Внимание современной политики к телу, когда она все больше начинает пониматься как практика всеобъемлющего контроля за жизнедеятельностью, делают любую форму политического действия биополитикой.
Суть биополитики состоит в отождествлении политики и жизнедеятельности. С биополитической точки зрения сама возможность существования в качестве живого существа оборачивается для человека превращением в политического игрока. По факту рождения каждый из нас обретает особую власть: власть быть. При этом если традиционная политика вершилась на уровне коллективных тел - общностей, коллективов и групп, то биополитика касается прежде всего индивидуальных тел.
Говоря более определенно, биополитика и есть практика индивидуализации тела. Индивидуализация идет рука об руку с приватизацией: тело начинает рассматриваться не только как предмет обладания, но и как наиболее "естественная" форма собственности. Так, на уровне индивидуального тела осуществляется единение политики и экономики. В итоге статус живого существа служит условием превращения человека в собственника, а значит, не только в политического, но и в экономического игрока.
Слово "игра" является здесь ключевым: биополитика превращает жизнь человека в спорт.
1.
Понятые как "арена" индивидуальной активности, в разновидность спортивного состязания превращаются не только экономика и политика. Спортивной ареной оказывается и сама жизнь. Витальность оказывается едва ли не главенствующим фактором успеха, ее утрата или избыток рассматриваются как основной критерий экономического благополучия и политического могущества.
Со спортом как "образом жизни" связаны новые представлении о здоровье, красоте и гармонии. Формирование "биополитического" капитализма оказывается сопряжено с тем, что эксплуатация человека больше не кажется эксплуатацией духовного существа, наделенного качествами "личности". Отныне человек эксплуатируется только в качестве тела, индивидуальность которого мыслится как всеобщее, а потому и ничем не примечательное достояние.
Эксплуатация оказывается родом упражнения, осуществлять которое необходимо для того, чтобы тело "не застаивалось" и более эффективно использовалось как ресурс. Эксплуатация, таким образом, также мыслится, по аналогии со спортом, как определенный режим нагрузки, который превращает тело в инструмент и заставляет его жить под знаком эффективности. "Биополитическая" революция, превратившая "трудящихся" в "менеджеров", сделала последних одновременно и инструкторами по эксплуатации собственных тел. Современная идеологическая интерпретация этого "режима нагрузки" превращает его в нечто среднее между "диететикой" и "фитнесом", только с большим энергетическим выходом.
Приравнивание производственно-экономической эксплуатации к почти "технической" эксплуатации тел радикальным образом расширяет горизонт спорта как деятельности. Теперь он выступает не столько формой управления физическими энергиями, сколько способом организации социальных энергий, направляемых на "биополитические" нужды. При этом то, что раньше достигалось методом репрессий и принуждения, оказывается предметом внутренней мотивации и индивидуального выбора, пренебрегать которыми просто "неспортивно". Особое значение для понимания биополитики приобретают новые виды спорта - и прежде всего экстремальный спорт, который мыслится как спортивная деятельность "на грани возможностей".
Экстремальный спорт многими мыслится как способ сублимации наиболее взрывоопасных социальных энергий - прежде всего энергий революции. Не стоит, однако, торопиться с выводами: важнее понять, что означает революционизация спорта, превратившегося из образа жизни в инструмент преобразования мира.
Решение этого вопроса кроется в трансформации самого восприятия революционного процесса: теперь революции касаются не масс, а индивидуумов. Биополитическая индивидуализация тела закономерным образом ведет к индивидуализации исторического события, которое признается "имеющим место" лишь при условии его признания в качестве персональной ценности. Одновременно это означает, что биополитика вершится как микрополитика: революционным отныне считается то, что имеет отношение к модификации субъективности.
Став из метафизического виртуальным, субъект перестал восприниматься как константа - зато приобрел способность к бесконечным мутациям. Утратив качества мистической "сущности", он предпочел глубины поверхностям, что не замедлило сказаться и на характере случающихся с ним изменений: коренные преобразования уступили место декорированию, стилизации и пластической хирургии. Косметика и дизайн сделались главенствующими социальными технологиями, при этом социальная жизнь окончательно превратилась в область технологических решений. Коснулось это и революции, которая приобрела форму "мягкой" социальной технологии, стала революцией lights.
Экстремальный спорт явился главенствующей формой такой революции lights, несущей освобождение не для абстрактных "других", а для вполне осязаемого "себя".
2.
С сугубо риторической точки зрения разговор об экстремальных видах спорта связан с ощущением нехватки: говорящим не хватает восклицаний, метафор и междометий. Кажется, в языке тех, кто говорит об "экстриме", слишком мало букв и слишком мало слов, их легкие постоянно совершают судорожные колебательные движения - в них не хватает воздуха, чтобы передать переполняющие эмоции.
Подобная риторическая асфиксия отражает самую суть дела: любители экстремального спорта страдают от дефицита реальности. В их языке так мало слов, потому что экстремалы живут в мире, не поддающемся описанию. Это мир, который постоянно уходит из-под ног и настолько напичкан фантазмами, что, скорее, напоминает "психоделическое" облачко.
О спорте давно уже говорят как о "целом мире" ("О, спорт, ты мир!"), однако для спортсмена-экстремала "и целого мира мало". Он страдает от недостатка острых ощущений. Вернее, от того, что его ощущениям недостает остроты. (Предательская неточность ощущений, вкупе с неистребимой тягой к "адреналину", безусловно сближает экстремала с другим героем наших дней - наркоманом.)
С этой точки зрения спортсмен-экстремал ничем не отличается от среднестатистического жителя большого города, зараженного хроническим смыслодефицитом. Точнее, "спортивный экстремал" и есть в настоящее время образцово-показательный горожанин начала XXI века: эгоцентрик без собственного Я; метросексуал, практикующий любовь "без обязательств"; "куратор" без царя в голове; буржуа духа; аристократ клуба; раб тела.
Развитие цивилизации было сопряжено с производством неисчислимого количества полуфабрикатов: в продукт быстрого приготовления давно уже превратилась не только еда, но и смысл нашего существования. "Человек есть то, что он ест" - это давно уже устаревшая формула. "Человек есть тот, кого он ест" - вот что теперь написано на наших знаменах! Смысл существования обретается даже не в потреблении, а в слиянии и поглощении, причем конечной целью этого слияния-поглощения оказывается другой, ближний.
Это не приводит, конечно, к буквальному повторению сценария войны "всех против всех" ("Bellum omnim contra omnes"). В мире экономической конкуренции это повлекло бы за собой слишком большие издержки. Ближний исчезает не столько физически, сколько "метафизически" - устраняется перспектива близости, а вместе с ней и возможность доверия, стихия товарищества, "субстанция солидарности". При всей своей внешней безобидности экстремальный спорт становится популярен именно как практика "конкурентного взаимодействия".
Основным объектом противоборства выступает теперь не конкретный соперник, а сам принцип единения людей поверх тех рамок, которые обозначаются "кланами", "командами" и "корпорациями". И все это, все это... тоже спорт. Спорт самый что ни на есть экстремальный.
Горы и буераки, по которым взбираются, с которых катаются и над которыми взлетают коротающие свой досуг яппи, - это не что иное, как современный гимнасий, где закаляется конкурентоспособность современного горожанина. Преодолевая все эти пустяковые, в сущности, препятствия, он овладевает одним совсем нешуточным навыком: делать кланово-корпоративную конкуренцию главным жизненным приоритетом. И это вам уже не архаический "Курс молодого бойца" с его наивным милитаризмом! Это наука побеждать в условиях, когда все являются вегетарианцами до такой степени, что готовы сожрать друг друга во имя правильного понимания "лояльности", "толерантности" и "политкорректности".
Информационная революция связана совсем не развитием цифровых технологий и коммуникационных сетей. Основной ее результат вообще далек от традиционных представлений о техническом прогрессе. Она, собственно, и изменила роль техники в нашей жизни: отныне то, числилось некогда в реестре экзистенциальных проблем человеческого существа, проходит больше по части технических и технико-экономических проблем, находящихся в ведении "биополитической" власти.
Изменилось и понимание человеческого сознания, деятельность которого стала восприниматься по аналогии с функционированием компьютерного интерфейса: главное - согласовать коды доступа! Не осталось ничего, что связывало бы его с тем, что на языке поэтов возвышенно называлось "свободой воли". Свобода теперь не неизъяснимый абсолют и не уникальный дар, а вопрос качества жизни. Выше качество жизни - больше свободы, ниже - меньше. Свобода оказывается отныне тем, что связано с "оптимизацией" деятельности и "максимизацией" возможностей.
Все это не могло не сказаться и на понимании человеческого опыта. Опытом не является больше цепь случайных испытаний и открытий, которые мы испытали на своей шкуре (с естественным риском ее повредить!). Напротив, теперь это способность если не избежать случайностей, то по крайней мере минимизировать их и поставить под свой контроль. Иными словами, опыт больше не связан с рисками, теперь это опыт избегания рисков (который, впрочем, может быть сопряжен с опасностями "второго порядка"). Проект тотального устранения случайностей (а в этом, в сущности, и состоит основная цель любой технократии) тоже по-своему увлекательный и необычный. Проблемой выступает самая малость: он устраняет любой опыт, кроме опыта инсталлирования программ, которым постепенно подчиняется любой аспект существования.
Только на первый взгляд экстремальные виды спорта могут показаться противоядием, обнаруженным вопреки этому тотальному программированию реальности. Только на первый взгляд они могут показаться искусством расширения опыта. Ничего подобного! "Экстрим", понятый как спорт, - это опыт, который мыслится как чистое движение тела. Движение, абсолютно чуждое идеологии и рефлексии, а значит - автоматическое по самой своей сути.
3.
Запрограммированность и автоматизм хорошо иллюстрируются с помощью одного примера из жизни любителей спортивного "экстрима".
В списке интересов одного из сообществ "Живого журнала", посвященного "адреналиноемким" спортивным игрищам, помимо англоязычного перечисления названий "экстремальных" видов спорта (Fingerboarding, MountainBoarding, Rastabike, Adventure-racing, Aggressive inline skating и т.д.) есть еще и отсылка к "экзистенциальным" запросам. Среди последних числятся: "быть-круче-бэтмана", "выбор", "движняк", "лидерство", "невозможное", "показать себя", "понт", "самореализация" "свобода", "сделать всех", "сделать себя" (!), "субкультура", "творчество", "толпа", "тусовка", "уважение". Точно так же наиболее "экстремальный" интерес "угроза для жизни" соседствует с интересами типа расхожего "музыка", инфантильного "мультики" и половозрастного "пестики-тычинки".
Примечателен даже не сам набор, а перечисление интересов через запятую, благодаря чему они рассматриваются как рядоположенные ценности.
Симптоматично, что упомянутое в конце списка "уважение" трактуется как "respect" (в выборе слова чувствуется будущая ставка на "респектабельность"), а в числе того, что вызывает этот самый "respect", чуть ли не первым пунктом обозначается "конструктивность". В оппозиции к "respect'у" оказывается любое проявление неполиткорректности: споры на почве религиозных, идейных и сексуальных предпочтений одним махом относятся к категории "бла-бла-бла".
Подобный расклад приоритетов довольно точно характеризует господствующую форму осмысления "актуального" и "нового" в среде тех, кто служит олицетворением будущего не только из-за возраста, но и в силу социального статуса. Экстремальный спорт полностью подчинен идее совершенствования техники. Не только тело, но и душа человека рассматривается при таком подходе как искусный имплантант, протез.
Этот подход распространяется и на природу в целом: когда целого мира хронически не хватает, протезированию подлежит само естество.