На протяжении "христианского века" (1549-1650) в истории Японии произошли три важных события. Во-первых, объединение страны Хидэёси. Во-вторых, установление диктатуры Токугава, которая во многих отношениях заложила основы современной милитаризованной Японии. В-третьих, кратковременное, но значительное расширение японской деятельности, законной или нет, в Юго-Восточной Азии. Первые два события достаточно хорошо известны, чтобы не приводить здесь их подробного рассмотрения, но, возможно, стоит рассмотреть некоторые аспекты третьего. Чтобы сделать это, я должен вернуться на пару веков назад и кратко рассмотреть деяния вако, которых будут помнить как необоснованных предшественников этого раннего японского экспансионизма.
Пиратские набеги "карликов-грабителей" на побережье Китая начались еще во времена монгольского владычества, предположительно в качестве ответных мер за неудачные вторжения Хубилай-хана. Они не прекратились с изгнанием монголов из Китая, а наоборот, значительно увеличились после 1350 года. Хунъу, основатель династии Мин, едва лишь успев вступить на трон в 1369 году, отправил посланника в Японию с двойной целью: уведомить японское правительство о своем приходе к власти и попросить его прекратить эти набеги. На последнюю просьбу не было получено никакого ответа. Вторая миссия была более успешной, поскольку она способствовала возобновлению дружеских официальных отношений между двумя империями, которые были прерваны со времен правления Великого хана.
Набеги продолжались с таким же размахом, как и прежде, несмотря на это проявление сердечности (стремления к сближению) в высших кругах. Главной их жертвой была провинция Шаньдун. Это привело к отправке императором династии Мин еще одного посольства, которое привезло пространный предостерегающий указ, выраженный в том конфуцианском тоне de haul en bas (от высшего к низшему (франц.)), который китайские императоры неизменно использовали в обращении к своим подданным. Этот рескрипт требовал немедленного прекращения японского морского разбоя и угрожал, что в противном случае китайцы пошлют флот для принятия карательных мер. Правительство Асикага зашло так далеко, что направило нескольких послов во главе со священником из секты дзэн по имени Сораи, чтобы выразить отговорки и передать подарки, вместе с семьюдесятью китайскими пленниками, захваченными в этих набегах. Хотя искренность этого посольства была несколько нивелирована тем фактом, что вако одновременно опустошили китайское побережье от Чжецзяна до Гуандуна, двор Мин принял его за чистую монету. Хунъу объявил культ Конфуция государственной религией (или его эквивалентом) после своего вступления на престол; но ввиду почитания японцами буддийского духовенства он назначил бонзу главой ответной миссии. Этот клерикальный дипломат добился не большего успеха, чем его предшественники, в попытке убедить Асикагу предпринять активные шаги по борьбе с пиратством. Обмен пиратскими набегами и дипломатическими миссиями продолжался между Японией и Китаем с монотонной регулярностью (1).
Организация дипломатических миссий находилась в руках духовенства секты дзэн, в особенности настоятеля Тенрюдзи или Храма Небесного Дракона в деревне Сага, к западу от Киото. Начало этой практике положил настоятель Сосэки, который побудил Асикагу Такаудзи построить этот храм в память о свергнутом им императоре Го-Дайго (Го-Дайго (1288-1339) - 96-й император Японии, правивший в 1318-1339 гг. В 1336 г. в результате конфликта с сёгуном Асикага Такаудзи был объявлен низложенным, но вместо того, чтобы подчиниться воле сёгуна, Го-Дайго бежал из столицы в г.Ёсино вблизи Нары, где стал первым императором так называемого Южного двора. - Aspar). Строительство было в значительной степени профинансировано (также по предложению Сосэки) за счет прибыли, полученной от продажи груза кораблей, которые настоятелю было разрешено ежегодно отправлять в Китай. Эти суда обычно ходили в Нинпо или соседние порты и были известны как Тэнрюдзи-бунэ из-за своего происхождения. После того, как первый император династии Мин установил регулярные сношения с Китаем, эти корабли обычно доставляли официальных послов сёгунов Асикага к пекинскому двору. Посланниками часто были дзэнские священники; духовенство из этой секты также играло важную роль во всех торговых и политических переговорах с китайцами. Как самые образованные люди в Японии, они в некоторой степени были знакомы с трудами китайских классиков и лучше подходили для переговоров с китайскими учеными мужами, чем неграмотные купцы или воинственные самураи. Китайцы рассматривали эти миссии как даннические посольства, наравне с миссиями из Кореи, Аннама и других вассальных стран. Современные японские историки подвергли большому порицанию сёгуна Асикага Ёсимицу за то, что он признал эту роль вассала и тем самым оскорбил национальную гордость. Ёсимицу не очень серьезно относился к своей номинальной подчиненности, как видно из его переписки с императором Хунъу.
В дополнение к этим подлинным данническим миссиям, которые с японской точки зрения были торговыми рейсами в дипломатическом обличье, в китайских портах появлялось большое количество самозваных послов, которые были купцами, авантюристами или пиратами, более или менее искусно замаскированными. Эти мнимые посланники стали к 1379-1380 гг. настолько частыми, что раздраженный Хунъу сослал некоторых из них в приграничные провинции Юньнань и Шэньси. Он также написал Ёсимицу, жалуясь на оскорбление своего имперского достоинства из-за того, что сёгун не пресек их деятельность или набеги вако. Императорский рескрипт был составлен в обычном высокомерном конфуцианском стиле, но лишь вызвал саркастический ответ Ёсимицу. Он отметил, что китайцы страдают манией величия, считая свою страну центром мира, тогда как она была лишь его окраинной частью. Китайскому акценту на превосходстве конфуцианской доктрины было противопоставлено утверждение, что учения мудреца и его последователей одинаково хорошо известны и почитаются в Японии. Завуалированная китайская угроза военных действий была встречена открытым вызовом.
Ни Хунъу, ни кто-либо из его преемников не осмелился атаковать вако на их базах на острове Кюсю, а ограничился чисто оборонительными (и по большей части неэффективными) мерами, такими как реорганизация береговой обороны и строительство новых фортов. Это довольно удивительно, поскольку, по крайней мере, на протяжении большей части этого времени у Китая был гораздо более мощный и эффективный морской флот, чем у Японии. Более того, Японию раздирали междоусобные распри, и она больше не являлась той единой страной, которая отразила монгольское вторжение во времена Ходзё Токимунэ (Ходзё Токимунэ (1251-1284) - японский государственный деятель из клана наследственных регентов Ходзё, с 1266 г. - сиккэн (регент при сёгуне). - Aspar). Трудно сказать, было ли такое отношение вызвано врожденным миролюбием китайского характера или суеверным страхом спровоцировать богов-хранителей островной империи на ниспослание нового тайфуна, подобного тем, которые сокрушили предприятия Великого хана. Император Юнлэ действительно однажды послал своего знаменитого евнуха-адмирала Чжэн Хэ очистить Китайское море от корсаров; но последние, при приближении китайского флота из 208 кораблей с 28 000 человек на борту, просто удалились на свои островные цитадели Гото, Цусима и Ики, куда китайцы не решились последовать за ними. Эта демонстрация военно-морской мощи могла побудить японцев добровольно выдать двадцать вако в 1405 году. Их зажарили насмерть на медленном огне в Нинпо их собственные соотечественники, поскольку император Мин предоставил выбор способа казни их японскому эскорту. Можно добавить, что завершение строительства Большого канала во время правления Чэнцзу было связано с желанием безопасно перевозить рис, поступавший в качестве дани из южных провинций в Пекин, поскольку вако перехватывали большую часть его на море.
Пиратские набеги и псевдодипломатические посольства продолжались на протяжении всего пятнадцатого века. Последние стали настолько частыми, что китайское правительство неоднократно пыталось удостовериться в подлинности их полномочий. Одним из таких методов было вручение уезжающему подлинному посланнику бамбукового жезла. Этот жезл с императорской киноварной печатью в центре разрезали пополам, и одну половину оставляли в канцелярии в Пекине, а вторую отдавали возвращающемуся в Японию послу для передачи следующему посланнику. Ни эта, ни другие, менее ребяческие меры не принесли большой пользы; и к 1548 году в Японии было более двухсот китайских императорских печатей в той или иной форме, возврата которых китайцы тщетно требовали, прежде чем официально принять любые новые миссии. Относительно немного этих печатей было возвращено японским правительством, которое цинично признало, что многие из них получили вако. Остальные были проданы или переданы священниками дзэн местным даймё или известным торговцам, которые, таким образом, получили возможность снабдить свои собственные коммерческие предприятия в Китае дипломатическими верительными грамотами (2).
Эти японские посольства, настоящие или нет, явно были большим источником неприятностей для пекинского двора, и трудно понять, почему он терпел их так долго, особенно с учетом сопутствующего роста набегов вако. Свиты посланников часто насчитывали несколько сотен вооруженных людей, которые не стеснялись применять силу, когда они не получали того, чего хотели, даже когда они находились во внутренних провинциях Китая по пути ко двору или обратно. Такэкоси пишет, что груз десяти даннических судов в 1453 году состоял из 397 500 кин серы (кин - старинная японская мера веса, равная 600 грамм. - Aspar); 154 500 кин меди; 10 003 кин железа; 106 000 кин красителя; 9500 мечей; 1250 вееров; 81 копья; и 630 свитков с картинами. Присутствие такого количества меди довольно удивительно, поскольку в то время медь была основной статьей экспорта из Китая в Японию. Большое количество мечей также довольно странно, особенно потому, что они, должно быть, предназначались для использования против вако. Очевидно, они высоко ценились китайцами, так как ответный подарок за 67 000 мечей в 1483 году состоял из некоторого количества меди из расчета 3 000 мон меди за каждый меч (мон - старинная японская мера веса, равняя 3,75 грамма. - Aspar). В более поздние годы груз включал некоторое количество золота, за которое китайцы в обмен давали серебро. Описанная ситуация представляет собой полную противоположность тому, что происходило в шестнадцатом веке, когда португальцы обменивали японское серебро на китайское золото. Любопытно, что импортировалось так много вееров, так как китайцы едва ли уступали японцам по части изготовления этих хрупких изделий.
Часть этого груза считалась данью, но в соответствии с китайским этикетом двор Мин должен был преподнести взамен подарки равной ценности. Японцы громко жаловались, если они не получали то, что считали удачной сделкой в ??этом обмене, и кажется очевидным, что вся сделка была гораздо более выгодной для них, чем для китайцев. Императоры Мин пытались уменьшить этот "грабеж" (ибо так оно и было) до приемлемых размеров, постановив, что посольства должны приезжать только один раз в десять лет и ограничиваться двумя сотнями вооруженных людей на двух кораблях, и только 30 человек будут допущены ко двору. На внешнюю торговлю было наложено эмбарго, иногда целиком, а иногда - только на нелицензионную. Все эти указы, похоже, игнорировались. Японцы при случае уговаривали, подкупали или угрожали местным мандаринам; они также не воздержались от намеков на то, что набеги вако станут более жестокими, чем когда-либо, если их требования не будут выполнены. На все жалобы сёгунатом Асикага давались уклончивые или ни к чему не обязывающие ответы; и действительно, этот разлагающийся режим был не в состоянии контролировать своих неуправляемых подчиненных после начала войны Онин (1467 г.), даже если бы он хотел этого. К этому времени дзэнское духовенство больше не монополизировало Тэнрюдзи-бунэ, и торговлю с Китаем также вели могущественные даймё, такие как Отомо из Бунго, Оути из Суво и Симадзу из Сацумы, а также купцы из Хаката и Сакаи, и даже агенты синтоистского святилища в Исэ.
Хотя двор династии Мин не получал конкретной выгоды от нежеланных японских посетителей, очевидно, это не относилось к купеческим общинам в морских портах. Во всяком случае, японские торговцы и мнимые послы вели процветающую торговлю, когда китайское побережье не подвергалось разорению вако. Более того, китайские джонки посещали Японию, несмотря на мнимые запреты на внешнюю торговлю, а некоторые ведущие китайские торговцы, как и их японские коллеги, поочередно выступали в роли то купца, то пирата. Наиболее известным среди этих персонажей, сочетавших в одном лице Джекила и Хайда (Джекил и Хайд - персонажи повести Л.Стивенсона "Странная история доктора Джекила и мистера Хайда", героем которой является один и тот же человек, ведущий под разными именами двойную жизнь, выступая то в качестве респектабельного доктора Джекила, то преступника Хайда. - Aspar), был Вангчи, уроженец Анвэя, который после торговли с Японией, Сиамом и португальцами накопил огромное состояние и поселился на островах Чусан, которыми правил как независимым княжеством. В конце концов его заманили на материк обманчивыми обещаниями прощения и назначения на высокие должности, после чего он был немедленно схвачен и казнен как предатель в Ханьчжоу в 1557 году. Несмотря на свое происхождение, он в течение многих лет был организатором самых беспощадных набегов вако вдоль побережья Китая (3).
Грабежи "карликов-разбойников" увеличивались пропорционально нестабильности положения в Японии в эпоху Сэнгоку-дзидай. К середине шестнадцатого века их набеги распространились от Ляодуна на севере до острова Хайнань на юге, и они проникли вглубь страны до Анвэя и Хунани. Дважды гробницы предков основателя династии Мин чудом избежали разрушения и осквернения от их рук. И китайские, и японские источники согласны с тем, что эти пиратские банды не состояли целиком или даже в основном из японцев. Обычно японцы составляли около одной трети любой шайки, тогда как остальные были китайцами с небольшим количеством малайцев, аннамитов и корейцев. Несомненно, среди них присутствовало и некоторое количество португальцев, как прямо указано в китайских записях. Возможно, Пинто участвовал в таком набеге или, по крайней мере, разговаривал с кем-то из участников. Это позволяет объяснить происхождение его басни о разграблении имперских гробниц и путешествии по Китаю с севера на юг. Набеги вако часто сопровождались всеми проявлениями жестокости. Такэкоси и другие японские историки с недоверием относятся к историям эпохи династии Мин о том, как они бросали младенцев в котлы с кипятком, вспарывали животы беременным женщинам и так далее; но, принимая во внимание поведение японской императорской армии в Китае с 1937 по 1945 год, немногие современные писатели мечтают оспорить точность китайских хроник в этом отношении.
Несмотря на (а может быть, благодаря) такое поведение, вако не испытывали недостатка в помощниках среди населения китайского побережья. Местные бандиты объединялись с ними, и у них всегда были проводники, знающие местность и местонахождение местных гарнизонов. Таким образом, они обычно могли совершить свои набеги и уйти с добычей прежде, чем появлялись отправленные на их перехват правительственные войска. Многие местные дворяне Фуцзяни работали рука об руку с ними, покупая часть их добычи, когда представлялся случай. В других случаях вако объединялись с неимущими слоями местного населения, чтобы грабить богатых; но так или иначе они могли рассчитывать на коллаборантов, проводников и некоего рода "пятую колонну". Двор династии Мин также оказывал им полезную, хотя и невольную помощь, благодаря своей неизменной традиции предания суду и казни способных полевых командиров как предателей, и в то же время продвижения на высшие командные должности бездарных фаворитов-евнухов.
Одним из наиболее известных примеров этого беспричинного безумия был Чжу Гуан, вице-король провинций Чэцзян и Фуцзянь, и его адмирал Лутан. Эти достойные люди восстановили моральный дух китайцев, который упал чрезвычайно низко, путем обучения военному делу, насаждения дисциплины, и, прежде всего, регулярной выплаты жалованья своим солдатам и морякам. Вместе они нанесли вако серию сокрушительных поражений в 1547-1549 годах. Провинциальные предатели и завистливые придворные соперники вместе оклеветали Чжу Гуана в глазах помешанного императора Мин, который уволил его со службы в 1549 году, не попытавшись проверить истинность выдвинутых против него обвинений. Чжу Гуан покончил жизнь самоубийством, чтобы спасти честь своей семьи, а его адмирал и другие верные подчиненные были казнены. 140 фортов и 439 кораблей, которые эти два командира построили или отремонтировали, превратились в руины, а их деморализованные солдаты не могли устоять перед вернувшимися вако. Худшие враги Китая всегда были его же уроженцами.
Набеги вако достигли своего пика в 1552-1556 годах, когда, по приблизительному подсчету, более ста тысяч из них опустошали побережье Китая и дельту долины Янцзы. Эти цифры, несомненно, преувеличены, даже если учитывать их местных сторонников; но не может быть никаких сомнений в том, что они были чрезвычайно грозными и внушали большой страх. В 1559 году они потерпели несколько неудач после того, как раньше дошли в своих грабительских набегах до стен Нанкина. Медлительное правительство Пекина было настолько встревожено этой дерзкой вылазкой, что в конце концов оно собрало большую армию в провинции Чжэцзян. Тогда японцы сосредоточили свои атаки на Фуцзяне и Гуандуне, прибрежные районы которых они опустошили огнем и мечом, хотя семьдесят джонок вако безнаказанно поднялись на приличное расстояние вверх по Янцзы в 1565 году. Особенно тяжело пострадала от их набегов провинция Гуандун в 1567-1572 годах; но появление в Японии сильного центрального правительства, которое стремилось к мирной внешней торговле, постепенно уменьшало приток новобранцев в самом его источнике. Нападения продолжались с перерывами до конца века, но последний грозный набег вако был предпринят в 1588 году. Этот год также стал свидетелем не совсем необоснованных опасений по поводу всеобщего японского вторжения в Китай, несмотря на обнародование указа Хидэёси, строжайше запрещающего заниматься морским разбоем в любом виде и форме.
Эффективность китайского сопротивления также возросла, несмотря на преступное бездействие Минского двора. Маттео Риччи, писавший в 1584 году, утверждал, что два или три небольших судна вако часто высаживали пиратские банды, которые опустошали сельскую местность и захватывали густонаселенные города и поселки практически без сопротивления, если только из-за измены или излишней самоуверенности они не попадали в засаду. Но Валиньяно, писавший примерно десять лет спустя, заметил, что это уже не так. Напротив, китайцы стали такими закаленными солдатами, что даже большие силы японцев не могли высадиться на их побережье с какой-либо надеждой на успех. Таким образом, пиратство вако практически прекратилось, несмотря на то, что обе империи находились в состоянии войны. Правдивость этого наблюдения подтверждается корейской кампанией 1592-1598 гг., когда китайцы, переняв тактику своих врагов, показали себя стойкими и неустрашимыми бойцами, как откровенно признавались впоследствии японцы голландцам в Хирадо. В средневековье, как и в наше время, не столько китайские солдаты, сколько китайское правительство было ответственно за катастрофические поражения на поле боя.
Тесная связь между португальцами и японцами, не говоря уже о сотрудничестве первых с фукиенскими контрабандистами - союзниками вако, естественно, вызывала у китайцев неприязнь и подозрение. Указ императора Ванли в 1613 году упрекал жителей Макао за их покровительство японцам, которых называл "ворами, хищниками, и мятежниками против суверенного императора Китая". Жителям Макао в резкой форме напомнили, что японцам запрещено посещать Китай под страхом смерти, тогда как "европейцы из Макао укрывают японцев и держат их в рабстве, не обращая внимания на то, что они вскармливают тигров". В результате тщательного расследования, проведенного властями провинции Гуандун, было обнаружено 98 японцев в Макао, которые были депортированы в дисциплинарном порядке. Китайские власти постановили, что больше в колонию нельзя допускать ни одного японца под страхом пожизненного изгнания нарушителей этого закона. Сколько внимания было обращено на это грозное предупреждение, можно понять из того факта, что его пришлось повторить в 1617/18 гг.
Ранее упоминалось, что опасения китайцев перед предполагаемым японским вторжением в 1588 году не были совершенно беспочвенными. Мы уже видели, что Нобунага и Хидэёси откровенно делились с иезуитами своими проектами по завоеванию Китая, и что, по крайней мере, некоторые из "отцов" клюнули на приманку. Опрометчивый ответ Коэльо на предложения Хидэёси в 1586 году уже обсуждался; но еще менее простительным был проект испанского иезуита падре Алонсо Санчеса.
Этот проект необходимо прочитать, чтобы в него поверить. Это было серьезное предложение по завоеванию Китая и его обращению в христианскую веру. Его поддержали губернатор, епископ и знатные люди Манилы, собравшиеся на совет (апрель 1586 г.), и ни один несогласный голос не прозвучал, чтобы указать на чудовищную глупость столь абсурдного предприятия. Напротив, хунта (в данном случае - собрание всех высших представителей власти. - Aspar) считала, что пятьсот с лишним испанцев на Филиппинах останутся в истории как "подлые трусы", если они откажутся совершить "деяние, столь же важное для мира, для Бога, для нашего короля, для нас самих и, прежде всего, для народа этой страны [Китая]". Из Европы были запрошены экспедиционные силы численностью 10 000 или 12 000 человек, включая как можно больше жителей Бискайи. Было предложено навербовать 5000 или 6000 туземцев-висайя (одна из филиппинских народностей. - Aspar), не считая такого же числа японцев, которых можно было бы рекрутировать через иезуитов в Японии. В качестве зоны сосредоточения этой армии была выбрана провинция Кагаян, поскольку из нее было всего три дня плавания до Китая и она была удобно расположена для прибытия японских вспомогательных войск. Рабов и корабельные припасы можно было получить по низким ценам в Португальской Индии, и много транспортных средств можно было построить на месте, поскольку местные жители оказались искусными корабельными мастерами под руководством нескольких испанских специалистов. Предполагалось, что португальцы должны совершить еще одну атаку через Макао и Кантон, в то время как испанцы высадятся в Фуцзяне. Риччи и других иезуитов во внутренних районах Китая следовало отозвать в Макао и Манилу, чтобы они действовали в качестве проводников и переводчиков для армии вторжения.
Особенно интересны положения, касающиеся японского контингента.
"Если японцы, которые примут участие в экспедиции, не захотят присоединяться к кастильцам и предпочтут идти с португальцами, поскольку они уже знают их, а также потому, что они лучше ладят, а португальцы относятся к ним больше как к равным, чем здесь разрешено, они могут это сделать. Но если они хотят пойти с кастильцами, пусть они придут в Кагаян, и это будет согласовано с ними и с отцами Общества Иисуса, которые должны действовать как проводники... Его Величество должен обеспечить и добиться, чтобы генерал Общества Иисуса приказал и повелел "отцам" в Японии не препятствовать привлечению этого подкрепления из японцев и всего, что может быть необходимо для этого; и с этой целью он должен послать наделенного достаточными полномочиями отца, который должен быть итальянцем".
Давление Валиньяно должно было сразу резко подскочить, когда он услышал об этом необычном предложении; в особенности потому, что оно, должно быть, дошло до его ушей примерно в то же время, когда он услышал о предложении Гашпара Коэльо получить португальские корабли и артиллерию из Гоа для нужд Хидэёси в связи с несколько более рациональным планом кампаку по завоеванию Китая. Аудиенсия Манилы (Аудиенсия - совещательный орган при вице-короле или губернаторе в испанских колониях. - Aspar), описывая этот проект королю Филиппу, особенно хвалила его автора и их представителя, падре Алонсо Санчеса, как "человека высочайшего благоразумия и образованности, а также превосходнейшего в отношении христианской веры и ее практики". Один из членов аудиенсии, Педро де Рохас, отдельно писавший королю в пользу предполагаемой экспедиции и ее "крестного отца", восхвалял иезуита как "человека очень святой жизни, весьма образованного, благоразумного и здравомыслящего". Независимо от святости его жизни и глубины его знаний, его рассудительность не дотягивала до уровня развития шестилетнего ребенка; но его отчет может служить прекрасным примером клерикального высокомерия и самоуверенности конкистадора во времена испанского величия (5).
Валиньяно, который не разделял наивных заблуждений столь многих своих современников, полностью отверг этот план; но у него, вероятно, было мало шансов быть принятым в Мадриде, поскольку Санчес со своим предложением прибыл в Испанию в год гибели "Непобедимой Армады". Короли Испании, к их чести, обычно гораздо меньше беспокоились о расширении своих завоеваний и патроназго, чем их рьяные слуги в колониях. Либо потому, что они были более просвещенными, либо потому, что их внимание было сосредоточено, в первую очередь, на Европе, где у них было достаточно войн против турок и еретиков, Филипп и их советники почти всегда сразу отклоняли такие предложения.
Однако поддержка пришла с другой заинтересованной стороны. Через год после формальной разработки любимого проекта Санчеса в Манилу прибыло несколько японских торговцев и вако из Хирадо. Они заявили, что и Мацура из Хирадо, и христианский даймё, Кониси Юкинага, охотно предоставят 6 000 человек или более для вторжения в Китай, на Борнео, Молуккские острова или Индокитай, "не требуя ничего взамен, поскольку они желают только служить вашему величеству и снискать честь". Губернатор, Сантьяго де Вера, по-видимому, к тому времени успел лучше обдумать план завоевания Китая, так как он ограничился тем, что поблагодарил японцев за их предложение. Он прямо заявил, чтобы они держали эту встречу в секрете, чтобы не встревожить китайцев, "которые трепетали от их имени" и были "очень подозрительной и робкой расой". Даже если он и держал рот на замке, маловероятно, что манильские сплетники или любившие похвальбу вако последовали его примеру; следовательно, опасения китайцев перед угрозой иберо-японского вторжения в 1588 г. не были столь нелепыми, как могло бы показаться в противном случае.
Готовность испанцев использовать японцев в качестве наемных солдат тем более удивительна, поскольку они уже испытали их воинские качества в провинции Кагаян в 1582 году. Стычка Карриона с некоторыми местными вако ясно показала, какую потенциальную опасность представляли воинственные японцы для снабженной весьма малочисленным гарнизоном колонии. Испанцы одолели своих противников только после ожесточенного сражения и применения артиллерии. Более того, заместитель Лимахона при нападении на Манилу в 1574 году был японцем, и в армии прославленных китайских корсаров было несколько вако. Таким образом, принятие на службу японских наемников было эквивалентом троянского коня, но прошло некоторое время, прежде чем колониальное правительство осознало этот очевидный факт. Только предъявление высокомерного ультиматума Хидэёси в 1592 году окончательно развеяло их иллюзии.
Во время прибытия испанцев на Филиппины несколько отдельных торговцев и вако иногда посещали северный Лусон; но вопреки тому, что утверждают современные авторы, я не располагаю убедительными доказательствами, указывающими на то, что у них было какое-либо постоянное поселение на Филиппинах до 1582 года. Одним из основных предметов, которые они искали на Лусоне, была керамическая посуда династий Сун и Юань, захороненная в старых филиппинских могилах. Согласно современным иберийским хронистам, некоторые образцы этой посуды представляли огромную ценность для приверженцев чаною.
Испанцы снова начали играть с огнем, когда наняли несколько японских авантюристов для участия в своей экспедиции в Камбоджу в 1595 году; хотя в данном случае мотивом для их найма могло быть желание отвлечь японцев как можно дальше от Манилы. Одним из вдохновителей этого предприятия был доминиканец фрай Диего Адуарте, который в последующие годы проявил себя как резкий критик иезуитов и их миссионерских методов на Востоке. Филиппинский патриот и ученый Рисаль метко охарактеризовал воинственного доминиканца: "Брат Диего Адуарте - типаж отважного монаха того периода, наполовину воина и наполовину священника, храброго и стойкого; исповедовавшего, крестившего, и убивавшего, полного веры и без всяких сомнений". Во многом из-за своей жестокости испанцы поссорились с кхмерами и были вынуждены отступить вниз по реке Меконг к побережью, достигнув Пномпеня и убив короля Камбоджи (не говоря уже о большом количестве ни в чем неповинных китайцев) в ночном нападении. И Фрай Адуарте, и японцы отличились в этой пиратской экспедиции своей храбростью; хотя друг Адуарте, Фрай Хуан Побре, преувеличивал, когда написал несколько лет спустя, что "двадцать два испанца и столько же японцев были хозяевами королевства Камбоджа".
В следующий раз японцы проявили себя на Филиппинах во время кровавого подавления восстания китайцев-сангли в Маниле в октябре 1603 года. Вспышка этого восстания в значительной степени была вызвана неосторожным поведением архиепископа Бенавидеса и его единомышленников-фанатиков, чьи преувеличенные подозрения ускорили, если не спровоцировали действительное восстание. Его подавление вряд ли было бы возможным без помощи местной японской общины, которая охотно присоединилась к резне. В соответствии с проверенной веками практикой японцев в Китае они не щадили ни стариков, ни женщин, ни детей в своем любимом занятии - обезглавливании пленников, хотя трудно сказать, превзошли ли они испанцев в слепой жестокости. Три года спустя настала очередь японцев пригрозить восстанием в Маниле, но местные монахи усмирили их после некоторых трудностей. Это было к лучшему, поскольку основная часть скудного гарнизона отсутствовала вместе с губернатором доном Педро де Акунья в экспедиции на Молуккские острова (6).
В то время японцы вели активную деятельность в Юго-Восточной Азии, а также на Филиппинах, но их деятельность на материке была больше похожа на настоящую торговлю, чем на реминисценцию деяний головорезов-вако. Свою морскую торговлю они вели на судах под названием Go-shuin-sen или "корабли с высочайшей красной печатью" на основании официальной лицензии или письма-патента, выдававшегося их владельцам бакуфу. Эти корабли с красной печатью можно рассматривать в некотором смысле как наследников Тенрюдзи-бунэ времен Асикага, хотя было бы трудно сказать, когда произошла смена. Первый засвидетельствованный в источниках сюиндзё или паспорт с красной печатью для заграничного плавания был выдан Хидэёси в 1592. Французский востоковед Ноэль Пери убедительно утверждал, что этот шаг, вероятно, был связан с ужесточением контроля над внешними связями Японии, о чем свидетельствует произошедшее в том же году вторжение Тайко Хидэёси в Корею, его ультиматум испанцам в Маниле и отправка специальных уполномоченных в Нагасаки.
Как бы то ни было, ныне основанная система просуществовала более сорока лет. В соответствии с ней все японские корабли или корабли, принадлежавшие иностранцам, проживавшим в Японии и занимавшимся морской торговлей с зарубежными странами, должны были быть обеспечены сюиндзё. Шкиперы или торговцы, чьи рейсы не были санкционированы таким официальным документом, приравнивались к пиратам или контрабандистам. По крайней мере, это стало общей практикой во второй половине периода Кёйтэ, хотя между 1592 и 1604 годами некоторые японские корабли часто посещали иностранные порты без таких паспортов. Как только Иэясу прочно утвердился у власти, он, похоже, настоял на введении сюиндзё. Иногда сюиндзё выдавали только на одно плавание, но чаще всего - на несколько. Эти паспорта, по-видимому, вначале выдавались через дзэн-буддийских монахов Кондзи-ин и других храмов Киото, работавших в правительственном бюро, которое соответствовало министерству иностранных дел в первые дни Токугавы. Возможно, это было частично пережитком времен Тэнрюдзи-бунэ, но неясно, использовал ли Хидэёси этот метод в 1592 году, или же он давал их непосредственно заинтересованным лицам. При жизни Иэясу его фаворит, Хонда Козукэ-но-суке Масадзуми, был министром иностранных дел; и он, по-видимому, рассматривал все заявки на паспорта с красной печатью, которые затем передавал дзенским монахам из канцелярии для составления в случае, если просьба была удовлетворена. Это не было неизменной практикой, поскольку иногда паспорта подписывали другие видные официальные лица, такие как Хасэгава Сахиое Фудзихиро, бугё из Нагасаки или Гото Сёдзабуро Мицуцугу, начальник монетного двора в Киото. Эти документы были очень просты по форме, и в них просто указывалось место назначения, дата и имя владельца.
Кавадзима в своей классической работе по сюин-сен приводит список паспортов, выданных для внешней торговли, который охватывает первые двадцать лет или около того семнадцатого века. Несмотря на то, что он основан на Тодаики и других оригинальных записях, это, очевидно, не полный список, но его можно рассматривать как достаточно точное представление о направлении и масштабах морской экспансии Японии в период Кэйтё. Если проанализировать факты и цифры, воспроизведенные Кавадзимой, и сопоставить их с данными Ноэля Пери из тех же источников, появится интересная информация (7).
Восемьдесят два грузоотправителя, получившие эти морские паспорта в период Кэйтё, можно разделить следующим образом: даймё - 8; чиновники бакуфу - 4; купцы - 50; европейцы - 14; китайцы - 6. Даймё Кюсю, естественно, преобладали среди феодальной знати: Арима, Омура, Мацура, Хосокава, Набэсима и Симадзу составляли шесть из восьми. Интересный персонаж, фигурирующий среди официальных получателей, - О-Нацу, любимая наложница Иэясу, и младшая сестра Хасэгавы Сахиое, бугё Нагасаки. У нее была лицензия на отправку одного корабля в Аннам, а другого в Кохинхину. Торговое сообщество, которое, в отличие от ранних дней Тэнрюдзи-бунэ, теперь было лучше всего представлено из всех, включало таких именитых купцов, как Суэцугу, Фунамото, Араки, Чая, Суэёси и Суминокура. Как и следовало ожидать, большинство из них были выходцами с Кюсю или из Камигаты (Осака-Киото), а некоторые из них были самурайского происхождения. Среди европейских торговых предпринимателей были английский штурман Уилл Адамс, его непопулярный голландский товарищ по плаванию Ян Йоостен и несколько иберийских жителей Нагасаки. Все китайцы проживали либо в Хирадо, либо в Нагасаки. Возможно, самым интригующим из всех является имя христианина падре Томаса (Кришитан Батерен Томасу). Вероятно, это был Томас Араки, один из немногих японских священников, рукоположенных в Риме. После возвращения в Японию он был отлучен от церкви и лишен сана за несоблюдение целомудрия, а затем стал отступником.
Хотя в источниках указано, что за рассматриваемый период было выдано только восемьдесят два паспорта, в них же перечислено сто восемьдесят два рейса, так что вполне вероятно, что большинство паспортов не ограничивались одним рейсом. Большинство этих рейсов было совершено в страны, которые сегодня составляют территорию Французского Индокитая. В то время Аннам еще не стал самым могущественным государством, а мелкие королевства: Камбоджа, Чампа, Джаочи или Кочи (Тонкин) и другие имели постоянно меняющиеся границы. Восемьдесят судов совершили рейсы в этот район Индокитая, в том числе двадцать шесть - в Кочи и двадцать три - в Камбоджу, которая была прекрасными охотничьими угодьями для японцев с момента их участия в флибустьерской экспедиции 1595 года. Тридцать семь паспортов были выданы для Сиама и несколько случайных - для малайских государств Патани и Паханг.
После Индокитайского полуострова следующим, самым популярным, местом были Филиппины. Не менее тридцати кораблей получили паспорта для плавания на Лусон между 1604 и 1616 годами. Два корабля зарегистрированы как отправившиеся на Висайи (Панай), но в остальном, похоже, исключительным пунктом назначения японских плаваний на Филиппины в то время была Манила. Девятнадцать судов должны были направиться в Макао, некоторые из которых впоследствии проследовали в Индокитай. Интересно отметить, что, несмотря на запрет властями Минского Китая морских связей с Японией, два корабля (вероятно, иностранные или принадлежащие китайцам) получили разрешение на заход в фукиенский порт Чуанчжоу. Два корабля совершили рейс на Борнео; и только по одному - на Молуккские острова, Сиак и Формозу (Такасаго).
Ноэль Пери подсчитал, что количество сюиндзё в 1606 году составляло около девятнадцати или двадцати. Оно увеличилось до двадцати двух или двадцати трех в 1607 году, а в следующем году резко сократилось до жалких трех. Их было двенадцать в 1609 году, девять в 1610 году, но их количество упало до шести в 1611 году и до двух в 1612 году. Затем дела улучшились, и в 1613 году были выданы девять паспортов, а в 1614 и 1615 годах - шестнадцать. Естественно, первоначальные списки не полны, но эти цифры дают хорошее представление о масштабах торговли.
Список товаров, ввозимых и вывозимых этими судами с красной печатью, несколько отличался в зависимости от места назначения; но испанские авторы в их списках японского импорта на Филиппины упоминают японские продукты, такие как мечи и доспехи, складные ширмы с рисунками, лакированная посуда, рис, ячмень, пшеничная мука, тунец, соленая рыба и лошади. В состав груза некоторых кораблей входили также серебряные и медные слитки, но не похоже, чтобы сюин-сен экспортировали что-либо подобное большому количеству белого металла, как Великий Корабль из Макао в обычные годы. Экспорт из Филиппин в Японию состоял в основном из китайского шелка-сырца и шелковой ткани, золота, кожи и старинной китайской керамики, столь востребованной ценителями чаною, в дополнение к европейским товарам. Шелк был также основным товаром, экспортируемым сюин-сен из Индокитая; другими важными статьями экспорта были ладан и ароматическое дерево (8).
Прогресс в мореплавании и судостроении также сопровождал рост кораблей с красными печатями. Первоначально сюин-сен были обязаны по закону иметь на борту португальских штурманов, но этот указ, похоже, серьезно не соблюдался. Вскоре японцы смогли сами позаботиться о себе даже в плавании до Малайи, хотя нет никаких сомнений в том, что их кормчие, которые водили корабли в открытом море, научились своему ремеслу у португальцев. Несколько португальско-японских портуланов, датируемых первой половиной семнадцатого века, до сих пор сохранились в Японии. Все эти карты начерчены на пергаменте, и некоторые из них обильно украшены типичными португальскими эмблемами, такими как Quinas и Cruz de Christo. Но хотя обозначенные на них розы ветров, линии компаса, шкала лиг и украшения взяты из португальских источников, их японское производство очевидно из следующих пунктов. Их номенклатура почти полностью написана на кана, европейские буквы используются редко. Очертания береговой линии Японии и соседнего континента обозначены гораздо точнее, чем на любой известной европейской карте того периода. Короче говоря, это работа местных картографов, которые научились своему ремеслу у португальских кормчих или иезуитов.
Лучшие из этих португальских карт были не более чем сомнительными ориентирами, и современные кормчие больше полагались на свои письменные навигационные руководства или лоции (roteiros). Они тоже были переведены или, скорее, адаптированы японцами, как об этом свидетельствует замечательная рукопись такого рода, хранящаяся в библиотеке Императорского университета в Киото. Она была составлена моряком из Нагасаки и профессиональным ныряльщиком по имени Икеда Йоэмон, около 1622 года. Изучение ее содержания показывает, что она, должно быть, была составлена на основе португальского оригинала типа "roteiros" и "Exames de Pilotos", которые периодически публиковались главным космографом Мануэлем де Фигередо в Лиссабоне между 1608 и 1625 годами. В ее содержание входят инструкции по определению местоположения в море с помощью Южного креста; таблицы для определения высоты солнца в полдень; таблицы склонения за 1629-1688 годы, объяснение морских и астрономических терминов, а также юлианский и григорианский календари и другая полезная информация. Она содержит розу компаса с тридцатью двумя румбами, переведенную с португальского на азбуку кана. Кроме того, в нем содержался ряд навигационных указаний по плаванию из Нагасаки в различные порты Южного Китая и Индокитая. Произведение написано на смеси кана и кандзи, но большинство технических терминов, которыми оно уснащено, транслитерировано катаканой, хотя некоторые из них даны на манегане или китайскими иероглифами, используемыми фонетически (9).
Как ни странно, нововведения в технике судостроения не поспевали за успехами, достигнутыми в сфере теоретической навигации под руководством португальцев. Несмотря на похвалу падре Органтино кораблей Нобунаги в 1578 г., которые иезуит считал равными по тоннажу современным португальским карракам, ясно, что японцы отставали от европейцев, китайцев и корейцев в этом отношении. Стремление Хидэёси заполучить два больших хорошо вооруженных португальских корабля для своей корейской кампании является достаточным доказательством того, что японцы уступали другим народам по части военно-морского кораблестроения, что еще раз подтвердили победы адмирала Ли Сун Сина. Китайские летописцы также характеризуют корабли вако как плохо построенные и значительно уступавшие большим кантонским морским джонкам. Были предприняты некоторые попытки улучшить положение, но, похоже, они не принесли большого успеха. Небольшие суда типа фусты были построены в Хирадо в подражание португальскому судну с таким названием. Рисунки и описания некоторых кораблей с красной печатью, принадлежащих великим торговым домам Суэёси и Суминокура, демонстрируют определенное европейское влияние как в их форме корпуса, так и в плане парусов, но ничего особо впечатляющего.
Иэясу проявил особую озабоченность по поводу того, чтобы получить от испанцев в Маниле корабельных мастеров и горняков-рудокопов, но получил только нищенствующих монахов. Уилл Адамс построил для него пару небольших кораблей, но, поскольку он был в первую очередь штурманом, а не специалистом по технике судостроения, он не мог спроектировать какое-либо судно большого водоизмещения. Испанский монах Луис Сотело внес свой вклад в подготовку экспедиции Датэ Масамунэ в Мексику, но его военно-морская деятельность вызвала сильную неприязнь к нему в Маниле. Лос-Риос Коронель предложил запретить ему возвращаться в Японию, чтобы японцы не научились кораблестроению через его посредничество. Лучшим доказательством отсталости японцев в области кораблестроения является ответ, который "адмирал" Токугавы Мукаи Соген дал Ричарду Коксу, когда англичанин предложил японцам организовать вторжение на Филиппины в 1616 году: "Услышав эти речи, он, казалось, испытал замешательство, и в конце концов сказал, что они хотели бы иметь такие корабли, как наш". В этом была суть вопроса; поскольку если бы план Иэясу осуществился, японцы завоевали бы Филиппины в 1642 году, а не три века спустя (10).
II
Из того, что было сказано в предыдущем разделе, должно быть ясно, что японцы имели репутацию забияк во время своих первых попыток зарубежной экспансии. То, что это действительно так, можно увидеть из нескольких типичных наблюдений европейцев, которые в то время часто посещали Дальний Восток, над национальными особенностями японцев.
Губернатор Филиппин дон Педро Браво де Акунья в письме королю Филиппу (7 июля 1605 года) заметил, что все они были "очень храбрыми людьми, которые мало боятся смерти и любят участвовать в войнах; их характер жесток и свиреп, и они бандиты по природе". Он выразил беспокойство, как бы они не переняли у голландцев всё лучшее в части стрельбы и навигации; их недостаток навыков в этих двух науках был единственной причиной, по которой они еще не вторглись на Филиппины. Испанцы были не одиноки в своем страхе перед японской агрессией, и португальский вице-король в Гоа прямо запретил всем японцам сходить на берег с оружием в Макао (в 1597 году), независимо от того, были они рабами или самураями, христианами или язычниками.
Несколько преувеличенное упоминание этого последнего правила можно найти в рассказе сэра Эдварда Мишельборна о его каперском путешествии в дальневосточных водах. "Приблизительно 27 декабря 1605 года я встретил джонку из Японии, которая пиратствовала у побережья Китая и Камбоджи. Их кормчие скончались, и они, по причине невежества и плохой погоды, выбросили свой корабль на отмели великого острова Борнео, а войти в страну Борнео они не осмелились; ибо японцам не разрешено высаживаться ни в одном порту Индии с оружием; их считают настолько отчаянными и смелыми людьми, что опасаются повсюду, куда бы они ни приходили". Мишельборн писал на основе собственного опыта, поскольку его главный кормчий Джон Дэвис и несколько членов его команды были убиты в бою с экипажем этого корабля вако (или Го-сюин?). Единственный японец, взятый в плен, хотя и был серьезно ранен и закован в цепи, прыгнул за борт и вскоре после этого утонул.
Пару лет спустя голландский адмирал Корнелис Мателифф де Йонг крейсировал у побережья Гуандуна и повстречал джонку вако, экипаж которой он описывает следующим образом: "Все эти японцы были храбрыми людьми и выглядели как пираты, какими они и являлись. Это - народ, известный своей решимостью, потому что, когда они видят, что китайцы их одолеют, они скорее готовы вспороть себе животы, чем попасть живыми в руки врагов и быть замученными до смерти". Это был не первый случай, когда Мателифф сталкивался с решимостью японцев. Его неспособность взять штурмом португальскую крепость в Малакке в предыдущем году в значительной степени объяснялась храбростью японского контингента, оборонявшего ее вместе со слабым гарнизоном. Голландский адмирал не преувеличивал их готовность покончить с собой, лишь бы не сдаться китайцам. Францисканский хронист Доминго Мартинес рассказывает, как испанский миссионер потерпел крушение на побережье Китая вместе с двумя японскими моряками. Думая, что их примут за вако и убьют, они приготовились совершить сэппуку. Когда францисканец попытался отговорить их от такого нехристианского поступка, они повернулись к несчастному монаху и вонзили свои мечи в его живот, прежде чем сами совершили харакири.
Некоторым из соотечественников Мателиффа представилась возможность убедиться в истинности его утверждений о боевых качествах японцев. В свое время у голландцев на службе было значительное количество японских наемников, и они отличились при захвате островов Банда, обороне Якатры и других местах. Тем не менее, голландцы, как и испанцы до них, стали не доверять их воинственности и сомневаться в целесообразности использования их в больших масштабах. Как писал один из голландских военачальников (около 1611 г.), "это грубый и бесстрашный народ, ягнята в своей стране, но сущие дьяволы за ее пределами". Бакуфу окончательно запретило вербовку в 1621 году.
В 1606 году в районе дельты Жемчужной реки распространился слух, что португальцы и вако собираются объединиться для вторжения в провинцию Гуандун. Сообщалось, что португальцы укрепляют Макао, и в городе со дня на день ожидалось прибытие вспомогательных сил японских самураев-христиан. Преждевременная паника привела к открытым беспорядкам в Макао, и китайский христианский послушник, заподозренный в шпионаже, был схвачен и замучен до смерти в Кантоне. Слух оказался ложным, но, поскольку падре Алонсо Санчес предлагал организовать именно такую экспедицию в 1586-1588 годах, подозрения китайцев не были столь необоснованными, как заверяют своих читателей многие современные историки. Шесть больших португальских кораблей прибыли в Макао в 1607 году под командованием капитан-майора Андре Пессоа, одного из героев обороны Малакки, где он был ранен, сражаясь бок о бок с японцами. К счастью, паника, связанная со слухами о вторжении, к этому времени улеглась, и эскадра Пессоа отбросила корабли Мателиффа от побережья Гуандуна без вмешательства китайцев (11).
Все эти войны и слухи о войнах, естественно, очень нервировали местное население, когда корабль с красной печатью, принадлежащий Ариме Харунобу, на обратном пути из Индокитая с грузом ароматной орлиной древесины зашел в Макао перезимовать. Джонкой командовали двое слуг Аримы, "люди низкого ранга, но сварливые и самонадеянные". Несколько лет спустя Ричард Кокс метко назвал других людей этого сорта: "Драчливые японцы". К экипажу этого судна присоединились другие японские моряки, которые потерпели кораблекрушение неподалеку и добрались до Макао на борту пиратских китайских рыболовных судов. Два главаря подбили своих соотечественников ходить по городу группами по 30-40 человек, вооруженных до зубов аркебузами с зажженными фитилями и другим оружием. Это воинственное поведение, естественно, вызвало большую тревогу, так как произошло вскоре после паники, вызванной слухами о готовящемся вторжении в 1606 году, и местные китайцы попросили сенат изгнать злоумышленников. Они указали, что не допускают еретиков-голландцев, врагов португальцев, в китайские порты, поэтому португальцы не должны допускать их врагов-японцев в Макао. Португальцы оказались в очень трудном положении, так как они не могли позволить себе оттолкнуть какую-либо из сторон из-за возможных последствий для их торговли в Кантоне или Нагасаки. Они пошли на компромисс, попросив японцев умерить свою агрессивность и ходить в китайской одежде, поскольку их соотечественникам было запрещено высаживаться в Китае под страхом смерти.
Японцы не только категорически отказались последовать этому предложению, но и повели себя так вызывающе, что 30 ноября 1608 года произошла серьезная драка на набережной. Когда португальский оидор (или магистрат) поспешил на место происшествия, чтобы успокоить мятежников, он и его отряд подверглись нападению разъяренных японцев. Сам он был ранен, некоторые из его людей были убиты. Тогда звоном в церковные колокола был подан сигнал общей тревоги, и Андре Пессоа (исполнявший обязанности губернатора в силу своего командования японским рейсом) поспешил на место инцидента со всеми имеющимися вооруженными людьми. При его приближении японцы укрылись в паре домов, где тотчас забаррикадировались и приготовились сражаться до конца. Пессоа предложил пощаду тем, кто сдастся, но лишь немногие приняли его предложение. Затем он атаковал один из двух домов и взял его штурмом после отчаянного боя, в котором все защищавшие его японцы погибли. Затем португальцы приготовились атаковать другую группу, но в этот момент вмешались епископ Макао и местное духовенство. Благодаря этому посредничеству церковников и обещанию жизни и свободы оставшиеся японцы, которых насчитывалось около пятидесяти, в конечном итоге были вынуждены сдаться.
После этого Пессоа решился на очень сомнительный шаг. В нарушение обещания даровать сдавшимся жизнь и свободу, он заключил в тюрьму предполагаемых зачинщиков и, наконец, приказал задушить одного из них в темнице. Остальные были отпущены; но прежде чем позволить японцам покинуть колонию, их вынудили подписать письменные показания, в которых те признали свою ответственность за вспышку насилия и снимали с португальцев всякую вину.
Пессоа взял с собой эти показания в Японию, когда отправился туда летом 1609 года, едва ускользнув от двух голландских кораблей, которые подстерегали его в проливе Формоза. Ниспосланный Провидением туман позволил ему незаметно проскользнуть мимо них, и 29 июля он бросил якорь в Нагасаки, а разочарованные голландцы пару дней спустя прибыли в Хирадо. Когда Пессоа рассказал свою версию запутанного дела в Макао Хасэгаве Сахиое, бугё Нагасаки, и предложил направить письменные показания ко двору, Хасэгава настоятельно посоветовал ему не делать ничего подобного. Он отметил, что Иэясу был хорошо осведомлен об агрессивном поведении некоторых из его соотечественников за границей, и что он был далек от его одобрения. Но если португальцы подадут официальную жалобу, дело придется расследовать; и тогда бывший сёгун может почувствовать себя вынужденным встать на сторону своих соотечественников из amour propre (чувства собственного достоинства (франц.)). Его приятель при дворе Сидзуоки, Гото Сёдзабуро, начальник монетного двора, благосклонно относившийся к португальцам, дал тот же совет, когда к нему обратились с этим делом. Эти аргументы не полностью убедили Пессоа, и он, очевидно, предпринял своего рода демарш через Хонду, Кодзуке-но-суке Масадзуми. В любом случае, Иэясу разрешил послать следующее письмо с красной печатью (сюиндзё) в Сенат Макао вскоре после прибытия Пессоа в Японию. Оно было передано посланнику Пессоа, Матео Лейтао.
"Поскольку не подлежит сомнению тот факт, что плавания японцев на кораблях в Макао наносят ущерб этому городу, такая практика будет строго запрещена в будущем. Если какой-нибудь японец отправится туда, с ним могут поступить в соответствии с местными законами. Дано в двадцать пятый день седьмого месяца четырнадцатого года Кёйтэ".
Хотя послание Иэясу было в высшей степени удовлетворительным, но оставшиеся в живых японцы, участники инцидента в Макао, еще не вернулись, чтобы изложить свою версию, а тем временем другие сложности возникли для Пессоа в Нагасаки (12).
В самый день его прибытия (29 июля 1609 г.) Хасэгава попытался навязать португальцам некоторые нежелательные нововведения. Перед тем, как корабль Пессоа, "Носса Сеньора да Граса" (Богоматерь Милости) бросил якорь в гавани, к берегу подошло несколько лодок с вооруженной охраной, которые должны были помешать сойти на берег любым людям или выгрузить товары без разрешения. Разгневанный капитан-майор наотрез отказался позволить этим людям оставаться на борту своей карраки, и после некоторого спора они вернулись на берег. Затем Хасэгава попытался разместить на судне двух таможенных инспекторов, чтобы они произвели осмотр и оценку всего груза. Это требование Пессоа также отклонил, возразив, что бугё может делать все, что пожелает, на суше, но не на борту португальского корабля. После долгих ожесточенных споров Хасэгава отказался от требований о контроле на борту судна и согласился ограничиться поверхностным осмотром груза и инвентаризацией товаров по мере их выгрузки. Не успели макаосские купцы со своими тюками шелка благополучно добраться до берега, как Хасегава и его приспешники обошли все дома, где жили иностранные торговцы, и осмотрели все их товары. Лучшие из них были куплены по фиксированным ценам, якобы от имени Токугава Иэясу, который тогда жил в почетной отставке в Сидзуоке. Хронист-иезуит уверяет своих читателей, что в действительности Хасэгава приобрел их для последующей перепродажи по повышенным ценам на "черном рынке".
И это не было единственной претензией португальцев к бугё Нагасаки. Он обращался с Пессоа и его соотечественниками с подчеркнутой грубостью, разительно контрастировавшей с той вежливостью, с которой европейцев обычно принимали в Японии. В этом его поддержал его коллега, дайкан или вице-губернатор Мураяма Тоан, чья предыдущая карьера заслуживает нескольких слов. Мураяма родился в Нагое в семье родителей скромного происхождения. Юношей он отправился в Нагасаки, где принял крещение под именем Антонио. Здесь он не только проявил коммерческую хватку, которая позволила ему накопить большое состояние, но и прославился как гурман и повар, особенно по части приготовления европейских блюд или "Намбан-рёри". Богатый, занятный и гостеприимный человек, он вскоре стал одним из виднейших жителей города. Он был выбран в качестве делегата муниципального совета к Хидэёси в 1592 году, когда последний предпринял вторую попытку включить Нагасаки в свои владения. Его разговорчивость и балагурство так понравились Тайко Хидэёси, с которым у него, кажется, было много общего, что последний изменил его имя на Тоан (так как он не мог правильно произнести имя "Антонио") и назначил его местным сборщиком налогов, взамен за фиксированную годовую плату в 25 квамме (старинная японская мера веса, примерно равная 8,25 фунта или ок. 3,5 кг. - Aspar) серебра.
В 1602 году большая часть китайских шелков, импортированных "большим кораблем" из Макао, осталась непроданной, так как японские купцы жаловались, что цены, запрашиваемые португальцами, были слишком высокими. Обе стороны обратились к Иэясу, который приказал провести расследование. Иезуиты были вовлечены в это дело, и какое-то время ситуация выглядела неловко для них и для португальцев. В конце концов (в 1603 или 1604 году) вопрос был улажен в их пользу, в основном благодаря деятельности падре Жуана Родригеса Тгуззу и Мураямы Тоана, которые добились увольнения тогдашнего дайкана Терадзава Синано-но-ками Хиротака и его замены Мураямой. С этого времени появилась система оптовых закупок, которую португальцы называли панкада, а японцы - ито-ваппу. По условиям этого соглашения, основную часть груза шелка ежегодной карраки приобретали представители гильдии торговцев шелком из пяти сёгунских городов: Эдо, Киото, Осака, Сакаи и Нагасаки. Некоторые из самых ценных по технике плетения и узорам виды шелковых тканей были зарезервированы для покупки Иэясу по оценке его местного представителя. Такова, по крайней мере, была теория, хотя из современных записей очевидно, что в этой договоренности присутствовал значительный элемент гибкости, и что частные торговые операции и сделки на "черном рынке" были нередким явлением. Связь Тоана с иезуитами до сих пор была тесной и сердечной, и она еще больше укрепилась после рукоположения одного из его сыновей, Франсиско, в приходские священники Нагасаки в 1602 году, одного из первых японцев, получивших духовный сан (13).
"Но всё хорошее в жизни длится недолго, а корыстолюбие - корень всего зла", - сентенциозно замечает наш иезуитский хронист. Вскоре Мураяма начал интриговать со своим коллегой Хасэгавой против португальцев, в основном из зависти к падре Жуану Родригесу Тгуззу, который все еще пользовался доверием Иэясу и имел исключительное влияние в муниципальных и придворных делах. Они не решились на открытый разрыв с европейцами, но стали относиться к ним бесцеремонно и жаловались Иэясу на португальскую гордость и высокомерие. Они отмечали, что португальцы пользовались в Нагасаки фактической экстерриториальностью, действуя так, как будто они были владельцами города, в то время как японцы, посещавшие Манилу и Макао, строго наказывались иберийскими властями за малейшее нарушение местных законов. Они также обвинили португальцев в сокрытии лучших шелковых тканей, которые должны были приобретаться для Иэясу, чтобы впоследствии продать их по более высоким ценам на "черном рынке". Наконец, они заявили, что, если бывший сёгун займет более жесткую позицию по отношению к португальцам, они все равно (вопреки его опасениям) не откажутся от импорта китайских шелков, поскольку Макао не сможет существовать без импорта серебряных слитков из Японии. Они также намекнули, что к этому времени корабли с красной печатью могут позаботиться о необходимом импорте шелка. Последнее предположение явно не соответствовало действительности, поскольку только португальцы имели прямой доступ к кантонскому рынку шелка; в то время как японцы, испанцы и голландцы в равной степени зависели от покупок из вторых рук в Индокитае или Маниле - или, чаще, от грабежа китайских судов.
Упоминание о голландцах позволяет напомнить, что в августе этого года они основали факторию или торговую станцию ??в Хирадо. Их появление вынудило Пессоа выбрать меньшее из двух зол, придя к соглашению с Хасэгавой и Мураямой, поскольку португальцы не могли позволить себе враждовать одновременно с японцами и голландцами. Внешнее примирение было достигнуто благодаря посредничеству иезуитов и крупной денежной взятке, но Пессоа, справедливо или ошибочно, по-прежнему не доверял искренности намерений Хасегавы. В этом он, вероятно, ошибался, как указывали иезуиты, поскольку интересы бугё в значительной степени были связаны с продолжением торговли между Макао и Нагасаки.
Как бы то ни было, внешне действия Хасэгавы не оставляли желать ничего лучшего. Он сделал так, что посланник Пессоа к Иэясу прибыл в Сидзуоку до приезда двух голландских послов, Ван ден Брока и Пуика. Это, правда, мало помогло, поскольку Иэясу решил сначала дать аудиенцию голландцам; но он был достаточно приветлив с португальским представителем, когда увидел его, вручив ему вышеупомянутый сюиндзё. Призыв изгнать голландцев как пиратов был менее успешным. Иэясу возразил, что Япония - свободная страна для всех купцов, тогда как "в море пусть каждый сам заботится о себе". Тем временем Хасэгава информировал Пессоа обо всех голландских и испанских интригах против него и, несомненно, получал злорадное удовлетворение от того, что настраивал друг против друга представителей различных европейских народов.
Несмотря на эту реальную или предполагаемую сердечность, португальские купцы в Нагасаки с большим подозрением отнеслись к намерениям Хасэгавы и пытались убедить капитан-майора подать официальную жалобу в Сидзуоку об их претензиях к местным бугё и дайкану. Это решение держалось в секрете от иезуитов, которые пришли в ужас, услышав о нем, и сделали все возможное, чтобы отговорить Пессоа от поездки в резиденцию бывшего сёгуна. В конечном итоге им это удалось, но тем временем португальским интересам уже был нанесен ущерб. Ибо японский переводчик, нанятый для перевода португальской петиции о претензиях, показал ее самому бугё. Хасэгава, естественно, впал в ярость и с тех пор стал смертельным противником Пессоа, поклявшись поквитаться с ним живым или мертвым. Это было тем более прискорбно, что сестра Хасэгавы, О-Нацу, была такой большой фавориткой Иэясу, "что если она скажет, что черное - это белое, он поверит этому".
Примерно в это же время японцы, выжившие в конфликте в Макао, вернулись в Японию и рассказали свою версию происшествия Ариме Шури-но-Тайю Харунобу. Новости об инциденте дошли до Иэясу, который отругал Хасэгаву за то, что он не рассказал об этом раньше, и приказал ему провести тщательное расследование. В своем отчете, составленном в консультации с обиженным Аримой, Хасэгава, который очень близко к сердцу воспринял потерю своих людей, естественно, изобразил поведение Пессоа в самых мрачных красках. Японские моряки без труда отвергли свои письменные показания в Макао, которые, очевидно, были исторгнуты под принуждением. Хасэгава и его клика также указали Иэясу, что корабль Аримы был снабжен сюиндзё, и, следовательно, честь сёгуна была задета в такой же степени, как и честь даймё. Они также утверждали, что испанцы в Маниле дважды приговаривали японцев к смертной казни без какого-либо протеста со стороны Иэясу. Они добавили, что, если ничего не будет сделано, чтобы остановить эти периодические убийства японцев в иберийских колониях, они вскоре примут еще более массовый характер (14).
Эти аргументы произвели на Иэясу сильное впечатление, но он все еще не решался принять радикальные меры, опасаясь, как бы они не привели к прекращению торговли шелком, несмотря на все заверения Хасэгавы об обратном. Пока он колебался, случилось так, что испанский корабль, следовавший из Манилы в Мексику, потерпел крушение у побережья Канто, а выживших моряков доставили в Сидзуоку. Им повезло больше, чем их предшественникам с "Сан-Фелипе", они были очень любезно приняты Иэясу, который все еще стремился к развитию торговли с Манилой. Их предводитель, дон Родриго де Виверо-и-Веласко, который в течение нескольких месяцев был временным губернатором Филиппин, был настолько очарован Японией, что написал: "Если бы я мог убедить себя отречься от моего Бога и моего короля, я бы предпочел эту страну моей родине". Когда Иэясу спросил восторженного испанца, могут ли испанцы поставлять основную часть импорта шелка в Японию, в отсутствие ежегодной португальской карраки, Виверо опрометчиво ответил, что они будут отправлять не один, а два или три корабля ежегодно. Если верить падре Жуану Родригесу Хирао (писавшему в 1610 году), именно этот провокационный ответ испанского идальго заставил Иэясу покончить со всеми колебаниями и принять решительные меры (15).
Тот же источник сообщает нам, что Иэясу в преклонном возрасте проявлял растущее нежелание консультироваться с испытанными и надежными советниками из числа феодальной знати, особенно в вопросах внешней торговли, и вместо этого полагался на мнение таких выскочек, как Хасэгава, Мураяма и Гото Сёдзабуро. Даже после самонадеянного ответа дона Родриго Иэясу все еще некоторое время колебался, "ежедневно меняя свои взгляды, но всегда от плохого к худшему; поскольку он вначале говорил о наложении на португальцев крупного штрафа, затем об убийстве капитан-майора и четырех или пяти главных португальцев, которые, как ему сказали, были основными виновниками гибели японцев; но в конце концов он решил убить капитана вместе с португальцами и захватить корабль со всем его грузом". Падре Хирао в этом вопросе довольно категоричен; но, судя по действительно произошедшим событиям, более вероятно, что намерение Иэясу ограничивалось захватом Пессоа и его корабля, а пассажирам и экипажу было бы разрешено свободно покинуть Японию при условии, что они не окажут сопротивления. Схватить Пессоа живым или мертвым было поручено Ариме, поскольку он был потерпевшей стороной в первоначальном споре.
Пессоа получил предупреждение о том, что замышлялось, несомненно, через местных христиан, как утверждают японские хроники, и немедленно принял все возможные меры предосторожности, чтобы не дать застичь себя врасплох. Он оставался на борту своего корабля, не сходя на берег даже для того, чтобы послушать мессу, и приготовил "Носса-Сеньора-да-Граса" к бою по первому сигналу. Он приготовил большое количество ручных гранат, пороха и дроби, будучи уверен в том, что даже если их не понадобится использовать против японцев, они пригодятся для защиты от голландских нападений во время обратного плавания. Наконец, он попытался уйти из гавани и проследовать вдоль берега к якорной стоянке в Фукуде, но из-за встречного ветра корабль не смог покинуть нагасакский рейд.
Все эти военные приготовления были очевидны для Хасэгавы, который сразу же сообщил Иэясу, что Пессоа вряд ли удастся застичь врасплох. Тогда старик решил пустить в ход хитрость и заставил Гото Сёдзабуро написать епископу Серкейре, вице-провинциалу Карвальо и падре Жуану Родригесу, призывая их посоветовать Пессоа немедленно отправиться в Сидзуоку и дать отчет о своих действиях в Макао. Если он был невиновен, он будет оправдан; и даже если бы он оказался виновен, его помилуют как невежественного иностранца. Таким образом дело будет полюбовно улажено, и все заинтересованные стороны сохранят "лицо". Этот намек был так искусно сформулирован, что ввел в заблуждение многих местных португальцев, но не Андре Пессоа, который полностью осознавал, что может поплатиться головой, и наотрез отказался ехать в Сидзуоку. Среди португальцев было много споров, следует ли им послать заместителя, чтобы попытаться умиротворить Иэясу; но к тому времени, когда они, наконец, отправили посланника, ему было уже слишком поздно что-либо предпринять, ибо жребий был брошен.
Арима Харунобу прибыл в Нагасаки, одержимый жаждой мести, но он тоже решил сначала прибегнуть к хитрости, а не силе. Поэтому он отправился в колледж иезуитов и показал им письма от Хонды и Гото, в которых говорилось, что ему было поручено установить цену (панкада) на большую часть груза шелка, поскольку он был христианским даймё и хорошо относился к португальцам, тогда как местные власти были настроены враждебно. Эта правдоподобная уловка никого не обманула, и Пессоа вежливо, но твердо отказался сойти на берег и обсудить условия панкады. Пока шли эти фарсовые переговоры, Арима собрал отряд из 1200 самураев, которые сосредоточились на берегу под покровом быстро наступившей темноты в воскресенье 3 января 1610 года.
Пессоа получил предупреждение об этом сосредоточении сил, но когда он послал на берег, чтобы предупредить всех задержавшихся португальцев немедленно вернуться на карраку, он не встретил понимания. Некоторые сочли это ложной тревогой; другие не хотели оставлять свои товары на берегу без присмотра; большинству из тех, кто действительно пытался сесть в лодки, помешала японская охрана, и только семи или восьми невооруженным людям удалось добраться до корабля. Ситуация была серьезной, поскольку экипаж корабля был относительно небольшим даже в лучшие времена. Громоздкие карраки, совершавшие рейсы в Японию, обычно несли в составе экипажа менее сорока европейцев, включая офицеров, матросов, артиллеристов и солдат. Тот факт, что лишь горстка торговцев из Макао могла или желала присоединиться к нему в критический момент, означал, что у Пессоа было на борту около сорока европейцев, когда началось сражение, а остальную часть экипажа составляли ласкары и негры. Кроме того, корабль был очень легко вооружен для своих размеров, на нем было установлено не более десяти или двенадцати пушек всех калибров (16).
Незадолго до начала атаки Арима, Хасэгава и Мураяма направили иезуитам совместное послание, в котором сообщали, что, поскольку капитан-майор пытается отплыть, японцы захватят его корабль силой оружия. Вскоре за этим последовало второе сообщение, в котором говорилось, что, если португальцы выдадут Пессоа, все будет урегулировано полюбовно. На это иезуиты ответили, что их вмешательство было бы бесполезным, "потому что португальцы не привыкли выдавать своих капитанов". В это время самураи Аримы грузились на свою флотилию под громкие крики и свет горящих факелов. Некоторые из его офицеров хотели, чтобы Пессоа открыл огонь по кричащей толпе, которая при свете факелов представляла отличную цель, но он отказался взять на себя ответственность за начало боевых действий. "Носса-Сеньора-да-Граса" оставалась окутанной полной темнотой, а подъем якоря и постановка парусов проводились в полной тишине.
Как только корабль тронулся, к нему подошли около тридцати судов, груженных кричащими самураями, и стреляли из своих мушкетов и луков изо всех сил. Пессоа оставил без внимания первый залп, но после второго он приказал дать два последовательных залпа их пяти бортовых пушек. Эти выстрелы нанесли огромный ущерб переполненной японской флотилии; но что больше всего приводило в ярость нападавших, так это то, что корабельные трубы играли насмешливую мелодию после каждого залпа. Каррака направилась к выходу из гавани с приливом, но из-за отсутствия ветра не смогла достичь предполагаемой стоянки в Фукуда, и поэтому бросила якорь у Фукабори. Так закончилась первая атака на "Носса-Сеньора-да-Граса". Сражение возобновлялось с аналогичными результатами в течение трех ночей подряд, но японцы не осмеливались приближаться к карраке днем.
Утром третьего дня (5 января) Арима отправил Пессоа сообщение (неизвестно, как или с кем), в котором он сообщил, что желает возобновить переговоры о "панкаде" шелка, и что если капитан-майор все еще сомневается в чистоте его намерений, он отправит к нему нескольких заложников, при условии, что корабль останется на месте. Пессоа ответил уверениями в дружбе, но потребовал, чтобы заложниками были сын Аримы и сын Мураямы, добавив, что он должен отплыть в Фукуда, как только подует попутный ветер, поскольку это единственная безопасная якорная стоянка. Из этого обмена посланиями ничего не вышло, за исключением того, что Хасэгава пришел в ярость, когда услышал об этом. На следующее утро он отправил сообщение Пессоа, в котором писал ему, что Арима не имеет полномочий делать какие-либо подобные предложения, а, напротив, получил приказ от Иэясу убить его. Хасэгава добавил, что сказал ему это от чистого сердца; но если Пессоа сдастся и предложит Иэясу весь груз карраки по цене, которая будет установлена ??последним, он (Хасэгава) заступится за него при дворе, хотя не может гарантировать результат. Пессоа дал вежливый, но уклончивый ответ, отказавшись от дальнейших переговоров до тех пор, пока японцы не прекратят военные действия (17).
Утром 6 января, в праздник волхвов, Пессоа удалось вывести карраку из гавани с помощью взявшей ее на буксир корабельной шлюпки, и к вечеру он прибыл к предполагаемой якорной стоянке в Фукуда. Японцы, видя, что их жертва собирается ускользнуть от них, решили сделать последнее усилие. Предыдущие попытки использовать брандеры и перерезать якорные тросы с помощью ныряльщиков оказались безуспешными, и теперь Арима попробовал нечто новое. Он связал вместе две большие лодки и возвел на них деревянную башню, по высоте примерно равную верхней части карраки, обтянув ее сырыми шкурами, чтобы португальцы не подожгли ее, и посадив внутри башни множество мушкетеров. Самураи Аримы постоянно получали подкрепление в течение последних трех дней, и их численность в итоге возросла до 3000 человек. Между восемью и девятью часами вечера флотилия приблизилась к цели. Плавучая башня атаковала карраку с кормы, где против нее могло быть направлено только одно орудие, поскольку вторая кормовая пушка была перенесена на нос, чтобы защитить якорные тросы от японских атак.
Сражение достигло своего апогея. Некоторым японцам удалось вскарабкаться на борт карраки, но они были либо изрублены в куски, либо вынуждены прыгнуть в море. По словам Авилы Хирона, Пессоа собственными руками убил двух прорвавшихся на палубу японцев. Огонь португальских пушек лишь незначительно повредил плавучую башню, но нанес большой ущерб переполненным лодкам, которые, в конечном счете, начали отходить от корабля, и возбужденные португальцы громко закричали "Победа! Победа!" Как раз в этот критический момент случайный выстрел попал в гранату, которую собирался метнуть португальский солдат, и пылающие осколки упали на кучку пороха у его ног; порох тотчас вспыхнул, и огонь перекинулся на бизань-парус. Отсюда пожар распространился так быстро, что было очевидно, что у небольшой команды не было возможности потушить его и одновременно продолжать бой. Видя, что все потеряно, Пессоа приказал старшему пушкарю поджечь крюйт-камеру, так как он решил скорее умереть, чем сдаться. Судовой казначей Педро д'Эсторчи воспротивился этому решительному приказу, после чего Пессоа с неустрашимым сердцем положил свой меч и щит в каюте, не сказав больше ни слова, "и взяв распятие в одну руку и факел в другую, он спустился вниз и поджег пороховой погреб". Корабль сотрясли два прогремевших один за другим взрыва, он раскололся пополам и затонул на глубине тридцати двух саженей.
До того момента, как загорелась каррака, потери защитников были крайне незначительными - всего четыре или пять португальцев были убиты за четыре дня или, скорее, ночи сражения. Многие из них погибли в результате взрыва, но некоторые выжили. Большинство из них были убиты японцами при попытке спастись вплавь, в том числе испанский монах-августинец фрай Хуан Даморин, единственный священник на борту, но несколько счастливчиков благополучно добрались до берега и оказались в безопасности. Потери японцев, естественно, были намного больше и составляли несколько сот человек. Основная часть груза шелка в то время все еще оставалась на борту, так как не было достигнуто соглашения о цене "панкады". На борту также находилось некоторое количество серебряных слитков, и общая сумма потерь оценивалась более чем в миллион золотых. Некоторые корзины с шелком были выловлены из воды, но многократные усилия водолазов с 1610 по 1933 год позволили поднять со дна только несколько слитков серебра, немного устричных раковин, которыми были отделаны окна кают, бронзовую пушку и корабельную астролябию. Японцы в конце концов выиграли битву; но Пессоа показал, что если он не может победить, то знает, как умереть (18).
Едва рассеялся дым битвы, когда Хасэгава послал за оставшимися на берегу купцами из Макао и сказал им, что, если они хотят возобновить свою торговлю, это должно быть сделано на японских условиях. Когда им были зачитаны условия, большинство купцов отказалось их подписать, поскольку они были слишком унизительны и коммерчески невыгодны. Некоторые из более слабых духом впоследствии согласились принять их под принуждением, но в этом не было необходимости. Поначалу Иэясу был очень зол из-за потери драгоценного груза карраки и угрожал убить всех португальских торговцев и изгнать иезуитов. Вскоре он успокоился и позволил тем купцам из Макао, которые не принимали участия в сражении, вернуться в Макао в зафрахтованной джонке со всем своим имуществом.
Иезуитам также разрешили остаться в Японии, формально по заступничеству Аримы, но на самом деле потому, что Иэясу был убежден, что без них торговля шелком с Макао прекратится. Хасэгава также разделял это мнение и в марте 1610 года сказал уезжающим купцам из Макао, "что им не следует прерывать торговлю, а организовать прибытие хотя бы небольшого судна в этом году и "большого корабля" в следующем, когда все будет хорошо" (19).
Хасэгава оказался истинным пророком. Португальцы либо не смогли, либо не захотели послать корабль, большой или малый, в 1610 году; но в июле следующего года посланник по имени дон Нуньо Сотомайор прибыл на небольшом судне. Он высадился в Сацуме, не зная, какой прием ждет его в Нагасаки, но ему не о чем было беспокоиться. Иэясу к тому времени полностью разочаровался в способности испанцев или голландцев занять место макаоссцев в качестве поставщиков китайского шелка в больших объемах, и он был готов принять "большой корабль" на старых условиях. Сотомайор был радушно встречен в Сидзуоке, где Хонда проявил себя как никогда услужливым, и получил го-сюиндзё, составленный в следующих выражениях:
"Посол прибыл из Гоа, чтобы попросить разрешения на возвращение Черного Корабля. Против этого нет никаких возражений. Правила, в соответствии с которыми будет проводиться торговля, останутся такими же, как и в прошлом, без каких-либо изменений.
Если кто-либо их нарушит, он будет наказан.
Подтвердите получение.
Поздней осенью шестнадцатого года Кёйтэ и в год кабана".
Португальский хронист Антонио Бокарро пишет, что "хотя японцы - очень благородный народ, этот фидалгу вел себя так, что оставил их пораженными его благородством души и тем, как он в иных отношениях представлял португальскую нацию". Сотомайор привез хорошие новости в Макао вместе с пачкой писем от Хонды, Хасегавы и Гото, в которых те призывали сенат возобновить торговлю и обещали оставить прошлое в прошлом. Вину за катастрофу возложили на Пессоа, который отказался сдаться, как приказал Иэясу. Сенат Макао, подтверждая получение этого паспорта с красной печатью, написал (на японско-китайском): "Лучи весеннего солнца пали на иссохший тростник, и широкая дорога прошла через шипы и колючки". Тем не менее, "сюиндзё", выданный Сотомайору, не был сочтен достаточно явным, и португальцы запросили дополнительные гарантии, которые были даны в другом паспорте, выданном по приказу сёгуна Хидэтады в 1612 году капитан-майору Педро Мартиншу Гайо.
"Как и прежде, Черному Кораблю и другим судам людей Намбан разрешена торговля в Нагасаки. Если судно будет повреждено и из-за погодных условий зайдет в любой порт Японии, безопасность судна и груза полностью гарантируется. Девятый месяц семнадцатого года Кёйтэ".
Таким образом, плавания возобновились с прибытия в Нагасаки большого галеона "Сан-Фелипе-и-Сантьяго" в 1612 году. Обмен письмами между вице-королем Гоа и сенатом Макао, с одной стороны, и Иэясу, Хидэтада, Хонда, Хасегава и Гото с другой, по умолчанию признавал, что торговля была возобновлена ??на условиях status quo ante bellum.
Но героизм Пессоа, который быстро забыли его соотечественники, надолго остался в памяти японцев. Некоторые из его соотечественников считали, что он умер "как римлянин, а не христианин", но это грандиозное самоубийство было как раз тем, что пришлось по сердцу самураям. Последний бой "Носса-Сеньора-да-Граса" стал частью фольклора Нагасаки и был записан в нескольких хрониках Кюсю. Память о нем все еще сохранилась, хотя и в несколько искаженном виде, во время нежелательного вторжения британского фрегата "Фаэтон" два столетия спустя; и водолазные работы на затонувшем корабле в 1930-1933 годах возродили ее в последние годы. Один из миссионеров-иезуитов вполне мог написать, что каким бы ни был этический аспект поступка Пессоа, он прославил его по всей Японии: "magnum animi sui nomen tota Japan evulgarunt" (20).
III
История появления голландцев и англичан в Японии, вероятно, знакома каждому, кто изучал историю Японии. Тем не менее, имеет смысл кратко подытожить ее здесь, поскольку присутствие еретиков оказало решающее влияние на ход международных отношений Японии в критический период.
Последние три года шестнадцатого века были отмечены необычайным всплеском морской активности Голландии после возвращения трех из четырех кораблей из разведывательного плавания Хаутмана на Суматру и Яву. В Нидерландах было создано шесть отдельных кампаний для торговли с Востоком, а в 1598 году двадцать два голландских корабля отправились в Ост-Индию. Это произошло через тридцать лет после начала голландского восстания против Испании, и в то время, когда в среднем только четыре или пять каррак ежегодно отплывали из Лиссабона в Гоа. Один из этих голландских кораблей, капитаном которого был Якоб Квекернек, а главным штурманом - Уильям Адамс, в апреле 1600 г., после опасного плавания через Магелланов пролив, достиг Японии скорее благодаря удаче, чем точному расчету.
Через несколько дней после прибытия "Лифде" ("Милосердие") в залив Беппу в Бунго, из Нагасаки прибыл португальский иезуит, чтобы действовать в качестве переводчика, "что было не на пользу нам, поскольку наши смертельные враги были нашими тружениками", как писал Уилл Адамс. Тем не менее, местный даймё хорошо отнесся к потерпевшим кораблекрушение; и Иэясу, когда он услышал об их прибытии, приказал отправить к нему Адамса для беседы. Иезуиты и португальцы, через падре Жоао Родригеса, по-видимому, приложили все усилия, чтобы новоприбывших распяли как пиратов, поскольку они были вдвойне прокляты в их глазах. "Голландцы - только хорошие артиллеристы, и, кроме того, ни на что не годны, за исключением того, чтобы их сжечь как отчаянных еретиков", - писал современный португальский летописец Коэльо Барбуда. Его соотечественники в Японии, несомненно, согласились бы с ним; а поскольку вновь прибывшие представляли потенциальную опасность для чистоты католической доктрины и монополии на торговлю шелком в Макао, ни миссионеры, ни торговцы не жалели усилий, чтобы пресечь угрозу в зародыше.
Токугава Иэясу не был тем человеком, которого можно было подтолкнуть к поспешным действиям. Он провел несколько длинных бесед с Уиллом Адамсом, и его поведение явно произвело на него впечатление. В конце концов, он сказал иезуитам, что "мы еще не причинили ни ему, ни кому бы то ни было из его земель никакого вреда или ущерба; поэтому приговорить нас к смерти - это против разума и справедливости. Если наши страны воюют одна с другой, это не является причиной, по которой он должен был убить нас. Услышав такой ответ, они впали в уныние, что их жестокое притворство подвело их. За что да будет вечная хвала Богу". У еретиков действительно были причины быть благодарными и Богу, и кесарю, ибо иберийцы быстро расправились бы с ними, если бы добились своего. Тем, кто сомневается в этом факте, достаточно лишь вспомнить об узаконенных убийствах захваченных моряков с корабля Оливье ван Норта в Маниле в 1600 году и матросов с эскадры ван Нека в Макао пару лет спустя; не говоря уже о судьбе экипажа корабля-спутника "Лифде" ("Троув"), перебитого португальцами на Тидоре в январе 1601 года (21).
Спасенным из когтей своих собратьев-европейцев, голландцам разрешили поселиться в Японии, а Адамсу был предоставлен статус самурая и небольшое поместье в Хемимуре около Йокосуки. Известия о потерпевших кораблекрушение окольным путем дошли до Голландии в августе 1601 года, когда Оливер ван Норт вернулся в Роттердам после своего кругосветного путешествия. Голландец встретил у берегов Борнео японский корабль с красной печатью, португальский кормчий которого сообщил ему о прибытии его соотечественников в Японию. Прямая связь с внешним миром стала возможной только четыре года спустя, когда Уилл Адамс после напрасной попытки получить разрешение Иэясу покинуть страну, добился его для своего капитана и еще одного голландца по имени Мельхиор ван Сантворт, которые и уплыли на корабле с красной печатью, предоставленном даймё Хирадо, в Патани.
В то время как команда "Лифде" вела жизнь лотофагов (Лотофаги - в древнегреческой мифологии - народ, живший на острове в Северной Африке и питавшийся плодами лотоса. В переносном значении "лотофагами" называют людей, ищущих забвения. - Aspar) в Японии, их соотечественникам удалось наладить торговлю в Ост-Индии на действительно прочной основе. Во многом благодаря усилиям Олденбарневелта (Йохан ван Олденбарневелт (1547-1619) - нидерландский государственный деятель и дипломат, с 1586 г. занимал должность великого пенсионария Голландии. - Aspar) конкурирующие компании, торгующие на Востоке, объединились в 1602 году в получившую правительственную лицензию Ост-Индскую компанию. Захват Амбоины, Тернате и Тидоре тремя годами позже дал голландцам ключи от желанных Островов Пряностей, и они открыли фактории в Бантаме на Яве, в Патани в Малайе, на островах Банда и в других местах. Испанская экспедиция из Манилы в апреле 1606 г. захватила Тернате и Тидоре, "откуда купцы привозят свои пряности"; и Андре Фуртадо де Мендоса с помощью команды японского корабля с красной печатью в том же году отразил нападение голландского адмирала Корнелиса Мателиффа де Йонга на Малакку после пятимесячной осады. Но эти неудачи были в значительной степени компенсированы последующим уничтожением Мателифом половины португальской армады, которая сняла осаду Малакки в августе. Среди погибших в результате октябрьской победы Мателиффа был и Якоб Квакернек, который присоединился к флоту в Патани 19 августа. Он сказал голландцам, что в Японии все еще живут двенадцать уцелевших моряков с "Лифде", и привез с собой паспорт, разрешающий его соотечественникам торговать там. Тем временем Мельхиор ван Сантворт вернулся прямо в Японию из Патани.
После безуспешной атаки на уцелевшую половину португальской армады в Пуло-Бутоне (около Кедаха) в декабре Мателифф проследовал через Бантам к Молуккским островам, где отвоевал у испанцев половину острова Тернате и основал форт Оранже. В июне 1607 года он отплыл к побережью Китая и несколько недель крейсировал у Макао, пока его не прогнал Андре Пессоа, прибывший в августе с шестью или семью парусными судами, которых голландцы в прошлом году не смогли завлечь в ловушку у Пуло-Бутона. Неспособность завершить уничтожение португальской армады дорого обошлась голландцам, как они поняли, когда было слишком поздно. Виктор Спринкель, их фактор в Патани, написал Уиллу Адамсу в феврале 1608 года, что причина задержки отправки кораблей в Японию заключалась в том, что "наши смертельные враги, португальцы, настолько сильны на море, что мы с трудом можем противостоять им". Он добавил, что надеется, что они смогут отправить пару кораблей в Японию в течение следующих двух лет, и в этом ему не пришлось разочароваться.
Адмирал Верховен, командующий флотом, который в декабре 1607 года покинул Тексель и направился в Ост-Индию, получил указание отправить хотя бы один из своих кораблей в Японию, чтобы доставить письмо принца Оранского и основать факторию для регулярной торговли. Два судна Мателиффа были направлены в то же место в 1605 году; но один из них ("Мидделбург") погиб в сражении у мыса Рашаду в августе 1606 года. Провал его китайского плавания в следующем году лишил голландского адмирала возможности выполнить данные ему инструкции. Верховен, как и его предшественник, обнаружил, что Малакка "не из тех кошек, которых можно схватить без перчаток", и бросил якорь в Бантаме в апреле 1609 года после тщетной блокады португальской крепости. Здесь он узнал, что в Макао оснащают карраку с исключительно богатым грузом для плавания в Японию. Поэтому он послал приказ двум своим кораблям, которых он оставил крейсировать в Сингапурском проливе, попытаться перехватить этот драгоценный корабль в Формозском проливе, а в том случае, если упустят его, направиться в Японию.
Авраам Ван ден Брок, командир двух судов, "Roode Leeuw met pijlen" ("Красный Лев со стрелами") и "Griffoen" ("Грифон"), получил эти приказы у Джохора 4 мая. Впоследствии он отплыл в Китайское море, зайдя по пути в Патани, где взял на борт некоторое количество "шелка, перца и немного свинца, чтобы, если нам не удастся захватить карраку, у нас имелись некоторые доказательства того, что мы хотим открыть торговлю" в Японии. Как уже говорилось ранее, Ван ден Брок упустил Пессоа и "Носса-Сеньора-да-Граса" в Формозском проливе, и, лишившись своей добычи, 31 июля бросил якорь в Хирадо. Голландец, не теряя времени, повидался с Уиллом Адамсом и Мельхиором ван Сантвортом, который сопровождал его ко двору Иэясу в Сидзуоке. Бывший сёгун обрадовался их прибытию и разрешил голландцам основать торговую факторию, где они захотят. Они получили ответ на письмо принца Оранского, и сюиндзё в двух экземплярах, разрешающий голландскую торговлю с Японией. Они были особенно довольны тем фактом, что на продажу их товаров не было наложено никаких ограничений, в то время как португальцы должны были продавать свой импортный шелк крупными партиями по фиксированным ценам в рамках системы панкада или ито-ваппу. Эта последняя уступка, вероятно, была несколько иллюзорной, поскольку маловероятно, что японские купцы согласятся платить более высокую цену за голландские шелка, чем ставка, установленная преобладающей португальской панкадой. Затем в октябре "Roode Leeuw" и "Griffoen" вернулись в Патани, оставив Якоба Спекса и остальной персонал в своей недавно основанной фактории в Хирадо (22).
Иэясу категорически отверг все португальские и испанские обвинения против голландцев как пиратов, но он был явно разочарован тем, что ни одно голландское судно не прибыло в 1610 году, как было обещано. Это было связано с тем, что корабли, которые, как предполагалось, должны были идти в Японию, были вовлечены в сокрушительное поражение адмирала Верховена от губернатора Филиппин Хуана де Сильвы в Манильском заливе в апреле того же года. Иберийские соперники голландцев не преминули указать японцам, что голландцы не в состоянии выполнить свои обещания, данные в 1609 году, и что они ничем не лучше пиратов, которые могут торговать только тогда, когда захватят достаточно "призов". Эти внушения не пропали даром. Якоб Спекс в письме своим нанимателям из Нагасаки в ноябре 1610 года отмечал, что некоторые японцы "сейчас, не колеблясь, открыто говорят то, о чем в прошлом году только шептались в тайне, а именно, что мы пришли скорее для того, чтобы подстерегать Большой Корабль из Макао, чем открыть торговлю с Японией. Они указывают на то, что, поскольку в этом году ни один корабль не прибыл из Макао или Манилы, а мы точно так же держались подальше от Японии, мы, должно быть, больше заинтересованы в пиратстве, чем в торговле".
Чтобы противодействовать этой клевете и "показать флаг" в Хирадо, голландские факторы в Патани отправили яхту "Braeck" в Японию в 1611 году. Ее груз имел небольшую ценность по сравнению с грузом, который обычно доставлялся карракой из Макао; но голландские посланники Спекс и Сегерсоон были хорошо приняты Иэясу, который сказал выразившим протест португальцам и испанцам, что торговля с Японией открыта для всех желающих. Успех был достигнут отчасти благодаря присутствию Уилла Адамса, который выступал в качестве переводчика, и, по словам Спекса, находился в большом фаворе у бывшего сёгуна. Этот факт подтверждается иберийскими источниками; и ясно, что к тому времени Адамс в значительной степени вытеснил падре Жуана Родригеса Тгуззу, который в следующем году впал в немилость и был сослан в Макао.
Изгнание этого иезуита было очень серьезной потерей для португальцев, которым теперь приходилось полагаться на англичанина-еретика как на своего придворного переводчика, по крайней мере, в некоторых случаях. Адамс утверждает, что он платил добром за зло, а также просил и добивался от Иэясу милостей как для испанцев, так и для португальцев. В этом он, вероятно, преувеличивал и, вероятно, ограничил свои усилия в их интересах сугубо второстепенными вопросами. Он определенно время от времени проявлял дружбу к отдельным иберийским монахам и морякам, но в целом вплоть до самой смерти сохранял резко антикатолическую позицию. Его японская супруга была новообращенной католичкой, и, возможно, его дети придерживались веры своей матери; но это не мешало Адамсу клеветать на монахов и иезуитов всякий раз, когда ему представлялась такая возможность, как я покажу в следующей главе (23).
Англичане обосновались в Японии вскоре после голландцев; на самом деле последние жаловались, что уроженцы Британии намеренно шли по их пятам по всему Востоку, рискуя торговать только в тех местах, где голландцы уже сломили хребет иберийского сопротивления. Это было верно лишь отчасти, и главная причина появления англичан в Японии, несомненно, та же, что и у голландцев, а именно, публикация "Itinerario" или "Описания путешествий" Линсхотена. Эта работа была vade mecum (путеводителем (лат.)) для голландцев, англичан и французов в их попытках браконьерства в заповедных владениях короля Филиппа. Он превозносил Японию как страну, сопоставимую с Мексикой или Перу по богатству серебром. Описание Линсхотеном "легких денег", которые получали португальцы от своих рейсов из Китая в Японию, пробудили алчность у купцов Амстердама и Лондона за несколько лет до того, как первые письма Уилла Адамса дошли до своих пунктов назначения. Но английская Ост-Индская компания еще не была так хорошо организована и так хорошо управляема, как ее голландская тезка, и при этом не имела такой сильной поддержки со стороны государства. Таким образом, прошло тринадцать лет, прежде чем ее намерение начать торговлю с Японией осуществилось.
Первым английским кораблем, достигшим островной империи, была "Гвоздика" капитана (или "генерала", как его высокопарно называли по иберийской моде) Джона Сэриса, который прибыл в Хирадо в июне 1613 года. Адамс и Сэрис невзлюбили друг друга с самого начала, и эта взаимная антипатия только усилилась во время пребывания "генерала" Сэриса в Японии. Он не мог обойтись без Адамса, который был необходимым посредником и большим фаворитом Иэясу; но их личные отношения были таковы, что Адамс наотрез отказался возвращаться на родину на "Гвоздике", хотя бывший сёгун неохотно дал ему на это разрешение. Сэрис был не одинок в своем мнении, поскольку другие его соотечественники считали Адамса "натурализованным японцем". Его также обвиняли в том, что он "полностью стал голландцем" и слишком дружен с "различными испанцами и португальцами"; хотя у Ричарда Кокса, одного из его ранних критиков, хватило чувства такта написать при получении известия о его смерти в мае 1620 года: "Я не могу не сожалеть о потере такого человека, как капитан Уильям Адамс, ибо он находился в такой чести у двух японских императоров [Иэясу и Хидэтада], как никто из христиан в восточных странах. Он мог свободно входить к ним и вести с ними беседу, в то время как даже многие японские короли не осмеливались на это". Это было правдой; и служит скорее в заслугу Адамсу, чем наоборот, что он не использовал свое влияние исключительно в пользу своих соотечественников.
"Андзин-сама", или "господин штурман", как англичанин был известен по всей Японии, выхлопотал для неблагодарного Сэриса столь же обширные торговые привилегии, как и те, которые были предоставлены голландцам. Вопреки здравому смыслу и совету Адамса, Сэрис отказался разместить английскую факторию в Ураге, которая была удобно расположена недалеко от быстро растущего города-замка Иэясу - Эдо, а предпочел оставить ее в Хирадо. Этот рыбацкий городок был не только "скучным и грязным" по сравнению с крупными торговыми центрами Кансай и Канто, но и находился в тени процветающего порта Нагасаки, превосходная и просторная гавань которого выгодно контрастировала с узким и опасным рейдом Хирадо. Адамс предложил английской компании обосноваться в окрестностях Эдо еще до того, как "Гвоздика" прибыла в Японию; но его здравый совет был проигнорирован как Сэрисом и его преемником в Хирадо, Ричардом Коксом, так и директорами в Лондоне. Опыт показал, что он был прав, и шаткое положение Английской компании в течение десятилетия ее существования в Японии (1613-1623 гг.) во многом объяснялось тем, что она базировалась в Хирадо, а не в какой-либо части района Канто (24).
И англичане, и голландцы поняли, читая работы Линсхотена еще до того, как достигли Дальнего Востока, что прямой доступ к китайскому рынку шелка был самой надежной базой для прибыльной торговли с Японией. Адамс написал в Бантам до прибытия туда "Гвоздики": "Если бы английские купцы могли найти подход или открыть торговлю с китайцами, наша страна получила бы большую прибыль, и у достопочтенной Лондонской Индийской компании не было бы необходимости отправлять деньги из Англии, ведь в Японии много золота и серебра". Силой оружия или иным образом португальцы Макао успешно помешали голландцам обосноваться на побережье Гуандуна в 1601-1607 годах; и тогда голландцы опрометчиво прибегли к грабежу не только иберийских, но и китайских торговых судов, чтобы получить желанные шелка.
Корабли Английской компании, в отличие от каперов, таких как сэр Эдвард Мишельборн, не прибегали к таким радикальным методам, но многие считали, что они также занимались морским разбоем. Подвиги Дрейка и Кавендиша в Тихом океане были известны в Японии при посредничестве португальских иезуитов, если верить рассказу Сэриса.
"До нашего прихода их [голландцев] обычно принимали за англичан, ибо наша английская нация давно известна понаслышке среди них, но португальские иезуиты сильно поносят ее как пиратов и морских грабителей; так что у туземцев есть песня, которую они называют "английская крофония" [Igirisu Kurofune], в которой рассказывается о том, как англичане захватывают испанские корабли; песню эту они [поют], сопровождая воинственными жестами, с катанами на боках, каковой песней и жестами они пугают и устрашают своих детей, как французы иногда пугают своих детей именем лорда Толбота" (Джон Толбот, граф Шрусбери (род. до 1396 - ум.1453) - знаменитый английский полководец эпохи Столетней войны, неоднократно одерживавший победы над французами и прозванный "Британским Ахиллом"; погиб в битве при Кастийоне. - Aspar).
И голландцы, и англичане в народе были известны под именем "рыжеволосых" (комодзин по-японски) в Китае и Японии, чтобы отличить их от намбандзин или южных варваров.
В отсутствие захваченных грузов на джонках, идущих из Макао или направлявшихся в Манилу, главными портами, в которых англичане и голландцы получали китайские шелка путем законной покупки, были Патани и Бантам. Все более растущее количество шелковых тканей также было доступно в Тонкине, Аннаме, Чампе и Камбодже; но поскольку японские корабли с красной печатью часто посещали эти порты в предпочтении перед другими, они обычно получали большую часть имеющихся запасов. Однако помимо шелка, где бы его ни получали, наиболее прибыльным товаром оказались кожи оленей, скатов или акул из Сиама. Из акульей кожи японцы выделывали разновидность шагрени, которая под названием "samИ" пользовалась большим спросом для обтягивания рукоятей мечей и ножен. Среди немногих прибыльных предприятий английской фактории в Хирадо, были два рейса, совершенных джонкой "Морское приключение" в Сиам в 1615-1618 гг. Англичане были особенно огорчены тем, что не смогли найти рынок сбыта для своего сукна в Японии, "но поскольку они пока так сильно пристрастились к шелкам, то не вдаются в рассмотрение пользы ношения ткани". Отчасти это произошло из-за того, что, как заметили японцы, сами англичане не носили одежду из того материала, который они рекомендовали, "ибо, по их словам, вы рекомендуете нам свою одежду, но сами почти ее не носите; лучшие из вас носят одежду из шелка, а те, кто занимает более скромное положение - из вельвета". Почти единственное применение, которое они находили для ткани, - это внутренняя обивка сундуков для оружия и доспехов.
Кокс и его соотечественники горько жаловались на "драчливость японцев ... которые настолько неуправляемы, что, когда корабль полностью укомплектован ими, с ними невозможно иметь дело", как выяснил на собственном опыте Уилл Адамс на "Морском приключении". Похоже, это был случай, когда "в своем глазу бревна не замечаешь", поскольку Джек Тар и Ян Маат (Джек Тар (Jack Tar) - обобщенное прозвище английских матросов; Ян Маат - соответственно, голландских. - Aspar), по признанию своих командиров, были столь же непослушны. Кокс с отвращением записывает 6 июля 1617 года: "Странно видеть непослушание этих голландских моряков и солдат, как они, пьяные, пошатываясь ходят по улицам, коля и рубя друг друга своими ножами, как сумасшедшие". Для него это не должно было быть так уж странно, после того, что он написал об экипаже корабля "Осиандер" восемнадцать месяцев назад: "Я признаюсь перед Богом и миром, что никогда не видел более непослушной компании людей, и намного хуже, чем они были на "Гвоздике", хотя и те были достаточно плохими". Время не принесло улучшений в этом отношении, поскольку пьяные ссоры между английскими и голландскими моряками в Хирадо, иногда со смертельным исходом, были обычным делом, пока корабли двух стран стояли на рейде. Кокс предположил, что большинство английских судов комплектовалось экипажами, друзья которых очень хотели избавиться от них, и которые спровадили их в море, "надеясь, что они не вернутся из этих долгих плаваний". В ноябре 1620 года старик все еще сетует на непокорность "матросов и моряков, и некоторых не самого худшего сорта, которые ежедневно валяются на берегу в тавернах". Излишне добавлять, что драки между этими скандалистами и местным населением были частыми и иногда заканчивались смертельным исходом.
В качестве оправдания этого буйного поведения можно сослаться на то, что в семнадцатом веке участь моряка была намного тяжелее, чем сейчас, и жестокие телесные наказания, бывшие тогда в моде (порка, протягивание под килем и тому подобное) вынуждали людей не просто к пьянству, но и к дезертирству. В дневнике Кокса есть несколько жалоб на недовольных моряков, искавших убежища у португальцев из Нагасаки. Одна такая группа была поймана, и четверых дезертиров повесили на рее; но неудивительно, что один из факторов жалуется на то, что "простой моряк стал настолько беспечным, что, если бы ему представилась такая возможность, он скорее стал бы служить испанцам, чем жить под плетью или другим жестоким наказанием, применяемым сейчас". Португальцы, кажется, более гуманно обращались со своими моряками (в отличие от ласкаров). Во всяком случае, нет никаких упоминаний об их дезертирстве к своим врагам, тогда как дезертирство английских моряков к ним было частым явлением в Гоа и Макао. Их рабы, напротив, дезертировали к голландцам и англичанам.
"Драчливость японцев" раздражала не только Кокса и его коллег, которые в любом случае казались довольно вспыльчивыми людьми, но и самих азиатов в других местах. Правда, вако к тому времени практически исчезли из-за жесткого пресечения Иэясу пиратства; но экипажи некоторых кораблей с красными печатями сходились с голландскими и английскими моряками в их пристрастии к женщинам и спиртному. Жалобы на их неуправляемое поведение поступали из Манилы, Кохинхины, Камбоджи и Сиама. В этом отношении показательны следующие цитаты из дневника Кокса. 4 июля (ст. ст.) 1617 года он отмечает, что король Кохинхины особенно хотел принять английских торговцев, "но чтобы они прибыли на нашем собственном корабле, а не на японском, поскольку их он приказал изгнать из своей страны. Я имею в виду ренегатов, живущих в тех странах, которые до этого и вредили всем". Девять дней спустя он отмечает, что "некоторые японские беглецы, принадлежавшие, как полагают, к числу тех, которые ранее были изгнаны из Кохинхины, действительно присоединились к упомянутым португальцам, после чего король Камбоджи изгнал всех японцев из своей страны".
Это последнее сообщение оказалось преждевременным, но король Камбоджи жаловался бакуфу на агрессивное поведение японцев в его владениях еще в 1605 году. Король несколько патетически предложил, что только один или два лицензированных корабля должны прибыть в год, и что капитан должен держать свою команду на борту закованными в цепи, когда находится в порту. "Только так король Японии может доказать свою искреннюю доброжелательность по отношению к Камбодже и свое желание поддерживать сердечные отношения с нашей страной". Что касается жалобы правителя Кохинхины в 1618 году, Хонда и Дои отправили туда Фунамото Ясичиро, наделенного всеми полномочиями для восстановления порядка в японской общине. Фунамото торговал в Индокитае с 1598 года, и монарх попросил прислать его из-за доверия, которое он к нему испытывал. Как уже отмечалось, Хидэтада предоставил королю Сиама карт-бланш, чтобы справиться с беспокойными японцами в Камбодже, которую его сиамское величество провозгласил вассальным государством, по своему усмотрению, поскольку они были морскими торговцами и не заслуживали никакого внимания. Это наводит на мысль, что они были лицензированными торговцами, а не вако, хотя осуждение их Коксом как "ренегатов" могло подразумевать последнее.
В любом случае, торговля Японии с Индокитаем в этот период неуклонно росла и приобрела общенациональное значение. Падре Валентим де Карвальо утверждал, что "большой корабль", который возобновил торговлю между Макао и Нагасаки в 1612 году, привез 1300 центнеров шелка, тогда как еще 5000 центнеров были ввезены на судах с красной печатью и на кораблях из Китая и Манилы. Он жалуется, что для управления японскими кораблями не было недостатка в португальских кормчих, соглашавшихся на эту работу за хорошую плату. Это подтверждается исследованием вотивных изображений семей Суминокура и Суэёси, которые до сих пор хранятся в храме Киёмидзу в Киото. На них ясно видно несколько людей в португальской одежде на борту кораблей, один из которых обычно сидит рядом с японским капитаном и предположительно является кормчим.
О размахе японской торговли с Индокитаем и Индией в первой четверти семнадцатого века свидетельствуют следующие факты. В 1626 году португальские иезуиты насчитывали четыреста японских христиан в одном только Сиаме, наряду с большими колониями в Аннаме и Тонкине, где их число значительно увеличилось с прибытием изгнанных или беглых христиан после обнародования указа Иэясу в 1614 году. В других описаниях говорится о том, что во втором десятилетии семнадцатого века в Сиаме проживало более шестисот японцев. Их главным центром была столица Аютия, а группы меньшей численности обосновались в Лигоре и Патани на Малайском полуострове. Несмотря на запрет Хидэтады на использование японцев в качестве иностранных наемников в 1611 году, есть упоминания о японском контингенте при неудачной атаке Рейерсена на Макао в следующем году, а также о японских солдатах в голландских гарнизонах на Амбоине и Формозе в 1624 году. Среди японской купеческой колонии в Батавии было несколько интересных персонажей, в том числе деловой партнер известного мореплавателя Абеля Янсзона Тасмана. У португальского капитана Малакки в 1610 году были японские телохранители, которых ему было приказано распустить, поскольку их свирепость представляла опасность для крепости; упоминаются также отдельные японцы на Малых Зондских островах и на Молуккских островах.
Пока Иэясу был жив, японская заморская экспансия давала все надежды на бурный рост. Некоторые из тех, кто руководил этой морской деятельностью, были людьми, которые оставили бы свой след в любую эпоху и среди любой нации. Таковы были Суминокура Генсо и его сын Генси, которые утверждали, что вели свое происхождение от Минамото Гэндзи. Первый был известен своими крупными инженерными проектами, такими как строительство судоходного канала на реке Хозу около Киото и аналогичными работами в столице, которые улучшили речное сообщение с озером Бива и с морем. Его сын также был известным подрядчиком общественных работ и горным инженером в придачу. Он отвечал за поставку и транспортировку древесины из лесов Фудзиямы для пристроек Хидэтады к замку в Эдо. На этом его разносторонняя деятельность не закончилась. Он был учеником Фудзивара Сейгва и другом известного конфуцианца Хаяси Разана, который упоминает его в своих произведениях. Он составил замечательную библиотеку японских и китайских классиков и опубликовал издания первых (Исэ-моногатари, Гендзи-моногатари, Хейке-моногатари), которые в настоящее время высоко ценят библиографы. Он также был знаменитым каллиграфом и страстным приверженцем драмы но и чаною. Именно эта семья основала прочную торговлю с Тонкином. Они и им подобные (Араки, Чая и Суэёси) сделали многое, чтобы искупить ущерб, нанесенный лучше известными, но более отважными Суэцугу Хейдзо, Ямада Нагамаса и Мураяма Тоаном (25).
Упоминание об этом последнем "солдате удачи" позволяет напомнить о том, что он был "крестным отцом" неудачной попытки японцев покорить Формозу. Кокс, следуя ходившим в Нагасаки сплетням, утверждает, что Тоан "считается самым богатым человеком в Японии, и, несмотря на свое низкое происхождение, возвысившимся благодаря его ловкости и хитрости". Это было преувеличением, но он попытался превзойти недавнее завоевание кланом Симадзу из Сацума островов Рюкю своей экспедицией на Формозу. Экспедиционный отряд из тринадцати джонок, заполненных солдатами, под командованием одного из его сыновей, покинул Нагасаки 15 мая 1616 года. Это предприятие оказалось возвращением к дурным старым временам вако; поскольку после того, как одна джонка попала в засаду в протоке у побережья Формозы, и ее команда совершила сэппуку, чтобы не попасть в плен к местным охотникам за головами, остальные отказались от продолжения экспедиции и отправились за добычей на побережье Китая. Здесь они, как сообщается, "убили более 1200 китайцев и захватили все встреченные ими барки и джонки, выбросив людей за борт".
Это был не первый раз, когда обсуждалась оккупация Формозы. В письме короля Филиппа вице-королю Индии от 17 февраля 1610 года говорится, что епископ Серкейра и другие лица писали, что японцы собираются захватить остров с целью создания центра по закупке китайских шелков, который лишил бы прибылей от торговли Макао и Манилу. Король приказал наместнику сорвать этот план "посредством искусных переговоров", если он когда-либо начнет претворяться в жизнь. Епископ Серкейра, по общему признанию, скептически относился к его осуществимости, так как считал, что китайцы воспротивятся ему силой оружия. С другой стороны, первоначальные информаторы Серкейры могли иметь в виду подготовку Симадзу Иехиса к его экспедиции на острова Рюкю в 1609 году.
Непосредственное соседство китайцев, японцев и португальцев в Макао также стало источником острого замешательства для последних, которые в 1613 году столкнулись с новым ультиматумом от провинциальных властей Гуандуна. Он был предъявлен от имени вице-короля Чан Мин-хана. и один из абзацев гласил: "Вы не должны укрывать японцев. Поскольку вы - уроженцы Запада, почему вы нанимаете японцев, если у вас есть рабы-негры, которые вам служат? Таким образом их численность растет. Закон предписывает, что когда их где-либо обнаружат, их нужно убивать, но вы упорствуете в укрывательстве этих людей, что похоже на выращивание тигров. Я пошел в порт, где увидел многих (японцев), и приказал немедленно изгнать их числом девяносто или больше. Я приказал высечь на камне запись об этом деянии. Теперь, когда они изгнаны, вы можете жить спокойно, но я опасаюсь, что, хотя они и убрались, вы можете привезти других. Когда вы отправляетесь туда (в Японию) торговать, вы не должны привозить обратно ни взрослых, ни детей; и кто бы ни сделал это, будет наказан в соответствии с китайским законам отсечением головы". Вице-король, сообщая о своем поступке Драконьему Трону в причудливой и восхитительной смеси метафор, назвал макаоссцев "язвой на спине человека, а японцы похожи на крылья португальского тигра". Португальцы ссылались на дело Пессоа 1608-1616 годов как на доказательство взаимной вражды между ними и японцами, которая устраняла любую опасность союза между "язвой" и "тигром" против Срединной империи.
В настоящее время трудно составить четкое представление о китайской торговле в Японии. Кокс упоминает прибытие шестидесяти или семидесяти китайских джонок в Нагасаки в 1614 году, и это в некоторой степени подтверждается португальским документом того же года, в котором добавлено, что большинство их экипажей были фукиенскими контрабандистами, "которые поселяются там и берут себе жён". Некоторые из джонок принадлежали китайцам, обосновавшимся в Японии, например, друзьям Кокса, семьи Ли, один из членов которой был главой китайской общины в Нагасаки, в то время как его брат Андреа Диттис (он же Ли Ханкок) занимал аналогичную должность на Хирадо. И португальцы, и голландцы все чаще жаловались на конкуренцию со стороны китайцев; хотя, по общему признанию, голландцы почувствовали всю ее силу только после изгнания португальцев из Японии и утверждения маньчжурской династии в Китае (1644 г.).
Дурной пример, поданный Мураямой Тоаном, когда он отправился за добычей на побережье Китая, оказался позже заразительным для самих китайцев. Кокс писал своим нанимателям в декабре 1620 года: "Китайцы сами грабят друг друга в море, думая, что всю вину возложат на голландцев и англичан; но кое-кто из них был перехвачен в некоторых провинциях Японии и дорого поплатился за это. И другие китайские суда, которые их собственные соотечественники отправили из Нангасаки в рейс на остров Фермоса (называемый ими Такка Санга), чтобы торговать шелком, бежали в Китай со всеми деньгами и бросили своих соотечественников в Японии на произвол судьбы". Из прочтения переписки Кокса становится ясно, что китайцы начали торговлю с аборигенами Формозы в значительных масштабах только в первой четверти семнадцатого века. Все их предыдущие контакты с островом ограничивались несколькими случайными рейсами и вынужденными высадками на его побережье потерпевших кораблекрушение моряков. Японцы называли остров Такасаго, а китайцы все еще путали его в своей географической номенклатуре, по крайней мере, с островами Лю-Кю (Рюкю). Кокс приложил все усилия, чтобы добиться разрешения на торговлю с Китаем и тем самым получить прямой доступ к желанному рынку шелка; но его искусные посредники просто положили взятки в карман и отделались пустыми обещаниями. Кокс выбросил таким образом на ветер 6 636 таэлей, и его начальство в Бантаме, наконец, написало ему: "Китайский находа, надо отдать ему должное, уже давно обманывал вас из-за вашего собственного простодушия". Неспособность закрепиться в Китае была одной из основных причин ухода Английской компании из Японии, поскольку без этого она не могла эффективно конкурировать ни с голландцами, ни с португальцами (26).
Примерно в то же время прекратилась торговля между Испанией и Японией. У испанцев было преимущество в том, что у них существовало ядро фактории в Ураге (где Уилл Адамс иногда выступал в качестве их агента), но взаимные подозрения между бакуфу и властями Манилы препятствовали росту здоровой торговли. Галеон "Санто-Эспириту", направлявшийся в Мексику, был вынужден из-за погодных условий в 1602 году зайти в порт Урадо в Тоса, и ему удалось избежать участи корабля "Сан-Фелипе" в том же месте шесть лет назад, только силой вырвавшись из гавани. Позиция Иэясу в этом случае резко отличалась от позиции Хидэёси в 1596 году. Он сказал, что пираты Тоса получили по заслугам, и дал испанцам разрешение торговать и совершать плавания в Японию без всяких помех. Власти Манилы остались недоверчивыми и продолжали настороженно относиться к заигрываниям сёгуна.
В отчете Совета Индии в Мадриде в марте 1607 года говорится, что по просьбе Иэясу из Манилы в Канто ежегодно отправлялся корабль, доставлявший китайские шелка и другие товары, а также экспортировавший серебро, муку, сушеную говядину, коноплю, железо, сталь, порох и холодное оружие. Совет посчитал, что эту торговлю можно разрешить продолжать только с целью сохранить благосклонность Иэясу и побудить его терпимо относиться к присутствию монахов в Японии. В другом документе говорится, что ежегодные расходы на этот рейс обходятся королевской казне в 6000 песо, но прибыль (если таковая имеется) не указывается. Предложения брата Хуана Побре, брата Диего Адуарте и других о расширении этой торговли за счет Макао и к выгоде Манилы не были приняты королевскими советниками. Напротив, они предложили (в 1608 г.), что филиппино-японская торговля должна быть ограничена только судами с красными печатями, и что испанские суда должны прекратить ее вести, чтобы несколько успокоить коммерческую зависть португальцев в Макао.
Хотя в следующем году эта рекомендация была отменена, когда был принят закон, согласно которому судоходство между Филиппинами и Японией должно быть испанским, а не японским, торговля кораблей с красной печатью с Манилой неуклонно росла в течение первых пятнадцати лет века. Об этом свидетельствуют данные о японском населении Филиппин, которое в основном проживало в Дилао, пригороде Манилы. В 1593 году здесь было от 300 до 400 жителей. На момент подавления восстания Сангли в 1603 году их насчитывалось около 1500; три года спустя их число превысило 3000 человек. После неудавшихся восстаний в 1606-1607 годах часть японцев была депортирована, но эта неудача была лишь временной, и торговля продолжала процветать, хотя и в более скромном масштабе, вплоть до окончательного запрета христианства Иэясу в 1614 году. В конце этого года прибыл Такаяма Юкон и около 300 беженцев-христиан, и они сформировали ядро ??более постоянной колонии, поскольку многие из оставшихся были временными торговцами или моряками. Тем не менее, поселение Дилао, вероятно, образовало самую большую группу японцев за пределами Японии, поскольку Эрнандо де лос Риос Коронель сообщает, что их число составляло 2000 в 1619 году. Архиепископ Серрано, писавший в августе 1621 года, заявил, что в Дилао все еще проживало более 1800 японцев-христиан; но губернатор Фахардо написал четыре месяца спустя, что большое количество постоянно проживающих в стране японцев недавно было изгнано, "так что давно их здесь не было так мало, как сейчас".
До того, как в третьем десятилетии века японо-манильская торговля прекратилась, она, очевидно, достигла приличных размеров. Дуарте Гомеш де Солис, португальско-еврейский экономист, писавший в 1622 году, горько жаловался на ущерб, причиненный иберийским интересам из-за тенденции к расширению Манилы в качестве перевалочного пункта для китайских шелковых тканей за счет Макао. Он утверждал, что испанцы сами себе вредили, поскольку они подняли цену на шелк более чем вдвое по сравнению с его стоимостью в то время, когда на рынке были одни португальцы. Более того, японцы приезжали покупать его на Филиппинах, где из-за трехсторонней конкуренции цена выросла со 140 до 260 песо за пикуль (27).
В общем, "большой корабль" из Макао по-прежнему оставался самым важным фактором внешней торговли Японии в тот период. Китайский шелк в той или иной форме был самым востребованным товаром среди всего иностранного импорта Японии, и только португальцы имели прямой доступ к китайскому рынку шелка. Таким образом, в Гоа обычно проводились активные торги на покупку одного из этих рейсов, хотя у победившего на торгах иногда были причины раскаяться в своей сделке, как показывает рассказ о злоключениях Жуана Серрана да Кунья.
Этот фидальго, согласно нотариальным бумагам, которые содержат историю его пятнадцатилетней тяжбы против короны, был одним из самых богатых торговцев в Гоа, когда он купил право на совершение рейса в Японию на ежегодном аукционе 9 марта 1610 года за сумму в 27000 пардао шерафинов. Это была средняя цена в то время, когда предполагалось, что рейс принесет капитан-майору чистую прибыль в 100000 шерафинов, "скорее больше, чем меньше". Конкретный рейс Серрана был продан на аукционе, чтобы собрать средства на укрепление города Кочин; и в соответствии с обычаем он заплатил половину цены наличными, и дал обязательство на уплату оставшейся части по возвращении из Японии. Затем он купил прекрасную новую карраку под названием "Носса-Сеньора-да-Вида", которая только что сошла со стапелей раджи Кочина, для которого она была построена. Он заплатил более 40 000 шерафинов наличными деньгами за этот корабль, "оснащенный и готовый к отплытию на рейде Гоа", что, по его словам, в то время было справедливой средней ценой за типичную карраку, направляющуюся в Японию. Так как его первоначальный оборотный капитал составлял всего лишь 50000 шерафинов, ему пришлось взять ссуду, чтобы выплатить заработную плату экипажу и запастись провизией для плавания. Две эти статьи расходов в месяц обходились ему в среднем чуть более чем в 500 шерафинов (28).
Новости о катастрофе "Носса-Сеньора-да-Граса" и голландских грабежах в Китайском море дошли до Гоа еще до того, как Серран его покинул, поскольку он отплыл в апреле 1611 года в сопровождении пяти галеонов под командованием Мигеля де Соуза Пименталя вместе с кораблем, принадлежавшим капитану Малакки. Его первой неудачей было то, что эскадра пропустила сезон муссонов и была вынуждена перезимовать в Малакке, достигнув Макао только в следующем году. В 1610 или 1611 году никаких рейсов в Японию не предпринималось, поскольку макаосцы не осмеливались возобновлять регулярное плавание до тех пор, пока Сотомайор не вернулся с сёгунским паспортом с красной печатью вместе с мирными гарантиями Хонды, Гото и Хасегавы. Тогда плавание возобновил в 1612 году Перо Мартинш Гайо на большом галеоне "Сан-Фелипе-и-Сантьяго", поскольку Гайо купил свой рейс (который был продан для укрепления Малакки) раньше Серран и, следовательно, имел приоритет. Другой, более явный сюиндзё был получен из Японии в 1613 году; но право Серрана на следующее путешествие было оспорено двумя фидальго, которые купили два японских рейса, подаренных королевой Испании монастырю Воплощения в Мадриде. Эти два рейса имели приоритет над всеми другими, и хотя Серран передал дело в суд как в Макао, так и в Гоа, приговор был вынесен против него в обоих местах.
Злополучный капитан-майор, который уже на два года пропустил срок своего рейса и еще более, чем когда-либо, увяз в долгах, был вынужден взять еще один заем на последние остатки своего кредита, чтобы подкупить одного из своих соперников и получить возможность отплыть. Он так и сделал, но неудача все еще преследовала его. Противные ветры и погода помешали ему отправиться в плавание в том году, поэтому он был вынужден оставаться вместе со своей семьей и командой в бездействии еще двенадцать месяцев. Только в июле 1614 года незадачливый Серран увидел Нагасаки, но и тогда его беды только начинались. Несмотря на изгнание Иэясу иезуитов в том году, торговый баланс "большого корабля" показал значительную прибыль, но доля капитан-майора ушла на погашение долгов его кредиторам. Он не смог найти никого, кто согласился бы профинансировать его следующий рейс, и его кредиторы предъявили права на его имущество в сентябре 1616 года, когда его корабль и несколько оставшихся активов были проданы. За пять с половиной лет, которые длилось его неудачное путешествие, он выплатил в общей сложности более 50 000 шерафинов только на заработную плату и текущие расходы. Из одного из самых богатых людей в Гоа, "которого считали таковым, он превратился в нищего и всеми отверженного" (29).
"Носса-Сеньора-да-Вида" совершила еще одно плавание в 1615 году под командованием Мартима да Кунья, который купил один из рейсов, проданных от имени королевы Испании. Ян Йоостен сообщил Коксу, что "она не так богато нагружена, как в прошлом году, но, как мне кажется, она пришла скорее для того, чтобы забрать остатки, которые они оставили в прошлом году, чем для чего-либо еще". Кокс говорит в другом месте, что цена кантонского шелка, которая в момент прибытия этого "большого корабля" составляла всего 165 таэлей за пикуль, после его отплытия выросла до 230 таэлей, в то время как цена на шелк высшего нанкинского качества составляла более 300 за пикуль. Португальские послы были холодно приняты при дворе, где они ждали сорок дней, чтобы вручить свой подарок, "который, наконец, был принят, но никого из них не допустили" в святилище бывшего сёгуна.
Каким бы недружественным Иэясу не мог показаться католикам, он все же вложил приличную сумму в груз "большого корабля" - бСльшую, чем он когда-либо инвестировал в груз голландских или английских судов. Падре Карвальо в своей "Апологии" 1617 года сетует на проблемы, причиненные португальцам инвестициями Иэясу в покупку китайского золота и отборных шелков. Он утверждает, что их японские враги не раз пытались поколебать доверие старика, подменяя оригинальные прекрасные ткани некачественными материями. Эти интриги в конечном итоге, очевидно, не увенчались успехом, поскольку в год смерти Иэясу (1616 г.) Хасэгава Гэнроку предупредил англичан и голландцев, "что им следует остерегаться и не трогать большой корабль из Амакона, потому что император вложил в него большую сумму". Кокс раздраженно добавил: "Тем не менее, я хочу, чтобы мы захватили ее, а потом уже как-нибудь сочлись бы"; но, к счастью для него, ему не представилась возможность проверить эту теорию.
Кокс также жалуется, что Хасэгава Гэнроку (бугё Нагасаки с 1615 по 1625 год) и другие официальные лица бакуфу тайно или открыто поддерживали португальцев против их европейских соперников даже после изгнания миссионеров в 1614 году. Он также утверждает, что крупные торговцы сёгунского "шелкового кольца" также благоволили португальцам; но, если это так, вероятно, это было связано с тем, что они были старейшими покупателями и предлагали более качественные товары, чем обычно могли производить голландцы или англичане. Совершенно очевидно, что помимо чиновничьего сословия христианское население Нагасаки все еще было благожелательно настроено к своим старым знакомым-"намбан" и единоверцам-католикам. Так, Кокс, писавший в 1620 году об отношении горожан во времена епископа Серкейры, заявляет: "Во времена этого епископа здесь было так много священников и иезуитов с их сопровождающими, что нельзя было пройти по улицам, чтобы тебя не обозвали лютеранином (Lutranos) и еретиком (herejos); сейчас же они ведут себя тише воды, ниже травы и никто из них не осмеливается открыть свой рот, чтобы произнести такое слово". Еще одно свидетельство - опыт Сэриса по прибытии в Хирадо (июнь 1613 г.), когда местное население явно не понимало различия между португальцами и англичанами: "Я разрешил разным женщинам заходить в мою каюту, где висела картина в большой рамке с очень сладострастным изображением Венеры. Они приняли ее за Богородицу, пали на колени и поклонялись ей с изъявлениями великой преданности, шепотом говоря мне (чтобы некоторые из их собственных товарищей, которые не были таковыми, не могли услышать), что они христиане; вследствие чего мы поняли, что они - христиане, сделанные папистами португальскими иезуитами".
Более того, многие местные португальские купцы были женаты на японках, а не просто сожительствовали с ними, как еретики в Хирадо. Португальские моряки также вели себя лучше, чем их североевропейские соперники, хотя бы из-за своей воздержанности, по сравнению с англо-голландской тягой к спиртному. Конечно, иногда возникали конфликты; но обычно это происходило из-за плохого поведения негров-рабов или ласкаров, а не из-за португальской "непомерной гордыни и высокомерия", которую так яростно осуждал Линсхотен. Как проницательно заметил Спекс в 1610 году, португальцы были щедрыми транжирами, и это, а также их трезвость, вероятно, искупали их "гордыню и высокомерие" в глазах тех, кому приходилось жить с ними бок о бок.
Кокс настолько завидовал превосходству португальцев в Нагасаки, что одно время он стремился увести англичан подальше от соседства с их бывшими союзниками в Хирадо и воспользоваться своим шансом вместе с теми, кого он ранее заклеймил как "презренный папистский сброд в Лангасаке". Он указал, что гавань Нагасаки была "лучшей во всей Японии, где могут стоять вплотную друг к другу 1000 кораблей, и куда могут входить и выходить самые крупные суда или карраки в мире, когда захотят, и становиться на якорь перед городом в пределах кабельтова от берега, имея глубину воды под килем, по крайней мере, 7 или 8 морских саженей, поскольку это большой город и в нем живет много богатых торговцев, тогда как Фирандо, напротив, - рыбацкий городок с очень маленькой и плохой гаванью, где на рейде могут стоять не более 8 или 10 кораблей одновременно без большой опасности нанести урон друг другу в ненастную погоду". Более того, тогда как даймё Хирадо, его семью, друзей и множество прихлебателей приходилось постоянно подкупать, "либо же невозможно жить среди них", то португальцам в Нагасаки оставалось только давать взятки местному бугё. Кокс заставил Адамса запросить у сёгуна разрешение на перенос английской фактории в 1618 году, но в итоге из этого предложения ничего не вышло. Несмотря на естественные преимущества Нагасаки, маловероятно, что они обратились бы с этой просьбой до 1614 года, когда иезуиты все еще имели большое влияние в управлении портом. Поскольку их изгнание стало поворотным моментом в истории международных отношений Японии, я рассмотрю этот эпизод в следующей главе (30).
Примечания.
1. Основным европейским источником о набегах вако на Китай является P. A. Tschepe, S.J., JapansBeziehungenzuChinaseitdenaltestenZeitbiszumJahre 1600, особенно pp. 162-307. К сожалению, отец Чепе, хотя и полностью полагается в своем эссе на китайские хроники, ни в одном случае не приводит названий своих источников и не указывает степень их достоверности. Однако это единственная серьезная работа на европейском языке по этому вопросу, хотя давно назрела необходимость в другой, снабженной надлежащим критическим аппаратом и библиографией. Насколько это возможно, я проверил утверждения Чепе по следующим трудам: Y. Takekoshi, Economic Aspect of the History of Japan, Vol. I., chap. xvii, рр. 211-229; и chap. xxiv, рр. 336-348; Т. Т. Chang, Sino-PortugueseTradefrom 1514 to 1644 (Лейден, 1934 г.): Ю. Окамото, Юроку Сэйки Нити-О котсу-ши но кенкин; Y. S. Kuno, JapaneseExpansionontheAsiaticContinent. Самая последняя и лучшая японская работа по этой теме - это Нити-Ши кошо-ши кэнкю К. Акиямы, которая содержит много документальных материалов из китайских, лекийских и корейских источников; на стр. 411-620 приведен превосходный отчет о деятельности вако от эпохи Камакура до периода Муромати включительно.
2. О "Тенрюдзи-буне", ср. Takekoshi, op. cit., Vol. I, 211-229, и о действиях японских послов и пиратов в Китае, Tschepe, op. cit., рр. 153-222 passim; Kuno, op. cit., Vol. I, 89-100, 266-297.
3. Takekoshi, op. cit., Vol. I, 211-229; Tschepe, op. cit., рр. 262-273, 286-293, о известной карьере Вангчи; Акияма, op. cit., рр. 585-620.
4. Tschepe, op. cit., стр. 216-245, и Chang, op. cit., стр. 81-84, о наместничестве Чжу Гуана и его трагической смерти. Замечания Риччи и Валиньяно о китайской армии и вако взяты из документов, напечатанных в издании Wicki "Historia" Валиньяно, рр. 247-248. Яркая дань уважения японцами храбрости их китайских противников в Корее, со слов голландского фактора в Хирадо, Корнелиса Ньювенроуда, содержится в моей книге FidalgosintheFarEast, pp. 90-91. Переводы на португальский язык китайских указов 1613 и 1616 годов, запрещающих японцам жить в Макао, можно найти в Instruccao para o Bispo de Pequim Мануэля Муриаса, рр. 115-116. Текст указа Хидэёси о пресечении пиратства приводится в Kuno, op. сit., Vol. I, 296-297, с оригинала в архиве Хонподзи, Киото.
5. Ср. английский перевод документов из испанских архивов, напечатанных Blair and Robertson, ThePhilippineIslands (1583-1588), Vol. VI, 197-233, 258-310; eds., Colin-Pastells, Labor Evangelica de los oberos de la Compartia de Jesus en las islas Filipinas, Vol. I, 438-455; Henri Bernard, S.J., Les iles Philippines du grand archipel de la Chine. Un Essai de conquite spirituelle de l`extreme Orient, pp. 48-51, и idem, La Theorie du protectorat civil des missions en pays infidele (Louvain, 1937), pp. 263-274.
6. О японцах на Филиппинах и в Индокитае и их отношениях с испанцами в тех областях, ср. Fray Diego Aduarte, O.P., HistoriadelaprovinciadelSanetoRosariodelaOrdendePredicadoresenPhilippinas, Iapon, yChina; Fray Gabriel de San Antonio, O.P., BreveyverdaderarelationdelossuccessosdelReynodeCamboxa, первоначально напечатанное в Вальядолиде в 1604 году и перепечатанное с французским переводом, введением и примечаниями А. Кабатона под названием BreveetveridiquerelationdesevenementsduCambodogeparGabrielQuirogadeSanAntonio; издание У. Э. Ретаны Anotonio de Morga, SucesosdelasislasFilipinas; Colin-Pastells, op. cit.; статью M. Paske-Smith "Japanese Trade and Residence in the Philippines before and during the Spanish occupation," TASJ, Vol. XLII (1914), pp. 685--710, можно рассматривать как вторичный источник. Можно с пользой обратиться к работе Blair and Robertson, op. cit., Vol. V-XX, как и многочисленным современным отчетам, документам и письмам, воспроизведенным о. Лоренцо Пересом, O.F.M., в двух мадридских францисканских исторических обзорах, Archivo Ibero-Americano и Erudition Ibero-Ultramarino. Японские работы, посвященные этой теме, из которых Наньо Нихон-мати но кен-кю С. Ивао является лучшей и последней из известных мне, составлены почти полностью на основе западных источников, таких как цитированные выше, и не содержат дополнительной информации, достойной упоминания.
7. Г. Кавадзима, Сюин-сен боеки ши - лучшая японская книга по этой теме. В значительной степени основанной на этой работе, но с большим количеством дополнительных материалов, является превосходная Essai sur les Relations du Japan and de l`Ilndochine aux XVIeet XVIIe siecles Ноэля Пери, перепечатанная из Bulletin de l`Ecole Franqaise d`Extreme Orient, Vol. XXIII (1923 г.). Можно обратиться с должной осторожностью к Takekoshi, op. cit., Vol. I, chap. XXXIV, рр. 480-503. См. также E.M. Satow, "Notes on the Intercourse between Japan and Siam in the Seventeenth Century", в TASJ, Vol XIII (1885), pp. 139-210; см. также K. Гундзи, Токугава Дзидай но ники-ша и Дзюсици сейки ни океру Ниши-Тай канкей для исчерпывающего синтеза японских и западных источников.
8. Краткое описание карьеры Томаса Араки сообщил мне в частном письме отец Георг Шурхаммер, S.J., на основании соответствующих документов из иезуитских архивов в Риме. Факты и цифры, касающиеся сюинсен в тексте, взяты из сравнения с данными Кавадзима, op. cit., рр. 74-94, 121-149, и Peri, op. cit., рр. 23-36. О торговле с Филиппинами рассказывается в источниках, указанных в примечании 6 выше.
9. Кавадзима, op. cit., рр. 101-120; C. R. Boxer, "Some Aspects of Portuguese Influence in Japan, 1542-1640", TJS, Vol. XXXIII (1936), pp. 24-26. Этот предмет заслуживает дальнейшего изучения компетентным моряком.
10. Peri, op. cit., рр. 105-114, хотя ученый-востоковед не осознаёт, что японское слово fusuta, которое он расшифровывает на стр. 105, является просто транслитерацией на алфавите кана португальского слова fusta, "фуста". Португальский корабль типа галиота также был натурализован в японском языке в форме "kareuta". О страхах испанцев перед обучением японцев кораблестроению фраем Луисом Сотело, O.F.M., см. Blair and Robertson, op. cit., Vol. XVIII, 295. Английские источники взяты из издания Н. Мураками "Дневника Ричарда Кокса, торговца английской фактории в Японии, 1615-1622", Vol. I, 177-178. Ср. также Ю. Окамото, "Нагасаки но фусута-сен", в его Момояма-дзидай но Кирисуто-кё Бунка, стр. 77-114.
11. Цитата дона Педро де Акунья из его письма от 7 июля 1605 г., напечатанного в Colin-Pastells, op. cit., Vol. II, 342, примечание; отчет Мишельбурна о сражении "Тигра" и "Тигренка" с вако, в Purchas His Pilgrimes (Лондон, 1625), Book I, 137; отчет Корнелиса Мателифа о вако есть в Begin ende Voortgangh (Амстердам, 1646), Deel II, 91; я не могу вспомнить точный источник другой голландской цитаты, но полагаю, что ее приписывают Жаку Спексу, и формулировка звучала как: "Het is een ruwe ende ontzinige volk, lammeren in hunne eigen land maar bijna duivelen daarbuiten" или что-то очень похожее на это. Паника из-за вторжения в Гуандун в 1606 году, которая была тесно связана с падре Лазаро Каттаньо, S.J., подробно рассказывается в Guerreiro, Relacao Anual за 1606 и 1607 годы, chap. хx, fol. 83-86, и в Tomo II, 298-302 репринта (Коимбра, 1931). Ср. также Fonti Ricciane, Vol. II (1949), рр. 372-390.
12. Вышеизложенное основано на оригинальном рукописном отчете падре Родригеса Гирао, датированном Нагасаки, март 1610 года (Brit. Mus., Add. MSS 9860, fol. 129-135), озаглавленном "RelaГao da queima da nao Nossa Senhora da Graca de que foi Capitao-Mor Andre Pessoa no ano de 1610"; краткое изложение его содержания на английском можно найти в моей книге "FidalgosintheFarEast", рр. 52-62. Антонио де Морга (Sucesos, р. 103) утверждает, что Иэясу распял 400 (по утверждению других современных авторов, 200) вако с Сацумы, которые ограбили направлявшиеся в Манилу китайские джонки в 1600 году, в качестве залога своего стремления к мирной торговле с Филиппинами. Сюиндзё 1609 года переведено из исправленного издания Икоку Никки под редакцией профессора Н. Мураками (Токио, 1929), р. 40.
13. Вышеизложенное в основном взято из "Relacao" 1610 г. (Brit. Mus., Add. MSS 9860, fol. 129-135). О карьере Мураямы см. Peri, op. cit., рр. 55-58, и цитируемые там источники.
14. Падре Жуан Родригес Гирао, "Relacao", 1610 г. (Brit. Mus., Add. MSS 9860, passim). Интересно отметить, что жалобы японцев на то, что испанцы слишком жестко отнеслись к их соотечественникам в Маниле, уравновешиваются утверждениями испанцев о чрезмерной снисходительности колониальных властей. Так, Д. Хуан Севикос, ссылаясь на инцидент в Макао 1608 года, заявляет, что власти Манилы щадили мятежных японцев благодаря неоднократному вмешательству духовенства: "En Manila algez vezes muy pocos y muy viles Japan sin mais ocazion que su indomito natural, ayudando a ello el poco castigo que con ellos respeto del de tierra se uza, y en las intersesiones que en Religiozos Allan" ("В Маниле иногда поднимает восстания небольшая кучка живущих там очень презренных японцев, без всякого иного повода, кроме их естественной необузданности, чему способствуют и незначительные наказания, которые объясняются уважением к их стране, а также заступничеством лиц духовного сана"), AAPH, Vol. VIII (1944), p. 312. См. также MN, Vol. II (1939), p. 502, примечание 34.
15. Падре Жуан Родригес Гирао, "Relacao", 1610 г. (Brit. Mus., Add. MSS 9860, лист 132). Это утверждение полностью противоречит тому, что сеньор Дж. Л. Альварес пишет о дружеских чувствах между испанцами и португальцами в своей статье под названием "Don Rodrigo de Vivero et la destruction de la Nao Madre de Deos 1609" в MAT, Vol. II, no. 2 (1939), рр. 479-511. Но Альварес, как и я, и другие авторы, описывавшие этот инцидент, вплоть до настоящего времени, не осознавал, что Жуан Родригес сделал свои категорические утверждения о лузо-испанской вражде в Японии еще в 1610 году, и Альварес считал их более поздней интерполяцией Шарлевуа. В этом он ошибся, но его статья, тем не менее, имеет непреходящую ценность из-за частого цитирования японских источников и их тщательного сопоставления с европейскими версиями, которые были доступны ему в то время, когда он писал. Краткое содержание на английском языке рассказа дона Родриго Виверо-и-Веласко о его пребывании в Японии можно найти в книге Murakami and Murakawa, LettersWrittenbytheEnglishResidentsinJapan, 1611-1623 (Tokyo, 1900), pp. 59-72. Cр. также Murdoch, HistoryofJapan, Vol. II, 479-482.
16. Падре Жуан Родригес Гирао, "Relacao" 1610 г. (Brit. Mus., Add MSS 9860); цифры тоннажа, вооружения и экипажа типичного NaodaViagemdoJapao взяты из "Processo" Жуана Серрана да Кунья, капитан-майора рейса 1614 г., в Arquivo Historico Colonial at Lisbon (Papeis da India; Avulsos; Caixa 9; 29 января 1629). Он был частично опубликован Фразао де Васконселушем в AAPH, Vol. VIII (1944), рр. 316-325. Два самурая Аримы пытались в замаскированном виде проникнуть на борт карраки и убить Пессоа, но, поскольку их не допустили на корабль, им пришлось вернуться с пустыми руками. Этот инцидент напоминает столь же неудачный план покойного адмирала Того и других убить адмирала английской эскадры, бомбившей Кагосиму в 1863 году.
17. Вышеизложенное взято из "Relacao" падре Жуана Родригеса Гирао, 1610 г. (Brit.Mus., Add. MSS 9860).
18. Вышеизложенное взято из "Relacao" падре Жуана Родригеса Гирао, 1610 г., в сопоставлении с отчетом фрая Гаспара де Сан-Агустина, O.S.A. в его Conquistas de las islas Filipinas (изд. Казимиро Диас, 1890), Vol. II, 84-85; ср. также "Relacion del Reino de Nippon por Bernardino de Avila Giron", главу IV современного испанского повествования, изданного Д. Шиллингом, O.F.M., и Фиделем де Лехарса в AIA, Ano XXII, том 38 (1935), рр. 120-127, на которой Гаспар де Сан-Агустин, очевидно, основал свою версию. Родригес говорит в своем "Relacao" за март 1610 года, что последними словами Пессоа были: "Благословен ты, о Господи, раз ты желаешь, чтобы все это закончилось". Монах-августинец Хуан Даморин был единственным католическим священником на борту, хотя Мердок и другие историки добавили шесть, двенадцать или двадцать иезуитов для полного счета. О предметах, обнаруженных водолазами на затонувшей "Носса-Сеньора-да-Граса" за последние три столетия, см. статья профессора К. Муто в BSL-J, Vol. I (1929), рр. 101-142, и мою статью "The Affair of the Madre de Deus," TJS, Vol. XXVI (1929), pp. 63 и 86. Ср. также мою книгу Fidalgos in the Far East, pp. 60-62.
20. Японская версия переписки между властями Гоа и Макао, с одной стороны, и бакуфу, с другой, взята из документов, напечатанных в исправленной версии Ikoku Nikki (ред. Мураками), pp. 40-121 passim. О португальской версии посольства Сотомайора в 1611 г., ср. Антонио Бокарро, Decada XIII da History of India, chap. xxii, p. 97, и мою статью "The Affair of the Madre de Deus", TJS, Vol. XXVI (1929), рр. 55-58) и цитируемые там источники. "Мадре-де-Диос" была идентична "Носса-Сеньора-да-Граса", и до сих пор не совсем ясно, как на самом деле называлась эта каррака. Наиболее полное японское описание этого инцидента можно найти в Курофуне банчин-ки, но ни оно, ни многочисленные традиционные рассказы (Кэйтё Никки, Нагасаки Явагуса, Тодаики и т. д. и т. д.) не заслуживают большого доверия. Они обсуждаются в статье профессора К. Муто в BSL-J, Vol. I (1929), рр. 101-142, а типичный образец можно найти в "Истории Японии" Кемпфера, книга IV, гл. v. Ikoku Nikki также содержит (Murakami, op. cit., pp. 266-267) два письма Симадзу Иехиса к Сенату Макао по поводу безопасного возвращения корабля из Сацумы с красной печатью, который был вынужден войти в Макао из-за неблагоприятных погодных условий в 1611 году, и с командой которого подружились португальцы. См. ниже Приложение V.
21. О путешествии "Лифде" и "Троув", ср. F. C. Wieder, DeReisvanMahuendeCordesdoordeStraatvanMagalhaesnaarZuid-AmerikaenJapan, 1598-1600 (Linschoten Vereeniging edition, 3 vols.; The Hague, 1923-1925); письма Уилла Адамса, напечатанные в Purchas, hisPilgrimes (Лондон, 1625), и с тех пор переиздававшиеся во многих версиях; Fernao Guerreiro, Relacao Anual ... 1600-1601 (изд., 1930), рр. 107-108; Diogo do Couto, Cinco Livros da Decada Doze, Livro v, cap. ii. О путешествии Оливера ван Норта и потере одного из его кораблей в Манильском заливе, см. издание Linschoten Vereeniging его работы (2 тома; Гаага, 1926) и аннотированное переиздание (1909) произведения Антонио Морги Sucesos de las islas Filipinas У. Э. Ретаны, рр. 103-119, 279-310. О пленении людей ван Нека в Макао в 1601 г., см. отчет о его путешествии в Begin ende Voortgangh van de Vereenighde Nederlantsche Geoctroyeerde Oost-indische Compagnie и письменные показания главного из выживших моряков Мартинуса Апе (или Апиуса), сделанные в 1604 году и воспроизведенные в Bijdragen ende Mededeelingen van het Historisch genootschap gevestigd te Utrecht, Deel VI (1883), pp. 228-242. В отличие от своего отношения к экипажу "Лифде" в Японии, иезуиты Макао (или некоторые из них) приложили все усилия, чтобы спасти жизни людей ван Нека, хотя они добились успеха только в отношении Апе и двух юношей. Апе обвиняет местных торговцев и оидора в том, что они настаивали на казни оставшихся перед молодым капитан-майором доном Пауло де Португал. Этот инцидент приобрел широкую известность несколько лет спустя, благодаря общественной огласке в классическом произведении Гроция Mare Liberum (Лейден, 1609).
22. Об основании голландской фактории в Хирадо и крейсировании Мателиффа в дальневосточных водах, см. мою статью "The Affair of the Madre de Deus", TJS, Vol. XXVI (1929) и цитируемые там источники.
23. Ср. следующие отрывки из переписки Адамса о его отношениях с Иэясу. "Я так пришелся ему по душе, что он не отказывал ни в чем, о чем бы я не просил. Этому удивлялись мои бывшие враги; и в это время испанцы и португальцы умоляли меня подружиться с ними, что я и сделал, отплатив им добром за зло" (22 октября 1611 г.). "В этом 1612 году испанцы и португальцы использовали меня как инструмент для того, чтобы добиться себе вольностей наподобие голландцев, но, учитывая дальнейшие неудобства, я не искал этого для них. В этом году (1612 г.) Богу было угодно устроить дела так, что в глазах мира [должно бы показаться] странным; ибо испанцы и португальцы были моими злейшими врагами до самой смерти; а теперь они заискивали передо мной, ничтожным бедняком; так что испанцы, как и португальцы, должны были вести все свои переговоры через мое посредничество. Благословен будь Господь за это..." (12 января 1613 г.). Даты приведены по старому стилю. (Murakami, LettersWrittenbytheEnglishResidentsinJapan, 1611-1623, рр. 12, 27-28.)
24. История английской фактории в Хирадо полностью задокументирована, основными источниками являются следующие: L. Riess, "History of the English Factory at Hirado (1613-1623)" в TASJ, Vol. XXVI (1898); осуществленное Мураками аннотированное переиздание издания Хаклюйтского Общества "Дневника Ричарда Кокса, 1615-1622 годы"; Murakami, Letters; E. M. Satow, TheVoyage of Captain John Saris to Japan, 1613 (Hakluyt Society ed., 2d ser., Vol. 5); C. J. Purnell, "The Log Book of William Adams, 1614-1619, and Related Documents," TJS, Vol. XIII, Pt. II (1915), pp. 156-302; Paske-Smith, Western Barbarians in Japan and Formosa in Tokugawa Days, 1603-1868. Все цитаты в тексте взяты из той или иной из первых пяти работ. "Путешествие Сэриса" недавно (1948 г.) переиздано в Японии, но у меня не было доступа к этому новому и аннотированному изданию.
25. Вышеизложенное основано на Peri, op. cit., pp. 60-63, 76-98, 127-130; и М. Кавадзима, Сюин-сен боэки-ши; С. Ивао, Наньо Нихон-мати но кэнкю, pp. 15-116; K. Гюндзи, Юсихи сейкини океруНичи-Таи канкей.
26. Murakami, Letters, pp. 180-181, 184; Дневник Ричарда Кокса, Vol. I, 35, 131, 149, 219, 251, 277; Vol. II, 10, 356; Documentos Remettidos da India ou Livros das Moncoes, Vol. I, 335. Bocarro, op. cit., pp. 725, Chang, op. cit., p. 120 цитируя Ming-shih, chap. 325, p. 102. THM, Vol. XI (1941), pp. 401-439, и цитируемые там источники. Живущие в Японии китайские купцы не привозили с собой жен, а жили с местными женщинами. У Валиньяно было много проблем с теми, кто женился на японцах-католичках, а затем бросил их и их детей, так как христианская церемония бракосочетания ничего не значила для них ("Obediencias", 1592. Ajuda Codex "Jesuitas na Asia", 49-iv-56). О тщетных попытках Иэясу обеспечить официальную торговлю с Китаем, ср. Kuno, op. cit., II, 282-295.
27. Испанцы, как и англичане в первые дни англо-японского союза, любили сравнивать японцев с собой и, в отличие от Валиньяно, оценивали их выше, чем китайцев. "Los Japoneses, que son, como doctamente dijo Gracian, los Espanoles del Asia, y los Chinos, que con la cultura de la politica y amor a las letras, parecen diversos, aunque tocados a la piedra de la experiencecia, son lo mismo que los Indios" ("Японцы, которые, как со знанием дела сказал Грациан, являются испанцами Азии, и китайцы, имеющие свою культуру политики и любовь к литературе, кажутся разными, хотя, если прикоснуться к ним пробирным камнем, они такие же, как и индейцы"). (Отец Гаспар де Сан-Агустин, O.S.A., Conquistas de las islas Filipinas, Vol. II, 57.) Около одной трети солдат, которых дон Хуан де Сильва навербовал для своей неудавшейся экспедиции в Малакку в 1615 году, были японцами, и они были сформированы в отдельный отряд под командованием испанского капитана. Что касается японцев на Филиппинах в целом в этот период, ср. W. L. Schurz, The Manila Galleon (New York, 1939), рр. 99-128, и статья Паске-Смита в TASJ, Vol. XLII, Pt. II (1914), рр. 683-710. О расширении торговли шелком в Маниле в ущерб Макао см. Duarte Gomes de Solis, Discursos sobre los comercios de las dos India (Мадрид, 1622 г.), fols. 118-119. Лучший обзор на японском языке - это С. Ивао, NanyoNihonmachi no kenkyu, pp. 215-338, но он полностью основан на европейских источниках.
28. Полный отчет о путешествии Серрана содержится в документах, относящихся к его длительному судебному процессу в Arquivo Historico Colonial в Лиссабоне (Papeis da India, Caixa 9, 1629), часть из которых была напечатана Фразао де Васконселушем в AAPH, Vol. VIII (1944), рр. 316-325. Некоторая информация о текущих ценах интересна. Офицеры корабля и европейские моряки в дополнение к зарплате получали по пикулю риса в месяц. Пикуль был эквивалентом 100 катти, и это количество риса стоило 1 pardao de reales в Макао в те годы. Из переписки Коппиндейла мы узнаем, что цена риса в Японии в октябре 1615 года составляла 2 таэля, 6 масе за коку, но она вдвое превышала обычную цену из-за летней кампании в Осаке. (См. Riess, "History of the English Factory at Hirado," TASJ, Vol. XXVI [1898], стр. 60.) Кокс в письме от 23 декабря 1617 года утверждает: "считают, что в Японии реал из восьми составляет восемь mas Японии, или четыре шиллинга стерлингов" (Murakami, Letters, стр. 214). Pardao de reales было еще одним названием песо, а десять mas (масе) шли за таэль (китайский лианг). Pardao de reales или песо стоили 436 португальских рейсов в Гоа при первом прибытии из Европы во времена Линсхотена (1580 г.), в то время как шерафим был индо-португальской монетой номинальной стоимостью около 4 шиллингов в пересчете на английские деньги эпохи Елизаветы. Падре Жуан Родригеш Тгуццу в своей "Грамматике японского языка 1604-1608 годов" приравнивает 10 японских момме к одному китайскому серебряному таэлю или одному португальскому крузадо в 400 рейсов. Это примерно эквивалентно четырем английским шиллингам или немного меньше в то время.
29. В 1617 г. Хасэгава Гонроку также велел передать голландцам в Хирадо, что им не разрешается послать свои корабли "подстерегать корабль из Тамакана (т.е. Макао. - Aspar), поскольку ему позволили свободно отплыть, а также приказал голландскому капитану от имени императора, чтобы он проследил за исполнением этого приказа" (Дневник Кокса, том I, 263). Что касается Серрана, то его странствия ни в коем случае не закончились продажей его корабля в 1616 году. Он каким-то образом нашел средства, чтобы заплатить за поездку по суше в Европу из Гоа, и провел пять лет, оббивая пороги при Мадридском дворе, прежде чем вернулся в Индию. Судебный процесс длился, по крайней мере, до 1629 года, и вопрос был окончательно урегулирован назначением Серрана губернатором островов Зеленого Мыса около 1644 года в виде компенсации за его убытки. Ранее ему была предоставлена ??доля в монополии короны на производство корицы на Цейлоне, которую вице-король отказался признать (Biblioteca da Universidade de Coimbra, MSS 460, fols 69-73).
30. Дневник Ричарда Кокса (ed. Murakami), Vol. I, 33, 106, 257, 261-263; Vol. II, 264, 313-314; Saris 'Journal (ed. Satow), р. 83; и Murakami, Letters, рр. 76-77.