Идея литературного радио может показаться вторичной по отношению к литературе, предпочитающей видеть себя тихо штудируемой с листа, нежели прослушиваемой с монитора или в наушниках, но уже по крайней мере три года как поздно рассуждать о носителях и формах подачи текста, когда от поэтических площадок буквально рябит в глазах. Поэзия на русском языке переживает краткий (как знать?) период публичности: каждому поколению требуются свои, ни с кем не путаемые поэты, то есть сегодня можно говорить о том, что в социальной генетике страны эта вакансия, хотя бы и множественная, осталась.
Литрадио вышло к интернет-аудитории как раз в тот момент, когда роль обычной (приходится добавлять - "бумажной", хоть это и дико) книги подверглась переоценке: оказалось, что слушать текст в исполнении автора или чтеца-профессионала менее "затратно", чем держать в руках или на коленях нечто более громоздкое, чем рекламная листовка. И правда, вокруг метро, а в ушах у тебя - сказание про семерых козлят или колобка, исполняемое неподражаемо лисьим, сладким, пропитанным всеми коннотациями ласковой угрозы фальцетом русской народной сказительницы. И такой когнитивный резонанс с абсурдом бытия разверзается под сандалиями на босу ногу, и такое сатори разрубает нашпигованную слоганами офис-голову, побрызганную лачком, удобренную релятивистской философией с заботливо срезанным от греха радикализмом, что светлая дума нет-нет да и навестит с таким трудом прорезавшуюся на глади мозга извилину.
Коннекция между обычным радио, его интернет-радикалом и индивидуальными средствами прослушивания файлов в ближайшее время завершится тотальным интегративом аудиосреды. Совокупный аудиофайл как пакетная услуга станет эдакой советской "радионяней", призванной развлекать и подспудно воспитывать "маленьких слушателей". Российский горожанин демонстрирует в последние годы поистине всепоглощающую склонность к поглаживаюшему себя беспрестанно инфантилизму, и она развивается на почве усердной заботы о нем транснациональных корпораций кожно-венерологического направления. Чтобы горожанин не превратился в окончательное животное, его можно успеть воспитать языковым нормативом, который задает мышлению достаточные объемы, словно бы надувает бумажные пакеты, из которых воспитуемая мысль обязательно продерется к более широким обобщениям. Вне норматива мышлению особенно бесприютно метаться в хаотическом пространстве случайно услышанных фраз, и она частенько с готовностью следует за человеконенавистническими лозунгами, издавна притягательными ясностью и неподкупностью выражения: "Раздави гадину!" всегда звучало бодрее Шопенгауэра.
Денис Сибельдин обращался ко мне не единожды. Он и впрямь предлагал нечто невозможное: вести программу на интернет-радио. Минули месяцы колебаний, и однажды мне явилась вера в абсолютную авантюристичность всех радиопрограмм в истории человечества. Я собрал своих первых гостей и повел их в клуб имени Джерри Рубина на Ленинском проспекте. Был обычный конец февраля, черно-желтый от фонарной слякоти и заносов. Перекрестки гудели, одни осатанелые стояли враспор другим, пугливо протискивались между ними пешие. Я шел и думал, что индивидуальные разборы - моя специальность. Я достаточно навидался, как разбираются с людьми, как можно вообще с ними разбираться. Один на один, двое на одного, если это еще разговор, конечно. Если же пятеро, это уже допрос. Если применяются спецсредства, это допрос с пристрастием. Так мне и подумалось назваться. Моей задачей было сымпровизировать с допрашиваемым так, чтобы это имело хоть какое-то отношение к литературе. Если не к ней, то хотя бы к ее истории.
Поэтов развелось критическое количество, и ведь хватает совести называть себе так, не имея за душой ничего, кроме книжечки в пятьдесят экземпляров и аудитории из трех с половиной девиц. Хватает, потому что теперь стоит быть универсальнее Леонардо и поверхностнее оперетточных героев-любовников. При катастрофическом снижении требований к тому или иному виду мастерства, при всеобщей почти что имитации умения писать, читать, говорить, слушать, плясать на канате и драться на палках любой сегодняшний шарлатан наконец приобрел, наконец, законченные черты шарлатана, - негодяя совершенного, начинающего вопить и бить в горшок при любом повороте в его сторону объектива. Чем примитивнее общество, тем больше оно любит шаманов понаглее, и уже не играет роли, лечит ли наглый шаман хоть кого-то, говорит ли с духами или просто придуривается, - важен сам вид его, угрюмый и хищный, готовый впасть в каталепсию при любой попытке дезавуировать его и объявить самозванцем. Не наше ли телевидение - истинный оплот шаманизма, надувания пузырей из ничего?
В этом смысле Литрадио вряд ли выстроит безупречную иерархию. Нельзя по единому голосу и интонации понять, хорош поэт или нет. Детский вопрос, кто хорош, разрешается так же по-детски: хорош теперь тот, кто присутствует в медийном пространстве как можно чаще. На него обращают внимание так называемые "кураторы литпроцесса", он со всеми знаком и всюду зван. Немало, верьте слову, среди них напыщенных жаб с выпученными от жажды славы глазами, немало и рыбообразных джентльменов, считающих все прежнее до них и все грядущее за ними пошлой возней с отжившими потенциями к бытию, но будем же говорить с каждым, кто хотя бы виден, предоставив молве судить о них, как ей угодно. Они были здесь и сейчас. Другие были далече. Хорош тот, кто прорывается к людям в меру своих сил, не пользуя грязных средств, не брезгуя враждой с тем, что считает грязными средствами. Литрадио демократично в том, что цензом отбора, как мне видится, является присвоенное экспертно-общественным сообществом весовое значение персонифицированного языкового явления. Истинные иерархии, основанные на слуховом отборе, выстроятся потом: Литрадио набирает базу голосов, находящихся в полилоге друг с другом.
По прошествии лет мы сможем сказать: эпоха была приблизительно такой. Язык ее изнемогал от язв новояза, стремился утихомирить качания маятника, найти единственно верное выражение себя для данного месяца, года, и не мог, потому что среди расколотой нации не может быть единого выражения часа и дня. Из поэтов, слышащих время, как встарь, останется пять-шесть человек, и это страшная цифра для тех, кто знал сотню храбрецов, возымевших достаточно мужества, чтобы через них протоптала себе дорогу словесная лава десятилетия. И мне не страшно пролететь мимо этого списка только потому что я постоянно, изо дня в день делал то, что хотел делать, говорил то, о чем думаю, и печатал, что хотел. Это достаточная, даже чрезмерно либеральная плата за труд, и в этом единственная благость свободы: она уродует тех, кто позволяет себя изуродовать, а несвобода этим вопросом даже не задается.
Подвал имени Джерри Рубина начинается с крытой и зарешеченной лестницы вниз в заросшем соснами дворе сталинского дома. Вечерами самонабивающийся в ушные раковины рёв с трассы здесь почти не слышен, - только окна, балконы и звезды, неясные отблески, мерная дрожь облицованных стен. В сводчатом коридоре, увешанном странными предметами, узко и покойно: старая крепость встает на стражу каждого вошедшего. Коридор кончается предбанником, где за двумя "вьюсониками" восседает обильно татуированный и коренастый звуковик Карл, собравший студию фактически из ничего на свои собственные средства, из фанатической любви к волновым колебаниям голосов и инструментов. На кушетке сидит тревожно улыбающийся Денис. Все ли дошли? Все.
Гости по одному или по двое проходят в пластиковую дверь направо, в студию, которую я называю "ковровой комнатой". В ней все панели и ковры, а по сторонам стоят два барных табурета, разделенные свисающей с потолка так же ковровой, глушащей звуки перегородкой с маленьким видовым окошком. У каждого табурета микрофон и стойка с наушниками.
Прошелестев рукописями, садятся гости. Сажусь, надевая наушники, и я. В них отчетливо слышен Карл, командующий сказать что-нибудь для отстройки звука. Когда твой собственный голос возвращается к тебе, ты за пару секунд переходишь в уникальное пространство звука, становишься собственным голосом, и ничем больше. Красноватая ковровая мгла стирает внешние черты, в окошке, отделяющем от гостей, ты - абрис, контур, силуэт "ведущего".
- Можно. - говорит Карл.
- Здравствуйте, уважаемые слушатели литературного интернет-радио, и сегодня у нас в гостях...
...Поэт, конечно. Кое-кто от волнения перебивает ведущего, стремясь поскорее поздороваться. Ведущий лихорадочно продумывает первый вопрос, и вслед за ним беседа приобретает темп, который задает гость, ведущий лишь подстегивает его, чтобы пауз было как можно меньше, - только их и вырежут. Выявить то, что хотелось бы сказать самому человеку, не так просто, но вернейшим и лучшим подспорьем здесь служат стихи. Уж если человек читает именно то, что принес, значит, это его сейчас и волнует. Значит, сегодня, сейчас это и есть его камертон. Мало-помалу всплывает вся правда, которую хочет сказать человек, если, конечно, он хочет сказать правду. У меня есть неудачные программы: не всякий человек отвечает на вопросы открыто и честно, кого-то вопрос, заданный в лоб, побуждает закрыться, уйти в глухую оборону, отшучиваться силлогизмами. Гость в этом смысле - сейф, который надо потрудиться взять без медвежатничьего арсенала, одним словом.
После записи обе стороны несколько пошатываются: во время адского пинг-понга между ними так накаляется пространство, что Карлу приходится врубать кондиционер, чтобы духота хоть немного отступила. Иногда гость остается начитать стихи один. Сидя на кушетке, ты слышишь, как ровно и гладко прокатывается из ковровой комнаты на цифру голос чтеца. Никто лучше поэта, кажется не прочтет самого себя, но не стоит отказывать в высочайшем мастерстве и артистам, которые скоро, верую, появятся на Литрадио. Мало ли молодых актрис и актеров, которые захотят зачесть своих ровесников в настоящий студийный микрофон? На их месте я бы ни минуты не раздумывал, - ведь это может стать судьбой. Я помню такие опыты, и все они были удачны, поскольку давали текстуре другую подсветку.
Меня не отпускает стойкое ощущение, что я принимаю участие в славном деле, и мне приходится его ценить, хотя Литрадио утомляет гораздо больше, чем пассивное посещение литплощадок, потому что каждая запись, хоть и в малой степени, и мое выступление тоже. Каждую программу слушает в трансляции до двухсот человек, а это не один зал. В основном аудитория литрадио студенческая, то есть та самая, которая и приходит на поэтические вечера. С началом работы http://www.litradio.ru слушателю необязательно таскаться по клубам и кабакам - поэзия, проза, критика сами приходят к нему. Кстати, есть ли уже на Литрадио молодая драматургия? Пока эта заметка выйдет, появится и она.
Чем завершить? Призывом к причастию? Паззл только начал собираться, и собирается он не как в стародавнее время, случайно найденными роликами, пластинками, пленками, а прямо на глазах. Желательно, чтобы на этот раз голоса поэтов больше никуда не девались и не реквизировались карательными органами в качестве доказательств их вины перед обществом. Хотелось бы, чтобы картина и для сурового исследователя, и для веселого любопытствующего была исчерпывающей. Но в случае чего вольные потоки сознания смогут служить "вещдоками", и тогда лучше бы они были невесомыми, мгновенно стираемыми. Хотя... утрата архивов помогала в конечном историческом итоге не гражданам, а их диктатурам.