Помните старый анекдот? Теперь, говорит, Маша, о главном… Так вот. В том, о чем вы узнаете ниже, нет ни единого слова вымысла. Кстати, я буду напоминать вам об этом изредка по ходу повествования. Данное творение скорее документальный рассказ, чем художественный. А из песни, как известно, слов не выкинешь. В связи с чем я прошу прощения у читателей за ненормативную лексику и абсолютный реализм описываемого. Детей, чувствительных женщин и слабонервных убедительная просьба сию же секунду прочтение прекратить. Итак, поехали.
Наша история началась в конце 80-х гг. Меня зовут Георгий. К этому моменту мне исполнилось 23 года. Я успел окончить 3 курса исторического факультета, откуда был с позором изгнан, далее цитирую словами милицейского протокола: ''За организацию и участие в просмотре фильмов идейно - вредного и порнографического содержания''. И просматривался подростковый по сегодняшним меркам фильм ''Круиз'' с моим любимым Аль Пачино в главной роли. Но созданный им образ полицейского, работающего под прикрытием в среде гомосексуалистов, почему-то привел сотрудников нашего деканата в состояние полнейшего опиз**нения. Поводом к которому послужила оперативная информация следователя из районного отделения КГБ. В результате этот веселый киносеанс стоил мне полугодового пребывания в психиатрической больнице, где я скрывался от тружеников наших славных правоохранительных органов, конфискации всей видеоаппаратуры и двухлетней туристической поездки на экзотический полуостров Мангышлак. К счастью, путевку оплатили доблестные Вооруженные силы. После трех лет общения с шизофрениками, маньяками, будущими чеченскими полевыми командирами и прочими яркими представителями великого и могучего Советского Союза я физически окреп, но стал слегка е**нутым. Вот оттуда, с Краснознаменного Среднеазиатского военного округа мы и начнем.
Смертная Тоска… Думаю, это лучшее слово для определения состояния тех, кого везли в Советскую Армию… Плюс полная безысходность… Нас как скот изолировали в закрытых вагонах, чтобы не разбежались. Ехали на юго – восток и мы думали – точно в Афган… В пути уже вторые сутки… Офицеры и сержанты сопровождения выполняли обязанности конвоя… Июнь 1987 – го… Пыльные, заплеванные перроны… Здесь - закрытые наглухо окна под черным слоем многолетней грязи… Пьяные от жары и теплой водки юнцы, изо всех сил пытающиеся скрыть за детской бравадой жуткий, тягучий страх неизвестности… Дебильные, непривычные моей чувствительной Душе вчерашнего студента армейские словечки… Переклички… Поверки… Одна радость - гитара… И песни… Все больше трагично – жалостливые…
В летнем парке зима, в летнем парке концерт,
Все начнется вот – вот, жаль, что зрителей нет,
И оркестр укрыт снегом,
Словно вата глухим снегом,
И соната слышна едва – едва…
Вонь… Колбаса с белесым налетом плесени… Пирожки… Яйца… Липкие полы… Убийственные для сознания нормального человека сортиры… А там, за стеной вагона – весь остальной, прекрасный мир… Лето… Солнце… Свобода… И главное - девушки в легких, воздушных платьях… Невероятно красивые ввиду своей подлинной недоступности… При их виде озверелое призывное стадо в упоении прилипало к стеклам и начинало дико орать и улюлюкать… Будто уже лет десять женщин не видели… Удивительно, но в тесном и темном пространстве вагона все и вели себя, будто бы зэки… Пересадки… Из вагона на перрон по одному. Построение. Строем – шагом марш. Залы ожидания… Люди вокруг смотрят с сочувствием… Кто служил или ждал из армии – дают деньги… Куда вас, сынки? Не на бойню ли часом? И от этих вопросов сердце падает в область яиц… И ком заполняет все горло… На третий день просыпаюсь от крика.
- Верблюды, бля!!! Пацаны, ВЕРБЛЮДЫ!!! – Весь призыв в поголовном ах*е. В окне и правда пустыня. И по ней мирно бредут верблюды.
- Это пи**ец… - Серега из Симферополя, за приплюснутый нос прозванный Дональдом, отупело наблюдает картину. – Точно в Афган приехали…
- Так, отставить разговоры! – Зычный голос майора Потешкина возвращает нас к омерзительной жизни. – Всем привести себя в порядок, оправиться. Через час прибываем.
С замиранием сердца ждем. Наконец мрачная станция. И на ней надпись '' ШЕВЧЕНКО''. Фууу, слегка отлегло. Выгружаемся и маршируем к машинам. Солдаты - шоферы смотрят на нас, как бомжи на булку с маслом.
- Салабоны, откуда?
- Из Днепра.
- Ну, попали вы… Вешайтесь! – И делают характерный жест рукой, затягивая невидимую петлю вокруг горла.
Едем в часть. На КПП остановка. Несвежий часовой узбекской наружности заглядывает к нам в кузов и с акцентом кричит.
- Салябоны, вешайтесь!
Наконец заводят в казарму. Лица на плацу перед ней, как из американского кино про тюрягу… Чеченцы, дагестанцы, казахи, татары, удмурты… Это я уже после узнал. И каждый второй орет, как заевшую мантру…
- Салабоны? Вешайтесь!!!
Первая ночь в армии – как самый первый в жизни секс. Никогда не забудешь. Июнь, Мангышлак, температура ночью под тридцать, в казарме, я думаю, все тридцать пять и огромные комары… Темнота и воздух жужжит, представляете? До утра глаз не сомкнул. Утром поверка. Наш командир роты, капитан Калимов, становится перед строем. В первом ряду мы, ''салабоны'', все старослужащие во втором.
- Здравствуйте, товарищи солдаты!
- Здравия желаем, товарищ капитан! – Командир отделения, сержант Прохоренко, нам уже все после подъема объяснил. Как правильно отвечать на приветствия.
- Не слышу, воины! – Стоящий сзади старослужащий, или ''дедушка'' на армейском жаргоне, лупит меня кулаком по почке. – Громче отвечай, сука! – Судя по тому, как дергается мой призыв, по почкам получаем мы все.
- Здравия желаем, товарищ капитан!!!
- Не слышу вас воины! Здравствуйте, товарищи солдаты! – Почечная терапия продолжается, некоторые от ударов просто выскакивают из строя, но капитан на это – ноль внимания.
- Здравия желаем, товарищ капитан!!!!!!!!!!!!!! – Все орем, как резаные, почки то отнюдь не чужие.
- Ну вот, уже лучше. Рад приветствовать вас в нашей славной комендантской роте! Надеюсь, все молодые хотят нести службу с оружием в руках? У нас, в Шевченко, тут два варианта. Или в комендатуре, или в рабочей роте, военным строителем. Контингент там, честно скажу, не очень. Девяносто процентов с Кавказа, из них процентов семьдесят ранее судимы. Если земляков нет, можно до самого дембеля вовсю салабонить. Там – землячество, у нас – дедовщина. С которой, мы, естественно, боремся. Хотя, к сожалению, не всегда успешно. Рядовой Земцов, выйти из строя! Форма одежды номер два! – Из строя выходит мелкий парень с мертвыми глазами и обнажает торс. У него на груди и животе утюгом выжжены два огромных, четырехлепестковых цветка. От их вида мне становится нехорошо. Это мягко говоря. Думаю, что не мне одному…
- На прошлой неделе было ЧП. – Лицо у Потешкина большое и красное. – Земцов зашел в бытовую комнату погладить китель, а там находился ефрейтор Привалов. По уставу нужно было разрешения спросить у старшего по званию, а рядовой не спросил. Ефрейтор ударил его утюгом по голове, а затем выжег то, что вы сейчас видите. Он теперь, конечно, под следствием, но факт остается фактом. – От себя добавлю. В армии есть известная поговорка. Лучше дочь проститутка, чем сын ефрейтор. Называть человека ефрейтором по армейским понятиям - полное ''западло''. Не называть – явное нарушение устава. Словом, кто в армии служил, тот в цирке не смеется. Или судьбу свою выбери сам. Капитан продолжает наваливать.
- А в остальном подразделение у нас хорошее, дружное. Форма не такая, как у строителей, отдельная казарма, свое время принятия пищи. В отпуск часто ездят наши бойцы. Словом, служи по уставу – завоюешь честь и славу! Вопросы есть? Нет? Вольно! Разойдись! – Мы разбредаемся по казарме и я иду в туалет. Там ко мне подходит гадкое, кривоногое недоразумение по фамилии Габдулхаков. Целит в меня своим рябым лицом без малейших признаков интеллекта и спрашивает.
- Сколько?
- Что сколько? - В следующую секунду торжественно получаю в табло. – Не понял, воин. Вам что, молодые ничего не сказали?
- А что должны сказать были?
- Ты че борзый такой? Не на гражданке уже. А ну пошли. – Подходим к тумбочке, на которой стоит дневальный. Круглосуточный дежурный такой. – Офицеры в роте есть? – У Габдулхакова е*ло с ленинской хитринкой и прищуром.
- Никак нет! – Дневальный прямой, как флагшток возле штаба. Ремень до предела затянут, осиной талии любая телка позавидовать может.
- Команда - призыв осень 86 строиться в сушилке.
- Призыв осень 86 строиться в сушилке !!! – Орет так, что ушам больно. Для непосвященных поясню. В армии при ''дедовщине'' есть пять категорий солдат. Первая – ''духи'', ''салабоны'', ''салаги''. Те, кто только призвался. Самый низший уровень. Прав никаких, кроме как мыть, чистить, носить, подавать, и получать пи*ды. В больших объемах и по любому поводу. Вторая – ''молодые''. Те, кто прослужили полгода. По факту почти то же, что ''салабоны'', но могут последними командовать и их пи*дить. Воспитывать, так сказать. Третья – ''черпаки''. Те, кто прослужили год. Прав значительно больше. Могут потихоньку начинать тащиться, то есть ходить в самоход по телкам, гнуть бляхи ремня, гладить шапки. Короче, выделяться внешним видом. Отличительная черта от двух первых – ремень из натуральной кожи. Пиз*ить ''черпаков'' могут только ''дедушки'' и ''дембеля''. Четвертая – ''дедушки''. Те, кто прослужил полтора года. Им можно почти все. Кроме трогать ''дембелей''. И пятая, самая блатная – ''дембеля''. Те, кто прослужили два года. Можно абсолютно все, кроме одного. Есть масло после приказа о демобилизации. И управленческий принцип Советской Армии в целом кажется мне гениальным. ''Молодые'' гоняют ''духов'', ''черпаки'' – ''молодых'', ''дедушки'' – ''черпаков'', ''дембеля'' – ''дедушек''. Стучать – страшное ''западло''. За это могут ночью сделать ''темную''. То есть набросить одеяло и забить до полусмерти. Одеяло, чтобы наказуемый не видел, кто его бьет. И не мог настучать. И поверьте, этот принцип работал как часы. Заходим в сушилку. Место такое, где сапоги сушат. Комната метров двадцать квадратных, куда начинают сбегаться молодые из осеннего призыва 86 года. Все, а это человек тридцать, выстраиваются по периметру комнаты. По стойке смирно причем. Габдулхаков надевает лежащие в углу боксерские перчатки и становится в центре. Я рядом с ним.
- Вы что, воины, совсем по*уели?! – Его рябое лицо становится багровым от злости. Все молчат, уронив глаза на пол. – Вам что, без пи*дюлей как без пряничков? Я салабона спрашиваю ''сколько''? Молчит. Говорит, вы его не учили. – Он подходит к крайнему солдату справа. – Забыли, бля*и, как мы вас учили?! – И со все силы лупит крайнего по бороде. Тот падает. Нокаут. Остальные стоят смирно. Я в шоке. Еще удар. Второй на полу. Следующий. Валяется. А остальные стоят, представляете?! И так всех до последнего… Один уе*ок – тридцать человек. А потом выходит и оставляет с ними меня. Еще один гениальный армейский прием. Один за всех – все за одного. Как мушкетеры. Но жестче. Меня спасло тогда то, что мы еще не приняли присягу. Де юре еще не солдаты. Могли убежать, пожаловаться. Люди пока непроверенные. И не под статьей за самовольное оставление части. От души долбить посему боялись. Впрочем, не все. Исключения были. Поэтому били аккуратно, но сильно. Тыльной стороной ладони в лоб. Сотрясение мозга есть, а побоев – ни следа. А что за вопрос ''cколько'', вы спросите? А это сколько дней до приказа осталось. Дедушкам слышать приятно, а каждый салабон наизусть знать обязан. Как устав, или лучше. Такое… День кое – как прожил – и ладно. После отбоя намертво вырубаюсь. Потом чувствую, кто – то тормошит за плечо. Открываю глаза – Скляр. Мой новый друг по несчастью.
- Гоша, иди в туалет. – Вижу, у него разбита губа и по подбородку течет кровь.
- Зачем? Я не хочу.
- Иди, тебя зовут… - Поднимаюсь и плетусь в сортир. Там все мои друзья из призыва осень 86. У каждого на лице следы побоев.
- А, это ты… - Рядовой Гаврилюк, нормальный, кстати, пацан из Ростова, смотрит на меня почти с пониманием. – Ладно, другого зови , тебя уже днем отоварили.
Возвращаюсь в казарму, бужу следующего горемыку своего призыва и опять засыпаю. Утром, на поверке, все салабоны, а особенно молодые и черпаки со следами побоев средней степени тяжести на лицах. Ближе к обеду узнаем, в чем причина. Дедушка, сержант Жевнеров, ночью не спал. Думал, ху*сос, про родное село, любимый трактор, сладкий запах навоза и невесту – доярку с показательно - целлюлитной жопой. Это мне так кажется. И захотелось ему покурить среди ночи. Лежит, значит, этот у*бан в кровати и тихо так произносит в жужжащую темноту мангышлакской ночи.
- Салабоны, дайте закурить что ли дедушке – сержанту… - А в ответ тишина. Как в песне Высоцкого. Спят все, как убитые.
- Молодые, хоть вы дайте закурить дедушке – сержанту… - На этот раз уже громко, но в армии спят так, хоть из пушек стреляй. В результате опять ноль ответа.
- Так что, некому дать закурить дедушке – сержанту? – С этими словами Жевнеров встает, поднимает первого попавшегося черпака, ведет его в туалет, по одному пиз*ит весь их призыв за то, что плохо смотрят за молодыми. Некому закурить дать в три часа ночи. Те, в свою очередь, ху*рят всех молодых, а молодые, соответственно, е*ашат всех нас. Признайтесь, у вас уже появились мысли, что я сочиняю? Так вот, опять говорю вам словами из песни. Ни единою буквой не лгу. За все слова отвечаю. Даже фамилии некоторые не меняю. Почти тридцать пять лет прошло, уже можно… Всей ротой идем на обед. В армии жрать хочется по системе 24/7/365. На втором году это обычно проходит. В столовой большие прямоугольные столы, рассчитанные на посадку двадцати солдат. Десять на одной стороне. Рассаживаемся строго по призывам. По четыре человека от каждого. Возле окна дембеля, потом дедушки, черпаки, молодые и духи на самом проходе. Возле которого стоит большая кастрюля с ''парашей''. Так все называли солдатское варево, на минуточку. Задача духов разливать его по по старшинству, начиная, естественно с дембелей. То есть, дембеля начинают есть первые, за ними дедушки и так далее. Сколько нужно времени, чтобы одним черпаком наполнить двадцать мисок? Если быстро, минут десять минимум. Короче, когда начинаем наливать себе, сержант Губанов дает команду.
- Рота, закончить прием пищи! – Ловит наши пораженные взгляды и добавляет. – Я не понял, воины! Вы че, жрать сюда пришли?! Живо строиться на улице!!! – Один парень из Желтых Вод, рядовой Пацюк, украдкой сует в карман два куска хлеба. К несчастью, сержант это тоже заметил.
- Ты что, не наелся, солдат? – говорит с поддельным участием в голосе, но Пацюк все равно ведется.
- Конечно, нет, товарищ сержант. Можно хотя бы пару минут доесть?
- Можно Машку через ляжку, а тут разрешите!
- Товарищ сержант, разрешите доесть!
- Доесть хочешь? Ладно. Заготовщик! – К нему подбегает дежурный по столовой. – Принеси полную кастрюлю, черпак и полотенце, живо! Рота, сесть! – Через минуту все на столе.
- Ну давай, воин, приятного аппетита! – Сержант Губанов начинает обматывать черпак полотенцем. – Только быстро ешь, рота ждет. – Пацюк начинает судорожно хлебать из алюминиевой миски. Через пару минут она пустеет.
- Я доел, товарищ сержант!
- А ты давай, больше ешь. До отвала. Чтобы хлеб со стола потом таскать не хотелось. А ну, быстро налил еще! И хлебом заедай, не стесняйся! – Три минуты, и вторая миска пуста.
- Спасибо, товарищ сержант, я наелся!
- Да нет, Пацюк. Наелся – это когда кастрюлю осилишь. Вот тогда и пойдем. – А кастрюля, на глаз, минимум литров десять. – Жри, давай! – Несчастный салабон съедает третью тарелку и виновато поднимает глаза.
- Не могу больше, товарищ сержант!
- Не можешь?! А хлеб со стола пиз*еть можешь?! Жри, тварь! – Обмотанный полотенцем черпак бьет Пацюка по спине. По гримасе видим, что ему очень больно. – Досыта жри!!! – И по почкам вдобавок. И опять по спине. – Жри!!!
Короче, под черпаком он осилил кастрюлю. Блевал, наливал, снова блевал. Но осилил. А вечером был госпитализирован в госпиталь с разрывом желудка. Хлеб со стола на моей памяти больше никто не тягал…
Вы спросите, а почему никто не сбежал? Такие мысли посещали частенько, не скрою. Только можно вопрос? А куда? В городе везде патрули – сразу примут. И привезут на ''губу''. Гарнизонную гауптвахту то есть. А охраняет ее как раз комендантская рота. Или ''волки'', на местном жаргоне. То есть именно те, от кого ты стремился сбежать. Про нее расскажу чуть позже. Если даже удастся попасть на вокзал – на билеты не было денег. А если бы и были, то снимут на следующей станции и вернут на ''губу'' по месту прохождения службы. Еще можно было пожаловаться командирам на неуставные отношения. Но им это по х*й, они ведь сами их поощряли. В идеале по рапорту могли перевести в рабочую роту. Но, поскольку ты уже был в комендантской, то ''саперы'', так называли военных строителей, тебя посчитают за ''волка''. Потому как ''волки'' охраняют губу, куда за любую провинность свозят под арест ''саперов''. И отбитые почки – самая малая часть того, что ждет тебя в конце перевода. Оставалось два варианта. Терпеть или вешаться. И поверьте, были те, кто выбирали второй. Так вот, теперь про ''губу''. Советская Армия – это настоящее чудо. Причем, говоря словами кумира тех лет Юрия Лозы – Чудо Бестолковое. Например, пришел призывник служить на два года. Прослужил год, отмаялся, стал блатным черпаком и прибил молодого. Сильно причем. Его бы в тюрягу, но нет. Зачем человеку жизнь судимостью портить? Ведь для этого придуман дисбат. Дисциплинарный батальон сокращенно. Один раз мы отвозили туда человечка. И то, что я вам уже рассказал – это цветочки. А настоящие ягодки были именно там. Полвека прожил, никогда такого не видел. И, Даст Бог, уже не увижу. Ну так, чтобы вы поняли, обрисую самое невинное. В дисбате все делают бегом. Причем бегом буквально. И, поскольку это исправительное учреждение, то дверей в туалетных кабинках там нет. Осужденные должны на виду находится всегда. Чтобы вены себе ненароком не вскрыли или в зад там чего не засунули. Итак, представьте. Плац, это двор такой внутренний, метров триста квадратных. И на нем туалеты. Кабинок тридцать в ряд. И вот выбегает на плац толпа арестантов. Под конвоем, естественно. Сержант командует.
- На месте, бегом марш! – Рота начинает бежать на месте. Следующая команда.
- Первые тридцать – оправиться! – Тридцать человек забегают в кабинки, снимают штаны и берутся за дело. Девяносто других бегут на месте и на них тупо смотрят. Сержанту не нравится.
- Я не понял, че за ху*ня?! Вы как срете?! Бегом срать, воины! Я сказал, бегом!!! – И тридцать срущих людей начинают бежать. Сидя на корточках. И срут при этом. Представляете?! Какой там, к чертям, Солженицин?! Какой ''Один день Ивана Денисовича''?! Я вам про один час в дисбате под Алма - Атой рассказываю… Причем далеко не самое страшное… А теперь – вишенка на торте. Так вот, отслужил солдат год, молодого инвалидом сделал и на три укатил в дисбат. Отсидел трешку и что, домой на свободу вы думаете? Какое там!!! Опять в Советскую Армию, еще год дослуживать! Нехило?! Впоследствии мы часто охраняли армейские залы суда. Не поверите, но в своем последнем слове все осужденные просили отправить их на зону. На казахскую, сука, зону! Только не в дисбат… Это я так вам, для осознания… Потому что в тюрьме были ''понятия''. ''Беспредел'' пресекался. ''Воровское'' и ''людское'' присутствовало. Я эти словечки впервые на Мангышлаке услышал. От солдат, неоднократно судимых. И мнение. Что на зоне лучше, чем в армии… А на ''губу '' отправляли слегка оступившихся. Кто в самоволку из части ушел. Или приказа ослушался. Или ударил кого. Или напился. По разному. Там находились три категории воинов. Арестованные, подследственные и осужденные. Для офицеров были отдельные камеры. Арестованных солдат было больше всего. Как правило, на трое суток. Или пятеро. От командира и тяжести проступка зависело. Стоял чудесный июльский день. Было даже не очень жарко, всего около 45® С, когда нас, молодых солдат комендантской роты, именуемых на армейском языке замена, привезли в наш первый караул на гарнизонную гауптвахту. За три недели службы мы научились виртуозно оттирать зубными щетками черточки от кирзовых сапог на полу казармы, не спать по 36 часов, отсоединять рожок от АКМ, и говорить тупому сержанту удмурту ''разрешите'', вместо ''можно''. Гауптвахта напоминала приемный покой лепрозория, описанного в страшных юношеских романах. Нас завели в коридор, напоминающий мертвецкую, и выстроили возле комнаты начальника гауптвахты. Сказать, что наше состояние было гнусным — значило не сказать ничего. Грудь не отпускало щемящее чувство тоски, давили казенные сапоги на 2 размера меньше, не давал дышать ремень, затянутый хуже корсета французской кокотки, и ужасно хотелось проснуться. Напротив нас угрюмо стоял детина лет тридцати в расстегнутой до пупа гимнастерке, с выражением лица патологоанатома, уже успевшего до обеда разделать парочку трупов. Откуда - то из бокового коридора бодрым кузнечиком выпрыгнул наш командир взвода, старший лейтенант Наболяев. Проходя мимо нас, он небрежно бросил:
- Почему у вас солдат расстегнутый? — И исчез в кабинете начальника гауптвахты. Для нас вопрос был весьма риторическим, и о том, почему даун напротив был расстегнутым, мы имели такое же представление, как и о молекулярной жизни на Марсе. Поэтому, когда через пять минут Наболяев вышел, арестант оставался расстегнутым, а мы с грустью изучали бегающих по потолку тараканов.
— Я не понял, воины, — усы Наболяева стали перпендикулярно потолку, и он стал чем-то напоминать Сальвадора Дали в молодые годы. — Почему у вас солдат расстегнутый? Минута, чтоб застегнулся, — и он снова исчез.
— Идите на х*й, салабоны, — загробным голосом ответил даун, задумчиво почесав жопу. Когда через пару минут Наболяев вернулся, статус - кво оставалось неизменным.
— Так что, не можете заставить его застегнуться? — Старлей обвел нас взглядом охотничьей собаки, внезапно почуявшей дичь.
— Он не хочет, товарищ старший лейтенант, — грустно пробубнил Дональд.
— Ясно. - Наболяев зашел в кабинет начальника гауптвахты, снял трубку и негромко произнес: - Дай мне комендантскую роту. Алло! Старшина? Через пять минут командуй ''рота - сбор''. Пусть бегут километров семь к морю и обратно, по полной выкладке, последние два километра в противогазах. Перед стартом объяви им, что забег посвящен плохой службе нового призыва в карауле. Дембеля? А дембеля пусть бегут в парадках. Для непосвященных поясняю: команда ''рота - сбор'' подается в случае атомного удара проклятых американцев, землетрясения, наводнения или начала белой горячки у командира. Услышав эту команду, примерный солдат, даже если он спит, жрет, срет или дрочит на фотографию любимой девушки, должен немедленно прекратить эти омерзительные занятия и бежать за своим любимым автоматом. Кстати, номер своего Калаша, ВУ5163, я помню до сих нор, в любом состоянии, в любое время дня и ночи. Ну а дальше, зайчики мои, все по сценарию ''Нас еб*т, а мы крепчаем''. После этого исторического забега дембеля переп**дячили дедушек, дедушки переп**дячили черпаков, черпаки переп**дячили молодых, а молодые, приехавшие принимать у нас караул, зверски переп**дячили нас. Вернувшись в роту, мы были в строгой очередности переп**дячены черпаками, дедушками, и, наконец, дембелями. Такой п**ды никто из нас не получални до, ни, я надеюсь, после, в течении всей нашей жизни. Справедливости ради, замечу, что через неделю, снова заступив в караул, мы опять встретили патологически не любившего застегиваться дегенерата. Прикладом автомата Дональд сломал ему нос, общими усилиями были отбиты почки, а на голову высыпано два ведра хлорки. После чего его бесчувственным телом были вымыты все помещения гауптвахты. Вот так нас учили Родину защищать. Как вспомню, так вздрогну. После армии у меня остались травма спины, сломанные зубы, поврежденная перепонка, частые головные боли и приступы ярости. Но знаете что? Я до сих пор считаю те методы исключительно эффективными. Как говорил Джонни Торрио, первый из лордов мафии, люди действуют только от жадности. Или от страха. Не забывайте, СССР был многонациональной страной. Все республики были абсолютно разными по менталитету. Русских, украинцев, узбеков, молдаван, белорусов учили быть законопослушными, служить честно, во всем слушаться командиров. Косить от армии считалось постыдным. У меня в призыве служил рядовой Бундыгин. Сельский парень, добряк такой. У него был ярко выраженный энурез. Уссыкался он строго каждую ночь. Лупили его жесточайше. С таким диагнозом даже при совке никого служить не брали. А он на комиссии это скрыл. И призвался. Уже из армии в любую минуту комиссоваться по здоровью мог. А не стал. И это при том, что там с нами творили. Знаете, почему? За него в селе ни одна бы девка замуж не вышла. Общаться бы близко никто не стал. Не служил – значит неполноценный. И хорошо это? Мне кажется, для страны да… А Кавказ – совершенно другая ментальность. Дети гор. Помогать своим землякам – обязан. При любых обстоятельствах. А отцов - командиров можно особо не праздновать. Тряпку брать в руки нельзя. Мыть казарму – тем более. Те, кто не исповедуют ислам – неверные. Типа второго сорта. Это при том, что Союз дружбу народов железом насаживал. И прошу понять меня правильно. Я лично Кавказ уважаю. И многому у них научился. И с чеченцами дружил, и с дагестанцами, с ингушами и татарами. Но поверьте. Своим для них стать не получится. И, если вам двоим поручили вымыть парашу, то выбор по любому делать придется. Или ты, или тебя. Иначе никак. Сказать, от чего еще я залип исключительно жестко? Когда увидел, как наши дедушки учили русскому языку вновь призвавшихся южан. Кажется, это были азербайджанцы, но не факт. Они получили по трое суток ареста за невыполнение приказов сержанта. Типа, не понимали, что он говорит. Хотя русский изучался в школах всех советских республик. Плюс, я думаю, они были блатные. Вели себя, во всяком случае, весьма вызывающе. Машина с арестованными из полка приезжала на ''губу'' вместе с обедом. Четыре огромных сорокалитровых бидона с солдатской ''парашей''. Едой, как вы помните, для самих арестантов, и для тех, кто их охранял. Разгружали бачки, соответственно первые. И вот вылезают из кузова четыре здоровых бойца, ушки у двух поломаны, руки как лопаты, сто пудов борчишки. Вальяжные такие, вроде по сроку еще салабоны, а ремни на яйцах, уже кожаные, бляхи гнутые. Деды, одним словом. Или земляков в родной роте много.
- Ну что, воины, - сержант Губанов настроен мирно, - а бачки из кузова я доставать буду? Живо взяли и отнесли на кухню, пока я добрый…
- Эээ, не понимаю твоя… - Самый большой у них видно за главного. – С рюсским плохо у нас…
- Слышь, ты, бандерлог, не подъ**ывай. – Глаза сержанта не сулят ничего хорошего. - А то язык учить будем. Быстро тащим бачки на кухню!!!
- Слюшай, ты что говоришь? Нэ панимаю совсем… - Остальные трое тянут наглые лыбы. Еще не поняли, голуби, в какой суп только что попали…
- Нэ панимаешь?! – А в зрачках уже сильное бешенство. – Ничего, сука, через пять минут все поймешь… Караул, в ружье! – Минута, и весь личный состав караула, кроме часовых на постах, уже у машины. С оружием. – Этих гавриков во внутренний двор! Салабоны, оружие сдать и бачки поднести туда же. – Через пару минут на внутреннем плацу, метров сто пятьдесят по размеру, человек двенадцать ''волков'' – старослужащих, четыре борца, и четыре полных бачка. Ну и мы, салабоны – зрители.
- Значит, так, урок языка, называется. – В тоне Губанова садистская ярость. – Ты стоишь тут, - он ставит первого непонимающего, - ты тут, - через десять метров второго, - ты тут, - еще десять метров дистанция, - а ты тут. – Они выстроены по кругу, и между первым и последним по периметру дистанция метров сорок. – Салабоны, дайте каждому из них по бачку! – Бачок килограммов за тридцать, вдвоем нести не вопрос, а одному, уж поверьте, проблема…
- Задача, бойцы! Первый должен догнать последнего. А последний - от него убежать. Два в середине – держать дистанцию. Пиз*ы, урюки, точно получите все, но проигравший особенно. Забег считаю оконченным, когда русский понимать начнете. Бегом, марш!!! – Но они стоят, улыбаются… А через секунды лежат. Все четверо. И их бьют. Руками, ногами, прикладами. Сильно и не особо разбирая куда. Потом поднимают и дают в руки бачки. И они начинают бежать. По внутренней части периметра. А по наружной стоят мотиваторы. И со всей дури лупят того, кто замедлился. Мы от зрелища в а*уе.
- Медленно бежим, воины! Никакую войну так не выиграем! Быстрей, у**аны х*евы!!! – Удары льются, как манна небесная… Кто упал, тех особенно жестко… Скажу честно, дикое зрелище. А внутри ощущение ужаса… Такого, чисто животного страха… Что убьют тебя здесь и не покаются…
- Товарищ сержант, мы все поняли! – Окровавленным ртом и почти без акцента.
- На месте, стой! Раз, два… - Губанов медленно приближается к главному. – Вот видишь, а говорил не знаешь… Кому служишь, солдат? – Автомат у него в опущенных руках.
- Советскому Союзу… - Без замаха, прикладом в живот. – Не слышу, урюк! Тебе что, еще пробежаться хочется?! Кому служишь, тварь?!
- Служу Советскому Союзу!!!!!
- А ты? – Сержант подходит к второму.
- Служу Советскому Союзу!!!!! – В ответ кованым сапогом по яйцам. Лежит и от боли корчится. – Ну что, бандерлоги, все поняли?! Или еще полчаса побегаем?
- Так точно, товарищ сержант, все поняли!!! – Все трое хором, слаженно и уверенно. Образцовые, сука, воины.
- Вольно! Живо бачки на кухню!
Вот верите, перечитал сейчас все написанное и ужаснулся. Тридцать лет не мог себя об этом писать заставить. Всевышний, карантин и коронавирус сподобили. Времени много стало свободного. Только вот вспомнить хорошего про армию ничего не могу. Все чернуха какая - то в ум лезет. Как один салабон сделал открытый двойной перелом руки монтировкой другому, причем по просьбе последнего. Чтобы в госпитале отдохнуть. Или как узбек себе мастырку забацал. Тоже служить не хотел. Это как, вы спросите? Да просто очень. Летом, при жаре сорок градусов совершил себе надрез на ноге, потом ногтем с зубов собственных соскоб устроил и в рану затолкал. И ждать стал, бедолага. Пока не дождался. Через две недели нога так загнила, что в ней завелись черви. Еще через неделю отрезали. Гангрена. Домой поехал, на дембель. Пацаны рассказывали, что в госпитале Ферганы больные желтухой солдаты мочу свою продавали. Чтобы пить ее, представляете? Кому продавали? Тем, кто в Афган не хотел умирать ехать. После Боткина туда не брали. Если пацаны врали, то я вам сейчас тоже вру. До сих пор это вместить в сознание не могу. Но и в Афгане в меня не стреляли. Ввиду этого махровый солдатский триппер считался чуть ли не Божьим Благословением. Прости меня грешного, Господи… Последствия малые, а три недели можно балдеть в госпитале. А откуда он брался, вы спросите? Не поверите, но девушки в армии были. Причем разные и в большом количестве. Пожалуй, единственное приятное оттуда воспоминание. Делились они в основном на две категории. Порядочные и идейные проститутки. Денег - то у солдат не было. В Советском Союзе с мозгами и кадрами был полнейший порядочек. Партийные боссы понимали, что огромное, многонациональное население нужно как – то объединять. И решение, как все гениальное, было простым. Призывников с Украины отправляли служить в Казахстан, из России – в Узбекистан, из Молдовы – в Армению, из Белоруссии – в Чечню. С юга на север, с востока на запад. И наоборот. Педагогические училища, техникумы, фабрики, особенно женские, постоянно устраивали у себя вечера. Ко всем возможным и невозможным датам и праздникам. С обязательным участием солдат в качестве приглашенных. Это была официальная демографическая программа. Заметьте, на государственном уровне. Там все и знакомились. Дело, как говорится, молодое! Любовь – морковь, конфеты – букеты, встречи – свидания. Увольнительные то в армии узаконены. Частенько до свадеб доходило, доложу я вам. И вот уже семьи по итогу смешанные. Муж русский, жена казашка. Украинец – узбечка. Молдаван – татарка. Кавказ за этим строже следил, но и там иногда получалось. Так и крепла семья дружных советских народов! Вторая категория, мне куда интереснее кажется. Липкие, как чешская жвачка, идейные проститутки. Вы не поверите, но таких было великое множество. Со своими легендами, что ли. У нас в полку были Зульфия и Оксана. Сокращенно – Зуля и Окса. Вообще, мне кажется, это были слегка нездоровые в психическом отношении дамы. Хотя не уверен, я ведь их не обследовал. Но что интересно, им всем очень нравилась форма. Причем, срок службы ее носителя был абсолютно по барабану. Приходили девушки ближе к полуночи на КПП. Если в карауле были одни молодые, а сержант ночью спал как водится, это считалось огромной удачей. Давали они всем без разбора, хотя среди солдат имели любимчиков. Их, как правило, пускали в первую очередь. Вы хотели спросить, что значит в первую? Я помню случай, когда Зулю, очень красивую, кстати, узбечку, дедушки две недели прятали по подсобкам внутри полка. Взвод – тридцать два человека, рота – четыре взвода, батальон – четыре роты, полк – четыре батальона. Ну вот, сами прикиньте. Количество голодных, молодых солдат. Нет, ну к ней пускали только блатных старослужащих, но их точно было далеко за пару сотен. Всю ночь они ее трахают, днем она спит, и так все четырнадцать суток. Еду из столовой носят. Добровольно, заметьте. Никто ее не насиловал. Думаю, она бы и дольше у нас жила, только кайф сломали родители. Пришли к командиру полка. Я как раз на КПП дежурил. Мать ее, в слезах, отчетливо помню. Красивая тоже женщина. А отец такой, весь потерянный. Ужас. Избави Господи. После их визита офицеры устроили шмон, и Зулю пришлось срочно выпустить. И опять таки один интересный нюанс. Вот стоит у подсобочки очередь. Человек, например, двадцать. А у десятого, пардон, гонорея. И все, кто за ним, в курсе. Думаете, кого останавливало? Ошибаетесь. Два балдино в одном. И потрахаться, и в госпитале потом оттопыриться. Не служба, а сказка… Нормальные игры разума? Так, ну что еще из приятного вспомнить? Ах да, воровство продуктов из гастрономов. Особенно в зимне – осенний период. Происходило это следующим образом. Заступаем мы, например, в караул на ''губу''. А она прямо в самой черте города. Причем рядом – большая автостоянка. Под началом любимого мной сержанта Прохоренко. Посты с помещением приняли, караулы сменили. И возникает резонный вопрос. Нам что, снова сутки ''парашей'' питаться? Зае**ла, проклятая, до смерти! И вот отряжает сержант двух бойцов на вылазку. Галифе широкие, шинель длинная, ширинка расстегнутая. Не представляете, сколько консервов, палок колбасы и конфет влезть туда может! У нас рекордсмен был, татарин. Рядовой Мимишев. Умудрился разок бутыль с помидорами туда запихнуть. Отвечаю, не вру. Кстати, многие продавцы видели все происходящее. И делали вид, что не замечают. Правда, один раз ужин в карауле едва не завершился трагически. Ярчайший пример того, как в армии теряли здоровье чисто по глупости. Тогда по пути на базу наши доблестные добытчики решили заодно прошерстить и автостоянку. И в кузове одной из машин обнаружили пластиковый бутыль с красного цвета жидкостью, по запаху очень напоминающей бражку. И вот рассаживаемся мы все в солдатской столовой, на столе картошечка жаренная, ветчина китайская, консервы рыбные, ромовые бабки… Балдино полнейшее. Начальника караула пригласили, старлея Храпова. Офицеры, кстати, в большинстве своем посидеть с нами вовсе не брезговали.
- Ну что, Гоша, наливай! – Это он мне, как свободному от постов выводному. А на краю стола печка электрическая стоит раскаленная. На которой мы в караулах еду себе жарили. – Только смотрите, пацаны. Если проверка приедет – я совершенно не в курсе. Где вы бухло взяли как его в караул пронесли.
- Товарищ старший лейтенант, о чем речь? Мы – кремень, никому ни слова! – И начинаю разливать бражку по алюминиевым кружкам. И, передавая их парням по кругу, случайно капаю на раскаленную спираль печки. И капля бражки, испарившись, превращается в кусок черной копоти, плавно улетевшей под абажур тусклой лампы.
- Пацаны, по – моему, это никакая не бражка. – Я решительно отодвигаю от себя кружку. - Как от спирта может быть черная копоть?! – Не буду пить, и вам не советую.
- Гоша, да не гони ты беса! – Мимишев явно раздосадован. – Ты же на историческом учился, не на химико – технологическом! Как на глазок определить можешь?
- Не гони, в натуре! – Его поддерживает рядовой Чеча из нашей роты. Он не в карауле сейчас, а пришел из увольнительной в городе. Чтобы с дежуркой уехать вечером в расположение части. То есть на ужине очутился случайно. Или наоборот. Я лично в Судьбу верю свято.
- Б*я, да при чем тут химия?! Ты что, в глаза балуешься?! – И снова лью бражку на огонь спирали. Опять черная копоть к потолку. – Видишь это?!
- Он прав. – Храпов тоже отодвигает кружку. – Не хер пить, не спиртное это. Еще потравимся. - За ним все остальные тоже отказываются.
- Да, парни, с вами каши не сваришь… - Мимишев продолжает упорствовать. – Мы что, вдвоем теперь пить будем?!
- Братка, да хули их уговаривать? Ты боишься? Я – нет. Зараза к заразе не пристает! Давай, за неизбежный дембель! – Чеча поднимает кружку.
- Давай братан! – Мимишев его поддерживает. – Я его как снотворное. Мне на пост через три часа. Хоть посплю…
- Только сон приблизит нас к увольнению в запас! – Они чокаются и пьют грамм по сто каждый. Мы просто хаваем под сладкий чаек.
Под утро готовлюсь менять часовых. Поднимаю солдат, заряжаем оружие. Первый пост – коридор возле камер. Подходя к нему, слышим грохот и звук падающего тела. Смотрим – на полу ползает Мимишев, рядом валяется его автомат.
- Братан, ты чего?! – Помогая ему подняться, обращаю внимание на покрасневшие белки его глаз. – Ху*во тебе?!
- Да ты что, Гоша? – Он улыбается пьяной улыбкой. – Мне, уж поверь, ох**нно! Развезло малость, не пил давно. Посплю и опять как огурчик!
- Ладно, как скажешь. Иди отдохни. – Сменив посты, выхожу во двор покурить. Из полка приезжает дежурка, привозит нам завтрак и рядового Чечу. Только теперь уже в качестве арестованного. Упал на утренней поверке. И получил трое суток за пьянку.
- Пацаны, меня прет, налейте еще! – Выпрыгивая из кузова падает, и встать у него не совсем получается.
- За**ли вы, алкоголики! Иди проспись, не пали нам хату! Сначала Мимишев, теперь ты. Не умеешь бухать – не пей! – Это Скляр, мой кентушка по призыву. Его тоже этот цирк раздражает.
- Ой, а кто это такой важный? С усами… - У Чечи чересчур игривое настроение. – Ты чего пи**у под носом развел?! Ахахаха!!!
К вечеру сдаем караул и возвращаемся в роту. А к ночи становится совсем не смешно. Мимишев теряет сознание и начинает синеть. Хватаем его и тащим в санчасть. Оттуда на скорой в госпиталь. Там врачи диагностируют сильнейшее отравление и мчатся на ''губу'' за Чечей. Тот уже без сознания в камере и тоже синий. К утру у обоих отказывают почки… Чем отравление, спросите. Да банально все. Антифризом. По запаху и цвету бражку напомнил. Как подумаю, что мог его не разлить тогда… Аж мороз по коже… Снова Спасибо Тебе, Господи! Уберег… И вот тут опять про Судьбу, или Божий промысел. На всем полуострове Мангышлак ни единого аппарата искусственных почек. Ближайший – в Москве. Рейс Шевченко – Москва три раза в неделю. И как раз этим утром. Капец пацанам повезло… Снимают в пассажирском самолете восемь рядов сидений и грузят туда почти мертвых солдат. СССР все таки, человеческая жизнь еще ценится. И на Москву. Короче, жизнь им спасти удалось. А вот с почками хуже. Оба – инвалиды первой группы. Одна радость. Из Москвы не служить, а сразу по домам поехали. Если можно считать это радостью…
Но все, что имеет начало, имеет и конец, соответственно… Первый год нашей службы в армии был явным тому подтверждением. Очень важная дата в жизни любого бойца. Тяготы заканчиваются, начинаются тасочки… По армейской традиции каждый старослужащий должен выбрать себе визави на год службы моложе и торжественно посвятить его в ''черпаки''. Ударив символично двенадцать раз по заднице дембельским кожаным ремнем. Прошу заметить, ударив пряжкой. После чего подарить посвященному свой ремень, а себе забрать его ''салабонский''. Так было в правильных частях, но Мангышлак и правильное – злые слова антонимы. Нас в ''черпаки'' принимал весь старший призыв в полном составе. То есть каждый из тридцати восьми ''дедушек'' ударил каждого из нас по двенадцать раз бляхой по жопе. Со всей дури, обратите внимание. Некоторые от боли теряли сознание. Отвечаю, задницы у всех стали черного цвета. Как камень на ощупь. От крови запекшейся. Да еще и со звездами. Спасть на них стало получаться только спустя пару недель. Словом, еще то удовольствие… А ''дедушки'', ставшие ''дембелями'', растащились уже по полной программе… Ежевечерние пьянки, курение отменной дури из Чуйской долины, постоянные приходы телок в роту, стали их привычным занятием. От приказа до демобилизации обычно проходило от одного до трех месяцев. Должен заметить, что за год острота притупляется. Общая шизофрения тебя как бы захватывает. Некоторые моменты уже веселят, некоторые почти не пугают, некоторые иногда даже добавляют радости… Например, заходишь в ленинскую комнату, а там моет пол молодой. И говоришь ему, уже с такой блатной ноткой в голосе.
- Скворцов, это ты, что ли? А я думал, насрали… - И смешно так на Душе от этого… Радостно… Или, возьмем еще борьбу с ''храпунами''. Это те, кто храпит по ночам. А в роте сто сорок человек, на минуточку. Сон на втором году уже чуткий, тревожный. Через тридцать лет про это ''Каспийский груз'' отлично споет.
Пока все спят сладко, я сплю внимательно…
Я как свой резус, я – отрицательный…
И я считаю большим заблуждением,
Что нас исправят исправительные учреждения…
Так как я в армию для исправления отправился, то считаю тут эти слова вполне уместными. К тому же чуткий сон иногда спасал жизни. Гуляла байка, что шесть лет назад в рабочую роту попал маленький хороший узбек. Работящий парнишка, правильный. Вот только силой и росточком не вышел. И все там над ним издевались. А он, бедолага, терпел. А безнаказанность, она, уж поверьте, всегда таки мать вседозволенности. А потому как судимых солдат среди них было большое количество, одной темной ночью они его ''опустили''. Изнасиловали в извращенной форме. Избив как всегда предварительно. А узбек взял ночью шило и пятерых насильников во сне заколол. Наглухо. Причем грамотно все сделал, как спецназовец. Сначала будил, а потом шилом в ухо. Чтобы не кричали, родимые. Мой кент, сержант Каноненко, в чайхане с чеченцем за очередь в обед закусился. Чехи блатные, здоровые, но и этот по боксу был мастер заслуженный. Горца в итоге прибил до беспамятства. Водой отлили, а он ему: ''Мамой клянусь, завалю''! Дружок мой месяц потом в роте над собой молодого ставил ночами. Для охраны. Но я отвлекся. Итак, борьба с ''храпунами'', или невинный армейский е*онатизм, который радовал солдатскую Душу. У нас это выглядело следующим образом. Каждый вечер, после отбоя, к работе приступал наряд из трех молодых солдат. На оснащении они имели маленькие кусочки ветоши, спички, теннисные шарики, два вида сухого перца и ведро воды. Тот, кто был замечен храпящим впервые, подвергался сперва наказанию ''велосипедом''. Ему вставляли кусочки ветоши между пальцами ног и затем поджигали. Когда спящий от боли начинал судорожно дергать ногами, создавалось впечатление, что он крутит педали. Отсюда название. Если это не помогало, второй уровень воспитания был для несчастных значительно строже. Наряд приближался к спящему. Рот у храпуна априори всегда был открыт. Молодые слажено, а главное, одновременно, втроем, засовывали человеку пару теннисных шариков в горло, и засыпали по чайной ложке красного и черного перца ему в каждую ноздрю. После чего на него выливалось ведро воды и он переворачивался вместе с койкой на пол. Под дикий хохот наблюдавших это действие военнослужащих. Позже, в 90-х, большой популярностью у людей пользовался документальный фильм ''Лица смерти''. О приговоренных к казням и про все такое. Так вот, у подвергаемых экзекуции храпунов лица после нее были точно не лучше… Однако положенные сроком службы вольности грели нам сердце, отношения с теми, кто старше, наладились, и ужасы первого года стали потихонечку забываться. Все изменил залет растащившихся ''дембелей''. Как – то ноченькой послали они салабона в столовку за ''гревом''. Ну, масло там, мясо жаренное, картошка. Повара – узбеки всем блатным полка каждый день ''босяцкий подгон'' такой делали. А иначе их те люто пи*дили. А в полку – двенадцать рот. И блатных – человек двести минимум. Короче, еды не хватило. Может, мало нажарили. Или много съели. Неважно. Важно то, что десять наших ''дембелей'', под предводительством сержанта Губанова, наведались ночью в столовую и пере**ярили всех обнаруженных там поваров. А поскольку были нетрезвые, слегка переборщили. Одному заготовщику тяжелые телесные сделали. По слухам, парень потерял почку в итоге. Скандал замять не удалось. Военная прокуратура, следствие, то да се. Короче, всех участников побоища раскидали в рабочие роты. Чтобы отправить их оттуда домой по - тихому. Судьба большинства сложилась в среде ''саперов'' печально, но это уже совсем другая история. Важным было то, что наш призыв получил серьезное численное преимущество. Минус десять, к тому же самых блатных ''дембелей'', стало для нас настоящим подарком. Вечером сержант Прохоренко дернул меня в каптерку.
- Ну что, Астап, так все этим бл*дям и простим? Как ты считаешь?
- Не думал я, что и ты на них злой… Тебе какой понт от этого? Шесть месяцев служить осталось…
- Тебе кажется, раз я на полгода старше, так мне от них ни х*я не досталось? Ошибаешься… Я Семакова живьем съесть могу… - Старший сержант Семаков был самым главным чмырем из сержантского состава. Худой, щуплый, с бледным лицом и нездоровым румянцем. Лучший друг переведенного сержанта Губанова. Вот того я ненавидел всем своим сердцем. Паталогический садист, как вы уже наверное поняли. А этот… Ну так, пи*дил нас иногда… Как и все… Одно я ему простить не мог. На первом году, в караулах, он все наше масло собакам отдавал. Чтоб служба медом не казалась. Вот мне сейчас пятьдесят четыре и уж поверьте на слово. Никакие французские круассаны, американские блинчики с кленовым сиропом, турецкие сладости не могут сравниться по вкусу с теми двадцатью граммами масла утром в солдатской столовой… Животное е*аное…
- Если честно, я бы Губанова с радостью раскумарил… А этот… Я то тебе зачем? С ним ты и сам справишься.
- С ним да, а остальные? Их почти тридцать человек осталось. Бить ''дембелей''- это неслыханно в армии. Вдруг они влезут?
- Ну хорошо, а твой призыв что же?
- Мой? Ссут, черти е*аные… Ударить сержанта – три года дисбата. Сразу же, без всяких базаров. Если с телесными – до пяти тюряжки. Вчера их целый день уговаривал… Ни в какую… Может, ты своих поднять на бунт сможешь?
- Моего призыва – тридцать семь человек. Путевых с духом – около двадцати. А твой призыв плюс ''дембеля'' – уже почти семьдесят. Мы такую цифру не вывезем…
- Мои не влезут, за это я тебе отвечаю. Кто с койки встанет – лично прибью. Поговори, братка. Жаль такой шанс упускать…
Как говорится, сказано – сделано. Я всегда организаторскими способностями выделялся. На идеологическом факультете обученный, как – никак. Команда подобралась отменная. Я, Скляр, Дональд, и еще человек пятнадцать застегнутых. Да и с хорошей памятью. Многие спортсмены с гражданки. В одиннадцать вечера, сразу после отбоя, беру принесенную из столовой алюминиевую тарелку с десятью порциями масла, подхожу к дневальному и говорю.
- Команда старший сержант Семаков к телефону. – А телефон на тумбочке стоит, возле дневального. Вечером телки блатным солдатам из города часто звонили. Мои все наготове, лежат в койках. Из бытовки выходит радостный Семаков в кальсонах и направляется к телефону. В какой то момент мы оказываемся вместе на центряке.
- Астап, тебе что, не спится? – Как сейчас перед глазами стоит. - Почему не в койке после отбоя?
- Тебя, пид**аса, жду… - Подхожу к нему вплотную, но рука с тарелкой у меня за спиной.
- Ты как базаришь, сынок?! Совсем о*уел?! – А в облике его уже сомнение поселилось. Но еще не догоняет, дурашка…
- А помнишь, мразь, как ты маслом нашим собак кормил в карауле? – На этом месте меня поймут лишь немногие. Те, кто сами подобное видели. Весь гонор в его глазах начинает стремительно таять. А на его месте возникает страх, с огромной скоростью превращающийся в неподдающийся контролю животный ужас.
- Так мы же мужиками вас сделать хотели, нас старшие тоже гоняли по полной… - Блатной старослужащий исчез, на его месте щуплый красномордый цыпленок.
- Вот и радуйся, бл*дь, вы и сделали! – Со всей силы бью его тарелкой в лицо. Никогда этот момент не забуду. Самое смелое, что сделал на сегодня в жизни. Если честно, горжусь собой. Он отлетает, но еще на ногах, тарелкой в е*ло прибить по - серьезному трудно. Дальше действую уже кулаками. К нам подлетают Дональд со Скляром и присоединяются к избиению. Лупцуем его на полу втроем ногами. Вымещая всю злость и тоску первого года службы…
- Э, пацаны, хорош, убьете!!! Живо по койкам! – Кричат со стороны, где спят ''дедушки''. Переломный момент, доложу я вам. Если два старших призыва влезут – пи*дец…
- Это кто там е*альник раскрыл?! – Зычный бас Прохоренко вселяет надежду. – Всем оставаться в койках, суки!!! Кто встанет – лично прибью!!! - Тащим тело сержанта к месту, где спит наш призыв. Точнее, делает вид, что спит. Впрочем, как и вся рота. И никто не встает, представляете?! Никогда этот феномен не пойму. Это как конвой в сто человек из НКВД в тридцать седьмом вел тысячу осужденных на расстрел. В винтовке пять патронов, соотношение один к десяти, пятьсот заключенных минимум точно спасутся. Нужно только вместе напасть. Но нет, шли на убой, как овцы. Искренне верю, что я не такой.
- Дональд, на койку его! – У меня состояние, которое двадцать лет спустя психоаналитик называл ''бешенный Гоша''. – Скляр, дай ремень. Сейчас мы его в ''дембеля'' посвящать вместе будем! А ну, крепче держите!!! – Мои парни с двух сторон прижимают Семакова коленями к койке. А я наматываю на запястье ремень.
- Ну что, ''дембель'' е*учий, готов?! Двадцать четыре, говоришь, прослужил?! Раз!!! – Заточенной пряжкой изо всех сил бью его по жопе. На белых кальсонах появляется кровь. – Два, сука!!! Три, петух е*аный!!! Четыре, пять, шесть, семь!!! – Такой кайф испытываю, что не передать… Может, я садист, как считаете? – Двадцать три, двадцать, четыре!!! Все, Скляр, давай теперь ты! – Сержант получает следующие двадцать четыре удара. Потом Дональд. За ним Дусченко. Следом Корниенко. На Масаеве возникает заминка.
- Пацаны, вы чего?! Я не буду сержанта бить! Это подсудное дело!
- Не будешь, чепушило?! – Дональд коротким ударом ломает ему нос. – Бей, ссыкло, раздавлю!!! – И еще двадцать четыре…
Короче, чтобы долго этот трэш не размазывать… Через двадцать минут останавливаемся. У Семакова больше просто нет жопы. Одно кровавое месиво. Оставляем его и идем дальше. По всем ''дембелям''. Поднимаем и бьем. Роняем и поднимаем. И опять – таки. Одного бьем – остальные лежат. Видно, лежат и думают… Может, меня не коснется? Ошибаются… Всех перебили… По доброй ''салабонской'' традиции…
Утром нас с Прохоренко вызывает командир взвода.
- Вы совсем о*уели, воины?! – От ярости усы Наболяева живут собственной жизнью, шевелясь большим насекомым под носом. – Перебить ''дембелей'' во главе с сержантом!!! Я восьмой год в армии, а про такое даже не слышал!!! Нарушить все армейские традиции, наплевать на порядки!!!
- А когда они нас убивали, товарищ старший лейтенант? Вы тогда о порядках думали?!
- Прохоренко, молчать!!! – Старлей подскакивает к нам, багровый как помидор на грядке. – Молчать, я сказал!!! Ты что, вообще ни х*я не понимаешь?! Семаков в госпитале, сюда уже не вернется. Он одной ногой дома, ему терять нечего, раздуплись!!! К нему следак на допрос завтра едет! А ты вчера был по роте ответственный! Если он даст показания, то для вас двоих по три года дисбата как минимум!!! Это если прокурор хороший окажется!!! А с учетом того, что группой лиц совершенное, так от пяти до семи тюрьмы как с куста!!! А мне капитана лет пять не увидеть! Идиоты чертовы!!! На х*й оба пошли!!!
А теперь о главном, ребятушки. Называть это можно по - разному. Например, пацанячьи понятия. Если пафосно – армейская честь. Или махровый садомазохизм. А может, посттравматический синдром. А скорее, солдатский дол***бизм… Я не знаю, какое из этих определений является правильным. Но уверен, на этом строилась вся Советская Армия. И, к моему удивлению, строилась накрепко. Вы не поверите, он нас не сдал. Не сказал ни словечка. Как жопу свою, до костей распанаханную, следаку объяснил, ума не приложу… Я вам больше скажу. Через недельку на гауптвахту привезли на пять суток сержанта Губанова. За драку с чеченцами в рабочей столовой. Меня, к сожалению, тогда в карауле не было. А может, не было к счастью. Зато там присутствовали его ярые поклонники из нашего призыва. Он был до полусмерти отпи**ен, потом его обоссали, а затем окунули головой в выгребную яму солдатской параши… После чего все пять суток ему не давали мыться… В таком виде я его через три дня, заступив в наряд, и увидел… Вечер, камера, тусклый свет, я, АКМ с примкнутым штыком и еще месяц назад самый страшный для меня на человек на планете… В грязной робе и остатках засохшего в волосах дерьма… И воняет от него – просто пи**ец… А в моей Душе, в глубине, все еще дикий страх перед ним…
- Ну что, Серега, привет… Вот и свиделись… - С носака бью его сапогом по яйцам. Он сперва приседает, а потом делает рывок ко мне. И в глазах его пылает все та же знакомая, лютая злоба… Срываю с плеча автомат и прижимаю его штыком к стене. – Ну давай, гад!!! Завалю тебя, сука!!! Проверь меня, тварь!!! Давай, только дернись!!!
- Не надо, Астап, - он медленно сползает вниз и становится передо мной на колени… - Очень прошу, не надо… - И нет во мне в этот миг радости, я вам клянусь… Нет превосходства… Нет торжества победителя… А есть огромное, щемящее чувство глубокой тоски… Такое жуткое, что аж обнять его хочется… Какая – то типа любовь извращенная… Как к глупому товарищу по общей беде… Несмышленому, но своему…
А еще через пару недель мы опять торчим в карауле. И ночью меня будит Скляр.
- Гоша, вставай, там Губанов пришел.
- Куда пришел? – Я сонный и сперва не пойму. – Он же на ''дембель'' уехал?
- Дембельнулся, но не уехал. В гражданке возле ворот стоит. Нас зовет. Видно, выяснять что – то пришел. Штык – нож прихвати на всякий случай.
Выходим за ворота, и правда стоит. Простой русский парень, Сережа Губанов… С бутылкой портвейна и гитарой в руках…
- Ты чего хотел – то? – Скляр, как и я, слегонца ох***ший…
- Да вот, пацаны, попрощаться с вами пришел…
- Ничего, случаем, не попутал? Ты? С нами?! После того, что мы с тобой сделали?!
- Так и я с вами делал… Считай, целый год делал… А вы мужиками выросли… И постоять за себя смогли… Вы меня не сдавали – я вас тоже не сдал… Все по – честному… Пошли, буханем напоследок… - И мы втроем идем пить, представляете? А он, кстати, здорово на гитаре играл… Таким я его последний раз и запомнил. Пьяного, с гитарой в руках… И еще эту песню запомнил…