Мазер Вернер : другие произведения.

Адольф Гитлер Легенда. Миф. Действительность - 1000 иллюстраций

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В книге детально и подробно описывается жизнь Адольфа Гитлера как рокового персонажа истории XX века. На основании 20-летнего изучения литературы и первичных источников автор даёт массу неизвестных подробностей о личности Гитлера и его окружении, которые были овеяны спорами и легендами. Для широкого круга читателей.

  МАЗЕР Вернер
  Адольф Гитлер
  Легенда. Миф. Действительность
  
  
  Перевод с немецкого выполнен по изданию:
  Werner MASER. ADOLF HITLER: Legende, Mythos,
  Wirklichkeit mit 100 Abbildungen. —
  Munchen-Esslingen: Bechtle Verlag, 1997.
  1-е издание на русском языке вышло в 2000 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ORC: Олег-FIXX (fixx10x@yandex.ru), Алексей Алпацкий.
  Мазер В. Адольф Гитлер
  Пер. с нем. С. Э. Борич;
  Худ. обл. М. В. Драко.
  — 2-е изд. — Мн.: ООО «Попурри», 2002. — 496 с. + 48 с. вкл.
  No Перевод. Оформление. Издание на русском языке. ООО «Попурри», 2000
  No 1971 by Bechtle Verlag
  Сделано для библиотеки Вадима ЕРШОВА http://publ.lib.ru/publib.html
  И библиотеки Либрусек http://lib4.rus.ec/
  
  
  
  Аннотация:
  В книге детально и подробно описывается жизнь Адольфа Гитлера как рокового персонажа истории XX века. На основании 20-летнего изучения литературы и первичных источников автор даёт массу неизвестных подробностей о личности Гитлера и его окружении, которые были овеяны спорами и легендами. Для широкого круга читателей.
  
  [Так в тексте. Возможно или опечатка, ошибка переводчика, редактора, или корректора]
  
  
  СОДЕРЖАНИЕ
  
  Предисловие к 1-му изданию
  Вместо предисловия к 12-му изданию
  Глава 1
   ПРОИСХОЖДЕНИЕМ СЕМЬЯ
  Глава 2
   ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ
  Глава 3
   ХУДОЖНИК И АРХИТЕКТОР
  Глава 4
   СОЛДАТ РЕЙХА
  Глава 5
   ДУХОВНЫЙ МИР
  Глава 6
   ЭТАПЫ ПОЛИТИКА И ГОСУДАРСТВЕННОГО ДЕЯТЕЛЯ
  Глава 7
   ЖЕНЩИНЫ
  Глава 8
   БОЛЬНОЙ ФЮРЕР, РЕЙХСКАНЦЛЕР И ВЕРХОВНЫЙ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ ВЕРМАХТОМ
  Глава 9
   ПОЛИТИК
  Глава 10
   ПОЛКОВОДЕЦ И СТРАТЕГ
  Приложение
  Именной указатель
  Указатель географических названий
  
  
  Посвящается ЕВЕ МАЗЕР
  
  
  ПРЕДИСЛОВИЕ К 1-му ИЗДАНИЮ
  
  Книг, рассказывающих об Адольфе Гитлере, не сосчитать. Уже десять лет назад было зарегистрировано около 50 000 названий книг только о второй мировой войне. Биографии же относительно немногочисленны. Слишком многое в жизни Гитлера считалось до сих пор не выясненным, и слишком мало можно было доказать. Существенные этапы его жизни оставались в тени или — в зависимости от позиции биографа — приукрашивались, известные детали постоянно получали новое «интересное» толкование. Документы Федерального архива в Кобленце и использованные большинством историков материалы недостаточны, чтобы заполнить все белые пятна. Другие источники слишком скудны. Некоторые из них, например полные материалы врачей Гитлера, которые невозможно найти ни в одном архиве, считаются абсолютно недоступными или пропавшими. О документах семьи Гитлера вообще ничего не было известно. Люди из окружения Гитлера, а также его родственники — родные и сводные братья и сестры, племянники и племянницы, двоюродные братья и сестры — отмалчивались по вполне объяснимым причинам, хотя были в состоянии помочь историкам. После опубликования моих книг «Ранняя история НСДАП. Карьера Гитлера до 1924 года» (1965) и «"Майн кампф" Гитлера» (1966) словцо сами собой раскрылись кладези информации: объявились ценные свидетели — однокашники Гитлера, друзья юности, однополчане в годы войны, «товарищи» по партии, друзья и враги, родственники и наследники, — которые предоставили в мое распоряжение воспоминания и документы. В архиве одного из двоюродных братьев Гитлера, который выпал из поля зрения семьи, обнаружилась часть документов, которые историки и биографы безуспешно искали в течение 50 лет. Впервые удалось изучить многочисленные рукописные письма и записки Гитлера, а также считавшиеся пропавшими записи и свидетельства врачей, лечивших его.
  Теперь в жизни Адольфа Гитлера не осталось белых пятен. Многие из ставших известными сведений мною опущены, кое-что лишь упомянуто. Подробно раскрывается только то, что необходимо для понимания нового образа.
  Мюнхен, 15 сентября 1971 г.
  Вернер Мазер
  
  
  
  ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ К 12-му ИЗДАНИЮ
  
  
  Вернер Мазер внес существенный вклад в углубление знаний о возникновении и последствиях национал-социалистической диктатуры. Его обширная и детальная исследовательская работа представляет собой впечатляющее предостережение против бесчеловечной тоталитарной политики. Научные исследования Мазера служат постоянным напоминанием об эпохе национал-социализма и тем самым помогают не допустить ее повторения.
  Гельмут Коль, федеральный канцлер
  
  
  Такое детальное исследование… было необходимо уже давно... Оно помогает многое объяснить… Обращение к Адольфу Гитлеру как к роковому персонажу нашей истории особенно актуально именно для нас, немцев.
  Гельмут Шмидт, бывший федеральный канцлер
  
  
  С легенд срываются покровы... По-видимому, западногерманский историк Вернер Мазер нанес по ним последний удар.
  Лев Безыменский, советский историк и биограф Гитлера
  
  
  Масса неизвестных до сих пор подробностей, которые были овеяны спорами и легендами, предстают в ясном свете.
  Андреас Хильгрубер, немецкий историк и биограф Гитлера
  
  Неоценимый труд, невероятная полнота сведений, которые ранее были неизвестны.
  А. Дж. П. Тейлор, английский историк и биограф Гитлера
  
  
  Необычная книга… потрясающее знание всех источников.
  Вальтер Герлитц, немецкий историк
  и автор первой немецкоязычной биографии Гитлера после 1945 г.
  
  
  Хрестоматийная работа по современной истории... объективная... основательная... захватывающая. Объективный подход Вернера Мазера к истории стал причиной того, что я по мере возможности снабжал его для этой биографии Гитлера неопубликованными материалами.
  Проф. д-р Роберт М. В. Кемпнер,
  обвинитель от США на Нюрнбергском процессе
  
  
  Впервые стали известны... детали и причины болезней Гитлера, которые даже нам, врачам, лечившим Гитлера, были доступны лишь отчасти.
  Д-р Эрвин Гизинг, отоларинголог Гитлера
  
  
  …Наконец-то появилась всеобъемлющая биография Гитлера... Она объединяет в себе высокий профессионализм Мазера, обилие подробностей и глубокое проникновение в детали... Мир специалистов изумлен.
  «Шпигель»
  
  Все легенды и все клише остались в прошлом.
  Германское информационное агентство ДПА
  
  
  Благодаря кропотливой работе Мазера совершен коренной переворот в исследовании биографии Гитлера.
  «Франкфуртер рундшау»
  
  
  Отличная биография Гитлера... плод двадцатилетней работы... множество новых материалов... о происхождении Гитлера, его жизни, его болезнях и смерти.
  Еврейское информационное обозрение МАККАБИ
  
  
  …Книга характеризует автора как тонкого знатока окружения и жизненного пути Гитлера.
  «Немецкое обозрение»
  
  Автор… не только досконально изучил основную литературу о Гитлере и исследовал все доступные первичные источники информации; он собрал материалы о людях, которые по разным причинам и в разное время имели дело с Гитлером, и совершенно неопровержимо подкрепил свои выводы экспертными свидетельствами медиков, психологов и графологов.
  «Зальцбургер нахрихтен»
  
  
  Эта увлекательно написанная книга должна помочь нам вернуть Гитлера в его реальное время... Становится понятным, почему эта книга нашла так много читателей, а в будущем их станет еще больше.
  «Прессе» (Вена)
  
  
  Одним махом разъясняются многие загадки, которые иначе навсегда остались бы неразгаданными.
  «Ханауэр анцайгер»
  
  
  Заслуга Мазера состоит в том, что он разобрал Гитлера на отдельные части, в результате чего действительность разрушила мифы и легенды.
  «Вельт дер арбайт»
  
  
  …Самое фундаментальное и подробное изложение жизни Адольфа Гитлера.
  «Евангелический компас в мире книг»
  
  
  Автор провел полное вскрытие Гитлера спустя почти четверть века после его бесславной кончины... Его книга развенчивает все предрассудки и разоблачает многие якобы доказанные подробности как фантастические измышления.
  Радиостанция «Дойчландфунк»
  
  
  …Самая полная биография Гитлера.
  «Дойче цайтунг»/ «Крист унд вельт»
  
  
  …Увлекательное чтение... необыкновенный успех.
  «Вельт»
  
  
  Эта книга — захватывающий документ... она показывает, насколько мало мы на самом деле знаем о Гитлере.
  Австрийское телевидение
  
  
  Существует очень мало хороших биографий Адольфа Гитлера. Всеобъемлющий труд Вернера Мазера, ставший результатом исследований, длившихся несколько десятков лет, имеет в этой связи очень большое значение.
  «Дас нойе бух»
  
  
  
  ГЛАВА 1
  ПРОИСХОЖДЕНИЕ И СЕМЬЯ
  
  20 апреля 1889 г., хмурым воскресным днем, когда термометр показывал 7 градусов по Цельсию выше нуля при влажности воздуха 89 процентов, у австрийских супругов Алоиза и Клары Гитлер в 6.30 вечера, незадолго до начала пасхальной ночи в гостинице «У померанца» в городе Браунау-на-Инне родился сын. Спустя два дня, в пасхальный понедельник, в 3 часа 15 минут, когда в находившемся неподалеку театре Линца началось представление оперетты Миллёкера «Заколдованный замок», католический священник прихода Браунау Игнац Пробст окрестил ребенка, которому было дано имя Адольф Гитлер. Акушерка Франциска Пойнтеккер и незамужняя сестра Клары Гитлер Иоганна Пёльцль были первыми, кто увидел этого тщедушного, темноволосого и на удивление голубоглазого мальчика, который впоследствии стал известен всему миру. В конце уникального жизненного пути он 30 апреля 1945 г. покончил с собой, предварительно отдав приказ своим приближенным сжечь его труп. Ни врач, ни священник не смогли оказать ему помощь в эти последние мгновения жизни, и никто из ближайшего окружения не был в состоянии в момент похорон опознать его как Адольфа Гитлера.
  В церковной книге Браунау с надписью «Том XIX, с 30.6.1881 по 1891 г.» имеются две записи об Адольфе Гитлере, сделанные рукой католических священников разных поколений: это обычные свидетельства о рождении и крещении, а затем запоздалое подтверждение смерти.
  В книге указано [Дополнения в скобках принадлежат автору.]:
  «Адольф Гитлер род(ился) 20.4.1889 г. в 6.30, крещен 22.4. в 3.15 Игнацем Пробстом; прож(ивает) в Фор(штадте), 219; рожден в браке, вероисповед(ание) кат(олическое). Отец: Алоиз Гитлер, служащий императорской королевской таможни. Мать: Клара, законная дочь Иоганна Пёльцля, крестьянина из Шпиталя, Нижняя Австр(ия) и Иоганны, урожд(енной) Гитлер.
  Крестные родители: Иоганн и Иоганна Принц, проживающие в Вене III, Лёвен-гассе, 28; свидетели: Иоганна Пёльцль, сестра матери ребенка; акушерка Франциска Пойнтеккер. Согласно свидетельству о крещении, выданному в приходском управлении Деллерсхайм 7.6.1876 г. и подписанному священником Йозефом Цанширмом, Алоиз Гитлер, род(ившийся) 7.6.1837 г. является зак(онным) сыном Георга Гитлера, жителя Шпиталя, и его супруги Марии Анны, зак(онной) дочери Иоганна Шикльгрубера, крестьянина из Штронеса, и его супруги Терезии, урожденной) Пфайзингер, все кат(олического) вероисповедания.
  Алоиз Гитлер род(ился) в Штронесе и в день рождения был окрещен свящ(енником) Игнацем Рюскюфером в присутствии Иоганна Труммельшлагера и его супруги Йозефы в качестве крестных родителей. В 1-м браке жен(ат) на Анне, урожденной) Гласль-Хёрер, ум. 6.4.1883 г. здесь. Во 2-м браке на Франциске Матцельсбергер, обв(енчаны) 22.5.1883 г.
  Кн. записей о браке, т. XIII в Рансхофене, 268.
  В 3-м браке женат на Кларе Пёльцль, обв(енчаны) 7.1.1885 г. Кн. записей о браке, т. XIII, стр. 68, 281».
  
  
  * * *
  
  Даже если бы Адольф Гитлер был обычным католиком, как миллионы других, церковные записи о дате его смерти и о происхождении отца могли бы вызвать много скептических вопросов. Адольф Гитлер покончил с собой 30 апреля 1945 г. Лишь спустя 12 лет, 11 января 1957 г., священник Иоганн Людвиг внес в старую церковную книгу города Браунау запись: «По решению суда г. Берхтесгадена от 25 октября 1956 г. 1148/52 признан умершим. Приходское управление Браунау, 11.1.1957 г. Иоганн Людвиг».
  17 февраля 1960 г. Мюнхенский суд выписал за номером 2994/48 «Свидетельство о наследовании имущества Адольфа Гитлера» на имя Паулы Гитлер, единственной сестры покойного, которая, однако, умерла 1 июня 1960 г., не успев получить наследства, составлявшего две трети имущества Гитлера [По одной шестой приходилось на умерших сводного брата Алоиза Гитлера и сводную сестру Ангелу Хаммитч, урожденную Гитлер. 25 октября 1950 г. суд Берхтесгадена принял решение № VI 108/60: «Наследниками умершей 1 июня 1960 г. в Шенау Паулы Гитлер... являются дети ее братьев и сестер… Эльфрида Хохэггер, урожд. Раубаль… Лео Раубаль… каждый в размере половины».]. В свидетельстве было указано, что оно выдано «по случаю смерти 30.4.1945 г. в Берлине рейхсканцлера Адольфа Гитлера на основании завещания и в связи с отсутствием первичной наследницы — партии НСДАП». Паула Гитлер писала 10 января 1960 г.: «Мое самое заветное желание — получить наконец свидетельство о наследовании, которое даст мне возможность въехать в просторную солнечную квартиру, чтобы хоть остаток жизни провести при радостном свете солнца, на который я всю жизнь понапрасну надеялась». Сбылось то, о чем Адольф Гитлер говорил своему племяннику Патрику Гитлеру еще до второй мировой войны: «Никому не принесет пользы то, что он носит фамилию Гитлер».
  И сводная сестра Адольфа Гитлера Ангела, и его сводный брат Алоиз к этому времени уже умерли: Ангела 30 октября 1949 г., а Алоиз 20 мая 1956 г.
  Жизнь Адольфа Гитлера была звеном цепи, протянувшейся от темного происхождения до ужасного конца, который был концом не только для него. Ибо сказано: «Si monumentum requiris, circumspice» (если ты ищешь свой памятник, оглянись вокруг).
  Происхождение Адольфа Гитлера некоторые из его приближенных считали темным и спорным уже в то время, когда он публично выступил в качестве политического функционера и потребовал от каждого немца представить свидетельство о своей родословной на протяжении нескольких поколений. В церковных книгах Браунау в качестве его родителей указаны Алоиз Гитлер и Клара Гитлер, урожденная Пёльцль, что соответствует истине. Однако с предыдущими поколениями его предков не все так гладко с точки зрения документов. Отец Адольфа Гитлера появился на свет незаконнорожденным и формально оставался таковым до 39 лет. Записи в книге венчаний города Браунау соответствуют истине лишь частично, потому что там указано, как уже упоминалось выше:
  «Согласно свидетельству о крещении, выданному в приходском управлении Деллерсхайм 7.6.1876 г. и подписанному священником Йозефом Цанширмом, Алоиз Гитлер, род(ившийся) 7.6.1837 г. является зак(онным) сыном Георга Гитлера, жителя Шпиталя, и его супруги Марии Анны, зак(онной) дочери Иоганна Шикльгрубера, крестьянина из Штронеса, и его супруги Терезии, урожд(енной) Пфайзингер, все кат(олического) вероисповедания.
  Алоиз Гитлер род(ился) в Штронесе и в день рождения был окрещен свящ(енником) Игнацем Рюскюфером в присутствии Иоганна Труммельшлагера и его супруги Иозефы в качестве крестных родителей. В 1-м браке жен(ат) на Анне, урожденной) Гласль-Хёрер, ум. 6.4.1883 г. здесь. Во 2-м браке на Франциске Матцельсбергер, обв(енчаны) 22.5.1883 г.
  Кн. записей о браке, т. XIII в Рансхофене, 268.
  В 3-м браке женат на Кларе Пёльцль, обв(енчаны) 7.1.1885 г. Кн. записей о браке, т. XIII, стр. 68, 281».
  Несмотря на упорные усилия многочисленных историков, исследователей родословной и биографии Гитлера, до сих пор не было известно, кто был его дед по отцовской линии. Спектр предположений и утверждений на этот счет простирался от венского барона Ротшильда и еврея Франкенбергера из Граца до одного из членов графской семьи Оттенштайн в Нижней Австрии. Во всяком случае, для некоторых биографов не подлежало сомнению, что официальный дед Адольфа Гитлера, подмастерье мельника Иоганн Георг Хидлер не мог быть отцом его отца. Об отце Адольфа Гитлера, родившемся в 1837 г., было известно, что он начал носить фамилию Гитлер только с 1876 г. Что предшествовало этой смене фамилии, до сих пор было покрыто мраком неизвестности. Некоторая неуверенность чувствовалась и в любых упоминаниях в отношении бабки Адольфа Гитлера Марии Анны Шикльгрубер.
  Уже в начале двадцатых годов, когда появились первые решающие успехи в партийно-политической карьере Гитлера, определившие его дальнейший жизненный путь, некоторые из политических противников открыто ставили вопрос, откуда же, собственно говоря, родом этот крикливый «апостол чистого германства», кто его дед по линии отца и может ли он доказать, что не имеет хотя бы частично еврейского происхождения [Летом 1921 г., незадолго до того, как Гитлер (в конце июля) взял власть в партии и как Герман Эссер представил его «нашим фюрером», руководители НСДАП из окружения Гитлера уже шептались между собой, что Гитлер по происхождению еврей. Один из первых членов НСДАП (членский билет № 923) по имени Эрнст Эреншпергер составил листовку, которую газета «Мюнхнер пост» опубликовала, снабдив комментарием в 10 строк. В листовке, в частности, говорилось: «Он (Гитлер) полагает, что пришло время, чтобы по заданию стоящих за ним темных сил внести разброд и раскол в наши ряды и тем самым сыграть на руку махинациям евреев и их пособников… И как же он ведет эту борьбу? Чисто по-еврейски». В промежутке между июлем и декабрем 1921 г. в Мюнхене частенько поговаривали, что Гитлер еврей.].
  Противники и враги фанатичного антисемита Гитлера с большим удовольствием обнаружили бы неопровержимые доказательства предположениям и утверждениям, что отец Адольфа Гитлера является потомком еврея. Но поскольку доказательств не было, начали выдумываться всевозможные легенды и истории. Гитлер в своей книге «Майн кампф» на удивление скупо и расплывчато пишет о своих родителях и их предках. Он, требовавший в соответствии с программой НСДАП, чтобы каждый немец документально подтвердил, кем были его предки, что могло иметь трагические последствия, если среди них обнаруживались евреи, сам в конечном итоге не дал ответа на этот вопрос. О своем происхождении он сообщил лишь, что его отец был австрийским таможенным служащим, «государственным чиновником, наделенным чувством долга» и «сыном мелкого безземельного крестьянина [Гитлер лишь однажды отступил от сведений, изложенных им в «Майн кампф». 29 ноября в письме адресату, имя которого не указано, он утверждал, что его отец был «почтовым служащим» (машинописная копия 26.VIII.1941). Слева внизу расположен штемпель Главного архива НСДАП и под надписью «копию снял:» — фамилия «Рихтер» (бывший Главный архив НСДАП, Федеральный архив в Кобленце, NS 26/17а).]», мать была заботливой супругой своего мужа, доброй и готовой к самопожертвованию женщиной, которую он «любил». Все остальное — это только фразы, имевшие своей целью создание легенды и использование в национал-социалистической пропаганде.
  Гитлер, на удивление хорошо знавший детали греческой и римской истории, историю религии, мифологию с ее многочисленными богами и героями, а также Библию, прежде всего Ветхий Завет, и частенько в своих рассуждениях в узком кругу, особенно во время второй мировой войны, затрагивавший эти аспекты, которые должны были подкрепить согласие с ним его и без того верных слушателей, поставил себя самого и свое происхождение в такие рамки [Даже если Гитлер и говорил порой, что он не наделен сверхчеловеческими способностями и силами, подобно мифологическим персонажам греческой и римской античности, он в то же время не пресекал назойливого стремления Гесса, Геббельса и Гиммлера приписывать ему именно такие качества.], чтобы ими было так же легко манипулировать, как и «историей». Начиная с конца 1921 г. он систематически видоизменял и затуманивал историю своего происхождения, ожидая при этом, что подобно многим греческим героям и богам он будет воспринят безотносительно к своим отцам и дедам в качестве посланника истории и воплощения законных и добрых чаяний немецкого народа. Эту версию эффективно поддерживали систематические аналогии с великими историческими персонажами, известными из литературы. Будучи рассмотренными сквозь такую призму, детали родства уже не играли сколько-нибудь значимой роли даже тогда, когда речь шла о прямом родстве с известными представителями науки и литературы, чем Гитлер в действительности мог похвалиться. Своего отца и деда по отцовской линии он упомянул лишь несколькими фразами, поскольку обойтись без этого было нельзя [Свою мать, напротив, он частенько упоминал в беседах.]. Для Гитлера этого было достаточно. Он был велик и могуч, слагал о себе легенды по рациональному принципу и терпеть не мог трезвых историков, которые их разрушали.
  После 30 января 1933 г., когда Гитлер взял в свои руки власть и начал систематически укреплять ее, в Германском рейхе вынуждены были замолкнуть голоса тех, кто в открытую вел дискуссии о его происхождении [Принадлежащая перу Конрада Хайдена популярная биография Гитлера, которая оказала решающее влияние на целые поколения историков и биографов и в которой содержались намеки на возможное еврейское происхождение Гитлера, была издана в Цюрихе.]. Тем не менее втихомолку по-прежнему распространялись слухи и «документы» о якобы еврейских корнях Гитлера. Так, например, уже в октябре 1933 г. по рукам ходила статья, опубликованная газетой «Дейли мир-рор» 14 октября 1933 г., с фотографией могильного памятника, на котором еврейскими письменами было начертано «Адольф Гиттлер». Падкие на выдумки журналисты, узнавшие, что на еврейском кладбище в Бухаресте в 7-м ряду 18-го участка находится могила (№ 9) с такой надписью, сразу же объявили похороненного там человека дедом «фюрера и рейхсканцлера» Адольфа Гитлера. Американский еврейский журнал «Форвард» и польская еврейская газета «Хаинт» подхватили это утверждение «Дейли миррор», заявив, что эта могила станет «могилой… самого антисемитского канцлера Германии». Тот факт, что этот еврей из Бухареста, появившийся на свет, согласно эпитафии и свидетельству о смерти, в 1832 г., умерший в 1892 г. и похороненный за счет еврейского общества «Филантропия», носил еврейское имя Авраам Эйлиён, был только на пять лет старше отца Адольфа Гитлера и, следовательно, никак не мог быть дедом Гитлера, не мешал ни создателям этой «сенсации», ни людям, которые в нее верили или хотели верить. «Некоторое время назад, — писал "Форвард", — мы получили телеграмму от нашего варшавского корреспондента, что местная еврейская газета "Хаинт" опубликовала фотографию могилы еврейского деда Гитлера... Становится очевидным, что сведения о еврейском происхождении Адольфа Гитлера соответствуют действительности». Евреи, носившие фамилию Гитлер, что было не редкостью в восточноевропейских странах, пришли в растерянность и перепугались. Некоторые из них, как, например, Абрам Гитлер из польского города Сосновец, сменили фамилию.
  От ведущих национал-социалистов такие сведения не могли укрыться. Так, например, уполномоченная женской национал-социалистической организации по вопросам учебы при гауляйтере округа Везер-Эмс 19.9.1934 г. направила в управление учебы НСДАП заметку из «Миррор» с пометкой, что она, вероятно, может иметь «некоторую ценность для партийного архива». Люди, обладавшие властью и влиянием, такие как Генрих Гиммлер и Йозеф Геббельс, забеспокоились и попытались ответить на этот вопрос, используя свои средства и возможности. Гиммлер, который постоянно заботился об укреплении своих позиций и уже давно завел себе совершенно секретное досье на фюрера, где хранились материалы о Гитлере, которые можно было использовать при удобном случае (что он, собственно, и сделал позже, когда планировал арестовать Гитлера силами СС и предложить себя западным союзникам в качестве партнера в войне против Советского Союза), дал 4 августа 1942 г. поручение гестапо провести расследование «происхождения фюрера».
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  5
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  10
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  15
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  20
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  25
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  30
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  35
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  40
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  45
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  50
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  55
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Все, что было найдено гестапо в Австрии, не заслуживало ни малейшего внимания. В секретном сообщении № B/23/h от 14 октября 1942 г. на имя рейхсфюрера СС содержались всего лишь сведения о таких незначительных фактах, как то, что отец Адольфа Гитлера трижды состоял в браке и что для заключения третьего брака, от которого родился Адольф, ему потребовалось специальное разрешение католической церкви, поскольку он состоял в близком родстве 2—3-й степени со своей невестой.
  Спустя полтора года после смерти Адольфа Гитлера старые предположения начали подпитываться новыми аргументами и правдоподобными фактами из источника, который показался заслуживающим доверия даже серьезным историкам и биографам. Им оказался Ганс Франк, гитлеровский генерал-губернатор Польши с 1939 по 1945 г. 31 августа 1946 г. в своем заключительном слове на заседании Международного военного трибунала в Нюрнберге он сказал, что «не хочет оставлять в этом мире неоплаченных долгов». Незадолго до этого он в своей камере нюрнбергской тюрьмы с помощью американского францисканского пастора и армейского священника Сикстуса О'Коннора написал заметки, которые вот уже с 1953 г. не дают покоя всем исследователям биографии Гитлера, ставя перед ними прямо-таки неразрешимую загадку. На листках бумаги, которые перешедший в Нюрнберге в римско-католическую веру Франк вручил пастору с просьбой передать их в монастырский архив, бывший депутат рейхстага от партии национал-социалистов (1930) и советник Адольфа Гитлера по правовым вопросам написал: «Однажды, примерно в конце 1930 г., меня вызвали к Гитлеру... Он показал мне какое-то письмо и сказал, что это "отвратительный шантаж" со стороны одного из самых противных его родственников, которое касается его, Гитлера, происхождения. Если не ошибаюсь, это был сын его сводного брата Алоиза Гитлера (от второго брака отца Гитлера), который делал тонкие намеки, что "в связи с известными высказываниями в прессе вы должны быть заинтересованы в том, чтобы не выносить на всеобщее обсуждение определенные обстоятельства истории нашей семьи". Высказывания в прессе, о которых говорилось в письме, заключались в том, что "у Гитлера течет в жилах еврейская кровь, в связи с чем он не имеет ни малейшего права проповедовать антисемитизм". Однако они носили слишком общий характер и не давали поводов для ответных мер. В пылу борьбы все это проходило незамеченным. Но эти намеки с целью шантажа, исходившие из семейных кругов, заставляли задуматься. По поручению Гитлера я деликатно изучил ситуацию. В целом мне удалось установить из различных источников следующее: отец Гитлера был внебрачным ребенком поварихи по фамилии Шикльгрубер из Леондинга неподалеку от Линца, которая работала по найму в одной семье в Граце. В соответствии с законом, по которому внебрачный ребенок должен носить фамилию матери, он жил примерно до четырнадцатилетнего возраста под фамилией Шикльгрубер. Когда его мать, то есть бабушка Адольфа Гитлера, вышла замуж за некоего господина Гитлера, внебрачный ребенок, то есть отец Адольфа Гитлера, был в правовом отношении признан сыном семьи Гитлера и Шикльгрубер. Все это понятно, и в этом нет абсолютно ничего необычного. Но самое удивительное в этой истории следующее: когда эта повариха Шикльгрубер, бабка Адольфа Гитлера, родила ребенка, она работала в еврейской семье Франкенбергеров. И этот Франкенбергер платил ей за своего сына, которому было в то время примерно девятнадцать лет, алименты вплоть до четырнадцатилетия ее ребенка. Впоследствии имела место переписка между Франкенбергерами и бабкой Гитлера, длившаяся несколько лет. Общий смысл этой переписки сводился к обоюдному молчаливому признанию, что внебрачный сын Шикльгрубер был зачат в обстоятельствах, которые заставляют Франкенбергеров платить на него алименты. Эти письма долгие годы хранились у одной дамы, которая состояла в родстве с Адольфом Гитлером через Раубалей и жила в Ветцельсдорфе неподалеку от Граца... Следовательно, по моему мнению, совершенно не исключена возможность того, что отец Гитлера был наполовину евреем, происходя от внебрачной связи Шикльгрубер и еврея из Граца. Исходя из этого, Гитлер в таком случае был на четверть евреем».
  Над утверждениями Франка ломало себе голову целое поколение биографов Гитлера, что приводило их порой к самым смелым предположениям. Очень сомнительна, в частности, мысль, что будь версия Франка широко известна уже в 1930 г., это положило бы конец карьере Адольфа Гитлера в качестве руководителя партии, так как евреи и «потомки евреев» в соответствии с положениями программы НСДАП лишались гражданства Германии (пункт 4), могли проживать в Германии только временно (пункт 5) и не имели права занимать никаких официальных должностей, будь то на уровне рейха, земли или общины (пункт 6). Тем не менее, когда известный биограф Гитлера Конрад Хайден, сам будучи сыном еврейки, указывал в своих книгах, появившихся в 1932 и 1936 гг., на некоторые доказательства еврейского происхождения Гитлера, это не привело абсолютно ни к каким последствиям.
  Франц Етцингер, бывший католический священник, обладавший политическими амбициями и знанием провинциальной жизни, указал в своей местами интересной, но очень непрофессионально написанной книге «Юность Гитлера. Фантазии, ложь и правда», что во французской газете «Пари суар» от 5 августа 1939 г. появилась статья племянника Адольфа Гитлера Патрика, который утверждал, что его дядя является племянником еврея из Граца по фамилии Франкенрайтер.
  «Пари суар» больше не существует. Нигде после 1939 г. эта газетная статья не перепечатывалась. Пожалуй, вряд ли хоть один из биографов Гитлера видел ее своими собственными глазами. Она всегда цитировалась или упоминалась «из вторых рук» [Лишь немногие авторы проявляют такую же осторожность, как Брэдли Ф. Смит: «Я не располагаю этой статьей, однако есть сведения, что в ней имеются скрытые намеки на происхождение Гитлера».]. Однако именно благодаря утверждениям Етцингера она приобрела характер исторического источника. Данные Етцингера, который также никогда не видел этого номера «Пари суар», не имеют ничего общего с истиной, как и умозаключения авторов, опиравшихся на них. В интервью Патрика Гитлера газете «Пари суар» от 5 августа 1939 г., которое занимает целых две страницы и проиллюстрировано шестью фотографиями, не называются имена ни Франкенбергера, ни Франкенрайтера, равно как и Марии Анны Шикльгрубер, бабки Адольфа Гитлера. Точно так же отсутствует какая бы то ни было ссылка на Грац или на возможное еврейское происхождение Адольфа Гитлера. Эта статья однозначно доказывает лишь то, о чем в один голос твердили все родственники Гитлера: Патрик Гитлер, сын, родившийся от брака сводного брата Адольфа Гитлера Алоиза и его жены-англичанки, был лентяем и лоботрясом, пытавшимся извлечь прибыль из того факта, что Адольф Гитлер был его дядей. В «Пари суар» он сам признаёт, что постоянно просил у Гитлера денег и отказывался понимать, когда тот раздраженно объяснял ему, что никто не вправе рассчитывать на доходы от родственных отношений. Формулировки Патрика весьма красноречивы: «Он (Адольф Гитлер. — Прим. автора) говорил, что не в состоянии помочь всем тем, кто по случайности носит его фамилию... Хотя ему достаточно было пальцем пошевелить, чтобы наполнить карманы своих ближайших родственников, он даже не попытался этого сделать». Достаточно поучительно и то, что Патрик Гитлер рассказывал далее о семье и происхождении Адольфа Гитлера. После того как в английских газетах без ведома Гитлера было помещено интервью с Патриком о его знаменитом и обожаемом им в то время дяде, тот поначалу пришел в ярость и во время одной из встреч обвинил его в том, что он вынес на общий суд семейные истории и нанес ощутимый вред его (Адольфа Гитлера) карьере. «С какой осторожностью, — кричал Адольф Гитлер, — я постоянно скрывал свои личные дела от прессы! Эти люди не имеют права знать, кто я такой. Они не должны знать, откуда я и из какой семьи происхожу... Даже в своей книге я не позволил себе ни слова об этом, и тут вдруг они случайно находят моего племянника. Начинается вынюхивание, подсылаются ищейки, которые выискивают следы моего прошлого». Чтобы откреститься от бестолкового племянника, Гитлер якобы в присутствии своего сводного брата раздраженно заявил ему, что он в действительности не состоит с ним ни в каком родстве и это прекрасно известно отцу Патрика (сводному брату Адольфа). Дело в том, что он, Алоиз Гитлер, был всего лишь усыновлен отцом Адольфа Гитлера. Молодой полунемец-полуангличанин, который приходил в восторг от одной мысли о том, что он связан родственными узами с «величайшим государственным деятелем», не мог этому поверить. В середине 1933 г. он начал искать в Австрии подтверждение словам Адольфа Гитлера, но ничего не нашел. Его реакция: «У меня больше не оставалось никаких сомнений: я действительно племянник Адольфа Гитлера». В октябре 1933 г. он снова вернулся в Берлин и проинформировал Адольфа Гитлера о результатах своих «исследований». До зимы 1938 г. в отношениях дяди и племянника ничего не менялось. В это время Адольф и Патрик Гитлер, который с удовольствием вращался в аристократическом русском обществе и общался с баронами и графами, часто виделись. Адольф Гитлер порой оказывал помощь сыну своего сводного брата, который постоянно клянчил у него деньги. Он знакомил его с ведущими функционерами НСДАП и с другими людьми, гостившими у него в Берхтесгадене, пытался продвинуть его по служебной лестнице и даже давал небольшие денежные суммы (один раз сто марок и один раз пятьсот), что признает и сам Патрик. Зимой 1938 г. Патрик Гитлер окончательно покинул Германию, потому что дядя категорически потребовал, чтобы он наконец взялся за дело, чего Патрик Гитлер терпеть не мог. «Я должен был получать 125 марок в месяц, — рассказывает он. — Этих скудных денег не хватало ни на то, чтобы жить, ни на то, чтобы умереть... в конечном итоге меня пристроили в какой-то банк. Но мне не разрешали посылать деньги матери (которая жила в Англии. — Прим. автора). Это было запрещено по немецким законам... В конце концов я сам написал Гитлеру... Он ответил: "Я, к сожалению, не имею возможности предоставить тебе особые привилегии"».
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  5
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  10
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  15
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  20
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  25
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  30
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  35
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  40
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  45
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  50
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  55
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  О том, чтобы Патрик Гитлер попытался шантажировать своего дядю в 1930 г., как утверждает Франк, не могло быть и речи. Это утверждение опровергает не только статья Патрика Гитлера в «Пари суар» [Утверждение, что в течение нескольких лет существовала переписка между Марией Анной Шиклырубер и семьей Франкенбергеров и что письма хранились у некой дамы, которая состояла в родстве с Гитлером через семью Раубалей, сама семья Раубалей считает выдумкой. Сведения об этом получены от Лео Раубаля (начиная с мая 1967) на протяжении нескольких бесед.].
  Приведенное Патриком Гитлером высказывание Адольфа Гитлера о том, что его сводный брат Алоиз якобы вовсе не сын его (то есть Адольфа) отца, при ближайшем рассмотрении оказывается не столь абсурдным, как это в свое время воспринял Патрик Гитлер. Дело в том, что отец Патрика Алоиз Гитлер заявил 10 апреля 1953 г. в письме на имя священника города Браунау: «Я родился 13.1.1882 г. в Вене вне брака, был в тот же день окрещен в церкви св. Отмера в Вене, а 13.8.1883 г. усыновлен».
  Не обращая внимания на исторические факты, Етцингер пытается создать впечатление, будто деревня Деллерсхайм, в церкви которой крестился в июне 1837 г. Алоиз Гитлер, была разрушена по приказу Гитлера, потому что там якобы хранились документы, способные пролить свет на его происхождение. Основываясь только на своих фантазиях, он пишет: «Деллерсхайм и его ближайшие окрестности (в том числе и Штронес, где в июне 1837 г. родился Алоиз Гитлер. — Прим. автора) больше не существуют! Здесь построен большой военный полигон. Когда-то цветущая и плодородная земля превращена сегодня в унылое место, где вас постоянно подстерегает коварная смерть в виде шальной пули. Бывшие жители разбрелись на все четыре стороны. Гитлер имел возможность еще в течение нескольких, лет радоваться тому, что его вермахт расстрелял и втоптал в землю место рождения его отца и могилу матери. Очень сомнительно, что в выборе именно этого места сыграли роль причины военного характера, к тому же неопровержимо доказано, что приказ на обследование этой местности был дан земельным ведомствам Аллентштайга и Вайтры в мае 1938 г., то есть спустя всего два месяца после оккупации Австрии... Создается впечатление, что уничтожение Деллерсхайма произошло по прямому приказу фюрера, который руководствовался лютой ненавистью к своему отцу, отцом которого, возможно, был еврей».
  Не говоря уже о том, что местность вокруг Деллерсхайма никогда не была «цветущей и плодородной землей», а скорее отличалась очень чахлой растительностью на глинистой почве, которая весной и осенью была почти непроезжей, не соответствует истине и утверждение, что уже в 1938 г. здесь был создан военный полигон. В «Перечне общин Австрии» со ссылкой на сборник официальных распоряжений по области Нижний Дунай сказано: «Бывший военный полигон Деллерсхайм был организован в 1941 г. Приказом наместника рейха по области Нижний Дунай от 1 апреля 1941 г. к территории полигона Деллерсхайм отходили следующие сельские общины и их части...» До 1945 г. отдельные дома и хутора в скупленных вермахтом на территории полигона населенных пунктах вблизи военного склада «Кауфхольц» в Нойнце стояли почти не поврежденными. В 1945 г. после смерти Гитлера их снесли, а пригодные для строительства и ремонта материалы были разобраны местными жителями. Окончательно разрушение было довершено лишь советскими войсками, которые находились в стране до 1955 г. Кроме того, они арестовали и вывезли в Советский Союз ряд крестьян из числа родственников Адольфа Гитлера мужского пола, причем некоторые из них были очень похожи на него внешне, но по интеллектуальным способностям совершенно несравнимы с ним. В период с 1938 по 1945 г. они не видели ни вреда, ни выгоды от своего родства с Гитлером. Насколько абсурдны утверждения Етцингера, видно в том числе и из того факта, что на месте захоронения Марии Анны Шикльгрубер после «аншлюса» был воздвигнут роскошный памятник с крестом, на котором было написано: «Здесь покоится бабушка фюрера — Мария А. Гитлер, урожденная Шикльгрубер». За этой могилой всегда усиленно ухаживали, и сюда постоянно приходили экскурсии школьников и членов гитлерюгенд. Официально утвержденный партийными инстанциями культ героя зашел в Деллерсхайме настолько далеко, что на здании школы была укреплена доска с не соответствовавшей действительности надписью, что здесь учился Алоиз Гитлер, «отец фюрера».
  До момента выселения из Деллерсхайма и Штронеса жителей, получивших землю в других районах, например в Кренгльбахе в Верхней Австрии, куда переселилась состоявшая в родстве с Гитлером семья Зиллип, все церковные метрики, документы общины и лежавшие в архиве судебные книги были в соответствии с распоряжением вывезены как из Деллерсхайма, так и из других мест. Метрика Адольфа Гитлера постоянно находилась в Браунау-на-Инне, а его отца Алоиза Шикльгрубера (с 1876. — Гитлера) хранилась поначалу в архиве земли Нижняя Австрия в Вене, а затем была перевезена в Растенфельд — небольшую деревушку неподалеку от Деллерсхайма.
  Широко распространенное утверждение, что после 1938 г. в первоначальные записи были внесены изменения или даже что из книг были изъяты соответствующие листы, также не подтверждается фактами. Единственным «изменением», внесенным задним числом, была запись о смерти Адольфа Гитлера со ссылкой на решение суда. Она была сделана 11 января 1957 г., спустя 12 лет после самоубийства упомянутого «лица», советником консистории и городским священником Иоганном Людвигом: «По решению суда г. Берхтесгадена от 25 октября 1956 г. II 48/ 52 признан умершим. Приходское управление Браунау, 11.1.1957. Иоганн Людвиг».
  Гитлер никогда не возражал против сбора документации о Деллерсхайме и округе. Напротив, в 1942 г., например, с его одобрения в издательстве судетских немцев в Эгере вышла роскошная книга под названием «Старая родина. Район Вальдфиртель в окрестностях Деллерсхайма». Там подробно рассказывается и о населенных пунктах, и об их истории, в центре которой находятся предки Гитлера — Шикльгруберы и Хидлеры. Книга снабжена множеством фотографий. Уже в это время было невозможно установить, в каком доме в 1837 г. родился Алоиз Гитлер. «Были предприняты многочисленные попытки, — говорилось в этой книге, где, кстати подробно сообщается и о могиле "бабушки фюрера", — найти дом Шикльгруберов. Это оказалось исключительно трудным делом, потому что, когда заводились новые земельные книги в связи с отменой патримониального права (в 1848. — Прим. автора), в Штронесе была проведена новая нумерация участков. Записи о том, какие номера эти участки имели прежде, не делались или не сохранились».
  Если до 1919 г. Гитлер с явной охотой поддерживал семейные отношения с родственниками в своих родных местах [В Шпитале он лечился, когда по состоянию здоровья вынужден был покинуть реальное училище (отчет дирекции земельного управления об обследовании от 12 марта 1932 г., № Pr.II 1110/1, архив земли Нижняя Австрия в Вене, а также сведения, полученные лично от Антона Шмидта в Шпитале в августе 1969 г. Согласно рукописной записи в регистрационной книге 3-го резервного пехотного полка (№ 718 зачеркнут и заменен на № 1062), он внес туда своего дядю, помещика Антона Шмидта из Шпиталя, причем использовал для этого графу «имя и фамилия супруги». Гитлер жил в Шпитале в 1905/1906 (болезнь), 1908 (летний отдых), 1917 (30.9 — 17.10, отпуск на родину с фронта) и 1918 гг. (10 — 27.9, отпуск на родину с фронта).], то начиная с сентября 1919 г., когда он окунулся в партийно-политическую деятельность, он потерял к ним интерес. Живущие в Шпитале его дяди и тетки, двоюродные братья и сестры, племянники л племянницы после последнего отпуска с фронта (с 10 по 27 сентября 1918 г.) больше никогда не видели его воочию. Только его сестра Паула Гитлер еще один-два раза заезжала в Шпиталь, где навещала сестру своей (и Адольфа) матери. Адольф Гитлер избегал встреч с большинством из своих родственников не потому, что они были «недостаточно хороши» для него, а из опасений, что они начнут жаловаться ему на что-нибудь или просить об одолжении [Лишь немногие из его родственников имели к нему доступ: его сестра Паула, сводная сестра Ангела и ее дети Лео и Гели, некоторое время сын его сводного брата Алоиза Патрик Гитлер. Они ничего не требовали от него (кроме Патрика). Гели он любил, Лео ему очень нравился. Вопреки своему обыкновению он был даже готов после освобождения Сталинграда, когда Лео, будучи лейтенантом саперных войск, попал в плен, обменять его на находившегося уже с 1941 г. в немецком плену сына Сталина Якова, но Сталин не принял этого предложения. Дочь Сталина Светлана писала в 1967 г.: «Зимой 1943 — 44 гг., то есть после победы под Сталинградом, отец сказал мне во время одной из ставших уже редкими встреч: "Немцы предложили мне обменять Яшу на кого-нибудь из них… Стоит ли вступать с ними в этот торг? Нет. Война есть война"». Под «кем-нибудь из них» подразумевался Лео Раубаль, чего Светлана не могла знать. Лео Раубаль узнал об этом только в 1967 г. от автора.], что могло вылиться во «вредную семейственность». Это он постоянно ставил в упрек Наполеону I как грубую политическую ошибку.
  Какую-то внутреннюю тягу к местам своего детства и юности Гитлер демонстрировал (кроме Линца) только по отношению к Леондингу, в то время небольшой деревушке под Линцем, на католическом кладбище которой прямо перед дверью бывшего родительского дома похоронены его отец и мать. В этой деревне, о которой он неоднократно рассказывал в красочных тонах, он бывал не только в 1938 г., но и заезжал позже еще два раза. В 1938 г. он даже ночевал в Леондинге. Об этом всему миру поведала почтовая открытка, на которой он в подчеркнуто задумчивой позе стоит у могилы своих родителей. Другие места его, по-видимому, не интересовали. В Браунау-на-Инне, куда он приехал в марте 1938 г. во время оккупации Австрии, он не захотел даже взглянуть на дом, в котором родился. В Штронес в окрестностях Деллерсхайма, где мать его отца родилась, была обвенчана с Иоганном Георгом Хидлером, а затем умерла и была похоронена, он так ни разу и не заехал. Гитлер не хотел, чтобы о его происхождении и родственных отношениях было широко известно. Его отношение к Штронесу, месту рождения своего отца, к Марии Анне Шикльгрубер и к Деллерсхайму, где она была похоронена, не имеет ничего общего с неосведомленностью или отсутствием интереса. Наоборот. Мотив его кажущегося безразличия, без сомнения, связан с разговорами, которые он в сентябре 1918 г. вел со своими родственниками в Шпитале. Больше он их никогда не навещал. И все же в кругу близких людей он чаще говорил о своей матери, в то время как отца вспоминал не столь часто, а Иоганна Непомука Хютглера очень редко, да и то не называя его по имени.
  Город Грац и запущенная в 1946 г. с легкой руки Ганса Франка фамилия Франкенбергера уже со времен Нюрнбергского процесса стали излюбленной темой для исследователей, искавших корни семьи Шикльгруберов. В связи с этим понятной становится заинтересованность городских властей Граца и некоторых профессиональных историков и любителей истории из числа жителей этого города, которые, правда, не смогли добиться каких-либо заслуживающих упоминания результатов. Так, например, бургмистр Граца заявил: «Предположение, что у незаконнорожденного ребенка Анны Марии Шикльгрубер в Граце был отец по фамилии Франкенбергер, не могло оставить в покое организации Граца, которые со своей стороны начали поиски... Архив земельной столицы Граца приложил много усилий, чтобы найти материалы, но успехи оказались очень незначительными» [Не слишком большую научную ценность имеет и опубликованная в 1970 г. в «Историческом альманахе» города Граца {№ 2) работа «Темное пятно Гитлера в Граце?» Автор (Антон Адальберт Кляйн) знаком, очевидно, лишь с незначительной частью важных документов, подробностей и взаимосвязей и занимается вопросами, которые не имеют ничего общего с названием его многословного сочинения. Апломб и ложное честолюбие затруднили после 1945 г. исследование многих подробностей из жизни Гитлера. Так, например, в 1966 г. американский историк Роберт Уайт из колледжа Уильяма на ежегодной конференции Американского исторического общества в Сан-Франциско сообщил, что ему доподлинно известно — из источника, который он отказался назвать, — что Адольф Гитлер предполагал, будто его дед был евреем. Нетрудно угадать что «источником» Уайта были записки Ганса Франка в 1946 г.].
  Если данные Ганса Франка (и сделанные из них выводы) правильны, то в 1836 г. в Граце должен был жить еврей по фамилии Франкенбергер. Далее необходимо подтвердить, что в 1930 г. в Ветцельсдорфе под Грацем жила «дама, находившаяся в родстве с Гитлером через семейство Раубалей», как утверждал Франк. И нужно было еще доказать, что бабушка Гитлера Мария Анна Шикльгрубер в 1836 г. работала в Граце. Доказать все это невозможно, так же как невозможно и найти подтверждение тому, что в XIX веке существовали немецкие евреи, носившие фамилию Франкенбергер. В 1935 г. Герхард Кесслер не нашел ни одного человека с такой фамилией (с учетом всех вариантов изменения написания на протяжении XIX века). Не последнее значение имеет и тот факт, что выплата алиментов во времена патримониального права [До 1853 г. гражданское судопроизводство в Деллерсхайме осуществлялось через патримониальный суд. Вообще австрийское гражданское судопроизводство первой инстанции до 1868 г. почти полностью было объединено с органами управления. После отмены патримониального права в 1849 г. оно осуществлялось так называемыми смешанными окружными судами. По распоряжению № 249 министра внутренних дел, юстиции и финансов от 25.11.1853 г. эрцгерцогство Австрия ниже Эннса подразделялось на четыре округа, а те, в свою очередь, на области. Деллерсхайм относился к смешанному окружному управлению Аллентштайг. Во исполнение государственного земельного закона от 21.12.1867 № 144 о судебной власти закон от 11.6.1868 № 59 об организации окружных судов предусматривал, что органы юстиции, находившиеся до сих пор в ведении смешанных окружных управлений, впредь должны быть выделены в самостоятельные окружные суды и что в каждом населенном пункте, где существовало смешанное окружное управление, все судопроизводство должно осуществляться окружными судами по действующим законам.] в Австрии, как правило, не применялась. Установленные отцы незаконнорожденных детей обычно выплачивали лишь единовременное пособие («на детскую кроватку») и нередко забирали внебрачного ребенка в свой дом [Многочисленные свидетельства из земельного архива в Вене.]. При разделе наследства их порой учитывали наравне с законными детьми [Причем из наследства обычно вычитались расходы «на детскую кроватку», если отец не возместил их.]. Так, например, в написанном от руки завещании от 13 января 1848 г. сказано, что по желанию покойного наследовать имущество будут и внебрачные дети.
  Ни один из найденных в Граце Франкенбергеров не подходит на роль отца Алоиза Шикльгрубера. Зарегистрированный в протоколе переписи населения 1900 г. под номером 82348 (Алоиз) Франкенбергер, от которого сохранилось датированное 20 апреля 1913 г. рукописное письмо в адрес пастора города Зульцбах-на-Инне с точными персональными данными и сведениями о происхождении [Материалы католической церкви в Зульцбахе (1967). В этих церковных книгах (о крещении) католической общины Зульцбаха начиная с 1741 г. удалось найти еще одного Иоганна Непомука Франкенбергера, жившего с 15.5.1796 по 8.3.1866 г. Только он или его отец Блазиус Франкенбергер (обвенчавшийся в 1791 г.) могли бы быть отцами, если версия Франка правильна. По данным церковных книг Зульцбаха семья Франкенбергеров 3.5.1952 г. прекратила свое существование (в Хайгердинге в Баварии) в связи с отсутствием потомства. Последним отпрыском был Андреас Франкенбергер, который жил с 22.4.1886 по 3.5.1952 г.] был моложе отца Адольфа Гитлера. Он родился 10.7.1854 г. в Зульцбахе и был в соответствии с церковными метриками незаконнорожденным сыном некой Марии Франкенбергер из Энгертсхама [По данным управления федеральной полиции, в Граце и в настоящее время не числится ни одного жителя по фамилии Франкенбергер. Георг Франкенбергер (родившийся 9.12.1912 г. в Меране) переехал в Цельтвег, Рихард Франкенбергер (родившийся 18.7.1947 г. в Хоэнэгге) в 1966 г. поступил на военную службу в Цельтвеге. Письменное сообщение управления полиции (1967).]. В книгах израилитской общины Граца (1864 — 1938) не значится ни одного Франкенбергера, так же как и в книгах другой религиозной общины за период с 1838 по 1900 г. Нет ни одного Франкебергера и в записях, сделанных до 1837 г. Фамилия Франкенбергер не встречается в метриках приходского управления по территориям, вошедшим в состав округа в 1938 г. Точно так же нет ни одного Франкенбергера в регистрационных книгах Граца и окрестностей, в материалах прописки, начиная с 1936 г., и в протоколах переписей населения 1910, 1890 и 1880 гг.
  В Граце с конца XV века до самой смерти Марии Анны Шикльгрубер и даже спустя десять лет после этого не было ни одного постоянно живущего еврея. По договору, который император Максимилиан I заключил 19 марта 1496 г. с городами Штирии, евреи не позднее 6 января 1497 г. должны были быть высланы из страны, за что император получил от ландтага в виде единовременного возмещения ущерба 38 000 гульденов. Лишь при Иосифе II им в 1781 г. сначала разрешили появляться в Миттфастене и Сент-Эгиди в Герцогстве Штирия и на ярмарках, проводившихся ежегодно в течение трех-четырех недель в Граце, Клагенфурте, Лайбахе и Линце, при условии уплаты твердо установленной пошлины [Конечно, некий Франкенбергер мог в 1836 г. приехать откуда-нибудь на сентябрьскую ярмарку в Грац и встретиться там с Марией Анной Шикльгрубер. Алоиз Шикльгрубер (Гитлер) родился 7 июня 1837 г. «Свадьба» могла состояться в сентябре 1836 г. Однако эта версия представляет собой сплошную фикцию. М. А. Шикльгрубер никогда не жила в Граце. По-видимому, она даже не ездила в Грац.]. Но уже 9 сентября 1783г. права евреев снова были ограничены, что подтверждалось впоследствии различными законами 1797, 1819, 1823 и 1828 гг. Евреи, приезжавшие на короткое время на ярмарки в Грац, были родом из Западной Венгрии, из Кюссинга, Шлайнинга, Рехница и Ольсница, порой даже из Моравии [В результате наполеоновских войн в Граце появлялись военные поставщики еврейского происхождения, торговавшие с еврейскими купцами из Мюнхена, Аугсбурга, Штутгарта и Амстердама.]. Так продолжалось до начала шестидесятых годов XIX века.
  Если дед Адольфа Гитлера действительно был Франкенбер-гером, как полагал Франк, то никаких отношений между Шикльгрубер и Франкенбергером в Граце попросту не могло быть [Даже если ни один Франкенбергер в 1836 — 37 гг. не проживал ни в Граце, ни в Нижней Австрии, то все же могло случиться, что носитель похожей фамилии мог оказаться вблизи Деллерсхайма или Штронеса и вступить в связь с Шикльгрубер. В материалах архива военного суда в Кремсе (Нижняя Австрия) встречается упоминание о семье Фрабергер. Мужчины в ней между 1830 и 1845 гг. отличались грубостью, агрессивностью и безудержной задиристостью. Один из них, Антон Фрабергер, в 1834 г. по решению суда (архив г. Креме, № 115, т. 4 № 72) был даже выслан из Кремса, который находился примерно в 25 километрах от Штронеса, родины Марии Анны Шикльгрубер. В судебных делах постоянно встречается его имя, а также имена Михля, Матиаса, Бернда и Йозефа Фрабергеров. Для их поведения характерны посягательства «на личную неприкосновенность» и «на честь человека». Однако установить наличие отношений между Марией Анной Шикльгрубер и одним из Фрабергеров не представляется возможным.], так как Мария Анна Шикльгрубер в 1836 г. не работала в Граце и ни одного Франкенбергера в это время в Граце не было. Мария Анна Шикльгрубер из Штронеса не зарегистрирована ни в регистрационной книге прислуги в Граце, ни в «гражданской книге» [Вывод сделан австрийским историком Николаусом фон Прерадовичем.]. Ежегодные проценты за положенное ей по завещанию родительское наследство с 1821 по 1838 г. учитывались в окружном суде Аллентштайга, в сферу действия которого входил и Штронес, где Мария Анна Шикльгрубер в июне 1837 г. родила своего ребенка. В материалах сберегательной «сиротской» кассы ни в 1836, ни в 1837 г. не было сделано никаких изменений. Поскольку она была подданной графства Оттенштайн, долгое путешествие из Штронеса в Грац, чтобы встретиться там с мужчиной, было для нее далеко не простым делом.
  В 1956 г. Етцингер вопреки фактам утверждал: «По данным Уильяма Патрика Гитлера в "Пари суар"… работодателя в Граце звали Леопольд Франкенрайтер» [В «Пари суар» об этом не сказано ни слова.]. Человек с таким именем действительно в 1836 г. жил в Граце и работал мясником. В то время ему было 42 года, и он был родом из Штадтберга неподалеку от Пассау, где в метриках церкви Тифенбаха есть данные о его родителях — сапожнике Йозефе Франкенрайтере из Штадтберга и его жене Маргарете Франкенрайтер, урожденной Шифе-рин из Тифенбаха. Не говоря уже о том, что предпосылкой и для этой версии является недоказуемое, а именно то, что Мария Анна Шикльгрубер в 1836 г. жила в Граце, здесь отсутствуют какие бы то ни было доказательства того, что она была знакома с каким-нибудь (или именно с этим) Франкенрайтером.
  Алоизу Шикльгруберу, отцу Адольфа Гитлера, было 39 лет, когда он впервые подписался фамилией Гитлер. В 40 лет он прекратил общение со своей родней из числа Шиклыруберов и окончательно стал Гитлером. И мотивы такого необычно позднего официального усыновления и смены фамилии, и точная дата этого события были до сих пор неизвестны. В результате поисков, проведенных в 1932 г., было установлено, что Алоиз Шикльгрубер в 1842 г. взял фамилию Гитлер. Карл Фридрих фон Франк, который первым весной 1932 г. опубликовал генеалогическое древо Гитлера, вплоть до 1945 г. пребывал в уверенности, что Алоиз Гитлер был усыновлен еще до 1857 г. (вероятно, в 1851 г.). «Трудно было бы объяснить, — писал он в 1967 г., — зачем тогда Иоганну Георгу Хидлеру понадобилось не только заявлять о своем отцовстве, но и ходатайствовать о внесении своей фамилии в документы о рождении, если существовала возможность другого отцовства». Ганс Франк утверждал незадолго до своей казни, что усыновление произошло примерно в 1851 г. Сводный брат Адольфа Гитлера Алоиз Гитлер, рожденный вне брака в Вене 13 января 1882 г. и усыновленный отцом Адольфа Гитлера 13 августа 1883 г., писал 10 апреля 1953 г. в письме к католическому священнику Браунау-на-Инне: «Я старший сын покойного чиновника таможенного управления Алоиза Гитлера, который родился вне брака 17.6.1837 г. в Штронесе (запись № 13) под именем Алоиза Шикльгрубера, а 6 января 1877 г. был усыновлен вследствие заключения брака и получил фамилию Гитлер». Эта дата называлась Рудольфом Коппенштайнером, автором «Генеалогического древа фюрера», уже в 1937 г. «Алоиз, — заявлял он, — был усыновлен при заключении брака его матерью и 6 января 1877 г. переписан на фамилию отца». Алан Буллок в 1953 г. писал в своей наделавшей поначалу много шума биографии Гитлера: «Будучи уже восьмидесятичетырехлетним стариком… он (Иоганн Георг Хидлер. — Прим. автора) явился 6 июня 1876 г. к нотариусу в Вайтре и заявил… в присутствии свидетелей, что является отцом родившегося вне брака Алоиза Шикльгрубера, на чьей матери он впоследствии женился [Процедура усыновления была проведена не нотариусом и не в Вайтре, а священником в Шпитале. Позднее Буллок исправил эти данные и констатировал: «В 1876 г. Иоганн Непомук (брат Иоганна Георга. — Прим. автора) предпринял шаги, чтобы провести процедуру усыновления выросшего в его доме молодого человека. Он посетил приходского священника в Деллерсхайме и склонил его к тому, чтобы вычеркнуть в книге записей слово «внебрачный» и приложить подписанное тремя свидетелями заявление, что его брат Иоганн Георг Хидлер признает отцовство в отношении Алоиза». Свидетели не подписывались, поскольку были неграмотными.]». Описание Буллока, сделанное им как в 1953, так и в 1967 г., не точно и не соответствует фактам, так же как и версия Уильяма Лоуренса Ширера, коорый еще в 1963 г. почти дословно повторил то, что Буллок утверждал в 1953 г. Одни только даты доказывают, что большинство из этих утверждений имеет очень мало общего с фактами. То, что Алоиз Шикльгрубер-Гитлер не мог изменить фамилию до 1874 г., доказывает его собственноручная запись от 21 сентября 1874 г. в книге венчаний Браунау, где он значится свидетелем на свадьбе австрийского финансового инспектора Карла Фишера и где стоит его подпись — Алоиз Шикльгрубер.
  Предположение Карла Дитриха Брахера, сделанное им в 1969 г., что Алоиз Шикльгрубер «добился усыновления задним числом благодаря противозаконным махинациям своего сводного дяди и пользуясь доверчивостью деревенского священника», некорректно. Хотя требуемое по закону для подобных случаев условие — официальное заявление Иоганна Георга Хид-лера или его личное присутствие [В графе «Родители ребенка» напечатано: «В случае, если объявляется отец внебрачного ребенка и хочет внести себя в книгу, это делается лично в присутствии двух свидетелей, которые подтверждают его личность, имя и положение». Умерший в 1857 г. Иоганн Георг Хидлер никогда при жизни не признавал ребенка жены своим. Поскольку процедура признания отцовства была проведена спустя почти 20 лет после его смерти, бесполезно задавать вопрос, не было ли им сделано на этот счет каких-либо распоряжений до смерти.] — не было соблюдено, однако государственные учреждения признали действия священника правильными. Известно, что окружное управление в Мистельбахе узнало об усыновлении тотчас же и в связи с этим вступило в переписку с финансовым управлением в Браунау, а также ориентировало секретариат епископа в Сент-Пёльтене и управление наместника в Вене по поводу правомерности действий священника и получило утвердительный ответ. Так, 6 октября 1876 г. оно направило в ведомство наместника в Вене письмо следующего содержания: «...направляется полученный от императорского королевского финансового управления Браунау запрос от 6 сентября 1876 г. о разрешении императорскому королевскому таможенному чиновнику Алоизу Шикльгруберу носить имя Алоиз Гитлер». Ведомство наместника снабдило это письмо служебной запиской и переправило его 16 октября в ординариат епископа в Сент-Пёльтен. На содержащиеся в служебной записке вопросы о том, достаточно ли доказательств для усыновления и «рассмотрены ли они местным священником в смысле предписания министра внутренних дел от 12 сентября 1868 г., ординариат дал ответ спустя десять дней. В подписанном епископом Маттеусом Йозефом письме от 25 ноября, адресованном ведомству наместника в Вене, говорится: «В соответствии с Вашим досточтимым посланием… ординариат епископа имеет честь доложить Вам свои скромные соображения о том, что запись об усыновлении... Алоиза Шикльгрубера, родившегося 7 июня 1837 г. у супругов Георга Гитлера и М. Анны Гитлер, урожденной Шикльгрубер, и внесение ее в метрику церкви Деллерсхайма тамошним священником... отвечает предписаниям министра внутренних дел от 12 сентября 1868 г.». После того как ведомство наместника 25 ноября сообщило ординариату в Сент-Пёльтене, что Алоиз Шикльгрубер вследствие проведенного деллерсхаймским священником «по собственному усмотрению» акта об усыновлении именует себя Алоизом Гитлером, окружное управление в Мистельбахе 30 ноября заявило: «В соответствии с запиской ординариата епископа в Сент-Пёльте-не от 25 ноября 1876 г. было проведено... установление отцовства. (Далее следует фраза, зачеркнутая другой рукой и замененная более краткой формулировкой аналогичного содержания, которая гласит:) Таким образом, установление отцовства (далее следует первоначальный текст) дает императорскому королевскому таможенному служащему Алоизу Шикльгруберу полное право носить фамилию своего отца "Гитлер". Об этом Его Преосвященство по рассмотрении сообщений от 6 октября и 2 ноября с. г... поставил в известность заинтересованные стороны». Таким образом, ситуация нашла свое разрешение, и не только для Алоиза Гитлера. Когда окружное управление Мис-тельбаха 8 декабря запросило ведомство наместника в Вене, следует ли также переписать личные документы Алоиза Шикль-грубера на фамилию Гитлер, документ 27 декабря вернулся с пометкой: «Возвращается назад с указанием, что на повторный запрос от 8 декабря 1876 г… уже был дан ответ 30 ноября 1876 г.».
  Алоиз к этому времени уже полгода как называл себя не Шикльгрубером, а Гитлером. Уже в июне 1876 г. католический священник церкви Браунау узнал от своего коллеги из Деллерсхайма, что Алоиза Шикльгрубера отныне зовут Гитлер.
  То, что 39-летний Алоиз Шикльгрубер не взял фамилию человека, с которым его мать в 1842 г. после церковного оглашения от 17,24 апреля и 9 мая 1842 г. обвенчалась в деллерсхаймской церкви, не было ни ошибкой, ни случайностью. Он назвал себя Гитлером, как продиктовал деллерсхаймскому священнику Иоганн Непомук Хюттлер, который также в качестве своего отца указал не Георга Хидлера, а «Георга Гитлера» [Без указания даты и своего имени Цанширм вписал в церковную книгу, что «указанный в качестве отца Георг Гитлер, хорошо известный привлеченным свидетелям, признал себя отцом ребенка Анны Шикльфубер Алоиза и ходатайствовал о внесении своего имени в данную книгу, что подтверждается свидетелями: Йозефом Роммедером, Иоганном Брайтенедером, Энгельбертом Пауком».]. Свидетели, которые уже за день до этого подтвердили у нотариуса Йозефа Пенкнера в Вайтре «Протокол об установлении отцовства», были не в состоянии исправить запись священника.
  Правда, из этой записи не видно ни то, кто был инициатором этой акции, ни то, по чьей просьбе появились «свидетели», однако абсолютно ясно, что изменение фамилии произошло по взаимному согласию Марии Анны Шикльгрубер, умершей в 1847 г., Иоганна Непомука Хюттлера и Алоиза Шикльгрубера, так как Алоиз получил в 1876 г. от своего дяди Франца Шикльгрубера, который представлял наследственные интересы своей сестры Марии Анны, немалую по тем временам сумму в 230 гульденов. Какие договоренности предшествовали этому, точно установить уже не удастся, но факт активного участия во всей этой истории семьи Шикльгруберов, у которых были все основания гордиться Алоизом, не позволяет усомниться, что еще ранее существовали конкретные договоренности между Иоганном Непомуком Хюттлером, Иоганном Георгом Хидлером, Марией Анной Шикльгрубер, Георгом и Францем Шиклыруберами и Алоизом Шикльгрубером-Гитлером. Версия Алоиза Гитлера, которую он поведал в сентябре 1876 г. своей двоюродной сестре Файт по линии матери, о том, что усыновление было узаконено уже самим фактом замужества его матери с Иоганном Георгом Хидлером и «признанием отцовства», неверна, поскольку муж его матери на протяжении всей жизни не признавал его своим ребенком. Утверждения американского историка Брэдли Смита о том, что Алоиз сменил фамилию, чтобы «добиться признания брака недействительным» и без особых формальностей жениться на Кларе Пёльцль, матери Адольфа, также неверны, поскольку он женился на Кларе Пёльцль, своей третьей жене, лишь в 1885 г. В 1876 г., в момент признания отцовства, он был женат на Анне Гласль, которая умерла в 1883 г., предварительно оформив с ним в 1880 г. развод. На своей второй жене, Франциске Матцельсбергер, умершей в 1884 г., он женился в 1883 г., спустя шесть лет после признания отцовства [Утверждения Смита о том, что признание отцовства могло облегчить брак с Кларой Пёльцль, представляется абсурдным в свете этих дат и фактов.].
  Поскольку к этому времени прошло уже несколько десятков лет после смерти Марии Анны Шикльгрубер и ее мужа, представляется сомнительным часто высказываемое утверждение, что Иоганн Непомук Хюттлер заставил Алоиза Шиклырубера пойти на процедуру установления отцовства только с той целью, чтобы тот получил фамилию Гитлер. Предположение, что Алоиз Шикльгрубер стремился в это время узаконить свое происхождение, так как, будучи государственным служащим католического вероисповедания, испытывал неудобства в связи со своим внебрачным рождением, также абсурдно. Его карьера однозначно демонстрирует, что об этом не могло быть и речи. Помимо этого с точки зрения общепринятой морали Алоиз вовсе не был ханжой, о чем свидетельствуют и его отношения с первой и второй женой, и внебрачное рождение от него Франциской Матцельсбергер сына Алоиза, которого он усыновил в 1883 г.
  Вопрос о мотивах позднего усыновления Алоиза Шикльгрубера идентичен вопросу о его отце. Некоторые исследователи родословных и биографы предполагали, что отец Адольфа Гитлера мог быть незаконным сыном крестьянина Труммельшлагера из Штронеса, так как именно в его, а не в родительском доме Мария Анна Шикльгрубер родила своего сына, крестным отцом которого стал Труммельшлагер. Так, например, Герлитц писал: «Алоиз Шикльгрубер-Гитлер уже в детском возрасте был отдан на воспитание брату Иоганна Георга… Был ли этот брат отцом ребенка Марии Анны… или им был крестьянин Труммельшлагер из Штронеса, в доме которого увядающая девушка произвела на свет своего младенца?» Возможно, на это предположение уже в 1937 г. намекал и Коппенштайнер, когда писал: «…можно сделать вывод, что мать ребенка находилась в услужении у его крестного отца». Етцингер рассказывал: «…примерно в 1837 г. Марианна… появилась в своей родной деревне в положении... Естественно, отец, на которого она "навлекла позор", не принял ее в свой дом… закрытым для нее оказался и прежний родительский дом. В конце концов она нашла приют у мелкого крестьянина Труммельшлагера».
  По поводу возможного отцовства неграмотного Иоганна Труммельшлагера, который был свидетелем во время крещения и вместо подписи поставил крест, нет никаких серьезных доказательств. Он ничего не оставил в наследство ни Алоизу, ни Марии Анне Шикльгрубер. То, что Алоиз появился на свет в его доме, объяснялось простой причиной: 21 октября 1817 г. родители его матери Иоганн и Терезия Шикльгрубер продали свой двор вместе с домом сыну Йозефу (брату Марии Анны) за очень высокую цену в 3000 гульденов. В договоре купли-продажи наряду с обязательствами покупателя (бесплатно поставлять продавцам муку, солому, картофель и т. д., а также оказывать помощь в полевых работах и гужевые услуги) было указано: «предоставлять обоим продавцам на весь срок их жизни бесплатное жилье в сохранившемся при постройке нового дома помещении». В ноябре 1821 г. умерла мать Марии Анны. Иоганн Шикльгрубер в то время, как его дочь рожала, уже более 16 лет начиная с 1817 г. жил один в «сохранившемся при постройке помещении» (Штронес, № 22), в то время как его сын Йозеф вел хозяйство в приобретенной им усадьбе (Штронес, № 1), которую он, Иоганн Шикльгрубер, согласно документам из архива окружного суда в Аллентштайге, купил в 1789 г. за 250 гульденов вместе с 19 3/4 югенов (примерно 11 гектаров. — Прим. перев.) пашни, лугом, садом и домашней утварью у своего отца Якоба Шикльгрубера (тот уже перед своей женитьбой приобрел себе дом в графстве Вальдрайх). Для 42-летней незамужней женщины с внебрачным ребенком при таких обстоятельствах попросту не оставалось места ни в «сохранившемся при постройке помещении», где не было ни одной женщины, ни в бывшем родительском доме, ни в усадьбе своего брата, где дело обстояло так же.
  То, что Мария Анна Шикльгрубер почти до самых родов никогда не бывала в Штронесе, — это чистая выдумка, берущая свое начало из информации Франка.
  После изучения всех имеющих существенное значение и до сих пор практически не опубликованных документов и свидетельств родственников Гитлера мы можем теперь идентифицировать деда Адольфа Гитлера по отцовской линии практически с абсолютной уверенностью. Получается, что Адольф Гитлер был продуктом густо переплетенного кровосмешения, так как все доказательства однозначно указывают на Иоганна Непомука Хюттлера, брата официального деда Гитлера Иоганна Георга Хидлера, а это значит, что Иоганн Непомук был не только дедом Адольфа Гитлера по отцовской линии, но и одновременно дедом его матери и его прадедом по материнской линии, а сам Адольф Гитлер стал результатом связи между Алоизом Гитлером и дочерью его сводной сестры.
  Особое значение приобретает в этой связи утверждение Адольфа Гитлера в книге «Майн кампф», где он пишет о своем отце: «Будучи сыном мелкого безземельного крестьянина, он (Алоиз.— Прим. автора) всегда мечтал о собственном доме». Национал-социалистические биографы, не задумываясь, характеризовали Алоиза Гитлера как сына крестьянина из Шпиталя. Так поступил, например, Иоганн фон Леере, сделав из «мелкого безземельного крестьянина» «бедного безземельного крестьянина»: «Стремление выбиться в люди позволило отцу Гитлера проделать путь от мальчика из небольшой деревушки, где он рос в семье бедного безземельного крестьянина… до Вены». Официальный дед Адольфа Гитлера, Иоганн Георг Хидлер, никогда не был «безземельным крестьянином». Он постоянно странствовал по окрестностям и жил в домах чужих людей. В доме родителей Марии Анны Шикльгрубер в Штронесе он обосновался еще до женитьбы, так как у него не было жилья. Адольф Гитлер, который в 1905, 1906 и 1908 гг., а также будучи фронтовиком во время первой мировой войны, проводил отпуск в Шпитале и подробно был информирован о своем происхождении, конечно, не случайно и не по ошибке упомянул о «мелком безземельном крестьянине». Будучи в гостях у своих шпиталь-ских родственников, адрес которых он даже указал во время войны как свой домашний, он постоянно слышал разговоры об Иоганне Непомуке Хюттлере как об общем предке. Возможно, именно поэтому он так положительно отзывался об инцесте. Так, например, он писал 16 сентября 1919 г., спустя ровно год после своего последнего пребывания в Шпитале с 10 по 27 сентября 1918 г. в служебной записке по еврейскому вопросу: «Благодаря тысячелетнему кровосмешению… евреи сохранили свою расу и свои особенности лучше, чем многие народы, среди которых они живут» [Гитлер до самой смерти положительно относился к кровосмешению. В этой связи он рассматривал евреев как образец и завидовал им из-за их «расовой замкнутости».].
  Гитлер, который прекрасно был информирован об инцесте в рамках своей родни, избегал этой темы. Как сообщал Патрик Гитлер в своей статье в газете «Пари суар», он получил хорошую взбучку от своего дяди только за то, что позволил себе в одном интервью высказывания о его происхождении. Доказано также, что Гитлер боялся стать отцом. Его мучило опасение, что родится ребенок, который в результате кровосмешения окажется ненормальным. Известное среди генеалогов явление, когда потомство, появившееся в результате инцеста, обычно продолжает поддерживать близкородственные связи, Адольф Гитлер подтвердил любовной связью со своей племянницей Гели Раубаль, которая в 1931 г., если верить данным Патрика Гитлера, была от него беременной. Гитлер избегал даже разговоров о более отдаленном родстве, хотя, например, прекрасно знал, что находится в родственных отношениях с очень известным австрийским историком Рудольфом Коппенштайнёром и австрийским писателем Робертом Хамерлингом [Настоящее имя Руперт Хамерлинг (24.3.1830 — 13.7.1889), родился в Кирхберre-ам-Вальде, Нижняя Австрия, с 1852 г. был учителем в Вене и Граце. 1855 — 1856: профессор гимназии в Триесте, впоследствии жил в Граце. Главные произведения Хамерлинга: «Певучий привет с Адриатики» (1857), «Венера в изгнании» (1858), «Лебединая песня романтики» (1862), «Аспазия» (описание эпохи Перикла в 3-х томах, 1876). Творческое наследие Хамерлинга составляет в обшей сложности 16 томов, изданных в 1912 г.], с которыми у него были общие предки (например, Иозеф Фукс, 1615 — 1695, Андреас Штумпнер, умерший в 1699 г., и Штефан Штумпнер, живший в середине XVII века).
  
  
  КРОВОСМЕШЕНИЕ В РОДОСЛОВНОЙ ГИТЛЕРА
  
  
  
  Данных о том, как выглядел Непомук Хюттлер, умерший в 1888 г., не сохранилось. Даже его непосредственные потомки этого не помнили. Известно только, что представители семей Шмидтов и Коппенштайнеров, близкие родственники Адольфа Гитлера из Шпиталя, Мистельбаха и Лангфельда, происхождение которых по прямой линии от Иоганна Непомука документально подтверждено, внешне очень похожи друг на друга и имеют другие общие наследственные черты. То, что они на удивление похожи и на Адольфа Гитлера, легко объяснимо, потому что мать Адольфа [Адольф Гитлер был очень похож на нее. У них были одинаковые формы бровей, рта и ушей, а также взгляд, оказывавший необыкновенное воздействие на людей. Он частенько намекал, что унаследовал от нее и главные черты характера. Так было, например, 24.6.1942 г. в ставке «Вольфсшанце», где он утверждал, что «черты характера матери… чаще всего передаются сыновьям».] Клара Пёльцль была внучкой Иоганна Непомука Хюттлера и сестрой Терезии Шмидт, урожденной Пёльцль, жительницы Шпиталя. Тот факт, что и родившийся в 1906 г. Лео Рудольф Раубаль, сын сестры (Адольфа) Гитлера Ангелы из второго брака отца Гитлера с абсолютно чужой ему по крови Франциской Матцельсбергер, удивительно похож не только на Адольфа Гитлера, происходящего от Иоганна Непомука Хюттлера по линии' матери, но и на других потомков Иоганна Непомука Хюттлера, является одним из важнейших доказательств. Это внешнее сходство можно объяснить только тем, что Лео Рудольф Раубаль (через отца Адольфа Алоиза Гитлера) и другие родственники Гитлера (через бабушку Адольфа по материнской линии Иоганну Хюттлер-Пёльцль) имели одного общего предка — Иоганна Непомука Хюттлера.
  В этой связи интересным представляется и приведенное ниже графологическое исследование почерка двух племянников Адольфа Гитлера: один из числа родственников матери Гитлера Клары Пёльцль, а второй — из брака отца Гитлера Алоиза с Франциской Матцельсбергер. Племянник из родни Клары Пёльцль был 59-летним крестьянином. Известный графолог дал такое заключение о его почерке: «Особенности подписи свидетельствуют о надежном работнике со сложившимся характером, несколько раздражительном, осторожном, себялюбивом и замкнутом человеке, которого непросто распознать. Он раскрывается только при более близком знакомстве. Если установить с ним близкие отношения, то на него можно рассчитывать, даже если учесть его подверженность настроениям». Второму племяннику из брака Алоиза Шикльгрубера и Франциски Матцельсбергер исполнился 61 год, и он был руководящим работником с высшим образованием. Анализ его почерка выглядел следующим образом: «Характер подписи свидетельствует о доброжелательно настроенной к людям личности. Этот человек находчив, откровенен и очень чувствителен. В нем определенные властные черты и честолюбие сочетаются с пониманием людей. Отношения с окружающими зависят от настроения. Необходимо, однако, отметить, что по сравнению с владельцем предыдущего почерка у него более подвижный характер, он более подвержен нервозности и раздражительности» [Графолог не знал, кто эти два человека, и ему не сообщалось, что они находятся между собой в родстве.]. Графологическая экспертиза свидетельствует о том, что у обоих потомков Иоганна Непомука Хюттлера имеются общие существенные черты характера, которые ярче всего проявились в их родственнике — Адольфе Гитлере: твердость характера, раздражительность, целеустремленность, стремление к власти и честолюбие, нервозность и раздражительность. Отец Адольфа Гитлера был из той же породы. О его упорстве и целеустремленности Адольф Гитлер писал в своей книге «Майн кампф»: «Отец был очень упорен в достижении поставленных целей…» Точно так же он описывает и его раздражительность, и твердость характера, ярко выраженное честолюбие и упрямство. Современники Алоиза Гитлера подметили эти черты характера еще раньше сына. Даже из его некрологов можно составить себе представление о его чертах характера. Так, например, издававшаяся в Линце либеральная газета «Тагеспост» писала 8 января 1903 г.: «Имея только начальное образование и будучи поначалу всего лишь учеником сапожника, он впоследствии самостоятельно подготовился к карьере служащего и добился на этой стезе заметных успехов. Кроме того, он проявил себя и в сфере экономики... Алоиз Гитлер был исключительно прогрессивно настроенным человеком и поэтому искренне выступал за свободную школу. В общении с людьми он проявлял жизнерадостность и поистине юношеский задор. Даже если порой с его уст слетало крепкое словцо, все знали, что под грубой оболочкой таится доброе сердце. Со всей энергией он постоянно выступал за правое дело и справедливость. Будучи хорошо осведомленным буквально во всех делах, он всегда мог дать нужный совет... Не в последнюю очередь его отличали неприхотливость в жизни и хозяйственная жилка. Короче говоря, уход от нас Гитлера пробил большую брешь в наших рядах…»
  
  
  Алоиз Шикльгрубер-Гитлер
  
  1837 г.:
  Появился на свет как незаконнорожденный сын Марии Анны Шикльгрубер в Штронесе неподалеку от Деллерсхайма. После замужества матери с Иоганном Георгом Хидлером проводил детство и раннюю юность на границе Австрии в Шпитале у Иоганна Непомука Хюттлера.
  
  1851 — 1855 гг.:
  Работа учеником сапожника у родственника Ледермюллера в Шпитале и Вене (с 1853). Встречи с таможенными служащими в Шпитале и окрестностях.
  Переезд в Вену и работа в качестве подмастерья сапожника.
  
  1855 г.:
  Поступление на работу в императорскую королевскую финансовую инспекцию.
  
  1860 г.:
  Перевод в г. Вельс под Линцем. Важный этап в карьере.
  Интенсивное самообразование.
  
  1861 г.:
  Повышение по службе.
  
  1862 г.:
  Перевод в Заальфельден под Зальцбургом.
  
  1864 г.:
  Повышение и переезд в Линц.
  Перевод на работу в таможенную службу.
  
  1870 г.:
  Получение должности ассистента контролера.
  Земельное финансовое управление в Линце назначает его сборщиком пошлины во вспомогательном таможенном отделе «Мариахильф» неподалеку от Пассау (XI чиновничий класс).
  
  1871 г.:
  Назначение на должность контролера вспомогательного таможенного отдела 1-го ранга в Браунау-на-Инне (X чиновничий класс).
  Хотя у Алоиза Шикльгрубера за плечами только начальное образование, он благодаря своим личным качествам, способностям и знаниям делает карьеру быстрее, чем его коллеги со средним образованием.
  
  1873 г.:
  Женитьба на дочери таможенного служащего Анне Гласль, которая на 14 лет старше его. Болезнь жены. Помощь по хозяйству оказывают родственники и подруга юности Клара Пёльцль из Шпиталя.
  
  1876 г.:
  Официальное изменение фамилии с Шикльгрубер на Гитлер.
  
  1876 г.:
  Явный рост самосознания. В письме к одной из родственниц матери он пишет: «С тех пор как ты последний раз видела меня 16 лет назад… я очень высоко поднялся».
  
  1877 г.:
  Прекращение переписки с родней из числа Шикльгруберов.
  
  1880 г.:
  Вступление в любовную связь с 19-летней Франциской Матцельсбергер. Развод с Анной Гласль по ее инициативе. Гитлер берет Ф. Матцельсбергер к себе в дом для ведения хозяйства.
  
  1882 г.:
  Рождение внебрачного сына (Алоиза) от Франциски Матцельсбергер 13.1.1882.
  
  1883 г.:
  Усыновление сына Алоиза 13.7.1883.
  
  1883 г.:
  Смерть Анны Гитлер (урожденной Гласль) и заключение брака с Франциской Матцельсбергер 6.4.1883.
  
  1883 г.:
  Рождение Ангелы Гитлер, матери будущей любовницы Адольфа Гитлера Гели 28.7.1883.
  
  1884 г.:
  Смерть Франциски Гитлер, урожденной Матцельсбергер (туберкулез легких) 10.8.1884. Клара Пёльцль, покинувшая дом Гитлеров по настоянию Франциски Гитлер и вернувшаяся в Шпиталь, еще до смерти Франциски Гитлер снова появляется в доме. Возможно, что уже в день смерти Франциски она беременна от Алоиза Гитлера.
  
  27.10.1884 г.:
  Хотя Алоиз Гитлер считается сыном Иоганна Георга Хидлера, у него возникает проблема с женитьбой на Кларе Пёльцль. В связи с этим он и Клара Пёльцль обращаются в ординариат епископа в Линце и просят отменить запрет на женитьбу, вынесенный в связи с близким родством.
  Церковные органы в Линце заявляют, что не могут дать разрешения на свадьбу и переправляют заявление в Рим. Оттуда в конце концов приходит разрешение на брак.
  
  17.5.1885 г.:
  Спустя 280 дней после смерти Франциски рождается Густав Гитлер.
  
  1885 г.:
  Женитьба на Кларе Пёльцль.
  В этом браке родились дети:
  1. Густав Гитлер (1885 — 1887)
  2. Ида Гитлер (1886 — 1888)
  3. Отто Гитлер (умер вскоре после рождения)
  4. АДОЛЬФ ГИТЛЕР (1889 — 1945)
  5. Эдмунд Гитлер (1894 — 1900)
  6. Паула Гитлер (1896 — 1960)
  
  1895 г.:
  Досрочный выход на пенсию «в связи с непригодностью для дальнейшего прохождения службы по заключению врачей», однако пенсия выплачивается полностью ввиду более чем сорокалетней выслуги.
  
  1903 г.:
  Смерть и похороны в Леондинге.
  
  
  Приобретение имущества:
  
  1888 г.:
  Покупка дома и земли в Вёрнхартсе (№ 9) неподалеку от Шпиталя.
  
  1895 г.:
  Приобретение дома и земли в Ламбахе-на-Трауне. 1897 г.: Покупка дома и земли в Леондинге (Михаэльсберг-штрассе, 16) под Линцем.
  Дома в Вёрнхартсе и Ламбахе Алоиз Гитлер продал сам, а дом в Леондинге — Клара Гитлер после смерти мужа.
  
  
  Иоганн Непомук Хюттлер в течение 35 лет вел в своей родовой усадьбе в Шпитале спокойный и размеренный образ жизни. Будучи главой рода, он не только проводил свою политику, ловко устраивая браки, но и сумел приобрести в собственность для своей семьи единственный шпитальский трактир. Когда 17 сентября 1888 г. этот зажиточный человек скончался, надеявшиеся на деньги наследники к своему изумлению обнаружили в завещании запись: «Денежных средств не имеется». Очевидно, они незадолго до этого были переданы лицу, которого в 1876 г. даже дочь Иоганна Непомука Вальбурга и ее муж Йозеф Роммедер [Йозеф Роммедер, зять Иоганна Непомука, был в 1876 г. одним из свидетелей в процедуре установления отцовства в отношении Алоиза Шикльгрубера-Гитлера.] вынуждены были признать «универсальным наследником», — Алоизу Гитлеру. Действительно ли он получил деньги, как позже предполагали (по-видимому, с полным основанием) наследники, не нашло отражения в документах. Однако в пользу предположения, что отец Адольфа Гитлера получил в наследство деньги, говорит тот факт, что он, заведомо не имевший до этого никакого имущества, в год смерти Иоганна Непомука купил у крестьянина Франца Вебера в небольшой деревушке Вёрнхартс, затерявшейся в узкой горной долине неподалеку от Шпиталя, сохранившийся и поныне солидный жилой дом с коровником, сараем, большим двором, садом и земельным участком за 4 — 5 тысяч гульденов.
  Доказано, что у Алоиза Гитлера до этого не было денег. Хотя он, будучи служащим, зарабатывал относительно много, но ему не повезло с семьей, которая вплоть до 1888 г. никак не давала ему встать в финансовом отношении на ноги. Когда он спустя семь лет после смерти Непомука досрочно вышел по состоянию здоровья на пенсию, его годовой оклад составлял свыше 1100 гульденов, причем в Пассау ему еще доплачивали 220, а в Линце 250 гульденов [После выхода на пенсию выплата надбавок прекратилась.]. До 1888 г. он должен был платить за найм квартиры, поскольку собственного дома у него не было. Каков был размер квартплаты, установить не удалось. Вероятно она составляла 8 — 10 гульденов в месяц, так что ежегодно у него оставалось около 1000 гульденов от зарплаты. Налогами можно пренебречь [Будучи пенсионером, Алоиз Гитлер платил в год по 20 крон.]. Хотя Алоиз, вынужденный вместе с женой и детьми Алоизом и Ангелой жить на 1000 гульденов в год, и не испытывал лишений, особенно если учесть, что директора школ, которые считались представителями зажиточного среднего класса, получали значительно меньшие оклады, однако между 1885 и 1888 гг. он потерял детей Густава и Иду в возрасте двух лет, а перед рождением Адольфа еще одного сына по имени Отто, который умер вскоре после рождения. Затем он пережил развод с Анной Гласль, а также болезнь и похороны своей жены Франциски Матцельсбергер. Болезни двух детей и Франциски наверняка потребовали расходов. Когда в декабре 1907 г. умерла его третья жена Клара Пёльцль, восемнадцатилетнему «главе семьи» Адольфу Гитлеру пришлось выложить 369,62 кроны за перевоз ее тела из Линца в Леондинг и за похороны. Даже если похороны в период с 1885 по 1888 г. и не были связаны с такими большими расходами (Адольф к тому же купил для своей матери фоб с металлической внутренней обшивкой за 110 крон), то вместе с оплатой врачей, лекарств и пребывания в больнице складывалась все же значительная сумма. Таким образом, от 230 гульденов, которые он получил в 1876 г. от своего дяди Франца Шикльгрубера, наверняка уже ничего не осталось, так как в 1888 г. Алоиз был вынужден позаимствовать 800 гульденов из наследства своих детей Алоиза и Ангелы (якобы для покупки дома в Вёрнхартсе). Лишь после смерти Иоганна Непомука все вдруг изменилось. Начиная с этого времени у Алоиза постоянно были не только деньги, но и дома и земельные участки: сначала в Вёрнхартсе, а затем в Ламбахе и Леондинге. В октябре 1892 г., за три года до выхода на пенсию, он смог даже дать кредит в размере 4000 гульденов крестьянину Иоганну Хобигеру, которому он продал свой дом в Вёрнхартсе [В настоящее время дом принадлежит внуку Иоганна Хобигера Людвигу Хобигеру.] за 7000 гульденов. Хозяйство в доме вела его горбатая свояченица Иоганна Пёльцль, умершая 29 марта 1911 г. от диабетической комы. Оставила ли она ему в 1888 г. часть своего наследства, установить не удалось. Однако можно с уверенностью сказать, что своему любимцу Адольфу Гитлеру, свидетельницей рождения которого она была, она оставила большую часть своего состояния, так что у него до 1914 г. была возможность вести беззаботную жизнь в Вене и Мюнхене, а весной 1911г. это позволило ему отказаться от своей пенсии по случаю потери кормильца, которую ему должны были выплачивать еще до апреля 1913 г., в пользу своей сестры Паулы.
  Таким образом, причина столь позднего признания отцовства в отношении Алоиза Шикльгрубера налицо. В то время как была еще жива жена Иоганна Непомука Хюттлера Ева Мария, на которой он женился в 1829 г., будучи 22-летним молодым человеком, и которая была на 15 лет старше его и «правила» в семье в духе крестьянского матриархата, о признании отцовства, совершенно очевидно, не могло быть и речи. Все это время Алоиз вынужден был носить фамилию своей матери, хотя в это время в Нижней Австрии доля детей, рожденных вне брака, достигала почти 40%, а запоздалые признания отцовства и усыновления были в порядке вещей. Внебрачные дети не Только мужчин, но и женщин обычно не создавали препятствий для последующих браков. Так, например, в брачном договоре учителя Георга Шикльгрубера, родственника Марии Анны Шикльгрубер, было записано: «Если имеются родные дети, в том числе и рожденный вне брака сын невесты Франц, которых жених готов принять как своих собственных и усыновить [У незаконнорожденного ребенка вычиталась (в данном случае) из наследства сумма, выплаченная «на детскую кроватку».]», то они будут в равной степени претендовать на наследство. Иоганн Непомук Хюттлер лишь после смерти жены смог официально легализовать то, что ему до сих пор приходилось делать тайком. На вопрос о том, как все-таки стало возможным, что Алоиз Шикльгрубер до 16 лет жил в доме Иоганна Непомука Хюттлера, а жена не признала в нем ребенка своего мужа, зачатого во время их брака (и даже не предполагала такой возможности), на что даже в Нижней Австрии ни одна жена не посмотрела бы сквозь пальцы, легко дать ответ на основании имеющихся фактов. Без сомнения, Ева Мария Хюттлер верила, что Алоиз — сын ее 50-летнего свояка Иоганна Георга, который жил поначалу в Штронесе, а затем в Кляйн-Моттене со своей женой Марией Анной Шикльгрубер. Она не могла знать, что ее муж подговорил своего брата жениться на матери ребенка, чтобы он сам мог официально и без всяких сложностей взять Алоиза к себе в дом как сына брата. После таких результатов изучения остается открытым вопрос, зачем Ганс Франк перед казнью сделал такое заявление, имевшее далеко идущие последствия. Может быть, он, явно демонстрируя в Нюрнберге раскаяние и обращение в веру под духовной опекой американского католического военного священника Сикстуса О'Коннора, хотел снять с души католиков тяжкий груз вины за «католика» Адольфа Гитлера, погубившего миллионы человеческих жизней, и породить среди евреев постоянное беспокойство, неуверенность и чувство вины. Уверенность, с которой он в преддверии виселицы формулировал свои утверждения, вряд ли может развеять сомнения в их правдоподобности [В книге Франка говорится: «Мне ничего не остается больше, кроме как молиться за свой народ и страну и раскаиваться в содеянном». Перед судом он заявил: «Даже через тысячу лет эта вина не будет снята с Германии».]. Ознакомление с фактами на каждом шагу демонстрирует, что его утверждения не выдерживают критики. Степень их абсурдности и то, насколько им можно доверять, ярко демонстрирует следующий пример: он утверждал, что Гитлер сказал ему в тот период, когда его якобы пытались шантажировать, будто ему известно, «что его отец не является сыном Шикльгрубер и еврея из Граца. Об этом он узнал от своего отца и из рассказов бабушки». То, что Адольф Гитлер мог что-то узнать от своей бабушки, — это абсолютная чушь, потому что к тому времени, когда он родился, она уже 42 года как была в могиле. Когда умер его отец, ему не было еще и 14 лет.
  Ввиду того, что никто ничего не знал о Марии Анне Шикльгрубер, ее попросту стали считать «бедной батрачкой», «служанкой без средств к существованию», простой «крестьянской девушкой», которой несказанно повезло, что в 47 лет, имея на руках пятилетнего внебрачного ребенка, ей вообще удалось выйти замуж. В литературе ее изображают женщиной, выросшей в бедности в таком глухом краю, которому даже ее внук Адольф Гитлер не смог найти другого применения, кроме как организовать там военный полигон. С тех пор как Адольф Гитлер заставил говорить о себе, а в 1933 году в конце концов стал рейхсканцлером, о ней были известны только даты рождения и смерти, а также тот факт, что Адольф Гитлер был ее внуком.
  Эта женщина, Мария Анна Шикльгрубер, зарегистрированная в церковных книгах крещения, венчания и смерти в Дел-лерсхайме и именуемая в литературе бабушкой Адольфа Гитлера, до сих пор столь же мало известна, как и отец ее сына. В книге рождений деллерсхаймской церкви 7 июня 1837 г., в день крещения ее сына Алоиза сделана запись: «Мария Анна Шикльгрубер, незамужняя дочь Иоганна Шикльгрубера, крестьянина, проживающего в Штронесе, № 1, и его жены Терезии, урожденной Пфайзингер из Дитрайхса». В книге венчаний деллер-схаймского прихода 10 мая 1842 г. в графе «невеста» священник Иоганн Оппольцер сделал следующую запись по поводу ее венчания с Иоганном Георгом Хидлером: «Анна Шикльгрубер, проживающая в отцовском доме, законная дочь ныне живущего Иоганна Шикльгрубера… и покойной Терезии, урожденной Пфайзингер из Дитрайхса». А в книге смертей 3 января 1847 г. записано: «Хидлер Мария, жена Хидлера Георга, проживающего в Кляйн-Моттене, № 4, законная дочь Иоганна Шикльгру-бера, бывшего крестьянином в Штронесе, и Терезии, урожденной Пфайзингер из Дитрайхса». В качестве причины смерти (наряду с пометкой, что «3 января принято соборование») указано: «Истощение вследствие грудной водянки».
  Эти даты и факты слишком скудны для биографического очерка. Понятно поэтому, что большинство авторов давали волю своей фантазии. Франц Етцингер в общих словах сформулировал все известное о Марии Анне Шикльгрубер: «До достижения ею возраста 42 лет о ней вообще ничего доподлинно не известно». Известно было только то, что было записано в церковных метриках: Мария Анна Шикльгрубер родилась в 1795 г., в 42 года она родила вне брака в Штронесе своего единственного сына Алоиза, отца Адольфа Гитлера, пять лет спустя вышла замуж за Иоганна Георга Хидлера, а через пять лет умерла. В описаниях большинства биографов Гитлера ее совместная жизнь с Иоганном Георгом Хидлером предстает в ужасающем свете. Так, например, Етцингер пишет: «Супруги Хидлер-Шикльгрубер совершенно обнищали; по рассказам, они были так бедны, что у них не было под конец даже кровати и они спали в корыте, из которого кормили скот». В полном согласии с Етцингером Герлитц в 1960 г. написал: «Стареющей супружеской чете не довелось испытать счастья. Жена умерла уже в 1847 г... муж — спустя десять лет. Они жили в большой бедности; ходили разговоры что под конец им пришлось спать в корыте для кормления скота, что свидетельствует отнюдь не об алиментах зажиточного отца ребенка, а скорее о неисправимом отвращении к труду и неумении жить Иоганна Георга Хидлера». А Ханс Бернд Гизе-виус констатирует в своем описании «аферы Шикльгрубер», как он сам именует эту ситуацию: «Еще в юные годы Анна уезжает в город... и поступает в услужение [До 1933 г. распространялся слух о том, что Мария Анна Шикльгрубер работала в Вене в доме барона Ротшильда и зачала ребенка от его сына.]. Лишь на сорок втором году жизни она вновь появляется в своей родной деревне. Поскольку она «опозорена», строгий отец не хочет взять ее к себе. Она находит пристанище… в доме мелкого крестьянина, где и рожает... отца великого «барабанщика» Адольфа Гитлера... Пять лет спустя она выходит замуж... за подмастерья мельника Георга Хидлера... с которым в бедности проводит последние пять лет своей жизни». У Етцингера это было описано следующим образом: «…примерно в 1837 г. 42-летняя Марианна вновь появилась в своей родной деревне в положении... Отношение к ней со всех сторон было враждебным... Естественно, отец, на которого она «навлекла позор», не принял ее в свой дом... закрытым для нее оказался и прежний родительский дом. В конце концов она нашла приют у мелкого крестьянина Труммельшлагера... В доме Труммельшлагера и появился на свет ее ребенок». Не существует никаких доказательств того, что Мария Анна Шикльгрубер «уехала в город и поступила там в услужение». То, что отец не захотел принять ее к себе из-за ее беременности, не соответствует истине. Мария Анна Шикльгрубер была далеко не бедным и заслуживающим сочувствия созданием. После смерти матери в ноябре 1821 г. она получила «родительское наследство» в размере 74,25 гульдена, которые она, в соответствии с имеющимися документами, где ошибочно названа Анной Марией [В Штронесе была еще одна Анна Мария Шикльгрубер, дочь Йоэефа Шикльгрубера и Терезии Шикльгрубер (ум. 1811). Однако эта А. М. Шикльгрубер вышла замуж уже в 1811 г. и с этого момента носила фамилию Шнайдер. В 1811 г. она уже не жила в Штронесе.], до 1838 г. положила на счет в сберегательную «сиротскую» кассу, начислявшую ей в год 5%. В 1838 г., вскоре после того, как она родила сына Алоиза, на счету лежала сумма, более чем вдвое превышавшая первоначальный взнос: 165 гульденов. В то время корова стоила 10—12 гульденов, свиноматка 4 гульдена, кровать с постельными принадлежностями 2 гульдена. Двор с хозяйственными постройками можно было купить за 450 — 500 гульденов.
  Родители Марии Анны, прадеды Адольфа Гитлера Иоганнес и Терезия Шикльгрубер были крестьянскими детьми, которые, как и сама Мария Анна, всегда хорошо знали, чего хотят. В «Хозяйственном протоколе графства Оттенштайн за 1793 г.» [Фамилия Шикльгрубер записана писарем как «Шикельгрюбер».] имеется их брачный договор от января 1793 г., в котором они еще до официального бракосочетания обязуются соблюдать следующие условия:
  1. Если невеста выйдет замуж за своего будущего мужа и будет жить с ним в любви и верности, то ей причитается из доли наследства матери 100 гульденов. Помимо того, в подарок от отца к свадьбе как приданое — 200 гульд. деньгами, а также утварью: 1 кровать — 20 гульд., 1 ящик — 7 гульд., 1 сундук — 1 гульд. 30 кр(ейцеров), 1 корова — 20 гульд., 70 мотков шерсти по 6 кр. — 7 гульд. Итого: 355 гульд. 30 кр.
  2. Жених получит от своих родителей в приданое 100 гульд. и накопленные родителями 100 гульд. — всего 200 гульд. Устанавливается, что все полученное в приданое имущество и все, что будет супругами в браке нажито, унаследовано или получено другим путем с Божьего соизволения, считается и будет считаться общим имуществом.
  3. В случае смерти, если не имеется прямых наследников, близким друзьям передается одна треть имеющегося имущества, если же есть один или несколько законных наследников, то половина...
  Уже в 1788 г. Иоганнес Шикльгрубер, родившийся 29 мая 1764 г., принял на себя управление домом своего отца Якоба Шикльгрубера в Штронесе (№ 1). В 1817 г., когда его жена Терезия Шикльгрубер, урожденная Пфайзингер, получила после смерти своего отца еще 210 гульденов из общего наследства размером в 1054 гульдена, он решил уйти на покой, хотя ему было всего 53 года. Он передал хозяйство (продал за 3000 гульденов) своему сыну Йозефу, брату Марии Анны. В договоре купли-продажи между отцом и сыном говорилось: Иоганн и Терезия Шикльгрубер продают находившийся до сих пор в их собственности дом в Штронесе, что по соседству с участками Леопольда Коля и Иоганна Кеглера, вместе с парой волов, плугом, бороной, хлевом и хлевной утварью. Далее участок пашни в 1 1/4югена (примерно 0,7 га. — Прим. перев.) в деревне Францен (неподалеку от Штронеса. — Прим. автора) за оговоренную плату в три тысячи гульденов».
  Франц Етцингер, установивший каким-то образом дату передачи хозяйства от отца к сыну, сделал предположение, явно противоречащее фактам: «Впоследствии с имением Шикльгруберов, очевидно, что-то произошло. Создается впечатление, что Йозеф не жил в этом доме... О Йозефе Шикльгрубере не удалось найти… никаких последующих записей: ни о его женитьбе, ни о детях, ни о смерти». Комментарии излишни. То, что Мария Анна Шикльгрубер умерла 7 января 1847 г. не в Штронесе, а в соседней деревне Кляйн-Моттен, никак не было связано с ее бедностью. Поскольку ни она, ни ее муж не унаследовали и не купили дома, они жили у родственников по фамилии Зиллип в Кляйн-Моттене.
  Упорная, прижимистая, молчаливая и хитрая бабка Гитлера, о которой, несмотря на все документы, по-прежнему известно очень мало, не назвала имя отца своего ребенка ни во время родов, ни при крещении, так что священник в Деллерсхайме Смог записать в графу «отец» в метрике только «внебрачный», и сыну пришлось носить фамилию Шикльгрубер. Если бы его отцом был Иоганн Георг Хидлер, она бы без сомнения заявила об этом, по крайней мере, во время своей свадьбы с ним. Но она этого не сделала, и он не был отцом ребенка. Запись в церковной книге Деллерсхайма о том, что «мать ребенка» указала на Иоганна Георга Хидлера как на его отца, содержит в себе несправедливое обвинение, потому что не она сказала эту неправду, так как была к этому времени уже 30 лет как мертва, а Иоганн Непомук Хюттлер и неграмотные свидетели процедуры признания отцовства, один из которых, Йозеф Роммедер, был зятем инициатора смены фамилии. Так как ее единственный сын не жил с ней, хотя она с финансовой точки зрения, безусловно, могла себе это позволить, то это дает основания предположить, что сидевший в ее доме без дела муж, который еще до свадьбы переселился к ней, не мог потерпеть чужого ребенка рядом с собой, что вызывало сложности в семье.
  Мария Анна умерла в более молодом возрасте, чем ее предки, однако в 1840 г. она была еще здоровой, о чем говорит хотя бы тот факт, что она родила своего единственного ребенка в возрасте 42 лет, что в то время было далеко не обыденным делом. Иоганнес Шикльгрубер дожил до 90 лет, Иоганн Шикльгрубер — до 83. Средний возраст предков Адольфа Гитлера вплоть до прадедов составляет 70 лет, хотя разница в возрасте порой бывает довольно значительной. Так, его прабабка Терезия Шикльгрубер (Пфайзингер), как и ее дочь Мария Анна, умерла в 52 года. Моложе отца Адольфа Гитлера, которому вскоре после рождения Адольфа исполнилось 52 года, был в момент смерти только прадед Мартин Хидлер. Ему было 63 года. Клара Пёльцль, которая умерла в 48 лет, прожила всего половину жизни своей матери, бабки и прабабки, средний возраст которых составил 83 года. Однако все ее братья и сестры (кроме двоих) умерли, будучи значительно моложе [Из десяти братьев и сестер Клары Пёльцль только трое, считая и ее, пережили XIX век. Ее братья умерли очень молодыми: Иоганн на первом году жизни(в 1849) Франц тоже на первом году (в 1855), Йозеф дожил до 21 года (1857 — 1878), Антон до 5 (1858 — 1863), а Карлу Борису исполнился всего год (1864 — 1865). Ее сестра Мария прожила с 1851 по 1855 г., Барбара умерла в 1855 г. в возрасте 2 лет, Иоганна жила с 1863 по 1911 г., Мария умерла в 1867 г. на первом году жизни, Терезия жила с 1868 по 1935 г. Терезия вышла замуж за крестьянина Антона Шмидта, и, таким образом, род Гитлеров продолжается в семье Шмидтов.]. Все прямые предки как по линии Шикльгруберов, так и по линии Гитлеров были крестьянами. Лишь отец Адольфа Гитлера стремившийся «выбиться в люди», поломал эту традицию, которая до сих пор продолжается в родовой деревне «Гитлеров».
  
  
  ГЛАВА 2
  ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ
  
  В жизни Адольфа Гитлера не осталось белых пятен, и ее можно реконструировать настолько детально, что для описания его биографии прямо-таки напрашивается повествование в настоящем времени. Условия его жизни резко отличаются от жизни отца, на которого он был во многом похож. Оба были, хотя это и проявлялось совершенно по-разному, исключительно властными натурами и обладали необычной харизмой. Оба решительно и полностью отреклись от своего происхождения, так что только противники и враги надеялись найти в нем какие-то объяснения. Оба отличались непреклонным характером, необычайным умом, нетерпеливостью, беспокойством, стремлением к образованию. Они моментально усваивали знания, что одинаково поражало и профанов, и специалистов, последовательно шли к цели, холодно и расчетливо добивались власти и умели пользоваться ей, могли оказывать влияние на окружающих людей, которых очень мало ценили, и обладали даром убеждения. Оба сделали необычайную карьеру. Алоиз, внебрачный сын престарелой крестьянки из небольшой деревушки, в которой лишь несколько жителей умели написать свою фамилию, сам не имея достаточного школьного образования, сумел стать уважаемым государственным чиновником и мог позволить себе нарушать сложившиеся общественные устои и игнорировать мнение своего окружения. Адольф, сын служащего, родившийся в небольшом пограничном городишке и также не имевший достаточного образования, был некоторое время самым могущественным человеком на земле. Раннее детство, которое психологи считают особенно важным для формирования характера, отец и сын прожили в совершенно различных условиях. В то время как отец до пятилетнего возраста жил в деревне Штронес под опекой своего деда, который был старше его на 73 года, и матери, которая была всего на 31 год моложе, и только потом попал в дом Гитлеров в Шпитале, где у него началась «нормальная» жизнь, сын рос совершенно в другом окружении. Мать, которой было при его рождении 29 лет, очень любила его. Алоиз чувствовал себя в Штронесе «чужаком» в мире старцев, а Адольф в Браунау был в центре внимания своей еще относительно молодой матери, которая за год потеряла троих детей [Густав Гитлер умер 8.12.1887 г., Ида Гитлер спустя 25 дней, 2.1.1888 г. от дифтерии. Отто Гитлер прожил всего несколько дней после рождения (1887).] и поэтому всю заботу и любовь сконцентрировала на одном ребенке.
  Уход из Штронеса в Шпиталь Алоиз в свое время воспринял как счастливый поворот в своей судьбе. Здесь он нашел тепло родного гнезда и любящие руки Иоганна Непомука, который был всего на 30 лет старше его и у которого, к его сожалению, кроме дочерей, не было законных наследников рода. Здесь он был в обществе других детей, жил в красивой деревне, где могли раскрыться его способности. То, что сам он обрел с таким трудом, он дал своему сыну при рождении. Мать, считавшая Адольфа слабым и болезненным, простро тряслась над ним, опекала и лелеяла его. То, что отец иногда взрывался и при этом обходился с ним не слишком ласково, не имело ничего общего с отсутствием любви. Алоизу пришлось с ранних пор противостоять престарелому и не слишком гибкому окружению: старому деду, старой матери, а в последнее время в Штронесе еще и, неудачнику-отчиму, который был на 45 лет старше его, а в Шпитале трем дочерям Иоганна Непомука — Иоганне, Вальбурге и Йозефе. Хотя он и вырос среди неграмотных людей, однако самостоятельно научился хорошо писать и читать Адольф же научился читать и писать уже в шестилетнем возрасте. Его отец читал книги и журналы и охотно со знанием дела рассуждал о вопросах пчеловодства [По-видимому, он даже писал по этим вопросам в специальные журналы. Доказательств этому не найдено. Даже его родственники в Шпитале и Линце знают об этом только понаслышке]. Еще будучи ребенком, Адольф слышал о том, что «происходит в мире», и независимые самоуверенные комментарии отца учили его толковать происходящие события по-своему. В Шпитале Алоиз был единственным мальчиком в семье Гитлеров, и поэтому его немного баловали, но он был там равным среди равных. Адольф же был любимцем матери, которая дарила ему свою преувеличенную любовь после того, как в течение 25 дней потеряла своих детей Густава (1885) и Иду (1886), а вдобавок вскоре после рождения умер и сын Отто (1887). Видимо, главным образом именно поэтому смышленому и живому Адольфу уже с раннего детства постоянно удавалось отстоять свою точку зрения перед всепрощающей и добросердечной матерью. Разговоры о том, что Адольфу Гитлеру не хватало ее любви, как приходится порой слышать, вне всякого сомнения, не имеют под собой оснований. Распространенная прежде всего в США теория, что в первые два года жизни Адольфа Гитлера что-то было не в порядке в семье, не подтверждается фактами.
  Условия жизни для семьи с маленьким Адольфом и более взрослыми сводными братом и сестрой Алоизом и Ангелой в гостинице «У померанца», одном из самых представительных зданий в городе, были почти идеальными. Дети могли играть на большой площадке сразу за гостиницей и вдоволь плескаться в протекающем поблизости Инне. Толстые стены не пропускали по вечерам шум из ресторана на верхний этаж, где находилась квартира Гитлеров. И все же Браунау не оставил заметного следа в душе Адольфа Гитлера. Этому ничуть не противоречит фраза, с которой начинается его книга «Майн кампф»: «Мне кажется сегодня добрым предзнаменованием, что судьба выбрала в качестве места моего рождения именно Браунау-на-Инне». Уже следующая фраза Гитлера явно показывает, что он имеет в виду. «Ведь этот городок, — говорится в "Майн кампф", — находится на границе двух немецких государств, объединение которых, по крайней мере, мы, молодые, считаем задачей всей жизни, добиваться которой необходимо всеми средствами».
  До 1892 г. в доме Гитлеров не происходит ничего особо приметного и важного по отношению к Адольфу. В мае 1892г., когда Адольфу только что исполнилось три года, его отец уезжает в Вену, где остается до 6 июня. Что он там делал, однозначно определить по документам и свидетельствам очевидцев не удалось. Предположение Смита, что эта поездка, возможно, была связана с последним повышением Алоиза по службе, возможно, верно по сути дела, но это не столь существенно. Гораздо большее значение имеет тот факт, что Алоиз в это время взял в долг 600 гульденов, примерно половину своего годового оклада, под залог дома в Вёрнхартсе. Вполне возможно, что Алоиз, у которого наряду с двумя первыми женами постоянно были и любовницы, вручил эту сумму своей рожденной вне брака дочери Терезе Шмидт, которая в это время родила в Швертберге сына Фрица Раммера, на удивление похожего на его сына Алоиза.
  В августе 1892 г. Алоизу Гитлеру был присвоен ранг старшего официала (гражданский чин в Австрии. — Прим. перев.) таможенного управления, что повлекло за собой перевод на новое место работы, так как в штате таможни Браунау, где Алоиз провел 21 год жизни, не было места для такого высокого чина. В то время в Браунау работали только начальник таможни, контролер, официал и его помощник. В октябре 1892 г., когда семья жила уже в Пассау, Алоиз продал свой дом в Вёрнхартсе.
  24 марта 1894 г. у Адольфа родился брат Эдмунд, что, возможно, на короткое время лишило его центрального положения в семье. То, что это событие лишило его позиции безоговорочного любимца матери, как утверждает Смит, это чистой воды предположение. Адольфу исполнилось уже 5 лет, когда отец 1 апреля 1894 г. начинает службу в Линце, хотя семья по-прежнему остается в Пассау, так как Клара, очевидно, не решается пускаться в дорогу с грудным ребенком. В то короткое время, которое семья провела там вместе, Адольфу удавалось чаще, чем раньше, общаться с отцом. У Алоиза оставалось больше времени, чтобы бывать дома и заниматься сыном, который, естественно, пытался привлечь к себе внимание членов семьи, бессознательно опробуя таким образом силу своего влияния. Утверждение Смита, что «Алоиз, очевидно, рассматривал этот вызов не как возрастную стадию развития, а как угрозу своей позиции», кажется надуманным. Такого человека, как Алоиз Гитлер, который целыми днями командовал тертыми таможенниками и считался среди них уважаемой личностью, провокации мальчишки, который не достиг еще школьного возраста, вряд ли могли побудить к подобной реакции.
  Алоиз не был домоседом. Он любил бывать на своей пасеке и проводил там порой целые вечера. Во время пребывания в Браунау он ради пчел летом иногда даже не бывал дома и месяцами жил на квартире в старом городе, чтобы, не теряя времени, добираться до своих ульев в соседней долине. Из Пассау он ежедневно ходил пешком «в Австрию», в Хайльбах, где у него были пчелы, и возвращался домой лишь поздно вечером. Адольф, видимо, не очень часто видел отца. Друг юности Август Кубицек наблюдал после смерти Алоиза, как мать Адольфа, пытаясь придать своим словам больше веса, указывала пальцем на стоящие на подставке в кухне курительные трубки умершего главы семьи. Возможно, этот воспитательный момент использовался ею и при его жизни.
  Часто утверждают, что отец Адольфа был пьяницей и постоянно просиживал в ресторане. Это не так. И в Браунау, и в Ламбахе, и в Пассау, Леондинге и Линце он пил не больше, чем положено. Не только его карьера, но и почерк в тот период, когда он вышел на пенсию, однозначно доказывают, что он никогда не был пьяницей. Утверждение Смита, что дядя Алоиза Франц Шикльгрубер закончил жизнь «спившимся поденщиком», по меньшей мере спорно, так как в 1876 г., когда проходила процедура признания отцовства, именно он вручил своему племяннику 230 гульденов.
  В течение года дети Гитлера жили как бы без отца, потому что они видели его только время от времени как редкого гостя. Таким образом, Адольф находился вне сферы его непосредственного влияния. В то время как Алоиз и Ангела ходили в последние классы школы и под надзором мачехи должны были помогать по дому, Адольф мог делать все, что вздумается. Из этого периода жизни на немецкой земле у него остался глубоко укоренившийся баварско-австрийский диалект, который впоследствии буквально завораживал миллионы людей. Когда он спустя 40 лет после своего пребывания в Пассау приехал к баварским строителям и как само собой разумеющееся начал отпускать в разговоре баварские словечки, то это не были наскоро заученные выражения, рассчитанные на эффект среди местной публики, а моментально проснувшиеся в памяти воспоминания о родном диалекте.
  В апреле 1895 г. семейство Гитлера встретилось в Линце, чтобы оттуда направиться в Хафельд неподалеку от Ламбаха, где Алоиз купил дом и земельный участок площадью 18 тысяч квадратных метров. Здесь в жизни Адольфа произошел важный поворот. 1 мая 1895 г. он пришел в первый класс начальной школы в Фишльхаме неподалеку от Ламбаха, что означало существенное ограничение его независимости. Вне родительского дома ему пришлось учиться дисциплине, уступать, подчиняться и принимать других детей как равноправных партнеров. К тому же его отец 25 июня 1895 г. после сорока лет службы досрочно ушел на пенсию по состоянию здоровья и у него, несмотря на занятия пчеловодством и сельским хозяйством, появилось намного больше свободного времени, чтобы уделить его сыну, который должен был получить высшее образование и стать в будущем государственным служащим. Адольф очень хорошо учится, вселяя в честолюбивого отца надежды, и получает у учителя Карла Миттермайера только отличные оценки. В 1896 г. он переходит во второй класс ламбахской школы при бенедиктинском монастыре и попадает к учителю Францу Рехбергеру, у которого учится до весны 1898 г. И там он получает только отличные оценки. Впоследствии он с удовольствием вспоминает, что пел в это время в хоре мальчиков и брал в свободное время уроки пения. Будучи членом монастырского хора и министрантом во время богослужений, он много слышит об аббате Хагене, известном всему Ламбаху, в гербе и на перстне которого была изображена стилизованная свастика, изображение которой он распорядился вырезать и на кафедре. „В «Майн кампф» Гитлер признается, что хорошо организованное праздничное великолепие церковных праздников заставляло его видеть в профессии католического священника высший идеал стремлений. То, о чем он только думал, сумели сделать его однокашники и друзья по школе. Священником стал его школьный приятель Балдуин Висмайр. Позднее он был аббатом в Вильхеринге под Линцем. Священниками стали также брат его школьного друга из Ламбаха Вайнбергера и однокашник по Линцу Иоганн Хаудум, который с 1938 по 1943 г. работал в Леондинге и заботился о том, чтобы могила родителей Гитлера сохранилась «во веки веков».
  Представительный дом родителей в Хафельде, который весной 1897 г. купил венский аристократ доктор Конрад фон Здекауэр, подчеркнутое уважение, которое деревенские жители оказывали государственному чиновнику Алоизу Гитлеру, высокая оценка семьи, которую ежедневно приходилось слышать из уст окружающих, отличные успехи в школе, признаваемые учителями в Фишльхаме и Ламбахе, — все это уже в детстве позволило Адольфу Гитлеру составить себе представление о политическом мире, в котором решающую роль играли деньги, успех, влияние, внешнее впечатление и авторитет. Порой можно услышать утверждения, что на формирование его характера оказал решающее влияние древний девиз бенедиктинцев «discretio est mater omnium virtutum» («скромность есть матерь всех достоинств»), а также либеральный и жизнеутверждающий климат бенедиктинского монастыря в Ламбахе, однако это всего лишь основанное на фантазиях толкование той обстановки, на фоне которой рос школьник и значения которой он в свои 7 — 9 лет еще абсолютно не понимал. Гитлер довольно редко вспоминает о Ламбахе, но о Фишльхаме, где он в 1865 — 66 гг. учился читать и писать, он не забывает никогда. В 1939 г. он приезжает туда, садится за свою школьную парту, покупает свою «старую» школу и отдает распоряжение о постройке в деревне нового школьного здания.
  21 января 1896 г. на свет появилась сестра Адольфа Паула. То, что она сместила Эдмунда с позиции младшего ребенка, должно было только положительно сказаться на развитии Адольфа. Всю свою жизнь он постоянно относился к ней с участием и прямо-таки отеческой любовью [Он опекал ее, когда мать в 1907 г. заболела, а в 1911 г. отказался в ее пользу от своей ежемесячной «сиротской» пенсии в 25 крон.], хотя она с тех пор, как он стал самым могущественным человеком Германии, в силу своих скромных возможностей тайком помогала людям, приговоренным от имени Гитлера [Так, например, она спасла жизнь приговоренного к смерти австрийского инженера, который впоследствии в 1945 г. привез ее в Леондинг, где у нее, как и в Шпитале и даже за границей, были всегда готовые прийти на помощь друзья. Например, в 1945 г. она получала от одной голландской семьи из Роттердама посылки с продовольствием.]. Встречающиеся порой сведения о том, что ее брат, хозяйство которого она вела после 1936 г. под именем Паулы Вольф, приказал убить ее, являются выдумкой [Эсэсовцы, которые разыскивали ее по приказу Гитлера в 1945 г., но так и не нашли, имели приказ не устранить ее, а передать ей крупную сумму денег.].
  С 1896 г. в доме Гитлеров живет уже пятеро детей. В условиях, когда под одной крышей проживает семь членов семьи, Адольфу приходится включаться в напряженный ритм жизни. Алоиз охотно сбегал из семьи в ресторан, где пил вино или пиво и читал газеты. Он многого достиг в своей жизни, демонстративно носил усы как у императора и наслаждался покоем после сорока успешных лет службы. Всю свою жизнь он работал на себя и на благо семьи, сделал карьеру и любил «подать себя», о чем свидетельствует его речь, вне всякой меры пересыпанная иностранными словами. Как и большинство самоучек, добившихся успеха своими силами, он был убежден, что свое общественное положение необходимо утверждать демонстративным употреблением латинских и латинизированных выражений. Адольфу Гитлеру, который мастерски умел имитировать большинство диалектов и особенностей речи, этот недостаток был несвойствен. Он употреблял иностранные слова правильно и только тогда, когда они значительно точнее выражали мысль, чем расплывчатое немецкое описание.
  Алоизу Гитлеру приходилось обрабатывать в Хафельде 38 тысяч квадратных метров земли, что было для него нелегко, так как последний раз он занимался крестьянской работой 35 лет назад, а дети еще не в состоянии были оказать ему сколько-нибудь существенную помощь. Не случайно поэтому он писал 29 декабря 1901 г. своему соседу: «…Я узнал, что фрау фон Здекауэр собирается продать имение "Раушер" (бывший дом Алоиза в Хафельде. — Прим. автора)… венским покупателям. Для таких людей это всего лишь развлечение на несколько лет и средство приобретения опыта, который гласит, что всему надо учиться».
  С того момента, как Адольф пошел в школу, характер у отца испортился. Он постоянно придирается к своему 14-летнему сыну Алоизу [Сводный брат Адольфа сначала работал официантом, в период времени с 1900 по 1902 г. дважды попадал за кражи в тюрьму. В 1907 г. он работал в Париже, откуда в 1909 г. переехал в Ирландию, где женился и где у него родился сын Уильям Патрик. В 20-е годы он жил в Германии, снова попал в тюрьму в Гамбурге по обвинению в двоеженстве и затем вновь возвратился в Англию. Когда Адольф Гитлер стал важнейшей политической фигурой в Германии, Алоиз попытался извлечь из этого выгоду для себя. Незадолго до начала войны он открыл на Вигтенбергплац в Берлине ресторан «Алоиз». Однако Адольф всегда полностью игнорировал его и даже запретил упоминать имя брата в своем присутствии.] и в конце концов вынуждает его в 1896 г. уйти из дома. Хотя Адольф после этого и не стал старшим ребенком в семье, но отец относится к нему именно как к старшему, опасаясь, что из него может получиться такой же бездельник, как и Алоиз. Он оказывается в центре отцовской заботы, которая заключается в нетерпеливых понуканиях. Недовольство Алоиза развитием политических событий в Австрии, где немцы уже в это время начали бояться утраты своего влияния, разумеется, еще никак не сказывается на Адольфе в силу его малого возраста.
  Роль, которую играли сводные брат и сестра Алоиз и Ангела в раннем детстве Адольфа, недостаточно определена. Правда, Ангела, чья дочь Гели стала его большой любовью, в течение почти 30 лет пользовалась его доверием и с 1928 по 1935 г. даже оказывала ему помощь в ведении хозяйства, прежде чем в один прекрасный день внезапно исчезла из его окружения. Однако точных данных о том, как она повлияла на становление его характера, не имеется. Патрик Гитлер, ее племянник, признавался в своей статье в газете «Пари суар», что проявление любых эгоистических интересов вызывало в нем радикальную и внезапную негативную реакцию. «В 1935 г., — пишет Уильям Патрик, — Адольф Гитлер встретил Ангелу на пороге своего дома в Берхтесгадене и дал ей ровно 24 часа, чтобы упаковать чемоданы… Он обвинил ее в том, что она помогла Герингу приобрести в Берхтесгадене земельный участок… который располагался прямо напротив его дома и на котором Геринг собирался построить себе дом». Он поступил так, хотя четыре года назад Гели застрелилась в его мюнхенской квартире. Это событие он так и не смог до конца своей жизни бесследно изгладить из памяти и из сердца. К Алоизу, чей сын Уильям Патрик доставил ему немало хлопот своей статьей в «Пари суар» в 1939 г., он постоянно относился как к чужому. Когда тот уехал из дома Гитлеров, Адольф ходил только во второй класс, а когда вновь встретил его спустя много лет, то увидел перед собой человека, которому тюрьма была известна не понаслышке. Адольф настолько отдалился от него, что ему не пришлось прибегать к актерскому искусству, когда он заявил своему племяннику Патрику, что его отец на самом деле вовсе не родня ему. Он всегда относился к Алоизу как к сводному брату, который оказался неудачником в жизни. Его сын от второго брака Хайнц Гитлер, который в 1938 г. после учебы в национально-политическом учебном заведении в Балленштедте (NPEA) решил стать офицером (Адольф Гитлер противился этому, так как опасался, что одна только его фамилия может привести к подхалимажу со стороны офицеров и подчиненных), погиб в 1942 г. в России, будучи унтер-офицером 23-го Потсдамского артиллерийского полка, и тем самым окончательно разорвал и без того не слишком крепкие узы, связывавшие сводных братьев.
  То, что ни Алоиз, ни Адольф никогда не навещали бедную деревушку Штронес, где жила Мария Анна Шикльгрубер и где родился Алоиз, а постоянно бывали только в Шпитале, имело под собой логичные и веские причины. В то время как в Шпитале жили их прямые и близкие родственники, в Штронесе оставалось только семейство Зиллипов, связанных побочным родством с прадедами Адольфа. Их потомки в ходе выселения района Деллерсхайм переехали в Вайсенгут неподалеку от Кренгль-баха. В Штронесе, где род Шикльгруберов закончился на бездетном брате Марии Анны Йозефе, они были бы чужаками. С тех пор как Алоиз взял себе фамилию Гитлер, оборвались его контакты и с другими членами семьи Шикльгруберов, проживавшими в различных деревнях Австрии. От Франца Шикльгрубера он еще получил в 1876 г. 230 гульденов и переписывался с семьей Файтов. Затем оборвались и эти связи, и ни Алоиз, ни Адольф никогда не интересовались своей родней, состоявшей только из потомков сестры Марии Анны Йозефы и Леопольда Шикльгрубера в деревнях Фюнфхаус и Хернальс. Возможно, об этом знал только Алоиз. В связи со сменой фамилии даже трудно сказать, осведомлены ли были Шикльгруберы, посетившие летом 1938 г. дом Гитлера в Леондинге и оставившие свои подписи в гостевой книге, о своем дальнем родстве с Адольфом Гитлером.
  В июле 1897 г. Алоиз продал свой дом в Хафельде и переселился в Ламбах-на-Трауне, где в то время насчитывалось около 1700 жителей и где ему вместе с семьей пришлось почти полгода жить в доме № 58 (позднее гостиница «Ляйнгартнер»), а затем, вплоть до поздней осени 1898 г. снимать квартиру у мельника Цёбля, где девятилетнему Адольфу приходилось целыми днями слышать шум мельницы и работавшего по соседству кузнеца Прайзингера, который подковывал лошадей. Новая обстановка пришлась по душе его отцу, который завел знакомство с новыми людьми и проводил с ними больпгую часть своего времени. К тому же у него не было возможности заниматься здесь своими любимыми пчелами. Однако у Адольфа, который был очень чувствителен к шуму, это время не оставило особенно приятных воспоминаний. Возможно, здесь и таятся корни той странной нелюбви, которую он всю жизнь испытывал по отношению к лошадям и верховой езде, но это только предположение.
  В это время Гитлер, по его собственным словам, начал испытывать «все большую тягу ко всему, что было как-то связано с войной и армией». Утверждение Кубицека, сделанное им в 1938 г., что молодой Гитлер «и слышать не хотел» обо всем, «что было как-то связано с войной и армией», продиктовано пропагандистскими намерениями с целью показать всему свету миролюбивого Гитлера. Однокашник Адольфа Баддуин Висмайр подтвердил высказывание Гитлера словами: «Больше всего на свете он любил играть в войну». Его приятель из Леондинга Франц Винтер частенько повторял после 1939 г.: «Он и мальчишкой нас гонял, и теперь продолжает». Еще один ученик из класса Гитлера, Иоганн Вайнбергер отмечал особую склонность юного Гитлера к военным играм и рассказывал, что по инициативе Гитлера ученики из Леондинга и Унтергаумберга часто вели между собой «войну». «Мы под командованием Гитлера были бурами, а ребята из Унтергаумберга англичанами». Нет сомнений в том, что Гитлер уже в то время был осведомлен о своей харизматической силе. Его упоминания о том, что уже в школьные годы у него были особые ораторские способности, подтверждают все без исключения однокашники. Он сам рассказывал: «Я полагаю, что уже тогда начал оттачивать свой ораторский талант в более или менее ожесточенных спорах с одноклассниками. Я стал маленьким заводилой».
  В ноябре 1898 г., когда Адольфу не исполнилось еще и десяти лет, отец приобретает в Леондинге под Линцем дом, который стоял рядом с кладбищем. Туда в феврале 1899 г. и переезжает семейство, прежде чем Адольф успевает перейти в четвертый класс своей уже третьей по счету школы, куда ему придется ходить до сентября 1900 г. Этот дом, который американцы в 1938 г. после «аншлюса» собирались купить и выставить в США как аттракцион, долгое время считался «домом родителей фюрера» и с 1938 г. превратился в место паломничества тысяч людей со всего мира, которые заносили свои имена в гостевые книги. Родственники Адольфа Гитлера, Шмидты [Двоюродный брат Адольфа из Шпиталя Антон Шмидт (чья мать была сестрой матери Гитлера) приехал в 1938 г. в Леондинг, чтобы священник Хаудум обвенчал его.] и Шикльгруберы, знакомые Алоиза Гитлера, школьные приятели Адольфа и его официальный опекун Майрхофер [Майрхофер был бургомистром Леондинга и официальным опекуном Адольфа после смерти Алоиза Гитлера.], представители дворянства, буржуазии и рабочего класса, ученые, служащие, коммерсанты, солдаты, студенты и множество других «паломников», приезжавших в Леондинг, клялись Адольфу Гитлеру в верности до самой смерти и с религиозным восторгом присовокупляли к своим подписям хвалебные гимны и благодарности в его адрес [Часто его именовали «спасителем» и «избавителем».].
  В сентябре 1900 г. Адольф, у которого 2 февраля от кори умер брат Эдмунд и который с тех пор остался единственным сыном Клары Гитлер и последней надеждой честолюбивого отца, поступил в государственное реальное училище в Линце, где двадцатью годами позже закончит среднюю школу и красивая дочка его сводной сестры Ангела, которая обратит на себя внимание своим «милым характером». Как отразился на Адольфе этот период жизни, демонстрируют две его школьные фотографии. На одной он изображен учеником четвертого класса начальной школы в Леондинге, а на другой — учеником первого класса реального училища в Линце. На фотографии из Леондинга мы видим самоуверенного мальчика, который привык находиться в центре внимания, уже настоящего «фюрера». Гитлер гордо стоит позади учителя, посреди верхнего ряда, скрестив руки на груди. На лбу у него уже угадывается прядь волос, которая станет в будущем знаменитой. На фотографии из Линца 1901 г. он хотя и стоит в верхнем ряду (правда, с краю), но выглядит не слишком самоуверенно. Заметно, что он недоволен собой. Он стоит ссутулившись, и похоже, что его не очень беспокоит, заметят ли его вообще.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  5
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  10
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  15
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  20
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  25
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  30
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  35
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  40
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  45
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  50
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  55
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Учась в Линце, Гитлер продолжает по-прежнему жить в доме своих родителей в Леондинге вплоть до скоропостижной смерти отца (в январе 1903). Затем, весной 1903 г. он переезжает в школьное общежитие в Линц и вместе с будущим правительственным чиновником Фрицем Зайдлем и братьями Хаудум, один из которых станет затем священником в Леондинге, придумывает всяческие «проказы», которые он спустя двадцать лет назовет в «Майн кампф» типичными формами выражения своего характера. Он будет постоянно вспоминать Леондинг теплым словом вплоть до самой смерти. Это была чистенькая деревушка, населенная крестьянами и ремесленниками. Она располагалась посреди необъятного ландшафта всего в 4 километрах от Линца. В Леондинге Алоиз Гитлер, похоже, обрел предел своих мечтаний. Совсем рядом с городом у него был красивый дом с садом, так что ему не нужно было теперь ходить к своим пчелам за несколько километров, как в Браунау или Пассау, поскольку ульи стояли, всего в нескольких метрах от спальни. Снимавшая у него жилье Элизабет Плеккингер частично покрывала своей квартплатой расходы на содержание дома. Многочисленные более поздние высказывания Адольфа Гитлера доказывают, что его критическое отношение к церкви зародилось в Леондинге, где он начал воспринимать некоторые факты в духе своего отца, хотя в Ламбахе относился к ним положительно.
  Несмотря на отличные успехи в начальных школах Фишльхама, Ламбаха и Леондинга, а также хорошей поначалу успеваемости в реальном училище по истории, географии и рисованию, то есть по тем предметам, где он, по мнению своего преподавателя Сикстля, знал больше, чем некоторые учителя, Гитлер остается в первом классе реального училища на второй год. О Сикстле он вспоминал спустя сорок лет в своей ставке «Вольфсшанце» («Волчье логово»): «Мне шел шестнадцатый год. Это тот возраст, когда пишут стихи. Я бывал на всех представлениях в паноптикуме и вообще везде, где было написано "Только для взрослых". В этом возрасте все хочется узнать. Однажды в Линце я вечером зашел на Южном вокзале в кинотеатр. Шла ужасная халтура! На благотворительном сеансе показывали весьма двусмысленные фильмы. Само по себе все это было свинство. Но характерно, насколько либеральным было австрийское государство. Мой преподаватель Сикстль тоже сидел в зале и сказал мне: «Значит, вы тоже жертвуете на Красный крест!» — «Да, господин профессор». Он рассмеялся, но мне было немного не по себе в этой двусмысленной ситуации».
  Смена привычной деревенской школы на большое и чужое реальное училище в городе была Гитлеру не по душе. Ему нравился только путь длиной 5 — 6 километров от дома до Штайнгассе, где находилась школа. Табель, который он получил после окончания первого учебного года в Линце, сообщал ему и родителям, что он отличался «неровным» прилежанием, а его знаний по математике и естествознанию недостаточно для перевода в следующий класс, поэтому ему придется повторить курс первого года. В «Майн кампф» он рассказывает об этом времени: «Мои оценки в то время выражали две крайности в зависимости от предмета и моего отношения к нему. Наряду с похвальными и отличными в табеле были удовлетворительные и даже неудовлетворительные. Лучше всего были мои успехи в географии, и тем более, во всемирной истории. Это были два любимых предмета, в которых я был на голову выше всего класса». Гитлер дает этому простое объяснение, и оно, по-видимому, соответствует действительности: «То, что мне нравилось, я учил… то, что казалось не имеющим значения и не привлекало меня, я полностью саботировал».
  Алоиз Гитлер, который кое-чего добился в жизни и теперь с разочарованием констатировал, что его старший сын (Алоиз) неспособен и не готов пойти по его стопам, начинает с такой силой наседать на смышленого Адольфа, что у того пропадает всякое желание учиться. «Я должен был получить высшее образование, — рассказывал Гитлер. — Исходя из всей моей натуры, а еще больше из темперамента, отец сделал вывод, что гуманитарная гимназия не отвечает моим наклонностям. Ему казалось, что лучше всего будет реальное училище. Особенно он утвердился в этом мнении из-за моих очевидных способностей к рисованию. Это был предмет, которому, по его убеждению, в австрийских гимназиях уделялось недостаточно внимания. Возможно, здесь сказалась и тяжелая работа, которой он вынужден был всю жизнь заниматься и которая привела его к мысли, что гуманитарное образование непрактично. В принципе же он придерживался мнения, что... его сын должен стать государственным чиновником. Тяжелая юность побуждала его к завышенной оценке достигнутого, тем более что он добился всего только за счет железного трудолюбия и собственной энергии. Это была гордость человека, который сам всего достиг, и он считал, что сын должен добиться такого же, а по возможности и более высокого положения в жизни… Одна только возможность отрицания того, что было для него смыслом всей жизни, казалась ему… абсурдной. Поэтому решение отца было простым и определенным… В конце концов, для его натуры, закаленной в тяжких боях за существование… было бы совершенно недопустимым предоставлять право принятия решения в таких вещах неопытному и безответственному, с его точки зрения, юнцу. Такая пагубная слабость, когда речь шла об отцовском авторитете и ответственности за будущую жизнь своего ребенка... не вписывалась в его понятие о чувстве долга... Впервые в своей жизни... я оказался в оппозиции. Чем жестче и решительнее пытался отец провести в жизнь свои планы и намерения, тем все более упрямо и дерзко сын восставал против этого. Я не хотел быть чиновником. Ни уговоры, ни "серьезные" внушения не могли сломить сопротивления. Я не хотел быть чиновником… Все попытки отца на примерах из своей жизни породить во мне любовь или желание к этой профессии оборачивались полной противоположностью. Меня разбирала зевота при мысли о том, что я буду сидеть в конторе, не имея возможности распоряжаться самим собой и своим временем».
  Спустя двадцать лет Гитлер изображал свои плохие успехи в учебе как сознательный протест против отцовской воли и утверждал, что плохая учеба в реальном училище в конце концов должна была помочь ему отстоять свое мнение и добиться у отца разрешения стать художником. «Я полагал, — говорил он, — что если отец увидит у меня отсутствие прогресса в реальном училище, то волей-неволей разрешит мне воплотить в жизнь мою мечту». Упорное стремление Алоиза Гитлера сделать из своего сына удачливого государственного служащего, каким был и он сам, уже в одиннадцатилетнем возрасте загнало Адольфа, по его собственному признанию, «в оппозицию», сделало его упрямым и дерзким. Как бы ни изображал Гитлер эту ситуацию, но все детали и взаимосвязи однозначно свидетельствуют, что уже в молодом возрасте Гитлер воспринимал систематическую работу как каторгу. Плохие отметки в реальном училище, разумеется, объяснялись не отсутствием ума и способностей. Наряду с отвращением к принуждению уже в то время в Гитлере заметны признаки нелюбви к регулярной и постоянной интенсивной работе, если он сам не имеет возможности устанавливать нормы и расставлять акценты. По всем предметам, где наряду со способностями требовалась усидчивая работа, у него были неудовлетворительные оценки. Он блистал только в тех областях, где не требовалось интенсивно изучать содержание предмета. Его успехи, без сомнения, определялись склонностями, интересом и импровизаторским даром. Когда он учился во втором классе реального училища, у него 3 января 1903 г. неожиданно умер отец. Он потерял сознание в ресторане, а когда его донесли до дому, он был уже мертв. Адольф Гитлер, который пишет в «Майн кампф», что, несмотря на все споры и стычки с отцом, очень любил его, безутешно рыдал, стоя у гроба. Хотя он в последующем и идет навстречу советам и просьбам матери, которая хочет выполнить завещание мужа, и продолжает посещать училище, но с этого момента еще более укрепляется в мысли, что будет не чиновником, а только художником. Незадолго до смерти отец взял его с собой в таможенное управление Линца, чтобы продемонстрировать ему круг будущих задач, но Адольф только лишний раз убедился, что такая деятельность не имеет для него смысла. Он прогуливает школу, а на уроках работает только вполсилы. Теперь он единственный мужчина в доме. Вместе с ним живут мать, сестра Паула, тетя Иоганна Пёльцль и квартирантка Элизабет Плеккингер. 21 июня 1905 г. мать продала дом за 10 тысяч крон и переехала с детьми в Линц. Ангела 14 сентября 1903 г. вышла замуж за чиновника Лео Раубаля и покинула родительский дом. Мать Адольфа пыталась справиться с постигшим ее горем, посвящая все свое время детям Адольфу и Пауле. Судьба оказалась к ней неблагосклонной. То, чего она ожидала от брака с умным, ловким и самоуверенным другом детства, соседом и родственником из Шпиталя, не сбылось. Когда Август Кубицек познакомился с ней, ей было за сорок, но она уже была вдовой и матерью шестерых детей, из которых только Адольф и Паула пережили отца. У нее было изможденное лицо, усталая фигура. Держалась она тихо и незаметно. Ей не хватало жизненной силы мужа, которая не только поддерживала ее начиная с детства до самой его смерти, но и подавляла, не давая раскрыться собственным способностям. 22 мая 1904 г., когда Адольфу исполнилось уже 15 лет и он последние недели ходил в третий класс государственного реального училища в Линце, он прошел конфирмацию и после этого первый раз в жизни побывал в кино. Поскольку он хочет всегда быть и оставаться «свободным человеком», у него не вызывает интереса информация, что в Австрии окончание четвертого класса реального училища дает возможность поступить в финансируемое государством кадетское училище. Учится он по-прежнему с неохотой. Больше всего ему не нравятся уроки французского языка. Он работает безо всякого старания и демонстрирует соответствующие успехи. Результатом становится то, что ему приходится повторно сдать экзамен по французскому, чтобы его перевели в четвертый класс. Осенью 1904 г. он сдает этот экзамен, но вынужден недвусмысленно пообещать экзаменатору Эдуарду Хюмеру, который считает Гитлера «определенно способным», что переведется в другое училище. Хюмер, который вел у Гитлера не только французский, но и немецкий язык, хорошо знал своего ученика и на судебном процессе над Гитлером в Мюнхене в 1924 г. охарактеризовал его так: «Гитлер был определенно способным учеником, хотя и несколько односторонним, однако он не умел владеть собой и считался по меньшей мере строптивым, самовольным, несговорчивым и вспыльчивым юношей. Ему было определенно сложно подчиняться школьным порядкам. Не отличался он и прилежанием, потому что при его бесспорных задатках он мог бы добиться значительно больших успехов».
  В сентябре 1904 г. Гитлер объявляется в государственном высшем реальном училище в Штайре у директора Алоиза Лебеды, который до сентября 1905 г. будет считать его одним из самых лучших своих учеников [Лебеда вел уроки физкультуры.], и подает заявление о приеме в четвертый класс. Причина этого перевода долгое время оставалась в тени и давала повод для самых разнообразных предположений. Так, например, политические противники в 1923 г. утверждали, будто Гитлер вынужден был покинуть училище в Линце из-за того, что во время причастия выплюнул просвиру и положил себе в карман. После того как газета «Мюнхнер пост» 27 ноября 1923 г. рассказала об этом святотатстве молодого Гитлера [Гитлер и в кругу своих товарищей по партии, и перед общественностью отрицал эти обвинения.], «Байришер курир» 30 ноября 1923 г. дал волю своей фантазии и сообщил, что этот случай привел в Линце к «большому скандалу».
  В Штайре Гитлер живет в доме коммерсанта Игнаца Каммерхофера на квартире у судейского чиновника Конрада Эдлера фон Цихини на площади Грюнмаркт, 19, которая была впоследствии переименована в Адольф-Гитлер-плац. Спустя 37 лет после того, как он покинул школу, он вспоминал об этом так: «Штайр мне не понравился. Он был полной противоположностью Линцу. Линц был окрашен в национальные цвета, а Штайр был черным и красным. Я жил… в комнатке, выходившей на задний двор, вместе с товарищем, которого звали Густав. Фамилии его я не помню. Комната была очень уютная, но вид на двор был ужасен. Я постоянно стрелял по бегавшим там крысам. Квартирная хозяйка нас очень любила, во всяком случае относилась к нам всегда с большей симпатией, чем к собственному мужу. Тот вообще не имел дома права голоса. Она постоянно набрасывалась на него, как гадюка. Я не раз говорил ей: "Уважаемая госпожа, не надо делать кофе таким горячим. У меня утром слишком мало времени, и я не могу ждать, пока он остынет". Однажды утром я заявил, что уже половина, а кофе все еще нет. Она ответила, что еще нет половины. На это ее муж заметил: "Петронелла, но ведь уже действительно тридцать пять минут". Она прямо взвилась и не успокоилась до самого вечера. А вечером произошла настоящая катастрофа. Ему нужно было куда-то выйти. Мы оба делали уроки, а он хотел, чтобы кто-нибудь из нас вышел с ним. Каждый раз кто-то должен был светить ему, потому что он боялся крыс. Как только он оказался за порогом, она заперла дверь. Мы подумали: "Ну, сейчас начнется!" Она нам очень нравилась. Он крикнул: "Петронелла, открой!" Она засмеялась, начала напевать какую-то песенку, ходила по квартире взад-вперед и даже не подумала открыть. Он начал грозить ей, потом умолять: "Петронелла, я прошу тебя, открой! Петронелла, ну нельзя же так!" — "Еще как можно". Потом вдруг: "Адольф! Немедленно откройте!" Она мне: "Не открывайте!" — "Госпожа запрещает". Она продержала его на улице до 7 часов. Когда он вошел с молоком, вид у него был жалкий. Ах, как мы его презирали! Ей было около 33 лет, а его возраст на вид было трудно определить — у него была окладистая борода. Я думаю, что ему было 45. Он был из обедневшей дворянской семьи... В Австрии было полно обедневших аристократов... Жена постоянно подсовывала нам что-нибудь вкусненькое. Квартирных хозяек студенты называли "мамочками". Ах, это было прекрасное, светлое время! Но для меня оно было связано с большими заботами, потому что было очень трудно одолеть все школьные препоны, особенно когда экзамены были на носу... На горе Дамберг я научился кататься на лыжах. После окончания семестра мы всегда устраивали большой праздник. Там было очень весело: мы кутили вовсю. Там-то и произошел единственный случай в моей жизни, когда я перепил. Мы получили свидетельства и решили отпраздновать это дело. "Мамочка", узнав, что всё уже позади, была слегка растрогана. Мы потихоньку поехали в один крестьянский трактир и там пили и говорили ужасные вещи. Как все это было в точности, я не помню... мне пришлось потом восстанавливать события. Свидетельство было у меня в кармане. На следующий день меня разбудила молочница, которая... нашла меня на дороге. В таком ужасном состоянии я явился к своей "мамочке". "Боже мой, Адольф, как вы выглядите!" Я вымылся, она подала мне черный кофе и спросила: "И какое же свидетельство вы получили?" Я полез в карман — свидетельства нет. "Господи! Мне же нужно что-то показать матери!" Я решил: скажу, что показывал его кому-то в поезде, а тут налетел ветер и вырвал из рук. Но "мамочка" настаивала: "Куда же оно могло пропасть?" — "Наверное, кто-то взял!" — "Ну тогда выход только один: вы немедленно пойдете и попросите выдать дубликат. У вас вообще-то деньги есть?" — "Не осталось". Она дала мне 5 гульденов, и я пошел. Директор заставил долго дожидаться в приемной. Тем временем четыре обрывка моего свидетельства уже доставили в школу. Будучи без памяти, я перепутал его с туалетной бумагой. Это был кошмар. Все, что мне наговорил ректор, я просто не могу передать. Это было ужасно. Я поклялся всеми святыми, что никогда в жизни больше не буду пить. Я получил дубликат... Мне было так стыдно! Когда я вернулся к "мамочке", она спросила: "Ну, и что он сказал?" — "Этого я вам не могу сказать, но скажу одно: я никогда в жизни больше не буду пить". Это был такой урок, что я никогда больше не брал в рот спиртною. Потом я с радостным сердцем отправился домой. Правда, особой радости-то и не было, потому что свидетельство было не из лучших».
  Свидетельство, использованное Адольфом вместо туалетной бумаги 11 февраля 1905 г., было не просто «не из лучших», а хуже некуда. Его успехи в немецком, французском языке, математике и стенографии были отмечены оценкой «неудовлетворительно». Кроме рисования и физкультуры, где он получил «отлично» и «превосходно», остальные оценки были удовлетворительные.
  В училище, где в 1904 — 1905 гг. немецкий язык преподавал еврей Роберт Зигфрид Нагель, успехи Адольфа, который не имеет оснований жаловаться на условия, после первоначального застоя улучшаются. Только по физике (профессор Бернхард Бача) они ухудшаются; по химии (Бача) остаются стабильно слабыми; по рисованию (проф. Эмиль Хайтум) и физкультуре (директор Алоиз Лебеда) оценки отличные. Гитлера это, очевидно, удовлетворяет. Только за первое полугодие у него 30 дней пропусков «без уважительных причин». 3 марта 1942 г. Гитлер рассказывает своим гостям в ставке «Вольфсшанце» в полном соответствии со своими воспоминаниями в «Майн кампф»: «В целом я учил не более 10 процентов от того, что учили другие. Я всегда очень быстро справлялся с домашними заданиями. Однако в истории я разбирался хорошо. Часто мне было жалко своих одноклассников. "Пойдем играть?" — "Нет, мне еще заниматься надо!" Они готовятся к экзаменам. Они сдают их! И как же они потом разочаровываются, когда приходит человек без подготовки и тоже справляется с этим. "Как же так! Ведь мы же готовились!" Господи, одному это дано, а другому нет».
  В Штайре Гитлер остается таким же строптивым и упрямым, как и в Линце. В ночь с 8 на 9 января 1942 г. он вспоминал: «Если бы не пара преподавателей... которые вступились за меня, мне бы плохо пришлось... Один из наших профессоров... (Кениг, который преподавал Гитлеру французский язык. — Прим. автора)… был в свое время инспектором по паровым котлам... При взрыве у него отнялась речь, и он не все мог выговорить. Когда мы пришли к нему на урок, я сел за первую парту. Он начал перекличку. Когда он дошел до меня, я даже не пошевелился, а только смотрел на него. Он поднял меня и спросил, в чем дело. "Меня зовут не Итлер, господин профессор, а Гитлер!" Он не мог выговаривать "г"». И все же Кениг ставит ему по французскому осенью 1905 г. уже не «неудовлетворительно», как в феврале, а «удовлетворительно». 16 сентября 1905 г. Гитлер получает следующие заключительные оценки: поведение — «удовлетворительно», прилежание — «удовлетворительно», религия — «удовлетворительно», математика — «удовлетворительно», химия и физика — «удовлетворительно», геометрия и начертательная геометрия — «удовлетворительно» (после повторного экзамена), рисование — «отлично», физкультура — «отлично», пение — «удовлетворительно». Учителя реального училища на протяжении всего года не перестают удивляться, почему такой отличный спортсмен, как Адольф Гитлер, который в детстве перенес всего лишь операцию на миндалинах и болел корью, выглядит таким «болезненным» и чувствует себя отверженным. Профессор Грегор Гольдбахер, преподававший ему геометрию, рассказал 29 января 1941 г., что Гитлер «видимо, вследствие смерти отца и… пребывания вдали от дома... вел себя тихо и подавленно» и что «молодой ученик чувствовал себя в то время неважно» и с трудом находил контакт с одноклассниками, будучи чужим в городе и в училище. Представление о том, как он выглядел в то время, может дать рисунок его одноклассника Штурмбергера, который изобразил его в профиль. На портрете мы видим слишком взрослого и слишком серьезного для пятнадцати лет худощавого молодого человека с покатым высоким лбом, длинным острым носом, выделяющимся подбородком и пронзительными глазами на аскетическом лице. Плохо причесанные волосы свисают справа налево на лоб. Описание внешности молодого Гитлера, которое дает Кубицек — «очень бледный, худосочный юноша... с горящим взглядом», — в целом совпадает с дилетантским рисунком Штурмбергера.
  Несмотря на отвращение к школе, Адольф вынужден повиноваться матери и готовиться к получению аттестата зрелости. Во всяком случае, он дает ей такое обещание. Серьезность его намерений, однако, внушает большие сомнения. Тем не менее он уходит из училища осенью 1905 г. только из-за болезни [Чем был болен Гитлер, не установлено. Излишним будет приводить здесь список многочисленных и разнообразных предположений. Известно только, что в 1905 г. он действительно был болен.]. Сам он рассказывает об этом так: «И тут мне на помощь пришла болезнь и всего за несколько недель определила мое будущее, ликвидировав постоянный источник споров в доме отца. Ввиду тяжелой легочной болезни врач настоятельно посоветовал матери... ни при каких обстоятельствах не отдавать меня на работу в контору. Посещение училища также следовало приостановить по крайней мере на год. То, на что я втайне так долго надеялся, из-за чего спорил, вдруг стало само собой реальностью… благодаря этому событию. Под впечатлением моей болезни мать наконец согласилась забрать меня из реального училища и разрешила поступить в художественную академию». Гитлер счастлив и вместе со своей тоже нездоровой матерью едет на поезде из Линца в Гмюнд, где их встречают Шмидты, родственники из Шпиталя, и подвозят на воловьей упряжке. В Шпитале он попадает в руки врача Карла Кайса из Вайтры, пьет много молока, хорошо питается и быстро идет на поправку. Однако он держится особняком, часто играет на цитре, рисует, гуляет по окрестностям и наблюдает за полевыми работами родственников, не пытаясь принять в них участие. Он не пытается сблизиться ни со своей теткой, сестрой матери, ни с деревенской молодежью. Чем больше интереса они проявляют к «студенту» из города, тем меньше он обращает на них внимания.
  Наконец-то он разделался со школой, которую, как рассказывает с его слов друг юности Кубицек, он покинул с чувством ненависти. Для поступления в Венскую академию изобразительных искусств ему вполне хватает и образования, которое он получил в школе, и свидетельства [См. также главу 4. Лишь когда ему посоветовали в академии изучать архитектуру, что не входило первоначально в его планы, пришлось констатировать, что ему не помешал бы аттестат зрелости (или, по крайней мере, лучшие отметки по математике и геометрии).]. Осенью 1905 г. в возрасте шестнадцати лет он добивается того, к чему стремился еще при жизни отца. Однако теперь он не торопится. Его болезнь не позволяет матери настаивать на скорейшем начале учебы, к тому же вступительные экзамены в 1905 г. уже прошли, когда он еще учился в училище. Теперь он может поступить в академию не раньше осени 1906 г., и он твердо настраивается на" это. В мае 1906 г. он отправляется в Вену, где до июня посещает музеи и другие достопримечательности города. Но вступительных экзаменов он так и не дождался. Он откладывает поступление на следующий год. Уже 7 мая он пишет своему другу: «Я доехал хорошо и теперь целыми днями брожу по городу. Завтра иду в оперу на "Тристана", послезавтра на "Летучего голландца" и т. д. Хотя здесь все очень красиво, я скучаю по Линцу». Возможно, изучение произведений искусства в Вене слегка сбило с него спесь. Вероятнее, однако, что ему не хотелось так быстро расставаться с беззаботной жизнью и снова, как в сентябре 1905 г., включаться в ритм, который определяет не он сам. В то время как его одноклассники по Штайру готовятся к чиновничьей карьере [Рудольф Бахляйтер, Франц Эдер и Карл Элер стали служащими на железной дороге, Фердинанд Хефлингер и Энгельберт Шнурпфайль — учителями, Отто Ки-дерле — служащим венского зоопарка, Иоганн Шрайберхубер — почтовым чиновником, а Карл Плохбергер поступил на службу на завод «Штайрверке».], он, «маменькин сынок», как он напишет сам о себе спустя 20 лет, наслаждается свободой и бездельем, «пустым безмятежным существованием». Дом в Леондинге мать уже продала в июне 1905 г. Клара, Адольф и Паула Гитлер живут теперь на Гумбольдт-штрассе, 31, в Линце, так что Адольфу уже не приходится ходить пешком в город, как весной 1903 г. В Линце он записывается в библиотеку Общества народного образования, начиная со 2 октября 1906 г. до 31 января 1907 г. берет уроки игры на фортепьяно у бывшего военного музыканта Преватцки-Вендта, регулярно ходит в местный театр, смотрит все постановки Вагнера, рисует, пишет стихи, сочиняет музыку, разрабатывает проекты театральных декораций, мостов, городов и улиц и обсуждает со студентом музыкальной школы Кубицеком великие и фантастические планы. Ему теперь не нужно подчиняться дисциплине, и он сам определяет, что ему делать. Мать начинает явно стареть, и здоровье ее ухудшается. 18 января 1907 г. она ложится в Больницу сестер милосердия в Линце, и хирург Карл Урбан в течение часа делает ей сложную операцию, после чего заносит в историю болезни диагноз: саркома малой грудной мышцы. Клара перенесла эту операцию, но прожила после этого всего лишь 11 месяцев, мучась сознанием, что Адольф, не обращая ни на что внимания, «пойдет своей дорогой, как будто он один живет в этом мире». Чтобы не тревожить его, она делает вид, что ей лучше, хотя знает, что жить ей осталось недолго. Адольф, похоже, неправильно оценивает ее состояние. Во всяком случае, он оставляет ее одну с сестрой и уезжает в Вену. Когда Кубицек навестил ее в конце лета 1907 г., в то время как Адольф был в Вене, сдавая вступительные экзамены в Академию изобразительных искусств, он увидел перед собой старую и больную женщину. «Она показалась мне, — писал он, — более озабоченной, чем прежде. Лицо было покрыто глубокими морщинами. Глаза были мутными, голос звучал тихо и отрешенно. У меня создалось впечатление, что сейчас, когда Адольфа не было рядом с ней, она сильно сдала и выглядела более больной и старой, чем обычно. Конечно же, она утаила от сына состояние своего здоровья, чтобы облегчить расставание… Теперь же, оставшись одна, она показалась мне старой больной женщиной».
  
  
  ГЛАВА 3
  ХУДОЖНИК И АРХИТЕКТОР
  
  В сентябре 1907 г., когда состояние здоровья матери, болевшей уже несколько лет, вроде бы улучшилось, восемнадцатилетний Гитлер уезжает в Вену для сдачи вступительных экзаменов в Академию изобразительных искусств на отделение общей живописи. «Вооружившись толстой папкой рисунков», он отправляется в дорогу «с уверенностью, что играючи выдержит экзамен». Биографы постоянно возвращаются к этому экзамену. Первым затронул эту тему Конрад Хайден [Конрад Хайден (1901 — 1966) — эмигрировавший в 1933 г. из Германии немецкий журналист, который рассматривал свои работы о Гитлере и национал-социализме как дело всей своей жизни. До самой смерти оказывал большое влияние на все немецкие и иностранные труды, касающиеся Гитлера и национал-социализма. Его описания, которые воспринимались многими авторами некритически, он сам осознавал как средство борьбы. Для многих историков они стали источником информации, который, правда, ими зачастую замалчивался. Так как Хайден располагал лишь небольшим количеством документов, он обрабатывал свидетельства очевидцев, проверить истинность которых ему не всегда удавалось. Его главным «поставщиком информации» для описания жизни молодого Гитлера был бродяга Райнхольд Ханиш (см. далее в этой главе), чьи приукрашенные фантазией рассказы стали базой, на которой Хайден строил свои выводы, и для более поздних периодов. Он (через посредство Хайдена) стал, в частности, первоисточником версии, подхваченной в том числе и Буллоком, Ширером, Гизевиусом, Хайбером и Етцингером, что молодой Гитлер был лентяем и бездельником, ночевал в ночлежках и под открытым небом, бродяжничал и жил одним днем.], более подробно ее осветил Йозеф Грайнер, который уверяет, что сам сдал этот экзамен незадолго до Гитлера. Сам Гитлер рассказывает, что перед экзаменом «был уверен в себе» и «в радужном настроении надеялся на лучшее», а после экзамена «со жгучим нетерпением, но с чувством гордой уверенности ожидал результата».
  Когда самоуверенный и убежденный в своих способностях Гитлер появляется перед экзаменом в Академии изобразительных искусств на площади Шиллер-плац в Вене, он обнаруживает там еще 112 кандидатов, большинство из которых с полным основанием опасаются этого испытания ввиду очень высоких требований. Уже первый этап экзамена показывает, что славная своими традициями академия ожидает от своих будущих студентов не только таланта, но и уже сложившихся умений и навыков.
  Задания по композиции для абитуриентов изложены в перечне тем, который внушает уважение. Экзаменуемые должны выбрать для композиции по два задания из обязательного перечня, на каждое из которых отводится по три часа.
  В первый день на выбор предлагаются следующие темы:
  1. «Изгнание из рая», «Охота», «Весна», «Рабочие на стройке», «Смерть» и «Дождь».
  2. «Возвращение блудного сына», «Бегство», «Лето», «Лесорубы», «Печаль» и «Огонь».
  3. «Каин убивает Авеля», «Возвращение», «Осень», «Извозчики», «Радость» и «Лунная ночь».
  4. «Адам и Ева находят тело Авеля», «Расставание», «Зима», «Пастухи» и «Танец в грозу».
  Во второй день кандидаты должны были сделать выбор из следующих тем:
  1. «Эпизод Всемирного потопа», «Засада», «Утро», «Солдаты», «Музыка» и «Молитва».
  2. «Святые волхвы», «Преследование», «Полдень», «Нищие», «Прорицательница» и «Несчастный случай».
  3. «Добрый самаритянин», «Паломничество», «Вечер», «Рыбаки», «Женщина, рассказывающая сказку» и «Кладоискатель».
  4. «Связывание Самсона», «Прогулка», «Ночь», «Рабы», «Мир» и «Учитель».
  Что выбрал Гитлер и кто был его экзаменатором, в документах не сохранилось. Экзамен у него могли принимать руководитель отделения общей живописи Христиан Грипенкерль, профессора Рудольф Бахер, Алоиз Делуг и Зигмунд л'Альман (а может быть и комиссия преподавательского состава академии). Гораздо важнее то, что Гитлер выдержал эту трудную часть экзамена, в то время как 33 кандидата потерпели неудачу [10 мая 1942 г. Гитлер вспоминал в связи с этим экзаменом, «что гения может по достоинству оценить только гений».].
  Те, кто справился с первой частью приемных экзаменов под наблюдением преподавателей академии, должны были на основании представленных рисунков показать, чего они сумели достичь ранее. Гитлер выложил свою «папку рисунков», сделанных в Урфаре и Линце. Среди этих рисунков было относительно немного портретов, что послужило для экзаменатора поводом для отказа Гитлеру в приеме в академию. В классификационной ведомости отделения общей живописи за 1905 — 1911 гг. имеется запись: «Адольф Гитлер, род. в Браунау-на-Инне, Верхняя Австрия 20 апреля 1889 г., кат. Родители: имп. кор. старший официал, представл. рисунки — неудовлетворительно, мало портретов».
  Одновременно с Гитлером отпал еще 51 претендент. Одним из них был Робин Христиан Андерсен, руководивший в 1945 — 1965 гг. мастерской живописи в Венской академии изобразительных искусств, с 1957 по 1958 и с 1961 по 1962 г. — руководитель мастерской художественного воспитания, с 1946 по 1948 г. — ректор и с 1948 по 1951 г. — проректор Академии изобразительных искусств.
  Лишь 28 из 113 претендентов выдержали вступительный экзамен. «Потерпев поражение, — писал Гитлер в "Майн кампф", — я покинул прекрасное здание на Шиллер-плац, впервые в жизни ощутив разлад с самим собой. Все, что я услышал о своих способностях, подобно яркой вспышке молнии осветило вдруг ту раздвоенность, от которой я давно уже страдал, не отдавая себе ясного отчета в ее причинах». Чего мог бы избежать мир, если бы Гитлер в 1907 г. нарисовал на несколько портретов больше? Ведь и сегодня еще можно встретить принадлежащие ему портреты и этюды того времени, которые наверняка были бы признаны соответствующими требованиям академии.
  По словам Гитлера, ректор академии (с 1907 по 1909 г. им был Зигмунд л'Альман), которому он был представлен после экзамена, объяснил ему, что «привезенные им рисунки однозначно свидетельствуют о том, что его способности, несомненно, лучше всего проявятся в области архитектуры». Это утверждение, вполне вероятно, соответствует истине, так как рисунки и этюды Гитлера действительно больше демонстрируют его склонность к архитектуре, чем ярко выраженный живописный талант. Заметно, что лишь немногие человеческие фигуры населяют отлично прорисованные в деталях улицы на его картинах, написанных под явным влиянием умершего в 1905 г. австрийского художника-пейзажиста Рудольфа фон Альта. Если на этих картинах вообще встречаются люди, то они чаще всего носят декоративный характер. Они стоят в скованных принужденных позах, как манекены на витрине. Если картины Рудольфа фон Альта постоянно населены многочисленными людьми, собаками и повозками с лошадьми на переднем плане, то Гитлер ограничивался тем, что изображал здания. Видимо, подчеркнутое копирование старого стиля и обратило внимание профессоров академии на бедность изобразительных средств и на отсутствие людей и животных.
  После получения отказа на отделении общей живописи Гитлер обращается с заявлением о приеме на архитектурное отделение академии, хотя для этого у него отсутствуют необходимые предпосылки. Ему очень пригодился бы аттестат зрелости, которого у него не было. Спустя шестнадцать лет ОН напишет: «Все, что я из упрямства упустил, учась в реальном училище, жестоко отомстило мне». Его мечта рухнула только из-за того, что он отказался получить аттестат зрелости. «Знакомые, у которых он жил в Вене, проявили... настойчивость и заставили вернуться в Линц, чтобы сдать экзамены за курс средней школы». Задумывался ли сам Гитлер всерьез над этим? Спорный вопрос. Против этого говорят его элементарная ненависть к школе и нелюбовь к систематической работе, безразличие к школьным предметам и понимание того, что знаний, полученных в реальном училище, будет недостаточно для получения аттестата зрелости. Его интересовала не школа, а музеи и достопримечательности Вены, где он оставался еще несколько недель.
  В ноябре 1907 г. он возвращается в Урфар под Линцем и берет на себя уход за матерью, которую ее врач еврей Эдуард Блох уже признал безнадежной. Он ведет домашнее хозяйство, следит за учебой сестры Паулы, стирает, моет полы, готовит еду для матери, сестры и себя и выполняет функции главы семейства. Доктор Блох, который уже до этого знал лично не только Клару, но и Адольфа Гитлера, рассказывал в ноябре 1938 г.: «Он (Адольф Гитлер. — Прим. автора) относился к матери с самой трогательной любовью, ловя каждое ее движение, чтобы сразу же прийти на помощь. Его обычно устремленный вдаль печальный взгляд прояснялся, когда боль у матери отступала». 23 декабря 1907 г., накануне сочельника, Гитлер хоронит мать на кладбище в Леондинге рядом с отцом. Блох вспоминает: «За всю свою почти сорокалетнюю врачебную практику я никогда не видел молодого человека, который бы так страдал, как Адольф Гитлер». «Адольф и Паула Гитлер, — говорится в извещении о смерти, отпечатанном в типографии Кольндорфера в Линце, — от своего имени и от имени родственников сообщают о смерти нашей горячо любимой и незабвенной матери, тещи, бабушки и сестры Клары Гитлер, вдовы императорского королевского старшего официала, которая отошла в мир иной 21 декабря 1907 г. в 2 часа ночи…»
  Теперь Адольф и Паула стали круглыми сиротами. Правда, Гитлер сильно преувеличивал, когда позже писал в «Майн кампф»: «Нужда и суровая действительность заставили меня быстро принять решение. Скудные отцовские средства были в значительной мере израсходованы во время тяжелой болезни матери, а причитающейся мне пенсии по случаю потери кормильца не хватало на жизнь. Значит, нужно было самому зарабатывать себе на пропитание». О венском периоде до 1913 г., который он озаглавил в «Майн кампф» как «Годы учебы и страданий в Вене», он писал: «Я благодарен тому времени за то, что я возмужал и сохраняю эту твердость характера до сих пор, а еще больше за то, что оно вырвало меня из пустоты безмятежной жизни». По утверждению одного из якобы «очевидцев» [К ним относятся сочинители «разоблачительной» литературы типа Грайнера и «воспоминаний» (о совместно прожитом рядом с Гитлером времени) типа Кубицека. Сведения Кубицека — это смесь фантазии и правды, причем доля правды порой бывает слишком незначительной. Документальную ценность его информация представляет только там, где Кубицек включает в свои «воспоминания» письменные источники. Здесь цитируются только те его сведения, которые подлежат проверке. Данные Грайнера несерьезны. Несмотря на его утверждения, он, возможно, никогда лично не был знаком с Гитлером. В этой книге он цитируется только тогда, когда его данные служат для подтверждения документально доказанных событий и деталей. В письме бывшего Главного архива НСДАП (от 30 августа 1938) имеется ссылка на одну из публикаций Грайнера.], годы жизни Гитлера в Вене, которые он сам называет «самой основательной школой», были бесцельным существованием среди бродяг и воров, опустившихся и потерпевших крах в жизни субъектов. Это утверждение приняли на веру все биографы, в том числе и Кубицек, описывая период после 1908 г., хотя сам он жил вместе с Гитлером только до осени 1908 г., до его призыва в армию, а о последующих событиях знает лишь понаслышке. Его формулировка — «Это был путь в одиночество, в пустыню, в никуда» — явственно свидетельствует о характере этой информации из вторых рук.
  Ни Гитлер, ни Кубицек никогда не писали, как все было на самом деле.
  Во-первых, утверждения Гитлера не соответствуют действительности. Неправда, что «отцовские средства» были «в значительной степени израсходованы» во время болезни матери. Он никогда не упоминает о том, что в 1908 г. получил значительную сумму из наследства матери. В июне 1905 г., за два с половиной года до смерти, Клара Гитлер продала дом в Леондинге за 10 тысяч крон, причем покупатель должен был заплатить ей только 7480 крон, так как дом был заложен еще предшественником за 2520 крон. 1304 кроны были отчислены на наследство Адольфу и Пауле, так что у матери Адольфа оставалась еще значительная сумма — 5500 крон. Кроме того, с 1903 г. она получала ежегодную пенсию в размере 1200 крон как вдова, а с 1905 г. по меньшей мере еще 220 крон в год в виде процентов от стоимости проданного дома, так что она имела возможность, не трогая основного капитала, получать больше денег, чем могла потратить вместе с Адольфом и Паулой. Алоиз Гитлер перед выходом на пенсию имел годовой оклад 2600 крон, а размер пенсии составил 2196 крон. Итак, у Клары Гитлер и ее детей Адольфа и Паулы в распоряжении ежемесячно было около 120 крон (без учета суммы, вырученной за продажу дома) плюс, по-видимому, солидные проценты из наследства ее тети Вальбурги Гитлер [Величину суммы установить не удалось. Умершая в 1911 г. Иоганна Пёльцль, бывшая одной из трех наследниц, оставила после себя 3800 крон. Сумма, унаследованная Кларой Гитлер, должна была быть примерно такой же.].
  Только в августе 1969 г. у одного из двоюродных братьев Адольфа Гитлера отыскалось составленное между 1897 и 1903 гг. одним из служащих суда в Вайтре и идентифицированное автором в августе 1969 г. завещание крестьянки Вальбурги Гитлер, которая в 1853 г. вышла замуж за Йозефа Роммедера, жила в достатке и умерла бездетной в своем доме в Шпитале. В этом завещании Вальбурга, родившаяся в январе 1832 г., указывает, что все имущество должна после ее смерти унаследовать сестра Иоганна, родившаяся в 1830 г. В том случае, если эта сестра умрет раньше ее, — пишет она дальше, — право на наследство имеют ее дочери Клара, Иоганна и Терезия. Иоганна, бывшая универсальной наследницей Вальбурги, умерла 8 февраля 1906 г., в связи с чем наследство перешло к трем ее дочерям, из которых Клара, мать Адольфа Гитлера, умерла уже в декабре 1907 г., так что ее часть наследства отошла непосредственно к Адольфу и Пауле Гитлер [Вальбурга Гитлер недвусмысленно указала в завещании, что право на наследство имеют только «законные дети» назначенных ею наследников (или законные дети этих детей).].
  Ежемесячно Гитлер получал 58 крон из отцовского наследства и дополнительно 25 крон «сиротской» пенсии. Дополнительные не маленькие суммы из наследства Вальбурги Гитлер, доставшиеся ему от тети Иоганны Пёльцль и матери, делали его определенно зажиточным человеком.
  За свою комнату в Вене Гитлер ежемесячно платил в среднем 10 крон. Юрист с годичным стажем работы в суде получал в то время 70 крон в месяц, молодой учитель в первые 5 лет работы 66 крон, почтовый служащий 60 крон. Асессор венского реального училища до 1914 г. получал месячный оклад 82 кроны. Бенито Муссолини, который в 1909 г. был главным редактором газеты «Авенире дель Лавораторе» в тогда еще австрийском Триесте и одновременно работал секретарем социалистической рабочей палаты, получал за обе работы 120 крон.
  «Тяжелая судьба», о которой охотно говорил Гитлер, вспоминая о жизни в Вене, не имела ничего общего с материальной нуждой.
  В начале 1908 г., пока Гитлер улаживал свои наследственные дела, хозяйка дома, в котором до смерти жила мать Гитлера вместе с Адольфом и Паулой, замолвила за него словечко перед известным художником. Своей матери, жившей в Вене и лично знавшей театрального художника профессора Альфреда Роллера, который преподавал в Венской школе художественных промыслов (ныне Академия прикладных искусств), она написала письмо, в котором между прочим говорилось:
  «Дорогая мамочка... У меня есть просьба к тебе, и я думаю, что ты меня простишь, если она тебя, возможно, рассердит. Речь идет о рекомендательном письме к директору Альфреду Роллеру. Сын одной моей знакомой хочет стать художником, с осени учится в Вене. Он хотел поступить в Академию изобразительных искусств, но прием уже закончился, и он пошел в частное учебное заведение... Это серьезный и усердный молодой человек, зрелый не по годам, хотя ему всего 19 лет, очень обаятельный и солидный, из высокопорядочной семьи. Его мать умерла накануне Рождества… Речь идет о семье Гитлеров, а молодого человека, за которого я прошу, зовут Адольф Гитлер.
  Мы недавно разговорились случайно об искусстве и художниках, и он упомянул между прочим, что профессор Роллер — знаменитость среди художников, причем известен не только в Вене, но и имеет мировую славу... и он обожает его произведения.
  Гитлер даже не подозревал, что мне знакомо имя Роллера, а когда я ему сказала, что я была знакома с братом знаменитого Роллера, и спросила, не смогу ли я помочь ему в его совершенствовании, если добуду рекомендательное письмо к директору сценографической части придворной оперы, у молодого человека засветились глаза и он густо покраснел... Мне бы очень хотелось помочь молодому человеку. У него никого нет, кто бы мог замолвить за него слово или дать хороший совет. Он приехал в Вену совсем один, ему пришлось самому, без всяких рекомендаций, устраивать свои дела по поводу приема. У него твердое намерение получить хорошее образование. Насколько я его знаю, он не собьется с пути, потому что у него перед глазами серьезная цель. Я надеюсь, что он достоин твоих хлопот. Возможно, ты сделаешь доброе дело.
  Дорогая мамочка, я прошу тебя, если возможно, напиши несколько рекомендательных строк директору Альфреду Роллеру... Я передам их молодому Гитлеру в Вену. Если бы ты принимала визиты, я бы послала его к тебе с письмом от меня, но, поскольку это невозможно, я думаю, что тебе не составит большого труда написать несколько слов... Еще раз прошу тебя, милая мамочка, не сердись, если я требую от тебя чего-то такого, что причинит тебе хлопоты... Он (Гитлер. — Прим. автора) ожидает сейчас решения опекунского совета по поводу пенсии для себя и своей сестры».
  Мать успешно справилась с поручением, о котором ее просили. Профессор Роллер заявил, что он готов принять молодого Гитлера. Уже 8 февраля 1908 г. дочь благодарит свою мать и пишет:
  «Лучшей наградой за твои труды было счастливое лицо молодого человека, когда я вызвала его и сказала, что ты рекомендовала его директору Роллеру и тот дает ему аудиенцию!
  Я дала ему твою карточку и разрешила прочесть письмо директора Роллера. Видела бы ты этого мальчика! Медленно, слово за словом, он с благоговением и со счастливой улыбкой на лице читал письмо, будто хотел выучить его наизусть. Затем он с глубокой благодарностью положил его передо мной. Он спросил меня, можно ли написать тебе, чтобы выразить свою благодарность. Я сказала: "Да!"
  Да вознаградит тебя Господь за твои хлопоты... Хотя из опекунского совета до сих пор нет ответа, Гитлер уже не хочет ждать и через неделю уезжает в Вену. Его опекун — простой крестьянин, очень хороший человек, но, насколько я понимаю, не очень далекий. Он живет не здесь, а в Леондинге. Мальчику приходится самому делать все, чем должен был бы заниматься опекун. Отправляю тебе обратно письмо директора Роллера. Если ты встретишься с ним, поблагодари его от меня за его доброту и за то, что он при всей занятости на своем посту согласен принять молодого Гитлера и дать ему напутствие. Такое счастье выпадает не каждому молодому человеку! Надеюсь, что Гитлер сумеет это оценить».
  Уже два дня спустя Адольф Гитлер благодарит пожилую даму в письме, которое цитируется ниже:
  
  «Настоящим выражаю Вам, милостивая сударыня, свою глубочайшую благодарность за то, что Вы помогли мне получить доступ к великому мастеру сценической декорации профессору Роллеру. Мне очень неловко было пользоваться Вашей добротой, тем более что Вы делали все это для совершенно чужого человека. Тем более я прошу принять мою самую сердечную благодарность за Ваши шаги, увенчавшиеся таким успехом, а также за Вашу карточку, который Вы позволили мне воспользоваться. Я безотлагательно воспользуюсь этой счастливой возможностью.
  Еще раз целую с благодарностью Ваши руки.
  Адольф Гитлер».
  
  После того как опекун Гитлера Йозеф Майрхофер, бургомистр Леондинга, крепкий, практично мыслящий человек, необразованный крестьянин, находящийся в плену деревенских предрассудков, спустя несколько дней дает Гитлеру подписать протокол о наследстве, Гитлер покидает Линц и опять уезжает в Вену, где живет до сентября вместе со своим другом Августом Кубицеком у одной польки по фамилии Закрейс на Штумпер-гассе, 29. «Во мне вновь проснулось былое упрямство, и у меня теперь была конечная цель. Я решил стать архитектором», — пишет он. То, что это не пустые слова, подтверждается документами.
  Девятнадцатилетний Гитлер не оставил свою мечту стать знаменитым художником или архитектором даже после неудачного поступления в академию в 1907 г. Все, что он сознательно игнорировал в школе, приходится наверстывать теперь: он работает усердно, последовательно и целенаправленно. У живущего в Вене скульптора Панхольцера, который к тому же преподает в школе и является опытным педагогом, он берет уроки искусства, чтобы не тратить попусту время до следующих вступительных экзаменов. Каким образом он познакомился с Панхольцером, установить не удалось. Возможно, Панхольцера ему порекомендовал Роллер, которого он спустя тридцать лет назвал у себя в штаб-квартире одним из своих учителей. Когда сын Роллера в начале 1942 г. погиб на Восточном фронте, Гитлер долго рассуждал в ставке «Вольфсшанце» о незаменимости деятелей искусства и упрекал Бальдура фон Шираха в том, что тот не смог уберечь молодого художника от армии. «Какой-то русский идиот убивает такого человека! — ругался он и добавлял: Таких людей уже не заменить».
  Осенью 1908 г. он еще раз сдает вступительный экзамен. Поскольку и ректор, и преподавательский состав академии остались теми же, профессора помнят его по предыдущему г., но это скорее вредит ему, чем помогает. На этот раз они в отличие от 1907 г. проваливают его на экзамене по композиции. Картины, которые он, следуя рекомендациям Панхольцера, с большим усердием и старанием подготовил к экзамену, ему даже не довелось продемонстрировать. Его не допускают ко второму туру, о чем имеется пометка в классификационной ведомости 1908—1909 учебного года. Резкие изменения в семейном положении, произошедшие в декабре 1907 г., не прошли для него бесследно. Смерть еще сравнительно молодой матери и тот факт, что он, несмотря на диагнозы и предупреждения опытного врача Блоха, «внезапно» стал взрослым и самостоятельным, не будучи готовым к этому, и вынужден был сам заботиться о себе и сестре Пауле, которая была на семь лет моложе его, оказали сильное влияние на его характер и художественные способности. В результате он, оставшись после Рождества 1907 г. совсем один, потеряв контакт с отвергнутыми им родственниками, полностью проваливается на экзамене. Вдобавок выясняется, что напряженная работа в мастерской Панхольцера, вместо того чтобы развить и раскрыть его художественные способности и навыки, приводит к совершенно противоположному результату. В его картинах и композициях все более явно по сравнению с 1907 г. вырисовывается склонность к архитектуре, подмеченная еще год назад профессорами академии.
  Но ни семейные дела, ни личные неудачи не лишают Гитлера мужества. Напротив, он по-прежнему верит в себя и даже поначалу не собирается менять квартиру, хотя понимает, что квартирная хозяйка видит в нем уже не «благородного господина» и социально защищенного сына государственного служащего из провинции. Лишь незадолго до возвращения с краткосрочных военных сборов Августа Кубицека, с которым он делит комнату в Вене, Гитлер переезжает на новую квартиру. Очевидно, даже с другом, который знает все его тайные желания и мысли, он после всех этих событий не хочет встречаться. Он не оставляет ему даже своего нового адреса. Он бежит из мира, который его знает, и избегает встреч с теми, кто его ищет. А ищет его с осени 1909 до 1914 г. в том числе и австрийское военное ведомство, которое не может призвать его на военную службу, так как не знает, где он находится.
  Несмотря на весь горький опыт, Гитлер вскоре устраивает свою жизнь как художник, а с 1909 г. занимается порой и писательским трудом. Он рисует и продает свои картины в городе, который потом на протяжении всей жизни больше ненавидит, чем любит. Лишь в 1913 г. он переезжает в Мюнхен, где шесть лет спустя начинается его беспримерная карьера.
  В Вене Гитлер до середины 1910 г. пишет маслом и рисует множество небольших по размеру картин, порой по шесть-семь в неделю. Чаще всего он копирует почтовые открытки и старые гравюры, на которых изображены здание парламента, венские театры, церкви, мосты и другие архитектурные сооружения. Кроме того, время от времени он пишет пейзажи и портреты людей, пишет картины маслом, тушью и акварелью и даже делает технически сложные эстампы и гравюры, рисует плакаты и иллюстрирует рекламные тексты для косметики, пудры, обуви и средств по уходу за ней, дамского белья, а порой и дает консультации по архитектуре. Райнхольд Ханиш, с которым Гитлер познакомился в конце 1909 г. во время кратковременного пребывания в приюте для бездомных, быстро и чаще всего выгодно продает картины оптовым и частным покупателям. Выручку они с Гитлером делят пополам. Гитлер пишет в «Майн кампф»: «В 1909 — 1910 гг. мое положение... несколько изменилось... Я работал тогда самостоятельно, рисуя небольшие картины и акварели». Ханиш подтвердил эту информацию, добавив, что «иногда удавалось получить очень хороший заказ», так что «жить было на что». Однако Гитлер, который хотел стать не художником, а архитектором, по мере того как к нему приходит успех, начинает работать с ленцой, более небрежно и поверхностно. Теперь он рисует ровно столько, чтобы пополнить свой точно рассчитанный бюджет. Его же компаньон Ханиш не может рассчитывать ни на поступления из наследства, ни на пенсию от государства. Напрасно Ханиш взывает к художественным способностям Гитлера и рисует перед ним свое бедственное положение. Тот пропускает все это мимо ушей и обращается с ним как с инструментом, так что Ханишу в конце концов приходится искать себе новые возможности для заработка. «В это время, — пишет он, — я получил несколько заказов на гравюры, которые изготовил сам, так как Гитлер полностью запустил работу». В конечном итоге деловому сотрудничеству Гитлера и Ханиша летом 1910 г. приходит конец. В начале августа Гитлер подает в венский полицейский комиссариат Бригиттенау заявление на своего делового партнера, который исчез и якобы утаил от него причитающуюся ему долю выручки от продажи картины, а также похитил одну из картин. Гитлер сообщает, что Ханиш после продажи акварели прямоугольной формы, на которой были изображены архитектурные формы и декоративные детали [На этой картине, которую Гитлер оценил как минимум в 50 крон, было изображено здание парламента в Вене.], обманул его на 19 крон, а помимо этого украл у него еще одну акварель стоимостью 9 крон. Ханишу пришлось 7 дней отсидеть в тюрьме. «Я не стал опровергать обвинений Гитлера, так как получил от покупателя картины с парламентом большой заказ, который мог бы достаться Гитлеру, если бы я указал место продажи», — утверждал Ханиш в мае 1933 г. Это объяснение сомнительно и, вероятнее всего, не отвечает действительности.
  Покупателями картин Гитлера, которые он подписывает «А. Гитлер», «Гитлер», «А. Г.» или «Гитлер Адольф» и после августа 1910 г. в большинстве случаев сам вручает заказчикам, чаще всего были представители еврейской интеллигенции и коммерческих кругов. Даже в 1938 г., когда акварели Гитлера продавались по цене от 2 до 8 тысяч марок, среди владельцев картин Гитлера периода 1909 — 1913 гг. были такие люди, как еврейский врач Блох, лечивший и мать Гитлера, и его самого, венгерский инженер еврейского происхождения Речай, венский адвокат доктор Йозеф Файнгольд, который с 1910 по 1914 г. поддерживал молодых способных художников, и продавец рамок для картин Моргенштерн. У многих владельцев отелей и магазинов в Линце и Вене, а также деятелей науки в 1938 г. было даже по несколько картин Гитлера периода «учебы и страданий в Вене» [Название второй главы «Майн кампф». У дамского парикмахера Мокка было, например, четыре акварели, у одного владельца отеля — пять.]. В замке Лонглит английского коллекционера Генри Фредерика Тинна, лорда Батского по-прежнему хранится 46 подписанных Гитлером картин периода до 1914 года.
  В течение восьми месяцев Ханиш занимался к выгоде своей и Гитлера «распространением» его работ. Об этом он пишет со множеством орфографических ошибок: «Когда он (Гитлер. — Прим. автора) расказал мне что учился в академии я сказал ему чтобы он начал рисовать аткрытки. Я пашел их продавать. Он рисовал виды Вены каторые я продавал торговцам картин и обоев. Иногда мне удавалось получить хороший заказ так что жить было на что. Но в хороших художественых магазинах работы никогда не принимали. Я уговаривал Гитлера больше стараться. Чтобы рисовать еще лучше мы ходили в музеи. Гитлер особенно васхищался архитектурой. А когда он начинал рассказывать про Готгфрида Земпера его можно было слушать часами». После истории с Ханишем Гитлер нашел более или менее постоянного покупателя для своих картин в лице еврея из Венгрии Ноймана, который временами тоже жил в мужском общежитии на Мельдеманштрассе. В то время как Ханиш потерял источник своего существования, Гитлер ограничивает свои занятия живописью, значительно больше читает, чем прежде, и все интенсивнее начинает интересоваться политикой. Занятия живописью продолжаются, но из-под его кисти выходит уже не так много работ, как раньше. Теперь их продает либо венгерский еврей Нойман, либо Гитлер сам отправляется к покупателю, что еще больше снижает производительность.
  Ханиш, который еще раз случайно встретился с Гитлером лишь в 1913 г., когда Гитлер как раз нес акварель новому покупателю, отомстил ему за семь дней тюрьмы и потерю места торгового посредника самым дешевым образом — распространяя о Гитлере порочащие слухи. Конрад Хайден, Рудольф Оль-ден и бессчетное множество журналистов, писавших позднее о Гитлере, обнаружили в Ханише «свидетеля», который выдавал истории из своей прежней жизни бродяги за события, случившиеся с Гитлером. В письме без даты на имя Франца Файлера, с которым Ханиш дружил с 1924 г., он сообщает, что живет в большой нужде всего за 3 шиллинга в неделю, не может уплатить за квартиру и не знает, «чем все это кончится, хотя все равно где подыхать». Однако в мае 1933 г., едва Гитлер пришел к власти в Германии, он продемонстрировал функционерам из НСДАП рисунки и эскизы и предложил за 150 — 170 шиллингов помочь им «порадовать фюрера» свидетельствами очевидца о его любви к искусству и об отношении к Готфриду Земперу. Но он напрасно пытался себя продать. В 1938 г. гестапо по распоряжению Мартина Бормана предъявило ему счет от Гитлера за его прежние рассказы. Вскоре после вступления вермахта в Австрию Ханиш был арестован. 11 мая 1938 г. Файлер нашел в себе мужество направить письмо в Главный архив НСДАП, где указал, что Ханиш во время следствия умер от воспаления легких. Однако Мартин Борман утверждал 17 февраля 1944 г.: «После присоединения Австрии Ханиш повесился». «Мне было известно, — писал Файлер, пытаясь защитить честь друга, — что некоторые журналисты часто расспрашивали Ханиша об Адольфе Гитлере, дополняли полученную от него информацию выдумками, которых от них ожидали, а Ханишу пришлось за все это расплачиваться своим именем».
  У большинства выдумок о венском периоде жизни Гитлера до 1913 г. один источник: Райнхольд Ханиш. Тенденциозным историям Ханиша, который выдавал свои рисунки за работы Гитлера, созданные до 1913 г., и продавал их [Мартин Борман посчитал этот факт настолько важным, что даже в феврале 1944 г., когда у Гитлера возникли большие проблемы на фронтах и обнаружилась тяжелая болезнь правого глаза, продиктовал и подписал записку на его имя, в которой обратил внимание на фальшивое авторство Ханиша.], поверили, кстати, не только журналисты, но и такие биографы, как Рудольф Ольден и Конрад Хайден, а вслед за ними и целое поколение Историков. Ярким примером этого служит написанная Булло-ком биография Гитлера.
  Обнаружившаяся позже страсть Гитлера к демонстрации власти, к возведению монументальных строений, его «привычка» бестактно и с апломбом «поправлять» мнения специалистов, его доходящая до педантизма точность в мелочах, а также жестокость и злость по отношению к другим людям частично берут свои истоки в венском периоде жизни. Город в котором его надежда на вожделенную карьеру художника была с первых же дней разрушена, стал отрицательным исходным пунктом его «мировоззрения», некоторые черты которого, правда, обнаруживаются уже сразу после отъезда из Линца. Гитлер воспринимает этот город, в котором переплелось множество пластов культуры и который он в «Майн кампф» называет «сибаритским», не как сын буржуа, который интересуется политикой и, несмотря на отсутствие профессии, может позволить себе с позиций «богемы» защищать радикально-консервативные буржуазные представления, а как студент-неудачник, который пытается вытеснить из сознания негативные факты, который осознает свою ситуацию как промежуточное положение на пути к деградации, но не хочет признавать реальность, ищет вину в других, надеется получить высшее образование и готовится к нему, усиленно занимаясь литературой, искусством и архитектурой. «В этот период, — пишет он в "Майн кампф", — у меня формируется образ мира и мировоззрение, которые стали гранитным фундаментом моей нынешней деятельности». Начиная с сентября 1908 г., он поддерживает в себе ненависть к столице дунайской монархии с ее пестрым населением, как будто она виновата в том, что ему не удалось исполнить мечту, родившуюся еще в полном иллюзий детстве вопреки воле отца. Он убежден, что его талант в Вене не смогли как следует распознать. «Если наши преподаватели… как правило, не могут выявить талант» и отвергают его как посредственность, — говорит он 10 мая 1942 г., — то причина этого заключается в том, что гения в принципе может распознать только человек, равный ему по величию. Тот факт, что Академия изобразительных искусств его отвергла, он расценивает как ошибку. К тому же он ежедневно находит подтверждение тому, что, если понадобится, сможет жить за счет своих поверхностных работ. То, что солидные торговцы картинами во многих случаях отвергают его дилетантские работы, он узнает только из вторых рук, предпочитая, чтобы эти переживания испытывали другие люди вроде Ханиша и Ноймана. Они ограждают его от реальности и невольно способствуют созданию у него искаженного отношения к действительности. Позже, когда он будет располагать средствами и властью, он захочет доказать, что умеет строить, как никто другой. В столице дунайской монархии он узнал, что его художественных способностей и школьного образования недостаточно для реализации мечты. Спустя четверть века он начинает демонстрировать, что разбирается во всем лучше, чем все остальные. Высказанная им в 1942 г. мысль, что «великих художников» рождает учеба не в традиционных академиях, а в студиях великих мастеров, является следствием его венского опыта. Высказывается мнение, что причиной его скверного характера были не только венские события и влияние окружающего мира, но и, например, нарушенное в результате душевной травмы развитие влечений, и последствия внутриутробного развития либидо, нарциссически гипертрофированного характера в раннем детстве и особенности «искусственного удовлетворения», но обо всем этом судить не историку.
  Ввиду того, что Гитлеру приходится зарабатывать себе, как он выражается, «на пропитание», он чувствует себя художником поневоле, «мелким художником», как он пишет в «Майн кампф». Как и очень многие художники на рубеже нового века, особенно в Париже и Вене, он демонстративно показывает всем своим неупорядоченным образом жизни, что не желает подчиняться устоявшимся порядкам. Считая себя «академическим» художником, он открыто показывает, что не хочет отождествлять себя с окружающим миром, считая его отсталым, загнивающим, отжившим и относясь к нему с безразличием и презрением. И все же не соответствует истине то, что пишут о его жизни в Вене Ханиш и Грайнер. Они описывают молодого Гитлера в Вене как человека, который внешне в точности соответствует стереотипному образу художника в глазах буржуазного мира: небрежная прическа, нестриженые усы, плохая грязная одежда.
  Гитлер, который с декабря 1909 по май 1913 г. жил в мужском общежитии, во время работы над своими картинами был всегда в поношенном костюме [Карл Хониш, который также некоторое время жил в этом общежитии, сообщает, что Гитлер за работой носил «сильно поношенный темный костюм».]. Его внешний вид во время работы не имел ничего общего с материальным положением. Художник, который имеет дело с акварельными и масляными красками, не в состоянии постоянно быть в чистой одежде. Даже если бы Гитлер в Вене заботился о том, чтобы внешне выглядеть в стиле своего отца, появляться на людях во фраке, цилиндре, белых перчатках и с тросточкой, как он это делал в Линце, то занятия живописью не могли ему позволить делать это постоянно. Он не только рассказывает всем, что он художник и стремится стать архитектором, но и пытается демонстрировать это своим внешним видом [Когда он в мае 1913 г. поселился в Мюнхене на квартире модного портного Поппа, тот, естественно, должен был обратить внимание на одежду квартиранта. И Поппу, и его семье бросилось в глаза, что у молодого Гитлера не было в багаже «ни одной затрепанной вещи. Его фрак, костюмы, пальто и нижнее белье были в приличном и ухоженном виде».].
  К моменту начала первой мировой войны Гитлер считал, что стоит на пороге великого будущего, которое даст ему наконец возможность забыть о венском поражении. 10 мая 1942 г. у себя в штаб-квартире он рассказывал, что, если бы не началась война, он «стал бы архитектором, может быть, даже одним из первых, если не самым первым архитектором Германии». До начала первой мировой войны Гитлер и в Вене, и в Мюнхене живет только своей мечтой стать архитектором. Однако все его планы, рисунки, проекты отражают венский период и негативное отношение к этому городу. Тем не менее лично сам он хочет очень мало изменить в Вене, даже после 1938 г. Его высказывание от 26 апреля 1942 г., что он не собирается «умалять положение Вены», не совсем искренне, что подтверждается и его другими часто цитируемыми словами: «Если жителям Вены не нравится, что их... ограничивают в их монопольной позиции культурного центра альпийских и дунайских областей, то… это не совсем оправдано». В то же время 11 марта 1942 г. он утверждает, что «Берлин станет мировой столицей, сравнимой лишь с Древним Египтом, Вавилоном или Римом», разумеется, при условии, хотя он и не упоминает об этом, что там будет возведено громадное монументальное строение, проект которого он разработал в 1924 г. Теплое чувство буквально до последних часов своей жизни он испытывает только к Линцу, который намеревается через десять лет после победы в войне сделать самым красивым немецким городом на Дунае. Безграничное стремление к власти, желание «показать себя», ненависть и отрицание всего стоят у истоков его постоянного желания совершить нечто великое. Это берет свое начало еще в венском периоде, где он, кстати, становится антисемитом, хотя именно там многие евреи покупают его картины и способствуют его становлению как художника. И все это постоянно побуждает его изменить реальную действительность.
  Когда Гитлер в мае 1913 г. в возрасте 24 лет переезжает в Мюнхен, его мировоззрение в общих чертах уже определено.
  В Мюнхене, немецком городе, который, вполне естественно, особенно привлекает молодого художника, Гитлер поначалу чувствует себя одиноко. Он не стал поселяться в общежитии, жильцы и руководство которого навязывают не свойственный ему распорядок жизни. В Мюнхене он может приходить и уходить, засыпать и просыпаться, работать, учиться и бездельничать, когда ему заблагорассудится. Его окружает лишь небольшое число людей, к примеру портной Попп и его семья, которые видят, что их немногословный жилец «профессиональный художник», продает свои картины, хотя и не могут понять до августа 1914 г., за счет чего он живет. В своей комнате на Шляйсхаймер-штрассе он, сидя у окна, выходящего на двор стоящей напротив школы, пишет акварели, а иногда и картины маслом с фотографий и с успехом продает их главным образом в художественный магазин Штуффле на Максимилиан-плац. Его облагаемый налогами месячный доход составляет в среднем 100 марок, что свидетельствует не только о его деловой хватке. Мотивы его архитектурных проектов и наиболее часто используемых сюжетов отличаются от венских. Здесь его особенно привлекает «чудесное сочетание первобытной силы и... художественного настроения, эта изумительная линия от пивоварни "Хофброй" до Одеона, от поля осенних октябрьских праздников до Пинакотеки». Из приведенного ниже списка видно, какие сюжеты и какие форматы картин он предпочитает в Мюнхене: «Хофброй I» (29,4x30,9 см), «Хофброй II» (27,7x22 см), «Церковь св. Иоанна и дом Асама» (знаменитый мюнхенский архитектор. — Прим. перев.) (20,6x29,5 см), «Старый двор» (26,9x36,8 см), «Площадь Зендлингер Тор» (27,4x37,8 см), «Национальный театр» (26,8x41 см), «Зал полководцев»(27,6х 41,7 см), «Старый двор» (27x37 см), «Гора Петерсбергль I» (28,2x22 см), «Петерсбергль II» (26x39 см), «Старая ратуша» (32,5x25 см), «Церковь св. Иоанна и дом Асама» (22x35 см), «Продовольственный рынок и церковь св. Петра» (масло, дерево, 13x18 см) [Названия, техника исполнения и размеры картин взяты из рукописного списка (а также из машинописного списка с указанием цен) в бывшем Главном архиве НСДАП. В мае 1938 г. за акварель «Большой магистрат» было уплачено 6000 марок, а за «Церковь св. Петра» в июле 1938 г. — 8000 марок.].
  Сколько картин он написал и продал примерно за 13 месяцев, установить не удалось. Более двух десятков из них пережили период безвестности своего создателя, который 12 марта 1944 г. рассказывал Генриху Хоффману: «Я ведь не собирался становиться художником и писал все эти вещи только для того, чтобы заработать себе на жизнь и на учебу... Я рисовал всегда ровно столько, чтобы мне хватало на самое необходимое». Не случайно у коллекционеров можно найти лишь очень немного картин Гитлера периода до 1914 г. Архитектурные проекты, свое «самое ценное достояние», он, по собственным словам, не продавал в отличие от картин, которые, как показывают уже их размеры, изготавливались в основном для продажи.
  Подобно Ханишу и Нойману до 1913 г. в Вене, продажей картин после 1918 г. занимался бывший однополчанин Гитлера. Ганс Менд [В 1938 г., находясь в концлагере (о каком лагере идет речь, из документов непонятно), он давал показания начальнику лагеря о том, у кого находятся написанные Гитлером картины. Среди них были: «господин Мунд», Мюнхен, Дахауэр-штрассе (Менд: «Номер дома мне неизвестен»), владелец камнерезной мастерской на Театинер-штрассе неподалеку от ратуши и фрау Инкхофер, жена однополчанина Гитлера, у которой он «часто бывал в гостях». Кроме того, он предполагал, что некоторые картины (рисунки углем военного периода) могут находиться у человека по имени Брандмайер, который опубликовал книгу о фронтовике Гитлере под названием «Доброволец».]. 21 января 1942 г. указом рейхсминистра внутренних дел все эти картины были объявлены «ценным национальным художественным достоянием». Все владельцы должны были заявить о наличии у них таких картин, и их продажа за границу без разрешения министра иностранных дел была запрещена.
  Абсолютно все содержащиеся в биографиях и биографических очерках описания Гитлера как художника представляют незначительную ценность. Все они тенденциозны и варьируют между безудержным восхвалением и примитивным принижением. Для них характерны общие оценки, не подкрепленные фактами, повторение популярных версий без знания деталей и сути дела. В подтверждение приведем несколько характерных примеров. Так, например, Герман Нассе (1936), профессор Академии изобразительных искусств в Мюнхене, пишет, что акварели Гитлера, написанные им на фронте во время первой мировой войны, являются «свидетельством несомненного дарования Гитлера как художника», причем два рисунка 1914 г.— «Ущелье Витшете» и «Развалины монастыря в Мессине» — заслужили следующего отзыва: «Здесь картины ужасного разрушения стали художественным образом. Это не воспевание руин и не военная романтика, а серьезное и потрясающее предостережение, выраженное средствами художника». О других — действительно очень хороших — «фронтовых акварелях» Гитлера Нассе писал: «Выдержанная в ярких светлых тонах акварель "Перевязочный пункт Фроммель" относится к 1915 г. Нежные краски и их переходы оттеняют изображенные строения. Совершенно превосходна акварель "Обурдэн", написанная в 1916 г. Увиденные глазами немецкого пейзажиста чужие края предстают перед нами как нечто родное, хорошо знакомое и пережитое. Зритель чувствует себя как бы перенесенным в родные стены Нюрнберга или Ротенбурга. Стиль живописи живой и летящий. Прекрасный карандашный рисунок "Ардой во Фландрии" относится к лету 1917 г. К этим датированным рисункам примыкают два рисунка без даты: "Блиндаж в Турне" и "Дом с белым забором". Во всех рисунках видна рука прирожденного и опытного архитектора. Архитектор «третьего рейха» посрамляет Венскую академию. Во всех работах ощущается прежде всего истинное, немецкое, искреннее и любовное отношение к сюжету во всех его мельчайших деталях». Спустя 20 лет Франц Етцингер писал: работа Гитлера в Вене «состояла главным образом из картин и рисунков, сделанных по фотографиям. Почти нигде нельзя обнаружить признаков работы с натуры». «Срисовывают только люди, лишенные таланта», — писал Рабич, непроизвольно относя таким образом Гитлера к бесталанным. Ни одно из этих суждений нельзя отнести к объективным. Гитлер копировал фотографии не потому, что был лишен таланта, как уверяют Рабич и Етцингер, а всего лишь по той причине, что ему лень было рисовать, стоя на улице. Он просто облегчал себе работу. Гитлеру были известны слова умершего за несколько лет до этого Поля Сезанна, обращенные в 1866 г. к своему другу юности Эмилю Золя, о том, что «ни одна картина, написанная в мастерской... ничего не стоит по сравнению с написанной на натуре», и немногие написанные им с натуры картины доказывают его несомненный талант. Но все это его мало трогает. Его утверждение, что он хотел стать «не художником, а архитектором», вне всякого сомнения, соответствует истине. Он сам частенько признавался в том, что он неважный художник, что подтверждает, в частности, Генрих Хоффман. Так, в 1941 — 42 гг. Гитлер признался известному немецкому театральному художнику Зиверту, что он восхищается его работами и, видя их совершенство, понимает, насколько плохи были его собственные проекты декораций, созданные до 1914 г., хотя он «как-никак был учеником Роллера». Тем не менее лучшие акварели Гитлера, которые он не срисовывал, а рисовал с натуры, вполне приличны, если не сказать хороши, что он, разумеется, понимал и сам. Документально доказано, что он время от времени утверждал, что мог бы стать значительным художником, как, например, Рудольф фон Альт, которого он считал своим учителем, если бы в 1907 г. после отказа в приеме в академию основательно занялся живописью [Насколько биографы Гитлера, историки и публицисты не заинтересованы в том, чтобы трезво оценить его художественные способности, прекрасно видно на примере репродуцирования его работ. Йозеф Вульф, например, публикует два эскиза Гитлера, которые тот сам никогда не рассматривал как художественные работы. Набросок головы, принадлежащий руке Гитлера, Вульф (как и многие другие авторы) называет «портретом», хотя он был нарисован на клочке бумаги во Еремя телефонного разговора. Когда разговоры по телефону были скучными, Гитлер охотно рисовал головы (как ни странно, зачастую в манере кубизма), причем в карикатурном виде изображал Рихарда Вагнера, Генриха Шлимана, Валленштейна и себя самого (иногда с бородой). Приведенная Вульфом репродукция рисунка штурмовика СА — это тоже не «картина» Гитлера, а всего лишь набросок, с помощью которого он хотел показать подчиненным, как, по его представлениям, должен выглядеть человек, служащий в СА.].
  Тот факт, что работы Гитлера, относящиеся к периоду до 1914 г., пережили многие десятилетия, доказывает то, что они не так уж плохи, особенно если учесть, что среди их покупателей и владельцев есть известные и знающие толк в своем деле коллекционеры. Врач Блох сохранил после 1938 г. акварель, которую Гитлер подарил ему в знак благодарности за лечение матери, тоже, разумеется, не только потому, что Адольф и Клара Гитлер до 1907 г. были его пациентами. Английский писатель, художник и режиссер Эдвард Гордон Крейг, который проявлял особый интерес к «художнику Гитлеру», записал в своем дневнике после изучения акварелей Гитлера времен первой мировой войны, что считает эти работы заметным достижением искусства [Альфред Розенберг, изучавший архитектуру в Москве, писал об этих акварелях в своих последних записках в Нюрнберге: «Они свидетельствовали о природном таланте, умении подмечать самое существенное и ярко выраженном художественном чутье».]. Многие крупные художники оставили после себя значительно более слабые картины и эскизы, чем Гитлер. Однако то, что Гитлер так и не создал действительно значительной работы в области изобразительного искусства, принципиально отличает его от художников, занимающих прочное место в истории искусства.
  Постоянное обращение Гитлера в живописи к архитектурным мотивам и моделям после 1907 — 1908 гг. (чаще всего это были исторические архитектурные сооружения) существенно расширили и закрепили его знание архитектурных деталей, тем более что он постоянно копировал одни и те же мотивы. Например, в 1939 г. в коллекции Альфреда Детига в Вене находились картины Гитлера со следующими названиями: «Церковь св. Креста», «Красные ворота», «Михаэлер-плац», «Дворец Хофбург (старые ворота)», «Церковь св. Михаила», «Миноритская церковь», «Рыбацкие ворота» и «Каринтийский театр», а у жителя Вены Вальтера Ломана, работавшего в Главном архиве НСДАП, были принадлежащие кисти Гитлера картины «Старый придворный театр», «Дворец Ауэршперг» и «Шенбрунн». Венский парламент и мюнхенский «Хофброй» Гитлер рисовал так часто (в отличие от различных пейзажей с натуры, которые носили несколько абстрагированный характер), что мог с фотографической точностью изобразить их по памяти. Размеры знаменитых мостов, башен, ворот и фасадов он знал наизусть, о чем свидетельствуют такие специалисты, как Альберт Шпеер. Так, например, скульптор и архитектор Арно Брекер, живший с 1924 по 1934 г. с небольшими перерывами в Париже и считавшийся знатоком французского искусства, сообщал, что был более чем поражен знанием деталей, которое демонстрировал Гитлер. В июне 1940 г. после взятия Парижа Гитлер, зная, что Брекер значительную часть своих работ создал до 1934 г, в Париже и что в 1937 г. он был избран членом жюри Всемирной выставки, вызвал его к себе, чтобы он подробно рассказал ему о достопримечательностях Парижа. Брекер вспоминает: «Мы объехали вокруг Оперы и остановились у лестницы главного фасада. Элементы стиля архитектора Гарньё, творившего в период Второй империи, были ему (Гитлеру)... хорошо известны из изученной литературы. Осмотр начался сразу же... Сначала мы обошли здание кругом, а потом вошли внутрь... Он знал расположение помещений, точные размеры всех деталей подробнее, чем в любом путеводителе... Мы услышали от него настоящую хвалебную песнь Гарнье. Это было восхищение не профана, а человека, который до мельчайших тонкостей знает проблемы архитектуры». Далее Брекер пишет: «Когда мы проезжали мимо Клюни, Гитлер указал на один из куполов по левую сторону от бульвара и спросил, не Торговая ли это палата. Я отрицал это, так как мне показалось, что мы видим купол Французского института. Через несколько минут мы проехали мимо этого здания. Гитлер посмотрел налево и сказал с лукавой усмешкой: "Взгляните-ка, что там написано: Торговая палата". Он, знавший город лишь по книгам, утер старому "парижанину" нос». Когда Гитлер во время пребывания в Париже захотел осмотреть овальный зал Оперы, сопровождавшие его немецкие и французские специалисты ответили, что овального зала в Опере вообще не существует, однако Гитлера это не смутило. К удивлению обескураженных окружающих, он в конце концов указал место, где в соответствии с данными специальной, хотя и устаревшей литературы должна была находиться дверь в овальный зал. Оказалось, что бывший овальный зал, чего не знали ни французы, ни немцы, сопровождавшие Гитлера, был уже после опубликования литературы, которую Гитлер прочел в юности, разделен на несколько помещений, а дверь в него замурована. То, что Гитлер в деталях знал не только парижскую архитектуру, доказывают многие примеры. Когда полицай-президент Нюрнберга доктор Мартин после присоединения Австрии возвратился из Граца и встретился с Гитлером, то рассказал ему о тамошнем театре. Хотя Гитлер ни разу не был Граце, он упомянул об известном лишь немногим специалистам факте, что переход со сцены в зрительный зал выполнен там неудачно [Характерным был эпизод, продемонстрировавший детальные знания Гитлера: во время торжественного обеда с участием Гитлера в марте 1938 г. один из участников спросил венского бургомистра Нойбахера, какова ширина Дуная в определенном месте Вены. Нойбахер этого не знал. Гитлер, до этого момента пребывавший в благодушном настроении, немедленно назвал точную ширину в метрах и был настолько возмущен незнанием Нойбахера, что весь вечер после этого бьш в плохом расположении духа, несмотря на только что пережитый им политический триумф.].
  Уже начиная с осени 1907 г. Гитлеру, которому не удалось получить настоящего художественного образования, хотя он, несмотря на это, все же мечтал стать когда-нибудь архитектором, постоянно видятся громадные монументальные сооружения. Вплоть до 1945 г. он проектирует их в стиле XIX и начала XX века по историческим образцам, причем в этих проектах находит радикальное выражение разделение человека и природы, характерное для архитектурных форм начала XX века во всей Европе.
  Его архитектурный стиль определяется не свободными линиями и органической организацией пространства, а симметрией, фасадами и элементами неоклассицизма. Отдельным элементам он придает не органическое, а чисто техническое выражение. Его проектам присущ линейный, голый, чопорный характер. «Движение» и «декорация» занимают очень небольшое место в его представлениях. Не случайно именно в Австрии родилась мысль, «классически» сформулированная Адольфом Лоосом, что орнамент — это «преступление», свидетельствующее о сексуальных извращениях. Романтико-классический рационализм Гитлера (это определение приблизительно соответствует его представлениям) отражает его протест против юношеского стиля, который он отстаивал в своих венских дискуссиях об архитектуре. За его рамки он так и не вышел, оставаясь «первым добытчиком денег для лучших архитекторов Германии». В его представлениях, особенно после 1919 г., человек — это рабски покорное, лишенное критического чувства существо без собственной воли, которым в любое время может манипулировать гениальный индивидуалист. Сделанный им во время заключения в ландсбергской тюрьме эскиз куполообразной постройки, по которому Шпеер изготовил позднее модель, а впоследствии должен был и воплотить ее в жизнь в Берлине, несмотря на свои размеры, все же не демонстрировал того бездушного монументализма, которым отличалась модель Шпеера. Шпеер писал: «Обе эти штуковины [Под обеими «штуковинами» Шпеер имеет в виду Народный зал и Триумфальную арку.] производили на меня немного жуткое впечатление. Ни их стоимость, ни их — воспользуемся избитым словом — монументальная величина не делали их в моих глазах великими. Монументальные сооружения имели место в любом периоде истории архитектуры». Это его «признание» не вполне соответствует сути дела.
  «Каждое великое время, — заявил Гитлер в 1938 г. на открытии выставки архитектуры и художественных ремесел в Мюнхене, — находит свое выражение в своих строениях. Народы переживают великие времена внутри себя, но эти времена проявляют себя и вовне. И эти проявления более убедительны, чем произнесенное слово: это слово в камне... Эта выставка знаменует собой начало нового времени. В ней мы видим документы начала новой эпохи… Со времен создания наших соборов мы впервые наблюдаем здесь действительно великую архитектуру — не ту, которая потребляет сама себя, служа повседневным нуждам, а ту архитектуру, которая выходит далеко за рамки повседневности и ее запросов. Она может выдержать критическую проверку тысячелетий и на многие тысячи лет стать гордостью нашего народа, создавшего эти произведения... Есть вещи, которые не подлежат дискуссии. К ним относятся вечные ценности. Кто может измерить их, приложив к делу жизни великих и одухотворенных Богом натур свой мелкий повседневный рассудок? Великие художники и зодчие имеют право на то, чтобы быть избавленными от критического созерцания со стороны ничтожных современников. Окончательную оценку этим произведениям дадут века, а не мелкие повседневные явления... В эти часы перед глазами широкой общественности будут впервые сняты покровы с произведений, которым суждено определять облик не десятилетий, а веков! В этот момент на них должно снизойти то благословение, которое так прекрасно описано в "Мейстерзингерах": "Дитя родилось здесь". Здесь собраны архитектурные достижения, которые имеют вечную ценность и которые по человеческим измерениям будут стоять вечно, нерушимо в своей непреходящей красоте и гармонии форм!»
  У Гитлера, как и у большинства диктаторов, была не только потребность символически «увековечить» в произведениях архитектуры свою и без того огромную власть, но и заявить о себе как о художнике, наверстать то, что было для него невозможно до 1933 г., и реализовать свои архитектурные проекты. Вместо того чтобы претворять свои планы в жизнь, он оказался в положении «первого добытчика денег для лучших архитекторов Германии», как он любил говорить с наигранной грустью. Власть и ее отражение в произведениях искусства как правдивый слепок с реальности составляли для него неразрывное единство. Требование Шопенгауэра к искусству, заключающееся в том, чтобы изображать бытие средствами художника и в конце концов сказать: «Смотрите, вот сама жизнь!», Гитлер извратил точно так же, как он делал это и с философскими, историческими и биологическими учениями. В его представлениях задача искусства заключалась в том, чтобы сделать наглядными с фотографической точностью законы природы и то, что он считал таковыми. Таким образом из «вечных» законов природы он выводил претензии на «вечность» для определенных произведений искусства и архитектуры. Поскольку, по его понятиям, лишь такие «законы» природы, как беспощадная борьба, неприкрытое насилие и последовательная жестокость, без угрызений совести поддерживают жизнь, то логично будет потребовать от изобразительного искусства, чтобы оно без искажений отражало исключительно конкретные «закономерности». Возражений он принципиально не признавал. Так, например, в 1933 г. на заседании по вопросам культуры в рамках партийного съезда НСДАП в Нюрнберге он заявил: «Так же как для поддержания любого человеческого общества должны соблюдаться определенные принципы, независимо от того, согласны с ними отдельные индивидуумы или нет, так и культурный облик народа должен формироваться призванными для этого деятелями культуры в соответствии с его лучшими чертами». Очевидно, что архитектура лучше всего подходила для того, чтобы не только доносить до людей воззрения Гитлера, но и навязывать их каждому. Он считал ее высшим из всех искусств. Вслед за ней, по его мнению, шли скульптура и живопись, что опять-таки указывает на влияние Шопенгауэра.
  Гитлер разделял представление Шопенгауэра о том, что человек должен смиренно подходить к произведениям искусства (как к князю) и пытаться понять их как откровение бытия. По его мнению, индивидуум, как и у Шопенгауэра, должен ждать, что ему скажет произведение искусства. Этот «ответ» Гитлер, всю жизнь считавший себя художником, априори возвысил до главного элемента творчества. Он, который хотел не только быть мифологическим Атлантом, держащим землю на своих плечах, но и властелином мира, который вправе по своему усмотрению менять облик земли, будучи «фюрером и рейхсканцлером», видел в политике и политической власти средство претворения в жизнь своих художественных представлений, что подтверждал и Альберт Шпеер. Так, например, Гитлер заявил на открытии выставки немецкого искусства в 1939 г.: «Памятники архитектуры сегодня являются величественным свидетельством силы нового немецкого духа в культурно-политической области. Так же как отдельные стадии национального возрождения, получившие свое завершение в создании великого Германского рейха, покончили с политическими маловерами, так же покончат с маловерами в сфере культуры непревзойденные памятники архитектуры нового рейха. Не подлежит сомнению, что архитектура находит все более достойное продолжение в области скульптуры и живописи».
  Беспредметную живопись, которая является прямой противоположностью архитектуры, Гитлер отрицал вследствие своего отношения к власти как к конкретному отражению законов природы. Диктаторы никогда не терпели попыток индивидуальной интерпретации. Люди, которые задают вопросы о мыслях существ, отбрасывающих тени на стены пещеры, которых описывает Платон в своем «Уравнении пещеры», подобны песку в механизме аппарата власти. Гитлер в официальной обстановке называл их «чахоточными эстетами», чьи воззрения должны неукоснительно подавляться. Его личное мнение, которое он порой высказывал в кругу приближенных, не всегда полностью совпадало с целенаправленными официальными и полуофициальными пропагандистскими установками. Как свидетельствуют некоторые из его работ, он не всегда отрицательно относился к абстрактной живописи, которую официально не переносили ни он, ни Муссолини, ни Сталин. Некоторые портреты и изображения животных можно было бы приписать кисти художника-абстракциониста, если бы на них не стояла подпись Гитлера и если бы не было однозначно доказано, что он является их автором. Далеко не во всех областях изобразительного искусства он был консерватором и традиционалистом. Столовые приборы, которые он сам спроектировал и внедрил в производство, в 50-е годы почти без изменений продавались с большим успехом как образцы современного дизайна. Шла ли здесь речь о копировании разработок Гитлера или о самостоятельном проекте, создатель которого не знал о работах Гитлера, в данном случае не играет роли.
  Радикально-консервативный Гитлер, вкус которого постоянно отвечал «добропорядочным буржуазным» представлениям и традициям, любил старые картины, дорогие ковры и солидную старую мебель, однако не отрицал и современных деталей интерьера, если они не были слишком «современными». В то время как традиционалистские руководящие круги и деятели сферы образования еще до 1914 г., когда Гитлер формировал свое «мировоззрение», обратили свои взгляды на импрессионизм и частично даже на экспрессионизм, это направление прошло мимо него. Насколько отразились на его представлениях сформулированные в 1907 г. в Мюнхене концептуальные требования Германского союза художественных ремесел и промышленности, установить не удалось. Тот факт, что он, будучи сторонником этого союза, не признавал штукатурку, балконы и обрамленные колоннами окна как элементы стиля в строительстве и принципиально предпочитал естественный камень, недостаточен для серьезной оценки.
  Придерживаясь мнения, что мы должны «искать своих предков» в Древней Греции и Риме, он был убежден, что и изобразительное искусство Греции и Рима являло собой вершину живописи и скульптуры. Современную итальянскую живопись и футуризм он отрицал и критиковал за то, что они стоят слишком близко к экспрессионизму и импрессионизму, которые обязаны своим значением еврейским манипуляциям. Античность, романтизм и барокко представлялись ему эпохами истинного искусства. Он особенно гордился тем, что сумел приобрести, например «Чуму во Флоренции» Ганса Макарта и купил при посредничестве Муссолини знаменитую копию «Дискобола» греческого скульптора Мирона 450 г. до нашей эры. Ренессанс он считал слишком тесно связанным с христианским культом, а готику слишком пронизанной христианской мистикой. Современную немецкую живопись он также не признавал, но покупал ее, чтобы стимулировать труд художников. Он отказывался замечать какое-то развитие живописи, которая, в отличие от видимого развития техники, требует интерпретации. Его любимыми художниками были Карл Шпитцвег (1808 — 1885), Ганс Тома (1839 — 1924), Вильгельм Лейбль (1844 — 1900) и Эдуард Грютцнер (1846—1925), чьим картинам он давал оценки со знанием дела. Когда, например, какой-то мошенник продал Генриху Хоффману фальшивого Шпитцвега, Гитлер с первого взгляда распознал подделку, но ничего не сказал Хоффману, чтобы не лишать его радости. Он охотно выслушивал похвалы себе как государственному деятелю, который сумел «воскресить из небытия» художников, считавшихся забытыми. К ним относились Фридрих Шталь и Карл Лейпольд. Он приобрел свыше двадцати работ Шталя и больше десяти Лейпольда. Постоянно интересуясь произведениями изобразительного искусства, он нередко покупал их. Гитлер всегда говорил, что все его представления, воззрения и оценки в сфере изобразительного искусства и архитектуры, так же как и литературы, в деталях сформировались уже до 1914 г. Не случайно он всю жизнь был убежден, что величайшие достижения изобразительного искусства на немецкоязычном пространстве были созданы до 1910 г. То, к чему стремился Гитлер в качестве архитектора, его критик Альберт Шпеер сумел понять лишь во время двадцатилетнего заключения в тюрьме для военных преступников Шпандау. «Его представления, — заявил Шпеер в 1966 г., — примерно соответствовали миру искусства, существовавшему до первой мировой войны. Я заказал в Шпандау все старые подшивки немецких журналов по архитектуре и строительству с 1890 по 1916 г., чтобы... изучить эту проблему». «Миром» Гитлера был XIX век и его наследие, которое он охотно противопоставлял достижениям греческого и римского искусства. Его обширные, но односторонние познания в литературе, мелкобуржуазное происхождение, биография и опыт, полученный в Вене, создали рамки его художественных суждений, которые он считал абсолютными и вечными и никогда не пытался расширить их. Его план собрать все произведения изобразительного искусства XIX и XX веков в отдельных галереях и предоставить их в распоряжение современных мастеров для изучения [Фрау Троост, которая знала о представлениях Гитлера в области искусств главным образом от своего мужа, сказала, как утверждают, Розенбергу: «…он остановился в живописи на уровне 1890 года».] явственно демонстрирует, как проходило его становление. Все, что он увидел и оценил в Вене, на всю жизнь остается краеугольным камнем его искусствоведческих суждений. В 1924 г. он решил, что открыл видимые признаки начала «упадка» изобразительного искусства на рубеже веков. «Еще до начала XX века в наше искусство начал просачиваться элемент, — писал он в "Майн кампф", — который до этого был ему совершенно чужд и неизвестен». В противоположность «извращениям вкусов прежних времен» он воспринял его совершенно однозначно как духовное вырождение, «явственное проявление политического краха в культурной области». Спустя 18 лет, когда он начал силой загонять немецкую культурную жизнь в прокрустово ложе, он добавил к этому сроку еще четверть столетия. «До 1910 г., — заявил он 27 марта 1942 г., — у нас был чрезвычайно высокий уровень искусства. Начиная с этого времени, к сожалению, этот уровень начал все больше падать... То, что навязывают немецкому народу под видом искусства с 1922 г. (до 1933. — Прим. автора), превратилось в сфере живописи в сплошную беспомощную пачкотню». Эмиль Нольде, вступивший в НСДАП ненамного позже Гитлера, Карл Шмидт-Роттлюфф, Эрих Хеккель, Отто Дике и Конрад Феликсмюллер — вот всего лишь несколько имен, вошедших в историю искусства. Их он называет «вырожденцами» и изгоняет из мира искусства, а иногда и из жизни вообще.
  Художественные, архитектурные и исторические образцы, на которых учился Гитлер, он не только называет по имени, но и изображает в многочисленных картинах и набросках. Стиль изображаемых им зданий и культурно-исторические позиции их создателей дают решающие ответы на вопросы, которые до сих пор не получали должного освещения. К образцам в архитектурном отношении относятся прежде всего самые значительные здания на венской Ринг-штрассе, которая была построена в период с 1858 по 1865 г., имеет длину 4 километра и ширину 57 метров: Музей прикладного искусства, Опера, Музей истории искусства, Естественноисторический музей, Новый замок, парламент, ратуша, университет, театр и биржа. Это лишь самые важные модели и образцы Гитлера.
  Август Кубицек рассказывал о периоде до 1908 г.: «Я постепенно… понял, почему мой друг отдавал такое одностороннее предпочтение… зданиям на Ринг-штрассе, хотя, на мой взгляд, более старые постройки, например собор св. Стефана или Бельведер, были убедительнее и производили более сильное впечатление. Однако здания эпохи барокко Адольф вообще не любил, они казались ему слишком перегруженными деталями. Роскошные дома на Ринг-штрассе были построены лишь после того, как были снесены укрепления, окружающие внутреннюю часть города, то есть во второй половине прошлого столетия, и им не был присущ единый стиль. Скорее наоборот. Почти все прежние стили повторялись в этих зданиях. Парламент был построен в классическом или, точнее, псевдоэллинистическом стиле, ратуша была неоготической, Бург-театр, которым Адольф особенно восхищался, относился к стилю позднего ренессанса. Правда, всем им было свойственно величие, представительность, которые особенно привлекали моего друга. Но главным обстоятельством, которое заставляло его постоянно обращаться к этим зданиям, было то, что по этим строениям, созданным предыдущим поколением, он мог без труда изучать историю их постройки, реконструировать планы и, так сказать, вновь строить каждое из них для себя и заново переживать судьбу великих зодчих того времени — Теофила Ханзена, Земпера, Ханзенауэра, Сиккардсбурга, ван дер Нюлля».
  Молодому Гитлеру, который посещал в Вене почти все театральные постановки, наряду с музеями и парламентом особенно нравился Бург-театр, который арендатор старого Карин-тийского театра начал с разрешения Марии Терезии за свой счет перестраивать по проекту Вайскерна. Этот театр, который Гитлер охотно срисовывал со старых гравюр, сначала предпочитал французский репертуар, а с 1776 г. по указанию Иосифа II стал немецким придворным театром и получил наименование национального. Самоучке Гитлеру это здание и хранившиеся в нем значительные сокровища искусства служили «учебным пособием» и в то же время внушали глубокое благоговение. Над аттиком в средней части здания возвышалась колоссальная скульптурная группа, изображавшая Аполлона с музами трагедии и комедии. Фриз над главным входом был украшен «Триумфальной аркой Бахуса и Ариадны» работы Рудольфа Вайра, аллегории Бенка на торцовых стенах крыльев изображали страсти и добродетели, властвующие над жизнью и драмой: любовь, ненависть, героизм, эгоизм, смирение и властолюбие. Статуи Прометея и святой Женевьевы, Йозефа Гассера, Хансвурста, Фальстафа, Федры и Виктора Тильгнера в нишах фасадов обращали взгляд пытливого юноши на культурно-исторические памятники, об истории которых он получал информацию в венских библиотеках и читальных залах. Бюсты Кальдерона, Шекспира, Мольера, Шиллера, Гёте, Лессинга, Хальма, Грильпарцера и Хеббеля (также работы Тильгнера) над окнами среднего строения ставили конкретные цели в его образовании.
  В начале лета 1919 г., спустя полгода после окончания войны, когда Гитлер уже опять живет в Мюнхене, где еще до весны 1920 г. остается в рядах баварской армии, он делает еще одну попытку с учетом опыта, полученного в 1907 — 1908 гг., реализовать часть своих детских и юношеских мечтаний, от которых не избавился полностью даже в апреле 1945 г. Теперь он думает уже не об учебе на архитектора, а об основательном изучении искусствоведения в Мюнхене. Некоторое время он работает совместно с художником Эрнстом Шмидтом, которого он впоследствии упоминает в «Майн кампф», и ведет с ним дискуссии об изобразительном искусстве и архитектуре. Шмидт, Инкофер, Мунд [Гитлер неоднократно рисовал их портреты и карикатуры.] и другие однополчане Гитлера, которые привезли с войны его картины, пастели, рисунки углем, карандашом и пером и убеждены в его художественном даровании, поддерживают его намерения. В то время как Гитлер слушает в Мюнхенском университете лекции Александра фон Мюллера, графа Карла фон Ботмера и Михаэля Хорлахера по истории, политике и истории экономических учений [У Александра фон Мюллера Гитлер слушал курсы лекций «Немецкая история со времен Реформации» и «Политическая история войн», у Карла фон Ботмера «Социализм в теории и практике» и «Взаимосвязь между внутренней и внешней политикой», а у Михаэля Хорлахера «Наше экономическое положение и условия мира».] и посещает семинары, он отдает несколько своих ранних работ на оценку известному и уважаемому художнику Максу Цеперу. Цепер настолько поражен акварелями и рисунками Гитлера, что обращается к своему коллеге профессору Фердинанду Штегеру, чтобы на всякий случай выслушать и его мнение. Штегер, с чьими романтико-мистическими картинами, написанными в натуралистической манере, Гитлер познакомился в 1898 г. в знак протеста против консервативного направления Дома художников в Вене на Фридрих-штрассе, 12, смотрит работы Гитлера и делает заключение: «…совершенно необычный талант». Гитлер, который не присутствовал лично при этой оценке, принял Штегера после 1933 г., затем в течение нескольких последующих лет купил шесть его картин, позировал ему для портрета, но не возвращался в разговоре к событиям 1919 г.
  Заключение специалистов не смогло убедить Гитлера, который был занят в это время образовательной работой в армии и не мог уделять достаточно времени искусству, наверстать наконец то, чего не удавалось сделать раньше. Политика, которой он живет, служа в рейхсвере до апреля 1920 г., совершенно захватила его. Занятия живописью превратились в случайный заработок. Лишь изредка, в минуты отдыха и разрядки, во время ожидания, перед едой в ресторане, во время телефонных разговоров, он рисует на меню и листках бумаги. В результате из-под его пера выходят порой портреты Генриха Шлимана, Рихарда Вагнера, Валленштейна и самого Адольфа Гитлера, меткие карикатуры. До самой смерти карандаши и бумага для этих целей всегда лежат у него на столе. Когда двадцатилетний студент-правовед Генрих Хайм, увлекающийся искусством потомок знаменитого химика Юстуса фон Либиха, а впоследствии стенографист большей части застольных бесед Гитлера, знакомится в июле 1920 г. с ответственным за пропаганду в немецкой рабочей партии (ДАЛ) Гитлером спустя три месяца после его увольнения с военной службы, у него отнюдь не возникает впечатления, что тот занимается политикой лишь временно и против своей воли, а в душе остается художником [О том, что Гитлер позднее изменил указанную при приеме в ДАП профессию «художник (о чем Хайм в то время не был осведомлен) на «писатель», Хайм узнал лишь значительно позже.].
  Альберт Шпеер, который, подобно Троосту, Гислеру и Брекеру, нередко встречался с Гитлером как с «коллегой», которому обстоятельства помешали стать художником и архитектором и который, «к сожалению, вынужден был заниматься политикой и воевать», даже после своего освобождения из тюрьмы для военных преступников Шпандау был все еще убежден, что Гитлер всю жизнь прежде всего был художником.
  «Я стал политиком, — рассказывал Гитлер в ночь с 25 на 26 января 1942 г. в ставке "Вольфсшанце", — против своей воли. Политика для меня — это только средство достижения цели. Есть люди, которые считают, что мне трудно будет оставить эту деятельность. Нет! Это будет самый счастливый день моей жизни, когда я уйду из политики и оставлю за спиной все заботы, мучения и огорчения. Я сделаю это, как только после окончания войны решу свои политические задачи. 5 — 10 лет после этого я буду приводить в порядок и записывать свои мысли. Войны приходят и уходят. Единственное, что остается, это культурные ценности. Отсюда и моя любовь к искусству. Музыка, архитектура — разве это не те силы, которые указывают путь грядущему человечеству?» Уже в первой части «Майн кампф» он слегка касается своих планов: «То, что в античные времена находило свое выражение в виде Акрополя или Пантеона, — писан он в 1924 г., начиная проектировать крупнейшее здание всех времен и проводя первые расчеты, — в средние века облачилось в формы готического собора. Эти монументальные сооружения возвышались подобно гигантам над мешаниной фахверковых, деревянных и кирпичных домов средневекового города и становились символами, которые и сегодня, когда рядом с ними все выше вырастают многоэтажные дома, определяют характер и облик городов. Соборы, ратуши и крытые рынки, а также оборонительные башни — это видимые признаки концепции, которая, по сути дела, являлась античной. Насколько же жалким стало сегодня соотношение между государственными и частными постройками. Если Берлину выпадет судьба Рима, то потомки с удивлением узнают, что самыми грандиозными творениями нашего времени и самым характерным выражением культуры наших дней были магазины нескольких евреев и отели нескольких компаний». Порой действительно может показаться, что Гитлер стал политиком только для того, чтобы претворить в жизнь свои грандиозные архитектурные планы.
  Насколько он всегда в душе оставался архитектором, доказывает тот факт, что даже во время второй мировой войны он постоянно разрабатывал новые и совершенно не отвечающие требованиям момента планы и пытался претворить в жизнь старые. «Даже в самые напряженные минуты жизни государственного деятеля, — сообщает Криста Шредер, — он находил время для того, чтобы поупражнять свой талант. У него всегда на письменном столе под рукой лежала стопка бумаги для зарисовок, на которой он в свободные часы рисовал все, что попадало ему на глаза». Если после Сталинграда он отказался от прослушивания по вечерам пластинок с симфониями Бетховена, Брукнера и Листа, песнями Гуго Вольфа и Брамса, опереттами Легара и Иоганна Штрауса и операми Вагнера, кое-какие из которых он прослушал до 140 раз, он не оставил занятий живописью и архитектурой. Даже в марте 1945 г., за четыре недели до самоубийства, он увлеченно занимался деревянной моделью Линца, застроенного по его плану. Если изображать отношение Гитлера к архитектуре по методу биографов, которые заняты не поиском новых источников и доказанных исторических фактов, а только «новой интерпретацией» устных рассказов, хотя они уже давно разоблачены как фантазии, выдумки, предположения и фальшивки, то можно даже развязанную Гитлером в 1941 г. войну с Россией изобразить как особую меру для воплощения своих архитектурных планов. Значительно больше, чем важные проблемы, которые возникали в ходе войны, его, например, до июня 1941 г. тревожил тот факт, что Сталин собирался воздвигнуть в Москве в честь Ленина Дворец съездов высотой более 300 метров [Построенный в 1931 г. Уильямом Фредериком Лэмпом Эмпайр-Стейт-Билдинг в Нью-Йорке насчитывает 102 этажа и имеет высоту 380 метров.]. Имея отношение к архитектуре, он понял намерение Сталина как перечеркивание своего собственного плана построить самое большое сооружение в мире — разработанную им еще в 1924 — 25 гг. во время работы над книгой «Майн кампф» монументальную куполообразную постройку с отверстием для света диаметром 46 метров и высотой 220 метров, внутреннее помещение которой имело невероятный диаметр — 250 метров (внутри него могли стоя поместиться от 150 до 180 тысяч человек). Имея такие размеры, это сооружение примерно в семнадцать раз превзошло бы объем церкви св. Петра. Лишь после начала войны с Советским Союзом Гитлер вновь обрел спокойствие, по рассказам Шпеера, которому тот с видимым облегчением сообщил, что отныне с планами Сталина по строительству в Москве навсегда покончено.
  Шпеер, который в отсутствие своего хозяина приходил в ужас от размеров этой постройки, рассказывал в 1966 г.: «Этот зал вовсе не был бредовой выдумкой, не имевшей надежд на осуществление». В то время как он произносил эти слова, его американские коллеги Ллойд, Морган, Уилсон, Моррис и Крейн при сотрудничестве с нью-йоркскими архитекторами Прегером, Кавенафом и Уотербери, имевшими опыт строительства громадных сооружений, возводили в Хьюстоне, штат Техас, купольную постройку, которую в мире специалистов назвали «удивительной даже для Америки» и о которой говорили только в превосходной степени, хотя ее размеры далеко уступали разработанному Гитлером более чем 40 лет назад сооружению, а конструкция была очень простой и довольно невзрачной.
  Купольная постройка Гитлера должна была иметь в диаметре 250 метров, а «Астродом» в Хьюстоне всего 214 метров [Все сооружение стадиона имеет диаметр 270 метров.]. Сооружение Гитлера в Берлине, в котором мог поместиться высотный дом в 56 этажей, должно было иметь в высоту 220 метров, из которых высота самого купола составляла 122 метра. В техасском здании высота от пола до верхушки купола в общей сложности составляет всего 70 метров. Зал в Берлине был рассчитан на 150 — 180 тысяч человек, а в Хьюстоне — на 66 тысяч.
  То, что это здание, строительство которого должно было начаться в 1940-м, а закончиться в 1950 г., интересовало Гитлера не только как картинка, но и как техническая и архитектурная проблема, не составляет секрета. Сегодня достоверно известно, что он не только интересовался этими подробностями, но и детально владел ими [Можно привести целый список примеров, доказывающих, что Гитлер детально разбирался в этой проблеме, но документальные доказательства этому существуют только на период после 1924 — 25 гг. Из более ранних периодов его деятельности доказательств очень мало. Но то, что молодой Гитлер уже до 1914 г. разбирался в практических деталях архитектуры, можно предположить с большой долей вероятности. Так, например, сохранился один его архитектурный проект много этажной виллы, сделанный им в 1911 г. по заданию венского архитектора Флориана Мюллера, проживавшего на Пенцингер-штрассе, 115.]. Спустя несколько лет после разработки им этого проекта конструкторы мостов освоили аналогичную технику по перекрытию купольных сооружений такого размера с помощью стальных и железобетонных конструкций. Когда Шпеер, который в том числе построил новую рейхскацелярию в Берлине, здание партийных съездов в Нюрнберге и германский павильон для Всемирной выставки в Париже 1937 г. и которого Гитлер считал гениальным архитектором, высказал намерение возвести купол без применения стальных конструкций, Гитлер обратил его внимание на то, что ремонт возможных повреждений, нанесенных, например, авиабомбами, будет невозможен, если не применить стальной каркас. Шпеер понял его правоту и учел это замечание в дальнейшей работе.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  5
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  10
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  15
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  20
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  25
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  30
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  35
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  40
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  45
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  50
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  55
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Многие специалисты в области строительства, которые работали с Гитлером после 1933 г., давали положительную оценку его архитектурным способностям, причем не изменили своего мнения и после 1945 г. В их числе можно назвать Пауля Трооста, Пауля Гислера и Альберта Шпеера. Они были потрясены знаниями Гитлера, его интуицией и концепциями. Шпеер, хотя и был очень озабочен сразу после выхода из тюрьмы для военных преступников тем, чтобы его высказывания о Гитлере совпадали с показаниями на Нюрнбергском процессе, заявил в 1966 г.: «Я не могу исключать, что он (Гитлер. — Прим. автора), был бы заметной фигурой… в ряду других архитекторов. У него ведь был талант». У секретарши Гитлера, присутствовавшей при многих разговорах и лично знавшей многих людей, которые после смерти Гитлера «забыли», как все обстояло на самом деле, сложилось впечатление, что познания Гитлера в вопросах архитектуры были «поразительны». «Я видела многих знаменитых архитекторов, — рассказывает она, — которые были... буквально обескуражены его знаниями».
  На протяжении четверти столетия в осуществлении архитектурных планов Гитлера чувствовалась «сдерживающая» рука. Затем, начиная с 1937 г., стало явно заметно, что Гитлер хочет проявить свой «гений» и в этой области и реализовать свои юношеские представления, концепция которых родилась еще между 1906 и 1913 гг. после изучения трудов австрийского архитектора Отто Вагнера и работы на Ринг-штрассе. Эти мечты, обретшие три десятилетия спустя реальные черты, вытеснили из мира Гитлера сильное поначалу влияние таких видных специалистов, как Пауль Троост. Уже через четыре года после прихода к власти он стал чувствовать себя очень самоуверенно, в том числе и как архитектор. Альберт Шпеер, который до того, как начал работать у Гитлера, был еще совершенно неопытным архитектором, но обладал исключительными организаторскими способностями, был очень честолюбив, стремился к общественному признанию и постоянно старался создать положительное впечатление о правящем режиме [Так, например, Шпеер заявил: «Я видел возможность сыграть роль в истории культуры».]. Даже спустя тридцать лет он постоянно говорил: «наши проекты», «мы разработали». Он стал учеником Гитлера, следовал его учению верно и преданно и свои архитектурные проекты подписывал: «разработано по идеям фюрера». В 1969 г. он писал: «...Мои проекты того времени все в меньшей степени отвечали моему стилю. Этот отход от самого себя проявился не только в преувеличенных размерах моих зданий. В них не осталось ничего от дорического характера, к которому я с самого начала стремился... Неисчерпаемое богатство предоставленных в мое распоряжение средств и партийная идеология Гитлера привели меня к стилю, который восходил к роскошным дворцам восточных деспотов».
  Так обстояли дела не только у Шпеера. Во всем, что касалось официальной архитектуры «третьего рейха» (а также официальной живописи и скульптуры), чувствовалась рука человека, который во всех этих областях никогда не был учеником — только учителем.
  Томас Манн, который в своей книге «Брат Гитлер» скептически задает вопрос: «Настолько ли сильны суеверные представления, обычно окружающие понятие "гения", что могут помешать нам назвать нашего друга (Адольфа Гитлера) гением?», сам обнаружил с удивлением и ужасом, что его собственные представления о подлинном искусстве в принципе были очень близки к позициям Гитлера.
  
  
  Гитлер в Вене и Мюнхене до 1914 г.
  
  Май и июнь 1906 г.:
  Первый приезд в Вену
  
  Сентябрь 1907 г.:
  Участие вместе со 112 другими претендентами во вступительных экзаменах на отделение общей живописи Академии изобразительных искусств. 33 кандидата отсеиваются на первом этапе (экзамен по композиции), который Гитлер выдерживает. Он проваливается (как и еще 51 абитуриент) на конкурсе рисунков. Всего из 113 кандидатов экзамен выдерживают 28 человек.
  
  Ноябрь 1907 г.:
  Гитлер возвращается в Линц (Урфар), чтобы ухаживать за смертельно больной матерью.
  
  21 декабря 1907 г.:
  Смерть матери и ее похороны (23.12) в Леондинге.
  
  Февраль 1908 г.:
  После улаживания дел о наследстве переезд в Вену. Гитлер живет вместе со своим другом из Линца Августом Кубицеком на Штумпер-гассе, 29.
  Визит к профессору Альфреду Роллеру из Школы художественных промыслов. По рекомендации Роллера он начинает брать уроки искусства у скульптора Панхольцера.
  
  16 сентября 1908 г.:
  Гитлер живет один на Штумпер-гассе. Август Кубицек призывается на военную службу.
  
  Сентябрь 1908 г.:
  Повторное участие в приемном экзамене в Академию изобразительных искусств.
  Вследствие смерти матери и изменения условий жизни Гитлер не может сконцентрироваться. На этот раз на экзамене по композиции он получает неудовлетворительную оценку. В отличие от 1907 г. он не допускается к конкурсу рисунков.
  
  До 20 августа 1909 г.:
  С 18 ноября 1908 г. Гитлер живет в комнате по Фельбер-штрассе, 22/Ш. Он уклоняется от призыва на военную службу в соответствии с законом № 41 от 11 апреля 1889 г. и часто меняет квартиры.
  
  С 20 августа по 16 сентября 1909 г.:
  Гитлер живет в комнате по Зексауэр-штрассе, 58/11.
  
  С 16 сентября по ноябрь 1909 г.:
  Снимает комнату на Симон-Денк-гассе.
  
  Конец 1909 г.:
  Гитлер ночует в приюте для бездомных в Майдлинге, где знакомится с художником Райнхольдом Ханишем. В это же время он работает разнорабочим на стройке (вероятно, временно), так как обитатели приюта должны днем освобождать помещение.
  
  Декабрь 1909 г.:
  Гитлер переезжает в мужское общежитие по Мельдеман-штрассе, 27. Там он пишет картины и рисует рекламные плакаты, создает архитектурные проекты и украшает стены рельефом собственного изготовления. Райнхольд Ханиш продает картины и делит выручку с Гитлером.
  
  Август 1910 г.:
  Гитлер подает заявление в полицию на Ханиша, обвиняя его в обмане. Ханиш приговаривается судом к одной неделе заключения. Гитлер расстается с ним и начинает продавать свои работы самостоятельно. Он работает в первой половине дня, ежедневно пишет по одной небольшой картине, а после обеда ходит по покупателям (заказчиками часто бывают еврейские меценаты, ученые и коммерсанты).
  Его работы (дополнительно к наследству) приносят ему так много денег, что он по собственной инициативе в мае 1911 г. отказывается от причитающейся ему до апреля 1913 г. ежемесячной пенсии по поводу потери кормильца в размере 25 крон в пользу своей сестры Паулы.
  
  24 мая 1913 г.:
  Гитлер снимается с учета в Вене и переезжает в Мюнхен, где снимает комнату у портного и владельца магазина Йозефа Поппа по Шляйсхаймер-штрассе, где и живет до начала войны.
  
  29 декабря 1913 г.:
  Австрийская полиция просит мюнхенскую полицию установить место жительства призывника Гитлера.
  
  10 января 1914 г.:
  Мюнхенская полиция сообщает в Линц: Адольф Гитлер живет в Мюнхене на Шляйсхаймер-штрассе.
  
  19 января 1914 г.:
  Сотрудники мюнхенской уголовной полиции доставляют Гитлера в австрийское консульство в Мюнхене.
  
  5 февраля 1914 г.:
  Гитлер едет на призывную комиссию в Зальцбург, где его признают негодным к военной службе.
  
  1 августа 1914 г.:
  Начало первой мировой войны.
  
  16 августа 1914 г.:
  Гитлер поступает добровольцем в 16-й резервный пехотный полк.
  
  
  ГЛАВА 4
  СОЛДАТ РЕЙХА
  
  «Летом 1912 г., — пишет Гитлер в "Майн кампф", — я наконец-то приехал в Мюнхен».
  После его прихода к власти большая мемориальная доска с орлом и свастикой появилась на доме № 34 по Шляйсхаймер-штрассе в Мюнхене: «В этом доме жил Адольф Гитлер с весны 1912 г. до дня добровольного поступления на военную службу в 1914 г.». Обе даты не совпадают с реальными фактами. До 24 мая 1913 г. Гитлер жил на Мельдеманн-штрассе, 27, в Вене.
  24 мая 1913 г. (а не весной 1912 г.) Гитлер выписывается из Вены и уезжает в Мюнхен. В ночь с 24 на 25 мая в Вене покончил с собой начальник Генерального штаба 8-го корпуса полковник Альфред Редль, которого вследствие его гомосексуальных наклонностей шантажировала и завербовала российская секретная служба, после чего он многие годы работал на Россию, выдавая важные военные тайны. Гитлер узнает об этом в доме своего мюнхенского хозяина квартиры Йозефа Поппа из сообщений газет. Он реагирует на это почти с радостью, так как подтверждается его убеждение, что не имеет никакого смысла служить в австрийской армии. Йозеф Попп, который в молодости работал портным в модных парижских ателье, знает французский язык и убежден, что «кое-чего повидал в мире», уже 26 мая, в тот день, когда к нему въезжает новый жилец, видит в связи с аферой Редля, что он хорошо разбирается в политических событиях и реагирует на них быстро, определенно и с самостоятельных позиций. Каждый вечер происходят политические дискуссии, которые быстро надоедают еще одному жильцу, с которым Гитлер делит комнату, и тот съезжает с квартиры. В первое время пребывания в Мюнхене Гитлер сравнивает то, что он узнал из книг, с действительностью. В 1924 г. он пишет в «Майн кампф»: «Город был мне так хорошо знаком, как будто я жил в его стенах уже много лет. Это объянялось [Так в тексте. Возможно или опечатка, или ошибка переводчика, или редактора, или корректора] тем, что все книги, которые я изучал, на каждом шагу ссылались на эту столицу немецкого искусства. Нельзя утверждать, что видел Германию, если не видел Мюнхена... и, прежде всего, говорить, что знаешь немецкое искусство, если не знаешь Мюнхена». Гитлер опять становится художником.
  Живется Гитлеру в Мюнхене, во всяком случае, не хуже, чем в Вене. Не случайно он описывал позже свой мюнхенский период с 1913 по 1914 г. как самое лучшее и счастливое (до войны) время в жизни. Как художник он зарабатывает в месяц в среднем немалые деньги — 100 марок, что он подтверждает в январе 1914 г. путем предъявления налоговой декларации магистрату Линца, который потребовал его явки в связи с неоднократным уклонением от призыва в армию. «Я зарабатываю как свободный художник, — пишет он в Линц, — только для того, чтобы обеспечить себе дальнейшее образование, так как совершенно лишен средств (мой отец был государственным служащим). Добыванию средств к существованию я могу посвятить только часть времени, так как все еще продолжаю свое архитектурное образование. Поэтому мои доходы очень скромны, их хватает только на то, чтобы прожить. В качестве доказательства прилагаю свою налоговую декларацию и прошу вновь возвратить ее мне. Сумма моего дохода указана здесь в размере 1200 марок, причем она скорее завышена, чем занижена, и не надо полагать, что на каждый месяц приходится ровно по 100 марок» [Гитлер постоянно старался скрыть свое хорошее финансовое положение. Так, например, в наследстве его квартирной хозяйки Анни Винтер обнаружилось сообщение в окружной суд от 16.5.1913 г., в котором Гитлер подтверждал «вручение ему суммы, находившейся в общественной "сиротской" кассе»: 819 крон и 98 геллеров. Это сообщение было 2.4.1971 г. продано с аукциона под № 1637 наряду с многочисленными вещами Гитлера из «наследства Винтер».]. Спустя десять лет он пишет в «Майн кампф» то же самое: «Пусть даже мои заработки были очень скудными, но я жил не для того, чтобы рисовать, а рисовал, чтобы обеспечить свою жизнь или, точнее говоря, чтобы позволить себе дальнейшее образование». Его официально зарегистрированный минимальный годовой доход в размере 1200 марок превышал те суммы, которые он ежемесячно мог заработать в Вене. К тому же условия жизни в Мюнхене были более благоприятными. За обеды в ресторане Гитлер должен был платить в Вене около 25 крон в месяц, а в Мюнхене всего 18 — 25 марок. Стоимость найма комнаты в Вене составляла 10 крон (а при коротком сроке проживания и 15 крон). В Мюнхене же Гитлер за хорошую меблированную комнату с отдельным входом платил только 20 марок. После вычета расходов на завтраки и ужины у него ежемесячно оставалось по меньшей мере около 30 марок на другие нужды. Относительно дорогие в то время газеты он, по собственным словам, постоянно читал в кафе. Поскольку он был неприхотлив, то денег у него было больше, чем необходимо. Банковский служащий его возраста, к примеру, зарабатывал в 1913 г. в Мюнхене всего около 70 марок. Генриху Хоффману Гитлер рассказывал 12 марта 1944 г.: «Мне нужно было не более 80 марок в месяц». На ежедневный обед и ужин хватало одной марки. Сыну квартирного хозяина Йозефу Поппу он мог постоянно давать деньги и сладости, когда тот приносил ему книги или выполнял другие поручения.
  Как и в Вене, Гитлер вел в Мюнхене одинокий образ жизни. Окружающие не понимали его, что ему, кстати, было совершенно безразлично. Он уклонялся от сближения с людьми, не говоря уже о дружбе, так как ни перед кем не хотел открывать душу. В глазах нормальных бюргеров Адольф Гитлер ведет бессмысленную и бесцельную жизнь. Большую часть дня он проводит за чтением книг и журналов. Картины он рисует только днем, да и то в течение всего нескольких часов [Это привычка почти всех художников.]. Время от времени он ходит в кафе на ближайшем углу, чтобы съесть там пирог и прочитать газету. Вечерами он дискутирует с Йозефом Поппом (старшим), излагает ему свои представления и идеи и зачитывает выдержки из специальных книг по военным вопросам. Его не интересует «профессия» или то, что обычно понимается под этим словом, и в этом он почти не отличается от других художников. Так, например, знаменитый Оскар Кокош-ка, учившийся в Венской школе художественных ремесел еще до того, как Гитлер пришел туда на прием к профессору Роллеру, рассказывал на своем 85-летнем юбилее: «Я всегда был бродягой, начиная с самой юности».
  Гитлер ведет богемный образ жизни, но при этом всегда так изысканно одет, что даже особенно чувствительный к этим вопросам портной Попп, которого клиенты особо ценят за приобретенный им в Париже вкус, не может сказать о его костюмах ни одного плохого слова [По данным Йозефа Поппа-младшего и Элизабет Попп (1966 — 67), Гитлер с удовольствием носил безупречный фрак, который Йозеф Попп-старший иногда готовил ему на выход. С началом первой мировой войны Гитлер тщательно упаковал его и оставил в квартире Поппа.]. Кроме того, Попп уже в то время видит в нем личность, чьи способности подают большие надежды. Не случайно он уже в 1919 г. вступает в Германскую рабочую партию (членский билет № 609), где Гитлер отвечал за пропаганду [Вслед за Поппом туда вступили и другие ремесленники и владельцы магазинов на Шляйсхаймер-штрассе, например художник Эрнст Шмидт и мясник.].
  Гитлер, зная, что окружающие считают его чудаком, очень много читает, а картины пишет лишь тогда, когда поступают заказы или когда его принуждают к этому особые обстоятельства. Он охотно и страстно дискутирует на политические темы и проявляет при этом необыкновенный талант убеждать людей своей речью, аргументами и жестами. Об этом в один голос говорят все его знакомые из Линца, Шпиталя, Леондинга, Вены и Мюнхена. Слушатели порой не знают даже, смеяться ли им при виде страстно вещающего и жестикулирующего Гитлера или относиться к нему серьезно. По свидетельствам родственников и посторонних наблюдателей, у него была очень противоречивая натура. Его стремление доказать свою правоту, готовность к агрессии и жажда власти были гипертрофированы, действия импульсивны и эгоистичны. Он не терпел доверительных отношений. И перед друзьями, и перед противниками представал одинаково непреклонным, упрямым, ранимым и капризным спорщиком, но в то же время был неловок и замкнут. Того, кто непосредственно имел с ним дело, поражали порой его болезненное честолюбие, фантастичность планов, ничем не поколебимое самомнение и безудержная энергия. Многие его взгляды критически мыслящим наблюдателям уже в 1914 г. в Мюнхене казались гипертрофированными.
  Свидетельства очевидцев позволяют сделать вывод, что у молодого Гитлера, несомненно, просматривались психопатические черты. Однако очень распространенное и кочующее из биографии в биографию утверждение, что Гитлер попросту «был ненормальным», представляется предвзятым, грубым и даже примитивным. Психопатами были Микеланджело, Лютер, Тассо, Жан-Жак Руссо, Наполеон, Бетховен, Гельдерлин, Клейст, Ленау, Хеббель, Маркс, Бисмарк, Стриндберг, Мопассан, Ван Гог и Ницше, и это далеко не полный перечень знаменитых имен. Какие последствия может иметь психопатия, демонстрирует никем в основном не опровергнутый анализ Вильгельма Ланге-Эйхбаума, в котором, в частности, говорится: «…психопатическая аффектация может стать движущей силой, развивающей, расширяющей и углубляющей задатки и дарования. Психопатическое восприятие реагирует на малейшие раздражители, и за счет этого расширяется опыт. Внутреннее беспокойство в крови, подвижность, быстрая смена настроений позволяют пережить многие события в самом разном свете. Таким образом… усиливается острота восприятия всего самого основного и существенного. Психопат за счет большей подвижности своих мысленных представлений, вечной жажды новых ощущений и тяги к новому касается многих областей знания. Это расширяет его горизонт, развивает духовные способности, будит доселе спящие задатки. Таким образом в одной душе объединяются далеко отстоящие друг от друга сферы знаний, и эти пограничные области, пограничные науки и искусства становятся важным источником мысли. Благодаря необыкновенной силе чувственного восприятия, отсутствию сдерживающих факторов и недостаточному самообладанию накапливается опыт, не доступный никому другому».
  Обладал ли молодой Гитлер непринужденным юмором и другими столь же привлекательными «человеческими» чертами, достоверно установить не удалось. Он сам описывал себя в ночь с 8 на 9 января 1942 г. как злого мальчишку (в период пребывания в Линце и Штайре), холодным взглядом наблюдающего за окружающими и использующего увиденное в своих целях. Важным в этой связи представляется то, что молодой Гитлер порой казался очень милым человеком тем людям, которые ближе стояли к нему или часто общались с ним, когда он «забывался» и сбрасывал с себя холодную маску, копирующую некую «недоступную личность», которую он демонстративно носил, еще будучи учеником. Так, например, доктор Блох был просто потрясен тем, что Гитлер после смерти матери вдруг обнаружил в себе «человеческие» чувства, хотя до этого всегда казался ему замкнутым и недоступным человеком. Его учитель музыки Преватцки-Вендт никогда не видел его открытым и готовым к более близким контактам. Родственникам, которых он навестил после того, как оставил школу, он показался скорее замкнутым, чем дружелюбным. Не только им молодой Гитлер представлялся человеком, который подчеркнуто сводил общение с другими людьми к уважительным формальностям, никогда не показывал своих слабостей и никогда не признавался в недостатке знаний. Йозеф и Элизабет Попп характеризуют 25-летнего Гитлера как «обаятельного австрийца», который всегда был готов оказать услугу, был предупредительным и щедрым, но постоянно держал дистанцию. И им самим, и их родителям Гитлер «очень нравился, но мы так никогда и не узнали, что у него на уме. Его невозможно было распознать. Он никогда не говорил о родительском доме, о друзьях и подругах. Чаше всего он сидел дома и что-то читал с серьезным видом, а иногда рисовал».
  С кем Гитлер общался в Мюнхене в 1913 — 14 гг., не знали ни Йозеф Попп, ни его дети, которых Гитлер особенно любил, постоянно называл их в письмах с фронта ласковыми шутливыми именами и не забывал передать им отдельный привет. Гостей он не принимал, хотя этим не доставил бы никаких хлопот хозяевам квартиры, так как в его комнате был отдельный вход. Однако установлено, что в 1914 г. в Мюнхене у него были личные контакты за пределами семьи Попп. Так, например, он, очевидно, достаточно близко общался с юристом Эрнстом Хеппом и его женой, о чем свидетельствует длинное письмо Гитлера Хеппу с фронта.
  «Я покинул Австрию в первую очередь по политическим причинам, — писал Гитлер в 1924 г. и тут же добавлял: Я не хотел воевать за габсбургское государство». Лишь позднее выяснилось, что этой дипломатической формулировкой он описывал неприятный эпизод, пережитый им в Мюнхене. 29 декабря 1913 г. австрийская полиция обратилась в полицейское управление Мюнхена с просьбой установить, зарегистрировано ли проживание Гитлера в баварской столице. «Художник Адольф Гитлер, родившийся в 1889 г. в Браунау-на-Инне, — сообщали австрийцы, — 24 мая 1913 г. выбыл из Вены в Мюнхен. Просим Вас в порядке оказания помощи... сообщить нам, зарегистрировано ли там указанное лицо». Мюнхенские полицейские нашли его. 10 января 1914 г. они сообщили коллегам в Линц: «Разыскиваемый с 26.V.1913 г. проживает по адресу Шляйсхаймер-штрассе, 34/Ш, у квартировладельца Поппа». Уже через 8 дней Гитлер получил от мюнхенской уголовной полиции повестку с указанием явиться 20 января в Линц на призывную комиссию. 19 января полицейские доставили его в австрийское консульство в Мюнхене, где был составлен протокол. Мюнхенское консульство благосклонно поверило всем данным, которые сообщил о себе Гитлер, который, вероятно, явился с визитом в старом и измазанном краской костюме. Он рассказывал о своих болезнях и, по-видимому, сумел произвести довольно жалкое впечатление. В сообщении консульства было сказано: «По наблюдениям полиции и по личным впечатлениям, изложенные им в прилагаемом оправдательном заявлении данные полностью соответствуют истине. Он также якобы страдает заболеванием, которое делает его непригодным к военной службе… Поскольку Гитлер произвел благоприятное впечатление, мы пока отказались от его принудительной доставки и порекомендовали ему непременно явиться 5 февраля в Линц на призывную комиссию... Таким образом, Гитлер выедет в Линц, если магистрат не сочтет нужным учесть изложенные обстоятельства дела и его бедность и не даст согласие на проведение призывной комиссии в Зальцбурге». Гитлер телеграммой запросил магистрат в Линце об отсрочке прохождения комиссии до 5 февраля 1914 г. Однако его просьба была встречена отказом. «Обязан… явиться», — гласил раздраженный официальный ответ из Линца, полученный Гитлером лишь 21 января. Тогда он попросил магистрат в Линце разрешить ему по материальным соображениям пройти призывную комиссию в Зальцбурге, который находится ближе к Мюнхену. В очень вежливо составленном письме говорится, в частности:
  
  «Я направляю Вам это письмо вне зависимости от подписанного мною сегодня в консульстве протокола. Я прошу Вас также направлять все дальнейшие указания в мой адрес через консульство и заверяю, что не премину в точности выполнить их. Что касается данных о моем положении, то они подтверждаются консульством. Сотрудники консульства были достаточно благо-склонны ко мне и породили во мне надежду, что достаточно будет явиться для прохождения комиссий в Зальцбург. Хотя и не смею надеяться, но прошу все же не осложнять мою ситуацию понапрасну.
  Покорнейше прошу Вас принять это письмо к сведению и остаюсь
  искренне преданный Вам
  Адольф Гитлер,
  художник».
  
  Хотя Гитлер и «не смел надеяться», что власти в Линце удовлетворят его просьбу, однако она имела успех. 5 февраля 1914 г. он выехал в Зальцбург для прохождения призывной комиссии и, как и надеялся, был освобожден от военной службы. «Настоящим подтверждается, — говорится в документе отдела статистики земельного правительства от 23.2.1932 г., — что Адольф Гитлер, родившийся 20 апреля 1889 г. в Браунау-на-Инне и постоянно прописанный в Линце, земля Верхняя Австрия, сын Алоиза и Клары, урожденной Пёльцль, проходящий по списку призывников 3-й возрастной категории, признан 5 февраля 1914 г. в Зальцбурге «негодным к строевой и вспомогательной службе, ввиду слабого телосложения» и освобожден от военной службы.
  «…Также якобы страдает заболеванием», — такую осторожную формулировку записал 19 января предусмотрительный сотрудник австрийского консульства, и это дает основание полагать, что Гитлер во время допроса сослался на свою уже давно излеченную болезнь легких, которая стала причиной того, что мать осенью 1905 г. забрала его из школы. Во всяком случае, уклонявшийся от службы Адольф Гитлер не собирался служить и впредь. То, что он по секрету сообщил в конце лета 1908 г. Кубицеку, начало претворяться в жизнь. Он не хочет служить в одной армии с чехами и евреями, воевать за габсбургское государство, но всегда готов умереть за Германский рейх. Гитлер, будучи фанатичным пангерманистом, хочет жить в Германском рейхе, который станет для него любимой и достойной уважения родиной, и если уж становиться солдатом, то только там. В 1914 г. ему разрешают по-прежнему оставаться в Мюнхене, вести богемный образ жизни и допускать презрительные высказывания о своей австро-венгерской родине.
  В Мюнхене главные интересы Гитлера, в отличие от Вены, прикованы не к антисемитизму и марксизму, а к германо-австрийской внешней политике и к отношению немецкого населения к Австрии. Германскую блоковую политику, австро-германский пакт от 7 октября 1879т., союз трех императоров от 18 июня 1881 г. и тройственное соглашение между Германией, Австро-Венгрией и Италией от 20 мая 1882 г. он, по собственным словам, считал «ошибкой», еще живя в Вене. В Мюнхене Гитлер приходит к убеждению, что немцы в целом принимают своего союзника Австро-Венгрию за «серьезную силу», которая «в трудный час покажет себя», во что он, будучи австрийцем, уже не верит, так как двойная монархия, по его убеждению, «уже давно перестала быть немецким государственным образованием». Он придерживается мнения, что «внутренняя ситуация» в Австро-Венгрии «с каждым часом приближает ее к распаду». Австро-венгерским заверениям он не доверяет. По его мнению, «носителями союзнических идей… в Австрии остались только Габсбурги и немцы. Габсбурги из расчета и по необходимости, а немцы вследствие доверчивости и политической глупости». Он не сомневается в том, что Германия в результате тройственного союза приковала себя «к трупу», который «утащит в пропасть обоих», и убежден, что «лучше, чем официальные дипломаты», понимает «бессмысленность и опасность германской блоковой политики». Молодого австрийца с пангерманистскими наклонностями поражает в Мюнхене отсутствие интереса населения к ситуации немцев в дунайской монархии. «К своему удивлению, мне постоянно приходилось констатировать, — говорил он, — что даже в образованных кругах отсутствует какое-либо понимание сути габсбургской монархии». «В 1913 — 1914 гг. я… впервые высказал… в различных кругах свое убеждение,— пишет Гитлер в "Майн кампф", — что будущее немецкой нации зависит от уничтожения марксизма». О том, что это утверждение сделано не задним числом, свидетельстуют не только сообщения очевидцев, ночи письменные высказывания Гитлера того времени.
  Когда Гитлер узнал, что австрийский наследник престола Франц Фердинанд и его жена 28 июня 1914 г. убиты в Сараево, его сначала, как он пишет позднее, в 1924 г., охватило «опасение, что пули могли быть выпущены из пистолетов немецких студентов, которые были возмущены постоянным ославяниванием, проводимым наследником престола, и решили освободить немецкий народ от внутреннего врага... Но когда я услышал фамилии преступников, а кроме того, прочел, что они сербы, меня охватил легкий ужас от этой мести непредсказуемой судьбы. Самый большой друг славян погиб под пулями славянских фанатиков». Но «легкий ужас» продолжается недолго. На фотографии, где Гитлер изображен 1 августа 1914 г. среди людей, собравшихся в Мюнхене на Одеон-плац, чтобы прослушать прокламацию об объявлении войны, можно увидеть, как горят его глаза, придавая лицу необычно радостное и возбужденное выражение. Как и многие другие представители немецкой образованной буржуазии, в числе которых были, например, Томас Манн [Еще в 1916 г. Томас Манн писал своему издателю Самуэлю Фишеру: «Но к чему вся эта политизация, насаждение западного духа, дегуманизация, разнемечивание, которые происходят уже на протяжении 50 лет, если результатом этого не становится власть?.. Однако совершенно непереносима... для меня мысль, что демократический прогресс… будет навязан нам извне в результате нашего поражения... Наша демократизация должна быть следствием нашей победы, побочным явлением нашего прихода в мировую политику». Это письмо было в 1966 г. выставлено на осенний аукцион в Штаргарде неподалеку от Марбурга.], Людвиг Тома и многие университетские профессора, Гитлер испытывает радость при известии, что началась война. «Те часы, — пишет он в "Майн кампф", — стали для меня как бы избавлением от неприятных воспоминаний юности. Я не стыжусь... признаться, что от охватившего меня восторга упал на колени и от всего сердца возблагодарил небеса за то, что мне даровано счастье жить в такое время». Он немедленно подал прошение на имя Людовика III, чтобы ему, австрийцу, разрешили поступить на службу в баварскую армию, хотя прошло всего несколько месяцев как австрийская призывная комиссия признала его негодным к военной службе. Уже на следующий день он получил из канцелярии кабинета министров сообщение, что может записаться в один из баварских полков. Гитлер выбрал 16-й резервный пехотный полк, который впоследствии стал носить имя Листа в честь погибшего в конце октября 1914 г. командира полка полковника Листа. 16 августа, в тот день, когда популярная газета «Берлинер иллюстрирте цайтунг» поместила на первой странице фотографию пехотного унтер-офицера в остроконечной каске и со шпагой наголо, ведущего солдат в атаку и кричащего «Ура!», Гитлер явился в 6-й рекрутский запасной батальон 16-го Баварского пехотного полка. Там он 8 октября 1914 г. дал присягу сначала королю Баварии, а затем и своему императору Францу Иосифу. Ганс Менд, занимавшийся в это время подготовкой рекрутов, рассказывал в 1931 г., какое впечатление произвел на него Гитлер в 1914 г. «Впервые я увидел Адольфа Гитлера, — писал он, — в ресторане "Шваб-мюнхен". Я не знал его, но, проходя мимо, обратил внимание, на его энергичный взгляд и что-то особенное в облике. Я принял его за студента, которых было много в полку имени Листа. После совершенно недостаточной подготовки Гитлер в середине октября 1914 г. попадает на фронт. Спустя 20 недель, в феврале 1915 г., он, пользуясь своим даром наблюдательности как художник, сообщает своему мюнхенскому знакомому Эрнсту Хеппу в цитируемом ниже подробном письме, пришедшем с полевой почтой, о том, что он пережил в эти дни [Эти данные подтверждаются военнослужащими полка, которые не были знакомы с письмом Гитлера.].
  
  «Уважаемый господин асессор!
  Рад, что Вы получили мою последнюю открытку, и благодарю Вас за любезное письмо, которое Вы прислали мне в ответ.
  Я уже подробно писал один раз, но, видимо, придется повторить. Прежде всего, хочу сообщить Вам, уважаемый господин ассессор, что уже 21 декабря получил "Железный крест". Возможностей для его получения, слава Богу, было более чем достаточно. Наш полк попал не в резерв, как мы думали, а уже 29 октября с утра был направлен в бой, и вот уже три (неразборчиво) мы не даем им покоя ни на минуту, если не в наступлении, так в обороне. После очень красивого путешествия по Рейну мы 31 октября прибыли в Лилль. Уже в Бельгии были заметны признаки войны. Лёвен был весь в развалинах и пожарищах. До (неразборчивое название населенного пункта) поездка проходила тихо и спокойно. А потом пошло одно за другим. В некоторых местах, несмотря на самую бдительную охрану, были развинчены железнодорожные пути. Все чаще попадались взорванные мосты, разбитые локомотивы. Хотя эшелон и так полз как улитка, мучительные остановки случались все чаще. Издалека уже слышен был монотонный гул наших тяжелых минометов. Ближе к вечеру мы приехали в порядочно потрепанный пригород Лилля, выгрузились и некоторое время слонялись без дела возле составленных в козлы винтовок. Где-то около полуночи мы вошли наконец в город. Бесконечная монотонная дорога, по обе стороны низкие фабричные корпуса, кругом сплошная сажа, мостовая разбита и вся в грязи. После 9 часов население на улицу не выходит, зато полно военных. Мы, рискуя жизнью, пробирались среди обозов с продовольствием и колонн с боеприпасами, пока наконец не добрались до внутренних ворот цитадели. Центр города, правда, немного получше. Но все здесь сделано по принципу "лишь бы смотрелось хорошо". Я постоянно вспоминал о Германии. Ночь мы провели во дворе здания биржи. Здание весьма представительное, но еще не закончено. Поскольку пришлось лечь с полной выкладкой, то была объявлена повышенная готовность. Кроме того, лежать на камнях было очень холодно, так что я не смог уснуть. На следующий день мы сменили место ночлега. На этот раз мы попали в большой остекленный зал. В свежем воздухе недостатка не было, так как от здания остался только железный каркас. От немецких снарядов стекла разлетелись на миллионы осколков. Днем мы немного занимались боевой подготовкой, осматривали город и главным образом восхищались колоссальной военной машиной, которая во всей красе разворачивалась на наших глазах и наложила отпечаток на весь Лилль. Ночью мы пели песни, некоторые из нас в последний раз. На третью ночь в 2 часа вдруг объявили тревогу, и в 3 часа мы двинулись на сборный пункт. Никто ничего толком не знал, однако мы решили, что это учебная тревога. Ночь была довольно темная. Не успели мы прошагать и 20 минут, поступила команда отойти на обочину, и тут пошли обозы, кавалерия и т. д. и запрудили, всю дорогу. В конце концов нашлось место и для нас. Мы далеко отошли от Лилля. Канонада становилась все сильнее. Наша маршевая колонна извивалась, как огромная змея. Где-то в 9 часов мы остановились в каком-то дворцовом парке. Два часа привала, а потом опять в путь до 8 часов вечера. Полк разделился на роты, и каждая из них оборудовала себе укрытие от самолетов. В 9 часов вечера мы получили продовольствие.
  К сожалению, я никак не мог уснуть. В четырех шагах от моей вязанки соломы лежала дохлая кляча. Судя по ее виду, она лежала уже не меньше двух недель и наполовину разложилась. Вдобавок позади нас стояла немецкая батарея гаубиц и каждые 15 минут посылала по два снаряда над нашими головами в темную ночь. Воздух наполнялся воем и визгом, а затем вдали слышались 2 глухих разрыва. Все прислушивались к ним. Мы ведь слышали все это впервые в жизни. И вот пока мы лежали вповалку и тихонько перешептывались, глядя в звездное небо, вдали начался какой-то шум, потом он приблизился, залпы пушек стали все чаще и в конце концов слились в сплошной гул. Каждого из нас этот гул пробирал до печенок. Говорили, что англичане пошли в ночную атаку. Мы испуганно ждали, не зная, что же, собственно говоря, происходит. Потом все успокоилось, и в конце концов адский шум прекратился, лишь наша батарея каждые 15 минут посылала в ночь свой стальной привет. Утром мы обнаружили большую воронку от снаряда.
  После долгих усилий кляча нашла в ней свой последний покой. Только мы собрались устроиться поудобнее, как в 10 часов снова тревога. Спустя 15 минут мы вышли. После долгих мытарств добрались до разбитого крестьянского подворья и устроили привал. Той ночью мне пришлось стоять на часах. В час ночи снова объявили тревогу, и в 3 часа мы двинулись маршем. Перед этим пополнили боеприпасы. Пока мы ожидали приказа двигаться вперед, мимо нас проехал на коне майор граф Цех: завтра мы идем в атаку на англичан. Все радуются: наконец-то. Сделав это объявление, майор занял место во главе колонны и пошел пешком. В 6 часов утра мы около какой-то гостиницы встречаемся с другими ротами, а в 7 часов все и начинается. Мы повзводно проходим через расположенный справа от нас лес и в полном порядке выходим на луг. Перед нами вкопаны четыре орудия. Мы занимаем за ними позиции в больших окопах и ждем. Над нами уже свистит первая шрапнель и срезает деревья на опушке, как соломины. Мы с любопытством глядим на все это. У нас еще нет настоящего чувства опасности. Никто не боится, все ждут команды "в атаку". А дела становятся все хуже. Говорят, что уже есть раненые. Слева появляются 5 или 6 молодчиков в мундирах цвета глины, и мы вопим от радости. 6 англичан с пулеметом. Мы смотрим на конвоиров. Они гордо шагают вслед за своей добычей, а мы все еще ждем и почти ничего не можем рассмотреть в адском дыму перед нами. Наконец команда "вперед!" Мы рассыпаемся цепью и мчимся по полю в направлении небольшого хутора. Слева и справа разрывается шрапнель, свистят английские пули, но мы не обращаем на них внимания. Залегаем на десять минут, а потом опять вперед. Я бегу впереди всех и отрываюсь от взвода. Тут сообщают, что подстрелили взводного Штевера. "Вот так дела", — успеваю я подумать, и тут начинается. Поскольку мы находимся посреди открытого поля, нужно как можно быстрее бежать вперед. Капитан бежит впереди. Теперь уже падают и первые среди нас. Англичане направили на нас огонь пулеметов. Мы бросаемся на землю и медленно ползем по канаве.
  Иногда мы останавливаемся, это значит, что кого-то опять подстрелили и он не дает двигаться вперед. Мы выволакиваем его из канавы. Так мы ползем до тех пор, пока канава не кончается, и опять надо выбираться на поле. Через 15 — 20 метров мы добираемся до большой лужи. Один за другим мы вскакиваем туда и занимаем позицию, чтобы отдышаться. Но залеживаться некогда. Быстро выбираемся и марш-марш к лесу, до которого примерно 100 метров. Там мы постепенно опять собираемся вместе. Лес уже сильно поредел. Теперь нами командует вице-фельдфебель Шмидт, отличный здоровенный парень. Мы ползем до опушки. Над нами свистят пули и осколки, и вокруг падают сбитые сучья и куски деревьев. Потом на опушке рвутся снаряды, поднимая облака камней, земли и песка и вырывая огромные деревья с корнями, а мы задыхаемся в желто-зеленом ужасном вонючем дыму. Вечно здесь лежать не имеет смысла, если уж погибать, так лучше в поле. Тут подходит наш майор. Мы снова бежим вперед. Я прыгаю и бегу изо всех сил по лугу, через свекольные грядки, перепрыгиваю через окопы, перелезаю через проволоку и кустарниковые загороди и вдруг слышу впереди крики: "Сюда, все сюда". Передо мной длинная траншея, и через мгновение я спрыгиваю в нее. Передо мной, за мной, слева и справа туда же прыгают и другие. Рядом со мной вюртембержцы, а подо мной мертвые и раненые англичане. Вюртембержцы заняли траншею уже раньше нас. Теперь мне становится ясно, почему мне было так мягко спрыгивать. В 240 — 280 метрах слева от нас видны еще английские окопы, а справа дорога в (неразборчиво), которая находится в их руках. Над нашей траншеей беспрерывный железный град. Наконец в 10 часов начинает работу наша артиллерия. Пушки бьют одна за другой, 1-2-3-4 и т. д. То и дело перед нами снаряд попадает в английские окопы. Англичание [Так в тексте. Возможно или опечатка, ошибка переводчика, редактора, или корректора] выскакивают, как из муравейника, а мы снова бежим в атаку.
  Моментально проскакиваем поле и после рукопашной, которая местами была довольно кровавой, выбиваем их из окопов. Многие поднимают руки. Всех, кто не сдается, мы приканчиваем. Так мы освобождаем траншею за траншеей. Наконец выбираемся на большую дорогу. Слева и справа от нас молодой лес. Входим в него. Выгоняем оттуда целые своры англичан. Наконец доходим до места, где лес кончается и дорога идет дальше по чистому месту. Слева стоят какие-то хутора, которые еще заняты противником, и по нам открывают оттуда ужасный огонь. Люди падают один за другим. И тут появляется наш майор, храбрый как черт. Он спокойно курит. Вместе с ним его адъютант лейтенант Пилота. Майор быстро оценивает обстановку и приказывает сосредоточиться слева и справа от дороги и приготовиться к атаке. Офицеров у нас уже нет, да и унтер-офицеров почти не осталось. Поэтому все, кто еще в состоянии, вскакивают и бегут за подкреплением. Когда я во второй раз возвращаюсь с группой отколовшихся вюртембержцев, майор с простреленной грудью лежит на земле. Вокруг него куча трупов. Теперь остался только один офицер, его адъютант. В нас клокочет ярость. "Господин лейтенант, ведите нас в атаку", — кричат все. Мы движемся через лес слева от дороги, по дороге не пройти. Четыре раза мы встаем в атаку и четыре раза вынуждены отойти. Изо всей моей команды кроме меня остается всего один человек. Наконец и он падает. Мне отрывает выстрелом рукав кителя, но каким-то чудом я остаюсь живым и здоровым. В 2 часа мы идем наконец в пятую атаку и на этот раз занимаем опушку леса и хутора. Вечером в пять часов мы собираемся вместе и окапываемся в 100 метрах от дороги. 3 дня идут бои, пока наконец на третий день мы не опрокидываем англичан. На четвертый день маршируем назад в (неразборчивое название населенного пункта). Только там мы оценили, насколько тяжелы наши потери. За 4 дня наш полк сократился с трех с половиной тысяч человек до 600. Во всем полку осталось только 3 офицера, 4 роты пришлось переформировать. Но мы были горды тем, что опрокинули англичан. С тех пор мы постоянно на передовой. В Мессине меня в первый раз представили к Железному кресту, а в Витшете во второй, на этот раз представление на меня вместе с (неразборчиво) подписал господин подполковник Энгельхардт, наш полковой командир. 2 декабря я его наконец получил. Я теперь служу посыльным при штабе. Служба здесь немного почище, но зато и опаснее. В одном только Витшете в день первого наступления из нас восьмерых трех человек убило, а одного тяжело ранило. Нас, четверых оставшихся в живых, и раненого наградили. В тот раз эта награда спасла нам жизнь. Когда обсуждали список представленных к кресту, в палатку зашли 4 командира роты. Из-за тесноты нам четверым пришлось ненадолго выйти. Мы еще не простояли снаружи и пяти минут, как вдруг снаряд попал прямо в палатку, тяжело ранил подполковника Энгельхардта, а все остальные в штабе либо ранены, либо убиты. Это был самый ужасный момент в моей жизни. Мы все просто обожали подполковника Энгельхардта.
  К сожалению, надо заканчивать, и я прошу Вас, уважаемый господин асессор, простить меня за плохой почерк. Я сейчас слишком нервничаю. День за днем мы с 8 часов утра до 5 часов вечера находимся под сильнейшим артиллерийским огнем. Со временем это может испортить даже самые сильные нервы. За обе посылки, которые Вы, господин асессор, были так добры послать мне, выражаю Вам и Вашей дражайшей супруге самую сердечную благодарность. Я часто вспоминаю Мюнхен, и у каждого из нас только одно желание: чтобы как можно быстрее рассчитаться с этими бандитами, чего бы это ни стоило, и чтобы те из нас, кому повезет снова вернуться на родину, увидели ее очищенной от всякой иноземщины, чтобы благодаря тем жертвам и страданиям, которые сотни тысяч из нас испытывают каждый день, и тем рекам крови, которые проливаются в борьбе с международным заговором врагов, мы не только разбили внешних врагов Германии, но чтобы рухнул и внутренний интернационализм. Это важнее, чем любые завоевания территории. Все начнется с Австрии, как я всегда говорил.
  Выражая Вам еще раз свою сердечную благодарность, почтительнейше целую руки Вашей уважаемой маме и супруге.
  
  Преданный и благодарный Вам
  Адольф Гитлер»
  
  
  * * *
  
  Участие Гитлера в боях и сражениях, его награды, ранения, пребывания в лазаретах и отпуска отражены в документах:
  
  
  1914 г.
  
  16.8:
  Поступление в 6-й рекрутский запасной батальон 16-го Баварского пехотного полка имени Листа в Мюнхене.
  
  1.9:
  Перевод в 1-ю роту 16-го Баварского резервного пехотного полка.
  
  21.10:
  Отправка на фронт.
  
  29.10:
  Сражение при Изере.
  
  30.10 — 24.11:
  Сражение при Ипре.
  
  1.11:
  Присвоение звания ефрейтора.
  
  9.11:
  Перевод в штаб полка.
  
  25.11 — 13.12:
  Позиционная война во Фландрии.
  
  2.12:
  Награждение Железным крестом II степени.
  
  14.12 — 24.12:
  Декабрьская битва во Французской Фландрии.
  
  25.12.1914 — 9.3.1915:
  Позиционные бои во Французской Фландрии.
  
  
  1915 г
  
  10 — 14.3:
  Сражение при Нев-Шапеле.
  
  15.3 — 8.5:
  Позиционные бои во Французской Фландрии.
  
  9.5 — 23.7:
  Сражение при Ла-Бассе и Аррасе.
  
  24.7 — 24.9:
  Позиционные бои во Французской Фландрии.
  
  25.9 — 13.10:
  Осеннее сражение при Ла-Бассе и Аррасе.
  
  7.10:
  Перевод в 3-ю роту 16-го резервного пехотного полка.
  
  14.10.1915 — 29.2.1916:
  Позиционные бои во Фландрии.
  
  
  1916 г.
  
  1.3 — 23.6:
  Позиционные бои во Фландрии (Артуа).
  
  24.6 — 7.7:
  Разведка боем 6-й армии в связи с битвой на Сомме.
  
  8 — 18.7:
  Позиционные бои во Французской Фландрии.
  
  19 — 20.7:
  Бой при Фромеле.
  
  21.7 — 25.9:
  Позиционные бои во Французской Фландрии.
  
  26.9 — 5.10:
  Битва на Сомме.
  
  5.10:
  Ранение в левое плечо под Ле-Баргюром.
  
  9.10 — 1.12:
  Лазарет Красного Креста в Беелитце.
  
  3.12:
  Перевод в 4-ю роту 1-го запасного батальона 16-го Баварского пехотного полка в Мюнхене.
  
  
  1917 г.
  
  5.3:
  Служба на передовой в 3-й роте 16-го Баварского резервного пехотного полка.
  
  5.3 — 26.4:
  Позиционные бои во Французской Фландрии.
  
  27.4 — 20.5:
  Весеннее сражение при Аррасе.
  
  21.5 — 24.6:
  Позиционные бои в Артуа.
  
  25.6 — 21.7:
  Битва во Фландрии, 1-я часть.
  
  22.7 — 3.8:
  Битва во Фландрии, 2-я часть.
  
  4.8 — 10.9:
  Позиционные бои в Верхнем Эльзасе.
  
  17.9:
  Награждение Крестом с мечами за боевые заслуги III степени.
  
  30.9 — 17.10:
  Отпуск в Шпитале.
  
  17.10 — 2.11:
  Арьергардные бои южнее Айетта.
  
  3.11.1917 — 25.3.1918:
  Позиционные бои севернее Айетта.
  
  
  1918 г.
  
  26.3 — 6.4:
  Большое сражение во Франции.
  
  7 — 27.4:
  Бои при Авре и Мондидье.
  28.4 — 26.5:
  Позиционные бои севернее Айетта.
  
  9.5:
  Награждение полковым дипломом за выдающуюся храбрость при Фонтене.
  
  18.5:
  Получение знака отличия раненых (черного),
  
  27.5 — 13.6:
  Сражение при Суассоне и Реймсе.
  
  14 — 30.6:
  Позиционные бои между Уазой и Марной.
  
  5 — 14.7:
  Позиционные бои на Марне.
  
  15 — 17.7:
  Наступательное сражение на Марне и в Шампани.
  
  18 — 25.7:
  Оборонительное сражение между Суассоном и Реймсом.
  
  25 — 29.7:
  Мобильная оборона на Марне.
  
  4.8:
  Награждение Железным крестом I степени.
  
  21 — 23.8:
  Бой при Монши-Бапоме.
  
  23 — 30.8:
  Служебный отпуск в Нюрнберге.
  
  25.8:
  Вручение знака служебного отличия III степени.
  
  10.9 — 27.9:
  Отпуск в Шпитале.
  
  28.9 — 15.10:
  Оборонительные бои во Фландрии.
  
  15.10:
  Отравление газом под Ла-Монтенем. Первая помощь оказана в баварском полевом лазарете Оденаарде.
  
  21.10 — 19.11:
  Прусский тыловой лазарет в Пазевальке.
  
  21.11:
  Перевод в 7-ю роту 1-го запасного батальона 2-го Баварского пехотного полка.
  
  Документально подтверждено, что Гитлер был осмотрительным и исключительно храбрым солдатом, поддерживал хорошие товарищеские отношения с сослуживцами и неоднократно поощрялся командованием. Тем не менее политические противники во времена Веймарской республики распускали слухи (возродившиеся затем после 1945 г.), что Гитлер незаслуженно получил Железный крест I степени. Сам он никому не рассказывал об обстоятельствах его получения. Совсем по-другому обстоит дело с его награждением Железным крестом II степени, который он получил уже в декабре 1914 г. Он написал Йозефу Поппу с фронта до сих пор нигде не опубликованное письмо на 4 страницах, где, в частности, говорится: «…Мне присвоили ефрейтора, и я словно чудом остался жив, а после трехдневного отдыха все началось сначала. Мы воевали в Мессине, а потом в Витшете. Там мы еще дважды ходили в атаку, но на этот раз было тяжелее. В моей роте осталось 42 человека, а во 2-й — 17. Сейчас пришел транспорт с пополнением, всего 1200 человек. Меня уже после второго боя представили к Железному кресту. Но командира роты в тот же день тяжело ранило, и все спустили на тормозах. Зато я попал ординарцем в штаб. С тех пор я, можно сказать, каждый день рискую жизнью и смотрю смерти в глаза. Подполковник Энгельхардт затем уже сам представил меня к Железному кресту. Но в тот же день и он был тяжело ранен. Это был уже наш второй командир полка, так как первый погиб уже на третий день. На этот раз меня опять представил адъютант Айхельсдёрфер, и вчера, 2 декабря, я все-таки получил Железный крест. Это был самый счастливый день в моей жизни. Почти все мои товарищи, которые тоже заслужили его, погибли. Прошу Вас, дорогой господин Попп, сохранить газету, где написано о награждении. Мне хотелось бы, если Господь Бог оставит меня в живых, сохранить ее на память». В конце письма Гитлер признается: «Я часто вспоминаю о Мюнхене и особенно о Вас, дорогой господин Попп... Иногда я так тоскую по дому. Буду заканчивать письмо и прошу прощения, дорогой господин Попп, что так долго не писал. Всему виной мой Железный крест». Айхельсдёрфер, который не знал об этом письме Гитлера, писал в 1932 г. в своем докладе «Четыре года на Западном фронте. История 16-го резервного пехотного полка им. Листа», что Гитлер был осмотрительным фронтовиком и настойчиво уговаривал Энгельхардта, преемника погибшего уже 31 октября 1914 г. полкового командира Листа, поберечь себя, чтобы не стать жертвой вражеского огня.
  Известно, что Гитлер порой сообщал неверные сведения и допускал преувеличения, рассказывая о своих военных приключениях. Так, например, он написал своему мюнхенскому квартирному хозяину, что в его полку за четыре дня боев из 3600 человек остались в живых только 611. Официальный же список потерь полка имени Листа показывает, что 29 октября 1914 г., в день «крещения огнем», в полку погибло 349 человек, а в период с 30 октября по 24 ноября 1914 г. в общей сложности 373 человека. За всю войну в полку погибло 3754 офицера, унтер-офицера и солдата. Трудно определить, были ли сообщения Гитлера сознательными преувеличениями или происходили от недостатка информации. Однако что касается его награждений, то он всегда до мельчайших деталей строго придерживался фактов.
  Источником слухов и легенд о награждении Гитлера Железным крестом I степени были главным образом ротный фельдфебель Георг Шнелль и унтер-офицер Ганс Менд. Шнелль заявлял, например «…Гитлер незаслуженно получил Железный крест I степени. 8 августа 1918 г. в полковом приказе было объявлено: "Железным крестом I степени награждается Гитлер Адольф, внештатный ефрейтор 3-й роты". Поскольку со стороны роты представления к его награждению не было, я немедленно связался по телефону с бывшим тогда полковым писарем вице-фельдфебелем Аманном (позднее он стал рейхслейтером НСДАП) и… направил сообщение командиру роты Рудольфу Гессу. Каждый месяц 1-го числа подавались представления к награждению Баварским крестом за заслуги, а по пятым числам представления к Железному кресту. Эти представления направлялись в полк, и там Аманн добавил в список себя и Гитлера. Это было самое подлое жульничество…» [Утверждения Шнелля не подтверждаются фактами. Не соответствует действительности даже то, что Рудольф Гесс был в то время командиром роты в полку им. Листа.]
  Ганс Менд, бывший одно время унтер-офицером у Гитлера, сын крестьянина из Ротенбурга, заслуживший себе во время первой мировой войны репутацию отважного конного связного, распространял после войны так называемый «Протокол Менда», в котором содержались крайне отрицательные отзывы о Гитлере как о солдате, основанные якобы на личных впечатлениях. Относительно его награждения Железным крестом I степени он рассказывает следующую историю (подтвержденную свидетелем): «После получения военной подготовки он получил от капитана Година разрешение примкнуть к разведывательной группе из двух человек в порядке тренировки. Сразу же после выхода в разведку один из группы получил ранение и выбыл. Вместе со вторым разведчиком Гитлер обнаружил артиллерийскую воронку, в которой что-то шевелилось. Сразу же после этого выбыл и второй. Гитлер подбежал несколько шагов к воронке и обнаружил там группу съежившихся перепуганных французов. Он приказал им немедленно встать, бросить оружие и следовать с ним. Конвоируя их с винтовкой наизготовку, он в целости доставил их к себе. Капитан Годин, прочитав приукрашенный отчет, был поражен таким героизмом рекрута, у которого не было еще фронтового опыта, и немедленно вручил ему Железный крест I степени» [Журналисту же Вальтеру Клеффелю, который в 1967 г. утверждал, что располагает «Протоколом Менда», Менд рассказывал, что Гитлер получил крест от Штабного врача-еврея.].
  Одна только последняя фраза Менда доказывает, что он не был знаком с деталями. Железный крест I степени Гитлер получил, пробыв на фронте уже четыре года и поучаствовав примерно в тридцати боях. Это никак нельзя назвать «отсутствием фронтового опыта».
  Утверждения Шнелля и Менда, тайком распространявшиеся и после прихода Гитлера к власти и даже сыгравшие, по данным друзей и знакомых, существенную роль в связи с событиями 20 июля 1944 г., служили исключительно политическим целям и задачам. Гитлера, которого пропаганда превозносила как храброго солдата в первой мировой войне и гениального полководца второй мировой войны, необходимо было выставить в смешном свете перед народом и вызвать к нему недоверие военных кругов. Подобные «воспоминания» Ганса Менда имеют столь же мало общего с фактами, как и воспоминания Ханиша о жизни Гитлера до 1914 г., которые Менд, возможно, слышал в Мюнхене, где после войны работал учителем конной езды и попутно (как и Райнхольд Ханиш до 1914 г. в Вене) подрабатывал продажей картин. В 1931 г. Менд, которого один из его знакомых охарактеризовал как «малосимпатичного наглого франконца, которому свойственны были грубые и беспардонные выражения», писал в своей брошюре, озаглавленной «Адольф Гитлер на фронте, 1914—1918»: «Как однополчанин я часто имел возможность слышать его (Гитлера. — Прим. автора) отзывы о войне, наблюдать его храбрость и познакомиться ближе с его замечательными свойствами характера». В так называемом «Протоколе Менда», составленном после 1933 г., Менд, который в 1931 г. еще называет Гитлера «прирожденным солдатом», уже утверждает, как явствует из записи по памяти его собеседника Шмида-Нёрра: «Вскоре после начала войны ему (Менду. — Прим. автора) определили в качестве денщика добровольца рекрута Адольфа Гитлера… Для начала этого "австрийского бродягу" пришлось "отчистить от вшей"… В Мюнхене он попался на пути наследнику престола Руппрехту и наговорил ему кучу высокопарных фраз, о том, что он убежденный немец и хочет сражаться. Чтобы избавиться от него, кронпринц приказал ординарцу отправить его на ближайший призывной пункт, где он и был зарегистрирован "по прямой рекомендации".
  На фронте он вскоре произвел на однополчан впечатление выскочки, у которого не все дома. Все время, не занятое военной подготовкой, он ораторствовал перед солдатами. Образование он получил в результате усердного чтения рекламных газетенок. Попав в окопы, лепил из глины маленьких человечков, расставлял их на бруствере и держал перед ними речь… о победе, изменении общественного порядка и создании свободного народного государства. Солдатам он казался чокнутым болтуном, но никто его особенно всерьез не воспринимал [Каким образом погиб исчезнувший без следа Менд, не установлено. Бывший друг Менда Вальтер Клеффель задал автору 27.1.1967 г. вопрос: «Я прошу только... дать мне хотя бы краткую ориентировку о судьбе Менда, особенно о его возможной смерти. Я хочу знать, жив ли он (во что я не верю, так как иначе обязательно что-нибудь услышал бы о нем), и известно ли Вам что-нибудь о его родных». Шмид-Нёрр 1.4.1967 г. заявил: «Я шел с Мендом по делам, связанным с продажей картин, по Карл-штрассе в Мюнхене. Там нам встретился человек, который подошел к Менду и в моем присутствии попросил его ненадолго пройти с ним куда-то. Я остался стоять, ожидая, что Менд скоро вернется, но он не появился, и больше я его никогда не видел. Я узнал от его домохозяйки в Берге, что гитлеровское гестапо переправило его в Вюрцбург к гауляйтеру. Гауляйтер встретил Менда словами: «Ну вот вы наконец и у нас. Мы уже долго вас ожидаем. Что вы там опять натворили?» Вскоре после этого Менда перевезли в «Коричневый дом» в Мюнхене, а оттуда в неустановленное место на озере Химзее... На Химзее он вскоре был ликвидирован по личному приказу Гитлера». Шмид-Нёрр утверждает, что Менд никогда не был в концентрационном лагере, но был «ликвидирован по личному приказу Гитлера (на Химзее)». Документы же свидетельствуют о том, что Менд до Рождества 1938 г. находился в заключении. В соответствии с направленным в Главный архив НСДАП 23 января 1939 г. докладом уполномоченного министра юстиции о концентрационном лагере в Эмсланде, сотрудники которого пытались получить у Менда некоторые сведения о Гитлере, «заключенный Ганс Менд 24.12.1938 г. выпущен на свободу в соответствии с постановлением о помиловании». В заключение Менд написал отчет о владельцах картин Гитлера, ранее упоминавшийся в книге. Был ли Менд после этого «ликвидирован», как утверждает Шмид-Нёрр, установить не удалось.]».
  Весной 1922 г., то есть в то время, когда еще не было нужды особенно восхвалять Гитлера, подполковник фон Люнешлос, бывший командир 16-го резервного пехотного полка генерал-майор Фридрих Петц, полковник Спатни, Макс-Йозеф Риттер, подполковник граф Антон фон Тубеф в один голсс охарактеризовали бывшего посыльного и самокатчика своего полка Адольфа Гитлера как энергичного, готового к самопожертвованию, хладнокровного и бесстрашного человека. Люнешлос заявил: «Гитлер никогда не подводил и особенно подходил для таких поручений, которые были не под силу другим ординарцам». Петц отозвался о нем так: «Гитлер... демонстрировал большую живость ума, физическую ловкость, силу и выносливость. Его отличали энергия и безоглядная смелость, с которой он в сложных ситуациях и в бою шел навстречу опасности». Спатни вспоминал 20 марта 1922 г.: «Очень неспокойный и тяжелый фронт (Северная Франция, Бельгия), где был постоянно задействован полк, предъявлял к каждому военнослужащему самые высокие требования с точки зрения готовности к самопожертвованию и личной храбрости. В этом отношении Гитлер представлял для всех окружающих образец. Его личная энергия, образцовое поведение в любых ситуациях боя оказывали сильное воздействие на товарищей. Поскольку все это сочеталось в нем со скромностью и удивительной неприхотливостью, он пользовался глубоким уважением командиров и солдат». Так же характеризовал Гитлера и Тубеф, который в 1918 г. вручил ему Железный крест I степени. «Он был неутомимым в службе и всегда был готов прийти на помощь, — писал он.— Не было такой ситуации, чтобы он не вызвался добровольцем на самое трудное и опасное дело, демонстрируя постоянную готовность пожертвовать своей жизнью ради других и ради покоя родины. Чисто по-человечески он был мне ближе всех среди солдат, и в личных беседах я восхищался его беспримерной любовью к родине, порядочностью и честностью во взглядах». В представлении о награждении, подписанном подполковником фон Годином 31 июля 1918 г. и направленном в 12-ю Баварскую резервную пехотную бригаду, говорилось: «Будучи посыльным, он проявлял в условиях и позиционной, и маневренной войны пример хладнокровия и мужества и всегда вызывался добровольцем, чтобы в самых тяжелых ситуациях с величайшей опасностью для жизни доставить необходимые распоряжения. Когда в тяжелых боях обрывались все линии связи, важнейшие сообщения, несмотря на все сложности, доставлялись по назначению благодаря неутомимой и мужественной деятельности Гитлера. Гитлер награжден Железным крестом II степени за бой при Витшете 2.12.14 г. Я считаю, что он абсолютно достоин награждения Железным крестом I степени».
  К возникновению и распространению негативных слухов о награждении Гитлера в значительной степени приложили руку и сами национал-социалисты. Они не хотели признать (или были просто не осведомлены), что Гитлер получил эту награду, которую он гордо носил до самой смерти, по представлению адъютанта полка еврея Гуго Гутмана, после того как в тяжелых боевых условиях пробрался с сообщением в расположении немецкой артиллерии и тем самым предотвратил открытие огня по своей пехоте, вырвавшейся вперед [Полковой адъютант Фриц Видеман в ходе допроса 7.9.1948 г., проводимого Робертом Кемпнером, ответил об обстоятельствах получения Гитлером Железного креста I степени: «Он получил его по праву. Я сам составлял первое представление».].
  
  
  * * *
  
  В качестве посыльного при штабе полка Гитлер постоянно находился в окружении неоднократно сменявшихся командиров и штабных офицеров и видел и слышал больше, чем офицеры батальонного, ротного и взводного звена. Те из них, кто случайно встречался с ним, сразу обращали на него внимание. Одному из них, командиру 9-й роты, он 17 июля 1918 г. спас жизнь. После боя южнее Куртьези он нашел его, тяжело раненного американским снарядом, и дотащил до своих. Спустя две недели он был награжден Железным крестом I степени. Еще через три недели он поехал в служебный отпуск в Нюрнберг, 25 августа получил знак служебного отличия III степени и 10 сентября выехал в отпуск в Шпиталь, «родовую деревню» семейства Гитлеров.
  В течение четырех лет боев за Ипр [В ноябре 1980 г. на лондонском аукционе «Сотби» был продан за 70 тысяч марок Крест Виктории, принадлежавший бывшему английскому ефрейтору Генри Тенди, который утверждал, что из жалости сохранил Гитлеру жизнь в октябре 1918 г. в Ипре во время рукопашной в траншеях, потому что «он шел, спотыкаясь, полуслепой после отравления горчичным газом». Поскольку Гитлер получил отравление газом 15 октября 1918 г. под Ла-Монтенем (под Ипром он был в ноябре 1914 г.), фантастическая история Тенди уже только поэтому не может быть правдоподобной. Но даже если бы все обстояло и так, то слишком невероятно, чтобы он спустя десятилетия точно вспомнил лицо человека, которого (если верить описанию Тенди) видел всего несколько мгновений в пылу боя, в каске и, кроме того, выпачканного в грязи.], Фромель, Мессин, Витшете, на Сомме, в Артуа, под Ла-Бассе, Аррасом, Шемен де Дамом, на Марне и под Ла-Монтенем он имел возможность понаблюдать за действиями командования полка и накопить такой опыт, который невозможен даже для офицера Генерального штаба в мирное время. Позднее, во время второй мировой войны, он был в этом отношении на голову выше многих из своих генералов. Но несмотря на свои удивительные идеи, интуицию и смелые решения, он всю свою жизнь в принципе оставался как полководец и стратег на уровне командира полка, которому все необходимо знать в деталях, все слышать, видеть и самому принимать решения по любым мелочам.
  Приказы, которые Гитлер отдавал в качестве верховного главнокомандующего вермахта, и обоснования, которые он находил для своих решений, нередко отражали его личный опыт времен первой мировой войны. Так, например, при обсуждении ситуации вечером 18 июня 1944 г. он высказался по поводу воздушной войны в Италии следующим образом: «Во время мировой войны у нас нигде не было таких слабых позиций в воздухе. Это я точно знаю. Например, во время нашего большого наступления во Франции мы полностью смели англичан с театра войны. Такого ужасного положения у нас в мировую войну не было. Еще в 1917 г. ситуация складывалась так, что в битве под Аррасом экскадрильи Рихтгофена полностью очистили все небо. Английские эскадрильи не могли пробиться и повсюду натыкались на плотную оборону. Я сам видел, как были сбиты последние 10 самолетов. Потом у нас была полная свобода. И в битве за Фландрию, где состоялись первые крупные воздушные бои того времени, где в дело вводилось от 70 до 100 самолетов с каждой стороны, — там тоже была такая мясорубка. Но чтобы противник один господствовал в воздухе и летал где хотел, такого никогда не было. Правда потом они уже обнаглели совсем, а в 1918 г. стало еще хуже». А 29 декабря 1944 г., выслушав критические замечания по поводу действий отдельных частей в связи с поступлением пополнений, он делится своими воспоминаниями о мировой войне, которые у него всегда наготове: «Мне тут как раз пришло в голову насчет того, что люди жалуются, будто пополнение к ним приходит слишком поздно. В 1918 г., когда начиналось второе наступление, мы вышли 25-го вечером, 26-го заночевали в лесу, а 27-го вышли на позицию. Мы вышли в 5 часов вечера, а пополнение для крупного наступления в районе Шемен де Дам получили только после обеда накануне».
  Время от времени он с позиций верховного главнокомандующего оправдывает свои решения, объясняя их опытом, полученным между 1914 и 1918 гг. «Такое случается, — рассказывал он в конце 1944 г. — Я это сам испытал, когда был посыльным. Например, командир на передовой получил открытку из дома, так было в нашем полку даже еще в 1915 и в 1916 гг., до тех пор пока у нас не появился толковый командира полка, кто-то должен был бежать среди бела дня, чтобы доставить ему эту открытку, о которой он узнал по телефону. Порой это стоило человеку жизни, да и для штабов возникала опасность, потому что днем сверху видно, кто куда идет. Просто идиотизм! Но только когда надавили сверху, это безобразие постепенно прекратилось. Точно так же было и с лошадьми. Тогда, например, чтобы привезти фунт масла, посылали подводу из Мессина в Фурн. Это, конечно, никуда не годится. Мне такое и в экономике приходилось встречать: машина грузоподьъемностью 4,5 тонны едет, чтобы привезти какую-то штуковину весом 12 килограммов. Постепенно мы все это прекратили».
  Запрет Гитлера покидать раньше времени позиции, которые уже невозможно было удержать, и его (за немногими исключениями) упрямое нежелание принимать советы ведущих военачальников по заблаговременной подготовке и строительству запасных линий обороны тоже основывались в принципе на опыте, полученном им более чем 25 лет назад. Весной 1917 г. после возвращения на фронт из прусского лазарета в Беелитце под Штеттином он узнал, что при сокращении линии фронта между Аррасом и Суассоном отход немецких войск на «Личию Зигфрида» происходил быстрее, чем запланировано командованием. С тех пор он был убежден, что войска, имея в тылу заранее подготовленные позиции и укрепления, теряли уверенность в себе и их тянуло к этим укреплениям как магнитом. Однако его отказ от оперативного руководства войсками во второй половине второй мировой войны, когда такие меры во многих случаях наверняка принесли бы существенную пользу, нельзя отнести исключительно на счет его опыта, полученного во время первой мировой войны. Примерно такое же место занимали и пропагандистские мотивы, заключавшиеся в том, что даже во время войны необходимо обращать внимание на «мнение мировой общественности» и проводить важные военные мероприятия с его учетом. Это убеждение также возникло во время первой мировой войны. «К каким колоссальным успехам может привести… правильно проведенная пропагандистская работа, — признавался Гитлер в "Майн кампф", — можно было понять только во время войны… Враг преподносил нам… практические уроки… Все, что мы упускали, противник очень ловко подхватывал и использовал с гениальным расчетом. Я очень многому научился… изучая эту военную пропаганду [«В 1915 г. у нас впервые появилась вражеская пропаганда, — пишет Гитлер. — С 1916 г. она становилась все интенсивнее, а… к началу 1918 г. приобрела характер форменного потопа. На каждом шагу стали проявляться последствия этой охоты за душами. Армия постепенно начала думать так, как того хотел враг».]». К одному из важнейших таких уроков Гитлер относил то, что пропаганда в войне, где нет места гуманности, должна «исходить из собственного тыла» и служить исключительно «средством для достижения цели», которой должно быть подчинено все остальное.
  Насколько мастерски Гитлер сумел подвергнуть во время второй мировой войны влиянию пропаганды вермахт и немецкий народ, настолько же неудачны были его попытки оказать влияние на противника и все «мировое общественное мнение» и осуществлять собственные военные решения и мероприятия с учетом этого мнения. Неоднократно наблюдавшаяся привычка Гитлера возводить собственный опыт в ранг закона природы, неминуемо должна была привести к катастрофическим последствиям.
  Так как Гитлер после прихода к власти стал не только «фюрером и рейхсканцлером», но и верховным главнокомандующим вермахтом, а также, по сути, министром иностранных дел и пропаганды и использовал военных, Риббентропа и Геббельса только в качестве исполнительных органов, он тесно увязывает политические, военные и пропагандистские меры и во второй фазе войны принимает важные военные решения с учетом их пропагандистского влияния. Конечно, такая война требовала, чтобы он как верховный главнокомандующий включал в свою стратегию политические, экономические и пропагандистские соображения, но он заходил в этом настолько далеко, что пропорции в недопустимой степени смещались в пользу пропаганды. Так, например, во время битвы за Сталинград и Крым он не отдал приказа об отступлении, хотя с военной точки зрения это было совершенно необходимо. Отступление, которое, с его точки зрения, может иметь негативные пропагандистские последствия, не дает ему начиная с 1942 г. возможности в решающих ситуациях осуществлять долгосрочное планирование военных мероприятий и осуществлять оперативное руководство ими. В 1944 г. он отдал приказ удерживать Крым, потому что боялся, что сдача полуострова побудит Турцию отказаться от нейтралитета и вследствие растущего советского давления в черноморском регионе выступить на стороне союзников. В конечном итоге его стратегия свелась к тому, чтобы руководить военным потенциалом главным образом с учётом пропагандистского эффекта. Ради мнимых пропагандистских успехов он отказывался от подлинной стратегической выгоды только затем, чтобы повлиять, хотя бы на короткое время, на «мировое общественное мнение». Эта преувеличенная оценка пропагандистских эффектов не могла позволить ему принимать такие, например, стратегические решения, как сокращение фронтов, поскольку реализация этих решений на первый взгляд очень похожа на поражение. Совершенно очевидно, что такая стратегия престижа, несмотря на все громадные достижения армии и тыла, была наихудшей среди всех возможных альтернатив. «В военной области нельзя постоянно блефовать, а если такие попытки делаются, то борьба не только вскроет реальное соотношение сил, но и неизбежно приведет к ответному удару, который при стратегическом подходе к делу можно было бы упредить заранее: Фридриху Великому удалось пережить Колин, Хохкирх и Кунерсдорф».
  Под Фромелем, руины которого стали мотивом картин не только для Гитлера, но и для уже известных художников Отто Аманна и Макса Мертенса, тоже служивших наряду со своими коллегами Бирком и Хеннигом [Самым известным из них после 1933 г. был Хенниг.] в полку имени Листа, Гитлер в начале 1915 г. стал свидетелем участия в боях индийских войск на стороне англичан. Он заметил, что они одеты не как «англичане», а как «индийцы» и мало пригодны для фронта. Тридцать лет спустя, 27 января 1945 г., он рассказывает: «Англичанину и в голову не приходит одеть индийцев по-английски... Они заставляют их бегать как аборигенов». А 23 марта 1945 г. говорит у себя на квартире в Берлине: «Есть индийцы, которые даже вошь убить не могут, они скорее позволят себя съесть... Я думаю, что если использовать индийцев для того, чтобы крутить молитвенные колеса или еще что-нибудь в этом роде, то из них получатся самые неутомимые солдаты в мире. Но использовать их в кровавом бою — это просто смешно».
  Порой Гитлер игнорировал абсолютно реалистичный мировой военный опыт и на протяжении многих лет поступал совершенно наоборот, что наглядно доказывает одно из его высказываний в 1924 г.: «С сентября 1914 г., — писал он в "Майн кампф", — после того как в результате битвы под Танненбергом на дорогах и железных дорогах Германии появились первые толпы русских военнопленных, этому потоку уже не видно было конца. Громадная Российская империя поставляла царю все новых солдат и приносила войне все новые жертвы. Как долго могла Германия выдерживать эту гонку? Ведь придет же однажды день, когда после последней немецкой победы появится еще одна последняя русская армия для самой последней битвы. А что потом? По человеческим представлениям победу России можно только отсрочить, но она должна наступить».
  В 1941 г. он, несмотря на этот опыт, все же надеялся в течение нескольких недель или месяцев завоевать Советский Союз.
  В середине октября 1918 г. Гитлер был ранен под Ла-Монтенем. 29 ноября 1921 г. он написал: «В ночь с 13 на 14 октября 1918 г. я получил сильное отравление горчичным газом, вследствие чего поначалу совершенно ослеп». Лежа сначала в баварском полевом лазарете в Оденаарде, а начиная с 21 октября в прусском резервном лазарете в Пазевальке (Померания), он, с. одной стороны, страдает от страха, что останется слепым или не сможет достаточно хорошо видеть, а с другой стороны, его гложет забота о развитии политической ситуации в уставшей от войны стране, где ему, несмотря на награды, возможно, придется просить милостыню, если революция изменит условия. «С флота постоянно поступали тревожные слухи, — вспоминает Гитлер, — что там все бурлит». И все же он надеется, что это только слухи: «...Мне казалось, что это скорее порождение фантазии отдельных людей, чем настроение широких масс. В лазарете все говорили только о надеждах на скорое окончание войны, но никто не думал, что она прекратится немедленно. Газеты я читать не мог». Однако состояние неопределенности продолжается недолго. «В ноябре общая напряженность начала нарастать. А потом вдруг, как гром среди ясного неба, пришла беда. Приехали матросы на грузовиках и начали призывать к революции. Вожаками в этой борьбе за "свободу, красоту и достоинство" жизни нашего народа оказались несколько евреев. Никто из них не был на фронте. Трое из этих "восточных" личностей по пути на родину прошли через так называемый "трипперный лазарет", а теперь пытались навязать стране красную тряпку». За этим последовали «ужасные дни и еще более кошмарные ночи. Я знал, что все потеряно. Надеяться на милость врага могли в лучшем случае дураки или лжецы и предатели. В эти дни и ночи во мне росла ненависть. Ненависть к зачинщикам этих событий. Затем я осознал свою будущую судьбу и рассмеялся при мысли о будущем, которое еще недавно доставляло мне такие заботы. Разве не смешно строить дома на такой почве? В конце концов мне стало ясно, что наступило то, чего я давно боялся, но в глубине души отказывался верить». 7 ноября 1918 г. он узнает в лазарете в Пазевальке, что война закончена, а Бавария стала республикой. Спустя три года он вспоминает: «Поскольку моя слепота вскоре начала отступать и ко мне снова вернулось зрение, а к тому же еще 9 ноября разразилась революция, я попросил как можно скорее перевести меня в Мюнхен и уже в декабре 1918 г. снова был в запасном батальоне 2-го пехотного полка».
  Подобно утверждению, что Гитлер получил Железный крест I степени обманным путем, стала распространяться и версия, автором которой был главным образом генерал фон Бредов, что временная слепота Гитлера носила исключительно «истерический характер». Даже Морель после 1945 г. считал такое возможным. Разумеется, Гитлер, который в октябре 1918 г. видел свое будущее только в создании художественных ценностей, очень страдал от отравления горчичным газом и действительно на какое-то время мог потерять самообладание «от страха навсегда остаться слепым». Тот факт, что его слепота стала следствием применения противником газового оружия под Ла-Монтенем, где не только Гитлер был доставлен в лазарет с признаками отравления, достоверно подтверждается документами и свидетельствами очевидцев [Личное свидетельство профессора Фридолина Золледера (1953), который позже издал историю полка имени Листа. Уже в 1917 г. многие военнослужащие полка попали в лазарет вследствие «отравления газом». Так, по сообщению Адольфа Майера, в течение нескольких дней около 400 солдат обратились в лазарет с признаками отравления газом.].
  21 ноября 1918 г. Гитлер выписался из лазарета, где он, согласно его неоднократно цитировавшемуся высказыванию 1924 г., решил «стать политиком». Еще на фронте он со своим однополчанином Эрнстом Шмидтом, которого он в «Майн кампф» ошибочно называет «Шмидом», вел дискуссии о своем профессиональном будущем. Вплоть до конца войны он так до конца и не может определиться, станет ли он после войны архитектором или политиком.
  Из Пазевалька он направляется в Мюнхен, в 7-ю роту 1-го запасного батальона 2-го Баварского пехотного полка, который с началом революции «находился в руках солдатского совета». По приезде в Мюнхен Гитлер поначалу приходит в растерянность от происходящих политических событий. Курт Эйснер, еврей, родившийся, по его собственным словам, в Берлине, бывший социал-демократ и редактор газеты «Форвертс», 7 ноября в результате «казачьего налета», как он сам иронически называет свою революцию, провозласил республику и захватил все правительственные учреждения. В отличие от Гитлера баварцы знают его, так как он известный журналист и театральный критик, в январе 1918 г. участвовал в мюнхенских забастовках, был арестован и в начале 1918 г. был участником судебного процесса по обвинению в государственной измене, а затем под влиянием социал-демократов снова проявил в сентябре политическую активность [Эйснер, который должен был получить мандат депутата рейхстага от Георга фон Фольмара (ушедшего в отставку по возрасту), после освобождения из заключения снова выступил 5 октября 1918 г. с речью перед общественностью.]. Баварский король, которому Гитлер присягал 8 октября 1914г., поспешно и без борьбы оставил свой трон, кайзер Вильгельм II вообще сбежал за границу. Уже 13 ноября, еще до того, как Гитлер прибыл в Мюнхен, сбежавший король освободил от присяги «всех чиновников, офицеров и солдат» и предоставил им право действовать дальше в зависимости от сложившихся условий. В большинстве случаев офицеры и унтер-офицеры с радостью приняли новую власть и согласились служить ей, о чем Гитлер сразу же узнает в казарме. Лидер офицерского корпуса барон генерал фон Шпайдель уже 8 ноября заверил, что офицеры, «осознавая свой долг, окончательно и искренне переходят на службу народному государству». Ввиду сложившейся политической ситуации они порывают с королевской властью и волей-неволей приспосабливаются к новому положению. Ни они, ни полиция, ни остальное чиновничество, которое, как и прежде, продолжает свою деятельность, не решаются активно выступить с оружием в руках за правящий королевский дом.
  Гитлеру «вся эта возня противна», однако он остается в казарме своей части, где его вместе со Шмидтом привлекают к караульной службе. Чтобы дополнительно подзаработать денег, он вместе с Эрнстом Шмидтом вызывается на сортировку военного обмундирования. И все же он находит время для того, чтобы продолжить свое образование, которое вынужден был прервать в августе 1914 г. В Мюнхене он находит подтверждение тому, что его приобретенные еще в Вене взгляды «на евреев» соответствуют действительности. Германского кайзера, который с 1900 по 1914 г. был для него в Леондинге, Линце, Штайре, Вене и Мюнхене символом имперской идеи, он уже в ноябре, будучи в Пазевальке, вычеркивает из своего «мировоззрения». В «Майн кампф» он напишет позже, что в Пазевальке понял причину поражения Германии: Вильгельм II «первым из германских кайзеров подал в знак примирения руку лидерам марксистов», не подозревая при этом, «что у этих негодяев нет никакого понятия о чести». Эту идею он отстаивает уже в период между декабрем 1918 и февралем 1919 г. Он обвиняет марксистов в том, что «одной рукой... они пожимали руку кайзеру», а другой «уже тянулись к кинжалу» [В изданиях первого тома «Майн кампф» 1925 и 1928 гг. «социалист» Гитлер еще отождествляет всех социалистов в целом с евреями. Лишь в издании 1930 г. делается различие между социалистами и марксистами.], чтобы «выполнить свою еврейскую миссию» [В «Майн кампф» Гитлер утверждал, что в 1916 — 17 гг. «почти вся промышленность находилась под контролем финансистов-евреев».]. В Мюнхене в его распоряжение в 1918 г. попадают листовки и памфлеты националистического содержания, демонстрирующие болезненное национальное самосознание антисемитского толка. Вся вина за поражение Германии возлагается на евреев. Они обвиняются в том, что «их жажда власти и алчность... сделала Германию ненавистной для всего мира» [Листовка Германского национального союза: «От господства Гогенцоллернов к господству евреев», декабрь 1918 г.], что во время войны они заработали миллиарды на военных поставках и заказах, что они систематически разваливали Германию, готовя ее к установлению «власти еврейства», и инсценировали революцию только с той целью, чтобы предотвратить разоблачение этих фактов. Повсюду, не только в Баварии, фанатичные антисемиты проявляют себя словом и делом, пытаясь путем истеричных обвинений освободить отягощенный поражением и его последствиями немецкий национальный дух от сознания того, что в этой ситуации виновен прежде всего он сам.
  Гитлер пока еще не собирается «вступать в политику». «Я не хотел ничего знать о политике, — излагает он в "Майн кампф" свою позицию во время войны, — но не мог не высказать своего отношения к некоторым явлениям». В казарме он ведет себя незаметно, много читает, наблюдает за окружающими и избегает близких контактов с военнослужащими и штатскими, за исключением Эрнста Шмидта.
  В начале февраля 1919 г. на построении 7-й роты 1-го запасного батальона делается объявление, что примерно двадцать солдат могут быть в качестве добровольцев направлены на охрану лагеря военнопленных в Траунштайне, так как задействованные там для охраны старики из ополчения уволены. Гитлер и Шмидт записываются добровольцами. 12 февраля они прибывают в Траунштайн, где в то время содержались французские и русские, а позже только русские пленные, которые частично использовались на работах за пределами лагеря.
  16 февраля 1919 г. маршал Фош отдает приказ об остановке немецкого контрнаступления в Польше и намечает демаркационную линию на востоке, которая впоследствии становится основой для определения границы в рамках мирного договора. 20 февраля 1919 г. Национальное собрание в Веймаре вынуждено пойти на условия союзников и подписать мирный договор, который станет определяющим для истории Веймарской республики и НСДАП. Подавляющая часть немецкого населения, в отличие от Гитлера, возмущена небывало жесткими условиями союзников. Так, например, параграф 231 Версальского договора, текст которого со своими пометками Гитлер впоследствии всегда носил при себе, разъезжая с агитационными речами, гласит: «Союзнические и примкнувшие к ним правительства заявляют, а Германия признает, что Германия и ее союзники, начавшие войну, несут ответственность за все потери и ущерб, понесенные союзническими и примкнувшими к ним правительствами вследствие войны, навязанной им в результате агрессии Германии и ее союзников».
  21 февраля 1919 г., спустя пять дней после опубликования приказа Фоша, Курта Эйснера убивает выстрелом в спину офицер Арко-Фаллей, сын еврейки и племянник генерала фон Шпайделя, которого в многочисленных публикациях в прессе именуют «вторым Теллем», «второй Шарлоттой Корде» [В ходе процесса над Арко-Фаллеем прокурор Хан сказал: «...Если бы вся наша молодежь была преисполнена такой пламенной любви к отчизне, мы могли бы с надеждой и радостной уверенностью смотреть в будущее нашей страны».] и который 8 ноября заверил Эйснера в лояльности баварского офицерского корпуса [Хотя Арко-Фаллей 16 января 1920 г. и был приговорен к смерти, но уже на следующий день был помилован и помещен для отбывания пожизненного заключения в тюрьму Ландсберга, где сидел и Гитлер после своего путча 8 — 9 ноября 1923 г. 13 апреля 1924 г. по решению властей Арко-Фаллей был выпущен из тюрьмы.]. О реакции Гитлера на это событие никаких сведений нет, однако можно предположить, что он в то время отрицательно отнесся к убийству Эйснера. В «Майн кампф» он пишет: «Смерть Эйснера ускорила… развитие событий и привела... к диктатуре Советов... к засилью евреев, как и было первоначально задумано организаторами всей революции». 7 марта [Запись в списке личного состава 7-й роты 1-го зап. батальона 2-го Баварского пехотного полка не совпадает с днем возвращения Гитлера в роту.] он вынужден вернуться в 7-ю роту 1-го запасного батальона 2-го Баварского пехотного полка в Мюнхен, так как лагерь в Траунштайне ликвидируется. «В то время, — вспоминает он в 1924 г., — в голове у меня рождались бесконечные планы. Я целыми днями размышлял, что делать, однако плодом всех рассуждений оказывался трезвый вывод, что, не имея имени, я не располагаю ни малейшими предпосылками для какой-нибудь целенаправленной деятельности».
  В начале 1919 г. Гитлер переживает в Мюнхене 69 бурных в политическом отношении дней. Он не участвует в этих событиях, оставаясь наблюдателем, и предоставляет право действовать другим, заботясь о своей безопасности. Пытаясь сориентироваться в ситуации, он читает всевозможные воззвания и листовки. Его привлекает украшенный свастикой и уже устаревший призыв Союза защиты и борьбы немецкого народа, направленный против «планов еврейского мирового господства», требующий «высылки восточных евреев» и смертной казни для спекулянтов и большевистских агитаторов. Он также принимает к сведению плакат с распоряжением главного командования Советов от 7 апреля 1919 г. [«Освободители» Мюнхена после свержения власти Советов в мае действовали точно так же. Так, например, 16 мая было растреляно 77 немцев и 58 русских за то, что имели при себе оружие.], которое гласит: «Применение физического насилия по отношению к представителям Республики Советов... карается расстрелом».
  В начале марта в Нюрнберге проходят выборы нового премьер-министра. 17 марта, спустя 10 дней после своего возвращения из Траунштайна, Гитлер узнает, что министр по делам культов Иоганнес Хофман, который уже при кайзере сделал себе имя, будучи депутатом ландтага и рейхстага от социал-демократов, был избран премьер-министром буквально за несколько минут. Он с удовлетворением отмечает, что первое после свержения монархии правительство начинает работать без парламента [Вследствие «частного соглашения» между Центральным Советом рабочих, крестьянских и солдатских депутатов и кабинетом Хофмана парламент первоначально не созывался. На основании специальных полномочий, предоставленных правительству руководителями фракций под свою ответственность, кабинет должен был осуществлять руководство «в течение некоторого времени без парламента».]. Лишь в середине марта начинает проявляться недовольство и неуверенность всех партий и населения, которое подогревается начавшими нервничать Советами. Намечается кризис, который коммунисты и независимые социал-демократы надеются предотвратить, учредив правительство Советов, как это произошло в конце марта в Венгрии под руководством Белы Куна. Инсценируются забастовки, проводятся собрания рабочих, демагоги повсюду сеют недовольство. Многие считают настоятельной необходимостью провозглашение Республики Советов. В ночь с 4 на 5 апреля в военном министерстве проходит конференция, в ходе которой от 80 до 100 участников от СДПГ и НСДПГ, от Баварского крестьянского союза, Центрального Совета, профсоюзов, а также министры Шнеппенхорст, Унтерляйтнер и Симон высказываются против провозглашения Республики Советов, после того как на конференции выступил появившийся в самый разгар дискуссии представитель российских коммунистов Ойген Левине, отказавшийся от сотрудничества с СДПГ. Однако в ночь с 6 на 7 апреля после совещания и нового выступления Левине (во дворце Виттельсбах) те же самые участники рассылают телеграммы во все окружные органы управления, в которых сообщается об объявлении Баварии (первой) Республикой Советов.
  Бавария в этот момент превратилась в государство без политического руководства. Правительство Советов, в котором по-прежнему заседают также Хофман и министр внутренних дел Эндрес, состоит из членов, которые еще не имели опыта работы министрами (или «народными представителями», как они себя называли). В результате выборов «народных представителей» Советы с самого начала взвалили на себя слишком большую ответственность. Например, министр иностранных дел доктор Липп некоторое время провел в лечебнице' для умалишенных. Теперь же, став министром, он совсем теряет душевный покой. Он посылает телеграмму в Москву, где сообщает большевикам со ссылкой на трактат Канта «О вечном мире» (тезисы 2 — 5), что либеральная буржуазия, разоблачившая себя как «агент Пруссии», разоружена, что Хофман в эти решающие часы сбежал, «прихватив с собой ключ от сортира», что «с волосатых рук гориллы Густава Носке капает кровь» а Пруссия «добивается перемирия, готовя войну отмщения».
  Однако ни заседающий поневоле в Бамберге премьер-министр Хофман, ни военный министр Шнеппенхорст не готовы принять предложенную Носке 4 апреля 1919 г. помощь рейха. Они запрещают организацию вербовочных пунктов для создания добровольных объединений и публикацию вербовочных предложений в ежедневных газетах и плакатах [По данным журнала «Эшерих», Эртцена, Канцлера, Носке и по материалам заседаний Баварского ландтага, в Эрлангене были действительно арестованы агитаторы.]. Тем не менее праворадикальный, антибольшевистский и антисемитский Союз борцов Туле продолжает агитационную работу, рассылает из Мюнхена сотни добровольцев (в их числе и Рудольф Гесс, впоследствии заместитель Гитлера), собирает оружие и поддерживает созданный в Ордруфе (Тюрингия) на средства рейха Баварский добровольческий корпус (фрайкор) под командованием Эппа. Двуличный военный министр Шнеппенхорст не хочет «кровопролития». «Спокойствие и порядок» должны быть восстановлены «без применения оружия и без помощи Пруссии и Эппа». Он ожидает путча республиканского ополчения против правительства Советов в Мюнхене. Однако его расчеты не оправдываются. Хотя 13 апреля 1919 г. действительно происходит путч, организованный Союзом борцов Туле, во время которого заговорщики арестовывают Липпа, Мюзама, Хагемайстера и леворадикального адвоката Вадлера, однако благодаря контрмерам объединения «Спартак», которое вдруг решилось помочь «марионеточной Республике Советов», Мюнхен вновь оказывается в руках Советов.
  13 апреля заводские советы, заседающие в Хофброе под руководством Левина и Левине, объявляют себя высшей властью в Баварии, упраздняют Центральный Совет и провозглашают (вторую) коммунистическую Республику Советов. Прибывший из России Левине становится во главе вновь образованного Комитета действия. К нему примыкают еще двое русских — Макс Левин и Тобиас Аксельрод. Густав Ландауэр изгоняется, 21-летний матрос Эгельхофер назначается комендантом города и главнокомандующим Красной Армией. Появляется необъятный список всевозможных запретов. Запрещается издание буржуазных газет, по непонятной системе арестовываются и вновь выпускаются заложники, от населения укрываются продовольствие и топливо, конфискуются ювелирные изделия и квартиры, на старых банкнотах делаются надпечатки. Наймом квартир распоряжается непосредственно правительство Советов. Запрещают даже печь пироги. Молоко выдается только по заключению врачей в случае острой опасности для жизни. Ойген Левине в открытую заявляет: «Что из того, если в Мюнхен несколько недель будет доставляться меньше молока. Молоко ведь главным образом получают дети буржуазии. Их жизнь нас не интересует. Даже если они умрут, это никому не повредит, ведь из них все равно вырастут враги пролетариата». Существенное ограничение личных свобод представителей буржуазии, которые (в отличие от пролетариата) поначалу уже с 19 часов, а затем с 20 часов должны были находиться по домам, конфискации и грабежи, которые члены организации Туле нередко приписывали Советам [В целях компрометации Советов и частично для личного обогащения они изготавливали постановления о конфискации со штампами коменданта города коммуниста Эгельхофера.], вызывают все большую обеспокоенность, неуверенность и недовольство жителей. Крестьяне уже почти не поставляют в столицу продовольствие. Быстро распространяются голод и нищета. В конце концов Хофман принимает решение просить правительство рейха о помощи. Так как создание добровольческих объединений в Баварии все еще запрещено, командир Баварского пехотного лейб-полка полковник Риттер фон Эпп, пользующийся авторитетом в Баварии как верный королю и закаленный в боях офицер, по совету Густава Носке на средства рейха собирает Баварский добровольческий корпус в Ордруфе. Общество Туле переправляет в Ордруф большое количество баварцев. Сначала Носке предлагает этот корпус в виде помощи, однако Хофман отклоняет предложение, утверждая, что душа баварского народа не выдержит вторжения прусских карательных войск в Мюнхен. 14 апреля 1919 г. он призывает баварский, народ к оружию. Одновременно издается прокламация о создании народного ополчения, на базе которого впоследствии будут созданы объединения самозащиты населения.
  В то время как Хофман призывает к оружию, Эгельхофер 14 апреля издает распоряжение: «Все граждане должны в течение 12 часов сдать все оружие в городскую комендатуру. Не сдавшие оружие в течение этого времени будут расстреляны». Одновременно в Самочине под Бромбергом еврейский писатель Эрнст Толлер, руководящий северными районами, объявляет: «Все вооруженные рабочие и рабочие предприятий, где хранится оружие, должны сегодня, в воскресенье, в 9 часов утра явиться на рабочие места».
  Хофман, который хочет опередить Советы, отдает приказ войскам в Бамберге атаковать. 15 апреля во Фрайзинге и Дахау происходят первые «бои», в которых уставшие от войны и недисциплинированные солдаты Хофмана передают свое оружие отрядам Советов и отправляются по домам. Красная Армия занимает города Розенхайм, Кауфбойрен, Шонгау, Кохель и Штарнберг. После этого «Ватерлоо» Хофман и Шнеппенхорст соглашаются на вход прусских войск. Носке, Риттер фон Эпп и капитан Герман Эрхардт, прусские, вюртембергские и баварские части общей численностью около 15 тысяч человек [Густав фон Кар сильно преувеличивал, когда в своем письме от 2 декабря 1920 г. в адрес имперского правительства утверждал, что для захвата Мюнхена требуется 35 тысяч человек.] подходят к Мюнхену. Ситуация вследствие этого моментально меняется. 17 апреля появляется листовка, одобренная всеми политическими партиями (кроме НСДПГ), которая призывает баварцев немедленно вступать в добровольное народное ополчение. Канцлер, имеющий уже с декабря 1918 г. опыт обхождения с наемниками, получает 17 апреля от Хофмана полномочия на создание добровольческого корпуса. Генеральный викариат архиепископства в Бамберге по телеграфу дает указание всем баварским приходам «всеми силами» проводить в жизнь высказанную 19 апреля 1919 г. епископом Зенгером поддержку распоряжений правительства Хофмана. Хотя правительство и церковь призывают народ Баварии к оружию, не слишком многие готовы к борьбе с оружием в руках, Мюнхенцы не хотят ставить на карту свою жизнь, тем более что они не доверяют ни Хофману, ни его войскам. Гитлер тоже бездействует. Он ожидает дальнейшего развития событий, сидя в казарме. Лишь кое-где, например в Розенхайме, дело доходит до спонтанных выступлений против войск Советов. После того как католическая церковь публично выступила в поддержку правительства Хофмана, «Верховное командование Красной Армии», угрожая взять в заложники кардинала Фаульхабера, выпускает подписанный Эгельхофером призыв к немедленной всеобщей забастовке и к борьбе с оружием в руках против «капиталистов», где, в частности, говорится, что враг стоит у ворот Мюнхена и что революции угрожают офицеры, студенты, «сынки буржуев и белогвардейские наемники капитализма».
  С обеих сторон начинаются кровавые эксцессы. Так, напри-мер> «белые» в районе Пуххайма неподалеку от Мюнхена загоняют в каменоломню 52 русских военнопленных, отпущенных на свободу Советами, и расстреливают их. В Штарнберге убивают 20 санитаров. Среди враждебно настроенного к Советам населения и «белых» войск вспыхивает возмущение, когда становится известно, что 29 апреля в гимназии имени Люйт-польда Советами расстреляны 10 членов общества Туле, в числе которых были взятые в заложники графиня фон Вестарп, барон фон Тайкерт, профессор Бергер, принц Мария фон Турн унд Таксис и барон фон Зайдлиц.
  За Мюнхен идут ожесточненные бои. 1 и 2 мая войска Носке входят в город. С обеих сторон отмечаются акты кровавого насилия, свойственные для гражданской войны. 4 мая режим Советов свергнут, но бойня не прекращается. Освободители Мюнхена, опьяненные победой, самым варварским образом расправляются с «красными». Победители избивают, расстреливают и закалывают свои жертвы, не делая различия между коммунистами, русскими и мирными обывателями. В католическом приюте они обнаруживают 21 рабочего, выволакивают их из дома и доставляют в тюрьму на Каролинен-плац, где 6 мая солдаты 2-й гвардейской дивизии расстреливают их без лишних слов [По данным военного командования от 16 мая 1919 г. в войсках Советов насчитывалось 433 убитых и раненых, а в плен было взято 350 немцев и 153 русских. Депутат от Объединенной коммунистической партии Германии Отто Граф заявил 30 сентября 1921 г. на заседании Баварского ландтага, что, помимо красногвардейцев, погибших в боях, 53 русских в Грефельфинге и 12 санитаров в Штарнберге, войсками было убито еще 186 человек без суда и следствия.]. В Мюнхене фрайкоровцы Лютцова убивают двенадцать ни в чем не повинных рабочих из Перлаха, арестованных 4 и 5 мая. 16 мая в Мюнхене расстреливают 77 немцев и 58 русских, задержанных с оружием в руках. Войска Эгельхофера, по некоторым оценкам, потеряли 433 человека убитыми и ранеными. Более 180 человек по смехотворным обвинениям приговариваются баварскими военно-полевыми судами к смерти, а многих убивают вообще без суда и следствия.
  После взятия Дахау, где по распоряжению Эгельхофера было казнено 40 заложников, войска Носке приближаются к Мюнхену. С юга наступает Риттер фон Эпп и вюртембержцы. В этой ситуации Советы с большим опозданием соглашаются на переговоры с Хофманом. Лишь тогда, когда регулярные части и фрайкоровцы стоят на окраинах Мюнхена, Эгельхофер призывает части мюнхенского гарнизона встать на сторону коммунистических Советов и совместно с Красной Армией оборонить Мюнхен от «белых». В некоторых частях проводится голосование по вопросу, какую позицию занять. В казарме «Макс II», где находится Гитлер, тоже проходит голосование после выступления фельдфебеля Рудольфа Шюсслера. Пока солдаты размышляют, как поступить, Гитлер встает на стул и заявляет: «Товарищи, мы ведь не революционная гвардия для сбежавшихся отовсюду евреев. Фельдфебель Шюсслер совершенно прав, предлагая сохранять нейтралитет». Насколько низка была готовность солдат последовать призывам Эгельхофера, доказывает тот факт, что этих двух фраз Гитлера хватило, чтобы удержать батальон от выступления на стороне Советов [Гитлер не упомянул об этом эпизоде в «Майн кампф», однако он подтверждается очевидцами.].
  В 1921 г. Гитлер утверждал, что его имя в период правления Советов находилось в «черном списке», а в «Майн кампф» указывал, что вследствие одного из его выступлений в Мюнхене, которое не понравилось Советам, его по приказу Центрального Совета должны были арестовать 27 апреля 1919 г. Это невозможно, так как Центральный Совет уже 13 апреля 1919 г. прекратил свое существование. «Если Гитлер утверждает, — писал Эрнст Никиш, который в то время был председателем Центрального Совета и 7 апреля ушел в отставку, — что некие уполномоченные Центрального Совета... собирались арестовать его 27 апреля 1919 г., то он всю эту историю... попросту выдумал. Центральный Совет после 7 апреля 1919 г. вообще не действовал. Кроме того, я могу с полной уверенностью сказать, что Центральный Совет за все то время, пока я входил в него, никогда не давал указаний по аресту Гитлера».
  Гитлер с 7 марта 1919 г. и до того самого дня, когда войска Носке и фрайкоровцы Эппа вошли в Мюнхен и положили конец «красному» господству, находился в казарме «Макс II» в районе Мюнхена Обервизенфельд [Письменное свидетельство Эрнста Шмидта. Все другие описания не подтверждаются фактами. Сам Гитлер обходит эти детали молчанием.]. Это было возможно только в том случае, если он не выступал против сложившейся ситуации. Поскольку части коммунистической Красной Армии носили на рукавах красные повязки, то не исключено, что и Гитлер мог ходить с коммунистической нарукавной повязкой [Поданным Отто Штрассера (1952), Гитлер носил красную повязку. Герман Эссер тоже заявляет (1953), что это было вполне возможно.]. Об этом говорит и тот факт, что после входа в город фрайкоровцев Эппа он был даже арестован. Своим освобождением он обязан заступничеству нескольких офицеров, которые его знали. Поскольку этот факт мог вызвать подозрения в политической среде, в которой он вращался, Гитлер попросту превратил арест, произведенный солдатами Эппа, в попытку ареста со стороны красноармейцев Эгельхофера. Утверждение Эрнста Дойерляйна о том, что Гитлер перед свержением Советов безуспешно пытался примкнуть либо к НСДПГ либо к коммунистам, не подтверждается доказательствами [Даже если Гитлер действительно пытался примкнуть к НСДПГ или к коммунистам, это еще ничего не говорит о его политической позиции. Лишь немногие в той ситуации не делали попыток приспособиться к ней и сохранить свою жизнь.].
  Гитлер пишет: «Спустя несколько дней после освобождения Мюнхена, где вся военная, политическая и административная власть находилась в то время в руках командования 4-й группировки рейхсвера, я был откомандирован в распоряжение комиссии по расследованию революционных событий, созданной при 2-м пехотном полку». Хорошо информированный Эрнст Шмидт предполагает, что об этом позаботились офицеры, которые добились его освобождения после ареста солдатами Эппа. Скорее всего, именно с этого момента началась «чисто политическая активная деятельность» Гитлера. Бывший почитатель Гитлера Адольф Виктор фон Кербер рассказывал о деятельности Гитлера сразу же после свержения Советов: «В комиссии по расследованию его обвинительные документы проливали ясный свет на невообразимую гнусность предательских действий еврейской диктатуры периода советской власти в Мюнхене».
  Поскольку у Гитлера не было юридического образования, баварские военные суды не могли поручить ему выполнение чисто юридических задач. Сам он позднее не рассказывал о подробностях даже своему уволенному несколько ранее из армии другу Шмидту, навещая его в Мюнхене. Неудивительно, что его противники посматривали на него с недоверием и называли его «шпиком», «соглядатаем» и «агентом», в то время как друзья считали «патриотом». Можно с уверенностью сказать, что в число задач Гитлера входило выявление унтер-офицеров и солдат, которые в период советской власти стояли на стороне коммунистических Советов. Возложенные на него задачи Гитлер выполнял к полнейшему удовлетворению своего начальства и был направлен в период с 5 по 12 июня 1919 г. на курсы повышения квалификации, где демобилизованные и вернувшиеся из плена солдаты должны были получить «определенные основы государственного и гражданского мышления».
  На этих антибольшевистских курсах, созданных командованием 4-й Баварской группировки рейхсвера для специально отобранных офицеров и солдат на средства, поступившие из берлинского управления рейхсвера, а также из частных пожертвований, действовали следующие основные принципы: «Под защитой молодого рейхсвера должны быть проведены в жизнь разумные основы внутриполитического устройства нашей родины. Лишь после того, как государство вновь станет хозяином в собственном доме, станет возможным улучшение внешнеполитической ситуации. Таким образом, рейхсвер — это краеугольный камень, на котором зиждутся остатки и начала нашего социального, экономического и государственного права на самоопределение. Следовательно, возникает необходимость пробудить в рейхсвере, с одной стороны, усиленное чувство ответственности и самоотверженности, а с другой — понимание политических принципов и национальное самосознание. Политическое просвещение в войсках должно стоять над партиями, оно должно быть народным, но в то же время научно доказательным...» «Для меня, — писал Гитлер, — вся ценность этих курсов заключалась в том, что там я встретил единомышленников, с которыми можно было основательно, обсудить сложившуюся ситуацию». К «единомышленникам» принадлежал прежде всего праворадикально настроенный доцент и специалист по финансам Готтфрид Федер, который уже к осени 1918 г. получил известность благодаря своим публикациям в газете «Зюддойче Монатсхефте» и чья политическая карьера началась в обществе Туле. Федер читал на курсах лекции по вопросам экономики и одновременно пытался популяризировать собственную теорию «отмены процентного ига». Гитлер в рамках предписанной программы посещал также лекции и семинары в университете по следующим темам:
  Германская история со времен Реформации (проф. Карл Александр фон Мюллер).
  Политическая история войн (он же).
  Теория и практика социализма (Карл фон Ботмер, писатель и журналист).
  Наша экономическая ситуация и условия мира (д-р Михаэль Хорлахер, директор Союза сельскохозяйственных объединений и аграрной промышленности Баварии).
  Взаимосвязь внутренней и внешней политики (фон Ботмер).
  
  
  * * *
  
  На вторых курсах, которые Гитлер мог посещать, и по всей вероятности, посещал с 26 июня по 5 июля, лекции о внешней политике после окончания войны читал фон Ботмер, о России и диктатуре большевизма — доктор Пиус Дирр (депутат баварского парламента и директор мюнхенского городского архива), об экономике сельского хозяйства — доктор Хассельбергер (правительственный асессор), о Германии в период с 1870 по 1900 г. — профессор Эрих Маркс, о значении рейхсвера — капитан Генерального штаба Карл Майр, о ценовой политике в народном хозяйстве — доктор Мерц (правительственный асессор) и о Баварии и единстве рейха — профессор Цан (президент земельного статистического ведомства).
  «Впервые в жизни, — рассказывал Гитлер, — я столкнулся на курсах с проблемой международного биржевого и ссудного капитала». Ранее, изучая марксизм в Вене, он не занимался этой проблемой, да и позднее по возможности избегал финансовых вопросов. То, что он все время предполагал и «чувствовал», здесь было подано «научно доказательно» [Командование 4-й группировки рейхсвера хотело, чтобы «политическое просвещение в войсках стояло над партиями, было народным, но в то же время научно доказательным».] и облечено в доходчивые слова. Более того, преподаватели, особенно Готтфрид Федер, уверенно и убежденно изрекали формулы и шаблоны, которые оказывали несомненное влияние на слои населения, потерпевшие крах в ходе войны.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Наиболее активные участники курсов, к котором принадлежали Гитлер и Готтфрид Федер, сходились во мнении, что «Германию не смогут спасти ни партии, запятнавшие себя участием в ноябрьских преступлениях, ни центристы, ни социал-демократы, ни буржуазно-национальные партии». В их среде обсуждался вопрос «создания новой (социал-революционной) партии». Чтобы «выйти в массы», необходимо было найти для партии новое название, которое должно было нести в себе ожидание чего-то принципиально нового. «Так мы пришли, — вспоминал позднее Гитлер, — к названию Социал-революционная партия». Однако до создания партии, о чем Гитлер впервые задумался после одной из лекций Готтфрида Федера, дело так и не дошло. Тем не менее Гитлер обрел в этой среде новые впечатления и прежде всего стартовые возможности, которые во многом определили его дальнейший жизненный путь.
  У Гитлера, который позднее заявлял, что «стал политиком вопреки собственной воле», в 1918 г. не было ни родины, ни законченного образования, ни профессии. У него все чаще возникала мысль заняться партийно-политической деятельностью, стать профессиональным оратором и найти свое будущее в практической политике.
  Профессор Александр фон Мюллер, который читал на первых курсах лекции о германской истории после Реформации и о политической истории войн и заметил природный ораторский талант Гитлера, так описывал свою первую встречу с ним: «После окончания лекции и последовавшего за ней оживленного обсуждения, когда слушатели уже стали расходиться, я наткнулся на небольшую группу людей. Она собралась вокруг человека, стоявшего в центре ее и что-то страстно объяснявшего каким-то странным гортанным голосом. У меня возникло ощущение, что, возбуждая людей, он сам заражается этим возбуждением. Я видел его бледное худое лицо со свисавшей на лоб совершенно не военной челкой волос, с коротко подстриженными усами и удивительно большими голубыми глазами, горевшими холодным фанатизмом».
  Решающую роль в жизни Гитлера сыграл его стойкий антисемитизм. Когда кто-нибудь из слушателей курсов начинал защищать евреев, Гитлер сразу же брал слово и засыпал своих фронтовых товарищей аргументами, приводившими всех окружавших в изумление. Только теперь нашло выход все то, чему он учился и о чем читал в Линце, Вене и Мюнхене и что стало его убеждением в годы войны. Его убежденные антисемитские высказывания в ходе дискуссий производили такое сильное впечатление, что руководитель агитационного отдела 4-й Баварской группировки рейхсвера, который 11 мая 1919 г. заступил на службу как преемник группы Меля [Генерал-лейтенант Мельбыл главнокомандующим 4-й войсковой группировки.], предложил ему заняться политической деятельностью в войсках. «В результате, — вспоминает Гитлер, — спустя несколько дней я был назначен в мюнхенский полк так называемым офицером по пропаганде». В 1921 г. он вспоминал о своей деятельности: «В этом полку (41-й стрелковый полк. — Прим. автора), а также в других частях я часто читал доклады о безумии красной кровавой диктатуры и с радостью отмечал, что из этих подлежащих демобилизации вследствие общего сокращения рейхсвера солдат создается первый отряд моих единомышленников».
  В отделе I b/Р, который назывался то информационным, то отделом печати и пропаганды, то агитационным и которым руководил сын баварского судьи капитан Генерального штаба Карл Майр (1883—1945, погиб в концлагере Бухенвальд), Гитлер служил не «офицером по пропаганде» [Офицерами по пропаганде назначались обычно уволенные с военной службы офицеры, учившиеся в высших учебных заведениях Мюнхена.], как он утверждает, а так называемым «доверенным лицом», то есть занимался сыскными функциями, что, однако, не ограничивало его возможностей.
  22 июля 1919 г. командование группировки издало приказ об образовании агитационной команды под руководством Рудольфа Байшлага для военного лагеря в Лехфельде, где проходили фильтрацию возвращавшиеся из плена солдаты. В приказе, подписанном начальником штаба майором фон Прагером, в частности, говорилось: «Следует рассчитывать... на регулярное поступление в пересыльный лагерь Лехфельд... возвращающихся из плена военнослужащих. Обстановка в лагере в настоящий момент… не вполне благоприятна. Поступают сведения, что возвращающиеся военнопленные… а также многие гражданские служащие, находящиеся в лагере, куда имеется свободный доступ, неблагонадежны… К имеющейся в лагере охранной команде… приписывается агитационная команда». Далее в приказе предписывается «выделить в состав команды нижепоименованных людей, прошедших обучение на курсах, организованных командованием группировки... Учитывая особое значение, придаваемое заботе о военнопленных, а также в интересах рейхсвера следует особо подчеркнуть необходимость их откомандирования…»
  Среди 33 человек, отобранных для зачисления в агитационную команду, под номером 17 числится «пехотинец Гитлер Адольф, 2-й пехотный полк».
  Деятельность агитационной команды отражена в документах, где ясно видна и роль Гитлера, которого офицер Генерального штаба Карл Майр в письме от 10 сентября 1919 г. именует «многоуважаемым господином Гитлером».
  Баварские военные не были разочарованы. Гитлер с блеском выполнял свою задачу. Он проявил себя, как писал один из членов агитационной команды в докладе начальству, «как отличный и темпераментный оратор, умеющий завладеть вниманием аудитории». Он умел «увлечь слушателей в ходе выступлений и дискуссий», — отмечал другой его сослуживец. Лоренц Франк 23 августа 1919 г. дал ему следующую оценку: «Гитлер — прирожденный народный трибун, который своим фанатизмом и близостью к народу… может побудить аудиторию к внимательному слушанию и размышлению». Так же охарактеризовал способности и успехи Гитлера в докладах командованию от 21 и 25 августа 1919 г. и командир охранного подразделения обер-лейтенант Бендт.
  Гитлер, которому по приказу начальства был выделен в помощь солдат (например, для распространения листовок), умел, по донесениям сослуживцев, «доводить людей до состояния восторга», находить нужный подход к уставшим от войны и деморализованным солдатам, вливать в них новую надежду, а вместе с ней и ненависть и чувство мести.
  30 мая 1942 г. в речи, обращенной к выпускникам военных училищ, он вспоминал о своей деятельности в 1919 г.: «…Когда в 1918 г. поникли знамена, возросла моя вера. И не только вера, но и протест против капитуляции перед, казалось бы, неминуемой судьбой. В отличие от остальных я был убежден, что на этом не может закончиться история немецкого народа, разве что сам народ захочет полностью отказаться от своего будущего. И тогда я вновь начал по мере своих сил и возможностей борьбу, которая отвечала моим убеждениям, что только в результате борьбы в немецком народе может в конечном итоге родиться победоносное движение, которое когда-нибудь вновь возвысит его». Война, борьба, жестокость, желание выжить и победить, отказ от гуманности завладевают его мыслями. Уже в 1914 — 18 гг. центром его мировоззрения становится положение, почерпнутое в ходе изучения трудов Мальтуса, Дарвина, Бёльше, Плётца и Тилле, что история является всего лишь суммой жестоких войн отдельных рас друг против друга, их побед и выживания самой жестокой и сильной из них. «Исключительно глубокая мысль одного из величайших военных философов, — поучает он выпускников военных училищ 30 мая 1942 г., — заключается в том, что борьба, а следовательно, и война являются матерью всех вещей. Достаточно бросить взгляд на природу... чтобы прийти к выводу о справедливости этой мысли в отношении всех живых существ и всех событий... Во всей вселенной царит один только вечный отбор, в ходе которого сильнейший в конечном итоге приобретает право на жизнь, а слабейший погибает. Одни утверждают, что природа жестока и немилосердна, но другие понимают, что природа всего лишь повинуется железному закону логики… Тот, кто, исходя из своих ощущений или мировоззрения, пытается восстать против этого закона, устраняет этим не закон, а самого себя. История доказывает, что целые народы становились слабыми. Они не устранили закон, а сами бесследно исчезли... Необходимо, чтобы этой основной мыслью овладели в первую очередь те, кто перед лицом всемогущего творца мира выходит на суд, где решается вопрос о силе и слабости людей... Эта борьба, которая окружает нас повсюду и определяет, кто должен занять место павшего, которая учит нас, что место ослабевшего народа занимает другой народ, которая не допустит даже в случае исчезновения всего человечества, чтобы земля опустела, и заселит ее другими существами, — эта борьба приведет в конце концов к непрекращающемуся отбору... лучших и более стойких. Поэтому мы видим в этой борьбе элемент построения основ жизни и всего живого… Мы знаем... что эта борьба всегда устраняет слабейшего, а сильного делает еще сильнее и что таким образом отдельные живые существа получают возможность развития. Это мировой порядок силы и мощи. Не существует мирового порядка слабости и подчинения, есть только судьба, которая заставляет подчиняться. Эта судьба именуется гибелью и забвением. С тех пор как существует мир, действует этот закон... И как бы трудно ни было человеку, он должен понять, что его судьба — это и судьба всех поколений, живших до него, что отдельный человек теоретически может уклониться от тягот жизни, но тем самым он перекладывает страдания на плечи других. Как бы ни была тяжела ноша каждого отдельного человека, он должен ясно осознавать, что эту ношу несли до него несметные поколения и миллионы других людей и что если бы они в свое время не были в состоянии нести ее, то он сегодня вообще не смог бы быть представителем своего народа и бороться».
  После свержения Советов по всей Германии появляются борцы против еврейства и большевизма, «спасители отечества». Волнения, забастовки, попытки коммунистических переворотов, общий экономический кризис, новый, еще не привычный политический статус, агрессивное отрицание населением держав-победительниц, социальное расслоение и влияние милитаристских организаций порождают недовольство и вливают новые силы в антисемитов и неисправимых шовинистов. Повсюду возникают разнообразные политические партии, союзы, объединения и организации, имеющие военный или полувоенный облик. Антисемитские и антикоммунистические концепции и программы быстро находят для себя питательную почву. Германия, в особенности Бавария, становится военным лагерем для воинственных фрайкоров и объединений самозащиты, большинство из которых носит правоэкстремистский характер. В одной только Баварии действуют общество Туле, Объединение защиты немецкого народа, организация Эшериха, организация Канцлера, Союз старого флага рейха, Национальный союз немецких офицеров, Союз черно-бело-красных, Молодые баварцы, Народное ополчение, Железный кулак, фрайкор Эппа [Во фрайкор Эппа в июле 1919 г. вошли полки Хаак, Херрготт и союз «Оберланд».], военизированные подразделения Богендерфера и Пробстмайра, фрайкоры Вюрцбурга, Байройта, Бертхольда, Вольфа и многочисленные кавалерийские и артиллерийские подразделения. Отдел I b/P контролирует в одном только Мюнхене деятельность 49 зарегистрированных политических партий и организаций [К ним относились Коммунистическая рабочая партия, Союз красных солдат, синдикалисты (анархисты) и их молодежные организации, Объединение коммунистических социалистов, а также Общество по изучению Библии, Союз защиты, Кольцо Зигфрида, Германская рабочая партия, Баварская народная партия, Баварская партия центра, Баварская королевская партия, Союз баварцев, Крестьянский союз, союз «Остара».].
  К организациям, которые пропагандируют новые формулы для нового времени, относится в этот момент и непосредственная прародительница НСДАП — общество Туле, насчитывающее в Баварии около 220 членов и представляющее собой ширму для созданного в 1912 г. Германского ордена (поклоняющегося богу Вотану, который у западных и северных германцев был богом войны и смерти). Баварское отделение ордена было создано летом 1918 г. бароном Рудольфом фон Зеботтендорфом. В его программе было недвусмысленно сказано: «...Сегодня мы заявляем, что еврей — наш смертельный враг и что с сегодняшнего дня мы начинаем действовать». Тому, что общество Туле в своих действиях не останавливается ни перед чем и в любой момент готово выступить против государственной власти, если та действует вопреки его интересам, баварцы нередко бывали свидетелями в период до лета 1919 г. [В июне 1919 г. Зеботтендорф вынужден был покинуть Германию. См. также след. сноску.]. Направленное полицай-президенту Мюнхена письменное предостережение Зеботтендорфа о том, что он примет решительные меры и развяжет открытый террор, если полиция арестует членов общества Туле, ярко демонстрирует, насколько опасна была в те годы в Мюнхене сила Туле. Окутанный тайной барон, настоящее имя которого было Адам Альфред Рудольф Глауэр [Глауэр-Зеботтендорф родился в 1875 г. в Саксонии, перед первой мировой войной эмигрировал на Ближний Восток, был усыновлен проживавшим там бароном фон Зеботтендорфом, играл немаловажную роль во время балканской войны 1912 — 13 гг. в качестве руководителя турецкого общества Красного полумесяца, при посредничестве еврейского торговца Термуди стал мастером ордена «Розенкранц», был убежденным астрологом с писательскими амбициями и в 1917 г. вернулся в Германию, имея большое количество денег неизвестного происхождения. В июне 1919 г. Зеботтендорфу пришлось покинуть Германию. Он уехал в Турцию, но после 30 января 1933 г. вновь вернулся на родину, где в 1934 г. написал книгу под названием «До прихода Гитлера». Она была запрещена, и Зеботтендорф в 1934 г. покинул Германию. Генрих Гиммлер, с которым Зеботтендорф был в натянутых отношениях, якобы предлагал ему организовать в Вене центр германского шпионажа, от чего он отказался (личное свидетельство от 4 марта 1968 г. штандартенфюрера СС, который не пожелал быть названным. В 1919 г. этот человек вместе с Гитлером был «доверенным лицом», затем генеральным директором одного из синдикатов, а после 1945 г. занимался исследовательским проектом в армии США). Во время второй мировой войны Зеботтендорф (сначала под руководством П. Леверкюна, а затем Герберта Риттлингера) был агентом в Стамбуле. Его шеф, который считал его абсолютно непригодным для службы в абвере (у Канариса) и предполагал, что он работает не только на абвер, но и на англичан, дал ему характерный радиопозывной «Хакаваки» («Сказочник»). Поданным Риттлингера, «его деятельность была для нас абсолютно бесполезной». 9 мая 1945 г., в день капитуляции Германии, Зеботтендорф, которого Риттлингер охарактеризовал как человека, «ненавидевшего нацистов», бросился в Босфор. О причинах этого Риттлингер пишет: «Я думаю, что еще довольно бодрый, но постаревший барон, живший холостяком, оказался в отчаянном финансовом положении. Без денег, отрезанный от всех, он не имел ни малейшей возможности наладить хотя бы скромную жизнь. День подписания соглашения о прекращении огня и признания полного поражения окончательно добил его. Другие офицеры абвера утверждают, что Зеботтендорф в мае 1945 г. был утоплен в Мраморном море.], который был выходцем из саксонской мелкобуржуазной семьи и который, подобно шефу секретной службы, всегда был скорее «легендой», чем живым человеком, угрожает, что если полиция не прислушается к пожеланиям общества Туле, то «...мои люди схватят первого попавшегося еврея и протащат по улицам, утверждая, что он украл просвиру. Тогда, господин полицай-президент, вы получите погром, который сметет и вас самого». О его мировоззрении, которое было типичным для всего националистического движения после 1919 г., в достаточной мере свидетельствует отрывок из его статьи: «Под влиянием христианства, — пишет он в газете, которая была приобретена им якобы за 1000 марок у вдовы Франца Эера и бьша предшественницей органа НСДАП "Фелькишер беобахтер", — распространилось учение о равенстве людей. Цыгане, готтентоты, ботокуды, германцы — все совершенно равны. Вот только великая учительница-природа учит нас другому: это равенство противоречит здравому смыслу... Существуют высшие и низшие расы! Тот, кто устраивает расовую мешанину и приравнивает чандалов к благородным арийцам, совершает преступление против человечества. Человечеству для собственного развития нужны вожди и правящие нации. Среди рас земли германская раса призвана быть ведущей».
  Общество Туле, начиная с ноября 1918 г., напоминало настоящий зверинец: здесь была заново основана национал-либеральная партия под руководством Ганса Дана, здесь проводили свои съезды пангерманисты под предводительством издателя Лемана, Германское школьное объединение во главе с Ромедером, Путешествующие подмастерья, Союз молота, чьим активным членом был Даннель. Короче говоря, не было в Мюнхене ни одного объединения, имевшего национальную окраску, которое не нашло бы себе пристанища в Туле. Здесь впервые отстаивал свои теории Готтфрид Федер, здесь играл ведущую роль вождь мюнхенских пангерманистов издатель Леман. Общество Туле не только предоставляло националистическим кругам свой отель «Четыре времени года», но и руководило организацией многочисленных политических союзов под безобидными названиями, маскирующими их сущность, поддерживало антисемитские и антикоммунистические публикации и дорогостоящие мероприятия. Под его кровом Вальтер Дауменланг основал «кружок по изучению родословных и геральдики», Вальтер Нойхаус развивал кружок северогерманской культуры, Иоганн Херинг организовал кружок по изучению древнегерманского права (к нему в 1919 г. примкнул будущий национал-социалист Ганс Франк. — Прим. автора). В декабре 1918 г. здесь наряду с периодическими изданиями распространялись листовки антисемитского содержания. «Мюнхенер беобахтер» с июля 1918 г. был органом националистов и принадлежал Зеботтендорфу. Здесь Дитрих Эккарт (друг и учитель Гитлера. — Прим. автора) распространял 7 декабря 1918 г. первый номер своего радикального антисемитского журнала «Ауф гут дойч», здесь издавалась газета «Роте Ханд», а Даннель сочинял свои первые листовки. Фон Зеботтендорф и Туле стояли у истоков создания «Гражданской обороны» (в конце 1918 г.), используемой в рамках действовавшей в обществе Туле службы саботажа и разведки. При финансовой поддержке мюнхенского бумажного фабриканта Теодора Хойсса [Это всего лишь однофамилец первого президента ФРГ.] Зеботтендорф создал фрайкор «Оберланд», имевший важное политическое и военное значение. Туле оказывал помощь всем объединениям, которые были готовы бороться «против евреев».
  Взоры реакционно настроенных военных кругов в Баварии после свержения монархии и подавления коммунистических Советов были обращены преимущественно на генерала фон Эппа, на фон Меля, Майра, Эшериха, Канцлера, Ксиландера, Питтингера, а до июня 1919 г. и на фон Зеботтендорфа, который был непременным участником всех акций. Тем, кто был настроен не столь милитаристски, наиболее подходящими фигурами казались Хайм, Кар, Хельд и Ботмер.
  В сентябре 1919 г. в Мюнхене проходил судебный процесс, который вызвал особый интерес баварского населения, так как на подсудимых возлагалась ответственность за убийства заложников, совершенные красногвардейцами в период борьбы против Советов. 18 сентября 1919 г. шестеро из них были приговорены к смертной казни и на следующий день расстреляны.
  Германской рабочей партии (ДАП), родившейся в лоне общества Туле и насчитывавшей в начале сентября 1919 г. всего четыре десятка членов, политические события в Баварии играли на руку, поскольку воинствующие левые радикалы больше не мешали ее деятельности. Однако не это способствовало ее развитию. Лишь после того, как Гитлер 12 сентября 1919 г. примкнул к ней по приказу армейского начальства и занял пост ответственного за пропаганду, началась ее подлинная история. О том, как состоялся имевший далеко идущие последствия контакт между Гитлером и ДАП после того, как в Мюнхене уже давно царила «нормальная» политическая обстановка, сообщает сам Гитлер в «Майн кампф»: «Однажды я получил от командования приказ проверить, что собой представляет политическая организация, которая намеревалась под именем Германской рабочей партии провести в ближайшее время собрание, где должен был выступить Готтфрид Федер. Я должен был сходить туда, ознакомиться с этой организацией и представить доклад». 12 сентября в ресторане «Штернэккерброй», когда туда зашел Гитлер, собралось 45 человек, среди которых был 1 врач, 1 химик, 2 владельца фирм, 2 торговца, 2 банковских служащих, 1 художник, 2 инженера, 1 писатель, 1 дочка судьи, 16 ремесленников, 6 солдат, 5 студентов и 5 человек, не указавших своей профессии. Гитлер был в штатской одежде и внес себя в список как «ефрейтора», а не офицера по пропаганде, указав в качестве места жительства адрес своей части. Он со скучающим видом прослушал доклад Готтфрида Федера, которого знал еще с июня 1919 г. по политическим курсам для демобилизованных солдат. Он остался в зале только потому, что его интересовала ожидавшаяся дискуссия. Однако когда слово взял профессор Бауман и потребовал отделения Баварии от рейха и создания союза Баварии и Австрии, Гитлера это задело за живое. «Я не мог не потребовать слова, — пишет он в "Майн кампф", — и не высказать этому господину своего мнения по этому вопросу». За два дня до этого, 10 сентября 1919 г., в Сен-Жермене был подписан мирный договор между Германией и Австрией и странами Антанты, который предусматривал разделение Венгрии и Австрии, а также признание Австрией независимости Чехословакии, Польши, Венгрии и Югославии, связанное с передачей им части территории. Результатом войны стал распад австрийского «государственного трупа», которого Гитлер с нетерпением ожидал еще в Вене. И то, что именно немецкий профессор в это время порекомендовал отделить часть Германии от рейха и вступить в союз с Австрией, которую Гитлер еще до войны считал умирающим государственным образованием, вывело его из себя. Когда сразу же после своего страстного выступления, заставившего приутихнуть большинство участников собрания, а самого профессора обратиться в бегство, он вышел из зала, за ним последовал первый председатель ДАП слесарь Антон Дрекслер, пораженный его блестящими ораторскими способностями, и вручил ему экземпляр написанной им брошюры «Мое политическое пробуждение», которую Гитлер прочел в казарме, нашел неинтересной, но по содержанию приемлемой.
  Спустя несколько дней после этого вечера в «Штернэккерброй» Гитлер получил от партийного руководства ДАП открытку, в которой сообщалось, что 16 сентября в гостинице «Альтес Розенбад» на Херрн-штрассе, 48, состоится заседание руководства ДАП, что правление просит его принять в нем участие и что он уже «принят в Германскую рабочую партию». «После мучительных размышлений в течение двух ночей, — вспоминал Гитлер в 1924 г., — я пришел к убеждению, что должен сделать этот шаг... Назад дороги уже не было. Так я подал заявление о приеме в Германскую рабочую партию и получил временный членский билет под номером семь» [Утверждение Гитлера, что он был седьмым по счету членом партии, не соответствует действительности, хотя позднее немало способствовало формированию культа Гитлера. Хотя Гитлер и был седьмым членом рабочего комитета ДАП, но вступил в партию 55-м по счету, а его партийный билет имел номер 555, так как номера билетов начинались с 501.]. Он стал, хотя поначалу и без. собственного согласия, членом партии, существовавшей только в Мюнхене и насчитывавшей к 16 сентября 1919 г. вместе с ним 55 членов. В это время, когда Гитлер, по его словам, принимал важное решение в своей жизни, он считался в глазах армейского начальства человеком, взгляды которого на основные политические вопросы достойны опубликования [Так, например, капитан Майр писал 10 сентября 1919 г. Гитлеру: «Ваши соображения по вопросу расселения я получил. Командование группировки оставляет за собой право… использовать это служебное донесение… в соответствующей форме в прессе».]. Так, например, офицер Генерального штаба Майр подтвердил 10 сентября 1919 г., что получил соображения Гитлера по вопросам расселения и одновременно чрезвычайно вежливо попросил его в ближайшие дни подготовить программное заявление по еврейскому вопросу.
  В тот же день, когда Гитлер посетил заседание правления ДАП, он написал свое «исследование» по еврейскому вопросу, в котором потребовал «полного удаления евреев». Этот документ он подписал своим именем [Майр передал сочинение Гитлера по инстанции и от себя добавил: «Я полностью разделяю мнение господина Гитлера, что правящая социал-демократия идет на поводу у еврейства... Все вредные элементы, в том числе и евреи, должны быть выявлены и изолированы подобно возбудителям болезней».]. В нем, в частности, говорилось: «Если опасность, которую еврейство представляет сегодня для нашего народа, выльется в его недвусмысленное отрицание со стороны большей части нашего народа, то причину этого отрицания следует искать не в ясном понимании осознанного или неосознанного планомерного пагубного влияния евреев во всей их совокупности на нашу нацию. Оно возникает главным образом в ходе личного общения, под тем впечатлением, которое оставляет еврей как индивидуум... Из-за этого антисемитизм легко приобретает характер простого чувственного явления. А это неправильно. Антисемитизм как политическое движение должен и может определяться не чувствами, а только осознанием фактов…
  Прежде всего, еврейство представляет собой безусловно расу, а не религиозное сообщество. Сам еврей никогда не называет себя еврейским немцем, еврейским поляком или еврейским американцем, а только немецким, польским или американским евреем. Никогда еще еврей не перенимал от других народов ничего, кроме языка… Даже иудейская вера не может быть определяющей в вопросе, является ли человек евреем или неевреем… Благодаря тысячелетнему кровосмешению, часто осуществлявшемся в самом узком кругу, евреи в целом лучше сохранили свою расу и свои особенности, чем многие другие народы, среди которых они жили. Таким образом, налицо факт, что среди нас живет не немецкая, а чужая раса, которая не хочет и не может пожертвовать своими расовыми особенностями, отказаться от своих чувств, мыслей и стремлений и которая тем не менее имеет в политическом плане те же права, что и мы. Если уж даже чувства евреев сосредоточены на чисто материальных вещах, то тем более это касается их мыслей и стремлений. Танец вокруг золотого тельца становится ожесточенной борьбой за все те вещи, которые, по нашим понятиям, не могут быть высшей целью. Ценность каждого человека определяется уже не его характером, не значением его достижений для общества, а исключительно величиной его состояния... Величие нации измеряется уже не по сумме ее моральных и духовных сил, а только по богатству ее материальных ресурсов. Из этих чувств вырастают те мысли и стремления к деньгам и к защищающей эти деньги власти, которые заставляют еврея выбирать любые средства для достижения этих целей и безжалостно пользоваться ими. В государствах, управляемых аристократией, он ищет покровительства королей и князей и использует их в качестве сосущих кровь пиявок для собственного народа. В демократических странах он ищет благоволения масс, пресмыкается перед кумирами народа, но признает только один кумир — деньги. Он разлагает характер правителя византийской лестью, разлагает национальную гордость и силу народа издевкой и бессовестным насаждением пороков. Его средством в этой борьбе является общественное мнение, которое извращается прессой. Его власть — это власть денег, которая с помощью процентов бесконечно умножается в его руках... Все, что заставляет человека стремиться к высшим идеалам — будь то религия, социализм или демократия, — превращается для него в средство, чтобы удовлетворить свою алчность к деньгам и власти. Его деятельность превращается в расовый туберкулез для народов. А из этого можно сделать следующий вывод: антисемитизм, возникший по чисто чувственным причинам, найдет свое последнее выражение в форме погромов. Разумный же антисемитизм должен привести к планомерной законной борьбе и устранению привилегий для евреев. Его конечной целью неизбежно должно стать полное удаление всех евреев».
  
  
  ГЛАВА 5
  ДУХОВНЫЙ МИР
  
  Когда тридцатилетний Гитлер появился в Мюнхене после первой мировой войны, которую он считал более важной, чем «тридцать лет учебы в университете», у него в ходе прожитых лет уже в общих чертах сформировалось мировоззрение. «Вена была и осталась для меня школой жизни, — пишет он в ландсбергской тюрьме, — где сложились основы моего мировоззрения в целом и политический подход к частностям. В дальнейшем мне пришлось усовершенствовать эти основы в некоторых деталях, но они уже никогда не покидали меня». Это «мировоззрение» (любимое слово, которое постоянно присутствовало в лексиконе Гитлера уже начиная с 1908 г.) поэтапно складывалось в Линце, Штайре, Вене и Мюнхене. Родительский дом и окружение, некоторые из учителей, учеба в Линце, Вене и Мюнхене, диспуты с зачастую агрессивно настроенными разношерстными обитателями общежития в Вене с 1909 по 1913 г., опыт фронтовика с 1914 по 1918 г., агитатора в рейхсвере и партийного деятеля, изучение литературы стали источниками этого мировоззрения [Изучение литературы после 1919 г. и особенно во время заключения в ланд-сбергской тюрьме, которое Гитлер называл «университетом за государственный счет», всего лишь углубило уже существовавшие и давно прочно усвоенные познания.], которое окончательно сформировалось между 1922 и 1925 гг.
  На судебном процессе над Гитлером после путча в ноябре 1923 г. в Мюнхене он сказал: «Я уехал из Вены абсолютным антисемитом, заклятым врагом всего марксистского мировоззрения и пангерманистом по убеждениям», а вскоре после написания книги «Майн кампф» он заявил в суде, что дух противоречия и готовность к борьбе, даже если она не обещает успеха, являются главным содержанием его мировоззрения. Когда он в 1913 г. приезжает в Германию, он ненавидит свою родину, евреев, социал-демократию, профсоюзы, парламент, демократию, «массы» и людей вообще. Он ненавидит всё и ни к чему не испытывает сострадания. Не случайно он не заводит новых знакомств, делая эскизы в районе ночлежки для беспризорных в Майдинге. Ему импонируют только жестокое насилие и отсутствие жалости. «Если иссякла сила для борьбы за собственное здоровье, — пишет он в "Майн кампф", — то исчезает и право на жизнь в этом мире, полном борьбы». А четыре года спустя, 2 апреля 1928 г., он заявляет: «Какой бы цели ни достиг человек, он обязан этому своим творческим силам и своей жестокости». В биографической литературе такие его высказывания объясняются следствием негативного опыта в общении с обитателями ночлежки, с тунеядцами и ворами в Вене. То, что эти выводы могли стать результатом интенсивного изучения литературы, не укладывается в схемы биографов, хотя однозначно доказано, что эти представления происходят из литературных «источников». Гитлер не только регистрировал результаты своего самообразования, но и постоянно давал им оценку, а в конечном итоге сделал их основополагающими, причем не только для своей собственной жизни. Поэтому решающее значение имеет то, что он читал и в чем сомневался, чему учился и во что верил. До сих пор почти все без исключения биографы сводили круг его чтения всего лишь к немногим образцам духовного наследия и к тривиальной литературе, принимая на веру его собственные высказывания на этот счет, хотя они в очень многих случаях не соответствуют действительности. Кроме того, взгляды Гитлера, сформировавшиеся в Вене, хорошо укладываются в рамки его более поздних представлений, которые он формулировал с несколько другими оттенками, а нередко и придавал им совершенно другой смысл. Лишь очень немногие авторы взяли на себя труд непредвзято проанализировать его познания в литературе и духовный мир. Исключение составляют только Эрнст Нольте и Перси Эрнст Шрамм [Не подлежит сомнению, что анализ, некритично построенный на старых, отрывочных и неточных данных, неизбежно противоречит фактам и поэтому наносит вред. Показательны в этом плане утверждения швейцарского священника Вольфганга Хаммера в книге с претенциозным названием «Адольф Гитлер — немецкий мессия?» Приведем лишь несколько примеров: он называет Гитлера школьным товарищем Кубицека, Дитриха Эккарта швабским поэтом-неудачником и дает оценку Раушнингу как заслуживающему доверия первоисточнику. То, что Кубицек и Гитлер никогда не учились в одной школе, даже в разное время, доказано уже в 1965 г., точно так же как и факт, что Эккарт был весьма известным поэтом и зажиточным человеком. Так, например, его драмы «Король лягушек», «Отцы семейств» и «Генрих Гогенштауфен» ставились на многих немецких сценах, его вольное переложение «Пер Гюнта» Ибсена, переведенное во время мировой войны на голландский, чешский и венгерский языки, выдержало 500 спектаклей в Берлинском государственном театре вплоть до ноября 1923 г., когда Эккарт был арестован в ходе гитлеровского путча. Излишне перечислять и исправлять здесь многочисленные ошибки Хаммера, касающиеся непосредственно личности Гитлера.], но и они пытаются втиснуть Гитлера в слишком узкие рамки. Так, Гитлер предстает в описании Шрамма исключительно как духовное порождение XIX столетия, что верно лишь отчасти. Это видно уже из того факта, что на его отношение к религии оказали влияние стоики и что оно демонстрирует весьма тесную связь с идеями эпохи Просвещения. Особенно сильно искажается образ Гитлера теми биографами, которые не могут оценить его с позиций исторической дистанции. Так, например, у Ганса Бернда Гизевиуса написано: «Возникает вопрос, насколько обширными были его знания. Критики охотно рассуждают о его половинчатом образовании, чему он сам постоянно способствовал своими рассказами... Очевидно, ему помогала удивительная память, но перед этим он должен был многое накопить в ходе интенсивного чтения... Самое поразительное и пугающее в этом человеке — это не его невежество, а то, что он вобрал в себя слишком много знаний и постоянно был готов отстаивать свои политические воззрения в манере, которая была убедительной для образованных людей и по меньшей мере временами разоружала их».
  Это мало что объясняет. Еще более неубедительно мнение Михаэля Фройнда: «В свободное время и в периоды безработицы он без разбору проглатывает политическую и научно-популярную литературу, брошюры, трактаты, памфлеты в расползающихся на части дешевых книжонках, с помощью которых утоляется жажда необразованных слоев к просвещению». Да и Перси Эрнст Шрамм в принципе обосновывает свои выводы в 1965 г. не намного лучше. «Ему (Гитлеру. — Прим. автора) не хватало денег на покупку книг», — пишет он вопреки фактам и делает из этого ложный вывод, что молодой Гитлер из-за нехватки денег мог читать только газеты, журналы и брошюры, которых недостаточно было для приобретения «основательных» знаний. Его аргументы, опирающиеся на предположения, противоречат доказанным фактам. Утверждения, что Гитлер читал лишь то «что ему волею случая попадалось под руки», что он, даже если бы у него была такая возможность (а это так и было), «покупал бы лишь книги сомнительной ценности», — это всего лишь домыслы, против которых говорят многие факты. Совершенно неверно мнение Шрамма, что «до того момента, как Гитлер пошел служить в армию, у него, пожалуй, никогда не было возможности подискутировать с по-настоящему образованным человеком и на собственном опыте понять, Что означает правильная постановка вопроса и ответ на него и что такое систематика в построении мысли».
  Ни от биографов, ни от самого Гитлера за некоторыми исключениями не удается узнать, что же он прочел в своей жизни. Его воспоминания чрезвычайно скудны, во всяком случае, тогда, когда речь идет о конкретных данных, об именах авторов и названиях книг. Так, например, в «Майн кампф», говоря о книгах, прочитанных в детстве, он упоминает лишь несколько книг военного содержания и народное издание о немецко-французской войне 1870 — 71 гг. Из газет, которые произвели на него впечатление после ухода из школы, он называет только австрийские «Нойе фрайе прессе», «Винер тагеблатт» и «Дойчес фольксблатт». В общих словах и очень скудно он сообщает о том, что в Вене купил первые антисемитские книги и впервые начал интересоваться там еврейским вопросом. Тем не менее это высказывание Гитлера, чей репертуар политических лозунгов поразительно напоминает стиль австрийской газеты «Альдойчес тагеблатт», привело немало авторов к выводу, что его антисемитские воззрения сформировались под влиянием невероятно примитивных сочинений Георга Ланца фон Либенфельса, что, разумеется, не соответствует действительности.
  Август Кубицек, повторяя общие высказывания Гитлера, заявлял, что его друг и в Линце, и в Вене «чрезвычайно много читал» и что оба они почти ежедневно ходили в театры на оперные и драматические спектакли. Подробных данных об авторах и произведениях, которыми интересовался Гитлер, Кубицек почти не сообщает. В извинительном тоне он объясняет: «Мне трудно перечислить то невообразимое количество книг, которые Адольф прочел в Линце и позднее в Вене, и вспомнить, какие из них произвели на него особое впечатление». Правда, он называет несколько имен, сопровождая их порой комментариями, но особой содержательностью его данные не отличаются, что и неудивительно после 40—50 лет, прошедших со времени, проведенного вместе с Гитлером. К тому же сам он в 1904 — 1908 гг. не имел сколько-нибудь значительных познаний в литературе, и поэтому ему трудно было запомнить ничего не говорящие имена [Кубицек пишет: «Таким вот был мой друг: книги, одни только книги! Я не могу представить себе Адольфа без книг. Дома они лежали вокруг него грудами. Ему хотелось, чтобы заинтересовавшая его книга всегда была под руками. Даже если он и не читал ее в данный момент, она должна была находиться рядом. Иногда у него не было возможности захватить книгу с собой. В этом случае он скорее отказывался от природы и свежего воздуха, чем от книги. Книги были его миром. В Линце он, чтобы иметь возможность достать любую нужную книгу, записался сразу в три библиотеки. В Вене он посещал придворную библиотеку, и притом настолько часто, что я однажды всерьез поинтересовался у него, уж не собрался ли он перечитать всю библиотеку, за что он грубо отчитал меня. Однажды он взял меня с собой в библиотеку и привел в большой зал. Я был просто потрясен количеством книг, которыми были уставлены все стены, и спросил, как он из всего этого обилия книг выбирает те, которые ему нужны. Он решил объяснить мне, как пользоваться каталогами, но я только еще больше запутался. Когда он читал, его ничто не могло оторвать от книги. Но иногда он отвлекался сам. Если книга захватывала его, он начинал рассказывать о ней. Мне приходилось терпеливо слушать, независимо от того, была ли эта тема интересна мне или нет».]. Упоминаются, например, Франк Ведекинд, Отто Эрнст, Артур Шопенгауэр, Фридрих Ницше, Штифтер, Шиллер, Лессинг, Петер Розеггер и некоторые другие имена писателей XIX и начала XX века. Ибсен, которого он тоже называет в этой связи, в 1908 г. еще не производил на Гитлера особого впечатления. Гитлер, который впоследствии постоянно с раздражением полемизировал с «прогнившим буржуазным обществом» и выдавал себя за его злейшего врага, хотя, по сути, был одним из самых радикальных защитников его интересов, вплоть до 1908 г. воспринимал мысли автора «Столпов общества» всего лишь как голое сочинительство без связи с реальностью. Замечание Кубицека о том, что он «почти никогда не видел Гитлера с книгой естественнонаучного содержания» и что «здесь проходила четкая граница его обычно ненасытной тяги к знаниям», свидетельствует в лучшем случае лишь о том, что девятнадцатилетний Гитлер в отличие от более позднего времени еще не слишком интересовался естественнонаучными вопросами. Йозеф Грайнер, который со ссылкой на свидетелей перечисляет названия произведений и их авторов в своей книге, где даже не делает попыток соблюсти объективность и расцвечивает образ Гитлера своими фантазиями, пишет: «Гитлер с головой ушел в переводы из древнегреческой и древнеримской литературы — Софокла, Гомера, Аристофана, а также Горация и Овидия. Особенно он любил легенды о древнегерманских богах, а содержание 25 тысяч строф "Парсифаля" знал наизусть лучше, чем некоторые профессора. Ему очень близок был Мартин Лютер и вся история Реформации. Доминиканец Савонарола также вызывал его живой интерес. Он был осведомлен о деятельности Цвингли в Цюрихе и Кальвина в Женеве, изучал учение Конфуция и Будды, а также историю их эпох. Он прочел множество книг об учениях Моисея и Иисуса, ознакомился с историей возникновения иудейской и христианской веры, а также изучил в этой связи труды Ренана и Росальти. Из классиков он читал Шексипира, Гёте, Шиллера, Гердера, Виланда, Рюккерта и Данте, а также Шеффеля, Штифтера, Хамерлинга, Хеббеля, Розеггера, Гауптмана, Зудермана, Ибсена и Золя». Отто Дитрих вспоминал, как Гитлер частенько рассказывал, что всегда любил Карла Мая (автор популярных приключенческих книг, главным образом об индейцах. — Прим. перев.), и не только в детстве. В 1933 — 34 гг. он якобы «еще раз перечитал» все тома Карла Мая, которых насчитывалось более шестидесяти. Своему племяннику Хайнцу Гитлеру, сыну сводного брата Алоиза, он подарил в годы его учебы в школе полное собрание сочинений Мая. Ганс Северус Циглер, который был таким же страстным почитателем Гитлера, как и Август Кубицек, рассказывал, что Гитлер хорошо разбирался в музыке, истории искусств и «во многих разделах всемирной истории — древней и новейшей, германской и европейской, а также, не в последнюю очередь, и американской, и при этом знал множество удивительных подробностей. Особенно его интересовала история Америки».
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Ганс Франк сообщал, что Гитлер, находясь в заключении в ландсбер-гской тюрьме, которую он порой называл своим «университетом за государственный счет», очень много читал, в частности, Ницше, Трайчке, Чемберлена, Ранке, Маркса, Бисмарка («Мысли и воспоминания»), а также других мыслителей и политиков и проштудировал «многочисленные военные мемуары немецких и иностранных полководцев и государственных деятелей». Хотя воспоминания как противников Гитлера, так и его почитателей всех мастей совпадают во многих деталях, однако эти данные вследствие особенностей работы Гитлера по самообразованию могут лишь условно считаться объективным отражением его познаний общего характера и, в частности, в области литературы и истории. Гитлер постоянно стремился перерабатывать полученные в ходе самообразования знания, которые он считал «правильными», то есть встраивать мысли своих предшественников в рамки своего «мировоззрения» (нередко придавая им совершенно другой смысл). Именно поэтому данные свидетелей не всегда полностью соответствуют действительности. Так, например, спорным представляется утверждение Циглера, что Гитлер особенно хорошо знал историю Америки. Высказывания Гитлера об Америке в «Майн кампф», в частных беседах, а также в выступлениях перед аудиторией свидетельствуют о том, что США до 1940 г. находились далеко за пределами его «картины мира». Будучи в духовном плане ярко выраженным континентальным европейцем [Гитлер всю жизнь был «сухопутным» немцем, который почти ничего не знал о море. Его географические представления сосредоточивались в границах античного мира. Средиземноморская культура была ему ближе, чем культура Восточной Европы. Как сообщает Хайм в дневниковой записи от 4.2.1942 г., «ему было проще отправиться пешком во Фландрию, чем на колесах на восток».], который недостаточно хорошо знал даже английскую историю и поэтому не смог учесть ее последствия, влияющие на современность, он, пожалуй, впервые столкнулся с историей Америки лишь в тот момент, когда его вынудили к этому политические события, виновником которых был он сам. Спустя пятнадцать лет после издания «Майн кампф», поздним летом 1939 г., лишь Геринг из числа его непосредственного окружения осознавал, какую роль Америка будет играть в случае ее вступления в войну против Германии. Сам Гитлер был в 1939 г. убежден, что может не бояться активного вмешательства США в войну. Он полагал, что быстро разгромит континентальных противников рейха (включая Великобританию), создаст европейский блок под германским руководством и тем самым настолько усилит изоляцию Америки, что может не опасаться американского вмешательства в Европе. Вплоть до лета 1940 г. Гитлер неправильно оценивал позицию США, что, однако, вовсе не говорит о том, что его политика в отношении Америки априори была принципиально неправильной. Сол Фридлендер писал в 1965 г.: «Во всяком случае, проводимую Гитлером политику (в отношении Америки. — Прим. автора) нельзя считать неправильной даже задним числом». Лишь начиная с лета 1940 г. Соединенные Штаты начали играть конкретную роль в планах Гитлера. Только тогда он начал учитывать в своих решениях и мероприятиях возможные действия Америки и ее реакцию.
  Хотя Гитлер сам часто рассказывал, что он «много читал и учился», но почти во всех случаях это были высказывания общего характера, которые не могут служить основой для надежных обобщений. После того как он в 1919 — 21 гг. проштудировал обширную антисемитскую и национал-социалистическую библиотеку мюнхенского национал-социалиста доктора Фридриха Крона, он заявил, например, 29 ноября 1921 г.: «…С 20 до 24 лет я все в большей степени стал увлекаться политикой, причем не столько посещая собрания, сколько основательно изучая экономические" теории, а также всю имевшуюся в то время в распоряжении антисемитскую литературу... Когда мне было 22 года, я с особым рвением набросился на военно-политические труды и во все последующие годы не упускал возможности усиленно заняться общей всемирной историей». Перед этим, как он утверждает в этой же связи, он занимался историей искусства и культуры, архитектурой и политическими проблемами. В соответствии с документально подтвержденными свидетельствами очевидцев, Гитлер уже в последние годы учебы в школе начал самостоятельно изучать специальную литературу, которая по содержанию имела очень мало общего или вообще ничего общего с обязательной школьной программой, а по направлению была далека от официальной школьной политики. В этом удовлетворении своих метафизических потребностей ему уже с 1905 г. приходилось рассчитывать только на себя, поскольку его отец умер в 1903 г., а особо близких отношений с учителями ни в Линце, ни в Штайре он не поддерживал. С 1910 по 1914 гг. он постоянно участвовал в дискуссиях, а начиная с 1919 г. уже навязывал окружающим свою точку зрения практически во всех областях знаний. До 1913 г. он пытался изучать литературу, читал немецких классиков и посещал спектакли по их произведениям в Линце и Вене, увлекался немецкой лирикой. В 15 лет он написал пьесу о «Союзе отлученных от стола и постели», писал стихи, новеллы и драмы, под впечатлением от легенды о Виланде и от Рихарда Вагнера создал либретто оперы и сочинил увертюру к ней. Но уже с 1919 г. он стал отдавать предпочтение «полезной» литературе, чтобы практически претворять в жизнь почерпнутые из нее знания. После того как он занялся политикой, он называл чтение романов пустой тратой времени, а стихи и лирику считал излишними (для себя). Лучше всего Гитлер разбирался в архитектуре, искусстве, военной и общей истории и технике и постоянно совершенствовал эти знания. Кроме того, он чувствовал себя как дома в области музыки, истории культуры и религии, биологии и медицины и нередко поражал окружающих основательным знанием деталей. Так, например, доктор Эрвин Гизинг, бывший некоторое время его отоларингологом, записал 11.11.1945 г.: «Гитлер на лету схватывал новые медицинские теории, в чем я мог убедиться в разговоре с ним после прочитанной им как-то книги по лечению болезней уха… Его общие познания в медицине и хорошая ориентация в этих вопросах были поразительны. Он знал о связи между свертываемостью крови и тромбоцитами, о влиянии никотина на коронарную артерию и о возможной связи между воспалением гайморовой полости и заболеваниями зубов. Он располагал также необходимыми знаниями о сульфонамидах и пенициллине».
  Гитлер инстинктивно выявлял слабые места своих собеседников и втягивал их в дискуссию именно по этим вопросам и проблемам. Однако он не уклонялся и от бесед с признанными специалистами. Нередко военным, архитекторам и художникам приходилось признавать превосходство или, по крайней мере, равенство своего «коллеги» Гитлера. Большинство из них лишь значительно позднее смогли подняться до его уровня. Ярким примером этого является Альберт Шпеер, который только после своего освобождения из тюрьмы выяснил, что знаком лишь с небольшой частью архитектурных проектов Гитлера [Шпеер в ходе обстоятельной беседы 6.12.1966 г. заявил, что он никогда ничего не знал о ранних годах Гитлера, никогда не читал «Майн кампф» и удивлен тем, что сохранилось так много работ Гитлера (рисунков и эскизов). Часть архитектурных проектов Гитлера он до этого ни разу не видел.].
  О том, как читал Гитлер, который знал литературу об архитектуре и искусстве, войне и технике зачастую лучше, чем окружавшие его специалисты, рассказывает не только он сам, но и хорошо информированные очевидцы. Обычно он сначала листал книгу сзади наперед, чтобы проверить, стоит ли ее читать. Если приходил к выводу, что стоит, то читал только то, что ему нужно, чтобы подкрепить новыми примерами сложившиеся у него еще в Вене и Мюнхене взгляды. Интенсивно прорабатывал лишь публикации, содержащие факты, которые могут ему впоследствии понадобиться, чтобы выдвинуть их в качестве аргументов. А их запас был велик. Он сам признавался — и это подтверждено свидетелями, — что почти каждый день ранним утром и поздним вечером усиленно работал с книгами.
  У него не было систематического образования, и учеба никогда не давалась ему легко. Он с легкостью воспринимал лишь то, что вписывалось в круг его представлений, и отвергал то, что ему не подходило. Его личный врач Тео Морель дал после 1945 г. следующие показания в разделе «Психологический облик»: «Общий уровень развития Гитлера характеризовался отсутствием университетского образования, которое он компенсировал широкими общими познаниями, полученными в результате чтения». Его полученные в ходе самообразования знания и представления были поразительны с точки зрения их объема и глубины проработки литературы. Генерал-полковник Йодль, который в качестве командующего вермахтом почти так же часто общался с Гитлером, как и Морель, и дискутировал с ним в разной обстановке, в том числе и после поражений, заявил незадолго до своей казни в Нюрнберге: «Его знания и интеллект, его ораторские способности и воля в конечном итоге одерживали верх в любом споре». Можно бесспорно доказать, что, еще будучи молодым политиком, Гитлер был знаком не только с дешевой литературой. Так, например, в появившейся в 1924 г. брошюре «Большевизм от Моисея до Ленина. Диалоги с Адольфом Гитлером» его близкий друг Дитрих Эккарт упоминает шесть крупных произведений по еврейскому вопросу, которые были хорошо знакомы Гитлеру. Это «История еврейства» Отто Хаузера, «Евреи и экономическая жизнь» Вернера Зомбарта, «Международный еврей» Генри. Форда, «Еврей, еврейство и оевреивание христианских народов» Гугенота де Муссо (эта книга была в 1920 г. переведена Альфредом Розенбергом на немецкий язык), «Настольная книга по еврейскому вопросу» Теодора Фрича и «Великое заблуждение» Фридриха Делича. Кроме того, Эккарт, чье литературное творчество начиная с 1916 г. было направлено против евреев, цитирует публикации из еврейских газет «Аркивз израэлитс», «Джуиш кроникл» и «Джуиш уорлд», которые в то время уже были известны Гитлеру [Предположение, высказанное Маргарет Плевней, о том, что эти диалоги Эккартом выдуманы и весь текст принадлежит только ему, не выдерживает критики. М. Плевня слишком мало знает о Гитлере, чтобы выносить такие суждения. Уже национал-социалисты утверждали, что сочинение Эккарта — это «вольная фантазия».]. «Диалоги», на которые в течение четырех десятков лет никто не обращал внимания, содержат неоднократные ссылки на Ветхий Завет и Талмуд. Это доказывает лишь то, что Гитлер и сам убедительно демонстрировал в публичных выступлениях и частных беседах: поразительное знание Библии и Талмуда. Приведенные же Эккартом цитаты Гитлера из трудов Цицерона, Фомы Аквинского, Лютера, Гёте и Фурье слишком мало говорят о степени его знакомства с источниками, хотя более поздние высказывания Гитлера о Лютере и Гёте, например, дают основания полагать, что он был достаточно хорошо знаком с ними. Можно считать доказанным, что он уже к 1923 г. основательно проштудировал вышедшую в 1883 г. в Инсбруке книгу австрийского еврея Людвига Гумпловича «Расовая борьба» и, возможно, публикацию Жоржа Ваше де Лапужа «Ариец и его социальная роль». Во взглядах Гитлера уже с 1919 г. отчетливо прослеживаются взгляды Лапужа: «Мысль о справедливости — это обман. Не существует ничего, кроме насилия», а также «Раса и нация — это все».
  Бесспорными ранними источниками пропагандистских успехов Гитлера, поражавших его противников и врагов, его мастерского влияния на массы, которые он презирал, стали «Психология масс» Ле Бона и «Групповое мнение. Очерк о принципах коллективной психологии» Макдугалла.
  Знакомство Гитлера уже в 1924 г. с теориями Ратцеля, Хаус-хофера и Маккиндера о жизненном пространстве подтверждают не только его многочисленные высказывания в «Майн кампф», но и аспекты его политики мирового господства и более поздней политики в отношении Японии. Напротив, упоминаемое время от времени изречение Моммзена о евреях как о разрушающем ферменте (например, в «Майн кампф») отнюдь не доказывает, что он действительно знал труды Моммзена. Насколько хорошо он был знаком с Трайчке и Фихте, тоже нельзя однозначно доказать, так же как и невозможно сказать, в какой мере он знал творчество Фридриха Ницше и насколько широко использовал его взгляды в своих теориях. Высказываемое порой мнение, что ему, возможно, понравились только заглавия книг Ницше «Воля к власти» и «По ту сторону добра и зла», которые можно было эффективно использовать, невозможно ни доказать, ни опровергнуть. По данным исследования Сандфосса «Ницше и Гитлер», между ними на первый взгляд существует глубокая взаимосвязь, но Сандфосс подходит к этому вопросу с той позиции, что «мировоззрение» Гитлера не было монокаузальным и не может быть выведено из одного источника, как мог бы ожидать поверхностный наблюдатель. Духовно-идеологические совпадения между Ницше и Гитлером, одинаковый подход к понятиям мести, ненависти, отвращения, честолюбия, ревности, тщеславия, зависти и жестокости, одинаковые высказывания о Боге, душе, христианстве и о людях, а также совпадающие по некоторым пунктам личные мнения, которые нет необходимости приводить здесь, еще не делают Ницше учителем Гитлера, и утверждение Сандфосса, что «вряд ли можно установить, что конкретно Гитлер перенял от Ницше», не нуждается в дальнейших пояснениях.
  Йозеф Попп в период с июня 1913 по начало 1914 г. частенько заставал Гитлера за чтением книг Шопенгауэра и Платона. Не подлежит сомнению, что Гитлер среди мыслителей чаще всего называл Шопенгауэра. Он хвалил его книги как образец языка и при случае почти дословно цитировал их по памяти, однако чаще всего не ссылался на то, что эти изречения и формулировки принадлежат Шопенгауэру. Как вспоминал Ганс Франк, Гитлер рассказывал ему, что даже во время первой мировой войны постоянно носил с собой напечатанный в издательстве «Реклам» томик Шопенгауэра «Мир как воля и представление» и изучал его. Однополчанин Гитлера Ганс Менд рассказывал, что Гитлер в свободное время на фронте читал много книг популярного издательства «Реклам», что подтверждает версию Франка.
  Что касается изучения Платона, то такие доказательства и подтверждения отсутствуют. Можно считать, однако, полностью исключенным, что Гитлер вообще не был знаком с Платоном, которого Шопенгауэр очень часто цитирует, «комментирует» и истолковывает его высказывания. Трудно также предположить, что он познакомился с трудами греческого философа только через книги Шопенгауэра и через призму его восприятия. Одни только слова Шопенгауэра в предисловии к первому изданию книги «Мир как воля и представление», что «читателю, познакомившемуся в школе с божественным Платоном», будет значительно проще понять его и следовать за его мыслью, должно было побудить молодого Гитлера хотя бы бегло ознакомиться с учением Платона. Молодой Гитлер считал себя художником, хорошо разбирающимся в литературе и философии. Третий том книги Шопенгауэра «Мир как воля и представление» уже в подзаголовке дает ссылку на идеи Платона об объекте искусства, которые Шопенгауэр тщательно анализирует. Гитлер усвоил аспекты Шопенгауэра о внутренней сущности искусства и его «Замечания об эстетике изобразительного искусства», в которых идеи Платона также играют существенную роль [У Шопенгауэра, в частности, говорится: «…Подлинная цель живописи, как и искусства вообще, заключается в облегчении понимания идей (Платона) о сущности этого мира».], и часто использовал их, говоря о художественных достижениях, которые отвечали его представлениям.
  Вследствие взглядов Гитлера на природу и его отношения к живописи и архитектуре, которые полностью противоречили Платону, учение этого древнегреческого философа, в котором искусство представляется лишь как второстепенное явление, как подражание и отражение оттенков реально существующей мысли («Тимей», 52 и «Федон», 79), не могло стать для него путеводным. Насколько он действительно был знаком с трудами Платона, выяснить невозможно. Высказывания Гитлера, позволяющие предположить его хотя бы поверхностное знакомство с философией Платона, относятся ко времени после написания и опубликования «Майн кампф». Так, например, 13 декабря 1941 г. он сказал в беседе с гостями за столом: «Дух и душа, разумеется, возвращаются обратно в общее вместилище, как и тело. Тем самым мы удобряем ту почву, из которой возникает новая жизнь». В «Тимее» и «Федоне» Платона эти кратко сформулированные представления Гитлера обосновываются и развиваются. По Платону («Тимей», 42), душа после расставания с телом возвращается в свое «первоначальное состояние», и круговорот жизни («Федон», 70 — 72) неизбежно подходит к концу, когда заканчивается постоянная смена жизни и смерти. То, что Гитлер называл «почвой, из которой возникает новая жизнь», Платон считал «мировым духом», принципом, который руководит миром, вседвижущей силой, идеальным единством и мировым сознанием («Тимей, 37, 30). Учение Платона о прекрасном Гитлер порой в видоизмененном виде излагал как собственную программу относительно вопросов искусства и школьного образования. Так, 11 ноября 1941 г. он заявил: «Красота должна иметь вечную силу над людьми». А 3 марта 1942 г. он сказал: «Идеалом в период расцвета Греции было воспитание людей в духе прекрасного».
  Гитлер старался никогда явно не попадать впросак в беседах на литературные и духовно-исторические темы, если не учитывать его радикальную уверенность в правильности собственных суждений и неприятие неоднозначных точек зрения. Возможно, он боялся, что, несмотря на блестящую память, может ошибиться в названиях источников своих высказываний, а это, по его мнению, могло повредить авторитету.
  И в личных письмах Гитлер придерживался того же испытанного рецепта. Так, 20 мая 1931 г. в письме неизвестному адресату, который, очевидно, критиковал его за появление в печати «Мифа XX века» Розенберга, он пишет: «Государственному министру Гёте угодно было писать произведения, которые можно рассматривать как враждебные церкви, и тем не менее он не вступал в конфликт с великим герцогом. То же самое можно сказать и о десятках других писателей, одновременно занимавших политические посты…» Он в описательном плане говорит даже о литературных и мифологических героях. 27 декабря 1943 г. он, например, так охарактеризовал Сталина в беседе с генерал-полковником Цайцлером, явно намекая на Антея: «Не следует думать, что это античный герой, который каждый раз, падая на землю, становится сильнее». Весьма вероятно, что Гитлер хотел, чтобы результаты его изучения литературы воспринимались, исключительно как оригинальные плоды его собственных размышлений, что зачастую и происходило. И в самом деле, анализ политических взаимосвязей, проводимый Гитлером, который в противоположность своим открытым высказываниям имел контрреволюционный и радикально-консервативный склад ума [Так, например, он заявлял в «Майн кампф», что Французская революция была подготовлена «демагогами высокого стиля и армией подстрекателей» и что «величайшее революционное преобразование последнего времени — большевистская революция в России» произошла только благодаря «возбуждающей ненависть деятельности больших и малых подстрекателей».] и видел в существовании евреев и в том «истинном знании», которым они располагали, ключ к пониманию истории и политики, был порой настолько оригинальным, что нелегко определить, под чьим влиянием он сделан. Так, например, в «Диалогах» Эккарта Гитлер, ссылаясь на книги Исайи (19, 2 — 3) и Исхода (12, 38), описывает исход племени Иосифа из Египта под предводительством Моисея как следствие коварного революционного нападения евреев на правящую египетскую верхушку, а самого Моисея характеризует как первого большевистского вождя. Таким же «оригинальным» образом он трактует эти же места из Библии почти 20 лет спустя, 15 мая 1942 г. В это время они представляются ему источником и доказательством утверждений, что «евреи лучше всех на земле переносят неблагоприятный климат» и «подобно паразитам», в отличие от арийцев, моментально приживаются повсюду — от тропиков до Лапландии. По его словам, история из Ветхого Завета бесспорно доказывает, что «евреям не могут повредить ни пребывание в пустыне, ни переход через Красное море».
  Невозможно не отметить влияния Дитриха Эккарта на духовное и общественное развитие Гитлера вплоть до времени написания «Майн кампф». Ни один из соратников и друзей Гитлера не сыграл такой решающей роли в его становлении. Он честно сознавался, что кое-чему научился у Готтфрида Федера. Но это признание относится ко времени, когда он занимался на антибольшевистских курсах, созданных в 1919 г. командованием 4-й группировки рейхсвера для специально отобранных офицеров, унтер-офицеров и солдат на средства, поступившие из берлинского управления рейхсвера, а также из частных пожертвований. Однако Гитлер никогда не признавался в том, что бывший уже к концу первой мировой войны видным мюнхенским историком Александр фон Мюллер [Мюллер, чей отец в 1879 — 80 гг. был секретарем кабинета короля Людовика II, а позднее полицай-президентом Мюнхена и министром Баварии по делам культов, среди своих коллег еще до первой мировой войны считался крупным талантом. В 1910 г. он был членом исторической комиссии, в 1917-м — приват-доцентом, а затем почетным профессором Мюнхенского университета, в 1916 г. — внештатным, а с 1923 г. штатным членом комиссии по изучению истории Баварии. С 1928 по 1936 г. он был действительным членом Баварской академии наук, а с 1936 по 1944 г. ее президентом. Список его публикаций вплоть до 1964 г. чрезвычайно обширен. С 1928 г. Мюллер руководил кафедрой истории средних веков, нового времени и истории Баварии в Мюнхенском университете. После 1933 г. Гитлер предложил ему пост министра культуры рейха. После недолгого размышления Мюллер отклонил это предложение.], чьим «учеником» он был некоторое время в 1919 г., также оказал влияние на его исторические представления и на словесные формулировки. И для Гитлера, и для Мюллера важнейшей основой всего происходящего было «краеугольное понятие корня, пассивно сросшегося с почвой». По их мнению, и культурно-исторические события, например просвещение, и люди, и династии имели свои корни в «народной почве» [Так, например, Мюллер писал в 1932 г.: «Любая органическая жизнь, в том числе и жизнь народов, укореняется в земле и тем самым привязывается к определенным естественным границам». В 1933 г. он требовал: «…Вся жизнь нашего народа вместе со всеми его ошибками должна быть обновлена до самой сердцевины, до самых глубоких корней».], в субстанции, которая их вскармливала. Нарочито «нелитературную» и окрашенную баварским акцентом речь Мюллера, который в первую очередь считал себя человеком писательского труда, Гитлер, который очень любил баварский диалект, охотно копировал не только в выступлениях перед солдатами в 1919 г. в Баварии, но и в своих политических речах.
  Часто высказываемое утверждение, будто бывший офицер Генерального штаба Герман Крибель и ветеринар Вебер, с которыми Гитлер сидел в тюрьме Ландсберга, работая над первым томом «Майн кампф», оказали ощутимое воздействие на его образ мыслей, лишено всяких оснований. И будущий заместитель фюрера Рудольф Гесс, который до ареста и заключения вместе с Гитлером в тюрьму был научным ассистентом геополитика профессора Хаусхофера в Мюнхенском университете и организатором национал-социалистических студенческих групп, несмотря на проделанную им (незначительную) корректорскую работу по тексту «Майн кампф», не оказал ни малейшего влияния на образ мыслей Гитлера. Самые видные руководители НСДАП — Гесс, Геринг, Эссер, Штрайхер, Розенберг, фон Шойбнер-Рихтер, Людекке, Аманн, Рем и Франк — с самого начала были не учителями, а всего лишь учениками Гитлера, хотя и помогли ему обзавестись необходимыми связями, в том числе с теми, кто поначалу снабжал его деньгами: Брукманом, Бехштейном, фон Зайдлицем, Ханфштенглем, Борзигом, Гран-делем, Тиссеном, Кирдорфом, принцем Аренбергом, Генрихом Класом, принцем Кириллом (Кобургским), фабрикантами, богатыми аристократами, высшими государственными чиновниками, дипломатами и политиками, иностранными организациями и влиятельными личностями. У одной только Эльзы Брукман он вместе с профессором Александром фон Мюллером встречался с Людвигом Клагесом, тайным советником Домхефером, директором пинакотеки и Людвигом Троостом, который впоследствии построил в Мюнхене «Коричневый дом». Влияние Альфреда Шулера (1865 — 1923) на взгляды Гитлера также сильно преувеличено в большинстве описаний. Так, например, Роберт Берингер, близкий друг Стефана Георге, писал: «Вольфскель сказал мне, что к кругу знакомых Шулера… принадлежит человек… по имени Адольф. В первом докладе, который Шулер делал в 1922 г. в доме Брукмана в Мюнхене, прозвучала фраза: "В центре древней жизни стоит символ свастики, вращающегося колеса", после чего Шулер долго распространялся на эту тему. Все знают, кто тогда посещал дом Брукмана. Там бывал некий завзятый болтун, который, однако, как утверждали, был "исключительно добрым и любезным человеком и проявлял изысканную вежливость по отношению ко всем", а попутно вдалбливал свои путаные рассуждения в бедный мозг несчастного тупицы. Это были посевы Шулера, которые взошли и привели к уничтожению Германии». Эта цитата ярко демонстрирует, что автора привели к подобному выводу не точное знание дела и не оценка фактов, а совершенно очевидное желание вывести «мировоззрение» Гитлера, которое по некоторым пунктам было родственно взглядам Шулера, из известной и многократно процитированной концепции. В 1922 г. Гитлеру уже нечему было учиться у Шулера, который к тому же за всю жизнь не опубликовал ничего, кроме одной работы о творчестве Ибсена в 1893 г. (так что Гитлер и не мог ничего прочитать из его произведений). Свастика была знакома ему уже с детства — он рисовал ее в своих школьных тетрадях. Дом Брукмана он посещал не для того, чтобы слушать других, а чтобы самому говорить и быть услышанным.
  Очень поучительно то, что говорили о нем на Нюрнбергском процессе люди, которые были его полководцами, советниками и министрами и окончили жизнь на виселице. Для большей наглядности процитируем их по очереди:
  Карл Дениц (адмирал, командующий военно-морскими силами рейха):
  «Это была выдающаяся личность… обладавшая невероятным умом и энергией, почти универсальным образованием, сильной натурой и даром убеждения. Я сознательно посещал его штаб-квартиру лишь изредка, потому что чувствовал, что таким образом могу лучше сохранить свои силы… так как после нескольких дней… пребывания там у меня появлялось чувство, что мне необходимо избавляться от исходящего от него внушения». «Фюрер принципиально не признавал… никаких общих совещаний».
  Ганс Франк (рейхсминистр и генерал-губернатор Польши):
  «Он испытывал внутреннюю неприязнь к юристам. Это была одна из главных отрицательных сторон этого великого человека. Он не хотел признавать никакой формальной ответственности. Это относится, к сожалению, и к его политике... Для него каждый юрист был фактором помехи».
  Вальтер Функ (президент Рейхсбанка):
  «Он произвел на меня (при первой встрече. — Прим. автора) впечатление исключительной личности. Он моментально схватывал на лету все проблемы и умел очень выразительно и красноречиво объяснить их».
  Герман Геринг (рейхсмаршал):
  «Спустя некоторое время, когда я ближе познакомился с личностью фюрера, я подал ему руку и сказал: "Я связываю с вами свою судьбу в радости и горе… в хорошие и плохие времена… и я не предам вас"».
  «Динамичная личность фюрера не терпела непрошеных советов, и необходимо было быть близким ему человеком или иметь на него очень большое влияние, как это было в случае со мной в течение многих лет... Он быстро заканчивал любые совещания, если сам уже принял решение… Он не допускал, чтобы советники приобретали слишком большое влияние на него или занимали слишком влиятельную позицию». «Внешняя политика была исключительной прерогативой фюрера… Внешняя политика, с одной стороны, и управление вермахтом, с другой стороны, вызывали у него наибольший интерес и занимали большую часть его рабочего времени». «Он всячески пытался войти здесь в малейшие детали». «В некоторых случаях он приказывал... представить ему материалы, причем эксперты не знали точно, по какой причине. В других случаях он рассказывал советникам о своих планах и затем получал от них материалы и оценки. Решения он всегда принимал сам».
  «…По моему мнению, фюрер не был осведомлен о деталях деятельности концентрационных лагерей… о жестокостях. Во всяком случае, насколько я его знаю, это было так…»
  Альфред Йодль (генерал-полковник, начальник штаба вермахта):
  «Гитлер был вождем и личностью невероятного масштаба. Его знания и ум, его ораторские способности и воля в конечном итоге одерживали верх в любом споре. В нем странным образом сочетались логика и трезвость мышления, скепсис и безудержная фантазия, которая очень часто предугадывала грядущие события, но очень часто приводила и к заблуждениям. Я прямо-таки восхищался им, когда он зимой 1941 — 42 гг. своей верой и энергией остановил пошатнувшийся Восточный фронт…»
  «Его жизнь в ставке состояла только из долга и работы. Мне импонировала скромность его жизни». «В 1933 — 38 гг. Гитлер был не шарлатаном, а гигантской личностью, которая в конечном счете приобрела зловещую величину, но все же он в то время был велик… Это грандиозная личность… хотя и с некоторыми оговорками». «…Мое влияние на фюрера было далеко не таким сильным, как это можно было предположить и как-должно было бы быть в соответствии с занимаемым мною постом. Причина заключается в невероятном величии этого человека, который вообще не переносил советчиков».
  Вильгельм Кейтель (генерал-фельдмаршал):
  «Гитлер просто с невероятной интенсивностью изучал труды Генерального штаба, военную литературу, тактические, оперативные и стратегические материалы. Его познания в военной области были поразительны. Он был настолько осведомлен в организации, вооружении, вопросах управления и снабжения всех армий и флотов мира, что было невозможно уличить его хотя бы в одной ошибке. Он учился даже во время войны ночами по трудам Мольтке, Шлиффена и Клаузевица... Поэтому у нас сложилось впечатление: на такое способен только гений». Даже «по относительно простым повседневным вопросам организации и снабжения вермахта и другим сопутствующим проблемам» я был «учеником... а не учителем». «Когда решение было принято, он не терпел никаких возражений и постороннего влияния. Начиная с 1938 г. ни одно важное решение не было принято им коллегиально или в результате обсуждения. У Гитлера была привычка беседовать с каждым руководителем отдельного направления, как правило, наедине. Общие совещания, на которых принимались решения, выражались в конечном итоге в раздаче приказов, а не в их обсуждении»».
  Альберт Кессельринг (генерал-фельдмаршал):
  «Приказы принципиального характера исходили только от одного лица — Адольфа Гитлера. Остальные были только исполнительными органами».
  Эрхард Мильх (генерал-фельдмаршал):
  «Ненормальность в его поведении была не настолько заметна, чтобы можно было сказать: этот человек не в себе, он душевнобольной. Да ненормальность и не должна так ярко проявляться, часто она остается скрытой от масс и даже от близких людей. Я полагаю, что на этот вопрос врач ответит лучше, чем я».
  Константин фон Нейрат (министр иностранных дел рейха с 1932 по 1938 г., протектор Чехии с 1939 по 1941 г.):
  «Я уже тогда понял, что Гитлер не может терпеть никаких возражений и не воспринимает чужих точек зрения, если это происходит в кругу большого числа людей, потому что у него в этом случае постоянно возникал комплекс, что он якобы противостоит оппозиции, против которой надо обороняться. Совсем по-другому было, когда беседа происходила наедине. Он тогда, во всяком случае в первые годы, откликался на разумные аргументы и от него можно было добиться многого в плане смягчения, ослабления радикальных мер».
  Эрих Редер (адмирал, командующий военно-морскими силами рейха):
  «Гитлер говорил… очень много, далеко отвлекался от темы… в каждой речи он преследовал прежде всего одну определенную цель в зависимости от круга слушателей. Будучи мастером диалектики, он был также и мастером блефа. В зависимости от поставленной цели он мог пользоваться сильными выражениями, очень большую роль отводил своей фантазии. В одной речи он часто противоречил тому, что говорил в предыдущей. Никогда нельзя было понять, каковы его цели и планы… Речь никогда не шла о совещании, а только об отдании приказов без дискуссий».
  Иоахим фон Риббентроп (министр иностранных дел рейха):
  «Его высказывания всегда отличались законченностью и определенностью и исходили, казалось, из глубины его души. У меня было впечатление, что я имею дело с человеком, который знает, чего хочет, обладает несокрушимой волей и представляет собой очень сильную личность».
  Альфред Розенберг (рейхслейтер, с 1941 г. министр восточных областей):
  «Адольф Гитлер все в большей степени привлекал к себе людей, которые были мне не друзьями, а противниками».
  Хьяльмар Шахт (министр экономики с 1934 по 1937 г.):
  «Гитлер необычайно много читал, приобрел большие познания и виртуозно жонглировал этими знаниями во всех дебатах и выступлениях. В определенной мере он был, без сомнения, гениальным человеком. Ему приходили в голову идеи, до которых никто другой не мог бы додуматься, целью которых было выпутаться из очень сложной ситуации простыми средствами, порой с потрясающей жестокостью, но всегда с успехом. Он владел психологией масс прямо-таки с дьявольской гениальностью».
  «Я полагаю, что поначалу он руководствовался не только дурными побуждениями. Сначала он, безусловно, верил, что хочет только добра, но постепенно сам подпал под влияние магии, которой пользовался в отношении масс… В нем была неистощимая энергия и воля, которая сметала любое сопротивление. Только этим двум качествам — знанию психологии масс и воле — Гитлер обязан тем, что сплотил вокруг себя до сорока, а позднее почти пятьдесят процентов всего немецкого народа».
  Альберт Шпеер (рейхсминистр):
  «Гитлер был фанатичным строителем… Если бы у него вообще были друзья, то я наверняка принадлежал бы к ближайшим из них». «Начиная с января или февраля 1945 г. он уже не хранил верность своему народу». «У него не было права вместе со своей судьбой ставить на кон судьбу народа». «Диктатура Гитлера была первой диктатурой, которая в полной мере пользовалась техническими средствами для установления господства над собственным народом и таким образом подчинила миллионы человек воле одного-единственного».
  Юлиус Штрайхер (гауляйтер, издатель журнала «Штюрмер»):
  «Адольф Гитлер был незаурядным человеком в любом отношении, и я полагаю, что могу утверждать: у него не было друзей, ни одного друга, о котором можно было бы сказать, что эта дружба идет от сердца... Тот, кто хотел приблизиться к нему, мог сделать это, только совершив какой-нибудь мужественный поступок».
  «Фюрер не поддавался никакому влиянию».
  
  
  * * *
  
  При всей начитанности Гитлера его интересы, отражавшиеся в последние 10 — 15 лет жизни в выборе книг для чтения и в составлении библиотеки, были относительно односторонни и в принципе не всегда имели практическую и политическую направленность. По данным его секретарши, в его личной библиотеке не было ни классиков, ни книг, отмеченных печатью человечности и духовности. Он сам порой замечал с сожалением, что обречен отказаться от чтения беллетристики и может читать только научную литературу. В молодости все было по-другому. Тогда Гитлер читал все, что попадало ему под руку. Кристе Шредер он рассказывал, что в 1913 г. в Вене без разбору «проглотил» все 500 книг городской библиотеки. Эрнст Ханфштенгль, напротив, говорит, что видел в библиотеке Гитлера среди других книг «Историю первой мировой войны» Германа Штегемана, «Публикации о войне» Людендорфа, «Немецкую историю» Трайчке, «Иллюстрированную мировую историю» Шпа-мера, главный труд Клаузевица «О войне», «Историю Фридриха Великого» Куглера, «Биографию Вагнера» Чемберлена, «Всемирную историю» Вартенбурга, «Географические картинки» Августа Вильгельма Грубе, «Самые прекрасные легенды классической античности» Густава Шваба, «Военные мемуары» Свена Гедина, развлекательные, детективные романы, а также «Историю эротического искусства» Эдуарда Фукса и «Иллюстрированную историю морали» этого еврейского писателя. Когда у Гитлера стало меньше времени, когда ему уже не нужно было блистать литературными познаниями и достаточно было только блефовать время от времени, когда он оказался «наверху», стал фюрером и рейхсканцлером, наделенным многочисленными обязанностями, его интересы сузились до определенного круга проблем. Научные труды по вопросам финансов, конституции и управления, по всем тем проблемам, которые должны особенно интересовать политика, работающего в индустриальном обществе, вызывали в нем такое же раздражение, как и юридические дискуссии. В конечном итоге это вылилось в то, что его унтерфюреры, гауляйтеры и высшие чиновники творили во многих областях все, что хотели, а Мартин Борман смог стать поистине непредсказуемым фактором власти в руководстве государством. С тех пор как в 1930 г. в первом томе «Майн кампф» в отличие от изданий 1925 г. был установлен порядок [Первоначально в «Майн кампф» было сказано, что унтерфюреры выбираются на принципах «германской демократии» и им после выборов должны подчиняться все комитеты. После издания 1930 г. речи о «германской демократии» уже не было. Начиная с этого времени был установлен следующий порядок: «Движение придерживается в большом и в алом принципа безусловной власти фюрера в сочетании с высочайшей ответственностью».], в соответствии с которым фюреры разных рангов на местах «назначаются вышестоящим фюрером» и наделяются «неограниченными полномочиями и властью», многие из них почувствовали себя настоящими «полубогами», а кое-кто и попытался продемонстрировать это своей внешностью. Точно так же как часть немецкой буржуазии во времена кайзера Вильгельма II подчеркнуто демонстративно копировала форму усов монарха, чтобы идентифицировать себя с правителем, так и многие национал-социалисты завели себе форму усов в виде «бабочки», которой Гитлер пользовался уже 25 лет и которую он поначалу выбрал, чтобы скрыть слишком широкий нос [Гитлер ретушировал свой слишком широкий нос усами в форме бабочки (возможно, имитируя форму усов Дитриха Эккарта). Поначалу это не слишком нравилось его ближайшему окружению, но Гитлер не дал себя отговорить, однако до 1930 г. порой тайком рисовал свои автопортреты и автошаржи с другой формой усов.]. Из числа гауляйтеров такие же усы, как у Гитлера, носили Петер Гемайндер (Гессен и Нассау), Карл Вайнрих (Кур-Гессен), Вильгельм Кубе (Кур-Марк), Юлиус Штрайхер (Франкония), Эрих Кох (Восточная Пруссия), Франц Шведе (Померания), Йозеф Вагнер (Силезия), Генрих Лозе (Шлезвиг-Гольштейн) и Фриц Заукель (Тюрингия).
  Гитлер всегда находил время для чтения. Он читал при любой возможности даже во время второй мировой войны, несмотря на нервное напряжение и серьезно ослабленное болезнями здоровье. Сопровождавший его врач профессор фон Хассельбах сообщает, что не было практически ни одного дня, когда Гитлер не прочитал хотя бы одну книгу. Среди них были «История человечества», научное издание Франца Петри «Германское народное наследие в Валлонии и Северной Франции», «История Ганзы» Карла Пагеля, четырехтомное издание речей кайзера Вильгельма II под редакцией генерала Вальтера Шерффа, составленная Эрнстом Канторовичем биография кайзера Фридриха II и книги по медицине.
  До 1945 г. в мировоззрении Гитлера существенную роль наряду с господствующим историческим подходом играют биологизм, особенно псевдодарвинизм, религиозный монотеизм и враждебный церкви вульгарный либерализм. Утверждение Гитлера, что его духовные позиции в значительной степени определились еще до 1914 г., отвечают действительному положению дел. Все, что произошло потом, после «венской школы» и войны, лишь дополняло нарисованную в общих чертах картину (иногда упрощая ее), что привело между 1921 и 1925 гг. к некоторым уточнениям и совершенно иным толкованиям, как это случилось, например, с учениями Дарвина, Бёльше и Мальтуса, а также с антисемитизмом.
  Убеждение, что полученные в результате самостоятельного изучения литературы представления и суждения должны сохраняться в неизменном виде, помешало Гитлеру понять, что часть его знаний и принципов неизбежно устаревает и теряет актуальность, что особенно касалось естественнонаучных дисциплин. Свою «гениальную» интуицию он ставил (по крайней мере, в области гуманитарных наук) выше данных исследований и научных опытов, если они противоречили его концепции, а свое толкование легенд и мифов выше исторических исследований древнего мира и археологических данных. В течение всей своей жизни он был уверен, что достижения мысли и представления XIX века, порождавшего гениев (за исключением религии, только в области техники и военной промышленности) являются венцом и образцом для его времени.
  Характерным для духовной связи Гитлера преимущественно с XIX веком является его представление об исторической роли Европы и о месте Америки и России. Работы Георга Вильгельма Фридриха Гегеля, который не только в значительной степени оказал влияние на философские учения XIX века, дал толчок исторической науке и научил воспринимать государство как «бога во плоти», но и своим диалектическим методом создал основу для материалистического понимания истории Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом, которые, в свою очередь, решительным образом повлияли на всемирную историю XX века, не прошли бесследно и для Гитлера. Америка и Россия в представлении Гегеля, Маркса, Энгельса [Высокомерная позиция Маркса и Энгельса по отношению к России может считаться общеизвестной.] и Гитлера, хотя и в разной интерпретации, всегда были второстепенными величинами. В своих лекциях об истории философии Гегель вычленял Америку из исторической территории, «на которой совершалась всемирная история. То, что здесь до сих пор происходит, — это всего лишь отзвук Старого Света и выражение чужой жизни». Россию он считал второстепенным явлением, «потому что она до сих пор не выступила в качестве самостоятельного фактора в ряду проявлений разума в мире». Для Гитлера, который презирал Америку, США находились за пределами мира, в котором творится история. То, что он под влиянием мюнхенской семьи Ханфштенглей собирался в 1923 г. лично познакомиться с Америкой, не противоречит этому мнению, так же как и тот факт, что с декабря 1941 г. он вынужден был считаться с США как с военным противником. Относительно русских он утверждал, что им в принципе не хватает сил для образования государства. Недооценка Гегелем Америки и России выразилась в Гитлере в извращенном виде.
  В этой связи не важно, изучал Гитлер Гегеля самостоятельно или нет. Не играет большой роли также, понимал ли он Гегеля так, как хотел бы этого сам философ. Даже Ленин, который, называя себя учеником Маркса и Энгельса, считался очень хорошим знатоком философии и частенько упоминал имя Гегеля, возможно, понимал Гегеля вовсе не в гегелевском смысле [Ленин признавался, что читал Гегеля с «материалистических» (!) позиций. Типичными для него являются пометки, нацарапанные на полях «Философского наследия»: «Попался, идеалист», «ха-ха! он боится», «трусливое бегство от материализма», «образец клеветы и фальсификации», «Боже, как его жалко», «идеалистическое отродье», «Бессмыслица! Ложь! Клевета!» и т. д.].
  Важными для понимания духовной позиции Гитлера стали результаты опроса, который газета «Берлинер иллюстрирте цайтунг» провела в конце 1898 г. среди читателей, как раз в то время, когда Гитлер в Леондинге готовился к переводу в реальное училище в Линце. Свыше 6000 читателей газеты в рамках этого, по всей вероятности, первого социологического опроса подобного размаха ответили на анкету из 27 пунктов. Издатели и редакторы хотели узнать, как немцы оценивают XIX век и свои достижения в области политики, науки, литературы и искусства и чего они ожидают от XX века. Мнение большинства читателей буржуазной газеты отражало духовный мир, в который вступал юный Гитлер. То, что он называл впоследствии результатами своих школьных занятий и самообразования в Линце и Вене, не совпало с представлениями большинства читателей газеты на рубеже веков. Так, например, он, несмотря на интерес к войне и первоначальное почитание кайзера, наверняка не стал бы утверждать, что Гельмут фон Мольтке — «величайший мыслитель столетия» (1200 голосов. У Канта 1000, Дарвина 800, Шопенгауэра 700 голосов), а кайзер Вильгельм I — герой столетия (2400 голосов. У Бисмарка 1600 голосов) [Среди мыслителей были, правда, названы Александр фон Гумбольдт, Ницше, Гегель и Гельмгольц, но, по мнению читателей, они не играли решающей роли, как и папа римский Лев XIII. Гитлер без сомнения разделял мнение 4800 читателей, которые назвали Бисмарка самым выдающимся человеком Германии XIX века, а Рихарда Вагнера «величайшим композитором Германии» (4200 голосов).]. Сформулированные им после 1919 г. программные положения, которые выражали его мировоззрение, были в целом идентичными с мнением всего двух читателей газеты, чьи экстремистские и неумеренные политические требования настолько выпадали из общего ряда, что редакторы назвали их «злыми людьми» и «бахвалами». «Есть среди нас и злые люди, — писали они. — Один из них желает ни больше ни меньше как завоевать Соединенные Штаты Америки. Но его мечты превзошел еще один хвастун и бахвал, чьи мечты на следующий год простираются еще дальше. Он хочет покорить Англию и Францию, а также Австрию и Россию, не допустить еще большего расширения Америки и установить мировое господство Германии, а попутно еще и уничтожить социал-демократию». То, что в 1899 — 1900 гг., когда Гитлеру было 10 лет, считалось в Германском рейхе редким проявлением экстремизма (2 из 6000) и абсурдом, благодаря австрийцу Гитлеру стало общим достоянием очень многих людей в Германии и Австрии и осталось таковым после его смерти и катастрофы, которую он принес в мир. Так, например, рабочая группа педагогического института в Геттингене, опросившая в 1968 г. 5000 учащихся средних школ, реальных училищ и гимназий, 5000 студентов сорока пяти педагогических институтов, доцентов, учителей и парламентариев, установила, что почти 45% учеников проявляют предрассудки и нетерпимость по отношению к меньшинствам, что, по их мнению, цыган необходимо посадить «в специальные лагеря», «расстрелять» или '«отравить газом», что бродяг надо арестовать и заставить работать, а иностранцев «вышвырнуть».
  Запас знаний, который Гитлер скопил в результате беспрестанного чтения и который был у него всегда наготове в самых различных комбинациях, казался многим его сотрудникам просто неисчерпаемым. Нередко случалось, что он доводил специалистов буквально до отчаяния своими познаниями, которыми они не располагали. Архитектор Альберт Шпеер и военные Карл Дениц, Вильгельм Кейтель, Альфред Йодль, Гельмут Хайе и Герхард Энгель вынуждены были порой умолкать в смущении. Хайе вспоминает, что офицерам флота, которые приходили к Гитлеру с докладом, всегда было не по себе, потому что он знал все мельчайшие детали и хранил их в памяти. А Дениц заявил в 1967 г.: «Морские офицеры, находившиеся длительное время в окружении Гитлера, например его военно-морской адъютант контр-адмирал фон Путткаммер? рассказывали мне, что Гитлер отлично разбирался в типах кораблей различных стран. Благодаря своей очень хорошей памяти он был лучше осведомлен в водоизмещении, вооружении и системах защиты кораблей, чем находившиеся при нем специалисты флота». Он в деталях изучил историю каждого крупного военного соединения и всегда отлично знал, где это соединение было задействовано во время войны. До мельчайших подробностей ему были известны принципы построения вермахта и все корабли флота, включая их оснащение. Уже во время польской кампании он ставил в тупик обычно хорошо информированных военных, поскольку знал типы артиллерийских орудий у поляков и французов лучше, чем они. Его технические знания, «владение принципами ведения современного боя», придавали ему, как писал Шрамм, «уверенность в дискуссиях с генералами и офицерами Генерального штаба. В этом отношении он стоял наравне с ними, а зачастую даже превосходил их». Даже генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн признавал: «Гитлер располагал... потрясающими знаниями и памятью, а также творческой фантазией в технических вопросах и во всех проблемах вооружения. Он мог с поразительным знанием дела оперировать данными об эффективности даже новейших видов вражеского оружия, а также цифрами о производстве оружия у нас и у противника... Не подлежит сомнению, что своими знаниями и энергией он многого добился в области вооружений». Он готовился к этому еще до 1914 г. Йозеф Попп, который в 1913 — 14 гг. постоянно носил для 24-летнего Гитлера книги из мюнхенской университетской библиотеки и из других библиотек, сообщал, что его постоялец заказывал прежде всего книги по экономическим, историческим, внешнеполитическим и военным вопросам, «в том числе книги Клаузевица о войне», а выпущенный издательством Вильгельма Келера в Миндене немецкий флотский календарь в конце концов знал наизусть. Шрамм сообщал по рассказам очевидцев, что «когда в 1940 г. понадобилось доставить противотанковые орудия пехоте, ведущей бои под Нарвиком, рассматривался вопрос их транспортировки только подводными лодками. Флот вынужден был доложить, что, используемые пехотой орудия… не проходят в люк подводных лодок. Гитлер в ответ на это заявил, что при вводе войск в Австрию видел противотанковую пушку, которую, возможно, удастся погрузить на лодку. Последовали телефонные и телеграфные переговоры. Пушку нашли, и она действительно прошла в люк. После высадки на Западе (лето 1944 г.) пехота постоянно жаловалась, что огонь с вражеских судов так сильно накрывает ее, что невозможно пошевелиться. Когда об этом доложили Гитлеру, он спросил, на какую дистанцию судовая артиллерия может обстреливать берег. При этом присутствовали три морских офицера, но ни один не смог ответить. Гитлер с недовольным видом заявил, что хочет получить ответ к следующему дню, но при этом необходимо учитывать, что у вражеских судов разная осадка, так что они не смогут подплыть на одинаковое расстояние к берегу. Кроме того, следует обратить внимание на глубину дна у берега и на различие калибров вражеской артиллерии. Гитлер привел все эти данные по памяти. Очень непростой расчет был произведен им... буквально молниеносно». Однако его технические естественнонаучные познания не ограничивались только вопросами войны и архитектуры. Так, например, он знал автомобили и их двигатели зачастую не хуже специалистов. Когда он незадолго до прихода к власти встретился с одним из директоров заводов «Мерседес», который представил ему новый автомобиль, он поспорил с ним о весе незнакомой ему машины. То, что он выиграл этот спор, не удивило окружающих. Его личный шофер Эрих Кемпка рассказывает о техническом экзамене, который ему пришлось выдержать от Гитлера при поступлении на службу: «Вопросы сыпались так быстро, что мне приходилось реагировать моментально. Это было нелегко, потому что я не ожидал от этого человека таких технических познаний». Когда знакомый автоконструктор рассказал Гитлеру о форме готовящегося к производству «Фольксвагена», тот остался недоволен проектом. Он начал высказывать свое мнение и при этом заявил: «Он должен быть как майский жук. Достаточно только понаблюдать за природой, чтобы понять, как должны выглядеть обтекаемые линии». Возражение конструктора, что майский жук со сложенными крыльями, которые для него являются чем-то вроде гаража, ползает очень медленно, а летает быстро, Гитлер отпарировал следующим образом: «А где же майский жук оставляет свой гараж, когда находится в полете? На земле, что ли?» Чаще всего Гитлер, у которого был наблюдательный взгляд и образное мышление художника, брал за основу формы технического изделия образец из природы, законы которой, по его мнению, лучше всего используются именно таким образом. По этой причине он считал, например, конструкцию велосипеда, чьи спицы колеса при езде напоминают естественное движение человеческой ноги, правильной, а дирижабля — неправильной и «сумасшедшей», так как природа не снабдила птиц летательным пузырем, чтобы они стали легче воздуха. Влияние биологии просматривалось и в его оценках кораблей и самолетов, чьи формы и приводные механизмы он рекомендовал позаимствовать у рыб и птиц. С этих позиций он критиковал конструкторов кораблей, потому что они не учли, что демонстрирующая идеальные формы природа снабдила рыб не острыми головами, как нос у судна, а придала им очертания падающей капли. Если линкор водоизмещением более 45 тысяч тонн и мощностью 136 тысяч лошадиных сил в состоянии развить скорость 30 узлов, а вдвое меньший авианосец мощностью 200 тысяч лошадиных сил дает лишь 35 узлов, как он объяснял 2 июня 1942 г. адмиралу Теодору Кранке, постоянному представителю командующего флотом в ставке фюрера, то, значит, что-то неправильно в расчетах флотских специалистов. Тот факт, что разница в 75 тысяч лошадиных сил дает прирост скорости только в 5 узлов при половинном тоннаже, он считал доказательством своей точки зрения, что конструкторы кораблей не разобрались в законах природы. Рыба, передвигающаяся в воде за счет движений плавников и «пропускания воды через жабры», однозначно доказывает, каким должен быть движитель: спереди засасывающее усилие разреженного пространства, а сзади — толкающий вперед избыток давления [В судах, как пояснял Гитлер в этой связи, движитель совершенно неправильно размещен позади, а это ведет к тому, что винт создает разрежение, которое сдерживает ход судна, а это еще более усиливает избыточное давление в носовой части.]. Гитлер делал такие выводы не только из наблюдений за природой. Он прочел множество специальной литературы, а в юности, вероятно, и фантастические романы Жюля Верна, Курта Ласвитца и других одаренных в техническом отношении авторов. Он знал, какие решения можно при определенных обстоятельствах быстро реализовать. Он составлял, например, планы двухэтажных железнодорожных вагонов, которые по колее шириной 4 метра со скоростью 200 километров в час могли бы курсировать до Донецкого бассейна, автострад шириной 11 метров и новых городов с роскошными губернаторскими дворцами для немецких наместников в покоренных восточных областях. Он хотел заложить каучуковые плантации площадью более 350 тысяч гектаров, систематически использовать энергию воды для нужд химической промышленности, сделать Норвегию центром производства электроэнергии Европы, добывать горючий газ из разлагающегося ила, использовать энергию ветра и приливов для нужд техники и изменить климат целых областей.
  Однако интерес Гитлера к техническим проблемам заканчивался, как только требовались детальные знания физики и химии. Он занимался этими проблемами очень неохотно и только тогда, когда обойтись без этого было нельзя. Так, например, он не проявлял никакого интереса к атомной физике и высокочастотной технике до тех пор, пока не стало уже поздно, хотя специалисты во время войны своевременно ознакомили его с результатами исследований и рассказали о возможностях атомной бомбы, которая могла бы оказать решающее влияние на ход войны. В начале 1945 г., когда даже неисправимые мечтатели уже не могли поверить в победу Германии, Гитлер возвестил о немецкой атомной бомбе как о «победоносном оружии». «В самые короткие сроки я введу в действие победоносное оружие, и война завершится славной победой», — заявил он Эрвину Гизингу в середине февраля 1945 г. и добавил, что «проблема расщепления атома давно решена, и работы продвинулись до такой стадии, что мы можем использовать эту энергию в военных целях, да так, что у всех рты пораскрываются. Это оружие будущего, которое обеспечит победу Германии. Провидение помогло мне увидеть эту последнюю возможность».
  Несмотря на свое особое отношение к естественным наукам, Гитлер никогда не уклонялся от чтения даже таких естественнонаучных публикаций, где для понимания не хватало энциклопедий и толковых словарей, которые служили ему источником информации, в том числе для принятия таких важных решений, как Мюнхенское соглашение. «Я присутствовал при переговорах, — рассказывал полковник Петерпауль фон Донат. — Сначала речь шла о прохождении границы. В конце концов сошлись на том, что за основу решения о передаче территории расселения судетских немцев можно взять этнографическую карту Австро-Венгрии в энциклопедическом словаре Брокгауза 1908 г., где указывались немецкие и чешские поселения и зоны распространения языков». В то время как Гитлер мог, например, уточнить исторические данные и события, размеры и основные очертания сооружений, состав лекарств, симптомы болезней с помощью энциклопедических словарей, этот метод оказывался бесполезным в области точных естественных наук.
  Несмотря на преимущественно естественнонаучный склад ума, в центре всех рассуждений, размышлений, высказываний и бесед Гитлера стояла история, даже если речь шла о естественных науках. «Тот, кто не воспринимает историю, — сказал он 27 июля 1941 г., — похож на человека, лишенного слуха или зрения». Он постоянно пытается обозначить свою роль «творца истории», интерпретируя ее данные, принимает решения, строит мероприятия, планы, устанавливает цели и старается все сделанное им втиснуть в рамки истории. Он имеет сложившийся исторический образ, но вычленяет древний мир из той истории, которая чему-то может научить и хронология которой более или менее достоверно определилась в XIX веке. Утверждение Перси Эрнста Шрамма, что Гитлер, «очевидно, не приобрел точных знаний» по истории древнего мира, является необоснованным и поверхностным. Замечание Гитлера о том, что мифология может дать убедительные данные о древнем мире, нужно толковать иначе. В ночь с 25 на 26 января 1942 г. Гитлер рассказывал: «Я только что прочел книгу о возникновении человеческих рас. Я часто и много размышлял об этом и должен сказать, что если внимательнее присмотреться к старым преданиям, сказкам и легендам, то приходишь порой к странным выводам». Он сам называет свои выводы «странными», так как знает, что они резко отличаются от научной точки зрения, но все же остается при своем мнении. По этой причине он, несмотря на свое отношение к Дарвину, не хочет признавать, что человек «изначально был не таким, как сейчас». Хотя он и соглашается, что «в природе... в царстве растений и животных происходят изменения и образование новых видов», однако тут же заявляет: «…но ни в одном виде развитие не имеет такого скачкообразного характера, как у человека, если он действительно развился из обезьяноподобного состояния до нынешнего». Он ограничивает область рассмотрения только человеком, который сознательно и целенаправленно творит историю. «Если взглянуть на греков, — заявляет он, — мы обнаружим красоту, которая превосходит то, что мы видим сегодня. Это касается и мира мыслей… и мира образов... Египтяне, жившие эпохой раньше… равны им по величию». Чтобы не выделять людей древнейших времен из числа сознательных творцов истории, Гитлер ищет доказательства истинности своей теории. Он постоянно делает рисунки и шаржи головы Генриха Шлимана, который, несмотря на господствующее научное мнение, увидел за преданиями Гомера о Трое, Микенах и Тиринфе забытые исторические события и в конце концов открыл догомеровскую культуру 2-го тысячелетия до нашей эры. Однако, чтобы подкрепить свою теорию, Гитлер ссылается на «доказательства», часть из которых абсолютно абсурдна. В виде доказательств он привлекает (иногда с весьма вольным толкованием) персонажей мифов, теорию всемирного оледенения Ганса Хербигера [Относительно не получившей научного признания теории Хербигера Гитлер рассказывал в ночь с 25 на 26 января 1942 г.: «Я склоняюсь к теории всемирного оледенения Хербигера. Возможно, за 10 тысяч лет до нашей эры произошло падение астероида на Землю. Не исключено, что Земля захватила в те времена Луну в сферу своего притяжения. Возможно также, что Земля завладела и той атмосферой, которая окружала Луну, вследствие чего в корне изменились условия жизни человечества на Земле. Можно представить себе, что в то время обитали существа, которые способны были жить на любой высоте и глубине, потому что не существовало атмосферного давления. Можно также представить себе, что Земля раскололась и вода, хлынувшая в кратеры, привела к чудовищным взрывам и вызвала вследствие дождей такое наводнение, от которого смогла спастись только одна пара людей, поскольку нашла себе убежище в пещере, расположенной высоко в горах. Я думаю, что эти вопросы разрешатся только тогда, когда однажды какой-то человек интуитивно разглядит взаимосвязи и укажет путь точной науке. В противном случае мы никогда не сможем проникнуть за завесу, которую катастрофа проложила между нами и предыдущим миром». Еще за четыре года до этого Гиммлер сделал строгое внушение астрономам, которые осмелились охарактеризовать веру во «всемирное оледенение» как отход на уже отжившие ступени познания, и упрекнул их в игнорировании сведений, которые, по его мнению, могли бы оказать пользу человечеству. «Я выступаю за свободные исследования в любой форме, в том числе и за свободное изучение теории всемирного оледенения, — писал он 23.7.1938 г. оберфюреру СС доктору Отто Ваккеру, комиссару при министерстве науки, воспитания и народного образования. — Я намерен… поддержать эти исследования и не одинок в своих намерениях, так как и фюрер тоже является убежденным сторонником этой теории, отвергнутой ремесленниками от науки. Я еще раз повторяю... что министерство воспитания должно наконец поставить на место этих зарвавшихся институтских профессоров. Существует множество вещей… исследованию которых мы должны быть рады… даже если оно проводится любителями».], недолговечность металлических предметов по сравнению с каменными орудиями труда, тот факт, что три четверти поверхности Земли покрыты водой и «лишь одна восьмая часть поверхности… доступна для исследований», а также библейские предания. Мифы о падении небес на землю и о «борьбе богов с титанами» он приписывает вавилонянам и ассирийцам, а в конечном итоге в духе скандинавских преданий истолковывает их как «нордическую природную катастрофу». Гитлер убежден, что наука никогда не будет в состоянии разъяснить все то, что человеку хотелось бы знать. По его словам, наука — это лестница, по которой исследователь постепенно карабкается наверх, но никогда не достигнет конца. В лучшем случае он может познать только то, что можно разглядеть со ступеньки, на которой он в данный момент стоит. Он не согласен с тем, что историческими можно признать лишь те факты, которые считаются доказанными традиционными методами, и сожалеет, что письменные источники охватывают только период в 3 — 4 тысячи лет и поэтому критически настроенный человек современности вынужден обращаться к легендам. Он исходит из того, что слово «предание» происходит от «передавать» и что «носители этих преданий были людьми нашего типа». Не случайно спустя 17 лет после окончания школы он рекомендует «совершенно новый подход к истории». Исходной точкой исторической науки должна быть Римская империя и античная Греция. В этом плане в качестве «поучительного контраста Фридриху Вильгельму I и его сыну Фридриху Великому» следует взять, например, «историю Александра Великого и его отца Филиппа», как он заявил 26 июля 1942 г. Таким вот образом он непринужденно истолковывает историю античной культуры средиземноморских стран и достижения римлян на рубеже тысячелетий. «В то самое время, — заявил он 7 июля 1942 г., — когда наши предки изготовляли каменные корыта и глиняные кувшины, вокруг которых так носятся наши историки», в Греции был построен Акрополь. Пиккер цитирует слова Гитлера, что «даже с детально подтвержденными сведениями о культурном уровне наших предков в первые века после возникновения христианства нужно обращаться осторожно. Если где-то в Восточной Пруссии будет найдена древняя латинская Библия, то это еще не значит, что она создана в Восточной Пруссии… Возможно, ее выменяли на янтарь где-то на юге. Истинными носителями культуры не только в первом тысячелетии до Христа, но и в первое тысячелетие до Рождества Христова были средиземноморские страны. Нам это порой кажется невероятным, потому что мы судим о Средиземноморье по тому состоянию, которое видим сегодня… В Северной Африке когда-то росли густые леса. Греция, Италия и Испания во времена греческого господства и Римской империи также были покрыты лесами. Даже давая оценку египетской истории, следует быть осторожным. Так же как Италия и Греция, Египет в пору своего расцвета был вполне пригоден для жизни и представлял собой климатически благоприятную область. Это одно из доказательств культурного упадка народов, когда они вырубают леса, не заботясь о новых посадках, и тем самым лишают природу возможности вести мудрое водное хозяйство».
  Вопрос о том, каким образом пришел в упадок античный мир, в котором неоклассик Гитлер ищет свою исконную родину, занимает его в зените собственной славы не только как историческое событие, но и как исторический урок на будущее. Вместо того чтобы посоветоваться с профессиональным историком, он задает вопрос сам себе: «Я часто думаю об этом...» — и тут же составляет собственное мнение. Так, например, он убежден, что «античный мир» пришел в упадок потому, что разбогатевший бездеятельный правящий слой в интересах обеспечения материального наследования рождал слишком мало детей [В соответствии с данными американских исследований в 60-е годы на рождаемости у знатных римлян сказывалось то обстоятельство, что они пили вино из сосудов, содержащих свинец.]. Таким образом создалась диспропорция с количеством рабов, представлявших собой часть наследства, а христианство «стерло все границы между сословиями». Трудно установить, насколько повлияла на это мнение теория Эдварда Гиббона о том, что виновником падения Рима стало христианство, но такое предположение допустимо. При таком рассмотрении место, определенное Гитлером в истории для еврейства и большевизма, предстает в несколько модифицированном виде как историческое учение, которое он своевременно усвоил и попытался претворить в жизнь.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Говоря о монголах и гуннах, которых Гитлер тоже обвиняет порой в упадке античного мира и которые притесняли немецкий народ, с тех пор как он «вступил в орбиту исторического познания», он в 1920 г. проводит историческую параллель, опасаясь вооруженного вторжения большевизма, который он в 1942 г. назвал «новой организацией азиатского населения». Точно так же оригинально он рассуждает и о расовом происхождении восточных народов. Болгары, по его мнению, происходят от туркменов, а чехи от монголов. Период средневековых империй, который он великодушно именует «историей германских кайзеров», представляется ему исторической фазой, в течение которой «германские» правители, полные мудрости и заботы о будущем, отражали агрессию с Востока. Одновременно этот период служит ему для оправдания своей восточной политики. «Если мы вообще хотим претендовать на мировое господство, — заявляет он в то время, когда вермахт застрял на Восточном фронте, — необходимо вспомнить об истории германских кайзеров… Это, наряду с историей Древнего Рима, самый величественный эпос, который только знало человечество. Каким мужеством надо было обладать, когда разбойники то и дело пересекали Альпы. Это были великие люди! Они правили даже на Сицилии! Нам не повезло, что у нас до сих пор нет драматурга, который посвятил бы себя истории германских кайзеров. Шиллер — и тот взялся возвеличивать этого швейцарского стрелка (имеется в виду Вильгельм Телль. — Прим. автора). У англичан есть Шекспир, хотя в их истории нет ничего, кроме извергов и ничтожеств». Тем не менее ему импонировали Генрих VIII и Оливер Кромвель.
  Карл Великий, которого Генрих Гиммлер и другие видные национал-социалисты даже после 1933 г. порой обзывали «саксонским мясником», был для Гитлера «одним из величайших людей в мировой истории, так как он сумел объединить твердолобых немцев». Однако он питал большое уважение и к наследникам Карла, которые на протяжении половины тысячелетия «правили миром». «Если бы мне, — пишет он, — удалось встретиться с вождями германских племен... мне было бы неловко за свою родину (имеется в виду Австрия). Я мог бы сослаться на то, что она... на протяжении 5 веков была могущественной империей… но я ни на секунду не задумался, жертвуя ею во имя интересов рейха». Генриху Льву, которого ведущие национал-социалисты (наряду с Генрихом I и Лотаром Саксонским) объявили предтечей национал-социалистской восточной политики, он в 1942 г. ставит в вину то, что тот, будучи «упрямым единоличником», не разобрался в истории и «подмешал славянскую кровь к немецкой». По мнению Гитлера, который неоднократно подчеркивал, что «лучше пешком отправиться во Фландрию, чем на колесах на восток», тот факт, что «германские кайзеры» направили свои устремления на юг, объяснялся климатом в античные времена и в средние века и политической структурой Европы. «Сегодня известно, — говорил он 4 февраля 1942 г., — почему наши предки двинулись не на восток, а на юг. Вся область восточнее Эльбы ничем не отличалась тогда от сегодняшней России. Римляне не случайно перебрались через Альпы, и не случайно германцы проделали обратный путь. Греция представляла собой сплошную дубовую и буковую рощу. Маслины появились там позднее… Германцам нужен был солнечный климат… Лишь в Греции и Италии мог получить должное развитие германский дух! На протяжении многих веков они пришли к мысли о том, чтобы обеспечить себе достойное человека существование и в северном климате... Переезд в Германию был для римлян тем же, чем для нас перевод в Познань… постоянные дожди по всей округе… болота… В то время как у других уже были мощеные дороги, в нашей стране еще не было никаких свидетельств культуры. Некоторый вклад в культуру внесли лишь морские германские народы. Германцы, оставшиеся в Гольштейне, спустя 2000 лет были все еще варварами, в то время как их братья, перебравшиеся в Грецию, приобщились к культуре... Несмотря на все археологические находки в наших краях, я настроен скептически… Прибрежные германцы могли выменять все эти вещи на свой янтарь. Они находились на той же ступени культуры, что и сегодняшние маори».
  «Мне жалко людей, — откровенно признавался он, — которые обречены постоянно испытывать на себе негостеприимный характер отдельных местностей. Но мы освоили баварское нагорье, освоим и их». «Мы, национал-социалисты, — написано в "Майн кампф", — сознательно подводим черту под внешнеполитическими направлениями предвоенного времени. Мы заново начинаем там, где закончили шесть веков назад. Мы прекращаем вечное странствие германцев на юг и запад Европы и обращаем свой взгляд на восточные земли. Мы окончательно прекращаем колониальную и торговую политику. Если мы сегодня хотим говорить в Европе о новых территориях, то должны думать в первую очередь о России и подчиненных ей окраинных государствах». Утверждение Гитлера о том, что германцы переселялись исключительно на юг и запад, могло бы быть справедливым только в том случае, если бы вся германская история охватывалась только периодом переседения народов с 375 по 568 г. Но это не так. История герулов, продвинувшихся до Черного моря, венетов, мордвы, эстов и антов на Кавказе, а также остготов позволяет однозначно оценить это утверждение Гитлера как искажение исторических событий. Точно такая же натяжка содержится в заявлении Гитлера, что германская экспансия на восток прекратилась «шесть столетий назад». Это опровергается восточной политикой Габсбургов и Гогенцоллер-нов. Три раздела Польши между Пруссией, Россией и Австрией в 1772, 1793 и 1795 гг., в ходе которых Пруссия в период правления Фридриха Великого и Фридриха Вильгельма II получила Западную Пруссию, епископат Эрмланд и область Нетце (1772), Гданьск, Торунь, Познань и Калиш (1793), Мазурию вместе с Варшавой, территорию между Вислой, Бугом и Неманом и часть Краковской области (1795), доказывают, что Гитлер сознательно искажал исторические факты. Не в последнюю очередь стоит упомянуть и о внешней политике рейха в связи с Брест-Литовским миром (март 1918), когда Россия потеряла Польшу, Литву и Курляндию, а вследствие дополнительного договора от 27 августа 1918 г. вынуждена была согласиться и с выходом Эстонии и Финляндии из своего состава, что также опровергает доводы Гитлера [Все эти данные представляют собой лишь отдельные примеры, которые можно дополнить другими историческими фактами.].
  Последние 1000 лет немецкой истории, как писал Гитлер в 1925 г., доказывают неспособность немцев проводить политику, направленную в будущее. «Всего три события» он рассматривает как положительный результат «хорошо спланированных внешнеполитических и внутриполитических мер» за весь период истории после исчезновения империи Каролингов:
  «1) Проводившаяся преимущественно баварцами колонизация Австрии,
  2) завоевание и освоение областей восточнее Эльбы и
  3) организованное Гогенцоллернами бранденбургско-прусское государство как образец и центр кристаллизации новогорейха».
  Не подлежит сомнению и не нуждается в дальнейших доказательствах, что подобное толкование искажает историческую правду. Невозможно доказать, однако очень вероятно, что причиной формирования взгляда Гитлера на «арийцев» как якобы единственных носителей культуры и на немецкую кровь как фактор положительного влияния на культуру и историю были его крайне недостаточные познания в истории в то время. Однако совершенно уверенно можно сказать, что, вернувшись с первой мировой войны, он по-прежнему отстаивал те же приобретенные еще в Линце и Вене пангерманистские мысли о немецком мировом господстве, которые открыто высказывал не только кайзер Вильгельм II, но и ведущие политики типа Тирпица и рейхсканцлера Бетмана Хольвега. Таким образом, вполне логичным является то, что он считал восстановление Германии в границах 1914 г. абсолютно недостаточным и бессмысленным делом. «В отличие от многих представителей того времени, — пишет он в "Майн кампф", — мы вновь высказались за высшую цель любой внешней политики — привести территорию в соответствие с численностью населения».
  После провала в ноябре 1923 г. в Мюнхене попытки Гитлера в результате «национальной революции» встать во главе нового правительства и «начать творить историю» и после посетивших его первых сомнений в своей непогрешимости он в состоянии тяжелой депрессии был помещен в тюрьму города Ландсберг-на-Лехе, где после пересмотра своих прежних представлений о будущем рейха пришел к убеждению, что их надо подвергнуть некоторой ревизии, в особенности по отношению к Бисмарку, колониям и эмиграции. Свою концепцию немецкой внешней политики, которую он разработал еще до 1923 г. в Линце, Вене и Мюнхене на основе истории внешней политики и сопоставления центров власти в Европе, он сохранил в неприкосновенности. Он размышлял о возможности заключения союзов с Италией и Англией, считал Францию врагом Германии, которого можно устранить дипломатическим путем через блоковую политику, а в случае необходимости и путем войны, и делал ставку на Россию как на территорию, которая после оккупации может обеспечить будущее Германского рейха. То, что он свои политические цели строил не на фактах современности, а вывел из истории, предвзято истолковал с мировоззренческих позиций и в принципе уже в 1920 г. окончательно сформулировал, доказывает его характеризовавшаяся грубыми оскорблениями, искажениями и подтасовками критика немецкой внешней политики послевоенного времени, в которой он, по его словам, не находил никакой явной и понятной генеральной линии. В результате изучения истории в период жизни в Австрии и Мюнхене до конца 1923 г. и возникшей впоследствии мессианской потребности исправить ошибки, которые правящие круги, по его мнению, совершили на протяжении истории, его внешнеполитические воззрения проистекали из оценки союзов между Германией, Австро-Венгрией, Италией и Россией и роли Англии и Франции до 1914 г. Он реконструировал историю на основе Двойственного и Тройственного союзов, Союза трех императоров, Договора перестраховки между Германией и Россией и Восточного тройственного союза и пересмотрел по собственному усмотрению исторические решения. После 1918 г. он не приложил ни малейшего труда, чтобы хоть в какой-то степени справедливо оценить внешнеполитические успехи республиканского правительства. Так, например, он в искаженном виде представлял Версальский мирный договор, результаты конференций в Спа (5 — 16 июня 1920) и Генуе (с 10 апреля по 19 мая 1922), договоры, заключенные в Рапалло (16 апреля 1922) и Локарно (1 декабря 1925), обзывал социал-демократов евреями и обвинял их в том, что они проводят антигерманскую политику, «добровольно отдают себя в рабство, надеясь на милость победителя», и только вредят немецкому народу. Чтобы особенно ярко охарактеризовать упадок, наступивший, по его мнению, по вине «евреев», он вспоминал период времени с 1806 по 1813 г. в Пруссии, «которого хватило, чтобы наполнить сломленную Пруссию готовностью к возобновлению борьбы». Он противопоставлял его нынешнему времени, когда спустя семь лет после ноября 1918 г. был подписан договор в Локарно, решения которого он оценивал крайне негативно как «меры по подавлению и порабощению», хотя они предусматривали заключение Пакта безопасности, Рейнского и Западного пактов между Германией, Бельгией, Францией, Великобританией и Италией, гарантировали нерушимость границ между Германией, Бельгией и Францией, обеспечивали соглашения о третейских процедурах между Германией и Бельгией, с одной стороны, и между рейхом и Францией, с другой стороны, а также договор об арбитраже между Германией и Польшей и между Германией и Чехословакией и содержали согласие союзников на освобождение Кельнской области.
  Размышления Гитлера в 1924 г. о том, как «сложится жизнь немецкой нации в ближайшем будущем и как придать этому развитию... необходимые основы и гарантии… в рамках общеевропейского соотношения сил», неизбежно исходили из представлений, сложившихся у него в ходе изучения истории Австрии и Германии. Уже до 1913 г., как он утверждал в 1924 г., он «лучше знал австрийское государство, чем официальная дипломатия, которая слепо… шла навстречу погибели». То, что образ Австрии сложился у него в то время в общих чертах раз и навсегда, доказывают его собственные слова, написанные им еще до начала политической карьеры без всяких партийно-политических намерений. «Если бы в Германии немного лучше учили историю и занимались психологией народа, — критиковал он кайзеровскую политику союзов, уже десять лет как уехав из Австрии, — то невозможно было бы поверить хоть на час, что Квиринальский дворец и венский Хофбург когда-нибудь будут стоять в одном боевом строю. Италия скорее превратится в вулкан, прежде чем ее правительство осмелится послать воевать хоть одного итальянца за ненавистное габсбургское государство… Для итальянцев тогда существовали… только две возможности жизни бок о бок с Австрией: или союз, или война. Выбрав первое, можно было спокойно готовиться ко второму. Особенно по мере того, как отношения Австрии с Россией все больше склонялись к военному противостоянию, немецкая блоковая политика становилась такой же бессмысленной, как и опасной». Его представления об истории взаимоотношений между Австрией и Германией, с одной стороны, и Италией и Россией, с другой стороны, ясно доказывают, что многие детали и взаимосвязи в сложившемся у него образе не совпадают с фактами. Так, в 1928 г. он утверждал, что «двухсторонний союз с Австрией… привел к вражде с Россией» и заявлял, кроме того, что «эта вражда с Россией… была причиной того, что марксизм хотя и не овладел германской внешней политикой, но использовал все средства, чтобы сделать невозможной другую реальность». В действительности же союз между Германским рейхом и Австро-Венгрией был заключен в качестве гарантии от русского нападения или от нападения, поддерживаемого Россией, не до возникновения «вражды» с ней, а вследствие ухудшений германо-российских отношений в 1879 г. после Берлинского конгресса. Гитлеровскому истолкованию истории противоречит и тот факт, что преобразование в 1882 г. двойственного договора в тройственный путем привлечения к нему Италии не отдалило Россию от этих держав, а, наоборот, приблизило к ним. Более чем спорным является утверждение относительно марксистов, так как социал-демократы в 1881 и в 1884 гг. после принятия закона о социалистах, который начиная с 1890 г. больше не продлевался, имели в рейхстаге всего 24 места из 400. Договор перестраховки, который Бисмарк в 1887 г. заключил с Россией в виде «замены» Союза трех императоров, который не был продлен вследствие роста напряженности между Австро-Венгрией и Россией, Гитлер оценил как ловкий ход рейхсканцлера, направленный на освобождение Германии от союзнических обязательств по отношению к Австро-Венгрии в случае войны между Россией и Австрией. В действительности же этот договор предусматривал нейтралитет сторон на случай войны против третьей страны и его отмену на тот случай, если Германия нападет на Францию или Россия на Австрию. Гитлер яростно обвинял Габсбургов в «подавлении итальянской свободы и независимости на протяжении веков», хотя речь об этом могла идти только начиная с 1820 г., после ввода австрийских войск в Риети (1821), Пьемонт, Болонью и Парму (1831). Как и миллионы националистически настроенных венгров и большинство из 8 миллионов немецкоязычных австрийцев, противостоявших 42 миллионам ненемецкого населения, он всю жизнь был убежден, что Габсбурги, особенно Франц Фердинанд, проявляют неравноправное отношение к 13 народностям двойной монархии и предвзято относятся к немцам, что не соответствовало действительности. Начиная с 1920 г. Гитлер упорно выступает за заключение германо-итальянского союза, который он рассматривал как одну из важнейших задач германской внешней политики. Поначалу Муссолини не играл в этом никакой роли. После предпринятого Муссолини «марша на Рим», который имел особое значение и для карьеры «фюрера» и после которого сторонники Гитлера уже 3 ноября 1922 г. приветствовали его как «немецкого Муссолини», он начал обвинять евреев и марксистов в том, что они из всех диктатур обрушились только на Италию. Однако это было всего лишь пропагандистской поддержкой режима Муссолини, который с 1922 г. начал претворять в жизнь в Италии то, что Гитлер считал политическим решением для Германии. Выбор Муссолини в качестве союзника стал следствием, но не предпосылкой развития политических событий в Италии, которое Гитлер вынужден был поддержать. Гитлер видел в лидере фашистов наиболее оптимальную фигуру в Риме, хотя тот постоянно его разочаровывал после заключения 22 мая 1939 г. германо-итальянского пакта о дружбе и взаимном сотрудничестве («стального пакта»), который способствовал претворению в жизнь мечты Гитлера. Гитлер держался за свою слишком рано сформулированную внешнеполитическую концепцию вплоть до 1945 г., даже в те времена, когда союз с Италией становился тяжкой ношей: так, например, Муссолини заявил в 1939 г. о сохранении нейтралитета, его активное вмешательство в войну 17 июня 1940 г. и «французская кампания» завершились постыдным провалом, в ноябре 1942 г. в Сталинграде советские войска прорвали фронт на участке итальянцев и румын и окружили 6-ю армию, а в 1943 г. правительство Бадольо объявило «третьему рейху» войну. Это упрямство подтверждает, что он ставил свои взгляды, сформированные еще до первой мировой войны, выше реальности. В том, что союз не оправдал его надежд, он сознался лишь в начале 1945 г., когда уже никто в этом не сомневался. «Союз с Италией, — сказал он в феврале, обвиняя Муссолини в поражении, — очевидно, больше помог нашим врагам, чем нам. В то время как я направлялся в Монтуар, Муссолини воспользовался моим отсутствием, чтобы начать неудачную военную кампанию против Греции. Мы против воли были вынуждены с помощью оружия вмешаться в события на Балканах, что повлекло за собой роковую задержку нападения на Россию. Если бы мы ввели войска в Россию до 11 мая, все было бы по-другому».
  Взгляды Гитлера на германо-английский альянс, который должен был «прикрыть» немецкую экспансию на востоке, были в основном обусловлены его политическими мечтами. Они имели в лучшем случае лишь косвенную связь с историческим опытом. Германо-английские договоры, существовавшие, например, во время войны за испанское наследство (1701 — 1714) между английским королем Вильгельмом Оранским, римско-германским императором, Пруссией, рейхом, а позднее Португалией и Савойей, и во время семилетней войны (1756 — 1763) между Англией и Пруссией, были заключены с целью разгрома Франции, проводившей экспансионистскую политику. Гитлер, считавший Францию заклятым врагом рейха, преследовал совсем другие цели, чем Пруссия и Англия. Он полагал, что благодаря союзу с Англией у Германии появится возможность для агрессии, в то время как Англия и Пруссия в свое время пытались именно предотвратить агрессию своими договорами. Он придерживался мнения, будто исторические факты доказывают, что Англия во времена монархии вследствие соответствующих немецких ответных действий могла быть привлечена к союзу с Германией на экономической основе. Из этого он делал вывод, что рейх может проводить свой «германский поход» в европейских рамках, то есть против России. В прошлом, по мнению Гитлера, для Германии с точки зрения Англии имелось только две возможности: «…или территориальные претензии к России в союзе с Англией, или… наоборот, колониальная и торговая политика… против Англии вместе с Россией», что неизбежно привело бы к тому, что рейх должен был «как можно скорее отмежеваться от Австрии». «С какой стороны ни посмотри, — заявлял он в 1924 г. в соответствии со своими взглядами, сформировавшимися уже более 10 лет назад, — этот союз с Австрией уже на рубеже веков был сплошной бессмыслицей». С каких пор он начал рассматривать Англию в качестве партнера Германии на будущее, точно установить не удается. Известно, однако, что 1 августа 1920 г., когда он впервые выступил за союз Германии с Италией, он еще не говорил об Англии как о возможном немецком союзнике. Возможно, он принял решение в пользу Англии лишь весной 1923 г., когда в связи с оккупацией Рурской области французскими и бельгийскими войсками с удовлетворением мог констатировать, что Англия отказалась поддержать вотум комиссии по репарациям, в котором Германия обвинялась в невыполнении своих обязательств по поставке угля. В дальнейшем Англия демонстративно отмежевывалась от всех репрессий по отношению к рейху. Кроме того, Гитлер на основании изучения истории XVIII века предполагал, что Англия и Франция, несмотря на заключенные между ними соглашения 1907 г. и Договор о братстве по оружию от 1914 г., по сути дела были врагами, что давало возможность привлечь Англию к альянсу с Германией, демонстрируя открытую вражду по отношению к Франции. От Англии он ожидал, что она попытается помешать «приобретению любой континентальной страной статуса мировой державы», что, по его мнению, должно было прежде всего относиться к Франции, которой Англия при любых обстоятельствах не могла дать возможность овладеть западноевропейскими месторождениями железной руды и угля. Таким образом, он сделал следующий вывод о программных направлениях разумной и перспективной внешней политики Германии: «Англия не хочет, чтобы Германия стала мировой державой, а Франция не хочет, чтобы мировая держава называлась Германией... Это очень существенное различие! Но сегодня мы боремся не за статус мировой державы, а за сохранение нашей родины, за единство нашей нации и за хлеб насущный… Если мы с этой точки зрения займемся поиском союзников в Европе, то остаются только две страны: Англия и Италия». Он не смог реализовать подобного союза. Решающим препятствием на этом пути оказались не в последнюю очередь его рассуждения на внешнеполитические темы в «Майн кампф», о чем он в конечном итоге сам сожалел. Реакция английской прессы на вышедший в 1939 г. перевод этой книги была достаточно красноречивой. «Дейли телеграф» от 23 марта и «Тайме» от 25 марта 1939 г. продемонстрировали, насколько хорошо политическое руководство и английская общественность поняли, какая роль отводится им в концепции Гитлера. Доклады немецкого посла в Лондоне Иоахима фон Риббентропа министру иностранных дел рейха Константину фон Нейрату уже в декабре 1936 г. предостерегали Гитлера от излишних иллюзий относительно боеготовности Англии в случае развязывания Германией войны. Объявление Англией войны, которую Иоахим фон Риббентроп предрекал еще 2 января 1938 г. как неизбежную реакцию на военные действия Германии, продемонстрировало Гитлеру 3 сентября 1939 г., насколько он ошибался в оценке Великобритании. Он понял, что идея захватнической войны на востоке при поддержке Англии (за счет официального отказа Германии от колоний и сильного военно-морского флота) не может быть реализована. Уже 23 мая 1939 г., после подписания «стального пакта» между Германией и Италией, он отказался от своей первоначальной концепции и заявил: «Мы должны сжечь за собой все мосты» и готовиться к войне против Англии. Мы не будем здесь оценивать, в какой мере сыграли в этом роль выводы Риббентропа, о том, что Англия вступит в войну, как только станет сильнее Германии, так как не потерпит, чтобы Третий рейх стал сильным центром власти посреди Европы. После завоевания Польши он, правда, попытался вернуться к своему прежнему тезису, сделав мирное предложение западным странам, и постарался заручиться гарантией Англии, что она предоставит ему свободу действий на востоке взамен за обещание отказаться от всех политических целей на западе. Но и в этом случае он вынужден был признать, что ошибся. Его надежды на сближение с Англией после захвата Франции не оправдались, так же как и ожидание, что русские откажутся воевать под большевистским руководством.
  Франция с самого начала политической деятельности Гитлера относилась к нему с недоверием и враждой. В его высказываниях по вопросам внешней политики еще до написания «Майн кампф» отчетливо прослеживались антифранцузские мотивы. И его аргументы против условий мира после первой мировой войны, и высказывания по поводу возвращения отторгнутых немецких территорий, и рассуждения о возможных союзниках Германии проникнуты стойкими антифранцузскими настроениями. Уже 6 июня 1920 г. он говорил: «Наш враг находится по ту сторону Рейна, а не в Италии или где-либо еще». С тех пор он неоднократно обвинял Францию в том, что она пытается разделить Германию на мелкие государства и уничтожить ее, чтобы добиться гегемонии в Европе. В «Майн кампф» он, кроме того, высказывал упрек французам, что они «угрожают сохранению белой европейской расы путем заражения ее негритянской кровью». «То, что Франция, подталкиваемая жаждой мести, планомерно проводит сегодня в жизнь в Европе под руководством евреев, — заявляет он, — это тяжкое преступление по отношению к белому человечеству, которое когда-нибудь навлечет на этот народ гнев людей, понявших, что оскорбление расы является смертным грехом перед людьми. Для Германии… французская опасность означает необходимость, отбросив все чувства, подать руку тому... кто не потерпит жажды Франции к власти. В Европе в для Германии в обозримом будущем будет только два союзника — Англия и Италия». Он был убежден, что Франция ввиду своей антигерманской позиции и гегемонистс-ких устремлений должна быть уничтожена немцами, если они хотят сохранить единство немецкого народа и обеспечить рейху надежный тыл для «необходимого» завоевания территорий на востоке. То же самое он писал и в своей второй книге: «…Если у Германии вообще будет выбор между Францией и Италией… то речь может идти только об Италии, так как победа Франции над Италией даст нам Южный Тироль и сильную Францию, которая впоследствии станет нашим врагом. Победа же Германии над Францией с помощью Италии даст нам как минимум Эльзас и Лотарингию, а как максимум — свободу для проведения поистине широкомасштабной территориальной политики». Гитлер ни разу не подверг изменениям сложившийся у него уже вскоре после первой мировой войны образ Франции.
  Германо-российский альянс Гитлер постоянно отвергал вследствие своей мировоззренческой предвзятости не только между 1924 и 1926 гг., когда он писал «Майн кампф», но и практически все время с 1920 по 1939 и с 1941 по 1945 г., пользуясь в основном все теми же аргументами. Лишь для видимости он на короткое время из тактических соображений отошел от своей линии. Так, например, 23.3.1933 г. он заявил в рейхстаге: «По отношению к Советскому Союзу правительство рейха намерено поддерживать… дружественные отношения… Правительство национальной революции считает возможным... проведение такой позитивной политики». А 20 августа 1939 г. он даже констатировал в телеграмме в адрес Сталина: «Заключение пакта о ненападении с Советским Союзом означает для меня определение германской политики на длительную перспективу. Германия возвращается, таким образом, к политической линии, которая на протяжении столетий… приносила пользу обоим государствам». Ему было безразлично, кому принадлежит власть в России. Тот факт, что там правили большевики, которых он называл евреями, ни в малейшей степени не повлиял на его решение. В 1925 г. он вполне определенно заявил: «…Как национально настроенный человек, оценивающий человечество с расовых позиций, я не имею права уже хотя бы ввиду понимания расовой неполноценности этих так называемых "угнетенных наций" связывать с ними судьбу собственного народа… Современная Россия, лишенная своего немецкого верхнего слоя… не может быть союзником в освободительной борьбе немецкой нации». Утверждая, что русские и другие народы, населяющие территорию до Урала, не годятся в союзники Германии, так как у славян отсутствует сила к образованию государства, он одновременно обвинял Советы в том, что они являются инструментом «мирового еврейства» и стремятся к «еврейскому мировому господству». Так, например, он заявлял: «В российском большевизме мы должны видеть предпринятую в двадцатом веке попытку евреев добиться мирового господства». Риббентроп незадолго до своей казни в Нюрнберге заявил: «После моего возвращения из Москвы (в сентябре 1939. — Прим. автора) я… часто беседовал с Адольфом Гитлером (по вопросам якобы предпринимаемой евреями большевизации мира. — Прим. автора), и у меня сложилось впечатление, что он, по крайней мере в 1939 — 40 гг., занимал близкую со мной позицию (что не соответствует действительности. — Прим. автора). Тем не менее в его высказываниях наблюдались сильные колебания, и я не знаю, играли ли в этом его тактические соображения по отношению ко мне... Позднее, в ходе войны, Гитлер постоянно и все более резко возвращался к своим взглядам о международном еврейском заговоре». 17 сентября 1944 г., за 240 дней до самоубийства, когда окончание войны приближалось все более стремительно, когда рухнул весь Южный фронт в Советском Союзе до самого Черного моря, когда Красная Армия 9 сентября вошла в Болгарию, когда в Москву прибыла финская делегация для подписания договора о перемирии, когда немцам пришлось оставить Пелопоннес и Ионические острова, а вермахт на всех фронтах отступал, Гитлер заявил своему врачу Гизингу: «В июне 1944 г. я начал борьбу с молохом большевизма, и я доведу ее до победного конца. Единственный в какой-то мере достойный меня противник — это Сталин. Я высоко оцениваю его за то, что он сделал из России… и за его военные достижения. Но в конечном итоге волна большевизма разобьется о стальное национал-социалистское мировоззрение, и я растопчу это восточно-азиатское отродье. Два моих других противника — Черчилль и Рузвельт — не представляют собой никакой силы ни в политическом, ни в военном плане. Англия окончательно рухнет, и от ее мировой империи не останется ничего. Америка поглотит все то, что еще останется, а английская империя будет вычеркнута из истории. Я не могу понять глупости этих людей. Они совершенно не видят, какую опасность представляет большевизм, и не понимают, что рубят сук, на котором сидят. Мне хотелось бы, чтобы обе эти державы признали, пока еще не поздно, что они борются не на той стороне, и я отчетливо вижу тот момент, когда стану… стрелкой весов между русскими и англо-американцами. Провидение подсказало мне… что не может быть никаких соглашений с большевизмом, и я никогда не подам руки России».
  Советско-германский договор, временное «предательство» Гитлера по отношению к своему внешнеполитическому учению, был исключительно тактической реакцией на политическую ситуацию непосредственно перед второй мировой войной. Гитлер сам не учел сформулированное им в «Майн кампф» и адресованное правительству рейха предостережение, что германско-российский союз станет вызовом западным странам, которые к тому же имели бы в случае войны возможность сконцентрировать воздушные налеты на территорию рейха, а тот, в свою очередь, не мог бы рассчитывать на действенную помощь России. Его готовность к непосредственному развязыванию войны против Польши, надежда на возможный союз с Англией, все возрастающий вес граничащего с Польшей Советского Союза в европейском раскладе сил и тот факт, что Япония, хотя и взяла на себя союзнические обязательства по отношению к третьему рейху, но не дала склонить себя к настойчиво пропагандировавшемуся Гитлером глобальному соглашению, предусматривавшему непосредственное участие Японии в войне против США, побудили Гитлера принять временное решение в пользу реальности и отступить от своего «мировоззрения». Свою совесть он, вероятно, успокаивал историческими рассуждениями, которые он сформулировал в связи с Россией. В свое время она представлялась ему единственно возможным союзником, при поддержке которого рейх мог проводить мировую политику, направленную против Англии. Когда он 22 июня 1941 г. вновь вернулся к своим старым взглядам на Россию, которых он придерживался на протяжении всей своей политической карьеры и которые теперь начал претворять в жизнь, он был уверен, что на Западе ему не грозит никакая опасность, и был очевидно доволен, что не должен теперь опровергать сам себя. То, что он побудил Японию вместо сдержанности по отношению к США к быстрой и активной агрессии, оказалось грубой ошибкой, так как японское нападение на Перл-Харбор 7 декабря 1941г. (за 180 дней до создания второго фронта, которое Гитлер считал роковым событием) вызвало вступление Соединенных Штатов в войну и объявление Германией войны США, что в принципе уже решило исход мировой войны в пользу ее врагов. Однако в хитросплетениях японской внешней политики трудно было разобраться, так что о недооценке или неправильном толковании Гитлером реальных условий в этом случае не может быть речи.
  Таким образом, соотношение сил в 1939 г., когда Гитлер начал последнюю фазу своей программы мирового господства, свой первый «блицкриг», существенно отличалось от того соотношения друзей и врагов, которое сложилось у него в начале двадцатых годов и которое, по его мнению, служило предпосылкой для немецкой экспансии и достижения исторической цели. То, что он уже в 1913 г. в Вене и Мюнхене считал непростительной ошибкой немецкой и габсбургской внешней политики [Так, в феврале 1915 г. он писал с фронта асессору юстиции Хеппу, с которым был знаком в Мюнхене еще с 1913 г.: «С Австрией все получится так, как я уже давно предсказывал».], имея в виду «неправильную» и противоречащую истории блоковую политику, он в начале войны должен был бы записать в реестр собственных ошибок. То, что он не сделал этого и вину за провалы своей внешней политики постоянно перекладывал исключительно на своих европейских союзников, объяснялось его неспособностью признавать собственные ошибки (за исключением, может быть, поражения под Сталинградом). Ошибкой он в принципе мог признать только то, что не совпадало с его догматическими представлениями. Его убеждение, что он многое узнал из истории и правильно понял ее, неизбежно должно было иметь катастрофические последствия при его отношении к прошлому и его истолкованию, причем не только в области внешней политики.
  Мировоззрение Гитлера и его характер не допускали беспристрастного взгляда на историю или хотя бы в какой-то степени непредвзятой оценки роли различных социальных классов, профессиональных слоев и конфессий. Насколько вольно он по собственному усмотрению трактовал устоявшиеся исторические факты и включал их в свои концепции, настолько же произвольно он давал оценки людям, которые во многих случаях абсолютно не узнавали себя из его описаний. Даже тогда, когда в этом не было никакой необходимости, он яростно полемизировал с «верхними десятью тысячами», с королями и князьями, поносил последними словами членов кайзеровской фамилии, называя их «гогенцоллернским отродьем», саркастически издевался над профессорами и особенно учителями школ [В этом он был схож со своим «учителем» Бёльше.], ненавидел юристов, с подозрением относился к финансистам, считая их жуликами, и презирал духовенство любой конфессии. Даже буржуазию, которая усиленно поддерживала его партийную политику и составляла большинство в НСДАП, он презирал так же, как и «массы», к которым непрестанно апеллировал с 1919 по 1933 г. Исключение он порой делал только для жителей ганзейских городов, чью речь он охотно и превосходно копировал. Если Карл Маркс в «Манифесте Коммунистической партии» признавал, что буржуазия «сыграла в истории очень важную революционную роль», то Гитлер не готов был признать за буржуазией исторические заслуги. «Ни один слой населения, — заявил он в 1942 г., — не проявил себя в политических делах глупее, чем так называемая буржуазия». Он с раздражением и сарказмом говорил, что буржуазия не понимает антисемитизма в той форме, в которой он его практиковал, и втайне не принимает его.
  Оценивать знание Гитлером истории по меркам школьного экзамена было бы неправильным и исходило бы из предпосылок, не имевших ничего общего с его личностью, если бы Гитлер не отводил истории определенного места в рамках своего мировоззрения. Он постоянно подчеркивал, что правильно понял историю, и оценивал свою политику как лучший и самый последовательный способ претворения в жизнь этого понимания. «Если бы люди учили историю, — сказал он 27 января 1942 г., излагая свои теории, — жизнь была бы совсем другой». Замечание Перси Шрамма о том, что существовало «множество политиков, которые не знали из истории даже ошибочных фактов», а следовательно, нельзя оценивать исторические знания Гитлера «по меркам школьного экзамена», не учитывает того факта, что политика Гитлера вряд ли была прагматичной, а его занятия историей вряд ли можно назвать способом проведения досуга. Гитлер, который считал себя мыслителем, видел в своих занятиях историей исключительно основу для своих политических воззрений и действий, которые он рассматривал как «историческую» политику. Нельзя утверждать, как это делает Шрамм, что он собирал воедино разрозненные исторические подробности. В созданном им историческом образе он особо выделял те детали, которые считал существенными. Его понимание истории, которое он считал объективным отражением реальности, несло на себе сильно искаженные и произвольно акцентированные черты, которые не имели ничего общего с признанными результатами исследований. Поскольку окружавшие его генералы, фронтовые офицеры, художники и гости, Мартин Борман, Альберт Шпеер, Тео Морель и Генрих Хоффман, адъютанты и другие сотрудники из его окружения очень мало или почти ничего не смыслили в истории, то никому из них во время многочисленных высказываний Гитлера по историческим проблемам не бросались в глаза различные несоответствия. Они слышали нечто новое для себя, чувствовали уверенность Гитлера и полагали, что им удалось хоть одним глазком заглянуть за таинственную завесу истории. Однако и историкам порой было неловко поправлять Гитлера в деталях или противоречить ему. Так, например, Гитлер утверждал, что римские камни в областях восточнее Эльбы были «не культовыми сооружениями, а сборными пунктами» на случай необходимости. Хотя этот тезис спорен, авторитет Гитлера в конечном итоге мог одержать верх над любым участником дискуссии. Совершенно иначе, чем большинство историков, он излагал вопросы избирательного права в средние века, которые представляли собой, по его мнению, нечто вроде республики германского образца. При этом он приводил весьма спорные доводы. Наследственную монархию он считал источником дегенерации, которая порой приводила к тому, что во главе государств оказывались идиоты или дети. Что могло бы случиться, спрашивал он, например, в конце марта 1942 г., если бы 21-летний «совершенно тупой и безнадежно избалованный» румынский король Михай, воспитанный женщинами по заказу короля Кароля II, остался без маршала Антонеску, и что могло бы случиться с югославским наследником престола Петром, который, придя в результате государственного переворота 27 марта 1941 г. к власти, «спрятался в подвал и расплакался». «Шансы не допустить к руководству государством полного идиота, — заявлял он, — намного ниже в процессе выборов, чем в условиях наследственной монархии, что лучше всего доказывает история германских кайзеров. Если при монархии из десяти регентов было по меньшей мере восемь дураков, то при выборах ни разу не было ни одной фигуры, которая отвечала бы этой характеристике». Поражение Наполеона Гитлер не связывает с его походом в Россию, а считает, вопреки мнению официальной науки, неизбежным следствием типично корсиканских семейных взаимоотношений и «безвкусицы», с которой он провозгласил себя императором, чем «уравнял себя с дегенератами». Свойственная Наполеону семейственность, которой Гитлер постоянно избегал, считая это «протекцией для самого себя» и отказом от принципа личных заслуг, была для него, с одной стороны, доказательством невероятной человеческой слабости Наполеона, а с другой — вызовом истории, которая покарает любого, кто не может этого понять. Гитлер берет известные исторические события, истолковывает их на свой манер и подкрепляет свои суждения подробностями из безупречных исторических источников, приводит цитаты из писем правителей, к примеру Петра Великого и Наполеона, а также из публикаций безвестных австрийских псевдоученых, имена которых были абсолютно неизвестны немецким специалистам. Именно поэтому он был в состоянии блистать поразительными «знаниями» по многим вопросам. К тому же на специалистов с академическим образованием постоянно оказывали обескураживающее впечатление самонадеянные и частично абсурдные результаты исследований самоучки, который никогда не трепел возражений. За исключением немногих случаев Гитлера никогда не удавалось переубедить в чем-либо. Его врач Эрвин Гизинг писал за шесть недель до смерти Гитлера: «Гитлер попросту не мог поверить в возможность дефицита белков, несмотря на все научные доказательства. Он не верил, что его постоянный голод мог быть следствием этого, и вместо этого ежедневно дважды съедал за чаем по три-четыре пирожных, чтобы насытиться. Все его мнения и высказывания, даже по второстепенным вопросам, преподносились с таким уверенным и важным видом, что чаще всего напрасно было даже пытаться опровергнуть его самые грубые заблуждения. При всем этом у него было хорошее чутье на новые, не известные ему ранее сведения из области медицины».
  Утверждение Шрамма, что познания Гитлера в истории ограничивались «культом героев и возвеличиванием всего немецкого» [Мнение Вольфганга Хаммера, что Гитлер лишь в незначительной степени признавал австрийскую историю, — это всего лишь утверждение, не подтвержденное фактами. Так, например, Гитлер 4.2.1942 г. сказал: «Моя родина… была могучей державой на протяжении пяти столетий». Другие доказательства здесь излишни.], не соответствует действительности. Достаточно часто Гитлер критиковал германский культ, противопоставляя его культуре древних греков и римлян. Там он искал «нашу родину» и обзывал дураками людей, которые не понимали, что германцы относительно поздно приобщились к культуре. После 1933 г. австриец Гитлер настолько часто критиковал «германский дух», что общественность попросту не смогла бы в это поверить, если бы эти высказывания дошли до нее. «Зачем мы напоминаем всему миру, — раздраженно говорил он, — что у нас нет никакого прошлого? Мало того что римляне строили великие сооружения, когда наши предки еще ютились в глинобитных хижинах, так Гиммлер еще начинает раскапывать эти хижины и приходит в восторг от любого найденного глиняного черепка и каменного топора. Этим мы доказываем только то, что мы еще швырялись каменными топорами и сидели у открытых костров, когда греки и римляне находились уже на высшей стадии культуры. У нас есть все основания помалкивать о таком прошлом».
  «Программа мирового господства» Гитлера, «мирное завоевание» территорий в Европе, создание германской континентальной империи путем проведения «блицкригов», обретение колоний в Африке и морских баз в океанах, создание мощного флота, а в конечном итоге и военно-промышленной базы для ведения мировой войны — истоки всех этих планов относятся в общих чертах ко времени, проведенному в Ландсберге, и, как бы странно это ни звучало, частично являются результатом своеобразного толкования космополитической философии стоиков. В практическом и политическом плане на представления Гитлера в этой сфере влияли современные политические публикации. В работах «Великая Германия» и «Германская мировая политика», прочитанных им в Вене, этот фанатично настроенный пангерманист впервые нашел то, что позднее познал на собственном опыте, будучи немецким солдатом. По мнению пангерманистов [Взгляды немецких и австрийских пангерманистов существенно различались.], вклад которых в мировоззрение Гитлера не подлежит сомнению, в состав Германского рейха должна были войти территория кайзеровской Германии вместе с Люксембургом, Голландией и Бельгией, немецкая часть Швейцарской федерации и Австрия. Эрнст Хассе, бывший профессором статистики в Лейпцигском университете и председателем Союза немецких пангерманистов, уже в 1895 г., когда Гитлер ходил в школу в Фишльхаме, требовал расширения границ рейха до Персидского залива. Пангерманисты хотели бы включить в состав рейха всю Швейцарию, Балканский полуостров, Малую Азию и семь восточных французских департаментов. То, чего Гитлер пытался достичь в течение всей своей жизни политика и государственного деятеля, высказал на рубеже веков, когда, у него только начали формироваться прочные политические взгляды, всего лишь один из 6000 читателей «Берлинер иллюстрирте цайтунг». Этот читатель, которого редактор 12 марта 1899 г. назвал «хвастуном и бахвалом», хотел, как позднее и Гитлер, покорить Англию и Францию, а также Австрию и Россию, не допустить еще большего расширения Америки и установить мировое господство Германии (наряду с уничтожением социал-демократии).
  Историческая теория Гитлера, построенная в основном на чтении Мальтуса, Дарвина, Челлена, Бёлыле, Гобино, Карлей-ля, Плётца, Александра фон Мюллера и, пожалуй, Эдварда Гиббона, зародилась в общих чертах уже во время учебы в реальном училище в Линце. Учитель истории профессор Леопольд Пётч, который был представителем немецких националистов в общинном совете Линца и активно занимался политической деятельностью, чьи националистические взгляды сформировались на юге Австрии, в немецко-славянском языковом пространстве, заразил учеников теориями Немецкого пангерманистского союза, своим видением истории и предвзятым идеологизированным толкованием исторических деталей и внушил им вражду к Австрии. В 1924 г. Гитлер писал: «Кто бы мог учить у такого учителя историю Германии и при этом не стать врагом государства, чьи правители таким роковым образом повлияли на судьбы нации?» [Пётч был единственным учителем, чью фамилию Гитлер упоминает в «Майн кампф» и о котором отзывается с глубоким уважением. Трудно сказать, существовали ли между Пётчем и Гитлером в Линце более тесные личные связи. Однако можно с уверенность утверждать, что ученик Гитлер обратил на себя внимание педагога. 20 июня 1929 г., спустя 25 лет после последней встречи с Гитлером, Пётч писал ему, что с удовольствием вспоминает своего ученика, и просил послать в рукописном виде посвященный ему раздел в «Майн кампф», чтобы оставить его в наследство своей семье.] Позднее, будучи на вершине власти, он хотя и признавал победу Пруссии над Австрией и последовавшее за этим обновление рейха, однако отдавал должное и Рудольфу фон Габсбургу за то, что он сохранил в неприкосновенности свои исконные земли, разбил чешского короля Отокара, выполнял требования церкви лишь в ограниченной мере и вновь вернул рейху целостность, и воздает хвалу габсбургской монархии, к которой он еще в 1924 г. не испытывал ничего, кроме презрения, за то, что она «высоко несла немецкую мысль даже в то время, когда... рейх распался на отдельные государства и был буквально разодран на части династическими интересами».
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  До «ландсбергского» периода жизни Гитлера, то есть до его пребывания в тюрьме города Ландсберга-на-Лехе с конца 1923 по конец 1924 г., его идеи (сформированные под влиянием событий первой мировой войны) во многом существенно отличались от взглядов, которые он отстаивал после 1925 г. Он сам в ночь с 3 на 4 февраля 1942 г. в кругу «старых борцов» признал, что лишь во время заключения у него было достаточно времени, чтобы «разобраться с различными понятиями». Он не просто поставил в один ряд свою антисемитскую позицию, свое понимание войны и требования по захвату чужих земель, но и составил из этих понятий последовательное единство, остававшееся неизменным вплоть до 1945 г. Конечно, можно с уверенностью утверждать, что он имел в виду, когда с 1919 по 1923 г. записывал свои программные формулировки типа «рассчитаться с преступным отродьем», «смертная казнь», «повесить евреев», «выдворить из Германии» и т. п., но тогда его ненависть к евреям еще не была основной частью мировоззрения. Он еще не разработал в то время свою теорию «жизненного пространства» и не увязывал антисемитизм с необходимостью войны, как это было позже сделано в «Майн кампф». До 1923 г. он требовал «создания социального государства» и «решения еврейского вопроса» и считал это основным для обеспечения будущего на основе национал-социализма. Говоря о войне, он особо подчеркивал те ее последствия, в которых можно было обвинить евреев, целенаправленно грабивших народ в годы первой мировой войны и лишавших его основы для борьбы за существование. Если до 1923 г. он придерживался мнения, что увеличение численности населения не обязательно должно сопровождаться увеличением площади, так как имеются альтернативы в виде колонизации, мировой торговли и эмиграции, то после Ландсберга он совершенно по-иному рассматривал эту проблему. В Ландсберге изменились его воззрения и на проблему голода. Если раньше он обвинял евреев в том, что они используют голод как средство в политике достижения мирового господства, то впоследствии он сам рассматривал его как средство проведения в жизнь своей глобальной политики и считал его полезным, так как он вызывает нужду и побуждает народ «шевелиться» и завоевывать другие нации.
  
  
  «Для моей жизни было, пожалуй, определяющим, что именно по истории мне достался учитель, который один из немногих умел и уроки, и экзамены проводить именно в таком аспекте. В Пётче… это требование олицетворялось в поистине идеальной форме… Я еще и сегодня с теплотой вспоминаю этого седого человека, который своими пламенными рассказами заставлял нас порой забывать современность, словно по волшебству переносил нас в прошлые времена и сквозь туманную пелену тысячелетий превращал сухие исторические факты в живую действительность. Мы сидели, то восхищаясь до глубины души, то расстраиваясь до слез. Счастье было тем больше, что этот учитель умел с позиций современности освещать прошлое, а из прошлого извлекать уроки для настоящего. Так он учил нас… понимать все те злободневные проблемы, которые держали нас в то время в напряжении. Наш маленький национальный фанатизм стал для него средством воспитания... Для меня этот учитель сделал историю любимым предметом. Правда, помимо его воли, я стал... молодым революционером». Во время учебы в школе Гитлер дает почувствовать свое отношение и к тем учителям, которые ему не нравились. Своим гостям в ставке «Вольфсшанце» он рассказывал в ночь с 8 на 9 января: «В тот момент, когда входил Шварц (преподаватель религии. — Прим. автора), класс словно подменяли. По нему проносился свежий дух, общее революционное настроение... Чтобы поддразнить его, я раскладывал карандаши цвета великогерманского флага (черно-красно-желтый. — Прим. автора). "Немедленно уберите карандаши этих ужасных цветов!" Весь класс бурно протестовал. "Это же национальные идеалы!" — воскликнул я. "У вас не может быть никаких национальных идеалов, кроме одного-единственного, который вы должны носить в сердце. Это наша родина и правящий дом Габсбургов"».
  Вену и правящий дом Габсбургов Гитлер не любил, будучи еще подростком. Его неприязнь к Вене, которую он разделял со многими жителями Линца, Инсбрука, Форарльберга, Граца и другими австрийцами, находила свой выход уже во время проживания в Линце. Он ненавидел этот город, язык которого, за редкими исключениями, он так никогда и не использовал со времени проживания в Вене с 1908 по 1913 г. Линц, в котором царил дух немецкого свободомыслия и национализма, полудег ревенский мелкобуржуазный город, промышленность в котором появилась только после «аншлюса» и который Гитлер хотел «после победы» сделать столицей искусства и культуры, не имеющей себе равных [Даже в последние дни жизни он не оставлял этих мыслей.], в значительной степени стал определяющим для мировоззрения Гитлера и его отношения к истории и Австрии. Там, в реальном училище пангерманистской направленности, ученики которого были участниками официально запрещенных, но терпимых властями объединений «Готия» и «Водан», он был свидетелем националистических протестов горожан, которые в одинаковой мере недоверчиво и презрительно относились и к рабочим, и к чехам, против известного чешского скрипача Яна Кубелика и пастора Юрасека, произносившего проповеди на чешском языке. Подобные моменты очень заметны в «Майн кампф». Его полемика, направленная против «чехизации» австрийцев, проводимой Габсбургами, часто повторяющееся описание влияния католического духовенства на население и болезненный национализм пангерманистской и антисемитской направленности берут свое начало в Линце.
  Утверждение Гитлера, сделанное им в 1924 г., о том, что он уже во время учебы в Линце научился «понимать смысл истории», что изучение истории означало для него «определение сил, являвшихся причинами событий, которые мы называем историческими», предполагает, с одной стороны, принципиальную приверженность своему мировоззрению, которому он оставался верен вплоть до 1945 г. и которое шаблонно объясняет исторические причины и следствия, а с другой — выдает приобретенный в то время опыт и взгляды за историческое учение, которое должно обеспечить будущее рейха. Таким образом, на протяжении всей жизни в его планах и решениях отражаются, например, воспоминания и наблюдения, отложившиеся у него в 1904 — 1907 гг. в Линце и Штайре в связи с проводимой Англией, Францией и Россией политикой «окружения Германии». Эти воспоминания школьника, активно читавшего «национальную» прессу и листовки, объясняют частично сохранившийся у него впоследствии явный страх перед новым «окружением рейха» [Трудно установить, читал ли Гитлер вышедшую в 1912 г. книгу Бернарди «Германия и следующая война», в которой рекомендуется развязывание превентивных войн.].
  В 1942 г. Гитлер признавался, что в Линце он еще не понимал и не особенно старался понимать сложные теории. Так, например, он рассказывал: «Я доводил Шварца (учителя религии и католического священника. — Прим. автора) до такой степени, что он просто не знал, куда деваться. Я очень много читал литературы свободомыслящего направления, и… его доводило до бешенства, когда я начинал выкладывать все эти еще не вполне переваренные знания». Даже в «Майн кампф», написанной спустя 20 лет после окончания школы, его исторические разглагольствования носят настолько общий пропагандистский и идеологический характер, что невольно задаешься вопросом, действительно ли он настолько хорошо знал историю. Его высказывания были бы наверняка более детальными, если бы он в то время уже знал то, о чем впоследствии рассказывал в ходе своих «застольных бесед». Правда, в 1925 г. он уже высказывался в соответствии со своими более поздними представлениями, но приводимые им подробности были несущественными и обозначали лишь общие черты тех идей, которые лежали в основе его мировоззрения. Там говорилось о «колонизации Австрии», предпринятой в прошлом «преимущественно баварцами», об «организации бранденбургско-прусского государства как образца и ядра кристаллизации нового рейха», об освоении и завоевании территории восточнее Эльбы и о необходимости написания истории, которая достойно показывала бы становление и деятельность «арийцев как истинных основателей культуры на земле» и придавала бы «доминирующее положение расовым вопросам». Большинство страниц заполнено пустыми фразами и общими местами с очень малым количеством имен.
  Для Гитлера история — это дело рук великих людей. Армии Херуск, Теодерих, Карл Великий, отдельные германские императоры, Рудольф фон Габсбург, Валленштейн, Фридрих Великий, некоторые Папы, Петр Великий, Наполеон, Бисмарк и Вильгельм I — вот лишь некоторые из персонажей, которые, по его мнению, «творят историю» в духе Томаса Карлейля и идеалистически ориентированной исторической науки XIX века. 31 марта 1942 г. он заявил, что «что они всегда понимали свое время». Кто знает, спрашивал он, например, не придет ли когда-нибудь через тысячу лет «какой-то сумасшедший профессор гимназии», который заявит: «…то, что Гитлер делал на востоке, было задумано с добрыми целями, но в конечном итоге оказалось чепухой». История была для него, в отличие от Маркса, Энгельса и их приверженцев, историей не классовой, а расовой борьбы, в которой решающую роль постоянно играли великие личности. История для него — это сумма войн каждого против каждого. В ней не может быть ни жалости, ни гуманности. Со ссылкой на Мольтке он заявляет, что «самые жестокие способы ведения войны» лишь сокращают страдания и поэтому больше всего соответствуют принципам гуманизма и что каждый, кто не готов к такой борьбе, сам себя вычеркивает из истории. В природе он наблюдает лишь «железный закон логики» [Из речи Гитлера 30.5.1942 г.] постоянного отбора, проходящего в борьбе не на жизнь а на смерть, в которой сильный всегда побеждает слабого и обеспечивает себе таким образом «право на жизнь» [Рассуждая о будущем немецкого народа, он заявил 28.1.1942 г.: «Если эта война потребует от нас четверти миллиона убитых и 100 тысяч калек, они будут возмещены нам в результате повышенной рождаемости в немецком народе после обретения им власти. Они многократно возродятся в поселениях, которые я создам для немецкой крови на востоке... Наше счастье будет заключаться в постоянном избытке детей, так как это вызовет нужду. А нужда заставит шевелиться. Нам не угрожает опасность навсегда остаться в том состоянии, которое сегодня придает нам превосходство. Нужда вынудит нас постоянно находиться на высшей стадии технического развития. Только она обеспечит нам преимущество».]. «Любая жизнь, — заявил он 28 января 1942 г., — должна быть куплена кровью. Это начинается еще с рождения. Если кто-то скажет, что такая жизнь ему не нравится, то я могу лишь посоветовать ему покончить с собой». За восемь недель до этого, 1 декабря 1941 г., когда он слегка оправился после тяжелой болезни, мучавшей его последних полгода, сильных болей в сердце, приступов слабости, постоянных расстройств желудка и изнуряющего озноба, он говорил: «Кому-то может показаться ужасным, что в природе один поедает другого. Стрекоза убивает муху, птица стрекозу, большая птица маленькую. А самый сильный, состарившись, становится жертвой бактерий. И их в конечном итоге, хотя и другим путем, постигнет та же судьба… Поэтому единственное, что нам остается, это изучать законы природы, чтобы не противоречить им. В противном случае это означало бы восставать против небес! Если уж верить в божьи заповеди, то это означает лишь одно: сохранение вида».
  Государства для Гитлера, как и для Александра фон Мюллера или Якоба Буркхарда, — это биологические организмы, которые подчиняются законам природы, а по взглядам Мюллера и Гитлера еще и «укореняются в земле и связаны определенными естественными границами». В то время как Буркхард переносил биологические закономерности на историю народов, которым он отводил срок жизни в 1200 лет, для Гитлера история государства заканчивается лишь тогда, когда народ перестает бороться и, таким образом, выступает против законов природы, гарантирующих его выживание. «До тех пор, — говорил он 27 января 1942 г., — пока несколько тысяч человек будут готовы пойти в тюрьму за идею, дело еще не проиграно. Лишь когда отчается последний человек, все будет кончено... Я и здесь непоколебим: если немецкий народ не готов бороться за самосохранение, ну что ж, тогда он должен исчезнуть!» Перенаселенность, борьба и войны являются теми факторами, которые должны обеспечить сохранение немецкого народа.
  Томас Роберт Мальтус, умерший за 65 лет до рождения Гитлера, отстаивал быстро завоевавшую популярность мысль, что численность населения растет быстрее, чем урожайность земли, вследствие чего неизбежно должны наступить голод, войны и эпидемии. В преломлении идей Гитлера проблема перенаселенности также представляется важным фактором, но он рассматривает ее иначе, чем Мальтус. В то время как Мальтус рекомендовал в качестве выхода из этой дилеммы поздние браки, ограничение роста населения путем воздержания и интенсивное развитие сельского хозяйства, Гитлер искал решение исключительно в безжалостной борьбе, хищнической войне на уничтожение, которую он не восхваляет, а только лишь видит в ней средство, необходимость, вытекающую из законов природы и важнейший исторический акт по претворению в жизнь своего мировоззрения. В отличие от Мальтуса Гитлер не боится перенаселенности, а, наоборот, желает ее, чтобы вызвать нужду, которая вынудит народ «шевелиться» [Слова Гитлера, произнесенные им 28.1.1942 г. в «Вольфсшанце».] с целью подчинения других наций. Так как Гитлер считал знания излишним балластом [Гитлер 3.3.1942 г. в «Вольфсшанце» заявил: «Не нужно вообще учить человека больше, чем это необходимо! Это только отягощает его! Лучше демонстрировать ему прекрасное... Школьное образование должно давать только общие основы, на которых можно затем построить специальные знания. Самое главное — это воспитание… Зачем мальчику, который хочет учиться музыке, геометрия, физика, химия?.. Я вообще учил не более 10 % того, что учили другие… Боже мой, одному это дано, а другому нет». Похожие высказывания можно встретить и в «Майн кампф».], если их нельзя использовать непосредственно, то претворение в жизнь своеобразно истолкованных им идей Мальтуса должно было иметь опасные последствия. Гитлер, отличавшийся сильными эмоциональными реакциями и способный благодаря своему необычному ораторскому дару и беспримерной уверенности в обхождении с властью высвободить неконтролируемые иррациональные силы в народе, представлял большую опасность именно в силу своего увлечения идеями Мальтуса.
  Последние исследования по вопросам перенаселенности привели к результатам, предстающим в особенно интересном свете, если их сопоставить с поведением Гитлера. Так, например, шотландский психиатр Джордж М. Карстерс из Эдинбургского университета заявил на 8-й конференции Международного общества по планированию семей (International Planned Parenthood Federation — IPPF), проходившей в 1967 г. в Сантьяго, что многие люди в перенаселенных местностях ведут себя подобно животным в клетке и либо ведут апатичный образ жизни, либо вследствие проснувшихся огромных иррациональных сил, имеющих взрывной характер, рвутся из «клетки» с применением силы. Эмоциональные реакции Гитлера при рассмотрении вопросов, связанных с проблемами войны и завоевания территорий, хорошо известны. Где бы только он ни начинал говорить о «народе и пространстве» или о войне, он становился пугающе резким и производил впечатление психопата, который действует инстинктивно и находится в трансе. Кровь приливала к его лицу, тело напрягалось, грудь выпячивалась, руки протягивались вперед, как будто он хотел ударить или схватить противника. В его голосе появлялись нотки угрозы, и сам он становился олицетворением агрессии. В какой мере здесь играли роль его слишком высокое кровяное давление и воздействие лекарств, которые он постоянно принимал, с точки зрения медицины нельзя установить с математической точностью.
  Особое отношение Гитлера к войне и представления о том, как следует поступать со слабыми и больными в рамках его мировоззрения и понимания истории, ясно указывают на тех, кто служил ему примером. Одним из них был признанный немецкий медик Альфред Плётц, который в своей книге «Достоинства нашей расы и защита слабых», которую Гитлер, очевидно, прочел в Вене, с озабоченностью указывал на опасности, «грозящие нашей расе ввиду защиты слабых» и при этом имел в виду исключительно «арийскую расу». Взгляды Плётца, который после 1933 г. стал титулярным профессором, способствовал распространению в Германии идей евгеники и дал ей название «расовой гигиены», были удивительно схожи с мыслями Гитлера, что наглядно доказывает следующая цитата: «…Человек, проповедующий расовую гигиену, вряд ли будет иметь что-либо против войн, так как они является средством борьбы народов за существование… Во время войны было бы целесообразным собирать вместе неудачные особи и направлять их в такие места, где нужно только пушечное мясо и не требуется особых индивидуальных качеств».
  Так как война занимала во взглядах Гитлера центральное место [30.5.1943 г. Гитлер заявил, ссылаясь на Гераклита («война — это мать и королева всех вещей»): «Высказывание одного из великих военных философов гласит, что борьба, а следовательно, и война — это королева и мать всех вещей». Можно быть относительно уверенным, что под «великим военным философом» он, очевидно, имел в виду Клаузевица. Шмундт утверждал, что в 1938 г. Гитлер сказал ему: «Клаузевиц совершенно прав, война — это мать всех вещей». Для Клаузевица война была «актом насилия, чтобы вынудить противника к исполнению нашей воли».], возникает вопрос, не повлияло ли на формирование его мировоззрения интенсивное изучение трудов Карла фон Клаузевица. В специальной литературе, которая либо намеренно обходит молчанием тему «Гитлер — Клаузевиц» [Характерным представляется тот факт, что студент Кёльнского университета Норберт Крюгер, которому Теодор Шидер поручил исследовать отношение Гитлера к Клаузевицу, не смог найти никого, кто согласился бы опубликовать написанную им в 1963 — 64 гг. работу по этой теме. Лишь в 1968 г. отрывок из нее был опубликован в журнале «Вервиссеншафтлихе рундшау» в Берлине и Франкфурте-на-Майне. Письменная информация, полученная Крюгером от видных военных того времени, в рамках статьи не цитировалась.], либо лишь поверхностно касается ее, по этому поводу нет единства. Военные после 1945 г. сформулировали в общих чертах все, что они знали об отношении Гитлера к Клаузевицу или считали нужным сказать по политическим и сословным соображениям. Так, генералы Блюментритт, Варлимонт и Хаук утверждали, что при Гитлере не разрешалось даже упоминать об изучении Клаузевица, причем Хаук с необычайно заносчивым для военного его ранга видом отстаивал мнение, что изучать Клаузевица можно было только под профессиональным руководством и что его можно было понять «только в ходе интенсивного рассмотрения по меньшей мере одной военной кампании». Генерал-фельдмаршал Кейтель, который не только вплоть до самой смерти Гитлера восхищался его полководческим искусством, но и отмечал его перед военным трибуналом союзников, давал показания в Нюрнберге, что «Гитлер даже во время войны… по ночам изучал великие труды Генерального штаба, принадлежавшие Мольтке, Шлиффену и Клаузевицу». Изучение высказываний ведущих военных специалистов «третьего рейха» дает следующую картину: «тщательно изучал» (генерал-фельдмаршал Кейтель), «читал», но «не изучал и не обдумывал» (генерал Гюнтер Блюментритт), «не читал» (генерал-майор УльрихЛисс), читал «кое-что» (генерал-полковник Франц Гальдер), «возможно, что-то читал, но не много» (генерал Альфред Гаузе), возможно, читал, поскольку он «без сомнения был настроен на получение знаний по военной истории» (генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн), «не исключено» (генерал Вальтер Варлимонт).
  Вальтер Герлиц, Честер Уилмот и Курт Центнер, чтобы назвать здесь хотя бы нескольких из важнейших публицистов, которые задавались вопросом об отношении Гитлера к Клаузевицу, вероятно, отдавали предпочтение данным Кейтеля, не приводя убедительных доказательств и надежных источников для подобных выводов. Вернер Хальвег, которого в первую очередь интересовало не отношение Гитлера к Клаузевицу, а сам Клаузевиц, критиковал Гитлера в 1969 г.: «Определяемая Гитлером практика ведения войны в 1939—45 гг. показывает... что он вряд ли воспринял идеи Клаузевица. Хотя Гитлер постоянно упоминал военных философов, чьи мысли он якобы изучал, но это делалось вне всякой связи с конкретными вопросами ведения войны на принципиальном уровне». Хальвег не приводил точных доказательств ни в 1952 г. в своем предисловии к книге Клаузевица «О войне», ни в 1969 г. в написанной им биографии Клаузевица. Точно так же они отсутствуют в предисловии Корфеса к изданию Клаузевица 1957 г., в котором он всего лишь утверждает: «Фашистское милитаристское руководство часто ссылалось на Клаузевица». Довоенное высказывание Хорста фон Метча, что взгляды Гитлера «просто классически совпадали со взглядами Клаузевица», точно так же ничего не говорит для исторического исследования, как и утверждение Буххайта, что Гитлер «хотя якобы и читал Клаузевица, но определенно ничего не понял в нем». Замечание Буллока, основанное на одном из высказываний Франца Гальдера, что Гитлер цитировал Ницше и Клаузевица, чтобы обосновать свои «героические полководческие решения», не подкрепляется фактами. Точно так же не соответствует действительности и сделанное в 1961 г. заявление фон Шрамма, что Гитлер «никогда близко не знакомился с Клаузевицем и не воспринимал его теории».
  Известно лишь, что Клаузевиц был знаком Гитлеру еще до первой мировой войны. Эрнст Ханфштенгль, видевший в 1923 г. главный труд Клаузевица «О войне» в библиотеке Гитлера, вспоминает, что Гитлер уже в то время мог «цитировать наизусть целые страницы из Клаузевица». Можно легко доказать, что молодой партийный лидер Гитлер, испытывавший, по словам Ханфштенгля, «безграничный восторг» перед Клаузевицем, использовал его не только для того, чтобы подавлять своих критиков и врагов, и не только для придания себе важности. Известно, что он в деталях знал многочисленные специальные книги по военной истории и военной технике, хотя в публикациях, где об этом говорится, нигде (за исключением Ханфштенгля) не упоминаются конкретные названия. При этом не столь уж важно, что Дениц, Блюментритт Гаузе, Манштейн и Лисе никогда не слышали из уст Гитлера цитат Клаузевица на совещаниях и в докладах, и даже Варлимонт в отличие от Гальдера не мог вспомнить, чтобы Гитлер где-нибудь ссылался на Клаузевица.
  В пользу детального знания теорий Клаузевица может говорить и тот факт, что Гитлер в отличие от других духовных отцов своего мировоззрения постоянно упоминает о нем как об источнике своих решений и оправдывает их именем Клаузевица. Он ссылается на него в своих речах и публикациях, например в речи 18.9.1922 г., в заключительном слове на суде в Мюнхене 27.3.1924 г., в «Майн кампф» (1924 — 25), в своей второй книге в 1928 г., в публичных речах 27.1.1932 г., 1.9.1933 г., 8.11.1934 г., 14.9.1936 г. и 8.11.1938 г., в прокламации партийного съезда, зачитанной гауляйтером Вагнером в 1938 г., в радиограмме генерал-полковнику Паулюсу 30.1.1943 г., в радиообращении (предварительно записанном на магнитофон) 10.9.1943 г., на совещании 25.4.1945 г. и в своем политическом завещании 29.4.1945 г.
  8 ноября 1934 г. в мюнхенском ресторане «Бюргерброй» Гитлер сделал упрек аудитории: «Все вы не читали Клаузевица, а если и читали, то не можете использовать его в интересах современности» [Гитлер заявил: «Движение… выполнило историческую задачу, и нынешним всезнайкам можно сказать только одно: вы все не читали Клаузевица, а если читали, то не поняли, как можно применить его к современности. Клаузевиц пишет, что после героической гибели всегда остается возможность возрождения. Лишь трусы сдаются сами, и это действует как медленный яд. И люди все больше осознают, что в случае необходимости всегда лучше принять ужасный конец, чем выносить ужас без конца».]. Обращаясь к генералам 25 августа 1941 г., он сказал: «Мои генералы знают Клаузевица, но ничего не понимают в военной экономике. Кроме того, я тоже знаю Клаузевица и его изречение: "Сначала надо разбить полевые армии противника и только потом занимать его столицу"». Начальник Генерального штаба Хайнц Гудериан рассказывал о следующем высказывании Гитлера в 1944 г.: «Я изучал Клаузевица и Мольтке и читал все стратегические планы Шлиффена. Я лучше разбираюсь в этом, чем вы». Все это наряду с заявлением Кейтеля в Нюрнберге и сведениями Ханфштенгля свидетельствует о том, что Гитлер не только читал, но и основательно изучал Клаузевица.
  В рамках своих исторических представлений Гитлер, как и его бывший учитель Александр фон Мюллер, отводит евреям роль разлагающего фермента и исповедует биологический антисемитизм, реализацию которого он возводит в ранг беспощадной борьбы за существование. «Неужели, — заявил он 1 декабря 1941 г., — природа создала его (еврея. — Прим. автора) только для того, чтобы он своим разлагающим влиянием приводил другие народы в движение? Если это так, тогда апостол Павел и Троцкий достойны наивысшего уважения, поскольку они внесли самый большой вклад в это дело. Своими действиями они вызывают к жизни защитцре реакции. Защита следует за их делами, как бацилла за телом, которое будет ею побеждено». По его убеждению, еврейство является «смертельным врагом любого света», «отравляет кровь других народов», «высасывает из них жизнь», обманывает, вводит в заблуждение, угнетает, отвлекает их от необходимой борьбы за существование и стремится к «победе демократии», которую оно использует как средство разрушения наций.
  Гитлер сам достаточно подробно объясняет, каким образом пришел к такому примитивному и искаженному пониманию, которое он называет победой разума над чувством. Стоит почитать его рассуждения. «Сегодня мне трудно сказать, — пишет он в "Майн кампф", — когда слово "еврей" заставило меня впервые задуматься. В родительском доме я вообще не помню, чтобы при жизни отца произносилось это слово. Я думаю, что он считал культурной отсталостью уже тот особый оттенок, с которым люди произносят это слово… В школе у меня тоже не было повода, чтобы изменить это унаследованное от отца мнение.
  Правда, в реальном училище у нас был один еврейский мальчик, к которому мы все относились настороженно… но ни у меня, ни у других при этом не возникало никаких мыслей. Лишь в четырнадцать или пятнадцать лет я стал частенько слышать слово "еврей", чаще всего в разговорах на политические темы. При этом я чувствовал легкую неловкость и не мог избавиться от неприятного чувства, которое всегда охватывало меня, когда я становился свидетелем межконфессиональных раздоров. По-другому я тогда эту проблему не воспринимал.
  В Линце было очень мало евреев [Это утверждение Гитлера не подтверждается фактами.]. На протяжении столетий их внешность приблизилась к европейской и стала человеческой. Я даже принимал их за немцев. Смысл предубеждений против них был мне не совсем ясен, потому что единственное отличие я видел лишь в другом вероисповедании. Я полагал, что их преследуют только за это, и различные негативные высказывания против евреев воспринимал неодобрительно и почти с негодованием…
  С такими мыслями я приехал в Вену.
  Переполненный впечатлениями в архитектурной сфере... я в первое время не замечал внутреннего расслоения населения в этом гигантском городе… Лишь когда постепенно возвратилось спокойствие и первые впечатления начали складываться в образы, я более обстоятельно осмотрелся в своем новом мире и наткнулся на еврейский вопрос… Я все еще рассматривал евреев как конфессию и по соображениям веротерпимости не одобрял борьбы с ними на религиозной почве. Так, например, тон, задаваемый антисемитской венской прессой, казался мне недостойным культурного наследия великого народа. Меня угнетали воспоминания об определенных событиях средневековья, повторения которых мне не хотелось. Поскольку все газеты, о которых идет речь, не считались ведущими… я видел в них скорее злую зависть как результат неправильного мировоззрения».
  Так излагает события Гитлер. Кубицек в отличие от него вспоминает, что отец Гитлера был вовсе не просвещенным космополитом, а скорее антисемитски настроенным последователем Шенерера. Кубицек оспаривает также утверждение Гитлера, что тот не сталкивался в реальном училище с проявлениями антисемитизма. Кубицек утверждает, что когда они познакомились в 1904 г., то есть в то время, когда Гитлер ходил в реальное училище, он уже «имел исключительно антисемитские взгляды».
  Особое значение в этой связи приобретают следующие детали: в некрологе в память отца Адольфа Гитлера, помещенном в линцской «Тагеспост» от 8 января 1903 г., Алоиз Гитлер назван «исключительно прогрессивно настроенным человеком», который «искренне выступал за свободную школу». Он был относительно разносторонне образован и постоянно отстаивал «правое дело и справедливость». Данные Адольфа Гитлера в этом пункте совершенно очевидно лучше согласуются с фактами, чем описания Кубицека. Точно так же дело обстоит и с другими высказываниями Гитлера по этому поводу. В «Майн кампф» он пишет, что познакомился в школе только с одним еврейским учеником и что антисемитизм не играл среди учащихся реального училища в Линце никакой роли. В действительности из 329 учеников реального училища, в которое ходил Гитлер, было 15 детей иудейской веры. 299 учеников были, как и Гитлер, католиками, 14 исповедовали евангелическую веру и один православную. В классе 1 «Б», в котором Гитлер учился в 1902 г., состав учеников весной 1902 г. по конфессиональному признаку выглядел следующим образом: 28 католиков, 6 евреев, 5 протестантов.
  Это сопоставление позволяет отметить два пункта, которые можно толковать принципиально по-разному: или Гитлер сознательно давал неправильные данные, или говорил правду, утверждая, что антисемитизм среди учеников его школы не имел заметного распространения. Можно только предполагать, что если бы у него в школьные годы уже были определенные антисемитские настроения, то он особо отметил бы в «Майн кампф», что из 38 учеников его класса шестеро были евреями. В ставке «Вольфсшанце» он рассказывал в ночь с 8 на 9 января 1942 г.: «В Штайре у нас был один еврей (профессор Зигфрид Нагель, преподаватель немецкого языка. — Прим. автора), которого мы как-то заперли в лаборатории. Порядки там были как в настоящей еврейской школе... У него не было никакого авторитета. Мне рассказывали, что раньше его все боялись, потому что он страшно орал. А потом кто-то увидел, как он после этого смеется, и на этом все кончилось... Однажды я читал книгу о грибковых заболеваниях. Он подскочил ко мне, выхватил книгу из рук и швырнул ее на землю. "Вы должны брать пример с меня. Я, по крайней мере, читаю детективы!"»
  Гитлер вряд ли впервые соприкоснулся с антисемитизмом только в Вене, как он утверждает. Очевидно, там он занимался этой темой более основательно, чем в Линце. Судя по воспоминаниям в «Майн кампф», он читал в Вене до своего «обращения» в антисемитскую веру газеты «Нойе фрайе прессе» и «Винер тагеблатт», которые находились в собственности евреев и которые ему поначалу нравились ввиду солидности тона и «объективности изложения». Он отмечал только, что эта пресса слишком уж раболепствовала перед императорским двором, «почтительно кланялась даже последнему придворному жеребцу и приходила в восторг от любой похвалы свыше». «Что мне еще действовало на нервы, — писал он, — так это отвратительный культ, который большая пресса устроила в отношении Франции. Мне просто стыдно было, что я немец». Таким образом, Гитлер переключился на газеты, которые больше соответствовали его взглядам. Читая антисемитскую «Дойчес фольксблатт», он обратил особое внимание на Карла Люгера и его партию и пришел к выводу, что эта газета «несколько чище», чем большая венская пресса, хотя бы потому, что она избегала нападок на кайзера, в котором Гитлер видел «не только германского правителя», но и «в первую очередь создателя германского флота». Но, как он позже утверждал, ему первоначально претил резкий антисемитский тон этой газеты. И все же в результате ее чтения он ближе познакомился с Люгером и христианско-социальной партией, к которой до приезда в Вену относился резко отрицательно. Из врага Люгера он превратился в его почитателя. Гитлер, который расценивал это превращение, прежде всего как прогресс в познании и оценке еврейства, говорил по этому поводу: «Если в результате мои взгляды в отношении антисемитизма постепенно изменились, то это была моя самая кардинальная перемена. Она стоила мне большой внутренней душевной борьбы, и лишь спустя месяцы в схватке разума и чувства победа оказалась на стороне разума. Два года спустя чувства подчинились разуму и с тех пор стали его вернейшими спутниками и контролерами.
  Во время этой ожесточенной борьбы между духовным воспитанием и холодным рассудком неоценимую службу сослужили мне наглядные уроки венских улиц. Пришло время, когда я уже не слепо бродил по этому великолепному городу, как в первые дни, а открытыми глазами рассматривал не только здания, но и людей. Гуляя однажды по центру города, я вдруг наткнулся на существо в длинном кафтане с черными пейсами». Кубицек, который старается подтвердить и дополнить описания друга своего детства, дает подробное описание и этого эпизода. Он рассказывает, что Гитлер, изучая в Вене «еврейский вопрос», посещал даже синагогу и однажды выступил в полиции свидетелем против задержанного еврея в кафтане и сапогах, из числа тех, что обычно торговали на улицах и площадях пуговицами, шнурками, подтяжками и другими подобными вещами. Он обвинялся в том, что занимался нищенством, и полиция якобы обнаружила в его карманах 3000 крон. Гитлер пишет, что после встречи с этим евреем, которую многие биографы расписывают, не жалея фантазии, он с особым усердием начал изучать всю доступную антисемитскую литературу, чтобы получить максимум информации о евреях. Как пишет сам Гитлер, изложенные там сведения «показались мне такими невероятными, а выдвинутые обвинения настолько серьезными, что меня охватил страх: а правильно ли я поступаю? Я снова потерял покой и уверенность». Он утверждает, что в это время уже перестал верить в чисто конфессиональное различие между немцами и евреями, хотя и не всегда понимал приводимые в антисемитской литературе аргументы, так как они все «исходили, к сожалению, из того, что читатель в принципе уже в определенной степени по крайней мере знаком с еврейским вопросом или даже хорошо разбирается в нем».
  По мнению Вильфрида Дайма, речь здесь идет о публикациях в журнале «Остара». Этот журнал издавался расовым фанатиком Георгом Ланцем фон Либенфельсом с 1905 г. и зачастую содержал изображение свастики.
  Задачи этого журнала, тираж которого якобы достигал временами 100 тысяч экземпляров, были изложены в № 29 (осень 1908) со ссылками на основополагающие заявления, сделанные в № 3 (1906), 14 и 18 (1907): «"Остара" — это первый и единственный журнал, занимающийся изучением расовых вопросов и прав человека, который намерен претворить в реальную жизнь результаты расовой науки, чтобы путем планомерной расовой селекции и обеспечения прав человека защитить благородную героическую расу от уничтожения, которое несут с собой социалистические и феминистские подстрекатели». Комментарии излишни. Сказано достаточно красноречиво. В 1900 г. издатель «Остары» основал «Орден нового храма», в который могли вступать только светловолосые мужчины с голубыми глазами. Они брали на себя обязательство жениться лишь на светловолосых женщинах с голубыми глазами. Главным трудом Ланца фон Либенфельса, который был необычайно плодовит как публицист, стал появившийся впервые в 1905 и перепечатанный в журнале «Остара» в промежутке с 1928 по 1930 г. памфлет «Тео-зоология, или Наука о содомских обезьянах и божественном электроне. Введение в древнее и новейшее мировоззрение и оправдание аристократии и дворянства». «Содомскими обезьянами» Ланц называл темных представителей «неполноценных рас», которых он считал некачественной работой демонов в отличие от шедевров богов — светловолосых и голубых арийских героев. Под богами он понимал древние исконные формы человеческого рода, наделенные электрическими органами. Путем расовой «селекции» он хотел возродить богов, «дремлющих в гробах из человеческой плоти», и наделить новую человеческую расу, возникающую на основе арийской героической расы, божественными «электромагнитными и радиологическими» органами, благодаря чему она станет «всезнающей, всемогущей и мудрой» подобно древним богам.
  Ланц, считавший себя учителем политиков, творящих историю, называл в числе своих учеников не только Гитлера, но и Ленина, который, по его словам, был наряду с лордом Китченером единственным, кто «понял его учение о войне... и сделал из него надлежащие выводы». Это абсурдное утверждение Ланца фон Либенфельса, монаха, вышедшего в 1899 г. из ордена цистерцианцев, присвоившего себе дворянский титул барона, докторское звание и подделавшего себе свидетельство о рождении, изменив в нем место рождения и став старше на два года, говорит само за себя. Этого авантюриста звали на самом деле Адольф Йозеф Ланц (1874 — 1954), он был сыном венского учителя Иоганна Ланца из Пенцинга. Мнение Дайма, что он был не только автором сочинений, которые вызывали такие трудности у юного Гитлера, но и «человеком, снабдившим Гитлера идеями», содержит в себе два недоказанных положения. Вполне возможно, что Гитлер ознакомился в Вене с памфлетами Ланца, хотя он нигде не упоминает ни о Ланце, ни о его публикациях в отличие, например, от «Протоколов сионских мудрецов», ставших для него, по словам Александра Штайна [Поскольку Август Кубицек в беседе с Даймом не смог вспомнить о том, видел ли он когда-либо у Гитлера журнал «Остара», можно предположить, что тот познакомился с этими публикациями после того, как расстался с Кубицеком в конце лета 1908 г. В это время в журнале появились следующие статьи: «Облик расы. Очерк расовой физиогномики» (№ 28), «Общая расовая соматология» (№ 30) и «Особенная расовая соматология II» (№ 31).], настоящей школой. «Теории» Ланца, которому запретили публиковаться после ввода вермахта в Австрию, не имели особого значения для становления Гитлера как антисемита.
  Идеологические понятия, аргументы и формулы, которыми Гитлер после сентября 1919 г. начинает подкреплять свои взгляды по еврейскому вопросу, можно отыскать во множестве близких друг другу по содержанию книгах, брошюрах, журналах и листовках «известных» авторов, которые формировали общественное мнение на германоязычных территориях еще до первой мировой войны и особенно после ее окончания. В Линце Гитлер наряду с газетами «Флигенде блеттер» и «Алльдойчес тагблатт» читал пользовавшийся особой популярностью среди учеников реального училища календарь «Зюдмарк» (использовавшееся пангерманистами название Австрии. — Прим. перев.), который пропагандировал идеи Общества охраны границы «Зюд-марка» и формулировал основные принципы «сознательной германской» политики. Так, например, в 1904 г., когда Гитлер переехал из Линца в Штайр, в этом издании содержались требования «усиления германского самосознания», «осознания сущности нашего народного духа и предназначения, указанного провидением немецкому народу», «воспитания сильных народных натур» и «глубокого изучения истории как путеводной звезды для любых действий на благо великого объединенного немецкого народа». Лексика Гитлера частично позаимствована из формулировок календаря «Зюдмарк».
  Решающее значение для становления Гитлера как антисемита имели публикации австрийских пангерманистов, находившихся под влиянием Георга фон Шенерера, который, как и отец Гитлера, был родом из окрестностей Шпиталя и которого Гитлер боготворил еще в Линце. Еще до февраля 1908 г., когда антисемитски настроенный адвокат из Майнца Генрих Клас был единодушно избран лидером Всегерманского союза, Ше-нерер придал австрийскому пангерманистскому объединению антисемитское направление. Но и пангерманистам Германского рейха, о котором Гитлер мечтал еще в школьные времена, эти идеи не были чужды. Эрнст Хассе, бывший до февраля 1908 г. лидером пангерманистов, уже в 1897 г. в своей книге «Всемирная политика Германии» констатировал, что «наше будущее построено на крови», и его очень удивляло, что «такой, казалось бы, простой факт в течение долгого времени оставался незамеченным». После того как Людвиг Шеман перевел на немецкий язык изданную в XIX веке книгу графа Гобино «Эссе о неравенстве человеческих рас», и после появления «Основ XIX века» Хьюстона Стюарта Чемберлена» во Всегерманском союзе сразу же объявились поборники расовой теории. Место господствовавшей до этого либеральной идеи равенства всех существ, имеющих человеческий облик, заняла теория «значения расового состава нации».
  Приверженец Шенерера Гитлер и в Линце, и в Штайре, и в Вене пристально следил за развитием событий во Всегерманском союзе и истолковывал все это на свой лад. Когда в феврале 1919 г., за полгода до того, как Гитлер в Мюнхене написал свое «исследование» по еврейскому вопросу, Всегерманский союз на своем съезде в Бамберге проповедовал биологический антисемитизм, Гитлер знал его программу и аргументы уже более десяти лет. Сформулированное в пункте 5 программы пангерманистов от 1919 г. положение о «борьбе с разлагающим еврейским влиянием как расовой задаче, не имеющей ничего общего с вопросами веры», находит свое отражение и в «исследовании» Гитлера 1919 г.
  Спустя пять лет после написания этого исследования Гитлер, говоря о евреях, использует в «Майн кампф» формулировки, понятия и образы, с которыми он еще не был знаком в 1919 г. Новыми, например, являются такие выражения, как «паразит», «международный паразит», «бацилла», «бациллоноситель», «вампир», «разлагающий грибок человечества», а также утверждение, что «Земля, как и миллионы лет тому назад, будет нестись в эфире без людей, если еврей одержит победу над народами этого мира». Хотя Гитлер уже в Линце познакомился с запасом понятий того круга духовного общения, откуда происходят эти образы, он до 1921 г. охотнее пользуется формулировками и программными концепциями пангерманистов. Опыт общения со «свободолюбивыми идеями», понимание которых доставляло ему трудности в Линце, Штайре и, пожалуй, даже в Вене, оставил на нем свой отпечаток на длительное время. После 1921 г. он устраняет это препятствие. Когда благодаря его усилиям партия насчитывает 28% чиновников и служащих (частично с высшим образованием), 20% торговцев и владельцев магазинов и 7% других представителей умственного труда, он уже не может себе позволить «чего-то не понимать». Таким образом, в «Майн кампф» уже появляются в качестве родоначальников идей «ученик» Дарвина Эрнст Геккель и его последователь Вильгельм Бёльше, не названные, правда, по имени. В 1921 г. Гитлер познакомился со вторым изданием вышедшей впервые в 1899 г. книги Бёльше «От бациллы до обезьяночеловека», в котором автор дает картину «неприкрытой борьбы за выживание зоологической особи человека против низшей формы органической жизни» [«Выражение "бацилла"… я употребляю как самый удобный эвфемизм, — поясняет Бёльше. — Оно лучше всего передает угрожающее содержание, которое я имею в виду».], пророчит человеку XX века «последний и решительный бой» против «третьего рейха» бацилл и заявляет, что человек, лишь в XIX веке завоевавший «господство на земле», «по всей вероятности, останется победителем и в этом бою». Мысль о том, что бацилла угрожает человеку, который всего несколько десятилетий назад вовсе не знал своего «самого страшного врага», Гитлер своеобразно включил в свое «мировоззрение» и с тех пор больше не говорил о евреях как о людях. «Обнаружение еврейского вируса… стало одной из величайших революций, совершенных в мире, — пишет Гитлер. — Борьба, которую мы ведем, имеет ту же самую природу, что и борьба, которую в прошлом веке вели Пастер и Кох. Как много болезней вызываются еврейским вирусом… Мы вновь обретем здоровье лишь тогда, когда устраним евреев». В книге «Майн кампф», название которой, возможно, возникло вследствие изучения трудов Бёльше, говорится: «Еврей всегда был паразитом на теле других народов… Его способ распространения... типичен для всех паразитов. Он постоянно ищет новую питательную почву для своей расы… остается паразитом, который, подобно вредной бацилле, усиленно размножается, как только найдет подходящую питательную почву для этого. Последствия его жизнедеятельности также схожи с паразитами: там, где он появляется, рано или поздно погибает народ-хозяин». Следствием изучения Бёльше стали не только взгляды и формулировки Гитлера по еврейскому вопросу и ужасающие меры, которые предпринимались против евреев, которых в конце концов уничтожали, подобно вредным насекомым, средством для борьбы с вредителями «Циклон Б», но и личный страх Гитлера перед грязью, перед заразными болезнями и его прямо-таки болезненная мания постоянно мыть и без того чистые руки [Ожесточенную полемику дилетанта в естественных науках Бёльше с признанными авторитетами и с «умниками из числа институтских профессоров» Гитлер до конца своей жизни считал совершенно уместной.].
  Подобная оценка евреев не дает Гитлеру повода считать себя убийцей бессчетного количества людей. Наоборот, он считает себя посланным провидением спасителем человечества [В 1924 г. Гитлер писал: «Я верю сегодня в то, что действую по воле всемогущего Творца. Борясь с евреями, я борюсь за дело Господа».]. Евреи для него подлежат полному уничтожению, русские в соответствии с извращенной идеологией времен второй мировой войны — «собаки» и «свиньи» или, в лучшем случае «недочеловеки», заслуживающие сострадания, так как (по Мольтке) гуманизмом является прекращение страданий врага путем его быстрого убийства. Почти единогласно высказываемое мнение, что сдерживающие факторы у Гитлера совершенно отмерли, исходит из недоказанных предпосылок. Можно поспорить, способен ли был Гитлер собственными руками убить кого-нибудь, чего он как само собой разумеющегося требовал от других [Как удалось установить автору в 1971 г., в Хадамаре убивали и немецких солдат, ранения которых не оставляли надежд на возвращение в строй: летчики пикирующих бомбардировщиков, у которых возникли нарушения в психической сфере, и другие военнослужащие, потерявшие, к примеру, обе руки или ноги.]. Даже в «период борьбы», когда ему постоянно приходилось участвовать в стычках в различных залах и когда он демонстративно носил с собой кожаную плетку, он лично не участвовал в драках. Лишь однажды, 9 августа 1921 г., он ударил политического противника. Он ни разу не присутствовал при убийстве или казни, если не считать его пребывания на фронте с 1914 по 1918 г. После того как некоторые из его соратников 9 ноября 1923 г. были убиты в Мюнхене, он боролся с желанием покончить с собой и страдал неврозом, который мучил его в течение многих лет и вновь возобновился после сталинградской катастрофы. Эрнст Рем, который отлично знал Гитлера еще с 1919 г., не случайно требовал в 1934 г., чтобы фюрер лично пришел и расстрелял его, после того как он не только открыто проигнорировал настойчивые и публичные предупреждения Гитлера, но и ответил на них неудачной попыткой государственного переворота [28 июня 1934 г. в различных частях рейха, например в Аннаберге, Шайбенберге, Шварценберге и Ауэ, были подняты в ружье военные части, а тысячи эсэсовцев ждали приказа выступить против СА. То, что ремовский путч является всего лишь выдумкой национал-социалистов, — это легенда. В Мюнхене отряды СА стояли с оружием на Кенигс-плац, в Кемнице они 30 июня вышли маршем «на маневры» с полной выкладкой и с полевыми кухнями. В одном только округе Ханау полиция изъяла у штурмовиков 4 грузовика винтовок, пистолетов, карабинов, пулеметов и боеприпасов.]. Хотя Гитлер уже в середине января 1934 г. более чем детально был проинформирован о действиях [Так, например, Рем 15 января 1934 г. направил 6-страничное циркулярное письмо с различными конкретными указаниями в приказном тоне баварскому премьер-министру, в министерства внутренних дел и юстиции, начальнику политической полиции, гауляйтеру Баварии и даже самому Генриху Гиммлеру, где заявлял, что начальникам подразделений СА в будущем отводится роль контрольной и надзирающей инстанции наряду с правительством рейха, поскольку все партии и «любая общественная оппозиция» устранены.] и намерениях Рема, а уже с началом акции против Рема и его последователей, развернутой по настоянию Геринга и Геббельса, отлично знал, что его старый соратник уже «назначил» послов за границей, снабдил их деньгами и наделил полномочиями [В багаже берлинского руководителя СА Карла Эрнста, например, которого вместе с молодой женой сняли 29 июня 1934 г. в Бремене с парохода, на котором он собирался отплыть в Тенерифу, было обнаружено 40 тысяч марок и письменные полномочия Эрнста Рема на занятие поста посла контролируемого Ремом правительства во Франций.], однако он отказался, к недоумению Гесса, Геринга и Геббельса, лично застрелить Рема. Заявление Бломберга от 1 июля 1934 г., что «фюрер с солдатской решимостью и образцовым мужеством лично разгромил предателей и бунтовщиков», могло обмануть только непосвященных, которым Гитлер, Геббельс и Геринг пытались из пропагандистских соображений навязать свою точку зрения.
  Общеизвестно, насколько трудно было во время восточной кампании убедить Гитлера посетить командные пункты даже групп армий, хотя убитых и раненых там можно было увидеть лишь в исключительных случаях. От посещения передовых позиций его, вероятно, удерживало опасение, что при столкновении с действительностью рухнет его вера в победу, хотя в душе он уже в 1941 — 42 гг. утратил иллюзии на этот счет. Страха за свою собственную жизнь он не испытывал. Его ссылки на то, что фронтовые офицеры и командующие армиями, будучи у него в гостях, подробно информировали его обо всем и, следовательно, не было необходимости бывать на передовой, служили лишь отговоркой. Многие военные и люди из его непосредственного окружения были твердо убеждены, что он избегал посещения фронтов лишь потому, что не мог выносить вида убитых и раненых, хотя не испытывал никакой привязанности к солдатам, рассматривал их как инструмент и подсчитывал потери обычно по количеству «списанных винтовок», подбитых танков или самолетов.
  После покушения на Гитлера 20 июля 1944 г. его охватили злость и чувство мести и он потребовал, чтобы участников неудавшегося заговора подвесили «на крюках, как скот на бойне». Он приказал превратить казни в унизительные мучения и заснять их на пленку, что было его окружением воспринято как намерение время от времени показывать этот фильм сомневающимся или противникам, чтобы заставить их под страхом смерти отказаться от каких-либо действий, направленных против него. То, что он впоследствии сам посмотрел этот фильм, удивило их, тем более что они знали, что он не мог даже смотреть на разрушенные города. «Вы можете поверить мне, — спрашивал он сопровождавшего его врача Брандта в марте 1945 г., — что мне не хватает силы воображения, чтобы представить себе, как все это выглядит?» Мнение, что Гитлер, который без колебаний утверждал смертные приговоры и росчерком пера отменял приговоры суда, связанные с лишением свободы, настаивая на смертной казни, сам был вполне в состоянии сделать то, что приказывал другим, опирается на предположение, что он из-за невероятной физической и психической перегрузки должен был экономить силы и только поэтому избегал подобных ситуаций. Документально подтвержденные факты убедительно опровергают этот тезис. Тот факт, что он даже своей поварихе не смог сказать в лицо, что увольняет ее, когда выяснилось, что она еврейка, позволяет, кроме того, предположить, что он даже при убийствах евреев мог проявлять бесчеловечность только до тех пор, пока не глядел им в глаза. С Гретль Слезак он даже завязал роман, хотя знал, что ее бабушка была еврейкой. Гитлер поступал вопреки своему чувству, потому что был убежден, что его знания и представления содержат истинный ключ к истории и реальности.
  
  
  Конспект одной из речей
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Последовательное развитие антисемитизма Гитлера достаточно легко поддается описанию, но на вопрос, почему такой незаурядный, одаренный, начитанный и знающий человек, как Гитлер, мог поддаться такому ужасному заблуждению, ответить не так уж просто. Элементы, из которых он строил свои представления, складывались как из ясных, так и из туманных деталей. На один из этих элементов, сыгравших очень важную роль в его развитии, указывает тот факт, что антисемитизм в Австрии и Германии имеет особенно жестокие традиции.
  Важнейшие этапы мученического пути евреев, причиной которого стал Гитлер, совпадают с историческим опытом еврейского народа в Австрии. В подтверждение этого достаточно привести лишь несколько примеров: 1 апреля 1933 г. в рейхе был объявлен бойкот немецким предприятиям. Штурмовики СА в форме стояли у входов в еврейские магазины с плакатами, призывавшими немцев ничего не покупать у евреев.
  С сентября 1935 г. евреев объявили «нежелательными персонами» в общественных местах, кафе, ресторанах и магазинах. С 10 октября 1941 г. евреям, которые хотели выйти из своих квартир на улицу или воспользоваться общественным транспортом, требовалось специальное разрешение.
  За 110 лет до этого, 14 декабря 1821 г., от всех евреев, живших в Карлсбаде, потребовали «…до двадцатого числа сего месяца включительно вывезти под угрозой штрафа все свои товары и вообще покинуть Карлсбад. В случае неисполнения товары будут конфискованы, владельцы насильственно препровождены куда положено, а домовладельцы, сдающие квартиры изра-илитам, подвергнутся строгому наказанию». Население города Райхенберга было извещено: «Сразу же после объявления сего... всем евреям, за исключением имеющих временное разрешение еврейских торговцев, предписывается покинуть город. Имеющим разрешение не дозволяется в их отсутствие оставлять в городе круглогодично прислугу. Одновременно строжайше запрещается деревенским жителям принимать у себя евреев под угрозой ареста». Ни одному из домовладельцев не разрешалось «под угрозой штрафа в 25 гульденов сдавать комнаты евреям за исключением имеющих временное разрешение». «В рыночные дни и при проезде через город» их надлежало препровождать «в гостиницы, предназначенные для проживания приезжих, а по истечении трех дней выселять». Власти недвусмысленно предупреждали: «Настоящим предупреждаем и напоминаем каждому жителю, что запрещается давать приют евреям под угрозой штрафа в 25 гульденов».
  К весне 1939 г. около 250 тысяч евреев выехали из Германии, большей частью оставив все свое имущество.
  Начиная с 19 июня 1941 г. известных граждан еврейской национальности начали депортировать на восток.
  9 декабря 1836 г. 14 евреев были выселены из Карлсбада, 16 февраля 1839 г. еще десяти было приказано покинуть город в течение 48 часов.
  В 1866 г., после победы Пруссии над Австрией и Саксонией, румынские евреи были объявлены иностранцами.
  17 августа 1938 г., спустя несколько месяцев после «аншлюса», всех евреев в Австрии заставили носить имя Израиль, а евреек — Сара.
  Еще в XVIII веке в Австрии многие евреи не имели фамилии, а в XIX веке выбор фамилий для них был регламентирован. Так, например, 18 февраля 1802 г. вышел указ, запрещавший евреям принимать дворянские фамилии. Очередной закон 1887 г. запрещал евреям брать «еврейские» имена, например из Ветхого Завета, или присваивать себе фамилии, образованные от названий австрийских населенных пунктов.
  Несмотря на все знание деталей, причины антисемитизма Гитлера до конца не выяснены. Чтобы окончательно и полно прояснить этот феномен, недостаточно ни данных из его истории болезни, ни исторических фактов, ни документов, ни выводов, основанных на данных психологии и психиатрии. Показательным в ряду многочисленных сомнительных свидетельств психологов и психиатров является вывод Александра Митчер-лиха, который утверждает, что в период с 1912 по 1914 г. Гитлер страдал «манией преследования», которая в значительной степени определяла его решения и образ действий вплоть до самой смерти. Он предполагает, что эта «мания» стала следствием описанной Гитлером в «Майн кампф» встречи с евреем в длинном кафтане. Митчерлих и его последователи так и не поняли, что рассказ Гитлера был не более чем литературным пропагандистским описанием превращения молодого человека, воспитанного в буржуазно-космополитическом духе, в фанатичного антисемита. Гитлер был антисемитом еще до приезда в Вену. Болезненные формы это приобрело лишь спустя десятки лет. В период с 1909 по 1913 г. Гитлер часто общался с евреями. Одному из них он поручал продавать свои картины и делился с ним выручкой. Почти ежедневно он вместе с Кубицеком посещал Венскую придворную оперу, хотя ее директором в то время был дирижер филармонического оркестра и композитор еврей Густав Малер [В октябре 1907 г. Малер переехал в Нью-Йорк.]. Подобно Митчерлиху, Алан Буллок тоже придавал чрезмерно большое значение рассказу Гитлера, повторенному Кубицеком. Ему представлялись роковыми упомянутый в описании Гитлера еврей в кафтане и изложенная в «Майн кампф» версия о первом столкновении с проституцией как чисто еврейским занятием и средством разрушения арийской расы. Аналогичные выводы делали также Уильям Ширер, Ганс Бернд Гизевиус и Макс Домарус. Гизевиус, озаглавивший даже один из разделов биографии Гитлера «Еврей в кафтане», делает из этого рассказа Гитлера следующий вывод: «Мы должны придавать этой судьбоносной встрече совершенно противоположный смысл. Гитлер уже давно ищет козла отпущения. Кто-то ведь должен быть, в конце концов, виноват в его теперешнем незавидном положении и грядущей беде, причем это должно быть не учреждение, не роковое стечение обстоятельств, не ложное учение, не недостаток знаний, не идея и не чей-то личный промах. Нет, это должен быть человек из плоти и крови». Такое толкование, вытекающее главным образом из версии Гитлера, изложенной им в «Майн кампф», что он бедствовал в Вене после 1908 г., так же мало соответствует реальным фактам, как и широко распространенная теория Ольдена, Буллока и Ширера, что Гитлер стал антисемитом вследствие приписываемой ему зависти, возникшей на сексуальной почве [Как и другие видные биографы (например, Ширер), Буллок придерживается мнения: «Возможно, Ольден прав, видя корни антисемитизма в мучавшей его сексуальной зависти».]. Предположение Перси Эрнста Шрамма, что антисемитизм Гитлера берет свое начало из «ранних юношеских впечатлений», получает «естественное» развитие за годы, проведенные в Вене, и неизбежно усиливается в «период борьбы», также в значительной степени основывается на «Майн кампф» Гитлера, где описания во многих случаях явно противоречат фактам. Утверждения, восходящие к Гансу Франку и сформулированные Францем Етцингером, о том, что Гитлер, возможно, сам был евреем и поэтому с такой звериной жестокостью ополчился на них, являются не более чем фантазией. Попытка американского историка Рудольфа Биниона объяснить антисемитизм Гитлера тем, что Клара Гитлер умерла после операции, в ходе которой ей давали «наркотический газ», а сам Гитлер во время первой мировой войны вследствие тяжелого отравления газом под Ла-Монтенем оказался в лазарете в Пруссии, где и пережил революцию, также является надуманной и не заслуживает дальнейшего рассмотрения.
  Поскольку жизнь Гитлера до начала первой мировой войны была достаточно обеспеченной, то не выдерживает критики и другая широко распространенная теория, что он стал антисемитом, потому что потерпел в юношеском возрасте фиаско и для самоутверждения нуждался в «козле отпущения». За исключением ранней потери родителей, в его жизни не было факторов, которые могли бы сыграть отрицательную роль. Гитлер, который хотел стать художником и архитектором и вовсе не собирался вести нормальный «буржуазный» образ жизни, был талантлив, целеустремлен и жизнерадостен, хотя ему и не удалось с наскока поступить на учебу в Вене, как, впрочем, и будущему директору Академии изобразительных искусств. Кроме того, он располагал немалыми деньгами и мог вести беззаботную жизнь. Утверждение, что в 1918 г. в послевоенной Германии он мог сделать себе карьеру, только будучи ярым проповедником антисемитизма, исходит из предположения, что антисемитизм служил ему всего лишь средством для достижения цели, что также неверно. Неоднократные высказывания Гитлера, что он выполняет «волю Творца, борясь с евреями», выражают его глубокие убеждения. Этому не противоречит и то, что он наедине с самим собой сомневался в своем «предназначении» и в своей теории, о чем свидетельствует Генрих Хайм как человек, которому доводилось слушать самые сокровенные слова Гитлера и который с ведома Мартина Бормана тайком записывал их. По словам Хайма, Гитлер в 1941 г., находясь на вершине власти и своих военных успехов, в кругу особо доверенных людей сомневался, что его политика, проводимая в отношении евреев, является правильной в историческом аспекте. Неопубликованные высказывания Гитлера по этому вопросу не представляют особого значения по сравнению со всей совокупностью исторических фактов. Образ Гитлера предстает в еще более ужасном свете, если учесть, что его порой мучила мысль, что он своей антиеврейской политикой действовал вопреки «духу истории» и, таким образом, был неизбежно обречен на крах [Сходным образом высказывал свои сомнения и сам Гитлер: «Не заслуживает ли этот народ, вечно живущий на земле, награды в виде самой земли? Имеем ли мы объективное право на борьбу за самосохранение, или оно лишь субъективно существует в нас?»]. Якобы высказанное в этой же ситуации опасение, что будущие поколения, возможно, не поймут его антиеврейской политики [Рихард Корхер, которому Гиммлер в 1942 г. поручил собрать статистические данные об «окончательном решении еврейского вопроса в Европе», сообщил 31 марта 1943 г., что количество евреев в Европе с 1933 по март 1943 г. «сократилось примерно на 3,1 миллиона человек».], потому что они уже не будут знать, кто такие евреи, тоже может быть истолковано в этом смысле. Оно скорее демонстрирует убежденность Гитлера и его решимость оставить после себя рейх, свободный от евреев. При этом он думает о том, какой памятник воздвигнут ему в немецкой истории. Можно считать абсолютно доказанным, что Гитлер никогда всерьез не допускал, что заблуждается в этом отношении. В своем завещании, где он изложил мысли, занимавшие его вплоть до самоубийства, он призывал своих последователей: «Прежде всего я требую от руководства нации самым тщательным образом соблюдать расовые законы и оказывать безжалостное сопротивление отравителю всех народов мира, международному еврейству». В последние часы своей жизни он все же скорректировал свое представление о народах Востока, но не изменил отношения к евреям. «Если я на основании данного мне Богом разума изменяю свою жизнь, — заявил он 13 декабря 1941 г., — то могу ошибаться, но никогда не лгу».
  В этой связи уместно задать вопрос об отношении Гитлера к религии и церкви. Здесь достаточно только упомянуть о том, что он, несмотря на явные параллели с учениями стоиков и идеями эпохи Просвещения, не основывался на теориях какой-либо одной школы или одного авторитета. Дополнительную трудность в определении его духовных отцов и ведущих воззрений представляет и тот факт, что Гитлер считал себя глубоко религиозным и «искренне благочестивым» человеком, положительно относился к религии и религиозным верованиям и в то же время отрицал церковь, которую в беседах зачастую идентифицировал с религией. Судя по внешним проявлениям, он был абсолютно не религиозен. Он хотя и принадлежал к церкви до самой смерти, демонстративно отстранился от нее, объявляя религиозные учения «однозначно сумасшедшими», угрожал ей, открыто боролся с ней и издевался над священнослужителями. Он считал само собой разумеющимся, что современные люди, знакомые с естественнонаучными изысканиями, не могут воспринимать церковь всерьез, однако постоянно называл религиозные верования благом для человечества. «Вера, — рассуждал он в ноябре 1941 г., когда военное счастье начало отворачиваться от него, — это совершенно чудесное явление для людей». Уже в октябре, когда его мучили болезни и он был убежден, что жить ему осталось недолго, он сказал: «Не подлежит сомнению, что мы — существа лишенные воли и что существует некая духовная сила… Отрицать это было бы глупостью. Тот, кто верит во что-то ложное, стоит все же выше того, кто не верит ни во что». Хотя он постоянно пытался навязать свое мировоззрение всем окружающим, однако в отношении религии, под которой он понимал «веру человека в божественное начало», он поступал совершенно по-другому. «Я не хочу навязывать крестьянке свою философию, — заявлял он. — Учение церкви это тоже своего рода философия, хотя она и не стремится к истине. Поскольку люди не в состоянии размышлять о великих вещах, это не приносит особого вреда. В конечном итоге все это приводит к пониманию беспомощности человека перед вечными законами природы. Не страшно, если мы придем к осознанию того, что… спасение человека состоит в том, чтобы попытаться понять божественное провидение и не восставать против закона. Если человек… покорно склоняется перед законом, то это прекрасно». Он охотно и часто, особенно в последние годы своей жизни, употреблял вместо слова «Бог» понятие «провидение», под которым стоики понимали силу, которая разумно управляет происходящими в мире событиями и человеческой жизнью. Утверждение Шрамма, что Гитлер понимал провидение в смысле своего биологического мировоззрения, употреблял для собственного самоутверждения и все «больше и больше сводил его к культу собственного "я", опирается на высказывания Альфреда Йодля и Карла Брандта, чьи суждения в этой связи не слишком надежны. Гитлер говорил о «провидении» в том смысле, как его понимали стоики. Это некая сила, которая предусматривает все, поддерживает созданный ею мир и управляет им по своему усмотрению. Можно привести множество доказательств, что Гитлер искренне верил, будто подчиняется высшей божественной силе. Как перед широкой аудиторией, так и в узком кругу людей он с этой точки зрения оценивал и свои успехи, и неудачи. Так, например, 23 августа 1944 г. он рассказывал своему отоларингологу Эрвину Гизингу о поражении под Сталинградом, вину за которое он безусловно брал на себя: «Такие оплеухи, как Сталинград, судьба часто раздает во время войны, и я знаю, что провидение немало отвешивало их противнику до того и еще отвесит в будущем». А 21 сентября 1944 г. он заявил одному врачу в связи с событиями 20 июля 1944 г.: «Если у меня когда-нибудь и были сомнения в предназначении, которое уготовано мне провидением, то теперь они уже определенно исчезли. Мне каждый день… кажется чудом, что я вышел живым из этой груды обломков». В феврале 1945 г., незадолго до самоубийства, он успокаивал своего врача, попавшего к тому времени в немилость: «Провидение до сих пор четко указывало мне дорогу, и я буду непреклонно идти по предписанному мне пути, невзирая ни на что». Из-за своего негативного отношения к церкви, которая, по его мнению, использовала имя Господа в своих целях, и из-за влияния естественных наук на свое отношение к религии он не решался в открытую назвать «провидение» Богом. В узком же кругу он порой называл Бога «всемилостивейшим». «Если кто-то утверждает, — разъяснял он, например, 24 октября 1941 г., — что Бог сотворил молнию, то он не так уж и неправ. Но совершенно точно одно, что Бог управляет молнией не так, как утверждает церковь. Церковь извращает понятия в своих земных целях». По Гитлеру, религия возникла в момент истории человечества, не поддающийся точному определению. Оценивая мифы и легенды, он полагает, что она возникла вследствие того, что люди «осознали в понятийном плане полузабытые воспоминания и силой разума обогатили их представлениями, которые служили церкви для того, чтобы удержать власть». Это объяснение не так уж сильно расходится с интерпретацией Фридриха Энгельса, который, критикуя подход Людвига Фейербаха к сущности религии, полагает, что ее источником могла быть сравнительная мифология индоевропейских народов — индийцев, персов, греков, римлян, германцев, а также кельтов, литовцев и славян [Карл Маркс, напротив, утверждал в «Критике философии права Гегеля» (1843), что человек сам создает себе религию, которая отражает «самосознание и самоощущение человека, Который или еще не нашел сам себя, или уже потерял», и которая представляет собой фантастическое «олицетворение человеческой сущности», поскольку «человеческая сущность не является подлинной реальностью».]. В представлении Энгельса, который признает за религией относительную долю правды, понимает ее как рефлексию объективных, хотя и имманентных факторов и интерпретирует ее как фантастическое отражение внешних явлений в головах людей, считающих их сверхъестественными силами, управляющими их бытием, религия возникла в «первобытные времена из древних ложных представлений человека о своей собственной и окружающей природе». Если Энгельс считал, что религия в течение некоторого времени играла положительную роль в процессе развития, и предсказывал, что она будет неизбежно вытеснена коммунизмом вследствие изменения экономических условий, то Гитлер вовсе не был в этом убежден и не желал такого развития событий. Он хотел сохранения религии, которая, по его мнению, «была поначалу... более человечной», как средства подавления человека и поддержки власти [В «Майн кампф» он утверждал, что общая религиозная идея «означает для каждого индивидуума чаще всего освобождение собственных мыслей и действий… не ведя к той эффективности, которая произрастает из внутреннего религиозного чувства в тот момент, когда из чисто метафизического и ничем не ограниченного мира мыслей формируется четко ограниченная вера». Безусловно, отсюда берет начало связанное с его мировоззрением требование веры, не терпящей возражений. Он писал, что высшие идеалы «постоянно соответствуют самым глубинным жизненным потребностям. Вера, помогая людям подняться над уровнем животного существования, в действительности способствует укреплению и обеспечению собственного существования. Если лишить человека религиозного воспитания, ничего не давая ему взамен, и тем самым отнять у сегодняшнего человечества его религиозные принципы, которые в практическом преломлении являются нравственными и моральными, то последствия проявятся в тяжелом потрясении основ его существования. Следовательно, можно с уверенностью предположить, что не только человек живет для того, чтобы служить высшим идеалам, но и эти высшие идеалы, в свою очередь, являются предпосылкой его существования как человека. Таким образом, круг замыкается.» Насколько программным было это определение, ярко демонстрирует следующий отрывок: «Без четко ограниченной веры религия в своем расплывчатом многообразии будет не только бесполезной для жизни человека, но и может привести ко всеобщим потрясениям».], но не хотел сохранения церкви. В его понимании она не заслуживала положительной оценки в истории. «Период с III до середины XVII века, — писал он о средневековой церкви, — это самая жестокая эпоха в истории человечества. В это время царили жажда крови, подлость и ложь». В отличие от Энгельса он был убежден, что придет день, когда церковь нужно будет уничтожить силой. «Я не считаю, — заявил он в 1942 г., — что все должно остаться по-прежнему. Провидение дало человеку разум, чтобы он действовал в соответствии с ним. Разум говорит мне, что необходимо покончить с царством лжи. Однако он в то же время подсказывает мне, что для этого еще не настало время. Чтобы не участвовать во лжи, я держал священников подальше от партии. Если понадобится, я не испугаюсь борьбы, и буду немедленно действовать, когда опыт покажет, что время настало». В юности, как заявлял Гитлер в декабре 1941 г., он придерживался мнения, что церковь надо уничтожить немедленно, безоговорочно и беспощадно, «словно динамитом». Теперь же он намерен вести действия, направленные на то, чтобы на церковных кафедрах «перед старушками стояли абсолютные остолопы» и чтобы церковь отмерла, «как пораженная гангреной конечность».
  Известно, что Гитлер, для которого католическая церковь была во время учебы в начальной школе в Ламбахе и Леондинге таким авторитетом, что он сам хотел стать священником [Гитлер писал в «Майн кампф»: «При всем при том у меня была отличная возможность часто наслаждаться праздничным великолепием пышных церковных праздников (в Ламбахе. — Прим. автора). Нет ничего удивительного, что сан священника казался мне в высшей степени достойным идеалом».], начал утрачивать свое положительное отношение к ней уже в Линце под влиянием своего «прогрессивно настроенного» отца, о котором линцская газета «Тагеспост» 8 января 1903 г. писала в некрологе как «об истинном стороннике свободной школы». Можно также считать доказанным, что не только Алоиз Гитлер отрицательно повлиял на отношение своего сына к церкви, но и сами преподаватели религии Зилицко и профессор Шварц, которого Гитлер и его одноклассники считали недалеким и нечутким человеком и которого они обвиняли в том, что почти 90% учеников реального училища в Линце воспринимали католическую церковь и религию как нечто чуждое, а некоторые даже полностью отказывались от нее. Показателен в этом отношении рассказ Гитлера об уроках Шварца. «Уроки религии у нас вели священники, — рассказывал он в ночь с 8 на 9 января 1942 г. — Я постоянно задавал вопросы. Чисто экзаменационный материал я знал как никто. Тут со мной ничего нельзя было поделать. По религии у меня всегда были отличные оценки, зато по поведению неудовлетворительные. Я с удовольствием затрагивал сомнительные темы из Библии: "Скажите, пожалуйста, господин профессор, как это понимать?" Следовал уклончивый ответ. Но я задавал вопросы до тех пор, пока у Шварца не лопалось терпение: "Ну, хватит, садитесь, наконец!"
  Однажды он спросил меня…: "А ты молишься утром, в обед и вечером?"
  "Нет, господин профессор, не долюсь. Я не думаю, чтобы Господь Бог интересовался вопросом, молится ли ученик реального училища!.."
  У Шварца был большой голубой носовой платок, который он доставал из-под подкладки пиджака. Он был такой грязный, что прямо хрустел, когда он его разворачивал. Однажды он забыл его в классе. Когда он стоял с другими учителями, я подошел к нему, держа платок кончиками пальцев за уголок: "Прошу вас, господин профессор, вы забыли платок". Он взял его и просверлил меня взглядом насквозь. Класс ликовал! В этот момент подошел профессор Хюбер. "Послушайте, Гитлер, в следующий раз, когда будете нести платок, несите его как-нибудь по-другому!" Я ответил: "По-другому я не мог его принести, господин профессор…"»
  На Штайн-штрассе у него (Шварца. — Прим. автора) жила родственница, у которой был магазин... Мы заходили к ней и спрашивали самые немыслимые вещи вроде дамских панталон и всего такого прочего. У нее этого не было. Мы начинали кричать: "Какая отсталость! Ничего нельзя купить!" На Пасху нам нужно было идти к исповеди. А перед этим нам устроили репетицию. Нас это развеселило. Вся исповедь состояла в том, что каждый подготовил себе громадный список грехов. Самые невероятные истории, на которые только способен последний сорванец. Во время перемены я написал на доске: "Всем списать!" А дальше шло такое, на что ни один тринадцатилетний ученик просто не способен. Пока я писал, раздался свист (мы поставили одного сторожить). Я развернул доску и пулей полетел на место... На следующий день была пасхальная исповедь. Прошли каникулы, все и забыли об этом. И тут кому-то что-то надо было написать на доске, он подошел, развернул ее, а там: "Я противоестественным способом..." Учитель читает и меняется в лице: "Я знаю этот почерк! Это не вы, случайно, Гитлер? Что это такое?" "Это пример исследования собственной совести, такое задание нам дал профессор Шварц". "Слушайте, держите свои примеры при себе, а то я вот посажу вас, например, под замок!" Я часто зарекался сдерживать себя, но каждый раз мне это не удавалось. Чего я терпеть не мог, так это вранья. Я до сих пор вспоминаю его длинный нос. Меня это настолько выводило из себя, что я срывался и опять что-то отмачивал. Когда мать заходила в школу, он кидался к ней и объяснял, что я пропащий. "Ах ты, несчастный", — говорил он мне. "Простите, господин профессор, я вовсе не несчастный". "Ты еще узнаешь на том свете!" "Простите, господин профессор, есть один ученый, который сомневается, что есть тот свет". "Может быть, ты, наконец…" "Извините, господин профессор, вы только что назвали меня на «ты»!" "Вы не попадете на небеса!" "А что, если я получу отпущение грехов?" Я тогда очень любил ходить в церковь, бессознательно, из любви к архитектуре, наверное. Кто-то ему, видимо, рассказал об этом. Он просто представить себе не мог, что я там делаю, и заподозрил какую-то пакость. А я ходил туда от чистого сердца. Однажды я выхожу, а передо мной стоит Шварц. Он сказал мне: "Я уже считал тебя совсем пропащим, сын мой, но это не так". Это было как раз в то время, когда мне ни к чему было нарываться, потому что аттестат был на носу, и я не стал возражать…
  В пятнадцать лет… я начал диктовать своей сестре театральную пьесу. В Линце было "Общество отлученных от стола и постели": разводиться в Австрии было запрещено. Общество проводило собрания в знак протеста против этого варварства. Общественные сборища были запрещены. Разрешались только закрытые собрания в соответствии со вторым параграфом, а это значило, что в них могут участвовать только члены. Я зашел туда, выписал себе на входе членский билет, послушал, и меня охватило негодование. Оратор рассказывал про мужчин, которые были закоренелыми подлецами и от которых женщины по закону не имели права уйти. Я решил, что народ должен узнать об этом! Мой почерк прочитать было невозможно, поэтому я ходил взад-вперед по комнате и диктовал своей сестре. Там было множество сцен, которые я разукрашивал своей фантазией.
  "Послушай, Адольф, — сказала мне профессор Хаммитч, — такую вещь невозможно поставить!" Я не стал возражать, а потом в один прекрасный день сестра забастовала и сказала, что больше не будет писать. Так я и не дошел до конца. Для меня это была тема, с помощью которой можно было действовать на нервы профессору Шварцу. На следующий день я с возмущением стал выступать. Он сказал: "Я не понимаю, Гитлер, как вам вообще могла прийти в голову такая тема!" "Потому что это меня интересует!" "Вас это не должно интересовать! Ведь ваш отец умер!" "Я член общества". "Кто ты? Садитесь!" Он (Шварц. — Прим. автора) был у нас три года. А до этого был Зилицко… наш общий враг».
  В годы учебы в Линце, когда мировоззрение Гитлера получало первые очертания, он находился под впечатлением популярного лозунга Шенерера «Прочь от Рима» и впервые познакомился с шовинистскими аргументами пангерманистов, направленными против католической церкви. Теории и догмы находились еще за пределами его критического понимания как в Линце, так и в Вене и Мюнхене, так как для этого у него еще не было предпосылок. То, что его конкретные знания в этом вопросе были даже в 1924 г. достаточно слабыми, доказывают его формулировки в «Майн кампф», где он, например, в связи с движением «Прочь от Рима» говорит о чешских приходах и их духовных наставниках. В «Майн кампф», где антигабсбургские настроения Гитлера выступают совершенно неприкрыто, речь в принципе идет об антинемецкой позиции «бессовестной монархии» Габсбургов и якобы систематически проводимой ими «славизации» австрийского государства с помощью управляемой из Рима католической церкви, которая для претворения в жизнь своих планов пользовалась услугами чешских священников. Открыто критиковать учение и догмы католической церкви Гитлер начал только после того, как понял, что опубликование «Майн кампф» было политической ошибкой. Однако до конца жизни он восхищался «конституцией» католической церкви, ее организацией, достоинством ее священников и церковной роскоши. Его отношение к этой стороне церкви оставалось в 1945 г. таким же, как и в 1905-м. Ему импонировали целостность и историческая последовательность католицизма, который никогда не испытывал серьезной опасности: ни в связи с собственными ошибками и слабостями, ни в результате действий политических и религиозных противников и врагов, за исключением, пожалуй, Мартина Лютера. Несмотря на множество кризисов и «совершенно идиотскую духовную основу», как выразился Гитлер 31 марта 1942 г., «конституция» папства выдержала испытание. Совершенно очевидно, что ему в рамках рейха не нужна была католическая церковь как духовное учреждение. Ему хотелось иметь «немецкую церковь», контролируемую государством. Его устроила бы даже «абсолютная государственная церковь, как в Англии». Он уже, будучи молодым человеком, в период жизни в Австрии понял что римско-католическую церковь не переделать в государственную. Об этом свидетельствовали и результаты антиримской политики Шенерера. 6 апреля 1942 г. он констатировал, что «это просто скандал, что церкви в рейхе получают… государственные дотации» в размере 900 миллионов рейхсмарок в год. Что касается католической церкви, то эту сумму он намеревался после войны сократить до 50 миллионов марок [Гитлер назвал цифру в 900 миллионов марок с оговоркой: «Если я не ошибаюсь».]. Евангелическую церковь, которая вследствие семейных религиозных традиций Гитлера, родительского воспитания, школьного опыта находилась вне его поля зрения [Проблемой протестантизма Гитлер, по собственному признанию, занимался с 1908 по 1913 г.], по крайней мере до двадцати лет, он не считал «достойным партнером» [СЕПГ, напротив, спустя 15 лет обвинила евангелических священников в том, что они заключили союз с католицизмом, который «организовал длившиеся столетиями войны и убийства, охоту на ведьм и отлучение от церкви».] в борьбе против католической церкви. В качестве церкви для национал-социалистской Германии он уже в 1924 г. также не считал ее наилучшим решением. «Протестантизм лучше выражает нужды немецкого самосознания (чем католицизм. — Прим. автора), поскольку это заложено уже в его возникновении и традициях», — пишет он в 1924 г. в «Майн кампф» и тут же критически замечает: «Но он непригоден там, где защита национальных интересов осуществляется в сфере, которая либо отсутствует в его системе понятий, либо отрицается им по каким-либо причинам. Так, протестантизм всегда выступал за развитие германского самосознания... поскольку дело касалось внутренней чистоты, углубления национального духа и немецкой свободы... но он встречает в штыки любую попытку вырвать нацию из удушающих объятий ее смертельного врага, так как его позиция по отношению к еврейству более или менее определена его догмами. А между тем речь здесь идет о вопросе, без решения которого любые попытки немецкого возрождения были и останутся абсолютно бессмысленными и невозможными». Поскольку Гитлер не был знаком с немецким протестантизмом и не считал его историческим фактором, он не видел оснований корректировать свои представления о нем. Со времен Реформации вплоть до 1918 г. в отдельных землях существовали по-разному организованные и различные с точки зрения церковных ритуалов церкви, отвечавшие интересам правящих кругов. Возникшие в XIX веке в качестве своего рода замены немецкой национальной церкви, о которой так мечтали немецкие протестанты, Внутренняя миссия, Общество Густава-Адольфа и Евангелический союз, история которых была известна Гитлеру, он тем более не мог признать действенной альтернативой в силу своих взглядов. Поэтому он и не стал расчищать дорогу для объединения земельных церквей в 1918 г. после окончания эпохи кайзера, хотя имел для этого возможность. Некоторое время он питал надежду посадить на трон евангелического епископа Людвига Мюллера в качестве «Папы евангелической церкви» и воплотить в жизнь свою мечту о немецкой евангелической церкви. Однако, поняв, что его планы иллюзорны, он отказался от симпатий к евангелической церкви, которые он, как и Наполеон Бонапарт, питал к ней в первое время после прихода к власти, и перенес решение церковного вопроса на более отдаленное время, которое должно было наступить после победы. Наступившее после его смерти и падения рейха евангелическое единство в виде Немецкой евангелической церкви, которая, правда, просуществовала всего 20 лет, было невольным следствием его политики. Гитлер обвинял последователей Лютера, которых он называл «эпигонами», в том, что они в XX веке дали католической церкви новые возможности для расширения. Хотя самого Лютера он называет «великим человеком», но упрекает его в том, что он перевел Библию на немецкий язык, сделав тем самым «все это еврейское пустозвонство» доступным для каждого, и открыл двери для «духовных потрясений и религиозного безумия». Подобно Марксу и Энгельсу, он признает, что этот сын шахтера из Мансфельда «потряс основы» католической церкви, но не понял, что по историческим соображениям было необходимо последовательно идти по пути большой крестьянской войны.
  «Нам не повезло, — сожалел Гитлер 1 декабря 1941 г., рассуждая о греческой античности, — что наша религия убивает радость красоты. Протестантское ханжество еще хуже, чем католическая церковь» [Потребность Гитлера видеть вокруг себя прекрасное заходила настолько далеко, что даже адъютанты и обслуживающий персонал должны были иметь приятную внешность. Исключением был только его личный врач Тео Морелль.]. С позиций неоклассициста, знакомого с естественными науками, он сокрушается: «Философия, построенная в основном на античных воззрениях, стоит ниже научного уровня современного человечества». И тут же в сомнении задает вопрос, сможет ли научное познание когда-либо осчастливить человека, которому «либеральная наука» XIX века навязчиво внушала, что он повелитель мира. Однако он считает само собой разумеющимся, что самые различные верования могут сделать человека счастливым, и учит (совершенно вопреки своему образу действий), что политику необходимо быть терпимым в вопросах религии, а решение конфессиональных и церковных проблем следует оставить на откуп реформаторам, так как он не чувствует в себе призвания к этому. С тех пор как план «Барбаросса» стал развиваться не так, как он ожидал, а болезни начали доставлять все больше неприятностей, в его высказываниях по религиозным вопросам все чаще проскальзывают агрессивные нотки. Так, в декабре 1941 г. он заявляет: «Я не занимаюсь догматами веры, но и не потерплю, чтобы священник занимался земными делами. Надо так сломать организованную ложь, чтобы государство стало абсолютным властелином». Если в конце января 1942 г., когда вермахт ожесточенно сражался с ужасной русской зимой, он заявил, что не побоится открытой борьбы против церкви, когда для этого придет время, то в ноябре 1941 г. в узком кругу говорил: «Поскольку все потрясения приносят зло, я считаю, что лучше всего было бы безболезненно победить церковь в результате постепенного духовного просвещения». Церковным деятелям он после победы собирался объяснить, что «их царство не от мира сего». Как писал 23 сентября 1946 г. Иоахим фон Риббентроп, «после начала войны Гитлер запретил министерству иностранных дел обращать внимание на протесты Ватикана, которые касались положения церквей в оккупированных областях, поскольку Ватикан не признавал немецкого контроля над этими территориями... Борман, который возглавлял борьбу с христианскими церквями, убедил Гитлера в том, что министерство иностранных дел в переговорах с Ватиканом проявляет излишнюю уступчивость. Это зашло настолько далеко, что фюрер однажды был очень близок к тому, чтобы вообще изъять все переговоры с Ватиканом из ведения министерства иностранных дел и передать их партийной канцелярии или Розенбергу, чтобы обеспечить более жесткую политику в этих вопросах». После вторжения в Россию, объявления войны Соединенным Штатам и вступления в войну Японии Гитлер поведал, какое решение он бы считал идеальным, исходя из своих исторических взглядов: «Это состояние… в котором каждый знает, что он живет и умирает только ради сохранения своего биологического вида». В то же самое время он выдвигал следующую программу: «Война когда-нибудь кончится. Последней великой задачей нашего времени станет тогда решение проблемы церкви. Лишь тогда немецкая нация может считать свое будущее обеспеченным». В глубине души он не испытывал такой уверенности, которую демонстрировал перед всем миром. Ему вовсе не было безразлично, как реагирует католическая церковь на его мероприятия. «Я лучше на некоторое время выйду из лона церкви, — признавался он своем ближайшем окружении, — чем буду чувствовать себя обязанным перед ней». Вопрос бытия, который ввиду болезней все чаще занимал его после прихода к власти, не давал ему покоя особенно во время войны, поскольку не согласовался с другим его программным представлением — жить только ради сохранения биологического вида. В вопросах религии он постоянно находился в поиске, заигрывал с мусульманским понятием «рая» [Так, например, он сказал 13.12.1941 г.: «Ислам мог бы заставить меня поверить в небеса», а 5.6.1942 он заявил: «Любой разумный немец должен был бы за голову схватиться от того, что немецкий народ в результате происков евреев и болтовни священников приведен в такое состояние, над которым мы смеемся, наблюдая за воющими турецкими дервишами и неграми. При этом особенно раздражает то, что если в других частях земли религиозные учения Конфуция, Будды и Мухаммеда дают религиозно мыслящему человеку несравненно более широкую духовную базу, то немецкий народ попался на удочку теологических изысканий, в которых, нет никакой подлинной глубины». Сестра Евы Браун Ильза сообщает, что Гитлер часто говорил с Евой и с ней об исламе. Его многое привлекало в мусульманстве, например, то, что Мухаммед объявил себя противником иудаизма, постоянная готовность к войне и отказ от догм (за исключением одной-единственной). Однако установить, насколько хорошо Гитлер был знаком с мусульманством, не представляется возможным. Его отдельные высказывания не дают оснований для однозначного вывода.], подобно исламским мутазилитам, которые, считая разум источником познания религиозных истин, полагали, что справедливых аллах не вправе возлагать ответственность на наделенных волей людей, отстаивал воззрения, оправдывавшие его решения, что, совершая ошибки, он не лжет, а всего лишь заблуждается, так как только претворяет в жизнь навеянные на него божественным промыслом мысли. В христианском учении о превращении, восходящем ко 2-му Посланию к коринфянам (5, 17), он видит «верх безумия, когда-либо созданного человеческим мозгом», и считает метаморфозу «издевательством над божественной идеей», упрекает особенно ценимого национал-социалистами английского писателя и зятя Рихарда Вагнера Хьюстона Стюарта Чемберлена, которого он знал не только по книгам, но и лично, в том, что он совершенно не разбирается в сути христианства, и в том, что он «верит в христианство как в духовный мир». Он не верил ни в мессианскую сущность Христа, которого он объявил «арийцем» и высоко ценил как личность, ни в Троицу, ни в загробный мир. «Я ничего не знаю о потустороннем мире и достаточно честен для того, чтобы признаться в этом», — писал он в ноябре 1941 г. «Материально понятый потусторонний мир, — парадоксально рассуждает он, — несостоятелен хотя бы уже потому, что каждый заглянувший туда вынужден был бы испытывать муки от сознания того, что люди постоянно совершали ошибки». Невозможно установить, что происходило в душе Гитлера в последние часы жизни. Сестра Евы Браун Ильза была в результате рассказов Евы, многочисленных бесед с Гитлерам и личных впечатлений от него убеждена, что он молился вместе с Евой, прежде чем покончить с собой. Уже 24 октября 1941 г., спустя пять дней после того, как Сталин объявил в Москве осадное положение и потребовал защищать лишенный правительства город до последнего человека, Гитлер заявил, что большевики полагают, «будто могут одержать триумф над Всевышним... Но мы, откуда бы мы ни черпали свои силы, будь то из катехизиса или философии, имеем возможность сделать шаг назад, в то время как они со своим материалистическим мировоззрением в конце концов съедят друг друга».
  Несмотря на отступления Гитлера как от общепризнанных, так и от однозначно спорных учений и взглядов, можно составить целый каталог его духовных предшественников, начиная со времен стоиков. Таким образом, можно назвать только важнейшие имена деятелей XIX столетия, которые оказали влияние на его взгляды (за исключением религии и церкви, техники и военной экономики) и были источниками его взглядов и (частично) формулировок [Разумеется, этот список (как видно из предыдущего повествования) не претендует на полноту. В нем содержатся только важнейшие имена, постоянно встречающиеся при рассмотрении духовно-исторического мировоззрения Гитлера.]: Томас Роберт Мальтус (1766 — 1834), Карл фон Клаузевиц (1780 — 1831), Артур Шопенгауэр (1788 — 1860), Чарлз Дарвин (1809 — 1882), Грегор Мендель (1822 — 1884), Роберт Хамерлинг (1830 — 1889), с которым он к тому же состоял в родстве, Альфред Плётц (1860 — 1940), Вильгельм Бёлыне (1861 — 1939), Хьюстон Стюарт Чемберлен (1855 — 1927), Эрнст Геккель (1834 — 1919), Гюстав ле Бон (1841 — 1931), Зигмунд Фрейд (1856 — 1939), Рудольф Челлен (1864 — 1922), Уильям Магдугалл (1871 — 1938), Свен Гедин (1865 — 1952), Фритьоф Нансен (1861 — 1930), Ганс Хербигер (1860 — 1931) и Александр фон Мюллер (1882 — 1964).
  Однако попытка однозначно свести мировоззрение Гитлера к какому-то определенному учению или к личности определенного мыслителя, исследователя или писателя, объявить его чьим-то учеником неизбежно привела к бы к искажению реальных фактов. «Феномен Гитлера невозможно объяснить его социальным происхождением, школой, окружением в ранние годы и тем более тем фактом, что он был выходцем из определенного народа. В лучшем случае это может объяснить лишь частности. Общая проблема личности Гитлера этим не охватывается. Гитлер, если рассматривать его в общем, не был ни "мелким буржуа", ни "католиком", ни "немцем". Самое существенное в нем... определялось определенными задатками, определенными жизненными взаимосвязями, определенными решениями за и против, отдельными случайностями, благодаря которым стал возможным его уникальный взлет. Только изо всех этих околичностей, столкнувшихся воедино в одном человеке, можно попытаться понять Гитлера».
  Все почерпнутые Гитлером из книг мысли, которые он считал объективными и пригодными к реализации, он старался претворить в жизнь и втиснуть действительность в прокрустово ложе своего духовного мира, искаженного жизненными обстоятельствами. Придерживаясь в техническом и естественнонаучном плане оптимистических взглядов, которые ясно свидетельствовали о влиянии духовных и научных достижений XIX века, он вряд ли сомневался в возможности реализации своих целей. Он придавал новый смысл традиционным понятиям и взглядам, формулировал новый смысл и основу жизни, представлял собственные воззрения как богоугодные, а самого себя как инструмент провидения, начал войну (слишком рано), истребил множество евреев как вредных насекомых, лишал свободы, кастрировал и стерилизовал множество мужчин и женщин, убивал больных, боролся с церковью, заставил юстицию слепо повиноваться себе, регламентировал общественное мнение, искусство и архитектуру, манипулировал массами и способствовал упадку буржуазной морали. Хотя он совершил целый ряд грубых ошибок, ложно оценивал объективную реальность и привел мир к конфронтации, ему удалось добиться многих удивительных успехов. Особые личные, национальные и международные обстоятельства, необычайная притягательная сила Гитлера, его невероятно сильная воля, способность удерживать власть, дезинформировать мировую общественность, подчинять себе людей, наполнять их надеждами и гордостью, обещать им новый привлекательный мир и в действительности давать им много положительного, изображать собой воплощение народной воли, сформированной им же самим или от его имени в течение многих лет перевешивали разум и чувство реальности.
  Здесь напрашивается вопрос, сколько языков понимал Гитлер и что он мог прочесть на иностранных языках. Французским языком он занимался в течение 5 лет по 5 часов в неделю в реальных училищах Линца и Штайра. В июле 1904 г. перед переводом в четвертый класс и переездом в Штайр, где французский язык в тамошнем училище преподавал профессор Кениг, ему в возрасте 15 лет пришлось выдержать переэкзаменовку по этому предмету, что говорит о том, что французский язык не принадлежал к его любимым предметам, о чем он и пишет в «Майн кампф». То, что учитель Грегор Гольдбахер прямо указывает на этот факт в своих воспоминаниях от 29 января 1941 г., позволяет предположить, что знания французского языка у Гитлера в период учебы были вовсе не такими уж безнадежными. В противном случае Гольдбахер в 1941 г. предпочел бы опустить этот момент. Август Кубицек вспоминал: «Французский был… единственным иностранным языком, который Адольф Гитлер когда-либо учил, точнее сказать, вынужден был учить (в младших классах)». То, что молодой Гитлер позднее в какой-то степени владел французским, подтверждается данными многих его знакомых до 1918 г. Сдававший Гитлеру комнату в Мюнхене Йозеф Попп, который до 1914 г. жил и работал в Париже и владел французским языком, имел достаточно возможностей, чтобы оценить знания 24-летнего Гитлера во французском. Однополчанин Гитлера Ганс Менд, который, как и Райнхольд Ханиш, распространял отрицательные слухи о Гитлере, рассказывал одному из своих знакомых, что Гитлер во время войны даже в моменты острой опасности умело и уверенно использовал знания французского языка, которые он за четыре года, проведенные на Западном фронте во Франции, сумел усовершенствовать, выполняя обязанности посыльного в штабе и общаясь с местным населением. Гитлер, без сомнения, прочел некоторые книги и статьи, выпущенные до 1914 г. на французском языке, что подтверждается путем сопоставления дат этих публикаций и высказываний Гитлера либо об авторах, либо о поднимаемых ими проблемах.
  Судя по учебным программам и дневникам, Гитлер не учил английский язык ни в Линце, ни в Штайре. Однако по некоторым данным он уже к 1913 г. владел английским «для домашнего употребления». Где и когда он выучил этот язык, установить не удалось. Живший в Америке и говоривший, по-английски Йозеф Попп-младший спустя 53 года на удивление положительно оценивал знание Гитлером английского языка. По просьбе Гитлера он в 1913 — 1914 гг. часто приносил ему английские книги и другие публикации из мюнхенских архивов и библиотек. Английский племянник Гитлера Патрик, правда, утверждал 5 августа 1931 г. в газете «Пари суар», что Гитлер сам сказал ему летом 1930 г., будто знает по-английски «только 4 слова — good morning и good night» (доброе утро и добрый вечер), но это, разумеется, не так. Высказывания Гитлера (например, в главе 11 «Майн кампф») об организации масс, на что, как известно, оказала большое влияние изданная в 1920 г. в Кембридже книга Макдугалла «Групповое мнение», указывают на то, что ему были известны основные положения этой книги, которая не была переведена на немецкий язык. Журналист Карл Виганд, писавший для американских газет и бравший в январе 1930 г. интервью по вопросам пунктов программы НСДАП, имевших антисемитскую направленность, в номере «Нью-Йорк Америкэн» от 5 января 1930 г. приводит ответы Гитлера, которые тот давал на английском языке. Безусловно доказанным можно считать тот факт, что Гитлер позднее (будучи уже фюрером и рейхсканцлером) охотно смотрел английские и американские кинофильмы и читал в оригинале английские, американские и французские газеты.
  Ганс Северус Циглер, имевший высшее образование, говоривший по-английски и лично общавшийся с Гитлером в течение более чем двадцати лет, даже утверждает в своей очень субъективно окрашенной книге «Адольф Гитлер в моих воспоминаниях»: «Трудно даже предположить, чтобы филолог, изучавший в институте английский язык на протяжении нескольких семестров, владел этим языком лучше (чем Гитлер. — Прим. автора)». То, что Гитлер порой довольно пространно говорил о духе и структуре английского, французского и итальянского языков, мало что значит в свете его натуры. Так, например, 7 марта 1942 г. он, в Соответствии с записями Хайма, сравнивал немецкий язык как с английским, так и с итальянским и пришел к выводу, что английскому языку не хватает способности выражать мысли, выходящие за рамки общепризнанных фактов и представлений [Гитлер, влрочем, очень положительно оценивал английский язык, потому что он самый простой и ясный в выражениях и самый мужской по звучанию.], в то время как итальянский, будучи «языком музыкантов, звучит прекрасно с фонетической точки зрения», но в переводе представляет собой «ничего не говорящую чепуху». Правда, язык Муссолини он, по данным Франка, оценивал «как очень красивый итальянский» и утверждал даже, что он бы не смог так говорить по-немецки.
  Некоторые соратники, знавшие Гитлера до 1924 г., утверждают, что он еще до написания «Майн кампф» занимался идишем и ивритом. Документальных доказательств этому не существует. Беседы Гитлера с Дитрихом Эккартом, описанные им в книге «Большевизм от Моисея до Ленина. Диалоги с Адольфом Гитлером», свидетельствуют, однако, что Гитлер приводил в подтверждение «правильности» своего антисемитского мировоззрения не только исторические или псевдоисторические, но и филологические «доказательства». В этих «диалогах», которые помимо всего прочего свидетельствуют об очень хорошем знании Гитлером Библии [Гитлер 5.6.1942 г. во время одной из своих застольных бесед сожалел о том, что Библия в результате перевода стала доступной для каждого и, таким образом, внесла религиозный бред и духовное смятение в умы множества людей.], он приводит имена известных еврейских исторических личностей в их древнееврейской форме, чем он потом с удовольствием занимался и в своих «застольных беседах». Так, например, в беседе с Эккартом он сказал об апостоле Павле, что тот был «кандидатом в раввины», что его на самом деле звали Шаулем, затем он стал называться по-латински Саулом или Савлом, а «впоследствии стал Павлом», что «заставляет задуматься». Ему чудилась в этом еврейская хитрость, и это, по его мнению, доказывало свойство еврейской натуры. О том, что Павел был евреем, «иудеем из Тарса», он и сам признавал, называя себя «иудеем из иудеев, по закону фарисеем» (Филон, 3,5). То, что он был кандидатом в раввины, учеником («у ног») раввина Гамалиэля I, Гитлер, очевидно, почерпнул из Деяний Апостолов, которые не могут рассматриваться как надежный исторический источник, хотя не может быть спора о том, что Павел учился в раввинской семинарии в Иерусалиме, где жила его замужняя сестра.
  Ссылка Гитлера на «кандидата в раввины Шауля» характерна не только для его способа аргументации, направленного на достижение эффекта, но и для его ассоциаций. Родители Павла были членами еврейской общине в Тарсе, где семья имела гражданство как Тарса, так и Рима, благодаря чему была защищена от унижений и в любое время имела право направить жалобу императору. «Возможность получения римского гражданства, появившаяся со времен Августа, значила в то время очень многое и существенно отличала молодого человека (Павла. — Прим. автора) от бедных галилейцев, стоявших во главе первообшины». Уже эти рассуждения Гитлера, нашедшего связь между тем фактом, что еще не обращенный в веру «Шауль жестоко преследовал едва зародившуюся христианскую общину», и сменой имени на Павла, демонстрируют, каким образом он произвольно изменял документально подтвержденные исторические факты с помощью некоторых знаний языка и истолковывал их на свой лад, если они не вписывались в рамки его представлений. То, что Гитлер в дискуссиях порой не только использовал еврейские слова (например, в диспуте с Эккартом употреблял слово «pea» в значении «близкий», «соплеменник»), но и этимологически интерпретировал их, не может служить доказательством, что он самостоятельно занимался еврейской этимологией. Недвусмысленная ссылка Эккарта на то, что Гитлер почерпнул эти знания из основанного им в конце 1918 г. антисемитского журнала «Ауф гут дойч», носившего красноречивый подзаголовок «Еженедельник за порядок и право», может быть безусловно принята как исчерпывающее объяснение. Для художника Гитлера, который мыслил исключительно образами и обладал поразительной памятью, не составляло особого труда выучить в относительно короткие сроки достаточный запас еврейских слов (и букв), которые могли в дальнейшем оказать ему помощь.
  То, что Гитлер в период с 1919 по 1924 г. не мог самостоятельно понять из иностранных публикаций, ему могли разъяснить его владеющие иностранными языками и опытные друзья Герман Эссер, Дитрих Эккарт и Эрвин фон Шойбнер-Рихтер [Погибший во время путча друг Гитлера доктор фон Шойбнер-Рихтер помог ему установить важные контакты с видными покровителями.]. Герман Эссер, единственный из них, кому удалось пережить 1923 г., подтверждал спустя двадцать пять лет после своей первой встречи с Гитлером, что это в действительности так и было.
  Иностранные слова Гитлер употреблял охотно и всегда правильно, хотя и не всегда грамотно писал их. По данным Генриха Хайма, 7 марта 1942 г. в одной из «застольных бесед» в «Вольфе-шанце» он заявил, что «мы должны радоваться», что благодаря иностранным словам «располагаем богатыми средствами выражения оттенков», и должны быть благодарны, что «иностранные слова, ставшие для нас понятиями, добавляют новые краски в речь». «Представьте себе, — говорил он, — что мы начнем искоренять иностранные слова. Где та граница, где нужно сделать остановку? Я уж не говорю об опасности ошибок относительно корней слов… Если вместе с понятием из иностранного языка позаимствовано слово, укоренившееся у нас, и если оно звучит хорошо, то это можно только приветствовать как средство обогащения нашего языка». Чтобы избавить людей от трудностей при написании иностранных слов, которые он и сам испытывал, Гитлер требовал, чтобы их написание совпадало с произношением, чтобы каждый мог их правильно произнести.
  То, что Гитлер хранил свои знания языков буквально «в тайне», объяснялось его мнением, что великие личности, демонстрируя свои несовершенные способности и знания, теряют авторитет и значимость. Своей секретарше Кристе Шредер он доверительно сказал, что может понимать не слишком быструю английскую и французскую речь. Старший переводчик Пауль Отто Шмидт считал, что «Гитлер каким-то образом замечал, когда интерес его собеседников начинает ослабевать». Когда иностранные партнеры Гитлера по переговорам, например регент Хорти, владели немецким языком, он отказывался от услуг переводчика. Время, пока делался перевод на переговорах, он использовал для того, чтобы обдумать и сформулировать ответ, так как в общих чертах уже понял, что сказал его собеседник (английский или французский). Он придавал большое значение умению политика не только молниеносно принимать решения, но и точно формулировать их, хотя при этом порой отходил от темы и затрагивал второстепенные вопросы и проблемы. Андреас Хильгрубер, работая над документальной книгой «Государственные деятели и дипломаты в гостях у Гитлера», пришел к следующему выводу: «Гитлер обладал искусством употреблять слова, скрывавшие его намерения и изображавшие вещи в таком свете, который отвечал его тактическим целям в данной беседе». Нет необходимости еще раз подчеркивать и доказывать, что его знаний французского и английского языков было для этого недостаточно.
  С пунктуацией и орфографией у Гитлера дело обстояло так же, как и у большинства художников. Его отношение к правописанию и в годы занятий живописью, и позже отличалось небрежностью, легкомысленностью и непоследовательностью. Слова, которые он в молодости писал правильно, если нужно было произвести хорошее впечатление или вызвать положительную реакцию, он нередко писал с ошибками, когда не ставил перед собой такую цель. Достаточно бегло посмотреть на его письмо того времени, чтобы с первого взгляда сказать, по какому поводу оно написано. Если почерк красивый, то все слова, правильность написания которых ему была известна, написаны грамотно. Если письмо написано небрежным почерком, то слова изобилуют ошибками. Позднее, в конце двадцатых годов, эти различия сглаживаются. Трудно однозначно ответить, почему он зачастую вопреки своему желанию делал орфографические ошибки. Можно лишь предположить, что за этим стояло неосознанное желание воспротивиться обязательным правилам, которые установил не он сам. Во всяком случае, это ярко выраженная черта его характера, которая позволяет точно проанализировать его почерк. После окончания школы Гитлер был в состоянии писать безупречные с орфографической точки зрения письма. Однако в пунктуации он постоянно делал множество ошибок, как и большая часть художников, в том числе с высшим образованием, у которых расстановка знаков препинания определяется зрительными образами.
  Написанные им до 1908 г. письма и открытки своему другу Кубицеку относятся как к одной, так и к другой категории. Особое место среди ранних писем занимает благодарственное послание, которое он направил женщине, представившей его в 1908 г. профессору искусства Роллеру. В нем нет ни единой ошибки.
  В его письмах с фронта во время первой мировой войны содержится, несмотря на их необычно большой объем, меньше орфографических ошибок, чем в его коротких довоенных письмах, хотя ему приходилось употреблять в них множество иностранных слов, названия французских населенных пунктов, новые понятия, имена и формулировки, а на фронте у него наверняка не было учебников правописания.
  В рукописи «Майн кампф», написанной в 1924 — 1925 гг., немало ошибок, хотя и неясно, на чей счет их отнести. Дело в том, что текст писал не сам Гитлер, а его соратники, сидевшие вместе с ним в ландсбергской тюрьме. В том, что в последующих изданиях вплоть до 1939 г. на 800 страницах было сделано более 2500 корректорских правок, преимущественно стилистического характера, не только его вина.
  Однако полностью на совести Гитлера орфографические ошибки в сотнях записках, которые он писал после 1919 г., готовясь к своим речам. И здесь дело не только в официальном австрийском правописании.
  К моменту, когда австриец Гитлер стал гражданином Германии и правительственным советником в Брауншвейге, он владел немецким правописанием не хуже, чем большинство его сверстников-интеллектуалов с высшим образованием. Его способность находить подходящий для ситуации стиль, умение давать образные впечатляющие описания, доносить до читателя живые образы всегда отличались высокой степенью развития. «Какими глазами они на нас уставились! — писал он в 1914 г. своей мюнхенской квартирной хозяйке, описывая свою первую встречу с пленными французами. — Эти парни просто не могли поверить, что у нас еще так много войск. А вообще-то среди них в основном были очень рослые фигуры. Это остатки французских элитных войск, взятые в плен в самом начале нашего похода». Он поразительно часто любил заниматься чужими проблемами, которые не зависели от его решений. При этом он делал то, чего никогда не мог терпеть у других людей: ныл и критиковал, давал советы и подсказывал решения, на выполнение которых никак не мог повлиять. «Здесь мы закрепимся, — писал он с фронта, — до тех пор, пока Гинденбург не измотает Россию. Потом наступит расплата. В нескольких километрах за нашим фронтом полно наших свежих молодых войск. Их пока берегут и как следует обучают… а потом уж начнется пляска». «Сегодня... мы отправляемся в четырехдневный путь по железной дороге на фронт, — писал он после прохождения начальной военной подготовки в 1914 г.,— вероятно, в Бельгию... Надеюсь, что доберемся и до Англии». За четыре года до этого, в августе 1908 г., он спрашивал в письме своего друга Кубицека: «Ты читал последнее решение общинного совета относительно нового театра? Мне кажется, что они решили еще раз подлатать старые обноски. Но у них это не выйдет, потому что они больше не получат разрешение от властей. Во всяком случае, вся болтовня их благородий доказывает, что они разбираются в деле, как бегемот в игре на скрипке. Если бы мой учебник по архитектуре не был так затрепан, я бы упаковал его и выслал им со своими замечаниями».
  Вплоть до 1914 г. недоверчивый, критичный, полный фантазий и творческих замыслов ум Гитлера занят возведением мостов, зданий и сооружением площадей. Хотя в определенной степени он допускал различные версии по мелочам, но в целом отличался упрямством в выборе путей и целей. С 1914 по 1918 г. его интерес в соответствии с обстоятельствами переключился на военные аспекты, оценку которым он давал также с твердых и непреклонных позиций, как это было до 1914 г. в отношении архитектуры и изобразительного искусства.
  Из писем Гитлера периода 1905 — 1918 гг. ясно видно, что писал их человек, страдавший отсутствием контактов и проявлявший внимание к людям только в том случае и до тех пор, пока они были для него полезны и делали то, что он считал правильным. О здоровье своих адресатов он справлялся лишь мимоходом [Интерес Гитлера к людям ограничивался обычно передачей приветов и формулами вежливости.], а их мнением вообще не интересовался. Он не искал обмена мнениями и не испытывал потребности сомневаться в своих суждениях. Ему нужны были только слушатели, интересующиеся его проблемами и бессловесно внимающие его точке зрения. Поскольку он умел это делать мастерски, критика в его адрес раздавалась очень редко — и чаще всего слишком поздно. Он писал, как все художники, которые не только видят окружающий мир в упрощенном и абстрактном виде, но и умеют красочно передать свои впечатления о нем. В своем на удивление небрежном и изобилующем ошибками письме с фронта мюнхенскому хозяину квартиры он так описывает позиции между Мессином и Витшете во Франции: «Местность частично равнинная, частично слегка холмистая, заросшая кустами и рядами деревьев, вроде аллей. Из-за вечного дождя (зимы здесь не бывает), близости моря и низменного расположения луга и поля похожи на бездонные трясины, а дороги по щиколотку покрыты жидкой грязью. Сквозь эти болота тянутся ряды окопов нашей пехоты, путаница блиндажей и траншей со стрелковыми позициями, ходы сообщения, проволочные заграждения, волчьи ямы, минные поля... Часто по ночам по всему фронту начинается пушечная канонада. Сначала вдалеке, потом все ближе и ближе, постепенно к ней добавляется винтовочный огонь, а через полчаса все постепенно стихает, только многочисленные осветительные ракеты светят вдалеке. На западе видны лучи больших прожекторов и слышится беспрерывный гул тяжелых морских орудий».
  В рамках этого рассмотрения имеют значение и конспекты речей, которые Гитлер собственноручно готовил в ранние годы. С первого же взгляда видно, что их писал человек, обладающий необычайной памятью и знающий окончание речи уже в тот момент, когда пишет первую фразу. Эти конспекты нужны были Гитлеру только для того, чтобы напомнить о последовательности аргументов. Для этого ему было достаточно отдельных существительных, порой коротких предложений или устойчивых словосочетаний. Прочитав одно из таких ключевых слов, он реагировал буквально как автомат [Гитлер в течение многих лет так перенапрягал голос, что его отоларинголог Дермитцель в 1932 г. по медицинским соображениям порекомендовал ему срочно заняться постановкой голоса под руководством оперного певца Пауля Девриена (настоящее имя Пауль Штибер-Вальтер), чем Гитлер и занимался в время одной из своих предвыборных поездок с апреля по начало ноября 1932 г. в течение примерно 100 дней.]. В голове у него моментально всплывала вся нужная информация: имена, цифры, факты, детали, взаимосвязи, образные представления, примеры, речевые обороты — короче говоря, все, что отличает выдающегося оратора. Каким образом он составлял планы своих речей, прежде чем в 1930 г. начал диктовать их машинисткам, показывает приведенный выше конспект одной из его ранних речей о «еврейском господстве и обнищании народа».
  Позднее, после прихода к власти, Гитлер диктовал свои речи, иногда не пользуясь записями и на одном дыхании, прямо на пишущую машинку. Его секретарша Криста Шредер подробно описала французскому следователю Альберу Цоллеру в 1945 г., как это обычно происходило. Обычно Гитлер оттягивал диктовку вплоть до последнего часа. Ему постоянно приходилось напоминать о сроке. Он постоянно отговаривался тем, что необходимо еще включить в речь последние сообщения послов, оценить соответствующую политическую ситуацию. Вплоть до последней минуты в нем шла работа мысли, тщательно скрытая от окружающих. Он размышлял над аргументацией, делал пометки, старался найти наилучшие формулировки [Секретарша Гитлера Иоганна Вольф, служившая ранее у друга Гитлера Дит-риха Эккарта, подтвердила эти данные Шредер на допросе у Кемпнера 1.7.1947 г. (не зная содержания сведений, сообщенных Кристой Шредер).]. Когда подходило время, он вызывал звонком двух хорошо отдохнувших секретарш, чаще всего Кристу Шредер и Иоганну Вольф. Прежде чем начать диктовать, он беспокойно ходил взад-вперед, поправлял стоявшие в кабинете во множестве статуэтки на военные темы, останавливался перед потртетом Бисмарка работы Франца фон Ленбаха, снова начинал ходить, потом вдруг в напряжении застывал на месте и начинал говорить. Уже во время диктовки он «репетировал» свои выступления. Даже обычные для многих его выступлений припадки злости его секретаршам приходилось испытывать на себе, записывая его речь. Он начинал, как и перед публикой, спокойно и сосредоточенно, находясь в физическом напряжении, словно спринтер перед стартом. Затем в нем просыпался природный талант страстного оратора. Он забывал об окружающих, выстреливал фразу за фразой, словно боясь понапрасну потратить свое время.
  С последним предложением с него словно спадала ноша. Он снова успокаивался, чаще всего хвалил своих изможденных секретарш, делал им комплименты и порой приглашал на обед. Он опять был «нормальным» человеком, и все окружающие возвращались к нормальной работе. Опасность попасть под вспышку энергии Гитлера, испытать на себе его тиранический гнет проходила. Не случайно лишь немногие секретарши были. в состоянии записывать вслед за Гитлером. Многие буквально дрожали, чувствовали себя скованно и стесненно, сильно нервничали и не успевали за ним. Как только он замечал это, он прерывал диктовку под различными предлогами, чтобы не дать почувствовать секретаршам, что прекратил работу из-за них.
  Будучи уже в уравновешенном и спокойном состоянии, он спустя несколько часов вручную корректировал текст. Порой работа над текстом продолжалась вплоть до самого выступления. Последний штрих он зачастую делал в самую последнюю минуту. Если его рукописные конспекты речей начала двадцатых годов можно без труда прочесть, то о рукописных коррективах и вставках в машинописные тексты после 1939 г. этого сказать нельзя. Ему и самому порой было трудно впоследствии разобрать, что он написал незадолго до этого, и дело, видимо, не только в том, что с возрастом у него стало ухудшаться зрение.
   ПРОДОЛЖЕНИЕ СМОТРИ — ГЛАВА 6. ЭТАПЫ ПОЛИТИКА И ГОСУДАРСТВЕННОГО ДЕЯТЕЛЯ.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"