Арямнова Вера : другие произведения.

Часть 1. "День рождения Игоря Дедкова, или беги, а то умрешь"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    Пролог. Глава 1. Как я стала "орудием евреев" Глава 2. Писать о провинции легко - жить в ней трудно... Глава 3. О дискуссии, призраках и немного горючих слез о личном Глава 4. Удар по "головникам" Глава 5. Блистательный Игнатьев и другие Глава 6. Апломб по-костромски и реконструкция сознания по-московски Глава 7. Радуга. Накануне любви Глава 8. Надо б лампочку повесить - денег всё не соберём . Интерлюдия. "Как шаланду назовешь..." Экскурс в будущее библиотеки им. Крупской. Глава 9. Если рабы - не мы, то кто мы? Глава 10. Грошовая публика Глава 11. Любовь и война Глава 12. Пустое "Вы" сердечным "ты..." Глава 13. Как библиотека снимала имя Н.К. Крупской Глава 14. Вторые Дедковские чтения Глава 15. Медаль на мой пиджак и другие награды Глава 16. Исполнение желаний, или беги, а то умрёшь
  Пролог
  
  27 декабря 1994 года в Москве ушёл из жизни литературный критик Игорь Дедков. Узнала об этом от сотрудницы, которая в редакции выполняла разные общественные поручения, а потому пришла меня навестить - я была в трёхлетнем отпуске по уходу за ребёнком, до того проработав в областной газете всего год с небольшим.
  Гостья сообщила, что 'вся Кострома' переживает известие о смерти Дедкова, но рассказать о нём сумела немного: в конце пятидесятых приехал из Москвы выпускником журфака МГУ, тридцать лет прожил в Костроме, из них восемнадцать работал в нашей газете 'Северная правда', далее в местной писательской организации, а потом вернулся в столицу, где вскоре умер. Остальное сводилось к восклицательным словам.
  Литературная критика тогда не входила в круг моего чтения. Не коснулись бы меня ни жизнь Игоря Александровича, ни уход из неё, не выйди я замуж за костромича и не переберись поэтому из Набережных Челнов в Кострому... Но думается, всё было предрешено - по выходе из отпуска меня назначили заведующей отделом культуры в областной газете. Отдел был создан в бытность Игоря Александровича и, надо полагать, под него... Я была просто 'обречена' на знакомство с богатейшей костромской культурой, ближе всего приняв к сердцу судьбы и творчество костромских шестидесятников, одним из ярких их представителей был Дедков. Эта 'тематика' была частью моей работы в газете, но заветной, повлиявшей на личностное самоопределение и судьбу...
  
  Можно ли доверять мемуарному жанру? Думается, не вполне, когда воспоминания не подтверждены документально. Память о прошлом вещь причудливая. Что-то уходит из неё бесследно, а кое-что через годы видится иначе... Поэтому рядом надёжный соавтор - бумажный архив, на основе которого пишу с большими, увы, перерывами, роман о жизни в провинции в девяностых-нулевых годах, стараясь точно отображать происходившее. Роман не о жизни провинции в целом, а связанной, в первую очередь, с именем Игоря Дедкова и других костромских шестидесятников. Что происходило с ними при жизни и как вели себя их современниками после того, как они покидали земной мир. Каждый из шестидесятников в силу масштаба личности представлял собой пассионария, то бишь человека, который влиял на социум, в том числе сдерживая самомнение и самолюбие людей малоодарённых. Разумеется, с разным успехом. Иной раз это отражалось на личной судьбе - вплоть до преждевременной смерти. Что касается художника Николая Шувалова - насильственной...
  
  Кострома в их бытность представляла из себя шедевр в плане характеристики этого поколения. Здесь жили люди, украсившие его и внесшие ценный вклад в ту сферу деятельности, в которой подвизались. Под сенью Костромы случился редкостный, как парад планет, парад личностей, который кто-то назвал созвездием. Созвездием костромских шестидесятников... За каждым именем - Личность, за каждым поступком - щедрость души, стойкость характера и необъятность интеллектуальных горизонтов. Не претендуя на полноту картины, назову некоторые имена.
  Реставраторы во главе с Калерией Тороп в те годы составили знаменитую костромскую реставрационную школу.
  В областной научной библиотеке усилиями Рогнеды Апатовой открылся первый в СССР отдел искусств.
  Литературный критик Игорь Дедков, создавший качественно новую литературную критику, прожил в Костроме 30 лет. Несомненно то, что слово 'провинция' литераторы в столицах начали писать с большой буквы, благодаря ему... Игорь Александрович знал, что критика должна 'договаривать' за писателя и добывать из 'распахнутых недр' долговременные, необходимые обществу идеи. Что касается собственно критики - неприкасаемых для него не было.
  Краевед-архивист Виктор Бочков, продолжатель корневых линий отечественной исторической мысли. Человек невероятной работоспособности, он вернул из небытия имена краеведов и сотни других деятелей в самых разных сферах. Подготовил путеводитель по фондам архива, систематические каталоги памятников истории и культуры области. Исследование каждой улицы и дома в городе воплотились в книги, где каждая страница по информативности - на вес золота. Музеефикация усадьбы драматурга А. Островского Щелыково близ Костромы тоже труд Виктора Бочкова. В этой усадьбе Александр Николаевич вынашивал замыслы и работал над известными всем пьесами, проводя здесь по 4-5 месяцев в году... Бочков начал систематическое комплектование коллекций, постоянное обновление экспозиций, описание музейных собраний. Совместно с А.А. Григоровым был составлен путеводитель "Вокруг Щелыкова", популярный и в наше время.
  Непререкаемый авторитет в вопросах теории золотого сечения архитектор и ученый Иосиф Шевелев (член Нью-Йоркской Академии наук) математически доказал существование Высшего разума. По его проекту был создан Музей деревянного зодчества под открытым небом, с переносом бесценных памятников с затопленных земель Волжского водораздела. При этом учёный планомерно работал над исследованием архитектурных пропорций, открыл теорию парных мер и закономерность "взаимопроникающих подобий". Художник Николай Шувалов, чьё творчество вобрало в себя весь спектр художественных исканий ХХ века, шёл своим, непроторённым путём в искусстве живописи. Так же, как Владимир Муравьев и Алексей Козлов... эти двое, 'приверженцы антинародного искусства' (по мнению партийных боссов) в пятидесятых годах уехали в Москву, где выполнили свою уникальную миссию в искусстве. Так же, как историк литературы Николай Скатов, известный в мире как директор Пушкинского дома. Чуть раньше их он подался в северную столицу... Должна подчеркнуть, отъезды эти были вынужденные.
  В конце 90-х годов исход из Костромы творческих людей - явление достаточно массовое, во всяком случае, заметное - получил свою оценку. В первую очередь на выставке творчества костромских шестидесятников, которую организовал искусствовед Виктор Игнатьев, создатель Костромского художественного музея, героический собиратель его бесценной коллекции. Виктор Игнатьев в общем потоке древнерусского искусства спас Костромскую икону в экспедициях по непроезжим закрайнам области. Доказательно преодолевал в партийном сознании чиновников отношение к иконе как к культовому предмету, в результате чего в музее появился отдел древнерусского искусства. Игнатьев со товарищи открыл миру Ефима Честнякова ('русского Леонардо', по словам из публикации во французском журнале 'Фигаро'). А в запасниках Солигаличского музея открыл не просто портретиста Григория Островского, но недостающее звено в развитии русской живописи, явленное в его работах. Сенсацией русского искусства назвал эту находку итальянский журнал 'Леонардо'... Виктор Игнатьев сохранил работы великих авангардистов 20-х годов, вопреки приказу министра культуры СССР сжечь их. Всё это происходило на фоне нерядовых выставок в музее: первой ретроспективной выставки 14-ти репрессированных художников, чьи имена были нарочно забыты, первой областной выставки декоративно-прикладного искусства, давшей толчок первой Всероссийской, выставки отреставрированных фресок Троицкого собора и храма Воскресения-на-Дебре, знаменитой выставки без жюри, освобожденной от цензуры и... закрытой на третий день.
  К созвездию костромских шестидесятников, без сомнения, принадлежит 'гобеленщик всея Руси' Евгений Радченко, а также большой русский поэт, публицист и переводчик (в первую очередь грузинской поэзии) Владимир Леонович, поэзия которого принадлежит к поэзии духовного опыта. Многие её представители при жизни не опубликовали ни строчки. С ним, к счастью, этого не произошло. Хотя сам поэт не суетился на предмет издания своих книг - это делали за него другие. Но все его статьи пока не изданы отдельным томом, оставаясь публикациями в 'толстых' журналах и в архивах. (Исключение составляют избранные статьи об искусстве, связанные с Грузией, изданные в 2021 г).
  В моём архиве, например, хранится толстенная папка с его публицистическими работами, в том числе черновыми, с его правкой и вставками...
  Ряд имён, составивших славу Костромы, можно бы продолжать. Но прологу к своему роману я поставила задачу быть кратким.
  
  Важно знать, что невоспроизводимый вклад в культуру создавался шестидесятниками в условиях, максимально приближенных к боевым. Указы и директивы следовали один за другим: как надо понимать искусство и каким оно должно быть. Местные заградотряды тоже не дремали. Скандально закрывались выставки, изгонялись из города те, кто мог улучшить и очеловечить систему. Шестидесятники работали в условиях, которые творчеству явно не благоприятствовали. Они показали, что жить в условиях несвободы достойно - трудно, но возможно...
  
  В середине-конце 90-х годов я с восхищением начала узнавать обо всем вышеперечисленном и многом другом. Тогда ещё живы были Николай Скатов, часто наезжавший в Кострому, Владимир Муравьёв (в Москве), Виктор Игнатьев, Иосиф Шевелёв, Владимир Леонович, Евгений Радченко. С этими людьми (кроме Муравьёва) я имела счастье быть знакомой лично и сотрудничать в рамках своей профессиональной деятельности, в отдельных случаях отношения переходили в близкое знакомство и даже многолетнюю дружбу... Что касается ушедших раньше - с изумлением открывала, как костромичи, наследники их творчества чтут своих подвижников, что делают для увековечивания памяти о них, приходя к неутешительному выводу, что с культурой памяти у костромичей, знавших вышеперечисленных творцов лично, дело обстоит из ряда вон... Не у всех, конечно, не у всех.
  Находясь внутри этого социума, формируя политику отдела культуры главной газеты костромской области, я столкнулась с этим, что называется, в лоб, и моё повествование в первых главах романа о том, почему и как это происходило. Но главное, на страницах газеты со скрипом, но были опубликованы статьи о жизни, судьбах и творчестве шестидесятников, что само по себе было официальным признанием их вклада в культуру в городе, где иных изгоняли, замалчивали, не давали работать. В общем, укорачивали жизнь, как могли. Костромичи узнали, как велик и важен был труд, в большинстве случаях не снискавший одобрения при жизни творцов. Какой непомерно дорогой порой была плата за противостояние идеологическим установкам и требованию им соответствовать. Но так или иначе, а самоопределение их талантов произошло в Костроме.
  
  Часть первая. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ИГОРЯ ДЕДКОВА ИЛИ БЕГИ, А ТО УМРЁШЬ
  
  Глава первая. Как я стала 'орудием евреев'
  
  Сначала в 'Северную правду' меня приняли корреспондентом общественно-политического отдела, который за короткое время претерпел кадровые изменения: двое сотрудников поочередно уволились, и я потащила тележку одна в должности и.о. заведующей отделом. Всё складывалось отменно хорошо: мои работы отмечались на планёрках как лучшие практически еженедельно. Через некоторое время коллеги обнаружили, что я не состою в Союзе журналистов СССР и предложили вступить...
  Тогда, в 1991 году, я полагала, это серьёзное признание профессионализма, но отсутствие высшего образования считать себя профессионалкой не позволяло. На КамАЗе журналистике учила практика работы на радио, потом в газете. Там, кстати, к вступлению в Союз относились взыскательно... Однако костромские коллеги настояли: тебе любой из нас с чистой совестью напишет рекомендацию! Я согласилась, но сочла это авансом, который надо отработать...
  Перед моим уходом в декретный отпуск главный редактор Андрей Петров сказал: Надо бы оформить тебя завотделом, но какая тебе разница?
  Мне и впрямь было безразлично, в какой должности рожать. Главное - предстоящие роды, капитальный ремонт дома мужа, который достался ему от предков. В свете этого за год глубоко ничего не вспахала, а с культурой Костромы просто не успела соприкоснуться. Даже об Игоре Дедкове услышала впервые в связи с его смертью, хотя... Припоминаю слова руководителя набережно-челнинского литобъединения 'Орфей' Николая Алешкова, как-то раз сказанные много раньше: 'Живёт в Костроме литературный критик Игорь Дедков. Тебе бы понравились его статьи в "Литературной газете", но ты же не читаешь газет, а из своего любимого чтения фантастики и классиков зарубежной литературы о нём не узнаешь'.
  Он был прав, но моё нежелание соприкасаться с фальшью было тотальным, и конечно, включало в себя чтение газет. Может быть, 'Литературная газета' не заслуживала этого или заслуживала меньше прочих, но что теперь об этом говорить?
  
  Социальная ирония заключалась в том, что, не читая газет, я начала в них публиковаться. А куда ещё податься поэту? Всё-таки газетная работа имеет отношение к работе со словом...
   Иронией морфологической начнётся рассказ о дискуссии за переименование костромской областной научной библиотеки им. Н.К. Крупской в Дедковскую в областной газете 'Северная правда'. 'Имя Ленина присваивалось от лености мозгов' - иронизировал в своей статье поэт Владимир Леонович, доказывая, что раздача имени Крупской, большей частью невпопад, была той же ленинизацией. Эту мысль столь же иронично развернула сотрудник фонда культуры Антонина Соловьёва в статье 'Ленин и Крупская в Костроме... никогда не были'! Она писала об известных людях, которые жили-были в Костроме, писали о ней: М. Пришвин, А. Ремизов; организовали эту библиотеку и пополняли её: В. Смирнов, А. Антонов, П. Бирюков, Ю. Бартенев...
  'Зато Крупская, - писала Соловьёва - сказала на очередном съезде по народному образованию, что в Костроме все городские библиотеки открыты для общественного пользования, и дело в них поставлено образцово. Этих слов оказалось достаточно, чтобы в апреле 1929 года присвоить её имя Костромской губернской научной библиотеке. Через десять лет появились здесь и книги самой Крупской. Целых две: 'Женщина страны Советов - равноправный гражданин' и 'Женщина в стране социализма'.
  
  Начало 1996-го года. Историю страны по имени СССР многие тогда только открывали, а компьютеры с Интернетом в Костроме об то время были в диковинку. Даже Леонович сначала ратовал за переименование библиотеки "отнюдь не в опровержение прежнего имени".
  Это чуть позже Елена Чуковская передаст Владимиру Николаевичу папку с документами, касающимися борьбы Крупской с Корнеем Ивановичем и "чуковщиной" (а также "есенинщиной", "булгаковщиной" и иже с ними). Тогда же прочтём мы "Белый коридор" Ходасевича и узнаем, что должно быть изъято из библиотек по инициативе Крупской, кроме Библии и Корана. Писал об этом и Максим Горький в ноябре 1923 года, поправляя здоровье под итальянским солнцем в Сорренто: '...а в России Надеждою Крупскою и каким-то М. Сперанским запрещены для чтения Платон, Кант, Шопенгауэр, Вл. Соловьев, Тэн, Ницше, Л. Толстой, Лесков, Ясинский (!) и ещё многие подобные еретики. И сказано: отдел религии должен содержать только антирелигиозные книги. Всё сие как будто бы не анекдот, а напечатано в книге, именуемой "Указатель об изъятии антихудожественной и контрреволюционной литературы из библиотек, обслуживающих массового читателя". Я ещё не могу заставить себя поверить в этот духовный вампиризм и не поверю, пока не увижу "Указатель".
  Первое же моё впечатление было таково, что я начал писать заявление в Москву о выходе моём из русского подданства. Что ещё я могу сделать, если это зверство окажется правдой?'
  Такое заявление Горького обнаружено. Об этом, спустившись в подвалы с архивами КГБ, писал Виталий Шенталинский, друг и коллега Леоновича по комиссии реабилитации бывших каторжан-писателей в книге "Рабы свободы", переведённой на многие языки, а костромичами в массе своей нечитанной. (Тогда, по крайней мере. Леонович от имени автора подарил её библиотеке им. Крупской в мае 1999 года, когда её фонд уже практически не пополнялся).
  Да и знать о Крупской больше, чем знали в советский период, в Костроме не хотели. Ещё в 1988 году "Детской литературе" (? 5,) была публикация Елены Чуковской "Борьба за сказку". Уже в "Горизонте" (? 3, 1991 г.) опубликованы документы по истории литературы 20-х годов ХХ века, уже изданы дневники самого Чуковского и "Белый коридор" Ходасевича, а в начале 1997 года меня пригласят в дом известного в Костроме писателя-фронтовика Владимира Корнилова, и его жена будет поучать: "Что-то Вы всё не то читаете. Прочли бы самоё Крупскую, она была великой труженицей, так много написала! А деток как любила!"
  Как любила деток Крупская?
  В тот момент я не знала об Указе ЦИК-СНК от 7 апреля 1935 года "О мерах борьбы с преступностью среди несовершеннолетних', согласно которому достигших 12-летнего возраста ждал уголовных суд с применением всех мер уголовного наказания, включая расстрел. А Крупская работала тогда в Совнаркоме. Известно, что есть её переписка по этому вопросу с Калининым. Тот был уверен, детская беспризорность может быть ликвидирована уже в течение 1935-36 годов, а, следовательно, и преступность. Сама Надежда Константиновна вопросы коммунистического воспитания всегда ставила на первое место. Очень критично отнеслась к педагогической системе, разработанной А. С. Макаренко. В 1928 году её критика на съезде комсомола привела к тому, что педагога освободили от руководства детской колонией им. Горького. Что конкретно она думала о праве государства убить ребёнка менее важно, чем принятое руководством страны постановление, чему она, как минимум, не препятствовала... Уже во время войны многочисленные лагеря для содержания несовершеннолетних преступников получили производственную специализацию. Они стали частью единого механизма ГУЛАГа и оставались таковыми впредь. А не снижающийся уровень детской и подростковой преступности приносил этой системе новые рабочие руки. В 1950 году осудили 32 303 подростка от 12 до 18 лет, в 1954-м - 38 529, в 1956-м - 49 103. Так что побороть детскую преступность репрессиями не удалось. А пополнить армию рабов - да.
  
  
  Вернёмся в дом костромского писателя-фронтовика Корнилова. Владимир Григорьевич объяснил за ужином: "Евреи хотят водрузить на фасад нашей библиотеки имя Дедкова, как своё знамя, а Вас выбрали своим орудием". Это соображение было столь полоумно, что я поперхнулась...
  Сергей Залыгин, Виктор Астафьев, Андрей Турков, Владимир Леонович, Сергей Яковлев, Юрий Буртин, и многие другие, кто высказался в газетной дискуссии за переименование библиотеки - ни разу не евреи. И не они меня сделали "своим орудием", а я попросила Леоновича привлечь к дискуссии писателей, для которых имя Игоря Дедкова значимо. Леонович тогда жил в Москве и многих знал лично, ему было сподручней взяться за такое дело. А я взяла на себя костромских товарищей.
  Когда Леонович узнал о "еврейской версии" переименования библиотеки, написал: "В заброшенной карельской деревне, прости, Верушка, в отхожем месте - очко в виде еврейского магендовида. И тут они!"
  ...Фаина Раневская однажды, прочитав об очередных зверствах фашистов, спросила Ахматову: "Раби! Откуда берётся такой чудовищный антисемитизм?" Анна Андреевна ответила: "Как Вы не понимаете! Завидуют талантливости нации!" Разговор состоялся в Ташкенте.
  Леонович в том же письме:
  "С чем сравнить обиходный российский антисемитизм? Лишайник на елях, на камнях. Такой - он безобиден, естественно паразитирует на необразованном патриотическом чувстве. Но людям лень оглянуться на фашизм - уродливый патриотизм, любовь к собственной исключительности, каковой нет, - исключительны ВСЕ! Антисемит серьёзный страшен. Этот лишайник пожирает дерево и камень. Только хруст стоит. Отрадно лишь то, что негодяй ищет стаю, без неё он нуль, а внутри он холоп".
  К тому времени гуляло ещё несколько версий того, почему я близко к сердцу приняла идею переименования библиотеки. Все они "объясняли" то, что объяснять не нужно. К примеру, почему человек дышит? Смешно предположить, что из... корысти быть замеченным! Он дышит, потому что живой и это одна из его функций. Но корысть "сделать себе имя на имени Дедкова" была приписана. Невзирая на то, что тогда в городе, где одни страстно мечтали забыть о том, что такой человек здесь был, а другие по этой причине боялись о нём писать, чтобы не нарваться на обострение отношений, на имени Дедкова можно было сломать шею, но никак не сделать имя. Что, собственно, и произошло... Правда, не сразу и без летального исхода. Исход случился традиционный для Костромы - в другую местность, в другую жизнь.
  Кстати тут будет цитата из письма Владимира Леоновича Василю Быкову: "...Посмертная жизнь Дедкова в Костроме не слаще той, что была в течение тридцати лет до этого события. Вышла наружу зависть людей малоодарённых, которым досталось от Игоря в своё время. "Все творческие силы Базанкова ушли на проталкивание в печать его творений". Примерно так. Михаил Базанков ныне первый секретарь костромских писателей. В их Союзе, в газете "Северная правда" не могут спокойно слышать имени Дедкова - оно производит мгновенный раскол... Вам лучше многих известно, что в провинции их две, провинции, и одна как болото верховое, жизнетворное, а другая - болото гнилое. В "Северной правде" горой стоит за Дедкова Вера Арямнова, зав. отделом культуры. На моих глазах эту женщину съедают. Подавятся, но съедят...".
  Письмо это написано не в 96-м, а позже... Не ручаюсь, что и далее буду соблюдать хронологию неукоснительно. Самые недисциплинированные с точки зрения последовательности - письма и дневниковые записи. Они часто вторгаются в настоящее из прошлого, или наоборот, как письмо Василю Быкову: из будущего. Так что флешфорварды и флешбэки* неизбежны.
  _________
  *Флешфорвард - временной сдвиг в повествовании о событиях, произошедших в будущем, флешбэк - в прошлом
  
  Глава вторая. Писать о провинции легко - жить в ней трудно...
  
  ...примерно это сказал когда-то Игорь Дедков.
   С инициативой о проведении дней памяти Дедкова в 1995 году выступила Кострома. Точнее, создатель и первый директор Художественного музея, искусствовед Виктор Игнатьев со товарищи. Приглашения были подписаны губернатором Валерием Арбузовым. В Летописи Костромы, отражающей самые заметные события, этому посвящено одно ёмкое предложение: 'В Костроме прошли Дни памяти литературного критика Игоря Дедкова с участием широкого круга российских деятелей культуры'. Добавлю строку Сергея Яковлева: 'Тогда, в первый апрель без Игоря Дедкова, из Москвы в Кострому на дни памяти отправлялась представительная делегация коллег и почитателей критика... Полный автобус'. Каждое имя пассажиров автобуса было широко известно читающей публике.
   А я это пропустила, пребывая в трёхлетнем отпуске. Поэтому не берусь рассказывать, как оно там всё замечательно происходило. Писатели решили ежегодно в день рождения Игоря Александровича проводить в Костроме Дедковские чтения. А костромской губернатор Арбузов в апреле 1995 года учредил своим Постановлением областную литературную премию имени Дедкова.
  Как штрих к событию, тут уместны будут дневниковые записи Виктора Игнатьева. Впервые я читала Дневники Игнатьева через несколько лет, в день его похорон. Вернувшись с кладбища, вдова Наталья Васильевна дала их мне, усадила в комнате, где не было никого, кроме нас с гобеленщиком Евгением Радченко и закрыла дверь для других - чтобы не отвлекали. Я читала и выписывала - в основном то, что касалось Дедкова, а Радченко слушал и подавал уже прикуренные сигаретки... Это было в августе 1999 года, а в 96-м эти сведения были мне неизвестны. То есть, не знала, что идея назвать библиотеку Дедковской возникла не в головах библиотекарей перед первыми Дедковскими чтениями, а раньше.
  
  4.3.95. Кострома. Душа, ум погружены в нечто мрачное, душное, не свойственное мне. Я хочу иного содержания жизни: читать книги, служить мысли, работать на душу свою. Но судьбой предопределено быть директором, чтобы помочь не исчезнуть в тумане времени посмертной памяти о моих ушедших друзьях. ...В коньячной рюмочке на моём столе в кабинете в Дворянском собрании стоят первые подснежники - белые, хрупко-фаянсовые колокольчики. Их оставила Ксана Котляревская. Два дня назад Юра Лебедев, Юра Бекишев, Стасик Рубанков, Николай Муренин и мы с Ксаной 'планировали' вечер памяти Игоря Дедкова. Подготовили письма в адрес друзей, соратников и добрых людей. Писали от нас и от имени губернатора. Говорили о выставке. А ещё раньше о том, чтобы была улица имени Игоря, мемориальная доска и премия... А ещё было бы здорово библиотеку назвать его именем... Вечер Игоря Дедкова мы организуем, поможет в наше нищенское время Сергей Вячеславович Галичев. Хорошо и умно поговорили с ним. Дай Бог, чтобы у России, этой новой России, появилось больше порядочных деловых людей, каким сейчас ведёт себя Галичев. Удивительная способность: если чего-то не знает, смущаясь, признаётся в этом и стремится узнать; рачителен, но не жаден, тонко чувствует политический подтекст... И был сегодня у нас Алексей Агибалов, умница, тонкий (и чуточку) хитрый человек. Но этот скорей всего и нужен сейчас России... А работать всё труднее. Вчера пришлось дважды быть у В.П. Арбузова. Слава Богу, губернатор хотя бы интуитивно, но искренне понимает, что вечер, посвящённый И. Дедкову, проводить нужно.
  18.4.95. Кострома, санаторий 'Колос'. Итак, вечер памяти Игоря Дедкова отзвучал. Мемориальную доску на доме, где он жил, установили. Провинция проснулась раньше столицы - свои таланты: Кильдышева, Осетрова, Дедкова она увековечивает раньше.
  Прошли эти два дня в жутком напряжении. Людей, по характеру и складу не поддающихся организации, нужно было организовать. Что интересно: те из них, кто талантливей и значимей, легко соглашались с предложенной программой, а кто скуднее по мысли, норовили продиктовать свои условия.
  <...>а Миша Базанков с маской на лице, выражающей обиду и оскорбление гения, стоял особнячком, но на приёме у Арбузова без ведома и согласия кого бы то ни было водрузил себя в президиум рядом с губернатором. На открытии мемориальной доски выразил мне неудовольствие, что ему не уделено достаточно внимания, в том числе тем, что не прислали персонального приглашения.
  И совсем скромно, с какой-то тихой смущённостью вёл себя Василий Травкин. Залыгин, Афиногенов, Лацис, Леонович и многие другие говорили об Игоре с благодарностью.
  В. Кожинов и Ю. Куранов говорили как-то всё больше о себе, чем об Игоре, как и в первый день...
  
  Разработку положения о награждении литературной премией имени Дедкова поручили местной писательской организации, возглавляемой Михаилом Базанковым, который в дальнейшем откровенно саботировал поручение...
   Первые Дедковские чтения по теме "Дневники. Статьи последних лет" назначены были на 19 апреля 1996 года.
   К этому времени я уже полмесяца значилась в новом штатном расписании газеты "Северная правда" заведующей отделом культуры. Аккурат к моему выходу из отпуска произошло слияние двух областных ежедневных газет в одну. "Костромской край" перестал существовать, зато "Северная правда" пополнилась сотрудниками ликвидированной газеты.
   Заместитель главного редактора Людмила Кириллова решила, что о Дедковских чтениях напишу я. Попыталась отказаться: коллеги работали с Дедковым, лично знали его, следовательно, напишут лучше. Тот же краевед Борис Николаевич Негорюхин, приписанный к моему отделу как внештатный автор, всё равно на чтения пойдёт, ему и флаг в руки.
   - Знаем мы, как Негорюхин напишет... Нам нужен свежий взгляд на Дедкова! Сходи сама.
   Что делать, пошла. С небольшой температурой и сопутствующими ей симптомами простуды, а главное, с ощущением, что предстоит неблагодарное занятие изобретать велосипед: "копать" придётся материал, мне неизвестный, а другим - доподлинно. Так я полагала.
   Ведущим чтений оказался местный профессор Юрий Лебедев, которого видела впервые, как и вдову Дедкова с младшим сыном Никитой, многих других, в том числе поэта Владимира Леоновича. Облик его что-то напоминал, фамилия о чём-то говорила... Поэтому часто смотрела на поэта, лишь убеждаясь, что никогда его не видела раньше, чему противилась душа. Так будущее отбрасывает тень на настоящее...
   Боясь передать инфекцию, подойти к кому-либо не сочла возможным.
  Чтения закончились тем, что участники практически единогласно приняли предложение редактора журнала "Губернский дом" Николая Муренина переименовать библиотеку им. Крупской в Дедковскую.
  Проголосовала "за" и я, так как изучая стенды с раскрытыми книгами, журнальными публикациями Дедкова, цитатами, выполненными плакатным пером, почувствовала жаркий интерес к его наследию, к его личности. Душа пришла в движение, как это случается с кусочком металла, когда к нему подносят магнит. Буквально заглатывала куски текстов и моментально их усваивала, уродняла. По итогу голосования один Федор Цан-Кай-Си*, профессор из Владимира, воздержался от голосования. Я не поняла его объяснений не в силу невнимания - для меня суть их осталась невнятной. Бывают такие ораторы - вроде, говорили, а впрямую ничего не сказали.
  _______
  *Цан-Кай-Си Федор Васильевич родился в Ленинграде. Среднюю школу окончил в пос. Сусанино Костромской области. Выпускник истфилфака Костромского пединститута 1953 года. Оказался в Костроме не нужен, потому что преподавал "не такой марксизм" какой надо, обращая внимание на ранние произведения Маркса (Экономическо-философские рукописи 1844 г.) и содержащийся в них гуманизм и антропоцентризм. Гуманистический марксизм - главная тема Цанн-Кай-Си на протяжении всей его жизни.
  
  Мой материал с Дедковских чтений на редакционной летучке был признан лучшим за неделю. Чуть позже получила отзыв от Леоновича: "Спасибо за "Звезду Дедкова". Игорь одобрил бы её тон и смысл". Резоны похвалить простой газетный материал оказались у многих.
   Вещи написала очевидные и лежащие на поверхности. Я же ещё не знала истории культурного бытования Костромы - с начала века богатейшей и страшной одновременно... Не знала судьбы Дедкова, причин его 30-летнего пребывания в Костроме и возвращения в столицу. Но масштаб личности открылся сразу - из выступлений участников чтений, из отрывков книг, дневников...
  
  ЗВЕЗДА ИГОРЯ ДЕДКОВА или БОЛЬШОЙ ЧЕЛОВЕК БОЛЬШОГО ВРЕМЕНИ
  ("Северная правда", 4 мая 1996 г.)
  
  Не ошибусь, если скажу: повезло людям, лично знавшим Игоря Александровича Дедкова. Ведь "он был одним из тех редких людей, само присутствие которых в любом сообществе создаёт атмосферу, в которой духовные ценности не могут быть второстепенными". Так писала газета "Известия" в апреле прошлого года.
  В те дни в Костроме состоялись Дни памяти, посвящённые Дедкову. Нынешней весной - первые литературные чтения. Люди, знавшие его, близкие родственники, друзья и просто те, кто почувствовал душевную необходимость знать об этом человеке больше, собрались в областной библиотеке, которую Игорь Александрович считал своим вторым домом.
   Многие уже прочли опубликованные в журнале "Свободная мысль" дневники Дедкова. Явление их не столько литературное, сколько духовное событие нашего времени. По крайней мере те, кто разуверился и в коммунизме, и в демократии, могут обрести нравственную опору, читая их. Об этом говорил участник чтений, главный редактор ярославской газеты "Очарованный странник" Борис Черных:
   - Игорь Александрович стоял не на партийной, а на нравственной позиции. И нам на том стоять надо. Надо оставаться с Дедковым.
   С тем, что позиция литературного критика никогда не была партийной, соглашались все выступающие, однако фраза из его дневника "Наверное, я всё-таки коммунист..." вызвала полемику.
   - Дневники пишутся для себя. Это субъективное, личностное наследие нельзя превращать в средство достижения политических целей', - сказал известный литературовед из Москвы Лесневский.
   Игоря Александровича он знал с 1961 года. Записи 50-60 годов при ярком критическом настрое носили оптимистический характер, считает Станислав Стефанович, настрой же последних лет мрачен. По его мнению, Дедков переживал духовную драму в это время, что, конечно, не умаляет его как человека, но слова "Наверное, я всё-таки коммунист..." он отнёс в данном случае к разряду "междометий, не отягощённых ответственностью за их буквальный смысл". Далее, поинтересовавшись, не входит ли Кострома в "красный пояс", сообщил, что Москва с ужасом ждёт коммунистического реванша, а марксизм - идея, оплаченная кровью, и коммунистам, чтобы их не боялись, надо сменить название и основные идеи.
   Отметив честность и бесстрашие дневниковых записей, Лесневский сказал:
   - Я не разделяю многое из того, что думал и писал Игорь. У меня другое отношение к происходящему.
   "Вот почему Игоря Дедкова нельзя считать коммунистом" - так он завершил своё выступление.
   Очевидно, известный литературовед следовал какой-то своей логике в своём выступлении?.. Но целиком соглашаясь с ним в вопросе о внепартийности позиции Дедкова, нельзя не согласиться с костромским писателем, лауреатом Государственной премии СССР Владимиром Корниловым, который утверждал, что слово, написанное Дедковым, перевернуть невозможно. Как его не подбрасывай, оно встанет так, как это имел в виду автор.
   - Он сказал это навечно - в человеческом плане. Человечество вернётся на путь коммунистического развития, который подсказан самой жизнью, против её законов вы ничего не сделаете.
   Владимир Григорьевич считает, что Дедков выразил своим творчеством духовный поиск интеллигенции 40-90-х годов. Было заметно - бывший фронтовик взволнован, принимает близко к сердцу творческое наследие Дедкова и это придавало его словам вес и убедительность. Он вспомнил о совместной 30-летней работе, о формировании критической позиции Игоря к тому, что происходит в стране, как к результату несоответствия общественной жизни и общечеловеческих идеалов, а не личной духовной драмы.
   Корнилов вспомнил, что Игорь Александрович любил мысли Вернадского о формировании ноосферы, которая будет иметь решающее значение для развития человечества. Все заметные творения человеческого духа образуют ноосферу, сказал он, а значит, всё, о чём думал и писал Дедков, стало ею.
   После его выступления полемика на тему считать Дедкова коммунистом или нет показалась ещё более суетной, легковесной. Да и ненужной - ведь в дневнике со всей определённостью сказано, в каком смысле Дедков причисляет себя к коммунистам: "...не в смысле принадлежности к политической партии, а по своим чувствам, по тому, что считаю справедливым и подлинным". Мысль предельно понятная.
   Хотелось бы вперёд напомнить тем, кто бросится "отмывать" Дедкова от коммунизма: он в этом не нуждается - читайте его дневники.
   Но право, хорошо уже то, что люди противоположных убеждений не взялись причислять Игоря Александровича к нынешним демократам. Неприятие происходящего под их знаменем под конец жизни стало у него тотальным. Его слова о том, что он, наверное, выздоровел бы, если бы делась куда-то "вся президентская рать", всосалась обратно чёрная жижа так называемой свободы - свободы хапать, врать и блудить, убивать и быть убитым. И эти слова тоже не переиначишь.
   Всё это к тому, что человек такого масштаба и нравственности, как Дедков, просто обречен быть НАД политикой...
   О духовном его одиночестве в последние годы жизни упомянул редактор журнала "Губернский дом" Муренин. Он предложил собрать библиографию с целью составления сборника, а также обратиться в областную администрацию с предложением переименовать библиотеку Крупской в библиотеку имени Дедкова, пояснив, что за этим нет политических подоплек: просто это будет справедливо. Он сообщил, что выступает от имени библиотекарей, попросивших его озвучить это предложение.
   Тамара Федоровна, вдова Дедкова, готовившая к публикации дневники мужа, вспомнила, как потрясла её его мысль: Родина - это не только клочок земли, на котором родился, жил и почил, но и время, в котором жил.
   Она говорила о нашем времени как о времени людей, которых любил Дедков: Б. Чичибабина, Б. Можаева, Е. Леонова, О. Борисова, И. Смоктуновского, А. Твардовского, А. Тарковского, А. Адамовича, В. Быкова, Г. Товстоногова и многих, многих других.
   - Это было время больших людей, которое теперь во многом осмеяно и поругано. Но те, кто критикует, не жили тогда, а мы-то жили и ещё живы. Нельзя предавать время, в котором живёшь.
   Это было и есть и время Дедкова - личности, дорогой тем, кто знал его и тем, кто ещё узнает. До самого сердца доходит горечь его дневников. Высказанные там мысли о происходящем в нашей стране, бесстрашные по своей природе и пронзительные сопряжены с нравственностью и силой духа, а потому становятся истиной - тем, к чему хороший человек стремится в жизни, что активно ищет.
   Предельно видимой становится разница между этой сияющей мыслью человека нравственного и коротенькими, однобокими "взглядами" политиков. Видится мелочность и мелкость нашей собственной реакции на происходящее, недопроявленность чувств и мыслей по тому или другому поводу. Читаешь и думаешь: как верно! Вот и я ведь так же чувствую, только выразить в столь точной словесной форме не могу.
   Одним словом, понимаешь разницу между статистом и человеком мыслящим. Невольно тянешься к нему как к свету, путеводному свету звезды.
   Лично для меня на необозримом небосводе человеческой мысли (ноосфере по Вернадскому) появилась ещё одна яркая звезда - звезда Игоря Дедкова.
  
  По специфике журналистского ремесла дело могло этой статейкой закончиться -
  подпирали другие темы. Ежедневная газета похожа на прожорливую печь - сколько в неё ни бросай, сгорает моментально, едва мелькнув в полёте от твоего пера до полосы в номере; подавай новое.
   Но Дедков не промелькнул, он остался. Этическая определённость его облика произвела огромное впечатление. В нём не было благодушия, делающего личность аморфной. Правда в его статьях стояла как Солнце - во всей полноте и торжестве. И пятен на этом солнце не было...
   Я читала любезно предложенные Кирилловой книги Дедкова медленно, потому что прочитанное сразу хотелось перечитывать - раз, другой, третий. Это походило на утоление жажды, и было утолением - души. Горячо соглашалась с Дедковым на каждой строке. Художник, проходящий по ведомству литературной критики, был одновременно и философом, и мыслителем; писателем и поэтом; человеком с предельно чистым, благородным дыханием...
   Он говорил то, о чём думала, что чувствовала и я, или то, о чём могла бы - завтра или через несколько лет. Говорил так, что с каждою фразой судьба незнакомого и уже ушедшего человека становилась близкой, входила в мою. Думаю, такое могло случиться раз в жизни. А могло не случиться вообще. Но случилось.
   Уже знала: книги его - стоит только открыть, разделят мои мысли и уточнят их, разрешат сомнения. Дедков тут же согласился:
   "Кто-то ведь должен говорить человеку, что он прав, кто-то ведь должен быть ему судьей и учителем. Страшно идти одному по пустынной дороге, затыкая уши от шёпота и крика: "Ты не прав, твоя дорога никуда не ведёт, ты наивен в своём никому не нужном упорстве!" Невесёлое занятие твердить себе под нос: "Ты сам свой высший суд".
   Но отчего у Дедкова, Бочкова, Шувалова, Игнатьева и других выдающихся костромских шестидесятников были в Костроме враги?.. Мыслить в категориях, им доступных, эти люди не могли... Литературное творчество уездного уровня получало дедковские безукоризненно точные, а потому непререкаемые оценки:
   "Утром сочинял статью о костромских писателях. Замучился. Самому страшно, когда повесть на глазах разваливается на части, из коих составлена. В радиоприёмнике есть сотни деталей, металлических, стеклянных, пластмассовых и прочих: объединённые в определённой последовательности, они дают потрясающий эффект. В плохой литературе факты жизни объединены дурацкой схемой, которая не дает никакого эффекта. Факты и детали погибают, пылясь и плесневея. Вот ведь не берутся встречные и поперечные монтировать приёмники. А книги стряпают, да ещё оберегают их, как злые цепные собаки" (1962 г.)
   Конечно, они отыгрывались, как могли. Не случайно в Дедковских дневниках образ собаки - злой, цепной, нападающей возникает довольно часто.
   "Сегодня мне намекнули, что Чесноков сотрудничает с ГБ. Это делает понятным, откуда берётся его уверенность. У собаки хороший хозяин с крепкой палкой.
   (...) Как и 13 лет назад, передо мной стоит проблема ухода из газеты. Но куда? Не ждут же на порогах, раскрыв объятия. (18.7.1970 г.)
  
  Но вот ушёл из жизни человек, который своим существованием сдерживал плотину самомнения и тщеславия людей малоодарённых...
   Однако участники Дедковских чтений проголосовали за то, чтобы его имя на фасаде библиотеки напоминало о нём, а значит и о том, кто есть кто. Причём, 'за' голосовали и сами недоброжелатели. Понимаю, звучит абсурдно. Но для людей определённого склада это естественное поведение. Как не проголосовать, если голосуют все? Пусть даже оно тебе поперёк горла. В зале-то не только свой брат костромич, но люди из столицы, в творческом плане безусловно состоявшиеся и признанные - как пойти против их мнения? Ещё попросят обосновать, а что я скажу? Не голосую, потому что критик он не написал о моих произведениях ничего хорошего?
   И началась интрига.
   Письмо от имени участников Дедковских чтений о переименовании библиотеки губернатор направил в надлежащее ведомство: комитет по делам культуры и искусства, возглавляемый Евгением Ермаковым. Тот ответил главе области. Привожу оба документа.
  
   КОСТРОМСКОЙ ОБЩЕСТВЕННЫЙ ФОНД КУЛЬТУРЫ
  
   от 24 мая 1996 г. исх. ? 31
   Главе администрации Костромской области
   Валерию Петровичу Арбузову
   156006, Кострома, Дзержинского, 15
  
   Многоуважаемый Валерий Петрович!
   Участниками первых Дедковских чтений, прошедших 19 апреля т.г. в Костромской областной научной библиотеке им. Н.К. Крупской, единогласно было принято решение ходатайствовать перед областной администрацией о присвоении библиотеке имени Игоря Александровича Дедкова.
   Костромской общественный фонд культуры поддерживает данную инициативу и просит заменить в названии библиотеки имя Н.К. Крупской, ничего не сделавшей для нашей библиотеки, на имя человека, для которого она была самым главным учреждением города, и где Игорь Александрович не только чуть ли не ежедневно получал информацию, но и щедро и вдохновенно обогащал знаниями и мыслями костромичей - участвуя в различных библиотечных мероприятиях.
   В библиотеке имеются все книги И.А. Дедкова с его автографами, составлена библиография всех его работ. В ней регулярно будут проходить Дедковские чтения.
   Вам не нужно говорить, что И.А. Дедков - гордость не только Костромы, но и всего нашего Отечества.
   Светлое имя этого человека, присвоенное областной научной библиотеке, возвысит Костромскую библиотеку в глазах всего читающего и думающего населения - как костромского, так и российского.
  
  Председатель профессор Ю.В. Лебедев
   От журнала "Губернский дом" редактор Н.В. Муренин
   От участников Первых Дедковских чтений литературовед С.С. Лесневский
  
  С этого момента история обрела детективный характер. Во-первых, библиотекарей, просивших Муренина "озвучить" их предложение о переименовании, как волной смыло. Пусть говорят документы.
  
  
   РФ Администрация Костромской области
   КОМИТЕТ ПО ДЕЛАМ КУЛЬТУРЫ И ИСКУССТВА
  
  156000, Кострома, ул. Свердлова, 2
  25.06.96 исх. ? 01-340-01-08
  на вх. ? 31 от 24.05.96
  
  В Администрацию области
  В Костромской общественный фонд культуры
  
   Рассмотрев письма читателей о переименовании областной научной библиотеки им. Н.К. Крупской, а также учитывая исторические факты и мнения коллектива библиотеки, комитет по делам культуры и искусства считает необходимым оставить прежнее наименование: "Костромская областная научная библиотека имени Н.К. Крупской.
   Приложение:
   Выписка из протокола собрания библиотеки; историческая справка.
  
   Председатель комитета Е.А. Ермаков
  
  
   А где же в приложении письма читателей, упомянутые Ермаковым?.. Да были ли они? Возможно. Но не от читателей, а от костромских писателей и, скорее всего, в устной форме. Почему бы писателям не назвать себя читателями?.. Писем раздобыть не получилось, зато есть поистине замечательный протокол...
  
   АДМИНИСТРАЦИЯ КОСТРОМСКОЙ ОБЛАСТИ
   Комитет по делам культуры и искусства
  ОБЛАСТНАЯ УНИВЕРСАЛЬНАЯ НАУЧНАЯ БИБЛИОТЕКА ИМЕНИ Н.К. КРУПСКОЙ
  
  156601 г. Кострома, ул. Советская, д. 73
  
  ? 64 21 июня 1996 г.
  Выписка из протокола ? 2 общего собрания коллектива областной научной библиотеки имени Н.К. Крупской 17.06.1996 г.
   Присутствовало 62 чел.
   Повестка дня: О переименовании областной научной библиотеки.
  Выступили: Голозубова В.Н., Зыкова Г.В., Памятушева Н.А., Дербенева З.Ф., Игнатьева Н.В., Анисимова С.В., Басова Н.Ф., Голованова М.М.
  
   Голосовали:
   - за существующее название библиотеки - 58 чел.
   - За снятие имени библиотеки вообще - 4 чел.
   Постановили:
   Оставить существующее наименование "Костромская областная универсальная научная библиотека имени Н.К. Крупской".
  
  Председатель собрания: директор библиотеки Г.В. Зыкова
   Секретарь: О.И. Смирнова
  
  В последнем документе, если читатель заметил, пункт присвоения ей имени Дедкова просто отсутствует. Следовательно, за это голосовать даже не предлагали? Зато подготовили справку об исторической связи библиотеки с Надеждой Константиновной. Из неё следует, что что никакой особенной связи не было, даже нога Крупской не ступала под 'удочерённые' своды, да и зачем? Что только не называли её именем в те годы! Боюсь ошибиться, но в Костроме, кажется, три улицы имени Крупской.
  
   Историческая справка*
  
   Крупская Н.К. с ноября 1920 г. была председателем Главполитпросвета при Наркомпросе, и с 1928 г. заместителем Наркома просвещения РСФСР. Занимая высокий пост, явилась инициатором важнейших мероприятий в области библиотечного строительства. Изучала и тщательно разрабатывала теорию и практику библиотечного дела в стране, оставила богатое литературное наследие, в котором большое место занимают труды по вопросам библиотечного дела и библиографии, имеющие важное теоретическое и практическое значение. Издание Крупской Н.К. "О библиотечном деле" (Сборник трудов в 6 т. М., Книга, 1982 г.) включает много важных тем, актуальных сегодня: улучшение комплектования библиотек, сохранность книжных фондов, централизация библиотечного дела, краеведение и библиотека, библиотечные уроки, детские и школьные библиотеки, "деревне - хорошую библиотеку", учёт и планирование библиотечного дела, задачи научных библиотек, льготы библиотекарям. В то время они были приравнены к педагогическим работникам и пользовались соответствующими отпусками. За вредность (книжная пыль) ежедневно получали бесплатно 0,5 л молока.
   Крупская Н.К. постоянно выступала с докладами на Ассоциации научных библиотек, на съездах и Всероссийских совещаниях по вопросам библиотечного дела. Она уделяла большое внимание книгоиздательской деятельности, а также изданию журнала "Красный библиотекарь".
   Крупская чётко знала положение дел в регионах. Есть документы, отправленные на многие объекты области с замечаниями и предложениями по повышению качества обслуживания населения книгами. К примеру, письмо "Заведующему Ярославским областным отделом народного образования", где Крупская предлагает ряд мер по улучшению комплектования районных библиотек (в числе других названы Галичская, Солигаличская, Палкинская, Судиславская).
   История нашей библиотеки связана с именем Крупской. 12 апреля 1929 года за активную работу по пропаганде книги ей было присвоено имя Надежды Константиновны. Состоялось общее собрание читателей и библиотекарей. Присутствующие отправили ей телеграмму.
   Она оказывала библиотеке постоянное внимание. Ряд работников знала лично и неоднократно беседовала с ними (А.А. Антонов, В.В. Звездин, Ф.И. Каратыгин). В 1938 году В.Д. Хлебникова, как отличник-библиотекарь, премированная ЦК Союза Политпросветработников, была на приёме у Крупской. В библиотечном архиве хранится фотография работников культуры на приёме. Среди них В.Д. Хлебникова.
   К 15-летию библиотеки Крупская Н.К. прислала телеграмму: "Дню пятнадцатилетия шлю библиотеке горячий привет, пожелания дальнейших успехов". 18 февраля 1935 г. прислала книги с личными автографами. Они хранятся в ценном фонде библиотеки. Крупская Н.К. пристально следила за развитием библиотечного дела в Костромской области.
  _________
  *Пришлось привести этот документ в читабельный вид, но редактировала грамматику и стилистику. Неубедительный смысл, что наскребли по сусекам, остался нетронутым.
  
  Глава третья. О дискуссии, призраках и немного горючих слёз о личном
  
   Вышеприведённые документы в редакцию принесла сотрудник костромского Фонда культуры Антонина Соловьёва.
   - Не заинтересует ли такое продолжение Дедковских чтений, о которых Вы написали в газете?
  Она смотрела испытующе, а я беспечно: почему не заинтересует? Последовательность в раскрытии темы обязательное профессиональное качество...
   Посмотрев документы, засмеялась: ну и дела!
   Мы тут же решили организовать цикл убедительных статей за переименование библиотеки. Антонина Васильевна, разумеется, понимала, что затевает, а я наивно думала: неужели правда "лицом к лицу лица не увидать", и Кострома не понимает, КТО жил здесь тридцать лет?
  Нет, это я не понимала, что вступаю в необъявленную мировую войну пошлости и бесталанности с талантом и порядочностью. Печально, что зачастую это бои в одиночку - против стаи.
   Я беспечно шагнула в сюжет, где обрету любовь, узнаю талантливых людей, даривших меня своею дружбой или доброжелательностью, а также персонажей иного сорта - так близко, как знать бы их не нужно. А через годы, вглядываясь в уже местами полувыцветшие бумаги с набросками первых глав романа, изумлюсь: почему на несколько лет забыла о пережитом и жила так, словно оно ничего не требует от меня? Однако увезла же объёмный архив в другой город, таскала за собой по арендованным квартирам... Наверное, надо было набраться сил, чтобы переплавить боль в строчки романа. Так моллюску требуется время, чтобы вокруг вторгшейся в тело жёсткой песчинки, ранящей своими гранями нежную плоть, создать защитный слой жемчуга.
  Но вернёмся к началу, ещё по-человечески бестолковому, легкомысленному, начавшемуся с небольших неприятностей на службе и в семье...
   Первым делом посоветовалась с редакторатом в лице Людмилы Михайловны Кирилловой и получила 'добро' на дискуссию о переименовании библиотеки. 'Кому как не газете, где работал Дедков, взяться за это?'. Кириллова согласилась.
   Буквально в тот же день на фуршете в Литмузее излагала профессору Юрию Лебедеву суть дела. Предложила ему, как председателю Костромского общественного фонда культуры, как ведущему Дедковские чтения, где голосовали за переименование библиотеки и, наконец, как подписавшему ходатайство об этом губернатору, аргументировать своё мнение о том, почему это надо сделать.
   Юрий Владимирович повёл себя странно: мялся, улыбался, потирал руки, словно умывая их, но ничего определённого не отвечал. Не человек, а призрак какой-то: вроде он есть в названных ипостасях, а вроде бы и нет! Вроде бы он делал всё вышеперечисленное, а вроде бы и нет... Единственное, что высказал внятно и первую очередь - претензию к моей статье 'Звезда Дедкова или Большой человек большого времени'. Она состояла в том, что... я не упомянула в этой статье его!
   Подошёл глава областной писательской организации Михаил Федорович Базанков, с улыбкой и комплиментом:
   - Юра, сколько ты ещё будешь один занимать внимание этой красивой женщины? Я тоже хочу с ней поговорить.
   Он мягко упрекнул за то, что стихи, по приезде в Кострому присланные мною в газету "Литературная Кострома" он сразу опубликовал. А я в ответ не явилась лично в писательскую организацию поблагодарить. Он ждёт уже шесть лет!
   - Мы ведь, - сказал Михаил Федорович, - внимательно следим за каждым новым творческим человеком и видим, что с ним происходит. Если он не приходит к нам, значит, попал куда-то не туда...
   Ответила, что попасть ещё никуда не успела: первый год трудно на новом месте справляться с работой, потом родился ребёнок. Вышла из отпуска три месяца назад - а тут опять новая должность! Ещё ничего не успела, даже прочесть хотя бы одну его книгу - это удовольствие у меня впереди.
  И предложила поучаствовать в дискуссии.
   Так приятно начавшийся разговор закончился неприятно.
  
  - И никаких дискуссий в газете по поводу переименования библиотеки! - Михаил Федорович больше не улыбался. Похоже, я уже не казалась ему ни красивой, ни даже женщиной. - Не вам, варягам, решать, что у нас в Костроме надо переименовывать. Вам здесь ничего не дорого, а я в эту библиотеку с юности хожу и хочу, чтобы она оставалась Крупской, пока я жив...
   - Михаил Федорович, Вы такой известный в городе человек, вероятно, большой писатель, поэтому обещаю обдумать Ваше мнение. Но не обещаю прислушаться к нему. У меня есть своё на этот счёт. И кстати, что означает 'пока я жив' - то, что я подумала?
   - Это и моя библиотека, не только Дедкова! Почему Дедков, а не я?!
   Он произнёс это не в тоне шутки. Напротив - зло, азартно.
  
  Через несколько дней вечерком заглянул к нам в дом на Северной Андрей Петров:
   - Угадай, кто был сегодня у меня в кабинете говорил о тебе плохо?
   - Может, Михаил Базанков? Больше, вроде, некому.
   - Угадала! Сидел в кресле и прыгался с него. Не прыгал, а именно прыгался: "Что в редакции творится? Почему у тебя Арямнова имеет собственное мнение?!" Я отвечал: "Понимаешь, Михаил Федорович, она завотделом культуры и, чтобы формировать политику отдела, просто по должности обязана его иметь".
   Рассказывая, Андрюша смеялся. И с гордостью рассказал, как однажды, молодой-зелёный, приехал в Москву и заявился к Дедковым. Как земляк. И они его хорошо приняли, ночевать оставили, а когда ужинали, Игорь Александрович с ним водку пил.
  
   Безмятежное небо семейного счастья к тому времени начало покрываться тучами. Муж, обычно мягкий и сдержанный, как-то скверно отнёсся к моему увлечению наследием Дедкова. Когда узнал, что собираюсь организовать дискуссию, от участия в которой уже отказались Лебедев, Базанков и Муренин, а мне звонят на работу анонимные мужчины, убеждая "прекратить всё это", тоже потребовал, чтобы я "отступилась".
   - Ты сейчас не в Набережных Челнах, где два-четыре десятка человек составляли твоё рафинированное общество. Но они - не народ, а поэты. Теперь ты в России, среди народа, а ему плевать на твоего Дедкова. Если будешь упорствовать, нарвёшься на крупные неприятности. Ты не знаешь Кострому, а я знаю. Работа у тебя не пыльная - ходи по выставкам да музеям и пиши об этом. Но после восемнадцати часов женщина должна думать только о семье. И никаких разговоров о работе. Когда ты говорила, что самое главное для тебя чтобы у нашего мальчика пупок благополучно зажил, я тебя понимал. А теперь говоришь о каком-то Дедкове, и я не понимаю.
   - Но у мальчика в этом плане давным-давно всё в порядке! И почему ты в таком тоне...
   - Потому что хочу оттащить тебя от этого дела. Ты хорошо сейчас живёшь?.. Хорошо. А будешь жить плохо, если ввяжешься.
   - Представь, что нашего ребёнка обижают, и я хочу его защитить. Ты бы также оттаскивал меня, чтобы я не нарвалась на неприятности?.. То, что написал Дедков, мне чрезвычайно дорого и важно. Почитай его книги!
   Такие разговоры становились всё более частыми и резкими по тону.
  
  Далее придётся ещё более широко копнуть события личного плана, как бы мне ни хотелось этого избежать. Без этого непонятны будут дальнейшие сюжетные линии. Например, почему Андрей Петров изменил своё отношение ко мне и ко всему, что я делаю по службе. Или почему корреспондентка 'Северной правды' Илона Иванова, будущая начальница департамента СМИ... впрочем, забегать вперёд так далеко пока нет нужды.
  
  Хорошо запомнила день, когда впервые ушла из дома - ещё не по-настоящему, скоро вернулась... чтобы развод созрел окончательно.
   Летом 1996 года за обедом случилась ссора с родственниками по тому же поводу. Старший сын тогда не поддерживал меня ни в чём - переживая рождение брата не как бы мне хотелось... Девятнадцать лет был единственным сыном, и вдруг... Я его понимала, но страдание от этого не уменьшалось.
   Посадив младшего в коляску, пошла в пустующую после смерти свекрови квартиру на улице Голубкова. Не могла сдержать слёз, расстраиваясь всё больше. Боялась, сын уедет, не помирившись со мной, не полюбив братика. Он первым ушёл из-за стола, упрекнув в том, что "избаловала" малыша. Это внушила ему моя мама, сама не умевшая любить дочерей и внуков одинаково. Мой старший был её безусловным фаворитом. Рождение второго сына мама не одобрила. Когда младенцу было два месяца, он страдал от аллергии, а я плакала от жалости к нему, сказала: "Чего ты над ним так бьёшься, он у тебя всё равно не жилец"... А старшему: 'Теперь Вера не будет тебя любить и помогать, теперь ты - отрезанный ломоть'. Брошено всего-то пара зёрнышек, но урожай будущей семейной драмы был обеспечен.
   Итак, в слезах шла я из нашего райского уголка на берегу Волги. Больно, когда впервые так явно не находишь общего языка с самыми любимыми... По дороге увидела телефон-автомат. А если позвонить Ви, жене Петрова и моей милой подружке?
   Трубку взял Андрей. "Вики нет дома. А что случилось? - забеспокоился он, - ты всхлипнула!" - "Ничего серьёзного, семейные недоразумения. Хотела, чтобы Ви пришла ко мне на Голубкову". - "Хочешь, я приду?" - спросил он. - "Нет, не надо, спасибо. Мне нужна только Ви. Извини". И положила трубку.
   Едва успела накормить и уложить ребёнка, явился Андрей.
   - А что ты хотела? Чтобы мой лучший сотрудник рыдал в трубку, а я бы сидел дома?
   Он сходил в магазин, принёс каких-то продуктов, а ещё клюквенную 28-градусную "Довгань". За выпивкой сказал: "Моя жена не знает значения слова "релаксация", а ты знаешь. Давай с тобой сейчас, в качестве релаксации..."
   - Прямо здесь? - обалдело спросила я.
   - Ну да, можешь даже не раздеваться, если не хочешь.
   Странно, но дать ему по морде не хотелось. Прецедент виделся мелким по сравнению с моей семейной драмой. Хотя Андрей ведь заслуживал? За три года моего отпуска, дружа со мной домами, не понял, что подруги у меня не затем, чтобы спать с их мужьями. Но его приход был всё-таки актом отзывчивости, который сама спровоцировала звонком. Да и плакать, когда пришёл, перестала! И потом - мы же коллеги...
   Единственное, что не пришло в голову - ещё он мой начальник. И уже завтра даже не поздоровается со мной в редакционном коридоре - пройдёт как мимо призрака, которого не видит.
   Ну, не пришло, и не пришло. Это всё равно ничего бы не изменило. Даже если бы 'релаксация' была предложена в менее беспардонной и пошлой форме...
   Я его не обидела, даже наговорила комплиментов: и молодой-то он, и красивый, и жена у него прелестная, а я много старше, но хоть в ссоре с мужем, а изменять ему желания не имею. Но он обиделся.
   - Смотри, можешь ведь пожалеть потом, - сказал. - Да поздно будет. Я ведь потом могу и не захотеть.
   Это было уже не забавно. С таким отношением к человеческой близости я не сталкивалась.
   С того дня на работе у меня пошло всё не как прежде, а как предрекал муж. Андрей ко мне не обращался - словно нет меня. Вскоре оказалось, активная доброжелательность коллег во многом определялось отношением ко мне Андрея.
   Я этому удивилась.
   А почему? Потому что не училась в вузе! Иначе знала бы, что для России характерен холопско-подданический тип социальных связей. Культурология, которую изучаю только теперь, была бы обязательным предметом, и я бы узнала об этом раньше, и в теории, а не на практике. 
  
  Глава четвёртая. Удар по "головникам"
  
  Среди коллег первой изменила отношение Киселёва. За время трёхлетнего отсутствия в редакции она заменяла меня в общественно-политическом отделе. Перед моим выходом на работу Андрей Петров долго решал, кто теперь будет возглавлять отдел. Тема поднималась и за круглым столом в доме на Северной. Тут муж сыграл роль, говоря Андрею: нельзя, чтобы я писала 'про политику'. То, что настали другие времена, меня не вразумит, всё равно рано или поздно напишу то, за что пристрелят или собьют машиной, а у Андрея будут неприятности. 'Не смотри, что маленькая и голос нежный - внутри она боец'. Услышав такое, я подумала, что муж знает обо мне больше, чем я о себе, и наши знания не совпадают.
  Андрей не раз возвращался к разговору, который я не поддерживала. Давить на начальника в собственной столовой не мой стиль. А муж повторял своё на разные лады... Наконец, однажды Андрей раздумчиво сказал:
  - Да, человек с радикальными взглядами на этой должности не нужен. Найду кого-то погибче.
  Тут я возразила: 'У меня радикальные взгляды? Да вы что, ребята? Это в партиях радикалы, а я опираюсь единственно на нормы общественного поведения, выработанные человечеством за его историю: порядочность, совесть, долг - в какой бы кто сфере ни работал'.
  Но Андрей решение принял. Отдел культуры - вот место радикалке. А подходящая степень гибкости оказалась у Киселёвой.
  
  Татьяна Киселёва с Илоной Ивановой занимали кабинет в конце коридора вместе с Володей Рахматовым, автором великолепной повести 'Оборона деревни Ляпёшкино'. Я ходила к ним в рабочие перерывы кофейничать. Однажды они предложили: переезжай к нам, а Рахматов займёт твоё место. Я отказалась: как предложить Володе уйти из кабинета? Он поэт, ранимый человек, нельзя так... Во-вторых, работать с ними рядом получилось бы хуже, чем без них. Илонка в то время не писала ничего. Говорила, за её зарплату достаточно того, что она в редакцию является чтобы с нами поболтать.
  Илона весёлая, нахальная и праздничная. Окружающие нас монохромны, а она разноцветная. И выражала дружелюбие со страшной силой. Подкупила её просьба почитать стихи и реакция на них. Эта праздничная, настырная, энергичная молодая женщина, слушая мои стихи, обильно роняла слёзы из непроглядной темноты своих глаз.
  К слову, больше не видела её плачущей. А стихи она как бы не любила. Говорила: у меня к рифме идиосинкразия!
  Будучи костромичкой, Кострому она называла генетической дырой, и сама выбирала тех, с кем хотела дружить. Точно зная, за что. В тот момент выбрала меня - за то, что я не костромичка. По той же причине молниеносно влюбилась в моего сына, который приходил в редакцию, когда проводил в Костроме отпуск. Как настоящая еврейская женщина, Илонка всегда знала, чего хотела, и к желаемому шла напролом. Вскоре они стали встречаться на пустующей квартире моей недавно умершей свекрови.
  Илонка не ошиблась и получила, что хотела: счастье. Счастья Илонка хотела в таких количествах, в каких это возможно. Потому сын приходил в дом на Северную лишь отоспаться. Часа в три пополудни просыпался и шёл на Голубкова - куда, выбивая каблуками искры из асфальта, уже мчалась Илонка. Хорошо, раньше покинуть работу не могла: она в то время заменяла запившего ответсека.
  Для моей мамы Илонкин аппетит на счастье оказался непомерным: любимый внук приехал набраться сил, а она толком ни наглядеться на него не может, ни кормить как следует. А всё из-за меня: зачем свела его с Илонкой? Да не сводила я - она его на улице увидела. Примчалась в редакцию с горящими глазами: Вера!.. Какого мужчину я сейчас видела! Ты не поверишь! Высокий, стройный, элегантный, а какая походка! Он явно не костромич, явно!..
  - Не этого ли ты встретила, - сказала я, кивнув на входящего в кабинет сына.
  
  Но мамины стенания сопровождались слезами, и я попросила Илону и сына сбавить обороты ради бабушки: у вас вся жизнь впереди, а у неё одно счастье осталось - на внучка раз в году полюбоваться. Илонка тут же резюмировала, что у меня эдипов комплекс - просто де ревную к ней сына. И я махнула рукой. Пусть влюбляются, на то и молодость. Придётся бабуле потерпеть. Я с головой ушла в работу.
  
  Илонка не уставала повторять, что мой сын - сказка: в нём, воспитанным женщиной, столько мужского, сколько не видела в своих мужчинах, вместе взятых!
  Тем временем она уже вошла в курс сыновых дел с армейской службой: театр, в котором он работал артистом балета, добился отсрочки призыва. Но что будет через год? Надо же что-то делать!
  - Илона, таких дел делать я не умею, - призналась ей.
  - Так другие умеют!
  В один прекрасный вечерок сын сказал, что требуется пять миллионов рублей. Илонка устроит его в психушку, после чего он будет освобождён от армии навсегда.
  У нас была машина, купленная на деньги от продажи моей челнинской квартиры. Водить я кой-как научилась, но муж не научился её чинить. Из-за какой-то незначительной поломки она стояла в гараже, а денег на механика не было: маме задерживали выплату пенсии, мужу перестали выдавать его мизерную зарплату на хладокомбинате. Жили на то, что зарабатывала я... Наш дом был не достроен, не могли даже газ провести, хотя уже всё было готово к этому... Сказала сыну, что можно машину продать.
  С утра Илонка явилась в мой кабинет и объяснила, что ей нужно шесть миллионов, а от меня ничего не требуется, кроме согласия продать авто. Я озадачилась: сын сказал пять, она говорит - шесть... Сын сказал навсегда, Илонка - на год, а, чтобы навсегда, потом придётся ещё раз лечь в 'дурку'. Разница в миллион навела на мысль, что Илона, возможно, хочет недурно вознаградить себя за хлопоты о возлюбленном. Я задумалась: а что буду продавать в следующий раз? Квартиру свекрови? Муж никогда не согласится на это. Миллионов раздобыть будет явно негде...
  Она застала меня за вычиткой материала, который срочно надо было сдать в номер. Поэтому сказала только: дай подумаю. Не знаю, как она это расценила, но через четверть часа в кабинет вошёл сын, и в тоне, меж нами не принятом, спросил:
  - Ну что, ты думаешь продавать машину или нет?
  Я внутренне ахнула: почему говорит так резко, ведь я вчера ему сказала: машину продадим! Зачем допрашивать о том, что вчера решено? Подавила возмущение и попыталась вернуть сына в нашу доверительную реальность:
  - Я узнала планы Илоны относительно отсрочки от армии и машины. А насчёт тебя у неё какие планы?.. Видишь ли, иногда женщина планирует счастья куда больше, чем надо мужчине. Ты сам-то как к ней?
  - У тебя что, головники поехали? - услыхала ответ и ушам не поверила. Во-первых, это был не ответ, во-вторых, в нём опять заключалась грубость. Он никогда не говорил со мной в таком тоне. Непозволительном. А в данном случае и неадекватным.
  Терпение лопнуло моментально и внезапно:
  - Возможно, поехали. Но раз так, решайте эти вопросы с Илоной - если ваши 'головники' на месте. - Мой холодный тон исключал продолжение разговора. Ситуация это позволяла: по крайней мере в текущем году армия ему точно не грозила.
  Из рабочего состояния они меня тогда вышибли.
  С сыном кой-как помирились перед его отъездом. А Илонка устроила разборку за то, что я повела себя не так, как она напланировала.
  
  Надо сказать, в то время мы уже помещались в одном кабинете.
  Однажды, придя на работу, увидела: стола бывшей соседки нет, вместо него - Илонкин и Киселёвой. Обе лучезарно улыбались, довольные сюрпризом.
  Киселёва сказала, что давно хотела быть поближе к такому человеку, как я, ей интересно, как такие люди... в общем, что-то сверхприятное сказала, даже смутила. Она действительно относилась ко мне хорошо - до тех пор, пока реакция Андрея Петрова на глупую историю с релаксацией не стала заметной окружающим, и все поняли: я в опале у главреда... Вряд ли хоть кто-то знал, почему. Не станет же Петров о себе такое рассказывать.
  Переселиться дамы успели за время моей командировки. Губернатору потребовался 'красивый очерк' о поэтессе Татьяне Иноземцевой - её пригласили в Швецию для вручения премии. Андрей дал командировку в деревню Аносово Парфеньевского района. Там я провела двое суток. Мы с красавицей, агрономом Татьяной, умеющей многое, в том числе и стихи писать, разговаривали, любовались её садом, её лошадью... Уезжала я в слезах - не хотелось расставаться.
  Очерк всем понравился, в том числе самой Татьяне. На планёрке его назвали лучшей публикацией недели, но это уже был последний материал, одобренный коллегами. Дальше как отрезало.
  В этой поездке пыталась словить двух зайцев. Путь в Аносово лежал через Парьфеньево, недалеко от которого в летнее время проживал Владимир Леонович с семьей. В деревне, именуемой раньше Белоруково, а ныне - посёлок Молодёжный, хотя местные называли его иначе: Льнозавод.
  В свою поездку я пригласила Ви, ей нужно было развлечься от непростой семейной жизни с Андреем. Шли на Льнозавод пешком. У меня в руке был апельсин, он и увидел Леоновича. А мы - нет. Поэт ушёл в лес, сказала жена Рая. Предлагала подождать, но мы не рискнули. Ведь Танина сестра в Парфеньево уже топила для нас баню и накрывала стол. Я оставила поэту записку с просьбой подать голос за переименование библиотеки.
  Местонахождение его указала Соловьёва, заверив, что он-то обязательно напишет статью - ибо был Дедкову другом. Татьяну тоже не пришлось упрашивать, согласилась охотно.
  Одновременно я написала Сергею Залыгину в "Новый мир".
  
   Уважаемый Сергей Павлович,
  
  нужна Ваша помощь в вопросе замены имени Н. Крупской областной библиотеки на имя Дедкова - такое предложение было принято на Дедковских чтениях нынешней весной единогласно всеми участниками.
  Не Вам объяснять, что этого требует порядок вещей. Игорь Александрович считал эту библиотеку вторым домом. Самоопределение его таланта произошло на костромской земле. Величину этого таланта, как выясняется, осмысливают не все костромские интеллигенты.
  С коллективом библиотеки, по чьей просьбе редактор журнала "Губернский дом" Н. Муренин выступил с предложением о переименовании, очевидно, "поработали", и на устроенном вскоре профсоюзном собрании они проголосовали за прежнее имя.
  Наша газета, конкретней, отдел культуры, когда-то возглавляемый Дедковым, организует публикацию убедительных статей за переименование, ибо сотрудники библиотеки - не владельцы её, имя Крупской присвоено на волне именизации, а аргументы противников в конечном счёте имеют такую основу:
  - Меня в эту библиотеку мальчиком привели! Это и моя библиотека, не только Дедкова! Почему Дедков, а не я?!
  Но более достойного и уместного имени, чем Имя Дедкова для библиотеки нет, это понимают те, кому слава не нужна, кто дорожит тем, что он единомышленник и ученик Игоря Александровича.
  Мой вывод - нужно мнение авторитетных людей. Поэтому обращаюсь к Вам.
  К написанному остаётся добавить, что я в Костроме - приезжая. Никогда Дедкова не видела, с книгами его познакомилась после его смерти. Но остро чувствую его необходимость здесь, хотя бы в виде имени на фасаде костромской библиотеки. Ведь имена помогают, имена обязывают!
   Здоровья вам и новых книг!
  
   Зав. отделом культуры газеты "Северная правда" В.Н. Арямнова
  
  Глава пятая. Блистательный Игнатьев и другие
  
   Отправив письмо в "Новый мир", позвонила Муренину. На предложение написать статью о Дедкове он сказал, что идея переименования библиотеки ему не принадлежит -
  библиотекари попросили выступить от их имени...
   - Но раз Вы от своего имени выступили с их предложением, значит, оно Вам не поперёк горла?
   - Ну да, - вяло согласился Николай Владимирович.
   Я ведь тогда ещё не читала дневников Игнатьева, не знала, что он был в составе и якобы заодно с теми, кто организовал первые Дедковские дни в Костроме, планируя увековечение его памяти в том числе в виде имени на фасаде библиотеки. Поэтому считала застрельщиком сего дела его и пыталась выяснить, почему решил отсидеться в кустах. Но так ничего и не добилась, кроме его обещания "подумать" насчет статьи. Зато на вопрос, кто в Костроме поддержит идею переименования стопроцентно, он сказал: Виктор Яковлевич, основатель и директор Художественного музея Костромы.
  
   Игнатьев встретил радушней, чем могла предполагать. Сказал, что сразу заметил моё появление в газете. Он оказался живее, чем ожидала: меня предупредили - перенёс пять инфарктов. Несмотря на это, он был блистательно живым! Ничего неопределённого, вялого, мутного, с чем часто сталкиваешься в костромичах. Упоминая об Игоре Дедкове, Николае Шувалове или Альберте Кильдышеве (три главных человека его жизни), рассказывая о себе, увлекался, повышал голос, широко раскидывая руки...
   Слушать его было удовольствием. Смотреть - тоже. Он был аристократически красивым человеком. С первого знакомства и до последнего свидания я принимаю любой контакт с Игнатьевым как подарок. Бывало, конечно, когда казалось, он не прав. Теперь рада, что хватало ума думать: почему, не из-за собственной ли глупости, во-первых?.. Скажешь это себе, и поумнеешь чуток. То же самое советовала делать и другим, если при мне говорили о "неоднозначности" его личности и предостерегали от "сближения с ним".
  
  
  
  
  Татьяна Шувалова. Портрет В.Я. Игнатьева Фото с сайта музея Ефима Честнякова
  
  Для подготовки интервью мы встречались с Виктором Яковлевичем дважды и разговаривали часами. Беседа с ним всегда делает причудливые повороты, и она тем увлекательней, чем дольше длится. Таких людей слушаешь не ушами - сердцем.
  
  Культура памяти
   МАШИНА ВРЕМЕНИ ВИКТОРА ИГНАТЬЕВА
  
   Днепропетровский государственный университет Виктор Игнатьев закончил, несмотря на участие в студенческих волнениях в начале 60-х, о которых писал в своё время французский журнал "Фигаро", но "благодаря" этому участию журналистом не стал.
   Зато, приехав в Кострому по приглашению своего друга Альберта Кильдышева, стал директором Художественного музея (недостающие для этой деятельности знания получил в Академии художеств), открыл миру Ефима Честнякова и Григория Островского, участвовал в реабилитации 14-ти репрессированных костромских художников.
   В Костроме, по приезде поразившей его тишиной и скромными размерами, нашёл друзей и единомышленников, учителей и учеников. Две встречи - особенные, те, к которым вела судьба, считает Виктор Яковлевич. Первая с гениальным художником Николаем Шуваловым, вторая - с Игорем Дедковым.
   В кабинете Игнатьева на одной стене - портрет Шувалова, на другой - Дедкова. А между ними - поющие гобелены Евгения Радченко. Здесь мы и беседуем о деле, горячо интересующем Игнатьева. О переименовании библиотеки.
  
  
   - Впервые увидел я Дедкова в 1966-м году, когда принёс в редакцию вашей газеты свою заметку о местном художнике Саврасове. Игорь встретил меня... строго. Я обратил внимание на его очень-очень внимательные глаза и волевой подбородок. Подумалось: вот, наверное, характер!
   После встречи стал расспрашивать о нём знакомых. Надо заметить, когда разговор заходил о Дедкове, лишних слов не произносилось. Характеристики были чёткими, немногословными. Говорили о нём как о непререкаемом авторитете.
   С абсолютной уверенностью, как о Шувалове, я говорить об Игоре не могу. Мои встречи с ним проходили, в основном, на выставках, конференциях, в театре (мы оба были членами Худсовета), в книжном магазине, на бульваре. И всё же я знаю о нём достаточно, чтобы с полным правом говорить: да, библиотеке нужно дать имя Дедкова.
   И речь тут не о человеке с тем или иным характером, а о том, что в сложнейших идеологических условиях Игорь никогда не терял корневого русского аристократизма духа, на основе которого жила его эстетическая и критическая мысль. В отличие от корифеев Белинского и Писарева он приближал литературную критику к жизни. А это уже качественно другая критика. Даже способ выражения мысли сложнее - не логический, а ассоциативный.
   Это был счастливый вариант в литературной критике. Журналист, мыслитель Игорь Дедков на лесовозах, тракторах, пешком исходил не одну область, и на знании провинции, жизни выстраивал свою литературную критику.
   Он представляет собой новый этап в развитии русской критической мысли, а у нас многие все ещё воспринимают его как знакомого седого человека, идущего по бульвару, такого, как все...
   - Хотя лучшими умами России его исключительность признана.
   - Все, сопротивляющиеся переименованию, просто не читали его книг.
   - Неужели все? Не может быть.
   - Ну, если читали, то не осмыслили, не уложили в исторический контекст. Знать книги Дедкова по аннотации, как знают библиотекари - это не значит осмысленно смотреть на его величину. Он не просто философ, мыслитель, журналист. Все эти грани синтезированы в его творчестве, и слиты воедино со жгучей правдой жизни. И если его книгу берёт в руки хотя бы немного чуткий читатель, он находит в них ответы на свои вопросы. Вот вы, как читательница, что нашли в нём?
   - Себя. Переезд на другое место жительство может ослабить человека, лишив его привычных точек опоры. Но строки Дедкова стали прочной опорой взамен утраченных: "...в конце концов одно и то же над нами небо. И дышим мы воздухом одной и той же исторической поры. И если человек хочет работать, он работает всюду, и лишь это имеет значение". Книги его учат поступкам, он знает, с чем смиряться, чего не гнушаться, как жалеть и прощать, чего стыдиться, как ценить человеческое достоинство. Становлюсь сильнее, когда читаю Дедкова. За это я в неоплатном долгу у Игоря Александровича.
   - Когда я лежал в больнице с инфарктом, мне принесли его книгу "Любить? Ненавидеть?! Что еще?!?..", изданную посмертно. Я читал, забыв о болячках, страхе смерти - запоем. Мужики в палате спрашивали: что за детектив ты читаешь?.. Какой детектив! В это самое запутанное, пенное, грязное время, когда девяносто процентов интеллигенции растерялось, он давал советы, успокаивал, учил, как поступить или как грамотно усомниться... Я убеждён: библиотека, которую он считал своим домом, должна зваться его именем. Это не мнение моё, а убеждение, мировоззрение.
   - А как быть с мнением библиотечных работников? Николай Муренин считает, они вправе определять имя её.
   - Вы ему как-нибудь на это возразили?
   - Вопросом: разве они владельцы библиотеки, а не её служащие?
   - Вот именно. В каждом госучреждении люди служат. Их мнение может быть принято к сведению, но лишь как гражданское. А чьим именем назвать библиотеку, театр, музей, должны решать специалисты - служители культуры.
   - Есть противники переименования, которых можно отнести к этому "сословию" хотя бы по должности...
   - Игорь был камертоном чистой совести. Был и остаётся. В сомнительных ситуациях всегда приходит на ум: а как бы посмотрел на это он? Что бы он сказал? Его имя, данное библиотеке, всё время напоминало бы тем, кто желает предать его забвению, что жить нужно по совести и по совести работать.
   - Вот и Владимир Леонович в своей статье пишет: "Имена обязывают!"
   - А может, они мечтают, что библиотеку назовут их именем? Напрасно. Более достойного и уместного имени, чем Дедков, для областной библиотеки, которая является одним из самых крупных книгохранилищ страны, нет.
   Как-то мы с ним разговаривали, и я запомнил фразу его: "Художника надо любить при жизни..." А мы даже после смерти отказываем ему в почести. Да это не покойному почесть, а нам - честь. Пройдёт какое-то время, кто-то опомнится и выкрикнет: почему костромичи до сих пор этого не сделали? Выкрик этот придёт из Красноярска, Москвы, Минска, откуда угодно - что мы ответим? Что Надежда Константиновна нам две книжки свои подарила, и мы ей за это безумно благодарны?
   Своим учителем и единомышленником Игоря считают В. Быков, В. Астафьев, С. Залыгин, В. Распутин, В. Кожинов, О. Лацис и список можно продолжать долго. Игорь когда-то написал: "Машина времени - это наша память и наша любовь. Это не нужно изобретать, это лучше всего иметь".
  
  Интервью Игнатьева было опубликовано 17 сентября 1996 года. После этого созрели плоды давления на редакторат противников переименования. Запор в публикации статей на эту тему они обеспечили. Я ждала: Кириллова или Петров скажут: Вера, дискуссию закрываем. Не говорили, но явное недовольство зрело. Однажды, ещё среди безоблачной приязни друг к другу, Кириллова на меня "наехала". Сказала, кроме как дискуссией, ничем не занимаюсь. Я тут же подсчитала: после интервью Игнатьева прошёл неполный месяц, у меня за это время опубликовано пять статей на разные темы, и три в работе. Пока подсчитывала, девчонки-наборщицы (дело было в наборном цехе), живо возразили ей: "Уж Веру-то обвинять в том, что ничего не делает - нельзя, мы же видим, кто сколько работает!" И Людмила сказала: "Извини, Вера, я не права".
   Инцидент был, как будто, исчерпан, но показал: она раздражена дискуссией и хочет, чтобы я закрыла её сама, без команды. Но я продолжала готовить к публикации статьи, которые приходили из разных мест. Нельзя обмануть веру Дедкова в то, что "Эстафета всё-таки продолжается. Духовные связи не рвутся, а всё длятся и длятся". Нет, "приспособляемость не общедоступна" - и в этом пункте соглашаюсь с Игорем Александровичем. Его судьба, его имя стали как бы обозначением уровня, которому следовало соответствовать, невзирая ни на какие обстоятельства. Иначе - стыдно.
  
  Глава шестая. Апломб по-костромски и реконструкция сознания по-московски
  
   - А что же мне-то написать о Дедкове?! - творчески мучилась Киселёва уже пару месяцев, справедливо считая, что и ей необходимо проявить себя. Теперь, похоже, отмучалась. Вопрос отпал. Оказалось, никто не осудит, если ничего не напишет.
   - Вера, почему Киселёва, восемнадцать лет работая в журналистике, так и не стала журналистом? - спрашивала Илона.
   - Прогибается слишком, - помнится, ответила ей.
   Ответ не удовлетворил, Илона докопалась: "Оказывается, двенадцать лет из восемнадцати она работала корректором! Это притом, что окончила журфак МГУ!"
   Илона окончила его же. Образование упало на хорошую почву, то бишь, на живые мозги. Её статья в рамках дискуссии о переименовании библиотеки была умна и провокационна. Библиотекари, заявившие, что и слова не обронят в газете, теперь вряд ли смолчат...
   К тому времени мы с Илоной уже снова были не разлей вода. Примирение произошло сугубо по-костромски.
   В Костроме положено это делать так: берёшь бутылку и идёшь к тому, с кем хочешь помириться. После разговора тет-а-тет проблем как ни бывало. У Илонки, отторгающей всё костромское головой, Кострома-таки рекой течёт в крови. Хотя я, наоборот, не застольничаю с тем, с кем у меня разногласия, всё у неё получилось.
   Как-то вечером мы остались в кабинете одни. Она достала бутылку вина и сказала:
   - Вера Николаевна! Давайте поговорим. Что мне делать - я люблю Вашего сына.
   - Любишь - женись, - попыталась я отшутиться.
   К глупости про эдипов комплекс в прошлый раз Илонка в этом разговоре добавила ещё одну.
   - Почему ты на работе так себя ведёшь? - наступала она.
   - Как?
   - С апломбом! Я ведь всё про тебя узнала: у тебя же ничего и никого нет - ни связей, ни денег, ни родственников. Муж у тебя не начальник; друзей нет, а ты ведёшь себя так, словно всё это у тебя есть.
   Я пожалела девчонку: апломба от элементарного человеческого достоинства отличить не умеет.
  
   Как бы там ни было, с этих пор она стала верной подругой. Коммуникабельная, синтонная, она то и дело бегала к Кирилловой - выяснять погоду: когда статьи о переименовании библиотеки пойдут в номер?
   Её статья 'Реконструкция сознания' была опубликована 12 октября 1996 года, вместе с опусом Виталия Пашина под заголовком
  
   'ПОМНИТЬ О ПЛОХОМ, ЗАБЫВАТЬ ХОРОШЕЕ'
  
  'Удивляет настойчивость некоторых солидных людей, с которой требуют они переименования Костромской областной библиотеки. Я ничего не имею против увековечения памяти Игоря Дедкова: он достоин того. У нас в городе десяток безымянных библиотек. Давайте присвоим одной из них (а ещё лучше - какой-нибудь улице) имя Игоря Александровича, а не будем отбирать у центрального областного книгохранилища имя, к которому привыкли костромичи. Тем более, что Крупская ничем не опорочила его.
   Будучи заместителем наркома просвещения, Надежда Константиновна много трудов положила на ликвидацию безграмотности, развитие сети дошкольных учреждений, клубов, изб-читален, музеев...
   Кто жил в 20-30 годы, знает, как было трудно из тощей государственной казны выкраивать крохи на нужды культуры. И не пускать их на разные презентации, банкеты и прочие помпезные увеселения, а всё до копейки тратить на благое дело под неусыпным оком члена центральной контрольной комиссии Н.К. Крупской.
   Лично мне посчастливилось видеть почту Крупской, десятки тысяч писем к ней от крестьянок, работниц, учительниц... И столько же копий её ответов. Да не казённых отписок, а добросовестных, иногда многостраничных посланий с советами, ходатайствами, разъяснениями, благодарностями... Надежда Константиновна не признавала пишущих машинок в личной переписке - всё писалось собственной рукой!
   В те тяжёлые годы, неизмеримо более тяжкие, чем нынешние, отдавать всего себя делу (не скажу "строительства коммунизма", а выражусь проще, по сути) нужному русскому народу, - удел незаурядных личностей, бескорыстных, самоотверженных.
   Я знавал людей (и писал о многих), для которых Крупская, рискуя собственной свободой, а может, и жизнью, стала спасительницей от арестов и тюрем, защитницей от грязных наветов, пособницей в добрых свершениях. Она была человеком большого, неугомонного сердца.
   Конечно, в чём-то она заблуждалась, ошибалась. Как и каждый из нас. Жестокий сталинский диктат заставлял и её проявлять порой слабость. Но на весах истории её полезные для русского народа дела перевесят чашу с её грехами.
   Нет, нельзя у нашей главной библиотеки области отбирать имя Надежды Константиновны. Не стоит брать дурной пример с московских властей, лишивших улицы столицы таких прекрасных имен, как Герцен, Горький, Чкалов...'
  
   РЕКОНСТРУКЦИЯ СОЗНАНИЯ
  
   Некоторые представители старшего поколения обожают занимать позицию, из которой явствует, что мир начал своё существование вместе с ними. Их не устраивает переименование улицы Горького в Тверскую на основании того, что "это порочная практика", а Горький был хороший человек и большой писатель. Аргументы вроде "Земляной вал под таким названием стоял столетиями до полёта Чкалова" они предпочитают не слышать, так как Чкалов был хороший лётчик и хороший человек. Такие люди признают только ту "старину", которой сами были свидетелями.
   Имя Н.К. Крупской в этой связи вызывает особые эмоции. Видимо, потому что шквал разоблачений, обрушившихся на её супруга, особенно медицинских разоблачений, которым вообще трудно что-либо противопоставить, не даёт большие возможности отстаивать его светлую память совсем уж безапелляционно.
   Надежда Константиновна ни в чём таком не замечена. Ореол беззаветной труженицы и несчастной женщины прочно и не без оснований закрепился за ней. Труды её, безусловно, оправданы обстоятельствами, но вот благом русского народа их вряд ли можно оправдать.
   Работники областной библиотеки им. Н.К. Крупской высказались против переименования их места работы. Это очень понятно, так как областная библиотека в Костроме всегда рьяно следовала принципам, привнесённым в библиотечное дело Надеждой Константиновной. Более того, чтобы в библиотечном деле у нас никогда ничего не изменилось, нужно оставить библиотеке её имя, ибо оно есть наследие, оставленное нам заместителем наркома просвещения и её эмиссарами.
   Чем всегда отличались наши библиотеки? Невероятной кучей преград для желающих туда попасть (учёное звание, высшее образование, только для дневных отделений и т.д.), всеми мыслимыми препонами для тех, кто туда уже попал (сумки с собой нельзя, тут не стоять, номерок от этого, номерок от того, "что у вас в карманах?!") и девять случаев из десяти отказов для тех, кто решил там для чего-то докопаться, а не просто взять элементарный словарь, потому что свой кто-то спёр как раз перед сессией. И самая яркая отличительная черта наших библиотек: несмотря на все запреты, страницы из книг вырывались, расхожие учебники исчезали, а ценности умыкались отнюдь не студенчеством, которому к раритетам и в самые либеральные времена доступ был разрешён только на старших курсах и при наличии как минимум двух бумаг от кафедры и деканата. Допотопная система хранения и охраны фондов, в которых сегодня ничего не изменилось, этому способствует. Достаточно вспомнить два самых громких библиотечных дела последнего времени - суперфолианты, якобы, похищенные "генералом Димой", и кража раритетов из Публичной московской библиотеки.
   Областная библиотека очень гордится тем, что её хранилище одно из самых богатых в стране. Если судить по каталогу, доступному простым читателям, картина прямо противоположная: одно из самых беднейших. Тема эта неоднократно поднималась и хоронилась под шквалом яростного сопротивления библиотечных работников: сохранить, не пущать, нечего школьникам мусолить редкие страницы! Это неудивительно. Надежда Константиновна давно определила: "...библиотекарей и учителей подбирать с большой осмотрительностью, ибо главное в библиотекаре и учительнице не талант, не душевные качества, а классовый подход к человеку и книге".
   Надежда Константиновна также определила, что именно должны читать истинные советские читатели, а без чего они прекрасно обойдутся. Она же самолично изымала из библиотек книги, попавшие в "чёрные списки": махрового Фета, зловредную Чарскую и многих других. Каталог библиотеки им. Крупской составлен по принципу, который сами работники библиотеки никогда не могли чётко сформулировать, но он предельно ясен: всё редкое, ценное, всё, изданное до 1946 года, там указано быть не должно. Это в фонде, для испытанных читателей.
  Как выглядит областная библиотека сегодня? Там всё по-прежнему. Участились случаи порчи книг (благословенному Крупской библиотечному делу так и не удалось привить советскому читателю культуру пользования библиотекой), посему их выдача ограничена, выполнение заказов книг по доставке из хранилища в течение получаса (почему не недели?), типографский бланк требования платный - 50 рублей, вход в читальный зал - 500 рублей, набор других платных услуг удручающе бестолковый, пропали уютные зелёные лампы со многих столов читального зала, над всем этим - подслеповатое освещение. Каталог же одного из богатейших в стране собраний сохранил свою допотопность и поразительную выхолощенность. Библиотека была и остаётся библиотекой для библиотекарей.
   Ей-богу, не жалко отдать несколько раз по 50 рублей за требование. Что спасут эти копейки? Библиотека нуждается в серьёзной реконструкции, на поборы не создашь современного компьютерного каталога и не обеспечишь безопасный доступ к знаменитым фондам. К тому же очевидно, что нет у работников библиотеки желания чего-то менять.
   Ни в малейшей степени не хочу умалить звание библиотекаря. Это не просто призвание, это образ жизни. Случайные люди никогда не задерживались на этой всегда мало оплачиваемой работе. Но библиотечные барышни в лучшие советские времена были эталоном утончённых эрудированных интеллектуалок, одетых с бездной вкуса и готовых в лепёшку разбиться, чтобы угодить заинтересованному читателю в его трудах и поисках.
   Теперь барышни помрачнели и обозлились. Набор отговорок при отказах в книге или другом издании стал монолитнее: "В переплёте!" Подразумевается, что в этом переплёте книга уже навсегда. Традиции советских библиотекарей пошли не только от Надежды Константиновны, но и от тех, кто в своё время был счастлив остаться смотрительницей в собственном, но бывшем родовом имении, чудом не сожжённом, а превращённом в музей.
   Надежду Константиновну нельзя упрекнуть в том, что она недобросовестно относилась к своим обязанностям. В годы разрухи выбивала из государственной казны средства на культуру (разруха, созданная не без её участия, увы, осталась до сих пор, а государству по-прежнему не до культуры), открывала избы-читальни (Крупская не отвечала за экономику, но голодающие люди в Поволжье и на Украине ели лебеду и вряд ли в 20-30-х особенно нуждались в избах-читальнях), ликвидировала поголовную безграмотность и отвечала собственноручно на ходатайства (неграмотность ликвидировалась успешно, откуда же взялись бы десятки тысяч писем от когда-то неграмотных крестьянок и работниц, писем с воплями о помощи). Кроме того, Надежда Константиновна активно создавала советскую систему просвещения и воспитания дошкольников. Бездетная женщина детально расписывала инструкции с психологическим уклоном о воздействии на сознание ребёнка. Она же, как известно, в одночасье отменила во всех школах станы закон божий, убедительно это обосновав, и сделала ещё немало в трудные сталинские времена, с честью неся звание "вдовы вождя" и обороняясь от оскорблений, как любая женщина, за которую некому вступиться.
   Всё это достойно увековечения. Но богатейшее библиотечное собрание в Костроме, повторяю, нуждается в реконструкции. Реконструировать сознание его работников вряд ли удастся. Но почему от этого должны страдать читатели? О них, как и раньше, вспоминают в последнюю очередь, если вообще вспоминают. Государству ещё долго будет не до культуры. Необходимо привлечение меценатских средств. Но меценаты, известно, любят давать деньги "под имя". И в этом гораздо меньше зазорного, чем в платном требовании за 50 рублей.
   Я была московской, а не костромской студенткой. Писала рефераты, курсовые, диплом не в областной библиотеке им. Крупской, а в других. Студенческий сленг хлёсткий, но, согласитесь, "ленинка", "горьковка", "театралка", "публичка" - это фамильярность, "крупа" - пренебрежение.
  
  Глава седьмая. Радуга
  
   Киселёва сообщила: звонил Игнатьев из санатория 'Колос' - приглашал меня в гости. И я, добавила Татьяна, напросилась с тобой приехать!
  Но случилось, что Илона, узнав о приглашении, быстро организовала машину, и мы поехали с ней.
  
   Пили чай в крохотном двухкомнатном номере и беседовали. Говоря о моих стихах, Игнатьев вдохновился, даже встал и, обращаясь к Илонке, с чувством произнёс:
   - Какие стихи! Какая страсть! Какой ум! Женская страсть и мужской ум! Счастливчик тот мужчина, кого такая женщина выберет...
   - А Вы, Виктор Яковлевич, напишите о Вериных стихах, - брякнула Илонка.
   - Нет, - тут же развдохновился Игнатьев, - очень много работы. Сам здесь, в санатории, пишу, и чувствую - жизни не хватит, чтобы... Но я для себя сделал выписки из её стихов, они у меня войдут в текст книги.
   - Можно посмотреть, какие стихи Вам пригодятся?
   - Конечно, Вера!..
   И я полюбовалась на выписки из моих стихов в его тетради - красивым почерком.
   Позже я поняла: Виктор Яковлевич... не очень-то любил писать (да он и сам в этом признавался). Хотя приходилось, конечно. Он любил говорить. Его речи заслуживали, чтобы их записывали.
  
   В редакции ситуация усугублялась. Меня учили жить все, кому не лень. Приходил подвыпивший коллега Сидоров, объяснял, что я переоцениваю Дедкова: он-де обыкновенный мужик, "такой же, как мы". Стучал палкой и кричал Негорюхин, словно сговорившись с Базанковым, почти те же слова: "Почему Дедков, почему не я? Меня в эту библиотеку в детстве привели!" Угрожал чем-то непонятным Виталий Пашин, вперив широко-раскрытые водянисто-голубые глаза: "Если Вы не прекратите дискуссию, мы будем бороться с Вами без всяких правил!" Ого!
   После таких высказываний я определилась с линией поведения окончательно: дискуссию необходимо продолжать, привлечь известных людей, которые скажут о Дедкове слова, каких никогда не скажут о Сидорове, Негорюхине, Пашине... Но чувствовала, что вокруг кипело что-то скверное, и скверно пахло.
   Взаимоотношения с мужем зашли в тупик. Ежедневно на работе происходило что-то неприятное, но поделиться было нельзя: всё перерастало в ссору. "Я тебе говорил!"
   Просила не добивать хотя бы в те дни, когда приползаю с работы еле живая. Ничего же не требовалось, кроме спокойного объятия и каких-то слов вроде "я с тобой". Увы. Я в итоге сказала: если не найду поддержки у него, то найду, рано или поздно, в другом месте. Дома человек вправе рассчитывать на сочувствие, если у него неприятности на работе.
   Бесполезно. Он не смягчился. Я с ужасом чувствовала, как мы становимся чужими.
  
  ...Мне снятся сны, в которых я жива.
   В которых я права - но поправимо.
   И человек, которым я любима,
   мне говорит хорошие слова...
  
   Дневниковая запись. 16 октября 1996 года
  
   Редактор собрал коллектив за чашкой кофе для обсуждения как жить газете дальше. Не думаю, что благодаря полуторачасовой кофейной встрече мы сильно продвинулись в мыслительном процессе. Отчасти потому что отдел информации в лицах Воеводина и Сидорова решил, что такая заседаловка удобный случай "потянуть одеяло" на себя. По очереди давая друг другу слово, объясняли, что их отдел в газете наиважнейший. Главное, оказывается, информашки, а не что-либо другое. Коллега Сидоров подробно рассказал, как непросто написать хорошую информацию (прямо детский сад какой-то). В качестве примера ещё более подробно описал случай, как два дня потратил на выяснение чего-то, что потом не подтвердилось. "А что если бы подтвердилось?! Какая была бы информация!" - гордился Митя.
   Целью атаки, по-детски непосредственной и не по-детски напористой, было не только придать первостепенную важность отделу, но и повысить Сидорову зарплату. С этим была согласна и ждала момента, чтобы сказать: вклад Сидорова в газету, конечно, должен оплачиваться достойней. Но ребята как с цепи сорвались. Едва один сядет - встаёт другой, и так без всякой меры, по кругу... Было ощущение присутствия на средневековой площади с кукольным театром. Кто-то дергает персонажей за верёвочки, они поочерёдно вскакивают, потешая публику самохвальными речами... В очередной раз взяв слово после Воеводина, Сидоров, войдя в раж, выпалил:
   - Вот о чём надо говорить на планёрках, а то говорят бог знает о чём по полчаса: о Дедкове, о дискуссии никому ненужной, чтобы только доказать какие мы хорошие.
   Получасом Сидоров назвал пять минут, за которые накануне, будучи дежурным обозревателем номеров за неделю, я объяснила стратегию и тактику ведения дискуссии. Я попыталась сказать, что пять минут это не полчаса, во-первых; а во-вторых, дискуссия не нужна противникам переименования библиотеки, а газете она в плюс: интерес к ней большой, а значит, и к газете.
   Перебивая меня, Сидоров снова выпалил:
   - И вообще мне надоел этот женский базар вокруг мужчины Дедкова!
   Вон оно что... Я догадывалась. Но зачем же лягаться-то?..
   Кстати, в дискуссии своё слово сказали пока только две женщины: Илона и Соловьёва, остальные - мужчины. Это к вопросу о "женском базаре"...
   При выходе из кабинета редактора Илона сказала:
   - Сидоров, в вас так много мужского, что не вам рассуждать о женском базаре.
   - Пошла на х**, - ответил он.
   Я продекларировала нежелание здороваться с ним - за то, что он, взрослый мужчина, в такой непозволительно грубой форме - с молоденькой женщиной.
  
   Дневниковая запись. 20 ноября 1996 года
  
   Сегодня коллега Сидоров просил прощения. Через месяц! Но сделал это как человек с умом и сердцем. Встав на одно колено, дважды нежно поцеловал мне руку:
   - Могу по сути с Вами не соглашаться, но по форме я был не прав.
   Сказал, если этого недостаточно, он готов принести публично извинения на планёрке. Мне показалось, достаточно - если принесёт извинения Илоне. Он извинился и перед ней, но как-то небрежно. Однако всё же. Хоть проблеск цивилизации!
  
  А с Киселёвой мы пошли к легендарному Евгению Радченко. Она когда-то работала с Радченко в текстильном производстве. Татьяна давно собиралась "сводить" меня к нему, обещая что-то расчудесное в виде гобеленов, которые тот плетёт простой столовой вилкой на вертикальном станке.
  Работы Радченко я допрежь видела в кабинете Игнатьева. Они поразили - звучали, а я слышала!.. Поэтому согласилась с удовольствием. Тем более, по словам Киселёвой, у него есть триптих из гобеленов, который он посвятил известным людям. Центральный - Дедкову.
  Игнатьев тоже хотел свести нас с Радченко, чтобы тот высказался насчёт переименования библиотеки в газете. Виктор Яковлевич сказал, Радченко боготворит Дедкова: "Как и все НОРМАЛЬНЫЕ люди, кто его знал".
   Так что знакомство было неизбежно. Предваряя встречу, Игнатьев дал свои записки прошлых лет о Евгении Вячеславовиче, как он выразился - мимолётные черновые заметки для своей будущей книги, с условием, что я их отредактирую, если решу использовать в какой-то публикации. Поскольку в Дневниках Игнатьева, вышедших после его смерти через примерно два десятка лет, они отсутствуют - даю их полностью.
  
  
  
  Из записных книжек В.Я. Игнатьева о Е.В. Радченко (1985-87 годы)
  
  Как сказал герой повести Валентина Распутина, работа - это то, что остаётся после нас. Работа Радченко останется с нами. Она многосложна и трудоёмка. Сама технология создания ткани или гобелена предполагает большие трудозатраты. Чтобы эскиз-картина превратились в ткань, нужна работа многих, вплоть до ткачей. Ткани в быту живут неброско, неагрессивно, в отличие, например, от скульптуры или театра, они тихо творят поэтическую радость.
  В декоративной ткани последнего времени, в её рисунке, при плотности композиции появляется то, что есть в гобелене - воздух, страстность и музыкальность. Раньше была только графика...
  Глянул на покрывало 'Фантазия', подаренное Женей. Уже заштопана дырка - эти произведения недолговечны. И стало понятным заметное в его характере качество: постоянно работать, торопиться и неустанно искать новые формы.
  На открытии выставки работ своих работ Женя сказал:
  - Люди дарят мне много прекрасного... Благодарен Мочалову - если бы не он, не было бы гобеленов. Я бы ограничился работой на фабрике. Он настоял. Встречи с Мочаловым были счастливые. Благодарен Ярославу Штыкову, о нём у меня светлая память. Он талантливый. Любил стихи. Помню, как читали друг другу всю ночь у памятника Новикову в сквере. Благодарен Тане Шуваловой с её чутьём...
  Посвящение друзьям, ушедшим из жизни - работа, всей душой прочувствованная. Чёрное пространство, пронизанное остриём сгорающей падающей звезды (судьбы?) разграничено бархатной линией с сине-голубо-розовым миром, в котором живём. В узкой глубокой черноте сгорает искорка сознания - жизни, но рядом мир прекрасный, живой. В цикле 'космических' гобеленов Радченко поднимается до философской высоты. Космическое переживается как соединение двух противоположных начал - жизни и смерти. А начинается цикл с цветов - больших ирисов. Что в них космического? Сама красота и наша способность к её восприятию...
  Беседуя с Радченко у него дома, понял: смысл его творчества - красота, в основе красоты - доброта... Планета людей и на ней Маленький Принц с глазами художника и сердцем поэта, душой музыканта - в этом Евгений Вячеславович весь.
  Художники-живописцы говорят, его творчество высоко живописно. Прикладники утверждают, что он декоративно богат, а графики считают, что чёткость линий в его работах удивительно выразительная. А сам себя он считает художником по тканям - прикладником. О себе говорит редко и скупо. О творчестве других судит доброжелательно-прямо, в душе сопереживая, но бывает резок, когда заходит речь о лжи, о фальши, о халтуре...
  
  Гобелен 'Земля Костромская' или 'Моя земля'
  Его любовь, явленная в гобелене, исторична. Эта картина зрела в нём, когда ездил по городам и монастырям. Всматриваешься в цветные нити, как в тонкую живопись художника-станковиста. А нити-то сам красил - создавал цветовую гамму с её переливами, предвидя, нося в душе картину. Колористическое решение могло быть условным, в 2-3 цвета. Но: 'Тут продолжение живописных принципов, которые я пытался воплотить в своём первом гобелене 'Водопад', - поясняет Радченко.
  Земля перед пробуждением. Рассвет. Встают люди, в избах зажигаются огни, из тумана выскакивает председательский газик... Хозяйство: заготовленные на зиму дрова, восстановленные сани. В тени, в сумерках, молчаливый колодец. Состояние покоя. Утро, осень, именно осень - пора самая напряжённая в трудовой жизни крестьянина.
  
  
  Его дороги живописно петляют, проходят через русские деревни, леса, переносясь через реки, уходят вдаль. Они идут улицами города, теряются в многоцветных, ярких, дремлющих лугах. И травы, цветы, еловые боры, берёзовые рощи, жилища людей, прекрасные памятники духовной культуры в чётких и живописно-поющих линиях, в причудливом узоре ветвей и листьев. Всё это семантически широко, как в большой жанровой картине. Удивительно ёмкая работа. Смотрю на гобелен и чётко в сознании встают пейзажи, которые приходилось видеть в экспедициях. На гобелене впечатления от окрестностей Судая, Ликурги, что за Буем, и дороги на Сущёво, деревни Починково и... починковских туманов. 'Пейзаж невозможно писать без восторга' - Антон Чехов.
  
  Гобелен 'Белые ночи. Боль'. 1983 г.
  1962 год. Белые ночи в Ленинграде, очарование городом. На Невском поразившая его надпись: 'Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна'. Ленинградцы сохранили эту тяжёлую надпись. Улица в опасности, в опасности город, в опасности жизнь. Слова отзываются болью, взывают к памяти. Да, мы хорошо помним пикирующих чёрных птиц, вой сирены и снарядов, дробь пулемётов... Помним, чтобы не забывали те, кто это хотел бы возродить.
  ...Жили с матерью в Клину, а родной город Клинцы на Брянщине был в руках оккупантов. Там оставались дед и бабка Евгения. Слёзы матери, когда в 1943 году узнали об освобождении города. 'Помнится главная улица в Клинцах, когда возвращались домой - чёрные стены и зияющие разбитые окна, в которых холодная синева неба и холодные звёзды. Огня нигде не было... Хорошо, когда в окнах горит свет'...
  Сказать о своих чувствах - гражданский долг художника. 'Ненавижу фашизм, эта ненависть во мне с детства. Не хочу, чтобы подобный ужас пережили мои дети'. Живая память художника остерегает. И дерево, которое он видел на кладбище в Ленинграде, обгорело, почернело в событиях тех лет - память сердца.
  Как разрез драгоценного камня, в пастельной дымке - город. Он в сегодняшней красоте? Завтрашней? Он как природа, в своей красоте для нас вечен. И диссонансом звучит чёрный цвет. Несовместимость величественной красоты и чёрного кошмара.
  
  Гобелен 'Край Костромской' 1985-86г.
  Двухэтажный дом-изба, за ним другой такой же и дальше - улица. Зима, и тихо на этой улице. Но дом - крепость человека, построившего его. Деревня - наша родина малая, как любят говорить писатели, вырастает в широкую панораму - гобелен-картину. Художник созерцает, любуется, радуется простору. Он как бы поднялся на высоту птичьего полёта - и видны ему разливы рек, леса и перелески, широкие поля на холмах, деревни и город у горизонта. И всё наполнено жизнью. Пробуждается в рассветной дымке или, наоборот, готовится к вечеру - но жизнь вечная, прекрасная без каких-то внешних эффектов.
  Радченко стилизует, сохраняя схожесть. Стилизация диктуется самой техникой. Образные приёмы - традиционные, славянские. Вновь переосмысленная традиция.
  
  Областная выставка, посвящённая 70-летию революции
  Бродил по залам в надежде увидеть что-то новое, свежее - не получилось... И только Радченко не утомляет - наоборот... Удивительное многообразие, богатство - первое, что осознаёшь, глядя на гобелены. Такое бывает, когда видишь экспозицию живописи большого количества авторов. Но здесь богатство другое. Оно в щедрости душевной, талантливости и доброте художника к людям, к земле, к родине нашей... Он чувствует красоту в лепестке цветка и в пространстве космоса, в ширине полей и суровой чаще леса; он внемлет миру, как музыкант. Творчество его это симфония самой природы и жизни человека в ней. Она звучит торжественно, патетически мажорно, оптимистично. В этой партитуре слышны мелодии народных песен и звуки дня сегодняшнего, звучат оратории труда и лирические мелодии. Полнота жизни... Восхитившись миром, художник взял из него самое главное: красоту и доброту, воплотив в красках, образах. Создал свой мир. Его творчество не требует академического разбора. Оно самостоятельно как жизнь природы.
  
  Вернёмся в год 1996-й, в тот прекрасный день...
   Впрочем, день с утра не был прекрасным: слякоть и осенний морок, и солнечный луч пугливо скрывался за тучами, едва и на миг осветив октябрьский мокнущий город. Краски осени поблекли, всё было безнадёжно серым. И было ещё неизвестно, что серая дорога ведёт к радуге.
   В том показе гобеленов не оказалось ни одного жёсткого, трагедийного сюжета. Знакомство с ними состоялось позже, а тогда над моей жизнью взошла рукотворная радуга Радченко, и душа радовалась возможности радоваться, восхищаться: каков Мастер!
   Мастер действительно напоминал собой постаревшего Маленького Принца. И у него тоже был любимый цветок: Ирис.
  
  
  Ирисы Дом художника
  
  "ИРИСЫ" РАДЧЕНКО И ДРУГИЕ СЮЖЕТЫ
  
   Ирис для него цветок космический. И потому вмещает космос человека, признающего за высшие ценности творчество, память, долг, совесть, любовь. Триптих - импровизация на тему ирисов, посвящённый художникам Ю. Мочалову, Я. Штыкову, литературному критику И. Дедкову, радиожурналисту Н. Попову, краеведу В. Бочкову. "Ирисы" Радченко - признательность этим людям и память о них.
  Есть и другие сюжеты, связанные с близкими по духу людьми. "Дом, в котором родился художник" - посвящение Николаю Шувалову. Единственное окно светится в потемневшем от времени двухэтажном доме. Ох непросто оторвать от него взгляд. Золотой надеждой освещает оно нашу будничную, обывательскую жизнь, - ведь это окно в мир правды, таланта, совести. Пространство над домом художественное чутьё Мастера обращает в луковицу, внутри которой и помещается дом. И луковица тоже, приглядитесь! непростая: это же купол храма, соприкасающегося с космосом...
  Из окна кухни Игоря Дедкова, когда тот жил на Советской, Евгений Вячеславович увидел прямоугольник тюрьмы. Зарисовал и, казалось, забыл. Всплыл сюжет в другое время - когда Мастер читал о тюремных мытарствах академика Вавилова... Из тюремного колодца вырастает в небо фигура тощего, безволосого узника в смертном балахоне, беззвучный крик его исполнен муки. Гобелен "Год 37-й" стал центральным в триптихе. По бокам обступают его "Покров на Нерли" и "Нередица". Параметры трёх гобеленов образовали крест - напоминание о крестном пути России, об ужасе тюрем и красоте её храмов.
  
  
  
  37-й год Соловки
   Вызревший сюжет дался автору не просто: пока работал "Год 37-й", испытывал животный страх. И неудивительно! Запрокинутым в небо криком узника Мастер напрямую заговорил с Богом. Потому что вплотную подошёл к черте, которую провёл Господь, допуская человека к творчеству. Ведь далее искусство кончается - начинается чудо. А чудеса - дело Божье, не человеческое...
   Уровень творчества Мастера граничит с ним. Посмотрите его "Натюрморт" с кувшинами и рушниками, "Водопад", "Форт Фишер" - поверхности не существует, есть голографический объём. Обман такой крайний, что, как пишет Ксения Котляревская, хоть глаза протирай. А "Зимний ручей"? Как можно сотворить такое? С помощью цвета, конечно. Конечно, Евгений Вячеславович тончайший колорист. Но как недостаточно это объяснение!
  
  
  Ручей Форт Фишер
  Зато как полно впечатление от его храмов, дорог, домов, городов и сёл, осенних букетов, тоненько звенящих подснежников, дремлющих под тающим (у вас на глазах) снегом. Каким подлинным, правдивым смыслом обеспечена картина затерявшейся в космосе неба и космосе снега деревеньки! Какая радость проникаться замыслом художника, поражающим торжественной силой ума и понимания, сопереживания и памяти.
   "Если не помнишь ничего, не знаешь, знать не хочешь, - написал Игорь Дедков, - до чего же свободно и легко жить; чья-то давняя ноша, даже твоих отцов, твоего народа - чужая ноша, даже след её тяжести чувствовать - зачем, с какой стати?"
   Радченко ношей знания и памяти обременён вполне. Об этом его гобелен "Боль", об этом "Тюрьма Соловки". Чёрные кресты могил на земле и белый, сияющий крест на осиянном небе над "Соловками"...
  Нет, это не декоративная публицистика и не сюжет "на политическую тему". Всё проще и страшней: это жизнь человеческая, где одни гонят, травят, убивают других по праву силы, это крик Узника с гобелена "37-й год": "Когда это кончится, Боже?!"
   Смотрю на гобелен "Моё озеро". Темная глазовина, запрокинутая в чистоту священной бездны, так жаждущая этой чистоты и света, и думаю: кончится. Когда-то это кончится. Не напрасен начатый Мастером разговор с Богом.
  
   Эту статью я напишу в 1998 году, рассказывая читателю о созвездии костромских шестидесятников - о каждом в отдельной статье... А сейчас осень 1996-го в мастерской Радченко, первая встреча, подробности которой помню, словно это было вчера... Я стою в дверях, прислонясь к косяку, он смотрит и говорит Татьяне: 'Смотри - какая!..', а Киселёва отвечает: 'Я ведь знала, Маэстро, кого к Вам привести'... Из глаз его льётся - солнце, солнце... Оно меня не слепит.
   Он потом скажет: "Я же сразу узнал тебя. Именно эти губы, эта кожа, этот голос... Какой бы мы были счастливой и красивой парой, если бы встретились лет двадцать назад".
  В те ночи моей одинокой спальне снились деревья и дождь, в кромешной тьме невидимый. Но мокрый капюшон, волосы, лицо, мокрые листья деревьев рядом, вкус дождя на губах... А впереди человеческое жильё, его очертаний я во тьме тоже не вижу, только жёлтое, живое, манящее обещанием тепла окно. Струи дождя на фоне квадрата света кажутся светящимися под руками мастера натянутыми вертикально нитями...
  
  
  
  
  Помнится, прошла осень, пришла зима... Валил густой снег в то утро, когда родилось это стихотворение.
  
   От милых дверей под глаза фонарей
   несу ночное тепло.
   Как много машин, как много людей,
   хотя не рассвело.
  
   Навалится день тысячью дел,
   но всё это будет потом.
   А пока в груди заныванье стрел
   вместе с ночным теплом.
  
   Я с рассеянной нежностью в лица гляжу:
   как они бледны...
   Что я дома о ночи мужу скажу?
   Все слова бедны.
  
   И я знаю: ему проще всего
   молча простить этот 'блуд'.
   Но я помню одно: Бог есть любовь,
   с Богом в душе не лгут.
  
  Глава восьмая. Надо б лампочку повесить - денег всё не соберём
  
  Статьи библиотекарей и Бориса Негорюхина были опубликованы на одной полосе. Последние приняли текст Илоны о реконструкции сознания близко к сердцу, но увы, не к мозгам, а она апеллировала к ним. Шекспир заключался в том, что её имя им ни о чём тогда не говорило, и заслуга упала на мою голову. Библиотекарши убеждены, это написала я, прикрывшись псевдонимом, и даже официальные уверения, что такой штатный автор как Илона Иванова существует, их не убедили. А я сделала вывод, что для некоторого сорта людей убеждения паче фактов.
  
   НАШЛИ КРАЙНИХ!
  
   Открыв "Северную правду" от 12 октября, костромичи узнали из статьи И. Ивановой "Реконструкция сознания", что средоточие мирового зла находится в областной научной библиотеке имени Крупской.
   Помните, в 50-е годы одна доблестная гражданка раскрыла заговор "убийц в белых халатах"? То было "дело врачей", а теперь, похоже, пришел черед "делу библиотекарей".
   Статья Ивановой повествует о вопиющих преступлениях против человечества: за вход в читальный зал берут 500 рублей, с сумками не пускают, каталоги допотопные, освещение подслеповатое, коллектив представляет собой сборище мрачных барышень, у которых нет желания что-либо менять, в том числе одиозное имя Крупской, которое носит библиотека.
   В нашей стране всегда было трудно доказать, что ты не верблюд (не масон, не американский шпион, не наймит мирового капитала или не участник коммунистического заговора). Можно бы ответить на все претензии по пунктам. Вот, например, плата за вход. Смелая журналистка, судя по всему, проникла во вражье логово по разовому пропуску. Он действительно стоит 500 рублей. Оформив постоянный читательский билет, она смогла бы постоянно посещать библиотеку десятилетиями.
   Мрачные лица сотрудников объясняются не "традициями советских библиотекарей", а куда более прозаической причиной - зарплату не выдавали с августа. Думаем, что И. Иванова в такой ситуации тоже не смогла бы сохранить весёлое выражение лица 24 часа в сутки.
   Впрочем, недавно был день, когда на всех лицах цвели улыбки, все поздравляли друг друга - не с выплатой зарплаты, а с поступлениями новых книг. Это был праздник - единственное книжное поступление за год. Не удивительно ли: в Костроме с помпой отмечается всероссийский День славянской культуры и письменности, а самая крупная библиотека к тому времени не имела ни одной новой книги. И. Иванова, считающая, что у нас "библиотека для библиотекарей", а не для читателей, смогла бы и нашу радость объяснить: конечно, наскребли на новые книжки, сами читать будут, людям не выдадут.
   Знаете, что ещё удалось открыть журналистке? В библиотеке два каталога - один неполный, для "простых читателей", а второй доступен, по её утверждению, лишь избранным. Верно, каталогов два: в одном, читательском каталоге, 620 ящиков, а в другом, генеральном, аж 680. Вот эти таинственные 60 ящиков и есть сокровище, доступное... каждому: и профессору, и студенту, если он затруднит себя спуститься с третьего этажа на первый. Среди 26 тысяч читателей библиотеки раритетами интересуются единицы. И всем им, вне зависимости от образования, национальности, цвета волос и выражения лица открыта "зелёная улица" к генеральному каталогу. Библиотекарь не дракон, сидящий на золоте. Как справедливо замечено в статье Ивановой, мы гордимся своим фондом. И нам тоже хочется, чтобы читательский каталог отражал весь фонд, что, кстати, в былые времена каралось. (Очевидно, во времена руководства библиотечным делом Надеждою Крупской. - В.А). Только для этого нужно перебрать по карточке оба каталога, что будет "мартышкиным трудом". Сейчас создается электронный каталог, куда войдут сведения обо всех, без исключения, книгах. Да, самое смешное, что эти мрачные библиотечные барышни, не желающие ничего менять, в данную минуту заняты программой модернизации библиотечных фондов, пробивают её финансирование на федеральном уровне и предпринимают усилия, дабы компьютерами мог пользоваться каждый читатель. Современная техника с неба не сыплется - её надо доставать, в неё надо загружать информацию... Что уже сделано, что предстоит сделать - об этом готовы рассказать любому журналисту, который наберётся храбрости прийти к нам под своим настоящим именем.
   И ещё пассаж из статьи "Реконструкция сознания": автор ностальгирует по "лучшим советским временам", когда в библиотеке работали "утончённые эрудированные интеллектуалки", одетые "с бездной вкуса" и готовые "в лепёшку разбиться, чтобы угодить читателю"...
   Да, не тот нынче пошёл библиотекарь. Что касается эрудиции и утончённости, со стороны виднее. Стиль одежды, и верно, сменился, вместо "бездны вкуса" налицо "опрятная бедность" (чулочки заштопаны, блузка семилетней давности, стрижка домашняя). Стремление разбиться в лепёшку ради читателя, как ни странно, наблюдается и по сию пору. Например, ломается грузовой лифт. Мрачные библиотечные барышни (нет бы сесть и ждать, когда починят) таскают стопки заказанных книг пешочком - 10 лестничных пролетов, считая с подвала. Не иначе, вес сгоняют, прикрываясь отговорками: мол, люди пришли в библиотеку заниматься, они не виноваты, что лифт не в порядке. А последние несколько месяцев целые пролёты книгохранения погрузились во мрак - перегорели лампочки, на замену денег не было. Мрачные барышни и тут повели себя ненормально: приладились искать газеты в темноте, по памяти выволакивать подшивки на свет Божий и там осматривать - то ли взяли. Кстати, специально для И. Ивановой можем устроить эксклюзивный материал "Журналист меняет профессию". Только вряд ли эта дама согласится. Человек видит только то, что он хочет видеть. Она своё мнение о библиотекарях уже составила, а те факты, которые не укладываются в её концепцию, предпочитает замалчивать.
   Отстаивая честь своей профессии, мы могли бы ответить на все предъявленные претензии. Но не будем занимать газетную площадь - перейдем к камню преткновения - переименованию библиотеки.
   На наших глазах родился и приобрел устойчивость миф - коллектив библиотеки весь, как один человек, горой стоит за имя Крупской на своем фасаде.
   Помилуйте, так ли это?
   Сегодня здесь работают те же люди, которые из года в год выписывали Игорю Александровичу читательский билет за номером 1, которым он писал из Москвы добрые слова (Библиотека - это мой дом), которым он в последний свой приезд в Кострому говорил: "Всё те же родные лица, всё то же - как домой приехал. Отдыхаю у вас душой".
   Если имя Крупской для многих, особенно молодых, сотрудников сегодня - пустой звук, то за именем Дедкова для всех без исключения стоит живой человек, отношения с которым ценили и продолжают ценить. Когда он умер, его портрет в траурной рамке появился на абонементе библиотеки, наверное, раньше, чем где бы то ни было в городе. Эта фотография там и сейчас, сначала под ней не было надписи, потом пришлось сделать: многие посетители не знали, кто это. Им рассказывали, обязательно упоминая о Дедкове, как об идеальном читателе. В библиотеке выдвигалась идея учредить мемориальный, "Дедковский" читальный зал, а уж Дедковские чтения не могли найти более горячих сторонников. Как ни странно, приходится объяснять очевидное: имя Дедкова не нуждается в защите от библиотекарей. Стыдно, что кто-то сегодня делает карьеру на его имени.
   Когда возник вопрос о переименовании, мнения библиотекарей разделились - иначе и быть не могло в коллективе, где работает 80 человек. Есть люди, которые страстно отстаивают имя Дедкова, (где они - в протоколе собрания? - В.А.) существуют и сторонники Крупской. Кто-то считает, лучше просто снять имя Крупской, ничего не принимая взамен (обжегшись на молоке, дуем на воду). Библиотекарями выдвигались и другие предложения по переименованию, назывались имена Розанова, Ремизова, Смирнова, Антонова. Научно-методический отдел, например, давно со всех своих изданий убрал слова "имени Крупской": "Не можем мы эту фамилию печатать на обложке беседы о Розанове. И Крупская, и Розанов в гробах бы перевернулись!"
   Итак, мнения были разные, но в итоге свелись к одному - оставить всё, как есть. Решение это объяснимо не чьими-то происками или идеологическими пристрастиями, а чисто материальными проблемами. (Прости их, Господи! - В.А.). Не надо обольщаться мечтами о поддержке фондов и меценатов: все расходы по переименованию лягут на бюджет библиотеки. (Не прости их, Господи, - они и не пытались просить поддержки переименования - ни у кого! Обозначили свою позицию - протоколом собрания - это ДОКУМЕНТ, повлиявший на решение вопроса - В.А.). А затраты будут немалые: смена печатей, вывески, документации...
   Без таких бюрократических процедур не обойтись: это журналист может спокойно работать под псевдонимом, а библиотека или газета - нет. Когда подсчитали возможные расходы, все варианты переименований отпали до лучших времен. При всей нашей любви к Дедкову (любви? Любовь - не существительное, а глагол, он призывает действовать, а не витийствовать. В.А.). Когда мы встаём перед выбором, переименовать библиотеку или оформить подписку, выбираем последнее. Риторический вопрос: чью бы сторону принял сам Игорь Александрович? (Не риторический - неуместный и нетактичный. Он ни при чём в этих блошиных взвешиваниях, вопрос увековечивания памяти в знак признательности великому гуманисту ХХ века касается нас, живущих. - В. А.).
   В последнем своём письме он писал нам: "Надеюсь, что корабль библиотеки выплывет из мутных вод нынешней российской действительности. Должны же найтись в Костроме умные головы, чтобы помочь".
   Позволим себе продолжить сравнение. Когда корабль тонет, команда не бежит менять название, а затыкает течь и откачивает воду, стараясь удержать судно на плаву до прихода помощи. На палубе играет оркестр, пассажиры требуют обслужить их по первому классу, а трюмы медленно, но неостановимо наполняются водой. А на берегу (именно на берегу, ведь Иванова не наш читатель, как явствует из её статьи) стоят "умные головы" и рассуждают о реконструкции сознания.
   Поймите, мы в одной лодке - и библиотекари, и читатели. Кстати, у нас даже праздник общий: День библиотек (а не библиотекарей). Наша профессия исключительная: врачам бы и в голову не пришло поздравлять в День медика пациентов, а учителям в свой праздник - учеников. А библиотекари и принимают поздравления, и сами поздравляют любителей книги - без различий чинов и регалий. Билет почётного читателя, например, у нас получали не только известные в городе деятели культуры, но и простой студент, которого работники читательского зала отметили за прилежание в чтении и хорошие манеры.
   Конечно, нет людей без недостатков. К каждому можно предъявить претензии, без этого немыслимо никакое живое дело. Случаются конфликты, недоразумения, и мы их не замалчиваем. С кем-то недостаточно вежливо обошлись, кому-то не улыбнулись. С кем не бывает. Не бывает лишь такого, чтобы среди восьми десятков человек не нашлось ни одного профессионала. Даже по теории вероятности в одном месте не могут собраться такие монстры, какими нас рисует газета. Осмелимся заметить, что нынешние библиотекари не могут отвечать за голод в Поволжье, за грехи Крупской, точно также, как журналисты "Северной правды", и в их числе И. Иванова, не в ответе за ту ложь, которую десятилетиями печатала эта газета под своим неизменным названием.
   "Если жизнь преподнесла лимон, выжми из него лимонад" - учит модный афоризм. Следуя этому нехитрому рецепту, одна из библиотечных дам сказала: "Есть в случившемся положительная сторона: всё-таки привлекли внимание к нашим проблемам".
   Под фразой из статьи Ивановой "библиотека нуждается в серьезной реконструкции" готовы подписаться все библиотечные дамы и барышни. Здесь мы заодно. Больше того: если бы Иванова подошла хотя бы к одной мрачной барышне, та дала бы ей материал на десяток статей о реконструкции библиотеки, указав все пропущенные журналисткой "язвы здешних мест": гнилую проводку, текущие трубы, на ладан дышащее отопление, а главное - немыслимую тесноту. Двухмиллионный фонд давит на перекрытия, нормы его размещения превышены вчетверо, зимой у нас бывает по 600 посетителей в день (и вы открыли рот, чтобы сказать об этом только благодаря Ивановой, а так дело терпело? - В.А.). Нужна пристройка к существующему зданию. Лингафонный кабинет, автоматизированные рабочие места, издательский комплекс, фонд видеокассет и компакт-дисков, электронная почта, современная мебель, буфет в конце концов - вот о чём мечтают не желающие перемен библиотечные барышни.......
  
   Тут не конец, но далее я не силах набирать этот текст самолюбования. Мечтают они!.. Вместо того, чтобы оставить потомкам имя Дедкова на фасаде да искать спонсоров - они бы непременно нашлись, необязательно в Костроме, называйся библиотека Дедковской.
   До кучи передумала давать и текст статьи Негорюхина. Царство ему Небесное или что он там заслужил. В ней опять же оценка творчества и личности Дедкова, к которой хотели бы свести её значение противники переименования библиотеки: "Авторы газетных публикаций, ратующие за лишение библиотеки имени Н.К. Крупской, на все лады доказывают прописную истину о том, какой хороший человек был Игорь Дедков...". Игнатьевского уведомления они предпочли не заметить: "Он представлял собой новый этап в развитии русской критической мысли, а у нас многие ещё воспринимают как седого человека, идущего по бульвару, такого, как все". Остальных оценок, фактов в статьях других авторов - тоже. 'Такой, как все'. Ну хороший, а мало ли хороших людей? Способ опускать носителей правды и таланта, не отдавая им должного, не признавая значения сделанного ими, вызывает отвращение.
   Игорь Александрович умер от отвращения, сказал Леонович - от передозировки его проникновения в душу.
  
  Флешфорвард. 'Как шаланду назовёшь...'
  
  Лет через двадцать с гаком, будучи в Костроме проездом, я приду в КНОУБ (так 'красиво' стала называться библиотека, некогда носившая имя Крупской) чтобы встретиться с Ниной Басовой, главным библиографом информационно-библиографического отдела - человеком, компетентным во всех вопросах, касающихся зоны её профессиональной ответственности.
  За пару лет до этого мы случайно встретились, тоже в Костроме. Увидев меня по прошествии стольких лет от времени, когда у библиотеки БЫЛ ШАНС назваться библиотекой имени Дедкова, Басова взволнованно рассказала о нынешнем печальном состоянии библиотеки. Обычно Нина Фёдоровна взвешена, спокойна, сосредоточена. По крайней мере, обращаясь к ней по служебной надобности в годы оные, я знала её такой. Склонностью просто 'поточить лясы' Басова не отличалась.
  Однако всю жизнь посвятив работе в этой библиотеке (начала трудовую биографию с должности помощника библиотекаря), она, конечно, болела душой за родное учреждение... Я же в те дни была сильно озадачена делами, связанными с моей костромской недвижимостью, и не записала её рассказ, а потом подзабыла факты, о которых она рассказала. Но о том, что старейшая сотрудница сочла нужным что-то донести до меня, помнила. И в июле 2019 года пришла в библиотеку.
  
  - Что-то стало лучше в главной библиотеке области, если сравнивать с концом 90-х годов?
  - Ничего. Финансирование раньше было федеральное плюс областное. Теперь финансируют лишь зарплату и коммуналку. С каждым годом поступление периодики уменьшалось, пока не сошло на нет. Были читатели, которые дарили нам подписки. Ныне приходит один обязательный экземпляр местных изданий. То есть, журнал 'Губернский дом'. Епархиальное издание 'Ипатьевский вестник' не всегда, не очень-то сотрудничаем. Отдельные авторы и читатели дарят книги, что не спасает положения, даже если это целая личная библиотека актрисы Ирины Аркадьевой, которая была подарена нам.
  Из-за отсутствия финансирования нарушено сотрудничество с центральным библиотечным коллектором - книготорговым учреждением, главным источником литературы для библиотек.
  Библиотека пустая. Сегодня будний день - было пять человек с утра. Студенты читают классику - по списку... Живём за счёт массовых мероприятий (акции, программы, связанные с библиотекой, типа 'Читающий город'). Кадры стареют, молодёжь не идёт на низкую зарплату.
  Нынешний директор прошёл первый этап путинской программы 'Кадровый резерв'. Организатор никакой. Сидит в соцсетях. Временщики пришли... Денег не давали и не дают, говорят: ищите спонсоров. Идут чтения - могут поддержать, доброе лицо сделать. Департамент культуры, правда, укрепил фасад, чтобы он на голову людям не упал... Всё так и будет, пока такие руководители.
  
  Вот к чему привели 'мечты' библиотекарш 90-х годов под руководством Галины Зыковой. У библиотеки с книжным фондом более двух миллионов нет финансирования, фонд не пополняется, нет свежей периодики, пуст читательский зал. Где бойкие пиарщицы, цветисто защищавшие свою профессиональную честь в 1996 году, вместо того, чтобы написать о... например, о круге чтения Дедкова?.. Какая бы интересная, полезная получилась публикация, какая удивительная. Нет, предпочли писать о чулочках, стрижках и своей героической, опасной работе. 'Исключительной', как было сказано. В отличие от профессии врачей, учителей и верно, - шахтёров с космонавтами? Теперь я бы просто заказала им такую статью от имени редакции. Но тогда, в 96-м, мне не хватило на это опыта и хладнокровия.
  Кстати, прежняя директор Зыкова теперь просто библиотекарь. 'Работала директором неуспешно, не блистала умом, не искрила мыслью, ублажала всех, выполняя волю департамента культуры при любом руководителе', - сказала Нина Фёдоровна. По этим словам я бы узнала персону, даже если бы имя не было названо. Но речь о ней впереди и по конкретному поводу.
  По дороге из библиотеки думала: на госпомощь нынче нет надежды. Рано или поздно заинтересованные спонсоры всё же найдутся - другое дело, что они захотят за это - имени-то у библиотеки нет!
  
  Глава девятая. Если рабы - не мы, то кто мы?
  
  Удивишь нас, как же, болью!
  Пусть свежа, как кровь в порезе.
  Гнев вчерашний выпал солью:
  Ложкой ешь - и сколько влезет...
  
   Предыдущую главу, наверное, следовало бы переписать. Зря ударилась в полемику с мёртвыми строчками статьи библиотекарей, оцифровывая её. Но - гнев выпал; не перегорело, выходит, в душе и через почти полтора десятка лет, когда дописываю эту главу... А тогда гнева не было - лишь глубокое огорчение. Созрело понимание, что памятники великим людям прорастают порой трудно - как растения сквозь асфальт. Возможно, иногда нужно, чтобы для ускорения процесса кто-то прошиб этот асфальт лбом.
   У меня не было ни терпимости, ни терпения к создавшемуся положению, хотя верила: убогое и временное схлынет, а вечное и прекрасное останется и без моих усилий.
   Но, как писал Дедков: "Живое время - это не только то, как мы живём, работаем, растим детей, но и то, что помним, о чём думаем, чего хотим, что видим и что понимаем".
   То, что памятник Дедкову рано или поздно прорастёт на костромской земле, в то время сомнения у меня не было. Вроде, можно отступиться, предоставив всё эволюции: уйдут те, кто сейчас жаждет, чтобы город забыл его, а новое время всё расставит по местам. Но почему наше время мы должны уступать мелким себялюбцам, мнящим, что настоящее, большое можно замолчать, отодвинуть?
  Усвоение результата трудов Игоря Александровича необходимо больному обществу сейчас, в мутные 90-е, а переименование библиотеки - повод, чтобы обратиться к наследию Дедкова.
   "Верить в эволюцию, в её мудрость и единственную разумность - надоедает. Рассудок приемлет только её, а живое чувство противится, желает перемен сейчас, а не после нас. Иногда трудно не быть революционером".
  Так "отвечал" Игорь Александрович на мои сомнения... Что же касается эволюции, может быть, моё живое чувство нетерпения и есть составная этой самой эволюции? Ведь вектор, по которому движется общество, есть равнодействующая многих сил и силёнок - опять же по Дедкову. Перечитывая его строки, думала и о том, что зачем-то же оказалась в это время на месте, где некогда работал Дедков? Неужели затем, чтобы с моей энергией нетерпения сложа руки наблюдать, как дорогие костромичи, сводя значение Дедкова к формулировке "хороший человек", забывают: благодаря ему слово "Провинция" в столицах начали произносить с большой буквы. Неужели нужно только наблюдать, как натягивают могильную плиту на память о нём в городе, в котором он прожил тридцать лет? Они не желают видеть имя его на фасаде главной библиотеки, не желают присуждать премию его имени, а напротив - желают снять её. Стоп, с историей о литературной премии имени Дедкова я забегаю вперёд...
  
  Наиль Биккенин, главный редактор журнала "Свободная мысль", писал: 'Не знаю, сколько членов Союза писателей было и есть в Костроме, но одно то, что там 30 лет жил и работал Дедков, делало этот город одним из духовных центров России... Здесь, в провинции, он разыскал и прочёл "Вехи", Бердяева, Струве, Розанова, других русских мыслителей - задолго до того, как они стали московской интеллектуальной модой'. Далее Биккенин хвалит костромичей - мол, бережно относятся к памяти великого земляка, проводят ежегодно Дедковские чтения... "А вот ОРТ - общероссийское телевидение - даже не упомянуло о чтениях...". "При всей своей эрудиции, энциклопедичности знаний Игорь Дедков начисто был лишён какого бы то ни было интеллектуального кокетства - излюбленного занятия поверхностных умов, щеголяющих обрывками чего-то читанного и увиденного, что в моде и имеет рыночный спрос".
  Биккенин приводит слова Андрея Туркова о Дедкове:
  "Между тем, обладай кое-кто другой его биографией, то уж верно громко заявил бы о себе по меньшей мере как о "прорабе" перестройки, если не о многолетнем диссиденте. Игорь Александрович был среди кандидатов в помощники Горбачёва по вопросам культуры. Почему Михаил Сергеевич не остановил свой выбор на нём, не знаю, но уверен, что будь он помощником - это пошло бы на пользу и культуре, и самому Горбачёву. Известно, что в "новые времена" Дедков дважды получал предложение стать министром культуры, главным редактором одной из центральных газет, но остался в нашем журнале... Который, благодаря в немалой степени Дедкову стал действительно "перестроечным" изданием - с новыми темами, новыми авторами, среди которых были лучшие умы страны. Почему? Потому что был он человеком совести и долга. Пойди он дорогой Феликса Кузнецова, давным-давно жил бы в Москве - при должности, почётных званиях и наградах, собраниях сочинений, поездках за границу... Но Игорь Дедков со студенческих лет шёл своей дорогой.
   Об этом и многом другом Наиль Биккенин написал в своей статье "Русский интеллигент Игорь Александрович Дедков".
   Цитатой оттуда же начинаю небольшой Венок суждений о нашем критике, коль скоро сотрудникам областной НАУЧНОЙ библиотеки имени Крупской не было нужды в своей статье порассуждать о значении человека для Костромы, а лишь о собственных блузках и стрижках, да героической работе на неосвещённых пролётах лестниц.
  
   "В августовские дни 1991 года, когда многие меняли не только одежду, но и кожу, Игорь Александрович оставался самим собой. Но чтобы оставаться собой в такие времена, надо обладать ценностями, которые не девальвируются ни при каких обстоятельствах, ни при каких социальных потрясениях и политических переменах. Это и есть абсолютные, общечеловеческие ценности. Показательно, что из трудных периодов своей жизни, из пережитых несправедливостей Дедков в "новые времена" не делал товара, который можно выгодно сбыть на политическом или финансовом рынке. Это был человек, устоявший перед искушением властью и большими деньгами".
   Наиль Биккенин
  
   "Кострома. Я учусь в третьем классе, на урок географии "училка" приносит карту Европы. Витька Кукушкин кричит с задней парты:
   - Эту нам уже казали!
   Иногда слышишь: Дедков? Да про него уж писали, писали...
   Как сказал Маяковский, "косыми дождями", стороной проходят в родной стране многие лучшие и талантливейшие её люди, отодвигаемые на обочину бюрократическими режимами, травимые всевозможными "сальеристами", не замечаемые большей частью, увы, духовно неразвитого общества... Наконец - по причине удивительной личной скромности, так свойственной русскому интеллигентному человеку.
   Игорь Александрович Дедков - один из таких талантливых русских мыслителей, сравнительно скромная известность которых не соответствует масштабу их дарования, значимости оставленного ими духовного наследия".
   Григорий Водолазов
  
   "Ким Смирнов, похвалив в "Новой газете" Гордона и меня за полуночный трёп о том, о сём, пишет: "Спасибо за Дедкова, это имя в сознании русской общественности давно уже стоит в ряду имен Белинского, Чаадаева, Аполлона Григорьева".
   Я согласен с этим великодушным человеком, но ЦЕЛОСТНОЙ НАШЕЙ ОБЩЕСТВЕННОСТИ не могу ощутить. Скорее нечто слоистое, однобокое..."
   Владимир Леонович
  
   "Смерть Игоря Дедкова трагична... Смерть его - несчастье для всего нашего общества. Сейчас, в смутное и наглое время люди с таким ясным взглядом на действительность, с такой острой душевной болью за обрушившиеся на страну невзгоды особенно бесценны...
   С каким чувством брезгливости я смотрю... на бывших правоверных, ретивых и неистовых когда-то членов КПСС, бичевавших проклятый капитализм, а сейчас... поющих этому капитализму осанну.
   "Обогащайтесь!" - вот девиз времени. Дедков этой новой копеечной философии не принимал. Его идеалами остались честность и совесть, труд и любовь к людям".
   Виктор Розов
  
   "У Дедкова внутренний протест вызывала именно "воровская лёгкость" отказа от прошлого, циничное приспособление к очередным идеологическим требованиям... "Бог мёртв!" - и толпа ликует. Эта неожиданная готовность... к перемене знаков, пьянящее чувство "свободы" и некоего превосходства, когда хочется клеймить, изгонять, преследовать, улюлюкать, насмехаться и унижать - отмечены им не только в 1956-м, но и в 63-64-м, и в 82-м, и в 85-м, и - с особенной болью - в начале 90-х...
   Бытописание Дедкова - на уровне беспощадных фактов.
   В 1978 году он напишет свою молитву:
   "Захваченная страна, сословие захватчиков, партий захватчиков. Если рабы не мы, то кто же? Бедный человек, бедный русский человек, такая короткая жизнь уже оприходована - изведут на дело.
   Господи, как прекрасно небо, волна, кленовый лист, лицо сына, взгляд жены, тропа в лесу, ночь за письменным столом. Господи, как прекрасны мгновенья свободы и любви, продлитесь, продлитесь, растянем кольцо ошейника, выплюнем сахар, сжуем намордник, положим на рельс виляющий хвост, сбросим с плеча сосновую иголку и комариное крыло, это уже не наш дом...
   Боже, не оставь моих мальчиков, помоги им..."
   Маргарита Ваняшова
  
   'Игорь Александрович дорог мне тем, что не изменил своим взглядам и убеждениям.
   А.Н. Яковлев сказал изрядно зло: 'Только тупые животные и откровенные идиоты не меняют своих убеждений". Дедков отвечает в статье "Иллюзия чистого листа": "Надо бы спешно согласиться, чтобы не проходить отныне по разряду тупости и идиотизма, чтобы как-нибудь зацепиться в передовых линиях прогресса, но что-то мешает".
   Совесть мешает! Какая спокойная и изящная отповедь'.
   Борис Архипов
  
   'Нарастает ощущение, что реформирование страны наталкивается, прежде всего, на психологическое тяжелое состояние общества'. Психологическое состояние общества, по наблюдениям Дедкова, близко к безумию...
   И.А., мне кажется, не впал в пессимизм, а занял позицию стоика, лично верного своему идеалу. Он делал всё от него зависящее, чтобы помешать дискредитации общественных идеалов и своим личным поведением утверждать право на их существование'.
   Федор Цан-Кай-Си
  
   'И клуб молодых журналистов, и все вечера и встречи в редакции "Северной правды" и игра в волейбол и футбол. И фотовыставки работ любителей, и многое другое - всё это была инициатива Игоря Дедкова, его идеи, им организовано. Всё это ушло из редакции вместе с ним.
   Умница и вольнодумец, Дедков был как кость в горле для некоторых наших сотрудников. Со временем нападки на него с их стороны становились все сильнее, откровеннее. Помню, Игорь шутил - хорошо бы уйти в дворники: свежий воздух, физический труд, пока метешь улицу - сколько знакомых встретишь...'
   Альбина Чернявская
  
   Людей, кому Дедков был 'как кость в горле', которые, по выражению Галины Лебедевой, библиотекаря костромской молодёжной газеты, 'жрали его на планёрках в редакции', перечислять не буду. Их имена не имеют значения для истории культуры, литературы или журналистики - разве на уездном уровне. Я своими глазами видела поколение людей, идущих вслед за ними, на тех планёрках, где присутствовала уже сама. И видимо, они мало отличались от прежних. Как орал Воеводин, когда в ходе обычного планирования номера в преддверии трёхлетия со дня смерти Дедкова я ответила на вопрос Кирилловой, какие материалы о нём у меня есть в номер объёмом на полосу А3.
   - Вы ещё разворот ей под Дедкова дайте! - вскочив, бешено возопил бедняга. - Он что - Нобелевский лауреат?! - И, обращаясь ко мне: - Ты ещё роман о нём напиши!
   Я внутренне улыбнулась: первые главки романа, пусть не только о Дедкове, а о среде, в которой прожил он три десятилетия, уже были набросаны... А кстати, голос у этого низкорослого мужчины был громовой... Орать им он не стеснялся.
  Воеводин в молодости писал неплохие стихи. Когда-то читал их мне, а я искренне ахала над отдельными строчками. А он плакал - от того, что 'внезапно' стихи покинули его... Да, стихи уходят, когда человек портится как личность... Я говорю о поэтах, родившихся с искрой божьей, не о версификаторах - те могут строчить всю жизнь, если это в один прекрасный момент не становится скучным им самим. Очевидно, болезненно самолюбивый Воеводин, поэтический дар у которого был отнят, относился к тому разряду людей, которые славу другого воспринимают, как личное оскорбление. Или относятся к ней, как к пирогу - если другой съест, им не достанется...
   Упомянутая выше молодёжная газета находилась этажом ниже редакции "Северной правды", когда в ней работал Дедков. За новыми журналами, которые Игорю Александровичу были необходимы для работы как литературному критику, он спускался к Галине, в библиотеку молодёжной газеты.
   - А почему?.. Ведь "Северная правда" тогда выписывала те же журналы, и в большем объёме! - удивилась я.
   - А ты спроси об этом у Кирилловой и у вашей библиотекарши, - ответствовала та. - Пусть тебе объяснят.
   Что ж, я возьми да и спроси. Маргарита числилась не только библиотекарем, но и профсоюзным вожаком, и ещё кем-то - отсутствие творческого начала замещалось общественными делами, но страничку для садоводов в газете раз в месяц соображала... Марго нехорошо заволновалась в ответ на вопрос, да и ответила-то нехорошо. Я не поддержала её тон, промолчала, поэтому вопрос остался. И ей пришлось ответить:
   - А потому что он всегда надолго задерживал у себя эти журналы! - тут споткнулась, но всё же закончила: и мы ему за это выговаривали...
   Галина Лебедева рассказывала, редакторша молодёжной газеты возвращала журналы заляпанными, со следами от чашки чая или кофе - для того, видимо, и были нужны свежие журналы - в основном, как подставка под мокрую чашку. При этом - никакого уважения к труду литературного критика, чьи статьи давали безошибочную оценку произведениям русской литературы второй половины ХХ века...
   Кто-то скажет: ах, зачем об этом писать, это мелко, недостойно имени Дедкова! Возможно, мой читатель так не скажет, но у меня на этом месте "любимая мозоль" - в описываемые времена любая зацепка годилась на то, чтобы превратить её в аргументишко, из которого следовало, что писать о том, как жилось среди них Дедкову, не надо, особенно мне, так как я "лично Дедкова не знала". Или потому что "это недостойно имени Дедкова", или потому что он "в гробу переворачивается". Им доподлинно было известно, что переворачивается, и отчего...
  Так ведь, господа чистоплюи - это не про Дедкова! Это про людей, в среде которых он прожил, к сожалению, слишком долго. Право, в известном смысле особи колоритные. И никем не описаны, кроме как самим Дедковым в его дневниках. А вкупе со своими подвигами на ниве попыток похоронить память о нём или недостаточной готовности постоять за неё - уж точно пока никем. Кто-то очень хотел бы, чтоб такие вещи остались вне поля общественного внимания. Человек редко до конца перестает быть человеком, и понимание собственной мелочности и подлости ютится-таки на краешке сознания... Стыд - небольшая, но плата за то, что не берегли, а иные и поедом ели творцов, оказавшихся в Костроме: Дедкова, Шувалова, Бочкова, Игнатьева и многих других. Они ушли из жизни в расцвете творческих сил. Таким людям надо жить в России долго, а им укорачивали век... И мне доподлинно известно - как. Оперировали мелочами, конфликт стряпался из всего, даже свежие журналы вполне годились на то, чтобы создать человеку дискомфорт...
   Кстати, та же Марго полугодием раньше, когда я, готовясь написать свою первую статью о Дедкове расспрашивала, каким он был, рассказала: ехала она однажды на поезде где-то среди необозримых пространств удивительной родины нашей, и попутчица, узнав, что Марго из Костромы, воскликнула:
   - Боже мой, какая вы счастливица! Вы живёте в одном городе с Игорем Дедковым!.. И Марго с гордостью призналась, что не только живёт с ним в одном городе, но и работает в одной редакции.
  
  Глава десятая. Грошовая публика
  
  - Я влюбился в Игоря сразу, как узнал его, - сказал Радченко. - И не я один. Он собирал колоссальные аудитории в драмтеатре. Люди в проходах стояли вплотную. Была повальная влюблённость в него.
  - Теперь, когда ищу единомышленников среди его бывших собратьев по перу, "повальной влюблённости" не обнаруживается...
  - Есть такое понятие - человек толпы. Игоря ненавидят и ненавидели люди толпы... Что касается библиотекарей, которые проголосовали против имени Дедкова на фасаде библиотеки, по-человечески я понимаю их. Сейчас так легко попасть под сокращение штатов. Человек слаб. Я всё понимаю. Но я всё равно не понимаю их!
  Я тоже не понимала отношения бывших коллег Игоря Александровича ни к нему, ни к себе самим, ни к делу. Взять Кириллову... С одной стороны, вроде бы полное приятие Дедкова, понимание его масштаба и значимости. С другой же...
  
  Дневниковая запись. 13 ноября 1996 года
  
  Татьяна Иноземцева из Парфеньевского района прислала статью "Осталась школа Дедкова". Кириллова буквально замахала руками и ногами: не надо, не сейчас, опубликуем не раньше, чем через две недели!
  Вместе с заметкой московского публициста Юрия Буртина, ранее учительствовавшего в Буе, Танина статья томится в редакционной папке "На визу". Я вижу их, кладя туда материалы на другие темы, которые уходят на полосы газеты в тот же день. Почему, доколе - не спрашиваю. Любой разговор может привести к обострению ситуации, поэтому - молчаливое терпение. Редакторат хочет закрыть дискуссию, но не находит повода. Я не дам его. А они ждут - какого-то моего возмущения или иной поведенческой ошибки. Чтобы раздуть, обвинить и закрыть дискуссию - под сурдинку. Не дождутся. Я корректно существую в этом раскладе и спокойно выполняю служебные обязанности. Подготовленные к публикации статьи лежат и вопиют, взывая к их совести! Оставляю их наедине с нею. Они же сами вроде как за переименование библиотеки... Я сугубо вежлива и - ни слова о застрявшей дискуссии. Словно даже не догадываюсь, что она может застрять всерьёз.
  Сегодня звонила Соловьёва, сказала, Леонович написал Александру Солженицыну, приглашая к участию в дискуссии. Читала письмо. Киселёва поняла, в чём дело и, не дождавшись конца телефонного разговора, покинула кабинет. Ведь популярность и авторитет Александра Исаевича были на пике. Последнее время, едва услышав о каких-то подвижках, тут же бежала к Кирилловой. Ей не стыдно, хотя знает: мы понимаем, что она идёт доносить начальству... Илонка приоткрыла дверь и, глядя ей вслед, констатировала: "Уже там!.." Её глубокий реверанс и уморительная гримаска заставили рассмеяться. В который раз подумалось: как хорошо, что в редакции есть Илонка с её праздничным, каким-то победительным юмором. Как я бы всё это переносила в одиночку - со своей фирменной серьёзностью, усугубляющей переживание действительности... Мы решили проверить редакционную папку. Статей Буртина и Иноземцевой в ней уже не было. Конечно, это простое совпадение - смеялись мы. На другой день обе статьи были в номере. Сразу, как стало известно, что сам Солженицын может заинтересоваться нашими делами.
  Как, однако, помогают имена! Даже если Солженицын не отреагирует на письмо Леоновича, одно упоминание его имени легко устранило запор. (Позже стало известно, что Солженицын письма не увидел - Наталья Дмитриевна, поберегла, скажем так, мужа от лишней работы и не передала послание Леоновича).
  А как помогло бы городу имя Игоря Дедкова, светя с фасада главной областной библиотеки!..
  Да, Илонка сказала, что Кириллова не разговаривает со мной, потому что "жалеет" меня. Вот так оборотец, поди расшифруй.
  И.А. Дедков: "Нами правят - без идей, без дара, без лица, БЕЗ ЯЗЫКА (выделено мною) - не правят, а взнуздывают".
  
  Татьяна Иноземцева. ОСТАЛАСЬ ШКОЛА ДЕДКОВА
  
  Внимательно слежу за дискуссией на страницах "Северной правды". Согласна со сторонниками переименования библиотеки и журналистами газеты, ратующими за это. Кому, как не им, бывшим коллегам, продолжать Дедкова? Они делают большое и важное дело.
  Противники переименования пока аргументировано не высказались. А сторонники до сих пор говорили о книгах Дедкова как о гордости не столько костромской, сколько общенациональной. Напрашивается вопрос: что же, за 30 лет жизни здесь писатель работал не на Кострому? Лестно, конечно, что учениками "нашего Дедкова" считают себя столпы современной литературы, но что же, в своей области он никого не оставил? Этот человек сделал неоценимый вклад в становление областной писательской организации. А библиотека, в конце концов, областная, и название её должно быть символом для области.
  Я довольно долго пользовалась её книжным фондом - книги пересылали почтой. Печать-метка на книгах с именем Крупской мне ни о чём не говорила. Имя Дедкова, мне кажется, скажет больше любому читателю.
  Игорь Александрович наряду с другими писателями старшего поколения (нисколько не умаляю их роль) несколько десятилетий пестовал литературный подрост. Отправляясь на совещания молодых писателей, я молилась, чтобы руководителем семинара был Дедков. Если прочие учили профессионализму, он делал куда более и серьёзное дело: учил нравственности в литературе, поддерживал в писательской организации уровень духовной культуры, дух уважения к таланту, и, естественно, всячески способствовал его росту. Не только мы, молодые, слушали его, разинув рот, но и сложившиеся писатели боялись пропустить хотя бы одно его слово. Подозреваю, они учились на наших ошибках, извлекая из его разборов урок для себя. Благодаря ему, росла организация и численно, и качественно. Кто знает, достигли бы без Дедкова своего уровня мастерства Сергей Потехин, Леонид Попов, Виктор Лапшин и другие? Не стало Дедкова - осталась традиция, осталась его школа. Разве этого мало? Разве это не аргумент в пользу переименования библиотеки?
  Игорь Александрович любил стихи Бориса Чичибабина:
  
   Люди - радость моя, вы как неуходящая юность, -
   Полюбите меня, потому что и сам я люблю вас.
   Смелым словом звеня в стихотворном свободном полёте
   Это вы из меня о своём наболевшем орёте.
   Век нас мучил и мял, только я на него не в обиде.
   Полюбите меня, пока жив я ещё, полюбите!
  
  Дедков такие стихи не написал бы. Его любили при жизни: друзья, коллеги, ученики, члены литобъединения при газете "Молодой ленинец", которым он руководил. Вполне естественно, любовь эта не прошла и теперь. Что же странного в том, что эти люди добиваются переименования библиотеки? Странно другое - сопротивление этому. Непонятно, на чём оно основано.
  
  Юрий Буртин. ПРАВИЛЬНОЕ ДЕЛО!
  
  Я не сторонник нынешней компании переименования всего и вся, вытравливающий из народа память о советском периоде нашей истории. Как и любой другой исторический период, он достоин того, чтобы его знали, понимали, уважали и извлекали из него уроки на будущее. Но переименование переименованию рознь. Полагаю, что к костромской библиотеке Н.К. Крупская имела не большее отношение, чем к ярославской, тамбовской или хабаровской. Присвоение её имени было в своё время данью такому же пустому поветрию, как нынешнее поветрие переименований.
  Другое дело - Игорь Дедков. Прекрасный критик и публицист, он - один из тех людей, кем Кострома может заслуженно гордиться, чьё участие в культурной и общественной жизни города и области было значимым и ярким. Поэтому присвоить его имя (заодно развернув в библиотеке хотя бы маленькую экспозицию о жизни и творчестве этого замечательного человека) было бы хорошим, правильным делом, знаком уважения костромичей не только к его памяти, но и к истории своего города.
  
  Итак, статьи опубликовали, но "жалость" ко мне редактората явно претерпела метаморфозу, став однозначной враждебностью. Об этом от Киселёвой узнала Илона.
  Та в грубой форме задала вопрос:
  - Почему Арямнова не отъе*ётся от Дедкова?
  - А почему она должна? - дружелюбно улыбнулась Илона.
  - Пусть займётся театром, я её туда посылала!
  - Ты не курируешь работу заведующей отделом культуры, и потому не имеешь права никуда посылать. Она в твою работу не лезет, почему ты лезешь в её? Разговаривать с ней на эту тему прерогатива Кирилловой, мы-то с тобой тут причём?
  - С ней Петров будет говорить, и они разругаются! Арямнова напишет заявление об уходе, и Петров сразу его подпишет!
  - Не сомневаюсь, что сразу. Это с пьянчужкой Мыловой, алкашом Шайкиным они возятся, а с Верой не станут. Но почему бы Кирилловой не высказать претензии к работе, если они вдруг появились? Дискуссия начата с согласия редактората. Если теперь её хотят прикрыть, почему не аргументировать это для Веры? Чего они боятся? Хотят, чтобы она это сделала сама? И с какой стати ей это делать? Дискуссия живая; уже от "Нового мира" прислали статьи москвичи Сергей Яковлев, Андрей Турков, Борис Архипов; Вася Травкин из Судиславля и другие...
  Новость о том, что Петров готов подписать заявление о моем уходе, Киселёва достала, очевидно, из-под одеяла.
  Ви, как жена, узнала о новостях известного рода последней. Её соседки-журналистки, обе в декретных отпусках, поведали, что часто Петров с Киселёвой днём, когда Вика на работе, приходят и остаются в квартире продолжительное время. "И что ты думаешь?" - спросила я её, когда она рассказала об этом. - "Ну, может, они о работе разговаривают", - ответствовала Ви и покраснела.
  Разумеется, о работе. Сидят-сидят в кабинете Петрова, говорят о работе, потом встанут и пойдут к нему домой, и опять о работе разговаривают. Благо, идти всего пять минут...
  До сих пор не рассказала Ви о предложении Петрова "о релаксации". Стыдно. Хотя не понимаю, почему? 'В редакции уже почти не осталось женщин, кому бы он это не предложил', - сказала Марго. Она была возмущена - и к ней подкатывал...
  Ви после полученной новости ушла от Андрея. Живёт с дочкой у матери. Мне очень грустно от этого. И на Киселёву я просто разозлилась. Сказала ей - соседки доложили Вике, кто ходит в дом, когда хозяйки там нет.
  Татьяна потемнела лицом и взглянула с откровенной ненавистью.
  
  
  Вскоре я получила ответ на своё письмо в 'Новый мир'.
  
   "НОВЫЙ МИР" 18 ноября 1996 г.
   Ежемесячный литературно- В.Н. Арямновой,
   художественный и общественно Редакция газеты
   политический журнал "Северная правда"
  
   Уважаемая Вера Николаевна!
  
  Благодарим Вас за приглашение к дискуссии по поводу присвоения Костромской областной библиотеке имени И.А. Дедкова.
  К сожалению, Сергей Павлович Залыгин сейчас тяжело болен и не может откликнуться на Ваше письмо. Но из бесед с ним, из того, как часто возникает в разговорах имя Дедкова, знаю: он чтит память Игоря Александровича, преклоняется перед его талантом, его гражданским мужеством.
  Подтверждение тому - публикация в двух номерах "Нового мира" за этот год литературного наследства Дедкова (его дневников), которую мы собираемся продолжить.
  На правах уроженца Костромской земли и давнего знакомого И.А. Дедкова я позволил себе высказать свою позицию в небольшой заметке, которую и предлагаю для опубликования в "Северной правде".
   С пожеланием успеха в Вашем праведном деле
   Сергей Яковлев, заместитель главного редактора журнала "Новый мир".
  
  Письмо это прикнопила над своим столом - любоваться! Переодевая обувь, оглянулась и увидела, как Татьяна, привстав со стула, пытается прочесть... Облегчила её муку, дав письмо в руки вместе со статьей Яковлева "Великий гражданин". Прочла, взяла сигарету и молча вышла.
  Когда вернулась, я дала ей последний шанс. В хорошие времена у нас была привычка до публикации давать друг другу прочесть статьи, которые мы считали для себя важными. Я предложила ей статью "Всадники без головы или совесть как двигатель национального прогресса", над которой трудилась почти месяц. Первая главка её повествовала о подробностях борьбы Крупской с чуковскими сказками.
  Обмена мнениями по сути текста не случилось.
  - Ты понимаешь, что делаешь?! Зачем пишешь о Крупской? Ты понимаешь, это опять их рассердит!..
  Кого оно рассердит, меня не волновало - я рассматривала мой текст как своё слово в ходе дискуссии. Эту, и статьи других авторов, как опубликованные, так и нет в ходе газетной дискуссии, можно прочесть в приложении к роману.
  
  На отношениях с Киселёвой на этом я поставила жирную точку. Первую главку статьи, посвящённую Чуковскому и борьбе Крупской с "чуковщиной" - аккурат к очередной дате ухода Корнея Ивановича из жизни, отдала Петрову, испросив разрешения на такое исключение. "Только я не сегодня, завтра прочту, ладно?", - сказал он.
  Надежда на его интеллект и профессионализм у меня тоже последняя. И, как оказалось, - напрасная. Статью главный редактор держал у себя до Нового года и вернул по моей просьбе (с пометкой "В архив" и за подписью всех членов редколлегии!). Центральной прессе да, а костромской опубликовать эти факты о соратнице Ленина было почему-то нельзя - даже в рамках дискуссии о переименовании библиотеки.
  
  Забегая немного вперёд, скажу, что главка о Чуковском всё же появилась в местной прессе. В новой газете "Намедни", которая просуществовала недолго. Главным редактором её стала... Илона Иванова. Эта публикация от 26.12.1996 г. была нашим с ней даром, скромнее сказать, действием к двухлетию ухода из жизни Игоря Дедкова.
  
  А в редакции воздух враждебности сгущался. С письмом от 'Нового мира', висевшим над моим столом, ещё до этой публикации в 'Намедни' произошло событие. Придя утром в редакцию, увидела его брошенным на мой на стол... с аккуратным отпечатком женского ботинка во весь формат. Илонки не было, только Киселёва с дочкой. Я приколола письмо со следом ботинка на прежнее место, ничего не сказав.
  
   Дневниковая запись. 15 декабря 1996 г.
  
  Меж тем, звонит писатель Вася Травкин из Судиславля справляется, когда будет опубликована его статья о Дедкове. Что ему сказать при таких делах? На сегодня уже второй месяц, как ни одной публикации под рубрикой "Культура памяти". Вася не только звонит, но и пишет: "Вера Николаевна, для меня вся правда "Северной правды" заключается в Вас!" Он пишет, чтобы "не сдавалась", что меня "многие поддерживают", не только он...
  В моё отсутствие звонил Сергей Яковлев. Осведомлялся - будет ли опубликована его статья. Об этом сказала Киселёва, которая и говорила с ним. Не знаю, в каком ключе происходил разговор, но как нежно, понимательно она смотрела мне в глаза, говоря о звонке! "Он тебе перезвонит...", - прямо-таки проворковала. Что произошло? Удивительна такая перемена... Видимо, Сергей Ананьевич поговорил с ней как надо.
  Пошла к Кирилловой, сообщила о звонке из "Нового мира". Конечно, от Киселёвой она это уже знала, но... От её реакции аж затошнило.
  - А?.. Что?.. А что, там объём, что ли, большой? Почему до сих пор не опубликовали? Где статья?
   - Объём газетный, статья в папке "На визу" уже почти месяц, - сказала то, что она итак знала.
  Пару недель назад я получила совет от ответсекретаря Анатолия Беляева: "Название статьи Яковлева "Великий гражданин" это уж слишком. Кириллова так думает... и я".
  Подмоги в виде звонка из Москвы я не ждала, потому, скрепя сердце, исправила на "Дар гражданина". Если только название поперёк горла встало - нате!
  А вот теперь Кириллова: что за статья, почему не знаю?..
  Грошовая публика. Они боятся звонка из Москвы, боятся закрыть дискуссию, боятся продолжать, боятся противников переименования, сторонников и даже меня. Что не мешает исподтишка наступать ботинком и, не стесняясь, прогибаться в любую сторону, в какую дунет ветер.
  
  Глава одиннадцатая. Любовь и война
  
  Статью Яковлева опубликовали. Но только в январе следующего, 1997 года. А статьи Травкина и Туркова в декабре. После слова Яковлева поставили фельдфебельский рык некоего Гришина: "Не пора ли заканчивать?!" В смысле, дискуссию.
  Не пора.
  Ещё опубликовали А. Чернявскую - в своё время работала с Игорем Александровичем в отделе культуры и принесла свою статью в редакторат. Бывшей сотруднице не отказали в публикации. Но последней стала гришинская статейка. Причины требовать прекратить дискуссию у наших оппонентов были. Вопрос Татьяны Иноземцевой: на чём основано сопротивление? требовал ответа. Прилюдно ответить на такой вопрос они не могли. Враждебный Дедкову комплот предпочитал действовать другими способами. Мне - звонки и угрозы, а что предпринимали ещё, чтобы дискуссию закрыли "сверху", можно предполагать. Наверняка и редакторату приходилось несладко. Совсем нестранно в свете этого отношение Кирилловой к моей твёрдой позиции продолжать дискуссию. Но на откровенный разговор она не решилась, ограничиваясь недовольством и враждебностью - ясными без слов.
  Илонка накануне Нового года "ушла в капитализм". Капитализм в лице фирмы "Президент" решил издавать газету "Намедни"... Голова этой фирмы была в Москве, там работал зять Игнатьева. Виктор Яковлевич разрекламировал ему Илонку, как журналиста: 'молоденький ас'. Но "сватовство" её на должность редактора произошло в полной тайне и от него. Узнав об этом в разное время, мы только ахнули...
  Я ахнула перед планёркой - буквально за минуту до её начала Илонка, приблизив свою милую круглую рожицу вплотную к моей, сказала, что УХОДИТ из газеты, что - НАСОВСЕМ! Крупным шёпотом. Я ответила одним словом: "Счастливо!" Сколько слов толпилось за ним, одной мне ведомо...
  Сразу после планёрки она позвонила, встретились на Сенной. Обе чуть не ревели. Мы очень сблизились за последние месяцы. Поэтому ежедневно неоднократно перезванивались, встречались в барах и кафе, гуляли по улицам. Её звонок обычно начинался словами: "Вера, как я тебя люблю!.." Я тоже любила её. Как позже выяснилось, у неё со мной была не дружба, а любовь. А с любви какие взятки - прошла, и всё.
  Но пока Илонкина любовь продолжалась. Мы утоляли ежедневную потребность встреч и не могли друг на друга наглядеться. Однажды, слушая меня, она вдруг остановилась и с каким-то изумлением произнесла: 'Вера, ты меня делаешь!'. Вспоминая это, одновременно вспоминаю и скороговорку: перепёлка перепелёнка перепелёнывала, перепелёнывала, да так и не перепеленала...
  - Господи, как ты выносишь весь этот дебилизм в редакции?! - жалела меня Илонка. - Вот погоди, вернусь в газету главным редактором, я не дам им тебя в обиду!
  А "дебилизм" помогал выносить Леонович, с которым к тому времени установилась плотная переписка. Благодаря ей я росла. Помогал Радченко - своей оценкой происходящего, безоглядным приятием всего, что я делала на работе.
  Но... каждый умирает в одиночку. Это о любви. После встреч было тяжело, как после жизни и легко, как перед смертью...
  
   Нас свирепое счастье на жёстких ладонях качало.
   Ведь ладони у счастья мозолисты, как у творца.
  Это лютое счастье горячим дыханьем сжигало,
   оттого мы не можем поднять друг на друга лица.
  
   В опалённой душе запеклась окаянная сила,
   чтобы даже родного ребёнка туда не пускать.
   Если Бог есть любовь - то о том ли я Бога просила?
   И такого мне страшно отныне на помощь позвать.
  
  Не зря классик утверждал: любовь и смерть всегда вдвоём. В нашем случае эта связь была буквальной. Сердце Мастера не выдерживало нагрузки. И мы решили больше не встречаться...
  Разумеется, изредка виделись. Понятно, разлука была условной. Но преодолевать её мне было так же трудно, как ему - бороться с чувством... "Никого я так не целовал"...
  Как?
  Как бог.
  
  ...Наше завтра для меня не тайна.
   И не горе. И не в этом суть.
   Я давно не верю, что случайно
   кто-то нежно проколол мне грудь.
  
  Как же просто и бесповоротно
   отменили мы с тобой любовь!
   Терпеливо, боязливо, плотно,
   крепко ждёшь сквозь морось вечеров...
  
  Жить в доме на Северной стало невозможно. Душа не принимала связи с другим мужчиной даже на бытовом уровне.
  
   Куда я еду? Окна грязны -
   слякоть, дождь декабря.
   Такими бывают кошмарные сны:
   всё, что ни делаешь - зря.
  
   Где-то был дом. Где же мой дом,
   надежный оплот от стуж?
   Он был окутан моим теплом,
   в доме был сын. И муж.
  
   Не было в нём ни чумы, ни войны,
   откуда такой разор?
   Нет ни хозяйки в нём, ни жены,
   и не виновен вор...
  
   Новогодней ночи не помню. Чёрный потолок. Температура. Нормальные лёгкие, писал Дедков, долго не выносят воздуха враждебности - они сгорают... Пневмония жестоко трепала месяц, вплоть до дня рождения. В этот вечер ко мне на Голубкова, куда я, покинув дом на Северной, переехала с сыночком, уже не на несколько дней, как в июле, пришли Илонка и Ви - с гитарой и громадным букетом роз. Сидели под ним, как под кустом, и было столько тепла, любви, юмора, смеха, песен, что на другой день мне резко полегчало...
  
  Но и Новый год всё же успела отпраздновать - до болезни, с коллективом газеты.
  Столы поставили буквой П. Села, не выбирая места, а когда расселись все, оказалось, два стула слева от меня - пустые. И два справа - тоже. Напротив - нейтральные люди: бухгалтера, наборщицы, корректоры. Никогда не думала, что стану центром подобной дислокации... Чем хуже обстоят дела, чем больней сжимается сердце, тем уверенней я себя веду. Внешне отреагировала на ситуацию так: одну руку - на спинку стула слева, другую - на спинку стула справа, нога - на ногу. Я была в маленьком чёрном платье, которое смогла надеть, потому что похудела - от напряжения на работе и от своей любви. С улыбкой оглядев публику, закурила, хотя пепельниц на столах не было. Официантка принесла. Андрей Петров попросил почитать стихи. Я заверила, что прочту, но чуть позже, зная, что позже он об этом забудет, а уж я точно не вспомню.
  
  Народ шумел, хмелел и играл в игры. В одной поучаствовала. Предлагалось сочинить стихи с заданными рифмами: ёлка-метёлка, роза-поза. Многие что-то писали и относили записки жюри. Я громко спросила: а можно свои вирши вслух прочесть? Разрешили. И я прочла:
  
   Я не ёлка? Пусть не ёлка -
   не сметут меня метёлкой!
   Я не роза?.. Пусть не роза -
   я - НЕ ГНУСЬ в любую позу!
  
  Коллектив прорвало! Под шквал аплодисментов и восторженных возгласов взглянула на Петрова. Он сидел красный, непроизвольно подняв руки, чтобы захлопать - да так и не захлопал. Но при этом и он смеялся - хотя сконфужено.
  Просили прочесть на бис, а когда подводили итоги, коллектив скандировал: "Вера, Вера, Вера!" И только коллега Света пыталась перекричать это пронзительным и длительным "Не-е-е-е-т!!!"
  Опускала в своём повествовании то, что события в редакции последних месяцев люди оценивали по-разному, но те, кто сочувствовал - молчали и обходили меня стороной, как человека, впавшего в немилость. Словно она - проказа, которой можно заразиться. А Киселёва наоборот, вышла в уважаемые люди. 'Светика' она пригрела: защищала, продвигала - опекала, в общем. Светик в этом нуждалась по причине недостаточного творческого ресурса и человеческого потенциала. Но её "не-е-е-ет!" - получило дырку от бублика, а шоколадка победительницы досталась мне.
  Хозяин заведения, где мы находились, встал со своего места и сел рядом, непринужденно приобняв. Беседовали о какой-то сексуальной дружбе. На которую он, якобы, большой мастак... Вскоре мой пустой угол стал самым населённым: фотограф Саша Шикалов фотографировал, Сидоров подошёл поцеловать ручку, уселся рядом Бадин, а когда подошёл Петров и заявил, что просил почитать стихи в начале вечера не только потому что хотел их послушать, но и затем, чтобы я встала, и все увидели, какая я сегодня красивая... я поняла, что этот цирк, главным аттракционом которого явилось внимание ко мне хозяина заведения, надо кончать. Я в такие игры не играю.
  Пригласила самого незаметного в редакции мужчину, сельхозкорреспондента Колю Мазина танцевать. Мы не вернулись к свите, которая образовалась вокруг меня и того парня. Танцевала я в тот вечер всласть. Коля оказался хорошим партнёром, а маленькое чёрное платье - одноразовым. Уходя, переоделась, и потеряла его. Жаль; оно весьма женственно укрывало моё мужество держаться в праздничном формате. Но мужество противопоказано женской натуре - через пару дней меня и свалила пневмония.
  Когда уже выздоравливала - а шёл второй месяц больничного листа, однажды утром пришли Петровы. Сели за стол: "Мы из ЗАГСа. Только что развелись". Я охнула. Эти люди могли прекрасно дополнять друг друга и помогать друг другу. Я понимала, им трудно вместе. Вернее, Андрею трудно, а Ви с ним плохо. Но ведь могло быть всё иначе, понимали ли они сами, как это могло быть!.. И у них дочка, которой они нужны оба. Но фактический развод стал официальным. Хотя я до сего дня не оставляла надежды, что этого не произойдёт, Петров поймёт, какое сокровище рядом с ним. А Ви, на мой взгляд, несмотря ни на что, очень шло быть его женой. Больше, чем в последующих браках... Поэтому всегда старалась говорить ей об Андрее только хорошее.
  Увы.
  Я сказала Петровым: чувствую, что всем резко захотелось выпить.
  Мы выпили по бокалу светлого, как слеза, вина "Ностальгия" почти молча, и они оба ушли. Ушли в разные стороны, каждый в свою судьбу...
  
  Глава двенадцатая. Пустое "Вы" сердечным "ты..."
  
  Меня трясло с начала января.
  Болела плоть и смерть ходила рядом.
  И, до краёв наполненная ядом,
  светилась жизнь оттенком янтаря.
  
  Ни жизнь, ни смерть - иное здесь стряслось.
  Коньяк не спас, но и свинья не съела.
  А неотступны только долг и дело.
  Без остального сердце обошлось...
  
  На работу вышла, ещё сильно кашляя и совершенно не перенося табачного дыма, почему моя визави Киселёва курила чаще обычного. А куда уж чаще?..
  Вместе с выздоровлением от пневмонии потихоньку начала выздоравливать от неодолимого желания видеться с Мастером.
  Сиротливость существования без него была очевидной. Она была бы нестерпимой, если бы переписка с Леоновичем к тому времени не стала для меня чем-то большим, чем переписка. Письма помогали выжить.
  "Илона уволилась, Вас почти не задерживают в редакции (ни в коем случае не уходите!!!). Полемика местами принимает тон перебранки, мы с Вами скользим в ложное положенье: даже и неглупые люди вменяют Вам (нам) корысть, запроданность сионистам или кому там ещё? Положение до боли знакомое: хочешь отдать что-либо и не брать ничего - и эту простоту не понимают. А доказывать - Господа смешить. Он же втайне заповедовал "творить милостыню". Кампания во Имя Дедкова принесла мне С. Яковлева, принесла мне Вас. Ещё раз - будьте мудры, не хлопните дверью, когда Вам покажется на миг, что не хлопнуть - бесчестно. Это не так. Игорь, как выясняется, имел больше врагов, чем друзей. Вы появились - и он Вам рад..."
  Он писал о работе Виталия Шенталинского в архивах ГБ, о Сергее Яковлеве с его повестью "Письма из Солигалича в Оксфорд", о Горьком, Чуковском, о спасении Чуковского Дома в Переделкине. О Галактионе Табидзе, на требование подписи под письмом об осуждении Пастернака ответившем прыжком с балкона, о Флоренском, сказавшем: "Не знать, это, конечно, большой грех, но не желать знать - преступление", о Михаиле Кожове, не давшем взорвать Шаманский камень и тем спасшем Байкал. Потому, прежде всего, что знал озеро, как никто. Он писал о людях, которые во все времена прекрасно понимали, что, почему и как творится в их пору... На вопрос Дедкова 'Любить? Ненавидеть? Что ещё?!..' Володя так и отвечал: знать!.. (Через много лет и я сформулирую свой ответ на этот вопрос, которым руководствовалась в те годы: делать!).
  Володя писал: "Кто сваливает вину на "дух времени", тот и в своём, данном ему Историей времени имеет алиби, но это алиби - фальшивка".
  Однажды Владимир Николаевич вместе со своими статьями прислал ксерокс из словаря "Лексикон", составленного известным славистом Вольфгангом Казаком. В графе "Леонович" прочла дату рождения моего корреспондента. Мне стало плохо. Ведь, увидев его на первых Дедковских чтениях, решила, что он мой ровесник. А тут чёрным по белому написано: "Леонович, Владимир Николаевич, поэт (2.6.1933г., Кострома). Учился в Воен.ин-те иностранных языков, в 1956-62 в Моск. Ун-те. Л., в духовном отношении редкостно независимая личность..." и т.д. Минут пятнадцать была в прострации, вычислив его возраст, и сама, кажется, за эти четверть часа постарела на те двадцать с лишним лет, что нас разделяли. И поняла, что Владимир Николаевич дорог мне уже не как "источник знаний", а как человек.
  
  Отрывок из "Письма, написанного Вере Николаевне звёздной ночью с 9 на 10 февраля 1997 года...
  ...но и днём оно было бы почти такое. Просто ночью открытее Космос - тот, что вне тебя и тот Космос, что внутри.
  Итак, Вера Николаевна, увидели вы цифру 1933, вычли время из времени, встали, сгорбились и на постаревших ногах куда-то побрели. Это настолько было живо и горестно, что не мог я не оказаться рядом с Вами, я бросился к Вам:
  - Верушка, да не верь ты этой немчуре. Всё не так... - Слово вылетело. Оба мы слышим, что в этом Ты - больше правды, чем в натужном уже Вы. И оба понимаем, что терять высоту так невзначай достигнутого не надо.
  Пустое Вы сердечным ты...
  Как он возликовал обмолвке! Но я не обмолвился - а всё встало уже на свои места. Флоренский написал об именах - не написал о местоимениях. Как грузин он знал, чем интимнее обращенье, тем больше растворено в нём уважения, родства, доброжелательства - всех чувств этого спектра - вплоть до благоговения и преклонения. Бога и Родину величаем на ты - и мы, и грузины, да и все. Блок, и не только он, вкладывал в Ты столько уважения и понимания, что... что грех нам пройти мимо этого (далее, если б письмо сбилось на статью, я навертел бы вокруг "ты" разных ситуаций и контекстов, лиц и морд, тыканья и величанья. Но нет нужды в статье - а есть нужда обеими руками тебя взять и стряхнуть эту арифметику... 'И возраста у человека нет...' (см. мои стихи "Во все концы дорога далека").
  
  Я читала эти стихи в книге "Явь", которую получила от Владимира Николаевича аккурат в день своего рождения. Он подписал её: "Вере Арямновой - как своей душе".
  Так наш переход на "ты", стихи, первую строку которых Игорь Дедков взял для названия своей книги, переплелись ещё до первой встречи с Володей в личном пространстве, которая произошла в марте 1997 года.
  
  
  
  Владимир Николаевич Леонович
  
  Но пора вернуться к нашим баранам.
  В конце февраля узнала от Бориса Николаевича Негорюхина, что библиотека сняла имя Крупской!.. Не помню, как оказалась перед Петровым:
  - Андрей Алексеевич, библиотека сняла имя Крупской!
  - Ну и что. - С явным нежеланием продолжать разговор, пожал плечами редактор.
  Я сникла.
  Дискуссию-то закрыли после январских публикаций, когда я была на больничном листе с пневмонией... как получается, по Гришинскому указу. А я сказала, выйдя на работу: Виктор Петрович Астафьев написал. И приложил к письму текст для публикации в нашей газете. Они сказали: всё, не успел. Что Астафьев? Кто такой им Астафьев?..
  А кто такой Гришин? Вот Вы, читатель, Астафьева читали, знаете, кто он. А Гришина? И я нет. Может быть, и нет никакого Гришина. Впрочем, однажды мне довелось, кажется, его видеть. Скажу вам, описать его невозможно. Гришин и Гришин - такой как тысячи других ничем не примечательных людей. Хотя это ведь тоже достоинство, если посмотреть с определённого ракурса. Очевидно, оттуда на него и смотрели, оттуда и направляли его деятельность. Потому что иначе - какое бы дело обыкновенному Гришину до Дедкова, библиотеки и её переименования? Но именно после его фельдфебельского окрика 'пора кончать!' редакторат остановил дискуссию в газете.
  
  Ну что же. Было, чем утешиться. Не знаю, могу ли я претендовать на то, что одной мне известно, сколько стоило сил и нервов, сколько несчастья надо было пережить одной женщине, чтобы эта плита, наконец, сдвинулась. Но сдвигаясь, освобождая, как казалось, место для нового имени, ещё раз прищемила пальцы.
  
  Глава тринадцатая. Как библиотека снимала имя Н.К. Крупской
  
  Когда новость о снятии имени Крупской дали все средства массовой информации Костромы, Петров, наконец, очнулся. 14 марта в 10 утра вошёл в наш кабинет:
  - Позвоните в библиотеку, срочно напишите информацию о снятии имени Крупской в завтрашний номер.
  Хорошо помню тот день. Это был день похорон Володи Рахматова. Через час - прощание с Володей в морге. Даже ради своего кровного дела я не могла ни опоздать, ни пропустить церемонию прощания с хорошим человеком, коллегой, талантливым писателем и поэтом, журналистом. Мы недолго работали вместе, но не было случая, чтобы в чём-то не согласились на планёрках или в курилке. Очень жалею, что жизнь его окончилась так рано и трагически. А ещё жалею, что последние месяцы из-за болезни он отсутствовал на работе - иначе в редакции у меня была бы поддержка.
  Мы с Киселёвой навестили его перед операцией и поздравили с днём рождения. Володя держался прекрасно, пел под гитару свои песни, читал стихи, охотно поддерживал разговор на любые темы, шутил и смешил нас. По поводу действий противников переименования библиотеки сказал: "Помнишь фразу, облетевшую страну после смерти Твардовского? Её можно перефразировать для Костромы: "Дедков умер - стесняться больше некого". Тот день рождения Володи оказался последним в его жизни. Не желая ждать смерти от своего заболевания - а иного оно уже не сулило, Володя ушёл сам.
  
  Итак, было меньше часа на выполнение задания редактора, так совпадавшего с моими устремлениями.
  Позвонила директору библиотеки, спросила, что она может сказать о снятии имени Крупской для "Северной правды"? Галина Вадимовна Зыкова была любезна, но сказала, лучше бы мне прийти, потому что имя библиотеки не единственная проблема. Их масса, о них она бы хотела поговорить с журналистом "Северной правды".
  Я с такой же любезной готовностью согласилась, но не сегодня. Объяснила причину: похороны коллеги. Назначим встречу для большого разговора на другой день? Зыкова согласилась. А пока мне нужна информация о снятии имени в номер - это задание редактора. Если она понимает ситуацию, поговорим об этом, не откладывая? Галина Вадимовна согласилась. Конечно, конечно, Володя Рахматов, понимаю... отвечу на Ваши вопросы по телефону. Она поняла даже то, что сегодня у меня нет времени завизировать интервью, поэтому оно должно быть предельно внятным и коротким.
  В общем, поговорили с полным пониманием - как должно разговаривать представительницам старейшей газеты и старейшей библиотеки области.
  Всё, вроде, было хорошо, а в итоге - инцидент.
  
   Культура памяти
   ДОЖИВЕМ ДО АПРЕЛЯ
  Благая весть о снятии имени Крупской с фасада областной библиотеки уже облетела город и область. Конечно, благой она воспринимается людьми, переосмыслившими деятельность Надежды Константиновны - таких много, и теми, кто никогда на этот счёт не заблуждался - таких меньше. Но в периодике последних лет было опубликовано достаточно документов, чтобы справедливость и правомерность такого решения была понята и принята каждым, кто захочет с ними познакомиться.
  Вот что по этому поводу сказала её директор Галина ЗЫКОВА:
  - Мы написали новый Устав ещё в прошлом году. Сейчас с ним работает комитет по госимуществу. После утверждения Устава будем считать себя правопреемниками областной научной библиотеки имени Крупской и называться областной научной библиотекой.
  - Как относится к этому коллектив?
   - Мнение коллектива для меня очень важно, ведь я буду выступать от его имени при утверждении Устава. Коллектив решил пойти по пути Московской российской государственной (бывшей "Ленинки") и Санкт-Петербургской российской национальной (бывшей "Салтыковки") библиотек.
  - Каковы мотивы такого решения? Переосмысление деятельности Крупской?
   - Не столько это, сколько полемика, развёрнутая в "Северной правде".
  - Те, кто ратовал за снятие имени Крупской на страницах газеты, хотели и другого - присвоения библиотеке имени Игоря Дедкова. Уместно будет напомнить их имена: А. Соловьёва из областного Фонда культуры, поэт В. Леонович, директор Художественного музея В. Игнатьев, художник Е. Радченко, поэтесса Т. Иноземцева, журналисты И. Иванова и В. Рахматов, писатель В. Травкин, московские публицисты А. Турков и Ю. Буртин, заместитель главного редактора журнала "Новый мир" С. Яковлев и другие. На днях я получила письмо от Виктора Петровича Астафьева, он пишет: "Я добра всем нам хочу, и чтобы хотя бы за гробом жила добрая память об Игоре".
  - Можно ли надеяться, что препятствий для увековечения памяти Игоря Александровича больше не будет?
  - Игорь Дедков и Надежда Крупская - имена несопоставимые. Игорь Дедков остаётся для нас главным человеком. Доживём до следующих Дедковских чтений в апреле, посмотрим. Мы уже начали подготовку к ним.
  
  Слова Зыковой я передала дословно, согрешив в одном месте - во имя доброго имени библиотекарей. 'Утаила' ответ на вопрос, какие у них мотивы для снятия имени Крупской, - переосмысление её деятельности?
  - Какое там переосмысление! Разве библиотекарям теперь до этого - зарплату задерживают. Просто мы изучили полемику в "Северной правде" и решили, что имя нужно снять.
  Как забавно. Словно задержка зарплаты мешает думать и поступать как должно. Но дело не в этом.
  Материал опубликовали. Однако на следующий день редактор показал письмо от Зыковой и просил объяснить - в чём дело, что я переврала в её интервью?
  В тексте оказался лишний... дефис. Перед фразой 'Можно ли надеяться, что препятствий для увековечения памяти Игоря Александровича больше не будет?' Эту мелочь, возникшую в наборном цехе, никто не заметил: ни корректор, ни дежурный по газете, ни сам Петров - а я ж не вычитала материал в макете сама, находясь об это время в морге... Стилистическая правка при обработке разговорной речи была минимальна. Это и объяснила Андрею. Он отнёсся к ситуации спокойно.
  Разумеется, Петров не сомневался, что ничего я не переврала. А ведь мог сделать вид, что сомневается! Но только посоветовал: "Позвони Зыковой, объяснитесь, может, она отзовёт письмо? Если не отзовёт, по Закону о печати мы обязаны его опубликовать". - "А я по закону имею право на ответ, так ведь?" - "Конечно", - ответил Андрей.
  С Галиной Вадимовной мы разобрали интервью по строчкам. Она согласилась - неточностей нет.
  - Так почему же Вы написали письмо в редакцию? - спросила я.
  - Ну, понимаете, сразу после выхода газеты стали звонить люди: Муренин, Гончарова, Артамонова (до сих не знаю, что за персонаж Артамонова), кричали на меня в трубку, что ты, мол, сама подталкиваешь к тому, чтобы библиотеке дали имя Дедкова!
  - В каком месте текста, Вы, по их мнению, подталкиваете к этому?
  - Там, где сказала, что доживём до следующих Дедковских чтений...
  - Но Вы же не сказали: "Доживём до чтений - переименуем", Вы сказали: Посмотрим - так и напечатано.
  - Но понимаете, люди домысливают...
  
  Галину Вадимовну с её лепетом стало жалко. Но она меня не пожалела - письма не отозвала. Хотя твёрдо обещала!
  
   Резонанс: "Доживём до апреля", "СП", 18.03.97
   ПРОСИМ НЕ ЗАНИМАТЬСЯ...
  14 марта в библиотеку позвонила по телефону корреспондент Арямнова В.Н. с просьбой пояснить информацию по поводу снятия имени Крупской. Я пояснила, что коллектив библиотеки принял решение вернуться к историческому названию, т.е. после утверждения нового устава библиотека будет называться областной научной библиотекой. Мы решили пойти по пути Российской государственной и Российской национальной библиотек.
  Интервью как таковое по телефону я давать отказалась, приглашая её для личной встречи. В итоге вопросы корреспондента и мои ответы были переданы неточно, что имеет для библиотеки принципиальное значение. Кроме того, материал скомпонован таким образом, что многие читатели слова корреспондента приняли за мои.
  Просим корреспондента Арямнову В.Н. впредь не заниматься проблемами библиотеки.
  С уважением, Г. ЗЫКОВА, директор областной библиотеки.
  
   А тут ещё Негорюхин успел... подсуетиться и принёс в редакцию свою интерпретацию этого акта двудневной пиесы. Но даже Кириллова и Петров брезгливо морщились на его текст, отдавая его мне.
  Бориса Николаевича давно нет на свете, а текст, отпечатанный на машинке, передо мной - лежит и воняет... Негорюхин попытался подверстаться к истории, не стоящей выеденного яйца. Старик помчался в библиотеку, потом домой - сочинять пасквиль, потом в редакцию. Всё успел - не гляди, что передвигается с помощью палки.
  Почему-то вспомнилось, как он, узнав, что я пишу стихи, попросил почитать. Ознакомившись с рукописью, почтительно вернул, и задал непонятный вопрос:
  - Вера Николаевна, а Вы и вправду... такая?
  Глаза его были в тот момент необычные - старик смотрел глазами ребёнка.
   - Какая?
  - Ну... такая, как в стихах?
  
  И вот теперь пришло время изумляться мне.
  
  Б. Негорюхин. МЫ ПО-ПРЕЖНЕМУ СУЕТИМСЯ
  18 марта в нашей газете опубликовано "интервью" В. Арямновой с директором областной научной библиотеки Г.В. Зыковой под заголовком "Доживём до апреля". На следующий день в разговоре с директором библиотеки по её просьбе я выяснил, что никакого интервью не было потому что после того, как раздался звонок В.Н. Арямновой и последовали вопросы, ей было заявлено, что по телефону на эту тему беседы не будет и если журналист желает, пусть придёт в библиотеку и поговорит с директором и членами коллектива.
  Директор библиотеки сказал только следующее: "Мы подготовили (а не написали, как утверждает автор. - Б.Н.) новый устав библиотеки в ещё прошлом году. Если комитет по госимуществу и другие инстанции утвердят его, то мы будем считать себя правопреемниками областной научной библиотеки Н.К. Крупской и называться областной научной библиотекой, то есть возвратимся к своему историческому названию". Так называемое "переосмысление деятельности Н.К. Крупской к этому никакого отношения не имеет, одним из мотивов решения послужила полемика на страницах "Северной правды". (Так она не говорила, а сказала именно то, что и было опубликовано - В.А.).
  Жаль, что газете "Костромские ведомости", а не нам удалось коротко и объективно проинформировать костромичей по сути вопроса, а мы продолжаем суетиться.
  
  Может, не стоило уделять столько внимания происшествию, но уж очень оно характеризует этих людей.
  
  Моему начальству явно полегчало от того, что решились и закрыли дискуссию. К тому же, хоть оборванная, она принесла результат - пусть половинчатый: имя Крупской снято. И я смогла протолкнуть на страницы газеты отрывок из статьи Леоновича "Спи, кто может". Полагала, это лучшее 'послесловие' всему случившемуся. Но газетная площадь позволяла опубликовать только фрагмент... Я хотела, чтобы статья была прочитана костромичами полностью. Поэтому понесла её Игнатьеву - уж он-то оценит! Как оценил Виктор Петрович Астафьев, написавший: "Статью Владимир прислал удивительно-замечательную. Так яростно-жарко давно уж никто не пишет, так истово никто уж последнюю рубашку на груди не рвёт. На чужой - пожалуйста, но свою рубаху жалко..." Приложил к письму "Ответ Игорю Дедкову, увы, уже вослед"*. Но дискуссию-то закрыли.
  Астафьевский "Ответ" на критику Дедкова романа "Прокляты и убиты" был горяч, как шипящий от ярости утюг, и я мигом поняла: бывает такое, когда правда - по обе стороны...
  ------
  *Текст 'Ответа' Астафьева дан во второй части романа
  
  
  
  В письме о статье Леоновича Виктор Петрович ещё писал вот что:
  
  '....Статью всенепременно надо печатать и меня она устраивает и в таком виде, это потому что я маленько был знаком с Дедковым, кое-что читал из цитируемого, кое-что ещё понимаю и кое о чём догадываюсь. Но ведь не все читающие так восприимчивы и догадливы. Надо кое-что и разжевать, и в рот положить, иначе зачем тогда и писать было или огород городить. Пусть Владимир не обижается на меня. Я добра ему и всем нам хочу и чтоб хотя бы за гробом жила добрая память об Игоре, и жила поширше, далее Костромы, тоже хочу.
  Я никогда не благоговел перед коммунистами и, как пишет ко мне Василь Быков 'Бог нас спас от этой партии', Ильича с Крупской с детства терпеть не мог и то, что написал Владимир укрепило мою неприязнь к этим богомерзким деятелям, так много бед и горя причинившим русскому народу'...
  
  
  
  Игнатьев, прочитав статью Леоновича, тут же пошёл с ней к Муренину. На что я и рассчитывала. Муренин опубликовал в журнале "Губернский дом". Интересно, произошло это, если бы статью ему принесла я? Рисковать не стоило, стоило пойти на маленькую хитрость: пусть статью принесёт Игнатьев.
  Однако занятный Муренин субъект. Я поддержала озвученную им лично идею переименовать библиотеку: организовала дискуссию. Спасибо должен бы сказать. Вместо того с Гончаровой и Артамоновой расстроился, что библиотека сняла имя Крупской, да ещё подтолкнул госпожу Зыкову на некрасивый поступок с письмом в редакцию... ПОЧЕМУ?! Почему все они, когда приезжают москвичи и вдова Дедкова, вьются вокруг них и говорят правильные слова, выдвигают правильные предложения, а когда те уезжают, начинают гнобить того, кто пытается их правильные предложения, так сказать, внедрять в жизнь?
  
  Глава четырнадцатая. Вторые Дедковские чтения
  
  11 апреля 1997 года в полдень у дома, где жил последние годы Дедков, возложение цветов. Опоздала: розу долго искала в цветочных рядах. Хотела найти цвета крови - от всего существа!
  Человек двадцать у дома с мемориальной доской. Рядом с Дедковыми, Тамарой Фёдоровной и сыном Никитой - наш знакомец Негорюхин, внештатный автор, "приписанный" к моему отделу, дружески беседует с ними. Обычно на людях он любит громко приветствовать меня, называя 'своим начальником' и целуя ручку. На сей раз отвернулся, едва я собралась поздороваться. Растерялась... и молча прошла мимо.
  Передо мной возник Игнатьев, на полшага сзади, как всегда - Рубанков. Узнала от них, что начальник местной культуры Ермаков "сказал хорошую речь" и церемония уже закончилась.
  Куда положить розу? Мемориальная доска на уровне второго этажа. К ней прилеплены гвоздики и какие-то фиолетовые цветики. Была, очевидно, лестница. Я положила розу у подножия дома и сразу ушла.
  Когда просыпаешься без кожи, как сегодня, сложновато жить. Ранит всё! И то, что на чтениях буду одна... Если Радченко не придёт. Леоновича не будет. Написал, ждёт приезда своей Любимой в Парфеньево. Её визит - важнее Дедковских чтений? Ёмаё!.. Выслал речь, которую собирался произнести: "Пусть кто-нибудь прочтёт мою золотую речь и передаст мой жёсткий поцелуй библиотеке". Золотая и жёсткий - это из моих стихов, посвящённый ему:
  
  * * *
  Я крепче не знала уз,
  Чем наш, на любви и слове,
  На редкостной группе крови*
  Союз.
  
  И будет и щит, и меч,
  В любую минуту злую
  Твоя золотая речь
  И жёсткие поцелуи.
  
  * имеется в виду И.А. Дедков.
  
  Но приехал!.. Увидев его входящим в зал, чуть не вскочила - обнять, сказать, как рада его приезду. Сдержалась, конечно.
  Первой выступила сотрудница журнала "Губернский дом" Татьяна Гончарова. Она пообещала поделиться размышлениями по поводу Дедкова. Я навострила уши, а зря.
  Вместо размышлений были прочитаны отрывки из книги "Во все концы дорога далека", которые знаю наизусть. А потом сказала, что Родина ещё не отдала Дедкову того, что он заслуживает. Я опять навострила уши: как-никак, предложение о переименовании на прошлых чтениях происходило от её мужа Муренина... Но об имени библиотеки оратор не сказала ни слова. Далее последовало осуждение тех, кто "суетится" вокруг переименования и какие они плохие - те, кто суетится. На сём и закончила докладчица, обещавшая поделиться размышлениями и обманувшая.
  Базанков в своём выступлении переплюнул Гончарову. Он говорил о "борзописцах, старающихся примазаться к имени Дедкова в то время как мы (надо полагать, Мы, Базанков) выстраиваем о нём "живую память".
  Чем помешало "выстраиванию живой памяти" присуждение библиотеке имени Дедкова, и как он собирается её "выстраивать" - убей не пойму, да и смешно задаваться таким вопросом.
  
  
  На снимке: стоит ведущий чтения Ф.Цан-Кай-Си, в первом ряду В. Игнатьев (с диктофоном в руке), Т. Дедкова, В. Леонович (перед своим выступлением пересел с задних рядов). Дама в кружевном воротнике на переднем плане Т. Гончарова, на фоне Г. Зыковой; многих других узнаю, но поскольку изображения мелкие, не называю. В кадре примерно половина присутствующих
  
  Леонович произнёс свою Золотую речь. Когда начал её, Базанков и Альтгаузен с мест пытались заставить его замолчать: не о том, мол, говорит!.. Но Игнатьев прервать Володю им не дал. Регламент, как-никак. И Володя сказал всё.
  
  ЗОЛОТАЯ РЕЧЬ ВОЛОДИ
  В первом круге Дантова ада влачат жалкое существование отвергнутые Богом за недостаточную праведность и Дьяволом - за недостаточную греховность. Они не живы и не мертвы, не горячи и не холодны. Данте, очевидно, чтил Иоанна Богослова, и помнил его инвективу: О если б ты был холоден или горяч! Но ты не холоден и не горяч - ты
  т ё п л...
  Мы не знали бы, однако, ни Божественной Комедии, ни Поэмы Откровенья, если бы великие эти книги были изъяты из книгохранилищ и уничтожены.
  В архиве Горького, в его лубянском досье сохранились два черновика: в резких выраженьях писатель отказывается от советского гражданства. Причина - проект изъятия из библиотек "религиозной литературы". По пословице "заставь дурака богу молиться", этот циркуляр Наркомпроса получил бы широкое толкование: Державин, Пушкин, Боратынский, Лермонтов, Гоголь, Некрасов, Достоевский, Толстой, Тютчев были бы отредактированы Емельяном Ярославским - из классики изъята была бы вся "поповщина". Частично это было сделано. Что засвидетельствует любой библиотекарь. Недаром же на нашу голову нынче свалилось такое богатство - русское художество и русская мысль 19 и 20 веков, бывшие под запретом.
  Автором списка вредной литературы, так возмутившем Горького, была Надежда Константиновна Крупская. Факт, только что всплывший на свет божий, недоверчивый проверит, заглянув в книгу Виталия Шенталинского "Рабы свободы". Не министр просвещенья, как бы следовало, не министр культуры - но мой друг и член комиссии по литнаследству репрессированных писателей это обнародовал.
  С автографом Елены Чуковской - "Очередная борьба" были мне подарены ею материалы о борьбе с "Чуковщиной", о борьбе со сказкой, которую вели пламенные коммунистки из числа "кремлёвских жён", описанных едким Ходасевичем в его "Белом коридоре". Дамы всегда пламеннее своих мужей, имеющих слабость доверять им свои государственные посты. Сталин "разобрался" с ними известным образом: остужал пламень на Соловках и в Сибири.
  Сказки Корнея Чуковского с говорящими зверями, ожившими вещами, с непременной проповедью добра и состраданья у тогдашних идеологов классовой ненависти вызывали решительный отпор. Во главе их оказалась первая леди страны. Её статья в "Правде" в 28-м году, клеймившая мещанскую идеологию Чуковского и писателей "его группы", имела силу совнаркомовского указа. Крупская прошлась по книгам Чуковского о Некрасове, усмотрев в них... ненависть критика к поэту. Ненависть, тщательно скрываемую! Социальный психолог, а, скорее, психиатр, что-то смог бы тут объяснить - я ничего не могу. Настолько вверх тормашками перевернуто в статье Крупской всё и, главное, добро и зло. Мещане - плодородный слой жизни, это известно всем, особенно костромичам.
  Комарик, освободивший Муху-цокотуху - герой в восприятии каждого нормального ребёнка. У Крупской это - социально подозрительный персонаж. Ваня Васильчиков, клянущийся освободить зверей - провокатор. Его монолог, явно на мотив "Мцири", объявлен тугоухой Крупской пародией на Некрасова. Вся деятельность Айболита обойдена молчанием - это милосердие, вредный пережиток. Само слово уже осуждено и носит ярлык уст. - устаревшее.
  28-й год. Уже начинают посленэповскую войну с крестьянством - изымают плодородный слой, но, чтобы эту войну вести, нужна была предварительная атака на умы и чувства. На участке Крупской и пассионарных кремлёвских жён тут было всё в порядке.
  Положенье спасал тот же Максим Горький. На возмущенное письмо Лидии Корнеевны - Чуковскому перекрыли воздух - Горький отвечал в "Правде" же, отвергая нелепость за нелепостью и напоминая о добром отношении Ленина к Некрасову в "чуковском" издании. (Всё же грустно, соотечественники: подавай нам авторитетное высказывание, хоть случайный чих великого вождя - и мы берём это за истину. Очевидность нам не указ. Выдавливали из нас свободу - и выдавили. А рабство что-то не выдавливается...)
  При жизни Крупской была Комакадемия её имени. Слепой любовью "масс" к Владимиру Ильичу была его вдова обдана с ног до головы.
  Открываю "ГУЛАГ" Солженицына, глава "Малолетки": 5 апреля 35 года вышел Указ ВЦИК-СНК, разрешающий к малолетним преступникам применять высшую меру наказания. 12-летнего беспризорника - законно - к стенке! Когда иродов этот указ обсуждался в Совнаркоме - где была Крупская? Или была на месте и как пламенная революционерка голосовала за расстрел малолетних врагов? Историк, ваше слово...
  Умны мы все задним умом. Ах, кабы так! Добрая половина не желает умнеть. Чтобы осмыслить а б с у р д (слово на обложке последней книги Дедкова), надо сделать не одно умственное усилье. Непременно голова заболит, так стоит ли? Прошедшая дискуссия - давать-не давать новое имя библиотеке показала, увы, спасительную дремоту сознания. Голоса повышались в стороне от существа дела. Страсти закипали на мелких местах. Увы, спорили н е о т о м.
  Дискуссия раздражила, и поделом, некоторых оппонентов. В конце даже раздался сержантский крик: кончай базар! Благое дело, дело радостное было опошлено. Историк, филолог, социальный психолог, краевед, библиотекарь-методист, писатель, наконец, имели перед собой прекрасное поле, счастливую возможность обогатить читателей "Северной правды" своими знаниями и размышлениями. Где эти богатства? А работники библиотеки решили перепрыгнуть пропасть в два прыжка и дважды заплатить за вывеску: сначала безымянную, потом уж и ту, где появится имя Дедкова.
  Пока что, не совсем уж робкие, но и не очень смелые, не вполне спящие, но и не проснувшиеся до конца, они похожи на обитателей Первого круга Дантова Ада. Горькое свидетельство о том, что книги Дедкова и творения Крупской не претерпели сравнения в недрах библиотеки. Игорь был прекрасным читателем - у него настоящих читателей ещё нет.
  
  Ещё Володя сказал этим несчастным половинкиным: "Поступки надо совершать до конца сразу, а не в два прыжка".
  Когда сел на место, вид у него был достаточно расстроенный. Такое выступление требовало мужества. Захотелось, чтобы он тут же узнал, что я оцениваю это мужество вполне. Послала записку:
  "Володя, горжусь тобой! За эту речь надо выпить, а? Кстати, Радченко здесь. Утром говорили по телефону - приглашал посмотреть его новый гобелен, посвященный... мне. Только не договорились, в какой день будет просмотр. А вдруг - сегодня?"
  Прочитав, Володя заулыбался, улыбка долго сохранялась на его лице. Потом, безошибочно повернувшись в мою сторону, согласительно кивнул. А я-то сомневалась, увидел ли он меня среди публики, войдя в зал.
  Профессор Цан-Кай-Си, ведущий чтения, сказал, что дискуссию надо прекратить, потому что у сторонников и противников переименования найдутся убедительные аргументы, а убедить они друг друга не смогут. (Так она же уже прекращена, по крайней мере, в главной газете области). Мол, общественность раскалывается, происходит разобщение и, чтобы этого не произошло... Но это уже произошло! Зачем закрывать глаза? Цан-Кай-Си виднее, зачем ему это витийство.
  
  В перерыве помчалась в газетный киоск. Коллега Е.С. Зайцев сказал, что в сегодняшнем номере моя рецензия на главу из романа В.Г. Корнилова.
  Напомню, что в начале года Владимир Григорьевич, уважаемый писатель-фронтовик, позвонил и пригласил поговорить - у себя дома. Расспросил, почему, собственно, ратую об увековечении памяти Дедкова? Расспрос походил на экзамен, который я, думается, сдала. Ибо, после выражения гнева, который вызвало моё несогласие с ним во взглядах на личность Дедкова, он раздумчиво сказал:
  - А что, может быть, это хорошо, что Вы... такая, как Вы, появились в Костроме...
  Несмотря на разногласия, я тоже отнеслась к нему с почтением. Показалось, этот человек не отказался бы от того, что ему дорого, даже если б на него пёр танк. Но 'экзаменатор' допустил, на мой взгляд, ряд непростительных высказываний в адрес Дедкова. Через рецензию я показала Владимиру Григорьевичу преимущество над ним Игоря Александровича как мыслителя и его собственную ограниченность как писателя. При всем моём уважении к его фронтовому прошлому.
  Тем более, в 'Дневниках' Дедкова прочла:
  
  1986 год. Третье января
   ...Вот новость доподлинная и чаемая: завтра пленум обкома партии, ожидается смещение Баландина и Горячева. То-то народ будет дивиться: две недели назад лучшие люди парторганизации области на отчётно-выборной конференции оставили на местах всех местных вождей, и вдруг такой фокус: вместо них - новые! И никто - вот долгожданная гласность! - не удосужится через газету хотя бы объяснить: почему так? что произошло за эти две недели? какие новые факты обнаружились? Всё, как всегда, в тумане, но всё равно хорошо. Наш всеобъясняющий, почтительнейший к партийным чинам Владимир Григорьевич, лауреат новый, только что обнародованный, как-то выйдет из щекотливого положения - хотел бы я знать? Но всё одно: объяснит, и мы поймём, что всё идёт как надо и Баландин пятнадцать, что ли, лет правил с нарастающим хамством, потому что так нужно было стране, социализму и всем нам купно и порознь, и все его прихвостни были с ним и вокруг тоже по высшей государственной необходимости, которая, будучи познанной, и есть синоним свободы!
  Сидит, должно быть, дома, дожидается с нетерпением завтрашнего дня, уже сейчас готовится объяснять нам, грешным, как оно всё хорошо и правильно было вчера и как ещё правильнее стало сегодня: то есть живём при разных стадиях правильности, при ленинской, сталинской и так далее...
  И далее из записи, датированной 12 января:
  Мне сказали, что звонили из обкома (Ермаков), просили к понедельнику представить обязательства костромских писателей на какой-то срок. Придётся завтра объяснить, что этого не было и не будет. Не новый ли секретарь по идеологии начал действовать?
   На наше собрание, посвящённое итогам писательского съезда, Корнилов зачем-то (для поддержки?) пригласил полковника в отставке Лаврова. Что-то о нём я записывал прежде; он ныне председатель совета ветеранов и возглавляет на всех праздниках колонну участников войны, выступая впереди в парадном голубоватом мундире ВВС, грудь в блеске орденов-медалей, сам высок, импозантен, в бороде, взгляд орлиный. Во время войны служил на аэродромах по техобеспечению полётов, за аса себя не выдаёт, но активен, любит говорить речи, обличает особенно брежневские времена и так далее. На собрание опоздал, но слово успел вставить: о том, как перечитывал недавно стенограмму 18 съезда партии, как много нашёл там поучительного, особенно по кадровому вопросу, тут-то и напомнил нам, что 'кадры решают всё' и что 'писатели - инженеры человеческих душ'... Это Корнилов позвал сталинского сокола, и сокол прилетел. Представляю, какой разгорелся бы пожар, вспыхни при нём антисталинская спичка. А тут она уж отгорела, евтушенковскую речь про 'незавещанного наследника' Ленина я пересказал ещё до прихода Лаврова.
  Ну, в общем, это смягчает моё смущение ввиду публикации литкритики книги человека, потерявшего ноги на войне с фашистами, да ещё в столь молодом возрасте... Но взрослея, можно ведь было разобраться, что к чему?
  
  Возвращаясь из киоска с газетой, столкнулась с Леоновичем на лестнице.
  - Верушка!
  - Володя!.. А кто-то обещал, что не приедет?
  - Вот он я, приехал. У меня всё отменилось - Она не смогла приехать...
  Здесь возникла чета Игнатьевых - Наталья Васильевна совала таблетки в рот мужу. Мы с Володей разошлись.
  
  После перерыва Тамара Фёдоровна Дедкова сказала в своём выступлении:
  - Да, Игорь Александрович считал Кострому своей второй Родиной, но как крутенька и неласкова была к нему эта родина - мало кто знает.
  Я всегда надеялась, что когда-то она скажет нечто подобное... Это, наконец, произошло. Но ничего не изменило. Это итак все знали. И это у подавляющего большинства не вызывало ни сочувствия, ни смущения.
  
  Мне казалось, правда - солнце!
  Вот взойдёт - и все увидят.
  Вот взошла она. И что же?
  Лишь ухмылочки на рожах...
  
  По окончании выступлений окликнул Радченко:
  - Солнце моё, смотри, что я для тебя достал у Тамары Дедковой!
  Держа над головой книгу Дедкова "Любить? Ненавидеть? Что ещё?!", он сиял.
  - Пойдём, она тебе её подпишет. Вы познакомитесь.
  Я почти испугалась. Утром-то, вместо того, чтобы подойти и познакомиться, я продефилировала мимо неё с видом неприступной гордячки. У меня всегда такой вид, когда теряюсь. Негорюхин смутил до полной растерянности - как-то со смехом рассказывал, что у него был конфликт "с Тамарой", да такой, что даже Дедков сказал ему: "Знаешь, Борис, насчёт Тамары ты не прав". Ещё Негорюхин добавил, что 'Дедкова относится к тем женщинам, которые считают день потерянным, если не сделают кому-то пакость'. И вот он как ни в чём ни бывало стоял рядом с женщиной, о которой говорил так плохо, а я, благоговеющая перед фактом того, что это - жена и вдова Дедкова, смущена лицемерием старика настолько, что не подошла и не представилась.
  Смущение вновь накрыло, и я отказалась от предложения Радченко. Он настаивал. А когда сник, поняла, что не вправе губить его восторг, и быстро согласилась.
  - Тамара, - сказал Радченко, - про этого человека говорят, что она плохая. Но ты не верь - она замечательная! И она влюблена в Дедкова!
  - В его творчество, - поправила я.
  - Ну конечно, в творчество, ты ж его самого не знала, - охотно согласился Мастер, довольный своим предприятием.
  Тамара Фёдоровна, держа мою руку в своей, сказала, что благодарна за организованную дискуссию, многие статьи у неё есть, но не все. А я - что у меня есть все до одной, и специально для неё. Тут кто-то бесцеремонно отвлёк её, буквально за руку оттащил, и я осталась одна. Радченко уже исчез, не видно было и Леоновича. Потом узнала - какая-то дама, ни более-ни менее, как автор стихов на гимн России, увлекла его в отдельный кабинет - мучить на предмет одобрения своего текста. Далее произошло то, что трудно было бы придумать, но Кострома город чудес известного рода.
  
  Глава пятнадцатая. Медаль на лацкан и другие награды
  
  Толпа направлялась с третьего на второй этаж, и я в общем потоке. У двери, куда все входили, меня догнала толстая библиотекарша (потом узнаю, что её фамилия Копышева) и сказала, что за дверью будет чаепитие, а мне туда нельзя. Посмотрела на выставленный у двери караул из двух высоких девиц, глядевших на нас. В их глазах горела готовность на всё. Это были какие-то незнакомые мне, специальные девицы. Я, понятно, не могла осквернить скандалом Дедковские чтения - безмолвно повернулась и пошла назад. Я оказалась единственной из участников чтений, кому 'нельзя'...
  Конечно, могла найти Радченко или Леоновича, или даже вернуться к Тамаре Фёдоровне и пройти этот заградотряд, но есть на свете вещи, ничего, кроме презрения, не заслуживающие. Именно это чувство переполняло меня, когда шла в раздевалку. Думалось: почётно заслужить плохое отношение библиотекарей, не знающих, чего хотят и вообще хотеть не умеющих. Их мелочное бабское предприятие (задуманное, по всему видать, заранее), восприняла, как медаль.
  А медали надо уметь носить.
  
  Ожидание длилось до половины двенадцатого. Радченко успел сообщить, что сегодня гобелен посмотреть не удастся, потому что его жена в честь Дедковой готовит стол, но не в мастерской Евгения Вячеславовича, а дома: "Я сюда пришёл, собственно, для того, чтобы пригласить Тамару к нам".
  Придя на Голубкову, я тоже накрыла стол для двоих, уверенная, что, когда Радченко пригласит и Леоновича в квартиру к своей жене, тот сообразит, что я дома, и придёт ко мне по окончании их застолья.
  Чтобы скоротать паузу, села за машинку и отстукала текст, ни на секунду не задумываясь. Не слабо: смесь фантастики с эротикой на семь страниц. Что это на меня нашло? Назывался рассказ "Превращение мастера".
  
  Но далее надо было что-то делать. День не может закончиться вот так. Очевидно события пошли иначе, чем все напланировали... Пошла к уличному телефону-автомату звонить Леоновичу.
  Вычислить его местонахождение в этот час труда не составило. Набрала телефон мастерской Радченко, трубка ответила голосом его соседа Сулеймана Кадыбердиева, и я без малейшего сомнения произнесла: Пригласите Леоновича!
  - ......
  - Володя, что ты несёшь, ты пьян?!..
  - Да! Мы тут сидим с Радченко, пьём за тебя! Куда ты пропала?! Ты знаешь, он всё про нас с тобой понимает... И я видел его гениальный гобелен, это действительно - ты! Это пейзаж, но портрет: в четвертинку лица, что очевидно для грамотного зрителя. Верушка, приезжай скорее!
  - Автобусы уже не ходят, поймаю такси. Спуститесь вниз заплатить - у меня нет денег.
  - Конечно, конечно, Верушка! Ждём!
  
  Остановила авто, села, а там - четверо крепеньких ребят, но пока сообразила, что не следует в такой компании ехать, машина тронулась. Ужаснулась своей неосторожности, но... доехали быстро. Поднялась наверх. Встретил Володя: как ты скоро! Стал вынимать деньги, тут появился Радченко, тоже с деньгами в руках. Я хотела пойти расплатиться сама, но Володя настоял - вместе. Возникла суматоха, Володя так и не понял, где потерял сто тысяч, может, в подъезде, а может, ребятам лишнего передал на радостях. Когда поднимались назад, где-то на уровне третьего этажа он крепко обнял меня и сказал:
  - Ты понимаешь, что произошло? Тебя успели возненавидеть. Но я не дам тебя в обиду, ты поняла?
  - Ты не дашь меня в обиду, - послушно повторила я и попыталась освободиться.
  Мы, кажется, долго и нежно целовались.
  Упала моя шляпа.
  Он сказал:
  - Тебя возненавидели, потому что ты приняла на себя миссию Дедкова.
  - Знаю, - сказала я и поведала о "медали".
  Он гладил меня, как ребёнка, и страдал:
  - Если б я только знал, если б я знал! Меня долго мучила своими виршами эта поэтесса, а когда освободила - под дверьми Соловьева ходит, как кот учёный, ждёт меня. А тебя нигде нет. И я подумал - ты нарочно ушла.
  - Пойдём. Мы так долго стоим здесь... А когда я пришла, Радченко спрятался?
  - Да, струсил ужасно, заволновался, когда узнал, что ты едешь.
  - Вот он всегда так: боится, что приду, боится, что не приду, боится, что поцелую, боится, что не поцелую, - говорила я, одолевая предпоследний пролёт и... увидела Радченко. Он стоял на площадке и курил с какой-то странной, словно приклеенной полуулыбкой на лице.
  - А я думаю, где вы так долго, уже беспокоиться начал, - слишком весело сказал Радченко.
  - А мы целовались. - Сказала я.
  - Я так и подумал, - ещё веселей произнёс Маэстро. Я поняла, он давно здесь стоит - сигарета почти сгорела.
  В мастерской было празднично от гобеленов. Там был Салмов с Машей. Я так соскучилась по этому дому, что чуть не заплакала, обняв чудесный оазис взглядом.
  - Пьют они тут за меня без меня, видишь ли. А я чуть не померла со своими медалями наедине.
  - А Тамара спрашивала: где же Вера? А никто не знал. И знаешь, её так обсели со всех сторон, один в одно ухо, другая в другое. Вот эта Гончарова, что первая принялась гадости говорить на чтениях... И Тамара не пошла к нам! А Базанков-то! Я оскорблён. Он сказал, что я примазался к имени Дедкова!
  - Как? И ты это на свой счёт принял?
  - А как же.
  - Но в Костроме твоё имя сияет не меньше Дедковского.
  - ... А знаешь, я сказал Леоновичу, что он - великий.
  - И верно. Он тоже великий. Оба вы великие. И Дедков.
  Мастер попросил сесть на диван - вот сюда именно. Поняла: это место лучшее для просмотра гобелена. Но Володя не дал мне его занять: "Верушка, иди ко мне". Я села рядом, и он обнял меня. Радченко внёс гобелен со словами: "Леонович подтвердил, что это ты".
  - О Боже, какой омут, - только и сказала я.
  Озеро, запрокинутое в небо... Озеро - глазовина, полная тёмного горя и так жаждущая света... Но и четвертинка лица, да.
  
  
  
  Гобелен Е. Радченко 'Моё озеро'. Сколько раз потом он повторил его? Я видела клоны, они даже эффектнее, но этот отличается от них чистотой первородства
  
  - Омут - это твоя энергия, - пояснил Радченко. - Я чувствую тебя за сто метров.
  - Ты же никогда не посвящаешь свои гобелены живым, - напомнила я, думая о своём.
   - Не бойся, мы с тобой тут вместе. Домишки - это я, остальное - ты. Одна ты была бы без домишек.
  - Как называется гобелен?
  - "Моё озеро", - ответил Мастер. И снова стал говорить о себе и обо мне, не смущаясь присутствием Салмовых. Видимо, наши чувства для них не тайна. Поглощенная созерцанием гобелена, я плохо слышала, что говорил Женя.
  Потом мы пили водку и очень нравились друг другу. Я удивилась, как необычно, и необычно хорошо поёт Леонович. Голос шаляпинский, один к одному! А Салмов удивился моему голосу. Салмов с Леоновичем продолжали петь под Машин аккомпанемент, а мы с Женей разговаривали, то соглашаясь, то начиная ссориться и упрекать друг друга, и всё это было замечательно.
  В три часа решила уходить. Застолье до утра убавило бы здоровья Мастеру - надо было его поберечь.
  Леонович сказал: "Мы пойдём через Волгу".
  - Нельзя через Волгу, там вода надо льдом, пойдём через мост.
  - Но это же долго.
  - Часа через полтора дойдём.
  Я одевалась. Вошёл Радченко, взял моё лицо в ладони... Однажды, стоя посреди мастерской, также держа в ладонях моё лицо, он воскликнул: Нашёл! Я нашёл, наконец, как сработаю твой портрет... А теперь Мастер поцеловал меня, и я с ужасом подумала, может, он чего-то не понял? Но не стала сосредотачиваться на этом ощущении - слишком была согрета, счастлива. Он же сам хотел, чтобы я... Но эту мысль не додумала, потому что, собственно, не знаю, чего он хотел на самом деле. Что говорил - одно, а что хотел - другое. Да и говорил разное.
  - Возьми деньги на такси, далеко пешком.
  Женя протянул сто тысяч. Я легко взяла, даже с удовольствием. Потому что деньги - это его труд, его время и его вдохновение, он сам - так случилось истолковать этот жест. А от него самого - разве могла бы я отказаться добровольно?
  
  Глава шестнадцатая. Исполнение желаний, или беги, а то умрёшь
  
   Посреди проспекта Мира
   птица звонкая поёт.
   За рекой моя квартира,
   где меня никто не ждёт.
  
   По проспекту Мира мимо
   равнодушный люд идёт...
   Проживал здесь мой любимый,
   а другой ещё живёт.
  
   До угла пройти немного,
   там видение одно:
   шляпка падает под ноги,
   а хозяйке всё равно...
  
  Мы шли по проспекту Мира. Володя иногда целовал меня, тогда падала шляпка.
  Я предложила оставить её здесь или перестать целоваться.
  Тогда он начал говорить о Ней. Какая она чудная!.. У меня-то свои представления о её чудности - чудно водит за нос, но это мнение лучше держать при себе. А попросить Володю "вон до того перекрёстка не говорить о Ней" - можно.
  О Ней мы больше не говорили.
  На Сковородке взяли такси и скоро были дома. Накрытый с вечера стол ждал. Ужинали, а скорее, завтракали. Володя сказал, что не могло быть на свете женщины, с которой бы он был близок в то время, когда существует Она - любимая и любящая.
  - Но ты - что-то особое, женщина с душой, равной таланту - говорил он почти с ужасом, - я не могу преодолеть...
  Утром на кухне он читал и говорил. Я слушала и жалела, что мы теряем время на что-то другое, когда надо чтобы он лишь говорил, а я бы слушала и росла от его слов, как дерево под дождём и солнцем. Ну, в перерывах, ладно, - мы бы любили друг друга. С каждым разом всё более страстно. И тогда бы я забыла, возможно, что Володя просто единственный мужчина, с кем могу быть близкой, когда на свете есть мастер - любимый и любящий.
  А Володя просто перепутал женщин. Рассказывая о ней - рисует мой портрет. И ещё удивляется, что не может "преодолеть". Он когда-то придумал и полюбил в ней женщину определённого склада характера. И, хотя её поступки рисуют явно другого человека, упорно этого не видит. Пусть видит что угодно - объяснять не моё дело.
  Но мы оба с Володей останемся без наших любимых. Хотя сейчас не мыслим без них жизни. А спасение утопающих, как всегда, дело рук их самих. Вот и спасаемся.
  Он предложил: давай выйдем на улицу?
  Пошли вдоль берега Волги, поднялись по крутому склону к мосту. Он легко перемахнул через метровое заграждение, протянул через перила руки и перенёс меня так, словно я ничего не весила. Это к вопросу о возрасте...
  Пришли в библиотеку в надежде найти там записные книжки Володи, которые он где-то оставил и переживал из-за них.
  За столиком у Арминэ долго не заканчивалась бутылка "Киндзмараули", снова светились имена Окуджавы, грузинских поэтов, Чуковских, Дедкова...
  Потом гуляли по набережной. Я показала два сросшихся дерева: вот это модель любви. Если деревья разделить, одно, может быть, выживет. Как заворожённый, Володя смотрел на эти деревья, а я сказала, что если потерпеть семь лет...
  Почему семь, спросил Володя. Потому что это биологический срок любви. И он сразу поверил. Стал высчитывать, сколько ему ещё осталось. Оказалось - много, больше пяти лет. Позже он разделит их на периоды сроком вынашивания слонихой слонёнка - срок целокупный страшил его. Он будет выживать в отрезках - каждом в отдельности. Однажды я подарю ему глиняного слонёнка, которым он будет дорожить, пока не потеряет. Но до конца жизни его сердце будет жить в застенках этой любви к женщине, лишённой какого-либо стоящего стержня. 'Словно жаба в груди поселилась, Верушка! Иногда она обращается в царевну'... Я могу объяснить эту любовь только Божьим наказанием за все его предыдущие, преходящие любови, когда он оставлял своих женщин... Но всегда буду сочувствовать его страданию, которое поутихнет к концу жизни, а умрёт лишь вместе с ним.
  
  К Радченко шли пешком. Володя надеялся, что книжки, возможно, там. Но позвонил Соловьёвой и успокоился - она их прибрала ещё в библиотеке.
  Радченко был так весел, приветлив, так счастлив нас видеть, что показалось - это всё вымучено. А я не могла смотреть ему в глаза - словно он слепил меня. Потому что когда-то говорил: "Ты молода, у тебя обязательно будут мужчины, а я стар... и не вынесу измены". А я клялась: "Никогда! Никогда не будет других".
  Пока Володя говорил по телефону, мы с мастером сидели напротив друг друга, и я прикрывала глаза ладонью. Вот когда узнала, как стыд "ест глаза". Ещё стыд грыз сердце - я слышала хруст. А он оставался весёлым и приветливым, шутил, называл солнышком и подсовывал под руки то, что надо было порезать на стол - сама не соображала.
  Почему вчера не было стыдно?
  Потому что вчера я спасалась. Пока не пришла сюда, было плохо так, что лучше умереть. А сегодня другое дело.
  Мы распивали "Хванчкару", когда пришли заказчики. Появилась водка. По шутливой Жениной примете: водка на стол - Салмов в дверях, сразу пришёл Салмов. Радченко показывал гобелены, комментируя содержание. О "Моём озере" сказал только: это часть моей биографии.
  Свет в глазах буквально гас - крепилась из всех сил. Не хотелось, чтобы кто-то заметил моё полуобморочное состояния. Но пить вино и участвовать в разговоре не могла. Наконец, Володя что-то сообразил: пойдём?..
  Я моментально встала, не помню, как попрощались, как вышли. Мы держались за руки, идя по проспекту Мира, но мысленно я была не с Володей, а он, видимо, не со мной.
  
  В последнем письме я писала Володе: "Хочу гулять с тобой по зимним улицам, а зима кончилась. Но гороскоп пророчит исполнение всех моих желаний на будущей неделе. Значит, снег выпадет. Одевайся теплее". Конечно, я шутила - какой снег, весна пёрла вовсю, стояли солнечные дни, уже впадающие в лето.
  Когда вышли от Радченко, валил густой снег. Всё вокруг было белым-бело.
  Дурнота понемногу уходила. А Володя мрачнел. Очевидно, затосковал по Ней. На остановке "Дружба" сказал: давай встанем между киоском и деревом? Спросил: что ты будешь делать завтра?
  Жить - сухо ответила я.
  Он молчал.
  Поинтересовалась: не утомила ли я тебя своим обществом?
  Не то, чтобы так, но...
  Тогда иди! - не дала я ему договорить.
  Он стоял. Стоял. Стоял. Стоял.
  Наконец, словно вспомнил что-то - вдруг притянул к себе, зацеловал моё лицо и побежал прочь. Наверное, звонить Ей. Правильно, уже пора.
  Шёл густой снег. В кармане, кроме проездного на автобус, не оказалось ничего. А как назло, один за другим приходили троллейбусы. Деньги Мастера я отдала Володе у Арминэ, когда расплачивались, и обнаружилась пропажа его денег. Сдачу отстранила.
  Он тогда спросил: почему ты не берёшь деньги?
  Мне не нужны деньги.
  Ну, действительно, зачем деньги, если рядом мужчина?
  Деньги нужны, когда одна. На такси.
  
  Едва войдя в дом, тут же выскочила за дверь. Там была такая тишина и тоска, что поняла: сейчас повторится вчерашняя пауза. Однако сегодня заполнить её нечем, сочинять рассказы нет сил.
   Я сказала Володе, что буду жить. Но произошедшее со мной с того для, когда Кириллова послала меня на первые Дедковские чтения, начинает превосходить мои душевные силы. Я не была стойким оловянным солдатиком, а если отчасти и была - тот ведь плохо кончил...
  И я пошла на Северную за ребёнком, хотя обещала забрать его завтра. Но пошла - за его милым говорком, тёплыми ручками, за его любовью. Как это мудро и милостиво, что у человека есть родные, семья. Его могут лишить права войти в казённую дверь на чаепитие за казённый счет, лишить общения, но никто не лишит его семьи, если он сам того не захочет. Думала, что останусь там, представляла, как обрадуется Сергей, как будет счастлив накормить, постелить мне постель. И видела в этом спасение.
  В спальне, моей камере-одиночке, где я протомилась ночами осень и зиму, пока созревал развод, орал телевизор. А Сергей пьяный спал и не слышал. Выключила звук и прошла через кухню и столовую, где было темно, в гостиную. Там, у другого орущего телевизора в кресле сидела мама, тепло одетая - в доме было прохладно. А Ромка прыгал рядом - с голыми ногами и попкой.
  Мать была грустна и недовольна. Встал Сергей и начал подавать на стол, но я не могла есть. Вид пьяной дури, торчком стоящей в его глазах после определённой дозы спиртного, отвращал от всего.
  Мне так хотелось суеты вокруг себя, заботы и тепла. Суета была, тепла не было. Собрала ребёнка на Голубкову. Сергей увязался провожать против моей воли. Проводил и ушёл, хлопнув дверью.
  Ночью обнаружилось, ребёнок простужен. Сутки вытаскивала из болезни.
  Завтра снова в редакцию. Туда, где нет ни одного доброжелательного лица, кроме Дедковского - он смотрит с портрета на стене. И потому надо собраться с силами: вспомнить и сохранить в памяти счастливого мастера, когда он с книжкой над головой по-детски радостно: "Смотри, что я для тебя..." Его вымученную приветливость, когда мы пришли во второй раз - урок, как надо переносить боль. И те слова Володи: не могу преодолеть, и всё, что было потом. Потому что эти воспоминания самое сильное средство от одиночества, которое как нож у горла - беги, а то умрёшь. А куда бежать?
  
  
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"