Сергей Арутюнов





ЭКВИНОКС

Пятнадцатая книга стихотворений















Москва, 2022

***

Не выпячусь и не струхну,
Когда как будто ни с фига
Туман ложится на страну
И распадаются снега,

И видно, что под ними прах
Лоснится аспидом греха,
Как в нижних скорченных мирах
Подземная блестит река

Сернисто-маслянистых струй...
Но если вырван час у мглы,
Что видеть, зиму ли, весну ль,
Неважно. Так и так светлы.













***
Вот оно, заунывное, серое,
Нескончаемое, как сверлёж,
Утро зимнее, бликами в зеркале
Говорящее - не свернешь.

Тут и некуда, и куда уж там
По проспектам, проложенным вдоль
Этой жизни, что к здешним и тамошним
Одинакова широтой.

И на блеск, что чертога вельможистей,
Не сорваться б, сжимаясь в кулак...
Никаких чтобы этих  "возможностей",
Только ветер да кровь на губах.













***

Ни к либералам, ни к охотнорядцам
Не шел ни в пахоты, ни в отпуска,
А пошептать над коньяком армянским -
Одна тоска. 

Кому портал откроется по капче,
А чей карман окажется с дырой,
Зима идёт, и нет ее богаче
На снег сырой,

О родовом общественном изьяне
Она не знает, пеленая год,
И возноситься к ней никак нельзя мне.
Скорее от.












***

Когда идет, раздета и разута,
Беда, что к социалке сведена,
Зачем я помню, что такое смута?
Кислятина.

Во что глядеть? В полотнища и древки,
Иль в жерло, что разинула пищаль? 
У всех свое. Пересеченья редки.
Прости-прощай. 

И мог бы лыбу корчить, как в рекламе,
Но если б кто-то перенес ту боль,
То понял - виноват не перед вами.
Перед собой.













***
Что допущенья наши? Ноль,
Когда отчаянье раскола,
И совесть с памятью иссохла,
И желчью полон хлеб ржаной.

Где место мне, когда толпа
Визжит от ярости звериной,
Топочет резаной свининой
И крест низводит ото лба,

И атаманом сечевым
Одним разором и богата,
В седло садится пропаганда?
...Достаточно спросить, чей Крым.













***

Вы, сумасшедшие, подонки,
Без чести, совести и дна,
Куда несетесь по бетонке,
Когда страна разделена

На вас и нас, и тех, что сверху
Взирают, вожжи предержа,
И если молятся, на сверку
Расходника и платежа?

Устали? Гикнулись? Ужо вам.
Запомни, алчная орда:
Никто не шел путем грошовым
В поля свободного труда.










***

Я помню клип: клошар свирепый,
Подсвечиваемый сиреной,
Тоннельный презирая мрак,

Сбиваемый, шагал куда-то,
Шепча настырно, жутковато,
Качаясь на семи ветрах. 

Кулем над фурами взлетая,
Он был как проповедь святая - 
Сгибаться было западло,

И вот, в лохмотьях, словно в рясе,
Он выпрямился и напрягся,
И грузовик разорвало.

Так, в нем узнав и путь, и славу, 
Я тоже стал подобен сплаву,
Превозмогавшему беду. 

И что мне ночь? Сопенье, кашель...
Я знаю, что уходит каждый,
И потому уж не уйду.



***

Какое странное витанье - 
Как будто в предрассветном сне,
Я вдаль смотрю, и даль видна мне
Внутри себя и чуть извне:

В неведомые новолетья
Над зарослями ивняка 
Летят - одна, другая, третья -
Эпохи, царства и века,

И рыба рвется из ячеи,
И слышно, как течет сквозь день
Река времён в своем теченье,
Река людей. И не людей.












***

Замордованы или вдохновлены -
Сколько тут беккерелей и сколько герц! - 
Из людей вырастаешь длиной волны,
И такие билеты - в один конец.

Здесь на рельсах ржавых скрипит песок. 
Замедляемся. Где же тот проводник?
Чаевых не возьмёт уже, так иссох,
В мотылька, принимая их у других.

И потемок больше не сторожа,
Если чем и ведомый, то шепотком,
Ты выходишь в дюны без багажа,
Понимая, кто ты, и что потом.












***

Трепещешь ли пред грозной стужей,
Ошмётки давешней тоски
Вплетая в разговор досужий,
Пути надзвездные узки.

Зимы ужасной объявленье
Развеивается. За ней - 
Февраль, и нет его белее,
Похожего на скрип саней.

За согрешенье с покаяньем
Дыханье вечности отдав,
Мы верность плоти сохраняем,
Делясь на труп и кенотаф,

Душа моя, рабочий орган,
Отмытый вьюгой добела - 
Я, знаешь ли, разочарован
Во всем, где ты со мной была.







***

И говорить осталось только шепотом,
Одной зимой дыша через рукав,
Но немощь сопоставить с чем-то что-то там
Идет вразнос, желанье изругав. 

С утра метёт, и жизнь подобна торканью
В барак, что хочет вырваться из падл,
И разговорам с женщиной, которую
Любил когда-то и совсем не знал. 

Тогда к зарядке призывало радио,
И ночь плыла сквозь тысячи тревог,
И время вхолостую время тратило,
В итоге нарываясь на плевок,

И вы теперь напрасно зубы скалите
На списки павших в трепетность свою,
И я вам не какой-то шут из Камеди,
Не царь, не Бог, а лишь самостою.

И незачем ни драться, ни витийствовать
Над горем неизбывным впереди,
Никто не человек, а просто исповедь,
Боящаяся реку перейти.


***

То ли тупости обостренье,
То ль, один посреди толпы,
И не пьян, и не трезв, а средне,
Будто бы

Не отнекиваясь, не выпил,
И отныне ни вверх, ни вниз,
Треуголен и блекл, как вымпел,
Сник, подвис...

Дастся дорого послушанье,
Дивным светочам - по бельму.
Что ж небесная даль страшна мне,
Не пойму.

Оттого ли, что землю склеил
Снег, нахохлен и сыроват,
И зерном восстаёт из плевел:
Скоро март.







***

Неужели ж она единственна,
И другую не узнаём,
Эта... как её... в общем, истина,
Что не сыщется днём с огнём?

Та, на чей вопрос, что есть комната,
Или светочи за окном,
Я отвечу, что блики золота,
Синий паводок в золотом.

Позабудешь про буйство рацио,
Если прежде тебя загнут
Васнецовскую стать Абрамцево
И поленовский там же пруд.

Эта вера ещё имперская,
От родительского угла,
От страны, что никем не брезгуя,
До погоста доволокла.

Там и лечь, видно, всем до срока нам,
Чаркой горя друзей пьяня,
Окружёнными только золотом
Несгорающего огня.


***

Лучше бы, конечно, чем увечиться,
Правду молвить, а она приятна:
Основная масса человечества -
Четкие, нормальные ребята.

Просто помыкает ими всякая
Как бы это выразить, "элита"...
Но идёт с горы трамвайчик, звякая,
Клумба шлангом дворницким облита,

Дети - в садик, старики - по скверикам,
Взрослые - к местам несенья служб их.
Сущий Рай, не склонный ни к истерикам,
Ни к веденью диспутов досужих.

Надо жить, а не в мечтаньях дни терять - 
Отверзай кошель, свободна касса!
И война земель ещё за тридевять.
Экипировалась. Ждёт приказа.







***

Век наш странен в целом, аки гибрид:
Утро в поле есенинском, ночь в ЧК.
Возвращается Феликс и говорит:
Молодцы, сменили крановщика. 

Тот, иной, страшился глядеть в глаза,
И дрожали руки на рычагах.
Этот, новый, душка и молодца,
Умно смотрит, явно, что не чурбак.

Я, конечно, вряд ли Джавахарлал,
Но внимайте мнению духлица:
Для таких, как он, я кровохаркал,
Но не я вернулся, а тухлеца. 

Тот, который в садик меня упек,
Доживает пенсию кое-как.
Не меня вернули, живой упрек,
А закон о трезвости в кабаках,

И поправки чохом отклонены.
Власть одна - та самая, что свергал.
Тридцать лет проходит, и хоть бы хны,
Те же, там же во глубине зеркал.

...Так что зря он служит сим господам,
Подневольный, бедный мастеровой.
Отдал жизнь ему, и ещё отдам,
А вернут, сошлют ли, не все равно ль,

Говорит он, странен и тощ, как Свифт,
Рвущий душу кашель в груди неся,
И не спит Лубянка, давно не спит,
Потому что спать ей никак нельзя.






***

Как там говорят, омни сперанца,
Без фигни и прочих идиом?
Знаешь, если так уж разбираться,
Каждому досталось поделом. 

Каждый получил, на что хватило
Собственных обветренных сусал.
Крышечкой над буквицами - титло. 
Пуля пощадила, штык спасал.

Знаешь, сядем, как  тогда сидели,
Руки на колени положив,
Вот мотив, что с нами шел сквозь дебри,
Полуистинен и полулжив. 

Клочьями туман идёт с ерика,
Плотный, будто где-то жгут скирду,
И царит в душе неразбериха,
Заплелось, никак не расплету,

Господи, прости... Так что там с омни?
Щепочкой душа заострена.
- Ты ещё давай про землю вспомни, -
Бледно улыбаешься с бревна.


***

Повторяя блекнущее "эввива"
Для очередного коммюнике,
Я не знал тогда, что судьба гневлива,
И повторы любит на медляке.

Восходя на палубу пироскафа,
И, конечно, мысля не о цене,
Я не знал тогда, что судьба гнусава,
И во что это обойдется мне.

А цена была, скажем так, понятна:
Крови сгусток, а сверху земли бросок,
Земляничная, мать ее, поляна,
Да бочаг, что к августу не просох. 

Это было, словно бы в редколесье
Пара просек. Я и не знал тогда,
Как близки Рахманинов с Перголези,
И как даль осенняя золота.








ПОСВЯЩЕНИЕ

Глядя в подступающий огонь
Тех, что составляли авангард,
Спрашивал: зачем я вам такой?
Скверно пью, стреляю наугад.

И тогда, сбавляя шаг слегка,
Пристально таращась чердаком
На меня, простого мозгляка,
Отвечали мне в ключе таком:

- Если и берем тебя, вруна,
Одного из многих на челне,
Ценность этих слов твоих равна
Отрицательной величине,

Вот стволы. Любой из них даём
Знаком воли, символом семьи.
Спины нам прикроешь с ним вдвоем,
Да с предохранителя сними.






***

Закатали патриота -
Уходил на два-три года
А вернулся через пять
Ничего не выяснять.

Меж чванливых и капризных
Среди нас он был как призрак,
Будто пленный гамадрил,
Ничего не говорил.

А вокруг него орали
Чемпионы авторалли,
Покорители небес.
Этот никуда не лез.

Будто выстирано в чане,
Тягостно его молчанье,
Бледен вид и обветшал.
Никому не помешал.

Скоро праздники отметим,
Всех поздравим с двадцать третьим...
Глохнет блеянье козлят,
Пустоты встречая взгляд.


ЖАВОРОНОК

Дядька слесарь, что пеплом оброс,
Да мальчишка, в ком пела отвага,
Командир да француз-горбонос,
Вот и весь экипаж того танка.

С полигона машину угнав,
Заграждений сминая осоку,
Не боясь ни кнутов, ни облав,
Потянулись к родному востоку.

Им устраивали Рагнарёк,
Посылали которую роту.
Только тридцать четвертый конек
Прорывался к далекому фронту.

Всю-то жизнь то нарыв, то прорыв,
Русский путь и тернист, и колдобист,
На земле наказанье отбыв,
Мы прорвемся, не так ли, герр оберст?

На ту сторону выйдем к своим,
Серебренные вещим знаменьем,
На ту сторону выйти сумеем,
Рядом с Господом, следом за ним.


***

Когда глазами рукотворных монстров
На Марс гляжу и вижу твердь земную,
Кто оживит погибшей жизни остов,
Коль я души в нее не ассигную?

Но если мы, комки вселенской смази,
Летим в ничто балластом планетарным,
От кувырканья будто бы в экстазе,
Восшествуя к покинутым итакам,

Грозя вседневно сдвинуться с устоев,
И в генный сумрак норовим вмешаться,
Зачем и кто, к Земле нас приспособив,
Мирам иным для нас не дал ни шанса?












***

До равноденствия столетья два,
Но вот одно, другое новолунье,
И зазвенит земная тетива
Такой же, что и века накануне

Благовестила о себе самой,
И дрожь весны за дребезг принимая,
Полям платил я честно, кровь за гной,
И март сырой встречал без пререканья,

И, просвистав судьбу средь воронья,
Совокуплялся облачным громадам,
Когда Господь выдавливал меня,
Как тюбик пасты с хвойным ароматом - 

До капли бытия. И лишь листва
Нас делала подобными друг другу,
Едва надрывный кашель торжества
Вдруг восходил чрез горловую трубку.







***
...а, в общем-то, юродство, и какое,
На вечный март взирать, как будто в коме
Ещё зимы, тащившейся едва
Туда, где еле тлела синева.

Была пора томиться в казематах,
Чей тусклый свет устал крениться набок,
И были дни, в которых он блуждал
В тарифных сетках, меж приборных шкал,

Когда ветра рвались из-под опеки,
И были мы ничтожны, как объедки
Пиров ещё античных, словно миф,
Что нам толкают, цену заломив.

...Послушай, нет их, ни пиров, ни битв тех,
Ни резолюций царских в челобитьях,
А есть вот этот мир,  не отменим,
Триумф бесчестья да тоска над ним. 

И буди в марте ты изрядно зряч,
Конца с началом зренью не сопрячь,
Листая жизнь буклетом без картинок,
Пустых часов и дней невозвратимых.



***

За пару дней спустить аванс - 
Уже навроде ритуала:
Такая Родина у нас,
Роскошеств и не предлагала.

Упарывались только так,
Разнился лишь рабочий отдых:
Одни сидели на кортах,
Другие дрыгались на кортах.

Судьба к погосту волокла
Одних. Другие ж, на подхвате,
Имели вдоволь и бухла,
И конфискованных бугатти.

Такая Родина. Таков
Ее расклад столетий на пять:
Одним бухать среди долгов,
Другим их с выплатой динамить.

А если и случится вдруг
Порыв небесной домоткани,
Блаженен мартовский недуг,
Весеннее недомоганье.


***

Когда, души моей не зная,
Притягивая, как магнит,
Над головою птичья стая
И кружится, и гомонит,

Бужу я чувство, что зачахло,
И, как пристало королю,
Приветствую весны начало
И улыбнуться норовлю.

















***

Прямо аж подбрасывает - март
Одиссей иль, может, илиад...
Погляди, как на снегов безумье
Углекислота ложится всуе,

Как по небу носятся стада
Облачно-кудрявого скота.
Наскоро во двор экипируясь,
Ощути, как запахи вернулись.

Ветром раздувается ноздря.
Были беды - вряд ли что зазря.
Вон он, при штыках и при редутах,
Мир, зовущий славу, как придурок.

Да иди ж ты, Господи, не стой.
Где-то заждалась тебя работа.
Чуешь? Между касс Аэрофлота
Тянет прошлогоднею листвой.







***

Не пойму тебя, судьбина.
То обильна и завидна,
То никак
Мне секрета не откроешь,
От Алчевска по Анкоридж
В тупиках.

Можешь связывать с гостайной,
Ехать ночью в Гусь Хрустальный,
Капать йод,
Я ещё прорвусь куда-то,
Пусть смешно, дураковато,
Как пойдет.

В птичьи трели на деревьях,
Бор сырой, обитель крепких,
Бодрых пихт,
Станет мне не до эмоций,
Только рог медноголосый
Протрубит.






***

С окраины почти до центра едучи
Знакомыми проездами, а все ж
Какие-то совсем уж вроде мелочи
Подметишь, и со скуки не уснешь.

Там роют рвы, здесь дом на выселение
Стоит среди обрезков ЖКХ,
Как и в тебе, час от часу секретнее,
Ворочается мыслей шелуха,

Что точно так же выселить пытаются
Всех нас отсюда в дикие места,
Где шум лесов да нищенские таинства,
Землистость стен да в облако езда.

И ты, в миру оставленный за старшего,
При всем желанье дальше не проник
Снежинок, что,  истаивая заживо,
Летят и льнут к тебе за воротник.







***

Буркнут - мистика, фыркнут - глупости, 
И пойдут от меня гурьбой
Пассажиры, которым кур пасти
Обязательно по кривой.

Только если и есть в безмолвии
Хоть намек на открытье рта,
Что мне с полночами и с полднями
Изнуренная чехарда?

Кто вы мне, пугачевцы, разинцы,
Коль, от смерти не отстраним,
Я давно уж не вижу разницы
Между светом одним с другим?

Предъявите же мне инсигнии,
Междустенны, как сволота,
Двери узкие, двери синие,
Что распахиваются туда,

Где и эхо звучит стократнее
Крика малого, как ни дли...
Ни печали, ни воздыхания. 
Только парусники вдали.


***
Боже... Твой звонок прозвучал, как выстрел.
Вздрогнул, ты прости меня, виноват.
Как я? Да эссе вот опять измыслил
Вроде получается, но не факт.

Понимаешь, пошлость кругом, а бунт мой - 
Что-то вроде линии Мажино.
Вроде бы одетый идёшь, обутый,
А внутри все как-то разможжено.

Это все равно что какой-то шибздик
Толковать бы взялся про высоту
Да приплел бы сходу о низких жизнях,
От рожденья свойственных лишь скоту,

Веришь, перечел - до сих пор коробит,
Плоско, пусто, суетно, как на грех,
Сколько дней минуло, но, текстом проклят,
Я земное счастье давно отверг.

Будто зафиксировали с камер,
Как мне удавался простой стипль-чез,
Но на середине внезапно замер,
Вскинул руки, спешился и исчез.



***

Расколотому ореху,
Простёртому на китах,
Смотрящему в мир, как в реку, 
Испрашивая - итак,
В слезах стратосферных зыбки,
Скрестив Хуанхэ с Янцзы,
Что скажете, безъязыки,
Небесные кузнецы?

Предчувствую, изумитесь
Прияв от земли сырой - 
Ты кем себя возомнил здесь?
Хорош уже, рот закрой.
Чего ты кричишь под запись?
Ты с этим так не шути.
Который уж год, шатаясь,
На смертном стоишь пути.

Чем уши вертеть нам, слямзи
За очередь к черпаку
Салоны интимной связи
И прочую чепуху,
Презренную, потому что
Душе твоей, плазме плазм,
Всё сущее так же чуждо,
Как постфиксу плеоназм.

А он им - довольно гадства,
Пощёчин и а-та-та,
Средь звездных скоплений газа
Я то же, что вы тогда,
И хватит пустых вопросов,
Которым уста отверз
Луны ледяной апостроф
Над капищами словес.



















***
По отмелям бродя в немеющий отлив
Меж водорослей, банок, склянок и ракушек,
Ты думаешь - вопрос изрядно щекотлив,
Как жить средь новостей, вчера ещё протухших.

Сегодня вот они - полукамзол в крови,
Распоротый кошель, чей ремешок оборван.
Цивилизация... Где пели соловьи,
Над мертвыми кричит их переживший ворон.

Тем временем давно расходится заря,
И нет вины такой, что б не простилась этим...
В неведомую даль задумчиво смотря,
Ты удовлетворен ландшафта милосердьем,

Такая жизнь была, такое бытие,
Что на Земле бывать захочется пореже.
Уж смыл следы прибой, но тело при тебе,
И странно сознавать, что ты на побережье.








***
Коль правды не скажешь, то лучше соври,
Как в Токио снежном бродил до зари,
И взад, и вперёд, и, конечно же, мерз,
До самых подмышек и сальных желез,

И плакал, как самый обычный задрот,
Когда выходила она из ворот,
Походкою странной, как мог бы идти
Один только снег или рой конфетти,

Подброшенный в шаре недетской рукой,
Усталой, жестокой, и тем дорогой.
И следом за вышедшей полз ты ползком,
Потерянный, будто уже не иском

Никем из когда-то знакомых и нет,
Как полузасохший паук-мухоед,
Рыданья на храмы лепя, как пластид,
И зная - она никогда не простит.








***

Сколько ссучилось, пало во мрак, отреклось,
От возмездья таимо...
Что-то с оптикой. Так и ведёт меня вкось.
Что ни выстрел, то мимо.

Потому в первой зелени вижу лишь терн,
В светлых днях - потускненье,
Что не знаю, к чему на земле я рождён,
И зачем этот снег мне,

Заносящий с разлета низины, холмы,
И искать панацеи - 
Все равно что высматривать айсберг с кормы
Или целиться в церкви.












***

Ничего. Вот-вот снега сойдут.
Из Аддис-Аббеб да из Калькутт
Смахивая пламя с мёрзлых свеч,
К нам тепло нагрянет. Пыльный смерч. 

Он пройдет по водам, как огонь,
Прокричит бездомной кабаргой,
Взвоет, как средневековый швед.
Утром встанем, а домов уж нет.

Если это бездна, то без дна.
Хороша ты, матушка весна.
Нету взгляда твоего красней.
Постарайся ж, сумрак наш рассей.

Где метели буйные мели,
Ныне войны, эпидемии,
Ропотом стихий вдохновлена,
На подходе пятая волна.

Ничего. Вот-вот сойдут снега.
Если даже вымрем, то слегка.
Не заметим, как заполнит рвы
Черный пепел молодой травы.


***

Отменно, когда снега,
Как пчёлы, летят с летка,
Куницами по стволу - 
Сосна для них высока - 
Целуют меня в скулу.

Отрадно, что берег наш
Не гнётся под патронаж,
И голос в нём чисто твой,
Таков, что не передашь,
Сокрытый, как часовой.

Нормально, когда ветра
Свистят, что идёт игра,
И пыл её не издох,
И носится детвора,
И пар не идёт в свисток.

Еще хорошо, когда
Стесняется школота
На пике пустых отваг
За прихоти живота
Чернить, что черно и так.

Черно у нас. Мгла да мгла,
Стыдливы колокола,
Какие б ни шли века,
Что б высь им ни отдала,
Трясин у нас до фига.

О, Господи, помоги: 
Предательства полны мхи,
Но их от меня отвадь.
Отлипнут пусть от ноги.
Я русский, и мне плевать.



















***

Как примириться с фактом,
Что, углеводород,
Цветешь, как утлый сфагнум,
То к благости, то от,
Но, скрещена наивным
Сознанием греха,
Уже светла над миром
Вселенская река,
И только в ясный полдень,
Когда весна близка,
Пылает крест Господень
В обводах лепестка,
И, наскоро колдуя
Над снегом в свой черед,
От солнечного улья
Лучи прозрачно льет,
И мнится, что затронув
Какой-то вещий знак,
Исходит от сугробов
И вертит жизнь в щипцах,
И брезжит из фаянса
Купели площадной
Желание смеяться
Над уходящей мглой.


***

Перед лицом природы грозной,
Что лишь одним зрачком кругла,
Я вдохновлен апрельской рострой,
Простершей дивные крыла

Над мириадами развалин
С их невозможной суетой,
В которой каждый знак проставлен
До самой крайней запятой.

И я бы мог быть виноватым
Во всем, как золотой рудник.
...Такое называют "фатум",
Не зная терминов других.












***

Сколько слез на закате лью,
На рассвете так боек - 
Что за мука Создателю
Созидать нас, убогих!

Ты и ранних стрекоз плоди,
И флотилии скрепок - 
Не устанешь ли, Господи,
Вразумлять нас, презренных?

Не сведешь ли, сомлев, к нулю,
То, что мир и природа?
Не сожмешь ли вселенную
В полтора оборота?

Ты ж пойми, что не зла хочу...
Только, будучи сокол,
Я б закрыл эту лавочку.
Оторвал бы и скомкал.







***
Алексею Шорохову
И шутки куда смешнее,
И водка пьянее там,
Где празднуется смешенье
Ранений и лёгких травм.

Такой карнавал, что ахтунг,
И, в дымке шероховат,
Не знаешь, когда шарахнут,
Но то, что шарахнут - факт,

И взмолишься, только тщетно - 
Издёргаешься в бинтах:
Война - это что-то с чем-то,
Сомлел, получи в пятак.

И было б, откуда черпать,
Ты выпил бы в два глотка
И жизни почти что четверть,
И грязные облака,

Чтоб, гибельных вёрст подлее,
Румянец пропал со скул,
И спало бы воспаленье,
И ты б, наконец, уснул,

И видел во сне громады
Небес и земли такой,
Чтоб тени их, сыроваты,
Не комкались под рукой.

***

Когда паяльник тычет в канифоль
Господь всемирный, зреет мысль такая:
О, как он мал, объём дыханья твой,
Объём дыханья.

Взрывать царей, расшатывать режим,
Из ржавых скважин выдирая скобы - 
Ты ничего не переменишь им.
Никто не смог бы.

И вы бессильны, баре-господа,
Переменить в угаре сигаретном: 
Из кислорода - углекислота,
И всё на этом.

Бессильны до последнего дрища,
Но паки, паки...
А рыжий камень корчится, треща,
И жаждет пайки.






***
Фото чисто видовое,
Ателье. И темы для -
Занавеска. В кадре - двое,
Молодые дембеля.

Взор мечтательно туманен -

Скуку службы победив,
Двое, русский и татарин,
Молча смотрят в объектив.

Россыпью значки, стандартны,
Будто блики фонаря.
Соло Карлоса Сантаны,
Отель Калифорния.

Длилась песенка, шизова - 
Если вспомнишь, плюсани,
Сколько лет пройдет, чтоб снова
В поле встретились они

С лозунгом об оккупанте
Каждый, как экспресс-лапша,
По две стороны, кто в банде,
Кто в полиции служа.

Не пытай судьбу-свистунью,
Кто из них был пятый биттл,
И за что вполне впустую
Каина Авеля убил.

МОСКОВСКОМУ ТРАМВАЮ

Убит и заржавлен, как нож-скоторез,
Что деется ныне,
Когда залегают в промежностях рельс
Окурки стальные?
Что с пигалиц плату взимая, что с дылд,
Безличную завязь,
Молчи не затем, что зарок или стыд,
А чтоб отвязались.
А если и спросят, концы обрубай,
Грядущее кликай: 
Ты Яузу видел, мой бедный трамвай,
Стоял над Неглинкой.
Пусть в слякоти вечной обрюзг и опух,
Бульварам важнее,
Что кровный ты сын тем, кто вспенивал Буг,
Форсировал Шпрее.
Попомнят, как выла там наша броня,
Над ветхой Европой.
Так что же ты встал? Ещё смены полдня.
Ты главное, трогай.
Пусть кровь эта душит и бьётся в фальшборт,
И слёзы отторгнув,
И жестью грохочет, и искрами жжёт
Передний пантограф.

***

Летит облаков квадрига,
И вот уже - пустельга...
Да что там? Какого фига?
А это опять снега.

И сколько же их у марта,
Что солнцем насквозь прогрет?
Как будто дана команда
Досыпать весь реагент,

И нудное длится соло,
Эстетский такой изыск...
Ну, надо ж - почти подсохло,
И снова размокло вдрызг.












***

Ещё обложены пруды
Ледовой рыхлостью чумазой,
И ни ума, ни доброты
В эфире над овощебазой

Не видно. Серой тесноты
Бугрится занавес, резинов...
Одни заборы и склады
Окурков да презервативов.

Вдоль полицейских изолент,
Не по годам хитёр и развит,
Своей же борзостью согрет,
Бежит куда-то автотранспорт,

А ты, слегка навеселе,
Стоишь, пред заревом поблекнув,
На испохабленной земле
Великих и могучих предков.







***
Меж холмов припухших
Выгнут колоском,
Как среди ракушек
На брегу морском...

Створкам полусжатым - 
Рассказать им, что ль,
Как идёшь ландшафтом,
И выходишь в ноль,

И не счесть развилок,
И молчат столбы,
Отменить не в силах
Жизни и судьбы?

Но - ещё увижу
Рано поутру
Драную афишу
На сквозном ветру,

Весело динамя
Мартовский огонь,
Корка ледяная
Хрустнет под ногой,

И равновелики
Скажутся тогда
Горы и улитки,
Лень и суета.

***
Максиму Ершову 
Красно-кирпичен, как Эдинбург,
Зыркнет мне в душу светила взгляд.
Странную вещь я заметил вдруг,
Будто бы предохранитель снят,

И что у Бога ни попрошу
С братом затеять спор о путях,
Или для гибели паранджу,
Или блаженства для работяг,

Сбудется, ибо я верю в них,
Верю упрямо, назло всему,
Снегу бескрайнему за воротник,
Бремени, что никогда не сниму.

Медленным временем вдоль ствола
Ржавчина яви едва взбежит,
И что судьба мне не воздала,
Снежный воздаст самшит.






***
Пока бытия не кроешь
И выглядишь поживей,
Чему опечален, кореш,
Какому из прежних дней?
Чего рассуждать о мразях,
Жалея на них плевка?
Довольно. Сегодня праздник,
И будничность нам легка.
Как солнечной панагие,
Поклонимся жизни той - 
Гляди, облака какие,
И каждый, как мы, седой.
И речь невообразима,
Зубри ее, не зубри,
Пока ледяная стигма
Окрашена в цвет зари,
Но - жарь, коль страна объята
Пристрастием к вискарю:
Смотрю я на вас ребята,
А зря, как ни посмотрю.
Пока вы тут молодые,
И грязь - афродизиак,
А вот получать по дыне
Не выучитесь никак,
А надо. Беда не дремлет,
И взгляд ее диковат,
Когда, позабыв про трепет,
Плюете на диамат,
Но вот же ж какой оттенок - 
Займутся, как сухостой,
Прохладные ноги девок
Да золота зрак пустой.











***
Я совладал бы с этим бытием
Влечений жалких, пафосных дилемм,
Но ход его, размеренный вполне,
Так изредка надоедает мне...

Когда весна, и воздух беспокоен,
И жизни смысл растет из пустяковин,
О холодах забыв, как о терроре,
Я праздную пришествие второе

Каких-то сил, пусть малых, но своих.
Пусть лик природы сер, как отставник,
Пускай убийцы носят шевиот,
Пусть я - дранье, но май уже вот-вот,

И - трепещу. И сплю часа по два,
И вижу, как дорога столбова,
И дрожь идёт к бушприту от форштевня,
Как первый смертный грех прямохожденья.








***

Мне кажется, я виноват пред всеми
Уж тем одним, что жив по мере сил,
И все они, торговцы, фарисеи,
Что для меня так странно обрусели,
Печальны, ибо я их не простил.

В тенях реклам на лежбищах отбросов
Неразличим, как беглая строка,
От крови загустевшей смугло бронзов,
Не алфавит и даже не апостроф,
Я изумлен бессильем языка

Преображать оттенки прежних смыслов,
Людских дурачеств и природных стигм,
Когда рассвет, луга росою сбрызнув,
Идёт по ним, ещё не нов, но сызнов,
И истолкован, и необъясним.









***

Оглохший, как я, от усобиц
Вселенских шумов-покатух,
Скажи мне, свирепый саксонец,
Когда ты попал под каблук

Ублюдков, которых от века
Кормили из жалости лишь?
А ныне регочет нимфетка,
И ты, как обгажен, стоишь - 

Зачем? Кто посмел в тебе сеять
От Шеффилдов до Пасаден
Корректности тухлую стерлядь,
Картавящий постмодерн?

Чего ж ты молчишь? Спародируй,
Как, бюргерства бивший свинью,
Гляжу я на край свой родимый
И Родины не узнаю,

Где каждый судьбой скособочен,
Смешон, как базарный гиньоль,
Совсем как трава у обочин,
Забросан какой-то хернёй.

Но всё это, в общем-то, наше,
И кто здесь хозяин, они ль? 
Нимфеткам - нимфетково, нам же
Собраться б да вычистить гниль.

Вставай-поднимайся, сучонок,
Мы пара, мы два сапога,
От бремени белых и чёрных - 
Вставай и сражайся, пока

Я каждую новую сваю,
Забитую в пасть шакалью,
Люблю ли? Прости, но - не знаю,
Но кажется мне - что люблю.






***

Ни глотка из-за пены,
Только треск пузырей - 
Эти дни незабвенны
Смертной скукой своей,

Разве учат по сумме,
Как ложиться костьми,
Презирая безумье
И истерику СМИ.

Эти дни безвозвратны
Половодьем длиннот - 
Континенты и страны
Дружно прут в телепорт,

Возвратиться не смея,
Хором славя дамбле,
И, не дав объясненья,
Исчезают во мгле.

Где малиновка пела
Подле монастыря,
Неустойчива, бегла,
Набухает заря,

Что рояльного глянца
И отточья черней,
И зовёт отправляться
В край могильных червей.

Это пошлым расстригам
Объявляется шах,
Это ядерным вскриком
Стонет выпь в камышах,

Гнилью тянет с болота,
Будто чревом с дырой,
И ликует свобода
На могиле сырой.






***
Да где она, Земля Святая?
Мертва. И ветер блёстки смёл.
Врата открылись, пыль взметая,
Надрывно прокричал осёл...

Для Сына Божия внезапны,
Пока от них же не усоп,
И эти пальмы, и осанны - 
Мерцающий калейдоскоп.

Судьбой своей от них отторгнут
Одним невозвратимым днём,
Зачем Ты въехал в этот город,
Кого спасти хотел Ты в нём?

Вот этих, машущих под праздник,
Визжащих, что потрясены?
Да их самих распять пора всех,
А трупы сбросить со стены.

Смотри, смотри на этот город - 
Кварталы, полные иуд.
Не знаешь разве Ты, что грохнут,
Позорной муке предадут?

Царем назвавшись, как умея,
Ты, опрокинув их столы,
Улыбки обратил в каменья,
Их семя - в горсточки золы.

И вот уж, перемешан с тиной
Тот грех, что Ты распятьем сверг...
Нас не спасти. Спасён единый
Ты, Господи, один из всех.









***

Когда в упор стреляют, бьют наотмашь,
Понятно: служба, долг, и всё такое,
Известны эти методы давно уж,
И нечего желать чего-то кроме:

Весь мир в крови, и будь монах смиренный,
Измажешься, хотя бы и своею,
Заголосив береговой сиреной,
Что не ему тебя учить смиренью...

Понятно, что, зачем или откуда,
Но вот что ясно даже из подобий:
Нет ничего страшней, когда Иуда
Тебя целует с нежностью сыновней.












***

Как школьный сор из-под метлы,
Где мятое всегда с душистым,
Сегодня облака милы
Придурковатым пейзажистам

Дурашливостью дивных форм,
Так веселившим Иисуса,
Когда в жилище типовом
Часы бесшумные несутся,

И, с лезвиями наравне,
Лучи надсаживают сумрак - 
Твой Бог распят, и мир в огне
Последних дней, последних суток,

Но танец мы вот-вот начнем,
И будешь ты на цепь усажен
Пред воскрешаюшим ключом
К пустым щелям замочных скважин.







***

Условности отодвинув,
Спасаясь такой ценой,
Что скажешь нам, сын Давидов, 
Иль кто там отец-то твой?

Не мысли ни о погосте,
Ни в Остров Любви езде,
Запястья отдав под гвозди,
Вытягиваясь на кресте.

Под вопли старух беззубых
Встряхнувшись от слез едва,
Давай, соверши поступок,
До этого всё - слова. 

И всей искривясь утробой,
Поведай нам, вшивоте,
Достойно ль высок он, трон твой,
Широк ли, не жмёт ли где,

И - важно! - проверь акроним,
Назвавший тебя Царем.
...Того лишь, кого угробим,
И Господом назовём.


***

Хорошо на рассвете,
Ни о чем не скорбя,
Не печалясь о смерти,
Возвращаться в себя,
И уже не улиткой,
Обреченной орлу
После боли великой,
Отступившей во мглу,

В дом войти, торжествуя,
Зря, как вдохновлено
Врачевавшее струпья
Золотое вино,
И, согласно присловью,
Что уже не мертво,
Зарифмовано с кровью,
Пропитавшей его...

Пусть и пуст он, и заперт,
Вечной истины дом,
Если завтра настанет,
Непременно в одном:
Даже в скорбном уходе
Заискрит головня
Обретения плоти 
В утро нового дня.

***

Сколько мертвенных вскриков
И фонтанов земли,
Половодьем низринув,
Навсегда извели.

Скольких резвых и борзых
После райских забав
Накололи на посох,
Пополам разорвав.

Так чему ж мы так рады
На дорогах своих,
Уклоняясь от правды
С видом гордых заик?

Не молчи, колокольня.
Нам сегодня нельзя,
От великого корня
Горстку веры неся,

Лебезить перед сутью,
Что гораздо сильней
Поклоненья распутью
Почерневших стеблей.

***

Словно кваса потёк на асфальте,
К помертвелым ноздрям так и льнет - 
Ах, оставьте, оставьте, оставьте!  -
Прежних лет отколовшийся лёд.

Никому и нигде не поддакнув,
Милосердье в песок закопав,
Будто тянет пургой из подвалов
Под хрустальные отзвуки арф.

Гул земной, да когда же ты стихнешь?
Сколько слушать ещё мне твой зов?
Неужели и память - инстинкт лишь,
Начинающийся с мертвецов?

Что ни день, то ещё неизбежней
Слышу, пусть и совсем вразнобой,
И дыхание жизни нездешней,
И над облаком глас грозовой.







***

Сколь долго между эльфов и ундин,
Болтаться медно-купоросной рындой?
Кто знает, кто я. Только Бог, един.
А впрочем, что мне замысел сокрытый...

Ничем с эпохой так и не совпав,
Мизинцем бледным заглушая струны,
Я проклял время молодых забав,
Едва заметив, как они безумны. 

О мерзостях повестки новостной
Со мной не говори. Мой диск заполнен
Куда-то в детство медленной ездой
Славянских свар и евразийских боен.

Чем ни корми голодное зверьё,
Теперь я вдохновлен одной задачей,
Как изъяснить бесчувствие своё
Ко всем нюансам участи собачей.







***

Когда чеснок вы глушите с иссопа
И в транспорт набиваетесь битком,
Два имени мне - бешенство и злоба -
Скучать не позволяют ни по ком.

А вытолкнете, рявкну - эль пуэбло,
Завязывайте с этой хренотой,
Давно во мне и сердце отболело,
И стих таран переднеприводной.

Восторг, смятенье - это к неофитам.
Мой крен для желторотых жестковат:
Казалось, май, цветение, а фиг там -
Октябрь бескрайний и дежурств, и вахт,

Когда, ни шанса не давая стону,
Асфальт грызу, с дерев листву деру,
Что я живу? И чем, когда издохну,
Мне вымещать и сплин свой, и депру?

К чему судьбу стаканом полирую,
Всем существом планируя отъезд,
Нося себя, как форму полевую,
Простреленную в паре дивных мест?

Внимайте ж мне, земные полушарья,
Ржавеющему в поле тягачу:
Кто вы мне все,  скорбей не умножая,
Не ведаю. И ведать не хочу.

***

Что таишь ты, жизни ширма?
За тобой, так недвижима,
Как стена - 

Смерть. Пред нею стольких вспомню,
Детство, участь салабонью...
Грязь одна.

Всяких я видал и разных,
При невиданных окрасах,
Добрых, злых.

Насмотрелся скучных, бодрых.
Колоколом, сучий потрох, 
Драл язык.

Был и я когда-то весел.
Стлался путь. Летал и ездил.
Вышел срок - 

Извернувшись из-под спуда,
Осознал, что значит смута,
Весь иссох.

Биология родная,
Богословие преданья,
Что вы, где? 

Чем утешите, спасёте,
Что шепнёте на излёте
Вшивоте?










***

Перекинешься, а толку?
Прочь из ассамблей.
На уборку и готовку
Разве что забей.

Так и так едино, что там.
Сдохла бы и вша,
Петербургским гнойно-жёлтым
Космосом дыша.

Возвращая сдвиги к норме,
Выйдет свет, слепя,
Никому не нужен, кроме
Самого себя.

Никого не будет в доме,
Только сон, скуласт,
Обернется к идиоме,
Как пивной схоласт,

Скажет - эй, бездонный жемчуг,
Вот и вся игра.
Где те звёзды, чтобы жечь их,
Гнать на севера?

Чахлый волос канифоля,
Хрустнет кератин,
И что воля, что неволя,
Хрен один.
***
Игорю Панину
Визжали - сдохни, мразь,
Совок, быдлоид, хам!
Мишпуха собралась
Под стать болотнякам.
И перло из утроб - 
Ещё в ушах звенит -
Проклятый гомофоб!
Умри, антисемит!

Как молотом об серп,
Трендел парад-алле,
Пеняя мне, что слеп,
Культура на нуле.
Под ругань воронья
Раденья тупику,
Стыдили вы меня,
Мол, как я так могу.

Да так - могу, и рад,
Что, не молясь говну,
Среди мерзотных правд
Не выбрал ни одну.
И душу надрывал
Последней прямотой,
Я, белый натурал,
И сын земли родной.


***

Всей сволочью обфоткана
И ей же отдана,
Да где ж она? А вот она,
А вот она, она,
Стоит, не пальцем делана,
Гарцуя на раз-два,
Спроси ж ты только, где она,
Да вот она - Москва,

Когда темна, то истемна,
Но, светлого светлей,
Она - благая истина
В безбрежности своей.
Радушием наигранным
Подкрашенного рта
И инокам, и иродам
Распахнуты врата.

От гнуси помаранчевой
В мозгах один сверлеж,
Куда ни поворачивай,
На волю не свернешь.
И как там ни раскладывай
Труды свои и дни,
Колонной Александровой
Венчаются они.

***

Перед сном замелькают по памяти города,
Разговоры ефрейторские об унтерменше...
Говорят, что с годами смягчаешься. Ерунда.
Просто боли становится больше, а взвизгов меньше. 

Я готов повиниться в том, что разбил кувшин,
И конечно же, в том, что родина мне - топоним,
И что рай представлялся мне полем стальных машин,
А теперь представляется просто бескрайним полем. 

Так чего же мне нужно, и что мне так пусто тут?
Изобилье повсюду - вон, что ни парк, с мохито...
Сытый бунт? Ожидайте, вас позовут.
Но ни пятой колонной, ни поздним умом каким-то

Постигается смысл, дубовый, как интеграл:
От пещерных панно и до ритуальных бивней
Первый тайм, пусть вничью я, но отыграл - 
Человек исчерпаем. Это всего обидней.






***

Смятым в мусорке таблоидом,
Не знакомым, будто прадед,
Вопль придёт, вгрызётся поедом - 
Затрясёт, залихорадит.
Вняв ему, замрёшь, как статуя
В парке скучном, как учебник,
Не на мир - себя - досадуя, 
Как забытый на качелях

Некто... и грозы внезапнее - 
Никуда уже не деться - 
Жизнью было - наказание,
Избиение младенца.
...Вот бы сбросить этих сук ярмо,
Вывернувшись иноверцем...
Только слишком предсказуемо
Так таранить универсум.

Скучно Дантово Инферно мне,
Копошенье бездны чёрной - 
Я как Аннинский, наверное,
Тяготившийся учёбой.
Что ни месяц, то заметнее
Одичанье индивида,
И куражится знамение,
Что дорога нитевидна.

Путь пролёг - крестьянский пот, вчерне
Изуродовавший спину...
Так и сгинешь на обочине?
Ну, допустим, так и сгину.
Можно было даже выстоять,
Но зачем, когда и Третий
Между нас двоих - не исповедь,
А угасший Иннокентий?








***

Ни песни на устах, ни искр во взоре - 
Таков я ныне в бедствии своем.
И ни к чему мне знать, что грянет вскоре,
И вообще, для ясности - замнем

Вопросы духа. В юности бесцельной,
Что только на погосты и вела,
Застигнут был я  безобразной сценой - 
Самим собой, вертлявым, как юла,

И, отвратившись от излишеств плотских,
Ничтожнейших узилищ выпускник,
Игрушечный и жалкий принял постриг,
И ни единой тайны не постиг.












***

Когда заря, уняв свои плесканья,
Идет по миру с чаяньем добра,
Нет большей лжи, чем истина людская,
Мечты презренней скотного двора.

Древнейших стойбищ хаос первозданный,
Скребков, рубил да рёбер чехарда - 
Вот этот прах - что чествовать осанной?
Вот эта гниль пред нами - чем горда? 

Сера и неуступчива, как тундра,
Пустыня, где ярится суховей,
И чувств, и мыслей похоть есть культура,
Чем гибельнее, тем и здоровей.

И утешаться следует одним лишь - 
Белея без единого пятна,
Ты, Господи, ни жизни не отнимешь,
Пока она надеждою пьяна.







***

В летний жар так и надо, наверно - с улыбкой, не куксясь,
Проходить, по-нездешнему щурясь на блики благие...
Может, глупо, но что я поделать могу здесь?
Если знаешь, где выход, прошу же тебя - помоги мне.

Этой жизнью доволен, как третьеразрядным отелем,
Постоялец тишайший, не жалую кляуз абсурдных.
Столько жара душевного отдал чугунным гантелям,
Чтоб неузнанным встать на сожженных июлем парсунах.

Помня вопли безумцев, всеобщий дурман озверенья,
И какие-то взвизги о новом побитом рекорде, 
Жар и трепет - что знал, кроме них, на земле я?
Жар и трепет одни. И биение жертвенной плоти.












***

Страна, катящаяся под уклон,
Взывающие к совести эксперты,
Затейливость их нижних панталон
И пониманье, что их песни спеты -

Одно и то ж в сети и по ТиВи...
Под сенью кровель, парков и кофеен -
Я не уверен в этом бытии,
Как и ни в чем совсем я не уверен,

И с духа обязательства сниму,
Почувствовав, как отсоединенье,
Такое равнодушье ко всему,
Что смерть сама покажется теплее.












***

С небытием воюя,
Измучишься, едва
Томление июня
Найдет, как синева,

А прянешь прочь от окон,
Где призраков - как ям,
С мелеющим потоком
Несешься по камням,

И мир как будто высох
В глазах великих бонз - 
Что в Мельбурн им, что в Инсбрук,
Ни явь, ни сон - гипноз.

И некому поверить
Подсудных дум шугу,
А только в мокрядь-ветрядь
Шагать по большаку,

От сиверка до ливня
Треща, как лист сухой,
Вымеривая клинья
До осени самой.


БАЛЛАДА ЖАРЫ

Уж не разит ли волглым
От звёздного шатра?
...Жары хотели? Вот вам
Отличная жара.
Не скрыться в бальных залах,
Не утаиться в лофт - 
Исходит этот запах
От наших же болот.

Гноясь, бежим из полдней,
Спеша напиться мглой,
В чертоги преисподней
Заходим, как домой,
Но льдом их не обложим,
Ропща, что так печет, 
И только птицам божьим
Здесь воля и почет. 

...Идти, как в лимонаде,
В какой-то сизой мгле.
Хотели лета? Нате
Асфальтовым суфле,
Морщинистым офортом
По дням, где мельтешим,
По мордам земноводным,
По спинам натяжным...

Сравненье с Фукусимой
Не катит ни фига:
Жарой невыносимой
Несёт от ивняка,
Который, по идее,
Благих прохлад сусек...
Да где там - полутени,
И ад, един для всех.








***

Будь хоть кто, флибустьер или так, подонок,
Исповедайся краткости, как сестре:
Жизнь кошмарна, если ты чувством тонок,
Если нервы сжигал на искусств костре. 

Только если стало вдруг получаться,
Сотрясет сообщением брат-смартфон:
"Дождь начнется в течение получаса
При пугающем непротивленье сторон".

То есть, где-то в машинной пустой утробе,
Закодировавшей весь мир кругом,
Где и мыслей собственных - лишь о гробе,
Потому что всосан он с молоком,

Возникает некий анализ данных,
И несётся вестью, покой круша,
По костям королевских аналостанок
Экскаваторной судорогой ковша. 

Как же тут сохранить самообладанье?
Неминуемость - ясно же, чей симптом,
Если смысл бытия - поклоненье Тайне
В чувстве и заострённом, и развитом.


***

Сказать бы вам всем, да где там -
Зашкаливает абсурд,
И третьей волны адептам
Не вскрикнуть, что их пасут.

Затерянные в России,
Мышей разве что крупней,
Сначала слегка форсили,
Держась родовых корней,

А позже золовке шурин
Шепнул, что в пучине зол
Один человек и шумен,
И гаркает, словно ствол.

Но чувствуется иное
За жизнью, как скрип зубной,
И виснет при сеногное
Над, кажется, всей страной,

Покорное высшей тайне,
Как ветхий абориген,
Предчувствие, ожиданье
Немыслимых перемен.


***

И в небе ни пятна,
Как будто по весне,
Когда страна пьяна
Навязанным извне

Идиотизмом смут,
Конвульсиями толп,
Тебя здесь не спасут,
Убей себя, микроб,

Где пахнет от контор
Гниеньем шантажа,
Естественный отбор
Не принимай, душа.

Где саваном саванн
Покрыто ателье,
Закона истукан
Болтается в петле,

Когда на рубль замах
Остался у страны,
Провластных россомах
Пинки неуставны,

И праздничный салют,
Как изгородь, высок...
Того гляди, забьют
Или повалят с ног.

***

Ивану Решетникову

Снова хочется в Глубокое,
Где ни аханье, ни оханье
Не разносится окрест,

Где на ласточках пиликая,
Тишина стоит великая,
Только дернешься - уест.

Хочет запугать, а ты такой - 
Убоюсь. И недотыкомкой
Ходишь, а внутри - она...

Ходишь с ней внутри, и странно так - 
Ни извивов этих загнутых,
Ни поганого вруна.

Ничего - святая тишь одна...
Если впрямь душа отрешена,
Все возможно ей одной,

Псом в леса и в небо соколом,
Где лучом играет сотканным
Лёгкий ангельский конвой.

***

Пусть не барс пустыни, но точно, что не тюфяк, 
Воспитуемый чаще благостно, чем сурово,
Я из этих самых, замешкавшихся в дверях,
Обезьяна прогресса чахлого и скупого. 

За дверьми - суматоха карликовых пройдох,
Одураченных возгласы в траченых молью залах,
Если смеешь войти, для того, чтоб найти предлог
Не впускать через ноздри вянущей плоти запах.

Для национализма кровью слишком двояк,
Я войти отказался, колеблемый, как осока,
Ничего не добившись, так и стою в дверях,
Не устроенный, нищий, но и живой до срока.











***

Сам-то как? А сам я вот как,
Что хоть в душу влезь,
Не найдешь на старых фотках - 
Так смешал с работой отдых,
Наизнанку весь.

Сам-то я битюг, что надо,
Цел и невредим.
Сто приятелей женато,
Говорят, что скушновато - 
Как не верить им?

Сам-то я мужик не промах,
При себе самом.
Хрен вам, а не треска в бронхах.
Покуражусь и в европах
Вечным пацаном.

Сам-то я мужик ничо так, 
Не без амплуа,
Только облик мой нечеток:
После уличных ночевок
Рожа оплыла.

Но находит откровенье,
Прошуршит листвой
Слаще баек о графене - 
Жизнь крива, но не кривее
Кривизны людской.

***

От примитивного каменного скребка
До апокалиптического белоризья
Все повторится, Господи - лес, река,
Только вот мы-то, Господи, не повторимся.

Что ж тебе нас не жаль, будто с континент
Весь ты размером в силе своей и славе?
Чем ты докажешь тезис, что смерти нет
Как в ледоходе, так и при ледоставе?
















***

Маленькой Тамаре Решетниковой дочери лучшего друга, Ивана

Пока ты мала, как пестик
Раскрывшегося цветка,
И в снятых отцом поместьях
Судьба твоя так сладка,

Послушай простую сагу
О некоторых москвичах - 
Один подчинялся знаку,
Другой без него зачах,

Не плачь же о них в три ока,
Базальта их дух твердей.
Им имя давно - тревога
За вас, то есть, за детей.

И в гибельных откровеньях,
Где вестник так огнелик,
Пока ты мала, как пфенниг,
Не мучь ни себя, ни их.





***

Будто трескает где-то пластиковый холостой,
И стоишь, полутенью скрыт, и как шкет, безвинен,
И себя не понять, потому что на холод зной
Налагается, словно и вправду загиб извилин...

Больше не во что верить в июле, пустом, как шкаф,
К переезду куда-то в будущность не готовый,
Что в прихожей поставлен, лучшей судьбы прождав
И немного дрожа задней стенкой своей картонной. 

Если спросишь меня, где небесная та вода,
Что крестила когда-то полубогов-героев,
Ткну в пространство речное, обыденное - вон та,
Где последняя кисть предпоследний ведет иероглиф.












***

Тебя, мой Боже, дерзкий, как я сам,
Поди пойми. По-крупному влипая,
На каждый стрит по пять семёрок сдам,
Хотя, пожалуй, подойдёт любая.

Заканчивай, банальности твердя,
Воображать, что ставка безопасна,
И скепсис мой - отчаянья дитя,
А торжество - законный внук соблазна.

Свобода воли, свой императив,
Повспоминай, а я тебе припомню,
Как сонм людской в баранов превратив,
Прикрылся небом от меня, как бронью...

Покатит карта, сгинет и депра,
Затихнет и виски дробящий молот,
Чего не в силах не сдувать ветра
И клены не приветствовать не могут.







***
Какая в июле кругом тишина...
Воззришься в окно, и не видишь окна,
Где местность простерта как раз под снаряд,
Где два детских сада и школа стоят. 
Здесь кластер учебный и знаний сосуд,
Который за ветхостью скоро снесут.

...Зачем же трудиться, во имя кого?
Отчизне, чье лоно в глуши мехово
И каменно в толщах скоплений людских,
Плевать на хоралы органов из кирх.
Ей, слепленной из непонятных комков,
Плевать, кто ты есть - жив ли, мертв ли, каков...

Ей лишь бы овчину содрать с пастуха,
На прочие драмы глядя свысока:
Глаголит она, монохромно-цветна:
Почем разойдемся? Какая цена? 
И то Василисой, то Бабой Ягой
Плюет на тебя, будто ты никакой

Не сын ей, а некий докучный предмет,
С пробитой душой без особых примет,
Трясущийся бык в охладелом хлеву,
Снопом недостач покрывавший лихву,
Листок, унесённый весенним ручьем...
И смерть ни при чем. И никто ни при чем.
***

Кто ты, откуда, сон чужедавний,
Пасмурный ветер с воды,
Август мой, август, предел ожиданий,
Судорога пустоты?

Это, морскую сжимая державу
В пальцах, не знавших труда,
Верен по гроб семицветному шарфу
Именем Широта,

Ты, представляющийся экзоплазмой
Ржавой листве венка,
Что устремляешь взгляд пустоглазый
В будущие века? 

Разве что взмолится о совете,
Пурпурен, золотист,
Как одолеть за столетьем столетье,
Призрачный сатанист...

Троном вознесшимся педалируй 
Бренности чихиртму,
Силой последней, неодолимой - 
Не отвечай ему.


***

И угрозы, что всех тут грохнут,
И восторги, что пойман жулик - 
Может, ну его, этот город?
Что святого в бетонных джунглях?

Только тягот упятеренья
И прождешь, растирая копоть.
Был бы местным, была б деревня,
Где б и дверь за собой прихлопнуть:

Что порушено, то исправим,
А совсем загноюсь, отрежьте - 
В тишине, как в скиту бескрайнем,
Снова жить захочу, как прежде...

...Стоит выехать на шоссейку,
Словно Отче Наш, повторяю:
- А ты знаешь о том, что сверху
Поливают нас всякой дрянью?







***

Как будто шаркает метла,
Суха и здрава:
Соседка сверху умерла,
И та, что справа.

Когда впадем в земли гнильцу
Почти без гнева,
Убившись, как и тот, внизу,
И та, что слева,

Взойдёт рассвета краснота,
Как от Адама,
Но это травма, господа,
Но это - травма.












***

Сгинь, волшебное сиянье,
Приготовься к интифадам:
Предъявили нам, земляне,
Ультиматум.
Было модно быть здоровым - 
Где теперь то многострофье?
Обложили нас налогом
На здоровье.

Знаем этих - ножкой топнут,
Сразу каемся и платим.
Разрешаем. Ставьте опыт,
Жанр вербатим. 
Смерть придет - покажем шиш ей,
Каждый рад привиться на хрен,
Жирной гинцбурговской жижей
Овцинарен.

Ну, давай, ещё притопни,
Прошипованная бутца.
Вот я, весь, как на ладони.
Жри от пуза.
Мерзлым погребом пропахну
Чувств и мыслей посторонних.
Жив ли, мертв, по барабану,
Просто пофиг.

***

Это напрасный труд -
Чувствовать год свой каждый,
Зная, что весь багаж твой
По миру раздадут. 

Что теперь не зола?
Память лишь, как с болота
Ржавая позолота
Хриплой трубы звала.

Это почти эдикт -
Верить, ибо абсурдно, 
В то, что не тонет судно
И самолёт летит.

В коловращенье дат,
С чем-то чего-то смычек
Всякий почти язычник,
Агнец, простец, инфант,

Корпускулярный звук,
Бьющийся в антифоне -
Кажется, эти двое,
И никого из двух.

***

Ужели без кнута
Течет с небес вода,
И каплет сок с берёз?

Никшните, пескари.
Куда ни посмотри,
Взялись они всерьез:

Питья на полглотка,
Аж сохнут потроха,
Закаменел язык - 

Ни дыма, где бивак,
Ни трелей в облаках,
Ни загнанных борзых.

Дырявый от щербин,
Ты, русский мещанин,
Тряхни мундир в крестах,

За чтением газет,
Что годны лишь в клозет,
Испытывая страх. 

Что завтра? Гнусь да гнусь.
А паки отрекусь,
Во Аде ум держа,

Падете вы, древней,
Чем римский корифей
За чадом кутежа.



















***

Когда, влача ничтожный крест обид,
Я заношусь и невесть что несу вам,
Не жалуйтесь. Мне мука предстоит
Почище всех перед порогом судным.

Когда весь мир в известных мне чертах
Ни что иное, как души обломок,
Я вам не вы, хоть слеплен точно так,
И пошл, как шулер в девичьих альбомах.

И если мы едины, то в одном
Несущемся сквозь нас ужасном скерцо,
Где выставлен и обличен фантом - 
Единоверье и единозверство.












ЧВК

Как над болотной тиной,
Где потонула свая,
В стране какой-то дикой
Без должности и званья,
Орлам небесным ровня,
По срочному контракту
Летели три героя
С долгами за квартплату,

И было тем героям
Плевать с высот полетных,
Что в карте за гидроним,
И сколько в нем поклевок,
Плевать, что за арена,
Бунгало или сакли,
Плевать, какого хрена
Свалить им заказали.

Парнишкам с вездехода
Плевать, что там за твари:
Охота есть охота,
Сафари есть сафари.
Нельзя при чувстве тонком
Быть борзым и ретивым
С невыплаченным долгом
По выданным кредитам.
***

В этом пространстве, спринтерски беговом,
Где подвернувший ногу уже придурок,
Если и жив я, речью, ее котлом,
Карстовым гулом возгласов на трибунах. 

Там разве что столов не накрыть, зане
Негде, зато разносчиков - как чирлидерш.
Это для них ты с номером на спине
В смерти непрошенной снова себя чекинишь.

Это во имя скудости в головах,
Что упаковки йогурта ординарней,
Щит подставляет секутору гопломах
И мирмиллона приканчивает ретиарий.

Вон понесли. Нескоро, но был забит,
А этим утром ещё он сиял, как солид. 
Жду своей очереди. Рядом друг стоит,
И по обычаю тоже в глаза не смотрит.







***

Ни арбитражей нудных, тягучих,
Ни бухгалтерий двойных,
Ни векселей, ни каких-то там купчих,
Ни самопальных владык,

Хватит и зодчеств тех, и ваяний,
Стёр бы подельников номера,
Сбросил бы бремя, что тайного явней,
Чтобы совсем ни хера,

Чтоб, как лесистые склоны оврага,
Тайным безлюдьем крепки,
Дом на обрыве. Доски да дранка. 
Дом над изломом реки.












***

Когда небес не атакую,
Поскольку высота взята,
Бог знает, надо мной какую
Имели власть они всегда...

Аравии, Индокитаи - 
Где б ни просиживал скамьи,
Деревья не надоедали,
Воспринимались, как свои,

И заново в себя врастая,
Я шел, безмолвно голося:
Им - исповедь моя простая,
Ещё языческая вся,

И, не щадя подошв рифленых,
По парку, как по этажу,
Хожу меж ними, как ребенок,
И трансцендентное твержу.







***

Огни над бездной тепля,
Хмельна, как тошнота,
Из августа неделя
Иная отжита,
И вот, от собеседниц
Оставив полторы,
Овеществленный скепсис
Идёт через дворы,

Немотствуя под запись,
Он, за петлей петля,
Безбрежностью терзаясь,
Уносится в поля,
И там, собравший дух свой
В болезненный симптом,
Воскресшим Заратустрой
Глаголит о земном:

Не истекут с порошей
Ни статус, ни статут,
Пока на холм заросший
Три ветра не взбегут
Меж зноем обуянных
Стволов, чей голос прям,
Где винный запах яблок 
Ударит по ноздрям,

Раздавленных паденьем
С естественных высот,
В противовес идеям,
Пророчащим восход,
Лежат они в закате
По сторонам бугра,
И слышится - вставайте,
Родимые. Пора.















***

Живя один за два
И год, и триста лет,
Я находил слова
Для суеты сует. 

И умалялась мгла,
Когда, найдя, как шквал,
Я трогал их тела
И к жизни воскрешал,

Но, нежась в их волнах,
Свободен, как Эол,
И гол стою, и наг,
И наг стою, и гол.












***

Не знаю, к чему эти твари прибегнут,
Запугиванию или шантажу - 
Я видел два века, двадцатый и этот,
Братанье с которым пока отложу.

Он весь мне чужой, от идей до эстетик,
Ублюдкам несчастным поющий хвалу,
Свергающий норму, но если из этих,
За ручку буквально ведущий к баблу. 

Какой он мне брат? Внесистемным объектом
Пройду, и его не прощу, не пойму,
И если ты с ним, то не будем об этом,
Нам в разные стороны, мне и ему.












***

Я на кладбище езжу обычно с тестем,
Прибираемся тщательно, ибо ахтунг,
И легчает нам каждый раз, как ни съездим,
На дорогах жизненных и покатых.

Мы идём рука об руку по дорогам,
Занимая не более кубометра,
И шепчу баритоном еще добротным:
Не ходьба, а какая-то капоэйра:

Вон пируют в своих земляных покоях,
Ожидая, верно, Господня трюка,
Грозный некогда русский старик-полковник
И не старый ещё армянин-ворюга,

А мелькнут ровесники и помладше,
Искони не привычные к показухам,
Нам, чьи шконки двигаются к параше,
Только и остаётся, что цыкать зубом. 

Остаётся упасть в эту землю навзничь,
До суда промучившись, и всё лёжа...
- Что же это деется, Алексей Николаич? 
- А ты сам не видишь разве, Сережа?


***

О чем я, неважно. А важно другое,
Как страстно противился работорговле,
Как дико, утробно на стражников рыкнув,
Бежал по соломе невольничьих рынков,

И видел - стояли, в кирзе или юфти,
Ещё накануне советские люди.
Какая-то мразь, поперек себя шире,
Бухая, буквально тонущая в жире,

Им щупала мышцы, смотрела на зубы,
Другие скоты, в рассуждениях скупы,
Болтали на греческом или иврите - 
Последнюю цену свою говорите!

Берите, недорого! Слева и справа - 
Вот русская сила, вот русская слава!
Какой здесь простор и какой наркотрафик!
...Но тут я врывался, и рвал их, и драл их,

И падал в пропахший отчаяньем подпол,
А рынок работал, а рынок - работал,
И, изгнанный с торжища с волчьим билетом,
О чем я, неважно. Наверно об этом.