Вечерело. На пыльное окно моей скромной и старой квартирки падал уходящий луч солнца, медленно и ровно спускаясь по шероховатой стене, словно он пытался отдать своё последнее оставшееся тепло этому полуразваленному дому за тем, чтобы больше уже никогда не вернуться. Порыв весенних впечатлений обуял меня, мешая сосредоточиться на мучавшей меня мысли, казавшейся столь неприятной мне, столь обыденной, что я, время от времени, нервно подёргивался. Солнце, наконец, зашло за холм, видневшийся вдали, и бросило прощальный отблеск света в лицо.
Я принял вызов.
Обнажённая тропинка, словно неловко чувствовала себя без снега, стараясь накрыть свои оголённые ложбинки сырой прошлогодней травой... мне вспомнились летние ночи в городском саду, манящий запах роскошных яблонь, наши смуглые здоровые тела! Тогда не было этого мелочного стыда, боязни, да и что могло быть с нами тогда! Юношеская беспечность, ещё так по-детски выражавшаяся! За спиной тысяча экзаменационных мучений, навсегда покинувших нас, а впереди желанный университет, мечта и её живое воплощение...
Я пробрался сквозь дебри заросшего сада и увидел русые волосы нимфы, видневшиеся из-за молодого ствола плакучей ивы. Я ненароком спутал эти молодые ветви дерева и свободно, воздушно развивающиеся волосы девушки. Как чудно выглядела она: её пухлые, детские губки едва касались упругих, девственных бутонов подросших тюльпанов! Я восторженно наблюдал за ней, её изящными и грациозными движениями, заботливым, внимательным взглядом лазурных глаз... Это моя Николь. Слишком много дней прошло для того, чтобы я мог называть её так свободно, беззастенчиво, просто по имени. Не скажу, чтобы мне было уж очень приятно называть её так, но мне казалось, будто мы знакомы не один, столь быстро промчавшийся год, а целую череду трудных, нескончаемых и запомнившихся нам обоим лет. И это, пожалуй, действительно было так! Ведь если рассмотреть мир и его проявления с другой стороны, то я бы назвал наше знакомство долголетним и стал бы обращаться с Николь, как со старым и верным другом, делился бы с ней своими мыслями, ощущениями и переживаниями и играл бы в гольф. Но у меня нет поля для гольфа и всяческих прочих приспособлений для игры, а Николь я никогда бы не осмелился назвать верной, что так отчётливо заметно в её девичьем характере. Наверное, я не знал Николь так, как знали её многие другие, предположим её друзья, странные и незаметные, но когда я начинаю думать о ней, то на меня находит невыносимая тоска и вскоре я готов плакать...
Она сидела в саду и рассаживала молоденькие веточки сочных, но хрупких растений. Как чувственно это у неё получалось, я заметил уже не в первый раз, а, наблюдая за тем, как она занималась своими растениями меня непреодолимо влекло к ней, её волосам, худым и угловатым рукам с белыми цепкими пальцами, хрупким, тончайшим ногам, грациозно, змееподобно обвившим громоздкий цветочной горшок. В эти прекрасные моменты, когда я безумно боялся её потревожить, я мысленно в своих искушённых фантазиях впивался в её сладкие матовые щёки своими дерзкими и, как мне казалось, несколько грубоватыми губами.
Наступил поздний, приближающийся к ночи, неизбежный вечер. В саду громко запели ночные птицы, верные обитатели нашего дивного палисадника. Я решился позвать Николь, как и свойственно ей, засидевшейся в кругу своих новых посадок. Дорога была опутана ветвями голых и прочных ив, поэтому я долго не пробраться вглубь сада, отыскать Николь. Я окликнул её:
- Николь, где ты?
Ответа не последовало, и я повторил свои действия, особо не усердничая, поскольку мне не раз приходилось искать её вечером.
- Николь, откликнись, иначе мне придётся искать тебя, ориентируясь на шум травы, на которой ты обосновалась!
Наконец я увидел её белеющий вдали стан и незамедлительно направился к нему.
- Николь, почему ты не отзываешься, мне вновь приходится искать тебя!
Если бы я был знаком с ней не так давно, то невероятно испугался бы, заволновался, отыскивая её в уголках этого, казалось бы, нетронутого сада. Но я был спокоен: она вновь смотрела на меня своим насмешливым, вопрошающим взглядом.
- Зачем ты ищешь меня? - Она, казалось, действительно была удивлена, нежели, чем просто играла со мной.
- Николь... Ты же знаешь, я не люблю так, просто терпеть не могу, когда ты задаёшь мне глупые вопросы. Ты же сама прекрасно понимаешь, что я волнуюсь за тебя, откуда я могу знать, что тебе вновь придёт в голову, мало ли ты...- Я не договорил, боясь тем самым, навести её на опасную мысль, дотронуться до внутренней стороны её воображения.
- Я ещё немного побуду здесь, надеюсь, твоё величество не станет возражать? - Николь издевательски-шутливо взглянула на меня и я отвернулся от неё прочь, потому как почувствовал непреодолимое влечение к этой сумасшедшей девушке.
Я отправился по направлению к дому, стремясь поскорее зайти в него, зажечь свет и наблюдать за шевелящейся в темноте Николь, но чтобы и она видела меня в горящем окне, быть может она тогда, наконец, догадается о моих чувствах? Осторожно ступая по скользкой, покрытой вечерней росой дорожке, я невольно вернулся к мучившей меня весь день мысли и довёл себя до состояния, пока она не овладела мной целиком. Мысль моя, несомненно, была навеяна поведением Николь. Тогда я вспомнил слова её родителей...
Когда я познакомился с Николь, она была ещё совсем ребёнком, робким и неуверенным в себе. Мы с ней в то время поступали в один университет, усердно занимались и, наверное, похожим образом переживали. Я встретил её в узком коридоре огромного учебного здания, когда просто-таки выпорхнул из аудитории с пульсирующей у меня в голове фразой: "поступил". В тот момент мне казалось, будто я ничто не замечаю вокруг, но я ошибался: в самом дальнем и почти невидимом углу я заметил её. Невысокая девушка в красном лёгком платье двинулась ко мне, и я замер: такое со мной происходило впервые за прожитую юношескую жизнь! Сколько впечатлений тогда родилось во мне, я вновь ожил! Я почувствовал, казалось, известные только мне одному чувства, вгляделся в её необыкновенное лицо, да и оно действительно было необыкновенным! Широкие скулы, на первый взгляд, казались слегка грубы, но мягкое очертание пухлых алых губ удивительно смягчало выражение её лица. Глаза её казались мне бездонны, словно я заглядываю вглубь таинственного сине-коричневого моря и пытаюсь рассмотреть то, что не видел ещё никогда. Сердце моё запылало обжигающим огнём.
Она двигалась в мою сторону, плавно покачиваясь и сжимая в руках какую-то книгу. Мне казалось, будто эта девушка шла именно ко мне, чтобы первой заговорить, не медля ни секунды... Но она проникла в аудиторию, её имя в списке было следующим после моего. Тогда я решился дождаться её, чтобы потом познакомиться с нею. У меня не было ни малейшего сомнения, что она поступит, мне мы казались теперь единым неразделимым целым. Это было прекрасно. И вот она выходит из аудитории, я внимательно вглядываюсь в её лицо и не замечаю ни тени сомнения в светлых, умных глазах этой прекрасной девушки! Я первым решился заговорить, хотя она остановилась около меня и в нерешительности замерла.
- Я поздравляю вас... вы ведь поступили, я тоже!- У меня действительно не было ни тени сомнения, что мы теперь студенты одного и того же ВУЗа.
Она долго молчала, не решаясь и стесняясь заговорить, но, наконец, ответила:
- Да. Я ждала этого момента столь долго, что он казался мне немыслим, далёк, чужд и вот теперь...
- Да, да и мне тоже, я не верю, не верю, что встретил... - Я незамедлительно осёкся, заметив, что девушка подняла свои глаза, обрамлённые густыми и чёрными, словно смоль ресницами.
- Разрешите узнать ваше имя? - Я робко устремил свой ясный взгляд в её удивительное лицо.
- Николь.
- Какое чудесное имя, я впервые его слышу, оно такое загадочное, нежное, прекрасное... - Мой поток слов остановил лишь недовольный абитуриент, которому я загораживал проход в аудиторию.
- Может, мы сходим куда-нибудь, я куплю вам лучшее мороженое в городе! - я, внезапно, испугался, что потеряю её, что вот сейчас она уйдёт и я увижу её лишь осенью, но этот промежуток времени я не смогу прожить без неё!
Она согласилась, и мы провели вместе весь день, до самого вечера, потом я проводил её до дома, она показала мне его, а дальше мы договорились встретиться на следующий день. Я стоял как статуя, не смея пошевелиться, робко перебирая городской песок носком ботинка. Мы молчали, но, наконец, она произнесла:
- Я пойду... мои родители будут волноваться, я так не привыкла...
- Да, конечно...
- До завтра.
- До завтра - она развернулась и побежала, беспрестанно оглядываясь, нелепо бросая взгляд в мою сторону.
На следующий день мы встретились ранним утром, когда город ещё только начинал просыпаться, и гул спешащих автомобилей был ещё не слишком отчётливо слышен, как жарким летним днём. Я был уже не так скован, как был вчера, а напротив, был более смел, дабы показаться Николь весёлым и дерзким. Но вскоре я вышел из этой своей роли, почувствовав ненадобность таковой игры и теперь хотел чистоты и открытости. Мне никак не удавалось вспомнить, о чём мы говорили вчера, но разговор завязался сам собой, словно так и должно было быть, хотя в нашей новой встрече царила атмосфера ясности и новизны.
Мы начали встречаться каждый день, с утра до самой ночи мы разговаривали и мне чувствовалось, будто она действительно влюбилась в меня! Я словно парил в воздухе душной, летнего города и не замечал под собою землю, а эти невероятные переживания, которые я испытывал каждую ночь в отсутствии Николь, боясь ей в этом признаться, да и себе самому тоже, ведь я боялся ранить, зачеркнуть, убить все наши рождённые любовью чувства! Именно тогда, во время этих встреч, я почувствовал неизменное присутствие любви между нами, этот новый взгляд на жизнь, даже новые очертания желаемых целей! Какие роскошные чувства... Через месяц я поцеловал её впервые, коснулся этих трепещущих губ, почувствовал в себе её дрожащий язычок, узнал и открыл её необычайные мысли! Тогда я понял, что больше нет времени чего-либо ждать, и мы во что бы то ни стало должны быть вместе!
В ту ночь я почувствовал то, что граничит с бессилием слов... Я узнал её чудное тело, пахнущее цветами и здоровой молодостью, живое лицо, так знакомое мне и в то же время неизвестное, она вдохновила меня, открыла! Она так естественно двигалась, вздрагивала и дотрагивалась до меня своими фарфоровыми руками. Я не в силах был выпустить её дрожащее тело из своих рук и мне казалось, что мы склеены нашим жарким потом...
Мы лежали на нагретых простынях и пили свежезаваренный чай, разговаривали об экзаменах и предстоящей учёбе, как вдруг в комнату вошёл её отец. Николь вскочила с постели, мгновенно схватила простыню и ринулась в ванную. Она боялась отца. Но я представлял, что будет со мной, если я заговорю и потому я молча сел на постели и взглянул в глаза этого улыбающегося старика...
- А вы дерзкий молодой человек. Надеюсь, что ваши деяния не осквернили души моей дочери, я этого не позволю!
- Я люблю вашу дочь, как никого более на этом свете и я убью того, кто посмеет обидеть её!
- Смело. Я того и ожидал. Но нам с вами, юноша, предстоит долгий разговор и если вы действительно любите мою дочь, то вам придётся пережить его!
- Я готов на всё, ради Николь!
- Я истинно верю вам, юноша.
- Так вот слушайте меня, внимайте каждому моему слову и не переспрашивайте меня потом! - Казалось, старик разозлился и меня охватило неожиданное волнение. В ванной послышался шорох, тихие всхлипывания Николь и отец её громко возопил:
- Николь! Выходи из ванной, прекрати свои детские выходки, как никак ты уже не ребёнок, насколько я понимаю? Можно подумать, будто я высеку тебя потом! - Он слегка улыбнулся, будто был доволен громкостью своего голоса - Что же, ты, наверное, хочешь, чтобы я посчитал до трёх?
За моей спиной послышались робкие шаги и Николь показалась из-за двери. Отец проводил её взглядом и девушка скрылась, волоча за собой тяжёлое одеяло.
Я опустил взгляд. Старик уставился в моё лицо и не отводил взгляда, пока я сам не поднял глаза.
- Ну что же, юноша (он предпочёл называть меня юношей, не спрашивая имени), начнём нашу таинственную беседу! Уж так получилось, я не хочу, чтобы Николь слышала наш разговор, не следует ей слышать мужские беседы, на то и таковое пресловутое разделение на мужской разговор и женский. Вы согласны со мной, или всё же считаете, что Николь необходимо присутствовать в течении нашего с вами разговора?
- Вы совершенно правы, Николай...- робко и вопросительно взглянул я на него.
- Александрович. - Улыбнулся он.
Между нами воцарилось недолгое молчание, во время которого я чувствовал себя раздетым сконфуженным ребёнком, поставленным в середине комнаты перед всеми своими друзьями...
- Может, вы всё же что-нибудь скажете мне, ни за что не поверю, что вы испугались! - Николай Александрович решил немного подбодрить меня.
- Я... Я... Я не испугался! - Вот этот отвратительный момент, когда я осознаю себя не иначе, как малолетним ребёнком, а не студентом престижного университета! Мне было настолько горько и обидно, что слёзы подступили к горлу и непреодолимо душили меня, но я чувствовал, что должен заступиться за Николь, что я должен доказать своё мужество перед этим человеком, отцом моей любимой!
- Я люблю вашу дочь и готов объяснить тот поступок, который мы совершили сегодня.
- Говорите за себя, юноша.
Мне было обидно и неприятно то, что незнакомый человек, собеседник, даже не желает узнать моего имени. Я продолжал молчать, сохраняя звенящую паузу...
- Я понимаю ваше состояние - нарушил тишину пожилой отец Николь и потёр свои старческие руки, -
- я понимаю, что вам сложно сейчас говорить, юноша, но преодолеть то препятствие, возникшее перед нами, всё же стоит, не правда ли?
- Да, я знаю. Поэтому я хочу сказать, что я не сожалею о том, что произошло, потому, как истинное проявление любви не может быть постыдным и не правильно то, что его карают, считают пошлостью...
- Милый мой мальчик... Я поддерживаю тебя, ибо так же считаю, что любовь - это свет, дарованный нам, его нельзя осквернять и превращать в животное чувство...
- Послушайте, мы с Николь...
- Юноша, не перебивайте меня, я истинно верю вашему чувству к моей дочери, поэтому нисколько не сомневаюсь в правдивости ваших поступков! Но я хотел сказать вам лишь то, что моя Николь не совсем та девушка, за которую вы, вероятно, её принимаете! Поэтому выслушайте мою историю и прошу, поймите меня!
Николай Александрович опустил свою седую голову и уставился в пол, о чём-то глубоко размышляя и, казалось, вовсе не замечая меня. В этот момент я испытал великое уважение к нему, к этому мудрому и доброму старику, так усердно пытающегося понять меня.
- Моя дочь - начал он свой рассказ - родилась семнадцать лет назад, в корне изменив меня и жизнь моей любимой. Я помню тот памятный день, когда в дождливую и тёмную ночь, беременная жена пришла ко мне в кабинет и упала на пол, что-то прокричав и содрогаясь всем телом. Я тогда безумно испугался, не зная, что и предполагать и что предпринимать. Я приблизился к ней и прошептал: "что случилось, родная, прошу, скажи, что с тобой?" И тогда она надрывно и с усилием прокричала: "схватки". Меня словно чем-то ударили по голове и я на миг замер, но тут же опомнился и схватил её на руки. Александра, моя жена, продолжала кричать и хрипеть, не давая донести её до машины. Меня захватил, обуял дикий испуг, нас словно соединило какое-то невидимое визуально вещество, тонкая нить, с каждым часом становящаяся всё плотнее и плотнее! Да, несомненно, я тоже был испуган и ошеломлён, я не понимал, что нужно делать, хотя не раз сталкивался с этим в книгах, но это была моя жизнь, момент истины, когда нужно что-то решать!
Я сел за руль машины, но из-за сильного и проливного дождя ничего не было видно вокруг, а то место, где мы раньше жили, находилось достаточно далеко от города, это была густая, лесистая местность. Раньше я восхищался спокойствием и удалённостью от шумного города этих мест, но теперь я подозревал, что роды у жены мне придётся принимать самому.
Я вытащил Сашу из машины и снова отнёс домой. Страшнее всего было то, что я никак не мог узнать мою жену, словно это была и не она, а другая, незнакомая мне женщина, которую я испуганно успокаивал и старался привести в чувства... Я ощутил, что сижу на мокром ковре, а жена вся в поту. И вдруг, она прошептала: " Николя, прошу, прими дочь твою на свет, а иначе не выжить нам с ней!" Она уже точно знала, что будет девочка, и, страстно надрываясь, кричала изо всех сил. Я привстал и почувствовал, что дрожу, но тут же, мгновенно переборол свои низменные чувства, как мне казалось тогда, и приготовился к бою.
Долго продолжались её мучительные роды. Терпели мы оба, словно ребёнок захватил наши чувства, ощущения, переживания... Да, это было, несомненно трудно, хотя боролись мы вместе. Вот когда я испытал силу! Вот то истинное, неподдельное чувство, овладевшее всей душой, разумом и сознанием! О, как я помню эти горячие слёзы, укутавшие единой пеленой всё наше чувство, это единое чувство, родившееся между нами, как долго вспоминаю я его теперь!
Николай Александрович опустился на кресло и вновь погрузился в раздумья, потирая старческой, дрожащей рукой свой сморщенный лоб.
- Но я понял лишь тогда,- вновь заговорил он - что чувство рождается вместе с нами, я говорю о том чувстве, которое потом живёт вместе с тобой, оставаясь свежим и отчётливым и в радости, и в горе! Я до сих пор благодарю жену за впечатления, подаренные мне той ночью, за тот необыкновенный момент, который я встретил своим напряжённым и воспалённым от слёз взглядом. Вот это счастье! - Он замолчал, оставляя мне, время на раздумья, рождая во мне ту глубокую мысль, которая потом переросла в отчаяние.
- Так дочь моя и появилась на свет. Вздорными криками и, казалось, мольбой о пощаде взглянула она мне в лицо. И тут я почувствовал, что ждал её! Что ждал так долго, так мучительно, мне казалось теперь, что жизнь без этого сморщенного, пищащего, уродливого комка была не жизнь, а лишь заблуждение, что не было между мной и Александрой любви, той истинной любви, которая родилась с Николь! Но девочка наша, как, возможно, вы уже отметили, родилась поздно. И это уже о многом говорит. Николь получила родовую травму, пуповина сжала ей горло и ребёнок с трудом глотнул наш мирской воздух. Для неё это было тяжело. Травма отразилась и на её состоянии в будущем. Николь пережила огромное количество нервных срывов, обернувшихся для неё не лучшим результатом. А в дальнейшем в её душе зародилась шизофрения... - Старик упёрся своим взглядом в старый, потрескавшийся пол и опять погрузился в раздумья. Но, внезапно, он заговорил:
- Мы пытались её лечить, но это душа, её состояние, чувства... Как их можно погубить? Но, наблюдая за тем, как моя Николь мучается, страдает, что-то постоянно ищет... Мне трудно за неё, но хуже всего то, что она это понимает и не в силах более уже что-либо изменить...
Николай заглянул мне в лицо и с частичкой неподдельной робости, с тем чувством, которое так отчётливо выдаёт себя на лице в момент волнения... Он ждал моих слов. Я замешкался, но голос не дал запереть себя в глубину подсознания и с рычанием испуганного зверя вырвался наружу...
- Я не знал этого, но понимаю теперь...
- Что? - Выжидающе спросил Николай Александрович.
- Мои чувства не потеряли прежнего оттенка и они, как только что написанная картина будут сиять своей первозданной новизной, чистотой и откровенностью. Они будут требовать внимания публики, громких восклицаний и аплодисментов, грубости и непонимания, но они будут мои родившиеся чувства, живые и трепещущие, нежные и пульсирующие...
Я задыхался от ощущений, чувств, эмоций. Этот бесповоротный поток захлёстывал меня, нёс с собой по реке и не давал остановиться, прибиться к берегу и подумать...
- Милый мой Юноша! Я обращаюсь к тебе с величайшим откровением и просьбой! Вот уже и лето кончается и на деревьях созрели первые осенние листья. Мы с семьёй уезжаем. Далеко. Быть может в бесконечные цепи гор Кавказа, в просторные и непоколебимые степи или в какую-нибудь отдалённую от суетливой городской жизни деревеньку. Я ждал этого момента, знал, что он произойдёт, и призываю Вас: подумайте, подумайте, ПОДУМАЙТЕ о своих намерениях! Я не хочу лишать свою дочь счастья, не хочу распоряжаться её жизнью и сковывать Николь в цепи. Она любит Вас. Но Вы должны, вы обязаны...я прошу вас! - отец задыхался. Ему было тяжело говорить, но говорить должен был я! Эта внезапно появившаяся ответственность отпугивала меня и заставляла... Но я был уверен в своих чувствах.
Когда мы спустились, Николь уже стояла на лестнице и ровным, таинственным, скрытным взглядом смотрела вдаль. Казалось, она видела то, что не видел я или кто-то другой, любой человек. Она была одна, каковой, впрочем, осталась навсегда...
Мы шли вместе по улицам засыпающей Москвы и я впервые чувствовал умиление перед этим необыкновенным городом. Он был прекрасен. И Николь тоже. Её густые тёмно-русые волосы развевались по осеннему раннему ветру, она то ли смущённо, то ли огорчённо смотрела и вниз и напевала мелодию песни Элвиса Пресли, бесконечно и беспокойно оглядываясь по сторонам...
С тех пор я и не знал её больше. Она навсегда закрылась для всех, как шкатулка, от которой потеряли ключ и открыть её, значит сломать. Мы жили одни в старом деревенском доме, наполненном атмосферой тепла и законченности. Возможно, я погубил сам себя, тем самым, погубив Николь, я и до сих пор не понимаю, люблю ли этого человека или просто бесконечно задаюсь вопросом, превратившимся в наскучившую мне песню, которую я пел сам себе каждый Божий день...
Николь занялась своими цветами, отдавала им всё своё время, не жалея сил и понимая их больше, чем весь окружающий её мир, а я остался студентом, просуществовавшим один лишь счастливый день и потерявшим всякий смысл, но обретший чувства неистребимой бренности человеческого существа.