Тим перестал следить за Дэвидом, когда поклонники, толпившиеся у входа в гримерку, обступили гитариста со всех сторон и загалдели, громко требуя автографы, поцелуи и даже предметы одежды. Тим не знал, как этим одержимым удается проникнуть за кулисы, и, устав ругаться с секьюрити, махнул на них рукой: большого вреда не будет, если Дэвид немного пообщается с людьми и удостоверится, что его песни кому-то нужны. Чувство уверенности в себе - то, чего у Дэвида никогда не будет в избытке.
Правда, на этот раз у Тима был повод для беспокойства, и он заранее предупредил о возможных попытках покушения охрану концертного зала и телохранителей Дэвида, которых всегда приглашали на большие концерты. Два месяца назад музыканту стали приходить анонимные письма - ничего особенного, раньше их выбрасывали пачками, но эти листки в синих конвертах насторожили Тима (он просматривал всю почту Дэвида и сам решал, что передать ему, а что лучше выбросить от греха подальше). Он почувствовал, что это дело рук настоящего безумца, который может быть опасен.
Неизвестный поклонник писал, как близки ему песни Дэя, причем делал это в таких выражениях, что у Тима мурашки бежали по коже: даже у любимого Эдгара По он не встречал такой инфернальной красоты слога. Пресс-атташе, которая передавала ему эти послания "из ада", перестала спать по ночам и приходила на работу в таком состоянии, что Тим отправил ее в отпуск. Первое письмо пришло в день рождения Дэвида, когда ему исполнилось 34 года, потом аноним стал писать регулярно, дважды в неделю. Тим отнес письма в полицию, но там ему ничем не смогли помочь. Полицейские заявили, что в письмах не содержатся угрозы, и лично они, служители закона, вообще ни слова не поняли. Тим страшно разозлился: да, явных угроз письма не содержали, но ассоциации, которые приходили на ум всякому культурному человеку, заставляли холодеть от страха за жизнь рок-звезды Дэвида Дэя. В одном письме Тим даже нашел акростих с именем гитариста: в коротеньком стихотворении говорилось о том, как опасно смотреть в зеркало, если ты не знаешь, что оно на самом деле собой представляет. Речь, видимо, шла об известной песне Дэвида "Magic Mirror", но автор писем так переосмыслил хит, что с тех пор Тим слушал "ММ" с неприятным чувством.
Пока Дэвид общался с поклонниками, Тима обступили журналисты с вопросами о предстоящих гастролях. Мировое турне Дэвида, предназначенное для раскрутки его нового альбома, вызвало, как и рассчитывал Тим, большой переполох в прессе. Тур был рассчитан на полтора года и захватывал обе Америки, Австралию с Новой Зеландией, Европу, несколько восточных стран, Россию и ЮАР. Как назло, у Дэвида снова появились упаднические настроения. Тим знал, что это связано с Полой, с тем, что она, наконец, оставила Дэвида в покое. Ему бы радоваться, а не лить крокодиловы слезы, но если уж Дэю надо впасть в депрессию, сойдет любой повод, даже самый незначительный. Тим недолюбливал Полу, и она отвечала ему взаимностью, а Дэвид делал вид, что его вполне устраивает такое положение вещей, лишь бы не доходило до открытой конфронтации.
Последней каплей, переполнившей чашу терпения продюсера, было то, что Пола поведала журналистам об их с Дэвидом скорой свадьбе. Неужели она не понимает, что к женатому Дэю сразу потеряют интерес миллионы юных и не очень поклонниц, мечтающих о принце на белом коне, который увез бы их из серой повседневности? Предположим, они все равно будут покупать его диски, но гитаристу придется срочно менять имидж и ходить на вечеринки вместе с супругой. Тим проводил жесткую политику в отношении всего, что касалось связей с общественностью, придерживаясь собственного, рассчитанного на много месяцев вперед плана. Пусть Дэвид остается непредсказуемой творческой личностью, но кому-то нужно позаботиться о его имидже.
Проведя с журналистами отведенные для этого 2 минуты, Тим зашел в гримерку Дэвида и обнаружил, что гитариста там нет. Это не привело его в восторг, но он не стал волноваться, так как был уверен, что его подопечный все еще находится в здании. По просьбе Дэвида пресс-конференция прошла перед концертом, и сейчас они должны были поехать в ресторан на встречу с представителями американской кинокомпании, которая собиралась снимать фильм о Дэвиде в течение всего гастрольного тура.
Тим подключил к розыскам секьюрити, но это ни к чему не привело. Он начал нервничать. Ругаться с охраной было бесполезно, мобильный телефон Дэвида был отключен, а снаружи их ждала толпа журналистов и фанатов. Наконец один из охранников сообщил, что "полчаса назад кто-то, похожий на мистера Дэя, вышел из служебного помещения на улицу, поймал такси и уехал в неизвестном направлении". Тим вышел из себя: "Кто-то похожий на Дэя? Тут что, полно высоченных кудрявых суперзвезд?! Да никто не похож на Дэя, кроме него самого!". "Сэр, поклонники часто выглядят подобным образом", - попытался оправдаться охранник, но Тим оборвал его: "Что-то я ни разу такого поклонника не видел!" Еще больше Тим разозлился на Дэвида: опять его идиотские выходки ставят под угрозу все, во что вложено столько труда и денег! Впрочем, он отдавал себе отчет в том, что именно безответственность и инфантильность придают Дэвиду особый шарм в глазах обывателей.
В конце концов, Тим решил поступить единственно возможным, не раз опробованным способом: взял себя в руки и поехал на встречу с киношниками, рассчитывая серьезно поговорить с Дэвидом, когда тот снова окажется в пределах досягаемости.
2
Посмотрев в лицо таксиста, Дэвид, наконец, понял, что именно испугало его в самый первый момент, когда он только увидел фигуру на переднем сиденье автомобиля: он словно стоял перед зеркалом, наблюдая за своим отражением, обретшим самостоятельность.
- Кто вы?! - он попытался отодвинуться, но его руки оказались слишком коротко привязаны к полу, - Какого черта вы затеяли эту игру?!
- Меня зовут Крис Грэй, - ответив, водитель ушел в другой конец комнаты, а когда вернулся, в его руках была коробка с инструментами. Спокойно и неторопливо он начал раскладывать их перед самым носом Дэвида, - Не пытайся вспомнить, откуда ты слышал мое имя, не пытайся вспомнить, где ты видел мое лицо... Не ищи в прошлом. Сосредоточься на настоящем: на своих чувствах, ощущениях.
Он присел на корточки и, взяв руку Дэвида в свои, стал осторожно ощупывать и перебирать его пальцы, внимательно осматривая их со всех сторон.
- Вот странно, - продолжал он задумчиво, - У всех людей одинаковая анатомия, но способности абсолютно разные. К примеру, эта рука. Она практически идентична моей, а возможности другие. В жизни всегда приходится чем-то жертвовать, чтобы спасти что-то более важное. Что для тебя важнее, чем музыка?
Дэвид молчал, чувствуя, что совершенно теряет контроль над своим страхом перед этим странным человеком.
- Я понимаю тебя. Ты напуган, и не напрасно. Я хочу исправить кое-что в твоей жизни. До сих пор боль давалась тебе без боли. Ты просто писал песни о человеческих страданиях, не испытывая ничего подобного или же, в лучшем случае, испытывая лишь сотую долю этих чувств. Страдания прекрасны, и я хочу научить тебя страдать...
В руке Грэя появились клещи. Зажав в них указательный палец правой руки Дэвида, он резко повернул инструмент в сторону. Палец выскочил из сустава так же легко, как отрывается рука игрушечной резиновой куклы. Только теперь Дэвид понял, какой ужас его ждет. Собрав все силы, чтобы не кричать, он все же со стоном выпустил из легких накопившийся воздух. Не обращая внимания на реакцию жертвы, Грэй занялся вторым пальцем. Когда с первой рукой было покончено, Дэвид уже не мог сдерживаться.
- Я очень прошу вас...- даже через боль Дэвид ощутил острое чувство унижения, - Оставьте мне вторую ... Вы просто не представляете, что это значит для меня, мои руки...
Грэй молчал, сосредоточенно разглядывая то, что получилось, словно художник, не до конца уверенный в абсолютной законченности своего произведения. Потом процедил сквозь зубы:
- Помолчи..., - и взял в руку молоток...
Следующие десять минут стали одним сплошным кошмаром. Грэй действовал быстро и уверенно, нанося сильные и точные удары, но потом долго всматривался в результаты, занимаясь одним участком руки подолгу, разбивая кости и стараясь не пропустить ни одной. Дэвид скоро охрип от непрекращающихся криков и сорвал голос настолько, что не мог даже стонать.
Лицо Грэя, скапливающаяся лужицами кровь, в которой испачкались его волосы, превратившись в бордовые сосульки, боль, затхлый запах старого дома - все это вертелось в его голове, словно барабан револьвера в русской рулетке. Он судорожно всхлипывал, подолгу не мог вздохнуть, потому что легкие болели от напряжения, а дыхание перехватывало, словно его горло сдавил резиновый шнур, и ему казалось, что вот-вот сердце, не выдержав, разорвется на тысячу кусков. Дэвид уже не понимал, откуда именно приходит боль. Через руки она распространялась по всему телу, оплетая его своими щупальцами, проникая в каждую его часть, взрезая вены и взламывая суставы. И когда он уже просил Бога послать ему смерть, когда перед его глазами не осталось ничего, кроме красной пелены, его сознание начало медленно гаснуть, как гаснет экран выключенного монитора, некоторое время продолжая тихонько мерцать в абсолютной окружающей темноте...
3
Комната была слабо освещена: перед тем как уйти хозяин плотно задернул почти черные шторы, оставив в самом углу маленькую керосиновую лампу. Такая лампа была у родителей Дэвида в Ньюкасле, и теперь он мог отвлечься от боли, вырывавшейся наружу хриплыми стонами. Дэвид сосредоточился на беспокойном крошечном огоньке, реагирующем мелкими подрагиваниями на каждое дуновение врывавшегося в дверь ветерка. Он не спал уже вторую ночь, поэтому вскоре его глаза стали закрываться, комната расплылась, превратившись в темные пятна теплых тонов, и Дэвид увидел море.
Это было даже не море, а целый океан, так поразивший его видом сверху, из иллюминатора самолета, когда 7 лет назад он впервые летел на гастроли в Австралию. Темно-синяя вдалеке и ярко-голубая под его ногами, вода тихонько расплескивала волны о песчаный берег. Рядом, в метре от Дэвида сидел его отец и курил трубку. Лицо его было обращено к океану, но через минуту он развернулся к сыну и покачал головой, неодобрительно сведя брови:
- Ах, Дэвид, Дэвид, - мягко и тихо сказал Дэй-старший, - Ты всегда был таким неосторожным. Но, может быть, теперь ты, наконец, продолжишь заниматься наукой. Может быть, ты вернешься к нам с матерью и будешь жить в нашем доме, теперь, когда мы состарились, и нам так нужно твое присутствие. Твоя жизнь может пройти зря, Дэйви, если ты не позаботишься о своем будущем...
Дэвид открыл глаза. Что-то помешало ему в тот самый момент, когда он собирался ответить отцу, попросить у него прощения, и, придя в себя, он понял что именно: где-то далеко в доме звучала его музыка... Альбом инструменталок, сделанный им вместе с Дэном Стайном, барабанщиком его бывшей группы. Запись была большой редкостью и пользовалась огромным спросом среди фанатов.
После ухода Дэвида из Electricity все они долго не могли прийти в себя, и, несмотря на строгое предупреждение Тима, Дэй стремился к контактам со старыми приятелями. Так, однажды, просто забежав к Дэну в гости, Дэвид ушел от него лишь через 3 дня, за которые они и сляпали эту запись на домашней мини-студии Стайна. Взбешенный Тим пытался выкупить всю пленку, но ее реализацией занялся Дэн, оказавшийся куда проворней, и около сотни кассет успело разойтись по рукам.
Дэвид слышал эту запись впервые за 7 лет. Сейчас музыка нравилась ему даже больше, чем раньше, несмотря на допущенные ошибки и заезженную пленку, но вместе с тем эти звуки заставили его испытать сильное чувство потери, приносящее боль, во много раз превосходящую испытанные им физические страдания. Не выдержав, да и не пытаясь сдерживаться, Дэвид заплакал. Всю жизнь он привык терпеть, повторяя себе: "не раскисать", "не расслабляться", но вчерашний вечер сломал все запреты, полученные им от себя лично и от отца, привившего ему замкнутость и сдержанность в проявлении чувств. Слезы впервые в его взрослой жизни скатывались одна за другой, превращаясь в большие мокрые пятна на подложенной под голову подушке. Звуки его любимой "LB" семилетней давности становились все громче и настойчивее, и в какой-то момент Дэвиду показалось, что его пальцы привычно ложатся на струны, такие знакомые, готовые отозваться на малейшее прикосновение его рук.
Иллюзия стала настолько осязаемой, что Дэвид резко сел, пытаясь в полутьме разглядеть свои пальцы, и со стоном бросился обратно на постель: распухшие, покрытые отвратительной массой запекшейся темно-бурой крови, они по-прежнему внушали ему ужас и отвращение, словно и не были частями его тела. Позавчера, после того как Грэй, закончив пытку, аккуратно собрал инструменты и ушел, оставив его валяться на залитом кровью полу, Дэвид больше, чем ему хотелось, насмотрелся на то, что осталось от его рук. Кровь, раздробленные пальцы, торчащие сквозь прорванную кожу острые обломки костей, ногти, принимающие страшный сине-черный оттенок, развороченные суставы, обнаженные участки мяса. Дэвид почувствовал тошноту и зажмурился, отгоняя отвратительное воспоминание. Слезы снова полились из его закрытых глаз, вызывая новую порцию всхлипов. Беспорядочно прыгающие обрывки чего-то страшного и неотвратимого наконец-то оформились в слова: Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУ ИГРАТЬ... "Я не могу играть", - как заведенный однажды и с тех пор давно испорченный механизм, мозг без конца высвечивал эту фразу, выхваченную из его сознания, уставшего за долгие дни борьбы с безумием.
- Пей, - к его губам придвинулся край металлической кружки. Попытавшись сделать глоток, Дэвид не смог проглотить стоящий в горле ком, и вся вода пролилась ему на грудь. Грэй терпеливо поднес ее второй раз, осторожно поддерживая Дэвида за голову, - Пей, - повторил он, склонив голову набок и внимательно глядя в глаза своего двойника.
- Кто вы? - прохрипел Дэй, - Какого черта вы делаете?
- Сейчас я свободный художник, - терпеливо, словно разговаривая с маленьким ребенком, ответил Грэй, - И делаю то, что считаю нужным. Если хочешь добиться результатов, нужно действовать, а не сидеть на месте. Это только подготовительный этап, и, хотя некоторым глупцам он и может показаться концом, это лишь начало...
- Вы не в себе?! Если вы выпустите меня, вам грозит тюрьма.
- Ты мыслишь примитивно, Дэвид, я недоволен тобой. Впрочем, ты всего-навсего человек, от этого никуда не деться, - он провел рукой по волосам, словно копируя жест Дэвида, и на его пальцах блеснули серебряные кольца Дэя, - Нам еще нужно много работать, чтобы изменить ход твоих мыслей.
Дэвид не смог ответить ему, от слабости и боли он снова откинулся на подушку и отвернулся от своего мучителя, но Грэй схватил его за подбородок и грубо повернул к себе, заглянув в глаза. Равнодушие в его голосе сменила ярость:
- Слушай меня!! Я хочу, чтобы ты слушал меня так же внимательно, как я все эти годы слушал тебя! Смотри на меня! Разве тебе не хочется кричать от страха, когда ты видишь меня?! Тебе не кажется, что ты сходишь с ума? - шипел он, - Разве справедливы те, кто считает тебя оригиналом, а меня лишь копией?! Я следил за тобой много лет, я слушал твои песни, читал интервью, бывал на твоих концертах. Я ждал от тебя музыки, и что я получил?! Жалкие подделки, мусор, сквозь который лишь иногда пробивалась бриллиантовая крошка, алмазная пыль?! Ты считаешь, что ничего не должен мне?
- Боюсь, что не очень вас понимаю... - Дэвид инстинктивно придвинулся к самой стене и потревожил руки, немедленно отозвавшиеся ужасающей болью. Вот уже который день мышцы его сжимались и скручивались от этой боли, заставляя его корчиться на кровати, как червяка на рыболовном крючке. Видимо, это зрелище доставило удовольствие Грэю, потому что он улыбнулся и расслабился, отпустив подбородок Дэвида.
- Я всегда хотел поговорить с тобой, - голос его снова стал ровным и тихим, словно шуршание листвы под ногами, - Это было моей мечтой, самым сильным и несбыточным желанием. По ночам, после работы, я лежал в кровати, глядя на плакат с твоим изображением, и думал о тебе. Я представлял себе нашу встречу, представлял, где ты сейчас, с кем, чем занимаешься каждую минуту своей жизни. Конечно, я много раз видел тебя после концертов, сотню раз брал твой автограф, но разве этот суррогат может сравниться с тем, о чем я мечтал? Я знал о тебе все, собирал информацию по кусочкам: знакомые журналисты, статьи в газетах. Твоя личная жизнь никогда не была для меня загадкой, загадкой оставалась только твоя голова. Когда я слышал звуки твоей гитары, я был счастлив, просто так, без причины, но иногда меня охватывала грусть, тоска, которой трудно было найти причину, но я нашел... - он сделал многозначительную паузу, но Дэвид оставался безучастным к его словам. Его глаза были закрыты, а бледное лицо не выражало ничего.
- Ты слушаешь меня? - Грэй снова коснулся его подбородка, - Это серьезно и касается нас обоих. Я нашел причину, и она заключается в твоей гитаре. Совершенствуя свою технику, ты все больше удаляешься от музыки, пишешь ее все небрежнее и проще, зацикливаясь на отдельных приемах игры. Ты стал больше обращать внимания на свой имидж, работать на потребу публики, где-то ты даже научился подстраиваться под ее вкусы. Ты играешь концерты с другими музыкантами, участвуешь в записи их альбомов, отвлекаясь от своих собственных дел и, прости, я должен это сказать, теряя свой стиль. Это неправильно. И я принял единственно верное решение: избавить тебя от всего, что могло бы тебе помешать писать.
Дэвид смотрел на него сквозь прикрытые ресницы, пытаясь понять, что он говорит. Слова Грэя доходили до него словно через слой ваты, тускло и приглушенно, но мозг отказывался принимать их смысл. Перед ним сидел он сам и пытался внушить самому себе странные, дикие мысли насчет его собственной музыки.
Дэвид провел языком по пересохшим губам, но безрезультатно: во рту было так же сухо. Кружка с водой стояла совсем рядом, на полу, но Дэвид не мог заставить себя попросить пить. Вместо этого он продолжал смотреть на Грэя и снова видел лишь свое отражение: та же копна волос, то же узкое лицо, его собственная одежда, вероятно, снятая Грэем в то время, пока он был без сознания, его украшения на шее и пальцах. Только глаза были совсем другими. В тусклой свете лампы он никак не мог их разглядеть, однако точно знал, словно вдруг включилось шестое чувство, что они темные и пустые, лишенные жизненного блеска, как две бездонные ямы, ведущие неизвестно куда. "Ну что же, - думал он равнодушно, - По крайней мере, сбылась моя мечта, я, наконец, увидел себя со стороны, как я выгляжу в реальной жизни, а не на фотографиях и в клипах". Грэй имитировал его жесты, копировал движения, и это не было случайным совпадением, а наводило на мысли о многочасовых упражнениях перед зеркалом. Большую часть жизни Дэвид ненавидел свою внешность, считая ее если не уродливой, то довольно неудачной, пытаясь измениться любыми способами. Теперь, хотя противоречия внешнего и внутреннего несколько сгладились, ему все-таки трудно было свыкнуться с мыслью, что кто-то, пусть даже этот нездоровый человек, готов на многое, чтобы быть похожим на него.
Грэй посмотрел на часы и поднялся:
- Пора на дежурство, сегодня мне в ночную смену. Не скучай, я вернусь, и мы продолжим разговор. Да, я приносил тебе пить, но, мне показалось, ты отказался, - он с улыбкой поднял кружку на уровень глаз Дэвида и тонкой струйкой вылил воду на деревянный пол, - Надеюсь, за то время, пока меня не будет, ты передумаешь.
Он вышел из комнаты, плотно закрыв за собой дверь. В замке щелкнул ключ, и внезапно погасла керосинка в углу. Комната погрузилась в абсолютную темноту.
4
Когда зазвонил телефон, Тим вздрогнул, как от удара, и со смешанным чувством посмотрел на аппарат, надрывающийся в мертвой тишине дома. Уже рассвело. Прошла четвертая ночь с исчезновения Дэвида, и за все это время Тим спал, может быть, восемь часов. Он дремал урывками, когда возвращался из полицейского участка или со встречи с журналистами, ставил телефон на автоответчик, а потом равнодушно стирал гневные монологи заплаканной Полы и встревоженные расспросы родителей Дэя. Он слишком устал, чтобы обращать на них внимание, и даже не стал разговаривать с дочерью, сославшись на то, что безумно занят. Лора обиделась, и Тим, конечно, был зол на себя, но в тот момент он полностью сосредоточился на главном: найти Дэвида или то, что от него осталось, как можно скорее. Или вытащить его из загула и пустить по миру, чтобы не трепал нервы порядочным людям. Вторая возможность существовала наравне с первой, потому что, как знал Тим по собственному опыту, Дэй легко мог улететь на Мадагаскар, повинуясь минутному импульсу. Но обычно он хотя бы звонил...
Вечером после концерта Тим поужинал с американцами и отправил их гулять по Лондону в одиночестве под тем предлогом, что он только помешает им насладиться красотами Британской столицы, потому что будет безостановочно читать лекции по английской истории. Вместо экскурсии он посоветовал им пойти в ночной клуб. Все мероприятия, назначенные на следующий после концерта день, пришлось отменить, потому что Дэвид не появился дома даже вечером. Тим рвал и метал, но вскоре почувствовал смутное беспокойство: письма от анонима перестали приходить. Стало ясно, что Дэвид исчез всерьез и надолго. На третий день бесплодных метаний по городу и звонков всем общим знакомым Тим обратился в полицию.
Такое решение далось ему нелегко, так как пришлось официально признать Дэя пропавшим. "Скандалы - не моя стихия", - часто говорил Дэвид, отказываясь принять участие в той или иной акции, и теперь Тим с горечью вспоминал это высказывание. Дэй устроил самый громкий за свою жизнь скандал: газеты запестрели заголовками "Звезда погасла", сообщая о безвременной кончине, увлечении наркотиками, участии в шпионаже и т.п. известного гитариста. Тим заперся в своей лондонской квартире, бросив газетчикам заявление: "Дэй работает в студии над переделкой почти подготовленного к выпуску альбома".
После разговора с полицией Тим ожидал звонка с просьбой о выкупе, предполагая, что похититель захочет иметь дело с ним, а не с родителями Дэвида. Правда, если похитителем был автор странных писем, его вряд ли привлекали деньги. Тим впервые столкнулся с таким извращенным сознанием и не знал, чего ждать от подобного типа. Полицейские его не успокаивали: они искали тело, а не живого человека. И все же Тим не терял надежды. Прошло не так много времени, чтобы записывать Дэвида в покойники.
Прошлым вечером, после неудачной поездки в свой летний дом на берегу океана (у Дэвида были ключи, и иногда он прятался там от журналистов или, под предлогом вдохновения, требующего одиночества, отлынивал от важных встреч, когда Тим был в отъезде), Тим зашел в маленькую католическую церковь, стоявшую у дороги. Он сам не знал, зачем это сделал. Он воспитывался в религиозной семье, но никогда не впускал религию в сердце и просто не понимал Дэвида, серьезно размышлявшего о смертных грехах и предопределении судьбы.
В церкви было пусто, только молодой священник вышел на звук открывающейся двери и спросил, не может ли он чем-нибудь помочь. Тим вежливо улыбнулся и сказал, что хочет побыть один. Священник удалился, а Тим сел на скамью и сделал вид, что молится. Это не было необходимостью, потому что он был один, но он хотел как-то оправдать свое присутствие в храме бога, которому никогда не поклонялся и едва ли в вообще в него верил.
Когда глаза привыкли к полутьме, он увидел впереди блестящее восковое тело распятого Христа с умиротворенным лицом. Эти детали святого образа, находившиеся в странном противоречии, подействовали на Тима завораживающе: он вдруг подумал, что следует поговорить с тем, кого многие считают своим защитником, и зашептал слова, обращенные к Иисусу. Первый раз в жизни Тим просил его о помощи, но в глубине души был уверен, что это не поможет. Полиция, общественность, Бог - к какой инстанции еще нужно обратиться, чтобы найти Дэя?
Не сводя глаз со звенящего телефона, Тим колебался, стоит ли брать трубку, чтобы в сотый раз услышать вопросы о Дэвиде и не знать, как на них ответить. Включился автоответчик, и спокойный женский голос произнес: "Мистер Кэмпбелл, пожалуйста, позвоните в больницу Святого Марка". Охваченный дурным предчувствием, Тим поднял трубку:
--
Да, я слушаю.
--
Доброе утро, мистер Кэмпбелл. К нам поступил пациент без документов. В кармане его куртки мы нашли вашу визитную карточку.
--
Как он выглядит, этот пациент, что с ним?
--
Сожалею, я его не видела. Думаю, если у вас есть время, вы могли бы приехать и помочь нам установить его личность.
--
Хорошо, я еду, - Тим хотел положить трубку, но спохватился, - Вы уже сообщили в полицию?
--
Да, сэр, сразу, как его привезли к нам.
--
Как давно это произошло?
--
Около получаса назад.
Тим чертыхнулся и побежал вниз по лестнице. В прихожей он посмотрел на себя в зеркало и ужаснулся: обведенные черными кругами глаза, появившаяся за ночь щетина и взъерошенные волосы делали его похожим на бомжа или панкующего музыканта, а не на преуспевающего продюсера. В больнице наверняка полно журналистов, один-два ночуют у его дома, и предстать перед ним в таком виде просто невозможно.
Тим побрился, мокрыми руками пригладил волосы, надел чистую рубашку и, наконец, вышел на улицу, прокручивая в голове самые невероятные сценарии того, что произойдет в больнице, пока он доберется на другой конец города. То, что Дэй жив, Тим не подвергал сомнению, иначе он узнал бы о том, что его нашли, от полицейских в морге, непосредственно на опознании.
Дэвид часто забывал дома документы и бумажник, а на концерты вообще никогда их не брал, поэтому установить его личность было действительно сложно. Тим распихивал по всем карманам Дэя свои визитки, чтобы тот раздавал их людям, желающим решить какие-то деловые вопросы, или случайным знакомым, которые в будущем могли оказаться полезными. Дэвид, конечно, этого не делал, но визитки не выбрасывал, даже загружал их вместе с одеждой в стиральную машину.
Вокруг здания больницы все было спокойно: не рыскали репортеры, не мелькали полицейские. Тим припарковал машину и направился к главному входу. Сонная девушка-регистратор в приемном покое попросила его подождать. Тим резко ответил, что это не входит в его планы:
--
Я не для того приехал сюда в шесть утра, чтобы посидеть в кресле. Пожалуйста, поторопитесь.
Девушка обиженно передернула плечами, подняла голову от бумаг и соизволила позвонить по телефону. Через несколько минут к Тиму подошел высокий молодой человек, в котором по щеголеватому виду и непроницаемому взгляду голубых глаз можно было определить детектива. Темные очки, дополняющие образ, молодой человек держал в руках.
Тим нелюбезно подтвердил, что это так. Они поднялись на третий этаж и остановились у палаты в самом конце коридора. Тим хотел войти, но детектив остановил его:
--
Минутку, сэр, сейчас выйдет доктор Кроненберг и скажет, как больной себя чувствует и можем ли мы его увидеть.
--
Да что с ним, в конце концов?! Может, это не Дэй, но имею я право узнать, в каком он состоянии?
--
Имеете, - неохотно согласился полицейский, - В общем, он не сильно пострадал: легкое сотрясение мозга, психологический шок и, пожалуй, самое серьезное - множественные переломы кистей обеих рук.
--
Что?!
Оттолкнув детектива, Тим распахнул дверь и подошел к кровати, на которой лежал по пояс укрытый одеялом, бледный до голубизны... никаких сомнений, Дэвид Дэй! Пожилой человек в белом халате, поправлявший больному капельницу, обернулся на звук шагов Тима и недовольно нахмурился:
- Детектив, я же просил подождать...
Уэстли, маячивший у порога, только развел руками.
Тим не мог отвести взгляда от кистей Дэвида: бесформенные культи, обмотанные бинтами. Они лежали поверх одеяла и, казалось, не принадлежали музыканту, а были частями уродливого больничного оборудования - белые, контрастирующие с загорелой кожей рук.
Тим смотрел на них и не знал, что должен чувствовать: сочувствие, жалость? На самом деле, теперь, когда неизвестность осталась позади, он не ощущал ничего, кроме недоумения ("За что? За что СО МНОЙ так поступили?") и закипавшей где-то внизу желудка ярости.
5
А что еще он должен ощущать? Восемь лет работы к чертям собачьим. Гастроли отменены, контракты разорваны, суммы неустоек огромны, и весь мир кричит о том, что музыканта, классного гитариста, мировой знаменитости Дэвида Дэя больше не существует, и - вместе с этим, только шрифтом помельче - закатилась звезда его продюсера и первооткрывателя, который по глупости и молодости лет мнил себя дальновидным и неуязвимым; закатилась, упала и стукнула своего обладателя по темечку. Но кто же мог такое предугадать?! Хорошо хоть, Дэвид жив остался, не разделил участь Леннона, стал не легендой, а всего лишь калекой. Найти и убить подонка, задушить его собственными руками!
Тим скоро понял, что расспрашивать детективов бессмысленно - они и сами ничего не знают, это вам не кино, расследование еще толком не началось. Дежурный врач отказался с ним разговаривать после того, как он вломился в палату, хотя Тим уверял его, что он самый близкий больному человек. Единственное, что он счел возможным сообщить, это то, что Дэвидом займется, скорее всего, доктор Элмер. Тим поморщился, услышав знакомую фамилию, хотя у него никогда не было стычек с Элмером-старшим; все их общение ограничивалось парой официальных фраз по официальным поводам вроде вручения музыкальных премий. Высокий, худой старик был неизменно вежлив с врагом своего сына и выгодно отличался этим от папаши-Дэя. То, что доктор Элмер - профессионал и сделает для своего пациента все возможное, было вне сомнений.
Из больницы Тим уехал в начале одиннадцатого, когда пробил час пик: люди из пригородов ехали на работу в деловой центр. Все дороги оказались забиты машинами, светофоры и уличные регулировщики пропускали автомобильные потоки по капле, и у Тима появилось много свободного времени для того, чтобы все спокойно обдумать. Но практические мысли не шли ему в голову, вместо этого он вспомнил то, что произошло, когда ему было 12 лет. Он отдавал себе отчет, что толчком, разбудившим воспоминание, было посещение больницы и шок, который он испытал, увидев Дэвида; чувства бессилия, ярости и опустошения, охватившие его в те несколько минут, что ему позволили остаться в палате. Тогда, 22 года назад, он чувствовал то же самое, только в тысячу раз сильнее.
Он пришел из школы рано, сделал уроки и сел за стол. За обедом, как обычно, собралась вся семья: мама, отец, сестра Кортни. Старший брат, Марк, в то время уже жил отдельно. Мама приготовила тушеное мясо с овощами, которое Тим очень любил, поэтому он почти не отвлекался на разговоры и не выпускал из вида свою тарелку. Однако он поднял голову и успел увидеть, как папино лицо исказила гримаса боли, как он схватился рукой за левую сторону груди, а другой рукой сжал край скатерти и упал, увлекая на пол тарелки и стаканы. Мама закричала, Кортни подбежала к отцу, расстегнула ему воротник рубашки, а потом бросилась к телефону. Мама упала на пол рядом с отцом, держала его за руку и плакала, Кортни диктовала адрес диспетчеру скорой помощи, а Тим все сидел за столом с вилкой в руке, онемевший и испуганный, и в голове у него вертелась только одна мысль: "Этого не может быть, это сон, я закрою глаза, снова открою, и все будет по-старому: мы будем сидеть за столом, и папа, папа..."
Отец Тима умер в этот же вечер в больнице, не приходя в сознание. Все вокруг повторяли слово "инфаркт", и Тим возненавидел его, возненавидел белые больничные коридоры, врачей в халатах, тихие голоса медсестер. Хуже всего было то, что он никак не мог забыть об этом; детский ужас и первое горе не теряли остроты, не поддавались контролю. Но сейчас его ждали дела, много дел, и он постарался загнать эти мысли на периферию сознания.
6
Он сразу поехал в офис, который располагался в здании звукозаписывающей студии, на первом этаже. Время отменять ВСЕ. В студии шла запись, работала кантри-группа "Green Valley", хорошие друзья Дэвида. Кроме них, в студии собралось еще довольно много народа: техники, музыканты, в том числе из группы Дэя, обслуживающий персонал (даже те, у кого был выходной), просто общие знакомые. Все они смотрели утренние новости или читали газеты, поэтому знали, что Дэвид нашелся. Многие искренне о нем беспокоились.
Журналистов внутрь благоразумно не пустили, и они оккупировали парадное крыльцо и подъездную дорожку. Черный ход в студию находился во дворе, в тупике, перегороженном воротами. Тим припарковал возле них машину, но пройти внутрь не успел: кто-то заметил его, и воздух огласили призывные крики журналистской братии, страдающей от информационного голода. Внушительная толпа с фотоаппаратами и видеокамерами ринулась к нему, но Тим махнул им рукой, уперся в грудь первого подбежавшего репортера и проскользнул в ворота. Гарт, уборщик, сразу запер их изнутри, навалившись всем телом.
- Они едва не прорвались, сэр!
- Да, я вижу, - мрачно сказал Тим, - больше никого не пускать, хорошо? И смотри, чтобы сверху не полезли.
В любое студийное помещение путь лежал через большую "тусовочную" комнату. Там был бар, мягкие диваны и кресла, по стенам развешаны фотографии знаменитостей с автографами. Как только Тим вошел туда, все замолчали и обратили взоры к нему - продюсеру Дэя, владельцу студии, за все ответственному лицу. Вся разношерстная публика, собравшаяся там, требовала объяснений и последних новостей. Тим мрачно усмехнулся про себя: "Ну чем это лучше пресс-конференции?".
- Всем доброе утро. Оно действительно доброе: Дэвид нашелся, сейчас он в больнице, я его видел, - коротко сказал он.
Сразу же посыпались вопросы: "Что произошло?", "Как он себя чувствует?".
- Не знаю, - вполне искренне ответил Тим, - Он пока не пришел в себя, врачи к нему никого не пускают. Но лежит он в отдельной палате, не в реанимации, состояние стабильное, жить будет.
- А что, что случилось? - подал голос Майкл, звукорежиссер, чересчур возбужденный для утра понедельника. Он работал всю ночь и поддерживал свои силы кофе; бумажный стаканчик он держал в руке.
- Этого даже полиция еще не знает, не то что я, - сказал Тим, - и советую вам не обращать внимание на то, что появится в газетах, - у журналистов нет никаких сведений, они могут их только выдумать. Вероятно, с Дэвидом произошел несчастный случай. Больше мне сказать нечего.
Он помолчал, собираясь с мыслями:
- Что ж, я уверен, Дэвид будет вам благодарен за участие. Работа сегодня пойдет по графику, без изменений. Если у кого-то есть дело лично ко мне, я освобожусь после обеда. Элен, будьте добры, пройдемте в мой кабинет.
Пресс-секретарь, бледная и серьезная, последовала за ним по коридору. За их спинами снова зашумело многоголосье: все принялись обсуждать услышанное.
- Вы уже общались с кем-нибудь из СМИ? - спросил Тим, усевшись в кресло за своим столом.
- Конечно нет, мистер Кэмпбелл, - уверенно ответила ему Элен Холмс, привычно устраиваясь в кресле напротив, - Но теперь, боюсь, этого не избежать. Они звонили все утро - мне пришлось отключить телефон.
Она закинула ногу на ногу, пристроила на округлом колене маленький блокнот, сняла колпачок с ручки и приготовилась записывать. Из-под края ее светло серой юбки выглянули кружева чулок, но она не стала одергивать юбку. В кабинете босса она могла позволить себе такую вольность - показать свои красивые ноги, не рискуя быть неправильно понятой. Тим не делал секрета из своей ориентации и рассматривал женские коленки, равно как и остальные части тела, только с эстетической точки зрения. В это утро он вообще ни на что не обращал внимания и вряд ли смог бы сказать, во что одета его пресс-секретарь.
Элен ждала его указаний, спокойная и уравновешенная, как всегда. Только черные круги под глазами и пробивающийся из-под наложенной косметики бледный, землистый цвет лица говорили о том, что она тоже не спала эти пять ночей, когда Дэвид считался пропавшим. Элен было 35 лет, семь из которых она проработала бок о бок с Тимом. Она уважала его, ей нравились его ровный характер и деловая хватка, а к Дэвиду она испытывала почти материнские чувства: ей все время хотелось погладить его по голове и сказать что-нибудь приятное. Именно она обратила внимание Тима на анонимные письма с завуалированными угрозами и восприняла их так близко к сердцу, что дело чуть не закончилось нервным срывом. Тим вовремя это заметил и уговорил ее отдохнуть за границей. Он дорожил своими людьми: в студии и в его офисе был маленький, разумно укомплектованный штат, все давно сработались и при необходимости могли заменить друг друга.
В сложившихся обстоятельствах нужно было реорганизовать всю работу. Это касалось, в первую очередь, гастрольного тура Дэвида, который должен был начаться со следующей недели. С представителем звукозаписывающей компании Дэвида он уже поговорил по телефону из машины, вечером должна была состояться их личная встреча. Тим понимал, что будет чертовски трудно уговорить их немного подождать и не разрывать контракт с Дэем, но об отмене гастролей уже сообщил, горестно и твердо. Этот вопрос не подлежал обсуждению, и ему сегодня же предстояло распустить всю гастрольную команду, которая усиленно готовилась к отъезду. Оборудование было почти готово к отправке, а новое световое шоу они так и не успели опробовать в Англии...
Они с Элен обсудили PR-стратегию на ближайшее время: минимум информации, максимум спокойствия и уверенности. Составили список изданий, радио- и телеканалов, которым необходимо изложить свою версию событий - суть этой версии Тим продиктовал Элен, и она записала ее, чтобы позже отшлифовать. Главной задачей было объяснить отсутствие Дэя в течение нескольких дней (СМИ пронюхали о заявлении Тима в полицию и произвели на свет невероятное количество догадок на этот счет, одна нелепей и уродливее другой) и его пребывание в больнице в настоящее время. Поразмыслив, Тим решил свалить все на внезапную болезнь - новую или обострение старой, потому что слабое здоровье Дэвида было известно широкой общественности. В конце концов, журналисты ведь не надеются услышать от них правду!
Дэй поехал навестить родителей, заболел, вернулся в Лондон и лег в больницу - так выглядела версия в окончательном варианте. Однако, Элен она не удовлетворила. Она долго молчала, но наконец не выдержала и спросила Тима:
- Мистер Кэмпбелл, возможно, я вмешиваюсь не в свое дело, но не связано ли как-то нападение на мистера Дэя - это ведь было нападение? - с анонимными письмами, которые приходили на его имя в течение последних нескольких месяцев?
- А почему вы решили, что они могут быть связаны между собой, Элен? - ответил Тим в уклончивой манере, которой в обычных случаях пользовался редко.
- Мне показалось, что в письмах содержалась угроза, - смутившись, объяснила она, - Кто бы ни писал те письма на голубой бумаге, у него, без сомнения, серьезные психологические проблемы. Известно, что такие люди могут быть опасны для окружающих. Они могут перейти от слов к делу...
- Ну, ни о чем конкретном в письмах не говорилось, я их все прочитал, и не один раз, - решительно отверг Тим ее предположение. Элен выразила то, о чем думал он сам, и ему такая проницательность не понравилась, - Нет, с Дэвидом, скорее всего, произошел несчастный случай. Его жестоко избили хулиганы, потому что он отправился гулять по городу ночью без охраны. Любой мог бы оказаться на его месте.
- Но этим делом занимается полиция.
- Естественно. Не могут же эти подонки остаться безнаказанными! Возбуждено уголовное дело, хотя Дэвид еще не может давать показания. Элен, с ним все будет в порядке, уверяю вас. По-моему, вы слишком близко к сердцу приняли эту историю с анонимными письмами. Забудьте о них, у нас сейчас есть дела поважнее.
Это прозвучало как приказ. Элен понимающе кивнула:
- Да, мистер Кэмпбелл, конечно.
Тим внимательно посмотрел на нее: расстроена, но на нее можно положиться, журналистам ни слова не скажет.
- Я вам больше не нужна, сэр?
- Пока нет, спасибо, можете идти.
"Она так переживает за Дэвида, как будто они близки или что-то в этом роде" - рассеянно подумал он, когда пресс-секретарь вышла из кабинета. Собственно, он давно подозревал "что-то в этом роде", но закрывал глаза, потому что отношения Дэя с Элен не мешали работе. К тому же, у Дэвида было так много поклонниц, а у него так мало времени, чтобы следить за тем, кто из них пользовался ответной благосклонностью.
7
Сознание возвращалось медленно и нехотя, постоянно отступая перед окружающей темнотой. Несколько раз оно ослепляло его вспышками света, которые угасали бесконечно долго, превращаясь в размытые желтые пятна.
--
Дэвид... - услышал он приглушенный голос.
Дэвид открыл глаза и увидел перед собой мир, лишенный четких очертаний: пятна, такие же, как плавали в темноте, только разноцветные, сливающиеся, переходящие одно в другое.
--
Господи, он приходит в себя! - произнес тот же голос.
Собрав все силы, Дэвид на мгновение сфокусировал взгляд на говорившем: высокий худой старик с седыми волосами и ясными серыми глазами склонился так низко, что он ощущал его дыхание.
--
Наконец-то... Наконец-то, сынок... - голос его дрогнул, выдавая волнение.
В этот момент жаркая тяжелая волна накрыла Дэвида, придавив его к кровати и лишив возможности ответить, избавив от каких бы то ни было ощущений. Глаза его некоторое время оставались открытыми, потом веки сомкнулись, а дыхание выровнялось. Впервые за долгое время он спал.
Филипп Дэй откинулся на спинку стула и обтер собственный лоб тем же платком, каким некоторое время назад вытирал лицо Дэвида. Он понял, что кризис миновал, жизнь Дэвида в безопасности и думал, что непременно нужно позвать доктора Элмера или кого-нибудь еще, сообщить о том, что сын приходил в сознание. Так он сидел и думал, но не мог двинуться с места. Тело его стало вдруг тяжелым, хотя он почти ничего не ел последние пять дней, усталость навалилась, напомнив о солидном возрасте.
Все эти дни он провел в палате, редко выходил, боясь пропустить момент, когда Дэвид откроет глаза. Где-то он читал, что присутствие родных хорошо влияет на состояние больного, но это, разумеется, ерунда... Главное (он не признался бы в этом даже себе) - быть рядом с сыном. Они только вдвоем, уже лет 25 такого не бывало. Его дорогой Дэвид, вероятно, считает, что со стариками не о чем разговаривать и слишком редко приезжает навестить. Бедный мальчик совсем запутался в жизни, но отец не в состоянии помочь взрослому сыну. Он должен справиться самостоятельно. Хороший отец должен только советовать. Джули однажды в сердцах сказала: "Даже мне иногда кажется, что тебе плевать на сына!" Это неправда. Он протянул руку и осторожно дотронулся до его лба. Уже не такой горячий. Провел рукой по волосам и поцеловал. Теперь все будет в порядке...
Еле-еле передвигая затекшие ноги, он дошел до двери и попросил дежурную сестру пригласить доктора Элмера. Элмер - лет на 10 младше, темноволосый, с большими черными глазами, ясно указывающими на национальную принадлежность, - едва появившись на пороге, сразу понял, зачем его позвали:
--
Он спит, мистер Дэй. Пульс в норме, дыхание ровное. Думаю, теперь он справится. Он говорил что-нибудь?
--
Нет. Да... Не помню. Сначала бредил как обычно, потом открыл глаза, мне показалось, он узнал меня, - он уже начал сомневаться в этом.
--
Самое страшное позади, - Элмер приобнял его и мягко подталкивал к выходу из палаты, - Нам не о чем волноваться, поверьте мне, Филипп. Сейчас самое время отдохнуть, а завтра вы сможете его увидеть.
Дэй-старший посмотрел на сына, и Элмер уловил в этом взгляде тревогу.
--
Вы сможете увидеть его завтра утром, возможно, нам удастся поговорить с ним, а сейчас лучше уйти.
--
Да, вы правы. Я должен поблагодарить вас, Джордж, - он с трудом сдержал эмоции, когда непонятно откуда взявшийся в горле ком заставил его голос сорваться.
--
Я всего лишь исполняю свой долг, - доктор внимательно посмотрел ему в глаза, - К тому же, наши дети друзья, не так ли?
--
Я помню... - Дэй-старший отвел глаза, - Мне пора.
--
Да-да, - Элмер кивнул, не переставая смотреть на него, - Я провожу вас, Филипп.
Дэвид проснулся от яркого света, помешавшего его сновидениям. "Что за черт...", подумал он, с неохотой открывая глаза, - "Неужели уже пора..."
Незнакомую комнату с зелеными стенами заливали солнечные лучи, и Дэвид мог бы поклясться, что видит ее впервые.
--
Боже, где я? - растерянно спросил он вслух, перебирая в памяти знакомые интерьеры, пока из глубин памяти не появилась темная комната с керосинкой в углу.
--
Нет-нет, - он мотнул головой и снова упал на подушку, не решаясь взглянуть на свои руки или хотя бы пошевелить ими, - Это был сон.
Однако комната напоминала больничную палату: зеленые стены, светлые тона, стул у кровати... больница. Он напряженно пытался вспомнить хоть что-нибудь: напрасно. Прошлое застыло черным холодным монолитом и ни за что не хотело распадаться на образы и видения. Дэвид снова закрыл глаза, пытаясь расслабиться, но тут кто-то вошел в комнату. Он слышал шаги, приближающиеся к его кровати, слышал скрип стула...
--
Дэвид...
--
Папа! - он почувствовал, что к глазам подступают слезы. - Папа...
--
Наконец-то...- отец посмотрел на него с неожиданной нежностью, но потом, спохватившись, добавил сухо, - Я смогу передать матери, что с тобой все в порядке.
Дэвид задержал дыхание, с обидой взглянув ему в глаза: еще секунда, и он мог бы услышать что-нибудь очень теплое, а вместо этого отец снова свернул все на очередную "мужскую" беседу, где проявления чувств считаются дурным тоном...
--
Где мама? - спросил он.
--
Дома. Я решил, что ей лучше остаться, она и так нервничает без особых причин.
--
Но, мне кажется, причины были... - с недоумением в голосе сказал Дэвид, - впрочем, я бы не хотел, чтобы мама переживал. Что со мной?
--
Теперь уже все в порядке.
--
Мои руки... Или мне все приснилось?
--
Я говорил с доктором Элмером, он считает, операции прошли успешно. Остается только ждать.
Дэвид потрясенно молчал.
--
Мы опасались самого страшного - заражения крови, но, к счастью, все обошлось, - он кашлянул, прочищая горло, и сам удивился своему показному спокойствию, - Тебе нельзя разговаривать, ты слишком слаб. Постарайся снова заснуть, а я пойду. Может, позвать медсестру?
--
Я смогу играть? - спросил вдруг Дэвид.
--
Разве я хирург, чтобы отвечать на такие вопросы? - отец удивленно вскинул брови.
--
Папа... - прошептал Дэвид, - ты знаешь больше, чем я...
--
Нет, ты ошибаешься... - на этот раз его ответ звучал холодно.
--
Папа, пожалуйста, - Дэвид умоляюще смотрел на него, - Скажи мне только "да" или "нет", я должен знать.
"Соври ему, успокой бедного мальчика! - орал внутренний голос, но Филипп был слишком прямолинеен и не выносил лжи. Ложь во спасение он вообще презирал. Помолчав немного и, собравшись с силами, ответил:
--
Нет, ты не сможешь больше играть. Повреждения слишком серьезные.
Дэвид закрыл глаза.
--
И я рад, - Дэй-старший повысил голос, - Что ты наконец бросишь это занятие, подвергшее тебя такой опасности. По крайней мере, ты будешь жив и, может быть, в конце-концов возьмешься за ум. Это для твоего блага, Дэвид. Твоя диссертация почти готова и...
--
Не надо... Не надо!!! - крикнул Дэвид.
--
Возьми себя в руки! - отец треснул кулаком по тумбочке, - Не распускайся! Главное - ты жив, все остальное ерунда. Ты просил, я ответил. Мы с мамой желаем тебе добра, а значит, должны благодарить Бога за то, что ты никогда больше не возьмешь в руки этот дурной инструмент, заслонявший от тебя весь мир.
--
Папа, перестань! Ты меня убиваешь! Лучше бы я умер, лучше бы я вообще не рождался!
Отец поднялся и резко хлестнул его по лицу:
--
Не смей так говорить!
--
Уходи! - Дэвид побледнел еще сильнее.
--
Что?! - отец не поверил ушам.
--
Уходи, убирайся!!! - заорал он с ненавистью, - Я никогда не просил твоей поддержки, но я не могу видеть, как ты счастлив, что победил, неважно какой ценой! Я не хочу тебя видеть!!!
Отец покраснел и стремительно вышел из палаты. Дэвид сел и уставился на свои руки, потом повалился на подушку и замер, глядя в никуда, не в силах даже подумать о том, что будет дальше.
8
Воплотить составленную программу в жизнь оказалось не так-то просто. Журналисты проявили обычную в таких случаях активность: слетелись, как стервятники на поле брани, усеянное трупами. Первое время, пока Дэвид еще не совсем пришел в себя, Тим просто отказывался комментировать произошедшее со словами:
- В полиции возбуждено уголовное дело по факту нападения на мистера Дэя. Насколько мне известно, его состояние стабильно. Больше ничего не могу сказать.
Все это репортеры давно уже знали, поэтому приходили в бешенство и обвиняли его в сокрытии важной информации, но Тиму было не до этого. Он ежедневно произносил свою маленькую речь и считал, что свой долг перед СМИ и публичным имиджем Дэя исполнил.
Снова и снова он поражался тому, за счет чего кормятся представители многочисленных медиа, чем потчуют свою аудиторию: чужие страдания - самый лакомый кусок, чем ужаснее - тем лучше, топчутся по больному месту, вгрызаются в открытую рану. Они вполне способны спросить у человека, чей ребенок только что умер, как он себя чувствует, да еще и гордятся своим ремеслом. Конечно, Тим и раньше знал об этом, но знать и пережить - разные вещи. Такова Пола; хорошо, что к больному ее и на расстояние пинка не подпускают: Дэй-старший настоял, Тим замолвил словечко, и сам Дэвид не выразил желания ее видеть, ни разу. Тима, правда, тоже.
- Как это он не хочет меня видеть? - воззрился Тим на доктора Элмера, когда приехал в больницу на следующий день после опознания Дэвида.
- Сегодня утром к нему приходи отец; встреча с ним произвела на Дэвида тяжелое впечатление. А он и так мм-м... не может похвастаться душевным равновесием: стресс от пережитого, осознание того факта, что его кисти сильно повреждены, хотя он, разумеется, не знает все деталей.
- Кто ему сказал? - встрепенулся Тим.
- Кажется, мистер Дэй-старший, - врач строго взглянул на него из-под очков, - Это, безусловно, должно остаться между нами. После свидания с отцом Дэвид недвусмысленно заявил мне, что не хочет никого видеть. Я поддерживаю его решение, потому что в его теперешнем психологическом состоянии любое волнение может принести непоправимый вред и затормозить процесс выздоровления и реабилитации.
- Конечно, - Тим нетерпеливо кивнул, - Но полицейских вы к нему пустили.
- Отнюдь. Сейчас не время для допросов, больной к ним еще не готов.
Значит, не желает никого видеть, - пробормотал Тим, - Доктор, он сможет играть? Только не говорите, что еще рано судить, и тому подобные вещи, я вас умоляю! Просто вероятность, в процентах, того, что Дэвид снова сможет взять в руки гитару - через полгода, года - когда угодно!
- Что ж, это мое личное и не окончательное мнение, - Элмер скосил глаза на запищавший у него на поясе пейджер, - Вероятность можно определить как 30 и 70, нет, даже как 20 и 80 процентов. Прошу прощения, молодой человек, мне надо идти.
Тим не стал удерживать врача за руку, только крикнул вслед:
- 80 - это что?
- Невозможность продолжения интенсивной игры на музыкальных инструментах, - последовал компетентный ответ.
9
- Мне нужен частный детектив. Самый лучший.
- Понятно. Присаживайтесь, мистер Кэмпбелл, прошу вас, - директор детективного агентства подождал, пока он сядет в глубокое кожаное кресло, и приготовился слушать.
- Мой друг попал в неприятную историю, - Тим начал издалека, ощущая скованность, как на приеме у психоаналитика, - Его сильно избили, искалечили. Думаю, нет смысла скрывать, что речь идет о Дэвиде Дэе. Он известный, очень талантливый музыкант, и какой-то псих, может быть, свихнувшийся фанат, похитил его и нанес тяжелые повреждения. Я хочу, чтобы вы поймали этого маньяка и передали в руки правосудия, если уж полиция в открытую заявляет, что бессильна... Да и Дэвид отказывается подавать заявление и вообще говорить об этом.
Директор агентства тактично молчал, давая клиенту время сформулировать свою проблему так, чтобы произвести правильное впечатление.
- Я обратился к вам по рекомендации Макса Райли, он рассказал, что вы практически спасли его во время бракоразводного процесса. Мое дело совсем другого рода, но профессионализм ваших людей, насколько я понимаю, распространяется не только на матримониальные коллизии?
Директор кивнул:
- Вы хотите сохранить все в тайне от прессы и от властей.
- Именно, до некоторого времени. При этом необходимо, чтобы вы действовали с максимальной оперативность. Этот человек опасен для общества, он может покалечить кого-нибудь еще или повторить покушение на Дэя.
- Мистер Кэмпбелл, я должен предупредить вас, что не гарантирую успешного исхода дела. Мы почти не располагаем информацией, а пострадавший, насколько я понимаю, отказывается обсуждать случившееся с кем бы то ни было.
- Я заставлю его поговорить с вашим детективом, - пообещал Тим.
Несколько часов назад между ним и Дэвидом произошла крупная ссора, и он еще не остыл. Это была их первая встреча, если не считать опознания. Тим пришел в больницу, разыскал доктора Элмера и добился того, чтобы его пустили к Дэвиду, с единственной целью: узнать, почему он отказывается заявить в полицию. Дэвид посмотрел на него, как на пустое место, и послал к черту:
- У тебя и так права на все мои песни, чего тебе еще нужно?
Это заявление, достаточно правдивое, глубоко задело Тима, он вспылил и бросил Дэвиду обвинение в пренебрежительном отношении к музыке и жизни в целом. Его взбесило безразличие, с которым тот относится к собственной судьбе: вместо того, чтобы пытаться исправить ситуацию, подумать о работе, о своих обязательствах, он валяется в больнице и жалеет себя! Тиму не пришло в голову, что это всего лишь защитная реакция, способ пережить боль. Но даже если бы он это понял, такое средство не показалось бы ему действенным. Сам он не мог ничего не предпринимать и на волне негодования, подогретый ссорой с Дэвидом, мучимый чувством вины - ведь он недооценил маньяка, - решил обратиться в детективное агентство.
- Я поручу ваше дело молодому, но очень перспективному детективу, Дональду Блейку, - сказал директор и, опережая возражение Тима, добавил, - На его счету немало успешных дел. Он всегда нестандартно подходит к расследованию и вникает во все детали. Поверьте мне, он прекрасно справится. Кроме Блейка, я подключу еще нескольких людей для сбора информации и лично буду контролировать ход расследования. Мне хотелось бы знать, до какого этапа оно должно продолжаться? Я имею в виду, что именно вам нужно: найти преступника и передать его в руки полиции или только собрать улики, подтверждающие его виновность?
- Я еще не решил, - ответил Тим, - Я хочу, чтобы вы нашли любой способ упрятать его за решетку, а там посмотрим.
Вечером этого же дня он встретился в баре с Дональдом Блейком. Детективу было не больше 30 лет, но его оптимистический тон и активная манера общения внушали доверие.
- Я хочу сделать вам предложение, - прямо сказа Тим после первого мартини, - Оно, безусловно, должно остаться между нами.
Блейк насторожился:
- Это касается вашего дела?
- Да. Я заплачу вам столько же, сколько вы получите в официальном порядке, если вы будете лично и немедленно информировать меня о ходе расследования.
- Нет, сэр, нам строго запрещена подобная самодеятельность. Я могу потерять работу.
- Если это случится, я сразу же устрою вас на другую. Детектив, я предлагаю вам действительно большую сумму денег, и вам для этого не придется делать ничего, кроме своей основной работы. Просто рассказывайте мне о том, что узнаете, раньше, чем своему начальству.
Тим был убедителен, и Блейк не устоял. В будущем им обоим предстояло пожалеть об этом.
10
Второй раз Тим увиделся с Дэвидом только через месяц. Он был так занят работой, что не мог выкроить пару часов на визит в больницу, и ограничивался звонками доктору Элмеру, который, как ни странно, терпел их и всегда рассказывал ему об изменениях в состоянии Дэвида. Конечно, если бы Дэвид сам позвонил ему и попросил приехать, он, как всегда, бросил бы все свои дела и примчался, но Дэвид упрямо отказывался его видеть. Как он мог к этому относиться? Он обижался до глубины души.
Доктор Элмер говорил Тиму о тяжелом душевном потрясении, которое переживает его пациент, о том, что Дэвид не желает общаться не только с ним, но также с родителями и невестой, что требуется время, но Тима не устраивали объяснения психологического свойства. Он понимал только то, что в лепешку расшибается ради человека, который совершенно этого не ценит и даже не интересуется положением своих летящих в тартарары дел. "У Дэвида шок", - мягко объяснял ему доктор Элмер. "А у меня не шок?! - хотелось заорать Тиму. - Да вы знаете, сколько придется отдать этому идиоту и мне вместе с ним за то, что он разгуливал ночью без охраны? Всему виной его абсолютная безответственность, это ее нужно лечить в первую очередь!" Дэвид по-прежнему отказывался разговаривать с полицией, хотя Тим предполагал, что маньяк не ограничится разбитыми руками Дэя и рано или поздно доберется до его упрямой кудрявой головы. В довершение всего, Дэй-старший обвинял Тима в случившемся и осыпал его старомодными проклятиями, требуя "оставить его мальчика в покое".
Тим приехал в больницу перед тихим часом, надел ненавистный белый халат и, предупрежденный медсестрой, что у него совсем мало времени, прошел по залитому солнцем коридору в палату Дэвида. Гитарист сидел на кровати, подняв ноги и обхватив колени руками. На тумбочке лежали несколько книг, но ни одна не была открыта.
- Привет, - сказал Тим, входя в комнату.
- Привет, - ответил Дэвид.
В его голосе звучало отчуждение.
- Как ты себя чувствуешь? - Тим знал, что это идиотский вопрос, но не мог сразу перейти к делам: Дэвид был так возвышенно-безучастен, что любая тема казалась не стоящей внимания.
- Спасибо, хорошо, - отозвался Дэвид, не удостоив его взглядом.
Тим заговорил, сдерживая закипающее раздражение:
- Я понимаю, что финансовые проблемы занимают тебя меньше всего, но нам необходимо их обсудить, иначе тебе некуда будет вернуться - дом продадут за долги. Дэвид, в твоих интересах внимательно меня выслушать.
Он подождал, пока Дэвид повернется к нему. Он уже нервничал, и, в нарушение всех больничных правил, вытащил из кармана пачку сигарет и зажигалку. Закурил; поколебавшись, предложил сигарету Дэвиду. Тот взял ее непослушными пальцами, прикурил и жадно затянулся.
- Твой диск поступил в продажу. Даже без концертов он расходится хорошо, - Тим поискал глазами то, что можно было бы использовать в качестве пепельницы, и пододвинул к себе пластиковый стаканчик с водой, - Но нужно решать, что делать с гастрольным туром. Контракт подписан, и мы могли бы попытаться выполнить хотя бы часть условий.
Дэвид вопросительно посмотрел на него и снова сосредоточился на своем внутреннем "Я".
- Рано или поздно все узнают, что ты не можешь играть, по крайней мере, еще довольно длительное время, и лучше будет, если мы сами заявим об этом. Мы могли бы максимально сократить турне, собрать группу из известных музыкантов, чтобы они представили твой альбом. Петь ты сможешь сам.
- Если я правильно тебя понял, - сказал Дэвид, - ты предлагаешь мне признать, что я никогда больше не смогу держать в руках гитару, и доверить мою музыку людям, которые ничего в ней не понимают?
Тим почувствовал приближение шторма, но брать свои слова обратно было уже поздно:
- Не совсем так. Пока ты не можешь играть, должен ли ты сидеть дома? Ты уже здоров, но все еще прохлаждаешься в больнице - тебе это самому не надоело? Кроме того, если мы отменим гастроли, то вряд ли сможем заплатить неустойку.
- Да ты понимаешь, что я никогда - слышишь, никогда! - не смогу больше зарабатывать деньги? Я ничего не умею, кроме как играть на гитаре, и тебе придется подыскать себе другого протеже, помоложе и покрасивее, потому что я вышел в расход. Все, Дэвид Дэй кончился, распродаж больше не будет, - он усмехнулся и затушил сигарету прямо о стол.
- Ерунда, - отмахнулся Тим, - Ты, как и раньше, можешь писать музыку. Именно это самое ценное в твоем творчестве. Мы найдем самых лучших гитаристов, тех, которые тебе понравятся, и они будут играть твои композиции. Пусть не так, как ты сам делал бы это, потому что второго такого в мире не найти, но так, чтобы все по-прежнему были без ума от тебя и твоей музыки. Ты не вышел в расход.
- Нет, Тим, все не то. Боже, ты меня не понимаешь, - он вскочил с кровати и стал нервно расхаживать по комнате, - Я не смогу отдать свои песни в чужие руки. И потом, я больше не буду писать музыку, с этим покончено.
- Подожди, успокойся, давай поговорим как взрослые ответственные люди.
- Не хочу! - закричал Дэвид и топнул ногой, - Не хочу разговаривать о деньгах и контрактах. Вся моя жизнь коту под хвост, а тебе наплевать!
- Тихо, тихо, сядь, - Тим осторожно подошел к нему и попытался обнять за плечи, - Мне как раз не наплевать. Ты же знаешь, я всегда действую в твоих интересах.
- Как же, - всхлипнул Дэвид, когда Тим усадил его в кресло, а сам сел на кровать, - Ты всегда продавал меня, выставлял напоказ, в витрину, под стекло, и все проходили мимо, вертели меня в руках, пробовали на вкус. Я устал, я два года не навещал родителей, не был с сыном, только подарки дарил на Рождество, потому что все время был в разъездах. Я даже жениться не мог!
- Потому что не хотел, - хладнокровно заметил Тим.
- Конечно! А какой смысл в том, чтобы жена и дети видели меня только по телевизору? Ты слишком много на меня взвалил, Тим, я же обычный человек, я этого не выдержу.
- Ты самая незагруженная звезда из всех, кого я знаю. Дэвид, дорогой, ты не трудоголик. Расслабься, отдохни здесь немного, а потом снова привыкнешь к ритму жизни, в котором жил все эти годы. Это не так уж сложно. От музыки ты никогда не уставал.