***
Какая-то странная нынче настала пора.
Я, словно бездомный, по улицам стылым брожу.
Летейский ноябрь с полустанков листву оборвал
И гонит вдоль бровок обрывки рекламных брошюр.

Мой город нейтронный спеленут узлами поклаж,
Куда ни посмотришь, казенный мерещится кошт,
Но я продолжаю бессмысленный ветреный хадж,
Поскольку к вершителю судеб нисколько не вхож.

А те космонавты, что были в гостях у него,
Паяя старинные радио, сходят с ума,
И олово плачет, и едко шкворчит канифоль,
И синее пламя танцует на льду тесака.

Ты слышишь, Отчизна? Уходим колоннами врозь.
Распалась душа и мечтает - совсем пропаду
Забудь нас такими, как есть, и печалиться брось:
Живее всех павших влюбленный в тебя трубадур.

14 ноября

***
Ненависть не предаст,
Снежный возводит склеп,
Губы сковал приказ,
Руки засыпал снег.
В аспидный грот цепей
Вороны улеглись.
Крови напиться? Пей,
Только не захлебнись.
Знаешь, с каких глубин
Алая брызжет нефть,
Серный гемоглобин,
Воля моя и твердь?
Вздернута на крюки,
Жертва принесена.
Стены мои крепки.
Стены мои - зима.

13 декабря

***
О муках, ненависти, сплетнях
Не знать простертой средь камней
Долине снов моих последних
И небу серому над ней.

Я здесь один меж туч и башен,
Покрытый пеплом и золой,
И мне уже совсем не страшен
Кругляк, бегущий посолонь.

Важны лишь сны в юдоли гулкой
И перекличка в вышине
С твоей танцующей фигуркой
В тот век, когда ты снишься мне.

26 декабря

***
От ледяного костюмера
Ты шла, невинна и грешна,
Пока я плыл к тебе, стемнело.
Я не доехал. Ночь пришла.

Припав щекой к аккордеону,
У мирозданья отниму
Тот звук, что вновь подходит к дому,
Стоит на подступах к нему.

И в одиночестве пастушьем
С лица земли я небом стерт.
И снова плети плоть послушна.
Зима не шутит. Снег идет.

29 декабря - 1 января

***
Когда по темным улицам брожу,
И встречных-поперечных ветер щиплет,
И я впряжен в ту самую баржу,
Которую родители тащили...
С Всевышним соревнуясь в шутовстве,
Календарю листки поотрывали...
Опомнишься - а год уже истлел
Когдатошним билетиком трамвайным.
Оглянешься, а сзади - чернота,
Ни улиц, ни сугробов. Бездыханно
Плывет зима глумливым истуканом,
Похожая на старый чемодан.
В клочках тумана лаются сирены,
Буксиру откликается буксир,
И лямка единит со всей Вселенной,
Пока ты сам ее не отпустил.

3-5 января

***
Пока ты жив и страждешь, мир - мишень,
Ходячий штамп.
Так люди превращаются в мышей
И жаб.

Раздавленные временем одним,
Пищат, ползут.
Им светит на снегу разлитый нимб - 
Мазут.

Им плещет в рыла черное сакэ
Столб грязевой.
Я помолчу на этом языке
Зимой.

Скривили рот ракушки и планктон - 
Труби, фанфарь!
У горизонта мне махнул платком
Февраль.

7 января


***
Раскисли неба серые огни,
Над оттепелью свежим снегом веет...
О праздников бессмысленный конвейер,
Ночей и дней фарфор и эбонит,

Хрустальный лязг натруженных бокалов
И здравиц ложь, и упований тлен!
На всех не хватит. Лучшее - богатым.
Нам - целлулоид, полиэтилен.

За третьей рюмкой скрежеты зубовны,
Как будто разом взвыли за окном
Страны советской мертвые заводы,
И с кепкой заплясал картавый гном.

Ну я-то, я-то чем ему обязан?
Цвела боязнь, перерастая в злость,
И гопник бил шкодливого инъяза,
И гроб трещал, выплевывая гвоздь.

Столетней не хватило бы зарплаты
Вернуть тот свет, и пруд, и мошкару...
Я скатерть мну, расковыряв салаты,
И рюмке опустевшей ножку тру.

8 января

***
Пятишься - не зевай.
Пала твоя цена.
Кажется, здесь январь?
Будешь смеяться - да.
Так и не встав с колен,
Каешься допоздна.
Жарко горит катрен.
Исповедь стоит сна.
Посвистом кистеня
Бейся о тесноту.
Лучшее из тебя
Не прирастет к стволу.
Выдуло семена,
Дом - покати шаром.
Ранняя седина - 
Пошлый, увы, шаблон...
Письма сожрал почтамт,
Кляузы - финотдел.
Разве ты так мечтал,
Разве того хотел?
Скалится на ремне
Череп грядущих квот.
Год повернул к реке,
Праведный будет год.
Станет он именит,
Милостлив и пригож...
Лучшего не вини,
Худшего - не тревожь.

10-11 января

***
Не зиждить на даче амбара
И водки не жрать термояд:
Я хачик, я долбаный ара,
Мне денно и нощно долбят.

Услышу ли что-то забавней?
Упейся, стратег-патриот, - 
Блестя золотыми зубами,
Мне азер хурму продает.

Беру - и стыжусь полукровья,
Советской республики внук,
Но синее небо огромней
Грозы, раскатившейся вдруг.

В России нам прав не хватило,
Живем в ожиданье пинка,
Но я-то имею квартиру,
А он не имеет пока.

И кто здесь плебей и патриций,
Ответит лишь тот, кто кромсал
Народы... Обоим за тридцать.
Детали смывает гроза.

15 января

***
Эй, ручьи, куда вы так течете,
Сушь земную плеском расстрочив?
Те, что поумней, гниют в почете,
Гонятся за ветром простачки.

Эй, ручьи, зачем вы так звените?
Не поспеть за вами нипочем.
Солнце вышло и стоит в зените,
Звездной прикрываясь епанчой.

Неужели мне от всех веснушек - 
Только талых бликов круговерть?
Я ль землей своею в кровь иссушен,
Чтобы с нею и ороговеть?

Лишь одна в руках не околела
Плотницкая жажда ветви гнуть
В гибели и жизни по колено
И в апрельском паводке - по грудь.

16-18 января

***
Чтобы, светом вдохновлена,
Падла-память не клекотала,
Поднеси мне стакан вина,
Шоколадница Лиотара.
Вполдыханья затянут лиф,
Взгляд недвижен, лукав и светел.
До конца этот миг продлив,
Я приближусь щекой к бессмертью, - 
Складкам юбки или чепца,
Под которыми стон истошен.
В общем, есть у нас полчаса,
Для того, чтобы лезть из кожи,
И вбегать на свои холмы,
Чудо-змея влача на нитке,
Ибо праведные умы
Дальше детства в любовь не вникли.

19 января

***
Я сложу тебе город из ломких спичек,
Будет он деревянен, слегка кирпичен,
В общем, что-то уездное, без затей.
Два урядника, статский, садок судей.
Здесь оттенки и шорохи приглушены.
Лишь на спинках кроватных - недрёманые шары,
На подушках - салфетки, стаканы полны на треть.
Здесь бы, сладко раскаявшись, умереть...
Я готов поехать, куда угодно,
Но кричат поручики - "по вагонам!"
Порт-Артур, бусидо мое, бузина...
И славянка прощается навсегда.

20 января

***
Любимая, как век шагренев,
Как бушевал он, как затих...
Летит украдкой наше время,
Не замечая дней своих,
И ветер, ветви раскорячив,
На тополиной мчит волне...
В июле знобком и горячем
Ты заскучаешь обо мне
И Музой стать захочешь снова,
В ряду других обычных стерв
И будет мысль так пустякова,
Что улыбнешься, опустев.

22 января

***
прощай, гранатный арсенал,
и судорожный сон спросонья.
нам от нашествий марсиан
оставлен пестик с рвотной солью.
о ней смолчав наперебой,
наведаемся к нашим безднам,
как будто черный перегной
нас проклял именем железным,
не дав ни ехать и ни плыть
в своем ничтожестве свободном
во всю ивановскую прыть
ко всем хуанским лиссабонам.
ушельцам - вилы, псам- клыки,
мир - детям, кабанам - свинушки.
омоем в небе сапоги,
от одиночества свихнувшись.
прощай, гранитная чума,
нам одинаков смертный закут,
и сверхвосток, и суперзапад
и философий ветчина.

24 января

***
пермская бессонница
трын-трава
что бы нам усобиться
острова

стынь тысячепалая
гул ветров
и стою, и падаю
в мерзлый ров

штоленки уральские
соль-пшено
где вы, светы райские
где же дно

я про это вычитал
с воронья
ледяная Вычегда
мне родня

огненная Вишера
Нарьян-Мар
сколько же я лишнего
наболтал

северного дистрикта
Сорни-Най
ты меня хоть изредка
вспоминай

24 января

***
Месяц почти истаял
Облачною тесьмой.
Ты у меня шестая,
Я у тебя седьмой.
Кажется, полудремлем,
Пахнем остывшей мглой,
Тайной какой-то древней,
Ночью и тишиной.
Корчимся неподвижно,
Ужасом сжав матрац.
Веришь ли? Не-на-ви-жу.
Прямо как в первый раз.

25-26 января


Памяти 90-х.

Справа - колья живодерен,
Слева - ярь и колдовство.
Лес людской, всё так же темен,
Ждет чудес и катастроф.
И без должных полномочий
На безрыбье роковом
Доннер веттер полуночный
Хлещет окна рукавом.
Он разглядывает граждан,
Как в мертвецкой санитар.
Снег уложен, свет погашен,
И система занята
Чьим-то посвистом ретивым
Или цокотом копыт.
Мрак зовет на поединок
Всех, кто проклят и убит,
И они к нему выходят,
И плевками ночь кропят,
Изготовились к охоте
Сотни стриженых ребят.
Как они друг друга ищут,
Как добычу стерегут!
...Утром - ветер-поединщик,
Пятна крови на снегу.

3 февраля

***
Тщедушная пыль канцелярий,
Биенье об угол стола.
Небрежно соря козырями,
Судьба тебе карты сдала.

О, эти ничтожные взятки,
Конверты, долги и счета!
Такое дается не всяким,
Такое дает нищета.

И вроде бы жил без обмана,
Мирился с любой из систем...
Для Бога ты значил так мало,
Что лучше б не значил совсем.

3 февраля

***
одной земли хватило б вдосталь
столетьям дыбы и кнута,
когда б такой, простоволосой,
ты мне являлась иногда.

пока зернистого раструба
авиамарш не расколол,
мы странно сблизились друг с другом,
затеяв странный разговор

об изумрудах трав болотных
и пурпуре закатных рек,
о богом проклятых полотнах
и жестах, означавших грех.

и время было ненавистно
нам, причащенным тайн лесных,
и до утра молчанье висло,
пока не кончился язык.

4 февраля

***
когда выходные орут "вставай!",
а будни - "спаси, Христос!",
кому мне молиться за свой стэндбай,
пошедший на днях вразнос?

бессвязицу вешнюю простонав,
толкаюсь из пестрых снов...
вскочить бы, да так, чтобы весь стартап
распутицей растрясло!

вскипает удача в чужих котлах,
в моем - пузыри и пар.
к нему даже самый простой гудлак
давно уж не прилипал.

но кровью вышит на полотне
луча ледяной бросок,
и письма твои в голубом огне
чернеют наискосок.

5-6 февраля

***
Забираясь все вертикальней,
Ощутить я всегда старался
Исполинское сверхдыханье
Холодеющего пространства.

Разорвешь себе грудь когтями,
Пропитавшись огнем озонным,
И захочется в негодяи,
Чтобы не было так ознобно.

И захочется в полицаи,
Чтоб, обнявшись с винтовкой, плакать,
Богоизбранность отрицая,
Сапогом попирая лапоть.

Но нежданно придет подмога - 
Отчеканишься в гордый профиль,
Там, где хриплая медь промокла
Над заржавленной жестью кровель.

6 февраля 

***
Безвылазно: снега и кровли,
Пустые ясли и сады.
Мой город бел, мой город проклят,
Мой город виден с высоты:

Ветров хмельная суматоха
Пространство жрёт за пятерых.
Мороз - шедевр и заготовка
Пределов наших ледяных.

Немею средь упавших песен,
Замерзших ночью, на лету.
Под серым небом снег железен.
Пусти за руль. Я поведу.

14 февраля

***
Говорят, что нет России?
И не надо - обойдемся.
Мир безбожный, серо-синий,
Из весны вбегает в осень.

Ветер держится за стены,
Плавит знаки, рушит стили.
Отчего ж мы так смятенны,
Словно большего достигли - 

Тех пределов чужедальних,
Что присниться не могли бы
Ни привыкшим к ожиданью,
Ни отвыкшим от молитвы?

Вздрогнет сканер, булькнет кулер,
Подмигнув пустым утробам.
Говорят, Иванов умер?
Живы Сидоров с Петровым.

15 февраля

***
Под лай вертухаев спускаясь в подвал,
Выспрашивал я старшину,
Когда же закончится эта ботва,
Когда ж, наконец, заживу?
Любой бы о сроках заговорил,
Но дни никуда не спешат,
Сказал мне издерганный конвоир,
Разжалованный сержант.
Бычью что саван, что колыбель - 
Ты пашешь, тебя пасут.
А воля и прочая поебень - 
Для ссучившихся паскуд.

22 февраля

***
Может, хватит? Боюсь тебе надоесть.
Не журись, королева, я тоже ферзь.
Откровеннее мог бы, да вот беда:
За столом достаточно объедал.
Мучусь страшно: хочу ль тебя, не хочу...
Свет, забитый желаньями сволочуг,
Обойдется без наших последних просьб.
Оторви сентябрь мне, сложи и брось
Самолетиком школьным вдоль синевы,
Чтоб ни клеток, ни линий на нем косых,
Чтобы, золотом звонким осенены,
Мы расстались под ниггерский всхлип попсы,
Не проставив неуда в табеля.
...Ведь по-своему правы и ты, и я.

25-26 февраля

***
Забрызгана слякотью серая мгла.
Выходит на бровку святой троглодит.
Далече дорога его пролегла.
Дискантом простуженным трасса гудит.
Куда же поехать, в каком кабаке
Прибить на врата удалую тоску,
Кого бы зажать в золотом кулаке,
По сердцу остывшему вскользь полоснув?
Куда ни посмотришь, кругом балаган,
То мечут огни, то сверкают слезой,
И пьяной толпою висят облака,
И корчится в дурке французский связной.
От милого дома сто миль отшагав,
Опустишь надглазья и сплюнешь под стол.
С тобой до утра лихоблудье шалав
И загнанный хохот в шалмане пустом.

26 февраля

***
Не собрата - побратима
Тщетно ищешь ради Бога.
Оттого ль необратимо,
Оттого ль так одиноко
Совершают ход светила,
Убеждая божью паперть
Ни единого сантима
На молебствия не тратить,
Оттого ль душа так стонет,
Что никак не перестанет
Реформировать устои,
Вплоть до краха мирозданья?

2 марта

***
Рассмеяться бы, да зубы сжаты,
Ходуном изошла щека.
Этой муке учил вожатый
Молодого временщика.
Отбиваясь от волкодава,
Возмужаешь до крикуна,
Словно в сердце похолодало
И заснежило в три окна.
Ты еще не достиг зенита,
И по гатям из братских шкур
Шепеляво брюзжит селитра
И дымится бикфордов шнур.
Убегай же, беги, сохатый.
Обернешься - тебе каюк.
Сердце, отданное в солдаты,
Предается сперва огню.
Этот след навсегда овален,
Словно лавой из черпака.
Помнят обжиг ряды подпалин
Да охотничие рога.
Заклеймили, присыпав сольцей,
Научили читать букварь.
При Луне ли, при ясном солнце - 
Убегай от них. Убегай.

2 марта

***
Как бел прибой меж берегом и тьмою,
С самим собой навек переплетён.
Давай уйдем. Мне больно видеть море.
Прошу тебя, пожалуйста, уйдём.

В младые дни любил я волн безбрежность
И мыслил, что свобода - это рай,
Свобода - всё... Но так бывало прежде.
Теперь - долги. Такая пастораль.

А море навсегда осталось морем,
Зеленым, синим, всяким и другим.
Давай уйдём и грех свободы смоем.
На счастие монетку оброним.

2 марта

***
Молчал я долго, и теперь мне скучно
Скучать во мгле, когда весенний блик
Неволит зазевавшуюся стужу
И небо на рассвете серебрит.

Снега слежались в дивную прозрачность.
Прощаю их. Чудес уже не жду.
И на слова напрасно не растрачусь,
И только крепче прикушу мундштук,

До трещин, до пластмассового хруста.
Пусть треск его услышат небеса.
С чего ты взял, что мне светло и грустно?
Мне холодно, когда идет весна.

4 марта

***
До шестнадцати и старше
Годы шли как сон пустой,
И уже совсем не страшен
Лет безмолвный сухостой.
Разбегайся по бетонке
Вдаль, за облаков стада.
Те, что выбились в подонки,
Ждут небесного суда.
Ты же, сам себе подсуден,
Запыхался, изнемог,
Из мечтательных посудин
Горьковатый пьешь дымок.
Отдышавшись осторожно,
Перекрестишься тайком,
И рванешь по бездорожью
Безлошадным седоком.
Время, долбаное время!
Всё сгорело, всё прошло - 
Лета, Рашка, Лорелея - 
Ни за что и ни про что.

14 марта

***
лучше, наверное, быть слепым,
ощупью трогать иконостас.
перевирая всех тех, с кем был,
мучишься, что никого не спас.

наперво - похоть, а после - стыд,
ворох сомнений из-за угла.
я это знаю, я этим сыт.
совесть дежурная изнемогла.

так, забывая себя в себе,
можно пробиться хоть в мертвецы.
изобретаешь - велосипед,
а получается - мотоцикл.

16 марта

***
мы, заляпанные сажей
и густой болотной жижей,
ничего уже не скажем
экзистенции отжившей,
людям будущим и прежним
летописному гестапо...
просто умер мистер Брежнев,
и покоя нам не стало.
потому язык наш устен
и доверен только стенам,
что давно завязан в узел
и отрезан вместе с телом.
единицам он встречался
в виде странной компоненты - 
синим заревом причастья,
алой искрою Победы.

18 марта

***
Блекнут рекламы оттенков кислотных,
Меркнет в ночи сумасшедший салют.
Скоро уж травы пробьются на склонах,
Скоро синицы весну воспоют.
Жаль, что кордоны...Сел бы да ехал,
Абы куда, на закат ли, восход,
Бликом безудержным, солнечным эхом,
Земли бы встречным объял марш-броском,
Слушая ветра оттаявший шепот,
С тьмою прощаясь до октября...
Веришь, родная? Бродяжить ушёл бы.
Дом бы покинул и ключ потерял.

18- 20 марта

***
Иль грежу я? В угоду старой травме
Пора вписаться каждым позвонком
В рельеф бесснежный, выдутый ветрами,
Изгрызенный мышами, как закон.
Что здесь любить? Взойдя на буераки,
Кому оставить лиру без чехла?
Мы слишком долго в жизни умирали,
Чтоб смерть нас оживлять не начала.
И мы - живём, цепляемся и каплем
На своды дней своею кислотой,
Всему чужие в чреве великаньем,
В горючей мгле, от света золотой.

21 марта

***
Неучтива наша вечность,
Беспощаден лабиринт.
Им сродни лишь эта нечисть,
Ибо знает, что творит.

Нам, искавшим синий омут
В зареве закатных лет,
Будет сниться только холод
Этих ид или календ.

Потому не стал огнивом
В насмерть скошенной стерне
Нами узнанный по книгам
Меч, висящий на стене.

27 марта

***
Утро ли, вечер весны запоздалой
Вычтет из жизни смурной серафим,
Вот и отгадка часам-супостатам - 
Снег ноздреватый и ветер над ним.
Так, негодуя, буяня, мерзавясь,
Перерезая голеностоп,
Мечется, кружится дней моих завязь,
Силится высунуть бледный листок.
Почерк уборист и вязь хромосомна.
Геть, география шрамов, отзынь!
Лунная сталь, горизонт кровостока,
С хрустом ломает веры костыль.
О вакуоли мои, вакуоли...
Ранним туманом скольжу по стволам,
Славлю лучи, что тебя накололи:
Самое страшное ты проспала.
Ночь напролет про любовь объясняла,
Я ж ни бельмеса не уразумел.
Лучше - продрогшие вздохи веснянок,
Серые угли в мокрой золе.

29-30 марта

***
Было, было - дожди да избы,
Приглушенно-щадящий стук.
Ты ли, смертный, скитаться избран,
Полстолетья перелистнув?

Было, было - цеха, мартены,
И в рассрочку славянский шкаф.
Серебристым витком антенны
Славу горькую переждав

Был и ты, но такой ценою,
Что приятели, повскакав,
За раздачею кольцевою
Не заметили - пустота.

И когда их самих схватили
У обходчицы путевой,
Ты стрелялся в чужой квартире
Под мяукавший патефон.

А потом запестрела пресса.
Только в кваканье тех синкоп
Невесомо, светло и пресно
Плыло таяние снегов.

Но, отталкивая перила,
За собой никого не звал
Ты, которого оперила
Опадающая листва.

3 апреля

Приезжий.
                                                           Амираму Григорову

Слойки давешней вкус печальный!
Был когда-то я так бездомен,
Что менты обо мне скучали,
Устрашая стрельбой пистонной.

Мне, сошедшему с перевала
И учимому на слависта,
Эту пайку разогревала
Продавщица долин слоистых,

И, чешуйки кроша на куртку,
Отвернувшись к обложкам пестрым,
Был я шарканьем ног окутан,
Недолюбленный недопёсок.

Предноябрьской крупою сыплясь,
Нелюдимый и безымянный,
Больше всех ненавидел сытость
И пресыщенность сухомяткой,

И столицы смирял размахом,
И вопил на них козлетоном.
Как мне нравились булки с маком!
Но теперь я люблю - с лимоном.

6 апреля

***
Светом осенним набряк абажур...
Что так неймется сегодня с утра?
Юность свою до метро провожу.
Сам ее выгнал и вещи собрал.

Славно расстались. Мне отошли
Два поцелуя, четыре письма.
В воздухе копоть. Август дождлив
Метчик бракован. Слетела резьба.

Джинсы истерты. Раны грязны.
Пакостно в детских расти кандалах.
Эти оковы - наши призы.
Как расточалась! Много ль дала?

Шлюха беспутная... Как ты лгала,
Потом поила, дуя на снег.
Скольких раздела ты догола?
Если б увидел, точно б ослеп.

Рыжие кудри, девичья шерсть.
Прочь, полоумная. С Музой одной
Стану я бить в похоронную жесть,
Клянчить в ущелье луч золотой.

Может, останешься? Тени растут,
Стелятся по травяному ковру...
Видишь на рее драный лоскут?
Не говори мне, что я умру.

16-17 апреля

***
Если угробят, не бронзовей.
Всё, что ты понял к этому дню, - 
Серную копоть чужих церквей
И неприемлемость их меню.

Свой монастырь ты построил сам,
Не вылезая из рудника,
Глыбы своею рукой кромсал,
К скалам в беспамятстве приникал.

Служба не ведает слова "нет".
Ягодой волчьей и беленой
Метил ты подступы к Сатане
В дождь предрассветный и проливной.

Но, несмотря на такой апломб,
Тропы к тебе заросли травой.
Рушится камень в пустой пролом,
Эху развалины неродной.

Видно, ты был земле невесом,
Если, кисля вино,
Дух мой приходит стеречь твой сон
И не винит его.

19-20 апреля

***
Дрейфуют льды по залежным протокам.
Накат весны клокочущ и курчав.
Открыта высь трудягам и пройдохам,
А сбоку ветки голые торчат.

Устанешь зимовать - вернись в Нантакет
Отпраздновать некруглый юбилей,
И помни о земле - она оттает,
Чтоб к ней припали все, кому не лень,

Латай веранды, лодки, сети, стулья,
Чини лопаты, метлы, ветряки,
И погибай не злясь, не протестуя,
В дому чужом, на берегу Реки.

5 апреля

***
Когда мне в грудь апрельский входит воздух,
Взрезая жилы солнечным клинком,
Каким виденьем жизни одиозным
Бываю я отчаянно влеком!

И кажется, с минуту на минуту
Скрестятся трассы вековечных лет,
И выйдешь Ты, давая всем согнутым
И мира ветвь, и битвы скисший хлеб,

И каждый вздох Твой будет нескончаем,
И каждый жест и взгляд неповторим,
И те, кто с нами уцелел случайно,
Омоются пришествием Твоим.

11 апреля 

***
Неулыбчивой, белокурой,
Равно вхожей в алтарь и хлев,
Ты досталась мне круглой дурой
И отстала, не поумнев.

Этих денег почти не жалко...
То тюльпаны, то кабаки.
Я не спас тебя, горожанка.
Ты сама себе помоги.

Я, обвенчанный с пустотою,
Под окном твоим клекотал
Лишь затем, чтобы нам с тобою
Не увидеться никогда.

21 апреля

***
Ты так в апреле тосковал,
Что Бог шептал - умри, скотина,
Пока к душе не снисходила
Предпраздничная пустота.

Овеивая миндалём,
Дышала близостью фрамуга.
Усмирена и безбравурна,
Стелилась даль в окне твоем.

Вдали расплавленной богиней
Ныряла крачка в океан,
И ты еще не погибал,
Мечтам и звездам на погибель.

20-22 апреля

***
тщета распластывает вены,
я разуверился во всем,
и годы прежние мгновенны,
и ненасытен чернозем,
и вал за валом госпитален,
но, толщь гряды преодолев,
заржавленное испытанье
весна приносит в подоле,
дробится зеркало кривое
и мир еще не сотворен,
и только в полосе прибоя
дыханье теплится твое,
обдавшее соленым ветром
поход предвечного жида,
пока грядущий путь неведом
и память прежняя жива.

15 мая

А ты такая же смешная...
Тебе и помнить невтерпеж,
Какая кровь стоит меж нами,
Приклеилась - не отдерешь,
И по ночам кричит и шепчет,
Зачем вернулся бумеранг,
И почему из тысяч женщин
Я ни одной не выбирал.
В хорах пчелиного оркестра
Была мне праведность чужда,
Когда любовь моя воскресла,
Опомнилась и прочь ушла,
А я остался брать нахрапом
Ее мозолистый хребет,
Пока фаготы горных раков
Не просвистели мне привет...
И, в общем-то, откукарекал,
Забил на бредни жирный гвоздь,
Но - ничего не отгорело,
А только ярче занялось.

25 мая

***
Словоблудьем заведенный,
Жгучий впитывая стыд,
Еду в ночь пустым и темным,
Грохоча об каждый стык.

Русь! Погоны да иконы.
Кто сквозь ярь не различал
Беглый поручень вагонный,
Рвущий руку из плеча?

Стойте, братцы, не газуйте!
Пал шлагбаум поперёк.
Сцепок, смазанных в мазуте,
Бог для вас не приберёг.

Прыгай! Гравием обложен
Семафора красный крест.
Впереди - гудок оглохший
И закрытый переезд.

30 мая

***
За то, что даль еще светла,
И свет созвучен янтарю,
За то, что боль нас развела,
Благодарю, благодарю.

Еще, в безмолвии сомлев,
На торге подло-озорном,
Благодарю тебя за хлеб,
Сожженным пахнущий зерном,

За дождь, распятый на штырях,
И пятихатник лихачу,
Спасибо, Господи, что я
Еще дышать тобой хочу.

И потому - расплавь, развей
И те гроши, и тот алтын,
За то, что я еще не зверь,
Каким меня задумал Ты.

3 июня

***
Теперь я так от прошлого далёк...
Во мне лишь сны забытые струятся.
Привыкнув отбегать и устраняться,
Я никого не спас и не отвлёк.

Становится мне тяжек свет дневной,
Чередованье выходных и буден,
И летний ад, расчисленный не мной,
Приветлив, зелен, пуст и многотруден.

Я августовский трутень на летке.
Мой срок истёк. Еще ползу, споткнувшись,
Трепещут крылья в дождевом плевке.
Еще полшага, шаг - и я обрушусь.

Закроются медовые глаза...
Открой окно, лови с пригоршней капель
Травинку, где я строки выгрызал
Тебе одной, приняв ее за камень.

19 июня

***
День будет светлым и пустым.
Вставая по его его звонку,
Я испытаю этот стыд,
Но оправдаться не смогу

За длинноствольный карабин
Хрипящий горлом кровяным.
Там, где я Музу хоронил,
Мечты в снегах погребены.

Мне у снегов их не отгрызть,
Но тем, что надо мной споют,
Чужда и память, и корысть,
И майский саван, и салют.

Их тоже в детстве щекотал
Мотив котла и черпака,
Солнцестояний чехарда
И равноденствий чепуха.

День будет бликом на столе,
Обманной дымкой голубой,
Гремучим стуком кастаньет
У гнезд с разбитой скорлупой.

Не плачь о тех, кто утонул,
Смоли гавану, дринчи скотч,
День будет просто потому,
Что вслед за ним приходит ночь.

20 июня

***
Лишь кафель сколот, краска чуть облезла
Здесь кот сидел, а тут хрипел майор, - 
Всё тот же запах около подъезда
Как в детстве одураченном моём.
Я вырос, я иду домой с работы
Усталым от сиденья взаперти.
О, как вы, дни взросленья, быстроходны!
О Господи, дышать мне запрети!
Я знаю, знаю -  никаких гарантий,
Тебе я нужен погремушкой сфер,
И ты, мой страж, судьбы моей каратель,
Вплотную мной заняться не успел.
Я одинок в глуши твоих волхонок,
Дороже мне и злата, и камней
Чириканье на офисных балконах,
Кондишенов жемчужная капель
И буйный куст ирги за подворотней,
Багровый штапик слепнущих окон,
Но, Боже мой, что может быть огромней
Колоколов, звонящих ни по ком?

23 июня

***
Муза, детка, мы ль опять в раздоре?
Снова на ножах с самим собой,
Слышу пепла стук о дно глазное,
Говорю со смертной пустотой,

Прямо в Лету камешки бросаю,
Веселы они - бултых-бултых!
Я, наверно, бездарь и прозаик,
Я, наверно, родом из блатных.

Крал, корежил, голосил белугой,
Проклинал и трясся - "исполать!"
Был не то что самым злым и глупым -
Недоумком, любящим стонать.

Что б мне нагота, когда у правды -
Три наперстка? Подходи-не стой.
Лишь в одном не чувствую отравы,
В том, где ты едина с пустотой.

Вместе с ней катись на все четыре,
К иудейску страху мусульман,
Мы с тобою твари кочевые.
Мне - свинец, тебе, видать, - сурьма.

Я давно не думаю о злате,
Оловянна будней канифоль.
Муза, детка, мы опять в разладе.
Только так и можно, ангел мой.

29-30 июня

***
Ошалев от новолуний
И от солнца окосев,
Весь я будто накануне
Становления как все.
Звездный блеск неугасимый -
Горсть рассыпанных пилюль.
В опустевших магазинах
Мечет козыри июль.
Никому звонить не стоит.
Срублен ясень Иггдрасиль.
Ни армений, ни эстоний,
Ни америк, ни россий.
Ни южнее, ни восточней
Ни одной живой души.
Защити, святой источник,
От Клема и Живанши!
Я собрал своих джедаев,
Чтоб сказать, как мне черно.
Сердце боли не желает
И не хочет ничего.

5 июля

***
Когда июлем весь мир окутан,
Сосновой хвоей усыпан день,
Тоска приходит из ниоткуда
И рвет на части моих людей.

Но что бы мог я для них содеять,
Не страстотерпец и не сексот?
Их было трое. Теперь их десять,
А мне бы надо шестьсот-семьсот.

Тогда бы, может, я что-то понял
О тех, кем пашня обагрена,
Но жар июля так липко зноен,
Что лучше на хрен, чем ни хрена.

8 июля

***
Смейтесь, злые обезьянки,
Вас никто не пожалел.
Мчатся профили и стяги
Надо мною в вышине.

И, как ночь, неотвратимы,
Шепчут ивы "иншалла!"
Я покинул дом родимый,
Чтобы ты меня ждала.

И, конечно же, ошибся,
Но не смог бы стать другим,
Потому что каждый шибздик - 
"Бисмилля рахман рахим!"

8 июля

***
Не спрашивай - не отвечу.
Я чалиться не могу
За то, что мечта - лишь венчур,
А будущее - манкурт,
За то, что на этом поле
Я часто бываю бит,
И кровь на твоем тампоне
Просвечивает сквозь бинт.
Серебряные созвездья,
Пурпурные матюги...
Ты строилась на асбесте,
Я сдался за медяки.
Почем же твои святыни,
Нажитые от приблуд?
Грядут времена слепые,
Немые вослед грядут.
О белый плейбойский зайчик!
От прежнего не отвадь.
Ему ничего не значит,
А третьему - не бывать.

14 июля

***
Гроза прошла. С деревьев капли бьют.
Всё ясно мне, но солнце не спешит.
Усни. Пусть это будет мой дебют.
Пускай трещит бамбук или самшит.
Аукался, но никого не звал,
Не принял ни одну из двух культур.
Забудь меня и не попомни зла.
Я очень постараюсь и уйду.
Ты родилась на стыке тех эпох,
Которым если кто и угодил,
То некромант или, возможно, Бог,
Статс-секретарь иль шустрый бригадир.
Темно-то как... Ликует костровой,
Плеснув на угли свой гемоглобин,
И вся ты выгибаешься струной,
Дорвавшись до высот или глубин,
А мне плевать, я славно погостил
И ничего понять не захотел,
И что мне твой Блаженный Августин,
Когда над ним навис Аменхотеп?
Кто на рассвете слышит стук арбы,
Того зовет крикливый караван.
Прости меня. Возьми свои дары.
Я лишь слегка пакеты надорвал.

15 июля

***
Портовые склянки звенят сквозь туман.
По водам проносится мертвая зыбь.
Зачем я трудился, валы воздымал?
Засыпь меня снегом, скорее засыпь,
Очисти от скверн мой планктонный ковёр,
Уйми концертино, заткни рокамболь!
Мне смятый в гармошку играет тапёр
О жертвах, что пали в борьбе роковой.
И я возбуждаюсь от звуков дрянных,
И в кровь разбиваюсь о каменный кряж.
Надеюсь, поэты приободрены?
Надеюсь, влюбленные вышли на пляж?
Я тщетно лизал вас, - вы сделали мол.
Но лёд мне смешон ураганной зимой,
И так же, как прежде, цветет анемон,
Как та, что навеки осталась со мной.

16 июля

***
Здесь всё, как прежде, - столик и калитка.
Там дом стоял, а там звенел ручей.
Потери третьей стороны конфликта
Бессчетны и заведомо мрачней.
Мы так усердно сушу костерили,
Что стынь пришла, доверье иссушив.
Хотели обработать постерильней,
А вышла гематома и ушиб.
Ты видишь рану? Ссадина простая.
Твоя взяла - монтеккь и капулеть.
Земля болит, когда ее бросают.
Я не болю. Здесь нечему болеть.

18 июля


Мы служили мирским богам,
Соскребая с небес коросту,
Потребляли портвейн "Агдам"
И рассчитывались по росту,
Гнули пряжки и козырьки,
Экономили на объедках,
Асфальтируя пустыри
На конях вороных и бледных...
И фильтруй базар, не фильтруй,
Навсегда ты, не навсегда ты,
Нас на кичу сажал патруль
За подковки и аксельбанты,
И, пока лютовал конвой,
Раскурочивая погоны,
Мы впадали в сон вековой,
Никаким богам не угодны.
И теперь не поверить нам
Ни в Отчизну, ни в долг священный,
В опостылевший рай пещерный
И в круженье веретена.
Мы полжизни молились им
И остались беднее нищих.
Оттого-то и не блестим
И давно ничего не ищем.

19-20 июля

***
Как молод мир, он весь еще в зерне,
И пенится, на отмели плеская.
Я не искал забвенья на земле,
Бессмертья и блаженства не искал я.

Здесь, в мире, солнцу всё подчинено,
Его улыбке там, за облаками,
К нему простёрт и тощий черенок,
И я, паяц в дешевом балагане.

Играйте ж мной, лукавые лучи,
В руках вертите и бросайте на пол.
Ты столько стрел, о царь мой, ополчил,
В глаза мои, что я от них не плакал,

А был неупиваем тишиной
Всех трав порфироносного июля,
И счастлив стал, с отчаяньем воюя,
И не искал бы участи иной.

20-21 июля

Памяти anthonius, голой обезьяны-архивариуса

Окончили Оксфорд и бросили Кембридж.
Рассвет гуттаперчев и век саблезуб.
Так что ж ты, негодник, никак не поверишь,
Что мы оказались в дубовом лесу?

Очнись. Это ветер нам хлещет по скулам
И мечет колоду горчащей листвы.
Не смей засыпать в этом шуме паскудном.
Не вздумай погибнуть на гребне весны!

И так уже всех мы почти растеряли,
Товарищей звонких, рабов и господ.
Прощайте навек, удальцы-россияне,
Трубит нам весна, начиная исход.

Никто не научит, никто не направит
Калик перехожих убогим нытьём.
А мы все идём и идём по дубраве,
И воем, и плачем, и дальше идём.

25 июля

***
О, сколько во мне остыло
Горячечного вранья,
Лупцующего постыдно
Из пушки по воробьям!

Известная мягкотелость,
Сигары, девчонки, джин...
Мне жизни другой хотелось.
Свою я почти не жил.

И, в принципе, я не против
Открыться твоим губам,
Пока еще силы бродят,
Пока еще зол кабан...

Но разве перебродило
Всё сущее беленой,
Что б не было так противно
Склоняться к тебе одной?

26 июля

***
I.
Рикошетом, сыне божий,
День твой пролетел.
Раздеваешься в прихожей.
Ужин на плите.
Сквозняки слезу прогнали,
Жажду утолив.
Завтра станет попрохладней.
Завтра - это миф.
Телефон молчит украдкой,
Почта не дошла.
Облаков святой каракуль
Комкает душа.
Ей на пасмурном рассвете
Ясен приговор:
Синий шёпот семизвездья.
Боле - никого.

II.
Осень, беглая подруга!
Спёкся московит.
Не волнуйся, мне не трудно,
Лишь слегка знобит.
Где снега клыки вонзали,
Стыла полынья,
С мёрзлой площади вокзальной
Уезжал и я.
Бросив сумку на сиденье,
пялился в окно.
Было чувство одиссеи
Вновь обретено,
Чтоб в отелях придорожных
Балуясь стихом,
Видел я твою порошу
В поле за стеклом,
Бормотал, курил, бледнея,
По аллеям шёл.
Выходные на пленэре...
Что же, - данке шён.
Осень, я ль тебя покину,
Холодом раздет,
Словно братскую могилу
Писем и газет?

27 июля

***
Мне в холода не нужен шарф
И в ливень бесполезен зонт.
Я примирился, зубы сжав.
Я склеил этот эпизод.
В нём ты уходишь, я стою,
С октябрьским небом обручен,
Пускаю дымную струю
И сплёвываю свой бычок.
Грози хоть сотней килотонн
За то, что вечность отрицал, - 
На этом свете, как на том,
Всё - ложь и глупости Творца.
В безверье канут наши дни.
Взмывая взглядом к потолку,
Дня за три до зимы шепни,
Что перед осенью в долгу.

27 июля

***
Кто вернулся оттуда,
Мечен гарью, лучами пробит.
Посмеялась Фортуна,
Перепутала цепи орбит.
Были сыты, обуты.
Каждый нёс на груди медальон,
И распалось на буквы
Шелестящее имя твоё.
Над раздавленной плотью
Равнодушные звёзды горят,
И никто не проглотит
За тебя твоего стопаря.
Вот и все твои льготы - 
Быть забытым, как ветер и снег,
Чтоб не знали, ни кто ты,
Ни зачем народился на свет.

29 июля

***
Опять, опять тот сон тревожный
Играет лунами в пентанк...
Скажи мне, зеркало в прихожей,
Ответь мне, что со мной не так?
Зачем, бессмысленностью выпит,
Хочу к судьбе дышать ровней,
Но только крик болотной выпи
Напоминает мне о ней?
Так повелось и так поныне
Остаться впредь обречено:
Кусты меж банками пивными
И ночь. И больше ничего.

1 августа

***
Хватит, накланялся вволю колодезному манку.
Сыт потогонным усердьем заветрившихся интриг,
Я не спешу домой, потому что еще могу
Быть отраженным в десятках и сотнях чумных витрин.
Сколько столпилось их тут - "Ёлки-Палки", "Му-Му", "Связной"...
Жри, человече, и помни, кто манной тебя облил!
Гноище торга питается вакуумной слезой,
Комом встает в каждой глотке раззявленной скользкий блин.
Что бы я тут балакал о розе и соловье,
Если давно уже сам себя заживо хороню,
Здесь, где твой взгляд равнодушной гадюкой скользит по мне,
Здесь, где с утра долдонят о верности королю?
Морщится он, потому что другого не ожидал.
Образ правленья меняется медленно. Спят века.
Я привыкаю к роли отъявленного шута,
Недопривыкнув к доле выжиги-массовика.
Хватит, прошу тебя, хватит навеки всего и вся!
Там, где мы значим гораздо больше, я славный царь.
Пусть набивается подлое время ко мне в князья,
Можешь не замечать меня, только не отрицай.

4 августа

***
Если вдруг ты когда-нибудь вспомнишь меня,
Постарайся забыть, и как можно скорей.
Ведь не я же в тебя документы швырял
И не я на тебя натравил сыскарей?

Просто мне ненавистен твой образ и нрав.
Этим вечером поздним, упит в лоскуты,
Забываю тебя, никого не предав,
Кроме страха обычной земной высоты.

Ведь не я тебя бил и не я твой холоп
И не я Лоэнгрин, и не я Парсифаль?
Если вдруг, по ошибке, столкнемся лоб в лоб,
Лучше крепко подумай, чем пасть разевай.

6 августа

***
И век погиб, и память обрусела.
В ней каждый бугорок тебе знаком.
Еще сквозь веки видишь - небо серо.
Пора вставать, казнить себя станком.
Но долго-долго длится пантомима,
И тяжек снам искусственный отбор,
Когда в упор глядишь на карту мира,
И карта смотрит на тебя в упор.
Как сноп смертей, скопытившийся навзничь,
Земля кричит: "За что вы так со мной?"
И ярь пустынь, и зелень горных пастбищ
Твердят в ответ - "Утешься, аксолотль!"
И ты встаешь, как тысячи сограждан,
Как мириады сонных сиромах,
Но синевою так обезображен,
Что только солнце видишь в зеркалах.

15 августа

***
Хороший полдень, чтоб сойти с ума
И снова захотеть обратно в лагерь.
Я грежу, брат. Мне снится Сусуман.
Тропа к баракам. Траурные флаги.

И пьяный марш, меж сопками мечась,
Хрипит мне вслед, амнистию целуя,
Что все свободны... Я иду в медчасть
И фельдшера прошу о процедуре.

...И просыпаюсь плотью на ветру,
И судорожно сон с глазниц смываю,
Пока меня дежурный не вернул
Туда, где снег и шахта пусковая.

19 августа

***
Чу - вечер подкрался, незряч и беспал,
И мобиле снова перпетум.
Я так и не понял, зачем тебя звал.
Давай же не будем об этом.
К палёным рассветам, окованным мглой,
Навечно меня прикрутили.
Вааловым жерлом гудит надо мной
Кудлатая пена градирни
Я гибну, родная, изрезав мослы
Об льдистую корочку лета.
За мной догорают седые мосты,
Но море быкам по колено.
Прости мне, что я, как последний кастрат,
Не ем твоих пасмурных вишен,
А вытянешь слово - не втянешь назад,
Вне слова ж ты нем и бездвижен.
Его не засунешь в обычный петит,
Так вид его боек и грозен...
Летит моя шкура, по ветру летит,
И только молчания просит.

22 августа

***
Никогда я сполна по счетам не платил,
И, быть может, всю жизнь от себя убегал,
Потому что всегда оставался один,
Потому что приятен лишь первый бокал.

В этом августе воздух дождями прошит,
И, пилотку сдвигая на левую бровь,
Лопоухое лето легонько дрожит,
Выбивая клыком барабанную дробь.

Так обнимемся, что ли? Прощаться пора.
В общем, я ненадолго, на пару минут.
Ведь калитка по-прежнему не заперта,
И по ставням прозрачные капли бегут.

Если станешь искать, не ищи меня там,
Где полуночный светоч туманы клубил
И стелилась в полях кутерьма-маята,
Достигая каких-то извечных глубин.

Ухожу. Не держи. Не хватай за рукав.
Я потом напишу тебе, что там и как,
Хлебный мякиш пайка на сургуч своровав,
Напишу, как томился и недомогал,

И катился куда-то в ревущих стадах,
И подстреленным падал в бурьян-лебеду,
И назвали меня неизвестный солдат,
Потому что ты знала, куда я иду.

24 августа

***
В белом скафандре твой космонавт.
Сажа на нем почти не видна.
Знаешь, каков я? Гарь да смола,
За полчаса до второго витка.
Облачной слякоти не отведу,
Демисезонен млечный кисель.
Мне сентябреть у зимы на виду,
Прелью мороча снежных князей.
Крап мой опознан. Карты сданы.
Гаснут в рассветных лучах города.
Бывшие люди бывшей страны
Ждут, чтобы стал я - орангутанг.
Разве ты хочешь такого меня,
Зверя печального, рыжую тварь?
Искры сознанья вьюгой мертвя,
В окна мои задувает январь.

6 сентября

Лег подкидышем первый снег
На обугленный мой порог,
И багров ледяной рассвет
Оттого, что в крови промок.
Им судьба моя казнена,
С ним я лучших друзей терял,
И вопила его зима
Над останками сентября,
Заносила меня пургой,
Заметала на тонком льду,
Потому что зимы другой,
Всё равно теперь не найду.
Просыпаться весной седым
Ты мне засветло не мешай,
Потому что среди зимы
Никому никого не жаль.

12 сентября

***
Осенью тащит по дну якоря.
Пасынки палочной дисциплины,
Может быть, все мы неисцелимы.
Долго ли эдак до декабря...
Вечер становится вязким, как смоль.
Еду куда-то в тряском вагоне.
До смерти хватит прежних агоний,
Жить и дышать мне отныне позволь.
Сколько бы слёз понапрасну ни лил,
Зимняя стужа с лицом полисмена
Смотрит в меня, и во мне неизменны
Хлебные крошки и снегири.

21 сентября

***
Бьет поклоны сентябрь-святоша,
Пьяный август оттанцевал.
Тлеют годы, а ты всё тот же,
Всё такой же, как в двадцать два.
Тот же взгляд у тебя и голос,
Монограмма в углу платка
И постылый дуэльный кодекс,
Отрицающий облака.
Ты из мира хотел убраться,
Останавливал метроном,
Сладострастно мечтал о братстве,
Не каком-нибудь - мировом.
Ах ты, дитятко... Было б можно,
Я бы бросил к твоим ногам
Этот дольник ясновельможный
И распутицу нотных гамм...
Ибо нафиг с тобою пыжусь,
Подставляясь щекой под кнут?
Лишь бы тешился, и, забывшись,
Стал счастливым на пять минут.

17 сентября

***
Как поедешь, милок, на окраину, в Балашиху,
Станут спрашивать, кто, мол, откуда, - мычи да плюй.
Оставаясь в живых, будешь веровать лишь в ошибку.
В январе и не вспомнишь, какой бушевал июль.

Там по-прежнему носят футболки и олимпийки.
Там штаны мешковаты, глаза на миру красны
И усадьбы тонут в щебенке и повилике,
Тишина обступает и голос идет в распыл.

Это, бэйби, Россия-мамка, родная Рашка.
Ты давно не бывал тут, забегался, - так поедь,
В придорожных кафе кипятошное быстробрашно
Оставляя нетронутым, дабы не отупеть

От воды-забывайки, нарекшей поэта poet,
Чтоб на каждый окрик ты лыбился, косорыл,
Ибо что с нее взять, если даже себя не помнит
И не хочет помнить о тех, кто ее забыл.

19-20 сентября

***
Его душе чего-то не хватало.
Он мальчиком был отдан на войну
И стал героем нашего квартала,
От пули никуда не увильнув.

Его я помню. С грохотом и треском
Во двор вгонял раздолбанный мопед,
И если говорил, то будто резал,
И так молчал, как будто знал ответ.

Не извиняйтесь, цинковые крысы.
Он лишним был, бунтарь-голубевод.
Летел к восходу, и, когда открылся,
Нагое небо сбросило его.

24 сентября

***
Сжата клешнями спальных районов,
Вмерзла в историю борозда.
Смотришь на Родину с гор Воробьевых - 
Скурвилась. Башенками поросла.

То ли бывало - статуи, шпили.
Точное время - фабричная рань.
Внуки и правнуки Джугашвили
Шли простирнуться на Иордань...

Никонов град! Был и ты аввакумов.
Нам ли бояться рябого кнута,
Царство приезжих безвестно откуда
Пункт пересадки незнамо куда?

Что ж ты творишь, ненасытное чрево,
Спьяну крестя все четыре стены?
Хочешь ужраться пивом ячменным,
А надираешься - просяным.

1 октября

***
Уснув, теряешь память, счет потерям,
И за повтором следует повтор - 
Отец вернется ночью, в дождь со снегом,
И на площадке вытряхнет пальто.

Умоется, повесит полотенце,
Зайдет ко мне и света не зажжет,
И в темноте не сможет оглядеться,
Увидит лишь, как я опустошен

И как надломлен осенью багряной,
Раздавлен и разломлен пополам,
Как жду, когда ветра его нагрянут,
Чтоб волю дать моим колоколам.

Я буду спать, спокойно и безвольно,
В рубцы потерь зимою разодет,
И не проснусь, пока в душе не взвоет
Любви и жизни эксцентриситет.

6 октября

***
Не скажу, что заранее всё просчитал,
Не имею сего дарованья.
Что мне делать с тобой? Отхлестать по щекам - 
Слишком дёшево, правда, родная?

Я приснюсь тебе блёклым, сошедшим с холста,
Заштрихованным хлябью сырою,
И мерцающая надо мною звезда
Будет всем и всему посторонней.

Ты, конечно, не сможешь притронуться к ней,
Попытаешься... только напрасно
Будешь руки тянуть в эту россыпь огней.
Я скорее болезнь, чем лекарство.

Отболей же, стрелой выпуская строку
Прочь от чувств, неизбежно греховных.
Я таким, как ты помнишь, воскреснуть смогу,
Только если омоюсь в трех водах.

8 октября

***
Значит, осень? Вот и снег пошел.
Только-только дождь я переждал.
Заслонившись книжным стеллажом,
Пальцами скольжу по корешкам - 
Сколько в них слонов и обезьян,
Парусников, джунглей и пустынь!
Сколько лет мне шкипер объяснял,
Про пиратов, карту и костыль?
Что ты мне, старик, нагородил?
Нет на свете кладов, дикарей.
В гавани - тифозный карантин
И плакат про порт пяти морей.
Не бывает ни тигровых шкур,
Ни халявных мореходных школ...
Только плещет по обломкам шхун
Мокрый снег, что заполночь пошёл.

29 октября

***
Не вспомнить ни Калки, ни Бородина,
Ни драки на школьном дворе.
Ужели ты вправду меня родила?
Отметь это в календаре,
Чтоб я этой даты вовек не забыл,
Сигая в наёмный портшез,
И годы бесчестья вязались в снопы
С годами растленных торжеств.
Клянись, что я жил, ибо верю едва
Тому, что бывал нефальшив,
Как будто Господь меня перебивал,
Боясь обвинений во лжи.

30 октября

***
Пусть новые травы опять взойдут - 
Я помню лишь пепел зим.
Светильник рассвета во мне задут,
И нечем поджечь бензин.

Когда бы во вверенных секторах
Не пёрло из всех щелей,
Огню бы я предал весь этот мрак
И холод грядущих дней.

Оплавленным рухнет Иерихон - 
Явись мне среди олив,
Казни меня правдой моих грехов
И ложью моих молитв.

Чтоб ужас, волосы шевеля,
Повеял над пустотой.
Но хочет ли Света душа моя,
Неведомо ей самой.

Ей только чудится иногда,
Что некуда деть себя.
Куда б ни ступала моя нога,
Раскалывается земля.

Поэтому я бы не продолжал,
А двигался поживей.
Ведь то, чего хочет моя душа,
Неведомо даже ей.

31 октября

***
Не оглянешься - и понедельник,
На морозе рябина красна,
Вот и листья почти облетели,
И суббота быльем поросла.
Надвигается серая стужа,
Холодеет скула на ветру.
Я сегодня тобою разбужен,
Чтобы снова включиться в игру.
В окна сыплется мелкая крупка - 
В этот снег с головою ныряй.
Ты не выйдешь из белого круга,
Потому что сегодня ноябрь.

1 ноября

***
Строки листвой прошлогодней сжигаю.
Осенью поздней бессильна божба.
Речь моя тусклая, полуживая
Нищенкой вдоль по дорогам пошла.

Стелятся набело срубы гнилые,
Черные угли в золе вороша,
Искрами мечутся псы-понятые,
Морщатся на реку - нехороша...

Что ей закон, богомолке отпетой,
Страннице, скорбно молчащей в ночи,
Где ноздревато-лохматой кометой
Бдят клофелинщики и щипачи?

Жмутся к обочинам фуры и траки,
Пеплом исходит рассвета кайма.
Рот провалился, как немощный трагик,
Что настроенья толпы не поймал.

Хватит и мне ее пасмурных козней.
Жгу письмена в подступающей мгле.
Посох обещан мне осенью поздней - 
Порох сырой, не горящий в огне.

8 ноября

***
Рушатся годы в разверстую яму,
Пущен вразнос полоумный станок.
Ночи длинны мне и дни окаянны.
Почва ползет из-под ног...
Мало, как видно, меня изгоняли,
Мало за шкирку трясли,
Так и не выдернув вместе с корнями
Для путеводной резни.
Сиднем сижу тридцать пятую зиму,
Тискаю в пальцах рябую тоску.
Мало по мне ты, видать, голосила.
Выбрала ниву по колоску.
Снегом облеплен дрейфующий крейсер.
Дула забиты. Молебен пропет.
Я просыпаюсь в твоем перекрестье
От холодка наведенных торпед.
Кто ты? Отзынь от меня и не порскай.
Не человек я, а андрогин.
В зареве третьей франко-японской
Гаснут районы один за другим.
Что мне терять в этой сече холуйской,
Честь ли, обиду, отвагу мою?
Ты меня лучше на осень науськай.
Я ее живо угомоню.

14-16 ноября

***
                            Только ветру я не нужен
                           И не нужен ветер мне.
                                           Дмитрий Артис

Испугал? Не ожидала?
Здравствуй. Не попомни зла.
Это я, медведь-шатдаун,
И осенняя листва.
А забыла, так представлюсь
Прямо в окон пустоту.
Кабы не шнурки крест-накрест,
Пел бы я да в ус не дул,
Не шатался б, где не ходит
Ни единая душа,
Не дотягивал бы когти
До восьмого этажа.
Снег, туманом тренирован,
Расстелился до весны.
Не волнуйся, я не трону
Ни лодыжки, ни избы.

16 ноября

***
Так было только в детстве - тёплый ливень,
И в небе гром, и лужи во дворе.
Я жду зимы земли нетерпеливей,
Лелеющей волдырь на волдыре.
В моем исходном словаре всё чаще
Пищит метель, курлыкает пурга,
И этот звук, по-прежнему горчайший,
Над жизнью всей неузнанным порхал.
Так было только в самом раннем детстве,
И странно мне, что широта всё та ж,
И долгота, противу всех тенденций,
На тот же указует мне этаж.
Всё было здесь. Полжизни миновало,
И стал я наг и бел перед зимой.
И даже ты ни в чем не виновата,
Россиюшка с косой берестяной.

16 ноября

***
Это не было счастьем, несчастьем, ничем из того, что есть.
Просто жизнь провела по лицу окровавленным ноябрем.
Расхотелось дышать и зачем-то куда-то лезть,
И не верится больше, что мы никогда не умрём.
Это юность ушла, не оставив на память ключей.
Это серые полдни выдавливают глаза.
Это ложь во спасенье петляет среди вечерь.
Это шепчет Спаситель: "Вокзал-чемодан-вокзал..."
Он проходит контроль, заворачивает рукав.
Ходкий сканер бежит по венозной руке Христа.
Он повинен и в том, что прожил, ничего не украв,
И горит его память, как черная береста.
Это время само выдирает закисший хребет
Из безвольно подставленной, спящей еще спины.
Это горн пионерский сегодня с устра хрипел,
Что распятые осенью будут весной спасены.

20 ноября

***
Уходила к испанчику - ладно, и это слопал.
Напоследок несла несусветную ахинею.
Ты была для меня каждым сто двадцать первым словом,
А теперь я смотрю на тебя и херею:
Приоделась, подбила скулы дешевой спесью,
Мол, по струнке стоять, если катит звезда экрана.
Хочешь - пой да пляши, хочешь - дробным смешком рассмейся.
Опоздали, угоднички, амба, грядет нирвана.
Не достанете, падлы-архангелы, вот вам ксива.
Что скукожили рыла? Обиделись, что не ваша?
Как была, так и буду отныне красива.
Повезло разудалой, избавилась от патронажа.
А испанчик-то даром времени не теряет,
Фарширует прононсом простую русскую бабу.
И не мне тебя, гнида, обкладывать матерями,
Потому что, уж если честно, - заколебала.

21 ноября

***
Ждать нам осталось недолго, любимая, потерпи.
Может, весна самолично решит навестить притон.
После стиха остается эхо, зазубрина в бытии,
После меня - пороша, максимум - твой рингтон.

Сколько б еще заклинал я слезливую вонь трущоб
Тошными байками про возрожденье и профицит,
Столько б и знал, что никем из них не прощен.
Только поэтому спят в полях храбрецы.

Только поэтому слава безродна и горяча.
Расово чистое время, завидев ее, тормозит.
После России никто мне больше не поручал
Лезвием правд указать самый истинный абразив.

Вот почему я так часто отсутствую при тебе,
Как ты приход мой вечный ни прозевай,
С дальних дистанций любой юродивый - Президент.
С ближних же каждый молчащий всегда - звонарь.

22 ноября

***
Кружилась в комнатах метель,
Ложась на пепел гобелена.
И двери, соскользнув с петель,
Впускали гарь из кабинета.
Я жег стихи, я книги жег.
Я деньги жег и документы
И умирал, как Агамемнон,
Богам являясь нагишом.
Я плыл морозными ночами.
Во лбу пылала головня...
Лишь небеса всегда молчали,
Ни слова мне не говоря.

27 ноября

***
Я изведал похмельную скуку
В тишине покаянной зимы,
Не надеясь на пиршество звука:
Были звуки упразднены...
Тщетно стрелки меня тормошили - 
Никуда я не успевал.
Только видел черты дорогие
Там, где дом обступали снега.
Мне друзья помахали печально,
Помахали - и прочь разошлись,
И дымящими жирно печами
Приняла их блаженная жизнь.
Были тени у них темно-сини.
И по следу их шёл кривошип...
И нельзя было мне вместе с ними,
Потому что я был еще жив.

1 декабря

***
Ничего, кроме света и тени...
Ни единой минуты своей
Ты не верил в Святой Понедельник
И на стол не метал козырей.
Прогремев по сабвейным сосудам
Запыхавшись от спешки, входил
В те покои, где память уснула,
Где привык оставаться один.
И когда ты совсем отрубился
Под хрипение встроенных арф,
Безысходным каким-то трагизмом
Всю окрестность насквозь пропитав,
Я искал тебя в траурных листьях,
От безмолвия заиндевев,
Не узрев средь газетных коллизий
Ни единой строки о тебе.

3 декабря

***
По чужим постелям, как по коврам из лавра,
Я вернулся к какой-то дурацкой заветной цели,
Только ты меня, слава Господу, не узнала,
Каждый день поминая в кроваво-кирпичной церкви.

Никогда еще небо не было так суконно.
Чем длинней бесснежье, тем дольше зрачок расширен.
Я теперь понимаю, кому здесь нужна свобода, - 
Тем, кто хочет иметь весь мир при любом режиме.

Ну а мне-то она зачем, для какой потребы?
Ничего не нужно, себя б забыть на секунду.
Я бы мог создать галерею автопортретов,
Но намного привычней стыдливо глотать цикуту.

Посмотри на себя, тоже мне, мадам капелланша.
Разве можешь ты зваться как-нибудь - мисс Лабискви?
По ночам лицо твое особенно тупо и влажно.
Неужели затем, чтобы я, наконец, влюбился

И на волю выпустил хрипы из саммертайма?
Неужели на небе хоть кто-то такого хочет?
Никогда еще время так в точке не замирало,
Словно правофланговый, который "расчет окончен".

Если б к этим годам я не был так искорежен,
Нарожал бы с тобой ублюдков, растил бы смену.
Только всё это ложь, дорогая, фэйк und офишел вёршен.
Я уже отвернулся туда, где белеют стены.

12 декабря

***
Когда я понял, что не так живу,
И к новой жизни весь оборотился,
И пил росы благую тишину,
И ощущал себя сепаратистом,
То отдых был. Мгновенным сном объят,
Не слышал я, пронизанный ветрами,
Что нас бомбят. И до сих пор - бомбят
В скрещении лучей на кафедрале.
Я крепко спал на грудах кирпича
И представлялся вольным корабелом
Тем беженцам, что плача и крича,
Везли в тележках ночь и para bellum.
И всем хотелось участи иной,
Но так же сохла жидкость Кастелляни,
Когда воронки поросли травой
И на костях ромашки засияли.

13 декабря

***
О, как задешево доставалась
Мечта о выстреле холостом,
Когда единственная реальность - 
Вот этих улиц унылый стон.

Эсхатология индивида
Прошла навылет кислящей мглой
Туда, где зыбко и нитевидно
Алел последней надежды гной,

И эта вита была нуова,
И рисовала на кандалах
Дисциплинарного рядового
Увитый розами катафалк.

О, как мне вечность твоя знакома,
Когда, раскручивая пращу,
Я в это тело как в ночь закован
И даже выхода не ищу.

16 декабря

Узник.

Было много со мной возни,
Хоть людских я не знал хвороб.
Вы ли, вы ли меня везли
Мимо адовых тех ворот?
Жирной копотью по щекам
Отхлестал меня венский вальс.
Псу в обличии денщика
Предъявляли мой аусвайс.
Отпечатали мне на лбу
Цифру, взятую наугад,
Поручили читать Талмуд,
Доверяли нести плакат.
Мне плескали борщом в лицо,
Били палками по плечам.
Пело красное колесо,
Плыли выстрелы англичан.
Было много со мной хлопот,
Прежде чем я очнулся здесь
И услышал сухой хлопок,
Разрешивший дышать и сесть.
Так узнал я, что скорбный труд
Ничего им не доказал,
Про убитых друзей, подруг
Мне сказали они в глаза.
Только есть у нас, горемык,
Выше вечных светил звезда.
Так что плакать я не привык
И ломаться под них не стал.

17 декабря

Как будто пастушья свистела свирель,
Звала из дремучей чащобы домой...
Что делать, что делать мне с жизнью своей,
Не знает ни небо, ни твердь подо мной.

Казалось бы, просто: иди, куда шел,
Туда, где к восходу плывут облака,
Катись подзаборным кривым катышком...
Да вот не случалось такого пока.

Ведь здесь моя правда, мой дом и очаг,
И в плахе топор, и лопата в песке,
И даже в забытых навек мелочах
Я с ними шепчусь на одном языке,

И значит, я здешний, и корни мои
Не тронет ни вьюга, ни бензопила.
Пусть рвется в гранитной душе аммонит - 
Светлы ее воды. И чаша бела.

18 декабря

***
В том городе, навеки потускневшем,
Мела пурга, качая провода,
И горизонт, иззубрен и заснежен,
Из вида постоянно пропадал.
Но высь домов держалась моложаво,
Свечой мерцая возле алтаря,
И в переходе варежка лежала,
И - Боже мой! - она была твоя.
И я увидел - ты ее искала,
Почти что плача, закусив губу,
Но выл январь натруженным дискантом,
От хлябей к преисподним сиганув...
И понял я, что надо здесь остаться,
Оберегая шерстяной клочок,
Иль бормотать в дороге эти стансы...
Так, о зиме... и больше ни о чем.

19 декабря

***
Я боли почти не помню,
Поскольку к смертям брезглив.
И голос был сух и огнен - 
Дорогою растрясли.
И в зареве беззакатном
Рассыпался манекен.
Ему подыхать солдатом
Вольготней, чем быть никем.
Теперь мне светло и скучно
В линейности анфилад.
В горах мое сердце, сучка.
Ты правильно поняла.
Сомкни же на шее когти
И вырви меня туда,
Где свищет свинцовый полдень
И хрипло визжит труба.
Туда, где погибель скачет
Взбесившимся кобелем.
Туда, где я что-то значу,
В отличие от нее.

21 декабря

***
Небосвод загустевший, как тесто, слоён,
В декабре омертвелом поблекнул...
Этим утром ты нежишься в теле своем.
Я, наверное, всё-таки еду

То по выси самой, то по самому дну,
И лицо мое бледно, как морок.
И когда я всю землю насквозь обогну,
Упокоясь в одной из каморок,

Ты спроси, отчего я тебя не любил
И себя не щадил ни минуты,
Порываясь бежать с золотых Филиппин
На какие-то сучьи Бермуды.

И смиренен ли парус того рыбаря,
Веселы ли бега тараканьи,
Наплевать мне совсем, дорогая моя,
Наплевать мне, моя дорогая.

21 декабря

***
Что касается счастья, надежды ложны,
И об этом прощелкал вам соловей.
От отцов остаются пустые ножны,
Если дело касается сыновей.

Я бы мог расписать вам, где что лежало
И какая всходила над кем звезда,
Но, по всем законам немого жанра,
Предпосылка страдания мне ясна.

Это выгодней делать с такою рожей,
Словно нет за спиной никаких эпох,
И вопрос, что можно считать хорошим,
Рушит храмы и сеет чертополох.

Но откуда, скажите, все эти люди,
Что от камер не прячут отъетых щек
И о смерти судачат, как об этюде
Иль теракте, что вовремя предотвращен?

Что касается нас, воевать уставших,
В горло братьев загнавших последний штык,
Может, кто-то из правнуков землю вспашет
И найдёт нашу веру одной из самых смешных.

22 декабря

***
Шапочное знакомство, танцы, роддом номер сорок,
Вопли сестры-хозяйки, пеленок мокрая скорлупа,
Теменью зимней - родительский шепот спросонок.
Так ты советское детство свое скоротал.
Кафель, бетон, линолеум, лозунги, телевизор,
Грохот кастрюль столовских, сводки вестей с полей.
В тощих тетрадках клетчатых путь едва серебрился.
Усики, галстук, винишко - расти скорей.
Пары, аудитории, вечер в гремучем клубе,
Радуга светомузыки, отблеск электрогитар,
Взгляд из-под век и страшок, что сейчас отлупят.
Проводы на окраину, где меж плит салют рокотал.
Свадьба, разъезды, распределения, вонь общаги,
Соцобязательства, рост производства, аврал, потом - 
Дети болели... а в школе пропусков не прощали.
Треснуло что-то - назвал парторга "говном".
Так и не ездил в Болгарию. Прогрессивки лишили.
Дали зато квартиру - очередь подошла.
За унитазом ходил на уцелевший рынок блошиный.
Перся по снежной пустыне, отведав январского батожка.
Так и катилось - обои, диски, пила, участок.
В лапу давал месткому, декана улещивал коньяком.
К ночи весь мир, казалось, перед глазами качался.
Ел макароны, чувствуя, что жует комбикорм.
Пахарь послевоенья! Где ты покоишься ныне?
Может, на койке больничной штудируешь свой "МК"?
Лист отпадает от древа, и пажити спят седые,
Льдом покрываясь, словно накипью молока.

29 декабря

***
В новый год ты с ума не еще не сошла.
Твой Спаситель две тысячи лет распят.
В пять часов канонада еще слышна
И в квартире напротив еще не спят.

Ничего напоследок не говоря,
В снегопаде секущем и обложном
Я запомню из этого января
Только то, что остаться со мной должно, - 

Сны детей, не рожденных никем из нас,
Комья рваной и радужной пелены.
Той зимою я даже себя не спас,
Потому что дни мои воспалены.

Потому-то бесплотен секундомер,
Отбивающий сроки всему и вся, 
Так что если от страха остолбенел,
Ничего исправить потом нельзя.

Утешаюсь лишь тем, что себе не врал,
Заметаемый снегом слепых минут,
Рассеченный пилами минерал,
На смех поднятый рослыми лилипут.

В темноте нашаривая коробок,
Не способный рубца отличить от шва,
Я один виноват в том, что мир убог
И не нужен тем, чья любовь ушла.

1 января

***
На закате Святой Руси
Разбивая об стол графин,
Ни о чем себя не проси,
Потому что рассвет в крови.
Ты ответь мне на мой вопрос - 
Где последние времена,
Почему не пришел Христос
И зачем нам жизнь продлена?
Нас растили для алых битв,
Посулив залихватскость войн,
Но, отход войскам протрубив,
Верховенствует крысья вонь.
И пристроились, как могли,
На подмокших узлах колгот
Наши ушлые короли
Из одних же и тех колод.
Что им пагубы шестерней,
Соскочивших с кривой оси?
Ты поэтому, брат Сергей,
Ни о чем себя не проси.
Ты заржавленного клинка
Не точил на крутых господ.
Значит, смерть твоя далека,
И не ближе, чем твой восход.

2-9 января

***
Упражняясь в бранном стиле,
Подаваясь в корчмари,
Ничего мы не достигли,
Ничего мы не смогли.

Сплевывая слизь мартини,
Проклиная блуд гостей,
Ходим ночью по квартире
И боимся лечь в постель,

Словно сон последним станет
И сместятся полюса,
Золотыми лепестками
Обметает нам глаза,

И уснем, в руках сжимая
Лет истлевших мокрый бинт.
Их лишь рана ножевая
Новой кровью окропит.

Здесь, где каждому пигмею
Придан сущий педагог - 
Город вечного похмелья
Недосыпа и долгов,

От пеленок до могилы
Участь наша решена...
Мы дождемся, брат мой гиблый,
Крыльев, неба и пшена.

9 января

***
И зачем я над черной свечой колдовал,
Лил в подсвечник вино и беззвучно шептал?
Выл мне песни за мокрым окном котлован,
И была его осень предсмертно желта,

Потому что не знал он, к чему тяготел,
Или к веникам ив, иль к дождей костылям.
Я проснулся от жажды в сухой темноте,
Словно сон мой из каменных глыб состоял.

Помню треск их - он душу мне оледенял,
Но дымящейся плоти шматок отогнул,
И все те, кем я стать бы хотел для тебя,
Выходили колоннами по одному,

Становились в ряды под кинжальным огнем
И хвостами циклонов над полем трясли.
Если страшно тебе, мы их снова пугнем.
Только ты хоть разок испугаться рискни.

15 января

***
Чтоб я от света тьмы не отличал,
Дана мне ночь январская, сырая,
И ты дана мне ломотой в плечах,
Лючком зимы, что наглухо запаян.

Пока ты спишь, не гневая судьбу,
Я тихо встану и стремглав оденусь,
И вновь на той же станции сойду,
Где мне тебя ни капли не хотелось.

И я забуду жизнь как страшный сон,
Развал страны, позоры и обиды,
И пришлых орд рябое торжество,
И бедняков, что попусту убиты.

Я всё забуду, кроме болеро,
Где свет пылал так жарко багровея,
Что верил я и в Сына твоего,
И в пасынка случайного - Равеля.

17 января

***
                                       "...Какой-то особенно пасмурный день..."
                                       Арсений Тарковский

Каким полушарием думала ты,
Когда мы снимали слова с языка,
И был я беспечным, вконец молодым,
И плаха была для меня высока?

Теперь ты мне пишешь и ловишь за хвост
Забытый мотивчик нездешних кровей,
Но перечень дальних и прежних знакомств
Уже не зависит от воли твоей.

Держи же свои сожаленья в узде.
Я так же, как прежде, никчемно живу,
И плащ мой промокший - висит на гвозде,
И кепка сырая лежит на шкафу.

18.19 января

***
Видно, бить мне с годами в дырявый шаманский бубен...
Вот я вырос и плюнул в окошки счастливых спален.
Может, скажешь, за что я твоей тишиной обуглен?
Столько раз притворялся кретином, что, видимо, стал им.

Я, по сути, бездельник, поэтому протестую,
Вплоть до мига, когда твоя лапа колосья вздыбит,
И все те, кто сидят ошую и одесную,
Закричат оттого, что увидят, какая вокруг пустыня.

А она - ого-го какая. Ни клюквы, ни апельсинов.
Посреди - деревянный танкер, избитый в щепы.
Если честно, я всем этим цирком вконец обессилен.
Даже пробовал встать, но, похоже, и это тщетно.

Потому что все те, с кем бы выпить хотел, погибли.
Потому что бежал от сумятиц и предал павших,
Как один теперь почти безымянный мистер Мак-Кинли,
Добровольно измазанный в постницшеанской парше.

Чем глупее, тем больше шансов на что-то, кроме
Бесконечных рядов с подмигивающей протоплазмой.
Ты не слушай меня, это всё от бубновой крови,
Накатившей прибоем на череп тысячеглазый.

23 января

Большая Бронная.

Подари мне еще этот блещущий свет,
Межмансардную просинь и зимний очаг.
Я сегодня увидел, как падает снег
И пыльцой золотой повисает в лучах,

И синхронно с шагами звенит ксилофон
Деловитых лопат, выскребающих жесть,
И токуют ломы, и в рывке силовом
Обе стрелки мои упираются в шесть,

Словно всё еще будет - весной, через год...
Словно прошлое - сон или пьяная блажь,
Словно в бухте чужой я поднял перископ,
А услышал родимых чертановских квакш,

Словно в лифте я еду куда-то домой,
Где навстречу ко мне все мои побегут.
Отними только тягу быть вечно тобой,
Словно имени раб я и лет опекун.

Подари же мне лотос на липком стебле,
Чтобы солнцу вознес я свою похвалу,
И, крыло припечатав к песочной стене,
Не вдавался, зачем ты меня обманул.

27 января

                                                                        "...лучи"
                                                             Александр Блок

****
Снова день твой, Господи, мне безветрен.
Снова я от вьюги им защищен.
Если бы не веровал в Тебя, стал бы зверем,
Только б Ты позволил мне спеть еще.

Ты еще всех дьяволов одолеешь.
Не напрасно цепи Ты смерти сгрыз.
Поклянись же матерью, что в дальнейшем
Будет нам с Тобою и цель, и смысл.

Мы так рано выросли из религий,
Что хотим весь век прожить без потерь...
Если б нас по-честному застрелили,
Кто бы стал выпытывать, где злодей?

Плыть ли нам, как рыбам, в твоем теченье,
Пропадая с глаз твоих навсегда,
Я узнаю лишь, когда свет вечерний
Мне подаст немеркнущий твой сигнал.

28 января

Вервольф.

Хриплые ходики полночь пробили,
Обозначая время облав.
Помню - метался по снежной равнине,
Наледь кровавя подушками лап.

Что я пролаял им напоследок - 
Что-то о Боге? Нет, не о Нем.
Каждая вещь, говорил, это слепок,
Так же, как каждая полость - объем.

Глупости, в общем. Никак не спасало.
Скоро не чуял ни ног, ни земли...
Влет забивали, словно сапсана,
Серую морду свинцом иссекли.

Стиснут небес переливчатый обруч
Стынью февральского полотна.
Хриплые ходики пробили полночь.
Шкура в камине сгорает дотла.

1 февраля

***
Я насмотрелся странных пантомим,
Где стул стоял, угрюм и колченог.
Он тоже был свидетелем твоим,
Но для чего?

И тот патрон, пылящийся в стволе,
Обозначал колеблющийся ноль.
Когда б я нужен был своей стране,
Он стал бы мной.

Мы б основали целый континент,
Гондвану древних снов, спешащих вдаль,
Но сколько б я ни грезил о тебе,
Ты не считай.

Истлела память, воздух закоптел,
Но голос мой, в котором ты жива,
Напомнит мне, чего я так хотел
И не желал.

7 февраля

***
Задыхаясь, визжал - пасуйте,
Баснословных лет комментатор.
Так я понял, что мне, по сути,
Ничего и давно не надо.

Ни к чему ни мячи, ни штанги,
Ни щитки и ни даже гетры.
Мы все время чего-то ждали,
Словно вытекли из легенды,

А не чьих-то гражданских чресел,
Распузыривших лёд в стакане.
Разве кто-нибудь был так честен,
Чтоб трибуны при нем вставали

И, прикончив чемпионаты,
Расходились по темным лужам?
Ничего мне от вас не надо,
И от них ничего не нужно.

9 февраля

***
За осмысленность не ручаюсь.
Только пальцы что не трясутся.
Мне сегодня с утра рычалось
Оттого, что не мог проснуться,
Оттого, что вчера в подпитье
Я с ума сводил домочадцев
Тем, что видел Твою обитель
И не смел в нее постучаться.

9 февраля

Ничего-то у нас не выйдет.
Это ясно, как божьи яйца.
Должен крепко стоять эпитет,
А экспансия - расширяться.

И не так уж ты некрасива,
И фигурка - не наказанье,
Только вот моей Хиросиме
Наплевать в твои Нагасаки,

Наплевать и забыть, поскольку
Не привык я вот так зависеть,
Чтобы каждый родной осколок
Поливала чужая известь.

9 февраля

***
Когда мне слух обкладывает звоном
Зима сортиров и госпиталей,
Пресуществлен я именем посконным
И снова говорю тебе - налей,

Налей мне так, чтоб в хлябях запестрело
И озарился каждый закуток
Зимой плацдармов, буферов и стрелок,
Пославшей вдаль прощальный свой гудок.

Пускай зима пройдет, меня сшибая,
На мой стакан да не положишь хлеб.
Налей мне столько, чтобы я ослеп
От нежности к тебе. И от желанья.

9 февраля