"Служил Гаврила хлебопеком, Гаврила булку испекал". Эта фраза из бессмертного романа Ильфа и Петрова могла бы послужить лаконичной формулировкой жизненного усґпеха моего товарища Санька. Выходцем он был из простой семьи. И родился, как говорится, между молотом и накоґвальней. По крови ему была уготована судьба миллионов совдеповских троечников доперестроечной брежневской эпохи. Формулировалась она просто: рождение, детский садик, школа до восьмого класса, ПТУ, в простонародье именуемое Бурса, и въябывание до смерти на каком-ниґбудь краснознаменном, ордена Ленина, металлургическом комбинате. С неизменными пьянками, набитием ебла по праздникам благоверной супруге, и спокойной смерти от цирроза печени где-нибудь в районе 60-ти лет. И должен вам признаться, годков до 28-ми, Санек с заданной траекґтории не сбивался. После окончания ПТУ его потянула блатная романтика, и к упомянутым 28-ми годам спектр его уголовных интересов был чрезвычайно разнообразен. Рэкет, мошенничество, кража личного и государственноґго имущества неумолимо поднимали авторитет Санька в определенных кругах славного города Харькова, а две поґявившиеся судимости только подчеркивали правильность выбранной им дороги. Но было одно но, отделявшее Саньґка от миллионов жаждущих водки и крови люмпенов. Это был его, Санька, ум. Умище у него был незаурядный. Он был тем, кого в народе называют самородок. Не имея ни образования, ни "приподнятых" родителей, ни денег, ни ***шеньки - он сумел сделать то, что было бы под силу не всякому мажору.
- Среди ночи слышу - кто-то в дверь рогами шкребется, открываю, а воно ж стоит на пороге, ну неуменяемое, - Оксана посмотрела на меня взглядом Клеопатры при известии о вторжении в Египет войск Октавиана. - Как в анекдоте, ****ь, ты понимаешь. Пошло, *****, в полдевятого мусор выносить в штанах спортивных и в майке, а вернулось, падло, в шесть утра, неуменяемое, - Оксанин малоросский сленг вызывал у меня чувство глубокого умиления.
Я готов был слушать ее часами. Кстати, забыл предстаґвить, Оксана, жена Санька, вторая жена. Заметьте, люґбимая. На мой взгляд, женитьба на ней была единственґно правильным поступком за время продирания Санька сквозь буреломы преступного мира. Она была что назыґвается огонь-баба. Полностью знакомая со всеми поняґтиями, выросшая на самых криминогенных харьковских окраинах, она за Санька была готова разорвать рот кому угодно, включая самого Санька. А Санек страдал раздвоґением личности. Одна его половина все время рвалась в семью. С крестьянской целеустремленностью он всячески украшал и обустраивал их семейное гнездышко. На отняґтые у безвинно-убиенных деньги. Шучу. До этого дело не доходило. После очередного скока, выпив рюмку водки, раскрасневшись до покрытия намечающейся лысины исґпариной, Санек с удовольствием рассказывал нам, сколько он накануне вручил Оксане денег. Он называл это - "дать гривня".
- Дал вчера Ксюхе тысячу гривней, - Санек радостно усмехался и его двойной подбородок начинал шевелитьґся. - И на весь вечер свободен.
Ну а вечером раздвоение усиливалось. Из глубин подґсознания выныривал другой Александр. Его неудержимо влекло к бабам. А баб неудержимо влекло к деньгам. Лыґсина и пузо их не останавливали. Борьба непримиримых Саньков заканчивалась примерно к утру, когда, слившись воедино, они появлялись на пороге дома, "невменяемые", и часто с помадой на трусах. А дома ждала засада. Оксанкин оборонительный арсенал был разнообразен, в ход шло все: ножи, топоры, скалки, табуретки. Пару раз она выпусґкала на "Саньков" собак. Собаки были кавказцы, и пьяных не любили. "Саньки" вступали в неравную схватку, и если им удавалось прорваться в спальню - засыпали одетыми, упав ****ом в подушку. Если битва была проиграна, то с рваными, колото-резаными ранами, дорога лежала в блиґжайший травмпункт. Это были высокие отношения. Это был их фирменный стиль. Но по мере того, как мой бедный и частично образованный друг своим незаурядным, подґчеркиваю, незаурядным умом осознавал, что схема "бля буду - арест - суд - тюрьма - туберкулез - кладбище" не является доминирующей в его жизненных планах, его интеґресы стали постепенно смещаться в плоскость коммерции. Богатейший опыт общения, природная смекалка, интуиция и дальновидность привели к тому, что на 4-м десятке лет Санек стал соучредителем серьезного с/х предприятия с нехилым годовым оборотом. В его жизни появились частґные дома, дорогие тачки, поездки в дальнее зарубежье, и он без ошибок стал произносить такие названия, как "Brioni", "Gucci", "Ermenegildo Zegna". Ввиду вышеупомянутых превращений, галстук, о котором он не слышал на протяжеґнии первых 3-х десятков своей жизни, прочно занял место в его гардеробе. Из-за этой детали мы так и стали называть его между собой - Гаврила. Ну а поскольку Гаврила, в отґличие от своего книжного тезки, не был примерным мужем, то вокруг него стала роиться та категория девиц, которые были готовы помочь ему и днем и ночью. Помочь расстатьґся с деньгами.
- На *** мы им нужны? - сквозь гул сабвуферов ночного клуба я еле его слышал. - Я себя вчера на сессии по телевиґзору увидел, чуть не ****улся. Пузатый, лысый, страшный, ****ец. Куда мне до этих? - он кивнул в сторону извиваґющихся на танцполе модных, патлатых, педикообразных юношей. - Я их только кушем перебить могу. Им нравится наш образ жизни. На хорошей машине покатать, в хорошем кабаке накормить, в модном клубе выгулять, а нам от них нужна их молодость, жопа и сиськи. Так или нет? - взгляд у Гаврилы был немигающий и труднопереносимый.
- Конечно, так, - я искренне с ним соглашался. - Они бы тебя после двух ходок вряд ли бы дождались. А Ксюха - нормально, все выдержала.
- Так потому она и рядом, - он нервно передернул плеґчами. - Потому и рядом, - и он опять с удовольствием пусґтился в рассказ о том, как он утром дал "гривня".
Калейдоскопчик появляющихся с ним телок был чрезґвычайно разнообразен, но постепенно в нем стал часто поґявляться один персонаж. Ее звали Даша. Она была веселая хохотушка, и работала продавцом в ювелирном отделе. Разґмах Гаврилы ее ослеплял. Она постепенно прибирала его к рукам, периодически вступая в поединки с предшествуюґщими претендентками на трон. После этих безобразных сцен, происходивших, как правило, в самых злачных месґтах, оставалось много слез, соплей, вырванных волос и клоґчьев одежды Dolce & Gabbana, купленных на ближайшем базаре. Гаврила весело гоготал, наблюдая эти побоища.
- Вот за что люблю Дашку, - он смачно опрокидывал в себя рюмку водки, - так за то, что она такая размагниченґная.
От себя добавлю, что рецепт такой размагниченности формулировался просто: не ****и, наливай и пей. Но по мере возникновения идиллии второй, бля, молодости, семейная идиллия стремительно увядала. Деловые поездки становиґлись все длиннее, семейные вечера все реже, и даже регулярґная выдача "гривня" уже не могла спасти ситуацию.
Я все реже видел Оксану в хорошем настроении, и все чаще наблюдал ее нетрезвой.
- Нашел себе малолетку, мудак, - в ее голосе звучала жесть. - Ну ничего, я им устрою счастье. Он от меня только на инвалидном кресле уедет. Ей, пидарше, будет, на чем его по дискотекам катать, стриптизм, бля, смотреть.
Я ей почему-то верил, и поэтому не поправлял. Самое странное, что верил ей и Гаврилка.
- Ты не поверишь, - очередная рюмка отправлялась штурмовать его железную печень, - вчера приезжаю домой, ну, в 7 утра, как мы любим, и духами от меня прет, как всегда одноклассницу встретил. А она мне АКМ в голову, и затвор передернула. "Ну что, - говорит, - ебнуть тебя, скотина"?! Два часа со стволом у башки просидел. Ты знаешь, у меня нервы хорошие, но на двадцатой минуте смотрю, а у меня левая ножка трястись начала. Сижу, а она мелко так трясетґся. Думаю, нажмет на курок, и, привет... Бешеная сука...