С момента своего возникновения этика была обращена к наиболее универсальным формам человеческого взаимодействия. При этом отнюдь не все этические доктрины попадают в категорию универсалистских этик. Универсалистские этики регламентируют не то, что можно, а то, что должно делать. Они строятся не на запретах, определяющих отличие проступка от поступка, а на императивах, организующих деятельность в соответствии с рациональным нормотворчеством.
Эти этики генетически связаны с отношениями, организованными вокруг всеобъемлющей системы валоризации ценностей (которая выступает одновременно и системой "рационализации" жизни). В нашем обществе такой системой является экономика, служащая инстанцией придания различным фрагментам реальности товарной формы. Именно товар превращается в итоге не только в наивысшее воплощение реальности, но и в материальный эквивалент нравственной категории.
Этическим принципом, который выражает соответствующий тип отношений, является принцип: "Не делай другому того, что обернулось бы против принципа взаимовыгодного обмена". Этот принцип относится в настоящее время к числу наиболее расхожих, а значит, наиболее "естественных" и "само собой разумеющихся". Не будет особым преувеличением сказать, что именно он определяет собой логику наших повседневных поступков.
Систематическое обоснование описанного принципа следует искать не в трудах философов-утилитаристов или у теоретиков прагматизма - его следует искать в наследии Канта. В чем находит свое идеальное отражение кантовская модель универсалистской этики, так это в экономике, в рамках которой взаимность равнозначна взаимовыгодности (1).
Этика как практимум рационализации
Эпохой, которая сделала ставку на обоснование непререкаемых прав Разума создавать на бумаге и претворять в жизнь многообразные антропологические проекты, стала эпоха Просвещения. Именно эта эпоха, ценой сведения к эволюции ratio всех путей истории, обосновала многочисленные прерогативы мысли, составив своеобразный кодекс ее прав и свобод.
С составлением кодекса прав и свобод мысли связано de facto и кантовское понимание этики.
При этом творчество самого Канта является воплощением самосознания Запада как цивилизации присваивающей и наследующей. Кантовская "моральная революция" не случайно, по собственной оценке немецкого философа, стала "коперниканским переворотом". И дело здесь не в том, что Кант обозначил перспективу светской универсалистской этики - в дополнение к христианской религиозной этике и в противовес античной этике блага. Обозначив прерогативы мышления как этическую проблему, Кант сделал сознание инструментом господства. И не просто инструментом, а инструментом абсолютно универсальным.
Именно благодаря Канту Запад получает возможность невиданной легитимации своей власти, притязания которой были отождествлены с велениями Разума, постулирующего нравственный закон. Отныне власть Запада, обозначавшая саму возможность самосознания, приобретала характер априорной и общезначимой ценности. В то же время любые ценности, претендующие на априорность и общезначимость, могли подтвердить свой статус только в том случае, если вписывались в западный проект.
Осознав себя при посредничестве Канта, западный человек одновременно и постулировал себя в качестве "человека как такового". Открыв возможность такой "универсальной" идентичности, Запад получил возможность классифицировать людей по принципу наличия в них "человеческого". Конечно, все, кто принадлежит к виду homo sapiens, являются людьми. И все в соответствии с констатацией почитаемого Кантом Руссо "рождаются свободными". Однако с точки зрения способов обращения со своими свободой и разумом люди чрезвычайно сильно отличаются друг от друга. И отличия эти самым непосредственным образом сказываются на их поведении.
Неприемлемость некоторых форм поведения, а шире - и некоторых жизненных сценариев делает возможным вывод, закономерно производимый из постулатов кантовской этики. Люди равны друг другу, но только в качестве правовых субъектов. В качестве моральных субъектов они друг другу не равны и отличаются разной мерой "человечности", которая в них присутствует. Кенигсбергский философ предвидел подобное следствие. Чтобы избежать его, Кант представил всемирную историю как процесс все более равномерного распределения человеческих качеств в человеческих существах. Лейтмотивом истории становилось, таким образом, воцарение нравственного закона "внутри нас".
Новаторство Канта проявилось не только в том, что проблемы нравственности стали обсуждаться на языке права, но и в том, что кантианство фактически "уравняло в правах" морального и правового субъекта. Это уравнение имело множество следствий. Самое важное из них касалось онтологии и антропологии, поскольку человек окончательно превращался в существо, полностью регламентированное доктриной прав человека.
Здесь может возникнуть вопрос: как доктрина прав человека может нечто регламентировать, если она и по сей день кажется многим освободительным учением, открывающим перед человеком новые горизонты возможностей?
Чтобы ответить на него, необходимо понять, что для Канта свобода - это не дар, а особая модель поведения, которой не так просто соответствовать. Все люди, с точки зрения Канта, действительно могут быть свободны. Однако все ли люди могут быть людьми? Все ли люди достойны так называться?
Для того чтобы быть отнесенным к числу людей, недостаточно простого самосознания, необходимо восприятие его как универсальной ценности, которая всегда в ходу. Это, в свою очередь, требует особого "ресурсного" понимания разума, который превращается в предмет накопления и эффективного использования.
Универсализация разума, составляющая лейтмотив кантовской этики, выступает инструментом превращения разума в практический разум.
В ходе такой универсализации он оказывается своеобразным аналогом меновой стоимости, средством и предметом стяжательства. Очевидно, что далеко не у всех народов и не во все времена практикуется подобное отношение к разуму, равно как и соответствующее представление об этических нормах. Однако эпохи и цивилизации, чуждые описанных практик, фактически признаются Кантом "непросвещенными".
Что же тогда составляет этическое достояние "человека просвещенного"? Высшей доблестью выступает в данном случае самостоятельность рассуждения. С одной стороны, она предполагает, что истину каждый может найти только сам для себя. С другой - что полагаться на себя в этом деле можно, только проникнувшись идеей Просвещения, оформляющей практическое свободомыслие.
В маленькой работе 1786 года, опубликованной под названием: " Was heisst : sich im Denken orienieren ?", Иммануил Кант пишет: "...свобода в мышлении означает также подчинение разума только тем законам, которые он дает себе сам (здесь и далее выделено И. Кантом. - А.А.); противоположностью этому является максима внезаконного употребления разума, чтобы, как мнит себе гений, видеть дальше, чем в условиях ограничения законом). А следствием этого, естественно, будет следующее: если разум не хочет подчиняться законам, которые он дает сам себе, то он будет подчиняться законам, которые ему дают другие (2) , так как без закона ничто, даже самая большая глупость, не может долго творить свое дело" (3).
Эта формула целиком совпадает с формулой знаменитого категорического императива, который она, по сути, преломляет, знаменуя тем самым применимость его положений не только к сфере морали, но и к сфере познания (4) .
Этика как евроцентристская антропология
Человеческое Я Канта, вооруженное категорическим императивом и вдохновленное идеей стать для самого себя высшей и последней целью, всегда, в конечном счете, представляет собой принцип автономии индивида. Эта автономия определяется свободой человеческой воли, которая в кантовском прочтении является если не формой принуждения, то, во всяком случае, невыносимо тяжким бременем, указывающим нам на нашу неустранимую двойственность.
Как пишет автор ироничного биографического исследования "Сексуальная жизнь Канта" Ж-Б. Ботюль (5): "для Канта вопрос звучит не "Как мне стать счастливым?", а "Как мне стать достойным счастья?" [...] В формулировке Канта речь, напротив, идет о разрыве между собственной самостью и той идеей, которую человек составляет об этой самости. Речь идет о достоинстве. Человек возлагает на себя закон сам - этот закон не нисходит с небес. Человек Канта сам направляет собственную совесть, он не нуждается ни в отце-исповеднике, ни в гуру" (6).
Рассматриваемая в качестве последнего основания универсальной системы нравственности, свобода делается Кантом заложницей долга, мыслящегося как абсолютное и, соответственно, бесценное богатство.
Долг - эта цель всех целей - обладает для Канта наивысшей значимостью. Он определяет и одновременно выражает собой эталон достоинства, имеющий отношение ко всем людям. Любой человек, будучи в состоянии доказать то, что он личность, способен выступить в качестве цели и избегнуть постыдной роли средства.Как утверждает Кант в работе "Религия в пределах только разума", "сама личностность - это идея морального закона с неотъемлемым от него почитанием" (7).
Стать целью для себя и для других человек, согласно Канту, способен только в качестве существа, способного устанавливать законы и усмирять себя в соответствии с их предписаниями.
Именно в обосновании и утверждении нравственного достоинства человечества, оказывающегося в состоянии владеть и управлять законодательствующим разумом, заключается антропологический проект Канта. Как пишет российский философ Эрих Соловьев: "Если в своей заботе о человеке кантовская природа безжалостна, то в своих видах на человека она неприродна. Природа желает от него того, чего в природе не встречается, а именно моральности (здесь и далее выделено Э. Соловьевым. - А.А.), и притом моральности автономной. [...] Что скрывается за этим парадоксальным, явно не укладывающимся в просветительскую традицию образом Природы? Как это ни странно - проблема антропогенеза. Ибо именно в антропогенезе, с одной стороны, происходит разрушение инстинктивного базиса животной психики, превращение человека в "аномалию природного царства", а с другой стороны, складываются новые формы собственно человеческого автономного, идеально мотивированного поведения. Главным продуктом антропогенеза является мораль, образующая базис человеческой цивилизованности" (8).
Эта жизнеутверждающая картина происхождения человека, который становится самим собой благодаря морали, может быть, впрочем, омрачена одним заслуживающим внимания обстоятельством. Представители других цивилизаций, не разделяющие западные нормы цивилизованности, способны запросто оказаться в положении тех, кого могут не посчитать за людей. Человеческие существа, входящие в число "непросвещенных" народов, могут в рамках этой логики быть с легкостью признаны не только не вполне существующими, но и не вполне достойными существования.
То, что применительно к отдельному индивиду воспринимается как проблема нравственного достоинства, в контексте существования цивилизаций-соперниц, с которыми конкурирует Запад, становится проблемой их права на существование. Этика Канта, таким образом, не просто воплощает ставку на отождествление морального и правового субъектов. Одновременно она является политикой ограничения в правах всемирно-исторических конкурентов.
Этика как абстракция воли
Установить нравственный закон - значит прекратить губительное путешествие по зыбучим пескам дурной бесконечности следствий, оборачивающихся причинами, и причин, оборачивающихся следствиями, значит найти причину причин и одновременно следствие следствий. Для этого необходимо отторгнуть от себя все, что проистекает из опыта и снова в него возвращается, все, что боязливо и суетно замыкается в его пределах, чураясь возвыситься над ним посредством обращения к вопросу об априорности категорического императива.
Как пишет все тот же Ботюль: "Для него (Канта. - А.А.) критерий моральности прилагается не к тому, что мы делаем, а к тому, как мы это делаем. Вовсе не результат поступка принимается во внимание. Ведь в противном случае самый отъявленный разбойник, делающий благотворительные пожертвования церковному приходу, мог бы быть уверенным, что он прямиком отправится в рай. Нет, то, что составляет моральность поступка, - это чистота намерений и честность воли. Качества, оценку которых, нужно признаться, довольно трудно произвести извне. Однако же это единственный критерий, который позволяет избегнуть морали в стиле бульварной прессы - то есть набора каждый день меняющихся советов и меню, в которых нам дают рецепты счастья".
Избранная Кантом стратегия рассуждений не может, в конечном счете, не привести к тому, что вопрос о человеческой деятельности и связанных с ней побуждениях превращается в вопрос о "чувстве долга" и "принципе воления вообще". Канта заботит воля человека в ее наиболее абстрактном прочтении. Любой индивид, чьи действия и мотивации интерпретируются в подобном ключе, оказывается плодом универсализации социальных отношений, переоценка всемирно-исторической значимости которых порождена соблазном принимать конкретное за всеобщее.
Без подверженности этому соблазну немыслима не только нравственная или философская, но и политическая программа эпохи Просвещения.Просветители исходили из представления о внеисторической ценности собственных достижений. При этом они склонны были воспринимать осуществляемые ими мыслительные усилия за выражение воли самого Разума, а предрассудки - за свидетельство того, что человечество достигло наконец "духовного совершеннолетия" (Кант).
Именно возвышение над опытом и есть условие того, что Кант обозначает как "свободную причинность", которая, в свою очередь, представляет собой предпосылку и в то же время признак обретения человеком самостоятельности. Однако достичь этого, согласно Канту, каждый из нас может, лишь подтвердив свой статус разумного существа: все эмпирические побуждения отбрасываются во имя законодательствующего разума, все чувства (кроме разве что чувства уважения) признаются помехами этического закона.
В частности, в "Основоположениях метафизики нравов" кенигсбергский мыслитель фактически демонстрирует, что, с его точки зрения, только абстрактность постановки вопроса о любом человеческом поступке способна послужить условием доказательства недопустимости морального релятивизма. "Поступок из чувства долга имеет свою моральную ценность не в той цели (здесь и далее выделено Кантом. - А.А.), которая может быть посредством него достигнута, а в максиме, согласно которой решено было его совершить; эта ценность зависит, следовательно, не от действительности предмета поступка, а только от принципа воления, согласно которому поступок был совершен безотносительно ко всем объектам способности желания" (9).
Этика как либеральная идеология
Возможность свободной воли связана с постоянным предоставлением своеобразного залога: своей свободой мы обязаны юридическому разуму, ему же мы и платим постоянную дань.
Последний не просто ведает вопросами законотворчества, но и производит всеобъемлющую юридизацию общества. Универсализация разума связана с подчинением общественных отношений правовым инстанциям, в результате чего нравственность ("практический разум") оказывается всего лишь синонимом юридического разума. В конце концов логическим итогом размышлений Канта о нравственной философии оказывается функционирование системы институтов наказания и надзора, в рамках которой все получают возможность следить за всеми.
Этот аспект рецепции в обществе кантовского учения, где оно не просто воспринимается, но и производится в качестве эталона этической теории, заставляет признать, что кантианство выступает этикой для общества, где этические императивы служат лишь обрамлением каких-то иных, совсем не этических императивов.
Очевидно, что последние меньше всего доступны для осознания и проговаривания. Именно поэтому сложнее всего рассмотреть кантовские нравственно-этические построения как абстракции, рождаемые не "теорией", но практикой, то есть всей совокупностью социальных взаимосвязей, ведущих к возникновению некой всеобъемлющей формы человеческого отчуждения. Совокупность таких вазимосвязей имеет в Новое время одно общее обозначение - "экономика". Именно поэтому этику Канта надо читать как морализаторскую философию истории, причем прежде всего - истории экономических отношений.
В небольшом тексте "Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане" Кант часто повторяет: "Природа хотела, чтобы человек все то, что находится за пределами механического устройства его животного существования, всецело произвел из себя...", "Природа не делает ничего лишнего и нерасточительна в применении средств для своих целей...", "...она дала человеку разум и основывающуюся на нем свободную волю...", "она не хотела, чтобы он руководствовался инстинктом...", "...она хотела, чтобы он все произвел из себя" и т.д.
Однако о какой "природе" здесь идет речь? Точнее, что скрывается за той "природой", о которой пишет Кант? И именно ли "природу" в ее "первозданности" подразумевает Кант?
Наша гипотеза состоит в том, что за кантовской "природой" скрывается "экономика".
До Канта в Новое время существовала большая традиция истолкования экономической конкуренции как наиболее "естественной" формы организации человеческих отношений, а homo oeconomicus - как "естественного" человека. Однако по сравнению со своими предшественниками Кант продвинулся существенно дальше. В его философско-исторических описаниях природная реальность выступает проекцией экономической рациональности. При этом "природе" придаются антропоморфные черты, благодаря которым она может чего-то желать, к чему-то склоняться, нечто давать и т.д.
Что же является лейтмотивом "желаний", которые "природа" обращает к человеку?
Ответом может послужить анализ критериев ее собственной антропоморфности. Главенствующим из них является разумность, связанная, в первую очередь, с калькуляцией выгод. Природа "хочет", чтобы люди раскрыли свое моральное предназначение, были бы свободны и сами определяли свой закон. Однако "хочет" она этого, ведя себя так, как будто надеется получить некую прибыль, как будто испытывает к этому некий корыстный интерес, хуже того, как будто люди ей нечто должны.
Разумеется, этот долг трактуется Кантом как долг перед самими собой (точнее, перед "своей природой") и понимается как обязательство морального плана. Однако этическое измерение долга может быть помыслено только как проекция реально действующей системы кредитных обязательств. Аналогичным образом мыслится и моральная автономия индивидов, которая кроится по мерке их экономической атомизации. В свою очередь, независимость "природы", так и не раскрывающей до конца свой "план" относительно людей, воплощает объективность экономических детерминаций, проявления которых в эпоху капитализма более непредсказуемы и неумолимы, чем любые проявления природной стихии.
Вместе с тем, только при самом поверхностном рассмотрении этих рассуждений можно прийти к выводу о том, что кантианство является чем-то вроде иносказательного прочтения экономического детерминизма. Суть приводимых примеров в другом: Кант фактически показал, что моральный дискурс приобретает в экономике если не предельную, то так по сей день и не преодоленную форму обоснования и выражения.
Итак, подчеркнуто бесстрастный во всем Кант испытывает почти безрассудный восторг по поводу отношений, сопряженных с обязательствами, которые ассоциируются с долгом и его оплатой, кредитом и расчетами по нему, векселями и процентами etc . Взглянув на кантовское учение с такой точки зрения, нетрудно увидеть, что истолкование долга как нравственного абсолюта оборачивается абсолютизмом ценностей, бесценность которых неизменно должна чего-то стоить. Иными словами, то, что не имеет цены, определяется в сравнении с "плавающими котировками" рыночных ценностей, которые постоянны в своем непостоянстве.
Позже окажется, что ценится по-настоящему то, что непостоянно в цене, а "бесценные" нравственные ценности подвергаются постоянной переоценке. Однако ставку на эту переоценку ценностей сделает уже не Кант, а его соплеменник и ниспровергатель Ницше. За кантианством же и сейчас сохраняется роль образцовой этической доктрины в обществе, где роль подлинного "нравственного закона" играет экономическая необходимость.
Примечания:
1. Здесь, на наш взгляд, допустимо и более сильное утверждение: экономико-центристской выступает любая негативная (абстрактная) этика. Позитивная этика, напротив, является политико-центристской.
2. Отметим, насколько в описании этих своеобразных правил обращения с человеческим разумом Кант, тут же провозглашающий необходимость и важность свободомыслия, остается в плену логики господства-подчинения, позже наиболее точно описанной Гегелем в рамках его анализа взаимоотношений господина и раба, который был осуществлен в "Феноменологии духа".
3. Кант. Что значит ориентироваться в мышлении? Соч., т. 8. 1994, с. 103.
4. Каноническое определение категорического императива таково: ?...поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же самое время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом? (Кант. Основоположения метафизики нравов. Соч., т. 3. 1994, с. 195).
5. Cам, без сомнения, являющийся плодом ироничной биографической мистификации.
6. Ботюль. Сексуальная жизнь Канта. 2002.
7. Kant ; Die Religion innerhalb der Grenzen der bloben Vernuft . WW ( Cass .) VI , s . 166.
8. Э.Соловьев. Проблема философии истории в поздних работах Канта. 1978. с. 73.
9. Кант. Основоположения метафизики нравов. Сочинения; т. 4. 1994. с. 169