Форсайт Фредерик : другие произведения.

Посредник

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  Фредерик Форсайт
  
  Посредник
  Действующие лица
  
  США:
  
  Джон Д. Кормак — президент США
  
  Майкл Оделл — вице-президент США
  
  Джеймс Доналдсон — государственный секретарь
  
  Мортон Станнард — министр обороны
  
  Уильям Уолтерс — генеральный прокурор
  
  Хьюберт Рид — министр финансов
  
  Брэд Джонсон — советник по вопросам национальной безопасности
  
  Доналд Эдмондс — директор ФБР
  
  Филип Келли — помощник директора ФБР, уголовно-следственный отдел
  
  Кевин Браун — заместитель помощника директора ФБР, уголовно-следственный отдел
  
  Ли Александер — директор ЦРУ
  
  Дэвид Вайнтрауб — заместитель директора ЦРУ по оперативной части
  
  Куинн — посредник
  
  Данкан Маккрей — младший агент ЦРУ
  
  Ирвинг Мосс — бывший агент ЦРУ
  
  Саманта (Самми) Сомервилл — агент ФБР
  
  Сайрус В. Миллер — нефтяной магнат
  
  Мелвилл Сканлон — крупный судовладелец
  
  Питер Сканлон — владелец концерна по производству вооружения
  
  Бен Залкинд — владелец концерна по производству вооружения
  
  Лайонел Мойр — владелец концерна по производству вооружения
  
  Крайтон Бербанк — начальник Секретной службы
  
  Роберт Истерхаус — независимый консультант по вопросам безопасности и эксперт по Саудовской Аравии
  
  Эндрю Ланг — банковский служащий, Инвестиционный банк Саудовской Аравии
  
  Саймон — американский студент, Бейллиол-колледж, Оксфорд
  
  Патрик Сеймур — юрисконсульт и агент ФБР, американское посольство, Лондон
  
  Лу Коллинз — офицер связи ЦРУ, Лондон
  
  Великобритания:
  
  Маргарет Тэтчер — премьер-министр
  
  Сэр Гарри Марриотт — министр внутренних дел
  
  Сэр Питер Имберт — комиссар столичной полиции
  
  Найджел Крамер — помощник заместителя комиссара, оперативный отдел столичной полиции
  
  Джулиан Хейман — председатель независимой страховой компании
  
  Питер Уильямс — следователь оперативного отдела столичной полиции
  
  Россия:
  
  Михаил Горбачев — генеральный секретарь ЦК КПСС
  
  Владимир Крючков — генерал, председатель КГБ
  
  Павел Керкорьян — майор, резидент КГБ в Белграде
  
  Вадим Кирпиченко — генерал, первый заместитель председателя КГБ
  
  Иван Козлов — маршал СССР
  
  Земсков — генерал-майор, начальник оперативного отдела Генерального штаба
  
  Андрей — агент КГБ
  
  Европа:
  
  Кюйпер — бельгийский уголовник
  
  Берти Ван Эйк — управляющий городским парком, Бельгия
  
  Дитер Лутц — журналист, Гамбург
  
  Ханс Мориц — пивовар, Дортмунд
  
  Хорст Ленцлингер — торговец оружием, Ольденбург
  
  Вернер Бернхардт — бывший наемник в Конго
  
  Папа де Гроот — начальник полиции в провинциальном городке, Голландия
  
  Дикстра — старший инспектор полиции, там же
  Пролог
  
  На этот раз знакомый сон приснился ему перед самым дождем. Он не слышал дождя. Он спал и видел сон.
  
  Снова перед ним возникла поляна в сицилийском лесу, в горах над Таорминой. Он вышел из леса и медленно направился к середине поляны — так было условлено. В правой руке он держал кейс. Дойдя до середины поляны, он остановился, положил кейс на землю, отступил на шесть шагов назад и стал на колени. Так тоже было условлено. В кейсе лежали деньги — миллиард лир.
  
  Чтобы договориться об освобождении ребенка, понадобилось шесть недель — даже меньше, чем обычно. Такие дела тянулись порой долгие месяцы. Шесть недель сидел он рядом с экспертом из полицейского управления в Риме и давал ему тактические советы. Все переговоры вел полицейский. В конце концов они добились, что дочь миланского ювелира, похищенная из его летнего дома неподалеку от Кефалу, будет освобождена. Выкуп составлял около миллиона американских долларов; вначале мафия просила з пять раз больше, но потом снизила сумму.
  
  На другом краю поляны появился небритый детина в маске и с дробовиком «лупара» за спиной. Он держал за руку десятилетнюю девочку. Та шла босиком, выглядела бледной и напуганной, но была цела и невредима. По крайней мере с виду. Они двигались в его сторону: сквозь прорези маски бандита он увидел, как тот посмотрел на него, потом бросил быстрый взгляд на лес за его спиной.
  
  Детина остановился у кейса и буркнул девочке, чтобы та не двигалась. Девочка послушно замерла на месте. Но взгляд ее огромных черных глаз был устремлен на спасителя. Теперь уже недолго, малышка. Потерпи еще чуть-чуть.
  
  Бандит принялся перебирать пачки банкнот, пока не убедился, что его не надули. Высокий мужчина и девочка смотрели друг на друга. Он подмигнул, и она слабо улыбнулась. Бандит захлопнул кейс и стал пятиться к краю поляны. Он уже дошел до деревьев, и тут-то все и случилось.
  
  Это был не полицейский из Рима, а какой-то местный идиот. Грохнула винтовка, бандит с кейсом споткнулся и упал. За соснами, в укрытии, естественно, залегли его дружки. Они мгновенно открыли огонь. Автоматные очереди прорезали поляну. Он крикнул по-итальянски: «Ложись!», но девочка то ли не расслышала, то ли перепугалась и бросилась к нему. Он вскочил с колен и ринулся ей навстречу, пытаясь в прыжке преодолеть разделявшие их двадцать футов.
  
  Еще немного, и это бы ему удалось. Он уже видел ее почти рядом, еще несколько дюймов, и его мощная рука достанет ее, пригнет вниз, скроет в спасительной высокой траве. Он увидел ее громадные испуганные глаза, раскрывшийся в крике рот, белые зубы… а потом — алую розу, расцветшую на ее хлопчатобумажном платье. Она упала, словно кто-то толкнул ее в спину, и он до сих пор помнил, как лежал, закрывая ее своим телом, пока стрельба не утихла и мафиози не скрылись в лесу. Он помнил, как сидел, обхватив руками маленькое тельце, плакал и кричал ничего не понимающим, рассыпавшимся в запоздалых извинениях местным полицейским: «Нет! Господи, нет! Никогда больше…»
  Глава 1
  Ноябрь 1989 года
  
  Зима в этом году выдалась ранняя. Уже в конце месяца злющий ветры из северо-восточных равнин летучими разведывательными отрядами носились над крышами Москвы, испытывая крепость ее обороны.
  
  Генеральный штаб Советской Армии располагается в доме № 19 по улице Фрунзе в сером каменном здании постройки тридцатых годов, напротив которого через улицу высится еще один корпус штаба — восьмиэтажный и более современный. В тот день на верхнем этаже старого здания, глядя на снежные шквалы, стоял у окна начальник Генерального штаба; настроение у него было таким же сумрачным, как и приближающаяся зима.
  
  Маршалу Ивану К. Козлову было шестьдесят семь, два года назад ему по закону следовало уйти па пенсию, однако в Советском Союзе, как и везде, тем, кто устанавливает правила, и в голову не приходит, что правила эти относятся и к ним самим. В начале этого года Козлову передал дела престарелый маршал Ахромеев, что вызвало удивление у большей части военной иерархии. Маршалы являли собой полную противоположность друг другу. Если Ахромеев представлял собою тип маленького, худого как щепка интеллектуала, то Козлов — сын, внук и племянник солдат — был высокий, грубоватый, седовласый гигант. Заняв новый пост, он обошел сразу двух человек, которые незаметно ушли на пенсию, хотя до этого всегда был лишь на вторых ролях. Ни у кого не возникло недоумений, почему именно он попал в начальники: с 1987 по 1989 год Козлов спокойно и квалифицированно руководил выводом советских войск из Афганистана, который удалось провести без скандалов, крупных потерь, и — что самое важное — страна не опозорилась при этом на весь мир, хотя «волки Аллаха» и хватали русских за пятки на протяжении всего пути до перевала Саланг. Операция была по достоинству оценена в Москве, и на Козлова обратил внимание сам генеральный секретарь.
  
  Но выполняя свой долг и зарабатывая маршальский жезл, он дал себе клятву, что никогда больше не поведет свою любимую Советскую Армию в отступление — ведь что бы там ни заявляла широковещательная пропаганда, в Афганистане они потерпели поражение. Теперь же перед ним замаячила перспектива нового поражения — потому-то он и был настроен так мрачно, когда смотрел в окно на летящий почти горизонтально снег, время от времени ударявший в стекло.
  
  Все дело было в отчете, составленном по его приказу одним из самых блистательных его протеже, молодым генерал-майором, которого он взял с собою в Генеральный штаб из Кабула. Каминский был профессором, его глубокий ум сочетался с выдающимися организаторскими способностями, и маршал назначил его на вторую по значимости должность по части снабжения и тыла. Как опытный боевой офицер, Козлов прекрасно понимал: битвы выигрываются не благодаря смелости и самопожертвованию солдат или мудрости генералов — нет, победа обеспечена тогда, когда нужная техника находится в нужном месте в нужное время, причем в больших количествах.
  
  Он до сих пор с горечью вспоминал, как восемнадцатилетним солдатом стал свидетелем блицкрига превосходно оснащенной немецкой армии, катившейся через оборонительные сооружения его родины, в то время как Красная Армия, истощенная сталинскими чистками 1938 года и располагая лишь давно устаревшим оружием, пыталась сдержать этот напор. Его отец погиб, защищая безнадежную позицию под Смоленском, отстреливаясь из винтовок со скользящим затвором от ревущих танков Гудериана. И Козлов поклялся: в следующий раз они будут вооружены как следует, причем до зубов. Этому он и посвятил большую часть своей военной карьеры и теперь возглавлял все Вооруженные Силы СССР: армию, военно-морской флот, военно-воздушные силы, стратегические ракетные войска и противовоздушную оборону. И все эти силы были теперь поставлены под угрозу возможного поражения из-за трехсотстраничного отчета, лежавшего у него на столе.
  
  Маршал прочитал его дважды: ночью в своей спартанской квартире на Кутузовском проспекте и в кабинете, куда он приехал в семь утра и сразу отключил телефон. Козлов отошел от окна и сел за массивный письменный стол, перпендикулярно к которому стоял длинный стол для совещаний, и снова перечитал последние страницы отчета.
  
  «Резюме. Из вышеизложенного следует: дело не в том, что, согласно прогнозам, через двадцать — тридцать лет на планете кончатся запасы нефти, а в том, что через семь-восемь лет они непременно будут исчерпаны в Советском Союзе. Это можно заключить из таблицы разведанных запасов, приведенной выше, и в частности из графы, где приведены значения отношения «запас/добыча» (З/Д). Это отношение получают путем деления годовой добычи нефти в данной стране на ее разведанные запасы в той же стране, выраженные в миллиардах баррелей.
  
  Цифры на конец 1985 года — чтобы узнать, что делается в Сибири, я воспользовался западными данными, несмотря даже на мои связи в нефтяной промышленности, — показывают, что в этом году мы добыли 61 миллиард баррелей сырой нефти и имеем запасы на четырнадцать лет при условии, что ежегодная добыча останется на том же уровне. Но это — в лучшем случае, поскольку с тех пор добыча и, следовательно, расходование запасов имеют тенденцию к росту. В действительности запасов нам хватит на семь-восемь лет.
  
  Причин роста потребления нефти две. Одна — это увеличение промышленной продукции, главным образом в части предметов потребления, которого потребовало Политбюро, когда провозгласило новые экономические реформы; другая — невероятно малая эффективность производящих эти предметы отраслей, причем не только старых, но и вновь создаваемых. Вся наша обрабатывающая промышленность очень малоэффективна с точки зрения использования энергии, а во многих отраслях дело усугубляется использованием устаревшего оборудования. Русский автомобиль, к примеру, весит втрое больше американской машины такого же класса — и не из-за наших суровых зим, как утверждает пресса, а из-за того, что металлургические заводы не выпускают достаточно тонкого листового проката. Поэтому для производства автомобиля требуется больше, чем на Западе, электроэнергии, для получения которой используются нефтепродукты, и в эксплуатации такой автомобиль расходует гораздо больше бензина.
  
  Другие источники энергии. До недавнего времени 11 % электроэнергии в СССР вырабатывалось на атомных электростанциях, и наши планирующие органы подсчитали, что к 2000 году эта цифра возрастет до 20 % и даже более. Но все это было до Чернобыля. К сожалению, 40 % атомной энергии вырабатывалось у нас на станциях, построенных по тому же проекту, что и Чернобыльская АЭС. С тех пор большинство из них было закрыто для «модернизации» и вряд ли снова когда-либо вступит в строй, а строительство новых заморожено. В результате производство электроэнергии на атомных станциях (в процентном соотношении) выражается не двузначной цифрой, а составляет 7 % и продолжает падать.
  
  Мы обладаем самыми большими в мире запасами природного газа, однако трудность заключается в том, что его месторождения расположены главным образом в Сибири и просто доставить газ на поверхность еще не достаточно. Для транспортировки его из Сибири к городам, фабрикам, электростанциям нам нужна развитая инфраструктура, включающая трубопроводы и сети, а ее-то у нас и нет.
  
  Возможно, вы помните, что в начале 70-х годов, когда после арабо-израильского конфликта резко подскочили цены на нефть, мы предложили странам Западной Европы снабжать их природным газом по трансконтинентальному трубопроводу. В этом случае мы смогли бы построить нужные нам коммуникации благодаря финансированию их Европой на начальных стадиях проекта. Однако, поскольку Соединенным Штатам это было невыгодно, они пригрозили широкими торговыми санкциями тем, кто решится с нами сотрудничать, и затея сорвалась. Сегодня, благодаря так называемой «оттепели», с политической точки зрения это вполне осуществимо, но цены на нефть на Западе сейчас низки и наш газ им не нужен. К тому времени как мировые запасы нефти начнут истощаться и цены на нее поднимутся на Западе до такого уровня, что им станет выгодно покупать наш газ, для СССР будет слишком поздно.
  
  Таким образом, ни один из других источников энергии нам не поможет. Ни природный газ, ни атомная энергия нас не спасут. Подавляющее большинство отраслей промышленности как у нас, так и в странах, рассчитывающих на наши энергоносители, не могут обойтись без топлива, получаемого из нефти.
  
  Союзники. Несколько слов о наших союзниках в Центральной Европе, которых западная пропаганда называет нашими «сателлитами». Их общая добыча — главным образом из небольшого месторождения в Румынии близ Плоешти — составляет около 2 миллиардов баррелей в год, однако это капля в море по сравнению с тем, что им нужно. Остальная нефть поступает к ним от нас и является одной из тех связей, которые держат их в нашем лагере. Чтобы хоть немного снизить экспорт нефти в эти страны, мы согласились на то, чтобы они заключили несколько бартерных сделок со странами Ближнего Востока. Но если они захотят обрести полную независимость от нас в отношении нефти и попасть таким образом в зависимость к Западу, то довольно скоро Восточная Германия, Польша, Чехословакия, Венгрия и даже Румыния окажутся в тисках капиталистического лагеря. Не говоря уже о Кубе.
  
  Заключение…»
  
  Маршал Козлов оторвался от чтения и взглянул на стенные часы. Одиннадцать. Церемония в аэропорту, должно быть, уже начинается. Сам он решил туда не ехать. Он не собирается ходить перед американцами на задних лапках. Маршал потянулся, встал и снова подошел к окну, захватив с собою отчет Каминского. На нем стоял гриф «Совершенно секретно», и Козлов знал, что теперь он этот гриф с отчета не снимет. Документ был слишком взрывоопасен, чтобы таскать его по всему зданию Генерального штаба.
  
  В прежние времена карьере любого офицера, который выразил бы свое мнение с такой откровенностью, с какой это сделал Каминский, пришел бы конец, однако Иван Козлов, хоть и был твердым приверженцем традиций почти во всем, за искренность никогда не наказывал. И это было чуть ли не единственное, что он одобрял в генеральном секретаре; маршал не мог согласиться с его новомодными идеями относительно того, что у каждого крестьянина должен быть телевизор, а у каждой домохозяйки — стиральная машина, но знал, что волен открыто высказываться перед Михаилом Горбачевым, не опасаясь получить билет в один конец до Якутска.
  
  Отчет потряс маршала. Козлов знал, что с того момента, как началась перестройка, экономика не стала лучше, по он всю жизнь прослужил в армии, а армия в первую очередь обеспечивалась ресурсами, материалами и техникой и была единственной сферой жизни в Советском Союзе, где действительно контролировалось качество. То, что выпускаемые для гражданского населения фены для волос были опасны для жизни, а башмаки промокали, его не волновало. Но теперь он узнал о кризисе, который неминуемо коснется даже армии. А самое неприятное заключалось в последнем разделе отчета. Стоя у окна, маршал снова принялся читать.
  
  «Заключение. У нас есть на выбор лишь четыре пути, и ни один из них нельзя назвать оптимальным.
  
  1. Мы можем сохранить добычу нефти на прежнем уровне, зная, что самое большее через восемь лет ее запасы будут исчерпаны и нам придется выходить на мировой рынок в качестве покупателей. Это произойдет в самый неблагоприятный момент, когда мировые цены на нефть начнут безжалостно и неуклонно повышаться и достигнут невообразимого уровня. Чтобы закупить при этих условиях хотя бы часть необходимой нам нефти, нам придется израсходовать всю имеющуюся у нас валюту, а также запасы сибирского золота и алмазов.
  
  С помощью бартерных сделок нам тоже не удастся выправить положение. Более 55 % мировых запасов нефти находятся в пяти странах Ближнего Востока, чьи внутренние нужды весьма ограниченны по сравнению с их ресурсами, эти-то страны и будут задавать тон. К сожалению, если не считать вооружения и некоторых видов сырья, советские товары не представляют интереса для Ближнего Востока, поэтому получить нефть посредством бартерных сделок нам не удастся. Нам придется расплачиваться в твердой валюте, а это нам не под силу.
  
  И наконец, зависеть от внешнего источника нефти — опасно со стратегической точки зрения, тем более если учесть особенности и историю пяти стран Ближнего Востока, о которых идет речь.
  
  2. Мы можем отремонтировать и модернизировать имеющееся у нас оборудование для добычи и переработки нефти с целью повысить его эффективность и таким образом снизить ее потребление без ущерба для хозяйства. Оборудование у нас в основном устарелое, в плохом состоянии, а чрезмерной суточной добычей мы наносим вред самим месторождениям. Нам придется переоборудовать все добычные бассейны, нефтеочистительные заводы и сеть нефтепроводов, чтобы растянуть имеющиеся у нас запасы нефти еще лет на десять. Начинать нужно прямо сейчас, а средства для этого потребуются баснословные.
  
  3. Мы можем сосредоточить все усилия на совершенствовании техники по морской добыче нефти. Многообещающим районом для этого является Арктика, однако проблемы с добычей там еще более серьезны, нежели в Сибири. У нас отсутствуют нефтепроводы по доставке нефти из моря к отребителю, а программа изысканий опаздывает уже на пять лет. Средства для этих работ тоже потребуются колоссальные.
  
  4. Мы можем использовать природный газ, запасы которого у нас, как говорилось выше, самые большие в мире, практически неограниченные. Но и в этом случае понадобятся огромные средства для обеспечения добычи, обучения квалифицированного персонала, создания новой техники и инфраструктуры, а также для переоборудования сотен тысяч предприятий под использование природного газа.
  
  В результате возникает вопрос: откуда взять средства, необходимые для проведения в жизнь вариантов 2, 3 или 4? Учитывая необходимость тратить валюту для закупки за рубежом зерна, чтобы накормить население, а также обязательство Политбюро начать импорт современной технологии, средства придется изыскивать внутри страны. А если учесть, что Политбюро, кроме того, решило модернизировать промышленность, то нетрудно догадаться, что оно не удержится от искушения воспользоваться средствами, выделенными на нужды армии.
  
  Остаюсь преданный вам, товарищ маршал,
  
  генерал-майор
  
  Петр В. Каминский».
  
  Маршал Козлов тихонько выругался, захлопнул папку и снова выглянул в окно. Вьюга утихла, но пронизывающий ветер дул с прежней силой; внизу прохожие, наклонив головы, придерживая ушанки, спешили по улице Фрунзе.
  
  Прошло уже почти сорок пять лет с тех пор, как он, двадцатидвухлетний лейтенант мотострелковых войск штурмом брал Берлин под началом маршала Чуйкова, а затем карабкался на здание рейхсканцелярии и срывал последний флаг со свастикой. В нескольких исторических книгах была даже картина, изображающая его в этот момент. С тех пор он постоянно, ступенька за ступенькой, поднимался по служебной лестнице: подавлял мятеж 1956 года в Венгрии, служил на границе с Китаем, на реке Уссури, в группе советских войск в Германии, затем снова в Дальневосточном военном округе в Хабаровске, затем на юге, в Баку, уже в командовании округа, откуда и попал в Генеральный штаб. За свое теперешнее высокое положение он заплатил сполна: мерз ночами в самых заброшенных уголках империи, развелся с одной женой, которая отказалась ехать вместе с ним, и похоронил вторую, скончавшуюся на Дальнем Востоке. Дочь его вышла замуж за горного инженера, а не за военного, как он надеялся, сын отказался пойти по его стопам и стать профессиональным военным. Все эти сорок пять лет он наблюдал, как Советская Армия превращается в самую могучую, по его мнению, боевую мощь на планете, призванную защищать свое отечество и уничтожать его врагов.
  
  Как и многие люди с традиционным типом мышления, он верил, что оружие, которым снабдили его трудящиеся массы, придется пустить в ход, и пусть он будет проклят, если позволит каким-либо обстоятельствам или людям выставить его любимую армию в смешном виде, пока он на посту. Маршал был беззаветно предан партии — иначе ему просто не удалось бы достичь его теперешнего положения, — но если кто-то, пусть даже партийные лидеры, думает, что может вычеркнуть из военного бюджета миллиарды рублей, то он еще посмотрит, останется ли верен этим людям.
  
  Чем дольше маршал размышлял о последних страницах отчета, который держал в руках, тем крепче становилась в нем уверенность, что Каминский, при всем своем уме, просмотрел еще один — пятый возможный вариант. Если бы Советский Союз сумел взять в свои руки политический контроль над уже существующим источником сырой нефти, над какой-то территорией, находящейся сейчас за его пределами… тогда бы он смог импортировать нефть исключительно для себя и по приемлемым ценам, то есть диктовать их… и если сделать это, пока еще не кончилась своя нефть…
  
  Козлов положил отчет на стол для совещаний и подошел к карте полушарий, занимавшей большую часть стены напротив окна. Он внимательно всматривался в нее, а между тем время подходило уже к полудню. Взгляд маршала то и дело устремлялся к одной и той же точке на карте. Наконец он вернулся к столу, включил телефон и соединился с адъютантом.
  
  — Попросите зайти ко мне генерал-майора Земскова, прямо сейчас.
  
  Усевшись за стол в кресло с высокой спинкой, он нажал кнопку дистанционного управления и включил стоявший слева от стола телевизор. По первому каналу в прямом эфире передавали обещанные новости из Внукова, аэропорта для приема важных персон, неподалеку от Москвы.
  
  Самолет военно-воздушных сил США номер один был уже заправлен и готов к вылету. Это был «Боинг-747», заменивший в начале года устаревший «Боинг-707» и способный пролететь от Москвы до Вашингтона без посадки, что предыдущей модели было не под силу. Персонал 89-й авиабригады, которая обслуживает президентский самолет на военно-воздушной базе Эндрюс, стоял вокруг машины на случай, если какому-нибудь слишком уж восторженному русскому взбредет в голову подойти поближе, чтобы прикрепить что-либо к корпусу самолета или просто заглянуть внутрь. Однако русские сейчас, да и на протяжении трехдневного визита, вели себя как истые джентльмены.
  
  В нескольких ярдах от самолетного крыла находился помост с трибуной посредине. На трибуне стоял генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Горбачев, уже заканчивавший свою прощальную речь. Рядом сидел его гость, Джон Д. Кормак, президент США. Он был без шляпы, резкий ветер ерошил его седеющие волосы. По обеим сторонам от них выстроились в ряд двенадцать членов Политбюро.
  
  Под прямым углом к помосту разместились почетные караулы, в которых стояли милиционеры, относящиеся к ведомству МВД, и пограничники, подчиненные КГБ. Для придания сцене хоть какой-то естественности четвертую сторону каре занимали сотни две инженеров, техников и прочих представителей персонала аэропорта. Однако центром внимания говорившего были многочисленные телекамеры, фоторепортеры и журналисты, разместившиеся между двумя почетными караулами. Момент был и в самом деле важный.
  
  Вступив в должность в январе, Джон Кормак, к удивлению многих победивший на ноябрьских выборах, выразил желание встретиться с советским лидером и готовность посетить с этой целью Москву. Михаил Горбачев не замедлил согласиться и за эти три дня, к своему удовлетворению, обнаружил, что с этим высоким, суровым, но, в сущности, очень человечным американским профессором можно — по выражению г-жи Тэтчер — «делать дела».
  
  Поэтому, несмотря на возражения своих советников по безопасности и идеологии, он решил рискнуть. Он согласился на личную просьбу президента, заключавшуюся в том, чтобы ему, американцу, позволили обратиться к советскому народу в прямом эфире без предварительного одобрения текста выступления. На советском телевидении практически ни одна передача не идет «вживую»: все тщательно готовится, просматривается, редактируется и только после этого выдается в эфир как годное к употреблению.
  
  Прежде чем согласиться на необычную просьбу Кормака, Михаил Горбачев посоветовался со специалистами с государственного телевидения. Они удивились не меньше, чем он, но заметили, что, во-первых, американца поймет без перевода лишь незначительная часть советских граждан (а перевод можно будет смягчить, если президент зайдет слишком далеко), и, во-вторых, передачу изображения и звука можно давать с восьми- или десятисекундной задержкой, и, если президент действительно зайдет слишком далеко, трансляцию можно будет прервать. Было условлено, что, если генеральный секретарь сочтет нужным сделать это, ему достаточно будет почесать указательным пальцем подбородок, а телевизионщики сделают все остальное. Это, естественно, не будет относиться к трем бригадам американского телевидения, равно как и к бригаде Би-би-си, но это уже не имело значения, поскольку их передача до советских людей не дойдет.
  
  Закончив выступление добрыми пожеланиями в адрес американского народа и выразив надежду на прочный мир между США и СССР, Михаил Горбачев повернулся к гостю. Джон Кормак встал. Русский лидер указал на трибуну с микрофоном и сел сбоку от нее. Президент подошел к микрофону. В руках у него не было никаких записей. Он поднял голову, устремил взгляд в советскую телекамеру и заговорил.
  
  — Слушайте меня, мужчины, женщины и дети Советского Союза.
  
  У себя в кабинете маршал Козлов подался вперед, пристально глядя на экран. Находившийся на помосте Михаил Горбачев удивленно вскинул брови. Работавший за советской телекамерой молодой человек, который легко мог сойти за выпускника Гарвардского университета, прикрыл микрофон рукой и что-то тихо спросил у стоявшего рядом высокопоставленного чиновника, но тот отрицательно покачал головой. Дело было в том, что Джон Кормак заговорил не по-английски, а на довольно приличном русском языке.
  
  Не зная ни слова по-русски, президент перед поездкой в СССР долго разучивал в тишине своей спальни в Белом доме речь из пятисот незнакомых русских слов, пользуясь магнитофоном и услугами специалиста по разговорному языку, пока не научился произносить речь бегло и почти без акцента, не понимая при этом ни слова. Даже для бывшего профессора одного из старейших университетов Новой Англии это был замечательный успех.
  
  — Пятьдесят лет назад ваша страна, ваша любимая Родина была охвачена войной. Ваши мужчины сражались и умирали, как солдаты, или жили, как волки, в лесах. Ваши женщины и дети влачили жалкое существование в подвалах и питались впроголодь. Миллионы из них погибли. Ваша земля была опустошена. Хотя такого никогда не случалось в моей стране, даю вам слово, я понимаю, насколько вы ненавидите войну и боитесь ее.
  
  На протяжении сорока пяти лет мы, русские и американцы, воздвигали стену между нашими странами, убеждая себя, что перед нами находится возможный агрессор. И мы воздвигли горы — горы стали, пушек, танков, кораблей и бомб. Есть люди, которые утверждают, что все это оружие когда-нибудь нам понадобится, чтобы иметь возможность уничтожить друг друга.
  
  Но я скажу: мы пойдем другим путем.
  
  По Внукову пронесся явственный шепоток. Слова: «Но я скажу: мы пойдем другим путем» — президент Кормак позаимствовал у Ленина, эту фразу знал в СССР любой школьник. По-русски слово «путь» означает дорогу, тропу, направление движения. Президент продолжил речь и снова обратился к этому слову.
  
  — Я имею в виду путь постепенного разоружения и мира. У нас есть только одна планета, и она прекрасна. Мы можем вместе жить на ней или погибнуть — тоже вместе.
  
  Дверь в кабинет маршала Козлова тихонько отворилась и снова закрылась. Еще один протеже Козлова, ас оперативного отдела, стоял у двери и молча наблюдал за происходящим на экране телевизора. Речь президента США подходила к концу.
  
  — Путь нам предстоит нелегкий. На нем будет множество препятствий. Но в конце его — мир и безопасность для наших народов. Ведь если у нас будет достаточное количество оружия для защиты, но недостаточное для нападения, если мы будем знать это и у нас появится возможность удостовериться в этом, то мы сможем тогда передать нашим детям и внукам мир, действительно свободный от жуткого страха, который нам доводилось испытывать на протяжении последних пятидесяти лет. Если вы готовы идти вместе со мною этим путем, то и я выберу его вместе со всем народом Америки. Вот вам в залог этого, Михаил Сергеевич, моя рука.
  
  Президент Кормак повернулся к Горбачеву и протянул ему правую руку. Обладая большим опытом публичных выступлений, генеральный секретарь понял, что должен встать и пожать протянутую руку. Затем он широко улыбнулся и облапил американца другой рукой.
  
  Русские люди способны не только страдать от паранойи и ксенофобии, но и проявлять большую эмоциональность. Первыми нарушили тишину служащие аэропорта. Раздался взрыв горячих рукоплесканий, послышались возгласы, и вскоре в воздух полетели меховые шапки: вымуштрованные люди перестали себя сдерживать. Их примеру последовала милиция: держа винтовки в левой руке в положении «вольно», они принялись кричать и размахивать фуражками с красными околышами.
  
  Пограничники не спускали глаз со своего начальства — стоявшего у возвышения генерала Владимира Крючкова, председателя КГБ. Находясь в нерешительности, он все-таки тоже зааплодировал вслед за членами Политбюро. Пограничники восприняли это как сигнал к действию (как впоследствии оказалось, напрасно) и присоединились к ликованию милиции. На пространстве пяти часовых поясов 80 миллионов советских мужчин и женщин тоже выражали свою радость.
  
  — Черт возьми!.. — маршал Козлов потянулся к кнопке и выключил телевизор.
  
  Вот вам и любимый генеральный секретарь, — без какого бы то ни было выражения пробормотал генерал-майор Земсков. Маршал несколько раз угрюмо кивнул. Сперва отчет Каминского с его зловещими прогнозами, теперь еще и это. Он встал, обошел вокруг стола и, взяв отчет, проговорил:
  
  — Возьмите и прочтите. Тут гриф «Совершенно секретно» — так оно и есть. Этот отчет напечатан в двух экземплярах, другой находится у меня. Особое внимание обратите на то, что Каминский говорит в «Заключении».
  
  Земсков кивнул. По мрачному настроению маршала он понял, что дело не только в том, чтобы прочесть отчет. Еще два года назад Земсков был простым полковником, когда, явившись на командный пункт учений, проводившихся в Восточной Германии, маршал Козлов заметил его.
  
  Это были маневры, в которых принимала участие ГСВГ — Группа советских войск в Германии, — с одной стороны, и армия ГДР — с другой. Немцам досталась роль наступающих войск США, и во всех предыдущих эпизодах учений они разносили в пух и прах своих советских братьев по оружию. Но на этот раз русские легко заткнули их за пояс; планировал операцию Земсков. Став человеком номер один на улице Фрунзе, маршал Козлов перевел блестящего специалиста к себе в штаб. Сейчас он подвел Земскова к карте и сказал:
  
  — Когда закончите, вам нужно будет составить нечто вроде плана экстраординарных действий. Проработать его следует как можно более подробно — до последнего человека, автомата и патрона; цель — военное вторжение в одну из соседних стран и ее последующая оккупация. У вас в распоряжении не больше года.
  
  Генерал-майор Земсков удивленно вскинул брови.
  
  — Но я справлюсь гораздо быстрее, товарищ маршал. Ведь у меня в распоряжении…
  
  — У вас в распоряжении лишь собственные глаза, руки и голова. Вам запрещается советоваться с кем бы то ни было. Все необходимые сведения будете получать якобы для других нужд. Вы будете работать один, без помощников. Это займет у вас месяцы, план представите в единственном экземпляре.
  
  — Ясно. А страна?..
  
  Маршал постучал по карте.
  
  — Вот она. Эта страна должна принадлежать нам.
  
  В здании «Пан-Глобал», что стоит в Хьюстоне, столице американской нефтяной промышленности и, как утверждают некоторые, столице мировой нефтяной торговли, помещается штаб-квартира корпорации «Пан-Глобал ойл» — двадцать восьмой по величине компании в США и девятой в Хьюстоне. Имея суммарный актив в 3,25 миллиарда долларов, «Пан-Глобал» идет за такими компаниями, как «Шелл», «Теннеко», «Коноко», «Энрон», «Костал», «Тексас истерн», «Транско» и «Пеннз-ойл». Однако в одном она отличается от всех остальных: ею до сих пор владеет и управляет ее основатель. Есть у нее, разумеется, и акционеры, и правление, однако все нити держит в руках ее основатель, пользующийся внутри корпорации неограниченной властью.
  
  Через десять часов после беседы маршала Козлова с начальником оперативного отдела, восемью часовыми поясами западнее Москвы Сайрус В. Миллер стоял у огромного окна своей расположенной на крыше здания конторы и смотрел на запад. В четырех милях от него в дымке ноябрьского дня виднелся небоскреб компании «Транско». Постояв еще немного, Сайрус Миллер, ступая по мохнатому ковру, вернулся к столу и снова углубился в лежавший перед ним доклад.
  
  Сорок лет назад, еще только став на путь к процветанию, Миллер понял: информация — это могущество. Знание того, что происходит, и, главное, того, что должно произойти, давало человеку больше могущества, чем кабинет политика или даже деньги. Тогда-то он и организовал в своей растущей корпорации отдел исследований и статистики, посадив в него самых способных и искусных аналитиков, каких только смог отыскать в университетах страны. С приходом века ЭВМ он оборудовал отдел компьютерами, в банках данных которых хранился громадный объем информации о нефтяной и других отраслях промышленности, торговых запросах, национальной экономике, тенденциях рынка, научных достижениях, а также о людях — сотнях тысяч людей самых различных профессий, чей шанс понадобиться ему был хотя бы самым минимальным.
  
  Автором лежащего перед ним доклада был Диксон, молодой, но весьма прозорливый выпускник Университета штата Техас, взятый им на службу лет десять назад и выросший в недрах компании как специалист. «Даже за те деньги, что я ему плачу, — подумалось Миллеру, — он не счел нужным положить шефу на стол что-нибудь утешительное». Но именно это Миллер и ценил. В пятый раз он принялся перечитывать выводы, сделанные Диксоном.
  
  «Суть дела заключается в том, что в свободном мире запасы нефти заканчиваются. Сейчас широкие массы американцев этого не замечают благодаря упорным стараниям правительства заставить их поверить в выдумку, будто положение с «дешевой нефтью» будет продолжаться до бесконечности.
  
  Доказательство того, что нефть уже на исходе, содержится в приведенной ранее таблице мировых запасов нефти. Сегодня из сорока одной нефтедобывающей страны только у десяти запасы выходят за тридцатилетнюю отметку. И даже такая картина слишком оптимистична. Цифра тридцать лет предполагает, что добыча нефти останется на теперешнем уровне. На самом же деле ее потребление, а следовательно, и добыча непременно будут возрастать, а когда страны с небольшими запасами останутся без нефти, то ее добыча увеличится еще больше. Поэтому вполне возможно предположить, что через двадцать лет все страны, кроме десяти, останутся без нефти.
  
  Другие источники энергии просто не успеют вовремя прийти на помощь. В течение последующих трех десятилетий свободному миру нужна лишь нефть, или его экономическая гибель неизбежна.
  
  В этом отношении Америка быстро катится к катастрофе. В то время, когда страны, контролирующие деятельность ОПЕК{ОПЕК — организация стран — экспортеров нефти, в которую входят Иран, Ирак, Венесуэла, Кувейт, Саудовская Аравия, Катар, Индонезия, Ливия, Объединенные Арабские Эмираты, Алжир, Нигерия, Эквадор и Габон. — Здесь и далее прим. переводчиков.}, взвинчивали цену на сырую нефть с 2 до 40 долларов за баррель, американское правительство всячески стимулировало развитие нефтяной промышленности внутри страны как в части разведки новых месторождений, так и в части их освоения. После развала ОПЕК и увеличения добычи нефти Саудовской Аравией в 1985 году Вашингтон стал купаться в искусственно подешевевшей нефти из стран Ближнего Востока, заставляя собственную нефтяную промышленность чахнуть на корню. Такая недальновидность даст страшные плоды.
  
  Ответом Америки на появление дешевой нефти было повышение спроса, а значит, и импорта как сырой нефти, так и нефтепродуктов, снижение собственной добычи, резкое свертывание разведывательных работ, закрытие всех нефтеперерабатывающих заводов и безработица еще более всеобъемлющая, чем в 1932 году. Даже если мы приступим к ударной программе немедленно — с крупными капиталовложениями и стимулами со стороны федеральной администрации, то нам потребуется десять лет, чтобы снова создать квалифицированные кадры и технику и с их помощью уменьшить нашу теперешнюю полную зависимость от Ближнего Востока. Пока нет никаких сведений, указывающих на то, что Вашингтон намерен заняться возрождением американской нефтяной промышленности.
  
  Наше правительство руководствуется при этом тремя соображениями, и все они неверны.
  
  A. Только разведка новой американской нефти будет стоить 20 долларов за баррель, тогда как добыча барреля саудовско-кувейтской нефти стоит 10–15 долларов, а продается она по 16 долларов за баррель. Правительство полагает, что так будет длиться вечно. Это ошибка.
  
  Б. Считается, что арабы вообще и Саудовская Аравия в частности будут продолжать закупки в США астрономических количеств вооружения, технологий, товаров и услуг для собственной общественной и оборонной инфраструктур, сохраняя таким образом циркуляцию нефтедолларов между ними и нами. Это не так. Инфраструктура у них практически ни в чем уже не нуждается, они не могут придумать, на что бы еще истратить свои доллары, а их недавние (в 1986 и 1988 годах) сделки по приобретению у англичан истребителей «Торнадо» отодвинули нас как поставщиков вооружения на второе место.
  
  B. Считается, что монархи, правящие в ближневосточных королевствах и султанатах, — наши добрые и верные союзники, которые никогда не повернутся к нам спиной и не станут взвинчивать цены. Считается также, что править они будут вечно. Однако явный шантаж, каким они занимались по отношению к Америке с 1973 по 1985 год, говорит об их вероломстве, а в таком нестабильном районе, как Ближний Восток, любой режим может пасть за неделю».
  
  Сайрус Миллер свирепо уставился в бумагу. То, что он прочел, ему не нравилось, но он знал, что это правда. В последние четыре года ему как главе фирмы, занимающейся добычей и переработкой отечественной нефти, пришлось особенно тяжко, и никакие закулисные переговоры в Вашингтоне не смогли убедить конгресс предоставить нефтепромышленникам для разработки арктические заповедные земли на Аляске — самый многообещающий в смысле новых месторождений район. Вашингтон был Миллеру отвратителен.
  
  Миллер взглянул на часы. Половина пятого. Он нажал кнопку настольного пульта, и тиковая стенная панель в противоположном конце кабинета, бесшумно отъехав в сторону, открыла 26-дюймовый экран цветного телевизора. Миллер включил канал новостей Си-эн-эн: передавали главный сюжет дня.
  
  Воздушный лайнер номер один находился как раз над посадочной полосой военно-воздушной базы Эндрюс близ Вашингтона; на какую-то секунду он словно бы завис в воздухе, затем его колеса мягко коснулись гостеприимного бетона, и он снова оказался на американской земле. Пока лайнер замедлял ход, разворачивался и подъезжал к зданию аэропорта, на экране появилась физиономия болтливого ведущего, который повторил рассказ о речи, произнесенной президентом в Москве двенадцать часов назад, перед самым отлетом.
  
  Как будто для того, чтобы подтвердить его сообщение, телережиссер в течение десяти минут, пока «Боинг» останавливался, снова показал говорящего по-русски президента Кормака (его речь сопровождалась английскими субтитрами), восторженные лица служащих аэропорта и милиционеров, а также Михаила Горбачева в обнимку с президентом. Мутновато-серые глазки Сайруса Миллера смотрели не мигая: даже уединившись в кабинете, он скрывал свою ненависть к патрицию из Новой Англии, который год назад неожиданно вырвался в лидеры, а затем и в президенты и теперь делал такие шаги к разрядке между Америкой и Россией, на какие не осмеливался даже Рейган. Когда на экране президент Кормак появился в дверях самолета и зазвучала приветственная мелодия, Миллер с отвращением выключил телевизор.
  
  — Коммунистический подпевала! — буркнул он и снова взялся за доклад Диксона.
  
  «В сущности, даже двадцатилетний срок, в течение которого сорок одна страна (за исключением десяти ведущих) исчерпает запасы нефти, не играет большой роли. В последнем отчете Гарвардского университета утверждается, что к 1999 году цена нефти достигнет 50 долларов за баррель (по курсу 1989 года) вместо сегодняшних 16 долларов. Отчет этот был положен под сукно, несмотря на то что он содержит ошибку в лучшую сторону. Трудно представить, какой кошмар начнется в стране, если население узнает об этих ценах. Что будут делать американцы, если им придется платить 2 доллара за галлон бензина? Как поступят американские фермеры, когда узнают, что они не в состоянии откармливать свиней, собирать урожай и даже обогревать свое жилье в холодные зимы? Мы окажемся перед социальной революцией.
  
  Даже если Вашингтон решит вкладывать деньги в развитие отечественной нефтедобывающей промышленности, то наших запасов при современном уровне потребления нам все равно хватит только на пять лет. Европа находится в худшем положении: только маленькая Норвегия входит в десяток стран с запасами нефти более чем на тридцать лет, и то лишь за счет морской добычи в небольших объемах, а в остальных европейских странах нефти хватит всего на три года. Страны Тихого океана пользуются только импортной нефтью и располагают большими количествами твердой валюты. Результат? Все мы, кроме Мексики, Венесуэлы и Ливии, сможем рассчитывать на один и тот же источник нефти: шесть стран Ближнего Востока.
  
  Нефть есть и в Иране, и в Ираке, и в Абу-Даби, но в двух странах ее больше, чем во всех остальных вместе взятых. Это Саудовская Аравия и Кувейт, причем главенствовать в ОПЕК будет Саудовская Аравия. Сегодня там добывается 170 миллиардов баррелей в год, что составляет 25 % мировой добычи, а когда тридцать одна страна выйдет из игры, эта цифра возрастет до 50 %; имея запасы на сотни лет, Саудовская Аравия будет контролировать мировые цены на нефть, держать таким образом под пятой и Америку.
  
  При подобном росте цен в 1995 году Америка будет ежедневно импортировать нефть на 450 миллионов долларов — и все эти деньги пойдут в Саудовскую Аравию и граничащий с ней Кувейт. Это означает, что ближневосточные поставщики нефти станут владельцами всей американской промышленности, чьи нужды они удовлетворяют. Несмотря на все свои достижения в технологии, несмотря на высокий жизненный уровень и военную мощь, Америка попадет в экономическую, финансовую, стратегическую и, следовательно, политическую зависимость от маленькой, отсталой, полукочевой, продажной и капризной страны, которую никак не сможет контролировать».
  
  Сайрус Миллер закрыл папку с докладом, откинулся на спинку кресла и уставился в потолок. Если бы у кого-нибудь хватило наглости заявить ему, что он принадлежит к ультраправым, Миллер с возмущением отверг бы такое предположение. Хотя он всегда голосовал за республиканцев, все семьдесят семь лет жизни политика интересовала его лишь постольку, поскольку влияла на нефтяную промышленность. Его политические устремления, как он себе представлял, сводились к патриотизму. Миллер любил ставший ему родным штат Техас до такой степени, что порой ему казалось: эта любовь его задушит.
  
  Он никак не мог понять, что эту Америку во многом выдумал он сам — белую, англосаксонскую, протестантскую Америку, исповедовавшую традиционные взгляды и неприкрытый шовинизм. Нет, уверял он Всевышнего в своих неоднократных ежедневных молитвах, он ничего не имеет против евреев, католиков, испанцев или негров — разве не служат у него на ранчо, что в горах за Остином, восемь испаноязычных девушек? А несколько черномазых, работающих в саду? Пока они знают свое место, все в порядке.
  
  Он смотрел в потолок и пытался вспомнить имя. Имя человека, которого он встретил года два назад на совещании нефтепромышленников в Далласе, человека, говорившего, что он живет и работает в Саудовской Аравии. Они поговорили недолго, но человек этот произвел на Миллера впечатление. Он прекрасно помнил, как тот выглядит: ростом под шесть футов, чуть ниже самого Миллера, крепкий, натянутый словно пружина, спокойный, внимательный, задумчивый — человек, имевший громадный опыт по Ближнему Востоку. Он прихрамывал, ходил, опираясь на трость с серебряным набалдашником, и имел какое-то отношение к компьютерам. Чем напряженнее Миллер думал, тем больше он вспоминал. Они беседовали о компьютерах, Миллер предпочитал фирму «Ханивелл», его собеседник — «Ай-би-эм». Через несколько минут Миллер пригласил одного из сотрудников исследовательского отдела и продиктовал ему все, что вспомнил.
  
  — Выясните, кто это такой, — распорядился он.
  
  На южном побережье Испании, называемом Коста-дель-Соль, смеркалось. Несмотря на то что туристский сезон был уже позади, все побережье от Малаги до Гибралтара было усеяно огоньками, которые с гор выглядели, словно светящаяся змея, медленно извивающаяся вдоль Торремолиноса, Михаса, Фуэнгиролы, Марбельи, Эстепоны, Пуэрто-Дукесы, Ла-Линеа вплоть до самого пролива. Огни легковых машин и грузовиков ярко освещали автостраду Малага — Кадис, тянувшуюся вдоль побережья между холмами и морем.
  
  Ближе к западу, в горах, между Эстепоной и Пуэрто-Дукесой находится один из винодельческих районов Южной Андалузии, в котором производят не херес, как на западе провинции, а душистое, крепкое красное вино. Центр этого района расположен в городке Манильва, всего в пяти милях от побережья; оттуда открывается вид на бескрайнее море. Манильва окружена небольшими деревушками, жители которых возделывают окрестные холмы и изготовляют вино.
  
  В этот час в одной из них, Алькантара-дель-Рио, усталые после долгой работы люди возвращались с виноградников. Урожай уже давно был собран, однако лозу нужно было подрезать и подготовить к грядущей зиме — работа нелегкая и изнурительная. Поэтому, прежде чем разойтись по беспорядочно разбросанным домам, большинство крестьян направились в единственный деревенский кабачок, где можно было пропустить стаканчик и немного поболтать.
  
  Деревушка Алькантара-дель-Рио мало чем могла похвастаться, разве что тишиной и покоем. В ней была крошечная беленая церквушка, где командовал дряхлый, как и сам его приход, старичок священник, служивший воскресные службы для женщин и детей и сожалевший, что мужская часть его паствы предпочитает бар. Дети посещали школу, расположенную в Манильве. Кроме нескольких дюжин белых домиков, в деревне был лишь бар «Антонио», в котором теперь собрались виноградари. Некоторые из них работали на кооперативные общества, помещавшиеся за многие мили от деревни, другие владели собственными участками, упорно трудились на них, и их скромное благосостояние зависело от урожая да от цен, которые предлагали им городские торговцы.
  
  Последним в бар вошел долговязый мужчина. Он кивнул посетителям и занял свое обычное место в углу. Он был выше других па несколько дюймов, поджар, с виду лет сорока пяти, на его худом лице насмешливо поблескивали глаза. Некоторые из крестьян обращались к нему «сеньор», но Антонио, подскочивший с графином вина и стаканом, был более фамильярен.
  
  — Muy bueno, amigo. ¿Va bien?{Здорово, приятель. Как дела? (исп.).}
  
  — Hola, Tonio, приветливо ответил высокий, — Si, va bien{Привет, Тонио… Все хорошо (исп.).}.
  
  В телевизоре над стойкой загремела музыка, и он обернулся. Начинались вечерние новости; в баре все затихли, прислушиваясь к рассказу о происшедшем за день. На экране появился ведущий и коротко сообщил об отлете из Москвы президента Соединенных Штатов Кормака. Затем в кадре возникло Внуково, президент подошел к микрофону и заговорил. Субтитров в испанских новостях не было, речь Кормака переводил диктор за кадром. Мужчины в баре напряженно слушали. Когда Джон Кормак закончил и протянул Горбачеву руку, камера (это была бригада Би-би-си, транслировавшая сюжет на всю Европу) дала панораму ликующих служащих аэропорта, затем милиции, затем пограничников. На экране возник испанский ведущий. Антонио повернулся к высокому мужчине.
  
  — Es un buen hombre, Señor Cormack{Господин Кормак хороший человек (исп.).}, — сказал он, широко улыбнувшись и похлопав высокого человека по спине, словно тот был партнером мужчины из Белого дома.
  
  — Si, задумчиво кивнул высокий. Es un buen hombre{Да… Хороший (исп.).}.
  
  Сайрус В. Миллер родился отнюдь не богачом. Он вырос в семействе бедных фермеров из Колорадо и мальчиком оказался свидетелем того, как горнодобывающая компания выкупила у его отца ферму и полностью разорила ее с помощью своих машин. Решив, что, раз их нельзя победить, значит, нужно к ним присоединиться, молодой человек закончил Колорадскую горную школу в Голдене и в 1933 году вышел оттуда с дипломом и в единственном костюме, который и был на нем надег. Во время учебы он отдал предпочтение нефти перед горными породами и устремил свои стопы на юг, в Техас. Это были времена нефтедобытчиков-одиночек, когда земля давалась в аренду беспрепятственно и никто и слыхом не слыхивал о таких словах, как «окружающая среда» и «экология».
  
  В 1936 году он набрел на брошенный «Тексако» участок и вычислил, что они бурили не там, где надо. Он уговорил дельца, владевшего собственной буровой установкой, стать его партнером, а банк — дать ему ссуду в обмен на пакет акций новоиспеченной компании. За еще один пакет акций некая фирма снабдила его недостающим оборудованием, и через три месяца из скважины забила нефть; месторождение оказалось богатым. Миллер откупился от владельца буровой, взял в аренду несколько установок и несколько соседних участков земли. Когда в 1941 году разразилась война, все его скважины заработали с максимальной производительностью, и он стал богат. Но этого было ему мало, и точно так же, как в 1939 году он угадал приближение войны, в 1944 году он услышал о событии, которое возбудило в нем интерес. Англичанин по имени Фрэнк Уиттл изобрел авиационный двигатель — без пропеллера и в перспективе необычайно мощный. Миллер подумал: «Интересно, на каком топливе он работает?»
  
  В 1945 году он обнаружил, что концерн «Боинг Локхид» приобрел права на реактивный двигатель Уиттла, работавший не на высокооктановом бензине, а на обычном керосине. Вложив большую часть своих денег в устаревший нефтеперерабат ывающий завод в Калифорнии, Миллер вышел на концерн, которому как раз в это время начали надоедать снисходительно-высокомерные отказы нефтяных компаний поставлять новое топливо. Миллер предложил свои услуги, и концерн с его помощью разработал новое топливо для авиационных турбин «Авгур». Старенький заводик Миллера оказался идеальным для производства «Автура», и к началу корейской войны появилась первая партия топлива. Реактивные истребители «Сейбр» успешно сражались с китайскими «Мигами»: начался реактивный век. «Пан-Глобал» вышла на орбиту, а Миллер вернулся в Техас.
  
  Он женился. По сравнению с мужем Мейбелл была совсем крошечной, однако на протяжении всех тридцати лет супружества именно она управляла и домом и мужем, который в ней души не чаял. Детей у них не было: она решила, что слишком миниатюрна и слаба для этого, и он, всегда готовый выполнить любое ее желание, согласился. В 1980 году она умерла; Миллер был безутешен. И тут он открыл для себя Бога. Нет, не какой-либо вид организованной религии, а просто Бога. Он начал беседовать со Всевышним и обнаружил, что тот ему отвечает, советует, как лучше приумножить богатства, как послужить Техасу и Соединенным Штатам. Миллер не замечал, что божественные советы всегда содержат то, что ему хотелось бы услышать, и что Создатель весьма удачно разделяет его шовинизм, предрассудки и фанатизм. Как и прежде, он старался не походить на техасца с карикатуры и предпочитал воздерживаться от курения, пил весьма в меру, придерживался строгих правил, был консервативен в одежде и речи, всегда вежлив и терпеть не мог брани.
  
  Тихонько зазвонил внутренний телефон.
  
  — Вы просили разузнать об одном человеке, мистер Миллер? Ну, о том, который работал в Саудовской Аравии для «Ай-би-эм», когда вы с ним встретились. «Ай-би-эм» подтверждает, что это он. Он от них ушел и сейчас — независимый консультант. Его имя — Истерхаус, полковник Роберт Истерхаус.
  
  — Отыщите его, — велел Миллер. — Отправляйтесь к нему. Привезите его ко мне во что бы то ни стало.
  Глава 2
  Ноябрь 1990 года
  
  С непроницаемым выражением лица маршал Козлов сидел за письменным столом и разглядывал четверых мужчин, устроившихся по обеим сторонам стола для совещаний. Все четверо углубились в папки с грифом «Совершенно секретно», все четверо были теми, кому он мог Доверять — обязан был доверять, поскольку на карту была поставлена его карьера, а быть может, и нечто большее.
  
  Слева от маршала сидел заместитель начальника Генштаба, работавший в Москве, однако отвечавший за все южные районы СССР со всеми их мусульманскими республиками, граничащими с Румынией, Турцией, Ираном и Афганистаном. Рядом с ним разместился командующий Южным военным округом, который считал, что прилетел в Москву из Баку на очередное плановое совещание. Однако это совещание было необычным. Прежде чем появиться семь лет назад в Москве в качестве заместителя начальника Генштаба, Козлов сам служил в Баку, и человек, который сейчас изучал план «Суворов», был обязан своим повышением именно Козлову.
  
  Напротив сидели еще двое, тоже поглощенные чтением. Ближе к маршалу находился человек, без участия которого успех плана представлялся крайне сомнительным, — заместитель начальника ГРУ, Главного разведывательного управления советских вооруженных сил. Будучи постоянно на ножах со своим главным соперником — КГБ, ГРУ отвечало за военную разведку внутри страны и за рубежом, за контрразведку и безопасность внутри вооруженных сил. Однако гораздо важнее было то, что ГРУ контролировало войска специального назначения, «спецназ», чье участие в начальном этапе плана «Суворов» могло стать решающим. Именно эти войска, высадившись в декабре 1979 года в Кабульском аэропорту, взяли штурмом президентский дворец, убили президента Афганистана и поставили на его место марионетку — Бабрака Кармаля, который тут же издал задним числом обращение к советским войскам с просьбой вступить в страну и положить конец «беспорядкам».
  
  Козлов остановил свой выбор на заместителе, поскольку глава ГРУ был бывшим сотрудником КГБ, навязанным Генштабу, и ни у кого не было сомнений в том, что он постоянно сообщал своим дружкам из КГБ всю пикантную информацию, которая могла бы повредить высшему командованию. Заместитель начальника ГРУ проехал через всю Москву из здания, расположенного к северу от центрального аэродрома столицы.
  
  Рядом с ним сидел человек, явившийся из своего управления на самом севере города; без его людей план «Суворов» был просто невыполним. Эго был заместитель командующего воздушно-десантными войсками; парашютистам ВДВ предстояло высадиться в десятке наиболее важных городов и обеспечить работу воздушных мостов.
  
  В участии войск ПВО не было необходимости, так как СССР не стоял перед угрозой нападения, не нужны были и ракетные войска стратегического назначения. Что же касается артиллерии, мотострелковых и бронетанковых войск, то для обеспечения плана на юге их было достаточно.
  
  Представитель ГРУ закончил читать и поднял взгляд. Он хотел что-то сказать, но маршал поднял руку, и они стали молча дожидаться, когда дочитают остальные. Совещание началось три часа назад с того, что все четверо прочитали сокращенный вариант доклада Каминского. Мрачное настроение, которое вызвала у них заключительная часть доклада, усугублялось еще и тем, что за прошедший год некоторые прогнозы Каминского сбылись.
  
  Топлива уже стало меньше, и даже некоторые маневры были свернуты или вовсе отменены из-за недостатка бензина. Обещанные атомные электростанции не были вновь введены в строй, в Сибири нефти добывалось лишь немногим более обычного, а разработка месторождений в Арктике из-за недостатка техники, квалифицированной рабочей силы и средств представляла собою жалкое зрелище. Гласность, перестройка, пресс-конференции и призывы Политбюро — все это прекрасно, однако отнюдь не достаточно для того, чтобы привести Россию в чувство.
  
  Вкратце обсудив отчет о состоянии энергетики, Козлов раздал собравшимся четыре папки. Это и был план «Суворов», разработанный за девять месяцев (считая с прошлого ноября) генерал-майором Земсковым. Маршал продержал план три месяца под сукном, пока не счел, что положение на южных границах достигло точки, когда его подчиненные легче воспримут весьма дерзкий замысел. Все четверо уже кончили читать и вопросительно смотрели на Козлова. Никто не хотел начинать обсуждение первым.
  
  — Итак, — осторожно проговорил маршал, — какие будут мнения?
  
  — Что ж, — отважился наконец заместитель начальника Генштаба, — это даст нам возможность завладеть запасами нефти, которые позволят неплохо продержаться до второй половины следующего столетия.
  
  — Цель именно в этом и заключается, — ответил Козлов. — А как насчет осуществимости плана? — спросил он, бросив взгляд на командующего Южным округом.
  
  — Вторжение и захват — не проблема, — отозвался генерал из Баку. — С этой точки зрения план разработан блестяще. Сломить первоначальное сопротивление трудностей не представит. А вот как мы будем держать этих негодяев в руках потом… Они ж там все сумасшедшие. Нам придется пойти на очень суровые меры.
  
  — Это дело несложное, — невозмутимо заметил Козлов.
  
  — Придется использовать войска, состоящие из российских национальных меньшинств, — заявил десантник. — На Украине, кстати, мы их и используем. Всем прекрасно известно, что дивизии, набранные в мусульманских республиках, для такого дела не годятся.
  
  Присутствующие согласно закивали. Заместитель начальника ГРУ сказал:
  
  — Я порой думаю, что они вообще ни для чего не годятся. Это еще одна причина, по которой мне правится план «Суворов». Он позволит нам пресечь проникновение исламского фундаментализма в южные республики. Уничтожить сам его источник. Мои подчиненные на юге считают, что в случае войны мы вообще не можем рассчитывать на наши мусульманские дивизии.
  
  Генерал из Баку даже не стал спорить.
  
  — Чурки проклятые, — буркнул он. — С ними становится все труднее и труднее. Вместо того чтобы заниматься обороной южных районов, я то и дело усмиряю религиозные бунты в Ташкенте, Самарканде и Ашхабаде. Я с удовольствием разделался бы с этими воинами Аллаха прямо у них дома.
  
  — Выходит, — подвел итог маршал Козлов, — у нас есть уже три плюса. План осуществим, благодаря протяженным границам и хаосу в южных областях, он снабдит нас еще на полвека нефтью, и мы сможем раз и навсегда ограничить фундаментализм. А что можно возразить против плана?
  
  — Как насчет реакции Запада? — поинтересовался генерал ВДВ. — Как бы американцы не развязали третью мировую войну.
  
  — Не думаю, — ответил представитель армейской разведки, который, изучая Запад на протяжении многих лет, был самым подкованным в этом вопросе. — Американские политики очень считаются с общественным мнением, а большинство американцев сегодня уверены, что, чем солонее придется иранцам, тем лучше. Таково мнение широких масс в Америке.
  
  Все четверо прекрасно знали, что происходило в Иране в последние годы. После смерти аятоллы Хомейни и периода политических междуусобиц к власти в Тегеране пришел кровавый кади Халхали, печально прославившийся тем, что в свое время с наслаждением разглядывал трупы американских солдат, погибших во время безуспешной попытки спасти заложников в посольстве США.
  
  Свою непрочную власть Халхали пытался укрепить, сея в стране ужас с помощью грозных «Кровавых дозоров». В конце концов, когда наиболее неистовые представители этой революционной гвардии чуть было не вышли у него из повиновения, он отправил их за границу, где они в последние полгода развязали зверский террор по отношению к американским гражданам и их собственности на Ближнем Востоке и в Европе.
  
  К тому времени, когда пятеро советских военачальников собрались, чтобы обсудить вторжение в Иран и его захват, Халхали ненавидели как на родине, где все уже были сыты по горло «Священным террором», так и на Западе.
  
  — Я полагаю, — заключил представитель ГРУ, — что, если мы решим повесить Халхали, американская общественность пожертвует нам для этой цели веревку. Когда мы пересечем границу, Вашингтон может прийти в ярость, однако конгрессмены и сенаторы прислушаются к голосам своих избирателей и посоветуют президенту осадить назад. К тому же не забывайте, что теперь мы с янки закадычные друзья.
  
  Сидящие за столом, а вслед за ними и Козлов усмехнулись.
  
  — Откуда в таком случае следует ожидать противодействия? — спросил он.
  
  — Мне кажется, — ответил генерал ГРУ, — что не из Вашингтона, если мы поставим его перед fait accompli{Свершившимся фактом {фр.).}. Скорее всего, с Новой площади, этот деятель из Ставрополя явно будет против.
  
  На Новой площади в Москве помещается здание ЦК КПСС, а Ставрополь был упомянут как не слишком лестная характеристика генерального секретаря Михаила Горбачева, который был родом оттуда.
  
  Собравшиеся уныло согласились. Представитель ГРУ принялся развивать свою мысль дальше.
  
  — Все мы знаем, что, как только год назад этот чертов Кормак выступил во Внукове в роли русской телезвезды, представители министерств обороны обеих стран начали готовить договор о крупном сокращении вооружений. Через две недели Горбачев летит в Америку, где постарается его заключить, и тогда у него появятся средства на развитие нашей нефтедобывающей промышленности. Пока он считает, что может получить нефть таким путем, ему нет смысла ставить иод угрозу так им любимый договор с Кормаком, давая согласие на захват Ирана.
  
  — Допустим, он заключит договор, но ратифицирует ли его Центральный Комитет? — осведомился генерал из Баку.
  
  — Сейчас ЦК у него в руках, — отозвался Козлов. — За последние два года он разделался практически со всей оппозицией.
  
  На этой пессимистической ноте и закончилось совещание. Все экземпляры плана «Суворов» были собраны и заперты в маршальский сейф, а генералы вернулись к своим обязанностям, готовые молчать, наблюдать за ходом событий и ждать.
  
  Две недели спустя Сайрус Миллер тоже проводил совещание, правда только с одним человеком — своим старым коллегой и приятелем еще по колледжу. Вместе с Мелвиллом Сканлоном они вспоминали времена корейской войны, когда молодой Сканлон был взбалмошным предпринимателем из Галвестона, вложившим все свои скудные средства в несколько небольших танкеров.
  
  Миллер в то время подрядился доставлять свое новое реактивное топливо американским военно-воздушным силам в порты Японии, где его должны были перегружать на военные танкеры и транспортировать в осажденную Южную Корею. Он заключил контракт со Сканлоном, и тот творил буквально чудеса, гоняя свои проржавевшие посудины через Панамский канал в Калифорнию, где они загружались «Автуром» и везли его через Тихий океан. Одновременно они перевозили сырую нефть из Техаса в Калифорнию, прежде чем поменять груз и направляться в Японию; Сканлон избегал таким образом порожних рейсов, а у Миллера всегда было из чего изготавливать «Авгур». Три танкера, правда, затонули в Тихом океане, однако вопросов никаких не возникло, и оба предпринимателя успели прилично заработать, прежде чем Миллеру пришлось в конце концов передать технологию изготовления топлива фирмам-заказчикам.
  
  Сканлон продолжал свое дело и стал крупным брокером и доставщиком нефтепродуктов, покупая и транспортируя сырую нефть по всему миру, но главным образом из Персидского залива в Америку. После 1981 года ему дали от ворот поворот, поскольку Саудовская Аравия стала настаивать на том, чтобы все грузы вывозились из Персидского залива судами под флагами арабских стран, однако эту политику ей удалось навязать только в отношении комиссионной нефти, то есть той ее части, которая принадлежала стране-экспортеру, а не нефтеперерабатывающей компании.
  
  Но Сканлон доставлял из Саудовской Аравии в Америку как раз комиссионную нефть, поэтому и вынужден был бросить дело и продать или отдать внаем свои танкеры саудовским и кувейтским фирмам по весьма низкой цене. Он не обанкротился, но Саудовскую Аравию с тех пор невзлюбил. У него осталось несколько танкеров, которые совершали рейсы из Персидского залива в США с нефтью компании «Арамко», на которую запрет Саудовской Аравии не распространялся.
  
  Миллер стоял у своего любимого окна и смотрел на раскинувшийся внизу Хьюстон. Вознесшись столь высоко над остальным человечеством, он ощущал в себе нечто божественное. В другом конце кабинета Сканлон, развалившись в кожаном кресле, постукивал пальцами по только что прочитанному отчету Диксона. Так же как и Миллер, он знал, что цена за баррель нефти из Персидского залива достигла 20 долларов.
  
  — Все верно, дружище. Жизнь Америки ни в коем разе не должна зависеть от этих негодяев. Интересно, что там думает Вашингтон? Ослепли они, что ли?
  
  От Вашингтона ждать помощи не приходится, Мел, — спокойно ответил Миллер. — Если хочешь что-нибудь изменить в этом мире, нужно действовать самому. Уж чему-чему, а этому жизнь нас научила.
  
  Мел Сканлон достал носовой платок и утер лоб. Он потел даже несмотря на кондиционер. В отличие от Миллера он носил традиционный наряд техасца: стетсоновскую шляпу, галстук-шнурок с зажимом, пряжку с орнаментом индейцев навахо на ремне и сапоги на высоких каблуках. К сожалению, своей приземистой, дородной фигурой на скотовода он никак не походил, однако за его внешностью рубахи-парня скрывался острый ум.
  
  — Не понимаю, каким образом можно изменить местонахождение этих богатых запасов нефти, — хмыкнул он. — Газское месторождение находится в Саудовской Аравии, тут уж ничего не попишешь.
  
  — Я имею в виду не географическое положение, а политический контроль над бассейном, — возразил Миллер. — А значит, возможность диктовать цены на аравийскую и, следовательно, любую другую нефть.
  
  — Политический контроль? В руках очередной своры арабов?
  
  — Нет, в наших руках, — ответил Миллер. — В руках Соединенных Штатов Америки. Чтобы выжить, мы должны контролировать мировые цены на нефть, устанавливая их такими, какие будут нам по карману, а это значит, что мы должны контролировать правительство в Эр-Рияде. Мы на побегушках у кучки каких-то козопасов, и этот кошмар длится слишком давно. С этим пора кончать, но Вашингтон тут ничем не поможет. А вот это — вполне.
  
  Он вынул из стола папку с несколькими листками внутри, но без надписи. Сканлон скривился.
  
  — Ради Бога, только не еще один доклад, Сай, — взмолился он.
  
  — Прочти, — с нажимом проговорил Миллер. — Для общего развития.
  
  Сканлон вздохнул и открыл папку. На титульном листе было написано:
  
  «Падение и гибель династии Ибн-Сауда».
  
  — Очередное священное дерьмо, — заметил Сканлон.
  
  — Нет, «Священный террор», — возразил Миллер. — Читай.
  
  «Ислам. Ислам как религия возник из учения пророка Мухаммеда примерно в 622 году до п. э. В настоящее время число мусульман лежит в пределах от 800 миллионов до миллиарда. В отличие от христианства в мусульманской церкви нет священников как таковых; духовенство состоит из кади (судей), которые пользуются уважением за свои высокие моральные и умственные качества. Догматы Мухаммеда изложены в Коране.
  
  Течения. 90 % мусульман исповедуют суннизм, то есть ортодоксальное течение ислама. Меньшинство принадлежит к шиизму, более фанатичному течению. Основное различие между ними заключается в том, что сунниты следуют высказываниям пророка, так называемым хадисам, тогда как шииты признают божественную непогрешимость своего духовного лидера, имама, и следуют его указаниям. Основные оплоты шиизма — это Иран (93 %) и Ирак (55 %). В Саудовской Аравии шииты составляют всего 6 % и представляют собой преследуемую группировку, лидер которой находится в подполье и действует главным образом в районе Газского месторождения.
  
  Фундаментализм. Хотя фундаменталисты есть и среди суннитов, основное число фундаменталистов составляют шииты. Это течение внутри течения проповедует абсолютную покорность Корану в трактовке покойного аятоллы Хомейни, которого пока никто так и не заменил.
  
  Хезбалла. В Иране самые ярые фундаменталисты — это армия фанатиков, называющих себя «партией Бога», или «Хезбаллой». В других местах фундаменталисты называются по-другому, но в этом докладе мы будем пользоваться термином «Хезбалла».
  
  Цели и убеждения. Основная их идея заключается в том, что весь ислам, а в конце концов и весь мир следует привести к покорности воле Аллаха в том виде, как ее выражал аятолла Хомейни. Для этого у них есть определенное количество предпосылок, наибольший интерес из которых представляют собою следующие три: все существующие мусульманские правительства незаконны, поскольку не основаны на безусловном подчинении Аллаху, то есть Хомейни; никакое сотрудничество между Хезбаллой и светским мусульманским правительством невозможно; божественная обязанность Хезбаллы заключается в том, что она должна карать смертью неверных во всем мире, и в первую очередь мусульманских еретиков.
  
  Методы. Уже давно Хезбалла постановила, что при выполнении последней задачи не должно быть ни милосердия, ни сострадания, ни жалости, ни ограничений, ни отступничества — даже если приходится приносить себя в жертву. Они называют это «Священным террором».
  
  Предложение. Сплотить, организовать, вдохновить шиитских фанатиков па убийство шестисот самых главных и влиятельных членов династии Ибн-Сауда и уничтожить таким образом саму династию и ее правительство в Эр-Рияде, которое заменить после этого князьком, готовым к тому, чтобы согласиться с оккупацией американскими войсками Газского месторождения и снижением цены на нефть до уровня, «предложенного» США».
  
  — Кто, черт возьми, это написал? — поинтересовался Сканлон, отложив доклад, из которого прочел лишь половину.
  
  — Человек, в течение последнего года работавший у меня консультантом, — ответил Миллер. — Хочешь с ним познакомиться?
  
  — Он здесь?
  
  — Ждет за дверью. Приехал десять минут назад.
  
  — Еще бы, — согласился Сканлон. — Хотелось бы бросить взгляд на этого психа.
  
  — Минутку, — сказал Миллер.
  
  Задолго до того, как профессор Джон Кормак оставил учебную работу и занялся политикой в качестве конгрессмена от штата Коннектикут, его семейство всегда проводило летний отпуск в домике на острове Нантакет. Впервые он появился здесь, будучи еще молодым учителем и новоиспеченным супругом, лет тридцать назад, когда Нантакет еще не был модным местом вроде Мартас-Винъярда или Кейп-Кода, и его сразу пленила незатейливая жизнь на природе.
  
  Расположенный к востоку от Мартас-Винъярда у побережья Массачусетса Нантакет представлял собою в те времена островок с традиционным рыбачьим поселком, индийским кладбищем, золотистыми пляжами, обдуваемыми свежим ветром, несколькими летними домиками — и все. Незанятая земля там была, и молодые супруги, накопив денег, купили участок в четыре акра в Шоукемо, рядом с Детской бухтой, у самого конца закрытой лагуны, которая называлась просто Гавань. Там Джон Кормак поставил обшитый серыми от старости досками каркасный дом, крытый дранкой, и начинил его грубой тесаной мебелью, скрученными по углам ковриками и лоскутными одеялами.
  
  Позже появились деньги, жилище стало благоустраиваться, добавились кое-какие пристройки. Когда Кормак вступил в Белый дом и заявил, что желает провести каникулы в Нантакете, на старый дом обрушилось нечто вроде небольшого урагана. Из Вашингтона приехали специалисты и в ужасе обнаружили тесноту, трудности с обеспечением безопасности и связи… Вернувшись назад, они сказали: «Да, господин президент, все отлично, только надо будет построить жилье для сотни людей из Секретной службы, оборудовать вертолетную площадку, несколько коттеджей для посетителей, секретарей и прислуги — не может же теперь Майра Кормак сама стелить постели! — и, может быть, одну-две антенны спутниковой связи…» Президент Кормак сразу отказался от затеи.
  
  Потом, в ноябре, он решил рискнуть вступить в игру с человеком из Москвы и пригласил Михаила Горбачева в нантакетский дом на уик-энд. И русскому там понравилось.
  
  Ребята из КГБ и Секретной службы были просто в отчаянии, однако оба лидера проявили неслыханную твердость. Закутавшись от дувшего с пролива пронзительного ветра (русский, кстати, привез Кормаку соболью шапку), они подолгу гуляли по берегу, тогда как агенты охраны тащились позади, прятались в сухой траве, переговариваясь по рациям, в небе боролся с ветром вертолет, а в море качался на волнах катер Береговой охраны.
  
  Но никто никого и не пытался убить. Однажды безо всякого предупреждения президент и его гость добрели до деревушки, и рыбаки на пирсе продемонстрировали нм только что пойманных омаров и морских гребешков. Горбачев восхищался уловом, расточал улыбки и сиял; потом они выпили пива в прибрежном баре и побрели назад в Шоукемо, похожие на идущих рядом бульдога и аиста.
  
  Вечером, отведав в каркасном доме варенных на пару омаров, они позвали своих военных специалистов и переводчиков, окончательно уточнили условия договора и составили коммюнике.
  
  Во вторник к лидерам была допущена пресса — чисто символическое число ее представителей и до этого фотографировало и делало записи в блокнотах, поскольку дело как-никак происходило в Америке, — но во вторник прибыли батальоны журналистов. В полдень лидеры вышли на деревянную веранду, и президент зачитал коммюнике. В нем выражалось твердое намерение поставить на обсуждение ЦК и сената договор о широкомасштабном сокращении обычных видов вооружений как внутри стран, так и за их пределами. Специалистам оставалось еще уточнить кое-какие вопросы контроля и позднее обнародовать подробный перечень типов и количества оружия, которое следовало вывести из строя, законсервировать или пустить па слом. Президент Кормак говорил о мире почетном, надежном и добровольном. Слушая перевод, генеральный секретарь Горбачев энергично кивал. Никто не отметил то обстоятельство — хотя позднее пресса посвятила ему не одну страницу, — что при существующем в Америке дефиците бюджета, экономическом хаосе в СССР и угрожающем обеим странам топливном кризисе ни одна из них не может позволить себе продолжать гонку вооружений.
  
  За две тысячи миль от Нантакета, в Хьюстоне, Сайрус В. Миллер выключил телевизор и взглянул на Сканлона.
  
  — Этот человек собирается раздеть нас донага, — со спокойною злобой проговорил он. — Это опасный человек. Предатель.
  
  Овладев собой, он потянулся к внутреннему телефону.
  
  — Луиза, будьте любезны, пригласите ко мне полковника Истерхауса.
  
  Кто-то однажды сказал: «Видят сны все, но опаснее всего те люди, которые видят их наяву». Полковник Роберт Истерхаус сидел в элегантной приемной на верхнем этаже здания «Пан-Глобал» и смотрел в окно на раскинувшийся внизу Хьюстон. Однако перед его светло-голубыми глазами стояло высокое небо и охряные пески Неджда: он думал о том, как контролировать добычу нефти из Газского месторождения на благо Америки и всего мира.
  
  Родился он в 1945 году, а тремя годами спустя его отец согласился отправиться в Бейрут, чтобы преподавать в тамошнем Американском университете. В то время столица Ливана была истинным раем — элегантным, космополитическим, богатым и безопасным. Несколько лет Роберт ходил в местную школу, у него появились французские и арабские приятели, и к тому времени, как семья вернулась в Айдахо, ему было уже тринадцать лет и он одинаково свободно разговаривал по-английски, по-французски и по-арабски.
  
  Своих новых американских школьных товарищей мальчик нашел пустыми, легкомысленными и на удивление невежественными, помешанными на рок-н-ролле и молодом певце по фамилии Пресли. Они подсмеивались над его рассказами о качающих ветвями кедрах, крепостях времен крестоносцев, пылающих кострах друзов{Друзы — приверженцы одной из арабских мусульманских сект шиитов.}, кочевавших по горным тропам. Поэтому мальчик увлекся литературой, и в первую очередь книгой Лоуренса Аравийского{Лоуренс Томас Эдвард (1888–1935) — английский разведчик, долгое время работавший в арабских странах.} «Семь столпов мудрости». В восемнадцать лет он оставил колледж и девушек и поступил добровольцем в 82-ю авиадесантную дивизию. Когда погиб Кеннеди, молодой человек еще находился в лагере для новобранцев.
  
  Десять лет он прослужил десантником, трижды побывал во Вьетнаме и вернулся оттуда одним из последних, в 1973 году. При больших потерях в личном составе продвинуться в армии можно было быстро: Истерхаус был уже самым молодым полковником в своей дивизии, но тут он стал калекой — не на войне, а в результате нелепого случая. Это был очередной тренировочный прыжок в пустыне; предполагалось, что район высадки — песчаный и ровный, ветер слабый, не больше пяти узлов. Как обычно, начальство все напутало. На земле скорость ветра превышала тридцать пять узлов, он швырял парашютистов о скалы и склоны ложбин. Трое убитых, двадцать семь раненых.
  
  На рентгеновском снимке левой ноги кости молодого полковника напоминали разбросанный по черному бархату коробок спичек. За поспешным бегством последних американских солдат из посольства в Сайгоне он наблюдал в 1975 году по больничному телевизору. Лежа в больнице, Истерхаус наткнулся на книгу о компьютерах и сразу понял, что они могут открыть дорогу к могуществу и, если воспользоваться ими с умом, помогут справиться с мировым безумием, заменить хаос порядком и здравомыслием.
  
  Оставив военную службу, он поступил в колледж и освоил вычислительную технику, проработал три года в компании «Ханивелл», после чего перешел в «Ай-би-эм». В 1981 году, когда могущество саудовских нефтедолларов достигло своего пика, «Арамко» заказала «Ай-би-эм» надежную компьютерную систему для контроля за добычей, транспортировкой и экспортом нефти, а главное — за лицензионными сборами, поступавшими в эту компанию со всего мира, так как в Саудовской Аравии она была монополистом. Бегло говоря по-арабски и имея талант к вычислительной технике, Истерхаус в этих вопросах чувствовал себя как рыба в воде. Он провел в Саудовской Аравии пять лег, защищая интересы «Арамко» и занимаясь компьютерными системами предотвращения мошенничества и воровства. В 1986 году картель стран — экспортеров нефти распался, условия стали диктовать потребители, и саудовские нефтепромышленники почувствовали себя незащищенными. Они переманили к себе хромого гения компьютеров, знавшего их язык и обычаи, заплатив ему целое состояние за то, чтобы он стал независимым консультантом и работал на них вместо «Ай-би-эм» и «Арамко».
  
  Он знал страну и ее историю не хуже коренного жителя. Еще мальчиком он ужасался рассказам об основателе государства — лишенном владений шейхе кочевников Абдале Азизе аль-Сауде, который налетел со своим войском из пустыни и взял штурмом крепость Мусмак в Эр-Рияде. начав таким образом свое шествие к власти. Юный Истерхаус восхищался хитростью Абдаля Азиза, который за тридцать лет покорил тридцать семь местных племен, объединил Неджд с Хиджазом и Хадрамаутом, беря в жены дочерей побежденных врагов и соединяя племена в нацию — или подобие таковой.
  
  Потом Истерхаус узрел действительность, и восхищение сменилось разочарованием, презрением и даже отвращением. Когда он работал на «Ай-би-эм», в его задачу входило предотвращение и обнаружение компьютерного мошенничества в системах, разработанных в Америке башковитыми мальчиками не от мира сего, управление переводом показателей добычи нефти на язык бухгалтерии и в конечном итоге в банковские балансы и создание защищенных от неумелого обращения систем, которые могли бы быть включены во всю казначейскую структуру Саудовской Аравии. Расточительство и ошеломляющая коррупция, свидетелем которых он оказался, заставили его пуританский ум прийти к убеждению, что рано или поздно он станет орудием, которое уничтожит последствия гримасы судьбы, давшей столь огромное богатство и могущество такому народу; именно он восстановит порядок и исправит дичайшие несоответствия Ближнего Востока, чтобы дарованная Господом нефть служила прежде всего свободному миру, а потом уж и всем остальным людям.
  
  Используя свой талант, Истерхаус мог сколотить на нефти приличное состояние, как это делали арабские принцы, но ему не позволяли нравственные устои. Для исполнения его мечтаний требовалась поддержка могущественных людей, их деньги. И тут он был призван Сайрусом Миллером, чтобы развалить прогнившее здание и преподнести его Америке на блюдечке. Теперь ему осталось лишь убедить этих диких техасцев, что он тот человек, который им нужен.
  
  — Полковник Истерхаус! — медовым голосом прервала Луиза ход его мыслей. — Мистер Миллер приглашает вас к себе, сэр.
  
  Он встал, несколько секунд постоял, опираясь на трость, пока не утихла боль, и пошел вслед за секретаршей в кабинет Миллера. Там Истерхаус почтительно поздоровался с хозяином, который затем представил его Сканлону и перешел прямо к делу.
  
  — Полковник, мне бы хотелось, чтобы вы убедили теперь моего друга и коллегу в осуществимости вашего плана. Я ценю его мнение и хотел бы, чтобы он оказался на нашей стороне.
  
  Сканлону комплимент пришелся по душе. Что же до Истерхауса, то он понял, что комплимент лжив. Миллер вовсе не ценил мнение Сканлона, просто ему могли понадобиться его суда, чтобы тайком ввезти в страну оружие, необходимое для государственного переворота.
  
  — Вы прочитали мой доклад, сэр? — спросил Истерхаус у Сканлона.
  
  — Насчет ребят из этой самой Хезбаллы — да. Крутая штука, много смешных названий. Неужели вы сможете использовать их для свержения монархии? И что еще важнее — для передачи Газских месторождений Америке?
  
  — Мистер Сканлон, вы не сможете контролировать нефтяные месторождения Г азы, если прежде не приберете к рукам правительство в Эр-Рияде, расположенном в сотнях миль оттуда. Из этого правительства нужно сделать марионеток, управляемых американскими советниками. Америка не может открыто скинуть королевский дом Сауда — реакция арабов будет невообразимой. Мой план заключается в том, чтобы спровоцировать небольшую кучку шиитских фундаменталистов, поборников «Священного террора», на проведение переворота. Одна мысль о том, что хомейнисты возьмут власть в Саудовской Аравии, приведет в панику весь арабский мир. Оман, Эмираты, Кувейт, Сирия, Ирак, Иордания, Ливан, Египет и Израиль сразу же обратятся к Америке — открыто или тайно — с просьбой вмешаться и спасти их от «Священного террора».
  
  Поскольку в течение двух лет я занимался компьютеризированной системой внутренней безопасности Саудовской Аравии, то знаю, что такая группа фанатиков существует. Ее возглавляет имам, который патологически ненавидит короля, его братьев, составляющих свою мафию под названием «Аль-Фахд», а также тысячи три маленьких князьков, из которых и состоит династия. Имам публично объявил их всех продажными девками ислама и осквернителями святых мест — Мекки и Медины. Сейчас ему приходится скрываться, но я могу обеспечить его безопасность до тех пор, пока он нам не понадобится, — просто буду стирать из центральной ЭВМ сведения о его местонахождении. К тому же я знаю, как с ним связаться — через одного разочаровавшегося участника организации «Мутаван» — воздесущей и ненавидимой всеми религиозной полиции.
  
  — Но что за смысл отдавать Саудовскую Аравию в руки этих тупиц? — спросил Сканлон. — Имея ежедневный доход в триста миллионов долларов, они же разорят всех вокруг.
  
  — Вот именно. Этого-то и не потерпит арабский мир. Все ближневосточные государства, за исключением Ирана, обратятся за помощью к Америке. Вашингтон окажется под массированным давлением, и ему придется отправить силы быстрого развертывания на заранее подготовленную базу в Омане, на Музандамском полуострове, откуда они пойдут на Эр-Рияд, столицу страны, а также на Дахран и Бахрейн, чтобы защитить месторождения от полного уничтожения. А позднее нам придется оставить там войска, чтобы такое не могло повториться впредь.
  
  — А что будет с этим самым имамом? — поинтересовался Сканлон.
  
  — Он умрет, — безмятежно ответил Истерхаус, — и его место займет один из князьков династии, который избежит гибели, потому что я заранее спрячу его в своем доме. Я знаю его хорошо: он учился на Западе, настроен проамерикански, слаб, нерешителен и к тому же пьяница. Он придаст вид законности просьбам других арабских стран, выступив с собственным обращением по радио из нашего посольства в Эр-Рияде. Как единственный оставшийся в живых представитель династии он обратится к Америке с просьбой восстановить законность у него в стране. После этого он будет принадлежать нам душой и телом.
  
  Сканлон несколько секунд подумал, после чего вернулся к более близкой ему теме.
  
  — А нам-то зачем все это? Я имею в виду не США, а нас.
  
  Ответил ему Миллер. Он знал Сканлона и заранее угадал его реакцию.
  
  — Мел, если этот принц будет править в Эр-Рияде и не сможет и шагу ступить без советов нашего полковника, то мы сумеем разрушить монополию «Арамко». А это означает новые контракты, перевозку нефти морем, импорт, переработку сырья. И кто, по-твоему, будет стоять во главе всего этого?
  
  Сканлон удовлетворенно кивнул.
  
  — И когда вы планируете это… это событие? — спросил он.
  
  — Быть может, вам известно, что штурм крепости Мусмак состоялся в январе тысяча девятьсот второго года, а новое королевство образовано в тысяча девятьсот тридцать втором году, — проговорил Истерхаус. — Через год с небольшим, весной девяносто второго, король и его двор будут праздновать девяностую годовщину первого из этих событий и брильянтовый юбилей королевства. Они собираются устроить перед всем миром грандиозное празднество, которое станет им в миллиард долларов. Для этого строится новый закрытый стадион. Я занимаюсь его системами безопасности, управляемыми с помощью ЭВМ, — ими будут снабжены все ворота, двери, окна, каналы вентиляции. За неделю до празднества состоится генеральная репетиция, на которой будут присутствовать шестьсот главных представителей династии Сауда, собранные со всех концов мира. Тогда-то, по моим расчетам, и должны ударить фанатики «Священного террора». Компьютер запрет изнутри все входы и выходы; пятьсот солдат королевской гвардии будут снабжены недоброкачественным оружием и амуницией, которые вместе с карабинами для фанатиков будут ввезены в страну на ваших судах.
  
  — А после того как все будет кончено?.. — спросил Сканлон.
  
  — А после того как все будет кончено, мистер Сканлон, в живых не останется ни одного представителя династии Сауда и ни одного террориста. На стадионе вспыхнет пожар, который будут показывать телекамеры, пока не расплавятся. Тогда новый аятолла, самозваный имам, наследник духа Хомейни, объявит по телевидению о своих планах на весь мир, который только что следил за происходящим на стадионе. Вот тут, ручаюсь вам, в Вашингтон и полетят просьбы.
  
  — Полковник, — заговорил Миллер, сколько вам понадобится денег?
  
  — Чтобы начать планирование и подготовку прямо сейчас — миллион долларов. Затем еще два миллиона для закупок за рубежом и взяток в твердой валюте. Внутри Саудовской Аравии — ни цента. Я смогу достать там несколько миллиардов риалов, чтобы купить что нужно внутри страны и кого нужно подмазать.
  
  Миллер кивнул. Этот странный фантазер просил у него за работу просто гроши.
  
  — Я распоряжусь, чтобы вы получили эти деньги, полковник. А теперь, если не возражаете, подождите немного в приемной, ладно? Я скоро закончу, и мы вместе пообедаем у меня дома.
  
  Уже в дверях полковник Истерхаус обернулся:
  
  — Во всем этом есть — или может появиться — одна загвоздка. Один неуправляемый фактор. Президент Кормак, похоже, предан идее мира и, насколько я понял по передаче из Нантакета, очень рассчитывает на новый договор с Кремлем. А он может поставить под удар наш переворот на Аравийском полуострове. Такой человек, как президент, способен даже отказаться послать туда силы быстрого развертывания.
  
  Когда полковник ушел, Сканлон выругался; Миллер недовольно нахмурился.
  
  — Знаешь, Сай, очень может быть, что он прав. О Господи, ну почему в Белом доме сидит не Оделл?
  
  Выбранный лично Кормаком в качестве первого заместителя, вице-президент Оделл был тоже техасец, бизнесмен, сколотивший миллионное состояние и гораздо более правый, чем Кормак. Поддавшись какому-то странному порыву, Миллер резко повернулся и схватил Сканлона за плечи.
  
  — Мел, за этого человека я много раз молил Бога. И просил у него знамения. И вот в последних словах полковника я увидел это знамение. Кормак должен уйти.
  
  К северу от столицы игорного бизнеса Лас-Вегаса, что в штате Невада, лежит огромная территория военно-воздушной базы Неллис, где занимаются отнюдь не азартными играми. Дело в том, что над ее площадью в 11274 акра раскинулось воздушное пространство, где испытывают самое секретное в США оружие, так называемый полигон Тонопа, и если какой-нибудь заблудившийся частный самолет пересечет границу этого пространства в 3 012 770 акров в то время, когда там идут испытания, то его, скорее всего, собьют после первого же предупреждения.
  
  Именно здесь свежим и солнечным декабрьским утром 1990 года из нескольких лимузинов высадились две группы людей, приехавших понаблюдать за первыми испытаниями только что созданного нового оружия. В первую группу входили промышленники, занимающиеся производством бронированных боевых машин, на основе которых и был создан новый образец. Их сопровождали специалисты из двух смежных корпораций, создавших ракеты, а также авиационные радиоэлектронные системы, входящие в испытываемую машину. Как и большинство видов современного вооружения, «Деспот», новейшая противотанковая установка, состоял из целого ряда сложных систем, которые в данном случае производились тремя различными корпорациями.
  
  Одним из участников испытаний был Питер Кобб — член правления и держатель основного пакета акций компании «Зодиак ББМ», специализирующейся на производстве бронированных боевых машин — отсюда и аббревиатура в названии фирмы. Для него лично, да и для всей компании, создававшей «Деспот» по собственной инициативе в течение семи лет, все зависело от того, купит ли новую машину Пентагон или нет. Сомнений у него почти не было: «Деспот» намного опережал установку «Пейв тайгер» фирмы «Боинг» и даже более современную «Теси г рейнбоу». Он знал, что его детище сможет выполнить задачу, являющуюся предметом постоянной озабоченности стратегов НАТО, отделить первую волну атаки советских танков на Северогерманской низменности от второй.
  
  Вместе с ним приехали Лайонел Мойр, представитель калифорнийской компании «Пасадина авионикс», создавшей системы «Пустельга» и «Ястреб», которые входили в установку, а также Бен Залкинд из корпорации «ЕСК индастриз», расположенной в Силикон-Велли близ Пало-Альто, в Калифорнии. Эти люди тоже были кровно заинтересованы в том, чтобы Пентагон одобрил «Деспота». Правда, компания «ЕСК индастриз» участвовала и в создании нового бомбардировщика «Б2 Стеле», но это дело было вернее.
  
  Представители Пентагона прибыли двумя часами позже, когда все уже было на мази. Их было двенадцать: два генерала и группа технических экспертов, чье мнение было решающим для Пентагона. Когда все расселись под тентом перед целой шеренгой телеэкранов, испытания начались.
  
  Прежде всего Мойр решил удивить собравшихся. Он попросил зрителей повернуть кресла и понаблюдать за находившейся прямо перед ними пустыней. На вид она казалась совершенно плоской. Все были озадачены. Тогда Мойр нажал кнопку на пульте. Буквально в нескольких ярдах перед зрителями почва начала вспучиваться. Из нее появилась массивная стальная клешня, которая вытянулась вперед и снова зарылась в песок. И тут из него, недоступный для истребителей с направленными вертикально вниз радарами, появился «Деспот». Сделанный в виде массивной стальной коробки на гусеничном ходу, без окон, автономный, выдерживающий прямое попадание из любого оружия, кроме тяжелого артиллерийского снаряда и самой большой авиационной бомбы, неуязвимый для ядерной, газовой или бактериологической атаки, он вылез из вырытого им самим укрытия и начал действовать.
  
  Внутри «Деспота» четыре члена его экипажа запустили двигатели, снабжавшие энергией системы, отодвинули стальные заслонки, закрывавшие иллюминаторы из особо прочного стекла, выдвинули параболическую радиолокационную антенну системы защиты и антенны наведения ракетных снарядов. Представители Пентагона были поражены.
  
  — Предположим, — начал Кобб, — что первая волна советских танков форсировала ночью Эльбу по нескольким существующим и многочисленным наведенным мостам и ворвалась в Западную Германию. Силы НАТО принимают первую волну на себя. Мы справимся. Однако гораздо более мощная вторая волна русских танков выходит из укрытий в лесах Восточной Германии и направляется к Эльбе. Эти танки уже смогут прорваться и направятся к французской границе. «Деспоты», спрятанные под землей на территории Германии вдоль линии, идущей с севера на юг, получают приказ: найти, опознать и уничтожить.
  
  Он нажал еще одну кнопку, и на крыше установки открылся люк. Из него появились направляющие с длинной тонкой ракетой в виде цилиндра диаметром двадцать дюймов и длиной восемь футов. Взревел миниатюрный стартовый двигатель, и ракета взмыла в бледно-голубое небо, где, будучи сама такого же цвета, пропала из виду. Наблюдатели повернулись к экранам: телекамера с высокой разрешающей способностью следила за «Пустельгой». На высоте в 150 футов включился авиационный турбореактивный двигатель, стартовый отсоединился и упал вниз, а из боков ракеты выдвинулись короткие обрубленные крылья, которые вместе с хвостовым оперением придавали ей устойчивость. Маленькая ракета превратилась в самолет, но продолжала набирать высоту. Мойр указал на большой экран радиолокатора. Сканирующий луч обегал его по кругу, однако никакой цели не обнаруживал.
  
  — «Пустельга» сделана целиком из стеклопластика, — с гордостью в голосе сообщил Мойр. — Двигатель выполнен из соединений кремния, которые обладают термостойкостью, но не отражают радиоволн. Кое-какие технические секреты, и «Пустельга» сделалась невидимой как для человеческого глаза, так и для приборов. Отметка от нее на экране радара не больше, чем от вьюрка. Даже меньше. Радар может засечь птицу из-за того, что та машет крыльями. «Пустельга» крыльями не машет, а эта радиолокационная станция почувствительнее тех, что есть в Советском Союзе.
  
  Во время войны «Пустельга», разведывательный снаряд дальнего действия, сможет проникать на пятьсот миль за линию вражеского фронта. Сейчас, набрав рабочую высоту в пятнадцать тысяч футов и пройдя по прямой его миль, она уже начала медленно описывать круги со скоростью сто узлов; топлива ей хватит на десять часов. При этом включилась электронная система наблюдения за поверхностью земли. В игру вступил целый набор датчиков. Словно хищная птица, она внимательно следит за всем, что происходит внизу, описывая круги диаметром семьдесят миль. Когда инфракрасные датчики засекут добычу, «Пустельга» проверит информацию с помощью радиолокационной станции миллиметрового диапазона.
  
  — Устройство запрограммировано таким образом, — продолжал Мойр, — что удар будет нанесен лишь в том случае, если цель сделана из стали, движется и излучает тепло. При этом она должна излучать столько тепла, сколько излучает танк, а не легковая машина, грузовик или поезд. Ракета не нанесет удар по костру, теплому дому или стоящей машине, потому что они не двигаются. По той же причине она не ударит по уголковому отражателю, а по предмету из кирпича, дерева или резины потому что они не стальные. А теперь, джентльмены, взгляните на район обнаружения цели — вот на этом экране.
  
  Все повернулись к огромному экрану, изображение на который передавалось камерой, расположенной от них в сотне миль. Большое поле напоминало съемочную площадку в Голливуде. Там были искусственные деревья, деревянные лачуги; тут и там стояли фургоны, грузовики и легковые автомобили. Приводимые в движение невидимыми тросами, поползли резиновые танки. Вспыхнули политые бензином костры. Затем единственный настоящий танк, управляемый по радио, медленно двинулся вперед. С высоты в пятнадцать тысяч футов «Пустельга» заметила его и тут же отреагировала.
  
  — Джентльмены, то, что вы сейчас увидите, — подлинная революция, и мы гордимся ею по праву. Во всех прежних системах охотник бросался на цель сверху и разрушал себя со всею своей дорогостоящей начинкой. Весьма расточительно. «Пустельга» поступает не так — она вызывает «Ястреба». Взгляните на «Деспота».
  
  Зрители снова повернулись и краем глаза успели заметить, как «Ястреб» длиною примерно в ярд по приказу «Пустельги» устремился к цели. Объяснения продолжил Залкинд.
  
  — «Ястреб» сейчас поднимется на сто тысяч футов, перевернется и направится вниз. Пролетая мимо «Пустельги», он получит от нее текущую информацию о цели. Бортовой компьютер «Пустельги» будет вести «Ястреба» до самой земли, и тот ударит с точностью до восемнадцати дюймов. Смотрите, пошел на снижение.
  
  Среди домов, лачуг, грузовиков, фургонов, легковых машин, костров, вкопанных в землю, уголковых отражателей, среди фальшивых резиновых танков единственный стальной танк (старый MI «Абрамс») полз вперед, словно собираясь вступить в бой. Внезапно что-то мелькнуло, и точно огромный кулак обрушился на MI. Словно при замедленной съемке, танк расплющился, борта его вспучились, пушка, будто палец обвинителя, уставилась в небо, и он развалился. Под навесом у присутствующих вырвался вздох облегчения.
  
  — А какой заряд в боевой головке у этого «Ястреба»? — полюбопытствовал один из генералов.
  
  — Никакого, генерал, — ответил Залкинд. — «Ястреб» — это просто болванка, но сообразительная. Он спускается вниз со скоростью десять тысяч миль в час. Не считая приемника, с помощью которого он получает информацию от «Пустельги», и небольшого радара, который на последних пятнадцати тысячах футов корректирует наводку на цель, на нем больше ничего нет. Поэтому-то он так и дешев. Однако когда десятикилограммовая болванка с вольфрамовым наконечником, да еще летящая на такой скорости, приходит в соприкосновение с танком, это все равно, что… ну, как если бы выстрелить в упор из духового ружья в таракана. Другими словами, можно сказать, что в этот танк сейчас врезались два груженых гусеничных бронетранспортера, ехавших со скоростью сто миль в час. Его просто расплющило.
  
  Испытания продолжались еще два часа. Изготовители показали, каким образом можно перепрограммировать «Пустельгу» уже в полете: к примеру, ей можно было приказать искать стальные конструкции, по бокам которых находится вода, а в оконечностях — земля, и тогда ее целью становились мосты. Она могла охотиться и на поезда, баржи или колонны машин — до тех пор, пока они двигались. Что же касается неподвижных объектов, кроме мостов, «Пустельга» не могла отличить грузовик от небольшого стального ангара. Но зато на ее датчики не действовали дождь, облачность, снег, град, туман и темнота.
  
  В середине дня группы наконец разошлись, и представители Пентагона направились к машинам, чтобы ехать в Неллис, а оттуда лететь в Вашингтон.
  
  Один из генералов пожал руки создателям «Деспота».
  
  — Я всю жизнь имею дело с танками, — признался он, — но никогда не видел ничего ужаснее. Я — за. Вот уж на улице Фрунзе будет переполох! Когда за тобою охотятся люди — и то неприятно, но ваш чертов робот — это просто кошмар!
  
  На прощанье несколько слов сказал один из штатских.
  
  — Джентльмены, это блестяще. Лучшая противотанковая система в мире. Но я хочу заметить вот что: если Нантакетский договор будет подписан, заказа нам не видать как своих ушей.
  
  Возвращаясь в одной машине в Лас-Вегас, Кобб, Мойр и Залкинд поняли: Нантакет грозит им, как и многим тысячам других людей, занятых в военно-промышленном комплексе, полным разорением вместе с их фирмами.
  
  В канун Рождества в Алькантара-дель-Рио никто не работал, однако выпито было изрядно: каждый сидел за стаканчиком допоздна. Когда Антонио наконец закрыл свой маленький бар, было уже за полночь. Некоторые из его посетителей жили прямо тут, в деревне, другим пришлось ехать или идти пешком в свои домишки, разбросанные вокруг деревни по склонам холмов. Именно поэтому Хосе Франсиско, которого все называли Пабло, в прекрасном расположении духа, пошатываясь, шел мимо дома высокого иностранца, не испытывая никаких неприятных ощущений, кроме легкой тяжести в области мочевого пузыря. Решив, что пришла пора облегчиться, он свернул к каменному забору, огораживающему двор, где стоял видавший виды мини-джип «Терра», расстегнул молнию и предался второму по интенсивности мужскому наслаждению.
  
  У него над головой высокий мужчина спал и снова видел ужасный сон, приведший его в эти края. В сотый раз проходя через все перипетии навязчивого кошмара, он в который раз обливался потом. Не просыпаясь, он открыл рот и закричал:
  
  — Не-е-е-т!
  
  Стоя внизу у забора, Пабло подскочил на фут в воздух и грохнулся на дорогу, обмочив свои лучшие воскресные брюки. Вскочив, он бросился бежать: не застегнув молнии, чувствуя стекающую по ногам мочу, а генитальным органом ощущая непривычную прохладу. Если этот высокий, поджарый иностранец разъярится, то ему, Хосе Франсиско Эчеварриа, ей-Богу, лучше быть подальше. Мужчина этот всегда вежлив, ничего не скажешь, хорошо говорит по-испански; но все-таки есть в нем что-то странное.
  
  В середине января по Сент-Джайлз-стрит в древнем британском городе Оксфорде ехал молодой первокурсник, несколько возбужденный после встречи со своим новым наставником и наслаждавшийся первым днем, проведенным в колледже Бейллиол. Одет он был в толстые джинсы и штормовку, поскольку было свежо, однако не удержался и накинул поверх черную мантию, говорившую о его принадлежности к студентам Оксфордского университета. Мантия полоскалась на ветру. Позже он узнает, что студенты носят мантию лишь в столовой, но пока он был новичком и очень ею гордился. Он предпочел бы жить в колледже, однако родители сняли для него просторный дом неподалеку от Вудстокской дороги. Миновав памятник мученикам, велосипедист въехал на Магдален-стрит.
  
  Он не заметил, как позади остановился ничем не примечательный седан. В нем сидело трое: двое спереди и один сзади. Сидевший сзади наклонился вперед.
  
  — По Магдален-стрит езда на машинах запрещена. Дальше вам придется идти пешком.
  
  Мужчина, сидевший рядом с водителем, тихонько выругался, вылез на тротуар и быстрым шагом заскользил среди толпы, глядя на ехавшего впереди велосипедиста. По указанию человека на заднем сиденье машина свернула направо на Бомон-стрит, затем налево, на Глостер-стрит и еще раз налево, на Джордж-стрит. Она остановилась у нижнего конца Магдален-стрит, как раз в тот момент, когда появился велосипедист. Велосипедист слез на землю и двинулся пешком через перекресток на Брод-стрит, поэтому седан остался на месте. Раскрасневшийся от ледяного ветра третий пассажир вынырнул из Магдален-стриг, огляделся, заметил машину и влез внутрь.
  
  — Дурацкий город, — заметил он. — То одностороннее движение, то вообще проезд закрыт.
  
  Сидящий сзади усмехнулся.
  
  — Вот поэтому студенты и ездят на велосипедах. Может, и нам стоит попробовать.
  
  — Продолжай наблюдать, — бесстрастно промолвил водитель. Сидевший рядом с ним замолк и поправил под мышкой пистолет.
  
  Студент неподвижно стоял и задумчиво смотрел на мощенный булыжником перекресток Брод-стрит. Из путеводителя он узнал, что в 1555 году на этом самом месте два епископа — Латимер и Ридли — были сожжены заживо по приказу Марии Католички{Мария I Тюдор (1516–1558) — английская королева с 1553 г., преследовавшая сторонников Реформации.}. Когда пламя разгорелось, епископ Латимер обратился к своему сомученику: «Утешься, мастер Ридли, и веди себя, как пристало мужчине. Сегодня мы, хвала Господу, зажжем в Англии свечу, которая, я уверен, не угаснет вовеки».
  
  Он имел в виду свечу протестантской веры, однако, что ответил на это епископ Ридли, неизвестно, поскольку он уже горел ярким пламенем. Через год, в 1556 году, па том же месте их примеру последовал архиепископ Крап-мер. Пламя его костра опалило располагавшиеся в нескольких ярдах двери колледжа Бейллиол. Позже их перевесили на вход во внутренний двор, причем черные следы пламени видны на них до сих пор.
  
  — Привет, — раздался голос рядом со студентом, и он обернулся. Студент был худ и долговяз, его собеседницей оказалась черноглазая коротышка, похожая на пухлую куропатку. — Меня зовут Дженни. Кажется, у нас один и тот же наставник.
  
  Первокурсник, которому был двадцать один год от роду и который, отучившись два года в Йельском университете, приехал на годичную стажировку в Оксфорд, улыбнулся.
  
  — Привет. А я — Саймон.
  
  Они двинулись к арке, ведущей в колледж; молодой человек толкал велосипед рядом с собой. Он уже был здесь накануне, когда знакомился с главой колледжа, но тогда приезжал на машине. Когда они дошли до середины подворотни, перед ними предстал дружелюбный, но неумолимый Тим — привратник и по совместительству парикмахер.
  
  — Вы новичок в колледже, не так ли, сэр? — поинтересовался он.
  
  — Э-э… да, — отозвался Саймон. — Первый день.
  
  — Прекрасно, в таком случае прошу вас запомнить главнейшее правило здешней жизни. Никогда, ни при каких обстоятельствах — будь вы пьяны, полусонны или напичканы наркотиками — вы не должны проезжать под этой аркой на велосипеде, равно как ввозить его или втаскивать на себе во двор. Прошу вас, сэр, прислоните его к стене рядом с другими.
  
  В университетах есть канцлеры, ректоры, мастера, директора, деканы, казначеи, профессора, лекторы, научные работники и многие другие должности, располагающиеся в сложной иерархии. Главный привратник колледжа — это, безусловно, высшая лига. Будучи когда-то сержантом 16-го уланского полка, Тим в свое время легко управлялся с новобранцами.
  
  Когда Саймон и Дженни вернулись, он милостиво кивнул и сказал:
  
  — Вы, кажется, занимаетесь у доктора Кина? В углу двора, по лестнице на самый верх.
  
  Войдя на верхнем этаже в суматоху классной комнаты, где им предстояло заниматься историей средних веков, молодые люди представились своему преподавателю, причем Дженни обратилась к нему «профессор», а Саймон — «сэр». Глаза доктора Кина засияли за очками улыбкой.
  
  — Значит, так, — весело заговорил он. — Л не разрешаю только две вещи: тратить попусту мое и ваше время и называть меня «сэр». «Доктор Кин» вполне сойдет. А потом мы познакомимся, и вы будете называть меня «Морис». Кстати, Дженни, я и не профессор. У профессоров есть кафедры, а у меня, как видите, не только кафедры. но и приличных стульев не сыщешь.
  
  Он со смехом указал на груду скособоченных стульев и кресел и предложил студентам устраиваться поудобнее. Саймон уместил свои кости на безногий стул времен королевы Анны и оказался таким образом в трех дюймах от иола, после чего началась беседа о Яне Гусе и гуситском восстании в средневековой Чехии. Саймон ухмыльнулся. Он понял, что в Оксфорде ему понравится.
  
  Волею случая две недели спустя Сайрус Миллер оказался рядом с Питером Коббом на благотворительном обеде в Остине, штат Техас. Он терпеть не мог подобные обеды и, как правило, их избегал, однако этот был устроен ради местного политического деятеля, а Миллер знал, насколько ценно оказывать в таких случаях знаки внимания, чтобы иметь потом возможность при необходимости попросить об одолжении. Он уже было приготовился не замечать человека, сидящего рядом с ним, но тут Кобб упомянул название своей корпорации и выразил живейшее неудовольствие по поводу Нантакетского договора и действий стоящего за ним человека — Джона Кормака.
  
  — Этот чертов договор не должен пройти, — заявил Кобб. — Нужно как-то убедить сенат не ратифицировать его.
  
  Всем было известно, что договор уже почти готов, в апреле будет подписан послами в Вашингтоне и Москве, затем в октябре, после летних каникул, будет ратифицирован Центральным Комитетом и к концу года представлен в сенат.
  
  Вы полагаете, сенат его отвергнет? — осторожно поинтересовался Миллер. Представитель военно-промышленного комплекса с мрачным видом разглядывал свой пятый бокал.
  
  — Нет, — ответил он. — Дело в том, что идея сокращения вооружений популярна среди избирателей, а Кормак, что ни говори, достаточно обаятелен и любим, чтобы протолкнуть договор. Я этого типа не выношу, но факт остается фактом.
  
  Миллеру понравилось, что, несмотря на близкую катастрофу, его собеседник не потерял здравого смысла.
  
  — Вам уже известны условия договора? — осведомился он.
  
  Более или менее, — отозвался Кобб. Они собираются урезать ассигнования на вооружение на десять миллиардов. По обе стороны железного занавеса. Поговаривают о сорока процентах — опять-таки с обеих сторон, естественно.
  
  — А много ли таких, кто думает так же, как вы? — спросил Миллер.
  
  Кобб был уже слишком пьян, чтобы следить за ходом разговора.
  
  — Это же почти вся военная промышленность, — проворчал он. — Нам придется практически все позакрывать. А какие потери для корпораций, да и для нас самих!
  
  — Гм… Жаль, что не Майкл Оделл наш президент, — задумчиво проговорил Миллер. Представитель компании «Зодиак» хрипло хохотнул.
  
  Размечтались! Да, он будет против сокращений. Но нам эго мало что даст. Он ведь есть и останется вице-президентом, а президент-то Кормак.
  
  В самом деле? — невозмутимо спросил Миллер.
  
  В последнюю неделю месяца Кобб, Мойр и Залкинд встретились со Сканлоном и Миллером за обедом, на который Миллер пригласил их в тихий и роскошный кабинет хьюстонского отеля «Ремингтон». За кофе с коньяком Миллер навел их на мысль, что Джон Кормак все еще продолжает занимать Овальный кабинет.
  
  — Он должен уйти, — произнес Миллер.
  
  — В убийстве я не участвую, — поспешно сказал Залкинд. — К тому же вспомните Кеннеди. После его смерти через конгресс прошли все законы по гражданским правам, которые ему самому никак не удавалось пропихнуть. Покушение дало прямо противоположный результат. А ввел в действие все эти законы именно Джонсон.
  
  — Согласен, — не стал возражать Миллер.-Так действовать мы не должны. Но можно же как-то заставить его уйти со сцены?
  
  — Как? — осведомился Мойр. — Как этого достичь? Президент защищен со всех сторон. За ним не числится никаких скандальных историй. Лидеры партии убедились в этом, прежде чем предложили ему президентство.
  
  — Что-то должно быть, — не сдавался Миллер. — Какая-то ахиллесова пята. У нас есть решимость, есть связи, есть деньги. Не хватает лишь стратега.
  
  — А как насчет этого вашего полковника? — спросил Сканлон.
  
  Миллер отрицательно покачал головой.
  
  — Для него любой президент Соединенных Штатов — главнокомандующий. Нет, нам нужен другой человек… совсем другой…
  
  Он имел в виду и хотел отыскать человека беспринципного, ловкого, безжалостного, умного и любящего только деньги.
  Глава 3
  Март 1991 года
  
  В тридцати милях к западу от Оклахома-Сити помещается тюрьма Эль-Рино, в официальных кругах известная как «федеральное исправительное учреждение». Если говорить прямо, это одна из самых строгих американских тюрем — то, что у преступников называется «крутая тюряга». Холодным утром в середине марта в ее неприступных воротах отворилась небольшая дверца, и из нее вышел человек.
  
  Он был среднего роста, грузен, бледен, как любой заключенный, без гроша в кармане и крайне ожесточен. Оглядевшись по сторонам, он ничего примечательного не узрел (там и смотреть-то было не на что) и зашагал в сторону города. У него над головой, на сторожевых вышках, несколько пар невидимых снизу глаз равнодушно глянули на него и стали смотреть в сторону. Однако из стоявшей поодаль машины за ним пристально следили другие глаза. Длинный лимузин стоял от тюремных ворот достаточно далеко, чтобы номера не были видны. Человек, смотревший через заднее стекло, опустил бинокль и заметил:
  
  — Идет в нашу сторону.
  
  Минут через десять полный мужчина приблизился к машине, взглянул на нее и прошествовал мимо. Но он был профессионалом и поэтому, сам не зная почему, насторожился. Когда он отошел ярдов на сто, тихо заурчал двигатель, и лимузин нагнал его. Из машины вылез молодой человек — чисто выбритый, хорошо сложенный и с приятным выражением лица.
  
  Мистер Мосс?
  
  — Чего надо?
  
  — Надо не мне.
  
  — Вы, конечно, не скажете, как его зовут? — осведомился толстяк.
  
  Молодой человек улыбнулся.
  
  — Пока нет. Но у нас есть теплая машина, частный самолет и самые добрые намерения. Давайте смотреть правде в лицо, мистер Мосс: разве вам есть куда идти?
  
  Мосс задумался. Ни машина, ни молодой человек не пахли его заклятыми врагами: Компанией — ЦРУ, или Бюро — ФБР. И деваться ему действительно было некуда. Он забрался на заднее сиденье, молодой человек сел рядом с ним, и лимузин взял курс на северо-запад — в сторону не Оклахома-Сити, а аэропорта Уайли-Пост.
  
  В 1966 году, когда ему было двадцать пять, Ирвинг Мосс, только что покинувший Соединенные Штаты в качестве младшего агента ЦРУ, служил во Вьетнаме, участвуя в программе «Феникс». Это были времена, когда спецвонска, то есть «зеленые береты», постепенно стали передавать до сих шедшую успешно обработку жителей делыы Меконга в руки армии Южного Вьетнама, которая продолжала уговаривать крестьян не сотрудничать с Вьетконгом гораздо менее умело и человечно. Сотрудники ЦРУ, участвовавшие в программе «Феникс», поддерживали связь с южновьетнамской армией, тогда как «зеленые береты» переключились на поиск и уничтожение врага, часто приводя пленных вьетконговцев на допросы, которые вели представители армии Южного Вьетнама под эгидой ЦРУ. Вот тогда-то у Мосса и открылись его тайные склонности и врожденный талант.
  
  В юношестве Мосса озадачивало и угнетало отсутствие в нем сексуальности; с непреходящей горечью вспоминал он теперь насмешки, которыми его осыпали, когда оп был подростком. К тому же его удивляло то — а в пятидесятые годы подростки были сравнительно целомудренны, — как легко он возбуждается от человеческого крика. Для такого человека равнодушные и непроницаемые джунгли Вьетнама были истинной Алладиновой пещерой наслаждений. Оставшись наедине со своим вьетнамским подразделением, он легко назначил сам себя главным следователем и допрашивал подозреваемых с помощью двух похожих на него склонностями южновьетнамских капралов.
  
  Так он провел три восхитительных года, но однажды, в 1969 году, из лесу неожиданно вышел высокий, с резкими чертами лица сержант «зеленых беретов», раненный в левую руку: он был отправлен на перевязку. Молодой сержант несколько секунд разглядывал работу Мосса, после чего молча повернулся, и его кулак со страшной силой обрушился на переносицу следователя. Врачи в Дананге старались изо всех сил, однако кости были раздроблены настолько основательно, что Моссу пришлось отправиться на лечение в Японию. Но даже после операции переносица осталась широкой и приплюснутой, а носовые каналы были так деформированы, что Мосс постоянно сопел и гнусавил, особенно когда приходил в возбуждение.
  
  Сержанта он больше никогда не видел, до официальных инстанций дело не дошло, поэтому ему удалось замести следы и остаться на службе в Управлении. До 1983 года. В тот год, получив серьезное повышение, он был включен в состав сотрудников ЦРУ, отправлявшихся в Гондурас на помощь «контрас» с целью надзора за их лагерями в джунглях на границе с Никарагуа, откуда «контрас», многие из которых служили прежде непопулярному и свергнутому диктатору Сомосе, время от времени совершали через границу рейды в страну, где когда-то находились у власти. Однажды группа вернулась из рейда с тринадцатилетним мальчиком — никаким не сандинистом, а просто деревенским парнишкой.
  
  Допрос происходил на поляне, обрамленной кустами, в четверти мили от лагеря «контрас», однако в недвижном тропическом воздухе истошные крики явственно доносились до лагеря. Никто не спал. На рассвете крики понемногу утихли. Мосс вернулся в лагерь совершенно осовелый, бросился на койку и крепко уснул. Двое никарагуанцев бесшумно покинули лагерь, дошли до кустов и через двадцать минут вернулись, горя желанием поговорить с командиром. Полковник Рибас принял их в палатке, где он строчил рапорты при свете шипящей керосиновой лампы. Разговор продолжался несколько минут.
  
  Мы отказываемся с ним работать, — заключил один из никарагуанцев, — С ребятами мы уже переговорили. Они нас поддерживают, Coronel{Полковник (исп.).}.
  
  — Es malsano, — добавил другой. — Un animal.{Он ненормальный… Животное (исп.).}
  
  Полковник Рибас вздохнул. Он и сам некогда участвовал в действиях сомосовских «батальонов смерти», ему приходилось вытаскивать из постели всяких там профсоюзных деятелей и прочих недовольных. Видел казни, даже участвовал в них. Но ребенок… Полковник включил радиопередатчик. Мятеж или массовое дезертирство ему пи к чему. Утром в лагере приземлился американский военный вертолет, из которого вылез коренастый, черноволосый мужчина, оказавшийся только что назначенным заместите чем начальника отдела ЦРУ по Латинской Америке, он совершал ознакомительный облет своих подчиненных. Рибас проводил американца до кустов; через несколько минут они вернулись.
  
  Ирвинг Мосс проснулся от того, что кто-то пинал ножки его раскладной койки. Обратив затуманенный взгляд вверх, он увидел мужчину в зеленом маскировочном костюме, который пристально смотрел на него.
  
  — Мосс, ты выставлен, — сообщил мужчина.
  
  — Какого дьявола! Кто вы такой?
  
  Мужчина ответил.
  
  — А, один из них, — ухмыльнулся Мосс.
  
  — Ага, один из них. А тебя выставили. Из Г ондураса и из Управления. — Мужчина показал Моссу лист бумаги.
  
  — Это не из Лэнгли, — запротестовал Мосс.
  
  — Нет, — согласился мужчина, — это от меня. А я — из Лэнгли. Загружай манатки в эту тарахтелку.
  
  Через полчаса замначальника отдела ЦРУ Дэвид Вайнтрауб смотрел, как вертолет поднимается в утреннее небо. В Тегусигальпе Мосса встретил директор филиала, который был официально-холоден и лично посадил его на самолет, совершавший рейс через Майами в Вашингтон. В Лэнгли Мосс так и не вернулся. В Вашингтонском аэропорту его встретили, отдали документы и велели не показываться больше на глаза. Следующие пять лет на Мосса оказался большой спрос: он служил у приятных и не очень диктаторов в странах Ближнего Востока и Центральной Америки и в конце концов по поручению президента Норьеги организовал экспорт наркотиков из Панамы. Это была ошибка. Агентство Соединенных Штатов по борьбе с наркотиками поместило его в список особо опасных преступников.
  
  В 1988 году он шел по лондонскому аэропорту Хитроу, как вдруг перед ним выросли несколько обманчиволюбезных британских стражей порядка и предложили отойги в сторонку на пару слов. Пара слов касалась спрятанного у него в чемодане пистолета. Процедура высылки была произведена в рекордно короткий срок, и через три недели Мосс вновь ступил на американскую землю. Суд приговорил его к трем годам заключения. Как совершившему первое преступление ему полагалась тюрьма с мягким режимом. Но пока он ожидал приговора, в фешенебельном вашингтонском клубе «Метрополитен» встретились за завтраком, не афишируя себя, двое мужчин.
  
  Один из них был коренастый крепыш по фамилии Вайнтрауб, ставший к этому времени заместителем директора ЦРУ по оперативной части. Другой был Оливер «Смельчак» Ревелл, бывший классный летчик морской авиации, а теперь заместитель директора ФБР. В молодости он играл в футбол, но, по счастью, недостаточно долго, так что мозги у него не успели превратиться в кашу. В Гуверовском центре были люди, которые считали, что работают они у него вполне сносно. Пока Ревелл доедал бифштекс, Вайнтрауб показал ему досье и кое-какие фотоснимки. Ревелл закрыл досье и лаконично сказал: «Ясно». В результате совершенно непонятно почему Мосс попал в Эль-Рино, где содержались самые жестокие убийцы, насильники и грабители. На свободу Мосс вышел с патологической ненавистью к ЦРУ, ФБР и англичанам — это только для начала.
  
  В аэропорту Уайли-Пост лимузин был беспрепятственно пропущен к самолету «Лирджет». Кроме номера, который Мосс мгновенно запомнил, больше никаких опознавательных знаков на самолете не было. Через пять минут он уже взлетел, держа курс на юг, может, на волосок западнее. Примерное направление Мосс определил по утреннему солнцу. Он понял, что они летят в Техас.
  
  Неподалеку от Остина начинается местность, которую техасцы называют «горами». Тут-то и находилось загородное поместье владельца «Пан-Глобал» — двадцать тысяч акров холмистой земли. Из окон особняка, обращенного фасадом на юго-восток, открывался вид на необъятную техасскую равнину, за которой маячил на горизонте Галвестон и сверкал Мексиканский залив. Кроме внушительного количества служб, домиков для гостей, бассейна и открытого тира, на участке была также взлетно-посадочная полоса, на которую незадолго до полудня и приземлился «Лирджет».
  
  Мосса провели в домик, спрятавшийся в зарослях джакаранды, дали полчаса на то, чтобы принять ванну и побриться, после чего отвели в прохладный кабинет с кожаной мебелью. Минуты через две перед ним предстал высокий седовласый старик.
  
  — Мистер Мосс? — осведомился он, — Мистер Ирвинг Мосс?
  
  — Да, сэр, — ответил Мосс. Он почуял запах денег, и немалых.
  
  — Меня зовут Миллер, — представился старик. — Сайрус В. Миллер.
  
  Апрель
  
  Совещание было назначено в правительственной комнате, выходившей вместе с комнатой личного секретаря в тот же холл, что и Овальный кабинет. Как и большинство людей, президент Джон Кормак, впервые увидев Овальный кабинет, был удивлен его сравнительно скромными размерами. А в правительственной комнате под портретом Джорджа Вашингтона стоял внушительный восьмиугольный стол, на который было удобно облокотиться и положить бумаги.
  
  В то утро Джон Кормак созвал кабинет в узком составе, куда входили его близкие, надежные друзья и советники, чтобы окончательно обсудить проект Нантакетского договора. Все подробности были уже уточнены, обоснования проверены: эксперты, хоть и неохотно, согласовали договор — за исключением двух генералов, решивших воздержаться, и трех сотрудников Пентагона, которые недвусмысленно высказались против. Однако сейчас Кормак хотел получить замечания от своей команды.
  
  Ему было шестьдесят, он находился в расцвете своего интеллектуального и политического могущества и, не стыдясь, радовался популярности и авторитету, завоеванным им на должности, которую никогда и не мечтал занять. Когда летом 1988 года в республиканской партии наступил кризис, партийная верхушка стала лихорадочно подыскивать кандидата на президентский пост. Взгляд их упал на конгрессмена от штата Коннектикут — выходца из богатой и благородной новоанглийской семьи, который предпочел вложить унаследованное состояние в надежные ценные бумаги и стать университетским преподавателем и, только когда ему было под сорок, начал интересоваться политикой.
  
  Представитель либерального крыла партии Джон Кормак был фактически неизвестен широким слоям избирателей. Близкие люди знали его как решительного, честного и гуманного человека и убедили партийную верхушку в том, что он чист, как свежевыпавший снег. Кормак не был известен и по телепередачам — что для кандидата было бы отнюдь не вредно, — и все же выбор пал на него. Средствам массовой информации Кормак был неинтересен. Но позже, после четырех месяцев агитационных поездок, эта темная лошадка заставила всех изменить сложившееся о себе мнение. Пренебрегая традициями, он смотрел в глазок телекамеры и честно отвечал на каждый вопрос, чем на первый взгляд сам рыл себе могилу. Кое-кого из правых он обидел, однако голосовать им все равно было больше не за кого. Но зато он понравился почти всем остальным. Протестант с ирландской фамилией, он поставил в качестве условия, чтобы ему дали возможность самому назначить вице-президента, и выбрал Майкла Оделла — истого американца ирландского происхождения и католика из штата Техас.
  
  Они были очень непохожи друг на друга. Во взглядах Оделл был намного правее Кормака и раньше избирался губернатором своего штата. Кормак просто полюбил этого вечно жующего резину человека из Уэйко и поверил ему. Как бы там ни было, но он оказался прав: голоса избирателей с небольшим перевесом склонились на сторону человека, которого журналисты совершенно несправедливо любили сравнивать с Вудро Вильсоном, последним американским президентом-профессором, и его заместителя, без обиняков заявлявшего: «Я не всегда согласен со своим другом Джоном Кормаком, но мы живем, черт побери, в Америке, и я пересчитаю ребра любому, кто скажет, что он не имеет права говорить, что думает».
  
  Выбор Кормака принес ему успех. Прямому как стрела уроженцу Новой Англии с его мощной и убедительной манерой говорить и с виду простецкому уроженцу Юго-Запада отдали голоса негры, испанцы и ирландцы, и этого оказалось достаточно для победы. Заняв пост, Кормак сразу же стал намеренно привлекать Оделла к решению самых серьезных вопросов. Сейчас они сидели друг напротив друга, чтобы обсудить договор, который, Кормак знал, был Оделлу крайне не но душе. По обеим сторонам от президента сидели еще четыре его близких друга: государственный секретарь Джим Доналдсон, генеральный прокурор Уильям Уолтерс, министр финансов Хьюберт Рид и министр обороны Мортон Станнард.
  
  Рядом с Оделлом сидели Брэд Джонсон — блистательный негр из штата Миссури, читавший лекции по обороне страны в том же университете, где когда-то работал Кормак, и занявший Должность советника по вопросам национальной безопасности, и Ли Александер, директор ЦРУ, сменивший на этом посту Уильяма Уэбстера через несколько месяцев после того, как Кормак стал президентом. Александер был приглашен потому, что с помощью своих спутников и разведывательной сети мог обеспечить быстрое получение информации в случае, если Советы нарушат договор.
  
  Восемь человек читали последнюю редакцию документа, и каждый из них понимал, что столь противоречивого договора Америка еще никогда не подписывала.
  
  Против него уже образовалась мощная оппозиция, в которую вошли правые и вся промышленность, ориентированная на вооружение. В 1988 году, когда президентом был Рейган, Пентагон согласился сократить расходы на вооружение на 33 миллиарда долларов, в результате чего военный бюджет составил 299 миллиардов. На 1990–1994 финансовые годы планируемые расходы на вооружение было решено сократить на 37,1; 41,3; 45,3 и 60,7 миллиарда долларов соответственно. Но это было лишь ограничение роста бюджета. Нантакетский же договор предусматривал сократить сам бюджет, поэтому если даже ограничение его роста вызывало у многих недовольство, то сокращение бюджета должно было просто разъярить этих людей.
  
  Кормак не уставал повторять, что разница заключается в следующем: раньше США планировали ограничение бюджета в одностороннем порядке, а по Нантакетскому договору Москва готова сократить свои вооруженные силы в небывалых масштабах. Более того, Кормак понимал: у сверхдержав выбора нет. Едва он стал президентом, как вместе с министром финансов Ридом стал бороться с ростом бюджетного и торгового дефицита Америки. Оба эти показателя выходили из-под контроля, угрожая процветанию не только Соединенных Штатов, но и всего Запада. Из анализов, выполненных экспертами, он сделал вывод, что СССР хотя и по иным причинам, но находится в том же положении, и без околичностей заявил Михаилу Горбачеву: мне нужно снизить расходы на оборону, а вам — перераспределить средства. Русские обработали остальные страны Варшавского Договора, тогда как Кормак одержал верх над НАТО: сначала сдалась Германия, потом Италия, за ней более мелкие страны и, наконец, Англия.
  
  В общих чертах условия договора были таковы. Из сухопутных сил СССР согласился сократить численность войск, находящихся в Восточной Германии — из двадцати одной дивизии потенциальных наступательных сил, угрожающих Западу, — ровно вдвое. Они должны быть не переформированы, а выведены через польскую границу на советскую территорию с тем, чтобы больше не возвращаться на Запад. Кроме того, Советский Союз должен сократить общую численность своих вооруженных сил на 40 процентов.
  
  — Замечания? — спросил президент. Министр обороны Станнард, который по вполне понятным причинам относился к договору весьма сдержанно — и в прессе даже стали поговаривать о его отставке, — поднял глаза.
  
  — Для Советов' в этом вся суть договора, поскольку армия для них то же, что для англичан военно-морской флот, — сказал он, цитируя председателя Объединенного комитета начальников штабов, но не соглашаясь с ним. — Для непосвященного это выглядит фантастически, в Западной Германии уже так и думают. Однако все это далеко не так хорошо, как кажется.
  
  Во-первых, Советский Союз не сможет дальше комплектовать свои сто семьдесят семь пехотных дивизий, имеющиеся сейчас, без широкого привлечения новобранцев из южных этнических групп, — я имею в виду мусульман. А мы все прекрасно знаем, что в СССР их с большим удовольствием вообще бы расформировали. Во-вторых, наших стратегов пугает не огромная, разбросанная Советская Армия, а армия вдвое меньшая, но зато профессиональная. Небольшая профессиональная армия гораздо полезнее, нежели огромная и неуклюжая, а сейчас у них именно такая и есть.
  
  Но если они вернутся назад в СССР, — возразил Джонсон, — то в Западную Германию уже вторгнуться не смогут. Ли, скажите: если они вздумают перебросить войска через Польшу в Восточную Германию, мы узнаем об этом или нет?
  
  — Конечно, — уверенно ответил директор ЦРУ. — Кроме спутников, которые можно ввести в заблуждение замаскированными грузовиками и поездами, и у нас, и у англичан в Польше вполне приличная агентура. Какого черта, восточные немцы вовсе не хотят, чтобы на их территории разразилась война. В случае переброски они, скорее всего, сами поставят нас в известность.
  
  — Ладно, а чем поступаемся мы? — спросил Оделл.
  
  — Сравнительно небольшим количеством войск, — ответил Джонсон. — СССР выводит десять дивизий по пятнадцать тысяч человек каждая. Наш контингент в Западной Европе составляет триста двадцать шесть тысяч. По договору у нас остается чуть меньше трехсот тысяч, впервые с сорок пятого года. То есть мы выводим немногим более двадцати пяти тысяч, а они — сто пятьдесят. Шесть к одному — это неплохо, мы ведь рассчитывали, что будет четыре к одному.
  
  — Да, но мы согласились, — возразил Станнард, — не вводить в строй две наши новые тяжелые дивизии — одну бронетанковую и одну мотострелковую.
  
  — Как насчет экономии, Хьюберт? — мягко поинтересовался президент. Он предпочитал, чтобы говорили другие, а сам внимательно слушал, высказывал несколько кратких, но дельных замечаний, после чего принимал решение. Министр финансов поддерживал договор. Если он вступит в действие, ему будет гораздо проще сводить концы с концами.
  
  — Три с половиной миллиарда бронетанковая дивизия, три и четыре десятых пехотная, — ответил он. — Ко это лишь начальные затраты. Потом мы будем экономить ежегодно триста миллионов долларов на текущих расходах, если у нас не будет этих дивизий. А теперь, отказавшись от «Деспотов», мы сэкономим еще семнадцать миллиардов — во столько нам обошлись бы триста машин этого типа.
  
  — Но ведь «Деспот» — лучшая противотанковая система в мире, — запротестовал Станнард. — Она нужна нам, черт возьми.
  
  — Зачем? Чтобы уничтожать танки, находящиеся восточнее Бреста? — полюбопытствовал Джонсон. — Если в Восточной Германии останется половина их танков, мы сумеем справиться с ними теми силами, которые у нас остались, — самолетами «А-десять» и самоходными противотанковыми установками. К тому же на часть сэкономленных средств мы сможем построить наземные укрепления. Договором это разрешено.
  
  — И европейцам нравится, — спокойно добавил госсекретарь Доналдсон. — Им не нужно сокращать свои вооруженные силы, а между тем десять-одиннадцать советских дивизий исчезают у них с глаз долой. По-моему, на суше мы одержали верх.
  
  — Давайте теперь посмотрим, что получается на море, — предложил Кормак.
  
  Согласно договору, Советский Союз согласился под наблюдением экспертов уничтожить половину своего подводного флота, то есть все атомные подводные лодки классов «Хоутел», «Ико» и «Новембер», а также дизель-элекгрические, классов «Джулиет», «Фокстрот», «Уиски», «Ромео» и «Зулус». Однако, как не преминул заметить Станнард, эти атомные лодки устарели и были небезопасны, так как у них постоянно происходили утечки нейтронного и гамма-излучения, да и другие, предназначенные для уничтожения, были старых проектов. Избавившись от них, русские смогут сконцентрировать свои материальные и людские ресурсы на постройке лодок типов «Сьерра», «Майк» и «Акула», технически гораздо более совершенных, а значит, и более опасных.
  
  И все же, по словам Станнарда, 158 предназначенных к уничтожению лодок представляют собой груду металлолома, а противолодочные средства США будут при этом значительно сокращены, в результате чего в случае войны у Америки появится больше возможностей отправлять в Европу конвои.
  
  И наконец, Москва согласилась пустить на слом первый из четырех имеющихся у нее авианосцев класса «Киев» и в дальнейшем их больше не строить — уступка сама по себе незначительная, поскольку эти корабли оказались крайне дорогими в эксплуатации.
  
  Соединенным Штатам договор позволял сохранить только что сданные авианосцы «Авраам Линкольн» и «Джордж Вашингтон» при условии, что на слом пойдут «Мидуэй» и «Корал Си» (от них и так собирались избавиться, но тянули время, чтобы включить в договор), а также менее старые «Форрестол» и «Саратога» вместе с их авиакрыльями. Когда эти авиационные подразделения будут выведены из строя, то для приведения их в боевую готовность понадобится года три-четыре.
  
  — Русские решат, что на восемнадцать процентов снизили наши ресурсы для атаки на их любимую Родину, — брюзжал Станнард, — а сами отдали за это сто пятьдесят восемь лодок, с которыми у них были одни неприятности.
  
  Однако кабинет, видя, что удастся экономить по 20 миллиардов в год (половину на обслуживании и половину на технике), одобрил договор в части военно-морских сил; против были лишь Оделл и Станнард. Самым животрепещущим вопросом оказались военно-воздушные силы. Кормак знал, что для Горбачева это главное. В сущности, Америка выигрывала на суше и на море, поскольку нападать ни на кого не собиралась: она лишь хотела иметь гарантии, что и СССР не сможет выступить в роли агрессора. Однако, в отличие от Станнарда и Оделла, Кормак и Доналдсон знали: многие советские люди, включая и кое-кого из лидеров, искренне верят в то, что в один прекрасный день Запад набросится на их Родину.
  
  Нантакетский договор предусматривал, что Запад остановит производство истребителей «F-18», а также многоцелевых истребителей, находящихся на вооружении в Италии, Западной Германии, Испании и Великобритании; Москва же должна прекратить дальнейшие работы над самолетом «МИГ-31». Кроме того, русские должны снять с вооружения «Блэкджек», туполевский вариант американского бомбардировщика «В-1», и 50 % самолетов-заправщиков. Таким образом, стратегическая угроза для Запада с воздуха будет значительно снижена.
  
  — Как мы узнаем, не строят ли они «Блэкджек» где-то еще? — поинтересовался Оделл.
  
  — На Туполевском заводе будут наши официальные наблюдатели, — ответил Кормак. — Вряд ли русские решатся построить такой же завод где-нибудь еще. Ли, я прав или нет?
  
  — Правы, господин президент, — отозвался директор ЦРУ и, помолчав, добавил: — Да и потом у меня есть свои люди у Туполева.
  
  — Вот как? — с удивлением проговорил Доналдсон. — Впрочем, как дипломат я этого знать не должен.
  
  Кое-кто из собравшихся улыбнулся. Все знали, что Доналдсон отличается некоторым пуританством.
  
  Ключевым для Америки пунктом Нантакетского договора в части военно-воздушных сил был отказ от бомбардировщика «В-2» — весьма перспективного самолета, который был невидим для радиолокационных станций и мог поэтому сбрасывать ядерные бомбы практически когда и где угодно. У русских он вызывал громадные опасения. Михаил Горбачев считал, что только с такой уступкой с американской стороны Нантакетский договор будет ратифицирован. Благодаря ей у него отпадет необходимость израсходовать как минимум 300 миллиардов рублей на коренную перестройку всей хваленой системы ПВО, которая теоретически должна быть способна отразить любой удар с воздуха. Эти деньги Горбачев хотел направить на новые заводы, технологию и нефть.
  
  Америке отказ от «В-2» давал экономию в 40 миллиардов долларов, правда ценою потери 50 тысяч рабочих мест в оборонных отраслях промышленности.
  
  — А может, оставить все как есть, пусть эти мерзавцы вконец обанкротятся? — предложил Оделл.
  
  — Майкл, — тихо отозвался Кормак, — тогда им придется воевать.
  
  После двенадцатичасового обсуждения кабинет одобрил Нантакетский договор. Теперь предстояло самое утомительное: нужно было убедить сенат, промышленников, финансистов, средства массовой информации и весь народ в правильности решения. Оборонный бюджет сократился на сто миллиардов долларов.
  
  Май
  
  В середине мая пятеро мужчин в январе обедавших вместе в отеле «Ремингтон», по предложению Миллера образовали группу «Аламо», названную так в память тех, кто в 1836 году сражался при Аламо за независимость Техаса с мексиканскими войсками генерала Санта-Аны. План разгрома королевства Ибн-Сауда получил название плана «Боуи», в честь полковника Джима Боуи, погибшего при Аламо. Кампания по подрыву авторитета президента Кормака с помощью оплаченного распространения слухов в лобби, средствах массовой информации, конгрессе и среди народа называлась планом «Крокетт» — по имени Дэйви Крокетта, пионера и воина-индейца, погибшего в том же сражении. Нынешняя встреча была посвящена обсуждению предложения Ирвинга Мосса, заключавшегося в том, чтобы нанести Джону Кормаку такой удар, после которого он станет более податливым к уговорам и уйдет с политической арены. Это был план «Тревис», названный так в честь командующего американскими войсками при Аламо.
  
  — Кое от чего здесь меня прямо в дрожь бросает, — заметил Мойр, постучав пальцем по своему экземпляру плана.
  
  — Меня тоже, — поддержал Залкинд. — Особенно четыре последние страницы. Неужели мы должны зайти так далеко?
  
  — Джентльмены, друзья, — громко прервал их Миллер. — Я полностью разделяю вашу озабоченность, даже отвращение. Но не забывайте, о том, что поставлено на карту. Не только над нами, но и над всей Америкой нависла смертельная угроза. Вам известны условия договора, с помощью которого Иуда из Белого дома стремится лишить нас защиты и снискать тем самым расположение московского Антихриста. Этот человек должен уйти, прежде чем ему удастся уничтожить нашу любимую страну и погубить всех нас. А вас — в первую очередь, поскольку вы уже сейчас на грани банкротства. Мистер Мосс убедил меня в том, что до предложенного на последних страницах дело не дойдет. Кормак уйдет раньше.
  
  Облаченный в белый костюм Ирвинг Мосс молча сидел у конца стола. О некоторых деталях своего плана он не упомянул вообще — их он мог сообщить только Миллеру лично. Он дышал через рот, чтобы не сопеть поврежденным носом.
  
  Внезапно Миллер произнес слова, озадачившие всех присутствующих:
  
  — Друзья, давайте искать поддержки у Всевышнего. Помолимся все вместе.
  
  Бен Залкинд взглянул на Питера Кобба; тог поднял брови. Сайрус Миллер положил ладони на стол, закрыл глаза и обратил лицо к потолку. Он был не из тех людей, что склоняют голову, даже когда обращаются ко Всевышнему. В конце концов, у него с Господом уже давно сложились вполне доверительные отношения.
  
  — Боже, — начал нефтяной магнат, — услышь нас, к Тебе взываем мы в своих молитвах. Услышь нас, верных и преданных сыновей этой славной земли, что сотворена Тобою и Твоим произволением отдана под нашу опеку. Направь руки наши. Укрепи сердца наши. Научи нас, где нам взять мужество, дабы свершить задуманное, которое, мы верим, удостоится Твоего благословения. Помоги нам спасти избранную Тобою страну и народ, избранный Тобою.
  
  Он продолжал в таком роде еще несколько минут, потом несколько минут помолчал. Затем опустил лицо и окинул собравшихся горящим взором человека, освободившегося от каких бы то ни было сомнений.
  
  — Джентльмены, мне был Его голос. Он с нами в наших испытаниях. Мы должны непреклонно следовать вперед ради нашей страны и Господа нашего.
  
  Собравшимся ничего не оставалось, как в знак согласия склонить головы. Часом позже Ирвинг Мосс вел с Миллером конфиденциальный разговор у него в кабинете. Мосс без обиняков заявил, что для осуществления его плана ему жизненно необходимы две вещи, которые сам он обеспечить не в силах. Во-первых, одно высокосложное устройство советского производства и, во-вторых, источник информации о самых секретных совещаниях, проводимых в Белом доме. Мосс объяснил, зачем ему все это. Миллер задумчиво кивнул.
  
  — Я займусь и гем и другим, — пообещал он. — У вас есть счет и наличные. Немедленно приступайте к выполнению плана.
  
  Июнь
  
  Миллер принял полковника Истерхауса на первой неделе июня. Полковник напряженно занимался делами в Саудовской Аравии, но вызов звучал весьма категорично, поэтому он сразу сел на рейс Джидда — Лондон Нью-Йорк, откуда отправился прямо в Хьюстон. Там Истерхауса ждала машина, которая отвезла его в частный аэропорт Уильям П. Хобби, находящийся к юго-востоку от города, и на «Лирджете» он прилетел на ранчо, где раньше не бывал. Его отчет о ходе дел звучал оптимистично и был выслушан с благосклонностью.
  
  Полковник сообщил, что его человек из религиозной полиции с большим энтузиазмом отнесся к мысли о смене правительства в Эр-Рияде и связался с имамом шиитских фундаменталистов после того, как Истерхаус сказал, как его найти. Тот факт, что имам до сих пор не попался в руки властей, говорит о надежности фанатика из полиции.
  
  Имам выслушал предложение — оно было сделано ему без упоминания каких-либо имен, поскольку он ни за что не согласился бы, чтобы христианин вроде Истерхауса был исполнителем воли Аллаха, — и тоже отнесся к нему благосклонно.
  
  — Дело в том, мистер Миллер, что фанатики Хезбаллы до сих пор не пытались отхватить лакомый кусок, который представляет собою Саудовская Аравия, так как хотели сначала завладеть Ираком, но потерпели поражение. Терпение их объясняется следующим: они боятся, и справедливо, что попытка расправиться с королевством Сауда вызовет серьезное недовольство до сих пор колебавшихся Соединенных Штатов. Фундаменталисты считают, что Саудовская Аравия рано или поздно попадет к ним в руки. Имам, похоже, согласился с тем, что будущая весна — а юбилейные торжества уже точно назначены на апрель — момент, указанный свыше Аллахом.
  
  Далее полковник поведал, что на праздник в Эр-Рияд съедутся представители тридцати семи главнейших племен страны, чтобы отдать почести королевской династии. Будут там и люди из племен, обитающих в районе Газы, — рабочие нефтепромыслов, принадлежащие по преимуществу к секте шиитов. Среди них спрячут двести боевиков имама, которые явятся без оружия, а позже получат автоматические карабины и амуницию, тайно доставленные в страну на одном из танкеров Сканлона.
  
  В заключение Истерхаус сообщил, что некий египетский офицер — группа египетских военных советников играет важную роль в решении технических вопросов саудовской армии — согласился снабдить королевскую гвардию неисправным оружием, чтобы она не смогла защищать своих хозяев, но только при условии, что после переворота его многомиллионной и бедной стране откроется доступ к саудовской нефти. Миллер в задумчивости кивнул.
  
  — Вы хорошо потрудились, полковник, — проговорил он и сменил тему. — Скажите, какова, по-вашему, будет реакция Советского Союза на захват Америкой Саудовской Аравии?
  
  — Крайнее смятение, мне так кажется, — ответил полковник.
  
  — Его будет достаточно, чтобы поставить крест на Нантакетском договоре, все условия которого нам уже известны?
  
  — Полагаю, что да.
  
  — А как по-вашему: какая группировка внутри Советского Союза имеет причины отрицательно относиться к договору и желать, чтобы он не был подписан?
  
  — Генеральный штаб, — не раздумывая ответил полковник. — Его положение похоже на то, в каком вот-вот окажутся наш Объединенный комитет начальников штабов и оборонная промышленность. Договор лишит Генштаб могущества, престижа, бюджета, численность его состава уменьшится на сорок процентов. Вряд ли это может кому-то из них понравиться.
  
  — Странные союзники, — задумчиво протянул Миллер. — А нет ли у вас возможности тайно связаться с их Генеральным штабом?
  
  — Я… у меня есть кое-какие связи, — осторожно ответил Истерхаус.
  
  — Я хочу, чтобы вы их использовали, — сказал Миллер, — Передайте, что в Соединенных Штатах есть мощные силы, которым Нантакетский договор не нравится так же, как и им, которые считают, что его можно расстроить со стороны Америки, и хотели бы обменяться мнениями по этому поводу.
  
  Королевство Иордания нельзя назвать просоветским — но королю Хусейну уже давно приходилось идти по узенькой тропке, чтобы усидеть на троне в Аммане, и порой закупать у Советского Союза вооружение, хотя его Хашимитский арабский легион использует в основном оружие западных образцов. Однако в Аммане есть группа советских военных советников из тридцати человек, руководит которой военный атташе русского посольства. Истерхаус познакомился с ним, когда саудовские наниматели послали его поприсутствовать на испытаниях в пустыне Акаба какого-то очередного образца советского оружия. Теперь, возвращаясь в Саудовскую Аравию, Истерхаус сделал в Аммане остановку.
  
  Военный атташе, полковник Кутузов, которого Истерхаус считал резидентом ГРУ, оказался на месте. Истерхаус пригласил его отобедать. Американец был поражен быстротой реакции советской стороны. Через две недели, когда он находился в Эр-Рияде, ему сообщили, что некие джентльмены с радостью встретятся с его друзьями, но в обстановке строгой секретности. Полковнику был вручен толстый пакет с указаниями, когда, как и куда его друзья должны ехать, и он, не распечатывая, отправил пакет в Хьюстон.
  
  Июль
  
  Из всех коммунистических стран Югославия относится к туризму либеральнее других, и даже въездные визы здесь можно получить, выполнив небольшие формальности по прибытии в Белградский аэропорт. В один из дней середины июля в Белград прилетели пять человек — из разных мест и разными рейсами. Они прибыли из Амстердама, Рима, Вены, Лондона и Франкфурта. Поскольку все они имели американские паспорта, визы в эти города им тоже не потребовались. В Белграде все они получили визы сроком на неделю с самыми безобидными туристическими целями; один из них сделал это утром, двое ближе к полудню и еще двое — вечером. На вопрос оформлявшего визы чиновника все ответили, что приехали пострелять кабанов и оленей в знаменитом заповеднике «Карагеоргиево». устроенном вокруг переоборудованной старинной крепости на берегу Дуная, столь полюбившейся толстосумам с Запада. Получая визу, каждый из пятерых заявил, что по пути на охоту переночует в фешенебельном отеле «Петроварадин», что находится в городке Нови-Сад, в восьмидесяти километрах к северо-западу от Белграда. Каждый отправился в отель на такси.
  
  Чиновники, выдающие визы, сменяются около полудня, поэтому только один из американцев прошел перед служащим по фамилии Павлич, который по совместительству был агентом КГБ. Через два часа после этого Павлич сменился, и его донесение легло на стол советского резидента в кабинете посольства, находящемся в самом центре Белграда.
  
  Майор Павел Керкорьян чувствовал себя не наилучшим образом: во-первых, он поздно лег спать, причем не по долгу службы, а просто некая светловолосая боснийская девушка оказалась совершенно неотразимой, особенно в сравнении с его расплывшейся и вечно жалующейся супругой, а во-вторых, он, уже по долгу службы, только что обильно позавтракал с одним членом югославского ЦК — любителем выпить, которого майор надеялся завербовать. Керкорьян чуть было не отложил донесение Павлича в сторону. В это время года американцев в Югославии хоть пруд пруди, каждого не проверишь. Но взгляд майора зацепился за имя одного из американцев. Не за фамилию — она была вполне обыкновенной, — а за имя: недавно ему уже где-то попадалось на глаза имя Сайрус.
  
  Сомнения Керкорьяна разрешились у него в кабинете час спустя: в одном из последних номеров журнала «Форбс» была статья о Сайрусе В. Миллере. Подобные случайности решают порой исход большого дела. Что-то тут было не то, а дотошный майор КГБ, армянин по национальности, любил докапываться во всем до самой сути. Почему почти восьмидесятилетний старик, убежденный антикоммунист, прибыл в Югославию поохотиться на кабана, причем рейсовым самолетом, — ведь он достаточно богат, чтобы охотиться у себя в Северной Америке на что угодно и к тому же летать собственным реактивным самолетом? Майор вызвал двух подчиненных, только что присланных из Москвы юнцов, надеясь, что они ничего не напортачат. (Как он заметил недавно на коктейле своему коллеге из ЦРУ, в наши дни абсолютно не на кого положиться. Коллега оказался того же мнения.)
  
  Ребята Керкорьяна разговаривали по-сербскохорватски, но он все же посоветовал им воспользоваться услугами шофера-югослава, прекрасно знавшего все входы и выходы. Этим же вечером агенты позвонили ему из телефонной будки отеля «Петроварадин», и майор в сердцах сплюнул: этот телефон явно прослушивался югославами. Он велел им позвонить из другого места.
  
  Керкорьян уже собирался домой, когда ребята позвонили снова, на этот раз из крошечной гостиницы в нескольких милях от Нови-Сада. Американец там не один, сообщили они, их пять человек. Возможно, они познакомились в отеле, но скорее всего, знали друг друга раньше. У конторки портье несколько банкнот перекочевали из одной руки в другую, и агенты стали обладателями копий первых трех страниц каждого из пяти американских паспортов. Их владельцы собираются завтра утром ехать микроавтобусом на охоту, добавили сыщики и поинтересовались: что им делать теперь?
  
  — Оставайтесь там, — велел Керкорьян. — Да, всю ночь. Я хочу знать, кудо ет к идятся.{Так в бумажном оригинале (прим. оцифровщика.).}
  
  Только б ребята не подвели, думал майор, возвращаясь домой. У молодых нынче все просто. Вероятно, это все ерунда, но щенки хоть опыта поднаберутся.
  
  К полудню следующего дня они вернулись — усталые, небритые, но ликующие. Их доклад изумил Керкорьяна. Микроавтобус прибыл в назначенное время, и американцы погрузились в него. Их сопровождающий был в штатском, но все в нем выдавало военного и к тому же русского. Вместо того чтобы отправиться в охотничьи угодья, автобус повез их в сторону Белграда, но, не доезжая до города, свернул к военно-воздушной базе Батайника. У въезда на базу они не предъявили свои паспорта: сопровождающий вынул из кармана пять других паспортов, и «туристы» беспрепятственно миновали контрольно-пропускной пункт.
  
  Керкорьян знал, что такое Батайника — крупная югославская военно-воздушная база в двадцати километрах северо-западнее Белграда, явно не предназначенная для обслуживания досужих американских туристов. Кроме всего прочего, она была предназначена и для военнотранспортных самолетов из СССР, доставляющих снабжение для большой группы советских военных советников в Югославии. На базе поэтому работало несколько русских инженеров, один из которых был человеком Керкорьяна. Этот инженер контролировал движение грузов. Через десять часов Керкорьян послал «блиц» — донесение в Ясенево, штаб-квартиру первого управления КГБ, занимающегося разведкой. Оттуда оно сразу попало на стол заместителю председателя КГБ генералу Вадиму Кирпиченко, который, сделав несколько запросов внутри СССР, отправил подробный доклад своему начальнику генералу Крючкову.
  
  Керкорьян доносил, что пятеро американцев были проведены из микроавтобуса к транспортному самолету «Ан-42», только что прибывшему с грузом из Одессы и сразу отправлявшемуся назад. В следующем донесении из Белграда резидент сообщал, что сутки спустя американцы тем же манером вернулись назад, еще раз переночевали в отеле «Петроварадин», после чего покинули Югославию, так и не подстрелив ни одного кабана. За проявленную бдительность Керкорьян получил благодарность.
  
  Август
  
  Жара, словно тяжелое одеяло, накрыла Коста-дель-Соль. Внизу на побережье миллионы туристов снова и снова переворачивались под лучами солнца, словно бифштексы на решетке, отважно поливая себя лосьонами для загара в надежде за две драгоценные недели приобрести цвет темного красного дерева, но зачастую становясь похожими на вареных омаров. Небо сделалось бледно-голубым, почти белым, а от привычного бриза остались лишь слабые дуновения.
  
  На западе из раскаленного марева торчал громадный клык Гибралтарской скалы, сверкая всеми пятнадцатью милями своего поперечника; светлые бетонные желоба системы сбора дождевой воды в подземные цистерны, которую когда-то спроектировали инженеры Великобритании, бороздили поверхность скал, словно лепрозные шрамы.
  
  В горах над пляжами Касареса воздух был прохладнее, но совсем ненамного, и только на закате, перед самым заходом солнца, дышать становилось легче, поэтому виноградари из Алькантара-дель-Рио вставали в четыре утра, чтобы иметь возможность поработать часов шесть, прежде чем солнце загонит их в тень. После второго завтрака они до пяти дня предавались традиционной испанской сиесте, укрывшись за толстыми, прохладными, белеными стенами, а затем снова шли на работу и трудились дотемна.
  
  Гроздья винограда под солнечными лучами наливались и тяжелели. Они еще не созрели, но урожай в этом году обещал быть превосходным. Владелец бара Антонио прийес, как обычно, иностранцу графинчик вина и поклонился.
  
  — ¿Será bien, la cosecha?{Урожай будет хорош? (исп.).} — бросил он.
  
  — Да, — улыбнулся высокий мужчина. — Урожай в этом году будет отменный. Наконец-то все мы сможем оплатить счета из твоего бара.
  
  Антонио расхохотался. Все вокруг прекрасно знали, что иностранец был единственным хозяином своего участка земли и всегда расплачивался на месте, причем наличными.
  
  Две недели спустя Михаилу Сергеевичу Горбачеву было не до шуток. Как правило, добродушный, с чувством юмора и легкий в обращении с подчиненными, он мог порою взорваться — например, обсуждая с представителями Запада вопросы прав человека или усмотрев предательство в действиях кого-то из соратников. Он сидел на седьмом, последнем, этаже здания ЦК на Новой площади и сердито смотрел на листки докладов, разбросанные по всему столу.
  
  Комната, в которой он находился, была длинной и узкой, футов шестьдесят на двадцать; стол генерального секретаря стоял напротив двери. Горбачев сидел спиной к стене; все окна, задернутые плотными занавесками и светло-коричневыми бархатными портьерами, выходили на площадь и располагались слева от него. Посреди кабинета помещался традиционный стол для совещаний, приставленный перпендикулярно к столу Горбачева.
  
  В отличие от многих своих предшественников, он предпочитал обстановку легкую и светлую: оба стола были сделаны из бука, с каждой стороны стола для совещаний стояло восемь прямых, но удобных стульев. На этом-то столе он и разложил доклады, подобранные его другом и соратником, министром иностранных дел Эдуардом Шеварднадзе, по чьей просьбе ему пришлось прервать свой отдых на Крымском побережье, в Ялте. Куда как лучше, в гневе думал Горбачев, плескаться в море с внучкой Оксаной, чем сидеть в Москве и читать весь этот хлам.
  
  Прошло уже более шести лет с того зябкого мартовского дня 1985 года, когда наконец Черненко оставил свой пост и Горбачев с поистине немыслимой скоростью — хотя он давно готовился к этому — поднялся на самую вершину власти. В течение шести последующих лет он пытался взять свою любимую страну за шкирку и втащить ее в последнее десятилетие двадцатого века в таком состоянии, чтобы она смогла разговаривать на равных с капиталистическим Западом.
  
  Как и все истинно русские, Горбачев отчасти восхищался Западом, но гораздо сильнее возмущался им — его процветанием, финансовой мощью, несколько презрительной уверенностью в себе. Однако в отличие от большинства русских он никак не хотел признать, что у него на родине ничего не изменить, что коррупция, лень, бюрократия и апатия всегда составляли и будут составлять неотъемлемую часть системы. Уже в молодости он знал, что ему хватит энергии и динамизма, чтобы сделать хоть что-то, если представится возможность. Убежденность, что однажды у него такой шанс появится, и была его главной пружиной, его движущей силой, пока он учился и занимался партийной работой в Ставрополе.
  
  Такая возможность представилась шесть лет назад, и вскоре он понял, что недооценил силы противодействия и инерции. В первые годы он был буквально на волосок от гибели, шел по натянутому канату, неоднократно оказывался на грани краха.
  
  Для начала пришлось очистить партию от твердолобых и недееспособных, и он избавился почти от всех. Теперь он знал, что действительно управляет Политбюро и ЦК, что его люди контролируют партийные организации, разбросанные по всем республикам Союза, и разделяют его собственное убеждение: СССР может тягаться с Западом только в том случае, если будет экономически сильным. Поэтому-то большая часть его реформ относилась к экономической, а не идеологической стороне жизни.
  
  Как истинный коммунист, Горбачев верил в идейное превосходство своей страны — для него это была аксиома. Но он был достаточно умен, чтобы не обманывать себя относительно экономической мощи обоих лагерей.
  
  Теперь, с приближением энергетического кризиса, о котором он прекрасно знал, ему было необходимо вкладывать громадные средства в Сибирь и Арктику, а эго означало, что следует урезать где-то в другом месте. Все это и привело к Нантакету и неизбежному противостоянию с собственной военной верхушкой.
  
  В стране было три столпа власти — партия, армия и КГБ, и Горбачев понимал, что нельзя подрубать сразу два из них, тем более — три. Ссора с генералами — уже плохо, но получить удар в спину со стороны КГБ — просто недопустимо. Лежавшие у него на столе сообщения западных средств массовой информации, подобранные министром иностранных дел, были как нельзя некстати, поскольку общественное мнение в Америке могло заставить сенат отклонить Нантакетский договор и принять решение о строительстве губительных для России бомбардировщиков «В-2».
  
  Лично он не испытывал особенной симпатии к евреям, желавшим покинуть свою родину, которая дала им буквально все. Когда речь заходила о всяком диссидентском отребье, Горбачев вел себя вполне по-русски. Разозлило его другое: то, что было сделано, было сделано намеренно, не случайно, и он знал, кто за этим стоит. Он до сих пор негодовал по поводу злобного видеофильма, посвященного развлечениям его жены в Лондоне: он был снят несколько лет назад и до сих пор ходил по Москве. Кто стоял за этим фильмом, он тоже знал. Одни и те же люди. В частности, предшественник человека, которого он сейчас ждал.
  
  В дверь, расположенную в конце кабинета, справа от книжного шкафа, постучали. Личный секретарь Горбачева всунул голову и кивнул. Горбачев поднял руку, что означало: «Минутку».
  
  Он вернулся за чистый стол, на котором стояли лишь три телефона и ониксовый письменный прибор. Затем кивнул. Секретарь распахнул дверь.
  
  — К вам товарищ председатель, — объявил он и посторонился.
  
  Вошедший был при полной форме, как положено, и Горбачев заставил его пройти через всю комнату и лишь потом поздоровался. Затем он встал и указал на разложенные бумаги.
  
  Генерал Владимир Крючков, председатель КГБ, был близким другом, ставленником и единомышленником своего предшественника — твердолобого и ультраконсервативного Виктора Чебрикова. Генеральный секретарь устроил так, мго Чебриков во время большой партийной чистки 1988 года ушел в отставку, и избавился таким образом от последнего могущественного противника в Политбюро. Однако на его место Горбачеву пришлось назначить бывшего первого заместителя, Крючкова. Одной отставки было вполне достаточно, две многие восприняли бы как избиение. Всему должны быть пределы, даже в Москве.
  
  Крючков бросил взгляд на бумаги и поднял брови. «Вот хитрюга!» — подумал Горбачев.
  
  — Не было никакой необходимости лупцевать их прямо перед телекамерами, — проговорил он, как обычно сразу взяв быка за рога. — Шесть западных телекомпаний, восемь корреспондентов радио и человек двадцать газетных и журнальных писак, причем половина из них — американцы. Олимпийские игры в восемьдесят четвертом освещались хуже.
  
  Крючков удивленно вскинул бровь.
  
  — Евреи проводили незаконную демонстрацию, дорогой Михаил Сергеевич. Лично я находился в отпуске. Но полагаю, что мои офицеры из Второго управления действовали правильно. Демонтранты отказались разойтись по первому требованию, и мои люди прибегли к обычным методам.
  
  — Демонстрация происходила на улице. Это дело милиции.
  
  — Они вели подрывную деятельность. Распространяли антисоветскую пропаганду. Взгляните на их плакаты. Нет, это дело КГБ.
  
  — А крик в иностранной прессе?
  
  — Эти пролазы суются куда угодно, — пожал плечами Крючков.
  
  Да, если им позвонить и намекнуть, куда сунуться, подумал Горбачев. Ему пришло в голову воспользоваться инцидентом как поводом для отставки Крючкова, но он тут же отказался от этой мысли. Чтобы прогнать председателя КГБ, нужно собирать Политбюро, а из-за какой-то кучки евреев оно никогда на это не пойдет. Но Горбачев все же был зол и решил высказаться начистоту. Говорил он минут пять. Крючков, поджав губы, молчал. Ему пришелся не по душе разнос от человека хоть и выше его по положению, но моложе по возрасту. Горбачев встал и обошел вокруг стола; оба собеседника были одного роста, приземисты и коренасты. Горбачев смотрел в упор, не мигая. И тут Крючков совершил промах.
  
  В кармане у него лежало донесение от белградского резидента, дополненное поразительной информацией, собранной его первым заместителем Кирпиченко. Дело было достаточно важным, чтобы доложить о нем непосредственно генеральному секретарю. «А черт с ним, — подумал раздосадованный гебист. — Подождет». И донесение из Белграда осталось под сукном.
  
  Сентябрь
  
  Ирвинг Мосс обосновался в Лондоне, но перед тем, как покинуть Хьюстон, договорился с Сайрусом Миллером о шифре. Он знал, что приемники Управления национальной безопасности денно и нощно обшаривают эфир, перехватывая миллиарды международных телефонных разговоров, а компьютерные системы просеивают их в поисках крупинок информации. Не говоря уже об английской контрразведке, русских — о ком угодно, кто может позволить себе иметь станцию подслушивания. Однако объем коммерческих переговоров настолько велик, что вряд ли они привлекут чье-либо внимание, если в них не будет ничего из ряда вон выходящего. Шифр Мосса был основан на передаче списка цен на салат, экспортируемый из солнечного Техаса в туманный Лондон. Он принимал по телефону список, отбрасывал слова, оставляя одни цифры, и в соответствии с календарной датой расшифровывал их с помощью специального блокнота, какой был только у него и у Сайруса Миллера.
  
  В этом месяце он узнал три вещи: необходимое ему советское изделие готовится и поступит в пределах двух недель; источник информации в Белом доме, о котором он просил, найден, куплен и оплачен; и он должен заниматься планом «Тревис» согласно графику. Мосс сжег листок и ухмыльнулся. Его гонорар зависел от успешной подготовки операции и ее осуществления. Теперь он может потребовать вторую выплату.
  
  Октябрь
  
  Осенний семестр в Оксфордском университете длится восемь недель, а поскольку люди ученые стремятся во всем придерживаться логики, недели эти так и называются: первая, вторая, третья и так далее. После окончания семестра проводятся всяческие спортивные, театральные и дискуссионные мероприятия — это девятая неделя. Многие студенты появляются в университете до начала занятий — подготовиться, устроиться, начать тренировки; этот период носит название «пустой недели».
  
  2 октября, в первый день «пустой недели», в Винсент-клубе — любимом баре студентов-споргсменов — собрались ранние пташки и в их числе долговязый, сухощавый студент по имени Саймон, готовящийся к третьему и последнему семестру в Оксфорде в рамках заграничной стажировки. Чей-то жизнерадостный голос окликнул его:
  
  — Привет, Саймон! Решил появиться пораньше?
  
  Это был бригадир авиации Джон де Ат, казначей колледжа Иисуса и старший секретарь спортивного клуба, в который входила и команда по кроссу.
  
  — Да, сэр, — улыбнулся Саймон.
  
  — Ну что, летние каникулы прошли не зря? — улыбнулся бывший летчик и похлопал студента по впалому животу. — Молодец. Ты наша главная надежда. В декабре в Лондоне мы должны разнести Кембридж в пух и прах.
  
  Кембридж всегда был и остается главным соперником Оксфорда в спорте — это известно каждому.
  
  — Собираюсь начать бегать по утрам и вернуть форму, — сказал Саймон.
  
  Так он и сделал: начал с пяти миль, рассчитывая к концу недели увеличить дистанцию утренней пробежки до двенадцати миль. Утром 9 октября, в среду, он, как обычно, выехал на велосипеде по Вудсток-роуд, тянущейся вдоль южной части района Саммертаун на юге Оксфорда, и направился в сторону центра. Обогнув памятник мученикам и церковь святой Марии Магдалины, он свернул налево, на Брод-стрит, проехал мимо собственного колледжа и, миновав Холивелл и Лонгволл, оказался на Хай-стрит. Еще один поворот налево, и он уже был у ограды колледжа Магдалины.
  
  Здесь он сошел на землю, привязал велосипед цепью к ограде и побежал. По мосту Магдалины, через Червелл и по улице Сент-Клемент в сторону равнины. Он бежал прямо на восток. Уже скоро, в половине седьмого взойдет солнце; он преодолеет еще четыре мили по прямой и окажется за пределами оксфордских предместий.
  
  Миновав Нью-Хедингтон, он на стальном мосту пересек двухполосную Ринг-роуд, ведущую к Шотовер-хилл. Никто из товарищей по команде не присоединился к нему по пути. Он был практически в одиночестве. В конце Олд-роуд начинался подъем; бегун начал ощущать боль, которую испытывает любой стайер. Но мускулистые ноги вынесли его на вершину холма: он очутился на равнине Шотовер. Тут асфальт кончался и начиналась неровная проселочная дорога; в многочисленных рытвинах собралась вода от прошедшего ночью дождя. Он свернул на обочину, наслаждаясь, несмотря на боль, легким бегом по пружинящей под ногами траве.
  
  Позади бегуна ничем не примечательный седан, вынырнув из деревьев на холме, затрясся на выбоинах проселка. Люди в машине прекрасно знали дорогу, которая им уже успела осточертеть. Пятьсот ярдов по проселку, окаймленному серыми булыжниками, до пруда, затем вниз по холму, но уже по асфальту, мимо деревушек Литтлворт и Уитли.
  
  Ярдов за сто от пруда дорога сужалась; в этом месте над нею нависал огромный ясень. Именно здесь, на обочине стоял фургон. Это был видавший виды зеленый «форд-транзит» с надписью на боку: «Фрукты из садоводства Барлоу». Ничего особенного. В начале октября фургоны Барлоу ездили по всей стране, развозя по фруктовым магазинам сладкие оксфордширские яблоки. Любой, заглянувший в задние окна фургона — людям в седане они не были видны, так как фургон стоял носом к ним, — увидел бы там штабеля ящиков с яблоками. Никому бы и в голову не пришло, что ящики эти были искусно нарисованы на двух листах бумаги, прикрепленных изнутри к окнам фургона.
  
  У фургона была проколота правая передняя покрышка. Сидевший на корточках мужчина с гаечным ключом снимал приподнятое домкратом колесо. Работая, он низко нагнул голову. Молодой человек по имени Саймон продолжал бежать по противоположной обочине.
  
  Когда он поравнялся с носом «форд-транзита», два события произошли с поразительной быстротой. Задняя дверь фургона распахнулась, из нее выскочили двое мужчин в одинаковых лыжных костюмах и масках и, набросившись на изумленного бегуна, повалили его на землю. Мужчина с гаечным ключом повернулся и встал. Под широкополой шляпой у него тоже была надета лыжная маска, а гаечный ключ на поверку оказался автоматом «скорпион» чехословацкого производства. Не долго думая, он открыл огонь по лобовому стеклу седана, находившегося от него футах в шестидесяти.
  
  Водитель седана был убит на месте: пуля попала ему в голову. Машина вильнула в сторону и тут же заглохла. Мужчина на заднем сиденье с кошачьей ловкостью открыл дверцу, вывалился из машины, перекатился по траве и вскочил, держа револьвер на изготовку. Он успел сделать два выстрела из своего короткоствольного «смит-вессона» калибра 9 мм. Первый угодил на фут правее, второй — на десять футов ближе, чем нужно: очередь из «скорпиона» прошила ему грудь. Ему крупно не повезло.
  
  Мужчина, сидевший рядом с водителем, выскочил из машины секундой позже своего коллеги. Дверца с его стороны была широко распахнута, и он попытался попасть в автоматчика через ее открытое окно, но тут три пули, пробив дверцу, угодили ему в живот, и он упал навзничь. Через пять секунд автоматчик уже сидел рядом с водителем фургона, двое других затолкали студента внутрь «форд-транзита», хлопнула дверь, и фургон, съехав с домкрата, дал задний ход в сторону пруда, развернулся в три приема и рванулся по направлению к Уитли.
  
  Агент Секретной службы умирал, но он был человек мужественный. С огромным трудом преодолевая дюйм за дюймом, он подполз к открытой дверце машины, дотянулся до микрофона под приборной доской и прохрипел в него свое последнее сообщение. Он не стал утомлять себя сигналами вызова, шифрами и прочим: ему было не до этого. Когда минут через пять подоспела помощь, он был уже мертв. Успел он произнести лишь вот что: «На помощь… нам нужна помощь. Кто-то только что похитил Саймона Кормака».
  Глава 4
  
  После радиосообщения умирающего агента американской Секретной службы события начали разворачиваться стремительно и во все убыстряющемся темпе. Единственный сын президента был похищен в 7.05. Радиосообщение было принято в 7.07. Агент передал его на специальной частоте, но открытым текстом. По счастью, никто не имеющий отношения к делу в этот час полицейские частоты не прослушивал. Сообщение было принято в трех местах.
  
  Другие десять агентов, входящих в команду для охраны сына президента во время его пребывания в Оксфорде, находились в снятом для него доме на Вудсток-роуд. Восемь из них еще спали, но двое бодрствовали, включая дежурного офицера, постоянно слушавшего специальную частоту.
  
  Начальник Секретной службы Крайтон Бербанк с самого начала протестовал против того, чтобы Саймон Кормак учился за границей, пока его отец занимает свой пост. Но президент Кормак взял верх: он не видел причин лишать сына долгожданной возможности провести годик в Оксфорде. Проглотив возражения, Бербанк потребовал, чтобы в Оксфорд была послана охрана из пятидесяти человек.
  
  Но и тут Джон Кормак пошел навстречу мольбам сына — «Дай мне отдохнуть, папа, я же буду выглядеть как экспонат на выставке скота посреди этой полусотни болванов», — и они сошлись на двенадцати агентах. Американское посольство в Лондоне сняло в Оксфорде просторную, стоящую особняком виллу и после длительных переговоров с английскими властями наняло обслуживающий персонал из троих тщательно проверенных англичан: садовника, повара и женщины для уборки и стирки. Это было сделано с тою целью, чтобы Саймон Кормак мог без помех насладиться своим пребыванием в Англии в качестве студента.
  
  Восемь человек охраны постоянно находились на посту, а четверо уходили в увольнение. Работающие охранники были разбиты на четыре пары: шесть человек в три смены несли круглосуточное дежурство в доме, а двое сопровождали Саймона, когда он находился за его пределами. Сначала агенты отказывались ехать в Англию без собственного оружия, а в Великобритании существует правило, по которому иностранцы не имеют права носить на ее территории холодное и огнестрельное оружие. В конце концов был выработан компромисс: за пределами дома в машине их будет сопровождать вооруженный сержант специального отдела местной полиции. Формально американцы находились под его началом и могли поэтому иметь с собой револьверы. Конечно, все это было фикцией, однако сотрудники специального отдела, прекрасно зная Оксфордшир, приносили большую пользу, и отношения между английскими и американскими агентами вскоре стали вполне дружескими. Именно сержант-англичанин, выскочив с заднего сиденья попавшей в засаду машины, пытался пустить в ход свой внушительный «смит-вессон» и расстался с жизнью на Шотоверской равнине.
  
  Приняв сообщение умирающего агента, охрана мгновенно выскочила из дома на Вудсток-роуд, села в две другие машины и помчалась в сторону места происшествия. Маршрут утренних пробежек Саймона был намечен заранее, и все охранники прекрасно его знали. В доме остались лишь дежуривший ночью офицер и еще один агент, немедленно севший на телефон. Сначала он связался с Крайтоном Бербанком, который сладко спал в этот ночной час у себя в Вашингтоне (разница с Лондоном во времени составляет пять часов), затем позвонил юрисконсульту посольства США в Лондоне — тот брился у себя дома на Сент-Джонс-Вуд.
  
  Юрисконсульт американского посольства всегда является представителем ФБР, и человек, занимающий в Лондоне этот пост, пользуется большим весом. Связь между ведомствами обеих стран по борьбе с преступностью поддерживается постоянно. Патрик Сеймур занял это место два года назад, после Даррелла Миллза, прекрасно ладил с англичанами и полюбил свою новую работу. Услышав сообщение, он побледнел как мел и с помощью шифра связался по радио с Доналдом Эдмондсом, директором ФБР, который спал глубоким сном у себя на Чеви-Чейз.
  
  Услышали сообщение умирающего агента и те, кто сидел в патрульной машине полиции Долины Темзы (ПДТ) — подразделения, работающего на территории древних графств Оксфордшир, Беркшир и Бакингемшир. Хотя американские охранники со своим сопровождающим из специального отдела постоянно были неподалеку от Саймона Кормака, ПДТ считала необходимым, чтобы одна из ее машин всегда находилась не дальше мили от «объекта первостепенной важности». Рация ехавшей по Хедингтону патрульной машины была настроена на полицейскую частоту, поэтому, когда раздалось сообщение, она проехала эту милю за пятьдесят секунд. Впоследствии кое-кто высказывал мнение, что сидевшие в ней сержант и водитель должны были миновать место засады и попытаться догнать фургон. Это называется быть крепким задним умом: увидев на проселке три распростертых тела, полицейские, естественно, остановились, чтобы оказать помощь и получить хоть какие-то сведения о похищении. Но и для того и для другого было, увы, слишком поздно.
  
  Третьим местом, где услышали сообщение, было управление ПДТ, расположенное в деревушке Кидлингтон. Женщина-констебль Джанет Рен уже приготовилась в 7.30 смениться после ночного дежурства и широко зевнула, когда у нее в наушниках зазвучал хриплый голос с американским акцентом. Она была так ошарашена, что на какую-то секунду ей показалось, будто это шутка. Однако, бросив взгляд в руководство, она быстро нажала несколько кнопок на стоящем слева от нее компьютере. На экране тут же появился ряд инструкций, и перепуганная женщина принялась скрупулезно их выполнять.
  
  Годом раньше после долгой совместной работы руководства ПДТ, Скотленд-Ярда, министерства внутренних дел Великобритании, посольства США и Секретной службы был разработан план охраны Саймона Кормака, получивший название «Операция «Янки Дудл». В компьютер были введены инструкции на любой случай — если сын президента ввяжется в драку в баре или на улице, попадет в автомобильную катастрофу, затешется в ряды политической демонстрации, внезапно заболеет или захочет съездить из Оксфорда за границу. Констебль Рен набрала код «Похищение», и компьютер подсказал ей, что делать.
  
  Через несколько минут рядом с ней сидел бледный от волнения дежурный офицер и названивал по телефону. Сначала он позвонил старшему инспектору уголовноследственного отдела, который взялся сам связаться со своим коллегой — старшим инспектором, возглавляющим специальный отдел ПДТ. Полицейский в Кидлингтоне позвонил также заместителю начальника полиции по оперативной работе, который, сидя у себя дома, как раз собирался разделаться с двумя яйцами всмятку. Он внимательно выслушал подчиненного и засыпал его вопросами и приказами.
  
  — Где именно?
  
  — На Шотоверской равнине, сэр, — прозвучал ответ из Кидлингтона. — «Дельта-браво» уже на месте. Они задержали частную машину, ехавшую из Уитли, еще двоих бегунов и женщину с собакой с окраины Оксфорда. Оба американца погибли, сержант Данн тоже.
  
  — Боже милостивый! — выдохнул заместитель. начальника. Это будет самый крупный прокол в его карьере, если он, руководитель оперативной службы, самой важной в полиции, не поведет дело как следует. Никаких промахов. Это недопустимо. Он прибавил обороты.
  
  — Отправьте туда как можно скорее как минимум пятьдесят полицейских в форме. Огородите все веревками. Я хочу, чтобы там было полное блокирование, и немедленно. Всех оперативников, какие есть под рукой, — туда. И заграждения. Это ведь дорога без тупиков? Куда они поехали, в сторону Оксфорда?
  
  — «Дельта» утверждает, что нет, — ответил полицейский из управления. — Мы не знаем, сколько времени прошло между нападением и сообщением американца. Но если немного, то «Дельта-браво» ведь находилась на Хедингтонской дороге и говорит, что со стороны Шотовера никто мимо них не проезжал. Увидим по следам шин, там грязно.
  
  — Сконцентрируйте дорожные заграждения в восточной стороне, с севера па юг, — распорядился заместитель начальника полиции. — Начальника оставьте мне. Машину за мной выслали?
  
  — Должна быть уже у вас, — ответил Кидлингтон.
  
  Так оно и было. Заместитель начальника выглянул из окна гостиной и увидел подъезжающую машину, которая при обычных обстоятельствах должна была появиться лишь через сорок минут.
  
  — Кто уже едет туда? — спросил он.
  
  — Уголовно-следственный отдел, специальный отдел, оперативники и полицейские.
  
  — Снимите детективов со всех дел, и пусть обойдут там все вокруг, — велел заместитель начальника. — Я еду прямо в Шотовер.
  
  — Дорожные заграждения? — переспросил дежурный офицер. Заместитель начальника задумался. Легче сказать, чем сделать. В шести окружающих Лондон графствах, старинных и густонаселенных, масса всяческих дорог, шоссе и проселков, которые связывают города и деревни. Если заграждения поставить на большом участке, количество второстепенных дорог, которые нужно перегородить, будет исчисляться сотнями, а если участок сузить, то шансы поймать похитителей резко снизятся.
  
  — Со стороны Оксфордшира, — бросил заместитель начальника. Он повесил трубку и набрал номер своего непосредственного шефа, начальника полиции. В любом графстве Великобритании ежедневная работа полиции замыкается на заместителя по оперативной части. Начальник же может принимать участие в оперативной работе, если захочет, но главные его вопросы — это политика, нравственность, связь с общественностью и лондонским начальством. Набирая номер, заместитель бросил взгляд на часы: 7.31.
  
  Начальник ПДТ занимал в деревне Блетчингтон прелестный домик, принадлежавший раньше приходскому священнику. Вытирая с губ джем, он прошел из столовой в кабинет и снял трубку. Когда он услышал новость, то и думать забыл о завтраке. Впрочем, утро 9 октября было испорчено не только у него.
  
  — Понятно, — проговорил он, выслушав подробности. — Да, продолжайте. Я… позвоню в Лондон.
  
  На столе у него стояло несколько телефонов. Один из них, с засекреченным номером, был напрямую связан с кабинетом помощника начальника отдела «F-4» министерства внутренних дел, которому подчиняется вся английская полиция. В этот час высокопоставленного государственного служащего еще не было в кабинете, и разговор переключили на его квартиру, располагавшуюся в лондонском районе Фулем. Сам того не желая, служащий выругался, сделал два телефонных звонка и отправился в высокое белое здание министерства на углу Куин-Эннз-Гейт и улицы Виктории.
  
  Сперва он позвонил дежурному офицеру отдела «F-4» с просьбой отложить все текущие дела и немедленно созвать всех сотрудников. Помощник начальника не сказал, зачем это нужно. Он пока не знал, сколько человек уже осведомлены о происшествии на Шотоверской равнине, но, как образцовый государственный служащий, не хотел без особой необходимости увеличивать число жертв.
  
  Без другого звонка ему было не обойтись. Он набрал номер несменяемого помощника министра внутренних дел, самого старшего по рангу чиновника министерства. По счастью, оба они жили в самом Лондоне, а не в дальних пригородах, расположенных во многих милях друг от друга, поэтому смогли встретиться в здании министерства уже в 7.51. Сэр Гарри Марриотт, министр внутренних дел консервативного правительства, присоединился к ним в 8.04 и был введен в курс дела. Он немедленно позвонил в дом № 10 по Даунинг-стрит и выразил настойчивое желание говорить с самой г-жой Тэтчер.
  
  На Даунинг-стрит к телефону подошел ее личный секретарь; в Уайтхолле имеется бессчетное число самых различных «секретарей» — так называются и некоторые министры, и государственные служащие высоких рангов, и личные помощники, и те немногие, кто действительно выполняет секретарские обязанности. Чарлз Пауэлл принадлежал к третьей из перечисленных групп. Он знал, что премьер-министр, сидя рядом, в личном кабинете, расправляется с кучей бумаг, пока большинство ее коллег только вылезают из своих пижам. Таков ее обычай. Кроме того, Пауэлл знал, что сэр Гарри — один из ее самых близких коллег и друзей. Он кратко сообщил г-же Тэтчер о звонке, и та тут же сняла трубку.
  
  — Госпожа премьер-министр, я должен с вами повидаться. Немедленно. Дело безотлагательное.
  
  Маргарет Тэтчер нахмурилась. Время звонка, равно как и тон ее собеседника были необычными.
  
  — Я вас жду, Гарри, — согласилась она.
  
  Через три минуты буду, — ответил сэр Гарри Марриотт и положил трубку. Внизу его уже ждала машина, чтобы отвезти на расстояние в пятьсот ярдов. Часы показывали 8.11.
  
  Похитителей было четверо. Сидевший рядом с водителем автоматчик засунул «скорпион» себе под ноги и стянул с лица шерстяную лыжную маску. Под ней оказались парик и фальшивые усы. Он надел очки без стекол в массивной оправе. Рядом с ним сидел водитель, их главарь: на нем тоже был парик и, кроме того, фальшивая борода. Маскарад этот был устроен ненадолго: только чтобы проехать несколько миль и выглядеть при этом совершенно естественно.
  
  В самом фургоне другие двое боролись с яростно сопротивлявшимся Саймоном Кормаком. Борьба продолжалась недолго. Один из нападавших, настоящий гигант, стиснул молодого американца в медвежьих объятиях, а другой — сухой и жилистый — приложил ему к лицу тряпку, смоченную в эфире. Прогромыхав по проселку, машина въехала на асфальтированную дорогу на Уигли; звуки сзади стихли: сын президента потерял сознание.
  
  Фургон миновал расположенный у подножия холма Литтлворт с разбросанными там и сям коттеджами и въехал в Уитли. По дороге он обогнал электромобиль, развозивший к завтраку традиционные бутылки со свежим молоком; ярдов через сто водитель фургона заметил краем глаза мальчишку-газетчика, смотревшего им вслед. Оказавшись за пределами Уитли, они свернули на автостраду, проехали ярдов пятьсот по направлению к Оксфорду, после чего повернули на второстепенную дорогу В4027, шедшую через деревушки Форест-Хилл и Стентон-Сент-Джон.
  
  Проехав обе деревни на нормальной скорости, фургон миновал перекресток у Нью-Инн-Фарм и направился в сторону Ислипа. Однако примерно через милю после Нью-Инн, сразу за Фокс-Ковертом, фургон свернул налево и остановился перед воротами фермы. Сидевший рядом с водителем человек выскочил из машины, отпер ключом замок на воротах — десятью часами раньше они сменили хозяйский замок на свой, — и фургон въехал во двор. Проехав ярдов десять, фургон оказался перед полуразрушенным амбаром, скрытым за деревьями, который похитители присмотрели еще две недели назад. Было 7.16 утра.
  
  На дворе быстро светлело, и четверым мужчинам приходилось поторапливаться. Автоматчик отворил двери амбара и вывел из него большой четырехместный «вольво», поставленный туда ночью. Зеленый фургон въехал в амбар, и водитель спрыгнул на землю, прихватив с собою «скорпион» и две шерстяные маски. Проверив, не осталось ли чего в кабине, он захлопнул дверцу. Двое других открыли задние дверцы, вытащили бездыханного Саймона Кормака и положили его во вместительный багажник «вольво», в котором было проделано множество отверстий для доступа воздуха. Все четверо скинули висевшие на них мешками черные лыжные костюмы и оказались в весьма респектабельных тройках, сорочках и галстуках. Парики, усы и очки они снимать не стали. Скомканные лыжные костюмы полетели в багажник, где лежал Саймон, а «скорпион» — под одеяло, валявшееся на полу перед задним сиденьем «вольво».
  
  Водитель фургона, он же главарь, уселся за руль «вольво» и стал ждать. Худощавый мужчина заложил в фургон взрывчатку, а гигант закрыл двери амбара. Оба сели на заднее сиденье «вольво», и машина двинулась к воротам. Автоматчик закрыл их, когда она проехала, взял замок и скрепил им концы ржавой цепи, принадлежащей хозяину фермы. Она была перерезана, но висела довольно натурально. После «вольво» на земле остались следы, но тут уж ничего нельзя было сделать. К тому же шины были стандартные и подлежали скорой замене. Автоматчик сел рядом с водителем, и «вольво» взял курс на север. На часах было 7.22. Заместитель начальника полиции в это время как раз произносил слова: «Боже милостивый!»
  
  Похитители, проехав в северо-западном направлении через деревню Ислип, свернули на прямое как стрела шоссе А421 в сторону Бистера. Не снижая скорости, они миновали этот милый торговый городок и той же дорогой устремились в сторону Бакингема — главного города графства Бакингемшир. Сразу за Бистером их стал нагонять большой полицейский «ренджровер». Один из сидевших сзади с тревогой пробормотал что-то и потянулся за «скорпионом». Водитель коротко бросил ему, чтобы он сидел спокойно, и продолжал вести машину, не увеличивая скорости. Ярдов через сто у дороги появился плакат: «Добро пожаловать в Бакингемшир». Граница графства. Подъехав к плакату, «ренджровер» снизил скорость и стал поперек шоссе. Его пассажиры принялись выгружать стальные стойки для дорожного заграждения. «Вольво» вскоре исчез из виду. Было 8.05. В это время в Лондоне сэр Гарри Марриотт снял трубку, чтобы звонить на Даунинг-стрит.
  
  В отличие от пяти предшественников-мужчин нынешний премьер Великобритании — женщина очень добрая. Несмотря на то что в экстремальных обстоятельствах она способна сохранять хладнокровие даже лучше, чем удавалось им, это отнюдь не означает, что она неспособна к слезам. Позже сэр Гарри рассказывал жене, что, когда он сообщил Маргарет Тэтчер новость, глаза ее увлажнились; она закрыла лицо руками и прошептала: «О Боже! Бедняга!»
  
  Вот ведь как, — говорил сэр Гарри своей Дэбби, — мы оказались в самом критическом после Суэца положении по отношению к янки, а она прежде всего подумала об отце. Не о сыне — обрати внимание, — об отце!
  
  У сэра Гарри не было детей, и в январе 1982 года он еще не работал в министерстве, поэтому — в отличие от бывшего секретаря кабинета Роберта Армстронга, который сейчас на его месте ничуть не удивился бы, — он не видел, как страдала Маргарет Тэтчер, когда ее сын Марк пропал в алжирской пустыне, участвуя в дакарском ралли. Тогда она горько рыдала в уединенные ночные часы от того неизбывного и ни на что не похожего горя, которое испытывает мать, когда ее ребенок находится в опасности. Шесть дней спустя патруль нашел Марка Тэтчера живым и невредимым.
  
  Придя в себя, премьер-министр подняла голову и нажала кнопку внутренней связи.
  
  — Чарли, я хочу, чтобы вы связали меня лично с президентом Кормаком. Скажите Белому дому, что дело очень срочное и не может ждать. Ну, разумеется, я знаю, который теперь час в Вашингтоне.
  
  — А может, американский посол, через министра иностранных дел… — предложил сэр Гарри Марриотт. — Он мог бы…
  
  — Нет, я сделаю это сама, — отрезала премьер. — А вас, Гарри, я прошу собрать КОБРУ. Докладывать каждый час.
  
  В так называемой «горячей» линии связи между Даунинг-стрит и Белым домом ничего особо горячего нет. В сущности это линия прямой телефонной спутниковой связи с шифраторами на обоих концах для обеспечения секретности. Обычно установить по ней связь удается минут за пять. Отодвинув бумаги к краю стола, Маргарет Тэтчер устремила взор в пуленепробиваемое окно своего личного кабинета и стала ждать.
  
  Шотоверская равнина буквально кишела людьми. Двое полицейских из патрульной машины «Дельта-браво» были достаточно грамотными, чтобы никого не подпускать к месту происшествия и ходить очень осторожно даже после того, как они поняли, что все три жертвы нападения мертвы. Установив это, они отошли от трупов. Расследование может легко быть погублено с самого начала только из-за того, что кто-то наступил на улику, которая была бы истинным кладом для суда, или втоптал каблуком в грязь гильзу, уничтожив все отпечатки пальцев.
  
  Полицейские в форме выставили кордон вдоль проселка — от Литтлворта, вдоль склона холма и до стального моста на перекрестке с Ринг-роуд, связывающей Шотовер с Оксфордом. Внутри ограниченного кордоном участка оперативники принялись осматривать все и вся. Они установили, что сержант-англичанин из специального отдела успел выстрелить дважды, но металлоискатель обнаружил лишь одну пулю, зарывшуюся неподалеку от него в землю, — он выпустил ее, уже падая на колени. Вторую пулю они не нашли. Позже это позволило им предположить, что она, возможно, попала в одного из похитителей. (На самом деле было не так, но они этого не знали.)
  
  Были обнаружены и гильзы от «скорпиона», двадцать восемь штук, все в одной луже; каждую сфотографировали там, где она лежала, осторожно подняли пинцетом и положили в пакет, чтобы отдать потом в лабораторию. Один из американцев все еще сидел в машине, навалившись на баранку, другой лежал там, где умер, — рядом с открытой дверцей, прижимая окровавленные руки к трем ранам на животе; микрофон болтался на проводе. Прежде чем что-либо сдвигать с места, все было сфотографировано иод разными углами. Тела отправили в больницу Радклиф, куда уже ехал из Лондона патологоанатом из министерства внутренних дел.
  
  Особый интерес представили следы на земле: вмятина в том месте, где на Саймона Кормака навалились двое, отпечатки башмаков похитителей — позже окажется, что это самые обычные спортивные туфли и выяснить их происхождение невозможно, — и следы колес уехавшей машины, которую довольно быстро идентифицировали как какой-то фургон. И наконец, был найден новехонький домкрат, какой можно купить в любом из магазинов фирмы «Юнипарг». Впоследствии было выяснено, что отпечатков на нем нет — так же как и на девятимиллиметровых гильзах от «скорпиона».
  
  Человек тридцать детективов искали свидетелей занятие утомительное, но весьма важное, которое вскоре дало первые плоды. В двухстах ярдах от пруда, возле дороги на Литтлворт располагались два дома. Обитательница одного из них около семи утра заваривала чай и слышала на дороге какой-то «треск», но ничего не видела. Некий житель Литтлворта в начале восьмого видел зеленый фургон, направляющийся в сторону Уитли. Около девяти утра детективы разыскали и мальчишку-газетчика и водителя молочного грузовика: одного — в школе, другого — за завтраком.
  
  Последний оказался самым ценным свидетелем. Серовато-зеленый, видавший виды «форд-транзит» с рекламой фирмы Барлоу на борту. Заведующий торговым отделом фирмы заявил, что никакого фургона в этот час там быть не могло. Он проверил маршруты всех машин. Таким образом, полиция определила, на какой машине скрылись похитители, и предупредила все посты. Просто задержать, без объяснения причин. Пока еще никто не связывал фургон с горящим амбаром на ислипской дороге.
  
  Другие детективы крутились вокруг дома в Саммер-тауне, опрашивая соседей на Вудсток-роуд. Не видел ли кто-нибудь стоящего фургона, легковой или какой-нибудь другой машины? Не следил ли кто-нибудь за домом в конце улицы? Детективы проследовали маршрутом Саймона до центра Оксфорда и на другой его конец. Около двадцати человек сообщили, что видели молодого бегуна и ехавшую за ним машину, но на поверку это всякий раз оказывалась машина Секретной службы.
  
  Около девяти утра заместителя начальника полиции охватило знакомое чувство: в этом деле не будет ни быстрой развязки, ни счастливых случайностей, ни скорой поимки преступников. Похитителям, кто бы они ни были, удалось скрыться. Вскоре сам начальник полиции, в форме, прибыл на Шотоверскую равнину и стал наблюдать вместе со своим заместителем за работой подчиненных.
  
  — Похоже, Лондон собирается взять дело в свои руки, — заметил начальник.
  
  Заместитель хмыкнул. Конечно, неприятно, но зато какая ответственность упадет с их плеч! Проверка того, что они уже сделали, будет достаточно жесткой, но это лучше, чем допустить промах потом…
  
  — Понимаете, Уайтхолл полагает, что они уже за пределами нашего участка. По-видимому, власти захотят, чтобы делом занялась столичная полиция. Что с прессой?
  
  Заместитель отрицательно покачал головой.
  
  — Пока никого не было, сэр. Но долго это не продлится. Слишком все серьезно.
  
  Он не знал, что женщина с собакой, которую полицейские из машины «Дельта-браво» шуганули в 7.16 с места происшествия, успела заметить два трупа, в испуге бросилась домой и рассказала обо всем своему мужу. Не знал он и того, что муж ее работал печатником в «Оксфорд мейл». Хоть он и принадлежал к техническому персоналу газеты, но, прибыв на службу, счел своим долгом сообщить о случившемся дежурному редактору.
  
  Когда раздался звонок с Даунинг-стрит, к телефону подошел старший дежурный офицер центра связи Белого дома, расположенного под его западным крылом, рядом с оперативным кабинетом. Звонок был зарегистрирован в 3. 34 утра. Услышав, кто говорит, офицер мужественно согласился связаться со старшим смены Секретной службы, несшей охрану резиденции президента.
  
  В это время старший смены прохаживался по центральному холлу неподалеку от личных покоев президента на втором этаже. Когда телефон на его столе, стоявшем напротив раззолоченной двери в личный президентский лифт, тихонько зажужжал, он подошел и снял трубку.
  
  — Что-что? — зашептал он в трубку. — Она хочет?.. Да знают ли эти бриташки, который у нас час?
  
  Но голос в трубке не унимался. Агент не мог припомнить, когда в последний раз президента будили в такое время. Вот если война, тогда конечно, подумал он. А вдруг речь об этом и идет? Если он сделает что-то не так, Бербанк ему не спустит. С другой стороны… сама премьер Великобритании…
  
  — Я повешу трубку и скоро перезвоню, — сказал он офицеру связи. Тот передал в Лондон, что президента пошли будить, и попросил не вешать трубку. На том конце провода стали ждать.
  
  Агент Секретной службы, которого звали Лепински, открыл двойные двери, вошел в западную гостиную и оказался перед спальней Кормака. Он постоял немного, глубоко вздохнул и тихонько постучался. Молчание. Он подергал за ручку. Не заперто. Чувствуя, что его карьера на волоске, Лепински вошел. Разглядев на большой двуспальной кровати очертания двух тел, он решил, что президент должен лежать ближе к окну. На цыпочках обойдя кровать, он увидел темно-вишневую пижамную куртку и потряс президента за плечо.
  
  — Господин президент! Сэр! Проснитесь, сэр!
  
  Джон Кормак открыл глаза, узнал робко склонившегося над ним человека, взглянул на жену, но свет зажигать не стал.
  
  — Который час, мистер Лепински?
  
  — Уже больше половины третьего, сэр. Простите, сэр… э-э… господин президент, там звонит премьер-министр Великобритании. Говорит, дело очень спешное. Извините, сэр.
  
  Джон Кормак задумался на секунду, потом спустил ноги на пол осторожно, чтобы не разбудить Майру. Лепински подал ему халат. Пробыв на своем посту уже почти три года, президент Кормак успел неплохо узнать британского премьер-министра. Дважды он наносил ей визиты в Англии — во второй раз просто задержался в Лондоне на два часа, возвращаясь из Внукова, — а она трижды побывала в Соединенных Штатах. Оба они были людьми решительными и сумели поладить. Если звонит она, значит, дело и впрямь важное. Выспаться он успеет потом.
  
  — Возвращайтесь в центральный холл, мистер Лепински, — шепнул президент. Вы поступили правильно. Я поговорю из кабинета.
  
  Кабинет президента помещается между его спальней и желтой овальной комнатой, как раз под главным куполом. Так же как и в спальне, его окна выходят на лужайку, за которой тянется Пенсильвания-авеню. Президент закрыл за собой дверь, зажег свет, мигая, уселся за стол и снял трубку. Секунд через десять в ней послышался голос Маргарет Тэтчер:
  
  — С вами уже кто-нибудь связался?
  
  У президента засосало под ложечкой.
  
  — Нет… никто. А в чем дело?
  
  Я полагаю, мистер Эдмондс и мистер Бербанк уже в курсе, — проговорила она. — Очень неприятно, что приходится сообщать вам первой…
  
  И она рассказала ему обо всем. Крепко сжимая трубку, он смотрел невидящим взглядом на занавеску. Во рту у него сделалось сухо, стало трудно глотать. Он различал отдельные фразы: «Делается все возможное… Лучшие люди Скотленд-Ярда… Скрыться не удастся…» Он поблагодарил и повесил трубку. Его как будто с силой ударили в грудь. Он подумал о спящей Майре. Придется ей сказать. Это будет для нее сильное потрясение.
  
  — Саймон, — прошептал он. — Саймон, мой мальчик.
  
  Президент понимал, что одному ему не справиться.
  
  Ему нужен был друг, который занял бы его место, пока он будет ухаживать за Майрой. Через несколько минут он ровным голосом позвонил на коммутатор.
  
  — Будьте добры, соедините меня с вице-президентом Оделлом. Да, прямо сейчас.
  
  Майкла Оделла, спавшего у себя в резиденции на территории военно-морской обсерватории, тоже разбудил агент Секретной службы. Вызов был недвусмысленный, но непонятный. Прошу немедленно прибыть в Белый дом. На второй этаж. В кабинет. Сейчас, Майкл, и, пожалуйста, поскорее.
  
  Оделл услышал гудки отбоя, положил трубку, почесал в затылке и развернул пластинку мятной жевательной резинки. Она помогала ему сосредоточиться. Вызвав машину, он подошел к стенному шкафу и начал одеваться. Оделл был вдовцом, поэтому не боялся никого потревожить. Через десять минут он, в свободных брюках, башмаках, рубашке и свитере, расположившись на заднем сиденье длинного лимузина, смотрел поочередно то на стриженый затылок водителя — военного моряка, то на огни ночного Вашингтона, пока впереди не показалась освещенная громада Белого дома. Миновав южный вход, он попал в коридор первого этажа через дверь в западном конце здания. Оделл велел водителю подождать — он скоро вернется. Вице-президент ошибся. На часах было 4.07 утра.
  
  Во время кризисов в Великобритании спешно созывается комитет, состав которого зависит от характера самого кризиса. Однако собирается он почти всегда в одном и том же месте. Это обычно происходит в так называемом «кабинете для обсуждения безотлагательных решений» — уютной комнате с кондиционированием, расположенной двумя этажами ниже уровня земли, под правительственным зданием, примыкающим к резиденции премьер-министра на Даунинг-стрит. По первым буквам названия этого помещения часто и сами собрания называют словом «КОБРА».
  
  Сэру Гарри Марриотту и его помощникам потребовалось больше часа, чтобы извлечь все «души» — так он называл членов комитета — из их домов, пригородных поездов и разбросанных по городу учреждений и доставить их в комнату для совещаний. В 9.56 он занял председательское место.
  
  Похищение, безусловно, преступление, которым должна заниматься полиция, подчиняющаяся министерству внутренних дел, однако в данном случае дело имело множество нюансов. Кроме представителей министерства внутренних дел, в комитет на этот раз вошел и министр иностранных дел, чьей задачей было поддерживать связь с государственным департаментом в Вашингтоне и, следовательно, Белым домом. К тому же, если Саймона Кормака переправили тайком в Европу, без вмешательства этого министерства на политическом уровне было не обойтись. Министерству иностранных дел подчинялась и секретная служба разведки, MI-6, так называемая «Фирма», которая должна была выяснить, не замешаны ли в покушении иностранные террористы. Их представителю, приехавшему с того берега Темзы из Сенчури-хаус, вменялось в обязанность поддерживать постоянный контакт со своим начальником.
  
  Министерству внутренних дел, кроме полиции, подчинялась также служба безопасности, MI-5 — контрразведывательное отделение, испытывающее к терроризму не слишком сильный интерес, когда речь шла о терроризме внутри Великобритании. Их представитель приехал из Мейфэра, с Керзон-стрит, где «архивные крысы» отделения уже лихорадочно листали досье в поисках ответа на жгучий вопрос: «Кто?»
  
  Приехал на совещание и важный чин министерства обороны, в чье подчинение входил полк специальной авиаслужбы, квартирующий в Херефорде. На тот случай, если Саймон Кормак и его похитители будут быстро найдены и окружены, могла пригодиться негласная специализация этого полка — освобождение заложников. Никому не требовалось объяснять, что отряд, постоянно находящийся в получасовой боевой готовности, — на этот раз была очередь Седьмого отряда, роты парашютистов В, специалистов по затяжным прыжкам, — без лишнего шума перешел в «желтую», десяnиминутную готовность, а резервный отряд — из обычной двухчасовой в часовую.
  
  Был там и представитель министерства транспорта, ведающего британскими портами и аэропортами. Его люди с помощью служб береговой охраны и таможни должны были организовать контроль за всеми рейсами, поскольку теперь одной из главных забот было не выпустить Саймона Кормака за пределы страны, если похитители захотят его увезти. Он уже связался с министерством торговли и промышленности, где ему недвусмысленно заявили: проверить каждый запечатанный контейнер, направляющийся за пределы Великобритании, физически невозможно. Однако если будет замечен какой-нибудь частный самолет, яхта, катер, рыбачий бот, плавучая дача или домик, отправляющийся за границу с большим ящиком на борту или с человеком, лежащим на носилках либо просто одурманенным или находящимся без чувств, то как таможня, так и береговая охрана непременно заинтересуются этим транспортным средством.
  
  Однако главным человеком на совещании был сидевший по правую руку от сэра Гарри Найджел Крамер.
  
  В отличие от полицейских сил английских графств, лондонская, она же «столичная» полиция возглавляется не начальником, а комиссаром и является самой многочисленной в стране. У комиссара, в данном случае сэра Питера Имберта, есть четыре заместителя, каждый из которых заведует своим отделом. Второй из этих отделов называется оперативным.
  
  Оперативный отдел делится на тринадцать отделений, от первого до четырнадцатого, при этом пятое неизвестно почему отсутствует. Среди них есть поисковая группа, группа по расследованию особо опасных преступлений, подвижный отряд, группа по расследованию мошенничеств и группа по расследованию местных преступлений. Кроме того, там есть специальное отделение (контрразведывательное), уголовно-следственное отделение (одиннадцатое) и отделение по борьбе с терроризмом (тринадцатое).
  
  Человек, которому сэр Питер Имберт поручил представлять на КОБРЕ столичную полицию, был помощник заместителя комиссара по оперативному отделу Найджел Крамер. Отчитываться в своих действиях Крамер должен был перед двумя инстанциями: вышестоящей, то есть перед заместителем комиссара, и самим комиссаром, а также перед комитетом КОБРА. К нему будут стекаться все сведения от официально назначенного следователя, который в свою очередь может использовать все подразделения столичной полиции, как сочтет нужным.
  
  Чтобы передать дело из рук провинциальной полиции столичной, требуется политическое решение, и премьер-министр уже его приняла, обосновав это тем, что Саймон Кормак уже может находиться за пределами района Долины Темзы. Сэр Гарри Марриотт только что сообщил об этом решении начальнику ПДТ. Люди Крамера уже находились в предместьях Оксфорда.
  
  На заседание КОБРЫ были приглашены два иностранца. Одним из них был Патрик Сеймур, представитель ФБР в американском посольстве, другой — Лу Коллинз, офицер связи ЦРУ в Лондоне. Их включили в состав комитета не только из любезности: эти люди должны были держать свои учреждения в курсе усилий, предпринимаемых Лондоном для решения проблемы, и могли помочь в этом, сообщая о тех крупицах сведений, которые удастся откопать их людям.
  
  Сэр Гарри открыл совещание кратким сообщением о том, что к тому времени уже было известно. Похищение произошло три часа назад. В связи с этим он счел необходимым выдвинуть два предположения: Саймона Кормака уже увезли за пределы Шотоверской равнины и держат в каком-то тайном месте, а похитители — террористы, которые еще не вошли в контакт с властями.
  
  Представитель секретной разведывательной службы сделал следующее предложение: можно попробовать связаться с их агентами, внедрившимися в известные европейские террористические группы, и попытаться выяснить, какая из них стоит за похищением. На это потребуется несколько дней.
  
  — Жизнь у таких агентов опасная, — добавил он. — Мы не можем просто позвонить им и поинтересоваться насчет Джимми. На следующей неделе мы организуем ряд тайных встреч и выясним, что можно сделать.
  
  Представитель службы безопасности сообщил, что они уже проводят такую работу внутри страны, имея в виду группы, которые могут быть причастны к преступлению или просто что-то о нем знать. Но он не верил, что это дело рук местных террористов. Кроме ирландских ИРА и ИНЛА{Ирландская революционная армия и Ирландская национально-освободительная армия.}, на Британских островах есть и другие «мстители», однако жестокость и профессионализм тех, кто действовал на Шотоверской равнине, позволяют исключить обычных шумных оппозиционеров. Тем не менее его тайные агенты будут задействованы.
  
  Найджел Крамер доложил, что первые улики будут, скорее всего, получены от экспертов или свидетелей, которых еще не успели опросить.
  
  — Мы знаем, какой у похитителей был фургон, — сказал он, — Далеко не новый зеленый «форд-транзит» с привычной для Оксфордшира рекламой на обоих бортах: «Фрукты из садоводства Барлоу». Примерно через пять минут после нападения его видели в Уитли: он двигался на восток от места преступления. Фургон не принадлежит фирме, это мы установили. Регистрационный номер свидетели не запомнили. Вероятно, в первую очередь нужно искать кого-то еще, кто видел сам фургон, куда он направлялся и людей в кабине. Похоже, их было двое — смутные силуэты за стеклом, — и молочник утверждает, что один из них с бородой.
  
  Для лаборатории у нас есть домкрат, очень четкие отпечатки покрышек — люди из полиции Долины Темзы установили точно, где стоял фургон, — а также медные гильзы, предположительно от автомата. Они будут отправлены военным экспертам в Форт-Холстед. Так же как и пули, когда их извлекут из тел агентов Секретной службы и сержанта Данна. В Форт-Холстеде установят точно, но на первый взгляд гильзы, похоже, сделаны в какой-то из стран Варшавского Договора. Почти все европейские террористы, исключая ИРА, пользуются их оружием.
  
  В Оксфорде хорошие эксперты, но на всякий случай я пошлю потом все собранные вещественные доказательства в нашу лабораторию в Фулеме. А полиция Долины Темзы продолжит поиск свидетелей.
  
  Итак, джентльмены, мы будем вести расследование в четырех направлениях. Фургон, свидетели, находившиеся вблизи от места преступления, вещественные доказательства и — это еще одна задача для полиции Долины Темзы — поиск людей, которые видели, что за домом на Вудсток-роуд кто-то ведет наблюдение. Очевидно, — Крамер бросил взгляд в сторону американцев, — Саймон Кормак уже в течение нескольких дней совершал утреннюю пробежку в одно и то же время и по одному и тому же маршруту.
  
  Зазвонил телефон. Спрашивали Крамера. Он взял трубку, задал несколько вопросов, довольно долго слушал, затем вернулся к столу.
  
  — Я назначил Питера Уильямса, начальника отделения по борьбе с терроризмом, официальным следователем. Это он. Кажется, фургон найден.
  
  Владелец фермы Уайтхилл, что находится неподалеку от Фокс-Каверта на Ислипской дороге, вызвал пожарную команду в 8.10, после того как увидел, что его полуразвалившийся амбар весь в дыму и пламени. Амбар стоял на лужайке у дороги, ярдах в пятистах от его дома, и он редко в него заходил. Из Оксфорда прибыла пожарная команда, но слишком поздно, спасти амбар уже было невозможно. Фермер беспомощно стоял рядом и смотрел, как пламя пожирает деревянные конструкции, как обваливается крыша, а за нею стены.
  
  Когда пожарные принялись тушить то, что осталось от амбара, под обгоревшими балками они обнаружили нечто, напоминающее остов фургона. Это произошло в 8.41. Фермер твердо стоял на том, что никакой машины в амбаре у него не было. Опасаясь, что в фургоне могли находиться люди — цыгане, бродяги или даже туристы, — пожарные решили разобрать обломки. Добравшись до фургона, они заглянули внутрь, но человеческих останков не обнаружили. Зато им удалось точно установить, что это — «форд-транзит».
  
  Вернувшись в часть, расторопный командир пожарной бригады услышал по радио, что полиция разыскивает «форд-транзит», который, как было сказано, был использован при «вооруженном нападении». Пожарный тут же позвонил в Кидлингтон.
  
  — Боюсь, от фургона мало что осталось, — заметил Крамер, — шины сгорели, отпечатков тоже нет. Однако номера на двигателе и шасси должны сохраниться. Ребята из автомобильной группы уже едут туда. Если там хоть что-то осталось, они раскопают.
  
  Автомобильная группа Скотленд-Ярда входит в состав подразделения по борьбе с особо опасными преступлениями.
  
  КОБРА продолжала заседать, но кое-кто из главных членов комитета уехал, чтобы заняться другими делами, оставив вместо себя подчиненных и наказав им сообщить, если произойдет что-то важное. Председательское место занял заместитель министра внутренних дел.
  
  В идеальном случае — а такого не бывает никогда — Найджел Крамер предпочел бы, чтобы пресса ни о чем не знала, хотя бы какое-то время. Но уже около 11 утра Клайв Эмпсон из «Оксфорд мейл» был в Кидлингтоне с вопросом, не поступало ли сообщений о стрельбе или убийстве, имевших место рано утром на Шотоверской равнине. Его удивили три обстоятельства. Во-первых, его тут же отвели к начальнику, который поинтересовался, откуда у него такие сведения. На этот вопрос репортер отвечать отказался. Во-вторых, он увидел, что полицейские, находившиеся в это время в управлении ПДТ, чем-то и впрямь крайне напуганы. И в-третьих, ему не оказали никакого содействия. Когда в результате перестрелки погибают двое — жена печатника видела только два трупа, — то полиция, как правило, просит прессу о поддержке и выступает с официальным заявлением, не говоря уже о пресс-конференции.
  
  На обратном пути в Оксфорд Эмпсон обдумал сложившуюся ситуацию. Трупы людей, умерших естественной смертью, поступают в городской морг. Но в случае гибели от огнестрельного оружия вскрытие должно делаться в месте, где есть специальное оборудование, например в больнице Радклиф. По счастью, у него недавно завязалось нечто вроде романа с одной из санитарок этой больницы; она сама во вскрытиях не участвовала, но могла знать кого-нибудь, кто этим занимается.
  
  Когда подошло время ленча, он уже знал, что в больнице царит суматоха. В морге лежат три трупа — двое, очевидно, американцев и английский полицейский. Из Лондона приехал судебный патологоанатом и кто-то из американского посольства. Это озадачило журналиста.
  
  Если бы погиб кто-то из военнослужащих расположенной неподалеку Хейфордской базы, то в больницу приехал бы офицер американской авиации, причем в форме; если же это были американские туристы, тогда прибыл бы кто-нибудь из посольства — но почему ему не сказали об этом в Кидлингтоне? Газетчик подумал о Саймоне Кормаке, так как все вокруг знали, что последние девять месяцев он учится в Оксфорде, и отправился в Бейллиол-колледж. Там он встретил хорошенькую студенткуваллийку по имени Дженни.
  
  Она подтвердила, что в этот день Саймона Кормака на консультации не было, но особого значения этому не придала. Наверное, он по уши занят своим кроссом. Кроссом? «Да, на него наша главная надежда — в декабре мы должны победить Кембридж. Каждое утро он посвящает изнурительным тренировочным пробежкам. Обычно Саймон бегает на Шотоверской равнине».
  
  Клайв Эмпсон решил, что попал в самую точку. Уже смирившийся с мыслью о том, что ему всю жизнь придется тянуть лямку в «Оксфорд мейл», он вдруг увидел, как перед ним призывно замаячили огни Флит-стрит{Улица в Лондоне, на которой находятся редакции крупнейших английских газет.}. Клайв догадался почти обо всем, но решил, что Саймон Кормак убит. Такое сообщение он и послал во второй половине дня в одну из крупнейших лондонских газет. Целью сообщения было вынудить правительство сделать официальное сообщение.
  
  Люди, близкие к Белому дому, иногда по секрету признаются своим английским коллегам, что отдали бы правую руку за британское государственное устройство.
  
  А устройство это весьма несложно. Во главе государства стоит королева; она несменяема. Во главе правительства — премьер-министр, — который всегда является лидером партии, победившей на всеобщих выборах. Это имеет два преимущества. Глава исполнительной власти не может быть на ножах с большинством парламентской оппозиции (что обеспечивается обязательными, хотя и не всегда популярными законами), поэтому новый премьер-министр, занявший этот пост после победы на выборах, почти всегда умелый и опытный политик на национальном уровне, часто к тому же являющийся одним из министров бывшего кабинета. Опыт, знания, понимание сути происходящего и умение влиять на происходящее — ничего этого правительство не лишается.
  
  В Лондоне есть и третье преимущество. Там за спинами политиков существует группа высокопоставленных государственных чиновников, служивших и прошлому правительству, и позапрошлому. Имея за собой столетьями накопленный опыт, эта дюжина «мандаринов» оказывает неоценимую помощь каждому новому кабинету. Они знают, что произошло в прошлый раз и почему, у них все зафиксировано в архивах, они могут указать, где лежат мины замедленного действия.
  
  В Вашингтоне же уходящий со сцены глава правительства забирает с собою все — опыт, советников и архивы, во всяком случае ту их часть, которую еще не уничтожил какой-нибудь доброжелатель-полковник. Новый глава начинает на пустом месте, зачастую имея опыт работы только на уровне штата, и приводит с собою собственных советников, которые оказываются такими же неподготовленными, как и он, и не способны отличить футбольный мяч от противопехотной мины. Этим и объясняется тот факт, что репутация некоторых политических деятелей начинает заметно прихрамывать, стоит им только попасть в Вашингтон.
  
  Поэтому, выйдя октябрьским утром в начале шестого из резиденции президента и направляясь в западное крыло, вице-президент Оделл вдруг понял, что он не особенно отчетливо представляет, что ему делать и у кого спросить совета.
  
  «Одному мне не справиться, Майкл, — сказал ему президент. — Я попробую выполнять президентские обязанности. Овальный кабинет остается за мной. Но кризисный комитет я возглавить не смогу. Слишком это все личное… Верни мне его, Майкл. Верни мне сына».
  
  Оделл был гораздо эмоциональнее Джона Кормака. Он даже представить не мог, что его скрытный, суховатый ученый друг может находиться в таком смятении. Он обнял президента и поклялся, что выполнит его просьбу. Кормак вернулся в спальню, где врач Белого дома давал успокаивающее горько плакавшей первой леди.
  
  Оделл сел на председательское место в комнате для заседаний правительства, заказал кофе и принялся звонить по телефону. Похищение произошло в Великобритании, за границей, значит, понадобится государственный секретарь. Он позвонил Джиму Доналдсону и разбудил его. Не объясняя причин, Оделл попросил его немедленно явиться на совещание. Доналдсон запротестовал и сказал, что будет к девяти.
  
  — Джим, бери ноги в руки и сюда. У нас непредвиденная ситуация. И не звони на всякий случай президенту. Разговаривать с тобой он не может, поэтому и попросил меня все организовать.
  
  Будучи губернатором Техаса, Майкл Оделл считал, что иностранные дела — это книга за семью печатями. Но он уже достаточно давно занимал в Вашингтоне должность вице-президента, бессчетное число раз участвовал в совещаниях, касающихся иностранных дел, и многому научился. Те, кто считали, что Оделл действительно простачок, каким он любил прикидываться, были не правы и часто впоследствии сожалели об этом. Чтобы завоевать уважение и доверие такого человека, как Джон Кормак, нужно было быть далеко не глупцом. И Оделл действительно отличался быстрым умом.
  
  Затем он позвонил Биллу Уолтерсу — генеральному прокурору и политическому руководителю ФБР. Уолтерс был на ногах и уже одет, поскольку недавно разговаривал с директором Бюро Доном Эдмондсом. Тот обо всем ему рассказал.
  
  — Уже еду, Майкл, — проговорил он. — Я хочу, чтобы присутствовал и Дон Эдмондс. Нам понадобится мнение специалистов Бюро. К тому же человек Дона звонит ему из Лондона каждый час. Нам нужно быть постоянно в курсе. Не возражаешь?
  
  — Прекрасно, — с облегчением вымолвил Оделл. — Привози Эдмондса.
  
  В 6.00 комитет собрался в полном составе. В него вошли также министр финансов Хьюберт Рид, которому подчинялась Секретная служба, министр обороны Мортон Станнард, советник но вопросам национальной безопасности Брэд Джонсон и директор ЦРУ Ли Александер. Для помощи Дону Эдмондсу в соседней комнате ждал начальник Секретной службы и заместитель директора ФБР по оперативной части Крайтон Бербанк.
  
  Ли Александер прекрасно понимал, что директором ЦРУ его назначили из чисто политических соображений, несмотря на то, что он не профессиональный разведчик. Всю оперативную часть Управления возглавлял Дэвид Вайнтрауб, его заместитель. Поэтому он и находился в соседней комнате.
  
  Дон Эдмондс тоже привез с собой одного из своих главных помощников. У директора ФБР есть три заместителя, возглавляющие соответственно отделения по надзору за соблюдением законности, аппарат управления Бюро и отделение, занимающееся собственно расследованиями. В последнее входят три отдела: разведывательный, международных связей (в котором работал находившийся в Лондоне Патрик Сеймур) и уголовно-следственный. Начальник уголовно-следственного отдела Бак Ревелл был болен, поэтому вместе с Эдмондсом приехал его заместитель Филип Келли.
  
  — Нужно бы позвать их всех сюда, — предложил Брэд Джонсон. — Пока им известно больше, чем нам.
  
  Все согласились. Позже специалисты создадут кризисную группу, которая будет заседать в оперативном кабинете рядом с центром связи на первом этаже — для большего удобства и секретности. Еще позже к ним присоединятся и члены правительства — когда телеобъективы прессы начнут через розовый сад заглядывать в правительственный кабинет.
  
  Первым был выслушан Крайтон Бербанк — сердитый, обвинявший в несчастье одних англичан. Он сообщил все, что узнал от своих людей, находившихся в Саммертауне, — начиная от момента, когда бегун вышел из дома на Вудсток-роуд, и кончая тем, что удалось увидеть и выяснить агентам Бербанка на Шотоверской равнине.
  
  — У меня погибли двое, — бросил он, — остались две вдовы и трое сирот. И все потому, что эти болваны не смогли как следует организовать охрану. Прошу заметить, джентльмены, что моя служба неоднократно просила, чтобы Саймон Кормак не уезжал на год за границу, и что мы должны были послать туда не дюжину человек, а пятьдесят.
  
  — Ладно, вы были правы, — примирительно проговорил Оделл.
  
  Дон Эдмондс только что закончил долгий разговор с представителем ФБР в Лондоне Патриком Сеймуром. Тот сообщил все новости, которые узнал на только что завершившемся первом заседании КОБРЫ.
  
  — А что, собственно, следует делать в случае похищения? — мягко полюбопытствовал Хьюберт Рид.
  
  Из всех собравшихся в комнате главных советников президента Кормака Рид, по общему мнению, менее всего был создан для жесткой внутриполитической борьбы, обычно ассоциирующейся с властью в Вашингтоне.
  
  Это был невысокий человек, с виду робкий и даже беззащитный; большие очки делали его похожим на сову. Он унаследовал от родителей приличное состояние и начинал свою деятельность на Уолл-стрит в крупной брокерской конторе как чиновник по выплате пособий. Благодаря безошибочному нюху он столь удачно помещал свои капиталы, что к пятидесяти годам сделался одним из ведущих финансистов и в предыдущие годы управлял имуществом семейства Кормаков — потому-то президент с ним и подружился.
  
  Именно финансовые таланты Рида заставили Джона Кормака пригласить его в Вашингтон, где он, заняв пост министра, удерживал рост бюджетного дефицита страны в разумных пределах. Пока речь шла о финансах, Хьюберт Рид чувствовал себя как рыба в воде, но когда его посвятили в некоторые жестокие операции Департамента по борьбе с наркотиками и Секретной службы, тоже подчиняющихся министерству финансов, он почувствовал себя не в своей тарелке.
  
  Дон Эдмондс взглянул на Филипа Келли, предлагая тому ответить на вопрос Рида. Из всех находившихся в комнате Келли был самым осведомленным но части преступности.
  
  — Обычно, если не удается быстро установить, кто такие и где скрываются похитители, приходится ждать, пока они не свяжутся с властями и не потребуют выкуп. После этого начинаются переговоры о возвращении похищенного. Параллельно продолжаются попытки установить место пребывания преступников. Если это не удается, все решают переговоры.
  
  — И кто в нашем случае будет их вести? — спросил Станнард.
  
  В комнате воцарилось молчание. В Америке есть сложнейшие в мире системы предупреждения об опасности. Ученые страны разработали датчики инфракрасного излучения, которые способны улавливать тепло человеческого тела с высоты в несколько миль над поверхностью Земли; существуют звуковые датчики, способные за милю услышать дыхание мыши; есть световые датчики и манипуляторы, способные поднять окурок со дна морского. Но никакая из этих систем не может сравниться с системой ПСЗ, которая имеется в Вашингтоне. Она включилась уже два часа назад и теперь работала на полную мощность.
  
  — Наши представители должны быть там, — заметил Уолтерс. — Мы не можем повесить все на англичан. Нужно, чтобы все видели: мы действуем, предпринимаем усилия, стараемся отыскать и вернуть парня.
  
  — Черт побери, ну конечно! — взорвался Оделл. — Мы можем заявить, что это они недосмотрели за ним — даже несмотря на то что по настоянию Секретной службы английская полиция оказалась на вторых ролях. — Бербанк бросил на Оделла свирепый взгляд. — У нас есть рычаг. Мы можем добиться того, чтобы нас допустили к расследованию.
  
  — Вряд ли мы можем послать туда труппу специалистов из вашингтонской полиции, чтобы она руководила Скотленд-Ярдом на его же территории, — заметил генеральный прокурор Уолтерс.
  
  — Ну так как же быть с переговорами? — поинтересовался Брэд Джонсон. Профессионалы промолчали. Своей настойчивостью Джонсон явно нарушал правила системы «Прикрой Свою Задницу».
  
  Оделл заговорил, желая скрыть всеобщее замешательство:
  
  — Раз речь зашла о переговорах, то возникает вопрос: кто лучший в мире посредник по переговорам относительно возвращения заложников?
  
  — В Куантико, — проговорил Келли, — у нашего Бюро есть группа по изучению человеческого поведения. Они и занимаются в Америке переговорами с похитителями. Лучше них у нас никого нет.
  
  — Я спросил, кто лучший в мире? — продолжал настаивать вице-президент.
  
  — Самый удачливый в мире посредник, — спокойно сказал Вайнтрауб, — это человек по имени Куинн. Я его знаю, во всяком случае, когда-то знал.
  
  Десять пар глаз уставились на заместителя директора ЦРУ.
  
  — Расскажите, что он собой представляет, — скомандовал Оделл.
  
  — Он американец, — начал Вайнтрауб. — После армии работал в страховой компании в Хартфорде. Через два года они назначили его главой своего филиала в Париже, который занимается операциями на территории Европы. У него были жена-француженка и дочь. Обе погибли в автомобильной катастрофе близ Орлеана. После этого он стал прикладываться к бутылке, и страховая компания его выгнала, но он взял себя в руки и поступил на работу в страховую компанию Ллойда в Лондоне — фирму, специализирующуюся среди прочего на обеспечении личной безопасности людей и, следовательно, на переговорах с похитителями.
  
  Насколько я помню, он проработал у них десять лет — с семьдесят восьмого по восемьдесят восьмой год. Потом ушел на пенсию. За это время он лично провел в разных странах Европы более дюжины успешных переговоров по возвращению. Как вам известно, Европа — центр цивилизованного мира в смысле похищений. Кажется, он говорит на трех языках, кроме английского, и знает Великобританию и Европу как свои пять пальцев.
  
  — Он сможет нам помочь? — спросил Оделл. — Возьмется он за дело ради Соединенных Штатов?
  
  Вайнтрауб пожал плечами.
  
  — Вы же спросили, кто лучший в мире, господин вице-президент, — ответил он. Сидящие вокруг стола с облегчением закивали.
  
  — Где он сейчас? — спросил Оделл.
  
  — По-моему, где-то на юге Испании, сэр. У нас в Лэнгли есть его досье.
  
  — Доставьте его сюда, мистер Вайнтрауб, — проговорил Оделл, — Привезите нам этого мистера Куинна. Чего бы это ни стоило.
  
  Переданные в 7.00 вечера телевизионные новости были подобны разорвавшейся бомбе. По испанскому телевидению многословный ведущий рассказал ошеломленным испанцам о событиях, происшедших утром в пригороде Оксфорда. В Алькантара-дель-Рио сидевшие в баре «Антонио» мужчины молча слушали. Антонио бесплатно принес высокому мужчине стаканчик домашнего вина.
  
  — Mala cosa{Скверная история (исп.).}, — сочувственно проговорил он. Высокий мужчина не отрывал глаз от экрана.
  
  — No es mi asunto, — загадочно ответил он. — Меня это не касается.
  
  Дэвид Вайнтрауб в 10.00 утра по вашингтонскому времени вылетел с военно-воздушной базы Эндрюс близ Вашингтона на военной модификации самолета «Галфстрим-три». Самолет, летя на высоте 43 000 футов со скоростью 483 мили в час с попутным ветром, пересек Атлантику за семь с половиной часов.
  
  Учитывая шестичасовую разницу во времени, было 11.30 вечера, когда заместитель директора ЦРУ приземлился на американской военно-морской авиабазе Рома, помещающейся в Андалузии на берегу Кадисской бухты. Там он без промедления пересел на поджидавший его вертолет «Си-спрайт», который взлетел и взял курс на восток так быстро, что Вайнтрауб не успел даже как следует усесться. На широкой и плоской части побережья, называемой Касарес, его уже ждали: молодой сотрудник приехал за ним на машине из мадридского филиала ЦРУ. Снид был порывистым, шустрым парнем, недавним выпускником школы ЦРУ в Кемп-Прее, штат Виргиния, и старался произвести хорошее впечатление на высокое начальство. Вайнтрауб вздохнул.
  
  Не особенно торопясь, они проехали Манильву, причем агент Снид дважды справлялся о дороге, и отыскали Алькантара-дель-Рио вскоре после полуночи. Суровый с виду, но услужливый крестьянин указал им на беленый casita{Домик (исп.).}, стоявший несколько на отшибе.
  
  Лимузин остановился, и Снид выключил зажигание. Они вышли, оглядели спящий дом. Снид подергал за ручку двери: она оказалась незапертой. Войдя, они сразу же попали в просторную, прохладную гостиную. Вайнтрауб оглядел залитую лунным светом комнату: кожаные половики на каменных плитках пола, легкие стулья, старинный трапезный стол из испанского дуба, книжные полки.
  
  Снид начал шарить по стенам в поисках выключателя. Вайнтрауб увидел три керосиновые лампы и понял, что тот напрасно теряет время. Наверное, где-нибудь есть дизель-генератор, дающий электричество для кухни и ванной, который на закате выключается. Снид продолжал шумно двигаться по комнате. Вайнтрауб шагнул вперед. Однако тут же он почувствовал под мочкой правого уха укол ножа и замер. Хозяин дома спустился из спальни по каменным плиткам лестницы совершенно беззвучно.
  
  — Много времени утекло со времен Сон-Тея, верно, Куинн? — тихо проговорил Вайнтрауб. Острие ножа отодвинулось от его яремной вены.
  
  — В чем дело, сэр? — жизнерадостно поинтересовался Снид с другого конца комнаты. По плиткам пола скользнула тень, чиркнула спичка, и теплый свет стоявшей на столе лампы залил комнату. Снид подскочил. Он, безусловно, понравился бы майору Керкорьяну из Белграда.
  
  — Утомительная поездка, — сказал Вайнтрауб. — Я присяду, если не возражаешь.
  
  Куинн до пояса был завернут в кусок хлопчатобумажной материи, что напоминало восточный саронг. Обнаженный до пояса, поджарый, посуровевший от тяжелой работы. У Снида отвисла челюсть.
  
  — Я отошел от этих дел, Дэвид, — проговорил Куинн и сел за трапезный стол напротив заместителя начальника ЦРУ. — Я на пенсии.
  
  Он пододвинул к Вайнтраубу высокий стакан и глиняный кувшин с вином. Тот налил, выпил и одобрительно кивнул. Терпкое красное вино. Его никогда не будет на столах у богатых. Вино крестьян и солдат.
  
  — Прошу тебя, Куинн.
  
  Снид удивился. Руководители ЦРУ не просят. Они приказывают.
  
  — Не поеду, — отозвался Куинн. Снид вдвинулся в круг света, полы его пиджака болтались. Он позволил им разойтись, чтобы была видна рукоятка пистолета, который он носил в кобуре у пояса. Куинн даже не взглянул на него. Он смотрел на Вайнтрауба.
  
  — А это еще что за прыщ? — мягко поинтересовался он.
  
  — Снид, — твердо проговорил Вайнтрауб, — пойдите проверьте колеса.
  
  Снид вышел. Вайнтрауб вздохнул.
  
  — Куинн, этот случай в Таормине. Девочка. Мы знаем. Ты не виноват.
  
  — Неужели ты не понимаешь? Я бросил эти дела. Все. Хватит. Ты зря приехал. Поищи кого-нибудь другого.
  
  — Другого нет. У англичан есть люди, неплохие люди. Вашингтон считает, что нужен американец. А у нас нет никого вроде тебя, тем более что речь идет о Европе.
  
  — Вашингтон хочет прикрыть задницу, — бросил Куинн. — Это на них похоже. Если что-то пойдет не так, им нужен мальчик для битья.
  
  — Да, пожалуй, — согласился Вайнтрауб. — Но, Куинн, в последний раз. Не ради Вашингтона, не ради государства, даже не ради парня. Ради родителей. Им это нужнее всего. Я сказал комитету, что ты — тот, кто нам нужен.
  
  Куинн оглядел комнату, рассматривая ее скромную обстановку так, словно мог ее больше никогда не увидеть.
  
  — У меня есть цена, — вымолвил он наконец.
  
  — Назови ее, — просто ответил Вайнтрауб.
  
  — Собери мне виноград. Мой урожай.
  
  Через десять минут они вышли из дома; Куинн, одетый в темные брюки, рубаху и теннисные туфли на босу ногу, нес на плече дерюжный мешок. Снид отворил дверцу машины. Куинн сел впереди, на пассажирское место, Вайнтрауб — за руль.
  
  — Вы остаетесь здесь, — сообщил он Сниду. — Будете собирать виноград.
  
  — Что?! — Снид от изумления открыл рот.
  
  — Я же сказал: утром пойдете в деревню, наймете людей и с их помощью соберете человеку виноград. Я скажу директору мадридского филиала, что все в порядке.
  
  С помощью миниатюрной рации Вайнтрауб вызвал вертолет, круживший над берегом подле Касареса, когда они туда приехали. Спутники забрались в него и полетели сквозь бархатную ночь к Роте и Вашингтону.
  Глава 5
  
  Дэвид Вайнтрауб отсутствовал в Вашингтоне ровно двадцать часов. На восьмичасовом перелете из Роты до базы Эндрюс он пересек в обратном направлении шесть часовых поясов и приземлился в 4.00 утра в расположении 89-й Мэрилендской авиабригады. Тем временем правительства в Вашингтоне и Лондоне подверглись настоящей осаде.
  
  Нет на свете ничего более впечатляющего, нежели объединенные силы средств массовой информации, потерявшие какие бы то ни было сдерживающие начала. Их аппетиты неутолимы, их методы вопиющи.
  
  Самолеты, совершавшие рейс на Лондон или какой-либо другой аэропорт Великобритании, были забиты до отказа, так как все сколько-нибудь стоящие американские средства массовой информации направили в английскую столицу своих представителей. Сразу же по прибытии те приходили в неистовство, повсюду наталкиваясь на стену молчания. Лондон договорился с Белым домом придерживаться первоначального краткого заявления. А сказано в нем было крайне мало.
  
  Репортеры и телевизионные бригады дежурили перед уединенным домом на Вудсток-роуд, словно в его дверях вот-вот должен был появиться пропавший молодой человек. Но двери оставались плотно закрытыми: по приказу Крайтона Бербанка сотрудники Секретной службы собирали вещи, готовясь уезжать.
  
  Оксфордский городской коронер, используя право, данное ему разделом 20 поправки к Закону о коронерах, разрешил забрать из больницы тела двух погибших агентов Секретной службы, как только патологоанатом министерства внутренних дел закончит их осмотр. Согласно протоколу, они были отданы послу Алоизиусу Фэруэзеру, на самом же деле один из младших сотрудников посольства отвез их на военно-воздушную базу США в Хейфорде. Там в присутствии почетного караула их погрузили на транспортный самолет, отправлявшийся на базу Эндрюс вместе с остальными десятью агентами, у которых журналисты чуть ли не силой пытались вырвать заявления, когда те покидали дом в Саммертауне.
  
  В Штатах их уже поджидал Крайтон Бербанк, чтобы начать долгое выяснение, где была допущена ошибка. В Англии делать им было больше нечего.
  
  Даже после того, как дом в Оксфорде заперли, рядом продолжала дежурить кучка чрезвычайно несчастных с виду репортеров — а вдруг что-то случится, ну, хоть что-нибудь? Остальные принялись прочесывать университетский городок в поисках людей, знавших Саймона Кормака, — преподавателей, студентов, служащих администрации колледжа, барменов, спортсменов. Двум американским студентам, учившимся в других колледжах Оксфорда, пришлось скрываться. Мать одного из них, которую разыскали в Америке, соизволила сообщить, что она немедленно забирает сына домой, в тихий безопасный Майами. Из этого получился параграф в газете, а в местной телевикторине у нее взяли интервью.
  
  Тело сержанта Данна отдали его семье, и полиция Долины Темзы принялась готовить похороны с отданием почестей.
  
  Все вещественные доказательства были перевезены в Лондон. Автоматные гильзы, правда, забрал к себе научно-исследовательский институт вооружения в Форт-Холстеде, лежащем неподалеку от кентского городка Севеноукс, где быстро установили, что они действительно от «скорпиона», и указали на возможность того, что похитители могут принадлежать к одной из европейских террористических организаций. Прессе об этом сообщено не было.
  
  Остальные же вещественные доказательства были направлены в лабораторию столичной полиции в Фулеме. В их число вошли пучки измятой травы с каплями крови, комки земли, слепки с отпечатков шин и башмаков, пули, извлеченные из тел погибших, а также кусочки разбитого лобового стекла полицейской машины. К вечеру первого дня Шотоверская равнина выглядела так, словно по ней тщательно прошлись пылесосом.
  
  Саму полицейскую машину погрузили на платформу и отправили в дорожный отдел группы по особо опасным преступлениям, однако гораздо больший интерес представляли останки «форд-транзита», найденные в сгоревшем амбаре. Эксперты лазили по пожарищу, пока сами не стали черными как сажа. Перепиленную ржавую цепь сняли с ворот с такими предосторожностями, словно она была сделана из яичной скорлупы, однако выяснить удалось лишь то, что ее разрезали самой обычной пилой по металлу. Несколько большие надежды связывали со следами седана, отъехавшего от фермы.
  
  Остатки «форд-транзита» сложили в большой ящик и отправили в Лондон, где специалисты стали неторопливо разбирать его на мелкие кусочки. Таблички с номерами оказались фальшивыми, но преступники и тут проявили осторожность: такие номера могли принадлежать фургону именно этого года выпуска.
  
  Эксперты смогли установить, что над фургоном неплохо потрудился квалифицированный механик. С помощью вставленного в мощную дрель абразивного круга, который можно купить в любом магазине, кто-то попытался стереть номера, выбитые на шасси и двигателе. Но сделано это было недостаточно тщательно. Номера впечатались в металл очень глубоко, поэтому с помощью спектроскопического анализа их удалось прочитать.
  
  Центральный компьютер управления дорожного движения в Суонси выдал настоящий номер фургона и данные о его последнем зарегистрированном владельце. Оказалось, что тот проживает в Ноттингеме. Полицейские отправились по указанному адресу, но выяснилось, что нужный им человек переехал. Куда — неизвестно. Немедленно по всей стране был объявлен негласный розыск этого человека.
  
  Найджел Крамер докладывал комитету КОБРА каждый час, а его члены сообщали новые сведения в свои департаменты. Лэнгли поручил Лу Коллинзу, представителю ЦРУ в Лондоне, заявить, что они тоже делают все возможное, чтобы связаться со своими агентами, внедрившимися в террористические организации Европы. Но было их не так уж много. Контрразведка и службы по борьбе с терроризмом тех стран, где имелись такие организации, тоже предложили свою помощь. Охота началась всерьез, но никаких важных результатов не давала — пока.
  
  А похитители продолжали молчать. С момента первого сообщения в газетах телефонные линии были перегружены: люди звонили в Кидлингтон, Скотленд-Ярд, американское посольство на Гроувенор-сквер, в разные правительственные учреждения. Пришлось привлечь к работе дополнительных людей и усадить их отвечать на звонки. Одно можно было сказать наверняка: англичане действительно хотели помочь. Все звонки проверялись, почти все следствия по другим преступлениям были на время отложены. Среди тысяч звонивших попадались чудаки, предсказатели, шутники, оптимисты, люди, полные надежды и желания помочь, и просто невменяемые.
  
  Первый отсев производился на коммутаторах, затем со звонившими разговаривали тысячи полицейских, которые внимательно выслушивали собеседника и соглашались, что сигарообразный предмет в небе действительно может быть очень важным и о нем следует доложить лично премьер-министру. С теми, кто проходил эти два этапа, разговаривали уже старшие офицеры, выспрашивая подробности. Среди них оказались еще два водителя, видевшие зеленый фургон между Уитли и Стенгон-Сент-Джоном. Однако эти следы вели все к тому же амбару.
  
  На счету у Найджела Крамера было не одно удачное расследование: он начинал как обычный постовой, потом стал детективом и проработал в отделе уже тридцать лет. Он знал, что преступники никакие не невидимки: прикасаясь к чему-нибудь, они всякий раз оставляют пусть едва различимые, но следы. Хороший полицейский, добросовестно потрудившись, всегда отыщет такой след, тем более при современной технике. Нужно только время, но вот его-то у Крамера и не было. В его практике уже бывали напряженные расследования, но такого — никогда.
  
  Он знал также, что, несмотря на всю технику мира, хороший детектив — это везучий детектив. Почти в каждом деле присутствует элемент случая — счастливого для детектива и несчастливого для преступника. Иначе преступник может уйти от ответственности. Но каждый должен быть творцом собственной удачи, поэтому Крамер велел своим ребятам не упустить ничего, даже самой незначительной или дурацкой на первый взгляд мелочи. Но прошли сутки, и он, подобно своим коллегам из полиции Долины Темзы, стал склоняться к мысли, что быстрого успеха ждать не приходится. Сколько-нибудь ценных следов преступники не оставили, и, чтобы найти их, придется работать не покладая рук.
  
  В расследовании присутствовал и другой составной элемент — сам заложник. Он был сыном президента, поэтому дело из уголовного превращалось отчасти и в политическое. Однако и сын президента, и сын какого-нибудь садовника — живые люди. Когда полиция охотится за преступниками, укравшими мешок денег или совершившими убийство, она движется прямо к цели. Но в случае похищения охотиться следует весьма осторожно. Стоит как следует напугать похитителей, и они, несмотря на потраченное время и деньги, могут удрать, оставив после себя мертвого заложника. Крамер так и сказал мрачным членам комитета перед самой полуночью по лондонскому времени. Часом позже, в Испании, Дэвид Вайнтрауб уже сидел с Куинном за стаканчиком вина. Крамер, английский полицейский, понятия не имел об этом. Пока.
  
  В частной беседе любой агент Скотленд-Ярда охотно признает, что их нелады с британской прессой сильно преувеличены. Они часто раздражают друг друга по мелочам, но если вопрос действительно серьезный, редакторы и издатели готовы идти на уступки и не публиковать всю имеющуюся у них информацию. А серьезными считаются случаи, когда под угрозой находится человеческая жизнь или национальная безопасность. Потому-то многие похищения расследовались без какого бы то ни было освещения в прессе, хотя большая часть подробностей была ей известна.
  
  Но в данном случае из-за пронырливости молодого оксфордского журналиста утечка информации уже произошла, и английская пресса ничего не могла с этим поделать. Тем не менее комиссар сэр Питер Имберт лично встретился с восемью издателями, двадцатью редакторами, а также руководителями двух телевизионных и двенадцати радиокомпаний. Он убедил их в том, что, какие бы материалы ни появлялись в зарубежных средствах массовой информации, похитители, забившиеся в нору где-то на территории Великобритании, будут слушать британское радио, смотреть британские телепрограммы и читать британские газеты. Поэтому он попросил присутствующих воздержаться от фантастических сообщений относительно того, что полиция напала на след похитителей и их крепость вскоре будет взята штурмом. Именно такая информация и может заставить их удариться в панику, убить заложника и скрыться. Присутствующие пообещали выполнить его просьбу.
  
  В Лондоне светало. Далеко на юге самолет VC2OA летел над темными Азорскими островами, держа курс на Вашингтон.
  
  А похитители и в самом деле забились в нору. Проехав накануне утром через Бакингем, «вольво» пересек автостраду M1 восточнее Милтон-Кейнса и, свернув на юг в сторону Лондона и влившись в могучий поток стали, который катился в этот час к столице, затерялся среди многотонных грузовиков и междугородных автобусов, стремившихся к югу из Бакингемшира, Бедфордшира и Хартфордшира. Не доезжая до Лондона, «вольво» свернул на автостраду М25, окружающую город кольцом диаметром около 25 миль. От автострады М25, словно спицы колеса, отходят во все стороны шоссе, связывающие Лондон с провинцией.
  
  «Вольво» свернул на одно из этих шоссе и около десяти утра въехал в гараж дома, стоявшего не на самой дороге, а несколько в глубине, примерно в миле от небольшого городка, до которого от Скотленд-Ярда было менее сорока миль по прямой. Дом был выбран очень удачно: он стоял не настолько уединенно, чтобы его покупка вызвала чей-нибудь интерес, и вместе с тем достаточно далеко от других домов, чтобы избежать любопытства соседей. Мили за две от дома главарь велел остальным троим спрятаться внизу, чтобы их не было видно из окон. Сидевшие сзади легли на пол друг на друга и прикрылись сверху одеялом. В результате досужий наблюдатель увидел бы лишь сидящего за рулем бородача в строгом костюме, который въезжал в ворота, а потом в гараж.
  
  Гараж открывался автоматически из машины и закрывался таким же образом. Когда дверь плотно затворилась, главарь позволил своим приспешникам встать и вылезти наружу. Сам гараж вплотную примыкал к дому, куда можно было пройти через внутреннюю дверь.
  
  Прежде чем открыть багажник, все четверо снова облачились в черные спортивные костюмы и шерстяные лыжные маски. Саймон Кормак еще не пришел в себя как следует; когда на него направили луч фонаря, он крепко зажмурил плохо видевшие глаза. Не успел он открыть их снова, как на голову ему набросили черный мешок из плотной ткани. Похитителей он так и не увидел.
  
  Его провели в дом, где заставили спуститься по лестнице в подвал. Там все уже было готово: чистый, светлосерый бетонный пол, лампа, утопленная в стену под самым потолком и закрытая небьющимся стеклом, привинченная к полу металлическая кровать, ведро с пластмассовой крышкой для отправления надобностей. В двери был проделан глазок, закрывавшийся снаружи; там же располагались и две стальные задвижки.
  
  Похитители вели себя не грубо: они положили молодого человека на кровать, и гигант придерживал его, пока другие надевали ему на лодыжку стальное кольцо наручников- не слишком плотно, чтобы не было воспаления, но все же так, чтобы нога не могла выскользнуть. В другое, уже запертое кольцо наручников бандиты пропустили конец десятифунтовой стальной цепи, и с помощью замка пристегнули его к одному из ее же звеньев рядом с кольцом, в которое она была продета. Другой конец цепи уже был прикреплен к ножке кровати. Сделав это, похитители удалились. Они не сказали Саймону ни слова, да и впредь не собирались с ним разговаривать.
  
  Он прождал с полчаса, прежде чем осмелился снять с головы мешок. Он не был уверен, ушли они или нет, хотя слышал стук закрывающейся двери и лязг задвижек. Руки молодого человека были свободны, но мешок он стал стягивать очень осторожно. Однако никто не закричал на него, не ударил. Наконец мешок был снят. Саймон заморгал от яркого света, но через несколько секунд глаза привыкли, и он огляделся. Память его работала толчками. Он помнил бег по упругой траве, зеленый фургон, человека, меняющего колесо, две фигуры в черном, обжигающий грохот стрельбы, толчок, навалившуюся сверху тяжесть и вкус травы во рту.
  
  Затем Саймон вспомнил открытую дверь фургона, вспомнил, как пробовал кричать, молотил руками и ногами, матрасы внутри, высокого человека, прижимающего его к полу, что-то пахучее и сладкое на губах и все. До этой минуты. До всего этого. И внезапно Саймон все понял. На него навалился страх. И одиночество, полное одиночество.
  
  Он сдерживался изо всех сил, но слезы отчаяния набежали на глаза и потекли по щекам.
  
  — Папа, — прошептал Саймон. — Прости, папа. Помоги мне.
  
  Если Уайтхоллу приходилось нелегко от телефонных звонков и вездесущей прессы, то давление на Белый дом было втрое сильнее. В Лондоне первое официальное заявление по поводу случившегося было сделано в 7.00 вечера по местному времени, причем Вашингтон предупредили за час, что оно будет обнародовано. Но в Вашингтоне часы показывали всего 2.00 дня, и в американских средствах массовой информации поднялась буря.
  
  Крейг Липтон, пресс-секретарь Белого дома, в течение часа выяснял у комитета в правительственной комнате, что следует сказать. К сожалению, выходило, что сказать особенно нечего. Можно подтвердить сам факт покушения, а также гибель двух сотрудников Секретной службы. Плюс то, что сын президента — прекрасный легкоатлет, занимается кроссом — в момент покушения совершал тренировочную пробежку.
  
  Толку от такого заявления было, понятное дело, мало. Никто не обладает такой невероятной проницательностью, как разъяренный журналист. Крайтон Бербанк, согласившись не критиковать президента и не винить самого Саймона, тем не менее недвусмысленно дал понять, что не позволит взвалить всю вину на Секретную службу, поскольку сам настаивал на увеличении группы охраны. В результате был выработан компромисс, который никого не убедил.
  
  Джим Доналдсон заметил, что как государственный секретарь он должен поддерживать нормальные отношения с Лондоном, да и трения между государствами нанесут один вред, и стал настаивать на том, чтобы Липтон сообщил и о гибели сержанта английской полиции. Никто не возражал, однако пресс-служба Белого дома особого внимания этому факту не уделила.
  
  Сразу после 4.00 пополудни Липтон предстал перед бушующими журналистами и сделал заявление. Его выступление транслировали по радио и телевидению. Только он закончил, как тут же поднялся невообразимый гвалт. Липтон попытался объяснить, что ни на какие вопросы ответить не может. С таким же успехом один из первых христиан мог бы пытаться уговорить львов в римском Колизее, что он слишком тощ. Гвалт только усилился. Многие вопросы в нем потонули, но некоторые были услышаны сотней миллионов американцев и сделали свое черное дело. Обвиняет ли Белый дом англичан? Э-э, в общем, нет… А почему нет? Разве они не отвечали за безопасность сына президента? Отвечали, но… Значит, Белый дом обвиняет Секретную службу? Не совсем так… Почему только два человека охраняли сына президента? Почему он бегал практически один в пустынном месте? Правда ли, что Крайтон Бербанк подал в отставку? Похитители уже дали о себе знать или нет? На последний вопрос Липтон с готовностью ответил бы отрицательно, но его торопили, так как он превысил выделенное ему время. В этом-то и было все дело. У репортеров есть нюх на оратора, который намерен ретироваться, словно это не человек, а лимбургский сыр.
  
  Наконец Липтон удалился за кулисы, обливаясь потом и полный решимости как можно скорее вернуться к себе в Гранд-Рапидс. Позолота его поста в Белом доме быстро стерлась. Все равно ведь обозреватели будут говорить то, что захотят, независимо от его ответов на вопросы. К вечеру в тоне прессы появилась заметная враждебность по отношению к Великобритании.
  
  В английском посольстве на Массачусетс-авеню пресс-атташе, тоже наслышанный о системе ПСЗ, сделал заявление. Выразив от имени своей страны тревогу и потрясение случившимся, он вместе с тем не забыл упомянуть о двух фактах. А именно: полиция Долины Темзы играла в охране второстепенную роль именно по просьбе Америки, а сержант Данн — единственный, кто стрелял в похитителей, за что и поплатился жизнью. Заявление звучало далеко не так, как хотелось бы американцам, но в газеты попало. Крайтон Бербанк, слушавший его по телевизору, зарычал от гнева. И он и пресс-атташе прекрасно знали, что настойчивая просьба о том, чтобы английская полиция оставалась на вторых ролях, исходила от Саймона Кормака и была поддержана его отцом, но сказать об этом никто не мог.
  
  Профессионалы из кризисной группы несколько раз в течение дня встречались в оперативном кабинете, разбираясь с потоком информации от КОБРЫ из Лондона и сообщая, что нужно, наверх. Управление национальной безопасности начало прослушивание всех телефонных разговоров между Америкой и Великобританией на случай, если похитители захотят воспользоваться спутниковой связью. Из Куантико приехали специалисты ФБР по человеческому поведению и привезли психологические портреты предыдущих похитителей, перечень того, что могут и чего не могут сделать похитители Кормака, а также того, что должны и чего не должны делать англо-американские власти. Психологи из Куантико не сомневались, что переговоры поручат им и отправят их всех в Лондон, поэтому были крайне удивлены, когда ничего подобного не произошло, хотя ни один из них никогда в Европе не работал.
  
  Комитет в правительственной комнате жил на нервах, кофе и содовых таблетках. Это был их первый серьезный кризис, и пожилые политики познавали на собственной шкуре первое правило борьбы с кризисами: сна будет мало, поэтому старайся спать, сколько и когда можешь. Встав в 4.00 утра, члены кабинета в полночь еще бодрствовали.
  
  В это время самолет VC20A летел над Атлантикой, уже гораздо западнее Азорских островов; ему оставалось три с половиной часа до начала снижения и четыре до посадки. В просторном кормовом отсеке два ветерана, Вайнтрауб и Куинн, решили соснуть. Позади, еще дальше в корме, спали три летчика, которые доставили самолет в Испанию, а теперь сменный экипаж вез их домой.
  
  Тем временем люди в правительственной комнате просматривали личное дело человека по фамилии Куинн, выуженное из архивов Лэнгли, а также кое-какие дополнительные материалы из Пентагона. Родился на ферме в штате Делавэр, говорилось в деле, потерял мать в возрасте десяти лет, сейчас ему сорок шесть. В 1963 году в возрасте восемнадцати лет поступил на службу в пехоту, через два года переведен в специальные войска и через четыре месяца направлен во Вьетнам. Там пробыл пять лет.
  
  — Похоже, он никогда не пользуется своим именем, — заметил Хьюберт Рид. — Тут сказано, что даже друзья зовут его Куинн. Просто Куинн. Странно.
  
  — Он действительно странный человек, — отозвался Билл Уолтерс, который читал уже дальше. — Тут сказано также, что он ненавидит насилие.
  
  — Ничего странного, — возразил Джим Доналдсон. — Я тоже ненавижу насилие.
  
  В отличие от своего предшественника на посту государственного секретаря Джорджа Шульца, у которого порой могло вырваться крепкое словцо, Джим Доналдсон был неизменно чопорен, за что невольно становился порою мишенью для грубоватых шуток Майкла Оделла.
  
  Высокий, костлявый, ростом выше даже Джона Кормака, он походил на фламинго, шествующего в рядах траурного кортежа, и неизменно появлялся на людях в черно-серой тройке, туго накрахмаленном белом воротничке и при золотой цепочке для часов. Оделл намеренно упоминал о функциях человеческого тела, когда хотел поддеть сурового адвоката из Нью-Хемпшира, и при каждом таком упоминании узкий нос Доналдсона морщился от омерзения. Он ненавидел насилие так же, как ненавидел грубость.
  
  — Да, — бросил Уолтерс, — но вы еще не прочли восемнадцатую страницу.
  
  Доналдсон и Майкл Оделл углубились в чтение. Вице-президент присвистнул.
  
  — Он сделал такое? — проговорил он. — Да за это ему должны были дать Орден почета конгресса!
  
  — Для того чтобы его получить, нужны свидетели, — возразил Уолтерс. — А после этой стычки на Меконге — сами видите — остались в живых лишь двое, и Куинн тащил второго на спине сорок миль. А потом тот умер от ран в военном госпитале в Дананге.
  
  — И все же, — жизнерадостно отметил Хьюберт Рид, — у него есть «Серебряная звезда», две «Бронзовые» и пять «Пурпурных сердец».
  
  По его тону можно было подумать, что получать раны — одно удовольствие, если за это дают награды.
  
  — Вместе с медалями за участие в войне у этого парня наград столько, что их можно развесить в четыре ряда, — задумчиво проговорил Оделл. — Но здесь не сказано, как он познакомился с Вайнтраубом.
  
  В деле действительно об этом не упоминалось. Вайнтрауб был старше Куинна на восемь лет, сейчас ему исполнилось пятьдесят четыре. Он поступил на службу в ЦРУ сразу после колледжа, в 1961 году, когда ему было Двадцать четыре, прошел обучение на Ферме — так прозвали учебный лагерь Пири на реке Йорк в штате Виргиния — и в 1965 году был отправлен офицером во вьетнамский филиал, как раз в то время, когда туда прибыл из Форт-Брагга молодой «зеленый берег» по фамилии Куинн.
  
  В течение 1961–1962 годов спецсилы армии США заняли провинцию Дарлак и стали строить там в стратегически важных местах укрепленные деревни, населяя потом их крестьянами и используя при этом «теорию нефтяного пятна», которая была разработана англичанами для борьбы с партизанами-коммунистами в Малайе и заключалась в следующем: лишить террористов поддержки местного населения в виде боеприпасов, пищи, безопасного жилья, информации и денег. Американцы назвали это «политикой умиротворения». Под руководством специальных сил она работала.
  
  В 1963 году к власти пришел Линдон Джонсон. Армия стала настаивать на том, чтобы специальные силы снова подчинялись ей, а не ЦРУ. И выиграла спор. Это означало конец политики умиротворения, хотя до окончательного ее краха оставалось еще два года. Как раз по прошествии этих двух лет и встретились Вайнтрауб и Куинн. Агент ЦРУ занимался тогда сбором информации о Вьетконге, делая это исключительно с помощью ловкости и хитрости, поскольку питал отвращение к методам людей покроя Ирвинга Мосса. С ним самим он не сталкивался, так как они действовали в различных районах, но знал, что при осуществлении плана «Феникс», в котором участвовал и он, такие методы иногда применяются.
  
  Специальные силы во все больших количествах снимались с их предыдущего задания и перебрасывались в джунгли на поиск и уничтожение врага. Вайнтрауб и Куинн встретились в баре за стаканом пива; Куинну тогда был двадцать один, и он отслужил уже во Вьетнаме около года, Вайнтраубу было двадцать девять, и за плечами он тоже имел год службы. Они быстро сошлись на том, что армейское командование не сможет выиграть подобную войну только силой оружия. Вайнтраубу пришелся по душе молодой бесстрашный солдат. Пусть своим образованием он занимался сам, но у него была прекрасная голова, и он умел бегло говорить по-вьетнамски, что среди военных встречалось отнюдь не часто. Они стали время от времени встречаться. В последний раз Вайнтрауб виделся с Куинном во время десанта на Сон-Тей.
  
  — Тут сказано, что парень был и в Сон-Тее, — заметил Майкл Оделл. — Вот это да!
  
  — Удивительно, что с таким послужным списком он так и не стал офицером, — сказал Мортон Станнард. — В Пентагоне есть люди с такими же наградами, полученными за Вьетнам, но их при первой же возможности произвели в офицеры.
  
  Дэвид Вайнтрауб мог бы рассказать им кое-что на этот счет, но до Штатов ему еще оставался час лету. Получив власть над специальными силами, армейские ортодоксы, которые не могли понять суть этих сил и поэтому терпеть их не могли, за шесть лет (к 1970 году) свели их роль на нет, постепенно передавая и умиротворение и уничтожение в руки армии Южного Вьетнама, — и результаты получились кошмарные.
  
  И все же «зеленые береты» продолжали действовать, стараясь убедить Южный Вьетнам сражаться с помощью уловок и хитростей, а не массовых бомбежек и дефолиации, которые лишь обеспечивали армию врага рекрутами. Тогда было множество различных групп: «Омега», «Сигма», «Дельта» и «Блэкджек». Куинн служил в группе «Дельта» под командованием Беквита, «Драчуна Чарли», который позже, в 1977 году, когда разместил группу «Дельта» в Форт-Брагге, умолял Куинна вернуться из Парижа на службу.
  
  Куинн был неудобен тем, что считал приказы просьбами. Иногда не соглашался с ними. И к тому же предпочитал действовать в одиночку. Все это никоим образом не способствовало его производству в офицеры. Через шесть месяцев службы он стал капралом, через десять — сержантом. Затем снова стал рядовым, потом сержантом, потом опять рядовым. Его карьера напоминала игрушку йо-йо.
  
  — Кажется, тут есть ответ на твой вопрос, Мортон, — сказал Оделл. — Это случилось после Сон-Тея. — Он усмехнулся. — Парень размозжил челюсть генералу.
  
  Пятое соединение специальных сил было выведено из Вьетнама 31 декабря 1970 года, за три года до полного вывода войск, когда страну покинул среди прочих и полковник Истерхаус, и за пять лет до беспорядочной эвакуации последних американцев через крышу посольства. Высадка на Сон-Тей происходила в ноябре 1970 года.
  
  Тогда появились сведения, что в тюрьме Сон-Тея, в двадцати четырех милях от Ханоя, содержится большая группа американских военнопленных. Было решено силами спецвойск освободить их. Операция предстояла трудная и дерзкая. Через базу военно-воздушных сил Эглин во Флориде из Форт-Брагга были направлены в джунгли для тренировки пятьдесят восемь добровольцев. Им не хватало одного: человека, который бегло разговаривал бы по-вьетнамски. Вайнтрауб, обеспечивавший операцию со стороны разведки, сказал, что знает такого. Куинн присоединился к группе в Таиланде, и они полетели.
  
  Всей операцией командовал полковник Артур «Бык» Симонс, но передовую группу, которая должна была высадиться на территории тюрьмы, возглавлял капитан Дик Медоуз. Куинн находился в составе этой группы. Через несколько секунд после высадки он выяснил у обалдевшего вьетнамского часового, что американцев перевели в другое место, причем две недели назад. В результате десантники отделались несколькими легкими ранениями.
  
  Вернувшись на базу, Куинн облаял Вайнтрауба за паршивую разведку. Представитель ЦРУ возразил, что их люди знали о переводе военнопленных и доложили об этом генералу. Куинн отправился в офицерский клуб, подошел к стойке бара и сломал генералу челюсть. Дело, естественно, замяли. Хороший адвокат мог бы сделать на нем карьеру. Куинна опять разжаловали в рядовые, и он улетел домой вместе со всеми. Через неделю он подал в отставку и нанялся в страховую компанию.
  
  — Это бунтарь, — закрыв досье, с неудовольствием проговорил государственный секретарь. — Индивидуалист, белая ворона, и к тому же отчаянный тип. Как бы нам не совершить ошибку.
  
  — Но вместе с тем он — рекордсмен по возвращению заложников, — возразил генеральный прокурор. — Тут сказано, что, имея дело с похитителями, он действует умело и тонко. Четырнадцать раз он добивался успеха — в Ирландии, Франции, Голландии, Германии и в Италии. Либо он сам, либо другие, но с помощью его советов.
  
  — Все, что нам от него нужно, — вмешался Оделл, — это чтобы он вернул нам Саймона Кормака домой, живого и невредимого. Пускай себе лупцует генералов или трахает овец — меня это не волнует.
  
  — О Майкл, — поморщился Доналдсон. — Да, кстати, совсем забыл. Почему он отошел от дел?
  
  — Ушел на пенсию, — сказал Бред Джонсон. — Это как-то связано с девочкой, убитой на Сицилии три года назад. Взял выходное пособие, превратил в наличные свой страховой полис и купил участок земли на юге Испании.
  
  Адъютант из центра связи просунул голову в дверь. На часах было 4.00 утра: прошли уже сутки с тех пор, как они тут собрались.
  
  — Заместитель директора ЦРУ и его спутник только что приземлились на базе Эндрюс, — доложил он.
  
  — Давайте их сразу сюда, — распорядился Оделл. — И пусть к их приезду здесь будут директора ЦРУ и ФБР, а также мистер Келли.
  
  На Куинне была та же одежда, в которой он покинул Испанию. Было прохладно, поэтому он достал из мешка свитер и натянул его. Черные брюки от его единственного костюма годились разве для того, чтобы посещать мессу в Алькантара-дель-Рио, поскольку в деревнях Андалузии люди до сих пор ходят в церковь в черном. Но они были страшно измяты. Свитер тоже видывал лучшие времена, а на подбородке у Куинна чернела трехдневная щетина.
  
  Несмотря на недостаток сна, члены комитета выглядели значительно пристойнее. Из дома им доставили свежее белье, выглаженные сорочки и костюмы, рядом была ванная комната. По дороге с базы в Белый дом Вайнтрауб не останавливал машину, и Куинн выглядел так, словно его только что вышвырнули из какой-нибудь мерзкой забегаловки.
  
  Вайнтрауб вошел первым, пропустил Куинна и затворил дверь. Вашингтонские политики молча разглядывали незнакомца.
  
  Высокий человек подошел к стулу у конца стола, сел, не ожидая приглашения, и сказал:
  
  — Я — Куинн.
  
  Вице-президент Оделл откашлялся.
  
  — Мистер Куинн, мы пригласили вас сюда, так как намерены просить вас провести переговоры о возвращении Саймона Кормака.
  
  Куинн кивнул. Он догадывался, что его привезли из такой дали не для того, чтобы побеседовать о футболе.
  
  — У вас есть последние сведения из Лондона? — осведомился он.
  
  Увидев, что приглашенный сразу перешел к делу, комитет вздохнул с облегчением. Брэд Джонсон пододвинул последний листок, принесенный с телетайпа, и Куинн молча принялся читать.
  
  — Кофе, мистер Куинн? — предложил Хьюберт Рид. Обычно министры финансов кофе никому не подают, однако Рид встал и подошел к столику у стены, на котором стоял электрический кофейник. Кофе здесь шел хорошо.
  
  — Черный, — бросил Куинн, не отрываясь от чтения. — Они еще не давали о себе знать?
  
  Уточнять, кто такие «они», нужды не было.
  
  — Нет, — ответил Оделл. — Молчат как проклятые. Конечно, сотни ложных телефонных сообщений. В Англии тоже. Только в Вашингтоне зарегистрировано тысяча семьсот. Всяким психам нынче раздолье.
  
  Куинн продолжал читать. Во время полета Вайнтрауб сообщил ему все основное. Теперь Куинн лишь хотел узнать, что произошло нового. Этого было не так-то много.
  
  — Мистер Куинн, кто, по-вашему, мог это сделать? — спросил Доналдсон.
  
  Куинн обвел собравшихся взглядом.
  
  — Джентльмены, похитители бывают четырех сортов. Только четырех. Для нас было бы лучше всего, если бы это оказались любители. Они не умеют планировать. Если им удается похищение, они оставляют следы. Их всегда можно обнаружить. Однако выдержки им обычно не хватает, и это может быть опасным. Когда становится известно, где они скрываются, группе захвата, как правило, удается их перехитрить и высвободить жертву. Но это были не любители.
  
  Возражать никто не стал. Куинн завладел всеобщим вниманием.
  
  — Хуже всего маньяки — это люди, вроде банды Мэнсона. Неприступные, алогичные. Им не нужны никакие материальные блага, они убивают для развлечения. Хорошо, что наши похитители на маньяков, вроде, непохожи. Готовились они весьма тщательно, педантично все отработали.
  
  — А что представляют собой два других сорта? — полюбопытствовал Билл Уолтерс.
  
  — Из них более неприятны фанатики — политические или религиозные. Их требования порой невозможно удовлетворить физически. Они ищут славы, рекламы — рекламы в первую очередь. У них есть их общее Дело. Некоторые готовы сами умереть ради него и лишить жизни других. Нам их Дело может показаться безумием. Им так не кажется. И они не глупы, просто переполнены ненави стью к истэблишменту и, следовательно, к своей жертве, которая обязательно в него входит. Они убивают ради самого поступка, а не для самозащиты.
  
  — А четвертый тип? — спросил Мортон Станнард.
  
  — Профессиональные преступники, — без колебаний ответил Куинн. — Им нужны деньги, и это проще всего. Заложник для них — гарантия крупного куша, и уничтожать эту гарантию никак не входит в их планы.
  
  — А к какой группе относятся наши? — спросил Оделл.
  
  — Кто бы они ни были, они очутились в очень невыгодном для себя положении, что может оказаться нам на руку, а может и нет. Партизаны Центральной и Южной Америки, сицилийская мафия, калабрийская «каморра», горцы Сардинии, Хезбалла в южном Бейруте — все они действуют в естественном для себя и потому безопасном окружении. Им нет нужды убивать, поскольку они никуда не торопятся. Они могут держаться сколь угодно долго. А наши похитители спрятались, скорее всего, где-то в Великобритании, то есть окружение у них весьма враждебное. Поэтому они уже находятся в напряжении. Они захотят провести операцию как можно скорее и смыться — это хорошо. Но они могут не выдержать угрозы неминуемого разоблачения и броситься в бега. И оставить позади себя труп — а это плохо.
  
  — Вы возьметесь вести с ними переговоры? — спросил Рид.
  
  — Попробую. Если они дадут о себе знать, кому-то все равно придется этим заниматься.
  
  — Меня с души воротит, когда подумаю, что нужно платить деньги таким мерзавцам, — заметил Филип Келли из уголовно-следственного отдела. В ФБР люди попадают по-разному; Келли пришел туда из нью-йоркской полиции.
  
  — Профессиональные преступники проявляют больше милосердия, чем фанатики? — поинтересовался Брэд Джонсон.
  
  — Похитители вообще не проявляют милосердия, — отрезал Куинн. — Это самое гнусное из преступлений. Одна надежда на алчность.
  
  Майкл Оделл обвел взглядом коллег. Те одобрительно закивали.
  
  — Мистер Куинн, вы попытаетесь договориться об освобождении парня?
  
  — Если похитители заявят о себе, да. Но у меня есть условия.
  
  — Разумеется. Назовите их.
  
  — Я буду работать не для правительства Соединенных Штатов. Оно обеспечит мне свое полное сотрудничество, но работать я буду для родителей. Только для них.
  
  — Возражений нет.
  
  — Действовать я буду из Лондона, не отсюда. Слишком далеко. Никакого упоминания обо мне — ни в газетах, ни по телевидению, нигде. Мне должны предоставить квартиру и необходимое число телефонных линий. Главную роль в переговорах буду играть я, это следует согласовать с Лондоном. Свары со Скотленд-Ярдом мне ни к чему.
  
  Оделл бросил взгляд на государственного секретаря.
  
  — Думаю, нам удастся убедить британское правительство пойти на это, — сказал Доналдсон. — Они будут главенствовать в расследовании, которое пойдет параллельно с переговорами. Что еще?
  
  — Я буду работать по своему разумению, сам принимать решения, как действовать с этими людьми. Может встать вопрос о деньгах. Они должны быть наготове. Мое дело — вернуть парня. И все. После того как его освободят, можете гнаться за похитителями хоть на край света.
  
  — Так оно и будет, — со спокойной угрозой проговорил Келли.
  
  — За деньгами дело не станет, — сказал Хьюберт Рид. — Как вы понимаете, мы готовы заплатить сколько угодно.
  
  Куинн промолчал, хотя и понимал: сказать такое похитителям — лучший способ все испортить.
  
  — Я не хочу, чтобы вокруг меня толкались, приставали ко мне, чтобы кто-нибудь проявлял инициативу. И прежде чем отправиться, я хотел бы повидаться с президентом Кормаком. Наедине.
  
  — Не забывайте, что вы говорите о президенте Соединенных Штатов, — предостерег директор ЦРУ.
  
  — Но он еще и отец заложника, — парировал Куинн. — Мне нужно узнать кое-что о Саймоне Кормаке, и рассказать об этом может лишь отец.
  
  — Но он страшно нервничает, — возразил Оделл, — Неужели вы не можете избавить его от разговоров?
  
  — Мой опыт показывает, что в таком состоянии отцу часто хочется поговорить с кем-нибудь, пусть даже с незнакомым человеком. И, быть может, с незнакомым в первую очередь. Можете мне поверить.
  
  Высказывая эту просьбу, Куинн понимал, что до президента его вряд ли допустят. Оделл вздохнул.
  
  — Посмотрим, что можно будет сделать. Джим, вы договоритесь с Лондоном? Передайте, что к ним едет Куинн. Скажите, что таково наше желание. Да, и ему следует переодеться во что-нибудь свежее. Мистер Куинн, не хотите ли немного освежиться? Ванная комната рядом, через холл. А я пока позвоню президенту. Как быстрее всего попасть в Лондон?
  
  — Через три часа из аэропорта Даллес летит рейсовый «Конкорд», — не раздумывая ответил Вайнтрауб.
  
  — Забронируйте место, — распорядился Оделл и встал. Остальные последовали его примеру.
  
  В 10.00 утра у Найджела Крамера появились новости для комитета КОБРА, заседавшего в подвале под зданием Уайтхолла. В центре по выдаче водительских прав в Суонси напали на след. Человек с той же фамилией, как и у пропавшего бывшего владельца «форд-транзита», месяц назад приобрел и зарегистрировал новый фургон типа «шерпа». Теперь этот человек проживал в Лестере. Питер Уильямс, начальник отдела по борьбе с терроризмом и официальный следователь уже летел туда на полицейском вертолете. Если этот человек больше не был владельцем «форд-транзита», значит, он кому-то его продал. Никаких заявлений о том, что «форд-транзит» украден, не поступало.
  
  После очередного совещания сэр Гарри Марриотт отвел Крамера в сторонку.
  
  — Вашингтон выразил желание сам вести переговоры, если таковые будут, — сообщил он. Они высылают сюда своего человека.
  
  — Господин министр, я вынужден настаивать па том, чтобы во всем этом деле главная роль была отведена столичной полиции, — заявил Крамер. — Я намерен назначить двоих людей из уголовно-следственного отдела в качестве посредников. Это не американская территория.
  
  — Мне очень жаль, — возразил сэр Гарри, — но я отменяю ваше решение. С Даунинг-стрит все уже согласовано. Там считают, что в этом мы должны уступить американцам.
  
  Крамер почувствовал себя оскорбленным, однако протестовать не стал. Его решимость обнаружить похитителей методами полицейского расследования только усилилась.
  
  — Могу я спросить, кого они хотят прислать, господин министр?
  
  — Кажется, его фамилия Куинн.
  
  — Куинн?
  
  — Да. Слышали о таком?
  
  — Еще бы, господин министр. Он работал у «Ллойда»{Ассоциация страховщиков, названная по имени ее создателя Эдварда Ллойда, основана в 1688 г.}. Я думал, он на пенсии.
  
  — Вашингтон говорит, что он согласился. Не знаете, он толковый человек?
  
  — В высшей степени. Прекрасно проявил себя в пяти странах, в том числе и в Ирландии, несколько лет назад. Тогда-то я с ним и познакомился. Какие-то негодяи из Ирландской республиканской армии похитили бизнесмена, подданного Великобритании.
  
  В глубине души Крамер почувствовал облегчение. Он боялся, что американцы пришлют какого-нибудь психолога-теоретика, который очень удивится, узнав, что в Англии левостороннее движение.
  
  — Прекрасно, — заключил сэр Гарри. — Тогда, я полагаю, мы любезно уступим им в этом вопросе. И пообещаем полное сотрудничество с нашей стороны, ладно?
  
  Министр внутренних дел, который тоже был наслышан о системе ПСЗ — хотя два последних слова произносил, как «свой зад», — порадовался просьбе Вашингтона. В конце концов, если что-то пойдет не так…
  
  Через час после разговора в правительственной комнате Куинна провели в личный кабинет президента на втором этаже. Оделл сопровождал его сам; они прошли не розовым садом, мимо живых изгородей из падуба и самшита, а через подвальный коридор, заканчивающийся лестницей, которая вела в коридор первого этажа главного здания. Камеры с телеобъективами были нацелены на сад с полумильного расстояния.
  
  Президент Кормак был одет в темный костюм, но выглядел бледным и осунувшимся: вокруг рта от усталости появились морщинки, а под глазами круги от недосыпания. Он пожал Куинну руку и кивком отпустил вице-президента.
  
  Указав Куинну рукой на стул, Джон Кормак занял место за письменным столом. Это было для него своего рода орудие защиты, барьер, которым он хотел отгородиться. Только он собрался заговорить, как Куинн спросил:
  
  — Как миссис Кормак?
  
  Не «первая леди», а просто «миссис Кормак», его жена. Президент был озадачен.
  
  — Спит. Это для нее страшный удар. Ей дали успокаивающее. — Он помолчал. — Вы же уже сталкивались с подобным, мистер Куинн?
  
  — Неоднократно, сэр.
  
  — Сами понимаете, за всеми этими церемониями стоит просто человек, очень обеспокоенный человек.
  
  — Да, сэр, я понимаю. Прошу вас, расскажите мне о Саймоне.
  
  — О Саймоне? Что же именно?
  
  — Какой он. Как он будет реагировать на… на все это. Почему он появился у вас с супругой так поздно?
  
  Ни один человек в Белом доме не осмелился бы задать президенту такой вопрос. Джон Кормак взглянул на собеседника. Президент не считал себя коротышкой, но рост этого человека был около шести футов и двух дюймов. Аккуратный серый костюм, галстук в полоску, белая сорочка — все взятое в долг, но Кормак не знал об этом. Чисто выбритый, загорелый. Костистое лицо, спокойные серые глаза, сила и терпение.
  
  — Так поздно? Не знаю, право. Когда мы поженились, мне было тридцать, Майре двадцать один. Тогда я был новоиспеченный профессор. Мы хотели завести ребенка через два-три года. Не получилось. Мы стали ждать. Врачи утверждали, что нет никаких причин… А потом, на десятом году нашего супружества появился Саймон. Мне было уже сорок, Майре тридцать один. Других детей у нас нет… один Саймон.
  
  — Вы ведь очень его любите, правда?
  
  Президент Кормак с удивлением посмотрел на Куинна. Вопрос оказался неожиданным. Он знал, что Оделл, к примеру, живет отдельно от своих двух взрослых отпрысков, но ему и в голову не приходило задаться вопросом, как сильно он любит своего сына. Президент встал, обошел вокруг стола и сел поближе к Куинну, на краешек стула с прямой спинкой.
  
  Мистер Куинн, он для меня — нет, для нас обоих — свет в окошке. Верните его нам.
  
  — Расскажите о его детстве, когда он был совсем маленьким.
  
  Президент вскочил.
  
  — У меня есть фотография, — радостно проговорил он, подошел к шкафу и достал из него снимок в рамке. На нем был изображен крепыш лет пяти, стоящий в одних трусиках на пляже с ведерком и совком в руках. Сзади присел гордый улыбающийся отец.
  
  — Это снимали в Нантакете, в семьдесят пятом. Меня как раз только что выбрали конгрессменом от Нью-Хейвена.
  
  — Расскажите о Нантакете, — мягко попросил Куинн.
  
  Президент Кормак говорил примерно час. Похоже, это принесло ему облегчение. Когда Куинн поднялся, собираясь уходить, Кормак нацарапал на листочке несколько цифр и протянул его Куинну.
  
  Это мой частный номер. Его знают лишь несколько человек. По нему вы попадете прямо ко мне, в любое время суток. — Президент протянул руку. — Удачи вам, мистер Куинн. Да поможет вам Бог.
  
  Джон Кормак старался держать себя в руках. Куинн кивнул и быстро вышел из комнаты. Ему приходилось видеть это раньше — как может сорваться человек в таком состоянии.
  
  Пока Куинн приводил себя в порядок в ванной, Филип Келли отправился к себе, в здание Эдгара Гувера, где его ждал заместитель. У них с Кевином Брауном было много общего, поэтому Келли и настоял на его назначении.
  
  Когда он вошел в кабинет, его заместитель сидел за столом и читал личное дело Куинна. Усаживаясь на стул, Келли кивнул на папку.
  
  — Ну, как тебе наше сокровище?
  
  — В боях он вел себя смело, — сказал Браун. — А вообще нахал порядочный. Единственное, что мне в нем нравится, — это его имя.
  
  — Его пригласили через голову Бюро, — отозвался Келли. А Дон Эдмондс не возражал. Может, решил, что если все обернется скверно… Как бы там ни было, эти сволочи нарушили по крайней мере три американских закона. И они подпадают под юрисдикцию Бюро, несмотря даже на то, что произошло это на территории Великобритании. И я не хочу, чтобы этот молодчик действовал самостоятельно, без присмотра — кто бы там что ни говорил.
  
  — Правильно, — согласился Браун.
  
  — А этот наш представитель в Лондоне, Патрик Сеймур, — ты его знаешь?
  
  — Да знаю, — пробурчал Браун. — Говорят, он с англичанами не разлей вода. Может, даже слишком.
  
  Кевин Браун, тоже ирландец, как и Келли, пришел в ФБР из бостонской полиции; его любовь к англичанам можно было выразить в словах, которые уместились бы на обороте почтовой марки, и при этом еще осталось бы много свободного места. Но это отнюдь не означало, что Браун питал теплые чувства к ИРА, — он даже арестовал однажды двух торговцев, продававших ИРА оружие, и те сели бы в тюрьму, но суд их оправдал.
  
  Браун так и остался полицейским старого закала, которому ненавистны любые преступники. Ему до сих пор помнилось, как он, парнишка из бостонских трущоб, с широко раскрытыми глазами слушал рассказы своей бабки о том, как во время голода 1848 года люди умирали с зелеными ртами, оттого что ели траву, или о виселицах и расстрелах 1916 года. Ирландия, в которой он никогда не был, представлялась ему страной туманов и нежнозеленых холмов, где под звуки скрипки и веселых напевов странствовали и творили такие поэты, как Йейтс и О’Фаолейн. Он был уверен, что в Дублине полно уютных баров, где мирные люди сидят за кружкой портера перед печью, в которой пылают торфяные брикеты, и подолгу читают Джойса и О’Кейси.
  
  Ему говорили, что в Дублине самый большой в Европе процент подростков-наркоманов, но он знал, что это просто лондонская пропаганда. Он неоднократно слышал, как премьер-министры Ирландии, приезжая в Америку, просили не снабжать деньгами ИРА. Что ж, у каждого свои взгляды, и у него тоже. Если он борется с преступностью, это еще не значит, что он обязан любить людей, которых считает вечными гонителями народа, живущего на земле его предков.
  
  Наконец Келли принял решение.
  
  — Сеймур в хороших отношениях с Баком Ревеллом, но тот сейчас болен. Директор назначил от Бюро старшим меня. А я не желаю выпускать этого Куинна из рук. Собери хорошую команду и отправляйся с нею в Лондон дневным рейсом. Вы прилетите на несколько часов позже «Конкорда», но это неважно. Обоснуетесь в посольстве, я скажу Сеймуру, что поручил это дело тебе, — на всякий случай.
  
  Довольный Браун поднялся.
  
  — Да, и вот еще что, Кевин. Нужен агент, который находился бы рядом с Куинном. Постоянно, днем и ночью. Нам нужно знать, если этот парень вздумает крутить.
  
  — Есть у меня один на примете, — мрачно ответил Браун. — Хороший агент, цепкий, умный. И привлекательный. Самми Сомервилл. Проинструктирую лично. Прямо сейчас.
  
  Вернувшись в Лэнгли, Дэвид Вайнтрауб понял: выспаться ему удастся не скоро. За время его отсутствия накопилась гора работы. Предстояла кропотливая возня с досье всех известных в Европе террористических групп — последняя информация, агенты, внедренные в группы, места пребывания главарей, возможное проникновение групп в Великобританию в течение последних сорока дней, — словом, даже перечень предстоящих дел был бесконечен. Поэтому Данкана Маккрея инструктировал руководитель европейского отдела.
  
  — Встретитесь с Лу Коллинзом из нашего посольства, — начал он. — Он будет держать нас в курсе, но подробной информации у него просто не будет. Нам нужно, чтобы вы были постоянно поблизости от этого самого Куинна. Мы должны установить, кто такие похитители, и я не буду разочарован, сделай мы это раньше англичан. А главное — раньше Бюро. Да, с англичанами мы приятели, но лучше, если все же Управление их опередит. Если похитители иностранцы, мы будем иметь преимущество: досье на иностранцев у нас лучше, чем в Бюро и, быть может, даже чем у англичан. Если Куинн что-то разнюхает и проболтается, сразу дайте нам знать.
  
  Агент Маккрей почувствовал благоговейный ужас. Он поступил в Управление десять лет назад, за границей, — его отец имел свое дело в Центральной Америке — и уже дважды работал в других государствах, но в Лондоне не бывал. Огромная ответственность, но и неплохой шанс выдвинуться.
  
  — Можете на меня п-п-положиться, сэр.
  
  Куинн настоял на том, чтобы в аэропорт Даллес его не сопровождали люди, известные журналистам в лицо. Он уехал из Белого дома в ничем не примечательной машине, которую вел офицер Секретной службы в штатском. Когда они проезжали площадь Александра Гамильтона, расположенную в дальнем от западного крыла конце Белого дома, где толпились журналисты, Куинн пригнулся к самому полу машины. Журналисты, не узрев в машине ничего примечательного, равнодушно проводили ее взглядом.
  
  В аэропорту Куинн зарегистрировался; сопровождающий, неотступно следовавший за ним, вызвал мимолетное удивление службы паспортного контроля, показав им свое удостоверение. В одном, впрочем, он оказался полезен: Куинн зашел в беспошлинный магазинчик и купил там кое-что — туалетные принадлежности, сорочки, галстуки, белье, носки, туфли, плащ, чемодан и миниатюрный магнитофон с запасными батарейками и кассетами. Когда пришло время платить, он указал большим пальцем на агента Секретной службы, и заявил:
  
  — Расплатится мой приятель, у него кредитная карточка.
  
  Отстал тот от Куинна только у дверей «Конкорда». Стюардесса-англичанка проводила Куинна к его месту в носу, уделив ему при этом не больше внимания, чем любому другому. Куинн занял свое кресло у прохода. Через несколько секунд какая-то женщина села на свободное кресло через проход. Куинн незаметно оглядел ее. Коротко подстриженные блестящие светлые волосы, около тридцати пяти лет, приятное волевое лицо. Каблуки, правда, капельку ниже, а костюм самую малость строже, чем нужно бы для женщины с такой фигурой.
  
  «Конкорд» развернулся, замер на несколько мгновений, потом задрожал и устремился по взлетной полосе. Хищный нос задрался кверху, задние лапы-колеса оторвались от бетона, земля накренилась под углом сорок пять градусов, и Вашингтон пропал из виду.
  
  И еще. В лацкане ее костюма виднелись две крошечные дырочки, словно недавно туда была воткнута булавка. А булавкой могло быть приколото удостоверение ФБР.
  
  — Вы из какого отдела?
  
  — Простите, что вы сказали? — удивилась она.
  
  — Бюро. Вы из какого отдела ФБР?
  
  У женщины хватило такта зардеться. Она закусила губу и задумалась. Что ж, рано или поздно это должно было случиться.
  
  — Извините, мистер Куинн. Моя фамилия Сомервилл. Агент Саманта Сомервилл. Мне сказали…
  
  — Все в порядке, мисс Самми Сомервилл. Я знаю, что вам сказали.
  
  Запрещающая курить надпись погасла. Ярые курильщики в конце салона окутались клубами дыма. Подошла стюардесса, предлагая шампанское. Бизнесмен, сидевший у окна, слева от Куинна, взял с подноса последний бокал. Стюардесса повернулась, собираясь удалиться. Куинн, извинившись, остановил ее, взял серебряный поднос, снял с него салфетку и поднял его вертикально. В подносе отразились ряды за его спиной. Секунд семь он изучал их, потом поблагодарил изумленную стюардессу и вернул поднос.
  
  — Когда можно будет отстегнуть ремни, пойдите и скажите юному дарованию из Лэнгли, что сидит на двадцать первом ряду, чтобы подгребал сюда, — попросил Куинн агента Сомервилл.
  
  Минут через пять Саманта привела сидевшего сзади молодого человека. Лицо его залилось краской и выглядело смущенным; небрежно откинув назад белокурые волосы, он попытался изобразить невинную улыбку.
  
  — Извините, мистер Куинн. Я не хотел вам мешать. Просто мне сказали, что…
  
  — Да, я знаю. Садитесь, — Куинн указал на свободное кресло перед ним. — Человек, который не выносит табачного дыма, очень заметен, когда сидит среди курильщиков.
  
  — Ох… — молодой человек смирился и сел, куда ему было сказано.
  
  Куинн выглянул в окно. «Конкорд» летел над побережьем Новой Англии, готовясь перейти звуковой барьер. Они еще над Америкой, а обещания уже нарушены. Было 10.15 утра по вашингтонскому и 3.15 дня по лондонскому времени. До аэропорта Хитроу еще три часа.
  Глава 6
  
  Первые сутки Саймон Кормак просидел под замком в полной изоляции. Специалисты знают, что испытание одиночеством входит в процесс обработки: похищенному предоставляется возможность осознать, насколько он беспомощен. Кроме того, он начинает ощущать голод и усталость. Заложник, полный энергии, готовый спорить и жаловаться или даже подумывать о побеге, очень неудобен для похитителей. Гораздо проще иметь дело с жертвой, ощутившей безнадежность своего положения и благодарной за любую безделицу.
  
  На второй день в 10.00 утра, когда Куинн как раз входил в правительственную комнату Белого дома, Саймон Кормак пробудился от тревожной дремоты: стукнула дверца глазка. Он увидел, что кто-то на него смотрит. Его постель стояла прямо напротив двери, и, даже отойдя на всю длину десятифутовой цепи, он не мог скрыться из поля зрения наблюдавшего в глазок.
  
  Через несколько секунд Саймон услышал лязг отодвигаемых засовов. Дверь приоткрылась дюйма на три, и в образовавшуюся щель просунулась рука в черной перчатке. В ней был зажат лист белого картона, на котором большими печатными буквами было написано:
  
  «Когда постучим три раза, надевай мешок. Понял? Подтверди».
  
  Саймон сидел в нерешительности, не зная, что делать. Лист картона нетерпеливо задергался.
  
  — Да, — очнулся Саймон, — я понял. Вы трижды постучите, и я надеваю на голову мешок.
  
  Лист исчез, и тут же появился новый. Он гласил:
  
  «Когда постучим два раза, можешь снять мешок, но без штучек, иначе умрешь».
  
  — Я понял, — крикнул молодой человек в сторону двери.
  
  Лист картона убрали, и дверь затворилась. Через несколько секунд в дверь трижды отчетливо постучали. Саймон послушно потянулся за плотным черным мешком, лежавшим в изножии кровати. Он нахлобучил его на голову, даже натянул на плечи, сложил руки на коленях и, Дрожа, стал ждать. Через толстую материю он ничего не слышал и лишь почувствовал, как кто-то в мягких туфлях вошел в подвал.
  
  Вошедший похититель был все так же одет в черное с головы до ног, его лицо закрывала лыжная маска, в прорези которой блестели глаза, — и это несмотря на то что Саймон никак не мог что-либо увидеть. Но так велел главарь. Человек поставил что-то рядом с кроватью и вышел. Саймон услышал стук затворяемой двери, лязг задвижек, потом два отчетливых удара. Он медленно стянул с головы мешок. На полу стоял пластмассовый поднос. На нем были тарелка — тоже из пластмассы, — вилка, нож и стакан. На тарелке лежали сосиски, печеные бобы, кусок бекона и краюха хлеба. В стакан была налита вода.
  
  Последний раз Саймон ел вечером накануне похищения, поэтому теперь умирал от голода и, не раздумывая, крикнул: «Благодарю!» — в сторону двери. И тут же почувствовал, что готов ударить себя за это. Он не должен благодарить этих негодяев. Саймон не понимал, что начинает проявляться действие «стокгольмского синдрома» — странного сочувствия жертвы к насильникам, в результате которого заложник переносит свою ненависть с похитителей на власти, допустившие то, что произошло.
  
  Он съел все до последней крошки, не спеша, с наслаждением вытянул из стакана всю воду и уснул. Через час все повторилось в обратном порядке, и поднос исчез. Саймон в четвертый раз воспользовался ведром, лег на постель и стал думать о доме и о том, что может делаться для его спасения.
  
  Пока он так лежал, следователь Уильямс, вернувшись из Лестера, направился прямо в Скотленд-Ярд, к Крамеру. По счастью, здание Скотленд-Ярда, где помещается управление столичной полиции, расположено всего в четырехстах ярдах от Уайтхолла.
  
  В Лестере Уильямс встретился с сидевшим в тамошнем полицейском участке бывшим владельцем «форд-транзита» — испуганным и, как потом выяснилось, ни в чем не повинным человеком. Он утверждал, что его фургон никому не продан и не украден — просто два месяца назад он с ним расстался, так как попал в катастрофу. Поскольку как раз в то время он переезжал в новый дом, то забыл сообщить об этом в центр регистрации транспортных средств в Суонси.
  
  Шаг за шагом Уильямс проверил всю историю. Владелец фургона, глава маленькой строительной фирмы, отправился в южный Лондон, где сторговал два мраморных камина. Заворачивая за угол неподалеку от места, где он забрал из разрушенного дома камины, незадачливый строитель не поладил со встречным экскаватором. В споре взял верх экскаватор. С фургоном, тогда еще голубым, пришлось расстаться. Хотя на первый взгляд у него был лишь незначительно поврежден радиатор, на самом деле в шасси напрочь сбилась центровка осей.
  
  В Ноттингем он вернулся без «форд-транзита». Страховая компания внимательно осмотрела машину, стоявшую во дворе местной ремонтной фирмы, объявила, что починить ее невозможно, однако платить отказалась, поскольку он сделал только первый взнос, да и в столкновении был виноват сам. В расстроенных чувствах он согласился по телефону продать развалину ремонтной фирме за 20 фунтов и больше уже в Лондон не возвращался.
  
  — Кто-то все же восстановил фургон, — заключил Уильямс.
  
  — Прекрасно, — сказал Крамер, — Выходит, похитители «наследили». Это можно проверить. Ребята из лаборатории утверждают, что сварщик хорошо потрудился над шасси. Кроме того, машину перекрасили из голубого в зеленый цвет. Работали довольно грубо, распылителем. Выясни, кто этим занимался и кому была продана машина.
  
  — Я еду в Балем, — сообщил Уильямс. — Ремонтная фирма находится там.
  
  Крамер вернулся к прерванной работе. Дел у него было масса, они стекались к нему от самых разных подразделений. Заключения экспертов пришли уже почти все и сделаны были блестяще. Однако, к сожалению, они мало что давали. Извлеченные из тел пули подходили к гильзам от «скорпиона», что и неудивительно. Новые свидетели из Оксфорда и окрестностей не объявлялись. Похитители не оставили ни отпечатков пальцев, ни других улик, за исключением следов от автомобильных покрышек. Но эти следы были ни к чему — полиция уже нашла фургон, хотя и полуобгоревший. Вблизи от амбара никто никого не заметил. По следам от покрышек седана, ведущих от амбара, установили модель машины, но таких было около полумиллиона.
  
  Полиция графств с помощью агентов, занимающихся недвижимостью, негласно проверяла, не сдавался ли за последние полгода внаем какой-нибудь дом, который устроил бы похитителей, — достаточно просторный и не привлекающий особого внимания. Столичная полиция занималась тем же в самом Лондоне — на случай, если преступники скрывались в столице. Это означало проверку тысяч договоров о найме. Прежде всего следовало проверить сделки, за которые платилось наличными, но и таких были сотни. Уже обнаружилось с десяток любовных гнездышек, причем два из них были сняты знаменитыми на всю страну людьми.
  
  Опросили информаторов из преступного мира, «стукачей»: не слышали ли они что-нибудь о подготовке большого дела и не пропали ли из виду какие-нибудь тузы преступности? «Дно» было буквально перевернуто, но и это ничего не дало.
  
  Стол Крамера был завален сообщениями людей, якобы видевших Саймона Кормака, — от правдоподобных до совершенно фантастических, и все их следовало проверить. Лежала у него на столе и груда записей телефонных звонков, поступивших от людей, которые утверждали, что сын президента США находится у них. И опять: одни вполне достоверные, другие — явный бред. К тем, чьи звонки не казались на первый взгляд липой, приходилось относиться со всею серьезностью и даже просить их позвонить еще. Но Крамер нутром чувствовал, что истинные похитители покамест хранят молчание, заставляя власть хорошенько попотеть. Тактика весьма умная.
  
  В подвале уже было выделено специальное помещение, где разместилась группа специалистов по переговорам с похитителями; они ждали вестей от подлинных преступников и тем временем терпеливо и спокойно отвечали на звонки всякого рода шутников. Некоторых из них, кстати, уже поймали и собирались отдать под суд.
  
  Найджел Крамер подошел к окну и посмотрел вниз. На тротуаре Виктория-стрит толпились журналисты; всякий раз покидая Уайтхолл, он стремился избегать разговоров с ними, проезжая мимо в наглухо закупоренной машине. Но они все равно что-то кричали ему, пытаясь добыть хоть крупицу информации. А пресс-секретариат столичной полиции просто постепенно сходил с ума.
  
  Крамер взглянул на часы и вздохнул. Если похитители будут хранить молчание еще несколько часов, этот американец, Куинн, явно возьмет дело в свои руки, чего Крамеру очень не хотелось. Он ознакомился с личным делом Куинна, которое дал ему Лу Коллинз из ЦРУ, и, кроме того, два часа проговорил с управляющим Ллойда, прибегавшим к необычным способностям Куинна в течение десяти лет. Полученные сведения вызвали в нем смешанные чувства. Выходило, что Куинн — первоклассный специалист, но человек своевольный. А никакой полицейский не любит работать со слишком уж самостоятельным человеком, как бы талантлив тот ни был. Нет, он не поедет в Хитроу встречать Куинна, подумал Крамер. Увидится с ним позже и познакомит с двумя старшими инспекторами, которые будут неотлучно сидеть рядом и руководить переговорами — если таковые вообще состоятся. Пора возвращаться в Уайтхолл и сообщить КОБРЕ ту малость, что удалось узнать. Нет, «быстрого» дела явно не получалось.
  
  На высоте 60 000 футов «Конкорд» попал в струйное течение и прибыл в Лондон в 6.10 пополудни, на четверть часа раньше положенного. Подхватив чемоданчик, Куинн вышел из самолета и по крытой галерее двинулся в сторону зала прибытия. Сомервилл и Маккрей шли следом. Пройдя несколько ярдов, он увидел двух терпеливо ждавших седоватых людей в сером. Один из них шагнул вперед.
  
  — Мистер Куинн? — спокойно поинтересовался он. Куинн кивнул. Человек не стал тут же предъявлять свое удостоверение, как это любят делать американцы; по-видимому, он считал, что по его внешности и манерам в нем нетрудно узнать представителя власти, — Мы ждем вас, сэр. Будьте любезны, пройдемте со мной… Коллега возьмет ваш чемодан.
  
  Не ожидая ответа, он двинулся по галерее, отделился от потока пассажиров, устремившихся в главный коридор, и оказался перед небольшим кабинетом с номером на дверях. Его спутник, в котором все выдавало бывшего армейского сержанта, дружелюбно кивнул Куинну и взял его чемодан. В кабинете спокойный человек быстро пролистал паспорта Куинна и его «помощников», извлек из кармана печать, проштамповал все три паспорта и проговорил:
  
  — Добро пожаловать в Лондон, мистер Куинн.
  
  Через другую дверь они вышли из кабинета, спустились по ступенькам и оказались на улице, где их ждала машина. Однако Куинн ошибался, решив, что они поедут прямо в Лондон. Сперва спутники отвезли его в помещение для приема особо важных персон. Куинн вошел и мрачно огляделся. Он ведь просил, чтобы о его приезде никому не сообщали. Как же! В комнате находились представители посольства Соединенных Штатов, министерства внутренних дел Великобритании, Скотленд-Ярда, министерства иностранных дел, ЦРУ, ФБР — словом, не хватало лишь людей от «Макдональдса» и «Кока-колы». Все это заняло минут двадцать.
  
  Еще хуже оказался кортеж. Сам Куинн ехал в первой машине — американском лимузине длиной в полдома и с флажком на радиаторе. Двое мотоциклистов расчищали дорогу на не слишком-то забитых автомобилями вечерних улицах. Сзади ехал Лу Коллинз вместе со своим коллегой по ЦРУ Данканом Маккреем, которого он заодно решил проинструктировать. За ними двигалась машина, в которой сидел Патрик Сеймур, тоже инструктировавший Самми Сомервилл. Далее следовали англичане в своих «роверах», «ягуарах» и «гранадах».
  
  Проехав по автостраде М4, они свернули на Северную окружную, затем на Финчли-роуд. Проехав стадион «Лордз», головная машина повернула на Риджентс-парк-роуд и вскоре въехала в ворота с двумя часовыми, отдавшими честь.
  
  Все время, пока они ехали, Куинн смотрел на огни города, который знал не хуже многих других, даже, пожалуй, лучше, и молчал; в конце концов сидевший с ним в машине весьма важный то ли министр, то ли советник тоже успокоился. Когда автомобили направились в сторону освещенного роскошного крыльца, Куинн вдруг заговорил. Скорее даже рявкнул. Он нагнулся вперед — что было не так-то просто, если учесть размеры машины — и гаркнул водителю в ухо:
  
  — Остановитесь!
  
  Водитель, американский моряк, так удивился, что немедленно сделал то, что ему велели. Человек, сидевший за рулем следующей машины, не успел среагировать. Послышался звон разбитых фар и задних огней. Ехавший дальше водитель машины министерства внутренних дел, чтобы избежать столкновения, свернул в кусты рододендрона. Кортеж сложился, словно гармошка, и встал. Куинн вышел из машины и уставился на роскошный дом. На верхней ступеньке крыльца стоял какой-то человек.
  
  — Где мы? — осведомился Куинн.
  
  На самом деле он прекрасно это знал. За его спиной из машины выскочил сопровождавший его дипломат. Его ведь предупреждали насчет Куинна. А он не поверил.
  
  К ним начали стягиваться люди из других машин.
  
  — Это Уинфилд-хаус, мистер Куинн. Посол, господин Фэруэзер, горит желанием с вами познакомиться. Вас ждут, комнаты готовы — в общем, все улажено.
  
  — Можете разладить, — бросил Куинн. Подойдя к багажнику лимузина, он взял чемодан и зашагал в сторону ворот.
  
  — Куда же вы, мистер Куинн? — возопил дипломат.
  
  — В Испанию, — отозвался Куинн.
  
  Перед ним вырос Лy Коллинз. Пока «Конкорд» находился в воздухе, он успел снестись по шифрованной связи с Дэвидом Вайнтраубом. «Он странный тип, — сказал заместитель директора ЦРУ, — но ты должен делать все, как он захочет».
  
  — У нас есть квартира, — спокойно проговорил Коллинз. — Очень тихая и уединенная. Мы беседуем там с перебежчиками из советского блока. Иногда там останавливаются визитеры из Лэнгли. И даже Вайнтрауб.
  
  — Адрес, — бросил Куинн. Коллинз назвал адрес. Переулок в Кенсингтоне. Куинн кивком поблагодарил и зашагал прочь. Остановив проезжавшее мимо ворот такси, он влез в него, сказал, куда ехать, и исчез.
  
  Чтобы разобраться с кортежем, потребовалось четверть часа. В конце концов Лу Коллинз усадил Маккрея и Самми Сомервилл в свою машину и повез их в Кенсингтон.
  
  Куинн расплатился с водителем такси и оглядел дом. Все равно они будут прослушивать его разговоры, а в квартире ЦРУ подслушивающая аппаратура по крайней мере уже установлена, значит, он будет избавлен от неуклюжих извинений относительно «необходимого» ремонта. Квартира оказалась на четвертом этаже. Куинн позвонил; дверь открыл низкорослый крепыш, явно из младших чинов Управления. Сторож.
  
  — Кто вы такой? — осведомился он.
  
  — Теперь я здесь живу, — ответил Куинн, проходя мимо него. — А вам пора выметаться.
  
  Он обошел квартиру, осмотрел гостиную, большую спальню и две поменьше. Сторож судорожно крутил диск телефона; наконец его переключили на аппарат, стоявший у Коллинза в машине, и сторож смирился. Ворча, он принялся собирать свои вещи. Коллинз с двумя ищейками прибыл через несколько минут после Куинна, который к тому времени выбрал себе большую спальню. За Коллинзом приехал и Патрик Сеймур. Куинн уставился на приехавших.
  
  — Эти двое что — будут жить со мной? — спросил он, кивнув в сторону Сомервилл и Маккрея.
  
  — Послушайте, Куинн, не упрямьтесь, — сказал Коллинз. — Мы пытаемся найти сына президента. Все желают знать, что происходит. Иначе и быть не может. Сильные мира сего не дадут вам жить здесь, как монаху, и держать их в неведении.
  
  Куинн несколько секунд подумал.
  
  — Ладно. А что они умеют еще, кроме как совать нос в чужие дела?
  
  — Мы можем вам пригодиться, мистер Куинн, — умоляюще проговорил Маккрей. — Сбегать за чем-нибудь, помочь.
  
  С постоянно развевающимися волосами, застенчиво улыбающийся и робкий на вид, Маккрей выглядел гораздо моложе своих тридцати четырех лет и походил скорее на студента, чем на сотрудника ЦРУ. В разговор вступила Самми Сомервилл:
  
  — Я умею прилично готовить. Раз вы послали подальше посольскую резиденцию вместе со всем ее штатом, вам понадобится человек, умеющий готовить. Будет хоть какая-то польза от шпионов.
  
  Впервые с момента их встречи Куинн улыбнулся. Саманта обратила внимание, что улыбка преобразила его непроницаемое лицо.
  
  — Хорошо, — обратился он к Коллинзу и Сеймуру, — Все равно вы станете прослушивать все комнаты и телефоны. А вы двое занимайте оставшиеся спальни.
  
  Молодые агенты вышли в холл.
  
  — И хватит, — заявил Куинн Коллинзу и Сеймуру. — Больше никаких гостей. Мне нужно поговорить с британской полицией. Кто там у них занимается похищением?
  
  — Помощник заместителя комиссара столичной полиции Крамер. Найджел Крамер. Второй человек в оперативном отделе. Знаете его?
  
  — Вроде что-то слышал, — ответил Куинн.
  
  Зазвонил телефон. Коллинз снял трубку, послушал и прикрыл рукой микрофон.
  
  — Это Крамер, — сообщил он. — Из Уинфилд-хауса. Приехал туда к вам и узнал, что вы здесь. Хочет явиться сюда. Не возражаете?
  
  Куинн кивком выразил согласие. Коллинз сказал Крамеру, чтобы тот приезжал. Через двадцать минут Крамер прибыл на полицейской машине без опознавательных знаков.
  
  — Мистер Куинн? Найджел Крамер. Мы, кажется, как-то уже встречались, правда мимолетно.
  
  Крамер осторожно переступил через порог. Он был не в курсе, что Управление имеет здесь конспиративную квартиру, теперь узнал. Понимал он и то, что, когда с делом будет покончено. Управление освободит ее и снимет другую.
  
  Увидев лицо Крамера, Куинн вспомнил.
  
  — Много лет назад, в Ирландии. Дело Дона Тайди. Тогда вы возглавляли отдел по борьбе с терроризмом.
  
  — Верно. У вас хорошая память, мистер Куинн. Пожалуй, нам надо поговорить.
  
  Куинн провел Крамера в гостиную, усадил, сам сел напротив и обвел рукою комнату, желая показать, что в ней полно подслушивающих устройств. Лу Коллинз парень неплохой, но не до такой степени, чтобы обойтись без этого. Английский полицейский серьезно кивнул. Он понимал, что, в сущности, находится на американской территории, хотя и в самом сердце английской столицы, но то, что он собирался сказать, ему все равно придется потом слово в слово повторить КОБРЕ.
  
  — Я буду, как принято говорить у вас в Америке, высказываться начистоту, мистер Куинн. Столичной полиции поручено расследование этого преступления. Ваше правительство пошло на это. Особенно далеко мы пока не продвинулись, но времени прошло немного, а работаем мы не щадя сил.
  
  Куинн кивнул. Ему и раньше неоднократно приходилось работать в комнатах, где были спрятаны микрофоны, разговаривать по телефонам, которые прослушивались. Чтобы поддерживать при этом нормальный разговор, всегда требовалось известное усилие. Он понимал, что Крамер говорит, имея это в виду, отсюда и некоторая педантичность.
  
  — Мы просили предоставить нам первое слово и в переговорах, но по просьбе Вашингтона нам в этом отказали. Я был вынужден согласиться. Мне совершенно необязательно должно нравиться подобное решение. Мне также велели помогать вам всеми средствами, имеющимися у полиции и других правительственных организаций. Такую помощь вы получите. За это я вам ручаюсь.
  
  — Весьма признателен вам, мистер Крамер, — проговорил Куинн. Он понимал, что его слова прозвучали ужасно напыщенно, но где-то ведь крутились кассеты с пленкой.
  
  — Что конкретно вам требуется?
  
  — Прежде всего знать обстановку. Последнюю сводку я читал в Вашингтоне… — Куинн бросил взгляд на часы, они показывали 8.00 вечера по лондонскому времени, — более семи часов назад. Дали похитители о себе знать?
  
  — Насколько мы понимаем, нет, — ответил Крамер. — Звонки, конечно, были. Одни — очевидные розыгрыши, другие — не настолько очевидные, с десяток довольно правдоподобных. В последнем случае мы требовали доказать, что Саймон Кормак действительно у них.
  
  — Каким образом? — полюбопытствовал Куинн.
  
  — Просили ответить на вопрос. Он касался какого-либо факта, имевшего место за девять месяцев пребывания Саймона в Оксфорде, факта, который без него самого выяснить трудно. Во второй раз никто не позвонил.
  
  — Сорок восемь часов до первого контакта — не такое уж необычное дело, — заметил Куинн.
  
  — Верно, — сказал Крамер. — Они могут послать по почте письмо или ленту с записью, и они могли еще не дойти. Или позвонить. Если придет почтовое отправление, мы пришлем его сюда, но прежде наши специалисты займутся бумагой, конвертом, самим письмом — выяснят, нет ли отпечатков пальцев, слюны или других следов. Справедливо, я полагаю? Ведь лаборатории у вас тут нет.
  
  — Совершенно справедливо, — согласился Куинн.
  
  — Но если они свяжутся по телефону, то как, по-вашему, все должно быть устроено, мистер Куинн?
  
  Куинн перечислил свои требования. Зачитать по десятичасовым теленовостям просьбу к тем, кто захватил Саймона Кормака, позвонить в американское посольство, и только туда, по одному из данных номеров. Посадить несколько человек на коммутаторы в подвале посольства для отфильтровки очевидного бреда и переключения звонков, представляющих интерес, сюда, к нему на квартиру.
  
  Крамер посмотрел на Коллинза и Сеймура; последний кивком подтвердил согласие. Они смогут устроить фильтрационный многоканальный коммутатор в посольстве часа за полтора, к программе новостей поспеют. Куинн продолжал.
  
  — Ваши спецы по телефонной связи смогут проследить любой звонок в посольстве, быть может, даже арестуют нескольких шутников, у которых не достанет ума звонить из будки и говорить не слишком долго. Но я не думаю, что истинные похитители такие идиоты.
  
  — Это точно, — согласился Крамер. — Пока они действуют вполне разумно.
  
  — Переключение разговоров должно производиться без разъединения и только на один из телефонов в этой квартире. Здесь их три, правда?
  
  Коллинз кивнул. Один из телефонов был напрямую связан с его кабинетом в посольстве.
  
  — Вот на этот и переключайте, — попросил Куинн. — Если мне удастся установить контакт с истинными похитителями, мне нужно будет сообщить им другой номер — номер специальной линии, идущей только ко мне.
  
  — Спецлинию я устрою вам за полтора часа, — сказал Крамер. — Номер, который никогда еще не употреблялся. Мы, естественно, будем ее прослушивать, но этого никто не заметит. И наконец, я хочу, чтобы два моих старших инспектора жили здесь вместе с вами, мистер Куинн. Они опытны и неглупы. Один человек не может бодрствовать двадцать четыре часа в сутки.
  
  — Извините, но так дело не пойдет.
  
  — Они могут оказаться очень полезны, — продолжал настаивать Крамер. — Если похитители англичане, может возникнуть вопрос о каком-нибудь местном говоре, жаргонных словечках, признаках напряжения или отчаяния в голосе звонящего — о каких-то едва уловимых приметах, различить которые сумеет только англичанин. Мои люди не будут ничего говорить, только слушать.
  
  — Они могут слушать на коммутаторе, — возразил Куинн. — К тому же вы будете все записывать на пленку. Прокрутите ее перед специалистами по языку, добавьте свои комментарии относительно того, какой паршивый из меня посредник, и приходите сюда с результатами. Но работать я буду один.
  
  Губы Крамера сжались, однако у него был приказ. Он встал. Куинн последовал его примеру.
  
  — Позвольте, я провожу вас до машины, — предложил он.
  
  Все прекрасно понимали, что это означает лишь одно: лестница не прослушивалась. У двери Куинн мотнул головой, приказывая Сеймуру и Коллинзу оставаться на месте. Те неохотно подчинились. На лестнице Куинн зашептал Крамеру в ухо:
  
  Я знаю, вам все это не нравится. Да и мне самому не очень-то по душе. Попытайтесь мне поверить. Если удастся, парня я выручу. А вы будете слышать по телефону каждое словечко. Да и мои ребята будут меня подслушивать. Я буду разговаривать все равно что по радио.
  
  Ладно, мистер Куинн. Сделаю для вас все, что в моих силах. Обещаю.
  
  — И еще одно… — Собеседники вышли на тротуар; у края ждала полицейская машина. — Не спугните их. Если они позвонят и разговор продлится чуть дольше, чем нужно, — чтобы никаких патрульных машин, с ревом подъезжающих к телефонной будке.
  
  — Это мы понимаем, мистер Куинн. Но туда, откуда звонят, мы пошлем людей в штатском. Они будут осторожны, почти невидимы. Ведь если мы заметим номер машины или увидим звонившего в лицо, тогда поиски могут на пару дней сократиться.
  
  — Главное, чтобы ваших людей не заметили, — еще раз предупредил Куинн. — Человек в телефонной будке будет испытывать колоссальное напряжение. Мы ведь не хотим, чтобы контакт с похитителями оборвался. Это будет означать, что они пустились бежать куда глаза глядят и оставили позади себя труп.
  
  Крамер кивнул, пожал Куинну руку и забрался в машину.
  
  Через полчаса заявились техники: ни один не был одет в форменную куртку компании «Телеком», но удостоверения предъявили все. Куинн дружелюбно поздоровался, хотя и понимал, что все эти техники работают в службе безопасности, и они принялись за работу. Трудились они умело и споро. Впрочем, основная часть работы была проделана на кенсингтонской подстанции.
  
  Один из техников снял нижнюю крышку аппарата, стоявшего в гостиной, и чуть вздернул бровь. Куинн сделал вид, что ничего не заметил. Пытаясь поставить в аппарат миниатюрный микрофон, техник обнаружил, что таковой там уже имеется. Но приказ есть приказ: он сунул свой рядом с американским, показав тем самым еще один пример англо-американского сотрудничества, правда в миниатюре. К 9.30 вечера у Куинна уже была спецлиния — сверхзасекреченная телефонная линия, номер которой он мог дать настоящему похитителю, если, конечно, тот позвонит. Другая линия вела к коммутатору посольства и предназначалась для прослушивания возможных преступников. По третьему телефону можно было звонить в город.
  
  Гораздо более серьезная работа шла в подвале посольства на Гроувенор-сквер. Там были задействованы все десять уже имевшихся номеров. Десять молодых англичанок и американок сидели в напряженном ожидании.
  
  Третья операция была проведена на кенсингтонской подстанции, где полиция организовала пост для прослушивания разговоров, которые будут вестись по спецлинии Куинна. Подстанция была оборудована современными электронными коммутаторами, поэтому установить, откуда звонят, можно было всего за восемь-десять секунд. После подстанции звонки по спецлинии прослушивались еще в двух местах: в центре связи службы безопасности на Корк-стрит в районе Мейфэр и в подвале американского посольства, который после того, как похититель объявится, должен был превратиться из подстанции в пост прослушивания.
  
  Через полминуты после ухода английских техников в квартиру явился техник от Лy Коллинза, удалил все только что поставленные английские микрофоны и настроил собственные. Таким образом, все разговоры Куинна, кроме телефонных, могли слышать только его соотечественники. «Изящный ход», — заметил Коллинз своему коллеге из Службы безопасности, когда неделю спустя они сидели за коктейлем в клубе «Брук».
  
  Ровно в 10.00 вечера, когда отзвучали колокола Биг Бена, ведущая теленовостей Санди Голл, глядя прямо в камеру, прочитала сообщение для похитителей. Номера телефонов оставались на экране все время, пока она излагала последние новости о похищении Саймона Кормака, которых, впрочем, практически не было.
  
  В сорока милях от Лондона, в гостиной тихого дома передачу смотрели четыре молчаливых напрягшихся человека. Двоим из них главарь быстро переводил текст на французский. Один был бельгийцем, другой — корсиканцем. Четвертому перевод не требовался. Он разговаривал по-английски бегло, но с сильным акцентом, свойственным африканерам.
  
  Оба европейца вообще не говорили по-английски, и главарь запретил им высовывать нос из дома до окончания дела. Он сам уезжал и возвращался, всегда через примыкающий к дому гараж, всегда на «вольво», у которого уже были новые покрышки и номера — настоящие и зарегистрированные. Он никогда не появлялся на улице без парика, накладной бороды, усов и очков с дымчатыми стеклами. Остальным было велено в его отсутствие не подходить к окнам и не отвечать на звонки в дверь.
  
  Когда стали передавать сюжет о положении на Ближнем Востоке, один из европейцев задал вопрос. Главарь покачал головой.
  
  — Demain, — проговорил он. — Завтра утром.
  
  В этот вечер в подвал посольства позвонили более двухсот человек. С каждым беседовали осторожно и вежливо, но лишь семь звонков было переключено на квартиру Куинна. Все разговоры он начинал радостно и дружелюбно, называя собеседника «дружище» или «приятель», после чего извиняющимся тоном объяснял, что ему велели соблюсти нудные формальности и проверить, действительно ли Саймон Кормак у них. Затем Куинн задавал собеседнику несложный вопрос и просил позвонить снова, когда тот будет знать ответ. Второй раз не позвонил никто. Между 3.00 ночи и восходом Куинну удалось часа четыре поспать.
  
  Все время пока Куинн вел разговоры, Самми Сомервилл и Данкан Маккрей находились рядом с ним. Саманта заметила, что беседует он весьма непринужденно.
  
  — Еще ничего не началось, — спокойно ответил Куинн. Однако напряжение уже появилось. Молодые агенты успели его ощутить.
  
  Вскоре после полуночи в Хитроу прилетели Кевин Браун и отобранные им восемь агентов ФБР. Измученный Патрик Сеймур был предупрежден заранее и отправился их встречать. Он обрисовал Брауну положение на 11.00 вечера, то есть на тот момент, когда он выезжал в аэропорт. Рассказал, что Куинн обосновался не в Уинфилд-хаусе, а в другом месте и что начались телефонные звонки.
  
  — Я так и знал, что шаромыжник он хоть куда, — проворчал Браун, когда услышал о неразберихе во дворе Уинфилд-хауса. — Придется не слезать с этого типа, иначе он начнет откалывать всякие номера. Поехали в посольство. Мы будем спать на раскладушках прямо в подвале. Я должен слышать все, что происходит в Кенсингтоне — все до единого звука, даже когда этот жох пернет.
  
  Сеймур мысленно чертыхнулся. Он был наслышан о Кевине Брауне и прекрасно бы обошелся без его визита. Теперь, подумалось ему, будет даже хуже, чем он предполагал. Когда в 1.30 ночи они добрались до посольства, там раздался сто шестой телефонный звонок.
  
  В эту ночь не спали еще несколько человек. Среди них были следователь Уильямс и мужчина по имени Сидни Сайкс. Они пробеседовали всю ночь в комнате для допросов Уондзвортского отделения полиции на юге Лондона. При разговоре присутствовал и глава дорожной группы отдела по расследованию особо опасных преступлений, чьи люди отыскали Сайкса.
  
  Поскольку Сайкс был просто мелким жуликом, сидевшие за столом напротив него полицейские стали на него давить, и через час он испугался по-настоящему. Дальше дело пошло хуже.
  
  Дорожная группа по описанию бывшего владельца фургона разыскала ремонтную фирму, которая извлекла поврежденный «форд-транзит» из смертоносных объятий экскаватора. Установив, что шасси машины перекручено и ремонту она не подлежит, фирма предложила доставить развалюху владельцу. Однако, поскольку стоимость транспортировки в Лестер превышала стоимость самого фургона, владелец отказался. Тогда ремонтная фирма продала его как металлолом Сайксу, который был владельцем кладбища разбитых автомобилей в Уондзворте. Полицейские из автомобильной группы за день перевернули кладбище вверх дном.
  
  Они обнаружили там бочку, на три четверти заполненную черным отработанным маслом, из мрачных глубин которой извлекли двадцать четыре номерных знака, то есть двенадцать пар номеров, изготовленных у Сайкса, каждый из которых был не менее подлинным, чем трехфунтовая банкнота{Таких банкнот в Великобритании не печатают.}. Под полом захудалой конторки Сайкса были найдены тридцать паспортов, принадлежащих автомобилям, окончившим свое существование.
  
  Бизнес Сайкса заключался в следующем: он покупал попавшие в аварию автомобили, списанные страховой компанией, обещал владельцу сообщить в отдел регистрации, что машина превратилась в груду лома, а затем заявлял там прямо противоположное — что, дескать, он Сайкс, купил машину у предыдущего владельца. Компьютер в отделе регистрации заносил этот «факт» в память. Если машина действительно никуда не годилась, Сайкс покупал таким образом вполне легальные документы, которыми мог снабдить другую машину подобного типа, но в рабочем состоянии, украденную с какой-нибудь стоянки его нечистыми на руку дружками. Машина снабжалась новыми номерами, которые соответствовали подлинным документам, после чего ее вполне можно было продать. Перед самой продажей Сайкс стирал с шасси и двигателя старые номера, набивал новые и покрывал кое-где машину маслом и грязью, чтобы одурачить доверчивого покупателя. Полицию, разумеется, провести на этом было невозможно, но, поскольку платили Сайксу только наличными, он позже всегда мог сказать, что в жизни не видел машину, не говоря уже о ее продаже.
  
  В случае же с «форд-транзитом» бизнес выглядел несколько иначе. Поскольку повреждено у фургона было только шасси, Сайкс вырезал из него скрученную часть, вставил на ее место кусок подходящего профиля и продал. Предприятие незаконное и опасное, но такой фургон вполне мог пробежать еще несколько тысяч миль, прежде чем развалился бы окончательно.
  
  Узнав о свидетельствах бывшего владельца и ремонтной фирмы, продавшей ему развалину за 20 фунтов, а также увидев фотографии с изображением стертых с шасси и двигателя номеров, Сайкс понял, что влип, а когда ему сообщили, с какою целью был использован фургон, тут же раскололся.
  
  Порывшись в памяти, он припомнил, что месяца полтора назад увидел шныряющего по кладбищу машин человека, который заявил, что подыскивает недорогой фургон. Сайкс как раз закончил «ремонт» шасси «форд-транзита» и выкрасил машину зеленой краской. Фургон покинул кладбище, а в руках у Сайкса оказались 300 фунтов. Человека этого он больше никогда не видел. Пятнадцать двадцатифунтовых банкнот давно разошлись.
  
  — Приметы? — рявкнул следователь Уильямс.
  
  — Да я стараюсь вспомнить, стараюсь, — заныл Сайкс.
  
  — Вот-вот, постарайся, — сказал Уильямс. — Это сильно облегчит тебе остаток жизни.
  
  Среднего роста, средней комплекции. Под пятьдесят. Грубое лицо и повадки. Голос не из приятных, по выговору — явно не коренной лондонец. Рыжие волосы, возможно, парик, но хороший. К тому же он был в шляпе, несмотря на августовскую жару. Усы темнее, чем волосы, тоже, возможно, фальшивые, но сделаны прилично. И очки с дымчатыми стеклами. Не солнечные очки, а просто с голубоватыми стеклами, в роговой оправе.
  
  Трое собеседников провели более двух часов с полицейским художником. Перед завтраком следователь Уильямс принес портрет в Скотленд-Ярд и показал его Крамеру. В десять утра тот продемонстрировал его комитету КОБРА. Беда была в том, что на портрете мог быть изображен кто угодно, совершенно необязательно один из похитителей. А дальше след терялся.
  
  — Нам известно, что над фургоном потрудился другой мастер, гораздо более квалифицированный, чем Сайкс, — заявил Крамер комитету. — И кто-то написал рекламу фирмы Барлоу на боках фургона. Он явно был где-то спрятан, в каком-то гараже, где есть сварочное оборудование. Но если мы выступим с публичным обращением, похитители, увидев его, могут переполошиться и удариться в бега, предварительно убив Саймона Кормака.
  
  В конце концов было решено разослать приметы человека, купившего фургон, по всем полицейским участкам страны, но прессе ничего не сообщать.
  
  Приходя во все большее удивление, Эндрю (Энди) Ланг всю ночь просидел над отчетами о банковских операциях, и на рассвете его замешательство стало уступать место уверенности в том, что он прав и другого объяснения просто быть не может.
  
  Энди Ланг работал руководителем группы котировки и кредитования расположенного в Джидде филиала Инвестиционного банка Саудовской Аравии — организации, созданной правительством страны для проведения операций с астрономическими суммами, стекавшимися в эту часть планеты.
  
  Хотя банк принадлежал Саудовской Аравии и его совет директоров состоял преимущественно из граждан этой страны, работали в нем в основном иностранные специалисты, приехавшие сюда по контракту; главным поставщиком таких работников был нью-йоркский банк «Рокмен-Куинз», откуда был и сам Ланг.
  
  Молодой, увлекающийся, добросовестный и честолюбивый, он стремился сделать в банковском деле карьеру и был доволен своим пребыванием в Саудовской Аравии. Платили здесь лучше, чем в Нью-Йорке, у него была приличная квартира, несколько подружек из многочисленной иностранной колонии Джидды, его не волновали ограничения по части спиртного, и он прекрасно ладил с коллегами.
  
  Хотя правление банка помещалось в Эр-Рияде, cамым загруженным из его филиалов был филиал в Джидде, деловой и коммерческой столице Саудовской Аравии. Пойди все обычным путем, накануне вечером, около шести, Ланг вышел бы из белого, снабженного амбразурами здания — оно напоминало скорее форт иностранного легиона, чем банк, — и отправился бы в бар пропустить стаканчик. Но ему нужно было кое-что закончить — он не любил оставлять дела на утро, — поэтому он и решил задержаться еще на часок.
  
  Он все еще сидел за столом, когда пожилой араб-посыльный вкатил в комнату тележку, набитую распечатками банковской ЭВМ: служащий развозил их по столам сотрудников. На этих листках были зафиксированы операции, произведенные за день различными отделениями банка. Старик неторопливо положил пачку распечаток Лангу на стол, мотнул головой и ушел. Ланг дружелюбно поблагодарил его — он гордился тем, что был неизменно вежлив с младшим обслуживающим персоналом, — и продолжал работать.
  
  Закончив, он бросил взгляд на лежащую рядом стопку и с досадой крякнул. Ему дали не те распечатки. На лежавших перед ним листках были зафиксированы суммы, снятые за день со всех крупных счетов, а также суммы, зачисленные на них. Этим занимался отдел банковских операций, к Лангу же распечатки никакого отношения не имели. Он взял листки и пошел по коридору в сторону пустого кабинета начальника группы банковских операций — его коллеги из Пакистана мистера Амина.
  
  Разглядывая по пути листки, он вдруг остановился: что-то в них привлекло его внимание. Он вернулся к себе и принялся просматривать по очереди все распечатки. Одна и та же комбинация повторялась снова и снова. Ланг включил свой компьютер и сделал запрос относительно двух счетов. Опять та же комбинация.
  
  На рассвете он пришел к убеждению, что сомнений быть не может. Он вскрыл крупное мошенничество. Слишком уж странные совпадения. Положив распечатки на стол мистера Амина, он решил при первой же возможности слетать в Эр-Рияд и конфиденциально побеседовать с управляющим банком его соотечественником Стивом Пайлом.
  
  В го время как Ланг спешил домой по темным улицам Джидды, восемью часовыми поясами западнее кризисный комитет Белого дома слушал опытного психоаналитика доктора Николаса Армитеджа, который только что прошел в западное крыло из главного здания.
  
  — Джентльмены, я могу констатировать, что потрясение сказалось сильнее на первой леди, чем на президенте. Она все еще принимает лекарства под присмотром своего врача. Президент, без сомнения, обладает более твердым характером, но находится в состоянии крайнего напряжения, причем признаки травмы, нанесенной ему в результате похищения сына, становятся все более заметными.
  
  — Какие признаки, доктор? — без обиняков спросил Оделл.
  
  Психоаналитик не любил, чтобы его перебивали, да студентам на лекциях это и в голову не приходило, он откашлялся:
  
  — Вы должны понять, что в таких случаях мать может найти облегчение в слезах, даже в истерике. Отец же часто страдает сильнее, испытывая, кроме нормального беспокойства за похищенного ребенка, также и чувство глубокой вины, начинает возводить на себя напраслину, убеждать себя в том, что он виноват тоже, потому что где-то недосмотрел, был недостаточно осторожен.
  
  — Это нелогично, — возразил Мортон Станнард.
  
  — Мы здесь говорим не о логике, — ответил доктор. — Мы говорим о симптомах травмы, усугубляющейся еще и тем, что президент был — да и сейчас тоже — привязан к своему сыну, которого очень любил. И к ощущению беспомощности добавьте невозможность что-либо предпринять. Пока похитители не дали о себе знать, ему даже не известно, жив его сын или нет. Сейчас президенту тяжело, но и потом лучше не будет.
  
  — Переговоры с похитителями могут продлиться многие недели, — заметил Джим Доналдсон. — А он — глава исполнительной власти. Каких изменений в его состоянии мы должны ожидать?
  
  — Напряжение несколько уменьшится, если похитители как-то заявят о себе и будут получены доказательства, что Саймон еще жив, — ответил доктор Армитедж. Но облегчение не будет долгим. С течением времени состояние президента снова станет ухудшаться. Напряжение снова станет очень сильным, что повлечет за собою раздражительность. Появится бессонница, но с ней можно справиться медикаментозными средствами. И в конце концов наступит равнодушие к обязанностям…
  
  — Которые в данном случае заключаются в управлении этой чертовой страной, — вставил Оделл.
  
  — …а также рассеяние внимания и забывчивость в делах. Словом, джентльмены, половина мыслей президента, или даже больше, будет занята беспокойством о сыне, а остальная часть — тревогами за жену. Бывали случаи, когда даже после успешного освобождения ребенка именно родителям требовалось долгое лечение от травмы — это порой занимает месяцы, даже годы.
  
  — Другими словами, — подал голос генеральный прокурор Уолтерс, — у нас сейчас есть лишь половина президента, быть может, даже меньше.
  
  — Да хватит вам, — прервал министр финансов Рид. — У нас в стране случалось, что президент оказывался на операционном столе, лежал полностью недееспособный в больнице. Мы просто должны взять бразды правления в свои руки и действовать так, как действовал бы он сам, и при этом как можно меньше беспокоить нашего друга.
  
  Его оптимизм особого сочувствия не вызвал. Брэд Джонсон встал и спросил:
  
  — Какого черта эти сволочи не дают о себе знать? Прошло уже почти двое суток.
  
  — По крайней мере наш посредник на месте и ждет, когда они объявятся, — проговорил Рид.
  
  — К тому же в Лондоне у нас достаточно людей, — добавил Уолтерс. — Мистер Браун со своими ребятами прибыл туда два часа назад.
  
  — Чем, интересно знать, занимается эта идиотская английская полиция? — пробормотал Станнард. — Почему она не может найти этих ублюдков?
  
  — Не нужно забывать, что прошло только двое суток, даже чуть меньше, — отозвался государственный секретарь Доналдсон. — Конечно, Великобритания меньше Соединенных Штатов, но и там есть где спрятаться, затеряться среди пятидесяти четырех миллионов населения. Помните, как долго террористы держали у себя Патти Херст? Много месяцев, а ведь за ними охотилось все ФБР.
  
  — Давайте признаем, джентльмены, — растягивая слова, проговорил Оделл, — все дело в том, что мы больше ничего не можем поделать.
  
  Вопрос заключался именно в этом: больше никто ничего не мог поделать.
  
  Парень, о котором шел разговор, проводил в заточении уже вторую ночь. Хотя он этого и не знал, в коридоре у дверей подвала всю ночь дежурил человек. Подвал пригородного дома был из пористого железобетона, но похитители приготовились наброситься на парня и затолкать ему в рот кляп, если ему вздумается кричать и звать на помощь. Однако он не совершил этой ошибки. Решив подавить в себе страх и вести себя как можно достойнее, он десятка два раз отжался от пола и сделал несколько наклонов, в то время как страж скептически наблюдал за ним в глазок. Часов у Саймона не было — он всегда бегал без часов, — поэтому он не мог точно сориентироваться во времени. Свет в комнате горел постоянно, но когда, по мнению парня, наступила полночь (он ошибся на два часа), он свернулся калачиком на постели, натянул на голову одеяло, чтобы не мешал свет, и уснул. А в это время в сорока милях от него, в посольстве его страны на Гроувенор-сквер раздавались телефонные звонки последних ночных шутников.
  
  Кевин Браун и прибывшие с ним восемь агентов спать покамест не собирались. Они слишком быстро пересекли Атлантику и еще не успели приспособиться, их организмы еще жили по вашингтонскому времени, запаздывая на пять часов.
  
  Браун настоял на том, чтобы Сеймур и Коллинз показали ему подвал посольства — телефонный коммутатор и пост прослушивания, где в кабинете в конце коридора американские техники — английских сюда не пускали — вешали на стены динамики, через которые предполагалось прослушивать записанные в кенсингтонской квартире разговоры.
  
  — Там в гостиной два микрофона, — неохотно объяснял Коллинз. Он не понимал, почему должен раскрывать приемы Управления сотруднику Бюро, но приказ есть приказ, а квартира в Кенсингтоне все равно «сгорела» с оперативной точки зрения.
  
  — Когда эту квартиру, — продолжал он, — использует кто-то из старших руководителей Лэнгли в качестве базы, микрофоны, естественно, отключаются. Но когда мы беседуем там с советскими перебежчиками, то эти микрофоны не так их стесняют, как стоящий на столе магнитофон. Основные беседы и происходят в гостиной. Однако в большой спальне тоже есть два микрофона — это спальня Куинна, но сейчас он не спит, сами услышите — и по одному в других спальнях и на кухне. Из уважения к мисс Сомервилл и нашему агенту Маккрею мы временно отключили микрофоны в их спальнях. Но если Куинн зайдет в одну из них для секретных переговоров, мы сможем включить их с помощью этих вот тумблеров.
  
  С этими словами Коллинз указал на два выключателя на пульте.
  
  Браун спросил:
  
  — Но если он будет говорить за пределами досягаемости этих микрофонов, то Сомервилл или Маккрей передадут нам его слова, верно?
  
  Коллинз и Сеймур одновременно кивнули.
  
  — Для того-то они там и есть, — добавил Сеймур.
  
  — Кроме того, в квартире стоят три телефона, — продолжал Коллинз. — Один — специальный. Куинн будет использовать его только в том случае, если убедится, что имеет дело с истинным похитителем, других разговоров по нему вести он не станет. Все разговоры по этому телефону будут перехватываться на кенсингтонской подстанции англичанами и транслироваться сюда через этот динамик. Во-вторых, там есть телефон, напрямую связанный с этим коммутатором, по нему он ведет сейчас беседы с людьми, которые, скорее всего, вводят нас в заблуждение. Эта линия тоже проходит через Кенсингтон. И наконец, там есть третий телефон, самый обычный, для разговоров с городом. Он тоже находится на подслушивании, но вряд ли Куинн воспользуется им — разве что захочет сам позвонить куда-то.
  
  — Вы хотите сказать, что англичане тоже будут прослушивать все разговоры? — мрачно осведомился Браун.
  
  — Только телефонные, — ответил Сеймур. — По части телефонной связи без их сотрудничества нам не обойтись, у них ведь все подстанции. Кроме того, они помогут разобраться, если у говорящего будет какое-то особое звучание голоса, или дефект речи, или диалектный акцент. Да и определять, откуда человек звонит, будут они, прямо на кенсингтонской подстанции. У нас нет ни одной линии, связывающей квартиру и этот подвал, которая бы не прослушивалась.
  
  Коллинз кашлянул.
  
  — Есть, — сообщил он, — но к ней подключены только микрофоны, спрятанные в комнатах. Провода от них спускаются в нашу другую квартиру в этом доме — она поменьше и находится на первом этаже. У меня там сидит человек. Сигнал поступает в шифратор, затем передается сюда в диапазоне ультракоротких волн, здесь принимается, расшифровывается и идет на эти динамики.
  
  — И вы передаете все это по радио на целую милю? — удивился Браун.
  
  — Сэр, наше Управление в прекрасных отношениях с англичанами. Но никакая служба безопасности в мире не будет передавать секретные сведения по проводам, лежащим под улицами города, который она не контролирует.
  
  — Значит, англичане могут слышать только телефонные разговоры, а то, что говорится в комнатах, — нет? — обрадовался Браун.
  
  Но он ошибался. Когда Служба безопасности узнала о квартире в Кенсингтоне, а также о том, что двум старшим инспекторам полиции не позволили там жить, а все их скрытые микрофоны сняли, то ее специалисты решили: в доме должна быть еще одна квартира, принадлежащая американцам, чтобы обеспечивать трансляцию бесед с советскими перебежчиками куда-то в другое место — для контроля. Через час Служба безопасности раздобыла план здания и отыскала на нем крошечную однокомнатную квартирку на первом этаже. К полуночи бригада водопроводчиков обнаружила провода, проложенные в трубах центрального отопления, и сделала от них отвод в квартире на втором этаже, хозяина которой учтиво убедили срочно взять небольшой отпуск и помочь тем самым ее величеству. К утру все слушали всех.
  
  Подчиненный Коллинза, специалист по электронным средствам разведки, снял наушники.
  
  — Куинн только что закончил разговор с очередным «похитителем», — сообщил он. — Теперь они говорят между собой. Хотите послушать, сэр?
  
  — Конечно, — согласился Браун.
  
  Техник переключил разговор, транслировавшийся из кенсингтонской квартиры, с наушников на динамик. Из пего зазвучал голос Куинна:
  
  — …было бы неплохо. Благодарю Самми. С молоком и сахаром.
  
  — Как вы думаете, мистер Куинн, он позвонит еще? — это спросил Маккрей.
  
  — Нет. Он говорил довольно убедительно, но все равно попахивало липой, — отозвался Куинн.
  
  Посетители поста прослушивания собрались уходить. В соседних помещениях уже стояли раскладушки. Браун намеревался постоянно держать руку на пульсе. Он выделил двоих для ночного дежурства. Было 2.30 ночи.
  
  Те же разговоры — по телефону и в гостиной — были услышаны и зафиксированы в центре связи службы безопасности на Корк-стрит. На кенсингтонской подстанции полиция слышала только телефонный разговор, за восемь секунд определила, что велся он из будки неподалеку от Паддингтона, и послала туда полицейского в штатском из ближайшего участка, расположенного в двухстах ярдах от будки. Полицейский задержал душевнобольного старика.
  
  На третий день в 9.00 утра одна из телефонисток на Гроувенор-сквер в очередной раз отозвалась на звонок. Судя по всему, говорил англичанин, резко и отрывисто.
  
  — Соедините меня с посредником.
  
  Женщина побледнела. До сих пор никто не употреблял этого слова. Она постаралась, чтобы ее голос звучал ласково.
  
  — Одну минутку, сэр.
  
  Не успел отзвенеть первый сигнал, как Куинн снял трубку. Женщина торопливо зашептала:
  
  — Кто-то спрашивает посредника. И все.
  
  Еще полсекунды, и послышался глубокий, спокойный голос Куинна.
  
  — Здорово, приятель. Ты хотел со мной поговорить?
  
  — Если вы желаете получить Саймона Кормака, вам придется раскошелиться. И серьезно. Теперь послушай…
  
  — Нет, браток, это ты послушай. Сегодня я уже успел поговорить с десятком всяких шутников. Сам знаешь, сколько на свете психов. Поэтому будь добр, один простой вопрос…
  
  В Кенсингтоне за восемь секунд установили, откуда звонят. Хитчин, Хертфордшир… уличная кабина на… на железнодорожной станции. Через десять секунд эти сведения уже были в Скотленд-Ярде у Крамера, но полицейский участок в Хитчине раскачивался медленно. Через тридцать секунд полицейский сел в машину, через минуту его высадили за два дома до станции, и в общей сложности через 141 секунду после начала телефонного разговора он ленивой походкой завернул за угол и приблизился к ряду уличных кабин. Слишком поздно. Звонивший проговорил тридцать секунд и к этому моменту уже смешался с утренней толпой пешеходов за две улицы от вокзала.
  
  Маккрей удивленно взглянул на Куинна.
  
  — Почему вы сами положили трубку? — спросил он.
  
  Пришлось, — лаконично отозвался Куинн. — К тому моменту, когда я договорил, у нас уже кончилось время.
  
  — Но если бы вы поговорили подольше, — заметила Самми Сомервилл, — полиция могла бы его поймать.
  
  — Если он тот, кто нам нужен, я хочу, чтобы он мне доверял, а не боялся меня — во всяком случае, пока, — ответил Куинн и замолк. Он казался на удивление спокойным, тогда как его собеседники сгорали от тревоги, глядя на телефон так, словно он должен был вот-вот зазвонить опять. Куинн знал, что предполагаемый похититель вряд ли доберется до другой будки раньше чем часа через два. А на войне он давным-давно взял себе за правило: если можешь только ждать, отдыхай.
  
  На Гроувенор-сквер Кевин Браун, разбуженный одним из своих людей, примчался на пост прослушивания, когда Куинн уже заканчивал разговор.
  
  — …называется эта книга? Узнаешь ответ, позвони. Я буду ждать, приятель. Пока.
  
  К Брауну присоединились Коллинз и Сеймур, и втроем они прослушали запись разговора.
  
  Затем включили динамик на стенке и услышали фразу Самми Сомервилл.
  
  — Правильно, — буркнул Браун.
  
  Прозвучал ответ Куинна.
  
  — Дубина, — заключил Браун. — Еще пара минут, и этого ублюдка взяли бы.
  
  — Одного возьмем, — заметил Сеймур, — а парень останется в руках у сообщников.
  
  — Надо взять одного и заставить сказать, где они прячутся, — прорычал Браун и стукнул здоровенным кулаком в ладонь.
  
  — У них, скорее всего, есть что-то вроде контрольного срока. Мы тоже пользуемся этим способом, когда хотим знать, не влип ли наш агент. Они могли договориться: если звонивший не вернется назад, скажем, через полтора часа — с запасом на возможные заторы на улицах, — сообщники знают, что его взяли. Тогда они приканчивают парня и смываются.
  
  — И не забывайте, сэр, что этим людям терять нечего, — к большому неудовольствию Брауна, добавил Сеймур. — Даже если они пойдут на сделку и вернут Саймона, им нужно еще позаботиться о своей жизни. Они ведь убили двух агентов Секретной службы и английского полицейского.
  
  — Надеюсь, этот Куинн знает что делает, — сказал Браун и вышел.
  
  В 10.15 в дверь подвала, где сидел Саймон Кормак, трижды постучали. Он натянул на голову мешок. Когда он снял его, на полу у двери стоял прислоненный к стене кусок картона.
  
  «Когда ты мальчишкой приезжал на каникулы в Нантакет, тетя Эмили читала тебе свою любимую книгу. Что это за книга?»
  
  Саймон уставился на записку. Он почувствовал вдруг невероятное облегчение. Кто-то связался с похитителями. Кто-то разговаривал с его отцом в Вашингтоне. Кто-то здесь и пытается его вызволить. Саймон изо всех сил пытался сдержать слезы, но они так и катились из глаз. Кто-то наблюдал за ним в глазок. Саймон шмыгнул носом — платка у него не было. Он вспомнил тетю Эмили, старшую сестру его отца: прямая, в неизменном глухом хлопчатобумажном платье, она гуляла с ним по берегу, потом усаживала на кочку и читала о зверушках, которые разговаривали и поступали совсем как люди. Он снова шмыгнул носом и прокричал ответ в сторону глазка. Глазок закрылся. Дверь чуть отворилась, в нее просунулась рука в черной перчатке и забрала лист картона.
  
  Человек с хриплым голосом позвонил в 1.30 дня. С Куинном его соединили немедленно. За одиннадцать секунд установили, откуда он звонит, — из будки в торговом центре в Милтон-Кейнс в графстве Бакингемшир. Вскоре местный полицейский в штатском добрался до будки и огляделся, но звонивший скрылся к тому времени уже полторы минуты назад. В разговоре он сразу взял быка за рога.
  
  — Книжка, — прохрипел он, — называется «Ветер в ивах».
  
  — Отлично, приятель, ты гот человек, с кем мне надо поговорить. Теперь я скажу тебе другой номер, ты его запомни, повесь трубку и позвони мне из другого места. Это телефон прямо ко мне, никто другой по нему не ответит. Триста семьдесят, два нуля, сорок. Обязательно позвони. Пока.
  
  И снова Куинн положил трубку. Но на этот раз он поднял голову и обратился к стене:
  
  Коллинз, можете передать в Вашингтон, что нужный человек объявился. Саймон жив. Они согласны на переговоры. Можете ликвидировать коммутатор в посольстве.
  
  Его услышали. Услышали все. Коллинз связался по спецлинии с Вайнтраубом в Лэнгли, тот передал новости Оделлу, а тот — президенту. Через несколько минут телефонистки уже покидали подвал на Гроувенор-сквер. Однако перед их уходом раздался последний звонок, и кто-то жалобным, плачущим голосом заявил:
  
  — Мы — пролетарская освободительная армия. Саймон Кормак у нас. Если Америка не уничтожит все свое ядерное оружие…
  
  Голос телефонистки был слаще патоки.
  
  — Милок, — сказала она, — пошел ты в задницу.
  
  — Опять, — проговорил Маккрей, — опять вы прервали разговор.
  
  — Он прав, — поддержала коллегу Самми. — Такие люди часто очень неуравновешенны. Разве не может быть так, что такое обращение раздражит его до крайней степени и он причинит вред Саймону Кормаку?
  
  — Может, — ответил Куинн. — Но мне кажется, я прав. Они не похожи на политических террористов. Я молю Бога, чтобы это оказался просто профессиональный убийца.
  
  От ужаса у молодых людей захватило дух.
  
  — Что же хорошего в профессиональном убийце? — воскликнула Самми.
  
  — Немного, — признал Куинн, который, казалось, почувствовал непонятное облегчение. — Но профессионал работает только за деньги. А этот пока еще ничего не получил.
  Глава 7
  
  Похититель позвонил лишь часов в шесть вечера. В промежутке Самми Сомервилл и Данкан Маккрей не сводили взгляд с телефона спецлинии, молясь в душе, чтобы этот человек, кто бы там он ни был, позвонил опять.
  
  Расслабиться смог только Куинн. Сбросив башмаки, он улегся на диване в гостиной и принялся читать книгу «Анабасис» Ксенофонта{Ксенофонт (ок. 430–355 или 354 г. до н. э.) — древнегреческий писатель и историк, автор сочинения «Анабасис», в котором описывал, как он в качестве стратега руководил отступлением армии от Вавилона к Трапезунду.}, как сообщила Саманта в подвал посольства по телефону из своей спальни. Книгу он привез с собой из Испании.
  
  — Никогда не слышал, — проворчал Браун.
  
  — Это о военной тактике, — поспешил объяснить Сеймур. — Написал один греческий генерал.
  
  Браун хмыкнул. Он был в курсе, что Греция входит в НАТО, но этим его познания и исчерпывались.
  
  У британской полиции дел было больше. В две телефонные будки — одну в Хитчине, хорошеньком провинциальном городишке на севере Хертфордшира, и другую, в недавно разросшемся Милтон-Кейнсе, — зашли спокойные люди из Скотленд-Ярда и стали снимать отпечатки пальцев. Там их было десятки, но полиция еще не знала, что ни одни не принадлежат похитителю, который набирал номер, натянув на руки хирургические перчатки телесного цвета.
  
  Людей, находившихся вблизи от будок, осторожно расспросили, не видели ли они звонивших в те минуты, когда похититель разговаривал с Куинном. Никто ничего особенного не заметил, не говоря уже о том, что никто не смотрел на время. Обе будки стояли в ряду с несколькими другими и обеими пользовались постоянно. К тому же, в местах, где стояли будки, было в то время много народу. Крамер проворчал:
  
  — Он звонит в самое оживленное время дня. И утром, и днем.
  
  Записи разговоров дали прослушать профессору-лингвисту, специалисту по говорам и областным акцентам, но так как говорил в основном Куинн, ученый лишь покачал головой.
  
  — Он прикрывает микрофон несколькими слоями бумаги или тонкой тканью, — объяснил лингвист. — Несложно, но весьма эффективно. Этим, конечно, анализатор речевых гармоник не обманешь, но мне, как и приборам, нужно больше материала, чтобы сделать хоть какие-то выводы.
  
  Следователь Уильямс пообещал снабдить его дополнительным материалом, когда похититель позвонит снова. В течение дня шесть домов попали под негласное наблюдение: один в Лондоне, другие пять — в близлежащих графствах. К вечеру два были исключены из числа подозрительных — в одном жил французский чиновник с женой и двумя детьми, работавший в лондонском филиале «Сосьете женераль»{Четвертый по величине банк Франции, основан в 1864 г.}; другой дом снимал немецкий профессор, занимавшийся научной работой в Британском музее.
  
  К концу недели отпали и четыре остальных дома, однако рынок недвижимости поставлял полиции все новых и новых «подозреваемых». И все требовалось проверить.
  
  — Если преступники действительно купили дом, — докладывал Крамер комитету КОБРА, — или сняли у ничего не подозревающего владельца, то, боюсь, найти его практически невозможно. В последнем случае следов вообще никаких не остается, а количество покупаемых за год домов на юго-востоке таково, что в конце концов все наши средства будут съедены надолго вперед.
  
  В глубине души Крамер согласился с предположением Куинна (он узнал о нем, прослушав запись разговора) относительно того, что звонивший более походит на профессионального преступника, нежели на террориста. Тем не менее поиск среди обеих групп правонарушителей продолжался, его не собирались прерывать до окончания дела. Даже если похитители и впрямь принадлежали к преступному миру, то свой «скорпион» они могли купить у террористов. Действия тех и других порою пересекались, иногда они даже вступали в сделки.
  
  Если британская полиция была перегружена работой, то ребята из ФБР маялись в подвале посольства от безделья. Кевин Браун расхаживал взад и вперед по длинной комнате, словно лев в клетке. Четверо его подчиненных валялись на раскладушках, другие четверо ждали, когда зажжется сигнальная лампочка, указывающая на то, что зазвонил спецтелефон в кенсингтонской квартире, номер которого теперь был известен похитителям. Лампочка загорелась в две минуты седьмого.
  
  Ко всеобщему удивлению, Куинн пропустил четыре сигнала. На пятом он снял трубку и первым начал разговор.
  
  — Привет. Рад, что ты позвонил.
  
  — Я уже говорил: если хотите получить Саймона Кормака живым, вам придется раскошелиться.
  
  Тот же голос — глубокий, хрипловатый и искаженный бумагой.
  
  — Ладно, давай беседовать, — дружелюбно согласился Куинн. — Меня зовут Куинн, просто Куинн. А тебя?
  
  — А иди ты!..
  
  — Да погоди, я ж не спрашиваю твое настоящее имя. Мы ведь не дураки, ни ты, ни я. Назови любое имя. Просто, чтобы я смог обратиться к тебе: «Привет, Смит, или Джонс…»
  
  — Зик, — проговорил голос.
  
  — З — И — К? Отлично. Послушай, Зик. ты ведь можешь разговаривать не больше двадцати секунд, так? Я не волшебник. Шпики слушают и пробуют определить, откуда ты говоришь. Перезвони через пару часов и продолжим. Идет?
  
  — Ага, — согласился Зик и повесил трубку.
  
  Кудесники на кенсингтонской подстанции вышли на номер за семь секунд. Снова уличная кабина, на сей раз в центре Грейт-Данмоу в графстве Эссекс, девятью милями западнее автострады М11 Лондон — Кембридж. Как и другие два городка, к северу от Лондона. Крошечный городишко с небольшим полицейским участком. Полицейские в штатском добрались до трех уличных кабин через восемьдесят секунд после того, как была повешена трубка. Поздно. В этот час, когда закрывались магазины и открывались пивные, народу было множество, но никто не вел себя подозрительно, никто не был в рыжем парике, усах и дымчатых очках. Зик снова выбрал оживленное время — ранний вечер, когда начинало смеркаться, но темно еще не стало, поскольку вечером телефонные будки освещены внутри.
  
  В подвале посольства Кевин Браун разбушевался.
  
  — Какого дьявола? На кого этот Куинн работает? — вопил он. — Носится с этим гадом как с писаной торбой!
  
  Четверо агентов поддакнули.
  
  В Кенсингтоне Самми Сомервилл и Данкан Маккрей задали тот же вопрос. Куинн молча растянулся на диване, пожал плечами и снова принялся за книжку. В отличие от новичков, он знал, что перед ним стоят две задачи: попытаться проникнуть в мысли человека на том конце провода и постараться завоевать его доверие.
  
  Он уже пришел к убеждению, что Зик далеко не дурак. Во всяком случае, до сих пор он не сделал серьезных ошибок, иначе уже был бы схвачен. Поэтому он должен понимать, что разговоры подслушивают и пытаются установить, откуда он звонит. Куинн не сказал ему ничего такого, чего тот не знал бы сам. Просто дал совет, в котором звучала забота о безопасности Зика, но вместе с тем не содержалось ничего для него нового.
  
  Как ни противно было этим заниматься, Куинн начинал строить мостик между собой и убийцей. Куинну хотелось, чтобы тот пришел к убеждению, что их общая цель — это обмен, а вот представители власти — люди скверные.
  
  Прожив много лет в Англии, Куинн знал, что для английского уха американский акцент звучит очень приятно. Что-то протяжное и мелодичное. Гораздо более дружеское, чем рубленая речь англичанина. Поэтому Куинн старался растягивать слова даже капельку сильнее, чем обычно. Очень важно, чтобы у Зика не создалось впечатления, будто на него давят или как-то над ним насмехаются. Но не менее важно было не дать ему заметить, как он, Куинн, ненавидит этого человека, заставляющего мучиться родителей, которые находятся за три тысячи миль от него. И Куинн был столь убедителен, что обманул даже Кевина Брауна.
  
  Но не Крамера.
  
  — Хотелось бы, чтобы он заставил этого негодяя поговорить подольше, — заметил следователь Уильямс. — Тогда кому-нибудь из наших коллег в провинции, быть может, удалось бы засечь звонившего или его машину.
  
  Крамер покачал головой.
  
  — Еще рано, — возразил он. — Трудность в том, что у констеблей в небольших графствах недостаточно опыта, когда речь идет о незаметной слежке. Куинн попытается продлить время разговоров, но позже, чтобы Зик ничего не заметил.
  
  Зик позвонил только на следующее утро.
  
  Энди Ланг взял выходной и отправился местным авиарейсом в Эр-Рияд, где добился, чтобы его принял управляющий, Стив Пайл.
  
  Здание Инвестиционного банка в столице Саудовской Аравии разительно отличалось от форта иностранного легиона в Джидде. Банк не пожалел денег на небоскреб из желтоватого мрамора, песчаника и полированного гранита. Ланг зашел в просторный внутренний двор на первом этаже, где раздавался лишь стук его каблуков и журчание прохладных фонтанов.
  
  Несмотря на то что стояла середина октября, снаружи было жарко до невозможности, но внутренний двор напоминал весенний сад. После получасового ожидания Ланга провели в кабинет управляющего на последнем этаже — настолько помпезный, что приезжавший полгода назад президент банка «Рокман-Куинз» нашел его более роскошным, чем его собственная резиденция на крыше нью-йоркского небоскреба.
  
  Стив Пайл был высоким, грубовато-добродушным человеком, который очень гордился своим отеческим отношением к молодым подчиненным всех национальностей. Его несколько неестественный румянец указывал на то, что в королевстве Саудовская Аравия, может быть, «суховато» внизу, на земле, но здесь, в его стенном баре, никакой нехватки спиртного не ощущалось.
  
  Он поздоровался с Лангом радушно, но не без удивления.
  
  — Мистер аль-Гаруи не предупредил, что вы приезжаете, Энди, — сказал он. Я послал бы в аэропорт машину.
  
  Мистер аль-Гарун был управляющим филиалом в Джидде, начальником Ланга.
  
  — Я ему ничего не говорил, сэр. Просто взял выходной. Мне показалось, что у нас там возникла проблема, и я хотел с вами посоветоваться.
  
  — Энди, Энди, меня зовут Стив, понятно? Рад, что вы появились. Так в чем проблема?
  
  Распечатки Ланг с собою не взял: если кто-то из сотрудников филиала в Джидде замешан в жульничестве, то отсутствие бумаг сразу бы все объяснило. Но у Ланга были подробные записи. В течение часа он рассказывал Пайлу о своем открытии.
  
  — Совпадения быть не может, Стив, — убеждал он. — Эти цифры нельзя объяснить иначе, как крупным мошенничеством.
  
  Когда Ланг объяснил суть того, что обнаружил, добродушие Пайла как рукой сняло. Они сидели в глубоких креслах, обитых испанской кожей и стоявших подле низенького кофейного столика с украшениями из кованой меди. Пайл встал и подошел к занимавшему всю стену окну с дымчатым стеклом, откуда открывалась внушительная панорама на пустыню, тянувшуюся на многие мили. Наконец он отошел от окна и вернулся к столу. Опять широко улыбаясь, он протянул руку:
  
  — Энди, вы очень наблюдательный молодой человек. Просто светлая голова. И преданный. Мне это нравится. Я ценю, что вы пришли ко мне с этой… проблемой. — Он повел Энди к двери. — Оставьте все мне. Выбросьте из головы. Я займусь этим лично. Вы далеко пойдете, можете мне поверить.
  
  Энди Ланг вышел из банка и направился в аэропорт, полный уверенности в своей правоте. Он поступил правильно. Управляющий положит мошенничеству конец.
  
  После его ухода Стив Пайл несколько минут барабанил пальцами по столу, после чего позвонил куда-то по телефону.
  
  В четвертый раз — а по спецлинии во второй — Зик позвонил без четверти десять утра. Специалисты установили, что говорят из Ройстона, городка на северной границе Хертфордшира, где тот примыкает к Кембриджу. Полицейский, прибывший туда через две минуты, опоздал на девяносто секунд. Отпечатков пальцев не было.
  
  — Куинн, давай короче. Мне нужно пять миллионов долларов, и быстро. Мелкими, бывшими в употреблении банкнотами.
  
  — Боже, Зик, это ж прорва денег. Знаешь, сколько они будут весить?
  
  Пауза. Неожиданное упоминание о весе денег привело Зика в замешательство.
  
  — Я сказал, Куинн. И не спорь. Выкинешь номер, и мы пришлем тебе парочку пальчиков — может, тогда поумнеешь.
  
  В кенсингтонской квартире Маккрей икнул и опрометью бросился в ванную. По пути он сшиб кофейный столик.
  
  — Кто там у тебя? — рявкнул Зик.
  
  — Легавый, — ответил Куинн. — Сам знаешь, как оно бывает. Никак эти засранцы не хотят оставить меня в покое.
  
  — Раз я сказал, значит, так и сделаю.
  
  — Послушай, Зик, ни к чему все это. Мы же с тобой профессионалы. Так? Вот и давай продолжать в том же духе. Будем делать то, что нам положено, не больше и не меньше. Ладно, время кончается. Вешай трубку.
  
  — Ты занимайся деньгами, Куинн.
  
  — Тут мне придется связаться с отцом. Перезвони через сутки. Кстати, как там парень?
  
  — Отлично. Покамест.
  
  Зик повесил трубку и вышел из будки. Он проговорил тридцать одну секунду. Куинн положил трубку на рычаг. Маккрей вернулся в комнату.
  
  — Если это повторится, — спокойно проговорил Куинн, — я немедленно выкину отсюда вас обоих, и в гробу я видел ваше Управление и Бюро.
  
  У Маккрея был такой виноватый вид, что, казалось, еще немного — и он заплачет.
  
  В подвале посольства Браун взглянул на Коллинза.
  
  — Ваш человек что-то нам напортачил, — сказал он. — Что это был за грохот на линии?
  
  Не дожидаясь ответа, он снял трубку телефона, связывавшего подвал с квартирой. Саманта Сомервилл сказала насчет прозвучавшей угрозы отрезать парню пальцы и объяснила, что Маккрей задел коленом за столик.
  
  Когда она положила трубку, Куинн спросил:
  
  — Кто это?
  
  — Мистер Браун, — официальным тоном ответила женщина. — Мистер Кевин Браун.
  
  — Это еще кто такой? — осведомился Куинн. Саманта обвела комнату тревожным взглядом.
  
  — Заместитель помощника директора Бюро по уголовно-следственной части, — все так же сухо проговорила она, зная, что Браун слушает.
  
  Куинн злобно потряс кулаком. Самми пожала плечами.
  
  В полдень в квартире было созвано совещание. До следующего утра Зик звонить вроде не собирался, и у американцев появилось время обсудить его требование.
  
  Приехали Кевин Браун, Коллинз и Сеймур. Найджел Крамер привез с собою Уильямса. Куинн был знаком со всеми, кроме Брауна и Уильямса.
  
  — Можете передать Зику, что Вашингтон согласен, — сказал Браун, — Двадцать минут назад оттуда пришло сообщение. Мне это страшно не нравится, но так решено. Пять миллионов долларов.
  
  — Да, но я не согласен, — ответил Куинн.
  
  Браун уставился на него, словно не веря собственным ушам.
  
  — Ах, вы не согласны, Куинн? Вы не согласны. Правительство Штатов согласно, а вот мистер Куинн — нет. Можно узнать почему?
  
  — Потому что соглашаться на первое же требование похитителей крайне опасно, — невозмутимо объяснил Куинн. — Стоит только сразу согласиться, и они решат, что нужно было просить больше. Если человеку приходит такое в голову, ему начинает казаться, что его одурачили. И если он психопат, то может разозлиться. А выместить злость он способен лишь на заложнике.
  
  — Вы считаете, что Зик психопат?
  
  — Возможно. А может, и нет, — отозвался Куинн. — Возможно, психопат кто-то из его подручных. Но даже действуя в одиночку — а это скорее всего не так, — псих всегда может выйти из равновесия.
  
  — Что же вы советуете? — спросил Коллинз. Браун фыркнул.
  
  — Все еще только начинается, — сказал Куинн. — Саймон Кормак сможет выйти сухим из воды, если похитители будут убеждены в двух обстоятельствах: во-первых, в том, что им удастся выжать из его семьи максимум того, что она может заплатить, и. во-вторых, в том, что они увидят эти деньги, только если отдадут Саймона живым и невредимым. К такому заключению за несколько секунд они не придут. И в довершение всего отнюдь не исключено, что полиции удастся их обнаружить.
  
  — Я согласен с мистером Куинном, — сказал Крамер. — На все это может уйти несколько недель. Пусть это звучит жестоко, но такой выход лучше, чем броситься очертя голову вперед, чего-то недоучесть и в результате получить труп парня.
  
  — Чем больше времени вы мне дадите, тем лучше, — заметил следователь Уильямс.
  
  — Так что же мне ответить Вашингтону? — осведомился Браун.
  
  — Скажите им, — спокойно ответил Куинн, — что они поручили мне договориться о возвращении Саймона и именно это я и пытаюсь сделать. Если они хотят отстранить меня от переговоров, тем лучше. Только им придется сообщить об этом президенту.
  
  Коллинз кашлянул. Сеймур уставился в пол. Совещание завершилось.
  
  Когда Зик позвонил опять, голос Куина звучал виновато.
  
  — Послушай, я пытался связаться с президентом Кормаком лично. Пустой номер. Он почти все время находится под транквилизаторами. То есть я хочу сказать, что ему чертовски…
  
  — Хватит чесать языком, мне нужны деньги, — отрезал Зик.
  
  — Клянусь Богом, я делаю все, что могу. Но послушай, пять миллионов — это слишком. Столько наличных у него нет все его деньги вложены в ценные бумаги, превратить которые в звонкую монету можно лишь за несколько недель. Мне сказали, что я могу заплатить тебе девятьсот тысяч долларов, — их я получу быстро.
  
  — Ну нет! — зарычал голос в трубке. — Вы там в Америке можете достать денег где-нибудь еще. А я могу подождать.
  
  — Ну ясное дело, — искренне согласился Куинн. — Ты в безопасности. Легавым до вас не добраться, это точно, по крайней мере пока. Вот если б ты мог хоть немного скостить… С парнем все в порядке?
  
  — Да.
  
  Куинн понял, что Зик размышляет.
  
  — Мне нужно спросить тебя кое о чем, Зик. Эти подлецы давят на меня со страшной силой. Спроси у парня, как звали его собачку ему подарили ее, когда он еще пешком под стол ходил, а подохла она, когда ему было уже десять. Просто, чтоб мы знали, что с ним все в порядке. Тебе ж это ничего не стоит. А мне очень поможет.
  
  — Четыре миллиона, — бросил Зик, — И не меньше, заруби себе на носу.
  
  В трубке раздались короткие гудки. Звонили из Сент-Неотса, городка, расположенного чуть южнее Кембриджа. на границе с графством Бедфордшир. Никто не заметил человека, выходящего из одной из стоящих у почты будок.
  
  — Что вы делаете? — с любопытством спросила Самми.
  
  — Начинаю нагнетать атмосферу, — ответил Куинн и больше ничего объяснять не стал.
  
  Куинн уже давно понял, что в данном случае у него в руках есть козырь, который далеко не всегда бывает у посредников. В горах Сардинии или Центральной Америки разбойники, если захотят, могут скрываться в течение месяцев или даже лет. Никакое прочесывание местности силами воинских частей, никакие полицейские патрули не угрожают им среди покрытых мелколесьем и изрезанных пещерами холмов. Единственную опасность могут представлять для них вертолеты, но и только.
  
  В густонаселенном уголке Англии Зик и его дружки находятся на законопослушной и, значит, враждебной для них территории. Чем дольше они будут здесь скрываться, тем выше по закону средних чисел вероятность их обнаружения. Поэтому, нагнетая обстановку, он вынудит их как можно скорее уладить свои дела. Вся штука заключается в том, чтобы заставить их поверить, что они выиграли, совершили удачную сделку и им не нужно убивать заложника перед бегством.
  
  Куинн рассчитывал на соратников Зика — из осмотра места засады полиции было известно, что преступников было по крайней мере четверо, — которые сидели взаперти в четырех стенах. Скоро они начнут испытывать приступы раздражения, клаустрофобии и в конце концов станут торопить своего главаря поскорее покончить со всем этим, причем будут приводить те же доводы, что и сам Куинн. Подвергаясь давлению с обеих сторон, Зик будет стремиться взять сколько сможет и побыстрее скрыться. Но произойдет это лишь тогда, когда давление па похитителей станет еще сильнее.
  
  Куинн намеренно вложил в голову Зика две мысли: что он. Куинн, хороший парень, который старается как можно скорее покончить с этим делом и которому постоянно мешают власти — тут он вспомнил лицо Кевина Брауна и подумал, что не такая уж это наглая ложь, — а также мысль о том, что Зик находится в полной безопасности… пока. В виду-то Куинн имел как раз противоположное. Чем чаще Зика будут навещать кошмарные видения, как полиция вламывается в дом, тем лучше.
  
  Профессор-лингвист теперь сумел определить, что Зику под пятьдесят или немного за пятьдесят и что он, скорее всего, главарь банды. Когда Зик на что-либо соглашался, голос его звучал уверенно, он явно не собирался ни с кем советоваться. Родился Зик почти наверняка в районе Бирмингема в рабочей семье и не получил блестящего образования. Однако его выговор претерпел сильные изменения за годы пребывания вдали от Бирмингема, возможно за границей.
  
  Психоаналитик попытался воссоздать портрет этого человека. Зик явно находится под напряжением, которое растет по мере продолжения каждого разговора. Его враждебность к Куинну постепенно уменьшается. Он привычен к насилию — когда он говорил, что может отрезать Саймону Кормаку пальцы, в его голосе не было и тени колебаний или угрызений совести. С другой стороны, он кажется человеком последовательным и расчетливым, осторожным, но не испуганным. Тип опасный, но вполне нормальный. Не псих и не политический террорист.
  
  Все эти сведения поступили к Найджелу Крамеру, который не преминул доложить их комитету КОБРА. Кроме того, они были переданы в Вашингтон, непосредственно кризисному комитету, а также в кенсингтонскую квартиру. Куинн прочел полученное сообщение и передал листки Самми.
  
  — Одного я не понимаю, — дочитав, сказала она, — почему они выбрали именно Саймона Кормака? Конечно, президент — человек вполне обеспеченный, но в Англии можно было найти и других ребят из богатых семей.
  
  Куинн, который нашел ответ на этот вопрос, еще сидя перед телевизором в баре в Испании, взглянул на нее, но ничего не сказал. Саманта ощутила досаду. Кроме того, это ее озадачило. Куинн озадачивал ее все сильнее и сильнее.
  
  На седьмой день после похищения и четвертый после первого звонка Зика ЦРУ и британская Служба безопасности дали отбой своим агентам, внедрившимся в террористические организации Европы. Никаких признаков того, что «скорпион» появился из этого источника, не было, поэтому мысль о политических террористах пришлось отбросить. Организации, в которых проводилось негласное расследование, включали в себя ирландские группировки ИРА и ИНЛА, где и ЦРУ и Служба безопасности имели своих осведомителей, но не желали открывать их друг другу: немецкую «Фракцию Красной Армии», преемницу группы «Баадер — Майнхоф», итальянские «Красные бригады», французскую «Аксьон директ», испанско-баскскую группу ЕТА и бельгийскую ССС. Были еще и более мелкие и даже более тайные организации, но их сочли слишком слабыми для похищения Саймона Кормака.
  
  На следующий день Зик объявился снова. Звонил он, зайдя в одну из будок на автозаправочной станции, располагавшейся на автостраде М11 к югу от Кембриджа. Это было установлено за восемь секунд, однако полицейскому в штатском удалось добраться туда лишь через семь минут. Зик, естественно, давным-давно исчез в непрерывном потоке машин и людей.
  
  — Этот пес, — не вдаваясь в околичности, начал он, — его звали Мистер Спот.
  
  — Благодарю, Зик, — отозвался Куинн. — Не трогай парня, и мы закончим наши дела даже раньше, чем ты думаешь. А у меня новост и: банкиры мистера Кормака могут быстро набрать чистоганом миллион двести тысяч долларов. Соглашайся, Зик.
  
  — А пошел ты! — пролаял голос в трубке. Однако Зик спешил — время было на исходе. Он снизил сумму до трех миллионов. И повесил трубку.
  
  — Почему вы не согласились, Куинн? — спросила Саманта. Она сидела на краешке стула; Куинн встал и направился было в ванную. Он всегда занимался своим туалетом и завтракал только после звонка Зика, так как знал, что в ближайшее время тот уже не позвонит.
  
  — Тут дело не в деньгах, — ответил Куинн, выходя из комнаты, — Зик еще не созрел. Он может начать повышать сумму, считая, что его надули. Я хочу поработать над ним еще немного, пусть давление станет сильнее.
  
  — А как насчет давления на Саймона Кормака? — крикнула Самми в сторону коридора. Куинн остановился, потом вернулся к двери в гостиную.
  
  — Да, — хладнокровно ответил он, — а также на его родителей. Я помню об этом. Но в таких случаях преступники должны быть уверены, действительно уверены, что выжали все, что можно. Иначе они могут разозлиться и причинить вред заложнику. Мне уже приходилось видеть такое. Постепенные действия гораздо эффективнее кавалерийских наскоков. Если за первые двое суток арестовать преступников не удается, дело принимает затяжной характер, идет война на изнурение, когда похитители и посредник соревнуются в выдержке. Если они не получают ничего, то приходят в ярость, если получают слишком много и быстро, то считают, что продешевили, и опять-таки приходят в ярость. А для заложника это может плохо кончиться.
  
  Включив через несколько минут магнитофон, Найджел Крамер услышал эти слова и одобрительно кивнул. Ему пришлось участвовать в переговорах о возвращении заложников дважды, и личный опыт подсказывал то же самое. В одном случае заложник был получен живым и невредимым. в другом — был убит разозлившимся и возмущенным психопатом.
  
  В подвале американского посольства Куинна слушали напрямую.
  
  — Чушь собачья, — заметил Браун. — Он должен был соглашаться, ей-Богу! Парня пора уже освободить. И вот тогда-то я займусь этими сволочами сам.
  
  — Если им удастся скрыться, оставьте это столичной полиции, — посоветовал Сеймур. — Уж она-то их найдет.
  
  — Ага, и британский суд приговорит их к пожизненному заключению в тюрьме мягкого режима. Знаете, что значит здесь пожизненное заключение? Четырнадцать лет с выходными днями. Дерьмо. Вот что я вам скажу, мистер: никто, никто на свете не может сделать такого моему президенту и уйти безнаказанным. Рано или поздно мерзавцами займется Бюро, как оно и должно было быть с самого начала. И уж я с ними разберусь, да так, как это принято у нас в Бостоне.
  
  Этим вечером Найджел Крамер приехал в кенсингтонскую квартиру один. Он сообщил, что новостей нет. Было опрошено около четырехсот человек, проверено почти пятьсот подозрительных, на которых кто-то обратил внимание полиции, проведено тайное наблюдение более чем за ста шестьюдесятью домами. Ничего.
  
  Уголовно-следственный отдел бирмингемской полиции просмотрел свои архивы за пятьдесят лет в поисках преступников, склонных к насилию и давно покинувших город. Было отобрано восемь имен, всех этих людей проверили и освободили от подозрений — кто уже умер, кто сидит в тюрьме, кто абсолютно точно находится где-то в другом месте.
  
  В Скотленд-Ярде существует такая мало известная широкой публике вещь, как архив голосов. Современная техника позволяет разделить голос человека на колебания. которые показывают, как человек вдыхает и выдыхает воздух, звуки какого тона и высоты использует при речи, как составляет из звуков слова и как их произносит. Получающаяся на осциллографе картина сходна в каком-то отношении с отпечатками пальцев: по ней можно установить, кто говорит, если запись этого человека есть в архиве.
  
  Там имеются записи голосов многих преступников, о чем те часто и сами не подозревают: записываются и телефонные звонки анонимных осведомителей, и голоса арестованных, когда их допрашивают. Голоса Зика в архиве не оказалось.
  
  Собранные улики тоже ничего не дали. Гильзы, пули, слепки отпечатков башмаков и шин тихо лежали в полицейских лабораториях и отказывались открывать свои секреты.
  
  В радиусе пятидесяти миль от Лондона, включая и сам город, находится восемь миллионов жилых домов, рассказывал Крамер. — Добавьте к этому сухие канализационные люки, склады, подвалы, склепы, всякие подземные ходы и нежилые дома. Однажды у нас был случай с убийцей и насильником, называвшим себя Черной Пантерой, который жил в заброшенных шахтах под национальным парком. Он заманивал туда свои жертвы. Конечно, в конце концов мы его взяли. Простите, мистер Куинн. Мы ищем.
  
  На восьмой день напряжение в кенсингтонской квартире стало уже ощутимым. На молодых людей оно действовало сильнее; Куинн же, если и чувствовал его влияние, то вида не показывал. В промежутках между звонками и совещаниями он подолгу лежал на кровати и смотрел в потолок, пытаясь проникнуть в ход мыслей Зика и выработать тактику следующего разговора. Когда следует сделать последний шаг? Как организовать освобождение?
  
  Маккрей оставался все таким же добродушным, но уже начал уставать. Он был предан Куинну как пес, всегда был готов куда-нибудь сбегать, сварить кофе или прибраться в квартире.
  
  На девятый день Саманта попросила разрешение сходить в магазин. Кевин Браун, которому она позвонила на Гроувенор-сквер, ворча, согласился. Впервые чуть ли не за две недели она вышла из квартиры, доехала на такси до Найтсбриджа и провела четыре роскошных часа, расхаживая по универмагам «Харви энд Николс» и «Харродз». В «Харродзе» она решила себя побаловать и купила экстравагантную и очень симпатичную сумочку из крокодиловой кожи.
  
  Когда она вернулась, мужчины выразили восхищение ее покупкой. У Самми были подарки и для них: ручка с золотым пером для Маккрея и кашемировый свитер для Куинна. Молодой оперативник из ЦРУ был весьма тронут; Куинн тут же натянул свцтер и выдал одну из своих редких, но ослепительных улыбок. Для всех троих это были единственные беззаботные минуты, проведенные в кенсингтонской квартире.
  
  В тот же день в Вашингтоне кризисный комитет мрачно слушал доктора Армитеджа. После похищения президент ни разу не появился на публике, к чему народ отнесся с сочувствием, но его поведение за кулисами вызывало в комитете глубокую озабоченность.
  
  — Здоровье господина президента тревожит меня все сильнее и сильнее, — заявил доктор Армитедж вице-президенту, советнику по вопросам национальной безопасности, четырем министрам и директорам ЦРУ и ФБР. — Трудные времена в правительстве случались и прежде, да и будут случаться. Но тут дело более интимное и глубокое. Человеческий мозг, не говоря уже о теле, не способен столь долго выносить подобное напряжение.
  
  — Каково его физическое состояние? — спросил генеральный прокурор Билл Уолтерс.
  
  — Он страшно изможден, без снотворного не засыпает, если засыпает вообще. Стареет на глазах.
  
  — А как насчет умственной деятельности? — поинтересовался Мортон Станнард.
  
  — Вы же сами видели, что было, когда он пытался заниматься обычными государственными делами, — напомнил доктор Армитедж. Собравшиеся печально закивали. — Говоря прямо, он теряет хватку. Внимание у него рассеяно, память часто подводит.
  
  Пряча взгляд, Станнард сочувственно склонил голову. Моложе на десять лет госсекретаря Доналдсона и министра финансов Рида, министр обороны, который раньше был международным финансистом из Нью-Йорка, дельцом-космополитом, ценил изысканную пищу, отборные вина и французских импрессионистов. В период затруднений со Всемирным банком он приобрел репутацию человека, способного без сучка и задоринки удачно провести любые переговоры и при этом настоять на своем — в чем не раз убеждались страны «третьего мира», просившие непомерных кредитов без особых возможностей их погашения и уходившие от него с пустыми руками.
  
  За последние два года он приобрел известность в Пентагоне как борец за эффективность капиталовложений: он был убежден, что американский налогоплательщик на каждый доллар налога должен иметь на доллар вооружений. Там он нажил себе врагов, особенно среди армейской верхушки и лоббистов. Но затем появился Нантакетский договор, который нарушил расстановку сил на Потомаке. Станнард оказался на стороне военно-промышленного комплекса и Объединенного комитета начальников штабов, протестуя против сокращения вооружений.
  
  Если Майкл Оделл не принимал Нантакетский договор просто нутром, то Станнарда скорее волновали вопросы власти, и его неприятие договора основывалось не только на чисто философских принципах. Однако когда кабинет проголосовал за договор, лицо его осталось бесстрастным — как и сейчас, когда он слушал врача, говорившего об ухудшении состояния здоровья президента.
  
  Этого никак нельзя было сказать о Хьюберте Риде, который прошептал:
  
  — Бедняга. Вот бедняга.
  
  — Проблема усугубляется еще и тем, — продолжал психоаналитик, — что президента никак не назовешь открытым, эмоциональным человеком. Он держит все в себе. Внутри… конечно, внутри он переживает, как и все мы. Впрочем, как и все нормальные люди. Но у него ничего не выходит наружу, он не позволяет себе ни стона, ни вздоха. С первой леди иначе — ее не сдерживает официальное положение, да и лекарства она принимает охотнее. Но при всем том ее состоянии такое же скверное, если даже не хуже. Саймон — ее единственный ребенок. И она только усугубляет тревогу президента.
  
  Врач распрощался с озабоченными политиками и вернулся в главное здание.
  
  Любопытство и ничто иное заставило Энди Ланга два дня спустя задержаться после работы в филиале Инвестиционного банка Саудовской Аравии и сделать запрос на своем компьютере. Увиденное потрясло молодого человека.
  
  Мошенничество не прекратилось. После его беседы с управляющим, который мог положить всему конец одним телефонным звонком, были совершены еще четыре такие же банковские операции. Подозрительный счет буквально ломился от денег, переведенных туда из общественных фондов Саудовской Аравии. Ланг знал, что казнокрадство не чуждо официальным деятелям этой страны. но суммы на счете были громадные, их с избытком хватило бы на любую крупную коммерческую или другого рода операцию.
  
  С внезапным ужасом он понял, что Стив Пайл, человек, которого он так уважает, замешан в этом. Конечно, Пайл не первый банковский чиновник, пошедший на подлог. Но Энди был все равно потрясен. Подумать только: он отправился со своим открытием прямо к преступнику! Остаток ночи Энди провел у себя в квартире за портативной пишущей машинкой. Так получилось, что сюда на работу его наняли не в Нью-Йорке, а в Лондоне, где он работал в филиале другого американского банка, когда «Рокмен-Куинз» предложил ему это место.
  
  Лондон был также центром «Рокмен-Куинза» по операциям в Европе и на Ближнем Востоке, там помещался самый большой филиал банка и находился его главный бухгалтер по операциям за пределами США. Зная свои обязанности, ему-то Ланг и послал свою докладную, приложив к пей четыре листа распечаток, подтверждавших его правоту.
  
  Будь Энди капельку хитрее, он отправил бы свой пакет обычной почтой. Но она работала медленно и не всегда надежно. Поэтому он положил пакет в банковский мешок для почты, обычно отправлявшийся из Джидды прямо в Лондон. Это обычно. Однако после визита Ланга на прошлой неделе к управляющему тот велел всю банковскую почту из Джидды направлять через Эр-Рияд. На следующий день Стив Пайл просмотрел исходящую корреспонденцию, обнаружил докладную Ланга и, отправив остальную почту дальше, очень внимательно прочитал все, что написал его подчиненный. Закончив, он снял трубку и набрал городской номер.
  
  — Полковник Истерхаус, у нас тут возникла сложность. Думаю, нам следует повидаться.
  
  Средства массовой информации по обе стороны Атлантики, сообщив все, что имели сообщить, принялись повторять имевшиеся у них сведения на все лады. Самые разнообразные специалисты, от профессоров психиатрии до медиумов, предлагали властям свои услуги. Ясновидящие связывались с миром духов и получали от них самые противоречивые советы. От частных лиц и богатых фондов посыпались предложения заплатить выкуп, как бы велик он ни был. Телевизионные проповедники доводили себя до неистовства, в церквах и соборах устраивались всенощные бдения.
  
  Для разного рода корыстолюбцев настали горячие денечки. Несколько сот такого рода «помощников» предложили занять место Саймона Кормака, уверенные, что на подмену никто не согласится. На десятый день после первого звонка Зика в передачи, которые слушала вся Америка, вкралась новая нотка.
  
  Некий евангелист из Техаса, недавно получивший неожиданное и щедрое вспомоществование от одной нефтяной корпорации, заявил, что ему был божественный голос. Преступление против Саймона Кормака, а значит, и против его отца — президента, а значит, и против Соединенных Штатов, было совершено коммунистами. Сомнений в этом не было. Журналисты подхватили откровение и сообщили о нем всей стране. Первые семена плана «Крокетт» были брошены в землю.
  
  Сразу же по приезде в Лондон, сняв деловой костюм и облачившись в обычное платье, агент Самми Сомервилл оказалась в высшей степени привлекательной женщиной. За время работы в Бюро ей дважды приходилось пользоваться своими чарами для служебных надобностей. Один раз, придя на очередное свидание с неким высокопоставленным чином Пентагона к нему в квартиру, она сделала вид, что выпила лишку. Поверив, что она спит как убитая, высокопоставленный чин весьма неосмотрительно поговорил по телефону, после чего стало ясно: он устраивает контракты на поставку вооружения определенным промышленникам и участвует в полученных прибылях.
  
  В другой раз она согласилась отобедать с неким крупным боссом мафии и, находясь в его машине, спрятала под обивку сиденья миниатюрный передатчик. То, что ФБР услышало с помощью этого передатчика, позволило привлечь мафиози к суду сразу по нескольким обвинениям.
  
  Кевин Браун прекрасно отдавал себе в этом отчет, когда выбрал Саманту для присмотра за посредником, на посылке коего в Лондон так настаивал Белый дом. Он надеялся, что Куинн, как и его предшественники, не устоит перед нею, расслабится и станет поверять ей свои тайные мысли и планы, которые не могут быть уловлены микрофонами.
  
  Но вот на обратное он не рассчитывал. Вечером на одиннадцатый день Самми столкнулась с Куинном в узком коридорчике квартиры, соединявшем ванную с гостиной. Разойтись там было сложно. Поддавшись внезапному порыву, Самми Сомервилл, обвив руками шею Куинна, поцеловала его. Ей хотелось этого уже неделю. Он не оттолкнул ее, однако Самми несколько удивило желание, с которым он ответил на поцелуй.
  
  Объятие длилось несколько минут, а тем временем ничего не подозревающий Маккрей гремел на кухне сковородками. Загорелой рукой Куинн гладил женщину по блестящим белокурым волосам. Она почувствовала, как напряженность и утомление куда-то улетучиваются.
  
  — Еще долго, Куинн? — шепнула Самми.
  
  — Уже нет, — тихо проговорил он. — Если все пойдет хорошо, несколько дней, быть может, неделя.
  
  Они вернулись в гостиную, и Маккрей, пришедший звать их к столу, ничего не заметил.
  
  Полковник Истерхаус проковылял по толстому ковру, устилавшему пол в кабинете Стива Пайла, и устремил взор в окно; докладная Ланга осталась лежать на кофейном столике. Пайл с тревогой на лице наблюдал за ним.
  
  — Боюсь, этот юноша может причинить непоправимый вред нашей стране, — мягко проговорил Истерхаус. — Неумышленно, разумеется. Я уверен, что он честный молодой человек. И все же…
  
  На самом деле он встревожился гораздо больше, чем было видно по нему. Его план уничтожения всей династии Сауда находился в стадии осуществления и мог легко быть разрушен.
  
  Имам шиитских фундаменталистов был надежно спрятан, Служба безопасности ему не грозила, так как в ее компьютере было стерто все, что касалось его знакомых, друзей, покровителей и возможных мест пребывания. Фанатик из религиозной полиции постоянно держал связь с полковником. Набор добровольцев среди шиитов продолжался; им лишь говорилось, что их готовят к подвигу, достойному вечной славы, который они должны будут совершить во имя имама, а значит, и Аллаха.
  
  Строительство стадиона, согласно графику, уже заканчивалось. Его огромные ворота, окна, запасные выходы и система вентиляции управлялись с помощью специального компьютера по программе, написанной самим Истерхаусом. Согласовывался план маневров в пустыне, благодаря которому в вечер генеральной репетиции подавляющей части регулярной саудовской армии в столице не будет. Генерал-майору из Египта и двум палестинским торговцам оружием было уже заплачено, и они готовились заменить в этот же вечер оружие королевской гвардии на неисправное.
  
  Американские автоматы «пикколо» вместе с амуницией должны прибыть морем в начале года, а сейчас шли переговоры об организации их хранения и раздачи шиитским добровольцам. Как и говорил Истерхаус Сайрусу Миллеру, американские доллары были ему нужны лишь для некоторых закупок на внешнем рынке. По счетам внутри страны он мог платить в риалах.
  
  Всего этого Стив Пайл не знал. Управляющий банком и раньше был наслышан об Истерхаусе и его завидном влиянии в придворных кругах, поэтому был польщен, когда два месяца назад получил от полковника приглашение на обед. Увидев удачно подделанное удостоверение ЦРУ на имя полковника, он был потрясен. Подумать только: оказывается, этот человек никакой не независимый консультант, а работает на правительство его страны и только ему, Стиву Пайлу, известно об этом.
  
  — Появились слухи о намерении определенных кругов свергнуть короля, — серьезно проговорил Истерхаус. — Мы тут кое-что проверили и сообщили его величеству Фахду. Король согласился объединить усилия его сил безопасности и нашего Управления с целью разоблачения преступников.
  
  Пайл перестал жевать и открыл от изумления рот. Впрочем, ничего невозможного в том, что он услышал, не было.
  
  — Как вам известно, за деньги в этой стране можно купить все. включая информацию. Она-то нам и нужна, но средства сил безопасности трогать нельзя — а вдруг и там есть заговорщики? Вы знаете, кто такой принц Абдул?
  
  Пайл кивнул. Двоюродный брат короля, министр общественных работ.
  
  — Король поручил ему связь со мной, — продолжал полковник. — Принц согласился с тем, что средства, необходимые нам для раскрытия заговора, должны поступать из его бюджета. Нет нужды упоминать, что самые высокие круги Вашингтона выражают настойчивое желание оградить дружественное правительство от чьих бы то ни было посягательств.
  
  Таким образом банк в единственном лице своего легковерного шефа согласился участвовать в создании фонда. А Истерхаус к тому времени уже поработал с ЭВМ министерства общественных работ и ввел в ее программу четыре новые команды.
  
  Согласно одной из них, ЭВМ должна была сообщать на его терминал всякий раз, когда министерство выписывало чек для оплаты счета подрядчика. Каждый месяц от подрядчиков поступали счета на весьма круглые суммы: министерство занималось в окрестностях Джидды строительством дорог, школ, больниц, глубоководных портов, стадионов, мостов, путепроводов, промышленных сооружений и жилья.
  
  Вторая команда заключалась в том, чтобы к каждой оплате прибавлять 10 % и переводить их на его личный счет в филиал банка в Джидде. Третья и четвертая команды были защитными: если министерство сделает запрос о своем счете в банке, компьютер должен был показывать сумму плюс десять процентов. И наконец, в случае прямого вопроса он должен ответить, что информация отсутствует, и стереть память. Сейчас на счету Истерхауса было 4 миллиарда риалов.
  
  Ланг обратил внимание на загадочный факт: как только банк по распоряжению министерства переводил деньги на счет подрядчика, ровно десять процентов этой суммы одновременно переводилось со счета министерства на один и тот же анонимный счет в том же банке.
  
  Жульничество Истерхауса было просто-напросто разновидностью так называемой «аферы с четвертой кассой» и могло раскрыться только будущей весной во время ежегодной министерской ревизии. (Такого рода мошенничество основывается на истории о некоем владельце бара в Америке, который, несмотря на то что народу у него всегда было полно, пришел к убеждению, что его выручка на четверть меньше, чем следовало бы. Он нанял лучшего частного сыщика, который, поселившись в комнате над баром, провертел в полу дырку и провел неделю, лежа на животе и наблюдая за баром. Наконец, он доложил, что ему очень жаль, но все бармены — честные люди. Каждый доллар и десятицентовик, пересекший стойку, попадает в одну из четырех касс. «Как четырех? — удивился владелец. — Я устанавливал только три кассы».)
  
  — Зла этому молодому человеку никто не желает, — сказал Истерхаус, — но если он будет продолжать в том же духе и не успокоится, то не разумнее ли будет перевести его назад в Лондон?
  
  — Не так-то это просто. А вдруг он не захочет? — возразил Пайл.
  
  — Он, несомненно, уверен, — ответил Истерхаус, — что его пакет дойдет до Лондона. И если из Лондона его вызовут — или по крайней мере вы скажете ему, что вызвали, — он отправится туда как миленький. А вам останется лишь позвонить в Лондон н сказать, что вы хотите, чтобы Ланга перевели в другое место. Основания: терпеть его здесь больше нет возможности, поскольку он груб с подчиненными и дурно влияет на коллег. Докладная-то его у вас. А если он начнет и там мутить воду, то это лишь будет доказательством вашей правоты.
  
  Пайл был в восхищении. Такое решение исключало любую случайность.
  
  Куинн был достаточно опытен, чтобы сообразить, что у него в спальне установлен не один, а два микрофона. Первый он нашел за час, еще через час обнаружил другой. В основании массивной бронзовой настольной лампы было просверлено миллиметровое отверстие. Оно казалось явно лишним: провод проходил через отверстие сбоку. А обнаруженная им дырочка находилась в центре основания. Куинн несколько минут пожевал пластинку жевательной резинки, которой снабдил его вице-президент Оделл для трансатлантического перелета, и плотно заткнул ею отверстие.
  
  Через несколько минут в подвале посольства дежурный специалист по электронной разведке повернулся на стуле и подозвал коллегу из ФБР. Вскоре на посту прослушивания появились Браун и Коллинз.
  
  — Один из микрофонов в спальне отказал, — сообщил техник. — Тот, который в основании лампы. Не работает.
  
  — Механическое повреждение? — спросил Коллинз. Несмотря на уверения изготовителей, техника время от времени подводила.
  
  — Возможно, — согласился электронщик. — Наверняка сказать трудно. С виду все в порядке. Но его чувствительность вдруг резко упала.
  
  — А может, Куинн его нашел? — предположил Браун. — И что-нибудь туда затолкал. Тип-то он хитрющий.
  
  — Возможно, — опять согласился техник. — Хотите, мы сейчас туда съездим?
  
  — Нет, — ответил Коллинз. — Все равно в спальне он не разговаривает. Валяется на постели и размышляет. К тому же есть второй микрофон, тот что в розетке.
  
  Этой ночью, двенадцатой по счету со времени первого звонка Зика, Самми пришла в спальню к Куинну, расположенную в дальнем от комнаты Маккрея конце квартиры. Дверь, открываясь, щелкнула.
  
  — Что это? — спросил агент ФБР, дежуривший в эту ночь рядом с техником. Тот пожал плечами.
  
  — Это в спальне Куинна. Дверная защелка или окно. Может, он пошел в сортир. Или захотел проветрить. Голосов-то не слышно.
  
  Куинн молча лежал почти в полной темноте; в комнату проникал лишь слабый свет уличных фонарей. Он лежал неподвижно, глядя в потолок. На нем ничего не было, кроме обернутой вокруг бедер простыни. Услышав щелчок дверного замка, он повернул голову. В дверях молча стояла Самми. Она тоже знала о микрофонах. Знала она и то, что ее комната не прослушивается, но это было слишком близко от спальни Маккрея.
  
  Куинн спустил ноги на пол, потуже затянул вокруг бедер свой саронг и поднес палец к губам, призывая Самми к молчанию. Затем он беззвучно встал с кровати, взял со столика магнитофон, включил его и поставил на пол рядом с розеткой в плинтусе, находившейся футах в шести от изголовья его постели.
  
  После этого так же неслышно он взял из угла большое кресло, перевернул его кверху ножками и, прислонив к стене над магнитофоном, заткнул подушками щели между подлокотниками и стеной.
  
  Поставленное таким манером кресло образовывало четыре стороны своеобразной коробки, двумя другими сторонами которой были пол и стена. Внутри коробки находился магнитофон.
  
  — Теперь можно говорить, — шепнул он.
  
  — Не хочу, — шепнула в ответ Самми и протянула к нему руки.
  
  Куинн поднял ее и отнес на постель. Самми на секунду приподнялась и сбросила шелковый халат. Куинн лег с нею рядом. Через десять минут они стали любовниками.
  
  В подвале посольства техник и двое агентов ФБР лениво слушали звуки, шедшие к ним из розетки в плинтусе, которая находилась в двух милях от них.
  
  — Уснул, — заметил техник. Все трое слышали мерное, ритмичное дыхание крепко спящего человека, записанное прошлой ночью, когда Куинн оставил включенный магнитофон рядом с подушкой. На пост прослушивания зашли Браун и Сеймур. В эту ночь никаких событий не ожидалось: Зик звонил в шесть вечера, в самый час пик, с железнодорожной станции в Бедфорде. Никто ничего не заметил.
  
  Не понимаю, — сказал Патрик Сеймур, — как он может спать, когда испытывает такое напряжение. Я последние две недели сплю урывками и сомневаюсь, смогу ли теперь когда-нибудь спать нормально. У него, наверное, рояльные струны вместо нервов.
  
  Техник зевнул и кивком выразил свое согласие. Обычно в Великобритании и Европе ему не приходилось много работать по ночам, тем более столько ночей подряд, как теперь.
  
  Браун молча повернулся и направился в кабинет, в котором ему было устроено жилье. Он находился в этом дурацком городе уже почти две недели и постепенно приходил к убеждению, что британской полиции ничего сделать не удастся, а Куинн просто заигрывает с этим ублюдком, которому среди людей не место. Ладно, пускай Куинн и его английские дружки сидят на своих задницах хоть до второго пришествия, но лично у него терпение лопнуло. Браун решил утром собрать своих ребят и обсудить, не поможет ли делу немного старой доброй сыщицкой работы. Уже не раз случалось, что всемогущая полиция упускала из виду какую-нибудь незначительную деталь.
  Глава 8
  
  Почти три часа Куин и Саманта то занимались любовью, то шепотом разговаривали. Говорила в основном Самми, рассказывая о себе и своей работе в Бюро. Она предупредила Куинна о несносном характере Кевина Брауна, пославшего ее сюда и приехавшего в Лондон с восемью агентами, чтобы присматривать как и что.
  
  Наконец она уснула крепким сном без сновидений, впервые за две недели, но Куинн вскоре разбудил ее.
  
  — Ленты в магнитофоне только на три часа, — шепнул он. Минут через пятнадцать она кончится.
  
  Самми еще раз поцеловала его, набросила халат и на цыпочках вернулась к себе в спальню. Куинн отодвинул кресло от стены, на всякий случай немножко похрапел, выключил магнитофон, после чего улегся на кровать и ус-1гул. Магнитофон на Гроувенор-сквер записал звуки, которые издает человек, когда переворачивается на другой бок и продолжает спать. Техник и двое агентов ФБР бросили взгляд на пульт и вернулись к карточной игре.
  
  Зик позвонил в половине десятого. Он разговаривал более грубо и враждебно, чем накануне, — как человек, нервы у которого начинают сдавать и который, ощущая растущее давление, решил нажать сам.
  
  — Вот что, умник, хватит мне зубы заговаривать. Надоело. Я согласен на два миллиона долларов, но это все. А если ты спросишь меня еще что-нибудь, я пришлю тебе парочку пальцев. Возьму молоток и стамеску и займусь правой ручкой этого щенка — а потом посмотрим, похвалит тебя Вашингтон или нет.
  
  — Зик, да успокойся ты, взмолился Куинн, — Все в порядке. Ты выиграл. Как раз вчера вечером я сказал им, чтоб соглашались на два миллиона или я выхожу из игры. Господи, тебе кажется, что ты один устал? Да я вообще не сплю, все жду твоего звонка.
  
  Казалось, Зик немного успокоился, узнав, что есть человек, нервы у которого взвинчены еще больше, чем у него.
  
  — И вот еще что, — проворчал он. — Мне нужны не деньги. Не наличные. Ведь вы, засранцы, вставите в чемодан какую-нибудь штучку. Алмазы. И нужно…
  
  Он проговорил еще десять секунд и повесил трубку. Куинн ничего не записывал. Такой необходимости не было. Записывал магнитофон. Как установила полиция, Зик звонил из одной из трех уличных кабин в центре Саффрон-Уолдена, торгового городка на западе Эссекса, расположенного у автострады М11 Лондон — Кембридж. Через три минуты полицейский в штатском прошелся мимо будок, но все они были пусты. Звонивший растворился в толпе.
  
  Тем временем Энди Ланг завтракал в кафе для служащих филиала Инвестиционного банка Саудовской Аравии в Джидде. Вместе с ним за столиком сидел его приятель и коллега, начальник отдела банковских операций, мистер Амин из Пакистана.
  
  — Я весьма озадачен, друг мой, — заявил молодой пакистанец. Что происходит?
  
  — Не знаю, — ответил Ланг. — А что?
  
  — Вы знаете наш мешок с лондонской почтой? Я положил туда срочное письмо в Лондон и еще несколько документов. Мне нужен быстрый ответ. Когда я получу его, спрашиваю я себя? Почему он не пришел? Я поинтересовался в экспедиции, почему нет ответа. И они сказали мне нечто очень странное.
  
  Ланг отложил нож и вилку.
  
  — Что ж они сказали, дружище?
  
  — Заявили, что вся почта задерживается. Все письма в Лондон сначала поступают на день в эр-риядскую контору, а потом уже идут дальше.
  
  Аппетит у Ланга пропал. Под ложечкой у него засосало, но отнюдь не от голода.
  
  — И как давно все это началось?
  
  — Кажется, уже неделю назад.
  
  Ланг вышел из кафе и направился к себе в кабинет. На столе лежала записка от директора филиала господина аль-Гаруна. Мистер Пайл хотел бы, чтобы мистер Ланг немедленно приехал в Эр-Рияд.
  
  Он полетел дневным рейсом местной авиалинии. В самолете он готов был рвать на себе волосы. Задним умом всякий крепок, но почему он не отправил свой пакет в Лондон обычной почтой… Пакет был адресован лично главному бухгалтеру, а письмо с таким адресом, да еще надписанным его своеобразным почерком сразу бросится в глаза, когда почта ляжет на стол управляющего. Когда банк закрылся для посетителей, Ланга провели в кабинет к Стиву Пайлу.
  
  В первой половине дня Найджел Крамер заехал повидаться с Куинном.
  
  — Итак, вы договорились о выкупе в два миллиона долларов, — сказал он. Куинн кивнул. — Поздравляю. Для таких переговоров четырнадцать дней — это немного. Кстати, мой спец по психам прослушал сегодняшний разговор. Считает, что Зик настроен решительно и хочет выпустить пары.
  
  — Придется ему подождать еще несколько дней, — ответил Куинн. — Да и всем нам тоже. Вы же слышали, он теперь требует не деньги, а алмазы. Чтобы собрать сколько нужно, потребуется время. Есть что-нибудь новенькое относительно их убежища?
  
  Крамер отрицательно покачал головой.
  
  — Боюсь, что нет. Мы проверили все подходящие дома, сданные в аренду. Похоже, похитители укрылись в нежилом здании или просто купили дом. А может, кто-то пустил их на время.
  
  — А купленные дома никак не проверить? — спросил Куинн.
  
  — Не получится. На юго-востоке Англии покупается и продается громадное количество жилья. Многими тысячами домов и квартир владеют иностранцы, зарубежные фирмы или компании, которые покупали их через доверенных лиц — юристов, финансистов и так далее. Как, например, и эту квартиру.
  
  Это была шпилька в адрес своего ЦРУ и Лy Коллинза, который явно слушал их разговор.
  
  — Кстати, я побеседовал с одним из наших людей на Хаттон-гарден{Улица в Лондоне, на которой сосредоточена торговля алмазами и бриллиантами.}. Он поговорил со специалистом по алмазам. Кто бы Зик ни был, в этом деле он разбирается. Или кто-то из его подручных. То, что он потребовал, легко купить и продать. И весит немного. Килограмм, может, чуть больше. Вы уже обдумали, как будет происходить обмен?
  
  — Конечно, — ответил Куинн. — Я предпочел бы произвести его сам. Но никаких спрятанных микрофонов — им это тоже может прийти в голову. Не думаю, что на первую встречу они возьмут Саймона с собой, поэтому если что-то пойдет не так, он может погибнуть.
  
  — Не беспокойтесь, мистер Куинн. Разумеется, нам хотелось бы попытаться их схватить, но я придерживаюсь вашего мнения. С нашей стороны не будет никаких штучек, никаких подвигов.
  
  — Благодарю вас, — ответил Куинн. Они обменялись рукопожатием, и помощник заместителя комиссара Скотленд-Ярда отправился с докладом в комитет КОБРА, заседание которого было намечено на час дня.
  
  Все утро Кевин Браун провел в своем кабинете в подвале посольства. Когда открылись магазины, он отправил двоих людей купить кое-что необходимое: крупномасштабную карту северных окрестностей Лондона, на которой был бы изображен участок в пятьдесят миль в поперечнике, таких же размеров лист прозрачной пленки, портновские булавки и цветные восковые мелки. Когда посланцы вернулись, он собрал своих сыщиков и развернул на столе карту, которую прикрыл затем пленкой.
  
  — Так, а теперь давайте посмотрим, где находятся телефонные будки, из которых звонила эта скотина. Чак, начинай читать список.
  
  Чак Монсон заглянул в лежащий перед ним лист бумаги.
  
  — Первый звонок был из Хитчина, графство Хертфордшир.
  
  — Ага, Хитчин у нас… вот здесь, — проговорил Браун и воткнул в карту булавку.
  
  За тринадцать дней Зик позвонил восемь раз и вот-вот должен был выйти на связь снова. Одна за одной булавки вонзились в места, откуда он звонил. Около десяти часов один из агентов ФБР, дежуривших на посту прослушивания, просунул голову в дверь.
  
  Он только что позвонил опять. Грозится отрубить Саймону Кормаку пальцы стамеской.
  
  — А, мразь поганая! — выругался Браун. — Этот идиот Куинн запорет все дело. Я так и знал. Откуда он звонил?
  
  — Местечко называется Саффрон-Уолден, — ответил молодой человек.
  
  Когда была воткнута десятая булавка, Браун соединил между собой отмеченные точки. Получился неправильный многоугольник, в который входили части территории пяти графств. Затем Браун взял линейку и соединил отрезками прямой противоположные вершины многоугольника. Примерно в его центре появилась паутина пересекающихся линий. На юго-востоке она доходила до Грейт-Данмоу в графстве Эссекс, на севере — до Сент-Неотса в графстве Кембриджшир и на западе — до Милтон-Кейнса в графстве Бакингемшир.
  
  — Самая большая плотность пересечений находится здесь, — Браун ткнул пальцем в карту, — восточнее Бигглсвейда в графстве Бедфордшир. Отсюда он не звонил ни разу. Почему?
  
  — Слишком близко от их жилья? — высказал предположение один из агентов.
  
  — Возможно, сынок, возможно. Послушайте-ка, я хочу, чтобы вы занялись этими двумя городками, Бигглсвейдом и Сэнди, которые находятся ближе всего к географическому центру района, где пересекаются наши линии. Отправляйтесь туда и обойдите всех агентов по продаже недвижимости, какие только есть в этих городах. Изобразите из себя перспективных клиентов, которым нужен уединенный дом, чтобы писать книгу или что-нибудь в этом роде. И внимательно слушайте, как они будут отвечать — может, скажут, что какой-то дом вскоре должен освободиться или что месяца три назад у них был подходящий, но ушел в другие руки. Ясно?
  
  Подчиненные Брауна закивали.
  
  — Сказать мистеру Сеймуру, куда мы едем? — спросил Моксон. — Я имею в виду, что Скотленд-Ярд. возможно, уже там побывал.
  
  Мистера Сеймура оставьте мне, — успокоил его Браун. У меня с ним прекрасные отношения. А бобби{Прозвище английских полицейских.} могли там быть и чего-нибудь не заметить. Все возможно. Давайте поэтому лучше проверим.
  
  Стив Пайл поздоровался с Лангом, пытаясь, по обыкновению, казаться добродушным.
  
  Я… я вызвал вас, Энди, потому что Лондон попросил, чтобы вы вернулись к ним. Похоже, вас хотят повысить.
  
  — Еще бы. — ответил Ланг. — А может быть, вызов Лондона как-то связан с докладной, которую я им послал и которая до них не дошла, поскольку была перехвачена в этом кабинете?
  
  Вся жизнерадостность мгновенно слетела с Пайла.
  
  — Ладно. Вы хитры, быть может даже слишком. Но вы суете нос не в свое дело. Я пытался вас предостеречь, но вам нравится изображать из себя частного детектива. Хорошо, будем говорить начистоту. Это я отправляю вас назад в Лондон. Здесь вы нам больше не нужны. Я недоволен вашей работой. Вам придется вернуться. Вот так. Даю вам неделю, чтобы привести дела в порядок. Билет вам уже заказан. Вылет ровно через неделю.
  
  Будь Энди старше и опытнее, возможно, он разыграл бы свою карту более хладнокровно. Но его возмутило, что столь высокопоставленный человек, как Пайл, может обогащаться за счет клиента. Но Энди был молод, наивен, нетерпелив и верил в торжество справедливости. У двери он обернулся.
  
  — Неделя? Вам ее хватит, чтобы договориться с Лондоном, не так ли? Что ж делать. Я улечу, но завтра же.
  
  Энди успел на последний ночной рейс в Джидду. Прилетев. он прямиком направился в банк. Паспорт хранился у него в верхнем ящике письменного стола вместе с другими важными документами — в Джидде, случалось, грабили квартиры иностранцев, банк был надежнее. По крайней мере, должен был быть. Паспорт из стола исчез.
  
  Этим вечером похитители поссорились.
  
  — Да говорите вы тише, — несколько раз шипел Зик. — Baissez les voix, merde!{Тише вы, засранцы! (фр.).}
  
  Он знал, что терпение его сообщников уже на исходе. Работать с такого рода людьми всегда рискованно. Резко повысив содержание адреналина в крови во время похищения в пригороде Оксфорда, они после этого оказались заперты в одном доме, где пили баночное пиво, которое он закупил для них на автозаправочной станции, не подходили к окнам и время от времени слушали звонки в дверь, повторявшиеся вновь и вновь, пока посетитель не терял терпение и не уходил. Нервное напряжение было очень велико, а люди эти по уровню своего развития не могли отвлечься за книгой или просто думая о чем-то. Корсиканец целыми днями слушал по радио программы поп-музыки на французском языке, прерываемые время от времени выпусками новостей. Уроженец Южной Африки без конца фальшиво насвистывал одну и ту же мелодию — «Мари Марэ». Бельгиец смотрел телевизор, не понимая при этом ни слова. Больше всего ему нравились мультики.
  
  Ссора возникла из-за решения Зика покончить переговоры с посредником по имени Куинн и остановиться на двухмиллионном выкупе.
  
  Корсиканец стал возражать, а поскольку разговор велся по-французски, бельгиец его поддержал. Африканер был сыт всем по горло, хотел домой и соглашался с Зиком. Основным доводом корсиканца было то, что они могут сидеть тут хоть до бесконечности. Зик знал, что это не так, но не хотел рисковать, сказав своим помощникам, что они уже на пределе и больше нескольких дней скуки и безделья им не выдержать.
  
  Поэтому он принялся их уговаривать, успокаивать, уверял, что проявили они себя блестяще и через несколько дней станут очень богатыми людьми. Мысль о деньгах заставила их утихомириться, и спор прекратился. Зик порадовался, что дело не дошло до драки. В отличие от сообщников, ему самому приходилось бороться не со скукой, а с собственными нервами. Двигаясь на своем «вольво» по забитым машинами дорогам, он всякий раз думал о том, что стоит ему угодить в случайную проверку, задеть соседний автомобиль, на секунду потерять бдительность, и полицейский в голубой фуражке, наклонившийся к окну «вольво», удивится, зачем это он нацепил парик и накладные усы. На улице, в толпе, они еще туда-сюда, но с расстояния в шесть дюймов никуда не годятся.
  
  Заходя в телефонную будку, он каждый раз невольно представлял, как произошла какая-то случайность, местонахождение будки установлено быстрее обычного, и в нескольких шагах находится полицейский в штатском, который, услышав тревогу по переносной рации, подходит к его кабине. У Зика был с собой револьвер, которым в случае необходимости он собирался воспользоваться. Если это произойдет, ему придется бросить машину, которую он всегда оставлял в нескольких сотнях ярдов от телефонной будки, и убегать на своих двоих. Какой-нибудь идиот прохожий может даже попробовать его задержать. Дело дошло до того, что, завидев полицейского, идущего среди толпы неподалеку от него, Зик всякий раз обливался холодным потом.
  
  — Отнеси парню ужин, — велел он уроженцу Южной Африки.
  
  Прошло уже пятнадцать суток с тех пор, как Саймон Кормак очутился в подвале, и тринадцать с того дня, как он ответил на вопрос насчет тетушки Эмили и понял, что отец пытается его выручить. Теперь Саймону стало ясно, что такое одиночное заключение, и он удивлялся, как люди могут выносить его в течение многих месяцев, а то и лет. Но он слышал, что в тюрьмах в одиночке у человека есть письменные принадлежности, книги, порой телевизор — словом, что-то, чем можно занять свой ум. У него же не было ничего. Но Саймон был крепкий парень и решил не сдаваться.
  
  Он регулярно делал физические упражнения: заставлял себя преодолевать свойственную заключенным апатию и раз десять в день принимался отжиматься от пола и бегать на месте. На ногах у Саймона были все те же кроссовки и носки, из одежды — те же шорты и футболка, и он понимал, что от него должно ужасно пахнуть. Он аккуратно пользовался парашей, стараясь не запачкать пол, и был благодарен, что ее через день выносили.
  
  Кормили его однообразно, но довольно сытно, как правило, чем-то жареным или просто холодным. Бритвы у Саймона, естественно, не было, и на его лице уже начали пробиваться усы и бородка. Волосы у него тоже отросли, и он пытался причесывать их пятерней. Однажды Саймон попросил и в конце концов получил пластмассовое ведро с холодной водой и губку. Он и не предполагал, что человек может испытывать такую благодарность за возможность помыться. Молодой человек разделся догола, отодвинув шорты как можно дальше по цепи, чтобы не намочить, и обтер губкой все тело, стараясь тереть кожу изо всех сил. После мытья Саймон почувствовал себя новым человеком. Но никаких попыток бегства он не предпринимал. Разорвать цепь было невозможно, а дверь запиралась снаружи на две задвижки.
  
  В промежутках между физическими упражнениями Саймон пытался хоть чем-то занять свой ум: вспоминал стихи, которые когда-то учил наизусть, делал вид, что диктует свою автобиографию невидимой стенографистке, стараясь как можно подробнее припомнить все, что произошло с ним за двадцать один год жизни. И разумеется, он думал об Америке — о Нью-Хейвене. Нантакете, Йейле и Белом доме. Он думал о том, как поживают его родители; ему очень хотелось, чтобы они за него не беспокоились, но он подозревал, что надеяться на это не стоит. Если бы только передать, что с ним все в порядке, что держится он молодцом, если учесть…
  
  В дверь трижды отчетливо постучали. Саймон взял мешок и натянул его на голову. Ужин или уже завтрак?..
  
  В тот же вечер, уже после того, как Саймон Кормак уснул и когда Самми Сомервилл под мирное посапывание магнитофона в розетку уже нежилась в объятиях Куинна, пятью часовыми поясами западнее, в Белом доме кризисный комитет собрался на вечернее заседание. Кроме членов кабинета и начальников служб, на нем присутствовали также Филип Келли из ФБР и Дэвид Вайнтрауб из ЦРУ.
  
  Как почти ежедневно в течение последних двух недель, они прокручивали очередные записи разговоров Куинна с Зиком, вслушиваясь в скрипучий голос английского бандита и добродушную мелодичную речь американца, старающегося его успокоить.
  
  Когда пленка кончилась. Хьюберт Рид побелел от ужаса.
  
  — Боже, — пробормотал он, — теперь стамеска и молоток. Это же зверь какой-то!
  
  — Спору нет, — отозвался Оделл. — Но теперь мы по крайней мере знаем размер выкупа. Два миллиона долларов. В алмазах. Возражения есть?
  
  — Нет. конечно, — ответил Джим Доналдсон. — Страна легко заплатит эти деньги за сына президента. Но меня удивляет, что переговоры заняли две недели.
  
  — Это еще быстро, во всяком случае, так мне сказали, — возразил Билл Уолтерс. Дон Эдмондс из ФБР согласно кивнул.
  
  — Записи, сделанные в квартире, слушать будем? — осведомился вице-президент.
  
  Желания никто не выразил.
  
  — Мистер Эдмондс, каково ваше мнение насчет того, что мистер Крамер из Скотленд-Ярда сказал Куинну? Ваши люди как-нибудь прокомментировали его слова?
  
  Эдмондс искоса взглянул на Филипа Келли, но решил ответить за все Бюро.
  
  — Наши специалисты из Куантико согласны с британскими коллегами, — начал он. Зик уже дошел до предела, оy хочет поскорее покончить со всем этим и произвести обмен. В его голосе явственно чувствуется напряжение, отсюда, по-видимому, и угрозы. Наши психологи согласны с англичанами и в другом. Похоже, Куинну удалось добиться от этой скотины Зика чего-то вроде настороженного понимания. Кажется, увенчались успехом его старания, на которые и ушло две недели, — тут Эдмондс бросил взгляд на Джима Доналдсона, — старания изобразить себя человеком, стремящимся помочь Зику, а всех остальных — и здесь и там — злыми дядьками, которые только ставят палки в колеса. У Зика появилась крупица доверия к Куинну, но только к нему. Это может оказаться решающим для успешного обмена. По крайней мере так утверждают специалисты по речи и психологи.
  
  — Боже, что за работа — рассыпаться бисером перед такой свиньей! — с омерзением проговорил Джим Доналдсон.
  
  Дэвид Вайнтрауб, рассматривавший до этих пор потолок, бросил взгляд на госсекретаря. Он мог бы заметить но не сделал этого, — что для того, чтобы все эти невежды держались на своих креслах, ему и его людям приходится порой иметь дело с типами ничем не лучше Зика.
  
  — Что ж, джентльмены, — проговорил Оделл, — займемся тогда вопросом выкупа. Теперь наш ход, и мы должны сделать его быстро. Лично я полагаю, что Куинн поработал на славу. Если ему удастся вернуть парня живым и невредимым, мы все его должники. Итак, алмазы. Где мы их будем брать?
  
  — Нью-Йорк, — заметил Вайнтрауб, — центр торговли алмазами у нас в стране.
  
  — Мортон, вы из Нью-Йорка. Есть у вас неболтливые люди, которых вы быстро сумеете задействовать? — спросил Оделл у бывшего банкира.
  
  — Конечно, — отозвался Станнард. — Когда я работал в банке «Рокмен-Куинз», у нас были клиенты из крупных торговцев алмазами. Они неболтливы — без этого в их деле никак. Хотите, я с ними поговорю? Да, и как будет с деньгами?
  
  — Президент настоял на том, что заплатит выкуп только из своих денег, ни о чем другом и слышать не хочет, — сказал Оделл. — Но я не думаю, что мы должны беспокоить его по мелочам. Хьюберт, может казначейство ссудить президенту нужную сумму, пока он реализует свои ценные бумаги?
  
  — Нет ничего проще, — ответил Рид. — Деньги у вас будут, Мортон.
  
  Члены комитета встали. Оделл стал собираться в главное здание к президенту.
  
  — Поторопитесь, Мортон, — сказал он. — Мы должны иметь камни через два-три дня. Не позже.
  
  На самом деле на это потребовалась целая неделя.
  
  Поговорить с директором филиала мистером аль-Гаруном Энди Лангу удалось только утром. Однако ночью он даром времени не терял.
  
  Когда дело дошло до мистера аль-Гаруна, он принялся извиняться настолько учтиво, насколько хорошо воспитанный араб может извиняться перед разъяренным уроженцем Запада. Он невероятно сожалеет об этой прискорбной ситуации, но все в руках милостивого Аллаха, и ничто не доставит ему такого наслаждения, как вернуть мистеру Лангу его паспорт, который он положил на ночь к себе в сейф исключительно по персональной просьбе мистера Пайла. Директор подошел к сейфу и, достав оттуда своими изящными коричневыми пальцами голубой паспорт гражданина США, протянул его Лангу.
  
  Несколько оттаявший Эиди церемонно поблагодарил директора и удалился. И только когда он вернулся к себе в кабинет, ему пришло в голову перелистать паспорт.
  
  В Саудовской Аравии иностранцам нужна не только въездная виза, но и выездная тоже. Оказалось, что его бессрочная выездная виза аннулирована. Печать иммиграционного управления Джидды была самая что ни на есть подлинная. Несомненно, с горечью размышлял Энди, у мистера аль-Гаруна есть там приятель. Здесь все так делается.
  
  Понимая, что пути назад у него нет, Энди Ланг был настроен весьма решительно. Ему припомнилось кое-что, сказанное когда-то начальником отдела банковских операций.
  
  — Амин, друг мой, кажется, вы упоминали когда-то, что один из ваших родственников служит в иммиграционном управлении? — обратился Энди к коллеге. Тот не узрел в вопросе никакой ловушки.
  
  — Верно, двоюродный брат.
  
  — В каком отделении он работает?
  
  — Не здесь, друг мой, в Дахране.
  
  Дахран находится не на Красном море, а на противоположном конце страны, на востоке, у берега Персидского залива. Поздним утром Энди Ланг позвонил мистеру Зульфикару Амину в Дахран.
  
  — Говорит мистер Стивен Пайл, управляющий Инвестиционным банком Саудовской Аравии, — отрекомендовался он, — Один из моих сотрудников находится сейчас в Дахране. Вечером ему нужно будет вылететь по срочному делу в Бахрейн. К сожалению, он только что сообщил мне, что срок его визы истек. Сами знаете, по обычным каналам ее оформлять довольно долго… И я подумал… Ведь вашего двоюродного брата так ценят у нас в банке… Увидите, что мистер Ланг — человек весьма щедрый…
  
  Во время ленча Энди Ланг зашел к себе, сложил вещи и успел на трехчасовой рейс Джидда — Дахран. Мистер Зульфикар Амин его ожидал. Оформление выездной визы заняло два часа и стоило тысячу риалов.
  
  Мистер аль-Гарун заметил отсутствие начальника отдела кредитования примерно в ту минуту, когда тот вылетал в Дахран. Он позвонил в аэропорт Джидды, но проверил только международные рейсы. Никаких следов мистера Ланга. В недоумении он позвонил в Эр-Рияд. Пайл поинтересовался, можно ли помешать Лангу сесть в любой самолет, даже на внутренний рейс.
  
  — Боюсь, дорогой коллега, это будет трудно, — ответил мистер аль-Гарун, который терпеть не мог разочаровывать своих друзей. — Но я могу узнать у знакомого, не отправился ли он куда-нибудь внутренним рейсом.
  
  Следы Ланга были обнаружены в Дахране в тот момент, когда он переезжал границу с соседним Бахрейнским эмиратом. Там он легко сел на самолет британской авиакомпании, совершавший рейс Маврикий — Лондон и сделавший промежуточную посадку.
  
  Не зная, что Ланг раздобыл новую выездную визу, Пайл прождал до следующего утра, а затем позвонил в филиал банка в Дахране и попросил разузнать, что там делал Ланг. Выяснение длилось три дня, но так ничего и не дало.
  
  Через три дня после того, как министру обороны было поручено приобрести алмазы для Зика, он доложил, что времени для этого потребуется больше, нежели он предполагал. Деньги были, вопрос заключался не в них.
  
  — Дело вот в чем, — объяснил он коллегам. — В алмазах я не разбираюсь. Но мои знакомые торговцы — их трое, все весьма осторожные и понимающие люди — утверждают, что камней придется доставать довольно много. Похититель потребовал необработанные мелкие алмазы среднего качества весом от одной пятой до половины карата. Как мне сказали, такие камни стоят от двухсот пятидесяти до трехсот долларов за карат. Для верности будем считать двести пятьдесят. Стало быть, потребуется около восьми тысяч карат.
  
  — И в чем трудности? — поинтересовался Оделл.
  
  Дело во времени, — ответил Мортон Станнард. — Если считать, что камень в среднем весит одну пятую карата, то нам нужно сорок тысяч алмазов. Если брать алмазы в полкарата — шестнадцать тысяч. Алмазы, естественно, будут разные, значит, можно прикинуть, что нам нужно около двадцати пяти тысяч камней. Так быстро столько просто не собрать. Трое моих людей уже покупают камни что есть сил, стараясь при этом производить поменьше шума.
  
  — Когда же они закончат? — спросил Брэд Джонсон. — Когда камни будут готовы к отправке?
  
  — Через день-два, — ответил министр обороны.
  
  — Занимайтесь только этим, Мортон, — приказал Оделл. — Нам нужно как можно скорее произвести обмен. Мы не можем заставлять парня и его отца ждать неизвестно сколько.
  
  — Как только все камни будут проверены и взвешены, я сразу передам их вам, — пообещал Станнард.
  
  На следующее утро Кевину Брауну позвонил в посольство один из его людей.
  
  — Кажется, мы попали в точку, шеф, — кратко сообщил агент.
  
  — Не надо по телефону, сынок. Бери ноги в руки и давай сюда. Расскажешь все с глазу на глаз.
  
  К полудню сыщик был уже в Лондоне. То, что он сообщил, звучало крайне любопытно.
  
  К востоку от городков Бигглсвейд и Сэнди, расположенных на магистрали А1, которая выходит из Лондона и идет на север, графство Бедфордшир примыкает к Кембриджширу. Через этот район проходят лишь второстепенные дороги и проселки, больших городов там нет, а люди занимаются в основном сельским хозяйством. На границе двух графств расположены несколько деревушек, которые носяn старинные английские названия — Поттон, Тедлоу, Реслинворт и Гемлингей.
  
  Между двумя деревушками, в ложбине, вдалеке от проезжей дороги находится старая ферма; она частично уничтожена пожаром, но в одном ее крыле есть мебель, и она вполне пригодна для жилья. К ферме ведет единственная узкая дорога.
  
  Два месяца назад, как выяснил агент, это крыло было снято какими-то чудаками, которые заявили, что желают вести простую жизнь на лоне природы и заниматься гончарным промыслом и плетением корзин.
  
  Странно то, — заметил агент, — что за наем фермы они заплатили наличными. Непохоже, чтобы продавали много керамики, но зато у них есть два джипа, которые они держат в амбаре. И все они сторонятся людей.
  
  — Как называется это место? — спросил Браун.
  
  — Грин-Медоу-Фарм.
  
  — Ладно, времени у нас достаточно, хватит слоняться без дела. Давайте-ка присмотримся поближе к этой самой Грин-Медоу-Фарм.
  
  Часа за два до сумерек Кевин Браун и его помощник вылезли из машины у въезда на дорожку к ферме и остаток пути проделали пешком. Впереди шел агент; соблюдая крайнюю осторожность, укрываясь за деревьями, сыщики добрались до опушки леса над ложбиной. Они проползли последние десять футов, отделявшие их от гребня холма, и заглянули в ложбину. Внизу стояла ферма: ее обгоревшее крыло чернело в тусклом свете осеннего дня, в окне другого крыла виднелся огонек — похоже, керосиновая лампа.
  
  Через некоторое время из дверей фермы вышел дородный мужчина и направился к одному из трех амбаров. Там он провел минут десять, после чего вернулся в дом. В сильный бинокль Браун оглядел постройки фермы. Внезапно слева, на дороге, появился мощный японский джип с приводом на обе оси. Он остановился перед домом, и из пего вылез мужчина. Он стал внимательно осматривать склоны долины, явно в поисках чего-либо подозрительного.
  
  — Вот черт! — шепнул Браун. — Рыжий, в очках.
  
  Водитель джипа зашел в дом и через несколько секунд появился снова в сопровождении толстяка. Вместе с ними на двор выскочил громадный ротвейлер. Мужчины направились в тот же амбар, провели там десять минут и вернулись. Толстяк загнал джип в другой амбар и закрыл ворота.
  
  — Гончарный промысел, мать их, — заметил Браун. — В этом сволочном амбаре явно что-то есть. Зуб даю, там Саймон.
  
  Сыщики отползли назад под деревья. Смеркалось.
  
  — Возьми из багажника одеяло, — велел Браун, — и оставайся здесь. Следи всю ночь. Я буду тут с ребятами до восхода солнца — если оно вообще когда-нибудь появляется в этой чертовой стране.
  
  По другую сторону долины, на ветви гигантского дуба застыл человек в маскировочной одежде. У него тоже был сильный бинокль, в который он заметил движение среди деревьев на другой стороне. Когда Кевин Браун и его спутник отползли от края холма и скрылись среди деревьев, он вытащил из кармана миниатюрную рацию и за несколько секунд спокойно передал неотложное сообщение. Было 28 октября — шли девятнадцатые сутки со дня похищения Саймона Кормака и семнадцатые — со дня первого звонка Зика в кенсингтонскую квартиру.
  
  Зик позвонил этим же вечером, затерявшись в толпе в центре Лутона.
  
  — Куинн, какого дьявола? Прошло уже три дня!
  
  — Да не ерепенься, ты, Зик. Дело в алмазах. Ты застал нас врасплох, приятель. Чтобы столько набрать, нужно время. Я все время давлю на Вашингтон, и сильно, можешь поверить. Они делают все, что могут, но ведь двадцать пять тысяч камней, Зик, хороших, нигде не числящихся — это ж чертова уйма!
  
  — Значит, так: передай, что у них есть еще два дня, а потом они получат своего щенка в мешке. Непременно передай.
  
  Он повесил трубку. Позже эксперты скажут, что он был взвинчен до предела. Он уже достиг того состояния, когда ему могло захотеться причинить парнишке вред — от безысходности или из-за мысли, что его каким-то образом водят за нос.
  
  Кевин Браун и его команда были ребята что надо и к тому же захватили с собой оружие. Они двигались четырьмя парами, наметив предварительно, откуда можно атаковать ферму. Двое следовали вдоль дороги, перебегая от укрытия к укрытию. Остальные три пары, храня полную тишину, пробрались через подлесок и стали спускаться по склону холма. Стоял тот предрассветный час, когда освещение наиболее обманчиво, а все чувства дичи крепко спят, — час охотника.
  
  Внезапность была полной. Чак Моксон с напарником занялись подозрительным амбаром. Моксон одним ударом сбил замок, и напарник, влетев в амбар, перекатился по пыльному полу и вскочил, держа револьвер на изготовку. Кроме генератора с приводом от бензинового двигателя, чего-то вроде печи для обжига и полки с химической посудой, там ничего не было.
  
  Брауну и остальным шестерым, взявшим на себя дом, повезло больше. Две пары, высадив окна, вломились внутрь и бросились на второй этаж, где помещались спальни.
  
  Браун с двумя агентами проникли в дом через дверь. Удар кувалды по замку — и они уже были внутри.
  
  Дородный мужчина спал на стуле на кухне, чуть освещенный тлеющими в печи угольями. Он всегда дежурил ночью, но на сей раз скука и усталость взяли свое. Когда кувалда грохнула в дверь, толстяк вскочил со стула и потянулся к лежавшему на сосновом столе дробовику калибра 12. Он уже почти схватил его. Однако крик «Не двигаться!» и вид нацеленного ему в грудь кольта калибра 45, зажатого в руке у высокого стриженного ежиком мужчины, заставили толстяка замереть на месте. Он сплюнул и медленно поднял руки кверху.
  
  Наверху рыжеволосый мужчина спал с единственной в их компании женщиной. Когда внизу загрохотали окна и дверь, оба проснулись. Женщина вскрикнула. Мужчина выскочил из спальни и на площадке столкнулся с одним из агентов ФБР. Не успев воспользоваться оружием, они сцепились и рухнули на пол, где боролись до тех пор, пока другой американец не разобрался кто есть кто и как следует не шарахнул рыжеволосого рукояткой кольта.
  
  Через несколько секунд из другой спальни был выведен четвертый член компании, обосновавшейся на ферме, — тощий, длинноволосый юнец, испуганно моргавший глазами. У всех агентов ФБР были у пояса фонари. Не прошло и двух минут, как, осмотрев остальные помещения, они установили, что в доме находились только эти четверо. Кевин Браун велел отвести их на кухню, где горел свет, и с отвращением оглядел всех по очереди.
  
  — Ну, а где парень? — спросил он. Один из агентов выглянул в окно.
  
  — Шеф, мы не одни.
  
  С обеих сторон в ложбину спускались человек пятьдесят — все в высоких сапогах и голубой форме, человек десять держали на поводках рвущихся вперед восточноевропейских овчарок. Где-то у дома на незнакомцев яростно лаял ротвейлер. Белый «ренджровер» с голубой надписью на боку протрясся по дороге и остановился ярдах в десяти от сломанной двери. Из него вылез человек средних лет в голубом мундире, на котором сверкали серебряные пуговицы и знаки отличия, и фуражке с галуном. Ни слова не говоря, он пересек прихожую, вошел на кухню и уставился на четверых пленников.
  
  — Теперь мы передаем их вам, — заявил Браун. — А он где-то здесь. Эти засранцы знают где.
  
  — А вы, собственно, кто такой? — осведомился человек в голубом мундире.
  
  — Да, конечно, — отозвался Кевин Браун и предъявил удостоверение ФБР. Англичанин внимательно прочитал его и протянул назад.
  
  — Послушайте-ка, — проговорил Браун, — мы тут…
  
  — Вы тут, мистер Браун, — с холодной яростью перебил его начальник полиции графства Бедфордшир, — провалили самую серьезную в графстве операцию по захвату группы торговцев наркотиками, и такая возможность, боюсь, больше не повторится. Эти трое — мелкие связные, а эnо — химик. Мы со дня на день ожидали крупную рыбу вместе с товаром. А теперь не будете ли вы любезны вернуться в Лондон?
  
  В этот час Стив Пайл сидел в кабинете у мистера аль-Гаруна в Джидде, вызванный туда весьма неприятным звонком.
  
  — Что именно он забрал с собой? — в четвертый раз спросил Пайл. Мистер аль-Гарун пожал плечами. Эти американцы даже хуже европейцев, вечно спешат…
  
  — Увы, я не специалист по вычислительным машинам, — ответил он, — но дежуривший ночью охранник говорит…
  
  Он повернулся к охраннику и застрекотал по-арабски. Тот ответил, разведя руки в стороны, чтобы показать размеры чего-то, о чем шла речь.
  
  — Он говорит, что в тот день, когда я вернул мистеру Лангу паспорт с внесенными туда изменениями, молодой человек почти всю ночь провел за компьютером и ушел на рассвете с толстой пачкой распечаток. Утром он в обычный час явился на службу, но уже без них.
  
  Стив Пайл в сильной тревоге вернулся в Эр-Рияд. Помогать своему правительству и своей стране, безусловно, нужно, но ведь в случае ревизии это никак не будет видно. Он попросил срочно пригласить к нему полковника Истерхауса.
  
  Тот спокойно выслушал его и покивал головой.
  
  — Думаете, он уже в Лондоне? — поинтересовался полковник.
  
  — Не знаю, как ему это удалось, но где еще ему быть?
  
  — М-м-да. Могу я немного поработать у вас на главном компьютере?
  
  За пультом главного компьютера в Эр-Рияде полковник просидел часа четыре. Работа была несложной, поскольку коды доступа он знал. В результате все относящиеся к его деятельности записи были стерты и заменены новыми.
  
  Найджелу Крамеру позвонили из Бедфорда в первой половине дня, еще до того, как поступило первое письменное сообщение. Набирая номер Патрика Сеймура, он успел раскалиться от ярости добела. Браун и его молодцы были еще в дороге.
  
  — Патрик, у нас всегда были добрые отношения, но это ведь черт знает что! Что этот дуболом о себе вообразил? Он что, забыл, где находится?
  
  Положение Сеймура было не из легких. Он потратил три года на укрепление дружественных связей между Бюро и Ярдом, доставшихся ему в наследство от его предшественника Даррелла Миллза. Он прошел в Англии специальные курсы и организовывал поездки старших офицеров столичной полиции в Гуверовский центр, чтобы они завязали личные контакты, благодаря которым в трудную минуту можно избежать всяческой волокиты.
  
  — А что, собственно, происходило на этой ферме? — спросил он.
  
  Слегка поостыв, Крамер рассказал ему следующее. Примерно месяц назад в Скотленд-Ярде стало известно, что некие акулы наркобизнеса планируют провести в Англии крупную операцию. После тщательной проверки было выяснено, что базой им должна служить эта самая ферма. Группа наблюдения из его оперативного отдела днем и ночью не спускала с нее глаз, пользуясь при этом помощью бедфордской полиции. Они поджидали некоего новозеландца, героинового короля, которого пытались поймать в десятке стран, но безуспешно — он был скользкий как угорь. Они обрадовались, узнав, что он скоро должен появиться с большой партией кокаина для последующей переработки и продажи, но радость их оказалась недолгой. так как теперь он и носа туда не сунет.
  
  — Прошу меня извинить, Патрик, но я буду вынужден просить министра внутренних дел, чтобы тот потребовал от Вашингтона отзыва Брауна и его компании.
  
  — Раз надо, значит, надо, — отозвался Сеймур и, положив трубку, подумал: «Давай-давай».
  
  У Крамера было еще одно дело, даже более срочное. Он должен был сделать так, чтобы о происшедшем не появилось никаких сообщений в газетах, по радио или телевидению. Этим утром он очень надеялся на добрую волю издателей и редакторов средств массовой информации.
  
  В Вашингтоне кризисный комитет получил сообщение Сеймура во время своего первого заседания, начавшегося в 7.00 утра.
  
  — Послушайте, но он же напал на хороший след и пошел по нему, — вступился за подчиненного Филип Келли. Дон Эдмондс бросил на него предостерегающий взгляд.
  
  — Он должен был действовать совместно со Скотленд-Ярдом, — сказал государственный секретарь, — Не хватает только нам испортить из-за этого отношения с Лондоном. Как, черт побери, я должен отвечать сэру Гарри Марриотту, когда он попросит отозвать Брауна?
  
  — Знаете что? — подал голос министр финансов Рид. — Почему бы не предложить ему компромисс? Браун переусердствовал, и мы выражаем по этому поводу сожаление. Но мы уверены, что Куинн с помощью англичан вскоре освободит Саймона Кормака. Когда это произойдет, понадобятся надежные люди, чтобы отвезти мальчика домой. Так пускай они позволят Брауну и его команде пробыть в Англии еще несколько дней, а потом они вернутся вместе с Саймоном. Скажем, до конца недели, а?
  
  Джим Доналдсон одобрительно кивнул:
  
  — Да, сэр Гарри может на это пойти. Кстати, как себя чувствует президент?
  
  — Немного оживился, — ответил Оделл. — Стал пожизнерадостнее. Час назад я сообщил ему, что Куинн вновь получил доказательство того, что Саймон жив и, скорее всего, невредим, — уже в шестой раз Куинн заставляет похитителей доказывать это. Как там с алмазами, Мертон?
  
  — К вечеру будут, — ответил Станнард.
  
  — Скажи там, чтобы нашу быстрокрылую птичку держали наготове, — распорядился Оделл. Станнард кивнул и сделал отметку в блокноте.
  
  К середине дня Энди Ланг добился наконец встречи с главным бухгалтером банка. Это был его соотечественник, который три предыдущих дня отсутствовал, объезжая европейские филиалы.
  
  Сначала спокойно, потом со все возрастающей тревогой слушал он то, что рассказывал ему молодой клерк из Джидды, и опытным взглядом просматривал лежащие у него на столе распечатки. Наконец он откинулся на спинку кресла, надул щеки и с шумом выдохнул.
  
  — Боже милостивый, это очень серьезные обвинения. И, похоже, обоснованные. Где вы остановились в Лондоне?
  
  — У меня сохранилась квартира в Челси, — ответил Ланг. Я уже там побывал. К счастью, мои съемщики выехали две недели назад.
  
  Бухгалтер записал адрес и номер телефона.
  
  — Я посоветуюсь со здешним управляющим и, возможно, с президентом банка в Нью-Йорке. А потом уж будем разбираться со Стивом Пайлом. Несколько дней не отходите надолго от телефона.
  
  Ни один из них еще не знал, что в утренней почте из Эр-Рияда есть письмо, написанное Стивом Пайлом в Лондон начальнику отдела зарубежных банковских операций.
  
  Британская пресса сдержала свое слово, однако радио «Люксембург», находящееся в Париже, не преминуло рассказать французским слушателям о замечательном скандале, случившемся у их англосаксонских соседей.
  
  Позже так и не удалось установить, откуда поступили эти сведения, за исключением того, что это был анонимный звонок. Однако на корреспондентском пункте радиостанции в Лондоне проверили и подтвердили, что бедфордская полиция молчит как проклятая, а следовательно, история вполне могла иметь место. Других выдающихся событий в этот день не произошло, и радиостанция сообщила о скандале в четырехчасовых новостях.
  
  Вряд ли кто-нибудь в Англии слушал эту передачу, кроме корсиканца. Удивленно присвистнув, он отправился разыскивать Зика. Англичанин внимательно его выслушал, задал по-французски несколько уточняющих вопросов, после чего побледнел от гнева.
  
  Куинн обо всем уже знал, и это был подарок судьбы, потому что он успел подготовиться на случай, если Зик позвонит. Сразу после семи вечера тот и позвонил, причем был в неистовой ярости.
  
  — Лживая тварь! Ты ж обещал, что ни полиция, ни кто другой не станут выкидывать никаких ковбойских штучек! Наплел мне всякого…
  
  Куинн принялся горячо уверять, что не может взять в толк, о чем идет речь, — было бы подозрительно, если бы он сразу понял причину ярости Зика. Тремя злыми фразами тот ввел его в курс дела.
  
  — Так ведь это не имеет к тебе никакого отношения, — завопил в трубку Куинн. Пожиратели лягушек, как обычно, все перепутали. Это напортачили ребята из отдела по борьбе с наркотиками. Ты же знаешь, там у них сплошные Рембо вот они и устроили заваруху. Не тебя они искали, а кокаин. Час назад тут забегал ко мне один из Скотленд-Ярда и трепался об этом. Ради Бога, Зик, ты ведь знаешь, что такое массовая информация. Если им верить, то Саймона уже видели в восьмистах различных местах, а тебя раз пятьдесят уже поймали.
  
  Все это звучало вполне правдоподобно. Куинн рассчитывал на то, что Зик уже три недели читал массу всякого вранья и глупостей в бульварных газетенках и успел проникнуться здоровым презрением к прессе. Тот, стоя в телефонной будке на автовокзале в Линслейде, понемногу успокаивался. Однако время разговора подходило к концу.
  
  — Надеюсь, ты говоришь правду, Куинн. Надеюсь, — ответил он, и телефон умолк.
  
  К концу разговора Самми Сомервилл и Данкан Маккрей буквально побелели от страха.
  
  — Где же эти чертовы алмазы? — пробормотала Самми.
  
  Но худшее было еще впереди. Как во многих других странах, в Великобритании есть несколько утренних радиопрограмм, состоящих из смеси болтовни какой-нибудь приглашенной в радиостудию знаменитости, популярной музыки, кратких новостей и всяческих пустяков, сообщенных корреспондентами. Новости, которые представляют собой последние сообщения, полученные по телетайпу и спешно переписанные каким-нибудь молодым помощником редактора, подсовываются под нос диск-жокею. Темп эт их программ таков, что тщательная проверка информации, какую практикуют редакторы серьезных передач, тут просто отсутствует.
  
  Когда в трубке телефона, стоящего на столе редактора новостей радиопрограммы «Доброе утро», зазвучал голос с американским акцентом, то, как удрученно признала впоследствии ответившая на звонок практикантка, ей и в голову не пришло усомниться в том, что с ней говорит пресс-атташе посольства Соединенных Штатов, который желает сообщить последнюю информацию. Через семьдесят секунд диск-жокей взволнованным голосом прочитал «только что поступившее сообщение».
  
  Найджел Крамер передачу не слушал, зато ее слушала его почти взрослая дочь.
  
  — Папа, — крикнула она из кухни, — вы поймаете их сегодня?
  
  — Кого поймаем? — осведомился отец, натягивая в прихожей пальто. На улице его уже ждала служебная машина.
  
  — Ну этих, похитителей.
  
  — Сомневаюсь. А почему ты спрашиваешь?
  
  — А только что сказали по радио.
  
  Крамер почувствовал себя так, словно кто-то ударил его в низ живота. Он вернулся в кухню. Дочь намазывала маслом ломтик жареного хлеба.
  
  — Что именно сказали по радио? — с трудом выдавил он.
  
  Дочь рассказала: передача выкупа за Саймона Кормака произойдет на следующий день, причем власти уверены, что похитителей удастся при этом задержать. Крамер пулей вылетел на улицу, рухнул в машину, схватил с приборной доски трубку радиотелефона и, пока машина шла, непрерывно названивал в разные места.
  
  Но было уже поздно. Зик не слушал эту программу, а вот уроженец Южной Африки слушал.
  Глава 9
  
  На сей раз Зик позвонил позже обычного — в 10.20 утра. Если накануне он был крайне зол из-за налета на ферму в Бедфордшире, то теперь буквально кипел от ярости.
  
  Найджел Крамер успел предупредить Куинна, позвонив ему из машины, мчавшейся к Скотленд-Ярду. Куинн положил трубку, и Самми впервые увидела, что он заметно выбит из колеи. Он принялся молча расхаживать по квартире: агенты притихли и со страхом наблюдали за ним. Они уловили суть звонка Крамера и чувствовали, что дело каким-то образом очутилось на грани краха.
  
  Сидеть и ждать, когда зазвонит телефон спецлинии, не зная даже, слышали похитители передачу или нет, а если слышали, то какова будет их реакция, было так тяжело, что Самми почувствовала приступ тошноты. Когда телефон наконец зазвонил, Куинн ответил по обыкновению спокойно и добродушно. Зик не стал утруждать себя какими бы то ни было вступлениями.
  
  — Вот теперь ты влип, мразь американская. Держишь меня за олуха, да? А ведь олух-то ты, приятель. Посмотрим, как ты будешь выглядеть на похоронах Саймона Кормака.
  
  Разыграть изумление Куинну удалось очень похоже.
  
  — Зик, что ты несешь? В чем дело?
  
  — Хватит лепить горбатого! — взвизгнул похититель, так что его хриплый голос сорвался. — Если не слышал новости, спроси у своих корешей из полиции. И не прикидывайся, что это липа — все идет из вашего же вонючего посольства.
  
  Хотя сам он был уже в курсе, Куинн уговорил Зика пересказать ему, что тот слышал. Рассказывая, Зик чуть-чуть успокоился, но время его подходило к концу.
  
  — Зик, это вранье, лажа. Обменом будем заниматься только мы с тобой. Я буду один, без оружия. Никаких скрытых передатчиков, никаких штучек, никакой полиции и солдат. Ты сам определишь условия, место и время. Я соглашусь на встречу только так.
  
  — Поздно. Твоим дружкам нужен труп, и они его получат.
  
  Казалось, Зик вот-вот повесит трубку. В последний раз. Куинн понимал, что если это произойдет — все пропало. Через много дней, быть может, недель кто-нибудь — уборщица, привратник, агент по торговле недвижимостью — войдет в пустующую квартиру и увидит… Единственного сына президента с простреленной головой или задушенного, уже полуразложившийся труп…
  
  — Зик, прошу тебя, еще несколько секунд!
  
  Пот струился по лицу Куинна, который впервые за двадцать дней дал выход своему напряжению. Он понимал, насколько близок крах.
  
  На кенсингтонской подстанции несколько техников и полицейских не сводили глаз с громкоговорителей, слушая струящуюся по проводам ярость; на Корк-стрит, под тротуарами роскошного Мэйфера, четыре агента службы безопасности приросли к креслам, из динамиков тем временем лилась злоба, а катушки магнитофона все крутились и крутились….
  
  В подвале посольства на Гроувенор-сквер находились два техника службы электронной разведки, три агента ФБР, Лу Коллинз и Патрик Сеймур. Их привело сюда известие об утренней радиопередаче, и они ожидали услышать что-нибудь в этом роде, но легче от этого не было.
  
  Тот факт, что все национальные радиостанции, включая городскую, в течение двух часов опровергали утреннее сообщение, ничего не значил. Все прекрасно понимали, что оправдываться теперь можно до скончания века — значения это уже не имело. Как сказал когда-то Гитлер, люди верят только крупной лжи.
  
  — Пожалуйста, Зик, дай мне время лично связаться с президентом Кормаком. Еще сутки. Не бросай все наши переговоры псу под хвост. Президент обладает достаточной властью, чтобы приказать этим засранцам выметаться, и тогда останемся только ты и я. Он может доверять только нам с тобой, рассчитывать только на нас. Прошло уже двадцать дней, и я прошу у тебя еще один. Двадцать четыре часа, Зик, только и всего.
  
  На том конце провода молчали. По улицам Эйлсбери в графстве Бакингемшир молодой детектив незаметно приближался к ряду телефонных будок.
  
  — Завтра в это же время, — наконец бросил Зик и повесил трубку. Он вышел из кабины и как раз завернул за угол, когда из переулка вышел детектив в штатском и глянул на телефонные будки. Все они были пусты. Он опоздал на восемь секунд.
  
  Куинн положил трубку, подошел к длинной тахте, улегся, положил руки за голову и уставился в потолок.
  
  — Мистер Куинн, — робко подал голос Маккрей. Куинн уже не раз говорил, что тот может обойтись без «мистера», но застенчивый агент ЦРУ упорно обращался к нему, как к школьному учителю.
  
  — Заткнись, — отчетливо проговорил Куинн. Вконец удрученный Маккрей, собравшийся спросить, не хочет ли Куинн кофе, отправился на кухню и все же принялся его варить. Зазвонил третий, «обычный» телефон. Это был Крамер.
  
  — Мы все слышали, — сказал он. — Как вы себя чувствуете?
  
  — Как выжатый лимон, — ответил Куинн. — Есть что-нибудь новенькое об источнике сообщения?
  
  — Пока нет, — сказал Крамер. Девочка-практикантка, которая его приняла, все еще в холборнском полицейском участке. Клянется, что говорил американец, но откуда ей знать что-нибудь еще? Утверждает, что человек говорил очень официально и убедительно, знал что сказать. Вам нужен текст передачи?
  
  — Пожалуй, уже поздновато, ответил Куинн.
  
  — Что вы собираетесь делать? — осведомился Крамер.
  
  — Сначала помолиться. А потом стану что-то придумывать.
  
  — Желаю удачи. А я еду в Уайтхолл. Буду время от времени позванивать.
  
  Потом позвонили из посольства. Сеймур. Поздравляем, что вам удалось… Если мы можем чем-нибудь помочь… В том-то и беда, подумал Куинн. Кое-кто слишком усердствует с помощью. Но вслух он этого не сказал.
  
  Куинн выпил уже полчашки кофе, когда вдруг спустил ноги с тахты и набрал телефон посольства. В подвале сразу же сияли трубку. Сеймур.
  
  — Я хочу, чтобы меня подключили к засекреченной линии, мне нужно связаться с вице-президентом Оделлом, — заявил он, — причем немедленно.
  
  — Э-э… послушайте, Куинн. Вашингтон уже знает, что тут произошло. А вскоре там получат и запись. Я подумал, что они должны послушать сами и обсудить…
  
  — Если в течение десяти минут меня не свяжут с Майклом Оделлом, я позвоню ему по обычной линии.
  
  Сеймур задумался. Так дело не пойдет. Управление национальной безопасности сможет подслушать разговор с помощью своих спутников, и англичане тоже, и русские…
  
  — Я свяжусь с Оделлом и попрошу поговорить с вами, — решил Сеймур.
  
  Через десять минут Майкл Оделл был на проводе. В Вашингтоне было 6.15 утра, вице-президент находился еще у себя в резиденции. Но разбудили его уже полчаса назад.
  
  — Куинн, что за дьявольщина у вас там творится? Мне только что сказали об анонимном звонке на какую-то дерьмовую радиостанцию…
  
  — Мистер вице-президент, — ровным голосом перебил его Куинн, — у вас есть под рукой зеркало?
  
  Последовала пауза.
  
  — Да, кажется, есть, — наконец ответил изумленный Оделл.
  
  — Если вы посмотритесь в него, то увидите нос на своем лице, не так ли?
  
  — Послушайте, в чем дело?.. Ну ладно, да, я увижу свой нос.
  
  — Так вот, столь же верно, как то, что вы его увидите, Саймон Кормак через двадцать четыре часа будет убит…
  
  Куинн дал время этим словам проникнуть в сознание потрясенного человека, сидящего на краешке кровати в Вашингтоне.
  
  — …если только…
  
  — Да говорите же, Куинн, не тяните!
  
  — …если только пакет с алмазами рыночной ценой в два миллиона долларов не будет у меня в руках завтра на рассвете — по лондонскому времени, естественно. На всякий случай имейте в виду: этот разговор записывается на пленку. Всего хорошего, господин вице-президент.
  
  Он положил трубку. На другом конце провода вице-президент США в течение нескольких минут излагал, что он думает по этому поводу, в выражениях, которые лишили бы его голосов высоконравственной части избирателей, услышь его эти честные граждане. Закончив, он позвонил на коммутатор.
  
  — Соедините меня с Мортоном Станнардом, — велел он, — где бы он ни находился. Найдите его!
  
  Энди Ланг был удивлен, что его вызвали в банк столь скоро. Его пригласили к 11.00 утра; явился он на десять минут раньше. Провели его, однако, не в кабинет главного бухгалтера, а к самому управляющему. Рядом с ним сидел и главный бухгалтер. Хозяин кабинета молча указал Лангу на стул, стоявший против его стола. Затем встал, подошел к окну и, несколько секунд полюбовавшись крышами Сити, отвернулся от окна и заговорил. Голос его звучал серьезно и сухо.
  
  — Мистер Ланг, вчера вы явились к моему коллеге, покинув Саудовскую Аравию одному вам известным способом, и высказали серьезные обвинения относительно честности мистера Стивена Пайла.
  
  Ланг встревожился. Мистер Ланг? А почему не Энди? В банке было принято обращаться друг к другу по имени, что, по мнению Нью-Йорка, создавало семейную атмосферу.
  
  — И я привез с собой массу распечаток, которые свидетельствуют о моей правоте, — осторожно проговорил он, но в животе у него засосало. Что-то случилось. При упоминании о распечатках управляющий пренебрежительно отмахнулся.
  
  — Вчера я получил также пространное письмо от мистера Пайла. А сегодня долго разговаривал с ним по телефону. И мне, равно как и главному бухгалтеру, стало совершенно ясно, что вы, Ланг, мошенник и растратчик.
  
  Ланг не мог поверить своим ушам. Он взглянул на бухгалтера, ища у него поддержки. Тот смотрел в потолок.
  
  — Я все знаю, — сказал управляющий. — Абсолютно все. Как оно есть на самом деле.
  
  И на всякий случай он пересказал Лангу то, что считал правдой. Ланг воровал деньги со счета одного из клиентов банка — министерства общественных работ. По саудовским меркам немного, но достаточно — один процент того, что министерство платило подрядчикам. Мистер Амин, к сожалению, ничего не заметил, но мистер аль-Гарун обнаружил недостачу и дал знать мистеру Пайлу.
  
  Управляющий филиалом в Эр-Рияде, в порыве великодушия пытаясь спасти карьеру Ланга, настаивал лишь на том, чтобы на счет министерства было возвращено все до последнего риала, что и было уже сделано.
  
  В ответ на столь трогательную солидарность со стороны коллеги и в ярости, вызванной потерей денег, Ланг остался в банке на ночь и подделал отчетность, чтобы доказать, что была похищена гораздо более крупная сумма, причем не без участия самого Пайла.
  
  — Но я же привез распечатки, — слабо возразил Ланг.
  
  — Поддельные, разумеется. У нас есть все подлинные данные. Сегодня утром я приказал подключить наш компьютер к эр-риядскому и сделать запрос. Теперь эти распечатки лежат у меня на столе. Из них ясно видно, что произошло. Украденный вами процент возвращен владельцу. Больше денег не пропадало. Репутация банка в Саудовской Аравии спасена, слава Богу, точнее, благо+ даря Стивену Пайлу.
  
  — Но это неправда! — чуть громче, чем следовало бы, запротестовал Ланг. — Пайл и какой-то его сообщник снимали десять процентов со счета министерства.
  
  С холодным безразличием управляющий посмотрел на Ланга и перевел взгляд на свежие распечатки.
  
  — Эл, — спросил он, — отсюда видно, что кто-то снимал десять процентов?
  
  Бухгалтер отрицательно покачал головой и ответил: — В любом случае это просто не имеет смысла. Когда в ходу такие суммы, один процент еще как-то можно спрятать в министерской отчетности. Но никак не десять. А ежегодная ревизия, которая будет в апреле, все равно вскрыла бы мошенничество. И где бы вы оказались? В вонючей саудовской тюрьме, и надолго. Ведь до апреля, как я полагаю, правительство в Саудовской Аравии не сменится?
  
  Управляющий выдавил ледяную улыбку. Это не подлежало сомнению.
  
  — Нет. Боюсь, — заключил бухгалтер, — что копья тут ломать нечего. Стив Пайл оказал услугу не только нам, но и вам, мистер Ланг. Он спас вас от длительного тюремного заключения.
  
  — Которое, по-моему, вы заслужили, — добавил управляющий. — Но настаивать на нем мы не можем. И не станем раздувать скандал. Мы посылаем своих служащих для работы по контракту во многие страны «третьего мира», поэтому позориться нам ни к чему. Но вы, мистер Ланг, уже не являетесь одним из таких служащих. Письмо, в котором мы сообщаем вам об увольнении, перед вами. Конечно, ни о какой компенсации, равно как и рекомендациях, не может быть и речи. А теперь ступайте.
  
  Ланг знал, что это — окончательный приговор: он никогда уже не будет работать ни в каком банке. Через минуту он уже шел по Ломбард-стрит.
  
  В Вашингтоне Мортон Станнард слушал яростные слова Зика: в Оперативном кабинете на столе крутился магнитофон.
  
  Слухи из Лондона — неважно, истинные или ложные, — о том, что Саймон Кормак вот-вот будет освобожден, снова всколыхнули всю американскую прессу. Еще до рассвета в Белом доме опять зазвонили телефоны — всем нужна была свежая информация, и опять пресс-секретарь понятия не имел, что ему делать.
  
  Магнитофон наконец замолчал; восемь человек от потрясения были не в силах вымолвить ни слова.
  
  — Алмазы, — проворчал наконец Оделл. — Вы кормите нас обещаниями. Где они, черт бы их драл?
  
  — Готовы, — поспешно ответил Станнард. — Прошу меня извинить за преждевременный оптимизм. Но я в этих делах не разбираюсь и думал, что времени потребуется меньше. Но теперь все в порядке — почти двадцать пять тысяч камней разного размера, проверенные, на сумму чуть больше двух миллионов долларов.
  
  — Где они? — осведомился Хьюберт Рид.
  
  — В сейфе начальника нью-йоркского отдела Пентагона, который занимается закупкой систем вооружения на восточном побережье. По вполне понятным причинам это весьма надежный сейф.
  
  — Как будем отправлять камни в Лондон? — спросил Брэд Джонсон. — Я предлагаю через одну из наших военно-воздушных баз на территории Англии. Нам не нужны осложнения с прессой в аэропорту Хитроу или что-нибудь в этом роде.
  
  — Через час я встречаюсь с одним из старших специалистов военно-воздушных сил, — сообщил Станнард, — Он посоветует, как лучше всего переправить камни.
  
  — Нужна машина управления, чтобы встретить их и доставить Куинну на квартиру, — сказал Оделл. — Этим займетесь вы, Ли. В конце концов, это же ваша квартира.
  
  — Обязательно, — ответил директор ЦРУ. — Я велю Лу Коллинзу забрать их с базы лично, сразу после посадки самолета.
  
  — Они должны быть там на рассвете, по лондонскому времени, — уточнил вице-президент. — В кенсингтонской квартире. Подробности обмена уже известны?
  
  — Нет, — ответил директор ФБР. — Я не сомневаюсь, что Куинн совместно с нашими людьми разработает детальный план.
  
  Для перелета через Атлантику ВВС США предложили воспользоваться одноместным реактивным истребителем «F-15 Игл».
  
  — Дальности полета ему хватит, если поставить подвесные баки, — заявил авиационный генерал из Пентагона Мортону Станнарду. — Пакет должен быть в Нью-Джерси, на военно-воздушной базе в Трентоне, не позже двух часов дня.
  
  Задание было поручено опытному летчику, подполковнику, который налетал на «F-15» уже более семи тысяч часов. Поздним утром в Трентоне «Игл» подготовили так, как редко бывало до сих пор, а с обоих бортов к воздухозаборникам прикрепили дополнительные топливные баки.
  
  Без них «Игл» берет на борт 23 тысячи фунтов топлива и имеет перегоночную дальность полета 2878 миль; дополнительные 5 тысяч фунтов топлива в каждом подвесном баке увеличивают эту цифру до 3450 миль.
  
  Подполковник Бауэрз, сидя в штурманской комнате, ел бутерброды и изучал график полета. От Трентона до базы ВВС в Хейфорде близ Оксфорда было 3063 мили. Метеорологи сообщили ему скорость ветра на выбранной им высоте полета в 50 000 футов, и он подсчитал, что проделает весь путь за 5,4 часа со скоростью, равной 0,95 звуковой, и у пего еще останется 4300 фунтов топлива.
  
  В 2.00 дня тяжелый самолет-заправщик «КС-135» поднялся с базы Эндрюс и полетел на встречу с «Иглом», намеченную на высоте 45 тысяч футов над восточным побережьем Америки.
  
  В Трентоне вышла задержка. Подполковник Бауэрз, облаченный в летный костюм, уже был готов к полету, когда в ворота базы въехал длинный черный лимузин из нью-йоркского отдела Пентагона. Вышедшие из него гражданский чиновник и генерал ВВС передали подполковнику плоский кейс и листок бумаги, на котором был записан код цифрового замка.
  
  Не успели они сесть в машину, как на базу въехал еще один лимузин, без опознавательных знаков. Тут же пассажиры обеих машин провели небольшую летучку прямо на аэродроме. В конце концов кейс и листок у подполковника Бауэрза забрали и положили на заднее сиденье одной из машин.
  
  Там его открыли и содержимое — плоский мешочек из черного бархата размером десять на двенадцать дюймов и толщиной в три дюйма — переложили в другой кейс, который отдали начавшему проявлять нетерпение подполковнику.
  
  Истребители-перехватчики не предназначены для перевозки грузов, однако в данном случае под сиденьем пилота заранее приготовили место, куда и был засунут кейс. В 3.31 пополудни «Игл» поднялся в воздух.
  
  Он быстро набрал высоту в 45 тысяч футов и, встретившись с заправщиком, набрал полные баки горючего для полета в Англию с полной нагрузкой. После заправки он поднялся до 50 тысяч футов, взял курс на Хейфорд и начал увеличивать скорость до 0,95 звуковой. Над Нантакетом он поймал долгожданный попутный ветер с запада.
  
  Когда на аэродроме в Трентоне проводилась летучка, из аэропорта Кеннеди поднялся в воздух большой реактивный лайнер, совершавший рейс в лондонский аэропорт Хитроу. В классе для бизнесменов занял место высокий, чисто выбритый молодой человек, только что прилетевший самолетом местной авиалинии из Хьюстона. Он работал в крупной нефтяной корпорации «Пан-Глобал» и теперь радовался тому, что сам владелец компании оказал ему доверие, поручив столь важное и секретное задание.
  
  Он понятия не имел, что находилось в конверте, лежащем во внутреннем кармане его пиджака, который он отказался отдать стюардессе. Молодой человек и не хотел этого знать. Он лишь понимал, что везет документы, чрезвычайно важные для корпорации, поскольку их не послали по простой или коммерческой почте и не передали по телефаксу.
  
  Данные ему инструкции были крайне несложны, он вызубрил их наизусть. В определенный день — назавтра — и в определенный час пойти по определенному адресу. В дверь не звонить, а просто бросить конверт в щель почтового ящика, после чего вернуться в аэропорт Хитроу, а оттуда в Хьюстон. Несколько утомительно, но просто. Перед обедом пассажирам были предложены коктейли, но он спиртного не употреблял и уставился в окно.
  
  Летя зимою с запада на восток, пассажир самолета быстро попадает в ночь. Часа через два молодой человек уже увидел, что небо стало темно-фиолетовым и на нем показались звезды. Высоко над лайнером, в котором он летел, молодой человек заметил среди звезд огненную точку, двигавшуюся в том же направлении. Он не знал, что это — полыхающие огнем сопла истребителя «F-15 Игл» с подполковником Бауэрзом на борту; оба они летели в столицу Великобритании — оба со своим заданием, и оба не знали, что должны туда доставить.
  
  Первым на место прибыл подполковник. Его самолет коснулся колесами посадочной полосы в Хейфорде точно по графику, в 1.55 ночи по местному времени, предварительно нарушив сон сельских жителей внизу, когда делал последний разворот перед заходом на посадку. Диспетчер на аэродромной вышке сказал ему, куда подрулить, и в конце концов самолет остановился среди ярких огней ангара, чьи ворота закрылись, как только он заглушил двигатели. Когда пилот открыл дверь кабины, к нему подошел командир базы в сопровождении какого-то штатского. Первым заговорил штатский.
  
  — Подполковник Бауэрз?
  
  — Так точно, сэр.
  
  — У вас есть для меня пакет?
  
  — Под моим сиденьем лежит кейс.
  
  Разминая затекшие члены, подполковник вылез из кабины и спустился по приставной лесенке на пол ангара. Ничего себе экскурсия в Англию, подумалось ему. Штатский взобрался по лестнице и забрал кейс, после чего протянул руку, требуя бумажку с кодом. Через десять минут Лу Коллинз уже ехал в лимузине, принадлежащем управлению, в сторону Лондона. До кенсингтонской квартиры он добрался в десять минут пятого. Там все еще горел свет: никто не спал. Куинн сидел в гостиной и пил кофе.
  
  Положив кейс на низенький столик, Коллинз взглянул в бумажку с кодом и принялся манипулировать замком. Затем извлек из кейса плоский, почти квадратный бархатный мешочек и протянул его Куинну.
  
  — На рассвете, вам в руки, — проговорил он. Куинн взвесил мешочек на руке. Чуть больше килограмма — около трех фунтов.
  
  — Будете вскрывать? — полюбопытствовал Коллинз.
  
  — Это ни к чему, — ответил Куинн. — Если там есть хоть одна стекляшка или один страз, это будет означать, что Саймон Кормак убит.
  
  — Ну что вы, — ужаснулся Коллинз, — они все настоящие. Думаете, Зик позвонит?
  
  — Молю Бога, чтоб позвонил, — ответил Куинн.
  
  — А как будет происходить передача?
  
  — Договоримся сегодня.
  
  — Как вы собираетесь ее произвести, Куинн?
  
  — Это мое дело.
  
  Он вернулся к себе, чтобы принять ванну и одеться. Последний день октября обещал выдаться очень тяжелым для многих.
  
  Молодой человек из Хьюстона приземлился в 6.45 утра по лондонскому времени, быстро прошел таможенный досмотр, поскольку имел с собой только чемоданчик с туалетными принадлежностями, и вошел в зал ожидания корпуса № 3. Он спокойно помылся, освежился, позавтракал, после чего взял такси и отправился в самый центр Вест-Энда.
  
  В 9. 55 он оказался у дверей высокого и внушительного жилого дома, стоящего за квартал от Грейт-Портленд-стрит в районе Марбл-Арч. Явился он на пять минут раньше, хотя ему было велено прийти минута в минуту. Из стоявшей на другой стороне улицы машины за ним наблюдал какой-то мужчина, но молодой человек этого не знал. В течение пяти минут он прогуливался взад и вперед и ровно в десять бросил конверт в щель почтового ящика. В холле дома привратника не было, поэтому и подобрать письмо было некому. Оно так и осталось лежать на коврике за дверью. Довольный тем, что в точности выполнил указания, молодой человек двинулся в сторону Бейсуотер-роуд, вскоре поймал такси и отправился в Хитроу.
  
  Едва он завернул за угол, как человек, сидевший в машине, вылез, перешел дорогу и отпер дверь дома. Он жил тут уже несколько недель. А в машине сидел лишь для того, чтобы убедиться, что приметы курьера сходятся с теми, что были сообщены ему, и что за ним никто не следит.
  
  Подобрав конверт, человек поднялся на лифте на девятый этаж, вошел в квартиру и вскрыл письмо. Читая, он испытывал все большее удовлетворение и начинал все сильнее сопеть, со свистом прогоняя воздух через поврежденные носовые каналы. Наконец-то Ирвинг Мосс получил последние инструкции.
  
  В кенсингтонской квартире утро протекало в полном безмолвии. Напряжение стало чуть ли не осязаемым. На телефонной подстанции, на Корк-стрит, на Гроувенор-сквер люди склонились над аппаратурой в ожидании, что Куинн заговорит или кто-то из его сторожей подаст голос. Но динамики молчали. Накануне Куинн ясно дал понять, что, если сегодня Зик не позвонит, все пропало. Придется начинать поиски заброшенного дома, в котором лежит труп.
  
  Зик не позвонил.
  
  В половине одиннадцатого Ирвинг Мосс вышел из своей квартиры, сел во взятую им напрокат машину и отправился на вокзал Паддингтон. Борода, отпущенная в Хьюстоне во время подготовки операции, изменила форму его лица. Благодаря искусно подделанному канадскому паспорту он без каких бы то ни было сложностей попал в Ирландию и оттуда паромом приехал в Англию. Водительские права, выданные тоже в Канаде, не вызвали никаких подозрений, когда он брал напрокат небольшую машину. Тихо и скромно он прожил несколько недель в районе Марбл-Арч — один из миллиона с небольшим иностранцев, пребывающих в столице Великобритании.
  
  Он был достаточно опытным агентом, чтобы уметь осесть и раствориться практически в любом городе. Но Лондон он знал. Знал, как здесь и что, где достать нужную вещь; тут он имел знакомства в среде преступников и был достаточно хитер и опытен, чтобы не совершать ошибок, которые могут привлечь к иностранцу внимание властей.
  
  В письме содержалась самая свежая информация, а также ряд подробностей, которые невозможно было уточнить с Хьюстоном при помощи зашифрованных сообщений в виде цен на товары. Были в письме и дальнейшие инструкции, однако наибольший интерес представляла записка о положении в западном крыле Белого дома — записка о состоянии здоровья президента Джона Кормака, которое в течение последних трех недель резко ухудшилось.
  
  И наконец, в конверте лежала квитанция камеры хранения Паддингтонского вокзала на получение посылки, доставить которую через Атлантику мог лишь кто-то лично. Как эта квитанция попала из Лондона в Хьюстон, он не знал и знать не хотел. Ему это было ни к чему. Зато он знал, что теперь она уже в Лондоне у него в руках. В 11.00 утра он ею воспользовался.
  
  Приемщик в камере хранения не обратил на квитанцию ни малейшего внимания. За день через его руки проходили сотни разнообразных пакетов, саквояжей и чемоданов. Только в случае, если оставленную кладь не забирали в течение трех месяцев, она снималась с полки и вскрывалась, после чего уничтожалась, если невозможно было установить ее владельца. Квитанция, предъявленная тем утром молчаливым человеком в сером габардиновом плаще, была лишь очередной квитанцией. Приемщик прошелся вдоль полок, нашел маленький фибровый чемодан и выдал его. К вечеру он уже начисто забыл о нем. Мосс отвез чемодан к себе домой, взломал дешевенькие замки и осмотрел содержимое. Все на месте, как и было обещано. Он взглянул на часы. В запасе у него оставалось еще три часа.
  
  У тихой дороги на окраине небольшого городка, расположенного милях в сорока от центра Лондона, стоял дом. Мосс через день проезжал в условленное время мимо этого дома, и положение стекла в дверце машины с его стороны — поднято, опущено до середины или полностью — сообщало наблюдателю о том, что следовало. Сегодня, впервые за все время, стекло будет полностью опущено. Мосс вставил одну из купленных в Лондоне видеокассет — неприкрытая порнография, но он знал, где добыть и такое, — в видеомагнитофон и устроился поудобнее, предвкушая развлечение.
  
  Энди Ланг вышел из банка в состоянии, близком к потрясению. Немногие оказываются свидетелями того, как их карьера, на которую ушли годы напряженного труда, разбивается у ног на мелкие кусочки. Первая реакция после этого — непонимание, за ним следует растерянность.
  
  Ланг бесцельно бродил по узким улочкам и дворикам, которые прячутся среди грохота лондонского Сити — самого древнего района столицы площадью около одной квадратной мили, являющего собой торговый и финансовый центр страны. Он проходил мимо монастырских стен, слышавших когда-то песнопения францисканцев, кармелитов и доминиканцев, мимо зданий, принадлежавших гильдиям, где собирались купцы, чтобы обсудить мировые проблемы, в то время как чуть дальше, в Тауэре, Генрих VIII казнил своих жен; мимо прелестных церквушек, построенных по проектам Рена после великого пожара 1666 года.
  
  Спешившие мимо него мужчины и хорошенькие женщины, которых попадалось все больше и больше, думали о ценах на товары, игре на повышение и понижение, о едва заметных колебаниях денежного курса — серьезно это или не стоит обращать внимания. Вместо гусиных перьев они пользовались компьютерами, но суть их трудов была все та же, что и столетия назад, — торговля, покупка и продажа вещей, сделанных другими. Этот мир пленил воображение Энди Ланга уже давно, когда он заканчивал школу, а теперь его навсегда вышвырнули из него.
  
  Завтракая в небольшой закусочной на улице Крестоносцев, по которой во время оно ковыляли на одной ноге монахи, подвязав другую к ягодице, чтобы испытать страдания ради вящей славы Господней, Энди решил, что ему делать дальше.
  
  Допив кофе, он отправился на метро в Челси, в свою однокомнатную квартиру на Бофорт-стрит, где предусмотрительно оставил фотокопии документов, привезенных им из Джидды. Когда человеку нечего больше терять, он может стать крайне опасным. Ланг решил записать всю историю от начала и до конца и вместе со своими — подлинными — распечатками разослать ее всем членам совета директоров банка в Нью-Йорке. Состав совета тайны не составлял, и адреса его членов можно было найти в американском справочнике «Кто есть кто».
  
  Энди не видел причин страдать и безмолвствовать. Пусть теперь немного поволнуется Стивен Пайл, подумал он и послал управляющему филиала в Эр-Рияде письмо, в котором сообщил, что он собирается предпринять.
  
  В конце концов Зик позвонил в 1.20 дня, в самый час пик — как раз когда Ланг допивал кофе, а Мосс был погружен в порнофильм с участием детей, только что отснятый в Амстердаме. Звонил Зик, зайдя в одну из четырех телефонных будок, стоявших у задней стены здания почты в Данстейбле — городке, как и все предыдущие, расположенном к северу от Лондона.
  
  Куинн оделся и был готов еще на восходе солнца, которое в этот день действительно ярко светило в голубом небе. В воздухе чувствовалась лишь легкая прохлада. Было ли Куинну и в самом деле холодно, ни Маккрей, ни Самми спросить не решались, но он натянул джинсы, рубашку, на нее новый кашемировый свитер, а сверху — кожаную куртку на молнии.
  
  — Куинн, я звоню в последний раз…
  
  — Зик, дружище, я смотрю сейчас на большую фруктовую вазу и знаешь что? Она до краев полна алмазами, которые блестят и сверкают, словно живые. За дело, Зик, пора за дело.
  
  Нарисованная Куинном картина на секунду сбила Зика с мысли.
  
  — Ладно, — прозвучало в трубке. — Слушай меня внимательно.
  
  — Нет, Зик. Будем делать, как я скажу, иначе все полетит к чертовой матери…
  
  На кенсингтонской подстанции, Корк-стрит и Гроувенор-сквер слушатели были изумлены. Должно быть, Куинн все же знает, что делает — ведь похититель может повесить трубку! Куинн тем временем продолжал.
  
  — Может, я и подонок, Зик, но я — единственный подонок во всей этой кодле, которому ты можешь верить, и тебе придется мне верить. Карандаш есть?
  
  — Есть. Послушай-ка, Куинн…
  
  — Нет, это уж ты послушай, браток. Я хочу, чтобы ты перешел в другую кабину и через сорок секунд позвонил мне по номеру триста семьдесят — двенадцать ноль четыре. А теперь ИДИ!
  
  Последнее слово Куинн рявкнул что есть сил. Самми Сомервилл и Данкан Маккрей впоследствии говорили, что были поражены не меньше тех, кто подслушивал разговор. Куинн швырнул трубку на рычаги, схватил кейс — алмазы лежали в нем, а ни в какой не фруктовой вазе — и бросился к двери гостиной. Убегая, он повернулся и гаркнул: «Сидеть на месте!»
  
  Изумление, равно как и громкая, властная команда заставили их просидеть неподвижно в течение очень важных для Куинна пяти секунд. Когда они добежали до двери из квартиры, то лишь услышали, как с той стороны в замке поворачивается ключ. Должно быть, он был вставлен в замочную скважину еще перед рассветом.
  
  Куинн пренебрег лифтом и ринулся вниз по ступенькам как раз в тот миг, когда у него за спиной прозвучал первый крик Маккрея, за которым последовал могучий удар ногой в дверь. Среди подслушивающих началось смятение, вскоре превратившееся в истинную панику.
  
  — Черт, что он делает? — шепнул на кенсингтонской подстанции полицейский своему коллеге. Тот недоуменно пожал плечами.
  
  Куинн сломя голову летел по ступенькам и уже почти достиг вестибюля. Позже расследование установило, что американец, сидевший на посту прослушивания на первом этаже, не двинулся с места, поскольку это было не его дело. Его миссия заключалась в том, чтобы обеспечивать запись, кодирование и передачу по радио на Гроувенор-сквер разговоров из квартиры наверху; в здании посольства они декодировались и прослушивались теми, кто сидел в подвале. Поэтому он и оставался на месте.
  
  Куинн пересек вестибюль через пятнадцать секунд после того, как бросил телефонную трубку. Англичанин-привратник, сидевший у себя в кабинке, взглянул на него, кивнул головой и вернулся к своей «Дейли миррор». Куинн толкнул входную дверь, открывавшуюся наружу, плотно прикрыл ее за собой, вставил между нею и порогом деревянный клин, приготовленный им в минуты уединения в туалете, и с силой ударил по нему ногой. Затем, уклоняясь от машин, он побежал через дорогу.
  
  — Что значит ушел? — заорал Кевин Браун на посту прослушивания в посольстве. Как и все остальные, он провел там все утро в ожидании нового и, быть может, последнего звонка Зика. Вначале звуки из Кенсингтона поставили слушателей в тупик: они услышали, как Куин бросил трубку, его вопль: «Сидеть на месте!», затем какой-то грохот, неразборчивые крики Маккрея и Самми, после чего последовали мерные удары, словно кто-то пытался вышибить дверь.
  
  Самми Сомервилл вернулась в гостиную и крикнула в сторону скрытых микрофонов: «Он ушел! Куинн ушел!» Вопрос Брауна, прозвучавший в подвале посольства, она, естественно, услышать не могла. В неистовстве Браун схватился за телефон и соединился со своей подчиненной в Кенсингтоне.
  
  — Агент Сомервилл, — отчеканил он, — догоните его!
  
  Как раз в этот момент входная дверь после пятого удара Маккрея уступила. Он бросился вниз по ступенькам, Самми за ним. Оба были в тапочках.
  
  На зеленом магазинчике напротив, телефон которого Куинн предусмотрительно отыскал в справочнике, лежавшем в шкафу в гостиной, было написано «Бредшоу» — так звали его основателя, по теперь он принадлежал индийскому джентльмену по имени мистер Патель. Куинн не раз наблюдал из окна, как хозяин то раскладывает фрукты на уличном лотке, то скрывается в недрах магазинчика, чтобы обслужить покупателя.
  
  На противоположную сторону улицы Куинн ступил через тридцать три секунды после окончания разговора с Зиком. Едва не столкнувшись с двумя прохожими, он вихрем влетел в магазин. Телефон стоял рядом с кассой, за которой возвышался мистел Патель.
  
  — Там ребятишки воруют апельсины, — без особых предисловий сообщил Куинн. В этот миг зазвонил телефон. Разрываемый между телефоном и апельсинами, мистер Патель повел себя как истый уроженец штата Гуджарат и выскочил на улицу. Куинн снял трубку.
  
  На кенсингтонской подстанции операторы среагировали быстро, и в процессе расследования выяснилось, что они сделали все от них зависящее. Но несколько секунд из сорока они потеряли просто от изумления, а потом столкнулись с техническими трудностями. Искатель вызова был замкнут на спецномер кенсингтонской квартиры. При его наборе искатель отслеживал источник сигнала, и компьютер выдавал данные: звонят из такой-то будки, расположенной там-то. Это занимало шесть — десять секунд.
  
  Техники установили, откуда Зик звонил в первый раз, но, когда он поменял будку, потеряли его, хотя он просто перешел в соседнюю. Еще хуже было то, что Зик звонил теперь по другому номеру, к которому искатель вызова не был подключен. Повезло им в одном: номер, который Куинн продиктовал Зику, принадлежал к их же подстанции. Однако приходилось начинать все сначала: искатель вызова лихорадочно перебирал все двадцать тысяч номеров подстанции. На телефон мистера Пателя техники вышли через пятьдесят восемь секунд после того, как Куинн продиктовал его Зику, а затем установили, откуда говорит и сам Зик.
  
  — Запиши еще один номер, — не вдаваясь в детали, начал Куинн.
  
  — Да что происходит, черт бы тебя подрал? — завопил Зик.
  
  — Девятьсот тридцать пять — тридцать два — пятнадцать, — неумолимо продолжал Куинн. — Готово?
  
  Последовала пауза: Зик записывал.
  
  — Теперь мы будем действовать вдвоем, Зик. Я от них смылся. Остались ты и я: алмазы против парня. Без фокусов, даю слово. Позвони мне по этому номеру через час, а если не отвечу, то еще раз, через полтора часа. Его не прослушивают.
  
  Куинн положил трубку. На подстанции услышали только самый конец разговора: «…час, а если не отвечу, то еще раз, через полтора часа. Его не прослушивают».
  
  — Этот паразит дал другой номер, — сказал техник на кенсингтонской подстанции двоим полицейским. Один из них уже звонил в Ярд.
  
  Куинн выскочил из магазина и увидел, как Маккрей пытается протиснуться в заклиненную дверь. Позади него, размахивая руками, стояла Самми. Ероша редкие волосы, к ним подошел привратник. По противоположной от Куинна стороне улицы проезжали две машины, по его стороне приближался мотоциклист. Куинн вышел на проезжую часть, встал прямо перед мотоциклом и поднял руки, держа в одной из них кейс. Мотоциклист тормознул, машина вильнула в сторону и встала.
  
  — Эй, какого…
  
  Изобразив обезоруживающую улыбку, Куинн схватился за ручки мотоцикла. Короткий, резкий удар по почкам довершил дело. Юнец в шлеме сложился пополам, Куинн выбросил его из седла и, перекинув ногу, выжал сцепление и дал газ. Мотоцикл рванулся вперед; Маккрею не хватило каких-то шести дюймов, чтобы ухватить Куинна за куртку.
  
  Удрученный Маккрей остался стоять посреди улицы, через секунду к нему подскочила Самми. Они переглянулись и не сговариваясь бросились назад в квартиру. Быстрее всего связаться с Гроувенор-сквер можно было только оттуда.
  
  — Что ж, — через пять минут подытожил Браун, выслушав Маккрея и Самми, — мы найдем этого подонка. Обязательно.
  
  Зазвонил другой телефон. Это был Найджел Крамер из Скотленд-Ярда.
  
  — Ваш посредник дал деру, — без всякого выражения произнес он, — Вы можете сказать, как это произошло? Я звонил в квартиру, номер занят.
  
  За полминуты Браун ввел его в курс дела. Крамер хмыкнул. Он все еще не мог простить случай с Грин-Медоу-Фарм, да и не собирался ничего прощать, но серьезность происшедшего пересилила его желание посмотреть, как Браун вместе со своими молодцами сядет в лужу.
  
  — Ваши ребята заметили номер мотоцикла? — спросил он. — Я могу дать предупреждение всем постам.
  
  — У нас есть кое-что получше, — самодовольно отозвался Браун. — Кейс, который у него с собой. В него вмонтирован передатчик.
  
  — Что вмонтировано?!
  
  — Крошечный передатчик, обнаружить невозможно, последнее слово техники, — ответил Браун. — Мы приготовили все еще в Штатах и заменили тот кейс, что дал Пентагон, на свой перед самым вылетом.
  
  — Понятно, — задумчиво протянул Крамер. — А приемник?
  
  — Уже здесь, отозвался Браун. — Прибыл утром рейсовым самолетом. Один из моих парней ездил за ним в Хитроу. У него дальность две мили, так что надо двигаться. Прямо сейчас.
  
  — Мистер Браун, на этот раз будьте любезны держать связь с патрульными машинами. Арестовываю в этом городе я, а не вы. У вас в машине есть рация?
  
  — Конечно.
  
  — Прошу не занимать эфир. Мы свяжемся с вами и приедем туда, где вы будете.
  
  — Все понял. Сделаем, даю слово.
  
  Через минуту лимузин посольства был уже в пути. За рулем сидел Чак Моксон, рядом его коллега настраивал пеленгатор в виде миниатюрного телевизора, на экране которого была не картинка, а одна светящаяся точка в центре. Когда на антенну пеленгатора, подключенную сейчас к металлическому ободку над дверцей, начнут поступать сигналы от передатчика, спрятанного в кейсе Куинна, из точки к краю экрана протянется линия. Водитель машины должен маневрировать таким образом, чтобы эта линия была направлена прямо но курсу машины. Таким образом она будет двигаться в сторону, где находится передатчик, который включался дистанционно, прямо из лимузина.
  
  Они быстро проехали по Парк-Лейн, через Найтс-бридж и оказались в Кенсингтоне.
  
  — Включай, — распорядился Браун. — Оператор нажал на кнопку, но на экране ничего не изменилось.
  
  — Включай каждые тридцать секунд, пока не установим связь, — велел Браун. — Чак, покрутись по Кенсингтону.
  
  Моксон выехал на Кромвель-роуд, свернул на юг по Глостер-роуд и направился в сторону Олд-Бромтон-роуд. Наконец антенна приняла сигнал.
  
  — Он позади нас, направляется на север, — доложил коллега Моксона. — Расстояние — около мили с четвертью.
  
  Через полминуты Моксон, проехав Кромвель-роуд, устремил машину на север по Эгзибишен-роуд в сторону Гайд-парка.
  
  — Точно впереди нас, движется на север, — подал голос оператор.
  
  — Сообщи ребятам в голубом, что мы его засекли, — велел Браун. Моксон связался по рации с посольством, и на Эджвер-роуд к ним присоединилась полицейская машина.
  
  На заднем сиденье машины ЦРУ рядом с Брауном сидели Коллинз и Сеймур.
  
  — Я должен был догадаться, — с сожалением произнес Коллинз. — Должен был заметить «окно».
  
  — Какое «окно»? — удивился Сеймур.
  
  — Помните заваруху, которую Куинн устроил у подъезда Уинфилд-хауса три недели назад? Куинн уехал оттуда за четверть часа до меня, а добрался до Кенсингтона всего на три минуты раньше. В час пик лондонского таксиста мне не обогнать. Значит, он где-то останавливался и на всякий случай что-то подготовил.
  
  — Он не мог предвидеть, что будет через три недели, — возразил Сеймур. — Не знал, как обернется дело.
  
  — Ему и не надо было знать, — не сдавался Коллинз. — Вспомните его личное дело. Он достаточно повоевал, чтобы уметь подготовить позиции на случай отступления.
  
  — Свернул направо, на Сент-Джонс-Вуд, — объявил оператор.
  
  У стадиона «Лордз» с ними поравнялась полицейская машина; окно ее было опущено.
  
  — Он движется на север, вон гуда, — крикнул Моксон, указывая в сторону Финчли-роуд. Обе машины, к которым присоединился еще один патрульный автомобиль, проехали через Суисс-коттедж, Хендон и Милл-Хилл. Расстояние до цели сократилось до трехсот ярдов, и сидевшие в машинах стали высматривать впереди мотоцикл с высоким водителем без шлема.
  
  Когда они проехали площадь Милл-Хилл и стали подниматься по направлению к Файв-Уэйз-Корнер, до источника сигнала оставалась какая-то сотня ярдов. Тут преследователи поняли, что Куинн, видимо, сменил средство передвижения. Они обогнали два мотоцикла, затем два мощных мопеда, но источник сигнала все еще двигался впереди. Когда на Файв-Уэйз-Корнер он свернул вправо на магистраль А1 в сторону Хертфордшира, они поняли, что их цель — открытый «фольксваген-гольф», за рулем которого сидел человек в большой меховой шапке.
  
  Из событий этого дня Сиприану Фодергиллу запомнилось в первую голову то, как он ехал в свой очаровательный домик в окрестностях Борхемвуда, когда вдруг огромная черная машина, обогнав его, прижала к обочине и вынудила резко остановиться. Через несколько секунд трое высоченных мужиков — рассказывал он впоследствии друзьям в клубе, которые слушали с разинутыми ртами, — выскочили на дорогу и окружили его машину, размахивая большущими револьверами. Затем сзади остановилась полицейская машина, за ней еще одна, из них вылезли четверо бравых бобби и велели американцам — а те были американцы, да какие высоченные, — убрать револьверы или они будут разоружены.
  
  Второе, что ему запомнилось — к этому времени рассказчик уже безраздельно завладел вниманием всего бара, — это как один из американцев сорвал с него меховую шапку и заорал: «Говори, мразь, где он?» — а один из бобби достал с заднего сиденья кейс, и ему, Сиприану, потом пришлось целый час им втолковывать, что он в первый раз его видит.
  
  Высокий седой американец, который, похоже, был начальником тех, что приехали в черной машине, выхватил у бобби кейс, щелкнул замками и заглянул внутрь. Там было пусто. Да, так-таки пусто. Столько крика из-за пустого кейса… Тут американцы принялись ругаться, как извозчики, да все такими словами, каких он, Сиприан, сроду не слыхивал и надеется, что больше не услышит. Потом вмешался английский сержант, нормальный парень…
  
  В 2. 25 пополудни сержант Кидд подошел к патрульной машине, в которой не переставая пищала рация.
  
  — «Танго Альфа», — сказал он.
  
  — «Танго Альфа», говорит помощник заместителя комиссара Крамер. С кем я говорю?
  
  — Сержант Кидд, сэр. Подразделение Эф.
  
  — Что у вас там, сержант?
  
  Кидд окинул взглядом прижатый к обочине «фолько ваген», его испуганного владельца, трех сотрудников ФБР, рассматривающих пустой кейс, двух других янки, стоящих несколько в стороне и с надеждой глядящих в небо, и трех своих коллег, пытающихся снять показания.
  
  — Да тут небольшая заварушка, сэр.
  
  — Сержант Кидд, слушайте меня внимательно. Вы задержали очень высокого американца, который только что похитил два миллиона долларов?
  
  — Нет, сэр, — ответил Кидд. — Мы задержали очень жизнерадостного парикмахера, который только что наложил в штаны.
  
  — Что значит исчез? — Этот крик, вопль, визг раздавался в течение часа на разные голоса и с разными акцентами повсюду: в кенсингтонской квартире, Скотленд-Ярде, Уайтхолле, министерстве внутренних дел, на Даунинг-стрит, Гроувенор-сквер, а также в западном крыле Белого дома. — Не мог он просто так взять и исчезнуть.
  
  Но он исчез.
  Глава 10
  
  За углом Куинн избавился от кейса, опустив его на заднее сиденье «фольксвагена». Кейс рано утром ему вручил Лу Коллинз. При осмотре Куинн не обнаружил ничего подозрительного. Иначе и быть не могло: как запрятать передатчик, в лаборатории знают хорошо. Куинн готов был биться об заклад, ч то полиция наверняка явилась бы на место его встречи с Зиком.
  
  Пока горел красный свет, Куинн успел переложить алмазы во внутренний карман кожаной куртки. «Фольксваген» стоял впереди него. Водитель в меховой шапке ничего не заметил.
  
  Проехав с полмили, Куинн бросил мотоцикл на обочине: без шлема его мог остановить первый же полицейский. За Бромптонской часовней он сел в такси, велел ехать на вокзал Марилебон, однако вышел на Джордж-стрит и остаток пути проделал пешком.
  
  Водительские права и американский паспорт окажутся бесполезными, как только поднимется тревога. Но он незаметно прихватил с собой пачку фунтов из кошелька Саманты и плоскогубцы. Перочинный нож с несколькими лезвиями всегда лежал у него в кармане.
  
  В аптеке на Марилебон-Хай-стрит он купил роговые очки с простыми стеклами, а в магазине мужской одежды твидовую шляпу и габардиновый плащ «барберри».
  
  Дальнейшие закупки он сделал в кондитерской, в магазинах бытовых приборов и дорожных товаров. Потом взглянул на часы: в его распоряжении было только пять минут. Свернув на Блэндфорд-стрит, Куинн оказался на перекрестке, где стояли рядом два автомата. Куинн вошел в будку справа: именно этот номер он продиктовал Зику.
  
  Звонок раздался точно в назначенное время. В голосе Зика слышалось раздражение.
  
  — Что ты, скотина, затеял?
  
  Объяснения Куинна Зик слушал молча, не перебивая.
  
  — Значит, без обмана? — спросил он наконец, — Смотри, иначе парню каюк.
  
  — Слушай, Зик! Мне плевать, схватят тебя или нет. Моя задача — получить мальчика живым и здоровым. У меня с собой целая куча алмазов на два миллиона. Не лишние? Ищейки пока отстали: я им спутал след. Как насчет обмена?
  
  — Времени у меня в обрез, — бросил Зик. — Пора смываться.
  
  Я говорю из автомата у Марилебона, — заторопился Куинн. Ты прав: осторожность не помешает. Позвони по этому номеру сегодня вечером. Уточним подробности. Я приду один, без оружия. Принесу алмазы. Встретимся, где назначишь. Я теперь сам в бегах, поэтому звони, когда стемнеет. Скажем, в восемь.
  
  — Ладно! — буркнул Зик. — Жди.
  
  Именно в эти минуты сержант Кидд говорил по радиотелефону с Найджелом Крамером. Тотчас в полицейские участки поступило описание примет разыскиваемого. Постовые получили указание быть начеку. Обо всех подозрительных лицах надлежало сообщать по рации и неотступно следить за ними, держась на расстоянии. Имя беглеца не называлось, повод для задержания не указывался.
  
  Выйдя из кабины, Куинн направился по Блэндфорд-стрит к отелю «Блэквуд». Этот отель на двадцать комнат принадлежал к числу стародавних заведений, не вошедших ни в какие корпорации и не подвергавшихся переустройству. Располагался он в стороне от шумных улиц. Увитое плющом здание украшали эркеры. В холле с дубовыми панелями и неровными половицами, застланными ковром, пылал камин.
  
  Куинн, широко улыбнувшись, поздоровался с миловидной девушкой, сидевшей у барьера. Она подняла глаза и улыбнулась в ответ. Перед ней стоял высокий сутулый мужчина в плаще «барберри», в твидовой шляпе, с чемоданчиком из телячьей кожи. Ни дать ни взять турист из Америки.
  
  — Добрый день, сэр. Чем могу служить?
  
  — Видите ли, мисс… Надеюсь, вы мне поможете. Я только что прилетел из Штатов. Самолетом «Бритиш эйруэйз», это моя любимая авиакомпания. Но представляете, что они натворили? Потеряли весь мой багаж! Да-да, мэм, по ошибке отправили прямо во Франкфурт.
  
  Девушка озадаченно нахмурилась.
  
  — Конечно, багаж обещают вернуть. Самое большее — через сутки. Но вот беда: все документы остались у меня в саквояже. Как называется моя гостиница — хоть убей, не помню. Стали перебирать названия со служащей в аэропорту — да разве все перечислишь! Придется ждать, пока доставят саквояж. Делать нечего, взял такси. А водитель возьми и подскажи — вот, говорит, подходящее местечко. У вас ведь найдется комната, чтобы переночевать? Да, зовут меня Гарри Рассел.
  
  Девушка слушала как завороженная. Посетитель выглядел таким удрученным: ни багажа, ни крыши над головой… Она была без ума от кино. Незнакомец походил на того джентльмена, который каждому встречному предлагал кутнуть, а по выговору напоминал героя в забавной шляпе с пером из телесериала «Даллас». Рассказу она поверила безоговорочно. Ей и в голову не пришло сделать запрос. В «Блэквуде» не полагалось принимать гостей без предварительной договоренности, но тут случай был исключительный. Багаж потерян, ночевать приезжий должен чуть ли не под открытым небом — и все по вине английской авиакомпании… Девушка просмотрела список: всегдашние клиенты из провинции да несколько постоянных жильцов.
  
  — Есть свободный номер, мистер Рассел, но с окнами во двор. Вас это устроит?
  
  — Как нельзя лучше, мисс. Могу расплатиться наличными: успел обменять доллары прямо в аэропорту.
  
  — Рассчитаетесь утром, мистер Рассел.
  
  Она протянула ему потемневший от времени медный ключ.
  
  — Вон по той лестнице, третий этаж.
  
  Куинн поднялся по шатким ступеням, отыскал номер одиннадцатый. Не очень просторно, зато уютно и чисто. Удобнее некуда. Куинн разделся, поставил будильник, купленный в магазине бытовых приборов, ровно на шесть вечера и улегся спать.
  
  — Какой же смысл было ему так поступать? — недоуменно спросил министр внутренних дел сэр Гарри Марриотт. Обо всем происшедшем ему только что обстоятельно доложил Найджел Крамер. Десятиминутная беседа по телефону с хозяйкой дома номер 10 по Даунинг-стрит была не слишком ободряющей.
  
  — По-видимому, почувствовал, что не может никому доверять, — осторожно заметил Крамер.
  
  — Надеюсь, к нам это не относится? — недовольно продолжал министр. — Мы ведь сделали все от нас зависящее.
  
  — К нам нет, — подтвердил Крамер. — Куинн уже почти договорился с этим Зиком о совершении обмена. В делах с похитителями это всегда самый напряженный момент. Каждый шаг требует предельной осмотрительности. Очевидно, после двух случаев утечки секретной информации по радио — у нас и во Франции — Куинн принял решение действовать в одиночку, на свой страх и риск. Разумеется, этого допустить нельзя. Необходимо начать розыск.
  
  Крамер все еще не мог смириться с тем, что ведение переговоров оказалось вне его контроля, а все его полномочия свелись к делам следствия.
  
  — Никак не пойму, каким это образом ему удалось ускользнуть, — посетовал министр.
  
  — Если бы двое моих людей находились в квартире, этого бы не произошло, — заметил Крамер.
  
  — Что ж, это дело прошлое… Найдите его во что бы то ни стало, только действуйте осторожно, без шума.
  
  Министр втайне придерживался мнения, что будет совсем неплохо, если Куинн справится с задачей самостоятельно. Тогда британское правительство могло бы незамедлительно отправить и освободителя, и вызволенного пленника домой в Америку. Но если американцы намерены устроить неразбериху — это их дело.
  
  В тот же час Ирвингу Моссу позвонили из Хьюстона. Он записал столбиком текущие рыночные цены на сельскохозяйственную продукцию в Техасе, положил трубку и приступил к расшифровке. Результат заставил его изумленно присвистнуть. Однако, поразмыслив, он пришел к выводу, что в намеченный им план особых изменений вносить не придется.
  
  После неудачной погони Кевин Браун нагрянул на квартиру в Кенсингтоне в самом дурном расположении духа. Его сопровождали Патрик Сеймур и Лу Коллинз. Расспросы затянулись: подчиненным пришлось и подробно изложить все утренние события, и попытаться объяснить причины собственной нерасторопности. Данкан Маккрей искренне сокрушался.
  
  — Если он установил связь с Зиком по телефону, проследить за ним просто невозможно, — проворчал Браун. — Когда перезваниваются из автоматов, о подслушивании нечего и думать. Знать бы, что они замышляют.
  
  — Скорее всего, готовятся обменять Саймона на алмазы, — заметил Сеймур.
  
  Браун хмыкнул:
  
  — Ух и задам же я этому прохвосту, когда все кончится!
  
  — Если он вернется с Саймоном Кормаком, — вставил Коллинз, — мы все почтем за честь поднести ему чемоданы к трапу самолета.
  
  Решили, что оба — и Сомервилл, и Маккрей — останутся в квартире на случай возвращения Куинна. Все три телефонные линии будут и дальше прослушиваться, если он вздумает позвонить. Сеймур, Браун и Коллинз отбыли обратно в посольство: Сеймур — чтобы поддерживать контакт со Скотленд-Ярдом и постоянно докладывать им о ходе теперь уже двойного поиска, Браун и Коллинз — чтобы слушать и ждать.
  
  В шесть Куинн поднялся, привел себя в порядок (туалетными принадлежностями он запасся накануне) и, слегка перекусив, отправился на Чилтерн-стрит. К телефонной будке он подошел без десяти восемь. Ее занимала пожилая дама, но разговор продолжался недолго. Куинн вошел в кабину и, стоя к улице спиной, сделал вид, что изучает телефонный справочник. Звонок раздался в 8.02.
  
  — Куинн?
  
  — Да.
  
  — Почем знать, отделался ты. от них или нет… Если это ловушка, пеняй на себя.
  
  — Никакой ловушки. Говори, куда и когда явиться.
  
  — Завтра в десять утра. Я позвоню по этому телефону в девять и укажу место. Как раз успеешь добраться к десяти. Мои люди будут там с рассвета. Покажется шпик или полиция — ищи ветра в поле. С Саймоном Кормаком будет кончено в два счета. Нас никто не увидит, а ты или кто другой будете у нас на мушке. Так и передай своим ребятам. Вы, может, и схватите кого-то из нас, но парень накроется, это уж точно.
  
  — Ясно, Зик. Я приду один, не волнуйся.
  
  — И никаких там электронных штучек… Мы тебя проверим с ног до головы. Найдем пикалку — пиши пропало.
  
  — Будет, как я сказал. Все без обмана.
  
  — Жди завтра в девять.
  
  В трубке послышались гудки. Куинн вернулся в гостиницу. Посмотрел телевизор, потом освободил чемоданчик и до глубокой ночи провозился с покупками. Еще раз принял душ — смыть предательский запах, завел будильник и забрался в постель. Он лежал с открытыми глазами и думал, глядя в потолок. Перед решающей схваткой ему всегда не спалось: вот почему днем он постарался немного вздремнуть. Уже светало, когда он ненадолго забылся. В семь зазвонил будильник.
  
  Через полчаса Куинн, наглухо застегнув плащ и надвинув шляпу на массивные роговые очки, спустился в холл. Все той же очаровательной дежурной он сообщил, что едет в аэропорт Хитроу — за багажом, и поэтому хотел бы расплатиться.
  
  Без четверти девять Куинн не спеша приблизился к телефонной будке. На этот раз, чтобы никто не помешал, он занял ее заранее. Зик оказался точен.
  
  — Джамайка-роуд, Розерхайт, — проговорил он голосом, слегка охрипшим от волнения.
  
  Этот район не был знаком Куинну, но представление о нем он имел. Находившиеся там когда-то доки были в основном снесены, и на их месте стояли аккуратные коттеджи для мелких клерков из Сити, однако кое-где попадались и заброшенные верфи и пустые пакгаузы.
  
  — Дальше!
  
  Зик назвал ориентиры — от Джамайка-роуд вниз по улице, ведущей к Темзе.
  
  — Одноэтажный металлический склад, вход с обеих сторон. Над воротами сохранилась надпись «Бэббидж». Отпустишь такси в самом начале улицы. Дальше ступай один. Войдешь с южной стороны. Стань посередине и жди. Заметим слежку — уйдем.
  
  Трубка умолкла. Куинн вышел из кабины и бросил пустой чемоданчик в ящик для мусора. Поискал глазами такси. Бесполезно — час пик. Минут через десять на Марилебон-Хай-стрит ему удалось поймать машину, которая довезла его до станции метро Марбл-Арч. В это время, чтобы добраться до Розерхайта по извилистым улочкам Сити, понадобилась бы целая вечность.
  
  У Банка он пересел на Северную линию и доехал до станции Лондон-Бридж. Рядом находился вокзал: там была стоянка такси. Последний бросок — и он у цели. Весь путь занял менее часа.
  
  Названная улица оказалась узкой и захламленной. Вокруг — ни души. По одной стороне, до самого берега, тянулись опустевшие чайные склады, предназначенные на снос. Справа пространство загромождали бывшие промышленные и хозяйственные строения, металлические гаражи, пакгаузы. Куинн шагал по самой середине улицы, зная, что за ним следят. Вот и стальной ангар с поблекшей надписью над воротами: «Бэббидж». Он вошел внутрь.
  
  Футов двести в длину, ширина — вполовину меньше. С потолочных балок свисали ржавые цепи, на цементном полу повсюду валялся мусор. Куинн едва протиснулся через проход, однако с противоположного конца в ангар свободно мог въехать грузовик. Куинн остановился точно посередине, снял очки, шляпу и сунул их в карман. Больше они ему не понадобятся: теперь он либо выйдет отсюда по совершении сделки, либо о нем позаботится полиция.
  
  Около часа он прождал не шелохнувшись. В двенадцатом часу в ангар медленно въехал длинный автомобиль «вольво» и остановился с невыключенным мотором, футах в сорока от Куинна. Спереди в машине сидели двое в масках.
  
  Куин» затылком ощутил мягкий шорох за спиной и оглянулся. Позади стоял третий — в черном тренировочном костюме, лицо скрывала лыжная маска. Крепко упершись ногами в бетонный пол, он небрежно поигрывал автоматом «скорпион».
  
  Дверца автомобиля распахнулась. Сидевший рядом с водителем вышел из машины. Среднего роста, крепкого сложения.
  
  — Куинн?
  
  Голос Зика. Ошибки быть не могло.
  
  — Камни при тебе?
  
  — При мне.
  
  — Давай сюда!
  
  — Где мальчик, Зик?
  
  — Не прикидывайся дурачком! Сторговать его за горстку стекляшек? Сначала мы проверим камни. Это быстро не делается. Найдем хоть одну стекляшку или страз — тебе крышка. Если все как надо — парень твой.
  
  — Так я и думал… Нет, не пойдет.
  
  — Со мной шутки плохи, Куинн!
  
  — Я не шучу, Зик. Я должен увидеть мальчика. Ты боишься, что тебе подсунут стекляшки. Я боюсь, что мне подсунут труп.
  
  — Можешь не волноваться!
  
  — Я должен удостовериться. И потому отправлюсь с вами.
  
  Зик посмотрел на Куинна с таким видом, словно ослышался, потом скрипуче рассмеялся.
  
  — Видел того, за спиной? Одно слово — и тебя кокнут. А камушки мы заберем.
  
  — Попробуй! — согласился Куинн. — А вот это видел?
  
  Куинн распахнул плащ, взял привязанный к поясу небольшой предмет и поднял над головой.
  
  Зик пристально вгляделся в сложное устройство, прикрепленное к рубашке Куинна, и смачно выругался.
  
  На груди Куинна помещалась плоская картонная коробка из-под шоколадных конфет, туго прибинтованная липкой прозрачной лентой. Крышка коробки была оторвана, а вместо конфет в центре лежал бархатный мешочек с алмазами, по бокам которого располагались бруски клейкого вещества коричневого цвета. Зеленый провод тянулся от одного из брусков к половинке деревянной бельевой прищепки, которую Куинн держал в левой руке, и проходил сквозь просверленное в ней отверстие.
  
  Кроме алмазов, в конфетной коробке помещалась девятивольтная батарейка. Один ее полюс был подсоединен к коричневым брускам, другой — ко второй половинке прищепки, в которую был зажат огрызок карандаша. Куинн чуть сдвинул пальцы, и огрызок упал на пол.
  
  — Липа! не слишком уверенно заявил Зик.
  
  Свободной рукой Куинн отломил кусочек светло-коричневой массы, скатал ее в шарик и бросил Зику. Тот поднял, понюхал. Пахло марципаном.
  
  — Семтекс?
  
  — Семтекс чешский, пояснил Куинн. Я предпочитаю RDX.
  
  Зик знал, что все желатинированные взрывчатые вещества по виду и запаху схожи с безобидным лакомством. Но этим сходство и ограничивалось. Выстрел — всем конец. Пластиковая взрывчатка снесет ангар до основания и расшвыряет алмазы по другому берегу Темзы.
  
  — Ублюдок трепаный! — процедил Зик. — Говори, чего тебе надо.
  
  — Слушай: я ставлю распорку на место, забираюсь в багажник, и ты везешь меня к парню. За мной хвоста нет. Ваших лиц я не видел и не увижу, бояться нечего. Как только покажете мне мальчика — сдираю с себя всю эту петрушку и передаю драгоценности. Проверяйте сколько хотите, а потом отправляйтесь на все четыре стороны. Мы останемся под замком. Через сутки дай знать в полицию по телефону. За нами приедут. Все без подвоха.
  
  Зик, казалось, колебался. У него был другой план, но выбирать не приходилось. Из бокового кармана он извлек плоскую черную коробочку.
  
  — Не опускай руки и поосторожней с прищепкой! Посмотрим, нет ли на тебе чего лишнего.
  
  Зик подошел ближе и начал водить прибором по одежде Куинна. При наличии поблизости любой замкнутой электрической цепи, без которой не обходится ни одно электронное устройство, к примеру передатчик, из детектора послышался бы громкий писк. Взрывное устройство, висевшее на груди у Куинна, было разомкнуто. А кейс, в котором ему передали алмазы, заставил бы детектор сработать.
  
  — Ну ладно! — бросил Зик, отступив в сторону. От него пахнуло потом. — Все чисто. Вставляй распорку и марш в багажник!
  
  Куинн повиновался. Над ним опустилась крышка багажника, и свет померк. Воздух поступал из отверстий, пробитых в полу для Саймона три недели назад. Дышалось, правда, неважно: лежать пришлось, скорчившись в три погибели, и запах миндаля нестерпимо бил в ноздри.
  
  Машина развернулась, и в нее сел третий. Похитители стянули с себя тренировочные костюмы и оказались в пиджаках и галстуках. Маскировочную одежду сложили поверх автомата на заднее сиденье, закрыв ею «скорпион». Зик вырулил на дорогу.
  
  Путь до убежища в сорока милях от Лондона занял полтора часа. Зик строго соблюдал положенную скорость. Оба его спутника, пробывшие взаперти три недели, молча смотрели перед сооой.
  
  В гараже похитители снова переоделись, и один из них отправился в дом предупредить сообщника. Только тогда Зик открыл багажник. Куинн едва разогнулся и с трудом встал на ноги, щурясь от электрического света. Огрызок карандаша он держал в зубах.
  
  — Ладно-ладно! — пробурчал Зик. — Это уже ни к чему. Сейчас увидишь парня. Только надень вот это.
  
  Куинн кивнул, и Зик нахлобучил ему на голову мешок. Конечно, бандиты могли рискнуть и попытаться воспользоваться моментом, набросившись на него. Но ему хватило бы и полсекунды, чтобы отпустить зажимы прищепки. Куинна провели в дом, потом в подвал. Слышно было, как три раза громко постучали. Дверь со скрипом отворилась, и его втолкнули внутрь. За спиной загремели засовы.
  
  — Можешь снять мешок, — послышался голос Зика из «глазка». Правой рукой Куинн сорвал капюшон. Он стоял посреди пустого бетонного помещения; вероятно, раньше здесь был винный погреб. На железной кровати в дальнем углу виднелась сгорбленная фигура, с мешком на голове. В дверь стукнули два раза. Словно повинуясь команде, сидевший человек сдернул накидку.
  
  Изумленный Саймон Кормак не сводил глаз с высокого незнакомца в расстегнутом плаще, державшего в левой руке бельевую прищепку.
  
  — Привет, Саймон! Ну как ты, малыш?
  
  Голос близкого человека.
  
  — Кто вы? — прошептал он.
  
  — Я? Посредник. Мы о тебе беспокоились. Как у тебя дела?
  
  — Дела? Нормально.
  
  В дверь снова трижды постучали. Юноша натянул капюшон. Дверь распахнулась. На пороге стоял Зик — в маске, вооруженный.
  
  — Ну вот, ты свое получил. Где алмазы?
  
  — Что же, — отозвался Куинн, — ты слово держишь. Я тоже.
  
  Он вставил карандаш в прищепку и выпустил ее из пальцев. Снял плащ, отлепил от груди коробку. Вынул из нее упаковку с алмазами и протянул Зику. Зик передал ее сообщнику. Дуло автомата было по-прежнему нацелено на Куинна.
  
  — Давай сюда и взрывчатку! — приказал Зик. — Хватит с меня твоих фокусов.
  
  Куинн смотал провода, сложил их в коробку и выдернул концы из брусков. Никаких детонаторов не оказалось. Куинн отщипнул кусочек от клейкой массы и положил в рот.
  
  — Не нравится мне марципан, — проговорил он. — Слишком уж сладко.
  
  Зик ошеломленно смотрел на коробку.
  
  — Так это марципан?!
  
  — Ну разумеется… Лучшего сорта.
  
  Зик словно оцепенел.
  
  — Куинн, я из тебя кишки выпущу!
  
  Куинн усмехнулся:
  
  — Стоит ли, Зик? Ты своего добился. А профессионалы зря не убивают — только по необходимости. Делай, как мы условились.
  
  Зик, опомнившись, направился к двери. Снова загремели засовы. Из приоткрытого «глазка» донеслось:
  
  — А ты не промах, янки!
  
  «Глазок» закрылся. Куинн подошел к пленнику, снял с него мешок, сел рядом.
  
  — Знаешь что, Саймон? Если все будет хорошо, то еще немного — и мы поедем домой. Да, кстати: тебе привет от родителей.
  
  Куинн потрепал юношу по спутанным волосам. Глаза Саймона наполнились слезами, и он неудержимо разрыдался. Он утирал глаза рукавом, но слезы текли и текли. Куинн обнял его за худые плечи. Ему вспомнился давний день в джунглях дельты Меконга. Там он впервые попал в перестрелку. Погибли все, а он уцелел. Чувство избавления охватило его тогда с такой силой, что слезы хлынули сами собой.
  
  Понемногу успокоившись, Саймон принялся забрасывать Куинна вопросами о домашних. Отвечая, Куинн вглядывался в юношу. Оброс бородой, немыт, нечесан — но вид не такой уж плохой. Преступникам вроде бы хватило порядочности, чтобы не держать его впроголодь. Да и одеждой снабдили совсем новой: клетчатая рубаха, джинсы, широкий кожаный пояс с массивной медной пряжкой — скромный наряд туриста, удобный для осенней погоды.
  
  Сверху донесся шум: похоже было, что там крупно ссорятся. В перепалке смутно различался злобный голос Зика. Куинн нахмурился. Сам он не стал проверять алмазы, так как не сумел бы обнаружить подделку. И теперь молил небо, чтобы по чьей-то дурости там не оказалось стразов.
  
  Спор, как видно, шел о другом. Через минуту-другую голоса затихли. Похитители собрались наверху. Днем они избегали спускаться на нижний этаж, хотя окна там были плотно зашторены. Южноафриканец сидел за столом, накрытым простыней. Распоротый бархатный мешочек валялся на кровати пустой. Все четверо почтительно взирали на горку необработанных алмазов посередине стола.
  
  Южноафриканец начал разгребать алмазы шпателем. Разделив горку на двадцать пять кучек — примерно по тысяче камней в каждой, — он жестом предложил Зику сделать выбор. Пожав плечами, Зик ткнул пальцем в крайнюю.
  
  Ни слова не говоря, южноафриканец ссыпал остальные камни в парусиновый мешок на шнуре. Потом зажег яркую настольную лампу, достал из кармана пинцет, ухватил алмаз и, вооружившись лупой, поднес его к свету. Вглядевшись, он удовлетворенно хмыкнул и бросил алмаз в мешок. На проверку всей добычи ушло шесть часов.
  
  Преступники неспроста потребовали именно такие алмазы. Алмазы высшего качества, даже не слишком крупные, обычно сопровождаются сертификатом Центрального торгового ведомства: оно контролирует свыше 85 процентов поступающих в продажу алмазов. Это правило соблюдает и Советский Союз, несмотря на богатую добычу алмазов в Сибири. То же относится и к крупным драгоценным камням низшего сорта.
  
  Однако, потребовав алмазы среднего качества весом от одной пятой до половины карата, похитители вторглись в область практически бесконтрольной торговли. Такие камни — основной источник дохода многочисленных дельцов в разных странах: камни переходят из рук в руки целыми партиями, без документов. Любой скупщик, не поступаясь честным именем, охотно приобретет сотню-другую подобных алмазов по оптовой цене, в особенности если ему предложат скидку десять-пятнадцать процентов. Когда такие алмазы используются в изделиях вместе с более крупными драгоценными камнями, проследить их происхождение практически невозможно.
  
  При одном условии — если они не фальшивые… Неотшлифованный алмаз невзрачен и мало походит на законченное произведение ювелира; выходя из рук мастера, он сверкает и переливается всеми гранями. До огранки же такой алмаз трудно отличить от мутновато-тусклого осколка матового стекла. Но специалист даже средней квалификации никогда их не спутает.
  
  Настоящие алмазы несколько мылки на ощупь и хорошо отталкивают воду. Если окунуть в воду стекло, капли жидкости на несколько секунд задержатся на поверхности, а с алмаза они соскользнут мгновенно, и он останется сухим.
  
  Кроме того, на гранях кристалла алмаза в лупу хорошо заметны так называемые «треугольники». Уроженец Южной Африки и высматривал их на камнях, желая убедиться, что это не кусочки стекла, обработанные пескоструйкой, и не кристаллы кубической окиси циркония — самая распространенная их имитация.
  
  В тот же самый час в самом центре Остина собралось множество людей. Сенатор Беннетт Р. Хэпгуд поднялся на специально сооруженный помост и с удовлетворением оглядел толпу.
  
  Купол Законодательного собрания штата Техас сверкал в лучах утреннего солнца. По величине здание уступало только вашингтонскому Капитолию.
  
  О намеченном событии широко оповещалось заранее, денег на рекламу не пожалели, так что народу могло прийти и побольше. Однако журналистов и телекорреспондентов, местных и столичных, было хоть отбавляй, и это успокоило сенатора.
  
  Он выбросил руки вверх жестом боксера-победителя, приветствуя возбужденных зрителей. Восторженный гул сменился шквалом аплодисментов. Особенно усердствовали те, кто получил за это кругленькую сумму. Подпрыгивающие девицы звонко скандировали его имя, еще больше подогревая эмоции. Толпа никак не желала успокаиваться. Сенатор с хорошо разыгранной растерянностью покачал головой, как бы сомневаясь, что достоин таких почестей. Выставив ладони вперед, он мягкими пассами попытался усмирить неистовство толпы. Как внушить собравшимся, что скромный конгрессмен из Оклахомы вовсе не заслуживает подобных оваций?
  
  Наконец выкрики стали затихать, и сенатор взял микрофон. Говорил он без бумажки, так как заранее выучил речь наизусть. Сегодня он возглавит движение, которое призвано увлечь за собой всю Америку.
  
  — Друзья мои! Соотечественники! Обращаюсь ко всем вам…
  
  Большинство слушателей составляли жители Техаса, но телекамеры обеспечивали выступавшему куда более широкую аудиторию.
  
  — Пусть мы пришли из разных уголков нашей великой страны. Пусть мы мало походим друг на друга. Пусть у нас разное воспитание, разные пути в жизни, у каждого свои мысли и чувства, надежды и устремления. Но где бы мы ни находились, чем бы ни были заняты, в одном мы едины: все мы — и мужчины, и женщины, от старого до малого, — все мы патриоты нашей великой страны!
  
  Слова эти утонули в буре восторга.
  
  — Важнее всего для нас одно: наша страна должна быть сильной…
  
  Новый взрыв одобрения.
  
  — Мы должны высоко нести достоинство нации!
  
  Публика была в экстазе.
  
  Речь сенатора длилась час. Вечером отчет о ней в выпуске новостей займет от тридцати секунд до минуты — в зависимости от вкусов комментаторов. Слабый ветерок едва шевелил тщательно уложенные, покрытые лаком белоснежные седины сенатора, оттененные ковбойским загаром. Он сошел вниз с сознанием исполненного долга. Начало было положено.
  
  В чем же состояла цель Гражданского движения за сильную Америку? Возродить национальную гордость и упрочить могущество государства (могущество это никогда не ослабевало, но об этом умалчивалось). Непосредственная задача заключалась во всемерном противодействии Нантакетскому договору, вплоть до отмены его конгрессом.
  
  Честь и достоинство державы находились под угрозой. Мировой коммунизм под маской социализма подрывал устои через бесплатную медицинскую помощь, государственные пособия по безработице и повышение ставок налогообложения. Пособники коммунистов внутри страны, желающие одурачить американский народ и принудить его к сокращению вооружений, прямо не назывались, но угадать их было нетрудно. Следовало направлять политику на всех уровнях, обрабатывая в нужном духе и конгрессменов, и рядовых избирателей. Истинные патриоты должны открыто выступить против договора и его творца (подразумевался нынешний хозяин Белого дома).
  
  По окончании официальной части собравшихся пригласили отведать жаркого на вертеле, готовившегося по краям парка. На угощение расщедрился один из местных патриотов-благотворителей. План «Крокетт», имеющий целью вызвать отставку президента Кормака, начал осуществляться.
  
  Ночь в подвале прошла тревожно. По настоянию Куинна Саймон улегся на кровати, но заснуть никак не мог. Куинн устроился на полу, прислонившись спиной к бетонной стене. Саймон то и дело прерывал его дремоту вопросами.
  
  — Мистер Куинн!
  
  — Куинн. Просто Куинн.
  
  — Вы виделись с папой?
  
  — Разумеется. Он рассказал мне о тетушке Эмили… и о Мистере Споте.
  
  — Как там папа?
  
  — Неплохо. Озабочен, конечно. Мы разговаривали почти что сразу после похищения.
  
  — А маму видели?
  
  — Нет. К ней как раз вызвали доктора. Переволновалась, но ничего опасного.
  
  — Они знают, что я жив-здоров?
  
  — Два дня назад я им сообщил, что все идет хорошо. Постарайся заснуть.
  
  — Ладно… Как по-вашему, когда мы отсюда выберемся?
  
  — Как сказать. Утром, я думаю, они снимутся с места. Если к вечеру позвонят в полицию, за нами тотчас приедут. Все зависит от Зика.
  
  — От Зика? Это что, главный у них?
  
  — Угу.
  
  В третьем часу взбудораженный юноша утомился от расспросов, и его сморил сон. Куинн продолжал бодрствовать, напряженно вслушиваясь в неясный шум наверху. Ровно в четыре утра в дверь трижды постучали.
  
  Саймон проворно спустил ноги с постели и схватился за мешок. Куинн последовал его примеру. Зик появился в сопровождении двух сообщников. Пленникам заломили руки за спину, щелкнули наручниками.
  
  Проверка алмазов затянулась до полуночи, однако результатом преступники остались довольны. Далее требовалось устранить все отпечатки пальцев, тщательно протерев каждый квадратный сантиметр. Понимая, что убежище рано или поздно обнаружат, они не стали убирать из подвала кровать и цепь, поскольку больше всего заботились о том, чтобы нельзя было установить их личности.
  
  Саймона освободили от цепи и вместе с Куинном провели через дом обратно в гараж. Автомобиль стоял наготове, с забитым до отказа багажником. Куинна втолкнули в машину, велели лечь там на пол и накрыли одеялом. Лежать было неудобно, но внутренне он ободрился.
  
  Если похитители решились на убийство — более подходящего места, чем подвал, не найти. Куинн рассчитывал дожидаться полиции именно там, но такой вариант, очевидно, их не устраивал. Скорее всего, похитители надеялись отсрочить раскрытие убежища. Оставалось одно — ждать развязки.
  
  Изнемогавший от духоты Куинн почувствовал, как подушки заднего сиденья опустились под тяжестью Саймона. Того тоже бросили в машину, закутав одеялом. Двое втиснулись на сиденье, прижав спинами худощавого Саймона и взгромоздив ноги на Куинна. Гигант и Зик сели впереди, и по приказу последнего все швырнули маски и спортивные фуфайки на пол гаража.
  
  Зик включил зажигание и, не выходя из машины, открыл двери гаража. Затем закрыл гараж и выехал на дорогу. Машину никто не видел. До рассвета было еще далеко.
  
  Куинн понятия не имел, куда они направляются. Часа через два (было уже 6. 30 утра) машина остановилась. Пока ехали, никто не проронил ни слова. Затем дверца открылась, и Куинн почувствовал, что две пары ног перестали на него давить. Его вытащили наружу и положили на мокрую траву. Он кое-как сумел встать на колени, потом поднялся на ноги и выпрямился. Слышно было, как в машину снова сели. Дверца с шумом захлопнулась.
  
  — Зик! — позвал Куинн. — А что с парнем?
  
  Зик, готовясь сесть за руль, обернулся к нему:
  
  — Проедем миль десять и выкинем па обочину. Как и тебя.
  
  Заурчал мотор, под колесами прошуршал гравий. Куинн остался один. Холодок осеннего утра пробирался под рубашку. Не мешкая ни секунды, он приступил к делу.
  
  Тяжелый физический труд на винограднике позволял ему сохранять форму. Бедра его были узки, как у тридцатилетнего, а руки довольно длинны, Когда ему надевали наручники, он сумел так напружиниться, что теперь они легко соскользнули. Вытянув сцепленные за спиной руки вниз, он сумел опустить их под ягодицы, после чего сел на траву, сбросил ботинки и ухитрился пропустить ноги — одну за другой — между скованными руками. Теперь Куинн смог сорвать с головы мешок и оглядеться по сторонам.
  
  Узкая прямая дорога уходила вдаль в слабом предрассветном сумраке. Куинн жадно набрал полные легкие свежего воздуха и поискал глазами какое-нибудь жилье. Пусто… Он снова натянул ботинки, встал и медленно побежал вслед за скрывшимся автомобилем.
  
  Мили через две — слева от дороги — Куинн увидел заправочную станцию со старомодными ручными насосами. Пинком он вышиб запертую дверь. Над служебным столиком висел телефон. Ухватив трубку обеими руками, он положил ее на стол и через 01 вышел на Лондон, после чего набрал номер спецлинии в Кенсингтоне.
  
  Немедленно все пришло в движение. Оператор кенсингтонской телефонной станции сорвался с кресла и подскочил к коммутатору. Десять секунд — и номер был обнаружен.
  
  В подвале американского посольства дежурный техник службы электронной разведки, увидев вспыхнувшую на пульте красную лампочку и услышав в наушниках гудок, завопил не своим голосом. Дремавшие в соседних комнатах руководители операции поспешно вбежали в комнату.
  
  — Включите динамики! — свирепо приказал Сеймур.
  
  Когда раздался звонок, Саманта Сомервилл, вскочив с кушетки, не сразу сообразила, к какому именно телефону кинуться. Она прикорнула было на излюбленном месте Куинна — у аппарата линии спецсвязи: он находился буквально под рукой. Маккрей расположился в кресле чуть поодаль. Так они провели две последние ночи. После третьего звонка Саманта схватила трубку.
  
  — Да!
  
  — Самми?
  
  Его голос… Сомнений быть не могло.
  
  — Куинн! — выдохнула она. — Как дела, Куинн?
  
  — Да чтоб он сдох, этот Куинн! Главное — как парень? — прошипел Браун, ловивший на посту прослушивания каждое слово.
  
  — Все в порядке. Я на свободе. Саймон, по-видимому, тоже. Но он не здесь, где-то недалеко.
  
  — Где ты находишься?
  
  — Точно не знаю. На какой-то древней заправочной станции у дороги. Номер телефона не разобрать.
  
  — Это Блетчли, — вмешался оператор. — Номер семь — сорок — пять — ноль — один.
  
  Его коллега уже связался с Найджелом Крамером, который провел ночь в Скотленд-Ярде.
  
  — Блетчли? Это еще где?
  
  — Минутку… Заправка у Таббз-Кросс, на шоссе А421, между Фенни-Стратфордом и Бакингемом.
  
  Тем временем Куинн наткнулся на какой-то счет, где указывался адрес станции, и продиктовал его Саманте. Бросив трубку, Саманта выбежала на улицу. Маккрей ринулся вдогонку. У дома стояла машину ЦРУ, на всякий случай предоставленная Лу Коллинзом. Маккрей выжал сцепление. Саманта, едва оказавшись в машине, впилась глазами в карту.
  
  Найджел Крамер с шестью агентами отбыл из Скотленд-Ярда в двух патрульных автомобилях. Вой сирен разнесся от Уайтхолла до Мэлла. Машины помчались вдоль Парк-Лейн к дороге, ведущей из Лондона на север. Не теряя времени, с Гроувенор-сквер туда же двинулись два лимузина, в которых сидели Кевин Браун, Лу Коллинз, Патрик Сеймур, а также шесть подчиненных Брауну сотрудников ФБР.
  
  Участок шоссе между Фенни-Стратфордом и главным городом графства Бакингемшир пролегает через малозаселенную местность, с возделанными полями и редкими купами деревьев. Куинн упорно двигался на запад, не останавливаясь ни на секунду. Первые проблески пробивались сквозь хмурые облака, и видимость постепенно увеличилась до трехсот ярдов. Тогда-то он и различил тоненькую фигурку: расстояние между ними неуклонно сокращалось. За спиной послышался шум моторов. За двумя черными лимузинами ехала полицейская патрульная машина, следом показался автомобиль ЦРУ. Передняя машина притормозила рядом с Куинном. Ширина дороги не позволяла никому вырваться вперед, и задние машины тоже замедлили ход.
  
  Никто из прибывших не замечал фигурки, тяжело бегущей им навстречу. Саймон тоже изловчился перебросить руки в наручниках вперед, но позвонить ему было просто неоткуда. Хотя он пробежал едва ли половину дистанции, отделявшей его от Куинна, силы его явно были на исходе. Изнуренный пленом, не успевший опомниться после освобождения, он бежал с трудом, пошатываясь и хватая ртом воздух.
  
  — Где мальчик? — проревел Браун, высунувшись из окошка лимузина. Крамер выскочил из красно-белой патрульной машины с тем же вопросом. Куинн остановился и, едва переводя дыхание, кивком подбородка указал на дорогу:
  
  — Вон он!
  
  Все глаза тотчас обратились в сторону Саймона. Агенты служб — американцы и англичане — бегом устремились к нему.
  
  Куинн остался на месте: сделать что-то большее было уже не в его власти. К нему подбежала Саманта, схватила за руку. Она что-то быстро говорила, но Куинн не мог вспомнить потом ни слова.
  
  Саймон, завидев спешащих к нему людей, замедлил шаги, словно выдохся окончательно. Расстояние между ним и бегущими навстречу сокращалось на глазах. Оставалась всего лишь какая-то сотня ярдов, но тут жизнь Саймона оборвалась.
  
  Очевидцам запомнилась долгая слепящая вспышка. По мнению ученых, длительность ее составляла не более трех миллисекунд; но сетчатка глаза сохраняет вспышку такой яркости в течение нескольких секунд. За вспышкой последовал сильный взрыв, и падающую фигуру скрыл огненный шар.
  
  Свидетелей этой сцены — людей достаточно закаленных — поразить было трудно, однако некоторым из них пришлось впоследствии пройти курс лечения у психотерапевтов. Тело юноши подбросило вверх и швырнуло в сторону, словно тряпичную куклу. Потом оно рухнуло на землю и распласталось окровавленной бесформенной массой. Всех присутствующих обдало взрывной волной.
  
  По общему мнению, все происходившее напоминало замедленную киносъемку. Но восстановить полную картину трагедии удалось далеко не сразу. Окаменевший Найджел Крамер, белый как полотно, беззвучно шептал: «Боже… Боже…» Один из агентов ФБР, состоявший в секте мормонов, упал на колени и начал молиться. Саманта Сомервилл пронзительно вскрикнула и, уткнувшись лицом в спину Куинна, разразилась рыданиями. Данкан Маккрей, оказавшись на четвереньках у канавы, беспомощно плюхался руками в воде. Его выворачивало наизнанку.
  
  Куинн, окруженный полицейскими, неотрывно смотрел на происходившее, словно не веря собственным глазам и повторяя чуть слышно:
  
  — Нет… не может быть…
  
  Первым опомнился пожилой британский сержант. Он рванулся вперед, за ним — бледный, трясущийся Браун, следом Крамер со своими подручными. Молча они обступили то, что еще недавно было Саймоном Кормаком…
  
  Очень скоро чувство профессионального долга взяло верх.
  
  — Очистить место происшествия! — сурово приказал Крамер. — Соблюдать предельную осторожность!
  
  Он двинулся к машине, на ходу продолжая давать распоряжения.
  
  — Немедленно свяжитесь с центром. Пусть пришлют главного специалиста по взрывчатым веществам. Вертолетом! Фотографов, экспертов — лучших в Фулеме. Перекройте дороги. Необходима помощь местной полиции. Этот участок шоссе должен быть надежно изолирован. Без моего разрешения никого сюда не пускать!
  
  Полицейским пришлось углубиться в поле, огибая место происшествия. Затем на дороге был установлен пост для задержки транспорта. Одну из патрульных машин направили с той же целью к заправочной станции. Другая машина осталась на месте, чтобы поддерживать радиосвязь со Скотленд-Ярдом.
  
  Уже через час участок дороги между Бакингемом и Блетчли был наглухо отгорожен металлическими барьерами. Отряд местных полицейских рассеялся по окрестностям, чтобы преграждать путь любопытным. Пока удалось предотвратить и нашествие прессы: закрытие дороги объяснялось прорывом водопроводной магистрали, что вполне успокоило местных репортеров.
  
  Вскоре над головами показался вертолет столичной полиции, высадивший на дорогу доктора Барнарда — главного эксперта Скотленд-Ярда по взрывчатым веществам. Доктор — коротышка с птичьими повадками — имел репутацию редкого знатока своего дела. В Англии нередки террористические акты, совершаемые ирландскими экстремистами, так что опыта ему хватало с избытком.
  
  Бытовало мнение, будто доктор Барнард способен по мельчайшим крупицам, недоступным даже для увеличительного стекла, не только определить место изготовления составных частей бомбы, но и установить личность того, кто ее собрал. Выслушав Крамера, доктор кивнул и вгляделся в небо. Еще двумя вертолетами прибыли его коллеги — криминалисты из центра судебной медицины в Фулеме. Под руководством доктора Барнарда эксперты бесстрастно приступили к методичной работе.
  
  А часом раньше, отойдя от останков Саймона с посеревшим лицом, Кевин Браун приблизился к Куинну.
  
  — Ублюдок! — с нескрываемой яростью процедил он сквозь зубы, глядя на него в упор. — Это ты во всем виноват. Ты мне за это поплатишься!
  
  Куинн даже не попытался уклониться от занесенного над ним кулака. Захваченные врасплох агенты ФБР, стоявшие рядом с Брауном, не сразу успели схватить шефа за руки. Браун был вне себя. Сокрушительный удар пришелся Куинну прямо в челюсть. Г олова его дернулась назад. Падая, он ударился затылком о багажник лимузина и потерял сознание.
  
  — В машину его! — злобно буркнул Браун.
  
  Крамер не имел права задерживать американцев. К тому же Сеймур и Коллинз пользовались дипломатической неприкосновенностью. Пришлось напомнить только, что для следствия показания Куинна совершенно необходимы. Сеймур дал слово об этом позаботиться. Проводив американцев, Крамер позвонил с заправочной станции в министерство внутренних дел: разговор по радиотелефону могли перехватить.
  
  Известие потрясло сэра Гарри Марриотта до глубины души. Но политик оставался прежде всего политиком.
  
  — Мистер Крамер, ответьте мне на вопрос прямо: имеют ли какое-либо касательство к случившемуся британские власти?
  
  — Нет, ни малейшего. С того момента, как Куинн покинул квартиру, вся ответственность легла на него. Он действовал исключительно по собственному усмотрению. Он избрал свою тактику — и потерпел неудачу.
  
  — Понятно. Я должен немедленно поставить в известность премьер-министра. Рассказать все, ничего не скрывая. — Министр желал заручиться уверенностью в полной непричастности к делу британской полиции. — Любыми способами постарайтесь сделать так, чтобы о новости подольше никто не знал. В крайнем случае нам придется выпустить сообщение о том, что Саймон Кормак найден убитым. Но только не сейчас… И прошу постоянно извещать меня о ходе событий.
  
  А тем временем новость уже достигла Вашингтона. Патрик Сеймур вызвал вице-президента по линии связи. Майкл Оделл снял трубку. Было пять утра, и он ожидал услышать сообщение из посольства о благополучном освобождении Саймона Кормака. Уяснив смысл сказанного, он побелел как мел.
  
  — Но как же так? Почему? Ради Бога, объясните мне…
  
  — Нам ничего не известно, сэр, — ответили из Лондона. — Мальчика освободили целым и невредимым. Он бежал нам навстречу. Нас разделяло ярдов сто, не больше. Не совсем понятно даже, что именно произошло. Но Саймон мертв, господин вице-президент.
  
  Комитет собрался спустя час. Вид у всех присутствующих был ошеломленный. Встал вопрос — кто должен сообщить президенту? Выбор пал на председателя: ведь именно он двадцать четыре дня тому назад взвалил на себя нелегкую обязанность вернуть сына отцу. С тяжелым сердцем направился Майкл Оделл в резиденцию президента.
  
  Джон Кормак не спал. Почти все последние ночи он провел без сна. Очнувшись на рассвете после короткой дремоты, он шел к себе в кабинет. Там он подолгу сидел за рабочим столом, пытаясь вчитаться в кипы официальных бумаг. Узнав о том, что внизу ждет вице-президент, он распорядился пригласить его в Желтую Овальную комнату.
  
  Этот просторный приемный зал, с балконом Трумэна над южным фасадом, расположенный на втором этаже, между кабинетом и залом для подписания соглашений, находится в самом центре Белого дома.
  
  Когда Оделл вошел, президент Кормак стоял посередине зала, устремив на него выжидающий взгляд. Оделл молчал, не в силах заставить себя говорить. Лицо президента постепенно утратило прежнее выражение.
  
  — Что там, Майкл? — глухо спросил он.
  
  — Его… то есть Саймона… его нашли. Но он… Мне передали, что он мертв.
  
  Президент не шевельнулся. Потом произнес размеренно, бесцветным голосом.
  
  — Пожалуйста, оставьте меня одного.
  
  Оделл повернулся и осторожно вышел. Не успел он прикрыть за собой дверь, как из-за нее донесся мучительный вопль, более похожий на стон смертельно раненного животного. Содрогнувшись, он взялся за перила лестницы.
  
  В зале на первом этаже к нему шагнул агент секретной службы Лепински.
  
  — Господин вице-президент! На проводе — премьер-министр Великобритании! — выпалил он, протягивая ему телефонную трубку.
  
  — Давайте сюда, я поговорю.
  
  Он взял трубку:
  
  — Добрый день, у телефона Майкл Оделл. Да, миссис Тэтчер, я только что передал ему… Нет, к сожалению, сейчас президент на звонки не отвечает. Нет, ни на какие.
  
  Наступила пауза.
  
  — Да-да, я понимаю, — послышался в трубке тихий голос. И тут же последовал вопрос: —У вас есть поблизости карандаш и бумага?
  
  Оделл знаками подозвал помощника, тот подал ему служебный журнал. На вырванном листе Оделл записал все, что ему продиктовали.
  
  Президенту Кормаку этот лист вручили через час, когда американцы, не ведая о случившемся, пили свой утренний кофе. Еще в халате, президент, глубоко утонув в кресле, невидящим взглядом смотрел в окно на серое небо. Жена спала: ей только предстояло узнать обо всем. Президент кивком отпустил дежурного секретаря и развернул листок.
  
  На нем было написано: «Вторая книга Царств, Глава 18, стих 33».
  
  Президент поднялся и подошел к полке, где стояли его личные книги, среди них — семейная Библия, испещренная пометками его отца, деда и прадеда. Перелистав страницы, он нашел нужное место: «И смутился царь, и пошел в горницу над воротами, и плакал, и, когда шел, говорил так: сын мой Авессалом! сын мой, сын мой Авессалом! о, кто дал бы мне умереть вместо тебя, Авессалом, сын мой, сын мой!»
  Глава 11
  
  Доктор Барнард не стал привлекать молодых констеблей из полиции Долины Темзы для обследования местности. Усилия десятков полицейских нужны для поисков спрятанного тела или брошенных убийцей орудий преступления — ножа, ружья, дубинки.
  
  Здесь же требовались сноровка и крайняя осторожность. Доктор Барнард решил обойтись услугами своих опытных помощников.
  
  Для обследования наметили площадь около сотни ярдов в диаметре. Следы взрыва обнаруживались, однако, лишь внутри окружности диаметром не более тридцати ярдов. Ползая на четвереньках с пинцетами в руках, криминалисты придирчиво осмотрели каждый квадратный дюйм.
  
  Мельчайшие обрывки одежды, частицы волос, тканей, опаленные стебельки с прилипшими к ним волокнами — все это помещалось в пластиковые пакеты. Благодаря сверхчутким металлоискателям скопилась целая груда ржавого железа — консервные банки, гвозди, болты, шурупы, обломок плужного лемеха.
  
  Сортировка предстояла позднее. Восемь контейнеров с собранным материалом переправили в Лондон. Само место взрыва было исследовано с особой тщательностью. На это ушло четыре часа.
  
  Останки сфотографировали во всех возможных ракурсах, крупным, и средним, и общим планом. Доктор Барнард разрешил приблизиться к ним только после того, как земля вокруг была полностью расчищена.
  
  Тело бережно переместили на носилки, покрытые развернутым пластиковым мешком. Наглухо застегнутый мешок был отправлен вертолетом в патологоанатомическую лабораторию.
  
  Ближайшая лаборатория находилась в лечебнице Радклиффа в Оксфорде. Сюда, под университетский кров, довелось вернуться Саймону Кормаку — уже после смерти.
  
  По части оборудования лечебница в Оксфорде не уступала известной лондонской больнице Гая. Оттуда был вызван доктор Иэн Макдональд, исполнявший по совместительству обязанности главного патологоанатома при Скотленд-Ярде. Оба специалиста составляли незаменимую в трудных случаях пару. Задача перед доктором Макдональдом стояла сложная.
  
  На протяжении всего дня между Лондоном и Вашингтоном велись переговоры о том, как преподнести новость средствам массовой информации. Решено было выпустить заявление Белого дома. За ним немедленно должно было последовать подтверждение со стороны британских властей. В заявлении указывалось, что обмен — по требованию похитителей — совершался в обстановке полной секретности. Был выплачен запрошенный выкуп, однако преступники нарушили свое обещание. Тотчас после анонимного звонка полиция отправилась в Бакингемшир, где па обочине шоссе обнаружили труп Саймона Кормака.
  
  Президенту и всему американскому народу от имени королевы, английского правительства и всех подданных Великобритании выражались искренние и глубокие соболезнования. Делались заверения о том, что предпринимаются самые энергичные меры для розыска преступников.
  
  По настоянию сэра Гарри Марриотта в заявлении уточнялось, что переговоры о совершении обмена велись исключительно американской стороной. Белый дом — не слишком охотно — оговорку принял.
  
  — Журналисты с нас шкуру спустят, — мрачно предрек Оделл.
  
  — Что ж! Куинн — это ваша затея! — парировал Филип Келли.
  
  — Вовсе нет! Кому Куинн понадобился — не вам разве? — резко повернулся Оделл к Ли Александеру и Дэвиду Вайнтраубу, также явившимся на совещание в Оперативный кабинет. — Кстати, где он сейчас?
  
  — Содержится под стражей, — пояснил Вайнтрауб. — Англичане воспротивились тому, чтобы он находился на территории нашего посольства. Служба безопасности предоставила в наше распоряжение дом в Сэррее. Куинн сейчас там.
  
  — Придется ему попотеть, прежде чем он сумеет все объяснить, — заявил Хьюберт Рид. — Алмазов нет, похитители скрылись, бедняга Саймон погиб… Как же все-таки это произошло?
  
  — Пытаются выяснить, — отозвался Брэд Джонсон. — По словам Брауна, больше всего это походило на выстрел из базуки, хотя поблизости никого не было. Не исключено, что он мог напороться на мину.
  
  — Мина на обочине проезжей дороги? — фыркнул Станнард.
  
  — Подождем результатов вскрытия.
  
  — Как только англичане покончат с расспросами, Куинна необходимо доставить сюда, — вмешался Келли. — Нам есть о чем с ним побеседовать.
  
  — Ваш помощник этим уже занимается, — напомнил Вайнтрауб.
  
  — А если Куинн заупрямится? Доставлять силой? — поинтересовался Уолтерс.
  
  — А как же иначе, господин генеральный прокурор? — откликнулся Келли. — Браун подозревает, что Куинн сам замешан в это грязное дело. Пока, правда, непонятно, как именно… Но если мы выпишем ордер на задержание главного свидетеля, англичане вряд ли станут чинить препятствия.
  
  — Отложим решение на сутки. Посмотрим, что узнают британцы, — подытожил Оделл.
  
  Заявление Белого дома, обнародованное в 6.00 вечера по местному времени, всколыхнуло всю Америку. Такого потрясения страна не знала со времени покушений на Роберта Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Пресса впала в настоящее исступление. Страсти еще более разгорелись ввиду отказа пресс-секретаря Крейга Липтона ответить на бесчисленные вопросы. Кто именно занимался проблемой выкупа? Какая сумма была назначена? В каком конкретно виде ее следовало предъявить? Кто и каким образом передал выкуп похитителям? Почему не сделали попытки схватить преступников в момент встречи, если она была? Был ли в пакет с деньгами вмонтирован передатчик? Удалось ли их выследить и организовать погоню? Не вызвана ли гибель юноши неуклюжими действиями властей? Возлагает ли Белый дом какую-либо ответственность за случившееся на Скотленд-Ярд? Если нет, то чем это объясняется? Почему британской полиции с самого начала не предоставили полной свободы действий? Имеется ли описание внешности похитителей? Есть ли шансы напасть на их след? Вопросы сыпались один за другим. Крейг Липтон начал подумывать, успеет ли он подать в отставку, прежде чем его линчуют.
  
  Разница во времени между Вашингтоном и Лондоном составляет пять часов, но, несмотря на позднюю пору, новость распространилась мгновенно. Телевизионные программы были прерваны ошеломляющим сообщением. На правительственные учреждения обрушился настоящий шквал звонков. Телефоны разрывались и в американском посольстве. Работникам редакций, готовившимся разойтись по домам, пришлось немедленно засесть за подготовку экстренного утреннего выпуска. На рассвете здания всех официальных ведомств, имевших непосредственное отношение к событию, оказались осажденными толпами журналистов. Над участком дороги между Фенни-Стратфордом и Бакингемом зависли вертолеты с фоторепортерами: в первых проблесках дня они пытались запечатлеть картину еще перегороженного шоссе с последними полицейскими автомобилями.
  
  Многим в эту ночь было не до сна. Движимый личной просьбой министра внутренних дел, доктор Барнард трудился не покладая рук. И он, и его подопечные покинули место происшествия только с наступлением темноты. После десяти часов кропотливейшей работы новых находок быть уже не могло. Во всей Англии не сыскалось бы клочка земли более расчищенного, чем этот небольшой участок. Собранный материал, размещенный в пластмассовых банках на полках лаборатории, подлежал скрупулезному анализу под микроскопом.
  
  Найджел Крамер провел ночь в загородном доме, построенном во времена Тюдоров. Окруженное деревьями старинное изысканное здание находилось в самой сердцевине графства Суррей. Вряд ли кто сумел бы угадать его нынешнее назначение: под вековыми каменными сводами подвалов размещалась школа подготовки агентов службы безопасности, оснащенная самыми современными техническими средствами.
  
  Вместе с Брауном туда прибыли Сеймур и Коллинз. Крамер не возражал против их присутствия на допросе, памятуя совет министра возможно шире сотрудничать с американцами. Что бы ни рассказал Куинн, об этом должны быть осведомлены оба правительства. Магнитофон стоял наготове.
  
  Куинн — небритый, с разбитой скулой и пластырем на затылке, в запачканной дорожной грязью легкой одежде — выглядел усталым и изможденным. Тем не менее держался он спокойно, отвечал уверенно.
  
  Крамер начал расспросы с момента его исчезновения. Почему он бежал из квартиры в Кенсингтоне? Куинн объяснил. Браун свирепо сверкнул на него глазами.
  
  — Чем вы руководствовались, мистер Куинн, полагая, будто неизвестные лица могут вмешаться в процедуру обмена и создать тем самым угрозу для жизни Саймона Кормака?
  
  Вопрос явно был заготовлен заранее.
  
  — Интуиция, — коротко сказал Куинн.
  
  — Только ли интуиция, мистер Куинн?
  
  — Могу я задать вопрос, мистер Крамер?
  
  — Можете, хотя ответить не обещаю.
  
  — Был ли вмонтирован в кейс передатчик?
  
  Ответ он прочел на лицах присутствующих.
  
  — Если бы я пришел с этим кейсом, мальчика бы убили.
  
  — Они его и так убили, мерзавец! — рявкнул Браун.
  
  — Да, убили, — помрачнел Куинн. — Я не ожидал, что они все-таки на это решатся.
  
  Крамер вернулся к событиям после побега. Куинн рассказал о Марилебоне, о бессонной ночи в отеле, об условиях Зика, о крайнем сроке, который назначили похитители. Крамера живо интересовали обстоятельства встречи Куинна лицом к лицу с преступниками в заброшенном ангаре. Куинн описал машину, назвал ее номер — скорее всего, фальшивый, разового употребления. Отсутствием предусмотрительности преступники не страдали.
  
  О внешности похитителей Куинн мог сказать немногое: он видел их в масках, в просторных тренировочных костюмах. Четвертый вообще не появился, неотлучно находясь при Саймоне. Достаточно было звонка сообщников, чтобы сына президента не стало. То же самое произошло бы, не вернись все трое к условленному часу… Рост Зика средний, особых примет никаких. Другими подробностями Куинн не располагал.
  
  Куинн детально описал пустующий ангар Бэббиджа, где он стоял под дулом автомата «скорпион». Крамер немедленно распорядился направить туда группу криминалистов. Они трудились до рассвета, но никаких улик, кроме валявшегося на полу комочка марципана, не обнаружили. Слой пыли сохранял четкий отпечаток колес. По ним — только через две недели — удалось опознать брошенный автомобиль «вольво».
  
  Особый интерес представляло описание дома, где укрывались похитители. Что запомнилось Куинну? Дорожка от ворот к гаражу усыпана гравием. Куинн слышал характерный шорох под колесами. Двери гаража открываются автоматически. В доме — бетонный подвал. Агенты по торговле недвижимостью могли бы помочь в поисках. Но вот в каком направлении от Лондона искать — загадка. Находясь внутри багажника или под плотным одеялом на полу автомобиля, маршрут определить трудно. Первый рейс занял полтора часа, второй — чуть больше двух. Но это мало что значило: преступники могли, к примеру, просто-напросто кружить по улицам Лондона.
  
  — Мы не в состоянии предъявить Куинну каких-либо обвинений, господин министр, — доложил Крамер наутро. — Не можем и задерживать его дольше. Говоря откровенно, оснований для этого ни малейших. Я убежден, что к трагедии Куинн не причастен.
  
  — Похоже, он сумел вывернуться? — заметил сэр Гарри Марриотт. С Даунинг-стрит настойчиво запрашивали новую информацию о деле.
  
  — Выходит, так, — подтвердил Крамер. — Ведь если бандиты намеревались покончить с жертвой (а это, по-видимому, входило в их планы), что им мешало сделать это раньше? Когда угодно и где угодно — ничем не рискуя. Да заодно и прикончить Куинна. Непонятно, почему они оставили его живым. Еще непонятнее, зачем им понадобилось выпустить Саймона на волю. Чтобы тут же убить? Разве что им хотелось вызвать к себе всеобщую ненависть, стать в глазах общественного мнения гнусными негодяями… Тогда цели своей они добились.
  
  — Ну что же! — вздохнул министр. — Мистер Куинн нас больше не занимает. А что американцы? Все еще дер жат его под замком?
  
  — Правильнее считать, что он находится у них по доброй воле, в качестве гостя, — осторожно уточнил Крамер.
  
  — Если хотят, могут отправить его домой, в Испанию, — бросил в заключение министр.
  
  Тем временем в гостиной старинного особняка в Суррее Саманта Сомервилл имела нелицеприятный разговор с Кевином Брауном.
  
  — На кой черт он вам нужен! — кипятился Браун. — Он полный банкрот! Пустое место! Никаких дел с ним больше нет и быть не может.
  
  — Послушайте! — настаивала Саманта. — За три недели я достаточно его узнала. Если он что-то скрывает, я попробую из него это вытянуть.
  
  Браун, казалось, начал колебаться.
  
  — Вреда, во всяком случае, не будет, — заметил Сеймур.
  
  Браун наконец уступил.
  
  — Ну, хорошо. Куинн внизу. В вашем распоряжении полчаса.
  
  В тот же день Саманта Сомервилл вылетела ближайшим рейсом из аэропорта Хитроу в Вашингтон.
  
  Доктор Барнард сидел за рабочим столом. Бессонная ночь над микроскопом прошла не зря. На листе плотной бумаги перед ним лежали мелкие разнородные осколки. Постороннему они могли показаться горсткой простого мусора. Вглядываясь в них, доктор Барнард не верил своим глазам.
  
  Теперь он знал о случившемся все. По результатам химического анализа он смог определить состав взрывчатого вещества, а изучение характера взрыва позволило судить и о самом взрывном устройстве, и о том, каким образом оно сработало. Отдельных частичек недоставало: некоторые испарились, другие могло обнаружить только вскрытие.
  
  Доктор поддерживал постоянный контакт с Оксфордом, откуда вскоре должны были прислать полученный материал. Теперь же в распоряжении доктора Барнарда имелись остатки крошечной батареи, еле видные обрывки изоляционного покрытия из поливинилхлорида, кусочки медной проволоки и смятый, оплавленный комочек, бывший некогда устройством для приема сигнала. Заменитель детонатора. Установить, где и кем все это было произведено, оказалось делом нетрудным. Доктор Барнард не сомневался в своей правоте. Однако для полной уверенности ему требовались подтверждения. Он готов был опять отправиться на место происшествия и перепроверить все заново.
  
  В приоткрытую дверь заглянул один из ассистентов:
  
  — Вас вызывает доктор Макдональд.
  
  Патологоанатом в Оксфорде также трудился не покладая рук со вчерашнего дня. Профессиональные обязанности, способные внушить стороннему наблюдателю ужас и отвращение, поглощали доктора Макдональда целиком. Работа казалась ему увлекательнее, чем любой детектив. Не довольствуясь служебной деятельностью медика-эксперта, доктор неустанно расширял свои познания, посещал, в частности, закрытые лекционные курсы в Форт-Холстеде об изготовлении и обезвреживании мин. У прозекторского стола он желал действовать не вслепую, а осмысленно и целеустремленно.
  
  Начал доктор Макдональд с пристального изучения фотографий. И только потом приступил к делу — единолично, не доверяя никому из ассистентов. Осторожно снял с убитого обувь, стянул носки, взрезал ножницами одежду. Все эти предметы, каждый в отдельной упаковке, к утру были переправлены в Фулем доктору Барнарду.
  
  Далее было сделано несколько рентгенограмм. Вглядевшись в снимки, доктор Макдональд выявил в тканях наличие инородных частиц. Протерев тело с головы до ног особым тампоном, он удалил прилипшие к коже соринки, комочки грязи, крошки неясного происхождения. Все это также было отправлено доктору Барнарду.
  
  Началось вскрытие. Ровным голосом с шотландским акцентом доктор Макдональд наговаривал свои наблюдения на диктофон. К утру он занялся препарированием пораженных тканей. Основная сила взрыва, разворотившего брюшную полость, пришлась на область таза и на нижний отдел позвоночника.
  
  Причина смерти была совершенно очевидна, однако вскрытие преследовало и другие задачи. Отсеченные ткани вновь подверглись просвечиванию рентгеном, еще более тщательному. Иные частицы механическому извлечению не поддавались. Поэтому мышечные и костные ткани были подвергнуты вывариванию в специальном растворе, после чего с помощью центрифуги из полученной взвеси выделили оставшиеся металлические крупицы общим весом около унции.
  
  Самую крупную из них доктор Макдональд поднес поближе к глазам: он уже видел этот осколок на снимке — застрявшим глубоко в позвонке. Он повертел его в руках, потом выразительно присвистнул и взялся за телефон.
  
  — Рад тебя слышать, Иэн, — донесся из трубки голос доктора Барнарда. — Что-нибудь новенькое?
  
  — Да. Тебе непременно надо взглянуть. Если не ошибаюсь, это и в самом деле что-то новенькое. Я вроде бы понимаю, что это такое, но поверить просто не в состоянии.
  
  — Присылай без задержки. Буду ждать.
  
  Спустя два часа разговор возобновился. На этот раз позвонил доктор Барнард:
  
  — Если ты думаешь то же, что и я, ты, безусловно, прав.
  
  Теперь Барнард обладал абсолютной уверенностью.
  
  — Больше ведь этой штуке взяться неоткуда? — спросил Макдональд.
  
  — Ну конечно! Ее можно достать только у изготовителя.
  
  — Проклятье! — вырвалось у Макдональда.
  
  — Лучше пока помалкивать, дружище, — отозвался Барнард. — Наш долг свершить — или умереть, не так ли? Докладывать министру я собираюсь утром. Когда ты рассчитываешь закончить?
  
  Макдональд взглянул на циферблат. Уже тридцать шесть часов он за работой. Но отдыхать еще не время.
  
  — Не спите, нет! Сон Барнардом убит, — спародировал он строку из «Макбета». — Хорошо, к утру все будет сделано.
  
  Вечером доктор Макдональд взялся за подведение итога. Назавтра коронер Оксфорда должен был начать следствие и передать останки погибшего ближайшему родственнику, в данном случае — непосредственно послу Соединенных Штатов, представителю президента Джона Кормака.
  
  Пока британскими исследователями готовились отчеты, Саманта Сомервилл добивалась разрешения быть допущенной в Белый дом. Директор ФБР удовлетворил ее просьбу только после того, как она сумела связаться по телефону с вице-президентом Оделлом.
  
  В Оперативном кабинете собрались все члены комитета. Отсутствовал только Дэвид Вайнтрауб: он вел переговоры с Токио по делам своего ведомства. В дверях зала Саманту охватила робость: сидящие перед ней люди обладали огромной властью, раньше она видела их лица только на снимках в газете или по телевизору. Глубоко вздохнув, она вскинула голову и смело подошла к столу. Вице-президент жестом пригласил ее сесть.
  
  — Нам доложили, что вы просите об освобождении мистера Куинна, — строго произнес генеральный прокурор. — Ваши мотивы?
  
  — Мне стало известно, что возникли предположения о причастности мистера Куинна к гибели Саймона Кормака, — решительным тоном заговорила Саманта. — Верьте мне, прошу вас! Все три недели я пробыла рядом с ним… Какие усилия он приложил к тому, чтобы Саймон не пострадал при освобождении!
  
  — Зачем же ему понадобилось скрываться? — спросил Келли, недовольный тем, что комитет выслушивает его подчиненных.
  
  — Да потому, что произошла утечка информации. Ее передали по радио. А он с таким трудом вошел в доверие к этому негодяю! Куинн не сомневался, что, стоит только Зику хоть что-нибудь заподозрить, преступники сразу исчезнут. Куинн хотел встретиться с ним с глазу на глаз, без ведома властей — и британских, и американских. — Под американскими властями подразумевался, конечно же, Кевин Браун. Келли нахмурился.
  
  — Тем не менее подозрения остаются, — бросил он сердито. — Многое еще неясно, требуется основательная проверка.
  
  — Да разве мог Куинн быть замешан хоть в чем-то? — с жаром продолжала Саманта. — Вдумайтесь, каким же образом? Если бы он сам предложил себя на роль посредника — тогда возможно. Однако выбор сделали вы. Он говорил мне, что не хотел соглашаться. С того момента, как Куинн встретился с мистером Вайнтраубом в Испании, он постоянно находился под наблюдением. Переговоры с похитителями вы слышали до последнего слова.
  
  — Однако целых двое суток о нем не было ни слуху ни духу, — вставил Станнард.
  
  — Но с какой стати понадобилось бы заключать в это время сделку с бандитами? — парировала Саманта. — Разве что при условии, что они отпустят Саймона.
  
  — Для человека не слишком состоятельного два миллиона долларов — это сумма, — заметил Хьюберт Рид.
  
  — Почему же он не скрылся сразу, вместе с алмазами? — настаивала Саманта. — Где бы он был сейчас?
  
  — В самом деле, — неожиданно вмешался Оделл, — ведь он отправился к этим бандитам один, безоружный. Вместо бомбы прихватил марципан. Не всякий на такое отважится.
  
  — И все-таки сомнения мистера Брауна не вполне безосновательны, — заговорил Джеймс Доналдсон. — Куинн мог при встрече с похитителями вступить с ними в сговор. Те совершают убийство, заметают следы, а потом, при дележке добычи, берут его в долю.
  
  — Чего ради? — изумленно всплеснула руками Саманта. Почувствовав поддержку вице-президента, она совсем расхрабрилась. — Алмазы уже были у них. Им ничего не стоило покончить и с Куинном. А с какой стати было им делиться? И мог ли Куинн им поверить? Вы бы поверили?
  
  Вопрос был риторическим. Наступило молчание.
  
  — Куинна мы, положим, освободим, — в раздумье проговорил Рид. — Но как узнать, что у него на уме? Он что, вернется домой, в Испанию?
  
  — Нет, сэр. Он намерен начать поиски и выследить преступников.
  
  — Полегче, мисс Сомервилл, полегче! — гневно осадил ее Келли. — Этим займется Федеральное бюро расследований. Джентльмены! Теперь мы не стоим перед необходимостью ограничивать свои действия из опасения повредить сыну президента. Саймон Кормак пал жертвой преступников, и убийцы должны быть наказаны в соответствии с законом. Мы направляем наших сотрудников в Европу для оказания помощи в розыске. Мистер Браун будет руководить операцией из Лондона. Не сомневаюсь, что мы до них доберемся.
  
  Саманта выложила последний козырь.
  
  — Выслушайте меня, прошу вас! Если Куинн не в сговоре с преступниками, все же именно он — и только он — общался с ними непосредственно. Если же он встал на их сторону, то наверняка знает, где их найти. Кто, как не он, наведет нас на след?
  
  — То есть вы предлагаете предоставить ему свободу и тайно взять под строжайший контроль? — поинтересовался Уолтерс.
  
  — Не совсем так, сэр. Я прошу позволить мне самой всюду сопровождать мистера Куинна.
  
  — Но понимаете ли вы, мисс Сомервилл, — Майкл Оделл подался вперед, чтобы лучше ее разглядеть, — понимаете ли вы, чем вам это может грозить? Убивать Куинну уже доводилось. Правда, на войне, но все же… Если он хоть в чем-то повинен, вам несдобровать.
  
  — Я все прекрасно понимаю, господин вице-президент. Вины за мистером Куинном нет ни малейшей. Это мое твердое убеждение. Именно поэтому я готова рискнуть.
  
  — Так-так-так… — протянул Оделл. — Ну что ж, мисс Сомервилл… Подождите, когда мы вас вызовем. Этот вопрос следует хорошенько обдумать.
  
  Сэр Гарри Марриотт провел утро за чтением отчетов, представленных ему из Фулема и Оксфорда. Крайне обеспокоенный, он отправился на Даунинг-стрит, 10, захватив оба документа с собой. По возвращении в министерство ему доложили, что его дожидается Найджел Крамер.
  
  — Вы ознакомились с этими документами?
  
  — Просмотрел копии, — кивнул Крамер.
  
  — Чудовищно! В голове не укладывается… Если только об этом станет известно… Где сейчас американский посол?
  
  — Все еще в Оксфорде. Только что окончилась процедура передачи тела. Гроб будет доставлен в Штаты военным самолетом из Хейфорда.
  
  — М-м-м… Необходимо запросить министерство иностранных дел. Пока все должно оставаться в тайне. История весьма мрачная… Что известно о ходе розыска?
  
  — Нового мало, сэр. По утверждению Куинна, двое из похитителей сохраняли полное молчание. Возможно, они иностранцы. Мы заняты в первую очередь розысками их «вольво» в крупных морских портах и аэропортах. Но боюсь, что им уже удалось уйти. Разумеется, ведутся и поиски бывшего убежища. Теперь осторожничать незачем. По-видимому, следует, с вашего позволения, обнародовать все известные нам данные: наверняка найдется кто-нибудь, кто сообщит дополнительную информацию.
  
  — Да-да, непременно… Держите меня в курсе дела, — на прощание наказал Крамеру министр.
  
  Вечером того же дня взволнованную Саманту Сомервилл вызвали в Федеральное бюро к ее главному шефу Филипу Келли. Там ей предстояло узнать о принятом в Белом доме решении.
  
  — Что ж, так тому и быть! Вы своего добились, — медленно проговорил Филип Келли. — Вам велено безотлагательно вернуться в Англию и уведомить мистера Куинна о том, что он свободен. Но на этот раз вам предписано находиться при нем неотлучно. А также ставить в известность мистера Брауна о каждом шаге Куинна.
  
  — Да, сэр. Благодарю вас, сэр! — Саманта с трудом скрывала радостное волнение.
  
  Она еще успела попасть на ночной рейс. С вылетом из аэропорта Даллес произошла задержка, хотя и совсем незначительная. В нескольких милях оттуда, на военно-воздушной базе Эндрюс только что приземлился специальный самолет с останками Саймона Кормака на борту. По всей Америке аэропорты объявили две минуты молчания, приостановив всякую деятельность.
  
  На рассвете Саманта сошла с трапа в аэропорту Хитроу. Снова в Англии… С момента гибели Саймона минуло трое суток.
  
  Ирвинга Мосса разбудил телефон. Кто звонил — гадать не приходилось. Часы показывали 4.00 утра, в Хьюстоне наступала ночь. Исписав лист сверху донизу, он вычеркнул из цифр все нули, обозначавшие промежутки между словами. Затем с помощью ключа — числа на календаре — расшифровал послание.
  
  Глаза его широко раскрылись. Произошло нечто непредвиденное. С его стороны требовалось скорейшее вмешательство. Медлить было нельзя.
  
  Американский посол вернулся из Хейфорда подавленным. День выдался трудный. Печальная обязанность — препроводить гроб с телом Саймона на борт военного самолета — далась ему нелегко.
  
  Алоизиус Фэйруэзер-младший был назначен послом в Англию почти три года назад. Он сменил на посту несравненного Чарлза Прайса — достойного представителя США во времена администрации Рейгана. Деятельность нового посла также была безупречной, однако испытания последнего месяца могли бы сломить любого.
  
  Тотчас по возвращении ему вручили письмо из Форин офис. Приглашали к завтраку. Никаких пояснений не давалось. Приглашение выглядело, мягко говоря, необычным. С сэром Гарри Марриоттом у посла завязались самые дружеские отношения, но зачем понадобилась встреча с ним в министерстве, да еще в столь ранний час? Тем не менее в девять утра черный посольский «кадиллак» уже стоял у подъезда дома на Виктория-стрит.
  
  — Эл, дорогой! — приветствовал его министр радушно, но без обычной широкой улыбки. Обстоятельства вынуждали к сдержанности.
  
  — Незачем и говорить, что испытываем все мы, англичане. Это и в самом деле ужасно.
  
  Фэйруэзер не сомневался в искренности чувств, охвативших страну после трагического события. У американского посольства на Гроувенор-сквер до сих пор не убывала очередь желающих выразить соболезнование президенту и его народу. На первой странице Книги для посетителей стояло имя Елизавета. Ниже следовали подписи всех членов кабинета министров, потом — обоих архиепископов и глав других церквей. Далее листы были испещрены подписями людей знатных и простых, прославленных и безвестных…
  
  Сэр Гарри пододвинул гостю две папки в ледериновых переплетах.
  
  — Мне бы хотелось прежде всего ознакомить вас вот с этим. Кое-что необходимо обсудить прямо сейчас.
  
  Фэйруэзер раскрыл папку потоньше — с отчетом доктора Макдональда. В отчете констатировалось, что смерть Саймона Кормака наступила вследствие вызванного взрывом обширного поражения брюшной полости с повреждением тазового кольца и нижних отделов позвоночника. Взрывное устройство находилось на пострадавшем. Далее дотошно перечислялись чисто медицинские подробности: описывалось состояние внутренних органов, содержимое желудка и прочее.
  
  Отчет доктора Барнарда был гораздо более пространен. Согласно его заключению, бомба помещалась в широком кожаном поясе с массивной медной пряжкой. Этим поясом — как и прочими предметами одежды, какую носит обычно туристская молодежь, — Саймона снабдили похитители. Пряжка, украшенная рельефным изображением круторогого оленя, имела внутри полое пространство.
  
  Взрывчатка представляла собой пластину размером три дюйма на полтора, весом в две унции — смесь пентатетроэфирнитрата (PETN) с добавлением пластификатора. Пластина была вшита между двумя тщательно простроченными по краям полосками толстой кожи и располагалась в непосредственной близости от поясничного отдела позвоночника Саймона.
  
  Миниатюрный детонатор позднее был извлечен из осколка позвонка, глубоко засевшего в селезенке. Детонатор был сильно поврежден, однако легко распознаваем.
  
  Внутри пояса скрывались провода, ведущие от детонатора к литиевой батарее (сходные с ней используются в электронных часах) и к приемнику, вмонтированному в пряжку. Круговой антенной служил еще один провод, также старательно вшитый в ремень.
  
  Приемное устройство, величиной со спичечный коробок, было настроено на радиосигнал частотой приблизительно в 72,15 мегагерц. Сам передатчик (разумеется, не обнаруженный) внешне мог напоминать пачку сигарет в плотной упаковке. По-видимому, он приводился в действие нажатием простой кнопки. Посланный сигнал мог быть принят в радиусе свыше трехсот ярдов.
  
  Эл Фэйруэзер оторвался от бумаг в полной растерянности.
  
  — Гарри… не знаю, что и думать… На такое способен один только дьявол!
  
  — Но в совершенстве владеющий всеми тонкостями современной технологии! — уточнил министр. — Конфетку доктор приберег на десерт. Почитай резюме!
  
  — Но зачем, Гарри, зачем? — отложив папку, твердил посол. — Ради Бога, объясни мне, зачем им это понадобилось? И каким образом они ухитрились это сделать?
  
  — Картина совершенно ясная. Эти мерзавцы прикинулись. будто отпускают Саймона на свободу. Скрывшись из виду, они вышли из машины, кружными путями вернулись на место и спрятались в кустарнике, недалеко от дороги. Следы ищут. Что же касается причин… — Министр потер лоб. — Не знаю, Эл, не могу сказать. И вряд ли кто скажет. Специалисты, однако, стоят на своем. Ошибка исключена. Считаю необходимым держать документы в строжайшей тайне. Пока не узнаем что-то новое. Уверен, что и ваши люди тоже помогут.
  
  Фэйруэзер поднялся с кресла.
  
  — Сегодня же эти бумаги окажутся в Вашингтоне, — сказал он, забирая папки. — Курьером буду я сам.
  
  Министр проводил его к выходу.
  
  — Вы хорошо представляете, какой скандал может из-за этого разразиться?
  
  — Еще бы! — отозвался Фэйруэзер. — Все перевернется вверх дном. Я должен встретиться с госсекретарем и, наверное, с Оделлом. С президентом пусть говорят они сами… Боже мой, только этого недоставало!
  
  В аэропорту Хитроу, на стоянке, Саманту дожидалась заранее взятая ею напрокат машина. Сев за руль, она немедленно направилась в Суррей.
  
  Кевин Браун с мрачным видом сложил привезенное ею письмо.
  
  — Вы заблуждаетесь, агент Сомервилл, — раздраженно бросил он. — Шеф тоже. Этот жулик мастер притворяться. Знает он куда больше, чем мы из него выжали. Я бы его ни за что не выпустил. Как есть, в наручниках — и на самолет!
  
  Однако спорить с инструкцией Браун не мог и распорядился привести пленника. Куинн похудел, оброс щетиной. Наручники с него тут же сняли. Команда Брауна принялась готовить дом к передаче в руки хозяев. На пороге Браун обернулся:
  
  — Тебя, Куинн, я, надеюсь, больше никогда не увижу. Разве что за решеткой… Бога буду молить!
  
  На обратном пути в Лондон Куинн молча слушал рассказ Саманты о поездке в Вашингтон.
  
  — Куинн, остерегайся этих бандитов! Они обошлись с мальчиком как звери.
  
  — Хуже! — возразил Куинн. — У зверей есть своя логика. А здесь что? Не вижу ни малейшего смысла. Выкуп похитители получили сполна. Никто за ними не гнался. С какой стати было им возвращаться? Зачем убивать?
  
  — Да ведь они садисты! — воскликнула Саманта. — Неужели ты так и не понял, с кем имеешь дело? Жалость, раскаяние — не для них… Страдания других им в радость. Убить Саймона они замышляли с самого начала.
  
  — Но почему не в подвале? Почему и не меня заодно? Пулей, ножом — придушить, наконец? И вообще кому какой прок от того, что Саймон мертв?
  
  — Об этом мы можем только гадать. Разве что их поймают. Только ищи ветра в поле… Куда тебе сейчас?
  
  — Мне надо забрать свои вещи.
  
  — Мне тоже. В Вашингтон я летала налегке.
  
  Машина двигалась по Уорик-роуд.
  
  — Надо было свернуть раньше, — заметил Куинн, знавший Лондон не хуже таксиста. — Теперь направо, угол Кромвелл-роуд, на следующем перекрестке.
  
  Впереди вспыхнул красный свет. Рядом проплыл длинный черный «кадиллак» с развевающимся звездно-полосатым флажком. Американский посол направлялся в аэропорт. Он на минуту оторвался от раскрытой папки в ледериновом переплете, скользнул взглядом по соседней машине и, не догадываясь о том, кто в ней сидит, опять углубился в чтение.
  
  На пороге их шумно приветствовал Данкан Маккрей. О нем, казалось, в суматохе последних дней попросту забыли. Он ластился к Куинну, словно щенок ньюфаундленда после долгой разлуки с хозяином.
  
  Утром, сообщил Маккрей, Лу Коллинз прислал уборщиков. Вовсе не для того, чтобы мыть окна и выколачивать пыль. Им было поручено изъять все подслушивающие устройства. Интереса для ЦРУ квартира больше не представляла. Маккрей должен был прибрать комнату и вернуть ключи владельцу. Вещи Саманты и Куинна он только что собирался паковать.
  
  — Искать гостиницу что-то не хочется… Можно, мы тут переночуем в последний раз?
  
  — Конечно-конечно, какой разговор! Будете нашим гостем… Утром, к сожалению, мы обязаны съехать.
  
  — Что ж, отлично! — заметил Куинн, едва удержавшись от желания отечески потрепать Маккрея по макушке. Глядя на счастливую улыбку Данкана, нельзя было тоже не улыбнуться. — Мне надо привести себя в порядок и хорошенько выспаться.
  
  Маккрей сбегал через дорогу в магазин и, вернувшись с полными мешками провизии, приготовил ужин — бифштексы, салат. Поставил на стол две бутылки красного вина. Куинн был тронут тем, что он выбрал испанское — правда, не из Андалузии, но все-таки…
  
  Саманта больше не считала нужным скрывать свои отношения с Куинном. Она постучалась к нему сразу, как только он отправился спать. До Маккрея ей было мало дела… Вскоре она заснула, положив голову на грудь Куинна. Куинн коснулся ее волос, и она пробормотала во сне что-то невнятное.
  
  Несмотря на усталость, Куинну, как уже много ночей подряд, не спалось. Он недвижно смотрел в потолок и напряженно думал. Тогда, в ангаре Бэббиджа, что-то он упустил. В ухватках бандитов сквозило что-то знакомое… Под утро его осенило. Куинн ясно вспомнил фигуру того, кто стоял у него за спиной: автомат в руках он держал небрежно, с привычной уверенностью, не сомневаясь, что в нужную секунду не промахнется. Такую вот позу, осанку Куинну приходилось видеть раньше…
  
  — Он служил в армии, — произнес Куинн негромко. Услышав его голос, Саманта попыталась что-то спросить, но сон оказался сильнее… Напрягая память, Куинн старался уловить еще какую-то подробность. Что-то ему померещилось, когда он проходил мимо открытой дверцы «вольво»… Он заснул, так ничего и не вспомнив.
  
  Наутро Саманта поднялась первой и пошла к себе в комнату переодеться. Маккрей наверняка знал, где она провела ночь, но вида не подал. Все его заботы были сосредоточены на приготовлении завтрака.
  
  — Надо же… Яиц-то я и не купил! — в ужасе воскликнул он и помчался в молочную за углом.
  
  Саманта подала Куинну завтрак в постель. Куинн казался целиком погруженным в свои мысли. Саманта уже привыкла к этому и не стала его тревожить. Что верно, то верно: посланцы Лу Коллинза за швабру и не брались, подумала она, оглядев комнату. Пыль лежала повсюду толстым слоем.
  
  Впрочем, Куинна это нисколько не занимало. Он следил за пауком в дальнем углу комнаты. Паук старательно соединял концы двух последних нитей. Покончив с постройкой, паук перебежал в самый центр паутины и замер там в ожидании. Лоб Куинна разгладился. Он вдруг вспомнил то, что ускользало от него ночью.
  
  С привезенными из Англии отчетами поочередно ознакомились все члены комитета, заседавшего в Белом доме. Вывод доктора Барнарда поразил их словно громом.
  
  — Сволочи! — вырвалось у Оделла. Остальные вполне разделяли его мнение. У конца стола сидел посол Фэйруэзер.
  
  — Не могло ли случиться так, что британские эксперты введены в заблуждение? — обратился к послу госсекретарь Доналдсон. — Я имею в виду происхождение бомбы.
  
  — Они утверждают, что нет, — заверил посол. — Нам предложено привлечь любых специалистов для какой угодно проверки. Боюсь, что тут они попали в точку.
  
  Действительно, самый неприятный сюрприз доктор Барнард приберег к концу. В резюме, опираясь на единодушное мнение своих коллег из Форт-Холстеда, он утверждал: решительно все компоненты взрывного устройства изготовлены в Советском Союзе. Советским был даже свежепростроченный шов на кожаном поясе.
  
  Доктор Барнард допускал, что предметы советского производства преступники могли заполучить откуда угодно, однако решающей уликой был детонатор. Подобные миниатюрные устройства — величиной с канцелярскую скрепку — применяются исключительно в рамках советской космической программы, осуществляемой на Байконуре. Их назначение — обеспечить сложнейшее маневрирование орбитальных комплексов «Салют» и «Союз» во время стыковки в космосе.
  
  — Но это же абсурд! — вскричал Доналдсон. — Для чего им это было нужно?
  
  — Тут сплошь одна бессмыслица! — подхватил Оделл. — Если дело обстоит именно так, то Куинн ни при чем. Они нас просто дурачили — и его тоже.
  
  — Вопрос в том, как нам действовать, — вставил Рид.
  
  — Завтра похороны, — напомнил Оделл. — Решать будем потом. Займемся нашими русскими друзьями вплотную.
  
  Майкл Оделл все увереннее начинал себя чувствовать в новой роли. И все те, кто сидел сейчас вокруг стола, с каждым днем все охотнее признавали его первенство, как если бы он и в самом деле был президентом.
  
  — А как президент? — спросил Уолтерс. — С тех пор, как он узнал новость?
  
  — Доктор говорит, неважно… Даже совсем плохо. Ему хватило и похищения. А смерть сына, да еще такая, — это как пуля в живот.
  
  Услышав слово «пуля», присутствующие переглянулись. Всем в голову пришла одна и та же мысль. Но никто не отважился ее высказать.
  
  Джулиан Хейман и Куинн знали друг друга давно. Одно время Куинн работал в лондонской страховой компании — филиале ассоциации «Ллойд». Компания занималась вопросами защиты от преступников, содействовала выкупу похищенных. Хейман, ровесник Куинна, бывший майор специальной воздушно-десантной службы, возглавлял ныне компанию по установке систем сигнализации и обеспечению личной безопасности заказчика. В прошлом им нередко доводилось сотрудничать. Клиентуру Хеймана составляли люди избранного круга, состоятельные и осторожные. Подозрительность их была вызвана отнюдь не прихотью, и денег за услуги Хеймана они не жалели.
  
  Распрощавшись с Маккреем, Куинн вместе с Самантой отправился на Виктория-стрит. Офис Хеймана помещался в неприметном, но хорошо охраняемом здании.
  
  Саманта должна была дожидаться Куинна в соседнем кафе.
  
  — Почему мне нельзя пойти с тобой?
  
  — Тебя просто не впустят. Надеюсь, мне Хейман не откажет — все же мы знакомы не первый год. Незнакомцев он остерегается. В крайнем случае идет навстречу за солидную плату. Мы не из тех, у кого тугой кошелек. А с женщинами, которые служат в ФБР, он особенно застенчив.
  
  У входа Куинн назвал свое имя в переговорное устройство, зная, что за ним наблюдают через телекамеру. Щелкнул замок, и он прошел прямо к хозяину мимо секретарей, не отрывавшихся от бумаг. В элегантном кабинете Хеймана на цокольном этаже окон не было.
  
  — Так-так-так… — протянул Хейман, вяло пожав Куинну руку. — Давненько мы с тобой не виделись, дружище. Зачем пожаловал в нашу контору?
  
  — За информацией.
  
  Куинн коротко пояснил, что ему нужно.
  
  — Раньше надо было прийти, дорогуша, раньше. Теперь это не так просто. Времена не те, сам понимаешь. Да и болтают о тебе всякое… Слышал в клубе, будто ты персона нон грата… Чего-то ты там здорово напортачил. Извини, дружище, но помочь ничем не могу. Пути у нас разные.
  
  Куинн взял телефонную трубку и нажал кнопку вызова.
  
  — Ты что, спятил?
  
  Апатию Хеймана как рукой сняло.
  
  — Когда я сюда входил, никому до меня дела не было, — сказал Куинн. — Зато провожать соберется целая куча народу с Флит-стрит.
  
  — «Дейли мэйл» слушает, — раздался голос в трубке.
  
  Хейман рванулся вперед и поспешно отключил вызов.
  
  Самыми щедрыми его клиентами были представители американских корпораций в Европе. С ними он предпочел бы не вступать в объяснения.
  
  — Ну и сволочь ты, Куинн, — с чувством произнес Хейман. Слов он больше не растягивал. — И всегда был сволочью… Ладно! Так и быть, можешь часок-другой поработать с картотекой, но придется тебя посадить под замок. А то еще стибришь что-нибудь.
  
  — Ты считаешь меня способным на такую пакость? — беззлобно отозвался Куинн.
  
  Хейман повел его в подвальное помещение, где находился архив.
  
  По долгу службы и ради собственного любопытства Хейман скопил громадное количество сведений о всевозможных уголовных элементах. Убийцы, грабители банков, гангстеры, аферисты, торговцы наркотиками, продавцы оружия, террористы, похитители, банкиры-мошенники, нечистые на руку юристы, продажные политики, полисмены-преступники — стоило кому-то из них получить хоть малейшую известность, как они немедленно попадали в каталог Хеймана.
  
  — Кто конкретно тебя интересует? — спросил Хейман, включая свет. Картотека занимала все четыре стены. Но здесь хранились только карточки и фотографии. Основные данные были переведены на компьютер.
  
  — Наемники.
  
  — Конго?
  
  — Не только. Еще Йемен. Южный Судан, Биафра, Родезия.
  
  — Это здесь. — Хейман указал на стальной шкафчик с выдвижными ящиками. — Стол рядом.
  
  Куинн провел в одиночестве четыре часа. Теперь он держал в руках фотографию. Четверо белых стояли возле джипа на обочине пыльной дороги, с низкорослым кустарником по краям. Пейзаж напоминал Африку. На заднем плане виднелись фигуры чернокожих солдат. Все четверо были одеты в маскировочные костюмы, в руках держали автоматические винтовки бельгийского производства. Униформа была пятнистой: полосатую предпочитали англичане и американцы.
  
  Куинн зажег настольную лампу и всмотрелся в фотографию через сильную лупу. Сквозь желтизну старого снимка на тыльной стороне ладони того, кто стоял справа, проступал четкий рисунок: паук, притаившийся в центре паутины.
  
  Больше ничего интересного в картотеке не нашлось. Эта ниточка была единственной. Куинн позвонил, чтобы его выпустили.
  
  В кабинете Хеймана Куинн протянул ему фотографию.
  
  — Кто это такие?
  
  Хейман перевернул снимок. На обороте каждой карточки, каждой фотографии в его коллекции имелся семизначный номер. Он набрал этот номер на пульте компьютера.
  
  — Хм! Ну и симпатяг же ты отобрал, дружище… Молодчики еще те!
  
  Поглядывая на экран, Хейман быстро заговорил:
  
  — Фотография сделана, скорее всего, в провинции Маньяма, на востоке Конго, ныне Заир, по-видимому, зимой шестьдесят четвертого года. Крайний слева — это Жак Шрамм, Черный Жак Шрамм, бельгийский наемник.
  
  Оседлав любимого конька, Хейман все более воодушевлялся.
  
  — Шрамм был одним из первых. Он сражался с войсками ООН во время борьбы за отделение Катанги с шестидесятого по шестьдесят второй. После поражения сепаратистов ему пришлось бежать в соседнюю Анголу, тогда еще колонию Португалии, где у власти стояли ультраправые. Вернулся в Конго осенью шестьдесят четвертого: его пригласили принять участие в подавлении мятежа в Симбе. Вновь сколотив свою группу «Леопард», он отправился усмирять бунтовщиков в провинции Маньяма. Вот так… Что-нибудь еще?
  
  — А другие?
  
  — М-м-м… Этот вот, крайний справа, тоже бельгиец, офицер по фамилии Вотье. Одно время под его началом состояли новобранцы в Катанге и двадцать белых наемников в Уотсе. В Маньяму, очевидно, явился с визитом. Тебя, я смотрю, интересуют бельгийцы?
  
  — Что-то вроде того…
  
  Куинн вспомнил встречу в ангаре Бэббиджа. Проходя мимо распахнутой дверцы, он почувствовал запах табачного дыма. Явно не «Мальборо» и не «Данхилл». Скорее похоже на французские сигареты «Голуаз». Или «Бастос», бельгийской марки. Зик не курил — иначе бы слышался запах изо рта.
  
  — Вот этот, без шлема, — Рожер Лагайяр, тоже бельгиец. Убит в засаде по дороге на Пуниа. Сведения совершенно точные.
  
  — А это кто? — спросил Куинн. — Прямо-таки великан!
  
  — Да, парень ражий, — согласился Хейман. Футов шесть с лишком. Что твой шкаф. На вид ему лет двадцать пять. Жаль, повернул голову, да еще тень от шлема мешает. Лица и не разглядишь. Наверное, поэтому имя не указано. Только кличка. Большой Поль… И всё.
  
  Он выключил экран. Куинн чиркал что-то в блокноте, потом вырвал лист и протянул Хейману.
  
  — Тебе вот такое приходилось видеть?
  
  Хейман взглянул на рисунок. Паук в центре паутины. Он пожал плечами.
  
  — Обыкновенная татуировка. Накалывают себе панки, фанаты, всякая шпана. Таких на каждом углу полно.
  
  — Подумай лучше! Скажем, Бельгия, лет тридцать тому назад…
  
  — Постой-ка… Черт побери! Как же это у них называлось? Ага! Araignée… Не могу вспомнить это слово по-фламандски. По французски — паук.
  
  Хейман постучал по клавишам компьютера.
  
  — Черная паутина, красный паук в центре — на тыльной стороне левой руки?
  
  Куинн потер лоб. Перед тем как забраться в багажник, он проходил мимо открытой дверцы «вольво». Зик шел сзади. Сидевший за рулем головой почти касался потолка автомобиля. Приглядываясь к Куинну, он перегнулся в сторону. Левой рукой оперся о сиденье. Перчатки на ней не было: он снял ее, чтобы закурить.
  
  — Паутина черная, паук красный… Да-да, именно так! — подтвердил Куинн.
  
  — Знак принадлежности к группировке малозначительной, — с пренебрежением заговорил Хейман, глядя на дисплей. — Организация крайне правого толка, создана в Бельгии в конце пятидесятых — начале шестидесятых. Выступала против предоставления независимости Конго — последней бельгийской колонии. Входили в нее, разумеется, расисты, антисемиты и так далее, дело известное. Вербовали отпетых юнцов, хулиганье и прочую шушеру. Швыряли камни в витрины еврейских магазинов, освистывали левых ораторов, избивали депутатов-либералов. Мало-помалу движение сошло на нет. Крах колониальных империй лишил эту кучку националистов всякой опоры.
  
  — Туда входили фламандцы или валлонцы? — спросил Куинн.
  
  Бельгия — страна двух языков, двух культур: на севере, ближе к Голландии, говорят по-фламандски, на юге, близ границы с Францией, живут валлонцы, говорящие по-французски.
  
  — И те, и другие, — ответил Хейман, взглянув на экран. — Здесь отмечено, что движение зародилось в Антверпене. И всегда обладало там наибольшим влиянием. По-видимому, больше было фламандцев.
  
  Куинн вернулся в кафе. Почти пятичасовое ожидание превратило бы любую женщину в разъяренную фурию. К счастью для Куинна, Саманта не была новичком: не раз подолгу дежурила на наблюдательных постах и приучила себя терпеливо сносить утомительное бездействие. Она спокойно сидела, обхватив ладонями пятую чашку кофе.
  
  — Когда ты должна рассчитываться за машину?
  
  — Сегодня вечером. Но можно продлить срок.
  
  — Ты не могла бы вернуть ее прямо в аэропорту?
  
  — Конечно. А в чем дело?
  
  — Мы летим в Брюссель.
  
  Саманта казалась расстроенной.
  
  — Послушай, Куинн, это действительно необходимо? Если так надо, я не против, но, может, на этот раз обойдемся без самолета? Я в последнее время налеталась досыта.
  
  — Ладно. Расплатись за машину в Лондоне. Сядем на поезд. Но в Бельгии нам придется взять машину напрокат. Возможно, в Остенде. И нам понадобятся деньги. Кредитной карточки у меня нет.
  
  — Нет чего?
  
  Саманте показалось, что она ослышалась. Куинн пожал плечами:
  
  — Зачем она мне в Алькантара-дель-Рио?
  
  — Хорошо-хорошо, мы зайдем в банк. Я выпишу чек. Надеюсь, хватит и на обратный путь.
  
  По дороге в банк Саманта включила радио. Полилась скорбная мелодия. В Лондоне только начинало смеркаться. Далеко за океаном семья Кормаков провожала сына в последний путь.
  Глава 12
  
  Саймона хоронили на Проспект-Хилл — кладбище острова Нантакет. С залива порывами налетал ледяной ноябрьский ветер.
  
  Заупокойная служба состоялась в небольшой епископальной церкви на Фэйр-стрит. По просьбе семьи усопшего официальных лиц здесь почти не было: иностранные делегации и представители посольств собрались на траурную церемонию в Вашингтоне.
  
  Президент просил также закрыть доступ корреспондентам, но кое-кто из них все же сумел обойти запрет. В это время года приезжих на острове почти нет, и местные жители отнеслись к желанию президента не видеть посторонних с полным пониманием. Даже агентов секретной службы, мало привычных к галантности, неприятно задевала угрюмая неразговорчивость окружающих. Репортеров с камерами недвусмысленно оттирали плечом и, невзирая на протесты, засвечивали пленку.
  
  Гроб был доставлен на остров военным самолетом «С-130»: местный аэропорт не смог бы принять «Боинг-747». До начала службы гроб стоял в зале для прощания единственного на острове похоронного бюро.
  
  Церемония еще не завершилась, когда на церковь, сложенную из серого камня, обрушились потоки дождя. Струи с Заблестевшей шиферной крыши стекали вниз, омывая цветные витражи окон.
  
  Катафалк медленно проследовал по улицам городка к кладбищу, расположенному на холме, по неровной мостовой Мэйн-стрит, через Нью-Милл-стрит к Кейто-Лейн. Впереди шел президент, не сводивший глаз с покрытого флагом гроба. Его младший брат поддерживал плачущую Майру Кормак.
  
  Жители Нантакета — суровые, с непокрытыми головами — шагали за ними. Все здесь давно знали друг друга. Семья Кормаков запасалась провизией у местных торговцев, родителей с сыном часто видели в уютных ресторанчиках, разбросанных по острову. Старые рыбаки с обветренными лицами хорошо помнили светловолосого мальчугана из Нью-Хейвена, которого они учили плавать и нырять, брали с собой на ловлю креветок за Сапкэйтским маяком.
  
  У дома на Мэйн-стрит процессию ожидали, со слезами на глазах, садовник и сторож. Им хотелось в последний раз посмотреть на того, кого они знали малышом, бегавшим по влажному песку Сайасконсетского пляжа — от Коатью до Большого Мыса и обратно. Однако увидеть его уже не мог никто: наглухо запаянный гроб навсегда скрыл Саймона от мира живых.
  
  Свернув на протестантскую половину кладбища, процессия миновала участок вековой давности: здесь покоились те, кто когда-то выходил в открытое море на небольших шлюпках, кто вел китобойный промысел, кто долгими зимними вечерами вырезал при свете коптилок изделия из китового уса. В современной части кладбища процессию ждала свежевырытая могила.
  
  Свободная площадка вокруг тесно заполнилась собравшимися. Резкий ветер трепал шарфы, ерошил волосы. Сегодня на острове никто не работал, не торговал, аэропорт и пристань были закрыты. Островитяне оплакивали одного из жителей Нантакета, который стал их приемным сыном. Послышались первые слова надгробной молитвы, произносимые нараспев. Голос священника относило ветром.
  
  Парящий в поднебесье одинокий кречет, увлекаемый холодным вихрем, недоуменно глянул вниз — и его пронзительный вскрик растворился в пространстве.
  
  Дождь возобновился с удвоенной силой. Шквальные порывы ветра осыпали собравшихся брызгами. Где-то вблизи слышался скрип тяжелых крыльев старой ветряной мельницы. Приезжие из Вашингтона ежились, плотнее запахиваясь в пальто. Президент стоял недвижно, не замечая ветра и холода.
  
  Рядом с ним стояла первая леди — с лицом, мокрым от слез и дождя. При словах священника «…но жизнь бесконечная» она пошатнулась, словно теряя равновесие.
  
  Державшийся бок о бок телохранитель — коротко стриженный атлет, готовый в любой момент выхватить из-под левой подмышки оружие, — в нарушение строгих правил склонился к ней и обнял за плечи. Жена президента спрятала лицо у него на груди и разрыдалась.
  
  Джон Кормак стоял безразличный к окружающему, недвижный, неприступный в своем горе, как скалистый остров.
  
  Самый догадливый фоторепортер, отыскав где-то на черном дворе лестницу, тайком забрался по ней на старую ветряную мельницу, стоявшую испокон века на пересечении двух соседних улиц — Саус-Проспект-сгрит и Саус-Милл-стрит. На его счастье, сквозь тучи на миг пробилось солнце. При помощи телеобъектива ему удалось заснять сверху толпу, обступившую могилу.
  
  Эта фотография обошла весь мир. Таким Джона Кормака еще не видел никто: постаревшим прежде времени, изможденным, безжизненным. Человеком, у которого все позади.
  
  По окончании траурной церемонии ее участники проходили мимо президента молча, не в силах подобрать нужные слова. Президент понимающе кивал, пожимал протянутые руки — действуя как автомат.
  
  За ближайшими родственниками шли друзья, коллеги во главе с вице-президентом и представителями администрации, приложившими столько стараний в трудные дни. Четверых из них — Оделла, Рида, Доналдсона и Уолтерса — президент знал очень давно.
  
  Майкл Оделл помедлил немного, словно собирался что-то сказать, потом покачал головой и шагнул дальше. Прилипшие к его лбу пряди густых седых волос совсем намокли.
  
  Джима Доналдсона также хватило только на то, чтобы с безмолвным сочувствием взглянуть другу в глаза, пожать вялую, бессильную руку и отойти в сторону.
  
  Билл Уолтерс, пытаясь скрыть свои чувства за сухой формальностью, пробормотал только:
  
  — Примите мои искренние соболезнования, господин президент.
  
  Мортон Станнард, в прошлом нью-йоркский банкир, был здесь самым старшим. Ему довелось провожать в последний путь многих близких друзей и коллег, но на таких похоронах он еще не бывал. Он собирался сказать что-то, приличествующее случаю, но лишь промямлил невнятно:
  
  — Господи, господи… Я так тебе сочувствую, Джон…
  
  На черном лице Брэда Джонсона застыло ошеломленно-недоумевающее выражение.
  
  Хьюберт Рид поразил тех, кто вплотную окружал чету Кормаков. Человек он был крайне сдержанный, не склонный к открытому проявлению эмоций, к тому же холостяк, равнодушный к семейным радостям. Глядя на Джона Кормака в упор и протягивая ему руку, он вдруг подался вперед и стиснул старого друга в объятиях. Потом, смущенный этим внезапным порывом, сразу отвернулся и поспешил к машинам, готовым доставить высокопоставленных особ к самолету.
  
  Дождь припустил снова. Двое могильщиков принялись забрасывать яму землей. Все было кончено.
  
  На последний паром из Дувра было уже не успеть. Куинн и Саманта переночевали в скромной гостинице, а на вокзал Чаринг-Кросс отправились утром.
  
  Остенде — старинный город во Фландрии, на реке Шельде, место оживленной торговли со времен Колумба. По прибытии туда Куинн взял напрокат малолитражный голубой «форд», и они продолжили свое путешествие.
  
  Бельгию легко пересечь из конца в конец за самое короткое время. Этому немало способствуют первоклассные современные дороги. Куинну понадобилось всего несколько часов, чтобы, минуя Брюгге и Гент, добраться до Антверпена.
  
  Саманте Европа казалась неведомой страной, но Куинн чувствовал себя здесь как дома. Иногда он заговаривал со встречными по-французски. Саманте и в голову не приходило, что прежде всего требовалось испросить у собеседника согласия вести разговор именно на этом языке. Фламандцы, как правило, владеют французским, но не выносят, если их принимают за валлонцев.
  
  Остановившись в скромном отеле недалеко от Де Кейзерлей, они заглянули в ресторанчик.
  
  — Что, собственно, мы ищем? — спросила Саманта за обедом.
  
  — Мне нужен один человек, — задумчиво проговорил Куинн.
  
  — Кто именно?
  
  — Узнаю, если увижу.
  
  После обеда Куинн взял такси. Они заехали в художественный магазин, купили в киоске карту города. Потом Куинн долго совещался с шофером. Слышались названия: Falcon Rue и Schipperstraat. Когда Куинн расплачивался с шофером, тот взглянул на Саманту с нескрываемой ехидцей.
  
  Фалькон-рю оказалась захудалой улочкой, где среди второразрядных лавочек Куинн отыскал магазин дешевой одежды. Купленные джинсы, матросский свитер и грубые башмаки они затолкали в холщовый мешок и отправились на поиски Шипперстраат. Стрелы подъемных кранов над крышами указывали на близость порта.
  
  Пространство между Фалькон-рю и берегом реки Шельды заполняло беспорядочное скопление обшарпанных, неприглядных построек. На узких кривых улочках навстречу попадались рослые, загорелые моряки торгового флота. Внимание Саманты привлекла освещенная витрина с зеркальными стеклами. Внутри, соблазнительно раскинувшись в кресле, красовалась пышнотелая девица в купальнике.
  
  — Куда мы попали, Куинн? Это же квартал публичных домов! — воскликнула Саманта.
  
  — Знаю, — отозвался Куинн. — О нем-то я и расспрашивал.
  
  Не сбавляя шага, он внимательно приглядывался к вывескам. Из ярких витрин зазывно махали красотки, мелкие лавчонки торговали всякой всячиной.
  
  — Ты ищешь, где делают татуировку?
  
  — Нет, Самми. Здесь, вблизи порта, полным-полно матросов. У многих из них по традиции татуировка. А где матросы — там девочки и те, кто живет за их счет. Завтра мы сюда вернемся.
  
  В назначенное время сенатор Беннетт Хэпгуд взошел на трибуну. На следующий день после похорон Саймона Кормака обе палаты конгресса возобновили обсуждение обстоятельств трагедии, которая, разыгравшись за океаном, потрясла всю страну.
  
  Все выступавшие, один за другим, взволнованно призывали найти злоумышленников, чего бы это ни стоило, и передать их в руки американского правосудия. Председательствующий, ударив молотком, провозгласил:
  
  — Слово имеет сенатор от штата Оклахома!
  
  Бённетт Хэпгуд не пользовался в сенате большой известностью. Ввиду важности вопроса на заседание явилось гораздо больше народу, чем ожидалось. От сенатора из Оклахомы сенсационных сообщений не ожидалось. И, как выяснилось, напрасно. После традиционных слов соболезнования президенту сенатор гневно осудил злоумышленников и выразил желание, чтобы таковые были возможно скорее привлечены к ответу. Далее он умолк, словно собираясь с мыслями. Для продолжения речи требовалось набраться решимости.
  
  Сенатор понимал, что рискует — и рискует серьезно. Доказательствами он не располагал. Если полученные им сведения неверны, то в глазах собратьев-политиков ему суждено навсегда остаться пустословом, чьим громким заявлениям грош цена. Выбора, впрочем, не было… Иначе свежая, столь мощная финансовая поддержка тотчас же будет прекращена.
  
  — Не исключено, однако, что в поисках того, кто совершил это злодейское преступление, нам вовсе не надо далеко ходить.
  
  Приглушенный шум в зале мгновенно затих. Собравшиеся было уйти вернулись на свои места.
  
  — Мне хотелось бы задать только один вопрос. Возможно ли опровергнуть тот факт, что бомба, ставшая причиной гибели единственного сына президента, была сконструирована, изготовлена и собрана руками советских специалистов? И разве не из России она была доставлена?
  
  Сенатор, в силу врожденной страсти к демагогии, мог бы разглагольствовать еще и еще, но повергнутая в замешательство аудитория взорвалась негодующими возгласами. Через десять минут брошенное сенатором обвинение облетело всю Америку. На протяжении двух часов прижатая к стенке администрация пыталась уйти от прямого ответа. Потом ей пришлось подтвердить суть сделанного доктором Барнардом вывода.
  
  К вечеру смутная, беспредметная ненависть обрела цель. Образ врага предстал как нельзя более ясным. Копившееся в воздухе напряжение разразилось настоящей грозой. Разъяренные толпы ньюйоркцев разгромили контору Аэрофлота на Пятой авеню, 630, прежде чем полиция успела оцепить здание. Охваченные паникой советские чиновники пытались укрыться на верхних этажах, но встретили там отпор со стороны обслуживающего персонала. В итоге им пришлось эвакуироваться из подожженного здания при содействии прибывших на место инцидента пожарных команд.
  
  Полиция с трудом сумела защитить от натиска толпы советскую миссию в ООН. Оттесняя разгневанных сограждан, полицейские втайне разделяли их чувства.
  
  В Вашингтоне происходило то же самое. Столичная полиция успела оцепить советское посольство и консульство на Фелпс-Плейс. В ответ на телефонные звонки встревоженных советских дипломатов последовало заверение в том, что отчет британских экспертов все еще изучается, поскольку сделанные в нем выводы представляются далеко не бесспорными.
  
  — Мы должны ознакомиться с отчетом, — настаивал советский посол. — Это провокация! Заявляю со всей определенностью. Эго не что иное, как наглая провокация!
  
  ТАСС, агентство «Новости» и дипломатические представительства СССР в самых различных странах выпустили решительное опровержение, обвинив Лондон и Вашингтон в распространении злостной и преднамеренной клеветы.
  
  — Откуда, черт побери, это вылезло? — бушевал Майкл Оделл. — Каким образом этот проклятый Хэпгуд сумел обо всем пронюхать?
  
  Что можно было ответить? Любая крупная организация, не говоря уже о правительственных учреждениях, не в состоянии функционировать без технического персонала — множества чиновников, секретарей, стенографисток, курьеров. Передать секретный документ в чужие руки мог кто угодно.
  
  — Ясно только одно, — пробормотал министр обороны Станнард. — После всего того, что произошло, с Нантакетским договором покончено. Теперь нам придется пересмотреть военные ассигнования, с тем чтобы исключить любые сокращения расходов на оборону.
  
  На сих боковых улочках в районе Шипперстраат Куинн пропустил ни одного бара. Он появился там в десять вечера и оставался до самого их закрытия перед рассветом. Его принимали за бездомного моряка, неважно владеющего французским, который, чуть навеселе, шатается по пивным, подолгу засиживаясь в каждой. Погода стояла холодная, и легко одетых проституток в витринах, несмотря на электрические обогреватели, пробирала дрожь. То и дело какая-нибудь из них, накинув на плечи пальто, забегала погреться у стойки и пропустить рюмочку в окружении завсегдатаев, отпускавших привычные грубоватые шуточки.
  
  Многие бары носили громкие названия — «Лас-Вегас», «Голливуд», «Калифорния»… Отзвуком чужой славы их владельцы надеялись приманить моряков, завлечь к себе воображаемой роскошью. За обшарпанным входом посетителей встречала, как правило, довольно убогая обстановка. Однако тут было тепло, и пиво подавали вполне приличное.
  
  Куинн предупредил Саманту, что ей придется дожидаться его возвращения либо в номере, либо в машине, припаркованной за два квартала на Фалькон-рю. Саманта предпочла остаться в машине — и, несмотря на поднятые стекла, получила несколько недвусмысленных предложений.
  
  Куинн медленно потягивал пиво, наблюдая из угла бара за наплывом посетителей, мельканием лиц. Большинство клиентов составляли приезжие. На левой руке у Куинна красовалась наколка: черная паутина с ярко-красным пауком в центре. Рисунок был выполнен тушью, купленной в художественном магазине, и слегка размазан, для придания ему давнего вида. Всю ночь Куинн зорко вглядывался в руки посетителей, но безуспешно.
  
  Пройдя по двум улочкам — Гюйтстраат и Паули-плейн — и не пропустив ни одного заведения, Куинн вернулся на Шипперстраат и начал все сначала. Девушки думали, что он выбирает себе подругу, но никак не может решиться. Мужчины не обращали на него внимания: из них редко кто подолгу сидел на одном месте. Какой-то бармен, увидев его в третий раз, подмигнул с ухмылкой:
  
  — Что, парень, не везет тебе?
  
  Бармен был прав, хотя совсем в другом смысле. Ночь прошла впустую. Когда Куинн открыл дверцу машины, уже светало. Саманта дремала. Двигатель был включен, чтобы сохранить тепло.
  
  — Что будем делать? — спросила она по дороге в отель.
  
  — Ужинать, спать, а завтра — то же самое.
  
  Утро они провели в постели. Саманта выказала особую пылкость, заподозрив Куинна в том, что он не остался равнодушен к прелестям уличных дев. О них Куинн думал меньше всего, но разочаровывать Саманту не стал.
  
  В тот же день в Хьюстоне Сайрус Миллер принял у себя Питера Кобба по его просьбе.
  
  — Я выхожу из игры! — волнуясь, заявил Кобб. — Все это зашло слишком далеко. Смерть мальчика — нет, это чудовищно! Мои партнеры того же мнения. Сайрус, вы обещали: ничего такого не будет. Вы говорили, одного лишь похищения окажется достаточно для… чтобы изменить ситуацию. Нам и в голову не приходило, что мальчик погибнет! А как эти изверги обошлись с ним — это просто ужасно… это против всяких законов морали…
  
  Миллер вышел из-за стола. Глаза его сверкнули.
  
  — Не тебе рассуждать тут о морали, молокосос! Молчи лучше. Я тоже этого не хотел, однако все мы предвидели, что и такое может случиться. И ты в том числе, Питер Кобб! Бог тебе судья — но ты тоже об этом знал! Чему быть, того не миновать. Не ты, а я молил Господа о напутствии. Не ты, а я ночи напролет молился на коленях за этого юношу.
  
  Миллер возвысил голос:
  
  — И Господь внял мне, о брат мой; и сказал мне Господь: лучше одному ягненку пойти на заклание, нежели всему стаду погибнуть. Не об участи одного только человека говорим мы, Кобб. Речь идет о спокойствии, о выживании и благоденствии всего народа Америки. И сказал мне Г осподь: быть посему. Богопротивного коммуниста, воссевшего в Вашингтоне, надлежит обуздать — прежде чем он разрушит храм Всевышнего, а храм Всевышнего — это вся наша нация. Возвращайся к себе, Питер Кобб. Возвращайся и перекуй орала на мечи, ибо мы оружием должны защитить свой народ и сокрушить московских антихристов. И держи язык за зубами, Питер Кобб! Не смей рассуждать о морали: так рассудил Господь, такова воля Его — и так Он наставил меня.
  
  Питер Кобб вышел от Миллера совершенно сломленным.
  
  Нелегкий разговор предстоял в тот день и Михаилу Сергеевичу Горбачеву. На длинном столе в комнате для совещаний, занимавшем едва ли не половину помещения, были разложены западные газеты с крупно набранными сенсационными заголовками. Перевод министерства иностранных дел давался на приколотых к статьям листках, фотографии говорили сами за себя.
  
  Не требовала перевода и другая кипа бумаг — донесения посольств и консульств из разных частей света, сообщения собственных корреспондентов, журналистов. Антисоветские демонстрации бурлили даже в странах-сателлитах восточноевропейского блока. Категорические и вполне чистосердечные опровержения Москвы не оказывали ни малейшего действия.
  
  Природный русский, закаленный многолетним опытом партийный аппаратчик, Михаил Горбачев отлично понимал, что такое реальная политика и как она делается. Ему ли было не знать об отделе, учрежденном Кремлем для распространения заведомой дезинформации? Или о целом управлении КГБ, занятом исключительно разжиганием антизападных настроений посредством одурачивания умов тщательно обдуманной ложью или, того хуже, еще более опасной полуправдой? Но в данном случае подобное объяснение выглядело невероятным.
  
  Назначенной встречи Горбачев дожидался с особым нетерпением. Ради нее пришлось отложить намеченную на уик-энд утиную охоту на северных озерах, забыть о вкусе грузинских приправ на свежем воздухе — любимые увлечения генсека в часы отдыха.
  
  Посетитель явился, едва пробило полночь.
  
  Кто-кто, а генеральный секретарь КПСС едва ли мог считать общество председателя КГБ желанной сердцу компанией, однако выражение холодной жестокости, застывшее на лице генерал-полковника Владимира Крючкова, внушало Горбачеву подлинную антипатию.
  
  Да, три года назад он поддержал кандидатуру Крючкова, тогда первого заместителя председателя КГБ, при выдвижении на пост председателя — после того, как удалось отправить в отставку Чебрикова, которого он считал давним своим противником. Выбирать, собственно, не приходилось. Пост должен был занять один из четырех заместителей, и юридическое образование Крючкова показалось достаточно веским доводом в его пользу. С тех пор, однако, генсеку пришлось пересмотреть свое прежнее мнение.
  
  Горбачев отдавал себе отчет в том, что, вероятно, слишком уж увлекся стремлением превратить СССР в «социалистическое правовое государство», в котором безраздельно торжествовал бы закон — по старым кремлевским понятиям, чисто буржуазное измышление. Тогда, в первых числах октября 1988 года, время выдалось жаркое: он неожиданно созвал внеочередной пленум Центрального Комитета и устроил соперникам «ночь длинных ножей». Кое-что в спешке он, видимо, не предусмотрел. Например, упустил некоторые подробности биографии Крючкова.
  
  При Сталине Крючков работал в аппарате государственной прокуратуры: в подобном учреждении людям щепетильным места не оставалось. Был причастен к кровавому подавлению венгерского восстания в 1956 году. В КГБ попал в 1967-м. Именно в Венгрии Крючков встретился с Андроповым, возглавлявшим это ведомство на протяжении пятнадцати лет. Андропов назначил своим преемником Чебрикова. И не кто иной, как Чебриков, вверил Крючкову руководство отделом разведывательной службы за рубежом — Первым главным управлением. Возможно, генеральный секретарь и недооценил силу преемственности.
  
  Генсек вгляделся в лицо Крючкова: высокий выпуклый лоб, седые виски, угрюмо оттянутые вниз углы рта, леденящий взгляд. Горбачеву подумалось вдруг, что вот этот человек может, в конце концов, бросить ему решающий вызов.
  
  Горбачев обошел стол и обменялся с вошедшим сухим, но крепким рукопожатием. Как всегда при разговоре, он пристально смотрел собеседнику в глаза, словно пытаясь уловить признаки неуверенности или неискренности. И, в отличие от большинства своих предшественников, оставался доволен, если ничего подобного не обнаруживал. Жестом он показал на груду бумаг. Генерал молча кивнул. Все это было ему известно, и даже больше. Прямого взгляда Горбачева он избегал.
  
  — Давайте коротко, — сказал Горбачев. — Что они там говорят, мы знаем. Опровержения продолжаем давать. Ложь необходимо разоблачить. Но откуда она взялась? На чем основана?
  
  Крючков брезгливо отодвинул от себя газеты. Когда-то он был резидентом КГБ в Нью-Йорке и продолжал испытывать к Америке ненависть.
  
  — Товарищ генеральный секретарь! Очевидно, печать исходит из отчета британских специалистов, проводивших посмертную экспертизу. Либо отчет преднамеренно искажает факты, либо кому-то понадобилось его подправить в нужном духе. Подозреваю, что воду мутят американцы.
  
  Горбачев вновь обошел стол и сел на свое место. Вопросительно глядя на Крючкова, он спросил медленно, словно затруднялся в подборе слов:
  
  — Скажите… есть ли в этом обвинении, пусть с оговорками… хоть какая-то доля правды?
  
  Владимира Крючкова подобное предположение, казалось, оглушило. Да, в его организации существовал специальный отдел, где разрабатывались и изготовлялись изощренно дьявольские приспособления для убийства, средства устранения неугодных от активной деятельности. Но к происшедшему это никак не относилось. Он наверняка знал, что к спрятанной в поясе Саймона Кормака бомбе вверенное ему ведомство касательства не имело.
  
  — Нет, товарищ генеральный секретарь! — твердо сказал Крючков. — Ни малейшей доли правды в этом обвинении нет.
  
  Г орбачев подался вперед и постучал пальцем по блокноту.
  
  — Этот вопрос необходимо окончательно выяснить, — не терпящим возражений тоном подытожил он. — Делайте что хотите, примите любые меры, но ответ должен быть найден.
  
  Генерал молча кивнул и направился к дверям. Генсек долго смотрел ему вслед. В Нантакетском договоре, само существование которого внезапно оказалось под сомнением, он нуждался гораздо острее, нежели о том подозревали в Белом доме. Без договора перед обороной страны неотвратимо маячил грозный призрак невидимого бомбардировщика «Стеле Б-2». Без договора генсек не мог избавиться от кошмарной необходимости изыскать 300 миллиардов рублей для модернизации системы противовоздушной обороны. Изыскать, пока запасы нефти еще не исчерпаны.
  
  Куинн встретился с тем, кого искал, только на третьи сутки, в невзрачной забегаловке «Монтана» на Оуд-Маннстраат. Это был плотный, коренастый человек с оттопыренными ушами и широким приплюснутым носом боксера. Он сидел у края стойки с мрачным видом. Никто с ним не заговаривал.
  
  В правой руке — кружка пива, в левой — сигарета-самокрутка. На тыльной стороне ладони ясно различался красный паук в центре паутины. Куинн прошелся вдоль стойки, потом сел на стул чуть поодаль.
  
  Сосед бегло оглядел Куинна и отвернулся. Прошло минут десять. Незнакомец скрутил новую сигарету. Куинн дал ему прикурить. Тот молча кивнул, явно не желая вступать в разговор.
  
  Куинн перехватил взгляд бармена и глазами указал на свой стакан. Бармен выставил еще одну бутылку. Куинн с вопросительным жестом обратился к соседу. Незнакомец кивнул и, порывшись в карманах, сам заплатил за выпивку.
  
  Куинн старался не выказать досады. Видать, орешек крепкий. Бывший вояка стал завсегдатаем кабаков — скорей всего, мелким жуликом. Похоже, даже в сутенеры не сумел выбиться. По-французски он едва ли объясняется, да с таким и не разговоришься. Однако две приметы — подходящий возраст (под пятьдесят) и татуировка — побуждали к действию.
  
  Куинн вышел из бара и направился к машине, стоявшей за углом. Коротко объяснил Саманте, что ей надлежит делать.
  
  — В своем ли вы уме, мистер Куинн? — ледяным тоном осведомилась Саманта. И, улыбнувшись, добавила — Вы, кажется, запамятовали, мистер Куинн, что я — дочь проповедника из Роккасла!
  
  Куинн вернулся на свое место у стойки. Минут пять спустя появилась Саманта — в коротко поддернутой юбке и тонком свитере, туго обтянувшем на редкость пышную (благодаря пачкам косметических салфеток) грудь. Покачивая бедрами, она приблизилась к стойке и заняла стул между Куинном и незнакомцем. Тот уставился на нее. Все присутствующие тоже повернулись в ее сторону. Куинн не пошевелился.
  
  Саманта наклонилась к нему и чмокнула в щеку, потом в ухо. Он по-прежнему не обращал на нее внимания. Пропойца сидел с опущенной головой, изредка поглядывая на обольстительную грудь соседки. Бармен с выжидательной усмешкой остановился напротив Саманты.
  
  — Виски, — бросила она. Слово, известное во всем мире без перевода. По выговору национальность не определишь. Бармен спросил по-фламандски, добавить ли кусочек льда. Саманта не поняла, но радостно закивала. С бокалом в руке повернулась к Куинну, однако тот недовольно отстранился. Пожав плечами, она потянулась к пропойце. Тот, не без удивления, принял приглашение выпить вместе.
  
  Явно стараясь завлечь соседа, она кокетливо облизала кончиком языка ярко накрашенные губы. Пропойца ухмыльнулся, показав выбитый зуб. Саманта без промедления обняла его и впилась крепким поцелуем в губы.
  
  Резким толчком Куинн сбросил ее со стула на пол, посыпанный опилками, выпрямился и схватил незнакомца за ворот.
  
  — Сволочь паршивая! Ты чего к моей девчонке вяжешься? — нетрезвым голосом заревел он по-французски и, не дожидаясь ответа, нанес противнику удар в челюсть. Тот рухнул навзничь.
  
  Побарахтавшись на опилках, ветеран сумел, однако, подняться и бросился на Куинна с кулаками. Саманта, как ей было велено, поспешно выскочила за дверь. Бармен торопливо набрал номер полиции — 101 — и назвал адрес.
  
  По ночам этот район города патрулируется особенно усердно. Белая «сьерра» с голубой надписью «POLITIE» на борту прибыла через четыре минуты. Из нее выскочили двое полицейских, и еще двое — из тут же подъехавшей второй машины.
  
  Поистине удивительно, какой разгром могут устроить в баре два опытных бойца за столь короткое время. Куинн знал, что легко справится с противником, отяжелевшим от сигарет и выпивки. Однако, поощрения ради, позволил ему сделать несколько успешных ударов по ребрам, после чего охладил пыл соперника мощным боковым под ложечку. Исход поединка казался предрешенным, но Куинн пришел партнеру на помощь, войдя с ним в клинч.
  
  Сцепившись в медвежьем объятии и сокрушая все на своем пути, соперники катались по полу среди беспорядочно раскиданных сломанных стульев, перевернутых столов и битой посуды.
  
  По прибытии полиции возмутители спокойствия были немедленно арестованы и доставлены в ближайший участок на Блинденстраат, под опеку дежурного сержанта Ван Маэса. Бармен тем временем подсчитал убытки. Задерживать занятого человека не было необходимости. Полицейские скостили названную им цифру вдвое и оформили соответствующий протокол.
  
  Драчунов в полиции на Блинденстраат всегда помещают отдельно друг от друга. Сержант Ван Маэс втолкнул пропойцу, хорошо известного ему склонностью к воинственным стычкам, в пустую wachtkamer{Камера предварительного заключения (голл.).}. Куинн остался сидеть на жесткой скамье перед столом дежурного.
  
  — Так вы американец? — спросил Ban Маэс, разглядывая его паспорт. — Не следовало бы вам ввязываться в драки, мистер Куинн. Этого Кюйпера мы знаем: от него только и жди неприятностей. На этот раз ему не поздоровится. Он ведь ударил вас первым?
  
  Куинн покачал головой.
  
  — Нет, начал драку я.
  
  Ван Маэс вчитался в заявление бармена и хмыкнул.
  
  — Ja{Да (голл.).}, по свидетельству бармена, виноваты оба. Жаль, жаль… Я должен задержать также и вас. Утром вы явитесь в магистрат. Ввиду нанесенного владельцу бара ущерба.
  
  С бумажной волокитой связываться не хотелось. Поэтому сержант Ван Маэс и ободрился, когда в пять утра в помещение впорхнула очаровательная американка в строгом деловом костюме и выразила готовность внести денежную компенсацию.
  
  — Вы согласны уплатить половину указанной сумму?
  
  — Уплати за все, — буркнул Куинн, не поднимая головы.
  
  — Вы платите и за Кюйпера, мистер Куинн? Да ведь у него полно судимостей. Правонарушения, правда, мелкие, но начал он еще мальчишкой.
  
  — Заплати и за него, — повторил Куинн, обращаясь к Саманте. Саманта передала деньги сержанту.
  
  — Итак, мы в расчете… Есть ли против нас еще какие-то обвинения, сержант?
  
  — Все в порядке. Можете быть свободны.
  
  — И он тоже? — Куинн показал в сторону камеры, из-за стеклянной двери которой слышался храп Кюйпера.
  
  — Вы хотите уйти вместе?
  
  — Ну конечно! Мы же с ним приятели.
  
  Сержант удивленно приподнял бровь, но возражать не стал. Растолкав Кюйпера, он объяснил ему, что американец за него расплатился. В противном случае отсиживаться бы ему под замком неделю. А теперь может катиться на все четыре стороны. Американская леди тем временем уже исчезла. Куинн, бережно поддерживая Кюйпера, повел его к выходу. Сержант Ван Маэс облегченно вздохнул.
  
  В небольшом лондонском ресторанчике скромно обедали два человека. Раньше они не встречались, но знали друг друга в лицо по фотографиям. Знали и о том, каков род занятий каждого. Всякий, кому вздумалось бы пуститься в расспросы, мог выяснить, что англичанин служит чиновником в министерстве иностранных дел, а его собеседник занимает должность помощника атташе по вопросам культуры при советском посольстве.
  
  Никакие источники не помогли бы установить, что чиновник из Форин офис на самом деле являлся заместителем главы советского отдела британской секретной разведывательной службы, а человек, устраивающий гастроли грузинского народного хора, был помощником резидента КГБ при дипломатическом представительстве. Встреча их состоялась с ведома и одобрения обоих правительств. Глава Интеллидженс сервис дал свое согласие только после длительных размышлений. Инициатива встречи исходила от русских, и цель ее представлялась вполне определенной.
  
  Тарелки с остатками бараньих котлет исчезли со стола, и в ожидании кофе русский решился наконец задать свой вопрос.
  
  — Боюсь, что так, Виталий Иванович, — серьезно ответил его собеседник. Он вкратце изложил основные выводы, сделанные в отчете доктором Барнардом. Виталий Иванович изменился в лице.
  
  — Немыслимо! — едва выговорил он. — Опровержения моего правительства полностью соответствуют действительности. Это — чистая правда, от первого слова до последнего.
  
  Британский агент промолчал. Он мог бы добавить, что, если изолгавшемуся случится сказать правду, на доверие слушателей рассчитывать не приходится. Вместо этого он вытащил из нагрудного кармана фотографию и передал собеседнику.
  
  Тот увидел на снимке многократно увеличенное изображение мини-детонатора из Байконура.
  
  — Это нашли при вскрытии?
  
  Англичанин кивнул.
  
  — Да, внутри осколка кости, засевшего в селезенке.
  
  — Я неважно разбираюсь в технике, — признался русский. — Можно это взять в собой?
  
  — Разумеется. Снимок сделан специально для вас.
  
  Вздохнув, Виталий Иванович в свою очередь протянул англичанину клочок бумаги с лондонским адресом. Сотрудник Интеллидженс сервис недоуменно повертел его в руках.
  
  — Небольшой ответный жест, — пояснил Виталий Иванович. — Результат наших наблюдений.
  
  На этом собеседники расстались. Спустя четыре часа отряд специальной службы Департамента уголовного розыска совместно с подразделением по борьбе с террористами совершили налет на особняк близ Милл-Хилл. Было арестовано четыре члена боевого отряда Ирландской республиканской армии и изъята взрывчатка, годная для организации десятка новых террористических актов в столице Великобритании.
  
  Куинн предложил Кюйперу зайти в какой-нибудь бар и пропустить стаканчик по случаю освобождения. На этот раз возражений не последовало. На нового знакомца Кюйпер обиды не затаил: потасовка в баре даже несколько развеяла его мрачность. Да и штраф платить не пришлось. После вчерашнего не мешало и опохмелиться — тем более за чужой счет.
  
  Кюйпер говорил по-французски медленно, с трудом подбирая слова, но объяснялся вполне сносно. На слух он понимал гораздо больше. Куинн назвался Жаком Дегельдром, выдав себя за французского подданного бельгийского происхождения, многие годы плававшего на судах французского торгового флота.
  
  За второй кружкой пива Кюйпер заметил знак на руке Куинна и с гордостью продемонстрировал свой.
  
  — То-то славные были деньки, верно?
  
  Куинн подмигнул. Кюйпер довольно закряхтел в ответ.
  
  — Да уж, голов тогда проломили порядочно. Ты когда вступил в организацию?
  
  — В шестьдесят втором, в Конго.
  
  Кюйпер наморщил лоб, пытаясь сообразить, как можно было стать членом бельгийской организации, находясь в Конго. Куинн склонился к нему с заговорщическим видом.
  
  — Воевал там с шестьдесят второго по шестьдесят седьмой, — доверительно сообщил Куинн. — Вместе со Шраммом и Вотье. Тогда там были одни бельгийцы. В основном фламандцы. Лучшие в мире солдаты.
  
  Замечание польстило Кюйперу. Он важно покивал головой в знак согласия.
  
  — Задали же мы жару этим черномазым!
  
  Куинн стукнул по столу кулаком. Это восклицание понравилось Кюйперу еще больше.
  
  — Я сам туда собирался. — Кюйпер явно сожалел, что ему не довелось расправиться с африканцами. — Тюряга чертова помешала.
  
  Куинн заказал еще по кружке пива, уже седьмой.
  
  — Мой лучший дружок отсюда, из этих краев, — продолжал Куинн. — С такой наколкой там было четверо. Но все они ему и в подметки не годились. Как-то мы отправились в город, разыскали татуировщика. Говорят мне: ты, мол, выдержал все испытания — можешь вступать в наше общество. Да ты, поди, его помнишь… Большой Поль.
  
  Кюйпер долго молчал, сдвинув брови, потом покачал головой.
  
  — Какой Поль?
  
  — Да никак, черт побери, не припомню. Нам было но двадцать тогда. Столько воды утекло… Мы звали его просто — Большой Поль. Здоровенный такой лоб. Плечи — во! Что твой шкаф. Как же его фамилия… ах ты черт!
  
  Лицо Кюйпера прояснилось.
  
  — Помню такого, помню, — проговорил он. — Да, парень что надо. И кулаки у него крепкие. Но ему пришлось драпать. Легавые его чуть не сцапали. Он и намылился в Африку. А то сидеть бы ему за изнасилование. Постой-ка… Да. Марше! Точно, Поль Марше.
  
  — Aга-ага! — поддакнул Куинн. — Старина Поль, он самый.
  
  Стив Пайл, главный управляющий Инвестиционного банка Саудовской Аравии в Эр-Рияде, получил письмо от Энди Ланга через десять дней после отправки. Читал он его в офисе, один, с трясущимися от волнения руками. Жизнь превращалась в кошмар.
  
  Он знал, что новые данные в банковском компьютере выдержат проверку электроникой: полковник выказал гениальную сноровку, однако… Если что-нибудь случится с министром, принцем Абдулом? А если министерство проведет апрельскую ревизию, но принц откажется подтвердить, что санкционировал увеличение фонда? Он, Стив Пайл, располагает только честным словом полковника…
  
  Он попытался связаться с полковником Истерхаусом по телефону, но тщетно. Полковник (этого Пайл не знал) уехал на север: там, в гористой местности близ Хаиля, он совещался с имамом шиитов. Тот пребывал в неколебимом убеждении, что отмечен десницей Аллаха и носит туфли Пророка. Пайл дозвонился до полковника только через три дня.
  
  Куинн накачивал Кюйпера пивом до полудня. Действовать следовало осторожно. Если выпивки оказывалось недостаточно, Кюйпер снова замыкался в себе, стараясь придержать язык, а стоило ему чуть-чуть перебрать — отключался напрочь.
  
  — Я потерял его из виду в шестьдесят седьмом. — Куинн продолжал свой нескончаемый рассказ о незабвенном дружке. — Когда нам, наемникам, пришлось туго, я ушел из армии. Но он-то вон не наладился, готов об заклад биться. Поди, кончил жизнь в какой-нибудь придорожной канаве…
  
  Кюйпер приглушенно фыркнул и прилежно поводил перед носом указательным пальцем: дескать, ищи дураков.
  
  — Из армии Поль ушел, — кое-как выговорил он, растянув рот в ухмылке. — Он вернулся сюда.
  
  — В Бельгию?
  
  — Ну… — Кюйпер икнул. — Году в шестьдесят восьмом. Меня как раз тогда выпустили. Видел его собственными глазами.
  
  Двадцать три года прошло, подумал Куинн. Ищи теперь, свищи…
  
  — Неплохо бы с Полем посидеть за бутылочкой, вспомнить былые деньки, — задумчиво произнес Куинн.
  
  Кюйпер помотал головой.
  
  — Не выйдет, — заплетающимся языком пробормотал он. — Он исчез. А как же иначе? Полиция бы до него так и так добралась. Но я слышал… не так давно… будто он работает в увеселительном парке… где-то на юге.
  
  Тут Кюйпер уронил голову на стол и захрапел. Куинн нетвердой походкой вернулся в отель. Ему тоже до смерти хотелось спать.
  
  — Пора и тебе отрабатывать свой хлеб, — сказал он Саманте. — Сходи-ка в бюро по туризму и узнай о том, какие есть увеселительные парки, заведения с аттракционами и все прочее в этом роде. На юге Бельгии.
  
  Он лег в постель в шесть и проспал чуть ли не полсуток.
  
  — Есть два подходящих парка, — сообщила ему Саманта за завтраком. — Первый — «Белльверде» на окраине Ипра, недалеко от французской границы. Второй — «Валиби», близ Вавра, это к югу от Брюсселя. У меня есть рекламные проспекты.
  
  — Не думаю, чтобы в них упоминалось о наличии в штате бывшего конголезского наемника, — заметил Куинн, — Этот кретин сказал «на юге». Проверим сначала «Валиби».
  
  Спустя час они собрались в дорогу. Путь лежал через Мехелен на юг, затем, минуя Брюссель в объезд, снова на юг по автостраде Е40 к Вавру. Вскоре они увидели дорожный указатель.
  
  Датский увеселительный парк был, конечно, закрыт. Опустевшие аттракционы зимой выглядят плачевно. И здесь царила заброшенность: электромобили были укутаны холщовыми покрывалами, павильоны продувал холодный ветер, по перекладинам американских гор моросил дождь, а в пещеру Али-Бабы залетали пожелтевшие мокрые листья. Из-за плохой погоды даже ремонтные работы были приостановлены. Никого из администрации на месте не оказалось. Пришлось уйти ни с чем и отогреваться в кафе за поворотом дороги.
  
  — Что будем делать? — спросила Саманта.
  
  — Навестим самого мистера Ван Эйка, — ответил Куинн, листая телефонный справочник.
  
  Жизнерадостное лицо директора парка Берти Ван Энка широко улыбалось с обложки рекламного проспекта. Поскольку фамилию он носил фламандскую, а Вавр находится в области, где говорят по-французски, в справочнике оказалось только три Ван Эйка. Один из них — Альберт. Берти… Живет за городом. Передохнув, Куинн и Саманта снова сели в автомобиль. Дорогу пришлось спрашивать несколько раз.
  
  Наконец они подъехали к уютному домику, стоявшему па дороге Шемен-де-Шаррон. Дверь открыла хозяйка. На ее зов явился супруг, в джемпере и шлепанцах. Из глубины комнат доносился голос спортивного комментатора.
  
  Занимаясь туристским бизнесом, Ван Эйк прекрасно владел тремя языками. Безошибочно распознав в посетителях американцев, он обратился к ним по-английски:
  
  — Да, я Ван Эйк. Чем могу служить?
  
  — Видите ли, сэр… Я надеюсь, вы нам сумеете помочь, — начал Куинн. Он снова вошел в образ американца-простака, который так выручил его в отеле «Блэквуд». — Мы с женой, знаете ли, приехали сюда в Бельгию поискать родичей. Прадед мой по материнской линии — он сам из Бельгии, и наверняка дальняя родня живет здесь, и я подумал: вот здорово было бы кого-нибудь найти, а потом вернуться в Штаты и рассказать семье…
  
  Из телевизора донесся взрыв ликования. Лицо Ван Эйка омрачилось. Бельгийские футбольные лидеры, команда «Турне», играли сегодня с французскими чемпионами командой «Сент-Этьенн». Решающий матч…
  
  — Дело в том, что у меня нет родственников в Америке… — заторопился Ван Эйк.
  
  — Нет, сэр, вы меня не так поняли. В Антверпене мне сказали, будто племянник моей матери работает здесь в парке, на аттракционах… Зовут его Поль Марше.
  
  Ван Эйк наморщил лоб, покачал головой.
  
  — Нет, сэр. Я знаю всех своих работников. Такого у меня в штате нет.
  
  — Огромный, знаете ли, парень. Прозвище — Большой Поль. Ростом под потолок, грудь колесом, на левой руке татуировка…
  
  — Ja, ja, только это не Марше. Поль Лефорт, вы хотите сказать?
  
  — Может быть, и так, — поправился Куинн. — Помнится, его мать, сестра моей мамочки, выходила замуж два раза, и, наверное, он сменил фамилию. А где он живет — вы случайно не знаете?
  
  — Минутку.
  
  Берти Ван Эйк вручил им клочок бумаги с адресом и бросился досматривать матч. Бельгийцы забили гол, а он упустил такой момент!
  
  На обратном пути в Вавр Саманта прыснула:
  
  — В жизни не видывала более чудовищной карикатуры на тупоголового американского туриста!
  
  Куинн усмехнулся:
  
  — А подействовало безотказно, так ведь?
  
  Уже темнело, когда они подъехали к пансиону мадам Гарнье, поблизости от вокзала. Владелица — сухощавая старушка — тотчас объявила Куинну, что свободных комнат у нее нет. Но, узнав о цели визита — повидаться со старым другом, смягчилась. Тем более что по произношению приняла Куинна за чистокровного француза.
  
  — Увы, месье, вашего приятеля сейчас нет. Он на работе.
  
  — В парке «Валиби»?
  
  — О да, конечно же. Скоро зима, и он занимается ремонтом. Чинит механизм чертова колеса.
  
  Куинн по-галльски экспансивно всплеснул руками.
  
  — Ну что ты будешь делать! — жалобно воскликнул он. — Никак не могу его поймать. Месяц назад приезжал в парк, а мне сказали, что он в отпуске.
  
  — В отпуске? Что вы, месье! Его бедная мать умерла. После долгой болезни. Он ухаживал за ней до самого конца. В Антверпене.
  
  Так вот как этот негодяй объяснил свое отсутствие! Половину сентября и весь октябрь его тут не было. Где он пропадал, нам лучше знать, подумал Куинн, но вслух рассыпался в благодарностях и с сияющим видом откланялся.
  
  Снова, спустя шесть часов, они очутились в пустующем парке. Теперь, в темноте, он казался городом призраков. Куинн вскарабкался на забор и помог перебраться Саманте. На бархатном фоне ночного неба темнело чертово колесо самое высокое в парке сооружение. Они прошли мимо разобранной карусели: деревянных коней готовились убрать на хранение; прошли мимо покосившейся стойки, где летом продавали горячие сосиски. Чертово колесо маячило высоко над головами.
  
  — Подожди здесь, — шепнул Куинн. Оставив Саманту в тени, он приблизился к опорам сооружения и негромко позвал:
  
  — Лефорт!
  
  Никто не откликнулся.
  
  Двойные сиденья были плотно окутаны парусиной для защиты от непогоды. Вокруг — пусто. Возможно, Лефорт, завидев их, куда-то спрятался. Куинн огляделся.
  
  Направо от аттракциона стояла зеленая будка механика, где помещался электрический мотор. Наверху имелась смотровая кабина, выкрашенная в желтый цвет. Толкнув незапертую дверь, Куинн вошел внутрь. Генератор не работал, однако, потрогав его, Куинн ощутил тепло.
  
  Взобравшись в кабину, Куинн включил над пультом контрольную лампочку, присмотрелся к кнопкам и щелкнул тумблером. Снизу послышалось ровное гудение мотора. Куинн перевел рычаг — и гигантская махина пришла в движение. Куинн нажал еще одну кнопку — площадка вокруг колеса осветилась прожектором.
  
  Куинн покинул будку и остановился у сооружения. Колесо с легким скрипом вращалось, сиденья подрагивали на весу. Саманта подошла ближе.
  
  — Что ты собираешься делать?
  
  — В будке валяется пустой парусиновый чехол, — не оборачиваясь, ответил Куинн.
  
  Сиденье, находившееся на самом верху, приближалось теперь к ним. Одинокого пассажира путешествие явно не радовало.
  
  Человек лежал на спине, занимая своим могучим телом почти все пространство, рассчитанное на двоих. Рука с татуировкой бессильно свесилась набок, голова уперлась в бортик сиденья, невидящие глаза смотрели в ночное небо. Рот был слегка приоткрыт, тускло блестели почерневшие от никотина зубы. Посреди лба темнело пулевое отверстие со следами ожога по краям. Миновав нижний уровень, сиденье вновь начало медленно подниматься ввысь.
  
  Куинн вернулся в будку и вырубил ток. Единственный пассажир чертова колеса, вознесенный во тьму, застыл на прежнем месте. Там его долго никто не увидит. Куинн выключил прожектор, погасил лампочку, сунул подальше парусиновый чехол, тщательно запер все двери и бросил ключи в декоративный пруд. Лицо его выражало невеселое раздумье. У растерянной, побледневшей Саманты не находилось слов.
  
  На обратном пути из Вавра они проехали мимо дома директора увеселительного парка, в штате которого только что одним сотрудником стало меньше.
  
  Дождь возобновился с удвоенной силой. Вскоре впереди показался отель, приветливо манивший огнями среди мокрой тьмы.
  
  В отеле Куинн предложил Саманте пойти в ванную первой. Едва она скрылась за дверью, как Куинн принялся исследовать ее багаж. С пакетом для одежды было все ясно, мягкий саквояж также не доставил затруднений.
  
  Квадратная косметическая сумочка оказалась неожиданно тяжелой. Куинн вытряхнул из нее все содержимое — духи, шампунь, лак для волос, зеркальце, щетки, гребни, помаду. Тяжесть убавилась, но не намного. Куинн сунул руку внутрь и сравнил глубину, на которой находилось дно, с наружной стороной. Разница составляла два дюйма. Теперь ясно, почему кое-кто терпеть не может летать самолетами: досмотр багажа в аэропорту с помощью рентгена — причина достаточно веская. Куинн взял перочинный нож и отделил основание сумочки от корпуса.
  
  Через десять минут Саманта вышла из ванной, приглаживая мокрые волосы. Она собиралась что-то сказать, но, увидев лежащий на постели предмет, осеклась. Лицо ее исказилось.
  
  Оружие было отнюдь не дамское: длинноствольный револьвер «смит-вессон» 38-го калибра. Рядом валялись патроны с пулями со срезанной головкой. Выстрелом из такого оружия укладывают на месте.
  Глава 13
  
  — Куинн, послушай! — просительно заговорила Саманта за ужином. — Эту штуку мне навязал Браун: иначе он не соглашался меня отпустить. Клянусь тебе! На всякий пожарный случай — так он сказал.
  
  Куинн кивнул и поковырял вилкой в тарелке. Ужин был превосходный, но вкус к еде он потерял.
  
  — Ты же сам видишь, что из него не стреляли… И потом, как только мы выехали из Антверпена, я от тебя никуда не отлучалась.
  
  Саманта была, конечно, права. Хотя за те двенадцать часов, что он проспал, вполне можно было съездить из Ант верпена в Вавр и вернуться обратно… Времени хватило бы с запасом. Однако, но словам мадам Гарнье, ее жилец отправился на работу сразу же после завтрака. Куинн проснулся в шесть утра, и Саманта лежала рядом с ним в постели.
  
  Но существуют ведь и телефоны…
  
  Саманта, положим, Марше не навещала, но кто-то Куннна опередил. Браун со своими ищейками? Они, разумеется. тоже рыщут по всей Европе, и в каждой стране полиция им всячески помогает. Браун, впрочем, потребовал бы взять бандита живым, чтобы тот мог рассказать о сообщниках. Скорее всего, так.
  
  Куинн отодвинул тарелку:
  
  — Трудный день выдался. Пора спать.
  
  Заснуть, однако, не удавалось. Только за полночь усталость взяла свое. Куинн решил принять услышанное на веру.
  
  Утром за руль села Саманта.
  
  — Куда прикажете, о повелитель?
  
  — В Гамбург.
  
  — В Гамбург? А что у нас в Гамбурге?
  
  — Есть знакомый, — коротко бросил Куинн.
  
  Машина устремилась на юг. От Намюра они свернули к востоку и по прямой как стрела автомагистрали, минуя Льеж, пересекли немецкую границу близ Ахена. Далее, через густо населенные промышленные районы Рура, мимо Дюссельдорфа, Дуйсбурга, Эссена, выбрались на сельские равнины Нижней Саксонии.
  
  Куинн сменил Саманту за рулем после трех часов езды. Еще два часа спустя они остановились на заправку. На главных дорогах Германии через каждые две-три мили попадается гостиница — Gasthaus. В одной из таких гостиниц Куинн и Саманта плотно пообедали сочными вестфальскими сосисками с картофельным салатом. Уже смеркалось, когда их автомобиль влился в поток транспорта, движущегося через южные предместья по направлению к Гамбургу.
  
  Старинный ганзейский город, крупный порт в низовьях Эльбы вот все, что Куинн о нем знал. Они остановились в безымянном, но удобном небольшом отеле недалеко от Штайндаммтор.
  
  — Я не знала, что ты и по-немецки говоришь, — удивленно сказала Саманта, когда они располагались на ночь.
  
  — А кто об этом спрашивал? — парировал Куинн. Немецкий он выучил давно. В семидесятые годы в Германии орудовала террористическая группировка «Баадер — Майнхоф», позднее начались бесчинства ее преемницы — банды «Фракция Красной Армии». Похищения были тогда в стране делом довольно частым. Куинну трижды довелось принимать приглашения федерального правительства.
  
  На второй звонок Куинну ответили, что нужный ему человек появится у себя в офисе только утром.
  
  Генерал Вадим Васильевич Кирпиченко стоял в ожидании у дверей кабинета. Внешне невозмутимый, генерал испытывал настоящее волнение перед встречей, хотя просил о ней сам. Человек, который должен был его принять, вовсе не слыл недоступным. Как раз наоборот. Да и беседовать им уже доводилось не раз — правда, в официальном кругу. Беспокоило генерала другое. Обратиться к генеральному секретарю с просьбой о частной аудиенции через голову вышестоящих чинов КГБ без их ведома значило подвергнуть себя риску. В случае неудачи вся его карьера оказывалась под ударом.
  
  Секретарь отворил двери.
  
  — Генеральный секретарь просит вас к себе, товарищ генерал.
  
  Заместитель начальника управления КГБ, глава разведывательной службы за рубежом, опытный профессионал генерал Кирпиченко уверенным шагом прошел к столу, за которым сидел генсек Михаил Горбачев, даже если и был слегка озадачен просьбой генерала, ничем не выдал своего удивления. Он товарищески приветствовал генерала, назвав его по имени-отчеству, и выжидающе умолк.
  
  — Из лондонского центра вам поступило донесение относительно так называемого вещественного доказательства, извлеченного из тела Саймона Кормака.
  
  Генерал произнес это утвердительным тоном, зная о том, что генсек уже в курсе дела, поскольку немедленно затребовал от чет о результатах лондонской вст речи. Горбачев еле заметно кивнул.
  
  — Вам известно также, товарищ генеральный секретарь, что наши коллеги по армии отрицают принадлежность изображенной на фотографии детали к советскому оборудованию.
  
  Космические программы на Байконуре курировало военное ведомство. Горбачев молча кивнул. Собравшись с духом, Кирпиченко продолжал:
  
  — Четыре месяца назад я представил на рассмотрение доклад моего резидента в Белграде. Считая сообщение особо важным, я сделал пометку, с тем чтобы товарищ председатель передал доклад сюда, в этот кабинет.
  
  Горбачев насторожился. Дело принимало опасный оборот. Генерал облечен немалой властью, но действовать за спиной Крючкова? Тут уже не до шуток… Лицо его оставалось бесстрастным.
  
  — Я ждал указания продолжить расследование дела. Никаких директив не поступило. Тогда я решил поинтересоваться: может быть, вам не удалось ознакомиться с этим донесением… Как-никак август — время отпусков…
  
  Горбачев вспомнил: тогда ему пришлось прервать отдых. Из-за евреев-отказников, избитых сотрудниками КГБ на московской улице перед камерами западных журналистов.
  
  — Копия донесения с вами, Вадим Васильевич? — тихо спросил он. Кирпиченко извлек из внутреннего кармана пиджака два листа, сложенные вдвое. Он не терпел мундира и был, как всегда, в штатском.
  
  — Возможно, никакой связи здесь и нет, товарищ генеральный секретарь. Хочется надеяться, что нет. Но совпадение, согласитесь, странное. А совпадения я привык недолюбливать.
  
  Михаил Горбачев придирчиво изучал донесение майора Керкорьяна из Белграда. Брови его сдвинулись.
  
  — Кто эти люди? — недоуменно спросил он, оторвавшись от чтения.
  
  — Крупные американские промышленники. Миллер — крайний реакционер, ярый антисоветчик. Сканлон — удачливый предприниматель, что называется, хват. Трое остальных — производители сложнейшего современного оружия, поставщики Пентагона. Многие секреты технологии известны только им одним. Ради простой прогулки они в жизни бы не рискнули ступить на территорию, где могут подвергнуться допросу.
  
  — Однако же. рискнули? — спросил Г орбачев. — Тайно, военным самолетом… И приземлились в Одессе?
  
  — В том-то и дело, что нет! — возразил генерал. — Я навел справки у диспетчеров военной авиации. «АН» покинул румынское воздушное пространство, но вместо того. чтобы пойти на посадку в Одессе, изменил маршрут и направился в Баку.
  
  — В Баку? С какой стати их понесло в Азербайджан?
  
  — Товарищ генеральный секретарь! В Баку расположен штаб командования Южным военным округом.
  
  — Но это же сверхсекретная военная база! Что они там делали?
  
  — Этого я не знаю, товарищ генеральный секретарь. По прибытии они скрылись, провели на территории базы шестнадцать часов, а потом тем же самолетом вернулись на военный аэродром в Югославию. И уже оттуда — в Америку. Об охоте на кабана никто и не вспомнил.
  
  — Что еще?
  
  — И последнее совпадение. Именно в этот день штаб в Баку посетил с инспекцией маршал Козлов. Визит нанесен в строгом соответствии с графиком.
  
  Когда Кирпиченко удалился, Михаил Горбачев распорядился никого больше не принимать и ни с кем не соединять его по телефону. Над услышанным требовалось поразмыслить. Новость не могла сулить ничего хорошего. Решительно ничего… Утешало только одно. Его оппонент. твердокаменный генерал, возглавлявший КГБ, совершил промах. Причем серьезный.
  
  Новость вызвала беспокойство не только в Москве, на Новой площади. Напряжение царило и в роскошном кабинете Стива Пайла в Эр-Рияде. Полковник Истерхаус, отложив письмо Энди Ланга, угрюмо проговорил: — Так-так… понятно…
  
  — Господи, да ведь эта мразь нас в пропасть толкает! — волновался Пайл. — Может быть, данные компьютера совсем иные. Но если он будет стоять на своем, министерство захочет провести ревизию. Еще до апреля. Я помню, конечно: принц Абдул дал свое разрешение, и дело-то хорошее, но этих арабов сам черт не разберет. А вдруг он передумает и скажет, что знать ничего не знает? Они на это способны. Послушайте! А что, если поискать ссуду в другом месте, а эти деньги вернуть?
  
  Истерхаус молчал, устремив взгляд светло-голубых глаз в окно. С верхнего этажа высотного здания хорошо были видны необозримые просторы пустыни… Много ты понимаешь, дружочек, думал он. Дело-то куда хуже, чем гы себе вообразил. Принц Абдул вообще ни о чем не подозревает. Никакой санкции от королевского семейства и в помине не было. Половина денег уже потрачена на подготовку переворота. В один прекрасный день на всем Ближнем Востоке воцарится порядок. Свихнувшаяся экономика наладится, политическая сумятица отойдет в прошлое. Но это будет порядок, угодный полковнику. Вряд ли. конечно, проект понравится дому Сауда. О Вашингтоне и речи нет…
  
  — Успокойся. Стив! — подбодрил он Пайла. — Тебе ведь известно, что за организацию я представляю? Дело в надежных руках. О нас позаботятся, не сомневайся.
  
  Пайл остался один, но по-прежнему не находил себе места. Даже у ЦРУ могут быть сбои, запоздало спохватился он. В романах, которыми он зачитывался, не говорилось о том, что высокопоставленные сотрудники разведывательного управления полковниками не бывают. Демобилизованных офицеров в Лэнгли на службу не принимают. Хотя Пайл об этом не подозревал, тревога его не убывала.
  
  Спускаясь в лифте. Истерхаус пришел к выводу, что ему самое время отправиться в Штаты за инструкциями. Все было готово: часовой механизм заведен. Пожалуй, события даже опережали график. Необходимо обрисовать патронам ситуацию. Нельзя будет умолчать и о действиях Энди Ланга. Неужели невозможно его подкупить, чтобы он помедлил — по крайней мере до апреля?
  
  Полковник даже не мог представить себе, насколько он заблуждается.
  
  — За тобой должок. Дитер! Давай рассчитаемся.
  
  Куинн назначил деловую встречу в баре неподалеку от здания редакции. Собеседник его выглядел озабоченным. Саманта в разговор не вступала.
  
  — Поймите. Куинн! Правила внутреннего распорядка тут ни при чем. Доступ в справочный отдел редакции посторонним воспрещен федеральным законом.
  
  Дитер Лутц был моложе Куинна лет на десять, но в жизни преуспел явно больше. Сам вид его свидетельствовал о блестящей карьере. Не каждый в его возрасте становился штатным обозревателем журнала «Шпигель», крупнейшего и наиболее влиятельного в Германии.
  
  Знавал он и другие времена. Когда-то Лутц начинал репортером на вольных хлебах, писал в газеты, стараясь хоть на шаг опережать конкурентов. И вот в середине семидесятых для немецких журналистов настал звездный час. Громкие истории с похищениями делали каждый выпуск сенсационным. Но однажды, в самый разгар напряженных переговоров с террористами, Лутц неосторожно разгласил секретные сведения, и это едва не привело к полному провалу операции.
  
  Разгневанная полиция начала поиски виновника. Жертвой похитителей был видный промышленник, опора правящей партии, и боннские власти оказывали на полицию сильнейшее давление. Куинн не открыл имени невольного злоумышленника. Что ж, молодой журналист поддался эмоциям и, сам того не желая, по неопытности чуть не спутал все карты. Отлучить его от профессии ничего не стоило, но могло ли это хоть как-то помочь делу?
  
  — Мне вовсе не требуется туда входить, — терпеливо разъяснял Куинн. — Ты состоишь в штате. У тебя есть право пользоваться необходимыми материалами.
  
  Современное одиннадцатиэтажное здание, в котором размещается главная редакция журнала «Шпигель», находится на Брандствит, 19, — небольшой улице между каналом Довенфлит и Ост-Вестштрассе. В подвальном этаже редакции хранится крупнейший в Европе газетный архив, насчитывающий свыше 18 миллионов единиц хранения. Компьютеризация данных велась на протяжении десяти лет. Не случайно Куинн пригласил Лутца посидеть вместе за кружкой пива в баре на Домштрассе: это было в двух шагах от места его работы.
  
  Лутц вздохнул.
  
  — Ну хорошо! — сдался он. — Имя?
  
  — Поль Марше. Бельгийский наемник. Воевал в Конго с шестьдесят четвертого по шестьдесят восьмой. Желательна любая информация о нем в связи с событиями тех лет.
  
  В лондонской картотеке Хеймана сведения о Марше наверняка бы нашлись. Но тогда Куинну было известно только его прозвище. Лутц вернулся через час, держа в руке папку.
  
  — Передавать досье посторонним запрещено, — сообщил он. — К вечеру все должно быть на месте.
  
  — Чепуха! — благодушно отозвался Куинн. — Иди работай. Вернешься через четыре часа.
  
  Лутц, оглядываясь, ушел. Саманта слушала их беседу, не понимая по-немецки ни слова, и теперь с любопытством вглядывалась в папку.
  
  — Что это?
  
  — Тут могут упоминаться его приятели. Хоть какая-то зацепка…
  
  Куинн углубился в чтение.
  
  Сначала шла вырезка из антверпенской газеты за 1965 год. В ней рассказывалось о местных жителях, записавшихся добровольцами в Конго. Вся Бельгия тогда бурлила. Общественность негодовала. Ширились слухи о жестокостях симбских мятежников — о том, как они пытают миссионеров и священников, насилуют монахинь, жгут плантации, убивают стариков и детей. Участники подавления мятежа превозносились как национальные герои. Статья была на фламандском, но при ней давался немецкий перевод.
  
  Марше, Поль. Родился в 1943 году, в Льеже. Отец — валлонец, мать — фламандка. Вырос мальчик в Антверпене. Отец убит в боях за освобождение Бельгии зимой 1944-45 года. После войны мать вернулась с сыном на родину, в Антверпен.
  
  Детство Поля прошло в трущобах, портовых закоулках. Нелады с полицией начиная с десяти лет. К 1964 году — уже несколько мелких судимостей. В Конго он вступил в группу «Леопард» под предводительством Жака Шрамма. Относительно обвинения в изнасиловании не говорилось ни слова. Возможно, умолчание было преднамеренным, и антверпенская полиция рассчитывала арестовать обвиняемого, как только он появится.
  
  Во второй вырезке имя Марше упоминалось вскользь. Речь шла о Пятом десантно-диверсионном отряде, в который Марше вступил в 1966-м, после ухода из группы Шрамма. Отрядом командовал Джон Петерс, сменивший Майка Хора. При Хоре отряд состоял в основном из англичан. Петерс быстро заменил их выходцами из Южной Африки. Удержаться в отряде Полю Марше помогло, по всей вероятности, владение фламандским языком, который очень схож с языком африкаанс.
  
  В двух других вырезках Марше фигурировал как гигант бельгиец по прозвищу Большой Поль. После расформирования отряда Петерса Марше остался в Конго и вновь присоединился к группе Шрамма в 1967 году, как раз перед восстанием в Стэнливиле и затяжным броском на Букаву.
  
  В заключение прилагались фотокопии отрывков из обширного труда Энтони Моклера “Histoire des Mercenaires”{«История наемников» (фр.).}, по ним Куинн мог восстановить обстоятельства последних месяцев пребывания Марше в Конго.
  
  В конце июля 1967-го группа Шрамма, оказавшись не в состоянии удерживать долее в своих руках Стэнливиль, с боями пробилась к границе и заняла Букаву — некогда тихий курортный городок на берегу озера.
  
  Им удалось продержаться там целых три месяца, пока не кончились боеприпасы. Тогда они пересекли пограничный мост и вступили на территорию соседней республики Руанда.
  
  Дальнейшее Куинну было известно. Несмотря на нехватку оружия, группа Шрамма навела на руандийское правительство подлинный ужас. В страхе перед возможными последствиями власти забрасывали бельгийского консула петициями. У многих наемников документы отсутствовали: кто-то их потерял, кто-то выбросил намеренно. Консул вышел из затруднения, снабдив каждого временным удостоверением личности. Именно тогда Марше стал Полем Лефортом. Не требовалось большой сообразительности для того, чтобы постараться оставить эти документы у себя в качестве постоянных. Это было тем легче сделать, что подлинный Поль Лефорт, видимо, окончил свою жизнь под африканским небом.
  
  23 апреля 1968 года двумя самолетами Красного Креста наемники были репатриированы из страны. Один из самолетов доставил бельгийцев прямым рейсом в Брюссель. Всех, кроме одного. Толпа в аэропорту готовилась встретить соотечественников как героев. Полиция придерживалась другого мнения и устроила им у трапа самую придирчивую проверку. Другой самолет, со 123 уроженцами других европейских стран и выходцами из Южной Африки, высадил своих пассажиров в Пизе, Цюрихе и Париже. Среди этих пассажиров должен был находиться и Поль Марше.
  
  Куинн не сомневался, что все эти двадцать три года — до получения своего последнего задания — Марше старался жить как можно более незаметно. Куинну хотелось узнать имя его напарника, вместе с которым он. вероятнее всего, был в Англии. Ничего похожего в досье не нашлось.
  
  Лутц явился ровно через четыре часа.
  
  — Еще одна просьба! — обратился к нему Куинн.
  
  — Нет-нет, не могу! — запротестовал Лутц. — Уже и так поговаривают, будто я взялся за монографию о наемниках. А я… Я сейчас занят совещанием министров сельского хозяйства стран Общего рынка.
  
  — Надо расширять кругозор, — посоветовал Куинн. — Сколько немецких наемников принимало участие в разгроме восстания в Стэнливиле, походе на Букаву — и сколько их было в лагере для интернированных в Руанде?
  
  Лутц записал вопрос в блокнот.
  
  — У меня жена, дети… жалобно проговорил он.
  
  — Да ты счастливец! — усмехнулся Куинн.
  
  Поставленный вопрос имел достаточно частный характер. и Лутц вернулся из редакции меньше чем через полчаса. На этот раз он дождался, пока Куинн не закончит чтение.
  
  Перед Куинном лежал исчерпывающий свод данных о наемниках немецкого происхождения начиная с 1960 года. Их насчитывалось десятка полтора. Вильгельм: Конго. Уотса. Умер от ран после перестрелки с засадой. Рольф Штайнер: Биафра, проживает в Мюнхене. Этот в Конго никогда не бывал. Куинн перевернул страницу. Зигфрид «Конго» Мюллер: был в Конго с первого дня до последнего, умер в Южной Африке в 1983 году.
  
  Давались адреса еще двух немцев из Нюрнберга. Оба покинули Африку весной 1967-го.
  
  Итак, оставался Вернер Бернхардт. После роспуска Пятого отряда примкнул к группе Шрамма. Прошел с ней весь путь от Стэнливиля до Руанды. Адрес неизвестен.
  
  — Где же он теперь?
  
  — Да где угодно. Если сведения не приводятся, значит, след потерян. С конца шестидесятых много воды утекло. Не исключено, что умер. Или уехал за границу… Куда таких тянет? Обычно едут в Центральную Америку, в Южную, на юг Африки…
  
  — Или на родину, в Германию, — подсказал Куинн.
  
  Вместо ответа Лутц взялся за телефонный справочник. Бернхардты занимали в нем четыре столбца. Только жители Гамбурга. В Федеративной республике десять земель, и в каждой из них — до десятка таких справочников.
  
  — Есть ли он вообще в справочнике, это еще вопрос, — заметил Лутц.
  
  — А списки правонарушителей?
  
  — Помимо федеральной полиции, полиция в каждой земле действует совершенно самостоятельно. С послевоенных времен, когда союзники соблаговолили написать для нас конституцию, все у нас децентрализовано. Новый Гитлер у нас никогда не появится. Вычислить кого-то — дело гиблое. Уж я-то знаю. Мне по долгу службы приходится иногда попотеть. Сцапать такую добычу — надежда слабая. Эти умеют прятать концы в воду. Бернхардту, видать, это удалось: за все годы в газетах о нем молчок. Если бы он хоть немного высунулся, мы бы об этом знали.
  
  Куинн задал последний вопрос:
  
  — Откуда он родом, этот самый Бернхардт?
  
  Лутц заглянул в досье.
  
  — Дортмунд. Родился и рос в Дортмунде. Возможно, тамошней полиции кое-что известно. Но вам они ничего не скажут. Гражданские права — с этим у нас в Германии строго.
  
  Куинн поблагодарил Лутца за помощь, и они распрощались. Выйдя из бара, Куинн и Саманта отправились на поиски подходящего ресторана.
  
  — Куда мы теперь направимся?
  
  — В Дортмунд, — ответил Куинн. — Там у меня есть один знакомый.
  
  — Милый, — проворковала Саманта, — где только их у тебя нет?
  
  В середине ноября Майкл Оделл встретился с президентом Кормаком в Овальном кабинете Белого дома. Вице-президент был потрясен тем, как изменился его старый друг. После похорон сына Джон Кормак так и не сумел оправиться. Выглядел он постаревшим, ссутулившимся.
  
  Но Оделла тревожил не только его внешний вид. Перед ним сидел другой человек. Где былая проницательность, где острота ума? Президент, казалось, утратил способность сосредоточиться.
  
  Оделл напомнил президенту о предстоящих на неделе официальных встречах.
  
  — Да-да! — деланно оживился Кормак. — Давайте взглянем, что гам у нас на сегодня.
  
  Он принялся изучать расписание на понедельник.
  
  Сегодня вторник, Джон, — мягко напомнил Оделл.
  
  Страницы календаря были испещрены красным: намеченные встречи вычеркивались одна за другой. Сейчас в Вашингтон прибыл с визитом глава одного из государств, входящих в НАТО. Участие президента ограничивалось церемонией встречи на лужайке перед Белым домом. Проведение переговоров поручалось другим официальным лицам. В подробном разъяснении причин высокий гость не нуждался.
  
  Гораздо сложнее было объяснить ситуацию журналистам. Отсутствие президента истолковывалось однозначно.
  
  — Майкл! Замени меня, пожалуйста, — просительным тоном проговорил Кормак.
  
  Помрачнев, вице-президент кивнул. За неделю это была уже десятая отмена. Текущая работа с официальной документацией не прерывалась: у президента были надежные помощники. Однако в глазах американского народа подлинное могущество страны воплощает один человек. Это президент Соединенных Штатов, глава государства, глава исполнительной власти, главнокомандующий вооруженными силами — человек, который держит палец на ядерной кнопке. Но в могущество это верят, только если президент часто появляется на людях — деятельный, полный сил.
  
  Час спустя опасения Оделла подытожил вслух генеральный прокурор Уолтерс.
  
  — Так долго продолжаться не может! — твердо заявил он.
  
  На совещание кабинета в узком составе был приглашен доктор Армитедж.
  
  — От него, прежнего, осталась одна тень, — сообщил Оделл. — Черт! Еще месяц назад…
  
  Члены кабинета подавленно молчали.
  
  Доктор Армитедж подтвердил, что президент Кормак страдает от последствий тяжелой психической травмы, без видимых надежд на реабилитацию.
  
  — Говорите по-человечески! — вспылил Оделл.
  
  Доктор терпеливо принялся растолковывать собравшимся суть президентского недуга. Доктор полагал, что испытанное президентом сильнейшее потрясение в итоге привело к почти полному параличу воли. После того как Саймона похитили, пациент также находился под воздействием длительного нервного стресса, вызванного неизвестностью и тревогой за судьбу сына.
  
  Некоторое облегчение принесло полученное от Куинна косвенное указание на то, что Саймон жив и содержится в относительно приемлемых условиях. По мере приближения развязки состояние больного явно улучшалось.
  
  Однако потеря единственного сына, чудовищные обстоятельства его трагической гибели нанесли пациенту роковой удар. Слишком замкнутый по складу характера, сдержанный в проявлении эмоций, президент всецело сосредоточился на собственных переживаниях не в силах побороть острую душевную боль, разрушавшую его цельную волевую натуру.
  
  Доктор умолк. Никто не произнес ни слова. Не доверять мнению психоаналитика у членов кабинета оснований не было. Сам вид президента свидетельствовал о полном упадке сил. Изможденный, раньше времени состарившийся человек с потухшим взглядом, безучастный ко всему окружающему… В истории страны уже бывало, что президент по болезни временно отходил от непосредственного исполнения своих обязанностей. Это как-то влияло на государственные дела, но трагедии не происходило. В данном случае все обстояло иначе. Возникал вопрос: позволительно ли Джону Кормаку продолжать нести оказавшееся непосильным для него бремя президентства и кто вправе от него этого требовать?
  
  Билли Уолтерс сохранял на лице непроницаемое выражение. В свои сорок четыре года он был самым молодым в команде президента. В Вашингтон он попал из штата Калифорния. Джон Кормак взял его к себе как блестящего юриста, непримиримого поборника законности. Уолтерс словно создан был для борьбы с организованной преступностью, все чаще находящей себе прибежище за официальным фасадом. Даже горячие сторонники Уолтерса не могли отрицать в нем беспощадной жестокости, с какой он относился к правонарушителям. Немногие противники генерального прокурора более всего страшились поссориться с правосудием, которое он воплощал.
  
  Короткая стрижка, спортивный покрой одежды придавали Уолтерсу почти мальчишеский вид. Но за внешней его раскованностью скрывалась бесстрастная холодная натура. Те, кому приходилось с ним сталкиваться, обнаруживали, что не в состоянии долго выдерживать его упорный, пронизывающий насквозь взгляд.
  
  Когда доктор Армитедж скрылся за дверью, Уолтерс заговорил первым:
  
  — По-видимому, нам придется, джентльмены, всерьез подумать о поправке XXV.
  
  До сих пор никто не решался о ней заикнуться. Согласно поправке XXV (если точнее, имелся в виду четвертый ее раздел), вице-президент, поддержанный большинством членов кабинета, может в письменной форме заявить временному председателю сената и спикеру палаты представителей конгресса о неспособности президента исполнять свои прямые обязанности.
  
  — Ты, Билл, похоже, наизусть это вызубрил? — съязвил Оделл.
  
  — Полегче, Майкл! — урезонил его Доналдсон. — Билл только напоминает нам…
  
  — Джон подаст в отставку гораздо раньше… — бросил Оделл.
  
  Так было бы лучше, — примирительным тоном продолжал Уолтерс. — По состоянию здоровья президент имеет на то полное право. Его поймут и отнесутся с большим сочувствием. Хорошо бы довести до него эту мысль…
  
  — Но не сию же минуту! — запротестовал Станнард.
  
  — Верно-верно! — подхватил Рид. — Время лечит. Горе сгладится, и президент снова войдет в колею. Мы еще увидим, на что он способен.
  
  — А если нет? — холодно спросил Уолтерс. Немигающим взглядом он обвел сидевших вокруг стола. Майкл Оделл резко поднялся с места. Он был тертым политиком и знал что почем, но невозмутимая педантичность Уолтерса ему претила. Прокурор не брал в рот ни капли спиртного, а при виде его жены можно было подумать, что спит он с ней, строго придерживаясь изложенных в руководстве правил.
  
  — Ладно, подумаем! — заключил вице-президент. — Пока что решать рано. Так, джентльмены?
  
  Возражений он не услышал. Рассмотрение поправки XXV на время было отложено.
  
  Дортмунд издавна славится искусством пивоварения. Щедрые урожаи ячменя с полей Нижней Саксонии в сочетании с кристально-прозрачной ключевой водой окрестных холмов много способствовали успеху здешнего напитка. Право варить пиво жителям южновестфальского городка было пожаловано королем Адольфом Нассауским еще в 1293 году.
  
  Сталелитейная промышленность, торговля и финансовое дело развились гут позже. Начало городу положило пиво. Столетиями его пили сами горожане. Все изменил промышленный переворот середины прошлого века. В густо застроенную фабриками и заводами долину Рура хлынул поток рабочих, одолеваемых постоянной жаждой. Город, лежащий в горловине долины, в непосредственной близости от таких индустриальных гигантов, как Эссен, Дуйсбург и Дюссельдорф, оказался выгодным местом сбыта традиционного напитка. Отцы города не замедлили воспользоваться преимуществами географического положения. Со временем Дортмунд превратился в европейскую столицу пивоварения.
  
  Рынком владели семь крупнейших пивоваренных компаний: «Бринкхоф», «Кронен», «ДАВ», «Штифтс», «Ритт ер», «Тир» и «Мориц». Ганс Мориц принадлежал к династии пивоваров, насчитывавшей восемь поколений. Единственный владелец наследственной фирмы, он обладал громадным состоянием. Десять лет назад богатство и громкое имя Морица побудили террористов из группы «Баадер — Майнхоф» похитить его дочь Ренату.
  
  Куинн и Саманта остановились в отеле «Рёмишер кайзер», в самом центре города. Куинн без особой надежды перелистал телефонный справочник. Домашний телефон Морица, конечно, отсутствовал. Тогда Куинн написал письмо, адресованное лично Гансу Морицу, вызвал такси и поручил водителю доставить конверт в главную контору фирмы.
  
  — Ты уверен, что твой друг по-прежнему здесь? — спросила Саманта.
  
  — Безусловно. Хотя он мог отправиться в заграничную поездку. Или уехать на одну из шести своих вилл.
  
  — Значит, подолгу он нигде не засиживается?
  
  — Да. Так он чувствует себя в большей безопасности. А путешествует он много: Французская Ривьера, Карибское море, шале в Альпах, собственная яхта…
  
  Куинн не сомневался, что вилла на озере Констанц продана: Ренату похитили именно там.
  
  На этот раз Куинну повезло. Во время обеда его позвали к телефону.
  
  — Герр Куинн?
  
  Голос — мягкий, с предупредительными интонациями — Куинн узнал сразу. Мориц говорил на четырех языках, мог бы выступать с концертами как пианист. Возможно, музыка и была его настоящим призванием…
  
  — Герр Мориц, добрый день. Вы сейчас в городе?
  
  — Да. Надеюсь, вы не забыли наш адрес? Когда-то вы две недели провели у нас.
  
  — Разумеется, помню. Я полагал, что с этим домом вы расстались.
  
  — Нет. Ренате он нравится. Она не захотела, чтобы я его продавал… Чем могу быть полезен для вас?
  
  — Хотелось бы с вами увидеться.
  
  — Хорошо. Завтра утром. Приходите на чашку кофе. В половине одиннадцатого.
  
  — Спасибо, буду.
  
  Они выехали из Дортмунда по Рурвальдштрассе. Дорога вела на юг, в дальнее предместье Зибург. Вскоре промышленные и деловые кварталы города остались позади. Покатые склоны холмов покрывал густой лес: здесь, среди тишины и зелени, находились имения и особняки состоятельных горожан.
  
  Вилла Морица, окруженная тенистым парком, занимала участок в четыре акра, на повороте от Хоэнзибург-штрассе. Зибургский монумент, обращенный через Рур к шпилям Зауэрланда, возвышался над долиной.
  
  Это была настоящая крепость, обнесенная со всех сторон высоким забором. Глухие металлические ворота имели дистанционное управление; укрепленная на сосне скрытая телевизионная камера позволяла наблюдать за каждым, кто подходил близко. Выйдя из машины, Куинн назвал свое имя в микрофон, защищенный стальной решеткой. Ворота немедленно распахнулись и, впустив машину, закрылись снова.
  
  — Герр Мориц и впрямь заботится о своем уединении, — заметила Саманта.
  
  — Что ж, основания для этого у него есть, — невесело отозвался Куинн.
  
  По усыпанной гравием дорожке они подошли к ослепительно белому дому. Дворецкий в ливрее провел их внутрь. Ганс Мориц ждал посетителей в уютной гостиной. На столе дымился сверкающий серебряный кофейник. Хозяин с улыбкой шагнул им навстречу и крепко пожал Куинну руку. Волосы его еще больше поседели, прибавилось и морщин.
  
  Едва они сели за стол, как дверь отворилась. Девушка помедлила на пороге. Лицо Морица осветилось радостью. Куинн обернулся к вошедшей.
  
  На красивом лице девушки застыло какое-то отсутствующее выражение. Держалась она скованно. Вместо мизинцев на обеих руках у нее были обрубки. Сейчас ей двадцать пять, подумалось Куинну.
  
  Рената, деточка, это мистер Куинн. Ты помнишь мистера Куинна? Нет, конечно, не помнишь…
  
  Мориц поднялся, подошел к дочери, прошептал ей несколько слов на ухо. поцеловал в голову. Рената потупилась и тихонько вышла. Мориц вернулся на свое место. Лицо его оставалось спокойным, но судорожные движения пальцев выдавали внутреннее смятение.
  
  Вы знаете, дочь… кхм… так и не смогла вполне оправиться. Ее продолжают лечить. Но она предпочитает оставаться дома, в четырех стенах… Замуж она не выйдет… после того, что эти негодяи с ней сделали…
  
  На крышке концертного рояля «Стейнвей» стояла фотография. Озорная четырнадцатилетняя девочка на лыжах. Снялась незадолго до похищения. Год спустя жену Морица нашли в гараже: она сидела в машине с поднятыми стеклами, двигатель работал на холостом ходу. Об этой трагедии Куинну рассказали в Лондоне.
  
  Мориц с усилием взял себя в руки.
  
  — Простите… Так чем я могу вам помочь?
  
  — Мне нужен один человек. Когда-то он жил в Дортмунде. Возможно, и теперь здесь. Или где-то в Германии. А мог уехать и за границу. Если вообще жив… Сказать трудно.
  
  — Но ведь существуют особые агентства. Конечно, я готов всячески содействовать…
  
  Мориц, очевидно, полагал, что Куинну требуются средства для оплаты услуг частного детектива.
  
  — Вы обращались в адресный стол?
  
  Куинн покачал головой.
  
  — Сомневаюсь, что там помогут. Этот человек наверняка избегает общения с властями. Но не исключено, что он находится под надзором полиции.
  
  Каждому жителю Германии при переезде на новое место законом предписано известить жилищное регистрационное бюро о перемене адреса откуда он выбыл и куда прибыл. Как и большинство бюрократических изобретении. эта система действеннее в теории, чем на практике. Правила чаще всего нарушают именно те, кем особенно интересуются полиция или налоговое управление.
  
  Куинн коротко пояснил, кто такой Вернер Бернхардт.
  
  — Пенсионного возраста он еще не достиг, — добавил Куинн, — Значит, если только не сменил имя, у него должна быть карточка социального обеспечения. Далее, он обязан платить подоходный налог — если только никто не взял этот расход на себя. А с законом он не в ладах, причем давно.
  
  Мориц задумался.
  
  — Добропорядочных граждан полиция на заметке не держит. Бывший наемник вполне мог стать другим человеком… Что касается подоходного налога и социального обеспечения, то подобную информацию не сообщат ни вам, ни мне.
  
  — Однако полиции не откажут, — возразил Куинн. — У вас, вероят но, там есть какие-то связи?
  
  — Так вот что вы имеете в виду? — догадался Мориц. В свое время он передал колоссальные суммы на благотворительные цели полиции Дортмунда и земли Северный Рейн-Вестфалия. Как везде в мире, обладатель денег владеет и информацией. — Дайте мне время. Завтра я вам позвоню.
  
  Морин сдержал слово. Наутро он позвонил в отель. Однако голос его звучал отчужденно. Казалось, его предостерегли от излишней доверчивости.
  
  — Вернер Рихард Бернхардт, — заученно проговорил Мориц, словно читал по бумажке. Возраст — 48 лег, служил наемником в Конго. Сейчас находится в Германии. Состоит на службе в личном штате Хорста Ленцлингера, торговца оружием.
  
  — Благодарю вас. Где мне найти герра Ленцлингера?
  
  — Это не так просто. Контора у него в Бремене, а живет он вблизи Ольденбурга, в графстве Аммерланд. Как и я, ведет замкнутый образ жизни. Но на этом сходство между нами кончается. Будьте осторожны с Ленцлингером, repp Куинн. По моим сведениям, несмотря на внешнюю респектабельность, это настоящий разбойник.
  
  Куинн записал оба адреса.
  
  — Еще раз большое спасибо.
  
  Возникла неловкая пауза.
  
  — И последнее… Заранее прошу простить. Уведомление из полиции. Просьба покинуть город. Пожалуйста, в Дортмунд больше не возвращайтесь… Это все.
  
  Слухи об участии Куинна в расправе над сыном президента дошли и сюда. Скоро многие двери перед ним захлопнутся…
  
  — Ну как, есть настроение подержаться за руль? — спросил Куинн у Саманты по выходе из отеля.
  
  — Еще бы! Куда направимся?
  
  — В Бремен.
  
  Саманта заглянула в каргу.
  
  — Это на полпути, если ехать обратно к Гамбургу.
  
  — Точнее, надо проехать две трети. Свернем на автостраду Е37 по направлению к Оснабрюку и сориентируемся по указателям. Хочется прокатиться с ветерком.
  
  Тем же вечером полковник Роберт Истерхаус вылетел из Джидды в Лондон. Там он сделал пересадку и прямым рейсом направился в Хьюстон. За время перелета через Атлантику полковник перелистал целую кипу американских газет и журналов.
  
  Внимание его привлекли три статьи, сходные по содержанию. До президентских выборов в ноябре 1992 года оставался ровно год. В обычной ситуации перед республиканской партией проблема выбора не стояла бы. Президент Кормак мог рассчитывать на переизбрание, не опасаясь соперников.
  
  Однако события последних шести недель, напоминали авторы, были из ряда вон выходящими. Читатели, впрочем, в напоминании не нуждались. Далее в статье подробно расписывались последствия недавней тяжелой утраты. Приводились случаи провалов памяти у президента, перечислялись все изменения в календаре встреч. Подчеркивалось, что после похорон сына президент почти не появлялся на публике. «Человек-невидимка» — так называл его один из обозревателей.
  
  Все авторы делали сходный вывод. Не разумнее было бы, по их мнению, заблаговременно уступить место в проведении предвыборной кампании вице-президенту Оделлу?
  
  В конце концов, указывал «Тайм», исходный пункт президентской программы в области внешней политики, экономики и обороны страны уже перечеркнут. О том, чтобы сократить военный бюджет на сто миллиардов долларов, как это предусматривал договор с Советским Союзом о паритете вооружений, нечего было и думать.
  
  «Пустой номер» — так оценивал «Ньюсуик» перспективы ратификации договора сенатом по окончании рождественских каникул.
  
  Истерхаус прибыл в Хьюстон около полуночи, пробыв в воздухе двенадцать часов. Заголовки на газетных стендах в аэропорту откровенно провозглашали: Майкл Оделл будет первым президентом — уроженцем Техаса со времен Линдона Джонсона!
  
  Совещание группы «Аламо» предполагалось провести за два дня, в здании «Пан-Глобал». Принадлежащий компании лимузин доставил Истерхауса в отель «Ремингтон», где для него был заказан роскошный номер. Перед сном он поймал по радио выпуск новостей. Там обсуждался тот же самый вопрос о президентстве.
  
  О существовании плана «Тревис» полковник не подозревал. В известность его не поставили, да это было и незачем. Он и без того отлично понимал, что смена высшей исполнительной власти устранит последнее препятствие на пути к осуществлению его собственных чаяний. Новый президент без малейшего колебания направит на Ближний Восток американские силы быстрого развертывания и установит свой контроль над нефтяными вышками в Саудовской Аравии — прежде всего над Газским месторождением.
  
  Случайное совпадение, подумал полковник, засыпая. Но как нельзя более уместное.
  
  Медная табличка рядом с отделанной тиковыми панелями дверью оповещала: «Экспедиционное агентство ТОР». Перестроенное здание — на тупиковой улочке Бремена близ портовых доков было когда-то громадным складским помещением. Истинный характер бизнеса, которым занимался Ленцлингер, маскировался вывеской авиатранспортной компании. На устланных коврами лестницах, по которым Куинн поднялся на четвертый этаж, дизельным топливом н не пахло.
  
  Вход был снабжен переговорным устройством, коридор просматривался через телекамеру. Переоборудование склада, судя по всему, обошлось недешево.
  
  Габариты секретарши вполне отвечали рекламируемому профилю учреждения. Любой грузовик, имейся он в распоряжении босса, завелся бы от легкого движения ее ноги.
  
  — Ja, bitte{Слушаю вас (нем.).}, — прокурорским тоном обратилась секретарша к Куинну.
  
  — Я хотел бы поговорить с герром Ленцлннгером.
  
  Секретарша спросила у Куинна имя и скрылась в святилище, плотно притворив за собой дверь. Куинну показалось, что вставленное в перегородку зеркало позволяет наблюдать за приемной из кабинета. Секретарша вернулась через полминуты.
  
  — По какому делу вы пришли, repp Куинн?
  
  — Мне хотелось бы увидеться с одним из служащих герра Ленцлингера. неким Вернером Бернхардтом.
  
  Секретарша вновь исчезла со сцены. На этот раз она отсутствовала дольше. По возвращении вид ее свидетельствовал о готовности намертво держать оборону.
  
  — К сожалению, герра Ленцлингера сейчас нет, — заявила она безапелляционным тоном.
  
  — Хорошо, я подожду.
  
  Секретарша бросила на него взгляд комендантши концлагеря, сожалеющей о былых временах. Она резко повернулась и третий раз скрылась за дверью. Потом появилась снова и, усевшись за рабочий стол, принялась строчить на машинке с удвоенной яростью.
  
  Из второй двери в приемную вышел человек. Его вполне можно было принять за водителя грузовика. Огромный рост, квадратные плечи — прямо-таки ходячий рефрижератор. Светло-серый костюм, короткая стрижка, запах дорогого одеколона. Но за внешним лоском легко распознавался головорез.
  
  — Герр Куинн, — веско произнес он. Герр Ленцлингер не располагает временем и не может принять вас.
  
  — Не может сейчас? — уточнил Куинн.
  
  — Ни сейчас, ни позже, герр Куинн. Просьба удалиться.
  
  Делать было нечего: интервью отменялось. Куинн вышел на улицу. Саманта ждала его в машине за углом.
  
  — В конторе его не застать. Придется ловить дома. Едем в Ольденбург!
  
  Еще один старинный торговый город — речной порт на канале Хунте-Эмс. некогда родовое владение графов Ольденбургских. В центре сохранились остатки городской стены, крепостной ров.
  
  Куинн остановил свой выбор на немноголюдной гостинице «Граф фон Ольденбург», с обнесенным каменной стеной двориком, на улице Святого Духа.
  
  Он успел заскочить до закрытия в скобяную лавку и в магазин для туристов. В киоске купил самую подробную карту окрестностей города. После обеда, к немалому удивлению Саманты, Куинн битый час провел за вязанием узлов, через каждые двадцать дюймов, на длинной веревке, к концу которой прикрепил «кошку» с тремя зубцами.
  
  — Куда это ты собрался влезать? поинтересовалась Саманта.
  
  — По-видимому, на дерево, — уклончиво ответил Куинн. На рассвете Саманта еще спала, когда он тихо притворил за собой дверь номера.
  
  В имении Ленцлингера Куинн оказался спустя час. Оно располагалось к западу от города, недалеко от большого озера Бад-Цвишенан, между деревушками Портслоге и Йанстрат. До границы с Голландией через реку Эмс отсюда было не более шестидесяти миль.
  
  Местность представляла собой плоскую равнину, пересеченную вдоль и поперек множеством рек и каналов. Летом эта благодатная низменность на подступах к Северному морю тонет в зелени буков, дубов, сосен и лиственниц. Владения Ленцлингера простирались на пять акров: бывший замок был окружен парком, обнесенным каменной стеной.
  
  Куинн, облачившись в зеленый маскировочный костюм и натянув на лицо сетку, провел утро на ветви могучего дуба, росшего поблизости. Сильный бинокль позволял ему видеть все, что происходило около дома.
  
  Здание из серого камня было выстроено в форме латинской буквы L. Основание ее занимали апартаменты владельца — двухэтажный дом с чердачными помещениями. Примыкающее к нему продолговатое строение (прежние конюшни) теперь было отведено для прислуги. Куинн видел дворецкого, повара и двух горничных. Особенно интересовала его изощренная система охраны, тут уж хозяин явно не поскупился.
  
  Смолоду, еще в конце пятидесятых, Ленцлингер начал с того, что беззастенчиво распродавал направо и налево излишки вооружений и боевой техники. Лицензии на продажу он не имел, сертификаты конечного потребителя подделывал не колеблясь, вопросов покупателям не задавал. То была эпоха антиколониальных войн и революций в странах «третьего мира». В те времена ему кое-как удавалось покрывать расходы, но не более того.
  
  Начало его финансовому взлету положила гражданская война в Нигерии. Тогда Ленцлингер, не побрезговав прямым обманом, разом положил себе в карман свыше полумиллиона долларов, а сепаратисты из Биафры вместо ожидаемых базук получили металлические водосточные трубы. Поставщик справедливо предположил, что у сражающихся не на жизнь, а на смерть вряд ли найдется время для поездки в Европу с целью выяснить с ним отношения.
  
  В начале семидесятых Ленцлингер добыл наконец разрешение на торговлю оружием. Во что оно ему обошлось, Куинну оставалось только гадать. Теперь Ленцлингер начал поставлять оружие сразу нескольким враждующим группировкам в Африке, Центральной Америке и в самой Европе. Кроме того, нередко ему удавалось заключать гораздо более выгодные сделки с ЕТА, ИРА и другими террористическими организациями. Ленцлингер покупал оружие там, где требовалась твердая валюта — в Чехословакии, Югославии, Северной Корее, — и перепродавал его всем желающим. В 1985-м он крупно нажился на поставках новейшего военного оборудования из Северной Кореи обоим участникам ирано-иракского конфликта. Его услугами не гнушались даже секретные службы правительств, нуждающихся в оружии неизвестного происхождения ради экспорта революции.
  
  Все это позволило ему сколотить громадное состояние. И нажить кучу врагов. Ленцлингера не покидал страх перед недоброжелателями, мешавшими ему вволю наслаждаться богатством.
  
  Все окна в доме, снизу доверху, были снабжены электронной сигнализацией. Двери тоже — Куинн в этом не сомневался. Но главным препятствием была глухая стена с двумя рядами колючей проволоки наверху. Ветви стоящих поблизости деревьев были срезаны. По всему ее периметру тянулся блестящий провод, похожий на фортепианную струну. Малейшее прикосновение должно привести в действие электронную систему сигнализации.
  
  Открытую площадку перед домом охраняли собаки. Телекамеры позволяли держать ее под постоянным наблюдением. Куинн видел, как утром выгуливали на поводке двух доберманов в намордниках. Охранник, сопровождавший собак, для Бернхардта был слишком молод.
  
  Без пяти девять у крыльца дома показался «мерседес-600» с затененными стеклами. Знакомый Куинну головорез бережно усадил на заднее сиденье низенькую фигурку, плотно укутанную в меха. Сам уселся впереди, рядом с шофером. Машина выехала из стальных ворот и, скользнув мимо дуба, на котором прятался Куинн, устремилась по направлению к Бремену.
  
  Куинн прикинул, что телохранителей должно быть по меньшей мере четверо, ну, от силы пять. Шофер из их числа. Головорез — бесспорно. Еще собачий надзиратель и, возможно, кто-то внутри дома… Бернхардт?
  
  Сторожевой пункт находился, по-видимому, на первом этаже, у стыка пристройки с основной частью здания. Охранник несколько раз входил и выходил через небольшую дверь. Куинн предположил, что контрольный пульт сигнализации расположен именно там. Ночной дежурный ведет оттуда наблюдение при свете прожекторов. К полудню в голове у Куинна созрел план. Он спустился с дерева и вернулся в Ольденбург.
  
  После обеда Куинн с Самантой занялись покупками. Куинн взял напрокат автофургон и обзавелся целым набором инструментов.
  
  — Можно, я поеду с тобой? — робко спросила Саманта. — И подожду тебя снаружи.
  
  — Нет. Одной машины на загородной улочке, да еще ночью, более чем достаточно. Две машины — это уже транспортная пробка.
  
  Куинн разъяснил ей подробнее, что именно от нее требуется.
  
  — Жди меня там, вот и все. Времени будет в обрез.
  
  В два часа ночи Куинн подогнал фургон вплотную к каменной стене. Взобравшись на его крышу, внимательно оглядел двор. На боковой стороне фургона красовалась приклеенная липкой лентой надпись: «Установка телевизионных антенн». Ею объяснялось наличие раздвижной алюминиевой лестницы.
  
  Луна слабо освещала облетевшие деревья и газоны вокруг дома с ровно проложенными дорожками. В окне дежурного горел свет.
  
  Куинн еще раньше присмотрел одинокое дерево, отстоявшее от стены футов на восемь. Он принялся раскачивать привязанный к леске пластмассовый ящичек, потом отпустил леску. Ящичек, описав в воздухе параболу, долетел до дерева, зацепился за ветку и упал вниз на землю. Куинн подтянул леску и, когда ящичек повис на нужной высоте, намертво закрепил конец лески.
  
  Снова сев за руль, Куинн отвел фургон вдоль стены примерно на сотню ярдов от прежнего места. По обеим сторонам фургона имелись кронштейны, которым предстояло вызвать наутро недоумение у владельцев. Куинн укрепил на них раздвижную лестницу и взобрался па верхнюю ступеньку, с которой мог прыгнуть во двор, не задев опасного провода. Привязав к лестнице веревку, он замер в ожидании. Доберман скачками пересек освещенный участок и скрылся в парке.
  
  Чуткий слух собак уловил звуки, слышные только им. Исходили эти звуки из черного ящичка, свисавшего с дерева на нейлоновой леске. Вслед за первым промчался и второй пес. Телекамеры нацелились в ту же сторону. Назад собаки не вернулись.
  
  Минут через пять дверь сторожевого пункта распахнулась, и на пороге появился человек. Не тот охранник, что выгуливал собак утром, а другой.
  
  — Lotar, Wotan, was ist denn los?{Лотар, Вотан, что там случилось? (нем.).} — негромко позвал он. Издали доносилось злобное рычание. Дежурный вернулся к себе, взглянул на монитор, но ничего подозрительного не увидел. Он снова вышел наружу с фонарем и револьвером и отправился па поиски собак. Дверь осталась незапертой.
  
  Куинн оттолкнулся и стрелой перелетел через стену во двор. Приземлившись на газоне, словно после прыжка с парашютом, он тут же вскочил на ноги, бросился к дому. вбежал на сторожевой пункт и заперся изнутри.
  
  На мониторе он увидел, что дежурный охранник все еще пытается дозваться собак. Но те с яростным лаем метались и прыгали в темноте, стараясь достать ящичек, издававший оскорбительное для них гавканье. Куинн, к изумлению соседей, потратил в гостинице целый час на репетицию, прежде чем изготовил эту запись. Охранник, конечно же. вскоре обнаружит магнитофон и поймет, что его надули, но время будет выиграно.
  
  Другая дверь вела из помещения дежурного в дом. Куинн взбежал по лестнице на верхний этаж. Шесть дверей из резного дуба, очевидно спальни. Изучая на рассвете окна, Куинн пришел к выводу, что спальня хозяина должна быть последней по коридору. Так оно и оказалось.
  
  Хорст Ленцлингер очнулся от неприятного ощущения. Что-то холодное и твердое уперлось ему в левое ухо. Вспыхнул ночник. Выругавшись, он открыл глаза и замер. Челюсть у него отвисла. Рядом с кроватью стоял человек в маскировочном костюме. Тот самый, что приходил в контору. Уже тогда он ему не понравился… Отвратительней всего было дуло револьвера, вдавленное в ушную раковину.
  
  — Где Бернхардт? — заговорил посетитель. — Мне нужно поговорить с Вернером Бернхардтом. Вызови его сюда по телефону. Быстро… Ну!
  
  Ленцлингер нашарил телефон на прикроватной тумбочке, кое-как набрал добавочный номер. В трубке послышался невнятный голос.
  
  — Вернер? — хрипло переспросил Ленцлингер. — Тащи-ка свою задницу ко мне! Да, сюда, в спальню. Прямо сейчас… И пошевеливайся!
  
  Пока Вернер не появился, Ленцлингер затравленно смотрел на Куинна. Глаза его горели ненавистью. Рядом с ним, на простыне из черного шелка, брошенной куклой скорчилась, всхлипывая во сне, худенькая вьетнамская девочка.
  
  Наконец появился Бернхардт — в свитере, натянутом поверх пижамы. Не сразу сообразив, что происходит, он ошарашенно застыл на пороге.
  
  Возраст подходящий под пятьдесят. Лицо одутловатое, неприятное. Виски с проседью, глаза серо-стального цвета.
  
  — Was ist denn hier, Herr Lenzlinger?{Что здесь такое, repp Ленцлингер? (нем.).}
  
  — Спрашивать буду я, — вмешался Куинн. — Пусть он ответит на мои вопросы с ходу и без утайки. Иначе тебе придется собирать свои мозги с абажура чайной ложечкой. Мне это ничего не стоит. Давай приказывай ему, слизняк!
  
  Ленцлингер повторил требование. Бернхардт молча кивнул.
  
  — Ты состоял в Пятом отряде под командованием Джона Петерса?
  
  — Ja{ Да (нем.).}.
  
  — Участвовал в подавлении стэнливильского мятежа, марше на Букаву и осаде города?
  
  — Ja.
  
  — Встречался когда-нибудь с бельгийцем-великаном по имени Поль Марше? Прозвище — Большой Поль?
  
  — Встречался. Попал он к нам, помнится, из Двенадцатого отряда. Он из ребят Шрамма. А что?
  
  — Расскажи подробнее о Марше.
  
  — Что именно?
  
  — Все, что помнишь. Как он выглядел?
  
  — Громадного роста, широкий в плечах. Дрался будь здоров. Раньше работал автомехаником.
  
  «Ясно, — подумал Куинн. — «Форд-транзит» побывал в опытных руках».
  
  — С кем он чаще всего общался? Был у него друг?
  
  Куинн знал, что у солдат на передовой, как и у полицейских на дежурстве, есть обычай выбирать себе напарника, на которого можно было бы целиком положиться. По лбу Бернхардта поползли борозды.
  
  — Припоминаю одного. Они всегда были вместе. Водой не разольешь. Сдружились еще раньше, в Пятом отряде. Тот родом из Южной Африки. Могли говорить на одном языке. Не то фламандский, не то африкаанс.
  
  — Имя?
  
  — Преториус. Йанна Преториус.
  
  Сердце у Куинна екнуло. Южная Африка! Это на самом краю света, а такую фамилию там носит каждый второй.
  
  — Что с ним было дальше? Вернулся к себе? Жив?
  
  — Я слышал, он обосновался в Голландии. Но было это очень давно. Где он теперь — не знаю. Я правду говорю, герр Ленцлингер. Все-таки десять лет прошло.
  
  — В самом деле, откуда ему знать? — подхватил Ленцлингер. — И уберите от меня эту штуковину.
  
  Больше из Бернхардта выжать было нечего. Куинн схватил Ленцлингера за шиворот и выволок из постели.
  
  — Вперед, к выходу! — скомандовал Куинн. — Медленным шагом, без шума! Бернхардт, руки на голову! Пойдешь первым. Чуть что — и в животе твоего босса появится второй пупок.
  
  Гуськом они стали спускаться по лестнице. Входная дверь сотрясалась от ударов: охранник ломился в дом.
  
  — Через черный ход! — отрывисто приказал Куинн.
  
  Оставалось несколько шагов, но в темноте Куинн задел за дубовое кресло и споткнулся, на минуту выпустив Ленцлингера. Коротконогий пузан рванулся в сторону и проворно засеменил по коридору, истошно призывая на помощь телохранителей. Сильным ударом револьвера по затылку Куинн уложил Бернхардта на месте и кинулся через комнату дежурного в парк.
  
  Едва он добежал до газона, как на крыльцо выскочил Ленцлингер и визгливым голосом принялся окликать собак. Куинн обернулся, выстрелил почти наугад и снова бросился бежать. Сзади послышался вопль раненого хозяина, метнувшегося обратно в дом.
  
  Куинн, сунув револьвер за пояс, начал взбираться по веревке. Разъяренные псы едва не ухватили его за пятки. Куиин перемахнул через стену, задев за сигнальный провод. Тотчас в доме пронзительно заверещали звонки. Оказавшись на крыше фургона, Куинн смотал веревку, потом забрался в кабину и включил зажигание. Пока удалось организовать погоню, он был уже далеко.
  
  Саманта, как было условлено, ждала его в машине с вещами, недалеко от гостиницы. Куинн выскочил из фургона и плюхнулся на сиденье рядом с ней.
  
  — На запад! По магистрали Е22. Через Льеж в Голландию.
  
  Ленцлингер снарядил вдогонку две машины с рациями. Узнав по телефону, что среди постояльцев лучшего отеля «Городской клуб» Куинн не числится, его помощник не сразу догадался связаться с администрацией отеля «Граф фон Ольденбург», откуда герр Куинн и фрау Куинн только что отбыли. Однако их автомобиль описали довольно точно.
  
  Саманта сворачивала с Офенерштрассе па 293-ю кольцевую дорогу, когда сзади показался серый «мерседес». Куинн скользнул вниз и скорчился па полу машины. Когда Саманта выехала на автостраду Е22, «мерседес» последовал за ними.
  
  — Они приближаются, — сообщила Саманта.
  
  — Скорости не прибавляй, — посоветовал Куинн. — Можешь послать им воздушный поцелуй.
  
  «Мерседес» поравнялся с ними. Еще не рассвело, и разглядеть внутренность «форда» было затруднительно. Саманта повернула голову к преследователям. Ни головореза, ни собачьего опекуна видеть раньше ей не доводилось.
  
  Она приветливо улыбнулась и помахала им рукой. Лица у обоих вытянулись. Тем, кто спасается от погони, обычно не до кокетства. Чуть помедлив, «мерседес» рывком вырвался вперед, развернулся на ближайшем перекрестке и скрылся в направлении к городу. Выждав немного, Куинн разогнулся и вновь уселся на прежнее место.
  
  — Кажется, герр Ленцлингер не в восторге от знакомства с тобой? — заметила Саманта.
  
  — Увы, увы! — сокрушенно покачал головой Куинн. — Но памятку ему я оставил.
  Глава 14
  
  — Уже подтверждено, — начал полковник Истерхаус, — что шестидесятилетний юбилей королевства саудиды будут праздновать семнадцатого апреля.
  
  Члены группы «Аламо», собравшиеся в просторном офисе Сайруса Миллера в самом центре Хьюстона, напряженно слушали.
  
  Строительство стадиона обошлось в пятьсот миллионов долларов, — продолжал полковник, и завершено раньше срока. Сооружение увенчано акриловым куполом диаметром в двести метров. На самопрославление денег не пожалели. Еще столько же будет потрачено на подготовку торжественной церемонии, на изысканный стол и на драгоценные подарки высокопоставленным гостям. Их ожидается свыше пятидесяти тысяч, поэтому строятся новые отели и роскошные резиденции.
  
  За неделю до торжества состоится генеральная репетиция. На главную церемонию отводится четыре часа. Кульминацией ее явится штурм Мусмакской крепости, как это происходило в 1902 году. Точную копию крепости в натуральную величину должны соорудить приглашенные из Голливуда лучшие специалисты-дизайнеры. «Защитники» крепости, набранные из королевской гвардии, нарядятся турками. Атаковать крепость будут пятьдесят младших представителей королевской династии, все верхом, под предводительством одного из племянников короля. Племянник этот внешне схож с тогдашним шейхом Абдалем Азизом.
  
  — Ого! — протянул Сканлон. — Обожаю местный колорит. А как насчет самого дела?
  
  — Тогда мы и нанесем решающий удар. Единственные зрители генеральной репетиции — шестьсот наиболее знатных членов королевского дома с самим монархом во главе, родители и родственники участников представления. Все соберутся в одном месте, за особым ограждением. Перед самым началом штурма я блокирую выход с помощью компьютеров. Через входные двери на стадион въедут пятьдесят всадников. Никто не ожидает, что сопровождать их будут десять мощных грузовиков, замаскированных под военные повозки. Как только они окажутся внутри, вход немедленно будет блокирован тем же способом. После этого никто из присутствующих покинуть стадион уже не сможет.
  
  Из грузовиков выскочат стрелки, бросятся к ограждению и откроют огонь в упор. Второй группе не составит особого труда расправиться здесь же, на арене, со всеми участниками штурма. Располагая только холостыми зарядами, те не сумеют оказать и малейшего сопротивления.
  
  Другое дело пять сотен гвардейцев-охранников, призванных защитить членов королевской семьи. Однако их амуниция окажется недоброкачественной. У кого-то оружие взорвется в руках, у кого-то заклинит затвор. Полная ликвидация династии займет минут сорок. Вся процедура будет заснята на видеопленку. Фрагменты записи покажут по саудовскому телевидению, их увидят в большинстве стран Персидского залива.
  
  — Каким образом вы добьетесь согласия на подмену оружия у гвардии? — осведомился Мойр.
  
  — Проблеме безопасности в Саудовской Аравии придается первостепенное значение. Именно поэтому распорядок то и дело меняется. Любой приказ, если он исходит из соответствующей инстанции, подлежит выполнению. Мне удалось раздобыть (как именно, неважно) чистый бланк с подписью министра внутренних дел. Снабжением боеприпасами заведует генерал-майор аль-Шахри, из Египта. Он подменит патроны бракованными. В будущем нефть будет поставляться в Египет по максимально низким ценам.
  
  А как быт ь с регулярной армией? — спросил Залкинд, — Ведь она насчитывает до пятидесяти тысяч.
  
  — Это верно, однако не все части расквартированы в столице. Местные подразделения должны вернуться в Эр-Рияд с маневров за день до репетиции. Все армейские транспортные средства обслуживаются палестинцами. Последние составляют основной костяк иностранного военного персонала, необходимого саудовцам для обеспечения технической части. Палестинцы выведут из строя все машины, вынудив тем самым девятитысячный корпус к полному бездействию в пустыне, за сотню миль от столицы.
  
  — А что они сами от этого выиграют? — задал вопрос Кобб.
  
  Возможность получить гражданство. Несмотря на то что техническая инфраструктура саудовской армии держится в основном на повсеместно занятых в ней палестинцах (а их в стране чуть ли не четверть миллиона), в праве на гражданство им отказано. Даже несмотря на безупречную службу. При новом политическом укладе для полной натурализации достаточно будет прожить в стране полгода. Такая гарантия способна привлечь на новообретенную родину к югу от Нафуда массы палестинцев из Ливана, сектора Газы и с Западного берега Иордана. Это приведет наконец к установлению прочного мира на Ближнем Востоке.
  
  — Чт о произойдет после побоища?
  
  Сайрус Миллер не располагал временем для подыскивания эвфемизмов.
  
  — Не успеет стихнуть стрельба, как здание охватит огонь, — хладнокровно пояснил полковник Истерхаус, — Все уже предусмотрено. Пламя уничтожит все без остатка, включая трупы. Камеры будут передавать изображение до последнего момента, пока не расплавятся. Затем на экране появится имам.
  
  — И что же он скажет? спросил Мойр.
  
  — Слова у него найдутся. Речь имама устрашит и Запад, и весь Ближний Восток. В отличие от Хомейни говорит он страстно, самозабвенно. Призывы его способны воспламенить любую толпу. Имам свято верит, что призван донести веления Аллаха до всех мусульман.
  
  Миллер понимающе кивнул. Кто-кто, а он-то хорошо знал, что значит быть оракулом Божьим.
  
  — Имам посулит стереть с лица земли всех суннитов-ортодоксов, стоящих у власти в соседних странах. Пообещает пустить ежедневный доход в 450 миллионов долларов исключительно на цели священной войны. Пригрозит, в случае сопротивления, взорвать Газские нефтяные вышки. Во всех без исключения арабских государствах — будь то эмираты, султанаты или республики — от Омана на юге до границы с Турцией на севере — начнется паника. Угрозы имама заставят правителей обратиться за помощью к Западу. В первую очередь к Америке.
  
  — А где будет тот саудовский принц, который сочувствует Западу? — спросил Кобб. — Вдруг его постигнет неудача?
  
  — Не постигнет, — твердо сказал полковник. — Армейские части, не сумевшие предотвратить кровопролитие, немедленно встанут на его сторону. Палестинцы об этом позаботятся.
  
  По дороге на стадион принц Халиди-ибн-Судайри сделает остановку у меня. Без сомнения, не откажется выпить: к спиртному он неравнодушен. В бокал будет подмешан наркотик. Мои прислужники-йеменцы посадят его на три дня под замок. На видеопленку будет записано обращение принца к народу — как законного преемника убитого дядюшки. Америке принц направит просьбу содействовать восстановлению его династических прав. Обратите внимание, джентльмены! Соединенные Штаты вмешаются вовсе не ради поддержки антиконституционного переворота, а чтобы укрепить власть законного монарха и обеспечить правопорядок. Такие действия единодушно одобрит весь арабский мир.
  
  Затем, из соображений безопасности, принц будет переведен в американское посольство. Это неминуемо вовлечет Америку в конфликт, так как посольству придется отражать натиск разъяренных шиитских толп, требующих выдачи принца. И все же религиозная полиция, армия и народ не смогут разделаться с шиитскими узурпаторами немедленно. Их уничтожат, всех до единого, только после того, как по воздуху прибудут первые американские подразделения.
  
  — Что мы получим в итоге, полковник? — значительно спросил Миллер. — Нефть для Америки?
  
  — Мы получим все, что захотим, уважаемые джентльмены. Палестинцы обретут родину, египтяне смогут наконец себя прокормить. Американцы, взяв под контроль нефтяные запасы Саудовской Аравии и Кувейта, назначат мировые цены к выгоде всего человечества. Принц станет новым королем, а я — правой рукой этого жалкого пропойцы. Одним только саудидам снова придется вернуться к своим козам.
  
  Урок этот накрепко запомнится всем арабским государствам, где правят сунниты. Чтобы предотвратить новую смертельно опасную вылазку отчаявшихся шиитов, гражданские правительства обязаны будут наложить на исламский фундаментализм запрет и постараются вырвать его с корнем. Через пять лет ничем не омраченный полумесяц символом покоя и благоденствия воссияет над всем мусульманским миром, от Каспийского моря до Бенгальского залива.
  
  Члены группы «Аламо» подавленно молчали. Двое из них ставили целью направить реки саудовской нефти в Америку — и ничего больше. Трое остальных решились идти напролом, вообще не задумываясь о последствиях. Только что их ознакомили с планом перекройки мира. Мойр и Кобб испытывали настоящий ужас. Им вдруг пришло в голову, что полковник Истерхаус — маньяк. Опасный маньяк, упоенный собой и потерявший всякое чувство реальности. А они вместе с ним — ринулись на санках с крутой горы вниз: ни выскочить, ни замедлить скольжение уже нельзя…
  
  Сайрус Миллер пригласил Истерхауса пообедать вместе с ним в примыкающей к кабинету столовой.
  
  — Итак, полковник! Значит, проблем нет? — спросил он, жестом приглашая гостя отведать свежих персиков из собственной теплицы. — В самом деле нет?
  
  — Может возникнуть одно затруднение, сэр, — осторожно признался полковник, — до решающего момента остается сто сорок дней. Устранить небольшую течь еще не поздно. Иначе корабль пойдет ко дну. Есть один молодой человек, бывший банковский служащий… Он теперь живет в Лондоне. Зовут его Ланг. Неплохо, если бы с ним кто-нибудь потолковал по душам.
  
  — Что ж, расскажите мне о мистере Ланге, — подбодрил полковника Миллер. — Расскажите.
  
  Путь от Ольденбурга до Гронингена занял два с половиной часа. Гронинген ныне административный центр провинции с тем же названием — стоит на пересечении каналов в Северных Нидерландах со времен средневековья. В самом сердце его находится Старый Город, окруженный со всех сторон глубоким рвом. В старину жители укрывались там от опасности, поднимая за собой все четырнадцать мостов.
  
  По мудрому решению муниципалитета Старый Город избавили от нашествия промышленности, запретили в нем строительство из железобетона и прочих новомодных материалов. Территория, занимающая половину квадратной мили, любовно отреставрирована и благоустроена, пешеходные аллеи вымощены булыжником. Следуя указаниям Куинна, Саманта подъехала к отелю «Де Долен» на Гроте-Маркт. Здесь они сняли номер.
  
  Современных зданий в Старом Городе немного. Одно из них — пятиэтажный кирпичный корпус на Раде-Маркт. В нем помещается полицейское управление.
  
  — У тебя есть здесь знакомые? — спросила Саманта у входа.
  
  — Был один. Наверное, уже на пенсии. Но, может быть, еще служит.
  
  Куинн не ошибся. Молодой белобрысый дежурный подтвердил, что инспектор де Гроот возглавляет теперь Gemeente Politie{Муниципальная полиция (голл.).}. А кто его спрашивает?
  
  Из трубки донесся радостный возглас. Дежурный расплылся в улыбке.
  
  — Похоже, он вас знает, mijnheer{Господин (голл.).}.
  
  Их немедленно провели в кабинет старшего инспектора на второй этаж. Де Гроот встретил посетителей у дверей. Это был грузный краснолицый увалень с широкой лысиной, в мундире, но с домашними шлепанцами на йогах, изрядно натруженных за тридцать лет службы.
  
  Голландская полиция разбита на три отдела: муниципальная полиция (Gemeente), уголовный сыск (Recherche) и государственная полиция (Rijkspolitie), патрулирующая дороги. Добродушного шефа муниципальной полиции за отеческие повадки давно прозвали Папаша Де Гроот.
  
  — Кого я вижу? Куинн! Сколько зим, сколько лет…
  
  — Четырнадцать, — уточнил Куинн, пожимая руку хозяину. Затем представил ему Саманту, умолчав о ее принадлежности к ФБР. На территории Королевства Нидерландов агенты Бюро полномочиями не обладают, да и прибыли они сюда как частные лица. Папаша Де Гроот заказал кофе (до обеда было еще далеко) и спросил о цели их приезда.
  
  — Я ищу одного человека, — сказал Куинн. — Возможно, он здесь, в Голландии.
  
  — Старый друг? Или просто знакомый?
  
  — Нет, мы незнакомы.
  
  Глаза Де Гроота лучились по-прежнему, но движения руки, помешивающей кофе, слегка замедлились.
  
  — Я слышал, вы ушли от Ллойда?
  
  — Да. Мы хотим оказать услугу друзьям.
  
  — Розыск пропавших без вести? Новое для вас занятие, — заметил Де Гроот. — Итак, имя и место жительства?
  
  Де Гроот был обязан Куинну немалым. В мае 1977 года группа южномолуккских фанатиков-националистов, сторонников отделения этих островов от Индонезии — бывшей голландской колонии, вознамерилась привлечь к себе внимание общественности. На окраине Ассена они захватили поезд (в нем было пятьдесят четыре пассажира) и взяли заложниками сотню детей, прямо в здании школы. Событие было для Голландии в диковинку. О специальных отрядах для борьбы с террористами там еще не слыхивали.
  
  Переговоры с террористами вела страховая компания Ллойда. Куинна, работавшего в ней первый год, направили консультантом для координации совместных действий. Вместе с ним в Голландию по поручению британских властей прибыли помощники — два сержанта десантной авиаслужбы: они поддерживали контакт с местной армией. Де Гроот начальствовал над региональной полицией: Ассен — центр соседней провинции Дренте.
  
  Де Гроот всерьез отнесся к советам худощавого американца, который сумел войти в доверие к террористам. Что произойдет, спрашивал американец, если в ответ на наступление военных террористы откроют беспорядочный огонь? Представить было невозможно. Де Гроот приказал своим подчиненным точно выполнять распоряжения американца. В результате потери оказались минимальными. И поезд, и школа были освобождены группой захвата. В перестрелке погибло шесть террористов и два пассажира. Никто из солдат ^полицейских не пострадал.
  
  — Его зовут Преториус. Йанна Преториус.
  
  Де Гроот поджал губы.
  
  — Имя распространенное, даже очень… А где он живет?
  
  — Не знаю. Но он не голландец. Родился в Южной Африке. Здешнего гражданства, полагаю, не имеет.
  
  — Это меняет дело, — нахмурился Де Гроот. — Списком иностранных подданных, живущих в Голландии, мы не располагаем. Иначе права человека были бы нарушены.
  
  — Преториус воевал как наемник в Конго. С Южной Африкой у Голландии отношения не самые лучшие. Разве этого не достаточно, чтобы взять его на заметку?
  
  Де Гроот покачал головой.
  
  — Если Преториус попал к нам нелегально, значит, полиция о нем ничего не знает. Иначе бы его выслали из страны за нелегальный въезд. Если же с документами у него все в порядке, то по прибытии его, как положено, зарегистрировали, но позднее всякий контроль снимается. При условии, что приезжий не нарушает законов. Свобода передвижения неотъемлемое право каждого.
  
  Куинн молча кивнул. Он-то хорошо знал, насколько щепетильно относятся голландцы к правам и свободам личности. Поощряя добропорядочных граждан, правосудие миловало и всякий сброд. Вот почему старинный восхитительный Амстердам стал настоящей Меккой для торговцев наркотиками, террористов и изготовителей порнофильмов с участием детей.
  
  — Как подобным лицам дается вид на жительство в Голландии?
  
  — В случае вступления в брак. Одновременно получают и гражданство. Если Преториус женился, след потерян.
  
  — А социальное страхование, налоговое управление, бюро иммиграции?
  
  — Там вам ничего не скажут, — решительно заявил Де Гроот. — Каждый человек волен оградить свою личную жизнь от любопытных. Даже для меня доступ к такой информации закрыт. Запрос из полиции необходимо мотивировать — самое меньшее возбуждением уголовного дела. Поверьте, я просто не в силах вам помочь.
  
  — Неужели ничего нельзя сделать? — спросил Куинн.
  
  Де Гроот задумчиво поглядел в окно.
  
  — Мой племянник работает в службе внутренней безопасности… Попробую обратиться к нему, конечно неофициально… У них могут оказаться какие-то сведения.
  
  — Пожалуйста, прошу вас! — сказал Куинн. — Буду очень вам признателен.
  
  После ухода посетителей Де Гроог связался по телефону с Гаагой. Племянник инспектора занимал младшую должность в Binnenlandse Veiiigheids Dienst — так именовалась служба внутренней безопасности Нидерландов. Коос обожал своего похожего на медведя дядюшку: мальчишкой он часто находил у себя в кармане тайком сунутые десять шиллингов. И все же, несмотря на самую искреннюю привязанность, уступил он далеко не сразу. Сведения из компьютера службы безопасности муниципальной полицией из Гронингена запрашиваются не каждый день.
  
  Папаша Де Гроот позвонил в отель утром. Через час Куинн уже входил в его кабинет.
  
  Ну и штучка же этот ваш Преториус! — покачал головой Де Гроот, изучая бумаги. Так. В Голландии он появился десять лет назад. Уже тогда служба безопасности им заинтересовалась, даже завели досье на него — на всякий случай. Сведения о себе он дал, разумеется, самые лестные. Остальное известно из газет. Итак. Йанна Питер Преториус, родился в 1942 году в Блумфонтейне: сейчас ему, выходит, сорок девять. В графе «профессия» им указано: художник-оформитель.
  
  Куинн удовлетворенно кивнул. Теперь понятно, кто перекрасил «форд-транзит», сделал надпись «Фрукты из садоводства Барлоу» на боковых стенках и нарисовал ящики с яблоками на окошечке сзади. Скорее всего, взрывное устройство, воспламенившее машину в амбаре, изготовил именно он. Уж никак не Зик. Тот принял марципан за «Семтекс». А «Семтекс» запаха не имеет.
  
  — В 1968-м из Руанды вернулся в Южную Америку. Некоторое время работал охранником на алмазных копях «Де Бирс» в Сьерра-Леоне.
  
  Ну конечно, где же еще набраться умения отличать настоящие алмазы от фальшивых?
  
  — Потом Преториус оказался в Париже. Познакомился там с девушкой-голландкой, она служила горничной. Женился на ней — и таким образом попал в Голландию. Тесть, владелец двух ресторанчиков, устроил его барменом. Парочка уже пять лет как в разводе. Но Преториус, видимо, скопил деньжат и открыл собственный пивной бар. Самолично им распоряжается, живет в том же доме, на втором этаже.
  
  — Где именно?
  
  — Есть такой городок — Ден-Бош. Не слышали?
  
  Куинн пожал плечами.
  
  — Не приходилось. А как называется бар?
  
  — «De Gouden Leuw». «Золотой Лев».
  
  На слова благодарности Куинн и Саманта не поскупились. Когда дверь за ними закрылась, инспектор подошел к окну. Задумчиво понаблюдал, как они пересекли Раде-Маркт… К Куинну инспектор испытывал самые теплые чувства. Однако настойчивые расспросы вызвали у него озабоченность. Возможно, все в рамках закона… Не совсем приятно, однако, что Куинн ищет какого-то проходимца не где-нибудь, а в Гронингене…
  
  Де Гроот вздохнул и взялся за телефон.
  
  — Ну как, нашла? — Куинн, сев за руль, обернулся к Саманте, изучавшей дорожную карту.
  
  — Угу… К югу от Гронингена, по соседству с бельгийской границей. Путешествуйте с Куинном — и вы изъездите обе страны вдоль и поперек!
  
  — Нам еще повезло, — заметил Куинн. — Если Преториус в самом деле один из похитителей, мы могли бы катить сейчас в Блумфонтейн.
  
  Прямая как струна автомагистраль Е35 связывает Гронинген с небольшим городком Зволле. Далее Куинн свернул на автостраду А50, ведущую на юг к Ден-Бошу через Апелдорн, Арнем и Ниймеген. В Апелдорне за рулем его сменила Саманта. Куинн откинул спинку пассажирского сиденья, вытянулся и уснул. Он мог бы и не проснуться… Во время столкновения жизнь ему спас привязной ремень.
  
  К северу от Арнема, неподалеку от автострады, расположен Терлетский планерный клуб. День для поздней осени, да еще в Голландии, выдался на редкость солнечный. Поклонники воздушного спорта не замедлили воспользоваться ясной погодой. Снижающийся планер, покачивая крыльями, перелетел через шоссе. Водитель тяжелого грузовика, захваченный этим зрелищем, совсем не заметил, как его машину постепенно отнесло на соседнюю полосу.
  
  Автомобиль Саманты оказался втиснутым в узкое пространство между отклонившимся вправо грузовиком и деревянными придорожными столбиками, за которыми расстилалась песчаная пустошь. Грузовик неумолимо оттеснял ее к краю дороги. Саманта попыталась затормозить, но с ревом вырвавшаяся вперед громадина снесла на ходу левое крыло «сьерры». Заглядевшийся на планер води гель так ничего и не заметил.
  
  Саманте удалось удержаться на обочине, но вновь выбраться на дорогу мешало ограждение. К тому же правое переднее колесо, сплющенное от удара, потеряло управление. Едва не перевернувшись, «сьерра» скатилась с насыпи вниз и замерла, глубоко увязнув в мокром рыхлом песке.
  
  Куинн привел кресло в вертикальное положение и посмотрел на Саманту. От встряски никто не пострадал, но головы у обоих слегка кружились. Они вышли из машины. Наверху по шоссе, в направлении к Арнему, оживленно проносились мимо автомобили и грузовики.
  
  — Где у нас эта штука?
  
  — Какая?
  
  — «Смит-вессон». Дай-ка его сюда!
  
  Куинн завернул револьвер вместе с патронами в шелковую косынку Саманты и зарыл под кустом в десяти ярдах от автомобиля, мысленно отметив тайник. Две минуты спустя красно-белый «рейнджровер» патрульной дорожной службы уже прибыл на место происшествия.
  
  Встревоженные полицейские выразили удовлетворение тем, что никто не пострадал, и попросили показать документы. Через полчаса Куинн и Саманта, с багажом в руках, переступили порог серого здания Арнемского полицейского управления на Беекстраат. Дежурный сержант долго, до самого обеда, расспрашивал их о случившемся.
  
  Представитель конторы по аренде автомобилей на бульваре Хевелинк не был особенно загружен работой. Туристов в ноябре почти не появлялось, поэтому голос молодой американской леди в телефонной трубке его даже обрадовал. Новость о разбитой ею вдребезги близ Терлета «сьерре» была не из приятных. Но он вспомнил золотое правило фирмы никогда не выказывать перед клиентом неудовольствие — и рассыпался в любезностях.
  
  Вскоре агент появился в полиции и завел беседу с сержантом. Ни Куинн, ни Саманта не понимали ни слова. К счастью, оба голландца неплохо владели английским.
  
  — Бригада полицейских доставит «сьерру» сюда с места… э-э, где она припаркована, — успокоительным тоном проговорил агент. — Затем ее отремонтируют в наших мастерских. Судя по документам, со страховкой у вас все в порядке. Где вы арендовали машину — в Голландии?
  
  — Нет, в Бельгии, в Остенде, — ответила Саманта. — Мы путешествуем по Европе.
  
  — Понятно. — Агент задумался. Хлопот с бумагами не оберешься, — Так вы хотите взять напрокат новый автомобиль?
  
  — Разумеется.
  
  — Могу предоставить вам отличный «опель-аскона». Но автомобиль освободится только утром. В каком отеле вы остановились?
  
  С помощью услужливого сержанта был заказан двухместный номер в отеле «Рейн». Небо опять заволокло облаками, стал накрапывать дождь. Агент довез Куинна с Самантой по набережной до самого отеля и распрощался, твердо пообещав доставить «опель» к подъезду ровно в восемь.
  
  Отель на две трети пустовал. Просторный номер выходил окнами на набережную. Надвигались ранние сумерки, струи дождя хлестали по стеклам. Серые воды Рейна медленно текли к морю. Куинн уселся в кресло с высокой спинкой и устремил взгляд в окно.
  
  — Позвоню Кевину Брауну, — сказала Саманта. — Надо сообщить ему о находке.
  
  — Не стоит, — коротко отозвался Куинн.
  
  — Он будет в ярости.
  
  — Тогда передай, что одного из похитителей мы обнаружили на чертовом колесе с пробитым пулей черепом. Добавь, что мы незаконно провозили оружие через Бельгию, Германию и Нидерланды. Ты собираешься рассказать обо всем этом по прямому проводу?
  
  — Ладно, будь по-твоему. Но я должна кое-что записать.
  
  — Запиши, — согласился Куинн.
  
  Саманта извлекла из бара полбутылки красного вина, взяла бокал и поставила перед Куинном. Потом села за стол и принялась писать.
  
  Вверх по течению реки, милях в трех от гостиницы, в сгущающихся сумерках смутно виднелись опоры старого Арнемского моста. Здесь, в сентябре 1944-го, горстка британских парашютистов под командованием полковника Джона Фроста четверо суток самоотверженно отражала натиск немецких танковых частей. Солдаты Тридцатого корпуса тщетно пытались пробиться к ним на выручку с юга. Куинн поднял бокал и протянул его в сторону окна, к неясным очертаниям моста вдали.
  
  Удивленная Саманта подошла к окну, оглядела набережную.
  
  — Кто-то из знакомых?
  
  — Нет, — ответил Куинн. — Те, кого я знаю, уже далеко.
  
  Изогнувшись, Саманта всмотрелась вниз.
  
  — Никого не видать.
  
  — Их давно нет.
  
  Саманта озадаченно наморщила лоб.
  
  — Загадочный вы человек, мистер Куинн. Вы что-то видите, а я не вижу?
  
  — Так, ничего особенного… Но утешительного мало. Пойдем лучше посмотрим, чем нас собираются кормить за ужином.
  
  Наутро «аскона» появилась у подъезда отеля ровно в восемь. За рулем сидел улыбающийся сержант, его сопровождали два полицейских на мотоциклах.
  
  — Куда теперь держите путь, мистер Куинн? — осведомился сержант.
  
  — Флиссинген, — ответил Куинн, к изумлению Саманты. Хотелось бы успеть на паром.
  
  — Отлично. Доброго вам пути! Мои помощники проводят вас до автострады, ведущей на юго-запад.
  
  На перекрестке мотоциклисты остановились и подождали, пока «опель» не скрылся из виду. Куинн испытал знакомое чувство. Такое уже было с ним в Дортмунде.
  
  Генерал Цви Бен-Шол отложил докладную записку в сторону и поднял глаза на подчиненных. Один из них возглавлял разведывательный отдел тайной полиции «Моссад», в ведении которого находилась территория всего Аравийского полуострова — от иракской границы на севере до побережья Южного Йемена. Сфера компетенции второго, еще более важная для безопасности Израиля, вообще не признавала границ. Этот отдел ведал палестинцами, где бы они пи были. Глава этого отдела и представил директору лежащий теперь на столе доклад.
  
  Палестинцы дорого бы дали за то, чтобы узнать, где происходило это совещание. Многие до сих пор полагали, будто штаб «Моссада» размещается в северных пригородах Тель-Авива. Между тем с 1988 года «Моссад» занимал огромное новое здание в самом центре города, на углу Рехов Шломо Хамелек (улицы царя Соломона), по соседству с корпусом АМАН военной разведывательной службы.
  
  Это все. что вам известно? — обратился генерал к Давиду Гур-Ариеху, эксперту по палестинцам. Тот с легкой улыбкой пожал плечами.
  
  — Вы всегда требуете слишком многого, Цви. Сообщение передал агент невысокого ранга автотехник саудовской армии. Он слышал, будто в апреле войска на три дня застрянут в пустыне.
  
  Не готовится ли переворот? — вступил в разговор эксперт по Саудовской Аравии, — Получается, что мы должны таскать каштаны из огня для заговорщиков!
  
  Если король Фахд будет свергнут, кто. по-вашему, займет его место? — спросил директор.
  
  Эксперт пожал плечами.
  
  Кто-то из принцев. Но только не брат. Очередь за младшим поколением. Племянников короля обуревает жадность. Сколько бы миллиардов ни отчислялось на их счета, им все мало. Возможно, скоро они не захотят ни с кем делиться. Молодежь настроена на современный лад, тяготеет к Западу. Перемены могут оказаться благотворными. Старикам пора уходить.
  
  Бен-Шола, однако, мало интересовали умонастроения в Эр-Рияде. Все мысли генерала поглощала новость, о которой проговорился агент у Гур-Ариеха его осведомитель. Через год, радостно сообщил он, все мы — палестинцы — станем здесь полноправными гражданами.
  
  Если намерения заговорщиков в самом деле таковы, это откроет невиданные ранее перспективы. Для миллионов бездомных, лишенных своей земли палестинцев, которые ютятся сейчас в Ливане, в секторе Газа и на Западном берегу Иордана, начнется новая жизнь. Воспрянувший Израиль установит прочные отношения с соседями на основе взаимной выгоды. Не об этом ли мечтали основатели государства — от Вейцмана{Вейцман Хаим (1874–1952) президент Израиля с 1948 г., один из основоположников сионизма.} до Бен-Гуриона{Бен-Гурион Давид (1886–1973) премьер-министр и министр обороны Израиля (1948–1953, 1955–1963 гг… с перерывом в 1961 г.), один из лидеров сионистского движения.}? Сам Бен-Шол с детства привык думать о таком повороте событий как совершенно несбыточном. И вот…
  
  — Вы собираетесь поставить в известность политиков? — спросил Гур-Ариех.
  
  Генерал представил себе постоянные перепалки в кнессете, споры депутатов о каждой запятой, дотошный разбор теологических премудростей… Сообщение о том, что солнце восходит с востока, они встретили бы оживленной дискуссией… До апреля еще далеко. Информация должна сохраняться в тайне. Генерал закрыл папку с докладом.
  
  — Пока рано! — заключил он. — Сведений еще недостаточно.
  
  Про себя он решил хранить молчание.
  
  Чтобы гости Ден-Боша не задремали при въезде, градостроители придумали игру-головоломку под названием «Найди дорогу к центру». Победитель оказывается на главной рыночной площади, где размещена стоянка машин. Проигравший из хитроумного лабиринта улочек с односторонним движением вновь попадает на кольцевую дорогу.
  
  Центр города представляет собой равнобедренный треугольник. Северо-западная сторона — река Доммель, северо-восточная — канал Зюйд-Виллемсваарт, южное основание — городская стена. Куинн и Саманта взяли препятствие с третьей попытки и получили приз — номер в отеле «Центральный» на Рыночной площади.
  
  Куинн тотчас схватился за телефонный справочник. Под названием «Золотой Лев» значился только один бар, на Йенсстраат. Куинн и Саманта отправились туда пешком. Портье снабдил их подробным планом центральной части города, однако такой улицы на плане не было. Прохожие в ответ на расспросы недоуменно пожимали плечами. Даже полицейскому на перекрестке пришлось долго изучать свою изрядно потрепанную карту. После долгих усилий поиски увенчались успехом.
  
  Узкий переулок располагался между бульваром Святого Йенса — набережной для пешеходов вдоль реки Доммель — и параллельной ей Моленстраат. Район старинный, трехсотлетней давности. Большинство построек подверглось искусной модернизации: старые кирпичные дома, сохранив прежний облик, получили новомодное благоустройство. Йенсстрааn не менялась, по-видимому, уже много лет.
  
  Тесно поставленные дома, казалось, готовы были вот-вот обрушиться. В пространство между ними едва втиснулся бы автомобиль. Здесь имелось два бара: когда-то шкиперы грузовых барж, поднимавшихся вверх по реке Доммель, причаливали сюда, чтобы промочить горло.
  
  «Золотой Лев» находился в двадцати ярдах от набережной: двухэтажное здание с облупившейся вывеской. Единственное окно с выступом на нижнем этаже украшал витраж. Куинн подергал запертую дверь и нажал кнопку звонка. Никто не отозвался. Бар по соседству был открыт — как и все подобные заведения в городе.
  
  — Что будем делать? — спросила Саманта.
  
  В окне соседнего бара человек, оторвавшись от чтения, внимательно оглядел их, потом снова закрылся газетой. Через глухие деревянные ворота рядом с «Золотым Львом», очевидно, можно было попасть во двор дома, поискать черный ход.
  
  — Подожди здесь! — бросил Куинн Саманте и в одно мгновение перелез через ворота во двор. Вскоре из дома послышался звон стекла, потом шаги и дверь распахнулась.
  
  — Входи! — Куинн жестом пригласил Саманту в дом и притворил за ней дверь. Они сразу оказались в полумраке, только через цветные стекла витража слабо пробивался дневной свет.
  
  Помещение было тесное, в форме латинской буквы L. За стойкой высились, как заведено, полки с рядами бутылок, на разостланном полотенце стояли перевернутые кружки. Ручки пивного насоса были из дельфтского фаянса. Дверца из бара вела в небольшую умывальную комнату. Чтобы попасть в нее со двора, Куинну пришлось разбить окно.
  
  По лестнице они поднялись наверх, в жилую часть дома.
  
  — Он, должно быть, здесь? — неуверенно проговорила Саманта.
  
  Но в комнатке, которая служила гостиной и спальней вместе, никого не оказалось. Куинн заглянул и в отгороженную нишу, где помещалась кухонька с ванной и туалетом, — пусто… На стене висел какой-то пейзаж, напоминавший Трансвааль. Телевизор, разные сувениры из Африки. Постель была не убрана. Книг — ни одной. Куинн осмотрел все шкафы, окинул взглядом антресоли. Никого…
  
  Они спустились вниз.
  
  — Раз уж мы вломились в бар, не грех и угоститься, — заметила Саманта и, нажав на фаянсовую ручку, наполнила две кружки пенистым пивом.
  
  — Откуда, интересно, оно течет? — спросил Куинн.
  
  Саманта заглянула под стойку.
  
  — Трубы уходят под пол.
  
  Лаз в подвал обнаружился под ковриком в углу. Куинн сошел вниз по деревянным ступенькам и щелкнул выключателем.
  
  Просторный подвал со сводчатыми потолками из кирпича. Пиво хранилось в емкостях из нержавеющей стали. В дальнем конце виднелась металлическая решетка: когда-то доставленные в шлюпках по каналу громадные бочки вкатывали прямо сюда. Мальчишкам-прислужникам приходилось сновать вверх-вниз по лестнице с полными кружками.
  
  Три такие старинные бочки, с втулками у днища, все еще стояли у стены. Куинн машинально выдернул одну затычку. Из бочки полилась струя прокисшего пива. То же самое — из второй. Третью затычку Куинн вышиб носком ботинка. Желтая струя потемнела, потом стала розовой.
  
  В три приема Куинн сдвинул бочку с подставки и с силой швырнул на каменный пол. При падении она разлетелась в щепы. На полу в луже пива лежал человек. Открытые глаза смотрели в потолок. Пуля пробила оба виска насквозь. Куинн вгляделся. Этот ли человек стоял тогда за спиной с автоматом «скорпион» наперевес? Он ли уложил британского сержанта и двух агентов американской секретной службы на Шотоверской равнине?
  
  Дуло пистолета уперлось между лопатками Куинна. Заслышав голландскую речь, Куинн обернулся. Грохот падавшей бочки помешал расслышать шаги вошедшего. Вошедший сказал:
  
  — Отлично сработано, mijnheer. Наконец-то вы встретились со своим другом. А нам так его недоставало!
  
  По лестнице спускались еще двое, в мундирах голландской муниципальной полиции. Человек с пистолетом — сержант уголовного сыска — был в штатском.
  
  По дороге к полицейскому участку yа Толбругстраат Саманта обронила:
  
  — Любопытно: если издать полный каталог с подробным описанием всех полицейских участков Голландии, он, наверное, хорошо разойдется?
  
  Полицейский участок Ден-Боша находился наискосок от Groot Zieken Gasthaus (буквально Большого госпиталя). Туда и отправили для вскрытия покойного Йанна Преториуса.
  
  Старший инспектор полиции Дикстра не придал особого значения звонку Папаши Де Гроота. Приезжий из Америки разыскивает какого-то южноафриканца — есть ли о чем тревожиться? И все же накануне в обед он послал на проверку сержанта. Тот вернулся с известием, что бар «Золотой Лев» закрыт.
  
  Местный слесарь подобрал им ключ, однако внутри все оказалось в порядке. Каждая вещь на месте, следов насилия никаких. Запереть дом и уйти — Преториус имел на то полное право. По словам владельца соседнего бара, «Золотой Лев» закрылся только в середине дня. Погода стояла холодная, и держать дверь распахнутой было нельзя. Посетителей он не заметил, но это дело обычное: торговля шла вяло.
  
  Сержант предложил не оставлять наблюдения за домом. Дикстра не возражал. Решение оправдало себя: американец появился спустя сутки.
  
  Дикстра направил запрос в Ворбург, где находился патологоанатомический центр. Для расследования обстоятельств дела прибыл ведущий специалист, сам доктор Веерман.
  
  Во второй половине дня старший инспектор полиции Дикстра терпеливо выслушивал объяснения подозреваемого. Куинн заявил, что познакомился с Преториусом четырнадцать лет тому назад в Париже, а теперь, путешествуя по Голландии, надумал с ним повидаться. Дикстра сохранял полнейшую невозмутимость. Наведя справки через службу внутренней безопасности, он убедился в правдивости сказанного. Преториус действительно жил в Париже, когда Куинн возглавлял там филиал страховой компании.
  
  Нанятый автомобиль тщательно обыскали. Оружия найдено не было. Перетряхнули несколько раз багаж — с тем же результатом. На месте происшествия, как показал сержант, задержанные оружия при себе также не имели.
  
  Дикстра предположил, что Куинн совершил убийство накануне — еще до того, как за домом был установлен надзор. Потом вернулся с намерением забрать что-то из карманов убитого. Но тогда зачем ему было, на глазах того же сержанта, безуспешно ломиться в парадную дверь? Если он сумел запереть ее раньше, то войnи в нее опять было проще простого. Ответа не находилось. В одном Дикстра не сомневался: давнее парижское знакомство — явно не повод для подобного визита.
  
  Профессор Веерман прибыл в шесть и проработал до полуночи. Изнемогавший от усталости старший инспектор полиции Дикстра предложил ему кофе.
  
  — Что скажете, профессор?
  
  — Полный отчет вам будет представлен позднее.
  
  — Хотя бы вкратце, прошу вас.
  
  — Хорошо. Смерть наступила вследствие обширного поражения головного мозга из-за сквозного ранения. Пуля (вернее всего, девятимиллиметровая) была выпущена с близкого расстояния в левый висок и вышла наружу через правый. Она, возможно, застряла в каком-нибудь деревянном предмете внутри бара.
  
  Дикстра кивнул.
  
  — А точное время смерти? Мной задержаны двое приезжих из Америки. Труп обнаружен ими. Явились они якобы для того, чтобы навестить друга. Но воспользовались почему-то черным ходом.
  
  — Смерть наступила вчера в полдень, — заявил профессор. Часом-другим раньше или позже. Подробности станут известны по получении результатов анализов.
  
  — Но в полдень американцы были в арнемском полицейском участке! — запротестовал Дикстра. — Это совершенно точно. В десять они разбили машину, а отпустили их только в четыре. Конечно, они могли тайком покинуть отель ночью, приехать сюда, обстряпать дельце и на рассвете вернуться обратно.
  
  — Исключено! — отрезал профессор, вставая из-за стола. — Этот человек умер вчера, не позднее двух часов пополудни. Если они находились в Арнеме, то, значит, ни в чем не замешаны. Простите, но факты — вещь упрямая.
  
  Дикстра негромко чертыхнулся. Выходит, сержант установил за домом слежку спустя полчаса после того, как убийца скрылся.
  
  В третьем часу ночи Куинн и Саманта вновь обрели свободу.
  
  — По сообщению коллег из Арнема, вчера вы спешили во Флиссинген — успеть к парому, — напомнил им Дикстра.
  
  — Верно, — отозвался Куинн, собирая свою многострадальную поклажу.
  
  — Буду обязан вам, если вы не поменяете маршрут, — проговорил старший инспектор. — Мистер Куинн, наша страна славится гостеприимством, однако ваше в ней присутствие доставляет местной полиции уйму хлопот.
  
  — Примите мои самые искренние сожаления, инспектор, — с чувством произнес Куинн. — Однако мы изрядно устали и проголодались. Можно ли будет скоротать остаток ночи в отеле?
  
  — Разумеется, — согласился Дикстра. — И все же утром мои люди проводят вас до самого парома.
  
  — Я начинаю чувствовать себя августейшей особой, — заметила Саманта в отеле перед тем, как пойти в ванную. Пока она стояла под душем, Куинн исчез. Вернулся он только в пять утра, запрятал принесенный «смит-вессон» в прежний тайник и лег вздремнуть часика на два перед завтраком.
  
  Путь до Флашинга прошел без инцидентов. Куинн напряженно размышлял, что делать дальше. Кто-то убирает наемников одного за другим… След снова потеряй. Где искать теперь — неизвестно. Разве что вновь обратиться за подсказкой к архивам? Быть может, там отыщется какая-то ниточка, хотя это и маловероятно… Со смертью Преториуса дело становилось почти безнадежным.
  
  У причала во Флашинге припарковалась полицейская машина. Два сержанта, не выходя из нее, внимательно проследили, как «опель-аскона» медленно одолел пандус, и не тронулись с места, пока громадный паром не развернулся по направлению к устью Вестершельде.
  
  Во время плавания Саманта продолжала свои записи. В них давался довольно полный обзор полицейских участков в странах Европы. Куинн углубился в чтение лондонских газет, которых не видел уже десять дней. Заголовок «Перетасовка в верхах КГБ?» оставил его равнодушным. Агентство Рейтер сообщало из Москвы, что, по сведениям из информированных источников, в высшем эшелоне советской тайной полиции ожидаются крупные перемены.
  
  Куинн провел в ожидании целых два часа. Недвижный как статуя, он затаился в густой тени ракитника у дома на Карлайл-сквср. Идущие мимо прохожие его не замечали.
  
  После десяти вечера фешенебельный квартал Челси оживился: его обитатели начали разъезжаться по домам из дорогих ресторанов Вест-Энда. Водитель «бентли» доставил Дэвида и Карину Фрост к их дому, расположенному чуть поодаль. Нужный Куинну человек появился ровно в одиннадцать.
  
  Поставив машину напротив дома, он поднялся на крыльцо и вставил ключ в замок. Куинн, неслышно приблизившись, тронул его за локоть:
  
  — Джулиан!
  
  Джулиан Хейман испуганно отпрянул, по тут же опомнился:
  
  — Господи Боже. Куинн! Надо же… Я ведь мог тебя прихлопнуть как муху…
  
  Хейман давно ушел из армии, но сохранял подтянутость. Годы жизни в городе, впрочем, не могли не сказаться на физической форме. Куинн много трудился па винограднике, иод палящим солнцем. Поэтому и не стал уточнять, кто, скорее всего, вышел бы победителем.
  
  — Мне опять нужна твоя картотека, Джулиан.
  
  Хейман окончательно пришел в себя. Он решительно замотал головой.
  
  — Извини, старина, но никак. Этот номер больше не пройдет. Ты, говорят, персона нон грата. По слухам, это связано с делом Кормака. Рисковать не могу… Все!
  
  Куинн этого и ждал. Дело кончено. Он повернул и сошел с крыльца.
  
  — Да. кстати! — крикнул ему вдогонку Хейман. — Вчера я обедал с Барни Симкинсом. Помнишь старика Барни?
  
  Куинн кивнул. Еще бы не помнить… Не кто иной, как Барни Симкинс, директор филиала «Бродерик-Джонс» страховой компании Ллойда, взял его к себе на службу. За десять лет работы Куинну пришлось исколесить всю Европу.
  
  — Так вот, Барни сказал, будто кто-то звонил, спрашивал тебя.
  
  — Кто?
  
  — Откуда мне знать? Звонивший особенно не распространялся. Сказал только, что если ты хочешь с ним связаться, то должен поместить объявление в газете. Парижское издание «Интернэшнл геральд трибьюн». В течение ближайших десяти дней. Подписаться нужно одной буквой — «К».
  
  — Сам-то он назвался хоть как-нибудь?
  
  — Назвался. Но имечко у него, скажу тебе, занятное: Зик.
  Глава 15
  
  Куинн уселся в машину рядом с Самантой. Она ждала его за углом на Малберри-Уок. Вид у Куинна был отсутствующий.
  
  — Что он сказал?
  
  — Э-э… Кто?
  
  — Хейман. Он допустит тебя к картотеке?
  
  — Нет, это ни к чему. Хейман отпадает. Зато есть новости. Звонил Зик.
  
  — Зик? — Саманта изумленно ахнула. — А что ему надо?
  
  — Хочет встретиться.
  
  — Но как же он тебя разыскал?
  
  Куинн выжал сцепление и съехал с обочины.
  
  — Да уж сумел… Когда-то я работал у «Бродерика-Джонса», и мое имя попадалось в газетах. Этого оказалось достаточно. Как видишь, не я один перебираю старые вырезки. Вчера Хейман случайно встретился за обедом с одним из моих бывших сотрудников — вот они и разговорились…
  
  Свернув на Олд-Чёрч-стрит, Куинн снова выехал на Кингз-роуд.
  
  — Куинн, Зик намерен с тобой расправиться. Двух сообщников он уже убрал. Его цель — завладеть всем выкупом. Ты ему как бельмо в глазу. Не зря же он опасается именно тебя. Ты его скорее выследишь, чем агенты ФБР.
  
  Куинн усмехнулся:
  
  — Если б он только знал… Кто он, где он — я и понятия не имею.
  
  Он не стал говорить Саманте, к какому выводу пришел. Марше и Преториус убиты вовсе не Зиком. Разумеется, за соответствующее вознаграждение Зик, не задумываясь, прикончил бы и своих дружков: конголезским наемникам это ничего не стоило. Смущало Куинна то, что оба убийства были точно рассчитаны во времени.
  
  Марше убили перед самым их появлением. К счастью, полиции близко не оказалось. В бар Преториуса они проникли, да еще с заряженным пистолетом, спустя час после смерти хозяина.
  
  Помешала счастливая, как выясняется, для них авария на дороге к Арнему… Иначе им пришлось бы не одну неделю просидеть в Ден-Боше под арестом — до полного расследования дела.
  
  Выехав на Бофорт-стрит, по направлению к Баттерси-бридж, Куинн угодил в дорожную пробку. Транспортные заторы в Лондоне — зрелище привычное, однако сейчас, поздним зимним вечером, дороги в южной части Лондона навряд ли могли быть перегружены.
  
  Боковая цепочка машин, к которой пристроился Куинн, понемногу продвигалась вперед. Полисмен знаками указывал путь в объезд, мимо ограждения на проезжей части. Для всего потока машин оставалась одна лишь узкая полоса.
  
  За ограждением, между двумя полицейскими автомобилями с мигалками, стояла машина «скорой помощи». Дверцы ее были распахнуты. Два санитара с носилками приблизились к месту, где на асфальте лежала прикрытая одеялом бесформенная масса.
  
  Полисмен нетерпеливо замахал рукой. Высунувшись из машины, Саманта посмотрела на здание, у которого произошел несчастный случай: из открытого окна на верхнем этаже выглядывал полицейский.
  
  — Кажется, кто-то упал с восьмого этажа, — сообщила она. — В окне виден полицейский.
  
  Куинн неопределенно хмыкнул, стараясь не врезаться в притормозивший впереди автомобиль, водитель которого засмотрелся на происходившее внутри ограждения. Вскоре дорога освободилась, и Куинн, пересекая Темзу, прибавил скорости. Имя погибшего он так и не узнал. Да и вряд ли оно что-нибудь ему сказало бы — Энди Ланг…
  
  — Куда мы едем? — спросила Саманта.
  
  — В Париж, — коротко сказал Куинн.
  
  В Париж Куинн возвращался, словно к себе домой. В Лондоне он жил дольше, однако Париж значил для него слишком многое.
  
  Здесь он ухаживал за Жаннетт и добился взаимности. Здесь они поженились. Здесь, в квартирке на улице де Гренель, провели два блаженных года. Здесь, в американском госпитале в Нёйи, у них родилась дочь.
  
  Куинн был своим чуть ли не в каждом парижском кафе: там, после гибели Жаннетт и Софи в катастрофе на Орлеанском шоссе, он пытался заглушить горе выпивкой. Париж был для Куинна и раем, и адом. Под небом Парижа он был по-настоящему счастлив и здесь же, в Париже, не раз просыпался поутру в канаве. Да, Париж он знал как свои пять пальцев.
  
  Куинн и Саманта провели ночь в мотеле на окраине Эшфорда, затем рейсовым катером на воздушной подушке перебрались из Фолкстона через пролив в Кале и к обеду очутились в Париже.
  
  Остановились они в небольшом отеле неподалеку от Елисейских полей. Куинн тотчас отправился искать место, где припарковать машину. В Восьмом округе Парижа, несмотря на многие его достоинства, сделать это не так просто. Поставить автомобиль у отеля «Колизей» означало навлечь на себя штраф. Поэтому Куинн воспользовался услугами круглосуточной подземной стоянки на рю Шаво-Лагард — как раз за площадью Мадлен — и вернулся в отель на такси. Придется поступать так и впредь… Попутно Куинн устроил два дела, необходимые для дальнейших действий.
  
  После обеда Куинн и Саманта отправились на такси в «Интернэшнл геральд трибьюн». Редакция помещалась в доме 181 по авеню Шарля де Голля в Нёйи.
  
  — Боюсь, что в завтрашний выпуск ваше объявление не попадет, — извиняющимся тоном сказала им девушка в отделе справок. — Мы принимаем заявки ежедневно, но только до 11.30. Напечатаем послезавтра.
  
  — Ничего страшного, — успокоил ее Куинн, рассчитываясь наличными. На обратном пути в такси он развернул врученный ему бесплатный экземпляр газеты.
  
  В глаза ему бросился крупный заголовок: «Отставка генерала Крючкова. Чистка в верхах уволен шеф КГБ». Хотя события эти его и не касались, Куинн не без любопытства вчитался в статью. Собственный корреспондент газеты сообщал из Москвы, что советское Политбюро «с сожалением» приняло отставку председателя КГБ генерала Владимира Крючкова в связи с уходом его на пенсию. Временное исполнение обязанностей председателя — до назначения членами Политбюро его преемника — возложено на первого заместителя.
  
  Корреспондент высказывал предположение, что перемены в руководящем составе органов безопасности вызваны недовольством членов Политбюро деятельностью Первого главного управления, которое ранее возглавлял Крючков. По мнению автора статьи, очевидным было желание Политбюро (имелся в виду прежде всего сам Г орбачев) влить свежие силы в отдел разведывательной службы за рубежом, включить в работу представителей более молодого поколения.
  
  Саманта впервые была в Париже, и Куинн взял на себя обязанности гида. С утра до вечера он водил ее по городу, показывая знаменитые достопримечательности — Триумфальную арку, Эйфелеву башню, Тюильрийские сады (в это время как раз шел дождь), Лувр. Поужинали они в кабаре «Лидо».
  
  Наутро Куинн поспешил купить у разносчика газету. Объявление было напечатано. Занимало оно всего одну строчку: «З. Я здесь. Позвони мне по телефону. К.». Куинн указал номер в отеле «Колизей» и предупредил портье, что ждет звонка.
  
  Звонок раздался в 9. 30.
  
  — Куинн?
  
  Голос он узнал сразу.
  
  — Зик, это гостиница. Сам понимаешь, тут особенно не разговоришься. Перезвони мне через тридцать минут.
  
  Куинн продиктовал номер телефонной кабины на площади Мадлен. И тотчас заторопился из номера, бросив на ходу Саманте:
  
  — Вернусь через час.
  
  Ровно в десять Куинн, стоя в кабине, снял трубку.
  
  — Куинн, нам нужно поговорить.
  
  — А сейчас мы что делаем. Зик?
  
  — Встретиться и поговорить.
  
  — Конечно, давай. Когда, где?
  
  — Только смотри, не вздумай шутить. Будь один, без оружия.
  
  — Идет.
  
  Зик назвал время и место встречи. Записывать смысла не было. Вернувшись в отель, Куинн застал Саманту в баре за завтраком. На столике перед ней лежали круассаны и чашка кофе с молоком. Самми с нетерпением ждала новостей.
  
  — Что ему надо?
  
  — Хочет встретиться, лицом к лицу.
  
  — Куинн, милый, будь осторожен. Это же убийца! Где и когда?
  
  — Потом скажу, в номере. Здесь могут услышать.
  
  За соседним столиком завтракала припозднившаяся пара.
  
  — Встречаемся в отеле «Роблен». — сообщил Куинн Саманте, когда они поднялись наверх. Завтра, в восемь утра. У него в номере. Он числится там мод именем Смит, представляешь?
  
  — Я должна быть там. Куинн, с гобой. Мне все эго очень не нравится. Не забывай, я тоже прошла выучку и умею обращаться с оружием. Ты ведь возьмешь с собой «смит-вессон»?
  
  — Еще бы!
  
  Чуть позже Саманта иод каким-то предлогом спустилась в бар и пробыла там минут десять. Куинн вспомнил, что в баре есть телефон.
  
  В полночь, когда Саманта крепко спала. Куинн поднялся и завел будильник на шесть. Неслышно собрал всю свою одежду, прихватил пистолет и выглянул в коридор. Никого… За дверью он оделся, сунул пистолет за пояс, одернул куртку и осторожно спустился к выходу.
  
  Через четверть часа таксист высадил Куинна у отеля «Роблен».
  
  — La chambre de Monsieur Smith, s'il vous plaît!{Комнату месье Смита, пожалуйста! (фр.).} — обратился он к ночному дежурному. Тот. сверившись со списком, вручил ему ключ. Номер 10. Третий этаж. Куинн поднялся но лестнице и вошел в номер.
  
  Лучшим местом для засады была ванная. Располагалась она рядом со спальней, и оттуда хорошо просматривалась входная дверь. Вывернув лампочку из верхнего светильника. Куинн взял стул и поместился на нем в ванной, оставив дверь чуточку приоткрытой. Глаза скоро приноровились к темноте, и он ясно различал очертания мебели в пустой спальне, слабо освещаемой уличным фонарем. Шторы на окнах он предусмотрительно не задвигал.
  
  К шести никто не появился. Из коридора не доносилось ни единого шороха. В половине седьмого постояльцу из соседнего номера принесли кофе: послышались шаги, негромкий стук в дверь, потом шаги удалились, и снова все затихло. Номер 10 никого не интересовал.
  
  В восемь Куинн почувствовал, будто с плеч у него свалилась гора. Выждав еще двадцать минут, он вышел из номера, запер за собой дверь, спустился в холл и рассчитался с портье. Такси доставило его в отель «Колизей». Саманта встретила Куинна в состоянии, близком к истерике.
  
  — Куинн, где ты пропадал? Я чуть с ума не сошла. Проснулась в пять — смотрю, тебя нет. Господи Боже, мы ведь опоздали! Зик нас не дождался.
  
  Куинн мог бы солгать, но раскаяние взяло верх, и он выложил все начистоту. Саманта дрогнула, как если бы он ударил ее по лицу.
  
  — Так ты заподозрил меня?! — прошептала она, стиснув ладонями виски.
  
  Куинн сознался, что да. Два убийства кряду — едва ли не у них на глазах. Ясно, что преступников устраняют преднамеренно, по плану. Куинн отыскал обоих — и оба раза его опередили. Случайность? Вряд ли… Кто-то явно наводил на след.
  
  Саманта, с явным трудом переборов обиду, взяла себя в руки, выпрямилась.
  
  — Ну хорошо, так когда же встреча состоится на самом деле? Если ты мне еще доверяешь…
  
  — Совсем скоро, в десять часов. Кафе на рю де Шалон, у Лионского вокзала. Эnо не так близко: пора поторапливаться.
  
  В такси Саманта казалась воплощением немого укора. Они проехали по набережной Сены из северо-западной части города на юго-восток. Куинн отпустил машину на углу рю де Шалон и проезда Гатбуа. Остаток пути они проделали пешком.
  
  Искомая улица соседствовала с отгороженными стеной железнодорожными путями, идущими на юг. Мимо то и дело с грохотом проносились поезда. Район был неуютный, грязный.
  
  Узенькие проезды соединяли рю де Шалон с шумящей в отдалении авеню Домеyиль. Пройдя квартал, Куинн свернул налево, в проезд Вотрен.
  
  — Местечко препакостное, — заметила Саманта.
  
  — Такое уж он выбрал. Где тут кафе?
  
  Ни одно из двух здешних кафе на соперничество с кафе «Ритц» притязать не могло. Куинн пересек улицу и толкнул дверь, над которой красовалась вывеска «Chez Hugo»{«У Гюго» (фр.).}.
  
  Внутри было пусто. Окна задернуты плотными занавесками. За стойкой небритый хозяин возился с кофеваркой. Фигура Куинна у входа хорошо была видна отовсюду. Вглядевшись в полумрак, он заметил наконец единственного посетителя. Тот недвижно сидел в дальнем углу и поверх чашки кофе пристально смотрел на Куинна.
  
  Куинн, сопровождаемый Самантой, приблизился к столику. Человек не шелохнулся. Мельком окинув взглядом Саманту, он не спускал глаз с Куинна. На посетителе был вельветовый пиджак, ворот рубашки расстегнут. Внешность самая заурядная: невыразительное лицо, изрытое оспой, редеющие рыжеватые волосы. На вид лет сорок пять.
  
  — Зик?
  
  — Он самый. Садись. Кто это с тобой?
  
  — Моя помощница. Без нее никуда. Не возражаешь? Что ж, давай поговорим.
  
  Куинн сел напротив Зика, демонстративно положив руки на стол. Зик смотрел на него с нескрываемой неприязнью. Лицо знакомое: где-то он уже его видел… В картотеке Хеймана? Или в Гамбурге? Ну да, конечно же! Сидней Филдинг, командир взвода Пятого парашютно-десантного отряда Джона Петерса в бывшем Бельгийском Конго. Зик с трудом сдерживал себя. Его распирало от бешенства. Но в злобно горящих глазах сквозила затравленность. Куинну вспомнился Вьетнам: такое выражение он встречал там не раз. Такая же бессильная ярость — и страх. Смертельный, отчаянный страх… Зика словно прорвало.
  
  — Ты сволочь, Куинн! Все вы дерьмо вонючее! И врать мастера… Не ты ли клялся, что нас не тронут? Дескать, отсидитесь недельку-другую — а там полиция о вас и думать забудет… Засранцы! Большой Поль девался невесть куда, а Йанни угодил в морг. Это называется — не тронут, а? Пускаете в расход по одному.
  
  — Полегче, Зик. Я таких обещаний не давал. Меня самого искали. Давай-ка начнем с самого начала. Скажи, зачем вы похитили Саймона Кормака?
  
  Зик ошалело уставился на Куинна, словно тот спросил, откуда восходит солнце.
  
  — Вам ведь заплатили авансом, так? А выкуп?
  
  — Отвалили полмиллиона. Выкуп — это не в счет. Себе я взял две сотни, остальные поделил на троих поровну. А выкуп, сказали, — это ваша забота.
  
  — Ну хорошо. А кто платил, кто заказывал музыку? Я, как тебе известно, человек со стороны. Меня вызвали через день, просили помочь. Объясни, кто все это затеял?
  
  — Какой-то американец. Больше я о нем ничего не знаю. Назваться он не назвался. Невысокий толстяк. Черт его разберет, как он меня нашел. Мы всегда встречались с ним в гостинице. Прихожу, а он уже в маске. Но деньги дал вперед, наличными.
  
  — Были, наверное, расходы и немалые?
  
  — На это он не скупился. И даже давал наличными. Тысяч сто угрохали, это уж точно.
  
  — За дом, где вы прятались, платили сами?
  
  — Нет, убежище было для нас уже подготовлено. Мы собрались в Лондоне за месяц до дела. Американец дал ключи, велел все устроить.
  
  — Где находится дом?
  
  Зик назвал адрес. Позднее Крамер направил туда целую бригаду экспертов для тщательного обследования. Дом был не арендован, а приобретен законным образом, за двести тысяч фунтов стерлингов, нефтяной акционерной компанией, зарегистрированной в Люксембурге.
  
  Интересы компании, директора которой никто в глаза не видал, представлял люксембургский банк. Вексель на сумму, необходимую для покупки, поступил из швейцарского банка. Сумма была внесена наличными в женевском отделении банка. Внешности покупателя там никто не запомнил.
  
  Дом находился вовсе не к северу от Лондона, а в противоположной стороне в Сассексе, близ Ист-Гринстеда. Перед каждым звонком Зик совершал рейс по кольцевой автостраде М25.
  
  Эксперты скрупулезно осмотрели дом сверху донизу. Несмотря на все старания бандитов, обнаружились не замеченные ими отпечатки пальцев, однако принадлежали они Марше и Преториусу.
  
  — «Вольво» сами раздобыли? Кто платил?
  
  — Да, сами. И автомобиль, и все прочее снаряжение. Платил американец. Он же дал «скорпион». Уже в Лондоне.
  
  Куинн не знал, что машина к тому времени нашлась: кончился срок ее парковки на многоэтажной стоянке в аэропорту Хитроу. В то утро преступники повернули из Бакингема обратно в Лондон. В Хитроу сели в рейсовый автобус до Гатуика — еще одного лондонского аэропорта. там пересели на поезд и добрались до Гастингса. Оттуда на разных такси доехали до Ньюхейвена и успели на паром, отправлявшийся в полдень до Дьеппа. Во Франции они разъехались в разные стороны и постарались затаиться.
  
  В багажнике «вольво» при осмотре были обнаружены отверстия, пробитые для доступа воздуха: был отмечен также стойкий запах миндаля. Скотленд-Ярд довольно быстро установил личность прежнего владельца. Приобретен автомобиль был за наличные, документы так и остались непереоформленными. Приметы покупателя совпадали: это был тот же рыжеволосый человек, который приобретал «форд-транзит».
  
  Секретные сведения сообщал толстяк?
  
  — Какие сведения? переспросила Саманта.
  
  Зик насторожился:
  
  — Откуда тебе это известно?
  
  Он явно подозревал, что Куинн из числа работодателей, теперь его преследующих.
  
  — Ты действовал безошибочно, — сказал Куинн. — Сначала дождался моего приезда, потом потребовал посредника. Видишь ли, для меня это что-то новенькое. Ты отлично знал, когда нажать, когда уступить. Мы уже, можно сказать, договорились, но тут ты вдруг потребовал вместо долларов алмазы… Оттянуть время?
  
  Зик кивнул.
  
  — Верно. Перед похищением мне все как следует растолковали, что и как. А потом я должен был держать связь по телефону. Звонил толстяку точно по расписанию. Переговаривались через автоматы. Голос его я хорошо изучил. Иногда он вносил в план изменения, он это называл «поднастроиться». Я делал только то, что мне велели.
  
  — Понятно. — Куинн помолчал. — И этот толстяк тебя успокоил: мол, никто вас и пальцем не тронет. Скрыться дело плевое. Полиция месяц-другой посуетится и успокоится. Раз следов нет, то и поиски прекратят. А вы заживете себе припеваючи… Ты что, вправду поверил этим басням? Ты и вправду вообразил, будто можно похитить и убить сына американского президента — и остаться безнаказанным? Зачем вы пошли на убийство? Для чего вам это понадобилось?
  
  Лицо Зика судорожно дергалось. Глаза налились кровью.
  
  — То-то и оно: для чего? Говнюки вы все! — яростно зашипел он. — Не убивали мы его, понятно? Бросили на дороге, как было велено. Живого и невредимого. Волос с его головы не упал. И сразу уехали. А назавтра слышим — труп. Я ушам своим не поверил: что за чушь! Мы тут ни при чем, понятно?
  
  На рю де Шалон из-за угла показался автомобиль. Человек на заднем сиденье сжимал в руках винтовку. Машина медленно проехала по улице, словно в поисках нужного дома, задержалась у одного кафе, проехала еще немного вперед и остановилась у второго. Мотор продолжал работать.
  
  — Саймон погиб от взрыва бомбы, спрятанной внутри кожаного пояса. В момент похищения этого пояса на нем не было. Кто ему дал этот пояс? Кроме вас, некому!
  
  — Я не давал! — выкрикнул Зик. — Не давал, ясно? Это Орсини.
  
  — Кто такой Орсини? Выкладывай.
  
  — Наемный убийца с Корсики. Моложе нас троих. Когда мы уезжали на встречу с тобой, Саймон был одет как обычно. Вернулись, смотрю — а он во всем новом. Орсини я чуть голову тогда не оторвал. Взял да и нарушил запрет, ушел из дома. За покупками, видите ли… Болван!
  
  Куинн вспомнил шумный скандал, слышный в подвале. Он-то подумал: из-за добычи передраться готовы. Оказывается, вон что…
  
  — Почему он так сделал?
  
  — Сказал, будто Саймон пожаловался на холод. Он и решил: ничего страшного не случится. Пошел пешком в Ист-Гринстед, обзавелся одеждой в магазинчике для туристов. Я его разорвать был готов. По-английски он двух слов не может связать. Любой встречный его бы запомнил.
  
  — Ясно одно: одежду доставили в твое отсутствие, — заключил Куинн. — А как он выглядит, этот Орсини?
  
  — Лет тридцать с небольшим. Профессиональный гангстер. Воевать не воевал. Иссння-темный подбородок, черные глаза, на щеке шрам от ножа.
  
  — Почему ты взял его в дело?
  
  — Я не брал. Большой Поль, Йанни — мы дружили не один год, поддерживали между собой связь. Корсиканца мне навязал толстяк… И вот — Йанни убит, а Большой Поль пропал без следа.
  
  — Скажи, а зачем я тебе вдруг понадобился? Что, собственно, я должен для тебя сделать?
  
  Зик наклонился вперед и стиснул Куинна за локоть.
  
  — Хочу выйти из игры. Если ты с теми, кто меня нанимал, передай, что гоняться за мной им незачем. Я буду нем, как рыба. Никакой шпик меня не расколет. Пусть не волнуются.
  
  — Ты не за того меня принимаешь.
  
  — Тогда скажи своим: сына президента я не убивал. В договор это не входило. И в мыслях такого не держал, жизнью клянусь!
  
  Куинн подумал: окажись ты в руках правосудия, жизнь — как раз то, что с тебя взыщут.
  
  — И последнее, Зик. Алмазы. Если ты рассчитываешь на снисхождение, выкуп лучше вернуть. Или он уже растрачен?
  
  — Нет. — Зик мотнул головой. — Не пришлось. Камушки на месте, черт бы их взял! Все до единого.
  
  Он пошарил где-то внизу, вытащил холщовый мешок и плюхнул его на стол.
  
  — Вот!
  
  Глаза Саманты округлились.
  
  — Итак, Орсини, — невозмутимо продолжал Куинн. — Где он сейчас?
  
  — Откуда мне знать? Наверное, вернулся к себе, на Корсику. Десять лет работал на бандитские шайки — Марсель, Ницца, Париж. Больше из него я ничего не мог вытянуть. Да! Деревушка, откуда он родом, — Кастельбланка.
  
  Куинн поднялся, взял мешок.
  
  — Ты вляпался по уши, приятель. Отмазаться не так-то просто. Я поговорю с властями. Твое признание примут к сведению. Но этого мало. За тобой и твоими сообщниками стоят другие, а за ними, наверное, еще кто-то, повыше. Если ты расскажешь все как на духу и тебе поверят — жизнь, быть может, тебе и сохранят… Тем, другим, — вряд ли.
  
  Куинн направился к выходу, Саманта — следом за ним. Зик тоже собрался идти с ними, словно видел в американце защиту. На пороге Куинн обернулся.
  
  — Последнее, что я хотел спросить. Откуда имя такое Зик?
  
  Психиатры и дешифровщики приложили немало усилий, пытаясь по выбору прозвища установить личность похитителя. Вспомнили библейских пророков — Иезикииля, Захарию. Зик — не уменьшительное ли от этих имен? Перебрали всех преступников с похожими именами, их родичей.
  
  — Точнее, ЗИК, — услышал Куинн в ответ, — Буквы на номерном знаке моего первого автомобиля.
  
  Куинн удивленно вскинул бровь. Вот и вся разгадка… Он шагнул на улицу почти одновременно с Зиком. Саманта еще мешкала у входа, когда раздался треск винтовочных выстрелов.
  
  Пуля со свистом пролетела мимо уха Куинна, обдав ему щеку холодным ветерком, и впилась Зику в горло.
  
  Куинна спасла мгновенная реакция, выработанная за годы. Зик ударился о косяк, потом его качнуло вперед. Прежде чем колени убитого подломились, Куинн успел заслониться им, как щитом.
  
  Отпрянув за дверь, Куинн рывком сгреб Саманту и бросился с ней плашмя на пол. Вторая пуля пролетела над головами, отбив от боковой стены кусок штукатурки. Дверь на пружине с шумом захлопнулась.
  
  Куинн, увлекая за собой Саманту, поспешно перебрался ползком в дальний угол кафе. Раздались новые выстрелы. Зеркальное окно разлетелось вдребезги, пули изрешетили входную дверь. Бармен (по-видимому, сам Гюго) с разинутым ртом замер у стойки. Он сообразил нырнуть вниз, только когда на него дождем посыпались осколки разбитых бутылок.
  
  Пока винтовку перезаряжали, Куинн вскочил и, ухватив Саманту за руку, сжимая в другой мешок с алмазами, ринулся к черному ходу. Они оказались в темпом коридоре, потом попали в неопрятную кухню. Куинн пинком распахнул вторую дверь и они выскочили на задний двор.
  
  Здесь громоздились ящики с бутылками из-под нива. Взобравшись по ним, беглецы перелезли через стену в соседний двор, примыкавший к мясной лавке. Промелькнув мимо ошарашенного владельца, они выбежали на проезд Гатбуа. В трех шагах, к счастью, стояло такси. Пожилая дама, с кошельком в руке, с трудом выкарабкивалась из машины. Куинн не слишком галантно отодвинул ее плечом в сторону со словами:
  
  — C’est payé, madame!{Уплачено, мадам! (фр.).}
  
  Не теряя ни секунды, он втолкнул Саманту на заднее сиденье, сел рядом с ней и сунул водителю пачку банкнот.
  
  — Скорее жмите отсюда! Нас выследили. Муж моей подруги здесь: гонится по пятам. И мордоворота какого-то нанял.
  
  Марсель Дюпон — пожилой водитель с моржовыми усами — проработал парижским таксистом сорок пять лет. До этого сражался в рядах участников Сопротивления. Был парашютистом-десантником. Как истый француз, он не мог остаться безразличным к привлекательной блондинке, оказавшейся у него в машине. А как коренной парижанин, хорошо знал цену толстой пачке банкнот, предложенной пассажиром. Прошли те времена, когда американцы давали на чай по десять долларов. Теперь этого многим хватало за глаза на целый день в Париже… Выпустив облако сизого газа, такси ринулось к авеню Домениль.
  
  Куинн перегнулся через Саманту, чтобы захлопнуть дверцу. Что-то мешало, и дверца захлопнулась только со второй попытки. Саманта бессильно откинулась на сиденье, бледная как полотно. Заметив, что на полу валяется ее любимая сумочка из крокодиловой кожи, купленная в универмаге «Харродз», она потянулась за ней. От удара дверцы низ сумочки сплющился, и нитки по шву лопнули. Саманта всмотрелась внимательней, и брови ее озадаченно поползли вверх.
  
  — Что тут такое, Куинн?
  
  Из образовавшейся щели высовывался край плоской черно-оранжевой батарейки, похожей на те, что используются в фотоаппаратах «Поляроид». Куинн перочинным ножом вспорол обшивку и обнаружил в основании сумочки миниатюрное подслушивающее устройство новейшей конструкции. Микрофон был вмонтирован в застежку, антенна спрятана внутри плечевого ремня. В целях экономии энергии передатчик включался только при звуках голоса.
  
  Глядя на находку, Куинн задумался. Даже если устройство еще действует, воспользоваться им для передачи ложной информации вряд ли удастся. Возглас Саманты наверняка не ускользнул от внимания тех, кто подслушивает. Куинн вытряхнул из сумочки все пожитки, попросил шофера остановиться у обочины и спровадил сумочку в урну для мусора.
  
  — Теперь с Марше и Преториусом все понятно, — сказал Куинн. — Слежку за нами ведут двое. Один где-то поблизости, передает сведения о нашем маршруте по телефону. Другой успевает к цели раньше нас. Не пойму только, почему они не явились тогда в гостиницу на мнимое свидание в Зиком?
  
  — У меня с собой ее не было.
  
  — Чего именно?
  
  — Сумочки. Помнишь, я завтракала внизу, в баре? Ты тогда сказал: «Здесь люди — поговорим в номере». Я забыла сумочку на стуле. Когда шла за ней, думала: наверняка украли. Какая жалость, что никто не польстился!
  
  — Точно, они сумели подслушать только мой разговор с водителем такси: «Высадите нас на углу рю де Шалон…» И слово «кафе». Кафе там два, а какое из них — они не знали.
  
  — Как же они ухитрились вмонтировать микрофон? Сумочка была всегда со мной.
  
  — Подменили, что же еще? Тайком подсунули точную копию. Сколько людей перебывало в кенсингтонской квартире?
  
  — После твоего бегства? Толпы! Крамер со своими подчиненными, Браун, Коллинз, Сеймур, агенты ФБР — трое или четверо. Сама я была в посольстве, ездила за тобой в Суррей, летала в Штаты, потом обратно — но с сумочкой не расставалась.
  
  — Переложить вещи из старой сумочки в новую, включить устройство — дело минутное.
  
  — Куда едем, приятель? — спросил шофер.
  
  Возвращаться в отель было нельзя. Но вот о стоянке, где Куинн оставил свой «опель», убийцы не подозревали. Там Куинн был один, без Саманты.
  
  — Площадь Мадлен, угол Шово-Лагард.
  
  — Куинн! Быть может, мне стоит вернуться в Штаты? Рассказать обо всем. Настоять, чтобы к нам приставили американских полицейских. В Вашингтоне должны знать о том, что сообщил Зик.
  
  Куинн молча смотрел в окно на мелькающие улицы. Автомобиль, проехав рю Ройяль, обогнул площадь Мадлен и остановился у входа в гараж. Чаевых Куинн не пожалел.
  
  — Куда мы направляемся? — спросила Саманта, когда они устремились на своем «опеле» через Сену по направлению к Латинскому кварталу.
  
  — Ты — в аэропорт.
  
  — Я лечу в Вашингтон?
  
  — Ни в коем случае! Самая большая опасность подстерегает сейчас тебя именно гам. По сравнению с теми, кто держит в своих руках нити игры, все эти наемники — просто младенцы. Они только исполняли приказ. Вся информация от нас кем-то немедленно передавалась Зику. Они видели нас насквозь. Все действия полиции, любые намерения Лондона и Вашингтона становились им известны из первых рук. Все было тщательно отрежиссировано. И убийство Саймона Кормака — тоже.
  
  Когда Саймон бежал по дороге, кто-то должен был прятаться поблизости, чтобы передать сигнал взрывному устройству. Как этот тип узнал, где ему находиться? Да так же, как Зик! А Зик получал точные указания с первой минуты до последней. Меня не убили только потому, что это не входило в их планы. Зик вообще не собирался брать на себя еще и убийство.
  
  — Но ведь Зик назвал того, кто снабжал его инструкциями! — возразила Саманта. — Платил американец — толстяк, как он выразился.
  
  — А кто поставлял инструкции толстяку?
  
  — Верно, не один же толстяк сам по себе все это затеял…
  
  — Иначе и быть не может. Тут замешан кто-то из самых верхов. Птицы высокого полета. Что случилось и как, нам более или менее известно. Почему, кто виновник, это еще предстоит узнать. Теперь представь: ты вернулась в Вашингтон и пересказываешь членам кабинета откровения Зика. Чем мы располагаем? Свидетельством бывшего наемника, похитителя с криминальным прошлым, к тому же, что весьма кстати, покойника. Его мотивы понятны: преступник в ужасе от содеянного — мечется во все стороны, ищет, как спастись, готов на все — выдать сообщников, возвратить алмазы, лишь бы уцелеть самому. Что ему остается? Сочинить небылицу о том, как он плясал под чужую дудку.
  
  — И куда мы теперь?
  
  — Тебе необходимо где-нибудь спрятаться. Мне — найти корсиканца. Ключом к разгадке владеет только он. Он — подручный толстяка. Именно через него к Саймону попал злополучный пояс. Наверняка Зик и тянул с переговорами только потому, что бомба была еще не готова. Помнишь, он вдруг вместо наличности потребовал алмазы? Так ему приказали — и шесть дней было выиграно. События развивались чересчур быстро, следовало притормозить. Имя толстяка Орсини должен знать. Если он жив, я его заставлю разговориться. Тогда только можно отправляться в Вашингтон.
  
  — Возьми меня с собой, Куинн! Разве не такой у нас был уговор?
  
  — Уговор с тобой заключили в Вашингтоне. Теперь он потерял силу. Сказанное Зиком — до последнего слова — слышали не одни мы. И те, кто слушал с нами, знают, что нам это известно. Охота пойдет на нас. Но стоит нам узнать имя толстяка, роли переменятся. ФБР выследит преступников. ЦРУ тоже не останется в стороне.
  
  — Где же мне придется скрываться, и как долго?
  
  — Пока я тебя не извещу. Полетишь в Малагу. На юге Испании у меня есть друзья: они о тебе позаботятся.
  
  В Париже, как и в Лондоне, два аэропорт. Девяносто процентов заграничных рейсов отправляются из нового аэропорта Шарль де Голль на севере столицы. Аэропорт Орли на юге обслуживает по старинке рейсы в Испанию и Португалию. Существуют и две конечные остановки рейсовых автобусов между аэропортами, что создает добавочную путаницу. Рейсовые автобусы в Орли отравляются со станции Мэн-Монпарнас в Латинском квартале. Спустя полчаса Куинн и Саманта уже входили в вестибюль автостанции.
  
  — А что станется в моими вещами в отеле? Они пропадут? — жалобно спросила Саманта.
  
  — О них лучше забыть. Бандиты не дураки: они уже наверняка поджидают нас там. Паспорт при тебе?
  
  — Как всегда.
  
  — Мой тоже. А кредитная карточка?
  
  — Конечно, здесь.
  
  — Тогда постарайся взять денег как можно больше.
  
  Свою последнюю наличность Куинн истpaтил на авиабилет до Малаги. На ближайший рейс в 12.45 Саманта опаздывала, следующий рейс был в 5.35 вечера.
  
  — В вашем распоряжении еще пять часов, — сообщила Куинну кассирша. В Орли автобусы отправляются каждые двадцать минут, от ворот «J».
  
  Куинн поблагодарил ее, пересек вестибюль и вручил билет Саманте. Из полученных пяти тысяч долларов он взял себе четыре.
  
  — Пойдем на автобус прямо сейчас, я тебя провожу. В Орли тебе будет спокойнее. Они могут начать проверять все рейсы. Там сразу же постарайся зарегистрировать билет и жди в зале для прошедших таможенный досмотр. Им туда сложнее проникнуть. Куни себе новую сумочку, чемодан, что-нибудь из одежды — все, что понравится. Смотри, не опоздай на рейс. В Малаге тебя встретят.
  
  — Но я же не говорю по-испански!
  
  — Ничего страшного. Там все знают английский.
  
  Прежде чем войти в автобус, Саманта обвила руками шею Куинна, прижалась к нему.
  
  — Куинн, прости меня… Один ты бы справился лучше.
  
  — Твоей вины нет.
  
  Куинн приподнял ее лицо и поцеловал в губы. Со стороны — обычная сцена прощания.
  
  — Где бы я раздобыл без тебя «смит-вессон»? Я думаю, он мне еще пригодится.
  
  — Береги себя! — прошептала Саманта.
  
  На бульваре де Вожирар дул пронизывающий ветер. В багажный отсек автобуса заталкивали последние чемоданы. Все пассажиры уже расселись по своим местам. На прощание Саманта, дрожавшая от озноба, прижалась к Куинну. Он ласково гладил ее светлые волосы.
  
  — Не тревожься: со мной все будет в порядке. Положись на меня… Дня через два мы созвонимся. И тогда — по домам, со спокойной душой.
  
  Куинн помахал вслед удаляющемуся автобусу. Пора было приниматься за дело.
  
  По дороге к большому поч говому отделению, недалеко от станции, Куинн купил в магазине канцелярских принадлежностей листы картона и оберточную бумагу. На почте с помощью перочинного ножа, бечевки и клейкой ленты соорудил внуши тельную посылку, вну трь которой вложил мешок с алмазами. Посылку — с объявленной ценностью и доплатой за срочность — он адресовал в Лондон, на имя американского посла Алоизиуса Фэйру эзера.
  
  По международному телефону связался со Скотленд-Ярдом и передал сообщения для Найджела Крамера. В нем указывался адрес дома в окрестностях Ист-Гринстеда в Сассексе.
  
  Последний звонок он сделал в Эстепону. Переходить на испанский не пришлось. Владелец кафе провел детство на одной из лондонских окраин.
  
  — Все будет как надо, дружище! — заверил Куинна голос по телефону. — Встретим твою подругу. Можешь не волноваться.
  
  Покончив с основными делами, Куинн сел в машину. На ближайшей бензоколонке заправил полный бак горючего и влился в поток транспорта, движущийся по направлению к кольцевой дороге. Спустя час он уже мчался по автостраде А6 на юг, к Марселю.
  
  Поужинав в Боне, Куинн прикорнул на заднем сиденье. Потом, освеженный сном, под утро вновь взялся за руль.
  
  Все это время, начиная с полудня, в ресторане «Сан-Марко», напротив отеля «Колизей», за столиком у окна сидел человек, не спускавший глаз с входной двери отеля. Он пообедал, потом заказал ужин. Официанты, полагавшие, что он занят чтением, начинали коситься на него с неудовольствием.
  
  В одиннадцать ресторан закрывался. Человек встал и направился в соседний отель «Ройяль». Объяснив дежурному, что ждет знакомого, он расположился в холле, поближе к окну, и продолжил наблюдение за отелем. В два часа ночи он покинул свой пост и сел в автомобиль.
  
  Подъехав к открытому круглосуточно почтовому отделению на рю де Лувр, он направился к дежурной телефонистке и сделал заказ на международный разговор с указанием вызываемого лица. Вошел в кабину, уселся и стал дожидаться звонка.
  
  — Allô, monsieur, — донесся из трубки голос телефонистки. — Вы меня хорошо слышите? Соединяю. Кастельбланка на линии. Говорите.
  Глава 16
  
  Коста-дель-Соль — место, где охотно обосновываются преследуемые полицией британские уголовники.
  
  Грабители и налетчики, переложив содержимое банковских сейфов и бронемашин в свои карманы и чудом ускользнув от цепкой хватки Скотленд-Ярда, без сожаления расстаются с землей предков и находят себе спасительный приют под горячим солнцем юга Испании. Здесь, на приволье, можно всласть попользоваться всеми благами, какие сулит внезапно свалившееся богатство. Кто-то не без остроумия подметил, что ясным днем в Эстепоне осужденных по высшей категории увидишь больше, чем на перекличке в тюрьме Ее Величества в Паркхерсте.
  
  В тот вечер, после звонка из Парижа, четверо таких молодцов ожидали прибытия самолета в аэропорту Малаги. Ронни, Берни и Артур — в светлых костюмах и панамах — держались солидно, как и подобает людям зрелым, не первой молодости. Терри, или, как его называли, Тэл, годился им чуть ли не в сыновья. Несмотря на поздний час, все четверо были в темных очках.
  
  Взглянув на табло, они удостоверились, что самолет из Парижа уже приземлился, направились к дверям зала для таможенного досмотра и скромно остановились поодаль.
  
  Саманта появилась третьей. Шла она налегке, с перекинутой через плечо сумочкой, в руке несла плоский кожаный чемоданчик, тоже купленный в Орли. В нем лежали только необходимые туалетные принадлежности и ночная сорочка. Весь ее гардероб состоял из того же костюма, в котором она была утром в кафе «У Гюго».
  
  Ронни узнал Саманту по описанию, но не смог скрыть своего потрясения. Как и его друзья, он был давно женат — на расплывшейся крашеной блондинке с окончательно выцветшими на солнце волосами и коричневой от чрезмерного загара кожей. Нежную белизну лица, осиную талию прибывшей с севера пассажирки Ронни оценил по достоинству.
  
  — Язви его! — только и сумел пробормотать Берни.
  
  — Блеск! — отозвался Тэл. Все сильные чувства он неизменно выражал этим словечком.
  
  Ронни шагнул вперед:
  
  — Мисс Сомервилл?
  
  — Да, это я.
  
  — Вечер добрый. Меня зовут Ронни. Это Берни, это — Артур, а рядом с ним — Тэл. Куинн просил нас за вами приглядеть. Идемте к машине.
  
  В последний день ноября погода в Марселе стояла холодная и дождливая. В Аяччо — столицу Корсики — Куинн мог попасть либо самолетом из аэропорта Мариньян, либо сесть на паром, который прибывал туда только утром.
  
  От самолета Куинн отказался. Иначе пришлось бы вновь брать в Аяччо автомобиль напрокат. Можно было также не беспокоиться за надежно спрятанный у пояса «смит-вессон». А главное, из-за соображений безопасности следовало предусмотрительно обзавестись кое-какими покупками.
  
  Добраться до порта на набережной Жольетт оказалось делом несложным. Пристань почти пустовала. Пассажиры с прибывшего час назад из Аяччо парома уже разошлись. Билетная касса была закрыта. Куинн припарковал машину и пошел завтракать.
  
  В девять касса открылась, и Куинн купил себе билет на ночной рейс парома «Наполеон»: отправление — 8.00 вечера, прибытие в порт Аяччо —7.00 утра. Теперь он мог оставить свою «аскону» на стоянке пассажирского транспорта поблизости от причала J4, откуда должно было отплыть судно. Потом отправился в город за покупками.
  
  В приобретенный за углом холщовый вещевой мешок первым делом попали бритвенные принадлежности: прежний прибор остался в парижском отеле. Магазин мужской одежды Куинн отыскал не сразу: находился он на непроезжей улочке Сен-Ферреоль, к северу от Старого Порта.
  
  Услужливый молодой продавец в два счета выложил на прилавок все, что требовалось покупателю, — сапоги, джинсы, рубаху, кожаный пояс, шляпу. Услышав последнюю просьбу, он изумленно вскинул брови.
  
  — Как вы сказали, месье?
  
  Куинн повторил свою просьбу.
  
  — Простите, месье, но подобных вещей в продаже у нас не бывает.
  
  Он украдкой взглянул на зажатые между пальцами Куинна две крупные купюры.
  
  — А если порыться на складе? Старый, уже негодный к употреблению, поди, найдется? — подал мысль Куинн.
  
  Молодой человек опасливо оглянулся.
  
  — Хорошо, сэр, я посмотрю. Не могли бы вы дать мне свой мешок?
  
  Минут через десять продавец вернулся из подсобного помещения и осторожно приоткрыл мешок. Куинн заглянул внутрь.
  
  — Прекрасно! Как раз то, что мне нужно.
  
  Куинн расплатился, не поскупившись на чаевые, и вышел из магазина. Небо очистилось, и он пообедал в кафе на открытом воздухе в Старом Порту. За чашкой кофе он битый час изучал подробную карту Корсики. В приложенном справочнике Кастельбланка упоминалась мимоходом: деревушка на Оспедальском перевале, крайняя южная оконечность острова.
  
  Ровно в восемь «Наполеон» отдал швартовы и, покидая морской вокзал, задним ходом стал медленно выходить на рейд. Куинн в это время сидел в полупустом баре «Орел» за стаканом вина. Держащих путь в это время года на Корсику было совсем немного. Судно развернулось носом к открытому морю. Мимо окон проплыли огни Марселя, и на расстоянии полукабельтова очертился контур старинной тюремной крепости — замка Иф.
  
  Спустя четверть часа судно обогнуло мыс Круазетт и растворилось в туманном просторе. Куинн поужинал, вернулся в свою каюту на палубе D и улегся спать еще до одиннадцати. Будильник он завел на семь.
  
  Тот же вечер Саманта провела в обществе гостеприимных хозяев в уединенной крестьянской хижине в горах близ Эстепоны. Здесь давно никто не жил; хижину использовали и как склад, и как надежное укрытие для тех, кому время от времени грозили высылкой из страны.
  
  В запертой комнатке, за наглухо закрытыми ставнями, сизыми кольцами плавал табачный дым. По предложению Ронни играли в покер. Игра шла третий час кряду. Постепенно выбыли все, кроме Ронни и Саманты. Тэл в игре не участвовал. Он подавал пиво, которое пили прямо из горлышка. Ящики с бутылками штабелями громоздились у противоположной стены. Тут же валялись целые горы тюков с экзотической травой, привезенной из Марокко: товар предстояло переправить дальше, на север.
  
  Артур и Берни, оставшиеся без дела, хмуро следили за единоборством. Посреди стола лежала куча банкнот, каждая достоинством в тысячу песет. Сюда перекочевала вся их наличность, а также львиная доля капитала, которым располагал Ронни. Саманта поставила на кон половину имевшейся у нее суммы. Доллары ей обменяли на песеты по текущему валютному курсу.
  
  Саманта, прикинув возможности Ронни, придвинула остаток своей наличности поближе к центру и увеличила ставку. Ронни ухмыльнулся, принимая вызов, и предложил ей открыть карты. Саманта выложила двух королей и две десятки. Ронни расплылся в довольной улыбке и выложил трех дам и двух валетов. Он уже потянулся за деньгами, но Саманта открыла пятую каргу. Еще король, третий!
  
  — Ах, чтоб тебя! — ругнулся Ронни, откидываясь на спинку стула.
  
  Саманта сложила ассигнации ровной стопкой.
  
  — Вот это да! — крякнул Берни.
  
  — Ты чем зарабатываешь себе на жизнь, Самми? — полюбопытствовал Артур.
  
  — А разве Куинн вам не сказал? Я из ФБР, агент по особым поручениям.
  
  — Черт подери! — вырвалось у Ронни.
  
  — Блеск! — поддакнул Тэл.
  
  Ровно в 7 утра «Наполеон» подошел к причалу морского вокзала в Аяччо, между пирсом Капуцинов и пирсом Цитадель. Десять минут спустя Куинн в числе немногих автомобилистов съехал по аппарели на набережную древней столицы острова, знаменитого своей дикой, таинственной красотой.
  
  Дорожная карта показывала предстоящий маршрут довольно ясно. Надо ехать на юг, по бульвару Сампьеро в сторону аэропорта, затем свернуть налево — и в горы, по трассе N196. За поворотом Куинн вырулил на берущую круто вверх извилистую дорогу, обычную для Корсики. Вскоре он миновал Коро и добрался до перевала Сен-Жорж, с которого открывался вид на оставшуюся позади узкую полоску прибрежной равнины. Горы обступили его снова — головокружительные склоны и уступы, покрытые дубовыми рощами, зарослями олив и буков. За Биччизано дорога запетляла вниз, к побережью у Проприано. На Оспедаль можно было попасть только окружным путем: в дикую долину Бараччи строители дорог еще не заглядывали.
  
  Достигнув Проприано, Куинн проехал несколько миль по прибрежной равнине, следуя трассой D268, до поворота, ведущего к горам Оспедаля. Дороги типа N (национальные) кончились. Департаментские (тип D) дороги — узкие проселки, но и они выглядят магистралями по сравнению с горными путями.
  
  Куинн проезжал мимо маленьких деревушек, сложенных из серого камня, притулившихся на холмах и уступах; посмотришь вниз — и закружится голова. Куинна удивляло, что местные крестьяне, обладатели крохотных пастбищ и садов, ухитряются как-то заработать на жизнь.
  
  Дорога петляла, виляла, карабкалась на холмы, ныряла в лощины и снова вела вверх. Потом леса кончились. Заросли высокого, едва ли не до пояса, вереска и мирта здесь назывались маки́. Во времена второй мировой войны о тех, кто покидал дом и уходил в горы, опасаясь преследований гестапо, говорили: «Он ушел в маки». Французское движение Сопротивления именовалось «Маки», сами партизаны называли себя «макизарами».
  
  Корсика стара, как ее горы. Люди живут там с незапамятных времен. Как Сардиния или Сицилия, остров не раз подвергался нападению. Чужеземцы появлялись здесь как завоеватели: они приходили владеть и собирать налоги, повелевать и грабить. Полунищие корсиканцы искали прибежища в горах — естественной своей крепости. Из поколения в поколение непокорные обращались в мятежников и прямых разбойников, скрываясь в горах подальше от властей и непосильных налогов.
  
  Веками среди горцев складывалась особая философия, основанная на клановости и потаенности. Власти олицетворяли несправедливость. Париж требовал податей столь же безжалостно, как и прочие завоеватели. Корсика — часть Франции, родина Наполеона Бонапарта и еще многих знаменитостей. Но для жителей гор чужак останется чужаком, будь он француз или кто-то другой. Тысячи сыновей покидают Корсику в поисках работы, но своих детей, попавших в беду, древние горы неизменно берут под покровительство.
  
  Горы, бедность, преследования породили Корсиканский союз с его нерушимой солидарностью. Некоторые считают, что он опасней, чем мафия… И вот именно в этот мир, неподвластный ни Общему рынку, ни Европейскому парламенту, вторгся Куинн в декабре 1991 года.
  
  Вблизи городка Леви дорожный знак указывал на Карбини. К деревушке вела скромная дорога, обозначенная D59. Путь лежал на юг. Через четыре мили Куинн пересек Фыомичиколи — ныне небольшой поток, низвергающийся с Оспедальского перевала. В Карбинн всего одна улица. Старики в голубых блузах мирно сидели у своих каменных хижин. В пыли копошилась стайка цыплят. На Карбини справочник Куинна исчерпывался.
  
  Деревню огибали два проезда: D148 вела обратно на запад, но по южному склону долины. D59 устремлялась вперед, к Орони, и далее на юг — к Сотта. На юго-западе высилась гора Канья, слева безмолвной громадой вздымался Оспедальский перевал, увенчанный одним из высочайших пиков Корсики Пунта-ди-ла-Вакка-Морта. напоминающий. под определенным углом зрения, издохшую корову. Куинн поехал прямо.
  
  За Оронью горы надвинулись на дорогу с левой стороны. Поворот на Кастельбланку был через две мили после Орони. Плохонькая дорога, судя по всему, заканчивалась тупиком: проезда через Оспедаль не существовало. С дороги была видна светло-серая скала на уступе. Кому-то она показалась похожей на белую крепость, и ошибка оказалась увековеченной в названии деревушки. Куинн медленно пробирался по горной дороге. Через три мили, поднявшись высоко над трассой D59, он въехал в Кастельбланку.
  
  Дорога упиралась в деревенскую площадь, находившуюся в дальнем конце деревни, которую полукольцом окружали горы. К площади вела единственная узкая улица с низкими каменными домами. Все двери были заперты, окна закрыты ставнями. Всюду — тишина. Куинн въехал на площадь, выбрался из машины и потянулся. Где-то заработал мотор. Из-за домов выехал трактор и остановился, перегородив собой улицу. Водитель, пряча в карман ключ зажигания, спрыгнул на землю и скрылся во дворе. Между трактором и стеной соседнего дома оставалось пространство, достаточное для мотоцикла, но для автомобиля обратный путь был отрезан.
  
  Куинн огляделся. Площадь имела три стороны, помимо той, на которую выходила главная улица. Направо — четыре дома, прямо — церковка из серого камня, налево — вероятное средоточие жизни в Кастельбланке, а именно: приземистая двухэтажная таверна под черепичной крышей. Дальний проулок уводил ко второй половине деревни, расположенной за дорогой, на склоне горы: несколько домов, окруженных амбарами.
  
  Из церковки вышел седой маленький священник. Не замечая Куинна, он притворил за собой дверь.
  
  — Bonjour, mon père{Добрый день, святой отец (фр.).}, — радостно воскликнул Куинн. Слуга Господень подпрыгнул, как подстреленный кролик, и с ужасом вгляделся в Куинна. Он торопливо зашаркал через площадь, крестясь на ходу, и скрылся в проулке за таверной.
  
  Внешний вид Куинна поразил бы любого корсиканского священника. Виной тому были обновы, приобретенные в марсельском магазине: сапоги на высоких каблуках, бледно-голубые джинсы, яркая рубаха в красную клетку, ковбойская куртка с бахромой и стетсоновская шляпа. Вылитый пижон с ранчо. Куинн сунул в карман ключ от зажигания и с холщовым мешком проследовал в бар.
  
  Внутри было темно. Владелец бара за стойкой тщательно перетирал стаканы. Что-то новенькое, отметил про себя Куинн. Простые дубовые столы со стульями. За одним из столов четверо мужчин играли в карты.
  
  Войдя в бар, Куинн опустил мешок, но шляпу снимать не стал.
  
  — Что угодно месье? — обратился к нему бармен. Ни любопытства, ни удивления. Куинн безмятежно сверкнул широкой улыбкой.
  
  — Стакан красного вина, будьте добры, — сказал он учтиво. Местное вино оказалось неплохим, хотя и терпким на вкус. Куинн со знанием дела отведал глоток. Из двери за стойкой выпорхнула жена хозяина, настоящая пышечка. Она расставила тарелки с оливками, сыром и хлебом, даже не взглянув на Куинна. Хозяин что-то буркнул ей на местном диалекте, и она тотчас исчезла. Игроки не обращали на Куинна ни малейшего внимания. Он повернулся к бармену.
  
  — Я разыскиваю одного джентльмена. Возможно, он живет здесь. Его зовут Орсини. Вы его случайно не знаете?
  
  Бармен обернулся к иг рокам, словно ожидая подсказки. Те молчали.
  
  — А! Вы имеете в виду месье Доминика Орсини? — спросил бармен. Куинн, казалось, задумался… Они перекрыли дорогу. Признают, что Орсини существует. Значит, хотят его задержать. Но до каких пор? Он мельком взглянул в окно. Зимнее солнце еще стояло в бледноголубом небе. Наверное, до темноты… Куинн посмотрел на бармена и чиркнул пальцем по щеке.
  
  — С ножевым шрамом. Доминик Орсини — это он?
  
  Бармен кивнул.
  
  — Не подскажете ли, как разыскать его дом?
  
  Бармен снова умоляюще поглядел на погруженных в тяжкое раздумье игроков. На этот раз ему пришли на выручку. Мужчина в строгом костюме оторвался от карт:
  
  — Месье Орсини в отъезде, месье. Он вернется завтра. Вам стоит подождать, если желаете с ним встретиться.
  
  — Спасибо, дружище. Вот это, я понимаю, по-товарищески. У вас найдется где переночевать?
  
  Бармен снова кивнул. Явившаяся на зов пышка провела Куинна в комнату наверх, все так же старательно избегая его взгляда. Оставшись один, Куинн внимательно исследовал комнату. Окна ее выходили во двор, заканчивавшийся односкатными открытыми амбарами. Плоский матрас на кровати был набит слежавшимся конским волосом. Для целей Куинна он вполне годился. С помощью перочинного ножа Куинн без особого труда приподнял две половицы под кроватью и надежно спрятал под ними предмет, извлеченный из холщового мешка. Прочие вещи он оставил для возможного досмотра. Выдернув волосок из головы, он послюнил его и прилепил поперек застежки-«молнии».
  
  Вернувшись в бар, Куинн подкрепился козьим сыром, свежим хрустящим хлебом, свиным паштетом и сочными оливками, запив все это красным вином. Затем вышел прогуляться по деревне. До наступления темноты он мог чувствовать себя в безопасности. Он знал, что его хозяева уже получили и приняли к сведению все необходимые распоряжения.
  
  Осматривать в деревне было нечего. Никто не появился на улицах, чтобы обменяться приветствием с приезжим. Пара натруженных женских рук поспешно втянула в дверной проем маленького ребенка. Трактор стоял невдалеке от проулка, откуда Куинн вышел на площадь, вплотную к амбару. Узкий проход между стеной дома и его задними колесами составлял не более двух футов.
  
  После пяти повеяло прохладой, и Куинн возвратился в бар. Пылающие стволы олив весело потрескивали в очаге. Куинн поднялся к себе в комнату за книгой. Убедился, что в мешке рылись, но ничего не взяли. Поврежденные половицы остались незамеченными.
  
  Два часа он провел в баре за чтением, по-прежнему не снимая шляпы. Затем поужинал, заказав свиное рагу, бобы, местную зелень, а также чечевицу, хлеб, яблочный пирог и кофе. Вместо вина, однако, он пил воду. В девять вернулся в комнату. Час спустя последние огни в деревне погасли. Никто в этот вечер не смотрел в баре телевизор, один из трех, имевшихся во всей деревне. Никто не сидел за картами. В десять деревня погрузилась в темноту, и только комната Куинна была освещена.
  
  На грязном шнуре с потолка свисала неяркая, голая лампочка. Под нею, поближе к свету, в кресле с прямой спинкой сидел человек в высокой стетсоновской шляпе и сосредоточенно читал книгу.
  
  В половине второго взошла луна. В два она поднялась над Оспедальским перевалом и залила Кастельбланку призрачным белым светом. Тонкая фигурка пересекла улицу, уверенно двигаясь при свете луны. Она миновала два проулка и повернула к амбарам и дворам за таверной.
  
  Беззвучно, как тень, крадущийся юноша взобрался на повозку для травы, а с нее перемахнул на широкую стену. Легко пробежав по стене, он очутился на односкатной крыше амбара прямо напротив окна комнаты Куинна.
  
  Занавески нельзя было сдвинуть даже при всем желании: между ними оставался зазор дюймов в двенадцать. Через него отчетливо виднелась фигура приезжего: держа книгу на коленях, он наклонил голову вперед, чтобы получше рассмотреть тускло освещенные страницы. Ярко-красная рубашка в клетку, на голове — ковбойская шляпа.
  
  Юноша усмехнулся. Глупость американца была ему на руку. Не надо даже забираться в комнату, чтобы исполнить задуманное. Юноша сиял с плеча висевший на ремне дробовик «лупара», отвел предохранитель и прицелился. Голову в шляпе отделяло от стрелка футов сорок. Обе спусковые собачки дробовика были стянуты проволокой, чтобы стрелять одновременно из обоих стволов.
  
  Выстрел прогремел на всю деревню, но свет не зажегся ни в одном окне. Крупная дробь вдребезги разбила стекло, в клочья разнесла тонкие занавески. Голова сидящего словно бы взорвалась. Стрелок увидел, как светлую шляпу сдуло порывом воздуха. Череп разлетелся в куски, и кровь брызнула в разные стороны. Обезглавленный торс накренился к полу и скрылся из виду.
  
  Двоюродный брат Орсини, только что доказавший готовность лечь костьми ради своего клана, остался доволен. С крыши на стену, бегом по стене — и на повозку, а с нее на землю. Он снова нырнул в переулок, откуда вышел. Не торопясь, чувствуя себя в полной безопасности, юноша направился к дому на окраине деревни. Там ждал его человек, которого он боготворил. Юноша не заметил, как некто, выше его ростом, неслышно выскользнул из-за угла и последовал за ним.
  
  Некоторое время спустя хозяйке пришлось взяться в комнате над баром за основательную уборку. Матрас, распоротый и выпотрошенный, был безнадежно испорчен. Клетчатая рубаха и руки манекена были набиты конским волосом так плотно, что кукла могла сидеть в кресле вертикально. Хозяйка нашла и полоски липкой прозрачной ленты, при помощи которых манекен прикреплялся к креслу. Этой же лентой были приклеены книга и шляпа.
  
  Кусок за куском она собрала остатки полистироловой головы манекена, которую Куинн приобрел у сговорчивого марсельского продавца. Мало что сохранилось от двух презервативов, наполненных кетчупом из столовой на пароме. Они находились у куклы в голове. Алые брызги, оставшиеся на полу и стенах комнаты, легко удалялись влажной тряпкой.
  
  Хозяин удивлялся, отчего он не обнаружил головы манекена, когда осматривал вещи американца. Чуть позже он заметил оторванные половицы под кроватью — тайник, который Куинн устроил сразу же по приезде.
  
  Наконец, появился сердитый человек в темном костюме, один из картежников, и осмотрел брошенное ковбойское снаряжение: сапоги на высоких каблуках, джинсы и куртку с бахромой. Хозяин сообщил местному капо, что на американце, возможно, теперь другая одежда: черные брюки, плотная непродуваемая куртка, дорожные башмаки на микропоре, а также глухой, с плотно прилегающим горлом свитер. Других вещей в мешке не было.
  
  Все это происходило за час до рассвета.
  
  Юноша подошел к дому и тихо постучал. Куинн, в пятидесяти ярдах от него, укрылся за выступом дверного проема. Юноше, очевидно, разрешили войти: он отодвинул засов и скрылся в доме. Едва только дверь затворилась, Куинн осторожно приблизился. Он обошел дом и обнаружил щель между ставнями. Сквозь нее было видно все, что происходит в доме.
  
  Доминик Орсини сидел за грубым деревянным столом. Острым как бритва ножом он нарезал салями. Юнец с «лупарой» стоял перед ним. Говорили они по-корсикански: местная речь непохожа на французский язык и непонятна заезжим. Юнец описывал недавние события. Орсини изредка кивал. Когда парень закончил рассказ, Орсини поднялся, обошел вокруг стола и крепко его обнял. Тот сиял от гордости. Орсини повернулся, и Куинн увидел лиловатый шрам от скулы до челюсти. Орсини достал из кармана пачку денег. Юноша протестующе покачал головой, но старший родич сунул ему деньги в нагрудный карман и ободряюще похлопал по плечу. Счастливый юноша вышел из комнаты.
  
  Убить гангстера-корсиканца сейчас не составляло труда. Но Куинн хотел заполучить его живым. К рассвету на заднем сиденье «опеля» он доставил бы его в полицию Аяччо. Еще днем Куинн приметил мощный мотоцикл у стены односкатного дровяного сарая.
  
  Через полчаса, стоя в густой тени, отбрасываемой стеной и трактором, Куинн услышал, как затрещал мотор. Орсини медленно выехал на площадь, явно собираясь покинуть деревню. Он вполне мог бы проскочить между задними колесами трактора и стеной ближайшего дома. Как только мотоцикл въехал в полосу лунного света, Куинн выступил из тени, прицелился и выстрелил. Передняя шина лопнула, и мотоцикл, потеряв управление, пошел юзом. Наконец он упал набок и, сбросив седока, заглох.
  
  Орсини отшвырнуло к трактору, но он тут же вскочил на ноги. Куинн со «смит-вессоном» стоял ярдах в десяти, целясь корсиканцу в грудь. Орсини, тяжело дыша, прислонился к заднему колесу трактора, стараясь не наступать на ушибленную ногу. Куинн различал черные блестящие глаза и щетину вокруг подбородка. Орсини медленно поднял руки.
  
  — Орсини, — примиряюще заговорил Куинн. — Je m’appelle Quinn. Je veux te parler{Меня зовут Куинн. Я хочу с тобой поговорить, (фр.).}.
  
  Орсини, как бы нечаянно наступив на поврежденную ногу, застонал. Его левая рука потянулась погладить колено, и это на секунду отвлекло внимание Куинна. Правая рука Орсини молниеносно выбросила из рукава нож. Куинн едва успел отпрянуть: лезвие, сверкнув в лунном свете, воткнулось в доску сарая как раз над его плечом, зацепив край куртки.
  
  Куинну хватило мгновения, чтобы ухватить нож за костяную рукоятку и выдернуть его из стены. Но и Орсини не терял времени даром. Он уже удирал — проворно, как кошка. Раненая кошка…
  
  Не будь Орсини ранен, Куинн наверняка упустил бы его. Американец не терялся ни при каких условиях, однако тягаться с корсиканцем в маки вряд ли кому под силу. Высокий жесткий вереск цепляется за одежду тысячами пальцев. Ощущение такое, будто пытаешься бежать сквозь воду. Двести метров — и силы иссякают, ноги наливаются свинцом. Пригнувшись, человек исчезает в море зарослей, становится невидимым в десяти футах.
  
  Но Орсини мешала бежать ушибленная нога. Другим его врагом был лунный свет. Куинн видел, как тень корсиканца двинулась по переулку, замыкавшему деревню, а потом стала карабкаться по поросшему вереском холму. Куинн выбрался из переулка на тропу, которая вела в маки, и устремился туда, где шуршали ветки, ориентируясь по слуху.
  
  Тут он вновь увидел Орсини. Тот взбирался все выше и выше по холму. На расстоянии сотни ярдов шуршание смолкло. Орсини припал к земле. Куинн, остановившись, сделал то же самое. Двигаться далее в лунном свете было бы безумием.
  
  Ночные погони были для Куинна не в новость. Преследовал он, преследовали его. И в густых зарослях дельты Меконга, и в непроходимой чаще к северу от Кхе-Сана, и на высокогорьях, где в проводники он брал местных жителей. Туземцам хорошо на своей земле: вьетконговцам — в джунглях, бушменам — в родной пустыне Калахари. Орсини был здешний уроженец. Он лишился ножа, повредил колено, но револьвер наверняка имел при себе. Взять Орсини нужно было только живым. Оба затаились в вереске, прислушиваясь к ночным звукам. Что это — звон цикады, прыжок кролика или вспорхнувшая птица? Или же враг? Куинн взглянул на луну: через час она зайдет. До рассвета все погрузится во тьму, а потом из деревни корсиканцу придут на помощь.
  
  Сорок пять минут оба лежали не шелохнувшись, вслушиваясь в каждый шорох. Затем Куинн услышал, как железо звякнуло о камень. Устраивая поудобней больное колено, Орсини нечаянно задел дулом револьвера о скалу. Поблизости был только один большой валун, в пятнадцати ярдах правее Куинна. Орсини укрылся там. Куинн осторожно пополз сквозь вереск. Не к валуну — это значило бы получить пулю в лицо, но к обширной купе вереска в десяти ярдах от валуна.
  
  В кармане Куинна завалялся остаток лески, которую он использовал в Ольденбурге для того, чтобы отвлечь собак. Теперь он обвязал ею несколько кустиков вереска — совсем невысоко от земли — и отполз туда, где лежал прежде, зажав конец лески в руке. Затем легонько его подергал.
  
  Вереск зашуршал. Куинн немного выждал и дернул снова. Потом еще раз. Орсини, как определил Куинн, решил подползти ближе. У самого куста, встав на колени, корсиканец выпрямился. Куинн, увидев его затылок, напоследок рывком дернул за леску. Куст громко зашуршал. Орсини обеими руками наставил револьвер на куст и послал в него семь пуль, одну за другой. Не успел он опустить револьвер, как Куинн оказался у него за спиной.
  
  Эхо последних выстрелов еще не затихло в горах, но Орсини уже понял, что дал себя провести. Обернувшись, он увидел Куинна и нацеленное не него дуло «смит-вессона».
  
  — Орсини…
  
  Куинн собирался добавить: «Я хочу всего лишь поговорить с тобой…»
  
  Что толкнуло Орсини на отчаянный шаг? Безумная надежда на спасение? Или уверенность, что его непременно убьют, если он не попытается опередить противника? Орсини резко развернулся и выпустил последний заряд. Бесполезно. Пуля просвистела мимо: Куинн успел выстрелить первым. Выбора у него не оставалось. Корсиканец, раненный в грудь, рухнул в маки навзничь.
  
  Пуля не задела сердце, но рана была смертельной. Целиться в плечо было некогда: близкое расстояние не позволяло рисковать. Орсини лежал на земле, глядя на американца, склонившегося над ним. Кровь, струясь из пробитого легкого, заполняла грудную полость, клокотала в горле.
  
  — Они сказали, что я приехал убить тебя? — спросил Куинн. Корсиканец с усилием кивнул.
  
  — Тебе солгали. Он тоже лгал. И про одежду для мальчика — все ложь! Я хочу узнать его имя. Толстяк. Это он все затеял. Теперь ты ему ничего не должен. Свободен от всех обещаний. Кто он такой?
  
  То ли Доминик Орсини до последних мгновений хранил уговор о молчании, то ли кровь в горле мешала ему говорить — об этом Куинн так и не узнал. Раненый приоткрыл рог — не то в попытке заговорить, не то в презрительной ухмылке. Он захрипел, и струйка ярко-розовой пенящейся крови хлынула изо рта прямо на грудь. Послышался хорошо знакомый Куинну звук — последний всхлип пустеющих легких. Голова Орсини скатилась набок, и Куинн увидел, как черные глаза медленно теряют свой блеск.
  
  Шаги Куинна глухо разносились по деревне. Кругом царила глубокая тишина. Жители не могли не слышать ружейного залпа, выстрела из револьвера на главной улице, канонады в горах. Но им велено было оставаться в домах, и они не смели ослушаться. Один только родич Орсини не находил себе места. Увидев мотоцикл, брошенный у трактора, он предположил худшее. Что бы там ни было, он спрягался в тени, решив устроить засаду.
  
  Куинн сел в свой «опель», стоявший на площади. К машине никто не притрагивался. Он пристегнул ремень безопасности и нажал стартер. С разгона машина про таранила стену амбара. Ветхие доски разлетелись по сторонам. На машину обрушились тюки сена, с треском развалилась в торая стена. Вслед автомобилю полетела крупная дробь. Она продырявила багажник, но бензобак не задела. Автомобиль вырвался на свободу, весь в щепках и клочьях развевающейся соломы. Куинн справился с управлением и вырулил на дорогу к Орони. Спустя три часа он подъезжал к аэропорту в Аяччо. Было четыре утра.
  
  Через шесть временных поясов к западу стрелки часов приближались к десяти вечера. Оделл созвал кабинет, чтобы выслушать мнение профессиональных экспертов. Никто не мог похвастаться бодрым расположением духа.
  
  — Чем вы объясните, что до сих пор никаких сдвигов? — спросил вице-президент. — Месяц прошел. Вы не знали недостатка ни в средствах, ни в специалистах. С вами сотрудничают европейцы. Скажите мне. что происходи!?
  
  Главной мишенью его атаки был Дон Эдмондс, директор ФБР. Рядом с директором сидел его помощник, Филип Келли. Ли Александер из ЦРУ явился вместе с Дэвидом Вайнтраубом. Эдмондс кашлянул и взглянул на Келли.
  
  — Джентльмены, должен сообщить, что за эти тридцать дней мы значительно продвинулись вперед, — оправдываясь, заговорил Келли. — Служащие Скотленд-Ярда проверяют дом, где. как нам теперь известно, похитители прятали Саймона Кормака. Собран обширный материал для криминалистов; найдены отпечатки пальцев — их мы пытаемся сейчас идентифицировать.
  
  — Как вам удалось найти дом? — полюбопытствовал государственный секретарь.
  
  Филин Келли принялся сосредоточенно перелистывать записи. За него Джиму Доналдсону ответил Вайнтрауб:
  
  — Адрес в ФБР узнали от Куинна. Он позвонил из Парижа.
  
  — Прекрасно! — саркастически заметил Оделл. — Что еще новенького о Куинне?
  
  — Он побывал во многих городах и, судя по всему, времени даром не терял, — уклончиво ответил Келли. — Отчета о его действиях мы ждем с минуты на минуту.
  
  — Что значит — не терял времени даром? — спросил Билл Уолтерс, генеральный прокурор.
  
  — Возможно, с мистером Куинном дела обстоят не так уж просто, — сказал Келли.
  
  — С Куинном всегда было непросто, — заметил Мортон Станнард, министр обороны. — Что нового вы нам можете сообщить?
  
  — Как вы уже слышали, мой коллега Кевин Браун не без оснований подозревает, что мистеру Куинну заранее было многое известно. Его могли вовлечь в заговор. Кое-какие факты служат тому доказательством.
  
  — Что за факты? — прищурился Оделл.
  
  — С тех пор как его отпустили по распоряжению комитета, чтобы он мог найти и опознать похитителей, он то появлялся, то вновь исчезал. В Голландии он оказался на месте убийства и был задержан. Затем его освободили за недостатком улик…
  
  — Освободили его вовсе не поэтому, — сдержанно напомнил Вайнтрауб. — Куинн привел неоспоримые доказательства, что в момент убийства находился далеко от места преступления.
  
  — Да, но убитый — бывший конголезский наемник, — возразил Келли. — Отпечатки его пальцев обнаружены в доме, где прятали Саймона Кормака. Нам это кажется подозрительным.
  
  — Имеются ли еще улики против Куинна? — спросил Хьюберт Рид.
  
  — Да, сэр. Бельгийской полицией обнаружено тело, спрятанное в увеселительном парке, на чертовом колесе. Голова пробита пулей. Смерть наступила три недели назад. По свидетельству владельца аттракциона, незадолго до убийства мужчина и женщина, по описаниям схожие с Куинном и агентом Сомервилл, разыскивали именно этого человека. Далее — Париж. Из огнестрельного оружия убит человек, прямо на тротуаре. Водитель такси показал, что мужчина и женщина (приметы те же), покинув место преступления, спаслись бегством на его машине.
  
  — Чудовищно! — заявил Станнард. — Непостижимо. Мы посылаем его для расследования, а он устилает трупами пол-Европы. Все эти страны, между прочим, наши союзники.
  
  — Куда ни заглянет — повсюду трупы, — съязвил Доналдсон. — Что еще нам предстоит услышать?
  
  — Немецкий бизнесмен попал в Бремене в больницу. Потребовалось хирургическое вмешательство. Пострадавший виновником называет Куинна.
  
  — А что сделал ему Куинн? — спросил Уолтерс.
  
  Келли пояснил.
  
  — Боже милосердный! Да он просто маньяк! — воскликнул Станнард.
  
  — Ладно! — вмешался Оделл. — Теперь мы знаем, чем занимается Куинн. Он устраняет бандитов, прежде чем они заговорят. Или наоборот: сначала заставляет их говорить. А вот чем занимается ФБР?
  
  — Джентльмены, — сказал Келли. — Мистер Браун разыскивает самый верный след — алмазы. Мы не спускаем глаз с дельцов и ювелиров — как в Европе, гак и в Израиле, не говоря уже о Штатах. Хотя камни небольшого размера, можно сказать с уверенностью: от нас не ускользнет ни одна сделка. Пусть только алмазы появятся.
  
  — Дьявол меня забери, Келли, если они уже не появились! — рявкнул Оделл. Театральным жестом он извлек из-под стула парусиновый мешок и перевернул его над столом. Ручеек алмазов забарабанил по полированной столешнице. Воцарилось молчание.
  
  — Получено послом Фэйруэзером в Лондоне два дня назад. Из Парижа. Объясните мне, что же это такое творится? Предлагаю немедленно доставить Куинна назад в Вашингтон. Пусть он наконец расскажет нам, что случилось с Саймоном Кормаком, кто все это затеял и почему. Ясно, что только Куинн может хоть что-то сказать. Так, джентльмены?
  
  Члены кабинета дружно закивали.
  
  — Видите ли, господин вице-президент… — замялся Келли. — Мы… э-э… столкнулись с некоторыми затруднениями…
  
  — И в чем же дело? — сардонически бросил Рид.
  
  — Куинн снова исчез, — выпалил Келли. — Нам известно, что он находился в Париже. Известно, что он взял напрокат «опель» в Голландии. Мы попросим французскую полицию, чтобы она следила за этим автомобилем. Все европейские порты с утра будут под наблюдением. Куинна должны перехватить в течение суток, самое большее. Затем мы доставим его сюда.
  
  — Почему бы вам не позвонить агенту Сомервилл? — с подозрением спросил Оделл. — Она должна быть около него. Ведь это наша ищейка, не так ли?
  
  Келли растерянно закашлялся:
  
  — Еще одно небольшое затруднение, сэр…
  
  — Что, она тоже исчезла? — недоверчиво спросил Станнард.
  
  — Европа большая, сэр. Временно мы потеряли с ней связь. Французы подтвердили, что сегодня утром мисс Сомервилл вылетела из Парижа на юг Испании. У Куинна там дом, испанская полиция это проверила. Мисс Сомервилл поблизости не появлялась. Возможно, она остановилась в гостинице. Ведется поиск.
  
  — Теперь послушайте, что я скажу, — веско проговорил Оделл. — Вы находите Куинна, хватаете его за задницу и тащите сюда. Без проволочек. И мисс Сомервилл тоже. Нам до зарезу требуется с ней побеседовать.
  
  Совещание закончилось.
  
  — Только они, видите ли, могут что-то сказать… Не только… — ворчал Келли, сопровождая хмурого директора ФБР к лимузину.
  
  Последние пятнадцать миль от Коро по прибрежной равнине Куинн проезжал в самом безрадостном настроении. Со смертью Орсини след терялся. Похитителей было четверо: все они теперь мертвы. Толстяк и те, кто стоял за ним, умело спрятали концы в воду. Загадочная гибель единственного сына президента войдет в историю наравне с убийством Кеннеди и «Марией Селестой»{«Мария Селеста» — американская бригантина, найденная в 1872 г. к Атлантическим океане без единого члена экипажа на борту, по поводу чего выдвигалось множество версий, но ни одна так и не нашла подтверждения.}. Составят официальный отчет, чтобы закрыть дело. Будут появляться все новые и новые теории — и так до бесконечности.
  
  На юго-западе от аэропорта Аяччо дорога из гор выводит на прибрежное шоссе. Пересекая реку Прунелли, полноводную от зимних дождей, Куинн вспомнил о «смит-вессоне», который сослужил ему верную службу и в Ольденбурге, и в Кастельбланке. Дожидаться парома Куинн не мог. Нужно было лететь самолетом, без багажа. С подарком из ФБР пришлось распрощаться, и он зашвырнул его подальше в воду. Чиновникам из Гуверовского центра будет над чем поломать голову. До аэропорта оставалось четыре мили.
  
  Приземистое, но просторное и светлое здание аэровокзала состояло из соединенных крытой галереей двух обособленных залов — для прилетающих и отбывающих. Куинн оставил «опель» на стоянке и вошел в зал ожидания. Аэропорт только что открылся. Направо, за газетным киоском, висело расписание вылетов. Куинна интересовали ранние рейсы. Первые два часа самолетов на Францию нет. Однако так ли необходимо лететь во Францию? По понедельникам, вторникам и воскресеньям в 9.00 самолетами французской авиакомпании можно вылететь в Лондон.
  
  В любом случае ему нужно попасть туда, отчитаться перед Кевином Брауном и Найджелом Крамером. Скотленд-Ярд также имеет право знать о событиях двух последних месяцев. Куинн купил билет до Хитроу и поинтересовался. где здесь телефонные кабины. Они находились за доской с расписанием. Монет у него не было, и он разменял банкноту в газетном киоске. Начало восьмого: до вылета оставалось два часа.
  
  Занятый хлопотами, Куинн не заметил, как в зал ожидания вошел британский бизнесмен. В сторону Куинна он даже не взглянул. Бизнесмен стряхнул несколько капель дождя с пиджака великолепной темной тройки и, устроив на руке темно-серое пальто и зонтик, принялся изучать выставленные в киоске журналы. Купив себе понравившийся, он поискал глазами, куда бы ему сесть, и выбрал одну из круглых банкеток, которыми были окольцованы все восемь колонн в зале.
  
  Он расположился так, что можно было видеть главный вход, стойку регистрации пассажиров, ряд телефонов-автоматов и выход на посадку. Скрестив ноги в непринужденной позе, бизнесмен принялся за чтение.
  
  Куинн, полистав справочник, позвонил в компанию по прокату автомобилей. Усердный агент, несмотря на ранний час, был уже на рабочем месте.
  
  — Непременно, месье. В аэропорту? Очень хорошо. Ключ под водительским ковриком? Да-да, мы его найдем. Насчет оплаты… Какая у вас машина?
  
  — «Опель-аскона», — ответил Куинн.
  
  В трубке озадаченно замолчали.
  
  — Месье, машин такой марки у нас нет. Вы уверены, что брали ее именно у нас?
  
  — Разумеется. Правда, не в Аяччо.
  
  — А! Наверное, в одном из наших филиалов… В Бастии? Или в Кальви?
  
  — Нет, в Арнеме.
  
  Агент крепился изо всех сил, но терпение его иссякло.
  
  — Где находится Арнем, месье?
  
  — В Голландии.
  
  Больше агент не выдержал.
  
  — Да как же я переправлю «опель» из Аяччо обратно в Голландию, черт бы вас подрал!
  
  Сядете за руль и поедете, — хладнокровно посоветовал Куинн. — После ремонта машина будет в полном порядке.
  
  Дар речи вернулся к агенту не сразу.
  
  — После ремонта?! Разве машина повреждена?
  
  — Пустяки. Пришлось протаранить сарай, а так все цело, правда, багажник изрешетили дробью.
  
  — Кто же все это оплатит? — сдавленно прошептал агент.
  
  Пошлите счет американскому послу в Париже, — ответил Куинн и великодушно повесил трубку.
  
  Затем он позвонил в Эстенону, в бар, и спросил Ронни. Тот дал ему телефон горной хижины, где Берни и Артур приглядывали за Самантой. Играть с ней в покер они зареклись. Куинн позвонил туда, и Артур передал ей трубку.
  
  — Куинн, милый, как ты там?
  
  Голос доносился издалека, но отчетливо.
  
  — Со мной все в порядке. Дорогая, выслушай меня! Поставлена точка. Можешь лететь в Мадрид, а оттуда — в Вашингтон. Возможно, в этом фантастическом комитете захотят поговорить с тобой. Теперь тебе ничего не грозит. Передай им: Орсини умер, не сказав ни единого слова. Ни о толстяке, ни о тех, кто им управлял. До них теперь не добраться. Мне пора. До свиданья!
  
  Он повесил трубку, прервав поток ее вопросов.
  
  Безмолвно перемещаясь в космическом пространстве, спутник службы национальной безопасности зафиксировал вместе с миллионами утренних звонков и этот разговор и передал его на компьютеры в Форт-Мид. После обработки данные могли бы стереть, но этому воспрепятствовало имя Куинна, названное Самантой. Разговор был тщательно изучен и в полдень но вашингтонскому времени передан в Лэнгли.
  
  Пассажиров, улетающих в Лондон, пригласили на посадку. В это время к зданию аэропорта подъехал грузовик. Четверо вошедших мало походили на тех, кто собрался в Лондон, однако никто в зале внимания на них не обратил. Только элегантный британский бизнесмен оказался на редкость наблюдательным. Он сложил журнал, поднялся с места и, держа на весу пальто и зонтик, не спускал глаз с незнакомцев.
  
  Предводителем был человек в черном костюме, один из вчерашних картежников в Кастельбланке. Ворот его рубахи был распахнут. Его сопровождали трое крестьян. Их голубые блузы были выпущены поверх брюк, что не ускользнуло от внимания бизнесмена. Прибывшие из Кастельбланки, даже не глядя на британца, искали кого-то глазами среди пассажиров. Куинна не было видно: он как раз зашел в мужской туалет. Повторно объявили посадку. Появился Куинн.
  
  Он тотчас повернул направо и торопливо зашагал к дверям, на ходу извлекая билет из нагрудного кармана куртки. Четверо из Кастельбланки, которых он впопыхах не заметил, двинулись за ним. Носильщик, толкая перед собой длинный поезд из сцепленных тележек, начал пересекать зал.
  
  Бизнесмен проворно подскочил к нему и, намереваясь помочь, взялся за ручку с другой стороны. Выждав нужный момент, он что было силы толкнул тележку вперед. Поезд покатился по гладкому мраморному полу и, развив скорость, наехал на четырех спешивших к выходу селян. Один из них успел увернуться, но поскользнулся и упал. Сильный удар в бедро сшиб второго с ног. Поезд разбился на три состава, которые разъехались в разные стороны. Капо, от толчка восьми тележек под ложечку, согнулся пополам. Четвертый бросился к нему на помощь. Куинна в зале уже не было.
  
  Опомнившись, приезжие кинулись к стеклянной двери. Служащая аэропорта с очаровательной улыбкой напомнила им, что время для прощания, к сожалению, истекло: посадка уже заканчивается. Сквозь стекло незадачливые провожающие увидели, как американец, пройдя паспортный контроль, выходит на летное поле. Чья-то рука вежливо, но твердо отстранила старшего от двери.
  
  — Ты уж не взыщи, приятель, но мне надо пройти, — проговорил бизнесмен и проследовал к трапу.
  
  В самолете он устроился в отсеке для курящих, десятью рядами позади Куинна. Позавтракав апельсиновым соком и кофе, выкурил через серебряный мундштук две сигареты высшего сорта с фильтром. Как и Куинн, британец летел без багажа. На паспортном контроле в Хитроу он стоял за ним четвертым. Через зал таможенного досмотра, где им не надо было задерживаться, проследовал на расстоянии десяти шагов. Британец дождался, пока Куинн сядет в такси, и затем кивком подозвал черный лимузин, стоявший у обочины напротив. Британец сел в него на ходу, и они выехали через туннель на автостраду М4, ведущую из аэропорта в Лондон. От такси с Куинном лимузин отделяло всего три автомобиля.
  
  Филип Келли, заявляя, что утром попросит британцев контролировать паспорта в пунктах прибытия, подразумевал утро в Вашингтоне. Из-за разницы во времени британцы были уведомлены об этой просьбе только в 11.00 утра по лондонскому времени. Еще через полчаса служащий аэропорта получил от коллеги инструкции о задержании Куинна. Служащий сообщил, что видел Куинна полчаса назад. Передав дежурство, он немедленно оповестил об этом начальство.
  
  В зале таможенного досмотра агент ы спецслужбы допросили чиновника стола иммиграции. Таможенник, пропускавший пассажиров без багажа, припомнил высокого американца, которого остановил всего на секунду, поскольку тот прилетел буквально с пустыми руками. Он узнал Куинна на фотографии.
  
  Диспетчеры на стоянке такси, увидевшие фотографию, также без труда вспомнили его лицо. Однако номера такси, в котором уехал прибывший, назвать не смог никто.
  
  Водители такси нередко служат источником ценнейшей, с точки зрения полиции, информации. Как правило, они в ладах с законом. Случаются попытки сокрытия доходов, но столичную полицию это нимало не занимает, поэтому отношения между нею и таксистами самые дружественные. Водители неплохо зарабатывают на рейсе от Лондона до Хитроу или обратно, и очередность поездок соблюдается ими строго. Водителю, отвозившему Куинна, понадобился примерно час, чтобы успеть вернуться в аэропорт. Увидев фотографию, он узнал своего пассажира.
  
  — Ну да-а, — протянул он. — Я отвез его в отель «Блэквуд» у Марилебона.
  
  Это было не совсем так. Таксист высадил Куинна у лестницы, ведущей в отель, без двадцати минут час. Черный лимузин, неотступно ехавший следом за такси, так и остался незамеченным. Куинн стал подниматься по ступенькам. Бизнесмен в темном костюме — за ним. Вращающейся двери они достигли одновременно. Вопрос был в том, кому входить первым.
  
  Обнаружив незнакомца рядом с собой, Куинн испытующе сощурился. Британец оказался предупредительней.
  
  — Ба, да ведь мы вместе летели с Корсики! Ей-Богу! Мир тесен, старина, не правда ли? Нет-нет, дружище, только после вас.
  
  Он жестом пригласил Куинна пройти первым. Острие иглы уже выползло из кончика зонта. Ощутив мгновенный укол в икру левой ноги, Куинн шагнул вперед, но дверь неожиданно заклинило, и он застрял внутри отсека секунд на пять. Войдя в вестибюль, Куинн почувствовал, что у него слегка кружится голова. Должно быть, от духоты.
  
  Англичанин болтал без умолку:
  
  — Черт бы побрал эти треклятые двери, терпеть их не могу! Как самочувствие, старина?
  
  У Куинна опять потемнело в глазах. Он пошатнулся. Одетый в униформу заботливый портье приблизился к нему и всмотрелся в лицо.
  
  — Что с вами, сэр?
  
  Бизнесмен и тут не растерялся. Он ловко подхватил Куинна, железными пальцами стиснув ему предплечье, и сунул портье десятифунтовую бумажку.
  
  — Мартини перед завтраком… Да и с самолетом вышла задержка. Моя машина вон там… Будьте добры, помогите… Домой-домой, Клайв. Баиньки пора. Пошли, старина, пошли!
  
  Куинн хотел было воспротивиться, но тело будто превратилось в желе. Портье видел, что истинному джентльмену одному не справиться. Верный своему служебному и человеческому долгу, он подхватил Куинна с другой стороны. Они вывели его через дверь для багажа, которая не вращалась, и свели по ступенькам вниз на тротуар. Двое друзей истинного джентльмена вышли из машины и помогли усадить Куинна на заднее сиденье. Бизнесмен энергично поблагодарил портье, и тот, успокоенный, вернулся к себе в гостиницу. Лимузин скрылся за поворотом.
  
  В это самое время две полицейские машины, обогнув угол Блэнфорд-стрит, направились к отелю. Куинн бессильно откинулся на спинку сиденья. Он еще мог воспринимать окружающее, но тело было как ватное, и язык словно разбух. Волна черноты поднялась и накрыла его с головой. Он потерял сознание.
  Глава 17
  
  Очнувшись. Куинн обнаружил, что лежит на кровати в пустой комнате с белыми стенами. По-прежнему не шевелясь. он осмотрелся. Массивная дверь, также выкрашенная в белый цвет; лампочка в углублении защищена стальной сеткой. Тот. кто оборудовал этот приют, позаботился. чтобы его обитатели не смогли разбить лампочку и осколками вскрыть себе вены. Он вспомнил ловкого англичанина, укол в икру и провал в беспамятство… Проклятые британцы!
  
  В двери было смотровое отверстие. Куинн услышал Щелчок. Чей-то глаз уставился на него. Не было смысла и далее притворяться спящим. Он сбросил одеяло и спустил ноги на пол. Тут только он обнаружил, что на нем одни трусы.
  
  Засов с лязгом отодвинули, и дверь отворилась. Вошел коротко остриженный, плотный коротышка. На нем, как на стюарде, был белый китель. Вошедший не произнес ни звука. Он внес простой сосновый стол и поставил его у дальней стены. Потом вышел и вернулся с оловянным тазом и кувшином, над которым струйкой вился пар. Все это он поставил на стол. После этого коротышка скрылся в коридоре. Куинн подумал, сможет ли справиться с ним и удариться в бега. Однако решил, что связываться не стоит. Отсутствие окон говорило о том, что комната находится где-то под землей. В одних трусах далеко не уйдешь. Прислужник смахивает на боксера, а поблизости наверняка околачиваются и другие тяжеловесы.
  
  Вернувшись, коротышка принес с собой пушистое полотенце, махровую салфетку, мыло, зубную пасту, новую зубную щетку в упаковке, безопасную бритву и крем для бритья, а также зеркало с подставкой. Как добросовестный камердинер, он аккуратно расставил все на столе, жестом пригласил Куинна побриться и вышел. Засовы вернулись на свои места.
  
  Так-так, подумал Куинн. Если тайные агенты британской разведки, похитившие его, желают, чтобы он выглядел прилично на аудиенции у Ее Величества, от чего бы не пойти им навстречу? Да и освежиться вовсе не мешало.
  
  Спешить Куинн не стал. Горячая вода доставляла удовольствие, и он с головы до ног растерся махровой салфеткой. Он принимал душ на пароме «Наполеон», но это было чуть ли не двое суток назад. Или больше? Часы у него забрали. Похитили его около полудня, а сколько времени прошло с тех нор? Так или иначе, мятная зубная паста приятно холодила рог. Намыливая подбородок, Куинн взглянул в маленькое круглое зеркальце и едва не ахнул. Он не узнавал себя: эти негодяи успели его постричь.
  
  Впрочем, не так уж и плохо, надо отдать им должное, хотя с непривычки выглядел он странно. Среди туалетных принадлежностей расчески не было, и он решил обойтись пятерней. Волосы только встопорщились, и пришлось оставить их в том виде, какой придал им неведомый парикмахер. Едва он кончил бриться, явился стюард.
  
  — Благодарствую, — сказал Куиин.
  
  Человек притворился, что не слышит. Он унес туалетные принадлежности и вернулся с подносом. Свежий апельсиновый сок, овсянка, молоко, сахар, тарелка с яйцами и ветчиной, тосты, масло, апельсиновый мармелад и горячий кофе, распространявший восхитительный аромат. Стюард поставил возле стола простой деревянный стул, сухо поклонился и вышел.
  
  Куинн припомнил старую британскую традицию: в Тауэре, прежде чем отрубить осужденному голову, перед казнью всегда подают плотный завтрак. Капризничать не имело смысла, и он уничтожил все принесенное до крошки.
  
  Румпельштильцхен{Персонаж немецких народных сказок, карлик-гном. За исполнение непосильных заданий требует себе в награду от дочери мельника, когда она станет королевой, ее первенца.} вернулся с кипой одежды в руках. Все было свежевыстирано и отутюжено, однако прежних вещей Куинна и в помине не было. Туго накрахмаленная белая рубашка, галстук, носки, ботинки, брюки и пиджак. Все как на него сшито. Слуга указал на одежду, а затем постучал по циферблату, словно предлагая поторопиться.
  
  Как только Куинн оделся, дверь снова открылась. На этот раз вошел тот самый элегантный бизнесмен. Теперь можно было и поговорить.
  
  — Дружище, да вы великолепно выглядите! Надеюсь, самочувствие тоже отличное. Приношу искренние извинения за не слишком традиционный способ заполучить гостя. Однако без этого вы навряд ли захотели бы навестить нас.
  
  Сам он, казалось, сошел с картинки из журнала мод, а речью походил на офицера королевской гвардии.
  
  — Чтоб вы подавились, мерзавцы! — пожелал Куинн. — Узнаю ваш почерк.
  
  — О, как вы любезны, — промурлыкал бизнесмен. — А сейчас, если только соблаговолите пойти со мной, мой начальник хотел бы с вами побеседовать.
  
  Вдоль по голому коридору бизнесмен провел Куинна к лифту. Пока они поднимались, Куинн поинтересовался, который час.
  
  — Ах да, — спохватился бизнесмен. — Я и забыл, что все американцы помешаны на точном времени. Скоро полночь. Боюсь, все, что умеет наш ночной дежурный, — это подавать завтрак.
  
  Из лифта они попали в другой коридор, устланный дорогими коврами. Прошли мимо дверей, обшитых дубовыми панелями. Провожатый довел Куинна до двери в самом конце коридора, впустил его, однако сам остался за порогом.
  
  Куинн оказался в комнате, похожей не то на кабинет, не то на гостиную. Камин с газовой горелкой окружали кушетки и кресла, но в эркере, у окна, стоял внушительных размеров письменный стол. Из-за стола навстречу Куинну поднялся человек примерно пятидесяти пяти лет, в дорогом костюме, сшитом на Савил-Роу{Улица в Лондоне, где расположены ателье модных мужских портных.}. Солидный облик человека, привыкшего к власти и мало расположенного к шуткам. Заговорил он, впрочем, вполне дружелюбным тоном.
  
  — Дорогой мистер Куинн, сердечно рад видеть вас у себя.
  
  Куинн почувствовал, как в нем закипает раздражение. Всякая игра хороша до известных пределов.
  
  — Не пора ли перестать забавляться шарадами? Вы похищаете меня из отеля, пичкаете наркотиками, привозите сюда. Браво, браво! Сработано отлично. Но стоило ли так стараться? Если британской разведке так уж приспичило со мной покалякать, хватило бы и пары полицейских. Они бы живо спроворили меня сюда — и все дела. На черта вам понадобилось возиться с подкожными впрыскиваниями н прочей дребеденью?
  
  Хозяин кабинета смотрел на Куинна с искренним удивлением.
  
  — Ага, теперь понятно. Вы полагаете, что находитесь в руках британской секретной службы? Боюсь, на этот счет вы глубоко заблуждаетесь. Вы попали, если можно так выразиться, за линию фронта. Позвольте представиться: генерал Вадим Кирпиченко, недавно назначенный начальником Первого главного управления КГБ. Вы по-прежнему находитесь в Лондоне — и тем не менее на суверенной советской территории, в нашем посольстве на Кенсингтон-парк-гарденз. Не угодно ли присесть?
  
  Второй раз в жизни Саманта Сомервилл оказалась в Оперативном кабинете Белого дома. Всего пять часов, как она прилетела из Мадрида. Власти предержащие
  
  пожелали безотлагательно ее выслушать.
  
  Рядом с вице-президентом сидели четверо старших членов кабинета и Брэд Джонсон, советник по вопросам национальной безопасности. Присутствовали также директор ФБР и Филип Келли. Ли Александер, директор ЦРУ, сидел в сторонке. Здесь же был и Кевин Браун, отозванный из Лондона для персонального отчета. Как только он закончил, Саманту пригласили войти в кабинет. Встретили ее с откровенной недоброжелательностью.
  
  — Присаживайтесь, барышня, — предложил ей вице-президент Оделл.
  
  Самми заняла стул в самом конце стола, чтобы все могли ее видеть. Кевин Браун сверлил ее враждебным взглядом: он предпочел бы допросить своего агента сам, а уж потом доложить о результатах в комитете. Не слишком приятно, когда начальство допрашивает подчиненных через вашу голову.
  
  — Агент Сомервилл, — заговорил вице-президент. — Комитет позволил вам вернуться в Лондон и отпустил Куинна под ваше поручительство, исходя из единственного соображения: вы заверили нас, что только Куинн, встречавшийся с похитителями Саймона Кормака, способен их разыскать. Вы обещали поддерживать связь и регулярно обо всем докладывать. И с тех самых пор — ничего. Зато на нас обрушился поток отчетов о трупах, раскиданных по всей Европе. Неподалеку от места убийства всегда оказывались вы с Куинном. Будьте любезны, объясните, чем же вы, черт побери, там занимались?
  
  Саманта рассказала все. Она начала с того, как Куинн смутно припомнил вытатуированного паука на тыльной стороне ладони одного из похитителей: эту татуировку Куинн заметил еще в ангаре Бэббиджа. Рассказала о поисках в Антверпене, где мелкий жулик Кюйпер навел их на след Марше, работавшего под чужим именем механиком увеселительного парка в Вавре. Там они и нашли его на чертовом колесе с простреленной головой. Рассказала о предположении Куинна о том, что Марше мог вовлечь в операцию старого дружка. Преториуса они тоже обнаружили мертвым в подвале его бара в Ден-Боше. Рассказала о Зике — вернее, бывшем командире отряда наемников Сиднее Филдинге. Переданные Самантой слова Зика, сказанные им за несколько минут до смерти, произвели на слушателей особенно сильное впечатление. В заключение Саманта упомянула о сумочке с подслушивающим устройством. Отъезд Куинна на Корсику, по ее словам, был вызван необходимостью разыскать четвертого из похитителей — загадочного Орсини: ведь именно он подложил бомбу, вшитую в пояс Саймона.
  
  — И вот двадцать часов назад я услышала от Куинна, что все кончено, след оборвался. Орсини умер, не сказав ни слова.
  
  Саманта умолкла. Воцарилась напряженная пауза.
  
  — Силы небесные! — произнес наконец Хьюберт Рид. — Да это просто немыслимо. Существуют ли хоть какие-то доказательства?
  
  Ли Александер обратился к присутствующим:
  
  — Из Бельгии сообщают, что пуля, которой убит Лефорт, он же Марше, была сорок пятого, а не тридцать восьмого калибра. Если только у Куинна не было другого оружия.
  
  — Другого оружия не было, — быстро вмешалась Саманта. — Мы располагали только моим револьвером сорок восьмого калибра, который я получила от мистера Брауна. Куинн постоянно находился у меня на глазах: длительная отлучка из Антверпена в Вавр или из Вавра в Ден-Бош не прошла бы незамеченной. А в Париже Зика убили прямо на улице из винтовки. Стреляли у дверей кафе из машины.
  
  — Да, это так, — подтвердил Ли Александер. — Французами обнаружены винтовочные пули.
  
  — Куинн мог иметь сообщника, — предположил Уолтерс.
  
  — Тогда зачем сажать жучка в мою сумочку? — спросила Саманта. — Ему ничего не стоило бы отлучиться, пока я уединялась в ванной или еще где-то, и позвонить. Поверьте мне, джентльмены, Куинн ни в чем не замешан. Он уже почти что докопался до главного. Но кто-то постоянно нас опережал.
  
  — Тот самый толстяк, упомянутый Зиком? — спросил Станнард. — Именно он, по утверждению Зика, все и подстроил? Допустим. Но откуда вам известно, что он американец?
  
  — Можно высказать одно предположение? — вступил в разговор Кевин Браун. — По-видимому, я заблуждался, считая Куинна сообщником бандитов. Признаю свою ошибку. Но есть еще одна версия — гораздо более убедительная.
  
  Внимание собравшихся обратилось к нему.
  
  — Зик называл голстяка американцем. Почему? Из-за акцента. Но способен ли британец толком разобраться, какой именно это акцент? Они легко принимают канадцев за американцев. Толстяк мог быть и русским. Все говорит за это. У КГБ в Англии множество агентов, говорящих по-английски с безукоризненным американским акцентом.
  
  Переглянувшись, присутствующие обменялись значительными кивками.
  
  — Мой коллега прав, — отозвался Келли, — Мотив преступления в этом случае налицо. Москва всегда была заинтересована в дестабилизации и деморализации Соединенных Штатов, это сомнений не вызывает. Дождаться удобного случая было негрудно. О том, что Саймон Кормак учится в Оксфорде, знали все. В КГБ затеяли «мокрое» дело с целью уязвить нас всех. Расходы гебистов не волнуют. Вообще-то наемников используют все, кому не лень. Для грязной работы всегда привлекаются подонки общества. Даже ФБР ими не брезгует. Мафия хорошо поднаторела в устранении ставших ненужными исполнителей, а КГБ нередко берет с нее пример.
  
  — Если допустить, что толстяк — русский, — продолжал развивать свою мысль Браун, — то все сходится. Из доклада агента Сомервилл явствует, что убийство организовал некий человек, заплативший Зику и его головорезам. Но я полагаю, что человек этот давно уже там, откуда явился, — в Москве.
  
  — Но с какой стати, — недоуменно проговорил Джим Доналдсон, — Горбачеву понадобилось настойчиво добиваться подписания Нантакетского договора? Чтобы потом враз опрокинуть достигнутое, да еще столь чудовищным образом?
  
  Ли Александер слегка кашлянул:
  
  — Господин секретарь! Вам известно, что в Советском Союзе имеются могущественные силы, противостоящие перестройке, гласности, любым реформам. С их стороны политика Горбачева встречает яростное сопротивление. В особенности Нантакетский договор: он им как кость в горле. Вспомните, что глава КГБ, генерал Крючков, только что смещен с поста. Не исключено, что поводом послужило то самое дело, которое мы сейчас обсуждаем.
  
  — Думаю, вы попали в точку, — заметил Оделл. — Эти сволочи из КГБ задумали вместе с договором сокрушить и Америку. Вовсе не обязательно, что Горбачев несет за этот план личную ответственность.
  
  — Это дела не меняет, — заявил Уолтерс. — Американскую общественность не разубедишь. Особенно конгресс. Любые действия Москвы вменяются в вину Горбачеву, знал он о них что-либо или нет. Помните Ирангейт?
  
  Разумеется, Ирангейт помнили все. Саманта встрепенулась.
  
  — А как же моя сумочка? — спросила она. — Если ее подменил КГБ, почему мы должны были наводить русских на след?
  
  — Это легко объяснить, — сказал Браун. — Наемники не подозревали о том, что Саймон погибнет. Когда это произошло, они в панике попрятались кто куда. Вероятно, не явились в условленное место, где их поджидали агенты КГБ. Не исключена попытка навлечь подозрение на вас с Куинном — агента ФБР и американского посредника. Вполне обычная практика: ввести общественное мнение в обман, заставить поверить в то, как американские власти убирают убийц прежде, чем те заговорят.
  
  — Но сумочку подменили точной копией, с жучком внутри, — настаивала Саманта. — Это случилось в Лондоне.
  
  — Откуда вы знаете, что именно в Лондоне, а не где-нибудь еще, агент Сомервилл? — взвился Браун. — Почему не в аэропорту или не на пароме, отплывающем в Остенде? Черт побери, да кто угодно из британцев мог это сделать! Мало ли их шлялось в квартиру после побега Куинна? А загородный дом в Суррее? В прошлом с Москвой сотрудничала целая уйма агентов. Вспомните Берджесса, Маклина, Филби, Вассала, Бланта, Блейка. Все эти предатели работали на Москву. Возможно, появился еще один.
  
  Ли Александер придирчиво изучал свои ногти. Он дипломатично не стал упоминать о Митчелле, Маршалле, Ли, Бойсе, Харпере, Уокере, Лаунтри, Конраде, Хауарде и прочих американцах, продавших дядюшку Сэма за кругленькую сумму.
  
  — Итак, джентльмены, — подытожил обсуждение Оделл часом позже. — Отчет мисс Сомервилл мы принимаем к сведению. С начала и до конца. Но выводы должны опираться на факты. Кожаный пояс с пряжкой — советского производства. Предположение о том, что все это — дело рук КГБ, остается недоказанным, но опровергнуть его тоже нельзя. Мы вправе допустить, что операция КГБ завершилась исчезновением агента, о котором известно только, что его называли толстяком. Вероятно, он снова укрылся за «железным занавесом». Нам ясно, что произошло и как. Знаем мы, по-видимому, и зачинщика. О мотивах преступления можно не распространяться. Нантакетский договор выброшен на свалку, президент США сломлен горем. Я либералом не слыву, никто из вас возражать не станет. Но раньше я и вообразить не мог, что руки будут так вот чесаться загнать этих коммунистических выродков атомными бомбами обратно в каменный век.
  
  Через десять минут кабинет в узком составе собрался на закрытое совещание. И только по дороге к себе домой, в Александрию, Саманта обнаружила в безупречно логичном построении единственный изъян. Каким же образом КГБ сумел подменить купленную в «Харродз» сумочку из крокодиловой кожи точной ее копией?
  
  Филип Келли и Кевин Браун возвращались в здание Гувера в одной машине.
  
  — Эта молодая леди сблизилась с Куинном гораздо теснее, нежели я ожидал, — заметил Келли.
  
  — Я почуял эго сразу, еще в Лондоне, когда велись переговоры, — отозвался Браун — Она всегда стояла за него горой. Но с Куинном разговор еще впереди. Я уж с ним разберусь — и без всяких там фиглей-миглей. Французы или англичане что-нибудь о нем сообщают?
  
  — Пока нет. Я как раз собирался сказать вам, что французы выследили его в аэропорту Аяччо. Оттуда он вылетел в Лондон. Оставил на стоянке автомобиль, изрешеченный пулями. Британцы засекли Куинна в Лондоне у гостиницы, но не успели прибыть на место, как он исчез. Даже номера не успел снять.
  
  — А, чтоб ему! Этот прохвост скользкий как угорь, — ругнулся в сердцах Браун.
  
  — Совершенно верно, — согласился Келли. — Но если вы правы, то о себе он даст знать только одному человеку. Саманте Сомервилл — и никому больше. Я не очень расположен брать под наблюдение собственных сотрудников, но придется установить у нее в квартире микрофон, прослушивать телефон и перехватывать почту. Начиная с сегодняшнего же дня.
  
  — Медлить нельзя, — поддакнул Браун.
  
  Во время закрытого совещания вице-президента с пятью членами кабинета вновь был поднят вопрос о поправке XXV.
  
  Заговорил об этом генеральный прокурор. Осторожно, с видом неподдельного сожаления. Оделл сопротивлялся, как только мог. С президентом, почти не покидавшим комнаты, он виделся чаше других. Оделл вынужден был признать, что интереса к жизни Джон Кормак по-прежнему не проявляет.
  
  — Но решать пока еще рано, — заявил Оделл. — Дайте ему время, чтобы прийти в себя.
  
  — Сколько можно ждать? — спросил Мортон Станнард. — Похороны были три недели назад.
  
  — В следующем году предстоят президентские выборы, — напомнил Билл Уолтерс. — Если ты выдвинешь свою кандидатуру, Майкл, начинать кампанию надо с января.
  
  — Черт побери! — взорвался Оделл. — Хозяин Белого дома убит горем, а вы толкуете о выборах.
  
  — Взгляни на вещи здраво, Майкл, — урезонил его Доналдсон.
  
  — Всем нам хорошо известно, — продолжал Уолтерс, — что после Ирангейта Рональд Рейган находился в полной прострации. О поправке XXV уже заговаривали в открытую. Судя по докладу Кеннона, момент был критический. Нынешняя ситуация еще хуже.
  
  — Но президент Рейган сумел взять себя в руки, — заметил Хьюберт Рид. — И вернулся к исполнению своих обязанностей.
  
  — Да-да. как раз вовремя, — подтвердил Станнард.
  
  — В этом-то все и дело, — подчеркнул Станнард. — Каким временем мы располагаем?
  
  — Срок небольшой, — согласился Оделл. — Пресса пока молчит. Кормак чертовски популярен. Но вера в него падает, причем на глазах.
  
  — Итак, крайний срок? — решительным вопросом Уолтерс подвел черту под обсуждением.
  
  При голосовании Оделл воздержался. Уолтерс поднял свой серебряный карандаш. Станнард кивнул. Брэд Джонсон отрицательно покачал головой. Джим Доналдсон, поколебавшись, присоединился к Джонсону. Голоса разделились поровну. Хьюберт Рид озабоченно оглядел собравшихся. Пожал плечами.
  
  — Мне очень жаль, но что поделаешь?
  
  Он проголосовал «за». Оделл шумно выдохнул.
  
  — Ну, хорошо! — крякнул он. — Большинством голосов решение принято. Чтобы не тянуть резину, в канун Рождества мне придется отправиться к Джону и сообщить, что первого января мы ставим перед конгрессом вопрос о поправке XXV.
  
  Он только начал подниматься из-за стола, но члены кабинета почтительно его опередили. Оделл не мог скрыть от себя, что это доставило ему удовольствие.
  
  — Я вам не верю, — сказал Куинн.
  
  — Прошу сюда.
  
  Человек в изысканном костюме жестом пригласил его к зашторенному окну. Куинн огляделся. Над каминной полкой висела картина: Ленин обращается с речью к массам. Куинн подошел к окну.
  
  За стеной, отгораживавшей облетевший сад от Бэйсуотер-роуд, медленно проплыл красный верх лондонского двухэтажного автобуса. Куинн вернулся на свое место.
  
  — Вы, по-видимому, водите меня за нос, но декорация для фильма отменная.
  
  — Какого фильма, что вы? — мягко возразил генерал КГБ. — Об этом пусть заботятся ваши ребята из Голливуда.
  
  — Если так, то на кой я вам сдался?
  
  — Вы нас интересуете, мистер Куинн. Напрасно вы держитесь столь воинственно. Это может показаться странным, но я убежден, что сейчас мы с вами стоим по одну сторону баррикады.
  
  — Действительно, странно. Даже более чем.
  
  — Хорошо, позвольте мне объясниться. С некоторых пор вы получили известность как человек, которому доверили вести переговоры с похитителями Саймона Кормака на предмет его освобождения. До нас дошли сведения, что после гибели юноши вы провели в Европе месяц, пытаясь напасть на след преступников. И это вам, кажется, удалось.
  
  — И поэтому мы с вами оказались по одну сторону баррикады?
  
  — Возможно, мистер Куинн, возможно. В мои обязанности не входит обеспечение безопасности молодых американцев, настаивающих на утренних пробежках за городом без должной охраны. Однако оградить собственную страну от враждебных происков, наносящих ей колоссальный урон, — мой профессиональный долг. Дело Кормака — это заговор неизвестных лиц, имеющий целью повредить Советскому Союзу и дискредитировать его в глазах мирового общественного мнения. Мы не можем этого допустить, мистер Куинн. Никак не можем. Так что позвольте говорить с вами как вы, американцы, выражаетесь — начистоту.
  
  К похищению и убийству Саймона Кормака Советский Союз непричастен. Тем не менее вся ответственность возлагается на нас. В тот самый момент, когда было установлено происхождение бомбы, мы попали на скамью подсудимых. Отношения с Америкой, которые наш лидер искренне пытался улучшить, резко обострились. Договор о сокращении уровня вооружений, на который мы возлагали столь большие надежды, превратился в простой клочок бумаги.
  
  — Клевета на СССР вам не по нраву, хотя сочинять байки о других вы мастера, — вставил Куинн.
  
  Генерал развел руками в знак того, что принимает упрек.
  
  — Что ж, верно: время от времени мы прибегаем к дезинформации. Но точно так же поступает и ЦРУ. Все зависит от того, откуда она исходит. Навлечь на себя порицание за действительно совершенный поступок не слишком приятно, согласен. Однако быть без вины виноватым и терпеть хулу со всех сторон — просто невыносимо.
  
  — Будь у меня побольше великодушия, я бы вам посочувствовал, — сказал Куинн. — Но в данном случае я совершенно бессилен что-либо изменить. Больше меня это не касается.
  
  — Так-так. А давайте посмотрим. Я склонен полагать, что вам достало проницательности, чтобы сразу отвергнуть версию о нашем участии в заговоре. Если бы я сам все это затеял, то с какой стати мне понадобилось бы использовать взрывное устройство, бесспорно, советского производства?
  
  Куинн кивнул:
  
  — Пожалуй, да. Я тоже думаю, что вы тут ни при чем.
  
  — Благодарю вас. Но кто, по-вашему, мог за этим стоять?
  
  — Не исключено, что следы ведут в Америку. Возможно, приложили руку и ультраправые. Если ставилась цель — предотвратить ратификацию Нантакетского договора сенатом, то она, безусловно, достигнута.
  
  — Безусловно.
  
  Генерал Кирпиченко подошел к столу, взял с него пять сильно увеличенных фотографий и разложил перед Куинном.
  
  — Вам не доводилось видеть этих людей раньше, мистер Куинн?
  
  Куинн вгляделся в сделанные для паспорта фотографии Сайруса Миллера, Мелвилла Сканлона, Лайонела Мойра, Питера Кобба и Бена Залкинда. Покачал головой.
  
  — Нет, не видел.
  
  — Жаль. Их имена на обороте. Несколько месяцев назад они приезжали в нашу страну. Человек, с которым они вели переговоры, занимает пост, позволяющий распоряжаться средствами, аналогичными упомянутому взрывному устройству. Он вполне мог передать им пояс. У маршала Советского Союза возможности для этого есть.
  
  — Он арестован? Вы его допрашивали?
  
  Генерал Кирпиченко впервые за время беседы позволил себе сдержанно улыбнуться.
  
  — Мистер Куинн, писатели и журналисты на Западе охотно наделяют нашу организацию безграничными полномочиями. Поверьте, это далеко не так. Даже мы, при всем желании, не можем арестовать советского маршала, не имея на руках серьезных доказательств. Буду с вами предельно откровенен. Надеюсь, вы ответите мне тем же. Расскажите, пожалуйста, обо всем, что вам удалось установить за прошедший месяц.
  
  Куинн мысленно взвесил это предложение. А почему бы нет? Надежд снова напасть на след никаких. Дело пропащее. Он рассказал генералу все — начиная с побега из кенсингтонской квартиры и кончая встречей с Зиком. Кирпиченко слушал внимательно, изредка кивая, словно услышанное подтверждало то, что он уже знал. Куинн закончил рассказ смертью Орсини.
  
  — Кстати, — добавил он, — любопытно, каким образом вы застукали меня в аэропорту Аяччо?
  
  — Понимаю. Видите ли, вверенный мне отдел с самого начала проявлял к этой истории особый интерес. После гибели Саймона и намеренной утечки информации о происхождении пояса об отдыхе нам пришлось забыть. В Бельгии и Нидерландах вы путешествовали отнюдь не инкогнито. О выстрелах в парижском кафе во всех вечерних газетах сообщалось на первых полосах. Бармен описал вас довольно точно.
  
  Наблюдение за рейсами и проверка списков пассажиров — да-да, у нас есть агенты и в Париже — позволили установить, что ваша подруга из ФБР вылетела в Испанию одна. Я предположил, что наличие оружия из опасения досмотра в аэропорту заставит вас искать другие виды транспорта, и велел своему агенту взять под контроль продажу билетов. Ему посчастливилось обнаружить вас на пароме, отплывающем на Корсику. Человек, которого вы видели в аэропорту Аяччо, прилетел туда утром в день вашего прибытия, но, к сожалению, с вами разминулся. Мне стало ясно, что вы отправились в горы. Агент дежурил на пересечении двух главных дорог и вскоре после рассвета увидел, как ваш автомобиль свернул в сторону аэропорта. Кстати, вы обратили внимание на четырех вооруженных людей? Они вошли в зал ожидания, когда вы были в умывальной комнате.
  
  — Я никого не заметил.
  
  — М-м-м… Вас они, похоже, очень невзлюбили. Судя по вашему рассказу о свидании с Орсини, понятно почему. Но теперь это уже неважно. Мой коллега о них позаботился.
  
  — Кто? Этот ваш прирученный англичанин?
  
  — Андрей? Он вовсе не англичанин. В сущности, он даже и не русский. По происхождению он казак. Я высокого мнения о ваших способностях, мистер Куинн, но не советую вам связываться с Андреем. Это один из лучших моих работников.
  
  — Поблагодарите его от моего имени, — сказал Куинн. — Послушайте, генерал, мне было весьма приятно с вами побеседовать. Но пора и честь знать. У меня теперь одна дорога — обратно домой в Испанию, к себе на виноградник. Попытаюсь начать жизнь заново.
  
  — Позвольте с вами не согласиться, мистер Куинн. Я думаю, вам следует вернуться в Америку. Ключ к разгадке где-тo там. Вам просто необходимо быть в Америке.
  
  — Да ведь меня там через час сцапают, — напомнил Куинн. — ФБР меня на дух не переносит: кое-кто из начальства убежден, будто я снюхался с бандитами.
  
  Генерал Кирпиченко вернулся к столу и, подозвав Куинна к себе, вручил ему тоненькую книжку. Э го был канадский паспорт — уже не новый, заметно потертый.
  
  с многочисленными штампами о въезде и выезде. С фотографии на Куинна глядел он сам. Узнать себя было невозможно: короткая прическа, очки в роговой оправе, пробивающаяся бородка.
  
  — Вас сфотографировали, пока вы находились под действием наркотика, — невозмутимо пояснил генерал. — Неплохо сработано, верно? Паспорт совсем как настоящий, он нам особенно удался. Вам понадобится одежда с канадскими ярлыками, кое-какой багаж и прочее. Андрей для вас уже все приготовил. И конечно, не забудьте вот это.
  
  Генерал выложил на стол три кредитные карточки, водительские права канадского автомобилиста и двадцать тысяч канадских долларов. Все документы были выписаны на имя Роже Лефевра, франкоканадца. С произношением у Куинна проблем не было.
  
  — Андрей доставит вас в Бирмингем к первому утреннему рейсу на Дублин. Оттуда вы переберетесь в Торонто. Пересечь американскую границу в нанятой машине несложно. Вы готовы к поездке, мистер Куинн?
  
  — Генерал! Я, видимо, недостаточно ясно выразился. Орсини перед смертью не сказал ни единого слова. Имя толстяка, я думаю, было ему известно, но он его не выдал. Я понятия не имею, откуда начинать. Нить оборвана. Толстяк в безопасности, его работодатели — тоже. Главный изменник сидит где-то в верхах: информация могла исходить только от него. До них теперь никак не дотянуться: Орсини обещание сдержал. С такими картами на руках нечего садиться за стол: ни тузов, ни королей, ни дам, ни валетов. Расклад аховый: одна мелочь.
  
  — Вы так считаете? Пример с картами… Вам, американцам, вечно мерещатся пиковые тузы. А в шахматы вы играете, мистер Куинн?
  
  — Немного. Игрок я средний, — ответил Куинн.
  
  Советский генерал подошел к полке с книгами и провел по ним пальцем в поисках нужной.
  
  — Стоило бы заняться, — произнес генерал. — Как и моя профессия, эта игра требует сноровки и сообразительности. Грубой силой тут ничего не добьешься. Все фигуры на доске перед глазами — и однако… хитроумие шахматисту, пожалуй, нужнее, чем игроку в покер… Ага, вот она.
  
  Он протянул книгу Куинну. Автор — русский, но книга была на английском. Перевод, частное издание. Книга называлась «Великие гроссмейстеры. Очерки».
  
  — Вам объявлен шах, мистер Куинн, но до мата, как мне представляется, еще далеко. Езжайте в Америку, мистер Куинн. Рекомендую вам обратить особое внимание на главу о Тигране Петросяне. Это армянин, он давно умер, однако до сих пор славится как непревзойденный мастер позиционной игры. Счастливого вам пути, мистер Куинн!
  
  Генерал Кирпиченко вызвал своего оперативного агента Андрея и, перейдя на русский, долго давал ему инструкции. Затем Андрей провел Куинна в соседнюю комнату и, вручив авиабилет, передал чемодан с новенькой одеждой. Все ярлыки были канадские. Они отправились автомобилем в Бирмингем, где Куинн успел на первый в тот день рейс до Дублина. Андрей проводил его до самолета, а потом вернулся в Лондон.
  
  Куинн из Дублина перебрался в аэропорт Шаннон и через несколько часов самолетом канадской авиакомпании вылетел в Торонто.
  
  Сдержав данное генералу слово, он не отрываясь читал книгу в зале ожидания в Шанноне и вновь раскрыл ее, как только самолет поднялся в воздух. Главу о Петросяне он перечитал шесть раз подряд. И еще до конца полета ему стал ясен смысл прозвища, которое дали искусному армянскому гроссмейстеру его противники, терпевшие бессчетные поражения, — Великий Обманщик.
  
  В Торонто его паспорт изучали ничуть не дольше, чем в Бирмингеме или в Дублине. В зале для таможенного досмотра Куинн, сняв свой багаж с карусели, подошел к дежурному: тот едва скользнул взглядом по его документам. У выхода Куинн не обратил ни малейшего внимания на тихого человека, который вслед за ним направился к главному железнодорожному вокзалу и сел на тот же самый поезд до Монреаля.
  
  В Квебеке, на стоянке подержанных автомобилей, Куинн купил старенький «джип-ренегейд» с тяжелыми покрышками, а рядом, в магазинчике для туристов, обзавелся зимней одеждой, необходимой для здешних краев. Заправив полный бак, он вырулил на дорогу, ведущую на юго-восток — через Сен-Жан к Бедфорду, а оттуда — прямо на юг, где пролегает граница с Америкой.
  
  У пограничного пункта, на берегу озера Шамплейн, по автомагистрали 89, идущей из Канады в штат Вермонт, Куинн въехал на территорию Соединенных Штатов.
  
  Северную окраину штата Вермонт в Новой Англии местные жители называют Северо-Восточным Королевством. Здешние края напоминают и графство Эссекс, и Шотландию, и окрестности Орлеана: дикие холмы и ущелья покрыты густыми лесами и непроходимыми чашами, разрозненные деревушки у бесчисленных рек и озер связаны крутыми, извилистыми дорогами. Зимой здесь бывают такие морозы, что земля кажется сплошным куском льда. Озера промерзают до дна, деревья застывают в неподвижности, снег громко хрустит под ногами. Все живое впадает в зимнюю спячку, лишь изредка послышится треск ломающихся веток, когда сквозь чащу продирается одинокий лось. Остряки из южных штатов утверждают, будто в Северо-Восточном Королевстве всего два времени года — зима и август. Старожилы, опровергая эту злостную выдумку, вносят поправку: не зима и август — а зима и 15 августа.
  
  Куинн миновал в своем «джипе» Суонтон и Сент-Олбанс, доехал до Берлингтона — городка на берегу озера Шамплейн — и отуда по автотрассе 89 устремился к столице штата, Монтпилиеру. С главной дороги у Ист-Монтпилиера он свернул на автотрассу 2 и въехал в долину Уинуски, направляясь мимо Плейнфилда и Маршфилда к Уэст-Дэнвиллу.
  
  Зима в этом году выдалась ранняя. Холмы, казалось, сгрудились теснее, спасаясь от холода. Изредка попадавшийся навстречу автомобиль хранил в себе крошечку тепла: включенный обогреватель защищал путника от смертоносного ледяного дыхания.
  
  За Уэст-Дэнвиллом дорога, зажатая между двумя заснеженными откосами, вновь сделалась уже. В самом Дэнвилле дома стояли с закрытыми ставнями. Включив привод на все колеса, Куинн с трудом одолел последний отрезок пути до Сент-Джонсбери.
  
  Затерянный среди обледенелых вершин небольшой городок на реке Пассумпсик был настоящим оазисом. Освещенные окна баров и витрины магазинов приветливо манили к себе. На главной улице Куинн отыскал контору по аренде недвижимости. Узнав о его желании, агент, в это время года отдыхавший на работе, явно растерялся.
  
  — Вам нужна горная хижина? Ну что ж, мы их сдаем в аренду, правда только летом. Приезжие проводят здесь месяц, от силы полтора, а остальное время дома пустуют: Вам нужно именно сейчас?
  
  — Да, сейчас.
  
  — Где именно?
  
  — Где-нибудь повыше и подальше.
  
  — Похоже, вы хотите забраться в настоящую глушь?
  
  Агент просмотрел список и задумчиво поскреб в затылке.
  
  — Есть одно подходящее местечко. Владелец жилья — дантист, сам он из Барре. Там климат мягче.
  
  Климат считался мягким, если ртуть в термометре опускалась всего до пятнадцати градусов ниже нуля в отличие от здешних двадцати. Агент созвонился с владельцем, который дал согласие предоставить свое жилище в месячное пользование. Потом агент посмотрел в окно и, указывая на «джип», спросил:
  
  — Вы уже надели на покрышки цепи для снега?
  
  — Пока нет.
  
  — Без них не обойтись.
  
  Куинн послушно выполнил данный ему совет. В путь они отправились вместе. На дорогу в пятнадцать миль ушло более часа.
  
  — Это у Гиблого Кряжа, — пояснил агент. — Хозяин иногда живет там летом, рыбачит. А вы скрываетесь от адвокатов супруги или гут что-то другое?
  
  — Нет, мне необходима спокойная обстановка, чтобы написать книгу, — сообщил Куинн.
  
  — Ах вон оно что! Вы, значит, писатель, — удовлетворенно заключил агент. Писателям, как и всем прочим полоумным, странности прощаются.
  
  Сначала дорога шла обратно к Дэнвиллу, затем ответвлялась на север. У Норт-Дэнвилла агент велел Куинну свернуть к западу. Здесь всякие следы человеческого присутствия терялись. Киттерджские холмы высились перед ними, закрывая собой полнеба. Неширокая тропа вела вправо, к Медвежьей горе. Взобраться на склон по заваленной снегом дороге стоило немалых усилий. Куинн жал на газ изо всех сил.
  
  Хижина была бревенчатой, с низкой крыши свисал сугроб. Однако постройка была добротная, с тройным остеклением; изнутри стены были обшиты досками. К хижине примыкал гараж: на таком морозе автомобиль за ночь превратился бы в заиндевевший кусок металла. Печь топилась дровами; из котла горячая вода поступала в батареи.
  
  — Решено! Я остаюсь здесь, — заявил Куинн.
  
  — Вам нужно достать масло для лампы, газовые баллоны для плиты и топор, чтобы рубить дрова, — сказал агент. — Запаситесь едой как следует. Старайтесь экономить бензин. Тут всего должно быть вдоволь. Особенно важно иметь теплую одежду. Вы одеты слишком легко. Лицо лучше прикрывать, а то обморозитесь. Телефона здесь нет. Скажите, а вы действительно уверены, что это как раз то, что вам нужно?
  
  — Я остаюсь здесь, — повторил Куинн.
  
  Они вернулись в Сент-Джонсбери. Куинн дал необходимые сведения о себе и заплатил вперед.
  
  Агенту даже не пришло в голову поинтересоваться, что заставило жителя Квебека, в окрестностях которого сколько угодно укромных уголков, искать убежища в Вермонте.
  
  Куинн приметил несколько телефонных кабин, откуда можно было звонить и днем и ночью, и переночевал в местной гостинице. Утром он забил свой «джип» всевозможными припасами и отправился в горы.
  
  На выезде из Уэст-Дэнвилла Куинн остановился сверить направление. Ему почудилось, будто откуда-то издалека снизу доносится приглушенный рокот мотора. Он решил: либо это его собственное эхо, либо там, на склоне, приютилась какая-нибудь деревушка.
  
  В доме Куинн растопил печь. Вскоре стало тепло, стекла в окнах оттаяли. Тяга была отличная: пламя мощно гудело в трубе. Когда Куинн открыл дверцу, раскаленная внутренность топки напомнила ему доменную печь. Тепло пошло по трубам в батареи, согревая все четыре комнаты. Вода во втором котле предназначалась для мытья и стирки. К полудню внутри дома казалось жарко даже в одной рубашке. После обеда Куинн достал топор и из сосновых поленьев, сложенных на заднем дворе, наколол дров на неделю.
  
  С миром Куинна связывал только транзистор. Покончив с хозяйственными делами, он сел за новенькую пишущую машинку и принялся стучать по клавишам. Наутро он отправился в Монтпилиер, а оттуда — с пересадкой в Бостоне вылетел в Вашингтон. Целью его путешествия был Центральный вокзал на Массачусетс-авеню — один из лучших вокзалов Америки, сверкающий после недавней перестройки. Внутренняя планировка по сравнению с той, какую помнил Куинн, претерпела изменения, однако эскалатор из зала ожидания на цокольном этаже под главным вестибюлем остался на прежнем месте.
  
  Напротив выхода на перрон к платформам Н и J он нашел то, что искал. Между дверью полицейского участка и дамской уборной стояли в ряд восемь телефонных кабин. Все их номера начинались с цифр 789. Куин постарался запомнить все цифры, опустил в почтовый ящик письмо и покинул здание.
  
  Когда такси, устремившееся через Потомак к Вашингтонскому национальному аэропорту, сворачивало на 14-ю улицу, с правой стороны издали мелькнуло здание Белого дома. Куинн подумал о находившемся там человеке, имя которого было известно всем. Этот человек обратился к нему с просьбой: «Верните нам сына». Выполнить его просьбу Куинн не сумел.
  
  За месяц, истекший со дня похорон Саймона Кормака, в отношениях между супругами произошла заметная перемена. Объяснить ее сколько-нибудь убедительно было бы под силу только опытному психоаналитику.
  
  Все то время, пока Саймон находился в руках у похитителей, президент сохранял контроль над собой, хотя бессонница, волнение, постоянная тревога за жизнь сына и подрывали его силы. Когда из Лондона стали поступать сообщения о близящемся обмене, президент явно пошел на поправку. Супругу президента ничто не могло отвлечь от тяжелых переживаний, и она всецело предалась своему горю.
  
  Однако после той страшной минуты на острове Нантакет, когда тело их единственного сына опустили в холодную землю, супруги стали постепенно меняться ролями. У могилы Майра Кормак рыдала на груди агента секретной службы, не могла удержаться от слез и в самолете, на обратном пути в Вашингтон. Но недели проходили, и состояние ее улучшалось. Утрата любимого сына обернулась приобретением. Майра вдруг начала осознавать, что муж — былая ее гордость и опора — оказался беспомощным, как ребенок, на полном ее попечении.
  
  Материнский инстинкт наделял Майру душевной стойкостью, помогавшей справиться с таким несчастьем, перед которым пасовали воля и интеллект мужа. В тот зимний день, когда Куинн проезжал в такси мимо Белого дома, Джон Кормак сидел за рабочим столом в своем кабинете между Желтой Овальной комнатой и спальней. Майра Кормак стояла рядом и, обхватив голову безмолвного супруга, нежно и ласково ее поглаживала.
  
  Майра понимала, какая смертная тоска гнетет ее мужа. Боль не уходила, становилась невыносимой… Она понимала и то, что нестерпимей всего, чудовищней даже самой потери была вопиющая необъяснимость происшедшего. Кто это сделал? Почему? Зачем? Случись Саймону погибнуть в автомобильной катастрофе, Джон Кормак нашел бы в себе силы примириться с ударом судьбы, отыскав логику даже в алогичности смерти. Но дикая по бессмысленности гибель сына, за миг до освобождения, потрясла президента до глубины души. Неотвязное желание постичь непостижимое разрушало его цельную натуру вернее любой, самой изощренной бомбы.
  
  Майра Кормак полагала, что роковой вопрос навсегда останется без ответа. Но муж ее не в состоянии больше мучиться над неразрешимой головоломкой. Она возненавидела Белый дом, саму президентскую должность мужа, бывшую раньше предметом ее гордости. Теперь самым жгучим ее желанием было постараться убедить Джона Кормака сложить с себя непосильное бремя ответственности… Чтобы они могли вернуться к себе домой, в Нью-Хейвен, где она стала бы его выхаживать и нянчить, как ребенка.
  
  Письмо, отправленное Куинном Самми Сомервилл по ее домашнему адресу в Александрии, было вовремя перехвачено и доставлено в Белый дом. Комитет собрался в полном составе — обсудить его содержание. Филип Келли и Кевин Браун представили письмо вышестоящим чинам на рассмотрение с торжеством, словно это был военный трофей.
  
  — Должен признаться, джентльмены, — заявил Келли, — что лишь с величайшей неохотой я дал согласие установить слежку за одной из самых надежных моих сотрудниц. Но мера, как видите, себя оправдала.
  
  Он положил письмо на стол перед собой.
  
  — Это письмо, джентльмены, отправлено вчера отсюда, из Вашингтона. Разумеется, это не означает, что Куинн находится в городе или даже вообще в Штатах. Опустить письмо в ящик он мог поручить кому угодно. Я склонен полагать, что Куинн действует в одиночку, без сообщников. Каким образом ему удалось скрыться в Лондоне и объявиться в Америке, нам неизвестно. И все же я и мои коллеги придерживаемся того мнения, что письмо он отправил сам.
  
  — Прочтите письмо! — приказал Оделл.
  
  — Э-э… гм… впечатление оно производит сильное, — пробормотал Келли, вздевая на нос очки.
  
  — «Моя дорогая Самми…» Подобное обращение, по-видимому, должно свидетельствовать о том, что мой коллега Кевин Браун не так уж далек от истины: отношения между мисс Сомервилл и Куинном вышли далеко за рамки сугубо профессиональных.
  
  — Итак, ваша гончая воспылала страстью к травленому волку? — заметил Оделл. — Что ж, тонко рассчитано, умно. И что же он пишет?
  
  Келли возобновил чтение:
  
  — «Вот наконец-то я снова здесь, в Соединенных Штатах. Очень бы хотелось с тобой повидаться, но боюсь, пока это небезопасно.
  
  Главная цель моего письма — вернуться к тому, что произошло на Корсике в действительности. Знай: по телефону из аэропорта Аяччо я сказал тебе неправду. Тогда я решил, что в противном случае ты будешь опасаться возвращения. Но чем больше я размышляю об этом деле, тем сильней крепнет во мне уверенность: ты вправе знать всю подноготную. Обещай мне только одно — все услышанное хранить в тайне. Кроме тебя, знать об этом не должен никто — во всяком случае, раньше определенного срока. До тех пор, пока я не исполню то, что задумал.
  
  Вся штука в том, что схватка с Орсини дала важный результат. Иначе я поступить не мог. Кто-то сообщил ему, будто я прибыл на Корсику для расправы с ним, хотя я ни о чем таком и не помышлял. Я ранил Орсини из револьвера (кстати, того самого — твоего), но умер он не сразу. Узнав, что его обманули, он счел себя свободным от обещания молчать и рассказал мне все без утайки.
  
  Во-первых, затеяли это предприятие вовсе не русские. Советское правительство, во всяком случае, не имеет к нему ни малейшего касательства. Заговор разработан здесь, в Соединенных Штатах. Истинные его организаторы надежно оградили себя тайной, однако человек, нанятый ими для того, чтобы осуществить похищение и убийство Саймона Кормака, мне известен. Зик называл его толстяком. Орсини раскрыл его настоящее имя. Когда его схватят (а я уверен, что так оно и будет), он, вне сомнения, сообщит имена тех, кто ему платил.
  
  Сейчас, Самми, я затаился в берлоге и заношу на бумагу все — с начала и до конца, с точным указанием имен, дат, подробно рассказывая о событиях, где и как они происходили. Рассказ получится исчерпывающим. Копии законченной рукописи я направлю почтой в десятки официальных учреждений — в ФБР, в ЦРУ, вице-президенту и так далее. Потом, даже если со мной что-то и случится, будет уже поздно: колеса правосудия придут в движение, и никто на свете не сможет их остановить.
  
  Сообщу о себе только тогда, когда все будет готово. Прошу, пойми меня правильно: если я умалчиваю о своем местонахождении, то только ради твоей безопасности.
  
  Любящий тебя — Куинн».
  
  Целую минуту никто не мог вымолвить ни слова. Один из присутствующих не успевал вытирать с себя пот.
  
  — Силы небесные! — выдохнул наконец Майкл Оделл. — Значит, этот парень не шутит?
  
  — Если то, что Куинн говорит, правда, — заметил Мортон Станнард, юрист по специальности, — то ему, безусловно, никак нельзя скрываться неизвестно где. Он должен сказать все то, что собирается изложить на бумаге, здесь, нам в лицо.
  
  — Согласен, — поддержал Станнарда генеральный прокурор. — Помимо всего прочего, Куинн становится главным свидетелем. У нас разработана надежная система охраны свидетелей. Его необходимо поместить в особую камеру под строжайший надзор.
  
  Мнение было единодушным. К вечеру министерство юстиции дало санкцию на арест Куинна и на содержание его под ci ражей. ФБР задействовало все возможности Национальной службы оповещения и через телетайпы разослало своим отделам по всей стране инструкции быть постоянно настороже. Немедленно были уведомлены все блюстителиn правопорядка — от начальников полицейских участком то дорожных патрулей. Всюду прилагалась фотография Квинна. Официальным мотивом задержания служило участие в ограблении крупного ювелирного магазина.
  
  Одного объявления о широкомасштабном розыске еще недостаточно: Америка — страна огромная, и в ней есть где спрятаться. Бывало, что правонарушители успешно скрывались годами, несмотря на усиленные розыски. К тому же искали не кого-то, а Куинна — гражданина США. И номер его паспорта, и номер водительского удостоверения властям были известны. Франкоканадец Роже Лефевр, обладатель безупречных документов, внешне нисколько не похожий на Куинна, никого не интересовал. Последний раз Куинн брился в советском посольстве в Лондоне, и теперь лицо его окаймляла небольшая бородка.
  
  Вернувшись к себе в горы, Куинн выждал три дня, дабы его письмо к Самми Сомервилл возымело нужное действие. Потом начал искать способ связаться с ней без ведома Вашингтона. Фраза, брошенная Самантой в Антверпене, не выходила у него из головы: «Ведь я — дочь проповедника из Роккасла!»
  
  Географический атлас Соединенных Штатов, купленный им в книжной лавочке в Сент-Джонсбери, указывал три городка с таким названием. Один был далеко на юге, другой — на западе. Судя по выговору, Саманта родом была, скорее всего, с восточного побережья. Третий по счету Роккасл находился в округе Гучланд, штат Виргиния.
  
  Телефонные запросы помогли разрешить все сомнения. В справочниках наряду со многими Соммервилями и Саммервилами значился только один священник Брайан Сомервилл, проживающий в Роккасле, штат Виргиния.
  
  Куинн, покинув свое убежище, вылетел из Монтпилиера в Бостон, а оттуда — в Ричмонд. Самолет приземлился в Берд-Филде, недавно получившем новое громкое название — Ричмондский международный аэропорт. Телефонный справочник Ричмонда Куинн пролистал прямо в аэропорту. На одной из желтых страниц в конце книги сообщалось, что преподобный отец Брайан Сомервилл читает проповеди в церкви пресвятой Девы Марии, а проживает в доме 290 но Роккасл-роуд. Недолго думая, Куинн взял в аренду малолитражный автомобиль и отправился по автостраде 6 до Роккасла. Расстояние составляло тридцать пять миль. Дверь Куинну открыл сам преподобный отец.
  
  За чаем, накрытым в гостиной, седовласый проповедник подтвердил, что его дочь Саманта действительно служит в Федеральном бюро расследований. Выслушав рассказ Куинна, священник выразил на лице глубокую озабоченность.
  
  — Почему вы думаете, что моя дочь в опасности, мистер Куинн? — спросил он.
  
  Куинн объяснил как мог.
  
  — Но за ней установлен надзор? Слежку ведет Бюро? Видимо, она в чем-то провинилась?
  
  — Нет, сэр, ни в чем. Однако Саманту подозревают, хотя и несправедливо. Она об этом не знает. И я хочу ее предупредить.
  
  Добросердечный отец, повертев письмо в руках, тяжело вздохнул. Куинн приподнял край завесы, которая скрывала мир, ему совершенно неведомый. Он попытался представить себе, как поступила бы его покойная жена, будь она на его месте: она всегда отличалась решительностью. Доставить письмо попавшей в беду дочери — это его долг.
  
  — Хорошо, — сказал проповедник. — Я еду к ней.
  
  Проповедник сдержал слово. Сел в старенький автомобиль и неторопливо покатил в Вашингтон. В квартире дочери он появился без предупреждения. Наученный Куинном, завел разговор о пуст яках и вручил ей лист бумаги. На нем было написано: «Продолжай беседу как ни в чем не бывало. Вскрой конверт, когда останешься одна. Письмо по прочтении сожги и выполняй мои указания. Куинн».
  
  Прочитав записку, Саманта едва не поперхнулась на полуслове. Значит, ее квартиру прослушивают. Раньше ей приходилось выполнять подобные задания, но чтобы самой оказаться под колпаком! Глядя в озабоченное лицо отца, протянувшего ей конверт, она продолжала бойко щебетать. Когда проповедник собрался в обратный путь, Самми проводила его до машины и на прощание горячо поцеловала.
  
  Письмо Куинна было коротким. В полночь Саманта должна ждать звонка у ряда телефонных кабин напротив выхода к платформам Н и J на Центральном вокзале.
  
  Куинн позвонил из Сент-Джонсбери точно в назначение время. Он рассказал ей обо всем, что произошло на Корсике и в Лондоне. Посланное по почте письмо наверняка должны были перехватить и передать в комитет Белого дома.
  
  — Послушай, Куинн! — возразила Саманта. — Но ведь если Орсини и вправду ничего тебе не сказал, то, значит, дело гиблое. Ты сам так считал. Зачем же делать вид, будто тебе что-то известно?
  
  Куинн рассказал ей о Петросяне. Армянский гроссмейстер, даже в безнадежной позиции, умел заставить соперника поверить в то, что готовит сокрушительный удар, и тем самым вынудить его к ошибке.
  
  — Я думаю, письмо побудит заговорщиков, кто бы они ни были, всплыть на поверхность. Я написал, что не стану больше искать способа с тобой связаться. Однако, если полиция меня не обнаружит, ты для них — единственное связующее звено. С каждым днем их должно охватывать все большее смятение. Смотри, будь начеку! Жди моего звонка по одному из этих телефонов каждый второй день, ровно в полночь.
  
  Новость пришла через шесть дней.
  
  — Куинн, тебе известен некий Дэвид Вайнтрауб?
  
  — Конечно.
  
  — Он ведь из ЦРУ, верно?
  
  — Ну да, он заместитель директора по оперативной части. А почему ты спрашиваешь?
  
  — Он хочет со мной встретиться. Срочно. Сказал, случилось что-то неладное. Без гебя ему не разобраться.
  
  — Ты виделась с ним в Лэнгли?
  
  — Нет, он не хочет, чтобы о встрече знали. Мы встретились у автомобиля ЦРУ неподалеку от Приливного Бассейна. Говорили, пока ехали.
  
  — Что именно произошло, он не объяснил?
  
  — Нет. Сказал только, что больше не может никому доверять. Одному тебе. Ему нужно с тобой встретиться. Где, когда — назначай сам. Куинн, ты можешь на него положиться?
  
  Куинн задумался. Если тут замешан и Дэвид Вайнтрауб, тогда и лучшему из людей — грош цена.
  
  — Да, — сказал Куинн. — Я могу на него положиться.
  
  И он назвал место и время встречи.
  Глава 18
  
  Саманта Сомервилл прилетела в Монтпилиер регулярным рейсом из Бостона на следующий день вечером. Ее сопровождал Данкан Маккрей: именно через него заместитель директора ЦРУ по оперативной части и передал просьбу о встрече.
  
  В аэропорту они взяли напрокат автомобиль — вездеход «додж-рем» — и переночевали в мотеле по соседству. Памятуя совет Куинна, оба запаслись в Вашингтоне одеждой потеплее.
  
  Заместитель директора задерживался в Лэнгли ввиду важного совещания, на котором обязательно должен был присутствовать. Прибытие его ожидалось утром, незадолго до назначенного Куинном часа.
  
  В 7.00 совершил посадку десятиместный реактивный самолет, принадлежность которого Саманта установить не смогла. Маккрей пояснил, что самолет используется разведывательным управлением для нужд служебной связи. Надпись на фюзеляже — название компании по фрахту — сделана для отвода глаз.
  
  Замести гель директора спустился по трапу с чемоданчиком в руке и сдержанно, но любезно их приветствовал. Одет он был по-зимнему: меховая куртка с капюшоном, стеганые брюки, ботинки на толстой подошве. Не теряя ни минуты, он забрался на заднее сиденье — и «додж» тронулся с места. Машину вел Маккрей. Саманта подсказывала ему дорогу, сверяясь с картой.
  
  По автостраде 2, миновав небольшой городок Ист-Монтпилиер, они выбрались на дорогу к Плэйнфилду. За Плэйнмонтским кладбищем, недалеко or ворот Годдардовского колледжа, река Уинуски круто поворачивает к югу. На участке между дорогой и берегом реки, напоминающим полумесяц, высились могучие деревья, все в снегу. Летом сюда наезжают туристы, и столы для пикников стоят на полянах круглый год. Поблизости — обширная площадка для транспорта. Здесь Куинн и назначил свидание в 8.00 утра.
  
  Саманта увидела его первая, как только «додж» притормозил у обочины. Куинн появился из-за дерева в двадцати ярдах от них. Не дожидаясь, пока ее спутники выберутся из машины, Саманта выскочила навстречу, подбежала к нему и порывисто обняла за шею.
  
  — У тебя все хорошо, детка?
  
  — Отлично. О, Куинн! Слава тебе, Господи, — ты жив и здоров!
  
  Куинн, не отвечая, всматривался в приезжих. Саманта почувствовала, как все мускулы его напряглись.
  
  — Кого ты привезла с собой? — спросил он тихо.
  
  — Ах я, разиня… — Она обернулась к «доджу». — Ты ведь помнишь Данкана Маккрея? Он-то и связал меня с мистером Вайнтраубом.
  
  Маккрей, застенчиво улыбаясь, уже подходил к ним.
  
  — Здравствуйте, мистер Куинн, — робко произнес он.
  
  Держался он, как всегда, почтительно, чуть ли не заискивающе. Однако дуло автоматического «кольта» сорок пятого калибра было нацелено на Куинна с Самантой без малейшей церемонии.
  
  Из боковой дверцы «доджа» выбрался второй пассажир. «Кольт» он вручил Маккрею еще в машине, а сам вооружился извлеченной из чемоданчика складной винтовкой.
  
  — Кто это такой? — спросил Куинн.
  
  — Дэвид Вайнтрауб, — упавшим голосом проговорила Саманта. — Боже мой, Куинн, что же я натворила!
  
  — Дорогая, тебя попросту одурачили.
  
  «Это я, я дал маху», — думал Куинн. Он клял себя на чем свет стоит. Ему даже в голову не пришло спросить Саманту по телефону, знает ли она Дэвида Вайнтрауба в лицо. Саманту дважды вызывали для отчета на заседание кризисного комитета. Куинн и мысли не допускал, что Вайнтрауб мог оба раза отсутствовать. Склонный держаться в тени заместитель директора ЦРУ, занятый секретной деятельностью, избегал появляться в Вашингтоне без особой на то надобности. По опыту Куинн знал слишком хорошо, насколько опасно для здоровья во время сражения принимать желаемое за действительное.
  
  Коренастый приезжий, сделавшийся от напяленной на него теплой одежды почти квадратным, встал рядом с Маккреем.
  
  — Вот мы и снова повстречались, сержант Куинн!
  
  Куинн пожал плечами. Приезжий постучал по сломанной переносице.
  
  — Твоя работа, гнида. Но ты мне за это поплатишься.
  
  Куинн напряг память. Перед мысленным взором его встала просека в джунглях и распятый на земле вьетнамский крестьянин — вернее, то, что от него осталось…
  
  — Вспомнил, — коротко сказал он.
  
  — Ну и отлично, — повеселел Мосс. — А теперь давай пошевеливайся. Где ты тут расположился?
  
  — В горах, в бревенчатой хижине.
  
  — Я слышал, пописываешь? Надо бы взглянуть. Не вздумай только рыпаться, Куинн. Данкан если не тебя, то девчонку так и так подстрелит. А ты от меня не уйдешь.
  
  Он навел на Куинна ствол винтовки. Нет, до деревьев не добежать.
  
  — Иди-ка ты в задницу, — невозмутимо посоветовал Куинн.
  
  В ответ Мосс довольно закрякал, свистя носом.
  
  — Ты, Куинн, должно быть, мозги себе отморозил. Слушай, что сейчас будет. Мы спустимся к реке все вместе. Там нам никто не помешает: кричи — не докричишься. Тебя, Куинн, мы привяжем к дереву. Зрелище будет занятное: налюбуешься вдоволь. Девчонка часа два помучается и каждую секунду будет молить небо умереть поскорей. Ну что, поедем — нет?
  
  Куинн подумал о несчастном вьетнамце: все суставы его были раздроблены пулями. Всхлипывая, он невнятно бормотал: «Я крестьянин, я простой крестьянин, я ничего не знаю…» До Куинна не сразу дошло, что пузатый крепыш, ведший допрос, давным-давно уже в этом не сомневается… Тогда-то он единственным метким ударом и отправил этого недомерка на больничную койку.
  
  Будь он один, стоило бы испробовать последний шанс — умереть достойно, с пулей в сердце… Но Саманта…
  
  Куинн молча кивнул.
  
  Маккрей развел их по сторонам, поочередно надел на обоих наручники. Потом забрался в автомобиль Куинна, посадив его рядом. Мосс поехал в «додже» с Самантой, которую втолкнули на заднее сиденье.
  
  На улицах Вест-Дэнвилла попадались прохожие, однако никто не увидел ничего подозрительного в двух автомобилях, проехавших через город по направлению к Сент-Джонсбери. Кто-то из встречных помахал им рукой — в знак приветствия собратьям, уцелевшим в лютые морозы. Маккрей, широко улыбаясь, помахал в ответ. На северной окраине Дэнвилла они повернули к Гиблому Кряжу. У католического кладбища Куинн указал еще один поворот, к Медвежьей горе. Позади «додж», без цепей на колесах, то и дело буксовал в глубоком снегу.
  
  Скоро мощеная дорога кончилась, и «додж» пришлось бросить. Мосс перебрался на заднее сиденье джипа. Саманта, белая от ужаса, забилась в угол.
  
  — Да уж, местечко вы себе выбрали укромное, нечего сказать, — заметил Мосс, когда они оказались у домика.
  
  Несмотря на тридцатиградусный мороз, внутри хижины было тепло и уютно: перед уходом Куинн истопил печь. Пленников рассадили по краям кровати в большой проходной комнате. Пока Мосс обходил дом — удостовериться, что они одни, — Маккрей держал обоих под прицелом.
  
  — Отлично! — удовлетворенно прогнусавил Мосс, появившись из спальни. — Прямо как в гнездышке. Молодец, Куинн, неплохо постарался.
  
  Рукопись Куинна лежала в ящике письменного стола. Мосс стащил с себя куртку, уселся в кресло и принялся читать. Маккрей не сводил глаз с Куинна и Саманты, хотя оба они оставались в наручниках. Он по-прежнему услужливо улыбался. Слишком поздно Куинн понял, что это всего лишь маска, за которой Маккрей годами привык скрывать свое истинное лицо.
  
  — Ладно, твоя взяла, — нарушил молчание Куинн. — Любопытно, впрочем, как это тебе удалось?
  
  — Куда уж проще, — ответил Мосс, не отрываясь от чтения. — Какая теперь тебе разница?
  
  Куинн начал расспросы издалека.
  
  — Каким образом Маккрей оказался в Лондоне по делам службы?
  
  — Чисто случайно, — пояснил Мосс. — Мне здорово повезло. Сроду не думал, что мой мальчонка будет мне помогать. Вот уж подарочек так подарочек. Спасибо Управлению, будь оно трижды проклято.
  
  — А как вы сошлись вместе?
  
  Мосс оторвался от рукописи.
  
  — В Центральной Америке. Я там провел не один год. А Данкан родом из тех краев. Помню его малышом. Оказалось, вкусы у нас одинаковые. Я сам и завербовал его в Управление.
  
  Одинаковые вкусы, подумал Куинн… Вкусы Мосса ему были известны. Надо заставить его разговориться. Психопаты любят потолковать о себе, когда чувствуют себя в безопасности.
  
  — Почти одинаковые, — уточнил Мосс — Правда, Данкан предпочитает иметь дело с дамами. Но сначала, как водится, он их немного помурыжит — так ведь, Данкан?
  
  Мосс вернулся к чтению. Данкан счастливо улыбнулся.
  
  — Это уж точно, мистер Мосс. А вы знаете, в Лондоне они вовсю трахались. Думали, я не слышу. Думали, дел у меня по горло.
  
  — Поступай как вздумается, малыш, — отозвался Мосс. — Куинна только не трогай. Он мой. Уж я себя потешу вдоволь.
  
  Мосс углубился в чтение. Саманта внезапно подалась вперед и сделала судорожное рвотное движение, но ее не вытошнило. Во Вьетнаме такое случалось с новобранцами. Страх способствовал усиленному выделению кислоты в желудке, провоцировавшей рвоту.
  
  — Каким образом вы поддерживали контакт в Лондоне? — спросил Куинн.
  
  — Проще простого, — пробурчал Мосс. — Данкан ходил за покупками. Обычно мы встречались в продуктовых лавках. Ты не слишком догадлив, иначе бы подметил, что уходил он всегда в одно и то же время.
  
  — А как к Саймону попала новая одежда, пояс с бомбой?
  
  — Это я все привез в Суссекс, пока с тобой валандались на складе Бэббиджа. Передал Орсини, как было условлено. Он парень что надо. Бывало, оказывал мне услуги, когда я еще числился в ЦРУ. Да и позднее тоже.
  
  Мосс отложил рукопись: его потянуло на болтовню.
  
  — Ты меня перепугал, когда бежал из квартиры. Тогда уже я готов был тебя укокошить, а Орсини не соглашался. Отговорился тем, что сообщники, дескать, не позволят. Ну я и подумал: раз парень погиб, значит, ты под подозрением. Но эти обормоты из Бюро меня огорошили — отпустили тебя на все четыре стороны. Я-то вообразил, что тебя будут держать под замком подольше.
  
  — Вот тогда тебе и понадобился «клоп» в сумочке Саманты?
  
  — Ну да. Данкан мне эту сумочку описал, а я купил — точно такую же. Передал Данкану в то самое утро, когда ты сбежал. Помнишь, он выскочил в лавку за яйцами? Пока вы на кухне завтракали, он все, что надо было, наладил.
  
  — Почему нельзя было убрать всех четырех наемников сразу, назначив им встречу заранее? — спросил Куинн. — Избавился бы от лишних хлопот.
  
  — Да потому что трое из них наложили в штаны, — недовольно огрызнулся Мосс. — Им причиталось вознаграждение, но они так и не появились. Орсини всех троих должен был взять на себя. А уж о нем я бы позаботился сам. При вести о гибели Саймона они ударились в панику и залегли на дно. К счастью, ты тут как раз подвернулся под руку, здорово мне помог.
  
  — Разумеется, один бы ты ни за что не справился, — поддакнул Куинн. — Наверняка и без Маккрея не обошлось.
  
  — Точно. Я был впереди, а Данкан следовал за вами неотлучно. Даже спал в машине. Не очень-то тебе это нравилось — так, Данкан? Когда он услышал, что ты засек Марше и Преториуса, — сразу позвонил мне. и я тебя опередил.
  
  У Куинна оставались еще вопросы. Мосс снова взялся за чтение, явно начиная злиться.
  
  — Теперь о Саймоне. Кто взорвал устройство? Ты, Маккрей?
  
  — Конечно, — ухмыльнулся тот. — Передатчик целых два дня в кармане носил.
  
  Куинну вспомнилось то утро на шоссе в Бакингеме. Люди из Скотленд-Ярда, агенты ФБР, Браун, Коллинз и Сеймур растерянно замерли возле автомобилей. Саманта прижалась к нему, потрясенная случившимся. Вспомнился Куинну и Маккрей, упавший на четвереньки перед канавой. Притворяясь, что не может совладать со рвотой, он на самом деле прятал передатчик поглубже в тину.
  
  — Так-так, — проговорил Куинн. — Значит, Орсини извещал тебя обо всем, что творится в убежище, а малютка Данкан сообщал о новостях в Кенсингтоне. Кто же поставлял сведения из Вашингтона?
  
  Саманта в недоумении подняла глаза. Даже Маккрей, казалось, был ошеломлен. Мосс повернулся и пристально всмотрелся в Куинна.
  
  Когда они ехали в торы, Куинну стало ясно, как крупно рисковал Мосс, выдавая себя перед Самантой за Дэвида Вайнтрауба. А может быть, и ничем не рисковал? Иначе откуда ему знать, что Саманта заместителя директора ЦРУ сроду не видывала? Ответ был только один.
  
  Мосс в ярости швырнул рукопись на пол.
  
  — Сволочь ты, Куинн, — с ненавистью засипел он. — Тут ни слова нет нового. В Вашингтоне считают, будто все по подстроили коммунисты при помощи КГБ. Властям наплеван» на то. что именно этот засраный Зик тебе наговорил. От тебя ждут новых данных. Им нужны факгы — подтвердить или опровергнуть их версию. Имена, даты — доказательства, одним словом. А у тебя что? Мыльный пузырь. Орсини молчал до конца, верно?
  
  Мосс вскочил с кресла и забегал по комнате. Сколько времени и усилий потрачено даром! Все впустую.
  
  — Паскуда этот корсиканец, что тебя не ухлопал. Не послушал меня, как я ему ни вдалбливал. У тебя же никаких улик. Совсем никаких. Письмо, что ты послал этой шлюхе, сплошное вранье. Кто тебя подучил это сделать. ну?
  
  — Петросян.
  
  — Кто?
  
  — Тигран Петросян. Армянин. Он уже умер.
  
  — Ага. Ясно. Но тебе тоже недолго осталось, Куинн.
  
  — Еще один готовый сценарий?
  
  — Вот-вот. Вижу, тебя голыми руками не возьмешь. Послушай-ка, что я тебе расскажу. Чтоб тебя холодный пот прошиб. «Додж», в котором мы приехали, наняла твоя подружка. Данкан в конторе не появлялся. Дом мы подожжем, труп обнаружат на пепелище. «Додж» поможет полиции установить личность, по остаткам челюстей экспертиза подтвердит имя. Твой джип останется пока в аэропорту. Через неделю тебя начнут разыскивать по обвинению в убийстве, и на том дело кончится.
  
  Полиция тебя сто лет не найдет. Пространство здесь громадное. В горах есть расселины — человек там может исчезнуть на веки вечные. За лето от тебя останется один скелет, а осенью и следа не увидишь. Здесь тебя даже искать не станут. Охота начнется на человека, который вылетел рейсом из Монтпилиера.
  
  Мосс вскинул винтовку, наставил ее на Куинна.
  
  — Вставай, ублюдок, пошли! Данкан, желаю весело развлечься. Вернусь через час — может, раньше. Времени тебе хватит.
  
  Морозный воздух обжег лицо. Куинн, в наручниках, понукаемый Моссом, побрел сквозь снег все выше и выше по Медвежьей горе. За спиной его слышалось тяжелое, прерывистое сопение. Куинн понимал, что Мосс явно сдал и справиться с ним нетрудно, но со скованными руками от винтовочного выстрела не увернуться. У Мосса хватало соображения не подходить слишком близко: бывший «зеленый берет» одним ударом сшиб бы его с ног.
  
  Минут через десять Мосс нашел подходящее место. Проплешина горы, обрамленная пихтами и елями, рассекалась глубокой, сужающейся щелью. Расселина была запорошена снегом, в котором тело могло бесследно утонуть. Снег будет падать всю зиму. Весной расселина превратится в подмерзающий ручей. Речная живность сделает свое дело. Летом, когда ручей пересыхает, расселину заглушает буйная зелень. Будут проходить месяцы и годы, и никто ничего не обнаружит.
  
  Куинн не тешил себя надеждой, что умрет от меткого выстрела в голову или сердце. Узнав Мосса, он припомнил теперь и его имя. Знал он и об его извращенных пристрастиях. Куинн прикидывал, сумеет ли вытерпеть боль: не хотелось доставлять удовольствие врагу своими стонами. Он подумал о Саманте, о том, что ей предстояло испытать перед смертью.
  
  — На колени, — прохрипел Мосс. Он едва справлялся с одышкой. Куинн повиновался. Куда попадет первая пуля? В сухом морозном воздухе лязгнул затвор. Куинн глубоко вздохнул, закрыл глаза и замер в ожидании.
  
  Выстрел, казалось, заполнил собой всю поляну, эхом раскатился в горах. Однако снега приглушили его так быстро, что ни на дороге, ни в деревушке за десять миль никто ничего не услышал.
  
  Куинн поначалу удивился. Можно ли промахнуться, стреляя почти что в упор? Потом сообразил, что Мосс, возможно, задумал поиграть с ним, как кошка с мышью. Он обернулся. Мосс стоял с винтовкой наперевес.
  
  — Чего медлишь, слизняк? — резко бросил ему Куинн. Мосс, криво усмехаясь, медленно опустил ствол. Он упал на колени, подался вперед и уперся руками в снег.
  
  Его движения казались замедленными, хотя все случилось в считанные секунды. Мосс исподлобья глянул на Куинна, вытянул шею и открыл рот. На снег брызнула ярко-алая струйка. Мосс вздохнул и мягко повалился на бок.
  
  Благодаря удачной маскировке Куинн не сразу заметил стрелявшего. Человек неподвижно стоял между деревьями на противоположном конце поляны. Вместо лыж на нем были широкие, короткие снегоступы, напоминавшие теннисные ракетки. Зимняя одежда, которую он приобрел в местных краях, была облеплена смерзшимся снегом. И куртка, и стеганые брюки были бледно-голубые, почти что белые.
  
  Мех по краю капюшона, борода и брови заиндевели от сгустившегося пара. Щеки были покрыты углем и жиром, как у солдат, которые служат на севере. Дуло винтовки он отвел в сторону, зная, что второго выстрела не понадобится.
  
  Куинн удивился, как тот мог выжить здесь, обитая в какой-нибудь ледяной норе, на задах хижины. Но тому, кто привык к сибирским морозам, не страшен и Вермонт.
  
  Куинн переплел пальцы и с усилием опустил руки вниз, пока запястья с наручниками не оказались под ним. Продев через них одну, а затем другую ногу, он добился того, что смог держать руки перед собой. Порывшись в куртке Мосса, он нашел ключ и освободился от наручников. Подобрав винтовку, выпрямился в полный рост. Человек в белом бесстрастно наблюдал за ним.
  
  Куинн крикнул через поляну:
  
  — Как говорят у вас в стране — спасибо!
  
  На заиндевелом лице стрелка появилось подобие улыбки. Казак Андрей ответил небрежно, как завсегдатай лондонских клубов:
  
  — Как говорят у вас в стране, дружище, — погожего дня!
  
  Шаркнув снегоступами, он исчез. Куинн догадался, что, сплавив его в Бирмингеме, русский доехал до Хитроу и оттуда прямым рейсом отправился в Торонто, а уже потом выследил его в горах. Что такое подстраховка, Куинн знал хорошо. В КГБ тоже в этом кое-что смыслили. По глубокому снегу Куинн заторопился к хижине.
  
  Окно столовой было покрыто инеем. Сквозь маленький просвет он заглянул внутрь. Никого. С помощью винтовки ему удалось скинуть щеколду. Он пинком распахнул дверь. Из спальни доносились стоны. Куинн опрометью бросился туда и встал на пороге.
  
  Обнаженная Саманта лежала ничком на постели. За руки и за ноги она была крепко привязана к четырем кроватным столбам. Маккрей, в трусах, стоял спиной к двери, сжимая в руке электрический провод, концы которого свешивались на пол.
  
  Он все еще улыбался: Куинн поймал его отражение в зеркале над комодом. Услышав шаги, Маккрей обернулся. Пуля попала ему в живот, чуть выше пупка. Она прошила его насквозь, пробив позвоночник. Маккрей упал, и улыбка его погасла.
  
  Куинн два дня, как за ребенком, ухаживал за Самантой. От пережитого потрясения она то вздрагивала, то принималась плакать. Куинн ее укачивал, взяв на руки. Она засыпала, и великий врачеватель — сон — вершил свое дело.
  
  Едва Саманта почувствовала себя лучше, Куинн съездил в Сент-Джонсбери и позвонил в ФБР; назвавшись отцом, он сказал дежурному офицеру, что Саманта находится у него. Дочь немного простыла, но через три-четыре дня сможет приступить к работе.
  
  Ночами, когда Саманта спала, Куинн заново изложил на бумаге события последних семидесяти дней. Он изложил их так, как понимал сам, не упуская ничего, даже собственных ошибок. Он добавил сюда и рассказ генерала КГБ. В рукописи, которую читал Мосс, об этом не говорилось ни слова. Куинн еще не успел дойти до этого момента, когда Саманта сообщила ему о желании заместителя директора ЦРУ встретиться с ним. Куинн написал и о том, как смотрели на происшедшее наемники, пересказав все, что успел выложить Зик перед смертью. Сюда же он включил и ответы Мосса на его вопросы. Теперь Куинн знал очень многое. Но не все.
  
  В центре паутины находился Мосс. За ним — пятеро наемников. Сведения он получал от Орсини и от Маккрея. Но кто стоял за Моссом? Кто знал все о действиях властей Великобритании и Америки, следил за работой Найджела Крамера в Скотленд-Ярде и Кевина Брауна в ФБР, кто был осведомлен о заседаниях британского комитета КОБРА и кризисного комитета в Белом доме? Единственный вопрос, который Мосс оставил без ответа.
  
  Куинн приволок тело Мосса с поляны и уложил его рядом с Маккреем в дровяном сарайчике. Там они быстро закоченели, сделавшись твердыми, как поленья. Он обыскал карманы обоих и внимательно изучил добычу. Ничего ценного, за исключением телефонной книжки Мосса, которую Куинн обнаружил в нагрудном кармане.
  
  Многолетний опыт и необходимость скрываться приучили Мосса к осторожности. Записная книжка содержала более ста двадцати номеров, однако против каждого стояли либо инициалы, либо одна первая буква имени.
  
  На третье утро Саманта, впервые проспав ночь без кошмаров, встала с постели. Она забралась к Куинну на колени и положила ему голову на плечо.
  
  — Как ты себя чувствуешь? — спросил Куинн.
  
  — Превосходно. Со мной уже все в порядке. Куда мы теперь?
  
  — Необходимо вернуться в Вашингтон. Последняя глава будет написана там. Понадобится твоя помощь.
  
  — Все, что угодно, — с готовностью согласилась Саманта.
  
  Куинн загасил огонь в печке, прибрал в комнатах и запер дом. Винтовку Мосса и «кольт», которым размахивал Маккрей, брать с собой он не стал. Зато взял записную книжку.
  
  На обратном пути Куинн подцепил на буксир брошенный «додж» и доставил его в Сент-Джонсбери. В местном гараже автомобиль охотно привели в полную исправность, и Куинн оставил им в распоряжение свой джип с канадским номером.
  
  В аэропорту Монтпилиера Саманта возвратила «додж» владельцам. Куинн и Саманта вылетели в Бостон, а оттуда — в Вашингтон. На стоянке Саманта села в собственную машину.
  
  — Мне нельзя ехать к тебе, — сказал Куинн. — Твою квартиру все еще прослушивают.
  
  Они остановились в меблированных комнатах неподалеку от квартиры Саманты в Александрии. Приветливая хозяйка отвела жилье туристу из Канады на верхнем этаже. Поздно вечером Саманта, захватив записную книжку Мосса, вернулась к себе домой. Те, кто прослушивал ее телефон, могли наконец удовлетвориться информацией о том, что сотрудница ФБР утром намерена явиться на службу.
  
  На следующий вечер Саманта и Куинн, встретившись за ужином в кафе, принялись вместе изучать книжку Мосса, над которой Саманта успела основательно поработать. Все телефонные номера были обведены фломастером: каждой стране, каждому штату или городу соответствовал определенный цвет.
  
  — Видать, этот молодчик изрядно попутешествовал, — заметила Саманта. — Иностранные государства я обвела желтым: вон их сколько.
  
  — Их исключим сразу, — сказал Куинн. — Нужный нам человек живет здесь во всяком случае, очень близко. Округ Колумбия, штат Виргиния или Мэриленд. Недалеко от Вашингтона.
  
  — Верно. Красным я обвела все прочие штаты. К указанной тобой территории относится сорок один номер. Мною проверены все до единого. Анализ чернил показывает, что большинство из них записаны давно тогда Мосс, возможно, еще состоял в Управлении. Это телефоны банков, маклерских фирм, закулисных политиканов и тому подобное. Есть несколько домашних телефонов сотрудников ЦРУ. Чтобы добыть эти сведения, пришлось долго уламывать одного пария, который имеет к ним доступ.
  
  — Что он сказал относительно датировки записей?
  
  — Все они сделаны более семи лет назад.
  
  — То есть еще до того, как Мосса выставили. Не годится.
  
  — Я сказала «большинство номеров», — напомнила Саманта. — Четыре телефона занесены в книжку на протяжении последнего года. Бюро путешествий, два агентства по продаже авиабилетов, а также вызов такси.
  
  — Черт!
  
  — Есть еще один номер. Внесен в книжку месяца три назад, от силы полгода. Беда только в том, что его не существует.
  
  — Отключен? Или испорчен?
  
  — Да нет, он никогда и не существовал. Первые три цифры 202 — как для Вашингтона, а остальные семь — совершенно произвольный набор.
  
  У себя в комнате Куинн ломал над ними голову целых двое суток. Количество возможных комбинаций могло вывести из строя компьютер. Многое зависело от того, насколько тщательно Мосс старался зашифровать номер и рассчитывал ли на то, что книжка попадет в чужие руки. Куинн начал работу с простейших кодов, записывая полученные номера в столбик. Саманте предстояло проверить их позже.
  
  Первым Куинн применил самый очевидный, излюбленный детьми шифр: взял и переставил цифры в обратном порядке. Затем поменял местами первую и последнюю, вторую от начала и вторую с конца, третью от начала и третью с конца, не трогая седьмую, стоявшую посередине. Исчерпал десять вариантов перестановок. Дальше взялся складывать и вычитать.
  
  Отнимая от каждой цифры по единице, потом по две и так далее. Потом — единицу от первой цифры, две — от второй, три — от третьей, вплоть до последней, седьмой. Повторил всю процедуру заново, на этот раз не отнимая, а прибавляя цифры. На второй вечер у Куинна поплыло в глазах. Он тупо смотрел на листы, испещренные бесконечной цифирью, и думал: Мосс мог прибавлять или вычитать день своего рождения или день рождения матери, номер автомобиля, размер костюма — что угодно. Составив список из 107 наиболее очевидных перестановок, Куинн отдал его Саманте. Через день она позвонила. Голос ее звучал устало. Можно было не сомневаться, что счет за переговоры, предъявляемый ФБР телефонной станцией, заметно превысил обычную сумму.
  
  — Слушай, Куинн! Сорок один номер из списка — таких телефонов попросту нет. Остается шестьдесят шесть. Это телефоны прачечной самообслуживания, клуба престарелых, массажного салона, четырех ресторанов, закусочной, двух проституток и военной авиабазы. Добавь полсотни домашних телефонов ни о чем не подозревающих горожан. Впрочем, один номер заслуживает внимания. В твоем списке он стоит сорок четвертым.
  
  Куинн взглянул на лист. Этот номер он получил в результате последовательного вычитания ряда чисел от единицы до семерки из исходного набора цифр, начиная с конца.
  
  — Что это за номер? — спросил он тихо.
  
  — Домашний телефон, отсутствующий в справочниках, — ответила Саманта. — Определить владельца стоило немалых трудов. Особняк в Джорджтауне. Угадай, кому он принадлежит.
  
  Саманта назвала имя. У Куинна перехватило дыхание. Возможно, что это простое совпадение… Если развлекаться с семизначным номером достаточно долго, можно совершенно случайно наткнуться на домашний телефон очень важной персоны.
  
  — Спасибо, Самми. Это наш последний шанс. Я дам тебе знать.
  
  В тот же вечер, в половине девятого, сенатор Беннетт Хэпгуд сидел в гримерной, готовясь к выступлению по нью-йоркскому телевидению. Миловидная девушка накладывала на его лицо коричневато-желтый грим. Сенатор слегка вскинул голову вверх, чтобы скрыть намечающийся второй подбородок.
  
  — Брызните-ка сюда лаком для волос, милочка, — указал сенатор на белоснежную прядь, по-мальчишески свисавшую на лоб.
  
  Девушка оказалась настоящей мастерицей. Исчезли набрякшие красные прожилки вокруг носа, бледно-голубые глаза заблестели от впущенных в них капель: ковбойский загар, приобретенный под кварцевой лампой, выглядел совершенно неотразимо. В гримерную заглянула помощница режиссера.
  
  Мы ждем вас, сенатор.
  
  Беннетт Хэпгуд поднялся с кресла, подождал, пока девушка-гример снимала с него салфетку, стряхивала с голубовато-серого костюма крошки пудры. Затем проследовал за помощницей режиссера в студию. Его усадили слева от ведущего. Звукооператор ловким движением приколол к отвороту его пиджака микрофон размером с пуговку. Ведущий одной из популярнейших вечерних программ обзора текущих событий просматривал свой текст. На мониторе шла реклама собачьих консервов. Оторвавшись от бумаг, ведущий приветствовал Хэпгуда ослепительной улыбкой:
  
  — Рад видеть вас, сенатор.
  
  Хэпгуд деланно улыбнулся:
  
  — Рад оказаться здесь, Том.
  
  — Сейчас пройдут еще два рекламных ролика. Потом наша очередь.
  
  — Хорошо, хорошо. Вы тут хозяин. Распоряжайтесь, как хотите. Я весь в вашей власти.
  
  «Знаем мы, в чьей ты власти», — мысленно съязвил ведущий. Сам он. родом с восточного побережья, воспитывался в духе либерализма и потому видел в сенаторе угрозу для общества. После рекламы собачьих консервов по экрану промчался малогабаритный грузовик, затем появилась коробка с овсяными хлопьями для завтрака. Как только исчезло изображение идиотически счастливого семейства, с исступленной жадностью поглощавшего продукт. и видом, и вкусом напоминавший солому, режиссер подал знак ведущему. Над камерой 1 вспыхнула красная лампочка. Ведущий с озабоченно-деловым видом обратился к телезрителям:
  
  — Несмотря на неоднократные опровержения пресс-секретаря Белого дома Крейга Липтона, до нас доходят сведения о том, что состояние здоровья президента Кормака по-прежнему внушает серьезные опасения. Как раз в то время, когда до ратификации сенатом Нантакетского договора, неразрывно связанного с его именем, остается всего две недели. Одним из тех, кто наиболее последовательно выступал и выступает против ратификации договора, является сенатор Беннетт Хэпгуд, возглавляющий Гражданское движение за сильную Америку.
  
  При слове «сенатор» включилась камера 2, и лицо Хэпгуда возникло на экранах тридцати миллионов домов. Камера 3 показала обоих собеседников. Ведущий повернулся к гостю студии:
  
  — Сенатор, как вы расцениваете вероятность того, что в январе договор будет ратифицирован?
  
  — Что я могу сказать, Том? Вероятность этого невелика. Особенно если учесть события последних недель. Однако заявляю прямо: в любом случае договор должен быть аннулирован. Как и миллионы моих соотечественников-американцев, в настоящее время я не вижу ни малейших оснований для того, чтобы доверят ь русским. Договор строится именно на доверии.
  
  — Но позвольте, сенатор: вопрос о доверии вовсе не ставится. Договором предусматривается беспрецедентно широкий доступ наших военных специалистов для контроля над тем, как будет выполняться советская программа по ликвидации вооружений.
  
  — Возможно, Том, возможно. Но ведь у России громадная территория. Кто поручится, что где-то в глубинке они не возьмутся за разработку нового, более мощного оружия? Мне ясно одно: Америка должна быть сильной, и потому все наши боевые резервы следует сохранять в полной готовности…
  
  — И добавлять к ним новые?
  
  — Если возникает необходимость, то да.
  
  — Но ведь расходы на оборону угрожают разорить нашу экономику. С дефицитом бюджета становится все труднее справляться.
  
  — Это не совсем так, Том. По мнению многих, основной ущерб экономике наносят чрезмерные налогообложения, избыт очный импорт товаров, расширение федеральных программ помощи иностранным государствам. На все эти дела критики из-за границы заставляют нас тратить больше, чем на оборону. Поверьте, Том: проблема не сводится к сумме ассигнований на вооружения, вовсе нет.
  
  Том Грейнджер переменил тему.
  
  — Сенатор, вы осуждаете американскую помощь голодающим в странах «третьего мира» и поддерживаете протекционистские торговые тарифы. Вы выступаете также за отставку президента Кормака. Не могли бы вы изложить ваши мотивы?
  
  Хэпгуд охотно задушил бы интервьюера собственными руками. Слова «голодающие» и «протекционизм» в устах ведущего недвусмысленно свидетельствовали о его позиции. Ничем не показав своего раздражения, Хэпгуд с сожалением покачал головой.
  
  — Том, я должен сказать вот что. Да, я противник многих начинаний президента Кормака. Это мое право как гражданина нашей свободной страны. Однако…
  
  Хэпгуд повернулся к выключенной камере и выждал секунду, которой режиссеру оказалось достаточно для того, чтобы переключить камеры и дать его изображение крупным планом.
  
  — Я, наравне со всеми, испытываю глубокое уважение к личности Джона Кормака, восхищаюсь его мужеством и стойкостью перед лицом тяжелой утраты. И вот именно поэтому обращаюсь к нему с настоятельной просьбой…
  
  Чистосердечие источалось из каждой поры его лица, несмотря на спекшийся толстый слой грима.
  
  — Джон, ты взял на себя больше, чем под силу кому бы то ни было. В интересах нации, и прежде всего ради твоего собственного блага и блага Майры, сложи с себя тяжкое бремя ответственности. Умоляю тебя.
  
  Сидя у телевизора в своем кабинете в Белом доме, президент Кормак нажал кнопку коробки дистанционного управления. Экран в дальнем углу комнаты погас. Хэпгуда он знал давно и относился к нему с неприязнью, хотя они и состояли в одной партии. Знал и то, что сенатор никогда бы не осмелился называть его по имени в лицо.
  
  И все же… Знал он и то, что Хэпгуд прав. Долго ему не протянуть. Руководить страной он не в силах. Несчастье отняло у него и желание работать, и волю к жизни.
  
  В самое последнее время доктор Армитедж подметил в состоянии больного новые тревожные симптомы. Однажды психотерапевт оказался в подземном гараже у машины, когда из нее выходил президент — после одной из редких своих вылазок за пределы Белого дома. Доктор перехватил пристальный взгляд президента, устремленный на выхлопную трубу лимузина. Так смотрят на старого, испытанного друга, способного принести вожделенное избавление от мук.
  
  Джон Кормак вновь взялся за книгу, которую читал перед выпуском телевизионных новостей. Это была антология английской поэзии. Когда-то он преподавал литературу студентам Йельского университета. Теперь ему вспомнилось одно стихотворение. Написал его Джон Ките. Низкорослый английский поэт, умерший в двадцать шесть лет, знавал такую тоску, какую знавали немногие, и выразил свои чувства лучше всех других. Перелистав страницы, Джон Кормак нашел те строки, какие искал, — из «Оды Соловью».
  … и не раз
  Целительницу Смерть я звал влюбленно:
  — Возьми мое дыханье хоть сейчас!
  Прервав стихи, умолкну я без стона.
  Всех благ дороже — умереть теперь:
  Уйти из жизни в полночь, не страдая…
  
  Опустив раскрытую книгу, президент откинулся на спинку кресла. Карнизы кабинета самого могущественного человека в мире были украшены причудливым резным орнаментом.
  Уйти из жизни в полночь, не страдая…
  
  Как это заманчиво, думал президент. Какой соблазн…
  
  Куинн решил позвонить в половине одиннадцатого вечера, когда почти все уже разошлись по домам и готовятся лечь в постель. Он выбрал телефон-автомат в первоклассном отеле: здесь еще стояли кабины с плотно притворяющимися дверцами. Трубку сняли после третьего вызова.
  
  — Слушаю.
  
  Голос тот самый. Чтобы узнать его, достаточно было одного слова.
  
  Куинн говорил приглушенно, пришептывающим голосом Мосса, в паузах между словами с сипением втягивая в себя воздух через поврежденный нос.
  
  — Это Мосс говорит, — сказал он.
  
  В трубке замолчали.
  
  — Вам не следовало сюда звонить. Только в случае крайней необходимости. Разве я вас не предупредил?
  
  Прямое попадание. Куинн глубоко вздохнул.
  
  — Сейчас именно такой случай. С Куинном покончено. Девки тоже нет. Маккрей… это самое, ликвидирован.
  
  — Мне об этом знать незачем, — отозвался голое.
  
  — А надо бы. — Куинн заторопился, пока собеседник не повесил трубку. — Куинн оставил рукопись. Она сейчас здесь, у меня.
  
  — Рукопись?
  
  — То-то и оно. Не знаю уж, откуда он набрал подробностей, как ухитрился их увязать вместе, но только тут все записано. Имена пятерых тоже. Ну и все остальные: я, Маккрей. Орсини, Зик, Марше и Преториус. Указано все до последней мелочи. Имена, даты, названия мест, время встречи. Что произошло да как… и кто виновник.
  
  Пауза длилась долго.
  
  — Мое имя тоже есть? — спросил голос.
  
  — Я же сказал: указано все.
  
  Куинн слышал в трубке тяжелое дыхание.
  
  — Сколько копий?
  
  — Только одна. Куинн скрывался в хижине на севере штата Вермонт. Ксероксов там не водится. Единственный экземпляр у меня в руках.
  
  — Ясно. Откуда вы звоните?
  
  — Я в Вашингтоне.
  
  — Будет лучше всего, если вы передадите эту рукопись мне.
  
  — Разумеется, — согласился Куинн. — Проще простого. Мое имя там тоже упоминается. Я бы и сам сжег эту бумагу к черту, но вот только…
  
  — Что только, мистер Мосс?
  
  — Да только недоплатили мне, вот что.
  
  Снова трубка надолго умолкла. Слышно было, как на другом конце провода судорожно сглатывают слюну.
  
  — Мне представлялось, что вознаграждение вы получили более чем достаточное, — заговорил наконец невидимый собеседник. — Если вам что-то еще причитается, нужную сумму вы получите.
  
  — Меня это не устраивает, — отрезал Куинн. — Возникла масса сложностей, которые мне пришлось распутывать. Взять только трех этих парней в Европе. А Куинн с девчонкой? Сколько дополнительных усилий пришлось затратить!
  
  — Чего вы хотите, мистер Мосс?
  
  — Я прикинул, что должен получить оговоренную сумму еще раз полностью. И умножьте ее на два.
  
  В трубке прерывисто вздохнули. Что ж, учиться никогда не поздно: свяжешься с убийцами напорешься на шантажиста.
  
  — Я должен посоветоваться, — проговорили в трубке. Если понадобится подготовить… кхм… документ, на это уйдет время. Не совершайте необдуманных поступков. Я уверен, что все можно еще уладить.
  
  — Даю вам двадцать четыре часа, — отрезал Куинн. — Позвоню завтра, в это же время. Передайте тем пятерым, что откладывать нельзя. Мне деньги, вам — рукопись Потом я исчезаю навсегда, а вам обеспечен покой на всю оставшуюся жизнь.
  
  Куинн повесил трубку. Пусть собеседник сам решает: раскошелиться или потерпеть полный крах.
  
  На следующий день Куинн взял напрокат мотоцикл, купил овчинный полушубок потеплее.
  
  Наступил вечер. Трубку на другом конце провода сняли мгновенно.
  
  — Ну как? — прогнусавил Куинн.
  
  — Вы запросили непомерную сумму… Но тем не менее ваши условия приняты.
  
  — Документ раздобыли?
  
  — Да. Рукопись при вас?
  
  — У меня в руках. Меняемся и дело с концом.
  
  — Согласен. Но только не здесь. На прежнем месте, в два часа ночи.
  
  — Приходите один, без оружия, — сиплым голосом предостерег Куинн. — Коли вздумаете нанять в помощь какого-нибудь типа — сыграете в ящик.
  
  — Никаких хитростей, ручаюсь вам. Раз уж мы готовы вам заплатить, надобность в этом отпадает. Большая просьба: с вашей стороны — то же самое. Простая коммерческая сделка — и ничего другого.
  
  — Годится, — одышливо прохрипел Куинн. — Меня интересуют только деньги.
  
  Собеседник Куинна дал отбой.
  
  Стрелки часов близились к одиннадцати. Джон Кормак сидел за своим рабочим столом, перечитывая написанное им от руки обращение к американскому народу. Сдержанные, полные сожаления слова. Зачитают обращение другие. Его опубликуют все газеты и журналы, передадут по всем радиостанциям и телевизионным каналам. Самого президента тогда уже не будет. До Рождества оставалось восемь дней. Однако встречать праздник в этом величественном здании будет другой человек. Безукоризненно честный, на которого можно положиться.
  
  Зазвонил телефон. Президент с неудовольствием взглянул на аппарат. Номер был засекреченный: его знали только ближайшие друзья — те, кто мог явиться в любое время суток без предупреждения.
  
  — Да.
  
  — Господин президент?
  
  — Я вас слушаю.
  
  — С вами говорит Куинн, посредник.
  
  — А… Здравствуйте, мистер Куинн.
  
  — Я не знаю, что вы обо мне думаете, господин президент. Теперь это не так уж важно. Я не сумел вернуть вам сына. Но мне удалось разгадать тайну. Найти убийц. Прошу вас, сэр, не вешайте трубку. Выслушайте меня до конца. Времени у меня мало.
  
  Завтра, в пять утра, возле поста секретной службы у входа в Белый дом на Александр-Гамильтон-плейс остановится мотоциклист. Он передаст пакет — плоскую картонную коробку. В ней будет лежать рукопись. Предназначенная исключительно для вас. Этот экземпляр — единственный. Прошу вас распорядиться, чтобы коробку доставили лично вам в руки немедленно. По прочтении вы вправе принять те меры, какие сочтете нужными. Доверьтесь мне, господин президент. В самый последний раз. Спокойной ночи, сэр.
  
  В трубке послышались частые гудки. Джон Кормак помедлил в растерянности, не сводя глаз с аппарата. Потом потянулся к другому телефону и отдал дежурному офицеру секретной службы соответствующие распоряжения.
  
  Куинн терялся в догадках. Ему сказали «на прежнем месте». Как же узнать, где именно? Расписаться в неведении было нельзя: это означало бы немедленный провал. Встреча висела на волоске. Сверившись с адресом, который дала ему Саманта, в полночь Куинн приехал в Джорджтаун. Оставил громоздкую «хонду» в конце улицы и затаился в тени между домами, в двадцати ярдах наискосок от особняка на западной оконечности N-стрит.
  
  Изысканное здание из красного кирпича в пять этажей. Тихая улица ведет к кампусу Джорджтаунского университета. Куинн прикинул, что особняк обошелся владельцу не менее чем в два миллиона долларов.
  
  За домом располагался гараж с дверями, управляемыми электроникой. В доме на трех этажах горел свет. Сразу после двенадцати свет на пятом, служебном, этаже погас. К часу ночи свет остался гореть лишь в нескольких окнах на цокольном этаже. Кто-то продолжал бодрствовать.
  
  В 1.30 окна наверху погасли. Еще через десять минут между дверьми гаража засветилась желтая полоска: кто-то садился в машину. Затем свет исчез, и в полумраке двери начали подниматься. Выехал длинный черный «кадиллак» и свернул на улицу. Двери медленно опустились. Машина направилась в сторону, противоположную от университета. Куинн увидел, что с водителем никого нет и правит он очень осторожно. Куинн незаметно пробрался к своей «хонде» и сел за руль, завел мотор и устремился вслед за лимузином.
  
  Лимузин свернул на Висконсин-авеню. Деловая сердцевина Джорджтауна с барами, бистро и открытыми допоздна магазинами, где обычно все кипит, в этот час декабрьской ночи пустовала. Куинн, насколько было возможно, приблизился к «кадиллаку». Задние огоньки лимузина мигнули с поворота на М-стрит, а затем машина свернула направо, к Пенсильвания-авеню. Не отставая от лимузина, Куинн проехал по Вашингтонскому кольцу и выбрался на 23-ю улицу. Проехав по авеню Конституции, «кадиллак» остановился у обочины под деревьями, как раз за проездом Генри Бэкона.
  
  Куинн съехал с проезжей части и, загнав машину в кусты, заглушил мотор. Он увидел, как огоньки «кадиллака» погасли и водитель выбрался наружу. Мимо, в напрасных поисках пассажира, скользнуло пустое такси. Оглядевшись и не заметив ничего подозрительного, человек двинулся вперед. С тротуара перешагнув через заграждение, он перебрался на газон Западного потомакского парка и зашагал напрямик в сторону Пруда размышлений.
  
  Вдали от уличных фонарей тьма поглотила фигуру в черном пальто и такого же цвета шляпе. Справа от Куинна находился Мемориал Линкольна. Его прожекторы заливали ярким светом оконечность 23-й улицы, но в парке между деревьями было темно. Куинн, на расстоянии пятидесяти ярдов, крался за фигурой в черном.
  
  Человек обогнул с запада угол Вьетнамского мемориала и срезал угол, направляясь к возвышенности, густо засаженной деревьями, между озером Парка конституции и Прудом размышлений.
  
  В отдалении мерцали огни бивуака ветеранов, несущих стражу в честь павших в бою на той горестной, теперь уже далекой войне. Это были единственные признаки жизни в парке в столь поздний час. Тот, кого преследовал Куинн, выбрал путь наискосок, чтобы случайно не оказаться поблизости.
  
  Мемориал представляет собой длинную стену из черного мрамора, достающую до лодыжек по углам и уходящую вглубь на семь футов посередине. Она пересекает аллею наподобие неглубокого зигзага. Куинн перешагнул стену и пригнулся к земле, так как идущий впереди обернулся, заслышав шорох гравия. Куинн увидел, как он оглядел лужайку и аллею, прежде чем двинуться дальше.
  
  Бледная, чахлая луна вышла из-за облаков. Она осветила мраморную стену, испещренную именами пятидесяти восьми тысяч, погибших во Вьетнаме. Задержавшись на мгновение, чтобы поцеловать ледяной мрамор, Куинн продолжил преследование и прошел через лужайку к купе дубов, где стояли бронзовые статуи ветеранов войны высотою в человеческий рост.
  
  Человек в черном костюме снова обернулся, заслышав шорох. Ничего подозрительного. Далеко позади светился Мемориал Линкольна. Луна выхватывала из темноты облетевшие неподвижные дубы и заливала сиянием четырех бронзовых солдат.
  
  Человек в черном навряд ли знал, что их должно быть всего трое. Когда он пошел дальше, четвертый отделился от группы и последовал за ним.
  
  Наконец-то они добрались до «прежнего места». На пригорке между озером и Прудом размышлений, окруженный редкими деревцами, находился общественный туалет. У входа горела единственная лампочка. Человек в черном остановился и стал ждать. Помедлив с минуту, Куинн появился из-за деревьев. Человек взглянул на него и замер. Если он и побледнел, в темноте этого не было видно. Но руки у него затряслись. Они посмотрели друг на друга. Человек, стоявший перед Куинном, лихорадочно пытался подавит ь охвативший его ужас.
  
  — Куинн, — едва выговорил он, — тебя нет. Ведь ты умер.
  
  — Нет, — спокойно возразил Куинн, — я не умер. Умерли Мосс и Маккрей. Умерли Орсини, Зик, Марше, Преториус. Саймон Кормак тоже умер — вы лучше всех знаете отчего.
  
  — Не так резко, Куинн. Будем благоразумны. Он должен был уйти. Иначе погубил бы нас всех. Вам это должно быть совершенно ясно.
  
  — Кто должен был уйти — Саймон? Студент колледжа?
  
  Удивление собеседника Куинна взяло верх над его растерянностью. Еще на заседаниях комитета в Белом доме ему стало понятно, на что этот человек способен.
  
  — Да нет, не мальчик. Его отец. Ему необходимо уйти.
  
  — Из-за Нантакетского договора?
  
  — Разумеется. Условия договора разорят тысячи людей, сотни корпораций обанкротятся.
  
  — Но почему это должно коснуться вас? Насколько мне известно, вы сказочно богаты. У вас громадное состояние.
  
  Вместо ответа Куинн услышал короткий смешок.
  
  — Богат? Пока что — да. Получив фамильное наследство, я стал маклером в Нью-Йорке. Все свои средства вложил в акции — надежные, приносящие большой доход. Все мои деньги по-прежнему там.
  
  — В военной промышленности?
  
  — Взгляните, Куинн: я принес это для Мосса. Теперь эго принадлежит вам. Вот такое вы когда-нибудь видели?
  
  Человек извлек из внутреннего кармана пиджака клочок бумаги и протянул его Куинну. В тусклом свете лампочки Куин увидел чек, выписанный известным швейцарским банком на предъявителя. Сумма составляла пять миллионов долларов.
  
  — Возьмите это, Куинн. Такой прорвы денег вы и в глаза не видели. И никогда больше не увидите. Чего только не сулит такое богатство! Подумайте только, какую жизнь вы сможете вести. Полный комфорт роскошь, если хотите. До конца своих дней. Отдайте рукопись — и пять миллионов ваши.
  
  — Значит, все это было из-за денег? — задумчиво спросил Куинн. Он повертел чек в руках, словно размышляя.
  
  — Ну конечно. Деньги, власть — это одно и то же.
  
  — Но ведь вы были его другом… Он доверял вам как никому.
  
  — Не будьте наивным, Куинн. Все на свете сводится к деньгам. Наша страна помешана на богатстве. Никто этого не изменит. Так было, и так будет всегда. Мы молимся всемогущему доллару. У нас в Америке можно купить все, что угодно. Любого и каждого — тоже.
  
  Куинн согласно кивнул. Он подумал о пятидесяти восьми тысячах имен, высеченных на черном мраморе. Любого и каждого… Вздохнув, он сунул руку в карман. Человек, едва достававший ему до плеча, испуганно отпрянул.
  
  — Не делайте этого, Куинн! Вы же обещали — оружия не будет.
  
  Куинн вытащил рукопись — двести машинописных страниц — и протянул собеседнику. Тот шумно перевел дыхание и дрожащими руками взял листы.
  
  — Жалеть о сделанном вам не придется. Деньги ваши, Куинн. Распоряжайтесь, как хотите.
  
  Куинн снова кивнул:
  
  — Одна маленькая просьба…
  
  — Ради Бога.
  
  — Я отпустил такси на авеню Конституции. Вы не могли бы подбросить меня обратно?
  
  Впервые за все время разговора собеседник Куинна с облегчением улыбнулся:
  
  — Разумеется. О чем говорить?
  Глава 19
  
  Выполнение задания было намечено на конец недели, когда на улицах не так многолюдно. Действовать следовало с большой осторожностью. Вечером в пятницу люди в длинных кожаных пальто дождались сообщения по рации от наблюдателей из здания в центре Москвы о том, что интересующий их объект покинул город.
  
  Оперативные агенты терпеливо ждали на длинной узкой дороге у изгиба Москвы-реки, недалеко от поворота к деревне Переделкино, где высокопоставленные члены Центрального Комитета, видные академики и крупные военачальники имеют свои дачи.
  
  Когда автомобиль приблизился, машина оперативников выехала вперед и перегородила дорогу. «Чайка» замедлила ход и остановилась. Шофер и телохранитель — оба прошедшие выучку в «спецназе» — ничего не могли поделать. С обеих сторон к машине подскочили вооруженные люди, и дула автоматов уперлись прямо в стекло.
  
  Старший офицер в штатском рывком распахнул заднюю дверцу и заглянул внутрь машины. Сидевший в ней человек, оторвавшись от чтения досье, невозмутимо поднял глаза.
  
  — Маршал Козлов? — спросил затянутый в кожу гебист.
  
  — Да.
  
  — Прошу выйти из машины. Вместе с вашими людьми. Сопротивление бесполезно. Вы арестованы.
  
  Дородный маршал, отрывисто приказав спутникам повиноваться, выбрался из машины. На морозе дыхание клубами вырывалось у него изо рта. Любопытно, подумал он, когда-то еще снова удастся вдохнуть в себя свежий воздух. Внешне он не выказывал ни малейших признаков растерянности.
  
  — За превышение полномочий вы ответите перед Политбюро. Тоже мне, чекисты нашлись.
  
  Маршал назвал агентов КГБ пренебрежительным прозвищем, данным сотрудникам тайной полиции.
  
  — Указание Политбюро мы и выполняем, — не без удовлетворения ответил офицер, бывший полковником Второго главного управления. Теперь пожилому маршалу стало ясно, что с оружием он распростился навсегда.
  
  Двумя днями позже, в предрассветной тьме, агенты саудовских сил безопасности окружили скромный домик на окраине Эр-Рияда. Без накладки не обошлось. Один из агентов нечаянно опрокинул урну для мусора. В доме залаяла собака. Из окна выглянул слуга — уроженец Йемена, спозаранку уже варивший себе крепкий кофе, и немедля оповестил хозяина.
  
  Полковник Истерхаус прошел хорошую выучку в американском авиационном отряде. Нравы Саудовской Аравии ему были известны как нельзя лучше: он знал, что участия в тайном заговоре ему не простят. И давно был готов ко всему. Пока ломали ворота, пока шла перестрелка, в которой погибли два его охранника-йеменца, он успел принять нужные меры. Взбегая по лестнице, агенты услышали короткий выстрел.
  
  Полковник лежал на иолу ничком. Кровь заливала дорогой персидский ковер, украшавший изысканный, в восточном стиле, кабинет. На шелковом полотнище над письменным столом было вышито арабское изречение: Инш-Алла. Такова воля Аллаха.
  
  На следующий день группа агентов ФБР во главе с самим Филипом Келли оцепила поместье в гористых окрестностях Остина. Сайрус Миллер любезно принял Келли и благосклонно согласился его выслушать. Услышав о том, что он арестован, Сайрус Миллер принялся громко и страстно молиться, призывая своего могущественного друга обрушить праведный гнев на головы идолопоклонников и антихристов, не пожелавших постичь Божественные предписания, явленные в поступках Его избранника.
  
  В тот же час Кевин Браун со своими подручными взял под стражу Мелвилла Сканлона в его роскошном доме под Хьюстоном. Та же участь постигла Лайонела Мойра в Далласе. Были также выписаны ордера на арест Бена Залкинда в Пало-Альто и Питера Кобба в Пасадене. Предчувствие тому виной или простое совпадение, но Залкинд накануне вылетел в Мехико-Сити. Кобба рассчитывали застать на рабочем месте. Но он в то утро остался дома из-за простуды. Такие случайности и сводят на нет даже самые выверенные планы. Этим полицию не удивишь. Преданный секретарь успел сообщить Коббу по телефону о том, что к его дому направляется автомобиль ФБР. Кобб поднялся с постели, поцеловал жену и детей и заперся в гараже. Агенты ФБР опоздали на двадцать минут.
  
  Четырьмя днями позже президент Джон Кормак вошел в правительственную комнату и занял свое место во главе стола. Члены кабинета и ближайшие советники были уже в сборе. Все заметили разительную перемену в его облике. Плечи его расправились, взгляд прояснился.
  
  За столом сидели Ли Александер и Дэвид Вайнтрауб из ЦРУ, рядом с ними Дон Эдмондс, Филип Келли и Кевин Браун из ФБР. Садясь на свое место, Джон Кормак приветливо им кивнул.
  
  — Ваши доклады, джентльмены.
  
  Кевин Браун, взглянув на директора своего ведомства, заговорил первым.
  
  — Господин президент! Наши агенты побывали в горной хижине в Вермонте. Найдено оружие: винтовка и «кольт» 45-го калибра. Там же обнаружены тела Ирвинга Мосса и Данкана Маккрея. бывших сотрудников ЦРУ. Тела опознаны.
  
  Дэвид Вайнтрауб кивнул.
  
  — В Куантико проведена экспертиза. Бельгийская полиция прислала нам увеличенные фотографии пули, извлеченной из обшивки сиденья чертова колеса в Ваврском парке. Установлено, что эта пуля, которой убит Марше он же Лефорт, выпущена из найденного нами «кольта». Голландской полицией извлечена пуля, застрявшая в бочке, которая стояла в подвале пивного бара в Ден-Боше. Пуля сплющена, но нарезки все же видны. Стреляли из того же «кольта». И наконец, в баре на проезде Вотрен в Париже из штукатурки извлечено шесть винтовочных пуль. Стреляли из обнаруженной нами винтовки. И винтовка, и револьвер приобретены на вымышленное имя в оружейном магазине Галвестона, штат Техас. Владельцу магазина показали фотографию Ирвинга Мосса: он узнал в нем того самого покупателя.
  
  — Значит, все сходится?
  
  — Да, господин президент.
  
  — Мистер Вайнтрауб?
  
  — К сожалению, вынужден подтвердить, что Данкан Маккрей был зачислен в штат ЦРУ еще в бытность его в Центральной Америке, по рекомендации Ирвинга Мосса. Его использовали в качестве помощника, а потом направили на обучение в Штаты. После увольнения Мосса всех его протеже, разумеется, следовало подвергнуть тщательной проверке. Этого по оплошности не сделали. Упущение серьезное. Глубоко сожалею.
  
  — Но ведь тогда вы еще не занимали пост заместителя директора по оперативной части. Прошу вас, мистер Вайнтрауб, продолжайте.
  
  — Благодарю вас, господин президент.
  
  — Из наших собственных источников поступило подтверждение новости, которую сообщил нам в частном порядке резидент КГБ в Нью-Йорке. Некий маршал Козлов привлечен к ответственности по обвинению в передаче за пределы страны пояса, ставшего причиной гибели вашего сына. Согласно официальным сведениям, он подал в отставку по состоянию здоровья.
  
  — Как вы думаете, он признает себя виновным?
  
  — Допрашивать в Лефортовской тюрьме, я думаю, умеют, — заметил Вайнтрауб.
  
  — Мистер Келли? — обратился президент к помощнику директора ФБР.
  
  — Кое-какие обстоятельства, господин президент, по-видимому, останутся неподтвержденными. Тело Доминика Орсини так и не обнаружено. Корсиканская полиция установила, что в окно спальни на верхнем этаже бара в Кастельбланке действительно было выпущено два заряда дроби. Револьвер «смит-вессон», которым мы снабдили специального агента Сомервилл, по всей вероятности, покоится на дне реки Прунелли. Все, что возможно доказать, было доказано. Абсолютно все. Описание событий, данное в рукописи, полностью соответствует фактам.
  
  — А те пятеро, так называемая «Группа Аламо»?
  
  — Трое находятся под стражей. Сайрус Миллер, скорее всего, избежит суда. Врачи признали его клинически невменяемым. Мелвилл Сканлон признался во всем, не утаив подробностей заговора против законного монарха в Саудовской Аравии. Я полагаю, что государственный департамент уже принял соответствующие меры.
  
  — Без сомнения, — подтвердил президент.
  
  — Саудовское правительство было поставлено в известность и предприняло необходимые действия.
  
  — А где остальные участники пятерки?
  
  — Залкинду удалось скрыться. По нашим предположениям, он находится в Латинской Америке. Кобб повесился в собственном гараже. Мойр полностью подтвердил показания Сканлона.
  
  — Остаются ли какие-то неясности, мистер Келли?
  
  — Как будто бы нет, господин президент. Насколько позволило время, мы проверили каждую деталь, упомянутую в рукописи мистера Куинна. Имена, даты, время и место встреч, адреса компаний по прокату автомобилей, авиабилеты, нанимаемые квартиры, гостиницы, виды транспорта, оружие — словом, ничто не осталось без внимания. Полиция и иммиграционные службы в Ирландии, Британии, Бельгии, Голландии и Франции в ходе проверки оказали нам всяческое содействие. Расхождений не оказалось.
  
  Президент Кормак бросил взгляд на пустовавшее кресло.
  
  — А мой бывший коллега?
  
  Директор ФБР подал знак Филипу Келли.
  
  — На последних трех страницах рукописи излагается беседа двух людей в ту самую ночь. Подтверждений тому, что разговор действительно был, не имеется. О мистере Куинне у нас до сих пор нет никаких известий. Но мы допросили обслуживающий персонал особняка в Джорджтауне. Шофер был отпущен домой под предлогом, что машина больше не понадобится. Двое вспоминают, что приблизительно в половине второго их разбудил шум в гараже. Один из них выглянул в окно и увидел, как машина выехала на улицу. Служитель подумал, что это воры. Он отправился к хозяину, но оказалось, что тот уехал.
  
  Мы проверили все его акции и капиталовложения. Выяснилось, что громадные суммы были затрачены им на контракты в оборонной промышленности. Условия Нантакетского договора, несомненно, ставили его благосостояние под удар. Доводы Куинна вполне логичны. Определить достоверность прочих высказываний собеседника Куинна не представляется возможным. Остается одно: либо верить Куинну, либо нет.
  
  Президент Кормак поднялся с места.
  
  — А я верю, джентльмены, верю каждому его слову. Прошу прекратить розыск. Приказ подлежит немедленному исполнению. Благодарю вас за все старания.
  
  Через дверь напротив камина президент прошел к секретарю и попросил, чтобы его какое-то время никто не беспокоил. Затем вошел в Овальный кабинет и затворил за собой дверь.
  
  Он сел за огромный письменный стол под окном с зеленоватыми пуленепробиваемыми стеклами, в пять дюймов толщиной. Окна выходили в розовый сад. Президент откинулся на спинку высокого вращающегося кресла. Семьдесят три дня прошло с тех пор, как он последний раз сидел в этом кресле.
  
  На столе стояла фотография в серебряной рамке. Саймон был снят осенью, перед самым его отъездом в Англию. Тогда ему было двадцать. Жизнерадостное молодое лицо. В глазах — юношеский задор и уверенность в будущем.
  
  Президент взял фотографию в руки и пристально в нее вгляделся. Потом выдвинул левый ящик стола.
  
  Прощай. Саймон, — тихо проговорил он.
  
  Он положил фотографию в стол изображением вниз. Задвинул ящик и запер его на ключ. Затем нажал кнопку переговорного устройства.
  
  — Вызовите, пожалуйста, ко мне Крейга Липтона.
  
  Когда пресс-секретарь появился, президент сообщил ему о своем желании выступить завтра вечером по главным каналам телевидения с обращением к нации.
  
  Хозяйка меблированных комнат в Александрии не без сожаления расставалась со своим канадским гостем, мистером Роже Лефевром. Столь тихие, благонравные жильцы, не причиняющие никаких хлопот, попадаются не часто.
  
  Вечером мистер Лефевр зашел к ней попрощаться. Почтенная дама заметила, что он сбрил бороду. Так он выглядел явно моложе.
  
  Телевизор в ее комнате был, как всегда, включен. Высокий человек на мгновение задержался у выхода. На экране ведущий, со строгим выражением лица, объявил: «Леди и джентльмены! Сейчас перед вами выступит президент Соединенных Штатов».
  
  — Может быть, вы еще немного задержитесь? — спросила хозяйка. — Сейчас будет выступать президент. Говорят, бедняга вынужден подать в отставку.
  
  — Меня ждет такси. Пора идти.
  
  На экране появился президент Кормак. Он сидел выпрямившись за рабочим столом в Овальном кабинете, иод Большой Печатью. За последние восемьдесят дней его видели только мельком. Президент постарел, осунулся, морщин на его лице заметно прибавилось. Однако от того безучастно-отрешенного выражения, какое запечатлела фотография, снятая во время похоронной церемонии в Нантакете и ставшая известной всему миру, не осталось и следа. Президент твердо и уверенно смотрел прямо в глазок телекамеры, словно видел перед собой сто миллионов американцев и еще многие миллионы жителей нашей планеты. В его манере держаться не чувствовалось ни малейшей усталости. Говорил он размеренно.
  
  Мои соотечественники-американцы! — начал президент свою речь.
  
  Куинн прикрыл дверь и спустился по лестнице к такси.
  
  — В Даллес, — сказал он шоферу.
  
  Тротуары, расцвеченные рождественскими украшениями, были залиты ярким светом. Бесчисленные Санта-Клаусы в витринах магазинов, с транзисторами возле уха, весело подмигивали, притопывали в такт музыке. Водитель ехал по Мемориальному шоссе Генри Шерли, затем свернул направо к реке Тернпайк, и еще раз направо, к Кэпитал белтуэй.
  
  Вскоре Куинн заметил, что многие водители притормаживают у обочины, из опасения пропустить хоть слово из радиопередачи. Пешеходы также начали собираться вокруг включенных транзисторов. Водитель такси слушал обращение президента через наушники. У самой развилки он вдруг громко воскликнул:
  
  — Ну и ну! Вы только послушайте, что он говорит. Сроду бы не поверил.
  
  Он повернул голову к Куинну, не обращая внимания на дорогу.
  
  — Хотите, включу динамик?
  
  — Нет, я послушаю потом, когда будут повторять запись, — сказал Куинн.
  
  — На минутку можно и притормозить.
  
  — Езжайте дальше.
  
  В аэропорту Даллес Куинн расплатился с таксистом и вошел внутрь здания, направляясь к регистрационной стойке британских авиалиний. Большинство пассажиров и чуть ли не половина обслуживающего персонала столпились у высоко подвешенного телевизора. Куинн обратился к единственной дежурной.
  
  — Рейс 210 до Лондона, — сказал он, протягивая билет.
  
  Дежурная с трудом оторвалась от экрана телевизора и всмотрелась в билет, стуча по клавишам терминала.
  
  — Из Лондона вы летите в Малагу?
  
  — Да.
  
  Голос Джона Кормака разносился над притихшим залом.
  
  — С целью подрыва Нантакетского договора эти люди вознамерились прежде всего отстранить от дел президента…
  
  Дежурная, глядя в противоположную сторону, передала Куинну талон на посадку.
  
  — Я могу пройти к самолету? — спросил Куинн.
  
  — Что? Да-да, конечно… Счастливого вам пути.
  
  За службой иммиграционного контроля находился бар, в котором также был включен телевизор. Возле него тесно толпились ожидавшие вылета пассажиры.
  
  В красно-бело-голубом автобусе на пути к стоявшему на летном поле «Боингу» один из пассажиров держал в руках включенный транзистор. Все молча слушали. У входа в самолет Куинн подал свой посадочный талон стюардессе. Та показала ему, как пройти в салон первого класса. Куинн позволил себе эту роскошь, потратив на нее остаток полученных от советского генерала денег. Нагнув голову, чтобы пройти в самолет, Куинн услышал за спиной слова президента:
  
  — Такова подоплека недавних событий. Теперь страница перевернута. Собратья американцы! Ваш президент снова с вами…
  
  Куинн уселся у окна, пристегнул пояс. От бокала шампанского он отказался и попросил красного вина. Взял предложенный экземпляр «Вашингтон пост» и углубился в чтение. Соседнее кресло оставалось незанятым.
  
  Оторвавшись от взлетной полосы, «Боинг-747» повис над Атлантикой. В салоне взволнованно обсуждали президентскую речь, продолжавшуюся почти час. Куинн молча продолжал читать газету.
  
  Редакционная статья на первой странице газеты оповещала читателей о предстоящей речи президента, не оставляя ни малейших сомнений относительно его намерения уйти в отставку.
  
  — Чего бы вы еще хотели, сэр? — пропел над его ухом нежный голос.
  
  Куинн вскинул глаза и радостно улыбнулся. Рядом с ним стояла Саманта.
  
  — Только тебя, детка.
  
  Он отложил свернутую газету в сторону. На заметку внизу страницы он так и не обратил внимания. Заголовок гласил: «Рождественский дар ветеранам вьетнамской войны». В подзаголовке уточнялось: «Армейский госпиталь для парализованных получает анонимный чек на пять миллионов долларов».
  
  Саманта уселась в кресло.
  
  — Поняла вас, мистер Куинн. Решено: я отправляюсь в Испанию вместе с вами. И даже не прочь выйти за вас замуж.
  
  — Ну и отлично, — отозвался Куинн. — Терпеть не могу нерешительности.
  
  — А то местечко, где вы живете — как оно выглядит?
  
  — Крохотная деревушка, небольшие белые домики, старая церковка, низенький старичок священник…
  
  — Надеюсь, с брачной церемонией он справится?
  
  Саманта обняла голову Куинна и притянула его к себе. Губы их слились в долгом поцелуе. Газета соскользнула с колен Куинна и упала на пол. Стюардесса, понимающе улыбнувшись, подняла ее и положила на сиденье. До крупно набранного сенсационного заголовка никому не было никакого дела. Газета сообщала:
  
   СКРОМНЫЕ ПОХОРОНЫ МИНИСТРА ФИНАНСОВ ХЬЮБЕРТА РИДА:
  
   ТАЙНА НОЧНОГО ПАДЕНИЯ АВТОМОБИЛЯ В ПОТОМАК ОСТАЕТСЯ НЕРАЗГАДАННОЙ.
  
  
  
  ФРЕДЕРИК ФОРСАЙ
  
  ПОСРЕДНИК
  
  РОМАН, НОВЕЛЛА
  
  Перевод с английского
  
  МОСКВА «ПРОГРЕСС» 1992
  
  ББК 84.4 (Вл.)
  
  Ф79
  
  Составление и послесловие С. И. Бэлзы
  
  Перевод И. Г. Русецкого, С. Л. Сухарева Художник А. В. Разумов Редактор Т. В. Чугунова
  
  Форсайт Ф.
  
  Ф79 Посредник: Пер. с англ./Сост. и послесл. С. И. Бэлзы. — М.: Прогресс, 1992. — 493 с.
  
  В романе Фредерика Форсайта, уже известного советскому читателю по «Дню Шакала» (1971), действие развертывается в наши дни в СССР, США, Великобритании, Саудовской Аравии, Франции, на Корсике… Нантакетский договор между США и СССР о сокращении вооружений на грани срыва в связи с похищением и смертью сына президента США. Среди заговорщиков — высокопоставленные американцы и советский маршал Козлов. В центре романа — образ супермена, ведущего переговоры о выкупе сына президента, а затем на свой страх и риск предпринимающего расследование.
  
  Среди действующих лиц романа — Маргарет Тэтчер, Михаил Горбачев, Владимир Крючков и другие заметные политические фигуры. Писатель вновь подтвердил укрепившееся за ним звание «короля бестселлеров».
   Фредерик Форсайт
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"