Стоит у телефонов,
ужасно грязный бомж.
И я, подумал словно,
чего же ты здесь ждёшь?
В оборванной фуфайке,
в оборванных штанах,
и всё бельё до майки,
в мазуте, в двух словах.
Стоит у телефона,
и хочет мне сказать,
но будто речью скован,
и может лишь мычать.
Глаза же - голубые,
и зубки так торчат,
не скажешь, что кривые,
ну прям как у зайчат.
Он ждёт у телефона,
все вещи взяв с собой,
их много; не удобно,
и груз весьма большой.
Вдруг стукнулся нечайно,
об рамку головой,
ещё раз - не случайно;
и странный он такой.
Испачканы в мазуте,
ладони у него.
В одной бумажку крутит,
на ней же - ничего.
Монетку ему подал,
как подаянье, всё жь,
пройдёт четыре года,
быть может и поймёшь...
И чиркает на белом,
он пальцем, и сказать,
мне хочет что то, бегло,
и даже показать.
Там, будто на картонке
есть линии, смотрю,
лишь отпечатки только
заметны, говорю;
- И что это? всмотрелся,
там цифра - тридцать два!
Куда жь остаток делся?
Все цифры и слова?
Вновь чиркает как будто,
стирается оно...
За шифровался круто,
но странно, всё равно.
Листок картонки - белый,
но жирной полосой,
есть цифры, в этом дело,
их не сотрёшь рукой.
Он хочет словно, нечто
сказать мне, но мычит,
казалось в этом речь-то,
речь в том, о чём молчит.
Монетку ему подал,
как подаянье, всё жь,
пройдёт четыре года,
к чему то, не поймёшь?