что идет снег? — спросил Райли.
   — Нет, — честно признался Карелла.
   — Вот и я тоже. А хочу, чтобы шел снег. Но каждый раз, когда я добавляю белый, теряется цвет. Яркие костюмы лыжников, этот алый и ярко-зеленый на флажках на той хижине, насыщенно-коричневая окраска кресел подъемника — видите эти сильные, чистые краски? Я люблю цвет. Но мне каждый раз приходится все переделывать, потому что белый приглушает все остальные цвета. Если я не сумею создать впечатление падающего снега сегодня, то всю неделю буду беситься. И какое мне дело до вашего убийства? И вообще, я уже рассказал все, что знал, другому копу.
   — Мистер Райли, — спокойно заметил Карелла, — если вы не нарисуете этот снег, то всего-навсего будете беситься все выходные, если же мы не расколем свой орешек, то кто-то избежит наказания за преступление, и мы будем беситься не только в выходные, но очень и очень долго.
   — Послушай, парень, не надо только ныть здесь, ладно? — сказал Райли. — Мне действительно наплевать, даже если вы и завалены работой и мало получаете. Пойди и пожалуйся в Армию Спасения. Никто тебя не заставлял идти в копы.
   — Это так, — ответил Карелла. — Но раз уж так случилось, и я здесь, то думаю, вам не так уж трудно проявить хоть каплю вежливости.
   — Подумали бы лучше о вежливости сами, прежде чем вламываться к человеку, пытающемуся передать снег, сняли бы трубку и позвонили!
   — Только Господу удается изобразить снег, — глубокомысленно заметил Карелла, и Райли неожиданно расхохотался. Карелла неуверенно улыбнулся: — Так мы можем поговорить?
   — Ладно, только по-быстрому, — Райли покачал головой. — У меня действительно полно дел.
   «И у меня тоже», — подумал Карелла, но вслух произнес:
   — Я лишь хотел напомнить вам о тех людях, о которых вас спрашивал мой коллега.
   — Каких людях?
   — Друзьях Мэрилин Холлис.
   — Снова здорово — Мэрилин и ее друзья, — усмехнулся Райли. — Ей-богу, она не имеет никакого отношения к убийству этого парня, как там его?
   — МакКеннон, — подсказал Карелла. — Почему вы считаете, что она не имеет к этому никакого отношения?
   — Потому что, во-первых, она была со мной в день его смерти. Вот на этой картине как раз и изображено то место, где мы с ней были. Если внимательно посмотреть, то можно увидеть Мэрилин, вот она, у подъемника, — наклонилась и поправляет крепления. Вот эта девушка в темно-желтой куртке — она все выходные была в этой куртке персикового цвета. Я люблю чистые тона. И потом Мэрилин поклялась, что не имеет никакого отношения к смерти этого парня. А Мэрилин никогда не лжет.
   — Все лгут, — сказал Карелла.
   — Только не Мэрилин.
   «Непорочная Мэрилин, — подумал Карелла. — Хоть причисляй ее к лику святых. Единственный человек во всей вселенной, который никогда не лжет».
   — Все, — снова повторил он, сильно напирая на это слово.
   «В том числе и я», — подумал он. И даже не произнеся ни слова, — ведь он до сих пор ничего не сказал о смерти Бэзила Холландера. Но ведь и Райли тоже ничего об этом не говорил. Так, может быть, лгут они оба?
   — Когда она вам это говорила? — спросил он.
   — Говорила что?
   — Что не имеет отношения к смерти МакКеннона.
   — Мы с ней разговаривали по телефону, после того, как другой коп...
   — Уиллис.
   — Да, такой маленький. Мы говорили после того, как он у меня побывал. Я сказал, что точно знаю, что она была со мной все выходные, но, может быть, она наняла какого-нибудь бандита, чтобы тот подбросил в чашку яд — мало ли какие у нее были причины? Вот тогда она поклялась мне самыми страшными клятвами, что даже не знала, что МакКеннон умер, пока вы не пришли и не сообщили ей об этом.
   — Она именно так и выразилась?
   — Примерно так.
   — И вы, разумеется, тоже ничего об этом не знали, пока мой коллега не пришел к вам?
   — Да, тот маленький.
   — Уиллис.
   — Ага.
   — А почему это вы решили, что мисс Холлис — или кто-либо еще — может нанять убийцу?
   — Я не думал об этом серьезно...
   — Однако достаточно серьезно, чтобы спросить ее.
   — Это было сделано в шутку.
   — А, так это вы шутили...
   — Да ведь не насчет убийства. Здесь шутки неуместны. Насчет наемного бандита.
   — Но вы считали, что это невозможно?
   — Ну кто же будет нанимать бандита, чтобы бросить яд в чью-то там чашку?
   — Вы считаете, что МакКеннон был отравлен именно так? Что кто-то подсыпал ему яда в чашку?
   — Я не знаю, как он был отравлен. Я только хочу сказать, что бандиты ломают руки или стреляют по ногам. Они не занимаются такими чисто женскими убийствами, как отравление... — Внезапно он замолчал. — Что это вы меня пытаетесь спровоцировать?
   — Просто слушаю, — ответил Карелла.
   — Знаете, мне не нравится, как вы слушаете, — сказал Райли. — Вы слушаете как-то очень выборочно.
   — Вам не кажется, что бандит мог бы силой заставить МакКеннона проглотить этот яд?
   — Представления не имею, каким образом яд попал в мистера МакКеннона. — Он, казалось, пытался защититься. Мускулистые руки сложены на мощной груди, рот скривился, даже, казалось, густые рыжие усы растопорщились еще больше.
   — Хорошо, давайте поговорим о других двух мужчинах, с которыми она встречалась, — сменил тему Карелла.
   — Я не знаю двух других, тех, о которых говорил ваш коллега.
   — Уиллис.
   — Да, маленький такой. Я их не знаю, как не знал и мистера МакКеннона, и если я сейчас же не начну работать над снегом, то скоро стану злиться и все разнесу к чертовой матери, мистер Карелла.
   — Чип Эндикотт? — продолжал Карелла. — Никогда о нем не слышали? Скорее, Чарльз Эндикотт младший. Юрист.
   — Никогда не знал его, и когда приходил ваш коллега, и теперь.
   — А Бэзила Холландера?
   — Тоже не знаю.
   — И имени его никогда не слышали?
   — Нет...
   — Оно было вам незнакомо, когда приходил мой коллега... — Карелла сверился со своими записями, — это было двадцать пятого марта, так? На следующий день после убийства МакКеннона. Тогда вам это имя было неизвестно.
   — Да.
   — А сейчас оно вам известно?
   — Нет.
   — Вы читаете газеты, мистер Райли?
   — Да.
   — А телевизор смотрите?
   — У меня нет телевизора.
   — А вы слушаете радио?
   — Когда работаю над картинами.
   — И все же имя Бэзила Холландера вам неизвестно?
   — Я же только что сказал вам...
   — Вы знаете, что Бэзил Холландер мертв?
   Не отводить глаз!
   — Вы знаете, что он убит?
   Смотреть в глаза.
   — Его зарезали в собственной квартире на Эддисон-стрит, в центральной части города. И вы об этом не знали, это так?
   — Нет, я...
   — Вы разговаривали с мисс Холлис с начала этого месяца?
   — Вообще-то нет, я...
   — Сегодня четвертое, мистер Райли. Вы разговаривали с мисс Холлис с первого числа?
   — Нет.
   — Я думал, вы близкие друзья.
   — Да, но...
   Наступило молчание. Когда Райли заговорил снова, голос его был еще слышен.
   — Это действительно очень серьезно?
   — Да, очень.
   — Я хочу сказать... значит, кто-то убивает ее друзей?
   — Пока двоих, — сказал Карелла, не сводя глаз с его лица.
   Он ничего не смог прочесть в глазах художника, когда рассказывал ему о Бэзиле Холландере, ни один самописец не подпрыгнул в этом крохотном детекторе лжи, ничто не указывало на тяжелый грех на душе, — все говорило лишь о том, что Райли действительно крайне удивлен. Теперь же он заметил в его глазах нечто похожее на страх. Большой рыжеволосый медведь неожиданно понял, что двое из четырех друзей Мэрилин убиты и что он также является другом мисс Мэрилин.
   — Так кто же я — подозреваемый или возможная жертва? — спросил он. Лицо его побледнело и резко выделялось на фоне рыжих волос и пышных усов.
   — Если бы я знал, — покачал головой Карелла.
   — Мне нужна защита полиции, — сказал Райли.
  
  
  
  
   Глава 9
  
  
   То же самое понадобилось и Чарльзу Ингерсолу Эндикотту младшему.
   В одиннадцать часов дня той же пятницы 4 апреля, внимательно все обдумав и обсудив со своими партнерами в компании «Хаккет, Роллингз, Пирсон, Эндикотт, Липстейн и Марш», он позвонил в участок и поговорил — не с Уиллисом, который в тот момент был еще в постели с Мэрилин Холлис, — а с Кареллой, только что вернувшимся после своей короткой встречи с Нелсоном
   Райли. Адвокат сообщил, что ему и его коллегам кажется что кто-то регулярно убивает друзей Мэрилин Холлис — кстати, обратил ли Карелла внимание на то, что второе убийство произошло именно в День Смеха? — и может быть, учитывая то, что он является одним из ближайших друзей Мэрилин, полиция на некоторое время обеспечит его безопасность? Не кажется ли Карелле, что он, Эндикотт младший, может стать следующим в этой цепочке убийств?
   Честно говоря, Карелла считал Эндикотта очень даже возможным кандидатом на уничтожение, однако ответил ему лишь то, что обязательно проконсультируется со своим начальством (выражение, чем-то напоминающее витиеватый стиль юристов) и, как только будет принято решение, тут же с ним свяжется.
   — А где, черт побери, этот Уиллис? — спросил лейтенант Бернс.
   — Его дежурство начинается с четырех, — ответил Карелла.
   — Тогда какого черта ты здесь делаешь?
   — Хочу получить ваше место, — улыбнулся Карелла.
   — Ради Бога, — ответил Бернс.
   — Что мне сказать Эндикотту? И Райли?
   — Так, значит, они заволновались?
   — А вы бы на их месте? Бернс пожал плечами:
   — Я слишком давно вращаюсь в этом мире. Если станешь все время бояться, что когда-нибудь вылетишь из окна небоскреба и разобьешь голову, то в два счета сойдешь с ума. Ну какова вероятность того, что этот парень подумает пришить еще двоих? Думаю, одна на миллион.
   — Ну, если быть одним из этих двоих, то вероятность становится намного больше.
   — И что они просят? Круглосуточное дежурство? В три смены?
   — Они ничего определенного не говорили.
   — А это значит, что мы должны снять шесть человек с их заданий. И у меня нет свободных шести человек, это уж точно. Особенно теперь, когда погода улучшилась и все тараканы повылезли из щелей.
   — Можно использовать постовых.
   — В гражданской одежде. Как только он увидит синюю форму, то моментально смоется — только его и видели.
   — Так в этом-то и весь смысл.
   — Нет. Задачей наших людей (если уж мы их туда отправим) должна быть не защита двух перепуганных типов. Если мы будем посылать полицейских на защиту каждого, кто считает, что его собираются убить, то у нас не останется людей на все остальные дела. Но я согласен на круглосуточное дежурство только потому, что, если этот тип действительно сделает еще одну попытку, у нас будет под рукой человек, способный его схватить. Надо посмотреть, не сможет ли капитан Фрик выделить шестерых постовых. А пока держите постоянную связь с Эндикоттом и Райли.
   Через час, несмотря на возражения капитана Фрика, было принято решение, что шестерых постовых снимут с участков и в гражданской одежде отправят на круглосуточное дежурство по охране Эндикотта и Райли. Фрик (поскольку тараканов из щелей к весне повылезет немало) выделил шестерых, с которыми не жалко было расстаться — самых бестолковых полицейских, воспринявших это дежурство как небольшую передышку в опасной и утомительной работе уличного постового. Правда, задание казалось им отдыхом в санатории лишь до тех пор, пока они не узнали, что, возможно, придется столкнуться с убийцей. Копы начали спорить между собой, кто из них пойдет на дежурство в «кладбищенскую смену», надеясь, что ночью и Эндикотт, и Райли будут спать, и, следовательно, их охранники тоже получат возможность немного прикорнуть. Фрик моментально разрешил конфликт, сам распределив их по сменам — ты идешь днем, ты — вечером, а ты — в ночь. Точка. Весьма неохотно двое из шестерых болванов направились в разные стороны, один — в мансарду Нелсона Райли в центре города, другой — в контору Эндикотта, чуть подальше от центра на Джефферсон-авеню.
   На данный момент оба были защищены.
   В некотором роде.
   Уиллис, весело насвистывая, появился на работе без четверти четыре.
   Карелла, находившийся на работе с девяти утра, тем не менее отработал всю свою смену до конца. Во время своего дежурства они предотвратили вооруженное ограбление, вовремя схватив преступников, изнасилование, три разбойных нападения и квартирную кражу. Никто не пытался убить ни Эндикотта, ни Райли, к великой радости охранников, сменившихся днем без четверти четыре. Без четверти двенадцать следующая пара бездельников доложила о вступлении на дежурство и о том, что и Эндикотт, и Райли обеспечены охраной на ночь. Карелла и Уиллис освободились в одно и то же время.
   Их ждали два выходных дня.
   Карелла направился прямо домой на Риверхед к жене и детям.
   Уиллис пошел в дом на Харборсайд Лейн.
   Одно крыло дома было закрыто — «чтобы не топить зря» — сказала она; там хранилось барахло, которому не нашлось места в основной части дома. Например ваза, расписанная яркими цветами, стояла на чем-то вроде журнального столика, покрытого красной шалью. Мэрилин рассказала ему, что эту вазу расписал один человек, который продавал на тротуаре в центре города возле Квартер всевозможные керамические изделия, довольно безобразные, а вот эта ваза, по ее мнению, была действительно замечательной, хотя краски могут выцвести. Раньше в вазе стояли искусственные цветы, но она их убрала, когда обнаружила, что в потолке дырка. Тогда она передвинула коробку с вазой и шалью прямо под дырку в потолке, потому что, если уж и подставлять что-то под дырку, так ваза смотрится намного эстетичнее, чем, например, кастрюля. Разве нет?
   То, что Уиллис принял за журнальный столик, спрятанный под шалью, на самом деле было ящиком. Шаль она купила в Буэнос-Айресе, куда сбежала от Джозефа Сиарта. А ящик оказался решетчатой деревянной коробкой от апельсинов, которую она подобрала у продуктового магазина, когда впервые приехала в этот город. Она хотела отклеить от ящика красивую наклейку и отдать в окантовку в один из небольших художественных салонов на Стем-стрит, где очень здорово делали подобную работу, даже какой-нибудь паршивый карандашный рисунок после их оформления смотрелся как набросок Пикассо. Она притащила сюда этот ящик, когда купила дом, но так и не отодрала наклейку и наконец перетащила его в этот «склад», закрыла шалью и поставила на него вазу с искусственными цветами.
   На стене висели четыре собачьих поводка.
   Когда-то у нее была собака, сразу же после того, как она купила этот дом, здоровенный абсолютно черный Лабрадор по кличке Айсберг. Однако ей некогда было выгуливать пса в парке, поскольку она была занята отделкой дома, носилась по магазинам и салонам, обставляя дом. И она отдала собаку одному человеку, своему другу...
   — Другу или приятелю? — спросил Уиллис.
   — Да, пожалуй, другу, — ответила она.
   ...Однако собака попала под машину, и это могло бы положить конец их дружбе прямо тут же, поскольку он так безответственно отнесся к своему долгу. Тем не менее она продолжала встречаться с ним до тех пор, пока не узнала, что у возлюбленного в Лас-Вегасе есть жена и четверо детей, и тогда она сказала ему, что не любит бабников и лгунов, особенно лживых бабников, которые отпускают собак на улице без поводка, где их сбивают «кадиллаки». Поводки она оставила, потому что действительно любила свою собаку, а еще потому, что, возможно, когда-нибудь заведет себе другого пса, хотя, наверное, еще не скоро.
   Вся комната была забита картонными коробками. В одних лежали старые письма, в основном от друзей, проживающих в этом городе, полученные, когда она жила на Побережье или в Хьюстоне, в «конюшне» Сиарта. Ей не хотелось рассказывать о своей жизни — «обычная история, Хэл, меня бросил парень, ну и пошло», однако все же сказала, что уехала в Хьюстон после того, как ушла от одного бродяги в Малибу, который нещадно лупил ее. Нет, мать так и не нашла ее в Калифорнии. Ее мать никогда не выходила замуж за миллионера-нефтепромышленника. Как он уже прекрасно знает, все это было вранье. Потому что, если бы она стала ему рассказывать всю правду о том, что с ней происходило после того, как она уехала из Калифорнии, ей бы пришлось рассказать и о Хьюстоне, и о Буэнос-Айресе, и обо всем остальном, и тогда она потеряла бы его моментально.
   В картонках лежали вырезки из газет.
   Особенно много статей о раке груди...
   — Я до смерти боюсь, что у меня будет рак груди. Или еще хуже — рак матки. Когда я этим занималась, то все время боялась что-нибудь подцепить. Мне повезло, но можешь себе представить, как бедняжкам приходится волноваться сейчас? Ну гонорею и сифилис еще можно вылечить. Однако герпес — это на всю жизнь, а СПИД — и вовсе конец. Тогда я не боялась рака, хотя, возможно, и зря. Но сейчас боюсь до смерти, потому что моя мать умерла от рака. Вот у евреек никогда не бывает рака матки или бывает очень редко, потому что мужчины-евреи делают обрезание, жаль, что я не еврейка. Рак матки — это болезнь неевреев, потому что возникает от трения о мужскую крайнюю плоть. Однако моя мать умерла от рака, значит, и у меня есть предрасположенность. Поэтому-то я и храню все эти статьи о раке груди — кто знает, что может случиться? А ты будешь меня любить, если у меня останется только одна грудь?
   ...А еще там были картинки, вырезанные из журналов мод «Вог», «Харпер Базар» и «Семнадцать»...
   — Когда я этим занималась, я мечтала стать моделью. Они зарабатывают только шестьдесят, семьдесят долларов в час, по крайней мере, большинство из них, а я получала примерно триста, но, Боже, как я мечтала поменяться с ними местами. Я любила стоять голышом перед зеркалом и двигаться и поворачиваться так, как делают это манекенщицы. Ведь они стоят совсем по-другому — одна нога вперед и бедро развернуто. У меня узкие бедра, для манекенщицы это плюс, и грудь у меня тоже маленькая.
   — У тебя не маленькая грудь, — возразил Уиллис.
   — Ну во всяком случае, нельзя сказать, что я являюсь символом матери-кормилицы, это уж точно, — засмеялась она. — Однако спасибо за комплимент.
   И еще было множество различных материалов о первой мировой войне, даже несколько газет 1919 года, которые она купила в антикварной лавке на Базингтон-стрит.
   — Потому что, знаешь, война всегда меня интересовала. Вот сидят в своих окопах мужчины и смотрят вперед, через нейтральную полосу, и там кругом крысы, а они не знают, чем себя занять — онанируют и все такое. Ведь это совсем не так, как в современных войнах, когда люди просто бомбят друг друга. Надеюсь, они не станут бросать атомную бомбу, как ты думаешь? Если да, то я бы хотела в это время быть с тобой в постели. А знаешь, что мне действительно хочется когда-нибудь сделать? Только, пожалуйста, не смейся. Мне бы хотелось написать книгу о первой мировой. Понимаю, что это звучит глупо, у меня совсем нет таланта. Но кто знает?
   Главным приобретением нескольких лет в Буэнос-Айресе было свободное владение испанским, чем она совершенно потрясла Уиллиса, когда налетела на ни о чем не подозревающего таксиста-пуэрториканца, который, отвозя их домой после обеда в ресторане, имел наглость поехать кружным путем. Она говорила по-испански совершенно свободно, употребляя разговорные фразы и ругательства, украшая свою перебранку с водителем такими выражениями, как «Vete al carajo» (что, как она сообщила Уиллису, означает «Иди к черту»), или же эпитетами вроде «hijo de la gran puta» [1] или «cabeza de mierda» [2] , после чего таксист выскочил из машины, осыпая ее ругательствами не менее выразительными; они с Мэрилин стояли посреди улицы, нос к носу, и орали друг на друга, как Кармен с арестовавшим ее офицером, в то время как на тротуаре стала собираться толпа, а постовой, находившийся неподалеку, сделал вид, что ничего не замечает, и отвернулся в противоположную сторону. Затем, когда они с Уиллисом лежали в постели, она сказала, что всего лишь назвала таксиста «дурьей башкой».
   За эти выходные он также понял, что она не является идеальной хозяйкой.
   По понедельникам, средам и пятницам к ней на несколько часов приходила убираться одна женщина, однако между ее визитами Мэрилин превращала дом в «настоящие джунгли», как она сама выражалась. На кухне царил полный беспорядок. Мойка была завалена грязной посудой, сковородками и кастрюлями, потому что Мэрилин предпочитала использовать всю свою посуду и оставлять мытье домработнице. В кухне стоял современнейший холодильник, но единственное, что там находилось, это несколько открытых упаковок йогурта, увядший салат и кусочек прогорклого масла. Мэрилин объяснила, что она редко ест дома, а если и делает это, то проще заскочить в ближайший магазин и купить свежих молочных продуктов или яиц, а не держать все это в холодильнике, пока не протухнет. На полу в спальне валялась гора грязного белья, куча одежды лежала и в гостиной, прямо у дверей. Мэрилин любила сбрасывать с себя все сразу же, как входила в дом и закрывала за собой дверь — она скидывала блузку и джемпер, юбку или брюки, сбрасывала туфли и ходила по дому в одних трусиках, объясняя это тем, что в окна дом не просматривается, а если какой-нибудь тип и сможет из парка заметить через окно ее прелести, то не увидит ничего такого, что до него не видели уже сотни тысяч других.
   — Прости, — неожиданно остановилась она, — тебе это неприятно слышать?
   — Да, — кивнул он.
   — Обещаю, что больше никогда не заговорю об этом. Богом клянусь. Но я ведь занималась этим. И очень долго.
   — Я знаю.
   Ему пришло в голову, что очень много полицейских кончают тем, что женятся на проститутках. «Интересно почему?» — подумал он.
   Он также не мог понять, чего это он вдруг подумал о женитьбе.
   В воскресенье вечером они вместе покурили травку.
   Он раньше никогда не курил травки, хотя и знал многих копов, которые этим баловались.
   Они лежали на кровати, внезапно она встала и нагишом прошла к одному из старинных комодов. Когда она вернулась, в руках у нее были две сигареты.
   — Я не курю, — предупредил он.
   — Это косячки, — сказала она, теперь он тоже увидел, что это марихуана.
   — Косячок — вот где, — он указал на свой набухший член.
   — Косячок, — согласилась она, — но и это тоже. Давай, лапочка, сейчас нас проберет.
   — Меня уже пробрало, посмотри на мой косячок.
   — Давай ненадолго отложим, — сказала она. — Это действительно хорошая травка, после нее секс станет еще лучше.
   — Куда уж лучше?
   — А ты что, не знаешь? — она с удивлением посмотрела на него. — Ты разве никогда не курил травку?
   — Никогда.
   — Боже, — всплеснула она руками, — девственник! Ну-ка, давай я тебя научу.
   — Не уверен, что мне так уж хочется учиться.
   — Да ладно тебе. Могу побожиться, что даже ваше начальство этим балуется.
   — Возможно, но...
   — Это же очень слабенькая травка, Хэл! Никто не заставляет тебя колоться.
   — Ну...
   — Значит, так — делаешь очень сильную затяжку, гораздо более глубокую, чем при обычном курении, затем глотаешь дым и держишь его в себе как можно дольше.
   — Я видел, как это делается, — сухо сказал он.
   — Когда выпустишь дым, — продолжала она, — то струйка должна быть тоненькая-тоненькая, понятно?
   — Мэрилин...
   — Смотри, как я это делаю, и перестань быть таким паинькой. Я сделаю первую затяжку, чтобы ты понял, как надо, а потом передам тебе. Только сделай все, как надо, Хэл, это же не «Винстон» или «Кэмел», а «Золото Акапулько».
   Она вдохнула в себя дым и передала косяк ему. Он сильно затянулся и закашлялся.
   — О Господи, — сказала она, зацокав языком. — Ну-ка. Попробуй снова.
   Он сделал еще одну попытку. На этот раз все прошло спокойно.
   — Отлично. Теперь дай мне.
   Так они передавали самокрутку друг другу раз шесть, пока она не стала совсем короткой. Зажав ее между большим и указательным пальцами, Мэрилин с шумом втянула дым и бросила окурок в пепельницу на тумбочке.
   — Вещественное доказательство, — усмехнулась она. — В случае, если надумаешь меня арестовать.
   — У меня выходной, — напомнил он.
   — Здорово, ах, как здорово, правда? — сказала она. — Как тебе? Ты что-нибудь чувствуешь?
   — Ничего.
   — Подожди, пройдет несколько минут. Иногда на девственников действует не сразу.
   — Я ничего не чувствую, — повторил он.
   — Тебе не кажется, что все стало отчетливым и резким?
   — Нет.
   — На разных людей действует по-разному. Вот мне все кажется отчетливым и ярким, все черты становятся четкими, ясными, резкими. Все контуры. Резкими и четкими.
   — И ясными, ты забыла.
   — Да, четкими, ясными и резкими, — повторила она. — У некоторых все расплывается, но у меня не так. Вот мне кажется, что все становится четким, все как бы светится, как хрусталь, а во всем теле — приятная истома.
   — Лично со мной ничего не происходит, — сообщил Уиллис.
   — Вот как ты видишь меня? — спросила она. — Я кажусь тебе резкой и четкой?
   — Нет, просто голой.
   — Я знаю, но резкой и четкой?
   — Нет, мягкой и округлой.
   — Некоторым все кажется мягким и округлым, — сказала она.
   — Особенно, если они мягкие и округлые...
   — Не смейся, — сказала она. — Встань и пройдись по комнате. Ой, посмотри, — сказала она, — он упал. Что с ним случилось?
   — Твое «Золото Акапулько» убило его.
   — Ничего подобного, секс от него становится лучше, вот увидишь. Встань и пройдись по комнате.
   — А что, от этого он встанет?
   — Я хочу посмотреть, как меняется ощущение времени. И расстояния. Вот очень многим кажется, что вот эта стена находится за тысячи километров и что для того, чтобы дойти до нее и дотронуться, надо прошагать целую вечность. Иди попробуй.
   — Я хочу, чтобы он опять встал, — сказал он.
   — Иди вон туда, к стене.
   — А мне не нужно завязать глаза?
   — Тебе кажется, что стена находится далеко?
   — Где была, там и осталась.
   — Где там?
   — Прямо в конце тоннеля, — он фыркнул.
   — Вот я знала одного мужчину...
   — Ты же обещала, что не будешь...
   — Нет, нет, это был просто друг. И он говорил, что Ад находится в Голландском тоннеле. Ад навсегда застрял в Голландском тоннеле.
   — А где это — Голландский тоннель? — спросил Уиллис. — В Амстердаме?
   — Нет, в Нью-Йорке. Он был из Нью-Йорка. Он мне читал стихи.
   — По-голландски? — осведомился Уиллис, и снова ему стало смешно.
   — Да нет же, по-английски. Он сам написал эти стихи. Хочешь послушать?
   — Нет, — Уиллис снова засмеялся.
   — Все сверкало, когда тощие подлизы...
   — Кто?!
   — Тощие подлизы. Ну слушай-же! "Все сверкало, когда тощие подлизы сожгли кальсоны Гембела. А тетя Лиза бедная гуляла в парке Бэмболо. Но северные крысы сожрали тетю Лизу...
   — Какие крысы?
   — Северные.
   — Это с Аляски, что ли?
   — Наверное. Они ее съели.
   — Кого?
   — Тетю Лизу. Как там, в Мексике. А может быть, и во всем мире. Крысы эти.
   — Мексике? Какой Мексике? О чем ты говоришь?
   — Они съели бедную тетю Лизу. Настоящие людоведы.
   — Ты хочешь сказать — людоеды.
   — Ага, — засмеялась Мэрилин.
   — А ты знаешь, что у тебя тут лежит молоток? — спросил Уиллис.
   — Где?
   — Вон на тумбочке.
   — На какой тумбочке?
   — На тумбочке возле кровати. Там стоит лампа, телефон и еще лежит молоток.
   — Ах да, это мой молоток.
   — Может быть, ты еще и плотничаешь? — спросил он и засмеялся.
   — Это для защиты, — ответила она. — Лучшее оружие для женщины. Я собираюсь написать об этом статью.
   — А у тебя есть разрешение на молоток? — спросил он, все еще смеясь. Казалось, он не может остановиться.
   — Я говорю серьезно.
   — Ты его носишь с собой или используешь только в помещении? — он уже просто давился от смеха.
   — Женщина знает, как пользоваться молотком. Нет на свете женщины, которая хоть бы раз в жизни не брала в руки молоток — что-нибудь починить или забить. Она знает, как его схватить, знает, как его запустить, знает, как им пользоваться. Мне просто жаль того, кто когда-нибудь залезет ко мне и попытается на меня напасть. Вот в Мексике были люди, которые отбивались молотками от крыс.
   — В Мексике?
   — Ну да, там были крысы величиной с крокодила. Они бросались на людей, прямо в кровать, и пытались обгрызть им лица. Это были не крысы, а настоящие людоеды.
   — Но людоеды едят только себе подобных, — заметил Уиллис.
   — Очень правильная мысль, — засмеялась она. — Иди-ка сюда, съешь меня.
   Они занимались любовью все воскресенье и ночью, лежа в объятиях друг друга, шепотом рассказывали о своих любимых цветах, любимых сортах мороженого, о любимых фильмах и телепрограммах и о любимых песнях — обо всем, что влюбленные считают необходимым сообщить о своих привязанностях и вкусах. Она сказала , что в песне «Луна над Вермонтом» нет ни одной рифмующейся строки... Он спросил, откуда она получила столь поразительную информацию, и она ответила, что об этом ей сказал один тромбонист, которого она когда-то знала.
   — Ты ничего мне не говорила о тромбонисте.
   — Господи, но не могу же я тебе рассказывать о каждой ерунде, о каждой встрече, которые были в моей жизни. Однако про рифмы — это точно. Вот попробуй, спой, — сказала она.
   — Я не знаю слов, — сказал Уиллис. — Расскажи мне о тромбонисте.
   — Зачем? Чтобы ты опять устроил скандал? Как в пятницу в парке?
   — Никакого скандала я не устраивал. И сейчас не буду.
   — Просто я его когда-то знала.
   — Клиент?
   — Да, клиент.
   — Где?
   — В Буэнос-Айресе.
   — Латиноамериканец?
   — Нет. Он был из Нового Орлеана.
   — Ну правильно. Латиноамериканцы играют на гитарах, так ведь?
   — Ну вот видишь, ты опять злишься.
   — Ничего подобного.
   — Знаешь что, давай-ка прямо сейчас кое-что выясним, — сказала она.
   — Давай, — ответил он.
   — Я раньше была проституткой. И об этом я никогда никому в этом городе не говорила, кроме тебя. Но если...
   — Ты мне рассказала об этом только потому, что я сам все узнал, — сказал он. — От полицейских Хьюстона.
   — Что бы там ни было, это так. Дай мне, пожалуйста, договорить.
   — Ладно, ладно.
   — И я хочу сказать вот что: если то, чем я когда-то занималась, каждый раз будет вырастать в проблему... понимаешь, я не могу следить за каждым своим словом или поступком, Хэл. Прости.
   — Никто не просит тебя делать это.
   — Нет, ты просишь. Да, я была проституткой. Но с этим покончено.
   — Как я могу быть в этом уверен?
   — О черт! Снова здорово! — она вылезла из кровати.
   — Ты куда? — спросил он.
   — Возьму еще один косячок.
   — Нет, давай лучше поговорим. Ты сама хотела этого, так...
   — Да пошел ты, я хочу еще травки.
   — Мэрилин...
   — Послушай, ты, — сказала она, прошлепав обратно к кровати, и встала перед ним, уперев кулаки в голые бедра. — Я больше не желаю, чтобы ты меня расспрашивал, друг он или клиент и что я с ним делала — трахалась, сосала или давала ему запихивать огурец себе в задницу' понял? Я делала все это и кое-что еще похлеще, и я хочу, чтобы между нами были такие отношения, которые устраивают меня...
   — И что это за отношения?
   — Честные. Откровенные. И если ты начнешь смеяться над этим словом, я стукну тебя молотком, ей-богу.
   — Не скажу ни слова, — улыбнулся он. — Ужасно боюсь молотков.
   — Ну, конечно, ты опять шутишь. Я говорю серьезно, а ты...
   — Я тоже серьезно.
   — Но ведь ты правда считаешь, что я продолжаю заниматься проституцией?
   Он промолчал.
   — И ты думаешь, что тот тромбонист был не много лет назад в Буэнос-Айресе, а на прошлой неделе, так?
   — Так как же все-таки?
   — Я сейчас прибью тебя этим чертовым молотком! — завопила она и протянула руку к тумбочке.
   — Успокойся, — он схватил ее за запястье. Она попыталась вырваться.
   — Успокойся, — повторил он мягко.
   — Отпусти меня. Не люблю, когда меня хватают за руки.
   Он отпустил ее руку.
   — Хочешь еще поговорить? — спросил он.
   — Нет. Я хочу, чтобы ты оделся и выметался отсюда.
   — Хорошо.
   — Нет, я этого тоже не хочу, — сказала она.
   — Так чего же ты хочешь, Мэрилин?
   — Я хочу, чтобы ты переехал сюда ко мне.
   Уиллис не мог произнести ни слова от удивления.
   Он попытался рассмотреть ее лицо при тусклом свете, проникающем через задернутые шторы. Неужели она говорит серьезно? Неужели она действительно?..
   — Тогда ты точно будешь знать, — говорила она. — Ты убедишься, что я чиста. А потом... может быть, когда-нибудь... ты сможешь полюбить меня.
   Он был расстроган до слез. Даже прикрыл глаза руками, чтобы она ничего не заметила.
   — Так ты это сделаешь? — спросила она.
   — Я думал, ты никогда этого не скажешь, — произнес он, стараясь, чтобы эти слова прозвучали беззаботно, но тут неожиданно подступили слезы, и он не смог сдержать рыданий.
   — Ах ты, малыш, — она обняла его, — не плачь, пожалуйста. Все хорошо, пожалуйста, малыш, не плачь. Боже, ну что мне делать с этим человеком, пожалуйста, милый, не плачь, — она поцеловала его мокрые щеки, его глаза, его губы, приговаривая: — Боже, Хэл, как же я люблю тебя, — а он пытался вспомнить, когда же в последний раз слышал от женщины эти слова, и сквозь слезы наконец проговорил:
   — Я тоже тебя люблю, — и с этого все и началось по-настоящему.
  
  
  
  
   Глава 10
  
  
   Круглосуточное дежурство у Эндикотта и Райли оправдало себя уже тем, что никто не пытался на них напасть. Прошла неделя. Лейтенант Бернс вызвал Кареллу и спросил, сколько еще времени тот намерен держать без дела шестерых болванов.
   — На это можно посмотреть с двух сторон, — ответил Карелла. — Никто не пытался их убить, это правда, но может быть, именно потому, что тот тип, кто бы он там ни был, узнал о нашей охране и боится что-либо предпринять. С другой стороны, не исключено, что убийцей является один из них, естественно, он не будет ничего делать, пока рядом болтается наш человек. Правильно я говорю?
   И вновь была пятница, одиннадцатое апреля, ясное утро. С тех пор, как Джером МакКеннон был найден в своих выделениях в собственной квартире на Силвермейн Овал, прошло уже почти три недели, вполне приличный срок для того, чтобы дело дало какие-либо результаты. По этой причине утром между капитаном Фриком и лейтенантом Бернсом произошла небольшая стычка. Фрик отвечал за весь участок. Бернс редко прислушивался к его мнению, но на сей раз его доводы звучали убедительно. Капитан собирался снять этих шестерых с охраны и вернуть их на свои участки.
   — Фрик хочет забрать своих людей, — сообщил Бернс.
   — Ну пускай уходят, — махнул рукой Карелла.
   — Ты так считаешь?
   — Мне кажется, у нас есть три возможных подозреваемых — Эндикотт, Райли и эта Холлис. Девушка в курсе, что тех двоих охраняют, и она не станет действовать, если не сошла с ума. У этой парочки все время находились полицейские, поэтому они также не могли себя выдать.
   — Но ведь они же сами попросили охрану?
   — Может быть, только для того, чтобы сбить нас с толку?
   — И что ты думаешь, Стив? Поделись со мной своими соображениями. Ты сказал, трое подозреваемых...
   — Нет, я сказал трое возможных...
   — Ну хорошо, предположим, это женщина. И каков мотив?
   — Не знаю. Я проверял в отделе по наследованию. МакКеннон умер, не оставив завещания, а Холландер все свое небольшое имущество завещал сестре. Холлис говорила, что эти двое были ее близкими друзьями, и я ей верю. И Хэл тоже. Кроме того, у нее есть алиби, она находилась за сотни миль от того места...
   — Но ее алиби подтверждают лишь два других подозреваемых?
   — Да, я знаю, — вздохнул Карелла.
   — Ты проверил окружение МакКеннона?
   — Да. И не вижу там никаких подозрительных субъектов.
   — А как насчет Холландера?
   — Он вообще человек необщительный, друзей нет, кроме этой Холлис.
   — Значит, он бухгалтер?
   — Ага.
   — И как они познакомились?
   — Не знаю.
   — Может быть, он оказывал ей какие-нибудь бухгалтерские услуги?
   — Не знаю.
   — Выясни. Может быть, в ее книгах обнаружились нарушения. Возможно, она убила МакКеннона только для того, чтобы отвлечь внимание. И если истинной целью был Холландер, он, вероятно, знал нечто такое, что она хотела бы скрыть от налоговой инспекции.
   — Может быть, — согласился Карелла.
   — Но ведь такая возможность существует?
   — Да, конечно.
   — Ты говорил, что она когда-то занималась проституцией?
   — Это было давно и всего один сезон. В Хьюстоне, семь лет назад.
   — Мне еще ни разу не приходилось встречать проститутку с золотым сердцем и без недостатков, а тебе?
   — Никогда.
   — И откуда у нее все эти деньги? Вы докладывали, что у нее шикарный дом на...
   — Не знаю. С ней работает Уиллис.
   — Узнай у него. И у нее тоже. И как Холландер провел Пасху? До того, как вернулся домой?
   — Он был у сестры. Той самой, которой оставил свое имущество.
   — Ты с ней разговаривал?
   — Да.
   — И много он ей оставил?
   — Гроши.
   — Я знаю людей, которые готовы перерезать горло за пятак.
   — Нет, это к ней не относится. Она замужем за слесарем. У нее двое детей, и она ожидает третьего. Не представляю, чтобы она...
   — Беременная женщина также может пырнуть ножом, как и любой другой человек.
   — Она на восьмом месяце, Пит. Ходит как слон. Кроме того, в ту ночь, когда это произошло, она со своей соседкой смотрела телевизор.
   — Когда смотрела телевизор?
   — Она пришла домой около одиннадцати.
   — Соседка подтверждает?
   — Да.
   — А когда это произошло с Холландером?
   — Медэксперт говорит, что или ночью в воскресенье, или рано, утром в понедельник.
   — А где она была в?..
   — В кровати. А затем отправляла детей в школу.
   Бернс вздохнул.
   — Позвони этой Холлис, — сказал он. — Узнай, как она познакомилась с ним, работал ли он на нее, ну и тому подобное.
   Вот так Карелла и узнал, что Уиллис живет у нее.
   Он набрал номер Мэрилин Холлис и услышал в трубке мужской голос.
   — Алло!
   Карелла узнал его сразу.
   — Хэл? — удивился он.
   — Знаю, что опаздываю, — коротко ответил Уиллис.
   Карелла взглянул на стенные часы. Четверть десятого.
   Уиллису надо уже было быть здесь полчаса назад. Но?..
   — Должно быть, я набрал не тот номер, — Карелла взглянул в свою записную книжку. Нет, это был номер Мэрилин Холлис, несомненно. Наступило молчание.
   — Я пока нахожусь здесь, — наконец сказал Уиллис.
   — Да? — произнес Карелла и затем, без намерения пошутить, спросил: — А что ты там делаешь? Секретное задание?
   — Глупые остроты, — разозлился Уиллис. — Я приду примерно через час.
   И повесил трубку.
   Карелла взглянул на аппарат.
   «Так, так», — подумал он.
   И тоже повесил трубку.
   Но еще долго смотрел на телефон.
   В десять утра позвонил представитель Управления по продовольствию и лекарствам Уолтер Джонсон. Карелла связывался с ними еще второго апреля. Сегодня было одиннадцатое. Он уже и забыл, что ему должны позвонить. Карелла полагал, что у окружающих такое же чувство ответственности, как и у него самого. Если он кого-либо о чем-либо просил, то тут же забывал об этом, пока его записная книжка не подсказывала, что задание не выполнено, его просьба не удовлетворена. В этом городе с засильем бюрократов Карелла обычно давал на раскачку две недели. В своем календарике он пометил звонок Джонсону на шестнадцатое апреля. Так что в этом плане представитель управления проявился довольно рано.
   — Знаю, что немного задержал с ответом, — извинился Джонсон.
   Все сегодня знали, что немного задерживаются. Однако Уиллис на работе еще не появился.
   — Как наш запрос? — спросил Карелла.
   — Вы хотели узнать, как никотин используется в потребительских товарах?
   — Да.
   — А почему это вас заинтересовало?
   — Мы расследуем никотиновое отравление.
   — Довольно необычно.
   — Первое такое дело в моей практике.
   — Неужели жертва ела сигареты или сигары?
   — Нет, не похоже.
   — Этого бы хватило. Ведь смертельная доза — сорок — пятьдесят миллиграммов?
   — Да, вроде того.
   — Достаточно съесть примерно две сигары или три сигареты. Но вы говорите, этого не было?
   — Мы так не считаем.
   — Значит, вы хотите узнать, каким образом в человеческий организм могло попасть какое-либо вещество, содержащее никотин, так?
   — Да.
   — Так вот, перед тем, как позвонить вам, я получил сводку данных. Агентство по окружающей среде — АОС — зарегистрировало двадцать четыре пестицида, в которых никотин является одним из основных составляющих. Кроме того, ими зарегистрированы еще четыре, где активным веществом является сульфат никотина. И еще два, выпускаемые с сороковых годов, где активным ингредиентом является табачная пыль.
   — И все это — инсектициды?
   — Некоторые из них используются для животных против блох — как, например, «Дексол Дог Репеллент», в который входит шесть процентов никотина в сочетании с дегтем, фенолом, креозотом и мылом. Или же «Джинкс Аутдор Дог», или кошачий «Кэт Репеллент», где содержится очень небольшой процент никотина в сочетании с высушенной кровью и нафталином. Содержание никотина в любом из этих веществ колеблется от 1/700 до девяносто восьми процентов. Часть этих веществ используется строго регламентированно, некоторые находятся в свободной продаже.
   — Что значит «регламентированно»?
   — Фирма, выпускающая пестицид, представляет все данные относительно безопасности препарата для здоровья в АОС. Там изучают материалы и дают регистрационный номер. И прежде чем вывозить свой товар в различные штаты, фирма должна там зарегистрироваться. Однако некоторые продукты находятся в свободной продаже незарегистрированными. Это означает, что АОС еще не решило, нужно ли ограничивать их применение или они могут быть широко использованы.
   — Как ограничивать?
   — Только для пользователей, имеющих специальное разрешение. В лесничестве, в питомниках, садоводческих хозяйствах... ну и тому подобное.
   — А много ли подобной продукции находится в свободной продаже?
   — Большая часть.
   — То есть?
   — Их можно купить в любом хозяйственном магазине или в магазине для садоводов. Никаких ограничений. Покупаете что-нибудь вроде опрыскивателя №40 «Черный лист», который зарегистрирован и разрешен к применению в двадцати семи штатах. Он стоит на полках почти всех магазинов. Содержание никотина в нем — около сорока процентов. Если больше, то необходимо иметь письменное разрешение. Ваш человек не связан с сельским хозяйством?
   — Мы пока не знаем, кто он, — сказал Карелла.
   — Ну предположим, нет. И предположим, он захотел получить из этого «Черного листа» свободный алкалоид. Достаточно добавить туда гидроокись натрия... ну, вы, наверное все это знаете.
   — Нет, нет.
   — Ну в общем... сейчас попытаюсь вам объяснить. С помощью ионометра он выявляет кислотность вещества. Затем делает так, чтобы вещество было менее кислотным и более простым по составу. И когда...
   — Простите, но каким образом он это делает?
   — Добавляет каустическую соду, чтобы вытеснить сульфаты. Возможно, первоначальный показатель был девять или десять, точно не могу вам сказать, а после простейших манипуляций он уменьшается до трех или четырех, — приблизительно. Понимаете, ему нужен свободный алкалоид. Никотин. Его надо выделить из сульфата натрия. Далее, полученный раствор никотина в воде он смешивает и, пропустив через фильтр...
   — Смешивает его с чем?
   — Ну, например, с эфиром. Никотин растворим в эфире, а эфир легче воды, поэтому постепенно отделяя воду, он получит чистый никотин.
   — Но ведь это длительный процесс?
   — Конечно, и довольно сложный, если только у вашего парня нет специального оборудования. Я не знаю, сколько именно смеси ему придется титровать, чтобы получить один грамм чистого никотина. Но смертельная доза — сорок миллиграмм — всего лишь привкус вещества.
   Это же слово употребил тогда и Блэни. Привкус. Карелла вдруг вспомнил обо всех этих окурках, издающих «привкусы» и запахи.
   — То есть предполагается, что убийца должен был знать, как получить чистый никотин из сорокапроцентного раствора.
   — Ну, — усмехнулся Джонсон, — думаю, что он мог сделать то же, что делал мой папа, когда я еще был ребенком и жил с родителями в Кентукки.
   — И что он делал? — насторожился Карелла.
   — Он сам составлял отраву для борьбы с вредителями. Смешивал в консервной банке из-под кофе табак и воду, настаивал все это примерно неделю, затем кипятил. Получалось что-то вроде чая. Добавлял в эту смесь мыльный раствор, чтобы лучше держалось на листьях. Прекрасное средство. Возможно, ваш убийца сделал то же самое. Смешал размельченные сигары или сигареты с водой, отфильтровал и выделил яд. — Он немного помолчал и спросил: — У вас в управлении есть лаборатория?
   — Да, — ответил Карелла.
   — Позвоните им. Спросите насчет дистилляции.
   — Спасибо, — сказал Карелла. — Вы очень нам помогли.
   — Рад был содействовать, — ответил Джонсон и повесил трубку.
   Уиллис появился в тот самый момент, когда Карелла набирал номер лаборатории. Оба взглянули на часы. Пятнадцать минут одиннадцатого.
   — Капитана Гроссмана, пожалуйста, — сказал Карелла.
   — Прости, я опоздал, — повторил Уиллис и прошел к своему столу.
   Мейер Мейер, уже полтора часа ожидающий, пока Уиллис его сменит, молча подошел к вешалке, снял свою шляпу, зажег сигарету и вышел.
   — И когда он будет? — спросил у собеседника Карелла. — Попросите его, пожалуйста, позвонить детективу Карелле. Скажите, это очень срочно.
   — Ты ни о чем не хочешь поговорить? — спросил он у Уиллиса, вешая трубку.
   — О чем поговорить?
   — О совместном проживании с подозреваемой, например.
   Уиллис бросил взгляд в дальний угол комнаты, где Энди Паркер склонился над машинкой, старательно печатая отчет. Паркер был в одной рубашке, хотя сидел у раскрытого окна, сквозь которое в комнату пробивались уличный шум и легкий весенний ветерок. По классификации Брауна Паркер относился к «перегоревшим» полицейским, он приходил на работу небритым еще задолго до того, как полицейские из «Майами Вайс» стали считать это модным. Паркер же делал это, поскольку считал свою работу унизительной и дерьмовой и не желал выражать свое к ней уважение бритьем и прочими признаками хорошего тона. Он, как правило, писал свои ежедневные отчеты ровно два часа, а дальше — хоть трава не расти.
   При Паркере не рекомендовалось обсуждать что-нибудь личное или интимное, связанное с чувствами. По мнению «перегоревшего» полицейского, чувства могли быть только у парикмахеров или декораторов.
   — Пойдем, выйдем в коридор, — предложил Карелла.
   — Пошли, — согласился Уиллис.
   Они прошли через холл в комнату допросов и сели по разные стороны длинного стола. Позади Уиллиса было двойное зеркало, через которое комната просматривалась из соседнего помещения.
   — Ну и? — начал Карелла.
   — Ну и тебя это не касается, — огрызнулся Уиллис.
   — Согласен, но это касается нашего отдела.
   — Пошел он к черту, — сказал Уиллис. — Я имею право жить там, где хочу. И с кем хочу.
   — Не уверен, что это относится к подозреваемым в двойном убийстве.
   — Мэрилин Холлис не имеет никакого отношения ни к одному из этих убийств! — с горячностью воскликнул Уиллис.
   — Я в этом не уверен. И наш лейтенант тоже.
   — У вас нет причин полагать, что она...
   — Но у меня нет причин и считать иначе. Что с тобой, Хэл? Ты же знаешь, что она на подозрении!
   — Ну почему? Насколько я знаю, если у человека есть надежное алиби...
   — А то ты не знаешь, как получают надежные алиби? Мне известны махровые убийцы, у которых были надежные...
   — Она не убийца! — заорал Уиллис.
   В комнате наступила тишина.
   — И что будем делать? — наконец сказал Карелла. — Ты живешь с этой женщиной, как мы будем заниматься этим делом?..
   — Мне все равно, что ты будешь делать.
   — Ну если у нас теперь такая ситуация, то все, о чем мы говорим между собой в участке, сразу же становится известным...
   — Я не делал и не говорил ничего такого, что могло бы помешать расследованию!
   Опять наступило молчание.
   — Я хочу с ней поговорить, — сказал Карелла. — Мне надо договориться о встрече через тебя?
   — Ну не буду же я тебе советовать, как вести свое дело.
   — Я думал, что это наше дело.
   — Да, наше, — ответил Уиллис. — Просто у нас с тобой разные представления о том, кто является подозреваемым, так?
   — Она сейчас дома? — спросил Карелла.
   — Была дома, когда я уходил.
   — Тогда, если ты не возражаешь, я бы хотел с ней переговорить.
   — Лучше сначала позвони.
   — Хэл... — начал было Карелла, потом покачал головой и вышел из комнаты, оставив Уиллиса за длинным столом с двойным зеркалом за спиной.
   — И что вы хотите узнать? — спросила она Кареллу.
   На ней были синие джинсы и мужская рубашка. «Рубашка, возможно, принадлежит Уиллису», — подумал Карелла. Они находились в гостиной, отделанной деревянными панелями. Было одиннадцать часов утра, в доме стояла тишина, толстые стены не пропускали уличного шума. Трудно представить, что ее когда-то задерживали за проституцию. Она была похожа на девочку-подростка. Безупречная кожа, умные голубые глаза, никакой косметики, даже помады. Но здесь можно вспомнить «Закон мышей». Если в своем амбаре вы увидели одну мышь, то значит, их там не меньше сотни. И если девушку однажды задерживали за проституцию, то, несомненно, она побывала во многих переделках.
   — О Бэзиле Холландере, — сказал он.
   — И что именно?
   — Как вы с ним познакомились?
   — Нас свела судьба, — улыбнулась она.
   Обычная уловка проститутки — подсмеиваться над своей близостью с кем-то, чтобы не звучало вульгарно.
   — Да, понимаю, — произнес он холодно. — Но как вы с ним познакомились?
   — Почему вы хотите это знать, мистер Карелла?
   — Он был вашим другом. Он умер. Умер еще один ваш друг. Так что наше любопытство простительно...
   — Мне не нравится ваш сарказм. Почему вы меня так не любите?
   — Вопрос о любви или нелюбви здесь не стоит, мисс Холлис. Я просто полицейский, выполняющий свою...
   — Ой, пожалуйста, только не надо о выполняющих свою работу полицейских! Я наслушалась этого от Хэла.
   Хэла. Ну конечно же. Не станет же она его называть детектив Уиллис.
   — За что вы меня так не любите? — повторила она. — За то, что мы живем вместе?
   Вот так. Без всяких обиняков. Однако она ничего так и не сказала о главном. О том, как познакомилась с Холландером.
   — Дела Хэла меня не касаются, — сказал он. Что весьма существенно отличалось от того, что он говорил Уиллису менее часа тому назад. — А мое дело...
   — Я думала, что вы с Хэлом занимаетесь одним делом.
   — Я тоже так думал, — сказал Карелла.
   — Но вы теперь так не считаете? Это потому, что он живет с человеком, который, возможно, является хладнокровным убийцей, так, да?
   — Я этого не говорил.
   — Но вы так думаете, разве нет? Вы считаете, что я могла убить и Джерри, и Бэза?
   — У меня нет для этого доказательств...
   — Мы здесь говорим не о доказательствах, — горячилась она. — А доказательства свидетельствуют, что я была далеко от тех, кого убили. И вот это и является доказательством, мистер Карелла. Ах, у вас интуиция, так ведь? И что подсказывает вам ваша интуиция? Вы считаете, что я их убила, так?
   — Я считаю, что моя работа состоит в том...
   — Господи, вы опять о своей работе.
   — Которую вы мне не даете выполнить, — разозлился Карелла.
   — Да? И каким же это образом? Тем, что живу с вашим напарником?
   — Нет, тем, что так и не ответили на вопрос, который я вам задал пять минут назад.
   — Неужели уже целых пять минут? Как быстро летит время, когда общаешься с таким милым человеком.
   — А за что вы на меня взъелись? — спросил он.
   — Я встречала таких как вы, мистер Карелла. Вы такой же, как все полицейские. За исключением Хэла. Вы считаете, что если у человека были проблемы с законом, то он всегда останется нарушителем. Горбатого могила исправит, так ведь, мистер Карелла? Шлюха — она и есть шлюха.
   — Если хотите так думать, это ваше дело. Итак, где вы познакомились с Бэзилом Холландером?
   — На концерте, — со вздохом ответила она.
   — Где?
   — В филармонии.
   — Когда?
   — В июне прошлого года.
   — Случайно познакомились?
   — Во время антракта. Мы завели разговор о программе, и выяснилось, что у нас одинаковые музыкальные вкусы. Это сразу же нас сблизило.
   — И вы стали встречаться. Когда это началось?
   — Он позвонил мне на следующей недели и предложил пойти в оперу. Я не очень люблю оперу, но все равно пошла, и мы прекрасно провели время. — Она улыбнулась и добавила: — Хотя я не очень люблю оперу.
   «Изысканные вкусы, — подумал он. — Шлюха из Хьюстона предпочитает ходить в филармонию, а не в оперу». Он отогнал от себя эту мысль. Возможно, она была права. Может быть, он слишком долго работал полицейским и делал выводы исключительно на основе своего опыта. Правда, ему еще ни разу не приходилось встречать раскаявшуюся шлюху или терзающегося угрызениями совести бандита. С другой стороны, он никогда не видел бандита, который бы ходил на симфонические концерты. Или в оперу.
   Из уважения к Уиллису он не стал спрашивать, когда она начала спать с Холландером. Но это его тревожило. Он уже пошел в своем расследовании на какие-то уступки. Обычно близость между мужчиной и женщиной являлась чрезвычайно важным фактором в деле об убийстве, особенно если это убийство из ревности. Вместо этого он спросил:
   — Холландер, по-моему, был бухгалтером, это так?
   — Вы же прекрасно знаете, что — так.
   — А когда вы об этом узнали?
   — О том, что он бухгалтер? — с удивлением спросила она. — Какое это может иметь значение...
   — Он выполнял для вас какие-нибудь работы?
   — Кто? Бэзил? Нет.
   — У вас есть свой бухгалтер, который ведет ваши дела?
   — Да.
   — Как его зовут?
   — Марк Аронштейн.
   — Он давно на вас работает?
   — Я наняла его, как только приехала сюда из Буэнос-Айреса.
   — Буэнос-Айреса?
   — Я думала, Хэл вам говорил об этом.
   — Нет.
   — Я занималась проституцией в Буэнос-Айресе.
   — Понятно, — сказал он. — И долго вы этим занимались?
   — Пять лет.
   — И еще в Хьюстоне?
   — Там только год. Я уехала почти сразу же после ареста.
   «Да, довольно длинная история, — подумал он. — Уиллис подцепил настоящее сокровище».
   — Так вы поехали в Аргентину прямо из Хьюстона? — спросил он.
   — Нет, сначала я побывала в Мексике.
   — Вы там тоже занимались проституцией?
   — Нет, — улыбнулась она. — Просто хотела посмотреть страну.
   — И долго вы там были?
   — Месяцев шесть или что-то около того.
   — Сколько вам лет, мисс Холлис?
   — Вы же детектив. Попытайтесь догадаться. Я уехала из дома за три месяца до своего шестнадцатилетия, в Лос-Анджелесе прожила чуть больше года, затем переехала в Хьюстон.
   — А почему в Хьюстон?
   — Думала, что смогу поступить в «Райс».
   — Но вы этого не сделали.
   — Нет. Я встретила одного типа, который дал мне от ворот поворот.
   — Джозеф Сиарт?
   — Нет, Джо появился позже.
   — И долго вы были в Хьюстоне?
   — Я же говорила вам. Один год. Вы считаете? Затем шесть месяцев в Мексике, пять лет в Буэнос-Айресе, и здесь я живу почти полтора года. И что у вас получилось?
   — Шестнадцать, когда вы уехали из дома...
   — Почти шестнадцать.
   — У меня получилось двадцать четыре.
   — Мне будет двадцать четыре в августе.
   — У вас весьма напряженная жизнь.
   — Напряженнее, чем вы думаете, — сказала она.
   — Вы говорили, что ваш отец купил этот дом...
   — Нет, я соврала. И уверена, что вы знаете об этом.
   Не надо меня проверять, мистер Карелла. Терпеть не могу нечестных людей.
   — Каким образом вы приобрели этот дом?
   — Разве Хэл вам не рассказал? Я приехала сюда с двумя миллионами долларов. За этот дом заплатила семьсот пятьдесят тысяч. Остальное вложила в ценные бумаги. Поэтому мне и понадобился бухгалтер.
   — Марк Аронштейн.
   — Да. Из компании «Харви Рот».
   — Это в нашем городе?
   — Да, на улице Бэттери. Около Олд Сиуолл.
   — Вы когда-нибудь обсуждали с мистером Холландером финансовые проблемы?
   — Никогда.
   — Вас когда-нибудь проверяла налоговая служба?
   — Однажды.
   — Были проблемы?
   — Самые обычные.
   — Например?
   — Удержания на П/Р.
   — Что это?
   — Путешествия и развлечения.
   — А, — кивнул он. У полицейских не делали удержания за путешествия и развлечения. — Вы когда-нибудь говорили об этой проверке с мистером Холландером?
   — Я же сказала вам, мы никогда не обсуждали с ним финансовых вопросов.
   — Хотя вы знали, что он — бухгалтер?
   — Нам было о чем поговорить.
   — Он знал, что вы раньше занимались проституцией?
   — Нет.
   — А кто-нибудь из других ваших друзей?
   — Нет.
   — МакКеннон?
   — Нет.
   — Райли? Эндикотт?
   — Никто из них.
   — В ночь, когда был убит МакКеннон...
   — Я каталась на лыжах в другом месте.
   — С Нелсоном Райли.
   — Да.
   — А в ночь, когда был убит Холландер...
   — Я была с Чипом Эндикоттом.
   — И оба — ваши близкие друзья.
   — Были, — уточнила она.
   — Что вы имеете в виду?
   — Хэл хочет, чтобы я перестала с ними встречаться.
   «О, это серьезно», — подумал он.
   — И вы его послушаетесь?
   — Да, послушаюсь. — Она помолчала и затем добавила: — Понимаете, я его люблю.
  
  
  
  
   Глава 11
  
  
   У обочины рядом с домом Нелсона Райли примостилась полицейская машина. Мэрилин, подъехавшая туда в десять часов утра, сразу же заметила ее. «Ого», — подумала она, однако после некоторого колебания глубоко вздохнула и вошла в подъезд.
   В будние дни лифт обслуживал негр, нанимаемый шляпной мастерской, расположенной на шестом этаже этого здания. Но по субботам и воскресеньям мастерская не работала, и лифт был на самообслуживании. А это означало, что приходилось самостоятельно управлять допотопным барабанным механизмом, приводящим подъемник в движение.
   У Мэрилин всегда бывали проблемы с этим лифтом, ей никогда не удавалось остановить его на нужной отметке. Вот и сейчас она поворачивала рычаг то вверх, то вниз, пока, наконец, кабина не замерла точно на уровне этажа. На дверцах лифта четвертого этажа красовалась нарисованная когда-то Райли обнаженная толстуха; когда двери открывались, она разъезжалась пополам — от ямочки между грудей до пупка и далее. Мэрилин с трудом раздвинула украшенную голой красоткой дверь, потом закрыла ее за собой, как это необходимо было сделать, когда лифт находился на самообслуживании, и пошла по коридору к мансарде Райли.
   Дверь в его мастерскую была открыта.
   Внутри она увидела двух полицейских в форме. Один что-то писал в своем блокноте, другой внимательно слушал, уперев руки в боки. Райли убежденно доказывал им, что кто-то ночью был в его мастерской.
   — Как только сняли полицейскую охрану, тут же кто-то проник сюда.
   — Что такое «полицейская охрана»? — спросил полицейский с блокнотом.
   — Здесь был полицейский, который охранял меня в течение суток.
   — Зачем?
   — Они считали, что мне нужна охрана.
   — Кто считал?
   — Детективы, расследующие преступление.
   — Кто конкретно?
   — Восемьдесят седьмой участок.
   Полицейский, стоявший рядом, спросил:
   — Что за преступление?
   — Убийство, — ответил Райли. — Привет Мэрилин, заходи.
   — Ты слышал, Франк? — осведомился полицейский с блокнотом.
   — Слыхал, Чарли, — буркнул второй.
   — Это кто? — спросил Фрэнк, когда Мэрилин прошла в мастерскую.
   — Моя приятельница, — Райли поцеловал Мэрилин в щеку.
   — Почему вы решили, что сюда кто-то проникал? — продолжал задавать вопросы Чарли.
   — В жилом помещении окно взломано. Ты представляешь? — Райли обратился к Мэрилин.
   — Вы здесь и живете? — спросил Фрэнк.
   — И живу, и работаю, — ответил Райли.
   — А что у вас за работа? — подключился Чарли.
   — Работаю с красками.
   — Правда? — обрадовался Фрэнк. — А вы мне не дадите свою визитку? Моей теще надо покрасить дом.
   — Я пишу картины, — обиделся Райли. — Вот эти, например, — он кивнул в сторону холстов, уставленных по стенкам мастерской.
   — И это все вы нарисовали? — удивился Фрэнк.
   — Да.
   Фрэнк бросил на них взгляд, затем удовлетворенно кивнул.
   — Так, значит, вы здесь спите? — спросил Чарли. — Вот на этом водяном матраце?
   — Да.
   — Ну и как водяные матрацы?
   — Отлично, — сказал Райли. — Вот взгляните на окно. Видите, оно взломано.
   Чарли подошел к окну у подножия кровати и стал внимательно его рассматривать. Фрэнк заглядывал через его плечо. Мэрилин, стоящая поодаль, закатила глаза.
   — Вот видите эти следы? — спросил Чарли.
   — Да.
   — Их раньше не было?
   — Нет.
   — Они только что появились, так?
   — Да.
   — И что ты думаешь, Фрэнк?
   — Похоже, что здесь поковырялись, — пожал плечами Фрэнк.
   — Что-нибудь пропало? — спросил Чарли.
   — Нет, похоже, что нет.
   — Так почему вы нас вызвали? — спросил Фрэнк.
   — Если кто-то проникает в дом, наверное это достаточная причина для того, чтобы вызвать полицию.
   — Зачем же он сюда проник, если ничего не взял? — сказал Чарли.
   — Да у меня и брать-то нечего, — сказал Райли, оглядывая свое жилье.
   — Каждое полотно мистера Райли стоит больше пяти тысяч долларов, — вмешалась Мэрилин.
   — Что? — удивился Чарли.
   — Одна картина.
   — Нет, серьезно? — переспросил Фрэнк. Он снова заглянул в мастерскую, чтобы получше разглядеть картины. — Вот эти? — показал он.
   — Пропало ли что-нибудь из этих ценных картин? — Чарли, сделав упор на слове «ценных», как бы подчеркивал свое недоверие.
   — Нет.
   — Значит, ничего не пропало, правильно?
   — Да, но...
   — Так почему же вы нас вызвали?
   — Я вызвал вас, потому что было убито два человека...
   — Но ведь не в нашем округе?
   — Какое это имеет значение?..
   — Вам надо было звонить в восемьдесят седьмое, — заключил Чарли. — Если они работают над этими убийствами, то им и надо было звонить.
   — Большое спасибо за совет, — сказал Райли.
   — Не стоит, — ответил Чарли. — В своем отчете я напишу, что над этим делом уже работает восемьдесят седьмой участок.
   — Вам надо поставить на это окно решетку, — посоветовал Фрэнк. — Там проходит пожарная лестница, а если картины действительно представляют такую ценность, как говорит эта дама... — Он недоверчиво пожал плечами. — Значит, надо поставить на окна решетки, чтобы никто сюда не проник.
   — А что мне делать, если начнется пожар?
   — Вызовите пожарную команду, — коротко ответил Чарли.
   — Ну что, мы закончили? — спросил Фрэнк.
   — Да, закончили, — Чарли захлопнул свой блокнот.
   Райли вздохнул.
   — Пока, — сказал Чарли, и оба полицейских удалились.
   — Ну как тебе это нравится, — сказал Райли, как только они вышли, — вот работнички!
   — Ты не видел копов в Хьюстоне, — заметила она.
   — Кто-то залез в мастерскую, а им хоть бы что...
   — А ты уверен, что здесь кто-то был?
   — Когда я вчера вечером уходил, следов на окне не было.
   — Может быть, все-таки тебе лучше сообщить...
   — Зачем? Чтобы они снова заявили, что у них нет свободных людей? Ты бы их только послушала. Столько демагогии! В городе большая преступность, люди нужны в другом месте, извините, но мы больше не можем продолжать наблюдение... типично полицейское словцо — «наблюдение». Наблюдение за помещением и объектом. Тоже полицейские словечки. Это вот — помещение, а я — объект. Только, сдается, я уже больше не объект, а — скорее всего — цель.
   Мэрилин ничего не ответила.
   — Ну подойди, обними меня, — он улыбнулся и широко развел руки в стороны.
   — Подожди, нам надо поговорить, — остановила его Мэрилин.
   — Потом. Хочешь чего-нибудь выпить?
   — Нет, спасибо.
   — У меня есть отличное виски, вон там на полочке. Двенадцатилетняя выдержка.
   — Не сейчас, спасибо.
   — Ты выглядишь потрясающе, я когда-нибудь говорил тебе, что ты потрясно выглядишь?
   — Благодарю тебя.
   На ней была синяя плиссированная юбка, синие колготки, синие лодочки на высоком каблуке, такого же цвета сумочка на ремне, и голубая блузка с отложным круглым воротничком, и темно-синий вязаный жакет. Длинные светлые волосы были заколоты в хвост голубой, в цвет блузки, заколкой.
   — Ты действительно потрясно выглядишь.
   — Спасибо.
   — Что-нибудь случилось?
   — Нет, нет.
   — Тебя замучили копы?
   — Масса вопросов, но я бы не сказала, что замучили.
   — Ты правда не хочешь выпить?
   — Правда, не хочу.
   — А может быть, кофе?
   — Я сама сварю.
   — У меня только растворимый.
   — Я знаю.
   Она уверенно подошла к шкафчику возле мойки, взяла чайник и стала наливать воду.
   — Не возражаешь, если я немного приберусь? — спросил он. — Вчера закончил работу и ушел, не убравшись. Люблю наводить порядок в выходные. Никогда не знаешь, кто к тебе зайдет.
   Мэрилин поставила чайник на плитку и включила ее. Райли взял щетку и направился в мастерскую.
   — Я собирался тебе звонить, — сказал он.
   — Хорошо, что не позвонил, — она подошла к стенному шкафчику и вынула оттуда две кружки и банку с растворимым кофе.
   — Почему это? Ты была занята?
   — Да, очень.
   Она положила кофе, затем взглянула на чайник.
   — И я тоже, — сказал он. — Поэтому-то и не позвонил. Видишь вон ту, большую?
   Она прошла в мастерскую.
   — Узнаешь?
   — Сноуфолк? — спросила она.
   — Я чуть с ума не сошел, пока наконец удалось передать этот легкий снежок. Вот посмотри, правда, теперь действительно идет снег?
   — Да, просто метель.
   — Ага, — довольно улыбнулся он. — Тебе нравится?
   — Да.
   — А вот это ты — в желтой куртке.
   — Но моя куртка не...
   — Знаю. — Он с довольной улыбкой смотрел на полотно. — Тебе и правда нравится? — спросил он.
   — Да. Очень.
   Она вернулась на кухню, чтобы проверить, не закипел ли чайник.
   — Так он никогда не закипит, если будешь стоять над ним, — заметил Райли. — Черт, ну только посмотри, в каком виде я бросил кисти!
   Он сел за свой рабочий столик, спиной к ней, и принялся отмывать руки. Когда он вновь повернулся, Мэрилин стояла у полки, держа в руках бутылку виски.
   — Двенадцатилетняя выдержка, — сказал он. — Подарок от владельца галереи.
   Она отвернула крышку, понюхала и поморщилась.
   — Ты правда не хочешь?
   — Слишком рано. И потом, терпеть не могу виски.
   Райли обмакивал кисти в скипидар и тщательно вытирал каждую щетинку.
   — Никак не поумнею. Надо же — оставил кисти в таком виде на ночь!
   Он продолжал работать, сидя к ней спиной. Некоторое время она молчала. Закипел чайник, и он поднял голову.
   — Кофе готов, — сказала она.
   — В холодильнике есть молоко. Сахар в...
   — Я пью черный, — перебила она его.
   — Да, точно, пора бы мне запомнить.
   Мэрилин принесла дымящиеся кружки в студию и поставила на рабочий столик. Сильно пахло скипидаром.
   Она порылась в сумочке, вынула пачку сигарет и золотую зажигалку с монограммой, крутанула колесико зажигалки и поднесла огонь к кончику сигареты, затянулась и выпустила струйку дыма. Затем положила пачку сигарет на стол, сверху аккуратно пристроила зажигалку. Райли смотрел на ее руки. Неожиданно она взглянула прямо ему в лицо.
   — Нелсон, я хочу все закончить.
   Он уставился на нее.
   — Хорошо? — сказала она.
   — А что случилось?
   — Давай просто прекратим и все, ладно?
   — Но в чем дело? Ты злишься из-за того, что я не звонил? Я просто не думал, что подобная ерунда имеет значение для наших...
   — Дело не в этом.
   — А в чем?
   — Я встретила одного человека.
   — Что ты хочешь сказать?
   — Ну а как ты думаешь, Нелсон? Я хочу сказать, что у меня связь с одним человеком.
   — Связь?
   — Да, связь.
   — У тебя?
   — Не понимаю, почему ты так...
   — У тебя? Связь? Я считал, что подобные вещи...
   — Я тоже так считала.
   — То есть я хотел сказать, всякие обязательства...
   — Я изменила свои взгляды, понятно?
   — Послушай, не злись. Понимаешь, для меня это в некотором роде потрясение. Ведь ты же сама говорила, что тебя вполне устраивают наши отношения, ты же сама все время это твердила. Тебе нравилось разговаривать, проводить вместе время, развлекаться? Мэрилин, ну ты же сама все время говорила об этом?
   — Да, говорила.
   — И вдруг так неожиданно...
   — Да, неожиданно.
   — И кто он? Один из твоих приятелей?
   — Нет.
   — Тогда кто?
   — Это не имеет значения.
   — Для меня имеет. Так кто этот парень?
   — Его зовут Хэл Уиллис.
   — Кто?! Легавый? Тот, кто задавал мне все эти вопросы? Ты шутишь!
   — Я не шучу, Нелсон.
   — Я, конечно, понимаю, что о вкусах не спорят, но ей-богу, Мэрилин...
   — Я сказала, что не шучу. И давай прекратим этот разговор.
   Наступило молчание.
   — Да, конечно, — выдавил он.
   Опять повисла тишина.
   — Значит, так, — он посмотрел на нее.
   — Значит, так.
   — Шесть, даже семь месяцев и...
   — Нелсон, мы были хорошими друзьями. Давай и расстанемся хорошими друзьями, идет?
   — Идет, — согласился он.
   — Правда?
   — Ну, конечно. — Он неожиданно улыбнулся. — Не хочешь напоследок побултыхаться на водяном матрасе?
   — Пожалуй, нет, — отказалась она.
   — Погоняем волну? — продолжал он, все еще улыбаясь.
   Она тоже улыбнулась, поправила сумку на плече, подошла к нему и поцеловала в щеку.
   — Нелсон... Прощай.
   Она посмотрела на него долгим взглядом, как будто хотела что-то еще добавить, но лишь покачала головой и вышла из мастерской.
   Он слышал, как в коридоре простучали ее каблучки. Затем заскрипел лифт, поднимаясь вверх. С грохотом открылась дверь лифта, затем опять скрип спускающейся кабины, который становился все тише и тише.
   А затем наступила тишина, и лишь запах скипидара тревожил его обоняние.
   «Да, потрясно», — подумал он.
   Прекрасное начало уик-энда.
   Ночью кто-то проник в квартиру. Утром явилась Мэрилин. Ее новость будет почище этого ночного визита. Здорово она придумала: «Давай выпьем кофе, Нелсон, да, между прочим, я хочу порвать с тобой». У Мэрилин Холлис связь? Вот уж в жизни бы не подумал! Да и еще с легавым. С легавым, который меньше его мизинца.
   Ему хотелось заплакать.
   «Ну, ну, успокойся», — сказал он себе; в этом городе полно женщин. Они просто вешаются на шею, особенно во время вернисажей — «ах, ах, какое чудесное произведение!» Но ни одна из них не похожа на Мэрилин, да-а, а уж она, действительно, была чудесным произведением.
   И все в прошедшем времени.
   Была.
   Вот так-то.
   Нелсон, я хочу все закончить.
   Нелсон... прощай.
   «Yo te adoro» — как-то сказала она ему, когда под ними плескался водяной матрац. «Yo te adoro», что значит «я обожаю тебя». Испанскому Мэрилин выучилась в Южной Америке и говорила совсем без акцента. «Yo te adoro». Но это просто слова, они вовсе не означали, что она действительно обожает его. Это было ее собственное понимание их отношений — никаких обязательств, никаких обещаний, никаких уз.
   Он пытался понять, насколько сильно привязан к ней.
   Лишь десять минут ее не было в его жизни, а уже хотелось выпрыгнуть в окно.
   Yo te adoro.
   Она говорила эти слова, лаская его, отдаваясь ему.
   Хватит, говорил он себе, кругом полно женщин.
   Он встал из-за своего рабочего столика, провонявшего скипидаром, и с пропахшими скипидаром руками прошел в жилую часть, которую она называла «гнездышком», это было их гнездышко, уютное укромное гнездышко, у него никогда в жизни не было такой женщины, как Мэрилин, никогда. Он включил воду, вымыл руки и вытер их кухонным полотенцем.
   Потом взглянул на часы.
   Без двадцати одиннадцать.
   Еще рано топить свою печаль.
   Ну и черт с ним. Он подошел к полке у кровати, взял бутылку виски, открыл ее. Достал из шкафчика стакан, наполнил на три пальца.
   — Мэрилин, — громко произнес он, поднимая стакан с виски, — наверное, я любил тебя.
   Он сделал большой глоток.
   Часы на стене показывали без восемнадцати одиннадцать.
   Первая реакция была чисто рефлекторной.
   Он выплюнул мерзкое пойло, вернее, попытался выплюнуть, однако большая его часть уже попала в горло, и лишь тонкая коричневая струйка выплеснулась на дверь холодильника.
   Райли почувствовал, как жжет во рту, как огнем охватило пищевод и внутренности. Он схватился за горло и уронил стакан, который разлетелся на сотни сверкающих брызг, он повернулся к раковине — ВОДЫ! — схватил другой стакан и стал наливать воду, рот его наполнился слюной. Он сплюнул в раковину, пытаясь очистить горло от того, что так безжалостно жгло, снова сплюнул, но тут почувствовал тошноту. Он уронил стакан в мойку. Стакан не разбился, он даже успел удивиться, что стакан не разбился, но тут его начало рвать, вода из крана смешивалась с тем, что изрыгалось из его глотки, но тут он почувствовал адскую боль внизу живота, которая заставила его согнуться пополам.
   Он откатился от раковины.
   Телефон.
   Врача.
   Райли почувствовал, что теряет сознание. Он упал поперек своей упругой кровати, начавшей колыхаться под его весом, пытаясь дотянуться до телефона. Но в этот момент у него буквально разверзся кишечник, он почувствовал, как горячая струя жидких экскрементов хлынула ему в штаны, и это напугало его больше всего — полное невладение своим телом, однако испуг длился лишь несколько секунд, потому что он внезапно начал дергаться на своей кровати, руки и ноги конвульсивно вздрагивали, голова запрокинулась назад. Он хватал ртом воздух, которого ему не хватало, казалось, легкие были заблокированы, грудь опустилась, «Господи, — подумал он, — Мэрилин», — а потом уже не думал ничего, потому что был мертв.
   Часы на стене показывали без шестнадцати одиннадцать.
   Благодаря усердию 6-го участка, Карелла и Уиллис оказались на месте в десять минут первого. Скульптор, живший на той же площадке, постучал в дверь Райли, желая показать ему свою новую работу, повернул ручку двери, увидел, что дверь открыта, вошел в мастерскую и нашел мертвого Райли, лежащего на своей водяной кровати. Он тут же бросился к себе и вызвал полицию. На вызов приехали дежурившие в то утро Чарли и Фрэнк. Они заглянули в комнату и тут же позвонили своему начальству, сообщив, что в доме 74 по Карлсон-стрит лежит мертвяк. Они также сообщили, что 97-е работает над двумя убийствами, о которых им рассказывал этот мертвяк, когда был еще жив, разумеется. Сержант позвонил в 87-е в одиннадцать сорок одну. Карелла и Уиллис оказались на месте происшествия менее чем через полчаса.
   Чарли и Фрэнк все еще были там.
   К этому времени подъехал и их сержант. Здесь же находился и капитан в форме — иногда на убийства являются и шишки.
   — Медэксперт уже выехал, — сообщил капитан.
   — Патрульная машина сегодня приезжала сюда по вызову около десяти, — рассказывал сержант. — Жертва сообщила о проникновении в квартиру прошлой ночью.
   — Но ничего не было украдено, — сразу же вставил Чарли, пытаясь оправдаться. И в самом страшном сне он не мог предположить, что подобная ерунда кончится убийством.
   — Мы собирались указать в нашем отчете, что восемьдесят седьмое следило за ним, — добавил Фрэнк, слегка привирая.
   Капитан бросил на них ничего не говорящий взгляд. Чарли и Фрэнк понимали, что этот взгляд мог значить. Оба сидели по уши в дерьме.
   — Бутылка виски в этом шкафчике воняет, как дюжина курильщиков в курительной комнате, — заметил сержант.
   Карелла не знал, брал ли сержант бутылку в руки.
   — Пачка сигарет «Вирджиния Слимз» и женская зажигалка на столе в другой комнате, — сказал капитан. — Там инициалы — "М"и "X".
   Карелла взглянул на Уиллиса.
   — Сюда около десяти приходила дама, — быстро заговорил Чарли, надеясь, что если он расскажет все, что знает, его отпустят с миром.
   Карелла промолчал.
   — Высокая блондинка, — сказал Фрэнк.
   — Очень красивая баба, — добавил Чарли.
   — Она была в синем. Под цвет глаз.
   — Убитый говорил, что это его знакомая.
   — Вы слышали ее имя? — спросил сержант.
   — По-моему, Каролин, — припоминал Чарли.
   «Нет, не Каролин», — подумал Карелла.
   — Каролин, а как дальше? — спросил капитан.
   — Не знаю, сэр, — ответил Чарли.
   — Мы приехали сюда по вызову в 10.21, — сказал Фрэнк. — Убитый сказал, что это его приятельница.
   — И все же вам необходимо выяснить ее полное имя. «У нас уже есть ее полное имя», — подумал Карелла.
   — Но ничего не было украдено, — опять сообщил Чарли, пожав плечами.
   В мастерскую, пройдя мимо поставленных у дверей постовых, вошел медэксперт.
   — Видели эту голую бабу на дверях? — спросил он. — Где тело?
   — Там, на водяной кровати, — указал капитан.
   — Ого, — буркнул медэксперт, — ну и воняет здесь. Он прошел прямо к кровати, стараясь не наступать на разбросанные по полу осколки стакана.
   — Фууу, — заворчал он, опускаясь перед кроватью на колени.
   Карелла пошел в мастерскую, взглянул на пачку сигарет, лежащую на столе, на золотую с монограммой зажигалку, расположенную сверху. «М.Х». «Тебе пришлось идти через весь город, детка». Он посмотрел на законченную картину, стоящую у стены. Похоже, Райли удалось передать падающий снег.
   — Эту бутылку надо аккуратно завернуть и отправить в лабораторию, — распорядился Уиллис. — Ее кто-нибудь трогал?
   — Я — нет, — сразу же откликнулся Чарли.
   — Я тоже, — эхом отозвался Фрэнк.
   — Я посмотрел ее, — сказал сержант.
   — А почему вас так заинтересовала эта бутылка? — спросил Уиллиса капитан. — Вы считаете, что-то было в этом виски?
   — Никотин, — ответил Уиллис.
   — Вы разве врач? — спросил медэксперт. — Нет, но...
   — Тогда позвольте мне составить заключение о смерти, договорились?
   Уиллис бросил на него свирепый взгляд и вышел в комнату, где возле рабочего столика стоял Карелла. Он взглянул на пачку сигарет и зажигалку.
   — Это ее?
   Уиллис кивнул.
   — Ты знал, что она пошла сюда?
   — Да.
   — Ладно, и кто будет с ней разговаривать?
   — Я, — сказал Уиллис.
  
  
  
  
   Глава 12
  
  
   Он сидел один в гостиной.
   Сегодня она сказала ему, что с утра пойдет в мансарду к Райли — «чтобы покончить с этим», а затем пройдется по магазинам. Она собиралась вернуться где-нибудь около часа и пообещала позвонить ему на работу, рассказать, как все прошло.
   Часы на камине громко тикали.
   Без одной минуты час.
   Он не переставая думал об этом деле, о том, что кто-то действительно покончил с Райли, добавив ему никотина в виски и отправив его на тот свет вслед за МакКенноном и Холландером. Трое ее близких друзей умерли. Остался один Эндикотт, и она собиралась встретиться с ним на следующей неделе, чтобы сообщить о разрыве. «Покончить» и с ним тоже.
   Пробили часы.
   Всего один удар.
   Динг.
   И опять тишина.
   Он все ждал.
   В четверть второго в замке повернулся ключ. Она вошла, поставила свою сумочку на столике у дверей, стала подниматься по лестнице наверх и неожиданно увидела его.
   — Эй, привет! — удивилась она. — А почему ты дома?
   — Райли умер.
   Вот так, сразу, безо всякой подготовки, наповал.
   — Что!!
   — Ты слышала.
   — Умер?
   — Умер. Расскажи мне все, что там произошло, Мэрилин.
   — Но почему? Ты же не думаешь...
   — Если не расскажешь мне, придется рассказывать Карелле. Он знает, что ты была там. Ты оставила свою зажигалку, да и два полицейских описали тебя.
   — Значит, меня опять подозревают, так?
   — Не опять, а все еще. По крайней мере Карелла.
   — Но, ради Бога, поверь мне, я не убивала Нелсона. Я пробыла у него всего несколько минут!
   — Кто сказал тебе, что он убит?
   — Ты же сказал, что он умер. Насколько я понимаю, это был не разрыв сердца!
   — Расскажи обо всем, что там произошло. От того момента, как ты вошла.
   Мэрилин вздохнула.
   — Слушаю, — сказал Уиллис.
   — Я пришла туда в самом начале одиннадцатого, если не ошибаюсь.
   — А когда ушла?
   — Где-то... точно сказать не могу. Наверное, в половине одиннадцатого.
   — Получается уже не несколько минут, а целых полчаса.
   — Да, примерно полчаса.
   — Хорошо, и что же произошло за эти полчаса?
   — Он предложил мне выпить, мы пили кофе, и я сказала ему...
   — Что он предложил тебе выпить?
   — Виски.
   — Ты пила?
   — Нет, оно ужасно воняло.
   — Ты его нюхала?
   — Да.
   — Ты брала бутылку в руки?
   — Да. Я отвернула крышку и понюхала.
   — И как оно пахло?
   — Ужасно.
   — Чем именно, Мэрилин?
   — Откуда мне знать? Как я могу описать запах? Воняло виски. Ужасно.
   — Просто запах виски?
   — Да, по-моему, так. А что? Там что-нибудь было?
   — Что вы делали потом?
   — Я завинтила крышку и поставила бутылку обратно на полку. Нелсона отравили? Что-нибудь было в бутылке?
   — А что потом?
   — Ответь же мне, черт возьми!
   — Да, его отравили.
   — О Боже! Ведь на бутылке остались мои отпечатки! Это даст твоему коллеге необходимые доказательства, так?
   — Если твои отпечатки действительно есть на бутылке...
   — Ну конечно же!
   — И если в виски обнаружится яд...
   — Ты же знаешь, что да!
   — Тогда полиции захочется узнать побольше о том, что ты делала с этой бутылкой.
   — Все, что я делала... что ты хочешь сказать этим «полиция»? Твой партнер? Или и ты тоже?
   — Я тебя слушаю, — сказал Уиллис.
   — Я ничего не клала в эту бутылку!
   — Ты просто взяла ее с полки...
   — Да.
   — ...И открыла крышку...
   — Да, черт, подери!
   — ...И понюхала содержимое.
   — Да!
   — Почему?
   — Потому что Нелсон сказал, что это отличное виски. Он сказал, двенадцатилетней выдержки. И я... мне хотелось... то есть мне было интересно. Мне никогда не нравилось виски, но я подумала, что двенадцатилетнее пахнет лучше, чем другие сорта. Мне всегда казалось, что виски пахнет лекарством.
   — Но на сей раз оно не пахло лекарством.
   — Я не знаю, чем оно пахло! Я же сказала тебе! Оно воняло ужасно.
   — Оно не пахло табаком?
   — Не знаю.
   — Ну подумай.
   — Если я скажу, что оно пахло табаком, то значит, я ни при чем, так? Ведь он был отравлен никотином, да? Так же, как и Джерри. Значит, если я почувствовала запах табака, значит, никотин был уже в бутылке, когда я взяла ее в руки. Но я говорю тебе правду! Я не знаю, чем оно пахло! Я понюхала и закрутила крышку...
   — Ну ладно, — вздохнул Уиллис. — А что потом?
   — Мы пили кофе. Я сказала, что хочу покончить с этим.
   — Как он отреагировал?
   — Ему это не понравилось.
   — Ты рассказала ему про нас?
   — Да.
   Уиллис кивнул.
   — И что потом?
   — Он предложил мне пройти к нему в постель.
   — Ты это сделала?
   — Нет!
   — И что ты сделала?
   — Я поцеловала его в щеку и ушла.
   — Угу.
   — Попрощалась и ушла.
   — И через десять, через двадцать минут он умер.
   — Я его не убивала!
   — Сколько времени ты держала в руках эту бутылку?
   — Минуту. Меньше минуты. Все, что я сделала, это...
   — Дай сюда свою сумку.
   — Что?
   — Сумку, которая на столике.
   — Зачем?
   — Я хочу посмотреть, что там лежит.
   — В ней нет никотина, если ты это имеешь в виду...
   — Дай сюда.
   Она подошла к столику, где оставила сумочку, принесла ее и вывернула все содержимое на пол, рядом с его креслом.
   — На, развлекайся. А я пойду выпью.
   Она подошла к бару и налила в стакан со льдом приличную порцию джина. Сделала большой глоток, затем подошла к тому месту, где он разбирал ее вещи, валявшиеся у его ног. Помада, карандаш для глаз, кисточка для пудры, салфетки, жевательная резинка, красный кошелек, чековая книжка, ключи, какая-то мелочь...
   — Ну что, нашел яд? — спросила она.
   Он стал запихивать все обратно в сумочку.
   — Куда ты пошла после того, как вышла от Райли?
   — В город.
   — Зачем?
   — Я же сказала тебе, мне надо было кое-что купить.
   — И что ты купила?
   — Ничего. Я хотела купить сережки, но не нашла ничего подходящего.
   — Значит, ты ходила по магазинам с половины одиннадцатого до...
   — Я ходила по магазинам до полудня. Затем перекусила...
   — Где?
   — В закусочной около Джефферсон.
   — А что потом?
   — Взяла такси и поехала домой.
   — И приехала сюда в четверть второго.
   — Я не смотрела на часы. Хочешь выпить?
   — Нет.
   — Там нет яда, можешь не волноваться.
   Уиллис долго молчал, сжав руки и склонив голову.
   — Карелла будет искать мотив, — сказал он наконец, как бы про себя. — Трое из твоих близких друзей убиты, и он захочет узнать... — Неожиданно он поднял голову. — Может быть, ты мне не все рассказала?
   — С той минуты, как я вошла, до минуты, когда...
   — Я говорю не о времени, что ты провела у Райли. Я говорю о тебе.
   Она непонимающе смотрела на него.
   — Может быть, эти трое знали что-нибудь о тебе, что могло бы...
   — Нет.
   — ...О чем ты мне не рассказала?
   — Я рассказала тебе все. Никто из них ничего не знал о моем прошлом.
   — А Эндикотт? Он знал, что ты была проституткой?
   — Нет.
   — Что он знает?
   — Только то, что я рассказывала и другим. Я жила в Лос-Анджелесе, жила в Хьюстоне. Ездила в Мексику. Жила в Буэнос...
   — Ты никогда не рассказывала мне про Мексику.
   — Я уверена, что говорила о Мексике.
   — Нет. А они знали, что именно ты делала во всех этих?
   — Я сказала, что у меня богатый отец.
   — То же самое, что говорила и мне.
   — Да. Сначала. Но затем я рассказала тебе все. Ты же знаешь это, Хэл!
   — Ты в этом уверена?
   — Да.
   — Потому что, если ты что-то скрыла...
   — Нет, ничего.
   — ...И если это хоть как-то связано с тем, что случилось с ними...
   — Нет.
   — ...Карелла все равно узнает. Он очень хороший детектив, Мэрилин, и он обязательно все выяснит.
   — Я рассказала тебе все, — повторила она.
   Наступило молчание.
   — Все, что тебе надо знать.
   — Что еще я не знаю, Мэрилин?!
   Она не ответила.
   — Что еще, Мэрилин? А Мексика?
   Она подошла к бару, добавила в свой стакан льда и, подлив джина, вернулась на свое место.
   — Почему бы нам не пойти наверх, в спальню? — спросила она.
   — Нет.
   Они продолжали смотреть друг на друга.
   — Расскажи мне, — произнес он.
   В Хьюстоне Мэрилин поначалу работала танцовщицей, как она выразилась, «без верха», в одном из заведений на Телефон-роуд. В ее обязанности входило подсаживаться между выступлениями к посетителям и выставлять их на бутылку дешевого шампанского. С каждой купленной бутылки она получала комиссионные. Иногда ей приходилось позволять себя потискать. Помяв грудь, попку они охотнее покупали шампанское. Позже она узнала, что кое-кто из работавших там девушек оказывает и более интимные услуги, подрабатывая руками, в кабинках мужского туалета. За каждый такой «сеанс» платили по десять баксов. Она тоже стала этим заниматься.
   В заведении было фортепиано, и тот парень частенько приходил и иногда играл джаз. Хороший парень, он никогда не водил девушек в мужской туалет, смотрел только, как они танцуют, играл на фортепиано, заказывал в баре кое-какую выпивку и уходил. Он приходил два-три раза в неделю, и вскоре она поняла, что он положил на нее глаз. Однажды они разговорились, хотя парень был довольно застенчив, и он рассказал ей, что раньше играл джаз в Канзас-сити, а потом спросил, не сможет ли она иногда с ним встречаться. Они договорились о встрече на ближайшее воскресенье, в ее выходной. Они прекрасно провели время.
   Она стала с ним спать — кажется, это случилось во время их третьего свидания. Месяца через три после того, как они стали встречаться, он сказал ей, что она теряет огромные деньги, делая это бесплатно. В Хьюстоне можно зарабатывать кучу баксов — здесь все время проходят конференции и съезды нефтепромышленников, почему бы ей не попробовать? «Что попробовать?» — спросила она. «Попробовать получать за это деньги, — сказал он, — сотню баксов за один раз».
   Его предложение стоило обдумать.
   Она зарабатывала около двухсот пятидесяти, тряся попкой и сиськами на сцене, примерно еще сотню — за шампанское и еще около сотни за «ручную работу». Этот пианист сказал, что она сможет заработать столько же денег за одну ночь, даже после того, как он вычтет свои комиссионные за организацию встреч с теми, кто в этом заинтересован, он знает множество парней, кто интересуется этим делом.
   Итак, после шести месяцев пребывания в Хьюстоне она поддалась на уговоры сладкоречивого пианиста.
   Месяц спустя его зарезали во время драки в баре, и она стала работать на Джо Сиарта, державшего небольшую «конюшню» из трех девушек. Он был не таким уж плохим сутенером. Никогда не бил своих девушек, хотя многие подобные типы считают, что только битьем можно заставить девушек работать как следует и подчиняться хозяину, и лупят их, как лупил ее тот парень в Лос-Анджелесе.
   Когда ее впервые задержали, она перепугалась до смерти. В Техасе проституция — если это первое задержание — считается мелким правонарушением и наказывается штрафом, не превышающим тысячи долларов, или же тюремным заключением на срок не больше 180 дней, или и тем и другим. Она больше всего боялась, что ей придется просидеть в тюрьме полгода. Однако судья попался весьма снисходительный и принял во внимание ее юный возраст — ей было только семнадцать; Сиарт, не говоря ни слова, заплатил штраф в пятьсот долларов, и она снова была свободна, как птичка, однако сильно напугана.
   Сиарту она сказала, что ей нужен отдых.
   Он посмотрел ей прямо в глаза — любой другой сутенер выбил бы из нее эту дурь моментально — но этот сказал: «Конечно, Мэри Энн, отдохни немного», однако, несомненно, отлично понимал, что она надумала удрать.
   Она и сама не знала, куда поедет, когда уезжала из Хьюстона, не знала, где приткнется, поэтому обратилась с просьбой о паспорте, на случай, если окажется в таком месте, где понадобятся документы, и это была ее самая большая ошибка. Она получила свой паспорт, несмотря на единственное задержание по статье 43.02, — паспорт на имя Мэри Энн Холлис с черно-белой фотографией семнадцатилетней хорошенькой блондинки, улыбающейся в объектив. Там, где надо было указать род занятий, она написала «учительница».
   Она пересекла границу на машине, взятой напрокат в Хьюстоне. У нее было отложено немного денег, что давало возможность пожить в Мексике, кое-что потратить, посмотреть страну, Мэри Энн, учительница, вполне может себе позволить немного отдохнуть. Она и представления не имела, куда поедет после Мексики и что будет делать, когда кончатся деньги. У нее было что-то около тысячи долларов, и она не знала, надолго ли их хватит. Ей казалось, что с проституцией покончено навсегда. У нее был паспорт, и она могла ехать, куда захочет. В августе ей исполнится восемнадцать, и вся жизнь впереди.
   В горах Сьерра-Мадре, в штате Герреро, возле города Игуала, она встретилась с одним человеком, который был похож на фермера, однако на самом деле торговал очень хорошей марихуаной, которую там называли «золотой». Тогда она стоила двадцать два доллара килограмм — в то время как в Америке за фунт просили триста тридцать пять. Она купила у него целый килограмм — подумаешь, всего двадцать два доллара. Ехала себе и ехала, время от времени останавливаясь в мотелях, когда наступал вечер, пила текилу, курила в своей комнате косячок, загорала.
   Жизнь была прекрасна.
   Она чувствовала себя превосходно.
   С собой у нее была только большая кожаная дорожная сумка, в которой лежали паспорт в обложке, деньги, пластиковый пакетик с ее противозачаточным колпачком и тюбик с мазью, трусики, джинсы, блузки и туалетные принадлежности, а на дне находился неуклонно уменьшающийся запас «золотой» травки.
   В конце жаркого и солнечного августа, вскоре после своего восемнадцатилетия она решила, что Мексика ей надоела, и однажды снова направилась в сторону американской границы. На ней были босоножки, шорты и белая длинная блузка-размахайка, которую она купила в небольшом магазинчике в одном из городков. Так она проехала Салтильо, потом небольшую деревушку Рамос Ариспе, и только ее миновала, как увидела длинную очередь машин у шлагбаума, возле которого стояли мексиканцы в форме.
   В то время она не говорила и не понимала по-испански, однако один парнишка из передней машины объяснил ей, что они ищут оружие, поскольку прошел слух о готовящемся мятеже, о какой-то революционной группе, она до конца так и не поняла, о чем идет речь, потому что снова перепугалась до смерти.
   Не потому, что у нее было оружие — ничего такого.
   Но из-за того, что в ее сумке лежали остатки того килограмма «золотой» травки, которую она здесь купила.
   Они нашли наркотик за три минуты, а потом...
   — Ты действительно хочешь услышать все? — спросила она Уиллиса.
   — Да, — ответил он.
  
  
  
  
   Глава 13
  
  
   Они сказали ей, что сообщили о ее аресте в американское консульство в Монтеррее. Она им не поверила. Значит, придется вернуться в Мексику, а насколько она знала — за наркотики подозреваемый мог быть задержан не более чем на трое суток без присутствия адвоката. За три дня, если магистрат решал, что дело необходимо передать в суд и за преступление положено наказание более двух лет тюремного заключения (а в случае с Мэрилин было именно так), то арестованного могли держать в тюрьме до суда целый год. Мексиканские законы основаны на кодексе Наполеона. Короче говоря, человек считается виновным, пока не докажет обратного. Когда Мэрилин потребовала, чтобы ей разрешили позвонить по телефону, местный полицейский сказал, что вопрос необходимо обсудить с окружным прокурором, он может разрешить или не разрешить это.
   Через восемь дней после ее ареста в комиссариат пришел один из консульских чиновников. Он сказал, что ее обвиняют в хранении марихуаны, и если ее признают виновной, то ее ожидает срок от пяти лет и трех месяцев до двенадцати лет. Он обещал позвонить и сообщить о ней тем, чье имя и телефон она напишет на фирменном бланке американского посольства: это были ее мать, Джозеф Сиарт и тот бродяга, с которым она жила в Лос-Анджелесе. Позже консул сказал ей, что не смог дозвониться ни до одного из них. Она не знала, кому еще он мог позвонить.
   Двенадцатого сентября состоялся суд в Сальтильо, ее защищал мексиканский адвокат, нанятый американским консульством. Мэрилин приговорили к шести годам тюремного заключения за те восемь унций марихуаны, что остались у нее от килограмма, купленного в Игуале. Консул пообещал ей, что американское посольство даст подробный отчет об аресте, суде и приговоре в Государственный департамент, который, в свою очередь, сообщит об этом ее родственникам или друзьям в Штатах. Но она не знала, где ее мать, а большинство друзей были уличные проститутки.
   Утром пятнадцатого сентября специальный фургон перевез Мэрилин в «Ла Форталеса» — старинную тюрьму в штате Тамаулипас, примерно в двухстах милях к югу от Браунсвилла в Техасе. Вместе с ней в фургоне ехала женщина, которая убила своего мужа мотыгой, и мужчина, укравший пишущую машинку в фирме по торговле кондиционерами в Монтеррее. На Мэрилин по-прежнему были босоножки и легкая размахайка, то есть то, в чем ее арестовали. Дорожную сумку конфисковали в Рамос Ариспе, поскольку в ней содержалось доказательство преступления. Косметика, колпачок, паспорт и белье остались в сумке, равно как и некоторые серебряные безделушки, которые она могла бы реализовать в «Ла Форталеса».
   Вскоре после прибытия в тюрьму она поняла, что здесь за все надо платить. Она поняла это после того, как их обыскали и десяток женщин выстроился в очередь к длинному столу, на котором лежали сложенные стопками одеяла, одежда, циновки и матрацы в полосатых тиковых наматрасниках. Женщина, убившая мужа мотыгой, невысокая, коренастая, смуглая, с короткими вьющимися волосами, грустными карими глазами, отвислыми грудями и широкими бедрами, вытащила из черного кожаного кошелька, висящего на ее шее, несколько песо и протянула служительнице — женщине с суровым лицом и ярко-рыжими крашеными волосами. Та передала ей одеяло, две пары бумажных панталон и несколько выцветших серых, похожих на брезент халатов.
   Когда заключенная довольно энергично выразила свой протест, служительница великодушно добавила еще пару панталон к той куче, которая уже лежала на ее протянутой руке. Та снова возразила. Служительница покачала головой и показала ей рукой, чтобы та не задерживалась и проходила дальше. Деньги Мэрилин исчезли где-то между постом у Рамос Ариспе и местной тюрьмой, ей нечего было предложить за тюремную одежду. У нее была только ее длинная белая размахайка, весьма потерявшая вид после трех недель в тюрьме без душа в Рамос Ариспе. Служительница что-то сказала ей по-испански. Мэрилин не поняла. Та повторила. Мэрилин покачала головой. Служительница, так ничего и не выдав, махнула ей.
   «Ла Форталеса», выстроенная испанцами еще в шестнадцатом веке в качестве оборонительного сооружения второй линии, располагалась на высоте двух тысяч метров над уровнем моря и возвышалась над местностью; отсюда был виден даже Мексиканский залив, находящийся в двадцати пяти милях к востоку. Правда, заключенные могли разглядывать только стены. В конце двадцатых годов прошлого века, когда новое мексиканское правительство захватило крепость и превратило ее в тюрьму, здесь находилось всего сто десять заключенных. Сейчас здесь размещалось четыреста восемьдесят, из них шестьдесят семь в женском участке. Поскольку раньше это место использовалось для одиночного содержания мужчин — в те времена в Мексике еще не слыхивали о женщинах-убийцах, грабителях, похитителях и вымогателях — оно представляло собой как бы тюрьму в тюрьме, квадрат в квадрате, стены которого достигали шести с половиной метров; перед ее зарешеченными окнами вставали еще более высокие внешние стены. Толщина стен отсека диктовалась шириной камер, в которых женщин запирали каждый вечер в десять и откуда выпускали в тюремный двор в шесть утра, когда камеры мылись водой из шланга. Мэрилин все это казалось похожим на лабиринт, вроде тех, что помещаются в книжке головоломок, которые она так любила покупать в детстве.
   Внешние стены тюрьмы, метров двух с половиной толщиной, были сложены из кирпичей, скрепленных цементом. Главные ворота с толстенной решеткой располагались в передней части крепости, далее шел мощеный булыжником крытый проход, — наследие тех времен, когда тюрьма еще была крепостью, — который вел ко вторым воротам. За воротами находились администрация и комната обыска, где имеющие деньги заключенные могли купить себе одежду и прочие вещи, необходимые для выживания. Сразу же за этими двумя помещениями был тюремный двор, по периметру которого располагались мужские камеры и всевозможные мастерские. Мэрилин и других женщин провели сквозь третьи зарешеченные ворота, мимо внимательно наблюдавших за ними мужчин — охранников и заключенных, болтающихся по двору (кто-то играл в карты, сидя прямо на грязной земле, кто-то курил или разговаривал, кто-то бренчал на гитаре) — к небольшой внутренней тюрьме с двойными дверями — решетчатой и массивной деревянной, закрывающей женскую территорию от мужских любопытных глаз. Но не от глаз охранников, дежуривших на пулеметных вышках, откуда просматривался каждый уголок.
   В камере два на два с половиной было семь человек вместе с Мэрилин.
   У каждой стены стояла двухъярусная койка. Пространство между койками не превышало метра. В одном углу в небольшом промежутке между койками находилась параша, где на глазах у охранников на сторожевых башнях облегчались женщины. В первые три дня своего заключения Мэрилин не опорожняла кишечник. Она также не могла есть вонючую еду, приготовленную в тюремной кухне, которую разносили дважды в день — в восемь утра и шесть вечера. Позже она узнала, что мужчины-заключенные устроили во внешнем корпусе небольшую кухню, где можно было купить более или менее съедобную еду — однако вначале у нее все равно не было денег.
   Когда их сюда доставили, все койки были уже заняты. Мэрилин и ее попутчица попытались получше устроиться на каменном полу. Тереза Делароса, убившая мужа мотыгой, спала на матраце, купленном в первый день в тюрьме, но ей пришлось ночевать на полу лишь первые две недели. После того, как стало известно, что она двадцать шесть раз ударила мужа мотыгой по лицу, голове и шее, едва не обезглавив беднягу, пока, наконец, не попала в сонную артерию и не прикончила его окончательно — после этого к ней отнеслись с заслуженным уважением, и одна из женщин, занимавшая нижнюю койку слева от входа, уступила свое место. Мэрилин спала сидя, прислонившись спиной к стене, умещаясь на пространстве менее метра напротив параши, куда всю ночь ходили мочиться женщины.
   Во дворе был душ, и женщин раз в неделю водили туда. В тюрьме чистоплотность не являлась ни необходимостью, ни удовольствием. Охранники на башнях через бинокли с интересом наблюдали за всеми кабинками, было видно, как блестят на солнце линзы. В первые две недели Мэрилин не ходила в душ и никогда не снимала свою размахайку. Может быть именно это и вызывало к ней особый интерес со стороны охранников. Она не знала, что они уже дали ей прозвище «La Arabe orada» «Золотая арабка», из-за развевающейся белой блузки и длинных светлых волос.
   Когда она впервые попробовала тюремную пищу, ее тут же вырвало прямо в наполненную дерьмом паращу стоявшую в углу камеры. Панчита, ее соседка по камере, возмущенная нарушением обеденного этикета, принялась изо всех сил бить ее ногами, пока Мэрилин стояла скрючившись над парашей. Тереза что-то сказала, Панчита бросилась на нее, и обе женщины завопили друг на друга. Тереза вытащила заточенную до остроты бритвы ложку, купленную в тюрьме, и прошептала что-то по-испански. Мэрилин не поняла, что именно, но почувствовала страх. Панчита же, злобно бормоча, отошла от нее и полезла наверх на свою лежанку на правой стороне камеры.
   Мэрилин выучила имена женщин, потому что они очень часто повторялись, но не понимала их язык и поэтому ни с кем не разговаривала. К ней никто не приходил. Она не могла купить ни конвертов, ни почтовой бумаги или марок, поскольку у нее не было денег. Девушка чувствовала себя в этой внутренней тюрьме еще более одинокой, чем все остальные, более одинокой, чем когда-либо в своей жизни. А затем как-то совершенно неожиданно она стала их понимать. Вчера все было непонятно, а сегодня — ясно, как Божий день.
   — Я помню, — рассказывала Панчита, — как в Веракрус, где я родилась, праздновали день Мадонны Розарии. Это было во вторую неделю октября.
   — А я никогда не была в Веракрус, — сказала Беатрис.
   — Это красивый город, — заговорила Тереза. — Однажды мой муж возил меня туда.
   — И они все шли в красивых костюмах...
   — К церкви на Пласа Самора, — грустно вздохнула Энграсия.
   — А потом в городе начинались танцы.
   — Да, здесь в тюряге не потанцуешь, — покачала головой Беатрис.
   — Но в Веракрус — ах, — воскликнула Панчита. «En Veracruz, todos los dias eran dorados, у rodas las noches vio-letas» [3] .
   Панчита получила пожизненный срок за то, что утопила двоих своих детей в Рио де ла Бабиа. Белита и Энграссия были лесбиянками и спали вместе на нижней койке под Панчитой. Каждую ночь, прижавшись друг к другу, они доводили себя страстным шепотом до оргазма, не стесняясь соседок. Еще одна женщина находилась здесь уже больше двенадцати лет. Она никогда не разговаривала. Стояла у стены в дальней стороне камеры и смотрела сквозь решетку на освещенный солнцем двор. Сокамерницы называли ее «La Sordomuda» [4] . Беатрис, попавшая сюда за попытку вооруженного ограбления жилищной фирмы в Матеуле, страдала от астмы. Она платила за медицинскую помощь, которую оказывал ей еженедельно в тюремной больнице единственный работник — медсестра, бывшая тоже заключенной. Очень часто Беатрис начинала задыхаться по ночам, хватая воздух широко раскрытым ртом, ворочаясь на каменном полу и стеная: «Guieru movir, guiero movir, guiero movir» [5] . Время от времени она обращалась к охраннице в конце коридора: «Que hora es?» [6] , на что та отвечала неизменно: «Es tarde, callate!»
  
  
  * * *
  
   Если кого-нибудь надо было вызвать к начальнику тюрьмы, то через зарешеченные ворота во внутрь пропускался порученец из внешнего блока, он стучал в деревянную дверь и выкликал имя заключенной и жуткое слово «Alcaide!», что означало «к начальнику». El carce его, охранник, открывал внутреннюю дверь, и женщину под любопытными взглядами заключенных-мужчин проводили через двор, затем сквозь вторые ворота и усаживали на деревянную скамейку возле кабинета начальника тюрьмы, где та и ждала, пока он не соизволит дать аудиенцию.
   Десятого октября Мэрилин услышала свое имя, затем «Alcaide!», затем отворилась дверь, и она прошла за порученцем через двор, и яркое солнце просвечивало через легкую размахайку, так что все мужчины во дворе могли всласть налюбоваться ее длинными ногами.
   Она села на деревянную скамью и стала ждать.
   По пустырю перед конторой и перед комнатой обыска на другой стороне сновали ящерки. Из-за двери выкрикнули ее имя, и посыльный — вольнонаемный парень, по имени Луис, который также приносил из кухни еду тем женщинам, которые могли это себе позволить, провел Мэрилин внутрь и вышел, закрыв за собой дверь.
   Имя начальника тюрьмы было написано на небольшой деревянной табличке, сделанной в тюремной мастерской: «Эриберто Домингес». Это был невысокий, смуглый человек с тоненькими усиками под носом, в форме оливкового цвета, которую носили все охранники в этой тюрьме, однако воротник гимнастерки украшали несколько красных и зеленых полос, очевидно свидетельствующих о его высоком звании. На столе у правой руки лежал кнут. На другом конце стола стояла фотография женщины с двумя детьми.
   — Садись, — приказал он по-испански.
   Она села.
   — У меня имеются некоторые твои вещи, которые представляют для тебя ценность.
   Она не ответила.
   — Твой паспорт — ведь он же тебе нужен, да?
   — Да, — ответила она по-испански. — Мой паспорт мне очень нужен.
   — И еще кое-какие украшения. Здесь в этой тюрьме мы не обкрадываем своих заключенных. Здесь не так, как в других мексиканских тюрьмах. Самая плохая — тюрьма в Сальтильо. Но здесь не так. Мы сохранили для тебя все эти вещи.
   — Большое спасибо, — сказала Мэрилин.
   — Ты хорошо говоришь по-испански, — похвалил он.
   — Совсем немножко.
   — Нет, нет, ты говоришь очень хорошо, — повторил он. — Эти безделушки... Они помогут тебе здесь в «Ла Форталеса». Как я понимаю, ты спишь на голом полу, и кроме этой штуки у тебя больше ничего из одежды нет.
   — Это так, — подтвердила она.
   — Ты бы хотела получить назад свои ценности? — спросил он.
   — Да, конечно, хотела бы.
   — Ну что ж, тогда я их тебе отдам, — он улыбнулся. — В обмен на другую ценность.
   Она сначала не поняла.
   — Твою самую большую ценность, — объяснил он.
   — Нет, спасибо, — она встала и пошла к двери.
   — Одну минутку, — остановил ее он. — Я не разрешал тебе уйти.
   — Я хочу вернуться в свою камеру.
   — Ты пойдешь, когда я позволю.
   — Я хочу позвонить в американское консульство.
   — Да, да, когда-то мы позволяли заключенным пользоваться телефоном. Но затем отменили эту льготу, один раз по телефону был организован побег. — Он пожал плечами. — Теперь мы больше этого не разрешаем.
   — Но когда консул приедет сюда посетить меня...
   — Да, да, раз в месяц ему положено посещать тебя. Но ведь Монтеррей находится так далеко. Он хоть раз приезжал сюда?
   — Но когда он приедет...
   — У нас как-то был здесь один американец. Консул приезжал к нему три-четыре раза в год...
   — Когда он приедет, я скажу, что у вас мой паспорт.
   — Так он это и так знает. Все личные вещи заключенного передаются администрации на хранение. Я, милочка, храню твой паспорт, чтобы с ним ничего не случилось. Я, знаешь ли, могу сжечь его, и тогда тебе будет очень трудно получить новый, потом, когда тебя, наконец, отсюда выпустят. Но во всяком случае, это все будет очень не скоро. А тем временем я буду хранить твой паспорт. И, если хочешь, отдам ценности. Они намного облегчат тебе жизнь здесь. Здесь не так уж ужасно, если иметь кое-какие средства. Эти ценности смогут облегчить твою жизнь. Я мог бы облегчить твою жизнь.
   Он взял кнут, встал и обошел стол. Квадратный коротышка в бриджах и коричневых сапогах. С улыбкой на лице он приблизился к ней.
   — Подними подол, — приказал он.
   — Нет, — она повернулась и бросилась к двери.
   Дверь была заперта снаружи.
   Он подошел сзади и без предупреждения ударил ее кнутом по спине. Она резко обернулась, инстинктивно прикрываясь от удара, но он ударил ее снова, сначала по ключице, потом по груди. Она бросилась на него, затем, увернувшись, обежала его и кинулась к небольшому занавешенному окну, откинула занавески — окно было зарешечено.
   Она снова подбежала к двери, пытаясь повернуть неподдающуюся ручку, чувствуя, как кнут опускается на ее спину, еще и еще. Она закричала «На помощь!» — сначала по-английски, затем «Socorro!» — по-испански, затем снова повернулась к нему, но свист кнута заставил ее сжаться, она пыталась прикрыться руками, чувствуя, как обжигает ладони, наконец, просто прикрыла руками лицо скорчилась под безжалостными ударами, обрушившимися на ее плечи и спину, и рухнула на колени.
   Но это его не остановило.
   Он бил ее, пока она не заскулила, прижимая окровавленные руки к окровавленной некогда белой блузке-размахайке.
   — Помогите мне кто-нибудь, пожалуйста, — простонала она, но он продолжал избивать ее, свист кнута перемежался с тяжелыми, похожими на хрюкание вздохами, она лежала распростершись, прикрывая руками шею. Он перевернул ее лицом вверх и рукояткой кнута задрал подол.
   — У тебя красивые ноги, — сказал он.
   Обеими руками он отбросил забрызганные кровью полы размахайки и поднял кнут, как бы собираясь ударить ее по обнаженному лону. Она в страхе прикрылась, но он не стал больше бить. Вместо этого рассмеялся и начал расстегивать брюки.
   Он расплатился с ней позже.
   Золотым браслетом, который она купила еще в Лос-Анджелесе.
   Мэрилин продала браслет за тысячу шестьсот песо, то есть примерно за двести долларов США. В свое время заплатила за него в Лос-Анджелесе четыреста долларов. Наконец ей удалось купить одежду, одеяло, матрац; остались деньги и на еду. Белита научила ее прятать деньги в презерватитв (который Мэрилин купила у Луиса) и засовывать его в задний проход. Белита была опытным человеком, поскольку сидела в тюрьмах с небольшими перерывами с четырнадцати лет.
   Часть средств Мэрилин потратила на бумагу, конверты и марки и заплатила Луису двести песо, чтобы он отправил полдюжины писем, написанных ею разным знакомым в Хьюстоне и Лос-Анджелесе. Но позже она узнала, что все письма проходят через кабинет Домингеса, и, не получив ни одного ответа, поняла, что он не позволил отправить эти письма, боясь, что будет нарушен их очень удобный договор, который он называл «наш маленький секрет».
   Каждый день в три часа Луис стучал в дверь, ведущую в их камеру, называл ее имя, кричал «Al caide!», и ее снова вели в кабинет начальника тюрьмы, и все население тюрьмы знало, что Домингес будет развлекаться с «Золотой арабкой». Это прозвище так и осталось за ней, поскольку Домингес требовал, чтобы она приходила к нему не в повседневном рабочем сером халате, который она носила в своей камере, а в том, что он называл «свадебным платьем» — ее белой размахайке. Он больше не бил ее кнутом, лишь поднимал край подола рукояткой и рассматривал золотистые волосы ее лона, каждый раз поражаясь увиденным.
   Домингес стал звать ее Мариуча, что соответствовало американскому «Мэри». Он нежно гладил ее тело, надеясь, что пробудит в ней ответную реакцию. Но она стояла перед ним, как ледяная статуя. Затем он просил ее поднять подол до пояса, а сам начинал расстегивать брюки, причем делал это нарочито медленно, как бы собираясь предъявить ей нечто грандиозное, от чего она восхищенно-испуганно ахнет. Однако гора рожала мышь. Он вел ее к кожаному дивану, стоящему у стены, и за несколько минут достигал оргазма, о котором мечтал с самого утра.
   После этого он начинал осыпать ее проклятиями, обвиняя в своем падении, в том, что нарушил религиозные принципы и растоптал моральные ценности; он осыпал ее градом грязных ругательств, извлекаемых из самых мерзких углов его протухшего мозга. Затем сердито стучал в дверь, чтобы Луис отпер ее. Однажды он сказал ей, что боится оставлять ключ там, где она могла бы его схватить. «Ты лицемерная шлюха, Мариуча», — говорил он ей.
   Она все еще боялась его кнута.
   Правда, он перестал ее бить, однако кнут всегда был зажат в его ненадежной руке, даже когда он наваливался на нее всей своей тяжестью. Ей было противно, когда этот мерзкий червяк оказывался внутри нее, но она терпела его ежедневные вливания только потому, что боялась кнута, боялась, что он снова станет им орудовать, если она вызовет его неудовольствие. Уж лучше поток желчной ругани, сопровождающий его жалкие бессильные спазмы. Лучше его липкие ласки и это нежное «Мариуча». А затем она вдруг сообразила, что может забеременеть от него и родить маленькое чудовище, похожее на него. Это напугало ее еще больше, чем кнут.
   Когда однажды в начале ноября он великодушно предложил ей еще одну из ее собственных вещичек как бы в оплату за кажущееся старание, она попросила вернуть ей предохраняющий колпачок. Ему раньше никогда не приходилось видеть подобный способ контрацепции, он даже не знал, что это такое. Он решил, что это — что-то более ценное, чем украшения, только никак не мог понять, в чем здесь загадка. Он внимательно разглядывал его, переворачивая то так, то сяк, пытаясь найти отгадку ценности этого предмета. Затем, пожав плечами, все же отдал его вместе с тюбиком загадочной мази.
   Где-то к середине ноября его интерес к Мэрилин стал постепенно слабеть. В тюрьме поговаривали, что его супруга, грозная бой-баба Маргарита, узнала о послеобеденных развлечениях мужа и пригрозила, что велит своему брату проучить его, чтобы не нарушал законов чести. Брат Маргариты был профессиональным боксером, недавно завоевавшим большой приз не то в Мехико, не то в Акапулько или, возможно, в Тампико — тюремная молва ничего более определенного на этот счет не говорила. Но какова бы ни была причина, ежедневные вызовы прекратились, а к концу месяца Мэрилин поняла, что навсегда распрощалась с Домингесом.
   Но в один прекрасный день в деревянную дверь постучали. Услышав крик Луиса: «Золотую арабку» и затем: «Alcaide!» — она обменялась испуганным взглядом с Терезой.
   Погода была необычно сырой и холодной. Камеры не отапливались, лишь у охранниц стояла жаровня с углями, помогающая им несколько обезопасить себя от холодного, дующего с гор ветра.
   — Надень свое свадебное платье, — сказал ей Луис, и она вытащила белую размахайку из-под матраца, затем сняла вытертое пальто, которое купила здесь на оставшиеся деньги, серый халат и хлопчатобумажные панталоны, быстро накинула размахайку и снова надела пальто. Потом торопливо вставила колпачок, пока Луис с интересом наблюдал из коридора за этой процедурой.
   — "Puerco de mierda!" [7] — заорала она на него, и он засмеялся. Прежде чем она вышла из камеры, Тереза сжала ее руки и прошептала «Coraje» [8] .
   — Привет, Арабка! — окликали ее заключенные, пока она шла через двор.
   — Не хочешь поразвлечься со мной, Арабка?
   — Эй, Арабка, посмотри-ка на мою штучку!
   На этот раз в кабинете у Домингеса был какой-то незнакомец лет сорока с длинным лошадиным лицом, в форме охранника тюрьмы. Он глупо улыбался, переминаясь с ноги на ногу и время от времени трогая редкие усики под толстым бесформенным носом.
   — Мариуча, — с улыбкой сказал Домингес. — Мне бы хотелось познакомить тебя с сеньором Пересом. Он очень хотел встретиться с тобой.
   Она ничего не ответила. Просто стояла у двери, которую Луис запер снаружи. Зарешеченное окно было занавешено. Она ждала, что будет дальше.
   — Мы с сеньором Пересом кое о чем договорились, — продолжал Домингес.
   — О чем договорились? — спросила она.
   — Не волнуйся, очень выгодное соглашение.
   — О чем договорились? — снова спросила она. Ее начала бить дрожь. Она сунула руки в карманы пальто, в надежде, что они не заметят, что они дрожат.
   — Сними пальто, — приказал Домингес. — подними подол.
   — Нет, — сказала она. — Велите Луису отпереть дверь, пожалуйста. — Голос ее дрожал. — Я хочу обратно в камеру.
   — Меня совершенно не волнует, что хочешь ты, — отрезал Домингес. — Сеньор Перес готов заплатить тебе за общение, и пусть он посмотрит, на что будет тратить деньги! Делай, что я тебе велел!
   — Нет, — сказала она, вынув руки из карманов. Кулаки ее были сжаты.
   Домингес уже выходил из-за стола, похлопывая себя кнутом по раскрытой ладони.
   — Отойди от меня, сукин сын, — закричала она по-английски. — Я убью тебя... Те matare! — повторила она по-испански свою угрозу, оглядывая комнату в поисках какого-нибудь тяжелого предмета.
   Он набросился на нее с кнутом, а когда она попыталась вырвать его, он ударил ее, затем еще и еще, и продолжал бить под взглядами улыбающегося охранника; он заставил ее опуститься на колени, затем, когда она уже лежала на полу, ногами перевернул ее на спину. Он стал расстегивать ее пальто; она яростно сопротивлялась, кусала его руки, пыталась выдернуть кнут, который стегал и стегал ее тело, пока, наконец, его не сменили удары кулаками по лицу и груди.
   Из носа пошла кровь, она не сомневалась, что он сломал ей переносицу, но все равно продолжала сопротивляться и сопротивлялась до тех пор, пока в ней оставались силы, и даже после, когда он стал расстегивать пуговицы ее пальто, она пыталась откатиться от него. Она плюнула ему в физиономию и закричала, он изо всех сил ударил ее по лицу и продолжал бить тяжелой, жесткой, неумолимой рукой, она чувствовала, как перед глазами плывет розовый туман, чувствовала, что начинает терять сознание, но продолжала вырываться. Но все же ему удалось разорвать пуговицы на пальто и задрать размахайку на голову. Она корчилась и брыкалась, но он в ярости снова схватился за кнут и стал стегать ее по обнаженным бедрам, пока они не покрылись кровью, а затем отошел от окровавленной, избитой, рыдающей и совершенно сломленной девушки, лежащей на каменном полу, и сказал Пересу:
   — Возьми эту шлюху!
   Когда он снова послал за ней, Мэрилин положила в карман пальто заточенную ложку, которую Тереза в свое время купила у кухонного предпринимателя. На этот раз в кабинете Домингеса был другой человек, здоровенный громила, также в форме охранника. На лбу над бровями виднелся шрам от ножевого удара. Он оценивающе оглядел ее. В правом кармане Мэрилин сжимала заточенную ложку.
   — Покажи ему, — потребовал Домингес.
   Она покачала головой.
   Домингес улыбнулся и двинулся к ней, держа в руке кнут.
   — Ну что, попробуем еще раз, если понравилось, — сказал он, поднимая кнут, и увидел блеснувший в ее руке металл за секунду до того, как она ударила его.
   Он резко повернулся боком, чтобы увернуться от удара, направленного прямо ему в сердце, и она попала по его руке, он в ужасе отступил, но она снова бросилась на него — лицо ее было ужасно — голубые глаза сверкали, зубы оскалились. Громила в форме охранника быстро подскочил к ней сзади и двумя сцепленными руками ударил ее по затылку. От удара она качнулась вперед, затем, не выпуская ложки из рук, повернулась к нему. Он с силой еще раз ударил ее, как будто держал в руке бейсбольную биту. На сей раз удар пришелся по виску, она качнулась, комната поплыла, ложка выпала из рук на каменный пол, она упала на колени и тут же почувствовала на спине удар кнута. Изрыгая проклятия, Домингес стегал ее снова и снова, пока охранник мягко не перехватил его руку и не прошептал, что «Арабка» потеряла сознание.
   Она пришла в себя через несколько часов в помещении, которое заключенные называли «El Pozo» — темная яма примерно в три кубических метра объемом, прикрытая сверху массивной решеткой. Встать в полный рост было невозможно, как невозможно было сесть или даже нормально лечь. Скорчившись, она лежала там совершенно голая, с распухшими окровавленными губами. Она дрожала от ночного холода и отчаянно кричала, обращаясь ко всем, кто мог бы ее услышать, призывая американского консула, умоляя о справедливости. Она терпела, сколько можно, но затем не выдержала и напачкала в тесном пространстве, но от запаха собственных испражнений ее тут же вырвало. Никто не приносил ей пищу. Никто не приносил воды. Она лежала, скорчившись, на холодном каменном полу. Спина болела, руки и ноги онемели от холода и неудобной позы, в губах пульсировала боль.
   Она звала охранниц, но никто не откликался.
   Она звала Терезу, пока не охрипла, но, хотя та и могла слышать ее голос из своей камеры, ей не позволили подойти к подземелью.
   Она рыдала и звала президента Соединенных Штатов, чтобы он, ради Бога, вмешался и защитил ее.
   Она обращалась к Папе, вспомнив все молитвы, которые учила в школе св. Игнатия, она читала их вслух и умоляла Его Святейшество прийти сюда в темницу и самому увидеть, как несправедливо с ней обращаются.
   Она снова и снова звала свою мать, захлебываясь слезами: «Мамочка, пожалуйста, помоги мне, мамочка, скажи им, что я хорошая».
   На пятый день у нее поднялась температура, начался бред, и ей все время мерещилось, что она стоит на платформе какого-то неизвестного городка и ждет поезда, и в руках у нее только зонтик. Она стоит и смотрит на полчища крыс, выбирающихся из канавы и заполняющих железнодорожные пути.
   Их были сотни.
   Их были тысячи.
   Ими было покрыто все полотно.
   Она стояла на этой платформе, был ясный день, и ее окружали миллионы крыс. Серые, и коричневые, и черные, их длинные хвосты мелькали в солнечных лучах, их длинные зубы сверкали на солнце. Она пыталась рассказать им, кто она такая. Она подняла и раскрыла зонтик. Дождя не было, ярко светило солнце, но она раскрыла зонтик.
   Крысы стали кусать ее за ноги, карабкаться по ногам, она пыталась сбить их своим зонтом. Они грызли зонт, грызли черный шелк, грызли спицы, грызли деревянную рукоятку. Они карабкались по ее груди, и грудь горела огнем. «Пожалуйста, прекратите, — говорила она им, — где мой зонт, что вы сделали с моим зонтом?» Теперь они набросились на нее, кусали ее лицо. Она не могла дышать, но пыталась отбиваться. Они грызли ее лиц. Они разорвали ее лицо, кровь хлестала изо рта. «Перестаньте, — кричала она, — перестаньте!» Мэрилин проснулась и увидела, что сон обернулся явью, подземелье кишело крысами, огромными, как кошки, они пожирали ее засохшие испражнения, карабкались по обнаженному телу, лизали кровь, запекшуюся на губах.
   Она кричала.
   Она кричала.
   Она кричала.
   На шестой день Домингес велел стражнице выпустить ее. Охранница отперла решетку, отодвинула ее и сморщилась, зажав нос, не выдержав вони, идущей из ямы. Она протянула Мэрилин руку, чтобы помочь ей выбраться из подземелья. Мэрилин попыталась встать, но тут же рухнула на колени. Потом сделала еще одну попытку, но снова упала. «Ох», — произнесла она, щурясь от дневного света.
   Охранница, не дожидаясь, повернулась и пошла в сторону душевой кабины. Мэрилин тащилась за ней, еле передвигая ноги. Утро выдалось прохладное, градусов десять — двенадцать. В душе была лишь холодная вода, однако Мэрилин встала под ледяную струю, смывая с тела кровь и грязь, очищаясь от всей этой мерзости; она странным образом чувствовала себя победительницей. Губы распухли, правый глаз затек и превратился в узкую щелочку, болела каждая косточка — но она победила.
   Когда за ней пришел Луис, держа в руках ее размахайку, она отказалась надеть ее. Заявила, что останется в своем сером халате, которые носили здесь все женщины. Луис только пожал плечами. По дороге в кабинет Домингеса он попытался схватить ее за попку, однако она с силой оттолкнула его руку, и мужчины во дворе заулюлюкали. Прежде чем постучать в дверь Домингеса, Луис взялся за ее грудь, но она отступила от него и вся подобралась, как будто намеревалась вцепиться ему в горло. Он побледнел и осторожно постучал в дверь.
   — Да, входи! — отозвался Домингес.
   В кабинете находилось около дюжины охранников.
   Она потеряла сознание прежде, чем с нее слез пятый.
   В следующий раз ему придется ее убить.
   Она заставит его убить себя. Она заставит его забить себя до смерти своим кнутом. Да, она была шлюхой в Хьюстоне, но здесь — совсем другое дело. Здесь она чувствовала себя вещью, а она не желала быть вещью, которой мог овладеть любой.
   Он не вызывал ее к себе почти до самого Рождества. И опять она не стала надевать свою размахайку, хотя Луис специально предупредил ее, чтобы она сегодня выглядела получше, это была особая просьба начальника тюрьмы. «Пошел он подальше, твой начальник», — сказала она по-английски и последовала за Луисом через двор.
   На серый выцветший халат было надето синее пальто с оторванными пуговицами, так что ей пришлось придерживать полы обеими руками, чтобы защититься от пронизывающего ветра. Во дворе было тихо. Мужчины-заключенные знали, что с ней случилось, и прекратили свои грязные шуточки и намеки.
   На деревянном стуле за столом Домингеса сидел какой-то человек, одетый в деловой темно-синий костюм, шелковую рубашку в полоску, серый галстук и хорошо начищенные черные ботинки. На коленях лежала серая шляпа. Этакий вертлявый щеголь лет шестидесяти, с аккуратными усиками и живыми карими глазками, внимательно рассматривавшими вошедшую.
   — Вот она, — сказал Домингес.
   — Она знает испанский? — спросил человек.
   Он говорил очень тихо. Мэрилин подумала, что ему, наверное, за всю жизнь не приходилось повышать голос. Незнакомец внимательно разглядывал ее. Спрашивал у Домингеса, а смотрел на нее. «Если он попробует до меня дотронуться хоть пальцем, я выцарапаю ему глаза, — думала она, — уж на этот раз им придется меня убить».
   — Ты слышала вопрос, Мариуча, — повысил голос Домингес. Она продолжала молчать, и Домингес пожал плечами: — Да, она говорит по-испански.
   — Может быть, вы поговорите со мной, мисс? — сказал тот человек.
   — Кто вы? — спросила она его по-испански.
   — А, отлично. Меня зовут Альберто Идальго.
   — Дон Альберто, — заметил Домингес.
   — Вы делаете мне честь. Нет, нет, это не так. Нет, нет, — Идальго покачал головой и улыбнулся.
   — И что вы о ней думаете? — спросил Домингес.
   — Слишком худая.
   — Ближе к сути, — прищелкнул языком Домингес. — Дон Альберто приехал сюда из Южной Америки. Мы хотим договориться, чтобы тебя освободили из нашей тюрьмы.
   — Ну конечно, — сказала она по-английски.
   — Что? — переспросил Идальго.
   — И как вы собираетесь сделать это? — она перешла на испанский.
   — У дона Альберто в Мексике много друзей, — сообщил Домингес. — Так что, возможно, нам удастся освободить тебя из «Ла Форталеса». С тем, чтобы ты досидела свой срок у него. Начальство скорее всего разрешит это сделать.
   — Мы, конечно, пока еще в этом не уверены, — заметил Идальго. — Сейчас речь идет об Аргентине. Однако могут возникнуть осложнения.
   — Но не у человека с такими связями, как у вас, — сказал Домингес.
   — Возможно, вы и правы. Посмотрим.
   — Ну, если это станет возможным...
   — Да, я в этом заинтересован, — произнес Идальго. — Однако молодая леди, возможно, захочет остаться здесь.
   — Не думаю, чтобы она этого захотела, — осклабился Домингес.
   — Сеньорита?
   — А кто вы такой? Сутенер? — спросила она по-испански.
   — Нет, нет, нет, нет, — улыбнулся он. — Нет, нет, никакой не сутенер, почему вы так решили?
   — Так что-то вдруг осенило, — сказала она по-английски.
   — Что?
   — Так кто вы?
   — Бизнесмен, — он пожал плечами. — Возможно, я просто гуманист. Мне бы не хотелось, чтобы такая красивая молодая девушка, как ты, томилась в тюрьме. — По-испански эти слова прозвучали особенно выразительно. Он снова улыбнулся. — У нее есть паспорт? — обратился он к Домингесу.
   — Да, он хранится у меня, — ответил Домингес.
   — Ну, это значительно упростит дело. — Идальго снова повернулся к ней. — Итак, решение за тобой. Так ты согласишься, если мы сможем это устроить?
   Ей хватило мгновения, чтобы принять решение. Она ни на секунду не сомневалась, что старый щеголь является именно тем, за кого она его и приняла, то есть сутенером. Однако, если он увезет ее отсюда, если она сможет поехать за ним туда, где светит солнце, где ходят люди, у нее всегда будет возможность сбежать.
   — Да, отлично, — согласилась она.
   — В таком случае, вопрос считаю решенным.
   — С ней у вас не будет проблем, — сказал Домингес и затем добавил что-то, что Мэрилин не совсем поняла: — Ya esta domesticada. [9]
  
  
  
  
   Глава 14
  
  
   — И что потом? — спросил Уиллис.
   — Счастливый конец, — ответила она. — Я пробыла у Идальго чуть больше года. Однажды он позвал меня, протянул мне мой паспорт и сказал, что я могу идти, куда хочу.
   — Как это?
   Мэрилин пожала плечами.
   — Возможно, я уже отработала все, что он заплатил за меня, чтобы вытащить из тюрьмы, не знаю. А может быть, действительно, был гуманистом.
   — В жизни не встречал сутенера-гуманиста, — покачал головой Уиллис.
   — Во всяком случае, я стала работать только на себя, пробыла в Буэнос-Айресе еще четыре года, откладывая каждое песо, и вернулась сюда с приличной суммой.
   — Ты говорила мне, с двумя миллионами.
   — Где-то так.
   — Если разделить на четыре, получается пятьсот тысяч долларов в год.
   — В Буэнос-Айресе полно богачей. Я брала по три сотни за раз. Умножь это на четыре-пять раз за ночь — получаются неплохие деньги.
   Уиллис кивнул. Если она зарабатывала пятьсот в год при средней выручке в триста за визит, значит, она спала с более чем с полутора тысячами мужчин в год. Примерно тридцать — тридцать пять в неделю. Она же сказала — пять раз за ночь, и так — каждую неделю. И все четыре года.
   — Думаешь о порче товара? — она будто читала его мысли.
   Уиллис промолчал.
   — Послушай, но то же самое делала девушка из «Отсюда — в вечность». Помнишь эту книгу? Девушка с Гавайских островов?
   — Я не читал, — ответил Уиллис.
   — И фильм не смотрел?
   — Нет.
   — Ну... — Мэрилин пожала плечами и опустила глаза. — Она занималась именно этим.
   «Полторы тысячи мужчин», — думал он. Прибавь еще год, когда она работала на Идальго, получится восемь-девять тысяч. Мэрилин Холлис перебывала в постели, считай, со всем мужским населением целого городка. Если только мужского. А может, среди ее клиентов были и женщины? Полицейские псы? Арабские скакуны? О Боже!
   Он покачал головой.
   — Значит, теперь ты уйдешь, — сказала она.
   Он ответил не сразу. Затем спросил:
   — И никто из них ничего об этом не знал?
   — Если ты имеешь в виду?..
   — Я имею в виду МакКеннона, Холландера и Райли.
   — Никто из них ни о чем не знал, — тихо произнесла она.
   — А Эндикотт? Ты ему не рассказывала?
   — Ты — единственный, кому я рассказала.
   — Ну и повезло же мне, — горько усмехнулся он.
   Наступило молчание.
   Она не сводила с него глаз.
   — И что ты собираешься рассказать своему напарнику? — наконец спросила она.
   — Разумеется, не это.
   — Нет, я про бутылку... что я брала в руки бутылку.
   — Я скажу ему все то, что ты сказала мне.
   Казалось, он долго находился в нерешительности. Затем сказал: «Да», — и прижал ее к себе.
   В комнате для допросов с Мейером и Хейзом сидел человек в наручниках. Это был весьма почтенного вида господин лет пятидесяти в спортивной коричневой куртке, бежевых брюках, кремовой спортивной рубашке, коричневых носках и коричневых мокасинах. Волосы на висках и усы начали седеть. На столе лежал «смит-и-вессон» 38 калибра.
   — Я зачитал вам ваши права, — говорил Мейер, — и сообщил, что, если хотите, можете пригласить своего адвоката, а также сказал вам, что вы можете отказаться отвечать на вопросы, или можете прекратить отвечать на них в любой момент...
   — Мне не нужен адвокат, — сказал задержанный. — И я отвечу на все ваши вопросы.
   — Вы также знаете, что здесь на столе работает магнитофон и все, что вы скажете, записывается на пленку и...
   — Да, я понимаю.
   — И вы готовы ответить на вопросы, которые мы с детективом Хейзом зададим вам?
   — Я же сказал, да.
   — Вы хорошо поняли, что имеете право на адвоката, если...
   — Я понял. Мне не нужен адвокат.
   Мейер взглянул на Хейза. Тот кивнул.
   — Назовите, пожалуйста, свое полное имя.
   — Дженнингз. Питер Дженнингз.
   — Скажите, пожалуйста, по буквам.
   — Дженнингз. Д-Ж-Е-Н-Н-И-Н-Г-З.
   — Питер Дженнингз, правильно? Второго имени нет?
   — Нет, второго имени нет.
   — Ваш адрес, мистер Дженнингз?
   — Саус Ноултон-Драйв, 5318.
   — Номер квартиры?
   — 3-С.
   — Сколько вам лет, мистер Дженнингз?
   — Пятьдесят девять.
   — Вы выглядите моложе, — улыбнулся Мейер.
   Дженнингз кивнул. Мейер подумал, что он наверняка слышал эти слова много раз.
   — Это ваше оружие? — спросил Мейер. — Я говорю о револьвере тридцать восьмого калибра «смит-и-вессон», модель тридцать вторая, известная под названием «Терьер двойного действия».
   — Да, это мой револьвер.
   — У вас имеется разрешение на него?
   — Имеется.
   — Для ношения или без выноса из дома?
   — Для ношения. Я работаю в алмазном бизнесе.
   — Был ли этот револьвер при вас... я снова говорю о револьвере «смит-и-вессон» тридцать второй модели, когда полиция вас арестовала?
   — Да.
   — И это произошло в три сорок пять сегодня днем?
   — Я не смотрел на часы.
   — Время, указанное в отчете об аресте...
   — Если там говорится три сорок пять, значит, так оно и есть.
   — И вас арестовали в кинотеатре «Твин Плаза».
   — Да.
   — По адресу Най гебридж-роуд, 3748?
   — Я не знаю точного адреса.
   — Там находится два кинотеатра — «Твин Плаза-I» и «Твин Плаза-2». Я правильно описываю то место, где вас арестовали?
   — Да.
   — И вы были в кинотеатре, который называется «Твин Плаза-I». Это так?
   — Да.
   — Вы держали в руке револьвер «смит-и-вессон» тридцать второй модели, когда вас арестовали?
   — Да, держал.
   — И недавно сделали выстрелы из этого оружия?
   — Да.
   — Сколько выстрелов вы сделали?
   — Четыре.
   — Вы стреляли в кого-нибудь?
   — Да, в женщину.
   — Вы знаете ее имя?
   — Нет.
   — А вы знаете, мистер Дженнингз, что женщина, сидевшая прямо за вами, получила четыре ранения — в голову и грудь?
   — Да, знаю. Ведь это я в нее стрелял.
   — Вы стреляли в женщину, сидевшую позади вас, это так?
   — Да.
   — Вы знаете, что эта женщина умерла по дороге в больницу?
   — Не знал, но я рад этому, — ответил Дженнингз.
   Мейер снова взглянул на Хейза. Магнитофонная лента тихо шуршала.
   — Мистер Дженнингз, — теперь вопросы задавал Хейз. — Не могли бы вы сказать нам, почему вы в нее стреляли?
   — Она разговаривала, — сказал Дженнингз.
   — Не понял?
   — Весь сеанс, с начала до конца.
   — Разговаривала?
   — Разговаривала.
   — Не понял?
   — Во время фильма она непрерывно болтала. Называла действующих лиц: «Ой, посмотри, это муж!», «Ой, посмотри, ее приятель!», «Ого, вот это зверюга!», «Ух ты, оба здесь!» Она объясняла, где что происходит: «Это ферма», «Это джунгли», «Это врачебный кабинет». Она все время пыталась угадать события. «Наверняка она с ним спит», «Уверена, муж все узнает». В одной сцене, когда доктор говорит героине, что у нее сифилис, эта женщина позади меня спросила: «Что у нее?» Я обернулся и сказал: «Мадам, у нее сифилис!» А она мне: «Вас никто не спрашивает, я разговариваю с мужем». Я снова стал смотреть фильм, вернее, пытался сделать это. Эта женщина сказала: «Что бы у нее там ни было, она наверняка получила это от мужа». Я сдерживался все время, все то время, пока она беспрестанно болтала позади меня. Затем, когда фильм кончался, я уже больше не мог этого вынести. Там есть одна печальная сцена на кладбище. Мэрил Стрип прочитала очень красивые стихи, потом прошла к краю кладбища и стала смотреть вдаль; все начинают ей сопереживать, и тут эта баба произносит: «Девушка, которая с мужем, богатенькая», я обернулся и сказал: «Мадам, если вам так нравится разговаривать, почему вы не остались дома у телевизора?» А она ответила: «По-моему, я сказала вам, чтобы вы не лезли, когда вас не спрашивают, это не ваше дело». Я говорю: «Это мое дело. Я заплатил за билет». А она мне: «Тогда сидите и молчите». Вот тут-то я в нее и выстрелил.
   Хейз взглянул на Мейера.
   — Я сожалею только об одном, — закончил Дженнингз. — Что слишком долго терпел. Тогда я бы смог спокойно посмотреть фильм.
   Мейер несколько сомневался, удастся ли ему доказать, что убийство было оправданным.
   Когда Карелла пришел в лабораторию, капитан Сэмюэль Айзик Гроссман сидел, согнувшись над микроскопом. Было где-то около пяти. Дни становились длиннее. Небо по ту сторону большого окна лишь начинало подергиваться легкой дымкой приближающихся сумерек. Окна напротив отражали яркие лучи склоняющегося к горизонту солнца. Гроссман был полностью поглощен своим занятием. Стройный, худощавый человек, который смотрелся бы гораздо естественнее на какой-нибудь ферме в Новой Англии, чем в стерильной безликой обстановке лаборатории, сидел на высоком табурете и время от времени крутил рукоятку микроскопа, не отрывая глаза от окуляра. Карелла ждал.
   — Я знаю, что здесь кто-то есть. — Гроссман повернулся, не слезая с табурета, и спустил очки со лба на переносицу. — Привет, привет, давненько не виделись. — Он слез с табурета и прошел к Карелле. Они пожали друг другу руки.
   — Слышал последний анекдот про уролога? — спросил Гроссман.
   — Нет, расскажи, — заранее улыбаясь, попросил Карелла.
   — Уролог задает вопрос: «На что жалуетесь?» «Не могу пописать», — отвечает больной. «А сколько вам лет?» — интересуется врач. «Девяносто два». Тогда уролог говорит: «Так вы уже достаточно написали».
   Карелла рассмеялся.
   — И еще про уролога, — продолжал Гроссман. — Уролог встречает пациента: «На что жалуетесь?» «Доктор, я лишился члена в автомобильной катастрофе». «Ничего страшного, мы сделаем вам трансплантацию». «Я и не знал, что вы можете такое», — удивляется мужчина. «Я вам принесу несколько образцов». Уролог приносит один образец. «Слишком короткий», — недоволен пациент. Другой... Мужчина смотрит на него и говорит: «Я надеялся получить что-нибудь повнушительнее». Уролог уходит и возвращается с огромным членом. «Ну вот это уже похоже на то, что мне нужно, — говорит мужчина, — а нельзя ли получить его в белом исполнении?»
   — Это надо рассказать Арти, — расхохотался Карелла.
   — Обожаю шутки про уролога, — сказал Гроссман. — Так что привело тебя сюда?
   — Я звонил вчера.
   — Мне не передавали. А в чем дело?
   — Как можно получить никотин из сигарет?
   Гроссман с недоумением взглянул на него.
   — Мы ведем дело по отравлению никотином, — объяснил Карелла. — Возможно, даже два отравления.
   — В наше время это редкость, — покачал головой Гроссман. — Отравление никотином.
   — Поэтому-то я и хочу узнать, как можно получить никотин. Полагаю, что нашему убийце была известна технология выделения никотина из препаратов от вредителей.
   — Значит, хочешь узнать, каким образом можно получить никотин из сигарет. То есть как выделить чистый никотин?
   — Из сигарет или трубочного табака.
   — Гм, — хмыкнул Гроссман.
   — Это возможно?
   — Разумеется.
   — И как это сделать?
   — Ты знаешь, как делается виски?
   — Нет. Мой отец делает вино.
   — Ферментация. Очень похоже, только без сигар. Мы говорим о перегонке.
   — И что это?
   — У тебя есть в распоряжении час?
   — Это очень сложно?
   — Для меня — не очень. Но для тебя... — Гроссман пожал плечами.
   — И что для этого нужно?
   — Ты считаешь, что у твоего отравителя нет лабораторного оборудования? Скорее всего нет. Иначе можно было бы провести титрирование.
   — Это как?
   — Надо иметь родственника в Джорджии, умеющего гнать самогонку.
   — К сожалению, таких связей у меня нет.
   — Тогда придется соорудить собственный перегонный аппарат.
   — И как его делают?
   — Ты ничего не знаешь о перегонке?
   — Абсолютно.
   — Потрясающе. Мне прислали двоечника. Ладно. Перегонка — это перемещение жидкого или твердого вещества в его газообразном состоянии в другое место, где оно снова становится жидким или твердым.
   — Зачем?
   — Для очистки.
   — Что значит — в другое место? В Нью-Джерси? Канзас?
   — Ха-ха, они действительно прислали двоечника и тупицу, — печально проговорил Гроссман. — Слушай внимательно.
   — Я слушаю очень внимательно.
   — Самогон делается путем перегонки забродившей кашицы из ржи, ячменя, пшеницы, кукурузы — за что платишь, то и получаешь. Эта смесь нагревается, выпаривается, затем пар конденсируется. Потом пар снова конденсируется, получается жидкость. И мы имеем самогон.
   — А как насчет этой отравы?
   — То же самое. Возьми табак в любом виде. Делаешь этакое «пюре» из примерно двенадцати сигар. В обычной сигаре содержится от пятнадцати до сорока миллиграммов никотина. Это не значит, что если выкуришь сигару, то тут же отбросишь коньки, хотя смертельной дозой является примерно сорок миллиграммов. Правда, если эту сигару разжевать и съесть, то будет очень плохо. А если выделить из сигары алкалоид...
   — Так, давай с самого начала, — сказал Карелла.
   — Хорошо, пойдем шаг за шагом. Этап первый: измельчаешь дюжину сигар, или две дюжины, или сотню, сколько надо. Этап второй: нагреваешь эту смесь. Нагревать надо при обычном давлении, никотин кипит, не разлагаясь, при ста двадцати пяти градусах.
   — Это так важно?
   — Нет, просто для сведения. Этап третий: пар выводится через трубочку. Ведь тебе же приходилось видеть самогонные аппараты? Все эти трубочки и змеевики? Так вот, трубочки нужны, чтобы отвести пар, а змеевики — для того, чтобы его конденсировать. Это и есть четвертый этап — конденсация.
   — И как это делается?
   — Естественный процесс. Конденсация происходит по мере охлаждения. Значит, теперь у нас есть бесцветная жидкость, алкалоид, более или менее токсичный никотин, который нам и нужен.
   — Что значит более или менее?
   — Более или менее чистый. Этап пятый: берешь эту жидкость и снова ее перегоняешь. Этап шестой: перегоняешь ее еще раз. И делаешь это до тех пор, пока не получишь чистый алкалоид. Оп-ля! Капаешь его в чей-нибудь стакан, и человек падает замертво.
   — По-моему, ты говорил, что это очень сложный процесс, — улыбнулся Карелла. — Сделай одолжение, будь другом?
   — Что тебе?
   — Нарисуй мне схему этого перегонного куба.
   В понедельник рано утром Карелла снова направился в центр города, но на сей раз не в лабораторию, а в здание суда, расположенное на той же улице, где представил старшему судье два ходатайства о выдаче ордеров на обыск. Первое ходатайство выглядело следующим образом:
   "1. Я, Стив Карелла, являюсь детективом 87-го участка полиции.
   2. У меня есть информация, полученная на основании протокола вскрытия, представленного медэкспертом полиции о том, что в двух случаях убийств, расследуемых мною, в качестве яда использовался никотин.
   3. Я также имею информацию, полученную от капитана Сэмюэля Гроссмана, сотрудника криминалистической лаборатории, что токсичный никотин можно получить путем перегонки табака, как трубочного, так и сигарного и сигаретного.
   4. У меня также имеется информация, основанная на собственном убеждении и полученных данных, что подобный перегонный куб (чертеж прилагается) может находиться в доме мисс Мэрилин Холлис, проживающей в Айсоле на Харборсайд Лейн, 1211.
   5. У меня есть все основания полагать, учитывая имеющиеся у меня данные и внутреннее убеждение, что перегонный куб, находящийся в доме Мэрилин Холлис, явится убедительной уликой в деле об убийствах.
   В связи с вышеизложенным я обращаюсь с просьбой в суд выдать ордер, в соответствии с прилагаемой формой, на проведение обыска в доме 1211 по Харборсайд Лейн.
   Ранее никаких обращений по этому поводу ни в данный суд и ни в какой другой суд или прокуратуру не производилось".
   Второе ходатайство ничем не отличалось от первого, за исключением имени и адреса. Вместо Мэрилин Холлис стояло «Чарльз Эндикотт, младший», вместо «Харборсайд Лейн 1211» — «Бертон-стрит 493». К каждому из ходатайств была приложена фотокопия схемы работы перегонного куба, сделанная Гроссманом:
   Судья внимательно прочитал первое ходатайство, начал читать второе, поднял глаза и спросил:
   — Они же совершенно одинаковые?
   — Да, ваша честь, — ответил Карелла. — За исключением имен и адресов.
   — И, если не ошибаюсь, было совершено два отравления никотином?
   — Да, ваша честь. И еще смертельное ножевое ранение, относительно которого я не ходатайствовал о выдаче ордера на обыск.
   — И каковы же ваши серьезные основания, детектив Карелла?
   — Ваша честь, два человека были отравлены...
   — Это я понял. Так каковы ваши основания?
   — Все три жертвы были близкими друзьями мисс Холлис. Мистер Эндикотт также является ее близким другом...
   — Мне нужно основание для того, чтобы вы могли войти в дом американского гражданина и произвести там обыск.
   — Я понимаю, ваша честь, что, возможно, мои ходатайства недостаточно обоснованны...
   — Я очень рад, что вы это понимаете.
   — Но если кто-то произвел этот яд...
   — Вот в этом-то все и дело. Кто-то, возможно, и сделал это. Но почему вы считаете, что этот «кто-то» является мисс Холлис или мистером Эндикоттом?
   — Ваша честь, мисс Холлис очень близко знала всех троих.
   — И мистера Эндикотта?
   — И его тоже.
   — А он был знаком с жертвами?
   — Нет, ваша честь. Нет, по его...
   — Тогда что же вы предполагаете? Что они действовали сообща?
   — У меня нет доказательств.
   — У вас имеются достаточные улики для ареста?
   — Нет, ваша честь.
   — Какие у вас доказательства того, что подобный .перегонный куб может находиться по одному из этих адресов?
   — Никаких, ваша честь. Кроме того, что перегонка является способом...
   — Мы не в России, детектив Карелла.
   — Нет, сэр, это Америка. И убито три человека. Если я найду этот аппарат...
   — Я отклоняю оба ваши ходатайства, — сказал судья.
   Вот так началось утро понедельника.
   К тому же шел дождь.
   Карелла, вымокший до нитки, вошел в помещение своего участка. На его столе лежал влажный пакет из плотной коричневой бумаги. В левом углу стояла печать судмедэксперта. Карелла бросил на него любопытный взгляд, затем прошел к раковине, находящейся в углу большой комнаты, выдернул несколько бумажных полотенец и стал вытирать волосы. Неподалеку за столом, склонившись над пачкой заявлений о квартирных кражах, сидел Энди Паркер.
   — Хочешь, расскажу анекдот? — спросил Карелла.
   — Валяй, — отозвался Паркер.
   Карелла рассказал ему анекдот Гроссмана о черном мужском члене.
   — Что-то я не очень понял, — посмотрел на него Паркер. — Там тебе пакет от медэксперта.
   — Я видел, — Карелла подошел к столу и распечатал конверт. Там находился отпечатанный на машинке отчет Блэни о результатах вскрытия МакКеннона.
   Карелла взглянул на календарь, висевший над его столом.
   Четырнадцатое апреля.
   МакКеннона убили двадцать четвертого марта.
   Три недели ушло, чтобы написать эту бумагу. Неплохо для этого города. Он стал листать отчет. Большинство данных лишь подтверждало то, что Блэни уже говорил ему по телефону. Однако здесь же была приложена и стоматологическая карта МакКеннона, и Карелла стал внимательно ее разглядывать.
   Он прочел замечания Блэни относительно того, что могут означать те или иные заметки на пронумерованных зубах.
   1. Зуба нет.
   3. 3/4 золотая коронка.
   7. Пломба.
   9. Канал, фарфоровая коронка.
   12. Цельная коронка, металлокерамика.
   14. Серебряная пломба, дупло.
   16. Зуба нет.
   17. Серебряная пломба, дупло.
   20. Серебряная пломба.
   21. Серебряная пломба.
   25. Цельная коронка, металлокерамика.
   29. Цельная коронка, металлокерамика.
   30. Канал, временная коронка, дупло.
   31. Серебряная пломба.
   32. Серебряная пломба.
   Карелла пролистал отчет до конца, положил его обратно в конверт и убрал в папку с надписью «МакКеннон», которую поставил обратно в шкаф. Потом взглянул на часы. Двадцать минут десятого.
   — Лейтенант уже здесь? — спросил он Брауна.
   — Пришел ровно в девять.
   — Уиллиса еще нет?
   — Должен бы быть.
   Карелла не знал, стоит ли звонить в дом Холлис.
   Двадцать одна минута десятого.
   Он подошел к двери лейтенанта и постучал.
   — Войдите! — послышался голос Бернса.
   Лейтенант сидел в лучах яркого солнечного света, Льющегося из открытого окна, и был похож на чудесное видение.
   — Ну и как? — спросил он.
   — Отказал.
   — Я так и знал.
   — Я тоже. Но попробовать стоило.
   — Ну и что теперь?
   — Я хочу, чтобы за Холлис и Эндикоттом велось круглосуточное наблюдение.
   — Охрана?
   — Нет. Наблюдение.
   — Сделаем, — кивнул Бернс.
  
  
  * * *
  
   Что-то в истории Мэрилин беспокоило Уиллиса.
   Его сразу удивил тот факт, что Идальго отпустил ее через год с небольшим. Он все еще не мог понять, как это могло случиться. Он не знал, как много заплатил Идальго, чтобы вытащить ее из мексиканской тюрьмы, но насколько он слышал, в мексиканском правосудии деньги значили очень много. Там в кабинете начальника тюрьмы Идальго сказал, что он бизнесмен. Да, он конечно, еще и гуманист, но в первую очередь бизнесмен. Уиллису казалось странным, что любой бизнесмен, и уж тем более сутенер — захочет отдать принадлежащую ему собственность, особенно если заплатил за нее немалую сумму. Даже если она заработала за год с небольшим денег больше, чем он потратил на нее, почему это вдруг Идальго вернул ей паспорт? Сутенеры так не действуют, во всяком случае, Уиллис о таких не слышал. Сутенеры — большие любители загребать деньги. Они только берут и используют. Великодушный поступок Идальго казался слишком неправдоподобным. Уиллису хотелось бы поверить Мэрилин, но он не мог.
   В то утро он не пошел в участок, поскольку ему нужно было сделать кое-какие дела в другом месте. Мэрилин ушла из дома в половине одиннадцатого, отправившись в центр к своей парикмахерше. Сейчас было без четверти одиннадцать, Уиллис находился в том крыле дома, который служил чем-то вроде чулана, и рылся в стоящих там картонных коробках. Ему хотелось найти что-нибудь, проливающее свет на годы, проведенные ею в Буэнос-Айресе. Один с небольшим год с Идальго и еще четыре года самостоятельной жизни.
   Никаких писем он не нашел.
   Ну это понятно. Она потеряла связь с друзьями в Хьюстоне и Лос-Анджелесе, она также тогда не знала, где находится ее мать. Кроме того, ей было некогда — она трахалась до умопомрачения, так что на письма времени не очень-то хватало.
   Он не нашел никаких банковских документов, счетов, квитанций, расходных книг, ничего такого, и это было странно для женщины, живущей самостоятельно, или, как она выражалась, «независимой», женщины, сумевшей накопить два миллиона долларов. Где же она хранила эти денежки? Под матрацем?
   Ну что ж, возможно, она была из той породы, что выбрасывает чековую книжку, как только счет закрывается, счета, как только производят по ним оплату, баланс банка, как только получает новый. Есть такие люди — всякие бумажки их раздражают. Но зачем тогда она хранит огромное количество газетных вырезок? Уж если хранить, то все. Барахольщик — он барахольщик во всем.
   Он стал просматривать вырезки.
   Чего здесь только не было — казалось, она собирает все, что когда-то ее хоть чем-то заинтересовало. Здесь была статья на тему о лабонотации — то есть о системе запоминания балетных фигур, другая статья была посвящена «ша-но-йи» — японской чайной церемонии, беру, щей свое начало в Китае и затем используемой проповедниками учения «Дзян» в Японии. Были статьи о Марии Кюри и древней египетской мебели, о технике массажа, о Роберте Бернсе и обработке данных. Были статьи по английскому искусству и архитектуре, о Вольфганге Амадее Моцарте, пунических войнах, мотоциклах, цветной фотографии, индейцах. А затем наверху одной из пачек в какой-то из картонок Уиллис нашел следующее:
   ПЕРЕГОННЫЙ КУБ «ГАГГИ». С помощью этого аппарата из итальянского города Милана можно получать ароматные вещества, масла и экстракты запахов из цветов, фруктов, трав или любых других органических материалов, чтобы иметь возможность самим производить кулинарные ароматизаторы, духи и всевозможные масла для красоты и здоровья в домашних условиях. Электрический элемент нагревает один литр с четвертью жидких или твердых органических веществ, и при постепенном нагревании начинает медленно выделяться в виде пара необходимое вам ароматическое вещество. Пар пропускается через стеклянный конденсатор, охлаждаясь тремя литрами воды (постоянно подается насосом мощностью в 6 ватт), продукт перегонки собирается в стеклянную колбу. Чистота продукта гарантируется использованием медных и стеклянных трубочек, а также латунных деталей. Вентилятор мощностью в 18 ватт охлаждает циркулирующую воду. Ртутный термометр (прилагается) установлен на верху аппарата, для контроля за температурой, при которой происходит выпаривание выбранного вами вещества. Пластмассовое основание. Индикатор уровня воды. Выключатель. Может включаться в обычную розетку. Высота: 25,5 дюйма. Ширина: 16 3/4 дюйма. Длина: 11 дюймов. Вес: 31 фунт 11 унций.
   20659Р .............................................. 395.00 долларов
   Возможна доставка наложенным платежом. Гарантия.
   Мейер полагал ужасно скучным занятием следить за адвокатами, потому что они сами, как правило, ужасно скучные люди. Лично он за всю свою жизнь знал только трех интересных адвокатов. Остальные были не занимательнее телефонной книги. И гораздо чаще, чем хотелось бы, они являлись его противниками. «Скажите мне, детектив Мейер, когда вы арестовывали этого человека, вы были уверены в том, что?..»
   Однако Мейер знал еще не всех адвокатов в мире, и поэтому существовала возможность, что в один прекрасный день ему встретится по-настоящему интересный человек. Всегда надо надеяться на лучшее. Но пока он адвокатов не любил. А Чарльз Эндикотт младший был адвокатом.
   Более того, адвокатом, который, возможно, отравил двух человек и еще одного зарезал. Что, разумеется (при условии, если это подтвердится), делает его персоной более интересной, но и гораздо более опасной, чем обычные противники. Мейер был не в восторге от того, что ему поручили вести за ним слежку, и жалел, что лейтенант не выбрал для этой работы кого-нибудь другого.
   Кроме того, шел проливной дождь.
   Мейер приступил к работе два часа тому назад, после того, как прочитал дело с подшитыми там ежедневными отчетами Кареллы и Уиллиса. Затем позвонил Эндикотту на работу, назвался лейтенантом Чарльзом Уилсоном, ответственным за связь с общественностью, и спросил, были ли полицейские, занимающиеся его охраной, достаточно тактичными и вежливыми. Эндикотт не высказал никаких претензий к охранникам, только поинтересовался, почему их сняли с поста. Мейер ответил, что не знает, однако выразил удовлетворение, что люди хорошо выполнили свою работу.
   Он звонил для того, чтобы убедиться, что Эндикотт находится на работе.
   Это было в семь минут двенадцатого, после того, как он закончил читать ежедневные отчеты. Мейер хотел пойти в город до обеда и начать слежку. Лейтенант сказал, что Хейз сменит его на дежурстве в четыре. А Хейза, в свою очередь, в двенадцать ночи сменит О'Брайен. Так что адвокат будет под постоянным наблюдением.
   Без четверти двенадцать Мейер снова позвонил Эндикотту, на сей раз из телефонной будки напротив его конторы на Джефферсон-авеню. Изменив голос, глухим басом он спросил Эндикотта, занимаются ли они бракоразводными делами, и когда ему подтвердили, что фирма «Хаккет, Роллингз, Пирсон, Эндикотт, Липстейн и Марш» действительно занимается такими делами, назвался Мартином Милштейном и договорился встретиться с Эндикоттом в половине пятого в пятницу. Где-нибудь на неделе он снова позвонит и отменит встречу. Главное, что Эндикотт по-прежнему находился у себя в кабинете и как полагал Мейер, между двенадцатью и часом пойдет обедать, как и большинство служащих.
   Единственным в участке полицейским, который знал Эндикотта, был Хэл Уиллис. Однако по причинам, неизвестным Мейеру, решили, что Уиллису лучше не участвовать в слежке за Эндикоттом. Поэтому Мейера у телефонной будки поджидал постовой, переодетый в штатское. Это был один из шестерых полицейских, в свое время охранявших адвоката. Он был здесь исключительно для того, чтобы показать Мейеру Эндикотта, после чего он сможет вернуться к своим непосредственным обязанностям в другом районе.
   А пока оба стояли под дождем неподалеку от здания фирмы.
   Постовой громко жаловался на дрянную погоду.
   Мейер не спускал глаз с входной двери. Здесь только один вход. Так что Эндикотту в любом случае придется пройти через эти вращающиеся двери.
   — Смотри на дверь, — сказал он постовому.
   — А то я не знаю, — ответил тот.
   Однако Мейер не был в этом уверен.
   В десять минут первого постовой толкнул Мейера в бок.
   Из дверей здания выходил высокий худощавый мужчина с карими глазами и седыми волосами. Все соответствовало описанию Эндикотта в отчетах. Постовой кивнул, и Мейер двинулся за объектом своей слежки. Тот был в непромокаемом плаще фирмы «Бурбери», в которые в дождливую погоду облачалась половина жителей этого города. Адвокат шел вперед быстрой походкой, не глядя под ноги и попадая в лужи, он перебегал улицы на красный свет, как будто куда-то очень торопился. Мейер терпеть не мог вести наблюдение за резвыми пешеходами, предпочитая слежку где-нибудь в уютных барах.
   Эндикотт прошел под этим проливным дождем целых восемь кварталов. Мейер мог поклясться, что он еще и насвистывал.
   Наконец, он свернул с Джефферсон-авеню в боковую улицу. Дождь лил как из ведра, подхлестываемый порывами ветра со стороны реки. Эндикотт нырнул под струи ливня, как фрегат под полными парусами, прошел полквартала, свернул под красно-бело-зеленый навес, открыл деревянную, обитую латунными полосками дверь и исчез за ней. Надпись над навесом гласила, что это место называется «Ресторан Бонатти». Чувствуя себя как Попей Дойл из фильма «Французские связи», Мейер, сгорбившись под напором дождя и ветра, встал у стены, надеясь, что Эндикотт не слишком долго засидится за обедом.
   Когда следишь за девушкой своего приятеля, то главная проблема состоит в том, что ты чувствуешь себя подонком. Карелла заметил Мэрилин Холлис у ее дома на Харборсайд Лейн в половине одиннадцатого утра и пошел за ней в парикмахерскую. Там он прождал ее на улице до двадцати минут первого, затем последовал в сторону Стема, где она остановила такси. Он тут же взял другую машину, назвал водителю свою должность и приказал не терять из виду такси, идущее впереди. Водила был не в восторге от того, что ему пришлось везти легавого, он боялся попасть в переделку и получить пулю.
   Машина Мэрилин двигалась к центру города, сначала они ехали по Стем, затем по Калвер, потом через круг-Ван Верен направились на юг по Гровер Парк Вест, затем продолжали движение по Холл-авеню, свернули налево, проехали три квартала, свернули направо, и машина остановилась перед зданием с красно-бело-зеленым навесом. Мэрилин вышла из машины, заплатила водителю и быстро прошла в обитую латунью дверь. Карелла попросил машину остановиться за несколько метров от входа. К изумлению водителя, он дал ему хорошие чаевые и вышел под дождь.
   Надпись над навесом гласила: «Ресторан Бонатти».
   Возле ресторана стоял майор Мейер, прижавшись к стеклу, и, обхватив лицо руками, пытался разглядеть, что происходит внутри.
   Карелла подошел сзади и слегка похлопал его по плечу.
   Мейер с удивлением оглянулся.
   — Так, так, — он удивленно покачал головой.
   — Наслаждаешься дождем? — спросил Карелла.
   — О да, благодарю вас.
   — Эндикотт там?
   — С блондинкой, которая только что к нему подсела, — сообщил Мейер.
  
  
  * * *
  
   В четверть пятого того же понедельника Артур Браун сменил Кареллу на его посту у дома Холлис. Карелла рассказал ему анекдот о черном мужском члене, Браун расхохотался, потом спросил, не является ли этот анекдот расистским, и тут же сам отверг это подозрение.
   — Не забыть рассказать его Каролине, когда приду домой, — с хохотом сказал он. — Кто меня сменит?
   — Дельгадо.
   — Надеюсь, он не опоздает. Терпеть не могу торчать под дождем.
   Карелла простоял под дождем с десяти утра, если не считать часа, проведенного в такси, когда он ехал за Мэрилин сначала в город, а потом обратно к дому.
   — Просвети меня, — попросил Браун.
   — Белая блондинка, двадцать четыре года, пять футов восемь дюймов, вес — примерно сто семьдесят. Зовут Мэрилин Холлис.
   — Что именно надо выяснить?
   — Возможно, она убийца. И может сделать очередной шаг.
   — Очень мило, — усмехнулся Браун.
   — Утром поговорим, — сказал Карелла и исчез в потоках дождя.
   Первый раз Браун испытал удивление в половине пятого, когда на противоположной стороне остановилась машина, неподалеку от того места, где стоял он сам, из нее вышел человек и направился к дому 1211 по Харборсайд Лейн. Этот человек был или самим Хэлом Уиллисом, или его двойником. Он поднялся по ступеням к входной двери, вынул из кармана ключ, вставил его в скважину и вошел внутрь.
   Браун застыл в недоумении.
   Неужели это и вправду Уиллис?
   Черт подери, этот тип поразительно похож на Уиллиса.
   Однако Карелла ничего не говорил о том, что Уиллис тоже ведет слежку. И разве он пользовался отмычкой, когда входил? Что-то не похоже, чтобы он возился с набором отмычек. Похоже, что у него есть ключ к входной двери того дома, где живет женщина, которая, по словам Кареллы, возможно, является убийцей.
   Второй раз Браун удивился в двадцать минут восьмого, когда входная дверь снова отворилась и из нее вышла блондинка Мэрилин Холлис, которую ему описал Карелла, а затем Уиллис. Он захлопнул дверь, девушка взяла Уиллиса под руку, и они вместе пошли по улице, на углу повернули направо и зашагали по Стем в сторону центра.
   Браун ничего не мог понять.
   Он пошел за ними, стараясь держаться на значительном расстоянии, поскольку, если Уиллис не вел слежку, то, как более опытный полицейский, мог легко ее заметить. Однако если он не занят наблюдением, то что он делает здесь с этой бабой, которая кого-то там убила? Браун двигался автоматически под шлепанье мокрых шин по черному от воды асфальту, ослепляемый неоновыми огнями, мерцающими сквозь струи дождя.
   Впереди он увидел вывеску китайского ресторана «Отдых Будды».
   Уиллис открыл дверь, пропустил вперед девушку и прошел за ней внутрь.
   Браун заглянул в окно ресторана, и тут ему пришлось удивиться в третий раз.
   Потому что в одной из кабинок сидел человек, очень похожий на Берта Клинга, то есть это и был Берт Клинг, а рядом с ним — его девушка Эйлин Берк, тоже работавшая в полиции. Вошедшая парочка прямиком направилась к их кабинке, и Уиллис познакомил Клинга и Эйлин со своей спутницей, затем Хэл и девушка сели за столик, и Уиллис подозвал официанта.
   «Ничего себе, — подумал Браун, — здесь идет целая охота! Похоже, задействован весь участок!»
  
  
  * * *
  
   Эйлин Берк все пыталась прикрыть левую щеку. Уиллису казалось, что удачная пластическая операция убрала шрам, теперь никто бы и не заметил, что щека когда-то была рассечена. Однако девушка постоянно прикрывала щеку левой рукой.
   — Эйлин очень успешно работает в отделе по изнасилованиям, — сообщил он Мэрилин.
   — Правда? — удивилась Мэрилин.
   — В качестве приманки, — объяснил Уиллис.
   — Не думаю, что мне бы понравилась такая работа, — сказала Мэрилин, закатив глаза.
   Женщины сидели рядом, и Уиллис подумал, что вместе они смотрятся потрясающе — рыжеволосая, зеленоглазая Эйлин и голубоглазая блондинка Мэрилин. Одна довольно крупная, пышногрудая, другая тонкая, бледная, хрупкая. Замечательное сочетание.
   Ему хотелось, чтобы сегодняшний вечер был особенным. Первый выход Мэрилин. Он представил ее двум своим хорошим друзьям, опытным полицейским, которых он любил и уважал. Для него было очень важно, что они познакомились с ней. Уиллис достаточно хорошо знал Кареллу и не сомневался, что тот ничего не расскажет сотрудникам участка о прошлом Мэрилин. Лейтенанту — да. Карелла сочтет своим профессиональным долгом рассказать ему, что Уиллис живет с бывшей проституткой, которую он, Карелла, подозревает в убийстве. Но, кроме лейтенанта, никому. Карелла был полицейским, а не базарной бабой. Карелла — настоящий друг.
   В этой небольшой компании были свои секреты.
   Секрет Мэрилин состоял в том, что она была когда-то проституткой.
   Секретом Эйлин было то, что однажды, во время выполнения задания, ее изнасиловали и изуродовали.
   Были еще и тайные мысли.
   «Интересно, — думал Уиллис, — смогут ли два опытных, обладающих наметанным взглядом полицейских сразу же определить, кем Мэрилин была раньше?»
   Клинг боялся, что Мэрилин станет задавать вопросы и пробудит воспоминания о самой страшной ночи в жизни Эйлин. Ему было неприятно, что Уиллис упомянул о том, что она служит приманкой.
   А Уиллис боялся, что кто-нибудь спросит, чем раньше занималась его подруга.
   — А чем вы занимаетесь? — спросила Эйлин.
   — Я богата и независима, — беззаботно ответила Мэрилин. Затем добавила: — Как насчет цыпленка с апельсинами?
   Эйлин взглянула на Клинга.
   — И как же становятся богатыми и независимыми? — поинтересовался Клинг.
   — У меня богатый отец, — с улыбкой сказала Мэрилин.
   Клинг подумал о том, что однажды был женат на женщине, зарабатывавшей намного больше него. Интересно, насколько серьезно это увлечение у Уиллиса. Если да, то знает ли она, сколько зарабатывает детектив третьего класса?
   — И что они делают? — спросила Мэрилин. — Пристают прямо на улице?
   — Вроде этого, — сказала Эйлин. — Кто будет жареную рыбу?
   — Я бы с ума сошла от страха, — передернула плечами Мэрилин.
   «Я тоже схожу с ума от страха, — подумала Эйлин. — После той ночи я боюсь до смерти». А вслух произнесла:
   — Привыкаешь, — и снова прикрыла левую щеку.
   — А почему бы не заказать фирменный ужин? — вступил в разговор Клинг. — Это не будет слишком много?
   — Я умираю от голода, — засмеялась Мэрилин.
   — Конечно, давайте закажем, — Уиллис подозвал официанта: — Фирменный ужин на четверых. И еще выпить.
   — Я заступаю на дежурство в полночь, — сказал Клинг. — Так что мне больше нельзя.
   — Ой, да ладно тебе, — фыркнула Эйлин.
   — Нет, правда, — Клинг прикрыл рукой свой стакан.
   — В ночную смену хорошо балдеть, — сказала Эйлин. — Выпей еще.
   — Что такое «балдеть»? — спросила Мэрилин.
   — Спать на работе, — ответил Уиллис.
   — Фирменный ужин на четверых. И напитки, — официант принял заказ и отошел от столика.
   — Почему официанты-китайцы всегда разговаривают так неприветливо? — спросила Мэрилин. — Вы обращали внимание?
   — Потому что они вообще неприветливые, — ответил Клинг.
   — Это расистское замечание, — укорила его Эйлин.
   — Кто расист? Я ничего не имею против китаез.
   — Вы усугубляете свою вину, — сказала Эйлин. «Неужели, — подумала Мэрилин, — они все время разговаривают между собой на полицейском жаргоне?»
   — Это он нарочно, — объяснила Эйлин.
   — Что нарочно? — спросила Мэрилин.
   — Сказал «китаезы».
   — Нет, серьезно, я обожаю китаез, — не унимался Клинг. — И япошек тоже. У нас в отделе есть один япошка.
   — И это тоже, — защищала его Эйлин. — Это он нарочно. У него такое чувство юмора.
   — У меня вообще нет чувства юмора, — с оскорбленным видом заметил Клинг.
   — А вы никогда не обращали внимания на то, что у китайцев никогда не бывает голубых глаз? — спросил Уиллис.
   — Закон генетики, или «Закон Менделя», — сказала Мэрилин. — Если скрестить черную кошку с белым котом, то один котенок будет белым, другой черным, а два — серыми.
   — Ну и какое это имеет отношение к голубоглазым китайцам? — спросил Уиллис.
   — Карие глаза — признак доминирующий, голубые — рецессивный. Если в стране у всех глаза карие, тогда и у их детей также будут карие глаза. Правда, это не совсем так. У людей все немного иначе, чем у дрозофилл или кошек. Вот, например, у моего отца глаза были карие, а у матери — голубые, однако, очевидно, что в предшествующих поколениях также у кого-то были голубые рецессивные глаза. И если два рецессивных признака совпадают, то снова получается рецессивный признак, вот поэтому у меня и получились голубые глаза.
   — Откуда ты все это знаешь? — удивился Уиллис.
   — Вырезала из газеты статью по генетике.
   А почему же она вырезала из газеты статью об электрическом перегонном аппарате? Он пока об этом не спрашивал. Когда она вернулась, то сразу стала рассказывать о своей встрече с Эндикоттом и о разрыве с ним. Так что он отложил разговор о перегонном аппарате на потом, хотя и знал из последнего отчета Кареллы, что чистый никотин можно получить путем перегонки табака в домашних условиях.
   — Так ваши родители умерли? — спросил Клинг. «Ого, — подумал Уиллис. — Коп моментально сечет несоответствие». Чуть раньше, рассказывая о своем отце, она употребила настоящее время: «у меня богатый отец». А только что перешла на прошедшее: «У моего отца были карие глаза».
   Клинг ждал ответа. Он не допрашивал. Никакой подозрительности, простое непонимание. Ему хотелось получить разъяснение.
   — Да, — ответила Мэрилин.
   — И мне показалось из нашего разговори, что ваш отец жив, — произнесла Эйлин.
   «Еще один проницательный коп», — подумал Уиллис.
   — Нет, он умер несколько лет назад. И оставил мне приличную сумму.
   — Я думала, такое случается только в сказках, — вздохнула Эйлин.
   — Иногда бывает и в жизни, — опустив глаза, сказала Мэрилин.
   — Как же я любила сказки братьев Гримм, — Эйлин говорила с таким сожалением, как будто со времени ее детства прошло тысячу лет.
   — А вы знаете, что Якоб Гримм... ну который писал сказки... это тот самый Гримм, который сформулировал «Закон Гримма»?
   «Молодец, — подумал Уиллис, — хорошо запутывает следы, здорово сменила тему. Умница, Мэрилин!»
   — А что такое «Закон Гримма»? — спросил Клинг.
   — Параграф 314.76, — ответила Эйлин. — Общение с феями.
   — Бестактное замечание, — сказал Клинг.
   — Что-то насчет чередования согласных, когда "б"чередуется с "п", а "в"— с "ф"и наоборот, я точно не помню, — объяснила Мэрилин. — И эту статью я тоже вырезала из газеты. Но это в немецком языке.
   — Вырезка была на немецком языке? — спросила Эйлин.
   — Нет, нет, «Закон Гримма» относится к немецкому языку. Гримм же был немец, как вы знаете.
   — Ну что же так долго не несут выпивку? — Уиллис раздраженно махнул рукой официанту.
   — Сейчас принесу, — ответил официант и удалился на кухню.
   — Видали? — покачал головой Клинг. — Надутый, как пузырь.
   — Может быть, он не понимает по-английски? — предположила Эйлин.
   — Может быть, здесь кто-нибудь говорит по-китайски? — поинтересовался Клинг.
   — Мэрилин очень хорошо говорит по-испански. — Уиллис тут же обозвал себя идиотом. Опять понесло не туда!
   — Как жаль, что я не говорю по-испански, — сказал Клинг. — На нашем участке это очень бы пригодилось.
   — Но ведь ты знаешь несколько слов, — напомнила Эйлин.
   — Да, конечно, кое-чему можно научиться, но это нельзя назвать «хорошим испанским». А где вы его учили? — обратился он к Мэрилин. — В школе?
   — Да, — не раздумывая ответила она.
   — Здесь, в городе? — справилась Эйлин.
   — Нет. В Лос-Анджелесе.
   «Увязаем все глубже и глубже», — подумал Уиллис.
   — Вы там учились в колледже?
   — Нет, в старших классах.
   Все глубже, и глубже, и глубже.
   — Вообще-то он гораздо легче английского, — Мэрилин ловко сменила тему. — По-моему, ужасно быть иностранцем и учить английский, как вы думаете? Все эти слова, которые одинаково произносятся, но пишутся по-разному? Или, наоборот, слова, которые пишутся одинаково, но произносятся по-разному? Я бы просто свихнулась.
   — Скажи что-нибудь по-испански, — попросил Уиллис.
   — Yo te adoro, — произнесла она, расплываясь в улыбке.
   — Кстати об английском, — сказала Эйлин. — Я вот знала одну девушку, которая всегда спрашивает: «Который час?»
   — А разве не так? — удивился Клинг.
   — Да, конечно, но кто сейчас так говорит? Большинство спросят: «Сколько времени?»
   Наконец принесли напитки и почти сразу же — ужин.
   — Потрясающе, — ехидно заметил Уиллис.
   Однако он был рад, что разговор на время прекратился. Он уже начал было побаиваться, что старания Мэрилин сменить тему становились слишком очевидными, было ясно, что ей не хотелось объяснять, каким образом она выучила испанский. «Интересно, верят ли эти два опытных полицейских, чувствующие малейшие нюансы и интонации собеседника, всему тому, что она им тут понарассказала», — думал Уиллис.
   Но лишь однажды за время ужина произошло открытое столкновение, когда позиции полицейского столкнулись с позицией простого человека, взгляды полицейского — со взглядами проститутки. Клинг стал рассказывать о недавнем деле, которое он расследовал: один парень постоянно насиловал свою соседку, а та никогда не говорила об этом своему мужу, потому что боялась, что тот изобьет ее.
   — Я бы убила их обоих, — сказала Мэрилин с такой злостью, что все сразу замолчали.
   Эйлин внимательно посмотрела на нее.
   — Ну в общем-то примерно это и произошло, — сказал Клинг. — Она взяла кухонный тесак и пошла к соседу. Кто-то из жителей услышал шум и вызвал Службу спасения 911. Но до того, как они успели приехать, вернулся домой муж. Она уже отрубила насильнику руку и пыталась перерезать ему горло. Увидев мужа, она кинулась на него и попыталась ударить тесаком. Вот тут-то и приехали люди из Службы спасения. Четыре копа с трудом оторвали ее...
   — От мужа? — спросила Эйлин.
   — Ну да. Тот, другой, лежал на полу без сознания.
   — Ну и что с ней теперь будет? — поинтересовалась Мэрилин.
   — Мы предъявили ей обвинение по двум пунктам — двойное покушение на убийство.
   — Адвокат попытается представить это как просто разбойное нападение, — заметил Уиллис.
   — А я убеждена, что он поставит вопрос о самообороне, — возразила Эйлин.
   — Что касается соседа, то вполне возможно, — сказал Клинг. — Но ведь муж ничего такого не сделал, он просто вошел.
   — То есть она в любом случае попадает в тюрьму? — спросила Мэрилин.
   — Да, дамочка ведь малость покалечила их обоих, — усмехнулся Клинг.
   — Но они же держали ее в страхе, — не согласилась Мэрилин. — Они заслужили это.
   — Однако законы запрещают калечить людей, — заметила Эйлин.
   — Пойди расскажи это Лиззи Борден, — сказал Клинг. — Ей все сошло с рук.
   — Вот поэтому эта песня неправильная, — сказала Эйлин.
   — Какая песня?
   — Я о том, как в « Массачусетс из мамы сделали котлету».
   — Я, правда, не вижу в этом ничего смешного, — сказала Мэрилин, и за столом снова наступило молчание.
   Уиллис развернул бумажку со «счастьем», запеченную в одной из булочек:
   — "Ты получишь новую одежду", — прочитал он вслух.
   — Может быть, это значит, что ты получишь повышение? — предположил Клинг. Он отвел глаза от Мэрилин, которая вытряхнула из пачки «Вирджиния Слимз» сигарету, и поднеся дрожащей рукой зажигалку, яростно выпустила клуб дыма.
   Эйлин взглянула на часы.
   — Так у тебя сегодня действительно «кладбище»? — спросила она Клинга.
   — Неужели я стал бы шутить? — откликнулся Клинг.
   — Пошли, — встала Эйлин. — Я отвезу тебя на такси.
   — Ну и что ты о ней думаешь? — спросил Клинг в машине.
   — О ком? О «Британской энциклопедии»? — фыркнула Эйлин и стала передразнивать Мэрилин: — "Вы знакомы с «Законом Менделя»? Черные кошки и белые кошки, карие глаза и голубые глаза, доминирующие и рецессивные. А вы знаете, что многие английские слова пишутся одинаково, а произносятся по-разному? Или наоборот — пишутся по-разному, а произносятся одинаково? А вы знаете, что по «Закону Гримма» голубые феи чередуются с розовыми феями? А вы знаете, что «Yo te adoro» по-испански означает «Я тебя обожаю»?..
   — А это действительно так?
   — Нет, это значит: «поиграйте со мной в кошки-мышки». Крутая дамочка, Берт, поверь мне, ее голыми руками не возьмешь. Ты видел, как вспыхнули ее голубенькие глазки, когда она сказала, что убила бы обоих. Бог мой, я ей поверила. Последний раз я видела такой взгляд у одного парня, убившего из винтовки всю свою семью.
   — Возможно, такой и становишься, когда ты богата и независима? — пытался защитить Мэрилин Клинг.
   — Да, да, а как насчет этого? Мне что, померещилось, или она действительно сказала: «У меня богатый отец».
   — Да, так она и сказала.
   — А как же тогда получилось, что через минуту она осиротела?
   — Просто оговорилась.
   — Ну да, конечно, потому что английский язык — такой сложный и противоречивый! Интересно, у Хэла это серьезно?
   — Думаю, он с ней живет.
   — Надеюсь, он не ищет приключений на свою голову, — сказала Эйлин.
   — Похоже, она тебе не очень понравилась.
   — Да, не очень, — согласилась Эйлин.
   — А по-моему, она — вполне ничего, — заметил Клинг.
   — Ну что ж, — пожала плечами Эйлин. — Один любит арбуз, другой...
  
  
  * * *
  
   — Ну и что ты о них думаешь? — спросил Уиллис.
   — Вполне, — сказала Мэрилин.
   Они направлялись к Харборсайд Лейн. Дождь уже прекратился, но к ночи похолодало. Апрель в этом городе — месяц ненадежный. Мэрилин прижалась к нему, пригнувшись под порывами ледяного ветра с реки.
   — Только «вполне»?
   — Да, не более. Почему Эйлин приняла сторону этих двух подонков?
   — Она не приняла их сторону. Она приняла сторону закона. Она же — полицейский. Та женщина бросилась с кухонным ножом на...
   — Значит, Эйлин готова отправить ее в тюрьму, независимо от обстоятельств. Ей бы не мешало хоть немного самой посидеть в тюрьме. Тогда она, возможно, не стала бы шутить насчет котлет из мамы...
   — У нее опасная и тяжелая работа, — сказал Уиллис, — так что она может шутить, как хочет.
   — Жизнь вообще опасная и тяжелая штука, — заметила Мэрилин.
   — Для нее, может быть, тяжелее, чем для многих. Ее не так давно изнасиловали, и к тому же сильно при этом изуродовали.
   — Как это?
   — Ну, она вела одно дело. Этот парень изнасиловал и порезал ее. После такого не скоро удается прийти в себя. Особенно, если по долгу службы надо в виде приманки выходить на улицы.
   Мэрилин помолчала, затем тихо произнесла:
   — Жаль, ты мне этого не сказал раньше.
   — Ну... это вроде дело семейное.
   — Я думала, я тоже тебе что-то вроде семьи.
   — Ну, я хотел сказать... ну, в общем... то, что случилось с Эйлин... короче, мы об этом не говорим.
   — Мы — это кто?
   — У нас в участке.
   Она кивнула. Они шли молча, затем свернули за угол. — Мне очень неприятно, что я так сказала про нее.
   — Ничего, все в порядке.
   — Нет, правда, мне очень жаль.
   — Все нормально.
   Они подходили к дому. Уиллис думал, что надо у нее спросить про тот перегонный куб, вырезка о котором хранилась в ее коробках. Она покупала его? Может быть, аппарат находится где-то в доме? Использовала ли она его? Слишком много вопросов. Он глубоко вздохнул.
   — Что такое? — спросила она.
   — Надо переставить машину.
   — Почему?
   — Сегодня парковка на другой стороне улицы. Надо сделать это до полуночи.
   — Разве у тебя нет специального знака?
   — Да, но...
   — Что-нибудь, указывающее, что ты — полицейский?
   — Не люблю нарушать правила, — Уиллис улыбнулся. — Ты иди, я сейчас буду.
   — Давай побыстрее, — сказала она и прошла к входной двери.
   Уиллис направился через улицу к тому месту, где стояла его машина.
   Браун шел за ними от китайского ресторана, держась на значительном расстоянии, поскольку не боялся потерять их из вида — в это время улицы были почти пусты. Половина двенадцатого. Сейчас он доведет девушку до дома, дождется Дельгадо, который его сменит, — это будет через пятнадцать минут. Он не знал, останется ли Уиллис у нее на ночь. Неужели у Хэла связь с Холлис? А может быть, это тоже задание?
   Он стал заворачивать за угол, но тут увидел, что прямо в его сторону движется Уиллис. Он отступил назад и спрятался в ближайшем подъезде. «И что теперь?» — думал он. Уиллис открыл дверцу своей машины. «Так, так, значит, он все же с ней не крутит, он отправляется домой к...»
   В ночной тишине прозвучали два выстрела.
   Два выстрела подряд раздались откуда-то из небольшого сквера напротив ее дома.
   Уиллис упал на землю.
   Браун, выхватив пистолет, выскочил из подъезда и бросился в сторону сквера.
   Раздался выстрел, потом еще один, пули рикошетом отлетали от машины прямо над головой Уиллиса.
   — Хэл, я с тобой! — крикнул через плечо Браун. — Я Арти Браун!
   Это он предупредил его, чтобы тот случайно не всадил ему пулю в спину.
   Уиллис уже вскочил с земли и, выдернув револьвер из кобуры на плече, ринулся по дорожке, по которой уже бежал Браун. Он слышал, как где-то впереди топает Браун, слышал также и другие удаляющиеся шаги, затем треск ломающихся веток. «А что здесь делает Браун?» — недоумевал он. Но внезапно сообразил, что они установили за Мэрилин слежку.
   — Это полиция! — услышал он голос Брауна. — Стой, или буду стрелять!
   Впереди прогремели два выстрела, в темноте блеснули две вспышки. Он подбежал к тому месту, где у края аллеи с револьвером в руке стоял Браун и, тяжело дыша, вглядывался в темные кусты.
   — Попал?
   — Нет.
   — Он все еще там?
   — Не думаю. Давай проверим.
   Они направились в кусты, двигаясь медленно и осторожно, примерно на расстоянии метров семи друг от друга, пока не дошли до края парка, упирающегося в реку.
   — Унесен ветром, — констатировал Браун.
   — Ты его успел разглядеть?
   — Нет. Он пытался убить тебя.
   — Мне бы не знать.
   Они двинулись сквозь кусты обратно к аллее.
   — Ты здесь ведешь наблюдение? — спросил Уиллис.
   — Да, а ты тоже?
   — Нет. А кто его установил?
   — Лейтенант.
   Значит, это было сделано по просьбе Кареллы.
   — Давай-ка посмотрим, не валяются ли тут гильзы, — предложил Браун.
   — Нужен свет, — сказал Уиллис. — Сейчас свяжусь с нашими.
   Он вышел из сквера и направился к своей машине, в этот момент открылась входная дверь и на пороге появилась Мэрилин в длинном халате.
   — Стреляли? — спросила она.
   — Да, — ответил он.
   — Кто?
   — Не знаю. Он смылся.
   — Тебя хотели убить?
   — Да.
   Она подошла к машине. Свет из открытой двери лег полоской на тротуар. Уиллис открыл отделение для перчаток и достал портативную рацию.
   — Восемьдесят седьмое, говорит Уиллис.
   — В чем дело, Хэл?
   — Кто это?
   — Мерчисон.
   — Дейв, я нахожусь по адресу Харборсайд Лейн, 1211. Кто-то пытался подстрелить меня. Нам с Брауном нужен свет, чтобы осмотреть место происшествия.
   — Будет сделано, — ответил Мерчисон.
   — Кто там у вас?
   — Только что явились на дежурство Клинг и Фудживара.
   — Попроси их проверить Чарльза Эндикотта младшего, его адрес есть в деле — это папка по убийству МакКеннона. Мне необходимо знать, дома ли он. Если нет, надо будет дождаться, пока он придет.
   — Я им скажу, — заверил Мерчисон.
   — Спасибо, — Уиллис вытащил из ящичка фонарик, вышел из машины, прикрепил рацию к поясу.
   — Ведь ты же думаешь, что это Чип, правда? — спросила Мэрилин.
   — Я не знаю, кто это, — ответил Уиллис.
   — А зачем ты тогда послал туда полицейских?
   — Потому что у тебя сегодня с ним состоялась прощальная встреча.
   — А зачем тебе свет?
   — Если он использовал автоматическое оружие, то могут остаться гильзы. Ты иди пока домой, это долгая история.
   Он осветил фонариком дверцу машины.
   — Вот свинья, продырявил в двух местах, — выругался он. — Прямо над моей головой.
   Мэрилин взглянула на два отверстия в дверце машины. Одно было примерно в тридцати сантиметрах над землей, другое — чуть выше. Он увидел на ее лице недоумение.
   — Нет, я не такой коротышка, — улыбнулся он. — я лежал на животе. — Он стал водить лучом фонарика по тротуару.
   — Что ты ищешь? — спросила она.
   — Гильзы, — ответил он.
   — И зачем они тебе?
   — По ним можно определить, каким оружием он пользовался.
   Она подошла и прижалась к нему.
   — Видишь? — сказала она. — Я тоже пытаюсь стать для тебя чем-то вроде семьи.
   Прожектора горели в парке до двух часов ночи. Собралась небольшая толпа местных жителей, чтобы посмотреть, что делают полицейские. Никто из них не знал, что происходит. Если даже кто-то и слышал выстрелы, то решил, что это просто громкий выхлоп. Когда полиция, наконец, убрала прожектора, жители разошлись по домам. Они понимали, что-то случилось, но не знали, что именно. Полицейский фургон с необходимым оборудованием уехал. Полицейские машины, припаркованные у тротуара, тоже стали отъезжать, скрываясь в темноте. Уиллис подошел к дому напротив и открыл дверь своим ключом.
   Мэрилин уже лежала в постели. Он молча разделся и лег рядом с ней.
   — Нашли что-нибудь? — спросила она.
   — Три пули и четыре пустые гильзы.
   — Отлично, да?
   — Если только удастся найти револьвер, к которому они подходят.
   — У тебя холодные ноги, — она еще теснее прижалась к нему. — Хочешь меня?
   — Нет, давай лучше поговорим, — сказал он.
   — О том, что случилось сегодня ночью?
   — Нет, о том, что случилось сегодня днем. Когда ты обедала с Эндикоттом.
   — Я же тебе уже все рассказала. Он очень благородно ко всему отнесся... он вообще очень славный человек. Пожелал мне большого...
   — Мэрилин, — перебил он. — Сегодня в твоей кладовке я нашел одну вырезку. Реклама электрического перегонного аппарата. Стоит триста девяносто пять баксов.
   — Что, хочешь его для меня купить? — спросила она.
   — Нет, я хочу знать, не покупала ли ты его сама?
   — Зачем мне покупать подобную вещь?
   — Не знаю. Зачем же ты тогда хранишь вырезку?
   — Я думала, что было бы здорово делать свои собственные духи.
   — Или свой собственный яд, — уточнил Уиллис.
   Она на мгновение умолкла.
   — Понятно, — наконец, произнесла она. — И что ты теперь собираешься делать? Обыскать дом?
   — А в этом есть необходимость?
   — Если ты считаешь, что я здесь произвожу яд...
   — Так ты это делаешь?
   — Давай обыщем весь этот чертов дом.
   — Ты мне просто скажи, ты покупала этот аппарат?
   — Нет, не покупала.
   Он кивнул.
   — Тебе достаточно этого? — спросила она.
   — Да, — ответил он и со страстью поцеловал ее.
   Они проговорили всю ночь, они любили друг друга всю ночь, как тогда, в тот самый первый раз, когда он остался в ее доме; только теперь через открытое окно проникал дым из чьего-то камина, и Мэрилин старалась сдерживать крики восторга, поскольку не хотела, чтобы в дверь стали стучать полицейские, спрашивая, кого это там убивают. Никого не убивали. Если забыть о тех смертях, то не убивали никого.
   — Я люблю тебя, — сказал он. — О Боже, как я тебя люблю!
   — Я тоже люблю тебя, — сказала она.
   По ее щекам катились слезы.
  
  
  
  
   Глава 16
  
  
   Утром во вторник, пятнадцатого апреля, Уиллис и Карелла пришли в кабинет Бернса. Весь город был занят отправкой финансовых отчетов в налоговую инспекцию. Однако смерть не менее важна, чем налоги, и эти люди собрались здесь, чтобы обсудить три убийства. Плюс покушение на Уиллиса. Так что убийств вполне могло бы уже быть четыре.
   — Что-нибудь есть из баллистической лаборатории? — спросил Бернс.
   — Обещают дать ответ сегодня, — сказал Уиллис.
   — Было сделано четыре выстрела?
   — Найдено три пули и четыре гильзы.
   — Если это все тот же тип, то у него весьма разносторонние дарования, — сухо заметил Бернс.
   — Или же он ненормальный, — добавил Карелла.
   — Где в это время находился Эндикотт? — спросил Бернс.
   — Дома, в кроватке, — ответил Уиллис. — Клинг связался по пейджеру с Хейзом, который, как мне стало известно, ведет слежку за Эндикоттом, и буквально через пять минут после покушения Хейз постучал в его квартиру. Когда адвокат открыл дверь, то был в пижаме.
   — Так, значит, Эндикотта можно вычеркнуть, — заключил Бернс. — А как насчет женщины?
   — Была дома, — ответил Уиллис.
   — На другой стороне улицы?
   — Да.
   — А стреляли из сквера?
   — Да.
   — Значит, и она здесь ни при чем, — решил Бернс.
   — Если только кто-нибудь из них не нанял убийцу, — заметил Карелла.
   — Кончай, Стив, — вспыхнув, перебил его Уиллис.
   — Ну, такая возможность существует, — сказал Бернс. — Однако это маловероятно. И мне кажется, что мы потеряли наших двух подозреваемых.
   — Надеюсь, что мы не потеряем их совсем, — произнес Уиллис.
   — Что ты хочешь этим сказать?
   — Я бы посоветовал возобновить их охрану.
   — Хорошо, я поговорю с Фриком.
   — И чем скорее, тем лучше.
   — Как я понял, ты живешь с этой женщиной? — осведомился Бернс.
   — Да, сэр. И вынужден сказать вам, что был взбешен тем, что меня не поставили в известность о слежке за ней и Эндикоттом.
   — Да, но если бы...
   — Нет, сэр. И я заявляю официальный протест. Насколько мне известно, я веду это дело, и то, что меня не поставили в известность...
   — Хорошо, все понятно. Однако мы думали...
   — Кто «мы»?
   — Мы со Стивом.
   — Ладно, только, прошу вас, в следующий раз сообщать мне о том, что именно вы думаете. И делаете тоже.
   — Я же сказал, что мы все поняли, — повторил Бернс. — Так что мы теперь имеем?
   — Сегодня мы должны получить информацию об оружии, — заговорил Карелла. — Что касается острого предмета или ножа, то мы можем только догадываться. А никотин можно получить из пестицида или путем перегонки табака.
   — Для этого необходимо соответствующее оборудование.
   — Да, сэр.
   — Которое можно достать здесь в городе.
   — Да, сэр.
   — И оно может оказаться у кого угодно.
   — Да, сэр.
   — Так с чего же нам начать, черт возьми? Это дело тянется уже три недели, а мы только собираемся начинать!
   — Сэр, — сказал Карелла, — то, что случилось прошлой ночью...
   — И прекрати ты, ради Бога, звать меня «сэром». Когда кто-нибудь из полицейских начинает называть меня «сэром», мне кажется, что он не работает как следует.
   — Простите, — Карелла проглотил слово «сэр», готовое сорваться с языка.
   — Так что там насчет прошлой ночи?
   — До вчерашнего происшествия мы разрабатывали две версии. Ревность или прикрытие. Кто-то уничтожает друзей Мэрилин Холлис. Ревнивый тип, отвергнутый любовник или чья-нибудь подруга? А может, все делает по неизвестным нам причинам сама дама и пытается представить это как убийство из ревности? Однако вчера ночью кто-то пытался убить Хэла. В него не стреляла ни эта женщина, ни Эндикотт. И если не принимать во внимание наемного убийцу...
   — Думаю, от этого предположения придется отказаться, — заметил Бернс.
   — Ну все же окончательно не стоит исключать такую возможность, — не согласился Карелла. — Значит, остается убийство из ревности. Единственной проблемой теперь является...
   — Я знаю эту проблему, — перебил его Бернс. — Проблема в том, что у нас нет подозреваемых.
   — Или, возможно, их, наоборот, слишком много. Это зависит от дамы.
   — Как это? — снова насторожился Уиллис.
   — Насколько она активна.
   Бернс смотрел то на одного, то на другого.
   — Она давно живет в этом городе? — спросил он.
   — Чуть больше года, — ответил Уиллис.
   — Мне нужен список всех, кого она здесь знает, — распорядился Бернс. — И мужчин, и женщин. С кем у нее были романы, с кем она просто знакома...
   — И не только это, Пит, — прибавил Карелла. — Я бы хотел знать всех, с кем ей когда-либо приходилось иметь дело, даже изредка, — ее парикмахер, врач, сапожник, продавцы, весь круг ее знакомых.
   — Согласен. Ты сможешь узнать это у нее? — обратился Бернс к Уиллису.
   — Постараюсь, — ответил Уиллис.
   — Что значит «постараюсь»? Это необходимо сделать. А я тем временем поговорю с Фриком о возобновлении круглосуточной охраны ее и Эндикотта. Тебе нужна охрана?
   — Как я понимаю, это вопрос риторический, — сказал Уиллис.
   — Я не знаю, что это значит, — буркнул Бернс. — Так да или нет?
   — Нет.
   — Отлично, — Бернс коротко кивнул. — А теперь — за работу.
   — Всех, кого я знаю? — удивилась Мэрилин. — Это же нелепо.
   — Абсолютно всех, — сказал Уиллис. — И не имеет значения, насколько поверхностно ваше знакомство.
   — Но я точно знаю, что работник моей химчистки никого не убивает!
   — Ты когда-нибудь с ним ругалась?
   — Никогда.
   — Никогда не жаловалась на то, что не отошло пятно? Никогда?..
   — Ну, возможно, и было такое. Но...
   — Вот то-то и оно, — сказал Уиллис. — Если мы имеем дело с психом...
   — Из-за пятна на юбке не убивают.
   — Да, ты считаешь, что это не причина. Я тоже так считаю, но для психа вполне может стать поводом к убийству.
   — Тогда все в этом городе становятся подозреваемыми!
   — Ты что, знакома со всеми жителями города?
   — Нет, но в этом городе все психи.
   — Мне нужны только те, кого ты знаешь. Начни с мужчин, с которыми ты встречалась, когда только приехала сюда. Потом дай имена всех своих подруг. А также тех, кто тебя обслуживает — терапевт, гинеколог, стоматолог...
   — Старый или новый?
   — Оба. Твой ортодонт...
   — У меня нет ортодонта.
   — Твой дерматолог, твой...
   — У меня и дерматолога своего нет.
   — Педикюрщица, адвокат, брокер...
   — Я тебе уже называла его имя.
   — Напиши еще раз. Твой бухгалтер...
   — Ты тоже знаешь его имя.
   — Маклер по продаже недвижимости, продавший тебе этот дом...
   — Я купила его у владельца.
   — Запиши и его имя тоже.
   — Ее имя.
   — Банкир, слесарь-сантехник, электрик, мясник и зеленщик...
   — Столяр...
   — Ага, начинаешь понимать?
   — Нет, начинаю сходить с ума.
   — Ничего, нам приходится еще хуже.
   Мэрилин вздохнула.
   — Ну что, сделаешь?
   — Мне понадобится целая кипа бумаги, — сказала она.
   Сотрудник баллистической лаборатории позвонил в три часа того же дня.
   Он сообщил, что пули и гильзы свидетельствуют о том, что выстрелы были сделаны из автоматического пистолета «Кольт Супер», калибра 0,38.
   Потом стал объяснять Карелле то, что тот и так прекрасно знал (однако всегда давал возможность экспертам показать свою осведомленность). Что у автоматического пистолета довольно легко идентифицируются гильзы от выпущенных пуль. Что в автоматическом оружии имеется множество подвижных стальных деталей, а гильзы обычно делаются из более мягкого металла, вроде латуни или меди, следовательно, детали оружия всегда оставляют следы на патронах. А поскольку невозможно найти два одинаковых пистолета, то и следы, оставленные на гильзах, уникальны. Поэтому по пуле можно определить шаг нарезки ствола, направление и количество царапин и бороздок, а вкупе с данными, полученными в результате изучения гильзы, можно узнать систему и марку оружия. Не нужно ли следствию еще что-нибудь?
   Карелла поблагодарил эксперта и взглянул на стенные часы.
   Чего там Уиллис тянет с этим списком?
   — Вот, это все, — Мэрилин отбросила карандаш. — У меня даже пальцы свело.
   Уиллис с любопытством взглянул на список.
   — Ну и что скажешь? Где-то около шестидесяти.
   — Я думал, будет сто шестьдесят.
   Он подошел к ней и поцеловал в макушку.
   — Спасибо.
   — De nada [10] , — ответила она.
   — Мне надо вернуться на работу. Я позвоню тебе попозже, и мы решим, что будем делать вечером, хорошо? у нас будет компания. Тебя собираются охранять.
   — О, потрясающе, — сказала она, закатывая глаза.
   Он направился к двери.
   — Хэл! — тихо окликнула она.
   — Да?
   — Ты действительно думаешь, что кто-то мог на меня обидеться?
   — Не исключено. — Он взглянул на нее и спросил: — В чем дело?
   — Да ни в чем, — пожала она плечами.
   Он подошел к ней поближе.
   — Ты знаешь, кто бы это мог быть?
   — Нет. То есть я хочу сказать, что это может быть кто угодно? Ну, например, пятно на блузке, так?
   — Или что-нибудь посерьезнее.
   Он внимательно смотрел на нее.
   Их глаза встретились.
   — Хэл, — сказала она. — Предположим... предположим, очень давно я сделала что-то такое... может быть, кто-то узнал об этом и... и пытается отомстить.
   — Что ты сделала? — нетерпеливо спросил он.
   — Я же сказала «предположим».
   — Хорошо, предположим, что ты что-то такое сделала. Например?
   — Ну, например, если... если кто-нибудь узнал бы об этом, то возможно... возможно, он мог бы прикончить меня. Или моих друзей. Может быть, это что-то вроде предупреждения, понимаешь? Им нужна я, понимаешь?
   — Но кто, Мэрилин? Кто собирается прикончить тебя?
   — Я знала очень много плохих людей, Хэл.
   — Ты говоришь о сутенерах? Думаешь, за тобой гоняется Сиарт? За то, что ты сбежала от него в Хьюстоне?
   — Нет, нет, он отпустил меня с миром. Я же говорила тебе.
   — А кто тогда? Этот бродяга из Лос-Анджелеса? Так это было сто лет назад...
   — Нет, не он. Но... но, возможно, кто-нибудь из Буэнос-Айреса.
   — Идальго? Тот, который выкупил тебя из мексиканской тюрьмы?
   — Нет, и не он тоже. Но возможно... может быть, кто-то в Буэнос-Айресе считает, что я...
   — Мэрилин, что ты сделала?
   — Ничего. Я только говорю, что, может быть, кто-то там считает, что я что-то сделала...
   — Кто именно? И почему он должен так считать?
   — Ну, людям приходят в голову самые разные фантазии.
   — Каким людям?
   — Ну людям, вообще. Ведь в жизни встречаешь множество людей. У Идальго была масса друзей.
   — Идальго тебя отпустил. Он дал тебе паспорт и отпустил. Почему же кто-то из его друзей...
   — Ну ведь приходят же людям в голову разные фантазии?
   — Какие фантазии?
   — Ты же знаешь, что за народ испанцы.
   — Нет. Я не знаю, что они за народ. Расскажи мне.
   — Они просто помешаны на своей мужественности. Братья по крови. Месть. Ну и прочая такая ерунда.
   — Месть? За что?
   — За то, что они кого-то в чем-то подозревают.
   — Мэрилин, скажи мне, ради Бога, что ты сделала?
   Она долго молчала.
   — Я тебя потеряю, — наконец произнесла она.
   — Нет, скажи мне.
   — Я тебя потеряю. Я это знаю.
   — Черт возьми, но если кто-то охотится за тобой...
   — Идальго не отдавал мне мой паспорт, — сказала Мэрилин. — Я сама взяла его.
   — Ты...
   — Я его выкрала.
   — И это все? — с облегчением произнес Уиллис. — Ах ты лапочка моя...
   — Нет, это не все.
   Он сел рядом с ней.
   — Хорошо, — сказал он. — Я хочу знать все.
   Идальго был человек состоятельный, весьма честолюбивый сутенер с большой клиентурой, которую обслуживала довольно немногочисленная группа девушек. Он родился в Каракасе, но уже много лет жил в Буэнос-Айресе и вел себя как настоящий параноик, как и все, кому есть что терять. Даже понимая, что Мэрилин находится в полном его подчинении, он не спускал с нее глаз, опасаясь, Что она сбежит или же пойдет в американское посольство. Она бы могла сделать и то, и другое, но прекрасно понимала свое нынешнее положение. Американка Мэри Энн Холлис была потеряна для американских и мексиканских властей, деньги перешли из рук в руки, все бумаги уничтожены, а она фактически продана Идальго.
   Однако Мэрилин думала, что если она его ослушается, то их договор будет расторгнут и ее снова отошлют в «Ла Форталеса». Идальго с самого начала намекал на это, сразу же заявив, что ее паспорт хранится у него, так что, если она пойдет в американское посольство за новым на том основании, что старый украден или потерян, сразу же выяснится, что она преступница, выпущенная на поруки и находящаяся под надзором некоего Альберто Идальго, человека весьма влиятельного в Аргентине.
   — Какая может быть влиятельность? — удивлялась она. — Вы же сутенер.
   — Да, ответил он, — возможно это и так, однако мексиканские власти сочли возможным отдать тебя под мой надзор до конца тюремного срока. И, как тебе прекрасно известно, ты сможешь делать, что хочешь, идти, куда захочешь, как только закончится твой срок. Но, Мариуча, дорогая моя, — и все это ласковым и вкрадчивым тоном, — ты отсидела только четыре месяца, так что тебе предстоит отработать еще пять лет и восемь месяцев до того, как начальство решит, что твой долг выплачен сполна и сообщит об этом в ваше Министерство внутренних дел. А пока, Мариуча, ты не являешься свободной женщиной. И должна все время помнить об этом.
   В «конюшне» Идальго было еще шесть проституток, высокооплачиваемых «лошадок», как их называли, такса которых составляла сто долларов за час и выше. Большинство из них так же, как и Мэрилин, были выкуплены из тюрем, некоторые — вроде пышнотелой блондинки из Мюнхена — проданы в белое рабство еще родителями. Все эти девушки, которых Идальго называл «девчушки», понимали, что полностью принадлежат ему, что и жизни, и судьбы их находятся в его руках. Если кто-то из девушек жаловался на то, что подвергается унижениям, ей тут же напоминали, что она не является свободной бабочкой.
   — Я не пойду, — сказала Мэрилин.
   — Нет, пойдешь, — ответил Идальго.
   — Я не ваша собственность.
   — Это точно. Ты не моя собственность. Ты — собственность мексиканской тюрьмы, а я лишь законно назначенный надзиратель. Но, Мариуча, должен тебя предупредить, если не будешь подчиняться, то я в два счета отделаюсь от тебя.
   — Вы этого не сделаете, — сказала она. — Вы слишком хорошо им заплатили.
   — Я просто сочту это не вполне удавшейся сделкой, — пожал плечами Идальго. — И скажу твоему начальству, что ты неисправима.
   — Вы сутенер. Они вам не поверят.
   — Да, вот тебе-то они наверняка поверят, — усмехнулся Идальго. — Женщине, получившей срок за торговлю наркотиками.
   — Я не торговала наркотиками!
   — Дешевой шлюхе!
   — Я не дешевая шлюха, — Мэрилин заплакала.
   Он обнял ее.
   — Ну, ну, малышка, ну зачем нам ссориться? Неужели ты думаешь, что мне приятно угрожать тебе?
   — Да, — сквозь рыдания проговорила она.
   — Нет, нет, малышка. Не надо плакать, хорошо? А теперь ступай. Иди к тому господину и сделай все, что он попросит. Он будет хорошо с тобой обращаться, Мариуча, я тебе обещаю.
   — Нет, — плакала она. — Я убегу. Вы меня никогда не найдете. Я убегу в Санта Крус, я...
   — Но ведь у тебя нет паспорта, — тихо сказал он.
   — Мне не нужен паспорт здесь, в Аргентине. Я говорю по-испански, и все решат, что...
   — Да, да, с твоими светлыми волосами тебя уж, конечно, примут за аргентинку.
   — Я покрашу волосы в черный цвет.
   — А глаза? Ты их тоже покрасишь в черный цвет? Ах Мариуча, Мариуча, полиция сразу же поймет, что ты — американка. И попросит предъявить паспорт.
   — Ну и пусть. Вы не можете держать меня здесь.
   — А знаешь, что случится с тобой, если ты сбежишь? Ну, предположим, тебе удастся убежать в другой город. Пусть даже — хотя это маловероятно — удастся перейти границу, и ты окажешься в Чили или Боливии. Или Парагвае, пусть так. И знаешь, что с тобой будет дальше? С женщиной без всяких средств к существованию? С женщиной без паспорта? Ты станешь обычной уличной шлюхой, пристающей к туристам. Ты этого хочешь?
   — Да.
   — Ах, Мариуча, Мариуча.
   — Я не ваша вещь.
   Однако она знала, что это не так.
   У нее никогда не было своих денег. Она ездила на такси к клиентам и обратно, однако платил Идальго. Она обычно ела вместе с другими девушками в небольшом ресторанчике неподалеку от их дома, но расплачивалась за еду деньгами, которые ей давал Идальго. Идальго покупал ей одежду, белье, которое ему казалось изящным, однако оно было лишь просто соблазнительным. Если ей хотелось пойти в кино, Идальго давал ей деньги на билет и часто требовал сдачу. Если она начинала упрямится или возражать, он заставлял ее идти к клиентам, которые были ей противнее других, чтобы показать ее место.
   — Но почему тебе это не нравится? — спрашивал он ее. — Я знаю, что произошло в «Ла Форталеса», думаешь, мне неизвестно, что они там с тобой делали?
   — Я боюсь, — говорила она.
   — Я никому не позволю сделать тебе плохо, и ты это знаешь. Но те типы в «Ла Форталеса» были животные, а это джентльмены, которые...
   — О да.
   — Нет, это действительно так. И они спрашивают именно тебя.
   — Пошлите им кого-нибудь другого.
   — Нет, нет, я не могу этого сделать.
   — Пожалуйста, Альберто, если ты меня любишь...
   — Да, люблю, Мариуча, и ты это прекрасно знаешь.
   — Тогда пошли кого-нибудь другого. Ну, пожалуйста, Альберто, прошу тебя, дорогой, сделай это для меня.
   — Ты выводишь меня из терпения, — злился он. — Ты должна быть там в четыре, а сейчас уже половина четвертого. Быстро отправляйся и делай все, что тебе прикажут, и делай как следует — или же, я тебе обещаю ты раскаешься в своей грубости.
   — Когда-нибудь, — говорила она ему, — я тебя обману.
   Однако она так и не сделала этого.
   А железная хватка становилась все жестче.
   — Мариуча, а что теперь? Почему ты опять не желаешь идти? Я тебя не понимаю, иногда мне кажется, что ты просто поглупела. Сейчас-то в чем дело?
   — Папа, — она стала называть его «Папой», как и все остальные девушки. — Я не поеду. Отправь меня обратно в тюрьму, хорошо? Позвони, кому надо, скажи, чтобы они приехали и забрали меня.
   — Я сейчас же позвоню в мексиканское посольство, — сказал он, подходя к телефону. — Как хочешь. Но может быть, ты все-таки объяснишь мне...
   — Да, — говорила она, — объясню. Если ты собираешься послать меня к этим мерзавцам, то я уж лучше отправлюсь обратно в тюрьму. И я не шучу, давай звони.
   — Кого это ты так называешь? — спросил Идальго.
   — Я говорю об этом типе, к которому на прошлой неделе ходила Арабелла и к которому ты посылаешь меня сейчас. Я говорю о подонке, который...
   — Но он джентльмен.
   — О да. Арабелла рассказала мне, что он за джентльмен.
   — Он происходит из очень хорошей семьи.
   — Может быть, именно поэтому ему нравится гадить людям прямо на лицо.
   — Мне не нравится, когда ты употребляешь грубые слова, — поморщился Идальго.
   — А мне не нравится...
   — Прости, Мариуча, однако в глубине души мне кажется, что ты действительно соскучилась по «Ла Форталеса». Я позвоню. Прямо сейчас.
   — Отлично. Давай.
   — Позвоню.
   — Потому что тебе наплевать, Папа. Тебе совершенно наплевать на наши чувства.
   — Ну что ты, я очень люблю тебя, Мариуча. Я очень люблю всех своих девчушек. Ну, пожалуйста. С меня хватит. Больше не желаю ничего слушать. Все. Точка. — Он подошел к телефону и снял трубку.
   — Ну почему бы тебе не послать Констанцию? — спросила она, имея в виду девушку из Мюнхена. — Ей все равно, что делать.
   — Да, она не является такой неблагодарной тварью, как ты. И, возможно, я ее и пошлю, но только после того, как ты отсюда уберешься. Я позвоню, чтобы они приехали и забрали тебя. Может быть, хочешь взять с собой какие-нибудь личные вещи? Ты же знаешь, каково там, в тюрьме. Можешь взять с собой все, что тебе там пригодится. Мне не будет жаль всех этих многочисленных подарков, которыми я осыпал тебя.
   — Папа, ну пожалуйста, — сказала она. — Ну пожалуйста, не посылай меня к этому человеку. Папа, умоляю тебя.
   — Я тебя к нему не посылаю. Я посылаю тебя обратно в тюрьму, — и он стал набирать номер.
   — Ну пожалуйста, — повторяла она, — пожалуйста.
   Он силой бросил трубку на рычаг.
   — Будет ли когда-нибудь этому конец? — заорал он. — Или я вечно должен все это выслушивать?
   — Я...
   Она покачала головой.
   — Да, в чем дело?
   — Ничего, — ответила она. — Дай мне адрес.
   — Тебе понадобятся деньги на такси, — сказал он.
   — Да, — она отвернулась, поскольку не хотела, чтобы он увидел ее слезы.
   На пятом году ее пребывания у Идальго, несмотря на все меры предосторожности, она забеременела от одного из его «джентльменов». Идальго великодушно предложил заплатить за аборт, однако не сказал ей о своей договоренности с доктором, который произвел операцию в мрачной комнате, во внутреннем помещении какой-то скобяной лавки, в одном из самых подозрительных районов города. Во время операции Мэрилин потеряла сознание. Когда же через несколько часов она пришла в себя, у нее было сильнейшее кровотечение. Тогда Идальго и сказал ей, что доктор — он по-прежнему называл того коновала «доктором» — заодно удалил ей и матку.
   Она бросилась с кулаками на Идальго и на того мясника, затем кинулась в ванну, и ее вырвало в грязный унитаз, где еще плавали остатки эмбриона. Она снова потеряла сознание и пришла в себя уже дома, но вспомнив все, что с ней произошло, весь этот ужас, начала кричать. Кричать так, как кричала там, в подземелье мексиканской тюрьмы, когда на нее напали крысы. Она кричала до тех пор, пока одна из девушек не ударила ее по щеке и не велела заткнуться. Идальго заставил ее приступить к работе до того, как она окончательно поправилась.
   И тогда она решила его убить.
   — Нет, — сказал Уиллис. — Нет, Мэрилин, пожалуйста, ты не...
   — Я сделала это. Я убила его.
   — Я не хочу этого слышать. Пожалуйста, я не хочу этого слышать.
   — Я думала, что ты хочешь знать правду.
   — Я же полицейский! — закричал он. — Если ты убила человека...
   — Я не убивала человека, я убила чудовище! Он выпотрошил меня. У меня теперь никогда не будет детей, ты это понимаешь? Он украл мое...
   — Пожалуйста, пожалуйста, — говорил он, качая головой, — пожалуйста, Мэрилин.
   — И я убила бы его снова, — сказала она. — Не раздумывая ни секунды.
   Он качал головой, казалось, он не может остановиться. Подступившие рыдания душили его, и он закрыл лицо руками.
   — Я отравила его, — сказала Мэрилин.
   Он все качал головой.
   — Цианистым калием. Он используется для крыс.
   Он продолжал трясти головой, с трудом глотая воздух.
   — А затем я прошла в его спальню и стала искать комбинацию сейфа, потому что знала, что в сейфе лежит мой паспорт. Я нашла эту комбинацию. Открыла сейф. Мой паспорт был там. И еще почти два миллиона долларов в аргентинской валюте.
   Уиллис глубоко вздохнул и оторвал руки от лица.
   — И что теперь? — спросила она. — Ты выдашь меня?
   Наконец хлынули слезы. Он вынул из кармана брюк платок и вытер глаза. Потом снова затряс головой и зарыдал, вытирая слезы.
   Он не знал, что сказать.
   Он был полицейским.
   Он любил ее.
   Он был полицейским.
   Он любил ее.
   Все еще всхлипывая, он прошел к входной двери, и, повозившись с замком, отворил ее...
   — Хэл?
   ...И вышел на воздух, насыщенный ароматами весны.
  
  
  
  
   Глава 17
  
  
   Глаза его покраснели и опухли. Карелла понял, что он плакал, но не стал спрашивать, в чем дело. Они сидели рядышком за столом Кареллы, к которому Уиллис придвинул кресло. Оба внимательно изучали список, который дала Мэрилин. В любом случае эта работа всегда считалась самой нудной и неблагодарной. Однако меланхолически апатичное состояние Уиллиса делало эту бумажную рутину еще более тоскливой, казалось, над столом повисла мрачная грозовая туча. Карелле все время хотелось спросить: «В чем дело, Хэл?», хотелось сказать: «Поделись со мной». Однако вместо этого он погрузился в работу, как будто ситуация была вполне обычная, хотя всеми фибрами своей души чувствовал, что это не так.
   Они вместе просмотрели первый лист с именами мужчин, с которыми встречалась Мэрилин со времени своего приезда в город примерно год назад. Список был не слишком большим. Примерно двадцать пять имен.
   — Не так уж много адресов, — сказал Карелла.
   — Она записала только те, которые знала, — объяснил Уиллис. Голос его звучал безжизненно. Он не поднимал глаз и, не отрываясь, смотрел на лист бумаги с написанными ее рукой именами. Карелла не знал, какие картины проходят сейчас перед этими глазами.
   — А это значит, что нам придется поработать с телефонным справочником.
   — Да, — таким же безжизненным голосом проговорил Уиллис.
   — Она рассказывала тебе что-нибудь об этих людях?
   — Все, что смогла вспомнить. Некоторых из них она встречала один-два раза.
   — Тебе хоть одно имя что-нибудь говорит?
   — Нет, я никого из них не знаю.
   — Ладно, — вздохнул Карелла. — Приступим.
   Они отнесли список в канцелярию, чтобы снять копию, теперь он, казалось, стал еще длиннее. Карелла взял справочник по Айсоле, Уиллис — по Калм Пойнту. Они были похожи на бухгалтеров, склонившихся над своими гроссбухами. Карелла почти физически ощущал подавленность Уиллиса. Они выписывали адреса и телефоны или ставили знак вопроса рядом с именем, чьих данных в справочниках не было, намереваясь получить эти сведения у телефонной компании. Почти час ушел на то, чтобы вписать недостающие адреса и телефоны. Список женщин был короче, работа по выписке недостающих телефонов и адресов заняла минут сорок.
   Было уже почти шесть, когда они приступили к списку людей, когда-либо обслуживающих ее.
   — А ведь этот нам уже попадался? — сказал вдруг Карелла где-то на середине списка.
   — Что? — переспросил Уиллис, поднимая совершенно отсутствующие глаза.
   — Вот этот.
   — Который?
   — Вот, вот.
   Уиллис посмотрел на фамилию.
   — А, да. Ее зубной врач.
   — Ты уверен? Разве его нет в другом?..
   — Да, он когда-то был. Она...
   — Но ведь я уже видел его имя, — Карелла снова взял первый список, стал его просматривать. — Ну да, вот он, Рональд Элсворт. Один из тех, с кем она встречалась. — Он снова внимательно посмотрел на имя. — Элсворт, — повторил он и нахмурился. — А это не?.. — Он снова напрягся. — Он не?.. — Вдруг он резко поднял глаза и повернулся к Уиллису: — Хэл...
   — Что случилось? — встрепенулся Уиллис.
   — Это зубной врач МакКеннона, — Карелла, резким движением отодвинув стул, вскочил на ноги. — Где эта чертова папка? — сказал он, обходя сзади стол и подходя к шкафу с папками. — Так она действительно встречалась с ним? Или это ошибка? То, что его имя попало в другой список?
   — Нет, она встречалась с ним примерно месяц.
   Карелла вытащил папку, раскрыл дело МакКеннона и, вернувшись к столу, стал ее листать.
   — Ага, вот оно. Я разговаривал с Элсвортом после того, как мы занялись делом Холландера. Вот отчет. Это было второго апреля. Я разговаривал с ним у него дома. Вот адрес.
   Они уставились друг на друга.
   — Позвони Мэрилин, — попросил Карелла, — и узнай, когда конкретно она с ним встречалась, когда перестала встречаться и почему. И где эта стоматологическая карта, которую мне прислал Блени?
   Уиллис уже набирал номер Мэрилин. Карелла бросил быстрый взгляд на карту МакКеннона и принялся звонить в отдел медицинской экспертизы.
   — Мэрилин, — сказал Уиллис, — расскажи мне об этом Элсворте.
   — Алло, привет, — говорил в трубку Карелла. — Будьте добры Пола Блэни.
   — И когда это было? У-гу. И как долго продолжалось? У-гу. И почему ты перестала с ним встречаться?
   — Пол, это Стив Карелла. У меня к тебе несколько вопросов по стоматологической карте МакКеннона.
   Они смогли добраться до дома Элсворта на Франт-стрит лишь в половине восьмого, поскольку пришлось пробиваться через весь город. Элсворт ужинал с женой. Миссис Элсворт — он представил ее как Клэр — была приятная дама лет сорока с огромными карими глазами.
   — Мы как раз собирались пить кофе, — сказала она. — Может, присоединитесь к нам?
   — Нет, спасибо, — отказался Карелла, — нам надо только задать вашему мужу несколько вопросов.
   — Ну все равно, присаживайтесь, — пригласила она.
   — Нам надо поговорить с ним наедине, — сказал Карелла, вглядываясь в лицо Элсворта. Однако оно ничего не выражало. Казалось, миссис Элсворт была несколько озадачена. Она посмотрела на мужа, затем перевела взгляд на Кареллу.
   — Ну, в таком случае я выйду.
   Она снова посмотрела на мужа и вышла в комнату, которая, по мнению Кареллы, была спальней. Через секунду он услышал, как заработал телевизор.
   — Итак, — поинтересовался Элсворт, — как идет расследование?
   На нем были синие джинсы и мешковатый свитер с закатанными рукавами. Свитер хорошо гармонировал с голубыми глазами, которые приветливо улыбались из-за очков в темной оправе. Улыбка играла и на губах под русыми усами. Можно было подумать, что он только что сообщил своему пациенту, что у того нет ни единого дупла.
   — Доктор Элсворт, — Карелла открыл свой блокнот, — когда я был здесь второго апреля, я задал вам несколько вопросов...
   — Да? — сказал Элсворт.
   — Я спросил, не упоминал ли мистер МакКеннон при вас следующих имен: Мэрилин Холлис, Нелсон Райли, Чарльз Эндикотт и Бэзил Холландер. Вы сказали, что нет.
   — Да, это так, — подтвердил Элсворт.
   — То есть вы мне именно это и сказали, да?
   — Если у вас так записано...
   — Да, у меня записано именно так, — Карелла захлопнул свою книжку. — Доктор Элсворт, была ли когда-либо Мэрилин Холлис вашей пациенткой?
   — Мэрилин... как, вы сказали, ее фамилия?
   — Холлис. Х-О-Л-Л-И-С.
   — Нет, если не ошибаюсь, нет.
   — Разве не являлась она вашей пациенткой с декабря прошлого года до начала февраля этого?
   — Насколько помню, нет.
   — А разве не она рекомендовала вас мистеру МакКеннону?
   — Не помню, чтобы МакКеннон приходил бы ко мне по чьей-либо рекомендации.
   «Пытается все отрицать, — думал Карелла. — Мы застали его врасплох, и он выкручивается».
   — Доктор Элсворт, — заговорил Уиллис, — правда ли то, что в декабре прошлого года, когда Мэрилин Холлис все еще была вашей пациенткой, вы пригласили ее в...
   — Нет, неправда, — резко возразил Элсворт, бросив взгляд на дверь спальни.
   — ...И встречались с ней шесть раз, прежде чем она...
   — Я вообще ее никогда не видел! В чем дело? — с возмущением воскликнул Элсворт.
   "Они всегда произносят одно и то же, — подумал Карелла. — Вот это возмущенное «В чем дело?»
   — Доктор Элсворт, — продолжал Уиллис, — у нас есть все основания полагать, что вы встречались с Мэрилин Холлис вне кабинета, были с ней в близких отношениях, и она прекратила свои отношения с вами в феврале, когда узнала...
   — По-моему, хватит, — сказал Элсворт.
   И эту фразу тоже Карелла слышал много раз.
   — Доктор Элсворт, — обратился он к стоматологу, — у меня имеется ордер на обыск, выданный сегодня в суде, в соответствии с которым мы имеем право обыскать как вас лично, так и вашу квартиру здесь и ваш кабинет по Каррингтон-стрит 257. Не хотите ли ознакомиться с ордером?
   — Обыск? Ордер на обыск? И что вы будете искать?
   — Главным образом автоматический пистолет «Кольт Супер», 0,38 калибра. У вас имеется такое оружие?
   — В верхнем ящике комода, — произнес женский голос позади них.
   Оба сыщика мгновенно обернулись. Миссис Элсворт стояла в дверях спальни.
   — Ты подонок, — сказала она.
   Элсворт кинулся к входной двери.
   Уиллис мгновенно выхватил из наплечной кобуры свой револьвер.
   — Стоять!
   Элсворт не подчинился.
   — Стой, или стреляю! — крикнул Уиллис. Револьвер дрожал в его руке. Дуло было направлено прямо в спину Элсворта. — Не заставляй меня!..
   Элсворт встал как вкопанный.
   И обернулся.
   Он смотрел мимо них, на свою жену, застывшую в дверях спальни, из которой доносился записанный на пленку смех какой-то юмористической передачи.
   — Прости меня, — сказал он.
   И это тоже Карелле приходилось слышать сотни раз.
   Допрос производился в кабинете лейтенанта Бернса без четверти десять того же дня. Присутствовали: детектив лейтенант Питер Р.Бернс, детектив второго класса Стивен Л.Карелла, детектив третьего класса
   Харольд О.Уиллис, заместитель окружного прокурора Мартин Дж.Либович и человек, обвиняемый в трех убийствах и одном покушении на убийство, доктор Рональд Б.Элсворт.
   Уиллис, до этого уже поговоривший с Мэрилин Холлис, начинал допрос. Продолжил допрос Карелла, поскольку с Полом Блэни о стоматологической карте МакКеннона разговаривал именно он.
  
  
  * * *
  
   Вопрос. Не могли бы вы нам сказать, когда Мэрилин Холлис впервые пришла к вам на прием?
   Ответ. Где-то в декабре. В декабре прошлого года.
   В. Мисс Холлис говорит, четвертого декабря; в соответствии с ее еженедельником, это было четвертого декабря, в среду.
   О. Я не помню точно числа. Если у нее так записано...
   В. Да, так записано. Вы продолжали регулярно принимать ее, как пациентку, с того времени?
   О. Да. Ей необходимо было серьезное лечение. Зубы у нее были в плохом состоянии, даже не могу понять, как она сумела их так запустить.
   В. По словам мисс Холлис, вскоре после Рождества вы пригласили ее в ресторан. Это так?
   О. Да.
   В. И продолжали более или менее регулярно с ней встречаться...
   О. Я виделся с ней шесть раз.
   В. Всего шесть раз в декабре, январе и феврале — когда она решила с вами расстаться.
   О. Да, шесть раз.
   В. Вы состояли с мисс Холлис в интимных отношениях?
   О. Да.
   В. Не могли бы рассказать нам, почему мисс Холлис решила прекратить ваши отношения? Но прежде скажите, пожалуйста, прекратила ли она лечиться У вас?
   О. Да.
   В. И это произошло в начале февраля, так?
   О. Да.
   В. Почему она прекратила отношения с вами, мистер Элсворт?
   О. Я совершил одну ошибку.
   В. Поясните, пожалуйста.
   О. Она всегда говорила о честности и откровенности. Я сделал ошибку, проявив откровенность.
   В. Каким образом?
   О. Я сказал ей, что женат.
   В. И какова была ее реакция?
   О. Она заявила, что больше не желает меня видеть. Сказала, что не встречается с женатыми мужчинами.
   В. Какова была ваша реакция?
   О. Ну какая, по вашему мнению, могла быть реакция? Я пришел в ярость.
   В. Но ваша ярость никак на нее не подействовала, так? Она больше с вами не встречалась?
   О. Да.
   В. А теперь скажите, доктор Элсворт, когда мистер МакКеннон впервые пришел к вам лечить зубы?
   О. В конце января.
   В. Он пришел по рекомендации мисс Холлис, так?
   О. Да. Она сказала ему, что я хороший стоматолог. Это было еще до нашего разрыва, разумеется. А потом я уже перестал быть хорошим стоматологом. Она прекратила ко мне ходить.
   В. МакКеннон говорил, что она рекомендовала вас, как хорошего стоматолога?
   О. Он сказал, что меня ему рекомендовал один друг. Не помню, говорил ли он мне тогда, что этот друг — Мэрилин. Возможно, я узнал об этом позже.
   В. То есть во время своего первого визита он ее имени не упоминал?
   О. Возможно, я не помню. Хотя, может, и упоминал. Но в то время я еще не знал, в каких он отношениях с Мэрилин. Просто сказал «друг». Я не знал, что они спят вместе.
   В. И когда вы об этом узнали?
   О. Где-то в феврале.
   В. Каким образом?
   О. К тому времени он был у меня уже несколько раз. Я удалял ему один зуб, насколько помню, затем ставил пломбы. Я также порекомендовал ему прочистить канал первого моляра с правой стороны нижней челюсти. Между нами завязались приятельские отношения, разумеется в рамках отношений врач — пациент. Думаю, что во время одного из таких посещений он и упомянул имя Мэрилин.
   В. Он сказал, что они близки?
   О. Ну вы же знаете, как болтают мужчины.
   В. Что конкретно он вам сказал, доктор Элсворт?
   О. Он сказал, что трахается с этой потрясной бабой сказал, что за всю свою жизнь не встречал такой женщины.
   В. И вы поняли, что он говорит о Мэрилин Холлис?
   О. Да. То есть сначала я этого не знал. И только потом он сказал мне...
   В. Потом, но во время этого же посещения?
   О. Да. Он как раз прополоскал рот. А потом говорит: «Помнишь ту девушку, которая порекомендовала мне тебя. Так вот с ней я и трахаюсь».
   В. И как вы прореагировали?
   О. Разозлился.
   В. Почему?
   О. Потому что она бросила меня — профессионала высокого класса — и стала крутить с этим придурком, который работал на фирму, производящую охранное оборудование!
   В. А вы говорили ему, что у вас была связь с мисс Холлис?
   О. Нет, конечно! Я же женатый человек!
   В. Значит, он ничего не знал о ваших с ней отношениях?
   О. Нет, не знал.
   В. А вот та ваша злость...
   О. Ярость!
   В. Мистер МакКеннон заметил ее? Он понял?..
   О. Нет, нет, конечно. Он ничего не заподозрил.
   В. Не заподозрил чего, доктор Элсворт?
   О. Не заподозрил, что я собираюсь его убить.
   В. Так вы его действительно убили?
   О. Да.
   В. И вы также убили Бэзила Холландера?
   О. Да.
   В. Почему?
   О. По этой же причине. Господи! Какой-то бухгалтеришко! МакКеннон был убран с дороги, и я стал думать, а есть ли у нее кто-нибудь еще. И я стал следить за ней. И, конечно, были другие, целая куча; да, это еще та шлюшка! Можете мне поверить!
   В Вы убили мистера Холландера ножом?
   О.. Скальпелем. Из своего кабинета.
   В А также вы убили Нелсона Райли?
   О. Он был один из них. Она встречалась сразу с четырьмя. Я хотел потом убить и Эндикотта, адвоката. Но потом...
   В. Да?
   О. Здесь нет ничего личного.
   В. Так в чем дело, доктор Элсворт?
   О. В общем, она стала встречаться с вами. И я... дело в том, что для того, чтобы добраться до Эндикотта, надо было хорошо поработать, как я делал с Райли. Можете мне поверить, попасть в его мансарду было не таким уж легким делом. И мне нужно было время, чтобы добраться до Эндикотта. А с вами все проще. Ведь вы жили с ней? Я в этом не сомневался. Поэтому вас оказалось не трудно выследить. Этот пистолет у меня уже давно, даже есть разрешение. Я сказал, что мне иногда приходится перевозить золото для коронок, что в общем не совсем правда, однако мне дали разрешение на ношение оружия.
   В. Вы пытались меня убить — я называю себя для протокола — Харольд Оливер Уиллис, детектив третьего класса, восемьдесят седьмой участок — вот этим оружием, так? Я показываю вам автоматический пистолет «Кольт Супер» 0,38 калибра, номер 3478-842-106.
   О. Да, это так. Это мой пистолет.
   В. Как вы убили Нелсона Райли?
   О. Я добавил никотин в бутылку виски, стоявшую на полке в его мансарде.
   В. Как вы убили Джерома МакКеннона?
   О. Никотином. Я бы использовал его и с Холландером, но не знал, как к нему подступиться. Поэтому просто пришел к нему со скальпелем.
   В. Как вы попали в его квартиру?
   О. Просто взял и пришел.
   В. Он сам вас впустил?
   О. Нет, нет. Я дернул за ручку, но дверь была открыта!
   Я не поверил своим глазам! Представляете, в этом городе! И человек не запирает двери! Я вошел, он сидел в гостиной и читал. Я ударил его скальпелем.
   В. А если бы дверь была заперта, что бы вы сделали?
   О. Постучал. И зарезал бы его, когда он мне открыл.
   В. Потому что вы злились на него, так?
   О. Да, на них всех.
   В. Из-за того, что мисс Холлис перестала встречаться с вами...
   О. Да.
   В. И продолжала встречаться с ними.
   О. Я любил ее.
   В. Стив?
   В. Доктор Элсворт, я покажу вам стоматологическую карту, сделанную медицинским экспертом доктором Полом Блэни. Эта карта показывает состояние зубов мистера МакКеннона на момент смерти. Взгляните и скажите, все ли здесь правильно.
   О. Да, похоже, что так. Вот этот зуб удалял я, номер шестой, и вот эти пломбы тоже я ставил. Все остальное ему делали в другом месте.
   В. А чистка канала?
   О. Да, номер тридцать. Нижний моляр справа.
   В. Это вы производили чистку канала?
   О. Да.
   В. По-моему, вы мне рассказывали, что удалили нерв, когда мистер МакКеннон пришел к вам в феврале...
   О. Да, это было тогда.
   В. Затем вы прочистили канал и запломбировали его...
   О. Да.
   В. А восьмого марта надели временную коронку...
   О. Да. Временную пластмассовую коронку.
   В. А когда он пришел через неделю, вы сняли слепок зуба для постоянной коронки и — вы также говорили мне об этом — снова надели временную коронку.
   О. Да.
   В. Доктор Блэни из отдела Медицинской экспертизы предполагает, что вы во время этого визита сделали кое-что еще.
   О. Да.
   В. Так что вы сделали, доктор Элсворт?
   О. Я сделал отверстие в центре зуба, почти до его середины.
   В. И что еще?
   О. Заложил в зуб желатиновую капсулу номер пять. Понимаете, этот моляр — самый большой зуб в ротовой полости, а капсула номер пять является самой маленькой — всего десять миллиметров в длину и четыре — в ширину. Но мне все равно пришлось ее чуть подрезать — в том месте, где одна половинка вставляется в другую — чтобы вставить ее в зуб.
   В. И что вы сделали потом?
   О. Снова надел временную коронку.
   В. На зуб с капсулой внутри?
   О. Да.
   В. Вы надели коронку на зуб с капсулой?
   О. Да.
   В. И что было в этой капсуле, доктор Элсворт?
   О. Смертельная доза никотина.
   В. Медэксперт доктор Блэни указал на этой карте — вот его пометка, вот этот кружочек на тридцатом зубе, — что во временной коронке было отверстие. У него имеются соображения насчет того, как оно там появилось, но мне бы хотелось услышать ваши объяснения.
   О. Понимаете, я сделал жевательную поверхность потоньше. Я имею в виду временную коронку. И сказал Джерри — мистеру МакКеннону — что он может нормально жевать до своего следующего прихода ко мне...
   В. Который был назначен на двадцать девятое марта, то есть через две недели после его визита пятнадцатого марта.
   О. Да.
   В. И что, по вашему мнению, должно было произойти, доктор Элсворт?
   О. Я полагал, что обычные жевательные движения верхнего и нижнего моляров разрушат временную коронку.
   В. И что потом?
   О. Тогда желатиновая капсула рассосется, и яд попадет в организм.
   В. И убьет мистера МакКеннона за несколько минут.
   О. Капсула номер пять содержит от шестидесяти пяти до ста тридцати миллиграмм, в зависимости от вещества. Мне не требовалось так много.
   В. Сорок миллиграмм никотина является смертельной дозой, так?
   О. Да.
   В. И каким образом вы смогли добыть токсичный никотин, доктор Элсворт? Вы перегоняли табак?
   О. Нет. Я использовал инсектицид под названием «Спорт 40». Я купил его в соседнем магазине. Там содержится сорок процентов никотина.
   В. И каким образом вам удалось получить никотин такой концентрации из...
   О. Я же стоматолог. Имею доступ к лабораторному оборудованию.
   В. У вас в кабинете?
   О. Нет, в исдетективском центре. Я сказал им, что провожу опыты относительно эффективности использования фтора для удаления никотинового налета с зубов. Они даже позволили мне использовать хроматографические приборы.
   В. Как я понял, вы принесли в лабораторию Центра банку с инсектицидом «Спорт 40»...
   О. Нет. Там было несколько банок. И сначала я переливал их в стеклянные флаконы.
   В. И продолжали титрование до тех пор, пока не получали никотин нужной концентрации.
   О. Да.
   В. И сколько времени у вас на это ушло?
   О. Не так много. Я хорошо учился по химии в колледже. На одни пятерки. Я решил убить Джерри в тот же день, как он мне рассказал про себя и Мэрилин. Я мог бы его уже убить еще восьмого марта, когда чистил его канал. Яд был уже готов.
   В. Хэл, есть вопросы?
   О. Нет, у меня все.
   В. Мистер Либович?
   О. Нет.
   В. Хотите ли вы что-нибудь добавить, доктор Элсворт? Может, хотите что-нибудь изменить в своих показаниях?
   О. Нет. Вот только...
   В. Да?
   О. Понимаете, я думал, что она ко мне вернется. Если все исчезнут... я думал, что мне, возможно, удастся ее вернуть.
   В. Понимаю.
   О. Да, в этом-то все и дело, понимаете.
   В. Еще что-нибудь, мистер Элсворт?
   О. Нет. А...
   В. Да?
   О. Нет, ничего.
   В. Благодарю вас, доктор Элсворт.
   О. Вот только... можно мне прослушать пленку с записью допроса?
  
  
  * * *
  
   Они вышли из здания полицейского участка на огороженную площадку, где стояли их автомобили. Ночь была волшебная, весна окончательно вступила в свои права.
   — Я был не прав, — сказал Карелла.
   — Мы оба были не правы, — уточнил Уиллис. — Мы слишком ограничили участок поисков. Надо было его расширить.
   — Я не про это, Хэл. — И он снова повторил: — Я был не прав.
   — Ничего, все в порядке, — ответил Уиллис.
   Карелла протянул руку.
   — Ну что, спокойной ночи?
   — Спокойной ночи, Стив.
   Они сели каждый в свою машину и, выехав с площадки, направились в противоположные стороны. Карелла — в Риверхед, Уиллис — на Харборсайд Лейн.
   Он пришел за несколько минут до полуночи. Она сидела в гостиной, на столике возле ее кресла стоял бокал бренди. На ней была белая длинная размахайка. Не та ли, которую она носила много лет назад, когда ее называли «Золотой арабкой» в тюрьме под названием «Ла Форталеса». Она была не накрашена. Глаза опухли и покраснели. Уиллис подошел к бару и налил себе коньяка.
   Он рассказал ей об Элсворте, сообщил, что тот подписал свое признание.
   Часы на камине пробили полночь.
   Двенадцать негромких ударов раздались в тишине комнаты.
   Он подошел к ней.
   — Ты плакала.
   — Да.
   — Почему?
   — Потому что я знаю, что потеряла тебя.
   — Мэрилин...
   — О Господи, начинается.
   — Мэрилин, я маленький, некрасивый человек...
   — Ты замечательный.
   — Ты высокая и прекрасная...
   — Ну да, с такими опухшими глазами и мокрым носом.
   — У меня, наверное, было не больше шести женщин за всю жизнь...
   — Значит, остальные очень много потеряли.
   — А ты знала тысячи мужчин...
   — Ты — единственный, кого я действительно знаю.
   — Мэрилин, ты проститутка...
   — Была.
   — И воровка... И убийца.
   — Да, я убила одного подонка, который сломал мне жизнь.
   — Мэрилин...
   — И получила от этого удовольствие! Так же, как и ты, когда убил того мальчишку с револьвером в руке. Только у меня были гораздо более веские причины для этого.
   — Мэрилин...
   — Что ты собираешься сказать мне? Что ты полицейский? Хорошо, ты — полицейский. Пойди, донеси на меня.
   — А они знают, что это ты его убила?
   — Кто, аргентинские копы? Неужели они будут заниматься смертью какого-то там сутенера. Хотя я оказалась единственной сбежавшей, да, сейф был открыт и пропала кругленькая сумма. Возможно, они догадались, что именно я совершила преступление.
   — Имеется ордер на твой арест?
   — Не знаю.
   Наступила тишина.
   — И что ты собираешься делать? — спросила она. — Позвонить в Аргентину? Спросить, нет ли у них ордера на арест Мэри Энн Холлис, человека, которого даже я уже не знаю. Что, Хэл? Боже, Хэл, я люблю тебя, я хочу всегда быть с тобой. Господи, я же люблю тебя, что ты собираешься делать? — Не знаю, — сказал он.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"