Алексей Козлов (1925-1977) родился на хуторе Трошинцы Пыщугского района. А Владимир Муравьев в 1924 году в Костроме. В 17 лет Козлов ушел добровольцем на фронт, был тяжело ранен. Муравьев тоже попал на фронт и тоже был ранен. В 1947 году оба оказались в художественном училище Шлеина. В 1954 году в связи с самоотчетом в Худфонде оба художника в компании с Николаем Шуваловым обвиняются как "приверженцы антинародного, формалистического искусства...". Факт запротоколирован. Докатились!.. Мало того, на самоотчете "вели себя нагло, вызывающе, беспардонно, перебивая всех грубыми репликами...".
Эти цитаты из бессмертного протокола заседания правления КОСХ. Скромному протоколу суждено стать документом эпохи. В декабре 1954-го об этом еще не знают. Козлову объявляют строгий выговор с предупреждением, так как он просил дать срок, чтобы пересмотреть свое творчество в плане реализма. А Муравьеву и Шувалову приговор однозначный - "освободить" от работы в фонде.
Впрок Козлову этот "срок" не пошел. Не перестроил Алексей Никифорович свое творчество. Ну, не получилось! Погасить в себе божью искру, когда она есть, трудно...
Да и хорошо ли старался Алексей Никифорович?.. После невменяемой критики собратьев по кисти и разборке на партсобрании Союза художников уехал в родное село Трошинцы под Пыщугом и там как могильную плиту с себя сдвинул. Продолжал "расти" как художник, но вписаться в костромское официальное искусство так и не сумел. Зато достоверно известно, что вошел в число художников, чьи работы составляют сокровищницу русской культуры.
Уехав в Трошинцы, как могильную плиту с себя сдвинул: "Лето чудесное, много солнца, света, цветов... работаю с большим натиском и восторгом" (из письма к Г. Вопилову). "Жить и жить бы здесь, в избе у меня прекрасно, свобода, тишина".
Вглядываясь в картины Козлова, вспоминаю его фразу: "Лес, поле - вся Русь - это самое дорогое...". Насколько дорого ему все, что окружало в родных местах, говорит любая его работа: "Изба вечерняя", "Идут дожди", "Северная колыбельная".
А вот "Воспоминание о 41-м": как мала деревенька, как огромно над ней небо, как велика беда, придавившая домишки к земле грозной кровавой тучей. Что станется с ней, как выстоит - без мужиков? Вернутся ли ее защитники?.. Или композиционно схожий "Пейзаж с луной": затерянное среди огромности неба и земли человеческое жилье вызывает пронзительную жалость, тревогу о беззащитной деревеньке, потому что художник насквозь пронзен любовью к родным местам и сумел передать свое чувство зрителю.
А люди с полотен Козлова? Лица необычные, характерные, какими видел их художник, какими любил. "Это люди очень страстные. Уж если работают - от зари до зари. Я помню в детстве: приходили поздно вечером, а утром вставали, как солнышко вставало. Красота простого человека земли меня всегда волнует", - так пишет "приверженец антинародного искусства".
Люди, для которых труд не обуза, те, на ком держится мир. Благодаря им земля наша выстояла во всех войнах. Козлов воспевал их быт, их труд, но почерком, отличным от соцреалистического. Уже знал, что его видение мира и способ передачи отвергнуты официально. Писал как для себя. А то, что делается в искусстве для себя, заметил как-то Николай Шувалов, оказывается потом - для других: "Ведь сами себе мы не дарим пустых орехов...".
В 1957 году началась московская жизнь костромского художника Алексея Козлова. "Как Золя и Сезанн пришли завоевывать Париж, так мы пришли завоевывать Москву" вспоминал Алексей Никифорович, имея в виду себя и своего друга писателя Юрия Куранова. Москва была завоевана. Выставки его работ проходили и за границей: в Великобритании, ФРГ, Чехословакии, США. Картины Козлова закупали отечественные и зарубежные музеи - от Германии до Ливана. Документалисты снимали о нем фильмы. Работы Козлова приобретали для своих коллекций такие люди, как академик Петр Капица, авиаконструктор Олег Антонов, пианист Святослав Рихтер, композиторы Арам Хачатурян и Никита Богословский. Яркое национальное дарование художника интеллектуальная элита страны признала и оценила сразу...
Ну а в Костроме с тех пор продолжается художественная жизнь, которая, в целом, с тех самых пятидесятых годов мало куда продвинулась.