Аспар. Васко да Гама и его преемники (1460-1580). Перевод книги К.Г. Джейна. Часть 3. От господства на море

ОТ ГОСПОДСТВА НА МОРЕ - К ИМПЕРИИ, 1505-1548.

Глава XI.

Дон Франсишку де Алмейда.

Пока дон Васко оставался на родине, окруженный богатством и почестями, его соотечественники стяжали на Востоке новые лавры. Их пушки давали им огромное преимущество в войне на море; в то же время на суше их военная мощь была наглядно продемонстрирована в 1504 г., когда горстка португальцев и небольшое количество туземцев под началом Дуарте Пашеку Перейра (1) в течение нескольких месяцев удерживали Кочин против подавляющих сил, отправленных на их уничтожение саморином Каликута. В награду за этот подвиг раджа Кочина пожаловал Пашеку гербовый щит - красного цвета, "в знак крови, которую он пролил", с пятью коронами на поле, символизирующими пять князей, которых он одолел в битве; так гласит оригинальный патент (2), датированный 1504 г., в котором имя раджи записано в форме "Итирамамарнетим Куллунирама Коул Тримумпате". По возвращении в Португалию, в июле 1505 г., король Мануэл осыпал Пашеку и другими наградами (3); когда он вступил в брак, казначейство получило приказ выплатить его жене, донне Антонии, приданое в размере 120 мильрейсов; его детям и внукам также была назначена пенсия, а Камоэнс обессмертил имя "Лузитанского Ахилла".

Но хотя оборона Кочина бросила отблеск славы на короля Мануэла, она обнажила определенную слабость португальской стратегии. Изолированные фактории оказывались в опасности всякий раз, когда сезонные ветра препятствовали навигации, и рост торговли требовал, чтобы старые ненадежные методы пиратства и разбоя уступили место упорядоченной системе. В результате в 1505 г. была учреждена новая должность - вице-короля Индии, и первый вице-король, военачальник по имени Франсишку де Алмейда, отплыл из Лиссабона в марте того же года, наделенный всеми необходимыми полномочиями вести войны, заключать договора и регулировать торговлю. К востоку от мыса Доброй Надежды его слово должно было стать законом везде, где бы не развевался португальский флаг (4).

Вице-король был не просто заурядным завоевателем: в письме к королю Мануэлу он сформулировал систему правительства, основанную на определенных стратегических и коммерческих принципах (5). Фундаментальная идея - значение господства на море; сторонники "школы голубой воды" никогда не имели более убежденного выразителя их взглядов, чем Алмейда. "Следует избегать захвата территорий на суше, - пишет он, - не строить большего числа крепостей, чем то, что может быть абсолютно необходимо для защиты наших факторий от внезапного нападения: мы не можем выделить ни одного лишнего человека с военно-морского флота".

Нехватка подготовленных людей, на самом деле, уже успела проявиться и приняла зловещий характер. Даже на флоте Алмейды экипаж одной из каравелл был набран сплошь из деревенских парней, таких темных, что они не могли отличить правую руку от левой. Когда корабли вышли в море, эти лихие моряки оказались лицом к лицу с еще более замысловатой задачей - тонким различием между бакбортом и штирбортом. Капитан каравеллы, Жуан Омем, нашел выход из положения: он привесил пучок лука с одной стороны судна, и пучок чеснока - с другой, и предложил кормчим отдавать приказы рулевым следующим образом: "Руль на лук! Руль на чеснок!"

Алмейда считал господство на море исключительно средством для достижения коммерческого доминирования на Востоке. Миссионерские и крестоносные идеалы на время отошли на второй план: вся цель его политики заключалась в том, чтобы обеспечить для короля Мануэла монополию на вывоз индийских и восточноафриканских товаров в Европу. Эти товары, пестрый список которых приводится в письме - включая перец, рабынь, шелк, - до сих пор поступали в Европу через Персидский залив и Красное море, откуда их увозили караваны итальянских и левантийских судов, ожидавших в различных портах Средиземного моря. В индийских водах основной объем торговли находился в руках мусульман - арабов и персов, турок и египтян. План Алмейды заключался в том, чтобы изгнать этих неверных из восточных морей, заменив их португальскими торговцами, и направить главный поток индийской экспортной торговли новым путем, вокруг мыса Доброй Надежды.

Что касается интересов короля на суше, то их следовало обеспечить при помощи союзов с индийскими раджами, которые должны были поставлять груз в португальские фактории и охранять их в обмен на защиту со стороны португальского военно-морского флота. Таким образом, первоначальная политика дружбы с "христианами" и войны против мусульман со временем несколько трансформировалась, но сохранила свою суть. И здесь Алмейда обнаружил мудрого советника в лице одного индийского пирата по имени Тимоджа, который, как утверждается в "Комментариях Альбукерке", сделал карьеру благодаря морскому разбою. Тимоджа командовал эскадрой быстроходных беспалубных одномачтовых галер, известных как "фусты", с которыми он имел обыкновение выходить в море и грабить суда мусульманских купцов, отчасти в интересах своего сюзерена, раджи Хонавара (вассала Виджаянагара). В столкновении с Васко да Гаммой он научился уважать силу португальцев, чьим покровительством он с того времени успешно заручился.

Действуя по совету Тимоджи, вице-король попытался вступить в дружеские отношения с индусской империей Виджаянагар, под властью которой находился почти весь Индостанский полуостров к югу от рек Кришна и Тунгабхадра. С тех пор, как в XIV в. мусульманские завоеватели покорили Северную Индию, Виджаянагар был оплотом воинствующего индуизма. Его воины исчислялись сотнями тысяч; материальные ресурсы были безграничны, как единогласно свидетельствуют Фериштэ и португальские писатели-хронисты. В течение критических лет основания и становления Португальской империи Виджаянагар принимал на себя натиск ислама. Он оттянул силы, которые в противном случае могли бы объединиться, чтобы сбросить христианских захватчиков обратно в море. Падение Виджаянагара в 1565 г. наконец развязало руки мусульманским правителям для создания такой коалиции, но к тому времени португальцы были уже достаточно сильны, чтобы в одиночку устоять перед обрушившимся на них вражеским штормом. Следует сказать, что Алмейда первым понял, насколько важно в интересах его страны поддерживать дружественные отношения с Виджаянагаром или хотя бы заручиться его нейтралитетом (6).

Вскоре способности португальцев поддерживать господство на море был брошен серьезный вызов. Две могущественных восточных державы - Египет (7), который пока еще обладал верховенством над Красным морем, и Османская империя, получившая доступ к Персидскому заливу в Басре, - обладали военно-морскими флотами, достаточно сильными, чтобы справиться с любым европейским соперником. Их флоты были оснащены мощной артиллерией, а экипажи отчасти укомплектованы наемниками, которые прошли школу военного искусства и навигации на просторах Средиземного моря. Ни одна из сторон не собиралась добровольно смиряться с крахом своей торговли с Индией, но первый вызов португальцам бросил мамлюкский султан Египта. В 1508 г. египетский флот под командованием Мир Хусейна, которого португальские хронисты называли "адмиралом Великого Солдана Каира и Вавилонии", вышел из Суэца и направился к берегам Индии. Мир Хусейн застиг врасплох и разгромил небольшую португальскую эскадру при Чауле, и единственный сын вице-короля, дон Лореншу де Алмейда, погиб в этом сражении. Пушечное ядро перебило ему обе ноги, но он сел у подножия грот-мачт и хладнокровно продолжал командовать сражением и управлять кораблем, пока второй выстрел не оборвал его жизнь.

Вице-король, глубоко скорбевший о гибели сына, тем не менее, принял вести с внешним стоицизмом (8), сказав капитанам, что проливать слезы - дело женщин, и что "те, кто съели петушка, должны съесть и петуха, или расплатиться". Собрав армаду из 19 кораблей с 1300 человек на борту, он поспешил на север, чтобы отомстить.

Мир Хусейн избрал в качестве своей базы морской порт Диу, лежащий на юге полуострова Катхиавар (в Гуджерате). Слава его первого успеха принесла ему подкрепления - 300 фуст, отправленных саморином Каликута, и несколько туземных вспомогательных отрядов под командованием губернатора Диу, русского ренегата, который перешел в ислам под именем Малик Айяз. Два враждебных флота встретились 3 февраля 1509 г. Мир Хусейн поставил свои суда на якорь в устье узкой протоки, которая отделяет остров Диу от материковой части Гуджерата: он намеревался, втянув португальские корабли в ближний бой, отойти к самому берегу, где он мог рассчитывать на поддержку батарей Малика Айяза, тогда как вражеские суда будут так плотно сцеплены с его собственными, а их команды слишком поглощены рукопашной схваткой, чтобы отразить нападение роя небольших каликутских фуст. Алмейда, однако, предвидел этот маневр и приготовился расстроить его, прочно заякорив свои суда.

Морская битва, которая должна была решить, кому господствовать в индийских водах - Египту или Португалии - началась около полудня и долго продолжалась с переменным спехом. С обеих сторон высокие палубные надстройки, т.наз. "замки", на корме и носу кораблей извергали огонь множества пушек - фальконетов и кулеврин, "надежд" и "начал", "змей" и "верблюдов", "соколов" и "черных орлов": каждая пушка имела общее название, а многие из них носили еще и личное имя, избранное в зависимости от богатства воображения обслуживающей ее артиллерийской команды; часто они носили имя небесного покровителя или возлюбленной главного пушкаря.

Продолжительная артиллерийская дуэль была только прологом к основной части боя, происходившей уже на близком расстоянии. Подгоняемые попутным ветром, португальские суда устремились навстречу египетским, пока не оказались достаточно близко, чтобы позволить малабарским лучникам, занявшим позиции посредине кораблей и на марсовых площадках, осыпать врага градом стрел: несколько аркебуз также уже были завезены из Европы. Когда враждебные суда взяли друг друга в клещи, каждое из них стало маневрировать, ища возможности протаранить своего соперника. Там, где эта тактика потерпела неудачу, над боратами взметнулись металлические кошки, и абордажные команды, вооруженные полупиками и топорами, бросились с носовой части кораблей в атаку; одни взывали к Аллаху, прося поразить христианских псов, другие обращались с просьбой о небесном покровительстве к Св.Винсенту Лиссабонскому или Св.Блазу, заступнику моряков, в день памяти которого как раз происходила битва. В промежутках, заглушая молитвы, клятвы и вопли, грохот пушек, треск расщепляющихся весел и проламываемых корпусов, - отрывисто звучали команды офицеров, слово в слово повторявшиеся их подчиненными, почти неразличимыми среди клубов порохового дыма или смутно вырисовывавшимися в мерцании боевых фонарей. Ниже, под палубой, не покладая рук трудились корабельные хирурги и их ассистенты; в крюйт-камере, где в качестве предупреждающего средства против разлетающихся искр служили куски смоченной морской водой парусины, бомбардир раздавал порох, ручные гранаты и пушечные ядра - чугунные, бронзовые или гранитные. На каждой галере взад и перед бегали надсмотрщики, щедро осыпая ударами плети и проклятиями полуголых рабов, которые стонали и обливались потом, ворочая тяжелые рукояти весел, к которым они были попарно прикованы.

Когда стало очевидно, что план Мир Хусейна провалился, фусты устремились вперед из протоки в отчаянной попытке совершить диверсию. Гребцами на них были воины-наиры, которые надели на себя все свои кастовые украшения и заранее обрекли себя на смерть: но их смелость была бессильна против артиллерии, и их хрупкие суденышки шли на дно по нескольку за раз. Еще до наступления ночи кровопролитное побоище подошло к концу; и Алмейда, как сообщает Корреа, смог предложить своим капитанам порадоваться "славной мести, которую Господь Наш по его милосердию соизволил даровать нам".

Тем временем срок его полномочий в качестве вице-короля уже закончился, и его преемник, Афонсу де Альбукерке, ожидал в Кочине передачи дел. Альбукерке попытался перед этим заставить правителя Ормуза стать вассалом короля Мануэла, но потерпел неудачу из-за бунта его офицеров, зачинщиком которого был Жуан да Нова, открыватель островов Св.Елены и Вознесения. В Индии мятежники образовали враждебную партию против нового губернатора, и убедили Алмейду не уступать ему свои полномочия. В результате последовала запутанная распря, иллюстрирующая, даже в этот начальный период, слова Фариа-и-Соузы, что "португальские чиновники и должности, которые они занимали, были подобны душе и телу - невозможно было разъединить одно с другим без мучительной агонии". Наконец, в ноябре 1509 г., из Лиссабона прибыл флот под командованием дона Фернана дель Коутиньо, маршала Португалии, родственника и представителя короля Мануэла, чья воля не могла быть проигнорирована. Маршал приказал Алмейде передать полномочия Альбукерке, и 1 декабря отрешенный от должности вице-король отплыл в Европу.

По пути на родину он сделал остановку в Столовой бухте (известной тогда под названием "Агоада де Салданья"), чтобы пополнить запасы пресной воды; там некоторые его люди были ранены в стычке с местными готтентотами. Дело, по-видимому, явилось следствием обычного недоразумения, но агрессивно настроенные фидальгу возопили, что дикари нанесли оскорбление португальской чести и должны понести наказание. Они уговорили Алмейду возглавить карательную экспедицию, хотя он, по-видимому, испытывал некоторые опасения: "Куда вы денете мои 60 лет?" - спрашивал он, когда они помогли ему высаживаться.

На берег сошел сильный отряд, но мечи и копья оказались бесполезны против ассагаев и копий туземцев, сделанных из обожженного на солнце дерева, которые можно было метать издали. Заманив белых пришельцев вглубь суши, готтентоты затем отрезали им путь к отступлению, погнав свой скот между лодками и теми, кто напрасно пытался бежать. В этой бесславной стыке расстались с жизнью 65 португальцев, и среди них - сам Франсишку де Алмейда.

(1) См.приложение A : General Bibliography, s.v. Esmeralda.

(2) Напечатано в Esmeralda, p. xix.

(3) Это бесспорно, несмотря на предположения -- их нельзя назвать утверждениями -- обратного характера, сделанные Гоишем, Камоэнсом и другими. Документальные свидетельства можно найти во Введении к "Esmeralda". В 1509 Пашеку было поручено поймать французского корсара Мондрагона; в 1522 он был назначен губернатором Сан-Жорже-да-Мина; в 1524 ему была пожалована пенсия.

(4) С 1505 г. вице-король или губернатор всегда осуществлял высшую законодательную и исполнительную власть в Португальской Индии. В XVI в. он обычно занимал свою должность сроком на 3 года. Различие между вице-королем и губернатором было чисто титулярным -- вопрос ранга и представительства, а не власти.

(5) Воспроизведено у Корреа, и переведено с оригинала Г. Лопесом де Мендонсой в "Annaes das Sciencias e Lettras" of the Academia Real, Lisbon, 1857.

(6) Два подробных описания Виджаянагара португальскими путешественниками, которые посетили страну в XVI в., можно найти (перевод) в "A Forgotten Empire: Vijayanagar", by R. Sewell, London, 1900. См.также "A History of Vijayanagar", by B. S. Row, London, 1906.

(7) Египет был независимым до 1517 г., когда его завоевал османский султан Селим I.

(8) Корреа описывает эту сцену в пассаже, полном особой драматической силы, vol. i. p. 775.

Глава XII.

Альбукерке завоеватель: Гоа и Малакка.

Афонсу де Альбукерке мог с полным правом гордиться, что в его жилах течет кровь королевских домов Португалии и Кастилии. Родоначальником его фамилии был Афонсу Санчес, внебрачный сын португальского короля Диниша Земледельца от его возлюбленной, испанской дамы по имени донья Альдонса де Соуза. Афонсу женился на донье Терезе Мартинш, которая принесла ему в приданое большое состояние и владения, среди них замок и поместье Альбукерке, или, более правильно, Альбокерке, (1) - около Бадахоса. Его потомки по обе стороны границы отличились как на военном поприще, так и в искусстве управления государством: один из них был великим магистром Ордена Сантьягу, другой - сеньором верховным адмиралом Португалии, третий - сеньором верховным стольником Кастилии.

С учетом сказанного, для тех, кто верит в наследственность, несложно будет объяснить военные и административные таланты Альбукерке. Свое умение разбираться в финансовых вопросах он также мог унаследовать от бабушки по линии матери, доньи Гиомар де Кастро. Эта дама, дабы не скучать во вдовстве, содержала нечто вроде аристократического ломбарда, в котором даже король Афонсу V не постыдился однажды заложить королевское блюдо, когда ему срочно понадобились средства для африканской кампании.

Воспитание и образование Альбукерке звучным слогом описал Диого Барбоза Мачадо:

"Дон Афонсу де Альбукерке, прозванный Великим, вследствие героических дел, которые вызвали в Европе восхищение, а в Азии - страх и трепет, родился в 1453 г. в поместье, названном благодаря своему красивому местоположению райским городом Альхандрой, на расстоянии 6 лиг от Лиссабона. Он был вторым сыном Гонзало де Альбукерке, сеньора Виллаверде, и доньи Леонор де Менезиш, дочери Алваро Гонзалвиша де Атаиде, графа Атоугуйя, и его жены доньи Гиомар де Кастро, и хотя природа обошла его при рождении (2), он исправил эту несправедливость, достигнув вершины всех достоинств, как в политическом, так и в моральном отношениях. Он получил образование во дворце короля Афонсу V, в чьей палестре он прилагал все усилия, чтобы стать соперником этого африканского Марса" (3).

Нельзя сказать, чтобы его усилия принесли ему славу еще в молодые годы. Он был пажом Афонсу V и щитоносцем Жуана II; он сражался с маврами в Африке и турками в Средиземном море; после 1503 г. он сослужил королю большую службу на Востоке. Но его наиболее далеко идущее предприятие в Ормузе было расстроено вследствие бунта его капитанов, и к тому времени, когда он стал губернатором Индии в декабре 1509 г., он ни разу еще не представил убедительных доказательств своей гениальности.

Не сразу он добился и верховной власти. Маршал Португалии считался выше его по рангу в собственно Индии; Дуарте де Лемос был отправлен крейсировать у побережья Аравии, и также обладал независимыми полномочиями; Диого Лопиш де Секейра был главнокомандующим в Малакке. Но судьба одного за другим убрала с его пути этих соперников.

Маршал настаивал на том, что необходимо выполнить приказы короля, предписавшего совершить атаку на Каликут, хотя его силы были до смешного неравноценны, и Альбукерке умолял его подождать более благоприятного момента. Коутиньо заявил, что его рыцарская честь не позволяет ему сражаться с мечом в руке против толпы полуголых негров, и что он возьмет дворец саморина без оружия, всего лишь с тростиной в своей руке. Вначале казалось, что хвастовство Коутиньо не лишено оснований, поскольку португальцы, практически не встречая сопротивления, дошли до дворца, который они взяли штурмом и разграбили. Но затем воины-наиры взяли в окружение дезорганизованных грабителей; маршал и многие его люди были убиты в узком дефиле, через которое они старались спастись бегством. Предусмотрительность Альбукерке, оставившего позади сильный арьергард, чтобы охранять место высадки, спасла немало жизней, позволив уцелевшим португальским солдатам добраться до своих кораблей; но сам он принял участие в схватке и был сильно ранен. Зато теперь он был верховным главнокомандующим в собственно Индии и мог объединить флот маршала со своим собственным.

Поражение в Каликуте произошло 3 января 1510 г. Еще до конца месяца Секейра отплыл в Европу, едва избежав бедствия. Жители Малакки, в большинстве своем бывшие мусульманами и по этой причине ненавидевшие португальцев, сговорились по условному сигналу неожиданно напасть и перебить своих незваных гостей. Согласно одной из версий случившегося, туземная женщина вплавь добралась до кораблей, чтобы предупредить о заговоре своего любовника-португальца. Согласно другой, Секейра сидел на палубе за партией в шахматы, когда его кормчий, знаменитый Магеллан (Фернан Магальянеш) обратил его внимание на живописную группу малайцев, которые наблюдали за игроками. Один из них уже вынул из ножен свой крис; другой же объяснил при помощи жестов, что час мести еще не настал.

На основе личного плачевного опыта Секейра выяснил, что климат Малакки был неблагоприятен для португальских адмиралов. Завершив погрузку, он отплыл в Индию, где узнал, что Алмейду сменил Альбукерке. Тогда он решил вернуться в Европу. Он оставил в Малакке агента по имени Руи де Араужо и нескольких клерков, чьи последующие приключения были весьма увлекательными, но увели бы нас слишком далеко от темы.

Годом позже Дуарте де Лемос устал крейсировать у Аравийского побережья, где погода была знойной, а добыча, захваченная на встречавшихся в море мусульманских судах, довольно скудной. Он поторопился взять курс на Европу, оставив главную часть своей эскадры Альбукерке, который теперь освободился от всех своих конкурентов.

Детали политики Альбукерке будут рассмотрены позже. В этой и следующей главе речь пойдет главным образом о его военных достижениях, необходимо только отметить стратегические и коммерческие мотивы, лежавшие в основе его четырехэтапной схемы завоевания Гоа, Малакки, Ормуза и Адена. Он хотел захватить Гоа и сделать его военно-морской базой и колонией; Малакку, потому что она была центром морской торговли между Дальним и Средним Востоком; Аден и Ормуз - потому что они контролировали входы в Красное море и Персидский залив. Владение Гоа означало, что Португалия сделала решительный шаг от простого господства на море к созданию территориальной империи на Востоке. Владение Малаккой, Аденом и Ормузом означало полное коммерческое преобладание в Индийском океане и Аравийском море, пока Португалия была способна также поддерживать свое военно-морское превосходство в этих водах и свою монополию на маршрут вокруг мыса Доброй Надежды.

Таковы были цели, которые поставил перед собой Альбукерке, и первым его предприятием стал захват Гоа. Первоначально индусский морской порт, Гоа был захвачен мусульманами в 1469 г. и стал, после Каликута, их главным морским портом в Западной Индии. Он был построен на полуострове Тисвади, треугольном участке земли, отрезанном от материка двумя судоходными реками - Зуари на юге и Мандови на севере. Они были связаны узкой протокой и впадали в Аравийское море. В 1510 г. в их устье находилась удобная якорная стоянка в 15 морских саженей глубиной при самом низком отливе и во все времена года; они также представляли собой главную линию защиты, т.к., хотя соединительную протоку можно было перейти вброд во время отлива, она - к счастью для лиц, скрывавшихся от правосудия, и беглых рабов, - кишела крокодилами; при индусском правлении этим "стражам форта" скармливали преступников и воинствующих миссионеров ислама.

Правителем Гоа был Юсуф Адил-шах, чья карьера - один из романов восточной истории. Согласно Фериштэ, он был сыном османского султана Мурада II, знаменитого противника Скандербега и Яноша Хуньяди. Когда Мурад в 1451 г. умер, ему наследовал старший сын и поспешил упрочить власть, приказав своим слугам задушить тех своих родственников, которые стояли слишком близко к трону. Юсуфа, однако, тайно переправили через границу в Персию и там воспитали в шиитской вере. Когда ему исполнилось 18 лет, он, как утверждает Фериштэ, под влиянием ниспосланного видения отправился на корабле в Индию, где начал полную опасностей и приключений жизнь в качестве воина-раба и закончил ее на троне султана.

В начале 1510 г. Альбукерке отплыл из Кочина с 20 парусниками и несколькими судами меньшего размера, якобы направляясь в Ормуз. В Хонаваре к нему примкнула флотилия фуст под командованием Тимоджи, от которого он узнал, что внутреннее состояние Гоа благоприятствовало его попытке. Адил-шах отсутствовал, оставив в Гоа гарнизон из 200 турок, чьи насилия и жестокость серьезно пошатнули лояльность даже горожан-мусульман.

Примерно в середине февраля португальский флот вошел в Мандови. Индусы в Гоа весьма кстати припомнили, что некогда вдохновленные свыше йоги предсказали захват города чужеземными морскими грабителями. Они остались безучастны к происходящему, и мусульмане, не имевшие ни времени, ни мужества, чтобы принять меры по защите Гоа, сдались практически без единого выстрела. Восседая верхом на богато убранном боевом коне, Альбукерке дал аудиенцию восьми виднейшим жителям города, которые опустились перед ним на колени и вручили ключи от Гоа. Затем, следуя за своими капелланами, несущими позолоченное распятие, он направился во дворец Адил-шаха, тогда как непостоянные индусы приветствовали его как своего избавителя от ига ислама и разбрасывали у него на пути филигранные цветы из золота и серебра.

Триумф Альбукерке был недолгим. Мусульмане скоро стали сожалеть о правоверном тиране, и горько оплакивать судьбу фанатичного кади, который, убив одного человека из своей касты, чтобы помешать ему обратиться в христианство, был вынужден, в свою очередь, как выразительно пишет Фериштэ, "испить залпом шербет мученичества".

В мае Адил-шах прибыл на выручку города с 60000-ной армией. Беззвездной ночью, под проливным тропическим дождем, его солдаты незамеченными переправились через протоку и захватили батареи, которые держали под прицелом брод. К ним сразу же присоединились недовольные португальским правлением мусульмане внутри городских стен, и положение Альбукерке, таким образом, стало крайне уязвимым. После недели отчаянного сопротивления он отдал приказ устроить кровавую бойню. Богатые мавры были взяты в заложники, женщины розданы в жены солдатам; пощадили также нескольких детей, чтобы впоследствии крестить их и обратить в рабство. Все прочие были беспощадно перебиты, невзирая на возраст или пол. Затем, 23 мая, португальцы отступили обратно на свои корабли.

Муссон помешал Альбукерке выйти в открытое море, и ему не оставалось ничего другого, кроме как поставить свои суда на якорь в устье Мандови, под обстрелом батарей Адил-шаха, на которых были установлены его собственные захваченные мусульманами пушки, и ждать перемены погоды. По мере того, как одна неделя сменяла другую, запасы продовольствия на кораблях стали иссякать или портиться от сырости и гнетущей жары; солдаты и матросы, ослабленные нехваткой пищи, измотанные сражением и необходимостью постоянно пребывать начеку, были вынуждены утолять голод ежедневной порцией из 4 унций сухарей, смешанных с крысиным пометом и мусором. Адил-шах под флагом перемирия прислал португальцам лодку, до краев нагруженную съестными припасами, объявив, что он хочет победить в честном бою, силой оружия, а не измором, но Альбукерке заподозрил, что его истинная цель заключается в том, чтобы выяснить, насколько сильно бедствуют португальцы, и когда мусульманские посланники поднялись на борт, он показал им стол, уставленный бутылками вина и другими яствами, приберегавшимися для больных, тогда как сидевшие вокруг него солдаты и матросы глотали слюни, глядя на эти блюда, к которым им запрещено было прикасаться.

Если этот анекдот имел место на самом деле, он, по-видимому, был последней попыткой демонстрации изобилия, и когда наступила еще более отчаянная нужда, Альбукерке огласился отпустить нескольких своих заложников в обмен на еду.

Вступая в эту сделку, он, быть может, даже радовался, что избавился от помехи, которая едва не привела к мятежу. Пленные женщины-мусульманки содержались на флагмане, чтобы по возможности оградить их от любителей галантных приключений из числа португальских моряков. Тем не менее, некий Руи Диаш, который вплавь пробрался на флагман со своего судна ради тайного свидания, был застигнут вместе с возлюбленной и приговорен к повешению. Столь суровый приговор человеку благородного происхождения вызвал всплеск негодования. Возбужденные капитаны переходили на шлюпках от одного судна к другому, крича: "Убийство!", и один смелый солдат даже предоставил Диашу отсрочку, перерубив мечом веревку палача. Но Альбукерке должен был поддерживать дисциплину, в условиях, когда стоявшие на берегах реки ренегаты, беглецы с флота, открыто призывали своих сослуживцев по команде последовать их примеру и дезертировать. "Вот мои полномочия!" - воскликнул он, прикоснувшись рукой к ножнам меча, когда бунтовщики подняли шум, желая узнать, кто наделил его правом осуждать на смерть. Зачинщики были закован в цепи, и смертный приговор Диашу должным образом приведен в исполнение.

Наконец, в начале августа, смена направления муссона позволила португальской эскадре снова выйти в море. Разбитый, но не павший духом, Альбукерке уже решил, что обязательно вернется в Гоа, как только сможет собрать достаточные силы. Около островов Анджадива он увидел авангард флота из 14 кораблей, только что прибывший из Португалии. Некоторые из этих судов были торговыми: их капитаны получили задание только взять на борт груз пряностей, предназначенный для короля, и наотрез отказались принять участие в военной кампании (4). Остальные, две эскадры, направлявшиеся соответственно в Малакку и в Красное море, Альбукерке насильно задержал и включил в состав своих сил, несмотря на протесты их командиров, Диого Мендеша де Васконселуша и Жуана Серрано. 3 октября Альбукерке собрал 28 судов и 1700 португальских солдат, а в Хонаваре к нему присоединился большой отряд индусских воинов, которых выставил Тимоджа. Эта грозная экспедиция достигла Гоа 24 ноября 1510 г.

Султан Биджапура накануне умер (5), оставив трон малолетнему сыну, Исмаилу Адил-шаху, отозвавшему с побережья свою армию; остров Тисвади охранял только гарнизон в составе 8000 персидских и турецких наемников, под командованием Расул-хана. В день Св.Екатерины, 25 ноября, Альбукерке высадил своих людей и повел их в атаку против арсенала - окруженного частоколом участка между Мандови и городскими стенами, связанного с Гоа такими узкими воротами, что обращенная в бегство армия едва ли могла своевременно отступить через них, чтобы избежать уничтожения. Преодолев упорное сопротивление и прорвавшись через укрепления, осаждающие загнали множество воинов Расул-хана внутрь частокола и изрубили их там на куски. Затем, взобравшись на городские стены по штурмовым лестницам, они подняли свои знамена на вершине укреплений и ринулись с них на улицы, крича: "За Португалию и Святую Екатерину!". Сотни мусульман были убиты или утонули при попытке переправиться на материк, где индусы и грабители-горцы с Гат преградили путь остальным беглецам (6).

Альбукерке наблюдал за сражением с соседнего пригорка. Затем он спустился с него, чтобы принять участие в торжественном молебне, на котором португальцы вознесли благодарность Всевышнему за одержанную победу. После этого он отдал город на разграбление своим людям и приказал перебить всех мусульман, еще остававшихся в нем, не щадя ни женщин, ни детей. Корреа писал, что в следующие три дня в Гоа царила жуткая вакханалия грабежей и пыток (7). Когда солдаты утолили свою жажду мести, Альбукерке мог дать гарантию, что мусульманских горожан Гоа теперь нечего было опасаться.

Он решил предупредить возможную попытку со стороны мусульман вновь отбить город, укрепив обветшавшие крепостные валы города, построив надвратные башни и заново возведя цитадель. Он дал приказ вмонтировать в стену на видном месте камень, на котором были бы высечены его собственное имя и имена всех капитанов, которые участвовали в захвате Гоа. Но т.к. каждый герой требовал, чтобы его имя значилось в списке первым, Альбукерке предложил каменщикам повернуть камень лицевой стороной внутрь стены и высечь на нем слова: "Lapidem quem reprobaverunt adificantes" - "камень, отброшенный строителями" (8).

Тем временем Диого Мендеш де Васконселуш стал проявлять беспокойство. Он предоставил свои корабли для отвоевания Гоа с тем условием, то сразу же после этого он предпримет собственную экспедицию в Малакку, с помощью от военного флота, находившегося в подчинении у Альбукерке. Но т.к. Альбукерке, очевидно, предполагал оставить себе позаимствованные корабли, Диого Мендеш скрытно вышел в море, намереваясь вернуться в Лиссабон и лично изложить свои жалобы на губернатора перед королем Мануэлом. Альбукерке немедленно выслал погоню, и, настигнув беглецов, под угрозой пушек принудил их сдаться. После того, как два кормчих были повешены за дезертирство, Мендеш и сопровождавшие его в этой попытке бегства офицеры были высланы на родину под арестом, хотя, как командующие независимым флотом, они юридически не подлежали суду Альбукерке. Губернатор объяснил перед королем свои действия тем, что не мог обойтись без корабля Мендеша (9).

Обеспечив безопасность Гоа, Альбукерке сделал приготовления к экспедиции в Малакку и отплыл на восток 20 апреля 1511 г. Сделав краткие остановки в Педире и Пасаи на Суматре, он взял на борт эскадры нескольких португальцев, оставленных Диого Лопишем де Секейрой. Они и их глава, Руи д`Араужо, были брошены в тюрьму мусульманским султаном Малакки, который напрасно старался под пытками обратить их в свою веру. Некоторые уцелевшие португальцы сдружились с индусом по имени Ниначетту, благодаря покровительству которого им удалось бежать на Суматру; но прочие, как и сам Араужо, оставались в неволе. Альбукерке бросил якорь в гавани Малакки 1 июля и сразу потребовал освободить пленников, угрожая ответными мерами в случае отказа. К такой линии поведения его могло подтолкнуть письмо, полученное от Араужо, в котором последний предупреждал Альбукерке, чтобы он не боялся за судьбу пленных христиан, а действовал смело и решительно.

Наиболее уязвимой частью Малакки был ее "морской фасад". Со стороны суши город надежно прикрывали малярийные болота и вслед за ними - джунгли, кишевшие тиграми, поэтому Малакка втянулась узкой полосой вдоль низкого морского побережья. Дом, построенные из дерева и крытые соломой и пальмовыми листьями, были окружены просторными дворами и стояли на довольно большом расстоянии один от другого на улицах, по ширине своей сопоставимых с площадями европейских городов, с тем, чтобы свести к минимуму опасность пожара. Между домов бродили стада коз и коров, часто щипля траву под сенью рощ финиковых или кокосовых пальм, которые придавали Малакке сельский вид, столь резко контрастировавший с оживленной торговой сутолокой на ее причалах и базарах. Она была похожа на большую деревню, где шла нескончаемая ярмарка.

Суда, стоявшие в порту, пришли из многих стран: здесь были фусты, галер и алмадии, малайские прау, китайские джонки, моплахские дхоу из Малабара; и среди деловых кварталов этому разнообразию оснастки и постройки отвечало такое же разнообразие рас и языков. Большинство местных жителей были малайцами-мусульманами, но в городе также были крупные иностранные колонии, основанные китайцами, яванцами, гуджератцами, бенгальцами - каждая занимала обособленную территорию и возглавлялась собственным старейшиной. Другими иностранцами были бирманцы из Пегу и Читтагонга, торговцы корицей с Цейлона, и японцы с архипелага Рюкю. Столь часто посещаемый морской порт не мог не быть центром огромной по объему и многообразию торговли. Не была ли Малакка "Золотым Херсонесом" Птолемея, возможно, еще более древним эмпорием, чем Офир Хирама и Соломона? (10)

Поскольку султан отказался выдать своих пленников, пока не будет подписан мирный договор, Альбукерке приказал сжечь из корабельных пушек стоявшие на берегу дома и мусульманские суда в порту. Эта мера привела к тому, что Араужо и его товарищи сразу же были отпущены на свободу, и придало Альбукерке смелости потребовать от султана уступить ему участок земли, на котором он мог бы построить укрепленную факторию. Султан, однако, по вполне понятной причине не испытывал желания видеть португальскую цитадель прямо в свой столице, и в течение трех недель всячески затягивал переговоры. Тогда Альбукерке решил заставить его выполнить свое требование без дальнейших проволочек.

Судоходная река разрезала город на две части, унося в море избыток застоявшейся воды из болот. Через нее был переброшен единственный мост, на котором Альбукерке, по совету Руи д`Араужо, решил сосредоточить свою атаку. Он имел в своем распоряжении только 600 португальских солдат, с небольшим резервом туземных вспомогательных войск и рабов, тогда как Малакку защищали 30000 воинов, имевших также несколько пушек. Тем не менее, 25 июля 1511 г. португальцы штурмом взяли мост и удерживали его в течение нескольких часов, пока не были вынужден отступить под градом дротиков и стрел со смазанными ядом наконечниками, которым их осыпали враги. В следующие несколько дней Альбукерке сумел привлечь на свою сторон нескольких китайских купцов и вступил в переговоры с Утимути-раджей, главой яванской колонии, который с того времени занял нейтральную позицию и держался в стороне от происходящего до самого конца сражения, когда он уже открыто присоединился к захватчикам. Это было важное достижение дипломатии Альбукерке, поскольку яванцы славились как отличные воины, опытные в обращении с крисами и сарбаканами.

8 августа португальцы снова захватили мост, но на этот раз они доставили к нему, в позаимствованной у китайцев джонке, корабельные снасти и другие материалы для временной защиты своей позиции от града отравленных метательных снарядов. Натянув куски парусины между несколькими наполненными землей бочонками, португальцы соорудили некое подобие баррикад, позволившее им закрепиться на мосту, откуда они могли бы продвигаться дальше вглубь городских улиц, не опасаясь, то враги перережут их коммуникации, тогда как их лодки поддерживали связь с эскадрой по воде. Постепенно они проложили путь во внутренние районы города, пока, после 9 ночей бомбардировок и стольких же дней уличных боев, в которых боевые слоны султана играли скорее заметную, чем полезную роль, - Малакка не пала, а ее правитель обратился в бегство.

Альбукерке сразу же приступил к постройке форта и фактории. Он изгнал из города всех малайских жителей, назначил Ниначетту главой индусов, и принял меры к тому, чтобы все другие сообщества жили как прежде, за исключением того, что в качестве представителя верховной власти малайского султана сменил португальский капитан. Утимути-раджа хотел управлять яванцами; и т.к. он оказал португальцам неоценимую помощь своим невмешательством в борьбу за город, его просьба, вероятно, была бы удовлетворена, если бы Руи д`Араужо и другие освобожденные пленники не обвинили его в том, что именно он устроил заговор против Секейры в 1509 г., и предполагал завладеть Малаккой после отплытия Альбукерке. В какой степени эти обвинения были обоснованы, невозможно установить; но когда Утимути-раджа, его сын, внук и зять были арестованы и подвергнуты пыткам перед верховным судьей Португальской Индии, все они были признан виновными и казнены.

Организовав управление новым португальским владением, Альбукерке вернулся в Индию, прибыв в Кочин в феврале 1512 г. Здесь он узнал, что армии Исмаил Адил-шаха стояли лагерем под стенами Гоа. После начала военных действий турецкий генерал шаха, Фулад-хан, получил приказ уступить верховное командование прежнему противнику Альбукерке, Расул-хану, но не проявил никакого желания подчиниться. Вслед за этим Расул-хан втайне обратился к португальскому капитану Гоа за помощью в осуществлении его претензий, и неподражаемая дерзать этой просьбы была вполне оправдана ее результатом, поскольку именно с помощью той стороны, которую ему было поручено уничтожить, он изгнал соперника и стал главнокомандующим войск Биджапура. Затем он обратился против союзников, которым был так обязан, и потребовал сдачи Гоа от имени Исмаил-шаха (11).

Осадные действия уже далеко продвинулись вперед, когда 8 ноября 1512 г. к Гоа прибыл флот Альбукерке. Мусульмане возвели в Бенастериме сильно укрепленный форт с целью защитить брод через соединительную протоку, и с обеих сторон от переправы вбили в илистое дно ряды кольев, образовавших подводный частокол, который выполнял такую же роль, как глубинные бомбы для защиты современных гаваней. Видя, что форт Бенастерим охранял единственную линию отступления, которую превосходящие силы его флота оставляли открытой для неприятеля, Альбукерке решил любой ценой захватить его. Оставив в Гоа всех своих людей, кроме тех, которые нужны были для управления его кораблями и стрельбы из пушек, он поднялся вверх по реке и бросил якорь в пределах дальности огня форта. Т.к. его людям было не привыкать делать свою работу под ненервной канонадой, он постепенно подводил свои суда все ближе и ближе к стенам. Одно судно загорелось и было брошено командой; тогда Альбукерке лично поднялся на его борт, и, стоя один на палубе, пристыдил матросов, немедленно вернувшихся после этого к своим обязанностям. После восьмидневного обстрела суда были утыканы стрелами от ватерлинии до клотика, и так изрешечены каменными ядрами, что необходимо было вытащить их на берег и заделать пробоины, иначе бы они пошли ко дну. Но пушки форта теперь молчали, и преграждающие доступ к переправе изгороди из жердей были зацеплены крючьями и оттащены в сторону. Тем временем вылазка осажденного гарнизона Гоа отбросила осаждавших обратно в форт, и хотя попытка взять его стены приступом была отражена с большими потерями, мусульмане теперь оказались пойманы в ловушку между наземными силами Альбукерке и его эскадрой (12).

Поскольку борьба на смерть могла бы опасно ослабить португальскую армию, разгромленному остатку сил Расул-хан было позволено бежать через брод. Но Альбукерке вначале потребовал выдачи определенных португальских дезертиров, обещая сохранить им жизнь. Буква этого обещания не была нарушена, но у ренегатов были отрублены носы, уши, правые руки и большие пальцы на левой руке, и выдраны все волосы на голове, - как писал Альбукерке королю Мануэлу, "в назидание и предостережение другим, дабы они помнили измену и злодеяние, совершенное этими людьми" (13).

(1) Такой формы написания своей фамилии придерживался сам Альбукерке.

(2) Т.е. тот факт, что он был всего лишь младшим сыном.

(3) Bibliotheca Lusitana, vol. i. p. 22, цитируется в "Комментариях", vol. i. pp. xxxvii-xxxviii.

(4) Cartas, p. 189.

(5) Португальские историки относят его смерть к более ранней дате; но в этом пункте авторитет Фериштэ выглядит более убедительным.

(6) Фериштэ (vol. iii. p. 34) и "Тахафут" (p. 135) приписывают успех португальцев предательству Расул-хана, но это крайне недостоверно.

(7) Correa, vol. ii. pp. 154-155.

(8) "Комментарии" (vol. iii. p. 137), в отличие от Барруша (Dec. II. Bk V., chap. xi. p. 558) и Корреа (vol. ii. p. 157) утверждают, что этот инцидент имел место в Малакке.

(9) Cartas, pp. 59-63.

(10) Относительно идентификации Малакки с Офиром и Галле на Цейлоне с Таршишем см. "Ceylon", vol. ii. pp. 100-103. Доказательства, приведенные там, выглядят убедительными. Относительно параллельной теории, см.выше, p. 46.

(11) Несколько замечаний Альбукерке можно найти в Cartas, pp. 42-43.

(12) Подробный отчет Альбукерке об операции в Бенастериме представляет большой интерес: Cartas, pp. 100-116.

(13) Cartas, p. ii6.

Глава XIII.

Альбукерке завоеватель: Аден и Ормуз.

Теперь, когда Португалия утвердилась в Гоа и Малакке, задача Альбукерке была наполовину выполнена. Ему осталось только распространить это превосходство на Баб-эль-Мандебский пролив и Персидский залив. Он отплыл в Аден в феврале 1513 г., взяв 1700 португальцев и 1000 туземных воинов на 24 судах.

25 марта показалась в виду высокая скала Адена - масса обожженной под солнцем лавы, связанной с материком только узким песчаным перешейком. Восточный склон скалы был рассечен сверху донизу глубокой расселиной, вероятно, воронкой потухшего вулкана, которая замыкала в себе город и его гавань. Это было отличное место для крепости; ее единственные природные недостатки - палящий зной, бесплодная почва и нехватка воды, - были в значительной мере компенсированы строительством великолепной системы резервуаров для сбора и хранения дождевой воды. Когда португальцы подошли ближе, они увидели, что город окружает высокая стена, которая подходит вплотную к берегу. На заднем плане их взглядам предстала верхняя часть кратера, поднимавшаяся ввысь цепью иззубренных пиков, каждый из которых был увенчан башней.

Краткие переговоры показали, что Мир Амржан, губернатор города, не собирался сдаваться, и Альбукерке решил на следующий день начать атаку. Ночью его люди составили завещания, а на восходе солнца, исповедовавшись и получив отпущение грехов, они погрузились в шлюпки и направились к берегу, взяв с собой штурмовые лестницы, которые были специально сделаны такой ширины, чтобы по ним могли подниматься по четыре, а то и по шесть человек в ряду. Гавань оказалась такой мелкой, что до берега пришлось добираться вброд, и во время высадки аркебузиры обнаружили, что их порох намок. Поскольку их товарищи оставили свои копья в шлюпках, опасаясь, что такое громоздкое оружие будет только мешать при штурме, вся армия оказалась угрожающе безоружной.

Племянник Альбукерке, дон Гарсиа де Норонья, получил приказ напасть на ворота, находившиеся с правой стороны, тогда как два других штурмовых отряда, под началом Жуана Фидальго и самого Альбукерке, попытались взять приступом стены, которые были обращен к берегу, в двух других пунктах. Мусульманский вали некогда предсказал, что Аден будет захвачен через правые ворота, которые по этой причине заложили кирпичами. Здесь, тем не менее, люди Гарсиа де Нороньи приставили к стенам штурмовые лестницы. Солдат по имени Гарсиа де Соуза и его слуга-мулат первыми поднялись на крепостные стены, крича: "Победа, победа! Португалия! Португалия!" Отряд Жуана Фидальго тоже забрался на гребень стены, и люди Альбукерке, обнаружив, что их собственные лестницы слишком короткие, хлынули назад, чтобы присоединиться к ним. Это привело к настоящему бедствию, поскольку под тяжестью массы облаченных в доспехи людей, каждый из которых стремился спуститься на землю первым, лестницы сломались и рухнули. По приказу Альбукерке лестницы попытались подпереть алебардами, но это привело только к еще бОльшим потерям, т.к. падавшие люди либо напоролись на острия, либо задавили алебардщиков, стоявших у подножия стен.

Дон Гарсиа де Норонья сумел открыть амбразуруцы на левйо руке, и выдраны вс, и отряд солдат устремился через нее в атаку; но аденцы, забрасывая их с высоты стен охапками горящей соломы, заставили португальцев отступить с большими потерями. Даже отступление было теперь опасным, но многие были рады спрыгнуть со стен с риском переломать себе кости, тогда как другие скользили вниз по импровизированным веревочным лестницам. Гарсиа де Соуза и его товарищ-мулат были оставлен одни в авангарде, где никакое подкрепление не могло бы придти к ним на помощь. Альбукерке стал призывать их позаботиться о своем спасении, как сделали он и его фидальгу, но Гарсиа де Соуза просто повернулся к мулату и сказал: "Спасайтесь сами. Я должен умереть здесь. Бог не допустит, чтобы я сошел вниз каким-то иным способом, кроме того, каким я поднялся. Передайте эту пращу королю, чтобы показать, как я встретил свой конец у него на службе". Затем он повернулся лицом к врагам, чтобы завершить свой последний бой, все еще сопровождаемый мулатом, который отказался спасаться, пока его хозяин не пал мертвым со стрелой, пронзившей ему голову.

Португальцы в полном расстройстве бежали в свои лодки, и хотя окраинный форт был взят в то же самое время, когда на военном совете обсуждалось, стоит ли его атаковать, у Альбукерке не был причин дальше задерживаться в Адене. Флот без всяких злоключений достиг острова Камаран и подошел к Джидде; но царивший на море штиль, а затем встречные ветра заставили его повернуть обратно. Вернуться в Индию в конце сезона было невозможно, так что Альбукерке решил заняться кренгованием и осмотром кораблей. На острове Камаран, кроме нескольких хижин земледельцев и рыбаков, ничего не было; и т.к. португальцы оставались здесь с середин мая до середины июля, они жестоко страдали от голода. Даже корни пальмовых деревьев были выкорчеваны и употреблены в пищу, и скудная еда, состоявшая главным образом из моллюсков, вкупе с нехваткой пресной воды и изнурительными работами в самый разгар летней жары на Красном море привели к высокой смертности, косившей ряды португальцев. Когда 15 июля суда снова отплыли в Индию, 500 португальцев и почти все туземные наемники конались. Хотя в ходе этого рейда в Красное море удалось собрать ценную информацию, и много захваченных в плен рыбаков были подвергнуты жестоким истязаниям ради вящей славы христианства в целом и Португалии в частности, Аден все еще был непокоренным, Джидда - недостижимой, а Красное море - открытым для мусульманских кораблей.

С сентября 1513 г. по февраль 1515 г. Альбукерке находился в Индии, занимаясь административными вопросами и приводя в порядок различные форты и фактории на Малабарском побережье (1). Но в конце этого периода недостаток денежных средств подтолкнул его к предприятию, которое он уже давно желал осуществить, - захвату Ормуза. Он отплыл 21 февраля 1515 г. с 27 кораблями и 3000 солдат на их борту, 1500 из которых были португальцами, а 600 - малабарскими лучниками.

Ормуз, который господствовал над входом в Персидский залив, был построен на треугольной равнине, образующей северную половину острова Джерун. К югу от него поднималась внушительная гряда холмов, образованных частично скалами, сложенными из соли и серы, - фантастическая по внешнему виду, колоритная по цвету, и увенчанная белыми пиками, которые сверкали подобно снежным горам под лучами солнца.

Город славился своим великолепием по всему Восток. Абд ар-Раззак (2), посланник Шахруха к радже Виджаянагара, утверждал, что даже из самых отдаленных государств Китая, Пегу и Сиама в Ормуз привози их продукты для последующей перепродажи; и русский путешественник Афанасий Никитин (3) называл город "обширной гаванью всего мира". Во дни Альбукерке арабская пословица гласила: "Земля - перстень, а Ормуз - бриллиант в его оправе". Смуглые египтяне и персы заключали торговые сделки на его базарах с торговцами мехами из степей Московии, с арабскими барышниками, с поставщиками шелка из Багдада и узкоглазыми монголами из степей Центральной Азии. Экспортная торговля лошадьми приносила почти баснословную прибыль, т.к. спрос в Индии на верховых коней был поистине неисчерпаем (4).

Альбукерке прибыл в Ормуз в марте 1515 г., и обнаружил в городе очаг династической интриги. Сайф-ад-дин, прежний король, был отравлен могущественным визирем, Раисом Нур-ад-дином, который, желая окончательно сосредоточить в своих руках всю полноту власти, провозгласил королем брата Сайф-ад-дина, Туран-шаха (5). Нур-ад-дин был фактическим правителем Ормуза до тех пор, пока, ослабев от старческой немощи и подагры, не призвал своего племянника Раиса Ахмада разделить с ним честь и тяготы правления. Раис Ахмд вместо благодарности в скором времени сместил дядю с должности и посадил его в тюрьму. Он пользовался доверием Исмаила, шаха Персии, одного из сильнейших восточных монархов, чей посол, Ибрагим-бек, находился в Ормузе, когда туда прибыл Альбукерке. Чтобы заручиться поддержкой персов, король Ормуза согласился принять то, что в "Комментариях" названо "шапкой и молитвой" Исмаила, т.е. персидский сюзеренитет и шиитское вероучение.

Единственными другими перронами, с которыми Альбукерке приходилось считаться, были "15 слепых королей", принцев королевской крови, которые понесли наказание за свое высокое происхождение. Чтобы они в один прекрасный день не вздумали претендовать на трон, их лишили зрения, поднеся к глазам докрасна раскаленную бронзовую чашку.

Узнав, что португальский флот находится рядом с городом, Раис Ахмад выпустил на свободу своего дядю, визиря. Нур-ад-дин многое приобретал, а Туран-шах мало что терял от смены хозяина. Каждый видел в Альбукерке возможного избавителя, и Альбукерке был вполне готов выслушать их жалобы.

Единственным человеком, которого следовало опасаться в Ормузе, был Раис Ахмд. Ходили даже слухи, что он предполагал организовать мятеж и убить Альбукерке; но этот слух, возможно, был пущен умышленно, чтобы оправдать португальцев за их вероломство. В любом случае Альбукерке пригласил Раиса Ахмада явиться 18 апреля на встречу, где ожидалось также присутствие короля и визиря. Когда наступил день, все португальцы спрятали под дублетами кинжалы, хотя по предварительному условию они должны были явиться невооруженными. В назначенный час Раис Ахмад прошествовал в покои - рослый, чернобородый перс с солдатской выправкой, великолепно смотревшийся в своих пышных одеждах и вооруженный булавой и саблей. Юный король и его дряхлый министр следовали за ним, съежившиеся и испуганные. Едва Раис Ахмад переступил порог, как переводчик, Алешандру де Атаиде, схватил его за локоть и втащил в предназначенную для аудиенции палату, где Альбукерке сразу обрушился на него с упреками за то, что он не снял оружия. Раис Ахмад начал было величавую отповедь, когда внезапно понял грозившую ему опасность и схватился за бархатную шнуровку на камзоле Альбукерке, намереваясь либо дорого продать собственную жизнь, либо просить о милосердии. Но прежде, чем обреченный успел произнести хотя бы слово, губернатор повернулся к своему кузену, Педро де Альбукерке, и отдал лаконичный приказ: "Убейте его". Сразу же присутствовавшие при этой сцене португальцы, среди которых был историк Корреа, набросились на свою жертву и закололи его кинжалами, порезав даже друг другу руки в пылу схватки. Мгновение спустя они уже срывали с трупа и делили между собой залитые кровью роскошные одежды: на долю Корреа достался расшитый золотом шарф, за который он впоследствии получил 20 шерафинов. Туран-шах, который был свидетелем убийства, закричал, что их всех убивают; но Атаиде загородил ведущую на улицу дверь, чтобы помешать сторонникам Раиса Ахмада ворваться в помещение, и Альбукерке, подойдя к испуганному монарху, поздравил его со смертью изменника.

Организованное сопротивление отныне было невозможно, и хотя королю позволили сохранить весь наружный блеск монаршего сана, со смертью Раиса Ахмада Ормуз прочно попал под португальское господство. Туран-шаху оставалось только подчиниться турецкому принципу: "Целуй руку, которую не осмеливаешься отрубить"; и всякий раз, когда он встречался с Альбукерке для обсуждения государственных дел, они действительно обменивались поцелуями, наглядно демонстрируя братскую приязнь и согласие.

3 мая 1515 г. Альбукерке заложил краеугольный камень португальского форта; и вплоть до ноября все португальцы - и фидальгу, и галерные рабы - трудились рука об руку со строительными мастерками и корытами для замеса цемента над возведением стен крепости. Многие умерли от лихорадки и напряженного труда под ослепительным летним небом (6), и под конец сам Альбукерке был сражен дизентерией. Всегда физически крепкий человек, он никогда раньше не позволял себе даже недельного отдыха в течение шести лет пребывания на посту губернатора; но напряжение сил наконец подорвало его здоровье. Полагая, что он обречен, он навсегда попрощался с бывшими товарищами, и 8 ноября отплыл из Ормуза, надеясь, что достигнет Индии прежде, чем умрет. Его честолюбивые устремления все еще были не полностью выполнены, поскольку он собирался захватить Аден и впоследствии, вернувшись в Португалию, "склониться над рукоятью мотыги" (т.е. провести остаток дней в мирных сельских трудах) (7).

В Аравийском море его корабль перехватил и обыскал дхоу, на борту которой находились депеши из Индии. Когда они были вскрыты, Альбукерке узнал, что его должен будет сменить на посту губернатора Лопо Суариш де Альбегария, и что его старый соперник Диого Мендеш был назначен капитаном Кочина. При этих вестях "он поднялся на руках на кровати и возблагодарил Господа Нашего, и заплакал: "Люди рассорили меня с королем, король рассорил меня с людьми. Будет хорошо, если меня не станет"" (8).

Вскоре после этого он продиктовал последнее письмо королю Мануэлу:

"Сир, я не пишу Вашему Величеству своей собственной рукой, потому что, когда я беру в нее перо, меня охватывает очень сильная дрожь, которая является предвестием моей скорой кончины. Я оставляю сына, сир, чтобы он увековечил память обо мне, (9) и завещаю ему все мое состояние, хотя оно крайне невелико; но, помимо этого, я передаю ему также все обязательства, причитающиеся мне за всю мою службу, которые очень велики. Дела Индии говорят за меня и за себя. Я оставляю Индию покорной вашей власти, а ее правителей - со склоненными головами, лишенной каких бы то ни было проблем, за исключением того, что осталось лишь перекрыть ворота Проливов (т.е. Красного моря); это - то, что приказали мне сделать Ваше Величество. Я советую вам, сир, ради безопасности Индии, продолжать и в будущем окупать за ее счет ваши затраты (т.е. сделать так, чтобы администрация находилась на самообеспечении) (10). Я прошу у Вашего Величества единственной награды, - чтобы Вы помнили все это и чтобы сделали моего сына дворянином и чтобы дали ему полное удовлетворение за мою службу. Я оставляю на долю Вас обоих задачу преумножить мои деяния [cousas], поскольку я уже нахожусь на пороге смерти и заслуживаю награды за них. И что касается моего пенсиона, который я в большой степени заслужил, как знает Ваше Величество, то я целую ваши руки, чтобы Вы не забыли наделить им моего сына. Все мои упования я возлагаю на Ваше Величество и королеву. Написано в море, в 6-й день декабря 1515 г., слугой Вашего Величества, Афонсу де Альбукерке".

На протяжении всего плавания из Ормуза Альбукерке был одержим единственным желанием - еще раз напоследок увидеть Гоа, и как только его судно пересекло песчаную отмель в устье Мандови, он с большим усилием приподнялся с места и встал, прислонившись к дверному проему своей каюты, чтобы бросить прощальный взгляд на город. По его собственному желанию, его облачили в одеяние командора Ордена Сантьягу, - бархатную шляпу и накидку, прикрепили к его туфлям шпоры и подвесили к поясу меч. Примерно за час до рассвета, в воскресенье, 16 декабря, когда судно начало становиться на якорь, Альбукерке скончался.

Когда над Западными Гатами взошло солнце, из гавани вышло множество лодок, чтобы встретить губернатора, и когда люди узнали, что он был мертв, "так велики были плач и причитания, доносившиеся со всех сторон, что казалось, будто это сама река Гоа вышла из берегов". Тело Альбукерке положили на катафалк, накрытый траурным покровом и выложенный подушками из черного бархата и отнесли в церковь Носса-Сеньора-да-Серра, которую он сам основал. Даже мусульмане разделяли общее горе, а что касается индусов, "то когда они увидели его тело возлежащим на катафалке, с длинной бородой, доходившей ему до пояса, и наполовину открытыми глазами, они объявили, под влиянием своих языческих представлений, что он не мог умереть - просто Бог призвал его к себе, дабы он сражался за Него в ином мире" (11).

Он был похоронен в церкви, и туда, в течение многих лет после этого, бедные и гонимые приходили молиться на его могиле, принося душистые цветы и масло для горящей у нее лампады. Даже король Мануэл, который не очень-то жаловал его при жизни, проникся уважением к нему после смерти и до конца своих дней не позволял привезти его останки в Португалию, уверенный, что Индия будет в безопасности до тех пор, пока прах Альбукерке покоится в ее земле.

(1) Именно в это время саморин разрешил португальцам построить форт в Каликуте: убедительное свидетельство страха, внушаемого Альбукерке.

(2) R. H. Major, "India in the Fifteenth Century", London, Hakluyt Society, 1857, pp. 5-6 (из повествования Абд ар-Раззака).

(3) Op. cit. p. 19 (из повествования Никитина).

(4) Cartas, pp. 374-375-

(5) Такова, по-видимому, должна быть корректная транслитерация имени, которое Корреа (vol. ii. p. 420) приводит в форме "Turuxa", "Комментарии" (vol. iv. p. 109) - как "Terunxa", и Коуту (Dec. V. Bk. IX. chap, x.) как "Torunxa". Корреа пишет, что ему было 22 года, "Комментарии" - 18.

(6) Сильная жара области произвела на Абд ар-Раззака такое сильное впечатление, что он сложил поэму по этому поводу: последние строки ее звучат следующим образом -- "Охота на равнинах была до смешного легка, ибо пустыня была полна изжаренными тушами газелей". -- India in the Fifteenth Century, p. 10.

(7) Commentaries, vol. iv. p. 208.

(8) Commentaries, vol. iv. p. 195.

(9) Браз, впоследствии дон Афонсу де Альбукерке. См.Приложение A, Special Bibliography, "Albuquerque."

(10) Таков смысл оригинальных слов "irdes uos tirando de despesas".

(11) Commentaries, vol. iv. p. 198.

Глава XIV.

Альбукерке: государственный деятель.

Альбукерке описывают как человека среднего роста, худощавого, но с румяным лицом, с большим носом и высоким лбом. Он частично перестал владеть левой рукой в результате ранения, полученного в Каликуте в 1510 г. Когда Гоа был отбит мусульманами, он поклялся никогда не стричь бороду, пока не завоюет город снова; и возможно, что он держал свою клятву и после оговоренного срока, т.к. при смерти его белоснежная борода достигала ему почти до пояса.

Он был увлекающимся мечтателем, но одновременно - умелым финансистом; сторонником строгой дисциплины, чьи последователи либо ненавидели его, либо восхищались им; набожным христианином, который отказывался считать исповедание ислама за преступление; португальским губернатором, скончавшимся в бедности. Его характер был соткан из противоречий; его смех мог в момент перерасти во вспышку гнева; но он был готов с одинаковой легкостью как просить прощения за нанесенное оскорбление, так и мстить. Когда его злейший враг Жуан да Нова умер в забвении и нищете, то, по словам "Комментариев", "Афонсу де Альбукерке забыл его вину перед ним, и сохранил воспоминания только о том, что этот человек был его собратом по оружию и помогал ему во всех трудностях, связанных с завоеванием королевства Ормуз, как отважный рыцарь; и он приказал, чтобы похороны да Новы состоялись за его счет, с обычным в таким случаях факельным шествием, и сам шел в погребальном кортеже до могилы, куда опустили его тело, одетый в траур, - вещь, которую не захотел сделать вице-король" (1).

Браз де Альбукерке, внебрачный сын и биограф губернатора - непревзойденный путеводитель по характеру его отца. В "Комментариях" он смягчает вспыльчивый гений великого губернатора, пытаясь втиснуть его в прокрустово ложе характера типичного фидальгу, - полпридворного, полукрестоносца. Он приводит речь, которая явно никогда не могла прозвучать из уст его отца, и делает чересчур тяжеловесной его корреспонденцию. Среди резни в Гоа он "заставляет" губернатора обратиться к Мануэлю де Ласерде со следующими словами: "Сеньор Мануэль де Ласерда, я заявляю, что в высшей степени завидую вам, так же, как завидовал бы вам Александр Великий, будь он на моем месте, потому что вы смотритесь большим храбрецом при нашей вечерней встрече, чем даже император Аврелиан".

"Комментарии" восхваляют Альбукерке за его безукоризненное знание латыни и элегантность его речи, утверждая, что он никогда не прибегал к более вульгарной клятве, чем "Я ненавижу жизнь, которой живу". Но в "Картас" - собрании писем Альбукерке содержится истинное изображение вспыльчивого старого деспота, чьи высказывания по поводу людей или вещей были безыскусными, но ясными, меткими, как пословицы. Таков его портрет охваченной паникой корабельной команды - "всегда с помпами в руках и с молитвой Богородице на устах", или энергичного Малика Айяза, "с его ногой, всегда занесенной для удара".

Он понял, как важно окружить себя внешним великолепием, чтобы произвести впечатление на умы туземцев и заставить их проникнуться сознанием могущества Португалии, но в личной жизни он соблюдал простоту. Все хронисты единогласно сходятся на том, что он жил и работал среди своих людей, разделяя наравне со всеми общее бремя трудов и опасностей. Они рассказывают о том, как в Гоа он собственными руками месил строительный раствор для укреплений, или о том, как его шлем был забрызган кровью раненого товарища; живописуют его в Каликуте, сражающегося в самой гуще схватки в арьергардном отряде, прикрывая отход разгромленного португальского войска, пока его не унесли с поля боя с разбитой головой и стрелой, торчащей из левой руки; в Ормузе, опирающегося на свое копье, чтобы поесть обед из риса в кругу своих людей. Когда он был дома в Гоа, он не держал никакого привратника, но оставлял свои двери широко открытыми в течение всего дня, за исключением короткой послеполуденной сиесты. Каждое утро он брал в руки трость, надевал соломенную шляпу и отправлялся на верховую прогулку в сопровождении четырех писцов с чернильницами и бумагой. Каждый раз, когда возникала необходимость решения какого-то вопроса, его писцы сразу же записывали распоряжения губернатора и передавали рукопись на проверку и подпись. Таким образом, судебные процессы, которые в противном случае могли тянуться неделями, или донесения и меморандумы, которые могли быть положены под сукно и прочно забыты, рассматривались без всяких затрат и издержек.

Простота повседневной жизни Альбукерке особенно резко контрастирует с величием его планов, связанных с завоеваниями и торговлей. Он вынашивал поистине наполеоновские проекты, и, подобно Наполеону, мечтал о свершениях, которых невозможно было достичь с теми силами, которые находились в его распоряжении.

Таким был его план ниспровергнуть могущество ислама, натравив империю шиитского шаха Исмаила на суннитов-осман. Он надеялся, что сумет побудить Пресвитера Иоанна отвести течение Нила в Красное море и таким образом подорвать процветание Египта. Для короля Мануэла он сделал набросок кампании, целью которой был разгром Турции и освобождение Гроба Господнего. Используя Массауа в качестве базы, и при помощи контингента абиссинской кавалерии, он рассчитывал захватить Александрию и Суэц, перекрыв основной канал, по которому турки все еще могли дотянуться до Индии. Из Массауа, опять-таки, он намеревался совершить рейд на Джидду, после чего совершить марш-бросок вглубь пустыни и до основания разрушить Мекку.

"Это - не более чем дневной переход, - пиал он королю в 1513 г., - и какое сопротивление может оказать мамлюкский гарнизон из 20 кавалеристов в Джидде, и, возможно, 25 - в Мекке? Остальная часть жителей - это мирные отшельники, которых могли бы без всяких усилий покорить 500 португальцев, или самое большее 1000. Мне это кажется, сир, таким пустячным делом, что я смотрю на него как на уже выполненное".

Затем, оставив на месте Мекке тлеющие развалины, португальцы могли бы продвинуться дальше по сухим пустошам, тянувшимся к северу - в Синай, Суэц, и сам Иерусалим. Никто не мог преградить им путь, кроме безоружных погонщиков верблюдов (2) - так это представлялось Альбукерке, который имел привычку одним махом убирать все трудности и недооценивать соперника.

Но в своих мечтах он никогда не забывал насущных потребностей дня сегодняшнего. Он проявлял внимание к мельчайшим деталям, и его интересы простираются от мировой политики до стоимости домашней птицы в Кочине. В его письмах можно найти инструкции клеркам, описание лучшего метода шлифовки оружия или упаковки товаров во время морского плавания, наиболее подходящей длины весел, наиболее пригодного материала для одежды или парусов, сортов перца и цен на него, устройства для подъема груза винных бутылок на борт судна без ущерба для их целости, рассуждение о преимуществе кожаных кирас в условиях тропического климата и недостатков стальных доспехов. Его подарки королю демонстрируют ту же разносторонность интересов: среди них были слон и носорог; образцы монет, отчеканенных на монетном дворе в Малакке; карта, вычерченная сведущим яванским лоцманом; два абиссинца, захваченных в плен во время паломничества в Иерусалим, и отправленных в Лиссабон вместе с арабским проводником; рубин из Красного моря; гоанский оружейник, который мог изготавливать "такие же хорошие аркебузы, как те, что делают в Богемии"; мусульманин из Адена, умевший готовить настойку опиума. Альбукерке советовал королю Мануэлу преумножить его доход, насадив плантации мака в Португалии и на Азорских островах и экспортируя их продукцию на Восток, "поскольку, - по словам Альбукерке, - люди Индии всякое блюдо сдабривают маком" (3).

Эта многогранная умственная активность нашла свое отражение в карьере Альбукерке как государственного деятеля. Его следует изучать не просто как завоевателя и создателя империи, но и как финансиста, дипломата, администратора.

Колониальная политика. - До вступления Альбукерке в должность губернатора Португалия не владела ни единым клочком земли в Индии. Альбукерке же совершил решительный переход к политике территориальной экспансии на Востоке. Правящие торговые круги многих морских государств, от Тира до Венеции, в стремлении к господству на море начинали с основания прибрежных факторий для обмена товаров, а затем шаг за шагом переходили к захвату морских портов и основанию колоний. Следуя их примеру, Альбукерке не изменил те цели, которые ставил перед собой Алмейда, но расширил и выполнил их. Ни один другой человек не понимал лучше него, что главнее интересы Португалии на Востоке заключались в господстве на море и торговле: но он был первым, кто осознал, что нельзя было надеяться поддержать эти интересы или установить контроль над торговыми путями в Индийском океане с помощью одних лишь армад, посылаемых из Лиссабона, удаленного на 3000 миль.

Португальцы были охвачены неприятелями, действительными или потенциальными. Каждый правоверный индус должен был считать их грязными пиратами, стоящими вне кастовой системы; каждый мусульманин - неверными, и - что еще хуже, - соперниками в торговле. Но ни один индийский противник не представлял такой угрозы, как Турция.

"Турки могущественны, - писал Альбукерке, - у них есть много пушек, и они знают, как строить суда, не уступающие нашим собственным. Они ненавидят нас, и не замедлят уничтожить все, чем мы обладаем. У них есть достаточно аркебузиров и бомбардиров, таких же опытных пушкарей, как у нас, кораблестроителей, которые могут соперничать с лучшими из наших, - кузнецы, плотники, конопатчики, такие же хорошие, как любой из числа наших" (4).

Чтобы встретить лицом к лицу такого грозного противника, необходимо было обзавестись портом, где можно было строить, ремонтировать и оснащать суда; где можно было обеспечить уход за больными и ранеными; где можно было пополнять все необходимые запасы. Этим невозможно было заниматься в факториях, поскольку сами фактории зависели от флотов. Безопасность торговли не могла быть надлежащим образом обеспечена, пока каждый европеец на индийской земле был иностранцем, зависящим от прихоти всякого местного правителя, и подвергался угрозе пыток или смерти, едва только паруса флота короля Мануэла скрывались за горизонтом. Равным образом для португальского дипломата в Индии было невозможно завоевать уважение, которое оказывалось представителям таких государств, как Биджапур, Гуджерат, Виджаянагар, - королевств, чья слава гремела от Явы до Красного моря благодаря их великолепию и военному могуществу. Португалия была далеко; до монархов Индии доходили слухи о ее силе, но они не были подкреплены никаким видимым символом ее величия, за исключением потрепанных штормами эскадр; и их можно оправдать, если они, даже после сражения при Диу, продолжали по ошибке принимать эти корабли за некое пиратское сообщество, страшное по своей смелости и морскому искусству, но не настолько сильное, чтобы опасаться его на твердой земле, и не достойное уважения как равное.

Альбукерке решил эту проблему, стратегическую, коммерческую и политическую одновременно, в той мере, в какой ее можно было решить, путем захвата Гоа, который предоставил Португалии военно-морскую базу, знаменитый порт в Индии и ядро колониальной империи. В руках мудрого правителя, которому хорошо служили, Гоа означал для Португалии безопасность, торговлю, гарантированный статус среди стран Востока. Различие между этой колонией и укрепленными факториями в других местах побережья было подобно различию между Гонконгом и британским поселением в любом их китайских портов, открытых для свободной торговли в соответствии с заключенными договорами.

"В Кочине, - сообщал королю Альбукерке, - вы не сможете даже срезать ветку без разрешения раджи. Если на базаре вы не заплатите требуемую цену, случайно прикоснетесь к мавританской женщине или раните местного жителя, сразу обнажаются сабли, а крепость оказывается взятой в осаду. В Кочине вам нечем прокормить 500 человек, поскольку здесь нет ни рыбы, ни мяса, и даже домашняя птица стоит очень дорого. В Гоа в изобилии имеется говядина, рыба, овощи и хлеб, и 2000 лишних человек едва заметны; в Гоа есть оружейники, бронники, плотники, кораблестроители и все прочее, в чем мы нуждаемся" (5).

Клика клеветников, которые старались приуменьшить каждое действие губернатора, и досадить ему при всяком удобном случае, убеждала короля Мануэла, что Гоа не стоит затрат, связанных с его оккупацией, и что Альбукерке удерживает его только ради собственных тщеславных амбиций. В письме, отправленном губернатору, король потребовал обсудить вопрос о целесообразности удержания Гоа на совете капитанов, и Альбукерке подчинился: но когда капитаны поддержали его решение, он весьма доходчиво изложил королю свои виды. "Я был удивлен, когда получил приказы Вашего Величества, и когда я ознакомился с документами, на которых были основаны эти приказы, я еще больше удивился тому, что Вы не бросили весь пакет в огонь" (6). Своему влиятельному другу, дону Мартиньо де Кастелло-Бранку, он писал: "Король доверяет Вам и прислушивается к Вашим советам; предложите ему удерживать Гоа до Судного Дня".

Альбукерке поощрял португальцев, принадлежавших к низшему сословию - находившихся под его командованием моряков, солдат, служащих факторий, - брать в жены индийских женщин. Для них это и без того было более привычно, чем в других странах Европы; на самом деле они уже привыкли сожительствовать с красавицами Гвинеи и Золотого Берега. Мать собственного сына Альбукерке была негритянкой, и дети-мулаты не всегда оправдывали сенегальскую пословицу: "Аллах создал кофе, и Аллах сотворил молоко, но кофе с молоком - варево шайтана". Столетия рабовладения не разожгли среди португальцев то яростное отвращение к цветным расам, которое превращает смешанные браки с их представителями в преступление: наглядное доказательство тому представляет Бразилия, где жители португальского происхождения живут в согласии со своими соотечественниками - неграми и мулатами, - и где закон Линча всегда был выражением политической, а не расовой нетерпимости.

Если можно доверять Корреа (7), Альбукерке предвидел опасность, угрожавшую похоронить его план, и предупреждал короля, что все его подданные смешанного происхождения должны в возрасте от 12 до 25 лет обучаться в Европе. Он начал свой эксперимент весьма благоразумно, поженив несколько доставленных в Индию осужденных преступников. Женщины из более высоких классов старались избежать этой "чести": некоторые совершали самоубийства, тогда как другие перерезали горло своим детям, чтобы спасти их от предварительного крещения. Тем временем фидальгу спрашивали, с простительной грубостью, что хорошего могло произойти от союза между осужденным и парией. Но время и климат находились на стороне губернатора, которому вскоре удалось найти для индийских женщин мужей из числа более добропорядочных португальцев. Захваченных в плен женщин - брахманок и мусульманок - скопом крестили и выдали замуж, а женщин из низших каст всячески отговаривали от этого, хотя и без них нельзя было полностью обойтись. Белые жёны были недосягаемой роскошью для всех, кроме богачей; кроме того, ради их собственной безопасности португальские женщины оставались на родине.

Женатые мужчин должны были стать поселенцами вместо простого гарнизона. Альбукерке убеждал их становиться ремесленниками, розничными торговцами или фермерами. Где бы они не обосновались португальцы на побережье Индийского океана, всюду этому классу даровались специальные привилегии, которые вскоре привели к формированию обособленного сообщества, ревниво отстаивавшего свои права. За женатыми мужчинами были зарезервированы мелкие муниципальные должности и другие оплачиваемые из казенных средств посты, и в 1518 г. вся коронная собственность в Гоа, состоявшая из пахотной земли и пальмовых рощ, была поделена между ними. Положение женщин, которых в спешном порядке крестили и венчали с португальцами, часто было немногим лучше участи рабынь. Их негодование неоднократно приводило к возникновению заговоров против португальцев, в которых порой оказывались замешаны их собственные мужья; и на обоих супругов оказывала деморализующее влияние окружающая их атмосфера рабства. Мужчины, которые, по замыслу Альбукерке, должны были стать оружейниками, сапожниками или содержателями таверн, жевали бетель и прохлаждались целый день в туземном наряде, тогда как у кузнечного горна, за сапожной колодкой или у аппаратов для перегонки местного ликера трудились их рабы. Их сыновья и дочери пали еще более низко: мужчины проматывали деньги, раздобытые их рабами в результате грабежей на земле и на море; женщины одевались в изысканные наряды за счет безнравственных заработков их наиболее привлекательных рабынь. Если бы на смену Альбукерке пришли другие правители, подобные ему, это зло, вероятно, удалось бы пресечь на корню раньше, чем оно созрело; но при существующем порядке вещей система смешанных браков привела к нравственному вырождению рожденного от них потомства и оказалась малоэффективной, чтобы остановить страшную потерю людей, которая привела к гибели Португальскую империю.

Коммерция. - Коммерческая политика Альбукерке носила крупномасштабный характер. Рабы, слоновая кость и золото, которые португальские торговцы привозили на родину из Африки, были выгодными товарами, но не сравнимыми с лекарственными снадобьями и специями. Прибытие груза камфары или корицы в любой из европейских портов служило сигналом для оптовых покупателей, спешивших приобрести эту редкую роскошь. Даже на Востоке пряности считались достойным даром, который один князь мог бы преподнести другому; в 1515 г. посланник Альбукерке к Исмаил-шаху взял с собой перец, имбирь, гвоздику, корицу, сахар и кардамон в качестве подарка от своего господина.

Следует отметить, что торговые компании и ассоциации коммерсантов, действовавших на свой страх и риск и снаряжавших в складчину корабли, которые открыли мировые торговые пути для английских торговцев в XVI и XVII вв., почти не имели предшественников в Португалии. Исключительным правом отправлять торговые суда в Индию владел только король, который мог использовать все ресурсы государства для обеспечения своих коммерческих интересов. Лицензии на право ведения торговли выдавались только в виде пенсиона или вознаграждения, или в обмен на существенную плату, или же на основе дележа полученной прибыли. Та же система применялась по отношению к туземцам Индии всюду, где Альбукерке мог заставить ее соблюдать.

Король убеждал Альбукерке препятствовать деятельности мусульманских торговцев, но Альбукерке отвечал, что хотя он покровительствует индусам и туземным христианам, одни только мусульмане обладают достаточным капиталом для заключения крупных сделок, и почти монополизировали торговую сферу. Он был вынужден объяснить, что коммерческие интересы каждого из сообществ были так тесно переплетены друг с другом, что разорвать эту связь не представлялось возможным. Индусские раджи не собирались по доброй воле отказываться от таможенных соборов, которыми пополняли их казну мусульманские торговцы, и даже индусские капиталисты из Гуджерата неизменно отдавали свои грузовые флотилии под командование мусульман, хотя Гуджерат был единственной частью Северо-Западной Индии (destes partes), в которой ведущие судовладельцы не исповедовали ислам (8).

В задачу укрепленных факторий входила поставка груза для королевских судов. Каждый фактор был консулом и судовым агентом в одном лице; но он разделял ответственность за продажу и приобретение товаров с капитаном форта, комиссарами и казначеем. Альбукерке хотел установить монополию короны на всю торговлю между Португалией и Индией, сделав Кочин штаб-квартирой всех судов, направляющихся в Европу или приходящих из нее, сделав Индию исходным пунктом отправки кораблей, намеревающихся вести торговлю к востоку от мыса Коморин, и поручив местную торговлю туземцам, имеющим соответствующие лицензии. Он постоянно стремился открыть новые источники дохода - кони, опиум, шелк, жемчуга, кораллы, медь, ртуть, - и ничто не раздражало его больше, чем бездеятельность и невежество назначенных им факторов. Бартоломеу - писец из конторы Бартоломеу Флорентийца, - был, по словам Альбукерке, более сведущим в этом вопросе, чем дюжина дворян, у которых не хватало ума купить даже пару лепешек на базаре. Истина заключалась в том, что торговые представители не имели нужной подготовки и были обязаны должностями влиянию своих семейств. Альбукерке организовал классы для обучения индусских писцов и просил короля прислать опытных наставников, но он не располагал ни временем, ни полномочиями, необходимыми для того, чтобы переломить систему, сложившуюся в условиях общественной жизни Португалии. Факторы по-прежнему получали свои места "по протекции"; как класс, они оставались неэффективны; и во время правления более слабых губернаторов они только способствовали росту коррупции и бездеятельности.

Иностранная политика. - Иностранная политика Альбукерке была основана на его стремлении к миру и торговле. Он ловил рыбу в мутной воде восточной политики, играя на противоречиях между раджей Кочина и саморином Каликута, индусами и мусульманами, шиитами и суннитами; но ему посчастливилось избежать конфликта с какой-либо местной державой первой величины - Бахманидский султанат Декана распался на части, тогда как Моголы еще не появились на индийском горизонте. Еще более удачным для него было сопротивление Виджаянагара натиску мусульман Декана, которое оттягивало на себя почти все силы потенциальных врагов, и войны между Турцией и Персией.

Краеугольным камнем его иностранной политики был, конечно, дружественный нейтралитет Виджаянагара. Обезопасив Гоа, он также попытался заручиться доброй волей своего сильного мусульманского соседа - Исмаила Адил-шаха Биджапурского (9). Он посылал торговые миссии на Яву и Молукки, чтобы добраться до узлового пункта торговли пряностями. В основе посольств, отправленных им в Гуджерат и Пегу, также лежали коммерческие мотивы. Гуджератские моряки плавали повсюду, перевозя шелк и фарфор Кантона или гвоздику Тернате из Малакки, где они встретили португальцев, в Западную Индию. Их собственное производство соперничало с их торговлей, и включало выделку тонких тканей из хлопка и муслина, украшения и утварь, сделанные из слоновой кости и металла, лакированные изделия и резьбу по черному дереву. Пегу обладало почти равным значением; все иностранцы, которым довелось побывать там в XV-XVI вв., свидетельствуют о его почти невероятном богатстве и военных ресурсах. Любая из этих держав могла оказать сопротивление новоявленным соперникам в лице португальцев; Альбукерке заключил мирные соглашения с обеими и обеспечил долю в их процветании. В 1511 г. он направил посольство в Сиам, который был враждебен Малакке и поэтому, вероятно, благосклонно отнесся к ее захватчикам. Посланники вернулись с богатыми подарками для короля Мануэла, но все они, за исключением рубина, меча и золотой чаши, утонули при кораблекрушении.

Принципы, которыми руководствовался Альбукерке в своих отношениях с Персией, уже были бегло очерчены. Он считал Исмаил-шаха "ударом молнии, ниспосланной Всевышним для уничтожения ислама"; он просил дозволения Папы Римского на передачу шаху пушек, и призывал правителей христианских государств помочь Персии, совершив вторжение во владения турок. Его первое посольство в Персию было отправлено в 1511 г., но посланник был отравлен в Ормузе. Второе, в 1514 г., добралось до персидского двора, и преподнесло шаху, по его личной просьбе, портрет Альбукерке в натуральную величину. Третье посольство представляет большой исторический интерес, поскольку до нас дошли относящиеся к нему письмо Альбукерке шаху, инструкции, данные им послу, и описание миссии, сделанное современником (10).

В 1514 г. между Исмаил-шахом и османским султаном Селимом I вспыхнула война; ее причины носили, по-видимому, главным образом религиозный характер, и в письме, уведомляя о своем вступлении на трон, султан обвинил Исмаила в кощунстве, ереси, лжесвидетельстве и разного рода других злодеяниях. Шах отвечал, что не видит никакой необходимости в войне, и приписывал непримиримую риторику письма султана помраченному сознанию писца, полностью не отошедшего после принятия чрезмерной дозы опиума. После этого обмена любезностями султан продолжил свой поход. Он отбросил персидскую кавалерию к Хою, около западной границы Азербайджана, захватил Тебриз и аннексировал окраинные провинции Курдистан и Диярбекир. Турецкое вторжение нанесло серьезный удар по могуществу шаха Исмаила, но Альбукерке все еще надеялся, что сможет использовать его в своих целях. Летом 1515 г. он направил в качестве посла к персидскому двору Фернана Гомиша де Лемоса. "Я верю, - писал шаху Альбукерке, - что с огромной помощью, которую король, мой господин, предоставит вам на море, вы сможете без особых трудностей стать повелителем владений султана, его города Каира, и всей его земли и власти". Шах, похоже, не разделял этого убеждения. Хотя посланники были нагружены дарами, в число которых входили 6 аркебуз и 20 центнеров сахара, они встретили холодный прием, поскольку, как сообщал Гальван (в версии Хаклюйта): "Этот Шех или Шах Исмаил уехал охотиться или удить форель. И здесь есть красивейшие женщины во всем мире. Так что Александр Великий был прав, когда он называл их "женщинами с золотыми глазами"" (11). Тем не менее, не эти увлечения шаха, но, скорее, поведение самих португальцев в Ормузе привело к тому, что миссия потерпела неудачу, и посланник поспешил вернуться обратно.

То, что послы из Гуджерата, Пегу, Сиама и Персии нанесли ответные визиты Альбукерке, - свидетельство нового престижа, приобретенного завоевателем Гоа и Малакки. Но послом, который наиболее потряс воображение Европы, был некто Матфей, первый официальный представитель Пресвитера Иоанна, когда-либо достигавший Португальской Индии. Он был мусульманином из Каира (явная ошибка Джейна. Матфей был армянином по национальности и исповедовал христианство. - Aspar), который объявил, что был послан царем Абиссинии без предварительного уведомления и в пути стал жертвой ограбления. Он все же умудрился спасти свои верительные грамоты, свою жену и кусок дерева, который, по его утверждению, был фрагментом Истинного Креста. Португальцы заподозрили, что он является египетским шпионом, и некоторые из них, воспользовавшись отсутствием губернатора, подвергли абиссинца и его жену весьма дурному обращению. Альбукерке доказал королю Мануэлу, что Матфей действительно был полночным представителем Пресвитера, союза с которым они так долго искали, но никаких непосредственных результатов эта миссия не принесла.

Финансы. - Накануне своей смерти Альбукерке дал совет королю, что Индия должна сама покрывать расходы на содержание своей администрации. Он не мог увеличить доходы, обложив налогом торговлю с Европой; такой налог должен был уменьшить прямую утечку средств из королевской казны, но привел бы к пропорциональному уменьшению дохода от торговли, который служил основным источником наполнения казначейства. Необходимо было изыскать другой источник дохода, который не затрагивал бы коммерческой монополии короны, и теперь, когда первый этап дорогостоящей работы по завоеванию и заселению мог считаться выполненным, Альбукерке предложил покрывать дефицит казны за счет дани, взимаемой с вассальных государств, платежей за предоставление охранных грамот и лицензий на торговлю, доходов от коронной собственности в окрестностях Гоа и налогообложения туземного населения.

Трудно в точности оценить, хватило бы этих доходов, если бы преемники Альбукерке были опытными финансистами. При его правлении Португальская Индия в основном зависела от "призов", захватываемых на море, и военной добычи; впоследствии она стала зависеть от поступлений из Лиссабона, но затраты, которые таким образом нес король, многократно перекрывал огромный доход от торговли пряностями.

Администрация. - Множество важных дел не оставило Альбукерке свободного времени для того, чтобы досконально упорядочить административную систему. Одной из его самых ранних попыток улучшить работу правительственного механизма был приказ о регистрации документов, устанавливающих право собственности. Прежде в Индии не существовало никаких общепризнанных источников, на которые могли бы опираться участники тяжбы в случае возникновения имущественных споров. Подобно англичанам в последующих столетиях, он с почтением отнесся к местному обычаю, объединявшему фискальные и судебные функции в одних руках; и он предполагал продлить срок назначения чиновников с трех до восьми лет. Кратковременность пребывания в должности становилась одним из источников коррупции, когда количество кандидатов на должность настолько превышало количество вакантных мест, что лишь немногие счастливцы могли надеяться получить назначение дважды в жизни. Жалование чиновников было низким, зато перед ними открывалось много источников побочных доходов, так что редкий чиновник мог устоять перед искушением с максимальной выгодой использовать свой трехлетний срок, и рассматривал свое назначение скорее как удобную возможность для личного обогащения, чем для карьерного роста.

В отношениях с туземцами Альбукерке руководствовался принципами государственно целесообразности и гуманности в такой мере, в какой это позволял король. Он положил начало прецеденту неоценимого значения, сохранив неизменными всё внутреннее устройство и все главные обычаи 30 деревенских общин, на которые был поделен остров Гоа, и у которых было позаимствовано его туземное название - Тисвади (12). После первого захвата Гоа он назначил Тимоджу тханадаром - или главным судьей низшего уровня, магистратом и сборщиком налогов в одном лице; но грубое обращение последнего с мусульманами вынудило губернатора разделить его полномочия и передать их впоследствии индусу по имени Малхар Рао. В XVI в. эта практика привлечения туземцев к управлению их собственными владениями была новшеством, столь же смелым, как и мудрым.

Стоит обратить внимание, что британское искусство управления государством в некоторых отношениях унаследовало основные черты политики Альбукерке. Служащие Ост-Индской Компании следовали поданному им примеру, вербуя на службу туземных солдат и назначая туземцев на второстепенные чиновничьи посты. Они обнаружили, как и он, что господство на море и торговля постепенно влекут за собой аннексию территорий и управление соседними государствами. Они также осознали ту истину, которую Альбукерке напрасно старался донести до своих соотечественников, что их господство в Индии может быть прочным только при условии уважительного отношения к индийским обычаям и разрешения свободно отправлять индийские культы. Но только в 1829 г. англичане в достаточной мере набрались смелости, чтобы повторить его заметное нарушение этих правил, отменив обряд "сати", или самосожжения вдов.

Те, кто желают понять величину достижений Альбукерке, должны принять во внимание препятствия, возникавшие у него на пути по вине его собственных соотечественников. Сначала он был всего лишь одним из трех губернаторов и только после падения Гоа смог проводить самостоятельную политику. Затем он нажил себе множество врагов, предпочитая общественные интересы частным. Клика разочарованных ловцов удачи и искателей доходных мест интриговала против него с удивительным упорством. Их интриги приобрели такую известность, что в конце концов персидский посол Исмаил-бек предложил Альбукерке поступить на службу к шаху Исмаилу, где его дарования были бы лучше оценены. Завистники легко посеяли подозрение в уме короля Мануэла. Вместо благодарности и поддержки губернатор получал от своего монарха только недоверие и противодействие. Его планы принимались в штыки; его советами пренебрегали. Он не получил новых военных кораблей, пока его собственные суда, источенные червями, едва могли держаться на плаву; его солдаты были вооружены пиками, слишком тупыми, чтобы успешно действовать ими в рукопашной схватке, и кирасами, которые представляли собой пиршество для крыс. Король намекал, что Гоа не стоит захвата и вполне мог быть оставлен. Он нагружал Альбукерке нелепыми поручениями, вероятно, родившимися в умах определенных церковных фанатиков в Испании и Риме. Губернатор даже получил инструкции обратить раджу Кочина в христианство. Он знал, конечно, что успех в этом деле привел бы к смертельной вражде между раджей и его индусскими подданными, но подчинился и доложил о результатах своей попытки в стиле, достойном опытного дипломата. Он написал, ради эффекта, что раджа был глубоко поражен важностью предложений короля, и, чувствуя, что такое важное дело заслуживает длительного и осторожного обдумывания, решил отложить окончательный ответ на будущее (13).

Альбукерке было 56 лет, когда он впервые стал губернатором; большинство его современников в этом возрасте уже завершали всякую активную деятельность. Вплоть до этого времени его скрытому гению не хватало места, где он мог бы в полной мере развернуться. "Португалия - небольшая страна, - отвечал он незадолго до смерти, когда друзья пытались утешить его в невзгодах, изображая картины почестей и деяний, которые ожидали его на родине. - Есть ли там должность, способная хотя бы на полтрети сравниться с должностью губернатора Индии?" Получив власть, он за 6 лет выполнил дело целой жизни. С небольшим и плохо оснащенным флотом он поддерживал морское превосходство Португалии и контроль над торговыми путями в Индийском океане. Он превратил своевольную толпу в дисциплинированную армию и использовал ее для создания колониальной империи. Исключительно силой своего характера он заряжал энергией тех своих последователей, которые впадали в отчаяние, и вдохновлял остальных своим собственным героическим духом самопожертвования. Среди ранних португальских правителей Индии только он обладал подлинным пониманием финансовой и коммерческой стороны управления; только он пытался проявить справедливость по отношению ко всем подчиненным народам и вероисповеданиям во времена мира, хотя на войне он мог быть безжалостен. Он чувствовал себя как рыба в воде в лабиринтах восточной дипломатии, и мог проникать через вуаль, скрывавшую от глаз поверхностных западных наблюдателей сложные процессы, происходившие в недрах восточного общества. Превыше всего, у него был дар лидерства: верховная власть, казалось, принадлежала ему по праву рождения.

Было бы абсурдным уверять, что человек, который воспользовался игрой слов, чтобы пытать пленников, сдавшихся в Гоа, отрубал конечности беззащитных рыбаков в Красном море и спланировал убийство Раиса Ахмада, был образцом благородного героя. Он принадлежал миру, все еще варварскому и жестокому, несмотря на распространившуюся тягу к знаниям и красоте, - и все еще языческому под внешней оболочкой христианства. Лишь редко встречавшиеся натуры, люди уровня Лас Касаса и Осорио, могли подняться к подлинным высотам гуманизма; но они были нетипичны, и те жестокости, которые совершал Альбукерке в военное время, с легкостью укладывались в рамки довольно свободного тогда морального кодекса. Наихудшее, что может быть сказано о нем с точки зрения историка, - что он так и не смог освободиться от бесчеловечности своей эпохи. За исключением этого, во всех длинных и великолепных анналах европейского правления в Индии нет другого более громкого имени.

(1) Commentaries, vol. ii. p. 49.

(2) Cartas p. 282. Cf. 325 seq. and 395 seq.

(3) Cartas, p. 174.

(4) Cartas, p. 412. Могущество Египта уже было подточено внутренними распрями.

(5) Cartas, p. 413.

(6) Cartas, p. 260.

(7) Correa, vol. ii. p. 375.

(8) Cartas, pp. 306-307.

(9) Которого не следует путать с Исмаилом, шахом Персии.

(10) Cartas, pp. 387-394.

(11) Galvao, p. 128.

(12) Регистр этих обычаев был опубликован в 1526 г.: краткую выдержку из него можно найти в Whiteway, pp. 215-220. Оригинал напечатан в Ar. Port. Or., Part v.

(13) Cartas, pp. 367-369.

Глава XV.

Король Мануэл Счастливый: 1496-1521.

Художники и хронисты оставили весьма жизненный, но едва ли привлекательный потрет короля Мануэла, господина, котором так верно служил Альбукерке. Непроницаемое, почти угрюмое лицо с зеленоватыми глазами; темно-каштановые волосы; высокая, худощавая фигура, каждый мускул которой был закален физическими упражнениями; обезьяноподобные руки, такие длинные, что когда он стоял прямо, опустив их, его пальцы свисали ниже коленей, - таков портрет человека, чьей наиболее выдающейся чертой характера была сила ума и тела.

Его вступление на трон в 1495 г. стало следствием череды смертей в португальском королевском семействе. В 1484 г. он был свидетелем убийства своего старшего брата, Фернандо, герцога Визеу, которого король Жуан II, его кузен, заподозрив в попытке заговора, вызвал во дворце и там заколол собственной рукой. Мануэл, который таким образом стал потенциальным наследником престола (1), получил титул герцога Беджа и сан Великого Магистра Ордена Христа, возможно, в качестве награды за его вынужденное согласие на это убийство. Но он все еще был далек от трона, который должен был естественным образом перейти к принцу Афонсу, единственному законному сыну царствующего монарха; и его шансы на наследование еще уменьшились, когда в 1490 г. принц Афонсу вступил в брак с Изабеллой, старшей дочерью испанских Католических Королей, Фердинанда Арагонского и Изабеллы Кастильской.

Этот союз, как предполагалось, не только обеспечит корону Португалии за прямыми потомками Жуана II, но также объединит все королевства Иберийского полуострова. Кастилия и Арагон уже объединились в результат брака Католических Королей, которые в скором времени должны были подчинить своему правлению Сю Испанию, отвоевав у мавров Гранаду. Если бы у принца Афонсу и принцессы Изабеллы родился наследник, он должен был бы унаследовать Португалию, а также Испанию, и Иберийский Союз начал существование без ущерба для национальной гордости обеих стран.

Брак был отпразднован в Эворе с неслыханной пышностью, и на свадебный пир подали двух жирных быков с позолоченными рогами и копытами. Они были зажарены целиком, но, тем не менее, запряжены как живые в весело украшенную повозку, нагруженную подобным же образом сваренными и позолоченными тушами других животных. На облучке "экипажа" восседал в роли кучера высокородный фидальгу, и его провезли вокруг пиршественного зала на колесной платформе среди бури восторженных аплодисментов. После этой "кулинарной идиллии", как назвал ее Оливейро Мартинш, пир продолжался всю ночь: и еще на протяжении нескольких лет люди вспоминали удивительный парад, в ходе которого над раскрашенным холстом, изображавшим море, была пробуксирована неким невидимым механизмом целая сценическая декорация, изображавшая военно-морской флот. У флагмана были паруса из белой и розовой тафты, такелаж из шелка и золота, позолоченные якоря, настоящая команда из живых людей и настоящие пушки на борту: никогда еще в Португалии не видели такого великолепного зрелища.

Но высоким надеждам, которые вдохновляли устроителей праздника, суждено было смениться разочарованием, поскольку в 1491 г. принц Афонсу погиб от падения с лошади, оставив Изабеллу бездетной вдовой. Жуан II охотно завещал бы престол своему внебрачному сыну, дону Жорже, но законы престолонаследия и народное неодобрение вынудили его отказаться от этой идеи, и когда он умер в 1495 г., трон занял Мануэл.

Новый король придерживался политики Иберийского союза, которая вскоре стала главной страстью его жизни. Он собирался затмить величием своего предшественника, т.к. правитель объединенных Испании и Португалии стал бы также господином испанских владений в Америке и португальской империи в Азии и Африке. Первый шаг к выполнению этой честолюбивой задачи был сделан, когда Мануэл добился согласия Католических Королей на свое бракосочетание с овдовевшей принцессой Изабеллой. Этот союз никоим образом не был влечением сердца. Мануэл едва ли мог найти принцессу привлекательной, поскольку он был человеком мирским и заядлым любителем охоты, турниров, танцев, лошадиных скачек и пиров, тогда как она со времени смерти первого мужа вела жизнь в обстановке монастырской строгости, постилась и предавалась различным формам покаяния, пока, по выражению Педро Мартира, не стала "более сухой, чем увядшее дерево" (sicco stipite siccior), и подорвала свое здоровье, также как и способность выносить жизнеспособное потомство (2).

Фанатичная принцесса согласилась на брак только при условии незамедлительного изгнания из Португалии всех проживавших в стране евреев. Условие было принято, и тысячи невинных жертв были отправлены в изгнание, принудительно крещены или убиты (3). Мануэл не был фанатиком, хотя он любил музыку и церемонии христианских праздников, и неукоснительно соблюдал все посты и святые дни. У него на службе состояли евреи - медики и астрономы; он сделал выговор Алмейде за то, что тот препятствовал продаже священных писаний иудаизма на Малабарском побережье, приносившей большой доход; и когда в Португалии без его ведома начались антиеврейские волнения, их зачинщиков и подстрекателей ждала короткая расправа, пусть даже они носили рясу монахов-доминиканцев. Но он был согласен заплатить сколь угодно высокую цену за корону Испании, и едва ли страдания евреев хоть раз вызвали у него сожаление, за исключением только того, что его казна понесла существенный урон от исчезновения полезного класса налогоплательщиков.

Свадьба произошла в 1497 г., и спустя несколько месяцев Изабелла стала единственной наследницей Католических Королей - ее младший брат, кастильской принц Хуан, умер без потомства. В апреле 1498 г. король и королева Португалии совершили поездку в Толедо, чтобы получить оммаж за владения, которыми они надеялись однажды управлять, - Мануэл как принц-консорт, Изабелла как королева-регентша. Монаршью чету, неся над их головами золотой зонт, препроводили в собор, где они приняли клятвы верности от собравшейся знати и, в свою очередь, поклялись отстаивать честь и благосостояние Леона и Кастилии. В июле они направились в Сарагосу, столицу Арагона, но национальные кортесы отказались признавать носительницей верховной власти женщину, и в этом противостоянии арагонскую знать поддержали представители Каталонии и Валенсии. Переговоры зашли в тупик, и такое положение сохранялось до 14 августа, когда Изабелла родила сына, получившего при крещении имя Мигель и единодушно признанного в качестве наследника всех тронов Испании.

Ослабленная годами аскетизма, королева умерла при родах, а принц Мигель прожил только 19 месяцев. Теперь казалось, что все надежды на создание Иберийского Союза пошли прахом; но король Мануэл всё же не желал отказываться от своей заветной мечты, и в 1500 г. он опросил руки одной из трех сестер его покойной жены. Старшая, Хуана Безумная, уже была женой Филиппа Красивого Австрийского, младшая, Екатерина Арагонская, - просватана за Артура, принца Уэльского. Свободной оставалась только принцесса Мария, и Мануэл быстро вступил с ней в брак, заручившись разрешением от папы Александра VI.

Она родила ему девять детей, но, к несчастью для его амбиций, Хуана оказалась не менее успешной женой, и Карл, самый старший из шести детей Хуаны, должным образом унаследовал все королевства Испании, и в 1520 г. стал императором под именем Карла V. Тем временем со смертью королевы Марии овдовевший Мануэл решил вынести последовательные удары судьбы при помощи дальнейших матримониальных планов. Его выбор пал на Элеонору Австрийскую, приходившуюся ему племянницей по обеим покойным женам, сестру Карла V и дочь Хуаны безумной. Он женился на ней в 1519 г.; но брак внушал мало энтузиазма. Жених не только был на 30 лет старше невесты, но и прежде просил ее руки для своего старшего сына, семнадцатилетнего принца Жуана. Мануэл старался объяснить эту перемену тем, что его сын был слабоумным; но Элеонора скоро убедилась, что это не так, и есть основания полагать, что она предпочитала сына отцу (4).

Поскольку единство Церкви должно было настроить общественное мнение в пользу Иберийского Союза, Мануэл горел желанием примириться со Святейшим Престолом. Ему необходимо было также переиграть венецианских дипломатов, которые угрожали христианству местью турок-осман и разрушением Гроба господня вследствие появления португальцев в водах Индийского океана. Хотя все знали, что султан едва ли по доброй воле захочет отказаться от пополнения казны за счет паломников и пилигримов, направляющихся в Иерусалим на поклонение святыням, Мануэл был, несомненно, озабочен тем, как бы внезапная вспышка антитурецкого фанатизма в Европе не подвергла опасности его собственные владения в Африке и Азии. Он четыре раза направлял посланников в Ватикан для переговоров по этим важным делам, и даже осмелился представить на вид папе Александру VI свою обеспокоенность симонией и распущенностью, царившими в Риме. Но ни одно событие его правления, после плавания Васко да Гамы, не наделало столько шума, как посольство, отправленное к папе Льву Х в 1514 г. Главным послом были Триштан да Кунья, кряжистый моряк, который лучше чувствовал себя на палубе корабля, чем в зале для аудиенций. Триштан был выбран вице-королем Индии перед Алмейдой, но временная слепота вынудила его уйти в отставку и, в конце концов, продолжить более подходящую карьеру войны, мореплавания и грабежа. На Мадагаскаре его люди одержали несколько "славных" побед над неприятелем, вооруженным палками и костями, но ему представилась возможность скрестить мечи и с более достойным противником. Его имя, в несколько искаженной форме, сохранилось в названии отдаленного архипелага, открытого им в Южной Атлантике, - Тристан д`Акунья. Лев Х, всегда проявлявший интерес к новшествам, несомненно, оценил такого обветренного бурями посла.

Триштан преподнес Папе много даров - золото и драгоценности, символизирующие богатства Востока; пантеру, обученную охотиться подобно гончей собаке; перса из Ормуза, который выступал в роли ее вожака. Наиболее всего воображение европейцев поразил индийский слон, который прошествовал через толпы зевак в замок Святого Ангела, и там опустился на колени перед Львом Х, символизируя наглядную, но несколько преждевременную покорность Азии перед викарием Христа. Также в Италию был отправлен носорог из Гуджерата; судно, на котором его везли, потерпело крушение, но тело носорога волны выбросили на берег и из него сделали чучело. Альберт Дюрер сделал рисунок носорога, который теперь хранится в Британском музее. Слон, умерший в 1516 г., был увековечен Джованни да Удино, учеником Рафаэля, и авторами "Epistolae Obscurorum Virorum", которые изобразили его кончину в несколько комическом свете:

"Вы, несомненно, помните, - писали они, - что у Папы был могучий зверь, который звался слоном: он окружил его большой заботой и горячо любил его. Узнайте теперь, что это животное скончалось. Его смерть очень сильно огорчила Папу, и говорят, что он обещал 1000 дукатов за слона, поскольку он был диковинным зверем, с длинным хоботом; и когда он увидел Папу, он опустился на колени перед ним и грозно проревел: "Бар! Бар! Бар!" (5)

В письме говорится также, что врачи напрасно старались спасти его от смерти при помощи клизмы, стоившей 500 золотых песо.

Хотя и озабоченный тем, как примирить Церковь со своими планами, Мануэл не допускал никакого вмешательства духовенства в свое деспотическое правление. Его предшественник, Жуан II, с трудом мог смирить и привести к покорности мятежную знать; тремя его непосредственными преемниками были Жуан III, слабый и безнравственный фанатик, Себастьян, рыцарственный мечтатель, и Энрике, выживший из ума старик, всю жизнь находившийся на службе у инквизиции. Все трое были марионетками, всецело находившимися под влиянием иезуитов или доминиканцев - интриганов. Но Мануэл был таким государем, которому наверняка с восторгом согласился бы служить Макиавелли, - в полной мере наделенным талантом управления государством, и ни угрызения совести, ни страсти не могли сбить его с раз намеченного политического курса. Он был характерным продуктом столетия, породившего Карла V, Франциска I, Генриха VIII, столетия, в котором наиболее дальновидные монархи позаимствовали турецкий институт содержания постоянной армии, скопили огромное состояние при помощи торговли и укрепили личную власть на более твердой основе, чем та, на которой она покоилась в средние века. Удача была на торне Мануэла, поскольку именно в его правление Васко да Гама достиг Индии, Кабрал открыл Бразилию, Алмейда обеспечил господство над Индийским океаном, Альбукерке основал империю в Азии, и флаг Португалии был поднят на крайних пределах известного мира - от Китая до Гренландии (6). Мануэл использовал богатства Индии для возвышения собственного престижа посредством свободомыслящего покровительства искусствам, словесности и "благородной науке" геральдики. Среди 26 монастырей и 2 соборов, которые он основал, встречаются некоторые наиболее изысканные примеры архитектурного стиля, известного под его именем ("мануэлиньо") (7). В его правление начался классический период португальской живописи. Гуманисты, историки, поэты прославляли великолепие его двора; искусные ремесленники украшали его дворцы драгоценными блюдами и дорогим фарфором.

Некоторые его указы были мудрыми и полезными. Он даровал самоуправление многим городам и попытался провести кодификацию обычного и письменного права. Во времена неурожаев он ввозил в Португалию кукурузу, учредил систему вспомоществования беднякам, строил мосты, гавани, крепости и водохранилища. Одна из наиболее известных построек, возведенных при короле Мануэле, - башня Св.Винсента в Белеме, построенная, чтобы охранять то место, где Васко да Гама взошел на корабль, отплывавший в Индию. Это характерный пример стиля "мануэлиньо" в приложении к оборонительным сооружениям.

Там, где пощада или великодушие могли служить его целям, Мануэл знал, как проявить эти достоинства с самой выгодной стороны. Также он не забывал о благодарности за хорошую службу. Выдвигаемые против него обвинения в пренебрежении к Васко да Гаме, Пашеку и Магеллану опровергнуты, и даже в случае Альбукерке следует вспомнить, что у Мануэла не было возможности распознать клеветнические измышления, ежегодно посылавшиеся на родину людьми, которые казались вполне достойными доверия.

В свете современных знаний легко утверждать, что Мануэл, замышляя объединить Испанию и Португалию в единое целое, гнался за химерой. Сегодня мы вполне можем окинуть взглядом в исторической ретроспективе столетия ревнивого регионализма, из которого едва только выбралась Испания. Мы знаем, как яростно цеплялись каталонцы, арагонцы, баски за свою местную автономию, и мы можем быть уверены, что притязания Португалии на главенство способствовали бы еще большему усилению центробежных тенденций, которые до сих пор преобладают в испанской политике. Но король Мануэл не мог предвидеть неудачу там, где рассчитывал на успех. Если бы его мечта осуществилась, то единая иберийская нация, преданная ему и владевшая всеми ресурсами Востока и Запада, могла со временем добиться гегемонии в Европе и изменить все направление развития западной цивилизации в пользу латинских и католических идей. Только роковой несчастный случай, смерть принца Мигеля, помешал этому созданию империи, превосходившей империю Александра Македонского.

(1) Из-за отсутствия прямого престолонаследника, он был следующим кандидатом на трон в качестве внука короля Дуарте (1433-1438).

(2) Petri Martyris Opus Epistolarum, Amsterdam and Paris, 1570, p. 97. Первое издание было опубликовано в Алькала-де-Энарес в 1530.

(3) Преследования описаны в главе xxi.

(4) См.ниже, глава xxxv.

(5) Впервые опубликовано в 1517, p. 216 лейпцигского издания 1827.

(6) О некоторых описаниях арктических плаваний Гашпара и Мигеля Корте-Реалов см. H. Harrisse, "Les Cortereals et leur Voyages", Paris, 1888; Ernesto do Canto, Os Corte Reaes, Ponta Delgada, 1883 ; W. T. Grenfell, Labrador, New York, 1910.

(7) Главные характерные черты так называемого стиля "мануэлиньо" описаны ниже, глава xxxiii.

Глава XVI.

Дон Васко да Гама, вице-король.

В течение 9 лет, прошедших после смерти Альбукерке, управление Португальской Индией пришло в сильное расстройство. Наконец, в 1524 г. король Жуан III решил отпарить на Восток сильного и достаточно честного человека, чтобы восстановить пошатнувшуюся дисциплину, и его выбор пал на дона Васко да Гаму, ответственно назначенного вице-королем. Гаме в то время исполнилось 65 лет, и с 1503 г. он вел существование земельного магната, далекого от моря; но он не утратил ни своих познаний в науке кораблевождения, ни ясности ума, ни физической бодрости. Встав во главе эскадры из 14 кораблей, он вышел в море из Лиссабона 9 апреля 1524 г. в сопровождении двух старших сыновей, Эстебана и Пауло. Будучи одновременно графом Видигуэйры, адмиралом Индий и королевским наместником, он стремился всячески подчеркнуть свой высокий статус. Корреа передает рассказы о пышности, которой окружил себя первооткрыватель на борту своего флагмана, "Св.Екатерины Синайской":

"Вышеупомянутый дон Васко взял с собой большое богатство, и ему прислуживали люди, носившие серебряные булавы, майордом, два пажа с золотыми цепями на шеях, много щитоносцев и прислуги, выряженной и холеной; он также взял с собой роскошную серебряную посуду, и роскошный фландрский гобелен, и парчовую скатерть для обеденного стола. У него была гвардия из 200 человек с позолоченными пиками, одетых в ливреи с его гербом; все сеньоры и уважаемые лица ели с ним за одним столом" (1).

Те, кто могли на основании собственных привычек вице-короля сделать вывод, что он будет снисходительным к своим подчиненным, скоро расстались со своими заблуждениями. Васко да Гама считал, что представителей низшего класса следует вышколить так, чтобы они не забывали своего места; а к низшему сословию он относил почти всех, кому не выпало счастья быть графом Видигуэйра. Перед отплытием флотилии он, собрав команды на палубах, огласил приказ, что всякая женщина, обнаруженная на борту после того, как корабли минуют Белем, должна быть публично выпорота. Если же она окажется замужней, ее муж должен быть выслан на родину закованным в железные цепи; если рабыней, то продана, а выручка направлена на благотворительные цели; в то же время любой капитан, знавший о ее присутствии на борту, но умолчавший об этом, должен быть уволен со службы. 14 августа флот пришел в Мозамбик и сделал остановку, поскольку флагман нуждался в починке треснувшего нок-рея. Когда корабль стоял на рейде, на нем были обнаружены три тайком пробравшиеся на борт женщины, и по приказу вице-короля помещены под арест.

Остиальная часть плавания оказалась богата событиями. Еще до того, как на горизонте показались берега Индии, три судна потерпели крушение, а команда четвертого подняла бунт, убила капитана и направилась заниматься пиратством в Баб-эль-Мандебский пролив. Вечером 8 сентября остальная часть армады легла в дрейф около Дабула, когда вдруг поднявшаяся на море качка стала так сильно швырять корабли, что даже самые опытные моряки с трудом смогли устоять на ногах. Боясь, что их выбросило на мель, они опустили свинцовый лот, но не обнаружили дна; паруса были убраны, лодки спущены на воду, охваченные страхом солдаты и моряки молились, причитали, стреляли из пушек. Среди всеобщей паники Васко да Гама предложил им набраться смелости, заявив, что "это само море дрожит при виде нас... Не бойтесь, - добавил он, - это - землетрясение".

В Гоа вице-король изумил всех, как утверждается в письме от муниципалитета к королю, отказавшись принять какой-либо дар "от христианина или мавра" (2). Вместо этого он сразу объявил о восстановлении порядка и справедливости. Капитан крепости был виновен в серьезных злоупотреблениях властью; сами горожане договорились сместить его и отдать должность некоему епископу, известному под именем дона Мартиньо (3), "но, - как сообщает Корреа, - епископ был человеком добродетельным и не согласился на это". Васко да Гама лишил заблудшего капитана его полномочий и даже заставил его рассчитаться по долгам. Затем мрачный старый служака перешел к рассмотрению дел более мелких правонарушителей, заметив, что те, кто заслужил милосердие, несомненно, получат его, - но не в этой жизни.

Трех злополучных женщин, найденных на эскадре, приговорили к тому, чтобы провести по улицам Гоа, бичуя плетью, тогда как городской глашатай во время экзекуции должен был восклицать:

"Правосудие короля, нашего господина! Эти женщины приговорены к порке, потому что они позабыли всякий страх перед его правосудием и отправились в Индию, несмотря на его запрет".

Этот приговор, то вполне естественно, вызвал бурю негодования. Братья религиозной конгрегации Мизерикордия (4), епископ, и все фидальгу напрасно ходатайствовали за них перед вице-королем; сострадательные люди предложили освободить женщин под залог, подписавшись на 3000 "фардао" для выкупа пленниц, - сумма достаточно большая, чтобы перед ней не устояло большинство вице-королей. Но даже когда францисканские монахи начали молить о милосердии и предложили взять женщин под свою опеку, да Гама осудил их делегацию как попытку возбудить против него народные чувства и отказался пересматривать свой вердикт. Он предоставил, однако, общую амнистию всем португальцам, скрывавшимся от правосудия, которые совершили преступления до его прибытия в Индию, при условии, что виновные лица "вернутся на службу Богу и королю в течение трех месяцев" (со дня обнародования приказа об амнистии").

Кандидаты, претендовавшие на занятие любой должности, подвергались поверхностному и беглому обследованию. Если человек желал стать писцом, его заставляли тут же представить образец своего почерка. Результатом стало то, что, по выражению Корреа, все посты в гражданской администрации заняли "очень чиновные лица". С высоты собственного выгодного положения вице-король мог позволить себе осуждать алчность. Люди приезжали в Индию, сказал он, чтобы сколотить состояние: но он должен стремиться к тому, чтобы преумножить состояние короля. Преследуя эту цель, он положил конец системе, при которой женатые мужчины-португальцы получали регулярное жалованье и бесплатное снабжение продовольствием только за то, что они пошли на риск связать себя узами брака. Корреа приводит впечатляющее описание его реформаторского энтузиазма:

"Вице-король издал распоряжение, что ни один моряк не должен носить плащ, кроме как по воскресеньям или в дни памяти святых, направляясь в церковь, и если бы они нарушили приказ, то плащи должны быть отняты альгвасилами, а сами моряки в знак позора приставлены на день к сломанным помпам для откачки воды; и что каждый человек, который получает жалованье в качестве аркебузира, должен постоянно носить с собой фитиль от аркебузы, привязанный к его руке... Он распорядился, чтобы рабы, которых они могли иметь, были крепкими и выносливыми людьми, способными помочь им в любом труде, поскольку им не позволялось взваливать свои аркебузы и снаряжение на пажей, выряженных подобно куклам... Он приказал прилюдно объявить, что, под угрозой смерти и конфискации, любой человек, у которого есть какая-либо из находящихся в собственности короля пушек, должен вернуть ее и доставить в арсенал, будучи в этом случае освобожден от какого-либо штрафа, даже если эта пушка попала к нему в результате кражи, и если они в течение месяца не вернут пушки, то должны заплатить штраф. Таким путем было собрано много пушек" (5).

После этого вице-король направился на юг, в Кочин, где весть о его прибытии привела ко всеобщему паническому бегству мусульманских жителей, и даже многие португальцы эмигрировали наие прт ился на юг, в Кочин, гден весть о его прибытии привела ко сеоьбщему пачниескому бегству мусульманских житеут пшука попала к нему в реузльтате кражи, и если они в течение ямеса не ерунт пушки, то джден от какого-либо шатрфа, дже если Коромандельское побережье. Его встретил дон Луиш де Менезиш, брат предыдущего губернатора. Когда корабли да Гамы сблизились с эскадрой, которая вышла из Кочина навстречу ему, стояла ночь, но зарево пушечных салютов, которыми обменялись эскадры, осветило их как днем - опасная демонстрация, поскольку каждая пушка была заряжена до упора. Корреа с восхищением отзывается об этой сцене; только два человека погибли от случайного выстрела.

В Кочине да Гама продолжал искоренять злоупотребления, опираясь на поддержку сначала доктора Педро Нуниша, знаменитого математика, который выполнял функции контролера казначейства, а затем Афонсу Мексиа, который занимал тот же самый пост, и Лопо Ваш де Сампайо, который в конце концов стал губернатором Индии. Нуниш пользовался высоким доверием со стороны тех, кто не был заинтересован в махинациях с товаром, являвшимся королевской монополией: ведь перец, который он отправлял на родину, никогда не был недозревшим, заплесневелым или смешанным с песком. При поддержке этих заместителей да Гама поверг в оцепенение всю чиновничью среду. Он неустанно работал, обходясь без принятой послеполуденной сиесты, и, подобно Альбукерке, не держал привратников. Каждое утро и вечер он лично посещал гавань, инспектировал склады с пряностями, предназначенными к отправке в Португалию, и наблюдал за погрузкой или выгрузкой грузов.

Во время своего путешествия из Кочина он был обеспокоен маневрами многих быстроходных пиратских судов, круживших вокруг его тяжеловооруженных кораблей, как "легкий наездник галопирует вокруг человека в доспехах", пользуясь выражением Барруша. Вице-король приказал построить несколько быстроходных галей по местному образцу, но когда они были спущены на воду и вызвали восхищение стоявших на суше людей, он приказал сжечь их как бесполезные. Затем он вызвал одного судостроителя-генуэзца по имени "мастер Вине", который клялся, что может построить бригантины, достаточно быстроходные, чтобы поймать комара, и показал себя человеком слова, спустив на воду два таких судна за три недели. Дон Васко укомплектовал их команды гребцами, пообещав не только предоставить достойную оплату и рацион, но и все товары, обнаруженные под палубой на любом судне, которое гребцы могли настичь и обыскать. Каждый гребец держал под своей скамейкой стальной шлем и кирасу, пику и две пороховницы, так что, обнаружив в море подозрительное судно, он мог сразу превратиться в солдата. Таким образом удалось справиться с пиратством.

В ноябре, когда ушедший в отставку губернатор, дон Дуарте де Менезиш, прибыл в Кочин, чтобы официально передать полномочия, которыми он так дурно пользовался, да Гама запретил ему сходить на берег, приказал считать себя под арестом и дать честное слово, что вернется в Лиссабон. Луиш де Менезиш, которого Корреа описывал как очень благоразумного человека, встал на защиту своего брата, утверждая, что хотя у Дуарте могли быть недостатки, он, по крайней мере, не продал ни одну их крепостей короля.

На эту тактичную защиту да Гама дал следующий характерный ответ: "Сеньор, если бы ваш брат продал крепость, то не сохранил бы головы на плечах, потому что я приказал бы ее отрубить". Тем временем дон Дуарте оставался на борту собственного судна, "Сан-Жорже", надеясь пережить вице-короля, чье здоровье сильно пошатнулось, и затем снова вернуться к исполнению обязанностей губернатора. "Раз он своевольничает, то должен услышать меня", - сказал да Гама, и послал генерального оидора и главного алькайда в сопровождении двух военных кораблей, чтобы передать бывшему "проконсулу" жесткий приказ, и если он не подчинится приказу, то без колебаний потопить его судно. Этого оказалось достаточным для дона Дуарте, который вскоре отплыл в Европу.

Вице-король уже чувствовал приближение смерти. Он сильно страдал от спазмов в шейных позвонках, которые мешали ему поворачивать голову и повышали естественную раздражительность и вспыльчивость его характера. Посовещавшись с исповедником, он передал свои полномочия Афонсу Мексиа и Лопо Ваш де Сампайо, пока не будет назначен новый губернатор. Затем он в последний раз приобщился святых даров и составил завещание, в котором обеспечил будущее своих слуг, пожертвовал свои одеяния и шелковые гобелены церкви и больнице в Кочине, и завещал приданое каждой из женщин, которые были выпороты по его приказу. Наконец, он выразил желание, чтобы его останки были доставлены в Португалию.

Он умер незадолго до рассвета в канун Рождества 1524 г. на протяжении всего дня известие о его смерти держалось в секрете и не было никаких признаков траура, за исключением закрытых дверей его дом, до наступления часа "Аве, Мария" (вечерней молитвы), когда его сыновья и слуги объявили, что он был мертв. Затем, как передает Корреа, каждый человек показал, какие чувства он испытал при этом известии. Преобладало, должно быть, облегчение, поскольку вице-короля больше боялись, чем любили.

Величественное седобородое тело Васко да Гамы опустили в могилу, облаченного в шелк и мантию рыцаря Ордена Христа, с мечом у пояса, золотыми шпорами, прикрепленными к его сапогам для верховой езды, и темным беретом на голове. Он правил Португальской Индией в течение трех месяцев.

Ни одному из героев португальской истории не суждено было обрести более непреходящую славу, чем человеку, который первым доплыл морским путем до Индии и был избран Камоэнсом в качестве центрального персонажа "Лузиад". Васко да Гама Камоэнса, однако, воплощал веру и доблесть Португалии, как Эней Вергилия воплощал веру и доблесть древнего Рима; его портрет - это собирательный образ героизма целой нации.

При жизни да Гама обладал грубыми достоинствами первопроходца и грубыми достоинствами века, который считал в порядке вещей пытки и рабство. Подобно Альбукерке, он был человеком железной воли, бесстрашным, неподкупным, рожденным, чтобы командовать другими. Оба великих правителя Португальской Индии встречали опасность с одинаковым мрачным юмором; оба понимали, как произвести впечатление на окружающих при помощи наружного великолепия; когда предстояло выполнить какую-либо изнурительную работу, они не щадили ни себя, ни других. Но да Гама предпочитал управлять людьми, а Альбукерке - вести их за собой. Оба пользовались одинаковым уважением, но врожденное высокомерие да Гамы все более росло с течением времени, пока не сделало его полностью невосприимчивым к любому мнению, отличающемуся от его собственного. Оба они добивались власти, но Альбуекрке использовал ее исключительно для службы своему королю, тогда как для да Гамы полное удовлетворение заключалось в богатстве и почестях.

Альбукерке как личность был более велик, но да Гама прославился бОльшими достижениями, если величина достижения может быть измерена по его непреходящему значению для человечества.

(1) Stanley's Correa, pp. 380-381.

(2) Stanley's Correa, p. 385 (перевод) и Приложение, p. x. (текст).

(3) Не епископ Гоа, т.к. эта кафедра была создана только в 1538 г.

(4) "Santa Casa de Misericordia" ("Святой дом милосердия") было светским братством, основанным в Гоа около 1515. Аналогичные ассоциации существовали в Португалии и впоследствии были основаны в Ормузе и по всему Востоку. Они попытались взять в свои руки организацию благотворительных заведений. Франциск Ксаверий свидетельствует в пользу их человечности и умению распознавать мошенников (письмо к Гаспару Баертзу, март 1549). С 1515 до 1591 братство управляло королевской больницей, основанной Альбукерке в Гоа, и наряду с муниципальными властями управляло больницей для прокаженных (основанной ок. 1530).

(5) Stanley's Correa, pp. 397-398.

Глава XVII.

Дон Жуан де Кастро (1).

Дон Жуан де Кастро, которого современники называли "португальским Катоном" и "последним героем Португалии", был сыном дона Алвару де Кастро, гражданского губернатора Лиссабона. Безденежный младший сын в семье знатного фидалгу, он со дня своего рождения в 1500 г. был обречен на единственную карьеру, для которой бедность не служила препятствием; и надеялись, что глубокий ум и милость фортуны могли бы в одни прекрасный день принести ему митру епископа или даже кардинальскую шапку. Но сам дон Жуан имел другие честолюбивые устремления.

Его образованием занимался дон Педро Нуниш, тот же самый ученый, который впоследствии помогал да Гаме в реформе финансовой системы Индии. В возрасте 18 лет Жуан стал блестящим математиком и подающим надежды гуманистом; он также завязал тесную дружбу со своим однокашником принцем Луишем, сыном короля Мануэла. Но любовь к риску была у него в крови, и почти каждый день вести о славных деяниях, совершенных португальцами в Африке или Индии, побуждали почти все благородные души к действию, как новости с Испанского Материка (имеется в виду Центральная и Южная Америка. - Aspar) вдохновляли сердца уроженцев западных графств в Англии времен Елизаветы. Наконец, блеск оружия и шум военных биваков оказались непреодолимы. Псалтырь и каноническое право потеряли всякий интерес, Эвклид стал массой сухих теорем, Вергилий упрекал и звал к героическим деяниям. В 1519 г. студент бросил занятия и сел на корабль, чтобы присоединиться к португальской армии в Танжере. Там он прошел суровую школу теории и практики военного дела. Тактике берберских племен могли противостоять только войска, отличавшиеся испытанной храбростью и дисциплиной. При том, что бегство для обремененных тяжелыми доспехами христиан означало неизбежные потери, было нелегко выстоять, твердо удерживая занятую позицию, против стремительной атаки диких всадников пустыни, которые не знали страха смерти и были уверены, что все истинные мусульмане, павшие на священной войне с неверными, в ту же ночь окажутся в объятиях райских гурий, тогда как их противников ждет адское пекло. Дон Жуан набирался этого опыта в течение 9 лет, и затем вернулся в Лиссабон, будучи же состоявшимся солдатом, возведенным в рыцарское звание и удостоившимся высоких похвал от своего командира, дона Дуарте де Менезиша.

Он встретил при королевском дворе доброжелательный прием, и, вероятно, примерно в это же время женился на донне Леонор ду Коутиньо, даме с такой же длинной родословной и таким же тощим кошельком, как и его собственный. Об их совместной жизни известно немногое, но т.к. Кастро снова вернулся к активной деятельности только через 8 или 9 лет, эти годы наверняка были временем счастья. Кастро поселился около Синтры, где родились два его сына, дон Алвару и дон Фернан. Его поместье, Пенья-Верде, или "Зеленый пик" - красивая местность лесов и нагорья, оливковых рощ и виноградников, раскинувшаяся рядом с горной дорогой, которая ведет от Синтры к Комаресу и морю. После жестоких испытаний войны в Марокко покой и тишина сельской местности и досуг казались, несомненно, весьма желанными, особенно по сравнению с недолгим пребыванием Кастро при королевском дворе с его монотонной скукой. Из Пенья-Верде он почти мог видеть мавританские трубы летнего дворца в Синтре, по форме напоминавшие две гигантские бутылки для вина, выделявшиеся своим серым цветом на фоне красных изразцовых крыш, сизого древесного дыма и зеленой листвы. Далее возвышалась скала Пенья, с мавританским замком на самой ее вершине. Замок, откуда открывался великолепный вид на устье Тежу и равнину Мафра, использовался в качестве охотничьего домика, и в окружающих лесах хвойных и пробковых деревьев в изобилии водилась дичь - вепри, волки и осторожные олени. Здесь собирались фидальгу, чтобы похвастаться своим искусством верховой езды или стрельбы из лука, сопровождаемые большими отрядами загонщиков и егерей, с их сетями, сворами гончих и другими охотничьими принадлежностями. В таких идиллических удовольствиях проходило время, и только после 1535 г. Кастро продолжил свою военную карьеру.

Вместе со своим другом, принцем Луишем, Кастро принял участие в экспедиции в Тунис, который был захвачен годом ранее страшным турецким корсаром, Хайраддином Барбароссой, вице-королем всех османских владений в Северной Африке. Сильный испанский флот под командованием адмирала Андреа Дориа и самого императора Карла V отплыл из Барселоны на завоевание Туниса и потопил или сжег много галер Барбароссы. Среди событий экспедиции была отмечена небольшая сцена галантных манер, столь же памятная, как эпизод с Рэли и его плащом. Случилось так, что император и принц Луиш вместе подошли к дверям, где каждый из них стал пропускать вперед спутника, чтобы отдать ему преимущество. После краткой заминки, в ходе которой принц и император соперничали в уважении к более высокому статусу одного и гостеприимстве со стороны другого, император все же убедил своего гостя пройти первым. Тогда принц Луиш, чтобы не уступать в вежливости, позаимствовал факел у одного из сопровождавших его пажей и вышел вперед, подобно факелоносцу, освещающему путь для своего господина.

Кастро проявил себя при осаде Туниса и заслужил еще более высокую репутацию, отклонив вознаграждение и почести, предложенные Карлом V. Вернувшись на родину, он принял незначительную должность командора Сан-Паулу-де-Сальватерра, и удалился в отставку в свой дом в Синире. Здесь он занялся лесоводством, вырубив свои сады и насадив строевые леса, - "новый способ сельского хозяйства", в котором его биограф Андраде находит подтверждение мужественной стойкости. Существует, однако, традиция, что Кастро впервые завез в Европу апельсины. Цитроны были известны еще в императорском Риме, и единичные апельсиновые деревья были импортированы из Леванта в Италию, возможно, еще в XV в.; но настоящие китайские апельсины впервые были акклиматизированы в Португалии около 1548 г., и традиция, приписывающая их завоз Кастро, может быть недалека от истины.

Кастро вступил в пору зрелости и его мысли, что полнее естественно, обратились к Индии, как к единственной арене, достаточно просторной, чтобы его талант и честолюбие могли развернуться на ней в полную силу. Дон Гарсиа де Норонья, племянник великого Альбукерке, собирался отплыть в Индию, получив назначение на должность вице-короля, и Кастро со своим старшим сном воспользовались этим случаем, чтобы завербоваться в предстоящую экспедицию. Ему был предложен пост капитана Ормуза, но, согласно правдивому Андраде, Кастро отказался от него, посчитав выше или ниже своих заслуг; но он не видел никакой причины отказываться от ежегодной выплаты в сумме 1000 крузадо из казначейства.

Флот пришел в Гоа в сентябре 1538 г., как нельзя более кстати. За три года до этого Бахадур-шах Гуджератский - сын того "короля Камбея, чей ежедневный рацион составляли аспид, ящерица и жаба", увековеченного в "Гудибрасе", - дал португальцам разрешение на постройку крепости в Диу, у побережья его владении. Но прошло всего несколько месяцев, и между христианами и мусульманской торговой общиной разгорелась яростная вражда, и в 1538 г. гуджератцы, при поддержке своих грозных союзников, турок, чей флот прибыл из Суэца, первые осадили крепость. Турецкие батареи, среди которых были пушки, способные стрелять чугунными ядрами весом в 100 фунтов весом, обрушили на цитадель лавину огня. Тяжелые орудия турок подавляли и заглушали любую пушку, какую только могли поставить на стене защитники, и только их беспримерное упорство удерживало силы осаждающих на расстоянии от крепостных стен. В такой критической ситуации португальцы сражались так, как они сражались во дни Дуарте Пашеку, и в хрониках остались упоминания о многих подвигах отдельных лиц. Солдат по имени Фонсека сражался левой рукой после того, как пуля перебила ему правую, а один неизвестный гений, обнаружив, что все его боеприпасы израсходованы, вырвал шатающийся зуб и выстрелил им. Даже женщины и дети выказывали ту же беззаветную отвагу, рискуя жизнями, чтобы оказать помощь раненым и страдающим от голода солдатам гарнизона, доставляли на переднюю линию обороны снаряжение или закладывали бреши в стенах, - в то время как свое свободное время они посвящали "благочестивой обязанности" - пыткам захваченных в плен врагов.

Наконец, в начале ноября 1538 г., стойкость защитников оказалась вознаграждена, поскольку конфликт между турками и гуджератцами закончился тем, что османский флот, забрав на борт свои войска, поднял паруса и отплыл обратно в Красное море, а вскоре после этого приближение небольшого вспомогательного отряда португальцев вынудило остальную часть осаждающей армии снять осаду. В январе 1539 г. в Диу прибыли основные силы военно-морского флота вице-короля, на борту одного из кораблей которого находился Жуан де Кастро, и 11 марта был заключен мир.

В течение всего срока полномочий Гарсиа де Нороньи только влияние де Кастро позволяло поддерживать административную машину в более-менее работоспособном состоянии. Вице-король открыто объявил, что прибыл в Индию ради собственного обогащения. Он прекратил выплату жалованья всем чиновникам, которым, таким образом, не оставалось ничего другого, как жить за счет взяток и других "преподношений"; он продавал всё, что только можно было продать - должности капитанов крепостей, лицензии на торговлю, судебные приговоры. Хотя ему шел 63-й год, и его здоровье было так подорвано лихорадкой, что он не мог надеяться долго протянуть, он днем и ночью занимался только сколачиванием состояния, пустив все государственные дела на самотек.

3 апреля 1540 г. вице-король умер; в последние часы своей жизни он со злорадством наблюдал за казнью человека, который был без всякого судебного процесса осужден за убийство, которого, как было известно, он не совершал. Новым губернатором Индии стал дон Эстебан да Гама, второй сын дона Васко.

(1) См.Приложение A, Special Bibliography, " D. Joao de Castro."

Глава XVIII.

Рейд в Красное море.

Дон Эстебан получил инструкции совершить рейд на Суэц и уничтожить стоявшие там турецкие галеры; но эту экспедицию пришлось отложить из-за страшного голода, который опустошил всю Индию зимой 1539-40 гг. Мужчины и женщины толпами спускались к рекам и морю и топились, когда они уже были не в силах больше выносить агонию голода; среди туземцев Коромандельского побережья имели место случаи каннибализма; в письме к принцу Луиму Жуан де Кастро оценивал количество жертв голода в одном только Виджаянагаре в 2/3 населения.

Наконец, тем не менее, флот из 72 кораблей был собран; 31 декабря 1540 г. дон Жуан де Альбукерке, епископ Гоа, дал ему торжественное благословение; на следующий день он вышел в море. Кастро оставил "Рутейру" (т.е. судовой журнал, или итинерарий) этого путешествия, который, наряду с более ранними дневниками его плавания из Лиссабона в Гоа в 1538 г. и из Гоа в Диу в 1538-39 гг., заслуживает большего, чем поверхностное упоминание (1). Все три дневника - краткие и ясные; они не являются воплощением выставленной напоказ учености; и хотя они принадлежат перу человека, тщательно изучившего на родине греческую и латинскую литературу, в то же время не составляет труда понять, что их автор предпочитал увиденное своими глазами ссылке на авторитет или традицию.

Первый "Рутейру" - наименее интересный, за исключением того, что он иллюстрирует привычку Кастро к непредубежденному исследованию. Изо дня в день он отмечает каждый необычный инцидент, будь то присутствие редких птиц или животных; он приводит подробное описание мелководья, природы морского дна, высоты солнца, глубины воды над отмелью в гавани, местоположения рифов и схожих предметов. Во втором "Рутейру" он показывает себя достойным учеником доктора Перо Нуниша, который уже писал о предмете магнетизма. В 1537 г. Кастро несколько усовершенствовал магнитный компас, изобретенный немецким астрономом Пурбахом около 1460 г.; и этот инструмент, который "состоял из комбинации солнечных часов с магнитной иглой" (2), теперь впервые получил широкое применение в серии наблюдений, результаты которых записаны в "Рутейру". Кастро не только размышляет о причинах магнитного склонения, но и пытается проверить свои теоретические вкладки экспериментальным путем. Он подмечает связь между приливами и отливами и сменой фаз Луны, хотя в то время явление лунного притяжения почти не исследовалось. Он был первым европейцем, описавшим пещерный храм Слона, теперь известный всему миру, и проведенные им замеры могли бы по свой точности соперничать с работой современного археолога. Он также первым обратил внимание на природные базальтовые столпы около Бассейна, которые он уподобляет гигантским обелискам или органным трубам.

В "Рутейру" экспедиции в Красное море Кастро также демонстрирует широкий диапазон своих интересов, - от арабской чеканки, причины муссонов и свойств определенного дикорастущего дерева, выделяющего сок, похожий на молоко, до происхождения названия "Острова сатиров" у Птолемея, которое Кастро пытается объяснить ссылкой на следы диких зверей, видневшихся на песчаной почве и похожих на отпечатки копыт мифических сатиров.

30 апреля была видна комета, "похожая на извивавшуюся змею, и вся светящаяся".

"Она, - сообщает Кастро, - виднелась на протяжении получаса и затем погасла. Я заметил положение кометы по своему компасу и выяснил, что она находилась на северо-востоке и четверти востока. В ту ночь мы стояли на якоре".

Одного этого пассажа достаточно, чтобы показать, как далеко научные интересы Кастро опередили свой век; ведь по всей Европе комета считалась вестницей предстоящих бедствий, а не природным явлением, заслуживающим спокойного изучения. Суеверие укрепило появление кометы в 1456 г., через три года посоле падения Константинополя, когда в молебен была включена следующая фраза: "От дьявола, турок и кометы избавь нас, Господи".

Ежегодный разлив Нила и цвет Красного моря были тайнами, долго ставившими в тупик ученых. Кастро приписывал разлив Нила "сильном и непрерывным дождям, которые идут в июне и июле месяцах в Эфиопии, или Абиссинии, - что одно и то же". По вопросу Красного моря самые ученые мужи того времени могли только повторять гипотезы, высказанные Плинием, не пытаясь зайти дальше. Но Кастро отвергает эти старые басни, - он не упоминает ни легендарного царя Эритрея, чье имя, как предполагалось, греки могли спутать со словом "???????", "красный"; он отказывается верить также, что вода приобретает сою окраску под действием солнечных лучей, или принимать за истину то, что она красна "по своей природе". К португальцам, которые до сих пор еще ни разу не заплывали к северу дальше Массауа, но все же смело утверждали, что море приобретало красноватый оттенок из-за туч пустынного песка, он относился с иронией:

"Я не оспариваю мнению португальцев, но я утверждаю, что, плавая по этому морю чаще, чем они, и обозревая всё его целиком (тогда как они видели только один участок), я никогда не наблюдал на всем его протяжении то, что они, как уверяют, видели на его части".

Современные филологи искали происхождения названия Красного моря в древнем Эдоме, или Идумее, "Красной земле", - самОй получившей такое название от красного песчаника горы Хор. Кастро предложил менее замысловатую теорию. Вода, как он установил, в целом имела нейтральный оттенок, но если взглянуть на нее с высоты, то казалась смешением красного, белого и зеленого цветов. Красный преобладал. Это не могло являться следствием красной пыли, наносимой ветром с материка, потому что берега Красного моря представляли собой нагромождение сухих и выжженных солнцем серо-коричневых скал, похожих на кучи праха; только трижды по маршруту движения эскадры встречались холмы, сложенные из красных пород, и в каждом случае формация была слишком прочной, чтобы ветер мог легко развеять ее в пыль. Ясно, что цвет воды зависел от характера морского дна, и этот логический вывод был подтвержден ныряльщиками, которым Кастро поручил спуститься под воду для исследований. Красные кораллы, которые покрывали морское дно "определенными деревьями и группами", придавали воде красноватый оттенок; в то же время зеленые морские водоросли окрашивали воду в зеленый цвет, а песок делал ее белой.

Первым местом остановки флота стала Сокотра, гористый остров, населенный полуголыми христианами-несторианами, которые питались главным образом финиками и не имели другого оружия, кроме коротких мечей из затупленного железа. Кастро утверждал, что все женщины носили имя Мария, но мужчины пользовались свободным выбором в рамках библейских имен. Флот не задержался на Сокотре надолго и прибыл в Массауа 11 февраля, потеряв одно судно, которое отстало в Аравийском море.

Схема этого морского порта, составленная Кастро, - замечательный пример красивых чертежей, которыми он проиллюстрировал два последних "Рутейру". Следуя обычаю картографов XVI в., он обобщил большинство изображенных на ней предметов. Так, полдюжины домов представляют город; галеон представляет целую эскадру; слон, трубящий над горными вершинами, лев в прыжке, страшный носорог с его тяжеловесными стопами и другие звери на изображении представляют образцы местной фауны.

Из Массауа эскадра неспешно направилась дальше на север, пока в поле зрения не показался Аден, представший на фоне моря подобно острову в свете полной луны, и вызвавший у Кастро воспоминания о холмах Синтры (здесь автор нарушает последовательность при пересказе "Рутейру" Кастро - сначала должен идти Аден, находящийся прямо у входа в Красное море, а затем уже Массауа, лежащая значительно севернее, на левом берегу моря. - Aspar). Он осмелился указать на ошибку Птолемея, допущенную им при определении широты Адена, - полное пренебрежение авторитетом античного классика, которое считалось едва ли не ересью в лекториях Коимбры.

Прибыв затем в Суакин, португальцы обнаружили город покинутым местным населением, и сожгли его вместе со всеми судами, стоявшими на рейде; кроме этого, они мало что смогли сделать, разве что придти в восторг от огромного количества награбленной добычи. Кастро красноречиво расписывает естественные преимущества места.

"Вода в гавани - такая тихая, и волнение столь незначительное, что приливы и отливы едва можно заметить. Дно илистое; глубина в местах якорных стоянок нигде не составляет менее 5 или 6 морских саженей, а иногда даже 7. Эта гавань может предоставить безопасное укрытие 200 парусникам и бесчисленному количеству гребных лодок, которые могут принимать на борт груз, перебросив доску от складов на палубу, тогда как галеи могут подходить вплотную к дверям и стенам домов, и стоять со своими носами, нависающими над улицами, которые служат вместо (складских) проходов. Здесь ведется торговля со всеми частями Индии, Аравии, Каира и Александрии; золото и слоновую кость в изобилии привозят из Абиссинии; такой (крупный) эмпорий может сравниться только с Лиссабоном".

Разграбление Суакина привела к тому, что эскадра сама себя обнаружила, и следы двух верблюдов и нескольких человек, ведущие к северу вдоль морского побережья, служили доказательством того, что известия об их намерениях опережают португальских налетчиков. Чтобы достичь Суэца, необходимо было поторопиться, и только 16 самых быстроходных кораблей могли продолжать плавание, тогда как остальным, в значительной мере вопреки желаниям их команд, пришлось возвращаться в Массауа. 11 апреля эскадра оказалась в виду Косейра; он представлял собой скопище жалких лачуг среди пустыни, лишенной даже клочка зелени, но обладал важным значением как гавань, от которой вел кратчайший путь к долине Нила. Здесь флот запасся свежим продовольствием. Кастро спрашивал жителей, почему их хижины не имеют кровель.

"Они отвечали мне, что навеса из циновок ((histeiras) им вполне достаточно для защиты от солнца, и дождь не причинял им вреда; но против людской злобы они были вынужден искать более сильного укрепления и, следовательно, решили возводить стены (жилищ) из камня или глины и покрывать дерном. Я спросил их, кем были те свирепые враги, для защиты от которых они возвели столь мощные валы. Они отвечали, что то были бадуи [бедуины], жестоковыйный и безбожный народ, который опустошал селение своими внезапными набегами и грабил караваны, которые шли к нему от Нила с грузом".

Кастро утверждает, что "бадуи" на правильном арабском языке означает человека, который живет за счет скотоводства; он отождествляет бедуинов с троглодитами, ихтиофагами и офиотофагами Птолемея, Плиния, Помпония Мелы и других античных авторов; и он уверяет, что они населяли холмы и взморье от Малинди до мыса Гвардафуй, и отсюда по обоим берегам Красного моря.

21 апреля португальцы подошли к деревне Тор на побережье Аравии. Ее жители принадлежали к греческой церкви, и среди окрестных предгорий Синая у них был монастырь, посвященный Св.Екатерине. эту святую, как сообщает Кастро со ссылкой на авторитет "архиепископа Антонина из Флоренции", из города Александрии унесли ангелы, доставили на Синайскую гору и похоронили здесь. Явившиеся на встречу со своими братьями-католиками монахи со слезами на глазах поведали трогательную историю. Суть ее заключалась в то, что священные мощи были выкопаны из страха перед бедуинами, водружены на позолоченную колесницу и в сопровождении торжественной процессии увезены в Каир. Кастро, не особенно впечатленный рассказом, но скорее заподозривший в нем подвох, убеждает, что вся эта история была сочинена монахами, чтобы избавиться от излишнего любопытства своих визитеров, которые могли, в свою очередь, исправить ошибку, совершенную ангелами, и увезти мощи Св.Екатерины вместе с собой в Португалию. Но португальцы не предприняли ни единой попытки более тщательно исследовать это дело, поскольку монастырь и деревня Тор считались священной землей. Кастро сам узнал "от мавра, обладавшего заметной честностью, эрудицией и тягой к знаниям", что Тор был тем самым местом, куда вышли Моисей и евреи после перехода через Красное море; в то же время монахи обители Св.Екатерины, не желая уступать по части знания Библии простому мусульманину, утверждали, что любой человек, не поленившийся пройти несколько лиг вдоль берега, мог бы испить воды из источника, открытого Моисеем, когда он ударил по голой скале жезлом и заставил потечь из нее воду.

Эти легенды пробудили старый крестоносный энтузиазм, который всегда присутствовал, хотя и редко перевешивал другие мотивы, в груди самых жестоких и безрассудных португальских мореходов. Убогая деревушка Тор была для них святыней, и здесь, под сенью Синая, где люди дышали самой атмофсе6рой истории Ветхого Завета, некоторые фидальгу искали чести быть возведенными в рыцарское звание своим командиром. Среди них был старший сын Кастро, дон Алвару, которому тогда было всего лишь 13 лет. Когда они преклонили колени на прибрежном песке, ожидая в торжественной тишине удара мечом по плечу, который означал, что отныне они должны посвятить свои жизни служению королю и Богу, то следует предположить, что ни одно ироническое воспоминание об избиении евреев в Лиссабоне не вторгалось в их мысли, чтобы нарушить гармонию места и времени. Много лет спустя дон Эстебан приказал высечь на его надгробном камне в Видигуэйре, как одно из самых памятных событий его карьеры, что он был посвящен в рыцари у подножия горы Синая.

Только после 22 апреля португальцы оставили Тор, чтобы завершить конечный этап своего путешествия. Они подошли к Суэцу 26-го числа и обнаружили его почти безлюдным. Несколько крытых соломой лачуг, в которых ютился остаток населения, резко контрастировали с величественными руинами его мечетей, складов и базаров. Былое процветание города быстро пришло в упадок, когда Альбукерке установил контроль над сетью торговых путей, по которым товары Индии и Китая поступали в этот самый удаленный пункт Красного моря. Но хотя торговля сошла на нет, Суэц приобрел новое значение в качестве базы османского военно-морского флота; и когда португальцы оповестили о своем приближении разорением и сожжением Суакина, турки приложили все усилия, чтобы в кратчайшие сроки сделать город неприступным. 50 турецких галер были вытащены на пляж и лежали там в два ряда вдоль узкой песчаной косы, которая была отрезана от материка прорытым через ее основании каналом, и тяжелее пушки были установлены с таким расчетом, чтобы потопить любой корабль, который рискнул бы подойти слишком близко к берегу. Португальцы, увидев всё это, пали духом и даже не пытались произвести высадку. Бесцельно простояв два дня перед укреплениями, они подняли паруса и снова направились на юг, радуясь, что уходят без потерь. Таким образом, основная цель экспедиции закончилась неудачей, в основном из-за медлительной тактики Эстебана да Гамы.

В Массауа незадачливые налетчики присоединились к своим товарищам на основной части флота, число которых значительно сократила смертность от голода и сильной жары. Их запасы продовольствия были уже на исходе; и когда Жуан Бермудиш, самопровозглашенный патриарх Абиссинии, стал расписывать им в самых ярких красках, как изобильна всевозможными плодами лежащая за горами страна, и какой добрый прием окажет своим христианским союзникам Пресвитер Иоанн, изголодавшиеся матросы подняли открытый мятеж. Пять дезертиров были повешены; но сотня других взяла оружие и бежала на материк, прямо в пустыню. Они шли походным строем, с развернутым флагом и под звуки музыкального оркестра, задававшего темп шагов; но за первой лагерной стоянкой последовал жаркий ночной переход по безводной земле; и когда на их бивуак обрушились мусульманские всадники, то ослабленные жаждой и тяжестью своего снаряжения португальцы стали для них легкой добычей. Только двое из них, притворившись мертвыми, сумели спастись и вернуться на корабли, где рассказали о печальной участи, постигшей их товарищей.

Дон Эстебан лицом к лицу столкнулся с другой трудностью. Абиссинцы довольно долго вели войну со своими соседями, мусульманами Зейлы, чьи мушкеты и пылкий фанатизм сделали их непобедимыми. Гонцы из лагеря Пресвитера Иоанна ожидали в Массауа с неотложными призывами о помощи; и 7 июля отряд из 400 португальцев под командованием Криштована да Гама выступил на помощь абиссинцам (3). Затем флот покинул Массауа, и 8 августа бросил якорь перед Гоа. Кастро вскоре после этого вернулся в Португалию, где в 1543 г. получил новое назначение на флоте и приказ справиться с пиратами, нападавшими на торговые суда в португальских водах. В 1545 г. он вернулся в Индию в должности губернатора, на смену Мартину Афонсу де Соузе.

(1) См.также Приложение A, специальная библиография, "D. Joao de Castro."

(2) Ravenstein, Roteiro, p. 168.

(3) О трагической истории этой экспедиции см. R. S. Whiteway, "The Portuguese Expedition to Abyssinia in 1541-3", Hakhiyt Society, London, 1902. Это аннотированный перевод "Historia das cousas que o muy esforcado capitao D. Christovao da Gama fez nos Reynos do Preste Joao" Мигеля Каштаньозы, которая была написана участником экспедиции, напечатана в 1564, и переиздана Королевской Академией Лиссабона в 1855.

Глава XIX.

Эпос Диу.

Большую часть времени своего правления Кастро был вынужден заниматься ведением разорительных войн и прилагать усилия по сбору средств для покрытия административных расходов. Но трехлетний срок его губернаторства - с сентября 1545 г. по июнь 1548 г. - запомнился героической защитой Диу, ставшей предметом португальской эпопеи, написанной Жеронимо Корте-Реалом (1).

Мы вкратце уже касались более ранней истории португальских предприятий на острове Диу. Мир был заключен в 1539 г., но его условия были так унизительны для султана Гуджерата, что разрыв был неизбежен. Португальские военные корабли не позволяли торговцам посещать ни один из портов Гуджерата, если они сначала не заходили для уплаты таможенного сбора в Диу, где португальские чиновники имели право приобретать такую часть груза, какую пожелали, по назначенной ими же цене. Разные мелкие придирки помогли раздуть затаенную обиду султана в пламя, и в марте 1546 г. капитан Диу, дон Жуан Маскареньяш, понял, то война вот-вот начнется. В этом убеждении его укрепило открытие, что два подкупленных султаном изменника - Руи Фрейре, португалец, и Франсишку Родригеш, мулат, - чуть было не прокопали подземный лаз ко входу в пороховой склад, чтобы взорвать его.

Остров Диу лежит прямо к югу от полуострова Катхиавар, от которого он отрезан широким проливом, и эта протока с соленой водой судоходна только для кораблей с легкой осадкой. Приблизительно напоминая своей формой ограненный алмаз, он имеет размеры около 2 миль с севера на юг, и 7 миль с запада на восток. Туземный город находился на самой западной его точке, тогда как португальцы выбрали для постройки главной крепости противоположную оконечность, так что три ее стороны выходили прямо на берег моря. Четвертая, или обращенная к суше сторона была окружена двумя полукруглыми линиями обороны, состоявшими из трех бастионов, соединенных между собой куртинами, и глубоким рвом, заполненным морской водой. У каждого бастиона было собственное имя - Сан-Жуан находился ближе всех к протоке и болотам, Сантьягу - в выпуклом центре укрепленной линии, и Сан-Томе располагался ближе к морю и южному кону линии. Единственным важным внешним форпостом был форт, построенный на изолированной скале посреди протоки.

Силы противоборствующих сторон были вначале совершенно неравными, поскольку Маскареньяш мог выставить только 200 вооруженных людей против десяти с лишним тысяч гуджератцев, турок, египтян и других наемников во главе с Сифр Агхой, итальянским ренегатом (2). Тяжелые пушки осаждающих значительно превосходили крепостную артиллерию, и они обладали неограниченным резервом принудительной рабочей силы для прокладки дорог, строительства мостов и осадных укреплений.

Сифр Агха доставил свой парк осадных орудий на позицию ночью 20 апреля, и в течение следующих четырех месяцев защитники Диу были почти полностью отрезаны от связи с внешним миром. Открытое море и порывы муссон сделали отправку подкреплений практически невозможной, хотя один отряд из 200 человек под командованием дона Фернана де Кастро все же сумел 18 мая прорваться в крепость.

Тем временем бомбардировка крепости не превращалась ни днем, ни ночью, пока, под непрестанными ударами каменных и бронзовых ядер, в стенах не появились бреши. Но жены и дети солдат пришли на помощь. Под руководством избранной ими "капитаном" Изабель Мадера, вдохновлявшей их своим личным примером, они заделывали поврежденную кладку и присматривали за рабами и другими людьми, не принимавшими участия в сражении. Изабель Мадера была женой хирурга-несторианина, некоего Местре Жуана, чей дом был превращен в лазарет; среди других офицеров этого корпуса амазонок были Гарсия Родригеш, жена изменника Руи Фрейре, и Изабель Фернандиш, известная как "старуха из Диу", которая под самым жарким вражеским огнем приносила свои сахарные пирожные мужчинам, находившимся на передней линии обороны, кормила тех, чьи руки были заняты оружием, и восклицала: "Не теряйте мужества, мои сыновья, сражайтесь, мои рыцари, ибо Дева Мария с нами!"

В последнюю неделю июня метко направленный пушечный выстрел лишил осаждающих их командира, Сифр Агхи, но его сын и преемник, Руми-хан продолжал осаду с такой энергией, что защиту почти удалось прорвать. К концу июля под огнем его пушек все бастионы превратились в груды руин; его осадные мастера забросали ров землей, и завершили строительство линии полномасштабных укреплений напротив обращенной к суше стороны крепости; и два генеральных штурма потерпели неудачу только после того, как штурмовые отряды сходились на стенах и сражались "борода к бороде" с португальцами, по словам Коуту.

Гарнизону также угрожал голод. Склады с продовольствием были до того изрешечены выстрелами, то же не могли служить укрытием ни от дождя, ни от ветра, и единственные оставшиеся припасы - рис и сахар - во влажной и жаркой атмосфере отсырели. Португальцы съели всех кошек и собак, приправляли рагу сорняками, которые пышно расцветали после тропических ливней; а если какой-нибудь удачливый и меткий стрелок умудрялся подстрелить одного из коршунов или черных ворон, стаями слетавшихся на мертвечину, то его добычу готовы были вырвать с руками. Больница была полна, а ящики с лекарствами пусты; даже запасы пороза почти исчерпаны; и только энергия и сила воли Маскареньяша удерживали гарнизон от отчаяния. Было время, когда даже старые солдаты, ветераны прошлой осады Диу, утратили мужество и начали требовать, чтобы их повели на вылазку, где они могли бы пасть в бою, как подобает мужчинам, место того, чтобы ждать смерти подобно крысам, пойманным в ловушку. Но Маскареньяш с редким присутствием духа находил выход из каждого опасного положения. Даже когда запасы ручных гранат подошли к концу, он сумел заменить их двумя черепицами, сложенными одна к другой подобно сэндвичу; их выпуклые поверхности были обожжены, а внутрь насыпался заряд (3).

10 августа враги при помощи обманного маневра смели выманить Фернана де Кастро и многих португальских фидальгу на бастион Сан-Жуан. Когда Маскареньяшу видел, что мусульмане не предпринимают никаких попыток отбросить атакующих обратно, он приказал защитникам отступить самим, предупреждая их, что бастион, вероятно, был заминирован. Они готовы были починиться, если бы не насмешки Диого де Рейносо, опекуна дона Фернана, который воскликнул, что только трус может покинуть свой пост. В следующий же миг мощный взрыв разнес бастион на куски, и как Рейносо, так и дон Фернан погибли. От взрыва были убиты или ранены 70 человек; но когда густые клубы дыма развеялись, Жуан Коэльо, капеллан, бросился в пролом, подняв над головой распятие, и несколько уцелевших собрались вокруг символа их веры. Пока еще кипело сражение, появилась толпа женщин и рабов, несущих балки, камни и боеприпасы. До наступления ночи они завершили возведение внутренней линии укреплений за бастионом, который был оставлен, т.к. удерживать его больше не имело смысла.

13 августа, когда почти 80 солдат гарнизона выбыли из строя, на море показалась небольшая лодка, над которой развевался флаг Португалии. Ею управляли несколько отборных бойцов, которые совершили переход из Чаула в штормовую погоду. Несмотря на то, что надежда добраться до Диу была очень слабой, на это рискованное дело вызвалось немало добровольцев. Один рослый человек, оставленный на берегу, потому что его вес перегрузил бы лодку, бросился за ней вплавь, зажав аркебузу в зубах, пока капитан не смягчился и не позволил ему забраться на борт. Вслед за этим прибыли другие подкрепления, и 29-го числа появилась флотилия из более чем 40 небольших судов под командованием дона Алвару де Кастро и дона Фрасиншку де Менезиша.

Вновь прибывшие солдаты оказались в непривычной для себя обстановке: им пришлось круглые сутки стоять на часах над гурдами разбитой каменной кладки или на непрочных баррикадах из строевого леса, и шарахаться от пуль и стрел, свистящих над головой; не вздрагивать, когда проклятие и сдавленный крик говорили им, что некий невидимый снайпер попал в цель, или когда слабый звон и глухой удар кирки показывали, что земля у них под ногами была заминирована. Их нервы не выдерживали такого напряжения, и не прошло и трех дней после высадки, как они подняли бунт, требуя, чтобы Маскареньяш повел их в атаку.

Капитану пришлось уступить их требованию. В полдень 1 сентября 20 рьяных португальцев совершили вылазку, чтобы атаковать 20000 мусульман, засевших за высокими и мощными укреплениями. Бунтовщики продвигались тремя отрядами: Маскареньяш возглавил центр, Менезиш и дон Алвару - крылья. Едва только выйдя за пределы крепости, им пришлось продвигаться дальше под непрерывным вражеским огнем. Менезиш и многие другие фидальгу были убиты при первой же попытке взять приступом вражеские укрепления. Вскоре после этого дон Алвару приказал своим солдатам отступать, и подал пример, сам первым "показав тыл". Маскареняьш - с черным от пороха лицом, по которому текли капли крови и пота, - напрасно старался приободрить тех немногих охваченных паникой солдат, которые еще оставались рядом с ним и которые пытались укрыться среди зарослей растительности у подножия стен, отказываясь двигаться с места, пока не почувствовали острия его пики. Тогда они дрогнули и бежали, потеряв более чем четверть от первоначально принявших участие в атаке людей убитыми и ранеными.

В течение следующих пяти недель гарнизон угрюмо держал оборону за своими внутренними укреплениями, которые состояли из грубого бруствера, соединявшего друг с другом, подобно куртине, два дома, наиболее близких к неприятелю. Восход молодой луны 10 октября означал начало рамадана, и в течение 27 из следующих 30 дней мусульманская армия постилась от рассвета до заката солнца, моля Аллаха даровать им победу над неверными, но не делая никакой попытки ужесточить осаду.

Наконец, 6 ноября 1546 г. дон Жуан де Кастро подошел к Диу во главе эскадры из 12 крупных галеонов и значительного числа меньших по размеру судов. В течение восьми месяцев он собирал людей и корабли во всех португальских поселениях на Малабарском побережье, и ждал только окончания муссона. Войска проходили постоянные тренировки и обучались военным маневрам на болотистых равнинах около Гоа, где из дранки и глины были воздвигнуты подобия укреплений Руми-хана на основе зарисовок, полученных от Маскареньяша.

На борту флагмана состоялся военный совет и был выработан план предстоящей кампании. Три каравеллы должны были оказать помощь защитникам островного форта, подвергнув обстрелу левый фланг позиций Руми-хана, и в течение дня основные силы флота вынуждали врага находиться в постоянном напряжении, готовясь отразить любую внезапную высадку, которая могла угрожать их правому флангу и тылу. По ночам, однако, солдаты армии освобождения тайно переправлялись в крепость, при помощи веревочных лестниц поднимаясь на скалы; в то же время флотилия небольших лодок, под звуки труб и с множеством пик, торчащих на палубе, чтобы создать видимость присутствия большого количества солдат, совершала обманные маневры, то подходя к противнику, то удаляясь от него, чтобы отвлечь внимание от высаживавшихся отрядов. Эта уловка обернулась таким успехом, что в течение трех ночей вся вражеская армия неотлучно находилась в пределах португальских линий укреплений, хотя мусульмане и не подозревали, что высадка уже шла полным ходом.

На втором военном совете теперь было решено придерживаться следующей тактики. Кастро, по-видимому, поддался на уговоры своих капитанов, - некоторые из них настоятельно умоляли его "не ставить всю Индию на единственный бросок игральной кости", рискуя вступить в сражение против подавляющих по численности вражеских сил. Около 20000 человек было размещено в осадном лагере, разбитом перед осадными линиями, и, по слухам, у султана Гуджерата была в резерве другая армия численностью в 50000 человек. Против такой массы врагов Кастро мог выставить около 3500 человек, не считая нескольких сотен туземных союзников. Но Гарсиа де Са - ветеран, за плечами которого был 50-летний срок службы и который впоследствии сменил Кастро на посту губернатора Индии (4), - в конце концов убедил собравшихся капитанов дать сражение.

Наутро было 11 ноября - христиане в этот день отмечали день Св.Мартина, а мусульмане - Малый байрам. При восходе солнца три ракеты, запущенные над морем, дали сигнал к атаке, и португальские корабли направились вдоль северо-восточного побережья острова. За ними следовала барка губернатора, с развевавшимся над ней королевским знаменем; и, как и раньше, ею управляли в основном невооруженные гребцы, хотя блеск оружия и зажженные фитили от аркебузы заставляли разведчиков Руми-хана поверить, что на борту находится вся португальская армия. Цель этой демонстрации заключалась в том, чтоб отвлечь часть войск Руми-хана, создав видимость угрозы атаки на левом фланге, тогда как на самом деле Кастро собирался нанести внезапный удар по центру расположения вражеских войск, ослабленных вследствие этого отвлекающего маневра.

При помощи такого рода тактики удалось оттянуть Руми-хана и около 12000 гуджератцев к южному берегу протоки, приблизительно на расстоянии мили от укрепленной позиции, которая была настоящей целью Кастро. Воспользовавшись их отсутствием, португальская армия внезапно совершила вылазку из крепости. Маскареньяш возглавил авангард в составе 500 солдат при поддержке двух отрядов такой же численности, которыми командовали дон Алвару и дон Мануэль да Лима. За этими тремя подразделениями, вместе образовавшими первый дивизион, последовал второй дивизион силой около 1500 человек, во главе которого встал лично губернатор. Войска Кастро сначала было заколебались, но ложный слух, что противник обратился в полное бегство, вернул им смелость. Тем временем передовой отряд атаковал мусульманские укрепления, которые защищали 8000 наемников - отборные силы осаждающей армии - под началом абиссинского генерала султана, Джузар-хана. Среди португальцев вспыхнуло острое соперничество за честь первым подняться на стены укреплений. Один фидальгу, дон Жуан Мануэль, напрасно старался подтянуться над парапетом на предплечьях, после того, как ему отрубили обе руки: он упал обратно мертвым, и, согласно Коуту, отличие, которого так горячо добивались, было разделено между Космо де Пайва и Мигелем Родригешем Коутиньо, изображенным в сатирическом виде у Камоэнса под прозвищем "Fios Seccos". Вслед за тем двинулся второй отряд атакующих, и после жаркой схватки завладел всей укрепленной линии батарей.

В этот момент на сцене появился Руми-хан и его 12000 гуджератцев, но они утратили преимущество стороны, обороняющейся за укреплениями, и не могли справиться с облаченными в кирасы португальцами в рукопашной схватке. Тем не менее, одна только масса и численность противостоящих сил задержали наступление Кастро, пока его сотоварищ - францисканец, по имени Антонио де Казаль - не выступил вперед, чтобы вдохновить колеблющихся, воздев над собой распятие, прикрепленное к острию копья. Когда камень, пущенный одним из гуджератских лучников, перебил руку, в которой он держал распятие, то монах воскликнул: "Следуйте за мной! Следуйте за мной, мои дети, рыцари креста! Вперед, отомстим за нашего Господа!" Его призыв снова воспламенил боевой дух в сердцах португальцев, которые с этого момента дрались как львы. Когда опустилась ночная тьма, Кастро был господином всего острова; Руми-хан и 3000 его солдат были убиты; 600, включая Джузар-хана, попали в плен.

(1) O segundo cerco de Diu, Lisbon, 1574.

(2) Коуту (Dec. vi. Bk. ii. chap. ii. p. 98) пишет, что мать Сифр Агхи, добрая католичка, живущая в Отранто, каждый год посылала ему письмо с хорошими советами, адресованное "Сифр Агхе, моему сыну, во врата ада".

(3) Dec. vi. Bk. ii. chap. viii. p. 149.

(4) С 5 июня 1548 по 6 июля 1549.

Глава ХХ.

Последний из героев.

Хотя война еще не кончилась, Индия была спасена. Заслуга этого принадлежит в первую очередь Маскареньяшу, а затем совету капитанов, чья стратегия сделала возможной победу. Кастро, хотя и стяжавший славу военачальника главным образом благодаря освобождению Диу от осады, просто последовал хорошему совету и геройски держал себя во время самой битвы. Наградой Маскареньяшу стало продление срока его полномочий в качестве капитана Диу, - обязанность столь тягостная, что ни один другой фидальгу по доброй воле не хотел возлагать на себя это бремя, - и в течение всей зимы весь португальский гарнизон трудился не покладая рук над возведением новой крепости. Множество трупов, наспех похороненных среди руин, стали источником эпидемии, которая унесла 1500 жизней, и губернатор с трудом мог найти средства, чтобы обеспечить продовольствием уцелевших или выплатить им жалованье. Он все же сумел получить в Гоа заем в размере 6000 ф.ст., под залог нескольких волосков из своей бороды. Историки рассказывают о том, как женщины продали свои украшения, и все классы общества горели желанием внести свой вклад в общее дело; но хотя залог был возвращен губернатору в серебряной шкатулке, сопроводительное письмо содержит выражение недовольства и просьбу как можно быстрее погасить заем (1). К счастью, захват судна с большим грузом на борту позволил Кастро в скором времени рассчитаться по долгам.

В апреле 1547 г. он вернулся в Гоа, и описание его триумфального вступления с столицу, будучи иллюстрацией присущих ему черт характера, не лишено интереса. В воскресенье 15 апреля он сошел на берег на специально сооруженной пристани, увешанной шелковыми и парчовыми вымпелами. Он был облачен в кафтан из малинового атласа, затканный злотом, и шляпу с перьями из черного бархата; рядом с ним шел его сын, а впереди - Антонио де Казаль, несший свое сломанное распятие. Ничуть не меньше обращал на себя внимание Джузар-хан, идущий с опущенными руками и унылым взглядом, "из-за страха, - по замечанию Фариа-и-Соузы, - что ему придется увидеть, как наши цвета (т.е. знамена) реют в воздухе, а его собственные волокут по грязи". По улицам провели 600 пленников, а перед ним несли трофеи в виде захваченного оружия и доспехов. Выходящие к морю ворота Гоа оказались лишком узкими для великолепного шествия, и поэтому был снесен участок стен, чтобы сделать вход в город достойным столь великого события. Здесь процессия остановилась, чтобы встретить вышедшую из города делегацию, обратившуюся к ней со словами приветствия, "с большим изяществом произнесенного на латыниму черт харак", и затем проследовала между плотными рядами зрителей, чьи возглас и крики: "Многая лета спасителю нашей страны!" смешивались с грохотом труб, барабанов и флейт. Пушки, заряженные вместо ядер конфетти, дали залп в воздух, и с нависающих над улицами балконов гоанские дамы бросали розы и лили благовония на своего героя.

Вскоре произошла другая остановка: городские старейшины растянули над головой Кастро роскошный балдахин, тогда как прокуратор города "с большим почтением и вежливостью" снял с головы губернатора шляпу, заменив ее венком из пальмовых листьев, и вложил в его руку пальмовую ветвь (2). Не стоит удивляться, что, как сообщает Коуту, губернатор шел "бодрый и улыбающийся". За пределами церкви Св.Франциска его приветствовала группа монахов, поющая "Benedictus que venit in nomine Domini" ("Благословен грядый во имя Господне"), и в самом соборе епископ и другие высокопоставленные представители духовенства также ждали свой очереди принести ему поздравления, выстроившись строго в каноническом порядке. Двумя характерными деталями парада, которые привели в восторг толпу, были макет крепости Диу, сделанный из золота и раскрашенной бумаги, над которым гремел салют из настоящих пушек и пороховниц, и искусственный лес, в котором бегали живые зайцы и порхали птицы. Короче говоря, как заметила королева Екатерина, когда услышала об этом зрелище, Кастро "одержал победу как христианин, а праздновал ее как язычник".

В 1547 г. португальцам представился последний шанс завладеть Аденом и таким образом перекрыть основной проход, через который турецкий флот мог бы угрожать Индии. Арабские жители города, тяготившиеся османским правлением, восстали, изгнали турецкий гарнизон и учредили независимее правительство во главе со своим шейхом, Али ибн Сулейманом. Затем, опасаясь, что турки вернутся с подкреплением, они обратились за помощью к португальскому капитану Ормуза. Такую прекрасную возможность нельзя было упустить; и родственник Кастро, дон Пайо де Норонья, сразу был отправлен в Аден с небольшим флотом. Он встретил в городе сердечный прием и разместился в жилище на берегу, тогда как Али ибн Сулейман отправился навстречу туркам.

Ночной шум восточного города обеспокоил нервы дона Пайо. До его слуха доносились крики и шепот в темноте, рев верблюдов и лай бродячих собак, которые грызлись и копались в мусорных кучах. Если бы дон Пайо выглянул через решетку окна своего дома, он мог бы увидеть группы арабов в длинных белых балахонах, крутившихся вокруг входа. Один только Господь Бог знал, что за измену и вероломство они затевали. Отважный португальский командир по этой причине снова вернулся на борт судна и смог с большими удобствами поспать в собственной каюте. Когда он получил новости, что его союзники потерпели поражение и турки уже были на подходе к городу, он не решился рисковать драгоценными жизнями своих людей, но тайно ускользнул, предоставив Аден своей участи. Память о нем долго жила в анекдоте о сострадательном горожанине, который однажды заметил, как у порога дома дона Пайо горько плачет маленькая девочка, и остановился, чтобы ее тешить. Узнав, что слуги дона Пайо отняли ее курицу, он предложил ей осушить свои слез и примириться с неизбежным. "Если бы они взяли Аден, - сказал он ей, - вы бы с легкостью получили его обратно. Но курица! Нет, они никогда ее не отдадут" (3).

Вести о том, что Али ибн Сулейман взывает о помощи, достигли находившегося в Индии Кастро задолго до того, как он узнал о последующем фиаско. Со всей возможной быстротой, на которую были способны его мятежные войска, он оснастил эскадр из быстроходных парусников под командованием дона Алвару и послал ее на захват столь дано желанной крепости. Когда дон Алвару прибыл к Адену, он обнаружил, что город уже занял новый турецкий гарнизон, и не стал даже пытаться предпринимать безнадежный штурм со своим ничтожным отрядом из 300 человек. Но, не желая все же отказываться от победных лавров, он без промедления отправился на происки достаточно беспомощного противника. Следуя вдоль арабского побережья к востоку от Адена, он вскоре пришел в город Шахра (Шихр), который защищал небольшой форт, построенный из обожженной на солнце глины. Гарнизон, состоявший из 35 человек, неосмотрительно предложил сдаться, но дон Алвару не хотел слышать никаких разумных условий. Форт был подвергнут пушечному обстрелу и захвачен, хотя и не без тяжелых потерь, и все его защитники были перебиты. Гордясь этим подвигом, дон Алвару вернулся в Гоа, где также потешил свое тщеславие триумфальной процессией.

Но даже в Гоа не утратили чувства юмора. Коуту передает разговор между епископом Альбукерке и священником, который славился своим умением разгадывать загадки.

"Что это, - спросил епископ, - из горького стало сладким, из великого - малым, а из малого - великим?" Священник отвечал: "То, что из горького стало сладким, - это миндаль (4), которым осыпали губернатора, когда он возвращался из Диу. Из великого стало малым - захват Броча, поскольку его взял дон Жорже де Менезиш. Из малого стало великим - захват Шахра, поскольку его взял сын губернатора".

Коуту вовсе не одобряет епископа, который "от всей души рассмеялся над этим ответом".

Кастро был прикован к постели лихорадкой, когда получил позорные новости из Адена; и сознание неудачи так сильно его удручало, что он слабел день ото дня. Когда он был уже близок к смерти, прибывшее из Португалии судно доставило вести, что он получил титул вице-короля Индии с продлением своих полномочий на трехлетний срок; вскоре после этого, 5 июля 1548 г., он умер на руках своего друга и исповедника, иезуита Франциска Ксаверия. Причиной его смерти, согласно часто цитируемым словам Фариа-и-Соуза, была "болезнь, которая в наши дни не убивает ни одного человека... поскольку такие болезни также умерли. Это было переживаемое им осознание жалкого состояния, в которое пришла Индия, и собственного бессилия справиться с ним".

Историки превозносили Жуана де Кастро как отважного солдата и дворянина. На его доблестной репутации не было ни единого пятна, неподкупная честность принесла ему прозвище "португальского Катона"; он был, несомненно, человеком самых высоких моральных качеств из всех, кто управлял Индией со времен Альбукерке. Но его биографы с самыми лучшими намерениями представили ряд его достоинств в карикатурном виде и сделали его похожим на педанта, склонного к пышным театральным жестам. Они восторженно рассказывают, как он разрезал на куски дорогой плащ, заказанный его сыном, и предложил молодому человеку вместо этого купить оружие; или как он украсил приемную своего аудиенц-зала изображениями мифических чудовищ, чтобы вселить страх в сердца туземных послов.

Если же мы обратимся к его собственным письмам и дневникам, то обнаружим человека совсем иного склада; действительно вспыльчивого, но практичного, свободомыслящего, наделенного чувством юмора и, превыше всего, истинного сына Ренессанса, объединившего почтение к древности с вновь пробудившимся интересом к природе. Его подражание римскому триумфу и его рассуждение о Красном море в равной мере представляют собой проявление этого духа Ренессанса. В его письмах нет никаких намеков на педантизм, зато присутствует много такого, что показывает их автора тонким знатоком человеческой природы. Он знал, что Португальская Индия жила за счет своей репутации, что главным ее капиталом был престиж. Отсюда и ложные драконы в приемной, театральное шествие пленников, триумфальные арки. Отсюда также использование в официальных документах нового громкого титула - "Лев моря" (5). Это все было игрой в обман, а также забавным представлением в духе классической древности. Кастро знал цену своим последователям: "Наш Господь не стал бы трудиться, чтоб сотворить ради них чудо", - объяснял он королю, своему господину, выразив прежде сожаление, что у него не было даже пяти хлебов и двух рыб, чтобы накормить такое множество голодных ртов. Так хорошо зная своих людей, он умышленно приложил к ним принцип Вергилия - "possunt quia posse videntur" ("они могут (добиться победы), ибо они в этом убеждены" (лат.)), искусно уверив их в собственной смелости, он сделал их непобедимыми.

Но сам Кастро заслуживает того, чтобы остаться в памяти последующих поколений скорее как один из первых португальских ученых, чем как последний из португальских героев. Только в XIX в. были опубликованы его "Рутейру" и выявлены настоящие интересы его разносторонней личности. Андраде, на самом деле, упоминает его научные увлечения, но только чтобы извиниться за них, как за довольно чудаковатое времяпровождение для такого великого человека. Его офицеры, вероятно, считали, что на капитана находило временное помрачение ума, когда видели, как он изучает следы дикого козла или следит за направлением движения кометы, тогда как все нормальные люди в это время, стоя на коленях, молили Господа отвести от них такое зловещее предзнаменование.

Он был более велик, чем они могли догадаться. Его интерес ко всем природным явлениям, пусть даже и тривиальным, и использование эксперимента, вводит его в круг немногих людей той эпохи, которые интуитивно чувствовали и пытались опробовать методы современной науки. Доля трагедии Португалии состоит в том, что развитие этих научных взглядов было ошибочно принято за распространение ереси.

(1) Напечатано в Andrade, p. 460.

(2) Correa, vol. iv. p. 596. Корреа наблюдал за рисованием портрета, на котором был изображен Кастро с этими триумфальными регалиями.

(3) Couto, Dec. vi. Bk. vi. chap. vi. p. 47.

(4) Порт. "maсapаes", "марципаны". Couto, I.e. p. 48.

(5) O lido do maar o senhor dam Johao de Crasto [sic] : Botelho, Tombo, p. 39. Использование таких титулов был очень распространено в Индии. Бахадур-шах, например, носил титул "Тигр Мира".

Аспар : другие произведения.

Васко да Гама и его преемники (1460-1580). Перевод книги К.Г. Джейна. Часть 3. От господства на море - к империи (1505-1548)

Оставить комментарий © Copyright Аспар (aspar@feosky.net) Размещен: 06/10/2012, изменен: 30/05/2013. 185k. Статистика. Глава: История		Ваша оценка: