Макбейн Эд : другие произведения.

Ружье

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  ---------------------------------------------
  
  
   Эд Макбейн
   Ружье
  
  
  
   Глава 1
  
  
   Детектив Клинг пулей вылетел из квартиры, так как понял, что его сейчас стошнит.
   Навстречу ему по коридору шел детектив Стив Карелла. Увидев побледневшего Клинга, он спросил: «Что случилось?» – не получил ответа, но сразу догадался, что к чему. У дверей квартиры дежурил патрульный. Карелла замешкался, затем решительно кивнул, извлек из бумажника полицейский значок, прицепил его к нагрудному карману пиджака, переглянулся с патрульным и вошел.
   Дом был на Саут-Энджелс-стрит, на северной окраине 87-го участка. В этом районе жили в основном представители «верхнего среднего класса», хотя по фешенебельности он заметно уступал и Смокрайзу, и кварталам у реки Гарб. Патрульный дежурил у черного хода, Карелла вошел в квартиру и оказался в небольшой кухне с безукоризненно чистыми кафельными стенами и столь же чистым пластиковым полом. У стола с эмалированной столешницей тарахтел древний холодильник.
   Первый труп был в гостиной.
   Как впоследствии писали газеты, женщина была в одних нейлоновых трусиках, но ничего сексуального в ее облике не было. Она раскинулась на полу в нелепой позе, а лицо и часть головы были снесены, судя по всему, выстрелом из охотничьего ружья. Ей было под сорок, и еще недавно, похоже, она была весьма привлекательной. Теперь же на полу лежали жалкие, обезображенные останки. Труп был выпачкан – результат предсмертного испуга или непроизвольного сокращения мускулов прямой кишки, когда дробь разнесла женщине полголовы. На левой руке у женщины было обручальное кольцо, традиционное «кольцо невесты» на правой отсутствовало. Она лежала возле большой тахты, накрытой цветастым покрывалом. На ковре рядом с убитой валялись две стреляные гильзы. Кровь растеклась по бледно-голубому ковру, образовав большую лужу возле головы. Это зрелище и заставило Берта Клинга вылететь пулей из квартиры.
   У Стива Кареллы желудок был покрепче, а может, у него было побольше опыта. Он вышел из гостиной и проследовал в большую спальню.
   Там, у самых дверей, скрючившись, лежал человек в трусах и майке, у которого также лицо и полголовы были снесены выстрелом. В руке он все еще сжимал ружье, и палец застыл на спусковом крючке. Дробовик 12-го калибра стволом касался того места, где прежде находился рот. На полу возле развороченной головы лежала одна-единственная гильза, а вокруг были разбросаны какие-то мелкие белые осколки. Карелле понадобилось мгновение, чтобы догадаться: это раскрошенные выстрелом зубы.
   Он вышел из квартиры. В коридоре, ведущем к лестничной клетке, стояли Моноган и Монро, детективы из отдела по расследованию убийств.
   – Прелесть, да? – хмыкнул Монро.
   – Красота! – согласился Моноган.
   – Чего только не бывает! – вздохнул Монро.
   – Арбузы лопнули, семечки разлетелись, – изрек Моноган.
   Этот спектакль парочка разыгрывала не впервые. Их ничем нельзя было пронять, все-то они видели, все слышали. Оба стояли в подчеркнуто небрежных позах у стены и курили сигары. Оба были в черных плащах и серых мягких шляпах. Траляля и Труляля [1] уголовного розыска. Окно в конце коридора было приоткрыто, и бодрящий октябрьский ветерок напоминал, что жизнь продолжается. За окном верхние этажи небоскребов освещало восходящее солнце. Высокое и далекое небо было в дымке.
   – Думаешь, парень рехнулся? – спросил Кареллу Монро.
   – Конечно, – ответил за него Моноган. – Сначала ухлопал супругу, а потом удалился в спальню и нанес себе coup d'etat [2] .
   – Coup de grace [3] , – поправил его Монро.
   – Пусть будет по-твоему, – пожал плечами Моноган.
   Карелла промолчал.
   – Окажите нам любезность, – обратился Монро к Карелле, – избавьте нас от лишней писанины. Все и так понятно. Сначала он пристрелил жену, а потом себя.
   – Не делайте из этого преступление века.
   – Интересно, кто-нибудь слышал выстрелы? – спросил Карелла.
   – А?
   – Это случилось ночью, когда люди дома. Кто-то должен был слышать выстрелы.
   – В часы любви хоть из пушки пали, – сказал Монро.
   – А кто вызвал полицию? Когда вы приехали, Клинг был уже здесь?
   – Блондинчик-то?
   – Да.
   – Он был здесь, – ответил Монро.
   – Бледный, но на посту, – сказал Моноган.
   – Он не говорил, кто вызвал полицию?
   – Молочник позвонил, – сказал Моноган.
   – А как он узнал?
   – Увидел открытую дверь и заподозрил неладное.
   – Дверь черного хода?
   – Именно.
   – Она была открыта?
   – Распахнута настежь.
   – В котором это было часу?
   – Не знаю. – Моноган взглянул на ручные часы. – Около пяти, наверно.
   – Значит, в пять утра дверь черного хода была распахнута?
   – Так сказал молочник. Спросите у Клинга, он его допрашивал.
   – Чего я терпеть не могу, так это ранних вызовов, – сообщил Монро.
   – Ну, с этим-то делом хлопот не будет. Все как на ладони. – Моноган бросил взгляд на Кареллу. – Верно я говорю?
   – Вам видней.
   – Могу рассказать, как это произошло.
   – Очень кстати, – согласился Карелла. – Мы бы все сэкономили уйму времени.
   – Одна только беда, – сказал Моноган. – Убийством занимается тот участок, куда поступило заявление.
   – Кошмар, да и только! – подтвердил Монро.
   – Так что мы дарим его вам.
   – Ничего не попишешь!
   Монро достал из кармана носовой платок, высморкался и, положив платок на место, сказал:
   – Мой тебе совет, Карелла: закрывайте дело, да побыстрей!
   – Почему?
   – Потому что оно ясно как Божий день.
   – Если не считать того, что в пять утра дверь квартиры оказалась открытой настежь.
   – Случайность, – отмахнулся Монро.
   – Если как следует поискать, то отыщется предсмертная записка самоубийцы, – сказал Моноган.
   – Вы думаете? – спросил Карелла.
   – Они всегда так поступают. Из-за угрызений совести.
   – Их гложет раскаяние, – пояснил Монро.
   – Они оставляют письма, чтобы сообщить миру, что были паиньками, но однажды поступили нехорошо и испачкали свою биографию.
   – Совершив небольшую оплошность.
   – Поймите нас, друзья!
   – А поняв, простите!
   – Вы обязательно найдете послание, – обнадежил Моноган. – Только как следует поищите.
   – Думаете, там будет написано, откуда взялась стреляная гильза? – спросил Карелла.
   – Какая гильза? – не понял Монро.
   – Та, что валяется возле трупа в спальне.
   – А что в ней такого?
   – У него в руках помповый дробовик двенадцатого калибра. А это значит, что сначала нужно изломить ружье, и только тогда стреляная гильза выбрасывается, а новая подается в патронник. Может, вы объясните мне, как он ухитрился застрелиться, а потом изломить ружье, чтобы выбросить гильзу.
   – Начинается! – вздохнул Монро.
  
  
  * * *
  
   Молочник и Клинг составляли хорошую парочку – оба бледные и дрожащие. Они сидели вместе с Кареллой в маленькой закусочной неподалеку от дома, где были найдены трупы. Было десять минут седьмого, и закусочная только открылась. За стойкой расположились водители грузовиков, на правах давних посетителей они обменивались шутливыми репликами с хозяином. Заспанная официантка в грязном форменном платье подошла к столику, за которым сидели Карелла и его спутники, и приняла заказ. Клинг и молочник попросили только кофе.
   – Когда вы обнаружили открытую дверь, мистер Новелло? – спросил Карелла молочника.
   – Примерно без четверти пять. Я сразу же позвонил в полицию. Когда это было? – обратился он к Клингу.
   – Мерчисон принял вызов в четыре сорок семь, – ответил Клинг.
   – Вы всегда в это время разносите молоко?
   – Да, я начинаю с половины пятого. А к пяти заканчиваю. Сначала я поднимаюсь на верхний этаж и двигаюсь вниз. Лейдены живут на третьем.
   – Что же вы увидели?
   – Я уже рассказывал вашему человеку.
   – Давайте еще раз.
   – Я подошел к задней двери, где всегда оставляю молоко. У них на двери такая штучка для бутылок, знаете?
   – Знаю, – отозвался Карелла.
   – Проволочное приспособление, – пояснил Новелло. – С петлей для горлышка бутылки. Вы ее туда вставляете, потом толкаете петлю, она как бы падает в прорезь и прижимает бутылку.
   – Понятно. Дальше.
   – Лейдены брали молоко раз в два дня. В этом районе жильцы обычно берут столько, сколько нужно для завтрака. А если требуется еще, то покупают в магазине.
   – Понятно.
   – Итак, спускаюсь я с четвертого этажа на третий. На четвертом молоко берут Левины и Дэвидсоны, а на третьем только Лейдены. Значит, спустился я по лестнице...
   – И что дальше?
   – Поставил корзинку, стал доставать бутылку и увидел, что дверь открыта.
   – Приоткрыта или распахнута?
   – Распахнута. С площадки я видел кухню и часть гостиной.
   – Что вы предприняли?
   – Я не знал, что делать. Сначала я решил прикрыть дверь и убраться от греха подальше. Но потом подумал: а с чего это дверь распахнута в пять утра? Что там стряслось?
   – Вы вошли?
   – Вошел.
   – И увидели трупы?
   – Только миссис Лейден, – ответил Новелло и судорожно сглотнул.
   – Что вы сделали потом?
   – Спустился вниз и вызвал полицию.
   – Почему не позвонили из квартиры?
   – Не хотел оставлять отпечатков пальцев. В квартире я ничего не трогал. Не хотел, чтобы меня потом заподозрили...
   – Откуда же вы позвонили?
   – Из кафетерия на Диксоне – он работает всю ночь.
   – Что было потом?
   – Мне велели возвращаться в дом и ждать полицию. Я так и сделал. Затем приехал мистер Клинг.
   – Вы звонили своему хозяину?
   – Да, после того как заявил в полицию. Я рабочий человек. Мое дело – разносить молоко, – вздохнул Новелло. – Хозяин послал вместо меня другого. Надеюсь, мне не влетит за это...
   – Вы поступили правильно, мистер Новелло, – успокоил его Карелла.
   – Наверно. Только мне хотелось все бросить и задать стрекача. Такая жуть взяла.
   – Но вы все-таки позвонили в полицию?
   – Позвонил... – Новелло пожал плечами. – Мне нравилась эта дама. Симпатичная женщина. Когда по средам я приходил со счетом, она всегда угощала меня чашкой кофе. Черт возьми, она же не обязана это делать. – Он помотал головой. – Как-то не верится... Однажды я встретил мистера Лейдена, хотя он часто пропадает в командировках. Продает какие-то машины, трактора. Тоже симпатичный... Так вот, он мне сказал, что очень любит свою работу, но ему надоели эти долгие отлучки. Бедняга, он по два-три месяца проводит вдали от дома. Мне он понравился.
   – Когда вы с ним говорили?
   – Точно не помню. Вроде летом.
   – Вы только один раз видели их вместе?
   – Да, но знаю, что это была счастливая пара. Иногда сразу видно: супруги не ладят. А она называла его «милый», «солнышко»... В общем, видно было, что они... – Новелло помолчал и наконец выговорил: – Любят друг друга.
   – Итак, вы утверждаете, что вошли в дом в четыре пятнадцать, да?
   – Нет, в четыре тридцать, – поправил Новелло. – Я всегда прихожу в полпятого.
   – И сразу поднялись на десятый этаж?
   – Да, там есть лифт без лифтера, я им пользуюсь каждое утро.
   – В вестибюле кого-нибудь встретили?
   – Никого.
   – А в самом доме?
   – Только мистера Джекобсена. Он работает на почте.
   – Где вы его встретили?
   – На пятом этаже. Он обычно уходит на работу без четверти пять. Работает в Риверхеде. Почтальоны встают рано.
   – Он что-нибудь вам сказал?
   – Сказал: «Доброе утро, Джимми», а я ему: «Доброе утро, мистер Джекобсен, сегодня на улице прохладно». Что-то в этом роде. Мы всегда обмениваемся парой слов. Джекобсены берут молоко уже семь лет. Мы говорим шепотом, чтобы не будить жильцов.
   – Еще кого-нибудь видели?
   – Ни души.
   – Значит, никого не видели ни до, ни после того, как обнаружили труп?
   – Только мистера Джекобсена.
   – Хорошо, мистер Новелло, – сказал Карелла. – Большое спасибо. Берт, у тебя вопросы есть?
   – Нет, нет, – отозвался Клинг. Он так и не притронулся к своему кофе.
   – Можешь передохнуть, потом встретимся в доме, – предложил Карелла.
   – Нет уж, продолжим, – вздохнул Клинг.
   – Это просто ужас что такое, – сказал Новелло.
  
  
  
  
   Глава 2
  
  
   Поскольку трупы полагается дактилоскопировать, кому-то надо было заняться этим увлекательным делом и в эту субботу.
   Таким счастливцем оказался сотрудник криминалистической лаборатории, детектив третьего класса Маршалл Дэвис. Работал он недавно и постоянно получал такие приятные задания, как извлечение осколков стекла из тела погибшего в автомобильной катастрофе, чистка пылесосом одежды человека, зарубленного топором, или, как теперь, дактилоскопирование трупов.
   Свежие трупы дактилоскопировать гораздо легче, чем «черствых» покойников. Маленькое, но все же утешеньице. Так размышлял Дэвис, принимаясь за работу. Когда покойник тепленький и пальцы его не скрючились, надо просто намазать краской каждый палец – comme ca [4] , он приложил валик с краской к указательному пальцу Розы Лейден, – а затем сделать оттиск на бумажке, прикрепленной к деревянной ложечке, – voila [5] . А ну-ка, перестань, оборвал он себя, ты же не француз! Еще девять пальцев дамы, в том числе и два больших, а потом займемся джентльменом в трусиках, что валяется в спальне. Ну и работка!
   Мать советовала Дэвису стать бухгалтером, но он сказал: «Нет!» В полиции работа поживее. И вот пожалуйста:
   Маршалл Дэвис субботним утром дактилоскопирует мертвецов, вместо того чтобы играть в парке в мяч с трехлетним сыном.
   А ну-ка, дама, позвольте ваш пальчик! Дэвис осмотрел кольцо на безымянном пальце убитой. Очень милое обручальное кольцо, хорошая работа. Оно будет присовокуплено к «имуществу покойной», и какой-то дальний родственник предъявит на него права.
   – Как успехи? – услышал он голос за спиной.
   Детектив третьего класса Дэвис из криминалистической лаборатории оглянулся и увидел детектива третьего класса Ричарда Дженеро из 87-го участка. Дженеро недавно стал детективом. Его повысили из патрульных после того, как он задержал двух хулиганов, развлекавшихся поджогами спавших бродяг-алкоголиков. Дженеро был самым молодым детективом в участке, и ему поручались задания, на которые не находилось других охотников, в том числе и посещение квартир, где криминалист дактилоскопирует трупы.
   – Так себе, – буркнул Дэвис, решив не тратить времени на разговоры с бывшим патрульным во время столь серьезной операции.
   – А это что такое? – спросил Дженеро.
   Дэвис вопросительно посмотрел на него.
   – Что это? – повторил Дженеро, словно изменения порядка слов должно было хватить для прояснения вопроса.
   – Деревянная ложечка, – ответил Дэвис и вздохнул.
   – Для чего?
   Дэвис, считавший себя человеком остроумным, посмотрел на Дженеро и ответил:
   – Не видишь, я делаю даме маникюр.
   – Маникюр? – удивился Дженеро.
   – Ну да. Ложечкой я придерживаю пальчик и покрываю его лаком. Зачем еще, по-твоему, эта ложечка?
   – Понятия не имею, – отозвался Дженеро, но поскольку тоже считал себя человеком остроумным, то, подумав, добавил: – Я решил, что это деревянный термометр, который ты собирался вставить себе в задницу.
   Детективы пристально посмотрели друг на друга.
   – Иди отсюда! – процедил Дэвис.
   – С превеликим удовольствием, – сказал Дженеро и ушел.
   Чертов патрульный, бушевал про себя Дэвис. Лезет к занятому человеку!
   Он аккуратно намазал краской все пальцы Розы Лейден. Сделал оттиски, разложил бумажки с оттисками по порядку, чтобы потом без труда пронумеровать их. Дэвис никак не мог взять в толк, зачем полиция тратит столько времени на сбор отпечатков, особенно в случаях вроде этого, когда погибшие – добропорядочные граждане из респектабельного района. На них нет криминального досье, а если муж не служил в армии, то и в ФБР нет его отпечатков пальцев. Тогда зачем трудиться? Неужели не понятно, что десятки миллионов американцев, особенно женщин, никогда не давали своих отпечатков? Это все выдумки полиции для запугивания честных граждан. Преступник-то знает, что рано или поздно в полицейских досье появятся его отпечатки (если их там еще нет), и всегда работает в перчатках. Обычный же гражданин, как правило, совершает преступление в пылу гнева, и ему не до перчаток. Обычные граждане и на допросах ломаются быстрее, чем профессиональные преступники, особенно если полицейский внезапно сообщает: «Между прочим, отпечатки пальцев на револьвере совпадают с отпечатками на вашей зубной щетке. Так что ваша песенка спета!» Нет, это полная чушь, размышлял Дэвис, продолжая дактилоскопировать покойницу, которая ни разу в жизни не подвергалась подобной процедуре. Какой кошмар, что эта честь выпала ей только теперь, когда она валяется на полу своей гостиной, вся в крови и с развороченной головой. Господи, меня сейчас стошнит, тоскливо подумал Дэвис.
   Делай свое дело, приказал он себе.
   И поменьше рассуждай.
  
  
  * * *
  
   Карелла разложил на столе нехитрые украшения, и женщина, сидевшая напротив, внимательно посмотрела на них.
   Миссис Глория Лейден, вдова, была матерью Эндрю Лейдена. Она сидела в следственном отделе 87-го участка и делала вид, что все это не имеет к ней ни малейшего отношения, иначе ей пришлось бы признать печальный факт: ее сын убит.
   – Итак? – спросил Карелла.
   – Что «итак»? – не поняла она. Это была краснолицая, пухлощекая и курносая женщина с аккуратно уложенными волосами седовато-фиолетового цвета. У нее была грудь, как у зобастого голубя, а за круглыми стеклами очков поблескивали маленькие голубые глазки.
   – Вы узнаете эти ювелирные изделия?
   – Почему для вас так важно, чтобы я их узнала? – спросила миссис Лейден.
   – Так положено, – сказал Карелла. – В деле есть убитые, и надо, чтобы кто-нибудь опознал их вещи.
   – Вряд ли это вам поможет.
   – Возьмем, к примеру, это кольцо. Оно сделано для выпускника университета штата Висконсин, внутри выгравировано «июнь 1950 года» и инициалы Э.Л.Л. Кольцо было на правой руке убитого, и я хочу знать, знакомо ли оно вам.
   – Многие носят кольца выпускника университета штата Висконсин, – уклончиво ответила миссис Лейден.
   – Ваш сын учился в университете штата Висконсин?
   – Учился.
   – Когда он его окончил?
   – В июне пятидесятого.
   – Его зовут Эндрю Лейден?
   – Да.
   – А второе имя?
   – Ллойд.
   – Значит, инициалы Э.Л.Л. на кольце вполне могут быть инициалами вашего сына?
   – У многих такие инициалы.
   – Это точно. Но как насчет второго кольца, миссис Лейден? Оно было обнаружено на безымянном пальце левой руки убитого. Судя по всему, это обручальное кольцо. Похожее кольцо было на убитой. Оно поуже, поменьше, но рисунок тот же. Вы узнаете рисунок?
   – Разве разглядишь, какое кольцо, – сказала миссис Лейден.
   – Кольцо хорошей работы, нестандартное, так что если бы ваш сын и невестка носили похожие кольца, вы бы обратили на это внимание. Вот обручальное кольцо с пальца убитой. – Карелла показал на него карандашом.
   – Для меня все обручальные кольца одинаковы, – ответила миссис Лейден.
   – Вот этот медальон был на шее убитой, – сказал Карелла и приподнял медальон – золотое сердечко на тонкой золотой цепочке. – В нем две фотографии, – сказал он, открывая медальон. – Вы их узнаете?
   – Да.
   – Кто это?
   – Мой сын и моя невестка. – Миссис Лейден кивнула и тут же добавила: – Но это не значит, что убиты именно они.
   – Миссис Лейден!
   – Я хочу на них посмотреть.
   – Они в морге. Я не уверен, что это будет для вас...
   – Я хочу их видеть. Вы утверждаете, что убит мой сын. Вы хотите, чтобы я подтвердила, что это его университетское кольцо, а вот это – обручальное. Да, это действительно его университетское кольцо, а это обручальное. Да, в медальоне его портрет. Теперь вы хотите, чтобы я подтвердила, что он убит?
   – Именно так, миссис Лейден!
   – Покажите мне тело, – сказала миссис Лейден. – Тогда я смогу подтвердить, что он погиб.
   – И мужчина, и женщина убиты из ружья выстрелами в лицо с близкого расстояния, – сказал Карелла.
   – Вы уже говорили об этом.
   – Миссис Лейден, у охотничьего ружья такого калибра большая убойная сила...
   – Я хочу видеть его... – сказала миссис Лейден.
   – Ладно, – вздохнул Карелла и позвонил вниз, чтобы дали машину.
  
  
  * * *
  
   Больничный морг – невеселое место, особенно в субботу утром. Ни за что не умирайте с пятницы по понедельник. Лучше всего это делать в среду, но не в тех городах штата Коннектикут, где по средам закрывается все, даже парикмахерские. А вообще, среда – самый удобный для этого день. Но сегодня была суббота, и те, кто имел неосторожность умереть, были отправлены в больничный морг. Кроме того, в городе в результате актов насилия и дорожно-транспортных происшествий скончалось еще несколько человек, которых привезли в этот же морг для вскрытия.
   Санитар, дежуривший в морге, был страшно занят и огорчился, когда к нему пожаловали детектив с толстой дамой в корсете. Он был занят чтением порнографического романа. Порнография была самого высокого класса. Санитар как раз смаковал эпизод, где девицу пороли и приговаривали: «Будь послушной, делай, что тебе скажут, слушайся, слушайся, слушайся». Отличная попалась книжка!
   – Лейдены, – сказал Карелла санитару. – Роза и Эндрю Лейдены.
   – Никаких Лейденов у нас нет, – отвечал санитар. – Ни Розы, ни Эндрю.
   – Их привезли утром.
   – Я дежурю с восьми утра, и никаких Лейденов не поступало, – стоял на своем санитар.
   – Проверьте по списку, – не сдавался Карелла.
   – Я проверял его, когда заступал на дежурство.
   – Проверьте еще раз.
   – Я помню наизусть.
   – Послушай, друг... – начал было Карелла.
   – Ладно, ладно, – сказал санитар, положил книжку и стал проглядывать список. – Лейдены? Роза и Эндрю, да?
   – Да.
   – Есть такие. Странно! Выходит, я пропустил их, когда смотрел список.
   – Выходит, так.
   – Кто из них вам нужен?
   – Оба.
   – Они в разных секциях. Женщина здесь, а мужчина там.
   – Начнем с женщины, – сказал Карелла.
   – Как скажете, – согласился санитар. – Мне все равно.
   Он встал и пошел по залу. Зал был большой, просторный, освещенный лампами дневного света и вонявший антисептиком. На одном из холодильников на картонной бирке карандашом было выведено: «Роза Лейден». Санитар дернул за ручку, дверца отворилась, и Кареллу обдало ледяным дыханием. Санитар слегка выдвинул металлический продолговатый ящик на роликах, и они увидели изуродованную голову Розы Лейден. Санитар выдвинул ящик чуть больше. Показалось обнаженное тело с пятнами крови на шее, груди и животе. За спиной санитара миссис Лейден судорожно глотнула воздух и отвернулась.
   – Это ваша невестка? – спросил ее Карелла.
   – Да.
   – Как вы узнали?
   – По родинке.
   – По какой родинке?
   – Над грудью... Мой сын считал, что родинка добавляет пикантности, и Роза часто носила платья с низким вырезом. Это... Это она... Роза.
   Карелла кивнул санитару, тот задвинул ящик и захлопнул дверцу.
   – Мужчину смотреть будете? – спросил он.
   – Как вы, миссис Лейден?
   – С меня довольно.
   – В таком случае не могли бы вы сказать мне, миссис Лейден, были ли у вашего сына шрамы или татуировки? Короче, какие-нибудь особые приметы?
   – Что? – переспросила миссис Лейден.
   – Я говорю, шрамы...
   – Ах да, у него была татуировка.
   – Где, миссис Лейден?
   – Что? Вы что-то спросили?
   – Где у него татуировка?
   – На руке.
   – Какая это татуировка?
   – Очень простая... Он сделал ее в юности. Ему было лет семнадцать-восемнадцать. Его не взяли в армию – он повредил барабанную перепонку. Но он хотел чувствовать себя настоящим мужчиной, вот и сделал татуировку.
   – Что там изображено?
   – Голубой кинжал. А на кинжале красными буквами выведено «Энди».
   – Ясно, – сказал Карелла. – Вы не могли бы немного подождать меня, миссис Лейден?
   – Вы хотите проверить, нет ли... у этого человека такой татуировки?
   – Именно.
   – На левой руке, – сказала миссис Лейден и отвернулась.
   Карелла прошел за санитаром в другой конец зала, в мужскую секцию. «Лейден, Лейден, Лейден... – бормотал санитар, – вот он, Лейден». Он открыл дверцу и выдвинул ящик. У человека без лица на левом предплечье был голубой кинжал длиной в два дюйма. На кинжале было написано красными буквами «Энди».
   – Порядок, – сказал Карелла.
   Санитар закатил ящик обратно. Карелла подошел к миссис Лейден, она взглянула ему в глаза.
   – Там ваш сын, – сказал Карелла.
   Миссис Лейден молча кивнула.
   Они вместе двинулись к выходу. Высокий Карелла, в строгом коричневом костюме, с карими глазами и каштановыми волосами, шел, нахмурившись, рядом с маленькой толстушкой в корсете со смешными фиолетовыми волосами. Нелепая парочка, которую объединяло только одно – насильственная смерть.
   У дверей женщина остановилась, положила руку на плечо Кареллы, посмотрела ему в лицо и очень мягко сказала:
   – Я все-таки должна на него взглянуть.
   – Миссис Лейден!
   – Потому что, если я этого не сделаю, если не смогу убедиться лично, я не поверю, что он умер, буду постоянно ждать, когда он появится целый и невредимый.
   Они вернулись в морг. Санитар снова выкатил ящик, и миссис Лейден увидела развороченную, окровавленную голову трупа, застывшего на холодном алюминиевом ложе. Затем санитар еще немного выдвинул ящик. Она взглянула на предплечье, протянула руку, словно желая потрогать татуировку, но рука застыла на полпути. Женщина закрыла лицо ладонями, сказала: «Да, это мой сын», – и зарыдала.
  
  
  * * *
  
   В квартире было множество отпечатков пальцев.
   Большинство из них принадлежало убитому мужчине и его жене. Это было нормально. Но имелись там и отпечатки, принадлежность которых установить не удалось. Их оставил человек с большими руками.
   Отпечатки были на дверных ручках и косяках, на окне и на комоде. Но главное, они были на ружье. Третье лицо, оказавшееся в квартире в ту роковую ночь, расхаживало по ней без перчаток, спокойно дотрагивалось руками до всего и в первую очередь до ружья. Отпечатки нашли на прикладе, полпальца отпечаталось на спусковом крючке.
   Криминалисты были в восторге.
   Они отправили отпечатки в Бюро уголовной регистрации – и те, что сняли с четы Лейденов, и те, что принадлежали большерукому мужчине (а может, женщине), короче, отпечатки убийцы. Бюро уголовной регистрации сообщило уже к середине дня, что в архивах отпечатки мужа и жены Лейденов не значатся, и это было естественно, ведь они никогда не имели дела с полицией.
   Преступление было бы раскрыто в два счета, если бы сотрудники Бюро знали, кому принадлежат отпечатки, обнаруженные на ружье.
   Только они этого не знали.
  
  
  
  
   Глава 3
  
  
   Октябрь выдался на удивление хорошим. Октябрь вообще – лучший месяц года, но этот превзошел все ожидания. Дождь шел только однажды в начале месяца, а в остальные дни вовсю светило солнце.
   Ветер был прохладным настолько, чтобы не мерзнуть в плаще, но в нем не было и намека на скорую зиму, хотя, конечно, до нее оставалось совсем немного.
   Карелла где-то читал, что по количеству солнечных дней этот город занимает в Америке второе место после Лос-Анджелеса. Сегодня он был готов в это поверить. От такой статистики пришли бы в ярость Майами и Палм-Спрингс, не говоря уже о Фресно, и все же в крупнейшем американском журнале черным по белому было написано: «По количеству солнечных дней этот город на втором месте в Америке», даже если подразумевалось, что солнце светит здесь и в лютые морозы.
   Карелла и Берт Клинг вышли из участка. Клинг был без плаща и без шляпы. Его светлые волосы трепал легкий ветерок. На Карелле была бурая шинель, и он чувствовал себя частным сыщиком из крутого детективного фильма. Клинг был одного роста с Кареллой, но шире в плечах и тяжелей. Они шли упругим спортивным шагом, поглядывая на голубое небо, к стоящей недалеко от участка машине Клинга.
   – Ну и денек! – восхищался Берт. – В такие дни я готов продрыхнуть до двенадцати, потом пойти в парк и еще вздремнуть на солнышке.
   – Красота! – согласился Карелла.
   Клинг завел машину. Карелла опустил стекло, вдохнул теплый осенний воздух и блаженно улыбнулся.
   Они неторопливо ехали к центру. Река Гарб искрилась на солнце, холмы на том берегу красиво контрастировали с ясным небом. Красно-зеленый буксир лениво тащился против течения, и над вспененным следом одиноко кружила чайка. За время, что Карелла и Клинг были в пути, они лишь однажды заговорили о деле. Клинг спросил, был ли ответ из ФБР на их запрос об отпечатках, Карелла сказал, что нет, и оба на время забыли об этом неприятном деле.
   Фирма «Америкой трактор энд машин» располагалась на Биксби-стрит, недалеко от Ремингтон-серкл, на десятом этаже здания из стекла и бетона, в многочисленных окнах которого отражалось солнце, создавая впечатление, что это не здание, а вполне одушевленное существо. После недолгого подъема алюминиевые двери лифта бесшумно распахнулись, и сыщики оказались в устланной коврами приемной, где за столом орехового дерева сидела хорошенькая блондинка лет девятнадцати в мини-юбке. За спиной девушки на видном месте красовалось название фирмы. Голубыми глазами секретарша уставилась на Кареллу, но потом, заметив у него на пальце обручальное кольцо, перевела взгляд на Клинга.
   – Мы детективы, – сообщил Карелла, показывая значок. – Нам хотелось бы поговорить с начальством Эндрю Лейдена.
   – Ах да, какой кошмар! – сказала секретарша.
   – Хорошего мало, – согласился Карелла.
   – Правда, жуть? – обратилась она к Клингу, хлопая ресницами такой длины, что Карелла счел их накладными.
   – Да, – сказал Клинг. – А вы знали мистера Лейдена?
   – Еще бы, – сказала девица и спросила: – Но ведь это не значит, что вы меня подозреваете?
   – Не значит, – улыбнулся Клинг.
   – Вы не будете меня допрашивать? – спросила она и засмеялась, изображая из себя роковую женщину, что ей, впрочем, плохо удалось. – Признавайтесь, будете со мной разбираться или нет?
   – Не сейчас, – ответил Клинг.
   – Кто начальник Лейдена? – спросил Карелла.
   – Вам лучше поговорить с Джо Уиттерсом, – ответила она Карелле, а Клингу сообщила: – Меня зовут Анна Гилрой.
   – Очень рад, – сказал тот.
   – Правда? – обрадовалась она и добавила другим тоном: – Сейчас я позвоню мистеру Уиттерсу. Как ваши фамилии?
   – Детективы Клинг и Карелла, – сказал Карелла.
   – А кто из вас Карелла? – спросила Анна.
   – Я.
   – А вы, значит, Клинг? – сделала вывод девушка.
   – Именно.
   – Очень приятно, – сказала она и подняла трубку. Карелла кашлянул.
   – Мистер Уиттерс, – сказала в трубку Анна Гилрой, – к вам два джентльмена из полиции. Хотят поговорить об Энди Лейдене. Я могу направить их к вам? – Она слушала, округлив глаза. – Отлично, мистер Уиттерс, – сказала девушка и положила трубку. – Идемте, я покажу.
   Она улыбнулась и, сделав поворот на вращающемся кресле, встала из-за стола. Мини-юбка заканчивалась на три дюйма выше колен, талию обхватывал широкий красный пояс, длинные светлые волосы доходили до лопаток. За столом Анна Гилрой выглядела на девятнадцать, но, увидев, как умело она покачивает бедрами, Карелла накинул ей пять-шесть лет. Она шла впереди и время от времени оборачивалась, чтобы удостовериться, что идущий следом Клинг не спускает с нее глаз. Так оно и было. У двери кабинета Уиттерса она выждала паузу, улыбнулась Клингу и повернула ручку двери. Анна Гилрой встала так, что сыщикам пришлось протискиваться между ней и дверью.
   – Здравствуйте, джентльмены, – сказал Уиттерс, глядя на Анну, которая вышла из кабинета и затворила за собой дверь. – Нимфоманка, – буркнул он и сказал сыщикам: – Насколько я понимаю, вас интересует Энди Лейден?
   – Да, сэр, – сказал Карелла.
   – Меня зовут Джо Уиттерс, как вам уже, наверно, известно. А как зовут вас?
   Детективы назвались, и Уиттерс обменялся с ними рукопожатиями. Это был человек лет пятидесяти пяти, седовласый и краснолицый, с желто-зелеными глазами. На его крупных руках виднелись пигментные пятна. На манжетах рубашки сверкали золотые запонки с монограммой, такая же монограмма была и на золотом овале, державшем галстук в нужном положении. У хозяина кабинета была привычка проводить ладонью по верхней губе и подбородку, словно он разглаживал невидимые усы и бороду. Говорил он с интонациями уроженца Среднего Запада, держался холодно. Уиттерс производил впечатление очень занятого человека, хотя на его столе не лежало ни листка бумаги.
   – Что вы хотите знать? – спросил он.
   – Давно ли Эндрю Лейден работает в фирме «Америкен трактор энд машин»?
   – Около десяти лет.
   – Кем?
   – Специалист по сбыту. Коммерсант.
   – Ему много приходилось ездить?
   – Да.
   – А точнее?
   – Месяцев шесть в году.
   – Сколько он зарабатывал?
   – Тридцать пять тысяч в год. Плюс командировочные. Плюс премии.
   – Значит, он был высокооплачиваемым служащим?
   – Да.
   – И хорошим работником?
   – Да. Одним из лучших.
   – Мог кто-то, по-вашему, желать его смерти?
   – Нет.
   – Вам он нравился?
   – Лично мне?
   – Да.
   – Не очень, – ответил Уиттерс и после паузы добавил: – Мне вообще, признаться, мало кто нравится.
   – Какую должность занимаете вы в «Америкен трактор энд машин»?
   – Говорите АТМ, так проще.
   – Хорошо, пусть в АТМ, – сказал Карелла.
   – Я вице-президент, занимающийся вопросами сбыта, – сказал Уиттерс.
   – Вы непосредственный начальник Лейдена?
   – У нас есть заведующий коммерческим отделом, но сейчас он в командировке в Канаде.
   – Между ним и Лейденом было какое-то соперничество?
   – Если и было, я об этом ничего не знаю.
   – А между Лейденом и его коллегами?
   – Между коммерсантами всегда есть конкуренция, – сказал Уиттерс. – Благодаря этому и процветает бизнес. Но никто из них никогда не изъявлял желания убить кого-то из коллег. Это было бы слишком. – Уиттерс улыбнулся, но улыбка исчезла так быстро, что ни Клинг, ни Карелла не смогли бы с уверенностью ответить, была ли она вообще. Уиттерс снова провел рукой по губе и подбородку, словно стирая остатки улыбки.
   – Лейден не метил на чье-то место?
   – Нет.
   – И не хотел получить чужой регион?
   – Нет.
   – Или доказать начальству, что кого-то повысили зря?
   – Нет.
   – Значит, ничего такого?
   – Ничего.
   – Он ладил с товарищами по работе? – спросил Клинг.
   – В общем-то, да.
   – Никаких трений?
   – Мне про это ничего не известно.
   – Как насчет сотрудниц?
   – В каком смысле?
   – В том самом, – сказал Клинг. – В амурном.
   – Не больше обычного, – сказал Уиттерс. – Они все тут нимфоманки.
   – Что значит не больше обычного, мистер Уиттерс?
   – Ну, кто-то кого-то ущипнул, потискал... Романов он ни с кем не крутил.
   – А кого вы имели в виду, мистер Уиттерс, говоря о нимфоманках?
   – Всех, – отрезал Уиттерс.
   – Все – нимфоманки? – переспросил Карелла.
   – Да. Эти короткие юбки, блузки в обтяжку... Все нимфоманки!
   – Тогда понятно, – сказал Карелла.
   – Мы бы хотели осмотреть кабинет мистера Лейдена, – сказал Клинг. – Его стол, бумаги. Вдруг отыщется что-нибудь такое...
   – Вряд ли. Он был в командировке, а мы всегда пересылаем корреспонденцию нашим сотрудникам туда, где они в данный момент работают.
   – А где работал мистер Лейден?
   – Калифорния, Орегон, штат Вашингтон.
   – Когда он вернулся из последней командировки? – спросил Карелла.
   – Он и сейчас должен был в ней находиться.
   – Простите?
   – Я говорю, он и сейчас должен был в ней находиться. От него пришла телеграмма из Сан-Франциско. Он сообщил, что в понедельник отправляется в Портленд. А понедельник как раз сегодня. Но его находят в субботу убитым в его собственной квартире, хотя он должен быть в Сан-Франциско.
   – Когда он послал телеграмму?
   – Мы получили ее в пятницу, в конце рабочего дня.
   – Он не сообщал о намерении провести в Сан-Франциско выходные?
   – Если хотите, я покажу вам телеграмму.
   – Мы были бы вам признательны, – сказал Клинг.
   Уиттерс вздохнул и нажал кнопку селектора:
   – Джерри, отыщи телеграмму, которую на прошлой неделе мы получили от Энди Лейдена. Как найдешь, занеси. – Он отключил связь, буркнул: «Нимфоманка!» – и в очередной раз провел рукой по подбородку.
   – Как вы думаете, почему он так внезапно вернулся?
   – Понятия не имею. Его не было только месяц. Он должен был ехать в Орегон и Вашингтон, так что спрашивайте, почему он вернулся, не меня, а кого-нибудь другого.
   В дверь постучали, и Уиттерс крикнул: «Входите!» В кабинет вошла маленькая женщина лет сорока. Неуверенной походкой она приблизилась к столу, подала телеграмму Уиттерсу, застенчиво улыбнулась сыщикам и поспешно вышла. Дверь мягко закрылась.
   – Нимфоманка, – проворчал свое привычное Уиттерс, протянул телеграмму Карелле, и тот прочел:
   ВЕСТЕРН ЮНИОН Телеграмма
   НО 26 (Э9) ВН 391 А ТУ 376 РК РОХ
   ПО СФ Кал
   М-ру Джозефу Уиттерсу
   «Америкен трактор энд машин» Биксби-стрит, 1211, Айсола
   ЗАКАНЧИВАЮ ДЕЛА В САН-ФРАНЦИСКО ПРОВОЖУ ТАМ ВЫХОДНЫЕ С УТРА ПОНЕДЕЛЬНИКА В ПОРТЛЕНДЕ ОТЧЕТ; ВЫСЫЛАЮ ПОЗВОНИТЕ РОЗЕ ПУСТЬ ПРИШЛЕТ НОВУЮ ЧЕКОВУЮ КНИЖКУ ИЗ ВЕРХНЕГО ЯЩИКА АВИАПОЧТОЙ ОТЕЛЬ ЛОГАН ПОРТЛЕНД ОРЕГОН ДЕЛА НОРМАЛЬНО ПРИВЕТ ЭНДИ
   – У вас так принято? – спросил Карелла.
   – Что именно?
   – То, что ваши сотрудники сообщают о своих передвижениях?
   – Конечно.
   – Телеграфом?
   – Большинство из них звонят по пятницам. Но Энди обычно давал телеграммы.
   – Почему?
   – Не знаю. Наверно, не любил говорить по телефону.
   – И это тоже у вас принято?
   – Что?
   – Сотрудники просят сообщить женам...
   – Да, конечно.
   – Зачем, по-вашему, ему могла понадобиться новая чековая книжка?
   – Может, у него кончились чеки, – пожал плечами Уиттерс.
   – Но у него же были кредитные карточки фирмы.
   – Были, но далеко не везде их принимают. Наши сотрудники записывают свои командировочные расходы, потом фирма их оплачивает. Чеки – удобная форма для учета.
   – М-да, – сказал Карелла, возвращая телеграмму Уиттерсу. – Это последняя информация, полученная вами от него, так?
   – Так.
   – И вы думали, что он в Сан-Франциско?
   – Тут же сказано: провожу там выходные.
   – Его жена тоже думала, что он останется на выходные в Сан-Франциско?
   – Наверно, ведь он просил позвонить, и, наверно, ей позвонили. Похоже, она считала, что он там. Его не было не больше месяца. Столько, сколько занимает поездка по Калифорнии.
   – Как вы думаете, он ей сообщил, что возвращается?
   – Насколько я знаю Энди, он бы послал ей телеграмму, – сказал Уиттерс, коротко улыбнулся и тут же стер улыбку с лица.
   – М-да, – еще раз пробормотал Карелла. – Давайте все-таки осмотрим его кабинет.
   – Давайте, но вряд ли вы там что-нибудь найдете.
   – А может, в столе?
   – И в столе тоже. Энди Лейден все свое носил с собой. Он постоянно разъезжал.
   Как и сказал Уиттерс, в кабинете Лейдена не оказалось ничего, заслуживающего внимания. Кабинет находился в конце коридора. Маленькая комнатка с бежевыми стенами, расположенная между архивом и экспедицией. Большое окно с кондиционером в нижней части выходило на улицу. На стене напротив стола висел эстамп: набросок женской головы, работа Пикассо. К доске для объявлений приколота кнопками вырезка из журнала – женщина на рисунке говорит коммивояжеру: «И не надейся, что я куплю у тебя эти щетки, Гарри! Я же твоя жена». Слово «щетки» было зачеркнуто и от руки написано «трактора». Тем же почерком вместо «Гарри» выведено «Энди».
   Стол Лейдена был с металлической крышкой зеленого цвета. Насколько практично, настолько же неэстетично. Слева, рядом с телефоном, стояла фотография жены Лейдена. Похоже, она была сделана перед свадьбой. На ней Роза Лейден в вечернем платье с низким вырезом, открывавшим родинку над левой грудью, натянуто улыбалась в объектив. Кроме этого, на столе было только пресс-папье. Карелла на всякий случай проверил промокательную бумагу, но она была чистой, если не считать одного чернильного пятнышка. В верхнем ящике стола лежали скрепки, блокнот, несколько карандашей и ластик. В задней части ящика был бланк фирмы АТМ. В трех боковых ящиках лежали телефонные справочники Айсолы, Калмз-Пойнта и Риверхеда, четыре желтых разлинованных блокнота, пара потертых кожаных мокасин, роман в бумажной обложке, отрывной календарь, на верхнем листке которого значилось 3 сентября, а также ополовиненная коробка шоколадных конфет.
   Сыщики поблагодарили Уиттерса за уделенное им время и двинулись к лифту. Когда они проходили мимо секретарши, та сказала Клингу:
   – Как с вами связаться, если я вдруг что-то вспомню?
   – Вы собираетесь что-то вспомнить? – осведомился Карелла.
   – Кто знает? – сказала ему Анна и улыбнулась Клингу.
   Клинг вытащил из бумажника свою карточку и подал девице.
   – Бертран, – вслух прочитала она. – Никогда еще не встречала человека с таким именем.
   – Теперь вот встретили, – сказал Клинг.
   – Встретила, – просияла Анна.
  
  
  * * *
  
   Вернувшись в следственный отдел, Карелла и Клинг узнали от Энди Паркера, что из ФБР по телетайпу поступил ответ на сделанный в субботу запрос насчет отпечатков. ФБР не располагало никакими сведениями. Что означало: во-первых, убийца не имел криминального досье и, во-вторых, не служил в армии. Это также означало, что он не состоял на государственной службе, поскольку у государственных служащих, как правило, брали отпечатки пальцев. В понедельник к двенадцати часам дня сыщики 87-го участка поняли, что на сей раз им попался крепкий орешек.
   Ружье, найденное на месте преступления, было шестизарядным помповым дробовиком калибра 0,12 со стволом в 3/4 дюйма. В патроннике имелась стреляная гильза, а в магазине – два целых патрона. Это были патроны марки «Ремингтон экспресс» с дробью номер два. Поделившись этой информацией с Кареллой, криминалисты из лаборатории сообщили ему серийный номер ружья. В понедельник, в десять минут первого, Карелла позвонил в городское отделение оружейной фирмы, назвал номер ружья и поинтересовался, где оно могло быть куплено. Сотрудник фирмы сказал, что должен поднять документы, и обещал перезвонить. Карелла продиктовал ему номер телефона следственного отдела 87-го участка и послал человека в соседнюю закусочную за сандвичем. Он доедал его со второй чашкой кофе, когда зазвонил телефон.
   – Восемьдесят седьмой участок, Карелла.
   – Говорит Фред Тиссен.
   – Да, мистер Тиссен. Что-нибудь удалось выяснить?
   – Вроде бы да. Назовите, пожалуйста, еще раз номер ружья. Я не хотел бы ошибиться.
   – А-37426.
   – А-37426, – повторил Тиссен. – Да, у меня тот же номер. Я проверил наши накладные за август, когда партия была отправлена в продажу. Поскольку сейчас мы высылаем партию 376, я вычислил, что партия 374 должна была пойти в августе.
   – Так, так.
   – Это ружье – кстати, модель 833-К – было отправлено вместе с однозарядным ружьем и двумя винтовками...
   – Куда?
   – И еще тогда же мы отправили нашу новую модель ружья двадцатого калибра, которая существует в двух видах – с чок-бором [6] и без него.
   – Куда отправили, мистер Тиссен?
   – В магазин спортивных товаров «Парамаунт».
   – В Айсоле?
   – Нет, в Ньюфилде. Это за рекой, в другом штате.
   – Точный адрес есть?
   – Да, Бартер, 1147.
   – Большое спасибо, мистер Тиссен. Вы нам очень помогли.
   – Неужели наше ружье использовали в преступных целях?
   – Боюсь, что да.
   – Мы были бы вам очень признательны, если бы сведения об этом не попали в прессу.
   – Мы обычно никому не сообщаем такие сведения, мистер Тиссен.
   – Спасибо вам.
   – Это вам спасибо, – сказал Карелла. То, что ружье было куплено в Ньюфилде, означало, что убийца неплохо разбирался в правилах приобретения оружия. Несмотря на то, что во многих районах Соединенных Штатов охотники (а также убийцы) могли приобретать оружие относительно легко, в городе, где жили и работали Клинг с Кареллой, все было несколько иначе. Желающий купить оружие должен был сначала получить разрешение, которое не выдавалось:
   1) лицам, не достигшим восемнадцати лет;
   2) лицам, ранее судимым;
   3) лицам, страдающим психическими заболеваниями, алкоголизмом и наркоманией, если соответствующие специалисты не признали их здоровыми;
   4) лицам с физическими дефектами, которые препятствуют безопасному обращению с оружием;
   5) лицам, уволенным из вооруженных сил за нарушения дисциплины.
   Кроме того, требовались две фотографии, сделанные не ранее чем за месяц до подачи заявления, и отпечатки пальцев.
   Закон был суров, но справедлив.
   Однако в городе Ньюфилде, расположенном на другом берегу реки, можно было купить ружье или винтовку в любом магазине, торгующем оружием, и единственное, что требовалось, это деньги для оплаты. Если вы намеревались ввезти оружие в этот город, закон требовал в течение сорока восьми часов подать заявление в полицию, и до получения регистрационного удостоверения оружие находилось в полицейском участке по месту жительства владельца. Но если вы покупаете ружье в Ньюфилде, чтобы застрелить двух человек, то вряд ли вы станете действовать, как того требует закон.
   Магазин спорттоваров «Парамаунт» находился в самом центре Ньюфилда, в деловом квартале, представлявшем собой треугольник, сторонами которого служили границы китайского города, железнодорожной товарной станции и итальянского квартала. Владельцем магазина был приятный человек с лунообразным лицом по имени Эйб Фельдман. Когда сыщики вошли в магазин, он как раз готовился выполнить заказ местной школьной команды по футболу – подбирал рубашки, щитки и шлемы. Прилавок был завален доспехами, столь необходимыми в этой воинственной игре.
   Карелла и Клинг сообщили, кто они такие, и Фельдман сильно загрустил.
   – Что-то не так? – обеспокоенно спросил он. – Что-то случилось?
   – Вы тут ни при чем, мистер Фельдман. Мы расследуем убийство...
   – О Господи! – вздохнул Фельдман.
   – ...и имеем основания полагать, что оружие куплено в вашем магазине. Мы хотели бы знать...
   – О Господи! – повторил Фельдман.
   – Не могли бы вы посмотреть по вашим квитанциям...
   – Когда это было? – спросил Фельдман.
   – Ружье поступило к вам после четвертого августа.
   – Значит, август?
   – Да.
   – Я уже убрал все квитанции за август и сентябрь.
   – Их трудно достать?
   – Они в задней комнате, но там такой кавардак! Мне самому туда страшно входить.
   – Но дело срочное...
   – У меня сейчас самый разгар работы. Я подбираю форму для футбольной команды.
   – Произошло убийство, – мягко напомнил Клинг.
   – А это не убийство? – спросил Фельдман, показывая на гору футбольного обмундирования. – Ладно, пойдемте!
   Задняя комната магазина Фельдмана была олицетворением беспорядка. Все углы забиты хоккейными клюшками, на крючках висели вперемежку коньки и боксерские перчатки, к стенам прислонены лыжи и шесты для прыжков, удочки спутанными ворохами лежали на длинных полках, коробки с шариками для пинг-понга соседствовали с упаковками охотничьих ножей. На всем лежал толстый слой пыли.
   – Какой кошмар! – вздыхал Фельдман. – Когда я сюда захожу, у меня разыгрывается язва. Значит, август?
   – Во всяком случае, не раньше.
   – Август, август, – бормотал Фельдман. – Где у нас тут август?
   Он взял коробку с блеснами, сдул с нее пыль и поставил на полку, где лежали эспандеры, достал другую коробку, сдул пыль и с нее, покачал головой, сказал: «Нет, это июль», – и взял еще одну коробку. «А тут что? – спросил он сам себя и тут же ответил: – Дробь», – положил коробку на груду хоккейных шайб, приподнял крышку большой коробки и сказал:
   – Сентябрь! Может, начнете с сентября?
   – Можно и так, – согласился Карелла.
   – Куда бы ее поставить? – сказал Фельдман, озираясь по сторонам. Тут взгляд его упал на ящик с бейсбольными битами, и он водрузил коробку на него. Коробка оказалась доверху набитой квитанциями. Они полетели на пол, как только Фельдман снял крышку. – Здесь их тысяч десять, – сказал Фельдман.
   – Ну уж! – улыбнулся Карелла.
   – Пусть пять, но все равно много.
   – Когда вы продаете ружье, вы записываете его номер? – спросил Клинг.
   – А как же! – воскликнул Фельдман. – В полном соответствии с законами нашего штата.
   – Это касается пистолетов, – поправил его Карелла. – А как насчет ружей?
   – Ах, ружей! Нет, не записываю, – опечалившись, ответил Фельдман. – Но ведь я не обязан этого делать, так?
   – Так.
   – Записывать не записываю. А что, у вас есть номер?
   – Да.
   – От него немного толку, – сказал Фельдман, покачивая головой.
   – А как насчет номера модели? Вы не указываете его в накладной?
   – Обязательно указываю! Кроме того, я не продаю ружья тем, кого не знаю лично. Вернее, продаю, но записываю имя и адрес покупателя.
   Карелла кивнул. Клинг назвал Фельдману фирму и номер модели – 833-К, и все трое стали рыться в квитанциях. В коробке, как подсчитал Клинг, их было пятьсот тридцать семь. Ни на одной не значилось ружье этой модели.
   – Выходит, оно было продано в августе, – сказал Карелла.
   – Ну и везет же мне, – откликнулся Фельдман.
   Видно было, что им овладел азарт следопыта. Ему очень хотелось найти квитанцию и внести свой вклад в поимку убийцы. Он старательно искал в захламленной и запыленной комнате коробку с квитанциями за август. Наконец ему улыбнулась удача: он нашел ее в дальнем углу комнаты, на нижней полке под шестью упаковками теннисных мячей.
   Клинг снова взялся считать квитанции, которые они просматривали втроем. На квитанции номер двести двенадцать Фельдман воскликнул: «Вот она!»
   Сыщики уставились на бумажку.
   – Видите, – сказал Фельдман, – вот фамилия, вот адрес. Когда я продаю ружье незнакомому человеку, я все записываю. Мало ли что случится, вдруг какой-нибудь псих задумал убить президента, верно я говорю?
   Покупателя звали Уолтер Дамаск, и жил он в доме 234 по Южной Второй улице. Ружье стоило 74 доллара 95 центов плюс пятипроцентный федеральный налог с продажи и двухпроцентный местный.
   – Сколько вы продали таких ружей в августе? – спросил Клинг.
   – Господь с вами. Ко мне поступило только одно такое ружье.
   – Значит, ружье купил некто Дамаск?
   – Да.
   – Неужели это настоящее имя? – спросил Клинг.
   – Вы не просили его предъявить удостоверение личности, мистер Фельдман? – спросил Карелла.
   – Не просил.
   – Почему?
   – Я никогда не спрашиваю удостоверений.
   – Но когда вы продаете оружие незнакомому человеку, то записываете его фамилию и адрес?
   – Да.
   – А удостоверения не спрашиваете?
   – Нет.
   – Зачем же тогда записывать? – спросил Карелла.
   – Я как-то об этом не задумывался, – пожав плечами, ответил Фельдман. – Вообще-то, я не обязан записывать. В нашем штате можно купить ружье или винтовку без специального разрешения. Без ничего! Я записываю фамилии и адреса просто так, на всякий пожарный случай. Вдруг какой-то псих что-то задумал... Вы понимаете, что я имею в виду.
   – Еще как, – сказал Карелла.
  
  
  
  
   Глава 4
  
  
   Дом 234 по Южной Второй улице оказался угловым. Это здание из красного кирпича когда-то считалось шикарным. Оно было богато украшено лепниной, а верх арки венчало скульптурное изображение женской головы с отбитым носом и голубой надписью на губах «Сюда». Когда Карелла и Клинг подошли к подъезду, у дверей на улице стояли двое парней. Учуяв сыщиков, они напряженно смотрели, как те изучают фамилии на почтовых ящиках. Однако вслух парни ничего не сказали.
   У. Дамаск жил в квартире 31.
   На лестнице воняло трущобой. Трущобные звуки раздавались в коридорах, за дверями квартир и во дворе. Всюду кипела жизнь, невидимая, напряженная, порой очень бурная. Обитатели этой многослойной каменной пещеры, вонявшей мочой и прогорклым жиром, ели, пили, спали, занимались любовью и испражнялись. На площадке второго этажа на Клинга и Кареллу уставилась крыса размером с кошку. Свет, проникавший с улицы через окно, отражался в бусинках крысиных глаз. Карелла, уже на всякий случай вытащивший револьвер, чуть было не выстрелил, но вовремя сдержался. Крыса не отступила, и, когда сыщики, прижимаясь к перилам, прошли мимо, она повернула голову и посмотрела им вслед, готовая в любой момент пуститься наутек.
   Квартира 31 находилась в середине коридора. Клинг подошел к двери, послушал, что творится внутри, покачал головой, отошел и прислонился спиной к противоположной стене. Карелла занял позицию рядом с дверью, снял револьвер с предохранителя и положил палец на спусковой крючок. Клинг хорошенько оттолкнулся от стены и со всей силой ударил ногой в дверь чуть выше замка. Дверь распахнулась. Клинг ураганом ворвался в комнату, и Карелла с револьвером в руке последовал его примеру. В комнате никого не было.
   Они прочесали всю квартиру. Дверь ванной была закрыта. Карелла медленно левой рукой повернул ручку, рывком распахнул дверь и, держа револьвер перед собой, вошел. В ванной тоже было пусто.
   – Позови техника, – сказал он Клингу. – А я посмотрю, нет ли здесь чего интересного.
   Квартира была маленькой и очень грязной. Входная дверь, так ловко выбитая Клингом, находилась как раз напротив гостиной. В углу расположился гарнитур из трех предметов: одно кресло с золотой обивкой, другое – с голубой и темно-бордовая тахта. Над телевизором висела репродукция картины под Рембрандта – улыбающийся крестьянин с трубкой. На тахте валялась иллюстрированная утренняя газета. Номер был от 9 сентября. На полу стояли банки из-под пива и полная окурков пепельница. На кухне в мойке скопился недельный запас грязных тарелок, а на столе стояла посуда с остатками завтрака. Судя по окаменевшим овсяным хлопьям в чашке, последний раз Дамаск завтракал здесь месяца два назад, примерно в то время, когда купил газету. На полу в ванной, возле унитаза, Карелла обнаружил открытый номер «Лайфа», на умывальнике – безопасную бритву и комья застывшего крема для бритья. Куда бы ни отправился Дамаск, бритву он с собой не взял. Около крана холодной воды лежали два кусочка туалетной бумаги с крошечными пятнышками крови. Похоже, хозяин брился, порезался и воспользовался туалетной бумагой, чтобы остановить кровь. В раковине у стока застряли волосы и кусочек мыла «Айвори». У одной из гнутых на старинный манер ножек ванны лежали скомканные мужские трусы. За тюбиком пасты на умывальнике гнездились тараканы, по полу бегали мокрицы. Ванная комната была, пожалуй, самым прелестным уголком в квартире.
   Немногим уступала ей спальня.
   Неубранная кровать выглядела отвратительно: подушка лоснилась от жира, а простыни были заляпаны спермой. На ночном столике стояла коробка, в которой, судя по надписи, находились противозачаточные средства. Карелла потряс коробку над кроватью, и из нее вывалились два презерватива. В комнате пахло грязным бельем и окурками. Карелла подошел к окну и распахнул его. На ступеньке пожарной лестницы примостились порожняя молочная бутылка и коробка из-под крекеров. В квартире дома напротив женщина в цветастом халате убирала кухню и что-то напевала. Вздохнув, Карелла отошел от окна.
   В единственном стенном шкафу на полу лежала груда грязных сорочек и нижнего белья. На вешалке одиноко висел коричневый костюм. Взглянув на ярлык, Карелла не без удивления отметил, что он куплен в одном из самых дорогих магазинов мужской одежды. На полке лежала мягкая серая шляпа. В дальнем углу шкафа Карелла обнаружил открытую шкатулку, а в ней «Айвер Джонсон» калибра 0,22 и семнадцать патронов.
   На комоде в спальне стояла бутылка виски, спиртного в ней оставалось пальца на три. Рядом два стакана, причем на одном из них виднелись следы помады. На комоде лежала коробка спичек и смятая пачка из-под сигарет «Уинстон». Когда Карелла открывал ящик комода, вошел Клинг вместе с техником-смотрителем. Это был колченогий негр лет сорока пяти в грубых хлопчатобумажных брюках и черном свитере. У него был вид человека, очень недовольного тем, что, во-первых, он негр и, во-вторых, колченогий. Он явно не любил белых, не любил людей, пышущих здоровьем, и полицейских. Тем не менее он терпеливо ждал, когда его начнут допрашивать двое белых и абсолютно здоровых полицейских.
   – Это техник-смотритель, – сказал Клинг. – Его зовут Генри Янси.
   – Здравствуйте, мистер Янси, – сказал Карелла. – Я детектив Карелла, а это мой коллега детектив Клинг.
   – Я уже с ним познакомился, – буркнул Янси.
   – Мы хотели бы задать вам несколько вопросов, если вы не возражаете.
   – А если возражаю? – отозвался Янси.
   – Нам просто хотелось бы узнать кое-что о жильце этой квартиры.
   – Что именно? – спросил Янси. – Спрашивайте побыстрей, а то мне надо на улицу, забирать мусорные баки. Иначе полиция меня оштрафует.
   – Мы постараемся вас не задержать, – сказал Карелла. – Кто снимает эту квартиру?
   – Уолтер Дамаск.
   – Он давно здесь живет?
   – Года три-четыре.
   – Женат?
   – Нет.
   – Живет здесь один?
   – Как сказать, – пожал плечами Янси. – Вообще-то один, но, когда он здесь, к нему ходят женщины.
   – Он здесь редко бывает?
   – Бывает, но не регулярно.
   – Нельзя ли поточнее?
   – Он то появляется, то снова куда-то исчезает. Я не задаю вопросов, если жилец исправно платит за квартиру.
   – А он платит исправно?
   – Владелец дома не жалуется, значит, платит. Я здесь только техник-смотритель.
   – Когда вы его видели в последний раз?
   – Не помню.
   – Недавно?
   – Не помню.
   – Может, в сентябре?
   – Говорят вам, не помню.
   – Мистер Янси, нам бы очень не хотелось тревожить жильцов на этаже, чтобы выяснить, когда Дамаск был здесь в последний раз.
   – Это же ваша работа, – сказал Янси и уточнил: – Тревожить людей.
   – Ничего подобного, – сухо заметил Клинг. – Наша работа – найти человека, подозреваемого в убийстве.
   – А кого убили? – спросил Янси.
   – Почему вас это интересует? – в свою очередь полюбопытствовал Карелла.
   – Просто так, – пожал плечами Янси.
   – Попробуйте все-таки вспомнить, когда вы в последний раз видели Дамаска.
   – Не то в конце лета, не то в начале осени.
   – До Дня Труда [7] ?
   – Вроде бы.
   – И с тех пор не встречали?
   – Я не уверен, что и тогда его видел.
   – В этом месяце вы его видели?
   – Нет.
   – Значит, в октябре не видели, так?
   – Так.
   – Но в сентябре вы его видели, причем, как вам кажется, до Дня Труда, так?
   – Так.
   – Он был один?
   – С ним была женщина.
   – Вы знаете, кто она?
   – Нет, он все время приводил новых женщин.
   – Эту женщину вы прежде встречали?
   – Пару раз.
   – Но не знаете ее имени?
   – Нет, не знаю.
   – Как она выглядела?
   – Не помню.
   – Белая, негритянка?
   – Белая.
   – Волосы?
   – Рыжие.
   – Глаза?
   – Не помню.
   – Хорошенькая?
   – Для белой женщины хорошенькая.
   – Сколько же ей лет?
   – Лет тридцать.
   – Она из здешних?
   – Не думаю. Я видел ее, только когда Дамаск приводил ее к себе.
   – Часто приводил?
   – По крайней мере несколько раз.
   – Сколько лет Дамаску?
   – Лет сорок.
   – Как он выглядит? – спросил Карелла.
   – Вашего роста, темные волосы, голубые глаза. Хорош собой.
   – Ты слышал, Берт? – сказал Карелла.
   – Угу, – отозвался тот, не отрывая глаз от блокнота.
   – Он белый? – решил уточнить Карелла.
   – Белый.
   – Цвет лица?
   – Я же сказал – белый.
   – А точнее? Смуглый, бледный, желтоватый?
   – Лицо светлое такое...
   – Телосложение?
   – Примерно как ваш приятель.
   – Усы или бороду носит?
   – Нет.
   – Шрамы есть?
   – Нет.
   – Татуировка?
   – Нет.
   – Какие-то особые приметы?
   – Вроде никаких.
   – Физические дефекты?
   – Вы имеете в виду, не колченогий ли он?
   – Я имею в виду вообще любые физические дефекты, – не дрогнул Карелла.
   – Нет, никаких дефектов.
   – Так, теперь о голосе. Какой у него голос?
   – Голос как голос...
   – Хриплый, приятный, мягкий, женственный?
   – Он не пел!
   – Шепелявит, может, или заикается?
   – Нет, ничего такого. Голос вроде бы мягкий. И еще он говорит быстро. Очень быстро.
   – Берт! – сказал Карелла. – У тебя вопросы есть?
   – Кольца, перстни...
   – Носит ли он кольца или какие-то другие украшения?
   – У него было кольцо с инициалами.
   – С какими? "У"или "Д"?
   – "У".
   – На правой или на левой руке?
   – На правой вроде бы.
   – Еще что-нибудь?
   – Браслет.
   – Золотой, серебряный?
   – Серебряный.
   – На нем что-нибудь выгравировано?
   – Я вблизи его не видел, – сказал Янси.
   – Вы не знаете, где работал Дамаск?
   – Нет, я здесь только техник-смотритель.
   – Но вы уже нам очень помогли, мистер Янси, – сказал Карелла.
   – Вы отлично обрисовали этого человека, – уточнил Клинг.
   Янси подозрительно на них посмотрел. Он не ждал от белых ничего хорошего и скептически покачал головой, давая понять этим ищейкам, что его грубой лестью не проймешь.
   – Мне надо идти к моим мусорным бакам, – сухо напомнил он.
   – Если что, мы поговорим с патрульным, – пообещал Карелла.
   – Как же! И штраф, наверно, заплатите?
   – Штрафа не будет, мистер Янси. Попробуйте вспомнить, когда Дамаск обычно уходит из дома и когда возвращается?
   – Если у него и есть работа, то ночная, – сказал Янси. – Здесь я его встречал только днем.
   – Он уходит из дому по вечерам?
   – Вроде да.
   – В какое время?
   – Часов в восемь, девять.
   – Но вы не знаете, куда он направляется?
   – Нет.
   – Спасибо вам, мистер Янси.
   – Это все?
   – Все. Спасибо.
   Янси похромал к двери. Прежде чем выйти из квартиры, он повернулся и спросил:
   – Но с глазами-то у меня порядок, верно?
   – В каком смысле? – не понял Карелла.
   – Обрисовал-то я вам его как следует, – буркнул Янси и был таков.
   Карелла подошел к комоду. В верхнем ящике, в коробке с булавками для галстука и запонками, он обнаружил неоплаченный еще чек на сто десять долларов семьдесят девять центов, выписанный на имя Уолтера Дамаска. Его подписал некто Дэниэл Кадахи из «Уютного уголка».
   – Что-нибудь важное? – спросил Клинг.
   – Надеюсь, – ответил Карелла.
  
  
  * * *
  
   «Уютный уголок» был ночным клубом с баром в Риверхеде на Довер-Плейнз-авеню. Владельца звали Дэниэл Кадахи. Когда Карелла с Клингом пришли к нему в пять вечера, он обедал.
   – В этом заведении обедаешь не когда хочется, а когда есть возможность, – объяснил хозяин. – Еще немного, и здесь будет настоящий дурдом.
   Кадахи был невысокого роста, с лысой головой и сломанным носом. На правом виске – шрам от ножа, правый глаз то и дело подергивался, может, при мысли о том, как его в свое время чуть не выкололи. Кадахи сидел за столиком у стойки бара, ел бифштекс с жареным картофелем и запивал пивом «Хайнекен». Бар был обставлен в псевдоуютном стиле: скатерти в клетку, деревянные панели по стенам, фальшивые свечи-лампочки на столах. В одном конце зала было место для танцев, там стояли инструменты. Судя по надписи на большом барабане, группа, игравшая в баре, называлась «Мародеры Кена Мерфи».
   Кадахи пригласил детективов сесть, что они и сделали, в то время как Кадахи продолжал расправляться с бифштексом. Прожевывая очередной кусок, он сказал:
   – Ну конечно, я знаю Уолли. И куда же подевался этот тип?
   – Он у вас работает?
   – Вышибалой.
   – Каждый день?
   – Кроме воскресенья. По воскресеньям заведение закрыто.
   – Когда вы видели его в последний раз, мистер Кадахи?
   – Вечером в пятницу. Он должен был выйти на работу и в субботу, но не вышел. Жду его сегодня, но придет или нет, никому не известно.
   – Он не звонил?
   – Нет.
   – А вы ему?
   – У него нет телефона.
   – С ним никак нельзя связаться?
   – Он живет в Айсоле в какой-то жуткой трущобе. Я туда не поеду, хоть озолоти!
   – Он живет на Южной Второй, правильно?
   – Вроде бы. Там сплошные негры и пуэрторикашки. Я бы не сунул туда носа даже в сопровождении отряда Национальной гвардии.
   – У него, значит, телефона нет?
   – Нет.
   – Как же так?
   – В каком смысле?
   – Редко у кого нет телефона.
   – Да он там толком и не живет. Невелика разница, есть у него телефон или нет.
   – Если он живет не там, то где? – спросил Клинг.
   – А черт его знает! Он работает, остальное меня не колышет. В его частную жизнь я не вмешиваюсь. За семьдесят пять долларов в неделю он выбрасывает из клуба тех, кто поднимает волну. Таков наш уговор. А жить он может, где ему взбредет в голову, – хоть в парке на скамейке. Мне все равно.
   – Он не женат, как вы думаете?
   – Если да, то у него целый гарем.
   – То есть?
   – На нем всегда виснут девки. Он у нас красавчик. Вроде бы даже собирался стать актером.
   – Он когда-нибудь говорил вам, что женат?
   – Нет. По-моему, он холостяк. Парню с такой внешностью и жениться-то глупо!
   – Значит, в пятницу вечером, как вы сказали, он был здесь?
   – Да.
   – В какое время?
   – Пришел к девяти. Ушел, когда закрылись.
   – А именно?
   – В два. Обычно в будни мы закрываемся в час. В пятницу – в два. В субботу – в три. В воскресенье вообще не работаем. Вот так.
   – Значит, он ушел в два?
   – Да. Я с ним расплатился, и он исчез.
   – Этот чек вы ему дали? – спросил Карелла и вынул из кармана трофей.
   – Мой чек. Я плачу раз в две педели. Это его заработок за две недели минус страховка и что забирает государство. Остается как раз сто десять долларов семьдесят девять центов.
   – Это означает, что он был у себя между субботой и понедельником, – сказал Клинг.
   – Что, что? – не понял Кадахи.
   – Мысли вслух, – пояснил Карелла.
   – А! – сказал Кадахи и подлил себе пива из бутылки. – Вы, ребята, не желаете выпить или закусить?
   – Нет, спасибо, – поблагодарил Клинг.
   – Слишком рано для вас?
   – На работе не положено, – объяснил Карелла.
   – Эх, если бы мне платили по пять центов за каждого полицейского, которому не положено пить, а он все равно заходит ко мне и принимает по три порции! Особенно зимой.
   – М-да, – только и сказал Карелла.
   – А зачем вам понадобился Уолли? Он что-то натворил?
   – Не исключено.
   – Вы нам не дадите знать, если он появится? – спросил Клинг.
   – Почему бы и нет? А что он сделал?
   – Убил кое-кого.
   Кадахи присвистнул и снова отхлебнул пива.
   – Вы когда-нибудь видели его с оружием? – спросил Клинг.
   – Нет.
   – На работе он не носит ничего такого?
   – Нет.
   – Мы имеем в виду «Айвер Джонсон» калибра ноль двадцать два, – пояснил Карелла.
   – Я как-нибудь отличу «Айвер Джонсон» калибра ноль двадцать два от «паккарда» выпуска тридцать седьмого года, – хмыкнул Кадахи. – Он что, из этой пушки стрелял?
   – Нет, – сказал Карелла и нахмурился.
   – И когда он отличился?
   – В ночь на субботу.
   – После того как ушел отсюда?
   – Похоже.
   – Он не мог ничего такого сделать, – отрезал Кадахи. – Если, конечно, она его в это не впутала.
   – Кто?
   – Эта девка.
   – Какая девка?
   – Он ушел отсюда в пятницу с какой-то девкой.
   – Кто такая?
   – Не знаю. Но я ее видел здесь и раньше. Она иногда приезжала за ним в желтом «бьюике».
   – Как она выглядит?
   – Хорошенький помидорчик, – сказал Кадахи. – Рыжие волосы, зеленые глаза, все на месте.
   – Говорите, он ушел с ней в ночь с пятницы на субботу?
   – Да.
   – В два часа?
   – Так точно.
   – Она была в «бьюике»?
   – Да, она всегда ездит в этой желтой подводной лодке.
   – Дамаск не сказал, куда они собираются?
   – Куда бы вы поехали с хорошенькой девицей в два часа ночи? – осклабился Кадахи.
   До Южной Второй сыщики добрались за сорок две минуты. Они ехали спокойно, не превышая скорости, а затем внесли поправку на слабое движение в два часа ночи и вычли десять минут. Это означало, что Дамаску и его рыжеволосой подруге потребовалось около получаса, чтобы доехать из «Уютного уголка» до его квартиры. Если они отправились именно туда, то должны были приехать примерно в половине третьего. Правда, не исключено, что они направились к рыжеволосой. А может, сразу поехали к Лейденам, где Дамаск выстрелил четыре раза – по два в каждого из супругов, а девица стояла и смотрела. Это выглядело не очень правдоподобно, но Карелла и Клинг были опытными полицейскими и знали, что, когда дело касается убийства, ничего неправдоподобного быть не может.
   Генри Янси как сквозь землю провалился. Они поднялись на третий этаж и постучали в квартиру 33.
   – Кто там? – раздался женский голос.
   – Полиция.
   – Дьявол! – выругалась женщина.
   Детективы ждали у запертой двери. Затем послышались шаги, звякнула цепочка, щелкнул замок. Дверь открыла женщина лет сорока, на голове у нее были бигуди, а сверху наброшен платок. Она была в переднике и в руке держала деревянную ложку.
   – Что случилось? – спросила она. – Я готовлю ужин.
   Карелла показал ей значок и сказал:
   – С вашего разрешения мы зададим вам несколько вопросов.
   – А что случилось? Мы ничего такого не сделали.
   – Вы были дома ночью в пятницу?
   – Да – и я, и муж. Так что, если где-то что-то стряслось, мы к этому отношения не имеем.
   – В половине третьего вы спали?
   – Да.
   – Вы не слышали, кто-нибудь проходил по лестничной площадке?
   – Говорю вам, мы спали.
   – И ничего не слышали?
   – А вы слышите, что происходит вокруг, когда спите? – спросила женщина.
   – Благодарю вас, – сказал Карелла, и женщина захлопнула дверь.
   – Не могу взять в толк, зачем он покупал ружье, если у него в шкафу был револьвер, – задумчиво произнес Карелла.
   – Я многого тут не могу взять в толк, – ответил Клинг. – Зайдем в тридцать вторую.
   Женщина из этой квартиры сообщила им, что в пятницу вечером ходила на собрание «Американского легиона» и вернулась с мужем домой в половине четвертого. Ничего подозрительного она не заметила.
   – Вы вообще ничего не слышали? – спросил Карелла.
   – Ровным счетом ничего.
   – А обычно вы слышите, что творится у соседей?
   – Ну, стены-то довольно тонкие.
   – Как, по-вашему, туда никто не входил?
   – В каком смысле? Что, их ограбили? У нас в доме недавно обокрали несколько квартир.
   – Нет, никого не ограбили, – сказал Карелла. – Просто мы пытаемся узнать, был ли в ночь на субботу Уолтер Дамаск у себя или нет.
   – Не был, – ответила женщина.
   – Откуда вы знаете?
   – Я видела его внизу, возле дома.
   – И что же он там делал?
   – Садился в желтый автомобиль.
  
  
  * * *
  
   Они снова поехали в центр – такой уж сегодня выдался день – и установили, что добраться от Южной Второй до квартиры Лейденов на Саут-Энджелс-стрит можно минут за двадцать (опять-таки если сделать десятиминутную поправку на ночное движение). Это означало, что Дамаск мог выехать от своего дома примерно в половине четвертого (проведя час в обществе загадочной рыжеволосой девицы) и приехать к Лейденам без двадцати четыре. Если добавить пять минут на езду в лифте или подъем на третий этаж на своих двоих, можно считать, что убийство произошло в три сорок пять. Глубокой ночью кто-то четырежды выстрелил из ружья, и ни одному из жильцов не пришло в голову заявить об этом в полицию!
   Тут было о чем подумать.
   Было уже полвосьмого, и оба сыщика сильно устали.
   Они решили, что раздумья можно отложить до утра. Карелла позвонил в следственный отдел и сообщил, что они заканчивают смену. Детектив Мейер Мейер, дежуривший у телефона, сказал на это: «Короткая сегодня смена». Впрочем, так он говорил всегда, независимо от того, кто во сколько звонил, чтобы сообщить, что заканчивает работу.
   Его работа только начиналась.
  
  
  * * *
  
   Дело в том, что зарезали женщину.
   Никакой пикантности, никакой эротики. Просто в грудь ей вонзили хлебный нож – самое заурядное убийство. Нападавший, судя по всему, нанес удар снизу вверх, а не сверху вниз, потому что нож был воткнут под левую грудь.
   Пол кухни был в крови, женщина лежала у раковины в осколках битой посуды. Похоже, убийца напал на нее в тот момент, когда она мыла тарелки. В общем, заурядное убийство, из тех, что случаются вечером в понедельник. Просто женщина лежала на полу в луже собственной крови, а в груди у нее торчал хлебный нож.
   Мейер Мейер прибыл на место преступления в три минуты первого ночи.
   Патрульный Стюарт Коллистер позвонил в участок в 23.55, после того как на улице к нему подошел человек и сказал: «Извините за беспокойство, там наверху лежит мертвая птичка!» Этой птичкой и оказалась женщина лет пятидесяти с хлебным ножом в груди. Ее потускневшие карие глаза глядели в потолок, большой рот был искусно уменьшен помадой. На ней было черное платье, черные чулки, черные лакированные туфли и нитка жемчуга. От нее уже попахивало, так как лежала она давно. Цвет лица нельзя было назвать очень уж свежим, потому что радиаторы отопления работали вовсю и в такой жарище разложение шло полным ходом. В общем, самая обыкновенная смерть от удара ножом.
   Мейер вышел поболтать с ребятами из отдела по расследованию убийств, затем пообщался с фотографом и только после этого отыскал патрульного Коллистера, который допрашивал человека на улице.
   Тот выглядел слишком уж лихо для своих лет. Мейер решил, что ему шестьдесят с небольшим. На нем был синий блейзер с медными пуговицами, бежевые отутюженные брюки, голубой свитер-водолазка, а на ногах – коричневые замшевые сапоги. Седые волосы он причесывал так, как это, наверно, делал Юлий Цезарь до того, как начал лысеть и пристрастился к лавровым венкам.
   Свидетеля звали Барнабас Коу, и он сгорал от нетерпения рассказать Мейеру, как обнаружил труп.
   – Во-первых, как ее зовут? – спросил Мейер.
   – Марджи Ридер. Маргарет.
   – Возраст?
   – Пятьдесят два года.
   – Это ее квартира?
   – Да.
   – Итак, я вас слушаю.
   Они стояли у входа в квартиру, а мимо них сновали криминалисты со своим оборудованием. Приехал судмедэксперт; из квартиры вышел фотограф, чтобы взять лампу-вспышку из кожаной сумки, которую оставил в коридоре. Появился сотрудник окружной прокуратуры, поздоровался с Мейером и направился к ребятам из отдела по расследованию убийств, чтобы вместе с ними предаться воспоминаниям о незабываемых убийствах, которые им довелось расследовать. Мейер был высоким голубоглазым человеком, и свою лысину он не пытался скрыть под шляпой. Императорская прическа Барнабаса Коу приходилась ему как раз по подбородок. Коу говорил, глядя в глаза Мейеру, голова его тряслась от возбуждения, голубые глаза сверкали.
   – Мы с Марджи были друзьями. Жили на одной лестничной площадке. Когда, кстати, это было? В шестидесятом году, нет, в шестьдесят первом. Никаких амуров, но дружить дружили. Безумная женщина эта самая Марджи. Мне она нравилась. Потом ей пришлось уехать, потому как здесь жить гораздо дешевле, а денежный ручеек иссяк.
   – То есть?
   – Страховка за мужа. Он сыграл в ящик сразу после войны. Я имею в виду ту большую войну.
   – Отчего он умер?
   – Рак легких, – сказал Коу и, помолчав, добавил: – Хотя в жизни не выкурил ни одной сигареты.
   Мейер кивнул. Он с восхищением рассматривал пеструю одежду Коу, слушал его бойкую речь и ждал, когда же тот стянет с себя резиновую маску шестидесятилетнего старца и покажет миру свое юношеское лицо.
   – Так или иначе, – продолжал Коу, – мостов мы не сжигали, даже когда она перебралась сюда. Квартал, что и говорить, не рай, можно сказать, это просто выгребная яма. Верно я говорю? Дешевка – она всегда дешевка. Что за радость жить в свинюшнике? Не понимаю.
   – Никакой радости, – согласился Мейер, глядя на морщинистое, усталое лицо своего собеседника. А тот, поблескивая глазами, продолжил рассказ:
   – Марджи, конечно, не жила в свинарнике. У нее очень даже симпатичная квартирка. Для этих мест, – уточнил он.
   – Само собой, – отозвался Мейер.
   – Она время от времени заезжала ко мне, когда бывала в центре, ну и я иной раз заглядывал к ней. Она, после того как переехала, завела себе новое хобби – стала писать стихи. Представляете?
   – Угу, – ответил Мейер.
   – Когда я к ней приезжал, она всегда угощала меня своей писаниной. «О, город-великан, твои объятья душат, и терпкий запах твоих сточных канав – твой едкий пот – пьянит и вызывает отвращение...» Лихо?
   – Еще как, – согласился Мейер. – А вы, собственно, что здесь...
   – Сегодня у меня было свидание с маленькой пуэрториканской птичкой, у нее гнездышко на Эйнсли. Прелесть, просто прелесть! Огромные карие глаза, маленькое упругое тело. Конфетка!
   Мейер промычал что-то неопределенное.
   – Должен был доставить ее домой в целости и сохранности к половине двенадцатого. Родители строгие, как не знаю кто. Слава Богу, они не послали с ней дуэнью. Ей только девятнадцать, а когда имеешь дело с сеньоритами, всего можно ожидать.
   Коу улыбнулся и подмигнул Мейеру. Тот чуть было не подмигнул ему в ответ, но вовремя взял себя в руки.
   – Времени у меня оставалось – девать некуда, вот я и решил нагрянуть к Марджи. Узнать, как она поживает, послушать ее новые вирши. «Твой волосатый инкубус вселяет ужас» – это еще один ее перл. Жуть, да?
   – Жуть. Что же вы увидели, когда пришли?
   – Я постучал в дверь. Никто не ответил. Я снова постучал, опять молчание. Потом повернул ручку. Сам не знаю зачем. Обычно ведь как бывает: стучишь – не открывают. Значит, никого нет дома. Ты поворачиваешься и уходишь. Верно?
   – Верно.
   – Но я повернул ручку, и дверь открылась. Я окликнул ее: «Марджи!» Мне никто не ответил. Я заглянул в квартиру. Запашок – будь здоров! Это меня удивило. Марджи всегда была такой чистюлей, что просто кошмар. В общем, я взял и вошел. И увидел ее в кухне на полу с ножом в груди.
   – И что вы сделали?
   – Закричал.
   – А потом?
   – Побежал вниз.
   – Потом?
   – Нашел патрульного и сказал ему, что в квартире наверху – убитая. Я сказал, что Марджи убили. – Коу помолчал и спросил: – Вам нужно имя сеньориты?
   – Зачем?
   – Чтобы проверить мой рассказ. – Коу пожал плечами. – Чтобы удостовериться, что я провел с ней вечер, а не зарезал бедняжку Марджи.
   – Судя по виду бедняжки Марджи, – сказал Мейер, – мне следовало бы поинтересоваться, что вы делали неделю назад.
  
  
  
  
   Глава 5
  
  
   Его прогноз не подтвердился.
   Впрочем, он не был судмедэкспертом. Увидев лицо убитой, Мейер предположил, что она лежит здесь уже неделю.
   Судмедэксперт придерживался другого мнения. В квартире вовсю работало отопление – большая редкость в октябре для таких трущоб. Владельцы домов в этих районах приберегают топливо на январские и февральские холода и до конца декабря стараются лишнего не тратить. Но окна квартиры были наглухо закрыты, в квартиру никто не входил, и никто из нее не выходил, а значит, она не проветривалась, и в тепле бедная Марджи Ридер плохо сохранилась.
   По мнению судмедэксперта, это случилось в пятницу вечером.
   Несчастную птичку отправили на тот свет именно тогда, а может, чуть раньше или чуть позже, если принять во внимание, что температура в квартире – величина переменная. Мейер не мог взять в толк, как городские власти надеются справиться с демографическим взрывом. Обитателям трущоб после одиннадцати вечера остается единственная радость – забраться под одеяло и попробовать согреться. Он спросил судмедэксперта, не пыталась ли Марджи Ридер в пятницу вечером согреться известным способом, на что тот ответил только, что следов спермы во влагалище покойной не обнаружено. Кроме того, бедняжка была полностью одета. Кто-то просто взял и всадил нож в несчастное создание – самое что ни на есть заурядное убийство.
   Судмедэксперт, попрощавшись, отбыл. Мейер заступил на дежурство в 16.00, прошло уже полчаса, надо было раскалывать этот орешек. Он позвонил лейтенанту и спросил, кто будет работать с ним в паре. Бернс ответил, что Коттон Хейз. Они уже собирались ехать на квартиру убитой, как у низкой деревянной перегородки, отделявшей следственный отдел от коридора, появился человек.
   – Кто тут у вас ведет дело об убийстве Марджи Ридер? – спросил он.
   – Я, – отозвался Мейер.
   – Можно войти?
   – Конечно. – Мейер встал и открыл дверцу в перегородке.
   Человек держал перекинутое через руку пальто, в другой руке у него была шляпа. Посетитель явно неуютно чувствовал себя в синем строгом костюме: казалось, что он надел его специально для визита в полицию, но с большим удовольствием оказался бы в спортивной куртке или свитере. Он сел на предложенный Мейером стул и уставился на Хейза, который подсел к столу.
   – Я детектив Мейер, – сказал Мейер. – А это мой коллега, детектив Хейз. Мы вместе работаем над этим делом.
   – А я Джим Мартин, – представился посетитель. Это был крупный человек с широкими плечами, большим бугристым лицом и тяжелыми сильными руками уличного забияки. Его каштановые волосы были подстрижены коротко, по-военному, а темные глаза казались почти черными. Он сидел рядом с Хейзом и подавлял его своими размерами, хотя тот весил под сто килограммов и ростом был почти метр девяносто. Возникало ощущение, будто Джим Мартин вот-вот выскочит из тесного костюма и заполнит своим телом следственный отдел, а может, и весь участок. По тому, как он сжимал и разжимал огромные кулаки, облизывал губы и поглядывал на Хейза и на Мейера, чувствовалось, что посетитель сильно нервничает. Детективы терпеливо ждали. Наконец Мейер прервал молчание:
   – Мы вас слушаем, мистер Мартин.
   – Я ее знал, – сказал тот.
   – Вы знали миссис Ридер?
   – Я не знал, что она была замужем, – ответил Мартин.
   – Она вдова. Ее муж умер вскоре после войны.
   – Я этого не знал.
   Он снова замолчал, сжал в кулак правую руку, затем левую. Его шляпа упала на пол, он подобрал ее и виновато посмотрел на Хейза, который пристально наблюдал за странным посетителем.
   – Итак, вы знали ее, – подсказал Мейер.
   – Да.
   – Откуда?
   – Я бармен. Мейер кивнул.
   – Где вы работаете, мистер Мартин?
   – В «Перри». Знаете такой бар? Он на Дебек-авеню.
   – Знакомы с этим заведением, – кивнул Хейз.
   – Сегодня утром я прочитал в газете, что кто-то ее зарезал, – продолжил Мартин и прервался, потому что снова уронил шляпу. Хейз поднял и подал ее владельцу. Тот поблагодарил его, затем повернулся к Мейеру. – Я не хочу, чтобы у кого-то были неприятности, – сказал он.
   Детективы терпеливо ждали.
   – Она была славной женщиной. Не могу взять в толк, как мог это сделать тот, кто знал ее.
   – Вы думаете, преступник знал ее? – спросил Мейер.
   – Я понимаю, вы в этом разбираетесь лучше меня. Я просто бармен и за всю жизнь не прочитал ни одного детектива...
   – Продолжайте, – сказал Мейер.
   – Ну и... видите ли, в газете было сказано, что из квартиры ничего не пропало, значит, это не грабеж. И еще было сказано... в общем, что ничего сексуального там не было. Не помню, кто именно это сказал, вроде бы кто-то из окружной прокуратуры. Значит, если это не грабеж и не изнасилование, если никто к ней не вламывался силой...
   – Мы вас слушаем, мистер Мартин.
   – Значит, это был человек, которого она хорошо знала, верно?
   – Продолжайте.
   – Но тот, кто близко знал Марджи, никогда не поднял бы на нее руку. Она была хорошим человеком. Никто из знакомых ни за что не поднял бы на нее руку. Она была леди.
   – Ваши предположения?
   – Выходит, это был кто-то, кто ее не знал.
   – Но вы же сами сказали...
   – Я хотел сказать, не знал ее как следует. Посторонний человек.
   – Понимаю.
   – Посторонний человек, – повторил Мартин. – Господи, я не хочу никого впутывать в эту историю. При мысли об этом у меня все внутри переворачивается.
   – И все-таки?
   – Видите ли... В пятницу вечером к нам в бар зашел человек. Примерно в полночь. Может, чуть раньше или чуть позже.
   – Так, так, продолжайте.
   – Он был сильно взвинчен, руки дрожали... Выпил он две порции. А может, и больше, не помню. Он сидел у стойки, пил, и вид у него был такой, будто за ним кто-то гонится. Он смотрел то на часы, то на дверь. Нервничал. Сильно нервничал. – Мартин глубоко вздохнул. – Ну, а Марджи, женщина добросердечная и отзывчивая, стала с ним говорить о том о сем, и вскоре он немножко расслабился. Не то чтобы совсем успокоился, но расслабился. Они разговаривали довольно долго. Он ушел, когда мы уже закрывались.
   – Сколько было времени?
   – Два часа.
   – Он ушел один?
   – Да.
   – А почему, мистер Мартин, вы решили...
   – Он вернулся. Часа в четыре. Я убирал бар. После закрытия приходится еще поработать. В пятницу я обычно ухожу не раньше пяти, а то и в полшестого.
   – Чего он хотел?
   – Он хотел узнать фамилию Марджи.
   – Вы ему сказали?
   – Нет.
   – Но тогда...
   – Он умолял меня назвать ее фамилию. Сказал, что она представилась ему, когда они беседовали, только у него вдруг вылетело из головы. А теперь ему обязательно надо еще потолковать с ней. Говорил, что был бы мне очень признателен и так далее. Я сказал, что четыре утра – не время для разговоров. Посоветовал ему зайти завтра. Сказал, что она всегда бывает у нас после ужина. А он заладил, что должен поговорить сейчас. Тогда я велел ему проваливать и не злить меня. Я не люблю задираться. В последний раз я дрался лет в двенадцать, но парень начал действовать мне на нервы. Черт возьми, время четыре, а ему, видите ли, нужно поговорить с Марджи. Я сказал, что если ему позарез нужна женщина, то с Марджи этот номер у него не пройдет. Посоветовал дойти до Калвер-авеню – уж там-то девиц хватает. – Мартин опять сделал паузу. – Извините, ребята. Я понимаю, у вас работа. Но я хотел бы дорассказать, чем все это кончилось.
   – Продолжайте, мистер Мартин.
   – А потом он ушел.
   – Когда?
   – Примерно в полпятого.
   – Но вы не сказали ему фамилию миссис Ридер?
   – Нет.
   – Адрес?
   – Нет, конечно.
   – А как его звали?
   – Не знаю.
   – Вы слышали, о чем они беседовали?
   – В тот вечер у меня было много работы.
   – Значит, вы не слышали его разговора с миссис Ридер?
   – Нет.
   – Думаете, она действительно назвала ему свою фамилию?
   – Возможно. Когда люди знакомятся, такое бывает.
   – Но он сказал, что забыл ее?
   – Да.
   – От волнения?
   – Да.
   – Как вы думаете, почему он волновался?
   – Не знаю. Может, от того, что она с ним заговорила? Не знаю.
   – Почему вы думаете, что он в конце концов нашел ее?
   – Он мог вспомнить ее фамилию и отыскать адрес по телефонной книге. Она там значится. Прежде чем прийти к вам, я проверил...
   – Думаете, он нашел ее адрес по книге и пошел к ней?
   – Да.
   – В половине пятого утра?
   – Да.
   – Поговорить?
   – Заняться с ней любовью, – сказал Мартин и вдруг покраснел.
  
  
  * * *
  
   Любовью как раз собирался заняться Берт Клинг, у которого был выходной. Он думал о своей девушке все утро и весь день и наконец заявился к ней в половине пятого, открыв дверь ключом, который дала ему Синди. Теперь он сидел в полутемной квартире и ждал, когда она вернется.
   Город за окном замедлял свой бег, и сумерки очень способствовали этому тихому торможению. Клинг сидел в кресле и смотрел в окно. Вначале небо сделалось красным, затем лиловым и вскоре превратилось в черный бархат. В квартире стояла мертвая тишина.
   Где-то по городу с населением в десять миллионов бродил человек по имени Уолтер Дамаск, убивший Розу и Эндрю Лейденов со зверской жестокостью, дважды выстрелив каждому в лицо. Но не это сейчас волновало Клинга. Ему не терпелось оказаться в постели с Синтией Форрест. Клинг услышал, как она отпирает дверь, но даже не шелохнулся. Он сидел в темноте и улыбался, но потом вдруг понял, что может ненароком испугать ее, и встал, чтобы включить настольную лампу. Но она уже заметила какое-то шевеление в темноте и охнула, прежде чем он успел сказать: «Это я, Синди!»
   – Господи, ну и напугал же ты меня! – воскликнула она и зажгла свет в прихожей. – Почему так рано?
   – Мне просто захотелось поскорее прийти к тебе, – ответил Клинг и улыбнулся.
   Она поставила сумку на стол в прихожей, сбросила туфли и вошла в гостиную.
   – Ты не хочешь зажечь свет? – спросила она.
   – Нет, так лучше.
   – Красивый вид.
   – Угу.
   – Мне нравится вон та башня. Видишь?
   – Вижу.
   Она еще немного постояла у окна, затем быстро поцеловала его и спросила:
   – Хочешь чего-нибудь выпить?
   – А ты?
   – Хочу. Я устала, – сказала Синди, вздохнула и прошла в ванную.
   Он услышал, как побежала вода, встал, зажег свет и подошел к столику, на котором она держала спиртное.
   – Бурбон кончился! – сообщил он.
   – Что?
   – Бурбона нет. Кончился.
   – Ладно, я выпью немного шотландского виски.
   – Не слышу.
   – Виски! – крикнула Синди. – Шотландского. Чуточку!
   – Хорошо.
   – Что, что?
   – Хорошо, говорю.
   Он улыбнулся и прошел с бутылкой шотландского в маленькую кухню. Там он вынул из шкафа два низких стакана, щедро налил в каждый, а потом чуть не сломал руку, пытаясь вытащить из морозильника примерзший поднос с кубиками льда. Кое-как он счистил иней хлебным ножом, бросил в каждый стакан по два кубика и отнес выпивку в спальню. Синди в лифчике и комбинации доставала из шкафа халат. Не оборачиваясь к нему, она сказала:
   – Я знаю, о чем будет моя диссертация.
   – О чем? Вот твой стакан.
   – Спасибо. – Она повернулась, взяла стакан и бросила халат на кровать. Затем сделала хороший глоток, хмыкнула удовлетворенно, поставила стакан на комод и сообщила: – В июне я получаю магистра. Пора думать о докторской.
   – Пора, – подтвердил Клинг.
   – Знаешь, о чем я хочу писать диссертацию? – спросила Синди, одной рукой расстегивая лифчик.
   – Нет, о чем?
   – О сыщиках. Детектив как вечно подсматривающий индивидуум.
   Клинг решил, что она шутит, но в этот момент она сняла лифчик, и он впрямь почувствовал себя человеком, подглядывающим в замочную скважину. Синди без тени улыбки рассталась с комбинацией и трусиками и набросила на себя халат. Завязывая пояс, она спросила:
   – Что ты на это скажешь?
   – Ты серьезно?
   – Ну конечно, – сказала она, глядя на него с недоумением. – Вполне серьезно. С какой стати я буду шутить по поводу своей докторской?
   – Ну, я не знаю, мне показалось...
   – Конечно, я серьезно, – повторила Синди на этот раз уже сердито и снова взяла свой стакан. – А что? Тебе не нравится тема?
   – Я не знаю, что ты имеешь в виду, – пробормотал Клинг. – Такое странное название...
   – Я пока не уверена, что она будет называться именно так, – раздраженно ответила Синди. Она отхлебнула еще виски и сказала: – Пойдем в гостиную.
   – Почему бы нам не побыть здесь? – удивился Клинг.
   Синди пристально на него посмотрела, а он пожал плечами и попробовал улыбнуться.
   – Я очень устала, – наконец сказала она. – У меня был жуткий день. К тому же скоро у меня начнутся месячные.
   – Тем более...
   – Нет, пошли, – сказала она и вышла из спальни.
   Клинг тупо проводил ее взглядом и, когда она уже исчезла за дверью, еще долго смотрел в пустоту. Затем он сделал большой глоток, насупился и отправился в гостиную. Она сидела, положив босые ноги на стул, и глядела в окно.
   – По-моему, это хорошая идея, – сказала она, не оборачиваясь.
   – Ты о чем?
   – О диссертации, – раздраженно ответила Синди. – Берт, мы можем хотя бы на минуту выбросить из головы секс?
   – Мы?
   – Ты, – поправилась она.
   – Попробую.
   – Дело не в том, что я не люблю или там не хочу тебя, просто сейчас мне этого не хочется. Мне скорее хочется плакать.
   – Почему?
   – Я же тебе сказала. У меня скоро месячные. За день-другой до этого я чувствую себя просто инвалидом.
   – Что поделаешь.
   – И кроме того, мне не дает покоя диссертация.
   – Над которой ты все равно начнешь работать не раньше июня.
   – Нет, в июне я получаю магистра. Над диссертацией я начну работать не раньше сентября. Но не все ли равно? Мне ведь так или иначе надо когда-то о ней подумать!
   – Наверно, но все-таки...
   – Что с тобой сегодня, Берт?
   – У меня выходной.
   – Никакой логики! Лично у меня сегодня выходного не было. Я пришла на работу в девять утра и приняла двадцать четыре человека. Я устала, настроение паршивое, и вот-вот у меня начнутся...
   – Ты уже говорила.
   – Что ты ко мне все время цепляешься?
   – Синди, – сказал он, – может, я пойду домой?
   – Это еще почему?
   – Мне не хочется с тобой препираться.
   – Иди домой, если тебе так хочется.
   – Я пошел.
   – Погоди.
   – Синди!
   – Господи, делай, что хочешь, – сказала она. – Мне все равно.
   – Синди, я тебя очень люблю. Но пожалуйста, перестань!
   – Тогда почему ты не хочешь поговорить о моей диссертации?
   – Почему не хочу? Очень даже хочу!
   – Нет, ты хочешь только в постель!
   – Что в этом плохого?
   – Ничего, кроме того, что я не хочу.
   – Пожалуйста!
   – И не надо говорить таким обиженным голосом.
   – Я не обиделся.
   – Ты мог бы хоть из вежливости поинтересоваться моей диссертацией, Берт. Спросить, о чем она.
   – О чем она?
   – Иди к черту! Ничего я тебе сейчас не скажу.
   – Не хочешь – как хочешь.
   – Вот и отлично, – сказала Синди.
   – Синди, – произнес он после паузы, – я тебя просто не узнаю, когда ты делаешься такой...
   – Какой такой?
   – Такой стервой.
   – Как это ни печально, стервозность – свойство моего характера. Если ты любишь меня, люби во мне и стерву.
   – Нет, стерву я любить не собираюсь, – сказал Клинг.
   – Как хочешь. Дело хозяйское.
   – Так о чем же твоя диссертация?
   – Не все ли тебе равно?
   – Спокойной ночи, Синди. Я пошел.
   – Правильно, бросай меня, когда мне плохо!
   – Синди...
   – Она же о тебе, ты сам мне подсказал эту тему! А теперь иди домой. Тебе ведь наплевать, что я тебя так люблю, что думаю о тебе день и ночь и даже решила написать о тебе диссертацию. Так что давай, ступай с Богом, мне тоже плевать!
   – О Господи! – сказал Клинг.
   – Вот именно. О Господи!
   – Расскажи мне о диссертации.
   – Тебе действительно интересно?
   – Еще как!
   – Ну-ну, – сказала Синди. – На мысль о ней меня навел фильм Антониони. Помнишь там фотографии?
   – Какие фотографии?
   – Там в одном эпизоде герой увеличивает черно-белые снимки, чтобы понять, что же все-таки произошло.
   – Помню.
   – Так вот, я подумала, что в основе этого лежит неудовлетворенное детское желание подсмотреть акт.
   – Что, что?
   – Совокупление отца и матери.
   – Если ты будешь говорить о сексе, я лучше пойду.
   – Я серьезно.
   – Извини, тогда продолжай.
   – Любовная сцена – загадка для ребенка, – сказала Синди. – Он может наблюдать ее изо дня в день, совершенно не понимая, что происходит. Фотограф в том фильме, если ты помнишь, сделал в парке множество снимков целующейся парочки. Ты помнишь или нет?
   – Помню.
   – Что является символическим отображением созерцания ребенком полового акта. Женщина молода и хороша собой, ее играла Ванесса Редгрейв, – именно такой и воспринимает ребенок мать.
   – Ребенок видит в матери Ванессу Редгрейв?
   – Молодую и красивую женщину, Берт! Ей-богу, если ты будешь...
   – Извини, я просто так. Давай дальше.
   – Я говорю более чем серьезно! – сказала Синди и взяла из инкрустированной шкатулки сигарету. Клинг дал ей прикурить. – Спасибо, – сказала она и выпустила струйку дыма. – О чем я?
   – О молодой и красивой матери.
   – Вот-вот. Именно так воспринимает ребенок мать, он видит в ней молодую и красивую девушку, на которой хотел бы жениться сам. Ты ведь слышал, как дети говорят, что хотели бы жениться на мамочке?
   – Слышал.
   – Ну вот, женщину в парке играет молодая и красивая Ванесса Редгрейв. А мужчина гораздо старше ее, у него в волосах седина. В фильме это даже как-то подчеркивается. Точно не помню, но фотограф, кажется, говорит, что ее любовник слишком стар для нее. Понимаешь?
   – Ты хочешь сказать, что он – воплощение отца?
   – Именно. А значит, эпизод в парке, когда фотограф снимает любовников, можно истолковать как наблюдение маленьким мальчиком любовной сцены между матерью и отцом.
   – Здорово.
   – Фотограф не понимает, что происходит. Он свидетель соития, но смысл происходящего ускользает от него. Вот он и начинает увеличивать снимки. Так мальчик прокручивает воспоминания, восстанавливая детали, чтобы понять, что к чему. Но чем больше он вглядывается в увеличенные фрагменты, тем больше недоумевает, пока наконец на одном из увеличенных снимков не различает пистолет. Обрати внимание: пистолет!
   – Да, пистолет, – сказал Клинг.
   – Думаю, ты и без меня знаешь, что у психологов пистолет – это устойчивый символ.
   – Чего?
   – Сам знаешь чего, – сказала Синди.
   – Надо же! – удивился Клинг.
   – Да! И подчеркивает, что основа всего этого – эдипов комплекс. Фотограф у Антониони обнаруживает, что пожилой мужчина умер. То есть с ним самим случилось то, что в мечтах мальчика происходит с его отцом. Тогда мать будет принадлежать одному ему, понимаешь?
   – Да.
   – Вот это и навело меня на тему детектива как вечно подглядывающего. В этой части фильма нагнетается напряжение. Герой разгадывает загадку, а стало быть, его можно считать детективом. Ты согласен?
   – Ну, в известном смысле...
   – Конечно, он детектив, Берт. По мере того как он увлекается расследованием, загадочный элемент усиливается. А кроме того, есть вполне реальный труп. Остается только выяснить, убийство это или нет. Но Антониони отбрасывает его, потому что заинтересован в другом...
   – Кого отбрасывает? Труп?
   – Нет, не труп. Собственно, труп он тоже в каком-то смысле отбрасывает, но я имела в виду загадочный элемент. – Синди подозрительно посмотрела на Берта. – Ты опять надо мной издеваешься?
   – Да, – ответил он с улыбкой.
   – Не будь таким умником, – сказала она и тоже улыбнулась. Клинг счел это добрым знаком. – Я хотела сказать, что Антониони отбрасывает таинственность, когда она сослужила свою службу. Он делал фильм об иллюзии и реальности, об отчуждении и так далее, поэтому его не интересует, кто убил, почему и прочая чепуха.
   – Прекрасно, – сказал Клинг, – но я по-прежнему не могу сообразить...
   – Вот мне и показалось, что уголовное расследование чем-то напоминает детское желание понять соитие...
   – Это гениально, Синди. Как ты только до этого додумалась!
   – Подожди минутку!
   – Ладно, я слушаю.
   – Я тебя заинтриговала, а? – спросила она и снова улыбнулась.
   Еще один добрый знак, подумал Берт и сказал:
   – Продолжай!
   – Детектив как представитель власти по долгу службы постоянно наблюдает результаты насилия, а это похоже на то, как ребенок воспринимает сцену соития. Ему кажется, что отец причиняет матери боль, ему кажется, что ее стоны – выражение этой боли, что они борются друг с другом. Он истолковывает сцену именно так, поскольку у него нет ни опыта, ни информации. Он не знает, Берт, чем занимаются его родители. Этого он не в силах понять. Но это его завораживает и...
   – Если ты полагаешь, что вид человека, зарубленного топором, может кого-то заворожить...
   – Господи, я же не об том! Я и не собиралась проводить такие аналогии, хотя, если вдуматься, то и в них есть доля истины.
   – Что же ты имела в виду?
   – Только то, что насилие обладает притягательной силой. Как и созерцание его результатов.
   – В прошлую субботу, созерцая результаты насилия, я чуть не сблевал, – сообщил Клинг.
   – Это в известной степени аргумент в пользу притягательности насилия, – отрезала Синди. – Но ты отвлекаешь меня от главного. Главная идея диссертации...
   – Не уверен, что она мне понравится.
   – Почему это?
   – Ты сама сказала, что эту тему подсказал тебе я.
   – Но вдохновил меня Антониони.
   – Сначала ты сказала, что я!
   – Антониони дал первоначальный толчок. А потом уже возник ты, что естественно, потому что ты имеешь дело с убийствами, а я очень люблю тебя, и меня интересует твоя работа. Все ясно?
   – Ну, это еще куда ни шло...
   – Ты меня никак не дослушаешь.
   – Слушаю изо всех сил.
   – Ладно. Итак, мы имеем детектива, который созерцает плоды насилия и пытается понять, что же именно произошло.
   – Что тут особенно размышлять, когда видишь покойника с двумя дырками в голове? То есть я хочу сказать – и так понятно, что в него стреляли.
   – Это очевидно, но ты пытаешься понять, кто стрелял, что его заставило стрелять и так далее. Ты не можешь по-настоящему понять, что произошло, пока не поймешь того, кто стрелял. Улавливаешь мысль?
   – Нет, тут ты не права. Обычно мы узнаем очень многое, прежде чем арестовываем человека. Если уж выдвигать обвинения, надо иметь серьезные основания.
   – И на чем вы основываетесь, когда арестовываете подозреваемого?
   – На фактах. В уголовном расследовании полным-полно запертых чуланов. Мы вскрываем их один за другим в поисках скелета.
   – Вот именно! – торжествующе произнесла Синди. – Вы ищете мелкие подробности. Вы изучаете детали, чтобы отыскать ключ, благодаря которому целое приобретает некий смысл – то, что делал герой в фильме Антониони. Очень часто при расследовании вы обнаруживаете факты, которые нелегко объяснить. Ясность наступает гораздо позже. Точно так же ребенок понимает смысл сцены соития, только когда становится юношей. Тогда он может сказать себе: «Вот, оказывается, что они делали. Они занимались любовью!»
   – Лично я не видел, как мои родители этим занимаются, – сказал Клинг.
   – Ты просто подсознательно вытеснил эти воспоминания.
   – Да нет же, я просто никогда не видел.
   – Чего?
   – Того!
   – Видишь, ты даже не можешь выговорить вслух это слово, – сказала Синди, хихикая. – Заметь, как удачно ты вытеснил это в подсознание.
   – Знаешь, чего я не люблю в психологах? – начал Клинг.
   – Чего? – посмеиваясь спросила Синди.
   – Они все время что-то интерпретируют.
   – Тем же занимаешься и ты – каждый день, только у вас это называется расследованием, – сказала Синди. Она перестала смеяться и выглядела теперь очень серьезной, даже усталой. – Разве ты не видишь, к чему это приводит? Детектив наблюдает насилие, которое он не может ни понять, ни взять под контроль. Поначалу оно пугает и сбивает его с толку, но постепенно все проясняется. Это будет замечательная диссертация. А ты что хочешь, то и думай!
   – Не сомневаюсь, что диссертация будет классной, – сказал Клинг. – Давай проработаем сцену соития.
   Он глядел на нее снизу вверх, а она на него сверху вниз, их взгляды встретились, и некоторое время они молчали. Он смотрел и думал, до чего же любит ее. Васильковые глаза, бледное осунувшееся лицо, чуть приоткрытые губы. Она глубоко вздохнула, и рука со стаканом бессильно опустилась вниз. Он понял, что она ему ответит. Она согласится, хотя ей совершенно не хочется. У нее плохое настроение, и она думает, что выглядит непривлекательно. Больше всего ей хотелось бы посидеть, глядя на небо и попивая виски, а потом немного вздремнуть. Сейчас ей было совсем не до любви. Но если он хочет, она согласна.
   Он прочитал это по ее глазам и губам и почувствовал себя насильником.
   – Может, и в самом деле не стоит, – сказал он. – А то это будет напоминать некрофилию.
   Синди улыбнулась ему в ответ вялой улыбкой. Клинг осторожно взял стакан из ее бессильно висевшей руки и пошел наполнить его.
   Он был сильно разочарован.
  
  
  
  
   Глава 6
  
  
   В среду утром, после одиннадцати, в следственный отдел позвонила Анна Гилрой и попросила позвать Клинга.
   – Привет, – сказала она. – Надеюсь, не разбудила?
   – Нет, – ответил он. – Я уже давно на дежурстве.
   – Не забыли меня? – спросила она.
   – Конечно, нет.
   – Я кое-что вспомнила. Вы же сказали, чтобы я обязательно звонила, если что-нибудь вспомню.
   – Вообще-то это была ваша идея.
   – Моя так моя. У вас хорошая память.
   – Итак? – Клинг выжидающе замолчал.
   – Вам не интересно знать, что именно я вспомнила?
   – Это связано с делом Лейденов?
   – Конечно. Неужели вы думаете, я буду отрывать вас от дел пустой болтовней?
   – Разумеется, нет.
   – Разумеется, – повторила Анна, и Клинг понял, что она улыбнулась. Самое удивительное, что он тоже улыбнулся.
   – Что же вы вспомнили? – спросил Клинг.
   – В прошлую пятницу Розе Лейден звонила я.
   – Виноват, что-то я не улавливаю...
   – Очень жаль, что не улавливаете, – сказала она, и наступило молчание. – Алло! – крикнула она в трубку.
   – Я слушаю.
   – Прекрасно. Помните, в телеграмме мистера Лейдена была просьба позвонить его жене? Насчет чековой книжки?
   – Да.
   – Так вот, ей позвонила я.
   – Понимаю.
   – Вам не интересно, о чем мы говорили?
   – Конечно, интересно.
   – Но сейчас я не могу говорить, – сказала Анна.
   Клинг чуть было не спросил: «Так зачем тогда было звонить?» Но вместо этого произнес:
   – Когда вы сможете говорить?
   – Готова встретиться через полчаса. И обсудить это за хорошим долгим ленчем.
   – Долгого у меня не получится.
   – Тогда за коротким. У меня покладистый характер.
   – И несмотря на это, мисс Гилрой...
   – Зовите меня Анной.
   – И все же, боюсь, за ленчем нам встретиться не удастся. Я мог бы подъехать к вам в фирму позже и поговорить...
   – Мы можем что-нибудь выпить в баре часов в пять, – предложила она.
   Клинг промолчал.
   – Понимаю, – сказала Анна. – Вам не положено пить при исполнении служебных обязанностей.
   – Дежурство у меня заканчивается в четыре сорок пять, – сообщил Клинг и удивился собственным словам. С чего это он перед ней отчитывается?
   – Значит, бар «Раундли» на Джефферсон-авеню в пять.
   – Лучше четверть шестого. Я поеду прямо с работы.
   – И не забудьте захватить пистолет, – сказала Анна и повесила трубку.
   – Кто это? – спросил Карелла. – Синди?
   – Нет, – ответил Клинг и, победив в себе желание солгать, признался: – Девица Гилрой.
   – Что ей нужно?
   – Оказывается, это она говорила в пятницу по телефону с Розой Лейден!
   – Есть какая-то информация?
   – Не знаю. Она еще не сказала, о чем был разговор.
   – Почему?
   – Не могла говорить.
   – Зачем тогда звонила?
   – Чтобы дать мне знать.
   – О чем? Она же ничего не сказала!
   – Мы увидимся позже. Она готова дать информацию.
   – Не сомневаюсь, – усмехнулся Карелла. – И не только информацию. – Он выдвинул ящик стола, взял кобуру с револьвером калибра 0,38, лежавшую рядом с коробкой патронов, и прикрепил ее к поясу. – Если тебя интересует, – сказал он, – я только что связывался с отделом регистрации личного оружия. Человек по имени Уолтер Дамаск не регистрировал пистолет «Айвер Джонсон» калибра ноль двадцать два.
   – Интересно! – воскликнул Клинг.
   – Пошли, – сказал Карелла. – Навестим кое-кого из соседей Лейдена.
   Клинг застегнул кобуру на плече. Вспоминая последние слова Анны и то, что сказала ему Синди насчет психологов и символов, он вдруг слегка испугался и занервничал, но потом немного воодушевился. С опаской взглянув на Кареллу, словно тот мог прочитать его мысли, Клинг последовал за ним.
  
  
  * * *
  
   Миссис Кармен Лейбовиц, вдове импозантного вида и с приятными манерами, было лет пятьдесят пять. Она жила напротив Лейденов, и ее, конечно, шокировало случившееся.
   По ее словам, жильцы направили петицию с требованием обеспечить их безопасность. «Кошмар, что творится в районе, – жаловалась миссис Лейбовиц, – людей грабят и убивают не только в лифтах, но и в собственных постелях. Тихий ужас!» Она живет в этом доме уже тридцать четыре года, приехала сюда юной девушкой, воспитала детей и не уехала даже после смерти мужа три года назад. Но такого на ее памяти еще не бывало. Эти животные буквально подстерегают людей, чтобы отправить их на тот свет, просто страшно выйти за порог.
   – Я одинокая женщина, – сказала она. – Это очень трудно. Я имею в виду, трудно жить одной!
   Она говорила громким, визгливым голосом. Потертый пуфик в стиле Людовика XVI, на котором она расположилась, стоял у обшитой деревом стены, увешанной картинами. На миссис Лейбовиц был костюм фирмы «Шанель» и туфли фирмы «Анри Бандель», волосы тщательно уложены, лицо носило все следы безупречного ухода. Она сообщила сыщикам, что они застали ее случайно: она собиралась ехать в центр по магазинам. Карелла пообещал не задерживать ее долго и отказался от кофе и пирога с изюмом. Из кухни доносились грохот посуды и звяканье серебра.
   – Кто там? – спросил Карелла, показав на кухню.
   – Моя девушка, – пристально посмотрев на него, ответила миссис Лейбовиц.
   – Дочь?
   – Служанка, – сказала она, не отводя изучающего взгляда.
   – Приходящая? – спросил Клинг.
   – Да, – ответила миссис Лейбовиц. Подвергнув и его лицо столь же тщательному исследованию, она не отрывала от него взгляда, словно надеясь услышать что-то еще. Когда стало ясно, что Клинг не собирается больше ничего говорить, миссис Лейбовиц повернулась к Карелле, сохраняя на лице все то же сосредоточенно-вопрошающее выражение.
   – Во сколько она приходит? – спросил Карелла.
   – В девять. Кроме четвергов и суббот.
   – А когда уходит?
   – После обеда. Вымоет посуду и уходит.
   Карелла повернулся к Клингу и сказал:
   – Значит, в день убийства ее не было. А впрочем, она все равно приходит гораздо позже.
   Он снова посмотрел на миссис Лейбовиц. Та по-прежнему не отрывала от него внимательного взгляда. Было что-то удивительно знакомое в ее манере разглядывать собеседника. Карелла обеспокоенно размышлял, откуда это неуловимо-туманное ощущение уже виденного когда-то, уверенность, что эта самая женщина прежде смотрела на него именно так и не один раз. И в то же время он был уверен, что до сегодняшнего дня никогда не встречал ее. Нахмурившись, он спросил:
   – В день, когда случились убийства, вы были дома?
   – Да, дома.
   – Вы ничего не слышали в квартире напротив?
   – Я сплю очень крепко.
   – Там стреляли из ружья, – сказал Клинг, и она повернулась с улыбкой в его сторону. – Четыре раза. Это очень громко.
   – Говорите, были выстрелы? – переспросила она.
   – Были, – подтвердил Клинг и нахмурился. – Выстрелы из ружья.
   – Я спала, – сказала миссис Лейбовиц. – В газетах писали, что это случилось в середине ночи. Я спала.
   – Выстрелы вполне могли разбудить вас, – предположил Карелла.
   Она обернулась к нему, но промолчала.
   – А вы их проспали, – сказал он.
   – А я проспала, – согласилась она, продолжая изучать его лицо.
   – По нашим расчетам, убийства произошли между половиной четвертого и половиной пятого, – сказал Карелла. – Вы ничего не припоминаете?
   – Я спала, – повторила миссис Лейбовиц, не отрывая от него глаз.
   – И ничего не слышали?
   – Я сплю очень крепко.
   Она снова застыла в ожидании, не спуская глаз с Кареллы. И только тогда он понял, чего она ждет и почему ее лицо кажется ему таким знакомым. Он быстро встал, повернулся к ней спиной и, отойдя от пуфика, спросил негромко: «У вас плохо со слухом, миссис Лейбовиц, да?» И резко повернулся к ней. Она по-прежнему улыбалась в ожидании, когда он заговорит.
   Его жена Тедди была глухонемой.
   Они были женаты уже давно, и он прекрасно знал этот взгляд, эту сосредоточенность в глазах, когда она «слушала» его, читая по губам или по жестам. То же самое выражение было у миссис Лейбовиц. Все внимание она сосредоточила на губах Кареллы.
   – Миссис Лейбовиц, – сказал он мягко, – кто еще живет на этом этаже?
   – Здесь всего три квартиры.
   – Кто живет в третьей? – спросил Клинг.
   Она быстро обернулась на его голос, но не ответила. Клинг взглянул на Кареллу.
   – В третьей квартире, миссис Лейбовиц, – мягко повторил Карелла. – Кто там живет?
   – Семейство Пимм. Миссис и мистер Джордж Пимм. Их сейчас нет дома.
   – Где они?
   – В Пуэрто-Рико.
   – В отпуске?
   – Да, в отпуске.
   Она действительно держится молодцом, подумал Карелла. Читает по губам как ас. Даже Тедди время от времени пропускает слово-другое. А Кармен Лейбовиц пронзает тебя голубыми глазами, впивается взглядом в губы и отводит его, только когда поймет смысл сказанного. Но стоит ей отвернуться, и она перестает улавливать смысл, слышит только невнятный шум, заставляющий ее поворачивать голову к говорящему. Она выработала очаровательную улыбку, ее лицо всегда выражает сочувствие и внимание, и она отменно вводит всех в заблуждение. Ей следовало бы носить слуховой аппарат, но он выглядел бы нелепым на такой элегантной, холеной женщине. Вот бы ей познакомиться с моей Тедди, пообщаться с моей замечательной женой, которая не только глуха, но и нема.
   – Когда они уехали? – спросил он, стараясь глядеть прямо в лицо собеседнице и отчетливо выговаривая каждый звук.
   – В прошлое воскресенье.
   – Значит, до того, как случились убийства?
   – Да.
   – Вы случайно не знаете, когда они собирались вернуться?
   – Кажется, Джордж говорил, что недели через две. Но точно не знаю.
   – Если через две недели, то это значит... – начал Карелла, по забывчивости обернувшись к Клингу. Однако вовремя спохватился и вновь повернулся к миссис Лейбовиц, которая сидела все с той же напряженной улыбкой на лице.
   – Значит, в следующее воскресенье? – спросил он ее.
   – Да, – ответила она. Судя по всему, она уже поняла, что он разгадал ее секрет, но продолжала вести себя точно так же. Надежда, что собеседник позволит ей продолжить игру, взяла верх.
   – Значит, Пиммы в отъезде, – подытожил Карелла, – а вы были единственной соседкой Лейденов, но крепко спали, так?
   – Именно так.
   – В таком случае у меня больше нет вопросов, – сказал Карелла. – Большое вам спасибо.
   – Вам спасибо, – отозвалась хозяйка и пошла проводить гостей до двери.
   В этот день Клинг и Карелла переговорили со всеми, кто был в ту ночь дома, пытаясь найти хотя бы одного человека, который, проснувшись от выстрелов, подошел бы к окну, выглянул на улицу, увидел машину – например желтый «бьюик», – взглянул на номер и запомнил его.
   Семь человек признались, что слышали выстрелы. Двое сказали, что приняли их за громкие выхлопы, которыми горожане, похоже, готовы объяснить любой внезапный громкий звук. Человек с четвертого этажа сказал, что, услышав первые выстрелы, встал с постели.
   – Два выстрела? – спросил Карелла.
   – Да, два, и очень громкие. Я вылез из постели и услышал, как кто-то кричит...
   – Мужчина или женщина?
   – Трудно сказать, просто громкий крик, а потом еще два выстрела.
   – Что вы сделали? – спросил Карелла.
   – Снова лег спать, – ответил человек. Женщина с девятого этажа тоже слышала выстрелы, но испугалась и не вставала с постели минут пять и только потом подошла к окну. Она видела, как от дома отъехала машина.
   – Какая машина?
   – Не знаю, я в марках не разбираюсь.
   – А цвет?
   – Темный.
   – Не желтый?
   – Нет, только не желтый.
   – Номер не заметили?
   – К сожалению, нет.
   Остальные трое опрошенных заявили, что они сразу распознали выстрелы, но решили, что стреляют на улице. Никто из них не подумал ни подойти к окну, ни позвонить в полицию. На нет и суда нет.
   Карелла поблагодарил их и стал спускаться вниз вместе с Клингом.
   – Что ты на это скажешь? – спросил он напарника.
   – Машина могла принадлежать кому угодно. Влюбленной парочке, кому-то, кто поехал на работу. Мало ли кому.
   – Уолтеру Дамаску, например.
   – Его подруга ездит на желтом «бьюике».
   – А на чем ездит он сам?
   – Скорее всего, ни на чем. Иначе зачем ей его возить?
   – Этого же не может быть, верно?
   – Чего не может быть? – сказал Клинг.
   – Чтобы человек вот так взял и исчез. Как сквозь землю провалился. Мы знаем, как его зовут, где он живет, у нас есть его отпечатки пальцев, есть словесный портрет. Нет только его самого.
   – Может, он отыщется? – предположил Клинг.
   – Когда? – спросил Карелла.
  
  
  * * *
  
   Бар «Раундли» находится на Джефферсон-авеню, в трех кварталах от нового музея. В пять пятнадцать, когда Клинг прибыл туда на свидание с Анной Гилрой, бар был заполнен уверенными в себе бизнесменами, юными секретаршами и манекенщицами. Посетители вели себя так, словно оказались на званом приеме с коктейлями. Все они находились в постоянном движении – выпивали, болтали друг с другом, курсировали между стойкой бара и столиками, разбросанными по слабо освещенному залу.
   В дальнем углу за столиком сидела Анна Гилрой. Она была в открытом платье очень крупной вязки, надетом на нейлоновый чехол телесного цвета. Клинг, по крайней мере, надеялся, что не на голое тело. В столь шикарном месте он чувствовал себя не в своей тарелке. Ему казалось, что его синий костюм нелеп, галстук неправильно завязан и сбился на сторону, а кобура на плече заставляет пиджак неестественно топорщиться. Короче, он чувствовал себя деревенщиной, случайно затесавшимся в приличное общество. А еще его мучило чувство вины.
   Увидев его, Анна помахала рукой. Он пробрался к ней через весело гудящую толпу, сел и быстро оглянулся, словно боясь, что где-то за колонной прячется Синди с топором в руке.
   – Вы пришли точно, – сказала Анна. – Люблю пунктуальных мужчин.
   – Вы уже что-то заказали? – осведомился он.
   – Нет, я ждала вас.
   – Что будете пить?
   – От мартини я делаюсь раскованной, – сказала она. – Выпью-ка я мартини.
   Клинг подозвал официанта и заказал мартини для Анны, а себе виски с содовой.
   – Вам нравится мое платье? – спросила Анна. – Вы, наверно, подумали, что я без всего.
   – В каком смысле?
   – Ну, под платьем.
   – У меня были подозрения.
   – Они безосновательны.
   – Приму к сведению.
   – Что-то не так? – спросила она. – Вы все время оглядываетесь.
   – Привычка. Смотрю по сторонам. Вдруг кого-то запримечу. Разыскиваемых преступников, я имею в виду. Профессиональная привычка.
   – Господи, вы так нервничаете. Надеюсь, не из-за моего платья?
   – Нет, платье очень красивое.
   – Жаль, у меня не хватило духу надеть его на голое тело, – сказала Анна и засмеялась.
   – Тогда вас бы арестовали, – сказал Клинг. – Статья тысяча сто сороковая.
   – Это что еще такое?
   – Лицо, которое сознательно и непристойно обнажает свое тело или его интимные части в общественных местах или в местах, где присутствуют другие лица, или заставляет другое лицо выставляться напоказ подобным образом, совершает противоправные действия, – процитировал Клинг.
   – О Господи! – воскликнула Анна.
   – Вот так, – сказал Клинг и страшно смутился.
   – Интимные части – это прелесть!
   – Так мы говорим. Так принято у полицейских.
   – Мне это нравится.
   – А вот наша выпивка, – обрадованно сменил тему Клинг.
   – Смешать вам, сэр? – осведомился официант.
   – Да, добавьте немного содовой. – Клинг улыбнулся Анне и чуть было не опрокинул ее бокал с мартини. Официант подлил в виски содовой и удалился.
   – Ваше здоровье, – сказал Клинг.
   – Ваше здоровье, – отозвалась Анна. – У вас есть подруга?
   Клинг, прихлебывавший виски, едва не поперхнулся.
   – Кто, кто? – переспросил он громко.
   – Подруга.
   – Да, есть, – мрачно кивнул он.
   – Поэтому вы и волнуетесь?
   – Я не волнуюсь.
   – И не надо. У нас же деловая встреча.
   – Вот именно. Я совершенно спокоен, – сказал Клинг.
   – А как выглядит ваша подруга? – спросила Анна.
   – Лучше давайте поговорим о вашем звонке Розе Лейден.
   – Вы помолвлены?
   – Официально – нет.
   – Что это значит?
   – То, что мы в принципе собираемся пожениться, но пока...
   – В принципе?
   – Нет, это дело решенное, просто мы не говорили о конкретной дате, вот и все. Синди еще учится.
   – Ее зовут Синди?
   – Да, а полностью Синтия.
   – Значит, она еще учится. Сколько же ей лет?
   – Двадцать три. В июне она должна получить степень магистра.
   – А-а...
   – А осенью собирается начать докторскую диссертацию.
   – Она, наверно, очень умная.
   – Что правда, то правда.
   – А я еле-еле кончила среднюю школу, – призналась Анна. – И все-таки – она хорошенькая?
   – Да, – сказал Клинг и сделал глоток. – Вообще-то детективом работаю я, но расследование почему-то проводите вы.
   – Я очень любопытна, – объяснила Анна, улыбаясь. – Теперь вы спрашивайте меня.
   – Когда вы позвонили миссис Лейден в пятницу?
   – А я-то думала, что вас интересую я.
   – Вы не понимаете, что мое дело...
   – Мне двадцать три, – сказала Анна. – Я родилась и выросла в этом городе. Мой отец работает в Управлении городского транспорта, мать – домохозяйка. Мы ирландцы. – Она отпила немного мартини. – Сразу после школы я поступила работать в АТМ и работаю там по сей день. Я за то, чтобы люди занимались любовью, а не войной. И еще, по-моему, вы самый красивый человек, которого я когда-либо встречала.
   – Спасибо, – пробормотал Клинг и поспешно поднес к губам стакан.
   – Вас это смущает?
   – Нет.
   – Радует?
   – Не знаю.
   – Я за откровенность и честность, – сообщила Анна.
   – Вижу.
   – Вы бы хотели со мной переспать?
   Клинг ответил не сразу. Первое, что пришло ему в голову, было: «Да!» – а потом в мозгу у него замельтешили фразы вроде: «Ну конечно, черт возьми, я хочу с вами переспать», а также «Где?», «У меня или у вас?» и так далее. Поэтому он подождал, пока улягутся страсти, и сказал:
   – Надо подумать. А пока давайте поговорим о Розе Лейден.
   – Запросто, – согласилась Анна. – Что вас интересует?
   – Когда вы ей звонили?
   – В пятницу, в самом конце дня.
   – А точнее?
   – Примерно без десяти пять.
   – Вы хорошо помните разговор?
   – Да, я сказала: «Могу ли я поговорить с миссис Лейден?» Она ответила: «Миссис Лейден слушает». Я передала ей все, что было в телеграмме, – насчет книжки. Она сказала, что уже знает, но все равно спасибо.
   – О чем она уже знала?
   – О чековой книжке.
   – Откуда ей стало известно?
   – Она сказала, что муж звонил из Калифорнии еще утром, сообщил, что проведет выходные в Сан-Франциско, что в понедельник отправится в Портленд, и попросил ее переслать новую чековую книжку в отель «Логан» в Портленде.
   – Во сколько он ей звонил?
   – Она не сказала.
   – Но, если он уже звонил ей, зачем ему было посылать телеграмму в фирму?
   – Не знаю. Наверно, для страховки.
   – Интересно, звонил он ей потом, говорил, что изменил планы и летит домой?
   – Она не говорила о втором звонке.
   – Вы звонили ей около пяти?
   – Да, в самом конце дня.
   – Он всегда был такой дотошный?
   – В каком смысле?
   – Всегда ли он звонил, а потом посылал телеграмму с той же просьбой?
   – Он мог сначала послать телеграмму, а потом позвонить.
   – Все равно.
   – А почему бы не позвонить и не послать телеграмму? Все равно компания оплатит. Вы об этом не подумали?
   – Нет.
   – Подумайте. Очень вас прошу.
   – Почему?
   – Потому что вы неотразимы.
   – Будет вам!
   – Вы уж мне поверьте. Меня удивить непросто, но кажется, я в вас влюбилась!
   – Это невозможно!
   – Вы так думаете?
   – Конечно. Разве можно влюбиться в человека, толком его не зная? Так бывает в кино.
   – Я знаю про вас все, что надо, – отрезала Анна. – Давайте выпьем еще по одной.
   – Хорошо, – сказал Клинг и сделал знак официанту. – Еще по одной, – распорядился он, когда тот подошел к их столику.
   Анна смотрела на него широко раскрытыми глазами. И вдруг его осенило: да она же и впрямь влюбилась! Придя к такому выводу, вслух он сказал:
   – Как вы верно заметили, у нас деловая встреча, и значит...
   – Это не просто деловая встреча, – возразила Анна, – и вы прекрасно это понимаете. Вы знали это уже в тот момент, когда согласились прийти. Я хочу спать с вами. Поехали ко мне!
   – Погодите, – сказал Клинг, оттягивая время. Про себя он думал: «Ты что, совсем рехнулся? Говори „да“, плати по счету и тащи ее туда, куда она скажет, пока не передумала». – Вы меня совсем не знаете, – наконец вымолвил он. – Мы даже толком не поговорили.
   – О чем тут говорить? Вы красивы и храбры, потому что в вашей работе требуется храбрость. И еще вы романтик, иначе с чего бы вам бороться с преступностью. Кроме того, вы умны, и мне нравится, как вы смутились, когда я заговорила про постель. Больше мне о вас знать ничего не надо. Например, есть ли у вас родинка на бедре или что-то в этом роде.
   – Родинки нет, – улыбнулся Клинг.
   – Ну так что?
   – Я... Я сейчас не могу.
   – Почему? – Анна придвинулась к нему ближе и накрыла его руку своей ладошкой. – Берт, – прошептала она. – Я люблю тебя, я хочу тебя...
   – Послушайте, – сказал он. – Мне надо немножко подумать... В конце концов...
   – Ты меня не хочешь?
   – Отчего же?
   – Уже хорошо, – улыбнулась она. – Один – ноль в мою пользу. Что же тебе мешает?
   – Я помолвлен. Я уже говорил.
   – И что с того?
   – Вы, наверно, не хотите, чтобы я...
   – Хочу! Страстно!
   – Не могу. Сейчас не могу. А может, и вообще...
   – Мой телефон: Вашингтон 6-3841. Когда уйдете от своей подруги, позвоните мне.
   – Я сегодня к ней не иду.
   – Отчего так? – удивилась Анна.
   – По средам вечером у нее занятия.
   – Тогда тем более поедем. Платите по счету!
   – Заплачу, конечно, – согласился Клинг, – но это не меняет дела.
   – Мы едем ко мне, – сказала Анна. – Мы будем любить друг друга шесть раз, потом я приготовлю обед, и снова шесть серий любви. Когда вам завтра на работу?
   – Нет, – отрезал Клинг.
   – Как знаете. Запишите хотя бы мой телефон.
   – Я и так его помню.
   – Великий сыщик! Повторите номер.
   – Вашингтон 6-3841.
   – Вы мне позвоните еще сегодня, – сказала она. – Когда представите себе, как я лежу в постели одна и умираю от любви.
   – Не уверен.
   – Пусть не сегодня, – уступила она. – Но в скором времени.
   – Не могу обещать.
   – Неважно, – сказала она. – Если не позвоните вы, то я сама вам позвоню. Берт, у меня нет предрассудков. Я хочу вас, и я получу вас. Считайте это предупреждением.
   – Вы меня пугаете, – сказал он совершенно искренне.
   – Это хорошо. Может, я вас к тому же немного возбуждаю?
   – Да, – признался он. – Самую малость.
   – Два – ноль, – сказала Анна и стиснула ему руку.
  
  
  
  
   Глава 7
  
  
   В четверг был Хэллоуин, канун Дня Всех Святых, и поэтому расследование не продвинулось ни на шаг. И это неудивительно: в этот день колобродят ведьмы, вампиры, домовые и прочая нечисть, изо всех сил мешая хорошим людям совершать добрые дела. Доброе дело, которое пытались совершить детективы 87-го участка, состояло в попытке разгадать убийства, но 31 октября сделать это было невозможно. Расследование топталось на месте. Впрочем, 31 октября у полиции и без того хлопот хватает.
   Что может быть благопристойней Дня Всех Святых? Но его канун Хэллоуин превратился в Америке в нечто совершенно непристойное. В детстве Кареллы 31 октября было принято куролесить, но по сравнению с тем, что творилось сейчас, это были невинные забавы. В те далекие дни Карелла рыскал по улицам осеннего города, нацепив шлем авиатора с очками-консервами, вооружившись мелком, палкой, выломанной из ящика, или мешочком муки. Надо было найти жертву, лучше девчонку, погнаться за ней и либо чиркнуть мелом ей по спине, либо стукнуть палкой, либо огреть мешком – так, чтобы остался след. После этого полагалось завопить «Хэллоуин!» и с хохотом бежать прочь. Жертва тоже обычно смеялась. Смеялись все. Это было невинное озорство, по крайней мере, таким оно запомнилось Карелле. Вечером детвора сооружала посреди улицы огромный костер, и швыряла туда все, что удалось добыть на местной свалке и на пустырях, а в придачу старую мебель и поломанные ящики, которые выпрашивала в соседних домах. Пламя взмывало вверх, во все стороны летели искры и пепел, а мальчики носились вокруг, как чертенята, и подбрасывали в костер топливо. Потом оно кончалось, костер начинал гаснуть, девочки отправлялись по домам, а мальчишки собирались кружком вокруг догоравшего костра и заливали огонь известным способом.
   Так праздновали Хэллоуин в наши дни, думал Карелла.
   А сейчас...
   Сегодня, например, двое подростков разбили витрину булочной на Эйнсли-авеню, потому что владелец отказался дать деньги на ЮНИСЕФ [8] . Они вошли в магазин с черно-оранжевыми картонками из-под молока и потребовали у хозяина взнос в фонд помощи голодающим. Хозяин велел им убираться из его магазина, что они и сделали, на прощание швырнув в витрину по кирпичу. Было что-то абсурдное в разгроме магазина, хозяин которого не дал денег на голодающих детей земного шара. Почти столь же абсурдное, как в войнах во имя сохранения мира. Карелле казалось, что человек, обвиненный в хулиганском нападении, вряд ли мог в оправдание сказать: «Я дал ему в глаз, потому что хотел предотвратить драку». Столь же нелепым было громить витрину, стоившую пятьсот долларов, только потому, что булочник отказался дать десять центов на доброе дело. Следуя подобной логике, можно было оправдать и все остальное, случившееся в тот день.
   Шесть молодых людей, вдохновленных мыслью, что сегодня Хэллоуин, день, когда все позволено, – а разве нельзя позабавиться раз в году?! – затащили двенадцатилетнюю девочку в проулок и изнасиловали ее, потому что она несла большой пакет праздничных гостинцев, которыми отказалась с ними поделиться. Кавалерам было от шестнадцати до восемнадцати лет, и вряд ли кто-то из них заметил бы эту малявку, если в не великий праздник.
   На Южной Одиннадцатой ученица выпускного класса спихнула с крыши свою одноклассницу, когда та пыталась написать внутри сердца, нарисованного мелом на кирпичном парапете крыши, «Айрин любит Пита». Айрин сообщила полиции, что любит не Пита, а Джо и что она умоляла свою подругу не писать неправды на видном месте, но та не вняла голосу разума и пришлось спихнуть ее с крыши. Однако она не сумела объяснить, почему крикнула во весь голос: «Хэллоуин!» – когда подруга летела вниз с высоты седьмого этажа.
   На Калвер-авеню взрослый мужчина погнался за пятнадцатилетним мальчишкой, который вымазал кремом для бритья окна его автомобиля. В пылу преследования мужчина сбил с ног женщину, катившую колясочку с четырехмесячным младенцем. Коляска выехала на проезжую часть улицы и была смята молочной цистерной. Преследователь, давая объяснения полицейским, выразил сожаление, что так случилось, но упрекнул их в том, что они не сумели предотвратить столь отвратительный хулиганский акт, совершенный мальчишкой.
   На Стеме, около Двадцатой улицы, два лихих профессионала, надев резиновые праздничные маски, вошли в кулинарию и с криками «Пирог или вилка в бок!» наставили на хозяина два заряженных револьвера. Хозяин, вполне проникшийся духом праздника, запустил в одного полновесной порцией макарон, а второго ударил очень острым ножом прямо в горло, туда, где кончалась маска. Первый из налетчиков, весь опутанный тонкими липкими нитями, выстрелил в хозяина и убил его наповал, а пробегавший в этот момент мимо лавки мальчишка сплясал от восторга жигу и крикнул «Хэллоуин!».
   Праздник удался на славу.
   Полицейские были в восторге.
   В шесть часов вечера Стив Карелла, уставший от бездействия в том, что касалось расследования убийств Лейденов, и от перегрузки во всем остальном, что связано было с праздничным разгулом, смотрел, как его жена раскрашивает лицо сына, и думал, что ему придется еще раз выходить на улицу.
   – У меня отличная идея, папа! – сказал Марк. Он был старше своей сестры Эйприл минут на семь, что добавляло ему авторитета. Обычно Марку приходили в голову «отличные идеи», которые Эйприл отвергала со сладкой улыбкой и словами: «Первый раз в жизни слышу такую глупость!»
   – Что за идея? – спросил Карелла.
   – Нам надо пойти к дому мистера Обермана.
   – Калеки Обермана, – добавила Эйприл.
   – Так нельзя говорить о старом человеке, – заметил Карелла.
   – Но он же действительно калека.
   – Неважно, – сказал Карелла.
   – Так или иначе, – продолжал Марк, – Эйприл и я пойдем к его дому и стукнем в дверь...
   – Мы с Эйприл пойдем и постучимся, – поправил его отец.
   Марк посмотрел на отца, размышляя, не пошутить ли, и спросил: «Ты тоже хочешь постучать в дверь Оберману?» Но счел за благо не рисковать, хотя порой шутки у него получались неплохие, что могла бы со вздохом подтвердить мисс Резерфорд, его классная руководительница.
   – Мы с Эйприл пойдем и постучимся, – послушно повторил он, ангельски улыбнулся отцу, а потом и матери, которая в этот момент подрисовывала ему черные усы. – Мы с Эйприл постучимся, а когда он откроет, ты сунешь ему в рожу револьвер.
   Тедди, внимательно следившая за губами сына, все поняла и, неистово помотав головой, требовательно посмотрела на мужа.
   – Сколько живу на свете, первый раз слышу такую глупость, – изрекла Эйприл, которая прожила ровно восемь лет, четыре месяца и десять дней.
   – Заткнись, дура, тебя не спрашивают, – ответил Марк сестре.
   Тедди жестом просигналила мужу, чтобы он навел порядок, и, взяв Марка обеими руками за плечи, повернула его к себе. Она работала на совесть, и хотя ее талант гримера, возможно, не восхитил бы взыскательных театралов, сама она осталась вполне довольна достигнутым. Черным фломастером она нарисовала Марку большие изогнутые брови, на веки наложила густые зеленые тени. Затем снова взяла черный фломастер и нарисовала зловещую бородку. Марк намеревался изображать Дракулу. Правда, обычно того изображали без усов и бороды, но Тедди решила, что иначе у сына будет слишком ангельский вид, и смело пошла на ломку канонов. С помощью красного фломастера она посадила ему на подбородок несколько капель крови, а поскольку сидела спиной к мужу, то не слышала, как тот отчитывал Марка за глупую идею с револьвером и за то, что он трубит сестре. Тедди посадила еще одну крошечную капельку крови под тремя большими, затем встала и отошла назад, чтобы оценить свой труд.
   – Как я выгляжу? – спросил Марк отца.
   – Ужасно, – ответил тот.
   – Вот и хорошо! – воскликнул Марк и выбежал из комнаты посмотреть на себя в зеркало.
   – Сделай меня красивой, мамочка, – сказала Эйприл, глядя матери в глаза. Тедди улыбнулась, затем медленно и тщательно ответила жестами, на языке глухонемых. Карелла и малышка внимательно следили за ней.
   – Мама говорит, что ей незачем делать тебя красивой, – пояснил Карелла. – Ты и так красивая.
   – Я и сама почти все поняла, – сказала Эйприл и крепко обняла Тедди. – Я ведь добрая принцесса, – сообщила она отцу.
   – Конечно, ты добрая принцесса.
   – А злые принцессы бывают?
   Тедди надела на фломастеры колпачки, чтобы они не высохли. Она улыбнулась дочери, покачала головой и стала рыться в сумочке. Отыскав помаду, Тедди подошла к Эйприл, которая с нетерпением ждала превращения в сказочную принцессу. Она опустилась возле дочери на колени и принялась умелыми движениями накладывать помаду. Мать и дочь были удивительно похожи друг на друга: одни и те же карие глаза и черные волосы, длинные ресницы и большой рот. На Эйприл был длинный плащ с капюшоном, сделанный из темно-зеленого бархата их прислугой Фанни. Губной помадой Тедди изобразила на щеках Эйприл румянец. Затем настал черед зеленых теней, которыми она уже раскрашивала сына. Но теперь она едва касалась ими век дочери, поскольку работала над образом не кровожадного вампира, а прекрасной принцессы. Затемнив кисточкой веки, Тедди поглядела на мужа, предлагая оценить ее труды.
   – Красиво, – сказал Стив и посоветовал дочери пойти полюбоваться на себя в зеркало.
   – Правда, я красивая, мамочка? – спросила Эйприл и, не дожидаясь подтверждения, пулей вылетела из комнаты.
   Секунду спустя в комнату вошла смеющаяся Фанни и сказала, обращаясь к Тедди:
   – По нашей кухне бегает вампирчик весь в крови. – И, притворившись, что только сейчас заметила Стива, насмешливо добавила: – А вот и глава семьи! Неужели он лично поведет молодежь безобразничать?
   – Так точно! – отозвался Карелла.
   – Чтобы все были дома к семи! А то жаркое перестоит.
   – Лично я к семи буду, – пообещал Карелла Фанни и, повернувшись к Тедди, спросил: – Ты действительно думаешь, что злых принцесс не бывает?
   – Это вы о чем? – полюбопытствовала Фанни. Впервые в этом доме она появилась восемь лет назад в качестве подарка, сделанного отцом Тедди, который решил, что дочери нужно дать хотя бы месяц передышки после рождения близнецов. В те годы у Фанни были голубые волосы, пенсне, и она весила семьдесят килограммов. Оплаченный тестем месяц пролетел мгновенно, и Карелла с огорчением сообщил Фанни, что не может позволить себе держать домработницу на свое скудное жалованье. Но незамужняя Фанни полюбила эту семью. Она сказала, что пусть Карелла платит ей столько, сколько сможет, а она станет подрабатывать ночными дежурствами, поскольку у нее наряду с железным здоровьем есть еще диплом медсестры. Карелла наотрез отказался, но Фанни, уперев руки в бока и насмешливо сощурившись, спросила: «Хотите выбросить меня на улицу? Этот номер у вас не пройдет!» После долгих споров и переговоров Фанни осталась и все восемь лет прожила у них. Теперь ее волосы были тускло-рыжего оттенка, вместо пенсне появились очки в круглой черной оправе, и она похудела до шестидесяти килограммов с небольшим – результат беспрерывной беготни за близнецами. Ее влияние на жизнь семейства больше всего чувствовалось в речи Марка и Эйприл. Почти все время они проводили с ней и Тедди, но, поскольку Тедди не могла сказать ни слова, лексика Фанни оставалась для них образцом для подражания. Время от времени Марк именовал кого-нибудь из друзей «ирландским недоноском», а Эйприл вполне могла посоветовать подружке «убираться в задницу». Это придавало особый колорит будням семьи Карелла.
   Теперь Фанни стояла, уперев руки в крутые бедра, и требовала, чтобы Карелла объяснил смысл своей последней реплики. Пронзив ее мрачным взглядом старого сыщика, Стив сказал:
   – Я имел в виду, дорогая, что временами ты бываешь грубой и назойливой, как злая принцесса, – вот и все! – на что Фанни громко расхохоталась.
   – Не понимаю, как ты терпишь такого изверга! – сказала она Тедди, все еще смеясь, и вышла из комнаты.
   – Пап, ты идешь? – спросил Марк.
   – Иду, сын, – отозвался Карелла.
   Он обнял и поцеловал Тедди, потом зашел в гостиную, взял за руку сына и дочь и вместе с потомством отправился на улицу. Он почти забыл, что не далее как сегодня видел на мостовой разбившуюся семнадцатилетнюю школьницу, которую подруга столкнула с крыши семиэтажного дома за то, что та хотела написать «Айрин любит Пита».
  
  
  * * *
  
   В 9.45 в следственном отделе раздался звонок. Мейер Мейер, сидевший в одиночестве у телефона, взял трубку и сказал обычное:
   – Восемьдесят седьмой участок. Мейер Мейер слушает.
   – Говорит патрульный Брич. Бенни Брич.
   – Привет, Бенни.
   – Решил позвонить на всякий случай. Шел я мимо бара на Калвер, а хозяин вышел и попросил меня зайти.
   – Так.
   – Захожу я в бар, а на столе стоит парень и несет Бог знает что.
   – Что же он говорит?
   – Говорит, что убил какую-то женщину.
  
  
  * * *
  
   Человек, столь необычным образом признавшийся в убийстве, был верзилой ростом в метр девяносто пять, с крупным носом, широкими скулами, придававшими лицу некоторую угловатость, большим ртом и тяжелым подбородком. Когда в сопровождении патрульного Брича он вошел в следственный отдел, от него сильно разило спиртным.
   – Что происходит с городом? – спросил он, с трудом выговаривая слова. – Стоит человеку выпить стаканчик-другой, как его хватают легавые.
   – Он сильно пьян, сэр, – доложил Брич.
   – Вижу, – сказал Мейер. – Посмотри, остался ли кофе в канцелярии.
   – Слушаю, сэр, – сказал Брич и вышел.
   – Я не пьян, – сообщил человек.
   – Ваше имя? – спросил Мейер.
   – Это мое дело.
   – Отлично. Если вы не пьяны, то слушайте меня внимательно. Для вас это может быть важно.
   – Слушаю.
   – В соответствии с решением Верховного суда по делу «Миранда против штата Аризона», я обязан напомнить вам о ваших правах, что я сейчас и делаю.
   – Отлично, – сказал человек.
   – Во-первых, вы можете ничего не говорить, это ваше право. Понятно?
   – Н-да.
   – Вы понимаете, что не обязаны отвечать на вопросы, задаваемые вам полицейскими?
   – Вполне.
   – Вы понимаете, что, если вы все же будете отвечать, ваши ответы могут быть использованы против вас?
   – Да.
   – До, а также и во время допроса вы имеете право пользоваться помощью адвоката. Это понятно?
   – Абсолютно!
   – И если вы хотите воспользоваться этим правом, но не имеете средств нанять адвоката, он может быть назначен вам бесплатно для консультаций как до, так и во время допроса. Это вам понятно?
   – Чего уж тут непонятного!
   – Вы знаете теперь о ваших правах?
   – Нет, – сказал человек и пьяно заржал.
   – Брич! – позвал Мейер и тяжело вздохнул. – Где там кофе?
   – Несу! – крикнул Брич.
   Они заставили пьяного выпить три чашки кофе, а затем, когда Мейер решил, что тот несколько отрезвел, он еще раз исполнил традиционный номер в защиту прав допрашиваемого, закончив набор предупреждений вопросом:
   – Готовы ли вы отвечать на вопросы в отсутствие адвоката?
   – Чего?
   – Хотите адвоката или нет?
   – Зачем мне адвокат?
   – Это вам решать. Вы готовы отвечать на вопросы без него?
   – Готов.
   – Отлично. Ваше имя?
   – На этот вопрос я отвечать отказываюсь.
   – Почему?
   – Потому что не хочу, чтобы моя мама узнала, что я попал в полицию.
   – Боитесь, она узнает, за что вы сюда попали?
   – А за что вы меня притащили сюда?
   – Вы не догадываетесь?
   – За то, что я напился?
   – Нет, не потому.
   – Тогда за что же? Я ничего такого не делал.
   – Вы помните, что вы говорили в баре?
   – Нет.
   – Вы не помните, как забрались на стол и во всеуслышание признались в содеянном преступлении?
   – Нет.
   – Патрульный Брич, напомните этому человеку, что он говорил.
   Брич смутился, пожал плечами и сказал:
   – Мистер, вы забрались на стол и заявили, что убили девушку.
   – Ничего такого я не говорил.
   – Нет, говорили. Вы заявили это всем присутствующим до того, как я вошел, вы стояли на столе и, качаясь, говорили, что убили девушку и ничего вам за это не было.
   – Нет.
   – Это были ваши слова, – не сдавался Брич.
   – Я был пьян. Даже если и сказал что-то в этом роде, то просто все сочинил.
   – Значит, вы никого не убивали? – спросил Мейер.
   – Никого и никогда.
   – Зачем же вы тогда сочинили эту небылицу?
   – Сам не знаю.
   – Вы не думали, что кто-то позовет полицию?
   – Я был пьян, – объяснил задержанный. Теперь, протрезвев, он говорил вежливо и даже застенчиво. Мейер заметил, что руки у него были загорелые и мозолистые, как у фермера.
   – Вы живете в этом городе, сэр? – спросил он.
   – Нет.
   – Где вы живете?
   – Кофе еще есть?
   – Брич!
   – Сейчас принесу, – сказал Брич.
   – Где вы живете?
   – На Севере.
   – Где именно?
   – В Кери. Это возле Хадлстона, сто девяностое шоссе. Поворот, не доезжая развилки на Маунт-Торренс.
   – Что вы делаете в нашем городе?
   – Приехал на несколько дней.
   – По делам или так?
   – По делам.
   – Чем вы занимаетесь?
   – Столярничаю. У нас там есть мастерская. Делаем столики, чашки, ложки. Все из дерева. Время от времени я приезжаю сюда с товаром, продавать.
   – Когда были в последний раз?
   – В апреле.
   – Когда приехали в этот раз?
   – В прошлый четверг.
   – Так-так, – сказал Мейер. – Что же за девушку вы убили?
   – Никого я не убивал.
   – Но вы же сами сказали...
   – Я сказал это в нетрезвом состоянии. Если вообще что-то сказал.
   – Как ваша фамилия?
   – Я бы не хотел отвечать на этот вопрос.
   – Мы все равно выясним.
   – Выясняйте.
   – Послушайте, мистер, я бы на вашем месте не особенно ломался, потому что дело серьезное. В доме неподалеку от бара, где мы вас задержали, была убита женщина, причем, судя по всему, это произошло в пятницу. Почему бы вам не рассказать, где вы были в это время?
   – Когда вы объясняли мне права, то сказали, что я не обязан отвечать на вопросы, если они мне не нравятся. Так?
   – Так.
   – Тогда я больше не буду отвечать.
   В этот момент вошел Коттон Хейз.
   – Дурдом, и только! – сказал он Мейеру. – С каждым годом все хуже и хуже, какой-то кошмар. – Он посмотрел на задержанного, отвернулся, снова посмотрел на него и спросил: – Мы не знакомы?
   – Вроде бы нет, – ответил тот.
   – Конечно, знакомы, – возразил Хейз, подошел к нему и стал всматриваться в лицо. – Разве мы не... – начал было он, но в замешательстве замолчал.
   – Ты узнал его, Коттон?
   – Пока нет. Что он натворил?
   – Говорит, убил девушку.
   – Правда?
   – Я был пьян.
   – Что за девушка? – спросил Хейз, не спуская с него глаз.
   – Я не обязан вам отвечать, – сказал человек.
   – Вспомнил! – воскликнул Коттон и щелкнул пальцами. – Вас зовут Роджер Брум, и мы толковали с вами о холодильнике, который украли из подвального этажа одного пансиона. Это было три или четыре года назад. Угадал?
   Человек молчал.
   – Это действительно ваша фамилия? – спросил Мейер.
   – Да, – выдавил он наконец.
   – Так что там приключилось? – спросил Мейер Хейза.
   – Хозяйка пансиона на Двенадцатой улице заявила о пропаже холодильника из подвального этажа, – объяснил Хейз. – Мы опросили всех жильцов, среди них был и мистер Брум. – Он обернулся к Бруму. – Помню, я рассказывал вам, что катался на лыжах в Маунт-Торренс. Вы живете в тех краях возле Хадлстона, верно?
   – Да, в Кери, – кивнул Брум.
   – Похоже, вы опять угодили в беду, – сказал ему Мейер.
   – Я не крал холодильника, – возразил Брум.
   – Кто же это сделал?
   – Да не знаю я!
   – Не надо так волноваться.
   – Мне нужен адвокат, – заявил Брум. – Я хочу позвонить матери.
   – Минуту назад вы отказались от адвоката.
   – Теперь он мне понадобился.
   – Зачем? Вы не хотите рассказать нам, что тогда случилось?
   – Ничего не случилось. Я не крал холодильника.
   – Но убили девушку?
   – Нет.
   – Может, вы все-таки нам расскажете, мистер Брум?
   – Я хочу позвонить матери.
   – Зачем?
   – Сказать ей... Сообщить ей, что все в порядке. Мне надо ей позвонить.
   – Но я так понял, что вы хотите адвоката.
   – Хочу.
   – Вы можете оплатить его услуги? Вы назовете адвоката или нам его подыскать?
   – Я не знаю ни одного адвоката в этом городе.
   – Так достать вам адвоката?
   – Да. Если вы будете хитрить и запутывать меня...
   – Мы не собираемся вас запутывать, – заверил его Мейер. – Коттон, позвони в юридическую службу. Нам срочно нужен адвокат.
   – Я просил кофе, – напомнил Брум.
   – Брич! – рявкнул Мейер.
   – Иду! – рявкнул Брич.
  
  
  * * *
  
   Трудно объяснить, почему человек, так долго живший с грузом вины, вдруг решает выложить все как было. Об этом лучше спросить Теодора Рейка [9] . Возможно, в случае с Брумом решающую роль сыграло появление Хейза: Брум решил, что его дело – табак. Но как тогда объяснить признание человека, вдруг забравшегося на стол в баре и громогласно заявившего, что он убил девушку и ему это сошло с рук?
   Теперь в полуночной тишине следственного отдела, в присутствии двух детективов, стенографиста и назначенного адвоката, Роджер Брум рассказал все. Монотонным голосом он поведал о том, как зимой познакомился с девушкой. Это было пять лет назад, нет, четыре, в феврале, за день-другой до Валентинова дня. Он еще вспомнил, как покупал открытки – одну для матери, другую для хозяйки пансиона, где тогда жил. Ее звали миссис Доэрти. Но все это было уже после того, как он встретил девушку и убил ее.
   Девушку звали Молли Нолан, она приехала сюда из Сакраменто в поисках работы. Она жила в пансионе «Орхидея» на Эйнсли-авеню. Он познакомился с ней в баре, они немного выпили, а потом он привел ее к себе, в пансион миссис Доэрти. Девушка была рыжая и совсем не хорошенькая, но он оказался с ней в постели, сказал ей, что она красивая, а потом почему-то – он сам не мог этого объяснить – начал ее бить. Сначала ударил в глаз, затем разбил нос. Когда потекла кровь и он понял, что она сейчас начнет кричать, он схватил ее за горло и задушил.
   Глубокой ночью он вынес труп в подвал, запихал его в старый холодильник, из которого вынул полки. Ему пришлось сломать убитой обе ноги, чтобы запихнуть ее внутрь. Потом он перетащил холодильник в свой грузовик, доехал до какого-то моста – он не помнил названия, но был готов показать его – и сбросил в реку. Потом он не раз проезжал по этому мосту и каждый раз думал: неужели холодильник с трупом все еще лежит на дне реки?
   Затем он сильно всех удивил, спросив, работает ли еще детектив, у которого глухонемая жена, потом заплакал, сказал: «Мать убьет меня», – и подписал протокол, все три копии.
   Приятно раскрывать старые преступления. И все же пока не удалось выяснить, кто зарезал ножом женщину по имени Марджи Ридер.
  
  
  
  
   Глава 8
  
  
   Первого ноября в десять утра лейтенант Сэм Гроссман из криминалистической лаборатории позвонил в 87-й участок и спросил Стива Кареллу. Когда Карелла взял трубку, Сэм рассказал ему анекдот о человеке, который открыл пиццерию напротив Ватикана, и только после этого приступил к делу.
   – Я насчет электробритвы, – сказал он.
   – Какой электробритвы?
   – Той, что вы нашли в ванной квартиры Лейденов. Мы сняли с нее отпечатки пальцев – занятная получается штука.
   – Что же в ней занятного?
   – Отпечатки принадлежат убийце.
   – Дамаску?
   – Это его фамилия?
   – Это фамилия главного подозреваемого.
   – Почему вы его не арестовали?
   – Не можем найти.
   – Так или иначе, отпечатки на электробритве совпадают с отпечатками на ружье. Каково?
   – Что-то я не понимаю, – сказал Карелла.
   – И я тоже. Ты бы смог застрелить двоих, а потом побриться бритвой одного из убитых?
   – Я – нет, а ты?
   – И я нет. Тогда почему этот тип так поступил?
   – Может, он сильно зарос? – предположил Карелла.
   – Мне случалось видеть и не такое, – сказал Гроссман.
   – Мне тоже.
   – Но зачем ему было так рисковать? Ружье стреляет слишком громко, Стив. Ты можешь вообразить человека, который стреляет из ружья четырежды, а потом как ни в чем не бывало идет в ванную бриться? Электрической бритвой! Ею же за час не побреешься!
   – Ну, за час все же побреешься.
   – Все равно долго! – сказал Гроссман. – Если ты застрелил двоих, первое твое побуждение – удрать. Тут уж не до бритья электробритвой.
   – Это в том случае, если не знаешь, что в квартире напротив глухая женщина, а в квартире рядом нет жильцов.
   – Ты хочешь сказать, что никто в доме не слышал стрельбы?
   – Почему? Слышали.
   – Ну и что?
   – Обычное дело. Никто не позвонил в полицию.
   – Так или иначе, убийца понимал, что наделал много шума. Он должен был быстро смыться.
   – Но он же, по твоим словам, этого не сделал.
   – Я говорю тебе: он стал бриться.
   – Твое мнение – кто он?
   – Псих, – сказал Гроссман.
  
  
  * * *
  
   Глория Лейден жила в многоквартирном доме на берегу реки Дикс. В вестибюле Кареллу и Клинга остановил швейцар. Он позвонил миссис Лейден, чтобы сообщить о визитерах. Она была готова их принять, и сыщики взмыли на семнадцатый этаж в сопровождении лифтера, который все время насвистывал «А мне все равно» и страшно при этом фальшивил.
   В квартире были большие стеклянные двери, выходившие на маленькую веранду, обращенную к реке. Ухоженная квартира была обставлена в стиле датского модерна: белые стены, бежевые ковры. Четыре обитавшие здесь кошки, похоже, подбирались по цвету и превосходно вписывались в общую гамму. Они то выходили, то опять возвращались в гостиную, где Карелла и Клинг допрашивали хозяйку. Кошки поочередно обнюхали брюки Клинга и ботинки Кареллы, словно сами были сыщиками, проверяющими подозрительных посетителей. Кошки выводили Клинга из равновесия. Ему казалось, что они могут учуять запах Анны Гилрой и сообщат куда надо.
   – Миссис Лейден, мы хотели еще кое о чем вас спросить, – сказал Карелла.
   – Пожалуйста, – кивнула миссис Лейден. На ней был халат с поясом, а под ним со всей очевидностью скрывался корсет. Ее волосы утратили тот лавандовый оттенок, который так удивил Кареллу в морге. Хозяйка устроилась на краешке кресла, обитого пушистой коричневой материей, спиной к балкону.
   – Во-первых, нас интересует, слышали ли вы, чтобы ваш сын или невестка упоминали имя Уолтера Дамаска?
   – Уолтер?..
   – Дамаск.
   – Нет, никогда.
   – Или какого-то другого Уолтера?
   – Среди их друзей не было Уолтеров.
   – Вы знали их друзей?
   – Некоторых знала.
   – Но ваш сын никогда не упоминал...
   – Нет.
   – А невестка?
   – Мы с ней редко говорили. По крайней мере, на личные темы.
   – Но вообще-то вы с ней разговаривали?
   – Да, разговаривала.
   – Вы с ней не очень ладили?
   – Нет, отчего же, ладила. Наверно, вас интересует, нравилась ли она мне?
   – Она вам нравилась?
   – Нет.
   – Ясно.
   – Уверяю вас, молодой человек, я не умею стрелять из ружья.
   – Никто и не говорит, что это были вы.
   – Вместе с ней убит и мой сын, не забывайте.
   – Ас ним вы ладили, миссис Лейден?
   – Прекрасно ладила.
   – Но не с невесткой?
   – Нет. По крайней мере, сначала не очень.
   – Когда было начало?
   – Он привез ее из очередной поездки семь-восемь лет назад.
   – Откуда она родом?
   – Из Алабамы. Представляете, привез мне южанку. Вы бы только на нее посмотрели! Дело было летом, она впорхнула в комнату в желтом платье. Вылитая Скарлетт О'Хара. Вот такое первое впечатление!
   – Вы знаете ее девичью фамилию?
   – Роза Хилари Борден. На Юге они употребляют все три имени. Она постоянно рассказывала мне о своих двоюродных братьях и сестрах. Элис Мэри Борден, Давид Грэм Борден, Хорсе Франк Борден – натуральный роман из южной жизни. Вы бы только ее послушали! Единственный ребенок в семье, зато тысячи кузин и кузенов по всей округе, любителей кукурузных оладий и требухи. Я сразу сказала сыну: она мне не нравится. Но ему было все равно. Он мне заявил, что любит ее. Любит! Подстерегла его вдалеке от дома, улучила момент! Мужчины все одинаковы.
   Карелла взглянул на Клинга. Оба промолчали. Миссис Лейден кивнула, словно соглашаясь со своей жизненной философией, и сказала:
   – Мой сын был очень хорош собой, за него пошла бы любая. Когда он был в поездках, телефон звонил каждые десять минут. Все девицы хотели знать, когда Эндрю вернется домой. Но он вернулся с Розой Хилари Борден в желтом платье в обтяжку.
   – До женитьбы он жил здесь, с вами? – спросил Клинг.
   – Да, конечно. Мой бедный муж умер, когда Эндрю был еще ребенком. Разве сын может бросить свою овдовевшую мать?
   – Сколько ему было лет, когда он женился? – спросил Карелла.
   – Это случилось восемь лет назад, значит, тридцать два.
   – Вы сказали, он встретил Розу на Юге, в Алабаме?
   – Да, в Монтгомери.
   – А мы решили, что его регион на Западе.
   – Это сейчас. Три или четыре года назад его перевели.
   – Скажите, миссис Лейден, вы знали, что в минувшие выходные ваш сын собирался домой?
   – Нет.
   – Он вам не звонил?
   – Нет.
   – А вашей невестке?
   – Моя невестка никогда не звонила мне, когда сын был в командировке.
   – Нам хотелось бы знать, не сообщал ли он ей о намерении приехать. Похоже, его планы изменились.
   – Мне об этом все равно не стало бы известно. Она даже не сообщила мне, что забеременела. Я и узнала это, когда она потеряла ребенка, да и то потому, что Эндрю случайно обмолвился.
   – Когда это произошло?
   – В мае.
   – Она забеременела и потеряла ребенка?
   – Да, на втором месяце.
   – Миссис Лейден, если забыть об Уолтере Дамаске, был ли среди их друзей кто-то...
   – Нет.
   – Кто мог бы завидовать...
   – Нет.
   – Или сделать что-то в этом роде по иной причине?
   – Нет.
   – И вы никогда не слышали об Уолтере Дамаске?
   – Нет.
  
  
  * * *
  
   Больше вопросов у сыщиков не было. Кошки еще немного пошныряли вокруг, миссис Лейден добавила к портрету невестки несколько черных штрихов, и сыщики откланялись. Пора было делать перерыв на ленч.
   Возникло предположение, что Уолтер Дамаск навестит свою квартиру, чтобы забрать чек, оставленный им в ящике комода в ночь гибели четы Лейденов. В конце концов, если он собирался удрать, то деньги ему не помешали бы. Поэтому детектив Артур Браун и был отправлен в засаду, в грязное логово Дамаска. С пятницы он коротал там время в одиночестве – высокий рыжий детина, кожа которого была темнее мрака, царившего в квартире. Плащ Брауна висел на спинке стула. В руках у Брауна был револьвер.
   Браун терпеть не мог засад, но эта ему не нравилась особенно. Во-первых, в квартирке воняло, как на помойке. Во-вторых, ее владелец устроил здесь жуткий беспорядок. Когда ты на улице и следишь за автомобилями, вокруг толчея и суета, все время что-то происходит, можно поглазеть по сторонам. Даже в задней комнате магазина слышны голоса покупателей, и ты чувствуешь, что жизнь продолжается. Но здесь, в сумрачной тишине, казалось, что время остановилось. Кто бы ни был этот Дамаск и что бы он ни совершил, жил он как свинья. Темень, вонь и тишина навалились на Брауна, заставив его в очередной раз горько пожалеть о том, что он пошел работать в полицию, а не в санитарную инспекцию. Если бы у него в свое время хватило ума, он сейчас разъезжал бы на мусорной машине, которая хоть и воняет, но все же не так, как эта квартирка, и работал бы он при ясном свете ноябрьского солнца. Браун подумал, не поднять ли шторы на окнах, но решил, что лучше не стоит, устроился поудобнее на стуле в кухне и стал уже было задремывать, как услышал, что в замке входной двери поворачивается ключ. Сон как рукой сняло.
   Он встал и прижался спиной к кухонной стене. Дверь отворилась. Снова наступила тишина. Дверь закрылась, отрезав полоску света, пробивавшуюся с лестничной площадки. Кто-то вошел в комнату и двинулся к кухне.
   Браун колебался лишь мгновение. Затем он возник в дверях с револьвером в руке и коротко сказал:
   – Стоять на месте!
   На него испуганно глядела хорошенькая рыжая девушка.
  
  
  * * *
  
   Ее звали Аманда Поп. Она попросила сыщика звать ее Мэнди. Она ничего не имела против прогулки в участок, куда они поехали в ее желтом «бьюике». Браун сидел рядом с ней, рука с револьвером лежала на коленях. Она весело болтала с ним во время короткой поездки, а теперь, вольготно расположившись в комнате следственного отдела, первым делом попросила трех окруживших ее озабоченных детективов звать ее Мэнди. Услышав о своих правах, она отказалась от адвоката, поскольку ничего плохого не совершила.
   – Что вы делали в квартире? – спросил Карелла.
   – Пришла в гости к Уолли.
   – К какому Уолли?
   – К Дамаску.
   – Кто дал вам ключ?
   – Уолли.
   – Когда?
   – Давно, несколько месяцев назад.
   Девушка была красива, знала об этом и пользовалась своей очаровательной наружностью очень умело. Волосы медно-красного цвета прекрасно контрастировали с белой кожей и большими зелеными глазами. Носик задорно вздернут, рот большой, губы крупные и ненакрашенные. Зеленое шерстяное платье удачно подчеркивало ее соблазнительные формы. Девушка сидела на стуле, закинув одну стройную ножку на другую, и ослепительно улыбалась детективам, заставив каждого пожалеть, что он не допрашивает ее один на один, подальше от похотливых коллег.
   – Расскажите о ваших отношениях с Дамаском, – предложил Клинг.
   – Сами знаете, – скромно потупилась она.
   – Лучше вы нам все-таки расскажите, – попросил Браун.
   – Мы часто встречаемся, – сказала Мэнди.
   – Как часто?
   – Очень часто.
   – Вы живете вместе?
   – Что вы хотите этим сказать?
   Им никак не удавалось проявить необходимую строгость. Аманда Поп была так очаровательна и так по-женски хрупка, что им совершенно не хотелось не то чтобы разбить или поломать, но даже потревожить это произведение искусства. Они стеснялись убогой обстановки своего участка, светло-зеленых крашеных стен, обшарпанных столов, пыльного бачка с питьевой водой, ржавых решеток на окнах, унылых ящиков с документами, клетки для задержанных – к счастью, в данный момент пустовавшей. В это мрачное помещение красота заглядывала редко, и сыщики, задавая серьезные вопросы строгим тоном, чувствовали за собой какую-то вину.
   – Так жили вы с ним или нет? – спросил Карелла.
   – Мы жили в разных квартирах, – сказала Мэнди.
   – Где ваша квартира, мисс Поп?
   – Пожалуйста, зовите меня Мэнди.
   Клинг откашлялся.
   – Так где же находится ваша квартира? – спросил он.
   – Мэнди, – добавила она таким тоном, каким учительница произносит трудное для маленького ученика слово.
   – Мэнди, – послушно повторил Клинг и снова кашлянул.
   – Я живу на углу Рэндал-авеню и Пятой улицы, – произнесла она голосом таким же нежным, как и ее личико. Она говорила отчетливо, но очень мягко, глядя на сыщиков снизу вверх и слегка улыбаясь, словно ведя светскую беседу с тремя приятными мужчинами за коктейлем.
   – Послушайте, Мэнди, – сказал Карелла, – когда вы в последний раз видели Дамаска?
   – На прошлой неделе.
   – Когда именно? – спросил Браун.
   – В пятницу вечером.
   – Где вы видели его?
   – Я заехала за ним в «Уютный уголок». Это ночной клуб. Он там работает. Вышибалой.
   – Когда вы за ним заехали?
   – В два. Перед закрытием.
   – Куда вы поехали потом?
   – К нему.
   – Сколько там пробыли?
   – У него?
   – Да.
   – Около часа.
   – Чем занимались?
   – Сами знаете, – снова сказала Мэнди, опуская глаза.
   – А потом? – спросил Клинг.
   – Отвезла его в одно место.
   – Куда?
   – На Саут-Энджелс-стрит.
   – Зачем.
   – Ему туда было надо.
   – Он не объяснил зачем?
   – Объяснил. Сказал, что хочет поиграть в покер.
   – И вы его туда отвезли?
   – Да.
   – Значит, сначала вы поехали к нему на квартиру, где пробыли около часа, а потом отвезли его играть в покер?
   – Да.
   – Во сколько это было?
   – Точно не скажу. Примерно между тремя и четырьмя утра.
   – Вы его с тех пор больше не видели?
   – Нет, он вышел из машины, и все.
   – И после этого вы не встречались?
   – Нет.
   – И не разговаривали по телефону?
   – Нет.
   – Он вам не звонил?
   – Нет, не звонил.
   – И вы ему не звонили?
   – У него нет телефона. – Мэнди помолчала и добавила: – Вообще-то, я звонила ему в клуб, но там сказали, что он не появлялся всю неделю. Вот я и решила заглянуть к нему, узнать, не стряслось ли чего.
   – Он при вас не упоминал людей по фамилии Лейден?
   – Лейтон? Нет.
   – Лейден! Лейден!
   – Нет, ни разу.
   – Когда вы вместе выходили из его квартиры, он что-нибудь с собой взял?
   – Что именно?
   – Это мы вас спрашиваем.
   – А что вас интересует?
   – Оружие не брал?
   – Вроде нет. Но пистолет у него есть. Маленький такой.
   – Нас интересует ружье, мисс Поп.
   – Мэнди.
   – Мэнди. Вы бы обязательно его заметили.
   – Ружье? Нет, ружья не было. Да и зачем оно ему?
   – Вы знаете, как оно выглядит?
   – Ну да. Вернее нет. В общем, как винтовка?
   – Примерно.
   – Нет, ружье я бы заметила.
   – У него было с собой что-нибудь большое?
   – Нет.
   – Что-нибудь похожее на завернутое ружье или ружье в футляре?
   – Нет, в руках у него ничего такого не было. Да и зачем ему брать ружье, если он собирался играть в покер?
   – Но может, он не собирался играть в покер, мисс Поп?
   – Мэнди.
   – Может, он поехал в город, чтобы кого-нибудь убить, а?
   – Нет!
   – Например, Розу и Эндрю Лейденов.
   – Нет, – еще раз сказала Мэнди.
   – Вы уверены, что не встречались с ним после пятницы?
   – Вполне. Он не давал о себе знать. Это так не похоже на Уолли. Он всегда звонит мне три-четыре раза в неделю.
   – Но на этой неделе он не позвонил ни разу?
   – Ни разу.
   – Он не говорил, что собирается уехать из города?
   – Куда ему ехать?
   – Это мы у вас хотим спросить.
   – Некуда ему ехать. Тут у него работа. Зачем ему уезжать?
   – Если он кого-то убил, то мог решить, что лучше на время уехать.
   – Я уверена, что он никого не убивал.
   – Вы с ним когда-нибудь вместе уезжали?
   – Нет.
   – Есть ли у него где-то родственники?
   – Не знаю. Он не говорил.
   – Мисс Поп, если вам вдруг...
   – Мэнди.
   – ...позвонит или напишет Дамаск, тут же дайте нам знать. Я предупреждаю вас, что он подозревается в совершении нескольких убийств, и если вам известно что-то о его местонахождении в настоящее время или...
   – Мне ничего не известно.
   – ...или вы узнаете об этом в будущем и утаите информацию от полиции, то вы будете считаться его соучастницей...
   – Я уверена, что Уолли никого не убивал, – вставила Мэнди.
   – ...а это правонарушение, караемое по Уголовному кодексу. Мисс Поп... Мэнди... Соучастником считается лицо, укрывающее или оказывающее иную помощь преступнику, с тем чтобы тот мог избежать ареста, судебного разбирательства или понесения наказания, а также лично знающее или имеющее основание подозревать, что данный человек – правонарушитель, разыскиваемый полицией. Вы это понимаете?
   – Да, но Уолли...
   – Мы только что довели до вашего сведения, что собираемся арестовать его, как только обнаружим. Так что вы в курсе, – сказал Браун и замолчал, давая ей возможность подумать. – Вы знаете, где он сейчас?
   – Нет, к сожалению, не знаю.
   – Вы нам позвоните, если что-то узнаете?
   – Конечно. Но вы ошибаетесь. Уолли никого не мог убить.
   – Ладно, мисс Поп, то есть Мэнди, вы свободны, – вздохнул Карелла.
   – Проводите ее кто-нибудь, – сказал Клинг.
   Провожать вызвался Браун.
  
  
  
  
   Глава 9
  
  
   Каждый проводит субботу по-своему.
   Мейер и Хейз отправились слушать стихи, Карелла получил по голове, а Берта Клинга избили.
   Суббота выдалась на славу.
   Поэтический утренник должен был начаться в помещении Ассоциации молодых христиан на Батлер-стрит в одиннадцать, но начался в четверть двенадцатого. На сцену из-за занавеса выбрался статный молодой человек с бакенбардами-котлетками в коричневом костюме и сообщил собравшимся (а всего в зале было человек пятьдесят), что, как известно, сегодняшняя встреча посвящается памяти Маргарет Ридер, похороны которой состоялись в пятницу. Затем статный молодой человек довел до сведения присутствующих, что десять поэтов – ближайших друзей Марджи – написали элегии в ее честь, каковые будут исполнены авторами в сопровождении гитары Луиса-Йосафата Гарсона. Собравшимся представили Гарсона, желтолицего джентльмена в темно-сером костюме. Гарсон с мрачным видом уселся на черную табуретку в левой части сцены, после чего раздвинулся занавес, появился первый поэт и начал читать свою элегию.
   В зале стояла траурно-праздничная атмосфера. Первый поэт читал свое произведение с драматическим накалом, сравнивая Марджи Ридер с воробьем, столкнувшимся с загадочным объектом, который покалечил ее тело, отобрал жизнь и возможность летать. «Теперь летать, – завывал он, – придется лишь во сне, в бескрайнем вечном сне». Он опустил рукопись и потупил взор. Наступило молчание, которое, как опасался Мейер, взорвется овацией. Собравшиеся порадовали Мейера, не наградив поэта ни единым хлопком. Второй поэт озаглавил свое творение «Голос» и рассказал в нем о неописуемо прекрасном голосе, который трагически замолчал навеки.
   Возопим же, крикнем во всю мочь!
   Поднимем голос против мерзкой стали смерти,
   Что унесла от нас земную красоту.
   Ту красоту и глубину, что рвутся
   Собой заполнить сад.
   И лес.
   И мир.
   О, Марджи, мы рыдаем.
   Мы кричим.
   И голоса наши сливаются в единый скорбный глас.
   Услышь же нас, услышь же нас,
   О, Марджи!
   Снова молчание. Хейзу хотелось высморкаться, но он не осмелился. Луис-Йосафат Гарсон исполнил короткий и скорбный пассаж, чтобы заполнить паузу, создавшуюся из-за медлительности поэта номер три. Это был высокий молодой человек с бородкой и в черных очках. Хейзу показалось, что его стихотворение было несколько вторичным, что он уже слышал нечто подобное, тем не менее в зале во время исполнения стояла почтительная тишина, перебиваемая время от времени всхлипываниями.
   Это было не очень, не очень давно.
   Я сидел у себя и пил сидр,
   И внезапно узнал, что убили ее,
   Ту, что знал я как Маргарет Ридер.
   Мы любили ее, как родное дитя,
   Несравненную Маргарет Ридер.
   Хейз покосился на Мейера, Мейер на Хейза, а худой бородач как ни в чем не бывало перешел ко второй строфе.
   Марджи была ребенком – о да!
   Ребенком в стране иллюзий.
   Мы любили ее, но прошли года -
   И настала минута конвульсий.
   Поэтический утренник продолжался примерно в таком же ключе. В отличие от разноперой стайки поэтов, слушатели выглядели вполне буржуазно. Экспресс-анализ собравшихся в зале выявил немало знакомых лиц: коммерсанты, адвокаты, домохозяйки, врачи. Затесался сюда и патрульный из 87-го участка, тихо сидевший в штатском костюме. Но куда важнее было присмотреться не к слушателям, а к исполнителям – ведь любой из десяти ближайших ее друзей-поэтов мог запросто отправить на тот свет «несравненную Маргарет Ридер».
   Если сбросить со счетов загадочного человека из бара «Перри» на Дебек-авеню, вернувшегося за тем, чтобы выведать ее фамилию, если не считать его подозреваемым номер один (слишком уж много «если» было с ним связано – если он таки вспомнил ее фамилию, если узнал ее адрес, если она впустила его в столь поздний час и прочее), то очень велика вероятность, что Марджи прикончил кто-то из ее милых знакомых. Любой из них вполне мог оказаться у нее дома в три-четыре часа утра. Поэтому Мейер и Хейз стоически вытерпели двухчасовое чтение скверных стихов (в том числе и стихов усопшей), внушая себе, что они присутствуют на поверке личного состава – развлечение, ныне вышедшее из употребления, к великому удовлетворению самих блюстителей порядка.
   Когда утренник закончился, Мейер и Хейз отправились за кулисы, чтобы пообщаться с десятью подающими надежды стихотворцами, а также с гитаристом Гарсоном. Не без удивления узнали они, что в ночь убийства Марджи в доме Гарсона была вечеринка, на которой, по словам хозяина, присутствовало «большинство ребят».
   – Марджи Ридер тоже была? – спросил Хейз.
   – Конечно, – ответил Гарсон.
   – В котором часу она ушла?
   – Она пробыла недолго.
   – Сколько именно?
   – Пришла часов в десять, а ушла около полуночи.
   – Одна?
   – Perdone? [10]
   – Она ушла от вас одна?
   – A, si, si, solo. Одна.
   – Она общалась с кем-то одним во время вечеринки?
   – Нет, она циркулировала, comprende [11] ? Гостей было много. Она подходила то к одному, то к другому, выпьет, посмеется и идет дальше. Марджи была muy [12] общительной. Все ее любили и уважали.
   Почему же тогда ее убили?
   Мейер и Хейз поблагодарили поэтов и гитариста и поскорее вышли на улицу глотнуть свежего ноябрьского воздуха.
   ~~
   Стив Карелла собирался сделать кое-что по дому – надо было снять с окон москитные сетки, – но потом все же решил еще раз посетить квартиру Лейденов, из-за чего и получил по голове. Разумеется, можно было ушибить голову и снимая москитные сетки, но детективы проводят четкую границу между гипотезой и фактами. Останься Стив в тот день дома, ничего бы с ним не случилось.
   Отправился он на квартиру Лейденов отнюдь не потому, что хотел отвертеться от снятия москитных сеток, как подозревала Тедди. Собственно, он не горел душой снимать их с окон, как весной отнюдь не рвался устанавливать их. Но и в город он поехал вовсе не для того, чтобы ему там дали по башке. За годы работы в полиции он успел усвоить одну важную истину: слишком часто сыщики не видят за деревьями леса. В переводе на обычный язык это означало следующее: чтобы как следует разглядеть предмет, необходимо либо подойти к нему поближе, либо отступить подальше.
   Убийство, размышлял Карелла, всегда приводит в действие сложную полицейскую машину. Но, изучая отчеты детективов (напечатанные в трех экземплярах), расшифровывая судебно-медицинскую галиматью с результатами вскрытия, преследуя подозреваемого, допрашивая свидетеля, изучая документы и справки баллистиков, нетрудно упустить из вида, зачем, собственно, проделывается эта работа, запамятовать, что вначале был покойник. Памятуя об этом, Карелла решил, что не помешает еще раз вернуться на место преступления и попытаться представить, что именно могло случиться в эту ночь.
   Ну и, конечно, он терпеть не мог возиться с москитными сетками.
   Он поднялся в лифте на третий этаж. Это был лифт без лифтера, и убийца мог спокойно воспользоваться им в любое время дня и ночи. Но воспользовался ли он им в действительности? Не побоялся ли столкнуться с жильцами, возвращающимися домой с затянувшейся вечеринки? А может, он решил просто и без затей подняться по служебной лестнице и проникнуть в квартиру с черного хода? В конце концов, молочник Новелло обнаружил открытой именно эту дверь. Почему убийца не мог войти и выйти через одну и ту же дверь? Стоя в коридоре, Карелла взглянул на запертую парадную дверь квартиры миссис Лейбовиц, услышал за ней пение цветной служанки и двинулся к квартире Пиммов. Он прислушался у двери. В квартире было тихо.
   Карелла вернулся к квартире Лейденов, чтобы войти с черного хода, и подошел к тупичку в конце коридора. Там, на небольшой площадке, стояли мусорные баки всех трех квартир. С одной стороны были квартиры Пиммов и миссис Лейбовиц, напротив квартира Лейденов. Быстро разобравшись в расположении, Карелла полез в боковой карман за ключом, полученным накануне в управлении (Тедди констатировала бы на этом основании наличие злого умысла – «Ты и не собирался сегодня снимать сетки, раз запасся ключом!»), и подошел к черному ходу Лейденов. Некоторое время он пытался открыть замок. Наконец ключ повернулся, и дверь отворилась. Карелла повозился с ключом, который не хотел вылезать из скважины, кое-как извлек его, положил в карман и вошел, закрыв за собой дверь.
   В квартире не раздавалось ни звука. Здесь и стоял убийца, подумал Карелла. Наверно, он вошел в эту дверь, постоял в кухне, пытаясь угадать, где находятся его жертвы. Роза Лейден, видимо, услышала шум и вышла в гостиную посмотреть, что там такое. Тогда-то убийца и выстрелил в нее дважды, снеся ей полголовы.
   Карелла вошел в гостиную.
   Ковер был по-прежнему в крови, она засохла и превратилась в грязно-коричневую корку. Карелла посмотрел на большое пятно, образовавшееся там, где была голова убитой, затем бросил взгляд на ванную. Той ночью Эндрю Лейден, наверно, спал, утомленный долгим перелетом, но два выстрела разбудили его. Скорее всего, он выскочил из постели, крича: «Роза! Роза!» (не этот ли крик слышал кто-то из жильцов?), бросился в гостиную, но в дверях его встретил убийца.
   Убийца, похоже, остановился на пороге и выстрелил в лицо Лейдену. Да, надо крепко ненавидеть человека, чтобы выстрелить ему в лицо из дробовика в упор. Дважды! Карелла зашел в спальню. Он увидел, что верхний ящик комода выдвинут, и тут же вспомнил, что утром, когда они были здесь, ящик был закрыт. Размышляя, не сделали ли это криминалисты, он двинулся к комоду, и в этот момент кто-то подошел сзади и трахнул его по голове.
   Уже падая, Карелла подумал, что если часто получать по башке, то можно стать идиотом, и затем самым идиотским образом потерял сознание.
  
  
  * * *
  
   Легко раскрывать убийства тем, кто пошевеливается. Напротив, стоит зазеваться, и твоя собственная жизнь окажется под угрозой. В то утро Клинг не только не проявил должной прыти, чтобы раскрыть загадку убийства Лейденов, но сам настолько утратил бдительность, что был избит. Женщиной.
   По ступенькам лестницы, украшенной двумя зелеными шарами, что вела в здание 87-го участка, без десяти три поднималась Анна Гилрой. Она была в красно-голубом мини-платье, ее длинные светлые волосы у затылка были перехвачены алой лентой, голубые туфли сверкали. Войдя в участок, она направилась к высокому столу, за которым восседал дежурный сержант Дейв Мерчисон, одарила его лучезарной улыбкой и посигналила голубыми глазами так, что даже сержант понял этот код. Затем спросила сладким голоском:
   – Здесь детектив Клинг?
   – Здесь, – ответил Мерчисон.
   – А могу я его увидеть?
   – Кто его спрашивает? – поинтересовался сержант.
   – Мисс Анна Гилрой, – сказала девица и скромно отошла в сторонку.
   Сначала она изучила фотографии находящихся в розыске преступников. Затем посмотрела на стенные часы. После этого уселась на деревянную скамейку, что стояла напротив стола сержанта, вытащила из голубой сумочки сигарету и, прежде чем закурить, вопросительно посмотрела на Мерчисона. Тот кивнул. Анна Гилрой закинула ногу на ногу и закурила, а сержант тем временем безуспешно пытался разыскать Клинга, который сидел на совещании у лейтенанта.
   – Сейчас он занят, – сообщил Анне сержант Мерчисон. – Подождите немного.
   – Благодарю, – сказала Анна и покачала ногой.
   Мерчисон посмотрел на ее ноги, подумал, что мир катится в тартарары, и задался вопросом, надо ли ему разрешать своей двенадцатилетней и слишком рано созревшей дочери носить такие юбки. Видно все до пупка, сказал он про себя, промокнул лоб платком и, увидев, что на пульте загорелась лампочка, включил связь. После коротких переговоров он снова выдернул шнур, глянул на Анну Гилрой, сидевшую в облаке сизого дыма, и сказал:
   – Он сейчас спустится, мисс.
   – А нельзя ли мне подняться?
   – Он сказал, что сам спустится.
   – А я-то хотела посмотреть, где он работает.
   – Видите ли... – протянул Мерчисон, склонив голову набок в недоумении – что там можно увидеть, кроме сыщиков, вкалывающих до седьмого пота?
   На пульте снова замигала лампочка. Он включил связь и принял вызов от сердитого патрульного с Третьей улицы, который кричал, что уже полчаса назад вызвал санитарную машину, на тротуаре лежит женщина в крови, сколько еще можно ждать? Мерчисон велел ему успокоиться, и патрульный, поостыв, сообщил, что в жизни не видел столько крови, женщина вот-вот отдаст концы, собралась толпа и ругает полицию на чем свет стоит. Мерчисон сказал, что еще раз позвонит в больницу, а потом выдернул шнур и переключился на внешний телефон.
   Он набирал номер больницы, когда по чугунным ступенькам со второго этажа стал спускаться Клинг. У него был очень удивленный вид, хотя Мерчисон и сообщил ему, кто его спрашивает. Может, виной тому была короткая юбка гостьи. Мерчисон краем глаза наблюдал, как Клинг подошел к скамье («Привет, это сержант Мерчисон, – говорил он в трубку, – где, черт побери, „скорая“?»), протянул руку Анне и сел рядом с ней. Мерчисон не слышал, о чем они говорили. («Мне звонит патрульный и ругается последними словами, толпа волнуется, женщина истекает кровью на тротуаре, что вы там себе думаете?») Клинг был больше смущен, чем удивлен, он кивал Анне, которая улыбалась, хлопая длинными ресницами, говорила, говорила, словно выбалтывала ему все секреты вселенной. («Да, да, хватит им играть в домино! Может кто-нибудь из вас оторвать задницу от стула?» – кричал в трубку Мерчисон.) Клинг кивнул в последний раз, встал и подошел к пульту. («Если мне еще раз позвонит патрульный, я поеду прямо к мэру, ясно?») Мерчисон злобно дернул шнур из гнезда.
   – Я пойду выпью кофе, – сказал ему Клинг.
   – Давай, – согласился Мерчисон. – Когда вернешься?
   – Через полчасика.
   – Ладно.
   Клинг вернулся к скамье. Анна Гилрой встала, взяла его под руку, потом, обернувшись, послала Мерчисону прощальную улыбку и зацокала каблучками по кафельному полу. На пульте снова загорелась лампочка. Звонил все тот же патрульный, он был близок к истерике, потому что минуту назад женщина потеряла сознание и ее брат кричал толпе, что все это из-за халатности полиции. Патрульный спрашивал, что делать. Мерчисон ответил, что в любом случае не надо вынимать револьвер, пока ситуация не вышла из-под контроля. Патрульный ответил, что она уже выходит из-под контроля, потому что народ вопит, и, может, имеет смысл выслать подкрепление. Не успел Мерчисон сказать, что разберется, как с улицы у входа в участок донесся вопль.
   Вопль означал ЧП. Произведя элементарные расчеты, Мерчисон решил, что вопит, скорее всего, Анна Гилрой, которая минуту назад покинула участок, повиснув на руке Берта Клинга. Сержант со своего места с той стремительностью, на которую способен тучный мужчина пятидесяти с лишним лет, схватил кобуру с револьвером и ринулся к дверям, толком не понимая, что могло случиться возле полицейского участка с девушкой, которая только что покинула здание в сопровождении детектива.
   А случилось то, чего никак не предполагал Мерчисон. Он ожидал увидеть хулиганов, пристававших к девушке. А увидел, как Клинга лупила по голове портфелем другая блондинка. Мерчисону понадобилось всего лишь мгновение, чтобы распознать в ней Синди Форрест, которую он не раз встречал вместе с Клингом. Мерчисон знал, что у них роман. Но он никогда не видел у нее такого свирепого выражения. Такое лицо у женщины он видел один-единственный раз, когда его тетя Мойра застукала дядю Джона с соседкой на диване в их собственной гостиной. Как-то раз тетя Мойра поднялась наверх за рецептом какого-то жаркого, а вернувшись, обнаружила пылкого мужа, трудившегося в поте лица над особой, которая до этого считалась верным другом семьи. Тетя Мойра бросилась в атаку на дядю Джона, тот отступил в коридор и помчался вниз по лестнице, застегивая на ходу штаны. Тетя Мойра гналась за ним по пятам и лупила его по голове шваброй, которую захватила на третьем этаже. Наконец он выскочил на улицу, где юный Мерчисон играл со своими приятелями возле кошерной лавки. На тетю Мойру страшно было смотреть. То же самое жуткое выражение исказило прелестные черты блондинки Синди Форрест, колотившей Клинга по голове коричневым кожаным портфелем. Блондинка Анна кричала, чтобы Синди прекратила, но раз уж у женщины на лице появляется выражение тети Мойры, ее не остановишь. Здоровяк детектив пытался прикрыть лицо и голову руками, а Синди методично совершала акт возмездия. Анна Гилрой кричала изо всех сил: «А ну-ка, хватит!» – точь-в-точь как заправский полицейский, но Синди, похоже, твердо вознамерилась раскроить Клингу череп. Мерчисон втиснулся между ними, старательно уклоняясь от опасного портфеля, оттолкнул Клинга подальше от Синди и крикнул ей: «Вы бьете сотрудника полиции, мисс!» (о чем она и без него догадывалась), затем в последний раз издала вопль Анна Гилрой, и наступила тишина.
   – Мерзкий сукин сын, – сказала Синди Клингу.
   – Все в порядке, Дейв, – сказал Клинг с нижней ступеньки. – Мы сами разберемся.
   – Еще как разберемся! – пообещала Синди. – Подлец.
   – Вам не больно? – спросила Анна.
   – Все в порядке, Анна, – успокоил ее Клинг.
   – Я покажу тебе Анну! – снова разъярилась Синди и замахнулась портфелем уже на девушку.
   Мерчисон вышел на линию атаки, парировал рукой выпад портфелем, отпихнул Синди от ее новой жертвы и крикнул:
   – Ты что, в камеру захотела?
   К этому времени в дверях собралась стайка патрульных, что сильно смутило Клинга, который любил дать понять рядовым, кто есть кто в этом мире. Патрульные с восторгом наблюдали за тем, как Мерчисон разнимал двух весьма аппетитных блондинок, одна из которых оказалась возлюбленной Клинга. Сам же Клинг стоял в стороне с понурым видом.
   – Что стали, разойдитесь! – наконец крикнул он патрульным.
   Ни дать ни взять – полицейский, разгоняющий толпу. Другие полицейские сочли это очень смешным, хотя никто не рискнул рассмеяться. Патрульные толпились в дверях, пожирая глазами девицу в красно-голубом мини-платье и с таким же интересом разглядывая Синди, хотя она была одета гораздо скромнее. Затем они уставились на Клинга и Мерчисона, выжидая, кто из них сделает следующий ход, однако ни тот ни другой не торопились этого делать. Зато Синди повернулась на каблуках, вздернула нос и стала спускаться по ступенькам мимо Клинга.
   – Синди, подожди, я тебе все объясню! – крикнул Клинг и побежал за ней по улице.
   – Я хочу подать заявление о хулиганском нападении, – сообщила Анна Гилрой сержанту.
   – Ступайте домой, мисс, – устало отмахнулся тот. Он поднялся по ступенькам, протиснулся в дверь мимо патрульных и вернулся на свой пост, где все было несравненно проще и самая сложная проблема состояла в том, чтобы помочь женщине, истекавшей кровью на тротуаре.
  
  
  * * *
  
   Карелла удивленно размышлял, почему это люди рассказывают, что из обмороков выплывают медленно. Сам он пришел в себя сразу же. Никаких медленных всплытий или головокружительных взлетов по спирали. Он просто открыл глаза, вспомнил, где находится, встал на ноги и обнаружил на затылке огромную шишку. Сначала он ощутил ее как болевой центр, а потом нащупал пальцами, отчего боль только усилилась. Крови не было. К счастью, голова оказалась целой. С опозданием Карелла взглянул за дверь, чтобы удостовериться, что там его не ждет очередной сюрприз, вытащил револьвер и прошел по всей квартире. Всегда полезно накрепко запереть конюшню, после того как лошадь сбежала.
   С удовлетворением убедившись, что в квартире он один, Карелла вернулся в спальню. Верхний ящик комода был задвинут.
   Когда Карелла вошел в квартиру, ящик был открыт. Из этого следовало, что пришельца он застал за обшариванием ящика. Теперь Карелла сам решил этим заняться. Ящик был разделен на две половины – мужскую и женскую. На половине Розы Лейден лежали нейлоновые чулки, трусики, пояса, лифчики, носовые платки, а также маленькая жестянка, в которой некогда были таблетки от кашля, а теперь хранились разрозненные серьги, булавки и пуговицы. На половине Эндрю лежали носки, носовые платки, трусы, эспандер, а в дальнем углу завалялась монета в полдоллара.
   Задвинув ящик, Карелла принялся изучать содержимое всего комода. На женской половине он обнаружил свитера, блузки, комбинации, шарфы, ночные рубашки. На мужской – выглаженные рубашки, спортивные и под галстук, а также свитера. Закрыв последний ящик, Карелла подошел к стенному шкафу.
   Здесь все располагалось по тому же принципу, что и в комоде. Примерно две трети общего пространства занимали платья, брюки и костюмы Розы, одну треть – костюмы, брюки и спортивные пиджаки Эндрю. На специальной жердочке висели его галстуки. По всему шкафу тянулась полка для обуви. Под одеждой Розы стояли ее туфли и шлепанцы. Под одеждой Эндрю – его обувь. Все очень аккуратно – его и ее вещи.
   Что же хотел найти пришелец в верхнем ящике комода?
   Был ли это Уолтер Дамаск?
   Сердце Кареллы забилось чуть сильней.
  
  
  * * *
  
   Клинг попытался открыть дверь своим ключом, но Синди предусмотрительно навесила цепочку, и дверь, чуть-чуть приоткрывшись, застопорилась.
   – Синди! – крикнул Клинг. – Сними цепочку! Мне надо с тобой поговорить.
   – Я не хочу с тобой разговаривать! – прокричала она в ответ.
   – Сними цепочку, или я сорву дверь с петель.
   – Сорви дверь у своей шлюхи.
   – Она не шлюха!
   – Не защищай ее, мерзавец! – крикнула Синди.
   – Синди, я тебя предупреждаю, я выбью дверь.
   – Попробуй только, я позову полицию.
   – Я и есть полиция!
   – Охраняй свою шлюху, подлец!
   – Ну ладно, милая, я тебя предупреждал!
   – Не забудь предъявить ордер на обыск, – предупредила она. – Иначе я подам в суд на тебя и на городские власти...
   Клинг ловко и без особых усилий выбил дверь. Синди стояла со сжатыми кулаками и смотрела на него.
   – Не входи, – сказала она. – Тебе тут больше нечего делать. Иди к себе. Убирайся к черту!
   – Я хочу с тобой поговорить.
   – А я не хочу с тобой разговаривать. И не буду, пока живу на этом свете. Вот и все.
   – С чего ты так разозлилась?
   – Не люблю обманщиков, жуликов и мерзких лжецов. Убирайся отсюда, Берт. Я серьезно.
   – Кто, по-твоему, лжец?
   – Ты.
   – С чего ты взяла?
   – Ты говорил, что любишь меня.
   – Я действительно люблю тебя.
   – Ха!
   – Эта девушка...
   – Эта стерва. – Она не стерва.
   – Ну конечно. Она ирландская девственница. Пойди, обними ее. Что ты стоишь? Убирайся отсюда, пока я тебя не ударила.
   – Послушай, это все ерунда...
   – Конечно, ерунда. Все, что было между нами, – ерунда. Так что давай иди отсюда!
   – Говори потише, а то все сбегутся.
   – Идут себе под ручку, парочка влюбленных...
   – У нее были важные сведения.
   – Еще бы!
   – По делу Лейденов. Она пришла в следственный отдел...
   – Еще бы у нее не было сведений. – В голосе Синди послышались истерические нотки. – У нее такие сведения, каких не было у царицы Клеопатры. Послушай, убирайся-ка подальше и оставь меня в покое. Уйди по-хорошему, а? Беги за своими важными сведениями.
   – Синди!
   – Я-то думала, мы любим друг друга.
   – Это правда.
   – Я думала, мы поженимся, заведем детей, будем жить где-нибудь на природе...
   – Синди!
   – Но стоит какой-то дешевке тебе улыбнуться...
   – Синди, это симпатичная девушка, которая...
   – Перестань! – крикнула Синди. – Не смей ее защищать!
   – Я не собираюсь ее защищать...
   – Тогда зачем ты пришел?
   – Чтобы сказать тебе, что я тебя люблю.
   – Тогда почему вы вдвоем...
   – Мы просто пошли выпить по чашке кофе, вот и все.
   – Ну конечно.
   – Мне не нужен в этом мире никто, кроме тебя, – сказал Клинг.
   Синди промолчала.
   – Я серьезно. Она молчала.
   – Я люблю тебя.
   Клинг ждал, а она стояла, глядя в пол. Он не смел подойти к ней.
   – Прошу тебя, хватит! – сказал он.
   – Я хотела убить тебя, – жалобно проговорила Синди. – Когда увидела вас вместе, я хотела тебя убить.
   По-прежнему не поднимая головы, она тихо заплакала. Клинг подошел к ней, обнял и прижал ее голову к груди. Он гладил ее по волосам, а слезы капали ему на пиджак.
   – Я так люблю тебя, – сказала она, – что была готова тебя убить.
  
  
  
  
   Глава 10
  
  
   Днем в воскресенье супруги Пимм вернулись из Пуэрто-Рико, и тут же к ним нагрянули визитеры из полиции. Клинг и Карелла заявились как раз в тот момент, когда супруги распаковывали чемоданы. Это была их первая поездка на Карибское море, и они сгорали от нетерпения рассказать кому-нибудь – кому угодно – о впечатлениях. Детективы оказались первыми, с кем они увиделись после возвращения.
   – Удивительный остров! – воскликнул Пимм. – Вы там когда-нибудь бывали?
   – Нет, – сказал Карелла.
   – Нет, – сказал Клинг.
   Мистер Пимм, стройный худощавый человек с ярко-голубыми глазами и песочными волосами, неплохо загорел на острове. Он распаковывал чемоданы с энергией человека, который чувствовал себя в форме. Его жена Джанин, миниатюрная брюнетка, разбирала вещи, извлеченные мужем из чемоданов, и относила их в стенной шкаф и ванную. У нее начала облезать кожа, особенно на носу. Рассуждения мужа об острове она слушала с улыбкой.
   – Если судить по нашему городу, – говорил он, – можно подумать, будто пуэрториканцы – жалкие неудачники. Наркоманы, хулиганы, проститутки и все такое прочее. Ты уж меня извини, дорогая, – добавил он, обращаясь к супруге.
   – Ничего, ничего, Джордж, – улыбнулась та.
   – Но поверьте мне, в действительности это милейшие, очаровательнейшие люди на свете, – продолжал Пимм. – Например, выходим мы из «Эль Конвенто», это отель в самом центре старого Сан-Хуана, выходим мы после обеда из варьете – кстати, прекрасное шоу! Время за полночь, правильно, дорогая?
   – Да, явно за полночь, – подтвердила Джанин.
   – Вы представляете себе, что значит пройти по пуэрториканскому району нашего города в такое время? Хотя бы по латиноамериканской части Калвера. После полуночи! Не сочтите за выпад, дорогие друзья, но это означает подвергнуть себя смертельному риску, не так ли?
   – Трущобы все одинаковы, – сказал Карелла. – Я бы не рискнул пройти после полуночи и по Эйнсли.
   – Джорджа и на Холл-авеню не затащишь, – вставила с улыбкой Джанин Пимм.
   – Неправда, – возразил ее муж. – Холл-авеню спокойная улица, там можно чувствовать себя в полной безопасности, верно я говорю?
   – Грабежи и нападения бывают и в хороших районах, – ответил Карелла, – но вообще-то на Холл-авеню более или менее спокойно.
   – Но я, собственно, не об этом, – продолжал Пимм. – Я о другом. Гуляем мы по улицам старого Сан-Хуана глубокой ночью, единственные туристы, вокруг сплошь пуэрториканцы, но мы совершенно не боялись, что с нами может что-то случиться. Мы чувствовали себя в полной безопасности и не сомневались, что эти люди не только не собираются причинять нам вред, но даже рады нам и в случае чего готовы прийти на помощь. Почему же тогда это происходит?
   – Что именно?
   – Как только они приезжают в наш город, тут же начинают выбрасывать мусор из окон, пачкают, как свиньи, употребляют наркотики, продают своих сестер, нарушают порядок. Почему так происходит?
   – Может быть, они гораздо гостеприимнее, чем мы? – спросил Карелла.
   – Вы так думаете?
   – Может быть, если бы мы помогали им чувствовать себя в безопасности, все было бы по-другому?
   – Так или иначе, – задумчиво протянул Пимм, – это очаровательный остров.
   – Расскажи им об Эль Хунке, – попросила Джанин.
   – Ну конечно! Это тропический лес. Если попасть в эти дебри...
   – Это самые настоящие джунгли, – вставила Джанин.
   – Вот именно, джунгли, – подтвердил Пимм. – И в них...
   – Мистер Пимм, – перебил его Карелла, – я понимаю, что вам надо распаковаться, а мы пришли не вовремя, но все-таки...
   – Нет-нет, – сказал Пимм, – мы можем заниматься чемоданами и разговаривать. Правда, Джанин?
   – Конечно, ведь у нас нет никаких срочных дел...
   – Мы все равно не хотели бы отнимать у вас время, – сказал Карелла, – но, может, вы слышали об убийстве Лейденов, когда были на юге?
   – Да, – подтвердил Пимм, – об этом писали газеты. Кошмар!
   – Кошмар, – повторила его жена.
   – Вы их хорошо знали?
   – Примерно так, как соседи, живущие в большом доме, – сказал Пимм. – У нас обычно говорят, что люди живут рядом много лет и понятия не имеют, как друг друга зовут.
   – Да, но вы-то знали Лейденов?
   – В квартире я у них не бывал, если вы об этом.
   – Мы с Джорджем живем здесь год.
   – Чуть больше, – поправил жену Пимм.
   – Но в квартире Лейденов вы не были?
   – Нет, ни разу.
   – Я была там однажды, – сказала Джанин.
   – Когда?
   – Однажды миссис Лейден заболела. Я встретила ее утром внизу с бельем. В подвальном помещении. Она была жутко бледная. Я решила, что она вот-вот упадет в обморок, и поднялась с ней в квартиру. Ее стошнило в ванной.
   – Когда это случилось, миссис Пимм?
   – Кажется, в апреле. Да, в начале апреля, может, чуть позже.
   – Вы говорили, ее тошнило...
   – Да, вырвало.
   – Она была беременна? – спросил мистер Пимм. – Кажется, об этом говорила миссис Лейбовиц.
   – Да, потом мы узнали, что она была беременна. Миссис Лейбовиц сказала, что у нее был выкидыш. Миссис Лейбовиц живет на нашем этаже.
   – Мы с ней уже виделись, – заметил Клинг.
   – Симпатичная женщина, – сказал Пимм.
   – Она глухая, – добавила Джанин.
   – Да, у нее со слухом не очень, – подтвердил Пимм. – Но, кроме этого случая, мы в их квартире...
   – Да-да, ни разу, – сказала Джанин.
   – Вы с ними не общались?
   – Нет.
   – И она к вам не заходила?
   – Они жили довольно замкнуто, – ответил Пимм. – Лейден часто бывал в командировках, он коммерсант. Продавал какие-то машины.
   – Трактора, – пояснила Джанин. – Я иногда сталкивалась с ней в подвале. Или в лифте. Случайно.
   – Она всегда держалась очень мило, – сообщил Пимм.
   – Да, – согласилась Джанин.
   – Она как-то познакомила меня со своим братом, – вспомнил Пимм. – Тоже приятный человек. Они как раз выходили из квартиры.
   – С братом? – переспросил Карелла. С леденящей внезапностью он вдруг вспомнил: Глория Лейден говорила, что ее невестка – единственный ребенок в семье.
   – Да-да, брат, – сказал Пимм.
   – Как он выглядел?
   – Высокий, хорош собой. Глаза голубые, волосы темные. Симпатичный.
   – Она не говорила, как его имя?
   – Вроде бы Гарри.
   – Нет, – возразила Джанин.
   – Разве не Гарри? – спросил ее Пимм.
   – Уолли, – сказала она. – Точно, Уолли.
  
  
  * * *
  
   Итак, шкаф был открыт, и в нем, как положено, обнаружился скелет. Скелет оказался настолько заурядным, что Карелле и Клингу даже стало досадно. Господи, как же они надеялись на необычное, хитро придуманное убийство, им уже осточертели эти банальные, уродливые преступления, которые то и дело подкидывала им жизнь. Как мечтали они найти убийцу, который отправил бы кого-нибудь на тот свет с помощью загадочного, не оставляющего следов яда! Как им хотелось найти труп в запертой комнате без окон! С каким удовольствием они выслеживали бы преступника, который долгие месяцы вынашивал коварный план убийства, а затем привел его в исполнение, заставив всех поверить, будто это самоубийство! И что же вместо этого? Вместо этого у них есть Эндрю Лейден, рогоносец, вкалывающий на износ в Калифорнии, пока его Роза развлекается с любовником. Вместо этого у них есть Уолтер Дамаск, великий соблазнитель, у которого в одном районе – Мэнди, а в другом – Роза. И этот самый Дамаск по каким-то загадочным причинам решает ухлопать и любовницу, и ее супруга. Он совершает зверское убийство и так тупо инсценирует самоубийство, что любой стажер-полицейский, увидев одну стреляную гильзу, разберется, что к чему. Вот что выпало на долю Кареллы и Клинга. Псих и подонок, который переспал с Мэнди в своем свинарнике, потом попросил ее подвезти его в компанию, где играли в покер, укокошил Эндрю и Розу и побрился электробритвой убитого им человека.
   Им, наверно, никогда не видать интересных дел. Все самое интересное всегда доставалось Мейеру и Хейзу.
   Самое интересное в убийстве Марджи Ридер состояло в полном отсутствии мотивов. Любопытным казалось также и то, что зарезали ее как-то слишком аккуратно. Когда один человек ударяет ножом другого, что-то заставляет его снова и снова ударять жертву ножом – на всякий случай. Попадались трупы, на которых было от дюжины до сотни ножевых ран. Вот это нормально, это в порядке вещей!
   Марджи Ридер получила лишь один удар ножом. И этого вполне достаточно, может возразить кто-нибудь. Если в кого-то всадили длинный кухонный нож, этого хватит за глаза. И все же именно отсутствие множественных ножевых ранений вступало в противоречие с тем, к чему полиция привыкла в своей повседневной жизни.
   Из квартиры ничего не было украдено, на трупе не было следов насилия. Приходится сбросить со счетов как ограбление, так и изнасилование. Значит, бармен Джим Мартин был прав, когда сказал, что Марджи хорошо знала убийцу. Большинство ее знакомых присутствовало на вечеринке у гитариста Луиса-Йосафата Гарсона. Она же ушла оттуда одна, заглянула в бар «Перри» на Дебек-авеню, где, по сообщению бармена, полночи провела за разговором с неизвестным. Позже тот вернулся в бар, чтобы узнать ее имя, не узнал, но затем мог (ох уж эти предположения!) вспомнить и сам. Нашел по телефонной книге адрес, явился в дом и зарезал хозяйку хлебным ножом. Но почему же он позабыл ее фамилию? И что помогло ему ее вспомнить? И почему она впустила его в четыре утра? Интересно, да? Ни капельки. Все самое интересное доставалось Мейеру и Хейзу.
   В этом деле самым интересным было отсутствие мотивов. Казалось, что кто-то нарочно познакомился с Марджи Ридер, чтобы убить ее. Это сбивало с толку. Ни признаков борьбы, ни порванной одежды, ни опрокинутой мебели, никаких указаний на перебранку или ссору. В том, как было совершено убийство, отсутствовали признаки безумия – так не поступил бы человек, потерявший над собой контроль, оказавшийся не в состоянии удержаться от соблазна зарезать свою жертву. Все было просто и аккуратно. Марджи на полу в черном платье и жемчугах, из груди торчит нож. Одно-единственное ножевое ранение.
   Аккуратно. Просто. Любопытно. В общем, полный кошмар!
  
  
  * * *
  
   Днем в понедельник дело стало проясняться. В четыре часа зазвонил телефон. Трубку взял Карелла. Банковский служащий сказал, что он справлялся по телефону в Главном управлении, кто занимается делом Лейденов, о котором он так много читал в газетах, и ему сообщили, что детективы Карелла и Клинг из 87-го участка, а затем с опозданием спросили, кто, собственно, звонит. Кассир назвался – Дерек Хеллер, дал свой адрес и телефон. «Можно ли поговорить непосредственно с детективами?» – спросил он. Служащий Главного управления поворчал и неохотно посоветовал Хеллеру позвонить по телефону Фредерик 7-8024, что тот и сделал.
   – Вы детектив Карелла? – спросил Хеллер.
   – Я.
   – Здравствуйте, мистер Карелла. Мне кажется, у меня есть информация, которая может вам пригодиться.
   – По делу Лейденов?
   – Да, сэр. Я много читал о нем в газетах и вот решил позвонить.
   – Я вас слушаю, мистер Хеллер.
   – Я главный кассир в «Коммерс оф Америка». У нас в городе семь филиалов, один из них на Эйнсли-авеню, на территории вашего участка.
   – Да, мистер Хеллер.
   – Я работаю в филиале на углу Эли и Харрис-стрит, в центре города.
   – Да, мистер Хеллер.
   – Я должен вам рассказать все как есть, потому что кое о чем начал догадываться благодаря ряду совпадений.
   – Не торопитесь, мистер Хеллер.
   – Как вы, наверно, знаете, закрываемся мы в три часа, и у одного из наших кассиров возникли проблемы с кассой. У него обнаружилась недостача в доллар тридцать центов – ничего особенного, но он работает у нас недавно и потому очень разволновался. Короче, он обратился за помощью ко мне, мы начали проверять все – чеки, наличные, все подряд. Так я и наткнулся на этот чек. Учтите, я специально его не искал. Я просто пытался понять, куда подевались доллар тридцать центов.
   – Дальше, мистер Хеллер.
   – Чек, о котором я говорю, был выписан для оплаты наличными.
   – На какую сумму?
   – На двести долларов. Причем со счета нашего банка. С одного из лицевых счетов.
   – Так, мистер Хеллер.
   – Это наш обычный счет, в отличие от специальных. Когда вы заводите специальный лицевой счет, то за каждый выписанный чек взимается очень маленькая сумма. Наши обычные счета, в свою очередь...
   – Что любопытного было в этом чеке, мистер Хеллер?
   – Он погашался из средств Розы и Эндрю Лейден, проживающих в Айсоле на Саут-Энджелс-стрит.
   – Что в этом необычного, мистер Хеллер?
   – В общем-то, ничего. На чеке проставлена дата – шестнадцатое октября, а мистер Лейден, я знаю, был убит никак не раньше двадцать восьмого, поэтому тут все нормально. Но меня насторожила подпись.
   – Что именно вас насторожило?
   – Тот, кто выписывал чек, подделал подпись Эндрю Лейдена.
  
  
  * * *
  
   Эдвард Грэм, кассир филиала банка «Коммерс оф Америка», расположенного на углу Эли и Харрис-стрит, был пугливым новичком, боявшимся потерять свое место. Дерек Хеллер уверял его, что тот не сделал ничего неправильного, но одно только присутствие детективов вызывало у Грэма желание забиться в банковский сейф. Хеллеру с сыщиками кое-как удалось его успокоить. Хеллер оказался представительным человеком лет около сорока, в сером пиджаке и черном галстуке. На воротничке его безукоризненно белой рубашки виднелось маленькое чернильное пятнышко. Он говорил мягко и серьезно, что-то втолковывая Грэму, который наконец настолько взял себя в руки, что смог отвечать на вопросы Кареллы и Клин-га.
   – Вы не помните, мистер Грэм, когда пришел тот человек?
   – Да, помню. Утром.
   – Как он выглядел?
   – Высокий мужчина приятной наружности, хорошо одетый.
   – Какого цвета у него волосы?
   – Темные.
   – А глаза?
   – Не помню.
   – Что именно произошло?
   – Он вручил мне чек и попросил оплатить его десятками.
   – Вы заплатили?
   – Сначала я попросил его удостоверить личность.
   – Он вам что-то показал?
   – Да, водительские права.
   – Водительские права на имя Эндрю Лейдена?
   – Да.
   – Подпись на правах совпадала с подписью на чеке?
   – Да.
   – И вы оплатили чек?
   – Нет, я сначала связался с Центральным банком.
   – Почему?
   – Потому что по чеку нужно было платить наличными, а плательщик и предъявитель – одно лицо. Я хотел удостовериться, что на его счете достаточно денег, чтобы покрыть расход.
   – Все было в порядке?
   – Мне сказали, что на счете мистера Лейдена три тысячи сто шестьдесят два доллара двадцать один цент.
   – После чего вы оплатили чек?
   – Да, сэр.
   – Мистер Грэм, вы читаете газеты?
   – Читаю.
   – Вам не попадалось ничего об убийстве Лейденов?
   – Попадалось. Честно сказать, я как-то не соединил эти два обстоятельства. Я помнил о деле Эндрю Лейдена и видел, что на чеке стоят его имя и личная подпись, но мне и в голову не пришло, что это один и тот же человек. Виноват, но я как-то не сообразил.
   – Большое спасибо, мистер Грэм, – сказал Карелла.
   Уже на улице Клинг спросил его:
   – И что из этого следует?
   – Похоже, я понимаю, почему Дамаск вернулся в субботу в квартиру Лейденов.
   – Почему?
   – Чтобы забрать чековую книжку. Ты помнишь телеграмму, которую Лейден прислал в фирму? Он просил жену отправить ему новую книжку и напоминал, что она в верхнем ящике комода. Дамаск явно знал об этом.
   – Откуда?
   – Он был любовником Розы. Мне кажется, что в ее квартире он проводил куда больше времени, чем в своей собственной. Пока Лейден колесил по стране, Дамаск хозяйничал в его доме. Вполне возможно, он прекрасно знал, что лежит в верхнем ящике.
   – Тогда почему же он не забрал книжку в ту ночь, когда совершил убийства?
   – Потому что запаниковал и сбежал.
   – Разве он запаниковал? Он же побрился электробритвой Лейдена!
   – А кто тебе сказал, что он брился именно в ту ночь? Он же был ее любовником, Берт, и постоянно навещал эту квартиру. Он мог пользоваться бритвой много раз.
   – Да, но погоди минутку, – сказал Клинг. – Если Дамаску действительно нужны были деньги, почему он не вернулся к себе? Ведь у него был абсолютно надежный чек от «Уютного уголка».
   – Потому что он знал, что мы ищем его. Кроме того, тот чек всего лишь на сто десять долларов семьдесят девять центов.
   – Ну и что? Чек, который он предъявил к оплате, не намного больше.
   – Это только первый чек, – ответил Карелла.
   – Думаешь, не последний?
   – Думаю, он будет доить счет, пока тот не иссякнет, а потом отправится в путь-дорогу.
   – Значит, ты считаешь, что он убил из-за денег? Из-за жалких трех тысяч?
   – Я знал людей, которые убивали из-за нескольких монет, – сказал Карелла. – Вот увидишь, завтра с утра пораньше Дамаск займется другими филиалами этого банка. – Карелла бросил взгляд на Клинга и кивнул: – Только теперь мы устроим ему теплую встречу.
  
  
  
  
   Глава 11
  
  
   В городе было семь отделений банка «Коммерс оф Америка», но сыщики решили, что Дамаск не посмеет выдать себя за Лейдена в том филиале, где покойника знали в лицо. Они также решили, что он поостережется второй раз посещать филиал на углу Эли и Харрис-стрит. Значит, оставалось пять отделений. В участке было шестнадцать детективов, двое из них выполняли спецзадание, трое отдыхали после дежурства, трое участвовали в патрулировании. Значит, в распоряжении лейтенанта Бернса было восемь человек. Он выбрал из них пятерых, дал им в подмогу по одному патрульному в штатском и расставил их в филиалах банка, куда мог заявиться Дамаск.
   Стив Карелла работал в паре с патрульным Бенни Бричем. Им достался филиал на Док-стрит, в финансовом районе города. План, который они разработали вместе с работниками банка, отличался предельной простотой. Если Дамаск обратится к одному из кассиров с чеком, процедура не должна ни на йоту отличаться от той, что проделал вчера Эдвард Грэм, когда Дамаск попросил его оплатить чек на двести долларов. Кассир должен попросить у него документ, удостоверяющий личность, а затем сказать, что ему надо позвонить в Центральный банк и проверить состояние лицевого счета. В этот момент из кабинета управляющего выйдут Карелла и Клинг и арестуют Дамаска.
   Все произошло почти как замышлялось. Почти, но не совсем.
   Дамаск пришел в банк в 11.15 и сразу проследовал к одному из окошечек. Это был высокий, красивый, хорошо одетый человек – все совпадало с описанием Эдварда Грэма. Дамаск вытащил из заднего кармана бумажник, вынул из него чек и подал кассиру. У него были крупные руки.
   Имена Розы и Эндрю Лейденов заставили кассира поволноваться. Он облизал губы и с профессиональной сноровкой изучил чек. Он был выписан 17 октября на сумму двести долларов и подписан Эндрю Лейденом. Кассир осмотрел подпись на обратной стороне чека, а затем как ни в чем не бывало спросил:
   – У вас есть какие-нибудь документы, мистер Лейден?
   – Конечно.
   Дамаск порылся в бумажнике, выудил водительские права и с улыбкой подал их кассиру.
   – Благодарю вас, сэр, – произнес кассир, сверяя подписи на чеке и правах. – Я только свяжусь с Центральным банком, это недолго.
   – Пожалуйста.
   Кассир покинул свою клетушку и подошел к телефону, расположенному в трех шагах от окошечка. На другом конце провода трубку снял Карелла.
   – Он здесь. Окно номер шесть, – раздался в трубке голос кассира.
   – Отлично, – ответил Карелла. Учтиво кивнув, кассир положил трубку, улыбнулся и вернулся к окошку.
   – Какими купюрами, мистер Лейден?
   – Десятками, если можно.
   – Очень хорошо!
   Кассир выдвинул ящик, вынул пачку десяток и стал отсчитывать двести долларов. Он успел отсчитать семьдесят, когда у окошечка возник Карелла с револьвером в руке.
   – Мистер Дамаск, – сказал он, – вы арестованы.
   Вместо ответа он получил короткий апперкот в челюсть. Револьвер Кареллы оглушительно выстрелил, по мраморному полу раздались поспешные шаги, патрульный Брич крикнул: «Стой, стрелять буду!» Грянул еще один выстрел. Карелла ошалело мотал головой, пытаясь прийти в себя, а Брич выстрелил второй раз. Карелла наконец пришел в себя и прицелился в Дамаска, который уже подбегал к вращающимся дверям. Карелла выстрелил, увидел, как на сером плече костюма Дамаска выступила кровь, ринулся к дверям и снова был застигнут врасплох, когда Дамаск, резко повернувшись, выбил у него ногой револьвер. Взвизгнула женщина. Револьвер, взмыв в воздух, упал и запрыгал по мраморному полу так, что быстро поднять его было никак нельзя. Брич выстрелил в третий раз и опять промахнулся. «Господи, ну почему тебя не научили стрелять в Академии?» – тоскливо подумал Карелла и навалился на Дамаска. Карелла ухватил его за левый рукав, тот затрещал и в конце концов оторвался, явив миру белую рубашку с коротким рукавом и мощное предплечье. На этом предплечье Карелла увидел нечто такое, что заставило его на мгновение ослабить натиск. Впрочем, он удивлялся недолго и, отложив размышления на потом, ухватился правой рукой за пиджак, потянул его на себя и врезал изо всех сил Дамаску в лицо левой рукой. Он почувствовал, что сломал носовой хрящ, и услышал вопль. Не тратя времени, Карелла ударил правой, после чего, тяжело дыша и испуская короткие ругательства, стал обрабатывать противника обеими руками, пока тот не рухнул без сознания на мраморный пол.
   На его левой руке был вытатуирован голубой кинжал, внутри которого виднелись красные буквы «ЭНДИ».
  
  
  * * *
  
   В следственном отделе в присутствии адвоката Эндрю Лейден рассказал им все без утайки. Он говорил, а Карелла, Клинг, лейтенант Бернс и стенограф внимательно слушали. Лейден говорил очень тихо. Он сидел с перевязанным плечом, на которое был наброшен пиджак, низко опустив голову, и только изредка посматривал на детективов. Они поняли, что разговор окончен, когда Лейден надолго замолчал. Стенограф напечатал его признание в трех экземплярах, один из них был вручен Лейдену для ознакомления и подписи. Второй экземпляр взял Бернс, а Клинг и Карелла – третий. В следственном отделе стояла тишина: собравшиеся читали показания.
  
  
  * * *
  
   Я узнал об этом в мае.
   Было начало мая. Я уехал в командировку, потом вернулся и все узнал. Узнал совершенно случайно. Я же...
   Я даже не знал, что она забеременела. Видите ли, я поехал в Калифорнию в феврале. Весной я обычно отправляюсь в длительную командировку. Я уехал первого февраля, а вернулся в самом начале мая. Это самая длительная командировка в году. Я... В общем, меня не было с февраля, а когда... когда у нее случился выкидыш, доктор сказал, что она была на втором месяце беременности. Ну вот... Я все понял.
   Сначала я не знал, что делать. Что ни сделай, все плохо, все неправильно. Разве может мужчина правильно повести себя, если жена и чужой человек выставили его идиотом? Как ни поведи себя, все получится неправильно. Я никак не мог понять, почему она это сделала, я ведь так ее любил. Эта мысль мне не давала покоя все время. И еще я думал, что было бы, если бы не выкидыш? Неужели она собиралась оставить ребенка, неужели она надеялась меня провести? Неужели она думала, что я не умею считать? Правда, может, они что-то такое придумали, не знаю. Я не мог взять это в толк. Но мне ничего не оставалось делать, как молчать и держать все в себе. И умирать. Медленно умирать.
   Мне... мне нужно было выяснить, кто этот человек. Я сказал ей, что уеду из города на пару недель, но никуда не уехал, а стал наблюдать за квартирой. Он входил и выходил из моего дома, словно это был его дом. Я все недоумевал, как же она может так рисковать, особенно из-за... из-за такого человека. Я все тщательно проверил. Я выследил, где он живет. Я узнал его имя. Я узнал, чем он занимается. Он работал вышибалой – хорош гусь! Я не мог понять, как Роза связалась с таким, как он. Это же был... как бы сказать... не очень приличный человек. У него были и другие женщины, за те две недели я встречал его по меньшей мере еще с двумя. Только Богу известно, в какой грязи он вымарал Розу. Вообще-то...
   Вообще-то, я собирался убить только его. Я следовал за ним повсюду. Однажды я даже рискнул – зашел вечером в «Уютный уголок», сел за столик в углу, где было темно, и в тот вечер я узнал, что у него было освобождение от военной службы. Я следил за каждым его шагом, и один человек у стойки сказал просто так: «Какой громила наш Уолли, верно?» Я кивнул, а он продолжал: «Между прочим, в армии не служил. Смешно, да? Такой здоровяк!» Тогда я не придал этому значения, не увидел в этом ничего странного, потому что, видите ли, и сам не служил в армии. У меня повреждена барабанная перепонка. Мы с Дамаском примерно одного роста, похожего телосложения и почти ровесники. Вот еще одна загадка. Если ей понадобился другой мужчина... если она без этого не могла, почему она не выбрала кого-то не похожего на меня?
   Все это совершенно не укладывается у меня в голове. Когда я купил ружье, я уже решил убить их обоих. Я хотел застрелить их в постели, рядышком. Когда они занимаются любовью. Я купил охотничье ружье, дробовик. Мне нужно было оружие большой убойной силы, способное изувечить. Как-то раз в журнале я видел фотографию несчастного случая на охоте. Тогда-то я и понял, что бывает с лицом человека, если в него выстрелить из охотничьего ружья. В упор. Видите ли, я хотел, чтобы им было больно. Как было больно мне. Я и в мыслях не держал специально изуродовать лица, чтобы, трупы невозможно было опознать. Эта мысль пришла ко мне позже, когда я уже купил ружье.
   Оказалось, что в нашем городе ружья продают только тем, у кого есть специальное разрешение. Я стал узнавать, где и как можно купить оружие. Выяснилось, что, если переехать через реку в другой штат, для покупки ружья никакого разрешения не нужно. Я так и поступил. Когда владелец магазина спросил, как моя фамилия, я машинально ответил: «Дамаск» – и дал его адрес, а затем, когда я выходил из магазина, – я купил ружье в Ньюфилде, в августе, до того как снова уехал в Калифорнию, – так вот, когда я выходил из магазина, я вдруг понял, что у Розы никогда не брали отпечатков пальцев и у Дамаска, наверно, тоже, раз он не служил в армии. Если я выстрелю в упор, их лица будут изуродованы до неузнаваемости, зубы вылетят, никто не станет поднимать зубоврачебные карты, а значит, мне это может сойти с рук. Я убью их и не буду за это отвечать. Именно потому, что я машинально назвался Дамаском, весь план прояснился сам собой. Я застрелю обоих, и пусть полиция считает, что Дамаск убил меня. Я ведь все равно погиб. Они, по сути дела, убили меня. Так что я еще раз убью Энди Лейдена, раз и навсегда. А потом уеду из города, а может, и из Штатов, начну новую жизнь под другим именем, а полиция будет искать моего убийцу.
   Насчет татуировки я сообразил, когда летел в Калифорнию. Мальчишка, сидевший через проход, рисовал фломастерами и запачкал краской пальцы, а я глядел на него и думал, как это напоминает татуировку. В Лос-Анджелесе я решил купить фломастеры с тонким стержнем – это было нетрудно, теперь продают самые разные модели. Я сделал, наверно, вариантов сто, пока не добился своего. Татуировка у меня на правой руке, так что мне было с чем сравнивать, когда я снова и снова рисовал кинжал. Я надеялся, что план сработает, потому что татуировку как раз и будут искать на руке покойника. Полицейским быстро станет известно, что у Эндрю Лейдена на правой руке была татуировка, и, когда они увидят ее именно там, где ей положено быть, они вряд ли заподозрят подделку. Вы ведь этого не заподозрили? Однако я боялся, что в ту ночь, когда я выполню задуманное, у меня не будет времени нанести татуировку на руку Дамаска. Ведь мне придется выстрелить четыре раза! Что поделаешь – мне обязательно нужно было стрелять из ружья, чтобы изуродовать лица до неузнаваемости, а потом успеть нанести татуировку, чтобы Дамаска приняли за меня. Вы ведь приняли его за меня? И все остальные тоже, верно?
   В девять утра в пятницу я дал телеграмму в фирму, а затем позвонил Розе и попросил ее выслать новую чековую книжку. Я, кстати, действительно израсходовал старую, но позвонил совсем не поэтому. Я позвонил, чтобы удостовериться, что Роза дома, и чтобы она спокойно развлекалась со своим приятелем, пребывая в уверенности, будто я торчу в Калифорнии. Я успел на десятичасовой самолет из Сан-Франциско и приземлился в международном аэропорту без пяти шесть. К половине седьмого я уже был в городе.
   Я и не надеялся, что мне удастся провернуть все, как задумал.
   Это была длинная ночь, самая длинная ночь в моей жизни. Я знал, что он работал до двух часов, поэтому пришлось коротать время. Ждал я очень долго. Часов в семь пообедал, потом погулял, сходил в кино, затем зашел в бар, там сильно напился и решил оставить эту затею. Но я все же ушел в половине второго, поехал к себе и стал ждать его внизу. Он заявился только в половине четвертого. Я уже боялся, что прозевал его. Вдруг он кончил работу раньше и я его проворонил. Наконец он появился. Его привезла девица в желтом «бьюике», он вылез и пошел наверх. Я дал ему время раздеться и забраться в постель к Розе, затем вынул ружье из багажника, где оно лежало с того дня, как я его купил. Затем поднялся наверх и вошел через черный ход.
   Роза вышла в гостиную, и я застрелил ее.
   Когда она упала, я выстрелил ей в лицо.
   То же самое я проделал с ним.
   В спальне.
   Я снял его украшения – перстень и браслет – и надел ему на палец левой руки мое обручальное кольцо, а на правую руку – мое университетское кольцо. Затем нарисовал татуировку на его правой руке.
   Когда я наносил татуировку, то был очень спокоен. Я, конечно, понимал, что выстрелы слышали жильцы, – слишком уж много шума.
   Но я был спокоен.
   Когда я закончил, мне не понравилось, как вышла татуировка. Она была слишком уж новенькая и четкая и не очень походила на мою собственную. Тогда я прошелся по квартире, вытирая руку о пыльные углы, вернулся к распростертому на полу Дамаску и стал втирать пыль в татуировку, чтобы создать впечатление, будто она нанесена давным-давно. Затем я сунул ему в руки ружье. Мне кажется, я довольно удачно инсценировал самоубийство.
   Это мне пришло в голову, когда уже все свершилось. Остальное я спланировал заранее.
  
  
  * * *
  
   Лейтенант Бернс положил свой экземпляр на стол и очень мягко сказал:
   – Итак, мистер Лейден, вы подпишете все три экземпляра?
   Лейден кивнул. Он взял ручку, поданную Кареллой, сдвинул листки первого экземпляра, чтобы расписаться на последней странице, и вдруг покачал головой.
   – В чем дело? – спросил Бернс.
   – Это не все, – сказал Лейден. – Я убил еще одного человека.
   – Что? – удивился Бернс.
   – Я встретил женщину... когда бродил по городу... прежде чем... прежде чем вернуться к себе домой. В баре я встретил женщину и разговорился с ней. А потом я понял, что назвал ей свое имя, рассказал, что мне изменяет жена. Мы хорошо поговорили, я был сильно не в себе и сказал то, чего не следовало бы говорить. Поэтому, когда я... когда я убил тех двоих, я стал ее разыскивать. Я не мог вспомнить ее имени. Помнил только одно: надо отыскать ее и удостовериться, что она не... Я вернулся в тот бар, но бармен отказался назвать ее имя. Было уже четыре утра, и я ушел. Я бродил и думал, что мне делать, и вдруг вспомнил, как ее зовут. Я нашел ее адрес в телефонной книге.
   – Как же ее звали, мистер Лейден?
   – Ридер. Маргарет Ридер.
   – Ты записываешь, Дэнни? – спросил Карелла стенографа.
   – Да.
   – Я поднялся к ней, она спросила: «Кто там?» Я сказал: «Человек, с которым вы познакомились в баре». А сам решил – если она не помнит, кто я, то я просто уйду, так как выходит, что она мне уже не опасна. Но она сказала: «Да, мистер Лейден», открыла дверь и спросила: «Что случилось?» Я сказал, что непременно должен поговорить с ней. Она сказала, что уже поздно, но у меня был, наверно, такой несчастный вид, что она сжалилась. Она была уверена, что я не сделаю ей ничего плохого. Она вроде бы мыла тарелки – не помню точно, но что-то в этом роде. Мы прошли в кухню, и первое, что бросилось мне в глаза, – нож на столе. Я схватил его и, не говоря ни слова, ударил ее. Я не хотел этого делать, но она знала мою фамилию. Она знала, что я Эндрю Лейден, у которого неприятности с женой.
   И снова в следственном отделе наступила тишина.
   – Дэнни, напечатаешь это? – спросил Бернс.
   – Угу, – сказал Дэнни.
  
  
  * * *
  
   Карелла и Клинг спускались по ступенькам в распахнутых плащах. Ветерок дул со стороны парка и нес с собой запах дыма от костров. Ноябрьское небо над шпилями и башнями города выглядело фальшивым. Голубизна казалась слишком мирной и чистой, чтобы быть похожей на настоящую. Театральный задник, созданный опытными сценографами. Даже движение на улицах ослабло – самый длинный в мире перерыв на обед закончился. Надвигались сумерки, город готовился к наступлению ночи. Оба сыщика страшно хотели есть. Они собрались послать кого-нибудь за сандвичами и закончить канцелярскую работу в отделе, но Бернс настоял, чтобы они сделали передышку. Теперь, под лучами заходящего солнца, они вдруг почувствовали вечерний холодок, ускорили шаг, быстро дошли до угла, свернули и направились к закусочной в середине квартала.
   – Кто сообщит Мейеру, что его дело закрыто? – спросил Клинг.
   – Тут надо проявить деликатность, – задумчиво произнес Карелла.
   – У Мейера будет инфаркт.
   – Хочу тебе кое-что сообщить, – сказал Карелла.
   – Что?
   – Отпечатки принадлежали не Дамаску.
   – Какие отпечатки?
   – Те, что были на бритве, на ружье, те, что нашли во всей этой чертовой квартирке! Все они принадлежали только Лейдену.
   – Криминалисты тут не виноваты, – сказал Клинг. – Они-то думали, что убит Лейден.
   – Я понимаю, я просто так. Временами попадаются запутанные дела.
   – Да уж, – отозвался Клинг.
   Они шли молча и быстро, сунув руки в карманы. Когда они уже подошли к дверям закусочной, Клинг остановился, положил руку на плечо Кареллы и спросил:
   – Стив, а ты бы так поступил, если бы, к примеру, застал Тедди с другим? Ты бы сделал такое? – Нет, – ответил Карелла.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"