Поля асфоделей
Восемнадцатая книга стихотворений

***

Пусть не из-под столика - из-за шкафа
Ты взирал на сущее, приосанясь,
И так верил в то, что земля шершава,
Что когда приспела большая жатва,
Постеснялся сделать о жатве запись,

Как у всех оставшихся отнимали
Право на малейшие оправданья,
Проступая сквозь и бинты, и марли
Не вишнёвым соком и не ткемали,
А прощальным "помни меня, родная"

Лучшие, чья жертва ушла на розжиг
Сечи, что пока что не стоит прошлых,
Но уже видны в облетевших рощах
Пятна, пред которыми жалок Роршах,
Прежний клич о славе, бессмертья росчерк.

***

Какому неведомому пустырю
Блажная душа благодарна,
Когда я в бездонное небо смотрю,
Единое, будто Гондвана?
Природа! Ты - царство шипастых стеблей,
И всякого духа конкретней,
Но я не желаю казаться светлей,
Чем коксом растоптанный кремний.
И чахнуть привычно, и даже тускнеть,
Но если бессмертные блекнут,
Что вся эта жизнь и что вся эта смерть?
Не больше, чем облачный клекот.

***

Зимой стонал - довольно, жизнью брезгую,
Подайте гроб, хоть наскоро сколоченный,
Но в эту синь, безудержно апрельскую,
Как взбалмошной души ни раскурочивай,

Чем отчего порога горький дым вдыхать,
Распасться б на перечисленье крапинок,
Таким покоем снова дышит иноходь
Лесов, уже полгода, как ограбленных,

И сызнова отброшенное дорого,
Когда даны тебе и взгляд карателя,
И лучший друг, присутствие которого - 
От гибели бессмысленной гарантия,

Пребудь же счастлив, что тебя окликнули,
Когда листва пойдёт по миру хлопаться,
Ты зацветешь пусть не цветами лилии,
Но точно не египетского лотоса.

***

То ли это такой запустенья остров,
То ли память, которую извели,
Между автосервисов и погостов
Нет печали большей, чем у земли.

Были б версты по-прежнему полосаты,
Рассказали б траве, что давно мертва,
Каково на обочине автострады
Ожидать пришествия номер два,

Но сто лет, как слов не найти Европе
Исповедаться в том, чем она грешна:
Равнодушно в небо глядит надгробье,
Мол, тебе-то какого во мне рожна,

И техцентров призраки великаньи,
В год смещаясь ровно на сто аршин,
Как туман сырой, обвивают камни
Под непрерываемый гул машин.

***

Что ж ты дремлешь, глубинный Кракен?
Восставай поскорей из мглы
Петь со мной нищету окраин,
Что на всякую хохму злы,
Где, на швеллеры не разборна,
Раскорячив свои бугры,
Монолитная спит промзона,
Дожидаясь иной поры,
Незабвенной, в которой суппорт
Развернется, резцы круша,
И под самое сердце стукнут
Зубья праведного ковша.

СЕБЕ

Чтобы принцип ты свой сформулировал покороче,
А не растелешался, душевную суть срамя,
Кто же тут элитарен, как Авва Отче?
Неужели же - ты, не сложивший и двух с двумя?
Ты, что если и верен, то только своей крысятне,
Меж дворняг выдающийся статью, как далматин?
За тебя довоюют рабочие и крестьяне.
Им нормально. Их миллионы, а ты один,
Что ж, спасибо на том, что, подобно ассимилянтам,
Ты в глубоком тылу бедовал, потому что мог,
Но запомни - больше не сядешь ты с ними рядом,
Избежавший всего, что положено, под шумок.

***

Не запечатленному ни на фресках,
Ни в душе, что мелом обведена,
Что ж так зябко мне в скользких лучах апрельских,
Что так стыло с восхода и дотемна?
Весела дорога - холмы, озера,
Ни зверей, ни башен в густом чаду,
И не спросишь правды у киоскера,
Так, без правды, видимо, в ночь уйду.
И не Босх тут, не Гойя, и не Уорхол,
И не, прости, Господи, Мунк-Магритт,
А превозмогающий ересь формул,
Синим пламенем весь этот мир горит.
Но ещё до полного выгоранья,
До покрытой пеплом рябой шуги,
Ни единой твари его не раня,
В нем навек заглохнут мои шаги.

***

И сейчас мне кажется, что отколото
От меня предназначенное интеллигенту,
И всегда не хватало вершка какого-то,
Чтобы поступью твёрдой вступить в легенду,

Как на площадь вступают с печальным цоканьем,
И не верят, что только что снятый снайпер
Не ушел каким-то разбитым цоколем,
И горящих дверей за собой не запер,

А пределы неба и те прорвав,
Где виднеется с кровли иная кровля,
Ускользнул и от вездесущих детекторов,
И любых дотошных постов контроля.

И, довольно древесной одарен комнатой,
Поколенческие пополняет звенья,
Так и я стою здесь, почти как вкопанный,
Со столпа соляного сойти не смея.

***

Как за себя, так и за многих прочих,
Скажу лишь то, что чувствую: кранты
Всем нам, чьи жизни только бледный прочерк
Меж бледных дат стандартной долготы,

Кранты нам всем, осиновым, кленовым,
Вотще летящим от станка к станку -
Я углерод, рождённый углеродом,
И сделаться вольфрамом не смогу,

Но можно стать и высшим элементом,
Когда пустые жизни просто длим,
И мним, что смысл грядущий нам неведом
На вход Господень в Иерусалим.

***

Что ждёт нас там, сплошная пелена,
Но здесь, где ни хвалы, ни поруганья,
Две просьбы у меня к тебе. Одна
Почти такая точно, как другая -

Средь ветром полоскаемых знамен,
Меж всей природы, склонной к многоцветью -
Почувствуй, как я смертью оскорблен,
Как всякий смертный, оскорблен я смертью,

И если мне рыдать не здесь, а там,
О светлых днях и грозных исполинах,
Найди меня по загнанным следам
Среди других следов невосполнимых.

***

Гоняющий модусом диктум
В чаду низовых ассамблей,
Что знал ты на севере диком,
На голой вершине своей?

Гадал, на каких побережьях,
Лишь солнце садится за фьорд,
Близнец твой, крылатый орешник,
Сорваться с обрыва зовет,

Но, сломлен, как ясень столетний,
Затертый меж тающих льдин,
Стихал, как поток поздравлений,
Когда оставался один,

И видел, как сеть расстояний
Течет меж русалочьих вех,
И месяц, восхода солярней,
Среду загоняет в четверг.

***

Оттаявшей земли пристрастен аромату
Подённо с девяти примерно до шести,
Я мог бы и прервать козлиную руладу,
Но прекратить стонать не в силах, уж прости.

Таким вот, брат, стихом, почти александрийским,
Судьба стоит как твердь, хоть всю исколеси,
Ты вряд ли б захотел на бенефис к актрискам,
Скопив на три угла от пятого вблизи.

И кто бы ни был здесь, как часть электората,
Совсем как мы с тобой, чьи сходны номера,
Никто не захотел признать, что это - правда,
Как бурая вода свинцового Днепра,

Но каждый в ту страду, что сочтена рекордной,
Как истый винодел отгонит сомелье,
В последнее родство вступив со всей природой,
Не скажет никому, что прячется во мгле.

***

Отжив и нелепиц эру,
И тех, в ком она жива,
Хреначишь, такой, по центру,
И знаешь, как дважды два:

Те, в галстуках васильковых,
Чем дом начинался с Эйч,
Глядят в нас, как в насекомых:
Ягненку со львом не лечь.

Им та же двадцатка - "твэнти",
Земля же то там, то тут.
Всеобщей не будет. Эти
Издохнут, но не дадут.

Как вытерпеть нам, не охнув,
Ту подлость, что создана?
Вернется пять миллионов,
Изменится вся страна.

***

Ни ядерным и ни нейтронным
Вершительством не знаменит,
Ни состояньем и ни родом
Не содомит,

Не полузнанья наглый олух,
Ни нервных бездн и ни мясных
Я не терплю. И лишь в глаголах
Аз есмь язык,

И осужденному к забвенью,
Благая участь мне дана:
Я не един с душой своею.
Я - не она.

Но неба ставленник, и воля
Средь облаков и между крипт
До гроба ворошить уголья,
Пока горит.

...Сгорает плоть, крошится мрамор,
И ты, быть может, сам таков -
Судьбы не лепишь ни с карамор,
Ни с пауков.

***

Мультикам звонит по видеосвязи -
Чо ты, как ты, скоро ли восвояси? -
И, застигнут им в переодеваньях,
Цифра что-то бодро хрипит в динамик.

Мимо ходят фрики полов обоих,
То ли бранч настал у них, то ли полдник,
Карнавал - куда уж нам до Венеций -
Привокзальной площади Павелецкой.

Чо ты, как ты? Там, средь печальных зарев,
Мох сидит, глаза внутрь себя уставив,
Зрит Победу в платьице подвенечном -
Широка Москва, да дышать в ней нечем.

ПОДЛЕТНОЕ ВРЕМЯ

Ещё до поздних шалостей мы жадны,
Как дети под присмотром дюжих нянек -
В Москве каштаны, в Киеве каштаны,
И весь вопрос, кто тащит из огня их.

Ещё к цветенью майскому мы чутки,
И считанные только быдловидны -
Не к нам ли льнут, бесчувственным, как чурки,
Собачьи стойки, лавок боковины?

Любой в свой срок рождается глазастым,
Не мысля покрывать себя позором -
Славянский мир, что взорван англосаксом,
Не возродится, потому что взорван,

И от какой там славы те славяне,
И чем союз их был так тугоплавок,
Чугун уже шепнуть не в состоянье
Собачьим стойкам, боковинам лавок.

Захару Прилепину

Сколько ж подонков. Кем бы ты ни был, кто б,
Хоть бы вся жизнь прошла за соседней стенкой,
Слово поганое, будто фурункул, горб,
Бьёт наповал, что б ты и как ни сделай.

Обозревая выложенный завал,
Высчитав дуги и радиусы осколков,
Скажут с улыбкой - "Сам он себя взорвал,
Жаль, что для нас в эфире прямом не сдохнув".

Что ж, поправляйся. Гибель гони взашей.
Что там анамнез, что эпикриз на марше...
Плата за славу - ненависть этих вшей.
Плата за боль - к сожалению, боль сама же.

9-е мая 2023-го года

***

В смуте дней, потоке поздравлений
Узнаванья ждёшь, и вдруг - ожогом -
В хронике почти уже столетней
Явишься и выцветшим, и желтым -

Полуоборот, полуулыбка,
Сплюснувшая голову пилотка -
Только что сноровка слишком прытка,
Линия плеча слегка полога,

Но и самого себя отложе,
Точно так вышучиваешь местных,
Под ноги плюешь - другой, но тот же,
Узнаваем в мимике и жестах.

Что ж сказать о людях-человеках,
Вспять несясь по выжженной саванне,
Если видишь в кадрах чёрно-белых
Больше, чем геномов тасованье?

***

В плену у нелепых правд,
Сочащихся тканей полн,
Ты скажешь - я не парад,
Но кто же ты, как не он?

Бессоницей воспален
При сумерках обложных,
Узнай себя средь знамен
Подтянутым, словно штык.

Пусть слизни, умом скудны,
Из тел своих давят гной -
Не верь им в парад страны,
Своей, и ничьей другой.

***

Что государство - разве объем его,
Если объемом сами себя морочим.
Как догадаться, что тело давно мертво,
Только святой обмолвится между прочим.

Придурковато-бездумно на пляж пыля,
Вооруженно давая отпор насилью,
Странное место мы выбрали для жилья:
Бросишь "рассеянье" - эхо вернёт Россию.

Снова в траншеях молятся о врагах,
Чтобы огнем небесным испепелил их
Тот, кто меж туч ярится, как аргамак,
Настороженный, будто бы дрозд-рябинник.

Заупокойно павшему в жернова
Хнычем, прикинув, скоро ль и нам отставка.
Удостовериться в том, что душа мертва,
Не из-за веры не можем, а из-за страха.

***

Вести себя, как безымянный свёрток,
Чуждающийся воспалённых слов,
Когда обычно тихий голос мертвых
В настойчивый перерастает зов,

Тогда, любых условностей избегнув,
Ты властвуешь, покуда раб других,
Поверх и президентов, и генсеков,
Царишь лишь тем, что в будущность проник

Превыше вудуистов-кришнаитов,
Чья плоть конечна, и уж тем слаба,
В который раз ты говоришь, откинув
Мертвящий ужас, будто прядь со лба.

***

Что на хинди под бхай-бхай
Переводится, не дрогнув,
Погибаешь - погибай,
Только никаких итогов.

Захудалый крепостник
Азий не переевропив,
Я не стал никем из них,
Ваших идолов, героев,

Ибо сразу разорвут,
Если отойдешь от шока...
Памятник - напрасный труд,
Скоморошество, дешёвка,

Ветром сдутые снопы,
Парус, выбеленный мачтой,
Неудавшейся судьбы
Шепот жалобный и алчный.

***

Я мог бы сойти за рынок
Пристрастий невероятных,
А что до путей сокрытых,
В них тоже есть свой порядок:

История цикловая,
Обычнейшая, как сводка,
Последнего целованья
И следующего вздоха.

Здесь лыка не вяжет фирма,
И, вырвана из бездомья,
Неточность непоправима:
Бессмертье куется стоя,

Но взмыленный до дисканта
Сдержусь я, и не заною,
Что прибыль моя - досада
Не сбывшегося со мною.

***

И в том, что в себе завяз,
И в том, что в себе хулю
Я пошлостей мезальянс,
Что сводит меня к нулю -
Повинен, и в те сады
Где чудится отступной,
Презумпцией тесноты,
Отдавленности собой,
Вхожу, и встает стеной
Пред взором и мимо рта
Великий простор земной,
Бескрайний, как немота,
И солнечный ореол,
Расплывчатая блесна,
Как пассионарий, гол,
И бездна необъездна.

***

Что б он мне ни сказал, наш общий славный предок,
Меж бронзовых венков и воинских эмблем,
Не быть мне среди них, невыспавшихся, бледных,
Ни мертвым, ни живым, а непонятно кем.
И что же делать мне, с одной петличной шпалой,
Смотрящему в огонь войны издалека,
Кого молить в тиши часовни обветшалой
О пробуждении души от столбняка?
Когда у нас кричат о пепле возрождений
Вертлявые вожди кислотных дискотек,
Нет ничего подлей и ничего враждебней
Классификаций их и нас на тех и тех,
И много ль среди нас предателей и злыдней,
Без разницы, когда ещё не в землю штык,
И лень моя, и нерешительность постыдней
И жестов добрых воль, и пыток затяжных.

ЮЖНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ

ИГОРЮ ВИТЮКУ

Обленившийся, как поссум,
Языком довольно постным,
Родственным для угро-финна
Страшно молвить "Украина".
Это было близ Пологов -
От степных цикад оглохнув,
Положив предел тревогам,
Я впервые встал пред Богом.
Боже, где я только не был!
Средь гераней и календул,
Где от окон пахло пылью,
Гриву рыжую кобылью,
Уподобившись эскадре,
Поздняя весна в разгаре
Сеятелем рассыпала.
Задымившись от запала,
От подсолнечных бурёнок,
Жарким утром опаленных,
Выбегал за околоток
Через жуть сеней холодных -
Что мне было в каплях этих?
Будь секретик-амулетик,
Ясно: собственность, но фиг там,
В настроенье боевитом
Пробегал, и, замирая,
С аскетизмом самурая
Не смутясь, чому не сокил,
Ничего я не присвоил,
Потому что не фискален -
Двадцать лет, как умер Сталин,
И во всех своих эклогах
Мазанок, моторных лодок
Мир усваивал тирана.
И блокнотна, и тетрадна,
Даль сворачивалась в трубку,
И кому об этом? Другу.
Только другу дорогому...
И, едва не впавшим в кому,
Я давлюсь на полуслове
Там, в советском Приазовье.

ПОЛИГОН "НОВАЯ ПЕТРОВКА"

Оксане Москаленко

Словно Мафусаил,
Под перебор простой,
То, что в мозгу скопил
Памятной бороздой,
Танковых биссектрис
Экстренный останов,
Тьмутараканский бриз
Персиковых садов,

И в голубом дыму,
И в межзубном плевке -
Дымка, и потому
Тени - невдалеке,
Где на брегу морском,
Горестна и светла,
Тоненьким голоском
Птица меня звала -

Средь баловниц орла
Выгнута, как трамплин,
Ранена иль цела,
Пела среди руин.
Нет бы ороговеть
Между змеиных орд
В зыблющийся, как твердь,
Неизгладимый год.

***

Если землю и запомню
Взглядом пса в гондоле,
Смогший овладеть собою,
Я б сказал иное:

Подгоняемые скорбью,
Дни катились, прытки.
Было всякое, не скрою,
Помнятся - обрывки.

Хвои колкая гребёнка
Комкала рыданья,
Целовала, как ребенка
Сторона родная,

И один лишь был осадок
Сикось-накось явлен -
Спрашивал, что ж заросла так,
Отзовись, хозяин.

Родина - коль слышишь, пой же
В опаленной ставне,
Что сознанье я, не больше,
Лишь одно сознанье.

***

Не забуду, как скорчился микробиом,
Но в то утро уже не казалось мне странным,
Что автобусы были набиты битком
И детьми, и довольно причудливым скарбом.
Что продержимся заполночь наверняка,
И хабаром из вскрытых домов не барыжим,
Разъяснял я своим среди толп мирняка,
Половину состава расставив по крышам.
И не то, чтобы пулю от них схлопотал,
Просто ругани было, и крика, и визга...
Люди явно попроще. Крестьянский квартал.
Что ни дом, то долги, что ни пьянка, то вписка.
Накануне в усадьбах шаром покати,
Ни вневедомственной, ни мобильной охраны -
Опрокинутый чайник да жим от груди,
Вот и органы все, всем органам органы.
И, уняв клокотанье набрякших аорт,
Подполковник, что брови страдальчески сдвинул,
Обернувшись, изрек - "одинокий народ",
И, по-моему, верно подмечено. Символ.

***

Когда в неведенье утрат
И при согласье бирж,
Ты соблазняешь на контракт,
А не призыв трубишь,

Над участью моей труня,
Как прячусь, как ползу,
Страна, избавься от меня,
Как от бревна в глазу.

Рассохшийся, как старый шкаф,
Дряхлеющий, как пёс,
Я твой позор среди держав,
Я твой фурункулез.

Неповоротлив и броваст,
Как давешний генсек,
Ничто я, кроме как балласт,
И тленья не избег.

Чтоб эти дни, обновлены,
Избегли аксиом,
Швырни меня в огонь войны
И насладись теплом.

Ликуй, оживлена, стройна,
За пригоршню рублей,
Спляши на мне, моя страна,
Утешь меня. Убей.

***

Ни уключиной ржавой и ни веслом
Ни к чему разыгрывать бодряка.
Дальше незачем. Вот он, разлив, излом
Половодья, покинувшего берега.
Только во излечение детских травм,
Как, бывало, насвистывал Серафим,
Изменять опостылевшим городам
Можно с призраком их, и ни с кем другим,
Чтобы приторен сделался дней коньяк,
Будто пальцем деланный по стеклу,
Стебельком, заветренным на камнях,
Избегать безвременно пасть во мглу
Никакого смысла. Волна волной
Навзничь опрокинута и бледна.
Если свет и был здесь, то он иной,
Сумрачно туманная пелена.

***

В своей гордыне ростом с дерево
При всех дешевых украшеньях
Я слал комиссионок стерео
Туда же, где процвел каршеринг,
И если помнил, то о темени,
Как отчуждает африканер
Паркет и мрамор Академии
Заносчивым цинизмом кафедр,
И временами лишь досадуя
На блик с оттенком золотистым,
Дышал прерывисто, как статуя,
Застигнутая с полым диском,
И мост в меня гляделся вантовым,
Чешуйчатым, как себорея,
Когда угадывался вакуум
Творения из нетворенья.

***

Помышленьем разве что и ужасен,
Прослывая средь ловкачей кулёмой,
Как и Тимберлейка, который Джастин,
Вычисляли по темпу походки лёгкой,
С малолетства отданному ловитвам
И рабом означенному в талмудах
Москвичом скучающим и ленивым
Никогда не сделаться, потому как
Не просил отстоя после отлива,
Рекомендовался, как младший техник -
У лохов и гибель-то суетлива,
Ибо нет ни времени и ни денег,
Но среди приятелей бомжеватых
Не ротвейлер, целящий в сенбернара,
Но такое вдруг промелькнёт, что ахтунг,
Прямо-таки полная сайонара.

***

С алчбой великой, Господи, к тебе,
Иду, но не читай, посланье скомкай: 
От Хельсинки и до Ура-Тюбе
Мы не нужны с любовью нашей скорбной,

Что вырастили мы тоску одну,
Ты знаешь, в ней что дача, то рассада, 
Одна нужда - ни воли скакуну,
Ни удали ему отстать от стада,

Но рано Ты стреножил скакуна - 
Пылает он от участи обидной,
И если смерть, пусть сбудется она,
Пусть сбудется, и - Господи, помилуй.

***

Образовавшись будто из отека,
Имея шашни со столичным дном,
У перехода голосила тетка
И песенка ее была о том,
Что дорогим партнёрам и собратьям,
Не допустив досадный разнобой,
За эту благодать ещё заплатим,
Натурой - то есть, в общем-то, собой.
Что мы ещё им всем покажем норов,
И что поганый враг упрётся в твердь...
Сто пятьдесят бездомных миллионов,
Не могущих ни жить, ни умереть.

***

В целом-общем скромным, слегка зажатым,
Если верным, то своему истоку,
Обернёшься засветло, что с ландшафтом,
Двигал горы - снова сошлись на сходку.

Предпоследним в очередь, первым в драку,
Если подбородок надменно вздёрнут,
Самый срок окончиться вертопраху,
Да бечёвка вьётся себе, и всё тут.

Ворохом бессмысленных фотокопий
Зыблется туман сквозь кустарник чахлый,
Так опустошён мировой торговлей,
Что за стол посадят, сиди не чавкай.

Будущность ничтожную прозревая,
Кто бы знал алтына честней, чем гривна.
Ты же не Европа, да, Пасифая
Реорганизованного Рабкрина?

Остаётся малость: идти, потея,
Чалиться в издёрганный арканоид
На экране, треснувшем от паденья,
Что заряд ничтожный не экономит,

Но скажи ж, скрипя полотном ротанга,
Отчего лучи так сегодня липки,
И с какого моря идёт болтанка,
Как небытия золотые блики.

***

Если подан будет знак,
Парадокс уйму,
Затеряться в летних снах - 
Не предел всему.

Словно бы в реке парной
С донками и без
Наплевать бы, что порой
Времени в обрез,

На перинах-тюфяках
Подперев кадык,
Ехать бы хоть кое-как,
На перекладных,

От пространства отупев,
Щёлкать соловьём,
Выпускать обиды гнев,
Ринувшись в проём.

Ни злословий стороной,
Ни стране угля,
Стык один да стык второй,
Да поля, поля.

...Даже загнанным в тупик,
Мчись, усталый шут,
В край, где ни щелчков твоих,
Ни тебя не ждут.

***

Когда в тени уже под сорок,
И солнце с траурной каймой
Боится больше сдач позорных
Следа поруки круговой,

Туда, где торжествует Молох,
Приказу вышнему вдогон
С подземных паркингов при моллах
С фургоном говорит фургон:

- Семёрка вышла. Эстакада.
Конец эфира. Всем добра, -
Спешит собрат на зов собрата
Закрыть входные сектора.

Сквозь голошенье стай вороньих
Собрат собрату помоги -
Патроном, досланным в патронник
Встают заслоны у Оки.

Скажи ж с присущим правдорубством,
Кому теперь прослыть нулем,
Хотя б на искаженном русском,
Но исключительно на нем.

***

Ни то, как подскочит цена голов,
Ни сколько клинок остер,
Неведомо нам, и сюжет каков,
Не знает и режиссер.

Но мыслить, возлюбленные сыны,
Того и гляди, начнем,
Что мы не умнее своей страны,
Не лучше ее ни в чем,

Знаком от пелёнок ее покрой -
Болотиста и степна,
И если мы слышим ее порой,
То это и есть она.

***

Не пристало нянчиться с обрусеньем,
Если кошка сдохла и хвост обрублен -
Пионерам, прериям, фарисеям
Светит разве что неугасимый Бруклин,
И один в отношеньях бесспорный минус
Обращен к нам, словно к заре подсолнух -
Никогда не считали людьми нас
Эти черти со свастиками на бейсболках.
Каннибалам свойственная диета
Истекает, когда назревает квота
На покрытье критического дефекта
Оборотных средств основного фонда,
И тогда наигрывать на тимпане
Экономике, что с каждым днём подлее,
Ибо если усугублять копанье,
Обнулится сходу и обнуленье.

***

Не верю восклицающим "умён как"
Без присовокупленья "слишком юн для" -
Не жаль мне больше ни живых, ни мертвых,
Чего-то ждущих посреди июля.
Теперь, подобный плотному кримплену,
Не тиская фамильные дублоны,
Ни въехать в рай, ни ввергнуться в геенну
Уже не захочу, как годы оны,
И если именит я, только тленьем
Давным-давно расчисленных механик,
Да тщаньем различить в молчанье летнем
Упоминанье об упоминаньях,
И, никому отныне не соперник,
Не щурюсь оттого, что полдень ярок,
Чтоб с головой не вываляться в перьях
От липкого нагара в канделябрах,
И потому, однажды вставший в стойку,
Не сдвинусь, и, бесстрастен, словно Сигурд,
Не верю больше ни во что, поскольку
Предел терпенью моему достигнут.

***

Если серьёзно, то, духа мирского
Нудный роман с многоточием глав,
Интеллигенция - праздное слово,
Было, да сплыло, в рожок отыграв.

Горы свернул бы, да только во что тут
Веровать, если безмолвный киот
Вслушивается в твой собственный шёпот
И не побрезгует, что, мол, не тот.

Будь хоть стократ и задумчив, и хлёсток,
Не избежишь своеволья фемид,
Падали этой, что в перьях и блёстках,
Плюнул бы в морды, да Бог не велит,

Сытый давно приговорами будней,
Так и зовёшь себя, "нищий аэд".
Словом единственным, будто бы пулей,
Точки не ставишь. Мог бы, но нет.

***

Расплющен о гротеск нормалью,
Гордыню преломив свою,
Что делаю, не понимаю,
Что чувствую, не сознаю.

Остатки резвости утратив,
На жизнь взирая свысока,
Не видя средь сестер и братьев
Колоколов без языка,

Людей не зная, чушь твержу им,
В посудной лавке как медведь,
Ни бюргером и ни буржуем
Не соглашаясь омертветь,

И потому, что больше негде,
Боля, как выгнутый сустав,
Ни на одре, ни в ложементе
Ни слова правды не сказав.


***

Не чаще вспыльчив, чем отходчив,
Не став ни злей, не расторопней,
Не год, но будто век окончив,
Я вдаль смотрю, как посторонний,
Устав печалиться о втыках,
Расплавив зажигалкой иней,
Я с удовольствием бы вымок
Под струями нездешних ливней,
Заночевав на мокрых лавках,
Не веря больше в путь особый,
И полагая львов крылатых
Бездомья своего основой,
В часы, когда находит морок
На стойбища знамен имперских
И бег времен антропоморфных
Не больше, чем трубы обрезок,
Как мокрядь я запеленгую
Ту грезу, что не стала явью,
И ужаса капель немую
На благодать не променяю.

***

Молчал бы лучше. Так оно способней,
Увесистей, верней, когда такое,
Но если ты не занят ежечасно,
И некому, то почему бы нет.

У всех свое, но смысл у излияний
Так предсказуем, ибо одинаков -
Невыносимо думать о расплате
И заодно оттягивать ее.

Любил я в детстве выходить к обрывам.
Такой с них вид, бывало, открывался
Такой простор охватывал живьем,
Что я пылал. Иллюзия полета

Охватывала, если я с разбега
Бежал к реке по мокрому песку.
То было счастье. Кто бы мог подумать,
Что тридцать лет отдам, как сумасшедший,

Такой безделке жалкой, как стихи.
Я не хотел. Я не желал быть ими,
Ничтожеством, к полету неспособным,
Не верящим ни людям, ни себе.

Мне часто снится римское метро,
Не то, что может быть, но представленье
О таковом: орнаменты, колонны,
Слепые бюсты бывших овцеводов,

Патрициев, сенаторов, трибунов,
С которых жизни делали и судьбы.
Я памятник себе не воздвигаю.
И слог убог, и упованье тщетно.

Там, над обрывом, рвущимся из виду,
Там, где леса непостижимой кромкой
Расплесканы орнаментом всехвальным,
Я поминать себя не предложу.

***

Я б задержался здесь пока,
В глуши, где потолок бревенчат,
И будто бы от кипятка
Плющи осенние трепещут,

И стоило б достать графин,
Порывшись в дедовских сервантах,
И тосковать среди руин
Сколь темных, столь и ноздреватых,

Где, с целым светом на ножах,
То в угольных, то в белых ризах,
Под небом серым, как наждак,
Являлся бы печальный призрак,

И, будто мученик диет,
Годами тусклыми изжёван,
Произносил, что смерти нет,
И я бы видел, что не лжет он.

***

Как будто кровью изо всех аорт
В лицо хлестало, пестуя вражду.
Мы одногодки. Он ушел на фронт,
Я притворялся, что приказа жду.

Он в поле ранен был. Могуч, здоров,
Поднимется, беда невелика,
А то, как я плутал меж трех стволов,
Забудется вам всем наверняка.

***

Не Сатеник, так Аревик,
Едва посыплет землю крупка,
Печалится не о других,
А о курлыканье под крунка.

Цават, быть может, и танэм,
Да только мне что Кутх, что Шива,
За каждым родовой тотем,
А прочая реальность лжива.

Друг другу больше не черкнем,
Кто пафосен, а кто юродив -
Ты почитал меня червем,
И, знаешь ли, я был не против.

"Я царь, я раб" - ничтожный вскрик
В полуночи, где, мглой облеплен,
Анафемствует из расстриг
Не прекращаемый молебен.

***

Тем - что мир многополярен,
Этим - прочишь гром...
Хорошо ль тебе, боярин,
Во пиру чужом?
На истошный глас духовный
С каждым днём скупей,
Что ты шепчешь пред иконой
В горнице своей?

Отослав рябого гридня
Ёрзать под софит,
Помнишь ли, что говорильня
Бойне предстоит?
Кто бы день последний, судный
Предъявил вруну,
За тридцатилетней смутой -
Долгую войну?

Всей страной застать успели
Дефиле путан,
Беловежский casus belli
Мюнхену в пандан.
Озирай же, заторможен,
В зеркале кривом
Отпуск цен, войну таможен,
Маховик реформ:

Тысячекилометровый,
Наплодив сирот,
Жарко дышащей утробой
Растянулся фронт,
Снесены по самый цоколь,
Алчут семена,
Долго ль мучиться, и скоро ль
Кончится война.

***

Не прерывая череды дремот,
Плывут слова в заплаканных листовках:
Ушла на базу. Пива нет. Ремонт.
России нет, и нет ее лет сто, как.

По лестнице безвидной, как Ламарк,
Она ушла в Харбин, Париж и Сидней
В немнущемся плаще, на каблуках,
В косынке синей.

***

Когда зовут, кто в келию, кто к стаду,
То, нашатавшийся до тошноты,
Я претерпел во странствиях досаду,
И не попал ни в князи, ни в шуты.

Покорный неземному кукловоду,
В тектонике подозревавший сдвиг,
Я тасовал эпитетов колоду,
И ничего, по сути, не достиг,

А суть была. Её когда-то помня,
И в горы лез, и по лесам шустря,
Видал, где кузня, ферма, скотобойня,
И чувствую, что навидался зря.

Кидайте ж мне, поросшему крапивой,
То сломленную рейку, то асбест:
Ни в Мавзолей и ни на куб гранитный
Не лягу и не встану. Стыд заест.

***

Карт краплёных, вин креплёных
Превзошедший стиль окраин,
Брошен, будто кукушонок,
И, заплакан, как ребёнок,
Месяц, гендерно нейтрален,
Оглашает оглушенных:

Вспышка слева, вспышка справа,
Фейерверки стен бетонных,
Неминуема обратка:
Светел будь, как ботхисатва
Или темен, как подонок,
Обратишься в горстку праха.

Поздно хвастаться экстримом,
Этот мир того не стоил,
Ни опока и ни фибра.
Только ядерный постскриптум,
Только рёв ракетных сопел,
Треск разбитого эфира.

Шваркнет ветер по руинам,
И в ответ ему, бездумны,
Звякнут в громовых раскатах,
Шпендрик с носом перебитым
Банку вытащит из урны,
Не спеша допьет остаток.

***

Сокройте свет невыносимых рамп.
Мне лучше оставаться в темноте.
Трех царств я был и гражданин, и раб,
Свободы же не ощутил нигде.

Я трёх царей застал. Один был нем,
Другой слепец, а третий ухом туг,
И разъяснить им смысл своих поэм
Не мог ни я, ни мой придворный друг.

Три царства видел я, а помню синь,
Лишь синь одну да лунный сколиоз.
Мне три царя сказали - шапку скинь,
Не видя, что стою, простоволос,

Но не согбен, а прям, и потому,
В какую сторону ни посмотрю,
Служил я сини, как ни одному
Из царств земных - лишь одному Царю.

***

Когда помалу эпигоня,
Пространство облаком томя,
Не добивается покоя
Душа смятенная моя,
Что равенство, где все едины,
Никто не низок, не высок?
Земную б жизнь до середины,
И молью траченый восторг!
Одно стремленье - к океану,
Одно - к прибою на косе.
Отсуществую, как и кану,
Как всякий, как любой, как все.
И если б здесь была рисовка,
Я позабыл бы про канон,
Беззвучно выдохнув три слога,
С холма сбежал под грохот волн.

ПЕТЕРГОФ

Нам не дождаться жалости в потомках,
Историков экстракт им комковат,
И меркнут в них предания о том, как
Мы век переносили, как инфаркт.

Когда звучал сирены крик надсадный,
Отрадно, как в душе ни протестуй,
Спускаться к морю средь фонтанных статуй,
Меж статуй золотых и слезных струй.

***

Так и скорчишься, смерть окрикнув,
Но, приблудного пса верней
Сернокислые склянки бригов,
Не сошедших со стапелей -

Вот где бездна. Пылай, контора,
В зуботычинах декабря,
Будто в кителе военмора
Краснофлотские якоря.

Если крови бордов осадок,
Потайная стезя узка,
Что ей эхо в глухих фасадах,
Петроградских углов тоска,

И превыше иных поэтик
Лозунг, взятый из лучших книг -
"Если избранным, не у этих,
Если первым, то не у них"?

***

Что бы мог записать во строках во первых -
Мало тысячи лет, чтоб к тебе я привык,
Потому что сбегает на каждый фасад
Лунный свет, что от века рогат и хвостат.

Но ещё до того, как тебе я воздам,
Удостой меня чести взойти по мостам,
Погорельцем закутай в блокадный брезент,
Да ещё одари бескозыркой без лент,

Чтобы как паралитик среди потягух,
Подаяний твоих я просил, Петербург,
Чтоб кивал в мою сторону каждый индикт -
Это наш, мол, из местных, давно тут сидит,

И взирал на меня, как на грязную вошь,
Император, что в собственный замок не вхож,
Приосанившийся на миру, как ладья,
Окровавленным шарфом над Мойкой летя.

***

Запретом на опозданья
Служилую плоть скрепя,
Что скажешь, душа пустая,
Уставшая от себя?
Пока от руин Аида
Меж зарослей ежевик,
И проклята, и убита,
Летишь на малейший блик,
Тебя с территорий спорных
Нимало не оттеснят,
Поскольку в тени под сорок,
На солнце под пятьдесят -
Закон, как страны початок,
И, славься, крысиный спорт -
Ни хлыстиков, ни перчаток,
Ни приданных им господ.
Я сам эту вечность хрумкал,
Огрызки времён творя,
Чегравой взлетев под купол
Безвидного алтаря.

***

Томит ли летний день обветренный,
Несёт ли тленом из кофеен,
Меня ни в чем ты не уверивай,
Пока ни в чем не разуверен.

Судьбы напрасно горький хрен жую,
Не сговорившийся с таможней.
Диван, принявший душу грешную,
Поэт, чем я, гораздо больший.

О, Питер! Ты - корабль, и в плаванье
С ходьбою не найти отличий,
Коль ничего милее в Лавре мне,
Чем тихий сад митрополичий.

***

Будто бы шелест в щебне,
Как из левши правша -
Смутное ощущенье
Тайного грабежа.

Лезешь за чем, тихоня,
То под матрац, в то в шкаф?
Не ощутить покоя,
Времени задолжав.

С тратами не считаясь,
Счёт потеряв счетам,
Мыслью ты ещё там весь,
Чувством ты ещё там,

С выгоревшей "газелью",
С киноварью кругом,
С павшими в эту землю
Памяти на прокорм,

Выщерблинами впадин,
Стоном, как воздух спёрт,
Долг твой, что неоплатен,
Требует и зовёт.

***

Ношей, упавшей крестом с хребта,
Брошен ты средь болот,
Водам, сияющим, как слюда,
Гений и идиот,

Город, где статуй больше, чем урн,
Чаек, чем колоннад,
Камень, вознесший пыльный чугун,
Облачно кудловат,

Чернью исхоженный, что ты, где?
Треснувший, как арбуз,
Рад ли отпущенной широте
Особняков-обуз?

Вне суеты не проведший ни дня,
Суетностью томим,
Ты как угодно, но вспомни меня,
Вспомни меня таким.

***

Дубом взирающий на подлесок
В очередном потопе,
Господи, что тебе в нас, болезных?
Образ ли ты, подобье?
Гибнем, как видишь, мы и от гончих,
И от служебных трений,
Гильзы не вымолив на колокольчик
Донки, как Солнце, древней.
Не поскупись же среди подкастов
Пакостей, чуши всякой -
Не умолкай, и в ночи угаснув,
Медью отбитой звякай.
Пусть и последний, рассвет приветствуй
Между иных подходов,
Не поджигая в пыли древесной
Августа шнур бикфордов.

***

Некрасиво, граждане, не годится,
Будто это клава и есть в ней шифт,
Упрекать усталого пехотинца
В том, что лёг и сутки уж так лежит.

Потому что свет его, враз померкнув,
Травяного не превзошёл ковра.
Лично я пробежал восемнадцать метров,
И потом прополз ещё полтора.

Если кто запомнил разметку в дрифте
От пятидесятой до нулевой,
Что сочтёте нужным, то и берите -
Легче будет сдвинуться. Не впервой.

***

Когда сквозь веток обрубанья
Болгарку слыша из-за ширм,
По тусклой меди барабаня,
И бледен ты, и недвижим,
Сидишь с той самой смятой гильзой
Не пятипал, но пятиног,
В угоду осени осклизлой
Остекленело одинок,
Воззри на то, как стар пергамент,
И шрифт его так незнаком,
Когда дверей не запирают,
А лишь стоят перед звонком,
Пред будущим, как перед пыткой,
Уже забрызганной листвой,
Каким галопом ни пропрыгай,
Ты весь как выстрел холостой,
И между заверений бодрых
Что голос твой почти иссох,
Той гильзы отсыревший порох
Похрустывает, как песок.

***

Долбя в юдоль, как в подражанье,
В руинах смыслов, как средь ям,
Лесостепные горожане
Готовые ко всем смертям,
Огнем, сокрывшимся в полене,
Часам, что в полдень полночь бьют,
Прощаем хриплое биенье
Поправкой на изыск причуд,

Но чтоб врасплох нас не застигнул
Метафизический мятеж,
Залётный отвергая стимул,
Чертами прежними мы те ж,
И потому - пляши, вакханка,
Трясись, как Обская губа,
В День государственного флага,
А также гимна и герба,

Подобная тем ворожеям,
Что в гору прут резвей, чем танк,
С тем самым диким выраженьем
На искалеченных чертах -
Пляши, и пусть морозит скука
Безумия апофеоз:
Превыше доводов рассудка
Полотнище из трёх полос.

ЗЕМЛЯ

Жука беззвестней, карты контурней,
Бессмыслен, как охальник-мем,
Пока себя не спросишь, кто ты ей,
Так и останешься никем.

Едва оттопчется Конармия,
Слезы одной не оброню:
Ни я ее и ни она меня
Не выделяем как родню.

Начав с нуля в настройках базовых
И связанного с ним труда,
Я был бы сын ей, а не пасынок,
Наследник, а не сирота,

Но долг и право ходят по двое,
И потому - не милуй, жги,
Растрескивай гробы дубовые,
Как сахарные петушки.

***

Там, где истины темны -
Не чинись, а тупо хавай -
Струи Западной Двины
Назовутся Даугавой,

Но какая же она
Даугава, если облик -
Волгаря и шатуна
Праотеческих символик?

Не ряди костей в сафьян,
Коли есть ещё силёнок -
Пол-Европы от славян,
Светлых агнцев истреблённых,

И поныне стать видна -
Ивой плачущей, ветвистой
Рвётся в Балтику Двина
Бугом, Одером и Вислой.

***

Выслужишь если, поезд на Воркуту -
Пусть не вагон телячий, но нечто вроде.
Мелкая морось виснет на вороту,
Спазм жестяной подкрадывается к аорте.

Вот и сбылось пророчество: холода,
То есть, сначала фактум, затем уж диктум,
И омертвленье прежнего как лапта,
Плеск дровяной, раскольничий в поле диком.

***

С утра, как ремнем препояшусь
Не хуже иных муравьев,
Тянуть свою лямку поклявшись,
Давно от нее полумёртв,
Меж суетных сплетен залипнув,
Я знаю, как почву ступня,
Что Шорохов, Артис, Филиппов
Придирчиво спросят с меня,

Когда исповедуешь утра
Натянутым на абажур,
Превыше ли личная шкура
Иных продырявленных шкур.
И, комкая шкуру овечью,
Что сделалась тряпки грязней,
Я вам ничего не отвечу,
Два Димы, один Алексей.

***
Дмитрию Филиппову

Когда то тишь, то ветер, вея,
Поигрывает в пустоте,
Услышь небесные деревья
С корнями неизвестно где,

Сокрытые от наглых взоров
Но явные - на том стоим - 
Тем, кто от жара не иссохнув,
И ждет их, и стремится к ним,

А дальше - хоть углём коксуйся,
Но плюй на желчные щипки,
Чтоб лист невидимый коснулся
Твоей пылающей щеки.

***

Это годный постанов:
По асфальтовой саванне
Самокатных пацанов
Равнодушное снованье.
Это день-шуруповерт,
Стекла и полы попшикав,
Мелкой выручкой плывет
В утренний релакс таджиков,
Офисные на рысях
Едут к вожделенной кассе -
Это жизнь, где я размяк
Сухарем в бездонном квасе.
Знак беды в себе неся,
Так и движешься проворней -
Защитить ее нельзя,
Потому что все равно ей,
Кто над ней, чьих алчных орд
Саженец, кто в мире тонком
Раздирает в крике рот,
Увлекаемый потоком.

***

Какое, наверное, обремененье казне
Мое гнездованье, лишённое дальних полетов,
Когда истребленье славян по указке извне
Идёт и идёт, не смущаемым сердцем не ёкнув,

А я - ничего, щебечу, будто бы лития
Напевом взыскующим не заслоняет октоих,
И скорбь о погибших не стонет во мне, леденя,
И многие так, но какое мне дело до многих.

***

Скаредна, витиевата
Заморозков интифада,
Суток долгота
В день, когда в отрогах лофта
Года сданная колода
Мерзнет в холода.

Скройся, ночь. Молчите все там,
Где не сладит с Пересветом
Черный Челубей.
Выйди, заспанное око -
Эта летопись надолго,
До скончанья дней.

В тихой осени начальной
Спит сентябрь шершавой чагой,
Где лучи теплы,
И, давно уж не ребенок,
Не спешит у карт краплёных
Загибать углы.

Верен древнему картушу,
Впустишь в ледяную душу,
Ко всему готов,
Где деревья полуголы,
Приторно-бодрящей колы
Несколько глотков.

***

Человеческим голосом говоря,
Отличить бы август от января,
Только как, если каждому в свой черед
Больше правду глаголет судьба, чем врёт:

Попадаешься городу, и с яслей
Разбираешься, что щелочней, кислей,
Только толку, как молока с козла,
Никого извилина не спасла.

Тут наитием только, а правота
Наказуется ведомственным а-та-та,
И сидишь, такой, дурак дураком,
И не знаешь, чей ты прикорм,

Но, сменивший Мальборо на Пэлл-Мэлл,
Ты избег бы смерти, когда б умел,
Только как, если пение аонид
Человеческим голосом говорит.

***

Меньше лжи впитав, чем лимфы,
Будто вытерты о гравий,
Неизбывно молчаливы
Взгляды мертвых с фотографий -

Им бы в череде взрослений
Процвести, да вот загвоздка -
День замедленный, осенний,
Плавкий, будто капля воска,

Их разбалтывает в сини,
Точно тростниковый сахар,
Желудями жрут их свиньи,
Ветер - лепестками сакур,

Будто из чужих австралий
Всходит солнце над Россией...
Чем безмолвие бескрайней,
Тем упрёк невыносимей.

ВОЛОНТЕР

Игорю Панину, Олегу Андерсону и всем, кого забыл помянуть

Тем то Армения, то буккаке,
Клубно-лайтовый шот -
Этот растрясывается в "буханке",
Мозг недосыпом жжет.

Те от своих наркотрипов глохнут,
Дергаются - thats it! -
Этот нудит про снарядный голод,
Спальников дефицит.

Эти, гарцуя по прайдам в стрингах,
Молятся слизняку -
Тот, онемев от обстрельных скрипок,
Ломится сквозь пургу,

Шепчет в наметившуюся заверть,
Чтобы ещё больней -
Господи! Можешь меня оставить -
Не оставляй парней.

***

Сколь ни клялся себе, что планиду пойму,
Сопрягу землеройное с высшим,
Намекал мне Господь, что пора бы к Нему,
Но кого мы по юности слышим?

Разве родичам, бьющихся за бирюзу
Новых дней, за довольство-достаток,
Позвоним, что "картошки давай привезу",
Клубней кряжистых и толстозадых,

Восприемников молнии шаровой,
Погибающим глоткам в угоду,
Чтоб ярились не травленной шаурмой,
А багетом, подобным фаготу?

И когда я по скользкому лезу хребту,
Сознавая, как будущность шатка,
Мне Господь намекает на то, что иду,
Но не делаю главного шага.

***

Когда б не эти вздохи
И общий строй повадок,
От "Пионерской зорьки",
Бодрящей туповатых,

В искрящийся кауро
Ещё бурлящий сплоток
Ты взял бы только утро
В малиновых разводах,

Когда отец в прихожей
Гремит в самокопаньях
Футляром не бриошей,
А проволок и гаек...

Остался век железен,
Однако едут с йоги
Одних и тех же песен
И выползни, и слётки,

А ты стоишь с листовкой,
Грустя, что звёзд орнамент
Мелодии жестокой
Над ними не сыграет.

***

Там, где на шею мотали колготы,
Помнишь ли, как временами шептал -
Где же ты, солнце? Светишь в кого ты,
Медный шандал?

Преодолевший осоловенье
Сквозь пелену электрических шлей,
Осенью видел - садится левее,
То есть, южней.

По автоматному шву барабаня,
Часто юродствовал, шебутной:
Знал, мол, того я чубатого парня,
Бывшего мной.

Нет никакой во мне горькой обиды,
Даже желания дать шенкеля,
Только не я это больше, пойми ты,
Больше не я.

***

Какие там исканья,
Плесканья там какие,
Когда война без края
Зовёт купаться в гимне,
И, мня о зле газетном
При истинах-софистках,
Не привыкать к тоске нам
На почвах подзолистых.

Встаешь землистый, бледный,
Аж выдубилась морда,
Когда друзей за лентой
Уже до полувзвода,
А здесь, в пандан гниенью,
Мажоров тучный пленум
Ближайшую кофейню
Давно пометил тленом,

И ты своё презренье
На них не экономишь,
А ощущаешь средне
И чувствуешь одно лишь -
Зовя предаться бегу,
Канюча, словно кукла,
Тоска снимает пенку
С наветренного гула.

***

Пред смертью, как беглец перед стеной,
Уже не слыша гончих, что подвякнут,
Кончается сентябрь берестяной
Прощальным эхом в кровь истертых ягод.
Как пьянице напиться в дугаря
Желанно пашням выступов и впадин,
И лист увядший, золотом горя,
Почти как я, уныл и теплохладен.

...В том, что по жизни уставал брести,
Пенять кому, что накренился, жалок?
Ни зол, ни добр я, Господи, прости,
И много клятв давал, и не сдержал их,
И, глядя на незыблемый престол,
Не стану предрекать, пустой расстрига,
Как долго я смогу, ни добр, ни зол,
Твое терпенье выносить без крика.

***

Что за сети плетет Арахна,
Где арктангенсу равен секанс,
Если даже война отрадна
Самым совестливым из всех нас?

Обрусеть - не в плацкарт кентавром,
Не в Общагу Общаг сатиром -
В пику блеющим и картавым
И людьми, и собой судимым,

И пускай она угловата,
Та земля, где их след оставлен,
Тест на звание Коловрата -
Первый и основной экзамен.

***

Вопреки своим загонам
Отчего бы так, ответьте -
Каждый мнит себя свободным,
В сумеречном лихолетье

Знай трястись, раз уж нажато,
То "со дна", то "из бомонда",
Но кому она нужна-то,
Эта самая "свобода"?

Дальше - тусклая завеса,
Где скорей силен, чем хлипок,
И от самого собеса
Дней ничтожных, молчаливых -

С виноградин, из оливок -
Только брызги рабских фобий,
Бездна лет, невосполнимых
Ни регламентом, ни волей.

***

Не прельщаясь больше обманным сном,
Над чащобами тощий сентябрь несом,
И земля навстречу ему, кругла,
Расправляет свои крыла.

Тоже мне, этюд в голубых тонах -
Пусть летят себе, только вот я-то как,
И не лета жалко, а жизни всей,
То вспаши ее, то засей...

И податься б в тень, да уже в тени.
Избегая мыслить о житии,
Всяк застигнет удел земной,
Как француз пред Березиной,

Но пустынен вечер и ночь глуха,
Потому что страждущим ни глотка
Не отпущено свыше привычных норм,
Этим космосом, как чехлом.

***

К чему эта искренность и нагота,
И тысячи строк, что шептали "пожертвуй",
Когда перед сумеречностью блаженной
Уже не пойму этих дней никогда -

Зачем вы босыми по лужам неслись,
И в ответах рыжих, и в ответах синих,
Откусывая трехкопеечный ситник,
Махали рукой, говорили "не злись",

О, лёгкие годы веселья в труде?
Ни мысли ещё, ни слова не перечат,
И рыночный лук восхитительно репчат,
А если душе и взгрустнется, то где

Угодья такие, где чад и кутеж
Лентяев подталкивает, мол, отпразднуй...
Ни сводок ещё с Кременной и Попасной,
Ни снов, на которые с понтом кладешь -

О чем же молчит вековечный равви,
Какому зудящему внемлет осколку,
Когда пианист, приглашенный на сходку,
Отшатывается от клавиш в крови?

***

Задирист и резковат,
Ни власти, ни денег нет,
Какой ты аристократ?
Обычный интеллигент,

И шерсти-то ни клока,
И толку, что дать с ноги,
Но шея ещё гладка,
И токи в ней высоки -

Не мучь себя. Просто пой
У трепетных врат зари...
Не властен и над собой,
Над песней своей цари.

***

Идеальный сентябрь из безветрия и тишины,
За какие деянья мы все удостоены? Может,
Позабыли украсть, побоялись убить иль предать,
Сдетонировать мерзостью мелкой и то поленились,
Как привыкли от века, но сделали что-то не то,
Непривычно пространству, и - Солнце. Безветрие. Нега.
Я с утра, занавески отбросив, не верю глазам:
Так же зелено там, как в июне примерно. Вкрапленья
Желтизны незаметны почти, и промышленный шум
Не над ухом свербит, а с дистанции слышен как будто,
И деревья стоят в красоте первозданной своей,
Ни одно не колышется... стоп: на углу гаражей
Не акация точно, а нечто иное трясется - 
Полетела листва через узкий проезд. Не могу
Осознать, почему единично, локально, одно лишь...
Может, воля деревьев к себе призывает ветра,
И стремленье корнями рождается, а не погодой?
Ничего не известно. Ботаника, видимо, врёт.
Сами мы призываем погоду и смерть призываем
Сами, видимо, смрад свой душевный пакуем в мешки
И влачим на плечах до исхода, виним же - кого-то:
То погода, то Бог виноваты у нас в том, что есть
Сами ж мы невиновны и попусту только страдаем,
Только ложь это всё, потому что и вследствие нас,
И законов сокрытых, и пущего непониманья,
Что безвинные есть в самом деле, и это - не мы,
Сотрясается дерево. С телом душа расстаётся...

***

От мечтаний высших до явей дна
Пробегайся разве во сне чудном:
Здесь жена и ребенок, а там война,
Где блиндаж - единственный отчий дом.

Там не ляжешь в койку умыт, раздет,
Головой от входа, чтоб видеть их,
Земляные стены, ступени в свет,
Сотрясенье света, как нервный тик.

Да и то сказать - вот же смехота
Для такого ж тёртого пацанья...
Призовете. Не денетесь никуда,
Потому что не справитесь без меня.

***

Так и кидает мечта, затаённа,
Как бы печаль ни шептала "забудь",
Ехать в Абрамцево, в доски да брёвна
Тихо уткнуться и тихо ж всплакнуть:

Силы не те, мол, предчувствия слабы.
Кличущий, как на болоте кулик,
Что бы сказал? Ничего не сказал бы,
Тут и не надо слов никаких,

Ультимативности, мол, "или-или",
По барабану, что рожа крива -
Только бы листья, как банные, липли
Будто шевроны на рукава.

***

Урн с претензией на шик
Подле будок захолустных -
Сколько же ты знаешь их,
Недопёсок-недоуздок,
Чей мятеж неистребим
Под материи унынье,
Чтоб идти путём своим,
Зачеркнув пути иные.

Вечер, словно Крит, бугрист,
Обозначит край закатный:
Однорукий гитарист
Под Лужнецкой эстакадой,
Утлый наигрыш кругля,
Брякнет, по картонке грохнув:
От окраин до Кремля
Дальше, чем от Холмогоров.

Дождь, смывающий следы
Прост, как заунывный торрент,
Букв, отколотых с плиты,
Не прочтёт, но и не тронет...
Напророчит холода,
Йодистые, как в микстурах,
Радостная школота,
Убегающая в сумрак.

***

В нестерпимой дали, где давно бесполезны проклятья,
Потому что и села, и нивы уж год, как сожгли,
Из дыры земляной с корешками белесыми глядя,
Чем ты веруешь в будущее, да и веруешь ли?
Если выпало пить на ветру застывающий кофе,
Где осенний порыв из горстей выдувает сухпай,
Где сверчкам все равно, кто таков ты и что ты такое,
Ты судьбу одинокую, словно бы грядку вскопай,
Где огни октября разгораются ярче, где воздух
По распадкам сырым разбросал колтуны ковыля,
Полупьяным каким-то вставая от снов идиотских,
За бесцветные месяцы жизни не благодаря,
От булыжника гравий, как от самоцветов каменья,
Не нудя и не ноя, лишь попусту в сердце свербя,
Ничему, кроме муки, учиться ещё не умея,
Отрицая бессмертье, душа отрицает себя.

***

Все эти шуточки про шаббат
В пятничный вечер, когда Содом,
Неповоротлив и рыжеват,
Видимо, воспринимал с трудом,
Нет, не давались они ему,
Будто команды "стоим", "бежим"...
Как он прибился к нам, не пойму,
Тютя шестидесяти с небольшим,
Нет бы отсвечивать, бликовать,
Гвардия все же, не алкаши -
Тиснет запястье, таблетку - хвать,
И на покой утопать в глуши.
Спорил недолго, не тот закал,
Про Беловежье и Вискули.
С вечера долго курил, вздыхал.
Утром уже разбудить не смогли.

АБДУЛЛА

Полукровка. Отец русак,
Но черты - попадешь впросак -
Почерк набок, сплошной курсив.
Некрасива. А кто красив?
Некрасива была, зато
Знала рацию и дзюдо.
Проходила как Абдулла,
Сына матери отдала.
И что фа тут, что антифа,
Забегала, полумертва.
Говорили мы ей - иди
Сходку делай моджахедди,
Спать улягутся, знак нам дашь,
Обеспечим им сходный транш...
Вся семья как один звонок.
Опознали по пальцам ног.

СЫНУ

На какой бы позор ни кликнул,
Для того, чтоб унялся стыд,
Утром солнечным, днем каникул,
И здоров ты бывал, и сыт.
Я доволен лишь тем, пожалуй,
Что расплавленный снег не лег
В этой осени обветшалой
На пробившийся стебелёк,
Пусть себе. Пробивайся, сёгун.
Я с тобой, как твои боты,
Чтоб, в ночи ледяной издерган,
Ты не ведал иной беды,
Пробиваясь упрямой рострой
К бликам наперекор плевку,
Кроме русской метели грозной,
Подрезающей на бегу.

***

От Бандеры до бандуры,
Беглым набраны петитом,
Каются они, понуры,
Перед рыбьим объективом -
Показать бы этим пленным,
Вышедшим на перехваты,
Крытый полиэтиленом
Ссыпавшийся угол хаты,
Где в стремлении высоком
Оставляет им угодье,
Обезглавлена осколком,
Старица в багряной кофте.
Копоть обгорелых ложек,
Что на край земли ведома,
Тиканье часов оглохших
В тишине пустого дома.

***

Уже не встреч, ещё не расставаний
Пора пришла, и видится мне в ней,
Что не божественней, а просто тварней
Земля отцов глядит на сыновей.

Не важно ей, кто во вселенской топке
Сгорит, и чья раздуется мошна,
И чьей она окажется в итоге,
Вся эта жизнь, что только нам важна,

А почва знает, что, на ней возникнув,
Ни на какое небо не возьмём
Ни золотых, ни платиновых слитков,
Ни нефть, ни газ, ни соль, ни чернозём.

ОКТЯБРЬ

Только что карман с дырой
И смердит запечьем -
В этой осени сырой
Возгордиться нечем.

Там, где полонез вовсю,
Фуг не наколдую,
Если выгадал стезю
Тесную, глухую.

Вот бы выбритым под ноль
Наплевать, что ветох,
Ринуться куда-то вдоль
Забубённых веток,

Чтоб уже не до свобод,
Шатких и подлючих - 
Просто кончился завод,
Потерялся ключик.

***

Веди я себя поумнее,
К себе относиться умей,
Приехал бы к другу в именье
На пару безвременных дней.

Гремели бы заполночь капли
По кружке с облупленным дном.
Сначала б мы долго молчали,
Потом протопили бы дом,

Сидели б в сарае на шпалах,
Судили б о свойствах лубка,
В осенних полях обветшалых
Глазели бы на облака.

И право наследовать кегли
В простом гарнизонном чипке
Я б отдал за пенье метели
Да пламени треск в очаге.

Когда бы поленная рубка,
Уверенней встретил бы тьму,
Да нет ни именья, ни друга,
Ни дней, чтобы ехать к нему.

***

Довольно ползти по подклетям,
Согласно смурным подоплёкам -
Поедем, ей-Богу, поедем
Отсюда хоть в тамбуре блёклом.

Качайся, подобно пружине,
Спляши, как на древних эстампах,
Октябрь и дожди обложные,
И маленький наш полустанок,

И даже, как прыгает вохра
В состав, что едва не угнали,
И в синий фингал семафора
Летят сановитые капли,

И ты мне сестра, как Росетти,
Но даже в пронзающей коме
Как так - "ничего, кроме смерти"?
Должно же быть что-то и кроме.

***

Мечется лиственная эскадрилья
Воздух беря в гарпуны,
Мусорки, словно рога изобилья,
Пестрого хлама полны,

С мокрой стены объявления сдуты,
И ежечасно живей
В памяти запахи детской простуды - 
Мята, ромашка, шалфей.

В этих селеньях, навек ненастных,
И исповедуясь, и темня,
Кто б захотел исповедовать насморк
Взрослого бытия? 

Меньше ли дней суматошных, чем нудных,
Изморосью на стекло,
Больше не спрашивай, почему так
Сумрачно и светло.