Часть третья: СВОБОДНАЯ МАРИОНЕТКА



ПАМЯТИ ЛЕОНИДА, ГЕОРГИЯ, РУСЛАНА

Какое, мне, в сущности, дело,
до праздников ваших и снов...
Уже голова поседела,
и снегом засыпан мой кров.

Уже потускнели страницы
когда-то возлюбленных книг,
и переместились границы 
условных свобод и вериг.

И переменились условья
и что-то в составе крови,
иль в том, что теперь стало кровью,
а было средою любви.

Под белой сугробистой шубой
внутри этой мерзлой земли
те, кто меня не разлюбят
один за другим полегли.

без их пониманья и чести
знобит у любого огня.
Я буду в одном с ними месте,
но лишь после Судного дня!

А жизнь продолжается пресно
и присно - в пустой кутерьме,
где пусто святое место,
и в теле душа как в тюрьме.
1992

ТОСКА

1. Май

Цветущей горой в окна ломится в`ишневый сад.
Здесь каждая птица, влетевши, становится райской.
Я в прошлую жизнь не хотела б вернуться назад,
но моется сердце в тоске - совершенно не майской.

Угрюмо и снежно, и вьюжно в ненужной душе,
в которой давно не найду ни порока, ни прока,
которой ни горе, ни счастье не страшно уже,
и словно в саду ледяном одиноко.

2. Август 

Куда деваться мне от бешеной тоски?
Она нашла меня и в этом захолустье.
Поедем н`а берег сверкающей реки.
Быть может, там меня тоска отпустит?

Вот и она, великая река.
Сюда придёшь - и полегчает сразу.
Плывут по небу... ах, тоска, тоска!
Она и мысли пробралась, зараза!

Войду в аллею черноствольных лип,
но даже здесь меня тоска съедает,
где солнце так листву пронзает, 
что вспоминаю свет любимых лиц...

Оставь меня, горючая тоска,
болезнь бездельников и сумасбродов!
Ты для судьбы - как пуля для виска.
оставь, оставь, я не из их породы.
1995

* * *

Бездомность ветра, света и волны...
Просторы неба зыбки и бездонны.
И, Господи, зачем бывают сны?
Я в снах люблю, летаю и - бездомна!

Хоть снов таких не жду и не зову,
но еженощно поднимаюсь в небо.
В явь прорастает сновидений небыль:
всё кажется, взлечу и наяву.

Но наяву я по земле хожу, 
и только в землю, в основном, гляжу.
1994

* * *

В комнатах вовсю гуляет ветер.
Хлоп да хлоп, а в сердце пустота.
Мы сидим как маленькие дети,
догадавшись вдруг, что неспроста
холодом и дом, и грудь пронзает...
тень от будущего всё ясней.
И она не добрая, не злая,
и не надо говорить о ней.
Сны после полуночи правдивы.
нам давно пора стелить постель.
Сердцу больно? просто сердце живо.
Просто это смута, ночь, апрель.
1990

	
             Город Набережные Челны расположен
	      к юго-востоку от Костромы
* * *

Нет, солнце для меня встаёт не на востоке,
мне кажется, южней его восход
там молодость прошла в гигантской новостройке,
туда уходит ночь, оттуда день идёт.

Родней моих Челнов мне стали только дети,
важней моих Челнов мне стала лишь любовь.
Мне дорог лик Челнов - он так красив и светел!
Лишь лик друзей дороже и врагов...

Любовь, не покидай! Любовь от нас уходит,
и вырастают быстро сыновья.
Мой, друг, не уходи! И друг мой глаз не сводит!
Мой друг глядит с небес, и это вижу я.

Того, что я люблю, осталось так немного,
и всё прозрачней с тем связующая нить.
Ведь всё, что мы полюбим больше Бога -
отнимет, чтоб разрушить и... простить.
1996

* * *

Ничего у себя не прошу я сегодня взаймы.
Ни надежды, ни счастья, ни склонности к чуду и пенью.
Если впрямь на земле не единожды маемся мы,
эта жизнь мне дана, чтоб узнать про тоску и терпенье.

И напрасно здесь сны золотые ночами смотреть.
Божий день словно ночь, он полёты впихнул в сновиденья.
Не хочу ничего - ни читать, ни любить и ни петь.
Эта жизнь - не про то. И не стоит она вдохновенья.
1994

У ЗЕРКАЛА

Привет, второе детство 
со старческою шеей.
Не так, как малолетство,
но я тебя жалею.

С рождения старуха
одна лишь черепаха.
А наша жизнь по кругу 
от страха и до страха.

От страха подневолья
до страха отчужденья.
Невольное движенье
туда, где нам не больно.
1996

* * *

Последний день октября.
выпал, растаял снег.
губы мои горят.
Это к весне.

Сердце болит в груди.
Возле нее мне рай.
Солнце моё, взойди!
Счастье, не тай.

Я не хочу прикрас.
Сдохли мои соловьи.
всё было в жизни у нас,
кроме последней любви.
1996

* * *

Ах Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже...
на что же, мой Мастер, любовь эта стала похожа!
Во мне нет ни клетки моей, я не чувствую кожи.
Ах Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже.

Жалею, жалею, жалею, жалею, жалею,
что мы никогда не пройдёмся с тобой по осенней аллее.
Что мы никогда не войдём с тобой в тёплое море,
жалею, мой мастер и чувствую острое горе.

О как надоели вокруг похотливые рожи.
Им хочется ласки, а я ведь, мой Мастер, без кожи.
У ног твоих сбросила кожу, как в сказке лягушка.
Сожги её, Мастер, и вновь превращусь я в старушку.
1996

* * *

От милых дверей под глаза фонарей
несу ночное тепло.
Как много машин, как много людей,
хотя не рассвело.

Навалится день тысячью дел,
но всё это будет потом.
А пока в груди заныванье стрел
вместе с ночным теплом.

Я с рассеянной нежностью в лица гляжу:
как они бледны...
Что я дома о ночи мужу скажу?
Все слова бедны.

И я знаю: ему проще всего
молча простить этот "блуд".
Но я помню одно: Бог есть любовь,
с Богом в душе не лгут.
1996

* * *

Когда тебя полюбит женщина,
и рухнет за спиною прежнее,
ты ей придумай имя нежное,
и будет им она повенчана.

И будет им она повенчана
на эту жизнь, где счастье мыкают
те, кто звездой во лбу отмечены
среди собранья многоликого.

Среди собранья многоликого
с его восстраждущими членами,
ты обними - спаси на миг её
так трудно давшейся изменою.

Так много стоящей изменою
замшелой, мрачной, серой верности,
слепой и загребущей ревности -
любви грошовыми заменами.

Любви грошовыми заменами -
об этом так по-детски искренне 
признались дом и солнце чистое
на новом поле гобеленовом.
1996

* * *

Нас свирепое счастье на жёстких ладонях качало.
Ведь ладони у счастья мозолисты, как у творца.
Это лютое счастье горячим дыханьем сжигало,
оттого мы не можем поднять друг на друга лица.
 
В опалённой душе запеклась окаянная сила,
чтобы даже родного ребёнка туда не пускать.
Если Бог есть любовь - то о том ли я Бога просила?
И такого мне страшно отныне на помощь позвать.
1996

* * *

Куда я еду? Окна грязны -
слякоть, дождь декабря.
Такими бывают кошмарные сны :
всё, что ни делаешь, -  зря.

Где-то был дом. Где же мой дом,
надежный оплот от стуж?
Он был окутан моим теплом,
в доме был сын. И муж.

Не было в нём ни чумы, ни войны,
откуда такой разор?
Нет в нём ни матери, ни жены,
и не виновен вор.
1996

ПОСЛЕ

Как ветер в доме рыщет.
Он выдует тепло.
И дома не отыщут.
Снесло.
1996

ОСЕННЯЯ ГРЁЗА

Я жила как могла, на одно мне везло, на другое не очень.
Вот умны и красивы мои сыновья - повезло.
А у окон стоит желтокосая девочка - Осень,
между нами дожди, и бесплотность её, и стекло.

Желтокосая девочка, звать тебя доченькой странно.
Ты мудрей и печальней, чем выдержит сердце моё.
Но тоска по тебе посреди октября и тумана
холодит мою душу, лишает уюта жильё.

За туманом не видно конца у осенней аллеи.
Может, шаг, может, год будет дан, чтоб почувствовать край.
После жизни моей я о жизни моей не жалею,
золотая моя, светлых слёз обо мне не роняй.
1997

                Владимиру Леоновичу
* * *

Я крепче не знала уз,
чем наш, на любви и слове,
на редкостной группе крови*
союз.
И будет и щит, и меч
в любую минуту злую
твоя золотая речь
и жёсткие поцелуи.
1997


                 Иветте Андреевой

* * *

Я прошу тебя - не разбегайся.
Здесь не старт в чужие миры.
И впишись, я прошу, постарайся,
в эти улочки и дворы.

В эти очень пугливые души,
и в застолья, где всё едят.
Всё подряд, дорогая, слушай,
но не всё говори подряд.

Вот пальто осторожного цвета,
и пусть будет оно до пят.
В лучшем случае в нём до лета
семени, как все семенят.
1996

ПРОЩАНИЕ

Темно и тихо в беспробудном мире.
Как Крюгер, снится бывшая любовь.
В пространстве неосвоенной квартиры
нет силы, чтоб бороться с силой снов.

Здесь запах газа с запахом измены
смешался, и того не миновать, 
что я одна сыграю эту сцену.
Ведь не втроём же нам её играть.

Я не Шекспир, в развязках я не гений.
Но мой талант - легко шагнуть за край.
Пей водку и спокойно спи, Евгений,
Володя, реже от любви рыдай.
1997

* * *

Посреди проспекта Мира
птица звонкая поёт.
За рекой моя квартира,
где меня никто не ждёт.

По проспекту Мира мимо
равнодушный люд идёт...
Проживал здесь мой любимый,
а другой ещё живёт.

До угла пройти немного,
там видение одно:
шляпка падает под ноги,
а хозяйке всё равно...
1997

* * *

Ах, дамы, Казанова в Костроме!
Он ездит в голубом кабриолете.
Ну что вы, что вы,  я в своем уме!
Как не узнать глаза и губы эти?!..

Всё также хищноват его оскал...
И пальцы удивительные в перстнях
ласкают - наповал! И нежность как обвал,
и ночь с ним упоительная песня...

Так сам Господь познать нас не сумел.
Душе не внять - не разобравшись в теле.
Ах, дамы, Казанова -  в Костроме,
я не шучу - тот самый, в самом деле! 
1997

ИГРА

Я в детстве. Скатертью укрытая,
сижу, притихнув, под столом.
Гляжу сквозь бахрому, забытая,
на без меня живущий дом.

Жизнь обращая то и дело
в такой таинственный гротеск,
доказывала, как умела,
что я была в ней, буду, есть,
но лишь при сбывшемся условьи:
позвал иль вспомнил кто-нибудь...
Ведь только с чьей-нибудь любовью 
небытия уходит жуть.
1981, 2000

* * *

Что так улицы пусты?
Вот простор для релаксаций...
А деревья и кусты
как стена из декораций.

Напугал пустынный пляж,
солнцем залитый, как мраком.
У воды столетний кряж
на меня взглянул собакой.

Весь навыворот застыл.
тянет к небу лапы-корни.
И стоят мои часы.
Знаю только: лето, вторник...
1997