***
Как синь беспощадна в конце сентября - 
Без всяких отмазок
Миры и пространства на сосны деля
И небо в алмазах.

Песок этих дней неизбывно зыбуч.
Осадком на соплах
Всё ниже и ниже встаёт из-за туч
Лучащийся сполох,

И тени косые лежат во дворах
Эскадрой фисташек,
И ветер, бесчинствуя, как вертопрах,
Молотит восставших

На скуку и серость пропащих недель
До льдистого когтя,
Ведущего мимо салонных ногтей
В пивные угодья,

И днесь ожидаемый жар батарей
Сподобит беседе
Такой же безумной, как власть-брадобрей
И вера в бессмертье.

***
Остановиться бы в развитии,
Чем грезить о стыде миманс
И о себе как выразителе
Народных чаяний и масс.

Остановиться бы заранее,
И в дымных не тонуть клубах,
Едва заметишь возгорание
Водоотводов и клоак,

Да поздно... наспех упакована
Судьба, и нет её прямей,
Когда с утра кружится комната
Кругом сапог, вокруг ремней.

Оценивающе окинь меня,
Насколько боек и здоров,
Неодолимая алхимия,
Сшивающая, распоров.

Замачивая предложение
В посудине, лишённой дна,
Ответь, чем этот бред волшебнее
Насвистываний шептуна,

Ужели катятся с горы к тебе
И хрен, и лук, и сельдерей,
И предстоящее закрытие
Автоматических дверей?

Ужели в мире нет полезнее
Тебя, уродующей так,
Что, видит Бог, не до поэзии...
Не до костяшек на счетах.

ЯЙЦО ОВЕРТОНА
От мировых первоначал
Впитали мы завет:
Яйцо Творец обозначал
Как суету сует.

Тут хоть глазей, хоть не глазей,
Теперь нам всем лафа: 
Яиц в коробке было семь,
Четыре или два.

Вопрос, по скольку их едим,
Какой идём тропой:
Формат у курицы один,
У страуса - другой.

Когда реальность ледяна.
Десяток - идеал,
Коль целостность соблюдена,
Желток не вытекал.

Да сколько можно повторять?
Ab ovo, арт-нуво.
Яиц в коробке было - пять.
Закупишься, откроешь - глядь! - 
Лежит... ни одного.

***
(тайное посвящение Рособоронэкспорту)

Равнодушен к Пасхе и Пейсаху,
Как совсем не важным пустякам,
Транспортник заходит на посадку,
Умолчав о том, что постигал
В зареве пустот заиндевевших,
Кучевых разломах в полстраны...
Ни зарубок, ни рубежных вешек - 
Только облака, как пластуны,

Движутся, смыкаются, как стены, 
Изморозью плоскости застлав,
Только вспышки, будто бы кассетны,
Реверс, взвизг, шипенье... встал состав.
Привезли. Спустя неделю, две ли,
Замыкая створки поддувал,
Вечных врат распахивая двери,
Запрокинет импортный товар

Негра ли, араба племенного,
Или своего же дурака...
Хлябь разрывов - это ли не ново?
Та дорога - тем ли дорога?
На вполне земных ещё отрогах
Стёртая порвётся бечева,
Двести тридцать ящиков патронных
Разменяв на человечьих два.

***
Я мог бы плениться внезапным восторгом,
Нервозно срывая с портьер бахрому,
И, волю давая заржавленным створкам,
Распахнутым настежь взбегать по холму.

Но, знаешь, какая-то вдруг анемия,
Смиренная, словно цветок на окне,
И ты произносишь запретное имя,
И стоном оно отдаётся во мне.

Не смей. Это имя навеки под спудом,
Пусть место ничтожно - беда велика,
Одно и единственно в мире безумном,
Достойно экстаза и отходняка.

Так странно - обычный восточный топоним,
А пахнет, как мёртвых друзей нагота,
И то, что тогда уцелел под убоем,
Уже не отпустит меня никогда.

***
Когда уходит в тень
Закатный луч, пунцов,
Неведеньем детей
Разбавив грех отцов,

Уныние терпя,
Как следствие, скорей,
Во чреве октября
Очнёшься от скорбей

Во времени таим
Заоблачной каймой,
Забыть себя таким,
Беспомощным, как моль,

И больше не смотря
За тем, как жизнь сложна,
Молиться, чтобы заря
Над городом взошла,

И пел бы, сколько смог,
По сквернам волоча
Последний жаркий вздох
Осеннего луча.
***
Не правда ли, какой подляк
Среди звериных смут
Считать нормальным, что в полях
Никто тебе не суд?
Да, виноват. Сорян, сорян.
Штабному сволочью
За то, что в пленного стрелял,
Сполна я заплачу.

Он сдался, проиграв дуэль,
Но, пав до крикуна,
Сказал - хана жене твоей,
И матери хана.
И так мне показался подл
Такой экспресс-базар,
Что выстрелил почти в упор,
И слова не сказал.

Вернул к обыденным вещам
Один сверхсрочник-шкаф,
А тот катался и визжал,
Пол-уха в пальцах сжав,
С тех пор, сбираясь к алтарю
Наплакать с полведра,
Одну судьбу благодарю,
Что руку отвела.
***
Протолкавшись чрез толпу,
Бдя о земляках,
Память в бездне искупну, 
Вольности скрестив с табу,
Сам не зная, как.

Что, ребятки, хлеб да соль
Хавать не срослось?
Пацаняток удостой,
Прав Тонкой да Лев Толстой,
Дырками насквозь.

Те, кто там купоны стриг,
Чистил ареал,
Исповедуя блицкриг,
На прощальный хриплый вскрик
Агнцев обрекал.

Сколько русов, половчан
Зряшно извели...
Оборзевшим богачам,
Как вам спится по ночам
Посреди земли?

***
Когда звучит синдром отмены
И город кажется плешив,
И звёзды осени, надменны,
Бледнеют, остов обнажив,
И холм, и берег, парапетнут,
И листопада горький шлак
Идут к метро, в конторы едут,
Чтоб выйти где-то в Кадашах

В угоду ниццам-казантипам
С их отлетевшим чердаком - 
Народом, со свету сводимым,
Не вскрикнуть ни о чём таком,
Но только, как в считалке детской,
О том, что тёмным лесом шла
Машина грёз и компетенций,
И думала, как жизнь скучна -

Здесь, во всемирном Казахстане,
И день рассыпан кузовком,
И лоз вселенских иссыханье
Необоримо, как закон,
И, долго причащаем яви,
Отколот смысл, как идеал,
Что пил небесное сиянье,
И капель с губ не утирал.


***
Не склонный ни к метаморфозе,
Ни к тайнам, что ждут вдалеке,
Я словно гимнаст на морозе,
На ржавом кручусь турнике.

Заснеженный двор полумёртвый,
То пьёт фронтовые сто грамм,
То вдруг с частотой пулемётной
Лупцует по ветхим коврам,

С повадкой прищученных ябед,
Как будто в поход за Янцзы,
Старухи к ларькам ковыляют
И в школу бегут сорванцы,

И слышатся шёпоты, сиплы,
Сквозь ветреную бахрому - 
Девать, что ли, некуда силы?
Пошёл бы да вмазал кому...

И силы я не экономлю,
Пока, словно свёрла из шахт,
Раскачиваемые мною,
Холодные стойки визжат.

***
Так и запишем - вечно
То, что из года в год,
Преобразившись в нечто,
Светит из-под колод.
Далее - как угодно,
Опером, щипачём.
Это октябрь, а он-то
Ведает, что почём.

Жёсткие, без поблажек,
Россыпью от холма,
Из-за дубов опавших
Стали видны дома.
В грёзах не видя прока,
Срежешься в баккара - 
Снежная, значит, пробка,
Дня через полтора.

Встанут, а вдоль обочин - 
Слякоти полоса...
Вывесок вид, лубочен
Так и слепит глаза.
Темень, такая темень,
И среди всех теней
Жизнь твоя - точно стебель
Между других стеблей.

***
Не в руку, а много глубже
Был сон мне, что смёрзлись лужи
Вдоль пашен и лесосек.
Дождались. В округлых перлах
Спустился, первее первых,
Намоленный русский снег.

Вплотную к иным канунам,
Чего ещё ждать в году нам?
Побудка, отбой, и бац - 
Пацан с рукавом набитым,
С кем в детстве жевали битум,
Кивает мне через плац.

Куда ты, октябрь? Останься.
Я только тобой и спасся,
Асфальтовый зодиак.
Страдальчески брови горбя,
Москва, упаковка горя,
Не может уснуть никак,

Ругаться ль с ней, обжиматься ль
Закованным в снежный панцирь
Газонам пустых аллей,
Подумай, но знай - мученье
Быть плотью той снежной черни,
Быть может, креста больней.


ЗАСТАВА ИЛЬИЧА
Не цветное ещё, истекавшее полутенями,
Где стране, что исчезла, возвышенной клятвой клялись,
И возвышенные, что ни день, совершали деянья.
Совершал, совершал же? Да ладно, чего там, колись.

Позабыты - сарказм, и цеха, и роса на бутонах,
Лепестков трепетанье и строгая пасмурность игл,
Вспоминай, вспоминай же - нигде ты не видел подобных,
Разномастных таких - тех, что век на продажу растил.

Что ж ты предал тогда - ту Москву, Мавзолей и Заставу?
Деньги, слава, обида? Резонов - раз-два, и пиндык...
Что не встал на защиту, подобен железному сплаву,
От штыка заслонив то родное, знакомое до запятых?

Это было - своим, и, вращаясь вселенской сансарой,
Пролетарской брусчаткой заблудшую землю кругля,
Если что-то хотело, то веры твоей несказанной
И в октябрьскую морось, и в алые звёзды Кремля.
***
Что в голос чести столетье,
Что драный бушлат напяль,
От серости скрыться негде:
Бесснежен, стоит ноябрь.
Воспитанный на лекалах
Общительный вертопрах,
- Ну, как вы? - спрошу я галок,
Что ссорятся во дворах.

- Как видишь, никак не сгинем,
Плодимся, а толку - чуть,
Пред сном неизбежным, зимним
Предчувствий не откачнуть,
Их будто бы в грудь воткнула
По самые купола
Бесшовная туч фактура,
Безветрия каббала.

Но сколько б ни надрывали
Души ледяной лоскут,
Вернутся на круг трамваи,
И там до утра уснут.
И то, что я в ночь исторгну,
И то, что в себе уйму,
Однажды предстанет взору,
По счастью, не моему.

***
По бескрайним болотам скользя ужом,
Я предчувствия шелестом обрамил,
Мимо камнеподобных ползя обжор,
Мимо тёсанных из пустоты громил,
Это я, это я, это я ушёл,
Мир входящему. Миру - мир.

И увидев, как прежняя жизнь бедна,
Я поверил и Богу, и Сатане,
И на скулах упившегося допьяна
Обречённого лугу как западне
Разгорались два самых живых пятна
Из числа недоступных мне.

ОЖИДАНИЕ ЗИМЫ
Что там было, жизнь ли, смерть - 
Что-нибудь одно приблизив,
Что осталось? Шелестеть,
Чаять обретенья листьев

Там, где ствол, коряв и твёрд,
Знает сроки, но листве ли
Полагать, что всех заткнёт,
Если б ветры не истлели?

Или - ощутив как твердь 
Воздух - запылать сараем,
То есть, заживо сгореть,
Как мы все теперь сгораем.

...Жизнь сначала не начнёшь,
Ты - иди, знакомой тропкой;
Если не твоё, то чьё ж?
Чьё-то там. Пускай. Не трогай.

Не дробясь на лагеря,
Мало кто бывал стабильней
Чем огарок ноября,
Первых заморозков иней.

Выйдешь в ночь - и обожжёт,
Пробежится по трахее
Плоский, как яйцо пашот,
Выстрел в прежнее раненье:

Как же ты... аляповат,
Грохнут же, ей-Богу, грохнут
Если не олигархат,
Просто миллионный город - 

Напряженья перепад,
Изможденья перекупщик,
Мириады мириад
Зимних месяцев грядущих.

***
Зализан днями, как валун,
Резон забиться в простецы:
Что в ополченцы, что в ОУН,
Без разницы.

Что правды, что неправды мне?
Я понял жизнь: она проста,
И дышит лишь в барахтанье
Анапеста.

Пополнишь орды доходяг - 
Себя ль на них наускивать?
Платили бы, а там хоть как,
На пузе хоть.

И, нищетой не укрощён,
К позору или подвигу,
Напьёшься мороси клещом,
И по фигу.

***
Ни бельмеса не хочется
В заржавелое время,
Словно мир уже кончился,
И пора Откровенья.

Но, тумана безвиднее,
День за днём безысходно,
Это зимнее, зимнее,
Бесконечное, словно

Триста метров под снайпером
И запрет отрекаться,
Перспектива быть запертым
И отмена приказа

Поступать опрометчиво,
Ибо ты не один здесь,
Ибо нечего-нечего,
Проходите-садитесь.

И не молкнут орудия
В предвкушении горя,
Будто снова вокруг тебя
Дизеля и предгорья.

ВАЛЕРИЮ ДУДАРЕВУ
я знал, что мы родня
я знал, что не один
в те светлые три дня
когда ты уходил
на белых парусах
оставленных работ
скитальцу подал знак
чужой аэропорт
что виделось в бреду
посадка или взлёт
взойдёшь ли по хребту
заря ль над ним блеснёт
прелестный моцион
склоняется ветла
душа стремится вон
куда давно влекла
и в пляске пантомим
спадает пелена
и мужеством твоим
земля напоена
ДЕДУ, СОКРАТУ АРУТЮНОВУ
Туманным саваном одет,
И если пьян, то не с обновки,
Последнее, что видел дед,
Европы грязные задворки.
Уже заполнен синевой,
По щиколотку, по колено ль,
Он зрел от лавки зеленной
Руины лавки бакалейной,

Запёкшийся от крови снег,
Бригаду в горе безутешном,
Что, как Железный Дровосек,
Топор взнесла над Будапештом.
Утратив то, что так любил,
Вокруг себя поскрёб руками
На груде балок и лепнин,
Как на возвышенном кургане.

И дымом, словно полотном,
Его накрыли, точно иглу,
И как февральский Балатон,
Сложили в братскую могилу.
Теперь неважно, где и как,
С возвратом ли концов, с концами ль,
Кто здесь Улисс, кто Телемак,
Гандзак, Тифлис или концлагерь.

Не ждите ж, Нюрнберг и Потсдам,
Хач не заменит вам эльзасца.
Я внук его. И я - воздам
Той мерой, что и мне воздастся.
Кому-то планки на груди,
Кому-то лунные проекты,
А он сумел от всех уйти
Декад за восемь до Победы.

***
Ни хрена себе парк - отменно благоустроен,
А вчера ещё пустошь была, прикинь.
Как же мы недовольны, и попусту голословим,
И пинаем бордюры, прочны ли они, крепки ль.

Что же с нами случилось такого, что ахтунг-ахтунг?
Революции, войны, голод и прочий шлак
Формируют подростка, сведущего в автоматах,
Но зато избежавшего пыток в кибальчишах.

Не могу, понимаешь, устал. Поневоле съёжусь,
По тропе рукотворной смиренно идя в продмаг.
Подымается солнце. Сугробы, местами смёрзшись,
Словно стадо овечье, что поражено в правах,

Не возносятся к солнцу. Разделен, бурчит санузел,
И природа стоит, безучастна, отрешена,
И широк небосвод. Если честно, то я б заузил
Это утро, в котором главенствовала тишина.

***
Не ощущая ни тоски, ни рвенья,
По осыпным камням, как по стеклу,
Мы в ночь сошли под пение Орфея
И, в лямки вдевшись, двинулись во мглу.

От жажды, думал, выпарюсь, иссохну,
И грезились в тумане корабли - 
Была нам карта звёздная. По склону
Карабкались бесшумно, как могли,

И сумрак с кряжа истекал, как с гуся,
Тугой, как заказная бандероль,
А чуть рассветный луч небес коснулся,
В прицел поймались первый и второй,

...Запомнилось - лежим и еле грезим,
Давно, мол, шанс такой не выпадал - 
А вот бы третий выпал перекрестьям,
А там четвёртый, третьему в пандан...

И, в общем-то, пора, давно пора нам
На перевале выстудить мозги.
...На обмундировании парадном - 
Одни плевки. Ни рвенья, ни тоски.

***
Разрежу ль собой волну,
Бросаясь в глубины вод,
Солей ли морских вдохну,
Я, Господи, есть офорт
Беспечного пастуха
Меж буйно поросших скал,
И если б не туч стога,
Молитв бы тебе не слал,
Поскольку, меж пастишей
Молитвенник ещё тот,
Я, Господи, есть мишень
Для благ Твоих и щедрот.
И многое б отдал, чтоб
В истаивавшем тепле
И в голову не пришло б
Задуматься о Тебе.
Но волю соотнося
С простёршимся надо мной
Величием, внял: нельзя
На гноище сеять гной.
И дальше не посягну,
Ни хладен в миру, ни тепл,
Но вот я - предел всему,
И вот я - всему предел.
Не облачную лапшу,
Но горе уразумей,
Лишь горлом заголошу
Над жалкой душой своей,
Тогда уж изволь - прими,
Елико Твой взор велик,
Мозолистые ремни
Бездумных моих вериг.
***
У гипсовых разве ты спросишь розеток,
О чём голосил юбилей?
По-всякому было, и так, и раз-эдак,
И бедно, и втрое бедней.
Ужели себе мы пути не отрежем,
Кровиночка-иезуит,
Когда только гады и рядят о прежнем,
И прежнее тихо саднит?

Находки случайные жалобно тискай,
Таскай, как ракушки со дна, - 
Была велика, как пиджак бригадирский,
Тебе эта чудо-страна - 
И потом шибала, и хлебом, и стружкой,
И супом, что переперчён,
И ты за себя волновался - не струшу ль,
И струсил, мол, я-то при чём.

Теперь хоть пляши в декадентском экстазе,
Пиши хоть в ЦК ли, в РОНО ль - 
Один ты свидетель её и остался,
Жестокой, несчастной, родной.
И как в подростковых обидах ни бедствуй,
Запомнится как пастораль,
Советское лето, пропахшее бездной,
Бензином и пропуском в рай.

***
Уже ни планов, ни идей,
Одна рутина, только вспомню,
Как угасал декабрьский день
В зенит протянутой консолью,
Как заунывен был, как сер,
И клочья туч с него свисали,
Как пил, и скоро окосел,
Налившись мутными слезами.

Как будто фенобарбитал
Впитав натруженной гортанью,
Такую дичь он бормотал,
Несносную, орангутанью, - 
И камень, мол, и береста,
И маяки на побережьях,
И города, и поезда - 
Лишь карго-культ хозяев прежних,

И мы оставлены, как псы,
В уродливых строеньях наших
Во имя мора и попсы,
Мучений пряток и пятнашек,
И жизнь, упёрта в зимний день,
Копью ль подобная, занозе ль,
Как запоздавшая метель
На припозднившуюся осень.

ЭКОЛОГИЯ
Упереться б, воспротивиться - 
Откровенно грязновато - 
Капитальное строительство
Учинили здесь когда-то.
Не усадьба, а имение,
Вровень той метаболии, 
Тонн пятьсот-шестьсот, не менее,
Одного бетона влили.

Стены мой, раствор створоживай,
Изумляйся дыр богатству,
Чтобы сей объект заброшенный
Оборудовать под базу.
Помещенья узаконивать,
Спать хотя в два уклада,
Здесь, допустим, стенд какой-нибудь,
Пусть и бедненький, но как-то.

За семью ж дверями, чтоб его
От Адама облысело,
Отработанное топливо.
Фон трещит немилосердно.
Грянь в штабы - что за дела-то там? - 
Вечно в положенье шатком: 
Ты не нам - дезактиваторам,
Пусть откачивают шлангом.

Вот бы вас да к нам, да под руки,
Нет штабных милей и краше,
Всех забот - крутись на облаке,
Рапортуй... а мы-то как же?
Сто баллонов... ладно, сволочи,
Вот вам фильм на плёнке "Свема":
Ну-ка, навались - и с горочки.
Вспышка справа, вспышка слева.
***
Не могила ещё - низовье,
Пламя веток, тропа наверх,
В мальчиковом комбинезоне
Неприметная смена вех.

Ни эмоций, ни ощущений,
Если, вырвавшись из-под плит,
Обездоленных рощ ущербней,
Обалдело декабрь стоит.

По-детсадовски пятилетний,
Диатезен совсем слегка,
Чахлым заревом потеплений
Мерно капающий с клинка,

Он во всех нежилых районах
Узнаваемо пустолик.
Взглянешь мельком - ещё ребёнок,
Приглядишься - уже старик.

Шутка давняя! На вокзале
Он у Манна бежал с толпой,
И гудки ему вслед вонзали
Пар отчаянья ездовой,

И почти, как в апреле раннем,
Если что-то мы и таим,
То смятение перед раем,
Если сбудется он таким.
***
Такой теплыни в декабре
Не помня ни в какую,
Я жаловался тихой мгле
На свет, как на горгулью, -
Зачем ничтожен он и вял,
Когда как раз и стоит
Явить всему, что обнулял,
Юстинианский солид?

И, сбрызнув кротостью Миней
Железный ход режима,
Над меланхолией моей
Взойти неотторжимо,
Чтоб даже серая скамья 
В проулках за техзоной
Сияла, противостоя
Тоске и мути сонной.

***
В этом царстве психопатовом,
Толком никому не нужным,
Выверено всё, как надо нам - 
Что ни плач, то о минувшем.
...О, какие плыли слякоти 
Некогда! - и до икоты - 
Беснованье - цыц, не звякайте
Про святые наши годы!

Ничего-то вы не знаете,
Как сражались, воздвигали,
Так, что к Западу от заверти
Лишь руины, а с фига ли
Бегать от причины к следствию
Пред боярством узколобым,
Узнавать в себе поэзию,
Выносимую с поклоном?

Хоть упейтесь ей, хоть злобствуйте,
Что за дело нам, убогим,
Хоронитесь вы хоть в золоте,
Катафалка не обгоним.
Нам ли от натуги лопаться,
Если лишнего не ляпни
В самовозрастанье логоса
Над безвидными полями.

***
Бренной ветхостью обломка
Проклятую от и до,
Назовут её "эпоха"
Те, кому она никто.
Стянет челюсти зевота:
Дёрганы, воспалены,
Восемьдесят лет всего-то
Миновали с той войны.

Только в грохоте поленниц
Сердца не угомоню: 
Снова вижу  - входит немец,
Входит немец в дверь мою,
В той своей крысиной форме,
Балагур и весельчак,
Будто поле силовое,
Вдруг возникшее в лучах.

И сознаньем оробелым,
От Руси, не от Европ,
Я уставлюсь в парабеллум,
Наведённый прямо в лоб.
Чувствуя, как ненасытна
Гибель верная, шепну - 
Только не в жену, не в сына,
Я - за сына, за жену.

Бей. Без них я точно сгину,
Сталью срезан, как стерня,
Так стрелял ты деду в спину,
Думая попасть в меня.
Ощутив, что коротнуло,
Примеряясь, чем бодну,
Только и гляжу я в дуло,
Прямо в дула черноту. 
***
Такая, в общем, тьма, что выколи глаза,
А ты такой идёшь, пегаснут и подкастнут,
И только матери душа, да дух отца,
С тобой в ночи, когда те фонари погаснут.

Спасибо, снега нет, а то, пока б дошёл,
Так нахрустелся бы, взмолившись обо всех нас,
Что новорожденным капризным голышом
По небу полоснул косой рассветный секанс.

А город невелик. Слегка обновлена,
Сереет ширь его, свободно сочетая
Лекала тишины, наложенные на
Тригонометрии святые очертанья,

А в городе темно, и каждый в нём сусек
Напрягся, чтобы дотянуться до апреля,
А ты такой идёшь и молишься за всех,
У времени в плену оставив только время.

БРЕМЯ ЧЁРНЫХ
Для спящих на полянах
С полыни-чабреца
От хаоса порядок 
Не отличается,
Что жизнь - брехня и бредня - 
Ничем не высока,
Им нашептало бремя
Сбежавших до звонка.

И вот великолепней
Уродов и калик
Скопили накоплений,
По сути, никаких.
Работали по двое,
Чтоб третий был бы сыт,
Наращивал удои,
Налаживая сбыт...

Пока узор нечёток,
Пока судьба свежа,
Несите бремя чёрных,
Умыться не спеша.
Суставы разминая
Посадкой на челны,
Вы, чернота земная,
Останетесь черны.

От холодов озябнув,
Любой принять готов
Их как плевки хозяев,
Ожоги от кнутов.
Понятий о проблемах - 
Одно: как мир велик,
И неприятье белых,
Непониманье их.
***
Когда не даётся зимы воссозданье
Творцу, что изрядно устал и продрог,
Сухая листва собирается в стаи,
Бежит вдоль промёрзших дорог:

- Живём, пацаны! Ни отцов-командиров,
Ни штрафов, ни пени, ни прочих долгов!
Теперь оторвёмся, нескоро утихнув,
Гуляй-веселись - распорядок таков.

Да что вы, рехнулись? Какое там празднуй,
Какая свобода, от всех и от вся?
Декабрьское небо, забывшее прах свой,
Своими путями несущееся.
***
Ново-московского гестапо
Окраинную чехарду,
Матвеевское помню слабо,
Но сценок больше, чем одну - 
Какой же запах расстелился
И ноздри бледные боднул,
Когда отец нам из Тифлиса,
Фруктовый приволок баул,

И в кухне прозвучал, как выстрел,
Упрёком стуже вековой,
И меру бытия превысил
Инжиром тем и той айвой,
И ни больших, ни малых чисел,
И ни оценочных тех шкал
Чтоб увидать, как мыл и чистил,
Как в пальцах трепетно держал.

Экзотика... слегка побиты
Огнём январской полыньи,
Их цвет, и вкус, и габариты
Расцвечивали полу-дни...
Наш дед сидел. Румын-священник,
Любя и хлипких, и верзил,
Наслышанный об истощеньях,
Посылки помощи возил.

Так, может, выжить удалось им,
И мы, в Тифлисе, под Москвой,
Доныне по земле елозим,
Эдем приманивая свой.
И так, прикрыв меня собою,
Не отдавая никому,
Отец мечтал, что я запомню
Ту вяжущую рот хурму.

 "ТРЕЩИТ ЗЕМЛЯ, КАК ПУСТОЙ ОРЕХ..."
Они нам с детства о парусах,
Соблазнах больших дорог,
А мы им - нищенских пару саг,
А мы им нищенских пару саг
О том, что их мир продрог.

Они - про счастье, восторг, экстаз,
Веселье и комильфо,
А мы им тихо - уйдите с глаз,
А мы им твёрдо - уйдите с глаз,
Не застите нам его.

Не смейте юным копать могил
Вербовкой на край земли,
Когда её по щелчку ИГИЛ,
Когда её по щелчку ИГИЛ
Кордонами рассекли.

В дыму пожарищ, среди руин
Нас били за ваш покой,
Пока нам с башни горел рубин,
Пока нам с башни горел рубин
И насмерть вставал шугой.

Метели кости нам заметут
Под слякотный вой эклог - 
Зачем вам космос, когда вы тут,
Зачем вам космос, когда вы тут
На воздух ввели налог?

За грёзы ваших счастливых снов
Нас гибнуть созвал Вожак.
Не трожьте ж мёртвых, чей мёрзлый вой,
Не трожьте ж мёртвых, чем мёрзлый вой
Не молкнет у нас в ушах.

***
Смахнув ошмётки утепления
С фасадов, от обстрелов тёплых,
Что не добила артиллерия,
Беззвучно мучилось в потёмках.
Слегка подрагивая гузками,
Поскольку ощущали: бездна,
Входили мы вратами узкими
В густую черноту подъезда.

К поддетому взывая свитеру,
В рожки впиваясь, точно в рожки,
Хрустели по стеклу разбитому
Шуршали по бетонной крошке.
Не знаю, что тогда прослабило,
Обычный корпус, если с тыла...
Вон там, допустим, лёжка снайпера,
Давнишняя: тряпье застыло.

Да там и взять, по сути нечего,
Ну, шифоньер, ну, радиолка...
Сто лет жильё расчеловечено,
А подорваться - ради Бога.
И сквозь покинутые комнаты,
Шепча под нос "дас ист фантастиш",
Идёшь и видишь, как прихлопнуты
Те Двери, что в квартирах настежь.

***
Ни слякоть, ни наледь, ни воля, ни гнёт - 
Не здравие и не хвороба,
Пока на возмездие не намекнёт
Умильная грёза холопа.

Шугали. Обкладывали, как лося,
Спускали натасканных шавок...
Сожмёшь эту жизнь, и взревёт, голося,
Сокрывшись в цветах побежалых.

Досаду тая в наливных желваках,
Идут, пассажирски товарны,
Свинцовые зимы, бесцветные, как
Заплаканные тротуары.

Убьют ли, посадят ли за колоски,
Сожмут ли смиренья пружиной,
Отравят ли кровь лихорадкой тоски,
Неважно при ловле блошиной.

Унылые годы на холке влача,
Напрасно конца ожидаешь,
Пока  не иссякла усталость Врача,
Что в мире одна и жива лишь.

***
Как этот город - кровь и плоть моя,
И керамзит, и текстолит,
Полузнакомая мелодия
В застывшем воздухе стоит:

 От мира мало что останется,
Лишь блики в ёлочных шарах
Даруют краткого беспамятства
Подчёркнуто лебяжий мрак,

В котором веришь - одолеется,
Промчится год, за ним другой,
Бессмыслен, как монада Лейбница,
Уйдёт неведомой тропой,

И если даже что-то вспомнится,
Не день и час, но семь секунд,
Когда ни сытость, ни бескормица
На будущность не посягнут,

И, начиная с комментария
К двадцатилетью зрелых травм,
За прежние воспоминания
Неведомого не отдам. 
***
Так и витал бы во мгле угандошенной,
В двери и окна собой молотил,
Бился об стен6ы иссохшей горошиной,
Если б не выход безумный один:
Пищу и кров не деля с эмпедоклами,
Как повелось у столичных зануд,
Русские люди, простые и добрые,
Издали машут, приехать зовут.

Я же, не властный над собственной вотчиной,
Стойко боясь попаданья впросак,
Так и провижу и дух этот водочный,
И полупьяных застолий размах.
Душно с людьми, как в покинутой хижине.
Выбегу в ночь от накрытых столов - 
Там с фотографий глядятся погибшие,
Души всеведуши, облик суров.

Всех разговоров - что выволочь деспота,
Чтобы потом замирились бы все - 
Ну, а о чём говорить, если честно-то,
Как не правительстве или попсе? 
Общее место хрущёвок и сталинок,
Небо ли, море, тайга ли вокруг,
Полные банки окурков раздавленных,
Вой сквозняка из чумазых фрамуг.

***
Мы думали, будем все вместе,
И нас убеждали - пора
Примкнуть ко всемирной сиесте,
Торжественной, в духе Петра.

...Плясала всю ночь ассамблея.
Ограблены, тускло глядим
На ветхие наши селенья
И весь этот нищий интим,

И только свирелью пастушьей
Звучит в искалеченных лбах - 
То пенье - ты только послушай! - 
Петрушкин сулило колпак.

Отвержена, не толерантна,
Треща по заплаточным швам,
Россия как рваная рана
Болит и срастается в шрам.
***
Откроешь глаза едва,
И прежняя жизнь мертва,
И прежний порядок сер
В круженье небесных сфер:

Намыливая удила,
С востока приходит мгла,
И, выделен ей из квот,
Нескорый грядёт восход.

А годы мои просты,
А годы мои - пласты
Вращенья в глухом нытье,
Не сбывшегося нигде.

Но жаждой своей сплотив 
Бессмысленность перспектив,
Орды растопчу ярлык
И выпрошу дней иных,

И так себя развлеку,
Что выкричусь на снегу,
И, криком себя творя,
Избавлюсь от января.

***
Бояться, кажется, с чего там, 
Но - смилуйся и оттяни! - 
Предощущением щекотным
Пройдут навылет эти дни,
Где ты не больше, чем преддверье
Чего-то большего, чем сам,
И разве что чуть-чуть прямее
Секунд, отпущенных часам,

Но ты уже не сможешь с ними,
Поскольку жизнь изнемогла,
И только заморозки, сини,
С тобой пройдутся до угла.
И что теперь о личных свойствах - 
При чём здесь ты, как суть и факт,
Когда твой путь и мокр, и скользок,
И вечности великоват?

Кто полномочий не превысил,
За штатный ствол приняв пугач,
Решившись на последний выстрел
Как сумму спусков и отдач? 
Но даже тут гордиться нечем - 
Горел фонарь, ан, глядь! - угас,
И утро смотрится конечным,
Как смолкший вдруг веселья глас.

***
В чёрном-чёрном городе,
Чёрном-чёрном доме,
Чёрной-чёрной комнате
Покажи пятно мне

Снежное, манящее
В дали, что не громки,
В чёрном-чёрном ящике
Чёрной-чёрной горки.

Опасаясь жахнуться,
Отшатнись от Чаши: 
Отскобли, пожалуйста,
Отскобли сейчас же.

И с улыбкой эллина,
Глупым рад затеям,
Отскоблю немедленно
Лезвием смертельным,

Чтобы в чёрном городе,
В моровом экстазе
Выли все от копоти
И никто не спасся.

***
Терпимой становится дня долгота,
Но тут, как в кошмаре,
Какие-то странные прут холода,
Которых не ждали,
И ты уж не бойся, держись наравне
С чертой, что запретна,
Предчувствуя то, что на той стороне
Продолжится эта.

И сам уж решай, модерново, старо ль,
Удался ль набросок - 
Тропа будет зимней, раскисшей, сырой,
В осиновых розгах.
По-моему, просека: лунки следов,
И только поодаль
Бескрайнего сумрака абрис, лилов,
Играет с пехотой.

Давай торопись, и, в затылок дыша,
Отметишь передних - 
Эстонца не выпилить от латыша
Парить в эмпиреях.
И этот исход я ни с чем не сравню,
Не зная средь гуда,
Кого в этом славном и страшном строю
Считать и откуда.

***
Мечтал я долго, но отныне
Мертва мечтания страна,
Свежо февральское унынье
И запах ночи из окна.
Я помню плоти содроганье
При соприкосновенье с ней,
От века славной сороками,
В душе затмившей Енисей.

Туманный смысл придав разметкам,
Серела наледь, как роса,
Москву забрасывало снегом,
Ненастье билось в корпуса,
И будто ветру на съеденье
Оставив облачный ветряк,
Вороны тихие сидели
На обмороженных ветвях,

Свербела мгла от перьев мокрых,
Но, мглу от света отделив,
Тот город был - обман и морок,
И мелочен, и горделив.
И я, с ничтожным интеллектом,
Спелёнутый, как бандероль,
Всем существом оледенелым
Не принял родины второй.

***
Дожидаться, пока изорвётся в труху
Смутный день, что над всеми затеял правёж,
Но зачем же стоять на трамвайном кругу?
Ты его не надломишь, его не прорвёшь.

Будет утро, и, давку метро обходя,
Ожидая, пока я дыханье уйму,
Опрокинется неба рябая кутья,
И хулы, и хвалы вознесутся к нему.

Будет утро, и, душным потоком несом,
Я увижу лишь грязь, что летит с ободов, - 
Человеческий сон, человеческий сонм,
Прерываемый тем, что прерваться готов.

САШЕ ПЕТРУШКИНУ ВДОГОНКУ
Не получится пенья - придётся сбацать:
Этот снег порывался идти раз двадцать,
И никак... только слякотью под ногами
Расплывается властное понуканье.

...Под субботу сны мои так подробны,
Из обоймы выщёлкивают, как патроны,
От младенчества смутного и доныне
Эпизоды странные и дурные - 

То проходит между свечей оплывших
Некий призрак на мехом обшитых лыжах
И приносит завёрнутое в газету
Объявленье о том, что я скоро съеду,

То в душе опасенье торчит сугробом,
И жилище кажется незнакомым,
И немыслимо видеть в ажиотаже
Ни вещей, ни предметов каких-то даже.

Хорошо, допустим, я просто умер,
Сам придумал, иль кто меня надоумил - 
Я простой углерод, я меняю форму
От скопленья звёздного к пылевому,

Но зачем же тогда я в таких метаньях
Проходил основы иных механик,
От паваны спасенья искал в чаконе,
Будто ждал чего-то... а ждать - чего мне?

***
Как противоположно тяготенье
Небесных тропок, чей безмолвный вскрик
Обозначает противленье с теми,
Кто землю грабил да купоны стриг,

И ужас их звучит, как укоризна,
Биенье буйной головой об лёд
В момент отрыва капли от карниза,
Когда ей страшно, что она умрёт...

Но берегов бессмысленно стенанье,
Когда садятся души на челны,
И, больше не обручены с телами,
На солнечную высь обречены.

Довольно им грехов и пригрешений,
Всё - свет. И лишь Создатель, тонколик,
В молочную волну бросает жребий
Оставшихся жалеть, и только их. 
***
О, если Ты слышишь меня, то ответь,
За то я Тобой осуждаем на твердь
Бордюрного камня на месте святом,
Заставившем предков покинуть свой дом.

К чему мне Москвы величавый прогал,
В котором закат непорочно порхал?
Погиб я, утратил надежды давно,
Но время моё мне Тобой продлено,

Чтоб голос пленительный слышался мне,
И стал я одним из Твоих шансонье,
И мог бы вояк забавлять за столом,
И в шутках моих различили псалом.
***
Опомнишься вдругорядь,
И видишь, как на духу: 
Вонзившись по рукоять,
Забродят по потолку

Пробитые паспорта
Кликушеств и содомий...
Багровая пустота
На многие сотни миль.

Опустишься в батискаф,
Поднимешься в стратостат - 
Нащупаешь, обыскав,
Мычанье забитых стад.

Таков уж удел слепца -
Расслышав беззвучный зов,
Немедленно спасть с лица
И больше не видеть снов.

Но, внутренний взор слепя,
Откроется, как тайник: 
Давно уж не до себя,
Тем более до других.

Ни сроки, ни календарь
Немыслимо обличать
Носящему, как медаль,
Антихристову печать.
***
Здесь, где зима первопутками тлеет,
Капищем вольтовых дуг,
Полубессмысленный лиственный лепет
Явственно слышится вдруг.

Есть ли иной, кто бы столь характерно
День ото дня отсекал,
Слал бытию, что копром тарахтело,
Инобытийный сигнал? 

Вот же он, самозабвенной чаинкой,
Вспенившись, как осьминог,
Блещет, мерцая, такой очевидный
Тем, кто в глуши изнемог...

И января, февраля ли потомок,
Высь ощущает, блага,
Хлопанье крыльев, к полёту готовых,
Жаждущих взмыть в облака.

I.
Несомый вдаль, жалел я об одном - 
Что Родина слаба, что в ней поныне
С колодца носят воду решетом
И поливают избы лубяные.

Сносимый прочь, я плакал об одном - 
Что время жизни так бездарно тратил,
И не старатель был, не эконом,
И не опора обнищавшим братьям,

И ни любви, ни дружбы не берёг,
Не смея ни спалить их, ни умаслить,
И в теплохладности немой упрёк
Испытывал, как засеканье насмерть.
II.
Ни сон тягучий и ни бодрый спорт
Не скажут, как дорога потаённа,
Когда стремительный набор высот
Паденье отграничит от подъёма,

И зазвенишь, как все мы зазвеним,
Таким счастливым и безбрежно полым,
Стремясь расстаться с именем своим,
И нацией, и возрастом, и полом.

Но даже, распростёрта в небесах,
Повиснув на заклинившем стоп-кране,
Повинная душа меняет знак
И силится перевести дыханье.

***
Отбывать повинности в гуслярах,
Голося при этом среди развалин,
Человеку свойственно, если враг
Им самим единственным и представлен.

Человек в натуральную величину
Плохо выглядит - бледен и озабочен - 
Дай, мол, годы страха перечеркну,
Только - фиг. Оттого и не спит всю ночь он.

А заснёт, привидится сон дурной,
Будто снова гребут под одну гребёнку
И дожди, идущие стороной,
И ветра, понятные и ребёнку.

И скорее вниз идя, чем наверх,
Как на грех, облечённый великой схимой,
Человеку свойственен человек,
Ни себе, ни Богу не объяснимый.

***
Если что и сбудется, то пауза,
И движенье встречное, попятно. 
Милый друг, не до фига ли пафоса?
Перед кем, ей-Богу, непонятно.

Отмолчатся внутренние органы - 
Поделом нам (спят они там, что ли?),
Тронемся, туманами оболганы - 
Не заметим, как припрёмся к школе,

Между жил-конторами, жир-трестами
Выдолбим алтарь Гомеостазу...
Надо было сделать нас железными,
А не углеродистыми, сразу,

И тогда, покорны только ржавчине,
От восторга пели б да плясали - 
Славься-славься, марево, дрожащее
Над порфироносными лесами,

Что нам, напрокат из детских спаленок,
Сны Правительства об экстремизме?
По горам из черепов оскаленных
Дух взошёл и к солнцу устремился.

***
Не ждать ни сна, что будет клочковат,
Ни музы, что смолкает в ночь на март,
И почту удалять, не посмотрев,
Нормально для ложащегося в дрейф.

Иеговистский, как иезуит,
Единственный вопрос во мне свербит - 
Зачем я по минутам помню день,
Когда безмолвен стал среди людей,

И небо отливало янтарём,
Когда висела в городе твоём,
Нелепые фасады серебря,
Торжественная морось ноября,

И мысль была - напрасный сухостой,
И жизнь казалась выдумкой пустой,
Закатом бытия, что днесь поблек,
Рассчитанный на нищих и калек...

Но лишь входило утро налегке,
Ты больше не просила о грехе,
И, видя, что себе не изменю,
Во сне я видел мёртвую змею.
***
Приверженцы гульбы в шинках,
Мечтам о воле полудикой - 
Что вам во мне, возникшим, как
Олений зрак пред паутинкой?

Завещан инобытию,
Его надмирному ансамблю,
Я мир, как сумрак, претерплю,
И ничего в нём не оставлю.

Меня вы вспомните тогда,
Промеж видений спиртуозных,
В краю, где алчна темнота,
И скрип клыков, и спёртый воздух.

Но, запечатанным во льду,
В его незыблемых оплотах,
Я в ночь, как в пламень вод, войду,
Летейских и околоплодных,
 
И в час, когда от всех таим,
Почувствую любовь Господню,
Вы вспомните меня таким,
Каким себя уже не вспомню.

***
Если в Ад - на арбе окраинной,
Вместе с вымотанными, грубыми,
На носах их рябящей крапиной,
Меж гоп-стопами их, мокрухами.

...Как сказали бы - "социалочка",
То есть, нечто тупое, тухлое,
Как, положим, тоска цыганчика
Под упёртыми в рёбра дулами.

Тут случайное вмиг отвалится - 
Чтоб уж точно залихорадило - 
Под шансонные завываньица
FM-радио, FM-радио.

Чуть сереют их лица пеплами,
Будто каждый прошёл сквозь вешанье,
И прикиды их задубелые,
И смартфоны осоловевшие.

И не квинте, так точно септиме
Доверяя присниться олухам,
Если в Рай, то, дай Бог, не с этими.
Этих в Рай не затащишь волоком.

КАРАНТИННЫЕ СТИХИ
***
Так странно на выселках дальних,
Блюдя отреченье от благ,
Томиться в пустых стрекотаньях,
И думать, что дело - табак, 
И знать непреложно, что где-то
Полётный дробя шлемофон,
Весеннее море одето
В цвета взбудораженных волн,

И в дюнах, поросших цветеньем -
Южнее, гораздо южней - 
Колышутся под лицедеем
Намывы песка и клешней,
Шептать себе - нет, не уедем,
Уехать не сможем, увы,
И если не тем, то хоть этим
Избегнем гнусавой молвы

О марте, что, в мор обращённым,
Понтирует, словно игрок,
Диктуя последним хрущобам
Закупку бессмертия впрок.
Смелей же... снегов не кровавишь - 
Хотя бы слыви игроком!
...Ещё не листочка. Трава лишь,
Лучи да порывы кругом.
***
Ещё довольно воздуха и воли - 
Ходи, как знаешь, только как идти,
Когда цветут забытые левкои
И серпантином пахнет конфетти?

И мысли не отыщется блаженней,
Чем та, с которой плача и терпя,
Одолевая океан лишений,
Мы странствуем в пустыне бытия,

И эта мысль единственна, пожалуй,
Настойчива и вместе с тем слаба:
В полях весны мы - васильки пред жатвой,
И если ждём, то хладного серпа,

И в миг последний, надрезанья стебля,
Когда грядущее ещё мертво,
Мы ощутим средь смертного безделья
Тепло руки, сжимающей его.
***
Себя, как рукопись в бутылку,
Заткнуть, как ветошь в галеон,
Гадать, какому же утырку
Достанется по воле волн

То, чем дышал, чем в годы скуки
Душа была обнесена - 
Рассыпанные миром звуки,
Бессмысленные письмена.

И будь бы он хоть фарисеем,
Хоть городская беднота,
И с равнодушьем, и с презреньем
В посланье плюнет он тогда.

Так меж безмолвия лесного
Неслышно гибнет астрагал - 
Всю жизнь и мыслил, и страдал,
Да так и не сказал ни слова.
***
В театре теней - антракт,
А в подполе - волчья сыть,
И Солнца - до катаракт,
И тянет восстать и взвыть.

Зачем же, глаза слепя,
Со скуки ли, по злобе,
О, Господи, от себя
Приводишь меня к себе?

Когда за одной листвой
Иная грядёт листва,
Тускнеющий облик твой
Свободен от естества,

И снова обретено,
Как праздная глубина,
Искусство смотреть в окно,
Не видя в окне окна,

И заново вижу - слаб,
И мелок, и хлопотлив,
Неся беспросветный скарб
В безбрежно пустой отлив,

И кажется - обречён,
Безбрежью не угодил,
И март здесь уж ни при чем,
А только лишь я один.
***
Казалось бы, чья-то шутка,
А вот и не шутка, глядь:
В зияние промежутка
Ты загнан по рукоять.

Возмездье неотвратимо - 
Колдуй теперь, не колдуй,
По снятии карантина
Выходишь седым, как лунь,

За вверенные ворота,
Измученный, сам не свой,
И видишь: окурки, рвота,
Забросанные листвой...

Носились, как с драной торбой,
С расходованьем банкнот.
Какое число? Который
Несётся над нами год?

Где пустошь была, канава,
Осколок чумных европ,
И только боязнь, картава,
Клевещет, как агитпроп,

И, глядя в людскую залежь,
Паёк для семьи столбя,
Ты заново не узнаешь
Ни мира и ни себя.
*** 
Им не понадобилась кнопка - 
Всего лишь слух - пушинка хлопка,
Один лишь сморщенный листок,
И город, скорчившись, издох.

Посмотришь непредвзятым зреньем,
Пластом лежать, метаться зверем - 
Едина гибель с тишиной, 
Где смертный крик не слышен мой.

Который день во сне бредовом
Я с человеком зарифмован,
И в клети заперт горняком,
В себе торча, как в горле ком.

Такое впечатленье, будто
Уже ни нетто и не брутто,
А только дух, что страждущ, нем,
Приходит, чтоб уйти ни с чем.

Средь извергов и греховодниц
Колодец я - сухой колодец,
И не пленяюсь глубиной
В лучистой пустоте больной.  
***
Да что вы так агрессивны?
И это пройдёт, и то - 
Откроются магазины,
Театры, суды, метро.

И жизнь потечёт, как прежде,
Нервическая, как встарь;
Сиянья - хоть задом ешьте,
И бликов, и искр - хрусталь.

Размолот резцами истин,
Колёсами диатриб,
Невинности ненавистен,
Застынет кофейный трип,

Воссядет пророк в тиаре,
Искусник и рифмоплёт,
Над загнанными телами
Скупую слезу прольёт,

Отныне - столетья лузгай - 
По зубьям и мелкота - 
Но страх этот, подлый, тусклый, 
Не кончится никогда.
***
Когда б мы жили все немного покомпактней,
Не то чтобы в какой-то адской тесноте, 
Спросил бы я у глав промышленных компаний - 
Ну, как вы там, нормуль? Не колется нигде?

Ну, как вы там в своих берлинах и парижах,
Мечтаете, небось, опять попасть в струю? 
Я больше не слежу за списками погибших. 
Я сам давно погиб и первым в них стою.

Куда вы только нас, несчастных, ни манили,
Какие только сны ни навевали нам, 
Но что вся ваша прыть пред ликом пневмонии?
Отрезанный ломоть, надрубленный лингам.

И вот ещё что я сказать уполномочен:
Пошли вы все туда, где все теперь стоим 
И смотрим не на путь, а в жуть его обочин,
Пошли вы все и с ним, и с будущим своим.

***
Какие-то блокадные дела,
Как Ленинград весной сорок второго, 
И транспорт пуст с пришествием тепла,
И лает кашель как-то нездорово.

Дешёвый мир, фанерный балаган!
Ты при смерти. Спектакль дурной окончи. 
Твой символ, полусшит и полурван, - 
Земли бесплодной залежные корчи.

И скоро все мы по миру пойдем, 
От мира, от себя, ещё не зная,
Насколько труден и тяжёл подъем 
На обелиск, заснеженный, как свая.

И перед ней, чье имя Высота, 
 Внутри засевшей, точно боль в мениске, 
Бессмыслицей покажутся и иски, 
И парики британского суда.
***
Я мог бы вырвать себя из мглы
Единым броском вперёд, 
Пусть ветры буйны, столетья злы -
Удача сама попрет.

Но если весь я, от сих до сих,
Не отблеск и не рефлекс,
Но только шелест, кем жив тростник, 
Да численный перевес?

Тогда никто я, и звать никак,
Бессмысленное мурло, 
Что круг сомнений, их Зодиак,
Расплющить и не могло.

Кому же выгоден смертный транс 
Не выродков - целых толп, 
Когда Господь устает от нас,
Устраивая потоп,

И, не вдаваясь, кто бодр, кто хвор,
По-бычьи ревут валы, 
Глуша на взлете великий хор
Хуления и хвалы.

***
Скоро в город вернутся звери,
Волки, лисы - сплошной Дисней - 
Посмотреть, что там, в биосфере,
Как справляются люди с ней,
Сгнивших заживо тел избегнув,
Поглядев на цифирь маржи,
Выходя на пустых проспектов
Неподвижные виражи,

Скажет лань, повернувшись к сыну - 
Обглодаю-ка те кусты,
Будет час, набегу и схлыну,
Ни запора мне, ни узды,
Ни в пиите мне, ни в зоиле
Нет нужды средь и лет, и зим,
А вот эти глупцы - загнили,
Потому что молились им.

Знаешь, гниль была бессимптомна.
Кто хрипел, через миг затих.
И какого им Посейдона
Звать залить эту мерзость их?
...Полагали себя богами,
Да Создатель не лыком шит,
Скажет лань, и, ссекая камни,
Через Мытную побежит.
***
Когда в огне ума палата,
И будущее так общо,
Я помню: отнято полмарта,
И будет отнято ещё.

И в этой паузе великой,
Ни раб, ни царь, ни червь, ни Бог,
Я сам себе кажусь уликой,
Изобличением эпох,

Их неуверенности шаткой, 
Их страха перед бытием,
Шлагбаумом, штандартом, штангой
И разрешением дилемм,

И эти гибельные жвала
Я от себя не отстраню, 
Когда пред полчищем кошмара
Стою безмолвно, как в строю.

***
Полвесны как единый триумф столбняка,
И доносится исподволь, издалека - 

Так чего ж ты добился с тряпичной души, 
Где по строчкам кривым вояжируют вши?

Ничего не добился. Душа, как была,
Так и есть - непочата, лукава, блудна.

Ей уже это снилось - кордоны окрест,
Карантинная мука, домашний арест,

Я уже это видел - контроль, пропуска,
Мегафон, повторявший, что гибель близка,

Апокалипсису не рождённому снясь,
Причитала над крышами громкая связь.

Что ж ты сам? Ни заливистых майских рулад,
Ни стремленья к цветам, чей пьянит аромат.

Ничего, потому что, знакомый до слёз,
Этот мир, что полмира в мертвецкую свёз,

Не даёт шутникам доходить в шутниках,
Потому что иначе не может никак.

***
Кончайте свои словопренья,
Драккары и кочи - во фьорд:
Никто не вернёт мне апреля,
Апреля никто не вернёт.

Корой, словно бронзой, покрытый,
С корней в боевых синяках,
Звеню я подстреленной рындой:
Достали вы вот меня, как,

Что бешено, загнано, хрипло,
Обдёрнувшись в каждом суке,
И дерево заговорило
На вашем дурном языке:

Спускайте звериные флаги,
Довольно трубиться в рога - 
Ни ветра, ни трепетной влаги,
Одни сороков сорока.

Апрель мой! Достаточно слепка,
Чтоб стали виденья ясны, 
Как нудно ревёт из-под снега
Лужёная глотка весны.

Вороны, взлетевшие с гребня
Да рёбра щербатой ладьи...
И нет ни весны, ни прозренья
О том, что она впереди.

ПЯТНИЦА
...Должно, к дождю, и ноет и свербит
Везде, где дурнем получал под панцирь.
Тут хоть весь щит об гладиус избацай, 
Да хоть светила ринутся с орбит,

Чьи легионы, тот отец и кесарь.
...А этот - ничего, гляди-гляди:
Воды ему? Ну да - воды ли, хлебца ль,
А там и царства во сырой клети.

Какой там бог... Для этих - в самый раз.
Богов я видел. Храмы их из камня.
А этот - что? Распорот, как матрац.
Давно б рассёк нас, вот и все плесканья.

Какой там бог. Обычный, как и все.
Секли на совесть, но, гляди - идёт же...
У нас один лежал на колесе,
Орал, как демон. Этот, видно, твёрже.

Фанатик. У таких и голова
Устроена, видать, совсем иначе.
Кому один сестерций, кому два,
За нас решат и престо, и виваче.

Нет, не с людьми я. Их привычный гул...
Ты - разгоняй бездельников, маши им - 
Здесь казнь идёт, а не баран чихнул,
Гвоздём в запястья, трата сухожильям.

А я ему, пожалуй, подсоблю.
Тут в гору до конца... Иди, не мешкай.
Чего б им не поставить тут скамью,
Снабдить солдат хоть малой, но тележкой?

Зачем вся мука достаётся нам,
А не ему, когда звучит колюче
По всем вселенным каменным углам - 
"К тебе, Владыко, человеколюбче"?

***
Сто отжиманий, сто наклонов,
Семь тысяч взглядов из окна - 
Почти ослепнув и оглохнув,
Мы до сих пор одна страна.

Одна - в смещении галактик,
Безмолвном дрейфе облаков,
Как будто в домотканых платьях 
Бегущих под заветный кров,

Мы до сих пор - леса, болота, 
Туманы, шедшие с реки,
Обетованного оплота
Осинники, березняки...

И что нам до войны в проливах,
Чужих фазенд и гасиенд,
Где наших вздохов торопливых,
Не слышали уж двести лет?

Когда цепи велосипедной
Раскалывается звено,
Никто не зряч во всей Вселенной,
Но светишь Ты, и нам светло

И если маршем, то по вытям,
И если с именем, с Твоим,
Когда всё кончится, мы выйдем,
И на ногах не устоим.

***
Как будто каждый волос напряжён...
Хотелось мая - вот он и пришел,

Как целая цветущая страна,
Что морок зимний возместит сполна.

...Как многого я о себе не знал!
И вот стою, как перед Павлом Савл,

И ощущаю, как безлик и сер, 
Как лист истлевший, как ноябрьский сквер.

Как бесполезно по земле сную, 
Калеча душу бедную свою,

И вся она, как вспененный омёт,
Ничто ее, как видно, не уймет.

...Где мир пылал, уж не найдешь его,
Где жизнь цвела, безлюдно и мертво,

Увижу ли когда-то, не теперь,
Иные дни, что прежних не темней?

***
Тимуру Ишбулдину
С кем только душу ни изгваздал,
На что бы ни облокотил - 
Полжизни - с дикостью и с хамством,
А в памяти - покой один,

Нет ничего милей для сердца,
Чем в грот израненных заик
Войти, до пояса раздеться,
И быть своим среди своих,

...Там ночь не ночь, и краток отдых
В скрипенье коек надставных,
Но шепчутся, стоят в проходах,
И ты как будто спать отвык,

И то, что раньше отделяло,
Исчезло, словно хрипотца,
Когда, откинув одеяло,
Засветят фонарём в глаза.

- Чего ты к нам? Уважил форму?
- Что, отменили Хасавюрт?
- Живой? - Какое там... Живому
Сюда соваться - засмеют.

Знакомых слов переминанье 
И счастье, что они - живут... 
- Ну, как там? - Йоу... временами
Мне так никак, что лучше тут.

- Ну, спи тогда... - И до утра мне
Поёт малиновка, свята,
О верности и вечной травле
Ушедших в землю навсегда.

***
Уже не представимо, как это,
Одеться, выйти и пойти, 
Когда так много жизни хакнуто
Безвылазностью взаперти.

А мог бы... Ничего не смог бы ты.
Ну, ездил бы ещё сто лет,
Смотрел на то, как спины согнуты,
Дивился суете сует,

А тут - арест: передохните, мол,
И чувственно, не второпях
В столичном шурфе ненавидимом
Узрейте звёзды, на крайняк.

Чего ж вы сникли? Ну же, хлопайте,
Молясь, пока не извели,
И дальше быть частицей копоти,
Налипшей на лицо земли.

УЗНИК
Блестяще отбыв половину едва,
Завьюсь, как изъятый ремень -
От полночи к полдню дорога крива, 
Обратная точно прямей.

Но что я такое, и кто я таков,
И в чем предстоит закоснеть
Несчастному телу из гладких углов, 
Что можно разделать, как снедь?

Уняв греховодника и плясуна, 
Бездвижностью заживо взят, 
Я счастлив и тем, что лучи из окна
По стенам беззвучно скользят.

Окно мое! С неба иконой светя,
Сто люксов набрав по шкале,
Одно ты, родное, мне суд и статья, 
Одно ты мне светишь во мгле.

Любые мечты полудурку навей - 
Придумано зрело, умно,
Что дверь не откроется. Где она, дверь?
Четыре стены да окно.
***
Как выдохнуть, когда грозы стрела,
Что притолоку молнией скребла,

Немотствует, как тень через плетень,
Приветствуя природу без людей?

О чём же вспомнить на пороге зол?
Как истекал смолой сосновый ствол,

И жизнь себя по гребню волокла,
И вкруг неё пульсировала мгла?

Там, на земле, совсем ещё пустой,
Сдвигалась почва, стлался сухостой,

Мотая мошек на шипастый трак,
Вились тропинки плотоядных птах,

И вне каких-либо сигналов, титл
Наш нищий вид из моря выходил...

...Натурфилософ, где ты, с кем и где?
Подверженный куриной слепоте,

Ища для человека тайных ниш,
Теперь-то что ты о природе мнишь,

Разменянной на свежесть и гнильё,
Что ей до нас, коль нам не до неё?

***
Ещё я здесь, хоть странно мне
Быть на ничейной стороне,

Но, пусть и в облачном дыму,
Печалиться не потому:

Мучительный, как беглый икт,
Один вопрос меня томит - 

Как должен быть высок мой дух, 
Чтоб ненароком не протух?

Пускай, отчаянно дурны,
Мне дни забвения даны

Чтоб возлюбил я вечный кров
И отмолил хоть часть грехов.

Но дальше что, и дальше - как?
Опять в конторах и шинках?

Опять по прежнему пути
С восьми с полтиной до пяти?

Так, дымом облачным томим,
Обезображен я одним:

Как должен быть мой дух высок, 
Чтоб ненароком не иссох?

Во имя чьё на топляке
Здесь, от крушений вдалеке, 

Обвивший сам себя, как спрут, 
Что пережить надеюсь тут?

***
Как-то неприкаянна,
Не без отзовизма,
Солнечная крапина
В небесах повисла.

Всходит к четырем пока,
Возгораясь чуркой.
Зацвела черемуха.
Зацени. Прочухай,

Как сипит бессонница - 
Ладно, эскулапы...
Только б не озлобиться,
Не сойти с ума бы.

В битвах чувств и разумов
Сморщишься, залечен:
Вечный день отпраздновав,
Разрыдаться нечем.

Плакать ли, смеяться ли, 
Как же пустяково
В самоизоляции
От всего земного.

***
Такие дни, такие ахтунги,
Что просто набок чайхана,
Ни гроз тебе, ни скользкой радуги,
Учитывая, чья она.

Пока часы плетутся петлями - 
Ни на дежурство и не в зал - 
Встаёшь едва под птичье пение,
Благодаря за то, что встал.

И пресса молится убоинке,
А мы, ещё совсем щеглы,
Как дети, плачущие в "Боинге",
Отчуждены и прощены.

За что? Греховность неотъемлема,
Но время ли сводить балласт,
Когда пернатым крыша терема
Ворсинки малой не отдаст,

И даже то, что мучит бездаря,
С ума низводит ворчуна - 
Одна благая хлябь небесная,
Что всем нам скопом вручена?

***
И нервничать не мастак,
Но словно безмолвный гром
Шепнет, что не на местах
Ни сам ты, ни мир кругом.

Он заперт, а ты - ключи б! - 
Ревешь, как больной телок.
И рев твой, как жидкий чип,
Тревожен и одинок.

Не хнычь же, что сны горьки,
И каждый огнем объят,
А прежнего угольки
Намереньем не горят,

Не зря же кутья сьестна,
А страха огрызок тверд,
Едва полыньи звезда
Над бестолочью взойдет,

И, больше всего ценим
За выморочность космей, 
Не вздумай поддаться им, 
Отчаиваться не смей.
***
В параллельной России,
Как её ни малюй,
Тот же плач о Грузине
С октября по июль.

Славословят Грузина - 
О, великий Грузин!
Как торчишь, хворостина,
Среди нас, хворостин!

Будто талые воды
С шалым блеском своим, 
Пусть не с нами давно ты,
Помним, любим, скорбим!

И в разгар богомолья
Возрыдаем, скуля:
Для житейского моря - 
Нет иного царя,

Нет иного, кто так бы,
Как ему ни ответь,
Показал бы этапы
Обращения в твердь.

Прародитель мелодий
От свиньи до гуся,
Что Кирилл и Мефодий?
Ты нам азбука вся.

И, увенчан тиарой,
Как её ни спили,
Тот же Кремль пятипалый
Посредине земли,

Как там Запад ни шамкай,
Континентам внахлёст
Пятернёю державной
Стиснул тысячу вёрст.

В дополнение камня,
Как бы вдаль ни несло,
Это вера такая,
Всем вахлакам назло.

...На горящей трясине,
В мокрой мякоти пня,
В параллельной России - 
Ни меня, ни тебя.
***
Высохший, как бельё,
Ходишь по потолку:
Что вы там, эй, але?
Вот и весна ку-ку.

Кто там с окна квохтал, 
Сир, аки гопота -
Выстудили квартал
Майские холода?

Внутренне задубев,
Ловишь в себе слова:
Жизнь твоя - затхлый блеф, 
Давленная софа.

В буйствах поднаторей, 
Вымри и отомри - 
Лишь бы не эта хрень, 
Бьющаяся внутри.

***
А если выключиться вдруг
Из всех назойливых розеток,
Из всех спиртов, из всех сивух,
От всех разутых и раздетых,

Таких симфоний полон дом,
Парящий в обмороке сладком!
Таким тончайшим полотном
Беззвучных языков он заткан,

Что каждый день идёт за два
Вовеки, присно и отныне,
Где различимы не слова,
Но птичьи звуки налитые.

***
Уже мне мира не объехать...
К чему мне сто его дорог, 
И пыль чужбин, земная перхоть, 
Коль стены есть и потолок?

Скорее сам умом отьеду, 
Смирив юродством быдлоту, 
Доверив, как субьект обьекту,
Простую тайну: мы - в Аду,

Не в том, что издавна пылает, 
Но том, где трепача вальну, 
Душою чёрен, как парламент,
Как смерд, сбежавший на войну.

Так что собор ваш, соборяне, 
Какой он есть величины, 
Когда Кубань и Заполярье
В утробный смрад вовлечены?

Какого Зевса, Посейдона
Вы завлекаете в Аид,
Когда судьба, так бессимптомна, 
Является и говорит?

ПЕРВЫЙ ВЫХОД
Охотник до прогулочных услад,
Хоть шлейф рельефа на лице корябай
Сегодня, выйдя в пришоссейный сад,
Ещё застал я полыханье яблонь...

Свободы цену осознав сполна,
В косых лучах синея, словно никель, 
Три дня душа, как мертвая, спала,
Вранью предпочитая аут нихиль.

Но вот воскресла и безмолвно зрит,
Как буйна зелень, бесполезна куртка, 
И там, где луг с лица земного сбрит, 
Мерцает явью квадратура круга.

***
Губастый облик во весь плакат,
Померкнувший свет очей,
За кадром - вечное "омайгад",
Беснующаяся чернь.
И вот уж стража, строга, цепна,
Идёт на пожар с багром, 
Поскольку собственности цена,
По сути, одна - погром.

Одни награбили, а другим - 
Их ужин, убог, смирен,
Да гончий хохот, в мозгу дробим
На вопли и вой сирен.
Дымится улица, сожжена,
Куражится оглоед.
Вы что там, пьяные, в США?
Других у вас негров нет?

Беглянку ль щупали, как рабу,
Собакой ли хвост вилял,
Подонок спит в золотом гробу
И плачет над ним фигляр.
Так что с величьем, чей отблеск тлел,
И как его повторит,
Срезая скальпы с убитых тел,
Всемирный апартеид?

Христос вас примет или Аллах, 
Неважно, равно узрев
Ошмётки кожи на кандалах, 
Разинутый в крике зев,
Но без истерик и лишних слов
Столкнутся с алчбой нутра
Порядка призрак и крови зов,
Стоящие у одра.
***
Ножа хватаясь ли, кастета ль,
Потерянный, едва живой,
Я вышел в полдень загустелый,
Ещё покрытый прежней мглой:
Когда в тиши уединенья, 
Почти искусственно бела,
Луна, задумчиво темнея,
Над миром кружева плела,
Забыв худое и благое,
Я тенью плоской в землю врос,
Как полотенца на балконе,
Как выцветший ковровый ворс...
Расторгнув с полночью оферту,
Себе шептал я - не забудь
Расправиться навстречу ветру,
Вздохнуть.

***
В угоду жизни переменчивой,
Которой точно не до глянца,
Не заречешься, как ни нервничай,
Чему свидетельством являться.

Догоношишься до полиции,
Когда, заточены под covid,
По всем каналам гладколицые
Со всех работ и с улиц гонят.

И стонет стойбище вотцапово,
Свисая клочьями с фасада:
Весной две тысячи двадцатого
Куда ни ткни, везде засада.

Пока гадали, Бог ли, червь ли я, 
Как полагается задроту,
Снимаются ограничения, 
Народ выходит на свободу,

Глядит на все четыре стороны,
Взыскующ, нищ, и нагл, и робок -
Уже и маски полу-содраны,
Пристроены на подбородках -

Но, породнившийся с проталиной, 
Простейший - голова-два уха -
Народ выходит, как отдавленный, 
И мрет, как муха.
***
Говорила мать - не читай в постели,
Или вот хотя бы кури пореже,
А теперь вокруг нее корни, стебли,
Половодья вешнего побережье.

Говорил отец - не точи на конус,
Не томись, не кланяйся, траться с толком.
Ты хоть знаешь, сколько таких всего нас?
Миллионы мыслящих о высоком!

И теперь он с матерью, там же, в той же
Вороной земле, что весной согрета.
Мог и я прислушаться, если б тоньше
Был и слух, и совесть, и грань запрета.

Но и так благодарен им за науку,
Тем обязан стенам родного крова,
Что, свободой вскормлен, я выбрал муку,
Экзистенции, и ничего другого.
***
За вычурную ложь эпиталам
Прости меня, поэзия. Люблю
Я не тебя. Полам и потолкам
Быть выбеленным точно к ноябрю.

Какая-то, ты знаешь, маята.
К разлуке ли печаль? А если так,
Давно не тот я, и давно не та
Просодия моя, по грудь в снегах,

Ещё бредет куда-то второпях,
Застигнута в постыдном естестве,
Среди тюрбанов и гильдейских блях
Не доверяясь ветреной листве.

И жаль ее, так жаль, что невтерпеж.
Не жизнь была, а выпитая слизь.
Но лишь с утра подглазья ототрешь...
Какая там поэзия. Окстись.

МИМО РЕСТОРАНОВ
Как жар небес, отвесный, как скала,
Сияет явь, и тень почти бессильна
Определить, чем веет из котла,
Репейником иль коркой апельсина.

Полны веранды, пир возобновлён.
Столы ломятся, плоть исходит паром,
Когда в бокалы цедят совиньон
И качеством гордятся пятипалым.

До столкновенья кружек и пиал
Судьба прямоходящих - срок условный,
А был бы свой, сидел бы, выпивал
Осенне журавлиный всплеск над зоной.

Не пригубляй же с ними ни глотка,
Не открывай им ни одной святыни,
Пока летят по небу облака
Над жареными ребрами свиными.

Алексею Савенкову, погибшему от пандемии

Еще не все мы вырвались, бледны
От ужаса: потерь набито столько,
Что лжёт цифирь. Сомкнутые ряды
Редеют, но выстаивают стойко.
Кто там упал? Тащите в лазарет!
Срезайте сапоги, мундиры рвите!
Какой простор для горестных замет
И для витков по замкнутой орбите...

Не понимаю. Голос подала
Рябая птаха в зарослях мухлёжа.
...Недолго знались, года полтора,
И так пошло - то Алексей, то Лёша.
Работник был: порядок на столе.
Слегка раскос (подумалось - татарин?
Скорее, сибиряк). Сольцой в золе - 
Сединки. И костюм слегка притален.

Я сроду не службист, ни там, ни тут...
Запомнилось: часы любил, смотрел их,
Как будто знал, что все они пойдут,
Когда уйдёт в тревожных вешних трелях,
Когда последний вздох его земля
Воспримет, запрокинута и мглиста,
И, мёртвым невозможное суля,
Внесёт в реестр фамилию бомбиста.

Теперь зияет меж веночных титл
Ничтожное, как свод анкетных данных:
"Оставил сына... "Вольву" поводил...
Такой не засидится в капитанах..."
Не объяснить неловкость ловкачу,
Как не понять бездельнику акрибий.
Не понимаю. Может, не хочу
Ни понимать, ни верить в эту гибель.
***
Может, взяли бы больше
От искусств и наук,
Только - слякотно, Боже,
Только ветрено вдруг...
Истомясь в глиноземах
У всемирных цусим,
Выходи на проселок
Поздороваться с ним:

Непогодой отьето
По коровьей нужде,
Здравствуй, русское лето,
По колено в дожде,
От Козельска до Ржева
Будто в такт маятам
Не палач ты, но жертва
Приносимая там,

Где, не сластолюбива,
Вознесясь из-под плит,
Серебристая ива
У дороги стоит,
Словно в годы не эти
Вечный светоч задут,
И бессильные плети
К воскресенью зовут.
***
Выйдешь, самого себя грязнее
От самокопаний обложных, 
Мельком вспомнив: лето, воскресенье, 
Блеск листвы, наколотой на штык...
Затаясь от масла и гуаши, 
Рдело солнце, выгнувшись дугой.
Вечером, нарвав букетов, наши
Возвращались из лесу домой.

Мама с Галей, баба Оля с дедом.
Вся семья, шумна, вдохновлена...
Им, сомлевшим и полураздетым, 
Крикнули: Не слышали? Война!
Видно, зарастут речные пляжи,
Будет слышен лишь вороний карк...
- С кем война? - Да с немцами опять же!
Что же не уняться им никак!

Разобьём же их через неделю,
Через две, глядишь, придем в Берлин!
Спишь, земля? - Дремлю, не оскудею.
Руки физкультурны, взор орлин.
Все-то ваши горести карманны, 
Если сокровенен мой язык...
Только Галя вырвала у мамы
Духовитый ком цветов лесных.

- Римка, дура, брось их, брось немедля!
Не до них! - и раздалось в лесу:
Милые, какая там неделя...
Лет с десяток... Больше не снесу...
Но - снесла, пожарищем пылая,
Кровью изойдя наперечет,
И по брови в мировом бедламе
Большему, чем смерть, не обречет.

***
Так непривычно прятаться, когда
Лучится даль, от солнца золота, 
И гладь полей острижена под ноль,
А ты у дома бродишь, как больной,

Вотще сжимая временной купон,
И молишься, раскаяния полн:
Забудь, молю, о том, говорил,
Услышь меня, архангел Гавриил,

Чтоб голос мой до срока не затих,
Бинтуй меня, святой архистратиг,
От мерзости, назвавшейся игрой,
Броней своей чешуйчатой прикрой.



***
Выветрены, неумелы в уюте, 
Кормщики и пластуны, 
Где же вы были, русские люди,
При расчлененье страны?

С детства блюдя головных отделений
Строгий церемониал,
Что я, дурак девятнадцатилетний,
В буче той понимал?

Что вам, бывало, власти ни шамкнут, 
Верите... Нонсенс, наив!
Тоже мне трюк. Не сложнее же шахмат
Плакать, надежду сгноив.

Что по общагам, что по квартирам,
Плачем о дне золотом,
Будто жуки мы с хрустким хитином
Под наливным сапогом.

***
Ничего не меняется. И при глобальном шоке,
Примененье напалма, ковровых бомбардировках
На земле остаются рубчики, как при штопке
Рединготов старинных, развешанных в гардеробах.

Я давно уж не чувствую времени. Мчится, встало ль,
Невозможно провидеть, стоя в кипящем жерле;
Искажаются люди, и правда глядится старой,
И былые святыни сбываются подешевле.

Вот и вождь племенной никто мне. Великий лозунг,
На котором взошёл он, словно всеобщий кровник,
По прошествии лет оказался и глуп, и плосок,
Словно в эру HD - чёрно-белые кадры хроник...

И, измучен дознаньем пагуб, одежд прожаркой,
Легкомысленно путавший кару и наказанье,
Я физически чувствую только одно, пожалуй: 
Отчуждённость свою, что одна и глядит в глаза мне.


***
О чем бы спорить мне с таким собой,
Но спор идёт, о времени, о Боге,
И метод мой квадратно-гнездовой
И прост, и незатейлив, как бильбоке:
Я - чувствую. Почти что сознаю
Себя как дуновенье в теле жалком,
И всю неприспособленность свою
Быть чем-то большим, чем богемным шлаком,
Но если дух я, сколь он пустоват,
Чтоб где-нибудь в лесу близ Одинцова
Стоять и ощущать, как постулат,
Рассвет как солнце, что восходит снова.