Артищев Александр Владимирович : другие произведения.

Гибель Византии (часть 2)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 4.66*6  Ваша оценка:
  
  
  
  
  
  ГЛАВА VIII
  
  
  
  
   На стыке двух континентов, где пересеклись древнейшие морские и караванные пути, более двадцати веков назад образовался Византий, небольшой поселок-укрепление.
   Окруженный недружественными племенами, ведущими между собой непрекращающиеся войны, Византий с первых же дней своего существо-вания включился в свирепую борьбу за выживание. Поначалу жители города отмежевались от врагов деревянным частоколом, который вскоре был заменен на каменные стены и они, эти стены, расширяясь из века в век, увеличивали жизненное пространство горожан, сдерживали напор агрессивных соседей.
   Византий креп и наливался силой. Богатство и плодородие окрестных земель, трудолюбие и мастерство греческих поселенцев превращали колонию в цветущий сад. Целые флотилии рыбацких суден ежедневно выплывали на промысел, в лесах не переводилась мекая и крупная дичь, из подземных копий извлекались высоко ценимые золото и медь. И все же главным преимуществом города было и оставалось его местоположение.
   Византий рос и богател. Обилие товаров оживляло торговлю, которая, постепенно тесня основные ремесла становилась основой развития города. Но богатство и выгодное расположение Византия вызывало острую зависть и на протяжении нескольких столетий, город не раз оказывался яблоком раздора между государствами, чья военная мощь многократно превышала его собственную. Неудержимыми потоками текли через его земли армии персов, македонцев и греческих полисов. Два колосса античного мира, Спарта и Афины, изматывали друг друга в войнах за право обладания Византием. От бесконечных осад и сражений страдали торговля и ремесла, разорялись окрестные села. Наводняемый потоками беженцев, город хирел и приходил в упадок. И лишь когда соседи полностью истощали себя в бесплодных войнах, Византий получал желанную передышку. Судьба неизменно благоволила к нему: в короткий срок жители города успевали восстановить разрушенное в войне и даже подготовиться к новой.
   Отголоски жестокой борьбы за власть, растянувшейся почти на целое столетие, между могущественейшей Карфагенской державой и молодым, быстро крепнущим Римом, долетали до самых дальних уголков Средиземноморья. Мало кто тогда мог предположить, что там, в крово-пролитных сражениях Пунических войн, решался важный для Истории вопрос: по какому из двух путей пойдет развитие мировой цивилизации. Будут ли торжествовать культура и боги храбрых потомков финикиян или верх возьмут традиции эллинизма. Римлянам удалось одолеть своего соперника и на обломках Карфагенского государства заложились основы Римской империи. Одно за другим клонились страны Средиземноморья перед железной поступью непобедимых легионов и правителям Византия приш-лось приложить немало усилий, чтобы остаться в стороне от войн, потрясающих основы и меняющих границы старого мира. Метод византийс-ких дипломатов был стар как сам мир: надо лишь вовремя перейти на сторону сильнейшего, угадав в водовороте событий будущего победителя. Это им удавалось не раз и слава о византийцах, как об осторожных и прозорливых политиках, осталась жить в веках, обрастая с течением времени новыми примерами хитроумного лавирования.
   Новая звезда засияла над Византием, когда римский император Константин, возведший христианство в ранг государственной религии, перенес на берега Босфора столицу своей империи. Он стремился превратить этот город в центр всего цивилизованного мира и это почти удалось ему. Полоса высоких двухярусных крепостных стен очертила пространство грандиозной застройки. Спешно возводились дворцы, храмы, термы, акведуки и вскоре новая столица, переименованная в Константино-поль, затмила собой бывшую славу Рима.
   Тем временем империя под натиском варварских племен постепенно приходила в упадок. Феодосий, последний правитель единого государства, перед смертью разделил свои владения между двумя своими сыновьями. Рим остался столицей западной части, в Константинополь же переехал со своим двором Аркадий, правитель Восточной империи.
   Недолго просуществовала Западная Римская империя: 24 августа 410 года она пала под ударами ветготских дружин. Еще три десятилетия спустя в Италию хлынули полчища гуннов. Дотла разоренное государство более не в силах было защитить себя и в 476 году предводитель германских наемников сверг последнего императора Ромула, по злой иронии судьбы носящего имя основателя "вечного" города.
   Константинополь был удачнее своего соперника: Восточная империя быстро вошла в ранг могущественных государств и спустя короткий срок завоевала территории, сравнимые по величина с распавшейся Римской державой. Военные экспедиции приносили удачу, империя процветала, ее столица ширилась и богатела. В грекоязычное население, считающее себя наследниками римян и потому называющее свое государство Империей ромеев, вливались новые народности, порой весьма отличные друг от друга наречием, обычаями и верованиями. Постепенно сформировалась уникальная общность людей и те из них, кто жил на территории Империи, был покорен власти василевса - правителя государства, и исповедовал христианство, мог по праву называть себя ромеем.
   Во времена Великого переселения народов ромеи успешно отражали натиски варварских племен, привлекая щедрыми посулами на свою сторону одних и подавляя с их помощью тех, кто отказывался внимать голосу рассудка. Бесчисленные кочевые орды разбивались о границы Империи, и укрощенные, откатывались назад, чтобы зализав раны, собраться силами для нового вторжения. Так были разгромлены непобедимые прежде гунны, разбиты и отброшенны на восток войска грозной Персии, повержен в прах Аварский каганат. Знаменитый "греческий огонь", наводящее ужас изобретение механика Каллиникоса, полностью уничтожил огромный флот арабских завоевателей, а войско халифа, положившее к ногам своего властелина обширные пространства Азии, Африки и Европы, недосчи-талось под стенами Константинополя более ста тысяч воинов. Были усмирены непокорные болгары, принуждена к перемирию Киевская Русь; отражены и выдворены вон наводящие ужас на весь цивилизованный мир норманны. Но непрерывные войны подтачивали границы и хотя военная почти всегда удача сопутствовала ромеям, Империя постепенно ослабевала.
   Золотой век Империи ромеев, длящийся впрочем шесть столетий, подходил к концу и поражение при Манцикерте от огромной армии турок-сельджуков ознаменовало начало упадка Византии. Обострились внутренние противоречия, страну сотрясали голодные бунты и мятежи, императорский двор бился в паутине собственных интриг. Неблагоприятно по своим последствиям закончилось и давнее противостояние константи-нопольского патриаршества и папского духовенства вРиме. Вселенская Церковь разделилась на западную римско-като-лическую и восточную, греко-православную Церкви и этот разрыв резко ухудшил отношения Византии со странами Западной Европы, уже бурлящей в предвестии первых крестовых походов.
   И когда, спустя четыре десятилетия, головные отряды паломников-христиан впервые подступили к стенам Константинополя, византийцы отчетливо ощутили исходящую от этих воинственных, неорганизованных, но полных железного упрямства толп угрозу. Недобрые предчувствия сбылись через столетие: воспользовавшись царящей в городе династической междусобицей, после двух интенсивных штурмов, 13 апреля 1204 года, крестоносцы прорвались вглубь крепостных сооружений Константинополя. Им благоприятствовало некое стечение обстоятельств, позволившее пусть безудержно храбрым, дерущимся подобно дьяволам, но все же крайне малочисленным отрядам рыцарей овладеть хорошо укрепленным городом, о который еще не так давно разбивались целые полчища аваров, персов и арабов.
   С этого трагического дня и стала угасать Империя ромеев. Жители бежали из разграбленной столицы, пожары уничтожили половину города, а все остальное было разграбленно завоевателями. Империя раскололась на ряд государств, правителями которых стали вожди крестоносного ополчения. Едва завладев символами власти, они развязали борьбу друг с другом за верховное правление, а растерявшие остатки морального духа отряды "освободителей гроба Господня" рыскали вокруг в поисках поживы. Население страдало от грабежей и поборов, православное духовенство без устали призывало к борьбе. И трон наспех созданной Латинской империи вновь зашатался. Надежды византийцев связывались с усилением образованных в азиатских провинциях двух крепких грекоязычных государств - Никейского и Трапезундского. Вскоре помощь оттуда действительно пришла: воспользовавшись растущей слабостью латинян и их бесконечными раздорами, император Никеи Михаил Палеолог, поддержанный флотом Генуи, без труда овладел Константинополем. Ликующее население торжественно встречало освободителей, входящих в город через Золотые ворота и вскоре Михаил был коронован на трон императора. Родовой герб нового василевса стал своеобразным символом Империи - двуглавый орел, головы которого с развёрстыми зевами настороженно вглядывались в стороны, откуда всегда приходила опасность - на Запад и на Восток.
   После крушения Латинской империи территория Византии сократилась в несколько раз. Под властью Палеологов осталась лишь маленькая часть прежних владений, торговля перешла в руки напористых генуэзцев, военная же мощь безвозвратно угасла.
   Два последующих века Империя неудержимо шла к собственной гибели. Ее опустошали неурожаи и эпидемии, сотрясали междусобицы, набирали силу враги. Отдельные византийские императоры, пытающиеся приостановить развал приходящего в упадок государства, вскоре убеждались в бесплодности своих стараний.
   Империя умирала, мучительно и долго, со всех сторон окруженная врагами, подобно стаям стервятников, терпеливо ожидающих своего часа. И этот час, похоже, в скором времени должен был пробить.
  
  
  
  
  
  
   Солнечные лучи протиснулись сквозь щели ставен и один из них, наиболее упрямый, сияя хороводом неосязаемых пылинок, прокрался к самому изголовью кровати. Роман несколько раз отмахнулся от него, как от надоедливой мухи, затем повернулся на другой бок и глубже зарылся в постель. Но сон уже безвозвратно пропал.
   Роман приоткрыл глаза, с усилием приподнял голову, но тут же, с тихим стоном, поспешил вернуть её обратно. Однако лежать, уставившись в потолок и смаковать не совсем приятные ощущения в распухшей, гудящей подобно пчелинному рою голове быстро надоело и он сел на кровати, опустив ноги на прохладный кирпичный пол. Зевнул, с хрустом потянулся и откинув упавшую на глаза прядь волос, поднялся с постели.
   - Здорово я перебрал вчера, - пробормотал он, направляясь к окну.
   Створки ставен распахнулись с первого толчка. В комнату ворвался слепящий солнечный свет, а вслед за ним - прохладный утренний воздух. Постояв под бодрящим сквозняком, он приблизился к медному тазу в виде большой морской раковины и, щедро разбрызгивая воду по сторонам, энергично умылся. Обтирая полотенцем помятое после сна лицо, он с неодобрением взглянул на свой живот и похлопал по нему ладонью.
   - Как бы ты меня сегодня не подвёл, дружок !
   Изящный, венецианской работы туалетный столик со встроенным в резную раму зеркалом внушал невольное отвращение от большого количества разложенных на его поверхности черепаховых гребней. Пересилив себя, Роман приблизился к нему, сел на табуретку и принялся неспешно расчесывать спутавшиеся за ночь волосы. Окончив, он задумчиво повертел в пальцах баночку с белилами, решительно отставил ее в сторону, в ряд к таким же баночкам румян, теней и сурь-мяной туши и рывком поднялся на ноги.
   Несвязные воспоминания проносились в голове, как метеоры, Отчаявшись уловить разбегающиеся мысли, он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, как бы изгоняя из себя остатки винных паров, затем по диагонали пересёк комнату. И тут, сквозь мутную пелену вчерашних событий, сквозь мешанину всевозможных лиц и звуков, медленно всплыл прекрасный облик Алевтины, дочери Феофила Палеолога.
   Роман энергично потёр виски ладонями. Ему вдруг стало невыносимо стыдно при мысли, что вчера вечером он сплоховал, не сумев представить себя в выгодном свете перед молодой аристократкой. Вспоминая ее взгляд, сдержанный и в то же время заинтересованный, он не мог понять, почему он, Роман, мямлил и выдавливал из себя слова, тогда как ранее, в аналогичных ситуациях, они текли у него сами, неудержимым потоком. Раздосадованный своей застенчивостью, он почти весь вечер просидел молча, мял в руках серебрянную вилку с двумя длинными, изогнутыми дугой остриями и вливал в себя все новые и новые бокалы вина.
   Время шло, удалились куда-то его дядя и отец Алевтины. Опрокинутый кем-то кубок так и остался лежать, позабытый всеми, в лужице вытекшего из него рубиново-красного вина. Поймав скучающий взгляд девушки, Роман подсел на осво-одившееся место и сумел-таки завязать разговор. Несмотря на то, что речью своей управлять оказалось уже сложнее, чем вилкой, с заплетающегося языка один за другим посыпались увлекательные рассказы о морских сражениях, о славных поединках, вспыхивающих по поводу и без повода, о неожиданных, порой загадочных встречах на искрящихя весельем карнавалах..... и о многом, многом прочем.
   Хотя, сказать по правде, Роман уже и не мог припомнить всего того вздора, который он нес так вдохновенно каких-то несколько часов назад.
   Отрезвил его негромкий голос, почти в самое ухо прошептавший:
   - Протостратор задержится сегодня у императора. Мастер Феофил просит ока-зать ему любезность и сопроводить его дочь до поместья.
   Хмель тут же вылетел из головы Романа и твердо глядя в глаза адьютанту, он пообещал в точности выполнить просьбу Палеолога.
   На прохладном ночном воздухе Роман настолько овладел собой, что почтительно усадив девушку в карету, смог сам, без посторонней помощи, вскочить в седло. Всю дорогу он молчал, искоса поглядывая в окошко кареты и пытаясь ровно держаться в седле. Это оказалось не совсем простой задачей, но молодой ромей с честью прошел испытание. Изысканно раскланявшись с Алевтиной у ворот дома Палеологов, он поспешил к себе, пустив лошадь в галоп и перебудив половину города. Спешившись возле конюшен, он кинул поводья заспанному привратнику и поднялся по лестнице в свою комнату, стараясь не оступиться на ускользающих из-под ног ступенях.
   - Ну, вот, наконец-то...., - бормотал он, стягивая с себя одежду.
   Но не успев закончить фразу, он повалился навзничь, на мягкую глубокую перину.
   И вот теперь поутру, страдая от похмелья, он клял себя за вчерашнее и в который раз давал зарок не пить невоздержанно.
   Неожиданно раздался стук в дверь. Роман повернул голову, но слова замерли у него на языке: он вдруг вспомнил, что стоит совершенно голый посреди комнаты. Быстро прошлепав обратно к кровати, он нырнул под одеяло и только после этого крикнул:
   - Войдите !
   В комнату боком вошла крепко сбитая, румянная служанка.
   - Пусть мастер простит меня, но я не ожидала в этот час застать его в постели.
   - Что стряслось спозаранку? Почему такая спешка? - недовольно откликнулся Роман.
   - Спозаранку? - пожала плечами служанка. - Но уже время завтрака. Мастер Димитрий всегда спускается в трапезную к этому часу.
   - Мастер Димитрий -- ранняя пташка. А я бы не прочь поспать еще чуток, - Роман с хрустом вытянул руки и заломил их за голову.
   Служанка пристально посмотрела на него, ее глаза непонятно блеснули. Громко постукивая деревянными подошвами башмаков, она пересекла комнату.
   - Меня зовут Дарией, - произнесла она, водя тряпкой по поверхности стола.
   - Я убираю комнаты здесь, на втором этаже.
   - Это хорошо, Дария. Я думаю, ты неплохо справляешься со своей работой.
   - Да, мастер, мною все довольны, - она вновь бросила на него загадочный взгляд и начала развешивать небрежно сброшенную на стул одежду Романа. - Я убираю так, что любо-дорого смотреть.
   - В самом деле? - Роман не знал, что и сказать. - Наверное, это нравится тебе....
   - Да, мастер, нравится, - девушка приблизилась и принялась обеими руками разглаживать складки на одеяле. - Мне очень это нравится. Я так люблю, когда везде аккуратно и гладко. Гладко и аккуратно.
   Ее ладонь прошлась по одеялу в том самом месте, где предполагался низ живота молодого человека. Даже сквозь двойной слой простеленной шерстью материи Роман ощутил, как ее ладонь нащупала его самое чувствительное место и крепко сжала его.
   - Ой, прости, мастер, - девушка торопливо отдернула руку. - Я не хотела, это вышло совершенно случайно.
   - Так ли уж случайно? - Роман приподнялся на локте, чувствуя нарастающее возбуждение.
   - Да, да, я так неосторожна. Ой !
   Отступая на шаг, Дария каким-то образом зацепила каблуком своего башмака за край одеяла и оно начало сползать на пол. Девушка разволновалась и желая поскорее выпутаться, сильно дернула ногой назад. Одеяло одним махом полностью слетело с Романа. Молодой человек совершенно инстинктивно прикрыл руками причинное место, быстро наклонился и попытался ухватить ускользающий конец одеяла.
   - Ой, что я наделала! - вскричала девушка, прижав ладони к щекам.
   И тут же деловито осведомилась:
   - Мастеру, наверное, снились сегодня хорошие сны?
   - Почему ты так думаешь? - Роману наконец удалось поймать край одеяла и быстро натянуть его на себя.
  
   - Я не думаю, я просто кое-что заметила, - улыбаясь, она расстегивала крючки на своей рубахе.
   До Романа вдруг дошло, что в этой ситуации он держится комично и совсем не по-мужски. Он повернулся на бок, приподнялся на локте и чуть рассерженно вперил взгляд в девушку. Дария уже сняла с себя рубаху и чуть слышно что-то на-певая, принялась за длинную, всю в оборочках юбку.
   " Почему бы и нет?" - подумал Роман. " Мастер Димитрий ждет меня в тра-пезной? И что с того? Надеюсь, мое опоздание не отобьет ему аппетита!"
  
  
  
  
  
  
   Когда, некоторое время спустя, Роман все-таки спустился в трапезную, там, за длинным столом еще сидел в одиночестве Кантакузин.
   - Я вижу, ты вчера неплохо повеселился, - произнес стратег, критически осматривая припухшее, помятое лицо племянника.
   - У василевса такие крепкие и выдержанные вина, - отвел глаза Роман.
   - Ну так вот, любезный племянник, - Димитрий не отрывал от него взгляда.- Ты знаешь и сам, что я не для того уступил твоим просьбам и привез тебя в Константинополь, чтобы ты услаждал свою душу крепкими винами и веселой музыкой: всем этим ты с неменьшим успехом мог заниматься и в Генуе. Пора, пожалуй, на время позабыть удовольствия праздной жизни. С сегодняшнего дня у нас не будет более досуга для развлечений: ты будешь помогать мне вооружать и обучать людей, а между делом, постепенно наберешь себе сотню.
   Лицо Романа просветлело.
   - Ты хочешь дать мне сотню, дядя? Ты не шутишь?
   - Твое назначение уже подписанно императором. Ты будешь обучать ополчен-цев умению владеть копьем и мечом, изгонять страх из неопытных или малодушных и если они почувствуют в тебе командира, значит я не зря тратил на тебя свое время.
   Он хлопнул руками по столу и поднялся на ноги.
   - Ты поел? Оружие при тебе? Значит, мы можем отправляться в дорогу !
   Стратег повернулся и направился к выходу. Роман, торопливо поправляя перевязь с мечом, последовал за ним.
  
  
  
  
  
  
   В ту же ночь, неподалеку от ворот Перамы, на границе Пизанского и Венецианского кварталов, была разгромлена небольшая таверна.
   Вооруженные люди, выбив двери и ставни окон, ворвались в помещение и набросились на припозднившихся посетителей. Хотя грозный окрик: "Именем закона !" отчасти и возымел свое обычное парализующее действие, часть из двух десятков человек, находящихся в зале, попыталась оказать сопротивление. Завязавшаяся было под звон клинков, под треск битой мебели и посуды потасовка вскоре завершилась. Пришельцы потеснили в кучу и обезоружили своих недавних противников, затем почтительно расступились перед пожилым, усталого вида человеком с жезлом представителя власти в руке. Один из нападавших, бородач, заросший волосами почти до самых глаз, выдернул из-за пояса факел, поджег его об одну из маслянных ламп и высоко подняв его над головой, направился к деревянной лестнице на второй этаж. Жезлоносец, в сопровождении трех человек, медленно, вслед за ним поднимался по скрипучим ступеням.
  
  
  
  
  
   - Нет, нет и еще раз нет ! Я не желаю больше слушать. То, к чему призывает нас синьор Бертруччо -- ничто иное как измена. Мы никогда не пойдем на это !
   Эти гневные слова были обращены к высокому, поджарому как гончий пес, человеку. Скрестив на груди руки, он сидел во главе стола и насмешливо мерял взглядом возбужденного энергично жестикулирующего толстяка.
   - Чем же так возмущен уважаемый нами синьор Адорно? Неужели моим стремлением спасти ваши шкуры от использования не по назначению?
   Сидящие за столом переглянулись. Шестеро выборных представителей от общин, состоящих из выходцев из городов-республик Италии и проживающих на территории Константинополя, пребывали в смущении. Человек, пригласивших их на встречу, говорил туманно, намеками, умалчивая именно о том, что больше всего волновало старейшин. Забрасывая его вопросами, они пытались выяснить, чьи интересы он представляет, какие силы стоят у него за спиной и что подпитывает ту уверенность, которая звучит в каждом его произнесенном слове. Но Берт-руччо ловко уходил от ответов и потому делегаты от общин чувствовали себя весьма неуверенно.
   - Я все еще не понимаю, какую выгоду ищет для себя представитель Сената Генуи, как он сам нам отрекомендовался, и почему он озабочен защитой наших интересов, - произнес венецианский банкир. - Наши республики никогда не отличались взаимной приязнью и это не секрет ни для кого из сидящих Поэтому логичнее было бы предположить, что.....
   Бертруччо оборвал его:
   - Оставим логику в стороне, мы сейчас не на философском диспуте. Повторяю, после получении вашего согласия, я ознакомлю вас с документом, в котором ясно сказанно о моих полномочиях, значительно превышающих права, предоставленные мне Сенатом. Этот документ был вручен мне лично одним из капитанов Ли-ги, организации достаточно влиятельной, чтобы в вскором времени вершить судьбами народов.
   - Кем же и с какой целью была организована Лига? Кто возглавляет ее?
   Вопрос остался без ответа. Негоцианты переглянулись.
   - Пытаетесь продать кота в мешке? - язвительно осведомился чей-то голос. - Напрасно, синьор загадочный посланник. Вы имеете дело с опытными банкирами. А они, как известно, не терпят неясностей в любого рода сделках.
   Собрание довольно закудахтало. Бертруччо закусил губу.
   - Я устал от вашей черезмерной подозрительности - она только бесцельно затягивает время. Все это неоднократно было обговоренно с каждым поотдельности и каждый раз мне приходилось начинать сызнова. Ваши советы старейшин настолько не доверяют друг другу, что на заключительные переговоры отрядили не подест, а их доверенных помощников, чьи подписи под предполагаемым договором будут выражать лишь частное мнение данных лиц.
   - Это не суть как важно, - возразил венецианец.- Если составленный договор удовлетворит совет общины, любой подеста, вне зависимости от своих пристрастий, должен будет подписать его.
   - Но это только в том случае,- поторопился добавить он, заметив, какими взгля-дами обменялись присутствующие, - если представитель выразит согласие с доводами синьора Бертруччо. А эти доводы пока весьма неубедительны.
   - Риск недопустимо велик, - важно закивал головой флорентиец. - Да и ширма, за которой действует наш синьор.... Какая-то лига, генуэзский сенат.... Ничего не понятно !
   Ободренный поддержкой, Адорно, гражданин Генуи и житель Галаты, вновь заявил о себе.
   - Отказать в кредитах самому императору, да еще в столь сложное время? Нет, синьор Бертруччо, это невозможно. На следующий же день все торговые дома и принадлежащее им имущество будут конфискованы властями, а мы сами - изгнаны за пределы Византии.
   - Да и где гарантии, что все общины пойдут на этот шаг? Достаточно одной ко-лонии проявить лояльность василевсу,в то время как остальные усядутся на свои сундуки --и все льготы, вся торговля и доходы перейдут в ее руки, - подхватил его сосед.
   - Не тут ли кроется изюминка? - венецианец переводил прищуренный взгляд с Бертруччо на Адорно. - Поступив таким образом Генуя одним ударом может поразить сразу несколько целей: устраняются конкуренты, резко усиливается роль Галаты, а следовательно расширяется торговля с Крымом и Левантом. И при наличии сильного отряда лигурийских наемников во главе с Джустиниани, можно даже предположить захват Константинополя изнутри, с последующей "великодушной" передачей его в руки турок.
   - А пока что синьоры Адорно и Бертруччо усердно лицедействуют перед нами, разыгрывая между собой сцену вражды и непонимания, - подхватил пизанец.
   - Брехливый пес ! - возопил Адорно, выхватывая из-за пояса стилет. - Я выпущу тебе кишки !
  
   Все шестеро вскочили на ноги, сжимая в руках кинжалы.
   - Перестаньте, дурачье, - прорычал сквозь зубы Лодовико. - Не гневите Всевышнего своей глупостью.
   Громко ворча, итальянцы расселись по местам, не сводя друг с друга ненави-дящих взглядов.
   - Османская армия со дня на день готовится выступить в поход, а вы все забавляетесь, подобно драчливым мальчуганам. Задумайтесь на мгновение, куда идут ваши деньги. На оборону города? Верно. И чем труднее султану будет овладеть им, тем больший гнев обрушится на горожан, к которым вы, синьоры банкиры, имеете честь принадлежать.
   - Тут кто-то упомянул про темницу, - продолжал он, - но даже в этом, крайне неблагоприятном случае, можно утешиться тем, что под замком сидеть приятнее, чем на колу. А турки, надо сказать, большие любители этой потехи. Вы много рассуждаете о карах со стороны василевса и это значит - в главном вы со мной согласны. Вас удерживает лишь страх перед наказанием.....
   Генуэзца прервали возмущенные выкрики. Он успокаивающе поднял руку.
   - Я не хотел никого обидеть. Я лишь пытаюсь объяснить вам, что ни один правитель в здравом уме не станет перед лицом опасности преследовать своих союзников, на деньги которых содержится лучшая часть его войска. Более того, большинство наемников - выходцы из тех же республик, что и вы, и за хорошее вознаграждение предпочтут защищать имущество своих сограждан, а не кусочек зе-ли нищего государя.
   Он резко стукнул кулаком об стол.
   - Отступничеству одной из сторон помешает договор, скрепленный печатями и подписями каждой из общин. Именно для этого он и предназначен.
   - У кого же он будет храниться?
   - Договор будет составлен в шести экземплярах и каждая колония получит в свои руки документ, уличающий возможную отступницу. Гарантией вашей непри-косновенности, я повторяю, являются отряды наемников. Получив согласие всех сторон, я на следующий же день начну переговоры с кондотьерами.
   В комнате повисла тишина. Старейшины не отрывали глаз от поверхности стола.
   - Предложение весьма необычно, - осторожно начал флорентиец.
   - Его необходимо тщательно обдумать и взвесить, - подтвердил Адорно.
   - Это ваше право. У вас еще есть время на раздумье. Пока еще есть.....- предостерег Бертруччо.
   Вдруг он насторожился и по-птичьи склонив голову к плечу, вслушался в слабые и неразборчивые звуки, доносящиеся с улицы через закрытые ставни окон.
   - Что? Что такое?- обеспокоенно зашевелились купцы.
   - Показалось, - отмахнулся Бертруччо, однако черты его лица напряглись более обычного.
   - И все-таки я не понимаю..., - флорентиец оборвал себя на полуслове.
   Внизу, на первом этаже, раздались звуки сильных ударов, треск ломающегося дерева и испуганные крики. Итальянцы повскакали на ноги, лица многих перекосились от страха. Один Бертруччо не двинулся с места, на его губах прыгала презрительная усмешка.
   - Что это? Что там происходит ? - спросил его один из старейшин.
   - Что происходит? - переспросил он. - По-видимому, ромейская полиция жаж-дет встречи с вами.
   Он громко расхохотался.
   - Великий Боже, как я был глуп ! Ведь если даже место переговоров вы не могли сохранить в тайне.....
   - Это ты нас подставил ! - закричал Адорно, вновь обнажая стилет. - Завлек в ловушку, чтобы выдать затем властям !
   - Смерть провокатору ! - вторили ему остальные.
   Опрокинув табурет, Лодовико отпрыгнул к слуховому окну, единственному в скате крыши; в каждой руке у него блестело по кинжалу.
   В его голосе зазвучала откровенная насмешка.
   - Я притомился, беседуя с глухими. Выкручивайтесь из этой переделки сами, а я на время покидаю вас....
   Он сделал неуловимое движение ногой и тяжелый табурет полетел в сторону высунувшегося вперед пизанца. Его противники поспешно отпрянули.
   - ..... и этот негостеприимный город тоже.
   Не выпуская из рук оружия, он с кошачьей ловкостью протиснулся в узкий лаз и исчез в темноте. Только слышно было, как загрохотали по черепице его сапоги.
   Отталкивая друг друга, старейшины бросились к окошку. Они не помышляли о погоне, каждый из них думал об одном: как можно скорее скрыться до прихода полиции. На первом этаже звуки схватки начали стихать: по-видимому телохранители, по-трое от каждой общины, прекрати-ли сопротивление.
   - Назад, назад, - шипел флорентиец, отпихивая от окошка всех прочих, - Вы что, не понимаете: уйти нам не удастся.
   - Вытащите его, - он указал на пизанца, чей увесистый зад с дрыгающими но-гами плотно застрял в узком проеме.
   - Слушайте все....
   Громкий стук в дверь на мгновение парализовал их.
   - Именем закона !
   - Слушайте меня, - захлебываясь в словах, продолжал флорентиец. - Чтобы не выложить все на дознании, мы должны условиться.....
   В дверь застучали настойчивее.
   - ..... говорить правду, но только одну ее половину..... если не хотим сгнить в казематах. Об общинах упоминать нельзя ! Запомните, мы преданы василевсу и вступили в сговор с генуэзцем лишь для того, чтобы выведать его замысел и лиц, стоящих за ним.....
   От мощного удара дверь раскололась пополам.
   - ..... и вывести затем на чистую воду....
   Комната заполнилась вооруженными людьми.
  
   Ангел бежал огромными скачками; казалось, оттолкнись он посильнее - и легкое тело, подобно птице, взмоет в высь и понесется по воздуху, как на крыльях. Исперщеренные ломанными тенями, улицы летели навстречу; незрячими глазницами окон мелькали проносящиеся мимо дома; позади затихал завывающий лай перепуганных дворняг. Радость бега, радость преследования кипели в крови и ему приходилось стискивать зубы, чтобы не выпустить рвущийся из груди крик восторга и полноты жизни.
   Бегущий впереди человек, путающийся ногами в длинных полах плаща, оглянулся, увидел настигающую его фигуру, заверещал от страха и припустил с новой силой. Расстояние между ними сокращалось быстро и юноша, желая растянуть удовольствие, слегка замедлил шаг. В это время бегущий вновь обернулся, оступился на камне и покатился кувырком по мостовой. Одним прыжком Ангел оказался рядом и пнул его ногой в грудь. Вскрикнув от удара, беглец свалился в грязь и больше не делал попыток подняться.
   Ангел обнажил кинжал и приставил лезвие к горлу упавшего.
   - Синьор Лодовико? - вежливо осведомился он.
   Сквозь сипение и всхлипы слышалися невнятные слова. Похолодев от внезапного предчувствия, Ангел схватил пленника за волосы и повернул лицом к свету. Серебрянный лунный диск высветил испитые сморщенные черты лица и черный провал рта с редкими корешками порченных зубов. Эта физиономия преждевременно состарившегося бродяжки никак не могла принадлежать итальянскому дворянину.
   Чуть не взвыв от досады, он ударил рукоятью кинжала в это потасканное, гримасничающее от ужаса лицо.
   - Говори, - потребовал он, приподнимая бродягу за ворот рубахи.
   - Я ничего не знаю, господин, - всхлипывая, ныл тот. - Этот человек дал мне новый плащ, пять аспр и пообещал еще столько же, если я дождусь его.
   - Почему же ты бежал?
   - Я..... я испугался..... думал, плащ краденный....
   - Скотина....
   Удар кончиками пальцев по скуле свалил бродягу наземь; юноша распрямился и спрятал кинжал на груди.
   Шпион вновь, как и несколько месяцев назад, перехитрил его. Ангел посмотрел на звезды: до рассвета оставалось не более трех-четырех часов.
   Дальнейшие поиски едва ли принесли бы успех: найти беглеца в лабиринте улиц Константинополя было бы не легче, чем иглу в стоге сена. Но Ангел отступать не желал. Под самое утро удача отчасти улыбнулась ему, однако трудно было бы назвать ту улыбку иначе как саркастической - в одной из многочисленных ночлежек, расположение которых он знал назубок, ему указали на человека, пытающегося сбыть с рук новехонький плащ. Это был второй двойник, нанятый Бертруччо.
   Самого же генуэзца и след простыл.
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА XI
  
  
  
   Солнце припекало почти по-весеннему. Джустиниани снял маленькую, еле прикрывающую макушку шапочку и смахнул со лба капельки пота. Прищурившись, вновь осмотрел высокую земляную насыпь вала и пестрые кучки горожан на ней. Один из трех томящихся чуть поотдаль адьютантов подвел к нему массивного, под стать хозяину, жеребца. Лонг принял поводья, похлопал коня по спине и одним махом вскочил в седло.
   - Сегодня работы продвигаются успешно, - он кивнул головой в сторону цепочки землекопов. - Если не будет помех, через пару месяцев ни одна нечисть не прорвется за укрепления.
   - Этим лежебокам следовало бы проворнее пошевеливаться, - снисходительно бросил адьютант. - До нашего приезда они лишь грызлись между собой и плакались на судьбу.
   Лонг в упор посмотрел на него.
   - Мне кажется.... Нет, я просто уверен - ты позволяешь себе слишком многое, Доменик. Тебя наняли, чтобы ты защищал этих людей, а не скоромошничал, изображая из себя полкового словоблуда.
   Адьютант скривился, но промолчал. Его лицо с тонкими аристократи-ческими чертами можно было бы назвать красивым, если бы не прочно отпечатавшееся на нем выражение наглости и раннего порока.
   - Ты ведешь себя как юнец, пристроившийся голым задом на ежа, - кондотьер тронул коня с места, - и взял себе в дурную привычку изрекать высокопарные наставления. Занимайся этим в кабаках, там твоя болтовня окажется более уместной.
   - О, синьор, - со смехом вступил в разговор второй адьютант, - вы затронули больную струнку: Доменику становится не по себе, когда он вспоминает сумму своих счетов в городских трактирах.
   - Греческие вина действительно хороши, - с видом знатока провозгласил третий, самый молодой из них, которого за удлиненное лицо, напоминающее мордочку грызуна, прозвали Крысулей.
   - Да, хороши, - кондотьер осадил коня. - Настолько хороши, что Франческо вчера, спеленутого как младенца, тащили из таверны на руках. Он все порывался вернуться и отрезать нос, уши, а также все прочее какому-то левантийскому капитану с торговой карраки. И призывал при этом Святую Деву себе в подсобницы. Не так ли, Мартино? Не потому ли, что бы вы там не болтали о недугах, его нет сейчас с вами? А чем занимались пару дней назад Доменик и Крысуля? Не они ли, задержавшись под благовидным предлогом в Галате, напились до сизых чертей, устроили потасовку с солдатами и вернулись лишь поздно утром, вывалянные в грязи, как последние бродяги.
   Молодые люди понурили головы, но обличительный порыв только начинал разгораться в командире.
   - Хороши же у меня помощнички, - продолжал греметь Джустиниани. - Вы думаете, ваши отцы, упросившие меня принять вас в свой отряд, возрадуются, обнаружив, что их беспутные отпрыски обучились лишь разгулу и шашням с легкодоступными девками? !
  
   - Но, синьор, мы же не монахи, - попытался возразить Доменик. - Зачем же лишать себя малых радостей?
   - Затем, неумный, что ратное дело -- тяжкий труд, а не детская забава. А что умеете вы? Что есть у вас за плечами? По парочке мальчишеских дуэлей и куча небылиц, которыми вы потчуете друг друга. Любого из вас срубит первый же турок и для этого ему, уж поверьте мне, не потребуется особого мастерства. Да-да, не ухмыляйтесь, молокососы. Мусульмане не обучены вашим галантным штучкам, всем этим прыжочкам, шажкам, поклонам. Они дерутся просто и крепко, так, как вам и не мечталось. Если бы не щедрый денежный взнос, уплаченный вашими родичами, я бы и на пушечный выстрел не подпустил бы вас к своему полку. Ну ничего, я пропишу вам средство от скуки. До одурения будете ворочать кам-ни на стенах.
   Адьютанты молчали, благоразумно пережидая бурю.
   - Видать, моя палка давно не прохаживалась по вашим спинам, - успокаиваясь, буркнул кондотьер.
   Почти целую милю они ехали молча. Неподалеку от цистерны Бона, на площади, окруженной лавками торговцев внимание Джустиниани привлекла негустая толпа людей.
   - Что здесь происходит? - повернулся он к своим адьютантам.
   - Тут вкопан позорный столб. Вероятно, уличенного вора заколачивают в колодки, - предположил Мартино и направил коня к толпе.
   Вскоре он вернулся, едва сдерживая насмешливую ухмылку.
   - Взгляните сами, синьор. Не пожалеете - зрелище стоит того.
   Заинтригованный, кондотьер тронул поводьями. На небольшой площад-ке, в центре которой и впрямь был вкопан позорный столб со свисающими по бокам ржавыми цепями, проходили обучение две сотни, набранные из числа городских жителей. Вооруженные мечами и длинными шестами вместо копий, ополченцы неуклюже топтались в пыли, стараясь точно следовать приказам командиров. Лицо одного из них, молодого темноволосого сотника, показалось кондотьеру знакомым.
   Тронув коня, он проехал через кольцо зрителей; при появлении итальянца учения приостановились. Лонг спрыгнул на землю, бросил поводья ближайшему адьютанту и сделал знак сотнику приблизиться. Тот повиновался.
   - К кому из димархов приписан отряд?
   - Стратегу Кантакузину.
   - Чем сейчас занимаетесь?
   - Разучиваем правила боя в строю.
   Кондотьер поморщился.
   - Это вам не понадобится - строем на стенах много не навоюешь. В ближайшее время надо обучить людей навыкам смешанного рукопашного боя, не повредит и умение противостоять атакующей коннице. Главное для пехотинца - мастерство во владении мечом и копьем. Дреколье, что в руках у этих мещан, немедленно выбросить и заменить легкими метательными копьями.
   Он прошелся вдоль рядов. Роман следовал за ним, покусывая губы. Ему был неприятен категоричный тон кондотьера, хотя в глубине души он чувствовал правоту этого бывалого солдата.
  
   - Почему солдаты вооружены мечами с тяжелым клинком?
   - Оружие было выдано в Арсенале.
   - Тоже сменить. Эти мечи хороши для поединков между латниками, когда не-обходимо прорубить панцырь или хотя бы переломать кости противнику. Наш враг не будет защищен железными доспехами и потому для битвы более при-годны облегченные клинки. Далее, сотня неверно разбита на десятки: правильнее было бы составить из сильных способных солдат отдельный отряд, а не сме-шивать всех в одну кучу.
   Дав еще несколько указаний, кондотьер сел на коня и покинул площадь. Адь-ютанты последовали за ним, время от времени бросая насмешливые взгляды на горожан.
   Неожиданно Доменик пришпорил коня и поравнявшись с кондотьером, тронул его за локоть.
   - Синьор, - таинственно зашептал он, - посмотрите на ту карету.
   Джустиниани повернул голову в указанном направлении.
   - Ну и что, - недовольно спросил он. - Что ты там увидел?
   - Шторы окошка, синьор, на мгновение раздвинулись и оттуда выглянуло такое смазливое личико, какого мне, Пречистая Дева тому порукой, еще не прихо-дилось видеть.
   - И из-за этого ты смеешь отвлекать меня? - рассвирипел кондотьер.
   Он было открыл рот, чтобы обрушить на подчиненного новый поток брани, но шторки вновь приоткрылись и Джустиниани невольно осадил коня. Даже с изрядного расстояния была видна впечатляющая красота той женщины. Ее глаза встретились со взглядом кондотьера, затем она откинулась вглубь сидения и быстро задернула занавеси.
   - Кто она? - голос кондотьера на мгновение дрогнул.
   Доменик приосанился.
   - Вскоре, синьор, я доложу вам всё !
   Он дернул лошадь под уздцы и поскакал за каретой.
   Неподалеку от колоннады Ипподрома он нагнал своего командира.
   - Синьор, я выведал всё, что было возможно за этот короткий срок. Имя этой женщины - Ефросиния. Она не принадлежит к знатному роду, но пользуется покровительством одного из именитых людей Константино-поля. Ей 26 лет, она живет одна, с прислугой, в двухэтажном особняке, неподалеку от Форума, на содержании адмирала Нотара. О ее занятии вы, наверно, уже сами догадались. Скажу только, что от портовых блудниц, которыми вы нас недавно попрекали, она разнится лишь повышенными гонорарами за свои услуги.
   Кондотьер пристально взглянул на него.
   - Сегодня, - раздельно выговорил он первое слово, - я доволен тобой.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Утро мартовского дня выдалось ненастным, с дальних гор потянуло холодом и сыростью. Недобрым было и пробуждение Мехмеда. Пролежав некоторое время с открытыми глазами, он для начала перевернул вверх дном постель и раскидал подушки по всей опочивальне. Пока царедворцы осторожно облачали его, Мехмед несколько раз с силой ударил по лицу прислуживающую рабыню, затем схватил ее за волосы и пнул ногой в грудь. Но это не только не успокоило душившую его злобу, напротив, лишь разогрело ее. Во время утренней трапезы придворные не отрывали глаз от пола, против воли в душе сочувствуя слугам, в которых то и дело летели предметы утвари и не пришедшаяся по вкусу султану пища. Наконец, ко всеобщему облегчению, трапеза была завершена, но день еще только начинался.
   Мехмед выразил желание совершить конную прогулку, но почти сразу же отменил решение и направился во внутренний дворик, искусстно отделанный под зимний сад. По большей части многолюдные залы и переходы дворца были в тот день непривычно пусты.
   В маленьком садике Мехмед осмотрелся и сделав несколько шагов, остановился у раскидистого куста роз. Некоторое время он мрачно созерцал подвядшие листья, затем кивком подозвал садовника. Тот приблизился, трясясь, как в приступе лихорадки.
   - Что это? - хрипло спросил султан, указывая на поникшие бутоны.
   - Мой повелитель, - садовник заикался на каждом слове. - В это время года цветам особенно недостает тепла и солнечного света.
   - Ты забыл их полить, - не слыша оправданий, закричал Мехмед. - Ты специ-ально их моришь, держишь в холоде, чтобы досадить мне !
   Он резко повернулся к сопровождающей его охране.
   - Перерезать собаке глотку. Пусть напоит куст своей т е п л о й кровью !
   Юзбаши обнажил кинжал и схватил садовника за волосы. Молящий о снисхождении крик сменился глухим бульканием и сипением. Зеленые листья окраси-лись в алый цвет, красными стали бутоны и земля.
   - Выбросить дохлятину, - Мехмед толкнул носком сапога притихшее тело.
   Он прошествовал дальше, к грядкам, на которых созревали его любимицы, серо-желтые овальные дыни. Машинально пересчитав их, он чуть было не подскочил от удивления: число дынь оказалось меньшим на одну единицу. Еще не веря своим глазам, Мехмед пересчитал их вновь. Ошибки не было: одной дыни не доставало !
   Кровь отхлынула от сердца.
   - Что, что такое? - забормотал он, чувствуя, что еще мгновение -- и он может потерять рассудок.
   - Этого не может быть !
   Он медленно повернулся к своей свите и придворные, завидев выражение его бескровного лица, падали ниц, скрючившись от ужаса.
   - Привести сюда главного садовника, - тихо произнесли бледные, стянутые в узкую полоску губы.
   Стражники сорвались с места и выдернули из толпы нужного человека. Грузный старик мешком висел у них на руках: от страха ноги отказались служить ему. Швырнув садовода на колени перед султаном, воины встали по бокам, неспуская с него глаз.
   - Где? - спросил Мехмед, тыча пальцем в стеклянные колпаки.
   Старик застонал, не отрывая лица от земли.
   - Я спрашиваю тебя, грязное животное, где м о я дыня?
   Стражник занес ногу и отвесил могучий пинок в оттопыренный зад. Толстяк оторвался от земли, пролетел целый ярд и плюхнулся у самых ног султана.
   - Я не слышу, что ты там бормочешь ! - заорал Мехмед, отпихивая ногой содрогающееся тело.
   Садовод приподнял мокрое от слез лицо и жалобно запричитал:
   - Не гневайся, светоч моих очей ! Я не знаю точно, но могу предположить: не далее как вчера твоим постельничим было прислано мне пятнадцать рабов для земляных работ......
   - Достаточно, - оборвал Мехмед. - Привести сюда всех, кто работал вчера в этом саду.
   Не прошло и нескольких минут, как полтора десятка человек, растерянно озираясь, стояло перед ним. Рабы были босы, в лохмотьях, с непокрытыми головами, на которых были грубо сострижены волосы.
   Мехмед пристально осмотрел невольников.
   - Спроси их, - кивнул он юзбаши, - спроси этих свиней, кто из них сожрал мою дыню.
   Сотник прошелся вдоль рядов, выкрикивая в лицо каждому вопрос. Но рабы лишь недоуменно пожимали плечами.
   - Они не понимают вопроса?
   - Нет, мой повелитель, понимают, - возразил постельничий. - Все они не пер-вый год в услужении и неплохо знают наш язык.
   - Хорошо, - Мехмед сделал несколько шагов и остановился. - Если они не желают признаваться, тогда я сам разыщу виновного. И сделаю это так: прикажу всем поочередно вспороть животы и проверить содержимое желудков.
   Повинуясь взмаху его руки, солдаты набросились на рабов, посбивали их с ног и прижали к земле.
   - Начните с этого, - Мехмед указал на рослого негра, дико вращающего белками глаз.
   Раб взревел, вырвался из рук и бросился бежать. Его тут же настигли, вновь повалили на землю и перевернули на спину. Двое стражников уселись ему на ноги, еще двое - прижали коленями руки. Юзбаши извлек из-за пояса нож, попровал пальцем кривое лезвие, удовлетворенно хмыкнул и принялся за дело. Склони-вшись над рабом, он одной рукой уперся ему в грудь, другой - умело рассек живот. Протяжный нескончаемый вопль заполонил все пространство маленького дворика; казалось невероятным, что так может кричать один человек.
   Юзбаши погрузил обе руки в кровавое отверстие распоротого живота и покопавшись, извлек блестящий сизой слизью желудок. Разрезав его пополам, он поворошил ножом содержимое и отрицательно покачал головой.
   - Следующего, - кивнул султан.
   Еще одного раба подняли и поволокли за вывернутые руки. Несколько обреченных стали сильно биться, подобно выброшенным на землю рыбам. Одному даже посчастливилось стряхнуть с себя солдат и схватить валяющуюся неподалеку мотыгу. Но прочие невольники не поддержали отчаянной борьбы и буянов успокоили быстро, перерезав им глотки. Над смельчаком, схватившим мотыгу, даже слегка позабавились, и хотя ему удалось проломить головы двум солдатам, его убили не сразу: сперва отсекли руки и только потом - голову.
   В уютном маленьком саду тошнотворно завис запах смерти: запах сырого мяса, крови, требухи и зловоние вспарываемых желудков. Оставшиеся в живых рабы уже некричали, а тихо кудахтали в смертной тоске. Те из них, кто еще не успел помутиться в рассудке, молили, каждый своегобога, чтобы останки той злополучной дыни поскорее обнаружились в желудке соседа.
   Всецело поглощенный зрелищем, Мехмед не обращал внимания на свиту. Большинство сановников хладнокровно созерцало расправу, другие отворачивали лица или старались незаметно отодвинуться подальше, некоторых рвало, а кое-кто без сил и сознания опускался на землю. Но никому из и в голову не могла прийти мысль удалиться прочь от этого судилища. Бесконечный животный вой стоял над той импровизированной бойней. Земля перестала впитывать кровь и из-под ног палачей, отгребающих в сторону дымящиеся внутренности, выплескивались красные густые струйки.
   Нечто, отдаленно напоминающее пережеванные корки, обнаружили в желудке лишь у предпоследнего, четырнадцатого раба.
   Мехмед был удовлетворен.
   - Насадить труп мерзавца на кол и выставить на площади, - распорядился он, поднимаясь с табурета. - Иприставить рядом глашатая, чтобы каждый знал, какая кара ждет расхитителей имущества султана ! Так же поступить и с оставшимся: он видел преступление и не донес о нем.
   Он брезгливо осмотрел свои забрызганные кровью сафьяновые сапожки и быстро направился к выходу.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА XII
  
  
  
  
   Гонцы рассеялись по всем дорогам Малой Азии. В каждом городе, селении или кочевом становье они трижды провозглашали слова султана. Не брезговали они и еле приметными тропками, уводящими вглубь топких болот или в заоблачные выси горных пастбищ. И повсюду, куда только могли донести их выносливые кони, страстно звучал призыв к а к к ы н у - набегу.
   Глашатаев окружали толпы людей и все они, от мала до велика, жадно внимали рассказам о сказочных богатствах далекого города. Гонцы уносились прочь, оставляя тлеть в душах посеянные там искры алчности и жажды легкого обогащения, и люди возвращались в свои убогие жилища, чтобы поутру двинуться в путь, поодиночке, толпами или целыми племенными кочевьями. Состоятельные отправлялись в дорогу конными, в сопровождении слуг и повозок с дорожным имуществом; кто победнее - шли пешими, пристегнув к поясу саблю или лук с колчаном, с котомками за спиной, в которых болтались их скудные пожитки. Многие имели при себе лишь палки вместо посохов и пустые мешки для сбора добычи. Шли землепашцы, скотоводы, пастухи, батраки и нищие; шли бродяги, калеки, беглые рабы и даже женщины с малыми детьми за спиной. Шли все, кто мог идти, кого влекла надежда обрести на развалинах порушенного города свое неверное счастье.
   Шли огузские кочевые народы -- уджы, курды и туркмены, шли айсоры и халды, убыхи и адыги, шапсуги и черкессы, аварцы и татары, азеры и ногайцы, арабы и сирийцы. Шли многие прочие племена и народности, названий которых не сохранила история. Все они именовали себя а к к ы н д ж ы - участники набега - и были преисполнены гордостью и нетерпением.
   Греческое слово "истамполи" *, произносимое турками как "истамбул", звучало на разных языках, порой теряя смысл и искажаясь до неузнаваемости. Часто, завидев богатый город, аккынджы с радостными воплями устремлялись к нему и бестолково осаждали стены, до тех пор, пока не убеждались в своей ошибке. Но и тогда отвадить их было непросто - они требовали выкупа с горожан, держа себя с каждым днем все агрессивнее. Население деревень бежало от них, как от чу-ы; скрывалось за высокими гребнями замков и крепостей. Специально разосланные османскими властями отряды конной полиции отгоняли алчущих от го-родов и под конвоем сопровождали их к Анкаре - месту сбора ополчения. Одновременно туда же подтягивались сведенные в полки пешие части нерегулярных турецких войск - азапы, яя, тимариоты и джебели. Отдельным станом расположилась конница - мартеллосы, мюсселемы и сипахи.
   На огромном, в охват человеческого глаза пространстве выросло целое море шатров, походных кибиток и шалашей. Пригнанные кочевниками стада овец и коз, сожрав в одночасье траву на лугах, наполняли окрестности голодным блеянием; по утрам дым многих тысяч костров стелился по земле, подобно густому туману. Султанская полиция - чауши - не знала покоя, без устали вмешиваясь в то и дело возникающие столкновения -- из-за пастбищ, колодцев, водоемов - и стараясь не допустить разрастания стычек в межплеменную резню.
   Жители Анкары боялись показаться за пределами крепостных стен; городс-кой гарнизон не расставался с оружием: с каждым днем становилось все труднее держать на удалении огромную, томящуюся от безделия массу людей.
   Комендант крепости слал слёзные прошения султану и визирю, умоляя убрать полуголодные орды прочь от города, на который уже не раз с вожделением устремлялись алчущие глаза аккынджи. Визирь уважил просьбу - из Бруссы в поддержку воинам гарнизона был выслан полк янычар, которые удобно расквартировавшись в самом центре города, ознаменовали свое прибытие попойками и грабежами.
   Дни складывались в недели и месяцы; казалось, еще немного -- и это противоестественное скопление людей выйдет из под контроля, взбунтуется, становясь опаснее стихийного бедствия.
  
  
  
  
  
   Европейские части турецкой армии собирались неподалеку от Эдирне, быв-шего Адрианополя.
   Каждое утро султан, окруженный свитой пашей, военачальников и санждак-беев, отправлялся на осмотр прибывающих войск. Вернувшись во дворец, он наспех проглатывал пищу и даже не сменив одежд, направлялся в свои палаты, где выслушивал донесения гонцов из азиатских провинций. Вести приходили ра-достные: только возле Анкары численность войск начинала переваливать за две сотни тысяч воинов.
   Однако в глазах высших сановников все чаще вспыхивать тревожный огонек: им, умудренным опытом многих войн, хорошо были знакомы все тяготы по удержанию в узде столь огромной армии. И потому, получив приглашение от своего старого друга, великого визиря, скоротать вечер за партией в шахматы, правитель Западного бейлика Караджа-бей отправился в его палаты, внутренне уже готовый к непростому разговору.
   Удобно устроившиь на подушках и едва прикоснувшись к угощению, бейлер-бей пристально взглянул на Халиль-пашу, приподнял нефритовую фигурку и сделал первый ход. Визирь чуть качнул головой и в свою очередь двинул пешку на середину поля. Некоторое время они играли молча. Затем Халиль-паша, как бы невзначай, упомянул донесение коменданта Анкары, сокрушенно посетовав на ограниченный кругозор этого некогда именитого полководца.
   - За гребнем мелких забот ставленники нашего повелителя порой не в силах проникнуться величием замыслов султана. Да живет он вечно ! - заключил визирь.
  
  
  
  --------------------------------------------------------- *-- истамполи -- к городу
  
   Караджа-бей был полностью согласен со словами визиря и, откровенность за откровенность, поведал первому советнику о многочисленных жалобах, приходящих от управителей бейлика.
   - Наша армия велика и могуча, да приумножит Аллах число ее воинов! Моё сердце не может не ликовать, когда я узнаю о все новых и новых отрядах, спешащих к нам с вассальных земель. Однако, надо сознаться, обеспечивать войска необходимым количеством провианта становиться все труднее.
   - Я знаю, ты не одинок в своей головной боли, - заметил визирь. - Наш друг, владыка Восточного бейлика Исхак-паша, испытывает те же затруднения.
   Караджа-бей вздохнул и сокрушенно покачал головой.
   - А между тем, - продолжал визирь, поигрывая увесистой фигуркой шахматного слона, - число едоков в нашей армии может резко возрасти. Заметь, паша, я говорю "едоков", а не отважных, знающих свое ремесло солдат.
   - Я теряюсь в догадках, но надеюсь, что моя мысль верна: под "едоками" великий визирь подразумевает аккынджы?
   - Да, но не только их. В последнее время я не раз с удивлением отмечал при дворе, в окружении султана и даже среди моих собственных слуг весьма активное обсуждение возможности джихада.
   Караджа-бей ненадолго задумался.
   - Меня тоже поверг в смущение внезапно распостранившийся слух. Ведь в объявлении священной войны всем неверным пока нет необходимости?
   - Ты прав, паша. Джихад может быть объявлен лишь в годы напряженных войн, когда неверные могут посягнуть на наши реликвии и святыни. Но бросать клич ко всеобщей борьбе с христианами лишь для того, чтобы завладеть городом, который и так наполовину в наших руках? Нет, мой разум не в состоянии постичь этого.
   Караджа-бей медленно поглаживал свою надушенную и завитую бороду.
   - Принесет ли это вред нашему делу? И если да, то как оценит великий визирь последствия этого шага?
   - Будущее темно и неясно даже для предсказателей. Но я твердо знаю одно: с объявлением джихада могут всколыхнуться огромные людские массы. Весьма вероятно, что на призыв устремятся подданные всех правоверных государей. Включая даже наших старинных недругов, беев Карамана и Аккоюнлу. Вслед за ними, учитывая прошлогоднюю засуху и как следствие - голод и всеобщее обнищание, могут двинутся отряды, а то и просто толпы аккынджи из удаленных земель Азии и Африки. Вот тогда-то и произойдет самое неприятное.
   - .....?
   - Мы потеряем контроль над армией. Просто не сможем совладать с таким количеством людей. Турки окажутся одними из многих, рвущихся на завоевание новых областей христианского мира. Войска пройдут по центральной Анатолии, но не задержатся надолго у Константинополя -- ведь цель объявления священной войны не осада одного города, а схватка со всем враждебным миром.
  
   Рука бея уже не гладила, а нервно подергивала бородку.
   - По выражению твоих глаз, бей, я вижу - ты начинаешь осознавать все, или почти все пагубные последствия этого шага. Воинственные орды окажутся, а может и надолго застрянут на землях твоего бейлика, а ведь большинство населения Румелии* - христиане. Много ли налогов ты соберешь на следующий год? Возможно даже, тебе придется пожертвовать частью своего имущества, чтобы не только прокормить эту ораву солдат, но и возместить казне недобор податей с вконец обнищавших и ограбленных данников.
   Халиль-паша немного помолчал, наслаждаясь произведенным впечатлением, затем продолжил:
   - Армия дойдет до границ сопредельных стран и устремится к Великому океану. Что произойдет тогда? Делай свой ход, паша.
   Тот машинально повиновался и переставил первую попавшуюся под руку фигурку.
   - Навстречу хлынет поток христианского воинства, - хрипло выговорил он.
   - Верно, - визирь переставил пешку. - Тем более, что слухи о крестовом походе так же весьма настойчивы.
   - Произойдет великое сражение, матерь всех битв....
   - Исход которого неведом никому. Скорее всего сражение не закончится одной битвой: разгорится упорная затяжная война на долгие годы.
   - Аллах дарует нам победу, - несмотря на на пафос слов, голос паши не звучал уверенно.
   - Нет ! - высокомерно ответил визирь. - Не заставляй меня думать, паша, что я просчитался в тебе. Все мы надеемся на помощь высших сил, но безраздельно полагаться на нихспособен лишь глупец. В дни побед мы поём хвалу Аллаху, поражение же всегда ложится несмываемым пятном на наши имена. В случае неудачи наши недруги, эти бывшие союзники на час, поспешат обвинить во всех грехах турок и не замедлят воспользоваться предлогом для выхода из-под нашей опеки. Победу же целиком припишут себе и посягнут на основную часть добычи.
   - Не слишком ли мудрейший сгущает краски? - усомнился Караджа-бей.- Наша армия достаточно сильна, чтобы даже в случае военного поражения усмирить своих противников внутри страны.
   - И потому , - как бы не слыша возражений продолжал визирь, -- я, как глав-ный советник султана по делам государства, говорю тебе, бейлер-бей: Османская империя еще не готова к многолетней войне. Неустойчивое положение на границе и недостаточно усмиренные соседи не дадут нам возможности безнаказанно принимать рискованные решения. Аккынджи нам не подмога, скорее наоборот: при первой же серьёзной неудаче они разбегутся, как стайка ошпаренных тараканов.
  
  
  
  _ ___________________________________________________________
  
  * Румелия -- турецкое наименование западных, европейских областей Османской империи.
   Караджа-бей развел ладони в стороны и поклонился, признавая правоту собеседника.
   - А на землях Румелии неспокойно, - всматриваясь в доску, как бы невзначай, проронил визирь. - Бунты вспыхивают один за другим.
   Это задело больную струнку бея: из-за стянутых к Эдирне войск у него не хватало солдат для подавления мятежей.
   Визирь же продолжал, как ни в чем не бывало:
   - Турецкий воин отважен, силен и умел. Он свободен от рождения, не связан грязной работой, кормится трудами своих райя* и потому всегда готов сражаться на стороне своего господина. Но мне становится не по себе, когда я представляю нашу доблестную армию, влекущую за собой огромный хвост голодных грабителей, едва способных отличить боевую саблю от ножа мясника. Выдержанному вину, в которое по недосмотру плеснули уксуса, место не на праздничном столе, а в сточной канаве !
   Бейлер-бей прикоснулся кончиками пальцев ко лбу.
   - Аллах до необычайных высот вознес твой разум ! Сознаюсь, мудрейший, ко мне не раз приходили сомнения по поводу численности созываемой армии. Но только выслушав тебя, я понял, как пагубны заблуждения определенной части придворных из окружения cултана. Безусловно, большая армия опасна сама по себе. Опасен и призыв к джихаду. Тем более, что если он не будет поддержан другими правоверными правителями, это нанесет ущерб престижу нашего государства. Даже происки врагов принесли бы меньше вреда.
   Визирь кивнул ему со снисходительной усмешкой. Но вдруг улыбка задеревенела на его губах. Чтобы скрыть волнение, он приподнял молоточек и стукнул им по подвешенной серебрянной пластине.
   " А ведь он прав !"- неожиданно озарило его. -" Вывод настолько прост и очевиден, что лишь поэтому я не сообразил сразу: что не выгодно нам - на пользу византийцам. Это они, их шпионы мутят народ, распускают слухи о джихаде !"
   И силясь отогнать всплывшее из глубин памяти лицо Феофана, он обратился к склонившемуся перед ним в поклоне дворецкому:
   - Вели нести сюда вина и угощений. Зови музыкантов и танцовщиц. Мы жела-ем весело провести остаток дня.
   Затем с улыбкой повернулся к паше.
   - Если, конечно, наш уважаемый гость не торопится распрощаться с нами.
   Караджа-бей с негодованием отверг это предположение.
   Прошло не менее часа. Настроение бейлер-бея заметно улучшилось. Он откровенно блаженствовал, обхватив одной рукой гибкую талию танцовщицы, другой - ласково поглаживая коротко остриженную голову мальчика-прислужника.
   Халиль-паша с ироничным удивлением, как бы впервые, разглядывал лилейное личико cвоей любимой наложницы, чьи губки невинно пролепетали набивший оскомину вопрос о джихаде. Вот как, и она тоже? Неужели лазутчики Феофана прокрались даже в его сераль?
  
   _______________________________________ ** райа -- батрак, подневольный работник.
   Мысли о византийцах были ему тягостны. Многолетние тайные узы связывали его с Константинополем. Ромеи всегда оказывали визирю царские почести; сенаторы, чьи рода уходили корнями в седую древность, были рады оказать ему гостеприимство в своих загородных поместьях; торговые дома Империи не раз давали щедрые беспроцентные ссуды, зачастую забывая напоминать о возврате долга. Арабский скакун, гордость конюшен Халиль-паши, был подарен византийцами в благодарность за возвращенный в Константинополь корабль, подвергнувшийся разграблению левантийскими пиратами. Подумать только, вороной жеребец, в чьих жилах вместо крови плещется огонь и чьи утонченные формы повергают в дрожь знатоков лошадиной породы, красавец-конь, за которого визирь не торгуясь отдал бы добрую половину своей придворной челяди, был преподне-сен в обмен на дряхлое судно с сотней развешанных на его реях морских разбойников ! Подобную любезность трудно не запомнить !
   Однако за все в этом мире приходится платить и час расплаты, похоже, уже недалек. Неспроста султан в тот памятный день требовал "отдать ему Город". Уже тогда подозрение читалось в его глазах. Скорее всего, ему не раз доносили о щедрых дарах ромеев визирю, о странной благосклонности верховного советника к крохотному, но заносчивому государству христиан.
   Зная мнительный и злобный нрав своего господина, Халиль-паша употреблял весь свой такт, всю свою находчивость, а также свое немалое влияние при дворе, чтобы не только отвести от себя подозрения, но и ослабить враждебную ему партию "непримиримых" во главе с Саган-пашой. Этот круг молодых военачальников, сложившийся в дни усмирения бунта янычар, вспыхнувшего как всегда, в первый месяц правления нового султана, не желал видеть у истоков власти старую элиту Мурада II и потому требовал новой войны, чтобы расшатать уже сложив-шееся при дворе равновесие сил. Мехмед же, поддаваясь уговорам этих неопе-рившихся, но уже достаточно задиристых вояк, более не желал и слышать о преимуществах медленного поглощения приграничных земель. Он спал и видел себя Завоевателем.
   Ситуация складывалась неблагоприятно: Халиль-паша не мог открыто под-держивать ромеев, но и повернуться к ним спиной - означало потерять голову. Византийская дипломатия крепко опутала невидимыми нитями приверженного к роскоши сановника и хотя срок платежей еще не подошел, визирь не раз ощущал себя на краю пропасти. В Османской империи на щедрые подношения влиятельным лицам всегда смотрели сквозь пальцы, но уличенных в получении подарков от воюющей стороны неминуемо обвиняли в предательстве. А война с Византией вот-вот грядет ! И как же тогда оправдаться визирю, как отвести от себя наветы?
   Помочь удержаться в седле ему могла лишь отмена штурма Константинополя, но визирь понимал, что частые предупреждения о ненужности этого шага только питают подозрения султана. Объявление джихада и, как следствие, разрастание единичной военной акции в глобальную войну с европейскими странами отчасти снимало ответственность с визиря, но Халиль-паша, как турецкий сановник и истовый патриот и мысли не мог допустить о разгроме своего государст-ва. Человек с обостренным чувством самосохранения, он не собирался отстраненно наблюдать, как горстка воинственно настроенных придворных толкает его уче-ника на опрометчивый и гибельный для многих поступок. А пока что он, щекоча страусиным пером смуглую шейку наложницы, шут-ливо допытывался у неё имя особы, сообщившей ей о джихаде. Занятый этим приятным делом, он не сразу услышал у себя за спиной шаги начальника дворцовой стражи.
   Склонившись к самому плечу визиря, Улуг-бей что-то быстро зашептал ему на ухо.
   - Благодарю тебя, - кивнул Халиль-паша. - Ступай, выполняй приказ нашего господина.
   И только тогда, когда дверь закрылась за начальником охраны, проворно вскочил на ноги.
   - Вставай, бейлер-бей, - произнес он, поправляя сбившуюся на бок чалму, в то время как наложница оглаживала руками складки на его халате.
   - Время не терпит. Вставай и приводи свою одежду в порядок.
   - Что случилось? - удивленно поднял голову Караджа-бей.
   Но взглянув в серьёзное лицо визиря, понял, что вопросы излишни. Тяжело вздохнув, опираясь на услужливо подставленные плечи слуг, он приподнялся с подушек и приблизился к Халиль-паше. Тот знаком приказал всем убираться прочь и в упор взглянул в глаза бею.
   - Наш повелитель только что послал за верховным муфтием, шейх-уль-исламом.
   Караджа-бей отступил на шаг.
   - Значит, всё-таки джихад? - вполголоса спросил он.
   - Нет. У нас есть еще время, чтобы попытаться отговорить султана.
   - Но это может стоить нам головы.
   - Если позволить Шахабеддину и Саган-паше хозяйничать при дворе, мы поряем головы еще скорее. Султан был моим воспитанником и я научил его прислушиваться к голосу рассудка.
   Давая на ходу последние наставления, визирь быстрым шагом направился в покои султана.
  
  
  
  
  
   В тот день Мехмед был в хорошем настроении и сразу дал согласие на аудиенцию сановников.
   - С чем вы явились ко мне? - спросил он, сидя на возвышении, устроенном таким образом, что каждый вошедший, какого бы высокого роста он ни был, вынужден был смотреть на султана снизу вверх.
   - Прежде чем повелитель примет шейх-уль-ислама, мы, твои верные слуги, покорно просим выслушать нас.
   - Говори !
   - Повелитель, до нас доходят непонятные слухи. В верном и послушном тебе народе все чаще слышны разговоры о скором провозглашении джихада.
   Скуластое лицо Мехмеда излучало довольство.
   - А если бы и так, визирь? Что удивляет тебя в священной войне против неверных?
   Халиль-паша скрестил на груди руки и покорно поклонился. Бейлер-бей, наоборот, невнятно замычал, стал бить себя кулаками в грудь и раскачиваться на месте. Затем поднял голову и смиренно попросил прислать ему шелковый шнурок.
   - Я прогневал своего господина и нет мне прощения, - стеная, объявил он. - Пусть свет померкнет в моих глазах, если я недостоин милостей султана.
   Визирь присоединился к его просьбе. Мехмед в гневе подскочил на подушках.
   - Что здесь происходит ?! - заорал он. - Я ничего не понимаю. Вы что, сговорились дурачить меня?
   - Если повелитель пренебрегает армией, равной которой нет во Вселенной и объявляет джихад, то это означает одно - в нем исчезло доверие к армии и к опыту своих военачальников.
   - А-а, так вот что вас тревожит, - отмахнулся Мехмед. - Нет, бейлер-бей, я не утратил к вам доверия, иначе тлеть бы вашим головам на кольях.
   - Вы хотите знать причину? Я отвечу вам, - вновь принялся кричать он. - Если в Риме глава всех христиан во весь голос трубит о крестовом походе, я должен, просто обязан принять ответные меры. И этой мерой будет джихад. Я не желаю испытывать превратности военного счастья. Чем больше армия, тем меньше нежелательных случайностей !
   - Мой повелитель, - визирь умело изобразил на лице удивление. - Означает ли это изменение первоначального плана и вместо взятия Константинополя, твои полки двинутся на покорение Европы?
   - Учитель, ты хорошо осведомлен о моих намерениях. В Европу я пойду только тогда, когда византийцы, преклонив колени, поднесут мне ключи от своей сто-лицы.
   - Тогда я осмелюсь заметить, господин, что черезмерно большая армия - палка о двух концах. К штурму хорошо укрепленного города она не пригодна - двинувшись на приступ разом, воины в толчее затрут, передавят друг друга. Ей нужен простор, как птице. Она не может остановиться в своем движении: немного найдется земель, способных прокормить такое количество солдат.
   - В окрестностях Эдирне твоего приказа ждут сто тысяч храбрецов, - вставил Караджа-бей, - еще не менее двух с половиной сотен тысяч придут к тебе из Анатолии. Аккынджи приведут с собой свои стада, обозы, слуг, женщин. Ты поведёшь за собой поистине огромную армию !
   - Я во всем превзойду своих предков, - в экстазе прикрыв глаза, прошептал Мехмед.
   Бей сделал украдкой знак визирю и продолжал:
   - А если ты бросишь призыв к джихаду, число твоих воинов может увеличиться вдвое, втрое.....
   На губах молодого владыки блуждала дремотная улыбка.
   - И вот здесь тебя подстережет главная опасность, - обрушил на него Халиль-паша ушат холодной воды.
   Султан пошевелился и вперил взгляд в визиря.
   - Я не понимаю, Учитель, - медленно произнес он.
   - Пригодная для покорения обширных пространств, но вынужденная бездействовать на небольшом участке возле города, пока отборные отряды штурмуют стены, армия начнет разлагаться и подобно дракону, пожираю-щему свой хвост, быстро сгубит саму себя.
   - Более того, мой повелитель, - подхватил бейлер-бей, - приведя столь большое войско, мы станем посмешищем в глазах всего мира.
   - А после падения Константинополя, - продолжил визирь, - эта изголодавшаяся по грабежам толпа зальёт всю столицу, оставив на ее месте лишь камни и пепелища. Что же потом? Чем нам занять такую прорву вооруженных людей? Искать новых битв, пусть даже абсолютно бессмысленых и вредных, лишь бы утолить зуд в руках новоиспеченных удальцов. Ведь зачастую даже весьма именитые полководцы были вынуждены следовать на поводу у взбунтовавшейся солдатской массы. И тогда почти всегда их ожидал разгром, поражение от врага, сумевшего вос-пользоваться слабостью сильного.
   Наступило долгое молчание. Мехмед погрузился в раздумие, поводя кончиком языка по губам. Сановники, сидя перед ним на малельких ковриках, терпеливо ожидали решения.
   Наконец Мехмед очнулся.
   - Что вы предлагаете ?
   Бейлер-бей взглянул на визиря и потупился. Халиль-паша провел рукой по бороде.
   - Мой повелитель, объявлять сейчас войну всем неверным преждевременно. И в то же время распустить уже собранную армию нельзя. Так пусть же она углубится в сопредельные земли и под предводительством Караджа-бея покорит твоей власти еще несколько христианских областей. Лучшие же части войск останутся осаждать Константинополь до тех пор, пока не принудят его к сдаче.
   В это мгновение в зале показался начальник охраны и объявил о прибытии шейх-уль-ислама. Мехмед жестом отослал его прочь, затем пристально взглянул в лицо визирю и перевел взгляд на Караджа-бея.
   - Ступайте и вы оба. Я сам приму решение и извещу вас о нем.
   Советники поднялись на ноги, склонились перед султаном и пятясь задом, удалились из залы. Мехмед молча смотрел им вслед и когда двери закрылись за пашами, его губы скривились в недоверчивой усмешке.
   - Вы оба хитры, но я вижу вас насквозь. Тебе, визирь, близки к сердцу греки и потому ты стремишься отвести от них беду. А ты, бейлер-бей, жаждешь с помощью моих войск присоединить еще два-три жирных куска к своим владениям.
   Он вскочил и возбужденно забегал по зале.
   - И все же, пожалуй, эти двое правы: джихад сейчас не нужен. Но и армию в Европу вести рано.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА XIII
  
  
  
  
  
   Долговязый человек в черном, прожженном в нескольких местах кафтане плохо вписывался в пёстрое, брызжущее яркими красками убранство дворцовых палат. Все в его облике выдавало чужака - и его внешний вид, и неуклюжая, растерянно-напряженная походка. Он и сам понимал это и понурив голову, старался не смотреть по сторонам, чтобы не привлекать к себе дополнительного внимания. Несмотря на щедро разбрызганные благовония, от его одежды исходил едкий запах гари и жженого металла, в медно-красную кожу лица прочно въелась серая копоть.
   Он молча следовал за пожилым пашой, чей надменный вид и уверенная походка говорили о том, что в этом дворце, в этом мире богатства, роскоши и власти он - свой человек. Пришелец то и дело сбивался с шага: его размашистая поступьпочти в два раза опережала семенящие шажки царедворца.
   У самых покоев султана их остановил начальник стражи. Задав короткий лаю-щий вопрос, он встал перед ними, меряя взглядом прибывших с ног до головы. Паша отрицательно покачал головой и провел руками по полам халата. Затем повернулся к спутнику и произнес:
   - Есть ли у тебя при себе оружие, венгр Урбан?
   Человек растерянно мотнул головой и развел в стороны большие, грубые как у мастерового руки.
   - Вход с оружием к повелителю, да продлит Аллах его годы, карается немедленной смертью, - предупредил царедворец.
   - У меня нет ничего, - ответил Урбан.
   Дежурный офицер приблизился к нему вплотную и ощупывая руками каждую складку на одежде, тщательно осмотрел его с ног до головы. Затем удовлетворенно кивнул и сделал шаг в сторону. Улуг-бей дал знак страже посторониться. Огромные, за два метра ростом, янычары расступились и, склонившись в поклоне, паша и его спутник проникли в покои.
   Не пройдя и половины пути до тронного возвышения, они пали ниц, прижавшись лбами к ворсистой поверхности ковра.
   - Ты, ничтожный, видно разучился поторапливаться на службе у царя Константина? - раздался недовольный голос Мехмеда.
   - Прости меня, о всемогущий, - пробормотал венгр, не отрывая головы от пола, - я даже платье не успел сменить, так спешил предстать перед твоим величием.
   - Слуги султана всегда должны быть наготове, чтобы по первому зову явиться к очам своего повелителя, - наставительно произнес визирь.
   - Мне нет дела до твоей одежды, - продолжал кричать Мехмед. - Мы желаем знать, как долго ты собираешься кормить нас своими сказками. Который месяц ты клянешься закончить работу, а результатов нет и в помине. Где пушка, подлый раб?
   - Орудие отлито, - венгр поднялся с колен. - Сегодня утром мастера закончили шлифовку и погрузили его на телегу.
   - Где оно? - мгновенно успокоился Мехмед.
   - В мастерских, в двух милях от твоего дворца, всемогущий. Прикажи, и к ве-черу орудие будет доставленно в Эдирне.
   Мехмед задумался, затем решительно соскочил с дивана.
   - Нет. Мы сами поедем туда. А заодно испытаем ее на месте.
   Он стукнул кулаком в серебрянный гонг.
   - Прикажи седлать лошадей, - небрежно бросил он выросшему в дверях Улуг-бею. - Учитель, ты едешь со мной.
  
  
  
  
   В середине дня улицы Эдирне всегда были полны народа. Заслышав звуки медных сурр, возвещающих о появлении правителя, прохожие торопливо падали на колени и не отрывали голов от земли, пока султанский кортеж не скрывался из виду.
   Мехмед держал Урбана при себе, хотя венгр не раз порывался поехать вперед, чтобы должным образом обустроить встречу - Мехмед любил заставать людей врасплох. При приближении сиятельного владыки в мастерских поднялось смятение, но султан не обращал внимания на суетливо снующих поотдаль людей. Не поднимая надменно полуприкрытых век, онпозволил подвести своего жеребца к громоздкому сооружению в два человеческих роста высотой. По знаку ушкаря слуги принялись сдергивать покрывающие его воловьи шкуры и вскоре вздох ужаса и изумления пронесся над толпой придворных. На уродливой, сколоченной из толстых брусьев повозке лежало орудие, равного которому не еще видел мир.
   Пятнадцатифутовый пушечный ствол плавно расширялся к казеннику и был украшен затейливым орнаментом; толстые железные обручи обхватывали орудие по бокам, как бы стремясь сдержать распирающую его мощь; начищенный, отливающий багрово-красным цветом металл казалось еще хранил в себе жар плавильных печей.
   Некоторое время Мехмед завороженно созерцал это чудовищное порождение человеческого гения, затем тронул коня плетью и медленно объехал повозку кругом. Млея от восторга, приподнялся на стременах и заглянул в огромное жерло, в котором легко мог поместиться сидя человек невысокого роста. Приблизившись, потрогал её рукой, как бы желая убедиться, что это не обман глаз, не сон и не сладостная грёза. Холод металла обжег ему пальцы и отдёрнув руку, он радостно, по-ребячьи, захлопал в ладоши. Пришпорив коня, он одним махом подлетел к Ха-лиль-паше.
   - Визирь, ты видишь это чудо? Оно мое ! Мое !!
   - Повелитель..., - визирь делал предостерегающие знаки.
   Но Мехмеда уже невозможно было удержать. Полный восторга, он то и дело приближался к орудию, щупал его руками и радовался, как радуются дети новой игрушке.
   - Это чудо ! Чудо !!
   Угомонившись, Мехмед повернулся к Урбану, который стоял чуть поотдаль и с напускным безразичием выслушивал похвалы.
   - Когда ты отлил для меня первые два не имеющих себе равных орудия, я понял, что не ошибся в тебе. Но то, что предстало передо мной сейчас..... Я знаю, это творение -- лишь отчасти дело твоих рук.
   Лицо Урбана начало вытягиваться.
   - Но, господин.....
   - Сам Аллах вдохновлял тебя в твоем творчестве !
   Среди придворных послышался одобрительный шепот: оказывается, руками чужеземца двигали высшие силы ! Ведь и впрямь, не мог же этот презренный иноверец сам сотворить нечто, способное привести в восторг великого государя.
   - Начиная с этого дня, ты приступишь к работе над новым орудием, еще более мощным, чем это !
   - Мой повелитель, - осмелился возразить венгр, - я безмерно счастлив оказан-ной мне милостью, но....
   - Продолжай, - нахмурился Мехмед.
   - Для отливки новой пушки понадобится не менее трех месяцев. И это самый крайний срок, который я могу сейчас назвать.
   Мехмед еще более помрачнел.
   - У меня в запасе нет ни одного лишнего дня,- пробормотал он. - Армия ждать не может.
   Он задумчиво провел рукой по округлому боку пушки. Внезапно его пальцы нащупали вроде бы заглаженную, но еще вполне ощутимую поперечную вмятину, опоясывающую ствол.
   - Что это? - он указал на извилистый шов, недостаточно хорошо запрятанный под железный обруч.
   - Это...? - венгр вдруг сильно побледнел. - Это так.... недостаток шлифовальщиков. Такие полосы всегда образуются при отливке в больших формах.
   Смятение пушкаря не укрылось от султана. Мехмеда охватило недоверие.
   - Орудие стреляло? - отрывисто спросил он.
   - Нет, повелитель. Без твоего приказа я не решался на испытание.
   - Хорошо. Пусть пушку развернут в поле, - он указал рукой направление.
   Урбан закричал, отдавая приказы. Мастеровые засуетились и облепили повозку, как муравьи: одни ухватились за огромные, в полтора человеческих роста колеса, другие дружно впряглись в канаты. Повозка с ужасным скрежетом стала разворачиваться вокруг своей оси. Урбан метался, подгоняя работников хлыстом. Страх по-прежнему сдавливал ему сердце. Мимолетный взгляд султана обнаружил то, что никоим образом не должно было открыться: этот шов был грубым дефектом, способным погубить многомесячный труд.
   Во время процесса отливки сразу четыре из двенадцати печей, несмотря на тщательный осмотр, непостижимым образом засорились почти одновременно. Поток расплавленного металла на какое-то время резко сократился, а потом и вовсе прервался. Шлаковые пробки в печах были тут же пробиты железными стержнями, жидкая медь вновь заструилась по желобам, но и этих нескольких мгновений было достаточно, чтобы ухудшить литье, сильно снизить прочность ствола к разрыву. Венгр даже нашел в себе силы не расправиться немедленно с виновником: малейшая огласка могла вызвать кривотолки и стоить ему головы. Но, как выяснилось впоследствии, наказывать уже было некого - мастер, ответственный за работу неисправных печей, угрюмый грек-киприот, как бы предвидя свою судьбу, бесследно исчез во время сумятицы. Специально это было подстроено или нет, оставалось лишь гадать, но в любом случае, грек мог бы стать опасным свидетелем. Устранить его так и не удалось и теперь Урбан с ужасом думал о последствиях, к которым может привести то роковое происшествие.
   Одна из колесных осей внезапно подломилась и телега с громким треском завалилась набок. Раздались крики ужаса и боли: одно из колес подмяло под себя двух подмастерьев.
   Мехмед подпрыгнул в седле.
   - Что такое? - визгливо закричал он. - Вы, грязные людишки, не можете выполнить даже работу ишака? Подвести ко мне виновных !
   Трясущихся от страха плотника и его подручного, вытёсывавших ту злополучную ось, подтащили и швырнули на колени перед султаном.
   - Сорвать с них одежду и сечь, пока не испустят дух !
   Не слушая мольб о пощаде, солдаты повалили несчастных на землю и приня-лись осыпать их ударами палок.
   Мехмед, полуприкрыв глаза, слушал вопли истязаемых, и выражение гнева постепенно покидало скуластое лицо: к недавнему всплеску приятных эмоций при виде медного колосса прибавилось другое острое ощущение - наслаждение чужой болью и страданием. Чувственное довольство распостранилось по телу и он хищно повел глазами вокруг. Приметив молодого подмастерья, почти своего ровесника, он соскочил с коня и подбежав к нему, цепко ухватил его за локоть.
   - Пойдешь со мной, - задыхаясь от вожделения, проговорил он и направился к наспех установленному шатру.
   Когда, спустя некоторое время, султан с удовлетворенной улыбкой на лице вышел из шатра, пушка уже была установлена. Царедворцы, воспользовавшись отлучкой господина, подкрепляли свои силы заранее припасенной снедью, которую прислуга торопливо выставляла на расстеленные прямо на земле ковры. При виде султана сановники заученным движением меняли сидячую позу со скрещенными ногами на коленопреклоненную, падали ниц, чтобы потом, за его спиной, разогнувшись, спокойно продолжить трапезу.
   Не обращая внимания на окружающих, Мехмед приблизился к Халиль-паше, наблюдающему за работниками, которые выстроившись в длинную вереницу, перебрасывали друг другу в руки плотно набитые холщовые мешочки.
   - Чем они заняты, Учитель?
   - Закладывают порох в пушку, мой господин.
   - Много ли его нужно? - вопрос был обращен к Урбану.
   - Двести фунтов, повелитель.
   - А ядро вытесано из мрамора и весит тысячу триста фунтов. Сейчас его закатят в жерло, - добавил венгр и отправился отдавать указания.
   Перекладина подъемного механизма, напоминающего колодзенный журавль, заскрипела, изогнулась дугой и веревочная корзина с огромным камнем сферической формы медленно взмыла вверх. Подмастерье, проворно вскарабкавшийся на ствол, стал осторожно подрезать веревки и вскоре высвобожденный снаряд с тихим рокотом покатился в глубину жерла. Это был жуткий момент - под тяжестью каменной глыбы порох мог самовоспламениться. Великий визирь, несмотря на услужливо подставленные зонтик и опахало, прикрыл рукой лицо, якобы от солнца : он не желал, чтобы его испуг видели остальные.
   - Стреляйте ! - рявкнул султан.
   К нему поспешил Урбан, широко расставляя в стороны длинные руки.
   - Пусть не гневается повелитель и не сочтет за дерзость мою тревогу, но я вынужден просить его отъехать подальше, на сотню шагов от этого места.
   - Зачем? - высокомерно спросил султан. - Ты что же, не уверен в надежности своего изделия?
   - Нет, о великий, уверен. Но первый выстрел всегда очень опасен.
   Великий визирь поддержал пушкаря, в толпе царедворцев также раздались возгласы одобрения. Мехмед, подумав, милостливо кивнул и удалился на требуемое расстояние. Свита, как всегда, расположилась за его спиной.
   Венгр выхватил из жаровни пылающую головню и вопросительно повернулся к султану: по неписанным цеховым законам первый выстрел из свежеотлитого орудия всегда производил сам мастер и если изделие не отличалось надёжностью - увечьем или жизнью расплачивался при взрыве ствола. Ответом ему послужил взмах руки. Урбан приблизился к казеннику, поджег запал, после чего швырнул факел на землю, быстро отошел на десяток шагов и крепко зажал уши руками. Некоторое время ничего ни происходило, лишь из запального желобка тонкой струйкой вился белый дымок.
   Затем орудие ожило. Ствол подпрыгнул, из дула вылетел длинный язык огня. От страшного удара дрогнула земля, чудовищный рёв затопил всю округу. Горячая волна пригнула людей к земле, посбивала с голов тюрбаны и шапки. Дико заржав, кони понеслись вскачь, сбрасывая с себя вопящих седоков. Мехмеду удалось удержаться в седле, уцепившись обеими руками в гриву, хотя взбесившаяся лошадь, закусив удила, мчалась, не разбирая дороги.
   Огромный клуб белого, пахнущего серой дыма медленно расползался подобно предгрозовому облаку; вдоль направления полета ядра едко тлела сухая прошлогодняя трава. Сильная отдача вконец разломала телегу, и теперь пушка, дымясь боками, беспомощно лежала на земле, напоминая очищенный от сучьев ствол столетнего дуба. Люди бессмысленно ходили, ошалело поглядывая по сторонам и прикладывая ладони к ушам - многим казалось, что глухота навсегда овладела ими.
   Лишь спустя некоторое время султан, а вслед за ним и его свита осмелились приблизиться к поверженному орудию.
   - Что это было? - заикаясь от пережитого, спросил визирь. - Злые джинны вырвались на свободу?
   - Этот нечестивый готовил на нас покушение ! - завопил Саган-паша, выхватывая саблю из ножен.
   - О, мудрейший, - венгр даже не повернулся в сторону зятя султана, обращаясь исключительно к Халиль-паше.
   И хотя голос его звучал удрученно, с лица пушкаря не сходила торжествующая улыбка.
   - Я, каюсь, виновен в недосмотре: похоже, мои слуги заложили в орудие двойной заряд пороха.
   - Пушка испорчена? - закричал Мехмед.
   - Нет, повелитель. Я проверил: в стволе нет ни единой трещинки.
   - Тогда ты прав. Больше пороха -- дальше полёт.
   - Улуг-бей, - султан повернулся к начальнику стражи.- Возьми с собой двух воинов и отправляйся туда, - он махнул рукой в сторону поля, где на удалении более мили висело желтое пылевое облако.
   - Найдешь ядро и измеришь расстояние.
   Он перевел дух и с восхищением уставился на все еще дымящееся жерло пушки.
   - Уж если мои храбрые воины так перепугались при выстреле, то я предвкушаю ужас, в который она подвергнет моих недругов.
   - Это творение мастера, - подтвердил визирь. - Оно разнесет в пыль любую стену.
   - И стены Константинополя? - живо обернулся к нему Мехмед.
   - Не желаю своей самонадеяностью гневить Аллаха, но я думаю, что так должно быть.
   - Твой гений ниспослан тебе свыше, христианин, - уже не сдерживая своих чувств, закричал Мехмед. - С сегодняшнего дня ты будешь обедать за моим столом !
   Венгр вздрогнул, но поклонился. Меньше всего ему хотелось быть заколотым или отравленным ревнивыми к милостям султана придворными. Помимо этого, хотя и не искушенный в дворцовых интригах, он знал, как легко переходит благоволение азиатских владык в безудержный гнев и потому предпочитал держаться вдали от превратностей судьбы.
   - Мой повелитель, - он склонился в глубоком поклоне. -Не лишай меня радости трудиться на благо твоего величия. Ведь если я буду присутствовать на твоих трапезах, кто будет лить для тебя новые пушки?
   Мехмед было нахмурился, но затем его лицопрояснилось.
   - Ты прав, христианин. Мне нужно будет много пушек, очень много.
   Он пришпорил коня, но тут же натянул поводья.
   - Мне странно, что царь Константин оказался столь недальновиден, что не только пренебрег твоими услугами, но и позволил тебе беспрепятственно покинуть свои владения.
   Венгр вновь поколнился.
   - Он был безденежен и плохо ценил мое умение. Я же работаю хорошо только тогда, когда кошель на боку тянет мойпояс к земле.
   - Казначей позаботится, чтобы тяжесть кошеля не давала тебе забывать о нем, - пообещал султан.
   В это время вернулись посланные в поле воины. На лице Улуг-бея читалось изумление, смешанное с изрядной долей почтительного страха.
   - Поступи со мной как со лжецом, повелитель.....
   - Ну? - нетерпеливо спросил Мехмед.
   - Ядро опустилось в полутора милях от этого места и вырыло яму, в которой легко может поместиться целая сакля. Мы поначалу не поверили своим глазам....
   Мехмед сделал ему знак умолкнуть и вновь повернулся к визирю.
   - Я не ошибся в этом гяуре. Я молод, но вижу людей насквозь: еще тогда, когда он стоял передо мной в поношенной одежде и дранной обуви и смиренно просил покровительства, мои глаза разглядели в нем великого умельца. Греки падут на колени, когда перед ними предстанет эта пушка.
   Он мелко засмеялся и хлестнул коня плетью.
   Когда султан и его свита скрылись вдали, венгр приблизился к своему детищу и лаского погладил его горячий бок.
   - Ты не подвела меня, моя крошка. Если бы твоя утроба бы лопнула.....
   Он замолчал, так как даже думать о последствиях неудачи было страшно. Про себя же он поклялся незамедлительно послать на розыски беглеца - киприота и поймав, вырвать ему язык, удушить, зарыть поглубже в землю, чтобы никто, ни одна живая душа не узнала об ущербности орудия.
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА XIV
  
  
  
  
  
   Беда пришла с той стороны, откуда ее ждали давно.
   Получив на руки письменный приказ, адьютант императора спустя лишь некоторое время сумел разыскать Кантакузина. Стратег развернул врученное ему послание, бегло пробежал его глазами и приказал подвести коня.
   - Не подскажет ли благородный Димитрий, где мне искать мастера Феофила? - спросил гонец.
   - Не более часа назад он был у Семибашенного замка.
   После того, как протостратор ознакомится с распоряжением государя, от моего имени добавишь, что ему нет нужды отвлекаться от дел - в Галату отправимся мы с мегадукой.
   Подозвав к себе Романа, он, в сопровождении двух гвардейцев, направился к набережной Перама.
   - Что случилось, дядя? - спросил Роман, поравнявшись со стратегом.
   - От василевса только что пришло сообщение: в Пере, в нескольких милях от границы Галаты, начата разбивка военного лагеря. По донесениям лазутчиков, скоро там обоснуются не менее трех полков османской конницы.
  
   Выехав на пристань через ворота Платея, Кантакузин направил одного из гвардейцев к мегадуке, другого - к распорядителю порта за паромом. Не спускаясь с коня, он ждал, нетерпеливо покусывая усы.
   Мегадука прибыл с южной стороны Залива, от ворот Неория. Известили ли его посыльные императора, или сведения пришли к нему другим путем, но он уже знал неприятную новость.
   - Началось? - спросил он после традиционного приветствия.
   - Да, - столь же кратко ответил стратег.
   Вскоре подогнали паром - две сцепленные бортами баржи с деревянным настилом на всю ширину палуб и небольшим навесом для защиты от непогоды. Установленные на корме барабаны со скрипом принялись наворачивать на себя пеньковые канаты; паром дернулся и отчалил от пристани.
   За все время переправы димархи не обмолвились ни словом. Стратег беспокойно мерял шагами рассохшийся, белесый от соли палубный настил, мегадука же внимательно, будто впервые, рассматривал удаляющиеся стены и башни Константинополя.
   На противоположном берегу их уже ожидал Алексий. Поприветствовав димархов, он сообщил им, что место для переговоров уже подготовлено на пришвартованной у пристани ромейской галере, что подеста и начальник гарнизона извещены и должны прибыть с минуты на минуту.
   - Похоже, представитель досточтимого Феофана намеревается присут-ствовать при беседе, - неприязнено произнес Нотар.
   Глаза северянина недобро блеснули.
   - Адмирал считает это излишним? - он намеренно употребил латинизированную форму обращения.
   Мегадука вспыхнул, но сдержался.
   - Мне жаль, что мой друг Феофан не состоит более в должности квестора *. Иначе он бы помнил, что по закону переговоры государственной важности должны протекать лишь в строго ограниченном кругу лиц.
   - Могу ли я расценить услышанное как отказ в моем присутствии на переговорах?
   - Перестаньте, - досадливо поморщился Кантакузин. - У нас осталось мало времени до прибытия генуэзцев. Предлагаю сейчас же отправиться на галеру и обсудить отдельные детали предстоящей беседы.
   Вскоре в просторной каюте появился Ломеллино, подеста Галаты. Несмотря на достойное выражение лица, взгляд генуэзца беспокойно бегал по сторонам, избегая встреч с глазами сидящих за столом ромеев.
   Городской голова рассыпался в многословных приветствиях. Он черезвычайно рад прибытию гостей.... О, нет ! Что он говорит? Хозяев !.... Сожалеет, что из-за неотложных дел они лишь изредка находят время посещать свои владения и потому от всей души приглашает димархов отободать и отдохнуть в его особняке.
   - Благодарим, - ответил за всех Кантакузин, - но пригласили уважаемого подесту не для того, чтобы воспользоваться его гостеприимством. Происходящие события не оставляют времени для вызова в Константинополь представителей городской управы Галаты и потому мы сочли возможным прибыть на встречу сами, пренебрегнуть требованиями этикета.
   Подеста закручинился. Безусловно, он осведомлен о вторжении врага на земли византийского императора. Но что он, ничтожный, может поделать, если на все воля Господня?
   - Вот в этом иы и желаем разобраться, - произнес мегадука, неприязнено оглядывая приземистого толстяка с лисьими манерами. - Что может, а что обязана предпринять колония. Но я не вижу здесь начальника гарнизона Галаты и весьма удивлен этим обстоятельством. Не разъяснит ли подеста причину подобной медлительности?
  
  ----------------------------------------- * - квестор -- юридический советник императора.
  
  
  
  
   - К моему великому сожалению, капитан неделю назад слег с тяжелым недугом, однако посыльные должны были разыскать его заместителя, лейтананта Гвиланди. И, должен сказать, я не меньше вас удивлен его задержке.
   Не успел он закончить фразу, как на пороге каюты показался сам лейтенант. Он был гротескно худ, просторный кафтан мешком висел на его долговязой фигуре, а на изрытом оспинами лице застыло недовольное выражение. Он молча отдал честь и опустился в ближайшее свободное кресло.
   Лейтенант был не в духе. Прошлым вечером в гавани пришвартовалась плоскодонка, владелец которой занимался выгодным промыслом: за плату переправлял с противоположного берега залива портовых гетер. Как всегда, женщины были расхватаны в одно мгновение, но лейтенант, пользуясь правом старшего, сделал свой выбор первым. На его беду, та пышнотелая черноволосая гречанка оказалась не только холодна, но вдобавок еще и скаредна: потребовала за свои услуги двойную плату. К числу ее недостатков относились также и оглушающе-пронзительный голос, и богатый набор итальянских ругательств. Гвиланди поморщился, вспомнив визгливые вопли и оскорбления, сыпавшиеся на него, как из дырявого решета, когда ее, растрепанную и полуодетую, хохочущие солдаты выпихивали за дверь. А там, на улице, несмотря на ранний час, уже толпились привлеченные шумом кучки мещан. И потому, когда утром ему, раздосадованному этой историей, измученному головной болью и остатками хмеля, вскоре после сообщения о потасовке между моряками и солдатами, не поделившими гулящих девиц и как следствие - о разгроме двух портовых таверн, принесли известие о подходе врага, и почти сразу вслед за этим - немедленный вызов к ромейским военачальникам, это никак не могло улучшить ему настроение.
   " Когда же вы все наконец оставите меня в покое?" - отчетливо читалось у него на лице.
   Кантакузин брезгливо осмотрел лейтенанта и повернулся к подесте.
   - Посколько вам обоим уже известно о подходе врага, мы желаем выслушать и оценить ваши намерения и планы на ближайшее будущее.
   Лейтенант пожал плечами и недовольно брякнул:
   - Я солдат и подчиняюсь приказам. Если синьору подесте будет угодно отдать приказ об обороне Галаты, я выполню свой долг.
   - Мы не ослышались, лейтенант? - Кантакузин уже еле сдерживал себя. - Ты признаёшь над собой лишь подесту, тогда как каждому мальчишке в ваших трущобах известно, что василевс - единственный и полноправный наш государь?
   - Я служу тому, кто платит, - угрюмо возразил Гвиланди.
   - Мне кажется, дела требуют срочного наведения порядка, - вмешался мегадука. - Если холоп отступает от веления долга, его хозяин в той же мере несет ответ за измену. По моему мнению, мастер Кантакузин, на мачтах этой галеры не хватает двух веревок с петлями на концах.
   Лицо подесты поплыло пятнами, увлажнилось и стало напоминать кусок плохо заквашенного теста.
   - Но, синьор....
   - Да мне достаточно двух сотен меченосцев, чтобы перевернуть вверх дном ваш паршивый пригород, - заорал стратег, с силой грохая кулаком по столу.- И вот этой руки, чтобы вдребезги разнести ваши гнилые головы. Вы что же, осмеливаетесь полагать, что мы, взрастив за пазухой ядовитую гадину, не найдем в себе решимости одним ударом прихлопнуть ее? Вы сильно ошибаетесь, синьоры генуэзцы !
   Подеста в ужасе замахал руками.
   - Что вы, что вы, синьор, зачем же так волноваться? Прошу вас, не принимайте всерьёз глупые речи лейтенанта -- его еще незрелый и от природы слабый ум затуманен вчерашней попойкой. Мы отлично осознаём, что живем на этих землях из милости василевса, да продлит Господь его годы, и никогда, даже под страхом смерти не допустим и мысли о неповиновении.
   - Приятно слушать разумные речи, - насмешливо произнес Алексий. - Но на вашем, синьор подеста, я бы призадумался над тем, может ли обделенный умом человек, не знающий своего государя и отпускающий в военное время весьма двусмысленные шутки, исполнять и впредь обязанности начальника гарнизона.
   Гвиланди с проклятиями вскочил на ноги. Подеста тут же очутился возле него и скороговоркой, несколькоми словами утихомирил его. Затем повернулся к Алексию.
   - Я задумаюсь, синьор, непременно задумаюсь. И воспользовавшись случаем, прошу передать мастеру Феофану мои пожелания доброго здравия и долгих лет жизни.
   Стратег нетерпеливо повел головой.
   - Оставим любезности до лучших времен.
   - Всем известна роль Перы в системе оборнительных сооружений Константинополя, - в тишине его слова падали веско, как куски свинца. - И у нас нет сомнений, что Галата -- одно из самых слабых звеньев в этой цепи. Империя лишена возможности укрепить гарнизон своими отрядами и поэтому жителям колонии придется уповать на собственные силы. Договаривайтесь с турками как хотите, но помните, что если хоть на мгновение возникнет вероятность преждевременного падения Перы, мы бросим на поддержание порядка весь наш резерв.
   - Так же, в качестве ответной меры, будут конфискованы банки и склады, имущество городских жителей и принадлежащие колонии суда, - продожил перечень угроз мегадука.- А после отражения врага я лично буду ходатайствовать перед василевсом о расторжении договора с Генуэзской республикой на право аренды этой земли.
   - Слишком высокая плата за беззащитность, - возразил Ломеллино. - Колония не готова к войне и не выдержит продолжительной осады.
   - Нам известно столь же хорошо, как и вам, что Мехмед пока не собирается ссориться с Генуей, так как она своим флотом может перекрыть Босфор, разрезав тем самым владения османов на две несообщающиеся половины. Помимо того, согластно одному из основных пунктов договора, городские власти Галаты в случае вторжения врага обязаны до последнего солдата защищать стены своего города, - ответил стратег.
   - Далее, - Нотар прихлопывал ладонью по столу, как бы вбивая слова в голову собеседника, - мы считаем целесообразным снабжение столицы пригородом не только оружием и провиантом, но и снаряжение отрядов добровольцев и посылку их на помощь войскам Империи.
   Ломеллино вскочил, как подброшенный пружиной.
   - Синьор ! Но ведь это нарушает нейтралитет ! Тот самый нейтралитет, к которому нас призывал только что стратег Кантакузин. Посылка солдат в Константинополь послужит поводом для штурма Галаты, а впоследствии и к войне между Турцией и Генуей.
   Он с убитым видом рухнул обратно в кресло.
   - Велите нести веревку, синьор Нотар. Без распоряжения Сената республики такой приказ я отдать не в силах.
   Димитрий успокаивающе поднял руку.
   - Подеста неверно истолковал слова уважаемого мегадуки. Никто не принуждает Галату к военному союзу. Но и добровольцам, выразившим желание сражаться по ту сторону Залива, препятствий чиниться не должно.
   С этим Ломеллино был полностью согласен. Он лишь многословно сожалел, что годы, а так же отсутствие должного воинского мастерства не позволяют ему самому взяться за меч - ведь выручать из беды своих единоверцев есть священный долг каждого добропорядочного христианина.
   Кантакузин кивнул головой.
   - Поскольку в главном мы достигли согласия, а именно так я понял витееватые заверения синьора Ломеллино, остается скрепить эти поправки к основному договору отдельным документом.
  
  
  
  
   После того, как димархи удалились на борт галеры, Роман некоторое время бесцельно ходил вдоль пристани, затем вскочил в седло и направился в город.
   Широкая дорога под прямым углом уходила от моря, по обочинам высились плотные застройки одно- и двухэтажных домов. Чем глубже он удалялся в город, тем наряднее и богаче становились фасады строений. Маленькая, ухоженная, плотнозаселенная Галата производила выгодное впечатление по сравнению с огромным ветшающим Константинополем. Но над ней, в отличие от ее великого соседа, витал тот самый неистребимый дух провинциальности, свойственный большинству малых городов.
   Улицы были полны прохожих и торговцев, в чьих голосах Роману слышался сызмальства знакомый лигурийский диалект. Ему на мгновение почудилось, что он и впрямь находится в одном из окраинных районов Генуи, где прошло его детство и пора взросления. Невольно он стал раздаривать прохожим и те в ответ, благодаря за внимание, приветственно кивали и кланялись ему. Коробейники, бурно жестикулируя, протягивали к нему лотки с выставленным на них товаром, приказчики зазывали его в свои лавки, а некая смазливая цветочница, выхватив из корзины полураспустившийся бутон, бросила ему розу. Роман поймал его на лету, сбил на затылок берет и пристроил цветок рядом с белым пером. Невольно приосанившись, он пришпорил коня и проезжая через людную площадь, не раз с удовлетворением ловил на себе любопытствующие взгляды горожанок.
   Однако вскоре, через полмили, он попридержал коня. Радость узнавания сменилась чувством тревоги - прямо перед ним, в ста ярдах за пустырем, высилась крепостная стена с частоколом прямоугольных зубьев на краю. Он вспомнил то, о чем никак не следовало забываать: за этой невысокой рукотворной грядой кончалось хрупкое очарование оазиса и начинался враждебный мир, мир близкой войны, несчастья и страданий.
   Он повернул коня и направился вдоль крепостной стены. Укрепления Галаты смотрелись достаточно надежно и хотя не шли ни в какое сравнение с мощными оборонными сооружениями Константинополя, похоже, могли выдержать не один приступ. Отступая от кромки залива на расстояние, способное вместить по длине лишь одно небольшое судно, стены на южной и северной оконечностях города отходили от воды почти под прямым углом и плавно следуя за неровностями почвы, смыкались на высоком холме, где располагалась высокая сторожевая башня - Башня Христа. Нависая над городом своими замшелыми круглыми боками, она стояла непоколебимо, подобно вглядывающемуся вдаль окаменелому часовому. На ее вершине, увенчанной остроконечным конусом крыши, вдоль круговой обзорной площадки двигались маленькие, кажущиеся игрушечными фигурки караульных.
   Роман вернулся в порт. Судя по всему, переговоры еще не были завершены. Сотник соскочил с коня и привязал поводья к каменной тумбе. Адьютант Нотара и двое гвардейцев неторопливо беседовали, отмахиваясь от первых весенних мух. На мгновение на палубе показался лейтенант с налитым кровью лицом, подозвал сидящего на корме человека в бедной одежде и с ящичком писца на коленях и вместе с ним вновь укрылся в каюте.
   Роман еле сдержал зевоту и скучающе осмотрелся. Неожиданно его вниманием завладела уличная сценка: стайка малолетних мальчуганов, крича и посвистывая, преследовала сгорбленного нищего, который припадая на суковатую палку, брёл, прихрамывая, вдоль пристани. В очередной раз отмахнувшись от своих мучителей, он устало опустился на камни мостовой и замер в неподвижности, скрестив руки на животе наподобие степного идола. Однако мальчишки не отставали. Самый старший из них, по-видимости - заводила, подкрался к старику и что есть мочи рванул за ветхое рубище. Ткань громко затрещала; мальчишка победно завопил, приплясывая от восторга и потрясая своим трофеем - пучком прогнивших лохмотьев. Но тут неожиданно нищий, каким-то ловким, отнюдь не старческим движением перехватил посох за основание и, не оборачиваясь, подсек ноги обидчика. Тот с размаху шлепнулся на ягодицы и в то же мгновение палка с громким стуком отскочила от его головы. Заводила зашелся в рёве от боли и обиды, в то время как окружающие, и в первую очередь его собственные приятели, покатывались со смеху.
   Роман подошел к нищему, достал кошелек и покопался в нем.
   - Молодец, старик. Умеешь постоять за себя, - одобрительно произнес он, выуживая мелкую серебрянную монетку. - Возьми пару аспр -- твой мастерский удар заслуживает награды.
   Нищий склонился, забормотал слова благодарности, затем приподнял лицо и тут Роман чуть не подскочил от неожиданности: за грязью и умело наложенным гримом он признал незнакомца, с которым столкнулся возле ограды парка Палеологов.
   - Ты? - еще не веря своим глазам, прошептал он.
   Затем, опомнившись, выхватил меч.
   - Сейчас-то ты не ускользнешь от меня !
   - Храбрый юноша, оставь старика в покое, - противным голосом заблеял нищий, вновь прикрывая лицо грязной тряпкой.
   - Довольно прикидываться, - крикнул Роман. - Встань, я приказываю тебе !
   Нищий подчинился.
   - Кто ты такой? Кого здесь выслеживаешь? - сам того не замечая, сотник почти в точности повторил произнесенные некогда незнакомцем слова.
   Старик, а точнее юноша, загримированный под старика, презрительно улыбнулся, повернулся спиной и стал удаляться.
   - Стой ! - Роман занес меч. - Еще шаг - и я зарублю тебя!
   Нищий быстро развернулся. Его палка, со свистом описав полукруг, полетела в ноги сотнику. Мгновенная, выработанная долгими тренировками реакция не подвела Романа: он успел высоко подпрыгнуть, уворачиваясь от удара. Тяжелый посох, громко стуча, прокатился по мостовой и лишь в двадцати шагах, врезавшись в стенку, отскочил и закружился на месте - сила броска была так велика, что при попадании палка могла сломать кость человеку. Сотник бросился вперед, намереваясь свалить противника ударом меча плашмя, но тот выхватил из-за пазухи кинжал и отшагнув в сторону, резко выбросил руку с оружием вперед. На длинном блестящем лезвии тут же заплясали веселые солнечные зайчики.
   - Вот за что ты держался в ту ночь, - наливаясь холодным бешенством, протянул Роман. - Хотел прирезать меня, но поостерегся шума? Сейчас я заставлю тебя ответить на все мои вопросы.
   Не опуская занесенного меча, он попытался приблизиться к мнимому нищему. Но тот, пятясь, отступал и они, зорко следя друг за другом, описали на месте почти полный круг.
   - Охрана ! - громко позвал Роман.
   Византийские воины, стоя чуть поотдаль, с удивлением наблюдали за происходящим. Наконец, оба гвардейца, подхватив копья, стали неохотно приближаться.
   - Задержите этого человека, - Роман задыхался от волнения: он боялся, что шпиону удасться ускользнуть.
   - Это вражеский лазутчик !
   Воины вопросительно взглянули друг на друга.
   - Эй, ты ! Оборванец ! Брось нож ! - гаркнул один изних, беря копьё наперевес.
   Нищий достал из-под лохмотьев нечто, напоминающее металлический жетон и показал его солдатам. Гвардейцы вновь переглянулись.
   - Похоже, это один из людей мастера Феофана, - задумчиво протянул воин постарше. - Нам запрещено задерживать их.
   - Зато другой - в звании сотника и к тому же родственник мастера Димитрия, нашего командира, - возразил его товарищ. - Да и потом, ты уверен, что бляха не поддельная?
   Юноша спрятал жетон в складках лохмотий, вслед за ним последовал и кинжал. Заложив руки за спину, он покачивался с носков на пятки и насмешливо поглядывал на окружающих.
   Роману казалось, что он видит дурной сон.
   - Почему вы его не арестовываете? - закричал он, схватив за древко копья молодого гвардейца и дернув его так, что солдат едва не полетел с ног.
   - Звание сотника дает ему право распоряжаться нами, - сделал-таки выбор старший и повернулся к нищему.
   - Человек ! До полного выяснения твоей личности, а также причин твоего появления здесь, ты задерживаешься по приказу войскового офицера. Сдай оружие.
   - Попытка бегства равносильна смерти, - слегка напыщенно произнес второй.
   В это время из-за поворота улицы показался средних лет человек в одежде простолюдина. Заметив происходящее на причале, он попятился и тут же исчез с глаз. Юноша ринулся было за ним, но в грудь ему уперлись острия копий.
   - Не сметь ! - предостерег гвардеец.
   Лицо мнимого нищего скривилось от досады. Он смачно сплюнул на камни мостовой и швырнул туда следом кинжал.
   Роман подобрал оружие и внимательно осмотрел его. Конический клинок в поллоктя длиной был отполирован почти до зеркального блеска и по остроте не уступал бритве; на рукояти из черного дерева прощупывались углубления для пальцев. Что-то невыносимо хищное и злое жило в этом орудии смерти; казалось, каждый, взявший его в руки, становился невольным соучастником убийства.
   - Пошли, - хмуро бросил Роман. - Наше дело обезвредить лазутчи-ка. Допросом пусть займутся другие.
   Не успели они сделать и нескольких шагов, как на палубе галеры показались димархи. Вслед за ними, понуря голову, шел подеста.
   Увидев племянника и стоящего рядом с ним нищего с двумя гвардейцами по бокам, стратег недоуменно вскинул брови.
   - Что здесь происходит? Зачем вам этот бродяга? Решили поразвлечься, отлавливая завсегдатаев помоек?
   - Это не бродяга, а неприятельский шпион. Недели две назад я столкнулся с ним в Константинополе, рядом с ....., - Роман на мгновение запнулся. - Тогда он был переодет мастеровым. В тот день ему удалось усыпить мою бдительность и я упустил его. Теперь он объявился здесь, в уже в облике нищего. Я уверен, на дознании он может многое показать. Вот его оружие.
   Роман подбросил кинжал на ладони.
   - Так, так, - протянул мегадука. - Средь бела дня, случайным человеком, неподалеку от места проведения секретных переговоров, был выявлен и задержан шпион. Сколько же их здесь, в ваших владениях, синьор Ломеллино? Не трудились подсчитать? Похоже, тут они чувствуют себя достаточно вольготно, не так ли?
   Не успел подеста открыть рот, чтобы отвести обвинение, как в разговор вступил Алексий, до того безмолвно наблюдавший группу из четырех человек на причале.
   - Безусловно, дознание поможет установить истину. Но пока что я покорнейше прошу димархов уступить пленника мне.
   - Я не понимаю..., - начал мегадука.
   - Этот человек принадлежит к числу разведчиков мастера Феофана, - объяснил Алексий, - И в данное был занят возложенным на него поручением.
   - Похоже, в скором времени мы будет обнаруживать разведчиков мастера Феофана даже у себя в постели, - раздраженно бросил Нотар.
   - Мало ли кого можно обнаружить в собственной постели,- туманно отозвался его собеседник.
   Почувствовав неладное, Нотар метнул в его сторону подозрительный взгляд, но Алексий, проигнорировав мегадуку, повернулся и сделал знак оборванцу подняться на борт галеры. Мнимый нищий приблизился к Роману и молча встал перед ним. Молодой человек нехотя протянул кинжал, затем поддавшись мстительному чувству, швырнул его наземь.
   - Ты любишь заставлять других наклоняться за своим оружием -- пригнись же и ты.
   Юноша присел, поднял кинжал, затем распрямился. Их взгляды на мгновение скрестились и легкий озноб пробежал по телу Романа: в глазах противника уже не было презрительной насмешки - теперь там плескалась холодная, смертельная злоба.
   Рука сотника вновь легла на рукоять меча, но юноша уже уходил, поднимаясь по трапу на борт галеры.
   Димиртий повернулся к Ломеллино.
   - Договор выправлен, подтвержден, скреплен печатями и подписями. Вам остается лишь добросовестно выполнять все его пункты.
   - Можете не сомневаться, синьор, мы свято чтим волю василевса и дорожим интересами Империи, - произнося это, подеста проводил димархов до самого трапа.
   Но не успел он поставить ногу на ступеньку лестницы, как Алексий чуть тронул его за локоть и жестом попросил остаться.
   Сев в седло, Кантакузин повернулся к галере.
   - Мы возвращаемся обратно. Предупреждаю, паром никого ждать не будет.
   - Прошу благородных димархов простить меня, но одно из поручений мастера Феофана осталось невыполненным, - ответил Алексий. - И потому мы вынуждены задержаться в Галате. Мы глубоко ценим заботу мастера Димитрия, но хочу сообщить, что для переправы в Константинополь у нас имеется вместительная лодка.
   Стратег обменялся взглядами с мегадукой, пожал плечами и тронул коня.
   - Приближенные Феофана не растаются с привычкой совать свои носы повсюду, заботливо скрывая при этом свои собственные намерения, - произнес он.
   - Мне кажется, эта дурная привычка начинает приобретать норму закона, - угрюмо отозвался Нотар. - Когда беда стучится в дом, одни готовятся сражаться из необходимости, другие -- спешат потешить свое самолюбие.
  
  
  
   Алексий некоторое время провожал взглядом удаляющихся всадников, затем молча прошел в каюту. Ломеллино следовал за ним без видимой охоты.
   - Мастер Феофан озабочен признаками нарождающейся измены среди некоторых галатских старейшин, - начал византиец, как только дверь прикрылась за ними.
   - Не понимаю. О какой измене синьор изволит говорить?
   - Нам известно, что более восьми месяцев назад Галату посетил некий человек с весьма определенными предложениями в адрес генуэзских купцов и банкиров. Этот человек имел беседу с вами, синьор Ломеллино.
   - Я никогда не отрицал этого.
   - Как не отрицаете и то, что суть этих предложений сводилась к устранению Галаты из близящегося конфликта Империи с Османским султанатом.
   - Мне нечего возразить на это, - Ломеллино лихорадочно соображал, как выкрутиться из щекотливого положения. - Действительно, некий человек, чье истинное имя мне неизвестно, пытался в моем лице предостеречь население Галаты от прямого участия в конфликте. Но я, не дослушав и до половины, приказал ему прекратить крамольные речи.
   - Что произошло после этого?
   - В ту ночь я позволил ему передохнуть в моем доме. Ведь все-таки он пришел ко мне от имени Сената Генуи и даже представил кое-какие доказательства. Хотя утром следующего дня, когда я вместо посланника обнаружил на кровати только смятые простыни, во мне заговорили подозрения.....
   - Значит, подесту все же удивил столь поздний и таинственный визит якобы официального представителя?
   - Я настолько был сражен известием о предстоящей войне, что поначалу утратил способность удивляться. Только впоследствии, когда сопоставились некоторые факты, я заподозрил неладное.
   Дверь каюты тихо приоткрылась, пропуская вовнутрь Ангела. Он уже успел стереть с лица грязь и старящий его грим. Алексий даже не обернулся в его сторону, хотя подеста уставился на вошедшего с плохо скрытой настороженностью.
   - И с тех пор этот человек никак не заявлял о своем присутствии?
   - Нет, синьор.
   - Однако, недалее как сегодня, в порту Галаты видели человека, отвечающего описаниям внешности провокатора.
   - Не смею подвергать сомнению ваши слова. Я сегодня же отдам распоряжение о розыске и задержании этого человека.
   - Мы будем признательны вам за это, синьор подеста, - ромей откинулся на спинку кресла. - Тем более, что он - двойной шпион. Преступно прикрываясь врученными ему сенатом Генуи полномочия, он пытается развалить лагерь союзников изнутри и сеет панику в банковских домах, питающих деньгами антитурецкую коалицию. Попутно подготавли-вает почву для мятежа среди наемников и иностранных подданых. Не более двух недель назад в Константинополе был разгромлен готовящийся заговор с участием представителей проживающих на территории италийских общин. В частности, там находился некий Адорно, состоятельный купец, уроженец Генуи, постоянно проживающий в Галате. Вам это имя ничего не говорит, синьор Ломеллино?
   - Доверчивый недоумок ! Я своими руками задушу его.
   - В сети попались почти все несостоявшиеся заговорщики, кроме того лже-посланника: ему вновь удалось ускользнуть. И сейчас он скрывается где-то в трущобах Галаты. Мы не имеем полномочий провести полицейский обыск на территории, арендованной дружественным государством и потому возлагаем надежду на вас, синьор подеста.
   - Синьор, клянусь вам, я сделаю всё, что в моих силах.
   - Мастер Феофан полагает, что этот человек принадлежит к некой тайной организации, стремящейся направить турецкие завоевания к северу от земель итальянских государств и с этой целью подставляющих Константинополь под удар османских войск.
   Алексий поднялся с кресла.
   - Лодовико Бертруччо. Запомните это имя, синьор, если еще вам еще не приходилось слышать его. Младший отпрыск обедневшего дворянского рода, владеющего двумя небольшими поместьями в Лигурии. От этого человека попахивает крупными неприятностями: все, кто ранее имел с ним контакты, впоследствии не переставали сожалеть о том. Его голова оценена в две тысячи перперов - мастер Феофан не любит скупиться. Мой добрый совет всем галатским старейшинам: не теряйте дружбы Феофана - за предательство интересов Империи он карает жестоко.
   Не попрощавшись, византиец вышел из каюты. Ангел, напротив, вплотную приблизился к Ломеллино.
   - Не храбрись, купец, не надо. Я же вижу, как ты дрожишь и потеешь от страха. Лодовико здесь, неподалеку и вскоре я выслежу его. Не вздумай укрывать мерзавца, не то вы разделите одну судьбу.
   Он медленно растянул губы в усмешке и Ломеллино поежился от странного ощущения: ему на мгновение почудилось, что сквозь иконописное лицо юноши на него уставился провалами глазницами голый череп мертвеца.
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА XV
  
  
  
  
   Окруженный полудесятком своих солдат, Гвиланди стоял, широко расставив ноги, недвижимый, как бронзовый истукан. Ремешок его шлема был затянут слишком туго и вызывал мучительный зуд в подбородке. Прорезь металлической пластины забрала ограничивала обзор до узкой полоски, но и через нее был хорошо виден трап галеры, а чуть выше - резные столбики перил.
   За короткое время, прошедшее с тех пор, как оскорбивший его ромей вместе с подестой вновь укрылись в каюте, лейтенант успел подготовиться основательно: помимо шлема он был облачен в кирасу из гибкой черненной стали, в массивные наплечники и налокотники. Выставив левую ногу вперед, он возложил обе руки в кольчужных рукавицах на рукоять меча, длинного, почти касающегося земли острием клинка.
   Но несмотря на свой невозмутимый вид, на внушительное вооружение и шестерых солдат у себя за спиной, лейтенант отчаянно трусил. Он знал, что ромей скорее всего примет вызов и не был уверен в благополучном исходе поединка.
   Но и отступать ему уже было некуда: слухи в малом городке разносились быстро и не успело бы солнце склониться к закату, как вся Галата уже чесала бы языки о нанесенном ему оскорблении. Мещане, лелеющие собственное понятие о чужой чести, никогда бы не простили бы дворянину малодушия, в то время как сами без единого слова проглотили бы куда более серьезное унижение или обиду. Разве что, в крайнем случае, подали бы на обидчика в суд или учинили бы безо-бидный мордобой. Несправедливо все-таки устроена жизнь: кому-то смертельный поединок, для других - бесплатное развлечение.
   Чтобы распалить себя, лейтенант стал предвкушать, как несколькими сильными ударами он обезоружит ромея, собьет его с ног и приставив острие меча к незащищенному горлу, потребует униженных извинений. А после этого стоит лишь чуть сильнее надавить на рукоять..... Никто не смеет задевать честь Якопо Гвиланди, лейтенанта генуэзского гарнизона !
   Увлеченный собственными переживаниями, Гвиланди и не заметил, как на палубу вышел его обидчик. И теперь он, перегнувшись через перила, с веселым интересом разглядывал группу вооруженных людей на причале.
   - Идите сюда, синьор Ломеллино, - громко позвал он. - Смотрите вниз. По-видимому ваши люди собрались здесь меня убивать.
   Рядом с ним появился подеста. Волосы на его лбу слиплись от пота, на лице прыгала раздраженная гримаса.
   - Что такое? - визгливо закричал он. - Синьор лейтенант, забирайте своих солдат и возвращайтесь в казарму. Вы слышите меня? Я приказываю !
   - Этот грязный ромей оскорбил меня, - голос из-под шлема звучал глухо и почти неразборчиво. - Он должен кровью заплатить за свои слова !
   Не успел подеста что-либо возразить, как Алексий уже начал спускаться по трапу.
   - Синьор, заклинаю вас, не связывайтесь с этим мальчишкой !
   Ангел поднялся на корму и оттуда энергично замахал кому-то. Алексий приблизился к Гвиланди и с расстояния нескольких шагов критически осмотрел генуэзца.
   - Да-а, - задумчиво протянул он. - Лейтенант успел достойно подготовиться. Если не ошибаюсь, эта кираса флорентийской выделки?
   - Готовься к бою, - загудел из-под шлема голос. - Я не позволю обидчику уйти безнаказанно.
   Солдаты зашевелились и раздались в стороны, как бы отрезая пути к отступлению. Византиец удивленно взглянул на них и взялся за рукоять меча.
   - Шесть солдат во главе с отважным лейтенантом ! Жаль, что не был приглашен весь гарнизон.
   Его обычно спокойное лицо исказилось от ярости; меч, казалось, сам прыгнул ему в руку.
   - Я проучу вас всех !
   Генуэзцы попятились, но не только от этих слов: за спиной Алексия, чуть запыхавшись от быстрого бега, выстроились четверо вооруженных моряков-византийцев. Ангел враскачку спускался по трапу, одной рукой опираясь на веревочный поручень, другой - прихватывая раздуваемые ветром лохмотья.
   - Остановитесь ! - оттеснив юношу, подеста проворно скатился на пристань.
   - Я запрещаю обнажать оружие на территории Галаты !
   Он бросил взгляд по сторонам. Крохотный пятачок постепенно заполнялся людьми. Толпа, пока еще не очень густая, быстро пополнялась любопытствующими.
   - Эй, кто-нибудь ! Вызывайте патруль !
   - Вы не смеете запрещать поединок, - завопил Гвиланди, потрясая сжатой в кулак рукой.
   Несмотря на свою распаленность, он успел с удовлетворением
   отметить, что меч византийца почти на две ладони короче его собственного.
   - Оскорблена моя честь ! Вам, как не дворянину, трудно понять это !
   Подеста разразился проклятиями. Он грозил упечь за решетку всех участников ссоры, предать суду за нарушение закона. Время от времени он приподнимался на носки и призывал караул, который, по обыкновению, запаздывал именно тогда, когда возникала в нем необходимость. Ломеллино волновался не зря: хотя поединки в то время были частым явлением, но возможное столкновение между группами ромеев и генуэзцев могло привести к нежелательным последствиям. Византийцы, как бы невзначай, умело оттерли подесту в сторону. Алексий шагнул вперед.
   - Так значит, лейтенант готов померяться силами? Это может оказаться для него последним испытанием.
   - Я готов к смерти, - голос Гвиланди невольно осел. - Готовься к ней и ты.
   - Тогда начнем.
   Лейтенант бросился вперед и взмахнул мечом. Ромей уклонился и Гвиланди, вложив в удар всю силу, едва не полетел с ног. Восстановив равновесие, что было нелегко в тяжелом доспехе, он ударил наотмашь, теперь уже с другого плеча. И вновь меч лишь рассек воздух. В толпе зрителей послышались смешки.
   - Может, все-таки начнем? - осведомился Алексий после пятого, по-прежнему пришедшегося в пустоту удара.
   Генуэзец замычал от ярости и забыв про осторожность, прыгнул в его сторону. На этот раз византиец не успел, а может не посчитал нужным уклониться от удара: целый сноп искр посыпался из клинков. Мгновение, и бойцы сцепились, крепко ухватив свободной рукой запястье противника.
   Гвиланди не сразу осознал, что попался в ловушку: в подобной ситуации все преимущества были на стороне его более сильного противника. Как он ни старался высвободиться из зажавших руку железных тисков, меч все более выворачивался из его слабеющих пальцев, пока наконец не зазвенел, упав на камни.
   Среди зрителей пронесся невольный вздох. Византиец отступил на шаг и с силой опустил перекрестие рукояти на лицевую часть шлема генуэзца. Обезоруженный и полуоглушенный, Гвиланди рухнул на землю и распластавшись на ней, не делал попыток подняться. Алексий вложил меч в ножны и с презрительной усмешкой взглянул на лежащего навзничь лейтенанта.
   - Ты слишком горяч. Не мешало бы слегка остудиться.
   Он рывком перевернул поверженного противника на грудь, приподнял за подмышки и держа на весу, как куль с мукой, быстро завертелся на месте. Зеваки шарахнулись в стороны; византиец разжал руки и беспомощное тело, мелькая в воздухе растопыренными ногами, полетело в воду.
   Раздался протяжный всплеск. Радужные брызги взлетели почти до уровня мола.
   - Уф-ф, - пробурчал подеста, утирая платком влажный лоб. - По милости Господа, вся эта глупая история благополучно закончилась.
   - Что вы рты разинули, - закричал он, обращаясь к солдатам. - Вытаскивайте своего командира !
   Оторопевшие поначалу, генуэзцы бросились вперед, без лишних церемоний расталкивая зевак. Сквозь пузыри и взмученную воду, на темном от водорослей дне едва проглядывались смазанные волнистой рябью очертания человеческой фигуры. Используя алебарды вместо багров, помогая себе криками и руганью, они извлекли тело из воды и оттащив от кромки мола на несколько шагов, осторожно положили на камни.
   Но когда шлем был снят с головы лейтенанта, солдаты поняли, что их старания напрасны: лицо Гвиланди посинело, глаза закатились под самый лоб, а из уголка рта непрерывной струйкой сочилась вода. Идеально приспособленный для защиты тела в бою, тяжелый доспех убил своего владельца, камнем утащив его на дно.
   - Вот как дело-то обернулось! А еще говорили, что генуэзцы от рождения плавают не хуже водянных крыс, - довольно громко произнес кто-то в толпе.
   Алексий повернулся к подесте, с лица которого не сходило растерянно-беспомощное выражение.
   - Не стоит скорбеть о нем: на этом посту дурак опаснее предателя. Мой вам добрый совет, синьор Ломеллино: немедленно известите кондотьера Джустиниани, что вам необходим опытный командир на пост начальника гарнизона.
   Он коротко кивнул на прощание и византийцы молча, в полной тишине, направились к своей лодке.
   Оставшиеся на причале люди еще долго смотрели, не решаясь приблизиться, на истекающее водой, закованное в железный панцырь и оттого скорее похожее на некоего диковинного морского краба тело утопленника.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА XVII
  
  
  
   Сатрап султана, владыка Западного бейлика, Караджа-бей первым начал войну с Византией. Двинув в поход треть войска, собранного на землях Румелии, он осадил те немногие крепости, еще находящиеся под властью Византии.
   Города Месемврия, Анхиал и Визон, окруженные головными отрядами османских войск, не надеясь более на помощь из Константинополя, открыли ворота неприятелю. Вслед за ними, после долгого торга, сложил оружие и гарнизон города-крепости Эпиват. Только Силимврия наотрез отказалась подчиниться. Ее древние стены оказались достаточно крепким орешком - несколько приступов были успешно отражены и Караджа-бей предпочел отказаться от дальнейшего штурма. Перекрыв выходы из города сильными отрядами, он предоставил защитникам на досуге размышлять о своей незавидной участи, а сам тем временем поспешил к берегам Босфора: надо было овладеть дорогами, ведущими в столицу Византии и должным образом подготовить их для прохождения войск.
   Немногочисленный византийский флот, подкрепленный судами с греческих островов, начал ответные действия. Прибрежные районы Восточного бейлика запылали в огне; из разоренных селений угоняли пленных и скот, жгли леса, губили посевы и виноградники. Время от времени экипажи ромейских галер устраивали охоту на рыбацкие челны иноверцев: окружив, сгоняли лодки в плотную кучу, затем топили, подминая тяжелыми корпусами хрупкие скорлупки рыбаков.
   Но эти набеги являлись лишь актом мести за утерянные города - остановить нашествие турок было невозможно. До выступления в поход обеих частей османской армии оставались считанные дни.
  
  
  
  
  
   Птичий щебет наполнял парк вокруг усадьбы Палеолога. В кристалльно-чистом, прозрачном воздухе зависло ощущение свежести и покоя; влажно и терпко пахло весной, неторопливо-медленным пробуждением природы от зимней спячки.
  
   Сырая земля проклюнулась зелеными лучиками молодой травы, пока еще не совсем уверенно протискивающей свои гибкие побеги сквозь тонкий слой опавшей листвы. Ветви деревьев набухли шишковатыми наростами почек, через полопавшуюся оболочку которых боязливо выглядывали наружу нежные бело-розовые лепестки цветов. Воробьи и скворцы возбужденно прыгали по ветвям, отряхивая вниз уныло повисшие прошлогодние листья и хрупкие завитушки отмерших сучков.
   Небольшая лужайка с единственной отходящей от нее аллеей оживлялась голосами и смехом, слегка приглушенными частоколом массивных древесных стволов. Плетенные ивовыми прутьями, садовые кресла были сдвинуты в круг и прогибались под тяжестью сидящих в них людей. У края лужайки, под кроной столетнего дуба, мерно поднимались и опускались качели; мелодичное позвякивание цепей напоминало далекий перезвон колокольчиков.
   Полуобернувшись к Алевтине, Роман время от времени подправлял сидение качелей, стремящееся уйти в своем движении от прямой, а то и вовсе закрутиться вокруг своей оси. Часто переглядываясь, они с улыбками прислушивались к шутливой перепалке, разгоревшейся среди молодежи, устроившейся в креслах под навесами из легкой белой парусины.
   - Стоит мужчинам собраться вместе, как они тут же заводят разговор о войне, - надув пухлые губки, произнесла Ирина, дочь нобиля Георгия Калинисса.
   - Да, да, - подхватила ее сестра-двойняшка Анна. - Как-будто другой темы для разговора и сыскать трудно.
   - И хвалятся при этом так, что даже замшелые камни, заслышав их, краснеют от стыда, - насмешливо произнесла Елена, дальняя родственница Алевтины.
   Конюший императора, Анастасий Малин, укоризненно покачал головой.
   - Сударыни, как можно? Неужели мы и впрямь так похожи на занудных солдафонов-пьянчуг ?
   - Как бы там ни было, мы наводим тоску на синьорит, - вмешался Франческо.
   - За это нам нет и не может быть прощения !
   Он повинно закачал головой.
   Двое адьютантов кондотьера Джустиниани, Франческо и Мартино, были весьма польщены приглашением дочери Палеолога, и оказавшись в кругу молодой византийской знати, старались произвести выгодное впечатление на окружающих.
   - Не надо казнить себя так, любезный Франческо, - несмотря на прохладную погоду, Елена томно обмахивалась веером.- Ведь может быть и наоборот - это мы наводим на вас скуку.
   - Синьоита ! Как только такое могло прийти вам на ум? Если вас приводит в недоумение меланхоличный вид моего друга Мартино, то не стоит обращать на это внимания: он частенько напускает его на себя для пущей важности. Но поскольку сегодня он перешел все допустимые границы, то я, похоже, брошу вызов на дуэль и прямо на ваших глазах безжалостно заколю его.
   - О, как вы жестоки !
   - Да, да, я буду колоть его вновь и вновь, до тех пор, пока он не утратит своей отрешенности.
   - Ну, что вы ! У мастера Мартино вид совсем не отрешенный. Чего нельзя сказать о вашем другом друге.
   - Вы говорите о Романе? - Франческо недоуменно посмотрел в сторону качелей. - Я как-то не замечал.... Хотя, вполне возможно, и у него могут найтись для этого свои причины.
   - Ах, нет. Вы отлично знаете, о ком я говорю. Я имею в виду Лоренцо, которого вы так смешно называете. Мышонком, кажется? Не далее как на прошлой неделе он промчался на коне мимо моих носилок и даже не повернул головы в мою сторону.
   - Вот оно что ! Вы правы, очаровательная Елена. Бедный Крысуля не только выглядит со стороны как очумелый, но, похоже, в ближайшее же время действительно станет таким.
   - С ним произошло большое несчастье, - кусая губы от сдерживаемого смеха, заявил Мартино.
   - Несчастье ? Какое же? - озадачено сдвинул брови Феодор, младший сын эпарха.
   - Он влюбился ! - Франческо, подобно драматическому актеру в театре, воздел руки к небу.
   Мартино глянул на него и зашелся в хохоте.
   - Но в чем же тогда заключено несчастье?
   - Они, наверное, просто завидуют, - предположила Анна.
   - Упаси нас Боже ! Несчастье же в том, несравненная Анна, что этот бедолага избрал не совсем удачный объект для своей страсти.
   - Какая-то знатная дама?
   Мартино громко хмыкнул. Франческо, наоборот, стал очень серьезен.
   - Знатная дама? Пожалуй. Хуже всего, что эта дама пользуется расположением самого Джустиниани Лонга, под началом которого и служит Лоренцо.
   Анастасий многозначительно присвистнул. Франческо продолжал:
   - Мой же кузен, как известно, весьма недолюбливает любого рода соперников. И если эта самая дама соизволит бросить хотя бы один благосклонный взгляд в сторону несчастного воздыхателя, с ним случится непоправимое.
   - О, ужас ! Неужели ваш брат убьет его?
   - Хуже, синьорита, гораздо хуже.
   - Хуже? Я не понимаю.
   - Мой беспощадный кузен сотворит с беднягой такое, что перед Крысулей без опаски смогут распахнуться двери султанского гарема.
   Мартино взвыл от хохота и без сил откинулся на спинку кресла. Сестры пере-глянулись и слегка покраснев, с возмущением уставились на бесстрастное лицо Франческо.
   - Фи, какая пошлость, - произнесла одна.
   - Мы и подумать не могли, что вы в состоянии сказать т а к о е, - вторила ей другая.
   - Сударыни, я каюсь. Вырвите мне язык и бросьте его на съедение псам!
   - Участь, столь же незавидная, как и у Крысули, - подкинул со своего места Роман.
   Сестры вновь переглянулись, нахмурили было изящно очерченные брови, но не сдержавшись, дружно прыснули.
   - Наш Крысуля, то бишь Лоренцо, исхудал и спал с лица, - отдышавшись, заявил Мартино. - Щеки ввалились, глаза горят, как огоньки. Не ест, не пьет. Ходит, уставившись в облака. Наверное, стишки сочиняет.
   Он вновь развеселился.
   - Она старше его? - осведомилась Елена.
   - О да, синьорита. Что-то около пяти-шести лет.
   Ирина скорчила очаровательную гримаску.
   - Мне жаль мужчин. На них так часто находит непонятная блажь.
   - И всегда они готовы мечтать о недоступном, - подхватила ее сестра.
   - Вы правы, синьориты. Тем более что мой кузен не нашел ничего лучшего, чем приставить Крысулю, то бишь Лоренцо телохранителем к этой даме. Смею вас заверить, ни одна святыня в мире не оберегается с тем же усердием.
   - Представляю! Бедняга, должно быть, совсем потерял голову, - смеясь, воскликнула Елена.
   - Я не могу понять, как можно потерять голову при виде красивого личика, - хмуро пробаил Феодор, демонстративно пожимая широченными плечами.
   - Молчите, несносный, вам-то это и впрямь не дано !
   - Это уж точно. Моя голова всегда при себе.
   - Вот и носите ее на здоровье, - Елена досадливо передернула плечами.
   Разговор на мгновение прервался. Двое чернокожих слуг внесли на поляну и установили между сидящими столик с расставленными на нем серебрянными приборами, напитками и вазами со свежими фруктами.
   Над лужайкой вновь зазвучали смех и веселые выкрики. Расшалившись подобно девочке, Елена бросала в Анастасия черенками от вишей, а он, с забавной гримасой на лице, перехватывал их на лету и тут же посылал обратно. Сестры-близнецы полушутливо перебранивались с Феодором, в то время как Франческо и Мартино, приняв сторону нескорого на язык византийца, с притворной запальчивостью защищали его.
   Роман попридержал качели и подал руку Алевтине. Воспользовавшись тем, что внимание окружающих замкнулось на них самих, он увлек девушку в глубину парка. Когда лужайка скрылась за стволами деревьев, Алевтина взяла его под руку и прильнула головой к его плечу.
   - Мы стали редко видеться, - в ее голосе прозвучал мягкий упрек.
   - Кляну себя за каждый день, проведенный вдали от тебя, - отвечал Роман.
   - Неужели так много хлопот на стенах города?
   - Больше, чем ты можешь себе представить, прекрасная Алевтина. Дела съедают почти все мое время. Лишь под вечер я возвращаюсь к себе, сам не свой от усталости. Смешно сказать, но слова "галерный каторжник" перестали быть для меня пустым звуком.
   Он невесело усмехнулся.
   - Увы, я не двужильный. Теперь-то я осознал это хорошо. Но все же приятно сознавать, что и мои старания вносят вклад в общее дело.
   Алевтина кивнула, полуотвернув голову в сторону.
   - Я почти перестала видеть отца, - произнесла она. - Только в поздний час, когда уже готовлюсь отойти ко сну, я слышу звуки шагов у порога и его усталый голос.
   Помолчав, она спросила:
   - Временами мне страшно думать, через какие испытания придется нам всем пройти.
   - Всевышний на нашей стороне, - Роман привлек девушку к себе и прильнул губами к ее шее. - Он не оставит в беде своих детей.
   - Да, да, - она крепко обхватила его руками.
   Их губы слились в долгом и страстном поцелуе.
  
  
  
  
   - Мой друг, ты даже представить себе не можешь, как мы признательны тебе !
   Миновав ворота усадьбы, Франческо по-дружески положил руку на плечо Романа и высоко запрокинул голову.
   - Не делай удивленного лица, ты знаешь, о чем я говорю. Ведь это ты подска-зал дочери Палеолога, прекрасной Алевтине, пригласить нас на это приятное времяпровождение.
   Роман согласно кивнул головой.
   - Не скрою, я. Приятно прийти к даме своего сердца в сопровождении друзей.
   - Вот за эти слова я готов отлить тебе паятник из бронзы. Нет, Мартино, не из золота - оно давно позабыло путь в наши карманы. Что же касается серебра, то лучше мы потратим его на хорошее вино. Кстати, вот уютная корчма и знакомый трактирщик делает нам весьма выразительные жесты. Ну как не откликнуться на такое приглашение?! Лично у меня не хватает сил ответить холодным отказом. Вы только посмотрите, как призывно распахнуты двери, как игриво мигают слюдяные глазки ее окон! Не упрямься, Роман, не то Мартино не достанется ни кап-ли. А это очень скоро убьет его. И поделом! Ты удивлен? Разве ты забыл, что Кон-стантинополь - город честных людей и не сдержавшим своего слова уготованы здесь трезвые ночи и вечносухая глотка? Какое слово, ты спрашиваешь у меня, Мартино? Кто обещал мне волочиться только за одной из сестер, Анной или Ириной, без разницы - они с лица как две капли воды - а моргал обоим сразу? Так натрудил себе глаза, что теперь они у тебя красны, как у кролика.
   - Ты несправедлив, Франческо, - оправдывался Мартино. - И жесток, как десять янычар. Разве я виноват, что от такой красоты глаза у меня разбегались, по одному на каждую сестру.
   - Молчи, плут ! Жадность - всего лишь один, но не последний твой порок. А вот и наше вино! Трактирщик, ты клянешься, что оно из самых лучших?
   - Другого такого не сыщешь во всей округе, господин.
   - Врешь! Стоит мне по следу пустить Доменика и он хоть из под земли, но достанет бочонок тончайшего амотильядо. Ты, верно, о таком и слыхом не слыхал.
   - Вокруг только и разговоров, - произнес Роман, пригубив из кубка, - что турки зашевелились. На окраинах, в приграничных областях уже идут бои.
   - Ну да, - отозвался Мартино. - Потеплело, вот и зашевелились. Очухались от спячки, повыползали из своих нор, как жуки там всякие и сколопендры. Успевай только давить их подошвами.
  
   - Молодец, - Франческо одобрительно потрепал друга по плечу. - И это после первой-то чаши вина ! Послушаем, что ты скажешь нам после третьей, пятой.
   - Мне говорили, что ты мог сделать неплохую карьеру при дворе миланского герцога, - как бы между прочим спросил Роман. - И даже в скором времени стать офицером его личной гвардии. Ты не жалеешь, что приехал сюда, в Константинополь, на войну, которая непосредственно не затрагивает тебя?
   - Не жалею ли я? - помолчав, ответил генуэзец. - Ты задал хороший вопрос, мой друг и я с удовольствием на него тебе отвечу.
   Видишь ли, сожалеют обычно о том, что оставили вдали от себя, с чем вынужденно расстались. А с чем расстался я? С карьерой при дворе миланского герцога? Да пропади она пропадом ! Никогда не был паркетным шаркуном и никогда им уже не стану. Что я потерял в Генуе, а? Скажи ! Ты ведь сам прожил там много лет. Сытый купеческий городишка, полный спеси и предрассудков. Кем мы были там, ты, я, Мартино? Мальчишками-переростками, гоняющимися за каждой юбкой и затем похваляющимися друг перед другом победами над этакими неприступными сердцами всех этих горничных и белошвеек. Да, да, не хохочи, Мартино, мы действительно воображали тогда себя настоящими мужчинами и чтобы утвердиться в собственных глазах, устраивали между собой потешные дуэли, в которых школярского озорства было больше, чем искреннего желания возмужать. А уж если получали в поединке хотя бы пустяковую царапину, ходили героями и гордились ею, как ранами, добытыми в тяжелом и праведном бою. Шкодство заурядное, да и только ! Здесь же, мой друг, мы свободны и счастливы. Здесь мы - воплощенная идея рыцарства, мужи и герои, грудью вставшие на защиту праведности и веры, на защиту слабейших против угнетателей. Это я читаю во взгляде каждого встречного, пусть даже того, кто еще не далее как вчера считал меня всего лишь любопытствующим иностранцем, авантюристом, жадным до денег наймитом. И от этого всего, от этой теплоты и доверия во взглядах, я чувствую себя полным сил и готов на все, чтобы оправдать надежды тех, кто еще не утратил способность верить.
   Он помолчал неохотно добавил:
   - Хотя, конечно, не все разделяют мои чувства. Взять к примеру Мартино. Прекрасный друг, с отважным сердцем и крепкой рукой. Но в душе у него пустота и желание поудачнее сорвать день. Я не прав, дружище?
   - Что? Что ты сказал ? - повернул к нему голову Мартино. - Я не расслышал.
   Роман рассмеялся.
   - Вот видишь, - пожал плечами Франческо. - Он и не слышал ничего. И знаешь, почему ? Да только лишь потому, что вовсю строил глазки той самой смазливой служанке с кувшином в руках.
   - Мартино ! Путаны ! - рявкнул он вдруг, вытягивая руку в сторону двери.
   - А? Где? - встрепенулся его напарник.
   - Что еще добавить? - развел руками Франческо. - Это всё, что на данное время его интересует.
   Роман смеялся до слез.
   - Постой, Франческо, ты сказал, что видел путан, - теребил товарища за рукав Мартино. - Куда эти девки подевались?
   - Станут они тебя дожидаться, - отмахнулся тот. - Проверь там, за порогом.
   Но не успел молодой итальянец пуститься вдогонку, как в дверях послышались громкие голоса, топот и звон шпор. Трактирщик поспешил навстречу новым посетителям.
   - Туркам следовало бы поучиться у генуэзцев брать штурмом ромейские трактиры, - крикнул Франческо, поворачивая голову на шум.
   Вошедшие на мгновение остановились.
   - Ба ! Да это никак Франческо и Мартино !
   - Ты удивлен? Ха ! Было бы странно встретить их в каком-нибудь другом месте. Разве что в приюте для кающихся блудниц !
   - Присоединяйтесь к нам, - проговорил Мартино слегка заплетающимся языком. - У нас хорошо.... лучшее вино в округе....
   Он рухнул обратно на табурет.
   Под веселый шум и гомот, под звон сталкиваемых чаш и громкие здравицы, воскрестный вечер медленно угасал.
  
  
  
  
  
  
   Почесывая внушительный живот, начальник гарнизона Анкары покинул свою опочивальню. Откуда-то сбоку, как из-за засады, вынырнул дежурный офицер и мелко кланяясь, приблизился к бею.
   Недовольно хмурясь ( спешка никогда не была в чести у восточных вельмож), бей выслушал донесение.
   - Как ты сказал? - раздирающая рот зевота разом исчезла. - Войска нашего по-велителя пришли в движение?
   Юзбаши подтверждающе закивал головой.
   - Суета вокруг палат санджак-беев была отмечена сразу после первых петухов.
   Бей взволнованно заходил по комнате.
   - Похоже, Исхак-паше доставлен приказ султана о немедленном выступлении в поход. Слава Аллаху, настает время действий ! Наконец-то наш город будет избавлен от соседства войск. Стыдно признаться, но я давненько ощущаю себя как в осажденной крепости.
   - А что в полку янычар, - он обернулся к сотнику, с надеждой ожидая ответа. - Может и они...?
   Тот отрицательно покачал головой.
   - Ничего нового, господин. Под вечер была разгромлена еще одна лавка вино-торговца и все это время....
   - Можешь не продолжать. Хоть караул на ночь они выставили?
   Юзбаши ухмыльнулся.
   - Выставили, господин, выставили. Выбираясь в полночь из казарм, наш соглядатай споткнулся об одного из караульных, упал и расшиб себе колено.
   - А часовой так и не проснулся? - высказал догадку бей.
   - Нет, господин, проснулся. Но очень долго искал свою саблю.
   Комендант повернулся к окну и с плохо скрытой неприязнью взглянул в сторону казарм султанской гвардии.
   - Любому из своих солдат, уснувшему на посту я самолично отрубил бы голову.
   - Да, господин.
   - Вели седлать лошадей и поскорее. Я прямо сейчас отправляюсь ко двору Исхак-паши. Надо разведать планы нашего достойнейшего господина. И слуг зови, пусть несут мой новый шелковый халат, пожалованный мне самим султаном !
  
  
  
  
  
  
   Спасаясь от надвигающихся войск, население деревень и предместий Конс-тантинополя потянулось к городским воротам. Людьми двигал скорее инстинкт, чем веление рассудка; древняя, выпестованная тысячелетиями войн привычка вассала спасаться от врага за крепостными стенами города-сюзерена.
   Беженцы шли молча, угрюмо, без жалоб и без скорби на лицах. Забирали с собой всё, что можно было унести на руках. В опустевших домах оставалось нехитрое имущество, нажитое долгими годами упорного труда, и печальный вид брошенных подворий лишь ускорял шаг проходящих мимо.
   Выбрызгивая из-под копыт лошадей комья влажной земли, обгоняя селян, проносились конники Кантакузина. Сорванными от частого крика голосами, они торопили беженцев, предупреждающе вытягивая руки в сторону запада. Однако в понуканиях не было нужды: очевидцы в один голос говорили о непрекращающихся стычках ромейских отрядов, прикрывающих отход мирных жителей, с головными отрядами войск Караджа-бея. И эти тревожные, путанные и то же время так мало похожие на вымысел рассказы подстегивали людей не хуже хлыста.
   Конница византийцев отступала. Каждый из латников Кантакузина мог в одиночку совладать с тремя вражескими всадниками, но численность застав на дорогах была так невелика, что преградить путь они могли лишь отдельным сторожевым дозорам турок, да и то только на короткое время.
   В нескольких десятках миль от Константинополя стратегу удалось собрать воедино свои разрозненные до того сотни и, обогнув лесную чащу, ударить в тыл пеших колонн врага. Манёвр оказался удачен: не ожидавшие нападения полки не успели перегрупироваться для отпора и были рассеяны в лесу. Пока к месту боя подтягивались свежие силы турок, Кантакузан отвел своих воинов, выиграв в результате для беженцев ещё полдня.
   Первые отряды турок показались вблизи стен Константинополя в самом начале месяца апреля, к исходу второй половины дня.
  
  
  
  
  
  
  
  
   Военный совет по распределению участков укреплений Константинополя затянулся далеко за полночь. Императору и военачальникам пришлось немало поломать головы, чтобы наилучшим образом распределить свои более чем скудные силы вдоль ста одинадцати стадий - почти шестнадцати километров - оборонительных стен. Наконец, после долгих ожесточенных споров, согласие было достигнуто.
   Наиболее опасный район Месотихиона, где река Ликос по подземным трубам пересекала крепостные стены, а долина вдоль ее русла являла собой удобный плацдарм для атаки, взял на себя кондотьер Джустиниани, чей отряд в семь сотен воинов заслуженно считался одним из лучших в городе. На левом фланге от него, по обе стороны Маландийских ворот, распологались смешанные византийско-итальянские сотни генуэзца Каттанео. Далее, от ворот Пиги до Семибашенного замка и Золотых ворот укрепления должны были защищаться пятьюстами ополченцами под командованием Феофила Палеолога, а венецианцу Якопо Контарини было поручено разместить свой почти полутысячный отряд на участке стен вдоль района Тритон и прилегающей к нему части района Девтер.
   По правую руку от отряда Джустиниани, Полиандровы ворота охранялись византийскими сотнями братьев Антония, Павла и Троила. На участке стен между Калигарийскими воротами и стеной Феодосия размещались две сотни Феодора Харистийского. Адрианопольские ворота и следующий за ними небольшой участок укреплений до Влахернского дворца прикрывали полтораста воинов инженера Иоганна Немецкого. Часть ополченцев венецианской колонии Константинополя, во главе со своим выборным представителем бальи Минотто должны были оборонять влахернскую стену, а братья Лангаско - участок стен вдоль Деревянных ворот, вплоть до самого берега Золотого Рога.
   Каталонскому консулу Педро Джулиано и генуэзцу Мануэло необходимо было распределить своих воинов на протяжении побережья Мраморного моря, а кардиналу Исидору (прелат всерьёз пригрозил увести из города нанятых им солдат, если при делёжке боевых постов его обойдут вниманием) - на прибрежном районе Акрополя и Вуколеонского дворца, от гавани Юлиана до ворот святой Варвары. Мегадуке Луке Нотару было поручено во главе сводного отряда из моряков, ополченцев и монахов оборонять береговую излучину Золотого Рога, от ворот Друнгария до северной оконечности города. Между ним и кардиналом Исидором должны были распологаться небольшие группы венецианских моряков под началом капитана военного судна Габриэля Тревизано, а его соотечественнику Альвизо Диедо было поручено сохранять безопасное сообщение с противоположным берегом залива. Генуэзец Антоний Солинго должен был отвечать за сохранность заградительной цепи, протянутой поперек входа в Золотой Рог, для чего ему было передано в распоряжение пять быстроходных галер с пушками на бортах. Три сотни бойцов, предоставленных иудейской общиной, были направлены на участок между Золотыми воротами и церковью святого Иоанна. Димитрий Кантакузин, по общему согласию, возглавил оставленный в резерве конный полк в количестве семи сотен человек, состоящий из отборных воинов и гвардии императора. По замыслу военачальников, стратег со своим отрядом должен был находиться в центре Константинополя, чтобы в любой момент подоспеть туда, где может возникнуть необходимость в подмоге.
   Не был обойден вниманием и отряд принца Орхана. В последнее время к нему примкнуло большинство мусульман, проживающих в городе, которые прекрасно понимали, что в случае падения Константинополя, их ожидает та же участь, что и всё остальное население столицы. Хотя некоторыми командирами ставилась под сомнение верность иноверцев императору, отказать им в праве участия в обороне византийские димархи не могли. Мусульманский отряд был размещен между каталонцами и воинами Мануэло и должен был защищать участок Морских стен от ворот святого Емельяна и до гавани Феодосия.
   Весь последующий день, до наступления темноты, защитники занимали отведенные им позиции, разбивали у подножия стен палатки для временного жилья, устанавливали на башнях пушки, камнемёты, сифоны для выброса горящей нефти.
   Окончив спешные приготовления, весь город замер, подобно дозорным на башнях, в тревожном, напряженном ожидании.
   Турки пока не спешили начинать осаду.
  
  
  
  
   Перед османскими пашами в свою очередь встала нелегкая задача: как правильно, на небольшом, в пять вёрст отрезке суши между водами залива и побежьем Мраморного моря, разместить прибывающее с обоих континентов великое множество людей и обоза.
   Перегруппировка войск, после немыслимой суматохи и беспорядка, была закончена только к концу третьего дня. Армия Караджа-бея, первой прибывшая под Константинополь, была оставлена на месте своей прежней стоянки - напротив от прилегающих к Золотому Рогу стен Влахернского дворца и далее, до Полиандровых ворот.
   Ставка султана разместилась на правом берегу реки Ликос. Там же расположились отборные полки пеших и конных воинов, командование над которыми принял на себя сам Мехмед. С тыла, на случай неожиданного подхода неприяте-ля, лагерь прикрывался пятнадцатитысячным корпусом янычар, который в свою очередь оберегался конницей тимариотов.
   От Маландрийских ворот до самого побережья моря стояли регулярные час-ти анатолийских войск - джебелей и сипахов Исхак-паши. Между войсками и крепостным рвом расположились становища аккынджы, разделённых по племенным признакам на некое подобие полков во главе со своими родовыми вожжями-командирами.
   Западную сторону залива заняло пятидесятитысячное войско Саган-паши. Тем самым было изолировано побережье Перы, не примыкающее непосредственно к стенам города, а запертым в Галате генуэзским колонистам недвусмысленно дали понять о последствиях, к которым приведет их вмешательство в последующие события.
   Обоз расположился за чертой лагеря, под охраной шести полков сипахов. Телеги и арбы были вытянуты в длинную цепь, полукругом охватившую стоянку войск; скотину пустили пастись в наспех огороженных загонах. Сам лагерь, чтобы предупредить вылазку осажденных, по настоянию советников, был обнесён неглубоким рвом и земляным валом в три сажени высотой. На вершине насыпи был установлен довольно хлипкий частокол, лишь на вид издалека способный сойти за надёжную преграду; около каждого прохода, в ста шагах друг от друга бы-ли выставлены часовые, обязанные наблюдать за перемещениями противника и не допускать в лагерь посторонних людей. Флот под командованием Палда-паши был оставлен на месте своей прежней стоянки, неподалёку от причала Двойных колонн. Не менее трех десятков галер патрулировало вдоль европейских берегов Мраморного моря, чтобы преградить путь в гавани Константинополя неприятельским суднам.
   Мехмед не доверял ни одному из своих высших военачальников и потому, к их великому неудовольствию, назначил к каждому из них под видом помощников по одному соглядатаю. Так, к Караджа-бею был приставлен Саруджа-паша, известный своей ненавистью к великому визирю, к Исхак-паше - второй визирь Махмуд-бей, грек-ренегат из знатного рода, лишь два года назад принявший ис-лам. К Палда-паше был послан "помощником" Хамза-бей, человек недалёкого ума и потому способный скорее на доносительство, чем на измену. Самого же вели-кого визиря Мехмед оставил при себе, чтобы, по его собственным словам, всег-да иметь под рукой надёжного советчика и друга.
   Когда все приготовления были завершены, Мехмед направил в Константинополь парламентеров. В ультимативной форме он требовал от императора и его окружения немедленно сложить оружие и сдать город турецким войскам. В обмен на это султан обещал горожанам сохранить жизнь их семьям, не покушаться на имущество людей и храмов. В противном случае, говорилось в послании, закон мусульман суров: если враг не сдаётся - убей его.
   Предложение капитуляции было отвергнуто всеми: сама мысль пожертвовать своим городом была смехотворна для византийцев.
   На следующее утро ударили турецкие пушки.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА XIX
  
  
  
  
  
   После двух дней орудийного обстрела османские полководцы предприняли первую попытку штурма Константинополя.
   Огромные массы людей от верховий залива Золотого Рога и до Семибашенного замка заволновались и двинулись вперед, оглашая воздух криками, пением, гудением сурр, лязгающим звоном медных цимбал. Не совладав с порядком построения, полки вскоре раздались в ширь и заполнив промежутки между собой, образовали одну сплошную движущуюся цепь. Напоминая реку, вышедшую из берегов, живой поток медленно и волнообразно, повторяя неровности ландшафта, затапливал собой подступы к Константинополю.
   Несмотря на жажду подвига, войска не ускоряли шага: пусть вожделение томит грудь каждого, но недостойно воинам Аллаха толкаясь локтями спешить вперед, пока спрятавшийся за высокими стенами враг дрожит и обмирает от страха, от ужаса при одном только виде победоносной рати. И даже полудикие аккынджи, для которых война - лишь увеличенный в масштабах набег на соседнее село, весело крича и гомоня, пытались подстроится под общий шаг.
   Атакующие не несли с собой ни осадных лестниц, ни гибких шестов для преодоления земляных насыпей и завалов. Не было у них даже широких бревенча-ых щитов, способных укрыть за собой от стрел и метательных снарядов целые отряды солдат. К чему волочить на себе тяжелое и громоздкое снаряжение, если враг, устрашенный одним видом несметного войска, сам покорно распахнёт перед ним ворота? Однако ров, широкий и глубокий, на некотором протяжении частично заполненный водой - досадная помеха, и потому передние ряды турок несли в руках охапки сучьев и соломы, чтобы, не замедлив общего движения, бы-стро и доверху засыпать эту преграду.
   На валу и выше, на крепостных стенах, не было заметно ни замешательства, предшествующего панике, ни лихорадочных приготовлений к отражению натиска. Укрепления как были, так и оставались будто погруженными в спячку. Лишь кое-где на валу перемещались небольшие отряды всадников и группы горожан копошились возле странных на вид механизмов.
   Турки приблизились к валу и стали методично засыпать его. Первые ряды сбрасывали фашины и тут же отходили в сторону, уступая место вслед идущим, с тем же грузом в руках. Углубление рва в отдельных местах было засыпано почти наполовину, когда со стороны стен послышался громкий звук сигнального рожка. Горожане расступились вокруг метательных машин и воздух наполнился мелодичным пением спускаемых тетив. Град камней с куринное яйцо величиной обрушился на атакующих; вода во рву вспенилась и поднялась столбами. Турки пря-нули назад, прикрываясь щитами. Отпор был настолько неожиданен, что воины некоторое время пребывали в растерянности. Но тут с новой силой загрохотали зовущие к атаке большие барабаны. Войска всколыхнулись и бросились вперед. Вновь загудели струны механизмов; заглушая крики осаждающих вразнобой за-рявкали пушки на башнях города.
   Левый фланг напротив Адрианопольских ворот дрогнул и приостановил движение: пучок цельножелезных стрел одной из гигантских баллист разом уничтожил передовой отряд, смешав останки людей с комьями взрыхленной земли. Возникло смятение; толпы любопытствующих, несмотря на плети командиров, устремились на крики раненых. Правый фланг также недолго продолжал атаку: перебравшись на другую сторону рва, воины увидели несущиеся прямо на них утыканные острыми гвоздями бревна с колесами по бокам. Испуская вопли ужаса, атакующие поспешили обратно, сшибаясь в беге телами, сбивая друг друга с ног. Тяжелые бревна, подминая под себя людей и разрывая их в клочья железными остриями, докатились до края рва и с треском обрушились вниз, теряясь там в облаках пыли. Весь склон этого участка крепостного вала оказался вычищенным от неприятеля, как языком коровы. Обезумев от страха, уцелевшие помышляли лишь о спасении. Отталкивая друг друга, они прыгали в ров и в кровь обдирая пальцы, карабкались на противоположную сторону.
   Только центральная группа войск, составленная из опытных, умелых в своём ремесле солдат, продолжала штурм.Несмотря на град камней из катапульт, прикрываясь щитами от стрел вражеских арбалетчиков, они упорно шли вперед, оглушая себя яростными криками. Хотя потери были велики, туркам всё же удалось преодолеть трехметровую стену первой линии укреплений. Карабкаясь на плечи друг другу, устраивая небольшие завалы из камней и кусков дерева, джебели захватили участок стены и даже попытались укрепиться на нём. Некоторое время спустя они были выбиты оттуда бросившимися в контратаку генуэзцами Джустиниани. Потеряв убитыми более трех сотен солдат, джебели отступили. Крутиз-на рва и несущиеся вслед стрелы христиан только ускоряли их беспорядочный отход.
   С высоты холма, окружённый придворными и советниками, Мехмед пристально следил за атакой и последующим отступлением своих войск. От первого приступа он и не ждал слишком многого, но полная беспомощность своих солдат перед врагом подействовала на султана удручаюше. На протяжении всего штурма он не обмолвился ни словом, лишь криво усмехался и трепал за холку коня.
   Сдерживая досаду, он произнёс, достаточно громко, так, чтобы его слова не только были услышаны, но и разнесены как можно дальше:
   - Мы не настолько самонадеяны, чтобы предположить, будто кучка воинов без особой подготовки овладеет хорошо укреплёнными стенами. Зато нам удалось выяснить то, что непременно нужно было знать: греки неплохо подготовились к осаде, а среди моих солдат робость - не такое уж редкое явление.
   Он обвел взглядом лица приближённых.
   - Аллах не дал мне достаточной зоркости глаз, чтобы увидеть всю картину боя. Однако в донесениях гонцов ошибки не было : почти на каждом участке войска, получив отпор от неприятеля, торопились вернуться на свои места. Это вызывает подозрение в злонамеренной трусости.
   Его голос поднялся до крика.
   - Предупреждаю: голова оробевшего будет смотреть на мир с высоты шеста, а его нечистое тело оспорят между собой птицы и бродячие псы! Накрепко запомните мои слова! И пусть гонцы разнесут их до ушей всех воинов султана
   Он дернул коня под уздцы и развернул его на месте.
   - Визирь! - Мехмед сделал знак Халиль-паше приблизиться. - Пусть рабы плетут фашины и засыпают ими ров, а пушки тем временем сокрушают стены крепости. Через три дня я объявляю большой штурм. Основной удар будет нанесён в той стороне.
   Он указал рукоятью плети в направлении ворот святого Романа.
   - И ещё....- он на мгновение замялся.
   - Осадные башни, - подсказал визирь.
   - Да, - кивнул Мехмед, но тут же задумался. - Меня предупреждали, что их сооружение займет много времени. Менее чем за неделю строители не поспеют.
   - Не будем спешить, мой господин, - негромко произнёс визирь. - Осада крепости -- дело долгое. К тому же время играет нам на руку. Нужно ли торопить события?
   Мехмед пристально взглянул на него.
   - Ты прав, Учитель. Прав, как всегда.
   Султан тронул коня с места. Визирь в знак признательности приложил руку к груди и пробормотал слова благодарности. Померещилось ли ему или на самом деле, в последней фразе, а точнее, в интонации, которой она была происнесена, прозвучала скрытая враждебность? Ведь неспроста же ко всем верховным военачальникам были приставлены согляд. Ловя на себе завистливые взгляды придворных Халиль-паша в который раз напомнил себе о необходимости быть как можно более осмотрительным в выборе слов, пусть даже весьма безобидных и не несу-щих в себе потаенного смысла.
   Не прошло и двух часов, как вновь загрохотали молчавшие с утра турецкие пушки. Воздух задрожал от громовых раскатов, над землей поплыли облака порохового дыма. Хотя из-за плохой наводки и малой меткости самих орудий ядра ложились в значительном недолете от стен крепости, турецкий лагерь радостным гулом приветствовал начало обстрела.
   Стихнув с наступлением темноты, орудийный обстрел возобновился на следующее утро. Жар огненных языков из жерел и тепло разогретых пушечных стволов быстро разогнали зловонный, пропитанный пороховыми газами туман с близлежащих болот.
   Ядра рыхлили землю перед рвом, некоторые перелетали через ров и вдребезги разбивались об стены. Каждое удачное попадание встречалось радостными криками осаждающих. Азиаты вскакивали на ноги, били в ладоши, указывали друг другу место падения снаряда и заливисто хохоча, обсуждали между собой нанесённый врагу урон, потери и смятение в его рядах.
   Утомляюще-однообразно ухали большие калибры, вразнобой поспешали за ними орудия помельче. В промежутках между выстрелами окресности наполнялись звоном зубил камнетесов, тут же, неподалёку, вырубающих из заранее припасённых мраморных глыб новые пушечные ядра. Ущерб от обстрела не был велик. Горожане потешались по поводу столь без-думной траты дорогостоящего пороха; лишь немногие были осведомлены о том, какой неприятный сюрприз готовится для них османскими пашами.
  
  
  
  
   Несмотря на раннее утро, на прохладу, от которой озноб пробирал по коже, Урбан чувствовал себя превосходно. Короткоствольные пушки, его детища, две из которых были просто огромны, а третье устрашало своими размерами, благополучно были доставлены под стены осаждённого города.
   Уже одно их перемещение стоило немалых усилий, особенно много хлопот доставила самая большая из пушек. Специальная команда дербенджи на всем протяжении пути от Эдирне до Константинополя выравнивала дороги, укрепляла мосты, а кое-кде наводила новые. Две недели бронзовый колосс, с огромным трудом взгромождённый на особо прочную, подстать ему размерами повозку, волокли, ежедневно сменяясь, шестьдесят пар выносливых быков. Не менее двух сотен рабочих шло рядом, удерживая воз в равновесии, не давая ему перевернуться на неровностях почвы и сбросить на землю свой драгоценный груз.
   После прибытия, орудия были установлены на заранее подготовленных площадках, откуда стены просматривались, как на ладони. Огромная бомбарда, любовно прозванная турками "Пращой Аллаха", была наведена на укрепления возле воротсвятого Романа, две её спутницы - на верхушки башен, чтобы погребсти под обломками защитников второго яруса стен. Подготовка к стрельбе велась пять дней и вот сегодня, на восходе, должен был быть получен приказ задействовать орудия наибольшего калибра.
   Венгр придирчиво обвел взглядом выстроенные в ряд корзины с мешочками пороха в локоть толщиной, с десяток почти идеально круглых, вытесанных из белого камня ядер, штабеля волокнистой пакли, предназначенной для заполнения зазоров между снарядом и стволом, мехи с уксусом и маслом для охлаждения орудия, свинцовые бруски для залечивания трещин и пустот, образующихся в металле от страшного жара при выстреле, банники с щетиной из медной проволоки для прочистки ствола. Проверил порох в запальных желобках, глубину залегания ядер, чистоту жерел (даже небольшой, с бекасинное яйцо величиной камень, ока-вшийся на пути движения ядра, мог стать причиной порчи ствола). Наконец, в очередной раз взглянув в прорезь прицела, венгр, довольно потирая руки, соскочил на землю. Всё необходимое для начала обстрела находилось на своих местах, оставалось только ждать распояжения султана.
   Урбан не питал ненависти к византийцам. Даже император Константин, некогда пренебрегший его услугами, не вызывал у венгра чувства досады или недоброжелательства. Что ж, если нет в казне денег, достаточных для оплаты услуг наёмных умельцев, винить некого, кроме самих себя. Товар должен сбываться с мак-симальной выгодой, так уж с незапамятных времен устроен этот мир.
   Урбан ещё раз прошелся вдоль орудий. Прикрикнул на двух стражей, прикор-нувших в сторонке и безуспешно борющихся с дремотой. Заставил подмастерьев вновь осмотреть подвижные оси механизмов и обтереть тряпками влажные от утренней росы бока орудий.
   - Не хныкать, лодыри! - рявкнул он в ответ на их недовольные реплики.- С порохом шутки плохи. Понадобится - в десятый, в сотый раз будете вылизывать пушки сверху и донизу !
   Затем повернулся в сторону султанского шатра и прищурился. Показалось ли ему или в самом деле по дороге движется облачко пыли?
  
  
  
  
  
   Первый выстрел раздался спустя три часа после утренней молитвы. Описав широкую дугу, ядро врезалось в землю в двустах шагах от кромки рва. Взметнулось огромное облако пыли и, исторгнув из себя град земляных комьев и ка-менной крошки, медленно поползло в сторону города.
   Пока прислуга хлопотала вокруг раскаленного чудища, венгр собственноручно, с помощью рычагов, придал новый уклон стволу, на пять делений выше прежнего по прицельной шкале. Он не сразу заметил, как возле него появился посыльный султана.
   - Почему больше не стреляешь? - заорал тот, гарцуя на коне и помахивая плетью.- Наш господин желает знать, как долго ты еще собираешься тут копошиться.
   Урбан из-за плеча презрительно взглянул на него.
   - Передай нашему повелителю, - произнёс он голосом вышестоящего по рангу, - что пока ствол в достаточной мере не охладится, новый выстрел произвести невозможно. После этого потребно еще не менее часа на зарядку орудия. Запомни мои слова и не вздумай исказить их смысл. Не то я палку обломаю об твои плечи.
   Гонец удивился и заметно присмирел.
   - Я в точности передам твои слова, христианин, - сквозь зубы выдавил он, пряча в глазах недоброжелательство.
   И вытянув плетью коня, поспешил обратно. Спустя положенное время орудие выстрелило вновь. На этот раз прицел оказался точен и хотя ядро не смогло пробить многоярдовую толшину стен, земля задрожала под ногами защитников. Среди горожан поднялось легкое смятение: два человека были убиты и ещё несколько ранено обломками разлетевшегося на куски снаряда. Серьёзных повреждений стенам ядро не причинило. Лишь две большие, в руку толщиной, трещины разошлись в кладке от удара.
   В турецком лагере царило разочарование. Потрясённые видом огромной пушки, солдаты в простоте душевной полагали, что с первого же выстрела неприступные стены рухнут, открывая широкий проход вглубь богатого города. Теперь же, видя, что надежды не торопятся сбываться, они огорчённо прищелкивали языками, обсуждая между собой громоподобный эффект стрельбы и её не столь значительный результат.
   Однако наблюдатели от европейских государств были иного мнения.
   - Раньше я, грешным делом, потешался над варварской тягой турок ко всему большому и поражающему воображение, - задумчиво крутил усы воевода Трансильвании Влад. - Но сейчас понимаю - напрасно. Не пройдёт и нескольких дней, как эта махина проломит в стенах брешь. Перед её мощью не устоит и гранитная скала.
   Янке, посол венгерского короля при престоле султана, согласно кивнул головой.
   - И это может произойти скорее, чем мы думаем.
   Он тронул плетью коня и напрвился к орудию. Остальные наблюдатели и представители посольств проводили его недоумёнными взглядами.
   Хотя Венгерское королевство находилось в состояниии непрекращаю-щейся войны с султанатом, определенный круг сановников, в который входил и воевода Янке, склонялся к миру, пусть даже и ценой значительных уступок. Многие из них небезосновательно полагали, что Византия, находясь под угрозой полного завоевания, чтобы уцелеть самой, беспрестанно разжигает рознь между этими государствами, стравливая их между собой путём умело спровоцированных конфликтов в пограничных областях. И потому, когда доподлино стало известно о цели сбора турецких войск, у многих отлегло от сердца. Осада хорошо укреплён-ного города, как надеялись они, займёт много времени и даст желанную передышку венграм.
   Если Константинополь падет, добыча будет столь велика и обременительна, что турецкая армия потеряет боеспособность до тех пор, пока солдатские мошны вконец не опустеют. Султан же, воцарившись на тысячелетнем троне византийских императоров, будет настолько поглощен укреплением собственной власти и отстройкой новой столицы, что на время позабудет о новых завоеваниях. В случае же поражения турок, армию удержать не удастся: воины разбегутся по домам, а регулярные части опасности не представляют - численность их невелика. И вот тогда уже можно будет подумать об отвоевании собственных земель, попавших под власть султаната. Сам же Янке склонялся к мнению, что первый исход предпочтительнее: меньше риска быть втянутым в войну, ослабнет влияние на молодого короля властного и черезмерно популярного в народе Хуньяди и к тому же исчезнет на-всегда источник раздоров, сеющий смуту не только в мирских делах, но и в Святой Церкви. Не о том ли толковал ему пожилой седовласый епископ, в доме которого он заночевал по дороге в Эдирне?
   - Знай, сын мой, - наставительно говорил сей духовный муж, поднимая указующий перст к потолку, - не будет счастья истино верующим, пока живо гнездо еретизма. Все беды в мире происходят от упорствующих в своих убеждениях. Как можем мы бороться с магометанами, если не в силах преодолеть раскол в собственных рядах? Когда ради счастья многих нужно пожертвовать малым, а тем паче, вредоносным, нет и не может быть места сомнениям. Загнивающий орган нужно отсечь, чтобы зараза не распостранилась и не погубила весь организм.
   - Но правильно ли будет, ваше преосвященство, - возражал посол, - отказать в поддержке нашим братьям по вере?
   - Еретикам, - сурово поправил прелат.
   - Пусть так, еретикам. Но всё же они последователи Святого учения, в то время как мусульмане....
   - Скрытый враг опаснее явного.
   - Кому может пойдет на пользу, если магометане усилятся на море после того, как завоюют проливы?
   - Морями владеет тот, к кому благоволит Всевышний. Корабли итальянских республик господствуют в Леванте. Мореходы Испании и Португалии всё глубже проникают в неизведанные воды Великого океана и западного побережья Африки. Не буду утомлять тебя дальнейшими примерами, лишь приведу в подкрепление своих слов нелегкую участь народов, в бездумном своём ослеплении последовавших за схизматиками - греков, сербов, болгар. Все они томятся под игом неверных, искупая своими страданиями грехи отклонившихся от пути истинного константино-польских патриархов.
   Он прочистил горло глотком вина и добавил:
   - Господь отвратил свой лик от Византии и свидетельством тому являются многочисленные предзнаменования.
   Воевода молчал, оценивая и впитывая в себя каждое слово. Всё это он знал или слышал ранее, но почему-то именно здесь и сейчас услышанное казалось ему откровением, отзвуком его собственных подспудных мыслей.
   Прелат продолжал, как бы ведя беседу с самим собой.
   - Ещё со времен язычества Константинополь повёл неправедную борьбу с Римом за главенство в Святой Церкви, пытаясь оспорить естественное первоапостольское право святейшего папы быть наставником всех христиан. Борьбу тем более преступную, потому как у человека не может быть двух голов, так и вера наша не должна быть раздвоена. Но именно этого и добились своим упрямством православные патриархи.
   Он покатал по столу снятый с пальца золотой перстень.
   - Все неудачи крестовых походов происходили от византийских монархов, вступавших в сговор с нечестивцами. Мудрено ли, что Святая земля была выпущена нами из рук, и похоже, навсегда. Под потакательством ромеев окрепли полудикие племена сарацин и тюрков и теперь их орды захлестывают Европу. Христианский мир расколот, порок и скверна воцарились в душах людей. Всевышний гневится на нас за нашу терпимость к безбожникам и до тех пор, пока стены но-вого Вавилона не падут, не будет счастья на земле последователям учения Спасителя !
   Венгр оторвал мрачный взгляд от окна.
   - Почему же тогда его святейшество, папа Николай V, даёт своё благословение всем, кто отправляется на помощь Константинополю?
   Епископ развёл руками, как бы дивясь вместе с собеседником непостижимости человеческой натуры.
   - Его святейшество, да продлит Господь его годы, слишком мягок душой, а следовательно, сентиментален. Он готов даровать прощение даже злейшему врагу, что, впрочем, уже не раз совершал в ущерб самому себе.
   Янке соглано кивнул и отвернулся. Не требовалось большой проницательности, чтобы понять, как сильно ненавидит прелат всё, что связано с греко-православной церковью. У самого же посла были несколько другие соображения.
   Перемирие с Османским султанатом, к заключению которого он сам приложил немало усилий, находилось в то время на грани провала. Вознесшийся на плечах народного воодушевления, неугомонный Хуньяди почти в открытую собирал войска и в высокомерии своём даже не скрывал намерений взять реванш за прошлое поражение. Срок перемирия не успел истечь и наполовину, но на границах Венгрии уже зреет новая война. Отдельные группы ландскнехтов и безземельных рыцарей-бродяг, воодушевленных призывами Ватикана к крестовому походу, увеличивали свои ряды за счёт жителей из разорённых турками селений всё чаще совершали дерзкие набеги на отошедшие к султану области. Янке, как никто другой, представлял себе сокрушительную мощь ответного удара турок. Зло, таящееся за стенами Константинополя, должно быть уничтожено!
   Погружённый в размышления, воевода и не заметил, как оказался у земляной насыпи возле орудийной батареи.
   - Кто здесь Урбан, оружейных дел мастер? - громко спросил он по-венгерски.
   Долговязый человек в потёртом кожанном камзоле, сидящий на табурете рядом с бронзовой громадой, насторожился и повернул голову.
   - Я, - коротко ответил он.
   И тут же подозрительно осведомился.
   - Кто говорит со мной?
   Ещё недавно Янке вспылил бы от одной мысли, что соотечественник может не признать его, а признав, не выразить почтения поклоном, но сейчас, пожив при дворе султана, где порой беззвестные люди в короткий срок становились вторыми людьми государства, лишь усмехнулся и назвал себя.
   - Последний выстрел был удачен, - похвалил он. - Куда ты собираешься метнуть ядро на этот раз?
   - В то же место, что и раньше.
   Воевода пожал плечами.
   - И сожжешь уйму пороха впустую. Лесоруб не рубит топором по дереву в одну и ту же точку. Он делает насечки сверху и снизу, затем углубляет их, пока не доберётся до сердцевины. Лишь затем сильным толчком валит подрубленный ствол в нужную сторону.
   - Каменные стены мало похожи на лес.
   - Зато твоя голова сильно смахивает на пень. Если хочешь легко обрушить стены, направь прицел на пять-шесть сажен в сторону от первого попадания. Затем постарайся поразить третьим ядром основание стены. Если и после этого она не осядет на землю, бей в центр образованного треугольника до тех пор, пока кладка не осыплется, как песок.
   Урбан задумался. К Янке приблизился сотник - янычар, ответстенный за охрану орудий и встав прямо перед послом, требовательно спросил:
   - Кто ты такой? По какому праву ты смеешь отвлекать от работы слуг султана?
   Воевода не удостоил его ответом. Бросив напоследок снисходительно-высокомерный взгляд на долговязую фигуру пушкаря, он повернул коня и поскакал обратно. Сотник не решился преследовать его. Вместо этого он повернулся к Урбану.
   - О чем ты говорил с этим гяуром?
   Тот хотел было ответить резкостью, но вспомнив, какой подозрительностью окружены все, не исключая даже высших чиновников, и как может быть истолкован разговор на непонятном для шпионов языке, счел нужным сказать правду.
   - Этот человек - посол венгерского короля к великому султану. Он дал мне дельный совет и я собираюсь им воспользоваться.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА XXI
  
  
  
  
   - Вон там, - Алексий указал рукой. - Под той башней.
   Он усмехнулся и добавил:
   - Те два гелеполя, что напротив ворот Романа, полностью завершены и скоро будут придвинуты к стенам. Сооружение же этого уродства затянулось настолько, что вызывает подозрения в истинных намерениях турок. Лазутчики в один голос утверждают - постройка затеяна для отвода глаз.На самом деле под башней замаскирован вход в подкоп.
   Стоящий рядом с ним человек согласно кивнул головой. Он был невысок ростом и сухопарен; светлые волосы, редкие у макушки, на солнце выгорели почти до соломенного цвета и длинными прядями спускались на плечи. Правая часть его длинного лица была обезображена давним, плохо зарубцевавшимся шрамом и время от времени подергивалась в нервном тике. Он перевёл взгляд с недостроенной осадной башни на две другие, находящиеся в полутора милях от первой, затем повернулся к приближенному Феофана.
   - Похоже, так и есть, - задумчиво проговорил он.- Турки даже не потрудились убрать подальше вырытую ими землю.
   Он помедлил и задал вопрос:
   - Правильно ли я понял, что работы ведутся третью неделю?
  
   - По-меньшей мере, они начались две недели назад.
   Человек с изуродованным лицом хмыкнул и пожал плечами.
   - Судя по количеству выброшенной земли, мусульмане не могли продвинуться далеко. В лучшем для них случае, они преодолели лишь треть необходимого пути.
   Алексий чуть качнул бровями.
   - Пусть так. Но мы должны заблаговременно подготовиться и принять меры. Поэтому совет димархов счел нужным воспользоваться услугами опытного человека. Таким, каким по общему мнению, являешься ты, мастер Иоанн.
   Его собеседник признательно наклонил голову.
   Иоганн Немецкий, которого одни считали выходцем из саксонских земель, а другие - уроженцем ещё более дальней Шотландии, долгое время работал инженером на медных рудниках и по праву пользовался славой знатока по устройству земляных сооружений. Ещё до подхода османских войск он принимал участие в восстановлении полуразрушенных стен Константинополя и разработал эффективный метод очистки крепостного рва с помощью подъёмных платформ. То, что византийцы, обнаружив подкоп, обратились именно к нему, мало удивило инженера. Напротив, он был бы глубоко уязвлен, если бы ликвидацию подкопа поручили кому-нибудь другому.
   Не сводя прищуренных глаз с одинокой осадной башни, он беззвучно шевелил губами, как бы складывая или вычитая в уме невидимые столбцы цифр.
   Молчание затягивалось. Алексий начал терять терпение.
   - Что надо предпринять, чтобы предупредить врага? - резко спросил он.
   Инженер взглянул на него с плохо скрытым удивлением.
   - Что предпринять? - переспросил он. - Конечно же, рыть встречный подкоп.
   - С какой целью?
   - Обнаружив приближение врага, мы заложим в подкоп пороховую мину и взорвём её.
   Настал черёд Алексия недоумённо смотреть на инженера.
   - Каким образом можно обнаружить врага под землей?
   - Это не сложно. С помощью слуховых трубок, - Иоганн изобразил руками некое подобие большой воронки.
   - Приложив слуховую трубку широким концом к земле, мы будем прослушивать шумы в почве и по постепенному нарастанию звуков, определим близость неприятеля.
   - Подобным же образом, прижав ухо к земле, дозорные следят за перемеще-нием вражеской конницы, - согласно кивнул византиец.
   - Мастер понял мою мысль. Правда, поначалу нелегко будет определить точное направление подкопа. Из-за неопытности турок линия подземного хода может сильно отклониться от прямой.
   - И тогда тоннели далеко разойдутся в толще земли?
   - Чтобы этого не произошло, под прямым углом к подкопу роется длинный коридор, обойти который осаждающие едва ли сумеют.
   - Но разница в глубине подкопов может быть весьма велика.
   - Я уверен в обратном, - отвечал Иоганн. - Вражеские инженеры наверняка измерили глубину рва, ведь именно на этом участке она меньше, чем в других места, и рассчитали приблизительные размеры фундамента стен и башен.
   - Следовательно....
   - Поэтому они будут двигаться на минимально допустимой глубине. Так, чтобы только не задеть дна рва.
   - Это мы можем лишь предполагать, - возразил ромей. Инженер отрицательно покачал головой.
   - Мастер забывает, что неподалёку протекает река Ликос, а меньше чем в миле находится заболоченная часть залива Золотой Рог.
   - И о чем это говорит ?
   - Это означает, что земля под Константинополем насыщена грунтовыми водами. Попытки вырыть более глубокую шахту обречены на провал - её очень скоро затопит водой, откачать которую невозможно будет даже корабельными помпами.
   - Но если тоннели все же разойдутся, - продолжал настаивать Алексий, - какую пользу принесёт взрыв пороха?
   - Сотрясение будет настолько велико, что крепёжные балки и перекрытия.....
   - Балки?- перебил прилиженный Феофана.
   - Да, балки, - терпеливо пояснял Иоганн.- Когда роется тоннель, потолок его укрепляется специальными балками, которые поддерживают свод наподобие колонн и предотвращают осыпание земли.
   - Значит, если взрывом балки будут выбиты с мест.....
   - Потолок обрушится на головы вражеским землекопам, - докончил инженер.
   - И заживо погребёт их, - удовлетворение Алексия выразилось в слабой как тень улыбке.
   Инженер кивнул и повернулся к недостроенной башне. Достав из напоясной сумы измерительный инструмент, он нацелил его на вход в подкоп и по шкале принялся определять расстояние от стен.
   - Но ведь может быть и так, что тоннели сойдутся точка в точку? - вслух продолжал рассуждать Алексий.
   Иоганн подтвердил это.
   - В таком случае, не будет ли наша часть подкопа служить продолжением вра-жеской?
   - Может быть. Если враг, к несчастью, сумеет овладеть нашим подкопом. Очень редко, но такое случается при нерасторопности осажденных.
   - Риск велик, - нахмурился Алексий. - Мне трудно вообразить схватку между землекопами под многоярдовой толщей земли. Но более чудовищна для меня мысль своими руками прорыть врагу вход в город.
   Инженер оторвался от шкалы дальномера и сделал пометку на навощенной табличке.
   - Этого не произойдет,- уверенно заявил он.- Вырыв лаз на определенную глубину, мы проделаем вдоль него уже упомянутый мною коридор и забьём его бочками с порохом. Днём и ночью в камере будут дежурить подготовленные люди со слуховыми трубками. Заметив приближение неприятеля, они подожгут фитиль и покинут подкоп. После того, как последний "слухач" , как мы зовём этих людей, выйдет из лаза, в нашем распоряжении останется не менее нескольких часов, чтобы завалить выход из тоннеля камнями и землей и уложить поверху массивную плиту. Этим мы увеличим мощь взрыва.
   - Не пострадают ли от пороха стены и башни?
   - Могут пострадать, если подкоп вести от внутренней черты города. И совершенно безопасно, если начало будет взято на крепостном валу.
   Он усмехнулся.
   - Чтобы замаскироваться, мы должны будем, подобно неверным, соорудить нечто похожее на это непотребство.
   Иоганн кивнул в сторону деревянной башни.
   - Это твоя забота, мастер, - в тон ему отвечал византиец. - Но можно постараться и придумать нечто более целесообразное.
   Дальний грохот сотряс воздух. Они одновременно повернули головы: со стороны ворот святого Романа, возле самой черты укреплений вырастал столб земли и щебня.
   - Орудие венгра? - спросил инженер.
   - Да, - глухо отозвался Алексий.
   Иоганн сокрушенно покачал головой.
   - Где только раздобыл султан этого христопродавца? Его пушка одним выстрелом вреда приносит больше, чем вся остальная батарея мусульман.
   Как бы желая опровергнуть его слова, тут же зарявкали другие орудия.
   - Пороху им не занимать, - продолжал говорить инженер, - вся Анатолия роет для них селитрянные ямы.
   - Не беда, - непонятно отозвался Алексий.- "День гнева" близок. Он разом лишит нехристей и пороха, и пушки, и самого иуды.
   Он сделал несколько шагов к выходу из башни. У самых ступеней прибли-жённый Феофана повернулся к инженеру. - Наши люди во вражеском лагере могут сообщить достоверные сведения о глубине и направлении подкопа.
   - Это сильно облегчит мне задачу. Равно как и знание длины уже пройденного турками пути.
   Алексий кивнул и стал спускаться по ступеням.
  
  
  
  
  
  
  
   ГЛАВА XXII
  
  
  
   На рассвете одного из дней осадные башни начали медленно придвигаться к крепостным стенам. Гигантские сооружения катились вперед, неуклюже переваливаясь на неровностях плохо утрамбованной почвы; на широких платформах возвышались трехэтажные перекрытия из массивных древесных стволов, под днищем оглушительно и протяжно скрипели колеса из цельнорубленных кусков дерева. Передняя часть и бока башен были обтянуты толстыми воловьими шкурами и обильно смочены водой для защиты от зажигательных стрел врага. Верх осадных сооружений представлял собой широкую площадку с наклонными бор-тами для прикрытия засевших там лучников и пехотинцев; выдвижной навес над их головами при необходимости легко превращался в перекидной мостик.
   Воловьи упряжки вращали огромные барабаны, которые круг за кругом наматывали на себя толстые пеньковые канаты. Канаты крепились к передней части башен и пропущенные через подвижные оси на вкопанных в землю у самой кромки рва столбах, подтягивали платформы вперед, к крепостным стенам. Впереди гелеполей двигалось несколько десятков бревенчатых щитов с укрывшимися за ними пращниками и джебелями: они должны были защищать башни от возможной вылазки врага. В свою очередь, джебели находились под охраной конницы, патрулирующей проходы между щитами.
   Намерения турок были легко разгадываемы и мало отличались от шаблона: под прикрытием пехоты подтянуть гелеполи к кромке крепостного рва и пользуясь преимуществом в высоте, осыпать защитников ливнем стрел и дротиков. Затем, когда стойкость горожан ослабнет, заполнить участок рва охапками хвороста, без помех перебраться на другой край и разом наброситься на не смеющего оторвать голов от укрытия врага. После чего уже не составило бы труда переправить по перекидным мосткам сами башни и подтянуть их вплотную к крепостным стенам.
   Византийцы загодя подготовились к штурму. Из камнеметов навстречу бревенчатым щитам полетели горшки с пламенной смесью; над атакующими шеренгами повисла завеса черного густого дыма. Но даже объятые огнем, щиты продолжали служить защитой от ядер и стрел. Осаждающие упорно пробирались вперед, надсадно кашляя и задыхаясь в едкой гари. Всадники отступили: кони обезумели при виде пламени, дико храпели, вскидывались на дыбы, топтались на месте, отказываясь подчиняться седокам. Зажигательные снаряды не щадили никого - не-уберегшиеся от брызг огненной смеси, окутанные языками огня с ног до головы, визжа как тысячи бесов, неслись прочь, вместе с кожей срывая с себя пылающую одежду. И вскоре затихали, валяясь на земле уродливыми, смрадными головёшками.
   Атака продолжалась вопреки усилиям горожан. Щиты удалось подтянуть почти к самой кромке рва. Вслед за ними, величаво раскачиваясь, придвинулись и башни. Греческий огонь оказался бессилен против мокрых воловьих шкур - от страшного жара кожа коробилась, открывая второй слой натянутых шкур. На эту следующую преграду силы пламени уже не хватало. Турки уже готовились праздновать успех, но в это время противник нанёс неожиданный и весьма чувствительный удар.
   Мало кто из осаждающих заметил дымовую змейку, пробежавшую от рва к подножию одной из башен. Земля дрогнула под ногами осаждающих и выплеснула вверх фонтан огня, дыма и камней. Когда ветром разволокло облако пыли, на месте сооружения высотой в двадцать с лишним ярдов зияла огромная воронка, усеянная по краям обломками дерева и кусками разорванных человеческих тел. Уцелевшие после взрыва воины в панике разбегались по сторонам; второй гелеполь прекратил продвижение.
   Потрясение было настолько велико, что турки не сразу уяснили себе суть происшедшего: византийцы, заранее вычислив маршрут продвижения башни, за одну ночь заложили пороховую мину и замаскировали её так, что сумели не вызвать подозрений ни у одного из вражевких инженеров.
   Ликование на стенах Константинополя сравнимо было лишь с растерянностью и упадком духа в турецком лагере. Многие, от пашей до простых солдат, оправившись от первого потрясения, поспешили обвинить во всем злых духов, к помощи которых колдуны неверных так любят прибегать в критический для себя момент. Однако Исхак-паша не дал разрастись мистическим страхам. С помощью конных чаушей он вернул бежавших на прежние места и подкрепив боевой задор своих воинов тремя полками тимариотов, приказал немедленно начинать атаку.
   В тот день впервые осаждающие увидели ворота Константинополя открытыми. Широкий строй закованных в броню всадников выехал через створы и быстро устремился к перекидному мосту через ров.
  
  
  
  
   Три сотни воинов, принимавших участие в кавалерийской вылазке Кантакузина, с почётом возвращались в Константинополь.
   Они медленно удалялись от Адрианопольских ворот вглубь города, пугая и восхищая жителей своими забрызганными кровью доспехами. В хвосте колонны, где преобладала молодёжь, слышны были смех и хвастливые выкрики. Бегущие вслед подростки жадно ловили каждое слово.
   - А когда мастер Димитрий скомандовал: " Вперёд, христиане ! ", то-то задали стрекача эти хвалённые турки!
   - Поначалу-то они ещё забрасывали нас стрелами и копьями, но когда увидали, что против нас их оружие, что птичьи клювы против вепря, мигом показали свои спины.
   - Вот умора была ! Бегут и вопят: "Бессмертные! Бессмертные!"
   - Много голов посекли, да жаль клинок притупился. Не каждый точильщик возьмётся исправить.
   - А помните, когда их конница попыталась преградить нам дорогу?
   - Я ! Я видел это ! - подал голос юнец, бегущий рядом с всадником и, чтобы не отстать, держащийся за его стремя.
   - С площадки башни. Разлетелись в стороны, как волна об утес !
   - Да уж, было дело. Заляпались в их кровище - вовек не отмоешься !
   - Возница-то наш, Эпифаний ! Вот герой, так герой ! Сам поджёг фитиль и на полном ходу вогнал повозку с порохом в уцелевшую башню.
   - Жаль беднягу: какой-то янычар сумел-таки достать его копьём.
   - Зато теперь он на небесах. Тебе, греховоднику, такое и не снилось.
   - Так-то оно так, да вот по-христиански его уже не похоронишь: ни клочка от него не осталось. - Да только ли от него одного? Турки, что на башне сидели, сперва вопили истошно и копьями швырялись, а когда поняли, что дело худо, один за другим стали прыгать вниз. - Ха-ха ! Как вспомню эту потеху, живот со смеха болеть начинает !
   - Конец всем один пришел: потроха сыпались с неба - успевай только уворачиваться.
   - То-то будет поживы псам и воронью !
   Пожилой сотник с белыми как снег волосами, повернулся в седле и укориз-нено покачал головой.
   - Попридержите языки, неугомонные ! Не дело это, глумиться над смертью.
   Латники на мгновение притихли, затем чей-то голос задорно выкрикнул:
   - Ты что же, Поликрат, нечестивых жалеть вздумал?
   - Нет, безусый, не жаль мне вражеской крови. Да только не по-людски это - погибать от дьявольского зелья. Такое остаётся от человека - смотреть и то грех !
   Он в сердцах сплюнул на дорогу.
   - А ты не смотри -и греха не будет, - с хохотом возразил юноша и пришпорил коня.
   - Верно говорит ! Турки -- они же как волки, жадные и голодные. Так пусть им и смерть волчья будет !
   Следуя в замыкающем отряде, Роман с трудом улавливал смысл слов окружающих. Удар, полученный в бою, оглушил его настолько сильно, что даже воспоминания об удачно проведённой вылазке были смутны и расплывчаты.
   Как-будто сквозь туманную пелену в голове он припоминал, как разогнав отряды пехотинцев, ромейские всадники устремились от Маландрийских ворот к северной оконечности города; как преграждая им путь, ринулись навстречу полки тимариотов. Завязался непродолжи-тельный, но страшный бой, один из тех, о которых очевидцы говорят с ужасом и восторгом, а участники не могут забыть и в глубокой старости.
   На полном скаку перестроившись в клин - испытанный метод борьбы с сарацинской конницей - византийцы напролом врубились в середину вражеского строя. Над равниной грянул и завис беспощадный звон железа. Окрестности огласились боевыми кличами, топотом и ржанием лошадей, выкриками боли и ярости, стонами раненых и умирающих. Люди и кони сплелись в один клубок, поверх которого мелькали руки с заносимыми мечами, саблями и булавами. Летели в стороны обломки щитов и копий; искры сыпались из-под клинков, как на точильном камне. Подобно связкам встряхиваемых цепей лязгали сочления доспехов, трещали под ударами панцыри и шлемы, гулко грохотали окованные медью и железом щиты. Неистовая жажда убийства овладела всеми, мольбы о пощаде не встречали сочувствия. Упавшего на землю ждало увечье или смерть: кони топтали сраженых, дробили им кости, спотыкались и скользили на мокрых от крови телах. Некоторые скакуны, вконец обезумев, всидывались на дыбы и молотили копытами, другие лягались как дикие ослы; третьи, храпя и оскалясь, тянули шеи, чтобы зубами ухватить за ногу чужого седока.
   Огромные клубы пыли медленно расползались над местом схватки, скрывая происходящее от взглядов окружающих. Прибывшие на подмогу турецкие всадники, не в силах распознать неприятеля, растерянно топтались на месте, со смятением на лицах вслушиваясь в ужасающие звуки сражения. То и дело из пылевой завесы вырывались кони с пустыми седлами на хребтах и дико храпя, с налитыми кровью глазами, неслись прочь, не разбирая дороги.
   Роман, находящийся в первых рядах построения, не уберегся: округлый шлем, поначалу неплохо защищавший от вражеских клинков, просел под ударом палицы тимариота и съехал вперед, закрывая глаза. Упругий кожанный наголовник смягчил тяжесть удара, но сотрясение было так велико, что усотника на мгновение помутилось в голове. Полуоглохший от удара, полуослепший от сдвинутого забрала, он некоторое время разил мечом наугад, затем улучив момент, локтем возвратил шлем на место.
   Что было потом, он помнил плохо. В яростной сече, на фоне беспрерывно колышущегося моря рук, голов и спин, заносимого оружия и оскаленных лошадинных пастей, то и дело всплывали у него перед глазами размытые от быстрых телодвижений светлые силуэты неприятельских бойцов. Его, как магнитом, тянуло к ним; он выставлял вперед щит, замахивался мечом и ..... Рука, в короткий срок привыкшая убивать, наносила безошибочный удар.
   От недостатка воздуха под тесным забралом он задыхался; смешанный с пылью горячий пот разъедал глаза, кровь громко шумела в голове и звоном отзывалась в ушах. А может то был звон скрещиваемых клинков? Роман не знал. Он и не думал об этом, как не думал ни о чём другом. У него не оставалось времени даже на самые простейшие мысли. Он успевал только отбивать наскоки вражеских наездников и вкладывать всю силу в ответные удары.
   Основная тяжесть сражения легла на рыцарей головного отряда. Не менее двух десятков турок, теснясь и отталкивая друг друга, наседало на выдвинувшегося вперед Кантакузина. Щедро раздавая по сторонам удары тяжёлого шестопёра, непобедимый, как герой из древних преданий, он упорно расчищал себе дорогу в плотном скоплении неприятеля. Закованный с ног до головы в броню, в глухом шлеме с узкой прорезью для глаз вместо забрала и со стальными выростами особой формы рожек по бокам, в которых то и дело застревали или ломались вражеские клинки, он был неуязвим для копий и мечей. Его могучий рыцарский конь грудью опрокидывал легконогих турецких лошадей, подминал под себя сброшен-ных наземь всадников.
   Клин византийской конницы всё глубже взламывал строй тимариотов. Не в силах пробить латы горожан, турки обращали оружие против их лошадей. Но и это приносило мало пользы - кони надёжно были защищены кожанными попонами с нашитыми на них стальными полосами.
   Тела убитых османских воинов в два слоя покрывали поле битвы. Ни одно войско, как бы не были храбры и отважны его воины, не выдержало бы столь чудовищного избиения: тяжёлые мечи византийцев разили без промаха и без пощады, шутя разрубая нехитрые кожаные доспехи степняков. Оружие тимариотов бессильно было против врага - тонкие клинки сабель и ятаганов не способны были состязаться с железом панцырей и зачастую просто разлетались от ударов.
   Вскоре, несмотря на свой более чем десятикратный численный перевес, полки турецкой конницы дрогнули и поползли в стороны, спасаясь от полного истребления. Заметив отступление, горожане усилили напор и турки, вконец расстроив ряды, обратились в беспорядочное бегство.
   Не понеся серьезного урона, византийцы продолжили путь к северной оконечности города и въехали в столицу через Адрианопольские ворота.
   Роман, оглушенный ударом вражеской палицы, до конца сражения полностью оправиться так и не сумел. Когда душевный подъём, вызванный яростью и опьянением боем, схлынул и опасность осталась далеко позади, он ощутил подступившую к горлу тошноту и постепенно нарастающее головокружение. Хотя в глазах временами темнело, а уши наполнял неприятный звон, он не слезал с коня и даже находил в себе силы отвечать на улыбки и приветствия горожан.
   " Только бы добраться до кровати", - думал он, крепко сжимая коленями округлые бока коня.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА XXV
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Дым ароматических смол сочился из отверстий курильниц и извилистыми струйками возносясь к потолку, зависал там голубовато-сизыми кольцами. Двойные стены шатра глушили все внешние звуки, тишину нарушало лишь потрескивание тлеющих благовоний и шорох осыпающихся углей в очаге.
   Несмотря на раннее пробуждение, Мехмед не торопился покидать свое ложе; зябко кутаясь в необъятное пуховое одеяло, он сидел, скрестив ноги и тихо, сквозь зубы, сыпал проклятиями.
   Причин для недовольства было предостаточно: почти за месяц войска ни на шаг не продвинулись к цели, хотя потери за то же время понесли немалые. Сул-тан не сожалел об убитых, искалеченных, из-за ран или болезней вышедших из строя - в первую очередь избиению подвергались неумелые, плохо обученные части азиатских войск. Для подобной армии, численность которой затруднялись определить даже собственные полководцы, это было равносильно стреле, засевшей в шкуре носорога. И отчасти походило на очищение от ненужного балласта. Но частые и удачные вылазки византийцев подрывали грозную славу османского войска, ставили под сомнение репутацию самого султана как полководца.
   Каждым своим нервом Мехмед ощущал, что те же соображения всё чаще посещают многих, от царедворцев до простых солдат. И понимал, что рано или поздно сдерживаемоестрахом недовольство прорвется наружу. Не раз он со скрытым содроганием вспоминал слова, некогда сказанные визирем: "Большая армия - палка о двух концах. Зачастую полководцы бывают вынуждены следовать на поводу у заупрямившейся солдатской массы. И тогда почти всегда их ожидает разгром."
   Похоже, это предсказание начинает сбываться. Ситуация понемногу выходит из-под контроля. Если упрямство ромеев не будет сломлено в ближайшие же дни, нужно будет принимать срочные меры, вплоть до удаления части войск от города, иначе армия развалится, расползется, как плохо сшитое лоскутное одеяло. Дезертирство уже началось: под покровом темноты войнуки целыми отрядами покидают свои лагеря. А если за ними последуют другие? Татарская конница, аккынджи и многие прочие - все те, кто хороши лишь до первого боя, для которых война - разбой, короткие стычки, грабежи и последующее бегство с награбленным восвояси. А тут еще и зловредный слух, запущенный византийскими шпионами, слух о том, что вскоре пол-лагеря вымрет от заразной болезни, насланной колдунами в черных рясах ! Лишь посулив денежное вознаграждение за донос и упокоив на виселицах с полторы сотни болтунов, удалось добиться прек-ращения уже начинающейся паники.
   Нет, нужно, просто необходимо что-то предпринять, пока разложение не перекинулось на остальные, традиционно верные части регулярных войск.
   Мехмед стиснул руками виски и забормотал:
   - Что, что можно сделать? Ворота города д о л ж н ы распахнуться!
   "Если первый приступ отражен неприятелем, овладеть стенами крепости становится очень сложно", - настойчиво вертелись в голове слова некоего европейского мыслителя, не столь давно гостившего в Эдирне.
   Легкий шорох со стороны входа отвлек его. Мехмед дернулся и подался назад: страх перед убийцами никогда не оставлял его. Но тут же он успокоился: из-за двустворчатой двери осторожно, одним глазом, выглядывал начальник личной охраны. Заметив, что повелитель не спит, он вошел вовнутрь и низко поклонился.
   - Прости мою дерзость, господин ! Я никогда бы не осмелился нарушить твой покой, но....
   - Говори.
   - Флотоводец Палда-паша покорнейше просит соизволения предстать перед твоими очами. Он говорит, что это не терпит отлагательств.
   Мехмед не колебался.
   - Зови его.
   Быстрым шагом, едва не задев головой прекладину дверного косяка, в шатёр вошел человек богатырского телосложения. В десяти шагах от ложа султана он опустился на колени и прижался лбом к ковру.
   - Мой повелитель !
   - Зачем ты пришел ко мне?
   - Я должен сообщить тебе важное известие. Дозорные на мачтах кораблей заметили со стороны моря приближение четырех парусных и гребных суден христиан, а также одну грузовую баржу вместе с ними.
   - Четыре? Ты уверен, они не ошиблись в числе?
   Мехмед вскочил на ноги.
   - Это венецианцы ! Они всё-таки выслали флот в поддержку грекам !
   - Нет, о повелитель. Я с болью в сердце осмеливаюсь перечить тебе, но это не венецианцы.
   - Тогда кто же? Чьи это корабли?
   - На мачте одного из них реет ромейский флаг. Остальные, судя по оснастке, принадлежат генуэзцам.
   - И за ними нет других кораблей?
   - На много миль вокруг море пустынно.
   Топча подушки, Мехмед в волнении заходил по постели. Не поднимаясь с колен, Палда-паша пристально наблюдал за ним.
   - Что бы это значило? Какую еще хитрость придумали неверные?
   - Осмелюся доложить, повелитель, военной хитрости я здесь не вижу. Скорее наоборот: корабли в нерешительности стоят на одном месте. Вероятно, они везли в Константинополь припасы и солдат, но не ожидали увидеть здесь твоего флота.
   Мехмед остановился, взглянул на адмирала. Лицо богатыря светилось хищной улыбкой.
   Правитель города Галлиполи, болгарин по происхождению, христианин - ренегат, перешедший в ислам, Палда-паша слыл среди военачальников ревностным служакой. Целыми месяцами пропадая на верфях азиатского Средиземноморья, где ремонтировались и оснащались пришедшие в негодность старые корабли, он появлялся в султанских покоях лишь для того, чтобы выпросить из казны значительные денежные суммы на постройку новых быстроходных галер. Не раз встуал в ожесточенные перепалки с казначеем и пашами, возмущенными его непомерными требованиями, настойчиво доказывая важную роль флота в предстоящих войнах. Почти всегда Мехмед принимал его сторону: молодой владыка ни-когда не отказывал людям, сулящим ему новейшее оружие или господствующее положение там, где на протяжении десятилетий османы терпели одно поражение за другим - на море.
   И теперь паша, неутомимой энергией которого создавался внушительный турецкий флот, стоял на коленях перед султаном и с нетерпением заглядывал ему в лицо.
   - Только прикажи, о великий, и я твоими кораблями раздавлю, уничтожу дерзких !
   - Да ! На все воля Аллаха. Ступай и готовь корабли к бою. Я желаю видеть, как эти посудины пускают пузыри. Тебя ждет хорошая награда, если ты сумеешь доставить мне удовольствие.
   Палда-паша вскочил на ноги, но у самого выхода Мехмед окликнул его.
   - Однако помни, горе тебе, если хоть один корабль врага ускользнёт от расправы.
   Флотоводец низко поклонился.
   - Пусть это не тревожит моего господина. Галеры великого владыки достаточно быстроходны. Ни одному поганому гяуру не удасться избежать своей смерти.
   - Ступай, - кивнул головой султан.
   Неожиданная удача встряхнула султана, погнала прочь тягостные мысли. Пока его одевали, он нетерпеливо притопывал ногой, затем, даже не прикоснувшись к завтраку, выбежал из шатра к толпе ожидающих его появления придворных.
   - Коня ! Почему до сих пор не оседлали коня?! - закричал он, хотя его любимый белоснежный жеребец, возбужденно пританцовывая, уже рыл землю копытами в пяти шагах от него.
   Одним махом взлетев в седло, он цепко обхватил лошадиный круп кривыми, как у прирожденного наездника, ногами и пришпорив, хлестнул его плетью. Конь захрапел и с места понесся вскачь, сшибая с ног замешкавшихся конюхов. Многочисленная свита, поспешно рассевшись по седлам, устремилась в догонку за султаном.
  
  
  
   На кораблях османского флота тем временем уже распускались паруса, с гром-кими всплесками погужались в воду длинные широколопастные вёсла. Большие сигнальные барабаны утробно рокотали, а поверх их глухого ритмичного боя неслись громкие и протяжные, как крики чаек, голоса матросов и надсмотрщи-ков. Спокойная вода залива вспенилась и заволновалась; под топот ног, плеск ве-сел и скрип уключин галеры снимались с якорей; в спешке, не успевая вырулить, они сталкивались друг с другом и вновь расходились в стороны, мешая порядки и ломая строй.
   Большой трехмачтовый парусник, взяв на себя роль флагмана, медленно выдвинулся вперед и расталкивая мелкие суда своими крутыми бортами, повёл за собой флотилию из полутора сотен больших и малых гребных кораблей. Сам же Палда-паша, чтобы облегчить себе руководство боем, обосновался на небольной быстроходной биреме и теперь маневрировал среди множества приходящих в движение судов, подгоняя их экипажи и выравнивая построение галер.
   Ослеплённый своей мощью, предвкушая всю сладость расправы, османский флот широким строем, напоминающим по форме гигантский полумесяц, начал надвигаться на четыре замерших в отдалении корабля христиан.
  
  
  
  
  
   На берегу и на прибрежных скалах зарябило от множества столпившихся людей - большинство воинов правого крыла турецких войск, прослышав о попавших в западню кораблях неприятеля, поспешили к кромке воды, чтобы в полной мере потешиться нежданно выпавшим развлечением. Отдельной группой расположились послы от вассальных или дружественных государств, а также иноземные советники на службе у султана. Как и положено зрителям на ристалище, они устраивались поудобнее, стараясь избрать наиболее удобную точку обзора; за флягами вина обсуждали детали разворачивающейся драмы; выкрикивая ставки, бились об заклад: попытаются ли скрыться команды христиан или пред-почтут сдаться на милость неприятеля.
   Армада неторопливо, с достоинством сильнейшего, приближалась к четырём кораблям, стоящим квадратом, на равном расстоянии друг от друга. Маленькая баржа, груженная порохом и зерном, сцеплённая пеньковым канатом с кормой византийского парусника "Святой Павел", находилась в центре строя, превращая прямоугольник в подобие креста.
   Лишь "Святой Павел", как крупный военный корабль, мог оказать серьёзное сопротивление. Генуэзские галеры, хотя и хорошо оснащённые, с высокими бортами и прорезями орудийных бойниц, долгое время использовались для гру-зовых перевозок и мало были приспособлены для затяжного боя.
  
  
  
  
   Весть о попавших в беду кораблях заставила василевса поспешить к Морским стенам. Одного взгляда хватило ему, чтобы признать те долгожданные суда с Хиоса, прибытие которых по неведомым причинам ( были ли тому виной неблагоприятные ветра или другие, не столь очевидные обстоятетельства ? ) задержалось более чем на два месяца.
   Хмуря брови, Константин повернулся к мегадуке.
   - Что скажешь, мастер Нотар? Можем ли мы помочь кораблям, если выпус-тим в тыл врага часть флота из залива?
   Лука угрюмо пожал плечами.
   - Османы сняли с якорей лишь треть свой армады. Стоит нам опустить заградительную цепь, как оставшиеся галеры, а их не менее трехсот, не только отрежут путь нашим кораблям, но и попытаются прорваться в Золотой Рог. При десятикратном преимуществе противника сражение начинать бессмысленно. Хиосских кораблей нам всё равно не спасти, рисковать же остатками своего флота недопустимо.
   - Значит, мы бессильны что-либо предпринять?
   - На всё воля Всевышнего.
   К императору приблизился Джустиниани. Исход событий ни в коей мере не зависел от него, но и в этой ситуации кондотьер решил воспользоваться благоприятным случаем.
   - Государь, пока османы увлечены предстоящим зрелищем, самое время произвести вылазку. Я со своими воинами очищу подступы к стенам от осадных орудий, а заодно лишний раз потреплю неверных.
   - Делай так, как велит тебе опыт, - согласно кивнул Константин.
   Он вплотную подошел у краю башни и встал между защитными зубьями. С двадцатиметровой высоты картина происходящего развернулась перед ним, как на ладони.
   Для императора было очевидным то, что подспудно чувствовали многие. То, что должно было произойти у всех на глазах, как-бы символизировало войну за Константинополь, в которой неисчислимой мощи завоевателей противостояло безнадёжная решимость, подстегнутое отчаянием мужество горожан. Наглядный урок преподносился со всей помпезностью : не было никакой необходимости снимать с якорей сотни судов, с окружением справилось бы и два десятка галер. Скорее всего, османские военачальники и не помышляли о пленении вражеских кораблей. Хотя как военный приз добыча была достаточно привлекательной, турки стремились к иному: одним видом своей флотилии обратить противника в бегство, настичь, окружить и только тогда демонстративно расстрелять из пушек, пуская ко дну корабли неприятеля и людей.
  
  
  
  
   Южный ветер дул устойчиво, в направлении Золотого Рога.
   Паруса "Святого Павла" были приспущены; неподалеку от него генуэзские галеры сошлись бортами, почти касаясь вёслами друг друга. Между капитанами, членами команд и наёмными солдатами вспыхнула ожесточённая перебранка.
   - Быстрее поворачиваем обратно! - вопил ландскнехт на крайней галере.
   Его бурно жестикулирующие руки напоминали дёрганные движения картонного паяца.
   - Смотрите, какая громада движется на нас! Надо удирать, иначе пропадем ни за грош !
   - Куда ты уйдёшь, дурная голова? - вопил чернявый сотник, размахивая перед его носом увесистым шестопёром. - Они догонят нас через две мили !
   - Я никогда не отступал перед врагом и впредь не собираюсь ронять своей чести! - вторил ему рослый наёмник, выставляя на всеобщее обозрение щит с выбитым на нем родовым гербом.
   - Мы пришли слишком поздно, - неслись крики с соседней галеры. - Нас подставили ! Как овец привели на бойню !
   - Какие же вы солдаты, дьявол вам в глотку, если при виде врага спешите показать ему свои спины?
   - Вперед, на нехристей ! Дорогу осилит идущий !
   - Храбер заец во хмелю ! На кол захотелось, дубина?
   - Мне почему-то кажется, - сквозь зубы бросил капитан средней галеры своему помощнику, - что наши купцы послали оружие и провиант не ромейскому царю, а султану.
   - Измена ! Предательство ! - кричали со всех палуб.
   Византийцы на палубе "Святого Павла" хмуро вслушивались в перебранку на генуэзских галерах, не отрывая глаз от приближающейся армады. Капитан, Иаков Флатанел, криво усмехнулся и обратился к своим людям:
   - Похоже, сейчас лигурийцы удерут, оставив нас один на один со всем мусульманским флотом.
   - На то они и лигурийцы, - пожал плечами командир отряда хиосцев. - По мне так лучше умереть в бою, чем остаток жизни влачить ярмо у турок.
   - Как видно, наши латиняне не прочь присоединиться к желающим спасти свои шкуры, - штурман кивком головы указал на приближающуюся к корме группу воинов и матросов, среди которых большинство составляли выходцы из Италии.
   Из толпы вышел плечистый моряк с заломленной на ухо шерстянной шапочкой, на которую удобно было надевать железную каску или шлем. Его длинные обезьяньи руки нервно мяли красную тряпицу, отдаленно смахивающую на шейный платок.
   - Пора поворачивать корабль обратно, синьор, - заговорил он голосом, в котором нарочитая бравада мешалась с привычным почтением к старшему по чину. - Мой капеллан говорил, что Господь сурово карает самоубийц.
   - У тебя хорошая память, Джованни, - усмехнулся Флатанел.- А не разъяснял ли он тебе, что еще строже Всевышний карает за трусость и предательство?
   - Мы только зря теряем время на болтовню ! - вне себя закричал один из сол-дат. - Вели выкатывать пушки к бою капитан, или поворачивай обратно - среднего не дано.
   Флатанел вновь взглянул на приближающиеся суда. Его бородатое лицо на мгновение отразило происходящую в душе борьбу чувств: от сомнений и колебания до напускной решимости. Не желая признаваться самому себе, он тянул время, пытаясь отсрочить момент принятия окончательного решения. Вступать сейчас в бой не имело ни малейшего смысла : он может только зря погубить корабли и людей. Но и пытаться уйти от погони нельзя: трехмачтовый парусник легко бы оторвался от врага, галеры же генуэзцев были обречены - измученные дальним переходом, гребцы на вёслах не могли состязаться в скорости с быстроходными феллуками турок. Не менее мучительной для него была необходимость отступать, находясь в полумиле от цели; позорно бежать на глазах у десятков тысяч горожан, бросая соотечественников в беде, без столь необходимой им поддержки, без новоприбывших солдат, оружия и провианта. Лучшее в этой ситуации - попытки маневрировать, затягивать время и, не даваясь в руки турок, вести переговоры о достойной сдаче в плен. А затем, под покровом ночи, прорваться в залив, под спасительный заслон Цепи.
   Но пока он размышлял, Судьба решила всё по-своему.
   С борта турецкого флагмана взвился дымок и через несколько мгновений ядро с шумом подняло столб воды в одной стадии* от носового бруса "Святого Павла".
   - Анисим, - окликнул штурман седого канонира, нетерпеливо пере-минающегося с ноги на ногу возле заряженной пушки.
   - Покажи этим недотёпам, как стреляют христиане. Получишь золотой, если урок заставит их призадуматься.
   Старик с готовностью бросился наводить орудие. Капитан невольно припомнил, что в последнем сражении с турками тот потерял едиственного, горячо любимого внука. Привычные руки быстро навели ствол и отстранившись, канонир воткнул конец горящего фитиля в отверстие запальника. Пушка дрогнула, откатилась назад, окутав палубу белым дымом. Ветер быстро разогнал дымовую завесу и моряки увидели, как из борта турецкого парусника полетели в стороны обломки досок. Через мгновение из-под палубы рванулся в небо язык багрового пламени и сильным толчком корабль разметало на куски.
   Все замерли, как пораженные громом, оцепенело глядя на кувыркающиеся в воздухе горящие обломки, на мачты, которые медленно, подобно срубленным соснам, заваливались на бок, в волнующуюся, вспененную воду. Тягостное молчание повисло над людьми, стали слышны далёкие крики ужаса и ярости.
   - Браво ! С первого выстрела - в пороховой погреб ! - громко воскликнул кто-то по-итальянски.
   - Я слышал подобные байки, но принимал их за моряцкое враньё, - откликнулись на соседней галере.
   - Ты перестарался, старик, - с усилием выговорил наконец Флатанел. - И награда тебе уже вряд ли понадобится.
   Затем, повернувшись к морякам, произнёс:
   - Мне нечего больше добавить, вы видели все сами. Готовьтесь к драке, пощады ждать уже не придётся.
   - Святая матерь Божья, ты услышала мои мольбы ! - канонир стоял на коленях и истово бил поклоны. - Мой маленький Прокл, я отомстил за тебя !
   Посыпалась резкая дробь барабана. Под трели боцманских дудок матросы разбегались по своим местам. Солдаты похватали оружие и прикрываясь щитами, выстроились вдоль бортов. Канониры спешно
  
  - ----------------------------------------------------------- *-- стадия -- около 150 метров.
  
  
  
  раздували фитили и угли жаровен, в которых должны были калиться железные ядра; корабельный священник быстрым речитативом читал молитву и отпускал грехи подходящим за покаянием. На открытой площадке между двух мачт установили небольшую катапульту, хранив-шуюся до того в корабельном трюме и выстроили возле нее аккуратный ряд горшков с греческим огнём.
   Развёрнутые паруса заполоскались и наполнились ветром; с трепещущего полотнища флага размахивал крылами и как живой рвался ввысь горящий золотом императорский двухглавый орёл. Постепенно набирая скорость, "Святой Павел" двинулся навстречу бесчисленным судам турецкого флота.
   - Отцепите баржу, - крикнул Флатанел, опуская на голову стальной шлем с узкими прорезями-щёлками для глаз.
   Штурман подскочил к вбитому в настил кормы медному кольцу и одним ударом перерубил пеньковый канат. Упруго загудев, волокна лопнули; мгновенно измочалившийся конец с шумом опустился в воду. Вслед за этим послышались еще три всплеска: рулевые, не желая оставаться на покинутом судне, попрыгали в море и вскоре были подобраны генуэзской галерой.
   Штурман взял у солдата арбалет, макнул стрелу в горшочек с греческим огнём и подпалив от пламени жаровни, нажал на спусковой крючок. Потянув за собой дымный след, стрела вонзилась в борт баржи и вновь вспыхнувшее пламя принялось жадно лизать просмоленные доски.
   - Пусть лучше сгорит, чем достанется нехристям, - пробурчал он, возвращая арбалет обратно.
   На генуэзских галерах так же утихли споры и в полном молчании, под рит-мичные всплески вёсел, они последовали за "Святым Павлом".
  
  
  
  
  
  
   Сто пятьдесят против четырех. Исход сражения не вызывал сомнений почти ни у кого.
   Все шире растягивая строй, турецкие галеры быстро приближались. Уже отчетливо доносились воинственные крики, невооруженным глазом были видны на палубах неистовые пляски, полные нетерпения и жажды битвы.
   Не доплывая трех стадий, центральная часть кораблей притормозила движение; рога полумесяца вытянулись вперед, стремясь замкнуть кольцо. Этот манёвр не мог пройти незамеченным: Флатанел послал свой корабль на левый, ближний к береговой полосе строй врага. Две галеры, бросившиеся наперерез, попали под шквальный огонь византийцев и, теряя мачты и гребцов, поспешно отвернули в стороны. Ещё одна, пытавшаясь протаранить "Святого Павла", сама получила такую пробоину в борт, что изо всех сил помчалась к берегу, намереваясь выброситься на мель.
  
   - Подпускайте ближе и бейте в упор, - крикнул Флатанел, прикрываясь щитом от града сыплющихся стрел. - Лучше смерть в бою, чем на плахе !
   Отгоняя рукой дым от лица, он обратился к критянину, натягивающему тетиву своей катапульты:
   - Целься точнее. Сегодня от твоей игрушки зависит многое.
   Грек вскинул голову, мрачно сверкнул глазами, но удержался от ответа.
   Генуэзские галеры не имели дальнобойных орудий; небольшие пушки и пищали могли метать картечь, да и то лишь на небольшое расстояние. И хотя град свинцовых пуль, каждая с грецкий орех величиной, был убийственен для гребцов на мелких феллуках, итальянские корабли пока еще не имели возможности активно участвовать в битве "Святого Павла" с османским флотом.
   С борта византийского парусника вылетел тёмный предмет и оставляя за собой дымный след, вдребезги разбился о борт приближающейся биремы. Пламя вспыхнуло и растеклось по переборкам, с поразительной скоростью подбираясь к парусам. С горящего судна посыпались в воду воины и моряки, предоставляя прикованных к скамьям гребцов их собственной незавидной участи. Удачно сманеврировав, византийцы прошли мимо еще одной галеры, осыпая ее градом пуль и ядер. Повреждённое судно осталось за бортом; плывущая вслед генуэзская галера, с размаху протаранив, потопила его.
   Зеленоватая гладь Мраморного моря покрылась черными точками голов тонущих, но это было лишь началом боя. События разворачивались стремительно, с нарастающей быстротой.
   Большая трирема, неосторожно приблизившаяся к "Святому Павлу", полу-чила в бок свою порцию греческого огня и воины на палубе, уже готовые взять врага на абордаж, метнулись в стороны от всепожирающего огня. Молодой турецкий матрос, блестя на солнце лоснящимся торсом, схватил заранее поготовленное ведро воды и с размаху выплеснул его в центр пылающего пятна. Лучше бы он не делал этого ! Шипя, взвились раскалённые брызги; дымно-огненный шквал косматым клубком прокатился по палубе. Паруса съёжились и опали, раз-брасывая по ветру клочья пылающей ткани и трирема, полыхая как гигантский погребальный костёр, медленно остановилась в спокойной воде.
   Бой разрастался. Палуба "Святого Павла" напоминала развороченный муравейник, но за кажущейся сумятицей без труда просматривалась удивительная слаженность действий. Каждый знал своё место и делал именно то, что требовалось от него на данный момент. Воины и моряки без устали перебегали с одного борта на другой, успевая дружно отражать попытки турецких кораблей любой ценой взять противника на абордаж.
   Механик-критянин, скачущий и дёргающийся возле катапульты, напоминал своим видом бесноватого. Весь черный от дыма и от гари, он быстро натягивал воротом тетиву, бросался к горшочкам с огненной смесью, устанавливал сосуд в специальное углубление и едва успев прицелиться, дергал спусковой крючок.
   - А-а....съели, собаки?.....вот ещё....гори и ты...., - бессвязно выкрикивал он, ловко манипулируя рычагами машины.
   Полуоглохшие от выстрелов, плавая в дыму, как в густом тумане, пушкари подхватывали лафеты откатывающихся орудий, опрокидывали вёдра воды на раскалённые стволы, быстро заряжали и вновь нацеливали на ближайшие вражеские корабли. Вокруг пронзительно-тонко свистели тучи дротиков и стрел; деревянные переборки напоминали выводок зло ощетинившихся дикобразов. Время от времени кто-либо хватался за голову или за грудь, со стоном или молча валился на палубу, красную и скользкую от крови. Мертвые лежали под ногами, при сильной качке шевелясь подобно живым, пока их бесцеремонно не оттаскивали в сторону, подальше от суеты сражения. От едкой пороховой вони, замешанной на запахах крови, калённого железа и горящего дерева, спирало дыхание, глаза застилались слезами и потом, но времени на передышку не хватало.
   Гоня перед собой буруны, тяжелый парусный корабль быстро надвигался на византийцев; острый, сверкающий чищенной медью форштевень уже целился сокрушить борт "Святого Павла". Пёстро разодетые воины, толпящиеся на носовой палубе, испускали воинственные, леденящие душу крики и, отталкивая друг друга, вскакивали на перила, повисали на вантах, готовясь обрушиться на врага, одним махом смести поредевшие ряды европейцев.
   Механик стремглав бросился к одному из солдат и надрывно крича, принудил его следовать за собой. Вдвоём они вытащили из трюма длинный жестяной цилиндр в полобхвата толщиной и поволокли по палубе, спотыкаясь о валяющиеся тела убитых. Выбив несколько балясин из перил, они просунули его в образовавшееся отверстие и механик, с факелом в руке, улёгся рядом с трубой, начинённой смесью греческого огня и пороха.
   Вражеское судно стремительно приближалось. Турецкие воины вопили и бес-новались, осыпая ромеев стрелами, копьями и топорами. Флатанел бросился на корму и оттолкнув рулевого, всем телом навалился на перекладину руля. Толстое дерево бруса протестующе заскрипело, выгнулось дугой, грозя переломиться, и "Святой Павел", чудом избежав столкновения, прошёл всего лишь в нескольких саженях от турецкого корабля. В это мгновение критянин, опасно перегнувшись через перила, поджёг пороховую заглушку цилиндра-сифона.
   Раздался приглушенный взрыв, сменившийся затем чудовищным гулом и свистом. Гигантский язык огня ударил в борт неприятельского судна, расцвёл на нём грозным пламенным цветком. Ревущая огненная струя сметала с палубы людей, мгновенно прожигала канаты и паруса. Почерневшие от страшного жара борта тут же воспламенились и сквозь треск и гудение начавшегося пожара стали слышны дикие вопли моряков, живыми факелами бегающих по палубе.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА XXVI
  
  
  
  
  
  
  
  
   Белая пена выступила на губах султана, когда он увидел гибель своих лучших кораблей. С яростным криком, рвущимся из глубины груди, он пришпорил коня и направил его в море, где всего лишь в двух сотнях саженей от кромки воды кипела жестокая битва.
   Но уже через несколько шагов лошадь стала захлебываться в волнах, поднятых сражающимися кораблями и вымокший до нитки султан был вынужден вернуться на берег. Вместе с ним возвратились обратно и сановники его свиты, не по доброй воле принявшие вслед за своим господином морские ванны.
   - Смелее, воины Аллаха ! - кричал, срывая голос, Мехмед. - Смелее, провались вы в пасть сатане !
   В отчаянии он сорвал с головы тюрбан и спрятал в нём лицо. Затем вновь принялся кричать, взывая к мужеству своих моряков. Неподалёку от него на берег выполз турецкий матрос с потопленного судна. Вода ручьями текла с него, мокрые шаровары облепили худые ноги, лицо ещё кривилось от пережитого ужаса. Шатаясь от усталости, он рухнул на колени, вознося хвалу Аллаху за своё чудесное спасение. Но не успел он происнести и двух слов, как подскочивший султан перегнулся с коня и одним ударом снёс ему голову. Голова откатилась на два шага и немного покачавшись, замерла на мокром песке, не сводя с Мехмеда скорбного взгляда остекленевших глаз.
   - Вот что ждёт каждого, кто отступит в бою ! - вопил Мехмед, потрясая окровавленной саблей. - Бежавший жизнью заплатит за свою трусость !
   Он снова бросился в море, страшными угрозами посылая своих капитанов в бой.
   Еще не пришедшие в себя от сильного отпора, командиры турецких галер вновь направили свои суда вперёд, стремясь отсечь генуэзские корабли от византийцев и поотдельности расправиться с врагом. Но это им не удалось. "Святой Павел" свирепо огрызался ядрами и огненными плевками, заставляя даже самых отважных отворачивать в сторону. Тогда вперёд устремилась бесчисленная флотилия феллук, до того благоразумно пережидающих битву гигантов. И если предыдущее сражение походило на схватку медведя с волчьей стаей, то последствия этой атаки наводили на на память библейскую причту об избиении младенцев.
   Остроносые плоскодонки подпускались вплотную и только потом, в упор расстреливались из орудий -- один залп картечи пускал на дно сразу несколько феллук. Даже тем, кому посчастливилось невредимыми доплыть до кораблей христиан, это не приносило удачи: турки не могли преодолеть высоких бортов, с которых к тому же обрушивалось на их головы всё, что имело хоть какую-то тяжесть и годилось в качестве метательных снарядов. Под хруст проламываемых черепов, оставляя на бортах судорожно вцепившиеся в дерево отсечённые руки, атакующие валились вниз, переворачивая свои неустойчивые суденышки.
   Турецкие галеры бросились на выручку, но огневая мощь христиан по-прежнему держала их на почтительном расстоянии. Стоило неприятелю приблизится, как спаренные цепями чугунныеядра вновь начинали рвать паруса, ломать мачты и проделывать большие безобразные дыры в обшивке корпусов. Свинцовая картечь генуэзцев свирепо свистела над палубами, унося сотни жизней; чадящие языки греческого огня, подобно пятнам проказы расползались по воде, поджигая всё новые и новые суда османов. Акватория прибрежного участка кишела тонущими людьми, чьи взывающие о помощи, полузахлебывающиеся выкрики не слышал и не слушал никто.
   Солнце уже давно миновало зенит, но морская битва не утихала. Четыре корабля, подобно тарану, уверенно взламывали строй турецких галер, прокладывая себе путь к спасительной гавани Золотого Рога.
   Устрашенные греческим огнем, под градом камней, ядер и пуль, спасаясь от полного уничтожения, турецкие галеры отвернули во второй раз.
  
  
  
  
  
   Ликованию византийцев на Морских стенах Константинополя не было предела. На глазах у всех маленькая эскадра прокладывала себе путь в густом скоплении вражеских кораблей, из которых не менее полутора десятка галер уже горело или тонуло в море, а остальные беспорядочно метались, как птицы в переполошенном курятнике.
   Горожане радостно обнимались и покатываясь со смеху, указывали пальцами на противоположный берег, где металась, беснуясь от ярости, маленькая фигурка верхом на белом скакуне. Некоторые, повернувшись к берегу спиной, спускали штаны и показывали врагу свои голые зады, подпрыгивая и похлопывая по ним. Столь неприкрытое глумление вызывало у турок яростные крики и, теряя головы от злости, они пытались дометнуть до стен копья и стрелы. Но расстояние было слишком велико.
   Торжествующее выражение не покидало лицо василевса. Еле сдерживая улыбку, он повернулся к Луке Нотару.
   - Когда корабли приблизятся, прикажешь опустить Цепь на один пролёт и выслать в поддержку пять галер под началом Тревизано.
   - Это слишком опасно, государь. Османские корабли только и ждут момента, чтобы прорваться в залив.
   - Что же ты предлагаешь? Бросить наших храбрецов на произвол судьбы?
   - Отнюдь. Корабли укроются в гавани Феодосия: подступы к ней простреливаются с башен и там они будут в полной безопасности. С наступлением же сумерек, под защитой стенных камнемётов, они проследуют вдоль берега до входа в Золотой Рог, где их и примут под конвой венецианские галеры.
   - Мне нравится твой совет, - согласился василевс.
   Предложение Нотара было хорошо продуманным, но довести его до сведения сражающихся мореходов оказалось нелегким делом: на кораблях не замечали отчаянных стараний сигнальщиков на башнях или, в горячке боя, просто не успевали расшифровать условные знаки разноцветных флажков.
   Турки предприняли ещё одну отчаянную попытку сломить сопротивление христиан. Палда-паша сорвал себе глотку, пытаясь собрать вокруг себя разрозненные корабли, вдохнуть боевой дух в объятые паникой экипажи судов. Он взывал к доблести и мужеству, обещал награду или смерть на колу и на плахе, напоминал о радостях битвы и об ожидающем смельчаков загробном блаженстве. Его бирема, как ткацкий челнок, сновала по сторонам, с каждым поворотом увлекая за собой всё больший хвост галер с оправившимися от растерянности командирами. Османские суда сгруппировались и вновь, мешая и преграждая путь друг другу, пом-чались на уже изрядно потрепанные корабли христиан.
   Атака захлебнулась точно так же, как и три предыдущие. Поспешное отступление увлекло за собой и бирему предводителя, который, стоя на мостике, осыпал проклятиями трусость своих подчиненных.
   - Да падут на ваши головы все кары небесные ! - вопил он, размахивая кривым отточенным мечом. - Но если даже Аллах простит, то я вам никогда не спущу !
   - Ах ты, собака болгарская ! - прошипел капитан одной из удирающих галер, которая как раз проплывала мимо адмиральского судна. - Прикинулся правоверным, чтобы руками нечестивых истреблять нас?
   Он выхватил у солдата пращу, вложил в неё камень и быстро завертел над головой.
   Яркая вспышка боли ослепила флотоводца. Он вскрикнул, схватился за лицо и ощутил струйку крови у себя между пальцами. Мучительная боль сводила глазницу; Палда-паша понял, что свет навсегда померк в его правом глазе. Тихо застонав, он опустился на палубный настил и впал в беспамятство.
  
  
  
  
  
  
   На юго-восточной части Константинополя, среди части османского флота, ещё не снявшегося с якорей, возникла паника. Экипажи спешно рубили якорные канаты и бросались за весла, торопясь поскорее уйти с дороги с рвущихся вперед неприятельских кораблей, а также турецких галер, которые преследуя врага, в слепой ярости, уже не разбирая, таранили борта судов своих единоверцев, если те оказывались у них на пути.
   Хотя запасы ядер и пороха постепенно иссякали, "Святой Павел" по-прежнему продолжал отбиваться от врага, не щадя своей огневой мощи. Но наиболее устрашаюшее действие производило жидкое пламя.
   Греческий огонь - оружие, на протяжении восьми веков, не раз выручавшее Империю в морских сражениях; неугасающая смесь, способная гореть на воде и под слоем песка; стараниями византийских мастеров доведённая почти до совершенства - и в тот день переломил неблагоприят-ный ход событий.
   К трем часам полполудня сражение начало затихать. Разгром османского фло-та, лишенного к тому же своего предводителя, был настолько внушителен, что ос-тавшиеся военачальники уже более не помышляли о противостоянии.
   Грохоча ржавыми звеньями, часть заградительной цепи сползла глубоко в воду. К образовавшемуся проходу приблизились высланные навстречу венецианские галеры, но в том уже не было необходимости: наученные горьким опытом, турецкие суда остерегались подходить на пушечный выстрел. Византийский корабль сманеврировал, пропуская генуэзцев вперед и выпустив в сторону моря прощальный залп, последовал за ними.
  
  
  
  
  
   Колокольный звон величаво плыл над Константинополем. Со стен ему вторило ухание пушек и торжественное пение фанфар. На башнях распускались полотнища стягов, в воду летели охапки цветов. Под звуки священной литургии ворота храма Святой Софии медленно распахнулись, пропуская процессию священослужителей, несущих впереди крестного хода икону Богоматери. При виде свяыни народ опускался на колени, славил и благодарил, не спуская увлажнённых глаз с её лучезарного лика.
   Четыре корабля медленно плыли вдоль Золотого Рога. Ликование горожан взбодрило измученных моряков и с их лиц ушли остатки боевого запала и ожесточенности. Вёсла с новой силой опускались в воду; солдаты выстраивались вдоль бортов, махали встречающим касками и руками; выставляли напоказ изрубленное и окровавленное оружие.
   Ноги почти не держали Флатанела. Он опустился на ступеньку мостика, обеими руками снял с головы тяжёлый шлем. Случайно встретился глазами с критянином, который оседлав свою катапульту, нежно, как женщину, ласкал её.
   - Где Анисим? Где этот негодный канонир? - внезапно вспомнил он. - Я задолжал ему один золотой.
   Стоящий рядом адьютант заботливо баюкал свою повреждённую стрелой руку. Вопроса он не расслышал и честно в этом признался.
   - Анисим. Старик. Тот самый, кто с первого выстрела подбил турецкий флагман.
   Адьютант подумал и пожал плечами.
   - Где-нибудь там, - равнодушно кивнул он в сторону уложенных возле мачты тел погибших. - Среди раненых и прочих я его не видел.
   Капитан глубоко вздохнул.
   - Жаль. Значит, награда ему и впрямь не понадобилась.
   - Не надо скорбеть о нём. Его ждет высшая награда на небесах !
   Священник, стоящий на коленях подле мертвых, повернул к Флатанелу свое покрытое гарью лицо, по цвету мало отличающееся от черной сутаны и значительно поднял указательный палец к верху.
   На пристани солдаты еле сдерживали напор возбуждённой толпы. Каждому хотелось протиснуться вперед, дотронуться рукой до героев или хотя бы досыта насмотреться на них. Раненых заботливо укладывали на груженные соломой возки и оберегая от малейших толчков, быстро везли в госпитали при монастырях. Целый отряд плакальщиц окружил погибших. Громко причитая, они смывали копоть и кровь с холодеющих лиц, укутывали тела в белоснежные полотнища саванов. Тем же, кто мог самостоятельно передвигаться и не нуждался в срочном врачевании, на улицах устраивали торжественные встречи, напоминающие чествование триумфаторов во времена древнего Рима.
  
  
  
  
  
   Выбрасывая в воздух клубы чёрного дыма, медленно догорали остовы турецких кораблей. Множество моряков погибло в огне и в воде; обезображенные трупы густо устилали палубы. Несколько сот несчастных ещё держалось на плаву, но их мольбы о спасении оставались без ответа. Повреждённые галеры торопились к мелководью, чтобы там, вблизи от берегов, зализать свои раны; остальные, слабо полоща веслами, бесцельно бороздили акваторию моря.
   Когда, перекрывая проход, заградительная цепь вернулась на своё место, Мехмед дико взвизгнул, пришпорил коня и помчался обратно в лагерь. Ворвавшись в свой шатёр, он рухнул на ложе, в слепой ярости молотя подушки кулаками. Затем, не успев отдышаться, с такой силой ударил в гонг, что серебрянная цепочка лопнула и диск, громко звеня, покатился по полу.
   - Позвать сюда всех пашей и беев ! - крикнул он выросшему в дверях начальнику охраны.
   Низко кланяясь, военачальники и царедворцы поочередно входили в шатёр и толпясь у входа, чуть ли не прячась друг за друга, стыдливо отворачивались, стараясь не попасть под испепеляющий взгляд молодого владыки.
   - Что же вы молчите? - язвительно осведомился Мехмед. - Вам наверное есть, что рассказать своему господину!
   Он вскочил и подбежал к ним.
   - Но я не вижу среди вас славного, победоносного Палда-пашу. Или он стал скромен соразмерно своей доблести, если не смеет показаться показаться на глаза султану?
   Саган-паша приподнял голову.
   - Не гневайся, всемогущий. Мы уже послали за ним. Флотоводец вскоре предстанет перед твоими очами.
   - Хорошо, - согласился Мехмед. - Мы подождём. А я пока подумаю о людях, которые меня окружают.
   Томительно-долго текли минуты ожидания; в гробовой тишине стук двух десятков сердец монотонно вёл отсчёт промежуткам времени. Топот, донёсшийся от входа позволил многим перевести дух. Придворные посторонились - окружённый четвёркой янычар в шатёр ввалился Палда-паша. Его вид был ужасен: изорванный и обгорелый халат висел на нем клочьями,одна из рук была перевязана грязной тряпицей, борода и волосы курчавились, опалённые огнём, а всю правую часть лица скрывала чёрная маска запекшейся крови.
   Еле держась на ногах, качаясь на каждом шаге, он приблизился к султану и с размаху рухнул на колени.
   - Прости меня, о великий ! Я уповаю лишь на милость Аллаха и твоё добросердечие....
   В измученном голосе звучала мольба о чуде. В лицо ему полетел тюрбан одного из стражей, пущенный рукой самого султана.
   - Негодяй! Смердящий пёс!! - в бешенстве кричал Мехмед, осыпая несчастного ударами тяжелого золочённого жезла.
   - О, как я был глуп, когда доверил тебе командование моим несравненным флотом ! Ты подло обманул, предал меня и получай за это ! Получай!
   - Прости меня, о повелитель...,- тихо, в полузабытии шептал флотоводец.
   Не смея уклониться от ударов, он только неуклюже прикрывал руками повреждённое лицо.
   - Твои корабли не могли устоять перед колдовским зельем византийцев....
   - Ты предал меня ! - не слыша его, твердил Мехмед.
   Тяжело дыша, он отбросил булаву в сторону.
   - Ты заслужил самую жестокую казнь и завтра поутру, с восходом солнца, она с нетерпением будет ожидать тебя.
   - Пощады, о великий султан....- чуть слышно выдавил болгарин и рухнул на пол.
   По знаку Мехмеда, янычары схватили его и за ноги выволокли из шатра.
   Сановники подавленно молчали, справедливо полагая, что каждое неосторожное слово может навлечь и на них гнев султана. Но Мехмед уже успел обуздать себя. По-прежнему тяжело дыша, он вернулся к ложу и с размаху уселся на упругие подушки.
   - Мой повелитель, - раздался со стороны негромкий голос.
   Мехмед поднял глаза и повернул лицо к великому визирю, от которого тут же непроизвольно отодвинулись окружающие.
   - Ты что-то хочешь сказать, Учитель?
   Халиль-паша в жесте покорства приложил руки к груди.
   - Прости великодушно мою дерзость, если слова мои не придутся тебе по душе. Твой гнев велик и это справедливо. Но незадачливый Палда-паша не столь виновен, как это может показаться. Да, наш флот потерпел позор, но причина тому не бездарные действия флотоводца, а высокое мастерство и опыт христиан. Они сызмальства обучены ходить под парусами, мы же делаем первые шаги на море.
   Сановники слегка оживились. Послышалось одобрительное перешеп-тывание. Саган-паша ненавидел визиря, чьим верным сторонником являлся Палда-паша, но заметив колебание в глазах султана и почувствовав общее умонастроение, неожиданно принял его сторону.
   - Повелитель, дозволь и мне сказать свое слово. Я лично допрашивал командиров многих галер и все они в один голос утверждали, что Палда-паша отважно сражался в первых рядах. Раны, полученные им в бою и которые только что мы видели своими глазами, свидетельствуют о том же.
  
   Несмотря на свои молодые годы, зять султана был весьма дальновиден: гнев Мехмеда вскоре пройдёт, а обычай казни провинившихся полководцев вполне способен укорениться. И в этой начинающей затягиваться войне, в которой одна неудача сменяет другую, а исход с каждым днём становится все более непредсказуем, головы военачальников могут слетать с плеч в удручающем количестве. Не худо бы лишний раз отвести беду (как знать? кому открыто собственное будущее?), в дальнейшем, может быть, и от самого себя. Более того, ни в коем случае нельзя допускать и тени сомнения в преданности султану многих придворных христиан-ренегатов, принявших учение ислама, к числу которых принадлежит и он, Саган-паша. А такие разговоры уже идут и с каждым днем становятся все громче !
   - Правда, - заторопился он, заметив хмурящиеся брови Мехмеда, - будь на месте этого презренного опытный командир, враг никогда бы не прорвался в гавань. Главное, в чём виновен Палда-паша - это в своей полной непригодности.
   - Христианские корабли высоки бортами. Они быстроходны. Стрелки на них метки и искустны, - подхватили голоса сановников.
   Долгое время султан молчал, кусая себе губы. Затем его лицо разгладилось.
   - Палда-паше оставить жизнь, - наконец произнёс он. - Отсчитать по спине и по пяткам сто палочных ударов, лишить имущества в пользу янычар и посадить гребцом на галеру. Пусть там, под ударами кнута, изучает премудрости военного мастерства.
   Придворные зашевелились, взбодрённые султанской милостью. Нарочито громко пробежал по толпе шепоток одобрения.
   - Теперь я хочу услышать о результатах сражения, - заявил Мехмед.
   Великий визирь поклонился.
   - Предугадав желание своего господина, я велел своим слугам составить подробный отчет и просчитать потери с обеих сторон.
   С этими словами он вытолкнул вперед писца, маленького перепуганного человечка.
   - Читай, - потребовал Мехмед. - Читай самое главное - цифры.
   - Пусть простит меня мой повелитель, - заикаясь, выговорил писец и громко сглотнув, начал:
   - Семнадцать гребных и парусных кораблей было сожжено или потоплено неверными. Ещё полтора десятка сильно повреждено и требует продолжительного ремонта. Количество уничтоженных феллук определить невозможно, поскольку мы не распологаем данными об их первоначальной численности. После боя команды кораблей недосчитались более двух с половиной тысяч моряков и солдат.....
   - Довольно, - оборвал Мехмед, кипя от еле сдерживаемой ярости. - Какие потери понесли неверные?
   - Несмотря на то, что их суда прорвались в гавань, они потеряли много людей. Прости, о великий, назвать точное количество я не в состоянии.
   - Однако, - тут голос писца окреп и приободрился, - наши храбрые моряки отбили у врага и сожгли весьма ценную баржу, которая везла в осажденный город провиант и .....
   Он поднял глаза на султана и увидел во взгляде владыки нечто такое, от чего пергамент выпал из его рук, а сам он невольно попятился.
   - Убирайтесь все вон! - заорал Мехмед, швыряя подушкой в царедворцев. - Я не могу видеть ваши гнусные лица ! Глупец, и вот с такими-то....
   Он поискал нужное слово и не найдя, сплюнул наземь.
   - ....вот с этими я мечтал овладеть столицей мира!
   Он горько рассмеялся.
   - Мне следует разогнать вас всех и набрать себе армию из греков. Презренные! Евнухи! Торговцы телами своих матерей ! Прочь с глаз моих !!
   Теснясь, сановники бросились к выходу. Огромный шатёр моментально опустел. Всхлипывая от бешенства, султан опустился на подушки и глухо застонал.
  
  
  
  
  
   Поздно вечером, когда в чернильно-черном небе зажглись по-южному крупные звезды, наблюдательными придворными было отмечено странное оживление возле шатра султана. То и дело под конвоем офицеров гвардии через полотнянные двери входили и выходили чужестранцы из числа наёмных знатоков военных ремёсел и кондотьёров на службе у султана.
   Недобрый слух тут же пополз среди сановников: повелитель, разочаровавшись в своих верных слугах, намеревается выполнить свою угрозу и приблизить к себе иноземцев. И даже (о, ужас ! ) готов передать им в руки, в руки язычников без роду и без племени, все верховные посты в османской армии ! Не на шутку встревоженные военачальники не находили себе места, многие уже ощущали на своих плечах всю тяжесть предстоящей опалы. Брожение умов разрасталось; к шатрам влиятельных царедворцев, во избежание внезапных арестов, уже под-тягивались отряды лично им преданных солдат; гонцы толклись возле осед-ланных лошадей, готовые по первому же приказу помчаться к янычарам с призывом к мятежу.
   Однако всё объяснялось проще: у молодого правителя возникла острая потребность в человеке, чьё имя напрочь вылетело у него из памяти. Вскоре после того, как изгнанные придворные покинули шатёр, в голове у не находящего себе места, удручённого позором султана мелькнуло смутное воспоминание. Некий кондотьер, чей отряд был настолько малочисленен, что не вызывал интереса у наниматей, был за хорошие деньги принят на службу к султану и, желая выслужиться на новом месте, предложил своему благодетелю на первый взгляд совершенно безумную идею. Суть её заключалась в следующем: как, не имея возможности преодолеть заградительную цепь, перехитрить ромеев и без потерь переправить турецкие корабли в Золотой Рог.
   В тот день, от души повеселившись, Мехмед прогнал болтуна, но сейчас, после сокрушительного разгрома, невольно призадумался. Этот шаг, на первый взгляд казавшийся столь безрассудным, одним махом мог оборвать тягостную цепь неудач, перечеркнуть неблагоприятное действие небесных светил. Мехмед решился. Но найти нужного человека оказалось непросто: обладая великолепной памятью на лица, имя этого кондотьера султан вспомнить так и не смог.
   И поэтому теперь, под какими-то надуманными предлогами, он поочерёдно, группами вызывал к себе всех предводителей отрядов наёмников-христиан. Вскоре, среди десятков прочих, он признал того человека.
   - Всем, кроме этого, убираться прочь, - приказал он, указывая пальцем на кондотьера.
   И когда шатёр опустел, поманил его к себе.
   Итальянец подошел без видимого страха. Даже сквозь маску напускной почтительности, на его лице проступало выражение врожденного нахальства и бесшабашности.
   - Садись, - милостливо пригласил султан.
   Кондотьер подчинился.
   - Как твоё имя?
   - Гаспар Сколари, повелитель.
   - Из каких же земель происходит твой род?
   - Флоренция, господин. Север Италии.
   - Скажи мне, флорентиец, - продолжал допрашивать через переводчика султан, - В здравом ли ты уме предложил своему господину план переброски суден в залив Золотого Рога?
   Кондотьер наконец-то уяснил себе, для чего он так срочно был вызван и заметно приободрился.
   - Да, синьор, в весьма здравом уме. В моем предложении нет ничего невозможного: сооружается деревянный настил, густо смазывается жиром и по нему, на катках, влекомые быками, перетаскиваются мимо Галаты галеры твоего флота.
   - Твой план в деталях совпадает с замыслом нашего властелина, - заявил переводчик. - Но всё-таки султан желает знать, правильно ли ты представляешь грандиозность этой операции, чтобы сопоставить потуги твоего недалёкого ума с божественным предвидением нашего повелителя.
   Сколари посмеялся про себя.
   " Всё ясно. Эта желтокожая обезьяна на троне хочет представить дело так, будто эта идея первым озарила его, а не была подброшена мною".
   У него хватило ума никак не проявить свои мысли и, следуя этикету, он привстал и поклонился так низко, как только позволила это грубая кольчуга, покрывающая его тело.
   - Куда уж мне, простому смертному, постичь величие замыслов повелителя,- развязный говор бывалого вояки звучал диссонансом в сравнении с кажущейся почтительностью слов. - Однако должен сказать - эта тактика не нова. Не так давно венецианцы в Ломбардии переправили на платформах с колесами свою флотилию с реки По на озеро Гарда. Вот я и подумал: не худо бы нашему великому хозяину распорядиться перетащить корабли в обход стен Галаты.
   - Наш повелитель удивлен сходству планов, родившихся в столь разных головах. Но почему, вопрошает он, нельзя перетаскивать корабли на катках из бревен прямо по земле или на таких же платформах, которыми пользовались венецианцы?
   - Что по мне, так это без особой разницы. Достаточно лишь, чтобы эти посудины катились резво. Можно даже распустить паруса и гребцов усадить за вёсла, -флорентиец расхохотался, довольный своей шуткой.
   Мехмед раздраженно повёл плечом, переводчик сделал страшные глаза и итальянец мгновенно умолк.
   Султан заговорил, не спуская глаз с грубоватого лица искателя наживы:
   - Ты отмечен печатью Аллаха, иноземец. И хотя ты не относишься к привер-женцам истинной веры, разум твой достаточно глубок, чтобы уловить веление свыше.
   Кожаный кошелёк звучно шлёпнулся к ногам кондотьера.
   - Возьми и возблагодари своего господина за милость !
   Сколари поспешно прижался лбом к земле, затем схватил мешочек и в открытую взвесил на ладони. Несмотря на свои скромные размеры, кошелёк оказался достаточно тяжёлым и, по-видимому, был заполнен крупными золотыми монетами.
   - Ступай, - отослал его толмач и сам, повинуясь взгляду Мехмеда, вышел вслед за наёмником из шатра.
   Только полотняный полог закрылся за ними, как на звон колокольчика к султану приблизился рослый сотник-янычар.
   - Ты звал меня, мой господин?
   - Запомнил ли ты лицо чужеземца, только что покинувшего шатер?
   - Да, господин. Что прикажешь - убить его?
   - Кошелёк с золотом на его поясе - твой.
   Юзбаши пал на колени, приник лбом к ковру и быстро, пятясь задом, покинул шатер.
   Мехмед удовлетворённо откинулся на спинку сидения.
  
  
  
  
   Деревянный настил от залива Святого Устья до Золотого Рога был сооружен в кратчайший срок. В течении всего этого времени пушки, установленные в Долине Источников, вели навесной обстрел бревенчатых понтонов у входа в гавань, поплавков, на которых крепились звенья заградительной цепи. Тем самым турки хотели отвлечь охраняющие ее корабли от наблюдения за манёврами османских войск и флота, а так же закрыть клубами порохового дыма вид на этот участок Босфора.
   В прямой видимости дозорных на сторожевых башнях Галаты гарцевали отряды конных янычар, не приближаясь, впрочем, на полет стрелы. Довольно часто пушечные ядра опускались почти у самых городских стен, недвусмысленно предупреждая жителей от черезмерного любопытства.
   Обитатели Перы строили всевозможные догадки, но большинство сходилось в одном: османский правитель желает взять реванш за недавний разгром своего флота.
   Это подтвердил и явившийся к подесте лазутчик.
   - Ты уверен? Действительно уверен? - настойчиво допытывался Ломеллино.
   - Синьор, я слишком устал для выдумок. Повторяю, тысячи рабочих и ремесленников заканчивают последние приготовления. Транспортировка кораблей начнется или сегодня ночью или с завтрашнего утра.
   - Хорошо, Джованни, ступай. Я доволен тобой: твоя задолженность по ссуде будет мною погашена.
   У самой двери лазутчик немного помялся, затем решился:
   - Нельзя ли получить немного денег на руки, синьор? Я совсем поиздержался, нечем даже за ужин заплатить.
   - Завтра придёшь, завтра.
   Подеста почти силой вытолкнул его из кабинета, захлопнул дверь и запер ее на ключ. Затем приблизился к вделанному в стену шкафу, сдвинул его в сторону и извлёк из маленького тайничка шкатулку. Сдунув тонкий слой пыли, он отпер ее и достал свёрнутый в трубочку лист пергамента. Бережно развернул, пробежал глазами и удовлетворённо хмыкнул.
   - Ну что ж, синьоры ромеи, в подписанном договоре, составленном вами же, нет ни слова о добровольном нарушении нейтралитета, а уж тем более о военной вылазке с целью уничтожеия вражеских построек. Галата верна своим обязательствам, но ни на шаг не переступит их.
   Довольно потирая руки, он несколько раз прошёлся вдоль кабинета. Затем, остановившись, призадумался, продолжая рассуждать вслух.
   - Все правильно, все по закону, однако..... Наше положение слишком двусмысленно: многие сочтут бездействие предательством и могут даже обвинить в сговоре с врагом. Эти греки чересчур подозрительны, да и мои соотечественники в этом грехе им не уступят. Надо бы обезопасить себя, но как?!
   Он звучно хлопнул ладонью по лбу.
   - О, дьявол ! Как я раньше не подумал ! Надо срочно послать гонца к Феофану и известить его обо всем. Доброжелательность этого человека ценится высоко и пренебрегать ею никак нельзя !
   Подеста сел за стол и заскрипел пером.
   - Пусть даже он узнаёт обо всём раньше меня, это письмо в дальнейшем послужит хорошим оправданием.
   - Пьеро!- громко позвал он, сворачивая и запечатывая воском послание.
   Подеста ещё не успел осознать масштабности близкого несчастья - ведь с переправой османских судов в Золотой Рог был сделан первый весомый шаг ко взятию Константинополя.
  
  
  
  
  
  ГЛАВА XXVII
  
  
  
  
   С наступлением рассвета турецкие галеры двинулись в обход Галаты. Толстые пеньковые канаты, концами уходящие в морскую воду, разом натянулись; ближняя галера дрогнула, задрала нос и медленно, рывками стала потягиваться к берегу. Над поверхностью показалось буро-зеленое, обросшее водорослями и моллюсками днище; вслед за ним, обрушивая вниз потоки воды, въехала на смазанный жиром настил полузатопленная платформа с закрепленным на ней корпусом корабля. Широкие, концами загнутые вверх полозья с протяжным скрипом заскользили по настилу; платформа с галерой двинулась вперёд под дружные выдохи и крики впряженных в лямки рабов. Воловьи упряжки сменили людей, а из моря тем временем вынырнул нос следующего судна.
   Щелкание бичей перекрыло посвистывание флейт и дудок, зазвенели цимбалы, под басовитое ухание больших барабанов подрагивали реющие по воздуху флаги. Экипажи галер по команде заняли свои места. Матросы повисли на мачтах, распуская треугольные паруса; десятники расхаживали по палубам, выкрикивая приказы; гребцы в такт громыханию гонга на корме усердно махали веслами в пустоте. Султану неожиданно пришлось по душе шутовское предложение теперь уже покойного кондотьера-флорентийца. В самом деле, почему бы не превратить тяжелый изнурительный труд в подобие праздничного шествия, поразить воображение необычностью и неким тайным смыслом? Пусть дух захватывает у невольных зрителей происходящего !
   Первый же дозорный на сторожевой башне, разглядевший в оптическую трубу фантасмагоричное зрелище ползущих по суше среди холмов кораблей, чьи паруса свободно полоскались по ветру, а весла мерно бороздили воздух, с тихим проклятием начал протирать себе глаза и даже несколько раз тряхнул головой, чтобы отогнать от себя это дьявольское наваждение.
   К полудню караван кораблей пересёк середину пути и стал виден с городских стен Константинополя. На смену первоначальному изумлению и неверию в происходящее пришел ужас, сменившийся вскоре чувством полного бессилия. К концу второй половины дня вода в заливе приняла в себя первое судно. Пораженным горожанам только и оставалось, что считать корабли, поочередно, с небольшими интервалами, сходящие в воду.
   Их было уже не менее пятидесяти и это число продолжало непрерывно возрастать.
  
  
  
  
  
   - Это измена ! Вы слышите? Измена !
   Тревизано дрожал от ярости.
   - Предположи кто-либо подобное неделю назад, я рассмеялся бы ему в лицо !
   - Спокойнее ! - предостерёг Контарини.
   - К чертям спокойствие ! У нас под боком осинное гнездо, оплот иуд-христопродавцев, а вы толкуете мне о каком-то спокойствии !
   Капитаны венецианских кораблей молчали, не скрывая своего уныния. Единственный постороний на этом собрании - Джустиниани - и впрямь чувствовал себя посторонним. Грудой мышц возвышаясь над столом, он сидел, не поднимая головы, и лишь время от времени поглядывал на говоривших.
   - Просто в голове не укладывается,- развел руками Заккарий Гриони, помощник Тревизано. - Как Галата могла допустить такое?
   Хотя вопрос как бы не был адесован непосредственно к Джустиниани, взгляды пристуствующих обратились к кондотьеру. Лонг вздохнул и принял бой.
   - Никто не в праве был ожидать, - возразил он, - что ополчение Галаты выступит против полков Саган-паши. Городской сенат блюдет свой нейтралитет, закреплённый кстати договором с Византией. И потому лишь в случае крайней необходимости согласен поступиться безопасностью своих сограждан.
   - Но они не могли не знать о готовящейся переброске кораблей турок в залив.Что им мешало предупредить нас?
   - Предупреждение было, могу вас заверить. И оно в деталях совпало с донесениями византийских лазутчиков. Днём раньше, днём позже - значения не имеет. О намерениях турок мы были задолго до наступления ночи.
   - Удивительное бездействие при подобной осведомлённости, - едко заметил кто-то.
   - А что нам было делать? - взъярился кондотьер. - Волочить свои галеры навстречу турецким? Это было бы незабываемым зрелищем - бой кораблей среди лугов и виноградников.
   - Можно было воспрепятствовать спуску судов в залив.
   - Каким образом? Подставив свои корабли под удары вражеских камнемётов и береговой артиллерии?
   Кондотьер хмыкнул и обвёл взглядом лица венецианцев.
   - Вы напрасно думаете, синьоры капитаны, что высшие военные чины во главе с императором взяли себе в обыкновение до третьих петухов предаваться праздной болтовне, подобно некоторым, а затем хором обвинять друг друга в ротозействе. Помешать спуску турецких кораблей в Золотой Рог ни жители Галаты, ни защитники Константинополя были не в силах. Если вы дадите себе труд задуматься, то очень скоро придете к тому же выводу.
   - Десант в Долину Источников захватил бы пушки врага и мог уничтожить проложенный турками настил для судов.
   Кондотьер пожал плечами.
   - И что потом? Не надо забывать о полках Саган-паши. Даже если бы высадка солдат увенчалась успехом, то ценой многих сотен жизней манёвр турок был бы отсрочен не более чем на несколько дней.
   - Кондотьер прав, - вмешался Контарини.- Если что-то и можно было предпринять, то теперь эта возможность безвозвратно утеряна. Мы имеем дело со свершившимся фактом и надо искать выход из ситуации на данный момент, а не тратить время на поиски виновных.
   После непродолжительного молчания предложения посыпались градом.
   - Тише, синьоры, тише ! - Контарини пытался восстановить порядок. - Не надо перебивать друг друга.
   Тревизано вскочил на ноги. Голос капитана дрожал от возбуждения, черный хохолок волос на его макушке воинственно подрагивал.
   - Предлагаю сегодня же атаковать турецкие корабли. Разумеется, поначалу мы предложим им безоговорочную сдачу, а если откажутся -- дадим возможность поупражняться нашим пушкарям.
   - Знает ли синьор Тревизано соотношение сил?
   - Двадцать пять против семи десятков? Чепуха ! Три дня назад один византийский корабль вместе с лигурийскими галерами задал хорошую трёпку всему османскому флоту. Чем же хуже венецианцы?
   - Тревизано прав ! - закричал Орнелли. - А если еще и генуэзцы Галаты под-держат нас, мы раздавим магометан, как пустую скорлупку !
   Заметив кислое выражение на лице Джустиниани, он поторопился продолжить:
   - Даже если Галата уклонится от совместного боя, мы легко справимся сами.
   Контарини отрицательно покачал головой.
   - Синьор...?
   - Наивно было бы предполагать, что турки примут бой. Не для того они с таким трудом переправляли свои корабли. Суда отойдут вплотную к берегу, под защиту сухопутных орудий, которые расстреляют любого смельчака, рискнувшего приблизиться на полёт ядра. Даже при содействии Перы, потери будут неоправдано велики.
   - Морская дуэль бессмысленна, - отверг он следующее предложение. - Наши пушки не дальнобойнее османских.
   - Есть другой план, - капитан Зитторио, одутловатый толстяк с вислыми моржовыми усами, важно раздувал щеки. - Высадим ночью десант в Долине Источников, который отобьёт у врага орудия, или хотя бы попортит их. А утром, спозаранку, дружно навалимся на нехристей !
   Пришел черед Джустиниани отрицательно качать головой.
   - Но почему?
   - В городе слишком мало воинов для подобной операции.
   - Много людей на это и не потребуется, - Зитторио был огорчен, но продолжал настаивать. - Всего лишь один полк снять со стен.
   Кондотьер усмехнулся.
   - Всего лишь один полк? - с сарказмом повторил он.- Я и не предполагал, что вы так плохо осведомлены, синьор. Снять один полк - означает оголить участок протяженностью почти в две мили. Такую брешь в обороне не заткнуть даже задами всех городских гетер.
   - Тем более, что именно туда и рванется основная часть османских войск, - Тревизано не применул пристегнуть к выданной им остроте парочку соленых выражений.
   Спор продолжался еще более часа. Капитаны один за другим выдавали идеи, Контарини и Лонг без особого труда разносили их в пух и в прах. Однако предложение Джакомо Кока, капитана и владельца прибывшей из Трапезунда галеры, заинтересовало всех. Оно было достаточно простым и остроумным: использовать тяжелую баржу в качестве брандера, начинив ее чрево бочками пороха и зажигательной смеси. Транспортировку плавучей мины должны были взять на себя две быстроходные галеры, которые разогнавшись, по команде отворачивали в стороны, посылая брандер в середину вражеского строя, как камень из пращи. Кроме того, предлагалось под прикрытием галер подпустить к турецкой флотилии вёсельную шлюпку, которая, пользуясь суматохой, сновала бы среди вражеских кораблей, обливая греческим огнём уцелевшие при взрыве брандера суда.
   Венецианцы бурно аплодировали находчивости Кока, но от осуществления акции в ту же ночь отказались.
   Джакомо был взбешен.
   - Откладывать нельзя! - кричал он.- Если враг разведает о нашем плане, провала не миновать !
   - До наступления темноты мы не успеем подготовить и снарядить корабли, - возражали ему. - А экипажи? Попробуй собрать их сейчас, если основная часть моряков, находится на различных участках стен города. Да и потом, ненужная спешка вызовет любопытство и огласка тем самым будет неизбежна.
   - Огласка не страшна, если действовать быстро, - настаивал Джакомо. - Шпионы просто не успеют сообщить своим хозяевам. А те - принять меры.
   - Нет, - Контарини был категоричен. - План слишком хорош, чтобы приносить его в жертву поспешности. А что касается огласки....
   Он повернулся к Джустиниани.
   - Синьор, могу ли я от имени командиров судов, а также от себя лично просить вас пока что не сообщать о разработанном плане своим соотечественникам?
   - Синьор Контарини, синьоры капитана, - в тон ему отвечал Лонг. - Пока я на службе у василевса, я меньший генуэзец, чем кто-либо из вас.
   Собрание удовлетворенно загудело. Венецианцы поднимались с мест, обменивались рукопожатиями, хлопали друг друга по плечам, как бы заранее празднуя успех. Тревизано успел повздорить с Джакомо, пытаясь присвоить себе право руководить экспедицией. Контарини отбил ладонь об стол, пытаясь добиться тишины. Затем произнес несколько внушительных слов о пользе молчания, распределил поручения между командирами и на этом закрыл совещание.
  
  
  
  
  
   Недаром пословица "Тайна известная двоим, перестаёт быть таковой" пережила века. Трудно определить, кто первый вольно или невольно приподнял завесу секретности над намерениями венецианцев, а может прочие мореходы, ревнуя к соперникам, понаблюдав за их действиями, сами пришли к определённым выводам, но факт остается фактом - вскоре о решении капитанов поджечь вражеский флот знали многие.
   Подготовки галер к броску через Золотой Рог по некоторым причинам затянулась еще на день, а на следующее утро делегация лигурийских моряков явилась к Джустиниани в весьма возбужденном состоянии. Генуэзцы были взбешены фактическим их устранением из предстоящего сражения, возмущались бесцеремонностью венецианцев и требовали себе равной доли участия.
   - Они желают присвоить себе всю славу ! - вопил, потрясая кулаками Альфредо Манетти. - Мы каждый день льём кровь на стенах города, а они так и норовят оттяпать себе лучший кусок !
   Его поддержали гневные выкрики остальных командиров.
   - Пусть вспомнят, чьи галеры третьего дня задали жару магометанам !
   - По какому праву Святой Марк распоряжается в чужих владениях?
   - Похоже, венецианский лев слишком высоко задирает свой хвост. Не мешало бы, пожалуй, слегка его прищемить !
   - Послушайте, синьоры...,- Джустиниани крутил головой, как бык, отмахивающийся от слепней.
   Затем, разъярившись, в свою очередь заорал:
   - Что вы все от меня хотите? Убирайтесь отсюда и выясняйте с венецианцами свои отношения сами. Меня же оставьте в покое, к флоту я не имею никакого касательства. Мне и своих забот хватает.
   - Впредь по подобным вопросам обращайтесь к мегадуке, Луке Нотару, - крикнул он им уже в дверях.
   Мстительная улыбка наползла на лицо кондотьера.
   - Непременно зайдите к нему. Он очень любит нас, генуэзцев, и во всем поддерживает наши начинания.
   Капитаны недоуменно уставились на него, переглянулись и, распрощавшись короткими кивками, удалились из помещения.
   Джустиниани откинулся на спинку кресла и вновь усмехнулся.
   - Эти крикуны придутся тебе по вкусу, старый брюзга. Ты же на дух не перевариваешь все чужеземное, даже помощь в трудный час. Хотя мы и только мы способны спасти тебя и твоих собратьев от беды. А впрочем, с тебя уже слетают остатки твоей спеси.
   Он поднялся на ноги и подошел к окну.
   При мысли о Нотаре и его сторонниках Джустиниани каждый раз охватыва-ло раздражение. По многим причинам он недолюбливал этого человека и слыша о нём благоприятные отзывы немалой части именитых горожан, искренне недо-умевал.
   Да, спору нет, мегадука богат и знатен. Как командиру ему не откажешь в уме, осторожности и знании людей. Но его готовность к компромиссу с врагом, причем на самых невыгодных условиях, настораживала кондотьера. Можно ли это назвать иначе, как малодушием? Жаль, что император и его советники другого мнения. Несмотря на двойственную позицию Нотара, он по прежнему руководит христианским флотом, третья часть всех крепостных стен отдана под защиту верных ему отрядов. Пусть до недавнего времени стены Золотого Рога не были опасны в военном отношении, но теперь положение резко изменилось. Османский флот в верховьях залива и способен не только быстро перебросить войска Саган-паши на помощь основным силам турок, но и напрямую атаковать корабли союзников. В этом случае огромная мера ответственности может оказаться ( а скорее всего так и будет ) не по плечу престарелому нобилю-полководцу. Тем более, что он не только открыто признаётся в своих симпатиях к туркам, что само по себе предполагает измену, но и восстанавливает против себя итальянских моряков недоверчивым, а иногда и прямо враждебным к ним отношением. Это вдвойне неблагоразумно - ведь многие из тех, кого он полупрезрительно именует "латинянами", служат византийскому императору не за награду, а по зову души.
   Лонг вздохнул и с хрустом расправил плечи. Хотя его совета о назначении на тот или иной пост не спрашивал никто, он не раз заявлял о ненадёжности Нотара. Ромеи не желают прислушиваться к советам Джустиниани? Что ж, пусть корят себя сами, если в ответственнейший момент оборона лопнет именно на участке мегадуки. Ему же, кондотьеру Лонгу, подобно прокуратору из Священного Писания, остается лишь умыть руки.
  
  
  
  
   Тощая бродячая собака, вынюхивающая что-то в мусорной куче, трусливо вздрогнула, повернула голову и насторожила уши. Топот шагов донёсся почти одновременно с запахом горящей нефти факелов. Поджав хвост, собака нехотя попятилась и издав подобие рычания, бросилась прочь, боязливо скаля зубы.
   Небольшая группа людей торопливо шла, по направлению к Влахернской пристани; четверо солдат освещали дорогу идущим смолистым, приплясывающим на концах факелов огнем. Впереди уверенно вышагивал человек, чей рост и ширина плеч выделяли его из любого окружения; каждый, кто хоть раз видел Джусти-ниани, впоследствии безошибочно признавал его.
   В ту ночь не спали многие. На условный стук в дверь портовой корчмы несколько десятков голов, как по команде, повернулись в сторону входа. Джустиниани вошел в помещение, обвел взглядом собравшихся и опустился на услужливо подставленный хозяином табурет.
   - Все ли в сборе?
   - Почти. Нет только Тревизано и его моряков.
   - Что стряслось с этим непоседой?
   - Занят последними сборами на своём корабле. Поклялся успеть до начала.
   Кондотьер недовольно покрутил головой.
   - Джакомо, ты еще генуэзцев обвинял в медлительности?
   - Благодаря кому же мой план оказался отсроченным на три дня? - угрюмо отозвался тот. - Ни один лигурийский корабль не оказался в достаточной мере снаряжен и подготовлен для отплытия. Вот так и получилось, что в угоду некоторым все расчеты оказались на грани срыва.
   - Генуэзские капитаны говорили мне, что они специально сняли со своих кораблей оснастку, чтобы доказать маловерам свою решимость разделить судьбу города, - возразил Лонг.
   - Не понимаю этой глупости. Как можно сознательно ослаблять мощь своих кораблей?
   - Оставим это, - кондотьер шумно поднялся со своего места.- Время не терпит.
   - Священик ! - позвал кто-то.
   Немолодой священослужитель прошел вдоль строя моряков, причащая и отпуская грехи каждому.
   - Пора? - спросил Лонг.
   - В добрый час ! - откликнулось несколько голосов.
   - Господи, помилуй и защити...! - шептал священник, осеняя крестом уходящих в ночь.
   - Франческо! - Лонг ухватил за рукав юношу, безуспешно старавшегося проскочить мимо него незамеченным.
   - Ты все-таки здесь? А мой запрет?
   - Кузен, я не могу быть в другом месте, - спокойно отвечал тот, высвобождая руку.
   - Если я прикажу....?
   - Тогда я буду вынужден впервые нарушить приказ.
   Джустиниани закусил губу.
   - Упрям, как и все в нашем роду. Хорошо, ступай. Да хранит тебя Бог !
  
   Пришвартованная у самого пирса галера мерно закачалась на воде: по трапу на борт один за другим поднимались вооруженные воины. Лонг стоял у самых сходней, выхватывая взглядом из темноты лица проходящих мимо него смел-чаков. Немногим более половины из них были генуэзцы, остальная часть состояла из юношей знатных византийских родов.
   Кондотьер пробурчал под нос проклятие. Джакомо прав, весть о предстоящей вылазке распостранилась слишком широко. Шила в мешке не утаить, о ненужной огласке его предупреждали со всех сторон. Как-будто кто-то в силах помешать людям трепать языками! Нет слов, приятно лишний раз убедиться в отваге и готовности к самопожертвованию не только горожан, но и их союзников. Но удержать в узде людей, обуреваемых эмоциями, задача непростая и не всегда благодарная.
   Якорный канат ближайшей галеры задрожал, ослаб и начал наворачиваться на барабан лебедки. Вскоре был выбран якорь и второй галеры. Весла тихо опустились на воду.
   - С Богом ! - произнес Лонг.
   - Вперед ! - приказал Джакомо.
   Чернильно-черная вода заструилась и зажурчала, легкие волны от весел мягкими хлопками заплескалась о камни причала. Корпуса кораблей дрогнули, двинулись с места и постепенно набирая скорость, медленно растворились в темноте.
   Лонг шумно выдохнул воздух из груди и оперся руками о каменный парапет. До рези в глазах всмотрелся в глубокую тьму противоположного берега, который угадывался лишь по нескольким тускло мелькающим огонькам.
   - От полуночи два часа, - неожиданно громко произнес кто-то.
   - Молчать ! - еле сдерживаясь прорычал кондотьер.
   Суеверный страх, подстегнутый тревогой и ожиданием, скользнул в него, как холодная змея.
   - Каркать вздумали? - грозно спросил он и вновь повернулся в сторону Перы.
   "Почему так долго? Где они? Что происходит на галерах? " - он отдал бы многое за ответ на эти вопросы.
   Джустиниани поймал себя на мысли, что в глубине души он молится. Хотя еще недавно о Боге вспоминал нечасто. Былая уверенность испарялась быстро. Лонг утер струящийся по лбу пот.
   Рискованная вылазка могла многое изменить в борьбе за Город. Если удастся замысел находчивого венецианца, с таким трудом переправленная в залив турецкая флотилия запылает, как дровянной склад. И новая неудача может основательно подкосить османскую армию, стать началом ее развала. Потеряв свои корабли, турки будут вынуждены отказаться от единовременного штурма со всех сторон, берег залива обезопасится, а значит станет возможным значительно усилить оборону сухопутных стен Константинополя. Частые штурмы захлебываются с тешащим душу постоянством, защитники даже в шутку жалуются на скуку и одно-образие. Подольше бы тянулось это однообразие - в положенный срок оно изнутри взорвёт огромную разноплеменную массу пришельцев !
   Лонг перевел дыхание и украдкой взглянул на небо, как бы надеясь увидеть там свет неведомой звезды-покровительницы.
   Внезапно за спиной послышался тревожный возглас. Он вздрогнул и до боли в пальцах вцепился в холодый камень ограждения: на воде, в ста ярдах друг от друга, стремительно разгорались четыре плавучих костра на плотах. Яркий свет огней вырвал из темноты силуэты трех приближающихся к берегу Перы галер.
   - Назад! - отчаянно закричал Лонг.
   Гулко рявкнула дальняя пушка. Почти сразу же ей отозвалась другая и дробя тишину, выстрелы посыпались часто и без счёта. Как по сигналу противоположный берег вспыхнул россыпью огней и перед невольными зрителями, будто в театре теней разыгралось трагическое представление.
   - Измена !
   Обороненное кем-то слово подобно эху стало блуждать между людьми, множась и наливаясь тяжелым смыслом.
   - Измена !
   - Измена? !
   - Измена ! !
  
  
  
  
  
   Каменные ядра крушили обшивку кораблей, превращая дерево в щепы. Водяные столбы от близких попаданий, как волны в шторм, обрушивались на палубы, окатывали людей с ног до головы.
   Основной удар пришелся в борт генуэзской биремы. Изрешеченная, вздрагивая от каждого удара как живая, она начала медленно оседать, заваливаясь на бок. Моряки бросились на другой борт, пытаясь своей тяжестью выровнять корабль, уравновесить плещущую в трюмах воду. Напрасно - полученные повреждения были слишком велики.
   Венецианский корабль, невзирая на обстрел, упорно продолжал плыть вперед, таща за собой уже два судна: баржу - брандер и тонущую генуэзскую галеру.
   - Канат, ублюдки ! Рубите канат ! - орал Тревизано, рупором сложив ладони у рта.
   На брандере двое поджигальщиков в сшитых из шкур и смоченных водой плащах с обтягивющими головы капюшонами пытались отцепиться от генуэзцев, но просмоленные пеньковые волокна плохо поддавались ножу. Спустя несколько мгновений канат все-таки лопнул, толчком свалив одного из поджигальщиков в воду. Венецианское судно дёрнулось и поплыло чуть быстрее.
   - Отлично ! А теперь все дружно навалимся на весла ! Сильнее, чаще !
   - Надо возвращаться, капитан, - Гриони бегал за своим командиром, пытаясь ухватить его за рукав. - Галера теряет в скорости. Мы не в силах в одиночку метнуть брандер!
   Однако Тревизано был не из тех, кто отступает с полпути.
   - Вместе! Разом ! -кричал он, перебегая от гребца к гребцу и чтобы воодушевить людей, хватался за рукояти весел и тянул вместе с ними.
   - Лодка Джакомо подбита ! - донесся с кормы голос рулевого. - Она перевернулась ! Тонет !
   Галера качнулась от сильного удара, послышался шум вливающейся в трюмы воды.
   - Пришел и наш черед, - заявил Гриони голосом человека, которому больше нечего терять. - Мы тоже подбиты и тоже вскоре потонем.
   Он опустился на скамью и вытянул вперед длинные, неестественно худые ноги.
   - Так и не успел толком исповедаться. Жаль, припомнил бы веселые денёчки. Такое порассказал бы попу, что у бедняги глаза бы на лоб полезли.
   - Гриони ! Где ты, мерзавец? Гриони !
   - Капитан....?
   - Где тебя черти носят? Немедленно отцепляй баржу !
   Заккарий без лишних слов помчался на корму.
   - Приготовиться к повороту на правый борт !
   Грохоча каблуками по ступеням лестницы, Тревизано растрепанной птицей взлетел на мостик.
   - На веслах - слушай ! Левый борт - грести вдвое чаще ! Правый борт - отгребай назад !
   Он сам схватился за перекладину руля.
   Сильный крен помешал правильно выполнить манёвр: черный силуэт брандера, подобно призраку бесшумно вынырнувший из темноты, пронёсся в опасной близости от галеры.
   - Дело сделано, - Тревизано торжествующе потряс над головой кулаками, затем стёр с лица водяные брызги и грязь.
   - Держи прямее, на генуэзцев,- приказал он рулевому. - Надо попытаться спасти кого еще возможно.
  
  
  
   Все муки ада, о которых некогда красочно вещал приходской священник, показались бы Лонгу в те ужасные минуты детской забавой. Могучие челюсти кондотьера, шутя разгрызавшие толстые кости, крошили теперь в бессильной ярости собственные зубы. Время от времени из его груди вырывалось глухое рычание, в котором страдания было больше, чем угрозы. Внешне спокойный, он не сдвинулся ни на шаг, хотя тело сотрясала сильная дрожь.
   Сигнальные костры ярко полыхали на башнях. Люди толпились у кромки пристани, всматривались вдаль, пытаясь разглядеть хоть что-то из происходящего у берегов Перы. Другие, вцепившись в канаты, дружно подтаскивали к причалу пришвартованную неподалеку галеру. Внезапно расплывчатые тени дрогнули, укоротились и обрели чёткие контуры; обширное пространство залива осветилось, как в предрассветный час. Даже не взрыв, а какой-то необычайно мощный хлопок сотряс воздух. Из засверкавшей кроваво-красными бликами воды вырос огненный столб, увенчанный дымно-пламенной шапкой. Она поднималась ввысь, вбирая в себя все новые потоки огня, переливалась всеми мыслимыми оттенками красного и желтого цветов, шипя исторгала из себя хвостатые раскаленные брызги.
   - Они успели, они смогли! - какой-то моряк хватил шляпой оземь и как безумный пустился по ней впляс.
   - Они всё-таки сделали это !
   Радостный крик разом вылетел из сотен глоток. У подтянутой к причалу галеры возникло столпотворение. Узкий трап не мог пропустить всех желающих, наиболее нетерпеливые с разбега перепрыгивали через борт и в кровь раздирая себе пальцы, карабкались на палубу.
   Слышался звон оружия, доносились проклятия и грохот разбираемых весел.
   - Вызволим храбрецов !
   - Спасем наших братьев !
   Десятки абордажных багров упёрлись в причал; тяжелое судно медленно отошло от берега и быстро набирая скорость, поплыло вглубь залива. За галерой спешили весельные лодки, в которых разместились те, кто не успел подняться на большое судно.
   Лонг повернулся и понурив голову, направился к воротам порта. Он казался уже не тем человеком, который еще час назад излучал энергию, силу и уверенность в себе. Неожиданный провал хорошо продуманного плана настолько подкосил его, что кондотьер сейчас мечал об одном - лечь и надолго забыться сном без сновидений.
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА XXVIII
  
  
  
  
  
   Взрыв брандера не был губителен для османского флота: предупрежденные кем-то заранее, турки отвели основную часть своих кораблей к северо-восточной части залива, к границе мелководья, за которой начинались болота. Из судов, оставшихся у берегов Долины Источников две галеры и еще с десяток феллук перевернулись от поднятых взрывом волн; четыре биремы сгорело, накрытые огненным шквалом. Пожары, вспыхнувшие на других кораблях были быстро загашены смоченными в воде воловьими шкурами.
   Потери защитников были ощутимее. Хотя галера Тревизано поспешила на выручку генуэзцам, спасти тонущее судно было невозможно. Подобрав тех, кто еще держался наплаву, венецианские моряки направились к берегу, хотя под тяжестью принятых на борт людей, и воды, заполняющей трюмы, поврежденное судно потеряло в скорости и стало оседать еще быстрее.
   Турецкие феллуки, как волки, рыскали в темноте. Перегруженное, тонущее судно могло стать для них легкой добычей, если бы не подоспевшая от берега галера. Венецианский корабль был взят на буксир и быстро доставлен в порт. К всеобщей скорби среди спасенных не оказалось ни одного человека с лодки Джакомо Кока; по-видимому даже тем, кому посчастливилось уцелеть и вплавь добраться до берега Перы, была уготовлена незавидная участь пленников.
   С наступлением рассвета, воодушевленные ночной победой, турецкие капитаны двинули свои суда в атаку. Навстречу им устремились горящие жаждой мести христианские моряки. Флотилии сошлись в центре Золотого Рога, напротив западной оконечности Галаты. После жестокого четырехчасового боя, несмотря на многократное преимущест-во, турецкие корабли были отброшены назад и укрылись под защитой своей береговой артиллерии.
   Хамза-бей, правая рука Саган-паши, рвал бороду с досады: он не желал боя, но был вынужден выполнять волю султана. Теперь ему, едва получившему столь высокий пост первого помощника флотоводца, приходилось отправляться к двору владыки и там оправдываться за новую неудачу.
   Но и защитникам города битва обошлась недешево: хотя основательно и потрепав суда турок, христианский флот потерял один корабль, около сотни моряков было убито, но главное - не удалось выбить неприятеля из Золотого Рога. Угроза Константинополю от этой небольшой победы не стала меньше. Не раз горожанам вспоминалось, что именно оттуда, через наиболее уязвимое место два с половиной столетия назад прорвалось за стены крестоносное ополчение европейских стран.
   Минули века, крест сменился полумесяцем. Стоящий на подступах к городу враг говорит уже на другом наречии и молится другому богу. История повторяется с удручающим однообразием: на смену одним завоевателям вскоре приходят другие. Так и морской прибой, удар за ударом стачивает скалы на своём пути, превращая их обломки в серую, обкатанную, безликую гальку.
  
  
  
  
  
   Последующий день оказался для горожан новым испытанием: султан повелел учинить публичную казнь участников ночной вылазки.
   Император поначалу не мог поверить словам стратега, настолько чудовищной оказалась принесенная им весть.
   - Уверен ли ты, Димитрий? Мы же послали султану предложение об обмене пленными. Вероятнее всего, ты ошибся - турки карают своих изменников и дезертиров.
   - Государь, я был бы рад ошибиться, если бы не видел расправу своими глазами.
   Лицо Константина закаменело. Повернувшись к дверям, он окликнул дежурного офицера.
   - Коня ! - коротко приказал император.
   Несмотря на ранний час, участок стен возле Маландрийских ворот был усеян воинами и городским людом. С обзорной площадки башни отчетливо просматривался на равнине свежесрубленный эшафот в два человеческих роста высотой, уже успевший изрядно обагриться кровью. Вокруг него, как море в шторм, бурлила и колыхалась огромная многотысячная толпа. От дальних островерхих палаток лагеря струйками продолжали течь припозднившиеся зеваки, не желающие пропустить нежданно выпавшей потехи.
   От плотного кольца стражников отделилось двое; воины приблизились к группе пленных, выдернули одного из них и поспешили со своей добычей к помосту. Помощники палача подхватили несчастного под скрученные за спиной руки, поволокли по лестнице наверх и после некоторой заминки опустили его на колени. Палач, огромного роста человек в багрово-красном халате, не спеша воздел руки к верху и, как бы молясь, на мгновение замер в таком положении. Затем резко опустил их вниз. Невидимый издали меч метнул в сторону крепости яркий отблеск солнечного света. Почти сразу же толпа разразилаь злорадным ревом.
   - Двадцать первый, - бесстрастно вёл счет один из наблюдателей.
   Широкая спина Лонга, стоящего у самого края площадки, излучала страдание и бессильную ярость. В стороне от него нервно пощипывал бородку Нотар, ничем иным не высказывая своих чувств.
   Константин приблизился к бревенчатой ограде, до середины груди прикрывающей тело от вражеских стрел и ядер и принял поданную ему зрительную трубу. Расстояние в два полёта стрелы резко сократилось, стали видны отдельные лица, возбуждённые и алчущие.
   Стражники схватили очередную жертву, стройного юношу с черными как смоль волосами.
   - Это Франческо, мой кузен, - глухо и отстраненно произнес кондотьер, не отрывая глаз от происходящего. - Я дал слово его матери оберегать сына от опасности.
   Затем внезапно выхватил из рук гвардейца копьё и сильно размахнувшись, метнул его в сторону лагеря.
   - Погодите, злобные твари ! Придёт и ваш черед !
   Вновь послышались слитые воедино громкие крики. Палач ногой столкнул обезглавленное тело и с недовольным видом принялся осматривать кривое лезвие своего инструмента. Вероятно, он счел, что меч притупился, а может быть просто решил отдохнуть. Казнь на время приостановилась.
   Кондотьер медленно повернулся. Лицо генуэзца набрякло кровью, из-под слипшихся на лбу волос стекали крупные капли пота.
   - Никогда ещё на мою долю не выпадало такого позора, - задыхаясь, проговорил он. - Видеть, как моих людей режут наподобие скота и, - он шумно сглотнул, - прикидываться безучастным, чтобы скрыть свое бессилие.
   Он увидел василевса и сделал шаг по направлению к нему.
   - Государь ! - голос кондотьера звучал требовательно и непреклонно. - Враг в своей безнаказанности переступил все границы. Больше терпеть это нельзя !
   Константин убрал от лица трубу и обвёл взглядом своих подчиненных. Сановники и командиры опускали головы, не в силах выдержать взрывчатого напряжения, наполняющего обычно спокойные глаза.
   - Сотник ! - окликнул он Троила.
   - Приведи всех пленных турок, предназначенных нами для обмена.
   Византиец поклонился и поспешил к башенной лестнице. Военачальники переглянулись; всем было ясно решение василевса.
   - Это справедливо !
   - Так и должно быть.
   - Око за око, так учит Святое Писание.
   - Пусть василевс простит меня за дерзость.....
   Последние слова принадлежали Нотару. Одобрительные возгласы стихли. Недоумевая, все, включая караульных, повернулись в сторону мегадуки.
   - Мы слушаем Луку Нотара, - спокойно произнёс Константин.
   Обстеливаемый неприязненными взглядами, Лука приготовился к нелегкой словестной схватке.
   - Государь! Сограждане и иноземцы ! Вами движет чувство праведной мести и это созвучно естеству человека. Но достойно ли нам, представителям высшей культуры, уподобляться в жестокости диким варварам? Ведь их помыслы идут не далее обжорства, грабежей и убийств. Избивать безоружных пленных, чья вина состоит лишь в покорстве прихотям своего господина - означает без нужды озлоблять своё сердце. Да, должно и нужно отвечать ударом на удар, но надо ещё и соизмерить силу возмездия. Недопустимо для нас, христиан, затмевание гневом велений рассудка.
   - Мне кажется, я слышу откровения бродячего проповедника ! - Джустиниани еле сдерживал себя.
   Лицо кондотьера полыхало, как будто бы он сгоряча хватил пинту греческого огня.
   - Что ещё подскажет рассудок уважаемому мегадуке?
   Нотар не удостоил его взглядом.
   - Жестокость унижает человека. Милосердие к побежденным - вот признак силы !
   Константин не сводил с него глаз.
   - Не кажется ли мегадуке, что время и место не совсем подходят для диспута о добре и зле?
   - Есть Высший, небесный суд и лишь он в состоянии взвесить меру правоты моих решений, - после короткой паузы продолжал император.
   - Взгляни вниз, димарх, - он указал на эшафот, затем обвёл рукой томящуюся в ожидании продолжения потехи толпу. - Что ты там видишь?
   Плечи Нотара чуть дрогнули и поникли.
   - Я вижу казнь наших героев.
   - А здесь, - император кивнул на участок стен между башнями, - здесь произойдёт казнь пленённых воинов Мехмеда.
   Джустиниани вплотную приблизился к Нотару и положил руку на рукоять меча.
   - Если для некоторых твои мысли темны, то для меня - достаточно прозрачны. Расчитываешь на примирение с султаном и потому взываешь к милосердию? Но это далеко не все, в чем ты только что косвенно сознался. Предательство давно зреет в тебе, но только сейчас оно стало проступать наружу.
   - Предательство? ! - мегадука отступил на шаг и тоже взялся за рукоять меча.- О предательстве ступай толковать со своими сородичами в Галате, они будут тебе достойными наставниками. Кто как не они, спасая свою шкуру, выдали султану замысел венецианцев? Торопись, спеши к ним, не то деньги за измену поделятся без тебя !
   Они рванулись навстречу друг другу; гвардейцы едва успели встать между ними.
   - Даже меня, командующего флотом, не сочли нужным поставить в известность, - продолжал кричать Нотар.- Таились, умалчивали, всё боялись упустить свой шанс, свой маленький кусочек славы! И в результате потеряны два корабля, погибло более сотни бойцов, среди которых был и мой старший сын. Если за это дело взялись бы ромеи, то взялись бы с умом и не было бы тогда этих ненужных смертей.
   Лонг ворочался, пытаясь стряхнуть с себя облепивших его солдат и тяжело дышал, как загнанная лошадь.
   - Ты затронул мою честь ! Клянусь прахом предков, это не пройдет тебе даром !
   - Твою честь? Ты как пришел, так и уйдешь, наемник. Город останется без защиты и нам придется платить за твое безрассудство. Ты еще смеешь кого-то обвинять в измене? Да ты в стократ хуже любого предателя, потому что люди верят в тебя, идут за тобой. В слепоте душевной они не видят той губительной силы, которую ты несешь в себе. Ты приведешь нас всех к могиле и это большее, на что ты способен.
   Джустиниани взревел и в мгновение ока расшвырял гвардейцев.
   - Довольно ! - резкий голос василевса отрезвил всех.
   - Спрячьте мечи в ножны ! Вы, взрослые мужи, ведете себя как драчливые мальчишки, оскорбляете своими речами и поступками величие смерти наших героев.
   Он вновь взглянул вниз, в сторону лагеря. Казнь возобновилась, но крики слегка поутихли: толпе уже начинало прискучивать однообразие зрелища.
   Со стороны города показалась длинная колонна одетых в лохмотья людей. Оцепленные по бокам рядами латников, пленные испуганно жались друг к другу, крутили бритыми головами и щурясь отвыкшими от яркого света глазами, изподлобья косились на каменные лица конвоиров. Некоторые, по-видимому, уже поняли, куда и зачем их ведут и горестными криками пытались вызвать к себе сострадание. Другие шли молча, пугливо втягивая головы в плечи и заискивающе поглядывая по сторонам.
   Кантакузин перегнулся через парапет и закричал:
   - Веди их на стену, Троил !
   И, повернувшись к Константину, добавил:
   - Государь, мы не подготовлены к массовой казни. Я должен спуститься вниз и подобрать достаточное число добровольцев на роль палачей.
   - Лиха беда начало, - возразил Лонг. - Среди моих солдат найдется немало желающих поквитаться. Я сам позабочусь о добровольцах и лишь прошу доблестного Кантакузина уступить это право мне.
   Димитрий охотно, почти с радостью, выразил согласие. Тяжело ступая, кондотьер направился к лестнице. Сановники торопливо уступали ему дорогу, как бы страшась быть задетыми хотя бы краем его малинового плаща. У самого выхода Лонг обернулся и еще раз смерил взглядом мегадуку.
   - Наш разговор остался неоконченным, Нотар, - с угрозой проговорил он.
   - Мы возобновим его, как только опасность минует город, - последовал ответ.
   - Да будет так!
   Лонг исчез в глубине коридора.
   За три с небольшим часа двести шестьдесят голов скатилось со стен Константинополя в ров. Вслед за ними туда же было сброшено ровно столько же обезглавленных туловищ со спутанными за спиной руками. Таким был ответный шаг правителя Византии василевса Константина XI. В тот день многим стало ясно, что мосты сожжены, борьба ожесточилась до предела и пощады побежденным ждать не следует.
  
  
  
  
  
  ГЛАВА XXX
  
  
  
  
   Расположение фигур на шахматной доске не было благоприятным для Караджа-бея. Это угнетало пашу, хотя прибыл он к визирю для того, чтобы скоротать время. Подобно многим прочим, бей не любил проигрывать; неудача, пусть только за игорным столом приводила его в дурное расположение духа. В глубине души он уже примирился с разгромом и сейчас подыскивал лишь удобный предлог, чтобы отложив до середины уже сыгранную партию, приступить к истинной цели своего визита.
   - Паша сегодня не в духе? - осведомился визирь, убирая с доски еще одну фигуру противника.
   Тот покривился с досады, невольно провожая взглядом поверженного всадника, затем принял невозмутимый вид и медленно кивнул головой.
   - Мы можем продолжить игру в более подходящее время, - предложил советник султана.
   Караджа-бей жестом выразил согласие.
   - Я не отказался бы узнать причину твоей задумчивости, паша.
   - Я смущен выбором, стоящим передо мной.
   - Выбором? Не понимаю. Поясни твои слова.
   - В то время, когда наш повелитель принял окончательное решение перенести свою столицу из Эдирне в Константинополь, мне пришла в голову некая мысль.
   Визирь неопределенно хмыкнул. Тогда многим царедворцам приходили в головы самые разные мысли, что легко читалось в их словах и поступках. Некоторые даже серьёзно хворали от них. Однако, нелишне будет выслушать пашу, откровениями такого рода пренебрегать не следует.
   - Я слушаю тебя.
   - Нам хорошо знакомо коварство византийцев и потому нетрудно было бы предположить, что враги непременно воспользуются заложником, в течении ряда лет не выпускаемого ими из своих цепких рук.
   - Ты говоришь о принце Орхане?
   - Да, мудрейший. Используя тайные лазейки, они наверняка попытаются вывезти его за пределы города и перебросить к берегам Леванта. Там он, пользуясь именем и славой своих предков, заручится поддержкой эмира Карамана, нашего исконного недруга. Во владениях Ибрагим-бея, еще не так давно за непокорство разоренных повелителем нашим, султаном, он быстро наберёт себе войско.....
   Визирь прервал его.
   - Сказанное тобой не новость ни для меня, ни для кого-либо ещё, посвящённого в тайны верховной власти. Подобные намерения вынашиваются неприятелем давно и мы по мере наших сил препятствуем их осуществлению.
   - Это так, мудрейший. Но не лучше ли от защиты перейти к наступлению?
   - Мне казалось, паша, что мы отложили недоигранную партию, - с иронией в голосе произнёс визирь. - Или я ошибаюсь?
   - Наверное, я неудачно выразился, - смешался бей. - Просто шахматное поле мне всегда напоминало поле битвы.
   - Не тебе первому, друг мой, - визирь начал терять терпение. - Отнюдь. Но неу-жели это всё, что ты желал сказать мне?
   - Нет. Пребывая в беспокойстве, я решился на рискованный шаг.
   Визирь всем телом подался вперед.
   - Какой же?
   - Мною было отправлено послание к эмиру Египта.....
   - Только как от частного лица к частному лицу, - поторопился он продолжить, заметив выражение лица собеседника.
   - Что было в том послании?
   - Просьба о дружеском совете.
   Халиль-паша молча выжидал.
   - Я интересовался, как в государстве эмира мамлюков Сайф ад-дин Ахмеда устраняют опасность в лице незаконных претендентов на престол.
   Визирь мгновенно утратил интерес к разговору. Он даже деланно зевнул и отвернулся в сторону.
   - Мои слова разочаровали мудрейшего?
   - Да. Возможно ты запамятовал, паша, но нами, верными слугами султана, не раз предпринимались попытки заполучить в свои руки Орхана. Или, хотя бы, только его голову. Не было никакой необходимости демонстрировать перед эмиром наши неудачи. Он ревнует к военной мощи нашего государства и будет рад в невыгодном свете представить эту ситуацию.
   Некоторое время они молчали.
   - Помнит ли визирь о некоторых людях, именующих себя хассисинами? - вновь заговорил Караджа-бей.
   Визирь недоуменно взглянул на него.
   - Что-то припоминаю. Какая-то секта?
   - Некогда весьма могушественная. Более столетия назад она пришла в упадок и с тех пор влачит жалкое существование. Остатки ее приверженцев перебрались в Каир, где и находятся сейчас при дворе эмира Египта.
   Халиль-паша пренебрежительно махнул рукой.
   - Забудь о них. Хассисины пережили свой век.
   Он сухо рассмеялся.
   - Я вспомнил: они вдыхают дым гашиша, когда совершают намаз. Глупцы убеждены, что это приближает их к Аллаху. Этак, пожалуй, каждый пастух, наглотавшись дыма, может возомнить себя Пророком !
   - Оставим на время их ложное понимание ислама. Хочу напомнить тебе о другом. Многие поколения этих людей воспитывались в предельной преданности воле своих духовных наставников, в ненависти к любому другому вероучению. В своём фанатизме они доходили до крайности: по первому знаку муфтия бросались в пропасть вниз головой. Но не это нас интересует....
   - Да, да, паша. Это нас совершенно не интересует.
   - Часть этих людей совершенствовалась в устранении из жизни неугодных их братству вождей.
   Лицо верховного министра посуровело.
   - Опасная секта. Мне остаётся только дивиться недальновидности эмира, пригревшего у себя под боком фанатиков-цареубийц. Венценосные головы неприкосновенны для простых смертных, пусть даже это головы врагов.
   - Я полностью согласен с тобой, мудрейший. На совести хассисинов немало темных дел. Они осмеливались посягать даже на прославленного предводителя правоверных, сокрушителя христиан, Салах ад-дина Юсефа, прозванного своими врагами Саладином. Лишь случай, отвага сатрапов и крепкие доспехи спасли жизнь человеку, возродившего угасающий было боевой дух ислама !
   Визирь нетерпеливо повёл плечом и паша поторопился продолжить.
   - В своем послании я посетовал на вероломство христиан, готовых на любую подлость чтобы ограничить распостранение заветов Пророка. Обрисовал все тяготы братоубийственной смуты, в которую ввергнет Анатолию, и не только ее, появление самозванца. Вскользь упомянул о некогда прославленном....кхм....мастерстве хассисинов. И в заключении пожелал эмиру долгих лет царствования.
   - Вероятно, ответ на столь учтивое письмо не заставил себя долго ждать?
   - Некоторое время спустя гонец Сайф ад-дин Ахмеда вручил мне письмо от своего господина. Гонца сопровождали семеро воинов.
   - И эти семеро -- члены секты?
   - Да, мудрейший.
   - Ты умеешь выжидать и хранить молчание.
   Бей не ответил.
   - Где сейчас хассисины?
   - Здесь, за порогом твоего шатра.
   Визирь хлопнул в ладоши.
   - Найди семерых воинов, прибывших с пашой и приведи их сюда, - приказал он явившемуся на зов начальнику охраны.
   Вскоре дверь шатра распахнулась и в помещение, сопровождаемые стражей, вошли семеро. Приблизившись на десять шагов, они разом преклонили колени и прижавшись лбами и ладонями к ковру, замерли так в долгом поклоне. Визирь жестом отпустил стражу и перевел взгляд на чужеземцев. Сизые, свежевыбритые затылки хассисинов плавно переходили в мощные, кажущиеся короткими из-за обилия мышц шеи и далее - в широкие и покатые, как у ярмарочных борцов плечи.
   - Они согласны служить нам? - тихо спросил визирь.
   - Почему бы нет? - пожал плечами бейлер-бей. - Деньги нужны их секте. Да и потом, они были бы не прочь возродить свою почти уже похороненную славу.
   - Встаньте ! - приказал Халиль-паша.
   Хассисины поднялись с колен и сложили руки на груди.
   Что-то неуловимо общее роднило их, как братьев. Вызывалось ли сходство одинаковым выражением лиц, как бы вытесанных из грубого камня, или причиной тому была непреклонная решимость, сквозившая в каждом их нарочито медленном движении, а может бесстрастный, покрытый ледяной поволокой взгляд делал их похожими на близнецов - этого визирь определить не мог.
   - Вы и есть те самые знаменитые борцы за веру?
   В глубине души визирь уже сожалел, что отпустил стражу. Хотя ирония свободно звучала в его словах, вид этой молчаливой семерки вызвал у него чувство тревоги и смутное беспокойство.
   - Да, господин, - отвечал тот, чьё поведение выдавало в нем вожака, а цвет кожи и своеобразный выговор - уроженца Сирии.
   - Мы есть те, кому предназначено убирать препятствия с пути несущих знамя истинной веры.
   Халиль-паша усмехнулся.
   - Сильно сказано. Но я не уверен, в состоянии ли вы устранить некую помеху с пути владыки нашего, султана Мехмеда.
   - Не много в мире найдется задач, которые были бы нам не по плечу, - возразил сириец.
   - Если ты держишь ответ за свои слова, мы прямо сейчас отправимся просить приёма у султана.
   - Мы готовы, - ответил за всех вожак.
  
  
  
  
  
   Нетрудно было предположить, какое впечатление произвела на Мехмеда весть о нахождении в лагере наёмных убийц.
   Убранный золотыми лентами шатер окружило плотное кольцо янычар; два десятка испытанных на верность стражей с саблями наголо расположились возле трона султана; у входа в шатер стояли с луками наизготовку самые искусные стрелки.
   Вся охрана не спускала глаз с хассисинов, стоящих перед троном и хладнокровно игнорирующих почести, оказываемые их ремеслу.
   - Я ни о чем не просил своего царственного собрата, - высокомерно заявил Мехмед Халиль-паше. - Все должны знать, что хассисины находятся здесь по приглашению одного из моих сатрапов. И хотя переговоры бейлер-бея с эмиром Египта я считаю дерзостными по отношению к моим семейным делам, я прощаю ему эту ошибку.
   Караджа-бей низко поклонился.
   - Хассисинам же, - громко повторял Саруджа-паша слова султана, - мы повелеваем: проникнуть в осажденный город, выследить укрывшегося там сводного брата повелителя нашего, изменника веры и престола принца Орхана, уговорами или силой принудить его явиться в лагерь и припасть к стопам всемилостливей-шего султана. Если же принц заупрямится, или сатрапы ромейского царя попыта-ются воспрепятствовать воле султана, хассисинам надлежит доставить к ногам повелителя корзину с головой мятежного принца.
   - Ясна ли вам речь султана? - спросил визирь.
   - Да, господин, - в один голос ответили семеро.
   - За мертвого принца султан платит столько же, как и за живого, - предупредил Шахаббедин.
   - Мы просим пять дней на выполнение приказа, - произнес сириец.
   - Повелитель даёт вам три дня, - отрезал визирь. - Если к этому сроку задание окажется невыполненным, к эмиру с выражениями признательности доставят ваши головы.
  
   - В корзине, - непонятно к чему уточнил Караджа-бей.
   - На всё воля Аллаха! - вожак не повел и бровью. - Мы находим эти условия справедливыми. Однако отпущенный срок невелик и мы покорнейше просим соизволения султана удалиться. Нам необходимо как можно лучше подготовиться к выполнению поручения, чтобы вызвать не гнев, а милость султана.
   Мехмед кивнул. Хассисины низко поклонились и пятясь назад, покинули шатер. Вслед за ними гуськом потянулись лучники и янычары.
   Султан благосклонно взглянул на советников.
   - Не сомневаюсь, вами двигали добрые намерения. Но впредь любой важный шаг, предпринятый без моего ведома, я сочту за проявление своеволия. Ступайте!
   Советники отвесли поклон и удалились.
   Оставшись один, Мехмед вскочил с трона и забегал по зале, возбужденно приплясывая и потирая руки.
   - Эти семеро просто находка! Кому как не им отыскать отщепенца? Молись своим новым богам, Орхан ! Хассисины непременно разыщут тебя, распластают на земле и выпустят кровь, как из жертвенного барана!
  
  
  
  
  
  
   В ночь того же дня сириец проник за стены Константинополя. Переодетый в платье горожанина, он беспрепятствено миновал турецкие заставы и приблизился к кромке рва.
   Там, на дне, уже вовсю кипела работа. Жители города, вооруженные мотыгами, лопатами и баграми, спешно очищали углубление от сброшенных накануне осаждающими бревен, связок хвороста, корзин с землей и прочего мусора. Лазутчик выбрал место, еще не охваченное работами и с помощью веревки бесшумно спустился на дно. Взвалив на плечо одну из корзин, он поспешил, спотыкаясь о кочки, к подъемной платформе и сбросил на нее свой груз. Спустя некоторое время доверха полный поддон задрожал и чуть накренясь, поплыл вверх, шурша канатами на густо смазанных жиром вращательных барабанах. На крепостном валу другая часть рабочих быстро опорожнила его и, вновь опустив платформу в ров, принялась сооружать из поднятых со дна рва материалов заграду возле пробитой пушками бреши.
   Чтобы не привлекать внимания, сириец, подобно прочим, работал не покладая рук. На исходе ночи, когда серповидный диск луны поблек и начал угасать, он зашвырнул мотыгу на одну из платформ, перескочил через борт и присел на корзину с землей, широко улыбаясь ничего не подозревающим горожанам. Платформа начала медленно подниматься, люди в ней смолкли и затаились. Однако ожидаемого обстрела не последовало: турецкий лагерь крепко спал.
   Горожане возващались в Константинополь через несколько незамурованных калиток. Эти узкие проходы в толще стен, защищенные дверцами из дубового тёса в вершок толщиной, обшитых к тому же с внешней стороны железным листом, способны были выдержать даже удар пушечного ядра. Они служили для сообщения между оборонительными ярусами укреплений и были незаменимы при неожиданных вылазках в тыл врага. В перерывах между штурмами калитки использовались, как и в данном случае, для очистки рва от сброшенных в него засыпных материалов.
   Пригибая головы, константинопольцы поочередно входили в узкий, похожий на тоннель, проём калитки. Приглушенные разговоры и смешки эхом отражались от стен, порой лопаты и мотыги звонко стукались о камни, толкали впередиидущих под руку или в спину. Сириец был общителен и многословен. Его греческая речь, хотя и испорченная чужеземным выговором, не привлекала внимания - люди слишком устали для подозрений, да и потом, редкий город в то время мог сравниться с Константинополем пестротой и многоязычием населения.
   Когда последний рабочий миновал проход, один из двух стражников аккуратно запер дверцу на тяжелый засов и для верности укрепил ее подпоркой.
   - Пошли и мы, Николай, - проговорил он, не в силах сдержать раздирающей рот зевоты. - Честно отстояли всю ночь на ногах, не грех теперь и вздремнуть до полудня.
   - Подожди, - его напарник кончил подсчитывать черточки на глиняной табличке и озадаченно сморщил лоб.
   - Что-то тут не сходится. Получается так, что вошло в город на одного человека больше, чем вышло. Как это понимать, Захарий?
   Первый стражник развеселился.
   - Говорил же тебе, дуралею, что премудрости счета не для твоей головы. Так нет же, ты торопился выставить себя грамотным перед бригадиром. Пошлика лучше в корчму, смочим глотки перед сном.
   - Нет, - заупрямился Николай, - я уверен, что не ошибся. Вот смотри: сорок три черточки отмечено при входе. Так? А на выходе было на одну меньше.
   Захарий демонстративно пожал плечами.
   - Ну и что? Какой-нибудь работяга вышел из одной калитки, вернулся через другую. Может так ему к дому ближе. А ты забиваешь себе голову разной ерундой, носишься со своими табличками, как примерный школяр.
   Он от души, с хрустом, потянулся.
   - Ну беги, докладывай бригадиру. Эта партия землекопов еще не успела уйти далеко. А я пошел отдыхать. Вся спина свербит от железа. Жду не дождусь, когда скину с себя эту кольчугу.
   Он положил копье на плечо и беззаботно насвистывая, отправился в город. Второй стражник, немного поколебавшись, махнул рукой и поспешил вслед за напарником.
  
  
  
  
   Оказавшись в центре города, хассисин ни на мгновение не оставался бездеятельным. Он заговаривал с мастеровыми и солдатами, заводил мимолетную дружбу с уличными тоговцами и коробейниками, щедро раздавал медную мелочь бродягам и попрошайкам. К концу дня, выведав почти всё, он уже крутился возле ограды Вуколеонского дворца. Стараясь не привлекать внимания, он часами наблюдал за перемещениями дворцового караула, за сменой стражи у въездных ворот и боковых калиток.
   С наступлением темноты улицы быстро пустели. Спешащие по домам горожане не удостаивали взглядом загулявшего и явно нетрезвого мастерового, который что-то бормоча себе под нос, брёл вдоль ограды заплетающейся походкой. Дождавшись ночи, лазутчик перемахнул через изгородь парка и прячась за деревьями и кустами, быстрыми перебежками направился к одному из входов во дворец. Там он, укрывшись под специально припасенным куском серой ткани, полностью смазавшим в темноте очертания его фигуры, еще раз тщательно отмерил промежутки времени между сменами караула, проследил маршрут движения патрулей и возблагодарив Аллаха за отсутствие в парке сторожевых собак, обмануть которых было бы несравненно сложнее, чем людей, покинул пределы Вуколеона.
   Уйти из Константинополя в ту же ночь он не решился: на улицах патрулировала конная стража, да и риск попастся на глаза крепостному дозору был велик. Поэтому, проведя остаток ночи и часть следующего дня в бодрящем сне, он с наступлением сумерек влился в группу горожан, направляющихся на еженощную расчистку рва. Никем не примеченный, он был вместе с остальными выпущен за крепостную стену. Помахав для вида лопатой, он через некоторое время, якобы по нужде, удалился в сторону. Бегло осмотрелся вокруг, затем, используя два кинжала для опоры рук, принялся быстро карабкаться вверх на противоположную от крепости стену рва. И тут удача впервые изменила хассисину: из-под его ноги вырвался и покатился вниз большой ком сухой земли.
   Среди горожан послышались встревоженные голоса:
   - Слышали шум?
   - Где? В какой стороне?
   - Смотрите ! Вон там, там !
   Землекопы бросились на крик.
   - Кто-то сбежал?
   - Вот он, я его вижу !
   Град камней полетел в сторону беглеца.
   - Смерть дезертиру !
   Хассисин уже добрался до кромки рва.
   - Презренные гяуры ! - он звучно сплюнул вниз.
   Но тут же охнул, присел на корточки и схватился за правую ногу. Через мгновение он уже мчался вперед, пытаясь бросками из стороны в сторону уклониться от стрел городской стражи. Отбежав на безопасное расстояние, лазутчик сел на землю и скрипя от боли зубами, обломил зазубренный кончик стрелы. Осторожно извлёк древко из голени, оторвал рукав куртки и сильно перетянул рану. Кровотечение, несмотря на перевязку, не останавливалось, и он, хромая на каждом шаге, чувствуя, что силы быстро покидают его, поспешил по направлению к лагерю.
  
  
  
  
  
  
   - Я был везде и выведал всё, что нужно было знать.
   Хассисин был горд собой и не считал нужным скрывать это. Широкое лицо наёмного убийцы светилось довольством, обнажая в улыбке два ряда крупных желтых зубов.
   - Видел ли ты Орхана? - допытывался Караджа-бей.
   - Да, светлейший. Принц со своей свитой прошествовал в двух десятках шагов от меня и скрылся за оградой замка, именуемого греками Вуколеоном.
   - Почему же ты сразу не убил его? Побоялся смерти?
   Хассисин презрительно усмехнулся и покачал головой. В знак особой милости он сидел перед османскими сановниками на маленькой скамеечке, поврежденная нога с повязкой ниже колена была заботливо уложена на подушку. Остальные члены секты молча стояли у него за спиной.
   - Один я даже не смог бы приблизиться к принцу. Убить же издалека мешала кольчуга на его груди.
   Он вновь усмехнулся.
   - Но если бы я и смог сделать это, то кто бы сообщил радостную весть султану? Кто свидетельствовал бы за меня?
   Бей открыл было рот для следующего вопроса, но тут же передумал. Неожиданная мысль настолько потрясла его, что некоторое время он молча не сводил широко раскрытых глаз с визиря.
   - Что стряслось, бейлер-бей? - недовольно осведомился тот.- Ты смотришь на меня, как на дух давно почившего предка.
   - Мне только что пришло в голову..., - медленно произнес паша и не окончив фразы, обратился к хассисину. - Ответь, могли бы вы вместо Орхана подобраться к греческому царю?
   Сириец поклонился.
   - Для нас невозможного мало.
   Караджа-бей перевёл взгляд на визиря.
   - Нет, - Халиль-паша отрицательно качнул головой. - Константин дважды бросил открытый вызов могуществу султанов. Он должен умереть, сломленный силой, а не от ножа наёмного убийцы. Это послужит хорошим уроком для всех строптивых.
   Караджа-бей пожал плечами.
   - Ты прав как всегда, мудрейший, - разочарованно протянул он. - Но как мно-го вопросов можно было разрешить одним ударом кинжала! Пусть даже то будет кинжал наёмника.
   - Ступайте, - приказал он хассисинам. - Договор остаётся в силе: через день, к закату солнца, голова Орхана должна лежать у ног султана.
   Воины поклонились и направились к выходу.
   - Запомните, храбрецы, - голос визиря остановил их, - ошибки быть не должно. Отличительный знак принца - родимое пятно величиной с акчу на левой щеке у мочки уха.
   - Мы будем помнить это, господин, - ответил сириец.
   - И еще: один из вас останется в лагере и будет дожидаться возвращения остальных.
   Вожак покачнулся на костыле и удивленно взглянул на пашу
   - Это ослабит нашу силу ! - возразил он.
   Визирь нахмурился.
   - Приказы султана не обсуждаются ! Имей это ввиду, прежде чем в следующий раз откроешь рот. Ступайте !
   Когда двери закрылись за хассисинами, визирь обратился к Караджа-бею и Исхак-паше, за всю беседу так и не оборонившему ни одного слова:
   - Пока что всё складывается достаточно удачно. Заполучив голову Орхана, султан может отказаться от дальнейшей осады Константинополя. Придворная клика во главе с Шахаббедином потерпит поражение и будет отстранена от ведения государственных дел. Мы же получим возможность без помех заняться обустройством и наведением порядка в нашей разоряемой бесконечными войнами стране.
   - Когда я смотрел на этих удальцов, - нарушил свое молчание восточный бейлер-бей, - я думал вот о чем. Мне не хотелось бы, чтобы кто-либо заказал мою голову хассисинам. Я не могу пожаловаться на надежность своей охраны, многие, очень многие из моих ратников телосложением покрепче этих семерых, да и клинками наверняка владеют лучше. Но их решимость, этот тусклый блеск в глазах, как у воскресших мертвецов......
   - Они фанатики, им неведом страх смерти, - хмуро согласился визирь. - Таких можно убить, но остановить - никогда.
   - Однако...., - начал было Исхак-паша.
   - Я знаю, что ты скажешь, - перебил его первый советник. - Что немалое число твоих воинов жаждет сложить головы в бою, чтобы доказать тем самым свое право вечно пировать за столами героев. Но это самообман: они лгут сами себе и даже под пытками не признаются в том, что смерть страшит их, как и каждого прочего человека. Души их истерзаны внутренней борьбой, ослабленны ежедневной ложью и могут сломаться в самый неподходящий момент. И потому мне более близки те, в ком желание победить и уцелеть при этом заглушает тягу к посмертной славе. Нет, истинных фанатиков наберется немного и оттого они в стократ более ценны и опасны.
   - Армия из хассисинов не многим будет отличаться от армии из простых, хорошо обученных солдат, - высказал свое мнение Караджа-бей. - Ну разве что чуть больше горячности в бою....
   - ..... и больше бестолковости из-за презрения к врагу, - добавил Исхак-паша.
   - И потому, - заключил визирь, поднимаясь на ноги и тем самым давая понять, что разговор исчерпан, - они, хассисины, посвятившие жизнь воспеванию смерти, более всего подходят для засылки их в тыл врага, для тайных убийств и покушений. То есть именно для того, для чего испокон веков их и использовали.
  
  
  
  
  
  ГЛАВА XXXI
  
  
  
   Всё оставшееся до наступления сумерек время сириец наставлял своих подручных. Из-за своей раны вынужденный остаться в заложниках, он терзался сомнениями, понимая, насколько усложнилось до мелочей продуманное им покушение. Вновь и вновь он вычерчивал на песке схему укреплений, которые нужно было перейти незамеченными; объяснял кратчайшую дорогу к дворцу; указывал расположение зданий и пристроек бывшей резиденции ромейских царей и расстояния между ними; острой щепкой обозначал наиболее вероятное местонахождение палат принца. Хассисины сидели перед ним плотным полукругом, слушая и запоминая каждое слово. Время от времени они согласно кивали головами или напротив, задавали вопросы. Вопросы радовали предводителя, указывая на понятливость слушателей, хотя ответы на них подбирать становилось всё труднее.
   - Численность охраны невелика, - повторял он им. - У этих дверей стоят только двое, с ними справится даже подросток. Какими словами стражи узнают друг друга? К чему вам эти слова, если они меняются каждый день? Помните, стражники принца отличаются от греческих солдат своей одеждой - широкими холщовыми штанами и тюрбанами вместо касок на головах. Оружие у них тоже другое - круглые щиты и простые копья вместо топоров и крючьев на концах, как у христиан. Но не вздумайте говорить с ними по-турецки: они признают обман и поднимут тревогу. Убивайте их сразу, издалека, так будет надёжнее. Поменьше разговаривайте между собой - горожане подозрительны и могут кликнуть караул. Почаще улыбайтесь и держите рты на замке, не ввязывайтесь в случайные ссоры: одно неосторожное слово или жест выдадут вас с головой. А перед толпой врагов бессильны даже герои легенд.
   Шипя от боли и опираясь на костыль, он с трудом поднялся на ноги. Никто из хассисинов и не подумал шевельнуться: броситься на помощь - означало усомниться в силе вожака, оскорбить его подозрением в немощи духа и тела.
   - Этой ночью вас поведёт Сулейман, - кивнул он на горбоносого араба, в знак признательности склонившего голову. - Ослушание ему я объявляю равносильным предательству.
  
  
  
   Спустя несколько часов шестеро убийц, переодетые в холщовые куртки и штаны казненных христианских моряков и в натянутых поверх костюмов долгополых кафтанах горожан, поочередно, один за другим спустились в ров. Там, на дне, они затаились в ожидании прихода рабочих бригад.
   Под утро, смешавшись с византийцами, они разделились и проникли в город через разные калитки. Однако в тот день стража была начеку и заподозрив неладное, подняла тревогу. Горожан, несмотря на их недовольство, задержали и лишь орудийный обстрел, по случайности пришедшийся именно на этот участок крепостной стены, спас хассисинов от немедленного разоблачения. Воспользовавшися поднявшейся суматохой, они поспешили скрыться и с наступлением темноты встретились, как и было условленно, на рыночной площади, возле форума Тавра.
   Двое из хассисинов извлекли из котомок удачно приобретённые у старьевщиков поношенные мундиры императорской гвардии, трое других остались в халатах воинов из свиты Орхана, выслеженных и умерщвленных неподалеку от пристани.
   Добраться, пользуясь объяснениями сирийца, до покоев принца, труда не составляло. Двое стражей в восточных одеждах сидели на ступенях крыльцовой лестницы и вели неторопливую задушевную беседу. Услышав шаги, они поднялись на ноги и нацелили на пришельцев копья. Однако, обманутые одеждой, подпустили лазутчиков вплотную. Платой за доверчивость стали две перерезанные глотки. Убитых оттащили в сторону и двое хассисинов заняли их места.
   Удача в тот день сопутствовала им: уже на лестнице Сулейман настороженно повел головой, бросился к пролету под ступенями и извлек из почти незаметной каморки заспанного малолетнего прислужника. Перепуганный подросток пытался увернуться от зажимающей ему рот ладони, бился в руках хассисина, подобно вытащенной из воды рыбке.
   - Ты знаешь, где принц, - скорее утверждал, чем спрашивал вожак.
   - Отведи нас к нему. В награду получишь жизнь.
   Прислужник энергично закивал головой.
   - Пошли, - распорядился араб, передавая свою добычу в руки другого хассисина. - Держите оружие наготове.
   - Ослабь свою хватку, Али. Ты же не хочешь, чтобы мальчишка задохнулся? Если вздумает кричать, сверни ему шею.
   Сказанное предназначалось для пленника, сам же Али в наставлениях не нуждался.
   - Сулейман, мы возьмем тебя в кольцо, - заявил один из хассисинов. - Если наткнемся на стражу, скажем, что ведем подозрительного человека на допрос.
   - Дело говоришь, Муса, - одобрительно кивнул тот.- А пока что позови сюда оставшихся снаружи.
   Подражая размеренной поступи караульных, хассисины беспрепят-ственно миновали две полутемные галереи. В одном из переходов нога каждого из них по разу наступила на плиту, своим чуть более светлым цветом выделяющуюся из одинаковых с ней по размерам соседних плит. При каждом нажатии плоский ка-мень едва заметно подрагивал и подавался вниз. Они прошли мимо, даже не об-ратив на это внимания. В самом деле, мало ли перекосившихся от времени плит может встретиться в покрытии полов коридоров ветхого замка? Дворцовая стража была осведомлена значительно лучше - на эту плиту, особенно в ночное время могла наступить лишь нога незванного гостя. Сдвигаясь с места, камень каждый раз приводил в действие рычаг, натягивающий пропущенный под полом шелковый шнурок.
   Через две залы от перехода, в маленькой комнате требовательно зазвонил колокольчик. Двое молодых людей, не снимая одежд расположившихся на ночлег, тут же вскочили на ноги.
   - Шестеро, - прислушавшись к звону, сказал один из них.
   Не обменявшись больше ни словом, они выскочили в коридор. Один из них сжимал в руке пучок коротких дротиков, другой застёгивал на ходу пояс с торча-щими из чехлов рукоятями метательных ножей.
   Ничего не подозревая, хассисины шли вдоль коридоров, заглядывая по пути в темные ниши: в любой из них мог притаиться в засаде враг. Вскоре прислужник замычал и начал тыкать пальцем в полоску света из-за поворота галереи.
   - Там, там, - он сильно заикался от страха. - Туда мы носили кушания и питье для турецкого принца.
   Хассисины переглянулись.
   - Али, ты останешься здесь.
   Тот молча кивнул головой. Дальнейшие указания не только не были нужны ему, напротив, они казались бы оскорбительными - не дело для мужчины бестолку множить слова и заставлять себе равных выслушивать их. Он лишь сомкнул посильнее пальцы на тонкой шее мальчугана и скосил один глаз в сторону темной части галереи, другим - без интереса наблюдая, как гаснет жизнь в судорожно бьющемся тельце.
   Возле массивных дверей из резного дуба, положив на колени устрашающе-изогнутые мечи, мирно подрёмывали двое стражников в широченных ситцевых шароварах и с белыми тюрбанами на головах. Жизнь одного из них отлетела мгновенно, другой даже не пробовал сопротивляться.
   - Где принц, вероотступник? - Сулейман обеими руками держал его за горло и сильно встряхивая, бил головой об стену.
   - Говори, если хочешь жить !
   - За дверью, внутри, - турок в смертном ужасе закатывал глаза.
   - Всё скажу, всё сделаю, только не убивайте !
   Он вырвался из цепких пальцев и прижался спиной к двери. Хассисин излов-чился и одним ударом снес ему голову. Обезглавленное тело подпрягнуло, метнуло из перерезанных артерий кровяной выплеск и загребая ногами, тяжело повалилось на пол.
   Араб тревожно оглянулся.
   - Поторапливайтесь ! - прошипел он. - Стража может сбежаться на шум.
   Хассисин, чертами и цветом лица похожий на европейца, приблизился к дверям и вытащил из-за пояса лом с изогнутым жалом. Дерево громко затрещало, но замок, несмотря на старания, не поддавался. Все остальные столпились у него за спиной, возбужденно дыша и переминаясь с ноги на ногу.
   - Все спокойно? - повернул он к ним голову.
   - Да, да, - раздраженно откликнулся вожак, хотя и ему послышался невнятный шорох в глубине галереи. - Если что, Али давно подал бы знак.
   - Значит, показалось, - взломщик неуверенно пожал плечами и вновь принялся за работу.
   Внезапно он дернулся, вцепился пальцами в дерево и стал медленно оседать на пол. Из затылка у него странным выростом торчала рукоять метательного ножа. Сулейман стремительно отскочил в сторону и это спасло ему жизнь: дротик просвистел и вонзился в дверь на уровне его груди.
   - Убейте их, - завопил он и с размаху налег на дверь.
   Дубовые створки дрогнули от удара, но устояли. Прикрываясь щитами убитых стражников, хассисины бросились на врага, но византийцы, не приняв боя, укрылись в переходе галереи.
   С третьего удара двери распахнулись.
   - Сюда, быстрее, - крикнул вожак.
   Первый же, кто проскочил вовнутрь, свалился вниз с разрубленным черепом. Сулейман взревел от ярости и с саблей наголо перепрыгнул через труп товарища.
   Муса успел поймать щитом летящий в него нож, но уклониться от дротика уже не смог. Рыча от боли, он укрылся за дверями и выдернув острие из плеча, тут же принялся заваливать вход всем, что попадалось под руку. Тем временем Сулейман, вместе с Умаром, последним из шести участников покушения, с двух сторон теснили юношу в просторной ночной рубахе. Несмотря на его отвагу и тяжелый палаш в умелой руке, с ним было покончено быстро.
   - Хорошо умер. Как воин, - одобрительно произнес Сулейман, умело отделяя голову от тела. - Что ж, значит царская кровь не всегда жидка.
   - Подопри поплотнее двери, - крикнул он Мусе. - Надо выиграть время, чтобы ускользнуть отсюда.
   - Постой! - Умар бросился к входу. - Там же Али! Мы не можем бросить его.
   - Али не придет, - отрезал вожак. - Ты должен был сам понять это.
   Он встряхнул за волосы отсеченную голову и всмотрелся в нее. Затем издал глухой вскрик, плюнул ей на щеку и принялся энергично тереть. Это удивило двух остальных хассисинов.
   - Что ты делаешь, Сулейман? Зачем ты плюешь в лицо принца?
   - Это не принц, - горестно произнес вожак. - Нас перехитрили !
   Умар подскочил к нему, выхватил голову и приблизил ее к глазам. Кожа под размазанными полосками крови на левой щеке была чиста, без единого намёка на родимое пятно. Хассисин разжал пальцы и бессильно опустился на пол.
   - Нас перехитрили, - повторил он слова главаря.
   И тут же принялся затравлено озираться.
   - Надо уходить отсюда.
   Он вскочил на ноги, подбежал к окну и пинком распахнув ставни, свесился вниз, высматривая землю. Площадка под окном была густо утыкана острыми кольями.
   - Нам некуда бежать, - возразил Сулейман. - Вернуться к султану с пустыми руками?
   Он переложил саблю в правую руку. За забаррикадированными дверями все громче слышались встревоженные голоса и топот ног.
   - Приготовимся к смерти, братья.
  
  
  
  
  
   Сириец не находил себе места от беспокойства. Как зверь в клетке, он ходил из угла в угол и не мог остановиться, хотя боль от раны жгла огнем. Часами, преклонив здоровое колено, возносил молитвы, затем покидал палатку и до рези в глазах всматривался в сторону, откуда должны были появиться его товарищи. Вопреки здравому смыслу, его мучало чувство вины за то, что он не с ними, за то, что он остался в стороне в столь трудный и ответственный для братства час.
   Утром следующего дня за ним пришли стражники Караджа-бея.
   - Пойдешь с нами, - угрюмо бросил старший.
   Сириец безропотно повиновался. Вскоре он, опираясь на костыль, стоял перед сидящим в седле бейлер-беем.
   - Что скажешь, борец за веру? - насмешливо осведомился бей. - Где твои собратья по ремеслу?
   Хассисин подавил в себе злобу и насупился.
   - Я знаю не больше тебя, светлейший, - резко ответил он.
   Караджа-бей согласно покачал головой.
   - Пожалуй, это так. Но я хочу порадовать тебя: мне только что принесли послание, которое поутру нашли подброшенным неподалеку от шатра султана. Я хочу, чтобы ты прочел нам его .
   - Я не умею читать, - возразил хассисин.
   - Это письмо тебе нетрудно будет прочесть.
   Бей щелкнул пальцами. Один из воинов приподнял лежащий рядом с ним мешок и вывалил содержимое к ногам сирийца. Хассисин подавил вскрик и медленно опустился на колени.
   - Почему ты не читаешь нам его вслух? - продолжал глумиться бей. - Оно же короткое - буквы можно сосчитать по пальцам.
   Стража, как могла, принялась подыгрывать хозяину.
   - Спасибо грекам, избавили нас от лишних хлопот, - рослый сотник смотрел на пашу, ожидая похвалы за свою находчивость.
   - Какая честность ! - громко восхищался другой. - До последней штучки вернули то, что им не принадлежит.
   - А зачем грекам эти шесть голов? У них что, собственных баранов мало?
   - Нужно ли было ходить так далеко? Могли бы перерезать друг другу глотки там, в своих холодных пещерах.
   Хассисин не слышал оскорблений. Он на коленях ползал в пыли, поочередно брал в руки бурые от высохшей крови головы, звал их по именам, гладил жесткую поросль волос. Затем обратил лицо к небесам и подвывая от скорби, затянул прощальную песнь.
   Паша презрительно скривился и похлопал жеребца по шее.
   - Забирай свою падаль и проваливай, - заявил он. - Не забудь явиться к ногам эмира и вместе с этим мешком передать ему наилучшие пожелания от повелителя нашего, султана Мехмеда.
   Он помолчал и добавил:
   - За твои хвастливые слова я самолично содрал бы с тебя шкуру. Но ты не заслуживаешь подобной чести. Пошел прочь, смердящий пес !
   Хассисин взревел и подобно дикой кошке бросился на пашу. Однако охрана была начеку: волосяной аркан тут же обвился вокруг его шеи, в грудь и в плечи упёрлось сразу несколько копий. Еще некоторое время богатырь боролся, разбрасывая в стороны обступивших его людей, пока один из стражников не нанёс саблей удар, до основания шеи разрубивший ему череп.
   - Будет собакам пожива, - буркнул юзбаши, заботливо обтирая тряпочкой клинок.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА XXXVIII
  
  
  
  
  
  
  
   Большую часть дня Мехмед провел в седле. Несмотря на услужливо подставленный зонтик и усердие двух опахальщиков, зной донимал его, как и всех прочих. Лица окружающих лоснились от пота, кожа казалась серой из-за налипшей пыли.
   Пыль была везде - малейшее движение раскалённого воздуха поднимало с земли густые, почти невесомые облачка, которые блуждали повсюду, проникали в любую щель, обволакивая собой всё, что им встречалось по пути. Люди, животные, жилища, одежда, оружие - всё было покрыто тончайшим серым налётом. Даже мухи, расплодившиеся в таком великом множестве, что и ложку похлебки нельзя было без опаски отправить в рот - и те, казалось, были покрыты слоем пыли.
   Мехмед проезжал мимо выстроенных полков и обращался к воинам с речью. Вернее, говорил не он сам: десять глашатаев, по пять с каждой стороны, выкрикивали слова, заученные ими еще утром, у стен шатра султана. Сам Мехмед молчал, не желая натрудить себе горло. Вполне достаточно и того, что он, невзирая на жару, проезжал перед рядами своих солдат.
   Но перед расставленными полукругом полками янычар он заколебался. Подспудно он понимал немаловажную роль гвардии в предстоящем сражении, знал он также и то, что опрос, проводимый среди выборных представителей воинских отрядов, сопровождался угрозами янычар расправиться с каждым, кто проголосует за отход от стен города. И потому он решил обратится к гвардии с призывом сам, без помощи глашатаев.
   Он сделал знак тысяцким, чтобы те сомкнули полки теснее и поднял руку, требуя полнейшей тишины и внимания. Воины повиновались, многие затаили дыхание, чтобы лучше слышать слова султана.
   Выждав несколько минут, Мехмед заговорил:
   - Воины мои, любимцы Аллаха и Муххамеда, пророка его! Вы способны на великие подвиги и знаете это. Завоевать этот город, - он указал в сторону Константинополя, - в вашей власти. Я говорю так, потому что знаю, что слово янычара твердо, как сталь его ятагана !
   Восторженный рёв пронёсся над полками. Воины потрясали копьями, стучали клинками плашмя по своим щитам и громко топали ногами. Султан благосклонно качал головой в ответ на столь бурные выражения радости и удовольствия, затем вновь потребовал тишины. Здоровенным десятникам не сразу удалось восстановить порядок.
   Мехмед смочил горло из поднесённой ему золотой чаши и продолжил:
   - Я не раз спрашивал у ваших командиров, готовы ли они уничтожить врага, на которого укажет воля султана. И они отвечали: "В чистом поле, в открытом бою - любого! Но чтобы успешно штурмовать укреплённый город, надо в достаточной мере разрушить стены." Я сделал всё, о чём меня просили. На многих участках укрепления сравнялись с землей. Более того, почти все защитники уже перебиты и ничто не в силах помешать вам без потерь овладеть городом.
   Это слова вызвали заметное оживление в рядах янычар. Кому может претить мысль придти на готовенькое? Тем более, что война с византийцами, вопреки ожиданиям, оказалась довольно-таки затяжной и кровопролитной.
   - Теперь же настало время, - продолжал кричать Мехмед, - всем вместе идти на штурм. Без опаски, с открытым сердцем делайте свою работу, дело, которому вас сызмальства обучали наставники. Вы, во многих боях завоевавшие себе славу непобедимых, должны покорить мне столицу греков. Я одарю богатством, саном санджак-бея и великими почестями того, кто первым поднимется на стены крепости и продержится там до прихода остальных. Идите же к своему счастью, в этот прекрасный и праведный бой, к мечте всех храбрецов со львиными сердцами в груди. Завтра настанет день, величие которого на века восславит имя Аллаха!
   Мехмед смолк, переводя дух. Краем глаза он ощущал на себе десятки и десятки тысяч горящих алчностью взглядов. Они питали его, заряжали энергией и силой, делали его речь вдохновенной и страстной. Перед ними он чувствовал себя всемогущим, вершителем судеб миллионов и миллионов людей, владетелем необъятного человеческого стада, окруженного сворой преданных волкодавов.
   Божественная сила власти, лишь ненамного уступающей власти самого Аллаха ! Тому, кто воспротивится ей, не суждена долгая жизнь. Греки первыми подали дурной пример и вот результат - зверь обложен со всех сторон, затравлен и загнан в собственную нору. Остаётся лишь неспешно приблизиться, вдохнуть источаемый им запах безумного страха и глубоко погрузить нож в трепещущее сердце жертвы. Невыразимо прекрасный миг для истового охотника ! Душа Мехмеда ликовала.
   Он приподнялся на стременах и вытянув руку в направлении Константинополя, еле сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик, продолжал:
   - Много столетий копила для вас сокровища столица язычников и нечестивцев. И вот настал срок! Спешите, торопитесь! Ступайте за стены, отбирайте у заплывших жиром горожан золото, ценности, рабов, красивейших женщин и детей! Берите себе всё, чем владеет враг и что вы можете унести на себе. Я отдаю вам город на три дня и три ночи.
   Громкие крики радости почти заглушили концовку речи. Хотя подобные призывы звучали каждый раз, когда османам оказывалось серьёзное сопротивление и войска неоднократно пользовались этим жестоким правом завоевателей, янычары веселились буйно, как дети. Они толкались локтями, хлопали в ладоши, подскакивали в воздух и громко славили щедрость своего господина.
   Мехмед поднял руку и вновь глашатаи принялись взывать к тишине и вниманию. Радостный гомон стих не сразу.
   - Но помните, воины, если кто-либо из вас посмеет уклониться от сражения, бегство его не спасёт. Я из-под земли достану презренного и смерть его будет ужасна. Равно как и смерть того, кто самолично не покарает сбежавшего на его глазах дезертира.
  
  
  
  
   Ещё долго после того, как султан удалился в свой шатёр, продолжалось веселье. Воины кричали, распевали песни, от души колотили в бубны, в медные тарелки и котлы для варки пищи. Дервиши как-будто посходили с ума и, заглушая друг друга, наперебой вопили:
   - Пророк завешал нам: "Воюйте с неверными ревностно и неутомимо!"
   - Истинно верующих Аллах сам за руку введет в райские кущи!
   - Закон правоверных гласит: "Если враг не сдаётся - убей его !"
   - Помните, что павшие в бою за веру только кажутся мёртвыми. На самом же деле они уже выряжены в роскошные наряды и спешат к своим небесным скакунам, на которых красуются седла с богатым убранством и золотые уздечки.....
   - Сражайтесь на пути праведном со всеми, кто непокорен Аллаху! Избивайте их повсюду, где застигнете, иначе их лисьи сердца склонят вас к состраданию, а за это полагается вечное пламя геены.
   Подавляющее большинство бродячих проповедников было слабо знакомо с основополагающими заветами Пророка, чьё имя они славили на каждом шагу, и потому ориентировались лишь на несколько произвольно выхваченных и заученных стихов из Корана.
   Они взахлёб перечисляли все доступные их воображению блага жизни; путались в размерах шёлковых подушек, в количестве гурий, положенных каждому герою; нудно перечисляли всевозможные явства и прянные напитки; наделяли будущих счастливцев множеством дополнительных мужских органов, лишь ненамного меньшим, чем число игл в шкуре ежа, и потому способным доставлять нескончаемый поток наслаждения.
   Между палатками и шалашами возили на ослах мешки анаши и щедро оделяли опьяняющим зельем всех желающих. Было разрешено забить половину оставшегося скота; не возбранялось даже (хотя это и запрещено Кораном) пить вино тем, кто сумел раздобыть его в близлежащих сёлах.
  
  
  
  
   Удушливый зной становился все нестерпимей. По мутному от горячего марева небу неслись вдаль редкие клочья облаков, белесых и прозрачных, как тополинный пух. Подобно застрельщикам, они влекли за собой облака покрупнее, за которыми грузно и величаво плыли вслед огромные, как снеговые шапки гор, клубы студенной небесной влаги. Молочно-белые вверху, в нижних своих слоях они отливали темной синевой и затягивая горизонт, тихо громыхали в вышине, подобно отрядам крадущихся латников.
   Смеркалось. Солнечный свет более не казался столь ослепительным и режущим глаз. Внезапно, как бы пробудившись после долгой спячки, порывисто и резко задул восточный ветер. Сухие горячие волны, одна за другой, погнали впереди себя пыль и легкую как пепел прошлогоднюю листву.
   Поверхность моря покрылась мелкой рябью, голубая толща воды потускнела и приобрела серо-стальной оттенок. То исчезая, то появляясь вновь, в долинах закружились несколько малых, в обхват толщиной, воздушных смерчей. Изгибаясь подобно танцующим под флейту заклинателя змеям, пылевые столбы вытягивались на десятки метров в высоту, жадно шарили остроконечными хоботами по вытоптанной поверхности почвы, вырывали из рытвин и трещин комки сухой глины, песчинки, камешки, мелкое крошево пересохшей травы и уносили всё это ввысь, чтобы затем, распавшись, вернуть отобранное у земли обратно.
   Воздух сгустился, стал вязким и липким, как патока. Свинцово-сизые облака покрыли небосвод от края и до края, заполонили собой всё видимое пространство, набрякли тяжело и мрачно пока ещё не пролитым дождем. Кое-где уже поблескивали вспышки зарниц и эхо над землей разносило далекий гул грозовых раскатов.
   Всё живое торопилось найти себе убежище. Перестали звенеть в полях цикады, смолкли сердито гудящие шмели, забились в норки пугливые паучки и неповоротливые твердокрылые жуки. Птицы смолкли, исчезли, будто бы их и не существовало вовсе. Лишь юркие любопытные ящерицы высовывали из расселин камней свои плоские головы и как бы облизываясь, ловили раздвоенными змеинными языками запахи подступающего ненастья.
   Беспокойство ощущалось и среди прирученных человеком животных. Табуны стреноженных лошадей, похрапывая и перекликаясь между собой тихим ржанием, вздрагивали от громовых раскатов, поднимались на дыбы, пытаясь стряхнуть с себя путы, лягали воздух в попытках избавиться от неведомого врага. Значительно поредевшие отары овец уныло щипали траву и время от времени тревожно блея, без видимой причины сбивались в плотную кучу. Даже медлительные волы и верблюды, не переставая жевать свою вечную жвачку, озадаченно вскидывали головы к небу, чтобы затем, не найдя там ничего примечательного, вновь вернуться в свое обычное полусонное состояние.
   Первый удар небесного огня разорвал облачную пелену слепяще- яркой вспышкой. Земля содрогнулась от могучего громового раската; тяжело упали крупные, как горошины, ядрышки градин. За первой вспышкой последовала вторая; третья, наисильнейшая, сумела дотянуться голубым зигзагом до самой поверхности земли.
   Град посыпался густо, как из ведра, устилая всё вокруг белесым ковром кусочков мутного льда. Ветер стих, повеяло слабым дыханием ушедшей зимы. Вскоре, как бы истощив свои ледянные запасы, небесное воинство под вспышки и грохот яростной канонады обрушило на землю косые потоки дождевой воды. Мгновенно всё, что могло отсыреть или промокнуть, пропиталось влагой; в воздухе плыл туман от мельчайших капелек воды.
   Поверхность моря, изборождённая мелкой рябью волн, вскипала большими пузырями, которые, множась и тесня друг друга, дробились под новыми ударами дождевых капель в пушистые шапки пены. По земле, в ложбинах между холмами, бежали мутные от взвеси пыли и песка ручьи; река Ликос разбухла и вышла из берегов, вода в ней загрязнилась и приобрела желтоватый оттенок.
   Улицы Константинополя обезлюдели, как если бы город вымер столетия назад. Сплошные потоки воды, низвергаясь с небес, гулко барабанили по крышам домов, шумели в отверстиях сточных труб, журча и пенясь текли вдоль мостовых и придорожных канав, превращали землю в парках и садах в топкое болото. В блеске молний высвечивались сиротливо мокнущие статуи, подобно часовым непреклонно стоящие под дождём колонны Ипподрома и акведука Валента, прикрывающиеся от воды золотыми щитами своих куполов древние храмы и церкви.
   Спустя некоторое время буйство стихии начало угасать. Всё реже вспыхивали огненные зигзаги, убавляли постепенно свою мощь громовые раскаты. Тучи медленно сносило на запад. Ливень редел и вскоре полностью прекратился. В сизой пелене облаков мелькали кое-где голубые оконца чистого неба и в одно из них неожиданно сумел протиснуться солнечный луч. Упав на землю косым золотистым столбом, он высветил большое пятно, своим краем задевшее османский лагерь.
   Излишне говорить, как была воспринята осаждающими эта случайная прихоть природы.
   "Небесами нам послано предзнаменование!"- эта мысль в устах множества людей с новой силой всколыхнуло поутихшее было на время ненастья ликование перед предстоящей битвой.
   Забылись ужасы осады, голод, лишения, десятки и десятки тысяч нашедших свою смерть под стенами неприступного города. До поздней ночи становище бурлило и веселилось, как в преддверии близкого праздника.
  
  
  
  
  
  
  
  ГЛАВА XXXIX
  
  
  
  
  
  
  
   Рядом с парадным входом в дворец Вуколеона собралась большая, более пяти тысяч человек, толпа. Воины, выборные представители от отрядов и экипажей кораблей, военачальники всех рангов, горожане, среди которых было немало женщин и подростков - все собрались, чтобы выслушать обращение императора к народу.
   Ожидая выхода василевса, люди вполголоса переговаривались, обсуждая ультиматум султана и оживление во вражеском лагере. Большинство сходилось на том, что в ближайшие дни последует серия ожесточённых штурмов; некоторые до хрипоты убеждали скорее себя, чем остальных, что ликование в стане турок было вызвано приказом о скором отходе.
   Споры смолкли при звуках фанфар. По толпе прокатилось движение - люди обнажали головы. Вскоре в дверях показалась спаренная цепь гвардейцев и разделившись на две колонны, солдаты выстроились по обе стороны лестничных ступеней. Спустя несколько мгновений фанфары запели громче и, почти касаясь пола краями пурпурной мантии, к народу вышел император.
   Выждав, пока смолкнут приветственные крики, Константин поднял руку, призывая к вниманию. Затем заговорил и даже в задних рядах людям не приходилось напрягать слух, чтобы слышать каждое слово его речи.
   - Соратники мои, мой добрый и преданный народ ! Пришел час, когда злейший враг наш готовится к решающему бою. Замкнув кольцо и с моря и с суши, он надеется сломать нас, раздавить, как в тисках. Но если вы не устрашитесь, мы повергнем врага и он разбитым вернётся в свою нору.
   Он на мгновение смолк, затем с не меньшей твердостью продолжил:
   - Братья мои ! Вы знаете, что в четырех случаях мы обязанны предпочесть смерть жизни. Во-первых, ради Веры нашей и благочестия. Во-вторых - ради Отечества. В третьих - ради государя вашего, помазанника Божьего. И наконец, в четвертых - ради родных и близких ваших. И если мы готовы сражаться только лишь за одно из этих условий, то сейчас все мною перечисленное находится под смертельной угрозой.
   Два месяца, почти каждый день и каждую ночь, мы доблестно отражали сарацин. И каждый раз неприятель с потерями откатывался назад. Да не смутит вас, что стены обрушены во многих местах. Насколько это было возможно, мы восстановили их, заделали наиболее крупные проломы. И если враг тешится своей многочисленностью, то мы возлагаем надежду на светлое имя и славу Господню, и лишь потом - на силу рук наших и неистощимое мужество духа.
   Завтра огромное стадо нечестивых двинется на нас со всей своей силой, пойдет с великим шумом и воинскими кликами. Не дайте им запугать себя. В тот трудный и ответственнейший час пусть каждый спокойно выполняет свой долг. В схватке с врагом не теряйте присутствия духа и ясности ума. Помните, противник не владеет столь совершенными орудиями боя и по недомыслию пренебрегает бронёй для тела и для головы. Пользуйтесь же этим преимуществом, разите всех без пощады и да пребудет с вами милость Всевышнего.
   Одобрительные возгласы прервали речь василевса. Когда же он вновь заговорил, мощь и звучание его голоса перекрыли шум и выкрики толпы.
   - Из года в год нечестивые жгли наши поля, сады и жилища, уводили в плен наших братьев и сестер, отнимали у матерей и обращали в лживую веру детей, а стариков убивали, как ненужный скот. Скрепя сердце, мы взирали на это бесчинство и надругательство над естеством человека, копили обиду на слабость свою и немощь. Но вот пришел день и мы поняли: враг рода людского, предтеча Антихриста, уже стучится в наши ворота. Не дайте возможности ему уничтожить вас, накинуть на ваши шеи ярмо позорнейшего из рабств. Спасение в наших руках ! Бейте их везде, где застигнете, уничтожайте приспешников дьявола всеми средствами и да поможет нам в этом Всевышний !
   Вручаю вам этот великий и древний, славный своей историей город, первейшую из всех столиц, Отечество наше !
   В толпе, среди воинов и горожан, слышались возбужденные возгласы. Многие, даже прошедшие сквозь несколько войн седовласые ратники, с лицами, изборождеными боевыми шрамами, стыдливо отворачивались в сторону, чтобы скрыть набежавшие на глаза непрошенные слёзы. Воины помоложе не скрывали своих чувств: кто-то воинственно потрясал секирой, другой целовал перекрестие меча, третий пылко сжимал в руке нагрудный крест или медальон.
   Император повернулся к стоящим по правую руку венецианцам.
   - Благородные граждане Венеции ! Вы не по наслышке знакомы с вероломством турок. Вам часто приходилось биться с врагом на суше и на море и почти всегда победа оставалась за вами. Не покидайте в беде Город, ставший для многих из вас вторым отечеством. Прикройте его в час опасности своими крепкими щитами !
   Повернувшись налево, Константин обратился к генуэзцам.
   - Славные воины - лигурийцы! Не буду описывать ваших многочисленных подвигов. И без моих слов они известны всем. Я лишь напомню, что на протяжении столетий стены Города служили вам и вашим семьям надежной защитой. Будьте и вы защитой стенам, отплатите Городу добром за добро и за ваши старания вам еще при жизни воздастся сторицей.
   Император помедлил, окидывая взглядом лица людей.
   - Мне не хватит времени перечислить всех доблестных мужей из разных стран, по велению сердца своего прибывших к нам, чтобы помочь своим едино-верцам в битве со смертельным врагом. Одно лишь скажу вам, что если на Небесах за мужество ваше вам уготован алмазный венец, то здесь, на земле - память вечная и праведно заслуженная !
   Ответом ему послужили громкие одобрительные выкрики. Император поклонился народу и вернулся во дворец.
   Люди расходились возбужденные, с просветлёнными лицами; казалось, невидимый груз спал у каждого с сердца. Многие спешили на свои посты, чтобы поведать тем, кто оставался в дозоре, содержание речи василевса. Другие направлялись к расположенному неподалеку храму Святой Софии, чтобы вновь, как и прежде, влившись в толпы верующих и единомышленников, пережить тот могучий душевный подъем, который помогал им и поддерживал их в доглие, тягостные месяцы осады.
   Из-за края застилающих горизонт туч выглянуло солнце и заиграло напоследок предзакатными лучами на золотых куполах тысячелетнего града.
  
Оценка: 4.66*6  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"