Любовь - вовсе не страсть и даже не нежность. Любовь - чувство вечности происходящего, чувство неразрывного единства с объектом своей симпатии. Но кто может сказать, что он знал такую любовь? Кто может сказать, что ему ответили взаимностью?..
...После автомобильной аварии Женя остался парализованным, у него не ходили ноги. Он передвигался на старенькой инвалидной коляске с потертым сидением и слегка заедающими колесами. У Жени не было родителей (они погибли в той же аварии). Он жил в сырой, плохо проветриваемой квартире недалеко от Городского Вала вместе с суровым неразговорчивым дядькой. У него даже не было друзей среди ровесников (кто захочет дружить с безногим?), но он дружил с одной доброй женщиной и ее дочерью, красивой девочкой четырнадцати лет.
...Всем своим поведением тетя Света напоминала мальчику его мать. Во всем он с радостью узнавал знакомые черты: в размеренных и властных движениях тети Светы, в манере ее разговора, даже в том, как она курила.... А еще была Маша. Красивая, как ангел. Женя никогда не видел ангелов, но он думал, что среди них Маша была бы самой красивой.
Втроем они гуляли по мокрым осенним улицам под мелким холодным дождем, пели песни в грязных подземных переходах (о, как ненавидел он подземные переходы!), просили милостыню в сумасшедшем, вечно спешащем метро. Иногда люди давали какие-то деньги - женщина и девочка эти деньги подбирали и прятали в карманы. А Женя ничего не брал, он был просто счастлив. Счастлив быть рядом с ними, счастлив петь песни; он чувствовал себя нужным, полезным.
Мальчик часто спрашивал себя, почему тетя Света и Маша дружат с ним, и не находил ответа. Он думал, может, просто эта женщина и ее дочь жалеют его, или им интересно быть вместе с ним, или, может быть, Маша втайне влюблена в него.... Женя не знал ответа на свой вопрос и не хотел спрашивать ни у девочки, ни у ее матери.
Жене было семнадцать лет, и он, как каждый семнадцатилетний мальчишка, мечтал о любви. Ему нравилась Маша, такая тоненькая и хорошая. Ему нравились Машины густые темно-каштановые волосы, заплетенные в косы, и синие, как лесные озера, глаза. Ему нравилось держать Машину руку с тонким серебряным колечком на безымянном пальце и иногда, украдкой (когда тетя Света не видела), целовать ее нежные мягкие пальчики. Женя был счастлив.
Однажды тихим осенним вечером, когда они с Машей гуляли по городу, любуясь розовым закатным сиянием и плывущими легкими облаками, возле Соборной площади Женя чуть было не признался девочке в своих чувствах. Тетя Света как раз куда-то отлучилась, а у Маши развязался шнурок на кроссовке и она, завязывая шнурок, так естественно оперлась своей ногой на женину коляску. О, как прекрасен был ее близкий профиль с маленьким вздернутым носиком и сосредоточенно нахмуренными бровями!.. Охваченный каким-то непонятным, доселе невиданным чувством, Женя вдруг захотел сделать для Маши что-нибудь приятное, удивительно прекрасное.
Маша выпрямилась. Женя нашел пальчики девочки и крепко сжал их в своей руке. Ему вдруг почудилось, что весь шумящий, торопящийся, дребезжащий город исчез, растворился вокруг них. Словно они остались одни, одни в целом мире. Было чудесно и удивительно покойно. Лучи заходящего солнца бросали последние отблески на золотые купола храмов. Вечерние тени мягко ложились на город, засыпанный осенними листьями. Разгоралась царица ночи луна. Фантастически окрашенные облака вели бесконечный разговор с ветром, ветви берез изо всех сил тянулись в небо...
Женино сердце билось как сумасшедшее, и он так хотел высказать Маше все, переполнявшее его, но не находил нужных слов. Все было так мелко, ненужно. Мальчика переполняло счастье, он был готов полюбить весь мир только за то, что рядом с ним была его девочка. На мгновение Жене показалось, что давным-давно, в другой жизни, в шумном портовом Кноссе или у тихих запыленных стен Трои, все это уже когда-то было с ним: и девушка, и облака, и лучи заходящего солнца, и летящие прямо в лицо осенние листья...
Маша молчала. Потом она мягко забрала руку и, опустив голову, привычно пошла вперед. От этого жеста, от печально опущенной головы Женю как током ударило. Он бросился следом и уже готов был сказать слова любви, самые лучшие на свете, как вдруг появилась тетя Света с догорающей сигаретой во рту.
--
Ну, что, нагулялись? - громко спросила она и бросила сигарету. - Пойдемте в метро.
И они все вместе пошли вниз по длинной темной лестнице. Потом опять пели песни и просили милостыню, а Женю не покидало ощущение счастья, он с восторгом думал о том, что, по сути, это был его первый по-настоящему прекрасный вечер с тех пор, как умерли родители...
Утром следующего дня в одном из грязных подземных переходов Женя заехал за перегородки, оставленные строителями и никак не мог выехать, зацепившись правым колесом за ржавую балку. Мальчик раскачивался в разные стороны, но колесо все никак не хотело отцепляться от балки. Он нервничал, боялся, что Маша уйдет без него, ненавидел эту ржавую балку, проклинал строителей, бросивших ее на дороге, но ничего не помогало. Женя хотел, было, позвать девочку на помощь, но вдруг услышал свое имя.
Женя услышал, как Маша говорила, что больше не хочет катать его, не хочет с ним дружить, что ей надоели его потные рукопожатия и слюнявые поцелуи. "Почему слюнявые?" - удивился Женя. Потом злым голосом заговорила мама девочки, которая уговаривала дочку потерпеть, потому что без инвалида им бы столько не подавали. Тетя Света говорила, что осталось совсем недолго, что как только они соберут достаточно денег, они уедут отсюда навсегда. Без Жени...
Они говорили еще что-то, но мальчик их больше не слушал. Он плакал. Смотрел на грязную, заляпанную желтой краской стену и плакал. Плакал от безысходности, от крушения надежд, от тоски по тому миру, который только слегка приоткрылся ему вчера и теперь снова захлопнулся...
Тусклая лампочка качалась в конце коридора. Откуда-то из темного закутка резко пахло мочой.