Герлис Алекс : другие произведения.

Венские шпионы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
   
  Венские шпионы
   
  Алекс Герлис
  
  
  
  
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
   
  Другие книги Алекса Герлиса
   
   
  Романы
   
  Лучшие из наших шпионов
   
  Швейцарский шпион
   
   
  Разжечь синглы
   
  Чудо Нормандии
  
  
  
  
  Автор
   
  Алекс Герлис был журналистом BBC более 25 лет, прежде чем уйти, чтобы сосредоточиться на писательстве. В 1994 году он участвовал в подготовке репортажа BBC из Нормандии о 50 - летии Дня Д, событии, которое вдохновило его на создание его первого романа « Лучшие из наших шпионов» (2012).
  Его второй роман « Швейцарский шпион» (2015) также является шпионским триллером, действие которого происходит во время Второй мировой войны и основано на реальных событиях. «Швейцарский шпион» — это приквел к «Лучшему из наших шпионов», сюжет которого вращается вокруг планов Германии по вторжению в Советский Союз в 1941 году. Обе книги занимают видное место в чартах бестселлеров Amazon и получили более 1200 отзывов на Amazon. Он также является автором книги «Чудо Нормандии» , опубликованной в 2014 году как документальный сингл Kindle.
  В «Венских шпионах» есть ряд персонажей из « Швейцарского шпиона» , в частности майор Эдгар (который также появляется в « Лучшем из наших шпионов ») и советский агент Виктор Красоткин.
  Алекс Герлис живет в Лондоне, женат, имеет двух дочерей и представлен Гордоном Уайзом в литературном агентстве Кертиса Брауна. Теперь, когда его команда, наконец, вернулась в Футбольную лигу, он счастлив признать, что болеет за «Гримсби Таун» — впервые увидев их игру еще до того, как Англия выиграла чемпионат мира.
   
  Facebook.com/alexgerlisавтор
  Твиттер: @alex_gerlis
  www.alexgerlis.com
  
  
  
  
  Содержание
   
  Список главных героев
  Пролог
  Глава 1
  Глава 2
  Глава 3
  Глава 4
  Глава 5
  Глава 6
  Глава 7
  Глава 8
  Глава 9
  Глава 10
  Глава 11
  Глава 12
  Глава 13
  Глава 14
  Глава 15
  Глава 16
  Глава 17
  Глава 18
  Глава 19
  Глава 20
  Глава 21
  Глава 22
  Глава 23
  Глава 24
  Глава 25
  Глава 26
  Глава 27
  Глава 28
  Глава 29
  Глава 30
  Эпилог
  Примечание автора
  
  
  
  Список главных героев
   
  Рольф Эдер
  Австрийский, британский агент. Псевдоним: Герд Шустер
   
  Катарина Хох
  Немецкий, британский агент. Псевдоним: Анна Шустер
   
  Эдгар
  офицер британской разведки
   
  Сэр Роланд Пирсон
  Глава разведки Даунинг-стрит
   
  Кристофер Портер
  босс Эдгара
   
  Бэзил Ремингтон-Барбер
  Агент МИ-6 в Швейцарии
   
  Джордж Уитлок
  Бывший глава МИ-6 в Вене
   
  Криспин Мередит
  тренер МИ-6
   
  Фаулер
  Офицер МИ5 в Пентонвилле
   
  Невилл Понсонби
  Агент МИ-6 в Москве.
   
  Вернон Ванслейк
  Британский шпион в Вене
   
  Сестра Урсула
  Монахиня и британский шпион в Вене
   
  Виктор Красоткин
  Мастер русской разведки. Псевдоним: Отто Шнайдер
   
  Илья Бродский
  начальник Красоткина
   
  Иоганн Коплениг
  Председатель Коммунистической партии Австрии
   
  Ирма
  Тайный коммунист и друг Виктора в Вене
   
  Пол сантехник
  Тайный коммунист в Вене
   
  Фрида Браунер
  Невеста Рольфа Эдера и член ячейки сопротивления Аида.
   
  Иоахим Ланг
  Член ячейки сопротивления Аида. Кодовое имя: Ахерон
   
  Эрнст Ланг
  Отец Иоахима Ланга
   
  Манфред Беккер
  Член ячейки сопротивления Аида. Кодовое имя: Стикс
   
  Ганс
  Школьник, член ячейки сопротивления Аида
   
  Ян Кухар
  Шкипер словацкой угольной баржи
   
  Алоис
  Член ячейки сопротивления Hades на заводе Heinkel
   
  Франц Йозеф Майер
  Бывший член ячейки сопротивления Аида
   
  Вольфганг Фишер
  Бывший член ячейки сопротивления Аида
   
  Алексей Абелев
  офицер НКВД
   
  Хьюберт Лейтнер
  Видный австрийский политик
   
  Фрау Граф
  Владелец конспиративной квартиры в Веринге
   
  Фрау Эггер
  Консьерж в Леопольдштадте (сын: Отто Эггер)
   
  Уолтер Баумгартнер
  Немецкий шпион в тюрьме Пентонвилля
   
  Джеффри Хейфилд-Смит
  адвокат Баумгартнера
   
  Вильгельм Фукс
  Контакт Вальтера Баумгартнера в Вене
   
  Иоганн Винклер
  Менеджер шляпного магазина
   
  Август Отто Унгер
  Юрист и бывший одноклассник Рольфа Эдера
   
  Вольфганг Плашке
  Управляющий Bank Leu в Вене
   
  Франци Ландауэр
  Друг Фриды Браунер. Псевдоним: Анна Вагнер
   
  Карл Штробель
  Офицер венского гестапо
   
  Штрассер
  Офицер венского гестапо
   
  Доктор Рудольф
  врач венского гестапо
   
  Франц Йозеф Хубер
  Начальник венского гестапо (до декабря 1944 г.)
   
  Рудольф Милднер
  Начальник венского гестапо (с декабря 1944 г.)
   
  Андреас Шварц
  офицер полиции Вены
   
  Доктор Питер Соммер
  Нацистский врач в детской больнице
   
  Отец Бартоломео
  священник Ватикана
   
  сэр Перси
  Британский дипломат в Ватикане
   
  Джордж Харман
  Хирург, Лондон
   
  Капитан Генри Стил
  5-й пехотный полк, армия США
   
  Монтсе
  Испанский заключенный в Маутхаузене
   
  Мари
  Французский пленник в Маутхаузене
   
  Юлия
  Русский заключенный в Маутхаузене
  
  
  Пролог
   
  Цюрих и Линц, март 1944 г.
   
  «Помните, что вы должны быть женаты друг на друге, поэтому, пожалуйста, действуйте соответственно», — сказал Бэзил Ремингтон-Барбер. «Не делайте вид, что вы незнакомцы. Судя по вашим документам, вы женаты уже шесть лет, так что можно ожидать случайных ссор. Он сделал паузу, чтобы позволить себе небольшой смешок. «На самом деле, я могу заверить вас из личного опыта, что несколько ругательств время от времени являются нормой!»
  Прощальный совет агента МИ-6 был дан, когда они стояли в задней части железнодорожного вокзала в Цюрихе, ожидая посадки мюнхенского поезда. Они нашли тихое местечко недалеко от киоска, торгующего газетами.
  В это время паровоз на ближайшей к ним платформе громко свистнул, и к ним покатилось густое облако белого пара. Когда оно, наконец, утихло, Ремингтон-Барбер ушел. Рольф огляделся, ища его, но Катарина взяла его за руку и притянула к себе.
  — Пошли, — сказала она. «Пойдем на нашу платформу. Улыбайтесь и иногда смейтесь. Может, тебе стоит нести оба чемодана. Вот, позволь мне поправить тебе волосы.
   
  ***
   
  «Она хорошая и смелая», — заверил его Ремингтон-Барбер в конспиративной квартире несколькими днями ранее, когда Рольф изо всех сил пытался переварить новость о том, что с 1938 года он женат на женщине, с которой ему еще предстояло встретиться. — На самом деле она была нашим агентом в Штутгарте, но вы никогда не встречались. Она немка, но живет в Швейцарии с 1941 года, так что для целей ее идентификации она швейцарско-немка из Цюриха. У тебя тоже есть швейцарский паспорт. Ваша легенда показывает, что вы встретились в 1936 году и поженились в 1938 году. У вас есть все документы для этого - и, кроме того, ее аккредитация медсестры восходит к 1932 году. Если кто-то потрудится проверить эти записи, он выдержит некоторую проверку, хотя, конечно, можно было бы волноваться, если бы кто-то почувствовал необходимость проверить вещи до такой степени. Когда вы приедете в Вену, этот парень Вольфганг Плашке встретит вас и все уладит.
  «Важно, — он сильно хлопнул Рольфа по колену, — чтобы вы оба были полностью уверены в своей легенде для прикрытия. Если вы в это верите, то и другие люди с большей вероятностью поверят».
   
  ***
   
  Они знали, что начальная часть их путешествия будет самой трудной: пересечение границы с Германией станет первым испытанием их новой идентичности. Они оказались в шестиместном купе с двумя пожилыми швейцарскими дамами и толстым немецким бизнесменом. Поезд шумно остановился на железнодорожной станции Шаффхаузен, прямо на швейцарской стороне границы.
  Первыми прошли швейцарские пограничники, проверившие у всех документы, а за ними в купе вошли немцы: двое полицейских в форме и офицер гестапо в штатском, которые спросили двух швейцарских дам о цели их визита в Рейх. Навестить старшую сестру, которая живет недалеко от Мюнхена . Офицер гестапо кивнул, возвращая им паспорта. Все было в порядке и у бизнесмена, который обменивался с немцами восторженными «Хайль Гитлер».
  — Вы когда-нибудь были в Вене? — спросил он Рольфа.
  Рольф покачал головой. Офицер гестапо был невысокого роста с необычно приплюснутым носом и постоянно теребил воротник. Он проверил паспорт Рольфа и кивнул.
  — А зачем вы посещаете Рейх?
  'Работа. Я работаю в Bank Leu в Цюрихе, и меня перевели в Вену. Моя жена медсестра и…
  Офицер гестапо вернул ему документы Рольфа и повернулся к его жене, которая передала ему свой паспорт. Он листал ее бумаги, проводя пальцем под воротником, словно пытаясь расстегнуть его. — Ну что ж, — объявил он и, щелкнув головой, развернулся на каблуках и вышел из купе в сопровождении двух мужчин в форме.
  Катарина мягко сжала колено Рольфа и коротко улыбнулась, и они оба приложили усилия, чтобы не выглядеть слишком облегченно. Однако через минуту они услышали крики в коридоре возле своего купе и движение дальше по вагону. В дверях их купе появился взволнованный невысокий офицер гестапо.
  'Ты!' он указывал на нее. 'Пойдем со мной!'
  Рольф открыл рот, чтобы что-то сказать, и почувствовал, как ее рука крепко сжала его колено, а ногти впились в ткань его брюк.
  «Давай быстрее. Оставь свою сумку, поторопись.
  Рольф встал.
  'Нет! Ты оставайся там, только она.
  Две швейцарские дамы изо всех сил старались не смотреть на Рольфа, а немецкий бизнесмен неловко улыбался. Рольф пересел на сиденье у окна. Он мог видеть только трех или четырех немецких полицейских, бегущих по рельсам к поезду. В поезде послышался шум хлопающих дверей вагона и крики.
  Рольф попытался привести в порядок свои мысли: очевидно, ее арестовали, и, конечно, это был только вопрос времени, когда за ним придут. Поезд все еще был в Швейцарии, но только что. Насколько он мог судить, вся активность происходила в передней части поезда, в той части, которая ближе всего к Германии. Если он сейчас выскользнет из кареты и двинется в тыл, возможно, ему удастся сбежать. Это означало бы бросить свою спутницу, но что он собирался делать: ждать, пока его арестуют вместе с ней? Он выглянул в окно, но ничего не увидел. Дальше в поезде все еще царила суматоха, и он решил выйти из купе, хотя бы посмотреть, что происходит. Другие пассажиры ожидали, что он по крайней мере задастся вопросом, что случилось с его женой.
  Он посмотрел в коридор и в конце вагона увидел полицейского-немца, который указал на него. — Вернись в свое купе!
  — Но моя жена… я был…
  — Я сказал, возвращайся!
  Рольф повернулся к другому концу вагона. Там стоял швейцарский пограничник, преграждая любой выход и кивая на Рольфа, как бы говоря, что он должен делать то, что ему говорят. Рольф, спотыкаясь, вернулся в купе, обезумев от беспокойства. Он почувствовал, как на него накатила волна страха, и она осталась там. Два часа из Цюриха, что это за миссия? Провал, полная катастрофа.
  Он поймал взгляд немецкого бизнесмена. 'Я не понимаю, что происходит! Должно быть, это недоразумение. Он изо всех сил старался, чтобы то, что, как он надеялся, звучало как раздраженный смех, сорвалось с его губ.
  Бизнесмен пожал плечами и вдруг очень заинтересовался журналом, который держал в руках. Со стороны проезжей части, приближаясь к его купе, послышался шум. Они пришли за ним. Он не должен был оставаться в купе. Неужели швейцарский пограничник не мог физически помешать ему выйти из поезда?
  Катарина ворвалась в купе, немецкий полицейский позади нее повторял «спасибо, спасибо». Она мило улыбнулась Рольфу и остальным в купе и села рядом с мужчиной, который должен был стать ее мужем, нежно поцеловав его в щеку. Когда она это сделала, поезд ожил и рванулся вперед. Рольф вопросительно посмотрел на нее. 'С тобой все в порядке?'
  — Да, спасибо, дорогая. Пожилой мужчина упал в обморок в вагоне впереди поезда. Они помнили, что я медсестра, поэтому попросили меня помочь до приезда скорой помощи. Я устроил его поудобнее.
  Она снова улыбнулась и похлопала Рольфа по бедру, и он положил свою руку на ее руку, не выпуская ее, пока они не добрались до Мюнхена.
   
  ***
   
  На мюнхенском вокзале у них было достаточно времени, чтобы купить немного еды, прежде чем они нашли подходящую платформу для пересадки в Линц, куда они прибыли вскоре после 6 часов вечера. Рядом с рекой они нашли гостиницу, которая выглядела так, будто ее содрали с поляны в Шварцвальде. После ужина они вернулись в свою комнату и сели у окна: выключили свет, но раздвинули шторы. Лунного света было достаточно, чтобы они могли смотреть на реку, город и сельскую местность за ней. Они посидели так некоторое время, прежде невысказанная напряженность теперь стала очевидной. По очереди они бросали взгляды на двуспальную кровать, единственную в комнате. Они избегали смотреть друг на друга.
  — Я посплю на стуле, — наконец сказал Рольф. — У тебя есть кровать.
  Она нахмурилась. — Будет слишком неудобно, ты не выспишься. Ты спишь на кровати. Я принесу тебе пару одеял.
  'Вы уверены? Очевидно, я останусь в этой одежде.
  Она кивнула, единственным звуком был отдаленный плеск воды.
  — Ночь ясная, — сказал Рольф.
  «Возможно, слишком ясно: в Штутгарте мы призывали бомбардировщиков спокойной ночи».
  Рольф осмотрел небо. «Похоже, что Линц довольно часто бомбили», — сказал он. «Может быть, они нацелились на него, потому что это родной город Гитлера?»
  Он сделал паузу. — Это Дунай, знаете ли, — сказал он, указывая на реку. «Трудно поверить, что это та же самая река, которая протекает через Вену. Здесь он намного уже — по сравнению с ручьем.
  — Ах, Дунай, — сказала она. «Это кажется такой романтичной и загадочной рекой. Возможно, мы могли бы отплыть на нем завтра отсюда в Вену и прибыть с шиком!
  Они оба рассмеялись, напряжение дня немного спало.
   
  ***
   
  Их прибытие на Западный вокзал в Вене на следующее утро было совершенно не в стиле. Прямо перед ними прибыл военный эшелон — солдаты вермахта, по-видимому, направлялись на восток, — и станция представляла собой густую массу раздражительных людей, толкавшихся в разные стороны. Группа изможденных рабочих в форме, похожей на тюремную, чинила поврежденную стену перед станцией; мимо них спешила какая-то гитлеровская молодежь; и их толкнул носильщик, который толкал два огромных чемодана на шаткой тележке.
  Как и было условлено, они ждали Вольфганга Плашке в кассовом зале, битком набитом людьми и таком шуме, что их едва можно было услышать. Катарина наклонилась и закричала Рольфу в ухо.
  — Я сказал… как он нас узнает? Здесь так много пар.
  — Я знаю, — сказал Рольф. — Может быть, он думал, что в это время будет тише.
  Они терпеливо ждали полчаса, в конце концов найдя свободную скамейку, чтобы присесть. Перед ними появился нарядно одетый мужчина и спросил, не герр ли это фрау Шустер? Это был новый босс Рольфа, официально приветствовавший их.
  Двадцать минут спустя они поднимались на верхний этаж небольшого многоквартирного дома на Унгаргассе в Ландштрассе, 3-й округ. Г-н Плашке объяснил, что квартира принадлежала его свекрови, которая сейчас находилась в доме престарелых.
  «В наши дни, если дом слишком долго пустует, власти могут его конфисковать, поэтому для вас имеет смысл жить здесь. Моя жена надеется, что ее мать когда-нибудь сможет вернуться, но я очень в этом сомневаюсь: она почти не знает, кто мы такие, когда мы ездим к ней в гости в эти дни».
   
  ***
   
  Герр Плашке взял Рольфа на прогулку, чтобы показать ему, где находится банк, в котором он будет работать. В тот же день он вернулся в квартиру на Унгаргассе. Его новая жена позвала его на кухню, где она открыла краны.
  — Я тщательно проверил это место, как и велел Бэзил. Она говорила тихо, несмотря на шум воды, и Рольфу пришлось наклониться к ней очень близко. Когда их плечи соприкоснулись, она не вздрогнула. Рольф заметил характерный запах духов, такой сладкий, что чувствовал его на губах. «Я не могу найти ничего неисправного: я уверен, что нет ни записывающих, ни подслушивающих устройств. Но я думаю, что любые разговоры, которые у нас есть по оперативным вопросам, должны вестись так, или если мы выйдем на прогулку. Вы согласны?'
  Рольф кивнул. Ремингтон-Барбер рассказал им об этом.
  — Банк далеко?
  — Вовсе нет, на самом деле довольно приятная прогулка, — сказал Рольф. «Возвращение в Вену так странно: часть меня чувствует себя как дома, но когда я вижу войска, это ужасно. Плашке сказал, что отвезет меня в бюро по трудоустройству, чтобы разобраться с моим разрешением в понедельник, затем нам обоим нужно будет пойти в другое бюро — он дал мне адрес — в течение двух дней, чтобы убедиться, что все наши документы в порядке. Нам выдадут удостоверения личности, затем нам нужно будет зарегистрироваться в швейцарском консульстве».
  Это было незадолго до 11 часов вечера, когда она сказала, что идет спать. Она вышла из гостиной и придержала дверь для Рольфа. Он последовал за ней, затем остановился в маленьком коридоре, колеблясь.
  — Может быть, эм… будет лучше, если… вот что, я возьму одну из подушек и пару одеял, а может быть, если я посплю в гостиной — на диване?
  Катарина выдержала паузу не более секунды или двух, прежде чем принести несколько одеял и подушек для Рольфа.
  — Так когда, по-вашему, мы должны… ну, вы знаете…? — сказал он, когда она протянула их ему.
  — Вы имеете в виду установить контакт?
  — Да, — сказал Рольф. — И другое дело.
  Она пожала плечами. — Они сказали нам подождать, не так ли — пока мы не убедимся, что это безопасно.
  — Я знаю, — сказал Рольф. «Проблема в том, что я никогда не смогу снова почувствовать себя в безопасности в этом городе».
  
  
  Глава 1
   
  Вена, август 1941 г.
   
  На бумаге Вернон Уонслейк был идеальным шпионом. Более оптимистичные люди в Лондоне определенно так думали. Мать из Зальцбурга … пиковая немка с настоящим австрийским акцентом, умный молодой человек… тут же указали. Но англичане насквозь… его отец один из нас, никакой политики… они успокаивали друг друга. Хэрроу и Сандхерст… семья ходит в церковь… На последнюю часть был сделан сильный акцент, на тот случай, если кому-то интересно, что он за эмигрант.
  Эдгар всячески подчеркивал, что шпионаж в основном ведется на темных улицах враждебных городов, а не на бумаге, и, по его мнению, Вернон Уонслейк еще не совсем готов к отправке на какие-либо улицы. Я не уверен… он все еще немного раздражителен… ему нужно еще несколько месяцев… склонен к панике. Но немцы были на полпути к Москве, а агентов МИ-6 в оккупированной Европе было очень мало, так что Эдгару не было позволено еще несколько месяцев. Вернона Ванслейка высадили в Словении, он пересек границу возле Клагенфурта и добрался до Вены.
  Его прикрытие было достаточно приличным, хотя Эдгар заметил, что это только половина дела. Человек, несущий его, тоже должен был быть убедительным. Вернон Ванслейк теперь был Карлом Урахом, врачом из Инсбрука, который находился в Вене на несколько дней, обучаясь в главном учебном госпитале. Дает ему неделю или две в городе, заверили они Эдгара. Ему должно хватить, чтобы увидеть, что происходит, разжечь несколько пожаров, установить контакты, снова выскользнуть…
  Что-то пошло не так для Вернона Уонслейка, как только он въехал в Вену ранним августовским утром 1941 года. У дома в Бригиттенау, который, как его уверяли, была сочувствующая хозяйка, а в комнате, где он мог остановиться, не оказалось ни того, ни другого. Его запасным вариантом была скромная гостиница в Альзергрунде, где останавливался врач, приехавший в близлежащую больницу. Но как только он вошел в небольшой, но элегантный холл отеля, стало ясно, что главными посетителями отеля теперь стали офицеры СС, большинство из которых сопровождались дамами заметно моложе их самих.
  Итак, Вернон Ванслейк пошел через Внутренний город к Дунаю, изо всех сил стараясь совладать со своим страхом и вести себя как можно более нормально. Он остановился на берегу Дунайского канала, выкурив полдюжины сигарет и прикидывая, что делать дальше. Он понял, что у него нет альтернативы.
  — Вы используете этот номер только в случае крайней необходимости, понимаете? Джордж Уитлок сказал ему на последнем брифинге. «Это не на случай, если у вас закончились деньги или вы хотите дружеской беседы».
  Эдгар был еще резче: когда они покинули инструктаж, он отвел его в сторону. — Уитлок не должен был давать вам этот контакт. Просто помните, это только для самых тяжелых чрезвычайных ситуаций. В противном случае придется заплатить адом.
  Вернон Уонслейк решил, что его затруднительное положение представляет собой самую серьезную из чрезвычайных ситуаций, поэтому он пошел на вокзал Вена-Митте и нашел телефон-автомат возле камеры хранения. «Звоните на этот номер только между 2:00 и 4:00 дня», — сказал ему Уитлок, когда заставил его запомнить его. Телефон звонил дольше, чем Уонслейку было удобно, прежде чем ему ответил женский голос, звучавший запыхавшимся.
  'Привет.'
  «У меня есть Библия, которую нужно починить: семейная Библия».
  Небольшая пауза, дыхание на другом конце провода все еще было тяжелым. 'Когда?'
  'Как можно скорее.'
  — Вы в городе?
  'Да.'
  Еще одна пауза. Когда женщина заговорила в следующий раз, ее голос был тише. — Ты знаешь церковь св. Ульриха в 7- м округе?
  — Я могу найти.
  — Это на Бурггассе. Сегодня в 5.30 будет месса. Сядьте ближе к середине центрального прохода. Я буду один в первом ряду правого прохода. Когда служба закончится, подойдите ко мне, представьтесь Альфредом и спросите, не знаю ли я, где можно починить Библию. Сумка у тебя с собой?
  'Да.'
  — Опишите его, пожалуйста, и ваше пальто.
  — Это длинный черный плащ. Портфель большой, очень светло-коричневый.
  «Все время держи портфель в левой руке. Если есть проблема, перенеси ее в правую руку».
  — Как я узнаю, кто вы?
  — Я буду там единственной монахиней.
   
  ***
   
  Сестра Урсула позвонила в больницу и сказала, что опаздывает, а затем поспешила в церковь, одну из немногих в городе, где она все еще доверяла священнику. Не то чтобы она ему что-то рассказала, но она знала, что он закроет глаза в реальной чрезвычайной ситуации, и она, возможно, сможет спрятать кого-нибудь в церкви на ночь – хотя сейчас она даже не была в этом уверена.
  Отец Йозеф нервно посмотрел на нее, когда она вошла в его кабинет, и спросил, можно ли ей одолжить ключи. Он передал ей связку, прежде чем закрыть дверь. — Это должно быть в последний раз, понимаешь? Это становится слишком опасно. Вы слышали, что произошло в Пенцинге на прошлой неделе? Я не могу рисковать. Я думаю, что на каждой службе есть осведомители. Вы, дочери милосердия святого Винсента де Поля, слишком милосердны…
  Она знала по опыту, что он приедет рано, а звонок ей по этому номеру означал, что он в отчаянии. Она поднялась по крутой каменной лестнице, пока не достигла небольшой площадки над ризницей, и открыла узкое окно, через которое ей был виден Бурггассе — единственный путь в церковь через Санкт-Ульрих-плац. Незадолго до 5:15 на Бурггассе возникла суматоха, когда подъехали три или четыре полицейские машины, и был быстро возведен контрольно-пропускной пункт, укомплектованный полицией, гестапо и СС. Они начали делать это гораздо позже; это был способ запугать прихожан и показать, кто главный в Вене. Через минуту или две она заметила, должно быть, Альфреда; высокий молодой человек в длинном черном плаще шел неуверенно, словно не знал, где находится. В левой руке у него был большой кожаный портфель светло-коричневого цвета. Он был так поглощен поисками церкви, что не заметил контрольно-пропускной пункт, пока почти не оказался на нем.
  Потом он запаниковал.
  Если ему и говорили что-то на тренировках, так это никогда не отворачиваться от контрольно-пропускного пункта. Это верный способ привлечь к себе внимание… будьте уверены в своем прикрытии… помните, контрольно-пропускные пункты – это обычное дело…
  Сестра Урсула с ужасом наблюдала, как молодой человек остановился посреди тротуара, не зная, что делать. Теперь образовалась очередь, и он сначала двинулся к ней, а потом отошел. Полицейский дал ему знак присоединиться к очереди, но он продолжал колебаться, прежде чем отойти к краю тротуара и обернуться, постояв некоторое время в тени церкви, прежде чем отступить на несколько шагов, а затем уйти - слишком быстро. – в том направлении, откуда он пришел. При этом он возился со своим портфелем, роняя его, затем поднимая и сунув в правую руку. Двое полицейских уже кричали ему, чтобы он остановился, но вместо этого он ускорил шаг, перейдя на бег. Один из эсэсовцев покинул блокпост и побежал за ним.
  Сестра Урсула пробормотала молитву, глядя на нее, но вскоре остановилась. Она знала, что его поймают, и сомневалась, что человек, запаниковавший при виде контрольно-пропускного пункта, выдержит допрос. Ей нужно срочно покинуть церковь. Тщательно закрывая окно, она увидела, как Альфред остановился посреди дороги, уронил портфель и приложил руку ко рту. Через несколько мгновений он упал, корчась на земле в агонии почти полминуты, прежде чем его тело перестало двигаться и рухнуло.
  Монахиня не стала ждать, чтобы увидеть, что произошло дальше. Она закрыла окно и поспешила вниз по лестнице в ризницу. Она знала, что британцы давали своим агентам таблетки для самоубийства, и была благодарна, что у этого агента хотя бы хватило присутствия духа, чтобы использовать свое.
  
  
  Глава 2
   
  Вена, март 1942 г.
   
  Фрида Браунер уже неделю не видела дневного света и чувствовала, что больше никогда этого не увидит.
  Она была дезориентирована, и ее чувства были настолько притуплены болью, что у нее были лишь смутные воспоминания о том, что произошло с тех пор, как ее привели в элегантное здание на Морзинплац. Она помнила, как вышла из конспиративной квартиры в Мейдлинге, вероятно, в понедельник утром и проверила, свободна ли улица. Было какое-то воспоминание о наезде на пожилую женщину, которая извинялась и, возможно, наклонялась, чтобы поднять что-то, что она уронила. После этого она как будто летела, только так она могла это запомнить. Должно быть, ее подхватили и бросили в появившуюся рядом большую машину. Ее голова была прижата лицом к жесткому кожаному сиденью, пока машина мчалась через центр Вены к месту назначения. Когда скорость замедлилась, ей пришлось сесть: они сворачивали с Морцинплац на Зальцторгассе. Она поняла, что это был преднамеренный поступок: они хотели, чтобы она знала, куда ее везут, в здание, из которого она вряд ли выйдет живой.
  Молодой человек с сальными, зачесанными назад волосами и неровными бровями обернулся с переднего пассажирского сиденья и искоса посмотрел на нее, его язык пробегал между желтыми зубами, облизывая губы.
  — Добро пожаловать в венское гестапо, — сказал он.
  Машина въехала в темный двор, и ее затащили в здание, где ей завязали глаза и спустили по узкой лестнице. По слухам, ходившим по Вене, заключенных уводили либо в подвал, либо на уровень ниже. Подвал прозвали адом, что, конечно, было иронично в ее конкретных обстоятельствах. По-видимому, некоторые люди все-таки выжили в подвале, хотя и ненадолго, а что было потом, это уже другой вопрос. Для большинства из них подвал был перевалочным пунктом на пути в Маутхаузен. Но уровень ниже подвала считался гораздо хуже. По тем же слухам, никто так и не выжил.
  Внизу первого лестничного пролета ее протащили по коридору, прежде чем столкнуть с грубой стеной: в подвал. Она услышала крик и серию глухих, глухих звуков, за которыми последовало что-то вроде металлического скрежета. Затем рядом с ней открылась шумная металлическая дверь, и ее потащили вниз по еще одной лестнице. Уровень ниже цокольного. Хуже ада.
  Она помнила, как ее втягивали через ряд металлических дверей, и она почувствовала неровный пол и всепроникающее ощущение сырости. Но не было слышно никаких звуков, кроме случайного капания, ее собственных шагов и шагов окружающих. Еще одна металлическая дверь открылась, и с ее глаз сняли повязку, прежде чем ее втолкнули внутрь, и дверь захлопнулась.
  В комнате не было ни света, ни окна, насколько она могла разглядеть. Даже через несколько часов ничто не могло помочь ее глазам акклиматизироваться. Через какое-то время у нее появилось приблизительное представление о его размерах: шесть ступеней в длину, четыре ступени в ширину, потолок слишком высок, чтобы до него можно было дотронуться. Вдоль одной из стен стояла грубая деревянная скамья, ширина которой была достаточной для того, чтобы она могла лежать на ней, но не было ни матраса, ни одеял. Не было и туалета.
  И там она оставалась, возможно, три дня, возможно, четыре. Дважды в день дверь камеры отворялась, и в нее просовывали миску с водой и тарелку черствого хлеба.
  Когда ужас первых нескольких часов уменьшился, она почувствовала странное чувство облегчения. Оставаться на свободе в течение четырех лет с тех пор, как немцы ворвались в Вену, было чем-то вроде чуда, поэтому, хотя арест и был шоком, он не был полной неожиданностью. Единственное, что они все знали и о чем постоянно напоминали друг другу, — что делать в случае ареста. Ничего не раскрывайте как можно дольше. Каждая минута будет на счету; каждый час мог спасти жизнь товарищу. Чем дольше вы сможете продержаться, тем больше у остальных шансов спастись. Так что она ожидала, что допрос начнется быстро, и тот факт, что этого не произошло, был источником некоторого утешения.
  Но примерно через день это небольшое утешение сменилось замешательством. Почему гестапо так долго ждало? Они лучше, чем кто-либо другой, должны знать, как важно получить от нее информацию как можно скорее. Через некоторое время тот факт, что они этого не делали, вызвал собственный ужас, который охватил ее в темном и сыром подземелье.
  К тому времени, когда за ней пришли, у нее поднялась температура, в одну минуту было невыносимо жарко, в следующую — продрогло до костей: платье было грязным и пропитанным потом, и она не могла перестать дрожать. Она понятия не имела, день сейчас или ночь, не говоря уже о том, какой сейчас день недели. Дверь камеры открылась, и ей было приказано выйти. Ей пришлось закрыть глаза в коридоре, так как они были так непривычны к свету, но потом ей завязали глаза и потащили по коридору в теплую комнату, где посадили на стул и сняли повязку.
  Она знала о людях вокруг нее, но никто не сказал ни слова, и прошло несколько минут, прежде чем ее глаза смогли нормально сфокусироваться. Перед ней коренастый мужчина, выглядевший очень довольным собой, откинулся на спинку стула, высоко сложив руки на груди. За ним стоял более высокий и молодой мужчина. Она могла разглядеть только двух человек по обе стороны от нее. У коренастого мужчины была короткая остроконечная грязно-желтая борода, с которой он играл, изучая ее, разглаживая усы, как будто хотел, чтобы она ими восхищалась.
  'Ваше имя?'
  «Дрешнер. Мария Дрешнер. Ее голос звучал хрипло, это был первый раз, когда она произнесла его с тех пор, как прибыла на Морзинплац.
  Мужчина продолжал смотреть на нее, слегка кивая, словно именно этого ответа он и ожидал. — Да, да, я умею читать, знаете ли. В ваших документах указано, что вы Мария Дрешнер, но мы знаем, что вы не Мария Дрешнер. Мы знаем ваше настоящее имя, но мне нужно, чтобы вы сказали нам, какое оно. Так я буду знать, что ты честен, и это будет хорошим началом нашего… знакомства.
  Он посмотрел на нее, слегка опустив голову и приподняв брови, как бы говоря «поняла?» Акцент у него был грубый, уж точно не венский. Он тоже не был немцем. Насколько она могла судить, он был из Каринтии или где-то поблизости: с юга Австрии или из того, что когда-то было Австрией.
  'Как насчет…?' Он придвигал свой стул ближе к ней, теперь он был не более чем в футе от нее. Когда он подошел ближе, послышался неприятный запах.
  «… Как насчет того, чтобы я назвал вам ваше имя, а вы сказали мне все остальное? Это будет похоже на игру. Он поднял брови и коротко улыбнулся, как будто это действительно была игра, и он наслаждался ею.
  Она пожала плечами, отчаянно пытаясь понять, что делать. Всегда давайте им что-нибудь сначала , сказали ей. Считалось ли ее настоящее имя чем-то пустяковым?
  — Фрида, — сказал он. Он выкрикнул это в драматической манере, как актер. 'Это верно?'
  Ее голова опустилась, и она почувствовала, как комната медленно движется вокруг нее. Кто-то резко толкнул ее в спину.
  'Это верно?' Мужчина кричал на нее.
  — Что правильно?
  'Фрида. Это ваше имя, да?
  Она кивнула.
  'Хороший. А теперь… — его стул придвинулся еще ближе, так что его колени соприкоснулись с ее коленями, — скажи мне свое полное имя. Помните игру?
  Все ее тело рухнуло на стул, и ей понадобилось три или четыре толчка в спину, прежде чем она снова смогла сесть. Звучало так, будто они знали ее имя, но признать это было бы предательством. По крайней мере, она предала бы только себя. Она откашлялась и тихо заговорила.
  «Браунер».
  — Я вас не слышу!
  «Браунер. Меня зовут Фрида Браунер.
  'Хороший. А меня зовут Стробел. Криминалдиректор Карл Штробель. Он с гордостью подчеркивал свое звание в гестапо и таким образом, что она не сомневалась, в чьей компании она находится. «Мы знаем не только ваше имя, но и то, что вы являетесь членом коммунистической ячейки сопротивления, так что я Буду признателен, если вы сообщите мне имена и адреса других членов этой камеры… о, и ее название.
  Она почувствовала, как в ней растет страх. Она колебалась так долго, как только могла, в надежде, что ее ответ покажется неохотным.
  «Франц-Иосиф…»
  — Кто, Франц Йозеф?
  Еще одна пауза. Теперь она чувствовала, что плачет, и позволила слезам течь свободно. Они могли помочь. «Майер. Я верю: Франц Йозеф Майер. И еще один человек по имени Вольфганг.
  Стробел не выглядел впечатленным. Она не ожидала, что он этого сделает.
  'Фамилия?' — устало спросил он.
  — Фишер, если я правильно помню. Я знаю только их: Франца Йозефа Майера и Вольфганга Фишера. Но уверяю вас, я был посыльным: не более того, да и то лишь несколько раз. Я понятия не имею о названии ячейки; Я даже не знал, что есть камера. Хотел бы я помочь…»
  Впервые Штробель показал некоторые эмоции, откинувшись на спинку стула и хрипло рассмеявшись. Высокий и молодой мужчина позади него послушно присоединился к ней, как и другие люди в комнате, которых она не могла видеть. Когда он перестал смеяться, он спрыгнул со стула и встал прямо перед ней, согнув свое короткое тело так, что его лицо оказалось всего в нескольких дюймах от ее лица. Когда он закричал, капли слюны брызнули ей на лицо.
  — Ты думаешь, мы дураки? Франц Йозеф Майер и Вольфганг Фишер были арестованы несколько месяцев назад – и вы это знаете. Фишер умер в этой самой комнате. Майер даже не зашел так далеко. Мы знаем, что там было еще как минимум пять человек, включая тебя. Итак, что ты сейчас сделаешь, так это назовешь мне остальные четыре имени.
  Она была потрясена тем, как быстро эмоции захлестнули ее. Теперь она могла понять, почему ее так долго оставляли в камере: она не была к этому готова. Ее тело было слабым, а разум угасал. Слезы наполнили ее глаза, и ее тело сильно тряслось. Имена остальных четверых складывались у нее на губах, и ей пришлось прикусить язык, чтобы сдержаться. Она покачала головой. Позади нее она услышала шорох.
  — Мы надеялись, что те несколько дней, которые мы позволили тебе провести в одиночестве, подготовят тебя к этому, но, очевидно, нет. Обычно в этот момент мы пытаемся использовать некоторые из наших более мягких методов убеждения в надежде, что вы назовете нам имена, но я вижу, что это может быть пустой тратой времени. Имена?'
  Она покачала головой, пытаясь понять, о чем он говорит.
  — Франц Йозеф Майер и Вольфганг Фишер, — повторила Фрида. — Я не знаю никого другого. Я был только посыльным, я же сказал вам. Я видел женщину раз или два, но мне так и не сказали ее имени. Она была старше меня. Она была высокой, с темно-седыми волосами.
  'Вставать.'
  Она встала, держась за спинку стула для поддержки. Когда она обернулась, то увидела нечто похожее на большую смотровую кушетку с прикрепленными к ней ремнями и перекладинами. Двое мужчин в форме расстегивали ремни. Две женщины подошли и встали по обе стороны от нее. Стробел кивнул молодому человеку, затем ей.
  'Раздеться.'
  'Что?'
  — Если ты не готов назвать мне эти четыре имени, то раздевайся.
  У молодого человека были темно-русые волосы, которые падали на ярко-голубые глаза. Ему не могло быть больше 25 лет, и он напоминал ей ее младшего брата. Он улыбнулся, снимая куртку и рубашку и расстегивая ремень.
  — Я понятия не имею, какие имена вам нужны. Я же говорил вам, я был всего лишь посланником. Пожалуйста, вы должны мне поверить!
  — Давай, Штрассер, давай.
   
  ***
   
  После того, как Штрассер закончил с ней во второй раз, они оставили ее одну в комнате, все еще крепко привязанную к столу. Ее ноги были разведены в стороны, прикрепленные к выступающим по бокам прутьям. Ее тело было обнажено и покрыто синяками. Как ни странно, у нее больше не было лихорадки, и боль не была такой сильной, как раньше, но унижение стало еще сильнее. Яркие огни падали на ее лицо, казалось, что они обжигают ее. Даже когда она закрыла глаза, свет оставался невыносимым.
  Все собрались вокруг стола, наблюдая. Стробел все это время казался весьма взволнованным; шумно дыша, его лицо ярко-красное с тонкой улыбкой и блестками пота на лбу. Пока Штрассер одевался, Стробель оставался рядом с ней, его рука поглаживала внутреннюю часть ее бедра, его потные пальцы постепенно ползли выше.
  'Думаю об этом. Мы вернемся. Всего четыре имени.
  Тот факт, что она не назвала имён, мало утешал.
   
  ***
   
  Они вернулись на следующий день. — Утро пятницы, Фрида, — объявил Стробел, скользя взглядом вверх и вниз по ее обнаженному телу, когда он снял свой плащ и аккуратно сложил его, прежде чем передать кому-то позади себя. — К концу дня ты расскажешь нам все, что нам нужно знать, и тогда я смогу насладиться охотой, которую запланировал на выходные. Нам нужны имена и адреса остальных четырех человек, а также название ячейки, так что продолжайте. Ты знаешь, на что мы сейчас способны.
  Стробель сопровождал Штрассер, тот самый, который изнасиловал ее накануне. Они оба смотрели, как двое других мужчин в форме вошли и отстегнули ее от стола. Облегчение, которое она почувствовала от боли и дискомфорта, было недолгим. Едва она рухнула на пол, как Стробел ударил ее ногой с разбега, его ботинок попал ей в горло. Когда она извернулась на полу, он сильно ударил ее по спине. Должно быть, после этого она потеряла сознание, потому что следующим ее воспоминанием было то, как ее затащили на деревянный стул и привязали к нему. Она кашляла кровью и не знала, чувствует ли она свои ноги.
  После этого все стало еще хуже.
   
  ***
   
  Почти в 9.30 утра почти в будние дни тишина быстро опустилась на длинный, обшитый деревянными панелями офис на третьем этаже элегантного здания на Морзинплац. Офис располагался со стороны Франца-Иосифа-Кая, Дунайский канал удобно уходил в его тень, а сам могучий Дунай был в паре сотен ярдов дальше.
  Большинство сотрудников были на работе задолго до 9.00, хотя для большинства из них первый час или около того был временем общения в той же степени, что и все остальное: они пили кофе, делились сплетнями, делили мелкие военные трофеи и предавались развлечениям. различные игры офисной политики.
  Это прекратится после предупредительного телефонного звонка из приемной на первом этаже. Через минуту или около того они услышали, как распахнулись распашные двери в конце коридора, и к тому времени офисные работники уже были заняты телефонными разговорами или корпели над отчетами.
  Это было зрелище, которое предстанет перед коренастым криминалдиректором Карлом Штробелем, когда он войдет в офис, изо всех сил стараясь подняться выше пяти футов четырех дюймов, которые природа жестоко обошлась с ним и за которые он никогда этого не простил. За ним следовал крупный секретарь в строгом черном костюме и с таким же выражением лица, а также один или два офицера, жаждущих ранней аудиенции.
  Поприветствовав «герра криминалдиректора» лишь краткими кивками, он прошел между рядами столов в свой кабинет, дверь которого придержала другая секретарша, слегка склонив голову.
  В то самое утро понедельника он остановился у одного из столов рядом со своим кабинетом и заговорил с молодым человеком за ним, который как раз быстро поднимался на ноги.
  — Вам удалось вытянуть из нее информацию, Криминалоберасист Штрассер?
  — Еще нет, сэр.
  — Она еще жива, Штрассер?
  Теперь Штрассер неуклюже стоял перед Стробелем, понимая, что его рост вызовет некоторое смущение. Он отодвинулся еще дальше.
  — Да, герр криминалдиректор.
  — И все же она ничего не сказала?
  Младший покачал головой.
  — Вам лучше пройти в мой кабинет, Штрассер . Сейчас!'
  Крик Стробеля заставил офис замолчать. Небольшая группа, собравшаяся позади него в ожидании, попятилась, за исключением крупного секретаря в строгом костюме. Штрассер последовал за Штробелем в его кабинет с великолепным письменным столом, взятым из принадлежащей евреям квартиры в 9- м округе, и другой прекрасной мебелью, полученной таким же образом. Штробель стоял у окна, глядя на канал в сторону Донауштрассе и огромные зенитные башни Аугартена вдалеке.
  — Значит, вам не удалось добиться от нее слов, Штрассер?
  — Ничего, что имело бы смысл, герр Криминальддиректор. Боюсь, с тех пор, как вы в последний раз допрашивали ее в пятницу, она была в значительной степени бессвязной. Медики сделали ей укол в субботу, и это ненадолго привело ее в чувство, но и тогда…
  — Я не могу не подчеркнуть, насколько важно сломать эту ячейку сопротивления, Штрассер. Они работают по крайней мере три или четыре года, и мы никогда не должны были позволять им работать так долго. Мы уже разобрались с Майером и Фишером, теперь у нас есть Фрида Браунер, но нам нужно выяснить, кто остальные. Как сильно вы на самом деле старались, Штрассер?
  — Я старался изо всех сил, герр криминалдиректор, но вы поймете, чем убедительнее я был, тем меньше она отвечала. Ее травмы действительно очень серьезные. Доктор Рудольф говорит, что у нее, вероятно, некоторый паралич из-за травмы позвоночника, но самая серьезная травма — коллапс дыхательного горла. Это очень…'
  — Что это, Штрассер? Ты вдруг медсестра? Ведь нетрудно уговорить такую женщину дать нам нужную информацию, верно? Фактически…'
  — Я знаю, сэр, но вы сами пытались это сделать в четверг и пятницу и…
  — Не перебивай меня, Штрассер! Вы наглы и некомпетентны. Скажи им, пусть приготовят ее, а я спущусь и сам с ней разберусь.
   
  ***
   
  Фрида Браунер все еще находилась этажом ниже подвала, но теперь ее перевели в то, что фактически было больничной палатой. Доктор Рудольф, ухаживавший за ней, был пожилым человеком, на несколько лет старше того возраста, когда он собирался выйти на пенсию. Теперь он наслаждался статусом, в котором ему было отказано во время ничем не примечательной карьеры, испорченной пьянством и тем, что он воспринимал как коварные амбиции врачей-евреев в больнице, где он работал. Теперь, будучи врачом гестапо, он научился предотвращать неудобную раннюю смерть людей.
  — Расскажите мне о Фриде Браунер, — сказал Штробель.
  — Она очень больна, герр криминалдиректор, — ответил Рудольф.
  — Итак, я понимаю. Но вы сохранили ей жизнь?
  — В некотором роде да, — сказал Рудольф. «Самая серьезная травма у нее трахея. Повреждения трахеи, подобные ее, часто заканчиваются смертельным исходом. Это вызвало осложнения в ее легких, и ей все труднее дышать: из-за травмы порвался картридж трахеи, и ей нужна операция. Она была в очень плохом состоянии в пятницу вечером, когда мои медики впервые увидели ее и вызвали меня вчера. Я провел ей процедуру, но это было временно. Она очень больная женщина. Ее нужно перевести в больницу, и даже тогда ее шансы на выживание…»
  — Это исключено, Рудольф. Мне нужно, чтобы она дала нам информацию сегодня. Вы можете привести ее в состояние, чтобы сделать это?
  Пожилой доктор посмотрел на Стробеля поверх очков в форме полумесяца. — С величайшим уважением, герр Криминальддиректор, — сказал он. — Если вам нужно было, чтобы она была в состоянии говорить, об этом нужно было подумать еще на прошлой неделе. Насколько я понимаю, когда она приехала сюда, она была здорова. Неразумно ожидать от медицинской службы гестапо чудес. Конечно, если пленник так важен…
  Штробель вылетел из кабинета врача, продолжая говорить, и прошел по коридору в комнату Фриды, жестом приглашая Штрассера присоединиться к нему. Заключенная была прикована к кровати, ее кожа была почти такой же бледной, как белая простыня, на которой она лежала, а дыхание было неровным и шумным. Стробел опустился рядом с ней на колени и схватил ее за запястья.
  — Назови мне имена, Фрида, только имена. Тогда я обещаю, что мы дадим вам что-нибудь, чтобы вы чувствовали себя более комфортно.
  Фрида открыла глаза и на пару секунд сосредоточилась. Она быстро заморгала и тихо произнесла слово. Стробел склонился над ней, его ухо почти касалось ее рта.
  'Вода! Она говорит вода, Штрассер. Принеси стакан. Торопиться.'
  Стробель осторожно поднес стакан с водой к ее губам и поднял голову с подушки, позволив ей сделать глоток. Когда она закончила, он прислонил ее к спинке кровати и погладил по волосам.
  — Давай, Фрида, имена. Просто дайте мне четыре имени, и вы сможете отдохнуть.
  Глаза женщины были полуоткрыты, все еще не сфокусировавшись должным образом. Стробель подал сигнал Штрассеру выключить основной свет, а затем вытер ее лоб своим носовым платком. Она пыталась что-то сказать — ее рот шевелился, но не издавал ни звука. Он дал ей еще немного воды и смог разобрать очень слабый шепот.
  — Она пытается что-то сказать, Штрассер. Доставай свой блокнот. Давай, Фрида, имена.
  Прошло некоторое время, прежде чем она заговорила: это было громче шепота, но голос был слабым и надтреснутым.
  «Л», Штрассер, она произносит букву «Л». Запиши это'. Верно, Фрида?
  Она кивнула и посмотрела в сторону стакана с водой. Стробел позволил ей сделать еще один глоток.
  '"Е" - буква "Е". Это правильно? Хороший. Вы все это записываете, Штрассер? Что дальше?'
  Это продолжалось большую часть часа: женщина шептала письмо Стробелю, кивала или качала головой, когда гестаповец повторял его, и только когда это было правильно, ей позволяли глоток воды. Были частые паузы, во время которых Фрида опускала голову на подушку, и казалось, что она сдалась. Но Стробел был на удивление терпелив: он дал ей ровно столько времени, чтобы прийти в себя, прежде чем осторожно поднять ее и поднести стакан к губам.
  «Продолжайте, Фрида, продолжайте, пожалуйста…»
  Когда она закончила с четвертым именем, Стробель выхватила у Штрассера книгу и с минуту или около того изучала ее.
  — Это имена Фриды? Вы уверены?'
  Она кивнула головой.
  «Они не имеют смысла. Вот, выпейте еще воды.
  Рука Стробеля дрожала, и вместо того, чтобы позволить ей сделать глоток из стакана, он пролил большую часть ей на шею.
  — Давай, скажи мне, что это значит! Вы делаете из нас дураков! Его манера больше не была нежной и убедительной. Его голос был сердитым и громким. Она смотрела за его спину, ничего не говоря. Стробел схватил ее за подбородок рукой и заставил посмотреть на себя. Тем не менее она ничего не сказала, закрыв глаза. Тыльной стороной ладони он сильно ударил ее по лицу, заставив ее широко открыть глаза, и на ее лице отразилась паника.
  — Скажи мне, что все это значит — и…
  Она издала звук. Он наклонился ближе. Она повторила слово.
  — Что она говорит, Штрассер? Скажи еще раз, Фрида.
  Она снова заговорила.
  — Я думаю, она сказала бы «Аид», сэр, — сказал Штрассер. — Вот как это звучит.
  Она повторила слово: на этот раз было ясно: «Аид». Это было первое слово, произнесенное ею громче шепота.
  «Что такое Аид?»
  — По-моему, это другое слово для обозначения ада, сэр.
  Стробел встал, выглядя разъяренным.
  'Ад? Ты хочешь отправить меня к черту, сука?
  Пока он говорил, из кровати донеслось кудахтанье, и доктор Рудольф, который нервно топтался в дверном проеме, быстро двинулся к ней, как раз вовремя, чтобы Фрида встала, прежде чем рухнуть обратно, мертвая, прежде чем ее голова коснулась подушки. .
   
  ***
   
  К тому времени, когда они вернулись в его кабинет, Стробель уже был более примирительным по отношению к молодому Штрассеру. Он понял, хотя никогда бы в этом не признался, что, если бы не его жестокость в пятницу, они, возможно, получили бы имена собственные от Фриды. Теперь она была мертва. Стробель взял блокнот Штрассер и подержал его под разными углами, как будто это могло придать какой-то смысл четырем именам, которые она назвала.
  — Это не немецкие имена, сэр?
  — Очевидно, нет, Штрассер. Я это придумал.
  — Это могут быть кодовые имена, сэр. Если бы мы провели с ней еще немного времени, я думаю, она бы нам все рассказала!
  «Это было чудо, что она нам что-то рассказала, Штрассер. Хорошо, что я не потерял хватку — без меня этот отдел просто бы не работал. Я понятия не имею, чем ты занимался на выходных. Мы потеряли два ценных дня.
  Теперь Штрассер скопировал четыре имени на отдельный лист бумаги, тщательно расставив буквы.
  — Они выглядят так, будто могут быть латинскими или греческими, герр Криминальддиректор.
  — Возможно, возможно… Тебе нужно пойти и проверить это где-нибудь. Найдите эксперта... в Вене должен быть кто-то. В конце концов, это должен быть культурный город.
  — Как насчет университета, сэр? Там должен быть отдел классики.
  — Что ж, будем надеяться, что это не один из тех отделов, где весь персонал — евреи и коммунисты. Вам лучше поторопиться.
   
  ***
   
  Карл Штробель расхаживал по кабинету, сознательно пытаясь успокоиться. Обычная охота на выходных произвела бы такой эффект, но он знал, что позволил своему темпераменту взять над собой верх в пятницу. Если бы он так злобно не напал на женщину, она бы, наверное, во всем созналась.
  Сквозь матовое стекло в двери своего кабинета он почти мог различить движение за ним, размытые темные фигуры 70 сотрудников, которые работали на него. Он гордился своими достижениями: детской бедностью в Каринтии; его отец погиб на Великой войне; потом череда тупиковых работ. Он плыл по жизни, пока не вступил в нацистскую партию, когда она зародилась в Австрии в 1924 году, и с этого момента его жизнь обрела смысл. Он начал вызывать уважение; его грубая сила и хитрость с лихвой компенсировали недостаток ума и богатства. Так он поднялся по служебной лестнице нацистской партии. После неудавшегося путча 1934 года он провел несколько месяцев в тюрьме, что не навредило его репутации. Он обнаружил, что был одним из почти полумиллиона безработных в Австрии, но продолжал подниматься по служебной лестнице в нацистской партии, и когда немцы вошли в Австрию в марте 1938 года, Штробель вступил в венское гестапо. К началу войны он возглавлял отдел IVA, который отвечал за поиск коммунистов, либералов и саботажников, которые каким-то образом все еще существовали в Вене спустя четыре года после того, как нацисты были так радостно встречены в городе.
  Но в последнее время жизнь Стробеля усложнилась. Он был под давлением. Что Хубер сказал ему на прошлой неделе? — Твоя работа должна быть легкой, Стробель: найти коммунистов и ячейки сопротивления в Вене — все равно, что увидеть полную луну. Это не так, как если бы вы были в Париже или Праге. Может, заклинание на востоке покажет тебе, что такое реальный мир. Найди эту камеру, а то начинай паковать теплую одежду.
  Хорошо, что Франц Хубер сказал это: баварец вполне мог руководить гестапо здесь, в Вене, но не то, чтобы он сам много занимался реальной работой. Стробел снова почувствовал себя плохо. Он не был трусом, он был смелым и выносливым — в конце концов, он был охотником, — но он слышал такие ужасные вещи о востоке. Помимо всего прочего, его таланты будут потрачены впустую. Они были нужны здесь, в Вене. Его прервал стук в дверь: сначала нерешительный, а потом все громче. Это был Штрассер, который выглядел очень довольным собой.
  — У вас есть что-нибудь?
  — Возможно, сэр. Очень услужливый лектор в университете просмотрел список, и имена стали ему понятны, как только он их увидел».
  'Продолжать.'
  Молодой человек достал блокнот из кармана пиджака и пролистал страницы. — Это все реки, сэр.
  'Что?'
  «Те слова, которые дала нам Фрида: Лета, Ахерон, Коцит и Стикс. Лектор их сразу узнал. Ему, кстати, можно доверять, сэр, — он член партии и рассказал мне о преподавателе физического факультета, который, как он подозревает, может иметь дедушку-еврея.
  Стробел покачал головой, словно что-то упустил. — А где эти реки, Штрассер? Не похоже, чтобы они были где-нибудь в Рейхе.
  — Черт, сэр. Это все реки Аида — преисподней. Должно быть, поэтому Фрида перед смертью сказала «Аид».
  
  
  Глава 3
   
  Берн, май 1942 г.
   
  Для Бэзила Ремингтона-Барбера первый понедельник каждого месяца был священным. Более того, время обеда в первый понедельник каждого месяца было неприкосновенным и, что неизбежно, тем немногим, что осталось от его дня.
  Итак, незадолго до 12:30 в тот первый понедельник мая начальник отдела МИ-6 в британском посольстве в Берне положил бумаги на свой стол в сейф и приготовился покинуть свой кабинет, якобы офис коммерческого атташе. Он задернул жалюзи и тщательно запер дверь своего кабинета, прежде чем попрощаться со своим секретарем в приемной и спуститься на первый этаж, явно пружиня в своем шаге. Он покинет посольство на Тунштрассе на востоке города и пойдет в сторону Старого города, что даст достаточно времени, чтобы убедиться, что за ним не следят. Если все будет хорошо, он перейдет реку Аар по Кирхенфельдбрюкке, своему любимому мосту в Берне, который, как он не уставал указывать людям, был построен британской компанией («1883 год — незадолго до меня!»).
  После перехода через мост предстоит короткая прогулка по Старому городу до Кройцгассе, где в подвале глубоко под великолепным средневековым зданием находится лучший ресторан, в котором когда-либо бывал Ремингтон-Барбер . Это было больше похоже на частный обеденный клуб: клиентов пускали только по предварительному заказу, и им нужно было позвонить в звонок, чтобы их впустил пожилой мужчина в тяжелом темном костюме. Затем гостя провожали к столику, следуя за мужчиной в костюме через сеть коридоров с низким потолком. Каждый стол был накрыт в своей нише, из которой невозможно было ни видеть, ни слышать что-либо о других столах.
  Кухня была французской, «но лучше всего, что можно найти во Франции в наши дни», как никогда не упускал случая заметить его хозяин. Ремингтон-Барбер редко начинал с фуа-гра, а затем оленины или телятины в качестве основного блюда. Но изюминкой трапезы было вино, всегда разное красное из одного из лучших французских виноградников. Вино никогда не заказывали, как таковое. Перед каждым блюдом появлялась бутылка, неизменно покрытая слоем пыли, свидетельствующей о его винтажности. А после десерта и кофе производилась бутылка Ба Арманьяка. Это был самый совершенный напиток, который когда-либо пробовал Ремингтон-Барбер: сначала он был достаточно резким, чтобы можно было оценить весь вкус, затем его охватило теплое ощущение благополучия, и в течение следующих двух или трех часов щедрый хозяин с таким количеством информации, которым он чувствовал себя в состоянии поделиться, едва умудряясь оставаться на безопасной стороне осмотрительности.
  Его хозяином был невероятно молодой американец по имени Джек Дж. Кларк, руководивший операцией разведки США из посольства в Берне. Джек Дж. Кларк прибыл в швейцарскую столицу в начале года, всего через месяц после вступления США в войну. Он выполнял свою роль с видом ошеломленного и растерянного, его квалификация для этой работы, по-видимому, больше связана с щедростью его отца по отношению к президенту Рузвельту, чем с какими-либо очевидными навыками или опытом работы в разведке. Но его операция хорошо финансировалась, и у него действительно было желание учиться. Он стал во многом полагаться на Ремингтон-Барбера: в обмен на обед пожилой человек делился с младшим коллегой лакомыми кусочками информации. Что бы вы ни делали, Бэзил, проявляйте готовность, сказал ему посол вскоре после того, как Америка вступила в войну и в город прибыл Джек Дж. Кларк. Сотрудничайте с ними: заставьте их чувствовать себя желанными. Уинстон абсолютно настаивает на этом.
  Но в этот первый понедельник мая ни одна капля Ба Арманьяка не сошла с его губ. Ремингтон-Барбер не зашла в Старый город и не подошла к ресторану под средневековым зданием на Кройцгассе. Он даже не дошел до Кирхенфельдбрюкке . На самом деле Ремингтон-Барбер даже не вышел из посольства . Он уже собирался покинуть охраняемую часть первого этажа, когда к нему подошел один из сотрудников службы безопасности.
  — Вас хотят видеть, сэр. Настаивает на встрече с вами сегодня.
  — Это невозможно, Джарвис. У меня важная встреча. Марджори в офисе. Попроси ее спуститься и договориться с ним о встрече.
  — Это дама, сэр. Она просила передать вам, что она из Германии, сэр. Она ужасно нервничает, сэр.
  — Она дала имя?
  — Она только что сказала сказать вам слово «Майло», сэр.
  Ремингтон-Барбер не ответил, изо всех сил стараясь собраться с мыслями, прежде чем осторожно толкнуть дверь, ведущую в приемную, достаточно далеко, чтобы он мог заглянуть внутрь. Сидя на скамейке в тени сбоку от в зоне ожидания находилась женщина лет тридцати; элегантная и собранная, ее руки в перчатках аккуратно сложены на коленях. Хотя было трудно разглядеть ее черты, он почти не сомневался, что это она. Ремингтон-Барбер встал спиной к стене и глубоко вздохнул. До этого момента он считал, что человек, ожидавший его в приемной, был убит гестапо в Штутгарте больше года назад.
  Через пять минут обед отменили, и она сидела напротив него в его кабинете. — Майло, — сказал он, несколько раз повторяя ее кодовое имя, убеждая себя, что он не сидит в одной комнате с призраком. — Я думал, ты умер, Майло. Скажи мне, что произошло.'
  Катарина Хох, женщина, которую Ремингтон-Барбер звала Майло, сидела очень тихо с нервной улыбкой на лице. Ее темные волосы были безупречны, и на губах была ярко-красная помада. Она говорила очень тихо и по-немецки: Ремингтону-Барберу приходилось перегибаться через стол, чтобы уловить все, что она говорила.
  «Я чуть не погиб , но мне удалось выбраться из Германии. Можно я закурю?'
  — Конечно, пожалуйста. Руки Ремингтон-Барбера дрожали, когда он нащупал зажигалку и неуверенно держал пламя перед ней. Она уже сняла перчатки и одной голой рукой сжала руку английского дипломата, закуривая сигарету.
  «В тот день мне удалось бежать из Штутгарта. Я приехал прямо в Швейцарию поездом.
  — Но это было больше года назад, Катарина. С какой стати ты ждал до сих пор, чтобы связаться со мной? Куда вы отправились, когда попали в Швейцарию?
  — Я ездила в Люцерн, — сказала Катарина. «У меня там есть друг, очень близкий друг, которому я полностью доверяю. Она уехала из Германии после 33 года и вышла замуж за швейцарца. С тех пор я живу у нее.
  — Но почему вы не связались со мной?
  — Потому что я не хотел ничего делать, пока не узнаю, что случилось с моим братом. Расставшись на вокзале в Штутгарте, мы договорились, что поедем в разных направлениях. Только в прошлую пятницу я получил от него телеграмму из Барселоны. Я не знаю всех его обстоятельств, но он в безопасности. Пока я не услышал от него, я не мог никому доверять. Даже англичане, мистер Ремингтон-Барбер.
  Катарина сделала паузу и в последний раз затянулась сигаретой, прежде чем погасить ее в тяжелой стеклянной пепельнице на столе. — Вы не считаете, что еще слишком рано для выпивки, мистер Ремингтон-Барбер? Я знаю, что у англичан есть правила на этот счет.
  Он был благодарен за возможность и налил две порции виски, несколько более щедрые, чем ее. Это было столь же желанно, как Ба-арманьяк, который он пил сегодня днем при более ожидаемых обстоятельствах.
  Катарина впервые улыбнулась, ее зубы сверкнули из-под ярко-красной помады. Закончив говорить, она раскинула руки, как бы говоря: «А вот и я».
  'Тебе нужны деньги?'
  «Ну, я, очевидно, не смог найти работу, и мой друг…»
  Дипломат остановил ее. — Естественно, мы должны вам денег. Вам не о чем беспокоиться. Готовы ли вы продолжать работать на нас?
  Она кивнула.
  — Ты уверен, ты… после того, через что ты прошел?
  'Я уверен.'
  'Хороший. Я разберу вас с некоторыми приличными бумагами. Нам лучше получить для вас швейцарское удостоверение личности. Вы поймете, что это требует времени.
  — Когда я начну работать на вас?
  — Возможно, ненадолго, — сказал Ремингтон-Барбер. — Но не волнуйся. Я уверен, что-нибудь всплывет.
  — А пока я хотела бы сделать что-нибудь полезное, — сказала Катарина. «Мне было так скучно в прошлом году».
  — Я правильно понимаю, что вы выучились на медсестру, фройлен Хох, прежде чем работать в отеле?
  — Верно, у тебя хорошая память. Я закончил свое обучение, но проработал в больнице всего несколько месяцев. Я решил, что лучше буду работать в отеле.
  «Я как можно скорее разберусь с вашей швейцарской идентичностью и позабочусь о том, чтобы она включала аккредитацию медсестры. Устройтесь на работу в больницу: никогда не знаешь, когда это пригодится.
  
  
  Глава 4
   
  Лондон, июль 1943 г.
   
  Второй вторник июля был всего через несколько минут, когда полицейская машина, посланная за ним, промчалась мимо вокзала Кингс-Кросс и свернула налево, резко ускоряясь, и направилась на север по Каледонской дороге. Маленькая луна, которая была в ту ночь, оставалась в основном скрытой за грядой облаков, черное небо было подчеркнуто следящими за ней лучами прожекторов. Несколькими минутами ранее, когда он ждал возле своей квартиры за улицей Виктория, он услышал звук зенитного огня вдалеке и шум тяжелых взрывов на северо-востоке.
  Мужчина, сидевший рядом с ним на заднем сиденье, неловко придвинулся ближе. Он уже встречал его раньше, но он был из тех людей, чье имя легко забыть: Саймонс, или Симмонд, или что-то в этом роде — государственный служащий, который благодаря войне поднялся далеко за пределы своего естественного уровня компетентности. Теперь Саймонс или Симмонд наклонились еще ближе, его кислое дыхание представляло собой неприятную смесь несвежего молока, крепкого табака и плохой гигиены.
  — Прости за этого, Эдгар. Это может оказаться охотой за дикими гусями.
  'Извините о том, что?' Эдгар придвинулся ближе к двери, но человек из министерства внутренних дел двинулся вместе с ним.
  — О том, что разбудил тебя, потащил сюда и все такое.
  Эдгар пожал плечами. Он привык к таким, как Саймонс или Симмонд, и к тому, как они вели себя с Эдгаром и другими из МИ-6: смесь неуверенности и благоговения.
  — И извините за вопрос, Эдгар, но вы свободно говорите по-немецки, не так ли? Портер сказал, что ты будешь просто парнем.
  — Да, я свободно говорю по-немецки.
  Наступила пауза, во время которой человек из министерства внутренних дел шумно вытер нос то одним рукавом, то другим. — Насколько свободно, если вы не возражаете, если я спрошу?
  — Свободно, — ответил Эдгар, наклонив голову к окну, давая понять, что он не в настроении быть полезным больше, чем нужно.
  — Я знаю, но есть свободный… и свободный. Человек из министерства внутренних дел не сдавался.
  — Может быть, вы могли бы объяснить разницу между беглым и беглым, а? Для меня они звучат очень похоже».
  «Я имею в виду… что я пытаюсь сказать… хорошо ли вы говорите достаточно бегло, чтобы понять все нюансы немецкого языка?» Он сильно подчеркнул слово «нюанс», как будто особенно им доволен.
  Эдгар повернулся лицом к Саймонсу или Симмонду, чье плечо теперь более или менее касалось его. 'Да.'
  'Хороший. Портер сказал, что вы говорите на нем как на аборигене. Когда вы были там в последний раз, позвольте спросить?
  'Где?'
  'Германия.'
  Эдгар снова повернулся к сотруднику министерства внутренних дел. 'Два года назад.'
  'Боже мой!'
   
  ***
   
  Пентонвильская тюрьма располагалась прямо на Каледонской дороге, за удивительно низкими стенами. Эдгара и его эскорта ждали: полицейский у ворот махнул «ягуару» и направил его во внутренний двор, где их ждал мужчина в костюме. Их отвели в узкую комнату на первом этаже блока А, где полдюжины мужчин столпились вокруг узкого стола, а их ждали два пустых стула. Воздух был густой от дыма, и в желтом свете единственной лампочки все выглядели неестественно бледными. Это напомнило Эдгару один из тех ужасных сеансов, на которые его мать настояла пойти после смерти отца.
  Фаулер из МИ-5 представил: МИ-5, МИ-6, специальный отдел и министерство внутренних дел. Последним человеком, которого он представил, был начальник тюрьмы, который перед тем, как заговорить, кашлянул и откашлялся. «Вальтер Баумгартнер был арестован в марте этого года как немецкий шпион, и в прошлом месяце его судили в закрытом режиме в Олд-Бейли», — сказал он. «Он был признан виновным в шпионаже 18 июня и приговорен к смертной казни, после чего переведен сюда. Его должны казнить сегодня в девять утра. Губернатор сделал паузу, еще раз шумно кашлянул и посмотрел на часы на цепочке, которые он достал из кармана пиджака. «Через чуть более восьми часов», — добавил он.
  Наступило короткое молчание, прежде чем заговорил Фаулер из МИ-5. — А может быть, вы могли бы рассказать нам, что произошло за последние несколько часов, что привело к тому, что мы все собрались здесь?
  «Баумгартнер только вчера узнал, что его последняя просьба о помиловании была отклонена», — сказал губернатор. «Его адвокат пришел к нему с письмом от министра внутренних дел и объяснил, что больше ничего сделать нельзя. По моему опыту, в этот момент большинство мужчин смиряются со своей судьбой или, по крайней мере, замыкаются в себе. Не Баумгартнер. Он доставил массу неприятностей, и однажды надзирателям пришлось его удерживать. Он отказался видеться со священником и не стал писать никаких последних писем. Затем около 7 часов вечера он настоял на том, чтобы увидеть меня наедине. Он сказал мне, что у него есть важная информация для передачи британской разведке, и настоял на том, чтобы кого-нибудь привели в тюрьму, чтобы увидеть его. Я попросил его дать мне некоторое представление о том, о чем он говорит, но он был непреклонен, что будет говорить только с кем-то из разведки, и он отказывается видеть кого-либо из специального отдела или МИ-5, поскольку винит их в затруднительном положении, в котором он находится. Он хочет увидеть кого-то из МИ-6, поэтому ты здесь, Эдгар. Я должен сказать, что эти обстоятельства действительно весьма необычны.
  — Я думаю, вы упустили довольно важный момент? — сказал Фаулер.
  — Вы совершенно правы, извините, — сказал губернатор. — Баумгартнер говорит, что у него важная информация, которую нужно передать нашей разведывательной службе. Его условием для этого является отсрочка.
  Вокруг стола раздалось громкое бормотание. Человек из министерства внутренних дел, который явно был старше Саймонса или Симмонда, когда говорил, покраснел от гнева. — Это совершенно ненормально, и я уверяю вас, что этого нельзя допустить. Соблюдался судебный процесс, и, в отличие от нацистов, мы связаны верховенством закона. После того, как министр внутренних дел отклонил прошение о помиловании, не остается никаких оснований для его отмены. Более того, его поверенный узнает об этом и, несомненно, даст ему соответствующий совет.
  «Но, по крайней мере, — сказал Фаулер из МИ-5, — нам нужно услышать, что он хочет сказать. Это наше дело, — теперь он смотрел прямо на человека из министерства внутренних дел, — судить о ценности информации, которую он может предложить. Напомню, что хорошая разведка может спасти многие тысячи жизней и может оказать существенное влияние на исход войны. Эдгар, тебе нужно войти и увидеться с ним, чтобы услышать, что он хочет сказать. Тогда мы сможем составить представление.
  Человек из министерства внутренних дел наполовину встал со стула, его кулаки стучали по столу. — Но это смешно! Почему этот человек решил рассказать нам об этом сейчас? Он так отчаянно пытается спасти свою шкуру, что собирается выдумать какую-то ерунду, в которую мы должны поверить. Не могу поверить, что мы разыгрываем эту шараду!
  'Можно я скажу?' Голос Эдгара не был громким, но в нем была необычайная властность, заставившая всех в комнате обратить на него внимание. «Мой коллега из Службы безопасности совершенно прав, хорошая разведка на вес золота, трудно недооценить ее жизненно важное значение для военных действий. По крайней мере, мне нужно оценить то, что он хочет сказать, тогда мы сможем решить, что делать. И я могу заверить вас… Эдгар теперь смотрел прямо на человека из министерства внутренних дел, — … я лучше всего умею определять, когда кто-то говорит мне правду, а когда лжет.
   
  ***
   
  Губернатор проводил Эдгара в камеру смертников на первом этаже блока А. Два надзирателя в темных костюмах вышли из камеры и по указанию губернатора отперли ее. Еще двое охранников сидели за столом в удивительно большой камере, оба смотрели на мужчину, который сидел на кровати, обхватив голову руками.
  — Вставай, Баумгартнер, — сказал губернатор. — Вы просили о встрече с кем-то. А вот и он.'
  Мужчина, поднявшийся с кровати, был среднего роста и среднего телосложения, его темные прямые волосы мало чем отличались от волос его соотечественника-австрийца Адольфа Гитлера, но он был чисто выбрит. Его цвет лица был почти белым, как будто страх уже овладел им. Его глаза, рот, нос и даже уши были красного оттенка.
  — Спасибо, теперь вы все можете идти, — сказал Эдгар губернатору.
  — Боюсь, нам нельзя оставлять приговоренного одного.
  — Он не будет один. Я здесь.'
  — Мы должны быть только вдвоем, — сказал Баумгартнер более высоким голосом, чем ожидал Эдгар. его английский с сильным акцентом.
  — У вас есть глазок в двери: наблюдайте за нами через него, — сказал Эдгар. — Я позову, если ты мне понадобишься. Но я обещаю вам, что я вполне способен позаботиться о себе.
  Губернатор оглядел Эдгара с ног до головы: более шести футов ростом, хорошо сложенный. Хорошо .
  Когда они остались одни, двое мужчин сели по обе стороны деревянного стола. Эдгар взглянул на часы и достал из кармана пиджака кожаный блокнот и перьевую ручку. Из другого кармана он вынул серебряный портсигар и предложил один австрийцу, который с благодарностью согласился. Эдгар подождал, пока они оба не докурят свои сигареты, прежде чем заговорить. До этого момента он внимательно наблюдал за другим мужчиной сквозь сине-коричневый дым.
  — Расскажи мне свою историю, Баумгартнер. Эдгар говорил по-немецки, и когда австриец ответил на том же языке, его голос звучал более уверенно, его голос звучал более естественно со знакомым венским певучим акцентом.
  «Я из Вены, где раньше работал в банке фон Ротшильдов, — сказал он. «Я был чиновником в отделе, который занимался счетами важных частных клиентов. Банк принадлежал евреям, и многие из его клиентов были евреями, но на самом деле я был членом нацистской партии — я вступил в нее в 1934 году после неудавшегося путча. Я присоединился, потому что чувствовал, что Австрии нужно твердое руководство, и я беспокоился о коммунистах, но я не был очень активным членом. Естественно, я держал свое членство в секрете; это не то, что мои работодатели одобрили бы».
  Баумгартнер помолчал, пока Эдгар закурил для него еще одну сигарету. Он заметил, что руки австрийца сильно дрожали, когда он подносил его к огню.
  «После аншлюса в марте 1938 года банк перешел под контроль государства из-за того, что принадлежал евреям, и в конце концов он был продан немецкому банку под названием Merck, Fink», — продолжил Баумгартнер. «Вскоре после этого я устроился на новую работу. Из-за того, что я был членом нацистской партии, меня назначили в так называемый Особый отдел, который является другим названием отдела IVB4 гестапо — отдела, занимающегося еврейскими делами. Мы базировались в штаб-квартире венского гестапо в старом отеле «Метрополь» на Морцинплац . Не знаю, знаете ли вы Вену, но Морцинплац находится на берегу Дунайского канала, очень приятное место. Моя роль заключалась в том, чтобы помочь в конфискации еврейского имущества. Я был в очень хорошем положении, чтобы идентифицировать их, а затем организовать их назначение в штат. Можно мне еще сигарету, пожалуйста?
  Баумгартнер только наполовину доел свою предыдущую, но во время разговора высунул ее в жестяную пепельницу перед собой. Он наклонился к Эдгару, когда англичанин зажег сигарету. На мгновение или два лицо австрийца оказалось не более чем в дюйме или двух от него, и Эдгар смог заглянуть в немигающие глаза, покрасневшие и налитые кровью, полные страха, но полные решимости.
  «Должен признаться, я оставил некоторые активы для себя — драгоценности, золото, наличные деньги и реквизиты счетов. Все в Особом отделе, казалось, делали это, но моя ошибка заключалась в том, что я не был достаточно великодушен к начальству. В конце концов меня поймали и поставили перед суровым выбором: предстать перед судом и получить длительный тюремный срок или сотрудничать. Они сказали мне, что я произвел на них впечатление своей работоспособностью и манерами, а с моим умением говорить по-английски они подумали, что я подхожу для шпионской работы. Так я стал нацистским шпионом.
  «Я получил образование и личность еврея из Мюнхена, вы можете себе представить? Для меня была организована поездка в Великобританию в начале 1940 года. Тогда это еще было возможно — проблема для евреев, желающих бежать из Германии, заключалась в получении документов для выезда, что, конечно, не было проблемой для меня. Мне удалось обеспечить проход из Франции в Англию. Но я вовсе не собирался становиться нацистским шпионом, это казалось мне слишком опасным занятием, и, в любом случае, я уже принял все необходимые меры».
  Наступило долгое молчание. Эдгар оглядел комнату с низкой кроватью, заляпанной раковиной и ночным горшком под ней, с высоко врезанным в стену окном; соответственно жалкое место, чтобы провести свои последние часы на земле. Он знал, что лучше не торопить человека, сидевшего напротив него: это было знакомое ему зрелище: карточный игрок решал, когда раскрыть оставшуюся часть своей руки.
  «Гестапо обнаружило у меня еврейские активы на сумму около 1000 фунтов в британских деньгах. Но они не знали, что мне также удалось спрятать набор бумаг, принадлежавший моему бывшему клиенту; еврейский бизнесмен из Вены по имени Лео Франкл. Франкл был видной фигурой в Вене и знал, что ему грозит опасность. В конце 1938 года он планировал покинуть Австрию под именем арийца и отправиться в Цюрих, где я должен был встретиться с ним и передать документы, которые он мне доверил, — его паспорт и другие документы, включая подтверждение денежных средств, которые он депонировал в банке. отделение Мартинс-банка на Ломбард-стрит в лондонском Сити».
  Баумгартнер сделал паузу и нервно посмотрел на Эдгара, не зная, стоит ли продолжать. Он сделал это только после того, как отодвинул свой стул от стола, как бы став вне досягаемости англичанина.
  — Я знаю, что ты будешь плохо думать обо мне за то, что я сейчас скажу, но если ничего другого, то, по крайней мере, это должно показать, что я говорю правду — иначе зачем бы я уличал себя? Мне стыдно признаться, что прежде чем Франкл смог сбежать в Швейцарию, я рассказал гестапо о его планах, и он был арестован. Очевидно, он умер вскоре после этого.
  «На пароходе в Англию я уничтожил личность, которую мне дали нацисты, и использовал личность Лео Франкла, чтобы проникнуть в страну. Нацисты больше никогда обо мне не слышали. Я держался особняком и избегал общения с евреями. Дважды в неделю я должен был отмечаться в местном полицейском участке, но других обязанностей, кроме этого, у меня не было. Я даже нашел себе работу бухгалтера в универмаге в центре Лондона. К счастью для меня, у герра Франкла не было ближайших родственников, поэтому я смог снять деньги с банка Мартинс и вести сдержанную, но хорошо финансируемую жизнь еврейского беженца в Лондоне. Так я жил почти три года.
  «Все изменилось в марте. Однажды воскресным утром я наслаждался приятной прогулкой в Риджентс-парке, когда, по-видимому, меня заметил мой бывший клиент — должен добавить еврей — из банка фон Ротшильдов. Он не только узнал во мне Уолтера Баумгартнера, но и прекрасно знал, что я работал на гестапо. Он последовал за мной обратно в мою квартиру, а затем пошел в полицию. Меня арестовали, и им удалось установить, что кем бы я ни был, я не Лео Франкл. В Лондоне жили его бывший сосед и дальний родственник, и их привезли для опровержения моей личности вместе с бывшим клиентом из банка. Я признался, что я Уолтер Баумгартнер, и подумал, что к этому вопросу не будут относиться слишком серьезно. Я думал, меня обвинят в том, что я использовал фальшивое имя. Но по глупости я сохранил часть шпионского оборудования, которое мне дали немцы, в том числе невидимые чернила и адреса в Швеции, чтобы писать, и когда полиция обыскала мою квартиру, они это нашли. Я был дурак. Не знаю, зачем я их сохранил. Если бы я этого не сделал, у них не было бы никаких улик против меня.
  «Даже тогда мой поверенный заверил меня, что, поскольку я на самом деле не занимался шпионажем в Англии, я получу только тюремный срок. Даже после того, как меня приговорили к смертной казни, он все еще был уверен, что я получу отсрочку. Вы не представляете, какой был шок, когда я вчера услышал, что на это нет никаких шансов. Так что теперь у меня есть предложение в обмен на мою жизнь.
  Эдгар откинулся на спинку маленького стула и кивнул австрийцу. Продолжить .
  «Нацисты не вернули все активы, которые я украл у евреев. Есть еще в сейфе, спрятанном в Вене. Я могу сказать вам, где это. Он посмотрел на Эдгара, пытаясь оценить его реакцию.
  — Какие активы?
  «Наличные деньги и драгоценности».
  'Общая стоимость?'
  Баумгартнер закрыл глаза, пытаясь сосчитать, о каких деньгах он говорит. «Приблизительно эквивалент 950 фунтов стерлингов, возможно, ближе к 1000».
  — В рейхсмарках?
  'По большей части. Небольшая сумма в швейцарских франках.
  — Вы предлагаете немного денег и драгоценности в обмен на свою жизнь?
  Австриец тонко улыбнулся, театрально пожал плечами и покачал головой. «Я не наивен; есть больше, намного больше. У меня есть знакомый в Вене, с которым я был, можно сказать, сотрудником в различных предприятиях. Мы верили в необходимость защищать себя и использовать для этого любые средства. Мой друг занимается специализированным бизнесом: он подбирает людей для своих клиентов, чтобы они с ними спали. К 1939 году большую часть его клиентуры составляли высокопоставленные офицеры СС и гестапо, а также важные австрийские нацистские чиновники. И их вкусы были очень экстремальными, если это правильное слово. Нацисты, похоже, питали интерес к молодежи, и мой друг смог их обеспечить; девушки и юноши, в основном в возрасте около 15 лет, 16 – некоторые моложе. Очень неприятно, пожалуйста, не поймите меня неправильно – я не принимал непосредственного участия в этом и даже не одобрял этого. Но мой друг был умен. У него была квартира на Шулерштрассе, за собором, где он устраивал встречи своих клиентов с мальчиками и девочками. И он принял меры предосторожности, установив там скрытые камеры, так что он смог сфотографировать многих нацистов в самых компрометирующих положениях. Он называл их своими страховыми полисами. Копии этих фотографий лежат в моем сейфе. Это ценная информация, вы согласны?
  Эдгар делал записи. Он продолжал писать какое-то время, прежде чем посмотрел на австрийца. 'И что еще?'
  — Откуда вы знаете, что есть что-то еще?
  — Потому что вы ведете со мной переговоры о вашей жизни, герр Баумгартнер, а по моему значительному опыту люди в вашем положении не предлагают все сразу.
  — Разве я недостаточно предложил?
  Эдгар пожал плечами. — Немного денег, немного драгоценностей и несколько грязных фотографий? Боюсь, этого недостаточно для спасения вашей жизни.
  — В сейфе тоже два ружья.
  'Какой тип?'
  «Полуавтоматические пистолеты Steyr-Hahns: выпуск австрийской армии, когда у нас еще была собственная армия. Им меньше пяти лет, и они в отличном состоянии.
  — Боеприпасы?
  Австриец кивнул.
  'Опишите это.'
  — Магазины на восемь патронов, их больше сотни.
  Эдгар ничего не сказал, закуривая еще одну сигарету, на этот раз не предложив сигарету человеку напротив, который выглядел и говорил отчаянно. — Просто скажите, что нам было интересно, герр Баумгартнер, — как мы могли заполучить сейф?
  Баумгартнер неловко поерзал на стуле, а затем опустил голову на стол между скованными наручниками руками. Когда он в конце концов поднял взгляд, его глаза были еще более налиты кровью, а губы дрожали. Он кивнул на сигареты Эдгара и позволил англичанину зажечь для него еще одну.
  — Сейф спрятал для нас наш общий знакомый, человек по имени Иоганн, — сказал он. «В обмен на то, что ящик был спрятан, мы положили для него крупную сумму денег в сейф в банке Creditanstalt в 1-м округе , главном отделении на Шоттенгассе. Эта коробка содержит эквивалент примерно 300 фунтов стерлингов в рейхсмарках, и для ее открытия требуется четыре ключа. У меня есть, у моего друга есть, и у Иоганна есть. Когда кто-то приходит в Creditanstalt с тремя ключами, банк выдает четвертый: только так они разрешат доступ к ящику. Судя по всему, это система, которую они разработали в течение многих лет из-за того, что венские семьи ссорились друг с другом».
  — Подожди, — сказал Эдгар. — Почему вы просто не положили все в эту сейфовую ячейку в банке, а не привлекли к этому Иоганна?
  «Как только нацисты пришли к власти, банки должны были гораздо строже относиться к тому, что хранится в их депозитных ячейках. Менеджеры должны были показать, что они осведомлены об их содержании. Они могут сказать, что в коробке деньги или бумаги, но явно оружие…
  — Так где же ваш ключ, герр Баумгартнер?
  Австриец пожал плечами. — Если я получу отсрочку, я скажу вам.
  — А откуда мне знать, что вы будете говорить правду, герр Баумгартнер? Вы в шести часах от вашей казни; ты ведь сделаешь все, что в твоих силах, лишь бы спасти свою жизнь?
  — Это правда, но если вы будете действовать в соответствии с информацией, которую я вам дам, и обнаружите, что она не соответствует действительности, тогда сделка станет недействительной, и, без сомнения, вы захотите приступить к ее исполнению в какой-то момент в будущем. Ты узнаешь, где я.
  — А как ты узнаешь, что нам можно доверять?
  «Письмо, в котором говорилось, что меня не помилуют, было лично подписано министром внутренних дел мистером Моррисоном. Мне нужно письмо, подписанное им, в котором говорится, что я освобожден от наказания. И мне нужна еще одна вещь, мистер Эдгар: увеличительное стекло.
   
  ***
   
  Было 3.15, когда Эдгар вернулся в комнату на первом этаже блока А и объяснил, что сказал ему Баумгартнер. Люди из министерства внутренних дел покачали головами, а Фаулер из МИ-5 одобрительно кивнул. Офицер особого отдела и начальник тюрьмы оставались невозмутимыми. Первым заговорил представитель министерства внутренних дел.
  «Я не вижу никаких возможных оснований для смягчения смертного приговора, особенно теперь, когда министр внутренних дел отклонил просьбу Баумгартнера о помиловании. Даже если бы были основания для рассмотрения, что он предложил – деньги, драгоценности, пару пистолетов и несколько грязных фотографий? Мы не можем советовать министру внутренних дел издать такое письмо на этих основаниях. С таким же успехом мы можем обойтись без судов и вести дела, как это делают нацисты».
  — Извините, я не уверен, что помню ваше имя? Эдгар обращался к сотруднику министерства внутренних дел, к тому, кто был начальником Саймонса или Симмонда. Эдгар посмотрел на него, как будто только что заметил, что он в комнате.
  «Выдра. Мартин Оттер.
  — Насколько я понимаю, мистер Оттер, вы никогда не служили в разведке?
  Оттер нерешительно кивнул.
  — Значит, вы не представляете себе, насколько опасен и незащищен характер операций на вражеской территории, — продолжил Эдгар. «У наших агентов, действующих в оккупированной Европе, очень мало ресурсов, на которые они могут положиться, но, по крайней мере, они получают некоторую помощь от групп сопротивления и сочувствующих членов местного населения. Но те немногие агенты, которые у нас работают внутри Германского рейха, частью которого сейчас является Австрия, находятся в еще более опасном положении, потому что они не могут рассчитывать ни на какую помощь со стороны гражданского населения, и о сопротивлении не может быть и речи. Если то, что сказал нам герр Баумгартнер, правда, то я не могу вам сказать, насколько ценным может быть содержимое этого сейфа. Агентам нужны деньги, им нужно оружие и, прежде всего, им нужны разведданные. Если вы не работали в этой области, вы не сможете оценить, как трудно их найти на враждебной территории. Ввоз больших сумм денег и оружия в Австрию чрезвычайно рискован: знание того, где они спрятаны, может иметь огромное значение».
  Они спорили до тех пор, пока часы за спиной губернатора не перевалили за 4.00: Министерство внутренних дел непреклонно не могло предложить отсрочки, а две разведывательные службы настаивали на том, что это было в британских интересах. В 4.05 Эдгар спросил у губернатора, можно ли ему воспользоваться телефоном. Через двадцать минут он вернулся в комнату.
  — Мистер Оттер? Министр внутренних дел хотел бы поговорить с вами.
  Ощутимо удрученный Выдра вернулся в комнату менее чем через пять минут с видом побежденного человека.
  — Письмо от министра внутренних дел будет готово в течение часа, я уверен, — сказал он. — Полицейская машина заберет его из Министерства внутренних дел.
  Наименее удивленным человеком в комнате был Эдгар. — Нам нужно как можно скорее вызвать сюда адвоката Баумгартнера, — сказал он. — И увеличительное стекло.
   
  ***
   
  Адвокат Уолтера Баумгартнера вошел в комнату для совещаний в 5.45 — примерно в то время, когда первые проблески утреннего солнца начали пробиваться сквозь быстро исчезающие ночные облака. Джеффри Хейфилд-Смит был необычайно выглядящим мужчиной: по крайней мере ростом с Эдгара, но его болезненно худощавое телосложение было весьма сгорбленным. Он был лысым, если не считать двух непослушных пучков волос по обеим сторонам головы, а его глаза глубоко ввалились в глазницы, которые, в свою очередь, нависали над густыми бровями. Его подбородок, покрытый сыпью от бритья, переходил в длинную шею. Все это способствовало испуганному виду. Когда он говорил, это было хорошо обученным голосом, стремящимся к тому, чтобы слушатель понял врожденное превосходство говорящего.
  «Зачем меня привели сюда именно в это время? Казнь не раньше 9.00. Мне было приказано прибыть в 8.00. Хейфилд-Смит говорил с губернатором, но ответил Эдгар.
  «Мистер Хейфилд-Смит, меня зовут Эдгар, и я представляю правительственную разведывательную службу. С тех пор как вы в последний раз видели герра Баумгартнера вчера, он связывался с нами, чтобы поделиться важной информацией.
  — Вы имеете в виду, что видели его без меня?
  — По правилам военного времени, мистер Хейфилд-Смит, вы не имеете права присутствовать при допросе заключенного какой-либо из разведывательных служб, я уверен, вы знаете об этом. Могу я спросить, у вас есть с собой письмо мистера Моррисона, в котором сообщается, что прошение о помиловании отклонено?
  Поверенный порылся в своем портфеле и передал конверт Эдгару, который вскрыл его и прочитал письмо. Из другого конверта Эдгар извлек еще одно письмо и передал его Хейфилд-Смиту.
  — Не могли бы вы прочитать это, пожалуйста?
  'Вслух?'
  — Пожалуйста.
  Поверенный взглянул на письмо с растущим потрясением на лице, затем откашлялся, прежде чем читать с быстротой, похожей на диктовку.
   
  «Уважаемый мистер Хейфилд-Смит,
   
  «Пишу после моего письма от 12- го , сообщая вам, что я не вижу оснований для отказа от казни вашего клиента, Вальтера Баумгартнера. С тех пор Министерству внутренних дел стало известно, что ваш клиент смог оказать очень значительную помощь правительству Его Величества, и в свете этого события я рад сообщить вам, что я пересмотрел свое первоначальное решение и теперь возможность смягчить первоначальный приговор со смертной казни на срок 18 лет лишения свободы. Я был бы признателен, если бы вы могли сообщить своему клиенту об этом решении без промедления.
   
  Искренне Ваш,
  Герберт Моррисон
  Домашний секретарь
   
  Еще долго после того, как он закончил читать письмо, Хейфилд-Смит продолжал смотреть на него с явным недоверием. Он оглядел комнату: на Эдгара, на начальника тюрьмы, на двоих из министерства внутренних дел и на человека из МИ-5.
  — И это подлинное, не так ли?
  — Совершенно искренне, мистер Хейфилд-Смит. Сам министр внутренних дел подписал письмо менее часа назад. Что вам нужно сделать, так это сопровождать меня и губернатора к герру Баумгартнеру, где вы заверите его в правдивости этого письма и в том, что его жизнь отсрочена.
  Поверенный еще раз прочитал письмо, а затем смиренно опустил голову. Он начал говорить, потом покачал головой.
  — Дело в том, — сказал Эдгар, наклоняясь к Хейфилд-Смиту, — что ваш клиент смог показать, что может оказать нам значительную помощь. Но он сделает это только тогда, когда убедится, что его не казнят.
   
  ***
   
  Было чуть позже 8.30, когда они вошли в камеру смертников. Было уже теплое июльское утро, и солнечные лучи пробивались через высокое окно, придавая комнате воздушность. Баумгартнер сидел за столом и играл в карты с одним из трех надзирателей в комнате. Он резко сел, когда в комнату вошел губернатор, а за ним Эдгар и Хейфилд-Смит. Эдгар заметил, что заключенный выглядывает из-за них, явно обеспокоенный тем, кто может следовать за ним. Губернатор приказал надзирателям выйти из камеры и ждать в коридоре. Эдгару пришлось подтолкнуть Хейфилд-Смит, чтобы та села перед его клиентом. Когда он, наконец, сделал это, он вынул письмо министра внутренних дел и показал его человеку, сидевшему напротив него.
  — Это письмо дает вам отсрочку, герр Баумгартнер.
  Эдгар не был уверен, насколько убедительно звучит фраза Хейфилд-Смит. Австриец говорил мало, но все же наклонился к маленькому столику у своей кровати, чтобы взять словарь. Несколько минут он внимательно читал письмо, время от времени проверяя перевод.
  — И это официально?
  Адвокат помедлил, прежде чем кивнуть.
  — Это как нельзя более официально, герр Баумгартнер, — добавил Эдгар. Из кармана он вынул увеличительное стекло и протянул его австрийцу.
  — А, ты вспомнил. Хороший. Мистер Хейфилд-Смит, могу я увидеть письмо, которое вы мне вчера показывали?
  Несколько минут Баумгартнер изучал оба письма, молча кивая самому себе. — Чего я не сказал вам, так это того, что я эксперт по проверке документов. Когда я работал в банке фон Ротшильда, я часто проверял документы на предмет подделки. Я могу не только отличить фальшивую подпись от настоящей, но и сказать, было ли письмо напечатано на той же машине. Эти два письма были напечатаны на одной и той же машине, на одной бумаге и подписаны одним и тем же человеком».
  — Так вы довольны, герр Баумгартнер?
  'Сколько времени, пожалуйста? Я не могу понять, почему мне не разрешают носить часы или почему здесь нет часов.
  — Боюсь, у нас в обычае не иметь часов в камере смертников, — сказал губернатор.
  — Значит, я все еще приговоренный?
  — Нет, — спокойно сказал Эдгар. — Из этого письма ясно видно, что вы получили отсрочку, не так ли, мистер Хейфилд-Смит?
  Хейфилд-Смит медленно кивнул.
  — Так который час?
  'Десять к девяти.'
  «Мне нужно больше времени, чтобы подумать. Приходи через час.
   
  ***
   
  Через час Эдгар был один в камере смертников с австрийцем, который уже не выглядел так, как будто его снедал страх. — Я почему-то тебе доверяю, — сказал он.
  — Спасибо, — сказал Эдгар.
  — Но тогда у меня не так много альтернатив, не так ли?
  Эдгар ничего не сказал. Его опыт подсказывал ему, что, когда у рыбы есть наживка во рту, он должен перестать тянуть.
  — У тебя все еще есть блокнот? — спросил Баумгартнер.
  Эдгар кивнул и достал его из кармана, а затем положил на стол между ними, держа ручку наготове.
  — Хорошо, слушай внимательно. Друга, о котором я тебе говорил, зовут Вильгельм. Чтобы установить с ним контакт, отправляйтесь в кафе «Демель» на Кольмаркт, совсем рядом с дворцом Хофбург. Каждое утро Вильгельм завтракает в Демеле: он никогда не приходит раньше 9.00, но всегда приходит к 9.30. Он сидит за маленьким столиком, который стоит сам по себе в задней части, перед кухней, где готовят выпечку, которую вы можете видеть через стеклянные окна. Он высокий мужчина, примерно с тебя ростом, но намного тоньше, и носит круглые очки. Ему около 35, но выглядит моложе. Он выпьет много кофе — или как там сейчас называется кофе — и курит без остановки. Можно мне лист бумаги, пожалуйста?
  Эдгар вырвал листок из блокнота и передал его австрийцу, который написал на нем несколько слов и вернул его Эдгару.
  — Когда увидишь его, попроси одну из официанток передать ему эту записку. Тогда он поймет, что должен доверять вам или тому, кого вы пошлете. Следуйте за ним из ресторана и договоритесь, когда идти к сейфу, каждый со своим ключом.
  — А где твой ключ?
  — Можно мне еще один лист бумаги?
  Из портфеля Эдгар достал большой простой лист бумаги и карандаш. Он положил оба на стол перед Баумгартнером.
  — В 10- м округе есть церковь Святого Антона Падуанского. Это католическая церковь, таких в Вене больше всего. Церковь находится рядом с Фаворитен-штрассе, и ее легко найти, до нее можно добраться на трамвае от центра. Церковь окружена довольно красивыми садами, а сзади, недалеко от площади Антонсплац, находится статуя Святого Антония. А теперь посмотрите на мою схему, вот примерно в ярде на этой линии от статуи я зарыл ключ. Он завернут в клеенку и закопан в небольшой жестяной банке. Втыкайте шип вниз, пока не упретесь в олово, а затем выкопайте его мастерком. Из-за того, что он расположен рядом со статуей, человек, достающий ключ, может встать на колени и выглядеть так, как будто он молится. В жестянке будет еще один ключ от висячего замка на сейфе.
  Баумгартнер закончил диаграмму и подтолкнул лист бумаги к Эдгару.
  — Сам сейф спрятан где-то в шляпном магазине на Виднер-Хауптштрассе в 4- м округе, чуть южнее Оперного ринга — всего в паре кварталов от рынка Нашмаркт . Вильгельм будет сопровождать вас или вашего представителя, но прошу, чтобы вас было не больше двух. Магазин открывается в 8.30 утра, но первый час Иоганн один, каждый день, кроме среды. Он невысокий и довольно толстый, и ходит очень сильно прихрамывая — травма во время Великой войны — так что нет никаких шансов, что его призвали. Иоганн знает, что он может позволить доступ к сейфу только в том случае, если Вильгельм присутствует; это еще одна мера, которую мы согласовали, чтобы гарантировать, что один из нас не возьмет коробку без присутствия другого. Вильгельм должен представить другого человека как своего друга из Гляйсдорфа, городка недалеко от Граца. Иоганн спросит, какую шляпу они хотели бы, и они должны ответить, сказав, что им нужна шляпа, подходящая как для церкви, так и для охоты. У вас есть все это?
  Эдгар оторвался от своих записей, его сигарета все еще была зажжена между губ.
  Затем Йоханн покажет Вильгельму и другому человеку, где находится сейф. В этот момент вы передаете ему два банковских ключа. Он вернется в магазин, и вы с Вильгельмом сможете открыть коробку, вынуть содержимое и уйти.
  'Вот и все?'
  — Вот и все: деньги, золото, драгоценности, фотографии, ружья… этого мало? Баумгартнер откинулся на спинку стула. 'У Вас есть время?'
  Эдгар посмотрел на часы. «Прошло только 10:20».
  Австриец усмехнулся. — Я должен был умереть больше часа назад!
  Эдгар улыбнулся.
  «Я был бы рад, если бы они могли вывести меня из этой камеры как можно скорее. Вы понимаете, что я чувствую себя здесь довольно неуютно.
   
  ***
   
  В комнате на первом этаже Эдгар говорил кратко и по существу, а когда он закончил, человек по имени Выдра из министерства внутренних дел звучал оскорбленно.
  — Значит, вы не расскажете нам, что он на самом деле сказал?
  Эдгар покачал головой.
  «В мире разведки дело в том, кому нужно знать, мистер Оттер, — сказал Фаулер из МИ-5. — И я боюсь, что вы этого не сделаете. Дело в том, что Эдгар доволен. Достаточно.'
  — Хорошо, — сказал губернатор, медленно поднимаясь со стула и собирая лежавшие перед ним бумаги. «Я думаю, мы все знаем, что сейчас должно произойти. Эдгар, ты присоединишься к нам?
  Эдгар пожал плечами. — Думаю, мне лучше.
  Эдгар, Фаулер и Оттер последовали за губернатором, когда он вышел из комнаты, и подождали в коридоре, пока он вошел в небольшой кабинет, откуда через несколько минут вышел с потрясенным Хейфилд-Смитом. Пятеро из них молча поднялись по лестнице на первый этаж и через ряд дверей, пока не оказались в узком коридоре за пределами камеры смертников. Эдгар заметил, что Оттер держит адвоката за локоть, словно поддерживая его. Там они подождали несколько минут, губернатор все время смотрел на часы. В 10.59 дверь в конце коридора открылась, и надзиратель повел к ним двух мужчин в штатском. Первый мужчина был низеньким и щеголеватым, мужчина позади него был намного выше и плотнее. Первый человек кивнул губернатору, который еще раз взглянул на часы и подождал несколько секунд, прежде чем кивнуть.
  Даже Эдгар был поражен скоростью и эффективностью того, что произошло дальше. Губернатор открыл дверь камеры, и двое мужчин в костюмах очень быстро вошли, остальные последовали за ними.
  Уолтер Баумгартнер, казалось, только что встал. Двое охранников двинулись по обе стороны от него, и невысокий, щеголеватый человек ловко пошел за явно испуганным Баумгартнером с кожаным ремнем в руке. Он быстро связал австрийцу руки за спиной и сказал: «Следуй за мной». Пока это происходило, дверь в боковой стене открылась, и теперь через нее вели Баумгартнера. Эдгар вместе с губернатором, Хейфилд-Смит и Оттер из министерства внутренних дел последовали за ним. Теперь они были в большой комнате, большую часть которой занимал деревянный помост, вокруг которого за деревянными перилами можно было стоять людям. Эдгар заметил, что там уже было несколько человек. Над платформой на балке свисала блестящая белая веревка с тугой петлей на конце.
  Только тогда, когда он увидел веревку, Баумгартнер отреагировал. Нейн! Си лиген Ублюдок! Verdammt nochmal !
  Двое надзирателей поставили австрийца на букву «Т», написанную мелом на полу. Пока они это делали, высокий мужчина в костюме стягивал вместе лодыжки Баумгартнера. Он все еще кричал « нэйн », оглядывал комнату и начинал сопротивляться. На секунду, не более того, его глаза встретились с глазами Эдгара, полные ненависти. Низкорослый мужчина достал из кармана белый капюшон и натянул его на голову Баумгартнера. Похоже, тем же движением он накинул петлю на голову мужчины, затянув узел под левым ухом. Через секунду палач отскочил, потянулся к рычагу и сильно потянул его. Раздался хлопок, когда люки открылись, и тело Уолтера Баумгартнера исчезло из виду. Видна была только белая веревка, натянутая и медленно покачивающаяся.
  На несколько секунд воцарилась полная тишина. Коротышка сломал его, когда разговаривал с губернатором. 'Сколько?'
  «Двадцать три секунды».
  Палач покачал головой. — Боюсь, дольше, чем обычно, сэр: эта двухчасовая задержка не помогла. Кто-нибудь знает, что он говорил?
  — Суть в том, что он был не совсем доволен нами, — сказал Эдгар менее уверенно, чем обычно. — Назвал нас ублюдками. И лжецы.
   
  ***
   
  Через десять минут в кабинете губернатора молча сидела небольшая группа очевидцев казни; стаканы с виски мягко дрожат в их руках, а над ними поднимаются спирали сигаретного дыма.
  — Ну, он был прав, не так ли?
  — Кто был, Оттер?
  «Баумгартнер. Ты сказал, что он назвал нас лжецами и ублюдками. Мы были.'
  Эдгар выглядел растерянным. — Ну, это наша работа, не так ли? Цель оправдывает средства и все такое. Это был единственный способ получить информацию, которую он предлагал, вы же знаете этого Оттера. Даже министр внутренних дел понял, что мы делаем, поэтому и согласился на письмо. Это может привести к спасению многих британских жизней. То, что рассказал нам Баумгартнер, может оказаться чрезвычайно полезным для нашей сети в Вене».
  Теперь все встали, готовые уйти. Эдгар подошел к адвокату. — Одно обстоятельство, мистер Хейфилд-Смит: письмо министра внутренних дел об отсрочке…
  'Что насчет этого?'
  — Не могли бы вы дать его мне, пожалуйста?
   
  ***
   
  Эдгар и Фаулер вместе вышли из тюрьмы, великолепный солнечный свет отражался от стен Пентонвилля. — Неестественно тихо, не так ли, Фаулер?
  — По-видимому, всегда так в день казни, Эдгар: без сомнения, заключенные думают о собственной смертности.
  — Не только заключенные, — сказал Эдгар. — Пошли, надо найти такси на Каледонской дороге. Этот парень из министерства внутренних дел предложил подвезти меня, но я не мог вынести мысли о том, что проведу еще одну минуту в его компании.
  — Понятно, но такси не нужно, — сказал Фаулер. — Автобус номер 14 идет прямо до площади Пикадилли. Послушайте, Эдгар, я не сомневаюсь в том, что произошло, но я полагаю, что казнь была совершенно необходима? Я просто беспокоюсь, если это каким-то образом выйдет наружу. В конце концов, Баумгартнер дал нам всю эту информацию.
  «Совершенно необходимо: если предположить, что то, что он сказал нам, было правдой, мы вряд ли могли рисковать, оставляя его живым и подвергая опасности эту информацию, не так ли? Кто знает, кому бы он сказал? Слишком много фашистов в тюремной системе».
  Они подошли к автобусной остановке. — Что ж, будем надеяться, что он говорил правду, — сказал Фаулер.
  Подъезжал автобус номер 14, указывающий на Патни как на пункт назначения.
  — О, он говорил правду.
  'Откуда вы знаете?'
  — Внутренний инстинкт — я научился чувствовать, когда кто-то лжет. То же самое должно быть и с тобой, Фаулер. Плюс его реакция, когда он понял, что вот-вот умрет: он был искренне огорчен. А еще, если бы он лгал, я думаю, он бы еще много приукрасил — предложил бы нам, так сказать, драгоценности короны.
  — Ну, если это хоть как-то поможет. Каждая мелочь имеет значение, а? Еще один момент, Эдгар: вы упомянули о нашей сети в Вене. Я не знал, что у нас все еще есть один?
  Эдгар подождал, пока они усядутся на верхней палубе, вне пределов слышимости других пассажиров, прежде чем ответить.
  — В том-то и дело, Фаулер, что мы этого не делаем. Эдгар снял свою широкополую фетровую шляпу и бережно положил ее себе на колени. — Во всяком случае, пока.
  
  
  Глава 5
   
  Вена и Ватикан, декабрь 1943 г.
   
  Во второй половине 1943 года, где-то между четвертым полным летом войны и ее пятой зимой, сестру Урсулу охватило такое глубокое чувство страха и неуверенности в себе, что она отказалась от своей работы сопротивления.
  Она решила, что будет избегать любых контактов с британцами: она не будет приближаться к пунктам приема недоставленных писем, будет держаться подальше от других мест, где ей могут передавать сообщения, и проигнорирует одно из них. или два оставшихся контакта, которые она лелеяла. Она пришла к выводу, что лучший способ действий — ничего не делать и надеяться, что они забудут о ней и оставят в покое. Она, по ее мнению, внесла свою лепту. Никто не мог обвинить ее в трусости.
  Пока она не перестала работать на британцев, она не совсем понимала, какое влияние это оказало на нее. Со страхом, охватившим ее, было легче справиться, потому что он был более понятным, более осязаемым. Она работала агентом британской разведки в городе, который соперничал и, возможно, превзошел Мюнхен в своем энтузиазме по отношению к нацистам. Ее монашеские привычки мало что защищали: с момента своего прибытия в 1938 году нацисты становились все более враждебными по отношению к католической церкви. В лучшем случае это было что-то вроде маскировки; люди по-прежнему ассоциировали монахинь с невинностью и относились к ним с некоторым уважением. Было бы больше беспокойства, если бы она не боялась.
  Но ей было гораздо труднее понять и справиться с неуверенностью в себе. Она задавалась вопросом, почему она рискует своей жизнью и, возможно, подвергает опасности своих коллег. Она достигла стадии, когда постоянно сомневалась в собственных мотивах. Она спросила свою игуменью, может ли человек быть по-настоящему альтруистом. «Если кто-то посвящает свою жизнь другим, — говорила ей игуменья, — то нельзя отрицать, что где-то в душе он получает от этого какое-то удовлетворение. Может быть, это Божья награда. Мы не должны подвергать сомнению это.
  Ее заверили и на исповеди. «Ах, разве это снисходительность — помогать другим, потому что при этом чувствуешь, что сделал добро? Мне задавали этот вопрос много раз».
  От исповедальни исходил затхлый неприятный запах, а священник по другую сторону решетки был пожилым и все время громко сморкался. Ей хотелось сказать ему, что добро, которое она делает, выходит далеко за рамки ее преданности молитве и благотворительности и превосходит ее неутомимую заботу о больных. Он пришел бы в ужас, если бы она рассказала ему хотя бы немного о своей деятельности: как помогала людям бежать от нацистов, как перевозила сообщения и даже оружие. Как некоторые из людей, которым она помогала, были, вероятно, коммунистами, определенно атеистами. Но она доверилась бы ему не больше, чем написала бы в венское гестапо, чтобы сообщить им о своей деятельности. Она просто не сказала ничего, кроме того, как она чувствовала, что ее душа мучается.
  «Вспомни мудрые слова Силуана Афонского, — сказал ей священник. Он звучал так, как будто он жевал, когда говорил. «Держи свой разум в аду и не отчаивайся».
  И к декабрю она почувствовала себя лучше: к ней вернулся аппетит, она лучше спала за то короткое время, что у нее было для этого, и она чувствовала себя более удовлетворенной своей работой в больнице. Она поняла, что она очень хорошая медсестра. Возможно, лучшая медсестра, чем она была монахиней, уж точно лучшая медсестра, чем шпион.
  Но если бы в какой-то момент в течение этих трех месяцев она позволила себе быть честной с самой собой, она, возможно, признала бы, что, как бы хорошо она ни была медсестрой и монахиней, она боялась, что мир шпионажа ей никогда не удастся. действительно уходи.
  И действительно, теперь она снова была в нем. Она пересекла Гюртель , внешнюю кольцевую дорогу Вены, и попала в более привлекательный район на окраине города по пути к Венскому лесу. Здесь было больше деревьев и парков, а дома были больше и предпочитали оформлять себя как виллы.
  И одна из этих вилл была убежищем.
   
  ***
   
  Священник поспешил из своего кабинета в Палаццо дель Сант Уффицио на южной окраине Ватикана и, несмотря на сильный дождь, направился на площадь Святого Петра. Был ранний полдень в начале декабря, и на огромной площади были расставлены небольшие группы паломников и других посетителей. Было довольно оживленно в центре, где люди собирались более тесно, и отец Бартоломео решил влиться в толпу. Оказавшись в окружении людей, он надел шляпу капелло романо , которая с ее круглой тульей и широкими полями делала его неотличимым, как он надеялся, от любого другого священника, спешащего по Ватикану. Он не мог быть уверен, что за ним не следят, но в эти дни он работал, исходя из предположения, что за ним следят. Так было безопаснее.
  Прохождение через собор Святого Петра и Апостольский дворец было бы более быстрым и определенно более сухим путем туда, куда он направлялся, но он был бы более незащищенным, и его было бы гораздо легче преследовать по широким длинным коридорам. Он двинулся к северной стороне площади, ненадолго смешавшись с другой группой посетителей за пределами Колонатто дель Бернини, прежде чем пройти через колоннады, мимо казарм швейцарской гвардии и на Виа дель Бельведер. Теперь он находился в том, что они называли деловой частью Ватикана, вдали от глаз общественности, где выполнялись многие рутинные функции этого крошечного города-государства. Он остановился у телеграммы, чтобы проверить, не ждет ли его что-нибудь, а затем вышел через боковую дверь на мокрую от дождя улицу Виа делла Поста. На полпути вниз по улице стояло здание с большим количеством медных табличек и колокольчиков, чем у его соседей. Когда он уже собирался нажать на один из колокольчиков, открылась большая входная дверь, и из нее, ковыляя, вышел пожилой епископ. Отец Бартоломео проскользнул в открытую дверь и поднялся по крутой лестнице в квартиру на верхнем этаже, которая, согласно выцветшей табличке, приклеенной скотчем к двери из матового стекла, принадлежала британской дипломатической миссии при Святом Престоле. Служащий в темном костюме впустил его и отвел в кабинет, где его ждал пожилой мужчина, тоже в темном костюме.
  — Вы здоровы, отец Бартоломео?
  — Я сэр Перси, спасибо. А вы, я надеюсь?
  Британский посланник в Ватикане кивнул. Слуга вошел, налил виски обоим мужчинам и ушел. — Я получил сообщение, что вам нужно срочно меня видеть, — сказал священник. — Это из-за пилотов?
  — Нет, я думаю, с ними все в порядке. Не знаю, как ты умудряешься находить эти дома, отец, но мы восхищаемся твоей находчивостью. Мне нужно обсудить с вами более насущный вопрос…
  Британский дипломат туго закутался в куртку, как будто ему было холодно, и наклонился к священнику. — Я знаю, что говорил вам это много раз, отец, но мы действительно ужасно благодарны вам за все, что вы делаете. Мы понимаем, насколько это опасно. Боюсь, то, о чем мы собираемся вас попросить, может оказаться еще более опасным. У нас есть сообщение из Лондона… — Он заколебался, пытаясь правильно сформулировать то, что собирался сказать. — Позвольте мне сначала задать вам вопрос, отец: насколько легко вам было бы добраться до Вены?
  Священник на мгновение закрыл глаза, где-то между молитвой и размышлением. «Легко, возможно, не лучшее слово. Это возможно, конечно. Конечно, Ватикан часто посылает к кардиналу в Вену эмиссаров, возможно, два или три раза в месяц. Если…'
  '... Не могли бы вы стать одним из тех эмиссаров?'
  «Не вижу причин, почему бы и нет: я дипломат Ватикана и путешествую по дипломатическому паспорту. Я знаю епископа, который занимается этими делами… он тоже из Турина и хорошо знает моего дядю. Я мог бы подойти к нему…
  — Вам нужно сделать это так, чтобы не вызвать подозрений.
  «Конечно, но я делал это раньше. Я упомянул бы ему, что могу уехать из Рима на несколько дней, и спросил бы, куда ему нужно послать людей. Обычно так оно и работает. Судя по моему опыту, он упомянет несколько мест, и есть шанс, что Вена будет одним из них, так что будет казаться, что он предлагает мне Вену, а не я упоминаю ее, если вы понимаете, о чем я. Хотя это будет нелегко. Вы должны знать, что отношения между церковью в Австрии и нацистами очень плохи: кардинал Иннитцер сильно возмущен тем, как нацисты принизили авторитет церкви, и он был весьма откровенен. Я понимаю, что визиты туда, как правило, довольно… напряженные. Но с моим дипломатическим прикрытием это возможно.
  — Когда вы могли бы подойти к этому епископу?
  'Завтра утром.'
  'Хороший. Прежде чем я объясню, что мы хотели бы, чтобы вы делали в Вене, мне нужно дать вам больше информации. Тебе что-нибудь говорит имя Хьюберт Лейтнер?
  Священник откинулся на спинку стула и нахмурился, медленно покачав головой. 'Боюсь, что нет.'
  — Не беспокойтесь, — сказал сэр Перси. — Все, что вам нужно знать, это то, что до аншлюса Хьюберт Лейтнер был, пожалуй, самым уважаемым политиком в Австрии. Он был старшим офицером австро-венгерской армии во время Великой войны, где сражался с большим отличием и считался героем. После войны он ушел в политику: он был ведущим членом Христианско-социальной партии, которая была категорически против союза с Германией. Когда при Дольфусе Австрия стала однопартийным фашистским государством, Лейтнер вышел из Христианско-социальной партии, наладил связи с социал-демократами и выступил против Дольфуса и нацистов. Он пользовался огромным общественным уважением и был заключен в тюрьму один или два раза, но никогда не очень надолго. Однако, как только в марте 1938 года к власти пришли нацисты, он исчез. Никто не имел ни малейшего представления о том, что с ним случилось, кроме неподтвержденного сообщения о том, что он был убит при попытке пересечь границу Словении в 1940 году».
  — Это очень интересно, сэр Перси, но я не понимаю, почему вы мне это рассказываете. Мне действительно нужно это знать? Я не могу быть здесь слишком долго.
  — Потерпите меня, — терпеливо сказал сэр Перси. «Несколько дней назад к нашему начальнику резидентуры в Берне обратился швейцарский дипломат, базирующийся в Вене, с важным сообщением для британской разведки. По словам этого дипломата, Лейтнер не только жив и здоров, но и находится в Вене, где скрывается с начала войны. Этот швейцарский дипломат присматривал за ним на конспиративной квартире, но теперь его перевели из Вены, и Лейтнер тоже должен будет оставить некоторые опасения».
  — И ты хочешь, чтобы я… спас его? Священник встревожился, встал, подошел к окну и выглянул в него. Вместо того чтобы вернуться на свое место, он принялся ходить по комнате, пока сэр Перси продолжал.
  «Нет, нет, нет — ничего подобного», — сказал британский дипломат. — Помимо любых других соображений, было бы слишком опасно пытаться вывезти Лейтнера из Вены. Этому мужчине за семьдесят, и он очень известен. Нет. В Вене есть кто-то, кто работает на нас, но нам нужно связаться с этим человеком, и они переведут его в другое убежище. Но сначала нам нужно передать всю эту информацию этому человеку — о Лейтнере, где он и все такое. Мы просим вас отправиться в Вену и передать это сообщение. Это должно быть сделано лично, на бумаге ничего быть не может, поэтому я и сообщил вам всю предысторию: вам нужно запомнить адрес, где в данный момент находится Лейтнер.
   
  ***
   
  Две недели спустя, когда Вена делала несколько нерешительных жестов в преддверии Рождества, отец Бартоломео оказался в городском архиепископском дворце, на другой стороне Шулерштрассе от величественного собора Святого Стефана. Был поздний вечер, уже стемнело, а в Вену он прибыл часом ранее. Он вылетел из Рима рано утром: рейс Deutsche Lufthansa длился почти четыре часа из Рима в Мюнхен, затем на удивление простое путешествие на поезде из Баварии. Его сразу же отвели на аудиенцию к кардиналу Иннитцеру, где он ждал во время неловкой тишины в своем кабинете, пока кардинал открывал серию запечатанных писем из Ватикана, подозрительно поглядывая при этом на отца Бартоломео. Вскоре после захвата Австрии Германией кардинал объявил многотысячному собранию в соборе, что «наш фюрер — Христос». Это навлекло на него гнев нацистов, и теперь он никому не доверял. Отец Бартоломео знал это чувство.
  После вечерней мессы и ужина он удалился в гостиную во дворце с епископом, которого он знал по Риму, и несколькими священниками из аппарата кардинала. Когда священники один за другим удалились, епископ жестом пригласил отца Бартоломео присоединиться к нему в углу у большого и неприятно горячего огня.
  — Мы живем в очень трудные времена, отец Бартоломео. Епископ напомнил отцу Бартоломео средневекового монаха: круглая фигура, лысый, с обветренным лицом и следом бороды. Епископ некоторое время молчал, глядя в огонь, пламя от которого отражалось в его немигающих глазах и выхватывало тонкие нити красных вен на его лице. — Когда я знал вас в Риме, вы были человеком с сильной общественной совестью. Это все еще так?
  — Я не понимаю, что вы имеете в виду, милорд.
  Епископ обернулся, проверяя, что комната пуста. Он наклонился ближе к священнику. — Я знаю, что вы благоразумный и осторожный человек, отец Бартоломео, но я также знаю, что у вас были, скажем так, взгляды на положение в Европе. Можешь не отвечать, я тебе доверяю. Ситуация здесь ужасная: знаете ли, мы каждый день получаем сообщения о том, что старики и больные просто исчезают из мест, где о них должны заботиться. Не секрет, что у нацистов есть программа эвтаназии: они просто избавляются от людей, которых считают обузой. Всякий раз, когда кто-либо из наших священников или монахинь жалуется на это, их арестовывают, а некоторых даже убивают. Это все так не по-христиански».
  — А как же евреи?
  Епископ пожал плечами, как бы показывая, что это его меньше заботит. — В Вене их почти не осталось. Он вытянул руки наружу ладонями вниз и провел ими по телу. Готово .
  — Твой визит сюда… ты ведь не просто посыльный, отец? Я бы подумал, что ты слишком стар для этого.
  Теперь настала очередь отца Бартоломео оглядеться, чтобы убедиться, что они одни в комнате. — Мне сказали, что в 9- м округе есть монастырь Дочерей Милосердия Святого Винсента де Поля, милорд… — сказал он неуверенным тоном, оставив предложение незаконченным, надеясь, что епископ сделает это за него. Старший ничего не сказал, но поднял брови. — Если бы я… захотел… мне нужно было… связаться с одной из сестер…?
  Епископ вздохнул и слегка опустил голову: я так и думал . — Тогда для тебя будет безопаснее встретиться с ней здесь. Вы не должны покидать дворец; за вами почти наверняка последуют. Я пошлю гонца.
   
  ***
   
  На следующее утро после мессы сестра Урсула была отведена своей игуменьей в сторону, когда она вошла в трапезную к завтраку: ее вызвали во дворец архиепископа; она должна была уйти немедленно. Настоятельница положила руку ей на плечо и бросила на нее озадаченный и озабоченный взгляд, как всегда, когда подозревала, что сестра Урсула что-то замышляет. — Будьте осторожны, сестра.
  Через час сестра Урсула уже сидела в маленьком кабинете в задней части дворца напротив священника, который, как ей сказали, был «из Рима». Ей не сказали имени, и она внимательно изучала его, пока он ходил по комнате, проверяя, закрыты ли окна и закрыта ли дверь. Она вспомнила, как ветеринар сказал ей, что после того, как они прошли стадию котенка, у кошек есть две отдельные фазы в их жизни: они были молодыми, а затем старыми. Она пришла к выводу, что то же самое относится и к священникам: когда им было за двадцать, они выглядели так, как если бы им было около тридцати пяти, и этот вид оставался — по-видимому, неизменным — до середины пятидесяти. Через некоторое время после этого они совершенно неожиданно принимали вид стариков. Казалось, не было ни среднего возраста, ни промежуточного, ни заметного процесса старения. Священнику, сидевшему напротив нее, на вид было около тридцати пяти, с более бледным лицом, чем она ожидала от итальянца, но с густыми черными волосами и темными глазами. Симпатичный мужчина, если бы она когда-нибудь призналась в таких чувствах.
  — Вы, я полагаю, не говорите по-итальянски? Он говорил с ней на немецком с сильным акцентом. Она покачала головой.
  Священник кашлянул и закрыл глаза, тщательно обдумывая то, что собирался сказать. — Передаю вам привет от доктора Хубера. Насколько я понимаю, вы работали с ним в прошлом? Говорил он медленно и, как будто читал, интонация не совсем правильная.
  Сестра Урсула боялась этого с самого раннего утреннего вызова во Дворец: они вернулись. Однако в этот момент она могла решить не отвечать ожидаемым образом на первую часть этого закодированного сообщения, и в этом случае другой человек получил бы инструкции прекратить диалог. У нее также был вариант ответа, который указывал бы, что она в опасности, что она была скомпрометирована. В любом случае, они оставят ее в покое. Она почувствовала, как у нее перехватило горло, ее сердце забилось быстрее, и страх и неуверенность в себе начали возвращаться.
  Она выбрала другой путь. — Да, я помню доктора Хубера: анестезиолог , прекрасный человек.
  Священник вздохнул с облегчением. Ее ответ ждал долго, но он был правильным. — И две его дочери тоже просили увековечить вас. Вы помните их имена?
  — Маргарет и Ингрид, если я правильно помню. А его жена… пожалуйста, напомните мне ее имя?
  Священник улыбнулся, обмен шел так, как и сказал ему сэр Перси, если все будет хорошо. — Насколько я понимаю, фрау Хубер зовут Эмили.
  Монахиня кивнула: правильно .
  Отец Бартоломео сделал паузу, осознав, как сильно он нервничал. Он выдохнул, как будто затаив дыхание, и вытер бисеринки пота со лба тыльной стороной трясущейся руки. — С тобой все в порядке, сестра? Мои друзья говорят, что давно ничего о вас не слышали.
  — У меня все хорошо, спасибо, отец.
  «Отсутствие контакта… возможно, есть причина?»
  — Как я уже сказал, у меня все хорошо, спасибо.
  — Хорошо, в таком случае у меня есть для вас инструкция. Вы должны слушать очень внимательно и запоминать детали.
   
  ***
   
  Это было за два дня до того, как сестра Урсула отправилась в Веринг , 18 -й округ . Священник из Рима настаивал на том, что ее визит был срочным, но она была полна решимости не делать ничего, что могло бы вызвать подозрения, поэтому она ждала, пока у нее не будет выходного дня из больницы. В прежние времена ее отсутствие в монастыре заметили бы и даже отметили бы, но это были уже не старые времена.
  Она села на несколько трамваев в Веринг, сумев избежать разговора с кем-либо из своих попутчиков. Если кто-нибудь проявлял желание поговорить — что некоторые люди воспринимали в привычке монахини как приглашение, — они вскоре замечали, что ее глаза закрыты в молитве, а губы шевелятся, а пальцы играют с четками.
  Она вышла из последнего трамвая задолго до места назначения, а затем прошла последние несколько улиц, чтобы убедиться, что за ней не следят. Утро было бодрым, ясным и заметно тише, чем в центре города. Она нашла адрес, который запомнила: он стоял отдельно, на удобной дороге рядом с Тюркеншанцпарком, фасад был затенен и почти скрыт деревьями. Кроме того, он был немного потрепан, что так типично для Вены в наши дни. Какой умный город до войны, думала она, люди так гордятся всем. Теперь это не было таким приоритетом.
  Дом принадлежит фрау Граф: насколько мы понимаем, ей за шестьдесят. Ты должен увидеть ее, больше никого.
  Дверь открыла полная девушка лет двадцати с чем-то вроде каринтийского акцента. Она найдет фрау Граф, сказала она, выглядя обиженной из-за того, что ей приходится прерывать ее работу по дому. Когда наконец появилась фрау Граф, она была крошечной фигуркой, которая выглядела скорее на семьдесят, чем на шестьдесят. У нее была утонченная внешность, столь обычная для венских женщин, но, как и многие из них в наши дни, она не была в таком хорошем состоянии, как раньше. Как ее дом.
  Она провела монахиню в гостиную в задней части дома и сказала горничной, чтобы их не беспокоили. Фрау Граф примостилась на краю дивана, напряженная и вопросительно глядя на нежданного гостя. — Чем я могу вам помочь, сестра?
  — Я так понимаю, вы принимаете постояльцев? Мне сказали передать вам, что у меня есть племянник из Граца, которому может понадобиться жилье.
  Плечи фрау Граф облегченно опустились. — О, слава богу. Знаешь, как долго я ждал, что кто-нибудь придет и скажет эти слова? Я вам скажу… — она сделала паузу и подозвала монахиню ближе к себе, говоря уже шепотом. — У меня герр Лейтнер здесь почти два года, два года! Можешь представить? Когда швейцарский дипломат спросил меня, это должно было быть в течение нескольких недель. Но что я мог сделать? Его отец был близким другом моего покойного мужа, когда он учился в Цюрихе, и я чувствовала себя обязанной помочь: он просил меня так, что я не могла отказать, настолько он был убедителен. Конечно, я был и остаюсь большим поклонником герра Лейтнера. Но прятать его здесь было ужасно, и, должен вам сказать, он, как бы это выразиться… труден. Я не хочу говорить не по порядку, но моя мама называла его сварливым. Это слово она использовала, чтобы описать моего отца, когда он возвращался домой с работы, а герр Лейтнер был именно таким: сварливым. Ничто никогда не бывает достаточно хорошим, понимаете? Однажды он…»
  «Фрау Граф…»
  — Никто не знает, ты понимаешь? Никто из моей семьи, мои друзья, никто. Хайди, горничная — понятия не имеет. Герр Лейтнер находится на чердаке, поэтому она туда не ходит, но в те дни, когда она убирает наверху, он прячется. Напряжение было ужасным…»
  — И никто не подозревает? Сестра Урсула была потрясена нескромностью фрау Граф.
  'Конечно, нет. Вы живете в Вене, сестра?
  'Да.'
  — Тогда ты будешь знать, что если люди что-то заподозрят, они сообщат. Я никому не доверяю, даже собственной сестре. Я стал с ней таким скрытным, что она решила, что я становлюсь странным, как и наша мать. Возможно, ей лучше так думать.
  — Я так понимаю, герр Лейтнер должен уйти отсюда?
  'Да!' Фрау Граф наклонилась вперед и сжала руки монахини в своих. «Я так рад. Я так вам благодарен.
  — Но если никто ничего не заподозрит, разве здесь ему не безопаснее?
  — Но дипломат обещал, что он будет тронут! Теперь она звучала очень обиженной, даже злой. «Он сказал, что больше не сможет приезжать, и я на него положилась — он дал мне денег, чтобы помочь купить еду, понимаете. Кроме того, я не уверен, что мне нравится, как герр Лейтнер иногда смотрит на меня. Я не предлагаю ничего неприличного, конечно, нет, но иногда… мне не по себе. Затем несколько недель назад я получил письмо от властей. Потому что я живу здесь одна и у меня есть три лишние спальни, ну — они хотят разместить здесь людей из-за бомбежек в городе. Это могут быть даже солдаты, кто знает? Важно, чтобы он переехал.
  Фрау Граф зарыдала, и сестра Урсула села рядом с ней на диван. Она заверила ее, что, конечно, герр Ляйтнер будет растроган, и она все устроит как можно скорее. Может быть, она увидит герра Лейтнера?
  — Подожди, пока Хайди уйдет, — сказала фрау Граф, теперь уже более спокойно.
  Ближе к обеду горничная ушла, и фрау Граф отвела сестру Урсулу на верхний этаж дома, предварительно задержавшись на лестничной площадке первого этажа, где фрау Граф нажала на звонок, спрятанный за картиной. Это для того, чтобы предупредить его: один звонок, и он знает, что это я, два звонка — опасность. Она отперла чердачную дверь, и сестра Урсула узнала старика, сгорбившегося посреди чердака, но только что. Она никогда особо не интересовалась политикой, но всегда восхищалась Хьюбертом Лейтнером за его очевидную честность и стремление сделать Австрию свободной и независимой. Мужчина, которого она помнила по газетным фотографиям и кинохронике, был моложе, его осанка была более прямой, его волосы были более густыми и темными, а цвет лица менее бледным.
  — Сестра пришла, чтобы отвести вас в более безопасное место, герр Лейтнер, — сказала фрау Граф слегка властным тоном.
  Старик жестом пригласил монахиню сесть на одно из двух маленьких кресел на чердаке, который представлял собой серию небольших смежных комнат с сильно покатыми потолками. У него были особенно маленькие глаза, и они метались по комнате, замечая все: фрау Граф, монахиню и пространство позади них на случай, если там может быть кто-то еще. Он не выглядел полностью доверчивым. 'Сегодня? Я уезжаю сегодня?
  Фрау Граф посмотрела на сестру Урсулу, явно надеясь, что та согласится.
  — Мне нужно, наверное, два или три дня, чтобы все устроить. Фрау Граф, надеюсь, вы поймете, если я попрошу вас уйти? Мне нужно обсудить кое-какие договоренности с герром Лейтнером, и для вашей же безопасности, если не из других соображений, лучше вам ничего не знать о том, что мы обсуждаем.
  Она подождала несколько минут, пока не убедилась, что фрау Граф спустилась по лестнице. — Как давно вы здесь, герр Лейтнер?
  — Около двух лет, сестра. Я могу сказать вам точно, если хотите. Почему ты спрашиваешь?' Его голос звучал так же недоверчиво, как и его глаза.
  «Сначала я должен сказать вам кое-что важное: я работаю от имени британского правительства. Мне сказали передать вам, что в должное время они свяжутся с вами. Вы это понимаете?
  Лейтнер кивнул, его глаза снова забегали по комнате.
  «Вы понимаете, что вам нужно переехать? Похоже, этот дом не может быть безопасным еще долго. Я где-то в виду, что будет безопаснее. Но я боюсь, что это не улучшит ваше положение с точки зрения комфорта. Были бы у вас проблемы с тем, чтобы оказаться под землей, где вы не увидите дневного света?
  Старик пожал плечами и шумно закашлялся, прежде чем ответить, сплюнул в грязный носовой платок. «Пока я в безопасности. Последние несколько месяцев я начал чувствовать себя здесь все менее безопасно. Фрау Граф, как вы могли заметить, нервная женщина. Я сомневаюсь, как долго на нее можно будет положиться. Могу я задать вам один вопрос: место, куда вы меня везете, будет в Австрии?
  — О да, сэр. Было бы слишком рискованно заводить вас слишком далеко.
   
  ***
   
  Сестра Урсула вышла из дома в Веринге в обеденное время, отказавшись от предложения фрау Граф присоединиться к ней за обедом и пообещав вернуться до конца недели. «Вам позвонят по телефону и сообщат о времени доставки мебели», — проинструктировала она ее. «Пожалуйста, убедитесь, что герр Лейтнер готов в этот день и никого больше здесь нет».
  Она вернулась в город, снова на нескольких трамваях. Последний переправил ее через Дунайский канал в Леопольдштадт, откуда до места назначения оставалось несколько минут ходьбы. Оказавшись там, она оставалась с женщиной и мужчиной более часа. Мы понимаем, мы готовы… может быть, дайте нам еще день-два? Фургон? Да, это возможно, опять же, через день или два…
  Три дня спустя потрепанный фургон «Даймлер» с грохотом проехал по Гюртелю и с шумом направился в Веринг. Темно-кремовый цвет фургона проигрывал битву с ржавчиной и выглядел немного потрепаннее, чем можно было ожидать в этом районе, но ведь все приличные фургоны и грузовики были отправлены на военную службу. Фургон подъехал к дому у Тюркеншанцпарка, затем очень осторожно выехал задним ходом, так что его задние двери оказались почти на одном уровне с входной дверью дома. Водитель позвонил в переднюю дверь, и фрау Граф быстро открыла ее.
  — У меня есть стул, который вы заказали. Ты сам по себе?'
  Фрау Граф кивнула.
  — Нет проблем, — сказал водитель. — Я могу носить его в себе. Он открыл задние двери фургона. За маленьким стулом с мягкой обивкой сидела сестра Урсула, которая кивнула и улыбнулась фрау Граф. Все хорошо.
  Водитель отнес кресло в дом, фрау Граф смотрела на него с некоторым отвращением. С обтрепанной вышивкой и потрескавшимися ножками это явно был не тот стул, который она хотела бы иметь в своем доме, но это было наименьшее из ее соображений. После того, как водитель отнес его в гостиную, он заговорил настойчиво. — Он готов?
  'Да.'
  — Спусти его сейчас же. Нам нужно двигаться быстро.
  Через минуту фрау Граф спустилась по лестнице, а Лейтнер медленно последовал за ней, поля темного хомбурга закрывали большую часть его лица, а шерстяной шарф был замотан до носа. Он нес небольшой чемоданчик и остановился в холле, чтобы официально пожать руку фрау Граф. Его голос был несколько приглушен шарфом.
  — Спасибо, фрау Граф, вы не понимаете…
  — Быстрее, — сказал водитель. «Нам нужно двигаться. Кто-нибудь может появиться.
  — Только одно, — сказал Лейтнер, неуклюже забираясь в заднее сиденье фургона. — Я оставил еще одну сумку на лестничной площадке. В нем есть книги. Пожалуйста, можно я тоже возьму это?
  Водитель и монахиня переглянулись, и монахиня кивнула.
  «Хорошо, тогда они вам, вероятно, понадобятся».
  
  
  Глава 6
   
  Москва, декабрь 1943 г.
   
  — Надеюсь, приятное путешествие?
  Кристофер Портер устремил на сидевшего напротив мужчину столь неодобрительный взгляд, на какой только был способен в данных обстоятельствах, что было нелегко, учитывая, что его ресницы все еще были словно смерзшимися. Комната на втором этаже посольства Великобритании на Софийской набережной якобы отапливалась, но лондонец был непроницаем для тепла. Он не мог представить, что когда-нибудь снова согреется, и боялся, что, когда он заговорит, его зубы будут стучать. Поскольку он не мог перестать дрожать, он крепко сжал руки за спиной, пока ходил по комнате.
  «Конвой вышел из озера Лох-Ю 22 ноября , всего 15 кораблей. Путешествие включало в себя 11 самых длинных и холодных дней в моей жизни, как ты и спрашиваешь, Невилл. Я никогда не думал, что можно быть таким холодным и выжить. Он проникает в каждую часть вашего тела, как маленькие глыбы льда, и остается там: я все еще чувствую это сейчас. Я был на HMS Beagle : прихватил с собой пару томов Trollope, едва успел на главу. Очевидно, в Норвежском море скрывалась группа подводных лодок, но нам каким-то образом удалось их избежать».
  — Что ж, извини, Кристофер. Ваш конвой был всего лишь вторым конвоем, прошедшим с февраля, это никогда не будет легким путешествием. По крайней мере, на вас не напали. Мы потеряли так много кораблей с конвоями. Это разбивает мое сердце.'
  — Я знаю, нужно быть благодарным. Итак, Невилл, ваши телеграммы были очень расплывчатыми. Почему именно вам нужно было, чтобы я рисковал своей жизнью и приехал сюда?
  Наступила пауза, когда Невилл Понсонби встал со стула и подошел к окну. Он повернулся и выглянул из него, Кремль впереди с красочными куполами собора Василия Блаженного справа и намеками на Красную площадь за ним. Руки Понсонби были глубоко засунуты в карманы, а плечи поникли. Когда он, наконец, обернулся, он выглядел обеспокоенным.
  — Надеюсь, у меня не будет из-за этого неприятностей, Кристофер.
  — За что в беде, Невилл?
  «Суть работы в Службе в посольстве заключается в том, что человек действительно оказывается между молотом и наковальней. Я знаю, что в первую очередь я предан Службе, я это понимаю, но нельзя игнорировать тот факт, что работаешь с нашими дипломатическими коллегами ежедневно. Правда в том, что мы склонны смотреть на вещи с совершенно разных точек зрения. Принципы и приоритеты дипломатической службы несколько отличаются от таковых разведывательной службы».
  Понсонби вытер свой теперь блестящий лоб и вздохнул.
  — Я понимаю, Невилл, — сказал Портер. — Но помни, что мы твои хозяева. В том, что между дипломатией и разведкой существует некий конфликт, нет ничего нового: нам приходится сталкиваться с этим каждый день. Я обещаю вам, если из-за этого возникнут какие-то проблемы, мы поддержим вас, как всегда. Теперь, что это?
  Понсонби подтолкнул к Портеру через стол толстую папку. — Вы знакомы с этим?
  Портер надел очки для чтения и просмотрел первую полосу. «Московская декларация? Да. Иден подписал его еще в октябре, не так ли?
  — 30 октября , если быть точным, пять недель назад. Иден приехал сюда специально для переговоров. На самом деле Декларация состоит из четырех частей, но я хочу обсудить именно эту». Понсонби перевернул страницы документа и повернул страницу к Портеру.
  — Декларация по Австрии?
  'Правильно. Мы подписали его вместе с американцами и Советами».
  Портер взял документ и надел очки. — Дай-ка я прочту — мне нужно напомнить себе.
  «Правительства Соединенного Королевства, Советского Союза и Соединенных Штатов Америки согласны с тем, что Австрия, первая свободная страна, павшая жертвой гитлеровской агрессии, будет освобождена от немецкого господства.
  «Они считают аннексию Австрии, навязанную Германией 15 марта 1938 года, недействительной. Они считают себя никоим образом не связанными какими-либо обвинениями, предъявленными в Австрии с тех пор. Они заявляют, что желают восстановить свободную и независимую Австрию и тем самым открыть путь самому австрийскому народу, а также тем соседним государствам, которые столкнутся с аналогичными проблемами, к обретению той политической и экономической безопасности, которая единственная основа для прочного мира. Австрии напоминают, однако, что на ней лежит ответственность, от которой она не может уклониться, за участие в войне на стороне гитлеровской Германии и что в окончательном расчете неизбежно будет взят счет ее собственного вклада в свое освобождение».
  — Звучит, как по мне, в высшей степени разумно, Невилл, — сказал Портер, толкая документ обратно через стол.
  «Проблема не в тексте Декларации, которым, видимо, очень довольны Иден и Уинстон — и американцы, конечно. Так что посольство, я должен сказать. Сэр Арчибальд держится за это как вкопанный, беря на себя столько похвалы, сколько он может прилично распорядиться. Министерство иностранных дел настаивало на том, чтобы, по крайней мере, в декларации говорилось, что Австрия должна быть восстановлена после войны - и как нейтральная страна. После Сталинграда кажется, что ход войны повернулся против нацистов, и поэтому мы думали о Европе после войны, вы знаете об этом так же, как и я. Их больше всего беспокоит Австрия, что она может попасть в советскую сферу влияния. В конце концов, взгляните на эту карту.
  Понсонби подошел к большой карте Европы, висевшей на стене позади Портера. «Вот, Вена: мы можем думать, что Австрия находится в Центральной Европе, но Вена находится дальше на восток, чем мы, возможно, думаем. К востоку от Праги, гораздо ближе к советской границе, чем к французской. Поэтому соглашение о том, что Австрия останется нейтральной после войны, считалось абсолютным приоритетом».
  Они вернулись к столу, и Портер взял документ.
  «Это то, что здесь написано — « свободная и независимая Австрия». Я не уверен, что вижу проблему, Невилл».
  — Арчи и остальные здесь так довольны собой Декларацией, что не хотят слышать ни слова против нее. Но с тех пор, как он был подписан, я собираю здесь, в Москве, всевозможные разведывательные данные. Короче говоря, Советы так же взволнованы Декларацией, как и мы, но это потому, что они чувствуют, что она внушила нам ложное чувство уверенности в отношении Австрии. Правда в том, что у них нет никакого намерения соблюдать его. Запомни карту, Кристофер. Они считают Австрию частью своей территории. Они не позволят ему быть нейтральным или уступить его нам, и, судя по тому, как идут дела, есть большая вероятность, что Красная Армия доберется до Вены первой. И как только они туда доберутся, они не уйдут.
  — Вы говорите, что собирали всевозможные разведданные. Что вы имеете в виду под этим — сплетни и тому подобное?
  — Боже мой, Кристофер, нет: Москва не такой город. Здесь не сплетничают, почти не разговаривают. НКВД все слышит, или, по крайней мере, люди так считают. Но не забывайте, что я здесь с 1937 года, и за это время я создал чертовски хорошую сеть контактов. Конечно, многие из них исчезли, но после вторжения нацистов в 1941 году стало намного легче. Я знаю людей во всех ключевых министерствах, даже парочку в партии. Я не наивен, я прекрасно понимаю, что они делают это не для того, чтобы помочь нам, а больше, чтобы помочь себе, по каким-то причинам. Но все они говорят одно и то же: Кремль убежден, что они надули нас и американцев, и, что касается Молотова, шансов на то, что он позволит Австрии оставаться нейтральной, почти столько же, сколько и на то, Сталин явился к лордам и попросил использовать сети».
  — И вы говорите, что посол и все остальные здесь не знают об этом?
  — Не как таковые: они, конечно, не вполне доверяют Советам — они не дураки. Но они и не хотят раскачивать лодку. Они знают, что Уинстон считает союз с Советским Союзом краеугольным камнем нашей внешней политики, поэтому они не услышат ни слова против них. Вот почему я чувствовал, что тебе нужно прийти сюда, чтобы все рассказали.
  — Все это очень интересно, Невилл, но как они на самом деле собираются этого добиться? Ужасно много должно произойти между этим моментом и тем, когда мы освободим Австрию. Советы не могут быть уверены, что все будет по-своему, не так ли?
  Понсонби перегнулся через стол, жестом приглашая Портера подойти ближе. Теперь их головы были рядом, и когда Понсонби заговорил, это был не более чем шепот.
  — У меня есть контакт по имени Дарья, отличный источник информации, но я получаю от нее известия только раз в голубую луну. Когда она хочет мне что-то сказать, она находит меня: у меня нет возможности связаться с ней. Итак, когда высокопоставленные советские агенты возвращаются в Москву после пребывания за границей, они делают с ними одно из двух: те, кто им не нравится, попадают на Лубянку и никогда оттуда не уезжают, а те, кто им нравится, на подмосковной даче и обращались как с принцами.
  «Дарья присматривает за ними, пока они на даче. Я не уверен, что она вытворяет, я не люблю спрашивать, но я знаю, что она очень близко подходит к некоторым из них, так сказать. В середине ноября — недели через две после подписания Московского соглашения — она остановила меня, когда я шел к себе домой. Она сильно рисковала, но то, что она должна была сказать, было срочным. Она сказала мне, что есть один конкретный агент, который посещал дачу несколько раз за эти годы; она говорит, что он один из их лучших агентов. Она знает его как Виталия, хотя это имя он использует на даче. У меня складывается впечатление, что он особенно близок к ней — настолько, что доверяет ей больше, чем обычно делают агенты. На прошлой неделе он был на даче и сказал ей, что его следующая миссия будет настолько опасной, что он не уверен, увидит ли он ее снова.
  — А куда его посылают?
  «Вена».
  'Когда?'
  — По-видимому, как можно скорее. Это не может быть совпадением. Они, должно быть, вернули этого парня, как только была подписана Московская декларация, и, если он действительно один из их лучших парней, они захотят, чтобы он начал готовить почву для них в Вене.
  — Вы уверены, что мы можем доверять тому, что она говорит?
  Понсонби пожал плечами. «Она была моим источником на протяжении ряда лет и никогда не ошибалась. У меня нет причин думать, что это либо дезинформация, либо что ее взломали. У нас есть условная фраза, которую она использовала бы, если бы попала в беду, но она ее не использовала.
  — И у нас нет имени для этого парня?
  — Кроме Виталия, нет.
  — Она может хотя бы дать его описание?
  Впервые с тех пор, как Портер прибыл в посольство, Понсонби улыбнулся. Он подошел к своему книжному шкафу и взял с верхней полки том «Капитала» , затем положил его на стол перед Портером, демонстративно постукивая по обложке.
  — О чем это, Невилл? Пожалуйста, не говорите мне, что вы перешли на другую сторону?
  «Обратитесь к началу восьмой главы; тот, который озаглавлен «Постоянный капитал и переменный капитал».
  — Пожалуйста, не играй со мной в игры, Невилл. Я действительно не в настроении для Маркса.
  «Я думаю, вы найдете это стоящим: между концом седьмой главы и началом восьмой есть фотография Виталия».
   
  ***
   
  Кристофер Портер все еще находился в состоянии шока, когда уезжал из Москвы в среду утром. Он оставался в том же состоянии, когда рано утром следующего дня пересек границу с Финляндией, и не намного лучше он прибыл в Стокгольм днем позже. Он оставался на конспиративной квартире МИ-6 до следующего вторника, отправляя в Лондон серию все более срочных сообщений.
  У меня с собой эта чертова фотография, и я не готов рисковать, путешествуя с ней на лодке. Помни, я видел эту чертову штуку. Я знаю, что это он, ради Христа!
  Рано утром во вторник он вылетел рейсом шведской межконтинентальной авиакомпании из аэропорта Бромма в Стокгольме в Перт. На аэродроме Сконе ланкастерец Королевских ВВС Авро из транспортного командования ждал на взлетной полосе с работающими двигателями, чтобы доставить его прямо в Лондон.
  Впервые с тех пор, как он увидел фотографию в кабинете Понсонби, Портер начал расслабляться. Лондон, казалось, наконец получил сообщение. В сотый раз он похлопал себя по нагрудному карману, чтобы убедиться, что фотография все еще в безопасности.
  Теперь им придется что-то с этим делать.
  Может быть, это было не такое уж и плохое путешествие.
  
  
  Глава 7
   
  Москва и Лондон, декабрь 1943 г.
   
  Виктору Красоткину хотелось, чтобы он разделял доверие своих хозяев к нему.
  Это потому, что мы тебе доверяем, твердили они ему. Это потому что ты такой хороший. Мы знаем, что вы не проиграете.
  Раньше он был таким самоуверенным — невозможно было браться за эти миссии, не веря абсолютно в то, что делаешь. Но теперь он не был так уверен. Его отозвали в Москву в первую неделю ноября: к тому времени Коминтерн, на который он работал, уже не соответствовал целям Сталина, поэтому его распустили, и Виктор оказался на службе в разведке НКВД, хотя большую часть люди в Москве были теми, на кого он работал раньше. Однако кое-что изменилось. Инструктаж от того, что оказалось кучей идиотов, был далек от своего обычного стандарта, без той тщательности, к которой он привык. Затем был разгром по поводу его личности.
  «Ты будешь словаком, — сказали ему, — инженером из Братиславы».
  'Вы с ума сошли? Я не говорю по-словацки!
  — Но ты говоришь по-чешски, — сказал один из идиотов.
  «Да, но не бегло, и, хотя он похож на словацкий, это не то же самое. Вена находится всего в нескольких милях от границы со Словакией: рано или поздно я обязательно столкнусь со словаками.
  Они вернулись на дачу на следующий день, трое идиотов выглядели довольными собой, разложив перед ним на столе подборку документов, из некоторых из них виднелась его фотография.
  'Кто это?'
  — Ален Верше, — сказал тот самый идиот, который думал, что он может быть словацким инженером. «Очевидно, что многие французские рабочие были отправлены в Вену для работы на фабриках. Ты будешь одним из них: твой французский достаточно хорош, не так ли?
  Виктор выглядел потрясенным, а затем расхохотался. — И вы думаете, что французский рабочий, посланный в Вену, сможет просто бродить по городу, не привлекая внимания? Они будут рабским трудом, и за ними будут постоянно следить. Вы должны сделать лучше, чем это.
  «Это солидная личность, это…»
  — Вот что я тебе скажу, — прервал его Виктор. — Как насчет того, чтобы я поехал как англичанин? Мое имя могло бы быть Уинстон, и, может быть, вы могли бы достать мне одну из тех дурацких круглых шляп, которые носят английские джентльмены. Это не должно вызывать слишком много подозрений в Вене, не так ли? Извините, но этого недостаточно.
  Трое мужчин напротив него выглядели ошеломленными и посмотрели друг на друга, а затем снова на него. Никто не говорил с ними так: никогда. — Вы отказываетесь служить, товарищ?
  Самообладание, которое Виктор проявлял много лет, лопнуло. Он перегнулся через стол и без усилий схватил идиота за воротник, приблизив его багрово-красное лицо на дюйм к своему. Мужчина задыхался, его глаза были выпучены. «Отказаться служить? Когда я когда-либо отказывался служить? Я служил на вражеской территории все эти годы и делал все, о чем меня просили, а ты не делал ничего опаснее, чем переходить пустую дорогу. Я твой лучший агент, оставшийся там. Я понимаю, что я не незаменим, но я в тысячу раз более незаменим, чем ты!
  Он сильно толкнул мужчину обратно в кресло, наблюдая, как тот изо всех сил пытается восстановить дыхание. Двое других сидели неподвижно по обе стороны от него, их лица были белыми от страха, они избегали зрительного контакта с Виктором.
  Он знал, что если они придут за ним, то сделают это ночью, поэтому он отослал Дарью, опасаясь, что она не будет вовлечена ни во что из этого. Он начал писать письмо жене и дочери, которых не видел более 13 лет, но не знал, что сказать, и бросил его, сжег бумагу в огне. Он проявил непростительные эмоции и нарушил основные правила службы, которых всегда требовал от других.
  Никогда не задавайте вопросов; никогда не обсуждать; никогда не стесняйтесь.
   
  ***
   
  Было 9 часов утра среды 15 декабря , и леденящий холод, охвативший Кристофера Портера с тех пор, как он три недели назад отправился в Москву, теперь сменился непреодолимым истощением. Если не считать нескольких часов то тут, то там в Стокгольме, после Москвы он почти не спал, а теперь, вернувшись в Лондон, делал все возможное, чтобы не заснуть.
  В идеальном мире он бы взял выходной, чтобы позволить себе приличный сон, снисходительную горячую ванну, приличный завтрак в своем клубе и, возможно, запоздалый визит к своему парикмахеру на Джермин-стрит. Но после разоблачения в офисе Невилла Понсонби его мир определенно перестал быть идеальным. Вместо этого он оказался в тесной и душной охраняемой комнате высоко над Сент-Джеймс-сквер. Сэр Роланд Пирсон присутствовал, потому что Даунинг-стрит начала смутно относиться к тенденции департамента Портера скрывать от других агентств разведданные, которые, по их мнению, должны были быть посвящены только им. Эдгар, конечно же, был там вместе с Джорджем Уитлоком, выглядевшим хуже, чем когда-либо, но настаивавшим на том, что он по-прежнему является начальником резидентуры в Вене, хотя не был в городе более пяти лет.
  — Ваше сообщение было о том, что это срочная встреча, Портер. И лучше бы это было невысказанным, но неявным.
  Портер встал, увеличивая свои шансы не заснуть.
  «Вчера я вернулся из Москвы. Если быть до конца точным, вчера я вернулся из Стокгольма. Мне потребовалась большая часть недели, чтобы вернуться из Москвы. Это было ненамного быстрее, чем с конвоем, но чертовски безопаснее и теплее.
  «На самом деле мы не знали, что вы направляетесь в Москву, пока вы не были на полпути, Портер, — сказал сэр Роланд.
  — Думаю, я отправил телеграмму как раз перед отъездом конвоя из Шотландии. Я приношу извинения за это, сэр Роланд, но было ужасно неясно, когда он отправится: все зависело от того, сколько времени потребуется для формирования конвоя и прибытия его ближайшего эскорта.
  — Едва ли это причина не сообщить мне о вашем визите перед отъездом, — сказал сэр Роланд. — А теперь вы чувствуете, что можете поделиться с нами целью этого визита?
  — Вот почему я пригласил вас всех сюда в такой короткий срок. Невилл Понсонби просил о встрече со мной в срочном порядке, но, очевидно, в данных обстоятельствах он не мог сказать, почему, отсюда и мой визит. Я не чувствовал, что мне нужно с вами это выяснять, сэр Роланд. Я считал это рутинным оперативным делом, а не тем, о чем вам хотелось бы беспокоиться. У Понсонби есть что-то вроде поспешных действий стартера, и я не мог быть уверен, что это не было еще одним из таких случаев: другими словами, ложная тревога. Я не хотел тратить ваше время, если это было так. Как выяснилось, это было не напрасное путешествие.
  Портер на мгновение замолчал, взял со стола чашку уже теплого чая и отхлебнул из нее. Его руки тряслись, а глаза отяжелели. Эдгар пододвинул к нему серебряный портсигар, и он с радостью взял один, его руки все еще дрожали, когда он зажег сигарету.
  «Вы знаете, сэр Роланд, что эта страна вместе с Соединенными Штатами и Советским Союзом подписала декларацию в Москве в конце октября, — сказал Портер. «Декларация охватывала ряд вопросов, которые нужно было решить после войны, но больше всего Понсонби беспокоил этот вопрос, Декларация по Австрии. Я взял на себя смелость достать для вас копии. Не уверен, что вы его видели, Эдгар, и вы, Джордж.
  Из своего портфеля он вынул три отдельных листа бумаги, каждый из которых был озаглавлен «Декларация по Австрии». Он распределил их по столу и дал остальным минутку или около того, чтобы прочитать короткое заявление.
  — Как видите, — продолжал Портер. «Декларация гарантирует нейтралитет Австрии, и все три стороны соглашаются, что после войны она должна стать свободным и независимым государством. С тех пор как декларация была подписана, Понсонби вызвал в Москве довольно много разговоров о том, что Советы не намерены соблюдать это соглашение. Короче говоря, они не считают, что Австрия должна оставаться нейтральной, а скорее попадает в сферу их влияния».
  — Вы говорите «много болтовни», — сказал сэр Роланд. — Что именно вы имеете в виду? Слух?'
  — Разведка, сэр Роланд.
  — Конкретные сведения?
  'Хорошо…'
  — Что ж, — сказал сэр Роланд, собирая перед собой бумаги и собираясь уйти. «Полная трата времени. Понсонби привез вас в Москву, чтобы поделиться недоработанными сплетнями. Может быть, ему было одиноко, я не знаю — хотел, чтобы друг заскочил и поболтал ободряюще, что-то в этом роде. Вот что вам нужно знать: Уинстон совершенно справедливо считает Московскую декларацию очень важным дипломатическим достижением. Он в восторге от этого. Это настоящее перо на шапке Идена, и этому скулежу за спиной министерства иностранных дел нужно положить конец. Рано или поздно эта жалкая война закончится, и, судя по тому, как идут дела, мы будем победителями вместе с Советами. Мы должны думать о последующем мире.
  «Проблема с вами, ребята, в разведке, — сэр Роланд сделал паузу и сделал пренебрежительный широкий жест вокруг стола, как бы подчеркивая, что то, что он говорил, относилось ко всем им, — заключается в том, что для вас разница между войной и миром представляет почти академический интерес. Как только эта война закончится, вы, несомненно, начнете беспокоиться о следующей: судя по ее звукам, вы уже начали это делать. Я так понимаю, это часть твоей работы. Но я не готов к тому, чтобы Московская декларация была подорвана на основании не более чем болтовни. Понимаете…'
  — …Извините, что прерываю сэра Роланда, — сказал Портер. «Но я должен сказать, что это определенно было моим мнением поначалу. Однако Невилл Понсонби не дурак: если бы он был, он бы до сих пор не был в Москве. У него было что-то гораздо более конкретное, чтобы сказать мне, и у него были очень веские причины чувствовать необходимость сделать это лично. У него есть очень надежный источник, который связался с ним вскоре после подписания Декларации. По ее словам, недавно в Москву был отозван один из лучших агентов Советского Союза. Агента, которого она знает как Виталия, готовят к особому заданию. Его должны отправить в Вену. Если это правда, то это, конечно, придало бы некоторую достоверность мнению, что они хотят подорвать австрийский нейтралитет».
  — А это все, только имя Виталий? Как я уже сказал, не более чем болтовня, — сказал сэр Роланд, теперь убирая свои бумаги обратно в портфель.
  — Подождите, пожалуйста.
  Портер открыл свой портфель и из отделения внутри подкладки извлек конверт, из которого достал фотографию. Сначала он передал его Уитлоку, который посмотрел на него и покачал головой, прежде чем передать его сэру Роланду, который сделал то же самое.
  Но совсем другое дело, когда его передали Эдгару, который до этого момента тихо сидел, по-видимому, не слишком заинтересованный встречей. Он выпрямился из почти сутулого положения и крепко сжал фотографию с потрясенным выражением лица. Он вытащил из кармана очки для чтения и внимательно их изучил, слегка повернув влево, а затем подняв вверх, при этом его брови приподнялись в явном недоверии. Он встал, повернув картину к свету, с широко открытыми глазами, с явным удивлением и немалой долей страха.
  — Ну, я никогда, — наконец сказал он. «И эта картина…»
  — Источник Понсонби взял его на даче, где остановился этот Виталий, совсем недавно — кажется, в последние пару недель.
  В комнате повисла напряженная тишина. Портер позволил самодовольному виду ненадолго, но подчеркнуто задержаться на себе, в то время как сэр Роланд и Уитлок выглядели сбитыми с толку. Эдгар покачал головой в продолжающемся недоверии.
  — Господи Иисусе, — пробормотал он, выглядя взволнованным. 'Иисус Христос.'
  'Ты его знаешь?' — сказал сэр Роланд.
  'Иисус Христос? Нет, не как таковой... А что касается парня на этой фотографии... Эдгар довольно агрессивно размахивал снимком. «…Ну, я его точно знаю. Это Виктор Красоткин. Если это человек, которого Советы планируют послать в Вену, то вы можете сказать Уинстону, что у нас очень серьезная проблема.
  Эдгар имел репутацию немногословного человека. Он редко проявлял какие-либо эмоции, если не считать общего вида раздражения и, как правило, имел более свободное время. Поэтому его возбужденная реакция при виде фотографии привлекла к нему безраздельное внимание остальных людей в комнате. Сэр Роланд выглядел пораженным, и лицо Уитлока немного покраснело.
  — Вы уверены, что это этот парень? — спросил сэр Роланд.
  — Безусловно, — сказал Портер. «Я видел его только на фотографиях, но сразу узнал. Хорошая картинка, приличный свет и все такое. Очевидно, в это время он дремал, поэтому она рискнула сделать снимок. По общему признанию, его глаза закрыты, но я не уверен, что это умаляет его. Эдгар?'
  — Нисколько не умаляет этого, — сказал Эдгар. — Несомненно, это Красоткин. Я видел его лично, хотя и издалека. Но я также видел множество его фотографий: команда Херста сделала несколько особенно удачных его фотографий в Париже в 39-м, и у нас есть много его фотографий в Швейцарии в 40-м и 41-м. Вы помните того двойного агента, которого мы вели из Швейцарии, сэр Роланд?
  — Генри что-то вроде того, не так ли?
  — Генри Хантер, также известный как Анри Гессе, — сказал Эдгар. «Советы завербовали его еще в 1929 или 1930 году, мы не можем быть абсолютно уверены. Мы работали с ним как с двойным агентом, хотя он и не знал об этом. Мы даже вывезли его в Германию — и каким-то образом снова вывезли. Он был для нас чрезвычайно полезным каналом передачи информации, которая нас устраивала, Советам. Что ж, Виктор Красоткин был его куратором, возможно, с момента его завербовки — и оставался им до… кончины Хантера в 1941 году.
  Эдгар снял куртку и осторожно выбрал сигарету из серебряного портсигара, потратив некоторое время на изучение кончика без всякой видимой причины. Он позволил нескольким клубам дыма пройти небольшое расстояние к потолку и наблюдал, как они растворяются, прежде чем взять фотографию, держа ее обратной стороной к себе, чтобы другие могли видеть изображение.
  — Так кто такой Виктор Красоткин? Он повернул фотографию так, чтобы видеть лицо. «Он весьма примечательный человек: у него есть возможность действовать под прикрытием и в разных обличьях по всей Европе. Он говорит на нескольких языках и свободно владеет французским и немецким языками в той степени, в какой он может сойти за уроженца этих стран. Он большой человек, но умеет не выделяться из толпы: бывают случаи, когда за ним шли очень опытные наши бригады, и он просто исчезал. Мы точно знаем, что он находился во Франции большую часть периода с 1939 по 1941 год, но в этот период он также был в Швейцарии. Мы почти уверены, что в конце 39-го он вернулся в Москву, но ненадолго: вскоре вернулся в Западную Европу. Сам факт того, что он выжил так долго, свидетельствует не только о его собственных навыках, но и о том, как к нему относятся его хозяева. Москва склонна считать высокопоставленных агентов одноразовыми, потому что они теряют доверие к людям, которые долгое время действовали вне Советского Союза: они опасаются, что потеряют связь с родиной и начнут влиять на буржуазные тенденции. '
  — Все это означает, сэр Роланд, — сказал Портер, — что Красоткин, возможно, их главный агент. Отправка его в Вену — явный признак того, что Австрия является для них приоритетом. Если бы это было не так, они бы не тратили впустую ни одного из своих лучших людей.
  Тишину за столом нарушал только звук барабанной дроби сэра Роланда пальцами по его поверхности и кашель Уитлока. Первым заговорил сэр Роланд.
  — Если предположить, что все это правда — а у меня нет причин сомневаться в этом, — то одно дело, когда Советы вызывают этого Красоткина обратно в Москву, чтобы отправить его в Вену и, без сомнения, организуют там тайную операцию. Но на самом деле доставить его в Вену — совсем другое дело. Я…'
  — Он доберется, не беспокойтесь об этом, — перебил Эдгар. «Пожалуйста, не одобряйте его неспособность сделать это».
  — Почему ты так уверен, Эдгар?
  — Потому что Виктор — это Виктор, сэр Роланд. Если он понадобится в Вене, он туда доберется. В наших интересах предположить, что он будет действовать оттуда очень скоро. Возможно, он даже сейчас там. Кто знает?'
  — Я, конечно, сообщу об этом Уинстону, — сказал сэр Роланд. — Но я знаю, что он скажет: сделаем все возможное, чтобы наблюдать за ним в Вене и противодействовать тому, что он там замышляет. Ты хмуришься, Портер. Что случилось?
  — В Вене почти никого не осталось, сэр Роланд. Как вы знаете, им руководил Джордж, и он сидит здесь.
  — Что вы имеете в виду под словом «почти никто»? – недоверчиво произнес сэр Роланд.
  — Вот монахиня, сэр Роланд, — сказал Портер. — Но в последнее время она не очень-то хочет. Этот парень Ванслейк едва продержался и дня, а это было больше двух лет назад. Это действительно так.
  — Почти никто, Портер? Похоже, никто! — сказал сэр Роланд. — Тебе нужно исправить это чертовски быстро. Пригласите кого-нибудь надежного в Вену. Нам нужно знать, там ли Красоткин, и если да, то чем он занимается. Когда я проинструктирую Уинстона, я скажу ему, что это у вас в руках. А теперь, если вы меня извините, я должен…
  — Могу я попросить вас остаться ненадолго, сэр Роланд? Эдгар говорил так твердо, что сэр Роланд послушно сел из своего полустоячего положения.
  — Это в связи с тем, что вы только что сказали, — сказал Эдгар. — Я согласен, что, услышав то, что сказал Кристофер, нам нужно отправить кого-нибудь в Вену. Но то, что я собираюсь вам рассказать, покажет, что теперь это еще более необходимо. Сэр Роланд, Кристофер, я надеюсь, вы простите меня за то, что я слишком набрасываю то, что собираюсь вам сказать, но это действительно первая возможность сделать это. Хотя Джордж знает об этом.
  Из лежащей перед ним папки Эдгар вынул фотографию знатного человека. — Вы знаете, кто такой Хьюберт Лейтнер?
  — Конечно, — сказал сэр Роланд. Портер согласно кивнул.
  «Никто ничего не слышал о Лейтнере с конца 1938 года, вскоре после того, как нацисты вошли в Австрию. Ходили слухи, что его убили, когда он пытался пересечь границу в Словении, но мы не могли быть уверены ни в чем. Естественно, мы проявляем к нему очень активный интерес: он, несомненно, самый важный и самый уважаемый политик Австрии. И, похоже, мы его нашли.
  'Действительно?' Сэр Роланд и Портер заговорили в унисон.
  К Бэзилу Ремингтону-Барберу в Берне обратился швейцарский дипломат, работавший в швейцарском консульстве в Вене. Этот парень был в контакте с Лейтнером в Вене и даже организовал для него конспиративную квартиру. Сейчас дипломата переводят в Мадрид, поэтому он попросил нас присмотреть за Лейтнером, который, кажется, хочет работать с нами. Это, конечно, что-то вроде переворота: что бы ни случилось, мы должны сделать так, чтобы ни нацисты, ни коммунисты не добрались до него. Первоочередная задача - перевести Лейтнера в другое убежище, о котором знаем только мы. Нам удалось заставить монахиню Джорджа работать над этим, но насколько мы можем положиться на нее в будущем, я действительно не уверен…
  «Нельзя переоценить, — сказал Уитлок между кашлем, — насколько это важно. На мой взгляд, очень важно, чтобы мы добрались до Лейтнера как можно скорее. Мы слышали, что Кристофер говорит о советских планах в отношении Австрии. Если этот малый Красоткин доберется до Вены раньше нас, есть все шансы, что они первыми доберутся и до Лейтнера.
  — Тем более, — сказал сэр Роланд, — что нам нужно отправить кого-нибудь в Вену для присмотра за Лейтнером. У нас там действительно никого не осталось, Джордж?
  Уитлок покачал головой, что вызвало новый приступ кашля.
  «Мы не можем оставить такие открытые ворота для Советов, — сказал Портер. — Наверняка же кто-то есть?
  Эдгар уткнулся головой в свои головы, напряженно размышляя. Он убрал руки и постучал по серебряному портсигару на столе. 'Знаешь что? Думаю, у меня вполне может быть только этот человек.
   
  ***
   
  Все они согласились, что это самое близкое к хорошей идее, хотя вряд ли они были полны энтузиазма по этому поводу.
  — Он ведь не совсем передовой агент, не так ли? — сказал сэр Роланд. — Не очень похоже на этого Красоткина.
  Портер придерживался такого же мрачного мнения. — Ну, я полагаю, он сойдет… если действительно никого больше не будет. Что ты думаешь, Джордж? В конце концов, он был твоей находкой.
  Уитлок выпрямился в кресле, судорожный и продолжительный кашель задержал его ответ.
  — Я завербовал его, но никогда не видел в нем агента как такового: уж точно не агента, действующего в одиночку. Он типичен для местных рекрутов: достаточно энтузиазма, рад помочь, выполняет поручения и несет сообщения — все в таком духе. Он покинул Австрию в 38-м и уехал в Швейцарию. Я был рад порекомендовать его Василию. Но я не уверен…'
  — Я все это понимаю, — сказал Эдгар. «Но помните, что я довольно тесно работал с ним в Швейцарии, и он приехал со мной в Германию в 41-м, так что он был испытан в полевых условиях. И он из Вены, конечно. Это очень много значит.
  Обсуждение продолжалось еще час: плюсы и минусы; если и но; то с одной стороны то с другой. Завершил обсуждение Портер.
  — Я скажу вам, что я сделаю. Если ты сможешь привести его сюда, Эдгар, и мы сможем подвергнуть его максимум двум месяцам тяжелых тренировок, тогда я санкционирую отправить его туда. Но он должен пройти обучение с блестящим умом. Никакой путаницы.
  
  
  Глава 8
   
  Москва, Швеция, Германия и Вена, январь 1944 г.
   
  За Виктором Красоткиным не пришли ни в ту ночь, ни на следующий день, ни в следующую ночь, но он оставался убежденным, что зашел слишком далеко и дни его сочтены. Никогда не задавайте вопросов; никогда не обсуждать; никогда не стесняйтесь.
  И действительно, через два дня появился его начальник, большой черный ЗИС-101 подъехал к даче. Виктор наблюдал, как водитель выпустил его через переднюю пассажирскую дверь, и заметил две фигуры, которые остались сидеть на заднем сиденье машины. Он почувствовал, как участилось его сердцебиение, и так сильно прикусил губу, что во рту появился привкус крови.
  Илья Бродский был худощавым жилистым мужчиной со шрамом от левого глаза до подбородка. Ходили слухи, что в настоящее время к нему прислушивается Сталин, а это означало, что дни Бродского, вероятно, сочтены. Он напомнил Виктору еврея-сапожника в его городке сразу после революции, но лучше не упоминать об этом. Ходили слухи, что его дедушка был раввином, но Виктор и об этом никогда не упоминал.
  Бродский стоял в дверях и ничего не сказал, кроме как сказал Виктору, что они выходят на улицу. Они шли по переулку за пределами дачи, сильный снегопад заставил все вокруг замолчать. Виктор был уверен, что так его и устранят, подальше от дачи, быстрой пулей, которую почти не слышно за заснеженными деревьями: он ничего не узнает. Были и худшие пути; по крайней мере, это будет быстро, они были ему обязаны. Он не оборачивался, но был уверен, что двое мужчин из машины будут позади них, подойдя достаточно близко для хорошего выстрела.
  Виктор и Бродский шли довольно долго, мимо других дач и в сторону от дороги, ведущей в Москву. Резкий звук их сапог, хрустящих по снегу, казалось, эхом отдавался вокруг них. Несмотря на то, что в них почти бесшумно дул резкий ветер, Виктор чувствовал, что становится неприятно жарко и липко. Он ослабил черный шелковый шарф на шее. Он купил его несколько лет назад в парижской галерее Лафайет и почему-то беспокоился, что шарф, который он особенно любил, окрасится кровью, когда его застрелят.
  «То, что произошло на днях, было серьезным нарушением допустимого поведения». Молчание нарушил Бродский, говоря так, словно читал официальный документ. Эта фраза означала, что он совершил серьезное политическое преступление. Для Виктора это прозвучало так, будто судья выносит смертный приговор, и у него закружилась голова, в горле перехватило: пуля вот-вот вылетит. Он мог бы сбежать, но люди Бродского настигли бы его, и, во всяком случае, его ноги теперь были свинцовыми.
  Бродский сильно похлопал крупного мужчину по спине, заставив Виктора подпрыгнуть. — Какими бы неприемлемыми ни были ваши действия, — сказал он, — есть смягчающие обстоятельства. Но они не будут повторяться. Вы понимаете?'
  Виктор кивнул, изо всех сил пытаясь скрыть облегчение, охватившее его.
  «Они вышли из строя. Они должны были быть более профессиональными и проинструктировать вас должным образом. Они должны были проявить к вам уважение, которого вы заслуживаете.
  — Я не хочу больше иметь с ними дела, я…
  Бродский протянул руку, останавливая его. — Вам не о чем беспокоиться: один из них уже уничтожен, а двое других отправлены воевать на немецкий фронт. Что касается вашей личности, я тут подумал. Ты будешь австрийцем из Вены.
  Они еще некоторое время шли пешком, Виктор испытал такое облегчение, что даже не стал спорить. Они подошли к тому месту, где снег был выше колен, преграждая им путь, и остановились. — Вернемся в дом, — сказал Бродский.
  Так Виктор Красоткин стал Отто Шнайдером. Он должен был признать, что это была вдохновенная идея. Прячься у всех на виду , сказали им в тренировочной школе. Так он прожил месяц на другой даче в компании пожилых мужа и жены — партийцев в изгнании из Вены, которые возились с ним, как снисходительные родители. Он был погружен во все венское; дачу прозвали Маленькой Веной. Они говорили только по-немецки, которым он и так владел бегло, и он вдыхал их венский акцент и привычки, передразнивал их нюансы речи, ел их пирожные, корпел над картами города, изучал фотографии и кинохронику о нем. Прикрытие Отто Шнайдера заключалось в том, что он провел много лет в Германии и Швейцарии, чем объяснялся его далеко не идеальный акцент, но даже товарищи из Вены признавали, что он был хорош.
   
  ***
   
  Как только они договорились о его новой личности, его увезли с дачи в центр Москвы, в чудовищное здание, которое занимало целый квартал к северу от Кремля. Старинный лифт поднял его на один из верхних этажей, где его ждал Бродский.
  «Вы собираетесь на встречу с ЦК Коммунистической партии Австрии, — сказал Бродский. — Председатель — Иоганн Коплениг. Они здесь с 1939 года. Слушайте, что они говорят, и задавайте любые вопросы, какие хотите».
  Виктор сидел в тени, чтобы никто из стоявших перед ним мужчин не мог разглядеть его лица. Бродский сидел слева от него. Впереди них шли семеро нездорового вида мужчин в плохо сидящих костюмах. Товарищ Коплениг нервно бормотал что-то о Революции, об идеалах марксизма-ленинизма, о руководстве товарища Сталина, о героизме Красной Армии и о скором поражении нацистской угрозы. Закончив, он вытер выступивший на лбу пот и с тревогой взглянул на Бродского. Человек, к которому в настоящее время прислушивался Сталин.
  После этого наступило долгое молчание. Виктор не знал, должен ли он говорить, но все равно сказал. — Вы не упомянули о рабочем классе, товарищ, — озорно сказал он. «Почему бы и нет?»
  Товарищ Коплениг рассыпался в извинениях. Никакой обиды не было, естественно роль пролетариата ... Он умоляюще посмотрел на Бродского, черты которого оставались неподвижными. Все члены ЦК беспокойно заерзали на стульях, как всегда опасаясь Сибири. Они знали, что выжили только потому, что здесь, в Москве, они были немного полезнее.
  — У нас остались товарищи в Вене?
  Семь мужчин снова неловко переместились в унисон. — ответил мужчина, сидевший рядом с председателем. «Мы потеряли так много товарищей. Даже после аншлюса и начала войны у нас в Вене оставались тысячи человек – это был оплот КПО, я уверен, вы это знаете. Многие были призваны, а из тех, кто остался в Вене, практически все попали в плен. Венское гестапо очень, очень эффективно. Как ни больно мне об этом говорить, наши соотечественники-австрийцы показали себя еще более ярыми нацистами, чем немцы».
  «Товарищ хочет сказать вам, — сказал Бродский, все еще не сводя глаз с людей перед ним, — что многие из его бывших товарищей перешли на сторону нацистов. Это так, да?
  — Боюсь, что да. Все руководство, оставшееся в Вене, было уничтожено. На помощь сопротивлению послано много товарищей — из Югославии, из Словении, даже из Турции. Но ни один из них не прожил больше недели или около того.
  — Предали, — сказал Бродский, глядя на людей перед собой так, словно обвинял их.
  — Значит, никого не осталось?
  Говорил другой мужчина. Он сидел в конце ряда и выглядел немного моложе остальных. «По-прежнему останется несколько товарищей, но это будут те, кто не был очень активен или использовал вымышленные имена при вступлении в партию — это было не редкостью, особенно после того, как КПО была объявлена вне закона в мае 33 года. Мы знаем, что имеет место несколько незначительных актов сопротивления — вмешательство в работу машин, антинацистские сообщения оставляются в общественных местах. Это будут люди, о которых не известно, что они связаны с КПО, поэтому их будет трудно найти».
  — Это полезно, — саркастически заметил Виктор.
  «Есть районы, где вам помогут с большей вероятностью, чем в других», — сказал мужчина в конце ряда. «Попробуйте Маргаретен, 5- й округ».
  — 17- й — Херналс — тоже стоит попробовать, — сказал другой мужчина.
  — А 20 -го , Бригиттенау, — сказал еще один. «Мой старый район».
  — Я бы сказал, что фабрики по-прежнему являются лучшим местом для поиска товарищей, — сказал Коплениг. «Мы думаем, что у некоторых из них могут быть даже секретные ячейки КПО, но они будут настолько секретными, что проникнуть в них будет практически невозможно. Но если бы это был я, я бы, может быть, зашел в какие-нибудь бары вокруг фабрик… Не знаю.
  Бродский встал, четкий сигнал о том, что собрание окончено. Семь членов ЦК КПО поспешили встать. Мужчина в конце, самый молодой и самый уверенный в себе, заговорил.
  — Есть еще одна вещь. Все сели так же быстро, как и встали. — Во Флоридсдорфе, в 21- м округе, есть большой локомотивостроительный завод. В нем работают многие тысячи мужчин, даже несколько женщин. Мы слышали, что у них было столько проблем с рабочими, что они привозили их из Франции. Мы полагаем, что некоторые товарищи добровольно поехали туда из Франции, в том числе товарищи, бежавшие туда в тридцатых годах».
  Виктор кивнул. Наконец-то что-то полезное.
  -м округе, на юге города, есть большая биржа труда , — сказал человек, сидевший рядом с председателем. «Это может быть местом для начала».
  Когда они ушли с собрания, Бродский отвел его в сторону. — Когда вы в последний раз были в Вене, Виктор?
  «37».
  — А до этого?
  — Я довольно часто бывал там в тридцатые годы.
  — Я знаю тебя, Виктор; вы слишком хороши, чтобы не иметь там контактов, которые еще будут рядом, людей, которые никогда не имели ничего общего с партией и о которых мы не знаем. Вот почему ты так хорош; у тебя будут свои люди. Вы никогда не ошибались, доверяя людям, не так ли?
  Виктор пожал плечами. — Именно поэтому мы с тобой выжили, не так ли?
   
  ***
   
  Он все еще был в Москве 14 января , когда началось очередное наступление Красной Армии, и они были так довольны ходом дел, что кому-то пришла в голову хитрая идея доставить его в Вену через восточный фронт. Еще один идиот.
  'Вы с ума сошли?'
  «Но, товарищ, Красная Армия ведет героический бой и каждый час каждого дня побеждает врага. Вы можете пересечь линию фронта и добраться до Вены через Венгрию или Словакию».
  «Линия фронта на Украине еще даже не приблизилась к Галиции. Что я должен делать? Целый месяц ходить по вспаханным полям и притворяться, что я венский коммивояжер, севший не на тот поезд?
  — Это была просто идея. Может быть, через неделю Красная Армия уже будет в Венгрии».
  — А может быть, и до Соединенных Штатов доберутся, — выплюнул Виктор. — Не верь всему, что читаешь в «Красной звезде» , товарищ. У меня есть еще одна идея: отвези меня в Швецию, а я сделаю все остальное. Только убедитесь, что у меня достаточно крон — и, конечно же, рейхсмарок.
  Всегда лучше делать что-то самому.
  Они доставили его в Швецию, и, оказавшись там, он сам направился в Мальмё на южном побережье. Он забронировал себе комнату над баром-борделем недалеко от порта и пробыл там несколько дней, прочувствовав порт и девушек. В конце концов он доверился достаточно одной, хорошенькой девушке из Польши, не старше 20 лет и с самыми грустными глазами, которые он когда-либо видел.
  Найдите мне шведский корабль, идущий в Германию, один из которых отплывает через день или два. Не маленький корабль, заметьте, и не слишком большой. Просто дай мне информацию и узнай, где тусуется капитан. Я сделаю все остальное.
  Она нашла подходящее судно: шведский пароход среднего размера, доставивший в Росток груз железной руды и отправившийся на следующий день с вечерним приливом. Капитан, по ее словам, уже был в баре за углом и нанимал команду. Когда Виктор добрался туда, он был удивлен, увидев, что капитан больше похож на лавочника, чем на капитана корабля: невысокий и стройный, с аккуратными усами и в целом подозрительным взглядом. Девушка в борделе сказала ему, что понимает, как капитан хорошо говорит по-немецки. Его подозрительность несколько усилилась, когда Виктор вышел из тени позади бара, а капитан прошел мимо и спросил по-немецки, могут ли они поговорить наедине.
  'Ты хочешь работать? Я уже нанял всех, кто мне нужен.
  — Мне нужно в Росток.
  'Когда?'
  — Когда вы завтра отплывете.
  — Я не пассажирское судно.
  «У меня, очевидно, есть настоящие немецкие документы…»
  '… Очевидно.'
  «…Мне нужно вернуться в Германию как можно скорее. У меня есть… подруга в Швеции, и моя жена стала подозрительной, если вы понимаете.
  Капитан не выглядел так, будто верил ни единому его слову, но вскоре его взгляд изменился, когда Виктор расстегнул куртку, чтобы позволить капитану взглянуть на банкноты крупного номинала в кронах. Он подсчитал, что это будет как минимум двухмесячная зарплата капитана, а может, и три. По опыту Виктора, меньше двух было слишком мало для взятки, тогда как намного больше трех вызывало неоправданные подозрения.
  — Обещай мне, что не делаешь ничего противозаконного.
  'Конечно, нет!' — сказал Виктор, ухитрившись выглядеть соответствующим образом потрясенным. — Просто поднимите меня на борт и дайте знать, когда можно будет безопасно покинуть лодку в Ростоке. Вот и все.'
  И это было все. Когда на следующий вечер они покинули Мальмё, капитан оставил его в своей каюте и даже предоставил ему свою постель. Путешествие через пролив Орсунд и вниз по Балтийскому морю было коротким, и было еще темно, когда на следующее утро они проплыли мимо батарей зенитных орудий в гавань Ростока. Виктор почти сразу покинул судно, исчезнув в густом тумане, когда лодка еще была пришвартована и как раз перед тем, как на борт поднялась портовая полиция. К 8.00 он уже сел на поезд до Берлина, а к обеду уже направлялся в Мюнхен, радуясь, что бомбардировщики союзников не помешали ему в пути. Той ночью он остался на мюнхенском Hauptbahnhof, предпочитая безопасность и анонимность бомбоубежища под станцией гостинице. Первым делом шел поезд в Вену, через границу, которой больше не существовало. Был ранний полдень, когда поезд подъехал к Западному вокзалу: Вена, как всегда, была уверена в себе и, как и все габсбургские столицы, бесспорно красива.
  Теперь начнется тяжелая работа.
   
  ***
   
  Виктору приходилось постоянно напоминать себе, что Австрии как нации не существовало с весны 1938 года, когда страна с таким энтузиазмом позволила рейху поглотить себя. Некоторое время он был известен как Остмарк, но теперь это был просто набор семи дунайских и альпийских провинций, и он находился в одной из них, Большой Вене. Так много всего, что можно было вспомнить, всегда было. Его способность переезжать из одной страны в другую и принимать совершенно разные образы еще не подводила его, хотя без усилий впитывать новую личность теперь казалось более опасным. Просто остаться в живых и избежать плена уже само по себе становилось достижением. Ему было всего 45, но он чувствовал, что годы настигают его.
  Он покинул Westbahnhof через выезд на Mariahilfer Strasse и направился на север в направлении 1 -го округа. Это была долгая прогулка, и это дало ему время почувствовать город после стольких лет. Это также дало ему время подумать. Члены ЦК дали ему пищу для размышлений: возможно, ячейки или просто отдельные товарищи на заводах 17-го , 20 -го и 21 -го районов, все на севере города. А затем биржа труда в Фаворитене, ближе к тому месту, где он сейчас находился. Но, конечно, Бродский был прав. Я знаю тебя, Виктор; вы слишком хороши, чтобы не иметь там связей, которые еще будут рядом, людей, которые никогда не имели ничего общего с партией.
  Он хотел бы разделить уверенность Бродского в том, что они все еще будут рядом, и даже если они будут, им все еще можно доверять. Но был один человек, которого он с радостью прошел бы пешком из Москвы в Вену, чтобы увидеть еще хоть раз, и ему ни на секунду не пришло в голову, что им нельзя доверять.
  Незадолго до того, как Марияхильфер-штрассе достигла Оперного кольца, он свернул на Гетрайдемаркт, который показался всем знакомым, затем на Нашмаркт, который не показался ему знакомым. Знаменитый продовольственный рынок все еще был открыт, но на нем было очень мало еды. Небольшие группы солдат в длинных серых шинелях слонялись вокруг, подозрительно разглядывая еду на прилавках. Возле одного из них с унылым набором старомодных овощей к продавцу приставал полицейский. От Нашмаркта она шла через дорогу к Шляйфмюльгассе, а рядом с ней знакомая площадь с элегантными многоквартирными домами, расположенными вокруг нее.
  Хотя был только полдень, свет начал меркнуть, и люди спешили чуть быстрее. Света в магазинах, хотя и неяркого, было достаточно, чтобы он чувствовал себя немного незащищенным. С улицы он мог видеть квартиру: ошибиться было нельзя, и, насколько он мог судить, было темно.
  Он обошел квартал и вышел на Виднер-Хауптштрассе, репетируя свою историю и проверяя, нет ли в ней изъянов. Мне дали адрес на Шикандергассе для возможного жилья, это правильное место? Если бы это был незнакомец в квартире, они бы, надеюсь, ничего не заподозрили и указали бы ему на параллельную улицу, а он бы извинился и пошутил над всеми этими улицами, начинающимися на «С», и вспомнил бы свое «Хайль Гитлер» как он спокойно ушел.
  Он подошел к Карлсплац, уже чувствуя себя неловко из-за своего маленького чемодана, все еще не желая приходить в квартиру слишком рано. Он также знал, что ему нужно оставить себе достаточно времени, чтобы найти другое место, если их там нет: ему нужно будет отправиться на север города до комендантского часа и найти ночлежку в одном из тех районов, где, по-видимому, еще не было жилья. очень, очень слабый оттенок Красной Вены вокруг них.
  К тому времени, когда он вошел на маленькую площадь через ее северный вход, было намного темнее, чем раньше, и немало квартир теперь были освещены. Он был уверен, что в квартире, которую он собирался посетить, действительно горел свет за занавесками. В идеале он подождал бы еще немного, стоя в тени ближайшего входа и наблюдая за квартирой, но время поджимало. Он обмотал нижнюю часть лица своим черным шелковым шарфом и уверенно зашагал через площадь к зданию, где запах — смесь супа и сильного дезинфицирующего средства — был настолько знакомым, что казалось, что он был здесь всего день. до. Он быстро поднялся на верхний этаж. Лестничная площадка была такой же: окно с видом на площадь, одна квартира прямо перед лестницей и еще две по обе стороны от нее. На двери не было имени и никогда не было, только медный колокольчик, о котором он всегда шутил, звучал так громко, что его можно было услышать на другом берегу Дуная.
  Это все еще было.
  Она открыла дверь, и когда он ослабил свой шарф, она отшатнулась в таком шоке, что он подумал, что она вот-вот упадет. Хотя он не был уверен, что она одна, он быстро последовал за ней, закрыв за собой дверь. Она отступила в дверной проем гостиной, где остановилась, прижав руку ко рту, ее кожа побелела, а глаза наполнились слезами. Она произнесла его имя. Он подошел к ней и крепко прижал к себе, тихо, но настойчиво говоря ей на ухо. 'Ты один?'
  — Да, да!
  'Где он?'
  'Франция. Он базируется в штабе армии в Париже. Он вернулся на прошлой неделе; его не будет здесь еще недели, а может, и месяцы. Но это небезопасно, Виктор.
  'Слушай внимательно. Если кто-нибудь войдет или спросит, меня зовут Отто Шнайдер, и я ищу ночлег, понимаете? Я подумал, что у меня есть адрес рядом, и запутался. Понимать?'
  Она кивнула и, все еще потрясенная, провела его в опрятную гостиную с безукоризненно вышитыми чехлами на стульях и прекрасной богемской посудой по бокам; элегантный буфет с французской полировкой и фотографиями мужчины в форме; и гобелены на стене рядом с темной картиной маслом предполагаемого родственника ее мужа. Она села в кресло, потом снова выпрямилась.
  Что-нибудь выпить… может быть, поесть? У меня, как у жены офицера, теперь очень мало, но он привез из Парижа еды. Может быть, немного сыра? У меня есть пирожные. А коньяк, хочешь коньяк?
  Она говорила быстро, суетясь над ним, теперь ее лицо было красным, а слезы все еще текли. Она не могла оторвать от него глаз, и он не мог перестать смотреть на нее.
  Виктор усадил ее. — Ты должна внимательно слушать, Ирма. Я знаю, как это опасно: я не задержусь здесь надолго. Никто не видел, как я вошел, я в этом уверен. Позвольте мне остаться на одну ночь, может, на две — я не выйду из квартиры в это время, чтобы никто не узнал, что я здесь, как в старые добрые времена, а? А пока вы можете навести для меня кое-какие вопросы и помочь мне, как раньше, а потом я пойду дальше.
  — Как в старые добрые времена, — сказала она, улыбаясь и вытирая глаза.
  — Да, как в старые добрые времена, — сказал он, вставая и ведя ее в спальню. 'В более чем один путь.'
   
  ***
   
  Когда Виктор впервые встретил Ирму в начале 1934 года, она была красивой девушкой, которая выглядела значительно моложе своих двадцати пяти. Она была помолвлена с армейским офицером на 10 лет старше ее, за которого вышла замуж несколько месяцев спустя, но, что, вероятно, было мимолетным жестом юношеского бунта, она посетила тайную встречу, организованную КПО. Друг друга того, с кем она работала, рассказал ей об этом и тому подобное. Виктор видел этих людей на каждом собрании — КПО привлекала их как мух, как и все коммунистические партии по всей Европе в те дни. Это было модно, людей влекло и опасность, и волнение, и мимолетное чувство несправедливости. Они редко длились больше одной-двух встреч.
  Политические служащие Коминтерна будут наблюдать за различными организациями, следя за тем, чтобы они следовали линии Москвы. В случае с КПО линия была совершенно ясной: никакого сотрудничества с социал-демократами, активное сопротивление нацистской угрозе и никаких компромиссов в отношении независимости Австрии. Затем в 1935 году состоялся конгресс Коммунистического Интернационала, который решил, что социал-демократы в конце концов не так уж плохи, и теперь политика партии заключается в том, чтобы сотрудничать с ними в победе над фашизмом. Агенты снова рассредоточились по Европе, чтобы убедиться, что товарищи знают об этой новой политике.
  А Виктор, как всегда, незаметно последовал за ним. Он оставался на заднем плане, пока политические офицеры проводили линию партии, и он был там, чтобы выявлять вероятных новобранцев или следить за теми, кого выбрали его агенты. Во Франции все было в порядке, и он добился определенных успехов в Швейцарии, но с Австрией по какой-то причине было сложнее. Члены КПО были настолько преданы делу, что ни один из них не подходил для работы на него.
  Но Ирма была другой: из хорошей семьи, воцерковленной, элегантной и утонченной, собиравшейся выйти замуж за военного иерарха. Но более того, она коснулась души Виктора так, как никто другой, даже жена и дочь, которых он не видел с 1930 года и сомневался, что когда-либо увидит снова. Ирма понимала его, и он понимал ее. Им не нужно было говорить или объясняться друг с другом; достаточно было находиться в обществе друг друга в тех случаях, когда он мог это устроить и когда она могла это сделать, не привлекая внимания мужа.
  Ее неспособность иметь детей сблизила ее с ним, и, поскольку он не хотел ставить под угрозу их отношения, он мало от нее просил. Иногда он заставлял ее доставить письмо или передать кому-то сообщение, но это была очень второстепенная роль. Он защищал ее.
  Но если Ирма выглядела на 10 лет моложе, когда он впервые встретил ее в 1934 году, теперь она была не только на 10 лет старше, но и выглядела на целое десятилетие старше, чем была на самом деле — как будто ей было далеко за сорок. Ее лицо все еще было красивым, но теперь оно было покрыто морщинами; ее волосы поседели и уже не были такими безупречными, как раньше. Он не упомянул о своей миссии ни в первый вечер, ни в ту ночь, ни на следующее утро. Но на следующий день он рассказал ей, почему он в Вене и что ему нужна ее помощь. «Мне нужно найти товарищей, которые смогут работать со мной, людей, которым можно доверять».
  — Но теперь все нацисты, — ответила она. «Даже мне пришлось вступить в нацистскую партию, — настаивал мой муж, — иначе он упустил бы повышение по службе. Я не имел никакого отношения к коммунистам с тех пор, как в последний раз видел вас в 1937 году. Тогда никто не подозревает о моей причастности.
  Они тщательно думали, ломая голову над тем, к кому можно подойти, но не могли придумать никого. Он решил, что ему придется рискнуть отправиться во Флоридсдорф, чтобы найти подходящий бар и понаблюдать за людьми: может быть, он кого-нибудь узнает; может быть, его инстинкт придет ему на помощь, как это часто случалось.
  В тот вечер она была занята на кухне, а он отдыхал на кровати, когда услышал ее крик, что его обеспокоило. Была опасность, что соседи могли слышать, и с тех пор, как он прибыл в квартиру, они говорили едва громче шепота.
  Он бросился на кухню, и она схватила его за руку.
  «Я знаю, кто может помочь! Это настолько очевидно, что я не знаю, почему я не подумал об этом раньше! Вы помните сантехника Пола?
  Виктор вспомнил яркого молодого человека, работавшего в райкоме КПО 12- го округа Майдлинга. Виктор возлагал на него большие надежды, и, поскольку он вступил в партию под псевдонимом, Виктор убедил его уйти, чтобы попытаться устроиться на оружейный завод. Но жена Пола внезапно умерла, и он остался один с маленьким сыном, и никакой другой семьи, которая могла бы о нем заботиться, не было. Павел попросил освободить его от работы на партию, но Виктор отказался. Партия на первом месте, вы это знаете. Но Ирма умоляла его: заимей хоть раз сердце, только в этот раз. Подумайте об этом бедном человеке и его маленьком мальчике. Никогда не знаешь, когда эта доброта может быть отплачена.
  Таким образом, Виктор пошел против своего здравого смысла и позволил Полу вернуться к нормальной жизни без каких-либо обязательств перед КПО. Он работал сантехником, и это было последнее, что он о нем слышал.
  — Он все еще здесь, — сказала Ирма. «Мне было так жалко его, что я сохранила его данные и, если мне когда-нибудь понадобится сантехник или мой друг, я позвоню. Я слышал, что его призвали, но уволили по инвалидности, но он все еще здесь.
  — Откуда ты это знаешь, Ирма?
  «Потому что только на прошлой неделе мой друг сказал мне, что он был рядом, чтобы починить засорившуюся раковину, и насколько он был эффективен. Она сказала, что он передал мне привет.
   
  ***
   
  Ирма позвонила по общему телефонному номеру, который водопроводчик Пол делил с дюжиной других квартир в своем доме, и человек, ответивший на звонок, пообещал передать ему сообщение. «Кран сломан, да, это у меня есть… Ирма, да, это у меня тоже есть… И адрес, да, да, это у меня есть».
  Павел приехал на следующее утро. Виктор наблюдал за ним из-за сетчатой занавески в гостиной, когда он пересекал площадь, и продолжал наблюдать еще несколько минут после этого: он был уверен, что за Полом никто не следил, и за квартирами никто не следил. Он подождал, пока уже поработает с краном в ванной, прежде чем войти: судя по выражению его лица, если бы он уже не стоял на коленях, он бы упал. Через минуту все трое уже сидели за столом на кухне.
  — Никогда не думал, что увижу тебя снова, — сказал Пол. — Я был доволен, если честно. Здесь стало так опасно после того, как КПО запретили, а с нацистами… Я был просто благодарен, что вы позволили мне покинуть вечеринку. Я не высовывался, работал, когда мог, и присматривал за Иоахимом. Из-за возраста Иоахима — ему было всего семь лет, когда началась война, — мне удавалось избегать призыва до 1941 года. Когда я все-таки вступил в армию, меня отправили в Польшу, но я был расстрелян во время операции «Барбаросса». Пуля попала мне в бедро, и рана выглядела намного хуже, чем была на самом деле, но этого было достаточно, чтобы меня выписали. Ирония всего этого в том, что меня, коммуниста, сразила красноармейская пуля, которая вывела меня из строя!
  — Значит, вы все еще коммунист?
  'Конечно! Я просто был не очень активен… Ну, если честно, я вообще не был активен. Столько товарищей – тех, что остались в Вене – арестованы или просто исчезли. Десятки из них были убиты, а другие сосланы в это ужасное место под названием Маутхаузен. Туда отправляют евреев и других заключенных».
  — У вас есть контакты — я имею в виду из КПО — других товарищей?
  Пол молчал, сцепив руки перед собой на столе. — Я знаю, что могу доверять тебе и Ирме, но я не могу доверять никому другому. Вот так я и выжил. Даже мой сын, я не могу доверять ему. Иоахиму сейчас 12, и он в младшей секции Гитлерюгенда. Он приходит домой из школы и рассказывает мне все эти ужасные вещи, и я знаю, что должна делать вид, что согласна с ним. Я не сомневаюсь, что если бы я с ним не согласился или если бы он услышал, что я говорю что-то против нацистов, он бы донес на меня. Бывает. Итак, отвечая на ваш вопрос, да, у меня все еще есть несколько контактов. Это люди, которых я знал до войны, но они такие же, как и я, только не поднимают головы... Я не знаю...
  — Люди, которые могли бы мне помочь?
  — Возможно, — сказал Пол. — Но ты должен понять две вещи. Во-первых, подавляющее большинство людей в этом городе, да и во всей бывшей Австрии, вполне довольны пребыванием нацистов у власти. Если бы вы спросили тысячу человек наедине, что они думают о нацистах, у них не возникло бы проблем. Может быть, и было бы, но даже тогда вы не могли быть уверены.
  «Но вы также должны понимать, какой опасный враг у нас есть в гестапо», — продолжил он. «Они очень эффективны. Вы помните старый отель «Метрополь» на Морзинплац, недалеко от Дунайского канала?
  Виктор кивнул.
  — Вот где они базируются. У них там есть отдел, который занимается поиском врагов государства, как они их называют. Его возглавляет жестокий ублюдок Карл Штробель. Он был очень эффективным. Ты слышала о В-Лейте, Ирма?
  Ирма кивнула.
  — Это означает Vertrauensleute. Это специальные осведомители, которые проникают во всевозможные группы и выдают их гестапо. Даже в церковных общинах есть V-Leute, многоквартирные дома, рабочие места, бары… Они повсюду. Столько людей — не только товарищей — попались таким образом. Если кто-то стонет в очереди по поводу качества мяса, там будет еще один человек, который донесет на них. Я предполагаю, что любой, кого я встречаю, является V-Leute, так безопаснее. Даже мои бывшие товарищи, о которых вы меня спрашивали, я не знаю, В-Лейты они или были обращены со времени нашей последней встречи. Так что я очень осторожен, никогда ничего не обсуждаю».
  Наступило долгое молчание. Ирма посмотрела на Виктора через стол, ее глаза умоляли его: пожалуйста, не надо . Пол остался с опущенной головой.
  — Все это должно измениться, Пол, ты знаешь это, не так ли? — сказал Виктор. «Мы должны рискнуть».
  
  
  Глава 9
   
  Южная Англия, январь и февраль 1944 г.
   
  Утром в пятницу, 4 февраля , Эдгар вышел из своей квартиры сразу за Виктория-стрит и решил, поскольку день был такой хороший, прогуляться до Гросвенор-плейс, откуда он сел на автобус номер 16. Путешествие проходило мимо Гайд-парка и выходил на Эджвер-роуд, откуда в нескольких минутах ходьбы находился вокзал Паддингтон, который в эти дни больше походил на сортировочную станцию, чем на пассажирскую станцию после того, как несколько визитов люфтваффе придали Великим западным железным дорогам большое значение. извинение за то, что их поезда не ходят вовремя.
  Рейс 9.11 до Марлоу действительно отправился вовремя, но в Мейденхеде была большая задержка, пока он ждал своего второго рейса и еще одного в Борн-Энде для короткой поездки к месту назначения. Когда он приехал, было почти 10.45.
  Криспин Мередит ждал его у вокзала Марлоу в черном седане «Моррис 25», который выглядел так, будто его еще утром отполировали воском. Эдгар едва сел на пассажирское сиденье из красной кожи и не закрыл как следует дверь, когда машина тронулась с места.
  — Торопитесь, Криспин?
  — Время и прилив никого не ждут, Эдгар, ты должен это знать.
  «Я не думаю, что Чосер хотел одобрить такую опасность для жизни».
  Мередит настоял на том, чтобы ехать с опущенным окном, а это означало, что Эдгар должен был плотно закутаться в пальто, а разговоры во время поездки в основном велись криками.
  — Я сказал… как он поживает, Криспин? Тебе действительно нужно открывать это окно?
  — Свежий воздух полезен для тебя, Эдгар, разве тебя не учили этому в подготовительной школе?
  — Я никогда не ходил ни на один. Ты собирался рассказать мне, как дела у Рольфа.
   
  ***
   
  Около четырех недель назад, около 2.00, морозным и морозным утром, красивый и энергичный австриец по имени Рольф Эдер прибыл в RAF Tangmere в Суссексе. Это была ясная ночь, освещенная полной луной, и однажды «Лизандр», который только что доставил его из Франции, с шумом остановился рядом с машинами, ожидавшими на краю взлетно-посадочной полосы, Рольф спрыгнул по трапу, прикрепленному к левому борту самолета. , его светлые волосы развевались на ветру.
  Один из наземных экипажей Королевских ВВС помог ему спуститься на землю, а затем подвел к машинам, где его ждали двое мужчин, чтобы поприветствовать его. Воссоединение было восторженным. Джордж Уитлок нанял Рольфа несколько лет назад в Вене, а Эдгар работал с ним в Швейцарии и Германии в 1941 году. Рольфу было за тридцать, хотя он выглядел моложе и имел классические арийские черты лица: светлые волосы и голубые глаза. Эти глаза оглядели его, пытаясь уловить его первые виды на Англию. Его можно было простить за то, что он выглядел несколько озадаченным: всего за неделю до этого Бэзил Ремингтон-Барбер неожиданно сообщил ему, что его собираются отправить из Швейцарии в Англию, где он будет готовиться к секретной миссии в родном городе. Австрия. Через три дня после этого его контрабандой переправили через границу во Францию.
  После долгого рукопожатия и похлопывания по плечу трое мужчин забрались в машину. — Я знаю, что уже поздно, Рольф, но мы не можем здесь торчать. Люди знают, что мы запускаем секретных агентов туда и обратно на Лизандерах, так что протокол диктует, чем меньше людей вас видят, тем лучше. Мы отправимся прямо туда, где будет проходить ваше обучение.
   
  ***
   
  Криспин Мередит неохотно сбросил скорость и поднял окно. — Как дела у Рольфа? Да очень хорошо. Он сообразительный малый, все понимает. И очень приятный.
  — Я имел в виду более конкретно… Я говорю, Криспин, не мог бы ты немного помедленнее? Неважно, если мы прибудем туда на пару минут позже, верно?
  — На самом деле, Эдгар. Вы дали мне два месяца, чтобы обучить парня, который никогда в жизни не держал в руках пистолет и не отличит один конец радиопередатчика от другого. С ним нам пришлось начинать с нуля».
  — Так он выживет?
  — Ты сказал мне, что ему придется.
  Они ехали из Марлоу на северо-запад, и дорога до изолированного дома в конце длинной и узкой тропы заняла еще 20 минут. Джордж Уитлок встретил их у входной двери, выглядя лучше, чем Эдгар когда-либо видел его.
  — Здесь хорошо и тепло, Эдгар, и я ем два раза в день прилично. Я думаю, что я, должно быть, довольно пренебрегал собой.
  — Рольф сейчас на тренировке по стрельбе, — сказала Мередит. — Он присоединится к нам за обедом. Вы хотите знать, будет ли он готов к концу месяца, вы сказали, что это крайний срок?
  Эдгар кивнул. — А он будет?
  — Он определенно будет гораздо более готов, чем когда прибыл, но я полагаю, что это аксиома. Джордж сказал мне, что вы хотите, чтобы он создал и руководил подразделением в Вене?
  'В идеале. По крайней мере, он должен быть в состоянии действовать самостоятельно с разумной степенью эффективности и выживать достаточно долго, чтобы это путешествие не было полностью напрасным.
  — Он будет знать основы. Хотя я склонен разделять мнение Джорджа о том, что ему может не хватать… стали…
  — Думаю, я имею в виду, — сказал Уитлок, — что я завербовал его в качестве помощника, и я до сих пор не уверен, что он сможет самостоятельно стать агентом. Интересно, не слишком ли мы многого от него ждем?
  «Помните, однако, — сказал Эдгар, — что, рискуя идти по старым землям, он, возможно, был не более чем посланником с вами, но он был со мной в поле в Германии. Он помог сопроводить очень важного человека и его документы в Швейцарию. Я думаю, вы его недооцениваете.
  'Новичкам везет?'
  — То же самое можно сказать обо всех нас, — сказал Эдгар. — В любом случае, никто ничего не знает, пока не будет испытан, так сказать, брошен в самое сердце. Другое соображение состоит в том, что у нас нет никого другого. Он должен быть готов. Итак, пора обедать? Я хотел бы провести некоторое время с Рольфом, посмотреть, как он себя чувствует.
  «Прежде чем мы приведем его, Эдгар, нужно кое-что решить», — сказала Мередит. — Джордж, может быть, ты хочешь объяснить?
  Уитлок какое-то время шумно кашлял, прежде чем заговорить. «У бедного старого Рольфа есть слабое место. Я всегда его ищу, и, боюсь, в его случае это было не так уж трудно найти.
  — Продолжайте, — сказал Эдгар.
  — У него была невеста в Вене, девушка по имени Фрида, — сказал Уитлок. «Я знал ее: удивлен, что она в его вкусе. Стоматолог, немного старше его. Довольно самоуверенный и почти наверняка коммунист. Я думал, что они расстались, и это было одной из причин, по которой он уехал из Австрии, но он, кажется, все еще без ума от нее».
  — Он плакал у тебя на плече, Джордж?
  'Не мой. Здесь есть девушка по имени Люси, она кухарка и домработница. Очень красивая вещь. Я призываю ее сблизиться с парнями, немного пофлиртовать… посмотреть, что они ей скажут. Ей стоило только улыбнуться бедному старому Рольфу, и он открыл ей свое сердце. Очевидно, он все еще любит Фриду и отчаянно хочет узнать, что с ней случилось. Как я уже сказал, это слабое место.
  Эдгар кивнул. 'И это все?'
  — Нет, — сказал Мередит. — Есть еще одно дело, возможно, более серьезное. Я понимаю, что отправка венца в его родной город чрезвычайно полезна. Венцы — особая порода, совершенно непохожая на других австрийцев, не говоря уже о других говорящих по-немецки. Он знает дорогу, он понимает город и, хотя его нет уже пять лет, он будет начеку к его опасностям. Он поймет, когда что-то пойдет не так. Я знаю, что мы планируем дать ему швейцарскую идентичность, и теперь он, безусловно, сможет говорить на стандартном немецком языке с цюрихским акцентом, но это не главное. Это не решает проблему. Ему не приходит в голову, что его кто-нибудь узнает: сосед, друг, бывший одноклассник, даже дальний родственник. Откровенно говоря, хотя прошло пять лет с тех пор, как я видел его в последний раз, он почти не изменился. И мы не можем отмахнуться от этого как от его необоснованного страха. Нельзя провести почти 25 лет в одном месте и ожидать, что рано или поздно тебя там не заметят».
  — Я ценю это, Джордж, — сказал Эдгар. «Но в целом преимущества отправки его туда перевешивают имеющиеся недостатки».
  — Дело в том, — сказала Мередит, — что это влияет на его уверенность. Одним из наиболее важных аспектов нашего обучения является то, что агент должен быть полностью уверен в своей новой личности. Он должен полностью поверить, что он правдоподобен. Если он собирается прибыть в Вену, беспокойтесь, что каждый раз, когда он будет поворачивать за угол, он наткнется на кого-то, кто его знает, это повлияет на его поведение. Я могу сказать, как он обеспокоен.
  — Я это понимаю, но не знаю, что мы можем с этим поделать.
  — Я тоже так думал, Эдгар, но у меня есть идея…
   
  ***
   
  В следующее утро понедельника Эдгар с нетерпением ждал у парадной двери большого дома на Уимпол-стрит в самом центре Лондона, изучая впечатляющую коллекцию медных табличек, ожидая открытия здания. Когда это наконец произошло, сразу после 8.00, он поднялся на третий этаж, где нашел кабинет Джорджа Хармана, хирурга.
  Его приветствовал представительный мужчина со смуглым лицом и в очках в золотой оправе и провел в маленькую гостиную.
  — Я так понимаю, вы ждали меня, доктор Харман?
  — Мистер Харман, — сказал мужчина хорошим голосом, в котором, тем не менее, не было и намека на немецкое звучание. «В этой стране хирург — это мистер. В Германии я был врачом: доктором Георгом Хойманном. Теперь я просто мистер Джордж Харман. Когда я пришел сюда, я почувствовал, что меня понизили в должности! Да, я ждал вас, мистер Эдгар: очень таинственный звонок. Но, пожалуйста, чем я могу помочь?
  — Боюсь, многое из того, что я должен сказать — и почему — останется загадкой, но я уверен, что вы понимаете. Я могу только сказать вам: я представляю агентство британского правительства. Запрос, который я собираюсь сделать, является строго конфиденциальным. Вы никогда не должны говорить об этом никому, даже своей жене или близким коллегам. Вы понимаете?'
  — Если бы у меня была возможность рассказать об этом моей жене, мистер Эдгар, — сказал Харман. «Я уехал из Германии в 1937 году, когда евреям запретили работать врачами или, по крайней мере, запретили лечить арийских пациентов. Моя жена и трое детей остались в Германии. У нее были пожилые родители, и идея заключалась в том, что я обосноваюсь здесь, а она последует за мной».
  Харман сделал паузу и снял очки, некоторое время энергично протирая их носовым платком из верхнего кармана. Когда он снова заговорил, это было быстрее, чем раньше, как будто ему было больно останавливаться на словах.
  «Излишне говорить, что она оставила его слишком поздно. После 39 года еще можно было уехать, но это становилось все труднее, чем невозможно. Я не слышал от них ни слова с января 1940 года – 14 января . Я справляюсь с этим, концентрируясь на своей работе. Возможность помочь британскому правительству действительно приветствуется. Скажи мне, как я могу помочь.
  — Мне жаль это слышать, мистер Харман, — прокашлялся Эдгар. — В минувшие выходные мой отдел провел различные опросы среди высших чинов медицинской профессии, и нам сообщили, что вы — ведущий специалист в области хирургии, которая изменяет внешность человека. Это верно?'
  — Хорошо, что люди так думают, и они, скорее всего, правы. Эта область хирургии является очень специализированной и была намного более развита в Германии, чем в этой стране, хотя в Великобритании сейчас проводятся очень впечатляющие реконструктивные операции. Я знаю, что есть некоторые замечательные результаты с экипажами RAF, которые были сожжены и изуродованы. Тем не менее, я специализируюсь в этой области уже около 15 лет и хотел бы без хвастовства думать, что у меня есть определенный опыт».
  «Мой вопрос в том, насколько легко изменить чью-то внешность?»
  — Это зависит, — сказал Харман. «Я могу хирургическим путем изменить внешность любого, но с некоторыми это проще, чем с другими. Мне нужно встретиться с пациентом.
  Эдгар открыл свой портфель и достал серию фотографий Рольфа со всех сторон, которые он разложил веером на столе перед хирургом.
  — Это пациент.
  Харман снова надел очки и внимательно изучил фотографии, отнес их к своему столу и подержал под углом наклонной лампы.
  — Я бы сказал, что в некоторых отношениях подходящий пациент, — сказал он наконец.
  'Уши?'
  «Они были бы самой очевидной особенностью. Они наиболее ярко выражены.
  — И можно ли что-нибудь с этим сделать?
  — Совершенно верно, мистер Эдгар. Сначала мне придется осмотреть пациента, но я бы сказал, что он отличный кандидат на отопластику, то есть хирургическую процедуру, при которой уши затыкаются. Вы поймете, что я выражаюсь с точки зрения непрофессионала.
  — Это сложная операция?
  «Я бы не нашел это сложным в исполнении, нет».
  — И каков будет эффект?
  «Вполне существенно. Коллеги, работающие в других областях, обнаружили, что мы подсознательно узнаем людей по форме и положению их ушей. В случае с этим человеком его уши торчат до такой степени, что возвращение их под нормальный угол имело бы заметный эффект».
  — Чтобы даже тот, кто его очень хорошо знает, не узнал его?
  Харман заколебался, нахмурился, а затем поднял брови.
  — Я не уверен, что зашел бы так далеко. Это, безусловно, изменило бы их внешний вид, но, вероятно, не до такой степени, чтобы кто-то, кто их хорошо знает, вообще не узнал бы их. Лучшее, на что можно надеяться, это то, что это сделает кого-то неуверенным. Чтобы сделать их неузнаваемыми, вам нужно совместить отопластику с другой формой реконструктивной хирургии лица».
  Эдгар наклонился и посмотрел на фотографии.
  «А как насчет носа, разве нет операции, которая может изменить форму носа?»
  «Ринопластика, но я не уверен, что ваш пациент будет подходящим кандидатом».
  'Почему нет?'
  «Во-первых, с его носом все в порядке, это на самом деле идеальный нос практически во всех отношениях. В этом случае могут возникнуть этические проблемы, связанные с проведением ринопластики. Однако…'
  «Но, мистер Харман, вы должны понять, что…»
  «Пожалуйста, дайте мне закончить. Я знаю, что ты собирался сказать. Без сомнения, это вопрос государственной важности, и такое соображение может превалировать над другими, я это понимаю. Однако есть более важное соображение. Могу я задать вам вопрос?'
  'Продолжать.'
  «Как скоро вы хотели бы провести эту операцию?»
  «Как можно скорее: этот пациент должен отправиться в путешествие к концу месяца».
  'Действительно?' Харман снова снял очки и уставился на Эдгара так, словно тот слегка сошел с ума.
  'Это проблема?'
  «Это действительно так: восстановление после отопластики занимает от четырех до шести недель, я бы сказал, гораздо ближе к шести неделям. Ринопластика займет гораздо больше времени — она включает в себя перелом носовой кости, и в течение многих недель будут сильные синяки».
  Эдгар выглядел подавленным. — И вы говорите, что одной отопластики может быть недостаточно, чтобы изменить его внешность?
  Харман кивнул и снова взял одну из фотографий, внимательно изучая ее. «Есть еще один вариант: блефаропластика».
  — Что это такое?
  «Хирургическая процедура по изменению формы век. Эффект может быть очень драматичным. Это, пожалуй, самая радикальная из всех лицевых реконструктивных операций с точки зрения того, как она может изменить внешний вид человека. Нижние веки этого джентльмена слегка прикрыты, а верхние тоже можно подтянуть».
  — А как насчет времени восстановления?
  «Не дольше, чем для отопластики».
  «Можно ли провести две процедуры одновременно?»
  Харман снова нахмурился. «Я никогда не делал их вместе; Мне нужно обсудить это с анестезиологом.
   
  ***
   
  — Повтори это, Эдгар.
  'Шесть недель.'
  — Исключено, — сказал Кристофер Портер. «Совершенно нелепо. Честно говоря, я удивлен, что вы вообще сочли уместным собрать всех нас здесь, чтобы обсудить это.
  В кабинете Портера их было пятеро. Помимо самого Портера и Эдгара, с Даунинг-стрит приехал сэр Роланд Пирсон, а Джорджа Уитлока и Криспина Мередита вызвали из дома возле Марлоу. Это было во вторник утром, на следующий день после того, как Эдгар встретил Джорджа Хармана.
  'Где мы?' Портер повернулся, чтобы взглянуть на календарь на стене позади него. «8-е: сегодня 8-е февраля. Как давно Рольф с вами, Криспин?
  — Чуть больше месяца.
  — И как долго ему суждено быть с тобой… еще месяц? Этого времени достаточно, чтобы обучить его должным образом?
  — Я бы сказал, что это самый минимум.
  — Я думал, мы ясно дали понять, что так и должно быть, — сказал сэр Роланд. — Если этот Красоткин уже в Вене, мы не можем позволить ему иметь слишком большую фору. Рольф должен быть там самое позднее к началу марта. Что это за вздор про операцию?
  «Криспин и Джордж указали, что мы ожидаем, что Рольф вернется в свой родной город, где есть большая вероятность, что его узнают», — сказал Эдгар. Джордж сказал, что не видел его пять лет, но думает, что он почти не изменился. Сам Рольф прекрасно об этом знает, и это подрывает его уверенность в себе и подрывает его способность работать в Вене».
  Мередит и Уитлок согласно кивнули.
  «Эта операция значительно изменит его внешность, — продолжил Эдгар. «Мы можем сделать и другие вещи, например, затемнить его волосы и дать ему пару очков. Но я бы сказал, что операция жизненно необходима, если мы хотим, чтобы у этой миссии был шанс на успех.
  — Но ему потребуется шесть недель, чтобы выздороветь? — сказал Портер.
  'Правильный.'
  — Что означает середину апреля, плюс еще неделя, чтобы доставить его в Вену. Это вздор.'
  — Возможно, — сказал Эдгар. — Я думаю, есть способ, которым мы могли бы доставить его в Вену к концу марта, возможно, даже немного раньше.
  Сэр Роланд заинтересованно посмотрел на него. — Правда, как?
  «Мы работаем сразу: на этой неделе. Хирург разрешит ему путешествовать через пять недель при условии отсутствия осложнений. У него еще есть несколько дней, чтобы доставить его в Вену.
  — А как же обучение?
  — Ему понадобится неделя или около того, чтобы оправиться от операции, анестезии и прочего. Но после этого у нас есть четыре недели на то, что мы называем «мягкой» подготовкой: брифинги, обращение с радио и тому подобное — только никаких штурмовых курсов. Не идеально, но нужно.
  Какое-то время никто ничего не говорил. Эдгар закурил, Уитлок сильно закашлялся, а Портер стал изучать календарь.
  — Уинстон очень, очень обеспокоен тем, что Советы отправили в Вену высокопоставленного человека, — сказал сэр Роланд. — А эта версия о том, что они пытаются подорвать Московскую декларацию, — ну, он, скорее, видит в ней логику. Как бы он ни одобрял дипломатию, у него врожденное недоверие к коммунистам. Когда он спросил меня, что мы с этим делаем — на самом деле он сказал: «Что, черт возьми, ты с этим делаешь, Пирсон», — я смог сказать ему, что у нас есть первоклассный человек, которого мы готовим отправить туда. . Мы не можем подвести его, не так ли?
  — В итоге, наверное, лучше отправить Рольфа на пару недель позже, чем планировалось, но с большей вероятностью довести его до конца, а? Не хотелось бы, чтобы он вылетел в первом овере». Упоминание о премьер-министре, очевидно, подействовало на Портера лучше.
  — Очень хорошо, — сказал Эдгар. — Я вернусь с вами, ребята, и скажу Рольфу, что мы собираемся повозиться с его внешностью.
  — У меня есть вопрос, — сказал сэр Роланд. — Как Рольф собирается попасть в Австрию?
  «УСО неохотно согласилось, что мы можем вернуть его тем же путем, которым он прибыл — через Францию в Швейцарию. Тогда Бэзил позаботится обо всем.
  — Понятно… а когда он приедет в Вену… он будет совсем один?
  Эдгар кивнул.
  — Деньги, оружие — все такое? Он не сможет много взять с собой в Австрию, не так ли?
  — На самом деле у меня есть их потенциальный источник, — сказал Эдгар. — Я хранил их на черный день.
  — Я уверен, что ты был. Но в Вене никого нет, Джордж?
  — Насколько нам известно, нет. Все они покинули страну, были схвачены или убиты. Кроме монахини, конечно, но кроме связи Рольфа с Лейтнером, мы не уверены, что она принесет много пользы.
  — Он не будет проинформирован о Лейтнере, не так ли?
  — До того, как он туда доберется? Конечно нет, — сказал Эдгар. — Мы не можем так рисковать, если его схватят. Он думает, что его миссия — просто найти Виктора и узнать, что он задумал. Ты выглядишь беспокойным?'
  'Я. Не уверен, что мы слишком многого требуем от молодого Рольфа. Неужели мы больше никого не можем послать с ним?
  Эдгар покачал головой и начал было отвечать, но остановился, задумчиво закрыв глаза и прижав кончики пальцев ко лбу. — На самом деле может быть, — сказал он. — Позвольте мне поговорить с Бэзилом.
   
  ***
   
  Бэзил Ремингтон-Барбер действовал с нехарактерной для Лондона настойчивостью, которую Лондон считал замечательной. К тому времени, когда Рольф Эдер вернулся в Швейцарию, любезно предоставленный Королевскими ВВС и французским Сопротивлением, глава резидентуры МИ-6 в стране уже забрал Катарину Хох из Интерлакена, где она работала медсестрой. Он отвез ее на конспиративную квартиру в Цюрихе, где примерно за четыре недели до приезда Рольфа тренировал и инструктировал ее, как мог.
  Занимаясь этим, он разыскал своего старого — хотя и очень неохотного — контакта. Майкл Хедингер был высокопоставленным чиновником в Bank Leu, чье прошлое сотрудничество с британской разведкой было результатом шантажа, а не осуждения с его стороны. Этот шантаж, основанный на переводе Хедингером денежных средств из Германии на его собственный счет, все еще оставался в силе, и он не мог не удовлетворить последнюю просьбу Ремингтон-Барбер.
  Рольф Эдер прибыл на конспиративную квартиру в Цюрихе в последнюю неделю марта. Его последний брифинг состоялся в RAF Tangmere всего за несколько часов до того, как он вернулся во Францию. Обычно бесстрастный Эдгар заметно нервничал, как это часто случалось, когда он посылал агента в поле. Рольф изо всех сил старался скрыть собственную нервозность, вездесущую улыбку на лице и голубые глаза, полные желания угодить, все время следящие за Эдгаром.
  — Тогда два приоритета, Рольф, — сказал Эдгар. — Приложите все усилия, чтобы устроить в Вене какую-нибудь британскую операцию — вам сказали, как достать этот сундук, — затем найдите Виктора Красоткина и посмотрите, что он замышляет. У вас есть фотография?
  Рольф кивнул и похлопал себя по пальто. Эдгар убедил специалистов разведки Королевских ВВС скопировать фотографию на кусок ткани, который можно было вшить в подкладку одежды.
  — У Бэзила есть все детали вашей легенды для прикрытия и вашей новой личности: он проинформирует вас об этом. И помните, как только вы окажетесь в Вене, к вам свяжется один из наших людей, который даст вам дальнейшие инструкции.
  — Я знаю… Маджоре и все такое…
  — Это больше, чем «вещи», Рольф. Это жизненно важный код, чтобы убедиться, что вы знаете, кто они, и наоборот. Понимать?'
  Рольф кивнул. Эдгар заметил, что у австрийца дрожат руки.
  — Еще одно. Вы не поедете в Вену в одиночку. Бэзил нашел кого-то, кто будет сопровождать вас.
  'ВОЗ?'
  — Не волнуйся, — сказал Эдгар. — Ты скоро с ними познакомишься.
  
  
   Глава 10
   
  Вена, апрель 1944 г.
   
  Рольф предполагал, что это будет человек, сопровождающий его в Вену. Его реакция на то, что ему сказали, что его спутницей была женщина, была удивлением, которое сменилось шоком, когда Бэзил Ремингтон-Барбер сказал ему, что они будут изображать из себя мужа и жену.
  — Вы имеете в виду, что я должен жениться на ней?
  «Нет, нет, нет… не говори глупостей, — ответил Ремингтон-Барбер. — У тебя будут все документы, подтверждающие, что ты женат. Вам не нужно проходить какие-то церемонии… это было бы смешно. Не уверен, что бюджет службы достигает этого, ха! В любом случае нам нужно доказать, что вы женаты уже несколько лет.
  Они сидели в гостиной конспиративной квартиры в Цюрихе, куда Рольф прибыл днем. Близился вечер, и черная кошка вынюхивала французские окна, которые вели в сад с высокими стенами, где доминировали большие хвойные деревья. Сколько Ремингтон-Барбер знала его, Рольф всегда был веселым и расслабленным. Теперь он выглядел обеспокоенным.
  — И мы должны… вести себя как муж и жена?
  — Ну, это выглядело бы немного странно, если бы вы этого не сделали, а?
  — Нет, что я имею в виду… — Рольф замялся, чувствуя себя явно неловко. Он умоляюще посмотрел на Ремингтон-Барбера, надеясь, что тот понимает, что тот имеет в виду.
  «В вашем поведении или внешности не должно быть ничего, что могло бы заставить людей заподозрить, что вы не женаты. Что происходит наедине…
  'Точно. Вот что я имел в виду.
  — Ну, это зависит от тебя, не так ли…? И она, я полагаю.
   
  ***
   
  Рольф и Катарина встретились позже тем же вечером. Какой бы неловкой ни была ситуация, они чувствовали себя в компании друг друга более расслабленно, чем ожидали: они были близки по возрасту, и оба, казалось, обладали схожим нравом и чувством юмора. Это должны были быть Герд и Анна Шустер, швейцарская пара, состоящая в браке шесть лет. Анна Шустер хотела бы работать медсестрой, когда они обосновались в Вене. Герд Шустер работал в банке Leu в Цюрихе и — благодаря Хедингеру, вынужденному контакту Ремингтон-Барбера — был переведен в отделение банка в Вене, менеджер которого, герр Вольфганг Плашке, был удивлен и обрадован дополнительной помощью. Он просил об этом в течение некоторого времени, и это становилось все более срочным, поскольку все больше его сотрудников было призвано на военную службу. Ответ Цюриха всегда был твердым «нет». Теперь Хедингер в Цюрихе отправлял одного из своих сотрудников с конкретным поручением помочь с переводом из Вены в Цюрих.
  Это было, как заверил их Ремингтон-Барбер, идеальное прикрытие. «Отправка сообщений Хедингеру и получение их от него — это то, чем вы будете заниматься каждый день. Хедингер будет передавать мне ваши закодированные сообщения, и таким же образом я буду отправлять вам сообщения. И Плашке нашел тебе жилье. Это квартира в 3 -м микрорайоне. Принадлежит его свекрови.
  Ремингтон-Барбер выделил пять дней на брифинг и дал Рольфу и Катарине время познакомиться друг с другом. По вечерам Майкл Хедингер приходил и обучал Рольфа работе, которую он должен был выполнять в банке, а в течение дня Ремингтон-Барбер непрерывно проверял их рассказ: даты, когда они встречались, адреса, где они Жили, их дни рождения, семья, друзья. Он сдерживал Лондон так долго, как только мог — когда, черт возьми, они уйдут из Бэзила? Война закончится к тому времени, как они доберутся до Вены! – прежде чем он почувствовал, что может отпустить их. Но если бы кто-нибудь спросил его, когда он оставлял их на вокзале в Цюрихе, насколько он уверен в себе, он бы заколебался. Их легенда для прикрытия и их личности были хороши: они оба уже проходили испытания в полевых условиях, и у Рольфа, несомненно, были веселые и позитивные манеры, в то время как Катарина обладала восхитительной уравновешенностью и уверенностью.
  Тем не менее, подумал Ремингтон-Барбер, от них требуют больше, чем он когда-либо просил от каких-либо других агентов.
   
  ***
   
  Рольф Эдер считал, что имеет разумное представление о том, какой была жизнь при нацистах. Он жил в Цюрихе с 1938 года, где слышал бесчисленное количество рассказов из первых рук от беженцев, эмигрантов и политических активистов, наводнивших город. В этих рассказах была последовательность, независимо от того, из какой страны они исходили: постоянный страх; слухи; недоверие даже близких вам людей; неопределенность; голод; и всепроникающая атмосфера угрозы.
  Теперь Рольф провел в Вене почти две недели, и она не казалась ему похожей на оккупированную Европу, о которой он так много слышал и испытал на себе. Конечно, город сильно отличался от того, который он покинул в 1938 году.
  Людей в униформе было гораздо больше, и во многом жизнерадостность и уверенность города, казалось, были подорваны: его элегантность начала казаться увядшей, а люди, возможно, стали немного более сдержанными, но тогда Рольф никогда бы не назвал Вену дружелюбный город. Кафе и рестораны были по-прежнему открыты, хотя уже не были переполнены, и даже оптимист не назвал бы продукты в продовольственных магазинах и на рынках качественными или обильными.
  Тем не менее, несмотря на все это, в Вене не было ничего, что напоминало бы ему то, что он слышал о других городах, находящихся под нацистской оккупацией. Страха было немного, если он вообще был. Люди искренне дружелюбно кивали в сторону солдат, с которыми встречались на улицах. Они терпеливо стояли в очередях в магазинах, никогда не жалуясь на то, что продается или чего нет на полках. Ни он, ни Катарина ни разу не заметили смиренного взгляда или хотя бы малейшей критики режима. Казалось, что люди были счастливы быть частью Рейха и иметь привилегию быть членами расы господ, правившей большей частью Европы.
  Что больше всего смущало Рольфа в этом городе, так это то, как остро он ощущал в нем присутствие Фриды. Место, где они провели так много времени вместе и где он в последний раз был с ней, выбило его из колеи. Его любовь к ней стала почти всепоглощающей. Он поймал себя на том, что смотрит дольше, чем следовало бы, на любую женщину того же возраста или телосложения, что и Фрида. Он слишком внимательно заглядывал в магазины, чтобы увидеть, была ли она там.
  В первую неделю их пребывания в Вене Катарина возилась в квартире, а Рольф привык работать в банке. Работа не была особенно обременительной, но герр Плашке был рад получить помощь и был более чем счастлив доверить трудоемкую работу по переводу в Вену своему новому клерку. Рольф дождался среды, прежде чем отправить свое первое закодированное сообщение Хедингеру, чтобы передать его Ремингтон-Барберу.
  Доехал благополучно. Все в порядке. Никаких проблем и забот. Ждем еще неделю, прежде чем приступить к работе.
  В первые выходные он и Катарина отправились на прогулку в парк Пратер, бывшие имперские охотничьи угодья, расположенные между Дунайским каналом и самой рекой. Пара подождала, пока они не окажутся в парке, находя безопасность на его просторах и тот факт, что он был так занят. Рольф был потрясен, увидев, что Wiener Riesenrad находится на грани разорения. Он узнал, что гигантское колесо обозрения сильно повреждено бомбами союзников.
  — Не знаю, что с этим делать, — сказал он Катарине, пока они шли рука об руку. «Это такое счастливое воспоминание из моего детства. У меня был первый настоящий поцелуй в одной из этих маленьких хижин. Мне было всего 15, и мы оказались одни в одном, высоко над Веной. Это казалось слишком хорошей возможностью, чтобы ее упустить.
  Катарина рассмеялась и ненадолго положила голову ему на плечо.
  — Ее звали Бриджит, — сказал Рольф. «Если бы «Ризенрад» работал сегодня, у нас была бы отдельная каюта — это было бы идеальное место для обсуждения дел. Кто нас там услышит?
  — Не уверен, что стал бы этому доверять. Здесь, на открытом воздухе, нам безопаснее, — сказала Катарина. — Вы, должно быть, пришли сюда со своей невестой?
  За исключением краткого разговора, в котором Рольф упомянул, что был помолвлен с кем-то в Вене до отъезда из города, Фрида не упоминалась. До настоящего времени.
  Рольф не ответил. Он остановился на мгновение и убрал руку с руки Катарины, а когда продолжил идти, он был на некотором расстоянии от нее. Когда она догнала ее, Рольф натянул поля своей шляпы на лицо и отвернулся от нее, но даже в этом случае он не смог скрыть слезы, текущие по его лицу. Мимо прошла женщина, закутанная в шубу, неодобрительно глядя на пару, как на непослушных детей.
  — Иди сюда, Герд, помедленнее. В чем дело? '
  'Пожалуйста! Я хочу идти один, — ответил Рольф, ускоряя шаг.
  — Нельзя, ты привлечешь к себе внимание. Смотри, пойдем хотя бы туда. Катарина указала на скамейку в тени прямого ряда деревьев и подтолкнула Рольфа к себе за локоть. Ему потребовалась минута, чтобы перестать рыдать и вытереть глаза носовым платком, который она ему протянула.
  — Когда ты упомянул Фриду, это было… я не знаю… слишком много. Находясь в этом городе и так близко к тому месту, где она может быть, мне было так трудно. Когда ты спросил, был ли я здесь с ней, да, да. Я знаю, что мы здесь всего неделю, но я постоянно вспоминаю о ней. Как будто я постоянно ощущаю ее тень. Все чувства, которые у меня были к ней... были к ней... они вернулись. Как будто я снова влюбился, но с тенью. Будучи так давно и переехав в Цюрих, я не знаю, может быть, я думал, что забыл ее. Но я этого не сделал. Наверное, для вас это бессмысленно…
  Его глаза снова наполнились слезами, и Катарина погладила его по руке. — Я понимаю и сожалею, что упомянул об этом. В будущем я буду более чувствительной, но ты не должен бояться своих эмоций. Если вы разольете их по бутылкам, вы почувствуете себя подавленным. Если вы чувствуете, что вам нужно поговорить, просто…
  — Я буду в порядке, Катарина.
  «Вы должны называть меня Анной; ты знаешь это - я постоянно напоминаю тебе. Если вы не войдете в привычку, вы оступитесь перед кем-то. Анна, помнишь? Ты в порядке сейчас? Нам нужно поговорить о том, что мы будем делать дальше».
  Рольф прикусил губу и наклонился вперед, пытаясь взять себя в руки. «Инструкции Бэзила заключались в том, что мы должны были дать себе неделю, чтобы обустроиться, а затем приступить к работе».
  — Я знаю, знаю… мы не можем больше ждать. Так много нужно сделать.
  «Нам нужно посмотреть, сможем ли мы узнать, что затевают Советы, особенно если этот Виктор находится в Вене», — сказал Рольф. «И мы должны получить этот сейф из магазина на Виднер-Хауптштрассе… это недалеко от того места, где мы живем…»
  Они оба замолчали на мгновение, размышляя о том, что их ждет впереди. Мимо них прошли две пары, высокие мужчины в черной эсэсовской форме, у каждого под руку была девушка. Обе пары повернулись и улыбнулись проходившим мимо британским шпионам.
  — Если бы они только знали… — сказал Рольф. «И, конечно же, нам нужно попытаться создать какую-то сеть. Мы будем заняты.
  — И это еще не все, — сказала Катарина. — Предполагается, что с нами свяжутся для дальнейших инструкций, не так ли? Ты хоть представляешь, как — или когда?
   
  ***
   
  В декабре, когда отец Бартоломео приехал из Рима, чтобы передать ей послание, сестра Урсула настояла, чтобы он передал одно послание британцам. Она найдет для Лейтнера другой безопасный дом и отведет его туда, но на этом все. Тогда британцы должны оставить ее в покое. Это было слишком опасно. Она сделала достаточно.
  Отец Бартоломео вернулся в Вену в апреле. На этот раз не было ни вызова в архиепископский дворец, ни посыльного. Вместо этого он догнал сестру Урсулу однажды днем на Лихтенштейнштрассе, когда она возвращалась в монастырь после долгой смены в больнице, молча появившись рядом с ней на тротуаре, как святой призрак. Некоторое время ни один из них не сказал ни слова, продолжая идти.
  — Разве вы не передали сообщение, отец?
  — Какое сообщение, сестра?
  — Что я перевезу его из Веринга в другую конспиративную квартиру, и все. Ко мне больше нельзя было приближаться. Я сделал то, что обещал, и подумал…
  — Не уверен, что британцы так работают, сестра, — прошептал отец Бартоломео. «Я думаю, вы и я должны понять, что работа на британцев не отличается от того, чтобы посвятить себя церкви. Как только мы позволяем себе войти в эту жизнь, мы обязуемся ей, нравится нам это или нет. У них есть еще одно задание для вас. Теперь послушай, сестра, вот что ты должна сделать…
   
  ***
   
  Сестра Урсула дождалась субботы, через три дня после встречи с отцом Бартоломео. С тех пор как нацисты взяли власть в свои руки, жизнь церкви стала намного тяжелее. Помимо всего прочего, средства, которыми он располагал до 1938 года, иссякли. Особенно тяжело жилось в монастыре. Несмотря на то, что большинство монахинь работали медсестрами или школьными учителями, игуменья постоянно беспокоилась о деньгах, и поэтому она поощряла сестер в то немногое свободное время, которое у них было, собирать благотворительные сборы для поддержания монастыря.
  Так что не было ничего особенно примечательного в том, что монахиня средних лет в серо-голубом одеянии и накрахмаленном белом корнете шла субботним утром по Унгаргассе в 3 -м округе. Она взяла за правило сначала остановиться в двух других многоквартирных домах в том же квартале, что и ее предполагаемый пункт назначения. Когда она, наконец, добралась до него, она была уставшей: она допоздна проработала в больнице, и чувство страха и неуверенности в себе снова захлестнули ее. Она понятия не имела, что найдет, когда доберется до квартиры, адрес которой отец Бартоломео дал ей. Насколько она знала, это могла быть ловушка, и гестапо ждало ее.
  То, что сбор прошел так хорошо, что люди были щедры, мало утешало. Мать-Игуменья была бы в восторге: я понятия не имею, почему вы решили попробовать Ландштрассе, сестра Урсула, но я так рада, что вы это сделали — божественное вдохновение!
  Она побывала во всех квартирах квартала, пока не добралась до верхнего этажа. И действительно, имя Шустера было написано на этикетке под звонком. Она услышала движение в квартире после того, как позвонила в звонок, но дверь открылась не сразу. Она чувствовала, как быстро бьется ее сердце и тяжелее дышит. Дверь открыла женщина лет тридцати.
  «Извините, что беспокою вас, но я собираю деньги от имени Дочерей Милосердия Святого Винсента де Поля. Мы бедный монастырь и… Из матерчатого мешка, который она несла, она достала небольшой клочок тонкой бумаги – не больше спичечного коробка – с названием ордена и адресом монастыря. Мать-Настоятельница настояла, чтобы они всегда ее раздавали. Дама взяла лист бумаги и подняла руку, как бы говоря «подождите», затем полезла в карман пальто, висевшего рядом с ней. Она бросила несколько монет в жестянку монахини.
  — Вы не будете возражать, если я попрошу зайти на стакан воды? Я собираю некоторое время, и это так тепло…»
  Женщина, казалось, сопротивлялась, но монахиня уже вышла в коридор. Ее проводили в гостиную, где у окна сидел мужчина. Когда женщина вернулась со стаканом воды, она села на стул напротив монахини. Пара представилась как Герд и Анна Шустер. Твое имя, сестра?
  — Я сестра Урсула. Скажи мне, откуда ты? — спросила монахиня. — Ты не похож на австрийца.
  — Мы швейцарцы, — ответила женщина.
  -- Ах, как прекрасно! Из какой части?
  «Цюрих».
  «Я люблю Швейцарию. Вы знаете, однажды я посетил озеро Маджоре. В Асконе был небольшой монастырь. Ты знаешь это?'
  Она заметила, как мужчина кинул взгляд на женщину, которая смотрела прямо на монахиню и почти не реагировала, разве что так, как должна была.
  — Я не знаю Аскону. Я был в Локарно ребенком, но это было много лет назад. Герд, ты вообще знаешь эту местность?
  Ее муж заколебался, прежде чем понял, что это был его сигнал дать ожидаемый ответ. — Нет, мы часто ездили в Невшатель, когда я был ребенком.
  Монахиня понимающе кивнула. Каждый ответ, который они дали, был правильным, идеальным словом. Не было фразы, указывающей на то, что что-то не так. Теперь она почувствовала облегчение. Ее работа была почти закончена. Британцы не могли требовать от нее большего, не так ли? Может быть, она могла бы попросить игуменью о переводе — может быть, в Зальцбург? Там был небольшой монастырь, и уж точно англичане не могли найти ее в Зальцбурге.
  — Подойди поближе и слушай очень внимательно, что я скажу.
  В течение следующих получаса она рассказывала им о Хьюберте Лейтнере. Он, конечно, был хорошо известен Рольфу, хотя и не выдавал монахине, что он австриец. Она объяснила, как перевезла его из конспиративной квартиры, которая больше не была безопасной в 18- м округе, в квартиру во 2- м округе.
  — Теперь я перекладываю ответственность за него на вас, — сказала сестра Урсула. «Я посещу конспиративную квартиру, чтобы сказать им, что вы будете в гостях и что вам можно доверять, после чего я больше не буду вмешиваться. Сейчас я дам вам адрес, и все, о чем я прошу, это подождать хотя бы неделю до визита. Перед отъездом вы должны сообщить об этом в Лондон, и они передадут инструкции о том, что они хотят, чтобы вы сделали с герром Лейтнером.
   
  ***
   
  Когда монахиня была удовлетворена тем, что они полностью поняли, что им нужно делать, она ушла, но только предупредив их. — Ты больше не увидишь меня и не услышишь обо мне, понял? Если вы случайно увидите меня на улице или в другом месте, не обращайте на меня внимания. Не поддавайтесь искушению попытаться найти меня или связаться со мной. Это для вашей безопасности. И мое.'
  Вместе Катарина и Рольф наблюдали за ней, когда она вышла из многоквартирного дома и направилась обратно по Унгаргассе к Внутреннему городу.
  — Этот человек действительно так важен, как она его изображала?
  — Возможно, даже больше, если честно, — ответил Рольф. «Я не мог сказать ей, что много о нем знаю, но он, безусловно, самый важный ненацистский политик в Австрии. Удивительно, что он в безопасности и прячется. Я вполне могу понять, почему британцы хотят, чтобы о нем заботились. Однако я не понимаю, почему мы узнали о нем только сейчас. Наверняка они знали о нем, когда я был в Англии, или, по крайней мере, Бэзил мог рассказать нам о нем.
  — Может быть, британцам было бы слишком рискованно сообщить нам об этом до нашего прибытия, — сказала Катарина. «Что, если бы нас поймали, допросили и рассказали нацистам о Лейтнере? Это было бы катастрофой для британцев — Лейтнер попал бы в плен. С их точки зрения, для нас было гораздо безопаснее ничего не знать до прибытия. Ты выглядишь потрясенным, Рольф.
  'Я. Это заставляет нас звучать так, как будто мы… я не знаю… не нужны?
  Катарина похлопала его по колену. — Думаю, было бы ошибкой думать иначе.
  
  
  Глава 11
   
  Вена, апрель 1944 г.
   
  К тому времени, когда Рольф и Катарина прибыли в Вену в начале апреля, Виктор находился в городе уже почти три месяца. Но по его собственным меркам он был крайне непродуктивен: остаться в живых и остаться незамеченным нацистами было его заботой. Он планировал остаться с Ирмой всего на пару ночей, но это растянулось до начала марта.
  Жизнь в красивой квартире рядом с Шулерштрассе была легкой и не давала ему особого стимула двигаться дальше. Свое длительное пребывание у Ирмы он оправдывал условиями в Вене: они были намного хуже, чем он предполагал. Судя по тому, что она и сантехник Пол рассказали ему, никому нельзя доверять. Все старые товарищи, которые каким-то образом были еще свободны, не поднимали головы. Ирма знала меньше из них, но Пол сказал, что иногда встречал кого-то на улице, и они выглядели испуганными.
  'А вы знаете, что?' — сказал Пол. — Я тоже. Я в ужасе, что, может быть, один из этих людей — В-персона, предатель, осведомитель. Я боюсь, что они узнают, что я был активным участником партии, и выдадут меня гестапо. Пожалуйста, не смотри на меня так, Виктор, такое бывает. Мы потеряли сотни товарищей, скорее тысячи. Моя единственная надежда состоит в том, что мои партийные дни давно прошли, и с тех пор я в вермахте, и получить инвалидность — это настоящий бонус, скажу я вам. Слава Богу за эту красноармейскую пулю! Я не делаю ничего, что могло бы вызвать подозрения…
  Наступило долгое молчание, во время которого Виктор смотрел на Пола, дрожащего и готового расплакаться.
  — Только иди сюда, — сказал русский.
  Пол кивнул. Виктор прекрасно понимал, что сантехник Пауль, будь у него хотя бы половина шанса, никогда больше не посетит эту симпатичную квартирку рядом с Шулерштрассе, но он сделал это из некой лояльности к Виктору и уважения к Ирме.
  Этот разговор происходил каждый раз, когда приезжал Пол («Виктор, соседи будут удивляться, что, черт возьми, происходит с моими кранами», — говорила Ирма). И каждый раз Виктор побеждал его. — Поль, пожалуйста, сделай мне одолжение: поезжай в Бригиттенау, там тебя никто не знает, не так ли? Побродите по барам возле заводов; Спросите, не нужен ли кому-нибудь сантехник. Купи пива для людей, я дам тебе денег. Затем слушать. Рано или поздно кто-нибудь скажет что-нибудь нескромное или даст вам повод подумать, что может помочь. Тогда я смогу подняться туда.
  Это продолжалось неделями. Пол вернется на следующей неделе и объяснит, что не нашел удовольствия в барах Бригиттенау или любого другого района, куда Виктор отправил его в последний раз. Виктор не был дураком: он сомневался, что Пол куда-то пойдет, это было слишком опасно, и он явно был слишком напуган. Он не винил его.
  Он знал, что лучше всего будет покинуть квартиру и переехать в один из рабочих пригородов на севере города, где КПО была сильна. В конце февраля он сделал первые пробные шаги: посетил биржу труда в Фаворитене и с облегчением обнаружил, что документы Отто Шнайдера в порядке. На службу все еще можно положиться, чтобы сделать некоторые вещи хорошо. Отто Шнайдер был уроженцем Вены и большую часть жизни провел в Германии, где работал электриком. Согласно его документам, его последним местом работы была военно-морская верфь в Гамбурге, разрушенная во время бомбардировки союзников. Он сказал им, что впервые за много лет вернулся в Вену с визитом, хотя у него больше нет здесь семьи. Он подумал, что вместо того, чтобы вернуться в Гамбург, может быть, ему удастся найти здесь работу?
  Москва рассчитывала на то, что им так нужен электрик, что они не будут слишком сомневаться в его личности — и они были правы. Отто Шнайдер получил все необходимые документы и в начале марта переехал из квартиры Ирмы в комнату в пансионе во Флоридсдорфе, в 21-м округе. Один из членов ЦК КПО сказал, что они нанимают французских рабочих на тамошние крупные локомотивы и что некоторые из них могут быть коммунистами. Итак, Виктор в одном из своих интервью на бирже труда проговорился, что работал электриком на локомотивном заводе в Дрездене, а через несколько дней пожилая дама, с которой он старался видеться каждый раз, когда шел на биржу. сообщил ему, что собирается работать на локомотивном заводе во Флоридсдорфе. «Вы начинаете в понедельник: будьте пунктуальны и усердно работайте. Хайль Гитлер!
  «Хайль Гитлер!» — ответил советский агент.
   
  ***
   
  Когда Виктор вернулся в Вену, он знал, что должен связаться с одним человеком. Что нехарактерно, он постоянно откладывал это. Отчасти потому, что он не доверял этому человеку и знал, что контакт с ним будет сопряжен с риском. Но была и другая причина: это означало бы спуститься в канализацию, даже ему самому было неприятно.
  Виктор первым признает, что в качестве тайного агента он обитал в мире уловок, преступлений и обмана — мире, окутанном тенями и постоянной угрозой, в котором никто из его обитателей не мог претендовать на то, чтобы быть очень высоким в каком-либо моральном порядке. Тем не менее, в этом преступном мире была иерархия. Наверху были люди вроде него, секретные агенты и тому подобное. Грабители банков и мошенники тоже поднялись довольно высоко, а что касается убийц — ну, это зависело от того, кого они убили. Но не было никаких сомнений в том, кто оказался на дне: насильники, растлители малолетних и сутенерши. И Вильгельм Фукс идеально подходил под все эти категории.
  Но он был тем контактным лицом, которое было нужно Виктору в каждом городе: находчивым, способным достать все, что ему нужно, для которого все имело цену и который редко задавал вопросы. Он впервые столкнулся с Фуксом в 34 или 35 году. На самом деле он никогда не был обманут им, но он не доверял ему. Во время своего последнего визита в Вену в 1937 году он обнаружил, что Фукс создал специализированную службу, которая, по-видимому, работала очень хорошо. Он добывал детей — мальчиков и девочек — для мужчин, с которыми они спали. Если он сможет это сделать, рассудил Виктор, то сможет получить то, что мне нужно.
  Наконец, в начале апреля он снова нашел Фукса. Он заметил его на площади Альбертина, за оперой. Высокий и слегка сутуловатый, умудряющийся выглядеть нервным и уверенным одновременно, Фукс делил сигарету с симпатичным мальчиком лет 15 не старше. Виктор подошел к парочке сзади.
  — Убирайся, — сказал он мальчику. — Если я снова увижу тебя с ним, у тебя будут неприятности.
  Мальчик убежал, а Фукс долго и пристально смотрел на русского, пуская ему в лицо облачко дыма. — Какого хрена ты здесь делаешь?
  — Где мое оружие?
  Фукс пожал плечами. 'Это было давно. Так много всего произошло с тех пор. Идет война, понимаете? Об этом сообщалось в ваших газетах?
  'Я хочу их.'
  — У меня их нет.
  — Я заплатил за них.
  «Я могу вернуть вам деньги, если вы этого хотите, после того, как я вычту свои расходы».
  Виктор последовал за Фуксом, когда тот вышел на Августинерштрассе. — Я настаиваю, чтобы вы отдали мне эти пушки, — сказал он. «Я заплатил за два полуавтоматических пистолета Steyr-Hahns и боеприпасы».
  — Что вы собираетесь делать? Подавать на меня в суд? Вперед, продолжать. Этот город теперь в другой собственности. Я поражен, что у тебя хватило наглости вернуться, вот что я тебе скажу.
  «Если вы не отдадите мне мое оружие, я…»
  «… Что ты сделаешь? Идти в гестапо? Они одни из моих лучших клиентов! Слушай, может быть, я смогу получить в свои руки оружие: дай мне номер телефона, и если тебе позвонят и скажут, что подсвечники прибыли, то встретимся у того магазина, вон там, через час после моего звонка. Это лучшее, что я могу обещать.
  Он указывал на богато украшенный антикварный магазин, который, похоже, специализировался на серебре.
   
  ***
   
  Возвращаясь в Унгаргассе из парка Пратер тем воскресным днем, Катарина и Рольф согласовали план. В течение недели она посещала церковь в Фаворитене одна: женщина, молящаяся в одиночестве у религиозной статуи, привлечет меньше внимания.
  «Как только мы получим ключ, ты отправишься в кафе «Демель», чтобы найти Фукса», — сказала она Рольфу.
  На следующий день Катарина дождалась середины утра, прежде чем выйти из квартиры и отправиться через Ботанический сад на Фаворитен-штрассе. Она не торопилась, любуясь садами и останавливаясь по пути у витрин магазинов, так что к тому времени, когда она дошла до трамвайной остановки, она была уверена, что за ней не следят. Трамваю потребовалось всего 10 минут, чтобы добраться до остановки, ближайшей к церкви Святого Антона Падуанского, и единственный человек, вышедший на этой остановке, направился в другом направлении.
  Катарина перестала быть практикующей католичкой в позднем подростковом возрасте, когда она променяла Иисуса Христа на Карла Маркса, но церковь хорошо ее научила. Войдя в церковь, она накинула на голову платок. Служба только что закончилась, и несколько человек уходили, а еще дюжина оставалась на своих скамьях, тихо молясь или ожидая исповеди. Катарина встала на колени и перекрестилась, затем села, вынув из-за сиденья перед собой молитвенник. Любой наблюдающий за ней увидит, что она прекрасно знает, что делать, и несколько минут наслаждалась тишиной церкви. Постепенно количество людей внутри уменьшалось. Мимо нее суетился пожилой священник и улыбался, а мужчина в форме сел в конце ее ряда, но даже не взглянул в ее сторону.
  Она встала, снова перекрестилась и выскользнула из бокового входа, где очутилась в мирном, хотя и неухоженном саду. Она хорошо запомнила схему и знала, где найти статую святого Антона Падуанского. Мужчина и женщина лет шестидесяти только что закончили молиться рядом с ней и отошли, когда она подошла. Оглядевшись, она увидела, что осталась одна, и поняла, что ей нужно двигаться быстро. Из сумки она достала металлический шип, который Рольф купил в скобяном магазине. Она опустилась на колени и склонила голову: любой, кто подойдет сзади, надеется, что увидит только горячо молящуюся женщину. Она провела линию от статуи и смела листья, прежде чем воткнуть шип в точку, которая, казалось, приблизительно соответствовала «х» на эскизе. После трех-четырех попыток был безошибочный контакт с чем-то металлическим. Она достала маленькую кельму и менее чем за минуту сняла металлическую банку. Она быстро заменила землю и смела листья на место.
  К обеду она вернулась в квартиру. Она вымыла шпатель и шип, положила их в коробку под раковиной, потом села за кухонный стол и открыла консервную банку. Внутри, завернутые в клеенку, лежали два ключа. Один был длиннее другого и явно предназначался для замка. Другой был для банковской ячейки, такой же, как изображенный на схеме: сделанный из латуни и довольно массивный, с логотипом банка «CA-BV» на ступице и выгравированными цифрами «49/2». .
  В четверг утром, уже договорившись с герром Плашке, что он может прийти позже в обмен на работу во время его обеденного перерыва, Рольф вышел из квартиры в обычное время, но пошел через Внутренний город в кафе Demel на Кольмаркте, с видом на Хофбург. Дворец. Находясь так близко к центру нацистской власти, узкие улочки в этом районе кишели людьми в форме.
  Он помнил, как бабушка привела его в кафе в качестве угощения, хотя он подозревал, что это было больше для нее, чем для него. В детстве формальность этого места отталкивала, пирожные с кремом только оправдывали посещения. Он не ходил в кафе с тех пор, как ему исполнилось 10 лет: ужасный год, когда оба его родителя погибли в автокатастрофе вместе со своей старшей сестрой. Пожилая тетя, с которой его отправили жить на окраину города в Лизинг, сочла бы визит в кафе «Демель» индульгенцией, поскольку она занималась почти всем, кроме молитв и тяжелой работы.
  … Он никогда не приходит раньше 9.00, но всегда появляется к 9.30… – сказал им на брифинге Бэзил Ремингтон-Барбер. Рольф прибыл в кафе в 8.55.
  Он сидит за маленьким столиком в глубине, перед кухней. Рольф заметил пустой стол и нашел его рядом, но с хорошей видимостью. Он заказал кофе и одну из пирожных, которую помнил много лет назад, и стал ждать. Высокий, худощавый, носит круглые очки, выглядит моложе своих 35 лет. В 9.10 мужчина, соответствующий этому описанию, прошел мимо него и сел за стол в задней части, перед кухней. Он не узнал официантку, но тем не менее на его столе появился кофейник вместе с пепельницей.
  Рольф подождал пять минут, прежде чем достать из бумажника аккуратно сложенный лист бумаги, который ему дала Ремингтон-Барбер, и попросил официантку передать его джентльмену в углу. — Я заметил, что он уронил его, когда входил.
  Рольф внимательно наблюдал, как официантка передала записку Фуксу, указывая в его сторону, чтобы показать, от кого она была. Фукс прочитал записку с таким же меньшим интересом, как и счет. Насколько мог судить Рольф, он ни разу не взглянул в его сторону. Вместо этого он выпил еще одну чашку кофе и выкурил еще две сигареты, прежде чем небрежно встать, положить на стол мелочь и очень быстро бросить взгляд в сторону Рольфа: едва заметно кивнув, когда он вышел из кафе.
  Рольф последовал за ним. Фукс прогуливался по Кольмаркту, останавливаясь, чтобы заглянуть в витрину магазина, торгующего антикварным серебром, а чуть дальше он проявил некоторый интерес к старинным картам, выставленным в другой витрине. В конце Кольмаркта Фукс свернул налево на Богнергассе, а оттуда пошел на Ам-Хоф, обширную площадь, где раньше проходили антикварные рынки и которую Рольф часто посещал с Фридой субботним утром. Другое воспоминание. Хотя этим утром на площади не было ларьков и людей было мало. Те, что были, казалось, торопились то в одну, то в другую сторону. В дальнем конце площади был антикварный книжный магазин, и Фукс остановился у него, просматривая стопку подержанных книг, выставленных на столе на козлах, за которым наблюдал большой портрет Гитлера в окне.
  Рольф тоже остановился у стола. Затем Фукс повернулся к нему с широкой улыбкой на лице. 'Мой друг! Как вы? Я так давно тебя не видел! Давай поговорим.
  И с этими словами он обнял Рольфа за плечо и повел его от книжного магазина к середине площади.
  — Где Баумгартнер? Его тон был угрожающим. Он вынул сигарету и закурил, пытаясь сделать это на ветру. Он предложил один Рольфу, который покачал головой.
  — Возьми, черт возьми, одну, — резко сказал он. «Это выглядит более естественно. Где, черт возьми, Баумгартнер?
  'Его здесь нет. Он попросил меня приехать от его имени.
  — Но где он? Я годами ждал появления этого ублюдка. У вас есть ключи?
  Рольф кивнул и вынул связку ключей, показывая Фуксу толстый латунный и более длинный. Фукс выглядел удовлетворенным, внимательно осматривая их.
  — Я полагаю, это что-то. Я был убежден, что он меня обманул. Он дал вам инструкции?
  Рольф кивнул.
  — Я отчаянно нуждался в этой коробке, — сказал Фукс. — Баумгартнер сказал, что максимум на несколько месяцев. Я был в этом магазине несколько раз, но каждый раз Иоганн отказывался помочь. Он говорит, что у него должны быть оба ключа, потому что без них у него нет шансов открыть сейф. Я до сих пор не доверяю Баумгартнеру и не буду доверять, пока не откроют этот сейф. Он жив?
  Рольф кивнул.
  «Я подумал, не сидел ли он в тюрьме, настолько ненадежный человек», — сказал Фукс. — Послушайте, я не хочу больше ждать, и я уверен, что Иоганн тоже не хочет. Завтра утром мы встретимся возле магазина и вместе зайдем в 8.30, когда он откроется. Там никогда нет клиентов в течение первых получаса или около того. Мы должны войти и выйти через несколько минут. Ты возьмешь свою долю, а я свою, и нам больше никогда не придется видеться. Только одно — я хочу больше денег, потому что Баумгартнер так долго ждал. И я хочу фотографии и оружие. Возьми немного денег и драгоценностей.
  — Меня это устраивает, — сказал Рольф.
   
  ***
   
  В тот же день Виктор получил телефонный звонок, о котором он никак не мог подумать. Подсвечники пришли. Он так не доверял Вильгельму Фуксу, что решил, что это ловушка, хотя на самом деле он так подходил к большинству контактов, поэтому он решил пойти в антикварный магазин на Августинерштрассе, где Фукс ждал, глядя в окно с явным интересом.
  «Знаете, мне нравится этот канделябр — я мог бы его купить», — сказал Фукс. — Ты видишь детали вокруг базы? Вполне возможно, польский. В наши дни так много сделок — у евреев было много серебра, и сейчас вы можете купить его за половину цены, которая была до войны, а часто и дешевле».
  «Вы прислали мне сообщение…»
  '… О да. Я так и сделал. Вы не поверите, теперь, похоже, я смогу завладеть вашим оружием!
  — Представляешь, а? После всех этих лет и всего через пару недель после того, как я нашел тебя. Какое счастливое совпадение!
  — Нет, нет, это правда, поверь мне! Фукс выглядел искренне огорченным тем, что русский усомнился в его честности.
  'Итак, что случилось?'
  «Это так странно; Буду признателен за ваше мнение, — сказал Фукс. «Место, где спрятано оружие, наряду с другими предметами, нуждается в наборе ключей. Один из них принадлежал моему коллеге, о котором я не слышал много лет. И вдруг сегодня утром появляется человек с сообщением от моего коллеги. Ключ у него, так что завтра мы отправимся туда, где все это спрятано. Время настолько странное, что я тоже подумал, не было ли это простым совпадением.
  — Вы хотите сказать, что, по-вашему, я могу иметь какое-то отношение к этому человеку?
  Фукс кивнул. Теперь они отошли от магазина антиквариата и свернули на Шпигельгассе. «Вы не можете винить меня за то, что я задаюсь вопросом, не…»
  — Не будь таким чертовски глупым! Думаешь, у меня есть время на игры? Кто этот человек, который появился?
  — Он не назвал имени. У него была записка от моего помощника, в которой сообщалось, что все в порядке и ему можно доверять. Я отчаянно хочу заполучить то, что находится в этой коробке, поэтому я соглашаюсь с этим».
  — Когда ты это получишь?
  Фукс колебался: он выглядел так, словно боялся, что слишком много рассказал русскому.
  'Завтра.'
  — А этот человек — вы его узнали? Как он выглядел?'
  — Никогда его раньше не видел… он был бы… я не знаю, в конце двадцатых, в начале тридцатых? Светло-каштановые волосы, среднего телосложения.
  — Это сужает круг. Акцент?'
  «Немного странно: сначала я не мог понять, а потом подумал, не венский ли это. Сложно сказать. Слушай, когда я отдам тебе твое оружие, я хочу от тебя одного.
  — Ты получил деньги много лет назад.
  — Не деньги, нет. Мне нужна гарантия от вас. Я не говорю, что война проиграна, но она идет не очень хорошо, не так ли? Вы слышите самые разные вещи, не в последнюю очередь от некоторых моих клиентов. Они говорят о том, что ваша Красная Армия захватила Вену. Если это произойдет, мне нужна письменная гарантия, что я буду в безопасности и смогу продолжать свой бизнес».
  Виктор внезапно остановился и посмотрел на Фукса так, словно не совсем расслышал, что тот сказал. — Вы хотите это в письменном виде? Он звучал соответственно недоверчиво.
  Фукс кивнул.
  — Тогда хорошо: отдайте мне мои ружья, и я обещаю, что дам вам письменную гарантию.
   
  ***
   
  — Завтра утром — так скоро? Катарина казалась потрясенной. Они сидели за кухонным столом, прижавшись друг к другу и разговаривая чуть громче шепота.
  «Он отчаянно нуждается в том, что в сейфе: он ждал годами. Я не думал, что мы сможем отложить это.
  — Значит, это нужно сделать, не так ли?
  Рольф кивнул.
  — Открой кран, — сказала Катарина. — Мы еще раз обсудим план.
  Рольф не мог вспомнить, как спал той ночью. В какой-то момент он встал с дивана и прошелся по гостиной, пытаясь прийти в себя. Он вернулся в свою импровизированную постель, но был так же беспокоен, как и прежде. Сразу после 4 часов утра он прошел на маленькую кухню. В коридоре он мог заглянуть в спальню, где лунный свет свидетельствовал о том, что Катарина тоже не спала. Она тихо встала и присоединилась к нему на кухне. Они оба стояли у раковины, потягивая воду.
  — Нет смысла с этим бороться, — сказала она. «Кто мог ожидать, что мы будем спать, учитывая…?»
  — Я знаю, — сказал Рольф.
  — Диван удобный?
  — Думаю, все в порядке.
  Катарина колебалась. «Если ты когда-нибудь захочешь спать в постели…»
  — Простите?
  — Я имел в виду, что, возможно, ты мог бы спать в постели несколько ночей. И я мог бы спать на диване.
  Четыре с половиной часа спустя Рольф шел по Виднер-Хауптштрассе, когда Фукс появился словно из ниоткуда и пошел ему в ногу. Они были меньше чем в квартале от шляпного магазина. Когда они добрались до него, было уже темно до 8.30. Внутри они увидели невысокого толстяка, который, заметив их, поковылял к двери. Узнав Фукса, он быстро провел их внутрь.
  'Ты сам по себе?' — спросил Фукс.
  'Да. А это…?' Он смотрел на Рольфа.
  — Друг из Гляйсдорфа.
  Иоганн Винклер выглядел одновременно взволнованным и испытавшим облегчение, и говорил немного нерешительно, вспоминая код. Он выглядел так же озабоченным, как и Фукс, чтобы заполучить причитающиеся ему деньги. — А какую шляпу вы бы хотели? — спросил он Рольфа.
  — Такой, который подходит и для церкви, и для охоты.
  — Очень хорошо, но я долго ждал. Он представляет Баумгартнера?
  Фукс ответил утвердительно.
  'Ключи?' Винклер тяжело дышал и прислонился к стойке. Фукс вынул свой медный ключ и держал его на ладони, чтобы двое других могли видеть. Он был такой же, как у Рольфа, латунный и массивный, с логотипом «CA-BV» на ступице, но с выгравированным «49/1» на другой стороне. Рольф вынул ключ: «49/2». Уинклер заковылял за прилавок и потянулся к шкафу, чтобы достать коробку с бумагами. Из конверта он извлек такой же ключ: «49/3».
  На мгновение все трое посмотрели друг на друга в атмосфере взаимного недоверия и напряжения. Винклер нарушил молчание. — Я сейчас тебя спущу. Может быть, я сначала повешу на дверь табличку «закрыто» и запру ее».
  — Хорошая идея, — сказал Фукс.
  — Нет, не делай этого, — сказал Рольф. — Если вы обычно открыты в это время, это будет выглядеть подозрительно, не так ли? Это не должно занять много времени.
  «Хорошо, пошли».
  Они медленно спускались в подвал по крутой лестнице, с которой Винклер с трудом справлялся. Подвал был просторным, заполненным глубокими полками, заставленными коробками, из некоторых торчали шляпы, а другие были запечатаны. Винклер провел их по узкому коридору между стеллажами с полками и по неровному полу к маленькой двери, не выше пяти футов высотой. На двери было три замка, и, когда она открывалась, она вела в подвал с затхлой атмосферой и запахом крыс. Уинклер включил свет, и в углу послышалась суета. Комната была полна мусора, разбитых коробок, старых шляп, оберточной бумаги и нескольких пустых бутылок. Он указал на шкаф у дальней стены. — Вот, помоги мне переложить его.
  Они передвинули шкаф, чтобы открыть большое углубление в стене. Внутри был брезентовый лист, который Винклер отдернул, выпустив облако пыли. И там был сейф, меньший, чем представлял себе Рольф, но сделанный из металла и солидный на вид, с двумя большими навесными замками.
  — Теперь вы можете оставить нас, — сказал Фукс Винклеру.
  Винклер колебался. 'Ключи? Ты должен дать мне ключи в этот момент. Таково было соглашение.
  Фукс взглянул на Рольфа и кивнул. Он передал свой ключ, и Рольф сделал то же самое. Уинклер сжал их в кулаке, как ребенок, которому только что дали конфету.
  — Быстрее, — сказал он. «Поставь сейф на место, накрой его крышкой, а затем верни шкаф на место. Не беспокойся о двери, я запру ее позже. В подвале много шляпных коробок, кладите в них все, что берете, а потом поднимайтесь. Будьте осторожны, когда вы это делаете. Если в магазине кто-нибудь есть, просто подождите.
  Они подождали, пока Винклер ушел, прежде чем Фукс открыл один замок своим ключом, а Рольф сделал то же самое своим. Сердце Рольфа билось так быстро, что он испугался, что Фукс может его услышать, и немного отодвинулся от него.
  Делайте это быстро, как только коробка будет открыта. Не стесняйтесь. Он вполне может иметь в виду то же самое.
  'Что это за шум?' — сказал Рольф. — Он возвращается?
  'Что?' Фукс обернулся, глядя на дверь подвала, спиной к Рольфу. Потом он словно почувствовал, что вот-вот произойдет: его тело напряглось, но к тому времени, когда он снова начал поворачиваться, было уже слишком поздно. Рольф вонзил нож мужчине в шею там, где его этому учили, подальше от позвоночника ( «там слишком много костей, сэр», — сказал ему инструктор), но глубоко в плоть, как можно глубже ( «обязательно причинит серьезный вред, очень велика вероятность того, что он попадет в яремную вену, сэр… может быть, попробовать немного покрутить его, пока вы это делаете, сэр?») . Рольф был потрясен шумом, изданным Фуксом, криком, более громким, чем он мог себе представить, и отчаянным задыхающимся звуком. Потребовалось некоторое усилие, чтобы вытащить нож из шеи, и, когда он это сделал, Фукс упал на четвереньки, лицом к Рольфу, как дикий зверь, кровь капала у него изо рта и шеи, его глаза вращались вокруг и явно были в агонии. Он попытался броситься на Рольфа, но рухнул на живот. — Прикончи его быстро. Одного удара очень редко бывает достаточно, сэр. Рольф оседлал Фукса, вонзив нож ему в спину пять или шесть раз, по обеим сторонам позвоночника и как можно глубже. К тому времени, когда он закончил, Фукс перестал двигаться и замолчал.
  Рольф вытер кровь с рук носовым платком и позволил себе несколько секунд отдышаться. Он еще не закончил.
  'Вы уверены?' — спросил он Бэзила Ремингтон-Барбера на брифинге.
  — Конечно, я уверен. Вы не можете рисковать.
  Он вытер нож о штаны Фукса, затем выбрался из подвала и через подвал. Когда он был на вершине лестницы и не мог слышать ни звука из магазина, он позвал Винклера. — Я говорю, не могли бы вы мне помочь?
  Когда Рольф услышал, что Винклер хромает, он направился к нижней части лестницы.
  'Что это такое?'
  «Мы не можем вернуть шкаф на место, для этого нужны трое из нас».
  'Вы уверены? Вы оба моложе и здоровее меня. Подожди минутку.
  Медленно Винклер спускался по лестнице, цепляясь за перила.
  — Подойди и помоги мне, — сказал он Рольфу.
  Когда Рольф начал подниматься по лестнице, Винклер в шоке посмотрел на него. 'Привет! Что происходит? У тебя кровь на лице и на рубашке! Привет!'
  Теперь он кричал и начал карабкаться назад с удивительной ловкостью. Как только Рольф понял, что Винклер, скорее всего, попадет в магазин раньше, чем он доберется до него, в дверном проеме наверху появилась тень, и из этой тени вылетела нога, соединившись с Винклером и отправив его кувырком вниз по лестнице.
  Рольфу пришлось отпрыгнуть в сторону, когда Винклер рухнул на него, ударившись головой о стену, а затем об пол, к тому времени он уже потерял сознание. Рольф опустился на колени рядом с ним, когда Катарина поспешила вниз по лестнице.
  — Ты весь в крови, — сказала она. — По крайней мере, дверь была незаперта, молодец. Нам лучше двигаться быстрее. Я так понимаю... Фукс?..
  — Да, он мертв. Но что нам делать с этим?
  — Отведи его в подвал, тогда мы сможем с ним разобраться. Торопиться.'
  — …А магазин?
  «Я поставил табличку «закрыто», но мы не можем долго на это полагаться. Давай, потащим его, так будет быстрее. Каким образом?'
  Им понадобилось пару минут, чтобы затащить Винклера в подвал и бросить его тело рядом с бездыханным телом Фукса. Катарина посмотрела на Рольфа, а он посмотрел на нее. Они оба знали, о чем думает другой.
  — Он еще жив, — сказал он.
  — Дай мне нож, — ответила она.
  — Все в порядке, я… Вот что, давай сначала затащим его в эту нишу. Вот где мы их спрячем. Там был сейф. Мы можем накрыть тела этим брезентом.
  Они затащили стонущего Винклера в нишу, прижав его тело к стене. Катарина протянула руку, и Рольф передал ей нож. Она опустилась на колени позади Винклера и одной рукой схватила его за волосы и откинула назад голову. Другим она перерезала ему горло. Тело содрогнулось, а затем рухнуло. Они вдвоем втащили Фукса в нишу, маневрируя так, чтобы его тело легло поперек тела Винклера.
  Они обратили внимание на сейф. Катарина принесла из подвала большую шляпную коробку, в нее положили конверт с деньгами и еще один с фотографиями, а также два пистолета «Штайр-Хан» и боеприпасы. Рольф начал вставлять украшения, но Катарина остановила его.
  — Оставь это, это слишком рискованно. Что мы собираемся с этим делать? Оставь это. Здесь и так достаточно. Передай мне ту папиросную бумагу и ту шляпу.
  Когда шляпная коробка была готова, они поняли, что в нише нет места для сейфа, поэтому вытащили большую сумку с драгоценностями и спрятали ее под телами, накрыв их брезентом.
  'Который сейчас час?'
  — Почти девять, — сказала Катарина.
  «Другие сотрудники прибывают в 9.30. Нам нужно двигаться. Пойдем, помоги мне со шкафом.
  Потребовались все их усилия и добрых пять минут, прежде чем шкаф вернулся на место, загораживая нишу. Затем они вытерлись папиросной бумагой, Катарина внимательно посмотрела, чтобы убедиться, что на лице Рольфа нет следов крови. Заметив немного на его щеке, она лизнула палец и потерла его лицо, положив большой палец ему на скулу, как привыкла Фрида, когда ласкала его лицо.
  Грязная папиросная бумага была засунута в денежный ящик, который был задвинут в угол, а поверх него навалены груды старых коробок и прочего мусора. На месте тела Фукса было большое пятно крови, поэтому его прикрыли несколькими старыми коробками. Затем они вышли из подвала, выключив свет и закрыв дверь.
  — Я только что кое-что понял, — сказал Рольф, пока они шли по подвалу. — У Йоханна есть три ключа от сейфа в банке. Мы должны взять их.
  'Почему?'
  'Деньги…'
  «Забудьте о деньгах. У нас здесь много. Было бы безумием даже думать о том, чтобы пойти в банк. Пошли, пошли.
  В магазине было тихо, когда они снова вошли в него. Они обошли стены, внимательно следя за дверным проемом. Катарина взяла с полки большую шляпу, отбрасывавшую тень на ее лицо. Рольф метнулся к двери и повернул табличку: «Открыто».
  Они вышли из шляпного магазина и повернули налево, взявшись за руки быстро, но не слишком быстро. Насколько они могли судить, их никто не заметил: по противоположному тротуару гнали шумную группу школьников, но они были впереди, так что вряд ли учителя их заметили. На их стороне дороги был только старый дворник, который, не поднимая глаз, тыкал в тротуар огромной щеткой.
  Они пошли первым налево, все время проверяя, не преследовались ли они. Дойдя до Нойлинггассе, они начали расслабляться и на короткое время их шаги были почти бодрыми.
  — Смотри, сейчас 9.15, — сказала Катарина. — Когда мы вернемся в квартиру, вам придется поторопиться. Вам нужно помыться и переодеться; ты опоздаешь на работу».
  — Думаю, у нас это получилось, — сказал Рольф.
  — Да, но мы едва начали.
  — Я знаю, но ведь это самое сложное — убить двух человек?
  — Может быть, кто знает?
   
  ***
   
  К тому времени, когда Рольф вернулся с работы в тот вечер, восторг, который он и Катарина испытали после успешного завершения работы в шляпном магазине, сменился шоком. Каждый из них убил человека и подверг себя крайней опасности. Они сидели в полумраке кухни, не прикасаясь к обеду перед ними.
  — Вы отправили сообщение в Швейцарию?
  — Да, — сказал Рольф. — Я сказал тебе это, когда вошел.
  — Извините, я отвлекся. Бэзил уже должен получить его.
  'Я надеюсь, что это так. Вы уверены, что оружие и все остальное надежно спрятано?
  — Насколько это возможно, — сказала Катарина. — Но если гестапо разорвет это место на части, они, конечно, их найдут. Итак, теперь мы должны найти Лейтнера.
  Рольф кивнул, передвигая картофелину по тарелке вилкой, позволяя ей скользнуть в соус. — А потом найди Виктора… и установи сеть…
  Наступило долгое молчание, пока Катарина собирала тарелки и ставила их в сторону. Когда они вошли в гостиную, то некоторое время сидели в темноте, вместо того чтобы задернуть шторы.
  — Альтернативы не было, не так ли?
  Катарина какое-то время не отвечала, и Рольф повторил вопрос.
  — Я так не думаю, — сказала она наконец. — Бэзил сказал, что поступать иначе слишком рискованно, что мы поставим под угрозу миссию. Знаешь, что я понял прошлой ночью, Герд, когда не мог уснуть?
  'Что?'
  — Ты знаешь церковь, где были спрятаны ключи? Святой Антон Падуанский? Что ж, святой Антон Падуанский — покровитель безнадежных дел.
   
  ***
   
  Накануне днем Виктору удалось проследить за Вильгельмом Фуксом от антикварного магазина на Августинерштрассе через многолюдный Внутренний город к зданию на Шулерштрассе за собором. Если бы он был в состоянии и если бы ему помогли, он вышел бы из здания рано утром следующего дня и последовал бы за Фуксом туда, где тот собирал оружие. Помимо того факта, что он не доверял Фуксу, он хотел узнать, кто тот человек, который пришел от имени его партнера.
  Но это было невозможно. Виктор должен был быть на фабрике рано утром, и он не мог позволить себе привлечь внимание, опоздав на свою смену. Он надеялся, что Фукс сдержит свое слово и свяжется с ним, как обещал, как только получит оружие. Подсвечники готовы к сбору.
  Но спустя две недели звонка так и не последовало, что совсем не удивило Виктора. Он подождал еще пару дней, а затем посетил здание на Шулерштрассе, что было огромным риском, но единственным способом найти Фукса. Он наблюдал за зданием в течение двух дней и в конце концов нашел свою возможность. Он увидел мальчика, выходящего из здания, молодого и светловолосого, мало чем отличавшегося от того, которого он видел с Фуксом на площади Альбертина. Мальчик шел быстро, как будто торопился уйти. Виктор догнал его перед собором.
  — Вы с Фуксом?
  Мальчик выглядел испуганным. «Мне не разрешено идти с вами… вы должны сначала прийти на Шулерштрассе. Я вижу там только людей. За длинными ресницами скрывались большие голубые глаза, полные страха.
  Виктор положил руку на трясущееся плечо мальчика и протянул ему пачку сигарет, открыв крышку. 'Здесь. Все это для тебя.
  Мальчик заглянул внутрь: рядом с полдюжиной сигарет лежала пачка банкнот рейхсмарок. На лице мальчика ненадолго мелькнула улыбка.
  — Тебе достаточно покинуть это место, если хочешь, — сказал Виктор.
  Мальчик выглядел так, как будто это могло быть возможно.
  — Но мне нужно, чтобы ты мне кое-что сказал, — сказал Виктор. — Где Фукс, где мне его найти?
  — Он мертв, — сказал мальчик. Это был странный акцент. Виктор подозревал, что он словак или чех, уж точно не австриец.
  'Когда это произошло?'
  Мальчик пожал плечами и докурил одну из сигарет, убедившись, что остаток пачки аккуратно спрятан во внутренний карман куртки. — Может быть, две недели назад, когда он пропал. Мы узнали, что он умер только два дня назад. Нам мало что говорят, никогда не говорят, но ходят слухи, что его убили. С ножом.
  Его большие голубые глаза широко раскрылись, он не мог поверить, что Фукса могли убить ножом.
   
  ***
   
  План Рольфа и Катарины состоял в том, чтобы подождать несколько дней после убийств в шляпном магазине, прежде чем искать Лейтнера. Они согласились, что им нужно убедиться, что ничто не связывает их с убийствами. Убийства произошли в пятницу, а к вечеру воскресенья шок прошел достаточно, чтобы они почувствовали себя спокойнее: похоже, им это сошло с рук. Пока дела шли хорошо.
  Это чувство продлится менее 48 часов.
  
  
  Глава 12
   
  Вена, май 1944 г.
   
  Во вторник днем после убийств в шляпном магазине Рольфу пришлось доставить некоторые документы в юридическую фирму на другой стороне Внутреннего города, недалеко от здания парламента. Он должен был дождаться, пока они будут подписаны и засвидетельствованы, прежде чем вернуться с некоторыми другими в Банк Леу — ничего особенно обременительного.
  Работа в юридической фирме заняла больше времени, чем ожидалось: ему пришлось ждать, пока проверят один документ; необходимо внести изменения в другой документ; была задержка, пока печаталась одна из бумаг от юридической фирмы; партнер, которому нужно было расписаться, отсутствовал, он скоро вернется.
  Пока все это происходило, Рольф сидел в приемной. Это было достаточно удобно, и из одного офиса в другой постоянно входили и выходили люди.
  Именно тогда он заметил его.
  Рольф не сомневался, что это был Август Унгер, заклятый враг его школьных лет. Он и Унгер были двумя лучшими в своем классе в течение пяти лет, начиная с 13-летнего возраста, но они не могли быть более разными: в то время как ум Рольфа был естественным, для Унгера он был заработан тяжелым трудом и амбициями. Во многих других отношениях они различались: Рольф был красив с мальчишеским обаянием; Унгер был коренаст, с сильными прыщами и грубым манером. На футбольном поле Рольф был от природы одаренным нападающим, молниеносным, в то время как вклад Унгера заключался в том, что он был мощным защитником, часто прибегая к фолам на своих соперниках. Унгер жил в шикарном доме со своей большой и богатой семьей; Рольф был сиротой и жил с незамужней тетей в скромных условиях. В то время как Унгер явно возмущался популярностью Рольфа, были гораздо более фундаментальные причины недовольства. В зловонной и жестокой атмосфере австрийской политики 1920-х годов они были по разные стороны: Рольф был социал-демократом, Унгер — крайне правым, и даже ходили слухи, что его отец был связан с национал-социалистами. В течение пяти лет они были противниками, как физическими, так и интеллектуальными. В 1930-е годы, после того как они бросили школу, они редко встречались друг с другом — одна или две школьные встречи и неудобные гости на свадьбах общих друзей.
  Но человек, проходивший через приемную из одной части офиса в другую в тот вторник днем, несомненно, был Августом Унгером. У него была та же неуклюжая походка, та же манера поведения — та, которая умудрялась быть одновременно высокомерной и неуверенной, — а лицо, когда-то покрытое прыщами, теперь было сильно изрыто оспинами.
  Когда он впервые прошел мимо, то очень мельком взглянул туда, где сидел Рольф, но там были и другие люди, и он, казалось, не заметил его. Он, конечно, не сбавил шага. Рольф был готов к этому, к встрече с кем-то из своего прошлого. Он вспомнил предупреждение Эдгара.
  Хороший шанс, что это произойдет . Главное помнить, что вы выглядите совсем по-другому, поверьте мне: ваши уши были заколоты, а веки прооперированы; ты будешь красить волосы и носить очки. Шансы на то, что кто-то узнает вас и будет уверен, что это вы, невелики. Будьте уверены в своей новой личности.
  Рольфу хотелось разделить уверенность Эдгара в том, что он выглядит так по-другому, что может быть неузнаваем для тех, кто хорошо его знает. Все это пронеслось у него в голове, когда он застыл в кресле в приемной адвоката. Насколько он мог судить, Унгер не заметил его, так что должен ли он извиниться и уйти? Это, наверное, само по себе вызвало бы подозрение. Он слегка наклонил стул и взял газету: если Унгер вернется, ему будет не так хорошо его видно. Но Унгер действительно возвращался на прием, и не один раз, а еще четыре раза в течение следующего часа. Первые два раза Рольф избегал смотреть на него, но, насколько он мог судить, шаги Унгера были более нерешительными, чем раньше, и он был уверен, что немного остановился, когда был ближе к Рольфу.
  В третий раз он вошел в приемную, пока Рольф смотрел вверх, и глаза двух мужчин встретились, ненадолго, но достаточно, чтобы убедить Рольфа, что Унгер мелькнул в его узнавании. Вскоре после этого вернулся Унгер, на этот раз задержавшись у стойки регистрации. Рольф видел, что разговаривает с секретаршей, но не мог слышать, о чем идет речь, хотя заметил, что секретарша раз или два взглянула в его сторону, как будто он мог быть предметом какого бы то ни было разговора.
  Когда все документы были в порядке и Рольфу пора было уходить и возвращаться в банк Леу, он был уверен, что снаружи его будет ждать гестапо. Но улица была пуста, и никто не вышел за ним из конторы, поэтому он дал себе время изучить имена на большой медной табличке у входа в контору и там, среди списка юристов, работающих в фирме, был это «Август Отто Унгер».
  Вернувшись вечером в квартиру, Рольф сообщил эту новость Катарине.
  — Вы уверены, что это был он?
  — Я же говорил вам, его имя было на фасаде здания. Разве вы не слушали?
  — Не срывайся на меня так. Нам нужно относиться к этому спокойно».
  'Спокойствие! Унгер нацист. У нас были общие знакомые; он бы знал, что я делаю. Он знал бы о Фриде и знал бы, что я уехал из Вены в 38-м после аншлюса — а вы ожидаете, что я буду спокоен!
  — Возможно, он не узнал вас.
  — Я это знаю, но вполне возможно, что он это сделал. Помнишь, я тебе говорил: за час он проходил через приемную пять раз, пять раз!
  'Я знаю, но…'
  — …И в последний раз я уверен, что он спрашивал обо мне у администратора.
  — Предположим, что это правда, — сказала Катарина. — Что бы он спросил у нее? Кто этот мужчина вон там? И что бы она ответила? Его зовут Герд Шустер, он из Банка Леу. Я предполагаю, что, возможно, он думал, что узнал тебя, но не был уверен, поэтому и проверил. Не забывай, твоя внешность изменилась.
  'Не так много.'
  — Это не то, что сказал Бэзил. Он сказал, что не узнал вас и видел всего пару месяцев назад.
  — Может быть, он просто был милым.
  — Быть милым — не работа Бэзила. Когда вы в последний раз видели этого Унгера?
  Рольф ненадолго задумался. «Может быть, в 36-м году что-то в этом роде: это было на свадьбе друга. Мы игнорировали друг друга.
  — Тогда, значит, это было, что… восемь лет назад? Люди сильно меняются за восемь лет. Позволь задать тебе вопрос: как ты думаешь, что бы он сделал, если бы действительно думал, что это ты?
  — Он донесет на меня, это точно. Он всегда был подхалимом в школе, ему нравилось доставлять другим людям неприятности. Он бы прекрасно знал, что я антинацист, и ему стало бы интересно, какого черта я делаю в Вене.
  — Но он этого не сделал, Герд? Во сколько вы вышли из офиса адвоката?
  — Около 3.00, возможно, чуть позже.
  — А во сколько вы вернулись в банк?
  «Около 3.45…»
  — И вы ушли оттуда в 5.00, — сказала Катарина. — Так что, если бы он действительно подозревал вас, то к тому времени наверняка бы что-то случилось. Гестапо должно было появиться в банке Леу.
  Они спорили еще час, перебирая в уме все варианты. Может быть, у Унгера была встреча, и он позже свяжется с гестапо; может быть, он проверит самого Рольфа, наведется справки, чтобы узнать, как долго тот работает; может быть, он подождет до утра; может быть, гестаповцы придут сегодня ночью или рано утром — разве они не так действовали?
  Той ночью они вытащили два пистолета Steyr-Hahns из того места, где они спрятали их в глубине шкафа, и зарядили их боеприпасами, убежденные, что шум магазинов, вставляемых в пистолеты, разбудил весь квартал. Они по очереди несли вахту: один ждал в гостиной, следя за дорогой через щель в занавеске, а другой отдыхал на кровати.
  Но Вена спала спокойно в ту ночь, даже если они этого не сделали. За завтраком они договорились, что если Унгер собирается сообщить гестапо, он сделает это в тот же день, поэтому они договорились, что Катарина покинет квартиру с Рольфом и будет держаться подальше от нее весь день, пока он не вернется вечером.
  Но ничего не произошло. К счастью, нужно было обработать несколько переводов в головной офис, из-за чего Герд Шустер был занят, хотя каждый раз, когда звонил телефон, он вскакивал, а когда кто-то входил в дверь, он первым поднимал глаза. Однако к середине дня он почувствовал себя достаточно уверенно, чтобы подойти к герру Плашке. Вчера с адвокатами все было в порядке? Герр Плашке выглядел сбитым с толку. Да конечно, а почему вы спрашиваете? Нет, я просто хотел узнать, были ли какие-то проблемы? Нет, совсем нет.
   
  ***
   
  В тот вечер Рольф и Катарина решили подождать до следующей недели, прежде чем подойти к Лейтнеру. Они также договорились, что Катарина будет настаивать на поиске работы медсестрой.
  Главный госпиталь Вены, который все называли AKH, представлял собой огромный комплекс к северу от Внутреннего города в Альзергрунде, 9-м округе. Катарине потребовалось больше часа, чтобы найти нужный офис, где клерк с изможденным видом просмотрел все ее бумаги, выглядя разочарованным, когда она не смогла найти в них явного изъяна. Да, вакансий полно.
  «Как мне подать заявление?»
  «Вы можете заполнить форму здесь, оставить ее у нас и ждать ответа. Нам придется проверить вашу аккредитацию в органах власти Швейцарии. По моему опыту, это занимает много времени. Или ты можешь пойти в один из отделов и посмотреть, возьмут ли тебя сразу на более неофициальной основе — плата будет немного ниже, но… — она заговорщически наклонилась к Катарине, — они в таком отчаянии. '
  Узнав от клерка, что ортопедическое отделение было одним из самых безнадежных, Катарина решила пойти туда первой. Надзирательница с энтузиазмом повела ее в соседний кабинет. «Если вы хотите начать сейчас, вы пойдете вниз в качестве временного члена персонала», — сказала она. «Это проще и быстрее, и гораздо меньше бумажной волокиты. Сначала мне нужно, чтобы ты провела пробную смену, чтобы я мог оценить, насколько ты способная медсестра.
  Катарина явилась на пробную смену на следующий день, и через час надзирательница вызвала ее в свой кабинет. — Я уже достаточно повидала, — сказала она. — Вы очень компетентны. Позвольте мне еще раз взглянуть на ваши документы?
  Матрона пролистала его. — Как бы вы отнеслись к работе в хирургическом отделении? К нам прибывает так много военнослужащих для специальных операций, что мы там совершенно перегружены. Вы можете начать завтра.
   
  ***
   
  Неделю спустя, подстрекаемые серией все более строгих сообщений, отправленных Ремингтон-Барбер через Майкла Хединджера, Рольф и Катарина впервые обратились к Лейтнеру. Лондон очень четко дал понять, чего он хочет от политика.
  Монахиня также ясно представляла, как его найти. Слушайте внимательно: это адрес, по которому вы должны идти, и вот что вам нужно сказать этому человеку, когда вы туда доберетесь… Запомните его очень внимательно, понимаете? И когда вы встретите Лейтнера, это то, что вам нужно, чтобы убедить его, что вы искренни.
  Первой пошла Катарина, тщательно следуя инструкциям монахини. Она только что закончила ночную смену в больнице и вернулась в квартиру в 7 часов утра, где они с Рольфом еще раз обсудили план. Она отдыхала пару часов, переодевалась и уезжала около 10.00. Если все пойдет хорошо, она вернется не позднее 11.30 и задернет сетчатые шторы на окне, выходящем на Унгаргассе, как сигнал Рольфу, вернувшемуся с работы, что здесь безопасно.
  Она отправилась, как и планировалось, в 10.00, дойдя до Штубенского кольца, откуда села на трамвай через канал до Леопольдштадта. 2 -й район был на самом деле островом, расположенным в центре города между Дунайским каналом и самой могучей рекой Дунай. К югу от Леопольдштадта лежал парк Пратер, где они с Рольфом любили гулять и разговаривать. На севере располагался элегантный парк Аугартен, старейший в городе, с потрясающим дворцом в стиле барокко. Между парками и вокруг них Леопольдштадт был преимущественно еврейским районом.
  Признаки этого еще были, когда Катарина вышла из трамвая на Пратерштрассе и направилась на северо-запад. Это было похоже на посещение города-призрака, в котором все еще жили люди: вывески над магазинами были закрашены, на стенах нарисованы свастики и нацистские граффити. На Леопольдгассе она миновала руины того, что, по-видимому, было огромным богато украшенным зданием. Корпус сгорел, все окна разбиты. Проходивший мимо пожилой мужчина остановился, заметив, что она смотрит на него. — Польнише Шул, — пробормотал он. «Нет больше евреев». Он ушел, посмеиваясь про себя.
  Леопольдштадт был оживленным районом недалеко от центра. Поскольку евреи исчезли, их быстро заменили, и семьи военных и нацистов получили выбор, куда переселиться. Одна популяция была заменена другой, но что-то от предыдущей все еще висело в воздухе.
  Катарина почувствовала это, когда шла по Обере-Аугартенштрассе, где огромная зенитная башня возвышалась не только над парком, но и над всей территорией вокруг нее. Она заметила офицера СС, идущего позади нее, и пошла в табачную лавку, чтобы купить спички. Выйдя, она повернула налево, обошла квартал и пошла дальше по Обере-Аугартенштрассе.
  Жилой комплекс, который она заметила, был намного больше, чем она себе представляла, но слишком ветхим, чтобы его можно было назвать внушительным. Белые стены были выцветшими и местами поврежденными, а окна вокруг входа были разбиты.
  Монахиня была категорична. Вы должны говорить только с фрау Эггер, понимаете? Она живет в помещении и дежурит в консьерже с 6.00 утра до раннего вечера, каждый день, кроме воскресенья.
  Кабинет консьержа был прижат к парадной лестнице в вестибюле, и от него исходило неприятное и немного подавляющее тепло. Сгорбившись у входа, занимая выгодную позицию, откуда она могла наблюдать за всеми приходами и уходами, а также за многим другим, стояла дама неопределенного возраста, ее лицо было жестким и морщинистым, глаза ничего не пропускали. Несмотря на тепло, она была закутана в толстую черную шаль, а на пальцах у нее были варежки. Она ничего не сказала, когда вошла Катарина, ее глаза осматривали ее сверху донизу, а рот шевелился, как будто она жевала что-то невкусное.
  — Простите, я ищу фрау Эггер?
  Старушка продолжала смотреть на нее, неохотно кивая.
  — У меня здесь письмо для фрау Вебер. Она была старой подругой моей матери, и я понимаю, что она могла переехать в этот квартал несколько месяцев назад.
  На мгновение лицо фрау Эггер осознало значение того, что она услышала. Ее брови взлетели вверх, а затем опустились, а рот перестал двигаться. Потом все вернулось в норму, когда она протянула руку в варежке, из которой торчали пухлые, запачканные табаком пальцы. Она взяла конверт и внимательно изучила лицевую сторону.
  — Вы вернетесь за ее ответом?
  Катарина почувствовала смесь облегчения и напряжения. Ответ фрау Эггер был тем, который она использовала, чтобы показать, что Катарина пришла в нужное место и все в порядке.
  «Если это вас устраивает, то да, пожалуйста».
  «Приходи в субботу, около часа дня».
  Катарина поблагодарила ее и объяснила, что ее будет сопровождать муж. Фрау Эггер кивнула. Знаю, знаю…
  
  
  Глава 13
   
  Вена, май 1944 г.
   
  Забудь о ней.
  Это то, что Эдгар, Джордж Уитлок и Криспин Мередит говорили ему до тошноты , и Бэзил Ремингтон-Барбер напомнил ему об этом в Швейцарии.
  Забудь о Фриде, Рольф. Ты не вернешься в Вену, чтобы найти ее. Если она в тюрьме или еще хуже, тогда ты ничего не сможешь сделать, не так ли? И если она все еще жива и здорова, то даже расследование может поставить ее жизнь под угрозу, а вы этого не хотите, не так ли? В любом случае, вы поставите под угрозу миссию, а мы не можем этого допустить.
  Им было хорошо говорить это, но ведь они не были с ней помолвлены, не так ли? Как они могли ожидать, что он вернется в свой родной город через шесть лет и не захочет узнать, что случилось с его невестой? В конце концов, именно они отправили его обратно в Вену, он не вызвался на это добровольно. Но теперь он был здесь, он был полон решимости найти ответы на вопросы, которые преследовали его.
  В ночь перед побегом из Вены в 1938 году у них с Фридой произошел ожесточенный спор. Он умолял ее пойти с ним, она ругала его за то, что он ушел. «Как мы собираемся победить нацистов, если покинем Австрию?» Она назвала его эгоистом и типичным социал-демократом, а он сказал ей, что она типичная коммунистка, всегда делающая драматические жесты и рассчитывающая на революцию, которой никогда не произойдет. — Вы действительно верите, что ваш драгоценный пролетариат восстанет? Они самые восторженные нацисты!
  В ту ночь он остался в ее квартире в Бригиттенау только потому, что ему было слишком опасно покидать ее поздно ночью. Рано утром, когда он раздумывал, стоит ли ему оставаться с ней в Вене, он наклонился к ней, прижимаясь к ней своим телом. Но вместо того, чтобы ответить, как обычно, она оттолкнула его и подошла к краю кровати, потянув за собой большую часть одеял.
  Когда он полностью проснулся, ее уже не было: ни записки на столе, ничего. Связка ключей, которую она дала ему от своей квартиры, была вынута из кармана его пиджака, а фотографии в рамке, на которой они вдвоем стояли у Дуная, больше не было на каминной полке. Так что он ушел без прощания, без примирения — даже с неохотным пониманием или согласием не соглашаться. Вместо этого он остался с чувством вины и сожаления, которые с тех пор преследовали его каждую минуту каждого дня. Он знал, что это чувство останется с ним, пока он не узнает, что случилось с Фридой. Он думал, что возвращение в Вену может дать ему душевное спокойствие, но это только усугубило ситуацию. Он был встревожен, не зная, мертва она или жива, на свободе или в плену, в Вене или где-то еще.
  С тех пор, как он плакал в парке, он изо всех сил старался скрыть свои чувства от Катарины. Но он уже начал сомневаться, разумно ли это. Он действительно задавался вопросом, не начала ли она воспринимать их потребность играть роль супружеской пары более буквально, чем он. Он заметил – он не мог не заметить иначе, – что, когда они оставались одни в квартире, она часто носила обтягивающий белый шерстяной свитер, который лучше всего обнажал ее грудь. И, хотя он пытался сопротивляться этому, он не мог не тянуться к ней. Катарина была одной из тех женщин, чья красота становилась очевидной, чем больше времени проводилось с ней. Это не было очевидной красотой; она не была красивой в этом смысле. Но через некоторое время он осознал ее чувственность, которую стало невозможно игнорировать. Он поймал себя на том, что вспоминает тот случай, когда она небрежно упомянула, что ему, возможно, не нужно спать на диване. Думала ли она о чем-то большем, чем просто его комфорт?
  Итак, после возвращения в Вену Рольф прождал месяц, прежде чем навести первые предварительные справки о Фриде. Он прекрасно понимал, что, начав это делать, он рискует разоблачить себя перед людьми, которые могут помнить его, но он не мог быть более осторожным. Он доехал до 20- го района, где она жила. И в своем первом путешествии он остался в трамвае, который ехал вверх по Лейпцигер-штрассе, а затем обратно по Паппенгейм-гассе, так что он проезжал и переднюю, и заднюю часть квартала, в котором она жила. никаких других признаков чего-то необычного.
  Через несколько дней он вернулся в этот район, на этот раз сойдя с трамвая на первой остановке на Лейпцигер-штрассе и пройдя мимо многоквартирного дома. Он не остановился, а пошел достаточно медленно, чтобы осмотреть здание. Опять же, в этом не было ничего необычного, хотя он не был уверен, что считать необычным. В конце дороги он свернул налево на Нордвестбанхофштрассе, где был ошеломлен огромными повреждениями товарных складов за ней. Каким-то образом небольшой товарный поезд пробирался сквозь спутанные металлы и груды щебня. Он пошел дальше и свернул направо на Паппенгейм-гассе, откуда был виден тыл квартала Фриды. Он заметил ее квартиру на третьем этаже, но не смог разобрать ни одной детали, которая указывала бы на то, живет ли она там до сих пор или нет.
  Вернувшись на следующей неделе, он вошел в многоквартирный дом, вооружившись, как он надеялся, достаточно правдоподобной легендой для прикрытия. Фрида жила в квартире 3D. У него есть, сказал он консьержу, письмо для герра Майера в квартиру 3D. В квартире 3D нет герра Майера. Вы уверены? Конечно, я уверен; Фрау Вальнер и ее дочь живут в 3D. Вот, позвольте мне увидеть ваше письмо.
  Он передал письмо. Нет! Это для квартиры 3D в доме через дорогу, Лейпцигерштрассе 58. Мы Лейпцигерштрассе 53.
  Узнав, что Фрида больше не живет на Лейпцигерштрассе, он не знал, что делать. Стоматологическая клиника, где она работала в 9-м округе, теперь была салоном оптики, и он чувствовал, что спрашивать, куда – если куда – переместилась эта практика – было бы слишком рискованно. Пожилая мать Фриды жила в деревне недалеко от Инсбрука в Тироле-Форарльберге, недалеко от Швейцарии, и он не собирался туда ехать. Ему нужно посмотреть, что он сможет узнать в Вене, хотя ему придется быть осторожным — он не может рисковать, чтобы Катарина узнала, что он задумал.
  Большинство друзей Фриды были либо арестованы до того, как Рольф покинул страну, либо бежали примерно в то же время, что и он. Большинство из них были коммунистами, хотя и не все члены КПО. Некоторые из них из-за своей работы очень умалчивали о своей политической принадлежности, и именно их он решил разыскать. Там была сплоченная и скрытная группа из полудюжины человек, частью которой он явно не был. Он даже не знал всех их имен. Лучше всего он знал Вольфганга Фишера, который одновременно с ним учился в университете и какое-то время жил рядом с ним в 18-м округе. Однажды во время ланча, выполняя поручение Bank Leu, он зашел в дом, где Фишер снял комнату.
  — Зачем вам герр Фишер? Хозяйка подозрительно посмотрела на него через полуоткрытую дверь.
  — Я старый друг.
  'И ваше имя?'
  Небольшая пауза. «Шмидт, Маркус Шмидт. Вольфганг здесь?
  — Вы хорошо знали герра Фишера? Ее тон сменился с подозрительного на враждебный.
  — Послушай, это действительно не имеет значения, — сказал Рольф. — Нет, я плохо его знал. Мы были знакомы больше всего на свете, и я просто проходил мимо и…
  'Он мертв.'
  'Что?'
  «Герр Фишер умер два или три года назад, я не знаю обстоятельств — они сказали, что это был несчастный случай или что-то в этом роде. Я знаю только то, что, когда они пришли обыскать его комнату, они обыскали ее, устроили ужасный беспорядок, и я не получил за это никакой компенсации — ни одной рейхсмарки!»
  — Кто пришел обыскивать его комнату? Рольф уже отодвинулся от входа.
  «Гестапо, кто еще? Как, ты сказал, тебя зовут?
  Рольфу удалось поторопиться, и он почувствовал облегчение, что у него хотя бы хватило присутствия духа выдать фальшивое имя. Но он был потрясен тем, что Фишер мертв — и, судя по звуку, убит.
  Он решил попробовать еще одного друга Фриды. У Рольфа сложилось впечатление, что Иоахим Ланг был самым важным в их группе; призрачная фигура, которая мало что говорила, но которой Фрида и другие, казалось, подчинялись. Рольф вспомнил, что отец Ланга держал небольшой книжный магазин музыки в 9-м округе, и иногда Фрида просила Рольфа доставить туда записку для Ланга по пути в университет. Не вмешивайтесь, никаких ваших дружеских разговоров: просто проверьте, что вы отдаете это его отцу, а затем уходите.
  Магазин все еще был на Берг-Гассе, когда Рольф посетил его на следующий день. Когда дверь открылась, раздался знакомый звук музыкального звона. Магазин почти не изменился с момента его последнего визита: полка за полкой с нотами и книжные шкафы все еще стонали от пыльных томов. Магазин был полон музыки, но демонстративно молчал. Отец Лэнга стоял за стеклянной стойкой и выглядел немного старше. Единственное изменение в магазине, насколько Рольф мог разглядеть, заключалось в том, что на стене позади него у портрета Вольфганга Моцарта теперь был компаньон: Адольф Гитлер. Моцарт и Гитлер, вездесущие образы Вены.
  Было очевидно, что герр Ланг не узнал Рольфа. Пожилой мужчина любезно улыбнулся, рад видеть покупателя и, возможно, кого-то, с кем можно поговорить. Чем он мог помочь, думал он? Он затушил сигарету в блюдце и поправил потрепанные манжеты.
  — На самом деле мне нужен ваш сын Иоахим.
  Лицо старика застыло от страха, а его кожистые руки вцепились в верхнюю часть прилавка. Несколько мгновений он стоял неподвижно, затем в панике посмотрел на Рольфа, пытаясь выглянуть через стеклянную дверь на улицу. — Я понятия не имею, где он, — сказал он чуть громче, чем настойчивый и сердитый шепот. — Я не слышал о нем много лет. Пожалуйста, уходите.
  Мужчина вытер вспотевший лоб тыльной стороной ладони, которая сильно тряслась. — Иди, иди, — он жестом приказал Рольфу покинуть магазин.
  — Ваш сын в порядке?
  — Я не знаю, я сказал тебе. Вы должны уйти сейчас же. Мужчина прогнал Рольфа и вышел из-за прилавка, чтобы проводить его. — Вот, возьми эти ноты — дай я тебе их в сумку положу. Будет выглядеть более естественно, если вас заметят, когда вы выходите из магазина с чем-то. Вот, пожалуйста. Теперь иди.'
  Мужчина одной рукой уже открыл дверь, а другой держался за спину Рольфа, выталкивая его наружу.
  После того, как выяснилось, что Фрида больше не живет в своей квартире в Бригиттенау, что Вольфганг Фишер мертв, а также реакция отца Ланга, Рольф был настолько взволнован, что решил, что ему лучше приостановить свои попытки выяснить, что случилось с Фридой.
  Может быть, представится еще один шанс.
   
  ***
   
  Криминальная полиция, более известная как Крипо, была одним из нескольких подразделений РСХА, Центрального управления безопасности Рейха. Другим подразделением было гестапо. Но ни один член Крипо или кто-либо еще в РСХА не питал иллюзий, что эти подразделения могут быть в некотором роде равными. Не было никаких сомнений в том, что гестапо, тайная полиция, превосходила по званию крипо и почти всех остальных, с которыми она сталкивалась, за исключением, возможно, СС.
  Офицеры крипо хорошо к этому привыкли. Они считали это досадой и помехой не меньше, чем что-либо еще, чем-то, с чем нужно жить, как с погодой и нормами. Некоторым высокопоставленным офицерам это тайно нравилось: гестапо действовало настолько высокомерно, что крипо можно было оставить наедине с тем, что они считали настоящим преступлением. Одним из таких высокопоставленных офицеров был Криминалрат Андреас Шварц, профессиональный детектив с впечатляющим послужным списком, циничными манерами и поврежденной рукой, которая благополучно удерживала его от военной службы.
  Однажды рано утром в конце мая Шварц сидел в конференц-зале в штаб-квартире гестапо на Морцинплац, а напротив него сидела группа сопротивляющихся руководителей секций гестапо. Был Стробель из секции IVA, которая заботилась о коммунистах и других врагах государства; Grosser из IVB, который должен был разобраться с евреями и другими религиями; Молден из ИВК, в чьи обязанности входили дела нацистской партии; и нервный человек по имени Николаус, который отвечал за отдел IV, контрразведку. Ни один из них, подумал Шварц, осматривая комнату, не стоит выше Криминальддиректора. Он превзошел их всех. И никто из них не знал бы, как провести надлежащее расследование, даже если бы они были очевидцами преступления.
  — Господа, — сказал Шварц самым вежливым тоном, убедившись, что улыбается. «Я очень благодарен за ваше присутствие. Я знаю, как вы заняты работой, имеющей жизненно важное значение для Рейха.
  Шварц убедился, что в его голосе не было и намека на явный сарказм. «Нам требуется ваше сотрудничество в расследовании, в котором есть много необычных аспектов. Хотя в преступлении нет очевидного политического аспекта, мы наткнулись на нечто вроде кирпичной стены и не можем исключить возможность какой-либо связи с одним из ваших отделов.
  Сквозь облако сигаретного дыма он мог разглядеть пустые лица мужчин, которые явно чувствовали, что их время тратится впустую. «Две недели назад нас вызвали в шляпный магазин на Виднер-Хауптштрассе, — продолжил он. — Некоторые из вас, возможно, слышали об этом преступлении. Владелец магазина ранее сообщил об исчезновении одного из своих сотрудников, некоего Иоганна Винклера. Винклер, казалось, открыл магазин как обычно в 8.30, но когда через час прибыли другие сотрудники, его не было видно. Две недели назад у них была причина войти в малоиспользуемый подвал позади своего подвального склада, и когда они это сделали, там стоял неприятный запах. В конце концов они выяснили, что он исходил из углубления в стене, скрытого шкафом. Взгляните на эти фотографии.
  Шварц раздал серию фотографий. Офицеры гестапо, несомненно, вопреки здравому смыслу, начали проявлять интерес. — Два тела, как видите, — сказал Шварц. — Они начали разлагаться, но все еще были в достаточно хорошем состоянии, чтобы было видно, что они оба были убиты одним и тем же ножом. Нам удалось опознать одну из жертв как Иоганна Винклера, пропавшего менеджера. Другой жертвой, согласно его удостоверениям личности и впоследствии подтвержденным проверкой отпечатков пальцев, является Вильгельм Фукс. У Фукса довольно длинная судимость, в основном в связи с мошенничеством и проституцией. Это фотография из его удостоверения личности.
  Он передал еще одну фотографию.
  — И еще один интригующий аспект этого дела. На этих фотографиях видно большое количество драгоценностей, некоторые из них очень ценные. Его оставили с телами. В подвале также был спрятан пустой сейф, а на дне его лежал единственный магазин с боеприпасами от «Штайр-Хана».
  — Неудачное ограбление, — сказал Гроссер. — С чего ты взял, что мы можем чем-то помочь? Мы здесь очень заняты, ты знаешь, Шварц. Наша работа — защищать Рейх, а не помогать Крипо, когда оно не может раскрыть простое преступление.
  Шварц сделал паузу ровно настолько, чтобы слова Гроссера дошли до его сознания. — Потому что, криминалдиректор Гроссер, мы подозреваем, что у Фукса были политические связи: он регулярно попадал в неприятности, но, что интересно, с 1940 года он не был осужден за какие-либо преступления. Мы полагаем, что у него могут быть друзья в высших эшелонах власти. У нас есть основания полагать, что он содержал бордель возле собора, где проститутками были не только несовершеннолетние, но и мальчики, и девочки. Всякий раз, когда это рассматривалось, расследование прекращалось на ранней стадии».
  — У вас есть зацепки?
  — Очень мало, Криминальддиректор Молден, хотя у нас есть свидетель, который видел пару — мужчину и женщину — вышедших из магазина около 9.10. Это согласуется с тем, что Винклер открыл магазин в 8.30, а остальные сотрудники прибыли на час позже».
  — Кто этот свидетель?
  — Дворник, какой-то подлый человек, хорошо нам известный, — сказал Шварц. «После того, как он выпивает, он проявляет мало уважения к закону, но в то конкретное утро он был трезв, так что оказалось, что он нехарактерно полезен. Он осматривал территорию вокруг магазина и увидел табличку «открыто» на двери, а через несколько минут заметил, что ее сменила табличка «закрыто». Ему было интересно, что происходит, когда он понял, что снова написано «открыть», что показалось ему странным. Вскоре после этого, примерно в 9.10, как я уже сказал, он увидел, как эта пара вышла из магазина. Он говорит, что они шли в спешке.
  — Он может их описать?
  «Он не смог дать полезного описания женщины; он говорит, что на ней была широкополая шляпа, закрывавшая лицо. Но он описывает мужчину примерно за тридцать, ростом около шести футов, со светло-каштановыми волосами и в легком плаще. Один из них — он не может вспомнить какой — нес большую шляпную коробку.
  Встреча закончилась вскоре после этого. Пока Шварц собирал фотографии, один из офицеров гестапо — толстый и особенно неприятный мужчина по имени Карл Штробель, имевший привычку выпячивать грудь, словно компенсируя свой низкий рост, — подошел к нему боком. — Шварц, я бы хотел, чтобы ты проводил меня в мой кабинет. У меня может быть кое-что, представляющее взаимный интерес.
  Шварц проследовал за Штробелем в его кабинет на третьем этаже и подождал, пока гестаповец роется на своем элегантном столе в поисках файла, который он искал. — А, вот оно, — сказал он. — А теперь, могу я попросить вас еще раз прочитать то описание человека, которое дал дворник?
  Шварц читал из своей записной книжки. «Он описал мужчину лет тридцати с небольшим, ростом около шести футов, со светло-каштановыми волосами и в легком плаще».
  — Вы встречали в своих расследованиях имя Фриды Браунер, герр Шварц?
  Шварца ощетинило то, что Штробель не обратился к нему по его званию. — Нет, я уверен, что вспомнил бы это имя. Почему?'
  «Здесь, в Вене, была ячейка коммунистического сопротивления, которая действовала гораздо дольше, чем должна была, особенно в течение 1941 года и в начале 1942 года, — сказал Штробель. «Мы полагаем, что ячейка состояла из шести или семи членов, и она была достаточно эффективной, распространяя пораженческие листовки и организуя саботаж машин на заводах. Обычно мы очень быстро разбираемся с этими группами, но не с этой. В конце 1941 года мы поймали двух их членов: Франца Йозефа Майера и Вольфганга Фишера, но ни один из них ничего не сообщил на допросе, и оба умерли в заключении. Однако в марте 1942 года мы арестовали третьего члена группы, Фриду Браунер. Она тоже была допрошена и рассказала очень мало, но незадолго до своей смерти она передала кодовые имена четырех других участников, а также группы. Кодовые названия малопригодны, они относятся к рекам ада в греческой мифологии.
  — Извините за нетерпение, герр криминалдиректор, но какая связь с этим делом? Я в замешательстве.'
  «Хозяйка дома, в котором жил Вольфганг Фишер, связалась с нами пару недель назад и сообщила, что в дом приходил человек, спрашивая о Фишере, — сказал Штробель. — Он сказал, что его зовут Шмидт, имени она не помнит. Она сказала ему, что Фишер мертв, и говорит, что он быстро ушел. Мы верим этой ячейке, которая носит кодовое имя Аид, поверите ли вы? – возглавлял человек по имени Иоахим Ланг. Ланга не было видно где-то с 1941 года, но мы наблюдаем за магазином его отца на Берггассе — не все время, конечно, но чаще всего у нас есть наблюдатель на несколько часов. На следующий день после того, как человек, назвавшийся Шмидтом, пришел в дом Фишера, в этом магазине появился мужчина. Наблюдатель зарегистрировал его, как они делают каждого посетителя. Как только мы связали этого человека с тем, кто посещал дом Фишера, мы привлекли отца Ланга. В конце концов он признал, что посетитель спрашивал о его сыне. Он настаивал, что не назвал имени и что понятия не имеет, кто он такой».
  'Описание?'
  «Описание, данное домовладелицей, нашим наблюдателем и отцом Лэнга, совпадало: около шести футов, темно-русые волосы, светлый плащ, возраст под тридцать или около тридцати пяти. Светло-каштановые волосы можно легко назвать темно-русыми, так что это звучит как один и тот же мужчина, не так ли?
  
  
  Глава 14
   
  Вена, июнь 1944 г.
   
  Катарина вернулась в многоквартирный дом на Обере-Аугартенштрассе с Рольфом утром в первую субботу июня.
  Предыдущей ночью к северу и к западу от города бомбили, и хотя она не была достаточно близкой или сильной, чтобы своими любопытными глазами и настороженными ушами заставить их спуститься в бомбоубежище, она удерживала их. бодрствовать большую часть ночи. По слухам, союзники захватили авиабазу в Фодже в Италии и совершали оттуда налеты на Вену. Они покинули квартиру на Унгаргассе в 11.00, спланировав сложный маршрут до Леопольдштадта, чтобы снизить риск слежки за ними.
  Они прогулялись по парку Пратер в течение получаса, убедившись, что они сворачивают назад, пересекают дорожки и проходят через толпы людей. Сразу после 12.00 они разделились, Рольф покинул парк через северный выход и направился по Хаупт-аллее, через площадь Пратерштерн и в парк Аугартен, выйдя там, где он соединился с Обере-Аугартенштрассе в своем верхнем конце. Катарина вышла из Пратера через другой выход и прошла через несколько небольших улочек, чтобы выйти на Обере-Аугартенштрассе в ее нижнем конце.
  Было 12.50, когда они встретились посреди улицы, как и планировалось – Катарина несла сумочку в левой руке и кепку Рольфа в кармане, сигнализируя, что все в порядке. Некоторое время они болтали на улице, глядя друг другу в спину. — Что ж, — сказала Катарина. «Если кто-то следовал за нами, он заслуживает Железного креста. Давай, пошли.
  Было 1.00, когда они вошли в многоквартирный дом. Фрау Эггер ждала их в своем маленьком кабинете консьержа. Она коротко кивнула каждому из них в качестве приветствия, затем закрыла дверь, повесив табличку с надписью «Закрыто на обед». Открыто в 14:00». Поманив их рукой в варежке, она провела их в заднюю часть офиса и через другую дверь, ведущую в небольшой коридор. Ее собственная квартира, казалось, вела туда, как и другая дверь, которую она отперла и выдернула два тяжелых засова.
  Прежде чем открыть дверь, она остановилась. — Вы уверены, что за вами не следили? Они оба кивнули. — Он здесь, и он знает, что ты идешь. Подписывайтесь на меня.'
  Она повела их вниз по длинной каменной лестнице в комнату с удивительно высоким потолком и стенами, увешанными полками с моющими средствами. «С другой стороны этой стены находится кладовая для жильцов, в каждой квартире есть кладовая, и там все время находятся люди. Мы построили эту стену два года назад, когда сестра Урсула попросила Отто — это мой сын — и меня подготовить подвал на случай, если нам понадобится спрятать там кого-нибудь. Никогда бы не подумал, что это будет герр Лейтнер! Мне удалось убедить владельцев дома, что это нужно для того, чтобы жильцы не помогали себе со всеми нашими чистящими средствами. Они были только рады согласиться со стеной. Они набожные нацисты, собственники. Можешь себе представить, что они подумают, если узнают, что потратили все эти деньги на помощь в его защите?
  Фрау Эггер подошла к дальнему углу комнаты и отодвинула большую корзину для белья, открыв люк. Когда она открыла его, обнаружилась лестница, ведущая вниз в узкую камеру глубиной около 10 футов. — Закрой за собой люк, — сказала она Рольфу. — И, как только вы это сделаете, потяните за веревку. Это перетащит корзину обратно в положение над ней. Мой сын подстроил это. Он тоже открыл это место много лет назад. Никто больше об этом не знает. Будьте осторожны, вам нужно будет присесть, когда вы войдете в эту дверь.
  Дверь представляла собой не более чем люк, через который им пришлось пролезть нагнувшись. Она вела в узкий коридор, в конце которого была еще одна дверь, утопленная в стену. Фрау Эггер постучала в дверь: три стука, пауза, потом еще два стука. Дверь со скрипом открылась, открывая крошечную, тускло освещенную входную зону и фигуру пожилого мужчины, который торопливо ввел их внутрь и запер дверь. Фрау Эггер провела их прямо в хорошо освещенную и удобно обставленную комнату. Мужчина был сутулым, небритым и нездорово бледным, но Рольф, тем не менее, сразу узнал Хьюберта Лейтнера: он был мощной фигурой, харизматичным и импозантным, а теперь стоял, сгорбившись, в дверях, подозрительно глядя на них двоих.
  — У тебя есть что-нибудь для меня? Его голос был хриплым и настороженным. Как приветствия прошли, это не было экспансивным.
  Рольф достал бумажник и снял с подкладки маленькую фотографию цвета сепии, которую дала им монахиня. Фотография была разрезана пополам и под углом, и на ней были изображены мужчина и мальчик, стоящие в официальной позе. Рольф передал его Лейтнеру, который трясущимися руками схватил его и отнес к маленькому бюро в углу. Из одного из его ящиков он вынул конверт, а оттуда похожую фотографию. Он положил их рядом на рабочий стол. Это были две половинки одной и той же фотографии, совпадающие, как мозаика.
  «Это мой отец и я, здесь слева, и моя мать и моя сестра справа», — наконец сказал Лейтнер. «В то время мне было, должно быть, семь или восемь лет. Помню, фотография была сделана в студии на Оперном кольце, недалеко от оперного театра. Я всегда держал его. Когда сестра Урсула сказала мне, что меня перемещают и что со мной свяжутся британцы, я разрезал эту фотографию пополам и передал ей левую половину. Я бы знал, что ты искренен, когда бы получил это.
  Лейтнер указал, что им следует сесть в небольшой гостиной. Он попросил фрау Эггер оставить их и вернуться через полчаса. Старик откинулся на спинку стула, кашляя и сплевывая в носовой платок, и внимательно осматривая их и остальную часть комнаты. Его лицо было не менее подозрительным, чем когда он впервые появился в дверях. Если бы его обстоятельства не объясняли это, и Рольф, и Катарина назвали бы его недружелюбным. Он как будто возмущался их присутствием.
  — Не обманывайтесь внешностью фрау Эггер, — наконец сказал он. «Я знаю, что она производит впечатление жесткого и довольно неискушенного человека, но это впечатление, которое она намеренно культивирует». Лейтнер говорил тихим голосом, не мягким, а несколько дрожащим от неиспользования. У него была привычка смотреть вокруг, когда он говорил, а не на них.
  «Она убежденная антифашистка с тех пор, как они впервые подняли свои уродливые головы в Австрии в 1920-х годах», — продолжил он. — Насколько я понимаю, ее муж погиб в уличной драке с нацистскими головорезами в 1928 или 1929 году. Она потеряла свой дом и переехала к своей матери, которая тогда была здесь консьержкой. Примерно через год ее мать умерла, и она взяла на себя эту работу. Ее время от времени просили прятать людей в бегах от полиции или нацистов, и она начала пользоваться этим подвалом. Вы встречались с ее сыном Отто?
  Оба покачали головами.
  «Опять же, пусть вас не обманывает его внешний вид. Он производит впечатление — как бы это сказать — человека довольно глупого, простака, если хотите. На самом деле, он наоборот, но это имеет желаемый эффект: это удерживает его от армии, и вместо этого он работает здесь со своей матерью, работая разнорабочим. Он проделал большую работу, чтобы сделать этот подвал таким безопасным.
  — Как ты здесь оказался?
  «Вы знаете, что я исчез после аншлюса в марте 1938 года, — сказал Лейтнер. «Сначала, когда пришли немцы, я не мог решить, что делать. Я понимал, что благодаря своему статусу и своей репутации я нахожусь в очень важном положении, но я разрывался между тем, чтобы покинуть Австрию и возглавить борьбу за ее независимость из-за ее пределов или остаться внутри. Я решил сделать последнее, что было большой ошибкой. Я недооценил как силу нацистов, так и способность австрийского народа отказаться от своей независимости с таким энтузиазмом. К тому времени было уже слишком поздно, я попал в ловушку. Я понял, что было бы слишком рискованно покидать даже Вену, не говоря уже об Австрии. Я остался с людьми, которым мог доверять, но должен был продолжать двигаться».
  — Ходили слухи, что тебя убили, — сказал Рольф.
  'Действительно! В 1940 году, видимо, при попытке пересечь границу со Словенией. Я много смеялся, когда услышал это, как вы понимаете. Что, как предполагается, сказал Марк Твен, когда стало известно, что он умер, что слухи о его смерти были преувеличены? Так или иначе, у меня был контакт в посольстве Швейцарии здесь, в Вене, которое стало консульством. Он устроил так, чтобы я спрятался в доме в Веринге… Прошу прощения, если говорю слишком много…»
  — Вовсе нет, герр Лейтнер. Важно, чтобы ты рассказал нам все, — сказала Катарина.
  «Когда дипломат сказал мне, что уезжает из Вены, — продолжал Лейтнер, — я спросил, не попытается ли он обратиться к британцам, чтобы те помогли мне. Потребовалось время, но сестра Урсула привела меня сюда, где я был с декабря. Это достаточно удобно, но хуже всего то, что мне не хватает дневного света и свежего воздуха, что, как я полагаю, будет иметь серьезные последствия для моего здоровья. У меня как раз достаточно еды, а фрау Эггер и Отто держат меня в курсе хода войны, как могут, — они время от времени слушают передачи Би-би-си и подхватывают сплетни. Когда я, наконец, приехал сюда и начал чувствовать себя в большей безопасности, я задумался. Мне нужно сделать что-нибудь; Я не могу просто ждать здесь, пока закончится война, что вполне может случиться в ближайшие год или два, если то, что говорят Эггеры, правда.
  Следующим заговорил Рольф. — В каком смысле сделать что-нибудь, герр Лейтнер?
  Старик задумался на некоторое время, положив голову на кончики пальцев. Некоторое время он смотрел на Катарину, потом на Рольфа. Один только этот короткий разговор, казалось, утомил его.
  — Попытаться оказать влияние и, не говоря уже о том, чтобы придать этому слишком большое значение, изложить свои претензии на то, чтобы играть значительную роль в этой стране после войны. Вот почему я попросил связаться с британцами — и я думаю, именно поэтому вы здесь. Скажите, как обстоят дела с войной в Европе?
  — Это определенно идет на пользу союзникам, — сказал Рольф. «С тех пор, как Красная Армия остановила немецкое наступление в Советском Союзе, она теснила их все дальше и дальше. Постоянно говорят о том, что союзники пытаются высадиться где-то в северной Европе, скорее всего, во Франции. Люди, кажется, думают, что это неизбежно. Уверяю вас, герр Лейтнер, что британское правительство заинтересовано в сотрудничестве с вами, но им необходимо знать, чего вы добиваетесь. Вам нужны деньги или вы хотите бежать из Австрии?
  Лейтнер встал и некоторое время ходил по маленькой комнате, заложив руки за спину. Он был похож на политика на сцене, собирающегося обратиться к публике.
  — Я уже говорил тебе — пытаться сбежать было бы безумием, — сказал он наконец. «Мне 73 года, и я шесть лет сидел взаперти в маленьких комнатах. Я бы безнадежно сбежал. Что касается денег, что мне с ними делать? Просить открыть мне счет в Швейцарии? Я вам кое-что скажу: у меня уже есть один такой; Я не бедный человек, но годы, проведенные в одиночном заключении, научили меня, что деньги — вещь, которую сильно переоценивают.
  Лейтнер медленно сел на стул напротив Рольфа и Катарины. «Что меня действительно волнует, так это Австрия. Мое первое требование состоит в том, что мне нужны гарантии от британцев, что они гарантируют, что Австрия снова станет независимой страной после войны. Я также хочу получить гарантии, что как только эта страна избавится от нацистов, я буду назначен главой правительства и останусь на этой должности до проведения свободных выборов, которые должны проводиться в течение одного года. Все, о чем я прошу, это то, что я отвечаю за то, чтобы интересы Австрии были превыше всего, а не интересы Великобритании, Советского Союза или даже Соединенных Штатов. Меня не интересует самовозвеличивание, и у меня нет никаких политических амбиций. Я не буду вступать в союз ни с какой политической партией. Моей наградой будет удовлетворение от осознания того, что я использовал все влияние, которое у меня есть, и все уважение, которое я заработал за эти годы, в интересах моей страны».
  — Уверяю вас, сэр, это сообщение будет передано в Лондон в понедельник, — сказал Рольф. — Они велели нам сообщить вам, что очень уважают вас и очень хотят работать с вами. Не думаю, что возникнут проблемы.
  Лейтнер наклонился вперед, приблизив голову к Рольфу и положив руку ему на колено.
  — Я уверен, что да, молодой человек. Но мне нужна абсолютная гарантия от британского правительства. Они будут знать так же хорошо, как и я, что поддержка или иное, что я оказываю временному правительству, может решить или разрушить его. Если британцы не могут мне помочь, всегда найдутся другие люди, которые могут».
   
  ***
   
  — Что вы думаете об этом? — сказал Рольф. Они шли обратно через Леопольдштадт, рука об руку, и искали мост, который не был разбомблен, чтобы они могли пересечь канал во Внутренний город и вернуться домой.
  — В нем есть сила, не так ли? — сказала Катарина. «Можно было подумать, что он будет благодарен, что мы появились, но он не был таким».
  — Нет, но я полагаю, что сидеть взаперти и так долго находиться в бегах, что ж… это подействовало бы на любого, не так ли?
  — И этот кашель, — сказала Катарина. — Он плохо говорит. Я могу попытаться принести лекарство из больницы, но ему действительно нужно к врачу».
  'Вне вопроса.'
  — Я это понимаю. И эти его требования…
  — Он политик, Анна. – Катарина сжала его руку. Ей всегда приходилось напоминать ему, чтобы он называл ее так: «Так поступают политики. Он самый влиятельный политик в этой стране и… — он на мгновение замолчал, когда к ним подошла еще одна пара, а затем прошла мимо. «… И он знает, насколько британцам понадобится его поддержка».
  «Но то замечание, которое он сделал в конце, о том, что есть другие люди, которые могут ему помочь. Как вы думаете, что он имел в виду?
  Они достигли очереди на временный пешеходный мост через канал и ничего не сказали, пока терпеливо ждали своей очереди, чтобы перейти во Внутренний город.
  — Я думаю, он имел в виду русских, не так ли?
  — Не думаю, что Лондон будет этому очень рад.
  
  
  Глава 15
   
  Лондон, июнь 1944 г.
   
  — А когда, вы сказали, они встречались с Лейтнером?
  Кристофер Портер глубоко вздохнул, прежде чем ответить. — 3 июня, сэр Роланд. Прошлая суббота.'
  Сэр Роланд Пирсон смотрел на Портера и Эдгара не более секунды или двух, затем многозначительно взглянул на небольшой календарь на своем столе и продолжил писать в папке в своем блокноте. В какой-то момент он нахмурился, и хмурое выражение оставалось на его лице дольше, чем Портер и майор Эдгар чувствовали себя комфортно. — Итак, давайте проясним это, — сказал он. — Ваш парень Рольф и немка прибыли в Вену, когда… в конце марта, начале апреля, да?
  И Портер, и Эдгар решили, что безопаснее относиться к этому как к риторическому вопросу. Они знали о том, что будет дальше. Скорее, так они себя чувствовали.
  — Они пробыли в Вене целых два месяца, прежде чем вступили в контакт с Хьюбертом Лейтнером, что, в конце концов, и было основной целью их миссии.
  — Я знаю, — сказал Эдгар. «Но в какой-то степени это было не в их руках. Мы полагались на монахиню Уитлока. Им удалось завладеть содержимым сейфа Баумгартнера, так что они не бездействовали. И не забывайте о Советах, сэр Роланд. Они также были там, чтобы увидеть, что замышляют Советы».
  — И что они узнали на этот счет?
  «Пока очень мало, но…»
  «Когда я одобрил эту миссию…? Декабрь?'
  — Да, сэр Роланд.
  «И я получил разрешение Уинстона, чтобы мы продолжили это, несмотря на возможный риск для наших отношений с Советами… ну, это было более шести месяцев назад. Шесть месяцев!' Сэр Роланд, наконец, оторвался от письма и посмотрел на них, как директор школы на двух особенно трудных учеников. 'Шесть месяцев! Мы согласились, что это важная миссия, но им потребовалось шесть месяцев, чтобы встретиться с Лейтнером, а что касается того, чтобы увидеть, что замышляют Советы… Ну, ничего! Этого недостаточно, Портер, прости, и тебя тоже, Эдгар. Мне вечно придется оправдываться перед тобой и выкапывать тебя из нор.
  Портер деловито смахнул что-то раздражающее с колена штанины, избегая смотреть на сэра Роланда. Эдгар подвинул свой стул на дюйм или два вперед и заговорил тихим голосом.
  — Вена, возможно, самое враждебное место в Европе для работы одного из наших агентов, сэр Роланд, возможно, даже хуже, чем Берлин. У нас очень ограниченный контакт с Рольфом и Катариной, мы полагаемся на закодированные сообщения, которые он отправляет Хедингеру в Цюрих, которые затем передаются Ремингтону-Барберу в Берне, прежде чем он отправляет их нам, и наоборот. Это мучительный процесс, но альтернативы нет. Поэтому нам очень трудно оценить, с какими препятствиями они столкнулись в Вене. Мы должны предположить, что, если бы они могли встретиться с Лейтнером раньше, они бы это сделали. Но самое главное, они с ним сейчас встретились, и известие о том, что он готов работать с нами, следует рассматривать как самое позитивное событие».
  Сэр Роланд посмотрел прямо за Эдгара и слегка опустил голову, подтверждая, что понимает точку зрения Эдгара. Когда он ответил, это было гораздо более спокойным голосом. — Хорошо, а каковы его условия сотрудничества с нами?
  «Он хочет гарантий того, что Великобритания позаботится о том, чтобы Австрия снова стала независимой страной после войны. И он хочет стать главой австрийского правительства, по крайней мере, на год — пока не пройдут надлежащие выборы.
  'В том, что все? Я подумал, не нужны ли ему деньги, золото или что-то в этом роде, — сказал сэр Роланд. — Все вроде бы просто: у нас ведь есть Московская декларация, которая удовлетворяет его первому требованию, а что касается того, чтобы его поставили во главе временного правительства, то мы, конечно, можем ему это пообещать — право, если он хочет, чтобы мы возродить Австро-Венгерскую империю и дать ему корону на голову, это мы тоже можем обещать, а?
  — И… эм… Номер 10? Портер теребил манжеты рубашки.
  — О, я скажу об этом Уинстону и прослежу, чтобы записка отправилась в Иден, но, если быть с вами совершенно откровенной, всеобщее внимание в данный момент сосредоточено исключительно на высадке в Нормандии. Я так понимаю, ты был довольно занят, а, Эдгар? Молодец, я слышал, можно поздравить».
  — Возможно, несколько преждевременно, сэр Роланд, но давайте скрестим пальцы, — сказал Эдгар.
  Во время последовавшей тишины сэр Роланд закрыл папку на столе и осторожно завинтил колпачок обратно на перьевую ручку, что явным образом знаменовало окончание встречи. Эдгар попытался встать, но заметил, что Портер не двигается.
  — Все в порядке, Портер?
  — Да, сэр Роланд, — сказал он. «Конечно, я рад, что мы можем дать такой ответ Лейтнеру. Но… меня что-то беспокоит, скорее крошечная мелочь где-то в глубине души.
  'Продолжать.'
  — Полагаю, это всплыло, когда вы выразили свое недовольство тем, что Рольфу и Катарине потребовалось так много времени, чтобы встретиться с Лейтнером, — продолжил Портер. — Эдгар прав, конечно, для этого, вероятно, есть множество веских причин, но я и сам думал, что неспособность что-либо сделать с Виктором и задержка с Лейтнером не казались… ну… совершенно правильными, я полагаю. Честно говоря, я тоже ожидал, что они встретятся с Лейтнером через пару недель, а не через пару месяцев».
  «Да ладно, Портер, не надо ходить вокруг да около».
  'Ладно. Не следует ли нам рассмотреть возможность, пусть даже отдаленную и неприятную, что, возможно, Рольф намеренно откладывал встречу с Лейтнером?
  — Подождите, — недоверчиво сказал Эдгар. 'Что ты предлагаешь? Этому Рольфу нельзя доверять?
  — Я просто задаю вопрос.
  — Что ж, — сказал сэр Роланд. — Это скорее поставит кошку среди голубей, а? Что вы думаете, Эдгар?
  — Я думаю, что Рольф — один из нас, сэр Роланд. Я никогда не подозревал его в другом. У вас есть доказательства, сэр?
  — Нет, конечно, Эдгар, я просто выразил свое беспокойство, вот и все. Вы должны признать, что откладывать встречу с Лейтнером, по меньшей мере, странно.
  — Кто вообще завербовал Рольфа?
  — Уитлок, сэр Роланд.
  — Почему бы тебе не пойти и не поговорить с ним, Эдгар? Успокойте нас.
  «Сэр, я очень занят Днем Д, у меня есть агент, который…»
  — … Могу я прервать? — сказал Портер. — В последнее время Уитлок в довольно плохом состоянии. Я не уверен, сколько времени у него есть. Если ты собираешься с ним встретиться, тебе лучше поторопиться.
   
  ***
   
  Эдгар уехал из Лондона рано утром следующего дня. Это было время, которое он мог себе позволить. Агент, от которого он работал — или пытался работать — во Франции, был его приоритетом в данный момент, и, насколько он был обеспокоен, необоснованные сомнения Портера насчет Рольфа отвлекали его внимание. Но Эдгар также знал, что для сэра Роланда жизненно важно сохранить доверие к австрийской миссии, поэтому устранение любых недоразумений с Джорджем Уитлоком гарантировало, что это путешествие не будет напрасным.
  Он двинулся на запад из Лондона, непрерывный поток военных конвоев шел в противоположном направлении к портам Ла-Манша. Он обдумывал идею покинуть А40 пораньше и позволить себе ностальгическую поездку по центру Оксфорда и, возможно, даже несколько минут побродить по своему старому колледжу. Но он знал, что не может позволить себе время, и он также знал, что это выбьет его из колеи, в чем он никогда не мог бы признаться никому другому. Это было единственное время, когда его жизнь была устроена и несложна, ему не о чем было беспокоиться, почти ничего не бояться и все, на что можно было надеяться. Один из его наставников отвел его в сторону в последний семестр и спросил о его планах. — Проблема с этим местом для парней вроде тебя в том, что оно почти идеальное, слишком уж идиллическое. Вскоре после того, как вы уйдете, вы поймете, что жизнь никогда не будет такой хорошей, как сейчас. Некоторым людям трудно с этим смириться».
  Он задавался вопросом, было ли это причиной того, что такие люди, как Уитлок, возвращались в Оксфорд, проводя свои последние годы в маленьких квартирах или домах престарелых на севере города, в таких местах, как Парк-Таун и Саммертаун. Теперь Уитлок переехал из своей квартиры недалеко от Банбери-роуд в дом престарелых на берегу реки Черуэлл.
  — Вы недолго пробудете с ним? сказала довольно суровая шотландская матрона. Это было больше утверждение, чем вопрос.
  — Насколько он болен?
  — Вы не член семьи, не так ли?
  — Нет, друг и бывший коллега. Он давно ушел?
  — Сомневаюсь, что он доживет до конца месяца.
  Уитлок сидел в кресле у окна, выходившего на желтеющую лужайку, в конце которой между розовыми кустами выглядывала река. Несмотря на жару, он был закутан в одеяла, его кожа натянулась и приобрела странный желтый оттенок. Пара налитых кровью глаз повернулась и остановилась на Эдгаре, когда он пододвинул стул рядом.
  — Нехорошо, а, Джордж?
  — Очевидно, нет, Эдгар, — сказал старик. — Боюсь, осталось недолго. Я могу судить по частоте, с которой капеллан навещает меня. Теперь каждый день. Выглядит удивленным, когда видит, что я все еще здесь. Наверное, думает, что это как-то связано с его молитвами, а? А моя сестра большую часть времени плачет. Предположим, у меня была приличная возможность, хотя. Передай мне эту воду, не так ли?
  Эдгар поднял стакан и помог Уитлоку медленно и мучительно отхлебнуть из него, а затем несколько минут неуклюже сел, сильно кашляя. — В чем проблема, Эдгар? — сказал он через мгновение.
  — Я пришел узнать, как ты, Джордж.
  «Да ладно, Эдгар, ты будешь по горло с Днем Д». Ты не собирался отказываться от всего этого времени только для того, чтобы нанести мне светский визит, а? Хватит, скоро придет Матрона и вышвырнет тебя вон.
  Эдгар пододвинул свой стул ближе к Уитлоку, достаточно близко, чтобы услышать болезненное дыхание другого человека. Каждое дыхание казалось последним.
  «Рольф в Вене. Уже пару месяцев.
  — Женщина с ним?
  'Да. Дело в том, однако, что он только что встретился с Лейтнером и… ну… позволь мне задать тебе вопрос, Джордж. Вы завербовали Рольфа или он завербовал нас?
  — Не уверен, что понимаю тебя, Эдгар. Мы его, конечно, завербовали. Как, черт возьми, он мог завербовать нас — поместить объявление в «Винер цайтунг» о поиске работы в разведывательном агентстве?
  — Я имею в виду, — сказал Эдгар, — что иногда это довольно очевидно, когда мы кого-то вербуем. Например, нам нужен человек, работающий в определенном правительственном ведомстве, и мы нацеливаемся на конкретных новобранцев, проверяем их, а затем подходим к ним. Это мы их вербуем. Тогда у нас есть люди, которые обращаются к нам, не так ли?
  — Те, что появляются в посольстве?
  «Правильно, завсегдатаи: вы знаете счет. Они появляются в посольстве и спрашивают, чем они могут помочь, предлагают работать на наших разведчиков. Иногда за деньги, иногда нет. Так что, по сути, они вербуют нас. Мы не склонны доверять этим людям, не так ли?
  'Очевидно нет.'
  — Но иногда люди гораздо хитрее. Они ставят себя в положение, когда мы их замечаем, а затем приближаемся к ним. Иногда требуются годы, чтобы подействовать. Это те, кого следует опасаться, потому что мы думаем, что завербовали их, и поэтому доверяем им, тогда как на самом деле они завербовали нас».
  Был еще один приступ кашля, на этот раз более сильный, чем раньше. Медсестра поспешила в палату и принялась за Уитлока, с тревогой глядя на Эдгара. — Боюсь, вам придется уйти. Ему нужно отдохнуть. Ему не следует так много болтать.
  — Пять минут, — сказал Эдгар.
  Он подождал, пока медсестра вышла из палаты. Уитлок выглядел еще хуже, чем когда вошел.
  — И вы говорите, что нас мог завербовать Рольф? Немного поздно передумать, не так ли, Эдгар, теперь он работает на нас в Вене?
  — Нет, совсем нет. Нет никаких причин не доверять ему. Мне просто интересно, как вы завербовали его. Вы сказали, что это было в 36-м, не так ли?
  — Верно: давным-давно, Эдгар, — сказал Уитлок. — Я уверен, что завербовал его, а не наоборот. Помните, политическая ситуация в Вене уже тогда была довольно сложной? Как всегда, мы скорее зависели от группы местных жителей, людей, которым можно было доверить передачу сообщений или наблюдение за зданиями — такие вещи низкого уровня. У меня было ядро примерно из шести таких людей, но большинство из них покинули Австрию в начале 36-го, поэтому мне нужно было набрать больше. В то время я знал многих социал-демократов, и один из них был профессором университета, которому я доверял. Незадолго до того, как он вышел, я спросил его, можно ли доверить кому-нибудь из его студентов помощь с курьерской работой, и он порекомендовал Рольфа. На самом деле, теперь я думаю об этом, случилось то, что он пригласил меня в свою квартиру, где он договорился о появлении пары подходящих людей. Рольф был там со своей невестой, довольно властной дамой по имени Фрида, если я правильно помню. Вы знаете, она была немного рыжей. Но Рольф был гораздо более разумным и очень представительным. Вот как я завербовал его.
  — Но видишь ли, Джордж, а что, если Рольф…
  Кашля стало больше, и в коротких промежутках между кашлями Уитлок стонал. Когда вошла медсестра, она нажала на звонок, и вскоре вошла надзирательница.
  — Ты сейчас же уйдешь, — сказала она Эдгару. — Он просто недостаточно здоров, чтобы говорить.
   
  ***
   
  На следующий день они снова собрались в офисе сэра Роланда.
  — Он такой плохой, не так ли?
  — Матрона сказала, что не думает, что он протянет и месяца. Не думаю, что он протянет неделю. Я думал, что он умрет, пока я был там».
  — Позор, — сказал Портер. «Хороший парень, старомодный и довольно традиционный, но один из нас. Он сказал что-нибудь полезное о Рольфе?
  «Я спросил его, как завербовали Рольфа, завербовали ли мы его или он завербовал нас. Похоже, мы завербовали его, как я и подозревал, хотя это никоим образом не было однозначно.
  «Что ж, нам нужно сохранять осторожность, большего мы сделать не можем», — сказал сэр Роланд. — Между тем, неужели они не были, чтобы установить, находится ли этот Виктор в Вене?
  Эдгар встал и подошел к окну; на крыше напротив дралась пара голубей, а вдалеке эскадрилья «Спитфайров» направлялась на юг.
  — Если Виктор в Вене, то меня нисколько не удивляет, что они еще не встречались с ним.
  
  
  Глава 16
   
  Вена, июль 1944 г.
   
  Был конец июля, и Виктор испытывал необычайную гамму эмоций. Насколько он мог судить по Московскому радио и Би-би-си, война для союзников шла хорошо. На западе британская, американская и канадская армии наконец вырвались из Нормандии. На востоке Красная Армия захватила Львов, Белосток и Минск и находилась всего в нескольких милях от Варшавы. В свои более оптимистичные моменты он верил, что война в Европе может закончиться к концу года или в начале 1945 года.
  Но таких оптимистичных моментов было немного. В начале марта он переехал из квартиры Ирмы в продуваемую сквозняками комнату на верхнем этаже кишащего блохами пансионата во Флоридсдорфе и начал работать на ближайшем локомотивном заводе. По данным ЦК КПО в Москве, среди тысяч рабочих там должны были быть какие-то подпольные коммунисты, но если они и были, то Виктор не мог их найти. В качестве электрика его посылали ремонтировать машины по всему заводу, а также он добровольно участвовал во всех различных сменах, поэтому в первые два месяца на заводе он столкнулся с большинством рабочих. Но, как он ни старался, он не мог найти товарищей. Не то чтобы он ожидал, что это будет легко, он понимал, что они не будут носить ленинские значки, и их не застанут за чтением « Коммунистического манифеста» во время коротких обеденных перерывов; он не прислушивался к рабочим, насвистывающим « Интернационал» . Но он был неопытен в том, чтобы вынюхивать возможную помощь; в конце концов, именно этим он занимался по всей Европе уже много лет. Кроме того, он был очень хорошим электриком, хорошо обученным в Москве много лет назад, поэтому всегда заканчивал свою работу досрочно, оставляя достаточно времени для разговоров с механизаторами. Эти разговоры были бы достаточно невинными, но в них были бы спрятанные кусочки приманки, которые, надо надеяться, подхватил бы нужный человек. Мне вчера удалось купить мяса у мясника… Как долго вы стоите в очереди за хлебом…? Сын моего соседа находится в Варшаве, надеюсь, с ним все в порядке… Один из парней в малярном цехе сказал, что они отменяют все рутинные операции в AKH, я понятия не имею, почему…
  По его опыту, вряд ли кто-то ответит сразу, но может быть минутное колебание, слегка приподнятая бровь, едва скрываемая гримаса или слишком тщательно сформулированный ответ. Более смелый человек может уловить одно из замечаний: я неделями не мог достать мяса… АКХ полон раненых солдат… дела обстоят плохо .
  Но ничего: австрийцы, как он понял, были верными и восторженными нацистами. Может быть, сантехник Пауль был прав, в Вене не осталось коммунистов. На фабрике были французские рабочие, но, как он и подозревал, это не более чем рабский труд. По большей части они выполняли более черную работу, и за ними пристально следили. Время от времени Виктор вступал с ними в контакт, но считал слишком рискованным показывать, что знает французский. Он говорил с некоторыми по-немецки, но они явно опасались его, как и всех остальных.
  Виктор был терпеливым человеком: он был достаточно опытен, чтобы понять, что шпионаж — это игра в ожидание, в которой агента или связного, возможно, придется культивировать в течение нескольких месяцев или даже лет. Его работа, любил он напоминать Москве, была похожа на наблюдение за ростом цветка. Но впервые в карьере он испытал страх неудачи. Одно дело найти потенциального рекрута и установить этот контакт, но теперь он вообще никого не находил. Единственным его спасением было то, что Вена была настолько изолирована, что у Москвы не было возможности связаться с ним: они ждали от него известий, а он не собирался этого делать, пока не будет готов.
  К концу июля Вена регулярно подвергалась бомбардировкам ВВС США, что создавало в городе атмосферу беспокойства, которой не было заметно, когда он впервые прибыл. У людей выработалась привычка тревожно поглядывать на небо, когда они шли, и, конечно, достаточно было одного человека, чтобы сделать это, чтобы другие поблизости сделали то же самое. Ободренный этим и хорошими новостями, пришедшими как с западного, так и с восточного фронтов, Виктор решил, что пришло время попробовать последнюю возможность, ту, которая была в глубине его сознания, но которая, как он знал, будет настолько пронизана опасностью, что он не хотел его использовать.
  Он впервые встретился с агентом, которого знал как Ахерона, еще в 1934 году, в то время, когда искать коммунистов для вербовки в Вене было легко — вопрос был не столько в том, чтобы найти кого-то, как сейчас, сколько в том, чтобы быть избалованным. выбор. Ахерон выделялся среди всех остальных: он был ярким, смелым и харизматичным, и все, с кем он вступал в контакт, уважали его и были ему верны. Но у Ахерона было еще одно качество, которое Виктор всегда искал, но редко находил. Это была способность производить впечатление, но в то же время умудряться оставаться незамеченным и быть частью толпы.
  Насколько Виктор знал из того, что он подобрал в Москве, Ахерон почти наверняка был жив в начале 1942 года. Трое товарищей из его камеры были убиты, а Ахерон и остальные легли на землю. Это было последнее, что кто-либо слышал о нем. Конечно, это было два года назад, и за это время в плен попали тысячи товарищей, но Виктор знал, что если кто и сможет выжить, так это Ахерон. Когда он в последний раз видел его в 1937 году, Ашерон жил в Херналсе, но Виктор знал, что он переезжает каждые несколько месяцев, так что пытаться там было бессмысленно. Он решил рискнуть посетить единственное место, где была возможность установить с ним контакт.
  В течение двух недель он выезжал в этот район полдюжины раз. Уже с первого его визита было очевидно, что за этим местом следят — не очень хорошо, но тем не менее. Насколько он мог судить, там постоянно никого не было, что было знакомой техникой гестапо; наблюдение за чем-то, вполне счастливое для тех, кто находится внутри, зная это и создающее определенную степень неопределенности.
  Итак, Виктор избегал этого района в течение недели, а затем вернулся в пятницу утром в конце июля. Он только что закончил ночную смену на заводе, но вместо того, чтобы отдохнуть, сразу же отправился в 9- й район, используя комбинацию трамвая и пешком. Он прошел последнюю милю до Альзергрунда, затем по Лихтенштейнштрассе, сумев мельком бросить взгляд на переднюю часть этого места. Не было похоже, что за ним наблюдают, но он не собирался рисковать через парадный вход, да и в любом случае наблюдатель мог появиться в любой момент. Он нашел нужный поворот на Лихтенштейнштрассе, а оттуда — узкий переулок, ведущий к магазинам. Он вычислил, какие ворота были правильными, и заднюю дверь было легко открыть. Он молча вошел и очутился в маленькой комнате, из которой была полуоткрыта дверь в лавку. У прилавка спиной к нему стоял мужчина, поднимаясь вверх по спирали сигаретного дыма. Виктор стоял там с минуту, пока не был абсолютно уверен, что мужчина за стойкой был один. Затем он позволил себе небольшой кашель.
  Когда Эрнст Ланг развернулся, он побледнел, рот его открылся, а глаза вылезли из орбит от ужаса. 'Нет!'
  Минуту он больше ничего не говорил. — Как, черт возьми, ты сюда попал? Пожалуйста, оставьте! Не через переднюю, быстро через заднюю».
  — Я не уйду, герр Ланг. Нам нужно поговорить. Вот что мы сделаем: вы повернетесь лицом к двери, затем зажжете себе еще одну сигарету. Я останусь здесь, где меня никто не увидит, но вы можете слушать».
  — Мне запереть входную дверь и повесить табличку «закрыто»?
  — Нет, это привлечет внимание. Раньше их не было снаружи, но они здесь большую часть времени, не так ли?
  — Не знаю, я не люблю их высматривать. Я знаю, что они приходят каждый день, иногда два или три раза в день, и остаются на разное время. Слушай, это пустая трата твоего времени, я ничем не могу тебе помочь. Пожалуйста, уходите, умоляю вас.
  — Мне нужно увидеть его, герр Ланг.
  Плечи мужчины поникли, и он нервно взял еще одну сигарету, зажег четыре спички, прежде чем смог удержать руки неподвижными достаточно долго, чтобы зажечь одну.
  — Я понятия не имею, где он, я не могу с ним связаться.
  — Так он жив?
  — Не пытайся меня поймать, понятия не имею. Может быть, я должен спросить вас об этом. Ты всегда, казалось, знал о нем больше, чем обо мне. Как, черт возьми, ты сюда попал?
  — Мне нужно его увидеть, — сказал Виктор.
  'Ты не единственный.'
  'Что ты имеешь в виду?'
  — Кто-то еще спрашивал о нем в прошлом месяце: я сказал ему, что понятия не имею о Иоахиме, и отослал его с блохой в ухе. Как и тебя, он был тем, кого я не видел еще до войны.
  Виктор подошел ближе к двери, желая оказаться лицом к лицу с Лэнгом, чтобы читать по его глазам.
  'Не шути со мной. Скажи мне, о ком ты говоришь.
  «Мне показалось, что я узнал его в то время, но не мог определить местонахождение — он выглядел немного иначе, не только старше. Это было странно, потому что обычно я хорошо разбираюсь в лицах, и, хотя он был знаком, я просто не мог назвать его имя. После того, как он ушел, я мысленно обдумывал это, и именно голос был ключом к разгадке. Я музыкант по образованию, у меня хороший слух».
  — Ты собираешься сказать мне, кто он?
  — Он приходил сюда где-то в 1937 и 1938 годах, до аншлюса, с посланиями для Иоахима. Его невеста была соратницей Иоахима. Я никогда не задавал слишком много вопросов, ты это понимаешь. Невесту звали Фрида Браунер, а его звали Рольф. Не знаю, знала ли я когда-нибудь его фамилию.
  «Опишите его».
  «Примерно шесть футов ростом, темно-русые волосы, возможно, около тридцати пяти. Говорил с венским акцентом, не спорю – странное дело, у него не было этого акцента все время, казалось, он то проскальзывал, то проскальзывал. Странный.'
  — А нельзя ли поточнее?
  'Разве этого недостаточно? Ты такой же плохой, как и они.
  «Кто такие «они»?»
  — Гестапо, — сказал Лэнг. «Через несколько дней после визита этого Рольфа меня забрали — такое случается время от времени. Я должен был признать, что он спрашивал о Иоахиме, а они интересовались им гораздо больше, чем мной.
  'Что ты имеешь в виду?'
  'Я не уверен. Человека, который меня допрашивал, зовут Стробель; он здесь один из боссов гестапо. Я много слышал о нем; у него репутация злого человека, но он также известен как шут. Он проговорился, и я уверен, что он не хотел этого говорить, потому что другой мужчина в комнате выглядел удивленным, когда он это сделал. Он сказал мне, что человек, пришедший в магазин — кажется, его зовут Рольф — также посетил дом, где жил Вольфганг Фишер. Знал ли я Вольфганга Фишера, спросил он?
  'И…?'
  — Фишер был еще одним партнером Иоахима. Я сказал, что не слышал о нем.
  — Опиши мне еще раз этого Рольфа.
  — Я же говорил вам, около шести футов роста, темно-русые волосы, возможно, около тридцати пяти, венский акцент. Кажется, он носил очки.
  — Мне кажется, я знаю… Когда вы в последний раз разговаривали с Иоахимом?
  — Я же сказал тебе, у меня нет…
  «… Скажи ему, чтобы он встретил меня в воскресенье днем, в 3 часа. Он знает, где.
   
  ***
   
  Инстинкт Виктора подсказывал, что Ахерон все еще жив; его отец был бы более решительным, если бы он не был. Поэтому он следовал рутине, которой не пользовался с 1937 года. Он начал свою прогулку по улице Франца-Иосифа-Кай, в месте, где Дунайский канал превращается в меньшую реку Вена Флюсс. Оттуда он пошел вдоль берегов канала, понимая, что если Ахерон не появится, у него не останется выбора. Не успел он пройти очень далеко, как высокий мужчина в незнакомой форме обернулся, когда Виктор прошел мимо него. 'Не найдется прикурить?' он сказал.
  Прежде чем Виктор успел сказать хоть слово, мужчина снова заговорил. «Просто дай мне кровавый свет; уже достаточно плохо встречаться здесь. Вон то здание — штаб-квартира гестапо! Иоахим Ланг — Ахерон — улыбался, когда говорил, обращаясь с Виктором так, как будто тот был старым другом, каковым он во многих отношениях и был. 'Приходить. Пожалуйста, пойдем в противоположном направлении, подальше от Морцинплац.
  Они пошли обратно к Венскому флюсу, Лэнг говорил что-то о погоде. Они подошли к скамейке и оба сели. «Когда мой отец сказал мне, что ты объявился, я не знал, смеяться мне или плакать. Сначала я не мог в это поверить. Тогда я подумал, что если кто и сможет меня найти, так это ты, Виктор. Меня уже много лет ищет гестапо, но Виктор находит: может быть, мне и не стоило удивляться. Как давно вы в Вене?
  — Это не имеет значения. Что это за мундир на тебе, Иоахим?
  'Этот?' Он ощупывал ткань своего пиджака, словно любуясь ее качеством. — Wasserschutzpolizei — речная полиция. Жизнь становилась невозможной, понимаете? В 41-м гестапо арестовало Майера и Фишера и убило их, затем в марте 42-го арестовали Фриду — помните ее, Фриду Браунер? Я был уверен, что они сломают ее, но, насколько мы можем судить, они ничего не вытянули из нее до того, как она умерла. Так или иначе, я затаился на шесть месяцев, а потом понял, что слишком рискованно передвигаться по Вене, если я не в форме. У меня осталась одна очень хорошая личность, и я использовал ее, чтобы присоединиться к Wasserschutzpolizei. Мне больше нравится, если честно. Мы патрулируем Дунай, проверяем баржи и тому подобное. По крайней мере, я в безопасности и вряд ли содействую нацистским военным усилиям. Я стараюсь убедиться в этом.
  — Твой отец рассказывал тебе о Рольфе?
  — Да.
  — Вы его вообще видели?
  'Конечно, нет. В последнее время я веду себя очень сдержанно, Виктор. Когда я выхожу, он почти всегда в форме. Откуда ты его вообще знаешь?
  — Я встретил его, когда он работал на британцев в Цюрихе.
  «Я знаю, что он уехал в Швейцарию, когда уехал в 38-м. Фрида рассердилась, что он ушел. Так он теперь британский агент?
  Виктор пожал плечами. — Он определенно был одним из них в Цюрихе.
  Лэнг рассмеялся, вытягивая свои длинные ноги. — Я знаю тебя, Виктор. Не удивлюсь, если он тоже один из ваших! Может быть, вы преследовали его до Вены!
  Виктор сначала не ответил, а когда ответил, голос его звучал взволнованно. 'Я скажу вам кое-что. Вы когда-нибудь встречали эту крысу, с которой я время от времени имел дело — Фукс, Вильгельм Фукс?
  — Разве он не был сутенером?
  — Да, и многое другое. Грязный кусок работы, но находчивый, мог достать то, чего не мог никто другой.
  — Да, я его помню.
  — Я встретил его пару месяцев назад, еще в апреле. Я заплатил ему за несколько пистолетов много лет назад, еще до войны, и никогда их не видел. Он рассказал мне историю, что ему нужен специальный ключ, чтобы завладеть оружием, и пообещал связаться со мной, если сможет их достать. Я никак не ожидал услышать от него ответ, но я услышал, и он сказал мне, что неожиданно появился человек с ключом. Но это было последнее, что я о нем слышал. Недели через две я узнал, что его убили. Беспокоит то, как он описал мне человека, который появился с ключом.
  'Продолжать…'
  — Лет двадцати, сказал он, чуть больше тридцати, со светло-каштановыми волосами и среднего телосложения. Он также сказал, что его акцент мог быть венским, но его было трудно определить. Звучит странно, не правда ли?
  «Акцент либо венский, либо нет».
  — Действительно, если только ты не пытаешься это скрыть. Но кого это может быть описанием?
  Ланг кивнул. 'Рольф?'
  'Это то, о чем я думал. Если это он , то что он делает в Вене – пытается найти вас и Фишера, а потом связывается с Фуксом? Если он работает на британцев… нам нужно беспокоиться. Слушай, мне нужна твоя помощь, Иоахим. Мне нужно создать подразделение здесь, в Вене. А как насчет других в вашей камере, они здесь?
  Ланг горько рассмеялся. «Послушайте, после ареста Фриды мы встретились еще раз и пришли к выводу, что продолжать слишком опасно, ячейке придется приостановить свою деятельность. Мы договорились, что пойдем каждый своей дорогой. Лета, я понятия не имею, что с ним случилось, он просто исчез. Он был родом из Зальцбурга и, возможно, вернулся туда, насколько мне известно. Коцит — последнее, что я слышал, — он направлялся в Словению, чтобы попытаться присоединиться к тамошним партизанам, его мать была словенкой, и он говорил на этом языке. Стикс остался в Вене, как и я. Я сталкивался с ним раз или два; он работает на заводе Хейнкеля.
  — Иоахим, нам с тобой нужно встретиться со Стиксом, нам нужно снова начать работу. Война не за горами, знайте, это только вопрос времени, когда Красная Армия достигнет Дуная. Сомневаюсь, что ваша речная полиция сможет их остановить. Я все думаю, ты хоть представляешь, почему Рольф здесь, в Вене?
  — Нет, — сказал Лэнг. — Может быть, он вернулся, чтобы найти Фриду, я не знаю. Он, должно быть, сошел с ума, раз вернулся сюда.
  — Как вы думаете, это был он?
  — Очень, очень немногие люди использовали этот метод, чтобы связаться со мной, Виктор. Ты это сделал, и Фрида тоже, иногда через Рольфа. Вольфганг Фишер умер, но он уже три года как мертв, но никто другой, так что шансы, что это не он, ничтожно малы. А мой отец всегда узнает чей-то голос; он обучался в консерватории здесь, в Вене. У него скверный характер, но хороший слух.
  — Возвращаться в Вену, чтобы найти Фриду после… каких… шести лет не имеет особого смысла, не так ли?
  'Нет. Но… есть… нет… это не имеет значения. Забудь это.'
  — Лучше расскажи мне, о чем ты.
  — Это слухи, вот и все… слухи, и я знаю, что вам нужно больше, чем слухи.
  Русский пристально посмотрел на него, его глаза не мигали. — Я решу это, только скажи мне.
  Мужчина в форме выглядел обеспокоенным. — Ходят слухи, что Хьюберт Лейтнер жив и прячется где-то в Вене. Ходят слухи, что он контактирует с британцами. Я не уверен, насколько это надежно, и я понятия не имею, где Лейтнер, если он вообще здесь, но это то, что я слышал. Может быть, это совпадение, я не знаю, но я точно знаю, что впервые услышал этот слух всего несколько недель назад.
  — Я думал, Лейтнер мертв?
  — Лично я уверен, что гестапо никогда его не поймало; я уверен, мы бы услышали, если бы они это сделали, — сказал Лэнг. — Если он жив и вступил в контакт с британцами… ну… хорошо это или плохо, Виктор?
  «Схвати Стикса. Нам нужно встретиться как можно скорее.
  
  
  Глава 17
   
  Вена, август и сентябрь 1944 г.
   
  Криминальный директор Карл Штробель никогда не воспринимал своего босса всерьез, и теперь он начал горько сожалеть об этом заблуждении. Если бы только он ежедневно облизывал свои ботфорты, как Молден и Николаус, или снабжал его конфискованной еврейской собственностью, как Гроссер, тогда он, возможно, не оказался бы в том затруднительном положении, в котором находился сейчас.
  Кое-кто на Морцинплац назвал генерал-майора полиции Франца Йозефа Хубера просто еще одним мюнхенским нацистом, который обязан своим повышением тому, что ему посчастливилось оказаться в нужном месте в нужное время. После аншлюса он руководил Центральным управлением безопасности Рейха в Вене, в которое входили все операции гестапо. Теперь он обрушивал всю тяжесть своего поста на Стробеля.
  — Это возмутительно! Хубер кричал так громко, что окна, выходящие на канал, казалось, тряслись. Стробел почувствовал, что у него кружится голова, и комната, казалось, зашевелилась. — Ты абсолютно точно обещал мне, Стробел, что сломал эту камеру более двух лет назад, а теперь — смотри — это! Идите сюда!'
  Стробель нервно двинулся к столу, за которым стоял Хубер. Позади Хубера был единственный человек в комнате, Криминалрат Андреас Шварц, старый противник Стробеля из Крипо. На столе была разложена серия листовок, наверное, дюжина, все разные.
  — Все с одной и той же печатной машины, Стробель, вы согласны?
  — Похоже, герр генерал-майор…
  — Больше, чем кажется, Стробел. Эксперты Криминалрата Шварца в Крипо говорят, что в этом нет никаких сомнений — все они напечатаны на одной машине, с использованием одной и той же бумаги и одних и тех же чернил, а это значит, что они производятся той же клеткой, которую ты обещал мне закрыть. вниз в '42. Не могли бы вы прочитать мне эту листовку?
  От внимания Стробеля не ускользнуло, что Хубер использовал звание Шварца, но не упомянул его. Он внимательно посмотрел на него, проверяя, серьезно ли он собирается читать вслух листовку. Он нервно подобрал ближнюю к себе, с непристойной и унизительной карикатурой на голого Гитлера на переднем плане.
  Он прочистил горло. « Граждане Вены и всей Австрии …»
  — Громче, Стробель, я тебя почти не слышу…
  «… Война проиграна, и мы скоро освободимся от наших немецких угнетателей … Нужно ли продолжать, господин генерал-майор? Это такая ерунда…»
  — Если эта листовка вас так расстраивает, Стробел, попробуйте вот эту. Хубер вручил ему еще одну листовку, на этот раз с изображением серпа и молота, разбивающих свастику. Стробел снова прочистил горло, теперь его руки дрожали.
  — Мне кажется неправильным читать такие гнусные мысли вслух, герр генерал-майор.
  — Прочтите, Стробел.
  « Красная Армия быстро продвигается к Австрии. Нам нечего их бояться. Они принесут справедливость и свободу… пожалуйста, сэр!
  Стробель уловил самодовольный взгляд Шварца: сыщик едва сдерживал ухмылку, поглядывая на свои ботинки. Хубер перебирал листовки, выбрал еще одну и передал Стробелю. У нескольких грубо нарисованных солдат вермахта из груди торчали штыки.
  « Десятки тысяч молодых австрийских и немецких солдат каждый день приносятся в жертву во имя Гитлера… Разве это не может быть правдой, сэр?»
  — Конечно, это неправда — я не ожидал, что даже ты поверишь в это, дурак. Это коммунистическая пропаганда, и благодаря вашей некомпетентности ее теперь читают по всей Вене! Как будто мало того, что гребаные американцы, кажется, могут бомбить Вену по своему желанию, теперь у нас есть эти листовки, о которых нужно беспокоиться. Сколько экземпляров было распространено?
  — Точно не знаю, сэр… может быть, американцы сбросили их вместе со своими бомбами?
  — Не будь таким глупым, Стробел. Криминалрат Шварц? Может быть, вы сможете внести в это какой-то смысл.
  — Всего у вас там 10 разных листовок, господин генерал-майор, — сказал Шварц. «Первого привезли к нам во вторую неделю августа, и с тех пор они появляются регулярно. Конечно, мы не знаем, сколько экземпляров каждой листовки было распространено. Нам удалось заполучить, наверное, по одной-две дюжины каждого.
  — А районы?
  — Насколько мы можем судить, сэр, в основном во Флоридсдорфе, Хернальсе, Бригиттенау и Маргаретене. Несколько в Леопольдштадте и Альзергрунде и небольшое количество во Внутреннем Штадте.
  «Это такой полный позор, — сказал Хубер, сунув листовку Стробелю в лицо, — что я должен отправить вас прямо отсюда на Восточный фронт. Вы понимаете? Если бы об этом узнал Берлин, они бы так и поступили, уверяю вас. А теперь не могли бы вы рассказать мне о саботаже, Стробел?
  — К счастью, сэр, таких случаев было всего два, — кротко сказал Стробель. «Первый был на локомотивном заводе во Флоридсдорфе 21 августа , а второй — на ремонтной мастерской в Доннауштадте, буквально на прошлой неделе. В обоих случаях машины были повреждены в результате введения в их работу вещества. Кажется, что…'
  — Ближе к делу, Стробел, ты опять бормочешь.
  «В обоих случаях использовалось одно и то же вещество. Это необычная комбинация кислоты, взвешенной в густом растворе с песком и измельченным стеклом. Он предназначен для нанесения значительного ущерба машинам и, с большим прискорбием должен сообщить, идентичен раствору, который использовала ячейка сопротивления, известная как Аид, в 1941 и 1942 годах. Наши ученые смогли сравнить его.
  — Я полагаю, было бы чересчур ожидать каких-либо арестов?
  — Пока нет, сэр, но мы по-прежнему надеемся, — сказал Стробель. «С помощью Криминалрата Шварца и его коллег мы опрашиваем всех в обоих местах, где произошел саботаж. Я ожидаю…'
  — …Я говорю вам, что я ожидаю, Стробель, — Хубер перегнулся через стол и заговорил тихо, но с еще большей угрозой, чем раньше. — Я жду, что ты поймаешь виновных и положишь конец этой ерунде, а то тебе нужно позаботиться о том, чтобы у тебя была очень теплая одежда, потому что там, куда я тебя пошлю, она тебе наверняка понадобится. '
   
  ***
   
  Иоахим Ланг пообещал, что сделает все возможное, чтобы связаться со Стиксом и договориться о встрече. — Мне понадобится несколько дней, чтобы попытаться разобраться. Сегодня воскресенье… иди в магазин моего отца в следующую пятницу. К тому времени у меня должны быть новости.
  Когда утром в следующую пятницу Виктор посетил магазин на Берггассе, Эрнст Ланг сообщил ему подробности встречи. — Тебе нужно, чтобы я это записал?
  — Не будь смешным, — ответил русский. — Никогда ничего не записывай, ты должен это знать. Вы также можете написать предсмертную записку в то же время. Просто скажи мне.'
  Воскресенье днем: Альте Донау.
  Старый Донау, он хорошо знал его. Аквапарк, созданный на Дунае около 70 лет назад, куда венцы ходили купаться и загорать. Сейчас был август, место будет кишеть народом, и он задумался, не попросить ли Ирму сопровождать его — конечно, пара будет менее заметной, чем мужчина в одиночестве. Но он не мог быть уверен, что это не ловушка, а если бы это было так, то ему было бы легче удрать самому. В любом случае, у него не было возможности предупредить любого из них, что с ним кто-то будет. Этого бы не случилось, если бы они подумали, что это ловушка.
  Он снова работал в субботнюю ночную смену и вернулся в свою комнату в пансионе, чтобы поспать несколько часов. Альте Донау находился в 15 минутах ходьбы от дома, где он жил, но он понятия не имел, где он должен их встретить и в какое время. В этом не было ничего необычного: он научил их обоих избегать слишком сложных договоренностей. Если вы привязываете людей к слишком точному времени или месту, то все может пойти не так.
  Так что он вышел из своего пансиона в 2.00 и, добравшись до Альте Донау, прогулялся по его восточному берегу. Казалось, к нему присоединилась половина Вены: больше женщин и детей, чем семей, мало мужчин, а из тех, что были, многие были в той или иной форме. Не было и той веселой и непринужденной атмосферы, которую он помнил: именно здесь венцы традиционно распускали волосы в своей сдержанной манере, но теперь даже это казалось подавленным. Люди все еще плавали в прозрачной воде, гребные лодки стояли на месте, но в этом месте царила тревога.
  Он остановился у прилавка, где продавали холодный лимонад, и взобрался на поросший травой берег, чтобы выпить в тени. Он предположил, что Ахерон и Стикс наблюдали за ним, возможно, по отдельности. Когда они были настолько уверены, что за ним не следили, один из них подходил к нему. Сейчас самое время, решил он.
  Ему не пришлось долго ждать. Он встречался со Стиксом всего два или три раза, и последний раз это было около семи лет назад, но худощавый мужчина в очках с толстыми стеклами, который спросил его, свободна ли территория рядом с ним, несомненно, был Стиксом. Он был умен и целеустремлен, как и вся ячейка Аида — и каким-то образом выжил. Двое кажущихся незнакомцами обменялись любезностями по поводу погоды, очень постепенно сближаясь друг с другом.
  — Иоахим будет наблюдать за нами, — тихо сказал Стикс. — Когда он убедится, что это безопасно, он присоединится к нам. Я никогда не думал, что увижу тебя снова.
  «Чувства взаимны. Как вам удалось выжить?
  «Никто никогда не знал мою настоящую личность. Мое настоящее имя Манфред Беккер, и, что касается властей, я добропорядочный гражданин Рейха и никогда не был связан с КПО. Я набожный католик, женат, имею троих детей и член нацистской партии с 1940 года. Я даже состою в комитете по нашему району. Как только мы решили расстаться после того, как Фрида и другие были схвачены гестапо, я просто зажил своей обычной жизнью».
  — И как вам удалось избежать призыва?
  — Мое зрение… — Он снял очки и помахал ими перед Виктором, прежде чем тщательно протереть их. — Очень недальновидно, к счастью, в вооруженных силах я был бы бесполезен. Как видите, я несколько отстаю от арийского идеала.
  — А ваша работа?
  «Я работаю на авиационном заводе Heinkel Sud во Флоридсдорфе. Я специалист по чертежам, поэтому работаю в отделе исследований и разработок. Сейчас я работаю над проектом высотного бомбардировщика».
  'Действительно? Расскажи мне больше?
  «Ха! Я думал, вас это заинтересует — вам нужны планы советских ВВС, я полагаю?
  — Со временем да. Скажи мне, я припоминаю, что ты присматривал за печатью для Аида, верно?
  — Дело в том, что благодаря моей работе чертежником у меня был доступ к принтеру. Он сломался и был выброшен, потому что они думали, что он не подлежит ремонту. Принес домой, никто не заметил — и починил. Мы использовали его, может быть, три года. У меня все еще есть большие запасы чернил и бумаги. Мы храним его в подвале дома моей матери.
  — Он все еще работает?
  — Я не пробовал его с начала 1942 года, но не вижу причин, почему бы и нет. Что вы получаете в…?'
  — Я хочу повторно активировать камеру, Стикс. Нам нужно создать в Вене такой климат, который подготовит население к Красной Армии. Можно ли снова выпускать листовки — и безопасно ли это?»
  «Это большой подвал, часть которого находится под садом — на самом деле это больше похоже на погреб. Машина хорошо спрятана и даже когда она работает на полной скорости, ее не слышно за пределами дома, мы в этом позаботились. А, смотрите, к нам присоединяется Иоахим.
   
  ***
   
  Так и получилось, что на берегу Старого Донау солнечным августовским днем возродился Аид. Только двое из первоначальных семи членов ячейки все еще были вовлечены, но теперь они находились под твердым руководством своего русского хозяина.
  Они решили, что их приоритетом будет изготовление листовок. Виктор диктовал тему каждой листовки; Ланг написал текст, а Беккер сделал рисунки и напечатал листовки. Каждая листовка, сказал Виктор, должна быть простой и содержательной. Не должно быть никакой двусмысленности в том, что это было за сообщение.
  «Помните, как люди увидят эти листовки, — сказал он им. «Они берут их и смотрят на них, может быть, всего на несколько секунд. Тогда, скорее всего, они их бросят или выбросят. Очень немногие люди — если вообще кто-либо — будут хранить их и показывать другим, поэтому мы должны сделать так, чтобы за эти несколько секунд они произвели максимальное впечатление: одно сообщение, короткие предложения и тому подобное».
  Сообщение первой листовки заключалось в том, что война проиграна; народ Австрии был угнетен немцами. Рисунок Беккера представлял собой порнографическую карикатуру на выхолощенного Гитлера. Последующие листовки были посвящены другим темам: грядущий триумф Красной Армии; ужасающие потери среди рядовых солдат; лишения, которые испытывают венцы, и то, что это будет только ухудшаться; Красная Армия приближается; нацистские чиновники набивают карманы.
  У Беккера был кто-то, кто мог помочь распространять листовки. Молодому Гансу было 14 лет, и он жил на той же дороге, что и он. Отец Ганса погиб два года назад, сражаясь на Восточном фронте, и он перебивался случайными заработками у соседей, чтобы помочь своей матери. Беккер платил Гансу за помощь в саду, и однажды мальчик задал вопрос.
  — Мы собираемся проиграть войну, не так ли, герр Беккер?
  Это было необычно для мальчика возраста Ганса. Он жил при нацистском правлении и шесть лет подвергался его идеологической обработке; и, поскольку несколькими месяцами ранее ему исполнилось 14 лет, он был вынужден вступить в Гитлерюгенд. Беккер решил, что это ловушка.
  — Нет, нет… — ответил Беккер. — Что заставляет тебя так говорить, Ганс?
  «Столько людей убивают. В мой школьный год более 20 из нас потеряли родителей — это 20 из 100, герр Беккер. В школе такие вещи не могут держать в секрете.
  — Ты не должен так говорить, Ганс. Нас уверяют, что наши армии отбивают атаки с обоих фронтов, и зимой…
  — Но положительных новостей никогда не бывает, герр Беккер? Раньше мы слышали о том, что Рейх завоевывает ту или иную страну, но теперь все, что мы слышим, это то, что наши войска защищают то и это и храбро сражаются».
  В голосе мальчика была такая убежденность, что Беккер был склонен ему поверить, но не настолько глуп, чтобы показать это. — Я же говорил тебе, Ганс, не говори так.
  Но в течение следующих недель Ганс продолжал делать это, и Беккер, каким бы осторожным он ни был, начал верить мальчику.
  — Почему ты так доверяешь мне? — спросил однажды Беккер Ганса.
  — Потому что я доверяю вам, герр Беккер, и потому, что я думаю, что вы согласны со мной.
  — Что заставляет вас так говорить?
  — Потому что, если бы вы этого не сделали, вы бы донесли на меня, не так ли?
  За день до того, как Лэнг и Беккер встретились с Виктором на Старом Донау, Ганс помогал Беккеру чинить парадные ворота своего дома. Когда они закончили, он и мальчик сидели на кухне и пили холодный напиток. — Вы думаете, меня заставят драться, герр Беккер? — сказал вдруг Ганс.
  Первой мыслью Беккера было, почему Ганс спрашивает его об этом? Затем он понял, что Ганс теперь относился к нему как к отцу.
  — Я постоянно говорю тебе, Ганс, зови меня Манфред, — сказал он наконец. «Отвечая на ваш вопрос, ну — вам 14 и…»
  «… На самом деле почти 15».
  — Тем не менее, ты не должен быть призван еще три года, когда тебе исполнится восемнадцать, и я очень сомневаюсь, что война… — Беккер осекся. Это был первый раз за несколько недель, когда он позволил Гансу мельком взглянуть на свои собственные взгляды, и мальчик не был дураком.
  «Ах! Значит, ты согласен со мной, Манфред, война скоро закончится!
  Беккер перегнулся через стол и крепко и не совсем дружелюбно сжал руку мальчика, наклонился к нему и заговорил настойчивым шепотом. — А теперь послушай меня, Ганс, ты никогда ни с кем так не разговариваешь, понял? Это может быть нашим секретом. Вдали отсюда ты будешь таким же верным членом гитлерюгенда, как и любой другой мальчишка, понимаешь?
  «В эти дни у нас больше военной подготовки», — сказал Ганс. «Ходят слухи, что 16- и 17-летних могут вскоре призвать в армию и…»
  «Ну, просто убедитесь, что вы кричите «Хайль Гитлер» громче всех — и с гордостью носите форму гитлерюгенда», — сказал Беккер. «Помнишь ту сказку — ту, в которой у рыцаря были особые доспехи, которые означали, что ему никогда не будет больно? Что ж, считай свой мундир своим волшебным доспехом.
   
  ***
   
  Вместе с Лангом, Беккером и Виктором, а также с помощью Ирмы и Пола-сантехника, была группа всего из шести человек для распространения листовок по городу. Условия, поставленные Виктором, были жесткими: никто не должен иметь при себе более десятка листовок за раз, и каждая листовка должна быть распространена в течение суток в как можно большем количестве районов города.
  «Смотрите, — сказал Виктор Лангу и Беккеру однажды вечером, когда они готовили тираж для очередной листовки. «Не рассчитывайте поднять какое-то массовое восстание против нацистов, этого не произойдет, даже если мы раздадим десятки тысяч листовок. Но мы можем их выбить из колеи: они будут растеряны и рассержены, и не будут знать, сколько листовок. Гестапо, вероятно, запаникует и забеспокоится, что на каждую листовку, которую они получат, приходятся десятки прочитанных и переданных другим людям».
  У Ганса было идеальное прикрытие, когда он катался на велосипеде по Вене в форме гитлерюгенда, в топе цвета хаки и темных шортах. Он всегда носил с собой ранец, набитый листовками, распространяемыми его и другими группами, призывая добрых граждан Вены жертвовать теплые вещи для войск на востоке. И у него также был прекрасный повод путешествовать по городу и особенно через Внутренний город: два раза в неделю он добровольно посещал AKH, помогая там раненым солдатам, иногда читая им или помогая с едой.
  Никто бы не заподозрил этого веселого и красивого мальчика со светлыми волосами, голубыми глазами и готовым «Хайль Гитлер». Внутри его ранца было тонкое отделение, в котором он прятал свои листовки Аида. Он оставлял по несколько штук, на скамейке в парке, на лестничной площадке многоквартирного дома, в переулке, через почтовый ящик закрытого магазина. Он взял за правило не оставлять листовки Аида там же, где листовки Гитлерюгенда; людям не годится складывать одно и одно. Ганс стал настолько плодовитым, что Беккер боялся, что он может быть слишком незащищенным, но Виктор был в восторге от него, и в любом случае у него теперь были другие планы. Аиду нужно было расширить свою деятельность.
   
  ***
   
  — Если нацисты смогут связать это с Аидом, это еще больше усилит ощущение… как бы это сказать…? паранойя в гестапо, — сказал Виктор.
  Они были в подвале дома матери Беккера, только что закончили печать очередной листовки. Жар машины и августовское тепло делали температуру в подвале почти невыносимой. Русский снял пиджак и галстук, но с него все еще капал пот, когда он рассказывал об их планах. «Мы не претендуем на то, что саботаж машин остановит работу нацистских промышленных машин, точно так же, как листовки не приведут к гражданскому восстанию. Но это выбьет их из колеи.
  Лэнг объяснил Виктору, как Коцит придумал решение, которое они использовали для саботажа механизмов. «Это было весьма изобретательно — он был промышленным химиком, поэтому знал, что делал. Я не знаю точно, из чего было приготовлено решение, но я думаю, что в основном это было смазочное масло, такое, которое необходимо всем машинам для бесперебойной работы. Но Коцит добавил очень едкий элемент, а также песок, а затем крошечные осколки стекла и металла. Прелесть этого заключалась в том, что до начала повреждения прошло несколько часов, так что это было менее рискованно для человека, применяющего его».
  — И вы думаете, что Коцит находится в Словении?
  — Возможно, его точно нет в Вене.
  — И только он знает формулу?
  — Да, — ответил Беккер, — но…
  «… Так что это бессмысленно».
  — Я пытался сказать, что у нас еще осталась бочка.
  'Действительно? Где это?'
  — Ты сидишь на нем, Виктор.
   
  ***
   
  Они решили предпринять две диверсионные атаки, хотя бы для того, чтобы посмотреть, работает ли решение. Виктор согласился, что позаботится об одном из них: он был в идеальном положении для этого, поскольку руководил локомотивным заводом, особенно в ночные смены, когда поблизости было меньше контролеров. Его работа заключалась в ремонте оборудования, и если у него или у кого-либо из других электриков не было ремонта, они должны были выполнять плановое техническое обслуживание других машин и оборудования.
  20 августа был вечер воскресенья, обычно тихая смена, и Виктор взял с собой маленькую бутылочку масляного раствора . В ту ночь возможности не представилось, но на следующую ночь около 3 часов утра он оказался один, закончив ремонт одной машины раньше, чем ожидалось. В другой части фабрики находилось оборудование, на которое он положил глаз. Насколько он понял, она калибровала тормоза локомотивов, но использовалась всего несколько часов в день. Он вошел в сарай, где стояла машина, и все было тихо. Он скользнул под машину и проверил некоторые электрические части: если кто-нибудь войдет, они увидят, что он делает. Он нашел отверстие, куда входило масло, и залил туда содержимое бутылки, затем снова забрался под машину и проверил несколько проводов. Убедившись, что его никто не видел, он поспешил уйти. Чего он не сделал, так это не подписал журнал технического обслуживания, чтобы показать, что электрик проверил машину. Если повезет, он не будет связан с саботажем.
  В следующий раз он вернулся на работу в среду, на этот раз в смену, которая начиналась в 6 часов утра. Когда он проходил мимо навеса для калибровки тормозов, то заметил, что машина полностью разобрана. Его начальник был в оптимистичном настроении. — Все остановилось, Отто, — сказал он. «Вчера сломалась машина для калибровки тормозов, она останавливает всю производственную линию».
  Инспектор заговорщицки повернулся к Виктору, наклонился к нему, пока он тихо говорил. — Юрген говорит, что они подозревают саботаж и собираются провести расследование. Тебе повезло, что ты вчера не работал.
  Хотя гестапо проводило расследование, их интересовали только люди, которые работали во вторник, в день, когда машина сломалась. Виктор оставался вне подозрений.
  У Беккера был еще один знакомый, механик, работавший в мастерской по ремонту военных грузовиков в Доннауштадте. Франц был еще одним антинацистом, которому посчастливилось скрывать свое прошлое. Однажды сентябрьской ночью ему удалось проникнуть в мастерскую с помощью украденной пары ключей. Он знал, что за последнюю неделю или около того количество ночных охранников сократилось до двух, остальные были призваны на военную службу. Францу удалось залить загрязненное масло в четыре из пяти гидравлических подъемников мастерской. Первую из них схватили в полдень следующего дня: к 2.00 уже был хаос. И когда на следующий день прибыло гестапо, Франц был не более подозреваемым, чем остальные 100 сотрудников мастерской.
  
  
  Глава 18
   
  Вена, Братислава и Москва, октябрь 1944 г.
   
  Париж был освобожден 24 августа , и за два дня до его падения мужу Ирмы каким-то образом удалось бежать из города, хотя большая часть немецкого гарнизона оставалась там. С помощью сочувствующего врача ему удалось превратить сильно ушибленный локоть в боевое ранение. В Вену он вернулся без предупреждения через два дня и появился в их квартире в 6.00 вечера в четверг: если бы он приехал всего на два часа раньше, то это было бы на глазах у Виктора и его жены в супружеской постели. В последнее время Виктор редко навещал Ирму, и, как всегда, как только он уходил, она быстро убирала все следы его пребывания в доме: меняла простыни и убирала квартиру. Когда ее муж приехал, не было никаких признаков того, что что-то не так. Ирма выглядела взволнованной, но он предположил, что это из-за того, что она боялась, что его схватили в Париже. Когда он пошел в ванную, чтобы освежиться, она быстро убрала высокую фарфоровую вазу с подоконника, выходящего на фасад квартиры: теперь Виктор знал, что посещать ее больше небезопасно.
  До встречи с Виктором оставался еще месяц, и это была непростая встреча. Он нуждался в ней, чтобы передать сообщение, и говорил ей, как это сделать.
  «Я же говорила вам, я понятия не имею, как долго он здесь пробудет», — сказала она русскому. — Он опасается, что они недовольны тем, что он покинул Париж таким образом: очевидно, других офицеров, которые сделали это, отправляют на восток. Пожалуйста, оставь меня ненадолго, Виктор: он может пробыть здесь еще неделю или две. Если его отправили на восток, я уверен, что больше никогда его не увижу.
  — Мне все равно, Ирма. Меня не интересуют ваши чувства к этому нацистскому офицеру…
  — Он мой муж, Виктор, и он не нацист вроде…
  «… О, ради всего святого, Ирма! Слушайте себя! Он офицер Вермахта и член нацистской партии. Можно только представить, чем он занимался в Париже. Теперь ты собираешься сказать мне, что некоторые из его лучших друзей были евреями!
  'А на самом деле…'
  — Послушай, Ирма, есть гораздо более срочные дела, которыми нужно заняться сейчас. Вы должны выполнить эту единственную задачу, о которой я вас прошу: это жизненно важно. Мне нужно передать сообщение в Москву. Они не слышали обо мне месяцами. Им нужно знать, как идут дела, особенно о Лейтнере и этом Рольфе.
  — Я не понимаю, почему вы не можете передать сообщение?
  «Поскольку Лэнг очень хорошо знает этот район, он патрулирует его на своей лодке и говорит, что меры безопасности усилены. Вам разрешено приближаться к докам, только если у вас есть веская причина быть там. Если бы вы вошли в это место одетым… определенным образом…
  — Ты хочешь, чтобы я стала проституткой?
  — Не становись им, Ирма, просто одевайся так на час или около того. Я не знаю — много яркой помады и, может быть, более короткое платье, возможно, немного дешевых духов, если они у вас есть. Это квартал красных фонарей, так что вы не будете выглядеть подозрительно. Я дам вам немного денег, чтобы подкупить часовых, видимо, проститутки так и делают — это как налог. Лэнг говорит, что баржа должна пришвартоваться там через неделю в понедельник, 3 октября . Он прибудет в тот же день, выгрузит уголь и отправится обратно в Братиславу поздно ночью. Очевидно, им безопаснее ехать в темноте из-за бомбежек.
   
  ***
   
  Время не могло быть хуже для Ирмы. В пятницу перед тем, как она должна была передать сообщение, ее мужа вызвали в штаб армии в Вене и подвергли срочному медицинскому осмотру. Он был в порядке, сказали они: здоров и готов к действию. На следующей неделе он должен был явиться в штаб группы армий «А» в Варшаве. Он уедет во вторник утром.
  Они оба знали, что вечер понедельника вполне может стать их последним совместным свиданием — конечно, на несколько месяцев, но, судя по тому, как шла война, возможно, навсегда. Из-за этого ей было еще труднее объяснить, почему она покидала квартиру сразу после 4 часов дня. «Чтобы приготовить что-нибудь особенное на ужин сегодня вечером», — объяснила она, надеясь, что ее муж отвлекся на предстоящий отъезд.
  Она поспешила к докам вокруг Зайтенхафенштрассе в южной части Леопольдштадта, не обращая внимания на глупость Виктора одеваться как проститутка. Она рисковала прибыть раньше лодки, но ей удалось найти часового в одиночестве в будке у ворот, укрывшейся от резкого ветра, дующего с Дуная. Она вытащила пару пачек сигарет «Юнона» и сунула их ему в руку.
  У меня есть бойфренд, который плывет на одной из барж ... Могу я спуститься к нему, всего на несколько минут?
  Часовому, должно быть, было за пятьдесят, и он дрожал. Он выглядел неуверенным, поэтому она сунула ему еще одну пачку Junos и несколько рейхсмарок. Пять минут, ответил он. Пятнадцать, сказала она. Пятнадцать и еще две таких пачки, когда я уйду. Он кивнул ей, и она поспешила к пристани. Вскоре она заметила « Елку» , чему способствовал потрепанный словацкий флаг, развевающийся на ветру над ее маленькой рулевой рубкой. Рядом стоял грузовик, в который грузили огромные мешки с углем. Она перегнулась через борт баржи и крикнула сквозь ветер и шум одному из членов экипажа. — Я ищу Яна.
  «Какой Ян? На борту трое Янов. Он развернулся и продолжил маневрировать мешком с углем.
  «Ян Кухар».
  'Ждать.'
  Он исчез под палубой, а Ирма неловко стояла на причале, молясь, чтобы никто не пришел и не спросил, почему она здесь. Член экипажа вернулся и показал ей подняться на борт, указывая на люк, который вел ее вниз в шумное машинное отделение. Крупный мужчина, весь в масле и поту, поманил ее к себе. — Я Ян.
  — У меня есть подарок для твоей матери. Из сумочки она достала невзрачную расческу и протянула ей. Словак наклонился к ней с обеспокоенным выражением лица.
  'Почему ты пришел так рано? Я сказал им подождать, пока стемнеет и когда мы закончим разгрузку угля. Слишком много немцев могли вас видеть.
  — Это был единственный раз, когда я мог прийти. Вы знаете, что с этим делать?
  Он кивнул и сунул расческу во внутренний карман куртки, висевшей на соседней стене. — Есть что-нибудь еще? он сказал.
  — Конечно… я не забыл. Из своей сумочки она достала пачку рейхсмарок и протянула словаку, который посмотрел на них, подбросил пачку вверх-вниз в руке, словно взвешивая ее стоимость, затем сунул ее себе за штаны, неприятно ухмыляясь. сделал так.
  — Хочешь остаться ненадолго? Он посмотрел на нее так, словно ожидал, что она скажет «да». Когда она объяснила, что ей нужно торопиться, он выглядел удивленным и подавленным. Пять минут спустя она уже отдавала благодарному охраннику две последние пачки «Юноны».
  Она села на трамвай обратно в 4- й округ и, недалеко от Шляйфмюльгассе, постучала в заднюю дверь мясной лавки. Мясник ввел ее в дверной проем и передал пакет. Она дала ему сумму денег, эквивалентную той, которую она обычно тратит на еду для двух человек в неделю. Она надеялась, что любые подозрения, которые могли возникнуть у ее мужа, развеет телятина с черного рынка. Ваше любимое блюдо, Венский шницель. Мне потребовалось так много времени, чтобы найти его, говорила она ему.
  Единственное, что вызвало у него подозрения, когда через несколько минут она пришла домой, так это угольная пыль, которая была на ней повсюду: на туфлях, чулках, руках и даже на лице. Она сказала , что это небрежный владелец магазина на Виднер-Хауптштрассе . Он уронил мешок с углем. Это было повсюду. Вы бы видели бедную женщину передо мной — она выглядела так, будто она из Африки!
   
  ***
   
  Елка прибыла в Братиславу рано утром следующего дня, примерно в то же время, когда Ирма попрощалась со своим мужем на Восточном вокзале . Однажды баржа пришвартован, Ян Кухар оставался под палубой достаточно долго, чтобы остальная часть экипажа могла разойтись. Он побрел по крутому холму к бару в тени руин Братиславского замка. Он кивнул человеку за прилавком и сказал, что вернется в обеденное время. Сделав это, он прошел прямо в маленькую кухню. Там ждал посыльный, крошечный человечек с обветренным лицом и острыми зелеными глазами. Кухар не мог сказать, был ли этот человек грязным или просто у него был особенно смуглый цвет лица, но его запах не вызывал сомнений: он как будто не мылся в том году. Кухар вынул из кармана расческу и передал ее мужчине вместе с рулоном рейхсмарок, несколько меньшего размера, чем тот, когда ему подарила его женщина в Вене. Мужчина сунул расческу в рюкзак и засунул один грязный палец глубоко в рот: он блестел от слюны, когда он вынул его и стал считать деньги; кивая, чтобы показать, что он был удовлетворен. Он протянул Кухару липкую руку, и словак неохотно сделал это.
  Не говоря ни слова, мужчина выскользнул сзади. Если все будет хорошо, сообщение будет в Москве через несколько дней: Кухар понятия не имел, как это сделать, и ему было все равно - лишь бы русские позаботились о нем, как только прибыли в Братиславу.
   
  ***
   
  Поздно вечером в пятницу Илья Бродский расхаживал взад и вперед по своему кабинету в углу Кремля, как будущий отец. В то утро раздался телефонный звонок от старшего наркома Красной Армии из Львова, города, недавно отвоеванного у гитлеровцев. Появился посыльный, заявивший, что он из Братиславы, и настаивавший на том, что у него есть сообщение для товарища Бродского в Москве. Что, хотел знать комиссар, ему делать?
  — Вы должны сейчас же сесть в самолет, товарищ, и лично доставить мне это сообщение.
  — Я мог бы, товарищ, прилететь в понедельник, наверное, в таком положении…
  — Нет, ты немедленно поедешь в аэропорт и реквизируешь самолет. Если у вас возникнут какие-либо проблемы по прибытии туда, пожалуйста, позвоните мне. Когда приедете в Москву, отнесите прямо ко мне в кабинет: понятно?
  Комиссар сказал, что понял и немедленно уйдет. Что, спросил он, ему делать с посланником? Отправить его обратно в Словакию?
  — Вы говорите, он спросил меня по имени?
  — Да, товарищ — Илья Бродский.
  — Стреляйте в него, — ответил он, и по его голосу было ясно, что он удивлен, что комиссар вообще удосужился задать этот вопрос.
  Бродский так разозлился, прочитав послание в пятый или шестой раз, что, окажись львовский комиссар еще в своем кабинете, он мог бы и его расстрелять. Уже девять месяцев Красоткин в Вене, почти десять. Десять месяцев! И это было первое сообщение, которое они получили за все это время. То, что Красоткин остался жив, вряд ли можно было компенсировать. Чего он добился за все это время? Раздали несколько листовок и на несколько дней вывели из строя пару машин. И, что еще хуже, у британцев, похоже, был агент в Вене — англичане из всех людей — и они вполне могли быть в контакте с Хьюбертом Лейтнером.
  Это, решил Бродский, застилая узкую раскладушку в своем кабинете, может обернуться катастрофой, и он почти ничего не может с этим поделать.
  Он пролежал без сна большую часть той ночи, думая о том, что будет, если об этом узнает товарищ Сталин. И что было бы хуже, если бы он сказал Сталину или не сказал бы ему? Он знал, что выслушивание товарища Сталина в конечном итоге окажется скорее проклятием, чем благословением: может быть, он сможет выиграть себе немного больше времени.
  
  
  Глава 19
   
  Вена, ноябрь 1944 г.
   
  После саботажа в гараже для ремонта грузовиков в сентябре Виктор решил, что Аид подождет, пока они не смогут провести более зрелищную атаку. Американские бомбардировки города усилились по мере того, как дальние бомбардировщики из Фоджи становились все более точными. Виктор знал, что любые диверсионные атаки на земле должны быть эффектными, чтобы их заметили. Однако распространение листовок продолжалось; не так часто, как раньше, но все же достаточно, чтобы усилить чувство паранойи в штаб-квартире гестапо на Морзинплац.
  На Морцинплац удивлялись, что криминалдиректору Карлу Штробелю каким-то образом удалось выжить так долго. В коридорах и за закрытыми дверями ходили слухи, что Штробелю повезло: вдобавок к его работе по управлению венским гестапо, Хубер теперь отвечал за границы с Югославией, Швейцарией, Италией и Венгрией и был занят с этим. Особенно проблематичной была Венгрия: к началу ноября Красная Армия находилась всего в 40 милях от Будапешта. Вокруг венского гестапо царило чувство беспокойства и даже нервозности, и Стробелю повезло, что у его босса были заботы поважнее, чем его неспособность арестовать кого-либо из Аида.
  Ему также помог тот факт, что Хубер поручил криминальному комитету Андреасу Шварцу и команде крипо ловить людей, распространяющих листовки. Им больше не везло, и Стробел начал чувствовать себя оправданным. Но на второй неделе ноября два события все изменили.
  Первый состоялся во вторник, 7 ноября, но его можно проследить до случайной встречи с Манфредом Беккером в середине октября. Работа Беккера чертежником на авиационном заводе Heinkel во Флоридсдорфе означала, что он базировался в отделах исследований и разработок завода и редко имел повод посещать другие его части. Обычно он работал днем — конечно, все больше часов, но редко появлялся ночью. Но в середине октября возникла проблема. Цеху на заводе, ответственному за изготовление элеронов, пришлось заменить некоторые из своих инструментов, и, как следствие, новые элероны больше не подходили должным образом к крыльям. Беккеру сказали разобраться с этим в срочном порядке, а это означало, что он проводил довольно много времени в мастерской элеронов, а в некоторых случаях ему приходилось работать всю ночь.
  В одну из таких ночей он встретил Алоиса, хотя слово «встретился» придало бы их встрече несколько формальный оттенок. «Столкнулись» было бы лучшим описанием, но даже это не отражало драматизма их встречи.
  Беккер был в своем кабинете, рисовал еще и возвращался в мастерскую. Было около 9 часов вечера среды, и в воздухе определенно витала зима, когда он шел через комплекс, сожалея, что не побеспокоился о пальто. Перед прибытием в мастерскую он решил посетить туалеты в блоке, в котором также находились раздевалки, где рабочие переодевались. Там было пусто, пока он шел по узким и тускло освещенным коридорам. Он не был уверен, какая дверь вела в туалеты, и попробовал пару запертых и другую, которая открывалась в комнату с чистящими средствами. Следующая дверь выглядела более многообещающе, поскольку из-под нее выползало пятно света, но когда он толкнул дверь, в комнате было темно. Он ощупал стену, нашел выключатель и, когда он включился, обнаружил, что находится в длинной и узкой кладовой, в конце которой в углу съежился человек, запихивающий в сумку клочки бумаги.
  Беккер закрыл за собой дверь. 'Кто ты?'
  — Ничего, — сказал мужчина, который выглядел испуганным и возился, продолжая запихивать бумаги в сумку. — Если тебе нужен туалет, он в коридоре. Пожалуйста, оставьте меня. Это ничего, как я сказал. Я просто разбираюсь.
  Беккер подошел к мужчине, который теперь стоял спиной к стене, словно защищаясь от физической атаки. Беккер наклонился и взял один из листов бумаги. Это был небольшой листочек с трафаретным почерком на одной стороне.
   
  Наше время пришло
  Нацистской угрозе скоро придет конец
  Час нашего освобождения приближается
  Не сотрудничайте с оккупантом
  Готовьтесь к свободе
  Восстань против своих угнетателей!
   
  — Что это такое?
  — Если вы меня сдадите, меня казнят — жену и детей… — Мужчина спрятал голову в ладони. «Я не знаю, зачем я это сделал, я не собирался ничего с ними делать, на самом деле я привел их сюда, чтобы уничтожить… Я нашел их на улице, видите, и решил их уничтожить…» Слова вылилось, бессвязно и бессвязно.
  Беккер опустился на колени рядом с мужчиной и помог ему собрать остальные листы бумаги и положить их в сумку. «Вы не представляете, как вам повезло, что только что вошел я», — сказал он мужчине, успокаивающе кладя руку ему на плечо. — Нам нужно избавиться от них, не так ли? Как тебя зовут?'
  — Алоис.
  — Что ж, Алоис, нам с тобой нужно как-нибудь как следует поболтать, но не сейчас и уж точно не здесь.
   
  ***
   
  Лэнгу и Беккеру потребовалась неделя, чтобы проверить Алоиса. Установлено, что он проживал с женой и маленькими детьми в Оттакринге, 16- й округ. Он никогда не занимался политикой, хотя всегда считал себя левым. Но, в основном, он просто хотел спокойной жизни. Он был благодарен своей работе за то, что его не призвали на военную службу, и он был бы счастлив довести войну до конца, но он начал слышать разные вещи: слишком много пожилых людей умирают удобным образом вскоре после того, как их забрали в армию. дома; слишком много молодых солдат умирает; исчезает слишком много евреев.
  Однажды он разбирался на чердаке своего дома, когда наткнулся на старый набор трафаретов своих детей. Он придумал идею листовки. Его план состоял в том, чтобы положить по одному во все шкафчики на работе. «В том числе и моя собственная», — заверил он Виктора, когда русский допрашивал его. «Так они бы меня не заподозрили».
  Виктор был в раздумьях насчет Алоиса. С одной стороны, любой, кто думал, что он вне подозрений, потому что положил листовку в собственный шкафчик, был дураком. Тем не менее, было ясно, что он настоящий и опытный инженер, часто работающий, пожалуй, в самой важной части завода — в мастерских, где монтируются двигатели.
  «Я всегда думал, что если вы сможете вывести из строя этот цех, — сказал Беккер Лэнгу и Виктору, — то вы остановите всю фабрику. Там есть сложная система подъемников, чтобы поднимать двигатели в самолеты. Прекратите это, и вы остановите фабрику, возможно, на несколько дней.
  Когда Алоису представили план, он сделал его еще более привлекательным: была одна машина, от которой зависели все подъемники. Он был уверен, что сможет получить к нему доступ. Машина находилась внутри стены, и к ней можно было добраться через узкую шахту доступа, а это означало, что инженера нельзя было увидеть, пока он работал над ней.
  «Я могу либо залить ваше масло в машину, когда дежурю в этом районе, либо рискнуть залезть в нее, когда мне нужно быть в другом месте», — сказал им Алоис.
  Последнее, решил Виктор. Без вопросов.
  В ночь на понедельник, 6 ноября , Алоис был дежурным инженером на распределительном заводе. Сразу после 11.00 он ушел на перерыв, быстро двигаясь по комплексу, держась в тени, пока не добрался до моторомонтажной мастерской. Оказавшись там, риски стали очень реальными: согласно расписанию на доске объявлений в их офисе дежурный инженер должен был взять перерыв примерно в то же время, но никогда нельзя было быть уверенным. Алоис проскользнул через боковой вход и избегал всех, пока не достиг шахты, ведущей к подъемному механизму. Он отпер ключом дверь в шахту, закрыл ее за собой и взобрался по засаленной металлической лестнице. Если его увидят там, ему не будет оправдания. Но ему повезло: ему потребовалось всего пять минут, чтобы получить доступ к машине и залить загрязненное масло. Когда он вышел из шахты, его никто не видел, и он быстро вернулся на распределительный завод.
  Алоис ушел с завода в 6.00 следующего утра, когда закончилась его смена. Три часа спустя подъемники эффектно заклинили. Два двигателя бомбардировщика He177 рухнули на землю, один из них врезался в самолет, а другой приземлился на генератор, вызвав пожар, который уничтожил два других двигателя, ожидавших подъема на самолет. Другие подъемники остановились с двигателями в воздухе. Машина, в которую Алоис залил масло, расплавилась и загорелась. Ущерб и его последствия были гораздо более серьезными, чем группа Аида могла себе представить. Даже Виктор, для которого любое выражение удовлетворения было неестественным, был в восторге.
  Весь завод выбыл из строя на три дня, а цеху сборки двигателей понадобилось еще полторы недели, чтобы вернуться к нормальной работе. Инцидент был настолько серьезным, что весть о нем достигла Берлина. Хубер вернулся из визита на венгерскую границу и все еще был в пальто, когда во вторник днем Штробеля вызвали в его офис.
  Стробель понял, что, как только Хубер убедится, что диверсия была совершена той же группой, которая осуществила нападения в августе и сентябре, он отправится на восточный фронт той же ночью. Но не в первый раз Стробелю повезло. Машина была настолько сильно повреждена, что прошло еще три дня, прежде чем появились улики. А в пятницу Стробелю повезло еще больше.
   
  ***
   
  В то же самое время в ту пятницу днем, когда ученые Крипо пришли к выводу, что то же загрязненное масло, которое использовалось в предыдущих атаках, использовалось на заводе Хейнкеля, Ганс вернулся из школы домой на велосипеде и переоделся в форму гитлерюгенда.
  Он выхватил из жестяной банки печенье с изображением здорового на вид Гитлера, самоотверженно участвующего в сборе урожая, и вскочил обратно на велосипед. Он направился в район Випплингер-штрассе в Внутреннем городе. Его план состоял в том, чтобы раздать десятки своих нацистских партийных листовок ( «теплая одежда для войск» ) и в то же время поискать, где оставить несколько экземпляров последней листовки Аида ( «Будапешт сегодня: Вена завтра!» ).
  Когда он ехал по Випплингер-штрассе, ему показалось, что он заметил идеальное место, чтобы оставить листовки Аида; офисный блок, по-видимому, закрытый на выходные, но с приоткрытой боковой дверью. Он поторопится, оставит несколько листовок на лестничных клетках, и, если повезет, их найдут, когда люди вернутся на работу в понедельник. Однако случилась катастрофа, когда он повернул свой велосипед через улицу. Его переднее колесо зацепилось за булыжник, и, когда он попытался освободить его, армейский грузовик задел его заднее колесо, отбросив его в канаву. Когда он остановился и поднял себя, он был в синяках, но в остальном не пострадал: его больше беспокоило состояние его велосипеда. Через несколько секунд он понял, что это была наименьшая из его проблем. На мощеной улице было разбросано содержимое его ранца, как нацистские листовки, так и аидовские. Он пытался их собрать, ему помогала пара прохожих.
  'Что это?' Нарядно одетый пожилой мужчина со свастикой и очками на кончике носа бережно держал между кончиками пальцев листовку Красной Армии, как если бы она была заражена. Ганс схватил его и поднял с земли еще два или три.
  «Они не имеют ко мне никакого отношения! Это мои листовки, смотрите сюда! Он протягивал нацистские листовки – теплые вещи для солдат . В этот момент появился полицейский и взял на себя ответственность. Что, черт возьми , он хотел знать, происходит? Мужчина объяснил, как мальчика сбили с ног, как он нашел листовки на дороге. «Это официальные — но посмотрите на это!» Он сунул листовку Аида полицейскому в руку.
  «Зачем мне таскать этот мусор?» Ганс возмутился.
  «Почему, — спросил мужчина полицейского, — вы не обыскиваете его сумку?»
   
  ***
   
  Через час перепуганный Ганс сидел напротив Криминалрата Андреаса Шварца в штаб-квартире Крипо. Шварц ничего не сказал, внимательно прочитав листовку, на его лице не было и тени эмоций. На его столе лежала подборка предыдущих листовок Аида. Детектив держал несколько из них в правой руке. «Похоже, они из той же машины, что и эта, вы согласны?»
  В левой руке у него была листовка Красной Армии, одна из тех, что милиционер нашел в отделении своего ранца. Ганс плакал и сказал, что понятия не имеет. Он также понятия не имел, как эти ужасные листовки попали в его сумку.
  Детектив до сих пор говорил тихо и даже, казалось, понимал. Он продолжил в том же тоне. — Послушай, Ганс, я хорошо представляю себе ситуацию. Какой-то пожилой человек или люди заставляли вас распространять эти листовки, может быть, они давали вам деньги, я не знаю. Ты кажешься хорошим мальчиком, я уверен, что тебя заставили. Сомневаюсь, что вы верите в этот бред. Если вы скажете мне, кто они, я обещаю, что лично позабочусь о том, чтобы с вами обращались как можно снисходительнее.
  — Я ничего не знаю об этих листовках, — сказал Ганс. — Я доставлял остальные, сэр. Я член Гитлерюгенда. С какой стати я должен иметь какое-то отношение к такой чепухе?
  — Потому что, Ганс, листовки были спрятаны в отделении внутри твоей сумки. Теперь Шварц повысил голос настолько, что звучал сердитым и нетерпеливым. — Я не дурак, ты должен это знать. Я один из самых опытных детективов в Вене. Я предлагаю вам сотрудничать со мной. Если нет, то, возможно, нам придется привлечь гестапо. Тебе повезло, что тебя не передали им сразу.
  В течение следующего часа Шварц начал делать некоторые успехи. Ганс начал доверять ему и верить ему, когда он сказал, что ему повезло оказаться в руках крипо, а не гестапо.
  — Один человек дал мне листовки, но я их не смотрел, — наконец сказал Ганс. Шварц ни на мгновение не поверил ему, но это было начало. Он был уверен, что в ближайшие несколько часов будет прогресс. Если нет, то ночь в камерах сгодится. Даже для взрослого человека ночь в полицейской камере была отрезвляющим опытом и обычно имела желаемый эффект. Немногие люди не были более приветливы на следующее утро. Но для 14-летнего мальчика, который уже был явно напуган, эффект, вероятно, был бы драматичным.
  И так продолжалось. Мужчина сказал ему не смотреть на листовки. Мужчина сказал, что он член нацистской партии. Их было всего несколько человек. Он не раздавал их и собирался выбросить в реку. Ни о каких других листовках он ничего не знал. Он был хорошим нацистом. Он считал дни до того, как сможет служить фюреру.
  Шварц был доволен. История Ганса была непоследовательной, и появление у него имен было лишь вопросом времени. В 7.00 того же вечера он дал ему перерыв, чтобы что-нибудь поесть, потом расспрашивал его еще час или два, прежде чем лечь спать. Если он не придумывал имена на следующее утро, они приводили его мать. В любом случае, его опыт подсказывал ему, что он будет знать имена к следующему обеду, и Крипо запишет на свой счет дальнейший успех над гестапо. .
  Но одна вещь, которую Шварц усвоил о гестапо, заключалась в том, что их действиям нельзя удивляться. Их пристрастие к жестокости могло сравниться только с их глупостью, и в тот вечер он увидел, что и те, и другие в равной степени развернуты.
  Он сидел за своим столом, пока Ганс ел в камере, когда дверь в его кабинет распахнулась. Перед ним предстала коренастая фигура Карла Штробеля, с красным лицом, остроконечной бородкой, дрожащей и вздымающейся от дыхания грудью. — Где он, Шварц?
  «Где кто?»
  — Мальчик с листовками, дурак! И почему меня не проинформировали?
  — Потому что, как вы прекрасно знаете, было решено, что расследованием листовок займется моя группа после того, как ваша ни к чему не привела.
  — Не будь со мной таким чертовски наглым, Шварц! Бьюсь об заклад, вы сочувствуете тому, что на них написано, а? Вас должны обследовать. Вы даже не член партии, не так ли? Стробель стоял так близко, что детектив почувствовал запах алкоголя в дыхании гестаповца.
  — Садитесь, и я объясню вам, что произошло, из профессиональной вежливости. Я делаю некоторые успехи: мальчик пугается и начинает давать мне информацию. Я уверен, что к завтрашнему утру он предоставит нам нужные нам имена.
  — И что ты тогда будешь делать?
  — Назовите вам имена.
  — Я хочу мальчика прямо сейчас.
  — Я же сказал вам, я все еще допрашиваю его. С детьми нужно обращаться осторожно».
  'Сколько ему лет?'
  'Четырнадцать.'
  'Четырнадцать! Он совсем не ребенок! Я требую увидеть его сейчас. Хубер сказал, что я могу. Позвони ему, если не веришь мне.
  Спор продолжался 15 минут, прежде чем они пришли к компромиссу: Шварц разрешил сотруднику гестапо увидеть мальчика в своей камере на несколько минут, после чего Штробель ушел. Если Шварц не получит от него никакой информации к следующему обеду, Ганса сдадут в гестапо.
  В тот момент, когда они вошли в камеру, Шварц понял, что никогда не должен был доверять Стробелю. — Я криминалдиректор Карл Штробель из венского гестапо! — крикнул Стробел, стоя над мальчиком, который ковырялся в еде. Ганс замер от страха. — Вы не проявляете никакого уважения к гестапо, подонки? С этими словами он смахнул тарелку и чашку со стола и сильно толкнул стол в тело мальчика.
  — Иди сюда, Штрассер, — крикнул Стробель. Его помощник присоединился к ним в камере. — Подними его.
  — Криминальддиректор, — твердо сказал Шварц. — Я настаиваю, чтобы вы оставили его в покое. Наше соглашение было очень ясным; он останется под моей ответственностью до завтра. Пожалуйста, не надо!'
  Пока Штрассер держал Ганса в вертикальном положении, Штробель сильно ударил мальчика сначала по лицу, а затем в пах. Ганс взвизгнул от боли и согнулся настолько, насколько смог. Шварц попытался встать между ними, но Штробель вытащил пистолет.
  — Я беру его сейчас, Шварц. Позвоните Хуберу, если у вас возникнут проблемы.
   
  ***
   
  «Посмотрите на меня», — сказал Штробель Штрассеру, когда они везли Ганса на Морзинплац тем вечером. — Я получу эти имена через час. Никто из Крипо не ведет себя как детский сад. Час с профессионалом, вот увидишь.
  Над мальчиком работали четыре часа, почти до часу ночи. Сначала Стробель просто допрашивал его, полагая, что самого факта его нахождения в подвале штаб-квартиры гестапо будет достаточно, чтобы обеспечить его сотрудничество. Но эффект был обратным и, пожалуй, более предсказуемым. Ганс был слишком напуган, чтобы произнести хоть слово. Стробель изо всех сил старался скрыть свое смущение от Штрассера и вел себя так, как будто все идет так, как он и ожидал.
  — Посади его на тот стол, Штрассер. Давай, быстро – что тебя держит?
  Два часа спустя, и мальчик все еще ничего не показал. Штрассер был убежден, что Ганс впал в состояние шока, и сказал об этом Стробелю, когда они вышли в коридор за сигаретой.
  — Так что ты говоришь, Штрассер? Ты мягкий, как Крипо.
  — Я просто говорю, что он в шоковом состоянии и, возможно, не может говорить. Если мы дадим ему отдохнуть и утром снова начнем, я думаю, он станет более открытым».
  — Думаешь, он страдает от шока? Я покажу тебе шок!
  Когда они вернулись в камеру, Ганса голого привязали к стулу, а к его гениталиям прикрепили электроды. Мальчик сильно дрожал еще до того, как включили электричество. После первого всплеска он закричал так громко, что каменные стены, казалось, задрожали. После второго он рыдал и пускал слюни, потом начал что-то бормотать про мужчину.
  'Какой мужчина? Вы понимаете, что он говорит, Штрассер?
  Штрассер склонился перед Гансом, прижав ухо ко рту. 'Какой мужчина? Скажи мне его имя, и мы тебя отключим.
  Между громкими рыданиями мальчик что-то сказал.
  — Что, черт возьми, он говорит?
  — Если вы немного помолчите, сэр, тогда, может быть, я смогу услышать, что он говорит… Подождите, сэр, он что-то говорит… Продолжайте, Ганс… Что это? Русский-с, так он и говорит — русский.
  «Какой русский? Мне нужны имена! Ганс что-то пробормотал, но Стробель снова включил электричество. Тело Ганса выгнулось вверх, и Штрассер почувствовал запах горящей плоти. Когда Стробел, наконец, выключил питание, мальчик рухнул обратно без сознания, из ноздрей и изо рта у него хлынули густые струйки слизи с пятнами крови.
  Пришлось оставить его в камере на ночь. Штрассер заметил, что, когда они вошли в кабинет, у Стробеля тряслись руки, когда он наливал каждому из них по большой порции шнапса. — Вы понимаете, что я имею в виду, Штрассер? Мы почти там; вы только что видели профессионала в действии. Мы знаем, что это русский. Помяни мои слова, утром он мне все расскажет. Это покажет Шварцу.
   
  ***
   
  На следующее утро Штробеля вызвали в кабинет начальника венского гестапо, как только он прибыл на Морцинплац.
  — Что, черт возьми, происходит, Стробел?
  — Я арестовал подозреваемого с листовками сопротивления, и сейчас он во всем признается, сэр.
  — Значит, у вас есть имена?
  — Еще нет, но я очень близко.
  Хьюбер выглядел напряженным, когда вставал из-за стола. Он подошел к окну, снова сел и пошел налить себе выпить, прежде чем зажечь сигарету. — Мне это не нужно, Стробел. Я думал, что все ясно поняли, что это дело должно быть расследовано Крипо. Я так понимаю, вы использовали мое имя, чтобы удалить его из штаб-квартиры? Мальчику 14 лет. Он член Гитлерюгенда, и вы пытали его.
  — Но листовки были при нем, сэр?
  'И наши тоже! Может быть, есть объяснение. Все, что я знаю, это то, что если бы он хотел что-то сказать нам, например, имена, он бы уже сказал нам. Смотри, Штробель… — Хубер оглядел свой пустой кабинет, как будто там были другие люди, которых он не хотел подслушивать. «Русские сейчас в Венгрии. Судя по тому, как идут дела, они будут здесь раньше, чем мы думаем. Я не могу позволить, чтобы такие дела отнимали мое время. Приведите его сюда.
  — Кто, сэр?
  — Мальчик, ты дурак. Может быть, если ты ничего не можешь от него добиться, то я смогу.
  Штробель и Штрассер спустились в подвал, где держали Ганса. Они встретили доктора в коридоре. — Он еще жив, Рудольф?
  — Да, сэр, но не забывайте, что он молод: он не будет таким физически выносливым, как взрослый. Вчера он очень сильно пострадал. И я боюсь, что если вы нажмете на него слишком сильно, он не выживет… Я не хочу, чтобы мой персонал или я снова получили вину за чью-то смерть до того, как вы получили от них информацию.
  Штрассер стащил Ганса со скамейки в камере, и они вдвоем потащили его наверх. Мальчик был едва укрыт одеялом, которое то и дело сползало.
  — Оставь это, — сказал Стробел. «Не беспокойтесь. Унижение часто более эффективно, чем боль».
  Итак, голого Ганса затащили на верхний этаж в кабинет Хубера. Яркое осеннее солнце лилось из больших окон, выходивших на фасад и фасад здания. Хубер выглядел неуверенно, что делать с голым и перепуганным мальчиком перед ним.
  Дальнейшее развивалось очень медленно. Штрассер отпустил руку мальчика и грубо подтолкнул его к Хуберу. Хубер поднялся со стула.
  В этот момент Ганс вскрикнул и метнулся к столу Хубера. Прежде чем кто-либо из них успел среагировать, он схватил со стола большой нож для разрезания бумаги и вонзил его себе в шею. Кровь брызнула повсюду. Штрассер зажал рану рукой, и Штробель крикнул, чтобы кто-нибудь привел доктора Рудольфа.
  К тому времени, как прибыл врач из гестапо, Ганс потерял сознание, из него все еще пульсировала кровь. Доктор Рудольф и медсестра работали с ним несколько минут, но в конце концов сдались. Пожилой врач покачал головой. Хубер, Штробель и Штрассер переглянулись, ничего не говоря и не зная, кого винить.
  — Мальчик, — наконец сказал Хубер. — Вы держали мальчика под стражей 12 часов и ничего не получили. Ничего. Убирайся из моего кабинета.
   
  ***
   
  Манфред Беккер узнал об исчезновении Ганса раньше, чем о его смерти. В пятницу вечером в дверь постучала мать мальчика. Она знала, что Ганс часто подрабатывал для него, как и для многих других на улице. Вы видели его, герр Беккер? Он пришел домой после школы и уехал в форме, я понятия не имею, где он.
  На следующее утро — в субботу — жена Беккера велела ему выглянуть на улицу; вокруг дома Ганса было много активности. Беккер увидел, что это гестаповцы входили и выходили из дома, забирая сумки и, наконец, мать Ганса, младших брата и сестру. Он связался с Лэнгом, и они сообщили Виктору. Позже в тот же день они собрались в подвале дома матери Беккера.
  — Он не знает ни моего настоящего имени, ни твоего, Иоахим, — сказал Виктор. — Если гестапо схватило его, это всего лишь вопрос времени, когда он заговорит. Но мы просто спекулируем, не так ли? Все, что мы знаем, это то, что он пропал, а гестаповцы в его доме.
  — Но я уверен, что у него были с собой листовки, — сказал Беккер. — Те, что Красная Армия подошла к Будапешту. Он сказал что-то насчет того, чтобы оставить немного вокруг Внутреннего Штадта.
  — В вашем доме есть что-нибудь компрометирующее?
  — Конечно нет, Виктор, — сказал Беккер.
  'Очень хорошо. Я предлагаю немедленно разобрать эту машину и сжечь в подвале всю бумагу и все остальное, что может навлечь на вас неприятности.
  О смерти Ганса узнали в понедельник: по официальной версии, он был врагом государства, который покончил с собой, признавшись в преступлениях против рейха. Его мать и братьев и сестер забрали. Но как только они услышали известие о смерти Ганса, они также поняли, что мальчик умер, ничего о них не рассказав: если бы он это сделал, гестапо объявилось бы задолго до того, как это произошло. Тем не менее, Виктор решил приостановить деятельность Аида. Пока никаких листовок и саботажа. Теперь приоритетом будет найти Рольфа и Лейтнера.
  
  
  Глава 20
   
  Вена, декабрь 1944 г.
   
  Ко второй неделе декабря по всему городу, в основном во Внутреннем городе, вяло возникло несколько рождественских базаров, но это были жалкие ярмарки по сравнению с тем, что венцы могли вспомнить. Большинство украшений и подарков в продаже оказались бывшими в употреблении; еда была скудной и даже дороже, чем в магазинах; и пряное вино было более пряным, чем вино. Несколько рождественских елок в продаже были не более чем ветками, и люди смотрели на них, как будто пытаясь оценить, как долго они продержатся в огне.
  Американские военно-воздушные силы сделали все возможное, чтобы добавить рождественского духа. Они помогли осветить город, взорвав нефтехранилище в Винтерхафене, и огонь бушевал несколько дней, отбрасывая на город сезонное свечение. Пострадал и нефтеперерабатывающий завод Moosbierbaum. Как следствие, в Вене практически не было топлива. Практически весь невоенный транспорт остановился.
  Но для Рольфа все это символизировало, как плохо обстоят дела у рейха: если Вена не может устроить хотя бы наполовину приличное Рождество, значит, дела обстоят плохо. Жизнь для него и Катарины стала несколько рутинной, даже обычной после их встречи с Лейтнером в июне. Сообщение, которое в конце концов пришло из Лондона, было достаточно ясным.
  Молодцы, что нашли Лейтнера. Скажите ему, что мы согласны на его условия: мы намерены сделать Австрию свободным и независимым государством после войны, и мы хотели бы, чтобы он возглавил временное правительство перед выборами. А пока держите его там, где он есть. Похоже, там он в такой же безопасности, как и везде. Мы скажем вам, когда его переместить. Убедитесь, что вы двое не вызовете никаких подозрений, и, пожалуйста, сообщите нам, если увидите какие-либо признаки русского.
  Это вполне устраивало Рольфа. Он продолжал работать в банке, а Катарина в больнице. Раз в неделю они навещали Лейтнера в подвале многоквартирного дома в Леопольдштадте. Визит обычно происходил либо в субботу, либо в воскресенье, в зависимости от смены Катарины в больнице. Они всегда выбирали разные маршруты, путешествуя вместе, пока не пересекали канал, а затем разделялись, чтобы один мог наблюдать за другим. Они по очереди, чтобы один из них вошел в многоквартирный дом, а другой дежурил снаружи. Затем они следовали той же процедуре, когда возвращались в Унгаргассе, один следовал за другим, переключаясь между тем, кто шел впереди, и присоединяясь, когда они пересекали канал.
  Основная цель визитов заключалась в том, чтобы убедиться, что Лейтнер в безопасности, а у фрау Эггер и ее сына Отто нет проблем и достаточно денег.
  По всем внешним признакам Герд и Анна Шустер были обычной супружеской парой. Если бы кого-то из них спросили, соседи назвали бы их вежливыми и скромными, но тогда они, без сомнения, сказали бы то же самое о большинстве людей в их квартале. Даже в уединении своей квартиры они во многом вели себя как супружеская пара. Они весело болтали об отпуске, в котором они были, и о других невинных вещах. Любой разговор, который уходил на более личные темы, быстро прекращался. Катарина была достаточно проницательна, чтобы понять, что чувства Рольфа к Фриде не были слишком скрытыми, и она изо всех сил пыталась понять, как лучше всего справиться с этим. Должна ли она осторожно затронуть эту тему, чтобы он мог избавиться от нее, или лучше проигнорировать? Раз или два она начала говорить о Фриде, но вскоре остановилась, увидев боль в его глазах.
  Безопаснее было обсуждать рабочие дни друг друга, смеяться над сплетнями и делиться слухами о войне. Они избегали слушать зарубежные передачи по своему радио — это был бы ненужный риск, — но им нравилось сидеть вместе по вечерам и слушать концерты. Когда дело доходило до отхода ко сну, возникала неловкая пауза, длившаяся всего секунду или две, но которую оба все больше осознавали. Затем Катарина быстро целовала Рольфа в щеку и ложилась спать, а он раскладывал диван, на котором спал.
  Но все изменилось в декабре.
  Это было во вторник, 12 декабря , и Катарина была на поздней смене в больнице, которую она не должна была закончить до полуночи. В такие дни Рольф, как правило, не торопился возвращаться в квартиру после работы, предпочитая пройтись по Внутреннему городу и, возможно, найти бар, где было электричество и, возможно, что-нибудь поесть. В тот вечер он бродил по переулкам вокруг Шеллинг-гассе, когда нашел бар у подножия крутой лестницы. Там было почти пусто и холодно, поэтому он решил уйти после рюмки; но, прежде чем сделать это, он пошел в туалет, который был в задней части, через маленькую кухню. И именно на кухне он увидел ее.
   
  ***
   
  Франци Ландауэр и Фрида Браунер наслаждались такой близкой дружбой, как понял Рольф, только для женщин; близкие и доверчивые, они были доверенными лицами, между ними не было никаких секретов или амбиций. Они дружили с университета, поэтому, когда Рольф впервые встретил Фриду, Франци был частью ее жизни. Некоторое время они с Фридой жили в одной квартире, и даже когда Фрида переехала в свою собственную квартиру в Бригиттенау, Франци всегда был рядом. Как и в случае со многими близкими друзьями, у этих двух женщин было мало общего. Фрида была высокой, с короткими волосами, и ее можно было бы назвать скорее красивой, чем красивой. Она была дантистом из деревни на западе Австрии, практикующей коммунисткой и решительно непрактикующей католичкой. Франци, напротив, была ниже ростом, чем ее подруга, но с длинными темными волосами и красотой, благодаря которой она никогда не оставалась незамеченной. Она работала в семейном модном бизнесе; она не интересовалась политикой и была еврейкой.
  Но, несмотря на их различия или, возможно, из-за них, они были самыми близкими друзьями. Последнее, что Рольф слышал о ней, было то, что она сбежала в Париж, но женщина на маленькой кухне, несомненно, была Франци. Ее когда-то длинные волосы стали намного короче, и на ней были тяжелые очки. Она смотрела на него с недоверием и страхом.
  «Франци! Что ты здесь делаешь?'
  Она протиснулась мимо него и закрыла дверь, ведущую в бар, затем проверила, закрыта ли и другая дверь. — Пожалуйста, оставьте Рольфа. Никогда, никогда не называй меня Франци. Пожалуйста, я умоляю тебя. Меня зовут Анна Вагнер. Ее голос дрожал, и она схватилась за край столешницы.
  — Но я думал, вы в Париже?
  — Я никогда не ходил… Послушай, Рольф, мы не можем сейчас разговаривать. Хозяин скоро уйдет, и я буду здесь один последний час. Давай тогда поговорим. Сейчас почти никто не приходит.
  Через час Рольф стоял у стойки, а за ней Франци. Последний посетитель ушел за несколько минут до этого, и место теперь было пустым. Они оба говорили тихо, наклоняясь близко друг к другу: любой, кто забредёт внутрь, решит, что он очередной посетитель, пытающий счастья с официанткой.
  «Я так и не добрался до Парижа. Я оставил это слишком поздно, Рольф.
  — Тебе нужно звать меня Герд.
  — Герд? Ты не похож на Герда — и на Рольфа ты тоже не слишком похож, — сказала она. «У всех нас разные личности в этом сумасшедшем месте, это безумие! Мои родители и мои младшие братья уехали в Париж сразу после аншлюса. Я собирался поехать позже в апреле. Идея заключалась в том, чтобы закрыть бизнес и организовать присмотр за домом моих родителей, но человек, который собирался купить бизнес — по значительно сниженной цене — отказался от сделки. Конечно, оглядываясь назад, я должен был просто уйти и забыть о деньгах, но я думал, что я умный и смогу что-то уладить. Но это превратилось в кошмар. Этот человек пошел к властям и сказал, что у него была сделка, и я его обманул — и вы можете догадаться, кому они решили поверить. Из-за этой неприятности мне отказали в выездной визе. Вот, Рол… Герд… выпей еще, нехорошо, если у тебя пустой стакан.
  Она налила ему высокий стакан пива и поставила рядом с ним шнапс.
  «Даже тогда я, вероятно, мог бы выбраться; это был всего лишь я в конце концов. Но я вернулся в родительский дом в Альзергрунде и пытался уладить это дело. Знаете, это был хороший дом, очень умный район. Но когда его попытались конфисковать, я оказал сопротивление, и меня арестовали. К тому времени, когда меня освободили, у нас все отобрали. Они даже забрали наших кошек, понимаете? Евреям запрещено иметь домашних животных. Выпейте немного пива; лучше, если это не полный стакан».
  — Значит, вас отпустили?
  — Да, но я должен был вернуться через неделю — и на этот раз в гестапо на Морзинплац. Как только я понял, что мы потеряли все, я скрылся. Я решил не рисковать, пытаясь бежать: что бы я сделал, перелез через горы? Я думал, что у меня будет больше шансов в городе. Я сменил личность и теперь живу здесь, в подвале; хозяин отпускает меня в обмен на то, что я работаю даром. В противном случае он не мог позволить себе держать это место открытым.
  — Так вы все это время были в Вене?
  Она кивнула, взяла тряпку и протерла несколько стаканов.
  — Когда вы в последний раз видели Фриду?
  Она перестала полировать стекло и откинулась назад, долго и пристально глядя на Рольфа.
  'Фрида?'
  — Да, ты должен знать, где она, скажи мне…
  Она поставила стакан на стойку бара и положила одну руку на его.
  — Боже мой, Рольф… Ты хочешь сказать, что не знаешь?
   
  ***
   
  Франци понятия не имел, что делать с Рольфом. Он медленно покачнулся, глядя на нее так, словно не мог поверить в то, что она сказала. 'Где вы живете? Ты должен скорее вернуться домой, скоро будет слишком поздно, — сказала она.
  Он проигнорировал ее, его единственным движением были слезы, навернувшиеся на глаза. Теперь Франци серьезно опасался, что кто-нибудь войдет и спросит, что происходит. Она вышла из-за стойки и провела Рольфа на кухню, где усадила его и приготовила крепкий кофе, пока закрывала стойку. Когда она вернулась, кофе был нетронут, а Рольф смотрел в пространство, лицо его ничего не выражало, но по щекам текли слезы. Даже если он решил уйти, он был не в том состоянии, чтобы куда-то идти. Она не могла рисковать, что его остановят.
  Всю ночь он провел с ней в подвале, в ледяной комнате с грязным матрасом, несколькими одеялами, парой свечей и чем-то еще, кроме чемодана и нескольких крыс. Франци спала беспокойно: каждый раз, когда она просыпалась, Рольф сидел в одном и том же положении, иногда его глаза были полузакрыты, и пару раз мерцающий свет свечи уловил на его лице зачатки того, что могло быть слабой улыбкой. Около 6.00 утра она проснулась и увидела, что свеча погасла, но Рольф спит на матрасе рядом с ней. Она накрыла его своим одеялом и поднялась наверх. Хозяин приходил около 11.00, как раз к обеду – единственное время, когда бар был занят в эти дни. Она отослала бы Рольфа до того, как он приехал.
  Франци убрал бар и кухню и приготовил все к открытию тем же утром. Она вернулась в подвал в 10.15, но даже во мраке поняла, что Рольфа там нет. Когда она зажгла свечу, его не было видно, ни записки, ничего.
  Франци позволила себе роскошь всего на одну минуту подумать. В том состоянии, в котором Рольф был прошлой ночью, он был опасен: он мог сказать что угодно кому угодно, а это означало, что она больше не была в безопасности. Она никогда не считала свое положение в баре идеальным, но это означало, что она прожила намного дольше, чем ожидала. Она должна была уйти немедленно.
  Что касается Рольфа, он исчез.
  
  
  Глава 21
   
  Вена и Лондон, декабрь 1944 г.
   
  В ту ночь Катарина пыталась сохранять спокойствие и придумать правдоподобную причину, по которой Рольфа не было дома, когда она вернулась в их квартиру. Насколько она могла судить, он не вернулся после работы; все было точно так же, как когда она ушла на смену 11 часов назад. Диван не был заправлен, тазы в ванной и на кухне высохли до костей, а обуви в прихожей не было. Буханка черного хлеба на столе осталась нетронутой, как и сыр рядом с ней. Это были первые вещи, к которым Рольф направился бы, вернувшись в квартиру.
  Самым очевидным объяснением было то, что его арестовали, но почему они не ждали ее? Если его арестовали, решила она, то почему-то не нашли его бумаги, а он отказывается что-либо раскрывать. Это тоже казалось маловероятным: не было никаких причин, по которым у него не было бы с собой никаких бумаг. Но что бы ни случилось, она знала, что ей следует делать. Она должна уйти: их инструкции были очень четкими – если одного из них поймают, они продержатся как можно дольше, дав другому возможность исчезнуть.
  Она упаковала небольшую сумку с предметами первой необходимости, но решила подождать до утра и сначала позвонить в банк. Возможно, у герра Плашке есть хорошее объяснение.
  Прежде чем она успела задать Плашке вопрос, у него был вопрос к ней. Где Герд? Мы не видели его этим утром. Она сделала паузу на несколько секунд, достаточно долго, чтобы придумать то, что, как она надеялась, звучало как правдоподобный ответ. — Вот почему я звоню вам, герр Плашке. Боюсь, он ужасно нездоров. Вчера вечером он был в порядке, когда ложился спать, а сегодня утром, ну, вы не поверите, он проснулся с ужасной лихорадкой и совсем потерял голос, иначе он позвонил бы сам себе.
  Плашке долго колебался, чтобы дать понять, что он испытывает некоторые неудобства, а затем попросил передать Герду наилучшие пожелания скорейшего выздоровления, сделав акцент на слове «скорейшего».
  В тот вечер у Катарины была еще одна поздняя смена. Прежде чем выйти из квартиры днем, она тщательно разложила несколько прядей темно-коричневой хлопчатобумажной нити по ширине ковра в прихожей, как показал ей Бэзил Ремингтон-Барбер. Когда она вернулась ранним утром следующего вечера, все нити были на месте: в квартире никого не было. В ту ночь она немного поспала, но проснулась рано и лежала в постели, думая. Ей ненадолго пришло в голову, что исчезновение Рольфа могло быть как-то связано с Фридой, но она не могла сообразить, что могло произойти, и поняла, что ей нужно что-то делать. Она могла либо покинуть Вену и каким-то образом попытаться вернуться в Швейцарию, либо остаться там, где была. В любом случае ей нужно сообщить об этом в Лондон.
   
  ***
   
  — Я вызову для вас герра Плашке, фрау Шустер, — сказала женщина за прилавком банка Леу, оглядывая Катарину с ног до головы в манере «так вот как вы выглядите». 'Садитесь, пожалуйста.'
  Через пять минут она была в кабинете Плашке. Менеджер держал лист бумаги, который она ему передала. — И вы говорите, что это срочно?
  — Да, герр Плашке, вы видите, что это почерк моего мужа. Он вспомнил, что прошлой ночью ему нужно было отправить это срочное сообщение герру Хедингеру в головной офис в Цюрихе. Он планировал сделать это вчера утром, но из-за лихорадки совершенно забыл. Он попросил, чтобы я передал его вам лично.
  Плашке держал перед собой лист бумаги и нахмурил брови. «Это не имеет смысла».
  — Очевидно, герру Хедингеру. Мой муж говорит, что если сообщение будет отправлено как можно скорее, герр Хедингер, несомненно, оценит его».
  Во второй раз Плашке прочитал сообщение вслух.
  Второй трансфер прошлой недели нуждается в пересмотре. Пожалуйста, обеспечьте надлежащий аудит и перерасчет. Со временем посоветую еще.
  Плашке покачал головой. — Как я уже сказал, для меня это не имеет смысла, но если вы настаиваете… Что ж, сегодня утром я отправлю его по телеграфу. Когда вы ожидаете, что ваш муж вернется на работу?
  «Надеюсь, к концу недели», — ответила она, позволив особенно дружелюбной улыбке скользнуть по губам, прежде чем поспешить в больницу. Этот лист бумаги был одним из нескольких, которые Рольф приготовил по прибытии в Вену для отправки в Лондон на случай такой чрезвычайной ситуации. Суть этого заключалась в том, что сам Рольф пропал без вести, и нет никаких новостей о том, где он находится.
   
  ***
   
  — Я так и знал, — сказал Кристофер Портер. Он расхаживал по своему кабинету, красный и разъяренный. Эдгар стоял спиной к окну.
  — Знал что, сэр?
  — Этому Рольфу нельзя доверять. Смотрите, это сообщение пришло на выходных: Хедингер передал его Бэзилу, и он переслал его ночью. Прочтите чертову вещь.
  Эдгар внимательно посмотрел на него. — Там сказано, что Рольф пропал, и Катарина понятия не имеет, где он, но она в безопасности.
  'Точно.'
  — Но почему это заставляет вас думать, что Рольфу нельзя доверять?
  — Подумай об этом, Эдгар. Ох уж эта чертова штука... моя секретарша... Портер смахнул небольшой ряд бумажных ленточек, висевших на передней части его стола. До Рождества осталась всего неделя.
  «В таком случае Рождество будет отменено, что в моем случае будет милосердным освобождением, уверяю вас», — сказал Портер. «Я боюсь, что родственники свекрови приедут погостить у меня — просто ужас. Если мне снова придется слушать теории моего тестя о том, как выиграть войну… Боже, ты знаешь, что он на самом деле принес с собой карту в прошлом году? Я бы не возражал, но он знает о войне столько же, сколько я о гольфе, который является еще одной его темой для разговоров. Послушай, Эдгар, совершенно ясно: Рольф пропал, и если Катарина в безопасности, значит, его не арестовывало гестапо, верно?
  «Так, казалось бы, но…»
  «…Нет, но, он исчез. Отсутствует без разрешения. Бог знает, что он задумал, но я уверен, что он уйдет с русскими. В конце концов, он и эта женщина уже давно в Вене, восемь… девять месяцев? И что он собирался там делать? Свяжись с Лейтнером и узнай, что задумали чертовы Советы. Что ж, им понадобилось почти три месяца, чтобы связаться с Лейтнером, а мы еще не слышали ни единого шепота о Советах — ни черта шепота, извините за мой язык. Сэр Роланд будет чертовски в ярости, и я даже не хочу думать, что Уинстон…
  — Подождите, сэр, вы слишком торопитесь с выводами, не так ли? Он пропал, это все, что нам известно.
  — А как насчет Уитлока?
  — Бедный Джордж умер с июня, сэр.
  — Я знаю, что ты дурак, — сказал Портер. — Но напомни мне, что он сказал о Рольфе… И будь честным, Эдгар. Сказал ли он что-нибудь, что могло бы задним числом указать на то, что он советский агент?
  Эдгар тщательно задумался. То, что говорил Портер, было немного поспешным, но не совсем нелепым. Тот факт, что Катарине удалось передать сообщение, означал, что она в безопасности, и означал, что Рольф не был в руках гестапо.
  — Я спросил Джорджа, завербовал ли он Рольфа или нас.
  'И…?'
  — И это было не совсем ясно, я же говорил вам об этом в июне, — сказал Эдгар. — Он не был случайным, но ведь Советы всегда намного изощреннее — нацисты использовали такую уловку. Но это был не простой случай, когда мы его завербовали. Он мог бы быть очень, очень умным и позаботиться о том, чтобы оказаться в нужном месте в нужное время. К тому же его невеста была членом КПО, так что это возможно. Что ты хочешь делать?'
  Теперь Портер успокоился, возможно, ему помогла перспектива провести Рождество без свекрови. «Мы мало что можем сделать, кроме как предположить, что нас могли использовать Советы», — сказал он. — Насколько нам известно, Рольфа, скорее всего, чествуют в Кремле. Мы не можем передать сообщение Катарине, слишком рискованно. Если я правильно помню, разве она не планирует связаться с нами через неделю, чтобы сообщить, что происходит?
  — Верно, сэр. А пока давайте скрестим пальцы, чтобы он не привел Виктора к логову Лейтнера.
   
  ***
   
  В тот же день Катарина отдыхала в Вене, проработав в эти выходные две длинные смены. Она позвонила в банк, чтобы сказать, что, к сожалению, ее муж все еще нездоров, а затем пошел за покупками — или, точнее, встал в очередь. Она пообедала, пошарила по квартире и стала чувствовать себя совсем одинокой и испуганной. Впервые с тех пор, как Рольф исчез, она не была ни на работе, ни уставшей, что дало ей время подумать. Она быстро пришла к осознанию того, что не может больше ничего не делать. Еще была вероятность, что объявится гестапо, — тогда ей нужно было подумать о Лейтнере. Будет ли безопасно, если она пойдет проверить, что он все еще в Леопольдштадте, и если да, то не попытается ли она сбежать с ним в Швейцарию?
  Она сидела на диване, пытаясь сообразить, что ей делать, и в то же время справиться с другим чувством, которое так неожиданно нахлынуло, когда она вернулась в квартиру субботним вечером. Тогда она поняла, что скучает по Рольфу, и не потому, что его исчезновение поставило под угрозу их миссию и ее безопасность. Она поняла, что ей также не хватало его присутствия, его дружеских разговоров, его озорной улыбки, того, как он помогал ей с пальто, как он настаивал на подаче ей еды, как слишком внимательный официант, как он водил пальцами по столу. через его волосы и то, как он приближался к ней, когда они взялись за руки, чтобы идти через парк.
  Она поняла, что позволяет этим чувствам мешать тому, что должно быть ее приоритетом: ясно мыслить и придумывать план. Она знала, что должна уехать из Вены, но инстинкт подсказывал ей, что шансы вернуться в Швейцарию очень малы. Это было просто слишком опасно. Она обошла квартиру, расхаживая взад-вперед по гостиной, а оттуда в крошечный коридор, затем в спальню и в конце концов оказалась на кухне, где прислонилась к раковине, глядя в коридор и на входную дверь. Если бы только в Вене был кто-нибудь, кто мог бы ей помочь, кто угодно…
  Должно быть, вид входной двери пробудил в памяти монахиню. Прошло почти восемь месяцев с тех пор, как они ее видели, и когда она ушла, она была совершенно непреклонна. Вы больше не увидите меня и не услышите обо мне… Не поддавайтесь искушению попытаться найти меня… Ради вашей безопасности… и моей.
  Так что никакого контакта с ней не было – но сейчас Катарина была в отчаянии. Она была одна и напугана. Ей придется попросить монахиню о помощи, хотя ей-богу, она не могла придумать, как это сделать. В течение следующего часа она ломала голову, пытаясь вспомнить какие-либо детали, которые ей сообщила монахиня.
  Она вспомнила, как упомянула, что она из бедного монастыря, и назвала название ордена, о котором раньше не слышала, но это вряд ли сузило круг. Вскоре ей пришло в голову имя монахини: ее бабушку звали Урсулой, так что это было нетрудно вспомнить. Она разогрела немного супа и съела его за маленьким столиком на кухне, позволив своим мыслям блуждать и возвращаться к каждой детали визита монахини с момента звонка в дверь. Она закрыла глаза, представляя себе последовательность последовавших событий. Монахиня представилась и сказала, что собирает. Она все еще стояла в дверях, когда Катарина дала ей немного денег — она это помнила, — но что-то еще произошло между монахиней, представившейся, и Катариной, давшей ей деньги. Она так усердно думала, что к тому времени, как она налила в рот еще немного супа, он остыл.
  Клочок бумаги. Монахиня дала ей небольшой листок бумаги. Она вспомнила, как взглянула на него и заметила, что на нем есть адрес. Она понятия не имела, что она с ним сделала. Каким-то образом она знала, что не выбросила его. Рольф сказал что-то после того, как монахиня ушла, о том, чтобы хранить его в безопасности.
  Ей понадобилось два часа, чтобы найти клочок тонкой бумаги внутри маленькой стойки для писем на каминной полке в гостиной, среди других клочков бумаги, что-то из банка, списки покупок…
  Монастырь Дочерей Милосердия Святого Винсента де Поля находился в Альзергрунде, 9- й округ, недалеко от госпиталя. Она сможет зайти в тот вечер по дороге на работу.
  Она нашла монастырь на маленьком повороте на Лихтенштейнштрассе, не на более элегантном участке этой дороги рядом с парком, а на участке к северу от Альзербахштрассе. Как и сам поворот — не более чем темный и узкий переулок — монастырь легко пропустить. Двери из темного металла были вделаны в высокую стену, а рядом с ними висела маленькая медная табличка с названием ордена. Под ним был колокол. Когда Катарина нажала на нее, она ничего не услышала, она понятия не имела, издал ли он какой-нибудь звук. Она подождала пять минут, прежде чем повторить попытку, не зная, наблюдают ли за ней из какого-нибудь окна, расположенного высоко в темной кирпичной стене. Через несколько мгновений после того, как она позвонила во второй раз, маленький люк в центре двери открылся, и на нее посмотрело лицо в очках.
  'Что ты хочешь?'
  — Я ищу сестру Урсулу. Она здесь?'
  Глаза за очками широко раскрылись. 'Кто ты?'
  «Я встретил ее однажды и… я сказал, что могу внести свой вклад… в… э… благотворительность…»
  'Жди здесь.' Люк закрылся. Начался дождь, и Катарина почувствовала, как холодный ветер дует в переулок, кусая ее. Задержка была достаточно долгой, чтобы она начала чувствовать себя неловко. Но как раз в тот момент, когда она размышляла, не оставить ли одну из металлических дверей шумно открытой, достаточно далеко, чтобы открыть высокую и пожилую монахиню, стоящую у входа и смотрящую на нее.
  — Зачем тебе сестра Урсула?
  — Мы познакомились с ней, когда она собирала деньги для вашего монастыря. Она была очень добра, и я недавно… ну, я хотел бы дать ей денег на твою благотворительную деятельность.
  Старшая монахиня недоверчиво посмотрела на нее. Она убрала руку из-под рясы и протянула ее, как бы умоляя. — Ты можешь отдать его мне.
  Катарина порылась в сумочке и сунула в руку монахине щедрую записку. — Сестры Урсулы здесь нет? Возможно, я мог бы переговорить с…
  'Как тебя зовут; скажи мне, откуда ты ее знаешь?
  «Как я уже сказал, я встретил ее на улице несколько месяцев назад… она была так добра, это было трудное время для меня, и она произнесла молитву, которая меня так утешила… Разве ее здесь нет?»
  Монахиня долго и пристально смотрела на Катарину. «Сестра Урсула мертва».
   
  ***
   
  Окажись она в монастыре Дочерей Милосердия Святого Винсента де Поля всего шестью неделями раньше, Катарина, скорее всего, нашла бы там сестру Урсулу. И также вполне вероятно, что сестра Урсула помогла бы ей, потому что за шесть месяцев, прошедших с тех пор, как она передала герра Ляйтнера Шустерам, сестра Урсула частично обрела самообладание. Она больше не сомневалась в себе; ее страх, казалось, был не больше, чем у многих других людей, и ее постоянно успокаивало то, что священник говорил ей на исповеди. Держи свой разум в аду и не отчаивайся.
  Но потом она пережила ад и осознала истинный смысл отчаяния.
  К югу от больницы AKH, где работала Катарина, находилась Детская больница Святой Анны, хотя официально она больше не носила этого названия. Теперь она называлась детской больницей Немецкого Красного Креста, и с весны сестра Урсула работала там на постоянной основе.
  Больница теперь занималась не только обычными болезнями детей. Она также занималась детьми, пострадавшими в результате бомбежек и страдающими от других военных лишений. Сестра Урсула пришла к выводу, что отчаяние, которое она испытала, было ничто по сравнению с тем, с чем она сталкивалась ежедневно в палатах.
  И именно в одной из этих палат сестра Урсула познакомилась с девочкой, которая сказала, что ей восемь лет, но на вид она была старше, и была найдена в одиночестве и ошеломленной в руинах многоквартирного дома в Хернальсе после сильного воздушного налета. Никто не знал, кто она такая: она могла назвать только свое имя Паула. Похоже, она не имеет никакого отношения к тому месту, где ее нашли. Но у сестры Урсулы было чутье на Паулу. Она подозревала, что не так растеряна, как кажется. Хотя она продолжала настаивать на том, что у нее болит голова, она не выглядела раненой или нездоровой.
  Сестра Урсула подозревала, что Паула еврейка. У нее были темные волосы, угольно-черные глаза и более смуглый цвет лица, но более того, она обладала аурой человека, хранящего тайну. Сестра Урсула была не единственной, у кого были такие подозрения. В больнице был педиатр по имени Питер Соммер, человек, чей вспыльчивый характер и несимпатичные манеры делали его на редкость неподходящим для своей специальности. Среди медсестер ходили слухи, что он выбрал педиатрию, потому что дети меньше могут жаловаться на него, чем взрослые.
  Однажды, когда она дежурила в палате, где находилась Паула, к ней подошел доктор Зоммер. — С этой девушкой Паулой все в порядке, — объявил он. — Я не вижу веских медицинских причин для ее пребывания здесь. Я скажу вам, что я думаю: девушка лжец. Кто-то придумал использовать воздушный налет, чтобы доставить ее в больницу, а она притворяется, что потеряла память.
  «Конечно, она слишком молода, чтобы сделать это», — сказала сестра Урсула.
  Доктор Соммер пренебрежительно махнул рукой. — А я вам еще кое-что скажу. Посмотрите на девушку: скажите, она не еврейка, а? Это пустая трата нашего времени, что она здесь. Она должна быть проблемой гестапо, а не нашей. Они могут разобраться с ней.
  — Пожалуйста, герр доктор Зоммер. Я уверен, что есть невинное объяснение. Когда бедняжка поправится, она сможет точно сказать нам, кто она такая.
  Той ночью сестра Урсула вынашивала план. Когда около полуночи все стихло, она приступила к работе над своим планом. Ранее в тот день от пневмонии умерла 11-летняя девочка, и сестра Урсула забрала ее дело. К тому времени, когда она закончила с этим, у мертвой девушки была личность Паулы («фамилия неизвестна»). Тело уберут к тому времени, когда Соммер вернется на работу в понедельник. Она заполнила форму выписки за умершую девушку, а это означало, что теперь у Паулы была ее личность.
  В 2 часа ночи она забрала Паулу из палаты и объяснила, что теперь у нее новое имя и ее собираются отвезти в безопасное место. Девушка кивнула. Она рассчитывала на то, что настоятельница позволит девушке остаться на день или два в монастыре, прежде чем сестра Урсула найдет, куда ей пойти. Может быть, квартира, где герр Лейтнер…
  Они вышли из больницы через черный ход и шли через отсек скорой помощи, когда она заметила три фигуры перед собой. Трое мужчин, силуэты которых вырисовываются на фоне луны, неподвижно стоят на их пути. Она опустилась на колени и прошептала девушке на ухо. 'Ты можешь бежать? Попробуй уйти…» Но в этот момент сильный свет факелов осветил им лица, и чей-то голос приказал им встать на колени.
  Сестру Урсулу и девочку разлучили вскоре после того, как их притащили обратно в больницу, где ликующий Питер Соммер сказал людям из гестапо, что у него есть инстинкт, что монахиня может что-то сделать.
  — Вы пытались защитить ее, не так ли? Он расхаживал по кабинету, выглядя довольным собой. «Я подумал про себя, почему эта женщина спорит со мной? И я мог сказать по взгляду в твоих глазах, я не доверял тебе. Итак, я вернулся сюда и обнаружил, что вы обменялись файлами. Я не дурак, ты же знаешь. Я могу сложить два и два. Так что я позвонил своим друзьям в гестапо и — мы здесь!
  Девушка так и не раскрыла свою настоящую личность — она продолжала настаивать, что ее зовут Паула. Ее увезли, и сестра Урсула так и не узнала о ее судьбе. Что касается ее собственного, то это никогда не вызывало сомнений. Всего через неделю после ареста она была признана Народным трибуналом Volksgerichtshof виновной в государственной измене и приговорена к смертной казни. За 10 дней между вынесением ей смертного приговора и датой казни ее в Landgericht навестило все более высокопоставленное духовенство. Их сообщение было одинаковым: извините; признать свою вину; просить о помиловании. Она отказала им всем. В тихие темные часы перед тем, как она должна была умереть, ее настоятельница посетила ее. Пожилая женщина опустилась на колени рядом с ней и настойчиво прошептала ей на ухо.
  «Сестра, я знаю, что вы были активны против нацистов. Я закрывала на это глаза. Но, умоляю, дайте им какую-нибудь информацию, может быть, имена людей менее святых, чем мы, тогда они будут удовлетворены и вам будет даровано помилование. Таково желание церкви».
  — Что, церковь хочет, чтобы я предал людей?
  За ней пришли через час. Ее отвели в камеру казни и заставили остановиться на гильотине. Офицер гестапо, стоявший перед ней, выглядел почти нервным.
  — Признайтесь и назовите нам имена, и вы будете помилованы. Вы хотите нам что-нибудь сказать?
  Сестра Урсула мило улыбнулась. Она не чувствовала ни страха, ни неуверенности в себе.
  — Держи свой разум в аду и не отчаивайся, — ответила она.
   
  ***
   
  Катарина поспешила покинуть монастырь, как только узнала, что монахиня умерла. Она не назвала своего имени и была одета в пальто поверх униформы медсестры, поэтому ее было трудно опознать. В ту ночь она приняла решение. Она подождет до конца недели и, если Рольфа все еще не будет видно, поедет в Леопольдштадт на выходных и проведает Лейтнера. Она не думала, что сможет продолжать в том же духе долго, пытаясь вести себя как обычно. В любом случае она сомневалась, что терпения герра Плашке хватит надолго.
  Со вторника она работала в больнице в утреннюю смену, выходя из квартиры в 6 часов утра и возвращаясь около 5 часов дня. Она стала оставлять записку для Рольфа на кухонном столе, чтобы сообщить ему, что она на работе и когда вернется, на всякий случай. В среду она вернулась в Унгаргассе еще более измученной, чем обычно. Один из трамвайных маршрутов вышел из строя из-за бомбежки прошлой ночью, а другие трамваи были настолько переполнены, что она прошла большую часть пути под проливным дождем. Это была особенно трудная смена: ночью в Вену с востока прибыл санитарный поезд, и многие солдаты были тяжело ранены. Она сидела с молодым солдатом из Майнца, когда его жизнь мучительно угасала. Ни разу за те четыре часа, что она была с ним, он не терял сознания, а вокруг не было достаточного количества морфия, чтобы ему было комфортно. Он не спал до самого конца, и на его лице все время отражался ужас. Он попытался продиктовать письмо своей семье, но не смог продвинуться дальше первого мучительного предложения.
  Поэтому, войдя в квартиру, она была слишком усталой и рассеянной, чтобы заметить туфли на ковре или пальто на крючке в прихожей. Она не заметила, как из-под двери в гостиную вырвался лучик света, когда пошла прямо на кухню, и не заметила, что записки, оставленной утром, больше нет на столе. Но когда она подошла к раковине и наполнила стакан водой, то заметила на сушилке еще один, наполовину полный. А по другую сторону раковины остались остатки буханки черного хлеба, половина того, что было там утром. Она прислонилась к раковине, чувство страха охватило ее, но быстро пересилило нарастающее возбуждение. Она обернулась и увидела Рольфа в дверном проеме, освещенного сзади и силуэтом. Сделав неуверенный шаг вперед, она разглядела его черты. Он выглядел изможденным и измученным, и на его лице было застенчивое выражение. Каждый из них сделал шаг вперед, мгновение помедлил, а затем обнялся. Это были не совсем объятия давно расставшихся влюбленных, но и не формальные и неловкие. Это было объятие облегчения, выражения эмоций и абсолютного счастья.
  Они провели друг друга в гостиную и сели на диван. Оба долго не разговаривали. Рольф смотрел на ковер и иногда на Катарину, улыбаясь при этом. Ее присутствие рядом с ним напомнило ей о ее бдении с умирающим молодым солдатом ранее в тот день: не нужно было говорить, просто быть рядом.
  'Когда вы вернулись?' — тихо сказала Катарина, нарушая долгое молчание.
  Он поднял глаза, как будто не понял ее вопроса, но в конце концов ответил. — Позднее утро, может быть, обед. Я видел вашу записку, спасибо.
  'Хотите рассказать мне, что случилось? Не могу передать, как я был взволнован и напуган. В ту ночь, когда ты не вернулся… Я ждал гестапо. Скажите, пожалуйста: вас арестовали?
  — Меня не арестовывали, не волнуйтесь. Рольф снова посмотрел на ковер и снова замолчал. Прошло некоторое время, прежде чем он снова заговорил. «В ту ночь, когда я не вернулся, я столкнулся с женщиной, которая была старейшей подругой моей невесты Фриды. Она сказала мне, что Фрида была арестована гестапо в марте 1942 года. Судя по всему, ее допрашивали и пытали. Она умерла через несколько дней… — Он говорил тихо, но почти как ни в чем не бывало.
  — Мне так жаль, ты…?
  «… Она никогда ничего не разглашала. Я понятия не имел, что она умерла: Фрида была такой сильной женщиной, что мне почему-то и в голову не пришло, что она может быть мертва. Я думал, что она скрывается или сбежала — может быть, даже в тюрьме, но мертва… нет. С тех пор, как я вернулся сюда, в Вену, я решил, правильно это или нет, но мы воссоединимся. Не спрашивайте меня почему, но я был уверен, что это произойдет.
  Рольф отвернулся от Катарины и посмотрел на окна глазами, полными слез. Катарина подошла ближе к нему и взяла свою руку в его.
  — Скажи мне, куда ты пошел.
   
  ***
   
  Когда Рольф был студентом в Вене, город был таким интенсивным котлом политики, насилия и эмоций, что он часто чувствовал потребность убежать от него. Он нашел свое убежище в Венском лесу, огромном пространстве к западу от города, где нижние предгорья Альп спускались к Дунаю. В Венском лесу можно найти любую жизнь, которую вы выберете, сказал кто-то однажды Рольфу. Это был частично лес, частично охотничьи угодья, частично зона отдыха и частично виноградники, и именно здесь Рольф мог побыть в одиночестве и спокойствии. Несмотря на то, что она выросла в деревне — а может быть, именно поэтому, — Фрида мало интересовалась Венским лесом. Она стала такой городской девочкой, что была счастлива остаться в его пределах навсегда и считала любовь Рольфа к лесу странным поведением.
  Рольф близко изучил местность: он редко останавливался на тропинках и находил места, куда мог пойти, где часами не видел ни души. В летние месяцы он иногда ночевал в палатке. Зимой он предпочитал виноградники и обнаружил среди них небольшие хижины, где рабочие хранили свои инструменты и отдыхали во время сбора урожая.
  Так что именно в Венский лес он сбежал в среду утром, после того как Франци рассказал ему о Фриде. Он подождал, пока она поднимется наверх, а затем проскользнул на кухню, где взял большую сосиску, немного сыра и хлеба и засунул их в свою сумку. Затем он поехал на трамвае в Гринцинг, небольшой винодельческий городок к северо-западу от Вены, который всегда был отправной точкой для его поездок в лес. Оттуда он сел на автобус дальше в лес. Когда его высадили, он шел много часов, пока не стемнело. Он шел инстинктивно, направляясь к винограднику, который он хорошо помнил, где на краю его была спрятана хижина. Когда он прибыл, он был измотан и весь в грязи, но с облегчением увидел, что хижина осталась такой, какой он ее помнил: прочная и сухая, со скамейкой для сна и одеялами в ящике под ней.
  Там он и остался. Глубже в лесу был небольшой ручей, где он мог набрать пресной воды и помыться, а в лесу росли грибы, которые, как он знал, можно было есть. Там были кусты со странной зимней ягодой, которую он помнил, она была съедобной, хотя и довольно кислой. Однако большую часть времени он проводил в хижине, глядя в маленькое окошко на виноградники, спускавшиеся перед ним к Дунаю, и на Вену вдали. Ночью он наблюдал, как бомбардировщики прилетают с юга, а потом город освещается огнями. Густые лучи прожекторов пронзали небо и изредка выхватывали самолеты, потом раздавался грохот бомб и вспышки взрывов при их приземлении. Нефтеперерабатывающие заводы и склады часто становились объектами нападений, он понял это по свирепости пожаров. Фабрики северо-востока Вены, казалось, также несли бремя набегов. Он наблюдал за всем этим с видом отрешенным, как будто это было уготованное ему развлечение. И в течение многих дней он только и делал, что смотрел: он не мог вспомнить ни одной мысли, которая пришла ему в голову за это время. Он словно очищал свой разум от всех эмоций. Он крепко спал по ночам после окончания воздушных налетов, несмотря на сильный мороз. К тому, что должно было быть в воскресенье, он начал мыслить более ясно. Именно тогда он вспомнил, что сказала ему Франци той ночью, после того как она сообщила ему, что Фрида была убита.
  «Рольф, — сказала она. — Больше всего на свете она сожалела о вас и рассталась так же, как и вы. Она сказала мне, что вы поссорились в ночь перед отъездом в Швейцарию, и что это была ее вина. Да, она хотела, чтобы ты остался, но горько сожалела, что не поехала с тобой. Она была полна решимости присоединиться к вам в Швейцарии, но было слишком поздно. Она любила вас больше всего на свете, но вы это знаете, не так ли?
  Пока Франци не сказал этого, он этого не знал. Фрида, конечно же, никогда не говорила ему этого, это было не в ее манере, несмотря на их помолвку. Временами было ясно, что она любит его, но он всегда думал, что на этом все. Он был моложе ее, не ровня ей в интеллектуальном отношении, уж точно не столь политически преданным, и иногда он задавался вопросом, забавлял ли он ее так же сильно, как и все остальное. Он знал, что он красив и у него легкое обаяние, но он всегда беспокоился, что она никогда не видела в нем большего.
  Но в воскресенье в винограднике высоко на Венских холмах, когда его разум стал таким же ясным, как воздух вокруг него, он смог воспринять то, что сказал Франци. Она любила тебя больше всего на свете…
  И когда он действительно понял это и поверил в это, он почувствовал покой. Спокойствие, которого он никогда раньше не испытывал, охватило его. Франци появился перед ним с посланием от Фриды, и это позволило ему снова жить.
   
  ***
   
  Но в квартире на Унгаргассе Рольф просто сказал Катарине, что был настолько потрясен известием о смерти Фриды, что уехал за город, где, как он надеялся, сможет найти уединение и переварить эту новость. Он заверил ее, что теперь смирился с этим. Они продолжали сидеть вместе на диване, теперь уже очень близко, и каждый держался за руку. В какой-то момент Рольф наклонился вперед, обхватив голову руками, и Катарина инстинктивно погладила шею. Ее большой палец твердо двигался вверх и вниз, ее пальцы мягко растопырились и погладили его. Это было самое необыкновенное ощущение для Рольфа: чувство расслабления и благополучия распространилось по всему телу. И по мере того, как она продолжала, это чувство становилось довольно эротичным. Больше слов не было сказано. Они встали, все еще держась за руки, и один повел другого в спальню.
  
  
  Глава 22
   
  Вена, январь и февраль 1945 г.
   
  Январь 1945 года пришелся на середину суровой венской зимы, и ветры, дующие на восток через Дунай и вниз по Альпам с севера, казалось, соревнуются друг с другом в том, какой из них может причинить больше вреда городу. Горючего было так мало, что гражданскому населению его редко давали. Это было бы пустой тратой драгоценного товара, когда его можно было бы лучше направить на военные нужды. В результате город окутал неизбежным холодом.
  Но для Виктора третья неделя января принесла весеннее чувство надежды и оптимизма после двух мрачных месяцев. После поимки и смерти молодого Ганса в ноябре он остановил деятельность группы Аида. Сначала это было связано с высокой вероятностью того, что Ганс мог раскрыть подробности о камере. Но даже когда стало ясно, что опасность миновала, Виктор решил, что больше не должен рисковать небольшой группой ради распространения листовок и саботажа. Его приоритетом была подготовка к захвату города коммунистами и поиск Хьюберта Лейтнера.
  Чувство оптимизма, которое Виктор испытал в середине января, впервые было вызвано новостями, которые он услышал по советскому радио. Слушать иностранные радиопередачи, конечно, было незаконно, и часто их было очень трудно принять, но радио Красной Армии начало передавать краткие одноминутные бюллетени, в которых сообщались новости об их продвижении. По какой-то причине у властей возникли проблемы с их блокировкой, и в течение нескольких недель они были на удивление чистыми. Группа время от времени собиралась в подвале дома матери Беккера, чтобы послушать передачи. Виктор сгорбился над радиоприемником, прижавшись ухом к динамику. В понедельник, 15 января , Лэнг и Беккер наблюдали, как на обычно бесстрастном лице россиянина мелькнуло недоверие, а затем восторг, когда он слушал последнюю передачу.
  — Прекрасная новость, — сказал он, когда передача закончилась и радио спрятали под грудой мешков. «Поистине замечательная новость. На прошлой неделе началось крупное наступление — немецкие войска атакуют всю Польшу и Восточную Пруссию. В Польше это 1 -й Украинский и 1 -й Белорусский фронты».
  Виктор сделал паузу, малейшая вспышка эмоций в его голосе была скрыта кашлем. «2- й и 3 -й Белорусские фронты наступают через Восточную Пруссию».
  — А дальше на юг — сколько времени они доберутся сюда?
  — Наберись терпения, Иоахим. Они все еще прокладывают свой путь через Венгрию и Словакию. Но Красная Армия значительно превосходит нацистские силы численностью, это только вопрос времени».
  Позднее на той же неделе у Виктора появился еще один повод для оптимизма. С тех пор, как в ноябре он совершил разрушительный саботаж на заводе Хейнкеля, Алоис получил строгие инструкции лечь на дно: он должен был приходить на работу, вести нормальный образ жизни и не делать ничего, что могло бы вызвать подозрения. Но однажды в обеденный перерыв в середине января Манфред Беккер шел через фабричный комплекс от своего офиса к столовой, когда услышал чье-то шипение. Когда он обернулся, это был Алоис, стоящий в дверном проеме и жестом приглашающий присоединиться к нему. Через несколько мгновений Беккер вместе с Алоисом оказался за большой машиной во мраке пустой мастерской. 'Вы с ума сошли? Я сказал тебе: ничего не делай и не связывайся со мной. Если нас кто-нибудь поймает… Скажите, что происходит, вы попали под подозрение?
  — Нет, тебе не о чем беспокоиться. Я же говорил вам, я никогда не попадал под подозрение из-за этого дела с подъемниками. Нет, я хочу рассказать вам кое-что интересное, и я подумал, что, возможно, ваш друг захочет это услышать.
  Алоис начал рассказывать длинную историю, сопротивляясь призывам Беккера перейти к сути. — Несколько недель назад, — сказал он. «Мы поехали навестить двоюродную сестру моей жены и ее семью в Лизинге. Перед обедом я пошел выпить с мужем ее кузины, Уолтером – милым парнем, довольно скучным, но достаточно порядочным. Он школьный учитель, на несколько лет моложе меня: собирает монеты и марки, такой человек. Он очень беспокоился о призыве на военную службу, бедняга. Я знаю, что до 38-го года он был левым, но всегда молчал… Его работа, понимаете.
  — Я понимаю Алоиса, но на самом деле ты должен перейти к делу.
  «В баре был его знакомый, с которым он учился в школе, но не видел много лет. Так или иначе, он был немного удивлен, что этот человек, которого звали Отто, оказался… Как бы это сказать…? Простой. Вы понимаете, что я имею в виду… Как будто он не функционировал нормально. Уолтер поговорил с ним и признался, что это был его способ избежать призыва. Я думаю, что этот Отто, возможно, выпил слишком много, чтобы быть откровенным, но затем Уолтер сказал что-то о том, как он беспокоился о призыве в армию, так что, возможно, Отто чувствовал себя более нескромным, чем должен был.
  Как бы то ни было, затем он сказал кое-что очень интересное: он сказал Уолтеру, что вносит свою лепту, чтобы помочь, и Уолтер спросил его, что он имеет в виду. Затем он замолчал, как будто понял, что сказал больше, чем собирался. Поэтому я купил им обоим большие порции шнапса и снова спросил, что он имеет в виду. В конце концов Отто сказал, что помогал защищать Хьюберта Лейтнера. Уолтер спросил его, где, и он ответил: «Здесь, в Вене», и все. — Забудь все, что я тебе говорил, — сказал он и поспешно вышел из бара.
  Беккер выдохнул. До Ланга также доходили слухи о том, что Лейтнер находится в Вене и, возможно, контактирует с британцами, и он знал, какое большое значение придавал этому Виктор. — Вы узнали, где живет этот Отто?
  'Нет. Когда я вернулся с Уолтером после выпивки, он сказал, что такой разговор нам нужно забыть очень быстро. Я пытался немного подтолкнуть его к Отто, но все, что Уолтер сказал, это то, что он считает, что Отто больше не живет в Лизинге. Он думал, что живет с матерью на другом конце города, — так он выразился, — и что, возможно, мать у него консьержка, но все это было неясно. Уолтер даже не может вспомнить фамилию Отто. Я не толкал его; Я не хотел, чтобы он что-то заподозрил обо мне.
  — Когда это было, Алоис?
  — Незадолго до Рождества.
  — И вы ждали до сих пор, чтобы сказать мне?
  — Я подумал, что будет безопаснее подождать, пока я не наткнусь на тебя.
  — Я знаю, но это важно, Алоис, очень важно, — сказал Беккер. — Как только сможешь, ты должен найти предлог, чтобы пойти к этому Уолтеру и заставить его узнать больше об этом Отто — его фамилия, где он теперь живет… Все, что сможешь узнать. Вы должны надавить на него в этом».
  Алоис посмотрел вниз. — Есть проблема, — сказал он. — Уолтера призвали неделю назад. Очевидно, он сейчас где-то в Польше.
  К удивлению Беккера, Виктор решил положительно воспринять новости о Лейтнере, несмотря на то, что Алоису больше ничего не удалось узнать. «Конечно», — сказал он Лэнгу и Беккеру, когда они обсуждали это в своем укрытии в подвале. «Было бы замечательно получить адрес, где живет Лейтнер, но в моем мире жизнь редко бывает такой простой, и я бы с подозрением отнесся к этому. Важно то, что теперь у нас есть другой источник, подтверждающий, что он жив и находится здесь, в Вене. Нам нужно быть начеку и держать ухо востро – и нам тоже не помешает удача».
   
  ***
   
  На следующей неделе кто-то был начеку, держал глаза открытыми, и ему повезло.
  Эрнст Ланг оказался на Шубертринге с отчаянной миссией. Так мало покупателей посетило его музыкальный магазин в 9-м округе в эти дни, что он беспокоился, что ему придется закрыться. Те небольшие деньги, которые были у людей, ушли на еду и топливо. Даже в Вене музыка теперь занимала последнее место в списке приоритетов. Его худшая точка наступила, когда мужчина купил большую коробку старых нот — подержанных и поврежденных копий — и, расплатившись, сказал Лэнгу, что собирается использовать их для костра.
  Итак, герр Ланг был в Шубертринге, чтобы посетить свой банк, умоляя о еще одном кредите и продлении предыдущего. «Когда мы выиграем войну и дела пойдут лучше, я снова буду процветать!» Он подумал, что это может помочь ему, но управляющий, неохотно выполнявший его просьбу, посмотрел на него поверх очков, его брови поднялись ровно настолько, чтобы показать, что, если герр Ланг действительно считает себя еще худшим бизнесменом, чем он, мысль.
  Приходи на следующей неделе, я посмотрю , сказали ему. Так что Лэнг уныло брел по Шубертрингу, оглядывая разные банки и прикидывая, не поможет ли ему какой-нибудь из них.
  Что было, когда он увидел его.
  Это, несомненно, был Рольф, молодой человек, который появился в магазине еще в мае, спрашивая о Иоахиме – и кого Виктор так отчаянно пытался найти. Он был на другой стороне дороги, но переходил на сторону Лэнга. Лэнг отступил в дверной проем магазина и поднял воротник. Молодой человек остановился у входа в Банк Леу, поговорил с женщиной, которая выходила, и вошел. Лэнг ждал снаружи банка: он последует за Рольфом, когда тот выйдет. Он надеялся, что Виктор будет так доволен, что, несомненно, вознаградит его. Кому нужны банки, когда есть Советский Союз!
  Но Рольф не выходил ни пять минут, ни 10 минут, ни 15. Герр Ланг натянул свою фетровую шляпу так низко на глаза, как он чувствовал, что может сделать это, не вызывая подозрений, и вошел. Рольфа не было среди посетителей перед прилавком, но он мог ясно видеть его за столом за прилавком.
  Когда он направился обратно на Берггассе, в его походке была решительная пружинистость.
   
  ***
   
  В Париже у Виктора их было целых 12 – и столько же в Женеве. В Цюрихе он мог рассчитывать на 10 человек, и даже в Берлине середины 30-х годов он мог собрать девять или десять. В таких городах, как Марсель, Брюссель и Мадрид, он полагался на меньшее число, скорее на семь или восемь, а один раз, когда он был в Лондоне, в 1936 году, у него было шесть. В Москве он когда-то тренировался с 15, хотя это было слишком много. Но суть этих команд в том, что каждая из них была опытной и обученной. Следить за кем-то, говорил он им, не самое сложное в мире, но следить за ними день за днем и так, чтобы они и не догадывались, что за ними следят — ну, это совсем другое дело. Так что следовал за кем-то в составе команды.
  В начале своей карьеры, когда он жил в Москве и, по-видимому, был счастлив в браке, Виктор время от времени водил свою жену в Большой театр и обнаружил, что может терпеть представления, рассматривая их как упражнения в шпионаже, хотя это, как правило, было его подход к большинству вещей в жизни, который не способствовал идеальному браку. В Большом он с восхищением наблюдал, как танцоры двигаются по сцене, избегая друг друга, когда это необходимо, находя идеальные позиции — все как одно плавное движение. Вот как, говорил он своим командам, следует за кем-то: интуитивно точно знать, когда отступать; взять на себя роль ведущего последователя; перейти дорогу; следовать за кем-то впереди них.
  Но в Вене в январе 1945 года у него ничего этого не было. Ему нужно было оставить Ирму для другой задачи, а Лэнга и Беккера нужно было использовать с осторожностью: ни один из них не обучался этому искусству. Он отказался использовать Алоиса, которого все еще считал дураком, и остался только он. Часто было возможно иметь только одного очень опытного последователя, хотя тот факт, что Рольф знал, как он выглядит, был серьезной проблемой: это означало, что он должен был быть очень осторожным.
  С паровозов было призвано так много людей, что Виктор работал гораздо дольше. Не было ничего необычного в том, чтобы работать шесть смен по 10 часов в неделю, и были времена, когда от него ожидали, что он откажется от одного выходного дня «ради дела Рейха». Была особо непопулярная смена, которая начиналась в 8.00 вечера и заканчивалась, если повезет, в 6.00 утра. Виктор вызвался на это добровольно, что дало ему время подождать возле банка около 5 часов дня, когда он закрылся — когда он ожидал, что Рольф уйдет.
  Была техника, которой Виктор научил своих агентов, которая позволяла одному человеку следить за кем-то так, чтобы минимизировать подозрения. Это зависело от возможности отслеживать человека в течение нескольких дней или даже недель. Это срабатывало только в том случае, если они следовали распорядку, но это была идеальная возможность.
  Виктор назвал это ретрансляцией, принцип которой заключался в том, что если добыча покидала определенное место в одно и то же время каждый день и всегда двигалась в одном и том же направлении, вы каждый день подбирали ее в другом месте, пока, в конце концов, не узнали. куда они собирались.
  Виктору потребовалась неделя, чтобы выследить Рольфа от банка Леу до многоквартирного дома на Унгаргассе. В первый день он ждал среди деревьев на широком острове, протянувшемся по центру Шубертринга. Он просто оставался там, не пытаясь преследовать свою добычу, просто наблюдая: удостоверяясь, что у Рольфа нет другого хвоста или принимает ли его жертва какие-то особые меры предосторожности. Он нашел время, чтобы зажечь сигарету, и обычно делал раздраженный вид, будто ждет кого-то, кто опоздал. Рядом присела пожилая дама, собирая ветки и запихивая их в то, что когда-то было элегантной сумочкой.
  Виктор решил, что рискнет следовать за Рольфом только через день. В следующую поездку он последовал за Рольфом до моста через Винер-Флюсс в Штадт-парке. Когда он вернулся через два дня, он ждал у моста, и Рольф прибыл в то время, когда он его ожидал. Оттуда он последовал за ним до Am Heumarkt. Потребовалось четыре сеанса в течение недели, прежде чем он, наконец, увидел, как Рольф вошел в квартиру на Унгаргассе. Он возвращался туда дважды в течение следующих пяти дней, чтобы посмотреть, как он входит туда после работы, и только тогда он был уверен, что нашел, где он живет.
  Он заметил, что, входя в подъезд, Рольф проверял почтовые ящики на первом этаже, поэтому через пару дней рискнул подойти поближе к подъезду, когда вошел Рольф и успел разглядеть номер квартиры.
  Виктор вернулся через несколько дней дождливым днем в среду первой недели февраля. Работа в ночную смену с коротким сном между ними сказалась на нем, наряду с сокращенным пайком и холодом, в котором он жил, но он знал, что это была зацепка, которую он не мог упустить.
  В декабре он работал над электроснабжением локомотивного завода вместе с некоторыми сотрудниками городского Управления электроснабжения. Во время этой операции ему удалось изъять одно из их удостоверений личности, и это дало ему отличное прикрытие.
  Он смотрел, как Рольф вышел из квартала, чтобы идти на работу, а затем последовал за пожилой дамой в многоквартирный дом, когда она открыла входную дверь. Он поднялся на верхний этаж, где находилась квартира Рольфа. На этой лестничной площадке было всего три квартиры. Он оставил квартиру Рольфа до последнего. Две другие были пусты, но квартиру Рольфа открыла женщина в форме медсестры.
  Есть проблема с электричеством? Были сообщения о том, что в некоторых квартирах возникли проблемы…
  Нет, заверила она его, все в порядке.
  Может, если я зайду и проверю?
  Сейчас трудно, я собираюсь идти на работу, сказала она ему.
  Так что я вижу! В какой больнице вы находитесь? AKH… Вы делаете замечательную работу. В любом случае, я вижу, что все в порядке, так что тебе не о чем беспокоиться.
  Через два дня он вернулся и увидел, как женщина вышла из блока в униформе медсестры сразу после 2.00. Он вошел в блок, снова вооружившись своим удостоверением личности Управления электроснабжения Вены. Ему потребовалось всего несколько секунд, чтобы взломать замок в квартире. Он снял обувь и принялся за работу, позволив себе полчаса выяснить, что он мог. Он обнаружил, что квартиру снимали Герд и Анна Шустер, но он не мог найти ничего, что указывало бы на то, что кто-то из них работал на британцев или имел какую-либо другую личность, но он знал, что здесь что-то должно быть. Он продолжал поиски, несмотря на отведенные ему 30 минут. Он проверил небольшой чердак, но ничего не нашел: квартира, по его мнению, была слишком скудной и лишенной улик, скорее, чем его собственная. Близился час, когда он нашел под раковиной деньги, ловко завернутые в непромокаемую ткань и спрятанные в углублении за плиткой.
  Тысячи рейхсмарок: сумма и тот факт, что они были спрятаны, были достаточным доказательством того, что они что-то замышляли. Он осторожно положил деньги на место, подозревая, что в квартире могут быть и другие улики, но он пробыл там слишком долго.
  Он нашел достаточно.
  
  
  Глава 23
   
  Вена, Словакия и Венгрия, февраль и март 1945 г.
   
  В тот февраль и март были случаи, когда Виктору впервые за долгую карьеру приходилось думать о неудаче. Локомотивостроительный завод был остановлен в результате бомбардировок союзников, а один особенно сильный авианалет в середине месяца разнес вдребезги мастерскую, в которой Виктор был час назад, убив всех внутри.
  Пару дней он слонялся с другими электриками в развалинах кладовой, не зная, что им делать на фабрике без электричества. У немцев было готовое решение: их главные казармы в Вене, Казарма Марии Терезии в 13-м округе , испытывали ежедневные отключения электричества, и было отправлено срочное указание, чтобы группа опытных электриков базировалась там в качестве 6-го полка СС . Въехала танковая армия и настояла на бесперебойном электроснабжении.
  Виктор теперь не только работал в главном немецком гарнизоне в Вене, но и жил недалеко от него. Он и трое других электриков жили в двухкомнатной квартире, реквизированной армией в Хитцинге, прямо за углом от казарм. Хотя это означало, что он мог покинуть грязную и холодную комнату в пансионе во Флоридсдорфе, вряд ли это было идеальное место для жизни одного из лучших советских агентов в оккупированной нацистами Европе.
  Но ему удавалось уходить из барака на несколько часов каждый день. Он сделал все, что мог, чтобы выследить Рольфа, надеясь, что каким-то образом он приведет его туда, где прятался Лейтнер, но, несмотря на все его усилия, он не мог приблизиться к нему. Он позволял себе различные объяснения. Всегда существовала возможность того, что, несмотря на то, что слышали Лэнг и Алоис, Лейтнера не было в городе, а Рольф не имел к нему никакого отношения. Как бы это ни было возможно, Виктор не мог позволить себе развлекаться. Были и другие возможности: что он теряет хватку; что Рольф и женщина были особенно искусны или им очень повезло.
  Если бы его заставили, он бы догадался о комбинации последних трех. В тех случаях, когда он мог следовать за ними, Рольф покидал банк и возвращался на Унгаргассе, время от времени останавливаясь в баре; женщина шла либо в больницу, либо в местные магазины.
  Однажды в субботу, в конце февраля, он прибыл на Унгаргассе как раз в тот момент, когда они оба уезжали. Взявшись за руки, они прогуливались по городу, в Пратер, потом через парк. Виктор знал, что испытывает удачу, так долго следуя за парой в одиночестве, но ему впервые удавалось следовать за ними вместе, и его инстинкты были предупреждены их поведением: слишком много перемен направлений, возвращение назад. самих себя — приемы, которые кто-то использовал бы, чтобы отбросить хвост.
  Так он продолжал, пока не произошел быстрый, но нежный поцелуй, и пара рассталась. Если бы они двигались в противоположных направлениях, в этом была бы какая-то логика, но, насколько он мог судить, они оба двигались на север. Он решил остаться с Рольфом и последовал за своей добычей через Леопольдштадт к парку Аугартен.
  Именно тогда Виктор совершил фундаментальную ошибку, за которую он без колебаний уволил бы одного из своих агентов. Он всегда инструктировал своих агентов, что при переходе дороги последователь должен позволить добыче завершить переход на другую сторону, прежде чем начать перекреститься. Если бы они не следовали этому правилу, существовала опасность, что последователь мог бы подойти слишком близко к добыче или быть пойманным ими, удваивающимися назад. То ли это было истощение, то ли он терял хватку, то ли Рольф был особенно умен, Виктор не знал. Но когда он был на полпути к оживленной дороге, Рольф запрыгнул на островок безопасности и остановился там. Непонятным образом Виктор уже начал переходить дорогу. Когда он понял, что вот-вот встанет рядом с Рольфом, было уже поздно: его загудел армейский грузовик, и он не мог повернуть назад. Виктор знал, что должен отказаться от преследования. Он поспешил через дорогу, лавируя между мотоциклом и трамваем, затем повернул налево, шагая так быстро, как только мог, чтобы это не выглядело подозрительно, и ни разу не оглядываясь назад.
  В тот вечер у него было достаточно времени, чтобы проиграть в голове то, что произошло. Он был почти уверен, что Рольф и женщина направляются туда, куда им не хотелось, чтобы за ними следили. Он не знал, намеренно ли Рольф внезапно остановился на островке безопасности. Он надеялся, что тот факт, что он пошел прямо и продолжил, означает, что Рольф ничего не заподозрил.
  Но теперь он принял решение. Ему нужна помощь.
   
  ***
   
  На следующий день Виктор отправился в квартиру Ирмы, впервые за много недель. На площади внизу он остановился ровно настолько, чтобы проверить, стоит ли высокая фарфоровая ваза на подоконнике, и вошел. Она не ждала его и выглядела потрясенной, когда он появился, но он ничего не сказал. Он протиснулся мимо нее и прошел прямо в гостиную, все еще одетый в тяжелое пальто и рабочие ботинки. Он ослабил свой черный шелковый шарф и плюхнулся в кресло. Он чувствовал, что борется со сном. Она пошла на кухню и вернулась с большим куском торта на фарфоровой тарелке.
  — У меня всего несколько минут, — сказал он, и крошки посыпались изо рта на перед пальто.
  — Ты выглядишь ужасно. Что ты задумал?
  «Я не знаю, с чего начать. Мне нужно выпить, — он вытер рот черным шелковым шарфом.
  Ирма подошла к буфету и возилась с разными бутылками. — Хочешь этот арманьяк? Он привез ее из Франции, видимо, она очень хороша. Она налила ему большую меру и села. — Ты выглядишь так, как будто похудел.
  «Я много ходил пешком. Слушай, мне скоро на работу, так что слушай внимательно. Он объяснил, что он хотел, чтобы она сделала.
  — Откуда ты знаешь, что они будут там?
  — Они обязательно будут, — сказал он. «Вена отчаянно нуждается в угле. Если не сегодня, то завтра: насколько я понимаю, сейчас они ездят три-четыре раза в неделю, а то и больше. Отправляйтесь туда сегодня днем. Если его там нет, вернитесь завтра. Писать ничего не будет, просто запомните, что я вам скажу.
  — Что, если он откажется?
  Виктор фыркнул и протянул свой стакан, чтобы налить еще. «Он не откажется, не сейчас, когда приближается Красная Армия. Остаться в живых концентрирует ум; Я считаю, что это лучший стимул, чем деньги.
  Ирма сделала паузу и некоторое время сидела тихо. 'Как на счет меня?'
  Виктор поднял брови, показывая, что не совсем понимает, что она имеет в виду.
  — Я имею в виду, если сюда прибудет Красная Армия. Что со мной происходит?
  Повисла еще одна пауза, на этот раз длиннее, пока Виктор обдумывал вопрос. — Не волнуйся, я что-нибудь придумаю. Он оглядел комнату и указал на фотографию в рамке на буфете ее мужа в военной форме. — Избавься от этого для начала.
  Виктор задержался дольше, чем планировал. Арманьяк взбодрил его, и они на полчаса ушли в спальню. Ирма ушла из квартиры вскоре после русского. Она направилась прямо к докам вокруг Зайтенхафенштрассе и подкупила того же часового парой пакетов «Джуно», которые купила по пути туда.
  — « Елка» в порту из Братиславы?
  Он изучил список в своем буфере обмена. — Он должен быть здесь в это же время завтра днем. Хорошие у тебя часы.
  Ирма потрогала золотые часы на запястье. Это был дом ее матери. — Если ты впустишь меня завтра, то он твой на выходе.
  На следующий день она снова оказалась в машинном отделении «Елки » . Ян Кухар внимательно выслушал ее сообщение, и она попросила его повторить. Ей пришлось наклониться, чтобы услышать его голос сквозь шум двигателей. Она чувствовала его горячее дыхание и запах его немытого тела, когда он говорил.
  — Да, да, да… Я понимаю: мне нужно передать сообщение политруку в первую попавшуюся часть Красной Армии. Они должны связаться с отделом номер 23 в Москве, блок номер шесть — уверяю меня, они поймут, что это значит — и сказать им, что кузнецу срочно нужна встреча с сапожником. Я должен дождаться ответа и передать его вам как можно скорее: вы вернетесь сюда через четыре дня. Звучит просто для меня! Большой словак саркастически рассмеялся.
  'Что ты имеешь в виду?'
  «Ну, если предположить, что они не убьют этого посыльного, как предыдущего».
   
  ***
   
  Ирма вернулась в порт через четыре дня, как и было условлено. Кухар был на пристани у Елки и указал ей подняться на борт, отведя ее в тесную каюту, а не в машинное отделение. Он жестом пригласил ее сесть на кровать, и она заколебалась, но он остался стоять у двери.
  — Вы доставили сообщение?
  — Да, — ответил он. — И чуть не убил себя в процессе.
  'Что ты имеешь в виду?'
  — Вот что я вам скажу, — сказал он. «Когда Красная Армия окажется у ворот Вены, что уже не заставит себя ждать, подойдите к ним и скажите, что у вас есть сообщение для Москвы. Вам повезет, если они не пристрелят вас первым. К счастью, я достаточно говорю по-русски, чтобы сказать им, что я их товарищ. Комиссар не знал, что со всем этим делать, и выглядел так, будто хотел и меня застрелить, но вскоре его тон изменился, когда пришло сообщение из Москвы: впервые в жизни со мной обращались как с принцем, Я мог привыкнуть к этому. Ваш человек, должно быть, очень важен.
  — Что они ответили?
  — Они хотят видеть его в Комароме.
  'Где это находится?'
  'Венгрия.'
  — И как он собирается туда попасть?
  — Похоже, я беру его.
  'Когда?'
  'Сегодня вечером.'
   
  ***
   
  — Меня за это расстреляют, — сказал Виктор. «Я не уверен, какая сторона будет стрелять в меня, но будет чудом, если я вернусь живым». Они были в квартире Ирмы, и она говорила ему, что он должен идти прямо к барже.
  — Вас отвезут в Братиславу, — сказала она. — После этого может быть немного сложно, но он будет твоим проводником. Однако вам нужно поторопиться; тебе что-нибудь нужно?
  «Когда работа обнаружит, что я исчезла, мне придется заплатить ад. Слушай, у меня есть идея…
  В ту ночь Виктору удалось незамеченным проскользнуть в порт и сесть на « Елку» . Он привез с собой большую часть оставшихся рейхсмарок, которые припрятал в квартире Ирмы, чтобы купить молчание экипажа и оплатить путешествие.
  На следующее утро Ирма сделала, как велел Виктор. К счастью, прошлой ночью было несколько воздушных налетов, но это была необычная ночь в Вене, если их не было. Она нарядно оделась и поехала на трамвае в 9- й район. На улице возле больницы она купила по завышенной цене букет почти засохших цветов и вошла в AKH.
  Она была потрясена увиденным. На протяжении многих лет она несколько раз посещала больницу, и она имела репутацию одной из лучших больниц в Европе, а также одной из крупнейших. Теперь там было тесно: в коридорах лежали больные на носилках, на полу лежала засохшая кровь и грязные бинты. Она направилась в палату на пятом этаже, которая казалась особенно занятой. Она вытащила платок из своей нарядной сумочки и вытерла влажные глаза с огорченным видом.
  — Ты в порядке… я могу чем-нибудь помочь? — спросила взволнованная молодая медсестра.
  — Мне очень жаль, — сказала Ирма. — Я вижу, как вы заняты. Я приехал навестить очень близкую подругу, которая была ранена во время авианалета на прошлой неделе, и мне только что сказали, что она умерла… — Ирма замолчала, пытаясь восстановить самообладание. Она говорила с самым утонченным венским акцентом, на какой только была способна. «Мне нужно сообщить об этом ее мужу Зальцбургу, и я подумал, нельзя ли мне воспользоваться личным телефоном?»
  Молодая медсестра огляделась и кивнула, указывая на кабинет позади нее.
  — Но побыстрее, если сестра тебя увидит…
  Оказавшись в кабинете, Ирма закрыла дверь и сняла трубку, тут же подключившись к коммутатору. Используя как авторитетный голос, она потребовала, чтобы ее соединили с казармами Марии Терезии Казерн. Она улыбнулась, когда услышала, как оператор сказал оператору на другом конце, что это был AKH. Не могли бы они соединить звонок с электротехнической мастерской…? Да, это было срочно.
  Как только ее подключили, Ирма попросила поговорить с Эрнстом, руководителем Отто Шнайдера. Я сестра в AKH . К сожалению, герр Шнайдер был ранен во время авианалета прошлой ночью и, вероятно, будет отсутствовать в течение нескольких дней. Да, конечно, она передаст его наилучшие пожелания.
   
  ***
   
  Они были всего в часе езды от Вены, направляясь на восток по черной массе Дуная, когда шкипер спустился в машинное отделение и начал кричать. Виктор достаточно знал словацкий, чтобы понять, что шкипер, поразмыслив, решил, что полученных им денег недостаточно. Ян Кухар позвал Виктора: не хочет ли он дать еще?
  Виктор уставился на шкипера, невысокого, мускулистого мужчину с глазами хулигана и носом, поврежденным пьянством и случайными драками. — Нет, — сказал Виктор. Он чувствовал, что шкипер ощетинивается, а Кучар кашляет.
  — Скажи мне, — попросил Виктор. — Как вы думаете, сколько времени пройдет, прежде чем Красная Армия прибудет в Братиславу? Шкипер пожал плечами и выглядел смущенным. Он не привык к трудным вопросам. Виктор помог ему. — Месяц, два месяца… Обязательно до лета, да?
  Шкипер неуверенно кивнул, и Виктор наклонился к нему.
  — А вы думали о том, что будет с вами и вашей драгоценной баржей, когда Красная Армия обнаружит, что вы поставляли фашистам уголь, а?
  Шкипер пробормотал что-то о принуждении.
  — Если ты заткнешься и будешь вести себя хорошо, я замолвлю за тебя словечко. Вы можете даже оставить себе баржу.
  Кухар и Виктор пробыли в Братиславе ровно столько, чтобы добраться до другого причала, до лодки, которую Кухар организовал, чтобы доставить их к месту назначения. Это было крошечное, потрепанное судно, которое выглядело так, будто ему будет трудно удержаться на плаву в пруду в парке в безветренный день. Шкипером был Войтех, пожилой мужчина с красивым лицом. Кухар заверил его, что Войтех абсолютно надежен: «Он хороший, старомодный красный. Он сказал, что было бы оскорблением предлагать ему деньги.
  — Я понятия не имею, где сегодня проходит линия фронта, — объявил Войтех, выводя лодку из гавани в центр Дуная. Виктор скорчился между мешками с мукой, предполагаемым грузом лодки. «Он меняется каждый день: я подведу вас к нему как можно ближе».
  Виктор поздравил Кухара с выбором судна: судно выглядело и звучало так жалко, что он сомневался, что его кто-нибудь остановит, но, несмотря на изменчивые условия, судно работало обманчиво хорошо. Дунай стал серым; Виктор забыл, насколько широк он вокруг Братиславы, а по мере того, как они шли на восток, он становился еще шире, как будто они были в море. Кухар сказал ему, что не уверен, были ли они в Словакии или в Венгрии. «Отныне так и будет, границы меняются каждый день».
  Река начала сужаться, и по обоим берегам реки можно было увидеть немецкую артиллерию на позициях. Впереди они могли только различить звук выстрелов. Как только в поле зрения появился город, Войтех быстро повернул на южный берег и умело направил лодку в скрытую бухту. Кухар привязал веревку к дереву, а Войтех выключил двигатель и выкарабкался на берег, скрывшись за живой изгородью. Прошло 20 минут, прежде чем он вернулся.
  — Мы в Венгрии, по крайней мере, это было два дня назад, — сказал он. — Дальше я не пойду, подожду здесь, пока ты не вернешься, — но не более суток, понимаешь? Вон там, это Göny_. Когда я в последний раз слышал, немцы отошли из города, но оставили удерживать его часть своих венгерских союзников, часть 3-й армии . Немцы наверное рады ими пожертвовать. Держитесь к югу от города и двигайтесь на восток примерно четыре мили, пока не доберетесь до Комарома .
  — Что мы там найдем?
  «Ваша армия».
   
  ***
   
  К тому времени, как они добрались до окраины Комарома , сгустились сумерки. Кухар предложил спрятаться в лесу до рассвета, но Виктор настоял, чтобы они продолжали идти. Они пробирались сквозь деревья, шум их продвижения маскировался артиллерийским огнем и случайным звуком самолетов над головой. В конце линии деревьев небольшой участок травы спускался к переулку с канавами по обе стороны от него. Двое мужчин поспешили вниз и спрятались в одном. Через некоторое время к ним направился патруль из примерно дюжины мужчин. Виктор внимательно посмотрел на них, затем повернулся к словаку.
  — Красная Армия.
  'Вы уверены?'
  'Конечно, я уверен! Это погранполк НКВД, я вижу их зеленые фуражки и погоны — бериевцы. Мы должны быть дальше в тылу, чем мы думали; их задача — остановить отступление передовых войск. Вы ждете здесь; один из нас будет выглядеть менее угрожающе, чем двое. Виктор вытащил свое крупное тело из канавы; его руки подняты высоко над головой.
  — Товарищи… Товарищи! Не бойтесь, опустите оружие: я служил Красной Армии в тылу врага! Я здесь с важной миссией.
  Патруль остановился, когда услышал его голос: некоторые солдаты упали на обочину переулка, а офицер и остальные его люди двинулись вперед. Света было достаточно, чтобы Виктор мог различить висящий над ними пар их дыхания и нацеленные на него автоматы ППС.
  — Остановитесь на месте, — крикнул офицер. «Очень медленно снимите туфли и шляпу, затем опуститесь на колени. Мои люди обыщут вас. Офицер что-то пробормотал, и вперед вышли четверо его людей. Двое из них обыскивали его, в то время как двое других держали на нем оружие.
  — Он в порядке, сэр, только этот складной нож.
  Офицер выступил вперед. Виктор видел, что это трехзвездный Старший Лейтенант . — Чем ты занимаешься?
  «Я старший офицер НКВД; Мне срочно нужно увидеть вашего самого старшего комиссара. Если вы скажете ему, что кузнец пришел к сапожнику, он все узнает. Какая здесь армия?
  «3 -й Украинский фронт, фельдмаршал Толбухин. Ты один ?
  — Нет, у меня там спрятался товарищ-словак. Ян, выходи медленно.
  Через час они уже сидели в тепле одного из немногих уцелевших зданий в центре Комарома. Его заняли политкомиссары, прикомандированные к 3 -му Украинскому фронту. На кухне кормили словака, принца во второй раз в жизни. Тем временем Виктор был наверху, в кабинете старшего комиссара бригадного генерала. — У нас было сообщение… что вы приедете, — сказал бригадный генерал. — Подожди здесь, пока он не придет.
  'Когда это случится?'
  'Утро. А пока можно отдохнуть и поесть. Тебе нужна женщина?
  Виктор покачал головой. Комиссар был озадачен его отказом. «Позор, эти молодые венгерские девушки действительно нечто особенное. Вы могли бы даже иметь два из них одновременно – вы никогда не пробовали этого?
   
  ***
   
  В 6 часов утра дверь в спальню Виктора распахнулась, и в комнату ворвался Илья Бродский. Он подошел к окну, открыл ставни и бросил в него одежду Виктора. — Вставай, нам нужно поговорить.
  Через час Виктор закончил говорить. Они заняли кабинет старшего наркома, и Бродский угощался найденной на столе бутылкой водки. Виктор постоянно отказывался от его предложения. Бродский уже не выглядел таким подтянутым и уверенным, как год назад. Он нервно ерзал, пока Виктор говорил, постоянно проводя пальцами по волосам. Примечателен тот факт, что ему все еще доверял Сталин. Бродский не сказал ни слова, пока говорил Виктор.
  — Я согласен с вами, Виктор, похоже, что Лейтнер в Вене, — наконец сказал он. — Я всегда думал, что если бы его убили или взяли в плен, мы бы скоро об этом узнали. Мы избавились от половины ЦК КПО, но остальные постоянно твердят о Лейтнере: мол, если мы сможем обеспечить его поддержку, то мы будем контролировать Австрию. Если он будет у англичан, то Австрия будет их. Ты должен найти его, Виктор.
  — Ты меня знаешь, товарищ, я никогда не подводил. Но этот британский агент умен. Если бы со мной было несколько опытных агентов, хотя бы полдюжины, я уверен, что выследил бы его. Но в одиночку… это невозможно.
  — Расскажите мне еще раз о Рольфе и этой женщине.
  Когда Виктор закончил, Бродский взял сигару из коробки на столе комиссара и, попыхивая ею, прошелся по комнате, глубоко задумавшись, прежде чем присоединиться к Виктору на маленьком кожаном диване. — Я придумал, как заставить этого британского шпиона доставить нас к Лейтнеру, — сказал он. 'Слушай внимательно.'
  У Виктора за плечами была целая жизнь уловок, и он с готовностью признавал, что часто был жесток и вполне готов прибегнуть к крайним методам, если это необходимо. Но к тому времени, когда Илья Бродский – внук раввина – изложил свой план, даже он был потрясен.
  
  
  Глава 24
   
  Вена, март и апрель 1945 г.
   
  К середине марта Вена начала распадаться. Хотя бомбардировки днем и ночью наносили физический урон, распад больше проявлялся в атмосфере города и настроении его жителей. Присутствие 6- й танковой армии СС создавало ощущение скорее угрозы, чем уверенности, и мало кто, кроме самых ярых нацистов, верил пропаганде, что все будет хорошо и Рейх восторжествует. Люди знали, что Красная Армия направляется к Вене с востока, а англичане и американцы с боями пробиваются в Австрию со всех других направлений. Было ощутимое чувство страха, а нехватка продовольствия и топлива означала, что гражданское население теперь испытывало серьезные лишения. Слухи о том, что затевает Красная Армия-завоеватель в ранее завоеванных городах, приводили в ужас якобы интеллигентных венцев. Наедине и с теми, кому они доверяли, люди признавались, что, возможно, их энтузиазм по отношению к нацистам был неуместным. Люди пытались убедить друг друга в том, что они скорее жертвы нацизма, чем его восторженные сторонники. Они начали потихоньку придумывать собственную версию истории.
  И Рольф, и Катарина прекрасно знали обо всем этом; их коллеги в банке и больнице почти ни о чем не говорили своим шепотом. Но у пары были другие приоритеты.
  Вам нужно подумать о вывозе Лейтнера из Вены, сообщил Лондон в сообщениях, отправленных через Цюрих. Скоро там будут русские: придумайте план движения на запад.
  «Это все очень хорошо, — ответил Рольф, — но когда мы это сделаем?»
  Подождите: мы скажем вам, когда. Нам нужно, чтобы американцы подошли поближе.
  Они продолжали навещать Лейтнера раз в неделю и рассказывать ему, что задумал Лондон. Лейтнер хотел знать, почему он не может оставаться в безопасности в подвале, пока не прибудут союзники, но они должны были объяснить ему, что, похоже, первыми прибудут не те союзники.
  «Я старый человек», — сказал он им, когда они сказали, что собираются отправиться на запад. — Я застрял в этом проклятом подвале бог знает сколько времени. Я не в форме. Я слишком долго не видел солнечного света, я, наверное, ослепну. Что ты собираешься делать? Угнать машину?
  Этот разговор произошел в гостях, когда Рольф и Катарина вместе спустились в подвал, такова была важность встречи.
  — Мы не уверены, мы что-то придумываем, — сказал Рольф. — У вас есть какие-нибудь идеи, герр Лейтнер?
  Старик недоверчиво смотрел на них, крепко скрестив руки на груди. — У меня есть какие-нибудь идеи — у меня? Я уже не помню, как выглядит мир, и ты хочешь, чтобы я придумал план побега из Вены? Нет, это твоя работа, и предупреждаю, если ты не придумаешь хороший план, я не пойду: я рискну с русскими.
  Итак, они придумали план, который они обсудили от начала до конца, и оба признали, что он был хорошим. Идея этого пришла однажды ночью, когда Катарина дежурила в приемной, которая представляла собой большое помещение на первом этаже больницы. Машины скорой помощи прибудут снаружи и будут направлены в разные отсеки. Там же была зона, где водители скорой помощи отдыхали, некоторые по нескольку часов, так как большинство из них работали круглосуточно. Иногда, когда нужно было перевезти машину скорой помощи, а водитель спал, медсестра двигала машину скорой помощи, а не беспокоила их.
  — Значит, мы угоняем скорую помощь?
  Они были в Пратере, самом безопасном месте для разговоров. Катарина казалась весьма взволнованной. 'Это верно! Разве ты не говорил, что самая простая идея может быть лучшей?
  — Да… Но украсть машину скорой помощи не так-то просто.
  «Позвольте мне повторить это еще раз», — сказала она. — В ту ночь, когда мы решим это сделать, ты должен выйти на переулок возле больницы. В оговоренное время я беру машину скорой помощи, делая вид, что перевожу ее в другую часть зоны приема раненых. Когда я возьму ключи, я также возьму для тебя форму – грязную обычно оставляют на полу. Я выезжаю, встречаю тебя, ты едешь, а я сажусь рядом с тобой. Что может выглядеть менее подозрительно? Затем мы едем на Обере Аугартенштрассе, забираем Лейтнера как нашего пациента и уезжаем из Вены. Я перевяжу ему голову, чтобы, если нас остановят, никто не увидел его лица. О, и еще кое-что, что я хотел упомянуть: на днях старик погиб в результате авианалета. Я взял его удостоверение личности и бумажник. Лейтнер может получить их.
  Рольф молчал, пока они шли, пытаясь придумать недостатки. — А если нас остановят?
  «Я создам на него дело в AKH, включая письмо, в котором говорится, что его переводят куда-то на запад, например, в Инсбрук».
  Рольф сжал ее руку, поднес к губам и нежно поцеловал, потом погладил ею себя по щеке. «Дорогой, это умная идея, но наверняка будет оповещение — если скорая помощь пропала?»
  — Возможно, но я в этом сомневаюсь. Вена в хаосе. Армии приближаются со всех сторон. Даже в AKH ситуация настолько запутанная, что никто не знает, где находятся машины скорой помощи в любой момент времени. Неужели они так обеспокоены одной машиной скорой помощи? Но если у вас есть идея получше…
  У Рольфа не было лучшей идеи. В те выходные они оба пошли к Лейтнеру и объяснили ему это. Старик некоторое время сидел с вытянутым лицом, но в конце концов неохотно кивнул в знак одобрения. Они принесли с собой бумажник и удостоверение личности убитого, а также решили оставить один из пистолетов Steyr-Hahns и часть наличных с Лейтнером — это означало бы, что они будут там, когда пойдут забрать его, а не чем таскать их по Вене.
  На следующий день Рольф отправил сообщение в Лондон через Хедингера: у нас есть план, когда ехать?
  Подождите: мы сказали, что скажем вам, когда. Русские не так близко от Вены, а американцы еще недостаточно далеко на восток. Потерпи.
  Это напомнило Рольфу его обучение обращению с оружием в Англии. «Всегда подождите, пока не посчитаете, что уже слишком поздно, прежде чем стрелять, сэр», — сказал ему инструктор. — Наведи цель на прицел и жди, сэр: чем ближе они подлетают, тем больше у тебя шансов… Цель никогда не бывает слишком близко, сэр, но может быть слишком далеко. '
  Так что они ждали.
  А потом у Рольфа был посетитель.
   
  ***
   
  Это была последняя неделя марта, и, как и все другие банки на Шубертринге и в других местах Вены, банк Леу был особенно загружен. Хотя клиенты не говорили об этом так многословно, последнее место, где они хотели бы хранить свои деньги, было в первую очередь, где их искали бы Советы. Рольф был завален переводами в Цюрих: один из многочисленных слухов, циркулировавших по городу, заключался в том, что власти собираются запретить отправку всех денег за границу.
  Было около 10.30 утра в среду, когда к его столу подошел один из администраторов. — Один джентльмен хотел бы видеть вас наедине, — сказала она. — Вот его карточка.
   
  Август Отто Унгер
   
  Рольф уставился на него, как будто это заставило имя исчезнуть. Август Унгер, его бывший одноклассник, которого он видел в юридической фирме в прошлом мае. Тогда он был убежден, что собирается сообщить о нем в гестапо. Унгер явно не любил спешить.
  Через минуту двое мужчин уже сидели друг напротив друга в маленькой комнате для допросов. Унгер сильно вспотел и нервничал. Рольф изо всех сил старался казаться спокойным, но чувствовал, как его колени стучат друг о друга.
  — Я заподозрил, что это ты, Рольф, как только увидел тебя, — сказал Унгер. — Ты выглядел немного иначе, не знаю почему, но я был уверен, что это ты. Скажи мне, почему ты называешь себя Гердом Шустером, а?
  Рольф был слишком напуган, чтобы что-то сказать, надеясь, что тишина заставит Унгера раскрыть свою руку. Он пожал плечами. — Я не знаю, о чем ты говоришь. Я Герд Шустер, сотрудник…
  — Прекрати, Рольф, у тебя тот же голос, и у тебя все еще такое же самодовольное красивое лицо и этот раздражающий невинный вид. Бьюсь об заклад, ты все еще красный, не так ли…? Что ты здесь делаешь? Помогаешь им и ебаным евреям, если найдешь хоть кого-то еще?
  «Ты ошибаешься…»
  — Давай, давай… У них тут на тебя дело будет, не так ли — гестапо? У них будут все ваши данные, может быть, даже ваши отпечатки пальцев, и уж точно фотография. Сколько времени им понадобится, чтобы установить, что Герд Шустер на самом деле Рольф Эдер…? Полчаса? Конечно, если вы действительно Герд Шустер, гестапо поймет, что произошло недоразумение, и я извинюсь, но держу пари, вы не хотите подвергать это испытанию, не так ли? А вот и твоя девушка, как ее звали — Фрида? Последнее, что я слышал, это то, что она развлекала войска на Морцинплац.
  Унгер сунул руку под стол, чтобы завязать шнурки, и похотливо ухмыльнулся, глядя на Рольфа. Рольф с радостью задушил бы Унгера тут же, но ему нужно было сохранять спокойствие.
  — Что тебе нужно, Унгер?
  — Так-то лучше, — сказал Унгер. — Я собирался сдать вас властям, когда увидел вас в прошлом году. Но ты же знаешь, какой я умный. Я сказал себе: подожди, август… Рольф работает в банке, кто знает, когда это может пригодиться? Так что я был терпелив, и теперь вы действительно можете мне помочь. Я хочу швейцарских франков, Рольф, много. И обменный курс таков, что я не сдам тебя гестапо. Мне кажется, это блестящая сделка.
  «Это займет у меня несколько дней, у нас такой спрос…»
  — Но у нас недолго осталось, не так ли, Рольф? Я уверен, что вы с нетерпением этого ждете, но я не планирую быть в Вене, когда ваша армия гребаных варваров, грабителей и насильников ворвется в город. Я планирую быть далеко – и куда бы я ни направлялся, ваши швейцарские франки будут как раз тем, что мне нужно. Как скоро вы сможете получить 10 000?
  — Десять тысяч — ты сошел с ума? Ничего подобного я не смогу достать.
  Унгер беспокойно заерзал на стуле. Девять тысяч – к пятнице? Они вели переговоры 10 минут, как препиравшиеся школьники. В конце концов к понедельнику они остановились на 5000 швейцарских франков.
  — В субботу мы ожидаем партию со специальным курьером, — сказал Рольф, надеясь, что жадность Унгера помешает ему разглядеть ложь. — Приходи в это время в понедельник, и я приготовлю это для тебя. И после этого ничего — обещаешь?
  — Конечно, Рольф, мой старый друг. Ты мне не доверяешь?
   
  ***
   
  — Но если тебе удастся раздобыть эти деньги, он прикарманит их и отправится прямо в гестапо, — сказала Катарина. Они лежали в постели, луч лунного света окрашивал их голую плоть в серо-голубой оттенок. Катарина погладила затылок Рольфа, потом положила голову ему на обнаженное плечо.
  — Я знаю, я знаю, — сказал он. — Но все равно это все гипотетически. В банке нет швейцарских франков. Может быть, у Плашке есть несколько, но…
  — Нам нужно уехать из Вены до понедельника, — сказала Катарина.
  'Очевидно.'
  — Это второе апреля, не так ли?
  'Да.'
  «Черт… Моя следующая ночная смена только сегодня ночью, так что мы не можем сбежать раньше. Не могли бы вы задержать его до вторника, может быть, передать ему сообщение? Скажи ему, что сможешь получить деньги во вторник?
  «Это слишком большой риск. Он хотел получить деньги к пятнице, как есть.
  Через полчаса, когда она уже засыпала, Катарина была разбужена Рольфом, выпрыгнувшим из постели.
  'Что это такое?'
  «Эти фотографии — те, что из сейфа…»
  'Что насчет них?'
  «Мне нужно взглянуть на них. Быстрее, убедитесь, что шторы как следует закрыты.
  Они отодвинули кровать в сторону, приподняли под ней ковер и приподняли половицу. Рольф лежал голый на полу и просунул руку в маленькую щель, из которой вышел большой коричневый конверт. Они поставили прикроватную лампу на пол и открыли конверт.
  — Что такое, Рольф? С какой стати вы хотите сейчас смотреть на эти отвратительные фотографии?
  Он проигнорировал ее, лихорадочно перелистывая десятки черно-белых изображений мужчин в компрометирующих позах, в основном с девочками, но несколько с мальчиками. Некоторые фотографии были размыты, но большинство были на удивление четкими. В конце концов он вытащил один.
  'Здесь! Я был прав… Помнишь, когда мы их получили и мы их просматривали? Ну, несколько минут назад что-то встряхнуло мою память. Смотреть…'
  Это была фотография, сделанная с высоты комнаты, возможно, с потолка. На изображении была изображена большая кровать, а на ней лежала на спине молодая девушка, вероятно, не старше 14 лет, с выражением ужаса на лице. Седлал ее обнаженный мужчина, его голова была запрокинута назад, а лицо смотрело вверх, искаженное усилием. Но все же он носил похотливую ухмылку.
  — Это, — сказал Рольф, постукивая по лицу человека, — Август Отто Унгер.
   
  ***
   
  Венское наступление началось в понедельник, второго апреля. 3 -й Украинский фронт пересек границу Словакии и Дунай южнее Вены и быстро овладел городами Айзенштадт, Винер-Нойштадт и Нойнкирхен.
  Хотя сражение все еще шло к югу от города, оно неумолимо приближалось к нему, и в то утро атмосфера в Вене приобрела новое измерение. При ветре, дувшем в нужном направлении, в воздухе пахло порохом и слышались звуки артиллерийского огня. Самолеты летали низко над головой, в основном Люфтваффе, направляясь в сторону Красной Армии, но также и советские самолеты, бомбившие оборону города. Спеша на работу, Рольф увидел вокруг себя что-то очень близкое к панике. Грузовики сбрасывали мешки с песком на улицу, и когда он прибыл в банк, он провел первый час, помогая коллегам складывать мешки и закрывать окна. Герр Плашке суетился внутри, уверяя своих сотрудников, что все в порядке, что все это временное дело, пока вермахт…
  Рольф был рад, что они организовали побег той ночью. Хотя оборона города была мощной, Красная Армия вполне могла быть в Вене в течение недели. Он почти с нетерпением ждал встречи с Унгером.
  Когда он прибыл в банк, Август Унгер выглядел одновременно нервным и взволнованным. — У вас есть деньги? Он заговорил еще до того, как Рольф закрыл дверь в маленький кабинет. — Я уезжаю сегодня вечером. У меня достаточно топлива в машине, чтобы уехать подальше отсюда. У вас есть все – все 5000 швейцарских франков?
  Рольф принес с собой несколько пухлых конвертов, все запечатаны. Он постукивал по конвертам, и Унгер жадно смотрел на них, как ребенок на пачки конфет. — Сначала кое-какие документы, Август, — сказал он.
  — Не говори глупостей, Рольф: просто дай мне эти чертовы деньги и будь благодарен, что я уезжаю из Вены, а не иду в гестапо. Что это такое? Что за…'
  Рольф достал из кармана фотографию и повернул ее лицом к Унгеру. Другой мужчина недоверчиво уставился на него, его рот был открыт, а лицо покраснело. На секунду или две Рольф задумался, не перестал ли Унгер вообще дышать.
  'Что…? Что…?' — все, что он смог сказать.
  — Вы спрашиваете, что это? — невинно сказал Рольф. «Это удивительно четкая фотография, сделанная вами в борделе, который, как мы понимаем, находится на Шулерштрассе , недалеко от собора. Мы не знаем имени девушки, но сколько ей, по-твоему, лет, Унгер? Тринадцать…? Четырнадцать…? И на всякий случай, если у вас есть идеи, есть и другие экземпляры.
  Унгер уставился на него.
  — Денег ты не получишь, Унгер, — сказал Рольф. — Но, может быть, когда вы пойдете в гестапо доносить на меня, вы будете достаточно любезны, чтобы показать им это — или мы должны подождать, пока не прибудет Красная Армия, а?
  Пока Рольф говорил, Унгер встал и поспешно собрал свое пальто и шляпу, опрокинув при этом стул. И, даже не остановившись, чтобы их надеть, сбежала из банка.
  
  
  Глава 25
   
  Вена, апрель 1945 г.
   
  Рано утром в понедельник, 2 апреля , Виктора разбудил один из коллег-электриков, который сильно тряс его за плечо. Кирилл был болгарином, но плохо говорил по-немецки, и Виктору пришлось приложить усилия, чтобы не говорить с ним по-русски, родственному болгарскому языку. — Началось, Отто… слушай!
  Это был безошибочно узнаваемый звук артиллерии — непрерывный, металлический, похожий на грохот. Насколько он мог судить, он был и входящим, и исходящим, и звучал так, как будто он был на юге, где, как предупредил Бродский, начнется атака. Мы будем бросать им жребий Виктор, не беспокойтесь: через неделю у нас будет Вена; развертываем 2- й Украинский фронт Малиновского, 3-й Толбухин и 1- ю Болгарскую армию Стойчева. День, когда он начнется, это ваш сигнал. Вы знаете, что вы должны сделать?
  Виктор прекрасно понимал, что он должен был сделать, и, хотя он боялся этого больше всего, что он делал раньше, он знал, что не может позволить себе медлить. Он должен был начать работу в казарме в 8.00, и ему нужно было уехать до этого времени. Он переоделся в рабочую одежду и упаковал все необходимое в рюкзак, сказав Кириллу, что встретится с ним в казарме.
  Он поспешил в квартиру Ирмы: ваза стояла на месте, и она его ждала. Виктору было трудно скрыть свою нервозность, которую Ирма не привыкла видеть. — Давайте все проверим: вы уверены, что она еще там?
  Ирма кивнула. — Нет шансов, что они могли найти листовки? она спросила.
  — Возможно, — сказал Виктор, — но крайне маловероятно. Я знал, что они оба были на работе, когда я пришел, поэтому у меня было достаточно времени, чтобы хорошо поработать. Они запечатаны под раковиной. Вы должны знать, что они там, чтобы найти их.
  — И они узнают…?
  «…Что они там? Да, да, да… Давай, сосредоточимся на сегодняшнем утре. Я позвоню из того кафе на Шубертринге в 11.00, ждите снаружи: как только я это сделаю, я выйду и дам вам сигнал. Вы ждете 40 минут, а затем доставляете письмо: это должно дать им достаточно времени».
  'А ты?'
  — Я займу позицию, чтобы следовать за ним. Как только он прочитает письмо, он не будет торчать, я вам обещаю: он сделает то, что сказал Бродский. Почему ты плачешь, Ирма?
  — Потому что я знаю, что будет после этого. Ты пойдешь за ним и – что бы ни случилось – ты не вернешься».
  Виктор положил руку ей на плечо и притянул к себе. 'Кто знает…? Кто знает, что произойдет?
   
  ***
   
  Рольф только успел добраться до туалета, прежде чем его вырвало. Он прислонился к сырой кафельной стене и сделал все возможное, чтобы успокоиться, прежде чем еще раз прочитать записку, которая ждала его, когда он вернулся к своему столу после того, как Унгер сбежал из банка.
   
  Герду Шустеру (Рольф Эдер) от друга,
  К тому времени, как вы прочитаете это письмо, Анна будет находиться под стражей в гестапо. Они еще не знают о вас, но узнают очень скоро. Это предупреждение для вас, чтобы уйти.
   
  Яростно дрожащими руками он разорвал письмо и попытался выбросить его обрывки в унитаз. Кто же знал, что его настоящее имя Рольф Эдер? Уже одно это указывало на то, что к письму следует отнестись серьезно. Он должен пойти и проверить Катарину, но… Его снова вырвало, и он почувствовал, как по всему телу выступил холодный пот. Администратор сказал ему, что письмо ему оставила элегантно одетая дама, пока он был на совещании. Это все, что она могла ему сказать.
   
  ***
   
  Телефонный звонок Виктора длился недолго. Когда он дозвонился до штаб-квартиры гестапо, то настоял на том, чтобы его связали с криминалдиректором Карлом Штробелем.
  Немедленно. Разве ты не знаешь, что происходит?
  Я хочу, чтобы вы слушали очень внимательно , сказал он Стробелю. У тебя есть ручка и бумага? Уберите этот адрес. Он начал называть адрес квартиры Шустеров на Унгаргассе, затем медленно повторил его. Он внимательно смотрел на часы: на этот звонок он выделял не более 40 секунд, чуть меньше 55, которые им потребуются, чтобы отследить его.
  «Женщина, которая живет в этой квартире, является членом ячейки коммунистического сопротивления, которая устроила саботаж на заводе Хейнкеля и распространяла листовки по всему городу. Вы найдете несколько листовок под раковиной. Еще деньги спрятаны в стене, за плиткой под раковиной.
  Стробел начал было спрашивать, кто он такой, но Виктор перебил его, еще раз повторив адрес, прежде чем повесить трубку. Он прислонился к стене телефонной будки и закрыл глаза. Ему стало стыдно, и он понял, почему такая огромная разница между тем, чтобы быть очень хорошим и очень умным, как он, и быть таким, как Илья Бродский: достаточно умным, чтобы прислушаться к Сталину.
   
  ***
   
  Виктор ждал напротив берега, под деревьями в центре Шубертринга, когда оттуда выскочил Рольф. Его не удивило то, что он направился в сторону своей квартиры, он полностью ожидал, что он сделает это — до тех пор, пока он не сделает ничего опрометчивого . Русскому пришлось двигаться быстрее, чем ему было удобно, но Рольф почти бежал. На полпути к Унгаргассе Рольф остановился как вкопанный. Теперь в поле зрения появился многоквартирный дом: перед ним стоял полицейский фургон и две машины, явно принадлежавшие гестапо. Несколько мужчин в штатском околачивались перед входом в квартал, а полицейский отводил людей. Еще один человек в штатском вышел из здания с большой коробкой, а за ним еще двое потащили Катарину на заднее сиденье одной из ожидающих машин. Теперь Рольф знал бы, что к записке следует отнестись серьезно, если бы не сделал этого раньше.
  Виктор с ужасом наблюдал, как Рольф остался на месте, не двигаясь с середины тротуара и, казалось, в шоке. Если ты не двигаешься, дурак, тебя увидят . Виктор втиснулся в дверной проем магазина, опасаясь, что его тоже могут заметить. Но как только выяснилось, что он оставил его слишком поздно, Рольф развернулся и двинулся обратно вверх по Унгаргассе, в том же направлении, откуда пришел. Он пару раз нервно оглянулся, затем, казалось, взял себя в руки, перешел на нормальный шаг и направился к Каналу. Вот и все, Рольф, подумал Виктор, идя следом за своей добычей. Учитывая обстоятельства, ты в порядке. А теперь делай то, что обещал мне Бродский.
   
  ***
   
  Катарина разбирала те немногие вещи, которые она сможет взять с собой, когда они уедут из Вены этим вечером, — все, что ей сойдет с рук в большой сумочке, которую она возьмет с собой на работу. На кровати лежало несколько туалетных принадлежностей, смена нижнего белья, пуловер, немного сыра и пистолет «Штайр-Хан». Ей хотелось взять еще пару туфель, но она уже настаивала на этом.
  В этот момент они ворвались — ни стука, ни предупреждения, ничего. Всемогущий грохот в дверь, словно взрыв одного из артиллерийских снарядов, и, прежде чем она успела среагировать, в холле появились двое мужчин, наставивших на нее пистолеты. Она посмотрела на свой пистолет на кровати, но, прежде чем она успела до него дотянуться, они бросились на нее, заставив ее лечь на пол. Ее затащили в гостиную и прижали лицом к дивану. Она попыталась закричать, но ее заставили замолчать жестокий удар по ребрам.
  Пока ее держали, с ней никто не разговаривал. Она могла слышать, как они обыскивают квартиру. Они сразу же нашли пистолет, и из кухни она услышала, как кто-то сказал, что они нашли «их» — чем бы «они» ни были. — А деньги? — спросил кто-то. Какой-то стук и стук, потом еще один человек объявил, что тоже нашел это. Не так много, как они сообщили, но это было там. «Как они сказали, так и будет».
   
  ***
   
  В нижнем подвале штаб-квартиры гестапо на Морзинплац царил полный хаос. Катарину таскали из одной комнаты в другую с завязанными глазами и связанными за спиной руками. Ее прижали к стене, похожей на какой-то коридор, и заставили стоять там, прижавшись головой к грубому кирпичу. Она могла слышать спор между двумя мужчинами в комнате позади нее — один из которых, несомненно, был тем, кто руководил обыском в их квартире. Он требовал камеру для ее допроса.
  — Господин криминалдиректор, все комнаты заняты. Эсэсовцы повсюду находят сопротивление мразям и евреям. Если они приложат половину своих усилий к защите города…
  Через несколько минут ее схватили сзади и повели вверх по лестнице. Ее толкнули так сильно, что она продолжала спотыкаться, и к тому времени, когда они добрались до места назначения, ее колени были в синяках и кровоточили. Они находились в кабинете, довольно удобном, и она услышала, как задернули шторы, когда ее затолкали в деревянный стул. С ее глаз сняли повязку. Перед ней стоял невысокий, коренастый мужчина с остроконечной бородой и слегка безумными глазами. Он вспотел и тяжело дышал, как будто лестница была для него слишком тяжела. В комнате был еще один мужчина, выше коренастого и намного моложе. Он проверял, закрыты ли шторы и закрыта ли дверь.
  — Пусть вас не вводит в заблуждение ваше окружение, — сказал коренастый мужчина. — Уверяю вас, в моем кабинете мы можем быть такими же эффективными и убедительными, как и в одной из наших камер. Меня зовут Криминальддиректор Штробель из венского гестапо, а это мой помощник Криминалоберасист Штрассер. Ваше имя, пожалуйста?'
  «Анна Шустер».
  — А теперь позволь мне сказать тебе кое-что, Анна Шустер, — сказал Стробель. — У нас не так много времени, чтобы играть здесь. Обычно я мог бы с радостью растянуть допрос на неделю, а то и дольше. Но, как вы уже поняли, у нас больше нет такой роскоши. Так что я не собираюсь потакать тебе и позволять тебе притворяться, что тебя зовут Анна Шустер. Мне нужно ваше настоящее имя, а также настоящее имя Герда Шустера, который, как показано, живет с вами.
  Она ничего не сказала, вместо этого сосредоточившись на том, что ей нужно было сделать, в чем она была очень ясна. Если вас поймают, продержитесь 24 часа, чтобы остальные ушли. Она и Рольф говорили об этом и согласились, что 24 часа кажутся ужасно долгим сроком. Рольф сказал, что уверен, что в их случае 12 часов будет достаточно. Ведь это только ты и я, не так ли? Если нас обоих не поймают одновременно, то не пройдет и 12 часов, как другой узнает, не так ли? Часов пять-шесть, максимум восемь. Так что если вас поймают, постарайтесь продержаться 12 часов. Я уйду к тому времени и вернусь и спасу тебя!
  — Ты уже плачешь, Анна Шустер, а? Похоже, ты будешь легким, а, Штрассер?
  Но она не была легкой. Она сказала им, что это Анна Шустер; медсестра в AKH и, более того, гражданин Швейцарии. Не могли бы вы сообщить консульство Швейцарии? Сквозь щель в занавеске она увидела, что уже темнеет, значит, продержалась по крайней мере шесть часов из двенадцати. До сих пор они не проявляли к ней насилия, хотя она почти не сомневалась, что это произойдет. Когда это произошло, это дало ей надежду.
  Стробел некоторое время отсутствовал в комнате, и когда он ворвался обратно, он наклонился перед ней, его лицо было красным и сердитым.
  'Где он, черт возьми? Мы выяснили, где он работал, но, видимо, около 11.30 он ушел из банка Леу и не вернулся. У нас есть менеджер в одной из наших камер внизу, чтобы узнать, может ли он помочь нам в дальнейшем. Куда бы он пошел, а?
  Он сильно ударил ее по лицу, сначала удар наотмашь, а затем удар, который попал ей в подбородок. Она качалась в кресле, и, хотя боль была сильной, ей хотелось расхохотаться. Рольф был в безопасности, его явно не поймали. Мужчина, которого она любила, пока был в безопасности.
  Допрос продолжался глубокой ночью. В какой-то момент ее отвели в нижний подвал, и ей показалось, что она мельком увидела часы внутри офиса, когда ее толкали по коридору. Было либо 10.00, либо 11.00, около 12 часов, о которых они договорились с Рольфом. Это дало ей дополнительный повод для удовлетворения, но она по-прежнему была полна решимости продержаться как можно дольше.
  Когда они спустились в нижний подвал, ее отвели в комнату, где в кресле сидел потрепанный, но смутно знакомый мужчина. Ее заставили встать перед ним, а Стробел схватил мужчину за волосы и дернул за голову.
  — Итак, Плашке, ты узнаешь ее?
  Плашке смотрел на Катарину сильно опухшими глазами. Похоже, он потерял большую часть своих зубов, а его нос кровоточил и деформировался. Ему потребовалось некоторое время, чтобы сосредоточиться на ней, а затем он оживился.
  'Да! Это жена Герда Шустера, Анна! Она скажет вам, что я ничего не знаю — я понятия не имею, что он должен делать. Насколько мне известно, он клерк, присланный из Цюриха. Пожалуйста, сэр, пожалуйста, поверьте мне… Фрау Шустер, пожалуйста, скажите им!
  Затем ее затащили в ближайшую камеру и заставили сесть на стул. Молодой человек из гестапо, которого представили как Штрассера, привязал ее к нему. Стробел пододвинул стул и сел перед ней, его стул был немного наклонен, так что ему пришлось повернуться, чтобы обратиться к ней.
  — Кто еще в вашей группе?
  «Какая группа?»
  Штробель щелкнул пальцами, и Штрассер протянул ему стопку бумаг.
  — Очень хорошо, как пожелаете, — сказал Стробель. — Так, может быть, вы объясните эти листовки?
  Он вручил ей подборку листовок об Аиде. Она смотрела на них, как могла, из-за своих ограниченных движений, с замешательством на лице.
  — Ничего о них не знаю… Честно говоря, первый раз их вижу.
  — Не будь дураком, мы нашли их спрятанными у тебя под раковиной, вместе с рейхсмарками, спрятанными в стене, и пистолетом на кровати.
  — Да, рейхсмарки, о которых я знаю, мы хранили их там на случай, если кто-нибудь вломится в квартиру. Пистолет должен защищать нас от русских. Но листовки, я их никогда раньше не видел…
  Стробел колебался. Она выглядела такой растерянной, что ему пришло в голову, что она, возможно, на самом деле говорит правду. — Взгляните на них еще раз — вы должны знать, откуда вы их взяли? Развяжите ей руки, Штрассер, ей нужно как следует их прочитать.
  Она просмотрела все листовки и покачала головой.
  — Итак, что ты хочешь сказать?
  «Кажется, они имеют смысл».
  'Что?'
  — Ну, говорят, Красная Армия освободит Вену… Разве не так происходит?
  После этого ее избили так, что она потеряла сознание. Она почувствовала, что приходит в себя, пока врач осматривал ее, поэтому она изо всех сил симулировала бессознательное состояние.
  — Ну, Рудольф, скажи мне — она жива?
  — Да, да, Стробел, она жива. Но я постоянно предупреждаю вас, если вы хотите получить от них информацию, вы не должны быть такими грубыми. Мне все равно, что с ними будет, но не вините меня, если они умрут до того, как вам что-нибудь расскажут. Оставьте ее здесь на несколько часов, она скоро придет в себя.
  Когда допрос возобновился, она предположила, что это должно быть следующее утро. Штрассера нигде не было видно, и Стробель явно нервничал.
  — У тебя дела плохи, — сказал он. — Когда мы вошли в вашу квартиру, на вашей кровати был пистолет, а под раковиной мы нашли деньги и коммунистические листовки. Просто скажите нам, кто вы, где будет человек по имени Герд Шустер и кто ваши соратники. Подумай об этом, немного информации в обмен на твою свободу…
  Дверь камеры приоткрылась на несколько дюймов, и она услышала, как кто-то зовет Стробеля.
   
  ***
   
  Погоня Виктора за Рольфом в обеденный перерыв понедельника была рискованной. Когда его добыча направлялась к каналу, люфтваффе и советские военные самолеты пролетели низко над головой, и часть входящего артиллерийского огня, несомненно, приближалась. Главной целью для советских самолетов, казалось, был сам Дунай, но два раза бомбы падали на близлежащие здания. Ирония судьбы, что он может быть убит на своей стороне, не ускользнула от Виктора, но он не позволял себе зацикливаться на этом: ему требовалась вся его концентрация, чтобы не упустить из виду свою добычу. Рольф переправился через канал в Леопольдштадт и направился на север. Несколько раз он нырял в укрытие или вынужден был искать укрытие, что, по крайней мере, означало, что он концентрировался на том, что происходило вокруг него, а не думал о том, может ли кто-нибудь его преследовать.
  Виктор позволил себе приблизиться к Рольфу. Они проехали трамвай, который сошел с рельсов, выбросив большую часть пассажиров. Виктор остановился достаточно долго, чтобы помочь передвинуть тело мужчины, взяв при этом его матерчатую кепку. Когда он свернул за угол, Рольфа все еще было видно, он потуже затянул черный шелковый шарф вокруг нижней части лица и поменял шляпы на тот случай, если его жертва заметит позади себя мужчину в фетровой шляпе.
  Когда Рольф свернул на Обере-Аугартенштрассе, его шаг ускорился, и к тому времени, когда он достиг большого многоквартирного дома, он уже почти бежал. Виктору пришлось перейти на рысь и выйти на середину дороги, чтобы точно определить, в какое здание он вошел.
  Напротив был еще один многоквартирный дом, поэтому Виктор целый час стоял в глубоком дверном проеме, ожидая, появится ли Рольф. Если Бродский был прав, Хьюберт Лейтнер был в том здании. Через час он позволил себе пройти по стене многоквартирного дома. Насколько он мог судить, ни сбоку, ни сзади не было дверей, поэтому он занял свое место в здании напротив. Из квартала, в котором находился Рольф, вышла пожилая дама и два или три раза посмотрела в сторону Виктора, так что он решил, что ему нужна более незаметная точка обзора. Он вошел в многоквартирный дом, в котором стоял, и поднялся на второй этаж: достаточно высоко, чтобы дать ему хороший обзор, но достаточно близко, чтобы он мог быстро выйти.
  Он выбрал ближайшую к лестнице квартиру и постучал в дверь. Когда ответа не последовало, ему потребовалось всего несколько секунд, чтобы взломать замок. Он стоял спиной к двери, осматривая место, куда он вошел. Это была маленькая квартирка, неопрятная и неухоженная, с кучами грязных тарелок на кухне справа от него и неубранной кроватью в комнате слева от него. Перед ним была небольшая гостиная с видом на здание, в котором находились Рольф и Лейтнер.
  Именно тогда он заметил его, мужчину лет шестидесяти, возможно, немного старше, сидящего в темноте на мягком стуле, единственном в комнате. Виктор подумал, что мужчина мертв, но медленно повернул голову к Виктору с испуганным выражением лица.
  'Кто ты?' Мужчина говорил хриплым голосом, как будто не использовал его какое-то время. 'Вы один из них?'
  'Кого ты имеешь ввиду?'
  — Я так и знал — ты один из Оберландцев, не так ли? Я знал, что ты вернешься! Когда они дали мне эту квартиру, они сказали, что никто из вас никогда не вернется, но я знал, что вы вернетесь. Сейчас началось наступление, и, сказал я себе, придут русские и вернут с собой евреев!»
  Виктор ничего не сказал, его рука шарила в кармане в поисках обнадеживающей формы выкидного ножа.
  — Послушайте, — сказал старик, — я позаботился о ваших вещах. В спальне есть чемодан с одеждой. Серебро взяли эсэсовцы; Я обещаю, что не трогал его. Вот, смотри, у меня есть деньги!
  Он достал из кармана несколько смятых рейхсмарок и трясущейся рукой протянул их русскому. Виктор двинулся к окну, краем глаза глядя на улицу внизу, но ему нужно было подойти поближе, и он не мог тратить время на этого человека. — Ты здесь один? он сказал.
  — Да, это только я. У меня тоже есть хлеб, можешь взять…
  Виктор вонзил нож мужчине в бок: тот рухнул на пол и начал визжать, так что русский опустил голову и перерезал себе горло. Он затащил тело в спальню и накрыл его одеялами, а затем пошел на кухню за хлебом и водой. Он пододвинул кресло к окну и сел на него, глядя на здание напротив, как ястреб.
   
  ***
   
  Криминальддиректор Карл Штробель не мог поверить, что в то утро вторника в его судьбе произошел ужасный поворот. Это было худшее, что с ним когда-либо случалось, даже хуже, чем его бросили в тюрьму в 34-м. Виной тому был Рудольф Мильднер: он заменил Франца Йозефа Хубера в декабре, когда баварца по необъяснимым причинам повысили. И хотя Хубер просто не любил его, было очевидно, что Милднер его терпеть не может. Милднер появился в нижнем подвале поздно утром во вторник и вызвал Стробеля из камеры Катарины. — Что, черт возьми, происходит, Стробел?
  — Я допрашиваю подозреваемого генерал-майора.
  — Итак, я понимаю. И в чем ее подозревают?
  — Действия сопротивления, сэр. Мы нашли эти листовки Аида в ее квартире вместе с пистолетом и деньгами.
  — А когда это был Стробел?
  — Вчера около 11.30, сэр.
  Милднер взглянул на часы. «Более 24 часов назад: и что она вам сказала?»
  «Пока не слишком много, сэр, но я ожидаю, что к…»
  'Что! Вы арестовываете женщину, а через 24 часа у вас ничего нет? Слушай, Штробель, если ты не заметил, Советы атакуют Вену: они уже приближаются к южным окраинам, а ты тратишь свое некомпетентное время на женщину, пойманную с несколькими листовками…
  «…И пистолет, сэр…»
  — Забудь о ее Стробеле, — сказал Милднер. «Мы отправляем всех политических заключенных и бойцов сопротивления, которые у нас есть, в Маутхаузен, мы не можем позволить себе тратить на них время. Там с ними разберутся. Она может пойти с ними.
  — А как насчет меня, генерал-майор Милднер?
  'Ты? Ты поможешь остановить Красную Армию, Стробель.
   
  ***
   
  Самый долгий период бодрствования Виктора — 60 часов, когда он выполнял особо сложную миссию в Берлине в 37-м. Но тогда он был на восемь лет моложе, и у него была поддержка. Теперь он устал и был один, но он знал, что не может покинуть свою точку обзора. В тот вечер понедельника и за весь вторник не было никакого движения: мало кто выходил из многоквартирного дома напротив, а из тех, кто выходил, никто даже отдаленно не напоминал Рольфа или Лейтнера. За его спиной слышались почти постоянные звуки артиллерийских и ракетных обстрелов со стороны Дуная и также с юга, но на Обере-Аугартенштрассе было тихо — временами пугающе тихо. Голод был еще большей проблемой, чем его истощение: он нашел на кухне старый сыр и срезал плесень ножом, которым убил старика, вытирая шелковым платком следы крови. Он размышлял сам с собой, когда ему лучше войти в многоквартирный дом напротив.
  Он продолжал дежурить в тот вечер вторника и всю среду. В спальне, где через постельное белье начал просачиваться трупный запах, он нашел в жестяной банке печенье, и это подняло ему настроение. Он решил, что если ничего не произойдет до наступления темноты, то он сделает свой ход тогда.
  Было 4 часа дня, когда на улицу вышел Рольф в сопровождении пожилой дамы. Они остались там на минуту, оба нервно оглядываясь, а Рольф отшвырнул ногой какой-то щебень от входа в здание, прежде чем вернуться внутрь. Теперь Виктор не чувствовал и следа усталости: его инстинкты оттачивались 20 с лишним лет на улицах и в подворотнях Европы. Его инстинкты могли предсказать, когда что-то должно было произойти.
   
  ***
   
  Он не удивился, когда час спустя Рольф вышел из квартиры. Спеша по улице, Виктор должен был принять быстрое решение: следовать за ним или оставаться на месте. Его обучение подсказывало ему следовать за своей добычей, но его инстинкт подсказывал, что он вернется: Рольф слишком долго находился в многоквартирном доме, чтобы он мог быть просто местом отдыха.
  Через два часа он начал сомневаться в своих инстинктах, притупленных усталостью и голодом. Он ждал до полуночи, а потом спал. Утром он войдет в здание: может быть, старушка сможет ему что-нибудь сказать. Было 8.15 ночи, когда перед зданием подъехала машина скорой помощи, с шумом маневрируя в бухте у входа. Когда водитель скорой помощи снял фуражку, он понял, что это был Рольф.
  Виктор завязал шнурки, обмотал лицо черным шелковым шарфом и вышел из квартиры, засунув при этом в карман оставшийся кусок хлеба. К тому времени, когда он подъехал ко входу в свое здание, Рольф и еще один мужчина помогали мужчине намного старше себя с перевязанной головой забраться в машину скорой помощи, в то время как пожилая женщина, которую Виктор видел ранее, несла в машину большую сумку. На противоположной стороне дороги Виктор крался по тени здания, чтобы быть ближе к передней части машины скорой помощи. Он перешел в другой дверной проем. Он понял, что стариком был Лейтнер. Рольф вылез из машины скорой помощи и направился к водительской двери. Другой мужчина закрыл заднюю дверь и двинулся обратно к зданию вместе со старухой.
  Когда Рольф забрался в машину скорой помощи, Виктор побежал через дорогу. Он распахнул водительскую дверь и схватил Рольфа. Хотя молодой человек был застигнут врасплох, он имел преимущество в том, что был выше и мог держаться за руль. Он пнул Виктора и промахнулся, но сумел запустить двигатель. Теперь Виктор стоял на подножке и достал складной нож. Он набросился, но Рольф бросился через сиденье.
  Следующее, что запомнил Виктор, была ослепляющая вспышка: у него пропал слух, а в ушах стоял непреодолимый звон. Он почувствовал острую боль в плече и ощущение полета по воздуху, прежде чем больно приземлиться на спину на усыпанной щебнем дороге. Он, должно быть, потерял сознание на несколько секунд: когда он пришел в себя, скорая помощь мчалась по улице, и человек, который помог старику сесть в машину, бежал к нему.
  Он продолжал бежать, когда Виктор поднял свой нож, и остановился только тогда, когда русский глубоко вонзил его в него.
  
  
  Глава 26
   
  Лондон, Вена и Нижний Дунай, апрель 1945 г.
   
  Это было рано утром в понедельник, 9 апреля ; через неделю после начала наступления Красной Армии на Вену. Кристофер Портер и майор Эдгар сидели в столовой «Уайтс», джентльменского клуба на Сент-Джеймс-стрит, членом которого был сэр Роланд Пирсон. «Будьте там к 7.00», — сказал он им: сейчас было 7.30, и страдающий артритом официант в запачканной белой куртке, который, вполне возможно, обслуживал членов клуба с тех пор, как клуб открылся 250 лет назад, суетился вокруг них с кастрюлей заваренный чай.
  Сэр Роланд появился за столом без слов извинений или признания своих гостей и поманил официанта пальцем. — Копченую рыбу и гренки, пожалуйста, Парсонс, — сказал он. — Вы заказывали, Портер, Эдгар?
  Они сидели в тишине, пока сэр Роланд раскладывал салфетку и следил за тем, чтобы чай был приготовлен по его вкусу.
  — Вы давно здесь состоите, сэр?
  — По традиции, Портер, в «Уайтс» такие вопросы не обсуждают. Вы сами состоите в клубе?
  — Оксфорд и Кембридж, сэр Роланд, — ответил Портер.
  — А я так не думаю, а, Эдгар? Нет… Ну ладно. Может быть, вам стоит попробовать «Путешественников на Пэлл-Мэлл», там немало шпионских типов. Он сделал паузу. — Я говорю, я понимаю, что французские дела разрешились сами собой, Эдгар… наконец. Все хорошо?'
  — В некотором роде, сэр Роланд, да, спасибо.
  'Отличная работа. В конце концов получилось.
  Наступила еще одна пауза, когда сэру Роланду принесли лосося, и он тщательно его разделал. Оба его гостя наблюдали за ним, с тревогой ожидая начала основной цели их визита. Сэр Роланд медленно съел свою копченую рыбу и кусочек тоста, прежде чем промокнуть рот салфеткой. Из внутреннего кармана пиджака он вынул лист бумаги и надел очки.
  «Лизинг» — это вы так произносите? Фаворитн… кипение… — Он сложил листок бумаги и положил его обратно в карман пиджака. «Южные пригороды Вены. Согласно последним данным нашей разведки, сейчас они оккупированы Красной Армией, хотя они признают, что их основным источником информации является советское радио. Я уверен, вы знаете об этом.
  «Действительно, сэр, и кажется, что два пригорода к востоку от Дуная, Флоридсдорф и Донауштадт, теперь также могут находиться под советским контролем: основная битва за Вену ведется на Дунае. По нашим оценкам, весь город будет под советским контролем в течение недели».
  — И как только они придут… — сэр Роланд сделал паузу, когда официант убрал несколько тарелок со стола, —… Они попытаются остаться, не так ли?
  — Да, давно так считала Служба, сэр, — сказал Портер.
  — Уинстон знает об этом, — сказал сэр Роланд. — Но у него также сложилось впечатление — как и у меня, — что когда это произойдет, мы сорвем их план по контролю над Австрией, выпустив Хьюберта Лейтнера, как кролика фокусника. Но теперь я понимаю, что все идет не совсем по плану. Так скажите мне, Портер, и вам, Эдгар, где Лейтнер? У Рольфа и немки он где-нибудь в безопасности?
  И Портер, и Эдгар посмотрели друг на друга, ожидая, что другой заговорит первым. Портер был первым, кто сделал это. — Насколько нам известно, сэр Роланд, он действительно держится в безопасном месте, как вы выразились. Однако последнее сообщение от Рольфа поступило в прошлый понедельник, 2 апреля : это был день, когда началось советское наступление, но тем утром он отправил сообщение через Цюрих, говоря, что хочет получить разрешение на перемещение Лейтнера как можно скорее».
  'И?'
  Бэзил прислал ему сообщение, в котором говорилось, что Лейтнера следует немедленно переместить. Насколько мы понимаем, оно было отправлено днем, как раз перед закрытием банка.
  Трое мужчин подошли к столу рядом с ними и начали усаживаться. Сэр Роланд дал ему знак продолжать, но Портер колебался. «Ради Христа, Портер, это комната Уайта, а не какая-то общая комната гимназии», — сказал сэр Роланд. «От всех здесь требуется полная осмотрительность. Рискну предположить, что сейчас это самое безопасное место в Британии. Продолжайте.
  Портер продолжал говорить, но уже наклонившись вперед и понизив голос. «Хедингер ничего не получил от него в ответ, — сказал он. «Он дождался среды, когда ему удалось связаться с отделением в Вене. Насколько он может судить, Рольф ушел из банка поздно утром в понедельник и с тех пор не возвращался. И в довершение всего, управляющий — парень по имени Плашке — был арестован гестапо в тот же день. Хедингер не может понять, что там происходит. По мере усиления советского наступления связь с отделением становилась все более сложной и в настоящее время отсутствует».
  — И что вы сделали по этому поводу?
  — На данном этапе мы мало что можем сделать, сэр. Я сказал Бэзилу поехать в Цюрих, чтобы он мог убедиться, что Хедингер старается изо всех сил, но помимо этого…
  Сэр Роланд намазал маслом еще один тост и намазал на него щедрую ложку мармелада.
  — Нам нужно рассмотреть, сэр, — сказал Эдгар, — возможность — и я не ставлю ее выше этой — того, что Рольф является советским двойным агентом, о чем упоминалось ранее. У нас нет доказательств, что это он, но нет и доказательств, что это не так. Я знаю, что Кристофер склоняется к такой возможности, тогда как я более нейтрален.
  — А если так, что происходит?
  «Советы будут теми, кто произведет волшебного кролика, и будущее Австрии под их контролем будет обеспечено. Может быть, Уинстона следует хотя бы предупредить.
  — Господи Иисусе, — сказал сэр Роланд. «Уинстон будет в ярости. Как вы думаете, когда это произойдет?
  — О, как только они получат контроль над Веной.
  — Чудесно, — сказал сэр Роланд, сердито отодвигая тарелку с тостами. — Вы знаете, леди Пирсон — большая поклонница оперы, просто обожает ее. Я обещал ей, что, как только эта чертова война закончится, я возьму ее в лучшие оперные театры Европы — наверстать упущенное, пока шла эта война. Вена — это то место, куда она хочет поехать больше всего. Я совершенно уверен, что она имеет в виду что-то из Моцарта. Судя по тому, что вы говорите, это скорее какая-то страшная советская штука, куча парней в комбинезоне, размахивающих гаечными ключами и поющих про социализм. Она никогда меня не простит.
   
  ***
   
  Рольф мало что помнил из того, что произошло в понедельник. Он действительно помнил встречу с Унгером и мимолетное чувство удовлетворения, но затем было письмо, за которым последовал рывок на Унгаргассе, зрелище Катарины, арестованной гестапо, и осознание того, что он теперь один. Он направится на Обере Аугартенштрассе и спрячется в подвале с Лейтнером, а потом решит, что делать.
  Воспоминания о путешествии по городу и Дунайскому каналу были размыты. Только после того, как он благополучно оказался в подвале, он задумался, не следили ли за ним, но сомневался в этом — если бы кто-то следил, он бы знал об этом.
  Он решил не говорить фрау Эггер, Отто или Лейтнеру об аресте Катарины, чтобы не вызвать у них панику. Он сказал, что ей было приказано оставаться в Вене. Он сказал Лейтнеру, что Красная Армия атакует город с юга и, возможно, с востока, и что очень скоро им придется направиться на запад, чтобы встретить либо британскую, либо американскую армию, в зависимости от того, что они обнаружат раньше.
  — О да… И когда мы это сделаем?
  Рольф уже давно не ожидал, что Лейтнер будет благодарен, но он мог бы обойтись и без его скептицизма. — Я останусь здесь на день или два, — сказал он. — Тогда посмотрим, как обстоят дела.
  Той ночью он проверил удостоверение личности, которое Катарина украла из больницы. Он смазал пистолет и убедился, что он заряжен и находится в рабочем состоянии. Фрау Эггер отважилась выйти во вторник, а Отто пару раз в среду, и, насколько они могли судить, Советы приближались. В среду днем Отто вернулся из поездки в центр города: поговаривали, что очень скоро Красная Армия окружит город. Рольф знал, что ему нужно двигаться.
  Он вышел из квартиры в 5.00 и прибыл в больницу через полтора часа. К счастью, он уже несколько раз был там, чтобы встретиться с Катариной, так что знал дорогу, но было еще светло, и он хотел подождать, пока не стемнеет для следующей части операции. Так он слонялся около часа, ожидая в дверях с низко надвинутой на лицо кепкой. Было незадолго до 8.00, когда он зашел в приемный покой и нашел комнату, где на стене висели ключи от скорой помощи, пока водители отдыхали. На полу у скамейки кто-то выбросил шоферскую форму, как упоминала Катарина. Повсюду царил хаос, вокруг суетились медсестры и водители, и никто не сказал ему ни слова, когда он вынул ключ и пошел искать скорую помощь. Через десять минут он неуклюже выехал на нем из больницы и по Рингштрассе в сторону Леопольдштадта. Он был рад, что у него был полный топливный бак.
  Когда он прибыл в многоквартирный дом, все пошло по плану, который они обсудили, по крайней мере, вначале. Фрау Эггер уже перевела герра Лейтнера в свой кабинет на первом этаже и, как могла, перевязала ему голову, затем они с Отто вывели Лейтнера из здания в машину скорой помощи, пока Рольф готовился к отъезду. Его главным воспоминанием о том, что произошло дальше, была серия шумов: шум, когда кто-то пытался выломать дверь машины скорой помощи; шум запуска двигателя; звук свистящего в воздухе ножа, затем звук стрельбы из его «Штайр-Хана», который он выхватил из открытого рюкзака на соседнем сиденье.
  После этого он уехал, полностью ожидая, что его обстреляют или остановят, если не преследовать. Он направится из Вены на запад, надеясь найти британскую и американскую армии, хотя понятия не имеет, насколько близко они были. В подвале на Обере-Аугартенштрассе он провел время, запоминая карту Австрии из школьного атласа, и решил, что направится в сторону Линца. Если бы его остановили, его история была бы такова, что он перевозил туда пациента. Он рассчитывал на то, что у того, кто его остановит, будет больше забот, чем скорая помощь. Поэтому он направился в северные пригороды Вены, затем свернул на юг, прежде чем снова отправиться на запад, помня обучение, которое он получил в Англии.
  Думайте о путешествии как о серии простых этапов.
  Имейте альтернативные маршруты на случай, если вам нужно изменить планы.
  Запомните свой маршрут.
  Старайтесь не держать карту открытой и видимой в автомобиле: это будет выглядеть подозрительно.
  По возможности избегайте главных дорог.
  Слишком медленное вождение еще больше привлечет внимание, чем слишком быстрое.
  Поэтому, двигаясь не слишком быстро и не слишком медленно, Рольф направился в Санкт-Пельтен, который лежал на главной дороге из Вены в Зальцбург, примерно в 50 милях к западу от столицы. Он решил проигнорировать совет и остаться на главной дороге в течение первой части пути, пытаясь максимально увеличить расстояние между ним и Веной.
  Первый час он обгонял десятки военных машин, спешащих в сторону столицы, но затем дорога затихла, и он решил, что пора остановиться на ночлег. Он свернул с главной дороги и проехал через сеть темных проселочных улочек, прежде чем нашел место для парковки в лесу, где машина скорой помощи была бы хорошо спрятана.
  Он вошел в заднюю часть машины скорой помощи. Герр Лейтнер был в лучшем настроении, чем Рольф видел его раньше, поэтому он позволил ему снять повязки. Мужчина провел пару часов, сидя под открытым небом, впервые за много лет.
  Ночное небо было освещено вспышками артиллерийского огня. Это было постоянно в течение ночи. И все это было нацелено на Вену.
  
  
  Глава 27
   
  Вена и Маутхаузен, апрель 1945 г.
   
  Растянувшийся среди обломков на Обере-Аугартенштрассе Виктор обнаружил, что не может двигать ногами, и испугался, что его парализовало. Он поднялся, насколько мог, постепенно осознавая, что это тело человека, которого он зарезал, лежит поперек его ног и прижимает к земле. Он потянулся, чтобы оттолкнуть его, но его правая рука была в агонии. Ему удалось вывернуться: пожилая женщина, которая несла сумку в машину скорой помощи, стояла в дверях многоквартирного дома, замерев от страха.
  Его инстинктом было вернуться в квартиру, чтобы перевязать рану, но оставаться в этом районе было слишком опасно. О госпитале не могло быть и речи: несмотря на то, что бои продолжаются, ему все равно придется объяснять, как его застрелили в центре Вены, когда Красной Армии еще не было. Он знал, что теряет кровь, его рубашка промокла, рука и грудь были влажными, и он чувствовал слабость. Было одно место, куда он мог пойти, но — даже в хороший день — это был не менее часа ходьбы. И судя по звукам бушующей вокруг него битвы, это был не самый лучший день для Вены. Он все равно отправился в путь, направляясь к каналу через город, который был наполовину городом-призраком, наполовину полем битвы. Один пешеходный мост был открыт, и ему удалось перейти во Внутренний город, поверхность Дуная была освещена низко летящими артиллерийскими снарядами. Но когда он добрался до другой стороны, у него не было сил продолжать. Он присел на несколько минут и немного набрался сил, каким-то образом сумев связать свой черный шелковый шарф в перевязь.
  Он, пошатываясь, перешел дорогу, не глядя толком, в результате чего грузовик резко затормозил. 'Ты дурак! Что, черт возьми, ты делаешь?' Водитель остановился, чтобы накричать на него.
  «Извините, меня ранило осколком коммунистического снаряда», — ответил он.
  — Хочешь, я подброшу тебя возле больницы?
  — Куда вы направляетесь?
  «Юг: я должен доставить эти мешки с песком в Мейдлинг, если только красные не добрались туда раньше».
  — Вы можете подбросить меня на Виднер-Хауптштрассе?
  'Залезай.'
  Водитель передал фляжку Виктору. Это был крепкий, горький кофе с добавлением коньяка, и он очень быстро дал желаемый эффект. Виктор, конечно, не был религиозным человеком, но он часто думал, что если Бог существует, то кофе и бренди были доказательством его существования. Водитель был порядочным человеком: когда они остановились на Виднер-Хауптштрассе, он помог Виктору слезть с грузовика и настоял, чтобы фляжка осталась у него. Через пять минут Виктор уже стучал в дверь квартиры Ирмы. Когда она открыла дверь, он едва успел пройти в коридор, прежде чем рухнул.
   
  ***
   
  Когда генерал-майор Мильднер сказал ему, что его отправляют на фронт, Штробель объяснил это вспыльчивостью, которой глава гестапо был хорошо известен и боялся на всей Морзинплац. Он решил не спорить о том, что женщину отправляют в Маутхаузен, он позволит Милднеру эту бессмысленную победу. В любом случае, у него были свои планы. Он вернулся в свой кабинет на третьем этаже, несколько сбитый с толку тем, что вокруг осталось так мало его сотрудников. Большинство из них были посланы, чтобы помочь укрепить оборону города. Он полагал, что нет особого смысла искать коммунистов, когда город окружен ими. Но не он, он был слишком важен, чтобы таскать мешки с песком или помогать старушкам в бомбоубежищах.
  И кроме всего прочего, Штробель должен был думать о себе. Несколько недель назад он отправил фрау Штробель обратно в Каринтию, пообещав присоединиться к ней там, хотя и не собирался этого делать. Слишком много людей знали бы его, и он не думал, что его прошлое настигнет его после того, как война будет проиграна. За углом от его очень приятного дома в Доблинге стоял дом, принадлежавший пожилой женщине, и год назад Штробель был достаточно умен, чтобы сдать ее гараж, предъявив свое гестаповское удостоверение и взяв с нее обещание никому ничего не рассказывать. Он также был достаточно умен, чтобы раздобыть «Мерседес-Бенц» 170V из гаража, где хранились автомобили, конфискованные у евреев, и позаботился о том, чтобы он содержался в хорошем состоянии с полным топливным баком. В багажнике был чемодан, а под сиденьем он спрятал швейцарские франки, драгоценности и другие ценности, награбленные за долгие годы. И, возможно, самое главное, под мягким солнцезащитным козырьком скрывалась его новая личность. Он даже предусмотрительно спрятал в машине бритву, чтобы сбрить бороду, прежде чем начать новую жизнь. Все, что нужно было сделать Стробелю, это вернуться в Доблинг, забрать машину и сбежать. Он направится на запад, и нет смысла откладывать дела. Стробел понимающе улыбнулся при мысли о том, насколько он умен. Он с нетерпением ждал новой жизни.
  Он опустился на колени, чтобы открыть сейф и достать пачки денег, которые там хранил. Он брал их с собой из офиса вместе со своим пистолетом, бренди и сигарами. Он все еще стоял на коленях, когда Милднер ворвался в его офис.
  — Какого черта ты здесь делаешь, Стробел?
  Стробел захлопнул дверь сейфа и вскочил, рассыпав при этом деньги по ковру. Милднер посмотрел на стол, на котором лежали бренди, пистолет и сигары.
  — Я думал, что сказал тебе идти на фронт? Пойдем со мной… Сейчас!
  Часом позже криминалдиректор венского гестапо Карл Штробель сидел в кузове армейского грузовика, втиснутый в плохо сидящую форму, и трясущимися руками сжимая винтовку. Они направлялись на юг, где советское наступление, казалось, было самым яростным. Посылать кого-то его калибра сражаться с русскими — пустая трата ума, твердил он себе. Вскоре они поймут, что это была ошибка. Его так трясло, что ему приходилось держать винтовку двумя руками. Молодые солдаты напротив, некоторым не больше 14-15 лет, хихикали над ним и смотрели в сторону его промежности. Когда он посмотрел вниз, то был потрясен, увидев, что обмочился.
  — Перестаньте смеяться, — крикнул он им. — Разве ты не знаешь, кто я?
  — Да, — сказал один из них. он был немного старше остальных и лихо зажал сигарету в зубах. «Ты пушечное мясо, как и все мы».
   
  ***
   
  Это было днем в четверг, 5 апреля , когда они наконец пришли за ней. В то утро Катарину перевели из ее камеры в нижнем подвале штаб-квартиры гестапо на Морзинплац в большую комнату в верхнем подвале. Ей завязали глаза, прежде чем она вошла, и ее руки были связаны за спиной. Насколько она могла судить по движению, непреодолимому запаху немытых тел и периодическому кашлю, комната была битком набита людьми, всех таких же, как она, заставили сидеть на корточках на полу.
  Им пришлось трижды произнести имя «Анна Шустер». Пять дней в заточении сбили ее с толку, и на мгновение она забыла, какое имя использовала. Некоторое время их продержали в коридоре, а затем подняли по лестнице на открытый воздух, где с их глаз сняли повязку, прежде чем их заставили залезть в армейский грузовик. Их было около 20 человек и четыре или пять охранников. Она заметила, что к ним подъехал еще один грузовик, а за ними в очереди стояли еще пять.
  Подросток спросил, знает ли кто-нибудь, куда они направляются. — Скоро узнаешь, — сказала женщина рядом с ним. — Это где-то похуже, чем здесь.
  'Замолчи!' Это был мужчина рядом с ней, мужчина намного старше ее, с лицом в синяках, которое не могло скрыть благородного выражения лица. — Не говори так. Нас перемещают, потому что идут русские. Не теряйте надежды. Теперь осталось недолго.
  Охранник крикнул им, чтобы они молчали, и грузовик отъехал от Морцинплац. Брезент в конце грузовика был закрыт, поэтому они не могли сказать, куда едут. Старик пробормотал какое-то имя, но она не могла разобрать, что он говорит.
  После часа езды по месту, похожему на зону боевых действий, они прибыли на пригородную станцию, где собрали заключенных со всех грузовиков, прежде чем их загнали в поезд. Через час поезд тронулся со станции, но, проехав всего несколько миль, остановился на запасном пути, где и остался на ночь. Все они находились в товарных вагонах, опечатанных снаружи, и в них оставалось только стоять. Пара более высоких мужчин у бортов смогла заглянуть в щели, но они не могли видеть ничего, кроме охранников, патрулирующих пути, и непрерывных вспышек артиллерийского огня на востоке.
  На рассвете поезд продолжил свой путь. Через два часа они въехали на станцию, а еще через полчаса двери распахнулись и под аккомпанемент лая собак приказали выйти из поезда и выстроиться в строй.
  Судя по указателям на платформе, они находились в месте под названием Маутхаузен.
  От вокзала их сначала повели по улицам сельского австрийского городка, где женщины и дети стояли на тротуарах, наблюдая за ними, пока охранники велели им поторопиться. Потом они оказались в открытой местности, хотя и ненадолго. Вскоре в поле зрения появились каменоломни, и они шли по незнакомому ландшафту, где земля была соскоблена с земли и заменена зияющими дырами. Вокруг каменоломен были усеяны сотни маленьких точек, темных на светлом камне. Подойдя поближе, они увидели, что это люди в полосатой форме, таскающие камни по крутым склонам.
  После трехмильного перехода они прибыли в лагерь, и их провели через большие деревянные двери, установленные во внушительном кирпичном входе с огромной свастикой и орлом над ним.
  Их заставили стоять под открытым небом еще час, пока их распределяли по группам. Катарина была в шоке: с тех пор, как они прибыли в лагерь, она наблюдала, как заключенные возвращаются туда с работы или просто передвигаются. Все они были одеты в одну и ту же грубую полосатую форму, и у всех был бледный скелетообразный вид. Катарина обнаружила, что стоит с полудюжиной других женщин, одной из последних групп, ожидающих перемещения.
  К ним подошел эсэсовский охранник, а за ним мужчина в сером арестантском мундире с пришитым на груди большим перевернутым зеленым треугольником. Заключенный ходил с выраженной хромотой и слегка согнутой походкой, как будто нес что-то тяжелое на одном плече. У него были сальные волосы и лицо, полное язв. Он искоса посмотрел на своих новых подопечных. 'Двигаться!'
  Катарина была единственной из группы, которая двигалась недостаточно быстро. Без предупреждения заключенный достал из-под своей куртки кнут и набросился на нее, поймав ее по макушке, прежде чем схватить ее за волосы и потащить к большой длинной деревянной хижине. Он все еще держал ее, когда они вошли в хижину, его грязные руки то гладили ее лицо, то пробегали по ее телу, сжимая ее груди, когда он подошел так близко, что их носы соприкоснулись. Она чувствовала запах алкоголя в его дыхании, когда он шумно дышал.
  'Как тебя зовут?' Он говорил с грубым северогерманским акцентом.
  Она ничего не сказала. Позади него женщина настойчиво кивала ей. Ответь ему.
  «Анна Шустер».
  'Высказываться!'
  «Анна Шустер».
  — Ты милая, Анна Шустер. Он провел хлыстом по переду ее платья и провел им между ее ног, в результате чего подол платья поднялся. 'Увидимся.'
  Как только он ушел, 10 или 12 женщин выскочили из теней и набросились на них. Какие новости? Что происходит? Мы слышали, что русские атакуют Вену, это правда? А американцы - где они? Вы принесли еду? Найди койку, нынче много свободного…
  «Он арестант, преступник — это видно по зеленому треугольнику», — доверительно сообщила ей одна из женщин, подводя ее к койке. «Их переводят из немецких тюрем, чтобы они помогали присматривать за нами. Они известны как капо , и они хуже, чем СС, если вы можете в это поверить. Ходят слухи, что один из них был заключен в тюрьму за изнасилование много лет назад. Если вам повезет, он может забыть о вас. Вот, возьми эту койку.
  Это была нижняя койка, покрытая только тонким, заляпанным матрацем с торчащей из него соломой и рваным одеялом. Женщина, которая показывала его Катарине, подошла и села рядом с ней. Она сказала, что ее зовут Мари и что она француженка, боец сопротивления. Ее немецкий был медленным и с акцентом, но Катарина почти могла ее понять. — Здесь люди со всей Европы, — сказала она, оборачиваясь, чтобы проверить, нет ли охранников. «Раньше было много евреев, но теперь это в основном политические заключенные и военнопленные — и так много национальностей: французы, немцы, русские, чехи, даже испанцы. И знаешь, что…?' Она понизила голос и приблизилась к Катарине, взяв ее за руку. — Вы знаете, сколько людей здесь было убито? По слухам больше 100000. Вы можете себе представить такое, как население большого города?
  'Почему?'
  — Дорогая, ты не знаешь, где ты, не так ли?
   
  ***
   
  Любые иллюзии Стробеля о его важности для Рейха рассеялись в течение нескольких минут после его прибытия на линию фронта в южных пригородах. Сержант танковой части СС приказал ему и восьми другим мужчинам и мальчикам отправиться в заброшенное здание, откуда они должны следить за приближающимися советскими войсками.
  — И не опускай головы, когда переходишь эту дорогу.
  Стробел подождал, пока остальные тронутся, а затем вежливо похлопал сержанта по руке. — Я думаю, произошло недоразумение, — сказал он. — Я старший офицер венского гестапо.
  Сержант посмотрел на него как на сумасшедшего. 'Действительно? А я тетушка Сталина, а теперь пошевеливайся. И с этими словами он сильно пнул Стробеля в зад и заставил его следовать за остальными.
  Их подразделение непрерывно отступало в течение следующих нескольких дней: одни люди были убиты и заменены другими. К воскресенью, 7 апреля , они отступили вплотную к границе с Маргаретен: Красная Армия была теперь у центра города. Стратегия выживания Стробеля была проста: когда он мог, он прятался. Его опыт охотника сослужил ему хорошую службу; он знал, когда нужно скрыться от остальной части своего подразделения и найти комнату в заброшенном доме, чтобы спрятаться, или пересечь чердак в здание, подальше от Советов.
  День или два он размышлял, сможет ли он сбежать и добраться до Доблинга, но понял, что это невозможно, поэтому придумал другой план. Он считал, что если он сдастся до того, как попадет в плен, то Красная Армия наверняка отнесется к нему благосклонно. Он сказал бы им, что он коммунист и что его заставили бороться против его воли. Он достаточно долго допрашивал коммунистов, чтобы считать, что сможет убедить Советы, что он тоже один из них.
  Ему представилась такая возможность в тот воскресный день, когда он отсиживался в заброшенном многоквартирном доме: под ним на улице появились советские танки, и он снова услышал приказ отступать. Вместо этого он спрятался под лестницей, пока не убедился, что весь его отряд ушел, а затем достал из кармана большой белый носовой платок — тот, который он приберег для этого случая. Он выполз из здания на улицу, где обнаружил группу русских солдат, смотрящих на него сверху вниз с широкими улыбками на лицах. Он неловко стоял на четвереньках, пытаясь удержать белую ткань в воздухе. Краем глаза он заметил, что остальные части его части идут навстречу красноармейцам. Когда они проходили мимо него, каждый член его подразделения плевал на него, когда он стоял на коленях в развалинах, и указывал на него, повторяя то же самое слово офицеру Красной Армии.
  'Гестапо'.
  
  
  Глава 28
   
  Лондон, Нижний Дунай и Верхний Дунай, апрель и май 1945 г.
   
  — Сегодня Первомай, — объявил сэр Роланд Пирсон. Кристофера Портера и майора Эдгара вызвали в его кабинет в глубине Даунинг-стрит. Узкое окно, прикрытое грязной сетчатой занавеской, выходило во внутренний двор, пропуская лишь мизерное количество дневного света. От этого в комнате было не по сезону сумрачно, в отличие от хозяина, который выглядел — по его меркам по крайней мере — расслабленным, даже веселым. настроение. Он был в рубашке без рукавов, галстук болтался на воротнике, а ноги стояли на столе.
  — Большой день для коммунистов, не так ли? Разве они не устраивают большие парады и тому подобное, а, Эдгар?
  — Они уж точно не танцуют вокруг майского дерева, размахивая платками, сэр Роланд, — ответил Эдгар. «Их майские дни, как правило, имеют для них больше военного аспекта».
  — А в Вене, как мы понимаем, будет парад?
  — Мы думаем, что это своего рода парад, сэр Роланд, — сказал Портер. «Они контролируют город уже более двух недель, так что это, безусловно, шанс для них похвастаться этим: парад победы, если хотите».
  — И до сих пор нет новостей о Лейтнере?
  — Нет, сэр, ни Рольфа, ни Катарины, если уж на то пошло, — сказал Эдгар. «Давайте не будем забывать, что были десятки тысяч жертв, в том числе очень много мирных жителей. Может быть, они были в обстрелянном подвале, и их убили, может быть, они попали в плен, может быть… Кто знает?
  «И если, как некоторые начали подозревать, Рольф все это время был с Советами и передал им Лейтнера, тогда… Что ж… Сейчас было бы идеальное время для их выдачи, не так ли?»
  Эдгар посмотрел на человека, сидящего рядом с ним, надеясь, что тот ответит, но внимание Портера, похоже, привлекла складка на его брюках.
  — Это действительно так, сэр, — сказал Эдгар. «Я постепенно и очень неохотно пришел к мнению, что мы не должны исключать возможность того, что Рольф работал на Советы и передал им Лейтнера. Сейчас было бы идеальное время для его производства — им было бы бессмысленно откладывать это. Наличие Лейтнера на их стороне узаконит их притязания на Австрию.
  Сэр Роланд еще больше откинулся на спинку стула и вскочил на ноги.
  — Но мы знаем, где прятался Лейтнер, не так ли?
  — Да, сэр Роланд, — ответил Эдгар. — Адрес, по которому Рольф и Катарина отправились, был туда, куда его привела монахиня, — многоквартирный дом на Обере Аугартенштрассе в Леопольдштадте, 2- й округ.
  «Конечно, мы могли бы просто проверить это здание?»
  — Ну… — Эдгар сделал паузу, глядя на Портера в безнадежной надежде, что тот сможет ему помочь. «… Могли бы, если бы у нас был кто-нибудь в Вене. Город находится под полным советским контролем».
  — Монахиня?
  — Связаться с ней невозможно. Отца Бартоломео перевели в Мадрид.
  «Что бы ни случилось, мы должны знать, что происходит. Согласованный?'
  Оба мужчины кивнули. Эдгар начал чувствовать себя очень неловко.
  — А мы можем войти?
  — В Вену? Это будет очень трудно, сэр Роланд… Эдгар заколебался, пытаясь подобрать наиболее точное описание. «… Это должно быть сделано тайно».
  — Тогда очень хорошо. Сэр Роланд оказался позади Эдгара и хлопнул его по плечу. — Я думаю, тебе лучше уйти отсюда, а? «Скрытым образом», как вы выразились.
  После короткого обсуждения они планировали поездку Эдгара. — Должно быть достаточно просто, — сказал сэр Роланд. «Я думал, что это будет проще простого после того, как я въехал в Германию и выехал из нее, пока шла война. О, и сделай мне одолжение, пока ты в Вене, Эдгар.
  — Что это, сэр?
  — Узнай об опере, ладно?
   
  ***
   
  Когда Рольф проснулся, ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, где он находится. В задней части машины скорой помощи было темно, как в подвале, и только когда он открыл дверь, он вспомнил. Лейтнер крепко спал, громко храпя, и Рольф решил дать старику отдохнуть. Он пошел в лес: машина скорой помощи была хорошо скрыта листвой, и он прикинул, что если он уведет ее чуть дальше вглубь леса, то ее почти невозможно будет увидеть, пока они не окажутся рядом с ней.
  Когда он вернулся к машине скорой помощи, Лейтнер уже не спал, прикрывая глаза от света, проникающего в машину. Рольф проверил сумки, которые фрау Эггер приготовила для их путешествия. Они были набиты едой, купленной на деньги, которые Рольф дал ей на покупку продуктов на черном рынке. Там были сосиски, сыр, пара лепешек, две буханки черного хлеба и несколько банок с фруктами.
  «Это позволит нам продержаться довольно долго», — сказал Лейтнер. — Может быть, мы могли бы остаться здесь? Все, что нам сейчас нужно, это что-нибудь выпить.
  К удивлению Рольфа, старик улыбнулся. После побега из Вены он стал намного сговорчивее. Казалось, он наслаждался своей свободой, какой бы ненадежной и ненадежной она ни была.
  Через несколько минут Рольф нашел небольшой, но быстрый ручей всего в нескольких ярдах от того места, где они были спрятаны. Некоторое время он бродил по лесу, проверяя, нет ли поблизости домов или ферм или тропинок, которые могли бы привести к ним близких людей. Но было ясно, что он не мог бы выбрать лучшего укрытия, даже если бы планировал это. Он еще немного походил и придумал план, а потом пошел рассказать о нем самому видному государственному деятелю Австрии.
  — Мы где-то между Веной и Линцем, точно не знаю, где именно, возможно, недалеко от Санкт-Пельтена. Рольф раскрыл на полу школьный атлас Австрии. — Дело в том, что Красная Армия окружит Вену примерно на следующий день, а затем, я думаю, они продолжат движение на запад. Что мы знаем, так это то, что британцы и американцы также направляются на восток. Мы здесь, в этом районе. Он находится между двумя армиями, но все еще контролируется нацистами. Я думаю, оставаться здесь слишком опасно.
  'Так что же нам делать?'
  «Нам нужно направиться на запад, чтобы добраться до союзников и держаться впереди Красной Армии — да, и держаться подальше от немцев…»
  «В таком случае, — сказал Лейтнер, глядя на атлас, — нам нужно направиться именно сюда». Он указывал на узкую синюю линию, обозначающую на карте неуверенный курс с севера на юг. «Река Энс: это естественная граница между Нижним Дунаем и Верхним Дунаем, как ее упорно называют нацисты. Я провел достаточно времени на брифингах с генералами, чтобы понять, как они думают. Энс имеет стратегическое значение: я предполагаю, что союзные и советские войска будут считать реку границей. Наш лучший шанс добраться до американцев — добраться до западного берега Энса.
   
  ***
   
  Рольф и Лейтнер оставались в машине скорой помощи в течение следующих пяти дней. Однажды ночью Рольф решился на прогулку по полям и лесам в течение двух часов, пока не смог безопасно подойти к маленькому городку, чтобы узнать его название. Вернувшись в машину скорой помощи, он нашел его на карте. Это были плохие новости: они оказались ближе к Вене, чем думали, поэтому на следующий день решили отправиться на запад. Это было примерно 10 апреля , когда они возобновили свое путешествие, направляясь сначала на юг, а затем на запад, держась небольших проселочных дорог и переулков и почти не встречая другого транспорта. Маленькие городки и деревни, через которые они проезжали, казались безлюдными, хотя Рольф часто замечал глаза, нервно наблюдающие за ними из-за задернутых занавесок. Было очевидно, что жители ждали, когда их заселят, но не знали, кем. Они видели скудные следы присутствия армии или полиции, хотя иногда им все же приходилось останавливаться, чтобы пропустить колонну. Они столкнулись с несколькими блокпостами, но их всегда пропускали. Ближе к вечеру Рольф находил место, где можно было бы спрятаться на ночь, что было несложно в местности, щедро усеянной лесом и лесом. Иногда они оставались в своем укрытии в течение нескольких дней, надеясь, что американцы или британцы доберутся до них, но затем они беспокоились о русских позади них и двигались дальше.
  Они нормировали еду, но главной проблемой была погода. Ночью было очень холодно, с гор дул неумолимый ветер. Рольф начал беспокоиться о Лейтнере. Ночью старик тяжело дышал, выглядел бледным и осунувшимся. В тех немногих случаях, когда он покидал машину скорой помощи, он двигался с трудом. Рольф не был уверен, сколько времени прошло с тех пор, как они покинули Вену: по его оценке, прошло больше трех недель. Скоро будет май, если уже не наступил.
  Несмотря на срочность, их продвижению помешал тот факт, что топливный бак машины скорой помощи был почти пуст. Как только они оказались в долине реки Энс, Рольф понял, что им нужно найти топливо. Они нашли особенно хорошее место, чтобы спрятаться, глубоко в лесу, где густые заросли деревьев защищали их от альпийских ветров.
  На следующий день он отправился искать ближайший город или деревню. Сначала это была идиллическая прогулка по красивому лесу, а затем по краю полей, которые еще не были убраны. Некоторое время ему казалось, что он единственный человек в мире, ощущение, которое он испытывал в Венском лесу. Солнце уже припекало, отражаясь от вершин Альп, что, в свою очередь, дуло приятным бризом.
  Впервые за несколько недель, особенно с тех пор, как Унгер появился в банке с попыткой шантажа, Рольф почувствовал себя расслабленным, несмотря на то, что беспокоился о Катарине. Он прекрасно понимал, что все еще в опасности, но чувствовал, что теперь они могут быть ближе к американцам или британцам, чем к русским. Ему просто нужно было быть осторожным с немцами.
  Это настроение оптимизма исчезло, когда он обнаружил, что приближается к маленькому городку, который он заметил с вершины холма. Когда дома начали строиться, не было никаких признаков жизни, кроме лая собак. Но затем он увидел это, что-то темное и твердое, качающееся на фонарном столбе возле маленькой церкви. Издалека он выглядел как чучело, но, подойдя ближе, он понял, что это было тело мужчины средних лет, свисающее с его шеи, с головой, повернутой под острым углом, и выпученными глазами, уставившимися прямо на Рольфа. Его руки и ноги были связаны, а на шее висела большая табличка: «Вот что бывает, если говорить о капитуляции!»
  Рольф огляделся, уверенный, что за ним наблюдает гораздо больше глаз, чем глаза мертвеца. Город казался таким же пустынным, как и все другие, через которые они проезжали. Все магазины на маленькой центральной площади были закрыты, некоторые заколочены. Сразу за площадью был гараж с бензоколонкой снаружи. Двери гаража были закрыты, но внутри слышался стук. Он постучал в дверь, и появился старик в комбинезоне. Рольф объяснил, что в его машине скорой помощи закончилось топливо. Старик оглядел его с ног до головы, внимательно изучая униформу.
  — Откуда ты пришел?
  «Вена».
  — Я думал, Вена теперь у русских?
  — Вот почему я здесь, — сказал Рольф.
  — Ищете американцев, а?
  — Вы знаете, где они?
  Старик высунулся из дверного проема и огляделся, прежде чем поманить Рольфа в свою мастерскую. — Откуда мне знать, что вы не из гестапо?
  'Гестапо! Если бы я был гестаповцем, я бы не стал так вежливо просить у вас бензин, не так ли? Да ладно, где они?
  — Ходят слухи, что они недалеко от Зальцбурга, — сказал старик. «По-видимому, американцы идут с севера, англичане с юга — из Италии. Лично я предпочитаю американцев, лишь бы они не привели с собой чертовых евреев и негров. На прошлой неделе полиция запретила мне продавать бензин; они сказали, что это понадобится военным, но я уже несколько дней ничего из этого не видел. Я могу дать вам одну канистру, вот и все, и это будет стоить вам денег.
  Рольф посмотрел на банку, на которую указывал мужчина: он решил, что этого будет достаточно, чтобы переправиться через реку.
  Они пересекли реку Энс к югу от Штайра, как и предлагал Лейтнер, и добились хорошего прогресса, пока не вступили в войну. Рольф вспомнил, как в школе его учили тому, что люди могут учуять римские армии задолго до того, как увидят их. Он ехал по длинному участку дороги с опущенным окном, когда почувствовал его: горький, жгучий запах, который попал прямо в легкие. Он быстро закрыл окно, и вскоре перед ними по спирали поднялись клубы густого черного дыма. С запада два истребителя промчались низко над головой, прежде чем сделать вираж и вернуться по тому же пути. Он услышал треск выстрелов впереди и заметил облако, несущееся к ним. Он вовремя свернул с дороги: через несколько секунд мимо них промчалась дюжина немецких бронемашин, преследуемых истребителями. Скорая помощь подрезала дерево и занесло. Рольф услышал, как Лейтнер окликнула его сзади, и ему едва удалось сохранить контроль над машиной, прежде чем она остановилась, машина скорой помощи заскребла о другое дерево. На дороге раздался взрыв и звуки выстрелов. С того места, где остановилась машина, он не мог видеть дорогу, но через пять минут, когда больше не было шума, он быстро проверил, что Лейтнер в безопасности, и рискнул выйти.
  Он полз по земле и осматривал дорогу из-за дерева. Были подбиты два немецких броневика: один, дальше по дороге, горел. Ближайший к нему броневик перевернулся на крышу. Тело водителя свисало из дверей, его лицо было в кровавом месиве. Изнутри машины он услышал стон, но больше всего его внимание привлекла большая канистра с горючим, свисавшая сбоку. Рольф подкрался к обочине и посмотрел вверх и вниз по дороге, но не было никаких признаков какой-либо активности ни на земле, ни в воздухе. Он осторожно подошел к бронемобилю и снял канистру с горючим, затем отнес ее к деревьям и вернулся к бронемобилю, надеясь, что с другой стороны есть канистра.
  Был — и на земле рядом с ним, в большой и растекающейся луже крови, сидел молодой офицер в форме Ваффен СС. Обе его ноги ниже колена превратились в месиво крови и грязи, а голова свесилась на плечо. Когда Рольф убрал канистру с топливом, молодой офицер открыл глаза и посмотрел прямо на него. Вся краска сошла с его лица, но это подчеркивало его острые голубые глаза — единственную часть его тела, которая казалась живой.
  'Скорая помощь? Вы пришли быстро! Он говорил хриплым шепотом. — Слишком поздно, ты ничего не можешь для меня сделать. Сделай приличное дело и прикончи меня… Пожалуйста… У меня нет сил. Он похлопал револьверную кобуру по боку.
  Рольф покачал головой. Наверняка в любой момент кто-нибудь придет? Немцы или русские с востока или даже американцы. Кто бы это ни был, он не хотел, чтобы его нашли на дороге вот так. Он продолжил отпирать канистру с горючим, затем взял фляжку с водой, стоявшую на дороге, сразу за лужей крови офицера.
  — Да ладно… пожалуйста, — расстроенно сказал офицер. «Я в агонии, и я никогда не смог бы так жить».
  — С кем вы сражались?
  «Как вы думаете, кто? Американцы… Ублюдки. Давай, пожалуйста.'
  'Где они сейчас?'
  — Слишком близко… Может, в пяти-шести милях к западу, может, чуть дальше, но они все время приближаются к нам. Вы водитель скорой помощи, почему вы задаете все эти вопросы? Давай, умоляю тебя... Всего одну пулю, пожалуйста... Я тебе скажу, что делать.
  Рольф наклонился над офицером и вынул «люгер» из его кобуры.
  — Смотри, убери предохранитель… Вон там сбоку…
  Рольф поднял голову. Ему показалось, что он видит какое-то движение вдалеке, на западе, и наверняка слышались звуки артиллерийского огня. Он швырнул «люгер» как можно дальше в поле и побежал обратно к машине скорой помощи с топливным баком и флягой, отчаянные мольбы эсэсовца звенели в его ушах.
  Две канистры с горючим означали, что в машине скорой помощи теперь было больше половины бака: Рольф отдал большую часть воды Лейтнеру, который теперь сильно кашлял и явно испытывал некоторую боль. Где, спросил Рольф, болит?
  — Моя грудь, — сказал Лейтнер. «Возможно, у меня инфекция. Я чувствую слабость.'
  Рольф усадил старика поудобнее, натянув ему на плечи одеяло и подложив подушку за спиной. Лейтнер благодарно и даже ласково похлопал молодого человека по руке.
  «Спасибо, спасибо за все… Прошу прощения, если временами был не любезен, но думаю, что, возможно, немного сошёл с ума, находясь в таком заточении. Скажи мне; есть ли лекарства в этой машине скорой помощи?
  — Только антисептики и повязки, — сказал Рольф. — Но теперь у нас есть топливо, и американцы недалеко. Как только мы их найдем, они смогут помочь.
   
  ***
   
  Они нашли американцев рано утром следующего дня. Рольф припарковал машину скорой помощи на ночь в роще и оставил ее пешком на рассвете, чтобы посмотреть, не заметит ли что-нибудь. Сельская местность была безлюдной, с небольшими признаками войны, кроме столбов дыма на горизонте, артиллерийского огня где-то вдалеке и мертвой лошади, лежащей на дороге. Вернувшись к машине скорой помощи, он сделал белый флаг из полотенца, которое привязал к ветке и прикрепил к передней части машины. Он заметил, что Лейтнер был болен, и теперь у него была высокая температура.
  — Я в порядке, — настаивал он. — Это просто инфекция.
  К юго-западу от города Вельс они наткнулись на три танка «Тигр» с опознавательными знаками СС, брошенные на обочине дороги. А когда они достигли главной железнодорожной ветки Линц-Зальцбург, Рольф увидел еще больше танков, припаркованных рядом с ней, с людьми, передвигающимися на деревьях вдалеке, и случайные выстрелы. Он знал, что им нужно перебраться на другую сторону железнодорожной ветки, но не видел места пересечения для скорой помощи. Он бы рискнул пройти, но сомневался, что Лейтнер сможет это сделать.
  Он остановился у обочины и заглушил двигатель. Через несколько секунд из-за деревьев появилась дюжина мужчин в светло-коричневой форме и круглых касках и окружила машину скорой помощи, направив на него винтовки.
  Американцы: Рольф почувствовал, как слезы облегчения навернулись на его глаза. Он попытался окликнуть, но не смог. Один из американцев жестом предложил поднять руки, что он и сделал. Кто-то открыл пассажирскую дверь кабины и выкрикнул «вон» на английском и немецком языках.
  — Я с вами, — сказал Рольф. — Вы американцы?
  «Мы Бобкэтс». Солдат склонился над капотом и что-то жевал, все время наводя винтовку на Рольфа.
  «Мне нужно найти американских или британских солдат».
  «Ну, приятель, ты нашел Bobcats: 5- й пехотный полк армии Соединенных Штатов, приданный 71 -й пехотной дивизии. Просто держи руки там и опускайся очень медленно».
  Когда он вышел из машины скорой помощи, его тщательно обыскали. Он сказал им, что они найдут револьвер Steyr-Hahns в бардачке. — А мне нужно поговорить со старшим офицером, — сказал Рольф.
  — А с чего бы это, приятель?
  «Я британский агент, и в машине скорой помощи у меня очень важный пассажир, самый важный политик Австрии».
  — Значит, у вас в машине скорой помощи Адольф Гитлер? Следующее, что ты скажешь мне, что ты не нацист. Мы прошли через Германию и теперь мы в Австрии, и знаете что? Мы еще не встретили нациста!
  Остальные мужчины засмеялись, а затем замолчали, когда к ним присоединился офицер и спросил, что происходит.
  — Меня зовут Рольф Эдер, сэр. Я австриец, но всю войну работал на британцев. Я могу назвать вам людей в Лондоне, с которыми вам следует связаться и которые могут поручиться за меня. Тем временем у меня есть человек по имени Хьюберт Лейтнер в задней части машины скорой помощи. Он самый важный политик Австрии. Очень важно, чтобы о нем заботились и чтобы он был в безопасности. Если с вами есть медики, я был бы признателен, если бы они могли его осмотреть, потому что я не думаю, что он очень хорошо себя чувствует.
  Офицер кивнул некоторым из своих людей, и они пошли в тыл машины скорой помощи. Рольф слышал, как они открывали дверь. Он и офицер стояли, молча наблюдая, оба вежливо улыбались друг другу.
  — Капитан, вы можете подойти сюда, пожалуйста?
  Капитан подошел к задней части машины скорой помощи, и Рольф услышал какое-то движение и какое-то бормотание. Когда капитан в конце концов вернулся, он указал Рольфу следовать за ним на другую сторону дороги.
  — Кто, по-твоему, этот парень?
  — Хьюберт Лейтнер, сэр. Он очень важный австрийский политик. Он был противником нацистов и скрывался от них. Меня послали в Вену, чтобы спасти его и убедиться, что он на нашей стороне. Это британская сторона… И американская, конечно.
  Капитан внимательно посмотрел на Рольфа и не торопясь открыл пачку сигарет, предложив одну Рольфу, прежде чем зажечь сам.
  — Боюсь, он мертв, приятель.
  
  
  Глава 29
   
  Вена, май 1945 г.
   
  Рольф стоял рядом с кучей щебня на улице Франца-Иосифа-Кай, спиной к Дунайскому каналу, стараясь не спускать глаз с большого здания, возвышавшегося над площадью перед ним.
  Это была пятница, 4 мая , ровно месяц с тех пор, как он сбежал из Вены с Лейтнером и теперь вернулся в город один. Он изо всех сил старался казаться незаметным: с момента своего прибытия в Вену тем утром он заметил, как быстро советские войска насильно принуждают мирных жителей — независимо от возраста — расчищать дороги и поврежденные здания. Большое здание на Морзинплац, когда-то бывшее домом венского гестапо, теперь перешло под новое управление — новые жильцы были либо в штатском, мало чем отличающемся от гестаповцев, либо в характерной форме темного цвета хаки и зеленых фуражках полка НКВД. . Он уже дважды обошел здание, стараясь держаться на безопасном расстоянии. Если где-то и хранилась информация, которую он искал, так это здесь.
  С того момента, как его остановил капитан Генри Стил и его подразделение из 5- го пехотного полка, Рольф пришел к выводу, что его обязательство перед британцами выполнено: Лейтнер не попал в советские руки. Пожилой австриец умер, как заверил его врач отряда, по естественным причинам. Он доставил Лейтнера союзникам, и если Эдгар и Ремингтон-Барбер хотели поспорить об этом, он всегда мог указать, что никто ничего не говорил о том, что он жив, когда он это делал.
  Капитан Стил был дружелюбным человеком, интеллектуалом с интересом к немецкой поэзии 19- го века, который Рольф не разделял, и с врожденным любопытством – даже скептицизмом – в отношении того, чем именно занимался Рольф. — Оставайтесь с нами, приятель, и мы свяжем вас с британской военной разведкой: они сейчас южнее, но мы что-нибудь придумаем.
  Рольф понял, что капитан Стил не совсем ему поверил, но знал, что американцу предстоит война, и он не собирался тратить слишком много времени на содержание того, кого он явно считал немного странным австрийским водителем скорой помощи против своей воли. Поэтому после того, как они похоронили Лейтнера в соседнем лесу, американцы двинулись дальше. Рольф заправил машину скорой помощи армейским топливом США и направился в Вену. У него была определенная цель отправиться на восток, путешествие в неизвестность и почти наверняка в опасность. Чуть больше года назад на конспиративной квартире в Цюрихе Бэзил Ремингтон-Барбер познакомил его с женщиной-немкой, которая исключительно в целях их предстоящей миссии должна была стать его женой. К своему удивлению, он полюбил ее больше, чем считал возможным, и теперь его главной целью в жизни было найти ее. Он был опустошен, когда узнал о смерти Фриды. Он не мог себе представить, чтобы снова пройти через то же самое, и был готов на все, чтобы избежать этого.
  У Рольфа были документы Герда Шустера. Если бы русские даже заподозрили, что он британский агент, он не вышел бы из здания живым. Он знал, что идет на огромный риск, но войти в здание было единственным способом узнать, что случилось с Катариной. Он целеустремленно прошел через Морзинплац к главному входу, который охраняли полдюжины солдат НКВД. Младший однозвездочный Лейтенант спросил его по-немецки, чем он занимается. «Я бежал от нацистов и скрывался, — сказал ему Рольф. «Мою жену месяц назад арестовало гестапо — мы участвовали в сопротивлении. Я пришел узнать, есть ли у вас новости о ней.
  Офицер скептически посмотрел на него, но провел в комнату прямо у входа и велел подождать, что он и сделал на глазах у двух охранников с характерными сибирскими чертами лица. Через полчаса появился лейтенант с двумя звездами, и Рольф повторил свой рассказ, добавив больше подробностей — как они жили в квартире на Унгаргассе, и как он работал в Банке Леу, и как работали он и его жена. подорвать нацистов… Лейтенант сделал несколько заметок и велел ему подождать. Он вернулся через час и отвел его в оживленный открытый кабинет на третьем этаже, где стоял трехзвездный НКВД Старший. Лейтенант попросил его повторить свою историю через переводчика, худую, болезненного вида женщину с необычной татуировкой цифр на предплечье. Было шумно, и переводчице пришлось повышать голос на «Старший». Лейтенант , чтобы услышать ее. — Он хочет, чтобы ты еще раз назвал ему имя своей жены.
  «Анна Шустер».
  «Простите? Пожалуйста, говорите громче. Кроме того, вы должны обращаться к нему как к товарищу.
  — Анна Шустер, товарищ, — громко сказал он.
  Она повторила имя Анны, едва не выкрикивая его. Рольф заметил Старшего Лейтенант теперь казался рассеянным, глядя куда-то дальше. В то же время Рольф почувствовал присутствие позади себя, и офицер НКВД вытянулся по стойке смирно.
  -- Комиссар-генерал , сэр!
  Когда Рольф услышал голос: «Все в порядке, товарищ Старший» . Лейтенант. Предоставьте его мне: мы пойдем в мой кабинет.
  Рольф повернулся и увидел крупного мужчину с правой рукой на перевязи. — Пойдем со мной, — сказал Виктор на хорошем немецком и не совсем недружественным тоном.
   
  ***
   
  Виктор был в нескольких минутах от смерти, когда упал в обморок в коридоре Ирмы после выстрела Рольфа. Ирма не могла сдвинуть его с места, но по состоянию его рубашки и луже крови, образовавшейся под ним, она могла сказать, насколько серьезной была его травма. Он был смертельно бледен, и его пульс был очень слабым. Она накрыла его одеялом и сбежала в квартиру на втором этаже. Ей пришлось несколько минут стучать в дверь, прежде чем она открылась, не более чем на дюйм или два. — Фрау Бок, вы должны немедленно привести своего мужа! В моей квартире чрезвычайная ситуация.
  — Мой муж спит — и он на пенсии, вы это знаете. Он старый человек.
  Ирма толкнула дверь, вытолкнув в холл испуганную фрау Бок. Ее муж стоял в дверях спальни, закутываясь в халат. — Господин доктор Бок, наверху умирает человек, — сказала она. — Вы должны подняться сейчас. Вам нужно взять с собой медицинскую сумку.
  Пожилой доктор работал с Виктором два часа. С помощью фрау Бок им удалось переложить его на кровать Ирмы, и в конце концов доктор стабилизировал его состояние. Он провел Ирму в гостиную. — Он был застрелен, как вы знаете.
  — Я догадалась, — сказала Ирма.
  «Кто он, Ирма? Это опасно?
  Ирма знала Боков много лет, достаточно долго, чтобы усомниться в том, что они когда-либо были нацистами. Она посчитала, что стоит рискнуть и довериться ему, решение, подкрепленное звуками приближающейся советской артиллерии.
  «Все, что вам нужно знать, это то, что этот человек определенно не нацист, а также не немец или австриец. Спасение его жизни может также спасти вашу, когда прибудут Советы.
  Доктор поднял брови, отчасти с интересом, отчасти со страхом: он понял. «Ему нужна операция по удалению пули и переливание крови — он очень болен».
  — Это невозможно, мы не можем его сдвинуть.
  — Он выглядит сильным мужчиной.
  «Он самый сильный человек, которого я знаю».
  «Ну, он должен быть».
  Доктор Бок оставался с Виктором днем и ночью в течение следующей недели, пока он медленно поправлялся. Ему удалось предотвратить развитие лихорадки, хотя он оставался очень больным. Бои снаружи стали настолько интенсивными, что никто из них не рискнул выйти из многоквартирного дома. 12 апреля это звучало так, как будто они были в самом эпицентре боя: в какой-то момент они услышали, как хлопнула входная дверь в многоквартирный дом, после чего раздались выстрелы. Ирма позволила себе выглянуть в окно гостиной: на небольшой площади были разбросаны тела полудюжины немецких солдат, и она увидела, как она решила, бегущие вдоль стороны красноармейские части.
  В ту ночь Ирма лежала рядом с Виктором на кровати: теперь он большую часть времени не спал, хотя все еще болел. Он держал ее на руках, нежно улыбаясь ей и наклоняясь, чтобы поцеловать ее в лоб. Она была удивлена, что многоквартирный дом все еще стоит. Несмотря на то, что окно спальни было закрыто, они все еще могли видеть вспышки взрывов. «Мы должны сказать Бокам, чтобы они вернулись в свою квартиру, они были чудесны», — сказала она.
  — Нет, здесь, со мной, им будет безопаснее, — сказал Виктор. «Я боюсь, что некоторые из наших солдат будут вести себя очень плохо».
  К следующему утру бои в их районе, казалось, утихли, и, судя по тому, что они слышали, битва велась над Дунаем, на востоке. В тот вечер, 13- го , на город опустилась тишина, как будто кто-то щелкнул выключателем. Виктор написал на русском языке записку, которую прикрепили к двери квартиры и стали ждать. В течение двух дней они не слышали ничего, кроме случайных криков на улицах, спорадической стрельбы и странных взрывов.
  — Я выйду, — объявил Виктор.
  — Невозможно, — сказал доктор Бок. «Вы упадете в обморок, прежде чем доберетесь до нижней части лестницы».
  Итак, они договорились, что фрау Бок отправится с письмом. Ирма настаивала, что это должна быть она, но Виктор был непреклонен. — Ты слишком молода, слишком привлекательна, — прошептал он ей, когда Боки вышли из комнаты.
  — Там будет два типа войск, — сказал он фрау Бок. «Регулярная Красная Армия и НКВД. Ищите НКВД: у них более темная форма, а у офицеров темно-зеленые фуражки. Передайте это письмо офицеру.
  — Что там написано?
  — Там написано, что я — высокопоставленный советский офицер, который тяжело ранен, и что вы укрываете меня в соседней квартире. Там также говорится, что им нужно, чтобы ты отнесла их мне.
  — Они поверят?
  'Давай выясним.'
  Фрау Бок нужно было пройти только до Виднер-Хауптштрассе. Патруль НКВД выглядел удивленным, когда она передала письмо офицеру, который медленно прочитал его. Когда один из солдат подошел к фрау Бок и попытался засунуть руку ей под пальто, офицер закричал на него, и мужчина отпрыгнул назад. Последовали еще лающие инструкции, затем фрау Бок помогли сесть в джип и отвезли в квартиру.
  Они срочно доставили Виктора в госпиталь, захваченный Красной Армией, а двух солдат оставили в квартире Ирмы, чтобы охранять ее и Боков. Сотрудник НКВД даже следил за тем, чтобы им приносили еду.
  Прежде чем лечь под наркоз, Виктор настоял на конфиденциальном разговоре с самым высокопоставленным офицером НКВД в округе, и к его постели привели генерала-комиссара с одной звездой. Любой, наблюдавший за приглушенным разговором, заметил бы, как он начался с того, что генерал принял высокомерный вид. К концу он уже уступал Виктору и послушно кивал головой.
  Через два дня после операции Виктор очнулся от дремоты в своей палате и обнаружил рядом с собой знакомую фигуру. «Хирурги говорят, что тебе повезло, что ты жив», — сказал Илья Бродский.
  — Как и ты, я полагаю, — сказал Виктор, осторожно подталкивая себя к сидячему положению, все еще сонный и испытывающий боль.
  «Со мной пока все в порядке, Сталину еще нужны его евреи», — засмеялся внук раввина. — Очевидно, пуля просто не попала в нечто, называемое подключичной артерией: если бы она попала в нее, я бы думал о том, к какой посмертной награде вас рекомендовать.
  — Надеюсь, Герой Советского Союза!
  Оба мужчины рассмеялись, прежде чем Бродский принял более серьезный тон. Все мне рассказать.
  Виктор объяснил, как, действуя по указанию Бродского, он сообщил об Анне Шустер в гестапо, а затем последовал за Рольфом, направляясь сначала на Унгаргассе, а затем на Обере Аугартенштрассе в Леопольдштадте. Вы были правы, товарищ; он привел нас к Лейтнеру. Бродский кивнул; все это не было для него неожиданностью. Виктор рассказал, как он видел, как Лейтнера везли в машину скорой помощи, и как он пытался это остановить, но был застрелен Рольфом.
  — Я подвел, товарищ, извини, — сказал Виктор. — Я понятия не имел, что у него есть пистолет.
  Бродский отмахнулся от извинений Виктора. — Это было что — две недели назад? Если бы Лейтнер был сейчас с британцами или американцами, я думаю, мы бы знали об этом».
  Виктор согласился. — Уехали в бой, товарищ. Сомневаюсь, что они зашли бы очень далеко. Если повезет, они оба будут мертвы; по крайней мере, другая сторона его не получит».
  «Может быть, может быть… У нас есть Вена, так что мы можем контролировать Австрию… Но если Лейтнер окажется на другой стороне… Все изменится». Бродский покачал головой: перспектива слишком ужасна, чтобы даже думать о ней.
  Бродский встал и ласково потрепал Виктора по левому плечу. — Врачи говорят, что через пару дней ты будешь на ногах. Мы захватили штаб-квартиру гестапо на Морзинплац: иди туда и будь моими глазами и ушами, хорошо? И кстати поздравляю товарищ: ты будешь трехзвездным генерал-комиссаром. Я не хотел, чтобы кто-то в НКВД превосходил тебя по званию в Вене.
   
  ***
   
  Рольф последовал за Виктором в элегантно обставленный кабинет с видом на Дунайский канал. С ними пришли двое охранников НКВД, но Виктор их отпустил, велел принести кофе. — У гестапо был хороший запас настоящего кофе: похоже, тебе не помешает.
  Виктор ничего не сказал, пока охранник подавал напитки, затем сел за прекрасный деревянный стол и долго и пристально смотрел на Рольфа.
  — На каком языке мы будем говорить?
  Рольф пожал плечами: он действительно не был уверен, узнал ли Виктор в нем человека, который его застрелил.
  — Я полагаю, вы не говорите по-русски? — сказал Виктор. — Вы бы предпочли говорить по-английски или, может быть, по-французски? Мой французский очень хорош, мой английский еще хуже. У меня есть и другие европейские языки…»
  — Немецкий подойдет, — ответил Рольф.
  — А теперь ты скажешь мне, как тебя зовут и на кого ты работаешь.
  — Герд Шустер, — сказал Рольф. — У меня есть необходимые документы. Я гражданин Швейцарии и работаю в банке Leu здесь, в Вене, хотя что ли…
  Виктор протянул левую руку в жесте «стоп».
  — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… Я знаю, что вы работаете на британскую разведку: я видел вас в Цюрихе и знаю, что вы были здесь, в Вене, чтобы найти Хьюберта Лейтнера. Я хочу знать все: где Лейтнер; ваше настоящее имя; кем вы работаете; кто ваши контакты.
  — Я же говорил вам: меня зовут Герд Шустер, и я работаю в Bank Leu. На самом деле я работаю на них в Цюрихе, но в прошлом году меня отправили сюда».
  — Не думайте, что я дурак! — разозлился русский. Он достал из кармана складной нож и стучал им по столу. «Многие люди считают, что это дорогостоящая ошибка. Месяц назад ты стрелял в меня. Вы чуть не убили меня, а это значит, что вы пытались убить старшего офицера советской разведки во время военной операции по разгрому нацистов. Я мог бы пристрелить тебя прямо сейчас, без вопросов. Или я мог бы сегодня же посадить вас на самолет в Москву и отдать там под суд. Или ты можешь начать говорить мне правду. Например, я прекрасно знаю, что твое настоящее имя Рольф Эдер. Верно?
  Рольф молчал, но поймал себя на том, что кивает. Он не был уверен в нынешних отношениях между британцами и русскими, хотя они должны были быть на одной стороне. Конечно, американцы, с которыми он встречался, не очень-то доверяли русским, но, может быть, тогда британцы были бы к ним более расположены.
  — А может быть, вы — немецкий агент, какая-то хитрая уловка нацистов, чтобы оставить шпионов после того, как они потерпели поражение?
  'Конечно, нет!'
  'Откуда я это знаю? Может быть, поэтому ты выстрелил в меня.
  «Я работал против нацистов».
  — Почему я должен этому верить?
  — Потому что моя… жена Анна… Ее арестовало гестапо. Это произошло в тот же день, когда началось советское наступление. Если бы я был нацистским шпионом, я бы вряд ли оказался здесь. Я пришел узнать, что случилось с моей женой.
  Виктор щелкнул ножом и осмотрел кончик лезвия. Он продолжал делать это, пока говорил. 'Я знаю.'
  'Знаешь что?'
  — Я знаю, что Анну Шустер арестовало гестапо.
  — А откуда вы это знаете?
  — Потому что это я донес на нее.
  Ни один мужчина не моргнул, ни один мужчина не переставал смотреть на другого, ни один не говорил. Казалось, что в этот период абсолютной тишины солнце зашло, и Вена погрузилась во тьму и тишину.
  — Вы… вы рассказали о ней гестапо?
  Виктор кивнул, вертя нож в руке.
  'С какой стати…'
  — …Значит, ты привел меня к Лейтнеру.
  — И зачем ты мне во всем этом признаешься?
  'Я говорил тебе. Потому что я рассказал о ней в гестапо.
   
  ***
   
  Приходи завтра утром . Ты расскажешь мне, что случилось с Хьюбертом Лейтнером, а я взамен попытаюсь узнать, что случилось с Анной Шустер. Перед уходом нацисты уничтожили некоторые записи, но немного и уж точно не самые свежие. Им потребуется время, чтобы выследить, но я должен знать к завтрашнему дню: но помните: я скажу вам только тогда, когда вы расскажете мне правду о Лейтнере.
  Рольфу ничего не оставалось, как согласиться. Он прошел через Внутренний Штадт к Банку Леу на Шубертринге, но теперь это был не более чем разбомбленный снаряд. Его пару раз останавливали красноармейцы, но Виктор передал ему грамоту, разрешающую свободный проезд на 24 часа.
  От Шубертринга он направился к Унгаргассе. Он нашел запасной ключ в тайнике, приклеенный скотчем к оконной раме лестничной площадки. В квартире был произведен обыск, без сомнения, во время рейда гестапо, когда они пришли за Катариной. Все ящики и шкафы были пусты, кровать лежала на боку, одежда была разбросана по полу, а на кухне валялось несколько банок с едой. Он передвинул несколько вещей и, к своему удивлению, обнаружил, что там есть горячая вода. Он примет ванну, переоденется в чистую одежду, поест и отдохнет. Он опустился на колени на кухне и начал разбирать бардак, чувствуя если не оптимизм, то хоть что-то. Когда он наклонился, он ощутил присутствие позади себя, легкие шаги, затем длинная тень, отбрасывающая на кухню.
  — Хватит ли там еды для нас двоих, а, Рольф?
  Когда Рольф обернулся, Эдгар снял кепку, из-под которой поднялось облако пыли.
   
  ***
   
  Эдгар получил от сэра Роланда Пирсона указание отправиться в Вену 1 мая . Рано утром следующего дня, в среду, он вылетел из Королевских ВВС Бенсон в Оксфордшире в аэропорт Орли к югу от Парижа, а оттуда — в обеденный перерыв рейсом ВВС США в аэропорт Нойбиберг недалеко от Мюнхена: баварская столица была захвачена у нацистов только понедельник.
  Знакомая фигура встретила его у трапа самолета. — Должен сказать, Эдгар, — сказал Бэзил Ремингтон-Барбер, — быть оккупантом довольно замечательно. Все, что вы хотите, вы можете требовать, больше не нужно всей этой подпольной чепухи. Если бы не тот факт, что я англичанин, мне бы даже не пришлось говорить «пожалуйста» или «спасибо»! Взгляните на эту машину, красивый «Мерседес». Я только что спросил одного из представителей связи в армии США, могут ли они достать мне машину, и он сказал: «Выбирай сам: я надеюсь, что смогу отвезти ее обратно в Берн, красивые кожаные сиденья… '
  Они отправились прямо в офис военной разведки США в аэропорту и нашли комнату, увешанную картами. Концом своей трубки Ремингтон-Барбер обозначил дугу между Линцем и Веной. «Советы связали Вену и все к востоку от нее. Мы на западе – я говорю мы, это армия США в северной части… здесь… А мы южнее, где-то здесь – Восьмая армия идет из Италии. Так что вам придется подождать, пока мы встретимся с Советами, а затем очень вежливо спросить, пустят ли они вас в Вену: я бы сказал, что мы можем доставить вас туда в течение недели или двух».
  — Нет, нет, нет — чертовски неудобно, Бэзил, — сказал Эдгар. «Извините, что использую такой язык, но я не могу ждать так долго. Берлин вот-вот падет – если еще не пал – но все эти богом забытые городки в центре Австрии все еще ведут бои. Мы должны знать, что, черт возьми, происходит с Лейтнером. Я полагаю, вы случайно не слышали о Рольфе?
  — Нет, Эдгар, Лондон продолжает спрашивать меня. И прежде чем вы спросите, я не знаю, советский он шпион или нет. Я, конечно, никогда не замечал его как такового, но после всего, через что мы прошли с тех пор, как началась эта проклятая война, меня уже ничто не удивит. Я не знаю, как вы собираетесь пройти через территорию, контролируемую США, затем через территорию, контролируемую нацистами, в Вену, контролируемую Советским Союзом, и остаться в целости и сохранности. Я бы сказал, что вам лучше всего войти в качестве гражданина Австрии.
  — Я согласен, но мне нужно добраться туда быстро. Как далеко на восток летят ВВС США?
  — Я могу проверить, — сказал Ремингтон-Барбер. — Но последнее, что я слышал, — это то, что они летели достаточно близко от Вены. Кто контролирует какое воздушное пространство, на данный момент несколько неясно.
  — Пошли, Бэзил, — сказал Эдгар, беря свою сумку и направляясь к выходу. — Пойдемте и найдем того, кто заведует этими делами: они могут подбросить меня сегодня вечером.
  Эдгар солгал глубоко скептически настроенному майору ВВС США и заверил его, что, конечно же, он не отставал от своей парашютной подготовки, и нет никаких сомнений, что он на это способен. Затем он начал дергать за многочисленные ниточки, в том числе за сэра Роланда Пирсона на Даунинг-стрит, 10, что оказало должное влияние на командира базы в Нойбиберге. Три часа спустя Эдгар мягко плыл по неподвижному ночному небу к полю менее чем в 10 милях к северо-западу от Вены. Это было идеальное падение: поблизости не было деревьев, о которых можно было бы беспокоиться, и он мог катиться по полю, как только его ботинки коснулись земли. Секунду или две он сидел неподвижно, переводя дыхание и рассматривая, насколько это было возможно, окружающее его пространство в свете полумесяца. Он собрал парашют и закопал его вместе со всем своим прыжковым снаряжением, шлемом, комбинезоном и ботинками. Из рюкзака он вынул свою немецкую одежду и бумаги, которые принес для него Ремингтон-Барбер. В его куртку были вшиты доллары США и британские удостоверения личности. Я уверен, что они скоро будут чего-то стоить. Эдгар, они вполне могут вам понадобиться , сказал Ремингтон-Барбер. Ему дали матерчатую кепку, которая выпуклее по бокам, чем в Англии, и с более глубоким козырьком, который поможет скрыть его лицо. Шапка выглядела слишком нетронутой, поэтому он потер ее о сухую землю. Он сверился со своим компасом и, когда убедился, в каком направлении ему следует двигаться, закопал и это.
  Одним из неизбежных последствий пребывания где-то сразу после боя было необычное передвижение мирных жителей. Во время самого боя те мирные жители, которым это удавалось, прятались, как могли, часто по несколько дней обходясь без еды и воды. Они могут быть ранены или больны, разлучены с любимыми или просто напуганы. Но когда битва заканчивалась, их инстинктом было двигаться, и они стремились двигаться во всех направлениях, часто так, как будто сам акт движения был вызван тем, что они чувствовали, что должны, а не какой-то определенной целью.
  Так что в четверг утром, как только Эдгар нашел главную дорогу в Вену, он присоединился к постоянному потоку людей: из города уезжало больше людей, чем направлялось к нему, но последних было достаточно, чтобы он не выглядел лишним. Поезд людей двигался медленно и бесшумно, боясь того, что они найдут в городе, явно травмированные тем, что они оставили позади. Они были на окраине Вены, когда столкнулись с первыми советскими войсками на контрольно-пропускном пункте прямо в Пенцинге. Эдгар брел вперед, изо всех сил стараясь казаться слегка хромым и растерянным. Войска больше всего интересовались всеми, кого они подозревали в том, что они были немецкими солдатами, и женщинами моложе 50 лет. Любого, кто подпадал под любую из этих категорий, проводили в ближайшую церковь. На какое-то время группу Эдгара остановили на дороге. Изнутри церкви он слышал женский визг, а когда их двигали, он услышал залп выстрелов. Красная Армия явно не брала пленных.
  «Иди на Морзинплац, — посоветовал ему Ремингтон-Барбер. — Если предположить, что он все еще стоит, то есть. Советская разведка захочет там обосноваться, это логично. Я оставлю это на ваше усмотрение, что вы будете делать, когда доберетесь туда, но если есть что-то, что можно узнать о Лейтнере, это будет там.
  Эдгар прибыл на Морзинплац поздно вечером и принял все, что мог: главное, что там было людно и вокруг было много войск НКВД, что было хорошим признаком. Оттуда он пересек канал в Леопольдштадт и нашел свой путь к Обере Аугартенштрассе. От многоквартирного дома, где прятался Лейтнер, почти ничего не осталось, это был не более чем почерневший панцирь. Мальчик сказал ему, что он загорелся.
  Когда?
  Во время битвы.
  Кто-нибудь выжил?
  Что вы думаете? У тебя есть сигареты… или еда?
  Ошеломленный усталостью, он вернулся во Внутренний город, где в русской бесплатной столовой неохотно подавали тепленькую кашу. Неподалеку он нашел поврежденный бомбой офисный блок, где и переночевал, разделив нишу под какой-то лестницей с семейством голодных крыс.
  Рано утром следующего дня, в пятницу, он пошел на Морзинплац, подобрав лопату, оставленную на обочине дороги. Он слонялся по краю площади, наблюдая за зданием и следя за тем, чтобы передвигать щебень, если кто-нибудь в красноармейской форме приблизится к нему.
  Он заметил Рольфа издалека, который стоял спиной к Каналу на улице Франца-Иосифа-Кай и делал достаточно правдоподобную работу, чтобы не было слишком очевидно, что он наблюдает за зданием. Он перешел на другую сторону площади, чтобы большое дерево — одно из немногих, не срубленных в бою, — помогло скрыть его. Рольф поначалу казался неуверенным, а затем вошел в старую штаб-квартиру гестапо с такой целью, что Эдгар признал, что ошибался, а Портер был прав: в конце концов, Рольф был советским агентом.
  Он все еще наблюдал за зданием, когда два часа спустя Рольф покинул его. Он последовал за ним, пока тот шел по Внутреннему Штадту. Дважды Рольфа останавливали советские войска, но каждый раз документы, которые он предъявлял, доводили его до конца гораздо быстрее, чем любых других гражданских лиц. Теперь Эдгар почти не сомневался в том, что Рольф был советским агентом, но ему нужно было знать почему, и ему нужно было знать, что случилось с Лейтнером. Рольф пошел дальше: он остановился у банка Леу и направился по Унгаргассе. Эдгар отступил еще немного и перешел на другую сторону дороги. Он знал, куда направляется Рольф: по крайней мере, теперь у него будет шанс.
   
  ***
   
  — Как долго ты работаешь на них, Рольф?
  Двое мужчин сидели в гостиной, Рольф нервно сидел на краю дивана, а Эдгар на стуле, который он пододвинул перед собой.
  — Работать на кого?
  — Давай, Рольф… Давай… Советы. Война закончилась, если не считать криков, так что мы можем быть честными друг с другом. Я могу исчезнуть из Вены так же тихо, как прибыл сюда, я могу уйти сегодня ночью, но сначала я хотел бы узнать, что произошло.
  Рольф выглядел таким обиженно-невинным, что Эдгар почувствовал благоговейный трепет перед убедительностью молодого австрийца. Они все попались на это, не в последнюю очередь он сам. Эдгар расценил это как одно из самых впечатляющих выступлений двойного агента, которые он когда-либо видел, — людей, в которых, по его мнению, он обладал непревзойденным опытом.
  «Конечно, я не работаю на проклятые Советы, — сказал Рольф. «Не будь смешным».
  Эдгар должен был признать, что его негодование звучало искренне. — Так вы заскочили сегодня в штаб НКВД для чего?.. Сообщить о пропаже собаки?
  — Не будь таким чертовски саркастичным, Эдгар: я действительно рисковал жизнью, входя туда. Я пытался выяснить, что случилось с Катариной. Я должен тебе кое-что сказать, я не уверен, осознавал ли это Бэзил, когда был сватом, но мы оба очень любим друг друга и…
  — Поздравляю, Рольф, но мне нужно знать, почему ты был там.
  — Тебе нужно знать еще кое-что — я встретил там Виктора.
  Майор Эдгар считал проявления эмоций и темперамента привилегиями, предназначенными для высшего и рабочего классов Англии, и он не принадлежал ни к тем, ни к другим. Но он сидел в состоянии шока, пока Рольф пересказывал свою историю в такой спокойной и правдоподобной манере, с правильным балансом деталей, эмоций и временами неточностей, что Эдгар начал сомневаться в его суждениях об этом человеке и задался вопросом, был ли молодой австриец ведь говорят правду.
  Рольф рассказал Эдгару, как в день начала советского наступления Катарина была арестована гестапо, о чем ему сообщили в письме, доставленном в банк; как он вернулся на Унгаргассе и наблюдал, как гестапо забрало ее из многоквартирного дома, в котором они оба сейчас сидели; как он зашел в подвал Лейтнера и оставался там пару дней, прежде чем угнать машину скорой помощи и сбежать из Вены. Он рассказал о том, как появился Виктор и как он выстрелил в него, и об опасном путешествии на запад в поисках британцев или американцев. И, наконец, он сказал ему, что Лейтнер умер, вполне возможно, всего за несколько минут до того, как они встретились с американцами.
  Эдгар сидел тихо, принимая все это во внимание.
  — Я уверен, Эдгар, вам понадобятся доказательства, — сказал Рольф. — Что ж, американский офицер, который может поручиться за меня, — это капитан Генри Стил из 5-го пехотного полка, и мы похоронили Хьюберта Лейтнера в лесу прямо на западной стороне главной железнодорожной линии Линц — Зальцбург, к юго-западу от Вельса. Я мог бы показать вам точное место. Это был старый больной человек: я уверен, вы обнаружите, что он умер естественной смертью. Именно это сказал врач американской армии.
  Когда он начал говорить о Катарине, Рольф сломался. Он часто останавливался, чтобы тихо всхлипнуть. Он сказал Эдгару, что после того, как узнал, что его невеста Фрида была убита гестапо, он понял, как сильно он был влюблен в Катарину, а она в него. Он так отчаянно хотел узнать ее судьбу, что пошел на огромный риск, вернувшись в Вену и зайдя в штаб-квартиру НКВД — то самое здание, где, скорее всего, была убита Фрида.
  «Виктор тоже хотел узнать местонахождение Лейтнер, но когда я спросил о Катарине — он знает ее как Анну Шустер, — он признался, что это он сообщил о ней в гестапо. Это был способ заставить меня привести его к Лейтнеру. Я возвращаюсь туда завтра: Виктор обещал разузнать о Катарине, а я взамен обещал рассказать ему о Лейтнере.
   
  ***
   
  Рольф и Эдгар проговорили всю ночь. «Виктор не поверит тебе насчет Лейтнера, — настаивал Эдгар.
  — Но если это неправда, с какой стати мне возвращаться в Вену?
  — Он знает, что ты британский шпион. Может быть, он думает, что мы послали вас посмотреть, что они замышляют.
  — Или, может быть, он считает, что я отчаянно хочу узнать о Катарине?
  «Я не уверен, что Виктор способен на такое сочувствие».
  — Говорю тебе, — сказал Рольф. «Он казался искренне раскаявшимся в том, что донес на нее».
  Они решили подождать и посмотреть.
   
  ***
   
  Через несколько минут после того, как в то субботнее утро Рольф вернулся на Морцинплац, его сопроводили в кабинет Виктора. — Во-первых, скажи мне, на кого ты работаешь, — сказал русский.
  «За британцев — против нацистов». Виктор выглядел ошеломленным тем, что Рольф был таким откровенным.
  — Расскажите мне о Лейтнере.
  — Ты обещал, что сообщишь мне об Анне…
  «…После того, как вы рассказали мне о Лейтнере. У меня есть информация для вас, но сначала я хочу узнать о Лейтнере.
  — Лейтнер мертв.
  Русский кивнул головой, как будто это была новость, которую он ожидал услышать. Из внутреннего кармана он достал коричневый кожаный блокнот, карандаш и складной нож, затачивая один другой. Пока Рольф рассказывал Виктору эту историю, русский старательно писал в блокноте. Закончив, он сидел неподвижно и смотрел на Рольфа, словно пытаясь понять, правду ли он говорит.
  — Если Лейтнер окажется живым, независимо от того, где и когда, я обещаю, мы вас убьем. Понимать?'
  Рольф кивнул.
  'Подписывайтесь на меня.' Виктор повел его вниз, в нижний подвал, по темному сырому коридору с неровным полом.
  «Согласно найденным нами записям, Анну Шустер доставили сюда и допрашивали офицер гестапо по имени Карл Штробель. Штробель руководил отделом IVA гестапо, отделом, отвечающим за поиск коммунистов и других групп сопротивления. Он узнает, что с ней случилось. Позвольте мне говорить.
  Они остановились у камеры, которую охраняли два сотрудника НКВД. Виктор тихо заговорил с ними, и они отперли дверь, следуя за ним. Камера была длинной, узкой и ярко освещенной. На стене, обращенной к двери, висела большая стальная рама, к которой был привязан невысокий коренастый мужчина с толстым красным лицом, короткой остроконечной бородой и выражением страха на лице. Он был подвешен на цепях к раме, его руки были вытянуты над ним, а пальцы ног едва касались пола. Его рубашка была разорвана, и по бороде на грудь стекала струйка засохшей рвоты. Его брюки были в пятнах, и все его тело тряслось.
  Виктор поставил перед мужчиной два стула, и они с Рольфом сели. Двое охранников НКВД стояли в глубине комнаты. — Это Карл Штробель, — сказал Виктор. — Какой у тебя был чин в гестапо, Стробель?
  — Я не имею никакого отношения к гестапо, — сказал он на удивление высоким, но грубым голосом, как будто страх застрял у него в горле. «Я был рекрутом в Вермахте. Я сдался вашим силам, как только смог. Я продолжаю говорить об этом вашим коллегам. Смотри, на мне была форма Вермахта! я не нацист; вообще-то я всегда был чем-то вроде коммуниста, я даже Маркса читал! Со мной следует обращаться как с военнопленным!
  — Штробель был на самом деле криминалдиректором в гестапо, здесь, на Морцинплац, — сказал Виктор, глядя сначала на мужчину, потом на Рольфа, словно описывая посетителю галереи произведение искусства. «Многие люди погибли в этом подвале от его рук. Я расскажу вам больше об этом в ближайшее время. Но, Стробель, я хочу спросить вас о даме по имени Анна Шустер: она была арестована 2 апреля и допрошена вами здесь. Если это поможет вам освежить память, это был день, когда Красная Армия начала наступление на Вену.
  «Понятия не имею…»
  — …Знаю, знаю, Стробел, столько раз слышал. Вы ничего не знаете... Вы человек мирный, даже коммунист, Маркса читали... Смотрите, я занят, и этот господин тоже. Если вы хотите, чтобы с вами обращались как с военнопленным, просто скажите мне, что с ней случилось.
  'Я не знаю.'
  — Ты уверен, что хочешь настаивать на этом?
  Стробель ничего не сказал. Он извивался, пытаясь принять такое положение, чтобы кончики пальцев ног опирались на пол. Виктор сказал что-то по-русски, и один из охранников НКВД подошел к Стробелю и сильно ударил его: один раз по лицу, потом еще раз по животу. Стробел завопил, яростно выворачиваясь на своих цепях. Виктор обернулся и обратился к Рольфу.
  — Его имя есть во всех записях, которые мы здесь нашли. Он определенно допрашивал Анну Шустер по крайней мере дважды. Теперь мы начнем серьезно относиться к нему. Виктор повернулся к заключенному. «Штробель, как представитель пыток, вы знакомы с китайской техникой, известной как смерть от тысячи порезов?»
  Стробел уставился на него; его глаза были широко открыты, ноздри раздувались, изо рта вырывалось паническое дыхание. Он энергично замотал головой.
  «Очевидно, это практиковалось в Китае в течение сотен лет, и совсем недавно, на рубеже этого века, французские путешественники рассказывают, что были свидетелями этого». Императоры и другая знать приберегали его для самых серьезных случаев. Заключенного раздевают догола, привязывают к столбу, затем режут — тысячу раз. На то, чтобы они умерли, может уйти до суток».
  Говоря это, Виктор достал из кармана складной нож, проведя пальцем по лезвию. «Из того, что я читал, если палач начинает с конечностей, то заключенный может оставаться в сознании долгое время. А теперь расскажи мне об Анне Шустер.
  — Я видел здесь так много людей, что не могу вспомнить ни одного имени.
  — Так вы работали на гестапо?
  «… Только в очень незначительной должности, я был немногим больше, чем клерком, и очень неохотно, уверяю вас в этом».
  Виктор снова заговорил по-русски, и к Стробелю подошел охранник, сорвал с него остатки рубашки и спустил штаны. «В некоторых отчетах о смерти от тысячи порезов говорилось, что если палач был особенно жесток или преступление жертвы было особенно отвратительным, они начинали с гениталий…»
  «Маутхаузен!»
  — Простите?
  «Она в Маутхаузене, и я не принимал решения отправить ее туда — я собирался ее освободить. Спросите Милднера, Рудольф Мильднер — он здесь начальник гестапо, это человек, которого вы хотите допросить, а не меня! Я всего лишь клерк.
  «К сожалению, Рудольф Мильднер сбежал как раз перед нашим приездом», — сказал Виктор, который затем повернулся и сказал что-то одному из охранников по-русски. — Но мы проверим, правду ли вы говорите.
  «Что такое Маутхаузен?» Это был первый раз, когда Рольф заговорил.
  — Это лагерь для военнопленных, вот и все… — сказал Стробел. «Что бы ни происходило, меня это не касается».
  — Заткнись, — сказал ему Виктор.
  Через десять минут охранник НКВД вернулся и поговорил с Виктором, протянув ему лист бумаги, который выглядел как длинный список имен.
  — Так что, похоже, ты говоришь правду, Стробел. Согласно этому, Анна Шустер действительно была доставлена в Маутхаузен 5 апреля ». Виктор встал, поправил пиджак и отодвинул стул к стене.
  'Понимаете? Я говорил тебе! Ты отпустишь меня сейчас, да? Я военнопленный, помни это. Пожалуйста, выпустите меня отсюда.
  — Подожди, — сказал Виктор. — Я еще не закончил. Кто-нибудь из вас знает Фриду Браунер?
  Рольф выглядел ошеломленным и услышал резкий вздох Стробеля.
  — Она была твоей невестой, я прав?
  Рольф кивнул.
  «Должен сказать вам, что этот человек убил Фриду в одной из этих камер в марте 1942 года». Виктор направил свой нож на Стробеля. Выражение страха, которое было у австрийца, когда они впервые вошли в комнату, было ничто по сравнению с выражением его лица сейчас. Рольф мог видеть, как сердце мужчины сильно бьется в груди, а его лицо побледнело, когда он повторил слово «нет».
  Виктор протянул свой нож и предложил его Рольфу. — Хочешь честь отомстить? Помните, этот человек убил вашу невесту.
  Рольф покачал головой и попытался повернуться, но Виктор остановил его. — Тебе нужно смотреть. Я бы и сам с удовольствием, но моя рука… — Он подозвал одного из охранников, подавая ему нож, сказав ему всего одно слово по-русски: медленно . Он продолжал повторять это слово, пока охранник вонзил свой нож Стробелю в живот.
   
  ***
   
  Через пятнадцать минут Рольф и Виктор сидели в кабинете на третьем этаже и пили коньяк. Рольф курил третью сигарету, так крепко сжимая ее в дрожащей руке, что часть табака высыпалась на штанину. Он все еще приходил в себя после того, как вынужден был наблюдать за последними ужасными моментами Стробеля на земле. Охранник НКВД воткнул нож в нижнюю часть живота Стробеля, затем медленно потянул его вверх к груди, а по камере прокатился отчаянный крик, как у раненого животного. Рольф сделал еще один большой глоток бренди, изо всех сил стараясь прогнать образ увиденного в своем сознании. — Ты что-то говорил охраннику, что это было?
  — Медленно, — ответил Виктор. — Это значит медленно.
  Конечно, медленно, подумал Рольф. Стробел был в сознании большую часть минуты, которая понадобилась ему, чтобы умереть, ни разу не отводя выпученных и заплаканных глаз от Рольфа.
  — Это был его кабинет, вы знаете? Виктор говорил по существу, чувствуя дискомфорт Рольфа и пытаясь сменить тему. «Вот как мы узнали всю эту информацию; он был дотошным в ведении записей. На Фриду было досье.
  — Это место, куда, по его словам, отправили Анну — лагерь для военнопленных?
  «Маутхаузен. Это то, что нацисты называют концентрационным лагерем. Они построили их десятки по оккупированной Европе. В некоторых из них были убиты сотни тысяч человек, в основном евреи. Однако в последнее время Маутхаузен был в основном для политических заключенных. Мы знаем, что 3-я американская армия находится в этом районе, но мы не знаем, достигла ли она уже лагеря. Нам лучше доставить вас туда как можно скорее.
  Виктор налил себе еще большой бренди и отнес его к окну, выходящему на Морцинплац, некоторое время глядя на площадь. — Он все еще там: он очень хорош, знаете ли, весьма замечателен. Вот что я вам скажу: если мы предоставим транспорт и сопровождение, он может отправиться с вами в Маутхаузен. Что вы думаете?'
  'ВОЗ?'
  — Ваш майор Эдгар! Виктор указывал в окно. — По крайней мере, ему больше не придется притворяться беженцем.
  
  
  Глава 30
   
  Вена и Маутхаузен, май 1945 г.
   
  Катарина прибыла в Маутхаузен в пятницу, 6 апреля , и первые несколько дней провела в оцепенении. Она медленно реагировала, когда охранники отдавали приказы, и не хотела есть то немногое, что было. По какой-то причине капо , изводивший ее в первый день, с тех пор игнорировал ее, но она не заметила своей удачи. Вместо этого она впала в состояние депрессии. Через несколько дней ее отвел в сторону один из заключенных-испанцев-республиканцев в ее хижине, темноволосый каталонец по имени Монтсе с иссиня-черными глазами и жестким худым лицом.
  «Вы должны решить, хотите ли вы жить или умереть», — сказал ей Монтсе. — Если ты хочешь умереть, это твой выбор. Но если вы хотите жить, то я предлагаю вам решить быстро, иначе вы дойдете до того, что не сможете изменить свое решение.
  — Конечно, я хочу жить, — сказала Катарина, хотя и без особой убежденности.
  — В таком случае начинай вести себя, как ты, — сказал Монтсе. «Тебе нужно есть, потому что, если ты не будешь есть, ты заболеешь, и как только это произойдет, ты закончишь — потеряешь сознание от голода, и тебе всадят пулю в голову. А еще нужно поумнеть. Вам нужно понять это место и быть на шаг впереди охранников. Вы не понимаете, насколько дешева здесь человеческая жизнь. В таком виде ты не продержишься и недели.
  Лагерь был переполнен: ходили слухи, что он был одним из последних в Европе, все еще находившимся под контролем нацистов, поэтому за последние несколько недель туда форсированным маршем были отправлены десятки тысяч заключенных, поскольку союзники и Красная Армия освобождали лагеря в других местах. . В результате распространились болезни, и охранники СС, почувствовав поражение, были еще более склонны, чем обычно, убивать заключенных по малейшему поводу.
  Катарину отправили работать в каменоломню недалеко от главного лагеря, где ее работа заключалась в том, чтобы помогать разбивать камни, которые несли другие заключенные. Русский военнопленный сказал ей, что ей повезло, что была хорошая погода. «Зимой люди не задерживались на этой работе больше недели, максимум две».
  — И как долго они продержатся при такой погоде?
  — Три недели, может быть, четыре, — весело ответил он.
  Но однажды, после утренней переклички в 6.00, ни один из заключенных не попал в очередь на свои рабочие места. Их заставили стоять на больших открытых площадках более двух часов, прежде чем отправить обратно в хижины. Новые заключенные почувствовали облегчение, что их не отправили на работу. Более опытные, такие как Мари и Монтсе, были обеспокоены. «Это нехорошо: мы приносим им пользу только тогда, когда работаем», — говорили они.
  Это было 20 апреля , день рождения Гитлера. До этого Катарина думала, что попала в ад, и хуже уже быть не может, но в тот день так и случилось. Слухи пошли позже утром: заключенных из лазаретного блока убивают, тысячи. В тот же день всех женщин в ее хижине отправили в лазарет, где они были вынуждены нести умерших пациентов в крематории. Некоторых больных грузили в вагоны, а некоторых несли на носилках, но их было так много, что они были вынуждены нести их, как могли.
  Некоторые из заключенных остались живы. Хотя большинство из них были без сознания, некоторые осознавали, что происходит. Первой живой жертвой Катарины был испанец, немногим больше скелета и явно мертвый, но, когда она взвалила его на свое плечо, он начал говорить, сначала по-испански, потом по-немецки: опусти меня, вынеси меня из лагеря , Мне нужна вода…
  Это продолжалось до тех пор, пока они не достигли крематория, где зондеркоманда выхватила у нее мужчину и бросила его в печи, когда он начал кричать.
  Они шли до поздней ночи, а потом в изумлении лежали на своих койках, так и не получив еды. Одна из других женщин сказала, что слышала, как охранник хвастался, что в тот день в лазарете было убито 3000 человек.
  Она только заснула, когда почувствовала шумное дыхание рядом с собой вместе с запахом алкоголя. Когда она открыла глаза, то увидела, что это капо . Он зажал ей рот грубой, жирной рукой, взобрался на нее сверху и разорвал ее тунику. Он был милостиво быстр и почти нежен, и когда он закончил, он лег над ней, подперев локти, его лицо было всего в дюйме или двух от ее. Он смотрел на нее сверху вниз, его зловонное дыхание направлялось ей в ноздри, и гладил ее лицо своими грубыми руками, улыбаясь, затем целуя ее, сначала в щеку, потом в губы, его язык проникал ей в рот. Его поцелуи были почти нежными, а когда он закончил, он зарылся головой в ее волосы и прошептал что-то вроде «моя любовь» и «завтра».
  И тогда она начала умирать. Она привыкла к насилию и террору; это было безлично, это переживали все в лагере. Но близость, с которой она не могла справиться.
   
  ***
   
  Рольф был так потрясен, что русский заметил Эдгара из окна, что остался сидеть. Он ничего не сказал, надеясь, что это уловка: это невозможно, сказал он себе, — если кто-то и может оставаться скрытым, то это, конечно же, Эдгар. Виктор обернулся, широко улыбаясь, позволяя блеснуть золотыми зубами.
  — Иди сюда, если не веришь мне, — иди! Виктор махнул ему рукой к окну, как ребенок, жаждущий показать что-то родителю. Рольф стоял у окна, рука Виктора обнимала его за плечо, и, конечно же, он мог видеть Эдгара вдалеке, на площади внизу, в низко надвинутой на лицо кепке, когда он сгребал обломки к куче у стены канала. Виктор закричал по-русски, и один из его офицеров вошел, чтобы получить ряд инструкций. Виктор и Рольф ждали у окна и наблюдали, как через несколько минут на площади появились офицер и дюжина бойцов НКВД, которые направились к Эдгару, окружили его и повели к зданию.
  Пять минут спустя майор Эдгар из МИ-6 стоял перед Виктором Красоткиным из ГРУ в элегантном кабинете на третьем этаже в окружении двух солдат НКВД. Двое мужчин посмотрели друг на друга с одинаковым выражением лица, одно из которых лучше всего можно описать как смесь любопытства и недоверия с некоторой долей уважения. Они стояли всего в футе друг от друга две минуты молчания, глядя друг на друга сверху вниз как быки, оказавшиеся на одном поле. Виктор вернулся к своему столу, сел, закурил, затем достал из кармана нож с выкидным лезвием и снова наточил карандаш, позволив осколкам разлететься по столу. Он коротко заговорил по-русски, и один из охранников пододвинул стул. Другой охранник толкнул в нее Эдгара.
  «Ты немец, очевидно, достаточно хорош для того, чтобы мы могли разговаривать».
  Эдгар кивнул.
  — Никогда не думал, что мы встретимся, — сказал Виктор, подняв брови, призывая к ответу.
  — Ну, для тебя это война, а?
  — В самом деле, но ведь мы же союзники, не так ли? Мы на одной стороне, но сколько еще это будет продолжаться – дни, недели? Максимум месяцы, я бы сказал. И хотя мы на одной стороне, мы в то же время и враги, не так ли?
  — Я бы предпочел сказать «соперники», — сказал Эдгар.
  Русский рассмеялся. — Уверен, Эдгар, вы бы предпочли сказать так: английское преуменьшение. Но ты сейчас под моей опекой. Конечно, ты не станешь называть себя моим врагом!
  Русский улыбнулся, наполнив свой стакан бренди, затем налил Эдгару и пододвинул его к столу, к англичанину.
  «Я думаю, что мы могли бы описать ситуацию между нами сейчас как прекращение огня, очень короткий период…» Голос Виктора затих, он думал. — Рольф, не мог бы ты оставить нас, пожалуйста? Затем он дал указание двум охранникам, и они тоже вышли из комнаты.
  Два мастера шпионажа остались одни. Виктор вынес свой стул из-за стола и поставил его рядом с Эдгаром, поставив его лицом в противоположную сторону, их плечи соприкасались. «То, что я собираюсь сказать, никто не должен слышать. Вы понимаете?'
  Эдгар кивнул и придвинул свой стул еще ближе к русскому.
  — Сегодня ты уедешь из Вены с Рольфом и никогда не вернешься. Никто не должен знать, что вы были здесь. Вы понимаете? Но вы уходите при двух условиях. Во-первых, вы отправляетесь прямо отсюда в Маутхаузен — нацистский концлагерь недалеко от Линца. Мы знаем, что Анну Шустер отправили туда около месяца назад. Этот район либо находится под контролем армии США, либо вот-вот будет, поэтому я ожидаю, что к тому времени, когда вы туда доберетесь, он будет освобожден. Я предоставлю вам сопровождение.
  — Вы уверены, что она еще жива?
  Русский покачал головой. 'Нет, но…'
  — Почему вы так стремитесь помочь?
  — Потому что я был ответственен за ее арест: если вы сможете ее спасти, это успокоит мою совесть.
  — Вы имеете в виду, что он у вас есть?
  — У меня столько же или столько же совести, как и у вас; в конце концов, мы занимаемся одной и той же работой». Виктор повернулся и посмотрел на Эдгара, заставляя его поверить в то, что он сказал.
  — Вы сказали, что было два условия, какое второе?
  «Мне 45, — сказал Виктор. «Старо как век. Ты выглядишь удивленным, Эдгар – я знаю, что выгляжу, наверное, намного старше, но ведь я на службе своей страны в этом качестве уже более 20 лет, и ты оценишь, как это старит любого. Я никогда не ожидал, что проживу так долго, и понятия не имею, сколько еще я протяну, но позвольте мне сказать, что я начал думать о своем выживании. Однажды мне может понадобиться твоя помощь, Эдгар. Возможно, мне придется связаться с вами, будь то прямо или косвенно. Я хочу, чтобы вы дали мне слово, что если я так поступлю, вы сделаете все возможное, чтобы помочь мне.
  Эдгар медленно кивнул. — А как я узнаю, что это настоящий подход?
  Виктор оглядел комнату и ничего не сказал, видимо, не расслышав вопроса. Он подошел к столу и взял почти пустую бутылку бренди, грушевидную бутылку со словами «Барон Отард, коньяк» на этикетке.
  — Мы нашли здесь ящики с этими военными трофеями. Он постучал по бутылке. — Если вы когда-нибудь получите сообщение о том, что с вами пытается связаться барон Отард, вы будете знать, что это подлинное сообщение, что это я. Вы понимаете?'
  Эдгар сказал, что понимает, но…
  — Не смотри так обеспокоено! Возможно, мне никогда не понадобится твоя помощь. Они могут получить меня первым, или я никогда не буду в опасности: меня могут повысить и защитить, и мы останемся противниками. Но помните, барон Отард…
   
  ***
   
  Монтсе, испанский республиканец, упомянул об этом первым, затем Мари, французский боец Сопротивления, тоже заметила это. Первым признаком были глаза – а после резни в лазарете и изнасилования капо у Анны Шустер исчезла вся жизнь. Она неподвижно лежала на своей койке, не спала, не ела и почти никого не замечала вокруг себя. Сейчас ей явно нездоровилось, ее тело попеременно сотрясала то лихорадка, то болезненный озноб. В течение нескольких дней после массовых смертей в лагере было беспокойное отсутствие активности, поскольку эсэсовцы казались более занятыми собой, чем заключенными. Ходили слухи: сегодня здесь будут американцы, завтра — или, может быть, русские на следующей неделе. В суматохе заключенные в своей хижине остались одни, но они знали, что вскоре эсэсовцы снова обратят на них внимание. Каждую ночь капо приходил к ней на койку и, закончив, ложился рядом с ней, оставался с ней до часа, обнимал ее, целовал и шептал ей на ухо: «Мы будем так счастливы вместе». ' Когда он ушел, Монтсе и Мари изо всех сил старались разбудить Анну. Это ненадолго, скоро нас освободят. Просто возьмите себя в руки за последние несколько дней.
   
  ***
   
  — Вы поедете в Маутхаузен на Дунае, — объявил Виктор, словно турагент, обсуждающий маршрут с клиентом.
  — Разве мы не будем довольно уязвимы на реке? Эдгар ответил недоверчиво.
  — Куда бы вы ни пошли, вы будете уязвимы. Вы будете путешествовать с территории, удерживаемой Советским Союзом, через районы, все еще находящиеся под контролем нацистов, а затем туда, где находятся американцы: нигде не будет безопасно. Все время линии фронта будут меняться. Дунай может быть просто более безопасным маршрутом, кто знает? Маутхаузен находится менее чем в миле от северного берега реки, прежде чем она впадает в Линц.
  Виктор отвел их к Флоридсдорферскому мосту, одному из немногих в Вене, уцелевшему в битве за город. У небольшого причала был пришвартован потрепанный буксир, подпрыгивающий в грязной, неспокойной воде. « Донау Мэдхен» уже давно миновал свои лучшие времена, его ржавый корпус был испещрен пулевыми отверстиями. Это привлекло бы мало внимания. Сопровождал Эдгара и Рольфа молодой трехзвездный НКВД Старший . Лейтенант вызвал Алексея Абелева. — Алексей защитит тебя, если тебя остановят наши силы, — сказал Виктор. «Я ему доверяю, а еще он немного говорит по-немецки».
  — Все очень хорошо, — сказал Эдгар. — А если мы наткнемся на немцев?
  Виктор ничего не сказал, но повел их на лодку и в рулевую рубку, где высокий мужчина проверял приборы. Рольф ахнул от узнавания, когда увидел человека, который кивнул в ответ. Двое мужчин обменялись рукопожатием и хлопнули друг друга по плечу.
  'Иоахим?'
  — Иоахим присоединился к Wasserschutzpolizei, речной полиции, — объяснил Виктор. — Но он также работал на меня. Он хорошо знает реку и будет управлять лодкой. Если вы столкнетесь с нацистскими войсками, он сможет убедить их, что проблем нет».
  Когда начали опускаться сумерки, Donau Mädchen отправился в плавание, плавно скользя по реке, направляясь на запад в сторону Линца. Лэнг нашел старого инженера, которому доверял, так что на борту их было пятеро. Лэнг остался в рулевой рубке, а Эдгар, Рольф и Абелев остались под палубой. Ланг считал, что самая опасная часть пути будет между Веной и Кремсом. «Скорее всего, в этом районе находятся нацистские силы, — сказал он. «Я ношу форму под комбинезоном, так что если возникнут какие-то проблемы…»
  Все понимали: если есть какая-то проблема, то и это вряд ли сильно поможет. Эдгар, Рольф и молодой офицер НКВД сидели в трюме и проверяли привезенные с собой автоматы ППШ-41. Русский терпеливо объяснил, как это работает.
  — В лучшем случае, — сказал Эдгар, — это поможет нам выиграть время; мы можем быть в состоянии уйти. Но если повезет, у любого, кто нас заметит, будут заботы поважнее, чем такая ржавая маленькая лодочка. Он пожал плечами, не особо веря своим заверениям.
  Около полуночи Лэнг позвал Эдгара в рулевую рубку. По его словам, они добились хороших результатов. Буксир имел мощный двигатель и был в хорошем состоянии. Маленькая луна была закрыта густым облаком, а Дунай Мэдхен , при выключенных огнях, был бы едва виден с любого берега.
  Через час они услышали какой-то шум сверху, и двигатель быстро перешел на холостой ход. Ланг позвонил им. Рядом с Donau Mädchen стояла баржа с группой враждебно выглядевших красноармейцев на палубе. Когда Абелев появился на палубе и заговорил с ними, их настроение изменилось. Их продержали рядом с баржей в течение получаса, пока велся обмен радиосообщениями, и когда офицер, отвечающий за баржу, был удовлетворен, он разрешил буксиру двигаться дальше. «Может быть, теперь им всем стоит немного поспать», — предположил Лэнг.
  Молодой русский офицер быстро заснул, но Рольф не спал, чтобы поговорить с Эдгаром. — Когда вы были наедине с Виктором, он сказал вам, думал ли он, что она жива?
  — Он не знает, уверяю вас, — сказал Эдгар. — Но если бы он знал, что она умерла, то я сомневаюсь, что он стал бы так утруждать себя.
  — Я не понимаю, почему он помогает нам.
  — Он сказал, что это потому, что он несет ответственность за ее арест.
  — Вы верите в это? Должна быть другая причина, по которой он позволил нам уйти…
  Эдгар какое-то время молчал. Он взглянул на спящего Абелева, но Эдгар перешел на английский, приблизившись к Рольфу. — Я скажу вам почему: мое появление в Вене было нужным ему доказательством того, что у нас нет Лейтнера. Для Советов пребывание Лейтнера с нами было бы катастрофой. Он знал, что я приеду в Вену, чтобы узнать, где он. Я думаю, он испытал такое облегчение, что просто хотел, чтобы мы уехали из города».
  — И никакой другой причины?
  Эдгар колебался дольше, чем следовало, прежде чем ответить. — Какая еще причина могла быть у него?
   
  ***
   
  Когда стало ясно, что прибытие американцев в Маутхаузен неизбежно, гарнизон СС бежал, и на несколько часов в лагере воцарилась тишина: большинство узников были слишком больны или истощены, чтобы что-то делать. Затем наступила анархия.
  Капо , которые должны были поддерживать работу лагеря, укрылись в своих хижинах, которые были чуть менее спартанскими, чем остальные . И вот они пришли за ними: пленные красноармейцы, жаждущие мести, врываются и убивают всех, кого находят.
  Но некоторые были умнее, в том числе капо Анны Шустер. Как только эсэсовец покинул лагерь, он сменил форму капо на форму обычного заключенного. Он также не совершил ошибку, вернувшись в свою хижину. Вместо этого он околачивался вокруг некоторых хижин в задней части лагеря, изо всех сил стараясь слиться с остальными. Но его кормили лучше, чем других заключенных, и он боялся, что, несмотря на все его усилия, он выделится и его узнают. Он двинулся к периметру, но там околачивались грозные группы пленных русских и поляков, следя, чтобы никто не ушел. Он вошел в ближайшую хижину, но, несмотря на то, что большинство заключенных в ней едва могли двигаться, атмосфера была слишком угрожающей. Потом он понял, куда он может пойти, где он точно будет в безопасности. Она защитит его; она должна была быть благодарна ему за то, что он проявил к ней столько доброты: может быть, когда он покинет лагерь, она пойдет с ним. Нашли бы где-нибудь вместе в деревне, может быть… Они могли бы жить вместе…
  Когда он вошел в хижину, было почти темно, и он мог только чувствовать тела вокруг себя. Он пробрался вдоль борта к ее койке, наступая то на одно тело, то на другое. Узкий луч света пронзил деревянные ставни, выделив ее неподвижное тело на койке, и он увидел ее открытые и немигающие глаза, уставившиеся на дно койки над ней. Он поднялся рядом с ней, крепко держа ее. Он останется там, пока они не освободятся: она сможет защитить его, а он позаботится о ней.
  Он был рядом с ней не более пяти минут, когда она издала пронзительный крик, такой громкий, что у него зазвенело в ушах. Кто-то открыл ставни, и их быстро окружила дюжина заключенных. Женщина кричала, пытаясь оттолкнуть его. Он приподнялся, чтобы она могла видеть его более четко: когда она поймет, что это он, она, конечно же, остановится. Она была бы благодарна ему за то, что он был там: он был так добр. Но теперь они удерживали его, и женщина взобралась на него сверху, когда кто-то протянул ей что-то похожее на нож. Не было никаких сомнений, что теперь она могла видеть, что это был он. Она ударила его дюжину раз, прежде чем они скатили его тело с койки, и она рухнула обратно на нее, вся в крови, ее глаза все еще были широко открыты, глядя на дно койки над ней.
  Она продолжала умирать.
   
  ***
   
  Они миновали Кремс до рассвета в субботу, и Ланг решил ехать так долго, как только осмелится. Местность на северном берегу Дуная была тяжелее, деревья, ведущие в горы, были более густыми, а земля на южном берегу была более плоской и легкой. К тому времени, когда утреннее солнце замерцало на поверхности могучего Дуная, они были уже западнее Шпица. Ланг направил «Дунай Мэдхен» на небольшую пристань на южном берегу, скрытую нависающими ветвями, а Абелев выпрыгнул на берег и закрепил буксир.
  — Мы могли бы двигаться дальше и к ночи быть в Маутхаузене, — сказал Ланг. — Но это предполагает безопасный проход… Может, нам подождать здесь до наступления темноты?
  — Мы не можем ждать так долго, — нетерпеливо сказал Рольф.
  Пока двое мужчин спорили, Эдгар и Абелев ушли и вернулись через 15 минут. — Насколько мы можем судить, — сказал Эдгар, указывая на бинокль, который держал русский, — на юге и востоке идут бои и передвижение войск, немного меньше на западе. Трудно сказать, кто с кем сражается, но Алексей уверен, что часть артиллерии немецкая. Я чувствую, что американцы продвигаются на восток. Позвольте мне взглянуть на ваши карты, Иоахим.
  Они разложили на палубе большую карту и стали ее изучать. — Я думаю, мы можем рискнуть Дунаем до Мелька, но не дальше — здесь, — сказал Лэнг, указывая на город на южном берегу. «Посмотрите на местность на южном берегу — она гораздо более плоская, и, если вы правы, этот район должен находиться под контролем либо британцев, либо американцев».
  Они отправились немедленно. В течение следующих трех часов звуки боя были интенсивными, хотя все еще находились на некотором расстоянии от них. Помогала местность, оба берега были покрыты густым лесом и создавали странное ощущение изоляции. Когда они миновали деревню Шенбюэль на южном берегу, Ланг направил « Дунай Мэдхен» к центру реки и взволнованно позвал их на палубу.
  — Вон там — видишь, на северном берегу? Судя по этой карте, эта деревня называется Эммерсдорф. Вот, дайте мне бинокль.
  Он улыбнулся, просматривая их и передавая Эдгару. — Посмотри немного налево — что ты видишь?
  Эдгар возился с биноклем, затем на его лице появилась ухмылка. — Боже мой… Боже мой. Молодец, Иоахим.
  — Что такое, Эдгар?
  «Звезды и полосы. Большие, чертовы звезды и полосы!
  Они подняли белый флаг, когда Donau Mädchen ползла к небольшой каменной набережной в Эммерсдорфе. На берегу реки стояли три или четыре грузовика американской армии, а также пара дюжин солдат и по крайней мере столько же винтовок, наблюдавших за ними. Эдгар сидел на носу, размахивая белой тканью и выкрикивая что-то по-английски. Винтовки все еще были направлены на него, когда он бросил веревку одному из солдат, и буксир тянулся рядом. Он заметил молодого офицера и подозвал его.
  — Я говорю, я британский офицер, — объявил он, поняв, насколько напыщенно это прозвучало. Молодой американец кивнул и велел ему поднять руки, медленно слезть с лодки и дать себя обыскать. Стоя на набережной, он заговорил с офицером.
  — Меня зовут майор Эдгар, я офицер британской разведки. Я реквизировал эту лодку и сбежал на ней из Вены. Должен вам сказать, что на борту находятся трое австрийцев, которые работали на сопротивление в Вене. С нами также был русский офицер на случай, если мы встретимся с Красной Армией. У меня важная миссия союзников, и мне нужно как можно быстрее добраться до концентрационного лагеря в Маутхаузене. Я понимаю, что вам нужно будет проверить, кто я такой, но если вы сможете связаться с тем, кто поддерживает связь с нашими парнями, я уверен, что мы сможем что-то выяснить.
  К изумлению Эдгара, они это сделали, хотя на это у них ушла почти половина дня. Молодому офицеру удалось передать сообщение в свой штаб, который пообещал поговорить со своим британским офицером связи, Эдгар передал им зашифрованное сообщение, которое должно было обеспечить быстрые действия в таких обстоятельствах. К вечеру сообщение вернулось.
  — Говорят, вы чертовски важный человек, майор, и мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы помочь. На самом деле, поскольку вы, ребята, действовали под прикрытием, это будет честью.
   
  ***
   
  Она стонала всю ночь, и с приближением рассвета стоны перемежались все более частыми и продолжительными криками. Это встревожило других заключенных, которые были убеждены, что шум, который издавала Анна Шустер, угрожал их шансам на выживание. Итак, незадолго до рассвета Монтсе и Мари вытащили ее из своей хижины и поторопили сквозь исчезающие тени к одному из лазаретных блоков, который снова начал заполняться заключенными. Они были отвернуты от двух хижин. «Она еще более сумасшедшая, чем все мы», — сказал польский врач. — Попробуй вон ту хижину. Удачи.'
  Этой хижиной управляла русская военнопленная по имени Юлия, и внутри она была такой, как будто они вошли в последние врата ада. Сотни заключенных кричали, яростно раскачивались и извивались. Монтсе и Мари повели Анну вглубь барака, миновали ряды и ряды нар, на каждом из которых сидело по два-три заключенных. Сзади они нашли койку, в нижней части которой лежало одно мертвое тело и еще одно на грани смерти. Они положили мертвое тело на пол и подняли Анну на место, прежде чем быстро уйти, сделав паузу, чтобы сказать Юлии, что ее новую пациентку зовут Анна Шустер, и она должна присматривать за ней.
  Через час Юля подошла, чтобы напоить Анну Шустер. К своему удивлению, она подтянулась на койке и что-то прошептала. Юле пришлось наклониться, чтобы услышать, что она говорит, и прижать ухо ко рту. — Меня зовут Катарина, Катарина Хох, — настойчиво сказала женщина. — Если кто-нибудь спросит, это мое имя.
  И с этими словами Катарина Хох откинулась назад, ее дыхание стало теперь шумным и затрудненным и слишком знакомым для Юлии. Но она закрыла глаза и выглядела более непринужденно. Она вступала в завершающую стадию своей жизни, но, по крайней мере, она умрет со своим настоящим именем.
   
  ***
   
  В тот вечер они хотели покинуть Эммерсдорф, но американцы не пустили их. «Гитлеровцы разбиты, но с ними еще не покончено», — настаивал офицер. «Здесь еще много их частей, и особенно СС еще не сдались. Нам просто повезло, что это богом забытое место едва ли не единственное место в Европе, где до сих пор идут бои.
  Они оставили Лэнга, инженера и Абелева позади и с первыми лучами солнца уехали на грузовике армии США с водителем и полудюжиной солдат. Недалеко от Эммерсдорфа они пересекли реку, так как на южной стороне были лучшие дороги и она находилась под контролем американцев. Путешествие заняло почти четыре часа, так как они останавливались в разных точках, чтобы убедиться, что путь вперед свободен, и им приходилось преодолевать многочисленные контрольно-пропускные пункты. Когда они добрались до Энса, он был так переполнен американскими военными машинами, что им потребовалась большая часть часа, чтобы проехать через город и пересечь мост через Дунай.
  Через полчаса они прибыли в Маутхаузен. Вокруг лагеря слонялись десятки изможденных людей, немногие занимались чем-то большим, чем просто сидели на обочине. Войска армии США входили и выходили из лагеря. Грузовик остановился, и все они вышли, потрясенные увиденным вокруг. Над входом в огромную каменную арку висело большое знамя с нарисованным на нем лозунгом на испанском языке.
  — Кто-нибудь знает, что это значит? — спросил Рольф.
  Капрал, который вел грузовик, прочитал вслух: « Антифашисты Лос-Эспанолес, салудан а-ля фуэрсас либерадас ». Это означает, что испанские антифашисты приветствуют освободительные силы, что, я думаю, имеют в виду нас. Какого черта здесь делают испанцы?
  Было решено, что их эскорт вернется в Эммерсдорф до наступления темноты, поэтому Эдгар и Рольф прошли через арку в лагерь. Вокруг них царил такой хаос и неразбериха, что никто не удосужился их остановить, кроме заключенных в потертой полосатой одежде, которые молча шли рядом с ними, протягивая руки за едой. В конце концов они нашли американского офицера, который отвел их в здание, которое, похоже, служило офисом.
  «Это место было освобождено на выходных 11- й бронетанковой дивизией 3-й армии Соединенных Штатов, сэр, — сказал им офицер. 'Как мы можем помочь?'
  Эдгар попросил Рольфа подождать снаружи, пока он не объяснит, кто они такие и почему они здесь. — Здесь тысячи заключенных, сэр, — сказал ему офицер, — многие из них мертвы. Люди до сих пор умирают от тифа или голода. Нацисты убили тысячи за последние несколько дней, прежде чем мы добрались сюда. Шансы найти здесь кого-то одного живым невелики, но вы можете осмотреться.
  — Есть какие-нибудь записи?
  — Были, но не в последнее время. Мы думаем, что самые последние записи либо уничтожены, либо, что более вероятно, вообще не сохранились. Но мы составляем список живых заключенных. Как, ты сказал, ее зовут?
  «Шустер – Анна Шустер».
  — Дай мне час. Я попрошу своих ребят это проверить.
  Эдгар и Рольф сидели в тени длинной хижины и ждали, когда к ним вернется офицер. Эдгар сделал все возможное, чтобы подготовить Рольфа к худшему. За последние несколько недель здесь умерло много тысяч заключенных… Возможно, Анна все еще жива, но… Рольф был нетерпелив, уговаривая Эдгара вернуться и поторопить американцев. — Посмотрите на этих людей, Эдгар, они все выглядят так, будто умирают. Мы не можем позволить себе ждать!
  Когда офицер вышел, чтобы найти их, он покачал головой. — Извините, в списках, которые у нас есть, нет Анны Шустер… Это не значит, что ее нет в живых… Помните, мы все еще составляем имена…
  — Но она пробыла бы здесь всего месяц, — сказал Рольф. «Конечно, в то время…?»
  Американец пожал плечами. — Как я уже сказал, приятель, эти записи еще не завершены. Лучше всего вам осмотреться в лагере и спросить.
  Целый час они ходили по лагерю, спрашивая у каждого встречного заключенного, знают ли они Анну Шустер — темноволосую женщину из Вены. Эдгар знал, что Рольф становится взволнованной и вспыльчивой из-за заключенных, которые говорят, что не знают ее. Одна из хижин, в которую они вошли, была больше других и казалась заброшенной. Двое мужчин стояли в центре, осознавая присутствие в комнате, но не зная его природы. Были слабые звуки, приглушенное дыхание и крошечные бегающие движения. Когда их глаза привыкли к слабому свету, проникавшему в хижину через щели в крыше, они начали осознавать, что десятки пар глаз смотрят на них из-за нар, из-под них и прижались к стенам. Эдгар поднял руки и крикнул по-немецки: «Мы британцы. Пожалуйста, не волнуйтесь.
  Постепенно несколько детей продвинулись вперед, и через минуту их окружили сотни. Маленькие глазки, все из которых выглядели так, словно принадлежали старикам, слишком много повидавшим за свою долгую жизнь, смотрели на них снизу вверх. Руки вытягивались из концов скелетных рук, некоторые для еды, но большинство просто для человеческого контакта. Эдгар и Рольф назвали имя Анны и описали ее по-немецки, но никто не ответил.
  После детского домика они вышли на поляну, где стояла группа женщин. Анна Шустер, она из Вены, хотя акцент у нее скорее немецкий: приехала сюда где-то в апреле, темноволосая? Женщины покачали головами, но одна из них выкрикнула имя Анны в ближайшую хижину. Вышла темноволосая женщина с черными глазами и худым лицом. Анна Шустер? Да, я ее знаю. Она была в этой хижине. Она говорила по-немецки медленно и с сильным акцентом. Едва она закончила говорить, как Рольф схватил ее за руку.
  'Где она? Вы должны сказать мне!
  «Она сошла с ума: мы отвезли ее в лазарет».
  Монтсе привел их в лазарет, и в конце концов они нашли хижину. Юлия, русская военнопленная, сидела снаружи и курила.
  — Помнишь, мы привели женщину прошлой ночью?
  'Ты серьезно…? Я должен помнить это? Я не спал неделю, у меня там были сотни заключенных — все сумасшедшие, все мертвые или что-то среднее между ними. И вы ожидаете, что я запомню одного заключенного? В любом случае, это сейчас не ко мне. Американцы рулят. Они мне не доверяют.
  — Вы должны ее помнить, — сказал Монтсе. — Я привел ее с другой женщиной. Анна Шустер… подумай…
  Эдгар протянул неоткрытую пачку сигарет Юлии, которая кивнула и протянула руку за новой. — Может быть, если подумать, я помню, как ты привел женщину, но ее звали не Анна Шустер. Она назвала мне свое имя, и это было не так».
  — Когда она сказала вам свое имя?
  — Когда она умирала: у нее был тиф, когда вы привезли ее сюда. Я дал ей немного воды. Она настояла на том, чтобы назвать мне свое имя, и сказала, что я должен запомнить его, если кто-нибудь спросит».
  — Умирает — что значит, она умирала? Это невозможно, — сказал Рольф.
  — Подожди, — сказал Эдгар. — Какое имя она сказала тебе запомнить?
  Юлия пожала плечами, словно не понимая всей этой суеты. «Это точно не было похоже на Анну Шустер. Она начиналась с буквы «К» — как Катя, но другая, если вы понимаете, о чем я.
  — Катарина? — закричал Рольф, слезы текли по его лицу, руки его сжимали русскую женщину за локти.
  — Да, вот именно, Катарина что-то. Но она уже будет мертва. Она кричала, когда говорила это, потому что Рольф вбежал в избу, а за ним Эдгар и Абелев.
  Они спешили от кровати к кровати, выкрикивая имя Катарины и глядя на пациентов. Все были истощены, и многие казались скорее мертвыми, чем живыми; было трудно различить, были ли они мужчинами или женщинами. Рольф несся вперед, поднимая пациентов, чтобы получше рассмотреть их лица, и выкрикивая имя Катарины. Эдгар догнал его ближе к задней части хижины.
  — Рольф, ты должен приготовиться к худшему. Эта русская женщина сказала, что умирает несколько дней назад. Скорее всего, ее уже нет. Пожалуйста, Рольф, это…
  Они стояли у койки — Рольф спиной к ней, Эдгар лицом к нему. А на дне ее лежало неподвижное тело женщины, свернувшись калачиком в позе эмбриона, спиной к ним.
  Рольф безутешно плакал. — Я любил ее больше всего на свете, Эдгар. Вы не понимаете. Что такое Эдгар? Какого черта ты улыбаешься?
  Эдгар наблюдал, как тело на нижней койке развернулось и — словно рождаясь — выпрямилось и медленно повернулось.
  К тому времени, как Рольф повернулся и опустился на колени, Катарина уже шептала его имя. Слезы заставили ее глаза сверкать во мраке.
  
  
  Эпилог
   
  Рольф Эдер и Катарина Хох воссоединились в Маутхаузене в воскресенье 7 мая , за день до официального окончания войны в Европе. Они вернулись в Цюрих, где Катарине была оказана медицинская помощь. Пара сменила личность и поженилась в том же году. Они прожили в Швейцарии до конца своей жизни.
  Эдгар продолжал работать в британской разведке до 1950 года. На всеобщих выборах в следующем году он был возвращен в качестве члена парламента и занимал эту должность до выхода на пенсию в конце 1960-х годов. Через несколько лет после этого у него произошла еще одна и довольно неожиданная встреча с Виктором.
  Виктора отозвали в Москву в конце мая 1945 года. По прибытии в Москву он обнаружил, что Илью Бродского судили и казнили как предателя, и предположил, что его ждет та же участь. Но это не так. Он продолжал работать на советскую разведку до конца своей жизни.
  
  
  Примечание автора
   
  «Венские шпионы» — это художественное произведение, поэтому любое сходство между персонажами книги и реальными людьми следует рассматривать как чистое совпадение. Есть несколько исключений, в первую очередь Франц Йозеф Хубер, возглавлявший Венское гестапо до конца 1944 года, и его преемник Рудольф Мильднер. Если не считать удивительно коротких периодов задержания союзниками после войны, оба эти человека остались безнаказанными. Руководство КПО (Австрийской коммунистической партии) было сослано в Москву во время войны, и их лидером был Иоганн Коплениг, который появляется в главе 8.
  Я старался быть как можно более точным в отношении реальных событий рассматриваемого периода и их исторического контекста. В частности, Московская декларация 1943 года (включая Декларацию по Австрии) является подлинной. Точно так же детали наступления Красной Армии с востока и англичан и американцев с запада максимально точны. Я пытался быть столь же точным с точки зрения мест, организаций и географии.
  Австрия была аннексирована нацистской Германией 13 марта 1938 года, событие, известное как аншлюс. Это было подтверждено 99,73% голосов на плебисците 10 апреля 1938 года. Плебисцит проводился по всей Германии, а не только в ее австрийской части.
  Таким образом, Австрия стала частью Германского рейха и перестала существовать как независимая страна. Область, ранее известная как Австрия, до 1942 года называлась Остмарк, после чего она стала семью Дунайскими и Альпийскими Гаусами (или регионами) Германского Рейха. Эти регионы не совсем соответствуют регионам до- и послевоенной Австрии и включали части других стран и регионов (таких как Богемия, Моравия и Югославия). Некоторые небольшие районы Австрии до 1938 года были перемещены в Швабию и Верхнюю Баварию. Для ясности я ссылаюсь на Австрию на протяжении всей книги. Я также использовал некоторые немецкие названия регионов, такие как Верхний Дунай и Нижний Дунай.
  Я часто говорю о районах Вены, которых насчитывается 23. Нацисты расширили городские границы Вены и при этом добавили новые районы и ввели новые номера районов. Однако я решил использовать номера округов, которые использовались до аншлюса и снова с 1945 года. Это частично для ясности, а также потому, что я понимаю, что даже во время войны венцы, как правило, использовали старые номера районов. .
  Маутхаузен (вместе с его вспомогательными лагерями) был главным концентрационным лагерем в Австрии и последним крупным освобожденным лагерем в Европе. В период с 1938 по 1945 год здесь содержалось около 200 000 заключенных, из которых около 100 000 были убиты. Большинство из 50 000 австрийских евреев, убитых во время Холокоста, погибли в других лагерях, но около 15 000 погибли в Маутхаузене. Там содержалось много австрийских политических заключенных и участников сопротивления, в том числе тысячи убитых в последние дни войны (в том числе в лазарете). В лагере также содержалось значительное количество пленных испанских республиканцев и бойцов французского сопротивления, а также военнопленных Красной Армии.
  Вена была освобождена Советской Красной Армией 13 апреля 1945 года. После войны Австрия была оккупирована Великобританией, Соединенными Штатами, Советским Союзом и Францией – очень похоже на Берлин. У него было собственное коалиционное правительство, но только в 1955 году он снова стал полностью независимым государством. Много было написано о соучастии Австрии в Третьем рейхе и энтузиазме ее граждан по этому поводу. Лишь относительно недавно появилось некоторое признание того, что, возможно, Австрия не совсем была жертвой нацизма, какой она себя изображала после войны, и на самом деле была гораздо более сообщницей нацистского режима.
  Однако сопротивление нацистам в Австрии было, хотя, конечно, не в таких масштабах, как в странах оккупированной Европы. В этом отношении я обязан впечатляющей работе Центра документации австрийского сопротивления, базирующегося в Вене. Стоит посетить его музей, а также его веб-сайт: www.doew.at/english
  Я обычно не описываю книги, которые использую для справки, не в последнюю очередь потому, что список исчисляется многими десятками. Однако здесь я делаю исключение и рекомендую « Австрийское сопротивление 1938–1945 гг.» (издание Steinbauer, Вена, 2014 г.). В этой книге подробно рассказывается, какое сопротивление было в Австрии, не в последнюю очередь со стороны КПО и элементов католической церкви. Кардинал Инницер (глава 5) был примасом Римско-католической церкви в Австрии и действительно навлек на себя гнев нацистов своей знаменитой проповедью «Наш фюрер — Христос, Христос — наш фюрер» в 1938 году. основанная непосредственно на ней, была монахиня-францисканка по имени сестра Мария Реституа Кафка, казненная нацистами в Вене в марте 1943 года за свою антинацистскую деятельность. Она также была медсестрой, и ее предал врач в больнице, где она работала. Примерно через 55 лет после казни она была причислена к лику блаженных Ватиканом. Следует также сказать, что роль Ватикана была сложной в отношении его противостояния нацистам. Однако многие отдельные священники работали против них. Также хорошо задокументировано, что британская дипломатическая миссия в Ватикане активно участвовала в шпионаже.
  Многие люди помогали мне с различными аспектами исследования «Венских шпионов». Я очень благодарен всем им и особенно беженцам из нацистской Вены, которые поделились со мной своим болезненным опытом, а также своими знаниями о городе из первых рук.
  Еще раз моя благодарность и любовь моей жене Соне и нашим дочерям Эми (и ее партнеру Филу) и Николь, нашему внуку Тео и моей маме.
  Я по-прежнему в долгу перед моим агентом Гордоном Уайзом из Curtis Brown за его поддержку, поддержку и опыт. Я также выражаю искреннюю благодарность и восхищение Руфусу Пурди из моего издателя, Studio 28. Его энтузиазм по поводу «Венских шпионов» и умение помочь довести его до финального состояния очень ценны.
   
  Алекс Герлис
  Лондон, январь 2017 г.
  
  
  
  
  Так же доступно
   
  Швейцарский шпион
   
  Захватывающий второй роман Алекса Герлиса
   
   
  «Во время 20-минутной поездки до Лютри Альпы возвышались слева от него, а озеро простиралось под ним справа. Вот и все, подумал он: зажат между двумя могущественными силами. Мало чем отличается от служения двум господам.
   
  У шпионов нет ничего необычного в том, что у них есть секреты, но у Генри Хантера их больше, чем у большинства, и после того, как британская разведка остановила его в аэропорту Кройдона накануне Второй мировой войны, он обнаружил, что у него их еще больше. Из Швейцарии он отправляется в серию все более опасных миссий в нацистскую Германию, все время сталкиваясь с разными личностями и двумя конкурирующими мастерами. В марте 1941 года в Берлине, преследуемый мрачным эпизодом из своего прошлого, он принимает судьбоносное решение, результатом которого становится драматическое путешествие к швейцарской границе с шокирующим исходом. Действие «Швейцарского шпиона» разворачивается на фоне реальных сверхсекретных планов нацистов по вторжению в Советский Союз. История рисует достоверную картину жизни в Европе военного времени: угрожающая атмосфера, вездесущая опасность и постоянные интриги мира шпионажа.
   
   
  Прочитайте отрывок прямо сейчас:
  
  
  
  
  Глава 1: Аэропорт Кройдон, Лондон, август 1939 г.
   
  В тени после 1:30 дня в понедельник, 14 августа , 20 человек вышли из здания аэровокзала в аэропорту Кройдон и пошли по взлетно-посадочной полосе, все еще влажной от сильного ночного дождя.
  Они были несколько разрозненной группой, как это обычно бывает с международными путешественниками. Некоторые были британцами, некоторые иностранцами; несколько женщин, в основном мужчин; большинство нарядно одеты. Один из пассажиров был мужчиной среднего роста и слегка пухлого телосложения. При ближайшем рассмотрении можно было бы увидеть ярко-зеленые глаза, которые бегали по сторонам, стремясь все охватить, и нос, слегка изогнутый влево. У него был рот, который казался неподвижным в начале улыбки, и общий эффект был более молодым лицом на более старом теле. Несмотря на палящее августовское солнце, на мужчине был длинный плащ и шляпа-трилби, сдвинутая на затылок. В каждой руке он нес по большому портфелю; один черный, один светло-коричневый. Может быть, из-за груза пальто и двух чемоданов, а может быть, из-за своей природной склонности он шел в стороне от группы. В какой-то момент он рассеянно свернул в сторону авиалайнера KLM, прежде чем человек в форме направил его обратно к остальным.
  Примерно через минуту группа собралась у трапа самолета Swissair, рядом с табличкой, указывающей пункт назначения: «Служба 1075: Базель». Очередь образовалась, поскольку пассажиры ждали проверки билетов и паспортов.
  Когда человек с двумя портфелями предъявил свои документы, полицейский, ответственный за проверку, внимательно просмотрел их, прежде чем кивнуть в сторону высокого мужчины, появившегося позади пассажира. Еще на нем была фетровая шляпа, хотя у нее были такие широкие поля, что нельзя было разглядеть черты его лица.
  Высокий мужчина шагнул вперед и нетерпеливо выхватил у полицейского паспорт. Он мельком взглянул на него, как будто знал, чего ожидать, затем повернулся к пассажиру.
  — Не могли бы вы пойти со мной, герр Гессе? Это была скорее инструкция, чем приглашение.
  'В чем проблема? Разве мы не можем здесь разобрать, что там?
  — Возможно, сэр, проблем не будет, но будет лучше, если вы пойдете со мной. Говорить внутри будет гораздо легче.
  «Но что, если я пропущу свой рейс? Он отправляется через 20 минут.
  Высокий мужчина ничего не сказал, но указал на черный «Остин-7», который остановился рядом с ними. К этому времени последний пассажир поднялся на борт, и трапы отъезжали от самолета. Короткий путь обратно к терминалу прошел в тишине. Они вошли в терминал через боковую дверь и поднялись в офис на втором этаже.
  Герр Гессе последовал за высоким мужчиной в маленькую контору, большую часть которой занимало большое окно, выходившее на перрон и взлетно-посадочную полосу за ним. Мужчина сел за стол перед окном и жестом пригласил Гессе сесть с другой стороны.
  'Садиться? Но я пропущу свой рейс! О чем это все? Все мои документы в порядке. Я настаиваю на объяснении.
  Мужчина указал на стул, и Гессе неохотно сел, покачивая головой. Он снял шляпу, и Гессе обнаружил, что смотрит на одно из самых ничем не примечательных лиц, которые он когда-либо видел. У него был загорелый цвет лица человека, проводившего много времени на свежем воздухе, и темные глаза с проницательным взглядом, но в остальном в нем не было ничего запоминающегося. Гессе мог смотреть на него часами и все равно с трудом выделял его из толпы. Этому мужчине могло быть от тридцати пяти до пятидесяти, и когда он говорил, то говорил школьным тоном, возможно, с малейшим следом северного акцента.
  «Меня зовут Эдгар. Вы курите?'
  Гессе покачал головой. Эдгар не торопясь выбрал сигарету из серебряного портсигара, который он вынул из внутреннего кармана, и зажег ее. Он осматривал зажженный кончик сигареты, осторожно вертя его в руке, любуясь свечением и наблюдая за узорами, оставленными струйками дыма, когда они висели над столом и дрейфовали к потолку. Похоже, он не торопился. Позади него трактор тянул самолет Swissair по направлению к взлетно-посадочной полосе. Серебристый самолет Имперских авиалиний резко снижался с юга, солнце отражалось от его крыльев.
  Эдгар сидел молча, внимательно глядя на мужчину перед собой, прежде чем встать и целую минуту смотреть в окно, отсчитывая время на своих наручных часах. В это время он избегал думать о другом человеке, не желая вспоминать ни картинки, ни воспоминания. Когда минута истекла, он повернулся и сел. Не поднимая глаз, он записал в блокнот:
  Цвет лица: бледный, почти нездоровый, бледный.
  Глаза: ярко-зеленые.
  Волосы: темные и густые, требуют стрижки.
  Нос под небольшим углом (слева).
  Улыбки.
  Телосложение: слегка полноватый.
  Нервничает, но уверен в себе.
  Этой технике его научил коллега. «Слишком много наших первых впечатлений о ком-то случайны, настолько, что они мало связаны с тем, как человек выглядит на самом деле», — сказал он ему. Как следствие, мы склонны описывать кого-то в таких общих чертах, что важные черты, как правило, игнорируются. Посмотрите на них одну минуту, забудьте о них на одну минуту, а затем запишите полдюжины вещей о них.
  Человек, на первый взгляд совершенно невзрачный, которого при других обстоятельствах Эдгар мог бы пройти по улице, не заметив, теперь обладал характеристиками, облегчавшими его припоминание.
  Вы будете делать.
  — Есть несколько вещей, которые меня озадачивают в вас, герр Гессе. Кстати, вы довольны тем, что я называю вас герр Гессе? Пока капитан Эдгар говорил, он смотрел на швейцарский паспорт этого человека, словно читая по нему.
  — А почему бы и нет? Гессе говорил с безупречным английским акцентом с намеком на протяжность высшего класса.
  — Что ж, — сказал Эдгар, постукивая при этом паспортом по столу. — Это одна из многих вещей в тебе, которые меня озадачивают. Вы путешествуете по этому швейцарскому паспорту на имя Анри Гессе. Но разве у вас нет британского паспорта на имя Генри Хантера?
  Мужчина помедлил, прежде чем кивнуть. Эдгар заметил, что вспотел.
  — Уверен, вам было бы удобнее, если бы вы сняли шляпу и пальто.
  Наступила еще одна пауза, пока Гессе вставал, чтобы повесить шляпу и пальто на заднюю часть двери.
  — Значит, вы признаете, что вы также известны как Генри Хантер?
  Мужчина снова кивнул.
  'Заграничный пасспорт?'
  — Он у вас есть.
  — Если бы я был на вашем месте, герр Гессе, думаю, я бы вообще вел себя более сговорчиво. Я имею в виду ваш британский паспорт: тот, что на имя Генри Хантера.
  'Что насчет этого?'
  — Я хотел бы это увидеть.
  Генри Хантер колебался.
  — Во избежание сомнений, герр Гессе, я должен сказать вам, что имею право обыскать все, что у вас есть: британский паспорт, пожалуйста?
  Генри поднял коричневый портфель на колени, наклонил его к себе и открыл ровно настолько, чтобы можно было дотянуться одной рукой. изучая это.
  «Генри Ричард Хантер: родился в Суррее 6 ноября 1909 года; что делает вас 29.'
  'Правильный.'
  Эдгар держал швейцарский паспорт в левой руке и британский в правой и двигал ими вверх и вниз, словно пытаясь понять, что тяжелее.
  — Немного странно, не так ли? Два паспорта: разные имена, одно и то же лицо?
  — Возможно, но у меня совершенно законно два гражданства. Я не вижу…'
  — Мы можем прийти к этому через мгновение. Первое, что меня озадачивает в вас, это то, что у вас есть совершенно действующий британский паспорт на имя Генри Хантера, по которому вы въехали в эту страну 1 августа. Но две недели спустя вы пытаетесь покинуть страну, используя такой же действительный паспорт, но на этот раз швейцарский на другое имя».
  Наступило долгое молчание. Через окно оба мужчины могли видеть, как рейс 1075 Swissair приближается к взлетно-посадочной полосе. Эдгар подошел к окну и посмотрел на самолет, прежде чем повернуться к Генри, приподняв брови.
  — Есть какое-нибудь объяснение?
  Генри пожал плечами. Эдгар вернулся к столу и снова открыл блокнот. Он достал из кармана перьевую ручку.
  — Мы можем вернуться к полетам через минуту. Давайте еще раз посмотрим на ваши разные имена. Что вы можете сказать мне об этом?
  «Смогу ли я попасть на следующий рейс? Думаю, один в Женеву в три часа. Было бы очень неудобно, если бы я сегодня не вернулся в Швейцарию.
  — Посмотрим, как мы поступим с объяснением, которое ты собираешься мне дать, а? Вы рассказывали мне, как вам удается иметь две национальности и два имени.
  Генри пожал плечами, как будто не мог понять, почему это требует каких-либо объяснений.
  — Ужасно прямолинейно, правда. Я родился здесь, в графстве Суррей, отсюда Генри Хантер и британский паспорт. Мой отец умер, когда мне было 14, а примерно через год моя мать встретила швейцарца и вскоре вышла за него замуж. Мы переехали в Швейцарию, сначала в Цюрих, а потом в Женеву. Когда мне было 18, я стал гражданином Швейцарии, и для этого использовал фамилию отчима. В процессе Генри стал Анри. Итак, вы видите, что на самом деле нет никакой тайны. Я извиняюсь, если окажется, что это было каким-то образом неправильным по отношению к британскому правительству: я был бы счастлив прояснить ситуацию в британском консульстве в Женеве, если это поможет. Как вы думаете, я смогу успеть на трехчасовой рейс в Женеву?
  — Есть еще несколько вопросов, мистер Хантер. Я уверен, вы понимаете. Кем вы работаете?'
  Генри поерзал на стуле, чувствуя себя явно неловко.
  «У меня нет карьеры как таковой. Мой отчим был очень богат и владел недвижимостью по всей Швейцарии. Я езжу по округе, чтобы проверить их — сделать жильцов счастливыми и убедиться, что они платят арендную плату вовремя, и тому подобное: ничего обременительного. Я также работал с туристическим агентством и немного переводил. Мне удалось быть достаточно занятым.
  Эдгар несколько минут листал свой блокнот и два паспорта. На одном этапе он сделал какие-то пометки, как бы копируя что-то из одного из документов. Затем он сверился с картой, которую вынул из кармана пиджака.
  — Вы сказали, что ваш отчим был очень богат…
  «…Он умер пару лет назад».
  'И где ты живешь?'
  — Рядом с Ньоном, у озера.
  Эдгар одобрительно кивнул.
  — Но я вижу, что теперь вы живете в центре Женевы, на улице Вале?
  'Это верно.'
  — А как бы вы описали эту местность?
  — Довольно приятно.
  'Действительно? Из того, что я помню о Женеве, это скорее не та сторона пути. Вы смотрите на железнодорожную линию?
  — В какой-то степени да.
  — Ну, либо один выходит на железнодорожную ветку, либо нет?
  — Да, мы не замечаем этого.
  «Похоже на грехопадение. Хотите рассказать мне об этом?
  Эдгар выбрал еще одну сигарету и выкурил большую ее часть, прежде чем Генри начал отвечать. Он казался огорченным, его голос стал намного тише.
  «После того, как мой отчим умер, выяснилось, что у него есть другая семья, в Люцерне. Конечно, задним числом это объясняет, почему он так много времени проводил в Цюрихе по делам; моя мать никогда не сопровождала его в этих поездках. Семья в Люцерне, как оказалось, была единственной законной семьей с точки зрения швейцарского законодательства и, следовательно, имела первое право на его имение. Я не совсем понимаю почему, но адвокат моей матери уверяет нас, что мы ничего не можем с этим поделать. Поместье у озера недалеко от Ньона оказалось сданным в аренду, а различные банковские счета, к которым имела доступ моя мать, были более или менее пусты. Мы быстро превратились из очень удобных в очень трудных: отсюда и квартира у железной дороги. Мы смогли выжить только потому, что у моей матери были собственные средства, не очень большие, и ее драгоценности: к счастью, их было довольно много. Ей пришлось продать большую часть. Я выполняю как можно больше внештатных переводов в международных организациях, но сейчас найти работу непросто. Сейчас трудные времена на континенте».
  — Как соберется. Итак, цель вашего возвращения в Англию — уйти от всего этого?
  — Семейное дело, друзья. Что-то в этом роде.
  Эдгар встал и снял куртку, осторожно повесив ее на спинку стула, прежде чем подойти к столу и сесть на него. Его колени были всего в нескольких дюймах от лица другого мужчины. Когда он говорил, это было очень тихо, как будто в комнате был кто-то еще, кого он не хотел слышать.
  « Семейный бизнес, друзья. Такие вещи… Что вам нужно знать, мистер Хантер, так это то, что мы уже очень много знаем о вас. Мы, как говорится, кое-как за тобой следим. Если бы вы были честны со мной, это сэкономило бы уйму времени. Не могли бы вы поподробнее рассказать о семейном бизнесе, о котором вы упомянули?
  — Ты сказал «мы». Кого вы имеете в виду под «мы»?
  Эдгар откинулся назад, демонстративно игнорируя вопрос.
  — Вы собирались рассказать мне о своем семейном бизнесе, мистер Хантер.
  «Моя тетя умерла в июле. Она была старшей сестрой моего покойного отца. Я присутствовал на ее похоронах.
  'Мои соболезнования. Вы были с ней близки?
  — Не особенно, но я был ее ближайшим живым родственником.
  — И вы, несомненно, являетесь бенефициаром завещания?
  'Да.'
  — А сколько вы унаследовали, мистер Хантер?
  Самолет Swissair DC-3 начал выруливать на взлетно-посадочную полосу. Цистерна разворачивалась перед зданием, наполняя помещение запахом топлива. Генри поерзал на стуле.
  — Судя по тому, как это звучит, я подозреваю, что вы, вероятно, уже знаете ответ на этот вопрос.
  Эдгар вернулся к своему креслу и откинулся на него так, что оно было прислонено к окну. При этом он высоко скрестил руки на груди, долго и пристально глядя на Генри.
  «Что меня интересует, мистер Хантер, так это то, будет ли мой ответ таким же, как ваш. Что, если я попытаюсь ответить на свой вопрос, а вы остановите меня, если я скажу что-то неправильное?
  «Прежде чем вы это сделаете, могу я спросить, не являетесь ли вы офицером полиции?»
  'Нет.'
  — Если вы не офицер полиции, какие у вас полномочия допрашивать меня таким образом?
  Эдгар рассмеялся, словно нашел замечание Генри действительно забавным.
  «Мистер Хантер. Когда вы узнаете, какими полномочиями я оперирую, вы очень пожалеете, что задали этот вопрос. Итак, могу ли я рассказать вам свою версию того, почему, как мне кажется, вы пришли сюда?
  Генри ослабил галстук и повернулся в кресле, с тоской глядя на дверь, как будто надеялся, что кто-то войдет и объяснит, что все это было ужасным недоразумением.
  — Луиза Элис Хантер была, как вы правильно сказали, старшей сестрой вашего покойного отца, а вы действительно были ее единственной выжившей родственницей. Эдгар открыл свой блокнот и обращался к нему, пока говорил. «Ей было 82 года, и она девять лет проживала в жилом доме «Зеленые лужайки» недалеко от Бэкингема. Хозяйка дома сообщает нам, что вы по долгу службы приезжали к ней раз в год. Вы посетили ее в прошлом ноябре, а затем еще раз в мае, незадолго до ее смерти. Во время каждого из этих посещений вас сопровождал ее адвокат. Я прав?
  Генри ничего не сказал.
  — Тогда я предполагаю, что вы укажете, если что-то из того, что я скажу, неверно. Твоя тетя умерла 24 июля , а ты прилетел сюда 1 августа , то есть во вторник, если я не ошибаюсь. Вы отправились прямо в Бакингемшир, где в прошлый четверг состоялись похороны, то есть 9-го числа . Пока ничего примечательного, а?
  Генри кивнул.
  «Но именно здесь очень обычная история становится несколько менее обычной: возможно, грязной. Теперь я полагаюсь на заявление, любезно предоставленное мистером Мартином Хартом, который, как вам известно, является адвокатом вашей тети и человеком, который сопровождал вас во время ваших последних визитов к вашей тете. По словам мистера Харта, состояние вашей тети составляло немалые восемь тысяч фунтов, и все это хранилось на депозитном счете, которым управлял мистер Харт. Вы действительно являетесь бенефициаром этой воли; главный бенефициар, безусловно, но, что особенно важно, не единственный бенефициар. Было завещано около тысячи фунтов различным друзьям, сотрудникам и благотворительным организациям, но после того, как мистер Харт вычел причитающиеся ему гонорары и уплатил долг в казначейство, можно было бы ожидать получить сумму чуть менее шести тысяч фунтов: безусловно, солидная сумма. сумма. Вам это кажется правильным?
  'Если ты так говоришь. Вы, кажется, знаете гораздо больше, чем я.
  — Но, с твоей точки зрения, есть небольшая проблема. Эти деньги могли быть переданы вам только после утверждения завещания, что может занять много месяцев, возможно, даже до года. Мы уже установили, что у вас с матерью серьезные финансовые проблемы. Ваше наследство вернет вам финансовое положение. Вы бы снова стали богатыми. Тем не менее, ждать завещания уже достаточно плохо, но с очень вероятной — некоторые сказали бы, неизбежной — возможностью войны, у вас было вполне понятное беспокойство, что вы, возможно, не сможете получить эти деньги из Англии в Швейцарию в течение довольно долгого времени. время. Я…'
  — …Ты делаешь здесь ряд предположений, Эдгар. С чего вы взяли, что я сделал что-то неподобающее? Я…'
  — Мистер Хантер, кто сказал что-нибудь о неподобающем поведении? Я, конечно, не знал. Но раз уж вы подняли эту тему, позвольте мне рассказать вам то, что сказал нам любезнейший мистер Харт. По его словам, вы уговорили его срезать несколько углов, как он выразился, и обеспечить немедленное освобождение всех средств депозитного счета. Это не только неприлично, но и незаконно».
  Генри поерзал на стуле и вытащил из кармана брюк большой носовой платок, чтобы вытереть лоб. Эдгар вынул очки для чтения из футляра из крокодиловой кожи и, протирая их дольше, чем нужно, начал читать документ, который достал из ящика стола.
  «Согласно лучшим юридическим советам, которые мне доступны, нет никаких сомнений в том, что и мистер Харт, и вы совершили преступление, а именно сговор с целью мошенничества. Мои ученые друзья говорят мне, что судя по уликам, которые они видели, весьма вероятен обвинительный приговор и почти наверняка последует тюремное заключение. Они говорят, что есть достаточно доказательств prima face , чтобы показать, что вы вступили в сговор с целью лишить казначейство Его Величества долгов, причитающихся ему с имущества вашей двоюродной бабушки, и вы вступили в сговор, чтобы помешать другим бенефициарам завещания получить завещанные им деньги. Мошенничество, мистер Хантер, является самым серьезным уголовным преступлением. Столкнувшись с нашими уликами, мистер Харт, как я уже сказал, охотно сотрудничал. Он утверждает, что из-за проблем со здоровьем, как он это описывает, он позволил убедить себя вопреки здравому смыслу высвободить средства. Он признает, что получил гораздо больший гонорар, чем обычно ожидал. Видимо…'
  — Это не так плохо, как кажется, должен тебе сказать. Эдгар был ошеломлен тем, насколько настойчиво говорил Генри. «Я сказал Харту, что если я смогу доставить деньги в Швейцарию, пока могу, то смогу вернуть деньги, причитающиеся казначейству и другим бенефициарам, очень скоро, определенно до того, как в обычном порядке будет выдано завещание. .'
  'Действительно? Я думаю, что вы с мистером Хартом придумали хитрую схему, согласно которой вы рассчитывали на объявление войны. Мистер Харт полагал, что при таких обстоятельствах он может ходатайствовать о приостановке завещания до того момента, когда вы сможете требовать. Другими словами, мистер Хантер, он воспользуется войной как предлогом: сделает вид, что хранит деньги на депозитном счете до окончания войны, когда бы это ни случилось. Только, конечно, денег не было бы на депозитном счете, они были бы у вас в Швейцарии. Судя по всему, ему — вам — вполне могло сойти с рук это, если бы надзирательница в доме не подслушала какой-то разговор об этом между вами и мистером Хартом и не связалась с полицией.
  — Все было бы оплачено, я обещаю вам. Как только я положу его на хранение в Швейцарию, я верну то, что должен. Казалось, проще отправить деньги обратно из Швейцарии, чем ждать завещания, а затем переводить их из Лондона».
  'Действительно? Все, что нам нужно сделать сейчас, это найти деньги, а Хантер? Хочешь, я рискну предположить, где он может быть?
  Генри сидел очень неподвижно и смотрел на аэропорт, пока Эдгар вставал и обходил стол. Оказавшись перед Генри, он наклонился, поднял два кожаных портфеля и поставил их на стол.
  — Ключи?
  Ничего не сказав и не отводя взгляда от подиума, Генри полез во внутренний карман пиджака и достал связку ключей, которые протянул Эдгару.
  Эдгару потребовалось целых 20 минут, чтобы вытащить все пачки банкнот из двух портфелей, собрав разные номиналы в отдельные стопки. Во время этого процесса не было обменяно ни слова, за которым Генри наблюдал с некоторым интересом, как будто он никогда раньше не видел столько денег. К тому времени, как Эдгар закончил, их было четыре стопки: в одной лежали пачки банкнот по десять шиллингов, в другой — банкноты по одному фунту, потом банкноты по пять и по десять фунтов. Куча больших белых пятерок была самой большой.
  Эдгар отошел от стола и встал рядом с Генри. Вся поверхность стола была покрыта деньгами.
  — Я, конечно, смог только приблизительно подсчитать, но я бы сказал, что там семь тысяч фунтов. Это правильно, мистер Хантер?
  'Более или менее. Я думаю, вы обнаружите, что это больше похоже на шесть тысяч восемьсот фунтов. Мистер Харт довольно поздно заявил, что ему нужны еще двести фунтов — очевидно, на расходы.
  «Двести фунтов мне кажутся не очень большой суммой, учитывая то влияние, которое это, вероятно, окажет на его профессиональную карьеру».
  — Все было довольно поспешно, Эдгар. Поскольку это была такая крупная сумма наличными, нам пришлось снять ее в главном отделении Midland Bank в городе. Мы смогли заполучить его только сегодня утром.
  — Да, я в курсе всего этого, мистер Хантер. Эдгар все еще стоял рядом с Генри, положив руку ему на плечо. — Сейчас придут мои коллеги и заберут вас. Я присмотрю за деньгами и всем твоим имуществом. Мы встретимся снова через несколько дней.
   
  ***
   
  Через несколько минут Генри Хантера вывели из аэропорта в наручниках трое полицейских в форме. В кабинете, окна которого выходили на взлетно-посадочную полосу, Эдгар снял галстук, закурил еще одну сигарету и набрал лондонский номер по телефону, приютившемуся между пачками банкнот на столе.
  — Это Эдгар.
  — Я думал, это мог быть ты. Как прошло?'
  — Очень по плану.
  'Хороший. Значит, мы в деле?
  'Да. Действительно. Мы в деле, как вы выразились, Портер.
  — А какой он?
  — Как мы и ожидали. Не самый приятный тип, но это вряд ли является недостатком в нашей работе, не так ли?
  — Слишком верно… и, гм, хоть какой-то намек на… знаешь?
  — Нет, ни в коем случае. В этом отношении он был весьма впечатляющим, надо сказать. Если бы кто-то не знал, он бы действительно не имел ни малейшего представления».
  'Великолепный. Что теперь?'
  — Я думаю, ему нужно несколько дней побыть одному. После этого должно быть достаточно легко.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"