Аннотация: История ребенка-найденыша и его непростая судьба
КАРИНЭ АСЕНОВА
Родилась в Казахстане в 1951 году
Окончила Алма-Атинскую Государственную консерваторию, историко-теоретический факультет
Музыковед, член Союза композиторов СССР
Имеет более 100 авторских теле и радио программ, посвященных проблемам классической и современной музыки
В 1978 году по семейным обстоятельствам переехала в Калининград
Член Русского ПЕН-центра Калининградской области
ВИНО ДЛЯ ПАПЫ
МАША
В ее памяти первые пять лет жизни почти не остались. Она не помнила лица матери, не знала запаха отца. И как оказалась в таборе цыган тоже не знала. Наверное, ее украли - смазливое пухленькое создание с карими глазами в пол лица, две тоненькие давно не чёсаные косицы и грязное платье говорили о том, что ребенком не занимались. Бойкая и непоседливая, может быть, ее просто потеряли на вокзале пригородных поездов. Но когда взгляд моего мужа встретился с ее взглядом, в нем не было ни просьбы и мольбы, она не вызывала жалости к себе. Просто ребенок, хорошенькая девочка. Наша девочка.
Табор стоял на поляне у вокзала довольно долго, в те годы мало кто воспринимал цыган как "угрозу обществу", просто как данность, как образ жизни. Они вели свое хозяйство размашисто и хлебосольно - никому не отказывали ни в крове, ни в еде. И потому вскоре у моего мужа появилась возможность познакомиться с девочкой поближе. Навыки разведчика и просто военного человека, позволили Володе "внедриться" даже в такую закрытую среду, как табор, а его слабость "выпить и поговорить" помогли и здесь. Он быстро нашел пути к Барону, узнал, что ребенок "ни чей". И начал действовать.
Все формальности по усыновлению Володя прошел быстро и по-военному "хорошим маршем" - убедив комиссии, подкупив чиновников, найдя или создав заново недостающие документы. Теперь возврата не было - Маша пришла в дом, который стал для нее и Её домом.
МОЯ СЕМЬЯ
Сколько себя помню, у меня всегда что-то побаливало. Редкие всплески здоровья и удовольствия от того, насколько ты можешь быть счастливым от движения, приносили особую радость. Мне стали недоступны быстрота и порывистость ребячьих игр, ибо сердце мое быстро заходилось, руки становились слабыми и плохо поддавались в ловле мяча. Помню, как мама из окна первого этажа, с горечью в уголках губ наблюдала за моей неловкостью в играх во дворе.
Как и многие девчонки, я хотела танцевать в пышном бальном платье, или кататься на коньках так хорошо, чтобы и там свободно парить в прыжках, стремительно лететь в вихре музыки. Тот, кто увлеченно и забыв про все дела, прильнув к маленькому экрану телевизора в гостиной у соседа, "болел" за наших фигуристов меня поймет...
Наверное, в моем характере, сформированном в тиши библиотек, одиночестве своей комнаты и привычных процедурах, поддерживающих здоровье, было мало места для еще одной души. Инвалид детства, а теперь уже сорокалетняя дама, я и не мечтала о создании семьи. Некогда испытанное сильное чувство влюбленности к своему сокурснику, давно сформировало в моей душе понятие о безответной любви, а рождение ребенка вне брака по тем временам было просто невозможно.
С Володей мы познакомились у моей подруги на вечеринке и сразу как-то друг другу не понравились - он был слишком многословен и агрессивен в манерах, особенно это становилось очевидным после нескольких рюмок выпитого им спиртного. Но говорил интересно и выказывал некоторую галантность, однако, без навязчивых намеков - просто и весело ухаживая то за одной, то за другой дамой. Его природная веселость, жизнелюбие и легкость подкупали. Крепкого телосложения и воинской выправки подполковника пограничных войск, он завидно отличался от мужчин моего круга, к тому же неплохо танцевал, что особенно привлекало. Танец с партнером - эта манящая покорность жесту мужчины, рождали волнующие чувства особой нежности, близости, которая сродни разве что тому удовольствию, которого я была лишена.
Моя привлекательность как женщины всегда вызывала у меня сомнения, хотя, честно признаться, я умела хорошо и со вкусом одеться (а в то время это требовало большой выдумки и просто смекалки). Науке моделирования и шитья я была обязана нашей хозяйке квартиры, которую мы с мамой после смерти отца снимали невдалеке от рынка. Для нее это был хороший приработок - портниха, а то носочки свяжет, то варежки с шапочкой. До сих пор помню ее проворные пухлые руки, которые, оказывается, просто отекали от непомерной работы и усталости. Это была лучшая мамина подруга.
МАМА
Вскоре Володя появился у нас в доме громкоголосо и размашисто, щедро одаривая вниманием и заботой. Надо признаться, что для кадрового военного он отличался широким диапазоном интересов и начитанностью, быстро и с азартом решая кроссворды, чем особенно понравился моей маме, для которой эта затея стала почти единственным развлечением. Патриот России, он очень неплохо знал ее историю, мог подолгу дискутировать о проблемах, жарко доказывая свой взгляд на страну, на сложности и противоречия нынешнего времени. Признаться, его мнения вызывали недоумение - офицер и с таким вольнодумством.
Она же выросла на петербуржских улицах в кругу профессорской семьи, и представления об истории России моей матери носили свои замысловатые и противоречивые очертания. Она не принимала "немытую Россию", которая, несмотря на "успехи социалистического существования" все никак не могла встать с колен, расправить плечи, достроить дороги, избавиться от национальной проблемы алкоголизма. Все эти темы звучали из многих кухонных окон того времени, и наше не было исключением. Володя обладал исключительным честолюбием, и все эти недостатки принимал на "свой счет". Их баталии нередко заканчивались взаимными обидами. Тем не менее, Володя все больше проникался уважением в маме, видимо, скучая по своей, оставшейся в Дальневосточном Приморье.
ВОЛОДЯ
Его малой родиной была ветхая деревенька в десять домов. Он запомнил ее по нескольким въевшимся в память детства кадрам, словно увиденным как в старом кино: будто он молодой и сильный волк, который "стоит на краю обрыва великой реки Амура и нервно вдыхает воздух, точнее запахи, которые, как ему казалось, он знал давно. Нежный, с привкусом пота и какого-то еще, тогда ему неведомого манящего запаха, заставляющего его, крепкого, здорового, пробегать по оврагам и пустоши, по лесу и болотам многие километры пути. Так пахла и его мать еще немного времени, когда они родились и были слепыми и беспомощными. Он всегда знал, что наверняка найдет ту лощину в овраге, где он был рожден, тот сруб, что закрывал вход в логово и если повезет, немного ветоши с запахом матери".
Еще в его легкие навсегда проник пьянящий ветер, который нес с собой простор, и взгляд далекого горизонта, уводящий в сторону изгибов реки. Великой реки Амура.
Отца, крепкого и широкоплечего, он воспринял как ловкого охотника и рыбака, от которого напрямую зависел достаток в семье. По его мнению, единственной возможностью "выбиться в люди" была служба в армии. Есть мужчины, для которых дисциплина и порядок, как стойкая армейская прививка, на всю жизнь становятся органичны. Они сохраняют эти качества в себе и в укладе своих близких, понимая, что это во многом насыщает саму жизнь смыслом понятным и простым. Для Володи армейские будни были привычны - его не смущал командный нажим старших по званию, умение подчиниться чужой воли. Ему нравилось быть армейским человеком. И поначалу все складывалось удачно.
Окончив Калининградское пограничное военное училище, Володя начал свою службу на южных рубежах. В период пограничного обострения на Даманском полуострове между Россией и Китаем, его срочно перевели в этот регион. Видимо хотели тем самым укрепить воинский дух теми, для кого эта часть страны была родиной. Участие в одном из вооруженных конфликтов на Даманском навсегда остались в нем тяжелым ранением. Он стал раздражителен, часто входил в состояние беспричинного гнева.
Однако к моменту нашего знакомства его прежняя семья разрушилась, и моя создалась без чувства вины перед его бывшей женой. Очень скоро мне стала известна и причина разрыва - он был алкоголиком, что вызывало во мне одновременно и сострадание и уверенность в том, что "уж у меня обязательно получится вернуть его к нормальной жизни, в профессию, которой он был так предан".
Чувства, которые я испытывала тогда к нему, трудно было назвать любовью, свойственной юности. Его мужские черты характера мне, конечно же, импонировали - мужественность и то особое чувство ответственности за близких, и вдруг, в отношении со мной неожиданная нежность и ласковость. Я все больше и больше принимала его. Мы стали той семьей, для которой взаимное уважение и понимание заменяли пылкость и чувственность молодости. Мы стали нужны друг другу.
Так началась моя семейная жизнь. То в счастье, то в беде, с клятв и обид, слез и поцелуев когда трезв, и мучительных депрессий и отборной бранью, когда пьян, из полуночных поисков его по подъездам и подворотням. Часто я забирала его из вытрезвителя, отмывала и долгими днями после просто выводила из запоя. Тот, у кого муж пьет, поймет меня.
Решение усыновить ребенка и сделать нашу семью "полноценной", обрести привычный и такой понятный для каждой семьи смысл "существования в детях" пришло к Володе не сразу, а потом стало просто навязчивой идеей. Он был просто уверен, что появление ребенка спасет его, заставит отойти от привычных маршрутов после работы по рюмочным и пивным.
Мы же с мамой были более осторожны и понимали, что далеко не просто "стать матерью" назвавшись ею, что любовь к ребенку не приходит только потому, что он появился в твоей жизни, тем более, когда тебе уже немало лет и, в сущности, за свою-то жизнь не вполне отвечаешь.
МАТЕРИНСТВО
Говорят, что чувство материнства есть результат гормональной работы организма, который появляется и усиливается не только лактацией и кормлением грудью, но и самим прикосновением ребенка к матери. Эта во многом биохимическая реакция защищает не только дитя, но и саму мать, давая ей привилегии в отношениях с семьей. Не испытав все эти чувства в жизни, мне трудно было решиться взять ребенка из детдома. Однако, я понимала, что сохранить наши отношения может только это. Честно признаться, мне так и не удалось стать настоящей матерью для этой девочки. Мне казалось, что ее плотная фигурка всегда "держит оборону" - мускулистое тельце, слегка сжатые кулачки. О таких детях в момент их рождения говорят - "дети страха". Наверное, именно это делает их более жизнеспособными. Мы, к сожалению, так никогда и не узнали, какие гены гуляют в ее крови, что ждать от этого маленького, напуганного жизнью, ребенка.
Научить ее читать и считать оказалось далеко не простым делом - девочка отставала не только по возрасту, но и была озорным не усидчивым ребенком. Да, если сказать честно, она нам с мамой пришлась не "по душе". Мама называла ее наш "цыганский бесенок", а я стала обращаться к Маше безлико и неопределенно просто "красавица" и это как-то спасло положение.
Другим оказалось сердце Володи - он без устали занимался с нею математикой и русским, читал на ночь, много разговаривал и гулял, крепко держа Машу за руку. Его подкупала в ней природная ласковость и та особая беззащитность, которая вызывала в нем такое мужское чувство покровительства. Особенно ей нравились рассказы об армии, которых у Володи было великое множество. Пригодилась и его въедливость в характере "дойти до самой сути", в Маше же эта черта характера выразилась в упрямстве при защите своих интересов.
Мы могли бы быть для её родителей отцом и матерью, вторым поколением - дедом и бабушкой по возрасту, когда ответственность уходит на второй план, и развитие ребенка тебя уже интересует "само по себе". Дистанция, возникшая между поколениями, позволила свободно маневрировать между условным наказанием и лаской. Как бы то ни было, Маша оказалась для нас действительно спасительной - Володя закодировался и несколько лет нашей жизни в Алма-Ате прошли радостно и почти безмятежно.
ПЕЛЬМЕНИ И ДРУГОЕ
Как правило, памятью детства для каждого из нас становятся не только дома и улицы, на которых мы выросли, запахи трав, цветов и сирени, бьющейся весной в окно из палисадника, но и обязательно какое-нибудь яство - вареники с вишней, черничный пирог, ватрушки с творогом. Для Володи таким блюдом были сибирские пельмени, которых они с матерью и братом заготавливали на зиму много и хранили в больших дубовых бочках на морозе. У нас в доме пельмени оказывались всегда кстати в качестве спасительного дежурного блюда.
Дни получки Володя особенно любил - он сам шел на Зеленый базар, тщательно выбирал мясо нескольких сортов, готовил фарш по особому рецепту и сам же готовил тесто - его, как правило, оказывалось так много, а пельмешки были такими маленькими, что работы всей семье хватало на долгое время. Из своей комнаты выходила мама и садилась во главу стола - она катала сочни (так у нас в Средней Азии назывались лепешки для пельменей), уверенно работая удобной вековой скалочкой, особо легкой из какой-то редкой породы древесины. Маша раскладывала маленькой ложечкой фарш. А мы с Володей едва успевали лепить их и укладывать ровным и рядами на большой противень, потом они замораживались и уже россыпью хранились в порционных пакетиках в морозилке.
Разговорам не было конца - каждый рассказывал о своем, мама вспоминала войну и то, как они с семьей были эвакуированы из Ленинграда в Алма-Ату, как долго и голодно они ехали на поезде и попутках, как казахские жены делились с ними не только кровом, но и одеждой, а главное - едой. Володя рассказывал о Балтийском море, на котором он начинал служить, и как они патрулировали берег, потому что это была последняя сухопутная граница. И как много там было янтаря, который никто не собирал, потому что кроме них и жителей прибалтийских деревень, населенных после войны переселенцами, он был никому не нужен. А мы с Машей почти ничего не говорили, потому что таких историй в запасе не было. За этим большим круглым столом мы были настоящей семьей, и у меня наконец-то оттаивало сердце в надежде, что так будет всегда.
Особенно нам всем нравилось встречать у себя гостей - моих коллег по библиотеке, Володиных сослуживцев. На белой скатерти появлялись хрусталь и сервизы, вышитые мамой особым способом салфеточки. Все сияло и пахло разносолами праздника. Только у меня щемило сердце - а вдруг сорвется. Мама, которая почти всю жизнь прожила одна после гибели мужа на фронте, относилась к Володе с должным уважением. В ее еврейской семье чтили Субботу и почитали Отца семейства. Но и её не покидало чувство сожаления - "такой хороший человек, умница, все в руках спориться и горит. И любит, главное любит и дочь, и теперь вот эту девочку". Только Маша вроде не замечала его неожиданных и агрессивных всплесков, которые становились все чаще. Он уже не мог обходиться без алкоголя, спасительно покупая только пиво, говоря, что это "вовсе не алкогольное питье", что на него это почти не действует. Не дожидаясь сроков военной пенсии, Володю комиссовали "по состоянию здоровья", и фактически, он остался без профессии и без особых заработков.
ПЕРЕСТРОЙКА
Если хочешь рассмешить Бога,
Расскажи ему о своих планах
назавтра
Народная мудрость
Пришли девяностые годы, а с ними и перестройка. Поначалу её идеи захлестнули нас своими возможностями - Володя пошел работать на завод и стал получать приличные деньги. По тем временам большинство заводов было срочно переведено в "частную собственность", наступил взлет крупных и мелких частных фирм. В эти годы многие надеялись улучшить свое финансовое положение и поначалу это удавалось. Однако вскоре отношения между людьми стали более жесткими и те наши соседи, которые поначалу с нами приветливо здоровались, всё более косо и настороженно относились к иноверцам. Конечно, не прошли даром и события 1986 года на площади в Алма-Ате - первого серьезного конфликта на национальной почве между казахами и русскими. Особенно обострилась ситуация, когда был принят закон о переходе делопроизводства на казахский язык. По причине незнания языка титульной нации начались массовые увольнения русских. Мы остались без работы.
И, тем не менее, решение "уехать в Россию" пришло не сразу.
В Алма-Ате прошло наше детство, было много друзей и знакомых, что особенно важно, когда ты уже не молод. Однако и сам город все более становился другим, стремительно менялись названия улиц, обретая казахские имена. Другим стал и сам его облик. Но главное - его заселяли новые люди, приехавшие со всей области и уверенно входящие в городскую жизнь.
Мы оказались ко всему этому не готовы, и, как и многие в то время, открывали все чаще карту мира в поисках новых пристанищ, ведь, как известно, эмиграция, это не куда, а откуда... И тогда об Израиле речь не шла, ибо Володя был категорически против - "нам за 50, языка не знаем и никогда не узнаем его настолько, чтобы полноценно жить и работать". Только Россия.
Калининград всплыл в памяти своими пляжами и янтарем, легким морским бризом и неспешностью жизни провинции. Тем более что там у него уже много лет жил родной брат. Особой противницей переезда была мама - она почти уже не вставала, и мы хорошо понимали, что в таком состоянии ее трудно и рискованно куда-либо везти. Однако, квартира, которую Володя купил год назад в Калининграде, была уже готова и отремонтирована, куплены билеты на самолет, распродана и подарена мебель и всё, что мы решили оставить.
Накануне отъезда у мамы резко ухудшилось здоровье, но мы все-таки решили лететь с сопровождающим медиком. Пять часов полета мама почти не помнила. У нее началась кома. На следующий день в Калининграде ее не стало. Так начался наш новый период жизни.
Только Володе были по плечу организовать похороны в чужом городе человека, у которого не было прописки, и кажется, даже российского гражданства. Он сумел объяснить, доказать и добиться того, чтобы последний путь моей матери был гладким и спокойным. Хорошее место на городском кладбище среди вековых сосен и елей, в загородной тиши ухоженных могил, обустроенных в европейском стиле - небольшие надгробные плиты с аккуратными надписями, кое-где украшенными букетиками цветов. Это потом, спустя много лет нам доведется познать и другие обустройства последнего пристанища человека - на храмовой горе Иерусалима, самом дорогом кладбище в мире, где могилы выложены сплошным рядом белых известковых плит. Вместо цветов здесь кладут камушки - знак памяти и скорби и в особой келье с дверцей, чтобы пламя не задуло ветром, зажигают свечу.
КАЛИНИНГРАД
Море... Для всех городов, стоящих у моря или вблизи его, оно является определяющим и в профессии подавляющего числа мужчин, надолго уходящих в море, и в образе жизни тех, кто остается на берегу. Калининград долго был закрытым городом, куда попасть просто так было невозможно. Историческое прошлое до войны, и обстоятельства отхода этой земли после войны, во многом стали рубежными и для тех немцев, кто выжив, навсегда покидал родные места, и для тех, кто приехал сюда в 46-м поднимать его заново.
Мы же, как и большинство казахстанцев, смогли переехать "к морю" во многом благодаря "человеческому фактору", как это теперь говорят. Дело в том, что в то время одновременно со снятием запретов на въезд в Калининградскую область, начали активно работать программы по переселению русскоязычного населения. Риелторские компании наперебой предлагали выгодные "недорогие" варианты жилья для тех, кто решил покинуть насиженные места. Выходцев из Казахстана в этой череде оказалось значительно больше именно потому, что в Российском посольстве в Алма-Ате, оформлялись и гражданские паспорта Российской Федерации, что было немало важно для освоения новых мест. Машина заработала настолько слаженно, что еще в Казахстане многие смогли приобрести жилье по карману, надеясь на то, что "Бог пронесет" мимо авантюристов-риелторов, и просто жуликов, которые тоже "не дремали", имея дело с живыми деньгами.
Мало кто понимал тогда, что здесь нас, как впрочем, и везде в России, никто особенно не ждал.
"Казахи", именно так окрестили нас потом, приехали не только с деньгами, что позволило значительно ускорить процессы капитализации и изменения в целом экономики области. Приехали дипломированные инженеры, врачи, доценты и доктора наук, высокие чины милицейских, воинских и таможенных органов, писатели и музыканты, театральные деятели, за плечами которых были годы успешной карьеры, уверенность в своих силах, но главное - вера в то, что они обязательно пригодятся своей родине, России. Мы все надеялись на лучшее будущее, что каждому найдется работа "по плечу".
Очевидно, что эмиграция изменила облик области. Мы оказались среди тех, кому довелось это сделать теперь уже в наше время.
МОРЕ
Без преувеличения могу сказать, что их сблизило море. Володя и Маша отличались упитанным и крепким телосложением, что позволяло им подолгу быть в воде, резвиться и прыгать на волны, заныривать и потешаться друг над другом. Сколько было радости и счастья в глазах обоих! Как оживлялась Маша, зная, что он особенно радуется ее озорству и неутомимости.
Обычно Володя в воду заходил шумно - тут же ныряя, смело уводя за собой Машу в холодную воду Балтики, которая в лучшие деньки лета не прогревалась более 20 градусов. Многие из местных жителей даже не купались и в эту по-настоящему летнюю погоду, предпочитая уезжать на советские Юга, тем более, что для семей моряков всегда были большие скидки и льготы. Балтика покоряла только тех, кто любил бывать на море в любое время года. Здесь дышалось особенно свежо, морской прибой убаюкивал нервы, дарил чистоту песчаных пляжей, пологие берега, усыпанные янтарной крошкой, в которой отражалось закатное солнце. Его тихий нрав нарушался только осенью и зимой - шторма уносили песок, оголяя корневища деревьев и кое-где сохранившиеся волнорезы, любовно и тщательно сделанные прежними хозяевами из крупных свай деревьев. Теперь их было видно особенно четко - они прорезали морскую бушующую стихию, не оставляя ей шансов оголить волной остатки некогда песчаных дюн.
Казалось, что Володя все изучил заранее - и историю, и многочисленные памятные места по всей области, увозя нас на машине почти к границам Литвы и Польши, показывая поля сражений эпохи Наполеона, средневековые руины замков Бальги, бесчисленные памятники русским войнам, павшим в первую и вторую мировую. В его рассказах мы погружались в вихревые исторические потоки смены национальной принадлежности этой земли.
Вскоре все формальности были улажены - я получала пенсию по инвалидности, Маша пошла в школу, Володя же начал искать работу. И сделать это было далеко не просто. После многих попыток устроиться, он нашел дело по себе - его инженерные навыки позволили создать бригаду, которая ремонтировала крыши немецких и послевоенных домов. Эта работа не только предполагала менеджерские способности, наличие знакомств в городе. Дело оказалось значительно сложнее и проще. Это требовало, прежде всего, трезвости самих рабочих бригад, которые частенько поднимались выше пятиэтажного дома. Договора срывались в большинстве случаев по вине самих бригад, которые были просто не в состоянии выполнить такую несложную работу.
Наша жизнь становилась все более напряженной, ибо его и моей пенсии не хватало, чтобы покрыть расходы по квартире и учебе Маши. Володя испытывал унижение и досаду от того, что не может обеспечить своей семье хотя бы минимальный уровень жизни.
Тем не менее, мы прожили в Калининграде более пяти лет. Маша уже неплохо училась в школе, ее сердобольное чувство к меньшим братьям своим привносило в дом лай собачек и мяуканье маленьких котят, которых мы выкармливали, лечили и пристраивали " в добрые руки".
Однако мое здоровье стало резко ухудшаться то ли от повышенной влажности климата, то ли потому, что мои кости стали просто разрушаться из-за постоянного приема лекарств. Так или иначе, но именно я стала невольной причиной нашего отъезда в Израиль, когда медлить было уже нельзя. И вновь Володя оказался незаменимым в организации нашего отъезда, срочно списался он с Посольством Израиля, приложил все необходимые бумаги, получив подтверждение, что мне, еврейке по происхождению, полагается пожизненное медицинское обслуживание, которое попросту спасет и продлит мне жизнь.
Все решилось очень быстро и неожиданно - в областной больнице Калининграда, мне отказали в диализе, сославшись на возраст, хотя мне было едва за 50. "Есть больные куда моложе вас" - такой аргумент не терпел возражения. И мы, спешно собравшись, решили ехать. К самолету меня доставляла уже скорая помощь, и жизнь для меня могла закончиться уже тогда в любую минуту, однако в сознании все время "крутилась" мысль о том, что я очень хочу увидеть "что же вырастит из нашей девочки".
ИЗРАИЛЬ
Дорога к храмовой горе
/название главной улицы в Иерусалиме/
Вот уже восемь лет за мной дважды в неделю приезжает такси и везет на диализ в соседний город Бер Шеву, в крупный медицинский центр. Четыре часа процедуры очищения крови проходят быстро под шум телевизора или успокаивающей музыки.
Несколько лет мы жили в Офахиме, в центре Синайской пустыни, где жара в летние месяцы достигает пятидесяти градусов, а с ноября по апрель донимают холод и сильные изнуряющие ветра.
Маша окончила израильскую школу и согласно правилам, два года отслужила в израильской армии. Это ее закалило в буквальном смысле - она стала меньше болеть, обрела уверенность в себе, умение постоять за себя и других. Она свободно говорит на иврите и ведет все дела, скрупулезно изучая многочисленные бумаги и счета, которые приходят к нам в дом. Моя внучка Лерочка, которой уже шестой год, особенно боится воя ракет, прячась в мою юбку головкой и затыкая уши, чтобы смягчить шум. Обычно обстрелы идут уже ночью, разрезая пылающим заревом небосвод. Я пытаюсь успокоить ее, и уже не задумываюсь над тем, какие чувства я испытываю - этот ребенок даровал мне чувство любви к ребенку, по которому я всю жизнь отчаянно скучала.
Заходя в местный автобус, который вез меня в Бер-Шеву, я слушаю многоголосую и разноязыкую речь индусов, приехавших сюда по программе переселения, ливанцев, арабов, евреев, но чаще всего слух воспринимает русскую речь. Стараясь не очень бесцеремонно оглядываться в их сторону, я думаю о том, что привело моих соотечественников из Новосибирска, Москвы, Петербурга, Нижнего Новгорода и Самары в эту Богом дарованную, но потом надолго забытую, обетованную землю, в которой они, конечно же, себя не помня, страдают от песчаных вьюг и палящего солнца. Народу-скитальцу, несущему в своих генах память не только о Моисеевых заветах, но и первом сорокалетнем исходе, разбросанному по всему миру в поисках пристанища и счастья, не пристало роптать. Репатрианты из России, как и мой Володя поначалу с энтузиазмом искали работу, и не находя ее, соглашались мести улицы, перебирать овощи в местном магазинчике, разносить газеты и пиццу. Володя поначалу даже мыл большие кастрюли в лагере для переселенцев "Ульбан", помогал местным смотреть за собаками и другими диковинными и животными и птицами в богатых особняках. Это он делал только с одной целью - иметь средства, чтобы летом, или ближе к осени, поехать в те края, которые он видел душными ночами, словно с киноленты. Туда, где навсегда осталось его сердце, к прохладному морю, к тому обрыву, у которого теснилась деревенька с состарившимся домом, в котором уже, наверное, никто не жил..
ВИНО ДЛЯ ПАПЫ
Спустя четыре года, он уже никуда не рвался, а подолгу сидел на лавочке в тени раскидистого дерева и уже просто чего-то ждал, выпивая местного пива с гнилостным запахом по восемь бутылок за день - он уже ни на что не надеялся.
Все закончилось тем, что Володя, не помня себя, в очередной раз подняв на Машу руку, крикнул ей в бешенстве, что она "найденыш", не наш ребенок, и она не имеет право ему перечить, одним махом убив то, что так долго и бережно в ней взращивалось. В одночастье, мы стали никем друг для друга. И теперь уже ничего не могло нас объединить..
В маленькой 30-метровой квартирке, нам пришлось выделить для него отдельную комнату, убрав оттуда остатки разрушенной им мебели и застелив пол одеялами и матрасами - он бился и падал, подползал и тянулся в двери, у которой стояли уже открытые бутылки дешевого местного вина.
Так Маша "позаботилась" о том, чтобы вино было всегда "под рукой", без которого он уже не мог и после чего он долго спал. Спустя некоторое время все опять повторялось - он путал день и ночь, истошно понося нас и "всю эту жизнь".
Из любящей дочери, он стала безжалостным и хладнокровным существом, подносящим яд отцу, для которого у нее уже не находилось добрых чувств и сострадания
Вскоре его не стало - не выдержала печень. Он мучительно уходил из жизни, крепкое сибирское тело подолгу отдавало свои силы и энергию.
Наша память, к счастью, так устроена, что мы забываем обиды и стараемся воздать должное ушедшему. Я часто бываю у Володи на могиле, отчетливо понимая, что, не приехав сюда, меня бы уже, наверное, не было бы, а он прожил бы значительно больше. Жертвенность во имя спасения.
Его покой был дарован еврейской общиной, которая позаботилась и о тех, кто приехал на эту землю искать счастье вместе со своей семьей. И если бы Володе, подполковнику погранвойск Советской Армии, сказали еще в девяностые, что он будет похоронен на еврейском кладбище в центре Синайской пустыни, и среди прочих ритуалов теперь к нему несут не цветы, а камушки - он бы очень удивился. И обрадовался тому, что на надгробии играет в солнечных лучах пригоршня янтаря с берега его так любимого моря, привезенная друзьями.
Сейчас я живу в Иерусалиме. В мои окна бьется темно-лиловая бугенвиллия, а из соседнего палисадника манит нежный запах олеандры, ниспадающей волной перевешиваясь через каменные ограждения. Издалека доносятся звуки молитв трех храмовых религий, сплетенных здесь воедино историей великого города - начиная с четырех утра с минарета звучит призывный глас муэдзина, затем ему вторит приглушённый звон колоколов Еленского монастыря. Вереницей к западной Стене Плача идут иудеи в исиння-белых рубашках и черных аккуратно выглаженных костюмах с их губ неустанно срываются слова молитвы.
Я радуюсь этой храмовой музыке, вспоминая всех, кого уже нет с нами, и жду звонка от той, которая и теперь зовет меня мамой.