Нервный срыв застиг Анюту внезапно, как опытный налётчик. Она было вышла из дома по конкретному делу, а вместо этого оказалась у реки с четвертинкой водки 'Гжелка' и краснобоким яблоком в сумке. Возле перевёрнутой лодки пила из горлышка горькую дрянь и заедала немытым яблоком.
Перчатки потеряла раньше, когда неожиданно для себя, повинуясь напавшей тоске, изменила маршрут. Вместо того чтобы идти к автобусной остановке, вошла в магазинчик, напоминавший сельпо, а ныне гордо именуемый продмаркетом...
Ноги Анюты, привалившейся пятой точкой к лодке, постепенно проваливались всё глубже в мокрый снег, а руки покраснели от холода. В ботинки уже проникла талая вода, но Анюта не трогалась с места, с отвращением делая новые глотки из обжигающей холодом бутылки.
Она понимала, что ведёт себя непотребно, но никакой другой способ одолеть своё состояние не пришёл в голову. Просить помощи у Бога Анюта не умела, хотя верила - Господь существует. Просто не считала свою персону достойной божественного внимания. Поэтому с любыми трудностями в жизни пыталась управиться сама. В церковь не ходила, хотя лоб изредка крестила, как научила в детстве бабушка.
Где твоя бабуленька, Анюта?.. Уж лет тридцать как лежит Анисья Андрияновна под слоем земли высотой в полтора твоих роста, а душа её далеко, далеко и отвыкла любить тебя...
Из ближнего дома вышла молодая тётка в телогрейке на босу ногу, презрительно оглядела Анюту:
- Шляются вокруг лодок всякие б*яди, покою нет ни ночью, ни днём! - Сплюнула и пошла назад, сверкая голыми икрами.
Анюта не разобрала никаких слов, кроме одного. Отбросила недопитую четвертинку в снег и захотела выбраться на набережную. Но не тут-то было. Ноги вязли, Анюта то и дело плюхалась в снег, не в силах сохранять равновесие. Она перепугалась. От того, что не может выбраться, и перестать рыдать не может. Если бы я не оказалась здесь, - не обозвали бы, корила себя она.
На ту, кем её обозвали, Анюта не походила. Была она аккуратной молоденькой дамочкой, одетой ладно и скромно, на носу имела очки, а на голове благородной формы маленькую шляпку. Круглая старинная брошь, доставшаяся от бабушки, украшала её блузки классического покроя, скалывая их под самым воротником - всегда маленьким и полукруглым, на высокой стоечке. В свои тридцать с небольшим Анюта скорее напоминала гимназистку прошлого века, чем особу лёгкого поведения.
Преградой к дому, почти неодолимой, казалась теперь Анюте кривая улочка, возвышавшаяся перед ней горбом. Но всё же потихоньку шла и шла, останавливаясь, утирая слёзы, и с детским страхом думала, что одолеет горб, а её дома на привычном месте не окажется, и придётся одиноко и горько бродить вот так всю оставшуюся жизнь. Нисколько не находила Анюта это опасение смешным. Ведь случилось же с ней, человеком дисциплинированным и непьющим нечто несусветное, отчего же не может приключиться подобное и с домом, и с городом, и со всем миром? Вот-вот она обнаружит, что дальше идти некуда, убежища искать негде, утешения и сочувствия - не у кого... На горбатой улочке ни души. Может, весь род людской вымер - иначе отчего бы такая тоска? Все умерли, остались только Анюта да злая молодуха с набережной, обозвавшая её нехорошим словом. Впрочем, молодуха тут не причём... Анюта сама виновата, что оказалась возле её добра в час, когда должна была подойти для подписания договора к бизнесмену Грибову, личного приёма у которого дожидалась месяц. Правда, неизвестно, подписал бы Грибов сегодня договор или нет. Первая встреча два дня назад приняла оборот неожиданный, для Анюты ошеломительный...
Пока бойко выдавала выверенные, заранее заготовленные речевые блоки, должные убедить Грибова, что участие его фирмы в издательском проекте социально-деловой элиты региона и выгодно, и престижно, он смотрел на неё оценивающе, как на приглянувшуюся игрушку: купить - не купить. И, едва Анюта закончила речь, сведя её к тому, что осталось де им только решить, сколько страниц в будущем издании закажет и оплатит Грибов - три, или пять, а может, больше (хоть бы две-то заказал!), Грибов буднично произнёс:
- Пойдёшь со мной в баню, так хоть на пятнадцать подпишусь.
Анюта механически отметила про себя, что с пятнадцати страниц она, как менеджер, получит пятнадцать тысяч рублей - фантастика! - а если и текст сама напишет, то ещё по сто рублей со страницы, итого... И тут до её сознания дошла первая часть грибовской фразы. Она открыла рот и поперхнулась воздухом, закашлялась, низко склонив голову, а когда подняла взгляд на Грибова, увидела - он забавляется её реакцией: в глазах чёртиками пляшет откровенное веселье. Это уж было слишком. Анюта взяла себя в руки и скучным голосом произнесла:
- Этого условия в договоре нет.
И тут, совершенно не нарочно, коротко зевнула, даже не успев прикрыть рот ладошкой.
Грибов расхохотался и положил конец сцене:
- Ладно, приходи денька через два в это же время, я решу, буду подписываться, или нет. Мне надо с кое с кем посоветоваться... Ну и сама тоже подумай и решай. У меня, знаешь, какой бассейн при сауне?.. Будем вдвоём. А потом, если захочешь, посмотрим на город сверху - ночью он знаешь какой красивый, огнистый, с вертолёта-то?
Нет, Анюта никогда не согласится на физическую близость с человеком из-за денег - это окончательно и бесповоротно. Но она почуяла, от Грибова исходит запах не только дорогого одеколона, пахнет от него победителем, мужчиной, создавшим себя самостоятельно. И внутренний соблазн, который она зафиксировала, сказал о том, что Анюта до сих пор плохо знала себя.
Теперь она рыдала из-за этого тоже. Горючая смесь унижения и возмущения, в которое ввергло её предложение Грибова, была одной из причин нынешнего состояния. Не главной, не главной, понимала Анюта. Просто последней каплей, переполнившей её способность преодолевать жизненные ситуации.
В дверь своего дома Анюта не вошла, а ввалилась, роняя на ходу сумку, шляпу, пальтишко, шарф на пол. Добралась до постели и укрылась с головой одеялом.
Кроме непонятной скорби и тоски она чувствовала вину человека, уличенного на суде в страшном каком-то преступлении. Анюта понимала, реальные её грехи и слабости не могли смять столь беспощадно. Следовательно, нужно просто догадаться, в чём она виновата на самом деле, и тогда прояснится, откуда весь этот ужас, эти мысли о том, что вскоре произойдёт нечто, отчего никому, в том числе Анюте, не будет спасения.
Ах, Анюта! Напрочь забыла ты стихотворение, однажды прочитанное и непонятое. Лишь авторитет автора удержал тебя от восклицания: 'Бред какой-то'. А помни ты его, поняла бы - настроения Пушкинского 'Странника' овладели тобой, Анюта.
Ты будешь плакать до темноты, а потом уснёшь и не услышишь, как придёт из школы сын, а с работы муж, с которым вы уже несколько лет спите в разных комнатах и мало разговариваете. Вот и сегодня, подобрав с пола твои вещи, он удивится, но, поправив твоё одеяло, молча уйдёт к себе.
А ты будешь крепко спать, по-детски всхлипывая до утра. Звёзды, Анюта, будут мерцать над крышей твоего дома, над горбатой улочкой, над лодкой, возле которой ты промочила ноги. Над великой русской рекой, медленно задыхающейся от стоков, над всем захламлённым городишком с его трущобами и супермаркетами, сиротскими домами, банками, казино, над тюрьмой, больницами, ресторанами, родильными домами...
Звёзды, Анюта, будут грустить о том, что приключилось с тобой. Великий поэт описал, но не объяснил, отчего бывает такое. Только знал, что бывает. А о том, что будет с тобой после этого, умолчал. Потому что и гениям Господь не открывает всего.
Предвидела, именно это она и скажет:
- Что-то рано вы, Нина Сергеевна, нынче садом занялись.
Соседка с огромным животом шествует мимо со своим милым выводком, - каждый год к девчоночьей ораве прибавляется ещё одна.
Я и без неё знаю, что сад во мне пока не нуждается. Только возле дома земля подсохла, около заборов лежит нерастаявший снег, посередине болото. Окапываю вишню возле самых окон дома. Сад не нуждается во мне. Это я нуждаюсь в нём, в нехитрой работе с лопатой и граблями - как в терапии. Больше нечем уравновесить нестихающий ад в душе. Спиртное уже не примиряет с действительностью, я перескочила ту черту, когда оно помогало жить. Теперь что со спиртным, что без спиртного - одинаково плохо.
Когда-то отец говорил: работа от любой кручины избавляет, когда тебе плохо - работай...
Ох, как хочется сегодня быть дочерью! Увы... Молодость позади, а нормальное ощущение жизни давно сменилось мучительным желанием не быть, не жить, не существовать. Однако оставить без себя на этом свете ребёнка невозможно. 'Дети наши заложники в руках несчастья', Бальзак определил этой фразой моё положение вполне.
Казалось бы, время удачи: без просьб, без долгих томительных ожиданий, даже раньше, чем я того желала бы сама, издали книгу моих рассказов. Должна бы радоваться. Мои издатели верят в меня больше, чем я. Говорят, у меня два пути в литературе: в традициях русской классической или коммерческой. Что с тем и другим, я, без сомнения, справлюсь. Вопрос в том, что выберу. (Между тем и этим выберу, если получится). В том, что писала, пишу и писать буду - никто не сомневается. Я слышу о моей смелости, о не вполне женском складе ума и характера, о мужестве писать с тою силою откровения, с которой начинается, да и кончается литература.
Воздержусь от комментариев. Меня-то самоё преследует ощущение непоправимого шага в связи с выходом книги. Испытываю массу общих и частных неловкостей и чувствую совершенно немужественное желание спрятаться куда-нибудь, забиться в щель, уехать, наконец. С рецензентами без возражений соглашаюсь только в одном: да, смелость быть искренней необходима, и она имеет место быть. Теоретически этические неловкости могу разрешить и отмести... Да, в отдельных рассказах можно угадать прототипы - здесь и сейчас, а вот в другом городе или через сто лет - уже нет, зато правда жизни, её вкус, запах и цвет сохранятся в тексте навсегда. Но пусть 'художником руководит не инстинкт самосохранения, а инстинкт сохранения бытия', а если ты пренебрегаешь инстинктом самосохранения, начинается разрушение. Такая правда стоит за красивым и точным афоризмом. Может, это та жертва, которую потребовало от меня искусство?.. Я-женщина оказалась неадекватной себе-писательнице. Писательница решилась, а женщина плачет и терзается, она не готова к людскому суду. Всё происходит в провинциальном городе, где каждый третий осведомлён о твоей жизни больше, чем ты сама. Она знает, что этой книжкой экзамен на тему 'всё как у людей' в этом городе не сдала. И вот берёт ручку и пишет: 'Нервный срыв застиг Анюту внезапно, как опытный налетчик'. Искусство требует жертв, оказалось, это правда. Но оно же и спасает.
Ну и зачем я придумала Анюту? Неужели думала, будет интересно спрятаться за беспомощным персонажем? Настроения Пушкинского 'Странника', особенно пятой его части, овладели мною, а не Анютой, и грузить молодую женщину непосильной ношей, может, для русской литературы и не ново, но правда и неправда не должны сходиться на одной черте, как нижнее и верхнее давление крови. С Анютой, по всей видимости, всё обойдётся более-менее благополучно. Выревелась и уснула, а утром встанет, повздыхает и пойдёт на кухню жарить яичницу. Может, сходит в больницу, возьмет бюллетень, а потом выйдет на работу, как ни в чём не бывало, принимая ещё какое-то время транквилизаторы и витамины.
Фабула треснула в том месте, где возник образ Пушкинского Странника. Анюта молода, слой несущей её жизни не может соприкасаться с его трагически-прекрасным сумасшествием, с пророческим безумием, с его тяжелой скорбью.
Моей героине для нервного срыва вполне достаточно крохотной пайки женского счастья-несчастья, выпавшей на её долю, того, что она безответно влюблена в своего художника (я же знаю о ней почти всё), так влюблена, что плохо себя контролирует. Для неадекватного поступка - покупки алкоголя и выпивки в одиночку на берегу реки ей достаточно столкновения с человеком, умело считающим прибыль в процессе собственного распада, с новыми экономическими условиями - этим царством уголовников. Рассказ о том, как любовь, быт, семья и среднеарифметический скот вроде Грибова доводят до депрессии и нервного срыва, получился бы, в итоге, живым и достоверным. А читатель чувствовал бы смутное удовлетворение оттого, что всё это происходит не с ним, а с ним произойти не может, - ведь это выдумки, литература...
Часть 2
Два дня назад Анюта мчалась из Белоречья, от Грибова, до мастерской своего художника пешком. Она недостаточно опытна, чтобы знать - защищаться от одного мужчины другим - нерезультативная, травмирующая практика. К тому же Анюта слегка заблуждалась, полагая, что между ней и художником начинается нечто, волнующее обоих. Художник, конечно, давно зафиксировал её в поле своего мужского притяжения, но к развитию сюжета не стремился. Он уже в том возрасте и положении, когда полезность связи доминирует над приятностью. А любовница-юрист, любовница-чиновник, любовница-владелица турагенства, вместе отнимают столько времени и сил, сколько станет отнимать одна любовница, не обремененная никакими делами, кроме связи с возлюбленным. Эти дамы требуют от художника поклонения и внимания в своё свободное от работы и других связей время. Так они удовлетворяют потребность в причастности к искусству, а он без особых хлопот решает возникающие в практической жизни проблемы.
Анюта же с её легко прочитываемым обожанием во взгляде будила в нём мужчину, а мужчина просыпаться не хотел. Более того, она будила в художнике Художника, но этот давно обходился конъюнктурой, паразитируя на славе первого, добытой в вынужденном родстве с безызвестностью и нищетой. Его свободомыслие было выражено и исчерпано, теперь он мог спокойно почивать на трофеях прошлого. Он и почивал. Послеобеденный сон вошёл в привычку, поскольку отвычки к раннему подъёму обрести не удалось. Зато редко шёл спать раньше двух-трёх ночи, причиной чего были не творческие муки и радости, а бесконечные тусовки в его мастерской, больше похожей на салон светского человека.
Анюта волновала его в той степени, в какой статуэтка может волновать не лишённого чувства прекрасного мужчину. Как все художники, он был неравнодушен к деталям, его умиляли старомодные блузки не вызывающих цветов, её юбочки в складку, не столь длинные, чтобы не задуматься над тем, как продолжается возникающая из крошечного башмачка изящная линия пленительной ножки. Но если бы эта молоденькая женщина ограничилась своей внешней привлекательностью и ловила кайф, испытывая пределы своей женской власти, художник, пожалуй, позволил бы себе роскошь иметь её время от времени в своей спальне, несмотря на перегруженность сексуальными обязанностями в отношении любовниц и жены. Да, он был женат, но как раз жена хлопот доставляла меньше, чем любовницы. На тусовках она оказывала неоценимую помощь в приготовлении бутербродов и наполнении рюмок. Безропотная, тихая и молчаливая, она была прозвана тусовщиками рабыней Изаурой. Анюте всегда казалось, будто смотрит на неё сквозь матовое стекло - личность рабыни имела смутные очертания.
Такая стёртость была, отчасти, результатом брака с художником, врождённым лидером. Вопрос о том, кто возле кого реализуется как личность, в принципе не стоял, когда они поженились. Разбирая скарб, который каждый привнёс в совместное бытие, обнаружили, что книги составляют содержимое двух чемоданов.
- Это, - художник показал на ровные, любовно расставленные столбики её книг, - мы отнесём букинисту.
Сказал так безапелляционно, что возразить она не смогла, хотя это были её любимые книги. Но и мужчина был любимым. Тот, двадцатипятилетней давности выбор между книгами и покорностью мужчине просматривался в ней и ныне. А можно ли было не выбирать, сохранить и то, и другое - об этом она не умела думать.
Ох, не вовремя Анюта влетела к художнику! Он как раз собирался заснуть, чтобы вечером быть в форме. Анюта и её непонятная взволнованность были ему об сей час явно ни к чему. Эксцентричная, однако, особа, подумал он, глядя, как рука Анюты с чашкой кофе подрагивает.
- Случилось что-то, детка? - спросил он только чтобы сказать что-нибудь.
Анюта, конечно же, не могла рассказать о Грибове и его гнусном предложении. Случилось, случилось, - билось в её мозгу. Случилось то, что не могу сейчас без тебя, без твоего чудного голоса, без твоих глаз и, может быть, без твоих объятий. Только рядом с тобой я могу успокоиться, почувствовать себя защищенной от всех грибовых-мухоморовых на свете!
- Да нет, ничего особенного, - ответила она. - Разве что написала новые стихи. Вчера.
Вчера шёл первый в этом году дождь. Анюта поздно возвращалась домой и думала о художнике. Ей неодолимо хотелось если не увидеть его, то хотя бы пройти мимо его жилища. Брызги дождя, отражая свет фонаря, усиливали его, падали на высокий особняк освещённой сверкающей полусферой, а выше - непроглядная темень ночного неба...
И птицы возле дома твоего,
и солнечные зайчики летают...
И свет стоит, как шар, и тьма с него
стекает...
Птицы и зайчики проникли в стихи из другого, утреннего времени, зато всё остальное было здесь и сейчас - в самом сердце Анюты:
В реальности невысказанных слов
и в крошеве дождей колюче-звёздных,
прошу: уйди, минуй меня, любовь!..
Но поздно...
В тяжелой скорби этих легких дней
почти пересекаются маршруты.
Между тобою и душой моей -
минута...
Ей на самом деле вчера казалось, что не хватает какого-то пустяка, стечения обстоятельств, каких-то слов, произнести которые она всё не осмеливалась, и наступит счастье...
Счастье или горе, Анюта, счастье или горе?...
Почуяв такую кардинальную неоднозначность, она решила не читать пока стихов.
- Лучше расскажу сон. Мне приснилась Ваша новая работа.
Художник нахмурился. У него не было новых работ. Уже очень давно не было новых работ. Заказы выполнял менее удачливый собрат, талантливый, по спивающийся, а он лишь слегка прикладывал руку да ставил в углу свои инициалы - и работа модного художника попадала в руки благодарного заказчика.
- Мне снилось, я оказалась в пустой комнате. Только на стенах две картины. Я ещё не знаю, чьи, не знаю, что за комната и где она, может, на том свете?.. Подошла ближе и увидела, что первая 'Зимний пейзаж' Питера Брейгеля - моя любимая. Там, где она висит, я чувствую себя более чем дома. Это лучшая на свете картина, возле неё хочется жить, но не страшно и умереть. Я обрадовалась, и подумала: а вторая? Чья вторая? Уже поняла, что в этой комнате могут быть две только равновеликие картины... И тут услышала голос, который сказал: Это работа художника... и назвал Ваше имя...
- Но я же не пишу, ты же знаешь, я давно не пишу.
- Я так и сказала: но он же не пишет! А мне ответили: художник пишет, даже если не берёт в руки кисть. Он пишет картину внутренне... Я поняла, это пророческий сон. Вы скоро напишете, обязательно - самую лучшую на свете картину!
Художник какое-то время молчал, а потом сказал:
- Спасибо тебе. Но знаешь, Анюта, пойдём-ка, провожу тебя до дома. Сегодня у меня гости... Знала бы ты, как мне бабы надоели...
Странно, не могу точно сказать, обиделась ли Анюта на двусмысленную фразу. Да и заметила ли, что она двусмысленна? 'Знала бы ты, как мне бабы надоели' - что это, жест доверия, или хамство, замаскированное со змеиной тонкостью? Анютин художник ускользает от подлинной близости как мыло из рук.
С тех пор, как Анюта продолжила существовать вопреки тому, что я не вместилась в её персону и перечеркнула этот персонаж, а она, как ни в чём ни бывало, продолжает существовать в моей голове, я понимаю её не вполне. Но хорошо, что она есть. Теперь Анюта возникает по своему желанию, а не по моему, и я не знаю, что она скажет или сделает, и появится ли ещё раз. Но если не появится, придётся обойтись без неё... Хотя с ней проще - когда она здесь, я живу её жизнью, забывая, хотя бы на время, свою. Я думаю о ней и без неё, но лишь гадательно: что она делает? Как проходят её дни после нервного срыва? Когда, наконец, она, сама того не ведая, заставит мои пальцы, едва успевающие фиксировать её состояния и события, бегать по клавиатуре?.. Мне нравятся стихи, которые она сочинила. Когда-то я тоже писала стихи, но - года к суровой прозе...
Да, проза сурова. Нужен очень суровый толчок, чтобы я пошла к Мастеру. Я пошла, нуждаясь в его мудрости. Потому что его мудрость всегда имеет половой окрас. Когда благородная, когда грубая, но всегда мужская. Я опять нуждалась в мудрости не-терпения, действия. Точнее, нуждалась в заострении собственного вектора.
Я сказала Мастеру, что сомневаюсь в своём праве конвертировать жизнь в литературные произведения. А он сказал: 'Художник имеет право писать портреты'.
А то я не знала!
Показал две свои работы. Это были не гобелены, - пастель. Одна голубовато-сиреневая, - трава в инее. Другая - ветка лиственницы на фоне чёрного неба. Луна освещает её не изнутри работы. Луна, очевидно, светит отсюда, из нашего мира? Волшебство. Чёрное небо, зелёная ветка, белый свет. И луна, которой на картине на самом деле нет. Глаз не отвести. Я ахнула: как красиво! А он сказал: вот, а меня тоже, как тебя, грызет свой червь, - не слишком ли это красиво? Может, это уже на грани кича?..
- Если тебе всё это не помогает, делай как я, - посоветовал он напоследок.
- Как?
- Я говорю себе: а всё равно я лучше всех, и пошли бы все...
Ничего не скажешь, дельный совет.
- А ты в книжке своей правду писала? - спросил он.
- Самую честную. Только про тебя немножко привирала. Ты ни в кого не превращался.
- Это в котором рассказе?
- 'Превращение Мастера'. Ты становишься молодым парнем, и мы едем с тобой в машине по ночному городу, а потом занимаемся любовью, тоже в машине - чистой воды фантастика. Это всё было не с тобой.
- Художник имеет право творить мир по своему усмотрению. Ты на всё имеешь право, когда пишешь. Если будешь оглядываться на окружающих, ничего путного не получится.
А то я не знала.
Анюта поняла, что ошиблась, заговорив с сыном об этом. Ничего не надо было говорить заранее. Следовало уехать одной, устроиться, потом позвать его на лето. Каникулы на море плавно бы перешли в учебный год, - и не вспомнил бы о прежней жизни! А теперь?..
Анюта не ожидала, что в свои десять лет он уже дорожит чем-то и кем-то больше, чем ею.
- Уезжай, - сказал он, - а я останусь здесь!
И разревелся.
'Здравствуй, дорогая тётушка, - писала накануне Анюта. - Что если мы с Николенькой переедем в Ялту? Ты не против принять нас на первое время? Я бы могла работать в газете. В местных меня печатают охотно. Но если не возьмут, могу мыть тарелки или полы. Быть секретаршей или менеджером, у меня есть опыт. Главное - уехать отсюда. Тётушка, пусть мы не виделись десять лет, надеюсь, ты поймёшь причины моего намерения.
Николенька родился слабый, мама приехала сюда, когда ему было два месяца. Всю ночь мальчика рвало, сильная аллергическая реакция на цветение сада испугала меня. Он плакал, плакала и я... Я кормила его грудью, когда она подошла и сказала: Ну что ты так над ним надрываешься? Всё равно он у тебя не жилец! Тётушка, я ничего не смогла ей ответить. Только стала присматриваться, как к чужой. Что произошло за те годы, что мы не виделись? Ведь она так любила меня и брата! Позже стало понятно, за годы разлуки разлюбила меня, перенеся всю любовь на брата, а Николеньку не только любить - жалеть не разумела.
Свою квартиру она продала и деньги отдала брату. Костя потратил их на красивую жизнь. Пока он сыром в масле катался, я сидела в отпуске по уходу за ребёнком и, что называется, крупинки в каше считала. Молодость многое извиняет. Однако они обманули меня - мама сказала, что сдала квартиру государству и без копейки приехала сюда. Зачем было обманывать?.. Урок лжи и эгоизма она дала Косте вместе с этими деньгами.
Когда родился Николенька, она сказала Косте: ты теперь отрезанный ломоть. Анюта тебе помогать больше не будет, а дом и квартира после неё Кольке достанутся, а тебе ничего.
Николеньку невзлюбили с самого его рождения, но Костю не виню. Мама умеет класть плюшки в рот вместе с поученьями... Со временем я увидела барина Костю и рабыню, преданную ему, и только ему... внутри семьи.
Когда Николеньке исполнилось восемь, он впервые обратил внимание на отношение к нему бабушки:
- Почему в день рождения все дарят мне подарки, а бабушка никогда не подарила даже шоколадку? Она не любит меня!
Он начал не слишком вежливо вести себя в отношении её. Ведь сам слышал от бабушки только 'дурак', 'идиот' и тому подобное. 'Идиота' он получал по любому поводу, - не так прошёл, не так сел, не то сделал. Он обычный живой ребёнок, но даже если бы стал идеальным, ничего не переменилось бы. Я думаю, маму устроило бы только то его положение, в котором он не двигается, не ест, не дышит, наконец.
Однажды, когда я предупредила, что задержусь на работе, она устроила расправу над ребёнком. Вернувшись, я увидела Николеньку с разбитыми, распухшими губами, в синяках, как потом выяснилось, по всему телу. Костя поднимал его и швырял на пол - 'чтоб неповадно было обижать бабушку'... А бабушка сидела рядом и молча смотрела на это.
Косте я не сказала ничего. А её спросила: ты хочешь оставить меня без брата и сына? Ведь если Костя нечаянно убьёт Колю, он сядет в тюрьму... если покалечит - тоже сядет.
Тётушка, понимаю, тебе тяжело читать это, но пусть утешит тебя, что это было давно, теперь Костя женат, мы сохраняем дружелюбные отношения, его жену я полюбила так же глубоко, как, к сожалению, мать её невзлюбила. Однако живёт у них, а сноха временами спасается от её нелюбви у меня.
Постараюсь коротко объяснить, как обстоит дело с отцом Николеньки. Как-то я сказала: 'Какой ты, сынок, счастливый: и папа, и мама у тебя есть. Вот у нас с Костей не было папы'. Малыш ответил: Мама, но ты же знаешь, что папа у меня есть в той же степени, в какой у тебя - муж'.
Тётушка, видишь, он никакой не идиот. Напротив, не по годам умный мальчик.
Напиши, как смотришь на наш с Николенькой переезд к тебе. Только на первое время, пока не приобрету какую-то хибарку в Крыму. Для этого мне надо продать квартиру, в которой пока живут квартиранты. Целую твоя Аня'.
Часть 3
'Здравствуй, Аня! Получила бандероль с твоей книжкой стихов. О них пока не могу сказать ничего определённого, некогда было читать. Спешу дать ответ, потому что ты его ждёшь. Когда что-то задумаешь, так и хочется скорее узнать результат.
Обрадовать не могу, потому что ты всё решаешь поспешно. Ведь это не вещь переслать из одного города в другой. Я прочла письмо и до такой степени удивилась твоему решению, что долго не могла прийти в себя. Не потому, что это связано со мной, а вообще. Ты не понимаешь, что за город Ялта. А главное, что у тебя за душой? Здесь в сезон квартиры-люксы сдают по триста долларов за сутки. Прописаться приезжему - ты не представляешь сумму, которая для этого нужна. Раньше надо было думать о переезде, когда был единый Союз, а ты поспешила замуж. А мать тебе не говорила, что порядочный человек жену и детей не бросит? Но вы же нас, матерей, считаете выжившими из ума.
И как ты о своей матери такое пишешь! Она души не чает в Косте, а ты ревнуешь. Конечно, Колька для неё уже не то. Она приехала на старости лет к тебе, чем совершила непоправимую ошибку. Сейчас с детьми может жить тот, кому жизнь надоела. Я сделала такой вывод, когда последний раз ко мне приезжала дочь с семьей, ещё до перестройки. Они были в отпуске десять дней - мало, но достаточно, чтобы почувствовать их отношение ко мне. И я сделала вывод, что очень счастлива, потому что живу одна. Мне и раньше подруги говорили это, но я как-то сомневалась, а тогда ясно поняла.
Мы отвыкли друг от друга, по-разному мыслим, уже нет ничего общего между нами. Но у меня есть надежный и верный, любящий меня Друг и Отец - это Бог, который мне во всем помогает, и я живу только с ним. И ведь Бог нас предупреждает, что все забудут и откажутся, а Он никогда не оставит нас. Он наша надежда и спасение.
Так что, Аня, не обижайся, я принять тебя не могу. Вот тебе и 'дорогая тётушка'. Я живу спокойно, мне всё и вся уже мешает. Работаю, потому что не хочу пускать квартирантов, они меня раздражают. А здесь люди не работают, за счёт квартирантов живут. Привет маме передай. Целую вас'.
Анюта прочла письмо и села писать ответ: 'Дорогая тётушка, ты только не переживай! Обижаться на тебя и не подумаю'. А дальше дело застопорилось. Ей хотелось объяснить, что не в ревности дело. Что в словах тётушки 'конечно, Колька для неё уже не то' много жестокости в отношении ребёнка. Для кого - не то? За что - не то? И если всё же 'не то', неужели нельзя посчитаться с её, Анютиными материнскими чувствами, не демонстрировать неприязнь к Николеньке?.. Но выходило это, как ни старайся, обидно для тётушки, а обижать её Анюте не хотелось. Она жалела тётушку, не веря, что можно быть счастливой, когда взаимоотношения с детьми потеряны. Это произошло, потому что у тётушки, как и у матери, никогда не появляется сомнения в своей правоте. Правоту устанавливает жизнь - и та, и другая поплатились одиночеством... вне семьи, как тётушка, или в семье, как мать - даже Костя теперь тяготится ею, порой не скрывая раздражения. Анюте повезло, она способна понимать: не обязаны дети любить и почитать только за то, что она делала им хорошее и она старше. Нельзя обязать, - тебя будут любить, если ты этого достойна. Нужен душевный труд над собой, требованиями ничего не добьёшься. Право молодых мыслить, чувствовать и поступать иначе, как того хотелось бы ей, потребует терпения, но к этому она готова. Самое большое несчастье наступит, если она утратит любовь младших членов семьи - будь это Николенька или Костя с его семьей. Хотя и непонимание с матерью горько. Однако тут от неё ничего не зависело - вернуть время и не родить Николеньку она не могла. И, упаси Боже, не хотела. Даже ради обретения матери, в которой остро нуждалась.
Анюта уложила эти нехитрые мысли в коробочку и закрыла её на ключик. Когда-нибудь в старости откроет её и увидит, насколько они были мудры и добры, а насколько глупы и однобоки. А пока у неё впереди долгая жизнь...
Роскошь полной откровенности - кто и когда мог себе это позволить, живя в мире людей? 'Безумству храбрых поем мы песню', сказала мне одна поэтесска. А другая мадам на презентации книги не проконтролировала себя. Когда речь коснулась того, что прототипы в некоторых рассказах легко угадываются, лицо её полыхнуло негодованием...
Однажды мы встретились с ней в городе. Я узнала пару её любовных историй, а когда вошли в кафе, уже полагалась ответная откровенность. Сначала я не назвала имени, но когда назвала, поняла, что сделала это напрасно. Её лицо мгновенно полиняло, словно его выстирали. Она поскучнела, но вскоре справилась с собой. Мы расстались, уверив друг друга в неприкосновенности доверенных тайн и дальнейшей дружбе. Дружба так и не состоялась, но на презентацию она пришла, хотя я забыла её пригласить.
Увидев негодующее лицо моей случайной поверенной, подумала: если бы публика состояла не из творческих людей, а из таких вот бизнес-леди - меня подвергли бы остракизму, а возможно, сожгли на площади.
Отчего я придала так много значения этому? Отчего такая невнятная, в общем-то, вещь мучила меня? Ведь были же в Литературном музее и другие лица, другие глаза. Особенно одни. - Когда человек слушал отрывки из текстов, в них читалось понимание - душа его сопереживали и волновалась. А человек почти незнакомый, из театрального мира. Я не решилась поблагодарить его за то, что своим взглядом он уравновесил для меня сюжет.
Разработав собственной книгой форму абсолютной искренности, я не знала, чем заплачу за это. Думаю, некоторый контингент должен теперь шарахаться от меня. Для другого я обрету статус своеобразной городской дурочки. Есть третьи, которых моя книжка удивила и просто очень понравилась. Хорошо, что они есть, но мне от этого почему-то не легче.
Не вылезаю из депрессий по причине того, что общество не готово к моей полной искренности, она попросту не нужна, опасна и страшно произнесть - неприлична! Содержание не должно выпирать из общепринятой формы...
Да, внешне всё было благопристойно и красиво: речи о новой книжке, комплименты и розы, розы, но шипы я чувствую кожей.
Анюта пришла на очередную тусовку по поводу очередной выставки очередного флагмана городского андеграунда.
Эстетическая продукция последние годы стала единственным поводом для общих сборищ в нашем провинциальном городе. Так сказать, новой формой ходить в гости.
Художники говорили о том, что реализм одичал, изжил себя...
- Берёза - значит любовь к родине, купола, церковки - духовность... Ну, скучно же!
Оратору возражали:
- Кто не научился рисовать натурщиков, подвизается в маргинальных изобразительных сферах. Это удел недоучек!
Вокруг спорили, чокались, смеялись и сердились.
- Форма, форма, вот что главное! Форма, а не рисунок.
- Изобразительная культура это ограниченный пра-ви-ла-ми синтез реальности, а не расчленение её. Вы уничтожаете реальность! Всё ваше абстрактное, концептуальное и постконцептуальное искусство ставит человека в тупик. Оно даже не модель мира, а модель представлений о нём малокультурных людей! Оно не становится носителем нравственности.
Последняя фраза вызвала дружный смех оппонентов...
- А вот среди нас человек, ценитель живописи! Пусть Анюта скажет, ставит её в тупик или...
- Или. - Произнесла Анюта твёрдо и серьёзно. - Мне просто не нравится, когда при слове 'нравственность' смеются.
- О, как! - улыбнулся Анютин художник.
- Ну да, продолжала Анюта, - я отношусь к недобитым романтикам, которые считают, что искусство должно улучшать нравы.
- А по делу что ты думаешь, Анюта? Нравятся тебе эти работы?
- Ну что я вам - искусствовед?
- Анюта, мы тут все сами себе искусствоведы, а ты больше, ты - зритель. Посмотри-ка на эту работу - художник, приобняв её за талию, увлёк к ближайшей картине. - Скажи, что ты здесь видишь. Ты же поэт, ты обязательно что-то видишь.
- Вообще-то я тут ничего не вижу.
- Ну как же! Смотри, как смело художник обращается с формой. Ты же знаешь, что плоть искусства живописи это форма. Она сама становится содержанием. Недаром Петров-Водкин по Европам и Азиям метался в поисках не содержания, а формы, языка! Вот в сфере, где ты подвизаешься - кому дают Букеров? Людям, которые искорежили литературную форму.
- Давайте про что-нибудь одно: или про живопись, или про литературу... Я видела картину Николая Шувалова 'Апокалипсис': изображен несущийся над планетой конь, но весь разорванный. Это апокалипсис войны. Война разрывает плоть, душу - это понятно, разрушение формы на этой его картине подчеркивает суть явления. А здесь непонятно. С разрушением формы разрушается и содержание. Его просто нет, а есть какая-то ложная многозначительность. А за ней пустота, как ни вглядывайся.
- Устами младенца... - пробормотал художник, оборачиваясь к друзьям. - И всё же, Анюта, должен тебе заметить, что кто-то пытается продолжать работать в традиционных реалистических формах, а они не наполняются содержанием - ни философским, ни чувственным - никаким. Внешняя благополучная формочка и всё... Этот, по крайней мере, ищет...
Эк, куда занесло меня с моей Анютой. Она в среде художников, возле работ, очевидно, интересных тем, что в них у искусства конец перспективы. Дважды чёрный квадрат не изобретешь - хорошо бы Анюте подсказать эту мысль! Однако мы с нею живём в параллельных мирах... Я уже не вижу её, не знаю, чем закончится вечер в художественном салоне и, честно говоря, сожалею об этом. Потому что когда Анюта исчезает, снова начинаю заниматься самокопанием, а это совсем неблагополучное времяпровождение. Повторяю вычитанную недавно мысль святого Кирилла Александрийского: 'Каждое дело наше, когда прямо последует правилам благочиния, не порождает для нас никакого смущения'. Наверное, я не случайно натолкнулась на неё. Когда тебя долго что-то мучает, ответы приходят порой в наугад раскрытой книге. Надо только не забывать, что случай - это язык Бога...
Выходит, издание моей книжки - неблагочинный поступок? Остаётся всмотреться в слово 'благочиние' со всех сторон, разложить на смыслы, слоги, на атомы, чёрт побери! Что мне это даст? Что я противопоставлю ему? Чего больше в нём: формы или содержания? Эпитет оно или действие? Эпитет со значением действия?.. Как бы там ни было, до благочинности в известном смысле мне как до Гималаев.
Но больше интересует уже другое: когда кончится моё смущение? Ведь не каюсь же я в том, что книжка издана, а просто мучаюсь смущением... Нет работы страшней и слаще, чем саму жизнь укладывать в рамки литературного жанра. И если решаешься на неё, должна быть готовой к тому, что за продвижение по этой дороге платят дорого.
А природу моего смущения объяснил один сибирский писатель, с которым мы никогда не встречались: 'Книжка у тебя получилась цельной, потому что глубоко личностна, так мне показалось. Героиня рассказов практически одна женщина (не будем отождествлять её с автором). Это сильная и смелая женщина, которая не боится обнажать душу, что для женской прозы довольно-таки редко, чаще встречаются или кокетство, или бесстыдство. Кокетству не веришь, бесстыдство быстро надоедает. А смелость, причём не безоглядная, а вроде как нечаянная или отчаявшаяся, о которой потом сожалеют, такая смелость делает рассказы достоверными. И она в книге присутствует. В целом - книга крепкая - поздравляю!'
Так что у меня нет другого выхода, как постараться быть достойной своей 'крепкой' книги...
Как пошло, думала Анюта, что мне пришла в голову та мысль, о самоубийстве. Потом сказали бы: она как Анна Каренина бросилась под поезд. Да ещё совпадение имён! А Николенька!.. Как я только могла всерьёз планировать... Но ведь планировала, когда поняла, что уехать из этой жизни не получится!..
Она выздоравливала от всего разом: от мрачных мыслей, от увлечения художником и даже от кошмарного Грибова. Почему Анютина жизнь должна зависеть от тех, кто её не полюбил, не понял, или оскорбил? Чем больше она осознавала правомерность вопроса, тем легче ей становилось. Облик художника, ещё возникающий в воображении, словно пылью покрылся, думать о нём стало скучно. Следующая встреча перестала быть главным событием, которому подчинялась её жизнь. Если встреча почему-либо не произойдёт, даже лучше. Уж Анюта-то, во всяком случае, не будет искать повода для неё. Последнее 'свидание' вразумило: стоять с другими дамами в очередь за пустотой она не будет. Чувство её художнику не нужно, он не может на него ответить, как не может написать новой картины. Искусство требует жертв, а если не хочется никаких жертв и найден рецепт бескровного существования?..
Приятней думать о том, что скоро лето. Они с Николенькой пойдут на пляж, он будет бежать впереди, а она любоваться его золотистым затылочком и мелькающими розовыми пятками... 'Дети - наши заложники в руках несчастья', - повторила Анюта вслух бальзаковскую фразу, которая ещё некоторое время назад казалась ей абсолютно верной, и улыбнулась. Дети это спасение, а несчастья - отдельно, хотя в известных положениях то и другое можно нечаянно 'склеить'.
Анюта перестала остро чувствовать неблагополучие своей жизни, хотя оно никуда не делось. Отношения с матерью, мужем оставались тупиковыми, были и другие проблемы, но ведь было и время впереди... Никто же не обещал, сказала себе Анюта, что я родилась на свет ради райских кущ. Наверное, это нормально, если жизнь горчит. Пусть даже порой слишком.