Аннотация: Безвременно ушедшему из жизни Александру Крутову посвящается...
"Больничка"
На самом деле, "больничкой" называют лечебное учреждение в местах не столь отдаленных. Правильное армейское название - лазарет. Однако, медицинское обеспечение и подход к страждущим, как на зоне, да и чего там греха таить, так и в армии, во многом схож. Во всяком случае, с высоты прожитых лет и приобретенного жизненного опыта, берусь утверждать, что отношение персонала поликлиники в Ленинградском высшем военно-политическом училище ПВО имени Ю.В. Андропова к заболевшим курсантам (а дело происходило во второй половине восьмидесятых) было примерно такое же, как и к зекам. В каждом обратившемся за помощью в первую очередь подозревался симулянт, всеми фибрами души стремящийся уклониться от тяжестей и непременных лишений военной службы.
В стационар за все четыре года я так ни разу не попал. Не сложилось. Но время от времени попытки отдохнуть на больничной койке, откровенно говоря, предпринимал. Да и кто откажется от нескольких дней блаженного ничегонеделания, заполненных созерцанием молоденьких медсестер, даже если плата за это зрелище, продырявленное тупыми иголками седалище.
Первый раз ничего не вышло в самом начале обучения. Буквально через месяц после курса молодого бойца шло плановое занятие по физподготовке. Тема - преодоление полосы препятствий. Я сразу тихо возненавидел этот набор ям, стенок, грубо сваренных труб, и иных гадостей, мешающих перемещаться в пространстве прямолинейно. Неодушевленная на первый взгляд полоса, тем не менее, ответила взаимной неприязнью, и слегка вспотела утренней росой на верхней ступеньке разрушенной лестницы.
Разрушенная лестница - это мощные, квадратные деревяхи (фактически шпалы), выставленные буквой "П". Три таких конструкции, высотой - два, полтора и полметра, расположены друг за другом. На обратном пути нужно забежать по пологой лесенке на подгибающихся ногах (путь-то обратный, препятствия преодолеваются по второму разу) на самую высокую, двухметровую ступеньку, а потом козлом скакать вниз.
Итак, подошва еще толком неразношенного ялового сапога неуклюжего первокурсника скользнула по тоненькой, незаметной глазу водяной пленке на верхней перекладине. Потерявшее равновесие тело с ускорением ухнуло вниз и угодило грудной клеткой точнехонько на поперечину нижней ступеньки.
Удар ребрами о брус-"пятидесятку" остановил дыхание не меньше чем на минуту. Что удивительно, боли не было. Такой вот интересный эффект.
Но в семнадцать лет организм еще полон жизненных сил, а взгляд проводящего занятия вместо штатного преподавателя командира взвода, наполненный лютой ненавистью, подействовал лучше нашатырного спирта.
Отказавшись от сопровождения - лечебное учреждение от спортгородка располагалось всего в ста метрах (интересно, случайно так построили, или это сработала чья-то гениальная интуиция?), я благополучно доплелся до заветной двери. По-прежнему ничего не болело, только правый бок напрочь потерял чувствительность. Странное ощущение.
Темный, прохладный коридор отзывался эхом на каждый шаг по потертому линолеуму. Абсолютное безлюдье. Первый и последний раз я был здесь месяца полтора назад, на медкомиссии. Но тогда нас водили толпой и на дверях висели бумажные листки с необходимой информацией. А сейчас куда?
При внимательном осмотре, на одной из крашеных блеклой зеленью деревянных дверей обнаружилась облупившаяся табличка "Рентгенолог". Уже теплее. Я наудачу потянул за ручку, на скрип отозвался недовольный голос:
- Кто?
- Да я... тут... это... как бы сказать, на полосе упал.
- А-а-ааа, - более миролюбиво отзывались недра кабинета, - Щас.
Шурша когда-то белым халатом, материализовался мужичок лет сорока с хорошим хвостиком. Маленький, толстый, с выбритым наголо бугристым черепом. С него можно было смело писать портрет страдающей хроническим алкоголизмом престарелой жабы. Колоритная внешность эскулапа потрясла настолько, что я чуть было, не забыл, зачем явился.
- Ну?
- А?
- Чего надо?
- Это... На полосе упал. С разрушенной лестницы.
- А-а-ааа... Пришел сам?
- Не понял.
- Сам пришел, повторяю? Или принесли?
- Конечно сам.
- Тогда ху... хм... фигня, - доктор с облегчением дохнул перегаром и даже улыбнулся, показав прореженный возрастом ряд дочерна прокуренных зубов, - В выходные соревнования были - тоже на полосе, - так пятерых принесли с переломами. А раз сам пришел, тогда ничего. Заживет.
- Так это... может мне рентген? Ребра все же. Вдруг сломал? - робко поинтересовался я.
Медик прищурил правый глаз, изображая работу мысли погонял кожу на лбу, и отрицательно покачал головой.
- Не... Не стоит. Аппаратуру разогревать, пленку переводить... Ни хрена у тебя не сломано. Пошли к врачу.
Что характерно, он оказался прав. Ребра выдержали испытание на прочность. Отделался я огромным синяком (смещенный позвонок в поясничном отделе напомнил о себе много позже), а лечение свелось к трем часам здорового сна на смотровой кушетке в кабинете терапевта. Вот уж воистину - этот сон чародей. Универсальное лекарство. Особенно для человека военного...
Вторую попытку я предпринял примерно через год, на втором курсе.
Грубо рвущий сладкие утренние сновидения вопль дневального всегда омерзителен. Особенно в понедельник (опять этот роковой день), да еще когда организм ощутимо идет вразнос, то ли от мерзкой погоды за окном, то ли от внезапно приключившейся болезни.
Обнаруженный в соседней тумбочке градусник, подтвердил смутные подозрения. За неполные пять минут между построением по подъему и выходом на зарядку, ртутный столбик подлетел до отметки тридцать восемь с половиной. Не доверять прибору оснований не было, поэтому традиционную утреннюю "трешку", еще не ставшую привычным средством от всех хворей, легко заменил поход в медицинское учреждение. Имеется в армии такой ритуал - здоровые, бегать, а немощные, во главе с дневальным, несущим подмышкой оклеенную черным дерматином "Книгу больных", лечиться.
Ну, я то двигался среди калек с гордо поднятой головой, в твердом убеждении - в казарму вернусь только за туалетными принадлежностями... Ага, сейчас!
Среди утренних посетителей лазарета в основном наличествовали "профессионалы", чуть ли не ежедневно посещавшие обшарпанный храм здоровья. Как "любитель", я очутился в самом хвосте очереди. Как оказалось, будь ты хоть при смерти - не успел попасть в заветный кабинет за отведенные двадцать минут, до свидания.
Отказ в медецинской помощи ошарашил своей непосредственностью: "Все, все! Прием окончен. Остальные после обеда".
- А как тем, что с температурой?
- С температурой тоже. Никуда ваша температура не денется. Сказано, после обеда! Шагом марш!
Пришлось не солоно нахлебавшись, маршировать на лекции, наплевав на неприятную легкость в теле и комариный писк в ушах.
Кое-как домучив учебный процесс, хорошо еще по расписанию не выпало физподготовки и строевой, без аппетита поковыряв обед, я снова направился знакомой дорогой.
Но, то ли погода разгулялась, то ли иммунитет, еще не подорванный нездоровым образом жизни справился с недугом без посторонней помощи, однако головная боль вдруг улетучилась, жар и потливость исчезли. Я чудесным образом исцелился.
По-уму, в этой ситуации, стоило развернуть оглобли назад, и радоваться жизни. Но, счастье, в виде недели безделья в лазарете, было так рядом, и я решил бороться до конца.
"Температурящих" на этот раз приняли без очереди. Дежурный терапевт, строгая тетка, собаку съевшая в деле выявления симулянтов, раздала всем по градуснику. И тут ее вызвали в коридор. Грех было не воспользоваться представившейся возможностью, тем более что ртуть безнадежно застряла на отметке тридцать шесть и шесть, а через плечо соблазнительно заглядывала включенная настольная лампа.
Приложить серебристый кончик термометра к раскаленной колбе - секундное дело. Ртутный столбик резво рванул вверх. Тридцать восемь и восемь - замечательно. Теперь морду кирпичом и дожидаться результата.
Вернувшаяся врачиха окинула нас темным взглядом. Но, не заметив ничего предосудительного, расслабилась.
- Ты, что ли утром приходил, - я согласно трясу головой, - Давай, - и результаты моей аферы перекочевывают в чисто отмытые пальцы со свежим маникюром.
- Так, все понятно. С утра говоришь температура? - я опять киваю, стараясь сдержать победную улыбку, - Туалетные принадлежности естественно не принес. Ладно, потом сходишь. Раздевайся до пояса.
Раструб стетоскопа шарит по груди. Я, блаженно прикрыв глаза, и похрипывая трахеями (температура-то спала, а насморк никуда не делся), представляю, как завтра с утра буду нежиться в кровати, пока друзья-товарищи учатся военному делу.
Внезапно от благожелательности докторши не остается следа. Сурово меркнут даже стекла очков.
- Не поняла? - она хватается за мое запястье, щупая пульс, потом прикладывает ладонь к остывшей в прохладном помещении коже живота, - Ты точно ничего с градусником не делал?
Внутри все обрывается. Как до нее дошло?
- Н-н-ничего, - голос предательски дрожит.
- Странно? - в ее тоне сквозит неприкрытая угроза, - Температура под тридцать девять, а пульс ниже пятидесяти, и сам холодный, как лягушка.
Пожимая плечами и всем видом демонстрируя недоумение, я готов при всех надавать себе подзатыльников. Так лоханулся на ровном месте - забыть про особенности собственного организма.
Надо сказать, что у меня и сейчас, на пятом десятке, в спокойном состоянии сердце бьется не более шестидесяти ударов в минуту, а по молодости нормальный пульс был сорок два, сорок пять. И руки, за редким исключением, всегда холодные. Соответственно, открытая кожа остывает моментально.
Ну, кто мешал сделать десяток приседаний? И ведь время имелось.
Объяснять что-либо уже не нужно. Жестом иллюзиониста врачиха извлекает два!, два термометра и лично втыкает мне в обе подмышечные впадины. Это конец!
С глубоким унынием, ожидая неминуемого разоблачения, я мысленно прикидываю количество нарядов вне очереди, после доклада отцам-командирам о наглой попытке симуляции. А в том, что таковой последует, сомневаться не приходится.
Но впереди выходные, долгожданное увольнение. Менять прогулку по Ленинграду на тумбочку дневального отчаянно не хочется, и я начинаю мысленно разогревать участки тела, к которым прикасается холодное стекло. Йоги-то умеют творить подобные фокусы. А чем я хуже? Тем более мотивация присутствует. И еще какая.
Когда вспотевший от напряжения (нет бы, раньше сообразить), я, наконец, передаю градусники безжалостному вершителю моей судьбы, с удивлением понимаю, что сумел выкрутиться. Ее взгляд теплеет. В голосе уже не угроза, а скорее недоумение.
- Тридцать семь и одна, тридцать шесть и девять. Вот это больше похоже на истину. Одевайся, будешь лечиться амбулаторно. А градусник, похоже, придется выбросить.
Я поспешно натягиваю майку, кое-как застегиваю хэбэшку, спеша убраться из этого заведения подобру-поздорову. Рекомендации по лечению и наказ явиться через два дня пропускаю мимо ушей.
С тех пор, до самого выпуска, я ни разу по собственной воле в лазарет не ходил, предпочитая все видам врачевания утреннюю пробежку...
Тем не менее, рассказ о больничке был бы неполным, без случая, поведанного мне товарищем, обучавшимся курсом старше. Назовем его Александром.
Саша поступил в училище из войск, в звании старшего сержанта. Имея за плечами определенный жизненный опыт, он умудрился откреститься от назначения на должность, и занял самое завидное положение - так называемого свободного сержанта. Но и это еще не все. Ко всему прочему, Шурик имел руки, растущие из правильного места, а это значит, был умельцем.
Умельцы - это особая каста. Кто свободно посещает город в будни, закупая краски, кисти, и иной расходный материал? Кто идет в очередное внеочередное увольнение, когда остальные пашут на закрепленной территории, и иных парково-хозяйственных работах? Кто?.. Таких "кто?" можно перечислять великое множество. То есть жил мой друг Александр, можно сказать припеваючи. И никакого смысла отдыхать в лазарете не видел.
Однако человек предполагает, а Бог... нет, наверное, если речь идет о военно-политическом училище, все же судьба, располагает.
Случилось как-то Саше с коллегой-умельцем перестраивать к очередному смотру Ленинскую комнату - святое место в казарменном помещении. Работали товарищи курсанты, как водиться, вместо того, чтобы учиться.
Где-то часиков в одиннадцать, в самый разгар процесса получения знаний остальными смертными, решили наши умельцы перекурить, и направились прямиком в туалет. То, что курить в казарме, в том числе и в туалете, категорически запрещено, их немало не смутило. Подумаешь, какая мелочь.
Только парни успели по разу затянуться, как стены вздрогнули от рева дневального: "Батарея смирно! Дежурный по батарее на выход!".
Умельцы напряглись. Зная, что комбат, собственно и определивший их на очередную халтуру во благо родного подразделения, спокойно сидит в канцелярии, нетрудно было сделать неутешительный вывод - прибыло начальство рангом покрупнее.
Молясь не нарваться на внеплановый обход подведомственного хозяйства начальником училища, Шурик, как старший по званию и опыту, предусмотрительно воткнул швабру в ручку двери, соединяющей умывальник с широким казарменным коридором. Авось пронесет.
Не пронесло. Дверь затряслась от мощных рывков. До боли знакомый голос прорычал:
- Не понял, майор. Что за бардак? Почему заперто?
Ответ комбата Саша не расслышал, мучительно размышляя, как выкручиваться из неприятной ситуации. Дело пахло серьезным залетом.
Ломился в место общественного пользования не кто иной, как командир дивизиона. Как правило, большое армейское начальство, прибывая в расположение, начинает инспекцию с проверки чистоты сортиров. Какая там к черту Ленинская комната. Вылизанный до блеска клозет - вот основной показатель боеспособности подразделения.
Полковник изменять традиции не стал. Теперь он с упорством, достойным лучшего применения, рвал ручку и, судя по голосу, доходил до точки кипения.
Александр понимал, если сию секунду не придумать выход из обострившейся до предела ситуации, жизнь сразу измениться в худшую сторону. Под горячую руку, можно и на "губу" громыхнуть. История знала подобные примеры.
Выплеск адреналина до предела обострил мозговую активность. Шурик таки сообразил. Он обернулся к впавшему в ступор товарищу и прошипел:
- Бегом на очко, и сиди там как мышь, - сам тем временем судорожно расстегивая штаны.
Выдохнув как перед прыжком в воду, Сашок аккуратно вытянул запорное приспособление, и дверь немедленно распахнулась.
Перед комдивом со свитой предстал старший сержант с демонстративно рассупоненной мотней и неподдельной мукой на лице. Не дожидаясь вопросов, он скороговоркой затараторил:
- Виноват, товарищ полковник. С утра живот крутит, мочи нет.
Командир дивизиона, не ожидавший подобного оборота, слегка опешил.
- А дверь, зачем заперли?
- Так дневальный достал. Ему убирать нужно, а мы сидим.
- Так там еще один?
- Ну да, курсант с моего отделения.
Полковник в задумчивости поправил модную фуражку-аэродром, и принял решение:
- Нечего тут антисанитарию разводить. Бегом в лазарет. Оба.
- Но, товарищ полковник...
- Отставить пререкания! На гауптвахту лечиться отправлю!
- Есть, в лазарет!
И умельцы, с трудом сдерживая рвущуюся наружу радость от удачного разрешения, казалось, безнадежной ситуации, шустро защелкали подковами по бетону лестницы на выход. Настроения им не испортил даже кулак командира батареи, грозящий из-за широкой спины комдива.
Дальше случилось страшное. Вместо таблетки от дежурного фельдшера, которую можно даже ни пить, а просто втихую выплюнуть, и дороги домой, то есть в родную казарму, орлы в мгновение ока оказались заперты в инфекционном изоляторе. Карантин по дизентерии. На целую неделю!
Возражать, а тем более раскрывать истину, друзья не решились. Себе дороже. Окончательно добила строгая диета. Плошка обезжиренного бульона и три стакана еле заваренного чая на сутки.
"Так и ноги протянуть не долго", - решил Александр, когда на второй день вынужденного безделья, живот прилип к позвоночнику. За разрешение воспользоваться телефоном пришлось ему пообещать жениться на медсестре после выпуска и три шоколадки немедленно.
Поднятая посредством веревки на второй этаж в окошко изолятора каменно застывшая "шрапнель" на оранжевом комбижире (или перловка в мире штатских), с вмурованными в нее кусками вареного сала, показалась оголодавшим умельцам слаще рахат-лукума...
Закончилась история вполне благополучно. Отощавших, но не сломленных духом, мастеровых, освободили из заточения к концу третьих суток. Постарался комбат, по достоинству оценивший смекалку старшего сержанта. Да и Ленинскую комнату нужно было срочно доделывать.
Только вот с военной медициной Саша больше не шутил.