...Он молча сидел в ярко освещенной кухне и последовательно, одну за другой перерезал ниточки, протянутые из прошлого...
Нельзя сказать, что Мирон Ребиндер был личностью особенно примечательной для своего времени: все вымощенные жизнью преграждающие стены молодости, как и другие стойкие счастливчики, он по большей части преодолел. Типичным образом в нем уживались похожесть и различие, постоянно соперничая, как два разъяренных льва, горячность и пыл которых питала бурлящая молодая кровь. Конечно, Ребиндера всегда выделяла необычная фамилия, но ведь по сути она ничего не значит для человека, оставаясь просто сочетанием букв, за которым скрываются личные слабости, пороки, несчастья. Человек, в первый раз встретивший нашего героя, сразу бы отметил, как четко и неотрывно его имя сочетается с самим естеством Мирона: дребезжащие, отчетливо жесткие звуки в фамилии Ребиндера будто перекочевали в его речь, которая отдавала холодными чеканными отзвуками.
Похожесть Мирона тоже была обыкновенной. Быть может, читатель меня поймет, если упомяну две категории современных людей: человек из прошлого и созданный для настоящего. Две эти массы не понимают друг друга, будто говорят на разных языках, и поэтому даже не пытаются найти общих точек соприкосновения. Как не странно, первые не исчезают, а хотя бы иногда, но промелькнут перед глазами. Такие частности постоянно попадают под влияние многочисленности хозяев времени и постепенно из статуса гостя, невольно подчиняясь чуждым, может и неправильным порядкам, сами становятся властителями. Ребиндер целиком и полностью относился ко вторым, тем самым, которым судьбой суждено стать зеркалом своего тревожного времени.
И вот Мирон уверенно стоял у границы в будущее, глядя опытным взглядам повидавшего человека вдаль, при этом не замечая, что она состоит из некрепко сшитых разорванных полос призрачной дымки. Но самый страшный парадокс состоял не в том...
На шумный город опустилась обычная ночь. Но только не для Ребиндера.
Под вечер невидимая броня стала оковывать Мирона, с каждой секундой сжимая с большим натиском и упорством. Мысли отяжелели, движения стали превращаться в испытания. Это будто орлиным криком взывала душа, которая никак не находила покоя, изворачиваясь скользкой змеей в руках определенности и осмысленности. Снова случился час, когда он почувствовал себя бесприютным странником, влачащим камень своих грехов и неправд. С каждым случается подобное, заставляющее испытать отягощенность и усталость от жизни, и это нужно просто пережить, переболеть минутным недугом. Но с Ребиндерем такое стало случаться чаще прежнего.
Тесную квартирку окутал мрак, и лишь неестественно, почти неразличимо в занавешенных окнах проглядывались верхушки деревьев, подсвеченные городскими огнями. Создавалось впечатление, будто оконное стекло, разлетелось на десятки одинаковых осколков, которые в мозаичном беспорядке застыли в воздухе. Коридор наполнился полутенью, которая, пробегая дорожкой света из кухни, все больше сливалась с сумраком. Мирон подошел к проему, который соединял единственную комнату и коридор, и неосознанно остановился. Его мысли бурным потоком начали наполняться ужасами. Казалось бы, чем темнота может настолько поразить двадцатилетнего молодого человека? Ребиндер сам не находил на этот вопрос убедительного ответа. Он понимал, что это сродни детскому страху перед темной комнатой, и намеревался шагнуть вперед, но понимание не давало права управлять. В голове начали чеканным строем проходить полки спрятанных воспоминаний, худших из всей жизни. Мирон явственно осмыслил: этими черными легионами памяти властвует вовсе не он. С пугающе увеличивающейся быстротой как в закипающей воде стали всплывать пузырьки воспоминаний, которые ужасали своей фотографической доскональностью, будто это случилось вчера. Как он не старался потушить огонь воспоминаний, тяжесть памяти становилась еще невыносимее и в результате ошпарила огнем замерзшие, спрятанные за тайными дверями души острые льдинки. Они как обезумившие охотники, одержимые жаждой убийства, гнались за Ребиндером, который испуганным зверем пытался повсюду спрятаться. Но тщетно: свистящие пули воспоминаний пролетали в нескольких миллиметрах от настигаемого прошлым Мирона. Перед глазами, как воздушные замки, выстраивались впечатления жизни, затем со временем менялись, перестраиваясь туманными урывками по-новому. Ему действительно пришлось пережить, превозмочь многое. Это многое складывалось из конкретных мелочей, и, казалось бы, дотошным неприятным подробностям упрямой памяти надлежало умереть в прошлом, но они, как скопище мелких гадких паразитов, разъедающих труп, никак не желали погибать.
... Бедный запустелый район пригорода, грязные, запыленные улицы. Опостылевшая бедность. Это угнетающее, особенно для детской психики, понимание "расклада карт" в начатой твоим рождением игре: я, занимающий место только на подмостках жизни, и они, небожители, которых безвозмездно наградила слепая фортуна... Обезличенная мать, которая невидящим взглядом смотрит в окно... Обезображенная голова маленькой Маши, в потухших глазах которой осталась печать ужаса и внезапной боли...
Судьба безжалостно, с насмешкой на лице пинала обездвиженного и избитого Ребиндера, который кубарем несся вниз, больно ударяясь о каменные ступени. Она с изощренностью обезумевшего убийцы меняла личины: сначала с порывами сочувствия нависала над ним, чтобы, приласкав, показать благосклонность, но затем с наслаждением молниеносно вонзала кинжал, удерживая метающуюся жертву.
Внезапно, как по неслышному щелчку, Мирон очнулся от забытья, и пристальнее, чем прежде вперил свой стальной взгляд в темноту, которая властвовала в комнате. Ребиндер сделал шаг вперед, и тьма холодно обняла его, приняв в свои мертвые объятья; на мгновение он будто растворился в пустоте. Рука машинально нащупала выключатель, в то время как молодой человек ожидающе искал глазами хотя бы единственный просвет. Комната зажглась лишь на миг, который сопровождал резкий, такой же непродолжительный трескучий звук, но за эту считанную долю секунды Мирон подозрительно отчетливо увидел на тумбочке рядом с кроватью небрежно разбросанные конверты. "Черт, лампочка перегорела", - зверем встрепенулась в голове Ребиндера мысль, одна из множества тех натянутых до предела раздумий, которые мучили его сегодня. Но самое парадоксальное состояло в том, что он даже отдаленно не представлял, какие письма холодными листами бумаги, покоясь, ожидали своего адресата. Предугадывать и просчитывать Мирон особенно не умел, поэтому заранее не приобретал, как ему казалось до поры до времени ненужные предметы; исключительно по необходимости. Вообще он старался, чтобы его окружало минимум вещей; относящихся только к потребностям. Молодой человек быстро заспешил к окну и порывисто распахнул шторы, освободив путь робким лунным дорожкам света. Лакированная тумбочка покрылась разлитым блеском.
Никаких писем не было.
Шли часы. Первыми солнечными лучами взорвалась ночь. Когда наступление дня пришло на смену времени рассвета, Мирон уже проснулся и смотрел в потолок застланными посторонними мыслями глазами. Он чувствовал, что с ним творится нечто, выходящее из ряда обычного, доступного для понимания. А этого Ребиндер боялся больше всего. Такую душевную беспомощность Мирон всегда сопоставлял с положением обездвиженного человека, который способен мыслить, осознавать происходящее, но не в силах повелевать собственным телом. "Быть может, так сходят с ума", - волнующе пробежало в мыслях. Теперь этим словам он придавал вовсе не такое безобидное значение как раньше, когда поражали перипетии жизни. Но и сейчас читатель не должен особенно беспокоиться за нашего героя. Человек, вероятно, по природе своей склонен к эгоистичной слабости, поэтому во всех удобных случаях, испытывая дефицит сожаления, стремится жалеть себя, навешивать посторонние невзгоды. Но у человека варварски отбирать ему присущее. Пусть в жалобах и излияниях нуждающиеся ищут успокоение. Пусть другие задумаются над своей жестокостью, которая является ничуть не меньшей слабостью. Как не справедливо, что именно этими проявлениями бессилия вращается планета. Но неправильно было бы полагать, что, истлевши, обратились в прах высокие ценности, которыми наградили человека. Попросту они вышли на новые витки развития, перестали особенно выделяться, приобрели новые образы выражения. Ребиндер был тому живым примером.
Мирон лежал и наслаждался одиночеством, пытаясь прогнать неприятные виденья своей жизни, запечатленные в памяти. Внезапно что-то, увиденное буквально краем глаза, привлекло его внимание. Ребиндер медленно повернул голову в сторону тумбочки... и к своему изумлению нашел несколько незапечатанных конвертов. Он неспешно с заинтригованным видом поднялся с кровати и немного озадаченно взял одно письмо. "Никому не собирался писать. И писем слать вроде бы некуда, - непонятно по какой причине мысли стали выражаться короткими и лаконичными телеграммами. - Не могло же оно возникнуть из ниоткуда, из воздуха. Я отчетливо помню, что ничего такого не приносил: в противном случае это осталось бы у меня в памяти. Кто же сейчас пользуется письмами? Предположим, ночью они лежали на тумбочке, - попытался прийти к компромиссу со здравомыслием Мирон. - Но все равно в последнее время никаких встреч не было, поэтому прийти и оставить конверты посторонним невозможно. Ключи только у меня. Таких близких институтских, чтобы отдать им, тоже нет. И вообще, неделю точно здесь не появлялся никто. Кроме меня, конечно". На конвертах ни адреса отправителя, ни получателя не значилось. Мирон дрожащими пальцами начал пытаться добраться до содержимого конверта. Нужно отметить, что череда событий последнего времени открыла Ребиндеру самого себя удивительно не в невыгодном свете. Вот и сейчас Мирон не мог объяснить неуверенность в собственных движениях.
Молодой человек открыл сложенный листок бумаги, и строки сами потекли в его воображении, выходя из-под управления так, что уже не возможно было оторваться от письма. Слова начали смешиваться в сознании, налегая друг на друга, но это вовсе не лишало понимания, а создавало общую, еще более четко очерченную картину.
Однажды царственной походкой
Пройдет она в одеждах мрачных,
Свет потускнеет дымкой кроткой -
Предстанет свита слуг невзрачных.
Бездушно понесут подолы платья
Те мертвецы, кого она запечатлела.
Облита тьмою истлевающая братия:
Надменно вечность их презрела.
Пристальное, неизменное выражение лица Ребиндера застыло, будто мертвая маска, ни один мускул не выдал внутренних ощущений Мирона. А на душе, тем временем, становилось все тревожнее. У него возникла странное впечатление: в стихотворных строках будто слышался отзвук всех последних мучений и томлений.
Взошедши из хладных чертогов,
Придет искать иной трон власти
Царица-смерть: таится у порогов
Убийца слабости и страсти.
Танатос
Странным образом заключительные слова каленым железом запечатлелись на сердце молодого человека, оставив заметное клеймо. Особенно последняя подпись. Вообще значение непонятного письма начерталось ему в самом худшем смысле. Оно с ощутимой силой вытолкнуло Ребиндера из равновесия. Молодой человек еще раз не видящим взглядом пробегал по строчкам и молчал. Мирону показалось, что на время все замерло, окутанное покрывалом тишины, и даже шум городской жизни не нарушал этого безмолвия. Он будто оглох. Теперь отчего-то ему стало отчетливо ясно, что всякие разубеждения, объяснения - все вымысел. Ну не мог вчера Ребиндер видеть ночью, будто привидевшиеся письма, которые сегодня чудесным образом материализовались. Факт того, что конвертов не было на тумбочке, перестал подвергаться сомнению. Как знать, другой на месте Мирона может и нашел бы силы, чтобы придумывать новые объяснения, но только не Ребиндер, который абсолютно был уверен в том, что видел. Кто-то назовет это проявлением мощи, объясняя тем, что молодой человек прямой дорогой, не сомневаясь, шел навстречу действительности; другие сочтут слабостью, ссылаясь на человеческое воображение. Как бы то ни было, но Мирон отнес случившееся событие к необъяснимым. Молодой человек нащупал на подоконнике зажигалку и пачку сигарет. И прочитанное письмо, и все другие листы он поднес к огню, который стал жадно пожирать их. Бумага мгновенно исчезала, темнея на глазах, оставив после себя только непрочные кусочки пепла. На душе стало легче.
Быть может, все бы на том и кончилось, но неведомый Мучитель не собирался покидать свою жертву, продолжая придумывать еще более изощренные пытки. В последующее время предстали не менее ужасные события. Пожалуй, неделю назад подобного безумия Мирон никогда не смог бы даже предположить.
Глубокой ночью он очнулся от своих кошмаров, которые не давали ему покоя даже во сне. Непонятно по какой причине, но в голове у него четко отпечаталось время: пятнадцать минут третьего. Ребиндеру вообще не понаслышке было знакомо ощущение страшных снов - он будто с невообразимой скоростью слетел в бездонную пропасть, в которой царила мерзость и пугающий холод. Во сне его убили. Мирон пережил весь тот фантастический сюжет смерти, который собрало в его голове воображение. Происходящее было досконально знакомо: во сне сознание Ребиндера по-своему пересняло вечерний фэнтенизийный фильм. Но в состоянии забытья он пережил это особенно глубоко, удивительно поражающе чувства. Непередаваемо уродливый увенчанный рогами демон в обличии человека, с которого сняли кожу, медленно наносил на тело своими окровавленными когтями неглубокие раны, которые в тот же момент начинали загораться пламенем. Но больше всего Мирона устрашил непостоянный шипяще-кричащий голос беса. Пожалуй, состояние полнейшего ужаса в тот момент мог ощутить только он: иногда человек, не контролируя себя, тревожит такие внутренние ужасы, которые могут повергнуть в исступление только его, ведь за темными дверями в душах каждого заключены собственные, отличные страхи.
С глубоким вздохом и частым дыханием Ребиндер очнулся. По всему телу чувствовалась тяжесть в сочетании с неприятными, противными ощущениями. Подобно этому некоторые люди болезненно переносят скрежет острия ножа по стеклу. Приходя в себя, он ладонью провел ото лба по волосам, и почувствовал на пальцах неприятный липкий, слегка сыроватый слой. Мирон поднялся и, слабо понимая реальность, прошел в ванную комнату. Он нажал на выключатель. Свечение лампочки ослепило его так, что первое время Ребиндер был в состоянии рассмотреть только искаженные образы предметов. Постепенно глаза привыкли к рассеянному свету, который перебегал с одной поверхности на другую, все время отражаясь то от раковины, то от кафеля. Машинально Мирон взглянул в зеркало, и его сердце будто пронизали множество убийственно острых шипов; из груди пытался вырваться крик, но он так и угас, застыв почти неслышным придыханием: в отражении Ребиндер увидел обагренное лицо, по которому беспорядочными линиями была размазана неоднородная по цвету кровь. Взгляд упал на ладони, сплошь покрытые красным цветом, при этом кровь на них не истерлась, а, вероятно, засохла. Создавалось ужасающее впечатление, словно кисти рук намеренно обмакнули в красный цвет. Беспорядочно разбросанные порезы зияли повсюду: несколько на лице, целое сосредоточение на ладонях, поперечные борозды на голенях и по всей длине рук. По мере того как двигалась хотя бы одна мышца, кожа начинала натягиваться и успевшие подсохнуть раны создавали довольно неприятные ощущения. В раковине валялась бритва, буквально омытая в крови. Трудно описать состояние Мирона: казалось, ощущение загнанной жертвы и торжествующего преследователя переплелись как две виноградные лозы, так что невозможно стало отличить их друг от друга и разобрать, какой корень дал им начало. Взгляд Ребиндера был совершенно рассеян, но то ли внутренним чувством, то ли боковым зрением Мирон видел, как из отражения в зеркале на него взирает не он, а пропитанное землинистой серостью лицо с четкими горящими глазами...
Равномерно возобновляющееся движение стрелок приговорило к небытию и эту страшную ночь - предвестницу еще больших потрясений и непредсказуемых явлений.
Ребиндер отрешенно сидел на не застланной постели и курил. Поразительно, как непонятно противоречиво соткана человеческая натура, которая создает себе надуманные принципы, а потом в ту же секунда незаметно нарушает их. Так и Мирон стоял на том, что должен сократить свои потребности, тем более, пагубные привычки, но, однако и нескольких часов не мог прожить без сигареты. Это он четко и непоколебимо решил, пройдя все круги ада наркомана, доподлинно испытав на себе господство бездушного дурмана. Ребиндер пытался ущемлять себя и в плане привязанностей: слишком трудно успокаивать бушующую внутри боль, возвращаясь к жизни несмотря ни на что после всех душевных Армагеддонов - максимум сдержанности и расчетливости в отношениях с людьми. Такую истину глумливо нашептала жизнь заключенному в объятия Мирону, нанося очередной глубокий удар холодным лезвием. Он уже не помним, когда мать медленно скрылась в неизвестности чрева секты, которая терпеливо притягивала ее к себе, а затем незаметно и безразлично проглотила. Мирон не мог поставить даже свечку за упокой родной души, которой нет, ведь один черт знает, чем она стала. Так безвозвратно исчезла мать, будто и не было ее в жизни Ребиндера. Потом сестра во время теракта. Кажется, этого невозможно выдержать: бродить по развалинам в поисках хотя бы фрагмента тела близкого человека.
Теперь Мирон думал. Нервно метаясь, сознание пыталось переосмыслить странные события. Молодой человек подумал, что будет действенным, если он посмотрит со стороны взглядом безучастного наблюдателя и попытается выйти навстречу пониманию. Но в затуманенном разуме оно, казалось, вопреки собственной воли, бежало впереди него. Все умозаключения, предположения рассыпались в прах, изъеденные безосновательностью. И когда осознанность скрылась из виду совершенно, из могилы поднялось одиночество, ведь невозможно похоронить то, о чем напоминаешь себе постоянно. Именно сейчас Ребиндер переживал самое страшное в недолгой жизни: остаться одному в нынешнем безысходном загнанном состоянии. Испещренное ранами тело мучил озноб, непередаваемая огненная буря разъяренно рушила последние защитные крепости здравомыслия в голове. Сейчас он был бы рад любому, пусть даже ненужному человеку из своей жизни, ничтожность и бессмысленность которой теперь предстала перед ним в полную силу. Бойтесь остаться одинокими! Создавалось впечатление, будто мир замер, желая уничтожить Мирона окончательно, свести его с ума. Тогда Ребиндер понял, что жестоко ошибался: границы привязанности к окружающим людям сдавливали все сильнее, немногочисленные нити связей были настолько тонкими, что оборвались в одночасье. Он сам оплетал себя заблуждениями, которые обратились режущими лентами жести, пытаясь выдумать законы, облегчающие потери в этой жизни.
Внезапно Мирон порывисто слетел с кровати и бросился к окну. Судорожными движениями открыв шпингалет, он порывисто распахнул окно и его душа, не задумываясь, стремительно вылетела навстречу утренней прохладе, "нетронутого" города, оглашая оглушительным криком пространство: "Убирайтесь вон, гонители! Ваше время не пришло!" И... ничего не случилось: время не обратило на измученного Ребиндера даже мимолетного, секундного взгляда. Солнце обливало уставший город блеклыми кровавыми дождями, которые постепенно множеством потоков разбегались по улицам. Молодой человек сел на подоконник, спустив ноги в сторону высоких завороженных, слегка тревожимых ветром тополей под окном. Ребиндер будто взглядом Мироздателя посмотрел на себя со стороны, стремительно удаляясь взглядом до невообразимых вершин, от которых захватывало дух. Отныне пространство разделилось на мертвую тесную вселенную комнаты и безразличный к другим город, в котором сосредоточились так необходимые жизненные силы. Из двух зол Ребиндер выбирал второе. Страхи начинали отступать.
Очередной день пробежал перед глазами Мирона невидимкой. Сегодня он полностью освободился от грузов обязанностей повседневности, погрузившись в спиртное. Те, кто знали его, сразу бы разглядели в этом очень нехороший признак. Третий день Ребиндер не появлялся на работе, а ему, человеку, который не понаслышке знал гнет нужды и значимость денег, хорошо было известно, к чему может привести подобный опрометчивый поступок. Хмельные часы податливо спешили быстрее обычного: слишком нетерпелива была последняя ночь. И предстали ужасные события.
Глубокий вечер с незаметной быстротой настигал город, омрачая тяжелое небо, которое и без того казалось черной пропастью сосредоточившихся вихрей туч. На горизонте искристая молния разрезала размытое поднебесное пространство. За окном, предчувствуя натиск далекой стихии, с невообразимой злобой начал метаться безжалостный ветер, которого хлестал острыми огненными плетями неведомый покоритель. Он будто одним движением руки сорвал с городских улиц сотни въедливых песчинок пыли, которые беспорядочно направленными иглами впивались в прохожих. Да и сами люди не отличались от мелких частичек, которыми безжалостно управлялся надменный мучитель. Разгневанный ветер упорно бился в закрытое окно, заставляя дребезжать стекла от обезумевшей силы.
Ребиндер представлялось, будто не бездушный холод рвется в комнату, постепенно наполняющуюся опасливыми тенями, а одержимый местью бестелесный мытарь. Теперь на фоне теней деревьев он смутно сложился в черный, неявственно очерченный силуэт, который, опираясь на стену, скрежетал цепкими пальцами по стеклу, и в очередной раз не достигнув заветной цели, издавал оглушительный взбешенный рев. Сначала Мирон с искаженным страхом выражением лица неуверенными шагами отступал к двери, будто боясь обернуться к окну спиной, но ощутив в какой-то момент, что он находится на грани, быстро подбежал к окну, дрожащими пальцами проверил закрытые шпингалеты и занавесил окно шторами. Непроглядная тьма неконтролируемым потоком мгновенно разлилась по комнате.
Неожиданно Мирон сделал глубокий испуганный вдох, отчетливо ощутив, как некто уверенной рукой ухватил его за левое плечо, но в тот же момент отпустил. За долю секунды Ребиндер испытал невообразимую стихию потрясений и содроганий: холод бурным потоком растекся по телу, неприятно забилась вена на руке, неравномерно стучало сжавшееся сердце, голову стальным обручем стянуло напряжение, каждый мускул напрягся, словно у затаившегося зверя перед нападающим прыжком. Прикосновение заставило молодого человека мгновенно обернуться.
Встревоженные бегающие глаза Мирона будто обожгло пламенной лавой так, что невозможно было смотреть без ощущения боли. К собственному удивлению, молодой человек почувствовал как постепенно начали наступать неподвластные слезы, но они так и не пролились, все время находясь у последней черты. Отчего-то его взгляд немного затуманился, будто мгла дыхнула ему в лицо своей прозрачной серостью. Начиналась игра, и непроглядная ночь, нарушая мыслимые правила, отобрала у Ребиндера зрение, став его противником. Ощущая, что все чувства обострены до невообразимого предела, Мирон хотел бы пошевелиться, чтобы нарушить фантасмагорию, исключить себя из категории жертвы. Но не он писал сюжет, ни ему судить об исходе судьбы героев. Каким-то странным образом мир ощущений слился с представлениями разума, создав новый прочный сплав, из которого уже невозможно было извлечь прежние составляющие. Неожиданно воображение перестало подчиняться молодому человеку, освещая уничтожающим пламенем самые страшные выдуманные картины реальности. И схватка началась...
...Сначала Взывающий с презрительной усмешкой следил за слабостью Ребиндера, наслаждаясь собственной непобедимой властью над ним, человеком, который собственной жизнью произнес его имя. Но судьба не дает времени на ошибки. Слишком терпеливо он предвосхищал собственное появление, но последние минуты пыток все восполнят, станут особенно сладостными. Хотя он и не видел Мирона, но как никто хорошо ощущал его каждой клеточкой своего тела...
... Мирон медленно шел к двери и чувствовал, что мучитель последних дней как смертельный конвоир ступает за ним бесшумными шагами, заглушенными набатными ударами грома и холодным шелестом дождя. Во время того, как Ребиндер следовал, казалось, к недосягаемой двери мысли его перемешивались в голове так, что многое забывалось и он постоянно будто пробуждался ото сна, приходя в себя, не замечая как теряет мгновения, произошедшие секунду назад. Словно это были провалы в памяти. Иногда свет от молнии прорывался в комнату и лишь на миг становились различимыми предметы в комнате, но ничего ужаснее мгновенного зарева молодому человеку теперь не представлялось: страх того, что силуэт убийцы возникнет перед ним, был сильнее. В полной темноте стены беспространственной комнаты, ставшие тюремными стражниками, казалось, возникали прямо перед глазами, поэтому, боясь наткнуться на преграду, дрожащий Ребиндер с осторожностью плавно двигался вперед. "Только стоит оступиться, и расчетливое лезвие рассечет мою плоть", - раненной птицей кричала шальная, внезапная мысль...
... Взывающий держал в руке нож и изящными движениями проводил по заточенному острию. Сейчас, в последние минуты, когда совсем скоро поднимется занавес долгожданного представления, он по-прежнему выжидал, будто желая поиграть с Ребиндером, трепещущую душу которого он чувствовал как свою. Неожиданно лицо Взывающего обезобразило злобное выражение мести: выразилась дьявольская улыбка, загорелись яростные глаза - и он занес нож...
Внезапно Мирон, словно одним усилием разорвал заточающие оковы и вернулся к реальности.
Очередной разряд будто озарил комнату, и Ребиндер увидел в отражении зеркала свое искаженное эмоциями лицо и поднятый в руке нож.