Астраданская Мария : другие произведения.

Пророк, огонь и роза - Ищущие (книга 1). Часть 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Часть 2. Эрос и танатос.

Глава 6

   Волосы у юноши были, точно шёлковая пряжа - мягкие, лёгкие, длиной почти до середины бедра. Ярко-золотистые, как гречишный мёд - от природы такого цвета не бывает. Новым указом обычным мужчинам было запрещено менять цвет волос, однако актёры и танцовщики издавна обладали неотъемлемым правом делать со своей внешностью всё, что им вздумается, и их этот закон не коснулся.
   Зато спрос на их услуги, и официальные, и неофициальные, возрос почти втрое, и все они, от столичных манрёсю до полунищих странствующих трупп на восточных окраинах страны, с лёгким сердцем прославляли принцессу Таик, будущую Светлейшую Госпожу, в то время как деньги текли к ним в карман рекой.
   - Ох, какой же ты красивый и сладкий, самый красивый из всех... - Латена беззастенчиво сыпала комплиментами, раз за разом погружая руки в водопад струящегося золота.
   На самом деле она встречала мужчин с гораздо более привлекательной внешностью, но отчего бы не польстить самолюбию актёра?
   В конце концов, самолюбие - это единственное, что остаётся этим несчастным служителям искусства, отдавших в угоду своему богу и гордость, и возможность продолжить род.
   - Эти заколки - совершенно лишнее, - заявила Латена, решительно вытаскивая шпильки из узла, в который была скручена часть золотистых волос. - Да и всё остальное, по-моему, тоже...
   Она игриво потянула за пояс шёлкового одеяния юноши.
   И в этот момент за дверью раздались шаги.
   Латена поспешно отпрянула от актёра, но тревога, к счастью, оказалась ложной: это была всего лишь Иннин. А она, конечно, угрожающе сверкнёт своими чёрными глазами и потом, может быть, сделает выволочку, но госпоже не выдаст.
   - Ну иди, иди, - с сожалением сказала Латена юноше, и когда тот вышел, укоризненно взглянула на подругу. - Что ты так на меня смотришь?
   - Ничего, - пожала плечами та.
   - Нет, "чего", - настаивала Латена. - Разве я сделала что-то плохое?
   Первые шесть лет обучения во дворце ученицы жриц ни днём, ни ночью не оставались без присмотра, и тогда это казалось настоящей пыткой. Однако после того, как девушкам исполнилось восемнадцать, они получили возможность уединяться, и с тех пор когда бы Иннин ни приходила за своей подругой, она неизменно заставала её в обществе того или иного мужчины.
   В этот раз она не выдержала.
   - Скоро будет восемь лет с тех пор, как мы оказались по эту сторону Великих Ворот, однако всё, что мы пока умеем - это избавлять женщин от неприятных ощущений во время беременности и родов, предсказывать пол ребёнка и лечить кое-какие болезни. Ты знаешь, что я постоянно ругаюсь с госпожой и отстаиваю наше право знать что-то большее, - холодно проговорила Иннин и сделала паузу. - Но иногда, глядя на тебя, я думаю, что она права, считая, что мы это "большее" не заслужили!
   Латена обиженно фыркнула.
   - Разве жрице запрещено любоваться красивыми волосами мужчины?
   - О да, и одежду ты с него пыталась стянуть, чтобы поупражняться в рисовании обнажённого тела, - ядовито усмехнулась Иннин.
   - Ну а даже если нет! - с вызовом сказала Латена. - Думаешь, сама госпожа не занимается тем же самым? Девственность девственностью, а существует куча других способов...
   Она многозначительно замолчала.
   Иннин, неожиданно для неё самой, оскорбило такое предположение.
   Уж в чём-чём, а в этом Верховная Жрица была неповинна, и, каковы бы ни были их отношения, терпеть гадкую клевету она не собиралась.
   - Закрой рот и постыдись! - прикрикнула она. - Если у тебя недостаточно силы воли, чтобы противостоять своей похоти, то это не означает, что остальные так же слабы, как ты!
   - Это означает только то, что у остальных не хватает чувственности! - ответила Латена, покраснев от обиды. - Нет большой заслуги в том, чтобы противостоять искушениям, когда твоё тело холодно, как лёд, а душа тверда, как камень! И знаешь что? В этом вы с госпожой одинаковые! Ты постоянно с ней ссоришься, а сама не замечаешь, насколько вы похожи!
   Иннин как будто плеснули в лицо холодной водой.
   Эти слова показались ей незаслуженными и несправедливыми, однако она почему-то не нашла, что возразить, кроме глупого "неправда".
   - Разве тебе самой не будет обидно потерять всё, что имеешь, ради того, чтобы удовлетворить минутное желание? - она усмехнулась, чтобы скрыть растерянность.
   Напряжение, заискрившее было между подругами, пропало.
   - О, не думай, что я не знаю границ, - пробормотала Латена, махнув рукой. - Я не для того пожертвовала своей юностью, чтобы сейчас лечь с мужчиной в постель и всё испортить.
   - Пожертвовала своей юностью, - насмешливо повторила Иннин. - О да, ты старуха, каких поискать.
   Латена была младше её на полгода, и этой весной ей должно было исполниться девятнадцать.
   - Кто знает, - загадочно улыбнулась Латена. - Может, я как господин Маньюсарья?
   О господине Маньюсарья, наставнике дворцовой труппы манрёсю, лицо которого было спрятано под таким плотным слоем грима, что никакая маска не могла бы защитить его лучше, ходили самые разнообразные слухи. Например, что в действительности ему тысяча лет, и что он то ли сумел протянуть так долго благодаря могущественным чарам своей тайной любовницы, Верховной Жрицы, жившей тысячу лет назад, то ли в действительности вообще давно умер, оставив вместо себя пустую оболочку, раскрашенную куклу, которая умеет говорить и танцевать, но у которой нет живого, бьющегося сердца.
   Последним вариантом наставницы любили запугивать особо непослушных и непоседливых детишек.
   Сам господин Маньюсарья ничуть не интересовался окружавшими его загадочную персону домыслами, продолжал уединённо жить в отведённом ему павильоне и не общался ни с кем, кроме собственных учеников, для которых он был как царь и бог, и которые свято хранили его тайны. Если, конечно, вообще были в них посвящены.
   - Господина Маньюсарью, по слухам, наградила бессмертием великая Аста Кирин, которую он поразил своими любовными талантами, - усмехнулась Иннин. - А вот ты, в отличие от него, предпочитаешь мужчин, и не устаёшь это демонстрировать.
   - Вот видишь, Аста Кирин не была девственницей, и, тем не менее, обладала великой силой, - вздохнула Латена.
   - Только не говори, что ты всерьёз веришь в эту легенду. - Иннин покачала головой. - Ладно, я пришла не затем, чтобы обсуждать с тобой сплетни тысячелетней давности. Я нигде не могу найти госпожу, чтобы сообщить ей, что за мной послали из семьи Фурасаку. Будь добра, скажи ей это во время вечерней молитвы, если я к тому времени не вернусь.
   "Хотя с другой стороны, зачем ей об этом говорить? Почему бы ей не узнать об этом от самой Богини?" - Губы Иннин сами собой сложились в неприятную усмешку, и она едва удержалась от того, чтобы высказать эту крамольную мысль вслух.
   - Фурасаку? - Латена мигом позабыла и с любопытством посмотрела на подругу. - Там ведь живёт кто-то из твоей семьи, так? Они твои родственники?
   - У меня нет семьи, - сказала Иннин. - Так же, как и у тебя.
   Напомнив подруге о том, о чём ей не следовало забывать, Иннин развернулась и вышла из зала.
   И всю дорогу до хорошо знакомого дома старалась ни о чём не думать.
   У комнаты больного господина Фурасаку собралась, в ожидании новостей, вся его семья, но Иннин прошла мимо, едва удостоив их необходимыми приветствиями.
   Широкая постель была занавешена пологом. Откинув лёгкую ткань светло-зелёного, коричневого и жёлтого оттенка - цветов Земли, на дворе стояла ранняя осень - Иннин увидела двоих: господина и его жену, прилёгшую рядом с ним, однако, судя по всему, не сомкнувшую за ночь глаз; она держала руку мужа в своих руках.
   Увидев Иннин, она ничего не сказала, только встала, поклонилась и отошла в сторону, чтобы не мешать, однако взгляд её, наполненный беспокойством, был прикован к больному.
   Иннин присела на постель.
   Догадка Латены была верной: господин Никевия был братом Ниси, но не единокровным. Сын её матери от любовника, он унаследовал лишь часть крови Санья и мог гордиться знаменитым иссиня-чёрным оттенком волос, но не такой белоснежной кожей, какой обладали потомки "чистого" брака. Он был смугл, довольно низкоросл, даже ниже своей жены, и не сказать, чтобы очень красив - все были уверены, что госпожа Келена взяла его в мужья единственно из-за благородного происхождения, однако они прожили двадцать лет душа в душу, и других мужей у госпожи не было.
   Возможно, всё дело было в характере господина Никевия - все, кто знали его, говорили, что более ласкового и любящего отца и мужа не найти.
   Сбросив свою накидку, Иннин вытянула руку и повела пальцами вдоль руки больного, чуть-чуть не касаясь кожи, пытаясь найти источник недомогания.
   Господин Фурасаку внезапно приоткрыл глаза.
   - Я поспорил с моим младшим сыном, что моя болезнь совершенно несерьёзна. Если Тиэко проиграет, то должен будет в течение полугода прилежно заниматься, не отлынивая от занятий, - сказал он с лёгкой улыбкой. - Так что все наши надежды на вас, прекрасная госпожа. Спасите будущее нашего легкомысленного сына. Возможно, хотя бы таким способом нам удастся заставить его учиться.
   - Вам лучше не разговаривать, господин Никевия. - Иннин старалась говорить отстранённо и безразлично, но получалось плохо: господин Фурасаку ей нравился, и в ответ на его улыбку тоже хотелось улыбнуться.
   Она понимала его старшую дочь, которая не пожелала быть жрицей.
   Любящие родители, и в первую очередь заботливый отец, с которым трудно было расстаться, становились препятствием на пути многих, и сама Иннин могла только поблагодарить судьбу, пославшего ей равнодушного отца, для которого не было места даже в детских воспоминаниях.
   - Боюсь, у меня будут плохие известия... - начала Иннин и, не удержавшись, усмехнулась. - Для вашего младшего сына, господин Никевия. Придётся ему всё-таки забыть о любимых развлечениях и уединиться на полгода с книгами.
   Побледневшая было госпожа Келена с облегчением рассмеялась.
   Поговорив ещё немного с супругами, Иннин вышла из комнаты и окинула взглядом столпившихся у дверей домочадцев.
   Единственная дочь четы Фурасаку - Марик, неугомонная Марик, слава о которой гремела по всей столице, имя которой заставляло десятки воздыхателей бледнеть, трепетать и возводить очи горе, Марик-законодательница моды, Марик-неутомимая затейница - сидела возле дверей бледная, непричёсанная, едва одетая.
   Старший сын господина Никевия, красавец, каких поискать, и, несмотря на это не имевший с женщинами счастья, переживал не меньше, в один из редких моментов позабыв о своей несчастливой любовной истории, сплетни о которой уже больше года ходили по всей столице.
   Младший сын - тот самый нерадивый Тиэко, шестнадцатилетний юнец, который вместо положенных занятий музицированием и рисованием предпочитал играть с друзьями в шашки или же просто сбегать из дома, чтобы побезобразничать - теперь сидел без неизменной улыбки на лице, напуганный и серьёзный.
   Говорят, баловать детей - это плохо... и пример потомков семейства Фурасаку, обладавших непростым характером и заставлявших судачить о себе на каждом углу, казалось бы, это подтверждал, однако своего отца они при этом любили до безумия.
   "Нет большего счастья, чем заботливый, добрый, нежный отец", - снова вспомнились Иннин слова нянюшки Рису, и на мгновение девушке стало грустно.
   Впрочем, господина Никевию любили не только его дети.
   Собственная младшая сестра Иннин, три года назад переехавшая в столицу и поселившаяся у брата матери, судя по всему, волновалась не меньше, чем её двоюродные братья и сестра.
   - Опасности нет, - сообщила Иннин, выждав необходимую паузу.
   - Слава Великой Богине!
   Тиэко подпрыгнул так резко, что его длинные светло-каштановые волосы подпрыгнули вместе с ним, и выхватил из ближайшей вазы охапку ярких цветов.
   - О прекраснейшая, благороднейшая госпожа, чья красота заставляет меркнуть роскошь дворца, и чьи таланты, несомненно, сделают вас одной из самых великих служительниц Богини, - начал он, низко склонившись перед Иннин. - Позвольте преподнести вам в подарок за ваше счастливое известие...
   - Вот же идиот, - перебила брата Марик, небольно стукнув его по затылку. - Тебя сколько ещё приличиям учить? Сколько вдалбливать в эту пустую голову, что нельзя так обращаться к особе высочайшего звания?!
   Тиэко, привыкший к нравоучениям и тычкам со стороны сестры, только вздохнул.
   - Но мои восторженные чувства требуют хоть какого-то проявления... - пробормотал он, изобразив на лице умильно-виноватое выражение, а потом вдруг счастливо улыбнулся, как человек, которому в голову неожиданно пришла идея. - О! Я знаю! Раз уж я не могу выразить госпоже свою благодарность, то пусть цветы за неё получит её сестра...
   С этими словами он рухнул на колени перед Нитой и простёр перед ней руки, но девушка отпрянула, и цветы посыпались на пол.
   - Балбес, - засмеялась она. - Между прочим, теперь тебе полгода предстоит провести в библиотеке!
   Тиэко погрустнел, но Иннин не была уверена, что дело в проигранном споре и истекающих из этого обязательствах. Щёки его были покрыты лёгким румянцем, а на Ниту он не смотрел, и в голову Иннин вдруг закралось подозрение: а, может быть, юноша влюблён в её сестру?
   Тот вскочил на ноги и сложил руки на груди.
   - Между прочим, с тобой мы тоже поспорили! - напомнил он, ухмыльнувшись. - И тебе будет куда сложнее выполнить условия этого спора, чем мне - моего с отцом!
   - Посмотрим-посмотрим, - засмеялась Нита и, внезапно сделав шаг к Иннин, схватила её за руку и прошептала, наклонившись: - Мне нужно с тобой поговорить.
   Иннин вздрогнула.
   Хотела было отказаться: кто ей эта девушка? Никто. У неё больше нет ни сестёр, ни братьев, ни отца, ни матери, только ненавистная госпожа - но слова Тиэко внушили ей беспокойство. Уж не вляпалась ли Нита в какую-нибудь сомнительную авантюру?
   - Ну и что это был за спор? - напрямую спросила Иннин, заходя с сестрой в её комнату. - Каковы были условия, и что ты поставила на кон, свою благосклонность?
   - Нет, конечно! - возмутилась Нита. - Я не стану заводить отношений с тем, кто мне не нравится, даже на спор! И потом, ты разве не слышала о том, что мы придумали с Марик?
   Она чуть покраснела.
   Иннин слышала.
   Вся столица говорила о том, что затеяли две самые красивые девушки в городе, Нита Санья и Марик Фурасаку: они дали обещание не заводить любовных отношений до тех пор, пока кто-либо из мужчин не поразит их какими-то особенными талантами, или ещё чем-то.
   Что касается Марик, то с ней всё было понятно: количество её бывших возлюбленных давно перевалило за несколько десятков, она пресытилась любовными отношениями и жаждала чего-то нового.
   Однако Нита была на пять лет младше, и, судя по всему, до сих пор не имела никакого любовного опыта. Почему она поддержала эту затею, лишая себя возможности познать всё то, что давно было испробовано её старшей и более опытной подругой, которой Нита во всём подражала, оставалось для её сестры загадкой.
   "А, впрочем, что я понимаю в любовных отношениях, - осадила себя Иннин. - У меня их не было и не будет".
   - Я всё ещё жду твоего ответа, - напомнила она сестре. - Что это был за спор?
   Нита какое-то время молчала, а потом, вдруг решившись, выпалила:
   - Я слышала о том, что принцесса собирает знатных юношей и девушек столицы для того, чтобы представить их своему будущему супругу! Из них он выберет тех, кто будет прислуживать ему после свадьбы... Помоги мне попасть в их число!
   Иннин с удивлением посмотрела на сестру.
   Да, это было правдой: меньше, чем через месяц, в первый день второго месяца Ветра, должны были начинаться свадебные церемонии, освящавшие союз принцессы Таик с её женихом-чужеземцем, красивее которого, как говорили, не было ни одного мужчины ни в столице, ни во всём Астанисе. Этой свадьбы ждали без малого семь лет: все мало-мальски знатные матери в стране, у которых были сыновья подходящего возраста, надолго обосновались в столице, подыскивая возможность представить своих отпрысков принцессе.
   Однако та отвергала одного кандидата за другим, и Императрица-мать ей в этом не препятствовала...
   Чужие языки однажды подсказали Иннин: мужем принцессы должен был стать Хайнэ Санья.
   Вся кровь как будто застыла у Иннин в жилах: она поняла, почему в тот раз, почти восемь лет назад, Верховная Жрица взяла во дворец не её, а брата. Поняла - но не простила госпоже, ни того случая, ни всех других.
   А Хайнэ... это имя до самой ночи гулким болезненным эхом отдавалось в груди, однако наутро Иннин снова забыла о том, что у неё где-то есть брат, который мог бы стать мужем будущей Императрицы, но не стал.
   Что касается принцессы Таик, то никто точно не знал, что именно произошло, но однажды она села на корабль вместе с Верховной Жрицей и отплыла в неизвестном направлении, а через месяц вернулась и объявила о свадьбе.
   Говорили, что жених, которого она привезла с собой, красив, как бог - как возлюбленный Богини.
   Никто не видел его лица - по существующей традиции оно было скрыто под маской до самого последнего дня свадебных церемоний - однако слухи летели из дворца быстрее, чем листья с деревьев поздней осенью, и юношу-чужеземца, чьё настоящее имя не могли не выговорить, ни запомнить, называли не иначе как Онхонто - от "онхонт", прекрасный.
   Говорили, что сама принцесса называет его так.
   Говорили, что она - гордая, высокомерная Таик, которая семь лет не признавала ни одного из мужчин в стране достойным себя и своих будущих детей - старается угадать каждое его желание и окружает его самыми красивыми вещами и самыми интересными собеседниками.
   Иннин не знала, так ли это. Будущий супруг принцессы мог пройти через Великие Ворота лишь в день начала свадебных церемоний, и о том, где он жил сейчас, были осведомлены лишь немногие.
   Верховная Жрица входила в их число, но Иннин не собиралась ни о чём её спрашивать.
   - Я ведь не прошу тебя устроить, чтобы Онхонто выбрал меня, - голос сестры отвлёк её от мыслей. - Просто помоги мне попасть в число приглашённых! Ну пожалуйста. Пожалуйста-пожалуйста!
   Нита подошла ближе и заглянула сестре в глаза, просительно улыбаясь.
   "Разве ей можно отказать?" - промелькнуло в голове у Иннин.
   Она внезапно подумала: отношения между её собственной матерью и Верховной Жрицей были точно такими же? И точно так же Ниси Санья просила Аста Даран позволить ей взять в мужья простолюдина, и точно так же Аста Даран не смогла отказать, глядя в улыбающиеся тёмные глаза?..
   Иннин прошлась по комнате, не желая выдавать охвативших её чувств.
   - Лучше бы ты отдала силы учёбе, чем ввязываться в сомнительные споры, - сказала она. - Ты ничем не лучше Тиэко. Приехала в столицу для того, чтобы кем-то стать, а чем занимаешься вместо этого?
   - Ну не ругай меня, - попросила Нита, виновато опустив взгляд. - Меня и так ругает госпожа Келена... А господин Никевия защищает. Мне иногда так жаль, что он нам не отец, а только дядя.
   Однако Иннин не желала поддаваться на попытку сменить тему разговора.
   - Я бы ещё поняла, если бы ты мечтала попасть во дворец ради того, чтобы увидеть его чудеса, или приблизиться к Госпоже, да хотя бы даже ради того, чтобы увидеть Онхонто! Но ради какого-то глупого спора! - продолжала отчитывать сестру она.
   - Ты стала такой строгой и послушной, - внезапно вздохнула та. - А я ведь помню, что перед тем, как уехать во дворец, ты была совсем другой... Ты всё хотела сделать по-своему, не признавала никаких правил...
   Иннин вздрогнула.
   Почему-то эти слова было больно слышать - так же, как и слова Латены о том, как она похожа на Верховную Жрицу.
   - Я всего лишь стала взрослой, - холодно усмехнулась она.
   - Неужели и я стану такой меньше, чем через четыре года?.. - грустно спросила Нита.
   Нет, сердиться на неё долго не получалось.
   - Нет. - Иннин отвернулась, чтобы скрыть грустную улыбку. - Ты станешь другой.
   "Потому что тебе не суждено быть жрицей".
   - Какой? - глаза Ниты загорелись. - Ты и в самом деле знаешь будущее?! Сестра...
   - Возьмёшь себе мужа, любовника, а, может, двух, и продолжишь наш род. И будешь счастлива. Я в этом уверена, и не нужно никаких предсказаний.
   Взгляд у сестры потух, лицо разочарованно вытянулось.
   Она ожидала чудес...
   Когда-то чудес ожидала и сама Иннин, но получилось совсем не так, как в книжке про приключения принцессы Амасты - однако путь обратно был отрезан.
   Или нет?..
   От этой мысли что-то дрогнуло в груди, и Иннин отогнала её большим усилием воли.
   - Мне не хочется брать себе мужа, - внезапно призналась Нита. - И даже отношений заводить не хочется. Точнее, не совсем... Я просто не могу найти того, с кем захотелось бы это делать.
   - Ты знакома с десятками, а то и сотнями молодых людей из самых знатных семей столицы, - чуть усмехнулась Иннин. - И среди них нет ни одного, кто внушил бы тебе симпатию?
   "И это меня ещё называют холодной и бесчувственной", - пронеслось у неё в голове.
   - Нет, но... - Нита внезапно зарделась. - Они кажутся мне милыми, но когда я сравниваю их с...
   Она осеклась.
   Иннин насторожилась.
   - С кем это? - спросила она, внимательно вглядываясь в лицо Ниты.
   Та сначала отводила взгляд, но потом внезапно решилась и выпалила, глядя сестре прямо в глаза:
   - С нашим братом!
   Иннин на мгновение стало трудно дышать.
   Однако Нита добавила:
   - С Хатори.
   ...и удушье отпустило.
   - О, Богиня! - воскликнула Иннин, рассмеявшись. - Нет, этого я понять не могу! Когда я видела его в последний раз, он был грязным и оборванным мальчишкой, который едва мог связать пару слов! Я была абсолютно уверена в том, что он вор! А теперь ты говоришь так, как будто он - кладезь всех мыслимых и немыслимых достоинств.
   На какое-то мгновение Иннин даже позабыла о том, что у неё нет ни семьи, ни воспоминаний. И, следовательно, никакого Хатори, который нежданно-негаданно стал её братом, когда она уже поселилась во дворце, тоже не существовало.
   - Ну, если бы увидела его сейчас... - сказала Нита, невинно улыбаясь. - Он такой красивый.
   - По-моему, ты в него влюблена.
   - Нет, что ты! - Нита даже всплеснула руками от испуга. А потом отвернулась и как-то принужденно засмеялась. - Как ты можешь такое говорить! Он ведь наш брат.
   "Какой он нам брат! - с внезапным раздражением подумала Иннин. - Это просто глупо!"
   Эти слова вертелись у неё на языке, однако Нита добавила:
   - Это почти то же самое, как если бы я влюбилась в Хайнэ.
   И Иннин поняла, что этот разговор нужно заканчивать.
   Она не хотела ничего слышать о Хайнэ. До неё доносились слухи, что он жив, однако изуродован болезнью, но она старательно отгораживалась от них, не желая знать никаких подробностей.
   У неё нет и не было брата.
   - Я подумаю о твоей просьбе, - пообещала Иннин. - Только какие у тебя основания надеяться, что Онхонто выберет именно тебя? Я не говорю, что ты обделена талантами, но ни один из них ты не попыталась довести до совершенства, а именно этого хочет принцесса, иначе бы ты и так попала в список приглашённых. Чем ты собираешься привлечь внимание Прекрасного?
   Взгляд Иннин вдруг упал на книгу с ярким заглавием. Она взяла её в руки, критически оглядела. Нехотя усмехнулась:
   - Уж не этим ли?
   Энсенте Халия - романы этого автора были широко популярны в столице благодаря своему эротическому содержанию. Любовные сцены были выписаны столь подробно и откровенно, как никогда прежде, и уже одно только это принесло автору скандальную славу, которая, как известно, держится дольше всего. К тому же, предприимчивый Энсенте окружил - или окружила, потому что это имя явно было выдуманным и могло принадлежать как мужчине, так и женщине - свою личность немалой долей таинственности: его не только никто никогда не видел, но и вообще ничего о нём не знал, и всё это в совокупности подогревало интерес к его романам, которые, по слухам, передавал в издательство таинственный незнакомец, с ног до головы закутанный в чёрную накидку - то ли сам Халия, то ли его помощник.
   Впрочем, всё это тоже смахивало на легенду, выдуманную ради пущей популярности среди юных девиц, обожавших подобного рода приключения.
   - Надеюсь, тебе не пришло в голову привлечь внимание Онхонто при помощи скандала? Например, прочитав отрывок из этой повести во дворце? - спросила Иннин, прищурившись.
   - Нет, конечно! - Голос Ниты казался искренним. Но...
   - Ты не понимаешь, во что ты ввязываешься. Не понимаешь, насколько это опасно.
   - Что ты разговариваешь со мной, как с глупой девочкой, которая готова на любое безумие?! Между прочим, это вообще не моя книга! Её читает Марик. - Нита возмущённо отобрала у сестры книгу, однако долго сердиться не смогла и тут же улыбнулась, посмотрев куда-то вдаль. - Знаешь, она говорит, что если бы Энсенте пришёл к ней, она бы в ту же секунду забыла своё обещание и сделала его своим любовником. А, может, и вообще мужем...
   - Забавно будет, если этот Энсенте на самом деле женщина, - только и сказала Иннин, усмехнувшись.
   Она уже распахнула двери, когда до неё донёсся голос сестры.
   - Я ещё кое-что хотела сказать!
   Иннин остановилась, не оборачиваясь.
   - Да?
   - Мама должна присутствовать в столице во время свадебных церемоний.
   - Я знаю, и что?
   - Она возьмёт с собой Хатори и Хайнэ.
   Внутри что-то оборвалось.
   "Как это возможно?! - вспыхнуло у Иннин в голове. - Он же, как говорят, не встаёт с постели и прячется ото всех..."
   Вспыхнуло и погасло.
   - Почему ты считаешь, что меня должно заинтересовать это известие? - спросила Иннин, пожав плечами. - Я не собираюсь с ними видеться. Я и с тобой вижусь только в те дни, когда меня приглашают госпожа с господином. А вовсе не потому, что в прошлом нас связывали какие-то родственные узы.
   - Но ведь тебе придётся с ними увидеться... во дворце.
   "Ну уж нет, - подумала Иннин. - Я что-нибудь придумаю. Отговорюсь болезнью".
   - Может, и придётся, и что с того? - сказала она вслух. - Ты не обязана была меня предупреждать.
   - Я думала, тебе будет интересно.
   - Нет.
   Не добавив больше ни слова, Иннин вышла из комнаты.
   Сквозь полуоткрытые двери в спальню господина Фурасаку она увидела Марик, которая сидела на полу рядом с постелью, положив голову на локоть отца. Глаза её были закрыты, а на губах сияла такая счастливая улыбка, о которой вряд ли мог мечтать хоть один из её многочисленных возлюбленных.
   Господин Никевия посмеивался и ласково гладил дочь по волосам.
   Иннин попрощалась и села в экипаж.
   Вернувшись во дворец, она попыталась разыскать Верховную Жрицу, однако та, как оказалась, до сих пор не вернулась.
   - Госпожа во дворце Ожидания чудес, - сообщили ей.
   Эти слова показались Иннин издевательством, как будто Аста Даран могла отправиться во дворец с таким названием единственно ради того, чтобы посмеяться над своей ученицей и её детскими мечтами.
   А также над разочарованием, которое та испытала, обнаружив, что жизнь во дворце куда утомительнее и отнюдь не веселее, чем в далёкой провинции Арне, что никаким чудесам и никакому волшебству их не учат, а жрицы вовсе не похожи ни на Аларес Сияющую, ни на её двенадцать человеческих воплощений, давших имена двенадцати созвездиям.
   Воительница, Хозяйка, Танцовщица, Волшебница, Императрица...
   Они с Хайнэ родились в третьем месяце Воды, в месяц, когда солнце проходило через созвездие Целительницы.
   "Я обещала вылечить его и не сдержала обещания".
   Иннин в очередной раз пресекла свои мысли.
   У неё больше не было брата.
   К тому же, слова, которые она произнесла тогда, были лишь отговоркой, предназначенной для того, чтобы успокоить совесть.
   А совести у неё тоже больше не было.
   Аста Даран говорила, что это величайший дар, уготованный для них Богиней - жрица становится выше человеческих чувств и метаний, она становится выше добра и зла. Отныне и навсегда мерила законов, придуманных простыми людьми, перестают для неё существовать, и их заменяет воля Сияющей.
   И всё это было бы прекрасно, вот только Иннин никогда не слышала воли Сияющей, да и вообще её слов. Вместо них были слова Верховной Жрицы.
   Карета внезапно остановилась, да так резко, что девушка ударилась затылком о заднюю стену - наверное, это следовало воспринять как предостережение небес против крамольных мыслей.
   Иннин вышла из экипажа.
   Дворец Ожидания чудес был одним из двенадцати дворцов, расположенных за пределами дворцовой стены, однако относящихся к ведомству императрицы - обычно они использовались в те дни, когда кому-либо из членов правящей семьи требовалось соблюсти уединение, а в остальное время пустовали.
   Вот и сейчас, пройдя через ворота, Иннин никого не увидела.
   Только осень, пролетевшую над кронами деревьев и щедрой рукой разбросавшую в сочную зелень краски - пурпурные, солнечно-жёлтые, пламенно-оранжевые.
   Изогнутые крыши павильона виднелись где-то вдалеке - золотились сквозь разноцветные узоры листвы и казались совсем маленькими на фоне окружающего дворец пустынного и величественного простора.
   Огромный сад утопал в тишине.
   Белоснежный песок на широких аллеях казался снегом, нежданно выпавшим посреди погожего осеннего дня; ни ветка, ни соринка, ни жухлый лист не портили светлый покров пятном. Это казалось бы удивительным, если бы Иннин не знала, что за дворцом следят десятки слуг-теней, слуг-призраков, невидимых и неслышимых, как и должно быть во дворце, дарящем уединение.
   Где-то они были - и в то же время сейчас Иннин была абсолютно одна.
   На какое-то время она позабыла о своей цели, позабыла, что собиралась искать Верховную Жрицу.
   Ноги шли как будто сами собой; аллея привела Иннин к озеру.
   Стоял погожий, безветренный день, и отражавшаяся в зеркальной глади воды картина казалась даже более реальной, чем окружающий пейзаж.
   Бездонно синее небо, пожар алых листьев, яркие одежды женщины, стоявшей посреди беседки.
   - Зачем явилась? - холодно спросила Аста Даран, не поворачивая головы.
   Сдержав бурю эмоций, поднявшуюся в груди от такого тона, Иннин прошла по мосткам в плавучую беседку.
   Она была уверена, что на губах Верховной Жрицы играет усмешка, однако ошиблась - лицо её оказалось совершенно спокойным, почти безмятежным.
   Внезапно до безумия захотелось разозлить её.
   Да что там - привести в ярость.
   - Я была у твоего брата, - сказала Иннин, оставив заданный ей вопрос без ответа. - Ты помнишь о том, что у тебя есть брат?
   Сказать такие слова, да ещё и назвать госпожу на "ты" было невероятным неуважением, величайшей дерзостью, но на лице Даран по-прежнему не отразилось и тени эмоций.
   - Да, - просто сказала она.
   Это слово поразило Иннин, уверенную в противоположном ответе, в самое сердце.
   - Он тяжело болен, - сказала она дрожащим голосом.
   Солгала.
   И добавила, стиснув зубы:
   - Тебе всё равно?!
   Вокруг по-прежнему царила тишина.
   На мгновение её прорезал крик птицы, парившей высоко над озером, и, как будто вторя ему, раздался плеск воды, но потом безмолвие словно вернулось в свои владения, как возвращается в берега река, побушевав во время весеннего разлива и успокоившись.
   - А тебе? - негромко спросила Верховная Жрица.
   Злость внезапно отпустила Иннин, уступая место бессилию.
   Она оперлась на перила беседки, разглядывая в воде собственное отражение, которое так не часто приходилось видеть в обычной жизни - жрица должна являть своим обликом совершенную красоту, однако об этом заботятся прислужницы, а самой ей не полагается интересоваться собственным внешним видом.
   Даже зеркало иметь не разрешается.
   - Почему ты ничему меня не учишь? - спросила Иннин безжизненно. - Пусть остальные не исполняют правила, пусть пытаются урвать у жизни и то, и это, и в результате не получают ничего, но я ведь не такая. Я сделала всё, что ты мне сказала, пусть даже мне было больно. И что я получила взамен?
   - А почему я должна тебя учить? - был ответ.
   Иннин непонимающе вскинула голову.
   - Если кто-то очень хочет что-то получить, то он приходит и берёт это. - Голос Верховной Жрицы был всё таким же негромким и терпеливым. - Принесённые жертвы не являются гарантией приобретения, они всего лишь открывают ворота. Но прийти и взять ты должна сама. Те, кто ждут, что их чему-то научу я, будут ждать этого до конца жизни, и это их самая большая ошибка. Но ты права, они не делают даже необходимых вещей, и поэтому я не скажу им об этом. А тебе сказала.
   Иннин потрясённо опустила голову.
   Почему-то вспомнилась девочка на площади, которую она увидела восемь лет назад.
   Девочка, которая научилась всему без учителей...
   "Я сама во всём виновата. - У отражения в воде искривилось лицо. - Я бездарна. За столько лет я не смогла понять даже такой простой вещи".
   - Что ты хочешь знать? - Голос Даран донёсся откуда-то издалека.
   Иннин подняла голову, преодолевая горечь, унижение и болезненное желание развернуться и уйти, прокричав перед этим признание в собственном бессилии и никчёмности.
   Ей вспомнился разговор с сестрой.
   - Будущее, - сказала она безо всякого выражения.
   - Сначала научись узнавать прошлое.
   "Как?" - чуть было не вырвалось у Иннин, но она вовремя остановилась.
   - Дай... намёк, - с усилием произнесла она. - Подтолкни мои мысли в верном направлении.
   - Рисуй.
   Рисовать?..
   Иннин обернулась и увидела на столике в беседке две кисти, однако ни бумаги, ни туши не было.
   Тогда как же...
   Подумав, Иннин взяла кисть и, опустившись на деревянный настил беседки, наклонилась над водой. Движение рукой - и отражение в воде покрылось лёгкой рябью. На какое-то мгновение Иннин увидела вместо него другое лицо, чужое, но такое знакомое, непохожее и похожее одновременно.
   А потом оно пропало.
   Но основа для будущего "рисунка" уже была.
   "Хайнэ, - подумала Иннин, закрыв глаза. Рука её шевелилась, кисть рисовала длинные пряди, обрамляющие лицо. Вода в озере тихо плескалась, будто отвечая на растревожившие её движения шумными вздохами. - Я не права. У меня есть брат, что бы кто ни говорил и ни думал по этому поводу. Я так хочу тебя увидеть, Хайнэ, и скоро это произойдёт".
   Плеск воды внезапно стал иным, более глубоким - движения кисти не могли бы произвести таких звуков.
   Чужая рука коснулась плеча Иннин, но она не стала открывать глаз, чувствуя, что главное, что от неё сейчас требуется - это сохранить с таким трудом найденное спокойствие.
   Потому что это спокойствие и было тем, что позволяло Верховной Жрице всегда одерживать над своей ученицей верх - но Иннин больше не держала на неё зла.
   По крайней мере, сейчас.
   Осознав это, она как будто отдёрнула полог, скрывавший от неё какую-то часть мира, и этот мир, невиданный, необыкновенный распростёрся перед ней во всей своей полноте - но распростёрся не как перед владелицей, а как перед путешественницей, гостеприимно распахивая объятия.
   Чей-то чужой мир.
   Чьи-то чужие воспоминания.
  
   Душный, сладкий запах невиданных цветов.
   Воздух насыщен этим медовым ароматом, аромат падает с мокрых листьев вместе с каплями дождевой воды, ласкает лицо вместе с порывами тёплого южного ветра.
   Этот аромат прекрасен и невыносим одновременно.
   Невыносимо прекрасен.
   Воздух жаркий и влажный, чувствуется близость моря, вдалеке слышится рокот волн, с грохотом набегающих на скалы.
   Как-то странно кричат птицы, вернее, этот крик так же странен, как сладкий аромат роз, как краски экзотического пейзажа, открывшегося усталым путешественникам.
   - Кто этот мальчик, Инесс? - произносит чей-то мягкий, глубокий голос. Мужской. - Я не могу передать тебе, что ощутил, когда увидел его. Могу сказать одно: я чувствую, что отдал бы жизнь, чтобы увидеть его снова. И в то же время рад, что этого не произойдёт.
   - Ты всегда всё понимаешь верно, - отвечает другой голос, женский. - Тебе достаточно одного взгляда, чтобы узнать то, на что другим не хватит ни сотен жизней, ни сотни сотен книг.
   - О, я понимаю, на кого ты намекаешь, - смеётся мужчина. - Но не будь так строга. Ему всего семнадцать лет.
   - Ты просто любишь этого зануду, как любишь всех, а я хорошо разбираюсь в человеческой природе и вижу, что он таким и останется. Ну да ладно. Я отвечу на твой вопрос про мальчика... Это счастье, что мы его больше никогда не увидим, потому что в противном случае мы умрём. Умрём от любви, Ранко.
  
   Иннин внезапно почувствовала невыносимую тяжесть на сердце - и невыносимое желание увидеть тех, чей разговор пронёсся в её голове подобно дуновению ветра, морского и тёплого. Одного порыва такого ветра достаточно, чтобы перед тобой открылся целый мир - волны и утёсы, раковины и морские звёзды, корабли и бездонная синева глубин - даже если ты никогда не видел моря.
   Иннин пыталась открыть глаза, одновременно не открывая их, и, в конце концов, ей это удалось.
   Она открыла глаза в том, чужом мире, и чужим взглядом скользнула по лицу собеседника, молодого черноволосого мужчины с тёплым взглядом тёмно-синих глаз.
   Сердце болезненно затрепетало.
  
   - Ты ведь знаешь, что самые красивые растения обычно бывают ядовитыми, а самые красивые бабочки считаются посланницами из Подземного Мира и таят погибель для тех, кто прельстится на свет их крыльев? - продолжала женщина. - Под листьями прекрасной розы скрываются шипы. Самая глубокая любовь причиняет самые невыносимые страдания.
   - Но ведь верно и обратное. - Улыбка мужчины была тёплой, как лучи вечернего солнца, и в то же время таила в себе ту же печаль, что таит закат. - Пройдя через невыносимые страдания, человек учится со-страданию и, значит, учится настоящей любви.
   - Ранко, ты мудрец и философ. Никто не умеет говорить так складно, как ты. И порой это совершенно невыносимо! Скажу тебе честно: твоё совершенство раздражает.
   Мужчина рассмеялся.
   - Спасибо, мне приятно услышать от тебя этот комплимент. Возражать не стану, я и сам считаю, что я весьма умён и мил. Может, и не совершенство, но весьма к нему близок.
   - О, Богиня, от скромности ты не умрёшь!
   - Конечно же, нет. - Ранко хмыкнул, а потом поднял голову, разглядывая огромные звёзды, сияющие в черноте южного неба, и в глазах его сверкнули весёлые искры. - Предпочитаю умереть от любви.
  
   Иннин содрогнулась всем телом, как будто кто-то дотронулся до груди ледяными пальцами.
   Лицо мужчины, его разговоры с невидимой собеседницей и экзотические пейзажи пропали, однако сладкий цветочный аромат остался.
   И он становился всё сильнее и сильнее, тесня грудь, обступая удушливой волной.
   Иннин открыла рот, хватая ртом воздух, и на мгновение показалось, будто она вынырнула из воды.
   Ей сразу же полегчало, однако аромат никуда не исчез.
   Благоухание розы после дождя...
   Иннин медленно открыла глаза и увидела, что они с Верховной Жрицей больше не находятся в одиночестве.
   Берег озера был полон людей - их ярко-жёлтые и тёмно-зелёные одежды отражались в прохладе воды беспорядочными мазками.
   Неужели пожаловал кто-то из императорской семьи?
   Но как же так... сегодня совсем не подходящий день...
   Не зная, что и думать, Иннин всё же поднялась с колен, положила мокрую кисть обратно на столик и прошла по мосткам на берег.
   Впереди толпы придворных стоял высокий мужчина, одетый в тёмно-зелёное одеяние, поверх которого была наброшена светлая накидка цвета осенних листьев и лёгкий шарф с коричневыми полосами. Лицо мужчины было закрыто маской...
   Озарение, настигшее Иннин, было отчасти болезненным, как чей-то резкий толчок в спину.
   Онхонто!
   Конечно же, это он.
   В знак почтения Иннин низко склонила голову, увидев перед собой светло-коричневые кисти шарфа и концы длинных, чуть волнистых волос, рассыпавшихся по накидке. Они были тёмными, но не чёрными, а, скорее, красноватыми - такого цвета бывают ветки редкого дерева морено, как будто покрытые лаком, когда на них падает яркий солнечный луч.
   От благоухания роз кружилась голова.
   Онхонто произнёс что-то на незнакомом языке - голос у него был глубоким и мелодичным, и от него трепетало в груди, как во время самых красивых музыкальных представлений, когда душа возносится куда-то высоко, в самые глубины звёздного океана - а потом развернулся и ушёл, уводя за собой толпу сопровождающих, которые потянулись за ним, как яркий разноцветный шлейф.
   - Что он сказал? - пробормотала Иннин, когда процессия отошла достаточно далеко.
   - Поприветствовал тебя, - ответила Верховная Жрица, стоявшая позади девушки.
   - Он так прекрасен.
   - Иногда народная молва не обманывает.
   Иннин молчала, глядя вслед удалявшемуся Онхонто.
   Да... её брат и в подмётки не годился будущему супругу принцессы, даже если бы не был изуродован болезнью.
   - Я хочу присутствовать в главном зале в тот день, когда приехавшие из провинций семьи придут во дворец, чтобы выразить Светлейшей Госпоже своё почтение, - решительно сказала Иннин, повернувшись к Верховной Жрице.
   "Я хочу увидеть моего брата". - Этого она вслух не произнесла.
   - А почему ты считаешь, что заслужила такую честь? - пожала плечами Даран.
   Подобные замечания всегда заставляли Иннин испытывать болезненное ощущение, похожее на боль от ссадины, но сейчас было всё равно.
   - Потому что я твоя лучшая ученица, - без тени сомнений сказала она. - Потому что сегодня я добилась того, чего хотела, я видела прошлое, и это только начало.
   Солнечный луч заскользил по лицу Даран, и на миг Иннин показалось, что оно побледнело, но губы Верховной Жрицы улыбались.
   То ли насмешливо, то ли с гордостью.
  

***

   Церемония приёма гостей растянулась на несколько дней, и всё это время в предназначенном для визитов павильоне было не протолкнуться.
   Иннин сидела в главном зале с раннего утра до позднего вечера, выслушивая однообразные слова приветствия, и отчаянно скучала, но придворным дамам приходилось ещё хуже: в своём парадном облачении и роскошных головных уборах они едва могли пошевелиться.
   Больная императрица давно уже не удостаивала своим посещением ни одного важного, а уж тем более формального собрания, и вместо неё был установлен муляж, к которому и обращались, как к живому человеку, гости.
   "Как же это всё-таки глупо, - думала Иннин, глядя, как вошедшие рассыпаются торжественными речами перед раскрашенной куклой. - Принцесса Таик уже несколько лет отдаёт приказания вместо своей матери, так почему бы и гостей не принять тоже ей?"
   Судя по всему, эти мысли приходили в голову не ей одной.
   Пожилые матери семейств почтительно кланялись кукольной императрице, добросовестно соблюдая традицию, однако их дочери, сыновья и внуки нет-нет, да и вскидывали утомлённый взор к потолку, и красивые лица их раздражённо кривились.
   "Сумасшедшая императрица слишком долго пробыла у власти. - Обронённые кем-то слова, подхваченные эхом чужих голосов, летели по коридорам дворца шёпотом невидимых теней. - Уже успело вырасти поколение, не питающее должного уважения к царственной семье и божественной крови. Это будет дорого всем нам стоить".
   Впрочем, кое-кто придерживался прямо противоположного мнения.
   Иннин однажды довелось услышать обрывок разговора между принцессой Таик и её наставницей, бледной Агайей, чьё лицо в обрамлении светлых волос походило на луну в туманную, призрачную ночь.
   - О, не беспокойтесь, моя госпожа, - вкрадчиво шептала Агайя. - Может, они и не питают должного уважения, но это не должно вас тревожить. Всё, что занимает этих юношей и девушек - это собственные любовные приключения. Они не знают и не хотят ничего, кроме развлечений. Слово "заговор" означает для них лишь избитый поворот сюжета в какой-нибудь книге. Они не будут представлять для вас угрозы.
   Рядом раздался звон гонга, возвещающий о том, что время, отведённое для визита, подошло к концу.
   Старая мать ещё раз почтительно поклонилась, а во взгляде её взрослой дочери промелькнуло жадное предвкушение - теперь-то для неё и начиналось самое интересное, то, ради чего не жалко было потратить время на скучное представление в павильоне. Столько новых людей в столице, столько юных красавцев в дворцовом саду!
   Сын какой-нибудь провинциальной госпожи - может быть, и не самое перспективное знакомство, но как захватывающее любовное приключение на одну ночь вполне сойдёт.
   А потом, когда юноша уедет обратно, можно будет писать ему слёзоточивые письма и страдать... ах, как страдать в разлуке! Все подруги обзавидуются, и печальная история Никевии Фурасаку-младшего померкнет на фоне этой трагедии.
   Вот какие мысли Иннин прочитала во взгляде юной госпожи, радостно устремившейся в сад.
   На мгновение в зале воцарилась тишина, прерываемая лишь тяжкими вздохами дам, обливавшихся потом под слоями роскошных одежд.
   А потом провозгласили имена новых гостей:
   - Госпожа Ниси Санья с сыном.
   Иннин стиснула подлокотник низкой скамьи, не отрывая взгляда от входа.
   Тяжёлые двери медленно растворились, и меж ними блеснуло что-то яркое, совершенно не соответствующее по цветовой гамме убранству помещения.
   В главном павильоне полным ходом шла подготовка к свадебным церемониям, и поэтому принимать гостей пришлось здесь, под сумрачными сводами огромного зала, отделанного тёмно-синим мрамором - всё великолепие ярких, расшитых золотом одежд совершенно терялось в освещении многочисленных, но почти не разгоняющих холодную темноту зала светильников.
   Однако золотисто-рыжие волосы гостя, появившегося в дверях, сверкнули ярче, чем шёлковые и парчовые одежды - вероятно, всё дело было в лучах солнца, светившего прямо в западные окна коридора, расположенные напротив дверей.
   За мгновение до того, как узнать вошедшего, Иннин ощутила пустоту в груди - так бывает, когда смотришь вниз с большой высоты. Так было семь с половиной лет назад, когда она спрыгнула со Срединной Стены прямо на площадь Нижнего Города... сначала всё внутри леденеет от ужаса, а потом, когда ноги уже коснулись мостовой, испытываешь облегчение, но и лёгкое разочарование, потому что всё закончилось, и исчезло головокружительное чувство неизвестности.
   Хатори. Это его назвали сыном госпожи Санья.
   А Хайнэ рядом с ним не было...
   Впрочем, Иннин довольно быстро справилась со своими чувствами и стала внимательно разглядывать вошедших, таких знакомых-незнакомых.
   Мать её почти не постарела. Осталась всё той же: лицо с едва заметными признаками макияжа, мягкая улыбка, тяжёлая чёрная коса, обёрнутая вокруг головы и закреплённая заколками в виде бабочек. Это была довольно старомодная причёска, которую в столице уже никто не делал, но к маминой ненавязчивой красоте она очень шла.
   А вот Хатори, названный брат - старший или младший?.. - изменился до неузнаваемости. Мальчишка, присвоивший себе имя демона и чуть было не попавшийся на воровстве, немой оборванец с причёской простолюдина... Сейчас он выглядел, как и полагалось отпрыску знатного семейства: длинные, до пояса, волосы были зачёсаны назад, распущены по плечам и перехвачены на лбу тонкой лентой.
   И только одежда была чёрной... вся - штаны, высокие сапоги, туника длиной до середины бедра, плотно облегающая тело и подпоясанная широким кушаком. Судя по всему, Хатори получил имя Санья, однако в привилегии надевать цветную одежду во время торжественных церемоний ему было отказано, и теперь среди облачённых в шелка придворных он выглядел вороной, попавшей в сад с экзотическими птицами.
   Однако, как ни странно, это ему даже шло.
   Он не был слишком красив, по крайней мере, той красотой, которая ценилась в столице - чересчур высокий и не особенно хрупкий, хотя и стройный - однако отвести от него взгляд было трудно.
   Хотя, возможно, всё дело было в слишком ярком, непривычном цвете волос.
   "Новый указ! - вдруг вспомнила Иннин. - Так, значит, это его природный цвет... как странно".
   Мать её обратилась, как и было положено, к кукольной императрице, однако Хатори даже глядеть в сторону муляжа не хотел, как будто не замечал. Неужели ему не объяснили традицию?
   Взгляд его вишнёво-красных глаз, пылавших в полумраке зала, как гранаты, заскользил по придворным дамам и остановился на Иннин.
   Её как будто обдало жаром, но она не подала виду.
   "Вряд ли он меня узнаёт, - подумала она. - Я бы его не узнала, если бы не цвет волос".
   Почти восемь лет...
   Иннин вспомнила, как сажала вместе с ним зёрна в горшок, и какой тёплой была его рука, с которой она случайно соприкоснулась.
   Жар в груди стал сильнее.
   "...твоё тело холодно, как лёд, а душа тверда, как камень", - пронеслись в голове слова Латены, и Иннин захотелось весело усмехнуться.
   Как бы не так.
   Впрочем, это всё равно было невозможно и не имело никакого значения.
   Госпожа Ниси, тем временем, произнесла свою речь, поднесла символические дары и низко поклонилась. Теперь сказать надлежащие слова предстояло сыну.
   А тот никак не желал поворачиваться в сторону куклы.
   И даже глаз не опускал, как положено. Если и было в нём что-то, что осталось прежним, так это взгляд - прямой, самоуверенный, дерзкий.
   - Мой брат, который должен был стоять сейчас рядом со мной, не смог попасть в этот зал и остался в саду, - внезапно сказал Хатори, и Иннин похолодела.
   Что он делает, он с ума сошёл?!
   Разве можно начинать приветственную речь с таких слов?
   Судя по растерянному взгляду Ниси, она была удивлена и напугана не меньше.
   В зале поднялся шёпот, однако Хатори как будто ничего не замечал.
   - И поэтому я хотел бы говорить от имени нас обоих, своего и Хайнэ Саньи.
   Только когда Хатори произнёс это имя, Иннин в полной мере осознала смысл его предыдущей фразы: Хайнэ здесь, он в саду!
   Помедлив секунду, она обвела взглядом зал и, пользуясь тем, что всеобщее внимание было приковано к дерзкому юноше, незаметно поднялась на ноги и выскользнула через боковые двери.
   Выйдя из павильона, Иннин с наслаждением глотнула свежего воздуха. Лёгкий осенний ветер, ласково коснувшийся её лица, напомнил о порывах другого ветра, тёплого, морского и напоенного благоуханием роз.
   Инесс и Ранко...
   Кем они могли быть?
   Что-то подсказывало Иннин, что люди с этими именами уже умерли, и она не была уверена, что хочет узнавать их историю - в прошлый раз это было больно.
   Она торопливо спустилась по малой лестнице в пятьсот ступеней - большая, в две тысячи, ведущая к главному павильону, осталась по правую руку, сияя разостланным на ней полоном с узором из золотых нитей.
   Кленовые аллеи, тонувшие в осеннем багрянце, были, вопреки обыкновению, полны людей.
   Как найти среди них брата?
   "Он изуродован болезнью, - вдруг вспомнила Иннин и замедлила шаг. - Поэтому и не появился в зале".
   Её охватило замешательство.
   Каково будет увидеть его таким?
   Она не боялась вида уродства, но...
   Преодолев оцепенение, Иннин сделала шаг вперёд, но прежняя уверенность покинула её, и она сворачивала с аллеи на аллею, уже не вглядываясь в посетителей и не пытаясь догадаться, где может обнаружить брата.
   Но, как оказалось, интуиция вела её лучше, чем до этого вёл рассудок.
   "Вот он!" - кольнуло в сердце.
   Иннин остановилась позади человека, сидевшего на скамье к ней спиной.
   Волосы, очень длинные, иссиня-чёрные - волосы Санья! только божественная кровь даёт такой чистейший оттенок, без малейшей примеси золота, каштана или красного дерева - были, по последней моде, распущены и лишь у самых концов едва перехвачены широкой лентой с украшениями.
   Ветер слабо шевелил более короткие пряди, не захваченные в причёску.
   Несколько мгновений Иннин не могла заставить себя пошевелиться.
   Что она увидит, обогнув скамью и посмотрев на брата? Лицо, когда-то красивое, а теперь покрытое уродливой коркой?
   Думать об этом было невыносимо.
   Поэтому оставалось только сделать.
   И снова вспомнился прыжок со Срединной Стены... вот она ползёт по ней, обдирая локти, стирая пальцы в кровь, в груди - пустота, в ушах - звенящая тишина, и страшно-страшно-страшно, но что-то словно толкает вперёд, потому что нужно успеть быстрее, пока её отсутствие не обнаружили, не догнали, не вернули назад. Потому что нужно, она должна это сделать, она хочет этого больше всего на свете! А ноги, тем временем, не находят под собой очередной опоры... всё, дальше нет никакого возврата, остаётся только прыгнуть.
   Сидевший на скамье юноша повернул голову.
   Солнечные лучи заскользили по совершенно белой, не тронутой даже каплей румянца коже, по длинноватому носу, по чётко очерченным бледным губам. Заскользили и утонули в глубокой черноте глаз, как в бездонном колодце.
   Нет, он не был изуродован.
   "О Великая Богиня, так это были только пустые слухи, а я, как глупая простолюдинка, поверила им!" - Облегчение волной прокатилось по телу Иннин, и только выдержка, закреплённая многолетними испытаниями, позволила ей не задрожать и не засмеяться.
   Она позволила себе лёгкую улыбку.
   - Ну здравствуй, - проговорила без излишнего волнения в голосе, но тепло.
   Хайнэ молчал.
   "Неужели не узнаёт?!" - уже успела изумиться Иннин, когда брат всё-таки подал голос.
   - Рад видеть, - пробормотал он и опустил взгляд.
   Такая реакция поначалу привела Иннин в недоумение, а потом она вспомнила детство, их всегдашние ссоры с братом, лютую ненависть друг к другу. Теперь вспоминать об этом было смешно, но это для неё, а, может быть, для Хайнэ всё осталось по-прежнему?
   Впрочем, не важно.
   Она всегда задавала тон в их отношениях, а Хайнэ оставалось следовать выбранной линии поведения. Всё-таки он младший брат, он родился на целый час позже неё... Она первая начала с ним препираться, скорее, забавы ради, чем от искренней неприязни, она же и положит этому конец сейчас, спустя шестнадцать - или сколько там прошло с момента первой ссоры? - лет.
   - Хайнэ! - Она подошла ближе, обхватила его за плечи, сдавила в объятиях. - Я так сильно по тебе скучала, здесь оказалось совсем не так, как я думала, мне было трудно!
   Великая Богиня, если кто-нибудь сейчас это услышит, то ей конец...
   А, всё равно не важно.
   Хайнэ, явно не ожидавший такого порыва, поначалу не шевелился, но потом поднял руку в неуклюжей и довольно безуспешной попытке ответить на объятие. Однако прикосновение его было очень осторожным, едва ощутимым, и Иннин чувствовала сквозь несколько слоёв шёлковой одежды, как сильно напряжены его худые, даже костлявые спина и плечи.
   Вот глупый.
   Иннин отстранилась, не убирая рук с плеч брата, и заглянула ему в лицо.
   - Мне нужно было запустить в тебя куском агуалы, чтобы ты почувствовал себя более непринуждённо? Поверь, я могла бы, но сейчас осень, где я возьму агуалу?! - Добившись лёгкой улыбки в ответ, Иннин сильнее стиснула плечи Хайнэ. - Какими же идиотами мы оба были, правда?
   - Да, да. - Хайнэ засмеялся, но как-то принужденно, и по-прежнему избегая смотреть сестре в глаза.
   Иннин предпочла списать это на особенности характера - он всегда был довольно робок с чужими людьми, а они восемь лет провели в разлуке.
   - Как там моя любимая книга про принцессу Амасту? - весело спросила она, усаживаясь рядом с Хайнэ на скамейку. - Я велела тебе хорошо заботиться о моих вещах! Надеюсь, ты выполнил наказ старшей сестры?
   - Всё в целости и сохранности. Я... - Хайнэ осёкся, посмотрел куда-то в сторону, а потом всё-таки продолжил: - Что касается книги, то я потом хотел раздобыть себе второй экземпляр, но Хатори не смог найти его ни в одной лавке столицы. Пришлось переписывать самому, но если бы ты мне её не оставила, то переписывать было бы не с чего. Даже странно, что у отца в библиотеке не оказалось такой же... В любом случае, спасибо. - Он помолчал, потом чуть улыбнулся. - Не думал, что когда-нибудь скажу это тебе.
   Иннин во второй раз почувствовала волну облегчения, более слабую, но не менее приятную: наконец-то Хайнэ начал говорить сам, а не только реагировать на её фразы.
   - Ничего не странно, - фыркнула она. - Вся книга наполнена прославлениями принцессы и её достоинств, размышлениями об особом пути женщины, а для отца это как кость в горле!
   - Да нет, там больше про любовь.
   - Про любовь?! - изумилась Иннин. - Хайнэ, прости меня, но ты несёшь чепуху! Где ты там такое увидел? Ну ладно, у Амасты было множество возлюбленных, но ни один не значил для неё больше, чем её главная цель. Эта книга - про чудеса, про возвращение того, что отняли несправедливым путём, про долгий путь домой!
   - Нет, она про любовь, - упрямо возразил Хайнэ и наконец-то вскинул на сестру взгляд. - Что ты мне тут доказываешь, ты в последний раз читала её восемь лет назад!
   - Я и в двенадцать лет понимала, что к чему, а вот насчёт тебя не знаю! - запальчиво сказала Иннин.
   Какое-то время оба смотрели друг на друга, сверкая глазами.
   Потом Иннин рассмеялась.
   Ещё немного - и вернутся "обеденные войны", если только им доведётся снова вместе пообедать... и как же это хорошо.
   - Кстати, почему ты не появился в зале вместе с мамой и Хатори? - поинтересовалась Иннин и весело добавила: - Вот только не вздумай называть его при мне братом, меня это ужасно злит, сама не знаю, почему!
   Хайнэ ничего не ответил и как будто бы побледнел.
   Иннин решила оставить эту тему - мало ли, какие у него отношения с Хатори.
   - Пойдём погуляем, - предложила она вместо этого, стиснув локоть брата.
   Взгляд у Хайнэ внезапно стал каким-то растерянным и беспомощным, и он побледнел ещё сильнее.
   - Ну пойдём же, - настаивала Иннин.
   - Да, - ответил Хайнэ деревянным голосом.
   Сестра потянула его за руку, он поднялся - и рухнул на землю.
   Иннин от неожиданности дёрнулась в сторону и отпустила его запястье, а Хайнэ помог встать другой человек, по случайности шедший следом.
   Он же дал ему в руки трость, которая - Иннин заметила это только сейчас - лежала рядом с Хайнэ на скамье.
   - Благодарю вас, - пробормотал тот, не глядя на незнакомца.
   Он вцепился обеими руками в трость и замер, опираясь на неё.
   Иннин смотрела на брата, широко открыв глаза. То, что оставалось скрыто от неё, пока Хайнэ сидел на скамье, теперь стало очевидно - слухи о его болезни оказались совсем не пустыми, нет.
   Только изуродовано было не лицо Хайнэ, а его тело.
   Он стоял, сильно ссутулившись, перенеся почти весь свой вес на руки - очевидно, ноги едва держали его - и благодаря этому выглядел совсем невысоким, на полголовы ниже сестры.
   Под широкими тёмно-зелёными рукавами Иннин видела пальцы брата - кривые, бледные и тонкие, почти прозрачные.
   - Не стоит благодарности, - сказал, тем временем, человек, который помог Хайнэ подняться на ноги. - Однако будьте осторожны, сегодняшний день располагает к падениям и разного рода несчастным случаям. Я немного разбираюсь в этих вещах.
   Он улыбнулся, как будто бы благожелательно, но что-то в этой улыбке Иннин не понравилось.
   Она пригляделась к мужчине внимательнее.
   Тот был очень бледен, но бледность его, в отличие от белизны кожи Санья, казалась какой-то нездоровой. Тёмные, глубоко посаженные глаза, окружённые тенями, говорили о том, что этот человек или действительно болен, или же слишком много времени проводит взаперти, при свете ламп. Тонкие губы были окружены бородкой, тёмные волосы, слегка завивающиеся на концах - обрезаны чуть выше плеч.
   "Простолюдин?! - изумилась Иннин, обратив внимание на причёску. - Здесь?!"
   - Как ваше имя? - спросила она, чтобы подтвердить или опровергнуть своё предположение.
   - Можете звать меня Астанико. - Это имя Иннин ни о чём не сказало, а мужчина, повернувшись к ней, прожёг её взглядом своих небольших глаз. - Могу ли я рассчитывать на ответную любезность?
   Он по-прежнему улыбался, и эта улыбка по-прежнему внушала Иннин неприятное чувство.
   - Я та, у кого больше нет имени, - холодно сказала она.
   - Вот как.
   Астанико чинно поклонился и снова повернулся к Хайнэ, по-видимому, ожидая ответа и от него.
   - Хайнэ Санья, - представился тот.
   Лицо у него было напряжено, руки дрожали всё сильнее - очевидно, брату было трудно стоять на ногах столько времени, и он держался из последних сил, однако превозмогал себя из гордости и нежелания показывать свою слабость.
   Иннин было жалко на него смотреть.
   Она отвернулась, чтобы не мучить себя и его - и вздрогнула, увидев ярко вспыхнувшие в лучах полуденного солнца рыжие волосы.
   Невесть откуда появившийся Хатори метнулся к ним так быстро, что на мгновение показалось, будто это не человек, а вспышка молнии.
   - Ты что творишь, идиот?! - заорал он издалека. - С ума сошёл? Ты сказал, что тебе плохо, и ты не сможешь простоять в зале полчаса на ногах, а сам что делаешь?
   Подскочив к Хайнэ, он сгрёб его в охапку и силой усадил на скамейку.
   Тот побелел как полотно и низко опустил голову.
   - Вам следовало бы поучиться хорошим манерам, господин, - внезапно подал голос Астанико. - Я слышал ваши слова в зале, так вот позвольте мне сказать, что если вы действительно так заботитесь о благе своего брата, как изволили всех нас убеждать, то вам не стоит прилюдно оскорблять и унижать его.
   Хатори посмотрел на него так, как смотрят на насекомое, неожиданно залетевшее в комнату и вьющееся над головой - с досадой, но без особого интереса.
   - А мне позвольте обойтись без ваших советов, - равнодушно сказал он.
   - Не стоит так опрометчиво отказываться от ценных советов, если хотите научиться жизни, молодой господин.
   Тёмные глаза Астанико буравили нового собеседника точно так же, как мгновение назад буравили Иннин, но Хатори это, в отличие от неё, не особенно раздражало.
   Скорее, ему было всё равно.
   - Я предпочитаю учиться жизни у жизни. - Он пожал плечами. - А не из книг, как, судя по всему, вы. По мне, так долгое сидение в подземных библиотеках даёт только нездоровый цвет лица.
   По бледным щеках Астанико пятнами разлился румянец, и Иннин подумала, что молодой человек взбешён.
   Он по-прежнему не нравился ей, но в данном случае она могла его понять: сложно оставаться равнодушным, когда тебя оскорбляют, особенно с таким безразличным видом - даже не с целью задеть, а просто так, походя.
   - Раз уж речь здесь зашла о внешности... - бледные губы Астанико улыбнулись, однако глаза были холоднее льда, - то я всё же позволю заметить, что ваш цвет волос принесёт вам много неприятностей в связи с новым указом.
   - Боюсь, вы ошибаетесь, господин со знанием жизни, - усмехнулся Хатори. - Это мой природный цвет, и я ничем не нарушаю закон.
   Астанико улыбнулся шире.
   - А разве я сказал, что это не так? - в голосе его разлился мёд. - Это именно что ваш природный цвет, и ни у кого другого во всей столице такого нет и не будет. Вы слишком привлекаете внимание, господин. Любая оплошность с вашей стороны будет замечена сразу. Любое действие, выходящее за рамки оплошности, приведёт вас к падению в пропасть.
   Хатори чуть прищурился и посмотрел на него с большим вниманием.
   - Ничего, - наконец, сказал он. - Падение в пропасть может научить летать.
   - Вы разве не в книжке вычитали эту фразу, господин, который учится у жизни? - чуть усмехнулся Астанико.
   - Нет, я смотрел на птенцов, которых мать выталкивает из гнезда.
   - Ну что ж, желаю вам попасть в число тех немногих из них, кто выживает.
   С этими словами Астанико круто развернулся и зашагал прочь, придёрживая рукой разлетающиеся полы тёмно-зелёной мантии с золотым узором.
   Несмотря на причёску, его наряд не был платьем простолюдина, отнюдь.
   У Иннин в душе зашевелилось тревожное предчувствие.
   - Боюсь, сегодня вы нажили себя серьёзного врага, господин, - промолвила она, не глядя в сторону Хатори. - И, возможно, не одного.
   - Мне всё равно, - пожал плечами тот.
   Иннин почувствовала раздражение. Что это за глупое безрассудство, кичливая смелость, наплевательство на всех и вся?!
   - Рискуя, как и господин Астанико, нарваться на замечания насчёт моей внешности, я всё же скажу: попридержите порывы и будьте осторожны. Если не ради себя, то ради госпожи Санья и её детей.
   Взгляд внимательных вишнёвых глаз снова заскользил по её лицу.
   - Ваша внешность безупречна, госпожа, - сказал Хатори, наконец, улыбнувшись. - Я не смог бы придумать ни одного критического замечания при всём желании.
   "Ещё и льстец, ко всему прочему! - подумала Иннин с ещё большим раздражением, хотя вместе с тем ей захотелось смеяться. - Дамский угодник! Он и Ните то же самое говорил, что она млеет от него, как десерт из кусочков льда в солнечный полдень?"
   - Можете не утруждать себя лестью, подобные комплименты не имеют ни малейшего значения для будущей жрицы, - сказала она равнодушно.
   - А для моей сестры?
   Иннин вскинула голову.
   "Всё-таки узнал..." - промелькнуло у неё.
   Вслух она сказала предельно холодным тоном:
   - Я не вижу здесь ни ваших сестёр, ни тех, кто хотя бы назывался ими официально, господин. Поправьте меня, если я ошибаюсь, но зрение у меня весьма хорошее.
   Хатори её не поправил.
   - Что касается господина... как его там? - задумчиво произнёс он, поглядев вслед ушедшему Астанико. - То я не вижу нужды прыгать на задних лапках перед столь мелкой птицей и, тем более, опасаться её возмездия.
   - Это дворец, господин. Здесь каждый может оказаться не совсем тем, чем выглядит, - проговорила Иннин, нажимая на каждое слово.
   - Это я уже понял. - В голосе Хатори вдруг послышалось что-то, отдалённо напоминающее печаль. - Я был уверен, что вижу перед собой сестру, а оказалось, что это всего лишь будущая жрица.
   Иннин вздрогнула и попыталась спешно придумать ответ, который бы окончательно припечатал наглеца, но тот внезапно весело добавил:
   - Но уж мой брат, по крайней мере, по-прежнему им остаётся, и не воображает себя никем иным? А, Хайнэ?
   Тот молчал.
   Всё это время он сидел на скамье, низко опустив голову и скрыв лицо за прядями волос.
   Отвлечённая перепалкой между Хатори и Астанико, Иннин совсем о нём позабыла...
   - Хайнэ, ты что, на меня злишься? - спросил Хатори чуть удивлённо.
   - Нет, - ответил тот, не поднимая головы.
   Ответил так, что Иннин поняла: в бешенстве. Хуже, чем господин Астанико.
   Она умела понимать, когда брат в ярости, не зря же они столько ругались в течение десяти лет.
   А вот Хатори, судя по всему, так и не научился, хотя провёл рядом с Хайнэ немногим меньше времени.
   - Тогда домой? - как ни в чём не бывало, спросил он. - Госпожа уже должна ждать нас у ворот. Я голоден, а ты наверняка ещё захочешь искупаться перед тем, как обедать. Иди сюда.
   Он подошёл к скамье вплотную, протянул руки.
   Прошло несколько долгих мгновений.
   Потом чуть слышно зашелестел дорогой шёлк, и тёмно-зелёный рукав Хайнэ скользнул по чёрной плотной ткани без узоров. Из-под рукава высунулась рука, легла на чужое плечо и, чуть помедлив, сдавила.
   Рука была маленькой и усохшей, словно паучья лапка, но, как видно, не такой уж и слабой, потому что Хатори даже вскрикнул.
   - Больно, эй!
   Он легко подхватил Хайнэ на руки - было видно, что это привычная ноша.
   Спустя мгновение он подтвердил это вслух:
   - Мой драгоценный груз. Сколько лет таскаю на себе - и до сих пор не устали руки. - Хатори усмехнулся. - Не отдам и за десять кораблей с золотом. Да, Хайнэ?
   Лицо Хайнэ, которого Хатори не мог, да и не пытался больше увидеть, по-прежнему было каменным, однако уголки губ чуть приподнялись.
   - Кто их тебе предложит, эти корабли, - сказал Хайнэ глухим голосом, обхватил Хатори за шею и уставился в белую посыпь аллеи под чужими ногами.
   Хатори сделал шаг вперёд.
   Ни приветствия, ни прощания.
   Впрочем, так и должно было быть...
   Иннин смотрела какое-то время им вслед, и перед глазами стояло воспоминание: отъезд во дворец, открытые настежь ворота, ветер треплет иссиня-чёрные и рыжие волосы двух мальчишек, стоящих во дворе, и эта картина кажется чуть расплывчатой сквозь пыль, поднявшуюся из-под копыт, - как мираж в пустыне.
   Да, собственно, как мираж это и вспоминалось.
   "Ну, вот и всё, - сказала себе Иннин. - Теперь я увижу их только во время свадебных церемоний, а, может, и не увижу даже. А потом они вернутся в Арне".
   Развернувшись, она пошла к обратно к павильону.
   Как оказалось, в церемонии сделали перерыв - измученные придворные запросили отдыха.
   Не успевшие в первый заход семьи толпились у белокаменной лестницы в пятьсот ступеней, и тканые золотом узоры на тёмно-зелёных одеждах сверкали под солнцем ярко, но всё же не ярче, чем золото, рассыпанное в листве деревьев.
   В первый день Ветра все одеяния сменятся на белоснежные со светло-золотистыми узорами...
   И лишь наряды новобрачных будут пестреть цветами всех четырёх стихий - изумруд, пурпур, золото, морская синева.
   Волны людей, заполонивших сад, столкнули Иннин с Латеной: та, без сомнения, высматривала среди толпы гостей, юных и не очень, очередного господина, которым можно будет "полюбоваться".
   Дни подобных приёмов, когда отменены все церемонии, и можно просто бродить по парку, смешавшись с толпой простых людей, - настоящее отдохновение для будущих жриц.
   Ну, то есть, для таких будущих жриц, как Латена.
   - Где же ты была, сестра? - затараторила та. - Ты такое пропустила!
   Иннин не стала говорить ей, что там, где она была, ей было видно лица каждого из гостей куда лучше, чем из толпы на кленовой аллее.
   - Он предсказал моё прошлое! - с гордостью сообщила Латена. - Сказал, что видит знак божественной крови! Это значит, что в одной из прошлых жизней я, возможно, была Императрицей!
   "Я сочувствую тем, кому пришлось жить в те времена", - промелькнуло в голове у Иннин, и она спрятала усмешку.
   А Латена, тем временем, схватила её за руку и куда-то потащила.
   - Он и тебе всё расскажет, - пообещала она. - Новый Главный Астролог - чрезвычайно интересный человек, такой умный, и всегда готов помочь...
   "А, новый Главный Астролог", - подумала Иннин.
   Старенький господин Астарио скончался уже несколько месяцев назад, и с тех пор никак не могли выбрать его преемника. Предлагали кандидатуры других старцев, но Верховная Жрица отвергала их одну за другой и, в конце концов, скрепя сердце, поставила подпись на бумаге с именем брата госпожи Агайи, луноликой наставницы принцессы.
   - Но почему?! - изумилась тогда Иннин. Госпожа Агайя, которая в своё время сама метила на место Верховной Жрицы, наверное, больше всех во дворце ненавидела Аста Даран, и вряд ли в её брате могли преобладать другие настроения. - Разве он не ваш враг?
   Это был один из немногих дней, когда Иннин чувствовала к Верховной Жрице нечто, напоминающее расположение, и почти беспокоилась за неё.
   - Враг, - кивнула Даран. - Но между моим личным врагом и врагом, угрожающим всему государству, я предпочту первого. Возможно, это моя ошибка, но я так не думаю.
   - Враг, угрожающий государству?..
   - Неверие. Неуважение. Насмешки. - Аста Даран прикрыла глаза. - Будем надеяться, что новый господин Главный Астролог, молодой и знающий толк в своём деле, вернёт своему званию хотя бы часть былого уважения. А уж чем это будет угрожать лично мне... посмотрим. Не думаю, что я не справлюсь.
   Латена распахнула тяжёлые двери, ведущие в отделанный синим мрамором зал, удивительно напоминавший тот, в которой проходил приём, только поменьше - сумрачный, холодный, едва освещённый пламенем нескольких светильников, спускающихся с потолка на резных цепочках.
   Из-за дальнего стола поднялась фигура в тяжёлой мантии, бледные губы чуть улыбнулись.
   - Господин Астанико, я привела к вам мою подругу, составьте её натальную карту тоже! - заверещала Латена.
   "Демоны, я знала! - яростно подумала Иннин, стиснув зубы. - Чувствовала же, что всё не так просто! Могла бы догадаться... он ведь похож на свою сестру. Такой же отвратительно бледный, только волосы тёмные".
   А не было бы нового указа, то были бы светлые, как у сестры, и тогда их было бы не отличить - самец и самка одного и того же насекомого с прозрачным телом и бледными крыльями.
   Сейчас, находясь в своих владениях, господин Астанико больше не пытался придать себе благожелательный вид.
   - Какая неожиданность, госпожа, - сказал он, не скрывая мстительного торжества в голосе. - Впрочем, расположение светил уже подсказало мне, что наша встреча будет не единственной...
   Он подошёл к гостьям ближе и улыбнулся медовой улыбкой.
   Но Иннин дёрнулась от протянутой к ней руки, как если бы в ладонь ей сунули червяка.
  

Глава 7

   Столичный дом семьи Санья ничуть не изменился за семь с половиной лет - на мгновение Хайнэ даже почудился в воздухе аромат благовоний, которыми окуривали его постель тогда.
   Слуги выстроились в ряд, низко кланяясь господам. Старшая служанка сообщила, что все комнаты уже приготовлены, вода в купальне - подогрета; кто-то протянул руки к молодому господину, чтобы помочь ему переодеться.
   Хайнэ оттолкнул их.
   Хоть он и злился до сих пор на брата, но позволить кому-либо, кроме него, прикасаться к себе, раздевать и видеть изуродованное болезнью тело, не мог, и поэтому Хатори приходилось не только носить его на руках, но также купать, одевать и причёсывать. Названный брат не жаловался и не высказывал недовольства, хотя по своему официальному статусу был таким же Санья, как и Хайнэ, и отнюдь не должен был выполнять обязанности его прислужника.
   Иногда казалось, что это ему даже нравится.
   Хотя, конечно, возможности посмеяться он не упускал, в особенности над почти болезненным пристрастием Хайнэ к красивой одежде, под которой тот прятал своё изуродованное тело.
   - Ну что, для кого ты наряжаешься в этот раз - для безымянных духов лесов и гор, для стада овец и коз, или, может быть, для жалкого меня, ничего не смыслящего в парадных облачениях? - зубоскалил он, однако продолжал ловко завязывать пояса многочисленных одеяний и просовывать шпильки в чёрные волосы.
   Что ж, какими бы огорчениями ни грозил второй приезд в столицу, по крайней мере, этого вопроса Хатори задать больше не мог: гостей, перед которыми можно и нужно будет наряжаться, в доме ожидалось немало.
   Начиная с младшей сестры Ниты, которая появилась на следующий день.
   - Хайнэ! - сразу же бросилась в объятия к брату она.
   Она всегда так бурно и непосредственно радовалась встрече с ним, что Хайнэ не удержался бы от искушения отнести это на счёт собственных достоинств, если бы не знал, что сестра ведёт себя так со всеми - со своими многочисленными подругами, поклонниками, просто знакомыми... удивительно только, что Хатори в этот раз не досталось восторженных изъявлений сестринской любви.
   - Ты ведь приедешь к нам? - спросила Нита, усевшись рядом с Хайнэ в кресло и взяв его руки в свои. - Я давно обещала Марик показать моего старшего брата!
   - Показать? - Хайнэ нехотя рассмеялся.
   Самая известная красавица в городе жаждет полюбоваться на калеку-урода, больного редкой болезнью, а потом продемонстрировать его гостям, как местную диковинку, чтобы привлечь к себе ещё больше внимания?
   Этого Хайнэ вслух не сказал, но мысли, наверное, были написаны у него на лице, потому что Нита огорчённо покачала головой.
   - Все хотят познакомиться с тобой, правда. Я сказала им, какой ты хороший, и умный, и начитанный...
   "...больной и беспомощный затворник, который прятался от людей на протяжении семи с половиной лет", - мысленно продолжил Хайнэ, чтобы не поддаться искушению и не совершить поступок, о котором потом наверняка пожалеет, как пожалел о том, что явился во дворец.
   - Нет, - пробормотал он, отодвигаясь от сестры. - Не поеду. О чём я буду разговаривать с твоей подругой и её гостями? Они со мной заскучают.
   - Ты же много читаешь! Повод для разговора всегда найдётся, мы любим обсуждать прочитанное, - не отступалась Нита.
   - Кстати, о литературе, - внезапно подал голос Хатори. - Я слышал, что этим летом все только и говорят, что о загадочном Энсенте Халии...
   Хайнэ покрылся ледяным потом.
   Вот ведь Хатори, рыжеволосый лис!
   Был бы на месте Ниты он сам, моментально заподозрил бы неладное. Чтобы Хатори, зевавший от любой книжки и не оставшийся необразованной деревенщиной лишь благодаря своей способности обучаться на лету, сам заговорил о некоем писателе и даже запомнил его имя?!
   Впрочем, сестра не заметила чего-то необычного.
   - Да! - оживилась она. - Хайнэ, ты его читал? Такой скандальный писатель... Говорят, у него было несколько десятков любовниц! Говорят, он...
   Хайнэ отвернулся, пряча усмешку.
   Разумеется, Энсенте Халией был он сам, калека, ни разу в жизни не видевший обнажённой женщины, не говоря уж о чём-то большем. Болезнь отняла у него возможность удовлетворить свои желания, однако не отняла самих желаний - и то смутное волнение, которое он однажды испытал при виде подкинутых ему эротических картинок, преследовало его снова и снова, тщетное, бесплодное.
   Тело его оставалось холодным, равнодушным и бессильным, зато в голове множились жаркие, страстные фантазии, и изливать их оставалось только на бумагу.
   Этим Хайнэ и занимался все семь лет, и ему никогда бы даже не пришло в голову рассказать кому-то о своих постыдных тайных мечтах, а уж, тем более, выставить их на всеобщее обозрение, если бы однажды не вмешался Хатори.
   Вот как это произошло - в тот самый день, когда до провинции Арне долетело известие о предстоящей свадьбе наследной принцессы с прекрасным чужеземцем.
   Стояло раннее лето, самый конец первого месяца Огня. Листва на деревьях ещё была клейкой, нежно-зелёной, воздух - напоенным ароматом бесчисленных цветов. Птицы как будто с ума сошли от сладких запахов и заливисто пели с утра до вечера; дети, рождённые в эти дни, как говорили, почти не плакали, а всё время смеялись.
   Проснувшись в тот день, Хайнэ даже не стал, как обычно, нежиться на своей постели, разложенной прямо на полу по совету какого-то из бесчисленных местных знахарей.
   Он подполз к приоткрытым окнам, волоча за собой бесполезные ноги, откинул шёлковые занавеси пламенно оранжевого цвета, свесился вниз и замер, щурясь от яркого солнечного цвета, хлынувшего в комнату ослепляющей золотой волной.
   - Сколько бабочек, а? - В саду над цветочной клумбой вилось целое облако разноцветных крыльев. - Что происходит? У меня такое ощущение, что всё это неспроста. Что-то такое как будто витает...
   И Хайнэ даже почти мог определить, что именно: это было счастье, а, может, предчувствие счастья - почти не отличимые друг от друга, они пронизывали воздух светло-золотистым солнечным светом, звонкими птичьими трелями, нежным благоуханием роз, которые выращивала госпожа Ниси.
   Хатори понюхал воздух.
   - Едой пахнет, - заявил он. - Когда уже там принесут наш завтрак?
   Он отлично умел испортить романтическое настроение фразами, подобными этой.
   Хайнэ раздражённо застонал.
   Скорее, для виду, конечно, потому что и не ожидал иного - разговор с Хатори о неких неуловимых ощущениях всегда напоминал диалог с пустотой. Хайнэ не встречал ни понимания, ни отклика, но всё равно почему-то продолжал об этом говорить - наверное, привык ещё с тех пор, когда считал Хатори немым и впервые поделился с ним своими чувствами.
   Так оно с тех пор и продолжалось.
   Почему? Хайнэ не знал и порой ужасно на себя за это злился, однако остановиться уже не мог.
   Впрочем, после завтрака Хатори искупил свою вину, вытащив брата во двор, усадив в экипаж и повезя любоваться живописными долинами провинции. Хайнэ любил эти прогулки: они ездили только вдвоём, без слуг и сопровождающих, лошади бежали быстро, тёплый ветер, развевавший занавески и волосы, хлестал в лицо. Когда ещё неподвижному калеке испытать такие ощущения?
   Единственным, что Хайнэ во всём этом не нравилось, были встречи на узкой дороге с другими экипажами, которые всегда заканчивались препирательствами за право проехать первым, перераставшими в крупную ссору. Хатори в его тёмной одежде каждый раз принимали за слугу, а всем известно, какие отношения складываются между слугами знати и простыми бедняками: первые относятся ко вторым свысока, считая себя почти что господами по отношению к ним, а вторые презирают первых, не упуская случая их унизить.
   Поэтому с Хатори не церемонились - а тот безо всякого стеснения ругался, используя такие слова, какие высокорождённому господину и знать-то не полагается. Скандал заканчивался лишь после того, как Хайнэ обозначал своё присутствие, выглядывая из-за занавески - тогда им беспрепятственно уступали дорогу, однако Хатори при этом выглядел чуть ли не разочарованным.
   "Нет, он всё-таки воспитывался среди простолюдинов, - всякий раз думал Хайнэ. - Иначе откуда такие замашки?"
   Однажды он решился задать не дававший ему покоя вопрос вслух.
   - Расскажи о своём детстве, - попросил Хайнэ. - Как ты жил? В какой семье родился?
   - Не помню, - равнодушно ответил Хатори.
   - Как это не помнишь? Вообще ничего?!
   - Помню, как увидел тебя в саду под деревом. Как мы ехали в Арне. А до этого - нет, ничего.
   - Такого не может быть! Детские воспоминания забываются, но тебе тогда было лет тринадцать, не меньше!
   - Ну, не знаю. Я говорю тебе, как есть.
   Поначалу Хайнэ решил, что Хатори просто не хочет ничего ему рассказывать, и несколько дней после этого разговора злился и обижался, однако потом всё-таки пришёл к другому выводу.
   Названный брат в принципе никогда не лгал. Не потому, что считал честность особенной добродетелью, а потому, что попросту не желал утруждать себя такими вещами, как лесть, притворство и попытка казаться в глазах окружающих лучше, чем ты есть на самом деле - по крайней мере, так это выглядело со стороны.
   Там, где обычный человек промолчал бы или покривил душой, чтобы угодить собеседнику, Хатори сходу высказывал всё, что думал, нисколько не задумываясь о последствиях.
   Поэтому, в конце концов, Хайнэ поверил ему.
   - Неужели тебя это не мучает? - допытывался он. - То, что ты ничего не помнишь о своём детстве?
   Хатори смотрел на него с искренним недоумением.
   - А почему это должно меня мучить?
   - Ну хорошо, но тебе должно быть, по крайней мере, интересно. Ты же можешь постараться. Постарайся вспомнить!
   На лице Хатори появлялось то же самое выражение, как в те моменты, когда Хайнэ пытался заставить его прочитать какую-нибудь книгу.
   - Не хочу, - скучающим тоном отвечал он. - Зачем тратить на это время?
   - А на что ещё его тратить? - закатывал глаза Хайнэ. - Чем ты собрался заниматься?
   - Просто смотреть по сторонам, - пожимал плечами Хатори.
   И он смотрел.
   Провожал одинаковым взглядом какую-нибудь заезжую гостью из ближайшего города, разодетую в шелка, крестьянку в оборванном платье на дороге и госпожу, привозившую из столицы новые наряды для Хайнэ. Наблюдал за крестьянами, стоявшими по колено в воде на рисовых плантациях, разглядывал двухэтажные деревянные постройки - в местах, где весенние разливы рек причиняли особенно большие разрушения, дома строились на сваях.
   Это было то, что всегда поражало Хайнэ в Хатори: он никогда не отличался особенной общительностью, а порой демонстрировал прямо-таки вопиющее равнодушие к окружающим людям, однако легко находил с ними общий язык и, в принципе, ничего не имел против того, чтобы находиться в центре толпы. Дай ему волю, и он бы целыми днями молча разгуливал по базарным улицам Ашталера, столицы провинции, но тут препятствием стал Хайнэ, панически боявшийся толпы после того, что с ним случилось в Аста Энур.
   - Ты уже однажды затащил меня в Нижний Город! - закричал он в ответ на первую же попытку Хатори свернуть в сторону Ашталера. - И оттуда я вернулся таким!
   Он яростно растащил в разные стороны полы одеяний, открывая на обозрение свои ноги - толщиной в руку нормального человека, искривлённые и узловатые, как ветви дерева, выросшего в неудачном соседстве с более высокими и могучими собратьями.
   Хатори смотрел на него несколько мгновений, а потом отвернулся и дёрнул поводья, заставляя лошадей свернуть на другую дорогу.
   - Я мог бы съездить в город один. Ты не против? - спросил он несколько минут спустя, и это был первый случай на памяти Хайнэ, когда Хатори попросил на что-то своеобразного разрешения.
   Однако Хайнэ ему отказал.
   - Нет, я против! - закричал он, совершенно потеряв в тот момент самообладание. - Не смей! Я запрещаю тебе ездить куда-либо без меня!
   Впоследствии он жалел о своём поведении, однако Хатори больше не поднимал этот вопрос, а на то, чтобы сделать это самому, Хайнэ не хватило ни решимости, ни благородства.
   К тому же, иногда его мучили сомнения: может быть, Хатори на самом деле не обратил на его слова никакого внимания, и давно уже гуляет по улицам Ашталера, просто помалкивает об этом? Он ведь не из тех людей, которые готовы отказаться от своих намерений просто потому, что им что-то запрещают.
   Выяснить это не представлялось возможным. Оставалось только - вот как сейчас - ловить украдкой взгляд тёмно-вишнёвых глаз, прикованный к людям, работавшим в поле, и пытаться понять, о чём Хатори думает.
   Может быть, смеётся над дурачком Хайнэ, который возомнил, что его запреты имеют какую-то силу? Жалкий калека, пытающийся придать себе таким образом значимости. Жалкий, отвратительный калека...
   В глубине души Хайнэ не верил, что Хатори может думать именно так, но бывали моменты, когда у него в голове вдруг что-то заклинивало, и он начинал видеть презрение и насмешки в глазах каждого человека, который находился рядом с ним, включая семью и брата. К горлу душным комом подкатывала паника, хотелось вскочить на ноги и бежать, бежать, бежать - на край света, от всех этих людей, а лучше рухнуть в чёрную пропасть, ведущую прямо в Подземный Мир.
   Но бежать он не мог.
   К счастью или к несчастью...
   Повозка, скрипнув, остановилась, и этот звук позволил Хайнэ опомниться. Тёмные мысли подступали незаметно и затягивали, как течение в реке - оглянуться не успеешь, как тебя уже вынесло на глубину, и ты понимаешь, что тонешь.
   Хайнэ оглянулся, зябко повёл плечами.
   По правую сторону обочины расстилалось цветущее поле, бело-зелёно-золотистое, с редкими вкраплениями алых кациний - как будто несколько капель крови пролили на разноцветное полотно.
   Спрыгнув с повозки, Хатори распахнул в ней дверь и протянул к Хайнэ руки.
   - Пойдём полежим в траве, - предложил он.
   Хайнэ готов был уже согласиться, как вдруг заметил на противоположной стороне поля девушку и, побледнев, покачал головой.
   - Ты иди, - пробормотал он. - Я здесь посижу. Земля ещё холодная.
   Хатори не заставил себя долго упрашивать.
   Он никогда не заставлял - порой к большому сожалению Хайнэ.
   Он прошёл несколько шагов, раздвигая высокие травы, и сделал то, что предлагал названному брату - рухнул в цветы, закинув ногу на ногу и подставив лицо солнечным лучам, лившимся с пронзительно голубого неба.
   Хайнэ смотрел на его рыжие волосы, рассыпавшиеся среди нежно-зелёной травы, одновременно чувствуя на себе взгляд незнакомой девушки
   "Что она на меня смотрит?! - подумал он с отчаянием. - Смеётся, да?! Как смешно..."
   Руку его, лежавшую на колене, внезапно что-то защекотало, и Хайнэ, опустив взгляд, с удивлением заметил бабочку, бесстрашно опустившуюся к нему прямо на запястье.
   Он замер, стараясь не спугнуть её и глядя на прозрачные нежно-золотистые крылышки.
   "Да нет же, - промелькнуло в его голове. - Она не знает, что я урод. Она видит только моё лицо, и я кажусь ей симпатичным. Она любуется мной..."
   Какая странная насмешка судьбы - оставить ему лицо вполне нормального, даже красивого человека, превратив при этом тело в иссохший остов.
   Но всё же приятно...
   Губы Хайнэ тронула лёгкая улыбка, и он непроизвольно шевельнул рукой, пытаясь спрятать в ярко-алых рукавах свои пальцы-веточки, тонюсенькие и неприглядные.
   Бабочка вспорхнула и улетела.
   - Раз господин не идёт к цветам, то цветы идут к господину, - раздался над ухом знакомый голос, и Хайнэ, поперхнувшись от неожиданности, получил в безраздельное владение целую охапку огненно-красных цветов, обдавших его волной сладкого аромата.
   Хайнэ вскинул взгляд; названный брат усмехался.
   С ним всегда было так - сначала он раздражал просто до изнеможения своим поведением и высказываниями, а потом делал что-то... и оставалась только щемящая боль в груди.
   Краем глаза Хайнэ увидел, что девушка, тем временем, приближается к ним.
   "Но она же не посмеет заговорить с нами, нет?!" - испуганно подумал он.
   Она посмела.
   - Я увидела, что господин тоже празднует, - сказала она, поклонившись, и с лёгкой улыбкой протянула Хайнэ цветок.
   Тот растерялся, и в nbsp;голове у него замелькало сразу много мыслей.
   Разве сегодня какой-то праздник? С чего она взяла? Наверное, потому что Хатори вручил ему охапку цветов... Но что это за праздник, почему он о нём ничего не знает?
   Одновременно он думал о другом: представлял, как повёл бы себя, если бы был здоров. Девушка, хоть и крестьянка, была довольно симпатична, к тому же неплохо одета, а так называемая "любовь на одну ночь" между знатными господами и простолюдинами не возбранялась. Если, конечно, не оканчивалась тем, что, в нарушение всех существующих правил, совершила Ниси - браком... Но это было не важно. О, если бы он был здоров...
   Хайнэ представил, как соскочил бы с повозки, как принялся бы любезничать с девушкой, сыпать шутками - все эти картины вообразились ему до того живо, что его пробрала дрожь.
   Реальность была гораздо хуже - в реальности он не решался даже высунуть руку из-под рукава, чтобы взять протянутый ему цветок.
   Положение спас Хатори.
   - Какой сегодня праздник, госпожа? - спросил он, забирая подарок из рук девушки. - О чём ты говоришь?
   - Разве господа не знают? Наша возлюбленная принцесса, светлосияющая, вернулась из путешествия с женихом, прекрасным, как лунный свет, и повелела праздновать по всей стране, дарить друг другу цветы и запускать фейерверки. Сегодня двери всех домов открыты настежь, а каждый гость ценится на вес золота. - Девушка помолчала. - Я не посмею пригласить господина, но если бы он соизволил отпустить своего асталахан...
   Хайнэ охватила тоска: он вспомнил тот день, когда был представлен принцессе Таик, когда сердце в его груди впервые заколотилось так быстро при виде реального человека, а мысли наполнились мечтами о нём - о ней. Недолго же это продлилось, очень недолго...
   Хатори молчал, не поправляя ошибку девушки.
   Впрочем, ошибку ли? Асталахан - верный, преданный слуга, самый любимый у господина, или чаще госпожи, тот, кто всегда находится рядом и выполняет любые поручения. Хатори такой и есть.
   Взгляд Хайнэ упал на охапку цветов, которую он до сих пор держал в руках.
   Брат ничего не говорил, но ему, конечно же, хотелось пойти. Как он рвался в Ашталер...
   - Конечно, я отпускаю моего асталахан, - сказал Хайнэ, ни на кого ни глядя. - Пусть идёт.
   Хатори с готовностью спрыгнул с повозки.
   "Он действительно уйдёт и оставит меня одного, беспомощного?!" - промелькнуло в голове у Хайнэ.
   Названный брат оглянулся через плечо.
   - Не волнуйся, господин, твой асталахан вернётся через четверть часа.
   Он быстро зашагал вслед за девушкой.
   Хайнэ несколько мгновений смотрел на них, а потом, не дав себе времени опомниться, высунулся из повозки и закричал:
   - Подожди, я пойду с тобой!
   В тот момент он почувствовал дикий ужас, как и всегда при мысли о простолюдинах и об уродстве, которое мерещились ему в их бедняцких поселениях, но в конечном итоге ему не пришлось пожалеть о своём поступке.
   Когда он появился в крестьянском доме - вероятно, самом лучшем в деревне, но всё же выстроенном из простого дерева и незамысловато обставленном - хозяйка выбежала навстречу, упала перед ним на колени.
   Люди, толпившиеся у задней стены комнаты - вероятно, её мужья и дети - стояли, низко опустив головы.
   Пусть под его одеждой и скрывалось уродливое тело, но они видели только парадное облачение из ярко-красного шёлка, расшитого экзотическими птицами, и для них Хайнэ представлялся почти божеством - всего лишь рангом ниже членов императорской семьи.
   А то, что Хатори при этом нёс его на руках... ну, так стопы божества и не должны касаться земли, не так ли?
   Странно только, что такие же люди когда-то чуть не разорвали его в клочья на площади Нижнего Города.
   Великая честь для нашего дома - твердила мать семейства, прилежно отбивая поклоны - ваше появление принесёт нам счастье на весь будущий год. Вы, без сомнения, так же красивы, как Онхонто, будущий муж нашей прекрасной, светлосияющей...
   От последнего замечания у Хайнэ заледенела кровь.
   ...Есть ли что-нибудь, чего бы хотелось господину, что-нибудь, что мы могли бы для него сделать?
   - Дайте мне бумагу и тушь, - попросил Хайнэ.
   Он остался в крестьянском доме до вечера - частично ради Хатори, частично ради вожделеющих взглядов старшей дочери, той самой, которая подарила ему в поле цветок.
   "Она ничего от меня не получит, но решит, что это потому, что я счёл её недостаточно привлекательной. Она будет мучиться, желая меня. Может быть, она не забудет меня до конца жизни", - думал Хайнэ, и разрывался между болезненным удовлетворением и опустошающей тоской, вызванными этими мыслями.
   Хайнэ-на-бумаге, здоровый, остроумный и изысканный, тоже разрывался, но по другому поводу: то ли всё-таки подарить красавице ночь любви, которую она желает, то ли отказать, храня верность своей единственной и ненаглядной возлюбленной, ждущей его где-то в столице.
   - Опять пишешь свои рассказы? - мимоходом поинтересовался Хатори, давно знавший о том, чем занимался Хайнэ, однако не демонстрировавший желания узнать подробности.
   Однажды Хайнэ строго-настрого запретил ему приближаться к его бумагам, и Хатори послушался.
   Теперь Хайнэ уже не знал, то ли радоваться этому, то ли, наоборот, жалеть.
   Они сидели на широкой открытой веранде, чуть приподнятой над землёй, и лёгкий ветер доносил из сада шелест травы, стрекот цикад и голоса людей - широкие ворота были отворены настежь, специально, чтобы благородный господин мог полюбоваться огненной потехой на центральной улице.
   Среди извилистых ветвей то тут, то там мерцали таинственные зеленоватые огни - фонари в деревенском саду заменяли многочисленные светлячки, вьющиеся над деревьями.
   Примерно через четверть часа снаружи совсем стемнело, и голоса неожиданно стихли.
   Старшая девушка, всё это время безмолвно сидевшая в углу комнаты, поднялась на ноги и плавно приблизилась к гостям.
   - Мы все хотим разделить в эту ночь счастье светлейшей госпожи, - произнесла она тихим, чарующим голосом, - её великое счастье в любви. Не хотите ли прогуляться со мной в сад?
   И протянула руку.
   Хатори.
   Хайнэ с детства помнил, что такое удар тяжёлым предметом по голове - однажды во время "обеденных войн" Иннин случайно угодила бронзовой чашей ему по затылку, да так, что у него зазвенело в ушах и потемнело перед глазами.
   Сейчас он почувствовал себя примерно так же.
   "Так, значит, всё это время она смотрела на него. Не на меня. - Хайнэ отвернулся, побелев как полотно и безуспешно пытаясь скрыть свои чувства. - Наверное, она увидела мои пальцы и поняла... Великая Богиня, какой я глупец".
   Кисть в его руке задрожала, и он едва успел сжать её сильнее, чтобы не уронить на бумагу.
   Ещё через несколько мгновений, растянувшихся на целую вечность, Хайнэ удалось выбраться из пропасти, в которую его столкнули слова девушки и последовавший за ними жест.
   "Это потому, что она считает его слугой, - как будто пролепетал кто-то маленький внутри него. - Мне бы она не решилась предложить..."
   Хайнэ заставил себя снова повернуться к Хатори - раздавленный, оглушённый, но всё-таки живой.
   И увидел, что тот отрицательно качает головой.
   - Но почему, господин? - спросила девушка. - Или ваша любовь принадлежит кому-то другому?
   - Любовь асталахан принадлежит тому, кому он служит, - улыбнулся Хатори.
   Не самая лучшая отговорка, конечно, но девушка не стала больше настаивать. Она тоже улыбнулась, признавая своё поражение, поклонилась и пошла прочь.
   Тёмное небо расцветилось золотисто-оранжевыми вспышками.
   - Почему ты с ней не пошёл? - спросил Хайнэ, глядя в пол.
   - Мне больше хотелось посмотреть на фейерверк, - просто ответил Хатори, не отрывая взгляда от неба.
   Огненное колесо катилось по небу с запада на восток - как будто солнце, нарушая все законы природы, поднялось среди ночи и продолжило свой дневной путь, но с немыслимой скоростью и в неправильном направлении.
   Хатори смотрел на зрелище завороженно.
   Хайнэ вдруг вспомнилась огненная казнь на площади - тогда Хатори точно так же смотрел - но он поспешно отогнал это воспоминание, одно из самых ужасных в своей жизни, и до сих пор преследовавшее его в ночных кошмарах.
   Спустя какое-то время из сада донеслись недвусмысленные стоны - очевидно, дочка хозяйки быстро нашла замену неуступчивому асталахан.
   Слышать это для Хайнэ было и тоскливо, и волнующе, и в то же время он был рад, что это не Хатори сейчас там, в саду.
   На обратном пути домой он продолжал писать в неровном свете фонаря, подвешенного к потолку и раскачивавшегося в такт движениям повозки.
   - Ты что, всё ещё пишешь? - удивился Хатори, открыв дверь экипажа, чтобы вынести Хайнэ наружу, и увидев целую стопку исписанных листов.
   - Уже нет, - пробормотал Хайнэ и, внезапно решившись, протянул охапку бумаги брату. - Почитай... если хочешь. Я только что закончил.
   В глазах Хатори отразилась обречённость.
   "А я, глупец, ещё прятать от него что-то пытался", - обиженно подумал Хайнэ.
   - Отдай, - проговорил он ледяным тоном и протянул к Хатори руку, однако тот оттолкнул её и, покачав головой, уселся читать.
   Хайнэ забился в угол повозки, краснея и бледнея попеременно.
   Смущаться было от чего: помимо того, что он впервые рискнул предъявить чужому взгляду свои фантазии, текст содержал описание весьма откровенной сцены - подслушанные в саду сладострастные звуки не остались без последствий.
   Хатори дочитал и отложил листы в сторону.
   Хайнэ напряжённо ждал вердикта.
   - Тебе понравилось? - не выдержал он, наконец.
   Хатори подумал.
   - Интересно, - лаконично ответил он.
   Ну, хоть что-то.
   - Хотя меня удивило, что ты так подробно всё описываешь, - добавил Хатори, улыбнувшись. - Любовные сцены.
   Хайнэ побагровел.
   - Скажи мне, а это... происходит именно так? Я ничего не приукрашиваю? - пробормотал он, стыдясь. - Я ведь никогда не... ты понимаешь, почему. Только на картинках видел.
   - Откуда я знаю, - пожал плечами Хатори. - Я тоже никогда не.
   - Как? - поразился Хайнэ. - Почему?
   - Не знаю. Так получилось.
   Больше Хатори ничего не сказал, а Хайнэ было слишком неловко продолжать тему.
   В глубине души он был рад. Оставаться невинным в таком возрасте считалось весьма постыдным, как для женщин, так и для мужчин - Хайнэ давно смирился с этим, как смирился со всем остальным, но всё же неожиданно обнаружить, что кто-то разделяет с тобой бремя стыда, было приятно.
   Вот только Хатори ничто не мешало исправить это маленькое недоразумение, и, вероятно, вскоре он так и сделает...
   А потом найдёт себе жену и уйдёт к ней в дом, оставив его одного, беспомощного и никому не нужного.
   Нечаянная радость сменилась приступом горькой тоски.
   Ворота, тем временем, распахнулись.
   В доме, как оказалось, хватились Хайнэ, и госпожа попеняла Хатори за то, что они вернулись так поздно. Они ездили на прогулку по окрестностям и раньше, но никогда не возвращались в тот час, когда луна уже заходит за облака... Весенняя ночь только кажется очень тёплой, это обманчивое впечатление, а Хайнэ ни в коем случае нельзя мёрзнуть!
   В этот момент Хайнэ, которого сразу же усадили в кресло, подогревавшееся снизу при помощи мешков с раскалёнными камнями, подал голос.
   - Я был в крестьянском доме, - глухо сообщил он. - Меня пригласила деревенская девушка.
   Мать посмотрела на него с беспокойством, чувствуя, что он говорит это не просто так, но пока не понимая, зачем.
   А Хайнэ как будто что-то подстегнуло, какой-то тёмный огонь, разгоревшийся внутри, хотя изначально он вовсе не планировал объяснений с матерью.
   - Если я захочу стать её мужем, вы мне позволите? - осведомился он бесстрастным тоном.
   Глаза матери округлились.
   - Хайнэ... - растерянно сказала она. - Но... ты не можешь говорить это всерьёз.
   - А почему нет? - спросил Хайнэ, начиная дрожать. - Вы что, рассчитываете, что меня ждёт блестящий брак? Что меня возьмёт к себе в дом какая-нибудь знатная столичная госпожа? Хотя, может, и возьмёт, конечно. - Он ядовито рассмеялся. - Каким-нибудь десятым мужем, ради моей благородной фамилии и ваших денег, госпожа. Вот только я на это не согласен.
   - Хайнэ, подожди. Ты любишь эту девушку? Из деревни?
   - Какая разница, госпожа?! Главное, что она любит меня! Любит вот таким, ей всё равно, что я калека и урод! - выкрикнул Хайнэ, сверкая глазами. - И потом, как вы можете мне запрещать, вы, которая сделала то же самое!
   "Главное теперь, чтобы Хатори не сказал, что всё это - ложь, бред и мои сумасшедшие фантазии", - промелькнуло у него в голове, и по спине скатились капли ледяного пота.
   Но Хатори молчал.
   Какое-то время молчала и Ниси.
   - Хайнэ, - наконец, осторожно начала она. - Я сделала то же самое, но не совсем. Я взяла человека из деревни в свой дом, а тебе придётся уйти к ней. Ты это понимаешь? Деревенский дом. Тебе нужны уход и забота. Ты попросту не привык к такому. Ты не сможешь.
   - Смогу, - упрямо заявил Хайнэ.
   И вспомнил, как сидел на деревенской веранде на покрывале из чистейшего белоснежного шёлка - вероятно, самой дорогой вещи в доме - и еле мог преодолеть брезгливость, еле мог заставить себя дотронуться до кисти, которую до этого держали в руках грязные бедняки.
   Его охватило бессилие.
   Он не понимал, зачем устроил эту идиотскую сцену.
   Чужая ладонь коснулась его плеча.
   - Я думаю, Хайнэ надо лечь спать, - сказал Хатори, подхватывая его на руки.
   Хайнэ прикрыл глаза, но успел увидеть сквозь ресницы, как мать и брат обменялись понимающими взглядами.
   Мгновение назад это бы вызвало у него приступ ярости, но сейчас все чувства как будто отрезало.
   - Мне хотелось посмотреть, что мама на такое скажет, - заявил он, натянуто рассмеявшись, когда Хатори принёс его в комнату и уложил в постель. - Просто скучно было. И потом, может быть, я опишу такую ситуацию в новой повести. Хотя кому она нужна, конечно. Её даже никто не увидит, кроме тебя.
   Он закрыл глаза и завернулся в покрывало.
   Хатори сел рядом с ним.
   - Хочешь почитать свою книгу? - предложил он, достав припрятанное в укромном месте учение Милосердного. - Или я тебе почитаю.
   Хайнэ, помедлив, протянул руку, и раскрыл книгу на любимом отрывке.
   "Если ты спросишь меня, почему всё так несправедливо, то я ничего не отвечу тебе. Но я обниму тебя и утешу, и дам всю мою любовь..."
   - Нет, не хочу, - сказал Хайнэ, закрыв глаза, чтобы не заплакать. - Убери.
   Когда он проснулся на следующее утро, в комнате не было ни Хатори, ни стопки исписанной за вчерашний день бумаги - зато тремя днями позже они появились в столице, в издательстве.
   Таким образом Хатори проявил свою самодеятельность, и Хайнэ поначалу убить его был готов за это, но чуть позже, когда до него дошло известие о том, что его анонимная повесть имела шумный успех, он сменил гнев на милость.
   Тогда же он решился отправить в столицу и прочие свои рассказы, и столица узнала имя нового писателя, не стыдившегося вставлять в тексты непристойные сцены.
   Это был, конечно же, псевдоним - помимо того, что Хайнэ никогда бы не решился открыть своё реальное имя, ему хотелось придумать что-нибудь красивое, внушающее восхищение и противопоставленное его реальному уродству.
   Главным человеком, перед которым он испытывал благоговение, и которого почти обожествлял, был автор найденной в Нижнем Городе книги, пророк Милосердного, но информации о нём было удручающе мало, и раздобыть её в условиях официальных гонений не представлялось возможным. Всё, что знал Хайнэ - это то, что одни называли его Энсаро, другие - Хаалиа, а уж какое из этих двух имён было настоящим...
   В конце концов Хайнэ решил дилемму, использовав оба из них. Вот так вот и появился Энсенте Халия - искажённое Энсаро Хаалия - известный писатель, чья загадочная личность успела обрасти множеством слухов, ни один из которых не был правдивым.
   - И чем же он знаменит, этот писатель? - спросил теперь, полгода спустя, у сестры Хайнэ, стараясь говорить как можно более равнодушным тоном. - Его рассказы в самом деле настолько хороши? Я пока ещё не читал, - добавил он на всякий случай. - Вот, раздумываю, стоит ли потратить на это время.
   - Ты как раз сможешь расспросить об этом наших друзей, - хитро улыбнулась Нита. - Что касается меня, то я тоже пока что не читала, но собираюсь. Хочу почитать про любовь...
   - Младшая сестра влюбилась и хочет почитать про те чувства, которые испытывает сама? - снова вклинился в разговор Хатори.
   - Нет, наоборот, - весело возразила Нита, чуть покраснев. - Все уговаривают меня как можно скорее завести с кем-нибудь любовные отношения, но я пока жду. Говорят, что любовь - это самое прекрасное чувство на земле, и мне бы очень хотелось испытать его самой, но когда я представляю себя с кем-нибудь из знакомых, то не чувствую никакого волнения. А мне хочется чего-нибудь особенного... Человека, который заставил бы моё сердце затрепетать, чьи письма я бы ждала как самое большое чудо на свете. Надеюсь, что я его когда-нибудь встречу.
   Взгляд девушки наполнился мечтательной грустью.
   - Наверняка встретишь, - сказал Хайнэ сдержанно.
   Слышать излияния сестры было больно - когда-то и он мечтал о любви, вот только жизнь жестоко посмеялась над его надеждами. У Ниты всё, конечно же, сложится более удачно... но, желательно, не на его глазах.
   - Я надеюсь... - сказала Нита и тут же вернула разговор к прежней теме: - Хайнэ, но ты ведь поедешь со мной, да? Поехали прямо сейчас!
   - Что?! - испугался Хайнэ.
   - А почему нет? - сестра потянула его за руку. - Мой экипаж готов, поехали! Поедешь?
   - Нет, я...
   - Поедет, - вдруг перебил Хатори.
   Хайнэ чуть не подскочил на месте и метнул в его сторону разгневанный взгляд.
   - За отсутствием старшей сестры её обязанности в нашем доме выполняю я, - невозмутимо заявил названный брат. - И я говорю, что Хайнэ поедет.
   - За отсутствием старшей сестры её обязанности, вообще-то, должна выполнять я! Но Хайнэ в любом случае не отвертеться, - подхватила Нита.
   Хайнэ испуганно переводил с сестры на брата взгляд.
   - Мне нужно... мне нужно хотя бы переодеться, - проговорил он быстро, чувствуя, что ещё немного, и его поволокут к экипажу без его согласия, а он не сможет совершенно ничего сделать.
   - Хорошо, я подожду тебя здесь, - легко согласилась Нита, и глаза её весело сверкнули. - Оденься понаряднее, братец, ты будешь там прекраснее всех.
   Хайнэ знал, что это не намеренная насмешка с желанием его унизить, но слышать это было примерно так же тяжело, как сравнение его красоты с красотой Онхонто в крестьянском доме.
   - О, наш брат знает толк в нарядах, - усмехнулся Хатори, подхватив его на руки.
   Оказавшись с ним наедине, Хайнэ дал волю гневу.
   - Почему ты постоянно пытаешься куда-нибудь меня затащить?! - закричал он, прикрыв двери комнаты. - В Нижний Город, в столицу, во дворец, теперь ещё в дом Марик Фурасаку, которой ты никогда в жизни не видел! Тебе просто нравится надо мной издеваться, да? Впрочем, я это понял ещё вчера, когда ты устроил ту безобразную сцену в дворцовом саду, сделав меня посмешищем в глазах всех гостей!
   Хатори, казалось, слегка растерялся под градом посыпавшихся на него упрёков.
   Не самых справедливых, конечно - Хайнэ это понимал, однако заставить себя остановиться не мог.
   Хатори действительно уговаривал его поехать вместе с ним в Аста Энур, но в глубине души Хайнэ и сам этого хотел - его искушала возможность послушать, что говорят в столичных домах об "открытии" сезона - писателе Энсенте Халии.
   - Я думал, тебе будет интересно, - наконец, сказал Хатори. - Хотел, чтобы ты увидел дворец.
   - Хотел, чтобы я увидел дворец! - возмущённо повторил Хайнэ. - Я ненавижу всё, что связано с дворцом и Храмом, ненавижу лютой ненавистью, больше всего в жизни! Ты прожил рядом со мной почти восемь лет, однако не знаешь даже этого! Что ты вообще обо мне знаешь? Что можешь обо мне сказать?
   Хатори, как обычно, воспринял вопрос буквально.
   - Например, что ты и Энсенте Халия - одно лицо, - сказал он. - Это знаю один лишь я.
   - Ха! - фыркнул Хайнэ. - А есть ли у тебя хоть малейшее представление, почему я выбрал именно такой псевдоним?
   Названный брат молчал.
   Хайнэ внезапно почувствовал себя виноватым: может, Хатори и не знал, что Энсенте Халия - это искажённое Энсаро Хаалиа, однако без него "знаменитого писателя" бы не существовало. Некому бы было раз за разом отвозить рукописи в столицу и договариваться с издателями, да что там - никто бы никогда не увидел этих рукописей вообще.
   - Тебе просто самому нравится ездить по разным местам, вот и всё. Ты слишком любишь смотреть по сторонам, и это единственное, что занимает тебя в жизни, - тем не менее, пробормотал Хайнэ, хотя и уже без прежнего запала. - Тебе не интересно собственное прошлое, ты даже не задумываешься о будущем, ты живёшь, как бабочка, одним днём. Я не против, конечно - делай со своей жизнью, что хочешь. Только оставь меня в покое.
   Хайнэ отвернулся и закрыл глаза.
   На мгновение ему стало страшно: а что, если Хатори сейчас возьмёт и последует этому совету?
   Потом стыдно: Милосердный учил прощать людям то, что не нравится в них, относиться к ним с терпением и добротой. А он...
   Несколько минут Хайнэ боролся с собой, пытаясь заставить себя пойти на попятную. Не извиниться, нет - не будет он перед ним извиняться! - но найти какой-то предлог для того, чтобы помириться.
   Молчание затягивалось.
   В тот момент, когда Хайнэ, не выдержав, уже почти решился повернуться, он почувствовал на своих плечах чужие руки.
   - Переодевайся давай, - сказал Хатори. - Что хочешь надеть?
   Как будто бы ничего и не было.
   "Слава Богине, - с облегчением подумал Хайнэ. - Мне не придётся ничего говорить самому..."
   Однако словно какая-то злая сила заставляла его продолжать строить из себя обиженного.
   - Я же сказал, что не поеду, - проворчал он. - Тебе всё равно, что я говорю.
   - Чего ты боишься? - спросил Хатори, доставая из шкафа вчерашнее одеяние, то, что было приготовлено для приёма во дворце.
   Хайнэ вздрогнул, заново переживая своё унижение: он был уверен, что всё выдержит, однако после того, как ему пришлось самостоятельно пройти через Великие Ворота, он понял, что не сможет выстоять на собственных ногах отведённое для визита время, а держать его на руках в церемониальном зале Хатори, разумеется, не мог.
   А потом ещё случилась эта ужасная сцена...
   - Надо мной будут насмехаться, - сказал Хайнэ горько. - И злословить. В лучшем случае, не в лицо, а за спиной.
   - Брось, Хайнэ. - Хатори ловко развязал его пояс и стащил с него верхние накидки, оставив его в одной только шёлковой сорочке. - Обо мне будут злословить куда больше. Наверняка есть люди, которые знают, что я тебе не родной брат, сплетни об этом просочатся, и следующие полгода все будут обсуждать, чей я на самом деле побочный сын или любовник. Или хочешь, я надену цветной наряд. - Наклонившись через плечо Хайнэ, Хатори посмотрел ему в лицо и улыбнулся. - Тогда все сочтут, что я актёр, нахально заявившийся в знатный дом, поднимется страшный скандал, меня засыплют оскорблениями, и никто и не вспомнит о твоей болезни.
   В груди у Хайнэ что-то дрогнуло, как тогда, когда брат вручил ему охапку цветов посреди поля.
   Он осторожно дотронулся до руки Хатори, чуть сжал его запястье и пробормотал, отведя взгляд:
   - Но ведь правда всё равно выяснится. Что этот цвет волос у тебя от природы, и ты никакой не актёр.
   - Да, но до того, как это произойдёт, ты вдоволь наслушаешься, как расхваливают Энсенте Халию. - Хатори продолжал улыбаться.
   Хайнэ не смог найти, что ответить, но лицо у него горело.
   Опустив голову, он медленно поднял правую руку и позволил Хатори вдеть её в широкий рукав тёмно-зелёного, расшитого золотом одеяния.
   Меньше, чем через полтора часа экипаж летел по улицам Аста Энур к дому Марик Фурасаку.
   Хайнэ до сих пор не был уверен, что это правильное решение, однако отступать было поздно, и он пытался отвлечься, глядя в окно.
   Столица изменилась за восемь лет - правы были те, кто утверждал, что Императрица, или, точнее, распоряжающаяся за неё принцесса не жалеет денег на прославление своего величества: Аста Энур стал ещё более нарядным и роскошным, а изображённая повсюду священная мандала императорского дома не позволяла забывать, кого нужно за это благодарить. Правда, то была средняя часть столицы, а что происходило в Нижнем Городе - исчезли ли оттуда вонь и грязь - Хайнэ не знал, но думать об этом не хотелось.
   А ещё везде в воздухе был разлит аромат роз, такой же, как в Арне...
   Хайнэ подумал было, что его преследует галлюцинация, но потом его взгляд упал на верхние этажи домов, и он понял, что то, что он принял за жёлтую черепицу, было чайными розами, покрывавшими крыши плотным настилом.
   А экипаж летел всё дальше, мимо одного из столичных храмов.
   Хайнэ хотел было отвернуться, но в этот момент внимание его кое-что привлекло, и он почти инстинктивно вскрикнул, схватив Хатори за руку:
   - Останови!
   Хатори приказал слугам остановить экипаж, спрыгнул на улицу и открыл дверь.
   - Что случилось?
   Хайнэ с тоской глядел на деревья, окружающие храм.
   - Я увидел птицу. И мне вдруг показалось, что это та самая, - пробормотал он. - Мне подарили её во дворце, когда мне было двенадцать. Белоснежная коху с единственным золотым пером в хвосте, но потом кто-то выпустил её из клетки, и она улетела. Глупо, конечно, предполагать, что это она...
   Он осёкся.
   Хатори молча вытащил его из экипажа и понёс к храму.
   - Хайнэ, ты что, решил зайти? - крикнула Нита, высунувшись из другого экипажа. - С ума сошёл, никто тебя не пропустит просто так!
   - Знаю, - хмуро ответил тот. - Я... хочу полюбоваться, подойдя поближе.
   Любоваться было чем: многочисленные павильоны храма были выстроены в таком порядке, что напоминали длинное тело дракона, свернувшегося в кольцо. Волнообразные крыши, крытые изумрудно-зелёной черепицей, вздымались и опускались, подобно набегающим на берег морским валам; колонны у входа были позолочены, мозаика над дверьми, изображающая всю ту же императорскую мандалу - четыре цвета: красный, зелёный, жёлтый, синий - была выполнена из драгоценных камней.
   Вся эта красота была столь ослепляющей, что от неё становилось больно, как когда-то во дворце.
   - Великая Богиня любит роскошь, - сказал Хайнэ очень тихо. - И чтобы её прославляли на все лады. Чтобы никто не мог к ней подступиться. Милосердный не такой. Он говорил, что нужно жить просто и непритязательно. Что каждый, вне зависимости от происхождения, может получить его любовь. Что для общения с ним не требуются ни храмы, ни жрицы, ни церемонии...
   Он вздохнул, обняв Хатори за шею и положив голову ему на плечо.
   Ещё Милосердный говорил, что нужно любить друг друга, но ему любить было некого, кроме, разве что, названного брата. А тому не было дела ни до религии, ни до книг, ни до чего-либо ещё, что было важно для него самого.
   - Знаешь, что я думаю иногда? - прошептал Хайнэ, пряча лицо в тёмную ткань платья брата. - Что то, что со мной случилось - это кара Богини за мою ересь. Но я всё равно не отступлюсь от моей веры, никогда.
   Он вздохнул и переменил тему.
   - Пойдём, - сказал он. - Конечно же, это другая птица. Надо быть совсем идиотом, чтобы предполагать, что я смогу найти её спустя восемь лет.
   Они вернулись в экипаж и продолжили путь.
   - Не надо нести меня на руках, я пойду сам, - едва слышно пробормотал Хайнэ, когда они въехали в ворота дома. - И только попробуй устроить мне такую же отповедь, как во дворце - дома я оболью тебя кипящим маслом, клянусь! - прибавил он, стараясь говорить устрашающим тоном.
   Хатори посмеялся над этой угрозой, однако просьбу выполнил: позволил Хайнэ самому выбраться из экипажа и обхватил за пояс, помогая идти.
   Не то чтобы это выглядело менее жалко, чем калека, которого несут на руках, конечно.
   Хозяева, которым успели доложить о приезде гостей, вышли на порог.
   Побочного дядю - Никевию Фурасаку - Хайнэ видел впервые. Коренастый, довольно невысокий мужчина с длинными волосами и бородой, он был не слишком красив, однако удивительно тёплый взгляд располагал в его пользу. Он сразу же шагнул навстречу Хайнэ, улыбнулся, крепко обнял.
   Хайнэ растерялся и испугался.
   Отец никогда не обнимал его так, не обнимал вообще.
   Их последняя встреча перед расставанием была не слишком приятной. Сопровождать жену в столицу Райко отказался, сказал: "В прошлый раз мы собирались туда на месяц, и что? Вернулись через неделю. Во время перевозки пострадали мои книги. Нет, нет".
   А потом он нашёл на книжной полке роман Энсенте Халии, который Хайнэ, после долгих сомнений, всё-таки подложил на видное место, проглядел, поморщился и попросил сына больше не загромождать библиотеку таким барахлом.
   Хайнэ не очень расстроился. Он знал, что отец ненавидит любовные романы, предвидел такую реакцию и не вполне понимал сам, что его заставило совершить такой глупый поступок. Тем более что мнение отца уже не имело для него большой ценности - в детстве он болезненно любил Райко, переживал за его чувства, однако после того, как отец, узнав о его недуге, назвал его "счастьем", всё это как будто умерло. Не за один день, конечно, но любовь постепенно сменилась безразличием, а на невнимание Хайнэ стал отвечать таким же невниманием, с каким относились к Райко и остальные его дети.
   Однако сейчас, в объятиях впервые увиденного дядюшки, детские переживания на мгновение воскресли, отозвавшись в груди болезненным эхом.
   - Проходи, проходи, Хайнэ, - тепло приветствовал его господин Никевия. - Твоя мать много писала мне о тебе, я очень рад, что мы, наконец, повидались. Наша семья большая, но вспоминаем мы друг о друге обычно лишь тогда, когда необходимо сыграть очередную свадьбу между двумя Санья. Я считаю, это неправильно, мы должны чаще навещать друг друга...
   Странно было слышать это от человека, который был Саньей лишь наполовину. Мало того, что побочный сын, так ещё и от любовника, не от мужа... Частица крови Санья всё равно делала его происхождение благородным в глазах других людей, но не в глазах более "чистокровных" родственников, которые могли относиться к нему разве что со снисхождением - а он всё равно желал их видеть, называл своей семьей.
   Или это только слова?
   Тем временем, Нита, первым делом убежавшая куда-то вглубь дома, чтобы доложить о приезде гостей подруге, вернулась.
   - Пойдём, Марик тебя ждёт, - сказала она, схватив брата за руку.
   - Она сейчас одна? - осторожно спросил тот.
   Время было довольно позднее, и Хайнэ малодушно надеялся, что никаких гостей в доме не окажется - хоть ему и хотелось послушать, что они скажут об Энсенте Халии, страх перевешивал.
   - Одна? - Нита рассмеялась. - Хайнэ, Марик никогда не бывает одна. Наш дом полон гостей, и днём, и ночью. Я понимаю, после Арне трудно поверить, что так бывает.
   У Хайнэ ноги подкосились от страха. Впрочем, здесь болезнь сыграла ему только на руку - никто ни о чём не догадался, только Хатори крепче обхватил его за пояс, а сестра стиснула локоть.
   Оказалось, что старшая дочь четы Фурасаку занимает отдельный дом.
   - У нас всё время гости и музыка, господин с госпожой не возражают, но сами любят тишину, поэтому Марик пришлось выселить, - пояснила Нита, смеясь. - Но недалеко. Госпожа предлагала ей переехать в седьмой квартал, где дом побольше, но Марик сама отказалась. Сказала, что ей всё равно придётся бегать сюда каждый день, чтобы повидать отца, так что уж лучше она довольствуется домом попроще. И я её понимаю! Я тоже очень люблю господина Никевию, он такой добрый. Жаль, что наш отец совсем другой.
   - Да... - согласился Хайнэ, вздохнув.
   Слуги, между тем, распахнули перед ним двери, и глазам Хайнэ предстал просторный, изящно обставленный дом, из главного зала которого неслись голоса, смех и музыка.
   - Вот он, - провозгласила Нита, появляясь на пороге.
   Хайнэ проклял всё на свете и, обливаясь ледяным потом, склонил голову в неуклюжем поклоне.
   Хозяйка вышла ему навстречу, вся ослепительно-сверкающая в шелках и драгоценностях, взяла его руку и, дотронувшись до кончиков пальцев, чуть сжала их.
   - Вы с Иннин совсем не похожи, - заявила она, улыбаясь.
   Хайнэ робко поднял на неё взгляд. Первым, что бросилось ему в глаза, была своеобразная причёска Марик - большая часть прямых светло-каштановых волос была обрезана выше линии подбородка, и лишь несколько задних прядей оставались, как и положено, длинными. Даже простолюдины не стригли волос так коротко, однако столичной королеве мод, судя по всему, сошла с рук и эта эксцентричная выходка.
   Впрочем, надо было признать, что даже такая причёска ничуть не портила её красоты...
   А взгляд больших янтарно-карих глаз казался тёплым, как у отца.
   Марик проводила Хайнэ в дальний угол залы и, усадив на подушки, пообещала вернуться к нему чуть позже. Тот смог вздохнуть с облегчением: кажется, никто не собирался над ним смеяться или разглядывать, как диковинного уродца. А вот на Хатори смотрели - похоже, необычный цвет его волос привлекал гораздо большее внимание, чем странная походка сгорбленного калеки.
   Хайнэ внезапно похолодел, заподозрив, что повторится случай в деревенском доме.
   Здесь столько дам...
   Что, если одной из них понравится рыжеволосый Санья? Вряд ли она столь легко смирится с отказом, как крестьянская девушка, да и зачем Хатори отказываться? Он заведёт здесь множество знакомств, найдёт себе жену и уйдёт к ней, а он, Хайнэ, сам в этом виноват, потому что сам же привёл его сюда.
   Мысль об этом вызывала у Хайнэ одновременно ревность, зависть, ужас от осознания будущего одиночества и прочую гамму не самых благородных чувств, совладать с которыми он так и не смог.
   - Послушай, - пробормотал он, наклонившись к уху Хатори. - Я, кажется, забыл выпить настойку корней кацинии. Ну, помнишь, ту самую, которую мне сказали пить каждый вечер, ни в коем случае не пропуская часов приёма.
   Хатори поморщился.
   - Хайнэ, ты...
   - Да, я идиот, сам знаю, - быстро перебил его Хайнэ. - Но пожалуйста, не мог бы ты привезти её мне прямо сейчас? Очень тебя прошу. А дома можешь облить меня кипящим маслом, я разрешаю.
   Он заискивающе улыбнулся.
   Хатори покачал головой и, поднявшись на ноги, пошёл к дверям.
   Разумеется, ни с кем не попрощавшись - это вообще было не в его стиле.
   "Может, они увидят, какой он невежливый и совершенно бесцеремонный, и ни одна дама не захочет иметь с ним дело? - думал Хайнэ с постыдной надеждой. - Я не вынесу, если он найдёт себе возлюбленную..."
   Однако в то же время он ясно видел, что обманывает сам себя: во взглядах, устремлённых в спину Хатори, читался интерес, но не осуждение.
   "Когда он вернется, я смогу сказать, что пора ехать обратно, и он не успеет завести никаких знакомств. По крайней мере, в этот раз", - подумал Хайнэ со вздохом и совсем забился в угол залы, незаметно пододвинув к себе расписанную хризантемами ширму и спрятавшись за ней.
   Без Хатори он ощущал себя совсем беспомощным и беззащитным; теперь даже представить было сложно, что когда-то он мог жить без него. Впрочем, это было до того, как он заболел - а, значит, в другой жизни.
   - Хайнэ, чего ты прячешься?! - Нита нашла его и подсела, улыбаясь. - Заскучал? Давай я расскажу тебе, кто здесь кто. Вон там справа сидит брат Марик, его, как и отца, зовут Никевия. Помнишь, я писала тебе про печальную любовную историю? Так вот это было про него.
   Юноша, на которого посмотрел Хайнэ, был похож на свою сестру - такой же золотисто-каштановый цвет волос, такие же янтарно-карие глаза. Хайнэ сразу же почувствовал к нему симпатию - к тому располагали и книга, которую Никевия-младший держал в руках, явно не слишком интересуясь праздными разговорами, и слова про несчастливую любовь, которая, в понимании Хайнэ, как-то сближала его с братом Марик, хотя у него самого никаких любовных историй не было и даже не предвиделось.
   - А что с ним случилось? - тихо спросил он.
   - О, она его бросила, - вздохнула Нита. - Эта госпожа Илон. Безо всяких объяснений, после того, как весь город и сам Никевия были абсолютно уверены, что вскоре последует свадьба. И после того, как она родила от него ребёнка, между прочим.
   - Так, может быть, между ними что-то произошло? Или она заподозрила, что он ей неверен?.. - предположил Хайнэ, взволнованный этой историей.
   Но Нита только отмахнулась.
   - Нет, нет.
   - Тогда, может, всё, что ей было нужно - это благородная кровь? - сказал Хайнэ, помолчав. - Раз она бросила его после рождения ребёнка.
   - У Никевии не слишком-то благородная кровь, - пожала плечами Нита. - Всего лишь четверть крови Санья, что здесь такого? Марик самой нужен кто-нибудь более благородный, чем она сама, чтобы её дети не потеряли статус высокорождённых. Кто-нибудь такой, как ты. А что, ты не хотел бы стать её мужем?
   Она засмеялась.
   У Хайнэ даже дыхание перехватило от этой мысли - и от того, насколько она была далека от реальности.
   - Ей следует поискать какого-нибудь другого Санью, который может иметь детей, - пробормотал он. - Я-то не могу. Покажи ей наше генеалогическое древо, пусть выбирает.
   Нита как будто слегка устыдилась своей неуместной шутки.
   - Она пока не хочет брать себе никакого мужа, - сказала она. - И уж тем более с целью улучшить кровь. И я её понимаю. Но господина с госпожой понимаю тоже, она у них единственная дочь, обидно... Ладно, давай вернёмся к тому, с чего начали. Так вот, госпожа Илон. Можешь не гадать о причинах её поступка, весь город гадает уже на протяжении полугода и так ничего и не придумал. А я тебе скажу, что думаю: по-моему, у неё просто такой характер. Странная женщина. Немного похожа на нашего отца - буквально живёт в библиотеке. Председательница палаты искусств в Верховной Академии, поэтесса...
   - Вы разговариваете о госпоже Илон? - раздался прямо над ухом Хайнэ низковатый, приятный голос.
   Это снова была Марик, но Марик, севшая к нему так близко, что у него мурашки по коже побежали. Прохладная рука легла ему на плечо, обещая покровительство и защиту - очевидно, хозяйке дома было жаль несчастного калеку, и она старалась отнестись к нему по-доброму.
   Хайнэ был благодарен ей и за это, однако впервые чужая женщина была к нему так близко, и от этой близости ныло в груди, как от раны.
   "Никогда, - напомнил себе он. - Никогда этого не случится. Даже крестьянская дочь побрезговала мной и предпочла Хатори. И была права, потому что разве мог я хоть что-то ей дать?"
   На мгновение он ощутил себя героем известной повести о бедняке-простолюдине, которому очень хотелось хотя бы раз в жизни попасть в господский дом. Однажды он загадал желание у священного дерева, и оно исполнилось: в награду за хорошую службу его пригласила на приём знатная госпожа. Однако дать соизволение пройти через парадную дверь забыла, и вот он пришёл в назначенный час в своём лучшем платье, увидел в доме прекрасных мужчин и женщин, услышал музыку, почувствовал аромат изысканных блюд, но зайти и прикоснуться ко всему этому не смог. Мораль в повести была такова: нечего даже мечтать о несбыточном, потому что потом будет только хуже.
   - Ой, - сказала, тем временем, Нита, чуть покраснев. - Я рассказывала Хайнэ про твоего брата. Надеюсь, ты не обидишься?
   - Да ничего, - чуть усмехнулась Марик. - Об этой истории болтает весь город, Хайнэ всё равно рано или поздно бы её услышал.
   - Мне так жаль вашего брата, - пробормотал Хайнэ.
   Ему действительно было жаль.
   Марик нахмурилась, между красивыми, изогнутыми полумесяцем бровями пролегла складка.
   - Сам виноват, - сказала она, сжав губы. И тут же, смягчившись, провела по лицу рукой. - То есть... Видите ли, Хайнэ, я... Я безмерно уважаю госпожу Илон. Она прекрасная поэтесса, очень умная женщина, она была моей учительницей в университете. Все говорят, что её поступок отвратителен и безнравственен, и с этим, конечно, сложно не согласиться. Судите сами: она приходила в наш дом с тех пор, как моему брату исполнилось тринадцать. Она была для него и подругой, и наставницей, и второй матерью. Наши родители прекрасно понимали, что её посещения носят не только... покровительственный характер, однако закрыли на это глаза, потому что Никевия не мог думать ни об одной женщине, кроме неё. Их связь продолжалась в общей совокупности восемь лет, и вот теперь она решила оставить его без объяснений. Всё это очень жестоко, но она никогда не обещала взять моего брата в мужья. Она всегда придерживалась необычных принципов, и Никевия это знал. Думаю, за это он её и любил. Так что мне сложно слышать обвинения в том, что она много лет обманывала моего брата, это кажется мне нечестным. Не знаю, может быть, я не права.
   Она внезапно повернулась и прямо посмотрела Хайнэ в глаза, как будто спрашивая, согласен он или нет.
   Хайнэ замер на месте, но взгляд не отвёл.
   Глаза у неё были большие, похожие на лесные озёра с тёмной водой, в которой отражается полуденное солнце.
   - Мне сложно судить, - сказал он очень тихо. - Но, думаю, вы разрываетесь между двух огней. Трудно занять чью-то сторону, когда люди, вовлечённые в скандал, вам одинаково близки.
   - Я не люблю лицемерие, хоть и приходится среди него жить, - невпопад произнесла Марик, прикрыв глаза и отвернувшись.
   Больше она ничего не добавила, и Хайнэ внутренне сжался, боясь, что сказал что-то не то, задел или разочаровал её своим ответом.
   - А где же тот актёр? - внезапно произнесла одна из дам. - Уже ушёл, а я и не заметила... Я думала, ты познакомишь нас с ним.
   - Как актёр?! - почти вскрикнула другая. - Марик, вы и в самом деле позволили актёру войти через парадные двери? Я понимаю, что вы... но это уж...
   Она осеклась, и лицо её стало пунцовым.
   "Вот оно, началось, - вздрогнув, подумал Хайнэ. - Они сейчас засыплют Хатори оскорблениями".
   - Этот человек не актёр, он мой брат, - сказал он, но никто не услышал его голос из дальнего угла, никто не обратил внимания.
   Нужно было сказать громче, но кричать было неприлично, и до чего же жалко это выглядело - незаметный калека, безуспешно пытающийся встрять в разговор.
   Пока Хайнэ пытался собраться с силами, чтобы повторить свою попытку, заговорил ещё один человек, мужчина:
   - Чему вы так удивляетесь, госпожа? - спросил он насмешливо. - Лично я готов поверить даже в то, что наш прекрасный цветок в конце концов достанется какому-нибудь такому актёру.
   Марик поднялась на ноги и прошлась по комнате.
   - Цветок притягивается к цветку, красивое к красивому, - сказала она с наигранно беспечным видом. - Мне нравятся актёры, они дарят нам красоту.
   - Цветок должен притягиваться к бабочке, это закон, который установлен Великой Богиней, - ответил мужчина, уже не скрывая сарказма. - Или будете спорить, госпожа Марик?
   - Не буду, - пожала плечами Марик. - Но что же поделать цветку, если достойной бабочки, способной подарить ему драгоценный плод, так и не нашлось? Он лучше будет любоваться другими цветами, вместо того, чтобы растить в себе гниль.
   Мужчина побагровел: очевидно, этот намёк относился в какой-то степени и к нему.
   "Отвергнутый возлюбленный", - одними губами прошептала брату Нита, подтвердив его предположение.
   - Цветку не следует забывать о том, что лето не вечно, - сообщил он откровенно ядовитым голосом. - Оно закончится, и он завянет.
   - Возможно, предназначенная мне бабочка любит увядшие цветы, - засмеялась Марик.
   Судя по её виду, колкие реплики абсолютно её не задевали, и это только злило её собеседника больше.
   - Возможно, предназначенной вам бабочки просто не существует на свете! - в конце концов, не выдержал он.
   - Может быть, и так, - не стала спорить Марик. - По крайней мере, сейчас существует лишь один человек, которому я бы позволила, как вы изящно выразилась, стать моей бабочкой. И это не вы, поскольку я предпочитаю бабочек, а не назойливых мух.
   - Так скажите же нам его имя, - прошипел мужчина, вне себя от нанесённого ему прямого оскорбления. - Если вы его ещё помните, госпожа.
   - Энсенте Халия, - легко улыбнулась Марик.
   Хайнэ одновременно побелел, покраснел и задохнулся.
   - Халия? - переспросил мужчина. - Это уж не смешно, прекрасная госпожа. Актёры, по крайней мере, дарят красоту, в этом я готов с вами согласиться, но бездарный писателишка, наживший себе громкую славу на откровенном изображении непотребностей - это не бабочка, и не муха, это мерзкая гусеница, пожирающая людскую потребность в скандалах.
   - Он честен, - сказала Марик, глядя куда-то вдаль. - Может, он и плох как писатель, но он не боится прямо говорить о том, о чём вы, господин, так же, как и все остальные, мечтаете, разглядывая перед сном коллекцию непристойных картинок.
   - Я умоляю вас, госпожа! Всё дело в том, что он просто первым придумал заплатить владельцам книжных лавок за то, чтобы они выставили на продажу такую дрянь! Вот увидите, сейчас, когда это оказалось прибыльным делом, по его следу кинутся множество таких же "талантливых" авторов, и ваш Халия потонет в сотворённой им навозной куче, как и положено навозному жуку!
   В комнате поднялся невообразимый шум.
   - Ну, это уж совсем грубо! - кричали одни.
   - Сложно не согласиться на счёт Халии, - отвечали другие. - Понимаю, что госпожа Марик его ценит, но нельзя отрицать, что его повести не отличаются ни малейшей изысканностью, что они посредственны и скучны и держатся на плаву только за счёт непотребностей.
   Хайнэ, не ожидавший такого удара, едва понимал, что происходит.
   - Почему они так ужасно о нём отзываются?.. - с трудом проговорил он, повернувшись к Ните. - Я думал, что Энсенте Халия знаменит...
   Сестра чуть улыбнулась.
   - О нём все говорят, но это не значит, что говорят хорошее. Сказать по правде, здесь его никто не любит, кроме самой Марик. Ей это прощают, как прощают всё остальное ...
   Какое-то время Хайнэ не мог ничего произнести.
   - Что же ты мне сразу не сказала? - горько спросил он, наконец.
   - Ну, я ведь надеялась заманить тебя к нам под предлогом разговора об Энсенте Халии, - Нита виновато развела руками и снова улыбнулась. - Зато теперь ты всё выяснил. Халию считают бездарностью, можешь не тратить на него время.
   Хайнэ молча смотрел в пол.
   "Приеду домой и всё сожгу, - подумал он. - Даже Марик сказала, что я плохой писатель".
   Он вспомнил, как радовался, когда Хатори приехал из столицы и сообщил, что его повесть сразу же расхватали - а ведь, наверное, он и правда заплатил владелице книжной лавки...
   Такая идея ни на мгновение не приходила Хайнэ в голову.
   "Идиот, - бессильно подумал он. - Глупец. Поверил, что нужен здесь кому-то. Столица не для меня, отец был прав..."
   Прохладная рука снова легла на его плечо.
   - Простите за этот скандал, Хайнэ, - сказала Марик. - Я не ожидала, что всё выльется в такую свару.
   Хайнэ посмотрел на неё, едва сдерживая слёзы.
   - Вы и в самом деле считаете, что Энсенте Халия - такой плохой писатель? - спросил он безо всякой надежды получить отрицательный ответ. Он почти жаждал положительного - чтобы всё уже, наконец, закончилось. Чтобы встать, вернуться домой, уничтожить всё, что было написано, а потом, наверное, умереть.
   - Может, и плохой, но я его обожаю, - засмеялась Марик. - С нетерпением жду его новую книгу.
   Смертную казнь в последний момент отменили - Хайнэ почувствовал себя так, как будто его вытащили из петли.
   - А ведь я его знаю, - вырвалось у него.
   Марик широко открыла глаза.
   - В самом деле?!
   Думать о том, что он натворил, Хайнэ было некогда - нужно было срочно как-то выкручиваться.
   - Он... интересовался людьми, больными красной лихорадкой. Так называется моя болезнь, - быстро проговорил он. - Возможно, это было нужно ему для его новой повести. Так мы и познакомились.
   Говорить о своих увечьях было невыносимо, но пришлось пересилить себя - сам виноват.
   - Так он действительно мужчина?
   - Да...
   - Ох, Великая Богиня, я знала! - вскрикнула Марик, всплеснув руками. - Знала, что все эти разговоры о том, что он на самом деле женщина - просто пустые слухи! И... какой он? Расскажите, Хайнэ, расскажите же мне скорее!
   - Какой... - растерялся Хайнэ. - Ну... боюсь, он не слишком красив, - вдруг решился он.
   - Это не важно! - решительно заявила Марик.
   "Сказать ей правду? - потрясённо подумал Хайнэ. - Сказать, что это я?"
   Но тут Марик вдруг добавила:
   - Сколько я повидала их, этих красавцев! Они и в постели воображают, что женщина должна сидеть рядом и любоваться их красотой, - фыркнула она. - Я уж совсем было разочаровалась в этой стороне жизни, и вдруг... - Тут она покраснела и прикрыла лицо рукой. - Знаете, я даже представляла себя с ним! Понимаю, что смешно и неприлично говорить о таком, но вы меня так разволновали, Хайнэ, что я совсем ничего не соображаю.
   Хайнэ, похолодев, опустил взгляд.
   "Хорош бы я был, если бы сказал сейчас правду, - подумал он. - Она считает, что Энсенте Халия - непревзойдённый любовник..."
   Марик, тем временем, взяла его за руку и проникновенно посмотрела в глаза.
   - Знаете, я по-настоящему завидую вам, Хайнэ, - сказала она. - Я бы дорого отдала за то, чтобы поговорить с ним.
   - Хотите, передам ему ваше письмо? - предложил Хайнэ, дрожа. - Мы по-прежнему общаемся...
   - Да! - сразу же согласилась Марик. - Да, очень хочу!
   - Прекрасно, - прошептал Хайнэ, пряча мокрые от волнения ладони в рукава. - Тогда присылайте письмо мне, а я перешлю его ему.
   Марик вскочила на ноги.
   - Знаю, что жутко невежливо оставлять всех гостей, в том числе вас, прямо сейчас, но мне совершенно необходимо уединиться. Или, точнее, навестить других дорогих гостей - бумагу и письменные принадлежности!
   Она заливисто рассмеялась.
   - Ничего страшного, - сказал Хайнэ. - Мне в любом случае пора возвращаться.
   - Не говорите ему, что я так разволновалась. Не хочу выглядеть глупой, - прибавила Марик, оглянувшись напоследок, и убежала из комнаты.
   - А мне ты ничего не сказал, - проворчала Нита. - Что знаешь Халию!
   - Должны же у меня быть какие-то свои секреты, - засмеялся Хайнэ и приподнялся, опираясь на трость. - Хочу выйти в сад, подышать свежим воздухом, - пояснил он.
   - Давай помогу, - предложила сестра.
   - Нет, нет, я один. Только до веранды и обратно, уж на это-то я способен.
   Такое количество потрясений, как ужасных, так и счастливых, за один день, было всё-таки большим, чем он мог перенести, и тело реагировало соответственно - руки дрожали, глаза застилало пеленой, в голове был туман. Хайнэ чувствовал, что должен побыть один, чтобы немного прийти в себя.
   Он проковылял через весь зал, мало думая о том, как это выглядит со стороны - в это мгновение остальные люди, кроме Марик, для него уже не существовали.
   В саду светила луна.
   Ночная прохлада коснулась его разгорячённого лица, помогла немного привести мысли в порядок. Хайнэ прошёл в сад чуть дальше, вдыхая сладкие ароматы, замочив штаны и подол одеяния в росе.
   Даже идти было не в пример легче, чем всегда - казалось, будто приподнятые эмоции несут его, как на крыльях.
   Хайнэ не вполне понимал, как ему вести себя дальше, и что из всего этого получится, но был беспредельно счастлив.
   Она ему напишет!
   Он прошёл ещё несколько шагов.
   Соседний дом внезапно оказался совсем близко, оттуда донеслись звуки шагов, звон посуды, тихие голоса. Участок сада перед верандой залил мягкий свет - очевидно, госпожа с господином пили вечерний чай.
   Незапланированная прогулка по колено в ночной росе всё-таки отдалась в ногах скручивающей болью, и Хайнэ, стиснув зубы, прислонился к стене дома.
   Голоса невидимых собеседников, чьи тени скользили за тонкой перегородкой, стали слышны довольно отчётливо.
   - Мне всё-таки очень жаль Хайнэ, и не только из-за его болезни. - Тень господина Никевии потянулась к чайнику, тень струи кипятка полилась в тень чашки с мягким журчанием. - Ниси мало говорит об этом, но отношения у них в семье не очень хорошие. Если бы только Ранко был жив, всё бы было по-другому...
   - Ты не можешь знать этого точно, - мягко сказала тень госпожи Келены. - Вспомни, что обстоятельства были сложны ещё до того, как произошла трагедия.
   - Обстоятельства могли бы измениться. Всё могло бы измениться, лишь смерть непоправима. - Господин Никевия тяжело вздохнул. - Ранко был самым лучшим из нас - такие рождаются раз в столетие или даже реже, не только в отдельно взятой семье, но, как мне кажется, во всей стране. Вот только жизнь всегда забирает самых лучших слишком рано. Только после его смерти я понял, что слова "он слишком хорош для этого мира" - это не просто поэтическое выражение.
   - Но он оставил... - сказала госпожа Келена и осеклась.
   - И не остался сам. Я по-прежнему уверен, что эта была самая большая потеря за всю историю нашей семьи, не только для нас, но и для них, детей, которые теперь стали взрослыми и никогда не знали его. Будь Ранко жив, им досталось бы куда больше любви. Я до сих пор помню, как он держал на руках Хайнэ, которому тогда было всего несколько минут от роду, сколько нежности было в его взгляде. А вот увидеть Иннин ему так и не удалось...
   Сердце у Хайнэ болезненно заколотилось.
   "Кто это держал меня на руках сразу после моего рождения? - изумлённо подумал он. - Кто смотрел на меня с нежностью во взгляде? Ранко..."
   Он был уверен, что никогда прежде не слышал этого имени.
   - Холодает, ветер поднимается, - сказала госпожа Келена. - Осенние ночи прохладны.
   - Да, ты права, - согласился господин Никевия.
   Свет на веранде погас, тени неслышно удалились вглубь дома.
   Хайнэ подождал какое-то время, и тоже двинулся обратно. Мысли его были в смятении.
   Казалось бы, ничего не значащие слова... Кто-то из родственников - господин Никевия сказал "за всю историю нашей семьи", значит, этот человек был Санья - присутствовал при его рождении и держал его на руках. Что в этом такого?
   Но отчего-то эти слова взволновали, отозвались в груди болезненной тоской.
   Может быть, потому что родной отец на него с нежностью никогда не смотрел.
   Хайнэ поймал себя на том, что не может отвлечься от мыслей о Ранко Санье, что в голове вертятся предположения, одно немыслимее другого, о некой трагедии, которая с ним произошла.
   "Нет, это глупо", - подумал Хайнэ.
   Он помнил, как в двенадцать лет точно так же строил догадки насчёт Хатори: побочный сын Императрицы, гордый принц, тайный шпион, интриги, секреты, невероятные истории...
   И что из всего этого оказалось правдой? Ничего.
   Хатори - это просто Хатори.
   "А вот, кстати, и он", - подумал Хайнэ, увидев сверкнувшие в свете фонаря рыжие волосы.
   Он заковылял ему навстречу, но брат подоспел раньше - прошёл наискосок через лужайку и, схватив за шиворот, подтащил к себе.
   - Мне хочется тебя избить, - честно признался Хатори. - Посылаешь меня за своей настойкой, а сам гуляешь по саду среди ночи в лёгкой одежде!
   - Не надо, - попросил Хайнэ.
   Воспоминание о том, как Хатори начал избивать его на площади, где проводилась огненная казнь, всё ещё было живо в нём и наполняло ужасом. С тех пор брат никогда больше не поднимал на него руку, но инстинктивный страх, что это может повториться, остался.
   Впрочем, сейчас это была лишь лёгкая тень страха, почти незаметная среди сонма других, более радостных эмоций, наполнявших душу Хайнэ.
   - Ну не сердись, - примирительно сказал он. - Когда я счастлив, мне хочется ходить.
   - А, так ты теперь счастлив, - ответил Хатори. - Больше не злишься за то, что я уговорил тебя поехать?
   - Нет, - улыбнулся Хайнэ. - А ты - за то, что я заставил тебя вернуться домой?
   - Пей давай свою настойку.
   Хатори сунул ему в руку склянку, а потом поднял его и понёс к экипажу, и случившаяся было ссора была забыта.
   А на следующее утро в дом Санья пожаловал гость.
   - Господин Астанико, Главный Придворный Астролог, к господину Хайнэ Санья, - доложил слуга, постучавшись в дверь.
   - Господин кто? - Хатори, всё это время праздно валявшийся на постели, моментально вскочил на ноги и выглянул в окно.
   Хайнэ тоже подполз к окну и увидел, как во дворе высаживается из экипажа позавчерашний знакомец - человек, который помог ему подняться на ноги в дворцовом саду.
   - Господин Хайнэ его не примет, - решительно заявил Хатори.
   - Что? - опешил Хайнэ. - Почему это?
   - Потому что я так сказал. Отправьте этого господина в разворот-поворот безо всяких объяснений, - крикнул Хатори слуге.
   - С какой стати ты за меня решаешь?! - возмутился Хайнэ. - Нет, никуда его не отправляйте, я сейчас спущусь!
   Он поспешно распахнул дверцы шкафа, чтобы достать верхнюю накидку, но Хатори схватил его за руку.
   - Хайнэ!
   - Что?!
   - Он мне не нравится, - соизволил пояснить названный брат. - Я не хочу, чтобы ты с ним общался.
   Хайнэ был слишком разозлён.
   - И что? Позволю напомнить, это ты с ним поскандалил, не я! Мне он ничего плохого не сделал!
   - И ничего хорошего тоже.
   - Он проявил ко мне участие! Помог подняться на ноги, когда я упал!
   - Ты теперь каждого человека, который поможет тебе подняться на ноги, будешь считать своим другом? - На этот раз разозлился и Хатори. - И кто в таком случае для тебя я, если учитывать, что я каждый день ношу тебя на руках на протяжении многих лет?
   Хайнэ вздрогнул и не нашёл, что ответить.
   - Передайте господину Астанико, что я неважно себя чувствую и приму его в другой раз, - сказал он слуге. - Ну, ты доволен? - обратился он к Хатори, когда экипаж господина Главного Астролога уехал, и ворота снова закрыли.
   Хатори молчал.
   - Почему мы всё время ругаемся? - вздохнул Хайнэ.
   - Не знаю.
   - Пойдём погуляем. - Ссориться всё-таки не хотелось.
   Хатори подхватил его на руки и вынес в сад.
   - Хочу пройти в беседку, - заявил Хайнэ.
   Названный брат выполнил его желание и усадил на скамью. Хайнэ завертел головой, любуясь садом, засыпанным опадающими листьями.
   Сколько оттенков здесь было - золотистый, багряный, пламенно-оранжевый, как волосы Хатори, солнечно-жёлтый...
   Хайнэ вздрогнул, внезапно увидев цвета, которых в осеннем саду быть никак не могло - белоснежный и фиолетовый.
   Только одно дерево могло расцвести белоснежными цветами в середине осени - священное дерево абагаман.
   - Не может быть! - выдохнул Хайнэ и вцепился в руку Хатори. - Быстрее загадывай желание!
   Абагаман цвёл лишь раз в году, каждый раз в разном месяце, и это цветение продолжалось не больше пятнадцати минут. Поэтому увидеть его было редкой удачей, и считалось, что если загадать при этом желание, то оно непременно сбудется.
   - У меня нет желаний, - сказал Хатори.
   - Ну как это нет! - Хайнэ нервно стиснул его руку, не отрывая взгляда от тончайшего кружева лепестков, от белоснежной кипени, пронизанной солнцем. - Ну чего-то же тебе хочется! Быстрее, ты должен успеть, пока не опали лепестки!
   Пять минут на то, чтобы появились бутоны, пять - на то, чтобы раскрылись цветы, и ещё пять - на увядание...
   Поразительное зрелище.
   Подул ветер, и лепестки белоснежным дождём осыпались на землю.
   У Хайнэ сердце замерло от восторга.
   - Ты загадал? - тихонько спросил он.
   - Да, - сказал Хатори.
   - И я тоже. Успел. - Хайнэ улыбнулся, всё ещё не отрывая взгляда от дерева. Даже теперь, без осыпавшихся цветов, оно по-прежнему было прекрасно - причудливо изогнутые ветви тёмно-розового цвета, длинные фиолетовые листья. Удивительная красота. - А что ты загадал?
   Сам он в очередной раз попросил для себя любви.
   Несбыточное желание, но других, увидев цветение дерева абагаман, и не загадывают. Все просят чуда...
   - Ну так что? - с любопытством спросил Хайнэ, потянув Хатори за руку.
   Тот смотрел куда-то вдаль.
   - Чтобы ты выздоровел, - сказал он.
   Хайнэ не смог найти слов.
   - Ты... - пробормотал он, сжав пальцы Хатори обеими руками. - Ты самый лучший.
   К ним, тем временем, приблизилась служанка.
   - Госпожа Марик Фурасаку прислала вам письмо, - сказала она, поклонившись.
   Сердце у Хайнэ бешено заколотилось.
   - Откуда здесь это дерево? - спросил он, показав на абагаман, и стараясь не выдавать своего волнения.
   - Мы обнаружили в одном из горшков росток, господин, и чуть позже пересадили его в сад, - ответила служанка.
   - Когда это произошло?
   - Когда?.. Около восьми лет назад, сразу после вашего прошлого приезда.
   "Так это дерево, выросшее из семян, которые мне дали во дворце. Кто-то посадил их в горшок, - подумал Хайнэ, с нежностью глядя на тёмно-розовые ветви. - Надо же, а я думал, что они пропали навсегда, как и коху..."
   И, охваченный радостью, он прижал послание Марик к груди.
  

Глава 8

   В день начала свадебных церемоний Хайнэ проснулся задолго до рассвета. Убранство всех комнат сменили ещё вечером, и при взгляде на белоснежные занавеси казалось, будто и за окном всё должно быть белым-бело, хотя до выпадения первого снега оставалось, по меньшей мере, две-три недели.
   Письмо Марик Фурасаку от Энсенте Халии, написанное ещё несколько дней назад, лежало под подушкой, и Хайнэ ловил себя на том, что то и дело пробирается туда рукой и начинает поглаживать бумагу, как будто желая подарить ей всю ту ласку, что предназначалась для живого существа.
   Хайнэ изнывал от нетерпения отправить послание поскорее, но приходилось ждать: во-первых, у него должно было быть время "встретиться" с Энсенте Халией, а, во-вторых, с чего последнему было проявлять поспешность и торопиться отвечать незнакомой ему даме?
   Он мог бы, конечно, соблазниться статусом самой известной столичной красавицы, но что-то подсказывало Хайнэ, что если Энсенте Халия проявит именно такие чувства, то интерес Марик к нему остынет довольно быстро. Энсенте Халия должен был быть другим, непохожим на тех, кто её окружал.
   Приподнявшись на постели, Хайнэ всё-таки вытащил письмо из-под подушки и принялся в сотый раз его перечитывать.
   Он остался доволен собой: пока что автор послания получался именно таким, каким должен был быть - прямым, честным, остроумным, не лишённым вежливости и изящества, однако избегавшим слишком вычурных или, наоборот, стандартных выражений.
   Только одно внушало сомнения: стал ли бы Энсенте Халия - такой, каким хотела его видеть Марик - отвечать на её письмо столь подробно? Может быть, в первый раз стоило ограничиться парой строчек?
   - Чего ты не спишь? - спросил Хатори, приподняв голову от подушки. - Волнуешься так, как будто это твоя собственная свадьба.
   "Могла бы быть и моя", - подумал Хайнэ, с печалью вспомнив день, проведённый во дворце.
   - Скажи, если бы тебе вдруг написала дама, с которой ты не знаком, но которая со слов...гм, твоего хорошего друга, является замечательной во всех отношениях, то что бы ты сделал? - спросил он. - Ты бы ответил ей коротким посланием или длинным?
   Лицо у Хатори стало довольно-таки несчастным.
   - Хайнэ, ещё даже не рассвело, я видел прекрасный сон, а ты мало того, что разбудил меня, так ещё и заставляешь думать с утра пораньше! Какая ещё дама?
   - Ну пожалуйста, скажи! - Хайнэ вцепился ему в руку. - Просто представь себе такую ситуацию. Мне это нужно для новой повести.
   - Ты пишешь повесть про меня? - озадачился Хатори.
   - Может быть, - загадочно улыбнулся Хайнэ. - Ну, так как бы ты поступил?!
   - Я бы встретился с этой дамой, - ответил Хатори, зевнув. - К чему тратить время на долгую и нудную переписку?
   "Проклятье, а ведь наверняка Энсенте Халия пришёл бы к такому же выводу! - растерянно подумал Хайнэ. - Но, с другой стороны, он и Хатори - всё-таки не одно и то же..."
   Он спрятал письмо обратно под подушку.
   - Ладно, раз уж ты поднялся в такую рань, то пойдём одеваться, - решил Хатори, вскочив с постели. - Всё равно я уже не смогу уснуть.
   Впрочем, одеваться в этот раз пришлось не одному только Хайнэ - для Хатори был также приготовлен наряд.
   - Ну и как я тебе? - поинтересовался он, завязав верхнюю накидку из белоснежного шёлка, расшитую серебром.
   Видеть его таким было странно.
   Хайнэ привык к тому, что Хатори носит тёмную одежду - на людях ради того, чтобы его не приняли ненароком за актёра, а дома попросту потому, что ему было лень обряжаться в парадное платье.
   - Я недавно почти полтора часа одевал тебя. Предлагаешь теперь потратить столько же времени на собственное облачение? - отмахивался он.
   И ничем не отличался в своём простом платье от десятков слуг, сновавших по дому.
   Но сейчас было совсем другое дело. Хайнэ смотрел на его тяжёлые волосы, завязанные узлом и отливавшие червонным золотом, смотрел на белоснежное платье, подчёркивавшее статность фигуры, и его не отпускала мысль, что Хатори напоминает ему кого-то, гордого и величественного... в голову даже пришла мысль о Великой Богине, Аларес Сияющей, и о её облике, увековеченном в статуях из чистого золота.
   "Какое святотатство", - подумал Хайнэ не без внутреннего удовлетворения.
   - Твоя красота просто ослепляет, - сказал он, усмехнувшись, однако не то чтобы слишком покривив душой.
   - В самом деле? - Хатори приподнял рыжую бровь.
   - Да-да, - заверил его Хайнэ. - В прямом смысле. Когда ты стоишь на солнце, то от сверкания твоих волос становится больно глазам.
   - Ну вот, а я уж было подумал, что ты впервые в жизни решил сделать комплимент моей внешности, - рассмеялся Хатори.
   - Я не дама, чтобы говорить тебе комплименты, - проворчал Хайнэ.
   "Но он и правда красивый, - подумал он со смешанными чувствами. - Не каждый заметит это, потому что его красота непривычна. Но тот, для кого не столь важно следование общепринятому идеалу и одобрение окружающих, смог бы оценить эту красоту..."
   Например, Марик.
   От этой мысли стало тошно на душе, и Хайнэ лишний раз порадовался, что отослал Хатори в прошлый раз за настойкой, помешав им с Марик пообщаться. Потому что увидев, какой он удивительный, как отличается от всех, кого она знает, она могла бы...
   И Хатори терпеть не может лицемерие, так же, как и она.
   "Если повторится то, что случилось в крестьянском доме, то я умру, - подумал Хайнэ, похолодев, и стиснул письмо Энсенте Халии, спрятанное в рукаве. - Умру..."
   - Ты на самом деле пишешь про меня повесть? - вдруг пристал к нему Хатори.
   - Я думаю об этом, - соврал Хайнэ. - Может, я напишу историю про такого тебя, каким ты был семь лет назад. Помнишь? Хотя нет, ты же говорил, что ничего не помнишь. Тогда ты показался мне настоящим божеством! Ты мог сделать всё, что угодно...
   - А сейчас уже не кажусь?
   - Уже нет! Сейчас ты самый обычный. И бегаешь уже не так быстро... И если бы вздумал спрыгнуть со Срединной Стены прямо на базарную площадь Нижнего Города, то наверняка бы разбился. Не надо было тебе учиться говорить по-нашему, - засмеялся Хайнэ. - Может, ты и не растерял бы все свои необыкновенные способности.
   На мгновение ему вдруг показалось, что Хатори обиделся за "самого обычного" - точно какая-то тень проскользнула по его лицу.
   Но потом он привычным движением подхватил Хайнэ на руки и понёс к экипажу.
   В городе, несмотря на ранний час, было не протолкнуться: все желали посмотреть на принцессу и ещё больше - на Онхонто, совершавших сегодня свой первый публичный проезд по главной улице. Впрочем, членам семьи Санья можно было не волноваться - для них были заранее приготовлены лучшие места на сооружённом помосте.
   Оказавшись там, Хайнэ на мгновение почувствовал себя как будто в другом мире - где-то далеко внизу суетились люди, ругались слуги, отстаивая право поставить экипаж поближе к главной улице, заканчивались приготовления к церемонии, а он, Хайнэ-калека, взирал на всех свысока, оставшись наедине с бездонным небом, прозрачным осенним воздухом и запахом цветов.
   Крыши домов были сплошь покрыты белым - как будто и впрямь выпал первый снег. Но то был не снег, а белые розы, за одну ночь сменившие жёлтые; мостовые были также выстланы белоснежной тканью.
   - Едут! - внезапно донеслось откуда-то снизу, и Хайнэ со своей недостижимой высоты увидел, как всколыхнулось людское море, такое же белоснежно-белое, как и крыши домов, как и улицы.
   Люди попадали ниц.
   Хайнэ тоже растянулся на помосте, однако глаза не закрыл и продолжал смотреть сквозь волосы, упавшие на лицо. Два огромных сооружения, украшенные золотом и цветами, двигались друг навстречу другу с разных концов главной улицы; принцесса и её будущий супруг застыли посередине них неподвижными статуями, обряженными в великолепные одежды четырёх императорских цветов.
   Хайнэ хорошо видел принцессу, приближавшуюся к площади с востока - лицо её было так густо накрашено, что больше напоминало маску; тяжёлая бордовая накидка казалась пятном алой крови, вдруг разлившимся среди белоснежных волн. Многоярусную причёску украшали бесчисленные золотые цветы.
   От сверкания драгоценных камней, украшавших одежду принцессы и повозку, нестерпимо болели глаза.
   Какое-то время Хайнэ не мог отвести от принцессы взгляда.
   Он помнил, как увидел её впервые - тогда она была моложе и красивее и куда больше напоминала живого человека, чем раззолоченную статую, а лицо её не было неподвижным, не выражающим ни единой эмоции, как теперь. Но всё же Таик показалась Хайнэ прекрасной, и от мысли, что это ему могло бы сейчас посчастливиться протянуть ей руку, защемило сердце.
   "Какой он? Тот, кому посчастливилось?" - подумал Хайнэ с горечью и повернул голову влево.
   Онхонто приближался к своей будущей супруге с запада; он был высок и строен, роскошная одежда подчёркивала красоту его осанки, каштаново-красные волосы волнами рассыпались по плечам, но лицо было, как и прежде, скрыто под маской.
   По толпе пронёсся восхищённый вздох.
   - Прекрасный, Прекрасный!..
   "Да с чего они взяли, что он так прекрасен? - недоумевал Хайнэ, напряжённо вглядываясь в фигуру будущего супруга принцессы. - Может быть, под маской скрывается вовсе не самое красивое лицо... Или даже уродливое!"
   Губы его сами собой сложились в кривую усмешку.
   Было бы забавно, если бы вдруг оказалось, что это так. Высокий статный принц с уродливым лицом и Хайнэ-калека с красивым - принцессе стоило бы взять в мужья их обоих и наслаждаться красотой лица и тела попеременно.
   Или, может быть, отрубить голову у Хайнэ-калеки и пришить её к телу Онхонто?
   Хайнэ облился ледяным потом от этой мысли; казалось, будто кто-то подбросил её ему извне, зло насмехаясь.
   Он вдруг почувствовал головокружение, как когда-то на площади Нижнего Города.
   Воспоминания об огненной казни, о готовой растерзать его толпе, старательно изгоняемые из памяти, внезапно воскресли, и к горлу подступила паника.
   Хайнэ низко опустил голову, как будто желая спрятаться, и зашарил рукой вокруг себя, пытаясь найти Хатори, но вместо этого в пальцы скользнул дорогой шёлк.
   Похолодев, Хайнэ снова поднял голову.
   И увидел себя, вцепившегося в подол одеяния Онхонто, чья повозка проплывала мимо помоста, как будто со стороны.
   От нового приступа ужаса стало трудно дышать. Пальцы у Хайнэ сами собой разжались, он растерянно посмотрел в скрытое под маской лицо, пролепетал нечто непонятное ему самому.
   А потом почувствовал, как ладони что-то коснулось - на этот раз не холодный шёлк, а чужая тёплая рука. Это Онхонто, повернувшись и наклонившись, дотронулся до его кисти и чуть сжал; по коже как будто проскочила искра, и по одеревеневшим пальцам потекло живительное тепло.
   Все крики на мгновение стихли, и вокруг воцарилась звенящая тишина.
   А потом толпа радостно взревела.
   Онхонто отвернулся, и церемония продолжилась.
   - Прекрасный! Прекрасный! - летели отовсюду громогласные крики.
   - Прекрасный, Прекрасный... - на этот раз вторил им и Хайнэ, низко опустив голову и дрожа от пережитого испуга.
   - Хайнэ, ты не имел права до него дотрагиваться, - вдруг услышал он глуховатый голос матери позади себя. Очевидно, испугаться успела и она.
   - Знаю, - пробормотал Хайнэ, побагровев от стыда. Объяснить матери, зачем он это сделал, не представлялось возможным. - Но ведь всё обошлось? Или что, меня сейчас схватят и отправят в темницу?
   Он нервно рассмеялся, пытаясь скрыть до сих пор владевший им страх.
   - Нет, не думаю, но всё же это было очень неприлично.
   "До тех пор, пока "неприлично" не заканчивается огненной казнью, мне всё равно", - подумал Хайнэ, слегка успокоившись.
   Повернув голову, он увидел, что две повозки встретились в центре площади. Принцесса Таик, прямая и неподвижная, вытянула вперёд руку, и будущий супруг положил на неё свою.
   "Говорят, что - слыханное ли дело - она выбрала его по любви", - вдруг промелькнуло в голове у Хайнэ, и его охватило странное чувство, смесь печали и восхищения.
   Ему до боли захотелось так же протянуть кому-то руку, сжать в объятиях, ощутить тепло чужого тела.
   Видимо, не ему одному - приглядевшись, он вдруг увидел, что многие в толпе, наплевав на приличия, обнимаются и целуются.
   Было в этом что-то странное, но запах роз кружил голову, и от восторга, владевшего толпой и частично, против воли, передавшегося и Хайнэ, трудно было соображать.
   - А что теперь? - спросил вдруг Хатори, с любопытством наблюдавший за церемонией. - Куда они отправятся? Прямиком на брачное ложе?
   - О, что ты, - фыркнул Хайнэ. - До брачного ложа ещё далеко. Ты разве не знаешь поговорку, что если хочешь вкусить неудовлетворённой страсти, то нужно взять в мужья того, к кому неровно дышишь? Любовники могут лечь в одну постель хоть после первой же встречи, но будущие супруги - только после тысячи необходимых церемоний. Разумеется, если очень хочется, то на запреты можно наплевать, а потом долго отмаливать этот грех у Великой Богини, а заодно отваливать золотые в кошельки жриц, но принцесса вряд ли может поступить так. Придётся ей ждать своего прекрасного мужа, а пока что удовлетворяться фаворитами.
   "Интересно, будет ли вознаграждено её ожидание? Окажется ли он хорош?" - задался вопросом Хайнэ, и в груди сладко заныло от этой не слишком целомудренной мысли.
   "А ведь на его месте мог бы быть я..." - снова подумал он.
   Его охватил жар - сыграли роль и тоска по любви, и вид обнимающихся пар, и мысли о брачном ложе принцессы.
   "Пожалуй, сегодня Энсенте Халия напишет ещё одну непристойную сцену, - подумал Хайнэ, изнывая. - Возможно, даже самую развратную из всех, что он когда-либо писал. Жаль, что нельзя сделать этого прямо сейчас".
   В голову вдруг пришла безумная мысль: а что, если написать ещё одно письмо Марик? О том, как он хочет раздеть её, ласкать...
   Наверное, Энсенте Халии, непревзойдённый любовник, мог бы поступить так, невзирая на то, что не знаком со своим адресатом.
   "Нет, нет, ещё рано, - с трудом остановил себя Хайнэ. - Марик не должна подумать, что она для него - лишь одна из многих. Может быть, позже я смогу написать ей такое письмо... И это будет величайшее счастье".
   Однако почувствовал он, вопреки этой мысли, не счастье, а горечь.
   - Отнеси меня вниз, - попросил он Хатори.
   - Зачем? - удивился тот. - Отсюда же лучше видно.
   Зачем?
   Затем, чтобы Хатори взял его на руки.
   Затем, что жажда прикосновений стала настолько невыносимой, что нужно было хоть как-то её удовлетворить, чтобы не сойти с ума, пусть даже в тех единственных объятиях, на которые мог рассчитывать калека - объятиях своего названного брата.
   Сказать этого вслух Хайнэ, разумеется, не мог.
   - Здесь слишком сильно пахнет розами, - пояснил он. - У меня кружится голова.
   - А внизу пахнет людскими телами, - усмехнулся Хатори. - Ты уверен, что этот запах понравится тебе больше?
   - Уверен, уверен, - сердито сказал Хайнэ. - Делай уже, что тебе говорят!
   Хатори протянул к нему руки и вдруг замер.
   - Ты относишься ко мне, как к слуге, - сказал он.
   Хайнэ вздрогнул.
   Доля правды в этом, конечно, была, но что, Хатори только сейчас это заметил?
   Всегда было так, и он не имел ничего против.
   Что случилось теперь?
   - Сам говорил, что не против быть моим асталахан, - пробормотал Хайнэ, отведя взгляд. - Или, по крайней мере, дал мне это понять.
   Хатори ничего не ответил, однако всё-таки подхватил его на руки и понёс вниз.
   - Ты мне нужен, - сказал Хайнэ, уткнувшись лицом ему в шею. - Я жить без тебя не могу.
   Хатори снова промолчал, однако складочки на его лице разгладились.
   - Что с тобой сегодня такое, Хайнэ? - спросил он несколько минут спустя уже своим обычным, только чуть удивлённым тоном. - Ты в меня так вцепился.
   - Здесь просто слишком много народа. Я неуютно чувствую себя в толпе... Ещё с тех пор, как мы были в Нижнем Городе. Я тогда убежал от тебя, и на меня чуть не набросились, - вдруг решился заговорить об этом Хайнэ. - Ты это помнишь?
   Хатори остановился.
   - Нет, не помню, - сказал он. - Но даже если так, то я никогда не позволю этому повториться. Ты можешь не бояться.
   Это прозвучало несколько самонадеянно, и Хайнэ не мог не улыбнуться.
   - Думаешь, ты бы смог один остановить разъярённую толпу?
   - Если бы тебе это как-то угрожало - конечно, - без тени сомнения ответил Хатори и вдруг посмотрел Хайнэ прямо в глаза. - Я никому не позволю сделать тебе что-то плохое.
   Во взгляде его Хайнэ почудилось что-то непривычное, и он поспешно отвёл глаза, отчего-то чувствуя себя неловко.
   А потом покрепче обхватил Хатори за шею и вдруг застыл.
   Сердце подпрыгнуло и провалилось куда-то вниз.
   Хайнэ увидел Марик Фурасаку с семьёй.
   Всё остальное перестало иметь хоть какое-либо значение, осталось только одно - желание, чтобы она подошла ближе и поговорила с ним хоть пару минут.
   Хайнэ хотел было уже замахать рукой, окликнуть девушку, но тут его взгляд упал на Хатори, и в голове воскресли утренние мысли.
   Если Марик пообщается с Хатори подольше, если увидит, какой он...
   Да ещё и такой красивый в парадном одеянии.
   - А ты не хочешь пойти погулять? - спросил Хайнэ осторожно. - Можешь даже пойти в Нижний Город, я разрешаю. Без меня. Я же знаю, тебе всегда этого хотелось! Давай, иди прямо сейчас.
   Он ободряюще улыбнулся.
   Хатори посмотрел на него с подозрением.
   - Как это прямо сейчас? - спросил он довольно холодно. - А ты?
   - О, ничего страшного, - откликнулся Хайнэ с преувеличенной безмятежностью. - Мы же недалеко ушли, я доберусь и сам. Как раз хотелось слегка размять ноги.
   Но провести Хатори было не так-то просто.
   - Ты только что сказал, что неуютно чувствуешь себя в толпе, - напомнил он. - А теперь просишь оставить тебя одного посреди неё? Совсем с ума сошёл?
   Хайнэ заёрзал у него на руках.
   Да, Хатори не верил ему справедливо, ему и самому хотелось кривиться от фальши в собственном голосе, но Богиня, что ж ему делать, если времени разыгрывать правдоподобную сцену нет!..
   - Я увидел знакомых, - в конце концов, с трудом признался Хайнэ, понимая, у него нет другого выхода. - Я хочу поговорить с ними.
   Она же сейчас уйдёт, подумал он. Ну почему Хатори не может просто сделать так, как его просят?!
   - А я чем мешаю? - спросил тот, совершенно не желая ничего понимать.
   В этом месте Хайнэ не выдержал.
   - Ты совершенно не желаешь соблюдать правила приличий! - закричал он, дрожа от напряжения и нетерпения. - Вспомнить только эту сцену во дворце, если она увидит такое, то что она может подумать!
   - Она? - повторил Хатори и, оглядевшись по сторонам, задержал взгляд на Марик. - А-а-а. Так ты и в прошлый раз отослал меня по этой причине? А я-то ещё понять не мог, в чём дело, с чего вдруг ты неожиданно вспомнил про эту настойку, но, как дурак, поехал.
   Хайнэ вздрогнул и опустил взгляд.
   Хатори развернулся и понёс его обратно к помосту.
   Хайнэ молча кусал губы.
   - Хатори... - наконец, решился он, чуть потянув его за ворот одеяния, но тот перебил его.
   - Знаешь, что? - спросил он, забравшись наверх и усадив Хайнэ на подушки.
   - Что? - робко спросил тот, подняв взгляд.
   - Иди к демонам!
   Развернувшись, Хатори спрыгнул с помоста и пошёл куда-то прочь, не оглядываясь.
   Хайнэ проводил взглядом его рыжие волосы, то и дело мелькавшие среди толпы.
   "Прости меня, - в отчаянии подумал он, закрыв лицо руками. - Но идиоту понятно, что я не выдержу твоей конкуренции, особенно в её глазах. А так, может быть, у меня есть хотя бы небольшой шанс. Она ведь всё равно тебе не нужна..."
   На душе у него было муторно, но он всё же перегнулся через заграждение и закричал, помахав рукой.
   - Марик! Марик! Не хотите подняться к нам? Отсюда лучше видно.
   Она обернулась, увидела его, улыбнулась.
   Хайнэ позабыл обо всём на свете.
   Пока она поднималась к ним вместе с братом, он смотрел на неё украдкой, не решаясь поднять взгляд. Белоснежное платье ей очень шло; Марик показалась ему в тысячу - нет, в миллион раз красивее, чем при первой встрече.
   "Великая Богиня, пусть только она сядет рядом со мной, побудет близко хотя бы несколько минут", - взмолился Хайнэ.
   Она села.
   Обменявшись с госпожой Санья приветствиями, Марик опустилась на подушки рядом с Хайнэ, помахала веером.
   - Какая толпа внизу! Хорошо, что вы нас позвали, Хайнэ.
   Хайнэ застенчиво улыбнулся.
   Он чувствовал себя, как на первом в жизни свидании. По-хорошему, оно должно было случиться ещё лет пять назад, и это было вовсе не свидание, но...
   Ему хотелось, чтобы время остановилось в этот момент.
   Пусть внизу толпа творит что угодно, они сейчас здесь, почти вдвоём, высоко над всеми, будто на крыше мира, и кажется, что вокруг царит безмолвие. Осень, крики птиц, далёкое солнце...
   Но мгновение закончилось очень быстро.
   - Ох, Хайнэ, вы и в самом деле поверили, что его прикосновение излечивает болезни? - вдруг спросила Марик.
   Во взгляде её читались сожаление и лёгкая снисходительность.
   - Что?.. - промямлил Хайнэ.
   И вдруг понял, что она имеет в виду: очевидно, Марик откуда-то увидела, как он дотронулся до одежды Онхонто, и объяснила для себя его поступок именно так. Конечно, о чём ещё может мечтать калека, кроме как вылечиться? Все методы хороши, включая те, которыми пользуются в простонародье.
   "Она наверняка терпеть не может суеверия, - подумал Хайнэ с тоской. - И теперь будет считать меня идиотом, который верит в подобные глупости: засыпает, положив под подушку кроличью лапку, и выискивает счастливый цветок амарии с восемью лепестками".
   - Я слышу об этом в первый раз, - пробормотал он, но Марик, очевидно, ему не поверила.
   Разговор перестал клеиться.
   Хайнэ попытался было обратиться к её брату, Никевии-младшему, который по-прежнему внушал ему симпатию, но тот отвечал односложно и без особого интереса, и Хайнэ, вздохнув, прекратил навязываться.
   Марик, тем временем, раскрыла веер и принялась смотреть на праздничное шествие, которое развернулось на главной улице после того, как её покинули Онхонто и принцесса.
   Зрелище захватило её. Она улыбалась, хлопала в ладоши и выглядела совершенно потрясающе - живая, взволнованная, раскрасневшаяся.
   Хайнэ хотелось разделить с ней веселье, хотелось смеяться вместе с ней, но останавливало сознание, что он ей сейчас совсем не нужен, ей было вполне хорошо и без него.
   - Ах, как бы мне хотелось сейчас потанцевать! - вдруг вскричала Марик, сбросив туфли и вскочив на ноги.
   - Мне тоже, - вырвалось у Хайнэ.
   Она перестала улыбаться, посмотрела на него. Потом закрыла лицо рукой.
   - Хайнэ, простите, пожалуйста, я совсем не подумала...
   Её жалость и чувство вины перед калекой были больнее любых оскорблений.
   - Нет, нет, не извиняйтесь, - поспешно перебил её Хайнэ. - Я совсем другое имел в виду. Я просто представил... Знаете, думаю, Энсенте Халия, если бы он был здесь, обязательно потанцевал бы с вами, прямо тут, на виду у всех. И я хотел бы на это посмотреть.
   Он решительно улыбнулся.
   Марик расхохоталась и спрятала лицо за веером.
   - Ох, Богиня, нас бы тут же назвали самыми сумасбродными и бесцеремонными людьми столицы, и обсуждали бы эту сплетню до конца месяца! И как бы я была счастлива это слышать!
   Глаза её подёрнулись мечтательной дымкой.
   Хайнэ не удержался и протянул ей письмо.
   - Вот его ответ на ваше послание, госпожа.
   - Уже! - воскликнула Марик. - Скажите, Хайнэ, а он ведь наверняка сейчас где-то здесь, да? Если бы он не был в столице, то не мог бы ответить на моё письмо так быстро, а раз он здесь, то не мог пропустить церемонию! Я права, так?
   Она лукаво посмотрела на него.
   Хайнэ ответил ей испуганным взглядом.
   - Энсенте без особого почтения относится к церемониям, что ему здесь делать... - пробормотал он, чтобы выгадать время.
   - Ну, например, устроить какой-нибудь скандал, - расхохоталась Марик. - Знаете, Хайнэ, я бы не удивилась, если бы это он дотронулся до одежды Онхонто, исключительно из протеста против всех этих условностей!
   Хайнэ не нашёл, что ответить.
   "Может быть, она догадывается?.." - промелькнуло у него.
   В этот момент ему почти захотелось, чтобы это было так.
   - О, не сомневаюсь, что он мог бы такое сделать, - он неопределённо улыбнулся, глядя в сторону. - Это вполне в его духе.
   - Правда? - судя по голосу Марик, ей очень хотелось, чтобы ответ был положительным.
   Что ж, это несложно было устроить.
   - Да, конечно. Он так же, как и вы, ненавидит условности и лицемерие, ему противны те ограничения, которые... - Хайнэ чуть было не сказал "налагаются жрицами", но вовремя остановился. - Которые зачастую являются довольно бессмысленными.
   - Поразительно! - прошептала Марик и взволнованно схватила его за руку. - Всё, что вы говорите, совпадает с тем, что я думала, ещё ничего о нём не зная! Знаете, Хайнэ, когда я читала первую его повесть, то у меня ещё мелькнула мысль, что все эти непристойные подробности любовных отношений - это только прикрытие, что на самом деле его цели гораздо дальше и серьёзнее. Неужели я была права?
   "Она считает, что я написал откровенные сцены, чтобы бросить вызов обществу, - подумал Хайнэ растерянно. - А я всего лишь изливал на бумагу свои желания, и если бы не Хатори, никогда в жизни не позволил кому-то это прочитать".
   Он посмотрел на свои тоненькие, искривлённые пальцы, белевшие в руке Марик.
   Судя по всему, её это уродство не слишком смущало.
   "Я должен стать таким, каким она меня видит, - подумал Хайнэ, глубоко вздохнув. - Должен постараться. И тогда, может быть..."
   В этот момент произошло непредвиденное.
   - Илон! - закричал брат Марик, который всё это время с отсутствующим видом смотрел вниз, в толпу. - Илон!
   Хайнэ припомнил, что так звали его возлюбленную.
   Никевия-младший вскочил на ноги, бросился к ограждению, перемахнул через него и спрыгнул, чуть не покалечив стоявших внизу людей и едва не убившись сам.
   В толпе раздались крики, но юноша, не обратив на них внимания, поднялся и кинулся бежать, прихрамывая и расталкивая людей локтями.
   - Идиот! - Марик с досадой стукнула кулаком по деревянному настилу. - Сколько можно за ней бегать?! Она же ясно дала понять...
   Хайнэ промолчал.
   Да и что ему было сказать?
   Что он прекрасно понимал брата Марик, что и сам был готов сделать что угодно, лишь бы побыть рядом с той, о ком думал, хоть несколько мгновений?
   - Я пойду разыщу наших родителей, - решительно сказала Марик, поднимаясь на ноги. - Кто-нибудь наверняка расскажет им сейчас о том, что натворил этот влюблённый балбес, и они расстроятся.
   - Да, конечно, - вздохнул Хайнэ и вдруг понял, что не сможет жить, если не увидит её снова. - Присылайте мне письмо для Энсенте, а его ответ я привезу вам лично. Давайте так?
   Но Марик покачала головой.
   - Не знаю, будет ли это возможно. Во дворце начинаются приготовления к переезду Онхонто, и я буду очень занята - возможно, мне даже не придётся ночевать дома.
   Хайнэ знал, что она служит в числе распорядительниц ритуала.
   - Но, наверное, это очень интересно, - предположил он, чтобы сказать ей что-то приятное.
   - О, Энсенте Халия бы так не сказал. Он бы мне посочувствовал, - рассмеялась Марик, и Хайнэ побагровел, поняв, какую оплошность допустил. - К тому же, меня сейчас просто донимают просьбами, и знакомые, и незнакомцы. Для Онхонто набирают прислужников, и, разумеется, все хотят попасть в их число, или хотя бы побывать на приёме, во время которого он выберет подходящих ему юношей и девушек. Для этого нужно получить ходатайство лица, служащего во дворце, и все считают, что раз я имею непосредственное отношение к подготовке приёма, то обращаться нужно именно ко мне! Хотя всё обстоит как раз наоборот, именно в силу этого обстоятельства я не имею права давать рекомендации. Долго объяснять, почему, - Марик махнула рукой. - Но всё это очень утомительно. Думаю, вы можете себе представить, - она понизила голос до заговорщического шёпота, - отчего я так ненавижу все эти церемонии.
   Улыбнувшись, она пожала Хайнэ на прощание руку и ушла.
   А на помост уже, тем временем, поднимался другой гость.
   - Госпожа Санья, господин Санья, - раскланявшись, господин Главный Астролог присел рядом с Хайнэ на подушки и с улыбкой посмотрел ему в лицо.
   Тот отвёл взгляд, пытаясь придумать какой-то предлог, чтобы отделаться от него побыстрее.
   Какой-то личной неприязни к господину Астанико он по-прежнему не испытывал, но Хатори и без того на него рассердился, а если ещё узнает об этой встрече...
   - Несколько дней назад я хотел навестить вас, но мне сказали, что вы нездоровы, - сообщил гость. - Я прекрасно всё понял и решил больше не докучать вам своими визитами, но, увидев вас здесь в одиночестве, решил, что вряд ли мне ещё раз представится удобный случай поговорить с вами наедине.
   - Э-э-э... - смешался Хайнэ, чувствуя себя неловко. - Сожалею, что не смог принять вас, но я действительно не очень хорошо себя чувствовал и...
   - О, не надо думать, что я не понимаю намёков, - засмеялся господин Астанико и внезапно прямо посмотрел Хайнэ в глаза. - Это ведь было пожелание вашего брата, чтобы вы со мной больше не разговаривали, не так ли?
   Хайнэ вздрогнул и не нашёл, что ответить.
   - Ваш брат - властный человек, - продолжил его собеседник. - Он командует вами и пытается навязать вам свою точку зрения. Я знаю таких людей.
   Побагровев от стыда, Хайнэ опустил голову.
   - Может быть, поэтому я и испытываю к нему такую неприязнь, - сказал господин Астанико с досадой. - Не люблю людей, которые пытаются повелевать другими, не имея на то законных прав. Я знаю, что господин Хатори называется вашим братом, но в нём ведь нет крови Санья, так почему же он диктует вам, как себя вести, и позволяет себе оскорблять вас прилюдно? Сказать по правде, должно быть наоборот!
   - Вы ошибаетесь, - пробормотал Хайнэ, совершенно сбитый с толку таким неожиданным поворотом разговора. - Хатори не...
   - В самом деле? - спросил Астанико резко. И тут же добавил, смягчив голос: - Впрочем, я, конечно, не имею права касаться личных отношений в вашей семье. Простите мне эту грубость, иногда мне трудно сдержаться. Я всего лишь хотел заверить вас, что невзирая на эту досадную ссору между мной и вашим братом, лично к вам я испытываю самые положительные, дружеские чувства.
   Он протянул Хайнэ руку.
   Тот не понимал, что ему делать.
   С одной стороны, Главный Астролог казался искренним в проявлениях своей симпатии, и Хайнэ не мог заставить себя ответить ему грубо, с другой - Хатори говорил об этом господине с такой неприязнью, что Хайнэ волей-неволей тоже начал относиться к нему с подозрением.
   "С чего Хатори взял, что этот господин - негодяй? - подумал он, мучаясь сомнениями. - Только потому, что они поругались, он уже готов объявить его самым плохим человеком в столице?"
   В конце концов, он ответил на рукопожатие, но при этом чуть отодвинулся от господина Астанико, намекая, что желает сохранить дистанцию.
   - Хотя, надо признаться, у меня к вам был ещё и профессиональный интерес, - внезапно заявил Главный Астролог и снова рассмеялся. - Скажу честно, что я навёл о вас некоторые справки, составил ваш гороскоп и...
   Он замолчал, таинственно улыбаясь.
   - И что? - непроизвольно спросил Хайнэ.
   - Сочетания звёзд в момент вашего рождения показали мне, что на свет появился очень незаурядный человек. Такие констелляции встречаются раз в сто лет или даже ещё реже. К сожалению, сейчас многие секреты моей профессии уже утеряны, но одно я могу сказать с совершенной точностью - в предыдущем воплощении вы были кем-то великим.
   Наверное, при помощи этих слов господин Главный Астролог рассчитывал добиться расположения и симпатии своего собеседника, однако вызывал прямо противоположный эффект.
   "Как-то это уж слишком напоминает грубую лесть. Он что, рассчитывает, что я безоговорочно ему поверю? Легко делать заявления о предыдущей жизни, кто же может проверить их правдивость, - подумал Хайнэ со смутной неприязнью. - Но, с другой стороны, зачем ему мне льстить? Разве он может чего-то от меня добиться?"
   - Впрочем, я увидел различные достижения не только в вашем предыдущем воплощении, но и в нынешнем, - добавил господин Астанико, как будто услышав его мысли. - Ваш гороскоп говорит о том, что вы обладаете большим талантом. Признаюсь честно, с тех пор, как я увидел вашу натальную карту, меня мучает жгучее любопытство - что же это за талант. Вы скажете мне?
   - Что вы, это неправда, - возразил Хайнэ, смутившись.
   - Вы слишком скромны, - рассмеялся Астанико. - Впрочем, на приёме у Онхонто, где вы, конечно же, покажете всем, в чём талантливы, я смогу удовлетворить своё любопытство, поэтому больше не буду приставать к вам с расспросами.
   - На приёме? - повторил Хайнэ растерянно. - Нет-нет, вы ошибаетесь, меня там не будет, я даже не приглашён.
   - Как это не приглашены?! - поразился господин Астанико. - Впрочем, это легко исправить, я могу сейчас же написать рекомендательное письмо.
   И, не теряя времени даром, он махнул рукой своему слуге, который тут же принёс из экипажа письменные принадлежности.
   Хайнэ взирал на всё это, чувствуя себя слегка оглушённым.
   - Вряд ли я смогу там появиться, - в замешательстве сказал он, когда господин Астанико вручил ему бумагу со своей длинной и размашистой подписью. - Я не слишком здоров и не уверен, что...
   - Мне просто обидно, что на приёме окажется столь заурядных и ничем не выдающихся людей, а человек, действительно талантливый, пропадает в безвестности и не желает демонстрировать свои способности, - заявил Главный Астролог. - И не пытайтесь отрицать их наличие, в конце концов, с расположением звёзд не поспоришь!
   Он рассмеялся и повернулся лицом к толпе, давая понять, что не хочет слышать никаких возражений.
   - С детства любил смотреть на различные танцы, пляски и народные праздники, - сообщил Астанико, не отрывая взгляда от шествия с гигантскими разукрашенными фигурами, которое проходило в этот момент на главной улице. - Знаете, к тому времени, когда я появился на свет, моя старшая сестра Агайя уже успела добиться влиятельного положения - она была приставлена к принцессе в качестве наставницы с самого её рождения - и моя мать посчитала, что может передать бразды правления семейством ей. Она была дамой с весьма необычным, но очень решительным характером, и желания её были также весьма необычны... В итоге она забрала меня от кормилицы, и долгие годы мы вдвоём путешествовали по провинциям, наблюдая за жизнью народа. Мою мать называли чудачкой, но это на самом деле было ей интересно. Правда, ей пришлось дорого заплатить за своё любопытство - в конце концов, она подхватила в какой-то из деревень заразную болезнь, слегла и так и не смогла поправиться. После её смерти - мне тогда было четырнадцать - мне пришлось вернуться в столицу к сестре, и далее моя жизнь потекла в общепринятом русле. Но всё же детские впечатления навсегда остались со мной, и я вырос, что называется, человеком с широкими взглядами. У нас не принято считать, что простолюдины чего-то стоят, но... Знаете, то, что я видел, заставило меня прийти к мнению, что многие секреты мастерства и тайные знания, ныне утраченные жрицами, до сих пор сохранились кое-где в простонародье. Более того, я использовал эти знания, которых нахватался во время путешествий с матерью, в своей профессии, и вы можете наблюдать итог - меня называют самым молодым человеком, добившимся звания Главного Астролога, за последние пару столетий. Это не хвастовство, я всего лишь пытаюсь пояснить вам мою точку зрения, которая довольно непривычна. Как видите, я даже ношу причёску простолюдинов в знак своей любви к нашему народу, - Астанико в задумчивости дотронулся до концов своих подстриженных волос, а потом вдруг быстро повернулся к Хайнэ и сверкнул глазами. - Надеюсь, вы понимаете, что я говорю то, что не предназначено для других ушей? Подобные высказывания могут дорого мне обойтись, но вы почему-то показались мне человеком, который не позволит себе воспользоваться чужой откровенностью с дурными целями. Хотя, возможно, я слишком доверчив.
   Он снова отвернулся и передёрнул плечами; лицо его выразило некоторую досаду - вероятно, на собственную опрометчивость.
   Хайнэ был в полной растерянности.
   "Правда это или ложь? - думал он в замешательстве. - Поверить мне его словам или тому, что думает о нём Хатори?"
   - Я очень ценю вашу откровенность, - наконец, начал он. - Просто это немного странно для меня, мы ведь почти не знакомы.
   - Ах, можете считать меня идиотом, который решил всецело положиться на гороскоп едва увиденного человека, - сказал Астанико всё с той же досадой. - Знаете, есть много вещей, о которых мне хотелось бы поговорить, но нет ни единого человека, который выслушал бы их без смеха, и это в лучшем случае. В худшем на меня попросту донесут.
   Хайнэ вздрогнул.
   Все эти слова показались ему очень знакомыми - разве он не находился точно в таком же положении? Долгие годы рядом с ним не было ни единого человека, которому он мог бы признаться в том, что ненавидит официальную религию и придерживается запрещённого учения, кроме, разве что, Хатори, но Хатори всё это было глубоко безразлично.
   И вот теперь нашёлся человек, который говорит о своей любви к народу, который не боится быть откровенным с ним, который мог бы стать его другом.
   А что если он втайне также придерживается учения Милосердного?
   Сердце у Хайнэ быстро заколотилось, и с языка чуть было не сорвалось признание, но он заставил себя остановиться.
   Нельзя быть таким доверчивым.
   Или нельзя быть таким подозрительным?!
   "Он лучше меня, - подумал Хайнэ с тоской. - Я едва смог заставить себя провести в крестьянском доме несколько часов, хотя Милосердный утверждал, что бедные ничем не хуже высокорождённых. А он путешествовал по провинциям, общался с простолюдинами и, уж конечно, не испытывает по отношению к ним такой брезгливости, как я. Как я могу думать о нём плохо?"
   - Вы можете рассчитывать, что всё сказанное сегодня останется между нами, - сказал он вслух. - Обещаю, что никому не расскажу об этом.
   - Я вам верю, - ответил господин Астанико.
   Пробыв с госпожой Санья и её сыном ещё некоторое время, он сослался на неотложные дела и покинул их.
   - Что вы о нём думаете? - спросил Хайнэ у матери, когда Главный Астролог спустился вниз.
   - Я его совсем не знаю, - ответила та. - Но он производит впечатление вежливого и приятного молодого человека.
   "Если бы ему было что-то нужно от Санья, он попытался бы завести дружбу с моей матерью, - подумал Хайнэ. - Это было бы не так уж сложно, потому что она добра. И она госпожа дома, а я - всего лишь её сын, к тому же, калека, который всю жизнь прожил в провинции, не обладает никакими связями и приехал в столицу на несколько недель. Вряд ли он может преследовать какие-то иные цели, кроме тех, о которых сказал".
   И всё же сомнения мучили его.
   "А, может быть, он прав насчёт Хатори? - в конце концов, подумал Хайнэ. - И всё дело в том, что тот навязывает мне своё мнение? Потому что нет никаких других причин, по которым я мог бы подозревать господина Астанико в неискренности..."
   Он положил локти на ограждение и начал вглядываться в толпу, пытаясь разглядеть мелькающие где-нибудь рыжие волосы.
   - Ну где ты, брат? - пробормотал он с тоской. - Почему ты ушёл так надолго? Обиделся на меня?
   Но Хатори всё не возвращался.
   - Нам пора домой, - сказала мать через какое-то время.
   Хайнэ кивнул и, с трудом спустившись с помоста, доковылял до экипажа, опираясь на трость. Просить кого-либо о помощи он не хотел - к счастью, дорога, которую ему нужно было проделать, ограничивалась расстоянием в несколько сян.
   Но на полпути до дома его ждал неприятный сюрприз - мать велела остановить экипаж возле одного из храмов.
   - Зайди со мной, Хайнэ, - попросила она.
   - Зачем? - пробормотал тот, похолодев.
   Мать какое-то время молчала; глаза её были полны странной тревоги.
   - Сегодня один из тех немногих дней, когда большинство дверей открыто, - наконец, сказала она несколько натянутым голосом. - Пойдём со мной... когда ещё тебе представится возможность попросить благословения Великой Богини?
   "Как будто бы у меня могло появиться такое желание", - мрачно подумал Хайнэ.
   - Хатори нет, кто донесёт меня? - сказал он вслух. - Не думаю, что ковылять, стуча палкой по полу храма, будет очень красиво.
   - Мы можем попросить кого-нибудь из слуг помочь тебе.
   - Нет! - ответил Хайнэ довольно резко. - Не хочу, чтобы до меня дотрагивался кто-нибудь, кроме Хатори.
   Лицо у матери чуть прояснилось.
   - Вы с ним так близки, - сказала она. - Теперь я уверена, что поступила правильно, взяв его к нам.
   Хайнэ опустил взгляд.
   - Позвольте мне остаться в экипаже, - попросил он и внезапно решился сказать правду: - Я не уверен, что смогу войти в храм с достаточно благочестивыми мыслями. Моя судьба кажется мне несправедливой, и я...
   - О, я знаю, - внезапно перебила его мать и, приблизившись, погладила его по волосам. - Не думай, что я не понимаю, Хайнэ. Но те вещи, которые мы не можем изменить, мы должны принимать со смирением. Я старалась поступать так с ранней юности, и в конце концов моя душа обрела спокойствие... Это единственный путь.
   - Я надеюсь, что когда-нибудь мне удастся последовать вашему примеру, - пробормотал Хайнэ, низко склонив голову.
   - Я буду молиться об этом Великой Богине, - пообещала ему мать.
  

***

   Путь до Нижнего Города Хатори проделал без особых приключений.
   Стражники проверили его документы, осведомились, по каким делам господину понадобилось выйти за пределы главной части столицы.
   - Просто хочу погулять, - честно ответил Хатори. - Мне давно хотелось побывать в Нижнем Городе.
   На него посмотрели как на умалишенного.
   Впрочем, на него нередко смотрели именно так, а ещё с презрением - как на актёра, за которого его частенько принимали, и с подозрением - как на баламута, что было уже ближе к истине.
   Ему было всё равно.
   Хотя, как оказалось, из этого правила всё-таки были исключения - слова, которые не имели ни малейшего значения в устах других людей, слышать от Хайнэ было обидно и неприятно.
   До такой степени, что желанная прогулка не принесла ему особого удовольствия.
   В голове даже мелькнула мысль вернуться домой, но, сделав шаг к Срединной Стене, Хатори вдруг передумал. С давних пор у него было желание поглядеть в Нижнем Городе на артистов, которые, по слухам, выступали на главной площади и проделывали различные фокусы с огнём: вертели огненные обручи, жонглировали факелами и даже глотали пламя.
   Фокусы не особенно интересовали Хатори, однако огонь он любил, и это наверняка бы подняло ему настроение лучше, чем что-либо иное.
   Он решительно протиснулся сквозь запрудивших базарные ряды людей и отправился искать площадь. Добравшись до неё, Хатори решил было, что попал как раз вовремя - сомкнувшие тесный круг зрители кричали, свистели, хлопали и улюлюкали - однако пробившись с немалым трудом в центр, он понял, что ошибся.
   На площади действительно выступали артисты, но не те, которых он ожидал увидеть.
   Скрытые за занавесью кукловоды дёргали за верёвочки, заставляя двигаться гигантских марионеток в пышном тряпье.
   - Я желаю быть самой великой в истории Императрицей! - "проговорила" одна из кукол, наряженная в яркую хламиду из кое-как связанных вместе лоскутов ткани четырёх цветов. - Я хочу, чтобы меня почитали и славили, и пусть только попробуют меня не любить!
   Она потрясла руками, изображая ярость.
   В этот момент вторая кукла, одетая в лохмотья, отдалённо напоминающие одеяние жрицы, склонила деревянную голову в весьма неуклюжем поклоне.
   - Госпожа, народ опять бунтует, - заявила она. - Увы, он выказывает к вам мало почтения!
   - Что?! - яростно закричала первая кукла и затопала ногами. - Да как они смеют! Убить! Убить их всех! Это ты во всём виновата, Даран!!! Немедленно покажи им, на что способна магия жриц, спали их дотла, я требую!
   - Ах, что же мне делать? - спросила вторая кукла, повернувшись к зрителям лицом и как бы вопрошая у них ответа. - Что же мне делать, если никакой магии у меня нет вовсе? Неужели это конец моей славной судьбы? О нет, я знаю, что мне делать! - после паузы вскричала она и снова повернулась к "принцессе" лицом: - Светлейшая Госпожа, проклятый народ не желает вас любить, однако зачем вам любовь этих грязных, никчёмных свиней? Разве не лучше, чтобы вас любил настоящий бог? Смотрите, какое сокровище я для вас нашла!
   Она взмахнула рукой, и из-за занавеси появилась новая кукла, лицо которой было скрыто под маской.
   - Ах, кто это, кто это? - в любопытстве вскричала первая кукла, сделав к незнакомцу неуклюжий шаг на своих длинных деревянных ногах, похожих на ходули.
   - Нет-нет-нет, - погрозила ей пальцем кукла, изображавшая Верховную Жрицу. - Вы не должны снимать с него маску, иначе ослепнете от его красоты! И одежду тоже снимать не должны, пока он не станет вашим мужем, а на это понадобится не меньше полугода! Если вы будете непочтительны к божественному существу, то кончите безумием, так же, как ваша бедная матушка!
   - Но я так влюблена, так влюблена! - запричитала первая кукла и начала ходить вокруг незнакомца кругами.
   Слова эти мало вязались с выражением лютой злобы на разрисованном деревянном лице, и зрители засмеялись.
   Вторая кукла, тем временем, подписывала бумажку за бумажкой, хихикая себе под нос.
   - До чего же приятно быть у власти, - сообщила зрителям она. - Да восславит Богиня людскую похоть!
   И тут внезапно раздался пронзительный крик.
   Это "принцесса", нарушив запрет, всё-таки стащила с незнакомца маску и увидела под ней отвратительное, вымазанное сажей лицо.
   - Урод! Он урод! - закричала она.
   - Что вы, госпожа! Разве вы не видите, как он прекрасен? Ах, я же говорила вам, что если вы снимете с него маску, то сойдёте с ума! - Вторая кукла трагически заломила руки. - И это произошло... к моему большому удовлетворению.
   Она усмехнулась, в то время как первая кукла затрясла головой и начала беспорядочно размахивать руками.
   - Заговор! Заговор! - завопила она. - Во всём виноваты грязные простолюдины, убить их всех!
   Зрители хохотали и хлопали в ладоши.
   Хатори тоже смеялся вместе со всеми, хотя особой ненависти к императорской семье не испытывал - скорее, холодное равнодушие.
   Но потом его внимание вдруг привлекло другое - звук хлопающих крыльев.
   Чуть подняв голову, он увидел птицу, кружившую над головами собравшихся в толпе людей, которые - странное дело! - совершенно её не замечали.
   А птица была весьма примечательная - большая, белоснежная, с ярким золотистым пером в хвосте.
   Хатори глядел на неё ещё несколько мгновений, а потом в голове у него вдруг вспыхнуло то, что Хайнэ сказал ему возле храма - такую птицу ему когда-то подарили во дворце.
   "Неужели это она?" - озадачился он.
   Но как бы то ни было, упускать такой момент было нельзя. Даже если это другая птица, она вполне соответствует описанию Хайнэ - кто, спустя восемь лет, сможет доказать, что это не она? Хайнэ будет рад...
   Птица, тем временем, покружив ещё над головами собравшихся и по-прежнему не привлекая ничьего внимания, медленно полетела в сторону от главной площади.
   Хатори поспешно выбрался из толпы и, крадучись, двинулся за ней.
   Поймать птицу... жаль, что у него даже хлеба с собой не было.
   Эта мысль навела его на другую - вокруг по-прежнему было полно прилавков, в том числе, с едой, и Хатори, недолго думая, стащил с одного из них булку и, отойдя на несколько шагов, начал крошить её на мостовую, не отрывая от птицы, которая успела усесться на ветку дерева, внимательного взгляда.
   - Иди же сюда, - произнёс он вкрадчивым голосом. - Смотри, какая чудесная, ароматная булка.
   Но приманка не действовала.
   Хатори вдруг пришло в голову, что эта птица - не какой-нибудь обычный голубь, она похожа на птицу из императорского сада, которая вряд ли станет довольствоваться едой простолюдинов.
   - Знатная особа, да? - задумчиво поинтересовался он. - Ну прости, у меня нет с собой деликатесов.
   Как ни странно, его слова произвели эффект - или же птица решила, наконец, перестать осторожничать. Мягко спланировав с ветки дерева на мостовую, она прошлась по ней, волоча по камням свой роскошный хвост, и понюхала крошки булки.
   Хатори приготовился к прыжку.
   Подскочив к птице, он сумел схватить её за хвост, но она с неожиданной силой вырвалась и быстро полетела прочь. Пронзительный крик её был похож на смех.
   Стиснув зубы, Хатори поглядел на несколько белоснежных перьев, оставшихся в его руке, и бросился вслед за птицей.
   Какое-то время он стремглав нёсся по широкой улице, расталкивая людей и перепрыгивая через разложенные прямо на мостовой продукты, но потом перед ним вдруг возникло более серьёзное препятствие - высоченная стена, построенная из гладкого камня.
   - Ах, проклятье! - не выдержал Хатори.
   И тут вдруг заметил, что птица тоже замерла в воздухе, хлопая крыльями прямо над ним.
   - Да ты ведь сама хочешь, чтобы я поймал тебя, - заявил он, задрав голову. - Тебе просто не позволяет гордость, так?
   Птица взмахнула крыльями - в этом жесте Хатори почудилось что-то презрительное - и полетела дальше, однако медленно, не спеша, как будто давая ему время обойти препятствие и продолжить погоню.
   Или же насмехаясь над: "Теперь я могу не торопиться, у тебя всё равно нет шансов".
   Хатори окинул взглядом стену - судя по всему, это была та самая Срединная Стена, которая отгораживала Нижний Город от той части столицы, где селились знатные люди.
   Поколебавшись мгновение, он подпрыгнул, уцепился за ближайший уступ в стене и, подтягиваясь на руках, вскарабкался на её вершину ловко, как змея.
   Это, конечно же, не могло не привлечь внимания стражников, находящихся по ту сторону стены.
   - Эй, ты, а ну слезай оттуда! - грубо закричал один из них.
   Второй был более почтителен: очевидно, в глаза ему бросилось дорогое парадное платье, и он заподозрил, что человек, взобравшийся на стену, не является ни простолюдином из Нижнего Города, ни даже актёром.
   - Господин, покорнейше прошу вас добраться до ближайших ворот и предъявить документы, подтверждающие право на переход в другую часть города, - вежливо сказал он.
   Хатори смотрел на них обоих с досадой.
   Ясно было, что просто спрыгнуть со стены ему не удастся - он тут же попадёт в руки стражников. Увидев фамилию Санья, его, конечно, отпустят, но опять-таки, птица вряд ли станет этого дожидаться.
   Она была тут как тут: хлопала крыльями в половине сяна от его лица - дескать, протяни руку и схвати.
   - Играешь со мной? - спросил Хатори, глядя в чёрные глаза-бусинки.
   Она что-то вскрикнула, как будто отвечая, а потом взмахнула крыльями и полетела - на расстоянии двух сян от стены вверх, как будто специально следуя её изгибам.
   Хатори понял, что единственный способ поймать её - продолжать погоню по гребню стены.
   Но возможно ли это было?
   Стена была не столь широка - единственное неверное движение, и он скатится с неё кубарем, и хорошо ещё, если останется жив и только что-нибудь себе сломает.
   "Тогда ты показался мне настоящим божеством! Ты мог сделать всё, что угодно", - внезапно промелькнули в голове сказанные Хайнэ слова.
   Грудь стеснило какое-то давнее, полузабытое чувство.
   Вполне сознавая, что это безумие, Хатори закрыл глаза. И понёсся вперёд - не открывая глаз, в темноте, не видя ни стены, ни цели своего преследования.
   И снова замелькали в голове воспоминания: он бежит по крыше за белой птицей - нет, девочкой, похожей на белую птицу - и тащит за руку Хайнэ, потому что это Хайнэ нужна птица - то есть, девочка - не ему.
   - Помоги мне, догони её, поймай её, найди её для меня, я люблю её! - закричал этот Хайнэ из прошлого.
   И Хатори из настоящего, стиснув зубы, бежал вперёд, и ветер свистел у него в волосах, и в груди разгоралось какое-то чувство, обдававшее его волнами тепла, как пламя от костра, взвивающееся до небес.
   На какое-то мгновение ему показалось, что он и сам может взлететь, как та птица, которую он преследовал, и продолжить погоню в другом обличье. Но мгновение длилось недолго, а потом Хатори запнулся, не удержался на ногах и в самом деле полетел - но не вверх, а вниз, наземь.
   Больно ударившись о мостовую, он, тем не менее, тут же вскочил на ноги и наконец-то открыл глаза. Он очутился в каком-то незнакомом месте, но это, без сомнения, по-прежнему был Нижний Город. Срединная Стена возвышалась слева, такая высокая в этой части, что было странно, как это он не расшибся насмерть, свалившись с неё на землю.
   Но удивляться этому было некогда.
   Хатори огляделся в поисках птицы.
   Несмотря на то, что он преследовал её, закрыв глаза, им владела уверенность, что всё это время она летела перед ним, и лишь половина сяна отделяла его руку от её хвоста; более того, Хатори был уверен, что всё это неспроста, и птица не улетит от него просто так.
   "Где же она?" - подумал он.
   И тут вдруг увидел её - на плече у незнакомой женщины, закутанной в тёмную накидку и стоявшей прямо напротив него.
   Недолго думая, Хатори подошёл к незнакомке и протянул руку.
   - Госпожа, отдайте мне эту птицу, - сказал он. - Она принадлежит моему господину.
   - Это моя птица, - возразила женщина. - Я не могу её отдать.
   Хатори почувствовал жгучее разочарование.
   Неужели он пробежал половину Нижнего Города зря и вернётся к Хайнэ ни с чем?
   - Хорошо, тогда давайте я куплю её у вас, - предложил он.
   Но незнакомка отрицательно покачала головой.
   - Я заплачу, сколько вы захотите, - не сдавался Хатори. - Любые деньги. Неужели эта птица так вам дорога?
   - Она нужна мне, - ответила незнакомка. И соизволила пояснить: - Я птицегадательница.
   - Моему господину она тоже нужна. Много лет назад эту птицу ему подарили во дворце, но потом она от него улетела и, вероятно, как-то очутилась у вас. Но она принадлежит ему, и мой господин очень хочет её найти. - Хатори немного помолчал. - Он тяжело болен, и я хочу его порадовать.
   Казалось, эти слова произвели на незнакомку некоторое впечатление - по крайней мере, она подняла голову и взглянула на Хатори более внимательно.
   Но ответ прозвучал довольно равнодушно.
   - Чем ты можешь мне это доказать? - спросила она, пожав плечами.
   - А почему это я должен доказывать? - поинтересовался Хатори, возмущённый тем, что его подозревали во лжи. - С какой стати я должен верить, что вы действительно птицегадательница, как заявляете?
   - Ну, это доказать несложно, - усмехнулась женщина. - Если я скажу что-то такое, чего не могу о тебе знать, ты мне поверишь?
   - Не знаю, - отрезал Хатори. - Для начала скажите.
   Тёмно-фиолетовые глаза женщины ярко сверкнули из-под наброшенного на лицо капюшона.
   - У тебя нет никакого господина, - сообщила она. - Нет, и никогда не будет.
   Хатори непонятно почему разозлили эти слова.
   - Это никакое не доказательство, - заявил он. - Вы могли прийти к такому выводу, просто посмотрев на мою одежду.
   - Возможно, - не стала отрицать женщина. - Но, получается, ты мне всё-таки солгал.
   - Нет, не лгал. Может, официально я ему и не слуга, но это моё дело, как кого называть, - холодно сказал Хатори.
   - Я тоже не лгала. Как же мне быть более убедительной? - Голос у женщины стал как будто задумчивый. - Хорошо, тогда попробуем способ, который был хорош во все времена - гадание.
   Чуть расправив полы своей накидки, она уселась на мостовую, скрестив ноги. Хатори посмотрел на неё с некоторым удивлением - он и сам любил сидеть в такой позе, однако привык к мысли, что подобная манера вызывает недоумение и неодобрение окружающих. Странно было видеть кого-то, кто разделял эту необычную привычку.
   Странно, но не то чтобы неприятно.
   Поколебавшись, он последовал примеру незнакомки.
   - Айю, поможешь мне? - спросила та.
   Птица, вскрикнув, взлетела с её руки и уселась на плечо Хатори, в нескольких местах прорвав его шёлковое одеяние когтями.
   У того на мгновение мелькнула мысль схватить её и скрыться, но что-то всё же удержало его от этого не самого благородного поступка. Судя по всему, птица, которая слушалась незнакомку, действительно принадлежала теперь ей, значит, нужно было каким-то образом уговорить женщину её продать. Но как?
   Хатори решил подумать об этом в процессе гадания.
   Предсказательница, тем временем, достала откуда-то колоду карт и протянула её птице.
   Айю вытащила клювом одну из них и женщина, перевернув карту рубашкой вниз, положила её на мостовую.
   - Начнём с прошлого. Король, потерявший королевство, поступает в услужение к своему подданному, - сообщила она, рассмотрев рисунок, изображавший коленопреклонённого мужчину в дорогой одежде.
   - Что это значит? - спросил Хатори. - В моих жилах течёт императорская кровь?
   Однажды Хайнэ рассказал ему, что когда-то был захвачен этой идеей, и Хатори посмеялся вместе с ним над ней.
   Императорская кровь у мужчины с волосами рыжего цвета?
   О, нет. Скорее, кровь полуварварских кочевниц, обитавших на границах северо-восточных провинций - вот это было больше похоже на истину.
   - Не нужно воспринимать всё буквально, - усмехнулась женщина. - Моё толкование таково: в прошлом ты обладал чем-то важным, но долгие годы служения отняли у тебя это.
   Хатори вздрогнул, вновь припомнив слова Хайнэ: "Не надо было тебе учиться говорить по-нашему. Может, ты и не растерял бы все свои необыкновенные способности".
   Хотя, конечно, это могло быть всего лишь совпадением.
   А женщина, тем временем, достала новую карту - чёрную, как беззвёздное небо, и без какого-либо рисунка.
   - Пустота, - сказала женщина. - Больше карты не хотят ничего сказать о твоём прошлом.
   "И моя память тоже, - подумал Хатори. - Хоть Хайнэ и не верит мне, но я ничего не помню о своём детстве".
   До вчерашнего дня это мало его волновало, но сегодня уже в третий раз прошлое так или иначе вторгалось в его сознание и невольно заставляло о себе думать.
   - Тогда перейдём к настоящему, - сказала женщина и, выбрав при помощи Айю ещё две карты, положила одну напротив другой. Одна из них изображала птицу, парящую в облаках, другая - прикованного к скале человека, с тоской взирающего в небеса. - Обычный для большинства людей расклад: они стремятся к свободе, но вынуждены всю свою жизнь провести в рабстве. Не обязательно в прямом смысле - это может быть рабство условностей, или отношений, или ещё чего-то.
   Предсказательница достала нnbsp; - Как это не приглашены?! - поразился господин Астанико. - Впрочем, это легко исправить, я могу сейчас же написать рекомендательное письмо.
овую карту и в задумчивости поглядела на неё.
   - Разница лишь в том, что ты, в отличие от многих, сознательно наложил на себя эти цепи, - сказала она и, положив карту на мостовую, прокомментировала её: - Вражеский военачальник добровольно сдаётся в плен, чтобы добиться каких-то целей.
   Хатори подумал, что все эти иносказательные расплывчатые толкования малодоступны для него.
   Свидетельствовали ли они о том, что незнакомка не шарлатанка?
   По его мнению, нет.
   Но Хайнэ все эти красивости, наверное, понравилась бы...
   - Ну и, наконец, будущее. Оно сиятельно, - внезапно сказала женщина, кладя на мостовую две новые карты. - Пленный дракон разрывает цепи, убивает своих сторожей и вырывается на волю. Король-изганник возвращается в родную страну, где его встречают с любовью и почестями. Однажды ты обретёшь свободу и вернёшь всё, что потерял, но это произойдёт не раньше, чем ты порвёшь те узы, которыми добровольно себя связал. Вот моё толкование этих карт.
   - Это всё? - спросил Хатори.
   Женщина внимательно посмотрела на него из-под капюшона, как будто пытаясь разглядеть что-то в его лице.
   - Не совсем, - наконец, сказала она. - В обычном раскладе две карты открывают прошлое, две - настоящее и две - будущее, но мало кто знает о том, что есть ещё одна. Дело в том, что будущее, каким бы карты не показывали его, всегда можно изменить. Однако есть то, что предопределено человеку с рождения и до смерти, и чего нельзя изменить ни при каких условиях. Об этом и говорит седьмая карта. Я называю её "Воля Владык Судьбы". Она может оказаться нехороша, и тогда человеку придётся прожить всю жизнь с тяжким грузом этого знания. Поэтому я открываю её не для каждого - лишь для тех, кто достаточно силён, чтобы не побояться неизбежности. Хочешь ли ты увидеть эту карту?
   Хатори подумал, что всё равно не верит в это странное гадание и не понимает его.
   Тем более что его нельзя трактовать буквально.
   - Хочу, - сказал он, сам не зная, зачем.
   Птица вытянула из колоды последнюю карту.
   Женщина положила её поверх остальных, чуть помедлив. Карта изображала шестирукое чудовище с длинным изогнутым мечом в каждой руке; лицо его было страшным, на шее, вместо ожерелья, шевелились живые змеи, и всю гигантскую фигуру окутывало призрачное жёлто-оранжевое свечение.
   - Владыка Мрака, - сообщила гадательница.
   - То есть, меня ожидают мрак и тьма, и этого никак не изменить? - предположил Хатори и хмыкнул. - Мне интересно, как это согласуется с предыдущими словами про сиятельное будущее.
   Но предсказательница не успела ему ответить.
   - Владыка Мрака? - раздался чужой голос. - По-нашему он называется Демон Подземного Мира, Хатори-Онто.
   - А, ну тогда всё понятно, - сказал Хатори. - Меня зовут Хатори, и этого действительно не изменишь, вот почему мне выпала такая карта.
   И только потом сообразил: кто это задал прорицательнице вопрос?
   Он поднял голову и остолбенел.
   Их с незнакомкой окружала целая толпа людей, с любопытством тянувших шеи, а ведь всего лишь мгновение назад - Хатори поклясться мог! - они с гадательницей были наедине, и ни один человек не проходил мимо них.
   - Что за... - пробормотал он и, пристально поглядев на женщину, негромко спросил: - Откуда здесь взялись эти люди? Когда они успели появиться?
   - Когда? - переспросила та спокойным голосом. - Они здесь были с самого начала. Ты просто не заметил.
   "Она, что, держит меня за идиота? - подумал Хатори, чувствуя нарастающее напряжение. - Что значит, не заметил?"
   - Ты должно быть, чужеземка, гадательница? - спросила, тем временем, какая-то женщина. - И карты у тебя чудные, я никогда не видела таких.
   - Я сама нарисовала их, - ответила незнакомка и, поднявшись на ноги, пошла прочь.
   Хатори смотрел ей вслед, чувствуя себя очень странно - тело вдруг стало тяжёлым, как будто налилось свинцом, в голове не осталось ни единой мысли.
   Он заставил себя приподнять руку - это движение далось ему с таким трудом, как будто он боролся с волнами высотой в десять сян.
   И только потом до него дошло: она же уходит!
   Одурачила его и уходит!
   "Что это за фокусы? - подумал Хатори с яростью. - Нет, я не дам ей меня провести!"
   Он вскочил на ноги - двигаться было по-прежнему очень, очень трудно, и по спине его градом катился пот, но упрямство заставило его кинуться наперекор боли вслед за женщиной, чей силуэт медленно растворялся вдали подобно клочьям тающего тумана,
   Когда боль стала совсем уж невыносимой, прямо над ухом раздался странный звук - как будто зазвенело разбившееся стекло - и тяжесть, сковавшая движения, вдруг исчезла, но Хатори не стал задумываться над этим странным явлением.
   В два прыжка он подскочил к женщине и, схватив её за руку, резко дёрнул к себе.
   Капюшон слетел с её головы, открывая изумлённое лицо молодой девушки, чего Хатори никак не ожидал увидеть - судя по голосу, тону и словам прорицательницы, он бы дал ей лет сорок, не меньше.
   Ветер рванул белые волосы.
   И Хатори как будто бы что-то вспомнил - но потом картинка перед его глазами завертелась, закружилась в вихре белого цвета. Он понял, что оказался в эпицентре бурана - снег валил ему в лицо крупными хлопьями, застилая глаза; ледяной ветер, обжигавший кожу, ревел и завывал так, что все другие звуки перестали существовать.
   Хатори чуть согнулся, пытаясь устоять под натиском стихии, и это ему удалось - мгновение спустя метель начала затихать, ветер потеплел, снегопад прекратился.
   Стряхнув с лица облепивший его снег, Хатори открыл глаза - и обнаружил себя на ветке дерева.
   Внизу стояли Иннин и Хайнэ и препирались.
   - Я думаю, это вор. Залез на дерево, чтобы стащить грушу...
   - Какие груши в конце года? Наверное, это новый слуга.
   - Я всегда говорила, что ты идиот. Слуга, который забрался на дерево? Попробуй себе такое представить?
   - Он нас видит вообще? Слышит?
   - А я знаю?
   Хатори вдруг понял, что уже видел и слышал всё это когда-то.
   Но тогда Иннин и Хайнэ были другими, гораздо младше...
   А теперь они оба были взрослыми.
   Белый снег мягко падал на чёрные волосы сестры и брата, падал всё быстрее и быстрее, а Иннин с Хайнэ всё продолжали спорить, повторяя одни и те же слова и не замечая, что снег засыпает их, уже засыпал доверху почти с головой...
   - Надо бежать отсюда! - закричал Хатори, спрыгнув с дерева. - Быстрее! Это какая-то магия!
   Он схватил Иннин и Хайнэ за руки, но снег повалил всё быстрее - спустя мгновение всех троих занесло сугробом.
   Выбравшись из него, Хатори обнаружил, что сжимает ледяные пальцы двух обратившихся в камень, бездыханных существ.
   Сердце у него на мгновение перестало биться, но он не позволил себе поддаться панике.
   - Надо только выбраться отсюда, - заявил он, укладывая Иннин и Хайнэ на землю. - Выбраться куда-то, где не так холодно... Сейчас я что-нибудь придумаю.
   Стиснув зубы, он огляделся и увидел вдалеке, между деревьями, просвет. И там, возле просвета, цвели цветы и пели птицы, а листва была нежно-зелёной, как ранней весной.
   Всё это смахивало на западню, но других вариантов Хатори не видел.
   Он поспешно наклонился к сестре и брату и вдруг понял, что не сможет нести на руках обоих сразу.
   - Тебе придётся выбирать, - раздался знакомый голос.
   Хатори поднял голову.
   Незнакомка с белыми волосами медленно приближалась к нему - на этот раз без птицы.
   - Ты! - яростно закричал он. - Что ты с ними сделала?
   - Ничего, - ответила она. - Посмотри сам, они живы.
   В этот момент Иннин действительно вроде бы шевельнулась, и Хатори схватил её за руку.
   Рука была тёплой.
   - Ты решил так? - спросила незнакомка и склонилась над Хайнэ, распростёртым на земле.
   Лицо её как будто бы стало немного грустным.
   - Кто ты такая? - проговорил Хатори, пристально глядя на неё.
   - Никто, - сказала она, ответив на его взгляд. - Я просто скольжу здесь и там, как ветер.
   Глаза у неё были красивого бледно-лилового оттенка и мерцали, как драгоценные камни.
   Хатори отпустил руку Иннин и дотронулся до запястья Хайнэ.
   - Это мой господин, - зачем-то сказал он незнакомке. - Тот, про которого я говорил. Хайнэ Санья.
   - Вот как, - ответила она и закрыла глаза.
   И всё исчезло - на мгновение погрузилось в небытие.
   А потом откуда-то сверху грянули новые звуки - смех и крики, хлопанье в ладоши, громкие голоса.
   - Что вы, госпожа! Разве вы не видите, как он прекрасен? Ах, я же говорила вам, что если вы снимете с него маску, то сойдёте с ума! И это произошло... к моему большому удовлетворению.
   - Заговор! Заговор! Во всём виноваты грязные простолюдины, убить их всех!
   Хатори открыл глаза и увидел перед собой площадь, толпу и гигантских кукол, которых покинул, по его собственным расчётам, не менее трёх часов назад.
   "Магия жриц, - сказал он себе. - Та женщина была служительницей Богини, иного объяснения нет. Но разве они имеют право развлекаться подобным образом?"
   Из того, что он слышал о жрицах, выходило, что нет.
   "Надо же, я умудрился попасть под власть волшебных чар", - подумал он, усмехнувшись.
   Но с какого момента это произошло? Ещё с того, как он увидел на мостовой белую птицу?
   Впрочем, размышлять об этом не было смысла - Хатори всё равно не имел ни малейшего понятия о магии жриц и вряд ли смог бы что-нибудь разгадать своим умом, поэтому он просто выбрался из толпы и пошёл вниз по улице.
   На душе у него было всё же не очень спокойно - теперь он не сомневался в том, что увиденные картины были лишь иллюзией, но образ бездыханного Хайнэ не покидал его мыслей.
   Может быть, потому, что он давно не оставлял его так надолго...
   И он так и не смог заполучить для него птицу, как ни старался.
   "Мы поссорились, - подумал Хатори, остановившись. - Он считает меня идиотом и ни во что не ставит. Нет, не пойду домой".
   Он развернулся и отправился в другую сторону.
   Покинув Нижний Город, он пешком добрался до императорского дворца - в этот день сад, в честь начала свадебных церемоний, был, как и в прошлый раз, открыт для посетителей.
   "Где же её найти?" - подумал он, неспешно пройдясь по аллее.
   Ему хотелось увидеть Иннин.
   Он забрёл в какой-то отдалённый уголок, и взгляд его упал на дерево - высокое, могучее. Подчиняясь необъяснимому порыву, Хатори подпрыгнул, уцепился за одну из толстых нижних ветвей и, вскарабкавшись на неё, улёгся верхом.
   - А это и в самом деле удобно, - пробормотал он, усмехнувшись.
   Теперь оставалось только, чтобы внизу стояли Иннин и Хайнэ - и всё было бы точно как в иллюзии, наведённой жрицей.
   Точнее, как когда-то в прошлом.
   Что ж, Хайнэ здесь вряд ли мог оказаться, но вот его сестра...
   Подперев локтём голову, Хатори принялся глядеть вниз.
   Рассчитывать на то, что Иннин непременно пройдёт по ближайшей аллее, было, конечно, глупо, но он упрямо ждал - один час, второй, третий.
   Когда на сад стали опускаться сумерки, внизу неожиданно появилась парочка, и, прислонившись к стволу дерева, принялась целоваться.
   Девушка со смехом стаскивала со своего возлюбленного одежду, тот не слишком успешно пытался ей помешать.
   - Госпожа, так же нельзя, вы же будущая жрица, - бормотал он, однако сопротивлялся не особенно бурно.
   - Ай, брось! - отмахнулась девушка, не отрываясь от своего занятия. - Здесь нас никто не увидит. Все посетители наслаждаются красотами центральных павильонов, а здесь смотреть совершенно не на что. Ни один идиот не забредёт сюда.
   - Эй, - тихонько сказал Хатори, наклонившись.
   У девушки вырвался крик ужаса.
   Справившись с испугом, она задрала голову и зашипела:
   - Не знаю, кто ты такой и что тут делаешь, но сколько ты хочешь за то, чтобы молчать о том, что видел? Говори сразу!
   - Мне не нужно денег, - сказал Хатори. - Он сказал, что ты будущая жрица, значит, должна знать Иннин Санью. Позови её. Тогда я никому ничего не расскажу.
   На лице девушки отразилось изумление.
   - Иннин? - Она отвела взгляд, как будто задумавшись о чём-то, а потом внезапно ухмыльнулась. Вид у неё стал весьма довольный. - Иннин, значит. Ну-ну. Надо же... Хорошо, я позову её.
   Девушка скрылась, утащив за руку своего незадачливого любовника.
   Хатори снова принялся ждать.
   Вокруг уже стало довольно темно - повсюду зажигались фонари, и отсюда, с высоты, они казались разноцветными светлячками
   "Не придёт, - подумал он спустя около получаса. - Жаль".
   И тут она пришла.
   - Ты спятил, - сказала Иннин, стиснув зубы. - У меня просто нет слов. Ты понимаешь, что ты наделал? Латена разнесёт сплетню о том, что у нас было тайное свидание в укромном уголке сада, по всему дворцу, и все будут уверены, что мы с тобой - любовники!
   Хатори какое-то время молчал.
   - Прости, - сказал он, наконец. - Я не подумал.
   Иннин громко фыркнула и отвернулась.
   - Зачем ты пришёл? - спросила она, чуть смягчившись.
   Хатори, сказать по правде, и сам этого не знал.
   - Просто захотелось.
   - Что-то случилось?
   - Случилось? - повторил Хатори и задумался, перебирая в памяти события последних дней. - Кажется, нет. Ах, да. Наше дерево зацвело.
   - Какое ещё "наше дерево"? - изумлённо переспросила Иннин.
   - То, которое мы вместе сажали семь лет назад. Ты помнишь?
   И вдруг подумал: как странно, что он сам запомнил этот момент. Всё остальное позабыл напрочь, а как сажал семена в один горшок с девочкой, у которой были роскошные рукава и тёплые руки - запомнил.
   - Абагаман, - сказала Иннин чуть растерянно и, опершись вытянутой рукой на ствол дерева, опустила голову, как будто разглядывая что-то на земле. - Его цветение - такая редкость. Даже я видела его всего несколько раз, а ведь в Храме и около него таких деревьев сотни.
   - И что ты загадала? - полюбопытствовал Хатори.
   - Разумеется, ничего. У жриц не может быть личных желаний.
   - Забавно, но у меня было точно так же. Я никак не мог придумать, чего пожелать. Даже чуть не пропустил нужный момент.
   - Но ты ведь не служитель Богини, - сказала Иннин, чуть усмехнувшись. - Ты не обязан отказываться от себя.
   - А чего мне желать? - спросил Хатори и спрыгнул с дерева. - У меня всё есть. Непонятно, кем я был раньше, но госпожа взяла меня в свою семью, у меня появились дом, мать и брат. Я хорошо одеваюсь, много сплю, вкусно ем и могу делать почти всё, что хочу. Я действительно не могу придумать чего-то такого, что могло бы сделать мою жизнь ещё лучше.
   Иннин окинула его каким-то странным взглядом.
   - Ты действительно редкий человек, - сказала она и тут же быстро добавила совсем другим тоном: - И всё-таки, какое ребячество! Тебе взбрело в голову меня повидать, и ты тут же решил исполнить своё желание, ни на миг не задумавшись о последствиях, забрался на дерево, выглядишь, как уличный мальчишка, которого потрепали в драке...
   Хатори посмотрел на своё грязное и изодранное в нескольких местах платье - утром оно было белоснежным.
   - Я был в Нижнем Городе, - пояснил он. - Наверное, мне и в самом деле следовало сначала переодеться, но я... А, долго объяснять.
   Рассказывать про ссору с Хайнэ ему не хотелось.
   Они с Иннин медленно пошли по аллее вперёд; вокруг уже совсем стемнело и только мягкий, мерцающий свет разноцветных фонарей заливал белую дорогу, ведущую куда-то вдаль.
   - И что ты там делал?
   - Гулял. Смотрел на представление уличных артистов.
   Он вкратце пересказал Иннин то, что увидел на площади.
   - Значит, грядут очередные казни, - заключила та, чуть побледнев. - Но, получается, в народе считают, будто это Даран нашла для принцессы мужа? Я этого не знала.
   - А ещё я видел жрицу, - добавил Хатори. - Она, судя по всему, решила попрактиковаться в магии, а я попался ей под руку или просто не понравился. Но, не могу врать, это произвело на меня впечатление. Скажи мне, а ты тоже так умеешь? Устраивать чудеса, насылать иллюзии и так далее?
   Иннин остановилась.
   - Нет, - сказала она каким-то глухим голосом. - Ничего я не умею. Я глупа, бездарна и никчёмна.
   Хатори, никак не ожидавший подобных слов, изумлённо раскрыл глаза.
   Он видел, что Иннин стиснула кулаки с такой силой, что костяшки пальцев у неё побелели.
   Понимать, в чём дело, он не понимал, однако догадался, что сказал что-то не то.
   - Эй, ну не надо так, - осторожно сказал он, дотронувшись до её руки. - Это я глуп. Я ничего не понимаю в вашей магии и, вполне возможно, это была вообще не жрица. Может, мне вообще всё привиделось. Не припомню, правда, чтобы я пил, но у меня вообще проблемы с памятью, так что это нормально.
   Он улыбнулся.
   Иннин разжала пальцы.
   - Забудь, - сказала она. - Не понимаю, что на меня нашло.
   Некоторое время они шли молча.
   Хатори смотрел на свою спутницу, а перед глазами у него стояла другая картинка - она же, бездыханная, обратившаяся в лёд, в запорошенном снегом саду, среди безмолвия и тишины.
   - Иннин, - позвал он её по имени.
   - Не называй меня так, - ответила та. И только потом добавила: - Что?
   - Теперь все будут сплетничать, что мы любовники?
   Она поморщилась.
   - Латена, конечно, пообещает мне держать язык за зубами, но я не верю, что она не проболтается. Ладно, не беспокойся, это не так уж страшно. Сомневаюсь, что Даран поверит в эту ложь.
   - Я не люблю ложь, - сказал Хатори и вдруг добавил, неожиданно для самого себя: - Может, нам сделать её правдой?
   Иннин опешила.
   - Более идиотской шутки в жизни не слышала. Знай меру.
   - А я не шучу, - сказал Хатори, чувствуя странную грусть.
   - Убирайся, - отрезала Иннин. - Пошёл вон.
   - Хорошо.
   Хатори развернулся и пошёл по аллее в другую сторону, ускорив шаг.
   Не прощаясь - он вообще не любил прощаться, а в сложившейся ситуации этого от него, судя по всему, и не ждали.
   "Может, Хайнэ и прав, - подумал он, добравшись до главных ворот. - И я действительно идиот".
   Ну что ж, значит, можно было больше на него не обижаться.
   Придя к этой мысли, Хатори чуть усмехнулся и отправился домой.
   Госпожа, сидевшая в главной комнате, поднялась ему навстречу.
   - Я тебя ждала, - сказала она.
   Хатори вздрогнул от неожиданности.
   - Простите, что я так поздно, - сказал он.
   - Нет-нет, я не собираюсь тебя ругать. Просто мне нужна твоя помощь. - Ниси отвела взгляд. - Съездишь со мной в одно место? Сейчас.
   - Конечно, - ответил Хатори чуть удивлённо.
   Ехать куда-то в такое время?
   Всё это показалось ему довольно странным, но он воздержался от лишних вопросов. В отношении госпожи он всегда придерживался строгого правила: её слово - закон.
   Вдвоём, без сопровождения слуг, они сели в экипаж, и тот покатился куда-то по улицам, всё более удаляясь от центральной части среднего города, освещённой многочисленными фонарями.
   Около часа спустя экипаж остановился напротив какого-то дома, погружённого в темноту.
   Госпожа толкнула ворота, которые поддались, натужно заскрипев, и Хатори прошёл вслед за ней в сад.
   Вокруг было темно и ничего не видно, однако что-то - вероятнее всего, запахи - подсказало ему о том, что дом заброшен, и здесь давно не появлялся ни один человек.
   - Подожди здесь, - сказала госпожа и ушла в какое-то подсобное помещение.
   Вернулась она с фонарём, и увиденная картина подтвердила первоначальные предположения Хатори: пламя осветило заросший сорной травой сад и фасад чуть покосившегося дома, покрытого тёмными пятнами от дождей.
   Однако когда-то этот дом явно принадлежал богатому человеку, и обстановка внутренних покоев, в которые Хатори прошёл вместе госпожой, говорила о хорошем вкусе владельца, хотя все предметы были покрыты толстым слоем пыли.
   - Наверх, - сказала госпожа.
   Поднявшись на второй этаж, она зашла в главные покои и, попросив Хатори подержать фонарь, принялась вытаскивать вещи из шкафов, сундуков и комодов - одежду, книги, предметы обихода, драгоценности.
   Свалив всё это в большую кучу на полу, Ниси поправила волосы и остановилась, прижав руку ко лбу.
   - Сегодня днём я заходила в храм, - внезапно сказала она. - Я испугалась за Хайнэ.
   - С ним что-то случилось? - спросил Хатори, похолодев.
   - Да ты же сам всё видел. Он дотронулся до Онхонто - раньше, чем это в первый раз сделала принцесса. Пока что ничего не произошло, но я боюсь, что такое не пройдёт ему даром. Это уже не говоря о том, что больные красной лихорадкой, как говорят, не живут долго. Я постоянно гоню от себя эти мысли, но...
   Госпожа отвернулась.
   Обычно спокойная и сдержанная, сейчас она была донельзя взволнована и обеспокоена - Хатори это чувствовал.
   Он подошёл ближе.
   - Никогда, - сказал он. - Никогда такого не произойдёт. Хайнэ проживёт, сколько должен был бы прожить, если бы не заболел, и никакая опала его не коснётся. Я обещаю. Я смогу это сделать.
   Неровное пламя светильника осветило бледное и всё ещё красивое лицо Ниси, которая, услышав эти слова, не могла не улыбнуться.
   Хатори, почти неосознанно, стал выискивать в ней черты сходства с Иннин.
   - Так вот, я была в храме, и жрица передала мне волю Богини: я должна исправить некий проступок, который совершила много лет назад. Я сразу поняла, о чём идёт речь, - продолжила госпожа уже более спокойно и вдруг взглянула названному сыну в глаза. - Эти вещи принадлежат давно умершему человеку, Хатори. Одному моему родственнику.
   - Я понял, - сказал Хатори негромко.
   - И не осуждаешь меня? Ты ведь знаешь, что если у покойного нет наследников, то его вещи обязательно должны быть распроданы, или отданы кому-нибудь, или, в крайнем случае, уничтожены. Как госпожа дома, я должна была сделать это, однако не сделала.
   - Какое право я имею вас осуждать?
   - Отнеси эти вещи в сад, - попросила Ниси. - Большую часть придётся сжечь - сейчас, по прошествии стольких лет, они уже не представляют никакой ценности.
   - Хорошо.
   Хатори в несколько приёмов перенёс на улицу сваленные на пол вещи и приготовился развести на заднем дворе костёр.
   Пламя ярко вспыхнуло, пожирая роскошную ткань, украшенную драгоценностями, исписанные потускневшими чернилами страницы книг и прочие вещи покойного.
   - Как тяжело на это смотреть, - сказала Ниси, остановившись позади Хатори. - Как грустно... Целая жизнь. Здесь целая жизнь. Но пламени нет до неё никакого дела.
   Хатори, при всём желании, не мог разделить её чувств - ему самому огонь, в каком бы тот ни был виде, внушал самые положительные чувства.
   К тому же, ему давно не приходилось видеть пламя так близко - Хайнэ панически боялся открытого огня, так что костров в усадьбе Санья не разводили даже в праздники - и сейчас вид взвивающихся до небес золотисто-оранжевых языков пламени доставил ему удовольствие, близкое к восторгу.
   Однако он уважал чувства госпожи и старался не проявлять собственных.
   - Хатори, - внезапно позвала та.
   Он обернулся.
   - Вот, возьми, - госпожа с некоторым смущением положила в его ладонь что-то, оказавшееся тонким золотым кольцом с несколькими синими и зелёными камнями.
   - Кансийские сапфиры и изумруды, - догадался Хатори, разглядывая подарок.
   - Да, это они, - чуть улыбнулась Ниси. - Редкие камни и редкое кольцо, которое было изготовлено на заказ. У него даже было название, "Слёзы Дракона", вот оно, выгравировано на задней стороне. Я не могу заставить себя продать это кольцо ни за какие деньги и уж тем более просто выбросить. Так что пусть оно будет твоим.
   Хатори повертел кольцо в руках.
   - Но я не смогу носить его, госпожа, - сказал он после неудачной попытки надеть его на палец. - Оно слишком маленькое для моих грубых рук.
   Он чуть улыбнулся.
   Пальцы у него и в самом деле были чересчур широки в кости - это считалось признаком низкого происхождения, и те аристократы, которые, на своё несчастье, отличались такой же особенностью, были вынуждены всю жизнь прятать ладони в рукавах. Или же тратить баснословные деньги на помощь жриц, которые могли попытаться исправить этот недостаток, но Хатори такое никогда даже в голову не приходило.
   - Тогда подари кому-нибудь. Кому-то, кто тебе дорог, - предложила госпожа. - Наверное, девушке, поскольку кольцо и в самом деле чересчур тонко. Есть какая-нибудь девушка, о которой ты думаешь больше, чем о других?
   - Не знаю, - сказал Хатори.
   - Пора бы уже узнать, - чуть смущённо улыбнулась Ниси. - Ты сейчас в том возрасте, когда многие уходят из родного дома в дом жены.
   - Вы же знаете, что это невозможно. Я никогда не уйду и не оставлю Хайнэ.
   - А если влюбишься? - спросила госпожа с лёгкой грустью.
   Хатори хотел было сказать, что такого не произойдёт, но в последний момент передумал, решив не делать громких заявлений.
   - Это ничего не изменит.
   - Перестань. Хайнэ не захочет от тебя такой жертвы, - произнесла Ниси, дотронувшись до его плеча. - В любом случае, делай с этим кольцом всё, что хочешь.
   - Я подарю его вашей дочери, - сказал Хатори внезапно. - Если вы не против.
   - Ните? - удивилась госпожа.
   - Нет, Иннин.
   На лице госпожи отобразилось смятение.
   - Я не уверена... - начала было она, но потом, справившись с волнением, пожала его руку. - Хорошо, сделай так. Не думаю, что такое кольцо будет неподходящим для жрицы. Скажи Иннин, что оно принадлежало очень хорошему человеку. Только попроси её не надевать это кольцо во дворце. Возможно, оно окажется знакомо некоторым людям, и это принесёт неприятности.
   - Как скажете, госпожа.
   Костёр догорел, и они сели в экипаж.
   - Не рассказывай никому, что я ездила куда-то в столь поздний час, - попросила Ниси на обратном пути.
   - Вы могли бы мне этого и не говорить, - пожал плечами Хатори.
   - Ох, я знаю, - вдруг улыбнулась госпожа и, повернувшись к нему лицом, взяла его руку в свою. - Поэтому я и отдала это кольцо не кому-либо, а тебе. Я уже говорила это утром Хайнэ, но теперь скажу и тебе: семь лет назад, приведя тебя в наш дом, я сомневалась в своём поступке, но теперь я нарадоваться не могу...
   - Откуда вы привели меня, госпожа? - вдруг спросил Хатори. - Не знаю, говорил ли вам Хайнэ, но я ничего об этом не помню. Кто были мои родители?
   Госпожа чуть побледнела.
   - Ты и в самом деле хочешь это услышать? - тихо спросила она. - Если ты настаиваешь, я расскажу. По крайней мере, то, что мне известно.
   Хатори какое-то время глядел ей в глаза.
   - Нет, - наконец, сказал он. - Не знаю, зачем я спросил. На самом деле я не хочу ничего об этом знать.
   - Это правильно. - Госпожа сильнее сжала его руку. - Оставь прошлое прошлому. Поверь моему опыту, так будет лучше.
   - Да, я так и делаю.
   - Не думай о своём происхождении, - добавила Ниси несколько мгновений спустя. - Ты Санья, и ты мой сын. Лучший сын, о котором я только могла мечтать.
   - Не стоит, госпожа, - сказал Хатори, отвернувшись и поглядев в окно. - Что во мне хорошего? Я бесцеремонен, невежлив, не умею писать стихи и даже не читаю их. Хайнэ приходится за меня краснеть перед дамами. - Он помолчал. - Но я, по крайней мере, постараюсь быть хорошим слугой для вас и для него.
   Госпожа не успела ничего ответить - в этот момент перед ними раскрыли ворота, и Хатори, распахнув дверь, быстро выпрыгнул из экипажа.
   На дворе стояла уже глубокая ночь; небо было беззвёздным, однако полная луна светила так ярко, что казалась, будто она вырезана из бумаги, покрытой светящейся краской из порошка листьев элу-элу.
   Поднявшись наверх, Хатори остановился напротив комнаты Хайнэ.
   "Буду ночевать в другой", - подумал он.
   И, вопреки своему решению, толкнул двери.
   Хайнэ, услышав звук открывшейся двери, тут же глубоко и ровно задышал, притворяясь, будто давно спит.
   Хатори не мог не улыбнуться.
   Ему хотелось сесть рядом с ним и поговорить о чём-нибудь, но утренняя обида засела глубоко в сердце, как заноза, несмотря на все слова, которые Хатори сказал после этого и себе, и госпоже.
   Он осторожно прошёл вглубь комнаты и разложил на полу свою постель.
   Для него не было никакой необходимости спать на полу, однако он следовал примеру Хайнэ - ему казалось неправильным нежиться в постели, в то время как брат вынужден спать на полу.
   Раздевшись, Хатори лёг на спину и посмотрел в окно на луну.
   Спустя несколько минут Хайнэ прекратил ровно дышать, притворяясь, будто спит, и Хатори почувствовал на себе его взгляд, однако даже не пошевелился.
   Извинений он не ждал, однако Хайнэ мог хотя бы раз в жизни заговорить после ссоры первым.
   Так прошло ещё около получаса.
   "Думаешь, ты более упрям, чем я? - думал Хатори, чувствуя какой-то яростный азарт. - Чёрта с два! Ты ещё меня не знаешь!"
   Наконец, с правой стороны послышался тяжёлый вздох, и Хайнэ, приподнявшись, пополз на четвереньках к постели брата.
   Заговорить он так и не заговорил, однако коснулся рукой его волос и осторожно погладил.
   Хатори вздрогнул. Этот жест нежности был чем-то новым.
   "Ладно, - сдался он. - Думаю, этого достаточно".
   - Ты купался? - спросил он вслух. - Как ты справился без меня?
   - Так... - ответил Хайнэ, улёгшись рядом и положив голову ему на плечо. - Я всё-таки не совсем беспомощен.
   В голосе его слышалось облегчение, да и сам Хатори почувствовал, как с груди упала тяжесть.
   - У тебя завтра весь день будут болеть ноги, - сказал он. - Мог бы лечь спать и так.
   - Нет, не мог, - упрямо ответил Хайнэ. - И ты это прекрасно знаешь.
   Хатори знал. Порой страсть Хайнэ к чистоте становилась прямо-таки болезненной - в жаркие месяцы он купался по три раза в день, и если учесть, что сразу после этого его было необходимо одеть и причесать, то все эти дни Хатори не отлучался от него ни на мгновение, не имея возможности заняться чем-то своим.
   - Лучше бы ты сам помылся, - добавил Хайнэ. - От тебя пахнет дымом. И ещё непонятно чем.
   - Завтра, - сказал Хатори, ленясь вставать и ждать, пока разогреется вода в купальне. - Что касается дыма, то ты выливаешь на себя столько духов, что их аромат всё равно перебивает любые другие запахи.
   - Это тебе так не нравится? - холодно и обиженно спросил Хайнэ. - Мог бы сказать раньше.
   Хатори, только что простивший ему обиду, не хотел больше ссориться.
   - Нравится, - примирительно сказал он и, в знак своей искренности, прижал рукав Хайнэ к своему лицу и вдохнул запах. - От тебя всегда очень приятно пахнет.
   Хайнэ издал какой-то странный, взволнованный смешок.
   - Иногда я жалею о том, что сейчас не принято, как в стародавние времена, устраивать ночные свидания. Видеть своего возлюбленного только в темноте, влюбляться в аромат его одежд...
   - Напиши об этом повесть, - посоветовал Хатори.
   - Да, возможно. - Рука Хайнэ, всё ещё лежавшая на его щеке, вдруг чуть дрогнула. - Знаешь, а я снова собрался во дворец.
   - Что? Зачем? Ты же сказал, что тебе там не нравится. Я тебя еле вытащил в прошлый раз, и ты потом ещё меня обвинял в том, что всё прошло плохо.
   - Ну да, я так сказал, но теперь передумал... Меня пригласили на приём к Онхонто.
   Хатори вспомнил слова госпожи Ниси про проступок Хайнэ, который может навлечь на него императорскую опалу, и подумал, что лучше бы ему не появляться какое-то время во дворце.
   - Нет, не ходи, - сказал он. - Откажись.
   - Что значит откажись? - Хайнэ приподнялся. - Я не могу! Это невозможно! Ты опять пытаешься мне приказывать?
   В голосе его зазвенела угроза, и Хатори понял, что новая ссора не за горами.
   - Ладно, но я пойду с тобой.
   - У тебя нет рекомендательного письма.
   - Так напиши его.
   - О чём ты говоришь? Кому нужно моё рекомендательное письмо? - Хайнэ раздражённо усмехнулся. - Это должен сделать кто-то, кто служит во дворце.
   Хатори подумал.
   - Иннин может?
   - Нет!
   Голос у Хайнэ был точно таким же, как утром, на площади, когда он усиленно пытался выдворить брата в Нижний Город.
   - Это всё из-за того же? - догадался Хатори. - Ты опять боишься, что придётся за меня краснеть?
   Хайнэ побагровел и, спрятав лицо у него на груди, снова принялся гладить его по волосам.
   - Нет, - прошептал он. - Нет, не из-за этого, правда.
   Хатори чувствовал себя странно - внутри снова всколыхнулась обида, но неожиданная ласка была ему приятна и не позволяла уязвлению разгореться во что-то большее.
   "Так вода тушит огонь, - вдруг промелькнуло у него в голове. - Кто подсказал ему такой способ бороться со мной?"
   - Ты что такой нежный сегодня? - спросил он.
   - Не знаю, - пробормотал Хайнэ. - Хотя нет, знаю. Наверное, всё дело в новой повести. Я начал её писать и был взволнован весь вечер.
   Рука его продолжала скользить по волосам Хатори, и тот, поймав её, поглядел на тонкие, искривлённые пальчики - болезнь нарушила у Хайнэ правильный рост костей, и одна нога у него была короче другой, а пальцы остались такими же маленькими, какими были в тринадцать лет.
   Хатори прикрыл глаза и вытащил спрятанное в рукаве кольцо.
   - Держи, - сказал он, надев его на палец Хайнэ. - Это тебе. Оно маленькое, как для ребёнка или хрупкой девушки, и как раз подойдёт для твоих пальцев.
   Хайнэ приподнялся и изумлённо посмотрел на подарок.
   - Какое красивое, - наконец, пробормотал он, глядя на кольцо с немым восхищением.- Откуда оно?
   - Так, - неопределённо отозвался Хатори. - Не беспокойся, я не купил его в Нижнем Городе у какой-нибудь грязной торговки, как ты, наверное, боишься.
   Это прозвучало как упрёк или насмешка, хотя Хатори не хотел этого, однако на этот раз Хайнэ не обратил внимания.
   - Да нет, я вижу, что камни настоящие, - тихо сказал он, вытянув руку и любуясь игрой лунных бликов, скользивших по тёмно-синим и изумрудно-зелёным камням. Те чуть мерцали в темноте, как морские волны на большой глубине, пронизанные таинственным подводным свечением. - Кажется, легенда говорит о том, что эти камни из дворца Нинезии, Владычицы Морей, и внутри них запечатлён его подводный свет.
   - Возможно, - улыбнулся Хатори. - Мне сказали, что это кольцо называется "Слёзы Дракона".
   - Дракон - мудрое и могущественное существо. Почему он может плакать?
   - Не знаю. Придумай сам. Ты ведь писатель.
   Хайнэ снова положил голову на его плечо, и какое-то время они лежали молча.
   - Что ты сегодня делал? - спросил Хайнэ чуть позже. - Расскажи.
   - Гулял в Нижнем Городе, как ты мне и сказал.
   - И что там было интересного?
   Хатори рассказал про представление кукольных артистов и про жрицу с предсказаниями.
   - Как интересно, - сказал Хайнэ, оживившись. - Думаешь, может случиться, что под маской Онхонто и в самом деле скрывается уродливое лицо?
   - Не знаю. - Хатори пожал плечами. - Почему тебе так хочется, чтобы это оказалось правдой?
   - Потому что это бы значило, что он такой же, как я, - прошептал Хайнэ с горечью.
   - Ты не уродлив.
   - Ну да, писаный красавец, - криво усмехнулся Хайнэ. - Особенно, когда снимаю одежду.
   - Так не снимай её, - посоветовал Хатори.
   - Снимай, не снимай, мне не поможет. Постельные развлечения - это единственное, что интересует всех без исключения мужчин и женщин. Если в этом смысле ты ни на что не способен, то лучше было бы и не рождаться.
   - Не всех, - возразил Хатори. - Меня не интересует.
   - Долго ли... - пробормотал Хайнэ.
   - А сон можно отнести к "постельным развлечениям"? - спросил Хатори, зевнув. - Если да, то я тебе соврал. Но не нарочно.
   - Какой же ты всё-таки лежебока. - Хайнэ несильно его пихнул. - Это просто невероятно.
   - Лучше молчи, а не то я пройдусь по твоему пристрастию купаться по десять раз на дню.
   - Сам молчи, а не то я всё-таки заставлю тебя идти мыться прямо сейчас! - возмутился Хайнэ.
   За окном прокукарекали петухи, и настал новый день.
  

Глава 9

   Несколько дней спустя Иннин случайно встретилась во дворце с Марик Фурасаку, к которой пришёл передать какое-то сообщение из дома её младший брат, Тиэко.
   Иннин услышала часть их разговора:
   - Теперь она совсем не обращает на меня внимания, - жаловался юноша. - Она вся в мыслях о дворце, о приёме, а раньше мы хотя бы проводили время вместе, играли в игры, гуляли в саду.
   - Ты балбес, Тиэко! - Марик несильно хлопнула брата по затылку. - Продолжай делать, как я говорю. Ты не понимаешь, что то, что происходит - это уже успех. Ните нужен тот, кто сможет заинтересовать её, кто будет оставаться загадочным и недосягаемым, побуждать её заниматься чем-то новым и увлекательным, кто изменит её жизнь. Да что я говорю, любой женщине это нужно! А Ните особенно, потому что она из тех, кого не удовлетворить обычным набором развлечений, она быстро заскучает, она хочет чего-то необычного. Придумав этот спор, ты сумел заинтересовать её. Разве не лучше быть в её мыслях тем, кто открыл для неё новые просторы, а не извечным шутом-балбесом, наполовину братом, пусть даже это и значит, что вы будете проводить вместе меньше времени? Ты не сможешь заставить её быть рядом с тобой всегда! Либо довольствуйся тем, что будешь для неё кем-то особенным, но далёким, либо забудь о ней вообще!
   "А, так значит, Тиэко действительно влюблён в Ниту, интуиция меня не подвела", - подумала Иннин и почувствовала некоторое удовлетворение.
   Приятно было уметь читать в душе другого человека, видеть все его чувства как на ладони.
   Правда, в голове тут же мелькнуло: "Интересно, все жрицы, не имеющие своей жизни, утешаются тем, что разглядывают чужие?"
   - Разве не может быть так, как у наших родителей? - спросил, тем временем, Тиэко печально.
   - Мы все трое мечтали об этом! - воскликнула Марик. - И это было ошибкой. Нельзя оглядываться на свою семью, нужно смотреть на время и окружающих людей. Наши родители - редчайшие люди, других таких нет, и уж точно нет сразу троих, кто мог бы стать для нас такими же идеальными возлюбленными, какими были друг для друга мама и папа. Лучше не мечтать о несбыточном, чтобы потом не умереть от разочарования! Посмотри, к чему такие мечты привели нашего брата.
   Тут она внезапно заметила Иннин и, замолкнув, поднялась на ноги.
   Девушки церемонно поклонились друг другу.
   Отношения их были довольно прохладными, хотя особенных причин для недовольства друг другом у них не было. Надо думать, Марик, сама отказавшаяся от судьбы жрицы, не слишком любила Иннин за её выбор, а Иннин не нравилось то, что Марик, которая заменила для Ниты потерянную старшую сестру, вынуждала ту пойти своим собственным путём, склоняя к развлечениям.
   "Может, я просто завидую ей? - подумала Иннин, делая для себя неприятное открытие. - Сколько любовников у неё было, двести, триста?"
   Если верить слухам, сейчас Марик завела очередную интрижку - с писателем Энсенте Халией.
   Интрижка была такой же скандальной, как и его непристойные повести: откуда-то уже появилась сплетня, что Халия на самом деле из простонародья, но Марик чуть ли не готова взять его в мужья, потому что он знает какие-то особенные секреты в постели, и обычным мужчинам с ним в этом не тягаться.
   Женщины от этих сплетен были в восторге и буквально выхватывали скандальные книги друг у друга из рук.
   Мужчины ненавидели Халию всё сильнее и сильнее, однако втайне также почитывали его труды - якобы для того, чтобы не отставать от моды и иметь возможность сказать справедливое слово критики.
   Вчерашним вечером Иннин и сама уподобилась их примеру: найдя на столике у Латены одну из повестей Халии, она, любопытства ради, раскрыла её на первой попавшейся странице.
   И то ли ей так повезло, то ли вся повесть целиком состояла из постельных развлечений героев, но она попала прямиком на непристойную сцену.
   Почитав немного, Иннин почувствовала, как к лицу прилил жар, а по телу прошла дрожь волнения.
   "Проклятье", - подумала она, отшвырнув книгу прочь.
   Но зато стало понятно, что Марик находит в этом Халии, из простонародья он там или нет. Если он и занимается любовью так же хорошо, как описывает это...
   Но брать его в мужья - это, наверное, всё-таки слишком.
   То, что прошло почти безболезненно для Ниси Саньи, жившей в провинции и много лет как позабытой обществом, не могло остаться таковым для Марик Фурасаку, к которой были прикованы все взгляды.
   Хотя, с другой стороны, это был не первый экстравагантный поступок Марик, который все обсуждали и осуждали, однако втайне завидовали, не решаясь поступить так же, и она ничуть не теряла своего влияния.
   "Это и есть счастье? - подумала Иннин, глядя на неё. - Быть в центре внимания, вызывать всеобщее восхищение и приесться им до такой степени, чтобы без всякого страха бросать устоям вызов за вызовом? Быть всегда впереди всех, так, что никто не может догнать, а если и догоняет, то в тот момент, когда ты как раз поворачиваешь в другую сторону? Наверное, в глубине души она одинока".
   Или, может быть, счастье - это счастливый брак, как у родителей Марик?
   Многие восхищались этой парой, и Иннин сама бы дорого отдала за то, чтобы иметь такого любящего, заботливого отца, как господин Никевия, но их с женой многолетняя любовь была, образно выражаясь, спокойным, ласковым морем, в котором неторопливо проплывали красивые рыбы, качались разноцветные водоросли и изредка завихрялись воронки обычных для каждой семьи проблем, вроде нежелания младшего сына-оболтуса проявлять в учёбе достаточно много рвения.
   Приятно любоваться на такое, и иногда хочется лечь и покачаться но волнах, но прожить так всю жизнь?
   Нет, Иннин бы не смогла.
   "Тогда что? - подумала она с тоской, прислонившись к колонне. - Что делает жизнь жизнью? Власть? Удовольствие вершить дела государства и решать чужие судьбы? В детстве я ждала от пути жрицы чего-то необыкновенного, но на деле всё, похоже, сводится именно к этому. Лет через двадцать и я буду подкладывать очередного мужа в постель к очередной Императрице, чтобы она не мешала мне единолично стоять у власти, а потом казнить тех, кто осмеливается высмеивать это в уличных представлениях".
   Развернувшись, она пошла прочь.
   В одном из широких, тёмных, полупустых коридоров ей встретился господин Главный Астролог.
   - Госпожа, у Которой Нет Имени, - чуть насмешливо поклонился он и попытался дотронуться до её руки.
   В последнее время они постоянно сталкивались то в саду, то в коридоре, и списать всё это на случайность можно было бы один раз, два, три, но не двадцать пять.
   Иннин решила, что пора с этим покончить.
   Она испытывала к господину Астанико необъяснимое отвращение, перебороть которое сейчас, в подавленном настроении, не представлялось возможным.
   - Господин Главный Астролог будет утверждать, что это звёзды каждый раз сочетаются таким странным образом, что мы оказываемся в одно и то же время в одном и том же месте? - язвительно осведомилось она. - Или он попросту, как это говорят в народе, бегает за мной?
   Бледный господин побледнел ещё больше.
   Иннин искренне надеялась, что этого укола будет достаточно для его болезненной гордости, чтобы он отстал от неё раз и навсегда.
   Но она ошибалась.
   - Не буду ничего говорить про звёзды, госпожа. Я и в самом деле поджидал вас, но только чтобы сказать, что слуга вчера вечером обнаружил в вашей комнате под кроватью вот это, - Астанико достал из-под полы мантии книгу Энсенте Халии и мстительно улыбнулся. - Не самое подходящее чтиво для будущей жрицы, не находите? Впрочем, не беспокойтесь, этот слуга - мой друг, и он не станет никому об этом рассказывать. Я всего лишь хотел предупредить вас, чтобы вы были более осторожны. Предупредить по-дружески.
   "Прекрасно, теперь он подсылает своих слуг, чтобы они шпионили за мной", - подумала Иннин, побледнев от ярости.
   - Покорнейше благодарю, но я не нуждаюсь в ваших предупреждениях, - отрезала она. - Будущая жрица должна знать и понимать всё, что происходит в государстве, включая литературные тенденции, так что не вижу ничего плохого в чтении модной книги.
   Господин Астанико отвёл взгляд.
   - А к какому же виду общественных тенденций относятся тайные свидания в саду с молодыми людьми, госпожа? - спросил он елейным голосом.
   "Латена всё-таки проболталась, - поняла Иннин. - Демоны её забери. Конечно, ведь господин Главный Астролог составляет для неё гороскопы, из которых выходит, что в прошлой жизни она была Императрицей, как можно было с ним не поделиться!"
   Она стиснула зубы.
   С другой стороны, она этого ожидала, так что застигнута врасплох не была.
   - Эти свидания относятся к встречам с братьями, господин Главный Астролог, - холодно сказала она. - Если вы считаете подобное общение, даже если оно происходит в дальнем углу сада, предосудительным, то, наверное, это имеет под собой какие-то основания. Для вас с вашей сестрой. Но не стоит судить обо всех по себе.
   - Какие грязные намёки, госпожа, - сказал Астанико негромко. - Вы прямо плюётесь ядом. Если вы такая же и... ммм... в остальных сферах жизни, то могу представить себе, каким бы был ваш возлюбленный, избери вы другую судьбу. Мне думается, его тело было бы постоянно исцарапано.
   - Возможно. Но не беспокойтесь, ваше тело не пострадало бы в любом случае. И верните мне мою вещь, - шагнув к Астанико, Иннин решительно выхватила из его рук книгу.
   Тот неожиданно сменил манеру поведения и почти что грустно промолвил:
   - Зря вы обо мне такого плохого мнения, - сказал он. - Что ж, мне остаётся надеяться, что ваш брат - ваш настоящий брат - когда-нибудь переубедит вас. Знаете, мы ведь с ним подружились.
   "Хайнэ встречался с ним, невзирая на то, что Хатори с ним в открытой ссоре?" - с изумлением подумала Иннин.
   Ничего не ответив, она продолжила свой путь.
   - Удивительно, на самом деле: вы сказали, что имени у вас больше нет, однако братья, получается, всё-таки есть, - понёсся ей вдогонку голос Астанико, снова сладкий, как мёд.
   Иннин решила, что неплохо бы доложить о его поведении Верховной Жрице - он явно планировал какие-то козни, подбираясь одновременно и к ней, и к Хайнэ, и направилась в покои к наставнице.
   Там она застала прекрасно одетого молодого человека, который поклонился ей с несколько надменным видом.
   "Санья", - догадалась Иннин, едва только увидев белоснежный оттенок его кожи и роскошные длинные волосы с синеватым отливом.
   Она знала, что число людей, которые носили эту фамилию, было достаточно велико, однако никогда не видела своих дальних родственников, и теперь, столкнувшись с одним из них лицом к лицу, почувствовала себя странно.
   - Идите, Сорэ, - сказала Верховная Жрица с каким-то кислым видом и вручила юноше бумагу с подписью и императорской печатью. - Мы будем бесконечно рады видеть вас на приёме.
   - Я всенепременно появлюсь, госпожа, - чопорно пообещал Сорэ Санья. - Моя матушка очень сожалела, что не смогла приехать сама или послать кого-нибудь из своих дочерей.
   - Я не меньше неё сожалею об этой странной болезни, которая так некстати поразила всех пятерых одновременно, и обещаю молиться об их выздоровлении, - сказала Верховная Жрица, уже не скрывая насмешки в голосе. И добавила, когда гость покинул комнату, и слуги захлопнули тяжёлые двери: - Его матушка - правительница провинции Канси. Это твой четвероюродный брат, Иннин.
   - Я догадалась, что это Санья, - откликнулась та.
   - Вероятно, дела Эсер на данный момент идут очень хорошо, раз уж она соизволила прислать в столицу своего сына, - продолжила Верховная Жрица. - На протяжении двадцати лет никто из её семьи не появлялся в Аста Энур, игнорируя даже ежегодный праздник, и с этим, в конце концов, смирились. Но то, что теперь, спустя двадцать лет, когда все привыкли к подобному положению дел и постарались, насколько возможно, закрыть глаза на существование провинции Канси, Эсер захотела напомнить о себе - это наглость гораздо большая, которая свидетельствует о том, что она уже вообще ничего не боится.
   - А чего ей бояться? - спросила Иннин. - Насколько я знаю, её позиции весьма устойчивы. Канси - богатая провинция, практически страна в стране.
   - О, да, - насмешливо улыбнулась Даран. - Двадцать лет назад, когда у Императрицы проявились первые признаки её болезни, и она в припадке безумия разогнала половину двора, Эсер подсуетилась и приняла большинство из них у себя, устроив из Канси Энур уменьшенную копию столицы, которая теперь, пожалуй, начинает превосходить блеском оригинал. Также она, не теряя времени даром, подсунула Императрице, которая тогда подписывала бумаги, даже не глядя на них, разрешение об отмене некоторых ограничений на морскую торговлю, и теперь кансийский порт, единственный из всех, принимает иностранные суда, а Канси благодаря этому - самая богатая провинция в нашей стране. Эсер - невероятно умная и хитрая женщина. Даже несмотря на то, что она - мой личный враг, я не могу не отдать ей дань восхищения, - закончила Даран, чуть усмехнувшись. - И не могу её не понимать.
   - Понимать? - удивилась Иннин. - Она предательница, бросившая свою Госпожу.
   - И не только бросившая, - ответила Даран каким-то странным голосом. - Она сделала нечто, гораздо худшее... Но она также Санья. Противостояние этой семьи и императорской фамилии уходит корнями вглубь веков и зиждется на том, что именно мы, благодаря своей крови, имеем священное, божественное право на верховную власть, которое отняли у нас много сотен лет назад. И я тебе вот что скажу: каждый из Санья, как бы скромен и благочестив он ни был, в глубине души - может быть, неосознанно - мечтает об этой власти и ощущает себя несправедливо обделённым ею. Даже возможности, которыми обладает Верховная Жрица - это слишком мало для Санья. Зависеть от ненавистной Императрицы унизительно для нашей гордости, и поэтому большинство из наших родственников перебрались во владения Эсер, где та царствует, и правит, и плюёт с высоты своего величия на столицу. Однако она исправно поставляет в казну деньги, и принцессе, которой очень, очень нужны деньги, приходится терпеть её существование. Хотя в глубине души она, конечно, хотела бы расправиться со всеми Санья разом, включая меня, тебя и даже Ниси, которая ей вообще ничего плохого не сделала. Я хотела когда-то положить конец этому многовековому противостоянию, дав принцессе в мужья Хайнэ, но сама судьба воспротивилась этому. Что ж, значит, должно быть так.
   Она замолчала.
   - Вы сказали, что даже возможности Верховной Жрицы - это слишком мало для Санья, - не удержалась Иннин. - Но вы...
   - А что я? - резко перебила её Даран. - Я сумела усмирить свою гордость ради того, чтобы обладать реальной властью. Эсер, правда, тоже считает, что обладает ею, но посмотрим, кто из нас продержится дольше.
   "Она уже совершенно прямо говорит, что власть - это единственное, что ей нужно, - подумала Иннин. - И даже ни слова о Богине".
   В душе её снова начало подниматься смутное негодование, которое начинало кипеть внутри неё почти каждый раз, когда рядом находилась Верховная Жрица, даже если для этого не было никакого повода.
   - Власть, власть, - сказала она вслух. - Знаете, народ уже высмеивает ваше властолюбие в уличных представлениях.
   Аста Даран подняла на неё тусклый взгляд.
   - Народ, - повторила она, скривив губы так, как будто прожевала что-то мерзкое на вкус. - Грязные, глупые свиньи. Я на протяжении восьми лет только и делаю, что сдерживаю порывы принцессы казнить половину её собственных подданных, и хоть бы кто-то из них ценил это. Нет, они, как ты говоришь, высмеивают моё властолюбие. Народу лишь бы найти нескольких виновных в собственных бедах - в неурожае, в том, что передох скот, а муж потерял свою мужскую силу - и вылить на них всю свою тупую, животную злобу. Раньше хоть религия сдерживала их, но ныне от веры и послушания тоже мало что осталось. Государство и вся система трещат по швам, и я, как могу, пытаюсь их залатать, а меня только ненавидят все, начиная от народа и Императрицы и заканчивая тобой, моей будущей преемницей. Но мне всё равно.
   Иннин, не ожидавшая таких слов, вздрогнула и опустила голову.
   - Я... я просто устала, - произнесла она, пытаясь оправдаться. - Иногда я чувствую, что ничего не понимаю. Вы говорите, что быть жрицей значит отказаться и от имени, и от семьи, но при этом употребляете слово "мы", говоря о Санья. В результате я сама не знаю, как должна поступать.
   - Милая моя, если подобные мелочи до сих пор смущают твой ум и вызывают в душе противоречия, то ты сейчас дальше от моего титула, чем Аста Энур - от провинции Канси, - меланхолично проговорила Верховная Жрица, подперев голову рукой и глядя в окно.
   Иннин уязвили эти слова, но она сдержалась и решила переменить тему.
   - Я пришла, чтобы поговорить с вами насчёт Главного Астролога, - сказала она. - Мне кажется, он что-то замышляет. Он постоянно преследует меня, а теперь, как выяснилось, пытается завести дружбу и с Хайнэ. Думаю, это неспроста. Ни для кого не секрет, что его сестра ненавидит вас - возможно, они придумали какой-то новый способ вам навредить.
   Она замолчала, внутренне ожидая похвалы за свою сообразительность, однако Верховная Жрица равнодушно пожала плечами.
   - Видеть интриги - это хорошо, но не следует видеть их абсолютно везде, - сказала она. - Не сбрасывай со счетов обычные человеческие чувства, Иннин, это было бы твоей самой большой ошибкой. Возможно, господин Астанико испытывает к тебе банальную страсть. Я бы не удивилась, если бы дело было исключительно в этом.
   Иннин опешила.
   "Столько лет она наставляла меня, что нельзя воспринимать ни один поступок просто так, что нужно смотреть, что стоит за ним, держать в уме, кто и каких целей пытается добиваться, какую интригу разворачивает, - подумала она изумлённо. - А теперь говорит, что сбрасывать со счетов простые чувства будет моей самой большой ошибкой?! Да она просто издевается надо мной!"
   - В таком случае, он идиот, - выдавила Иннин, не зная, куда вылить негодование. - И даже не потому что я давала обет безбрачия, а потому, что попросту не выношу его, о чём сто раз давала ему понять!
   - Ну и зря, - пожала плечами Даран. - Он ещё может нам пригодиться. Астанико хитёр и честолюбив, однако при этом очень похотлив и не умеет сопротивляться своим страстям, его легко будет поймать на этот крючок. Если он действительно в тебя влюблён, то это, пожалуй, большая удача. Можно предсказать, как будут дальше развиваться события. Получая от тебя раз за разом отказы, он воспылает ещё большей страстью и совершенно потеряет над собой контроль. Поскольку его сестра - ближайший к принцессе человек, он попытается действовать через неё. Принцесса, не желая отказывать своей любимой наперснице, прикажет тебе стать любовницей Главного Астролога. Ты сделаешь это, переступив через себя и твой обет, и этот-то момент и станет поворотным в ваших отношениях с принцессой. Пока что они холодны, но так не должно быть. Связь Императрицы и Верховной Жрицы - это то, откуда последняя черпает половину своих сил. Добровольно сближаться с тобой принцесса не захочет, поскольку ты Санья, но я открою тебе большую тайну: когда один человек приносит другому в жертву свои интересы, это связывает последнего нерушимыми узами, пусть даже сам он не подозревает и совершенно не хочет этого. Это магический ритуал, Иннин. Вот она, та магия, которую ты хотела: порой она заключается в незаметных и не очевидных простому человеку вещах.
   Иннин не верила своим ушам.
   - А как же девственность? - проговорила она. - Как же все эти слова про то, что лечь с мужчиной в постель хотя бы однажды - значит погубить свои способности?
   Даран помолчала.
   - Это важно, - сказала она, наконец. - Но связь с Императрицей важнее.
   "Всё ложь, - подумала Иннин потрясённо. - А я ещё, как дура, отчитывала Латену..."
   - Никогда! - закричала она вне себя. - Никогда я не буду спать с этим омерзительным человеком, он мне противен! Я лучше...
   Она хотела сказать: "Я лучше умру", но осеклась, чтобы не выглядеть совсем уж глупой девчонкой, однако Верховная Жрица поняла её иначе.
   - Что лучше? - переспросила она, вцепившись в неё взглядом. - Лучше будешь спать со своим рыжеволосым лжебратом, который тебе нравится?
   Иннин вздрогнула.
   - Что за глупость! Причём тут Хатори? - не совсем искренне удивилась она.
   - Я прекрасно знаю, что ты встречалась с ним в саду поздно вечером!
   - И что с того, госпожа? Как вы могли увидеть в этом что-то предосудительное? Он же мой брат...
   Иннин вдруг замолчала.
   Эти слова и тон, которым она произнесла их, она отрепетировала ещё несколько дней назад, однако сейчас ей стало тошно от своего лицемерия и этой игры, в которой каждый ход был просчитан заранее.
   - А, впрочем, вы правы, - сказала она дерзко. - Я захотела его с той минуты, как увидела! Мечтаю переспать с ним. И теперь, когда вы сказали, что девственность не так уж важна, непременно сделаю это при первой возможности!
   Иннин торжествующе улыбнулась, глядя Даран в глаза, и с удовлетворением отметила, что та слегка побледнела.
   Однако голос её оставался равнодушным.
   - Ты и в самом деле глупа, бездарна и никчёмна, как сказала своему названному брату, - сказала она.
   Иннин стало гадко.
   "Она даже это знает, - подумала она. - Все они следят за мной, госпожа, Астанико... Я не могу сделать ни одного шага, чтобы о нём сразу же не стало бы известно".
   - Жаль только, что остальные ещё глупее и бездарнее, но тут уж я не могу ничего поделать, - добавила Верховная Жрица и отвернулась. - Уходи отсюда.
   - С превеликим удовольствием, госпожа, - Иннин насмешливо улыбнулась, однако, выйдя из зала, почувствовала себя обессиленной.
   Она добралась до своей комнаты, легла на постель, посмотрела в потолок.
   Книга Энсенте Халии до сих пор была в её руке, и Иннин, помедлив, вновь открыла её. Прочитала несколько страниц, отложила в сторону.
   "А почему, собственно, нет? - подумала она, дотронувшись до своей накидки. - Раз всё так".
   Остальные ученицы позволяли себе гораздо большее, нежели просто помечтать о недозволенном, так почему она должна сдерживаться?
   Иннин закрыла глаза, представила перед собой Хатори.
   Подумала: какой наряд идёт ему больше? Тот, повседневный, чёрный, красиво облегающий стройную фигуру, или парадный, белоснежный? Правда, она увидела Хатори в нём, когда он уже успел изрядно испачкать и истрепать роскошную одежду, но всё равно он был красив...
   У него была золотистая кожа - разительный контраст с бледным Астанико - но даже несмотря на этот загар он не казался похожим на грубого простолюдина.
   Наверняка без одежды он даже лучше.
   Иннин подумала, что если сорвать с него все эти тряпки, то он ни на мгновение бы не смутился - мог бы стоять посередине зала, полного народа, совершенно раздетый, и улыбаться своей лёгкой улыбкой, ничуть не обращая внимания на чужие взгляды.
   Он был бы страстным любовником.
   Иннин представила себе это и, более не смущаясь, просунула руку под полу накидки.
   Удовольствие, которое она испытала, было смутным, мучительным и чем-то похожим на чувство, когда хочется разрыдаться.
   - Госпожа, надо полагать, вы и это видели? - спросила Иннин, откинувшись на подушки. - В таком случае, подтверждаю: я думала о нём, о Хатори. И да, мне очень понравилось!
   Последние слова она почти выкрикнула, приподнявшись на локтях.
   И снова рухнула на постель.
   - Всё равно я буду играть по вашим правилам, потому что ничего другого мне не остаётся, - пробормотала Иннин несколько минут спустя, перевернувшись на бок. - Да, я сделаю это. Но это не значит, что я стану такой же, как вы, бездушной куклой. Я буду лгать, и лицемерить, и пробиваться к власти, но это будет лишь ролью, а внутри я сохраню все свои чувства, сколько бы вы ни говорили, что они не нужны. Я сохраню любовь к сестре и братьям, к Хайнэ... - она осеклась, почувствовав жжение в глазах. - А потом, когда я доберусь до вершины, то изменю всё. И нет, не говорите, что я глупа. Я прекрасно понимаю, что исполняя на протяжении многих лет роль чудовища, трудно не срастись с ней. Но я смогу. Любовь поможет мне в этом.
   Она замолчала.
   Несколько минут спустя в дверь постучали.
   - Это лечебная настойка, которую вы должны отнести Светлейшей Госпоже, - сказал слуга, протянув Иннин поднос.
   - Я? - изумилась та. - Но почему я? Я никогда этого не делала.
   - Это приказ Верховной Жрицы.
   Возразить на это было нечего.
   Иннин молча взяла поднос и отправилась через весь дворец к самому дальнему павильону, который в одиночестве занимала Императрица.
   Та уже несколько лет не показывалась на людях, и Иннин стало немного не по себе: какой она её увидит? Все говорили, что состояние Госпожи весьма тяжёлое...
   Коридоры в павильоне были пусты, не считая стражи.
   Слуги распахнули тяжёлые узорчатые двери, и Иннин оказалась на пороге огромной, слабо освещённой залы.
   Постель Госпожи, располагавшаяся в дальнем углу, была скрыта под пышным пологом.
   "Может быть, я и не увижу её вовсе", - понадеялась Иннин, поставив поднос на столик возле кровати, и почтительно, однако не слишком громко произнесла:
   - Я принесла ваше лекарство, Госпожа.
   Полог зашевелился; из-под него высунулась рука и, ухватив Иннин за одежду, потянула девушку к кровати.
   Та присела на краешек, не дыша.
   - Посиди со мной, Даран... - промолвила Императрица.
   Иннин увидела перед собой разряженную в шелка старуху с растрёпанными, висящими паклей волосами и мутным взглядом.
   Дряблые бледные руки сжимали ожерелье из белых бусин.
   Иннин хотела было сказать, что Госпожа ошиблась, и это не Даран, однако потом передумала. К чему возражать, если, как говорят, Императрица совершенно безумна?
   Глядя на неё такую, трудно было в этом сомневаться...
   - Почему ты так редко приходишь, Даран? - продолжила Императрица, ласково гладя Иннин на руке. - Или ты до сих пор злишься на меня? Но ведь прошло столько лет... Знаешь, я хотела поблагодарить тебя за мою дочь. Я так хотела, чтобы она испытала настоящее чувство, но мне казалось, что её сердце закрыто для всех. И тогда ты сказала, что знаешь человека, единственного человека на всей земле, который сумеет внушить любовь даже каменной статуе, и ты отвезла мою Таик к нему, и всё случилось так, как ты сказала. Она полюбила его, и смягчилась, и поняла, что такое нежность. Я знаю, что ты считаешь это неправильным, Даран. Ты думаешь, что она повторит мою ошибку. Что любовь погубит её так же, как погубила меня... И всё-таки ты это сделала. Спасибо тебе.
   Подумав, что речь закончена, Иннин попробовала было высвободить руку, но Императрица крепко в неё вцепилась.
   - Оставайся с ней, Даран, - попросила она. - Я знаю, что только твой ум, твой рассудок, твоё умение не поддаваться чувствам могут спасти и мою дочь, и мою страну. Ты всегда всё делаешь правильно... Я только об одном жалею: что ты отговорила меня тогда следовать советам посланницы. Но, верно, так было нужно... Двадцать лет назад я не послушалась твоих слов, сделала то, что советовала мне Эсер, и ты видишь, что из этого получилось...
   Лицо её скривилось, как у готового заплакать ребёнка.
   Смотреть на это было тяжело.
   Иннин снова сделала попытку освободиться, но Императрица схватила её ещё крепче.
   - Не уходи, Даран, пожалуйста, не уходи, - взмолилась она. - Мне плохо здесь. Здесь сами стены давят, сам воздух, тень от Великой Стены. Это гнёт столетий, из-под которого не выбраться, сколько новой крови не вливай. Ты сама знаешь, я хотела всё изменить, и в какой-то момент мне показалось, что это возможно - судьба, как злая интриганка, сначала как будто бы даёт шанс. Она потешается над тобой, окрыляя надеждой и ослепляя успехами, но потом, в нужный момент, наносит удар, после которого всем становится ясно, кто здесь на самом деле правительница и хозяйка. Бороться бесполезно. Посланница была права: это всё грех наших прародительниц, который мы будем вынуждены нести на себе до скончания веков, до тех пор, пока огонь не уничтожит нашу страну, как уничтожил великое государство Сантья. Мне интересно, что сделали они, за что были уничтожены? Хотя, наверное, ничего особенного... Люди всегда одинаковы, меняются века, но суть человека остаётся неизменной. Люди слабы... вот в чём эта суть. Не деймоны и не демоны, просто жалкие муравьи, возомнившие себя властителями.
   Императрица отпустила руку Иннин и, повернувшись на другой бок, уставилась куда-то неподвижным взглядом.
   Девушка поднялась на ноги - колени у неё слегка дрожали.
   - Тех, кто может любить, ждёт безумие. Тех, кто нет - принятие своей горькой участи в полном рассудке и здравой памяти, - сказала Императрица, больше не поворачиваясь к ней. - Но я всё же хотела, чтобы моя дочь оказалась в числе первых...
   Иннин вышла из залы и прислонилась к широкой колонне, вершина которой терялись под мрачными сводами коридора.
   "Ну и что вы хотели мне этим сказать, госпожа Даран?" - подумала она как-то отстранённо.
   А Даран, тем временем, склонялась в низком поклоне перед принцессой.
   Та, как и следовало ожидать, была в бешенстве, которое научилась скрывать на людях, однако регулярно изливала на Верховную Жрицу, призывая её в свои покои и выгоняя всех слуг.
   - Сколько это будет продолжаться? - спросила она. - Я спрашиваю тебя, Даран, до каких пор?!
   - Госпожа, артисты, устроившие представление на площади Нижнего Города, уже схвачены и будут казнены, - флегматично ответила та.
   - Мне этого мало! Разве это наказание?! Они прекрасно знали, что их ждёт верная смерть, однако пошли на это ради удовольствия высмеять меня, облить грязью! - выплюнула принцесса. - И они получили своё! Они торжествуют, а не я!
   - Госпожа, они получат своё наказание после смерти, навеки оставшись в пламени Подземного Мира без права на перерождение.
   - Да плевать я хотела на загробный огонь! - выкрикнула принцесса в каком-то бессильном и злом отчаянии. - Я хочу, чтобы огонь здесь и сейчас сжёг всех тех, кто посмел открыть рот и засмеяться, кто смеётся не только на площади, глядя на кукол, но и в темноте своей спальне. Мне нужны показательные казни. Не одна и не десять, а сотни и тысячи. Пусть я опустошу половину государства, но вторая половина после этого не посмеет открыть рот!
   - Вы прекрасно знаете, что это невозможно, госпожа. Приказы подобного рода имеет право подписывать лишь Светлейшая Госпожа, которой пока что является ваша мать.
   Ярость на лице принцессы внезапно утихла, уступив место деятельному и мрачному сосредоточению.
   - Лютая и ненавистная народу Императрица всё же лучше, чем безумная. Ты так не считаешь, Даран? - Таик пронзила Верховную Жрицу тяжёлым взглядом своих карих глаз. - Я могу понять, отчего в народе царят такие настроения. Во дворце, фактически, две правительницы, и одна из них сумасшедшая, а вторая не имеет всей полноты власти. Вот отчего простолюдины так распоясались. Ты можешь осуждать мою политику, но не можешь не согласиться, что ничто не действует на государство так губительно, как раздробленность власти. Нужно, чтобы всё это поскорее прекратилось. Ведь так?
   Последнее слова она произнесла почти что вкрадчиво.
   Это был уже не первый намёк на то, что Императрице следует скончаться как можно быстрее, и на этот раз Даран решила ответить прямо.
   - Восемь лет назад я помогла вам добиться ваших целей и, тем самым, возможно, взяла на себя ответственность за то, что Госпожа окончательно погрузилась во мрак безумия. Не требуйте от меня большего.
   - Только не произноси громких слов про то, что не можешь отнять жизнь у своей Госпожи, - раздражённо взмахнула рукой принцесса.
   "Это не громкие слова. Если я убью своими руками или руками моих слуг женщину, с которой связана многолетними нерушимыми узами, то тем самым многократно приближу собственный конец, - подумала Даран. - Но дело даже не в этом. Может быть, я бы пошла на это. Однако мне нужно, чтобы Иннин получила мой титул одновременно с тем, как новая Императрица взойдёт на престол, потому что я уже слишком стара для новых уз, и я их не хочу. А она ещё совершенно не готова, и я ничего не могу с этим сделать... До чего же тяжело зависеть от другого человека, от его характера, прихотей, заблуждений и ошибок! Вероятно, это наказание за мою самонадеянность, за то, что я всегда привыкла полагаться на одну лишь себя".
   - Дождитесь естественного хода вещей, Госпожа, - вслух посоветовала она, чуть прикрыв глаза. - Так будет лучше. Не гневите Богиню, замышляя ужасные вещи против той, кто дала вам жизнь.
   - Что, если естественного хода вещей придётся ждать ещё двадцать лет? - Голос у принцессы внезапно стал усталым. - Я взойду на престол старухой, немногим лучше той, в которую превратилась сейчас моя мать.
   В иные моменты Даран становилось даже жаль её.
   "Есть вещи, в которых она не виновата, - думала она. - Тень безумия и мрака, в которые погрузилась Императрица, простёрлась и над нею, потому что запрещённая магия, которую использует мать, всегда отражается на её детях, в первую очередь, на любимых".
   - Не стоит преувеличивать, - спокойно сказала Даран. - В любом случае, сейчас вам следует заняться вещами, которые, смею думать, будут более приятны, нежели казни. В ближайшие год-два вы должны будете подарить стране наследницу, которую ждали так долго. А пока что окружите вашего будущего мужа любовью, чтобы он не страдал так сильно от тоски по родине.
   - Именно это я и делаю, - глухо промолвила принцесса. И приказала, позвав слуг: - Подайте мне списки приглашённых на приём.
   Бегло просмотрев бумаги, она скривилась, задержавшись взглядом на имени Сорэ Саньи. Это оскорбление пришлось стерпеть - сейчас все силы были отданы тому, чтобы восстановить в глазах народа величие и славу императорского дома, и деньги заносчивой, самолюбивой, однако обладавшей талантом в финансовых делах Эсер Саньи были нужны.
   Но вот Хайнэ Санья...
   Краска бросилась принцессе в лицо - она видела этого человека всего дважды, и оба раза испытала по его вине унижение.
   В первый раз он, тогда ещё мальчишка, устроил во дворце переполох, и простолюдинка с её оскорбительными, наглыми пророчествами сумела проскользнуть в покои Императрицы.
   Во второй... даже вспоминать об этом не хотелось.
   Но если бы какой-то другой, менее знатный, чем Хайнэ Санья, человек посмел дотронуться до Онхонто раньше, чем это сделала она, принцесса, то он бы уже лишился рук.
   - Кто подписал приглашение для твоего убогого племянника, Даран? - спросила Таик, еле сдерживая негодование. - О чём думал этот человек?! Я хотела собрать для моего мужа цвет страны, самых красивых и изысканных людей, а он будет вынужден лицезреть этого жалкого калеку, любоваться на его уродство!
   - Вряд ли Хайнэ станет раздеваться посреди зала, полного людей, - невозмутимо ответила Даран. - А на лицо он совсем не уродлив, скорее, наоборот. Он Санья, Госпожа. Сила божественной крови так велика, что победила даже течение болезни, не позволив ей превратить Хайнэ в совершенного урода. Подумайте об этом. Он Санья, - многозначительно повторила Даран.
   "И за это я ненавижу его больше, чем за что-либо иное, - подумала принцесса с яростью. - Какого демона она заговорила про эту проклятую божественную кровь?!"
   При упоминании об этом у неё задрожали руки. А ещё захотелось взять кинжал и рассечь Санье вену - чтобы посмотреть, что за удивительная кровь будет хлестать из раны. Отличается ли она на вид, на вкус, на цвет от обычной? Что в ней такого?!
   Божественная...
   Глупые легенды, сказки для бедных.
   - И что с того, что он Санья? - раздражённо спросила Таик.
   - То, что неплохо будет напомнить господину Сорэ, а заодно всей его семье, о существовании других Санья, которые не переметнулись на сторону его матери и не сбежали под её опеку в Канси, а остались верны императорскому дому, - многозначительно сказала Верховная Жрица.
   Ярость принцессы как рукой сняло.
   - Тут ты, пожалуй, права, - была вынуждена признать она. - Хорошо. Пускай явится на приём. Хотя мне интересно, конечно, что он собрался здесь делать. Будет показывать то, что сотворила с ним болезнь, подобно карликам-уродцам, которые демонстрируют свои увечья простонародью за деньги?
   Она криво усмехнулась.
   - Посмотрим, - сказала Верховная Жрица. - Посмотрим.
  

***

   Через несколько дней подошёл срок, которого Хайнэ одновременно ждал и боялся - день приёма во дворце.
   За несколько часов до отъезда в его комнату зашла мать, постояла на пороге, посмотрела, как Хатори завязывает на её сыне тяжёлый пояс, расшитый драгоценными камнями.
   - Хайнэ, - спросила она, глядя на него пристально и грустно. - Ты уверен, что тебе нужно являться во дворец? Мы не могли не приехать в столицу на время свадебных церемоний, потому что это было бы неуважением, но сейчас ты вполне можешь отказаться.
   - Мне кажется, это было бы некрасиво, - пробормотал Хайнэ. - В любом случае, уже поздно менять решение.
   - Всё будет в порядке, - сказал Хатори, который единственный знал о причине беспокойства госпожи.
   Закончив с нарядом брата, он вышел из комнаты: Хайнэ с раннего утра что-то писал и сейчас, стоило приладить к его волосам последнюю шпильку, вернулся к своему занятию, так что разговаривать с ним было решительно невозможно - он только мычал что-то невразумительное в ответ и явно не понимал ни слова.
   Побродив немного по дому, Хатори, сам не зная, зачем, заглянул в соседнюю комнату. Формально она была приготовлена для него, но в действительности там только лежали его вещи - сам он предпочитал спать в одной комнате с Хайнэ. Так было с того момента, как он появился в доме, и все об этом знали, однако этикет не предусматривал подобного положения дел, и слуги упорно, на протяжении многих лет, продолжали готовить для Хатори отдельную комнату, которую тот так же упорно не удостаивал своим присутствием.
   Он открыл дверцы шкафа и достал оттуда кинжал, который когда-то отдала ему Иннин - воспоминания об этом моменте были смутными, как из сна.
   Вытащив клинок из ножен, Хатори зачем-то провёл пальцем по острому лезвию, а затем приладил ножны к поясу.
   - Зачем тебе эта штука? - удивился Хайнэ, когда Хатори вернулся к нему. - Зачем ты вообще взял с собой этот кинжал в столицу?
   - Не знаю, - сказал Хатори.
   Он вообще не привык задумываться над мотивами своих поступков.
   Просто захотелось - вот и всё.
   Разве этого не достаточно?
   - Духи и демоны в легендах часто носят с собой оружие. Ты что, хочешь быть похожим на одного из них? - улыбнулся Хайнэ. - Или ты решил сделать клинок своим талисманом?
   - Может быть, - пожал плечами Хатори.
   Хайнэ помолчал.
   - А моим талисманом будет твоё кольцо, - вдруг сказал он, доставая из шкатулки перстень с кансийскими изумрудами. - Если ты не против, конечно.
   - Хайнэ, не одевай это кольцо во дворце, - вдруг сказал Хатори.
   - Почему? - удивился тот.
   - Ну, так.
   Хайнэ только вздохнул: если уж брат упирался в чём-то - например, не объяснять ему этих слов - то заставить его сделать по-своему было бы невозможно даже под пыткой.
   - Ты меня пугаешь, - сказал он, однако кольцо с пальца снял. - На меня падёт какое-то страшное проклятье, если я принесу этот перстень во дворец?
   - Ничего не знаю насчёт проклятья, но лучше, чтобы никто его там не видел.
   - А если я сделаю вот так? - Хайнэ продел сквозь кольцо золотую цепочку и, повесив её на шею, спрятал под одеждой.
   Хатори подумал.
   - Наверное, можно. - И переменил тему: - Ты готов? Думаю, нам пора ехать.
   Хайнэ как-то судорожно вздохнул и принялся собирать разбросанные по столу листы бумаги.
   - Что это такое? - заинтересовался Хатори. - Что ты писал всё утро?
   - Ну, я же не смогу просидеть весь вечер просто так... На приёме собирают людей, которые будут развлекать Онхонто.
   - И ты собираешься?..
   - Прочитать это вслух. - Голос у Хайнэ слегка дрогнул.
   Он подумал, что станет всеобщим посмешищем - и из-за своей болезни, и из-за того, что собирался сделать. Наверняка в решающий момент у него дрогнет голос, он начнёт говорить сбивчиво, слишком тихо, или, наоборот, громко, а то и, чего доброго, заикаться. Гости станут насмешливо фыркать в раскрытые веера, а после обольют его грязью, как облили Энсенте Халию у Марик.
   Но он всё равно собирался это сделать - ради неё.
   "Ей нужен решительный, смелый, дерзкий человек, - думал он. - Тот, кто не побоится ни насмешек, ни злых слов. Я должен использовать это приглашение, чтобы доказать ей, что я чего-то стою. И чтобы доказать это самому себе".
   Однако сейчас, когда до момента появления во дворце оставалось всего ничего, решимость внезапно оставила его, и страх заполнил собой всё внутри.
   Хайнэ смотрел на листы бумаги, и в душе его поднималось точно такое же чувство, как когда-то давно на вершине Срединной Стены - тоскливая обречённость.
   Он не может, не умеет, он упадёт и разобьётся... но ничего не поделаешь, придётся прыгать.
   - Послушай, но ведь Онхонто - чужеземец, - сказал, тем временем, Хатори. - Он умеет разговаривать по-нашему? Он поймёт вообще, о чём твой рассказ?
   - Не знаю, - растерянно ответил Хайнэ. - Наверное, поймёт... Не знаю.
   В глубине души ему не было до Онхонто особого дела. Он ведь не имел желания, как другие, попасть в его свиту; единственным человеком, который интересовал его на этом приёме, была Марик.
   "Остальные меня не волнуют, - повторил себе Хайнэ, садясь в экипаж. - Только она. Марик в любом случае не станет смеяться над калекой, она прекрасна и великодушна. А, может быть, случится и так, что ей понравится моя повесть..."
   Поначалу он пытался написать именно то, чего ей предположительно хотелось - решительных и смелых героев, бросающих вызов условностям, обнажающих пороки общества, смеющихся над знатью. И на этот раз никаких непристойностей.
   Но перечитав то, что у него получилось, Хайнэ увидел никудышный, вымученный текст, картонных персонажей и нереальные ситуации.
   "Это бесполезно. Я могу писать лишь то, о чём мечтаю, или что чувствую, - подумал он. - Но я не могу написать о чувствах калеки, который страдает, мечтая о недостижимом, потому что это будет равносильно публичному признанию Марик в любви. И просто будет слишком больно... Все они были правы, Энсенте Халия - бездарность, обязанная своим кратковременным успехом непристойным сценам".
   Придя к такому выводу, Хайнэ совсем было впал в отчаяние и решил отказаться и от своей затеи ехать во дворец, и от попыток писать в целом.
   Однако тем же вечером словно какая-то непреодолимая сила снова потянула его к тушечнице и кисти, и он полвечера ползал по комнате, собирая листы чистой бумаги, которые расшвырял по полу в припадке бессильной ярости, а потом писал.
   Закончил повесть Хайнэ лишь сегодня утром - это получилась странная вещь, не похожая на то, что он сочинял раньше.
   Вероятно, сказались его размышления о принцессе Таик и свадебном ритуале в целом, потому что героями стали жених и невеста, влюблённые, однако вынужденные ждать, месяц за месяцем, пока будут закончены все церемонии, и они смогут впервые оказаться в объятиях друг друга.
   Ничего близкого с положением калеки, который не способен стать чьим-либо мужем, однако Хайнэ смог, наконец, излить свои чувства - тоску от невозможности получить желаемое, и надежду, заставляющую сердце биться чаще, и любовь, и затаённую страсть, и сводящее с ума ожидание встречи.
   Но понравится ли такой текст Марик?
   Ведь там не было ни откровенных сцен, как в предыдущих романах Энсенте Халии, ни возмущения против условностей. Можно было бы, конечно, заставить героев негодовать против нелепых свадебных традиций... но они почему-то не негодовали, а терпеливо ждали, внутренне страдая, и у Хайнэ было странное ощущение, что он не может заставить их вести себя по-другому, не имеет права.
   Оставалось только надеяться, что Марик рассказ понравится, несмотря ни на что.
   "Поймёт ли она, что он написан для неё? - думал Хайнэ в экипаже, дрожа и комкая рукава. - Что в нём описаны мои чувства к ней? Сложно догадаться, ведь герои не похожи на нас с ней, и я ни о чём не говорю прямо, но, может быть, всё-таки..."
   В этот момент ему вдруг вспомнилось давнишнее предсказание, которое ему сделали во дворце - ещё до того, как его жизнь рухнула.
   "Твоя возлюбленная будет видеть тебя безо всех прикрас, очами Богини будет смотреть она, и обнимать взглядом твою душу со всеми её дольными вершинами и бездонными пропастями, и то, что сам в себе ты будешь считать уродством, будет значить для неё не больше, чем крохотная чёрная соринка на белоснежном одеянии божества. Она будет любить тебя, и никто другой не будет для неё существовать".
   Хайнэ старался не предаваться беспочвенным мечтаниям, основанным только на этом предсказании, тем более что оно было якобы получено от Богини, которую он не признавал, однако сейчас мысли его потянулись к этому пророчеству, как к спасительной нити.
   "Может быть, Марик - та самая?.. - подумал он. - Её не смущает моё уродство. Внутреннее содержание важнее для неё, чем красота. Всё сходится..."
   Чтобы отвлечься от волнения, он снова достал бумагу и принялся писать письмо Марик от Энсенте Халии.
   Как ни странно, дело пошло легко - строчки как будто сами собой полились из-под его кисти, и Хайнэ почти не понимал, что именно он пишет. Перечитав письмо, он испытал странное ощущение, что видит его впервые в жизни, и что написал его совершенно другой человек - решительный, бесстрашный, не ведающий ни сомнений, ни колебаний.
   Энсенте Халия, которого никогда не существовало, и не будет существовать.
  
   "Вы можете решить, что это слишком рано, и глупо, и лицемерно, и как у всех. В самом деле, общаясь с разными людьми, я сделал вывод о двух причинах, по которым слова "Я люблю вас" произносят ещё даже до первого свидания. Первая из них - потворство своим страстям, когда человек жадно накидывается на первого встречного и пытается втиснуть его в рамки свой мечты. Вторая же - наоборот, осторожность, робость: человек боится искать того, с кем ему будет по-настоящему хорошо, и пугливо останавливается рядом с тем, кто первый проявил к нему внимание.
   (Интриганство и сознательный обман я в расчёт не беру; знаю, что такое бывает, но не хочу думать об этом. Уход от действительности, скажете вы? Нет. Я не питаю иллюзий и замечаю в людях дурное, однако не желаю подозревать в каждом злодея. Знаете одну поговорку? "Мир подобен хорошо удобренному полю в весенний день: можно видеть кучи навоза и пару чахлых ростков, с трудом пробивающихся сквозь них, а можно - кучи навоза, которые подготовят почву для сильных, здоровых растений, и вскоре исчезнут под ярко зеленеющей травой").
   Впрочем, я, наверное, утомил вас своими философскими отступлениями.
   Отбросьте их, отбросьте весь тот бред, который я порой начинаю нести, когда становлюсь слишком разговорчив - есть у меня такой недостаток.
   И оставьте только три слова.
   Я не побоюсь произнести их и не побоюсь поверить, что вы скажете их мне в ответ.
   Может быть, всё это - лишь эфемерная игра моего воображения, ну так что ж. Мечта, разбившаяся о действительность, обогатит меня новым знанием жизни. Мечта, оказавшаяся реальностью - сделает самым счастливым человеком на земле".
  
   - И откуда ты только взялся, такой умный? - пробормотал Хайнэ, перечитав это странное, своё-не своё письмо.
   - А? - спросил Хатори, повернувшись к нему.
   Хайнэ быстро помотал головой.
   - Нет-нет, ничего. Не обращай внимания.
   "Если всё пройдёт хорошо, я отдам Марик это письмо, и будь что будет", - пообещал себе он, откинувшись на заднюю спинку сиденья, и обрёл в этой мысли успокоение.
   По пути во дворец они заехали в дом семьи Фурасаку, чтобы забрать с собой Ниту, которая также направлялась на приём.
   Сестра вбежала в экипаж - нарядная, цветущая, благоухающая, весёлая и счастливая, как всегда.
   - Волнуешься, Хайнэ? - заговорщически спросила она, стиснув его локоть. - Честно говоря, я так удивилась, что ты тоже собрался на приём...
   - Нет, я в полном порядке, - небрежно ответил Хайнэ, успевший к этому времени, под влиянием собственного письма, прочно вжиться в роль Энсенте Халии. - Мне случайно досталось приглашение, и я решил, что грех упустить шанс поглядеть на нынешний цвет общества. Сама понимаешь, в провинции у меня не было таких возможностей. Прочитаю им пару отрывков из отцовской книги... Конечно, не бог весть что, ну так я и не претендую быть выбранным в свиту Онхонто. Но вот скажи мне, что собралась делать ты?
   Сестра быстро оглянулась, как будто опасаясь, что их могут подслушать, а потом быстро наклонилась к его уху.
   - Ничего, - шепнула она.
   Хайнэ невольно распахнул глаза.
   - Как это?
   Нита засмеялась.
   - Знаешь, мне тоже нет дела до Онхонто с его свитой. Дело просто-напросто в том, что я поспорила с Тиэко... Он утверждает, что в дворцовых книгохранилищах имеется множество рукописей о прежнем государстве, Сантья, и я заявила, что сумею достать хотя бы одну из них. Для этого мне всего лишь нужно проникнуть во дворец. Марик сказала мне, что там сейчас царит страшный переполох, и никто ни за чем не следит. Другой такой прекрасной возможности не представится вплоть до следующей свадьбы Императрицы с кем-нибудь, а кто знает, случится ли она вообще. Ну вот, - лукаво улыбнулась девушка. - Теперь ты всё знаешь. Думаешь, я сумасбродка? А, ну и пусть. Я всё равно сумею это сделать, я уже раздобыла планы расположения книгохранилищ. А Тиэко останется с носом.
   Хайнэ смотрел на сестру со смесью испуга и благоговения.
   В его понимании дворец был неприступной крепостью, где на каждом шагу стояли стражники и жрицы, готовые за любую малозначительную провинность поволочь виновного на площадь и привязать его к столбу казни. А сестра была готова так рисковать ради какого-то пустячного спора... Страшно.
   Однако он всё ещё старался соответствовать образу Энсенте Халии.
   - Ну ты даёшь, - сказал он. - Я в восхищении. Если ты сумеешь так ловко провести этих напыщенных идиотов, то тебе нужно будет посвятить поэму.
   Сестра, довольная, засмеялась.
   - Ты какой-то странный, - всё же заметила она. - Не такой, как обычно.
   - Ты просто многого обо мне ещё не знаешь, - усмехнулся Хайнэ.
   - Это он от волнения, - сказал Хатори, обернувшись к ним. - Полчаса назад был белый, как полотно.
   "Ну спасибо, - мрачно подумал Хайнэ. - Спасибо, брат".
   Однако в этот момент экипаж подъехал к дворцу.
   Огромные широкие ворота были распахнуты и уводили, казалось бы, в темноту туннеля, но на самом деле в ярко освещённый сад.
   Проходить через них можно было только поодиночке.
   Пройдя через ряды стражников, Нита скрылась в проёме, и Хайнэ на мгновение перестал притворяться решительным и смелым - голова у него закружилась, ноги подкосились.
   - Плевать мне на все традиции, я отнесу тебя на руках, - услышал он откуда-то издалека голос Хатори, обхватившего его за пояс. - Ты не в состоянии сделать и шага.
   - Нет, нет! - опомнился Хайнэ. - Ты с ума сошёл, это будет страшный скандал. И нас всё равно не пропустят. Не надо, пожалуйста. Я могу пройти и гораздо большее расстояние - главное, что в зале мне не придётся всё время стоять на ногах.
   Он обернулся и, взяв ладонь Хатори в обе руки, сжал её.
   Сердце его на мгновение сдавила тоска - не хотелось уходить от него, не хотелось оказаться по разные стороны ворот, разделёнными высоченной, непреодолимой стеной.
   Но, помимо того, что у Хатори отсутствовало приглашение, Хайнэ всё ещё боялся его более близкого знакомства с Марик, так что в чём-то это было к лучшему.
   - Я буду ждать тебя здесь, - сказал Хатори.
   - Но это может надолго затянуться...
   - Не важно.
   Хайнэ отпустил его руку и, опираясь на трость, заковылял вперёд.
   Ворота он преодолел, однако это было ещё полбеды - впереди его ожидала гигантская лестница, а Нита, как назло, куда-то убежала. Вероятно, искать свои книгохранилища...
   Хайнэ двинулся вперёд, обливаясь потом.
   Кости у него ломило, руки дрожали и болели от напряжения, но он силился придать себе непринуждённый вид и изобразить на лице улыбку.
   "Ну помоги же мне, Энсенте Халия, - взмолился он, стиснув зубы. - Тебе ведь было бы всё равно".
   Откуда-то из глубины памяти вдруг всплыло воспоминание о сказке, которую он любил в детстве: морской юноша с рыбьим хвостом пожелал жить среди людей и для этого попросил волшебницу дать ему ноги вместо хвоста. Та выполнила его желание, однако сказала, что каждый шаг отныне будет даваться ему такой болью, как будто он идёт по осколкам и острым камням.
   Было, правда, две разных версии этой сказки; в первой юноша совершил этот поступок потому, что хотел быть ближе к принцессе, в которую влюбился, когда она приходила на берег купаться с подругами.
   "- Почему мне должно быть больно? - спросил он у волшебницы.
   - Потому что истинное счастье даётся ценой больших страданий, и ты будешь ценить его больше после того, как прошёл долгий и трудный путь".
   А во второй версии сказки никакой принцессы не было; юноша пришёл к волшебнице и сказал, что хочет узнать мир и понять, что такое жизнь.
   "- Почему мне так больно? - спросил он, когда та превратила его в человека, и он сделал свой первый шаг.
   - Потому что я выполнила твоё желание, - ответила та".
   Маленький Хайнэ очень любил первый вариант сказки и ненавидел, а к тому же совершенно не понимал второй.
   "Принцесса в сказке поначалу отвергла юношу, узнав о том, кем он был раньше: недоброжелатели нашептали ей, что он на самом деле оборотень, морское чудище. Но потом, когда она узнала о его страданиях, то полюбила его за боль, которую он претерпел ради неё. И юноша, который не мог простить волшебницу за то, что она поступила с ним так жестоко, понял, что она была совершенно права..." - подумал Хайнэ.
   Примерно на полпути его нагнал господин Астанико и, предупредительно обхватив за пояс, помог идти дальше.
   Хайнэ испытал такое невыразимое облегчение, что готов был отныне любить его до конца жизни.
   "Какое всё-таки жалкое создание - человек, - подумал он, поймав себя на этом. - Физическая боль заставляет его позабыть обо всём, меняет все чувства. Тело куда важнее души".
   - О, я был уверен, что вы всё-таки придёте, Хайнэ, - заявил Главный Астролог с довольной улыбкой. - Я очень рад. Как ваше настроение?
   - Было бы совершенно прекрасным, если бы не проклятые увечные ноги, - усмехнулся Хайнэ, точнее, всё ещё Энсенте Халия, который с лёгкостью мог потешаться над собственной болезнью.
   - Так почему же вы не попросили себе носилки? - озадачился Астанико. - Давайте я...
   - Нет-нет, - махнул рукой Хайнэ. - Не нужно. Можете считать меня чудаком, но в чём-то эти адские прогулки, подобные ходьбе по осколкам или раскалённым камням, мне даже нравятся. В это время меня часто посещают интересные философские размышления.
   - В самом деле? - Астанико приподнял брови. - Надеюсь, в следующий раз вы не преминёте поделиться ими со мной. Люблю побеседовать об отвлечённых материях.
   Так, разговаривая, они поднялись к главному павильону и вошли внутрь.
   Хайнэ, продолжавший вдохновенно исполнять роль Энсенте Халии, внезапно обнаружил себя в центре небольшой толпы. Он шутил, смеялся, рассказывал что-то, сам не всегда понимая собственные слова, и, странное дело, окружившие его люди смеялись тоже, и во взглядах их не было жалости или пренебрежения к убогому калеке.
   Он был такой же, как они, и он был интересен им.
   "Поразительно! - подумал Хайнэ в какой-то момент, вынырнув на мгновение из своей роли, как из воды, и сердце у него быстро заколотилось от удивления и радости. - Я могу быть таким! Если бы Марик увидела меня сейчас... Где же она?"
   В этот момент двери снова распахнулись, и Хайнэ повернулся к ним, страстно желая, чтобы это была Марик.
   Но вошла не она.
   Высокий красивый юноша в роскошной одежде прошёл по залу, сложив руки на груди, и глядя на собравшихся с заинтересованным и в то же время несколько надменным видом. На губах его играла лёгкая улыбка, показавшаяся Хайнэ самодовольной, и весь вид говорил о сознании собственного превосходства и упоении им.
   Судя по шёпоту, раздавшемуся среди гостей, юноша был незнаком большинству из них, однако он тут же начал вести себя по-свойски - разговаривать с дамами, шутить, всячески привлекать к себе внимание.
   Точнее, он не старался делать этого специально, но все взгляды как по какому-то наитию устремились к нему - брызжущему своей роскошью, красотой и энергией, как фонтан с волшебной разноцветной водой.
   Не прошло и десяти минут, как люди, окружавшие Хайнэ, перетекли в другой конец зала, поближе к импозантному красавцу, и они с Главным Астрологом остались одни.
   Хайнэ растерянно смотрел на лицо гостя, так легко, играючи отнявшего у него те жалкие крохи чужого интереса, которые достались ему впервые с тех пор, как он семь лет назад покинул Аста Энур калекой.
   Внешность незнакомца казалась ему странно знакомой - белоснежно-матовая, как лунный свет, кожа, жгучие, большие, чуть раскосые чёрно-синие глаза, такого же цвета волосы, свободно рассыпавшиеся по плечам...
   Где он видел его?
   - Сорэ Санья, - шепнул Астанико, проследив направление его взгляда. - Я так понимаю, это какой-то ваш дальний родственник, Хайнэ? В каком вы родстве?
   И тут Хайнэ понял, где видел незнакомца раньше.
   В зеркале.
   В зеркале, потому что они были заметно похожи внешне.
   Его охватила странное чувство: он как будто видел перед собой самого себя, такого, каким мечтал быть и каким мог бы стать, если бы не болезнь. Какая насмешка судьбы...
   - Не знаю. В первый раз о нём слышу, - мрачно ответил Хайнэ на вопрос Астанико.
   А тот, тем временем, улучил момент, когда новоявленный герой приёма проходил мимо, и подозвал его к себе.
   - Господин Сорэ, - он улыбнулся какой-то неподражаемой улыбкой, и льстивой, и неприязненной одновременно. - Готов поспорить, вы не ожидали встретить здесь родственника?
   Господин Сорэ Санья посмотрел на Хайнэ, снова согнувшегося в три погибели и превратившегося в неприметного калеку, с высоты своего роста и величия.
   - Я знал, что у нас в столице есть какие-то дальние родственники, - с неохотой ответил он. - Однако, надо признаться, всегда ленился на занятиях по истории нашей семьи и не особенно внимательно изучал генеалогическое древо. По крайней мере, побочные ветви. Ох, и порола же меня наставница! - добавил он, смеясь. - И сёстры тоже пороли, но на самом деле у нас прекрасные отношения. Ладно, Хайнэ так Хайнэ... Постараюсь запомнить, хотя сомневаюсь, что мне это удастся. Память на малозначительные вещи у меня никудышная.
   Сказав эти слова, Сорэ удалился, более не питая к новоявленному родственнику ни малейшего интереса.
   "Ублюдок, - подумал Хайнэ, которого высокомерный взгляд и обидные слова обожгли, точно пощёчина. - Занятия по истории семьи, побочные ветви генеалогического древа... Самодовольный, расфуфыренный павлин. Чтоб ты наступил на подол своего роскошного одеяния и свалился кому-нибудь под ноги!"
   Однако несмотря на всё это, им владело странное чувство обречённости и какой-то роковой справедливости. Да, это было справедливо, что пришёл человек, который от рождения обладал тем, что Хайнэ пытался из себя изобразить - самоуверенностью, дерзостью, умением привлекать внимание - и все люди тотчас отвернулись от него и повернулись к истинному обладателю этих качеств.
   "А если и Марик поступит точно так же?" - вдруг запоздало предположил он самое страшное.
   Подумать только, он ведь сам когда-то сказал Ните: "Ей следует поискать какого-нибудь другого Санью, который может иметь детей".
   И вот он здесь, этот Санья.
   Вполне подходящая для неё партия.
   В этот момент широкие двери снова распахнулись, и появившиеся на пороге распорядительницы ритуала пригласили гостей следовать за ними.
   Гости вереницей потянулись в главный зал.
   Хайнэ шёл по коридору, опираясь на руку Главного Астролога, как во сне.
   В этот раз он мало смотрел на красоты дворца, однако когда очередные двери распахнулись, он не мог не вздрогнуть. Сияние сусального золота и драгоценных камней, которыми были осыпаны колонны, ослепило хуже, чем блеск полуденного солнца в чистом небе; разноцветные стёкла витражей, которыми были выложены стены, яро переливались в свете многочисленных фонарей.
   Господин Астанико помог Хайнэ сесть на подушки, услужливо расправил подол наряда, расстелившийся по полу. Хайнэ замер, пришибленный воспоминаниями восьмилетней давности - вся эта поражающая воображение роскошь... как он мечтал остаться во дворце тогда.
   Гости тоже слегка притихли - широта и высота огромного, холодного, раззолоченного зала как будто сдавливали грудь, вмиг отбивая охоту к пустопорожним разговорам. Кажется, этот зал назывался "Тысяча Шагов"... но в таком случае, шаги эти, обходя зал по периметру, должен был делать великан.
   Что ж, если принцесса желала напомнить подданным о "блеске и величии императорского дома", то ей это удалось. Но, Богиня, сколько же денег на это она потратила! Даже тогда, восемь лет назад, такого великолепия здесь не было.
   Хайнэ скривил губы - всё это достойно ненависти... ещё как достойно.
   Ему вдруг захотелось оказаться далеко отсюда, там, где не будет всей этой давящей роскоши, и где рука, сжимающая его онемевшую ладонь, не будет такой холёной и холодной, как у статуи.
   У Хатори никогда не бывало холодных рук.
   - Как вам нравится представление? - шепнул в ухо чужой вкрадчивый голос. - Не правда ли, актёры хороши? Напомните мне рассказать вам про во-о-он того из них одну сплетню... очень, очень неприятного характера, но все об этом говорят.
   Господин Астанико как-то неприятно засмеялся.
   - А?..
   Хайнэ вскинул голову и забормотал что-то бессвязное - он мало следил за происходящим, всё ещё чувствуя себя как во сне.
   В этот момент он увидел, что Онхонто уже здесь - тот сидел в противоположном конце зала на возвышении, так далеко, что казался куклой, наряженной в роскошные одеяния. Со своего места Хайнэ не мог различить даже узора на его маске, однако почему-то видел руки, утопавшие в необъятных рукавах и сжимавшие хрупкую, тёмно-розовую ветку дерева с листьями удивительного фиолетового цвета - да, это была ветка дерева абагаман.
   Интересно, видел ли Онхонто его цветение, почему-то подумал Хайнэ.
   Тот молчал, ничем не выдавая своих чувств и не показывая, нравится ли ему это представление, затеянное с единственной целью - развлечь его.
   Хотя, возможно, он и не должен был.
   Хайнэ, пожалуй, испугался бы, если бы эта разряженная кукла вдруг заговорила.
   Он снова переключился мыслями на Хатори - это приносило ему успокоение.
   Как он там? Неужели и в самом деле до сих пор ждёт? Надо было сказать ему, чтобы он хотя бы погулял...
   Скоро всё это закончится, и они вернутся вместе в Арне, и он проведёт там остаток жизни, больше никогда не поддаваясь искушению поехать в столицу, чтобы послушать, что говорят об Энсенте Халии. Близость гор, тишина деревьев, мерный рокот стремительного потока, несущего воды по ущелью - вот то представление, которое суждено калеке, и те зрители, которые никогда не посмеются над ним.
   - Хайнэ, что же вы? Пойдёмте, - раздался откуда-то сверху женский голос, низкий и приятный.
   Хайнэ очнулся от своего полузабытья и увидел Марик.
   В глазах у него потемнело.
   Он вспомнил, что должен что-то сделать, что должен читать написанный для неё текст, и его волной окатил ужас.
   Марик протянула ему руку, ободряюще улыбнувшись, однако в глазах её была жалость. "Зачем же вы пришли, Хайнэ, зачем добровольно выставляете себя на посмешище?" - спрашивал её взгляд.
   И Хайнэ понял, что это конец.
   Если бы Марик пришла двумя часами раньше, когда Энсенте Халия, появившийся на свет и умерший в один день, ещё не рассыпался в прах от одного только высокомерного взгляда Сорэ Саньи, может, что-то и получилось бы.
   Но теперь... бесполезно.
   Тем не менее, Хайнэ поднялся на ноги, и заковылял вперёд, опираясь на руку Марик.
   Он старался ни на кого не смотреть, однако видел, что взгляды гостей прикованы к ним двоим.
   На мгновение он представил себе другую ситуацию: они женаты. Марик, красавица, любимица общества, превосходство которой не могут не признавать даже недоброжелатели, и её муж-калека...
   Наверное, она могла бы это сделать - в пику всем окружающим, в насмешку над их представлениями об идеальном браке.
   Но потом...
   Ей всё равно нужны будут дети - это даже если не считать, что у неё было не меньше сотни любовников, начиная с раннего возраста: она привыкла получать удовольствие и, может быть, пресытившись им на какое-то время, рано или поздно захочет испытать его снова. Значит, появится другой мужчина, в лучшем случае, любовник, в худшем - второй муж.
   Может быть, Сорэ Санья.
   Сможет он это стерпеть?..
   Не удержавшись, Хайнэ бросил взгляд в сторону родственника и пожалел о том, что сделал это: Сорэ тоже смотрел на них обоих, на Хайнэ - со снисходительной усмешкой, на Марик - с интересом.
   "Что я могу ему противопоставить? - подумал Хайнэ. - Мои чувства? Как ни крути, его чаша перевесит".
   И, тем не менее, он вдруг решил в этот момент, что сделает то, что собирался с самого начала: прочитает этот текст, написанный для Марик, и прочитает так, как будто она - его единственная слушательница.
   Он всё-таки сделает эту первую и последнюю попытку завоевать её расположение, пусть даже после этого придётся день за днём умирать, заново переживая своё унижение.
   Марик вывела его в первые ряды гостей, усадила на подушки прямо перед Онхонто, так что Хайнэ, не поднимавший взгляда, видел края его одеяния, такого длинного, что подол расстелился по полу минимум на три сян.
   Четыре императорских цвета - золотой, алый, зелёный и синий; блеск золота, рубинов, сапфиров и изумрудов.
   Марик, которая встала рядом с Онхонто, снова ободряюще улыбнулась - как ребёнку, который собирался прочитать взрослым своё первое стихотворение. А взрослые готовились похлопать ему в ответ и сказать, что он молодец.
   "Думаете, я написал что-то столь же жалкое, сколь и мой увечный вид? - грустно подумал Хайнэ. - Ну, может быть... Но всё же это для вас".
   Он достал исписанные листы, кое-как свёрнутые в свиток, замешкался, находя первую страницу.
   К счастью, здесь, в непосредственной близости Онхонто, не было никаких других гостей, так что представить, будто в зале находятся только он и Марик, Хайнэ было легко.
   А Онхонто... ну что Онхонто.
   Кукла, неподвижная статуя, у которой не видно ни взгляда, ни выражения лица - только белые руки, сжимающие ветку фиолетового дерева.
   Хайнэ вздохнул и расслабился; целиком погрузился в текст.
   - Я хочу рассказать вам историю, - услышал он откуда-то издалека чистый и звонкий голос. - Историю о любви.
   Это был не его голос, нет; это был голос рассказчика, который бродил по свету сотни веков и давно позабыл о собственной жизни, наблюдая за чужими; он видел, и чувствовал, и любил их всех, но не мог ничего сказать, ибо был невидим и неслышим.
   А они взывали к небесам, простирали руки.
   Молили о многом, о богатстве, о славе, о счастье, о детях; но он видел за всеми этими просьбами совсем другую, одну-единственную для всех, и святых, и злодеев, и императоров, и бедняков:
   "Господи, пошли мне того, кто будет любить меня, для кого всё моё уродство будет лишь чёрной соринкой на белоснежном одеянии божества!.."
   - Это одна история из многих, похожих друг на друга, как похожи истории большинства людей, - продолжал рассказчик. - Вы можете спросить меня, почему именно эти мужчина и женщина? Ведь они ничем не примечательны. Что такого в их любви? Она не трагична, не удивительна. Они стали мужем и женой, они ждут того часа, когда смогут соединить объятия. В этом нет ничего примечательного. Я же скажу вам - не питайте презрения к искренним чувствам, какими бы жалкими и скучными они не казались вам. Люди совершают ошибки, но искренность - эта та монета, которой им придётся платить за проход в Великое Царство, когда все остальные деньги перестанут существовать. И я скажу вам - тот, кто хотя бы однажды открыл свою душу и испытал искреннюю любовь, тот уже обладает богатством, которого не отнять никому и никогда.
   "Это же он, он!.. Он сейчас говорит моими устами, - встрепенулось откуда-то с глубины души. - Мой возлюбленный, мой единственный бог, душа моей души, Милосердный!"
   Хайнэ затопили восторг и обожание.
   И счастье - беспредельное, как небо, которое вдруг распростёрлось над ним и вокруг него.
   Он говорил и говорил, взгляд его летал по строчкам, и строчки оживали, превращаясь в картины; муж и жена любили друг друга и ждали встречи, и это уже не они изливали чувства калеки, а Хайнэ был наполнен их чувствами - их ожиданием, их томлением, их желанием.
   И, наконец, их счастьем, их торжеством, когда мучительное, долгое ожидание закончилось соединением.
   - Теперь даже смерть не сможет разлучить нас, потому что я отправлюсь за тобой и в Подземный Мир.
   Закончив читать, Хайнэ отложил листы в сторону и замер, очнувшись от своего сна. Небо снова стало раззолоченным сводом, а земля - мраморным полом зала, который назывался "Тысяча Шагов".
   Вокруг царила немая тишина.
   Медленно, очень медленно, Хайнэ поднял голову и посмотрел на Марик, преисполненный ужасом человека, который отсчитывает последние мгновения своей жизни.
   Она плакала.
   - О, Хайнэ, - сказала она, даже не пытаясь вытереть слёзы, текущие по лицу. - Это...
   Голос её дрогнул и осёкся.
   Хайнэ не мог поверить.
   Тогда Марик подошла к нему, взяла его руку и, наклонившись, шепнула:
   - Это же его строки, Энсенте Халии? Я узнала его стиль. Никогда бы не подумала, что он может написать такую вещь, и что она мне может понравиться, но... Но, Хайнэ, вы так это прочитали. Я думала, что Энсенте Халия - просто ваш знакомый, но теперь я понимаю, что ошибалась, вы близкие друзья. Вы видите его душу.
   - Да, - только и смог ответить Хайнэ. - Мы с ним близки.
   Он не знал, как относиться к этим словам Марик, но понимал одно - произошло то, о чём он и мечтать не мог.
   Его слова затронули её чувства, вызвали отклик в её душе. Марик сама сказала, что подобные вещи не нравились ей раньше, но, несмотря на это, она плакала...
   Это было счастье.
   Хайнэ смотрел на неё снизу вверх, тихо улыбаясь, и точно знал, что для неё в этот момент так же, как и для него, не существует ни других гостей, ни Сорэ Саньи.
   Наконец, Марик опомнилась, отпустила его руку и скользнула куда-то назад.
   Но не успел Хайнэ оправиться от этого потрясения, как его ждало другое.
   - Ан кайсе астариан, - произнёс кто-то рядом с ним певучим и мелодичным голосом, похожим на... Хайнэ даже не знал, на что был похож этот голос - он напоминал одновременно и соловьиную трель, и шумное журчание весеннего ручья, и звон колокольчиков на ветру.
   Но от этого голоса дрожь бежала по телу.
   Не только у него одного - восхищённый вздох прокатился по залу, как будто сотни человек на мгновение стали одним, испытавшим единый порыв благоговения и восторга.
   Белая рука легла на плечо Хайнэ, и терпкий запах дерева абагаман заполнил всё вокруг, смешиваясь с уже привычным запахом роз.
   Хайнэ растерянно принял из рук Онхонто тёмно-розовую ветвь.
   - Ан тай ас, - продолжал взволнованно говорить тот. - Ирес стайсе... Хайнэ... это есть... мне чувствовать слёзы.
   Хайнэ был настолько изумлён тем, что Онхонто произнёс его имя, что не смог вымолвить ни слова.
   Тот же, взяв его руку, осторожно потянул к себе.
   - Ирес стайсе... остайся, оставайся, - перебирал слова он, и голос его, нелепо коверкавший слова чужеземной речи, всё равно казался песней, льющейся откуда-то с небес. - Остайся со мной, всегда.
   По залу снова прокатился вздох - на этот раз завистливо-изумлённый, непонимающий.
   Но прислужники уже разложили подушки возле возвышения и помогли Хайнэ опуститься на них.
   Онхонто сел в своё кресло, всё ещё не выпуская его руки из своей; края его широких рукавов теперь касались лица Хайнэ, и тот ощущал, что ткань, из которой сшит наряд, тяжела и тверда от обильно усыпавших её драгоценных камней, как железо.
   - Ан тай... как у вас? Доволен, - всё-таки нашёл нужное слово Онхонто, и в голосе его прозвучала улыбка.
   "Это уж, пожалуй, слишком, - подумал Хайнэ испуганно и почувствовал, как взмокла его рука в чужой ладони, узкой и приятно прохладной. - Мне было бы достаточно и того, что мой рассказ понравился Марик..."
   Казалось бы, нужно было радоваться такому ошеломительному исходу, но он чувствовал только растерянность и страх.
   - Сила божественной крови такова, что даже калеки из семьи Санья могут порой продемонстрировать таланты, - внезапно отчётливо услышал он голос Сорэ Саньи.
   Хайнэ вспыхнул.
   "Завидуй, павлин, - яростно подумал он. - Ты, наверное, привык всюду встречать успех, но сегодня не тебя выбрали из всех, не для тебя Онхонто произнёс свои первые слова за весь вечер!"
   Тут он позабыл о Сорэ Санье и снова подумал о человеке, в чьей ладони покоились его маленькие, уродливые, влажные от волнения пальцы.
   Хайнэ попытался скосить на него взгляд и внезапно замер, испытывая непонятную растерянность; он не смог этого сделать. Его охватило странное чувство, что он столкнулся с чем-то непостижимым, чем-то большим, чем он сам.
   А представление, тем временем, продолжалось.
   Онхонто больше не выглядел неподвижной статуей: он то и дело говорил что-то своим чарующим, певучим голосом, который звучал куда мелодичнее, чем самые совершенные музыкальные инструменты в руках у лучших музыкантов. Он хвалил гостей, и хотя смысл его слов можно было разобрать лишь с большим трудом, гости отходили от него обласканные, счастливые.
   Однако он больше никого не отличил, не подозвал к себе.
   "Неужели только меня? Как такое возможно?" - думал Хайнэ потрясённо и почти не хотел, чтобы это было так.
   Один раз Онхонто рассмеялся, легко и звонко; рука его сжала пальцы Хайнэ, и тот пришёл в такое волнение, что почувствовал себя на грани обморока.
   Успокоился он лишь тогда, когда случайно поймал взгляд Марик - она улыбалась ему; остальные смотрели неприветливо.
   Хайнэ охватили ликование и восторг.
   "Я отдам Марик то письмо, которое написал в экипаже, - твёрдо решил он. - Скажу, что люблю её. Напишу для неё ещё десяток, нет, сотню рассказов. Всё, что угодно, лишь бы она снова улыбнулась..."
   Онхонто вдруг поднялся, выпустив его руку, и сказал что-то на своём языке.
   Хайнэ испытал одновременно и облегчение - его ладонь была вся мокрая от пота и онемела, затекла, - и смутное сожаление.
   - Господин хочет прогуляться, - объявил кто-то из прислужников. - Гости могут последовать его примеру.
   Хайнэ тоже захотел встать, однако замешкался, пока искал свою трость, и, поднявшись на ноги, обнаружил, что остался один, без своего покровителя, который уже успел выйти вместе со свитой в сад.
   На мгновение его охватил безотчётный страх, почти паника, как будто гости, охваченные завистью, могли кинуться на него и попытаться растерзать, как когда-то простолюдины на улице Нижнего Города.
   Однако сквозь толпу к нему уже пробивался Астанико с весьма довольным видом.
   - Давайте выйдем на балкон, - предложил он, протянув ему руку. - Там будет проще поговорить.
   Хайнэ с благодарностью принял приглашение, позволив увести себя от столь пугавшей его толпы.
   - Ну, Хайнэ, - сказал Астанико, когда они выбрались на свежий воздух. - Теперь вы видите, как правильно поступили, последовав моему совету явиться на приём? Искренне рад вашему успеху.
   "Сомневаюсь, что кто-то из гостей может повторить эти слова", - подумал Хайнэ.
   - Я, на самом деле, совсем не ожидал, - смущённо улыбнулся он. - До сих пор не могу поверить, кажется, будто это сон. Думаю, смогу прийти в себя только когда вернусь домой.
   - Домой? - повторил Астанико резковатым голосом. - О чём вы говорите, Хайнэ? Забудьте о доме, вы остаётесь здесь. Вы разве не слышали, что сказал Онхонто?
   "Остайся со мной, всегда", - вспомнил Хайнэ, и сердце у него оглушительно заколотилось, к лицу прилила волна крови.
   - Вам оказали величайшую честь. - Голос у Главного Астролога внезапно стал властным, повелительным. - Вы не можете отказаться.
   - У меня и в мыслях не было отказываться, - растерянно возразил Хайнэ. - Но я не понимаю... разве я должен остаться во дворце уже сегодня? На ночь?
   - Разумеется, - прохладно сказал Астанико. - Если хотите, за вашими вещами можно послать слуг, но не думаю, что вам что-то понадобится. Здесь у вас всё будет. К вам благоволят звёзды, Хайнэ, так что лучше порадуйтесь своему счастью. И помните, что удачу легко спугнуть - например, таким испуганным видом.
   Он чуть улыбнулся.
   Хайнэ какое-то время изумлённо молчал.
   Нет, не то чтобы он был против такого непредсказуемого поворота событий, совсем нет, но...
   - Вы ведь не хотите огорчить Онхонто, не так ли? - спросил Астанико требовательно.
   - Огорчить? - переспросил Хайнэ и, вздрогнув, отвернулся. - Но ведь останусь ли я здесь сегодня на ночь или нет - это такая мелочь. Разве может она иметь для него значение?
   - Вы ведёте себя как маленький ребёнок, Хайнэ, - строго сказал Астанико. - По-моему, Онхонто ясно показал вам своё расположение, только вам одному. Какие ещё доказательства требуются? Откуда такая неуверенность в себе? Вы были совсем другим в начале вечера.
   Хайнэ пристыженно опустил взгляд.
   - Возвращайтесь, - повелел Главный Астролог. - Для вас приготовят комнату и покажут, куда идти. Думаю, Онхонто ещё захочет поговорить с вами перед сном.
   Эти слова одновременно испугали и обрадовали Хайнэ.
   А потом он вспомнил, что во дворце у него будет гораздо больше возможностей видеть Марик, и сердце у него затрепетало.
   Он почти готов уже был последовать данным ему указаниям, как вспомнил про Хатори и замер на месте.
   - Подождите! - воскликнул он. - Мне сначала нужно увидеться с братом, он ждёт меня у ворот.
   - Хайнэ, не говорите глупостей, - перебил его Астанико. - Уже слишком поздно для свиданий. Возвращайтесь! Вашим родным всё сообщат, завтра сами напишете им письмо.
   - Нет, я не могу, - настаивал Хайнэ. - Я должен сказать ему, прямо сейчас.
   - Хорошо, я пошлю к нему слугу, - в голосе Астанико прозвучало заметное нетерпение.
   - Вы не понимаете! Он сказал, что будет ждать меня, значит, будет ждать до последнего, сколько бы слуг вы к нему ни посылали, будет ждать до утра.
   - В таком случае он промокнет ночью под проливным дождём, и поделом ему будет за это глупое упрямство! Ни ума, ни приличий у вашего брата! - вскричал Астанико, окончательно выходя из себя. - Идите обратно, вы что, не поняли?
   - Не говорите так о нём! - воскликнул Хайнэ, растерянный и возмущённый его напором. - И прекратите разговаривать со мной таким тоном!
   Астанико отступил на шаг назад; лицо его, раскрасневшееся от злобы, стало медленно белеть, приобретая привычный болезненно-бледный оттенок.
   - Прошу меня извинить, - нехотя сказал он. - Дело, я скажу вам, вот в чём... Моя мать была весьма решительной, я бы даже сказал, резкой натурой, и мне, по всей видимости, достался её характер. По крайней мере, отчасти. Так что иногда я забываюсь и становлюсь, гм, чересчур властным. Видимо, поэтому у меня до сих пор нет жены и, наверное, никогда не будет. - Он рассмеялся, всё ещё несколько напряжённо, и развёл руками. - Редкая женщина потерпит мужчину, который будет указывать ей, как поступать. Впрочем, я не оставляю надежды, что рано или поздно приятная моему сердцу особа...
   Он осёкся и посмотрел куда-то вдаль.
   Хайнэ молчал, не зная, как на всё это реагировать.
   - Ах, Хайнэ, Хайнэ, что же мне с вами делать, - в конце концов, задумчиво произнёс Главный Астролог, постучав костяшками пальцев по ограждению. - Для того, чтобы покинуть пределы дворца, нужно специальное разрешение. Никто не подпишет его вам в столь поздний час.
   - А как же остальные гости?! Ведь никто из них не останется здесь до утра!
   - Гости - это гости, - чуть снисходительно пояснил Астанико. - А вы теперь живёте во дворце.
   "И что же, это значит, что отныне я заперт здесь, как в клетке?" - поражённо подумал Хайнэ, обводя взглядом окрестности.
   Дворцовый сад, простиравшийся под его ногами и занимавший площадь в по меньшей мере полторы провинции Арне, утопал в голубовато-золотистых огнях фонарей.
   - Во всём есть свои плюсы и минусы, - сказал Главный Астролог, как будто угадав его мысли. - Поверьте мне, Хайнэ, плюсов больше.
   Хайнэ подумал о Марик и Онхонто.
   Потом о Хатори.
   - Ладно, пойдёмте. Я помогу вам увидеться с братом, - внезапно решился Астанико. - Только помните, что для меня это большой риск, так что никому ни слова.
   Хайнэ судорожно кивнул, вцепившись ему в локоть.
   Они пересекли балкон, прошли через крытую галерею и спустились вниз по какой-то длинной, неосвещённой лестнице.
   - Передай господину, который ждёт у Великих Ворот, чтобы шёл к южной части стены, туда, где он увидит статую женщины с головой птицы, - сказал Астанико, подозвав к себе мальчика-слугу. - Пусть вложит ей в пасть вот этот камень, а после спускается по открывшейся лестнице. Такой господин... с ярко-рыжими волосами. Ты легко узнаешь его.
   В голосе его прозвучала сдержанная неприязнь.
   - Актёр? - осведомился мальчишка со знанием дела.
   - Нет, - раздражённо ответил Астанико. - Что за глупые вопросы? Иди и делай, что тебе говорят!
   Он потащил Хайнэ по аллее, уходящей в темноту.
   Какими-то кружными путями он провёл его в один из внутренних дворов; ещё несколько раз пришлось спуститься по лестнице, а потом скрипнула железная дверь, лязгнули засовы, провернулся в замке ключ - один раз, два, три.
   Хайнэ вздрогнул, озираясь, и обнаружил себя на небольшом пятачке земли, окружённом со всем сторон глухими кирпичным стенами.
   Где-то очень-очень высоко над головой поблескивала крыша одного из высоких, многоэтажных павильонов, больше похожего на башню; ещё выше разливалось иссиня-чёрное, беззвёздное в этот день небо.
   Хайнэ смотрел в него с каким-то безотчётным тревожным чувством.
   - Когда глядишь с большой высоты в пропасть, кружится голова. Но я первый раз сталкиваюсь с тем, что такое чувство можно испытать, глядя на небо снизу вверх, - признался он.
   Астанико как-то неприятно засмеялся.
   - Знаете, что это за место, Хайнэ? Видите вон ту башню высоко вверху? В давние времена с неё сбрасывали преступников и неугодных - это называлось Казнь Ветра. А тайный ход, который я подсказал вашему брату, был придуман для тех, кому не терпелось забрать тела своих возлюбленных или родичей, и кто был готов заплатить за это немаленькую сумму.
   Хайнэ на мгновение онемел.
   - Казнь Ветра? - переспросил он, когда вновь обрёл дар речи.
   - Ну да. Понимаете, Хайнэ, убивать тоже нужно с умом. Это сейчас всех казнят как ни попадя, но это неправильно. Наша жизнь определена стихиями, и смерть должна быть определена ими тоже.
   - То есть, если моя стихия Вода, то я должен быть казнён через утопление? - уточнил Хайнэ недоверчиво.
   - Как раз наоборот, - усмехнулся Главный Астролог. - Даёт жизнь одна стихия, убивает - противоположная ей. Идеальная казнь для вас - сожжение заживо.
   Хайнэ отшатнулся.
   Перед глазами его снова замаячил призрак воспоминания, самого ужасного в жизни.
   - Нет, - не помня себя, прошептал он. - Нет, только не это.
   - О, не стоит так переживать, для меня всё обстоит точно так же, - заявил Астанико. - Я родился во втором месяце Воды, под созвездием Убийцы... И по мне так уж лучше огонь, чем быть, к примеру, закопанным в землю и медленно умирать в течение недели. А вот утопление подойдёт для вашего брата, - внезапно добавил он, и глаза его сверкнули. - Так что если вы оба станете государственными преступниками, то казнить вас будут по-разному, вас в огне, его в воде, как подобает. Уж я-то об этом позабочусь.
   Хайнэ нащупал рукой стену и медленно отступил на шаг назад.
   - Шутка, - добавил Главный Астролог и рассмеялся.
   - Я... не знаю, в какой день родился Хатори, - сказал Хайнэ, преодолев оторопь. - Соответственно, неизвестно, какая у него стихия.
   - Огонь, разумеется, - сказал Астанико флегматично. - Или вы думаете, что хорошему астрологу обязательно необходима натальная карта, чтобы увидеть ведущую стихию?
   - Не знаю. - Хайнэ отвернулся.
   - Хайнэ, что с вами? - Чужая рука легла ему на плечо. - Я напугал вас этими рассказами? Простите меня, я не хотел. Я говорил вам, что мать таскала меня по различным деревням в детстве, я много общался с простонародьем. А у них подобные истории в ходу. Когда твоя жизнь не особенно много стоит, приучаешься не страшиться смерти. Я тоже перестал её бояться и в чём-то даже полюбил.
   В этот момент у стены справа раздался какой-то шорох.
   - А, вот и ваш брат, - догадался Астанико и, протянув к стене руку, принялся что-то нащупывать.
   Снова лязгнули засовы, и в стене образовался светлый проём - Хатори, появившийся по другую сторону, раздобыл где-то фонарь, и его яркий свет полыхнул, разгоняя темноту, точно взошедшее посреди ночи солнце.
   Хайнэ кинулся к брату, однако наткнулся на прутья решётки, которую поначалу не разглядел, ослеплённый ярким светом.
   - От решётки у меня ключей нет, - развёл руками Астанико.
   Лицо у Хатори перекосилось.
   - Что всё это значит? - спросил он. - Что ты здесь делаешь? С ним?
   Хайнэ почему-то не нашёл, что сказать - только протянул сквозь решётку руку и вцепился в его рукав.
   - Я остаюсь здесь, - наконец, собрался с силами он. - Так получилось...
   - Как это остаёшься? На сколько? До утра?
   - Надолго, господин Санья, - холодно сказал Астанико. - Онхонто хочет, чтобы ваш брат остался с ним и был в числе его свиты. Это большая честь. Так что порадуйтесь за Хайнэ и идите домой спать.
   - Я вас не спрашивал, - отрезал Хатори. - Хайнэ?
   - Я не могу отказаться... - бессильно проговорил тот, чувствуя себя всё больше и больше виноватым, сам не понимая, в чём.
   - Не можешь или не хочешь? - Голос у Хатори был резким.
   Хайнэ вскинул голову.
   - А если даже и не хочу, что в этом плохого?
   Тёмно-алые глаза брата скользнули по его лицу.
   - Быстро же ты меняешь своё мнение, - холодно сказал он.
   "Почему ты на меня злишься?!" - хотелось спросить Хайнэ, но он не мог.
   Вместо этого он ещё сильнее вцепился в рукав Хатори и, подтянув его к себе, попытался обнять через решётку.
   Железные прутья неприятно обожгли кожу холодом.
   - Я не хочу, чтобы ты здесь оставался, - сказал Хатори.
   "Не позволяйте вашему брату давить на вас", - прошелестел Астанико над ухом Хайнэ.
   Он сказал это достаточно тихо, однако Хатори, вероятно, что-то услышал, а, может быть, его возмутил сам факт таинственных перешёптываний.
   - Ты не мог, по крайней мере, прийти без него? - громко спросил он, нимало не смущаясь присутствия господина Астанико.
   - Нет, не мог, господин Санья, - ответил за Хайнэ Главный Астролог. - Без меня вы бы проторчали на улице перед воротами до самого утра, ничего не зная о вашем брате. Это если вы действительно, как он говорит, настолько упрямы, чтобы вести себя подобным глупым и безрассудным образом.
   В голосе его послышалось затаённое злорадство.
   Хатори, разумеется, не мог удержаться от того, чтобы не вступить в перепалку.
   - Если вам нужна моя благодарность, то могу предложить вам мой кошелёк, - пожал плечами он. - Сколько вам нужно, чтобы привести себя в порядок и понравиться хоть одной даме? Судя по всему, вам не хватает именно этого.
   Хайнэ почувствовал, как пальцы Астанико, чья рука до сих пор лежала на его плече, с яростной силой впились в его кожу.
   Ему показалось, что его пытаются разорвать на две части.
   "Ну хватит уже, хватит!" - в отчаянии подумал он, вцепившись в решётку.
   Хатори отступил первым. Вероятно, потому, что не мог не понимать: на стороне Главного Астролога был перевес, и немаленький - как минимум, толщиной в железную решётку, по одну сторону которой находились Хайнэ и Астанико, а по другую он сам.
   Отпустив руку Хайнэ, он развернулся и быстро пошёл прочь.
   Свёт фонаря замигал и растворился во вновь нахлынувшей темноте.
   - Ваш брат не слишком-то ласков с вами, - заметил господин Астанико. - Он даже не попрощался.
   - Он просто обижен, - устало сказал Хайнэ, сам нередко обижавшийся на Хатори. - Что касается прощаний, то он всегда так...
   - Обижен? - удивлённо переспросил Главный Астролог. - Это, простите меня, на что? На то, что вам в кои-то веки повезло больше, а его даже не пригласили на приём? Хороший же он вам брат, скажу я!
   Хайнэ прикрыл глаза.
   "Хатори сам всё время пытался куда-то меня вытащить - в столицу, в этот самый дворец, в гости к Марик... Но как только у меня что-то начинает получаться, он злится", - невольно подумал он, чувствуя, как сомнения, однажды зарождённые, начинают расти и крепнуть.
   - Пойдёмте обратно, - сказал Астанико. - Полагаю, что гости уже разошлись, а Онхонто вас ждёт.
   И Хайнэ оставалось только последовать за ним.
  

Глава 10

   После того, как Хайнэ вернулся, его сразу же отвели в другой павильон - очевидно, тот, в котором поселили Онхонто после его торжественного въезда во дворец.
   На этот раз его, не спрашивая, усадили на носилки, и это было большим облегчением.
   Слуги пронесли их по коридорам - не таким широким, как в главном павильоне, однако отделанным с ещё большей роскошью. Стены, в основном, состояли из разноцветного стекла, которое подсвечивалось откуда-то изнутри, и в результате каждый зал сиял оттенками нового цвета, однако больше всего здесь было золота. Оно блестело повсюду: в нитях ковров, в позолоте мебели, на узорах шёлковых занавесей.
   Окон в павильоне не было, однако светильников, которые горели, судя по всему, круглые сутки, было так много, что от их яркого, неестественного, золотого света болели глаза.
   А слуги проходили всё новые и новые коридоры. В какой-то момент Хайнэ показалось, что в павильоне построен настоящий лабиринт, он запутался и прикрыл глаза, а когда открыл их спустя несколько минут, то увидел, что Онхонто идёт впереди носилок.
   Тот появился неслышно, как кошка, и так же неслышно продолжил идти, мягко ступая по золотому ковру - только чуть шелестела дорогая, тяжёлая, расшитая драгоценностями ткань, волочившаяся следом за ним. Парадную накидку, подол которой растянулся бы по полу на десять сян или больше, Онхонто снял, однако под ней, как оказалось, было несколько нижних платьев, не менее богато украшенных.
   Хайнэ подумал, что если бы обрядить в подобные одеяния его собственное, худое, слабое и изувеченное тело, то он попросту не выдержал бы их тяжести и рухнул на пол.
   Однако походка Онхонто была такой лёгкой, как будто он был в одной рубашке.
   Наконец, путешествие по длинным, запутанным, слепящим роскошью коридорам закончилось, и Хайнэ внесли в большую, изящно обставленную комнату.
   Золота здесь не было, зато было большое окно, распахнутое во всю ширь, и Хайнэ с наслаждением вдохнул ночной прохлады.
   Слуги помогли ему спуститься с носилок, усадили в кресло и, поклонившись, молча выскользнули из комнаты.
   Онхонто, до этого стоявший неподвижно, внезапно взмахнул рукой.
   - Моя... опочив... - он остановился, явно силясь вспомнить нужное слово, и, так и не вспомнив, продолжил по-другому: - Мы здесь спать.
   То, как он произносил слова чужой речи - с акцентом, нарушая правила языка, коверкая окончания - вызывало у Хайнэ улыбку и какой-то непонятный трепет.
   Но не успел он подумать, что ему хочется слушать этот странный выговор и дальше, как двери снова распахнулись, и на пороге появились две девушки в одеяниях жриц.
   - Это Лу, - бесстрастным голосом произнесла первая. - Она будет переводить для вас слова Господина.
   Вторая девушка поклонилась с таким же равнодушным видом.
   Хайнэ поймал себя на том, что испытывает разочарование, однако Онхонто явно обрадовался тому, что отпала необходимость вспоминать чужеземные слова, и быстро, певуче заговорил на своём языке.
   Вероятно, это какой-то древний язык, почему-то подумал Хайнэ.
   Древний и удивительно красивый. Язык, в котором каждое слово как песня, а каждая песня - как хор небесных духов, деймонов, жителей Звёздного Океана, прославляющих красоту и величие мироздания.
   - Господин спрашивает, хотите ли вы остаться в этой комнате с ним или будете ночевать в соседней, - перевела девушка.
   Хайнэ, пребывавший в уверенности, что всё уже решено за него, замер в растерянности.
   Онхонто подождал какое-то время, а потом заговорил, и в голосе его звучала, как раньше, улыбка.
   - Господин говорит, что если вы не можете решить, то оставайтесь здесь, пока вам хочется. Слуги приготовят для вас соседнюю комнату, вы сможете уйти туда, как только пожелаете.
   "Выходит, я вовсе не заперт здесь, как в клетке, и могу делать то, что хочу", - подумал Хайнэ.
   Он поклонился - вышло чересчур поспешно и неуклюже, и Онхонто рассмеялся, но смех его не был обидным.
   - Вы... не бойтесь меня, - ласково произнёс он, снова переходя на чужой для него язык.
   Хайнэ подумал: какой между ними всё-таки контраст. Калека, которому каждый шаг даётся с трудом, и который даже поклониться непринуждённо не может, и этот чужеземный принц, чьи движения легки и грациозны, как у божества, и чья речь льётся, словно песня, сколько бы он ни запинался и ни коверкал слова.
   Однако в этот момент двери, растворившись, впустили новых слуг, и Онхонто снова замер, как будто кто-то невидимый произнёс волшебное слово, вмиг обратившее его в статую.
   Прислужники обступили его толпой и принялись ловкими движениями освобождать от одного платья за другим, снимать кольца, расплетать волосы, вынимая из них украшения.
   Онхонто стоял неподвижно, чуть приподняв руки, и за всё время, что его переодевали - а оно заняло не меньше часа - не то что не шевельнулся ни разу, но даже, казалось, и не вздохнул.
   "Мне позволено видеть, как его готовят ко сну?" - удивлённо думал Хайнэ.
   Однако никто не обращал на него внимания, не выгонял из комнаты, и он только забился вглубь кресла, глядя на зрелище с некоторым смущением.
   В последний момент, перед тем, как Онхонто подали ночную одежду, его всё-таки загородили ширмой, но Хайнэ успел увидеть, как волосы упали ему на спину каштаново-красным водопадом, и как одна из служанок передала другой что-то яркое, украшенное тканью и перьями.
   Драгоценные камни ярко сверкнули при свете ламп.
   "Это же его маска! - с изумлением понял Хайнэ. - Не может быть... Нет, наверное, сейчас ему подадут другую".
   Наконец, всё было закончено.
   Многочисленные слуги, проворные и незаметные, оттащили ширму в сторону и покинули комнату так же тихо, как появились.
   Онхонто остался стоять посреди комнаты спиной к Хайнэ; волосы, отливавшие тёмно-красным оттенком лакированного дерева морено, струились по светлой ткани ночного одеяния, укрывая его, как плащом.
   - Хайнэ, - внезапно сказал Онхонто и добавил какую-то фразу на своём языке.
   Голос его прозвучал весело.
   - Господин говорит, что испросил разрешение появляться перед вами без маски, - монотонно проговорила жрица.
   Хайнэ вздрогнул, вцепившись в подлокотники, и невольно подался вперёд.
   Неужели?!
   Мысль о том, что лицо Онхонто всё-таки может оказаться уродливым, принесла ему одновременно и ужас, и затаённое желание, чтобы это было так.
   На несколько мгновений время для него замерло.
   Онхонто повернулся к нему; посмотрел с улыбкой.
   Хайнэ судорожно вздохнул.
   "Нет, так и должно было быть, - подумал он, не зная, что чувствовать - разочарование, облегчение или благоговение. - По-другому быть не могло".
   Глупые предположения об уродстве, которое скрывает маска, не подтвердились - если в мире существовала красота, столь совершенная, что ни один самый строгий критик не смог бы найти в ней изъяна, то сейчас перед Хайнэ стояло существо, наделённое ею.
   "Он вообще человек? - подумал он с какой-то тоской, глядя в большие глаза совершенно удивительного цвета - изумрудно-зелёные, как морская вода в лагуне, яркие и мерцающие. У Онхонто была молочно-белая кожа, ровная и матовая, как слоновая кость, тонкие, чётко очерченные брови вразлёт и точёные, очень выразительные черты лица. Подобная яркая красота часто встречалась у людей из рода Санья, но ни у одного из Санья никогда не было такой улыбки - мягкой, заставлявшей всё лицо светиться и пронизывавшей изумрудные глаза тёплыми искрами. - Разве люди бывают такими?"
   Неземное существо, тем временем, легко шагнуло к постели - хотя Хайнэ, скорее, сказал бы "полетело" или "проплыло".
   - Господин хочет, чтобы вы почитали ему на ночь, - перевела Лу очередную певуче-сладостную фразу.
   Хайнэ неуклюже сполз с кресла, перебрался на кровать, завертел головой в поисках книги.
   Онхонто сказал что-то.
   - Господин хочет, чтобы вы читали ему то же самое, что и во время приёма, - произнесла жрица.
   Хайнэ смотрел то на неё, то на Онхонто, не зная, с кем из них заговорить и на кого смотреть.
   Наконец, он сообразил, что от него требуется, и, досадуя на свою глупую растерянность, вытащил из рукава листы рукописи.
   - А ему не наскучит слушать одно и то же? - Он робко улыбнулся, решившись, наконец, произнести слова, чуть ли не первые за вечер - и уж точно первые, косвенно обращённые к Онхонто.
   Жрица перевела его вопрос и тут же получила ответ.
   - Господин говорит, что всё равно не понимает, о чём эта история, но это даже к лучшему, потому что он каждый раз будет представлять себе разное.
   "Тогда какая ему разница, что именно я буду читать? И почему он вообще выбрал меня, если ничего не понял?" - подумал Хайнэ, ощутив на мгновение укол обиды.
   Однако обижаться долго на столь прекрасное существо было совершенно невозможно.
   Хайнэ начал читать, но то и дело запинался и терял нить повествования. Он стеснялся откровенно разглядывать Онхонто, однако взгляд неудержимо тянуло к его лицу, к его глубоким изумрудным глазам, сейчас подёрнутым лёгкой дымкой, и Хайнэ то и дело ловил себя на том, что смотрит не в лист бумаги, а на него, и вздрагивал, и снова пытался вернуться к чтению.
   В конце концов, Онхонто не выдержал.
   - Вы так плохо читать сейчас, - честно сказал он, решив не прибегать к помощи переводчицы. - Вечером было сильно... немного... намного? лучше. Что случиться? Хотите спать?
   Он на посмотрел, и тот выронил свою рукопись, вдруг осознав, что придётся в первый раз отвечать ему - напрямую, глядя в глаза.
   А потом вдруг неожиданно для себя признался:
   - Вы так удивительно красивы, - пробормотал он, краснея и стараясь не отводить взгляд. - Я так восхищён вашей красотой, что не могу не...
   Он осёкся, заметив, что по лицу Онхонто пробежала какая-то тень.
   - Ан тай ассе, - сказал он, и в голосе его прозвучала странная печаль. - Ирес астай ансантин ассе... най... грустно.
   У Хайнэ в груди всё перевернулось.
   Он чем-то обидел его?! Но чем?
   - Господин говорит, что слишком часто слышал эти слова и устал от них, - с невыносимым равнодушием, как заводная, перевела жрица.
   Хайнэ побагровел.
   Конечно, он мог бы и догадаться: вся страна называет принца Прекрасным, и это даже не видя его лица. Поклонение приелось ему, как Марик - любовные развлечения, оба жаждут чего-то иного.
   Но тут Онхонто добавил что-то, и голос его вновь прозвучал весело.
   - Господин предлагает вам лучше рассказать о красивой девушке, которую вы любите, если таковая имеется.
   Хайнэ смутился ещё больше.
   Девушка, которую он любит? Онхонто что, всерьёз считает, что у подобного калеки может быть возлюбленная?
   Но это, судя по всему, и впрямь было так - предположить, что он насмехается, было немыслимо.
   И Хайнэ вдруг начал рассказывать о Марик.
   Есть одна красивая, прекрасная девушка, и он любит её, но не знает, ответит ли она на его чувства. Но он очень, очень хотел бы...
   Он говорил нарочито сбивчиво, торопливо, невнятно, склонившись над Онхонто, чтобы переводчица не могла разобрать его слов - нужно ли было переводить их? Онхонто держал его за руку, с улыбкой смотрел ему в глаза, и, не понимая его, всё же явно сопереживал его чувствам, и во взгляде его была ласковая поддержка.
   "А ещё когда-то давно, в двенадцать лет, я любил вашу будущую жену, - вдруг подумал Хайнэ. - Она была первой женщиной, пробудившей мои чувства".
   Он осёкся, смущённый этим воспоминанием.
   Онхонто, судя по всему, воспринял паузу неправильно и, поднявшись с кровати, вдруг потянул Хайнэ за руку.
   - Мы пойти на балкон, хорошо? - спросил он и, повернувшись к переводчице, мягко улыбнулся ей. - Без вас.
   Девушка восприняла эти слова с холодной покорностью.
   Онхонто распахнул двери на балкон, и ночная осенняя прохлада коснулась лица Хайнэ; ветер, наполненный запахом прелых листьев, растрепал волосы. Где-то над облаками плыла луна, светлая, мерцающая, посеребрившая прекрасное лицо Онхонто.
   - Вы бояться, стесняться присутствие девушка? - спросил тот, притворив двери и наклонившись к Хайнэ. - Я правильно понимать?
   Он был высоким, примерно такого же роста, как Хатори. Лёгкая ткань ночного халата облепила его тело при новом порыве ветра, и Хайнэ мог видеть, как он сложен: Онхонто был изящным, однако отнюдь не тощим и даже производил впечатление физически сильного человека. Во всей его фигуре не было ни одного намёка на неприятную взгляду угловатость, и в сравнении с ней собственная болезненная худоба казалась Хайнэ ещё более уродливой.
   - Я есть сын рыбака, - внезапно сказал Онхонто и улыбнулся. - Поэтому выглядеть... как это говорят? Не изнеженный, не нежный. Я выполнять много работы: в море, в саду, а также помогать храм. Храм быть высокий, часто я поднимать вещи на высоту, руки стать сильными...
   Он начал жестикулировать, как бы показывая, как взбирался на стену по лестнице, а потом вдруг осёкся и задумчиво поглядел куда-то в сторону.
   Хайнэ смотрел на него, не в силах поверить в услышанное.
   Сын рыбака?!
   Нет, не может такого быть!
   Онхонто, очевидно, бросилось в глаза его изумление.
   - Да-да, Хайнэ. Я есть... как? незнатный, - сказал он и чуть развёл руками. - Меня взять только за красоту...
   Он улыбнулся слегка растерянной, однако весёлой улыбкой человека, который извиняется перед собеседником за то, что ему самому представляется не столь предосудительным - скорее, забавным и непонятным.
   - Я не хотеть покидать храм, - немного грустно добавил он. - Но родителям заплатить много денег, они теперь жить хорошо. Я очень рад.
   Какое-то время они постояли молча - Хайнэ не мог ничего сказать - а потом лицо Онхонто чем-то омрачилось.
   - Только это нельзя никому рассказывать, - сказал он с некоторым беспокойством. - Я сделать плохо... Я рассказать вам, но вы никому не выдавать секрет, хорошо?
   Тень беспокойства исчезла с его лица, как будто просьба не рассказывать никому о случайно узнанной тайне была гарантией того, что именно так всё и будет, и он снова улыбнулся.
   Хайнэ был потрясён.
   "Он так просто рассказал мне, первому встречному о том, что ему, несомненно, наказали хранить в глубокой тайне? - изумлённо думал он. - И он так уверен, что я никому не проболтаюсь, ни по глупости, ни по злому умыслу..."
   Всё это немного напоминало ему собственное поведение с Астанико, желание поделиться с ним своим секретом, однако Онхонто, в отличие от него, никакими сомнениями явно не мучился.
   Не воображал, что собеседник, которому он открылся, может иметь какие-то тайные цели или плести интриги, доверял всецело и абсолютно - человеку, которого видел в первый, или, в крайнем случае, второй раз в жизни.
   - Сколько вам лет? - спросил Хайнэ неожиданно для самого себя.
   Онхонто, судя по всему, не понял его слов. Подался чуть вперёд, заглянул ему в лицо вопросительно; ясные, мерцающие глаза смотрели с непониманием, но искренним желанием разобраться.
   - Возраст, - Хайнэ попытался объяснить с помощью жестов, загибая пальцы. - Сколько вам исполнилось в последний день рождения?
   - А. - Онхонто отвёл взгляд, казалось, задумавшись. - Двадцать три.
   Хайнэ замер.
   Двадцать три... он был старше его самого на четыре года, но вместе с тем, как получается, настолько наивнее.
   Наверное, это был недостаток со стороны Онхонто, но Хайнэ отчего-то чувствовал неправильным именно себя, неправильным и грязным, уродливым не только внешне, но и внутренне.
   Он чуть отодвинулся, не в силах выносить этого ощущения.
   - Хайнэ, - позвал его Онхонто. - Вы сердиться на меня? Я есть... хотеть... быть... хотеть быть ваш друг.
   Он протянул к Хайнэ обе руки, как бы приглашая в свои объятия, и ласково улыбнулся.
   Хайнэ захотелось плакать.
   - Да, конечно, - пробормотал он, закрыв глаза, чтобы сдержать слёзы. - Конечно.
   Он позволил себя обнять, однако сделать то же самое в ответ не решился.
   "Неужели это возможно?" - мелькнуло у него в голове.
   Неужели человек, которому нельзя приписать никаких злых умыслов, который добр и ласков, который не посмеётся над ним, не обидит - ни нарочно, ни случайно, как иногда Хатори - существует? И неужели он что-то значит для этого человека?
   О, это было бы достаточной наградой за годы одиночества.
   И Хайнэ, более не сдерживая своих чувств, обнял Онхонто, обхватив его обеими руками и уткнувшись лицом в тёплое плечо.
   Счастье и радость заполнили его, а потом он подумал о Марик, и это счастье стало ещё более полным.
   Он испугался, что потеряет это чувство, что оно растает, как утренний туман, и захотел уйти подальше, пока этого не произошло.
   - Я хотел бы пойти спать. Вы сказали, что слуги приготовят для меня соседнюю комнату, - напомнил он и добавил, испугавшись, как бы Онхонто не обиделся: - Я просто привык спать один.
   Это, конечно, было не совсем правдой, потому что он привык спать с Хатори, но Хатори не был неземным существом, таким прекрасным, что от него хотелось убежать подальше, пока оно не исчезло, не растворилось, не обратилось в мираж, чтобы сохранить его хотя бы в воспоминаниях.
   - Что-что?
   Хайнэ пришлось несколько раз повторить свою фразу, перестраивая её и подбирая другие слова, но, наконец, Онхонто понял его и, к его большому облегчению, ничуть не обиделся.
   - Конечно, - сказал он. - Я хотеть, Хайнэ, чтобы вас... чтобы вам чувствовать хорошо. Говорите мне, что бы вам ни пожелайте.
   Пообещав, что он так и сделает, Хайнэ отправился в сопровождении слуг в приготовленную для него комнату.
   Доковыляв до огромной кровати под пологом, он с наслаждением растянулся поперёк неё и выгнулся.
   Странно было сознавать, что его детские мечты вдруг исполнились. Он во дворце, у него есть друг, с которым можно поделиться чувствами, и даже возлюбленная почти есть...
   Почти.
   Но сейчас, после разговора с Онхонто, Хайнэ почему-то было легко поверить в то, что всё будет хорошо, что его с Марик ждёт счастье, и что исполнится давнее предсказание.
   Он вдруг вспомнил про письмо Энсенте Халии, которое собирался отдать Марик, если на приёме всё пройдёт хорошо, и вытащил его из рукава.
   "Завтра я это сделаю!" - подумал Хайнэ, и сердце у него затрепетало от волнения и лихорадочного ожидания.
   Он понял, что не сможет сейчас уснуть.
   После долгого дня, наполненного прогулками, ноги у него сильно болели, однако, как и в день знакомства с Марик, счастье окрыляло до такой степени, что эта боль не имела особого значения.
   Хайнэ решил прогуляться по саду.
   Выход туда, к его вящей радости, открывался прямо с балкона - значит, можно было миновать запутанные коридоры раззолоченного лабиринта.
   Захватив с собой фонарь, он медленно спустился по лестнице и побрёл не по аллее, а прямо среди цветов и трав, наполнявших воздух сладковатым ароматом.
   Стоял один из тех редких, таинственных дней, которые иногда случаются в переходное время года, ненадолго превращая его в противоположное: весну в осень, а осень - в весну. Вот и сейчас Хайнэ вдыхал запах прелых листьев, и ему казалось, будто только-только стаяли сугробы, и через несколько дней на деревьях появятся нежно-зелёные листья, а птицы радостно защебечут.
   Сейчас, в одиночестве, никем не видимый, он позволил себе заново пережить события сегодняшнего вечера.
   Лишь чуть-чуть, вскользь он коснулся мыслями самого поразительного - ощущения, которое он испытал, когда читал свою повесть и чувствовал, что это не он читает её. Отныне это воспоминание было самым дорогим и священным, и Хайнэ прятал его в глубинах памяти, как прячут драгоценный камень в ларце, избегая любоваться на него слишком часто.
   Но всё же он не мог оставить это воспоминание просто так.
   Неуклюже опустившись в траву, Хайнэ сел на колени и, молитвенно сложив руки, протянул их к небу.
   - Теперь я точно знаю, что мой путь отмечен тобою, душа моей души, - прошептал он.
   Совершив этот маленький обряд, он почувствовал себя хорошо и спокойно и переключился мыслями на другое.
   Вспомнил, как плакала от его слов Марик, и как потом улыбалась ему, когда он сидел возле кресла Онхонто.
   Судорожно вздохнул, подумав, что завтра отдаст ей письмо, а потом тайком поцеловал собственные пальцы, представляя, что это её губы.
   Из груди у него вырвался наполовину болезненный, наполовину сладострастный стон, и Хайнэ, упав на спину, растянулся в траве. На мгновение промелькнула мысль, что ему нельзя мёрзнуть, лёжа на холодной земле, но он тут же отбросил её.
   Хайнэ снова простёр руки, но на этот раз не к небесам, а к представленному перед собой образу; принялся рисовать пальцами мягкие линии бёдер, груди, шеи.
   Выгнул шею, подставляя её под воображаемые поцелуи.
   Завозился в траве, развязывая пояс и распахивая полы многочисленных накидок.
   Он погладил себя по бёдрам, представляя, что это рука Марик легко скользит по его телу, и, не в силах сдержаться, начал тихо стонать.
   Воображаемые картины - жаркие объятия, страстные поцелуи, момент желанной близости - вызвали внизу живота мучительную сладкую боль, от которой горело и изнывало всё тело, но выплеснуть это отчаянное желание было некуда. Хайнэ иногда ласкал себя, пытаясь вызвать реакцию тела, но всё было бесполезно - оно оставалось равнодушным и не давало ему возможности утолить свою страсть хотя бы кратковременно.
   Даже то неполноценное наслаждение, которым радуют себя те, у кого нет возлюбленных, было ему недоступно.
   Наконец, он затих.
   Отказавшись от очередной бесплодной попытки доставить себе телесное удовольствие, Хайнэ ограничился мысленным, ещё какое-то время воображая картины любви с Марик. Однако потом мысли о том, что ему нельзя лежать на земле, стали вторгаться в эти мечты всё более и более настойчиво, и он, вздохнув, заставил себя подняться на ноги.
   Поправив одежду, Хайнэ медленно заковылял вперёд.
   Оказалось, что, погружённый в мечты и воспоминания, он забрёл довольно далеко вглубь сада - туда, где буйная поросль высоких деревьев скрывала от взгляда крыши дворцов.
   Когда луна зашла за облака, всё погрузилось в немую темноту.
   На мгновение Хайнэ испугался, однако потом заметил просвет между деревьями, ярко подсвеченный фонарями, и заторопился туда.
   В синеватом сумраке среди деревьев стояла беседка; внутри никого не было, однако она была хорошо освещена, на полу лежали подушки, стоял низкий столик с письменными принадлежностями.
   Свет многочисленных бумажных фонарей, развешенных по периметру восьмиугольного потолка, хорошо разгонял мрак; прикреплённые к ним колокольчики на длинных лентах мелодично позвякивали, чуть раскачиваясь на ветру.
   Хайнэ уселся на подушки, почувствовав облегчение - и физическое, и моральное: оказаться одному посреди огромного тёмного сада было страшновато, но здесь, в центре залитой мягким светом беседки, оказалось уютно и спокойно.
   Взгляд Хайнэ упал на письменные принадлежности.
   Вероятно, кто-то наслаждался в этой беседке природой и тишиной, пользуясь относительной удалённостью от дворца; может быть, писал стихи.
   Взяв со стола несколько лежавших на нём свитков, Хайнэ развернул их, однако листы оказались чистыми, неисписанными.
   Если кто-то принёс бумагу сюда, чтобы писать на ней стихи, то, очевидно, в какой-то момент вдохновение его покинуло.
   - Сочувствую, - пробормотал Хайнэ, чуть усмехнувшись. - У меня тоже так бывает.
   Впрочем, сейчас он, наоборот, ощутил прилив энергии, подумав о том, что должен как можно скорее написать для Марик новую повесть.
   Эта беседка и в самом деле располагала к вдохновению - тихий звук колокольчиков, шелест листвы, золотистый мягкий свет фонарей, имевший мало общего с парадной роскошью дворца, приносили отдохновение уму и телу и настраивали на мечтательный лад.
   Очевидно, днём здесь было ещё лучше, но сейчас, в середине ночи, всё вокруг казалось каким-то призрачным, ирреальным, мистически-красивым, и в этом было особое очарование.
   "Не думаю, что пропажу нескольких чистых листов кто-то заметит", - подумал Хайнэ, склонившись над столиком.
   Название родилось у него первым, и от него уже пошло всё остальное.
   "Полуночные любовники" - вывел он на чистом листе и, не удержавшись, приписал рядом - "Энсенте Халия".
   На мгновение он представил, как будет выглядеть титульный лист новой книги - вот это название, имя автора и иллюстрации. А почему нет? Никто так не делает - рисунки прямо на титульном листе, но Энсенте Халия уже зарекомендовал себя как новатор, стоит и дальше продолжать в таком же духе. Нужно будет найти хорошего художника и попросить его изобразить красивый ночной пейзаж. Вот именно такой, как он видит сейчас - сплетённые и посеребрённые лунным светом ветви деревьев, глубокая темнота неба... а ещё там будет гладь озера и две птицы, взмывающие вместе над водой в невиданном и прекрасном танце.
   Это будет мистическая, красивая и очень откровенная история - о людях, превращающихся по ночам в птиц, и о полуночном свидании, которое происходит за час до восхода луны.
   Марик проберёт дрожь, когда она начнёт читать, и, может быть, хотя бы таким образом он сумеет подарить ей наслаждение.
   Позабыв обо всём, Хайнэ принялся писать.
   Сколько времени прошло, он не знал, однако к тому времени, как луна снова зашла за облака, был исписан уже пятый лист. Свидание было в самом разгаре; любовники скинули одежды.
   Подул холодный ветер.
   - Ай-яй-яй, - вдруг сказал кто-то за спиной насмешливым, крикливым, неестественно тонким голосом. - Человек, взявший себе имя в честь пророка Милосердного, пишет такие непристойные истории, ай-яй-яй! А ведь Энсаро говорил о том, что человек, жаждущий единения с Богом, должен быть чист и душой, и телом, что он должен отказаться от плотских удовольствий и, в первую очередь, от мыслей о них! Как нехорошо!
   Хайнэ помертвел.
   Медленно, очень медленно выпустил из рук кисть, и уставился остановившимся взглядом в темноту сада. Ужас до такой степени сковал его члены, что он не мог заставить себя повернуть голову и посмотреть на говорившего.
   - Нет, смешно! - поправился незнакомец. - Это смешно! Он вообразил, что получил сегодня откровение, и сотворил молитву Милосердному, а вслед за этим растянулся среди цветов и ласкал себя до умопомрачения, воображая любовное свидание! Ахха-ха-ха-ха, ха-ха, ха-ха, давно я так не смеялся!
   К ужасу Хайнэ примешался жгучий стыд.
   Великая Богиня, он видел! Но кто это?..
   С великим трудом он заставил себя повернуться.
   Стоявший позади него человек выглядел очень странно. Одет он был в такой наряд, какой носили, наверное, лет пятьсот, а то и больше тому назад: лиловые штаны-шаровары, верхняя короткая кофта-безрукавка из тёмного материала без узора, нижняя накидка, одетая под неё - из светлой, очень тонкой, расшитой маками и ирисами ткани, с менее широкими, чем по нынешней моде, но очень длинными, достававшими почти до земли рукавами.
   Длинные волосы белоснежного цвета венчал высокий остроконечный головной убор; на шее болталось несколько ожерелий и бус, к тонким цветным ремешкам, перевязывавшим пояс, были подвешены какие-то диковинные фигурки и колокольчики.
   "Как я мог не услышать, что он подошёл ко мне?!" - в смятении подумал Хайнэ, поглядев на них.
   Лицо мужчины покрывал слой такого густого белого грима, что оно почти ничем не отличалось от маски. Две лиловые точки бровей, ярко-алый рот, растянутый в жутковатой улыбке - всё было нарисовано красками. Даже глаза, единственное живое на этом лице, казались неестественными, похожими на щели, проделанные в картонной маске ножом.
   Существо было одновременно нелепым, жутким и странно притягательным - Хайнэ никак не мог отвести взгляд от этого дикого, кричащего сочетания цветов, от белоснежных волос, которые приводили на ум сравнение, скорее, с паклей, нежели с шёлком, от нарисованного на лице лица.
   А незнакомец, тем временем, склонился над его плечом и посмотрел на черновики, разбросанные по столу.
   Хайнэ успел сообразить, что к чему, слишком поздно - когда он опомнился, листы его незаконченной повести уже были у незнакомца в руке. Он попытался выхватить их, однако пальцы поймали только тончайшую, едва ощутимую ткань длинного рукава, выскользнувшую из них так легко, как будто это был туман.
   Мужчина проворно отскочил в сторону.
   Хайнэ рванулся было за ним, но тут же понял, что это бесполезно. Понять, стар незнакомец или молод, было совершенно невозможно, однако окажись он даже столетним стариком, движения его были ловки и легки, и калеке нечего было и думать пытаться его одолеть.
   - Отдайте! - воскликнул Хайнэ с бессильным возмущением. - Это моё!
   - Нет, это написано на моей бумаге, поэтому оно принадлежит мне. - Незнакомец покачал головой, а потом вдруг снова разразился своим наигранным, тоненьким смехом: - Аххахаха, ведь ты же знал, что брать чужое нехорошо!
   - Это просто бумага, - попытался спорить Хайнэ. - Я принесу вам её, сколько захотите.
   - Нет, мне не нужна простая бумага, глупый, мне нужна именно эта. А ты испортил её, плохой, гадкий, отвратительный мальчишка! - Голос у мужчины изменился и на мгновение до жути напомнил Хайнэ наставницу, которая порола и бесконечно ругала их с Иннин в детстве. Вдоволь насладившись смятением на его лице, незнакомец продолжил другим тоном, на этот раз вполне серьёзным: - Впрочем, я не сержусь. Ты принёс мне именно то, что я искал. Мне нужна твоя повесть, я не верну её тебе, даже не проси.
   - Зачем? - спросил Хайнэ растерянно. - Ведь вы же сказали, что она пуста, бездарна и никчёмна, что в ней нет ничего, кроме пошлых сцен, в которых я изливаю своё бессилие.
   - Я сказал? - переспросил незнакомец. - Нет, я такого не говорил, ах-ха-ха-ха-ха, ха-ха! Я не произносил таких слов!
   Хайнэ приложил руку ко лбу; голова у него шла кругом.
   Как это не произносил? Разве не произносил? Но он же точно слышал эти слова!
   - Повесть не закончена, - пробормотал он, окончательно запутавшись. - Я ещё не дописал её.
   - Тем лучше, - ничуть не смутился незнакомец. - Лишь то, что не закончено, обретает вечную жизнь.
   Звучало это красиво, однако Хайнэ подумал о том, что писал эту повесть для Марик, что вложил в неё все свои чувства, и вряд ли у него получится сделать это во второй раз, восстанавливая текст по памяти.
   - Если вам нужна эта повесть, то я с удовольствием подарю её вам, но позвольте мне сначала сделать с неё копию. Если хотите, я перепишу её прямо сейчас, при вас, только схожу сначала за бумагой, - осторожно предложил он.
   Но незнакомец оборвал его.
   - Нет, нет, нет, нет! - взмахнул руками он. И тут же добавил проникновенным тоном: - Оставь её мне, ты сам потом поблагодаришь меня за это.
   На это Хайнэ не знал, что ответить.
   В нём ещё жива была детская безоговорочная вера в пророчества, предсказания и чудеса, и на мгновение он подумал было: это не человек сейчас стоит перед ним, а призрак, дух, которому открыты тайны будущего и с которым, конечно, не стоит спорить.
   - Но Манью, в отличие от тебя, не крадёт чужое, - внезапно добавил незнакомец, и глаза его, узкие глаза-щёлочки на нарисованном красками лице, хитро сверкнули. - Манью признаёт, что не имеет права отобрать у тебя эту повесть. Бумага, на которой она написана, принадлежит мне, текст - тебе. Моя бумага важнее твоего текста, поэтому я забрал её, но я не могу разделить её с текстом, чтобы вернуть его тебе, бумага и текст отныне едины. Я не отберу, но куплю его у тебя. Я тебе заплачу.
   Хайнэ не смог сдержать кривой усмешки.
   Деньги? Что значат для него деньги?
   Его мать - наследница побочной ветви одной из богатейшей семей в стране, он никогда не знал нужды, он с детства был окружён роскошью, но разве помогли деньги чем-то, когда болезнь пробралась ему под кожу и изуродовала тело?
   Так Хайнэ и сказал:
   - Мне не нужны деньги.
   - Манью никогда не платит деньгами, - возразил незнакомец. - Манью заплатит тебе тем, что гораздо ценнее. О-о-о, сколь многие приходили ко мне за этим! Одним я отказывал, другим - нет, и никто не мог понять, по какому принципу я удовлетворяю или не удовлетворяю их просьбы. Сначала они пытались меня запугивать, потом поняли, что это бесполезно, и стали молить. На меня сыпалось золото, сыпались угрозы, лилось восхищение, лилась хула! Но Манью было всё равно. Я устраивал представление за плату, но ты первый, для кого я устрою представление в качестве платы! Ах-ха-ха, теперь ты видишь, ты особенный, ха-ха, ха-ха!
   Хайнэ никак не мог понять, насмехается незнакомец над ним или нет, но от его визгливого смеха уже звенело в ушах.
   Манью... Значит, вот как его зовут.
   Если он собрался устраивать для него представление, то, значит, он был актёром? Что ж, это бы всё объяснило - и нелепый наряд, и белые волосы, и непонятные слова. Актёры - странные люди.
   Хайнэ невольно ощутил неприятное чувство - уж слишком сильным было всеобщее пренебрежение к актёрам.
   Теперь понятно, откуда все эти громкие красивые фразы...
   Уж лучше бы он оказался демоном.
   - Хорошо, - тем не менее, смиренно согласился Хайнэ, понимая, что вызволить рукопись не удастся. К тому же, у него появилась новая мысль: если этот господин - актёр, то, может быть, его повесть нужна ему для того, чтобы поставить её на сцене? Это было бы хорошо, на это он бы с удовольствием посмотрел. - Скажите мне, когда прийти.
   - Прийти? - переспросил Манью, склонив голову на бок. - Уж не думаешь ли ты, что я созову всю труппу? Они заняты делами поважнее, чем расплачиваться с тобой за мои долги. Нет, я сам сыграю все роли в твоём представлении. Прямо сейчас.
   Хайнэ невольно ощутил разочарование: при слове "представление" он вообразил себе роскошную костюмированную постановку - с музыкой, танцами, декорациями.
   Но Манью снова засмеялся.
   - Ты не понимаешь, ты ничего не понимаешь, ха-ха! - воскликнул он. - Человек может один исполнить абсолютно все существующие в мире роли - мужчины, женщины, ребёнка, старца, святого, грешника, демона, деймона. Всё это есть в нём, всё, что есть в мире, есть в нём, и он может поднять это из глубин наружу, и тогда он поймёт, что он и мир едины, как едины моя бумага и твой текст.
   С этими словами он вдруг вскочил на перила беседки и, пройдясь по ним с изящной небрежностью канатоходца, погасил все подвешенные к потолку лампы, кроме одной.
   Её он взял в руки и, спрыгнув обратно на пол, чуть поклонился Хайнэ.
   Тот отодвинулся к краю беседки и посмотрел на актёра настороженно, недоверчиво.
   - Я расскажу тебе историю того, чьим последователем ты себя считаешь, и чья судьба тебя так страстно интересует, - сообщил тот. - Я расскажу тебе историю Энсаро, пророка Милосердного.
   Сердце у Хайнэ часто заколотилось, глаза расширились.
   А актёр, тем временем, чуть раскачиваясь, начал рассказывать - плавно и нараспев:
   - В стародавние времена жила одна женщина из богатой семьи, и было у неё трое детей. Старшая, как положено, дочка, а средний и младший - сыновья. Старший сын родился у женщины от её мужа, доброго, благодетельного и наделённого всеми достоинствами мужчины, и назвали его Энсаро, от "энса" - добродетель. Но в тот же месяц, как родился ребёнок, молодая мать отправилась в одиночестве гулять по берегу реки и встретила юношу, прекрасного, как рассвет. То был Солнечный Дух, и женщина сразу же поняла, что имеет дело с потусторонним существом, ибо разные чудеса сопровождали каждый его шаг.
   Она полюбила его и, хоть у них случилось только одно свидание, зачала от него ребёнка.
   Ровно девять месяцев спустя на свет появился мальчик, такой же красивый, как его отец, и сразу же, в первый день начал улыбаться. Мать назвала его Хаалиа, от "хаал" - наделённый милостями.
   Двое братьев росли вместе, как близнецы, однако разительно отличались друг от друга. Энсаро был простым, ничем не примечательным ребёнком, в то время как младший брат его, будучи ещё нескольких месяцев от роду, демонстрировал такие поразительные таланты и чудеса, что друзья и соседи семьи не могли на него надивиться. Никто, кроме матери, не знал правду о том, что он сын Солнечного Духа, но все признавали, что этот ребёнок - совершенно удивительный, особенный.
   А мать думала так: "Пусть только раз в жизни я видела его отца, чья красота внушила мне величайшую в жизни любовь, но он оставил мне на память самое дорогое сокровище, какое только возможно в людском мире".
   Но её счастью не было суждено длиться долго.
   Однажды вечером она уснула, и ей приснилась женщина в золотых доспехах и с суровым лицом, и мать поняла, что ей явилась посланница самой Богини.
   "Ты нарушила закон, повелевающий, чтобы люди соединялись только с людьми, а не с духами, и соблазнила одного из воинов Аларес Сияющей, - сообщила она. - Это не останется безнаказанным. Однако наказание понесут твои дети, ибо с давних пор заведено так, что ошибки, которые совершает мать, накладывают тень на её потомков. Но так как ты всегда почитала Богиню, то она решила даровать тебе выбор. Итак, выслушай же её волю: у тебя двое сыновей, и одному из них придётся принести искупительную жертву, отдав свою жизнь. Он погибнет во цвете лет, умрёт мучительной смертью, покинутый и преданный всеми, кто прежде любил его, и имя его будет многократно попрано, а после забыто в веках. Зато второй добьётся всего, чего хотел, и получит власть над миром и людьми. Тебе решать, кому из них какая участь достанется".
   В этот момент Манью вдруг упал на колени и, прижав руки к груди, запел.
   Хайнэ вздрогнул - ни на одно мгновение он не мог предположить, что у актёра, кривлявшегося и хихикавшего тоненьким смехом, окажется такой голос - глубокий, красивый, сильный.
   - Разве может мать выбирать, какому из её детей достанутся позор и смерть? Разве может своими руками сломать жизнь тому, кому даровала её? Мать одинаково любит всех своих детей! - пел актёр, и в этот момент казался донельзя похожим на женщину, охваченную раздирающим душу противоречием. Он внезапно подскочил и заметался, протягивая руки то в одну сторону, то в другую - то мать металась между двумя кроватками своих сыновей, не решаясь сделать страшный выбор. В конце концов, она упала на пол, закрыв голову руками, признавая своё поражение. А после снова поднялась на ноги, усталая, смирившаяся, опустившая взгляд. - Да, это правда, - пел актёр, - правда, что мать не любит своих детей одинаково. У неё всегда есть любимец, и сколь бы ни скрывала она правду от остальных, в глубине своей души она знает, что это так. Энсаро, мой первый сын, хороший и добрый мальчик, но он ничем не примечателен, таких множество. А Хаалиа награждён бесчисленными талантами, он - частица божества в нашем непостоянном, омрачённом страданиями и печалью мире... Я не могу позволить ему умереть молодым.
   Актёр повернулся налево, и раскрашенное лицо его отобразило сожаление и безмолвную просьбу простить. Повернулся направо - и лицо "матери" осветила гордость.
   - Итак, судьба Энсаро была решена, - сообщил Манью, вновь возвращаясь к бесстрастному, лишённому эмоций тону рассказчика. - Отныне ему предстояло нести на своих плечах бремя, которого он, по сути, ничем не заслужил.
   Хайнэ проглотил ком, стоявший в горле.
   "В этом мы с ним похожи, - подумал он. - Мне тоже досталась несправедливая судьба, которой я ничем не заслужил. Если всё это действительно правда..."
   - Одного мать не знала: что Энсаро, не спавший этой ночью, слышал её мольбы к небесам и, несмотря на свой малый возраст, понял всё, потому что был от природы умён, хоть и не умел проявлять свой ум так блистательно, как его брат. Это был мальчик с тихим и кротким нравом; он смиренно переносил то, что всё внимание и восхищение окружающих приходятся на долю его младшего брата, а ему не достаётся ничего. Хаалиа предпочитал громкие и шумные игры, ему нравилось разыгрывать родителей и соседей, показывать фокусы, удивлять, а Энсаро проводил большую часть времени в саду. Он любил цветы и деревья, зверей и птиц; одно только терзало его душу - когда он видел, как одно животное загрызает другого, или как срезанные цветы медленно умирают в вазе. Раньше он не задумывался над этим, а просто тихонько плакал, жалея их, но теперь, когда он услышал, как судьба и собственная мать обрекли его на жестокую смерть, мысли о несправедливости мироустройства стали всё чаще посещать его.
   Манью снова упал на колени, коснувшись лбом пола, а когда поднял голову, то лицо его было другим. В нём не осталось ни кривляний актёра, ни безразличия рассказчика, ни страданий и чувства вины матери - это лицо было наполнено тихой печалью.
   - Десять лет прошло с тех пор, как я узнал о том, что за участь мне уготована. Десять лет я размышлял над тем, почему. Служительницы храма говорят, что тому, кто покоряется воле небес, будет даровано вечное блаженство, но они никак не объясняют, почему путь должен лежать через страдания, - пропел Энсаро негромким, невыразимо нежным голосом. - Также они говорят о том, что мужчина не может обладать силой жриц, но, глядя на своего брата, я понимаю, что это ложь. Мой брат умеет творить чудеса, он подчиняет себе силы стихий, он - волшебник. Я восхищаюсь им, и в то же время он - тот, кто причиняет мне самую большую боль. Сегодня, когда посреди лета неожиданно случились заморозки, птица с перебитым крылом, о которой я заботился, замёрзла, и утром я нашёл лишь окоченевший трупик... Я хотел похоронить её, проводить в последний путь, но явился Хаали и превратил тельце птицы в горсть конфетных фантиков.
   Манью вдруг резко отскочил в сторону, а потом пронёсся по своей импровизированной сцене, как вихрь. Он взмахнул рукавами, и лицо его вновь преобразилось до неузнаваемости - теперь перед Хайнэ стоял мальчишка, самоуверенный и задорный, глаза его ярко блестели, на губах играла улыбка.
   - Энсаро, мой глупый брат! - запел он весёлым, звучным голосом. - Хватит страдать и проливать слёзы, отыщи в своём сердце радость, стань счастливым!
   Произнеся эти слова, Манью повернулся к Хайнэ другим боком и снова превратился в Энсаро, тихого, печального, нежного.
   - Этот мир жесток, и я хочу разделить боль тех, кто страдает...
   - Этот мир прекрасен, и я хочу разделить радость тех, кто радуется! Перестань, Энсаро, ты не сможешь оплакать каждое погибшее животное и каждого погибшего человека!
   Манью, снова в роли Энсаро, отвернул голову от незримого брата и опустил взгляд.
   - Когда умру я, ты тоже не будешь меня оплакивать?
   Глаза Хаалиа сверкнули.
   - Ты не умрёшь! - воскликнул он. - Ты знаешь, что я маг и чародей, и я найду секрет бессмертия!
   - Ты расскажешь его всем людям?
   - Нет! Я ещё не всё знаю о магии, но одно мне ясно точно: секреты волшебства нельзя доверять тем, кто не сможет их понять! Но я открою секрет тебе, моему брату, и ты будешь жить вечно... Послушай, меня зовут во дворец, Императрица хочет, чтобы я был в в её свите. Там я выведаю тайны жриц и смогу усовершенствовать своё мастерство. Я достигну невиданных высот! Пойдём со мной, я сделаю твою жизнь счастливой, и она не закончится никогда.
   - Нет, Хаали, надо мной довлеет злой рок, и я умру молодым. Я так и не смог понять, чем заслужил такую судьбу, но сегодня я понял другое. Те годы, которые мне остались, я хочу прожить, помогая другим, разделяя их скорбь и утешая в минуты отчаяния. Я хочу уйти из дома и искать тех, кто более несчастен; вряд ли я найду их во дворце.
   Манью замолчал и взмахнул своими длинными рукавами.
   Тонкая ткань медленно опадала в воздухе, и на мгновение Хайнэ показалось, что он видит летящий на землю снег и две фигуры, смутно различимые в белой пелене - двух братьев, опустивших головы и понимающих, что расстаются навсегда.
   Хаалиа первым протянул руку.
   - Не уходи! - сказал он.
   Но Энсаро покачал головой.
   - Я не могу. Что-то зовёт меня... Что-то болит вот здесь, - он прижал руку к груди. - Я должен найти кого-то, чей облик я видел давно - в сиянии звёзд, в волнах реки, в цветении трав.
   И тогда Хаалиа снова задорно улыбнулся.
   - О, я знаю, что это, брат! - весело пропел он. - Тебе нужна возлюбленная! Хоть я и младше, чем ты, а уже знаю толк в любви. Найди себе земную любимую, наслаждайся любовью с ней, бери от жизни всё и позабудь о злом роке. Тогда ты перестанешь страдать.
   - Страдания нужны, сегодня я понял это! Лишь страдая сам, человек учится понимать других и разделять чужую боль.
   - Сколько тебе говорить? Пока ты сам не станешь счастливым, ты не сможешь никому помочь!
   "Ему легко говорить, - подумал Хайнэ, стиснув зубы и дрожа от злости. - Легко говорить, когда от природы ему досталось всё и даже больше! Как он смеет так разговаривать с ним, как может низводить его чувства до простого желания влюблённости? Он просто никогда не испытывал такого, он не в состоянии понять! Великая Богиня, неужели этот человек на самом деле существовал? В таком случае я ненавижу его... ненавижу!"
   Когда он поднял голову, Манью снова был рассказчиком.
   - В тот вечер Энсаро навсегда покинул материнский дом, - нараспев произнёс он. - Много месяцев скитался он по деревням и городам... Бедные люди не верили, что человек знатного происхождения может так просто уйти из семьи и не понимали его, не слушали его слов. Он потешались над ним, смеялись, что у него нет, и никогда не было возлюбленной. Энсаро понял, что никому не нужен со своими проповедями и своим утешением, но у него по-прежнему было ощущение, что кто-то ждёт его. Однажды ему приснилось, что он должен добраться до вершины самой высокой горы в Астанисе, и там, в крохотной, забытой людьми деревушке его встретит тот, кого он так долго ищет. А, может быть, он сам это для себя придумал... впоследствии Энсаро уже не мог точно вспомнить. Однако, претерпевая голод, холод и лишения, он забирался всё выше и выше в горы, и хоть каждый шаг давался ему всё с большим и большим трудом, он твёрдо решил идти, пока не умрёт. И вот он пришёл, больной и измученный, и, никого не встретив, свалился с тяжёлой болезнью. Но даже умирая в одиночестве от лихорадки, он продолжал ждать и верить... и тогда, когда его вера почти иссякла, а жизни в теле оставалось лишь на горчичное зёрнышко, тогда, наконец, пришёл тот, кого он искал.
   Опустившись на колени, Манью опёрся одной рукой о пол, а вторую протянул к невидимому больному, ласково погладил его по щеке.
   Весь его облик переменился до неузнаваемости, и даже жутковатое, загримированное лицо казалось в этот момент самым прекрасным, что бывает в мире: столько света лилось из глаз.
   - Прости, что заставил тебя ждать так долго, моё дитя, - едва слышно сказал актёр.
   Хайнэ, ждавший этого момента чуть ли не больше самого Энсаро, еле удержался от того, чтобы вскочить на ноги.
   - Да, - прошептал он, сдерживая слёзы счастья. - Да, я знал, что ты встретишь его!
   На мгновение он почти забыл о том, что перед ним - театр одного актёра, и готов был кинуться к Манью в ноги, поверив, что это тот самый, кого он сам искал и ждал. Но прежде, чем он успел это сделать, на "сцене" снова появился рассказчик.
   - Итак, прошло ещё несколько лет, - сказал он. - Энсаро вернулся к людям, и в этот раз такой уверенностью и силой были полны его слова, что даже те, кто прежде насмехался над ним, стали его самыми верными сторонниками и назвали пророком. Он говорил о том, что не важно, кем ты родился - богатым или бедным, мужчиной или женщиной. Он жестоко обличал знать за то, что она сделала роскошь и погоню за наслаждениями смыслом жизни, и даже "вечное блаженство", которое обещали жрицы в награду за послушание Богине, он отрицал, утверждая, что человек не может быть счастлив, когда несчастливы все другие. И лишь одно, одно смущало его душу...
   - Сбывается пророчество. Мой брат - один из самых знаменитых людей в стране, - пропел Энсаро, уже не тихий, робкий мальчик, но человек, глубоко уверенный в правоте своего дела. - Он живёт в роскоши и богатстве, он в открытую творит чудеса, у него множество любовниц и даже, как говорят, любовников. Но то, что никогда бы не простили другому человеку, с лёгкостью прощают ему. У него есть всё, и он не знает страданий и печали. Я не могу обличать его, как обличаю других, потому что он мой брат, и я по-прежнему люблю его, но я пришёл просить его о помощи. Пусть он покажет простым людям свои чудеса, и тем самым опровергнет слова жриц о той избранности, которая необходима, чтобы приблизиться к Богу. Он мужчина, но он обладает силами стихий.
   Манью отпрыгнул в другой конец беседки и, взмахнув рукавами, превратился в Хаалиа - даже одежда его, казалось, заблестела сильнее, будто отражая то золото, которым были когда-то расшиты роскошные одежды мага.
   - Мой брат, я ждал тебя, я слышал о тебе, и вот ты, наконец, пришёл! - пропел он звучным и по-прежнему весёлым голосом. - Каждый из нас выбрал свой путь, и каждый достиг всего, чего мог на нём достигнуть! Мы оба счастливы, и лишь об одном я жалел все эти годы - что ты так далеко.
   - Разве ты счастлив, Хаали? - пропел Энсаро, и голос его вдруг снова дрогнул, скорбь, печаль и сомнения прорвались сквозь него. - Разве богатство и власть принесли мир твоей душе? У тебя есть всё, чего ты пожелаешь, но неужели теперь ты не понял, что это не то, ради чего живёт человек?
   - Нет, не понял! - воскликнул Хаалиа. - Я не гонюсь за роскошью и властью, но до тех пор, пока они мои, почему бы мне не пользоваться ими? Я не гонюсь за любовью, но женщины и мужчины ищут моих поцелуев и говорят, что они дарят им радость, так почему же мне отказывать им? Почему я должен добровольно лишать себя того, что мне дала жизнь, почему не должен получать удовольствие? Ты не обратишь меня в свою веру, брат. Лучше бы ты просто обнял меня...
   Энсаро низко опустил голову, признавая своё поражение, своё бессилие.
   - Пусть будет так. Значит, мы навсегда останемся по разные стороны, брат. Но я пришёл просить тебя об услуге...
   - И я бы с радостью оказал её тебе, если бы мог! Только ты заблуждался все эти годы, Энсаро. Я - не совсем обычный человек. Моим отцом был Солнечный Дух, и все мои силы - от него. Я не могу служить примером для остальных и опровергнуть своим существованием слова жриц.
   - Так ушёл Энсаро из дома своего брата, потрясённый и растерянный, - продолжил рассказчик. - Но это всё же не поколебало его веры. Правда, он обещал своим ученикам и сторонникам доказательство своих слов, и, не получив его, они стали сомневаться... Энсаро чувствовал это и отвечал им новыми проповедями, всё более и более вдохновенными.
   Манью опустился на колени, воздел руки к небесам.
   - Что бы ни случилось, я никогда не стану сомневаться, - пропел он, закрыв глаза и прижимая руки к груди. - В прошлый раз я верил до последнего, и то, во что я верил, случилось. Я никогда не предам тебя, мой отец, учитель и возлюбленный.
   - Однако тень злого рока уже подкрадывалась к Энсаро, - бесстрастно сообщил рассказчик. - Своими еретическими речами он подрывал устои государства, страна была на грани войны и хаоса. В конце концов, его схватили, бросили в темницу и приговорили к смертной казни путём сожжения заживо. Много месяцев он провёл в сыром подземелье, однако упрямо держался своей веры, и вот однажды сама Императрица решила навестить его.
   Манью прошёлся по беседке, покачивая обманчиво полными бёдрами, сложив руки на груди.
   - Послушай, пророк, - пропел он, глядя сверху вниз. - Я не позволю тебе уничтожить мою страну, но я не питаю к тебе личной ненависти. Признай, что ты заблуждался во всём, и обещаю, что тебе будет дарована жизнь.
   - Я не боюсь смерти, - ответил Энсаро. - С раннего детства я знал, что умру молодым, это - моя судьба. Это знание привело меня к моему пути.
   - Ради чего ты это делаешь, глупец? Ты смог обратить в свою веру лишь тех, кто беден и несчастен, но увидев, как ты слаб, и как сильны жрицы, они тут же отреклись от тебя. Тех, кто не обделён жизнью, твои слова ни на миг не смогли взволновать. Даже родного брата ты не смог убедить! Упорствуй в своих заблуждениях и дальше. Тебя будут пытать, а после, если только твой мнимый бог не сотворит чудо и не спасёт тебя, то ты умрёшь, мучительной, глупой и совершенно напрасной смертью!
   Императрица степенно удалилась, а Манью, вернувшись на своё место, растянулся на полу и запел глухим голосом больного, измученного человека:
   - Сбудется то, что было мне суждено: я приму мучительную смерть, и имя моё будет попрано и забыто в веках. Значит ли это, что всё, что я делал, было напрасно? - Он с трудом приподнял голову и посмотрел куда-то вверх, как будто ожидая ответа небес, а потом, не получив его, снова бессильно упал на пол. - Пусть будет так, да будет воля твоя. Я прошу тебя об одном: дай мне силы стерпеть пытки и казнь. Я хочу улыбаться так, как всегда улыбался мой брат - широко, искренне и беззаветно...
   Хайнэ, переживавший всю эту историю так, как будто участвовал в ней лично, скомкал рукава.
   Он хотел бы надеяться на чудо, но знал, что его не произойдёт, и теперь отчаянно ждал той единственно возможной победы Энсаро, которая могла, которая должна была случиться - перемены в его брате.
   Если бы только Хаалиа, увидев казнь брата, понял, что заблуждался, пожалел обо всём, что говорил, принял его веру... то тогда смерть Энсаро бы не была напрасной.
   - Еретик упорствовал в своих заблуждениях и его многократно пытали. Ему вырвали глаза и перебили ноги, сделав его слепым калекой...
   Хайнэ задрожал.
   - И провезли в таком виде по городу, чтобы народ видел, чего стоит их пророк. А после сожгли заживо, и множество покинувших его последователей смотрели, как огонь подбирается к лицу изменника. Однако он не кричал и улыбался, подняв безглазое лицо к небу. Так исполнилось то, что было суждено.
   Манью замолчал и легко поклонился.
   Несколько мгновений Хайнэ не мог вымолвить ни слова.
   - А что же Хаалиа?! - наконец, не выдержал он. - Что случилось с ним?
   - Он обрёл бессмертие, как и хотел, - пожал плечами актёр. - Да, он стал бессмертным, ах-ха-ха-ха!
   Это снова был прежний Манью, с его кривлянием и визгливым смехом, с его нелепой одеждой и повадками помешанного.
   Хайнэ смотрел на него, приоткрыв рот, глотая слёзы.
   Он понимал, что ведёт себя глупо, что, возможно, ничего из этого не происходило на самом деле - кто может доказать? - но внутри у него всё разрывалось.
   Как это обрёл бессмертие?! Разве может такое быть?
   - Неужели он увидел, как его брат погиб мучительной смертью, и остался равнодушен? - начал Хайнэ дрожащим голосом. - Почему он не спас его, почему позволил всему этому произойти?! Ведь он был волшебником, он мог это сделать!..
   - Представление окончено, - заявил Манью.
   Хайнэ понял, что больше он от него ничего не добьётся.
   - Нет, пророчество не исполнилось, - возразил он, не в силах совладать с волнением. - Там говорилось, что имя Энсаро будет всеми позабыто. Этого не случилось! Может быть, у него осталось не так много последователей, но всё же они есть! И даже если не останется ни одного человека, я, я всегда...
   Голос его был перебит знакомым визгливым смехом.
   - Ах-ха-ха-ха-ха! А с чего ты взял, что имеешь право называть себя последователем пророка, Энсенте Халия?
   Хайнэ вздрогнул.
   - То, что я написал несколько книг не самого целомудренного содержания, ещё не значит, что я не могу... - попытался возразить он, но Манью снова перебил его.
   Скользнув к нему неслышно и незаметно, как тень, он вдруг положил руку ему на плечо - рука оказалась очень лёгкой, почти невесомой, и одновременно холодной; Хайнэ бросило в дрожь от этого прикосновения.
   Манью наклонил своё лицо к его лицу; хитрые глаза-щёлочки сверкнули.
   - Разве я говорю о том, что мешает тебе называться последователем Энсаро? - вкрадчиво спросил он. - Нет, я спрашиваю, что ты сделал, чтобы заслужить это право, ах-ха-ха-ха!
   - Сделал? - переспросил Хайнэ, изо всех сил стараясь говорить ровно. - Я... я... книга, которую он написал, попала ко мне, когда мне было двенадцать. Я читаю её каждый вечер. Ну, то есть, когда у меня есть такая возможность. Сейчас, конечно, я не...
   Он замолчал; краска стыда проступила на его лице багровыми пятнами.
   И одновременно Хайнэ вдруг пришла в голову жуткая мысль: что он делает?! Он во дворце и признается неизвестно кому в том, что на протяжении семи лет являлся последователем запрещённого учения, является им по сей день и собирается быть им до самой смерти.
   Если кто-то видел или слышал хотя бы одно слово из произнесённого... или если самому Манью захочется от него избавиться, то это будет проще простого. Нет, но им ведь потребуются какие-то доказательства! Его слово против слова актёра - он же не какой-то там простолюдин, он принадлежит к самой знатной семье страны, его не смогут казнить без следствия, он скажет, что это навет...
   Хайнэ похолодел.
   Скажет?
   Отречётся от своей веры?
   В полном смятении, обливаясь ледяным потом, он прислонился затылком к стене беседки.
   "А если не отрекусь, если даже смогу вытерпеть пытки и потом казнь, как Энсаро, то какой в этом смысл? - подумал он с каким-то бессилием. - Я просто умру, и всё. Умру, не успев ничего сделать".
   Манью же, казалось, не замечал ни малейших следов этой внутренней борьбы, исказившей лицо Хайнэ.
   - Ты читал книжку, ах-ха-ха! - рассмеялся он. - Я тоже её читал, но разве это сделало меня последователем Милосердного?
   Хитро улыбнувшись, он вдруг вытащил из рукава знакомую Хайнэ книгу.
   - Возьми, перечитай её, и, может быть, поймешь что-нибудь новое, - предложил он и, сунув Хайнэ в руки книгу вместе с его тростью, с неожиданной силой подхватил его под мышки, поставил на ноги и вытолкнул из беседки.
   Хайнэ понял, что его больше не хотят здесь видеть - да и не то чтобы он желал остаться.
   В полном смятении он заковылял по освещённой аллее.
   Постепенно мысли его немного пришли в порядок, страх отступил; он пришёл к выводу, что кем бы ни был этот странный человек, вряд ли он станет доносить на него после того, как сам вручил ему запрещённую книгу. Вот только зачем он это сделал...
   Он остановился, чтобы перевести дух, и тут внезапно услышал за своей спиной звуки - кто-то определённо догонял его, тяжело дыша от быстрого бега.
   Помедлив мгновение, Хайнэ обернулся - и увидел испуганное лицо собственной младшей сестры.
   - Хайнэ! - воскликнула она. - Что ты здесь делаешь?! Я слышала звуки твоих шагов и ещё подумала, что это слишком похоже на то, как передвигается мой брат, но как бы ты мог очутиться во дворце в столь позднее время? А это и впрямь оказался ты!
   Чуть отдышавшись, Нита поведала свою историю: ей удалось пробраться в книгохранилища, но, замешкавшись там ("Зачиталась" - добавила она со смущённой усмешкой), она пропустила нужный момент и не смогла покинуть дворец вместе с остальными гостями.
   А теперь ворота заперты, и что же ей делать, как объяснить, почему она задержалась здесь так надолго?
   - Может быть, сказать, что ты хотела поговорить со мной? - предположил Хайнэ неуверенно.
   Он рассказал, что с ним случилось; Нита пришла от этой истории в совершеннейший восторг.
   Вообще, она была как-то непривычно взволнована и возбуждена, и оказалось, что виной тому - книги из книгохранилища, повествующие о государстве Сантья, которое, как известно, размещалось на этих землях до того, как они ушли под воду.
   "Получается, не я один узнал сегодня историю из прошлого, которая потрясла меня до глубины души", - думал Хайнэ со странным чувством, слушая, как сестра, охваченная восторгом, рассказывает ему легенды тысячелетней давности.
   - У сантийцев не было богов, - говорила Нита, широко улыбаясь. - Они сами себе были богами! Они умели творить чудеса, магия всех стихий была подвластна им, они летали по воздуху, они делали, что хотели, и не подчинялись ничьим законам!
   - Что же они тогда не спасли свою страну от уничтожения, если были, как ты говоришь, богами? - не удержался Хайнэ.
   Все эти слова про чудеса, магию и свободу вызывали у него одну ассоциацию - Хаалиа, и этого хватило, чтобы мифические сантийцы вызвали у него не восторг и не преклонение, как у Ниты, а неприязнь и даже ненависть.
   - Не знаю, - сестра немного помрачнела. - Кажется, это было их наказание... Но, мне кажется, это было придумано уже позднее. Вообще, мне это ужасно не нравится. Послушание, наказание, вся эта дурацкая мораль... Свобода - вот самое главное.
   - Справедливость - вот самое главное. Каждый должен получать то, что заслужил! - вырвалось у Хайнэ. Он всё ещё никак не мог смириться с услышанным: Энсаро погиб, а его брат остался жив и добился того, чего хотел. Обрёл бессмертие... - И если твои сантийцы действительно делали, что хотели, то их наказание справедливо!
   - А за что их было наказывать? За то, что они жили в своё удовольствие? За то, что не имели религии? И почему нужно обязательно почитать каких-то богов, если ты сам можешь всё? По-моему, это выглядит так, как будто сами небеса позавидовали их счастью и решили отнять его у них...
   - А чем они заслужили своё счастье?!
   - А чем не заслужили?!
   Хайнэ открыл было рот, чтобы возразить, и осёкся, поняв, что если продолжить в таком же духе, то они с сестрой окончательно разругаются.
   Да и к тому же, это было довольно глупо - спорить из-за каких-то легенд, о которых он прежде и не слышал.
   Разгромить и уничтожить Хаалиа - вот чего ему хотелось на самом деле, но этого рассказать Ните он не мог.
   - Ладно, давай лучше подумаем, как быть с тобой, - предложил Хайнэ более спокойным тоном. - Для начала мне нужно вернуться в свою комнату. Думаю, ты тоже сможешь в ней переночевать, а утром что-нибудь решим.
   Сестра согласилась, и, проплутав ещё какое-то время по саду, они нашли нужный павильон.
   Но, поднявшись по лестнице на балкон, Хайнэ увидел сквозь двери, что в комнате кто-то есть, и отшатнулся.
   - Подожди здесь, - шепнул он сестре. - Я дам тебе знак, когда можно будет войти.
   Нита спряталась за углом стены, а он зашёл в комнату, распахнув двери.
   Онхонто, в ночной одежде и без маски, сидел на его постели.
   - Хайнэ! - воскликнул он. - Мне сказать, что вас нет в комнате. Я думать, что вы хотите погулять, но так долго! Я беспокоиться, ведь вы же... - он запнулся, явно вспоминая нужное слово. - Вы же калека, вам трудно гулять один.
   Услышать это слово было для Хайнэ так больно, как будто бы он получил удар ножом.
   Да, он был калекой, и сам так называл себя в мыслях, но всё же никто прежде не произносил этого слова ему в лицо, стараясь использовать какие-то более мягкие эквиваленты.
   Вот только запас слов чужеземца был не настолько велик, чтобы он мог позволить себе подбирать выражения....
   - Всё в порядке, - пробормотал Хайнэ, садясь на постель рядом с гостем. - Простите, что заставил вас волноваться.
   Он низко опустил голову.
   - Хайнэ, что же вы плакать?! - поразился Онхонто, заметив его слёзы, и, помедлив, привлёк его к себе, ласково погладил по волосам.
   - От боли, - проговорил Хайнэ, стиснув зубы. - У меня часто бывают боли в ногах.
   Когда Онхонто ушёл, он открыл двери и впустил Ниту.
   - Кто это был? - изумлённо спросила та. - Неужели Онхонто? Такой красивый...
   - О, да, - улыбнулся Хайнэ, угадывая в сестре те же чувства, которые испытал несколько часов назад сам. - Если уж люди даже сейчас, не видя его лица, называют его Прекрасным, то что будет, когда он появится на людях без маски? Видишь, тебе повезло, что ты заблудилась сегодня в саду и благодаря этому смогла увидеть его раньше других.
   - Поразительно красивый, - как-то растерянно повторила Нита и поглядела на постель, как будто он до сих пор там сидел.
   - Это ты ещё не слышала, как он разговаривает, - с воодушевлением сказал Хайнэ. - На своём, родном языке. Когда не запинается и не путает окончания... Ни один певец не смог бы спеть красивее, чем он говорит.
   Он отвёл взгляд в сторону.
   Не сговариваясь, сестра и брат думали сейчас об одном и том же, и недавние распри по поводу сантийцев были позабыты.
  

***

   - Итак, он всё-таки выбрал калеку, - произнесла принцесса Таик после того, как приём был окончен, и она удалилась в свои покои, чтобы иметь возможность выплеснуть эмоции.
   Никого из свиты с собой она не взяла; только Аста Даран неслышной тенью проскользнула вслед за ней.
   Она теперь всегда сопровождала её, и порой принцессу это раздражало - она не доверяла ей, о нет, не доверяла, и в то же время странным образом доверяла и обойтись без неё не могла.
   "Как только вся полнота власти будет моей, я избавлюсь от неё", - много раз думала принцесса, оборачиваясь и искоса глядя на всё ещё красивое, но точно выточенное из камня лицо Верховной Жрицы.
   Однако пока что не отдаляла её от себя.
   - Было бы лучше, если бы он отличил Сорэ Санью? - невозмутимо уточнила Даран. А потом, помолчав, добавила, как показалось принцессе, с едва уловимой тенью насмешки в голосе: - Или, может быть, вы хотели бы, чтобы он приблизил к себе какую-нибудь красивую девушку?
   Принцессу точно пощёчиной обожгло.
   На что это она намекает? Что будущий муж может быть ей неверен, что может предпочесть ей какую-то другую девушку, и что она должна заранее этого опасаться и, сходя с ума от ревности, прятать его от всех женских глаз?
   Старая змея.
   Однако принцесса сдержала свои чувства и, раздражённо поморщившись, села писать Онхонто письмо.
   Это также было частью свадебных традиций: после начала церемоний, которые могли растянуться на много месяцев, и до самого их завершения будущие муж и жена не могли видеть друг друга, даже после того, как жених переезжал в дом невесты - в данном случае, во дворец.
   Исключением служила торжественная встреча и обмен рукопожатиями, но даже этот момент был испорчен, и испорчен он был Хайнэ Саньей.
   Принцесса прикрыла глаза.
   "Сегодня перед вашими глазами побывало несколько сотен юношей и девушек, которых я и приближенные мне люди отметили как наиболее достойных. Почему вы выбрали одного лишь Хайнэ Санью, неужели никто иной не был достоин вашей милости? - писала она. - В таком случае мне жаль. Если уж мои подданные настолько никчёмны, что из тысячи наиболее талантливых и одарённых вы выбираете лишь одного, причём калеку, то чего мне ждать в качестве правительницы этой страны? Но всё-таки ваша свита не может состоять из одного человека, который к тому же, в силу своего физического состояния, не сможет исполнять все обязанности, поэтому прошу вас назвать ещё хотя бы несколько имён".
   Дописав, принцесса приказала отнести письмо Онхонто.
   Ответ не заставил себя долго ждать:
   "Я доверяю этот выбор вам", - было написано в нём.
   Принцесса не знала, чувствовать себя польщённой или оскорблённой.
   Потом она вспомнила то, что говорили люди, приставленные к её будущему супругу: он спокоен и тих, подчиняется всем распоряжениям, терпит необходимые церемонии, хотя, несомненно, не привык к ним, и в голову ей пришла новая мысль.
   Может быть, несмотря на то, что ему было сказано, Онхонто не считает себя вправе самому принимать решение?
   Она снова взялась за кисть.
   "Я пообещала, что вы будете чувствовать себя свободным во дворце, что сможете выполнять все свои желания. Я не отказываюсь от своих слов, даже если в чём-то это может пойти мне в ущерб. Должна признаться, по многим причинам я недолюбливаю человека, которого вы захотели приблизить к себе, но это было ваше решение, и я не буду с ним спорить. Можете не стеснять себя".
   На этот раз ответное послание пришлось ждать дольше. Лишь развернув его, принцесса поняла, почему: оно было гораздо длиннее предыдущего, и, очевидно, Онхонто понадобилось много времени, чтобы составить его. Он всегда очень долго писал письма, однако результат превосходил все ожидания: читая их, сложно было поверить, что автором был чужеземец, в устной речи неимоверно коверкающий все слова. На бумаге он почти не делал ошибок, слог его отличался изяществом, а почерк - удивительной красотой.
   "Госпожа, возможно, я неверно понял ваше желание, - писал он. - Вы хотели, чтобы я выбрал себе слуг, я же хотел найти друга. Но друзей не может быть много. Почувствовав, по некоторым причинам, расположение к Хайнэ Санье, я перестал думать о том, что должен выбрать ещё кого-то, и просто наслаждался талантами ваших подданных, не запоминая их имён. Поэтому, боюсь, я не смогу выполнить вашу просьбу и назвать ещё нескольких человек. Простите меня".
   - По некоторым причинам, - повторила принцесса, не отрывая взгляда от послания. - По некоторым причинам.
   "Хорошо, пусть будет так, - ответила она через несколько минут. - Пусть Хайнэ Санья будет вам другом, а слуг я выберу для вас сама".
   Она приказала отнести письмо, не ожидая от Онхонто какого-то ответа, однако ответ, к её удивлению, последовал.
   "Госпожа, вы сказали, что готовы выполнить любое моё желание. Я осмелюсь попросить вас только об одном: позвольте мне не надевать в присутствии Хайнэ Саньи маску".
   Принцесса вздрогнула; бумага чуть было не выпала из её рук.
   "Это нарушение традиции, - написала она, внутренне дрожа от изумления и ярости. - Никому не позволено видеть ваше лицо. Чем Хайнэ Санья заслужил такую честь? Вы ведь пока что даже не имели времени, чтобы пообщаться с ним наедине".
   Она быстро запечатала послание и кликнула слуг более раздражённым голосом, чем раньше.
   На этот раз ответа она ожидала с сильным нетерпением. Он снова опаздывал, и принцесса решила было, что её ожидает длинное послание, в котором Онохнто подробно перечисляет все достоинства калеки, однако ошиблась: письмо состояло из пары фраз.
   "Госпожа, в моей стране человеку, которого ты хочешь видеть своим другом, было принято преподносить самое дорогое, что у тебя есть. Возможность видеть моё лицо - это единственное, что я могу подарить Хайнэ, больше у меня ничего нет".
   Все слова были выведены кистью очень старательно, как у прилежного школьника, и в то же время была в этом почерке такая неуловимая лёгкость, какой никогда не встретишь у самого лучшего каллиграфа или переписчика, в совершенстве выполняющего свою работу.
   Принцесса пробежала послание взглядом ещё раз, и ещё, и ещё.
   Наконец, она отложила его с шумным вздохом и откинулась головой на подушки.
   Вслед за яростью она ощутила какую-то странную растерянность - и с этим человеком, которого она выбрала себе в мужья, всегда было так. Она не понимала его, он приводил её в недоумение, в замешательство, и в то же время странным образом успокаивал.
   Сначала она чувствовала умиротворение подле него, как будто её захлёстывала волна тёплой воды; она отдыхала, словно качаясь на волнах тёплого озера. А вслед за этим кратким периодом восстановления сил её захватывало жгучее желание - схватить его, удержать в руках, сделать его своим, утвердить как-то это право обладания. Но именно это желание и не получало удовлетворения: он покорился во всём, его почти назвали её мужем, он готов жить во дворце, который станет для него золотой клеткой, и в то же время внутренне он настолько же свободен и далёк от неё, как и в тот момент, когда она впервые его увидела.
   Тот момент...
   Ему предшествовали семь лет бесплодных поисков, смотрин, отвергнутых женихов, к какому бы семейству они не принадлежали.
   Императрица-мать верила, что дочь её ищет того, кого полюбит, придворные и вся страна недоумевали, а сама Таик отказывала даже тем матерям, союз с сыновьями которых сулил значительное пополнение казны и был не так уж плох с точки зрения благородства крови.
   Лишь однажды она призналась самой себе, в чём дело, и позже больше никогда не возвращалась к этой мысли. После того, как Даран привела во дворец мальчика Санью, после того, как принцесса уже успела представить своих детей с частицей проклятой божественной крови, она уже не могла видеть в качестве своего мужа никого иного. Счастливый случай, провидение, Великая Богиня - как угодно! - спасли её тогда от заключения союза с будущим бесплодным калекой, но мучительная тяга к крови Санья осталась, сколько бы она ни пыталась в себе её задавить, сколько бы ни кричала, что всё это сказки. И ни один из людей не выдерживал сравнения - не с Хайнэ-калекой, о нет - но с этим размытым образом, воплощающим в себе абстрактные качества божественной крови, ненавистной и притягивающей одновременно.
   - Выше божественного атрибута может быть лишь само божество, - проронила однажды Даран, когда седьмой год бесплодных поисков подходил к концу.
   Принцесса вздрогнула и поняла, что то, в чём она лишь однажды решилась признаться себе, никогда не было секретом для Верховной Жрицы.
   - В те времена, когда ваша матушка ещё принимала ко двору иноземных послов, я слышала одну любопытную историю, - продолжила Даран. - У креонов бытует легенда, что Богиня Любви возвращается на их землю раз в пятьсот лет, и в этот раз выбрала для воплощения мужское тело. Эти послы рассказывали, что видели мальчика, сына простого рыбака, который прекрасен так, что даже смотреть на него больно, и единственный взгляд в его сторону будто бы заставляет сердце разрываться от любви. Это было девятнадцать лет назад, к теперешнему времени мальчик должен был превратиться в юношу.
   - Бред, - отрезала принцесса.
   Однако через месяц снарядила корабль к Крео - государству-архипелагу, находящемуся в двух неделях морского пути от Астаниса и являвшемуся его ближайшим соседом в безграничных водах Западного океана.
   Исключительно чтобы посмеяться над Даран с её верой в глупые россказни двадцатилетней давности.
   К родителям вышеупомянутого мальчика принцесса, разумеется, отправилась инкогнито, однако те каким-то образом догадались, что перед ними высокопоставленные гости, и рухнули на колени.
   - Много разных легенд сочиняют, сами знаете, как это в народе бывает, - говорили они. - Нам, конечно, приятно, да только всё это неправда. Сына нашего мы в волнах не нашли, как любят присочинить, и фея никакая нам не являлась, чтобы принести младенца в колыбели из цветов, и даже звона серебряных колокольчиков, что предвещает появление чудес, мы не слыхали. Кайрихи родился, как рождаются все обычные дети. И рос, как обычные дети. Да только красивый слишком, с этим не поспоришь, отчего все сказки и пошли... И вот ему уже двадцать три, а с браком до сих пор не сладилось, и иногда мы и сами начинаем вспоминать поверье. Какое поверье? Да такое, что человек, которого Богиня Любви выбрала в качестве своего нового воплощения, не должен связывать себя узами брака, иначе это обернётся глубочайшим несчастьем. Любовь, которой он полон, и красота, которой он отличён, должны быть предназначены всем людям, а не одной только жене, как бывает с мужчинами. Так говорит легенда. И ладно бы только это, может быть, желающие бы всё равно нашлись, но Кайрихи и сам ни к кому любовной страсти не проявляет, женщины никогда не знал и не хочет знать.
   Таик слушала всё это с чувством внутреннего удовлетворения - что теперь скажешь, Даран? - однако под конец всё же захотела увидеть юношу, объяснив это тем, что она, чужеземка, приехала из далёкой страны, наслушавшись про удивительную красоту рыбацкого сына, и теперь хотя бы хочет взглянуть на него своими глазами, чтобы удостовериться, сколько в слухах правды, а сколько - лжи.
   - Отчего же нельзя, можно, - засуетилась мать. - Многие приходят на него полюбоваться, кто-то говорит - даже от болезней помогает.
   И принцесса отправилась посмотреть на юношу.
   Тот работал в это время в саду - подвязывал розы.
   Странное это было государство, Крео - сотни крохотных островов, население которых поголовно было занято рыбацким промыслом. Земли катастрофически не хватало, еды - тоже, и, тем не менее, каждый считал своим долгом развести хотя бы небольшой садик, засаженный даже не овощами и фруктами, а цветами, отчего воздух был буквально пропитан сладким, кружащим голову ароматом, смешивавшимся с запахом морской воды.
   Перед тем, как пойти в сад, принцесса решила всё-таки переменить наряд, и набросила на своё простое тёмное платье парадную накидку, расшитую золотом и драгоценными камнями. Всё равно родители юноши догадались, что перед ними высокопоставленные гости, так есть ли смысл продолжать этот маскарад?
   К тому же, Таик в глубине души злилась и досадовала на себя, что согласилась на это путешествие, что появилась в бедном рыбацком доме, что, желая посмеяться над Даран, подняла на смех саму себя - глупо было это отрицать.
   Так пусть хотя бы юноша - кем бы он там ни был - восхитится и придёт в изумление. Наверняка ему ни разу не приходилось видеть женщины в столь роскошном наряде; он должен решить, что к нему спустилась небожительница.
   Так думала принцесса, пробираясь сквозь заросли цветочных кустов и оставляя на их ветках золотую пыльцу со своего наряда.
   Ещё издалека она заметила, как сверкнула на солнце красно-каштановая прядь волос юноши, заправленная за ухо, и подумала, что волосы у него красивые, это да, пусть даже сейчас они в полном беспорядке и только кое-как подвязаны, чтобы не мешать в работе. А этот редкий, удивительный багрово-красный отлив... Такой оттенок называют цветом морено, но на самом деле на ум приходит другая ассоциация.
   Может ли быть, чтобы та самая "божественная кровь" была точно такого оттенка?
   Принцесса вздрогнула и стала гнать от себя прочь эти мысли.
   Юноша услышал шаги и обернулся.
   На мгновение принцессу охватила оторопь.
   "Ничего особенного. Всё верно, он красивый, но мало ли красивых людей? - подумала она, преодолев изумление. - Как там Даран говорила, что при его виде сердце начинает разрываться от любви? Смешно".
   Правда, её слегка лихорадило, но виной тому, конечно же, были мысли о Санья.
   Она подумала, что лучше уж вообще никогда не вспоминать о них - по крайней мере, до того момента, когда представится реальная возможность нанести удар и уничтожить это осиное гнездо во главе с Эсер Саньей.
   Принцесса впилась взглядом в лицо юноши, пытаясь отыскать в нём хоть какие-то следы того, что хотела увидеть, однако ничего не нашла.
   Юноша оставил свои розы, выпрямился, чуть поклонился, сцепил руки перед собой и стал терпеливо ждать, когда гостья заговорит.
   Это поведение было почтительным, однако Таик была абсолютно уверена, что точно так же он повёл бы себя с любой другой женщиной - к примеру, соседкой, которая пришла полюбоваться его лицом, чтобы вылечиться от простуды.
   Более того, принцесса приближалась в своём роскошном наряде к нему, одетому в простую холщовую рубаху, перепачканную землёй и травами, однако ощущение было такое, что это не она здесь небожительница, а он.
   Ещё не хватало только рухнуть перед ним на колени.
   "Боги существуют лишь до тех пор, пока люди верят в них, - подумала принцесса. - Стоит надругаться над каким-нибудь божеством, втоптать его в грязь, и от божественной природы не останется и следа. Если кровь Санья прольётся в навозную кучу, то навозная куча не станет от этого золотой. Всё дело в отношении".
   Решив так, принцесса оставила свои попытки казаться небожительницей и, приблизившись к юноше, схватила его рукой за подбородок. Заставив его приподнять голову, она начала щупать его - как щупают породистую лошадь, проверяя качество её зубов.
   - Кожа мягкая, шелковистая, неплохо, - приговаривала она, стиснув зубы от злости. - Правда, загар, но это ничего - если оставить тебя на несколько недель в тёмном помещении, то оттенок сойдёт. Зубы белые, ровные. Растительности на лице нет - это хорошо. В нашей стране знатные мужчины носят бороду, только когда достигают зрелости, а до того убивают растительность на лице при помощи специальных препаратов, секреты которых известны только жрицам. Но я не люблю жриц, я не хотела бы прибегать к их помощи. Что у тебя ещё здесь есть? Ну-ка покажи свои пальцы! Если у тебя широкая, грубая ладонь, как бывает у простолюдинов, то это никуда не годится! Я, может быть, всё равно возьму тебя, но заплачу меньше денег, так и знай. Любой недочёт - меньше золота! Всё справедливо.
   Юноша, конечно, не понимал этих слов, но не мог не чувствовать, что гостья произносит и делает нечто очень унизительное для него. И, тем не менее, ни страха, ни унижения, ни даже злости в его взгляде не было - только лёгкое удивление.
   Он не пытался сопротивляться, не отворачивал голову, не отдёргивал рук.
   Наконец, принцесса отодвинулась от него, тяжело дыша, как охотница, передыхающая после схватки со зверем.
   Несколько минут она молчала, и сердце её болезненно колотилось.
   А потом снова пошла в атаку.
   - А ну-ка раздевайся! - прикрикнула она. - С лицом мы всё выяснили, но должна же я знать, что у тебя под одеждой! Я не собираюсь покупать тебя только за красивую наружность, а потом обнаружить в постели никчёмного любовника!
   Юноша не пошевелился.
   - Ты что, не понял? - спросила принцесса, с яростью глядя в его сине-зелёные, как пронизанная солнцем морская гладь, глаза. - Я покупаю тебя себе в наложники! Будешь моим любовником, иноземцев у меня ещё не было. Должен же быть хоть какой-то толк в этом путешествии!
   Она рванула его рубаху, и та неожиданно легко разошлась по швам, повиснув на плечах юноши серыми лохмотьями. Он по-прежнему не пошевелился и ничего не произнёс, однако взгляда не отвёл, и взгляд этот говорил лучше любых слов.
   "Кто вы такая и почему так поступаете со мной?" - спрашивал он, и в этом вопросе не было упрёка, только непонимание.
   Таик прикрыла глаза.
   Климат на островах царил жаркий, к тому же влажный - она быстро вспотела, и теперь солёные ручейки пота лились по её лицу, напоминая по вкусу слёзы.
   - Ладно, - сказала принцесса, переведя дух. - Ты говорят, никогда не был с женщиной, поэтому можешь быть немного робок. Это тоже будет мне в новинку, у нас все стремятся как можно скорее распрощаться с девственностью. Я, пожалуй, даже доплачу твоим родителям за эту редкую особенность. Но всё же я не хочу неприятных сюрпризов. Ты хотя бы умеешь целоваться?
   И, желая тотчас же получить ответ на этот вопрос, она снова схватила его за подбородок и прижалась своими губами к его, мягким и прохладным.
   Он не ответил на поцелуй, однако и сопротивляться не стал.
   - Ну ничего, - пробормотала принцесса, чуть отстранившись. - Покорность - не самое плохое качество. Чересчур страстных любовников у меня и без тебя хватает.
   С этими словами она с силой толкнула юношу прямо в цветы и, набросившись на него, как пантера, принялась покрывать яростными поцелуями.
   В какой-то момент он вдруг издал лёгкий стон, и это чуть было не привело принцессу в исступление.
   Неужели откликнулся?! Ответил на её страсть?!
   Однако дело было совсем не в этом. Чуть отдвинувшись, Таик увидела, что вся его правая рука в крови - шипы роз, в кусты которых принцесса, ослеплённая яростью и желанием, буквально швырнула юношу, изодрали его кожу не хуже когтей дикого зверя.
   Принцесса с трудом подавила крик.
   Она схватила его руку, поднесла к лицу. Ярко-алая кровь струилась по золотистому плечу и собиралась в её ладонь, как в чашу.
   - Кай... Кайрихи, - почти растерянно произнесла принцесса, с трудом вспомнив, как его зовут.
   И тут, услышав своё имя, он, наконец, что-то ответил.
   Принцесса не знала, что именно, и переводчицы рядом не было, но почему-то ей показалось, что он поняла смысл его слов. Ей почудилось, что он сказал:
   "Вы поранили меня. - И снова безо всякого упрёка. - Нужно как-то остановить кровь".
   Ничего не отвечая, Таик отпустила его руку.
   Оторвав полоску ткани от своей и без того разорванной рубахи, он перевязал рану, а потом безмолвно поднялся на ноги и ушёл в дом.
   Принцесса не остановила его.
   Однако после этого, снова скинув парадную накидку, она велела тащить с корабля сундуки с золотом, с драгоценностями, с шёлковой тканью. Она смотрела, как слуги вносят всё это добро в жалкую крестьянскую лачугу, утопающую в цветах, и ей чудилась насмешка в тёмных, умных глазах Даран.
   "Зачем же ты взяла это с собой, если совершенно не поверила моим словам?" - несомненно, потешалась над ней Верховная Жрица.
   Также принцесса думала о том, что в императорской казне не хватает денег, и то, что она делает сейчас - разбрасывается золотом - означает ещё несколько лет унизительной зависимости от Эсер Саньи, невозможности поставить её на колени, заставить захлебнуться собственным богатством и умереть в луже крови, какой бы божественной эта кровь ни была.
   Несколько раз Таик хотелось взмахнуть рукой, остановить слуг, яростно закричать, что они возвращаются, но крик застревал у неё в горле, превращаясь в какой-то сдавленный хрип.
   "Санья всё равно в конце концов получат своё, - решила она, наконец. - Не может их процветание длиться вечно".
   После этого она немедля отправилась в хижину.
   - Я забираю вашего сына с собой, - объявила она родителям Кайрихи. - Я могла бы забрать его силой, потому что ваши правители являются подданными Императрицы Астаниса, и нет такого закона, который мог бы воспретить мне сделать с креонским простолюдином всё, что я захочу. Но я даю вам за него большой выкуп, огромный - даже по нашим меркам. Вы можете благодарить своего сына, он принёс вам счастье.
   Отец и мать смотрели на неё испуганными, бледно-голубыми глазами, так не похожими на изумрудные глаза их сына, и лица их отнюдь не выражали счастья.
   "Они просто не понимают, какая редкая удача выпала им всем, - подумала принцесса. - Куда им".
   - Он будет жить во дворце, - продолжила она, свысока глядя на чету, растянувшуюся перед ней на полу. - Носить роскошные одежды под стать красоте его лица. Бриллианту нужна соответствующая оправа, потому что в противном случае разве будет он чем-то отличаться от обычного булыжника, лежащего в пыли дороги? Кто здесь видит его красоту? Глупые соседки, которые плетут о нём невесть что. А в моей стране самые знатные люди будут восхищаться им. Лучшие художники напишут его портреты, самые талантливые поэты посвятят ему стихи.
   Таик подождала, пока переводчица передаст её слова родителям Кайрихи, однако даже после этого их лица не изменились, продолжая отображать прежнюю несчастную покорность.
   "Готова поспорить, они не поняли моих слов даже после того, как их перевели, - с досадой подумала принцесса. - Глупые крестьяне".
   В голову ей вдруг закралось подозрение: а что, если Кайрихи так же глуп, как и его родители?
   Красив, но глуп.
   Как ни странно, эта мысль даже принесла ей некоторое облегчение.
   В любом случае, теперь уже ничего не поделаешь - не отступать же назад. Если он окажется безмозглой деревенщиной, то придётся демонстрировать его всем просто как красивую куклу. Или не демонстрировать, это уж она сама решит.
   - Идите и сообщите то, что я сказала, вашему сыну, - приказала Таик родителям Кайрихи.
   Мать поднялась с колен и, напоследок посмотрев в лицо гостьи с какой-то жалобной мольбой, засеменила вглубь дома.
   Выждав с трудом около получаса, принцесса пошла вслед за ней и резко распахнула дверь маленькой, убого обставленной комнаты.
   Переодетый в чистую одежду Кайрихи сидел на постели, и она быстрым шагом подошла к нему.
   - Ты поедешь со мной, - сказала Таик, милостиво улыбаясь. - Увидишь другую страну, дворец за Великой Стеной, такое великолепие, которое тебе и не снилось. Твои родители получат от меня много подарков, и этого хватит им, чтобы не работать до конца жизни. Я даже не заставлю тебе менять вероисповедание, - добавила она, вспомнив, что креоны поклоняются каким-то своим богам, кажется, Богине Весны и Природы. - Ну... ты согласен?
   Последние слова вырвались у неё как будто сами собой - она ведь не собиралась спрашивать его согласия, совершенно не собиралась. Так какого демона это произошло?!
   Однако девушка уже успела перевести вопрос, а вслед за ним и ответ Кайрихи:
   - Да, госпожа, поеду, потому что родители хотят, чтобы я сделал так.
   Принцесса посмотрела куда-то в сторону.
   - Вот и прекрасно, - произнесла она после паузы, хотя в глубине душе не была уверена, что это так.
   Потом её взгляд упал на забинтованное предплечье юноши, и Таик почувствовала потребность не то чтобы извиниться, но как-то объяснить свой поступок.
   - Не думай, что я всегда буду груба с тобой, - сказала она. - Сегодня я хотела проверить, как ты поведёшь себя в непредвиденной ситуации, только и всего. Я могу быть и другой.
   Она протянула руку и провела пальцем по его щеке, стараясь придать своему жесту хотя бы лёгкий оттенок нежности. Получилось не очень хорошо, потому что она не привыкла быть ласковой, но, видит Богиня, она готова была постараться.
   Кайрихи смотрел на неё, не опуская взгляда, и казался спокойным, чуть печальным и невыносимо далёким.
   Таик приказала собираться в путь, непременно желая отплыть этим же вечером, какая бы погода ни случилась, пусть даже страшный шторм.
   - Вы, жрицы, кажется, должны уметь управляться со стихиями. С волнами и ветром, разве не так? Вот и утихомиришь бурю, - насмешливо бросила она в сторону Даран.
   Та промолчала.
   Принцесса великодушно позволила Кайрихи захватить с собой кое-что из вещей - то, что было ему дорого - однако он не взял ничего, кроме нескольких веточек роз.
   - Розы есть и в нашей стране, - промолвила принцесса, увидев, как он срезает цветы. - Ничем не хуже этих, и даже лучше. Многочисленные оттенки, более тонкий аромат. К чему везти их отсюда?
   Однако самому Кайрихи ничего не сказала.
   Несколько часов спустя они покинули крестьянский дом.
   Выходя из крохотного садика, засаженного цветами, принцесса, к своему изумлению, обнаружила, что Кайрихи провожают - десятки, а, может, и сотни соседских жителей, непонятно каким образом прознавших о том, что происходит.
   Все они молчали, и только смотрели своими непривычно светлыми глазами, выделявшимися на загорелых лицах - смотрели с тоской, злобой, отчаянием.
   И в этот момент принцесса словно вновь пережила самый страшный момент в своей жизни - сцену почти двадцатилетней давности, когда её, девятилетнюю избалованную девочку, наследницу престола, увозили из столицы неизвестно куда. До этого были роскошь приёмов, которые устраивали во дворце утром и вечером, восхищение перед матерью, являвшей собой образец ума, благородства и красоты, нежная любовь отца, уверенность в своей судьбе и в славном будущем - а потом, в одну ночь, всё закончилось.
   Отец умер, мать перестала выходить на люди, дворец погрузился в темноту. Девятилетней девочке никто ничего не говорил, но она, при всей наивности, свойственной чрезмерно избалованному ребёнку, уже умела слушать там, где надо, и услышала - то, что нашёптывали в мигом опустевших тёмных коридорах тени.
   Императрица сошла с ума!
   И подстроено всё это было Эсер Саньей, которая мечтает лишь об одном: восемьсот лет спустя вернуть корону Императрицы женщине с кровью Санья - себе или своей дочери.
   Скоро, скоро Санья нанесут удар... Если жрицы встанут на их сторону, то для императорской фамилии всё будет кончено. А если учесть, что нынешняя Верховная Жрица - сама по происхождению Санья...
   Девятилетняя девочка впервые услышала о том, что её могут убить, и тот факт, что она вообще смертна, стал для неё первым потрясением в длинной череде ударов судьбы. Как так, она, наследница престола, будущая Светлейшая Госпожа, та, которой по праву принадлежит престол - и может умереть? Может быть убита собственными подданными? Предана Верховной Жрицей, которая, как её учили, является духовной и божественной сестрой Императрицы?
   А потом девочку усадили в карету, не позволив взять с собой ни роскошных нарядов, ни кукол, и повезли через всю страну по разбитым дорогам, через беднейшие провинции страны, мимо нищих деревень.
   И принцесса, которая никогда не покидала дворца и была абсолютно уверена в том, что мир состоит из домов с золотыми крышами и мозаичными окнами, впервые увидела лачуги, наспех сколоченные из досок, помои, которыми улицы были затоплены, точно водой во время весеннего разлива рек, и детей со вспученными от голода животами.
   Она увидела страшные, немытые, бледные, как у призраков, лица людей, которые смотрели на неё с тупой злобой и, казалось, только и мечтали наброситься и разорвать на части - и навсегда возненавидела простолюдинов, так же, как ненавидела к этому времени жриц и семью Санья.
   Это был самый страшный период в её жизни.
   Но потом всё стало медленно приходить в норму.
   Слухи о готовящемся перевороте и убийстве наследницы престола поутихли, жрицы ни на чью сторону не перешли. Императрица начала изредка появляться на людях и, хоть состояние её и оставляло желать лучшего, но всё же объявлять её окончательно помешанной было рано. Эсер Санья осела в провинции Канси и, казалось, была занята одним - приумножением своего потомства и своего золота.
   Совершив над собой громадное усилие, принцесса вернула себе то, что было растоптано жуткой поездкой через трущобы и ощущением, что убийцы гонятся за ней по пятам - сознание своей исключительности, своего предназначения, своего божественного права на трон и власть, которого не смогут отнять никакие Санья.
   Она заставила себя смягчиться по отношению к жрицам, ежедневно напоминая себе о том, что они - опора государственной власти, и что Даран всё-таки не предала её мать.
   Она стала женщиной, и любовные ласки навсегда изгнали из её постели ночные кошмары.
   Воспоминания потускнели и стали казаться детской страшилкой - когда-то давно это было жутко, но сейчас над ними можно было только посмеяться.
   И лишь сейчас, на недолгое мгновение, они ожили во всех своих красках перед принцессой, вновь окружённой ненавидящими её людьми.
   Она, почти не отдавая себе отчёта в своих действиях, вцепилась в руку юноши, которого уводила на корабль, точно пленного.
   И он вдруг остановился, окинул взглядом своих соседей и сказал им что-то успокаивающее, ласковое.
   Что-то вроде: "Я не вернусь, но так должно было случиться, ничего страшного, так будет лучше".
   Кто-то в толпе зарыдал.
   К счастью, закончилось это довольно быстро - принцесса села в паланкин, и шёлковые занавеси навсегда скрыли от её глаз крытые листьями хижины и босоногих жителей островка, провожавших в далёкое плавание своё юное ласковое божество.
   Тем же вечером корабль отправился обратно к берегам Астаниса; царил полный штиль, и Даран не пришлось демонстрировать свои способности - или же их отсутствие.
   Принцесса приказала переодеть Кайрихи в подобающий наряд. Она была уверена, что поначалу он, рыбацкий сын, привыкший носить холщовую одежду, будет выглядеть в нём довольно нелепо, однако этого не произошло - он не наступил случайно на длинную полу одеяния, не согнулся под тяжестью расшитых драгоценными камнями накидок, не запутался в широких, ниспадающих до самого пола рукавах.
   Стоял третий месяц Воды, и одежда соответственного сине-зелёного цвета удивительно шла к цвету его глаз, а многочисленные изумруды оттеняли их необыкновенную глубину.
   "Люди и в самом деле решат, что он божество, - с удовлетворением отметила принцесса. - Морское божество с глазами цвета полуденных волн".
   - Я довольна моим новым любовником, - весело объявила она Верховной Жрице. - Теперь, пожалуй, можно будет быть более сговорчивой в вопросе выбора мужа.
   Даран ничего не сказала, но принцессе снова почудилась насмешка в её глазах - впрочем, она чудилась ей всегда.
   "Уж не думала ли она, что я и правда возьму рыбацкого сына в мужья? - с яростью подумала Таик. - Или это, может быть, был её тайный план? Скомпрометировать меня подобным образом, толкнуть на безумный поступок. На что она рассчитывала? Наверное, ненависть совсем застила ей глаза - ясно ведь, что она ненавидит меня точно так же, как я ненавижу всех Санья. Непонятно только, почему двадцать лет назад она не примкнула к Эсер, а осталась с моей матерью".
   Чтобы отвлечься от этих мыслей, она решила поговорить с Кайрихи.
   Тот сидел на корме, глядя в сторону быстро теряющихся в туманной дымке островов.
   Принцесса взяла его под локоть, заставила перейти на носовую часть корабля и позвала переводчицу.
   - Я расскажу тебе про ту страну, в которую мы плывём, - сказала она, отпустив руку Кайрихи и пройдясь по палубе. - Она называется Астанис, и история её насчитывает уже около трёх тысяч лет. Это великое, огромное государство, и на сотни тысяч сян вокруг нет ни одного другого, которое могло бы сравниться с ним по силе, богатству и мощи. Императрица живёт во дворце, красота и величие которого превосходит все сооружения, которые были когда-либо возведены в древности. Она обладает несметными богатствами, все подданные кланяются ей и считают своей защитницей, её называют дочерью Солнца и наместницей Богини Аларес на земле...
   В голосе её зазвучала гордость; принцесса вдруг поняла, что повторяет те самые слова, которые когда-то говорили наследнице престола на уроках географии, водя указкой из чистого золота по карте провинций, составленной из драгоценных камней.
   Это потом девочка узнала, что невиданный размах, с которым содержала двор её мать до того, как её постигла болезнь, почти что полностью опустошил императорскую казну, что остальные провинции, помимо Канси, в которой беспредельно царят враги-Санья, нищают вместе со столицей, что Астанис не так уж велик по сравнению с легендарной Сантьей, и что отсутствие соседей-конкурентов обусловлено отсутствием соседей вообще - с севера, юга и востока государство было окружено непроходимыми горами, а западную часть омывал океан. Где-то очень далеко, в полутора месяцах морского пути, находились другие страны, и корабли их порой достигали берега Астаниса, но Императрица Нанния ещё пять веков назад приказала не вести с иноземцами никаких дел, помимо мелкоторговых, и все порты, кроме кансийского, были закрыты, что оставалось неизменным и по сей день.
   - Но почему? - спросила однажды девочка, увидев редкое сокровище - чужеземную книгу с картинками людей в диковинных одеждах, которую привезла Императрице в подарок Эсер Санья, тогда ещё считавшаяся её верной подданной.
   - Из соображений безопасности, Госпожа. Незачем иноземцам проникать в нашу страну и вынюхивать секреты жриц, - ответила ей наставница.
   - Но ведь божественная сила принадлежит только старшим дочерям знатных семейств - тем, кто появился на свет высокорождёнными и обладает частицей божественной крови. Всем остальным магические формулы, начертанные в великих книгах, никогда не откроют своей сути, так отчего же бояться каких-то чужеземцев? - наивно удивилась принцесса.
   На это её наставница ничего не ответила, но вопрос запал девочке в душу, и позже, превратившись в женщину, она нашла на него ответ: магические формулы - лишь пустые слова, и вся сила жриц в том страхе, который они сумели к себе внушить.
   - Больше всего на свете, - внезапно произнесла принцесса, облокотившись на перила и глядя в волны, рассекаемые носом корабля, - больше всего на свете я желаю вернуть моему дому ту славу, которой он был окружён во времена моего детства. Всё должно вновь стать точно так же...
   Она умолкла, внезапно почувствовав в груди какую-то тяжесть.
   Зачем она рассказывает всё это ему? Что он может понять, даже после того, как её слова переведут? Какое ему дело до её страны?
   Потом принцесса всё-таки обернулась, почти уверенная в том, что Кайрихи даже не смотрит в её сторону, однако нет - он смотрел, и смотрел как будто бы с интересом.
   Что ж, значит, он не собирался, как казалось поначалу, до конца жизни тосковать по родине, отвергая всё, что ему собирались предложить, и медленно, безмолвно угасать от печали.
   - Ты будешь счастлив, - сказала принцесса, обрадовавшись. - Тебе понравится во дворце и в моей стране. Я разрешу тебе делать всё, что ты хочешь, не буду ни в чём стеснять тебя. Ты узнаешь наш язык и сможешь наслаждаться трудами наших писателей и поэтов. Ты умеешь читать и писать? Впрочем, неважно. Тебя всему научат.
   Она приблизилась к Кайрихи, не сводя с его лица взгляда.
   Тот чуть улыбнулся в ответ.
   Нет, он не держал на неё обиды.
   Таик захлестнул восторг, смешанный с нетерпением.
   "Прекрасно! - подумала она. - Может, теперь он будет более сговорчив?"
   В груди её разгорелся жар; никто из прежних любовников не вызывал у неё столько страсти с первого же мгновения, как этот, которого было проще, и вместе с тем сложнее всего заполучить.
   Взмахнув рукой, она отослала прочь всех слуг и, усадив Кайрихи на подушки, принялась жадно, страстно целовать его.
   Он покорно сносил её ласки, и ощущения, что они ему неприятны, не было, однако ничем на них не отвечал.
   - Ну обними же меня, - не выдержала, в конце концов, принцесса, и, взяв его руку, положила её к себе на талию. - Вот так.
   Решив, что его пугает слишком сильная страсть - мужчины бывают разными - она постаралась быть менее напористой.
   "Нет, это бесполезно, - подумала принцесса с тоской и растерянностью и, глубоко вздохнув, отстранилась от его губ. - Как мне пробудить его любовную страсть? Такого мне ещё не встречалось".
   Для подобных случаев существовали, конечно, любовные эликсиры - очередной секрет жриц. Всего несколько капель, добавленных в воду или вино, и то, чего она хочет, произойдёт - но отчего-то принцессе казалось, что ощущения, которые она при этом испытает, будут далеки от неземного блаженства.
   Любовный эликсир воздействует на тело Кайрихи, но изменит ли он выражение его лица, заставит ли его сердце биться чаще?
   - Я подарю тебе что угодно, - сказала принцесса, приблизив своё лицо к его лицу. - Слышишь? Хоть целый мир.
   Он молча смотрел на неё, и этот мир, который она собиралась ему преподнести, был в его тёмно-зелёных глазах, и это он мог бы подарить его ей, а вовсе не наоборот, но он не хотел. А, может быть, и хотел, но она не знала, как взять подарок.
   - Ладно. Хорошо, - сказала принцесса и, поднявшись на ноги, поправила одежду. - Ты победила, Даран.
   Она ушла, не оглядываясь, и за те несколько сотен шагов, которые она сделала по палубе, чтобы разыскать Верховную Жрицу, ей показалось, что она состарилась на несколько лет.
   - Придумывай легенду, - сказала она, глядя на Даран тяжёлым взглядом. - Всё, что угодно, но чтобы это пошло на пользу моему правлению, и чтобы никто не посмел смеяться надо мной. Пусть думают, что он сын местной королевы или местной "Саньи".
   Даран поняла её без лишних слов.
   - Не волнуйтесь, госпожа, - невозмутимо ответила она, как будто давно ждала этих слов. - Всё будет так, как должно быть. Это был лучший выбор.
   И на какую-то долю мгновение принцесса вдруг поверила в это. Поверила, что рыбацкий сын и в самом деле подходящая для Императрицы партия, и что все эти легенды про божество - правда.
   - Однако теперь вам придётся расстаться с ним на берегу, - напомнила Верховная Жрица. - Как ваш будущий муж он должен будет жить отдельно, и вы не сможете встречаться.
   Срок между моментом оглашения помолвки и переездом жениха в дом невесты, после чего следовала свадьба, при самых выгодных расчётах и ускорении церемоний никак не мог занимать меньше полугода, и прежде для Таик, всегда отличавшейся нетерпением, это было бы совершенно невозможно.
   Но сейчас она как будто бы и впрямь постарела за несколько минут и почувствовала, что это будет не так уж сложно.
   - Я прекрасно об этом знаю, - заявила она. - Более того, я считаю, что не должна больше видеться с ним, начиная прямо с этого дня. Ведь именно так положено по правилам.
   На этот раз в глазах Даран как будто бы промелькнуло удивление, и это принесло принцессе некоторое удовлетворение.
   И всё же ей хотелось знать, как Кайрихи отреагирует на новость, что она решила сделать его своим мужем, поэтому она отправилась к нему немедленно.
   Известие, как полагается, сообщило третье лицо - принцесса стояла в стороне и искоса смотрела на лицо Кайрихи.
   Впрочем, отныне она собиралась забыть это имя раз и навсегда... и то же самое следовало сделать ему.
   - Вас теперь будут звать по-другому, - сообщила она.
   И юноша, ещё до того, как ему перевели эти слова, посмотрел на принцессу удивлённо - как будто почувствовал, что она впервые назвала его на "вы".
   Даран устроила всё так, как надо - легенда про невиданно красивого принца-чужеземца, который принёс счастье госпоже и принесёт его всей стране, полетела через все провинции к столице ещё до того, как принцесса сошла с корабля.
   И новое имя - Прекрасный - чужеземцу придумал сам народ.
  
   Теперь он был здесь, во дворце, и до того момента, которого принцесса ждала более полугода, оставалось не так уж много дней.
   "Он должен быть доволен, - подумала она, ещё раз перечитав его послание. - Я сделала всё, чтобы ему было хорошо, ему ни разу не отказали ни в одном его желании. Слуги говорят, что он не слишком печалится. Будет ли он другим в нашу первую ночь, испытал ли ко мне хоть немного нежных чувств?"
   Её внезапно вновь охватило лихорадочное желание.
   Много месяцев она сдерживала себя и даже не пыталась его увидеть, но сейчас, когда ждать оставалось уже совсем недолго, Таик внезапно поняла, что больше не в состоянии терпеть.
   Написав для Онхонто разрешение, которое он просил, она резко поднялась на ноги и пошла к дверям.
   - Что вы собираетесь делать, госпожа? - внезапно окликнула её Даран. И добавила после паузы: - Любая из жриц знает, что неуместно разрушать своё будущее ради сиюминутного желания.
   - О, не волнуйся, - ледяным голосом ответила Таик. - Я не сделаю ничего такого, что запрещают правила.
   Традиции не позволяли жене видеть будущего мужа вплоть до дня свадьбы, однако про то, чтобы не слышать его, там ничего не говорилось.
   Принцесса проследовала в павильон, в котором пока что жил Онхонто. Там для неё была устроена тайная комната, находясь внутри которой, она могла слышать всё, что происходит в остальных покоях. Прежде она не пользовалась ею, подчиняясь какому-то внутреннему побуждению, заставлявшему её вести себя ещё даже более учтиво, чем было предписано правилами свадебной церемонии, но сейчас это побуждение иссякло.
   Значит, Хайнэ Санья сможет видеть его без маски, а она, его будущая жена, нет?
   Стиснув зубы, принцесса прогнала из комнаты слуг и устроилась на подушках, откинув голову.
   Вскоре до неё донёсся голос - да, это был тот самый голос, который она жаждала услышать.
   Но, Великая Богиня, каким же он был!
   В груди у принцессы что-то сжалось.
   Она слушала, как Онхонто разговаривает с Хайнэ Саньей - ласково, приветливо, весело. Разве был это тот самый далёкий, непостижимый, молчаливый юноша, как в крохотном саду с цветами? Нет! Ни один старший брат не мог бы разговаривать с младшим более участливо, более нежно.
   Так, значит, он бывает ещё и таким.
   Но почему, почему с ним, а не с ней?! К ней он не проявил никаких чувств вообще...
   Пытка продолжалась около полутора часов, а потом Хайнэ Санья удалился в соседнюю комнату, и все звуки стихли.
   Однако принцесса не ушла, решив остаться спать здесь, и, как оказалось, правильно сделала - потому что через несколько часов, посреди ночи, до неё снова донеслись голоса. Сначала это были Хайнэ и Онхонто, а потом Хайнэ и его сестра, которая начала восторгаться красотой чужеземца.
   "Что же это получается? - подумала принцесса, похолодев. - Теперь не только калека, но и эта девица Санья видела его лицо? Что она здесь делает, как такое могло произойти?!"
   Инцидент разъяснился скоро: Хайнэ сам позвал слуг, и его сестра залепетала слова объяснения - она, дескать, заблудилась в саду после приёма, а потом случайно встретила брата, и тот привёл её сюда.
   Принцессу душила ярость.
   Не столько к этой глупенькой девице, сестре калеки, которая увидела лицо её будущего мужа раньше других и посмела так неприкрыто, так влюблённо восхищаться его красотой, сколько ко всем Санья вообще. Произошедшее было лишь очередным подтверждением факта, глодавшего принцессу изнутри: именно Санья - истинные хозяева в государстве, и даже эти, побочная ветвь, жалкие, ничего из себя не представляющие родственники Даран, даже они хозяйничают в её дворце - точно так же, как те, как ненавистная Эсер, которая хозяйничает в западной части её страны.
   Таик позвала слуг.
   - Я слышала, господин Санья жалуется на боль в ногах, - ледяным тоном промолвила она. - Вероятно, это помешает ему уснуть. Принесите ему снотворный чай, чтобы он крепко проспал до самого утра, и ничто не смогло его побеспокоить.
   Подождав необходимое время, она поднялась на ноги и без сопровождения слуг отправилась в комнату Хайнэ.
   Заперев изнутри двери, она сделала несколько шагов по комнате, и взгляд её вдруг упал на нож, лежавший на тарелке с фруктами.
   Острая мысль пронзила её: схватить этот нож, воткнуть проклятому Санье в горло! Купаться в его божественной крови, да - собрать её в чашу, вылить в ванну, в мраморный бассейн, и купаться в нём!
   На мгновение принцессе стало страшно: она явственно почувствовала, как тень безумия, которая нависла над её матерью, простёрла свою чёрную длань и над ней самой.
   Но потом она заставила себя успокоиться: что за глупость. Разумеется, она хочет избавиться от всех Санья, но не так, как это делает живодёр с животными, предназначенными на убой, а так, как делает Императрица - казнив за государственную измену.
   Сдержав дрожь, она приблизилась к постели Хайнэ и откинула полог.
   В последний раз Таик видела его почти восемь лет назад - тот эпизод на улице, когда он схватился за одежду Онхонто, не имел значения, поскольку толком разглядеть его, лежавшего на помосте, было невозможно, да она и не хотела смотреть на него тогда.
   Внешность мальчика, которого когда-то приводили, чтобы показать ей, она не помнила, но что-то подсказывало ей, что Хайнэ мало изменился. Сейчас ему должно было быть девятнадцать лет, однако выглядел он, в лучшем случае, на шестнадцать - и в его случае это было отнюдь не комплиментом.
   Принцесса даже несколько растерялась, увидев совсем детское выражение лица, и крохотную руку, которую Хайнэ во сне подложил себе под щёку. Небольшая ладонь и узкие пальцы считались признаками изящества, однако это был тот случай, когда принцип красоты, доведённый до абсурда, обращается своей полной противоположностью - уродством.
   Спал Хайнэ в тёплом халате, отороченном мехом, - остальные люди носили такую одежду лишь в самое холодное время в году, в третьем месяце Земли, либо же закутывали в неё слабеньких новорожденных и совсем дряхлых стариков.
   Таик откинула в сторону одеяло, развязала на Хайнэ пояс и распахнула полы его одежды.
   Зрелище, которое предстало её глазам, заставило принцессу вздрогнуть: рёбра, сильно выпирающие над впалым животом; неестественно вывернутые внутрь суставы; круглые, как у шарнирной куклы-марионетки, колени и локти, выделявшиеся на фоне рук и ног до того тощих, что казалось, будто их несчастного обладателя заморили голодом почти до смерти.
   Выглядело это так, будто с Хайнэ поиграл какой-то гигантский ребёнок - смял в кулаке, потом расправил, изогнул руки и ноги в разные стороны и согнул обратно, немало не заботясь о том, чтобы получилось так, как было.
   Испытывать к такому существу можно было лишь жалость, смешанную с отвращением.
   "Как он мог взять к себе этого несчастного калеку?! - изумлённо думала принцесса, позабыв о ярости. - Как может смотреть на него? Я хотела, чтобы он видел подле себя лишь красоту..."
   Оставив Хайнэ, она вышла из комнаты, прошла по коридору и, не обращая внимания на слуг, испуганных её появлением, распахнула двери в покои Онхонто.
   "Лишний повод Даран смеяться надо мной и говорить, что я не в состоянии сдержать собственное слово, - мелькнуло у неё в голове. - Но теперь уже всё равно".
   Она подошла к другой кровати, откинула другой полог.
   Контраст с предыдущей картиной был разителен, однако сердце принцессы замерло одинаково, как от уродства, так и от красоты. Разве что в этот раз добавилось и другое чувство, болезненное, как от звуков певучего голоса Онхонто, и изумлённое, напомнившее о том моменте, когда она увидела посреди цветочного сада божество, обряженное в грубую крестьянскую одежду.
   Онхонто чутко спал и, сразу же проснувшись от звука её шагов, приподнялся на кровати.
   - Почему вы взяли к себе этого беспомощного калеку? - спросила принцесса, старясь, чтобы голос не дрожал. - Зачем?! Из жалости?
   Он ответил не сразу.
   - Хайнэ? - наконец, произнёс он слегка растерянно. - Он быть такой... больной, несчастный.
   Он замолчал, судя по всему, сомневаясь, правильные ли слова выбрал.
   Таик подумала, что это первый раз, когда они общаются без переводчицы, и он понимает её, отвечает ей. На её языке.
   Она попятилась к дверям.
   Глаза невыносимо жгло.
   - У вас прекрасное, доброе сердце, - вдруг вырвалось у неё против воли, почти неосознанно. Принцесса отвернулась и замолчала, но всё же добавила перед тем, как распахнуть двери: - Я никак не могу понять, люблю вас или ненавижу.
  

Глава 11

   В следующие четыре дня Хайнэ, переутомившись, не мог даже подняться с постели, но в чём-то это было даже к лучшему: Онхонто приходил к нему каждый день и, сидя рядом на кровати, справлялся о его самочувствии своим невообразимо прекрасным голосом, коверкая слова и забывая окончания, и слушать это можно было бесконечно.
   За это время Хайнэ отправил Хатори два письма. Первое, огромное и полное восторженных излияний по поводу Прекрасного, он написал почти сразу же, однако ответ был коротким и состоял лишь из одной строчки: "Рад, что ты там не скучаешь".
   Хатори, конечно, никогда особенно не любил писать писем, однако на этот раз превзошёл сам себя.
   "Ах, так!" - обиженно подумал Хайнэ и с каким-то яростным удовлетворением принялся строчить новое послание, в котором ещё более ярко, подробно и восхищённо описывал прекрасные качества Онхонто, а в конце добавил, что всегда мечтал иметь подобного друга и брата.
   "Надеюсь, что ты ещё повстречаешься с Нитой, и она подтвердит, что все мои слова - правда, - мысленно добавил Хайнэ и, запечатав письмо, отдал его слугам с просьбой отправить.- Ха!"
   О своей болезни он в письме не обмолвился, как и о том, что под её предлогом не принимал ванну уже четыре дня. Это стало для Хайнэ, привыкшего к утреннему, дневному и вечернему купанию, настоящей трагедией, однако представить, что его будут видеть, раздевать и касаться чужие люди, было невыносимо, и он оттягивал этот момент, сколько получалось.
   Наконец, продолжать в таком же духе стало невозможно.
   К тому же, Хатори так и не ответил на второе послание - очевидно, обиделся. Хайнэ этого и добивался, однако втайне всё равно ждал ответа, и, не получив его, сам обиделся ещё больше.
   "Значит, надо как-то приучить себя обходиться без него", - решил он и в тот же день попросил приготовить для него ванну.
   Однако явно не рассчитал своих моральных сил - вечер стал для него пыткой человека, который ждёт, когда его поведут на казнь.
   Хайнэ вспомнил, как это происходило с Хатори: болезнь изуродовала его не за один день. Сначала были отвратительные пятна - как он радовался, когда они исчезли, не зная, что судьба приготовила ему ещё худшее уродство! В те недолгие несколько дней, когда казалось, будто болезнь совсем от него отступила, Хатори потащил его исследовать окрестности, и они вместе лазили по горам, а потом купались там, откуда брала начало та самая река, что грохотом проносила свои стремительные воды под балконом Зала Стихий в главном доме. Однако всё это быстро закончилось: в самый разгар похода, первого и последнего в жизни Хайнэ, у него вдруг снова начали болеть ноги, и весь обратный путь - и все последовавшие за этим годы - Хатори пришлось тащить его на руках.
   А потом болезнь стала деформировать его тело, однако происходило это постепенно, и не было такого, чтобы в один день Хатори снял с него одежду и обнаружил под ней нечто, кардинально отличающееся от того, что он видел в предыдущий раз.
   Вот так и получилось, что он был единственным, кому Хайнэ позволял видеть себя без одежды...
   Оставшись в одной только длинной исподней рубашке из тонкого белого шёлка, Хайнэ прикрыл глаза, чтобы не видеть лиц слуг.
   "Если кому-то когда-нибудь захочется подвергнуть меня самой страшной пытке, то ему нужно будет раздеть меня на глазах у целой толпы", - промелькнуло у него в голове, когда с него сняли последний предмет одежды.
   От стыда и унижения ему хотелось плакать, и он низко опустил голову, мечтая только об одном - скорее оказаться в воде, которая скроет его тело от посторонних глаз.
   Слуги раздёрнули занавески, ведущие в купальню, однако там Хайнэ ждало новое испытание, о котором он и помыслить не мог - вместо мрамора стены были облицованы зеркалами.
   Очевидно, тот - или, скорее, та - кто отдавал распоряжение о строительстве этой купальни, был не прочь полюбоваться своим обнажённым телом во всех возможных ракурсах и даже не предполагал, каким ударом это желание обернётся в далёком будущем для калеки, панически боящегося уродства и ненавидящего собственное отражение.
   А теперь это отражение смотрело на него и спереди, и сзади, и слева, и справа, и более отвратительного зрелища Хайнэ не видел в жизни.
   "Омерзительный, гадкий урод, - с ожесточением думал он, сидя в бассейне и уставившись на собственные костлявые колени, некрасиво торчавшие из воды. - Лучше бы я погиб тогда, сорвавшись со Срединной Стены".
   Обратно он возвращался с теми же мыслями, и лишь тогда сумел отвлечься от них, когда увидел на своей постели Онхонто.
   У Хайнэ появилось ощущение, будто все краски мира вдруг сменили свой цвет с чёрного на белый.
   "Красота - это нечто поразительное, - растерянно и восхищённо подумал он. - Красота одна способна изменить всё... Вид уродства способен довести до безумия, но красота - как целительный бальзам, который проливают на истерзанное страхом и отвращением сердце".
   Ласково осведомившись о его самочувствии, Онхонто спросил, не желает ли он завтра отправиться вместе с ним на церемонию приветствия. Оказалось, что эта церемония была обязательной для всех обитателей дворца, однако Онхонто испросил для Хайнэ, ввиду его болезни, разрешение участвовать в ней только по желанию.
   Хайнэ, все эти дни страстно ждавший встречи с Марик, которой так и не случилось - увы, она не пришла, как он надеялся, его навестить - подумал, что сможет увидеть её во время церемонии, и радостно согласился.
   Посещение дорогого гостя ненадолго избавило его от печальных мыслей, однако когда он глядел вслед Онхонто, легко поднявшемуся с его постели и пошедшему к дверям, в голову ему вдруг пришло: а если бы Прекрасный увидел его без одежды, лицезрел его уродство, то как бы он поступил? Это абсолютно ничего бы не изменило в его отношении?
   Хайнэ вдруг захотелось это проверить, прямо сейчас, и в то же время он знал, что никогда не решится это сделать.
   Он заснул, впервые за три дня остро почувствовав собственное одиночество и вспомнив, что совсем отвык спать один в комнате.
   Наутро его разбудили ещё до рассвета.
   Закутавшись в несколько накидок, верхняя из которых была подбита мехом, он позволил отнести себя в сад. Онхонто уже ждал его там, и то ли его одежда была намного легче, то ли он просто двигался так легко, что создавалось подобное ощущение, но Хайнэ казался самому себе тяжеловесной каменной глыбой в сравнении с ним, хотя в реальности он, с его болезненной худобой, конечно, весил гораздо меньше.
   - В нашей стране почитать Дэнрю, Морского Бога, и Айе, Богиню Весны, Природы, Цветов, - вдруг сказал Онхонто и, наклонившись, сорвал с клумбы осеннюю бледно-золотистую хризантему. - В первый день весны я раздавать букеты у входа в храме. У вас есть похожий обычай - дарить друг друга цветы, когда праздник. И сейчас, во время церемонии, каждый держит в руках цветок, который женщина потом должна обменяться с мужчиной. Это нравиться мне.
   С этими словами он вручил хризантему Хайнэ.
   Тот немного робко спрятал её в рукаве.
   Половину оставшейся дороги его несли на носилках, а потом ему пришлось встать на ноги, однако он не слишком пожалел об этом: Онхонто обхватил его за пояс, помогая идти, и лёгкость его движений как будто передалась на какое-то время и Хайнэ.
   Дорога заканчивалась возле лестницы в тысячу ступеней, которая вела к главному павильону, и Хайнэ на мгновение оторопел, увидев собравшихся у её подножия людей - их было не меньше нескольких сотен.
   Заметив Онхонто, они стали выстраиваться в ряды: женщины по правую сторону аллеи, ведущей к лестнице, мужчины - напротив них, по левую. Онхонто, по-прежнему держа Хайнэ под руку, направился в толпу. Люди расступались перед ним, почтительно кланяясь; наконец, он занял своё место в центре шеренги.
   Какое-то время вокруг царило молчание, а потом где-то вдалеке раздался удар гонга, возвещавший о появлении принцессы.
   Она прошла по аллее в сопровождении нескольких придворных дам и жриц и, пройдя между рядами подданных, встала точно напротив Онхонто.
   Девушки-служанки обошли всех собравшихся, вручая каждому по свежесрезанному цветку. Хайнэ отказался, достав из рукава свою хризантему, и сжал её в обеих руках, испытывая одновременно смущение и гордость за свой "особенный" цветок.
   Взгляды всех дам были прикованы к нему; точнее, конечно, не к нему, а к Онхонто, но часть из них в итоге попадала и на Хайнэ, стоявшего рядом, и он, робея, смотрел себе под ноги.
   "Что же будет, когда все увидят его без маски? - думал он с какой-то странной радостью. - Они поклонятся ему, как божеству, и так и должно быть..."
   После того, как девушки раздали цветы, мужчины и женщины снова замерли, не шевелясь.
   - Чего мы ждём? - тихонько спросил Хайнэ, когда ожидание совсем уж затянулось, и в его ногах стала разливаться знакомая свинцовая тяжесть, грозившая обернуться резкой болью.
   Однако ответил ему не Онхонто, как он надеялся, а некто слева.
   - Восхода солнца.
   Хайнэ изумлённо обернулся, услышав знакомый голос, и господин Астанико - а это был именно он - улыбнулся ему своей характерной полуулыбкой.
   В этот момент первые лучи солнца, поднявшегося над главным павильоном, заскользили по широкой аллее, и Онхонто, отпустив локоть Хайнэ, низко поклонился - а вслед за ним и остальные мужчины.
   После этого церемониальный поклон совершила женская половина во главе с принцессой, и Хайнэ, решившись, наконец, поднять голову, столкнулся взглядом с сестрой, стоявшей прямо напротив него по другую сторону аллеи.
   Какое-то время они стояли, молча глядя друг на друга, и лёгкий ветер развевал длинные чёрные волосы обоих.
   "Вот мы и оба во дворце, - думал Хайнэ с какой-то грустью. - Как мечтали когда-то".
   Он попытался высмотреть в толпе Марик, но её не было, а потом вдруг вспомнил слова Онхонто про обмен цветами.
   - А что теперь? - едва слышно спросил он у Астанико, мысленно прокляв себя за то, что не потрудился ничего узнать про предстоявшую церемонию. - Я должен что-то делать?
   - О, не беспокойтесь, - беспечно ответил ему тот. - Сейчас к вам подойдёт какая-нибудь дама, которая выберет вас, и отдаст вам свой цветок. Вы, соответственно, вручите цветок ей.
   - А если... не подойдёт? - решился спросить Хайнэ, уверенный в том, что ни одна дама не выберет калеку даже для того, чтобы вручить ему цветок во время церемонии утреннего приветствия.
   Может быть, так могла бы поступить Марик, но ему снова не посчастливилось с ней встретиться...
   - Тогда вручите свой цветок принцессе. Впрочем, ваши опасения, судя по всему, беспочвенны. Глядите-ка, - и Главный Астролог кивнул куда-то вправо.
   Однако ещё до того, как Хайнэ успел повернуть голову, он почувствовал, как чужие руки коснулись его ладони.
   - Пусть Сияющая Богиня Аларес одарит вас своими дарами, и никогда её гнев не коснётся вас.
   Это был голос его сестры.
   "Пусть любовь Милосердного всегда освещает ваш путь", - до боли захотелось сказать Хайнэ, и в этом момент он, пожалуй, впервые почувствовал, что за огромная пропасть разделяет его с сестрой, помимо расстояния и прошедших с момента разлуки семи с половиной лет.
   Она была служительницей Богини, он не признавал ни одного другого Бога, помимо Милосердного.
   - Какая жалость, госпожа. Я успел было понадеяться, что вы направляетесь ко мне, однако вы, как оказалось, решили поприветствовать своего брата, - внезапно засмеялся Астанико. - Какое трогательное проявление нежной сестринской любви... особенно для госпожи, которая давала клятву забыть о своём имени и обо всей семье.
   Иннин окинула его ледяным взглядом и промолчала.
   - Могу я попросить вас, Хайнэ, как своего друга, об одном одолжении? - продолжил Главный Астролог. - Подарите мне тот цветок, что вручила вам ваша прекрасная сестра.
   Хайнэ растерялся, не зная, как поступить, однако Астанико, не дожидаясь его ответа, ловко вытащил у него из рук пурпурную астру и с наслаждением вдохнул её аромат.
   - Ну вот, хотя бы так, но ваш подарок всё-таки оказался у меня, - усмехнулся он, глядя Иннин в глаза.
   Та смотрела на Хайнэ.
   - Давно ли ты дружишь с человеком, который проявил себя врагом твоего брата, а, Хайнэ? - вдруг спросила она. - Тебе не кажется, что это предательство по отношению к Хатори?
   Хайнэ будто ледяной воды в лицо плеснули.
   Эта ситуация и муки, связанные с нею, становились уже невыносимыми.
   - Не кажется, - наконец, с трудом выдавил он.
   Иннин развернулась и ушла.
   - Вы не прислушаетесь к словам своей сестры, господин Санья? - спросил Астанико бесцветным тоном, глядя куда-то в сторону. - Возможно, она в чём-то и права.
   Хайнэ прикрыл глаза.
   "Он был единственным, кто остался со мной, когда все остальные бросились к Сорэ Санье..." - вспомнил он.
   А ещё подумал о том, как все три дня перечитывал учение Милосердного, пытаясь понять, что имел в виду Манью, когда говорил, что он не имеет права считать себя последователем Энсаро.
   Ответа на свой вопрос Хайнэ так и не нашёл, однако строки "Лучше видеть в человеке светлое, чем дурное; лучше хорошо подумать о том, кто не так уж хорош, чем плохо - о том, кто этого не заслуживает, потому что видя в человеке доброту, вы тем самым уже делаете его добрее" запали ему в душу даже больше, чем раньше.
   Кто знает, может быть, Манью хотел сказать ему именно это...
   - Я не думаю, что она права, - проговорил Хайнэ, дотронувшись до рукава Главного Астролога и глядя ему в глаза. - Я считаю вас хорошим человеком. То, что вы говорили про любовь к нашему народу, показалось мне искренним, идущим от вашего сердца. Я уверен, что вы будете достаточно великодушны, чтобы забыть те обидные слова, которые когда-то произнёс мой брат, и не делать из них повода для вражды. Он произнёс их не по злому умыслу, у него просто такой характер.
   Главный Астролог чуть усмехнулся, однако взгляд его оставался непроницаемым.
   - Мне приятно ваше лестное мнение обо мне, Хайнэ, - сказал он. - Даже не знаю, чем отблагодарить вас за него. Разве что, может быть, вот этим?
   Он внезапно вытащил из рукава какой-то свиток.
   - Что это? - удивился Хайнэ.
   - Разрешение покидать дворец по своим нуждам. - Астанико милостиво улыбнулся. - Для вас.
   - Вы так добры, - в замешательстве пробормотал Хайнэ. - Я очень, очень вам благодарен.
   В этот момент рука Онхонто снова коснулась его локтя, и он почувствовал огромное облегчение. Рядом с этим человеком ему не приходилось испытывать сомнений, друг он или враг, хороший он или плохой. Рядом с ним он был просто счастлив...
   - Теперь я должен пойти в Храм, Хайнэ, - сказал Онхонто. - Вы пойти со мной?
   И ответ "да" вырвался у Хайнэ раньше, чем он вспомнил о том, что Храм посвящён Богине, которую он ненавидел.
   - Вы говорили, что в вашей стране почитают других богов. Для вас не тяжело заходить в наш Храм и кланяться нашей Богине? - осторожно спросил он по дороге.
   Онхонто не сразу понял, что он имеет в виду.
   - Нет, нет, - наконец, ответил он. - Разве должно быть? Госпожа разрешать мне не менять вероисповедание, но я подумать, что это неправильно.
   Хайнэ на мгновение оторопел.
   Как это возможно?.. Энсаро претерпел за свою веру ужасные муки и всё-таки не отрёкся, а Онхонто, всё ещё казавшийся ему самым прекрасным существом на земле, сделал это добровольно, хотя никто не заставлял его?
   - Почему вы так решили? - растерянно спросил он.
   Онхонто на мгновение задумался.
   - Потому что раз я жить на этой земле, то должен почитать богов, которые почитаете вы, это казаться мне правильно. Разве не так? - Он улыбнулся и протянул Хайнэ руку.
   Тот чуть пожал её, всё ещё пребывая в глубоком замешательстве.
   "Нет, это не правильно, - в отчаянии думал он. - Человек не должен отрекаться от самого дорогого и ценного, не должен менять богов, как меняет одежду..."
   Они остановились у Храма, и Онхонто совершил церемониальный поклон перед статуей Богини, выполненной из чистого золота.
   Хайнэ с тоской глядел на то, как он опускается на колени и касается лбом земли, однако потом ему в голову пришла мысль, которая развеяла его мучительные сомнения.
   Ведь когда-то он и сам кланялся Богине и даже просил Даран о том, чтобы остаться служить в храме. Но всё это было лишь потому, что он ещё не знал истинного Бога и не читал учения истинной веры.
   Если бы Онхонто прочитал книгу, то, может быть, и он тоже...
   Сердце у Хайнэ болезненно заколотилось; он напомнил себе, что не может этого сделать - показать Онхонто учение - что это слишком опасно.
   Не сейчас.
   На этом утренние церемонии были закончены. По дороге обратно в павильон Хайнэ удалось выяснить, что Марик вот уже несколько дней находится дома - отдыхает после того, как столько времени и сил потратила на подготовку приёма.
   Это обрадовало Хайнэ - так вот, значит, почему она не навестила его, а не потому, что позабыла о нём, и в то же время огорчило: получается, он ещё несколько дней не сможет передать ей письмо. Однако потом он вдруг вспомнил о разрешении, которое раздобыл для него Главный Астролог, и решил поехать к Марик сам.
   Ещё несколько дней назад он никогда бы не осмелился на такой поступок, однако четверо суток лихорадочного ожидания сделали своё дело. Если поначалу Хайнэ безмерно боялся момента, когда нужно будет отдать Марик письмо с признанием, то теперь уже был готов на что угодно, лишь бы побыстрее сделать это и избавиться от мук томительного ожидания.
   Попросив для себя экипаж, Хайнэ отправился в путь.
   Марик приняла его ласково.
   - Что же вы не переслали мне новое письмо Энсенте? - спросила она с шутливым укором. - Я так ждала все эти дни.
   "И я тоже очень ждал вас все эти дни, - подумал Хайнэ, глядя на неё затуманенными от слёз глазами. - Получается, мы чувствовали одно и то же..."
   - Мне хотелось передать его вам лично, - решился он и протянул Марик послание.
   Она развернула его, и Хайнэ всё-таки отвёл взгляд, не в силах смотреть на то, как она будет читать слова любви, написанные его рукой.
   В последующие несколько минут он попеременно краснел и бледнел и весь облился ледяным потом.
   Наконец, это стало совсем невыносимо.
   Хайнэ снова посмотрел на Марик, ожидая своего приговора, но она сидела всё в той же позе, держа перед собой письмо в вытянутой руке и, судя по всему, так ничего и не прочитала.
   - Я не могу, - засмеялась Марик, заметив его взгляд, и прикрыла лицо рукой. - Сама не знаю, что со мной такое, но я не могу сейчас его прочитать. Поверите или нет, но мне даже почему-то страшно! Видно, я слишком долго ждала это письмо. Простите меня, Хайнэ. Давайте, я прочту его чуть позже и перешлю ответ вам во дворец.
   - Хорошо, - прошептал Хайнэ.
   С одной стороны, это было ужасно - то, что всё снова откладывается, но с другой, Марик, получается, почувствовала, что это письмо - особенное... Почувствовала, даже не прочитав ни строчки.
   Эта мысль приводила его в трепет.
   - Ну раз уж вы здесь, то расскажите мне что-нибудь об Энсенте, - внезапно попросила Марик и, взяв Хайнэ за руки, усадила его рядом с собой на диван.
   - Ч-что именно? - испугался тот, не ожидавший такого вопроса.
   - Что угодно, да хотя бы просто какой-то эпизод из его жизни!
   Хайнэ растерялся. Лихорадочно попытался что-нибудь придумать - но в голову, как назло, ничего не шло.
   Не мог же он рассказывать Марик, к примеру, о том, что чувствовал, когда Хатори читал его повесть.
   Мысли о брате натолкнули Хайнэ на спасительную идею.
   Он вспомнил сцену, которую тот устроил во дворце, презрев традиции и до глубины души поразив всех гостей своим вольным поведением, и, слегка переиначив её, чтобы Марик ни о чём не догадалась, рассказал это как один из эпизодов из жизни "Энсенте Халии".
   Марик хохотала и хлопала в ладоши.
   Хайнэ смотрел на неё с умилением и восторгом, и в то же время в душу его закрадывалась тоска.
   "Что же будет, когда она узнает, что это я? - думал он. - Ведь я совсем не такой... Это уж не говоря о том, что урод и калека".
   Но всё же ему хотелось верить, что произойдёт чудо, а воспоминания о том, как Марик плакала, слушая его повесть во дворце, позволяли ему надеяться, что это не так уж невозможно.
   Наконец, пришло время прощаться.
   Хайнэ не хотелось, чтобы его в присутствии Марик носили на носилках, поэтому он заковылял к экипажу сам.
   Во дворе стояли две довольно похожих кареты, приготовленных для отъезда, и он на мгновение растерялся.
   "Этот или тот?" - в замешательстве думал он, переводя взгляд с одного экипажа на другой.
   Задавать подобный вопрос слугам и показывать, что он даже не запомнил, в каком экипаже ехал из дворца, ему не хотелось.
   Однако времени на раздумья не было - у него уже начинали болеть ноги, и Хайнэ решил рискнуть: наугад раскрыв дверь одного из экипажей, он забрался внутрь.
   И мгновение спустя понял, что ошибся.
   Дверь снова распахнулась, в экипаж заскочил юноша и, даже не поглядев на Хайнэ, бешеным голосом закричал:
   - Трогай!!!
   Ворота были уже открыты, и повозка в тот же момент рванула с места.
   Хайнэ забился в угол, испуганно глядя на своего соседа - это был брат Марик. Тот заметил, что находится не один, только несколько минут спустя, когда экипаж уже катился с огромной скоростью по улицам города.
   - Во дворе было два экипажа, - поспешно пробормотал Хайнэ. - Я случайно перепутал их и сел в ваш вместо своего... Простите.
   Взгляд юноши отобразил поочередно изумление, досаду, и, наконец, какую-то горькую обречённость - так смотрит человек, когда вдобавок к его крупным бедам прибавляется какая-то мелкая неприятность. Неприятно, но, по большому счёту, уже всё равно.
   - Остановите экипаж, я выйду, - робко предложил Хайнэ.
   - Не смешите меня, куда я вас теперь дену, - устало сказал Никевия-младший. - Высажу посреди улицы, и вы пешком отправитесь во дворец? Ладно, езжайте со мной.
   Следующую четверть часа между ними царило молчание.
   Несколько факторов - любовь Никевии к чтению, его несчастливая романтическая история и то, что он, в конце концов, был братом Марик, - по-прежнему внушали Хайнэ к нему симпатию, и ему хотелось заговорить с ним, но он не знал, о чём.
   Всё же он надеялся, что это совпадение окажется знаком судьбы и поможет ему подружиться с интересным человеком.
   - Вы, конечно же, знаете мою историю, - вдруг произнёс Никевия и, закрыв глаза, рассмеялся. - Впрочем, кто её не знает. Даже собаки, и те потешаются надо мной.
   У него был голос человека, который бесконечно устал от всего происходящего и от самого себя, но не в силах чего-либо изменить, и это причиняет ему ещё большие страдания.
   - А знаете, куда я еду? - продолжил юноша. - К ней. Она сказала, что позволит с ней увидеться. И я сразу побежал! Смейтесь, смейтесь надо мной. Видел ли свет такого идиота? Так было с тех пор, как мне исполнилось тринадцать. Восемь лет! Она то приближала меня, то отталкивала. Сначала сама приходила по несколько раз в неделю, а потом, когда я уже начинал млеть от счастья и строить планы, забывала обо мне на два месяца. Я клялся себе, что больше не вспомню о ней. Что перестану думать о женщине, которая относится ко мне как игрушке, что перестану унижаться, выставляя себя на посмешище, и тешить её безмерную гордость тем, что не могу прожить без неё и дня. Я ненавидел её, проклинал! И что? Стоило ей только позвать меня после перерыва в два месяца, в три, в четыре, как я сразу же бежал к ней, позабыв обо всех своих решениях, как собачонка, которую поманили лакомством! И ничего, ничего, ничего не изменилось за восемь лет.
   Очевидно, он уже дошёл до такой степени отчаяния, что готов был исповедаться в своих страданиях кому угодно.
   Или, может быть, ему нужно было выговориться после долгих месяцев или даже лет молчания, и малознакомый попутчик лучше остальных подошёл на роль слушателя.
   Как бы то ни было, Хайнэ чувствовал свою ответственность и боялся сказать что-нибудь не то, расстроить его ещё больше. Ему хотелось найти какие-то нужные, красивые слова, которые смогли бы утешить его собеседника раз и навсегда, но почему-то казалось, что, что бы он ни сказал, станет только хуже.
   - Я понимаю вас, - наконец, робко произнёс он.
   - В самом деле? - криво усмехнулся Никевия. - Если честно, то не верю, что вы действительно можете меня понимать.
   Хайнэ обидел этот тон.
   - Может быть, для меня и невозможен счастливый брак, семья, дети, но это не значит, что любовные чувства мне недоступны, - ровно сказал он.
   Никевия вскинул голову и посмотрел на него как будто с большим интересом.
   - Я не имел в виду вашу болезнь. Только то, что вам вряд ли приходилось сходить по кому-нибудь с ума до такой степени, - пояснил он более мягко и, помолчав, добавил: Так вы кого-то любите?
   - Да, - прошептал Хайнэ.
   - А она? Отвечает вам?
   Хайнэ посмотрел в пол.
   - Не знаю.
   - Не позволяйте ей играть с вами, - посоветовал Никевия. - Ваша любовь будет льстить её самолюбию, и она не отпустит вас от себя, даже если не сможет ничем вам ответить. Все женщины такие.
   "Не все, - подумал Хайнэ. - Надо думать, самолюбие Марик удовлетворено сполна, да и любовь калеки вряд ли чем-то польстит её тщеславию. Не хочу верить, что у неё могут быть подобные мотивы. Нельзя судить обо всех по одному только человеку, который сделал тебе больно..."
   - Почему любовь заставляет человека позабыть обо всём? О гордости, о чувстве собственного достоинства, об обещания, даваемых самому себе? - горько спросил Никевия-младший. - Может, вы знаете ответ? Я столько искал его. Думал, может, хоть в книгах найду ситуацию, подобную моей. Но там всё не то. Там про препятствия, которые чинит влюблённым судьба, или про козни злоумышленников, или про трагическую смерть одного из супругов во цвете лет. А у нас с Илон что? У нас нет никаких препятствий. Кроме нас самих.
   Он бессильно опустил голову и уставился неподвижным взглядом куда-то в пол.
   Экипаж, налетев на большой скорости на камень, подпрыгнул, и Никевию сильно тряхнуло, но он даже не обратил на это внимания.
   У Хайнэ внезапно появилась одна идея.
   - Скажите, а как вы относитесь к Энсенте Халии? - взволнованно спросил он.
   - А что Халия? - пожал плечами Никевия, не поднимая головы. - Он хороший писатель, но мне нечего искать в его книгах. Они про счастливых влюблённых.
   - Он мой друг, - сказал Хайнэ, сглотнув. - Хотите, попрошу его написать... про вас?
   Сказав это, он тут же испугался и пожалел о своих словах, однако Никевия поднял голову и посмотрел на него взглядом голодного человека, перед которым неожиданно поставили тарелку с едой.
   - А он бы мог? - спросил он хрипло. - Всё, как есть? Как у нас с Илон?
   - Думаю, да, - осторожно подтвердил Хайнэ, хотя и не был в этом уверен.
   - Если бы он и в самом деле смог... Может, мне стало бы легче, - пробормотал Никевия и внезапно впился в Хайнэ лихорадочно заблестевшим взглядом. - Тогда расскажите ему всё. Только пусть напишет всю правду, ничего не утаивая! Как я унижался, плакал перед ней, да что там, практически ползал на коленях! Знаете, поначалу я ведь пытался сохранить лицо, думал о гордости. Терпеливо сносил месяцы молчания с её стороны, не заваливал её письмами, делал вид, что сам занят другими делами, в то время как сутками напролёт думал о ней. Но чем больнее она била по моей гордости, чем чаще я говорил себе, что всё, это уж точно в последний раз, и что мне нужно подумать о чувстве собственного достоинства, тем меньше его у меня оставалось. Под конец не осталось уж ничего. Я перестал стыдиться своей слабости, перестал себя сдерживать. Я откровенно умолял её побыть со мной ещё хоть день, час, минуту! И если раньше она, неизменно теряя ко мне интерес, всё-таки возвращалась через несколько месяцев, то после того, как я перестал скрывать свои чувства, она, вероятно, стала меня презирать и бросила насовсем. И теперь мне уже всё равно. Я готов принять от неё любую подачку, лишь бы она хоть час провела со мной, и пусть надо мной потом смеётся весь город, вся страна, весь мир и сонмы богинь. - Он и сам истерически рассмеялся, а потом провёл по лицу руками и снова поглядел на Хайнэ. - Пусть ваш Халия напишет об этом. Без прикрас. Может, если я погляжу на себя со стороны, увижу, как жалко это выглядит, то найду в себе силы покончить со всем этим.
   - Я постараюсь, - беззвучно прошептал Хайнэ, глядя на него широко раскрытыми глазами.
   В этот момент экипаж остановился, и послышался звук открываемых ворот.
   Никевия поднялся на ноги и протянул Хайнэ руку.
   - Пойдёмте со мной, - попросил он. - Может, хоть при вас я постыжусь унижаться, вымаливая для себя новое свидание.
   Хайнэ и сам уже готов был просить об этом: ведь если писать про эту историю, он, по крайней мере, должен увидеть, что представляет собой её героиня. Что это за женщина, которая может довести мужчину до такой степени любовного наваждения?
   Их с Никевией пропустили в дом и провели в одну из комнат, вероятно, предназначенную для приёма гостей.
   Хайнэ осторожно обвёл её взглядом: комната была светлой и обставленной весьма изящно, однако без той доли изысканности, которая отличает стремящихся идти в ногу с модой хозяев. Скорее, здесь царил едва уловимый дух прошлого: картины кисти старых мастеров на стенах, засушенные цветы, на книжных полках - не литературные новинки, но собрания сочинений классиков.
   Женщина появилась несколько минут спустя - высокая, красивая, одетая с большим вкусом.
   Не очень юная - на вид ей было никак не меньше тридцати.
   После рассказа Никевии Хайнэ ожидал увидеть перед собой взбалмошную гордячку, которой доставляет удовольствие вертеть мужчинами, однако госпожа Илон, скорее, походила на его мать, спокойную и безмятежную.
   Гордость в ней, однако, чувствовалась - или, может быть, не гордость, а чувство собственного достоинства. По крайней мере, осанка её была очень прямой, а тёмно-карие задумчивые глаза смотрели как будто бы немного свысока.
   Присутствию в своём доме второго гостя, она, казалось, ничуть не удивилась.
   - Надеюсь, вы помните, что я позвала вас только затем, чтобы вы повидались с вашим ребёнком, - сказала госпожа Илон Никевии - О чём вы умоляли меня уже давно, - подчеркнула она.
   Хайнэ с тревогой посмотрел на юношу, опасаясь сцены, которая принесёт мучение всем троим, включая нежданного свидетеля, однако Никевия, судя по всему, сумел сдержать себя - или, может быть, и в самом деле помогло присутствие постороннего человека.
   - Я прекрасно всё помню, - сказал он безжизненным тоном.
   Госпожа Илон кивнула и вышла из комнаты.
   Через несколько минут служанка принесла младенца.
   Лицо у Никевии изменилось - на этот раз оно отражало растерянное изумление, и нежность, и ещё что-то такое, отчего глядеть на него было больно.
   - Можно мне подержать её на руках?.. - спросил он дрожащим голосом.
   - Конечно, - улыбнулась служанка и, передав девочку ему в руки, оставила отца с дочерью наедине, не считая Хайнэ.
   Никевия прижал к себе утопающий в кружевах свёрток; вид у него был какой-то потерянный и счастливый одновременно.
   Вдоволь налюбовавшись на девочку, он повернулся к Хайнэ и с гордостью сказал:
   - Это моя дочка. Знаете, по-моему, она похожа на меня. По крайней мере, я вижу... чувствую что-то общее. У неё мои глаза, я в этом уверен. А вам как кажется? - с каким-то испугом прибавил он и сел на диван рядом с Хайнэ, чтобы показать ему ребёнка.
   Никакого сходства между младенцем и юношей тот не увидел, однако Никевия смотрел на него с такой надеждой, что Хайнэ просто не мог сказать правду.
   - Да... и в самом деле видно, что вы отец с дочерью, - подбодрил его он.
   Никевия с облегчением улыбнулся.
   - Красавица, - прошептал он, дотронувшись кончиком пальца до носика ребёнка. - Моя малышка.
   Девочка начала гулить.
   - Наверное, нужно было купить ей что-нибудь, - внезапно с тревогой сказал Никевия. - Подарок... Куклу или ещё что-нибудь. На память обо мне. Почему я такой идиот?! Почему не подумал об этом?
   - Ну, куклу - это слишком рано, наверное, - попытался успокоить его Хайнэ. - Она же ещё совсем маленькая.
   - Маленькая? - рассмеялся Никевия. - Когда Илон разрешит мне следующее свидание с ней, ей будет уже лет шесть, не меньше. Теперь понимаете, почему я так говорю?
   - Не может быть, - не поверил Хайнэ. - Нельзя же так поступать...
   - Нельзя? - повторил Никевия всё с тем же смехом. - А кто ей запретит? Я Илон не муж. Мне нечем доказать своё отцовство.
   Хайнэ попытался подобрать слова утешения, но пока он думал, необходимость в ответе отпала - Никевия снова повернулся к дочери и принялся говорить ей что-то ласковое, смешить её.
   Гроза разразилась неожиданно.
   Только что Никевия строил ребёнку рожицы и весело улыбался, и вдруг он весь затрясся и, прижав к себе свёрток, завыл, точно раненый зверь.
   Хайнэ чуть не подскочил на месте.
   Напуганный младенец разразился истошными воплями.
   - Дайте её мне, - поспешно попросил Хайнэ, испугавшись, что крики девочки услышит госпожа Илон, и тогда у неё уж точно будет повод запретить Никевии дальнейшие свидания с дочерью.
   Не то чтобы у него был значительный опыт обращения с младенцами, однако как нужно держать ребёнка, он помнил ещё с тех пор, как родилась его вторая младшая сестра, а это было не так давно.
   Осторожно прижав младенца к груди, Хайнэ начал его укачивать, и, к счастью, это помогло.
   Девочка постепенно затихла, а вслед за ней и её отец.
   Чуть расслабившись, Хайнэ посмотрел на свёрток в своих руках. Девочка была тяжёлой и тёплой, и взгляд её казался на удивление осмысленным. Вот она вдруг улыбнулась ему, а потом протянула ручку и, схватив длинную чёрную прядь, зажала её в кулачке.
   Хайнэ испытал болезненное чувство.
   В последний раз он держал на руках ребёнка - младшую сестру - лет пять тому назад, но тогда это не произвело на него никакого впечатления, и мысль о том, что собственных детей у него никогда не будет, ещё не принесла ему столько тоски.
   А теперь, вероятно, что-то изменилось.
   "Я до сих пор помню, как он держал на руках Хайнэ, которому тогда было всего несколько минут от роду, сколько нежности было в его взгляде", - почему-то вспомнилось Хайнэ, и его тоска стала ещё сильнее.
   - Простите, - глухо сказал Никевия, глядя куда-то в потолок. - Я так и знал, что не удержусь от безобразной сцены. Не в одном, так в другом.
   Хайнэ не нашёл, что ответить, и только отдал ребёнка обратно отцу.
   - Больше всего мне стыдно перед родителями, наверное, - признался чуть позже Никевия. - У меня замечательные родители, лучшие на свете. Однако я даже не могу подарить им внуков, потому что вряд ли у меня когда-нибудь будут жена и другие дети. Одна надежда на Марик - надеюсь, хотя бы её брак будет счастливым. Она очень хочет детей, на самом деле...
   Хайнэ весь съёжился, услышав эти слова.
   Чтобы скрыть свои чувства, он поднялся и заковылял к книжной полке, сделав вид, что заинтересовался библиотекой госпожи Илон.
   "Марик в любом случае придётся рожать детей не от меня, - в смятении думал он, листая первую попавшуюся книгу. - Но, возможно, я мог бы... стать её вторым мужем... если бы она захотела".
   Он хотел было захлопнуть книгу, но взгляд его случайно скользнул по дарственной надписи на титульном лице.
   "Моей любимой ученице от Ранко Саньи", - гласила она.
   "Ранко! - изумлённо подумал Хайнэ. - Тот самый, который когда-то держал меня на руках!.."
   Он хотел было изучить книгу более внимательно, но время свидания подошло к концу, и служанка вежливо, но настойчиво напомнила гостям о том, что их экипаж готов к отъезду.
   Провожать Никевию госпожа Илон не вышла.
   Всю обратную дорогу тот выглядел хуже некуда, однако говорить пытался бодро:
   - Знаете, мне даже кажется, что в этот раз у меня всё получится. Думаю, что, наконец, смогу себя преодолеть.
   Хайнэ, глядя на него, сомневался в этом, однако вслух своих сомнений не высказывал.
   - Хорошо хоть у неё нет других любовников, - внезапно прибавил Никевия едва слышно. - Иначе я бы точно сошёл с ума.
   Он отвёз Хайнэ во дворец и пообещал как-нибудь навестить его.
   "Ну вот, у меня появилось столько новых друзей", - радовался тот.
   Возвращаться в павильон его не тянуло, и он, поколебавшись, решил сделать то, чего ему хотелось на протяжении четырёх дней, наряду с желанием поскорее отдать Марик письмо - попытаться найти таинственного актёра с белыми волосами.
   Во время разговора с Марик Хайнэ как бы между прочим упомянул некоего странно одетого господина, которого он якобы случайно видел проходящим под своим балконом, и в ответ получил изумлённый возглас.
   - Не может быть! - воскликнула Марик. - Судя по вашему описанию, это не кто иной, как господин Маньюсарья, наставник дворцовой труппы, но он никогда не разгуливает по саду просто так и не появляется при посторонних. Даже я видела его от силы раза три за всю жизнь! И он ни разу не заговорил со мной. Некоторые даже думают, что он немой.
   "А со мной он говорил, и долго", - подумал Хайнэ изумлённо.
   - Ах, Хайнэ, если так, то вам повезло увидеть самую большую загадку дворца, - продолжила Марик. - Сдаётся мне, даже сама Императрица не знает всего о господине Маньюсарья. Каких только слухов о нём не ходит... например, что он на самом деле бессмертный волшебник и живёт здесь, во дворце, уже тысячу лет.
   "Бессмертный волшебник? - мысленно повторил Хайнэ, и в голове его мелькнуло безумное предположение, но он постарался его отбросить, зная о своей склонности чересчур поддаваться собственному воображению. - Нет, такого не может быть".
   Но, как бы там ни было, его тянуло увидеть Манью вновь.
   Он попытался было найти беседку, в которой встретил его в прошлый раз, однако сейчас, при свете дня, она как будто сквозь землю провалилась, и после часа бесплодных поисков Хайнэ понял, что если будет продолжать в том же духе, то сляжет ещё дней на пять, не меньше.
   Он попросил отвести его к актёрам.
   Те, как оказалось, занимали огромный участок в западной части сада с несколькими павильонами и высокой стеной, отгородившей их от остальной территории дворца - почти что "весёлый квартал".
   Когда перед ними распахнули ворота, Хайнэ показалось, будто он попал в иной мир.
   Всё здесь было каких-то кричащих, ярких цветов - павильоны, раскрашенные в немыслимые оттенки, рисунки демонов и красавиц на стенах, одежда самих актёров и волосы, особенно их волосы. После того, как Хайнэ привык видеть у мужчин лишь естественный цвет, каштановый или чёрный, странно было видеть яркие пряди изумрудно-зелёного, пурпурно-красного или нежно-фиолетового оттенка.
   Обитатели "квартала" провожали носилки знатного господина насмешливыми взглядами, но у Хайнэ отчего-то было чёткое ощущение, что смеются они не над его болезнью, а над чем-то своим.
   - Здесь нет ни одной женщины? - удивлённо спросил он у сопровождавшей его дамы, дворцовой прислужницы.
   - О да. Это особенность дворцовой труппы. Среди других манрёсю встречаются лица обоих полов, однако господин Маньюсарья берёт к себе только мужчин.
   - Но почему?
   - Ну, он якобы утверждает, что перевоплощение в роль противоположного пола - одна из самых сложных задач для актёра, а он сам любит "трудных учеников". И поскольку мужчина от природы в целом менее талантлив, чем женщина, а его способности к перевоплощению хуже, то поэтому господин Маньюсарья набирает к себе мальчиков. Но как оно на самом деле, никто не знает, - женщина засмеялась, прикрыв лицо веером. - Может быть, всё объясняется личными склонностями нашего загадочного господина. Вы ведь, конечно, знаете, что означает выражение "забавы манрёсю"?
   Хайнэ не знал, но догадался.
   Его слегка передёрнуло от отвращения, а потом вдруг снова вспомнились слова про Хаалиа, ненавистного брата пророка Энсаро: "Он живёт в роскоши и богатстве, он в открытую творит чудеса, у него множество любовниц и даже, как говорят, любовников".
   "Это ещё не основание, - попытался остановить себя Хайнэ. - Не основание считать, что Манью на самом деле и есть..."
   Но его уже лихорадочно трясло от волнения.
   Его занесли в главный павильон.
   - Здесь нет слуг, - предупредила его дама. - Эти актёры живут, как хотят, не так, как нормальные люди. Я бы не советовала вам оставаться здесь одному и надолго. Не думаю, конечно, что кто-нибудь осмелится причинить вам вред, но всё увиденное может повергнуть вас в большой шок.
   Хайнэ поблагодарил её за заботу, однако попросил всё же оставить его на какое-то время одного - встречаться с господином Маньюсарьей в присутствии свидетельницы и слуг ему отнюдь не хотелось.
   Дама удалилась.
   Решив попросить кого-нибудь из актёров отвести его к их наставнику, Хайнэ толкнул первую попавшуюся дверь.
   Внутри царила полутьма; тишину прорезали звуки томных вздохов и поцелуев.
   Присмотревшись, Хайнэ увидел в глубине комнаты два силуэта - и ни один из них, судя по всему, не принадлежал женщине.
   Поражённый, он замер на месте, силясь подавить поднявшееся внутри отвращение.
   Любовники, тем временем, заметили, что они не одни, однако, казалось, ничуть не смутились. Всё же через какое-то время они оторвались друг от друга, и первый, не удостоив Хайнэ ни словом, ни взглядом, прошёл через всю комнату и скрылся в дверях.
   На нём была одежда знатного господина.
   Второй, в свою очередь, поднялся с кровати, откинул полог и неторопливо зажёг пару светильников.
   Губы его были ярко накрашены алой краской; рыжеватые волосы, сверкнувшие от пламени светильника, напомнили на мгновение о Хатори.
   Даже не подумав поправить распахнутый на груди халат, юноша прислонился к стене и тогда только поглядел на гостя, чуть приподняв брови - дескать, чего желаете, господин?
   - Я хотел бы увидеть господина Маньюсарью, - довольно сухо, если не сказать высокомерно, заявил Хайнэ.
   Он и раньше-то относился к актёрам без особого почтения, а теперь, после увиденного, и вовсе не считал себя обязанным проявлять к одному из них хоть каплю уважения.
   - Все хотят его увидеть, - обворожительно улыбнулся актёр. - Да только он никого не хочет.
   Хайнэ подумал, что если и дальше будет разговаривать с таким пренебрежением в голосе, то точно ничего не добьётся, и попытался сменить тон на более доброжелательный.
   - Может быть, и так, но всё же я прошу вас доложить ему обо мне. Скажите, что с ним хочет встретиться человек, для которого он устраивал представление четыре дня назад в беседке.
   В глубине души он рассчитывал, что эти слова произведут на актёра впечатление, однако тот только пожал плечами, выглянул в коридор и, подозвав к себе какого-то мальчика, ласково потрепал его по волосам.
   - Мне позвать амэ? - спросил ребёнок.
   - Да, - улыбнулся ему актёр и напоследок поцеловал его в затылок.
   - Этот мальчик - сын господина Маньюсарьи? - вырвалось у изумлённого Хайнэ.
   Он знал, что "амэ" - это обращение к отцу в семьях простолюдинов.
   Юноша-актёр посмотрел на него как будто даже снисходительно.
   - Нет, конечно, - сказал он. - Вы должны бы знать, господин, что официально нам не позволено иметь детей. Всякое, конечно, случается, и бывало так, что у одного из нас рождался ребёнок от связи с простолюдинкой, а потом мать умирала, и отцу приходилось забрать дитя к себе и воспитывать уже как своего ученика, но это не тот случай. Мы зовём господина "амэ" в знак нашей любви к нему.
   - Вот как. Вы так сильно его любите? - пробормотал Хайнэ слегка растерянно.
   Сложно было представить, что странный господин с крикливым голосом и повадками умалишённого способен внушить столь глубокие чувства своим подопечным. Или с ними он ведёт себя по-другому?
   - Он любит нас, и мы, в свою очередь, отвечаем ему не меньшей любовью, - подтвердил юноша. - Так бывает всегда. Настоящая любовь не бывает невзаимной.
   - Ну, это не совсем правда, - не мог не возразить Хайнэ, хотя он отнюдь не собирался вступать в спор. - Сколько случается несчастливых историй...
   - Я говорил про настоящую любовь, - мило улыбнулся актёр. - Когда вы кого-то по-настоящему любите, то эта любовь не может сделать вас несчастливым. Если же это так, то речь идёт лишь о вашей любви к самому себе.
   Хайнэ вздрогнул, но в этот момент в комнату вернулся мальчик и позвал его идти за ним.
   Проводив его на второй этаж, он показал ему на двери в конце коридора и скрылся.
   Чуть поколебавшись, Хайнэ толкнул двери и замер, почувствовав на своём лице свежее веяние - оказалось, что двери вели не в зал, а на открытый с трёх сторон широкий балкон, огороженный белыми перилами.
   Второй этаж в павильоне был высоким - вид отсюда открывался на весь "квартал", расстилавшийся внизу разноцветными квадратами, и глаза от ярких красок зарябило ещё сильнее, чем внизу.
   Недавний знакомец Хайнэ сидел в кресле-качалке к нему спиной, положив тонкую руку на перила балюстрады; ветер развевал его белые волосы, полы ярко-лилового одеяния расстилались по деревянному настилу.
   Господин Маньюсарья пил чай.
   - Что же ты не наливаешь себе чай? - вдруг крикливо спросил он, не поворачиваясь к гостю, и его резкий голос как будто вырвал Хайнэ из медитации, вызванной общей умиротворённостью пейзажа - неторопливо покачивавшимися золотыми кронами деревьев, балконом, залитым ярким солнцем. - Здесь у нас нет слуг, тебе, наверное, уже сказали. Каждый всё делает сам. И раз уж ты пришёл на нашу территорию, то не ожидай для себя поблажек только потому, что ты калека.
   Проглотив обидное слово, Хайнэ сделал несколько шагов вперёд и неуклюже опустился в соседнее кресло.
   Господин Маньюсарья взмахнул рукой, показывая ему на чайник, и продолжил с демонстративным наслаждением потягивать густой напиток янтарного цвета.
   Хайнэ тоже налил себе чай и, вдохнув тонкий цветочный аромат, сделал глоток.
   Беседовать с ним, судя по всему, никто не собирался, и он тоже не знал, с чего начать разговор, поэтому, подражая господину Маньюсарье, облокотился на балюстраду и поглядел вниз.
   Отсюда, с высоты, ему было хорошо видно, что творится во всём квартале - очевидно, этот павильон был построен так специально, чтобы наставник труппы, находясь на балконе, мог наблюдать за всеми своими подопечными.
   Вдалеке группа актёров, растянув цветной тент, держала его на весу со всех четырёх сторон, то и дело встряхивая, в то время как пятый юноша, стоя на полотне, старался не только удержаться на ногах, но и исполнить некое подобие изящного танца.
   На другой улице трое актёров, судя по всему, репетировали какую-то сценку. Первый постукивал колотушкой, отбивая ритм, второй отрабатывал движения: вскидывал вверх руки с веерами, низко кланялся и тут же отскакивал в сторону. Третий иногда принимался подпевать, и ветер далеко разносил его чистый, глубокий голос, звеневший в прохладном осеннем воздухе.
   - Ну и как тебе наш приют милосердия, Хайнэ-который-считает-себя-последователем-Энсаро? - внезапно спросил его Манью.
   - Милосердия? - повторил Хайнэ, вздрогнув. - Так вы набираете своих учеников в труппу... из жалости к ним?
   - Это всего лишь такое выражение! - возразил Маньюсарья, залившись, в своей привычной манере, крикливым смехом. - Не думай, что в актёры идут лишь те, кто попал в безвыходную ситуацию, и у кого в жизни больше ничего не осталось. Есть и такие, но их мало. Большинство движимо жаждой богатства и желанием лёгкой жизни. Для тех, кто родился в семьях простолюдинов, стать актёром - это почти единственная возможность попасть в среднюю часть города и надеть шёлковую одежду. Цена за это высока, но мальчишки в свои двенадцать-тринадцать лет, а то и в пятнадцать, этого ещё не понимают. Точнее, верят, что смогут это преодолеть. А мне интересно наблюдать за этой борьбой, смотреть, что получается из этих смелых, дерзких мальчишек после того, как всё презрение окружающих обрушивается на них. Для этого раз в пять лет я отправляюсь в путешествие по провинциям и наблюдаю за местными манрёсю, а потом выбираю из них своих будущих учеников. Женщин я к себе не беру. Ты, вероятно, спрашивал, почему? Не знаю, что тебе сказали, но это потому, что женщина, пошедшая в актрисы, вызывает куда меньше нареканий, её страдания не так сильны. Поэтому женщины мне не интересны.
   Лицо у Хайнэ всё больше вытягивалось с каждым новым услышанным словом.
   - Как вы жестоки, - наконец, пробормотал он.
   - Зато ты, надо полагать, очень милосерден, - рассмеялся Манью и, повернув к Хайнэ густо выбеленное лицо, растянул губы в лукавой улыбке. - И много ли сочувствия ты проявил сегодня к моим подопечным? Например, к Таэлле, которого ты встретил внизу? Между прочим, тот человек, с которым ты застал его в не самый подходящий момент - его возлюбленный лет с пятнадцати. Не любовник, который купил его за деньги, но возлюбленный, ради которого он и стал актёром - чтобы попасть во дворец и быть ближе к нему. Ты бы пошёл на такие жертвы ради своей возлюбленной, а, Хайнэ Санья? Отдал бы свою честь, своё доброе имя, бросил бы семью и уехал в далёкий край, только ради возможности быть рядом с ней?
   - Я не знал этой истории, - сказал уязвлённый Хайнэ. - Откуда я мог знать...
   - Через два месяца у того человека свадьба, - продолжил Маньюсарья, проигнорировав его слова. - От которой он не может отказаться. Он уедет к своей жене в далёкую провинцию, а Таэлле останется здесь. Его сердце разбито, а от души остался один пепел, но об этом не узнает ни одна живая душа, потому что он будет улыбаться всем, как улыбался тебе сегодня. А потом выйдет на сцену и сыграет так, что зрители будут рыдать, но сам не прольёт ни одной слезинки. Он - мой лучший актёр.
   - Мне очень жаль, если он так страдает, - пробормотал Хайнэ в замешательстве. Звучало всё это и в самом деле печально, однако он не мог отделаться от внутреннего пренебрежения к подобной "неправильной" любовной истории, какой бы трагической она ни была.
   - Ты думаешь, им нужна такая жалость? - поинтересовался Манью насмешливо. - Ты бы сам хотел, чтобы кто-то одарил тебя подобным "милосердием"?
   Хайнэ отвёл взгляд.
   А Манью, тем временем, вдруг вскочил на ноги и, запрыгнув на перила, сделал несколько шагов, высоко приподнимая ноги в белоснежных шароварах.
   - Ты считаешь, что они достойны презрения или, в лучшем случае, сочувствия, а, между тем мои ученики, эти презренные актёришки, осыпаемые насмешками, поливаемые грязью, используемые как эталон падшего создания - это лучшие люди на земле, - сказал он, остановившись, и голос его внезапно как будто даже помолодел.
   На мгновение Хайнэ показалось, что он видит перед собой совсем юного мальчика, чьи движения легки, как у горной газели, а грудь охвачена пламенем восторга.
   - Богатые и бедные одинаково презирают их, - продолжил Манью, повернувшись к Хайнэ спиной и с высоты глядя на свои владения. - Каждый думает: "Ну, уж как бы я ни был плох, по крайней мере, я не актёришка". Их любовь покупают и продают, их дети называют отцами других людей. Они сгибаются всё ниже и ниже под градом насмешек, ругани, обвинений, до тех пор, пока не упадут окончательно в грязь. И вот там, в этой грязи, на обломках того, что обычные люди называют словами "честь", "самоуважение" и "доброе имя", расцветает потом цветок их души, сильный, необыкновенный и чистый. Свободные от самих себя, они обретают способность жить чужой жизнью, как своей собственной. Отвергнутые нашим миром, они начинают творить свой, неповторимый и удивительный. И зрители, побывав на их представлениях, раскрывают от восхищения рты, а потом проливают реки слёз; их трясёт, как в лихорадке, и весь прочий мир перестаёт для них существовать. Ненадолго, конечно. Потом, оправившись от изумления, они начинают поносить моих учеников ещё большей бранью, но им уже нет до этого дела. Они обретают нечто гораздо большее... они становятся волшебниками.
   Он замолчал.
   Хайнэ смотрел на него с каким-то подобием опасливого восхищения - кем бы ни был этот человек, но определённую силу увлекать за собой он имел.
   - Или не становятся и, растоптанные и истерзанные, умирают в горьких стенаниях о своей несчастливой судьбе, - внезапно закончил свою тираду Манью совсем другим, беспечно-насмешливым тоном и, спрыгнув с перил, спустился на первый этаж по внешней лестнице, приставленной к балкону.
   Хайнэ почти бессознательно последовал за ним.
   Манью подхватил его под локоть, и вместе они прошли по главной улице.
   - А что бы ты сказал, Хайнэ Санья, если бы я предложил тебя вылечить, аххаха? - внезапно спросил он, остановившись. - Вылечить в обмен на то, что ты станешь актёром?
   Хайнэ остолбенел.
   - А вы... могли бы? - только и смог проговорить он, едва дыша.
   - Говорят же, что я волшебник! - Маньюсарья хитро улыбнулся. - Ну же, Хайнэ Санья, решай, у тебя есть ровно половина минуты!
   "Я не верю в это, - подумал Хайнэ потрясённо. - Это невозможно!"
   - Время вышло! Отвечай, ты согласен?
   Хайнэ как-то потерянно оглянулся по сторонам, скользнул взглядом по обитателям квартала в цветастой одежде и с покрытыми гримом лицами.
   - Нет, - с трудом выдавил он и низко опустил голову.
   - Это было правильное решение, - улыбнулся господин Маньюсарья. - И всё же вот какова цена твоим страданиям. Если бы ты действительно хотел вылечиться, хотел больше всего на свете, ты бы схватился за любую возможность.
   Хайнэ было нечего на это ответить. Молча они прошли до конца улицы и повернули обратно, а когда вернулись к павильону, Манью вдруг взмахнул рукой, подзывая к себе того самого актёра, которого Хайнэ встретил в этом квартале первым.
   - Иди-ка сюда, Таэлле, - сказал он. - Пообщайся с нашим гостем, развлеки его. Знаю, что поначалу он был с тобой не слишком-то приветлив, но, быть может, после моих слов он раскаялся в своём отношении. А, может быть, и нет.
   С этими словами он скрылся в дверях, оставив Хайнэ наедине с юношей.
   Тот подошёл к нему ближе.
   - Что это такого амэ наговорил вам, господин? Рассказывал про наши невообразимые страдания? - улыбнулся он, вертя в руках веер. - Надеюсь, вы не принимаете все его слова за чистую монету?
   Хайнэ почувствовал себя идиотом.
   - Из его слов выходило, что он довольно жесток по отношению к своим ученикам и подвергает вас своеобразным испытаниям, - сказал он, избегая каких-то упоминаний о собственном мнении на этот счёт.
   - Ну, в какой-то степени это правда, - подтвердил Таэлле, всё так же улыбаясь. - Испытания у нас и в самом деле своеобразные. Но так как мы чётко знаем, для чего они нужны, и видим перед собой цель, они вовсе не делают нас несчастными. Амэ хочет, чтобы мы отбросили то, что налагается воспитанием, понятиями о приличиях, чести, совести, долге, добре и зле - словом, всё то, чему учат человека в обществе. Потому что, как он говорит, только отбросив привычные представления о жизни, мы сможем достоверно сыграть любого - знатного господина и нищего, женщину и мужчину, жестокого убийцу и человека, исполненного самых благородных намерений.
   А ещё... знаете, чем отличается наша труппа от других манрёсю? Все остальные не могут избежать моральных наставлений в своих пьесах, они так или иначе становятся на сторону одного из героев и пытаются со сцены проповедовать, как нужно жить. Мы же никогда этого не делаем, потому что, по сути, лишены представлений о морали. Мы предоставляем зрителям самим решать, кто прав, а кто виноват - и иногда они до хрипоты спорят между собой после наших выступлений, однако никогда не остаются равнодушными. Каждый видит своё.
   С этими словами актёр повернулся к Хайнэ спиной и, подозвав к себе мальчика, который ходил по кварталу с подносом, наполненным сластями, взял у него одно из лакомств.
   - Впрочем, из моих слов как будто выходит, что амэ делает из нас нечто особенное - небожителей, достигших глубин Звёздного Океана, пребывающих в вечном спокойствии и навсегда избавленных от людских страстей, - добавил Таэлле, с наслаждением откусив от сладкой лепёшки. - Но это неправда. Мы, как и обычные люди, любим развлечения, зрелища, красивую одежду, вкусную еду. Мы ссоримся между собой, ревнуем учителя друг к другу, а ещё - это правда - продаём свою любовь мужчинам или женщинам, кто больше заплатит. Хотите купить мою? - внезапно предложил юноша, безмятежно улыбаясь.
   Хайнэ шарахнулся в сторону.
   "Так вся эта трагическая история про возлюбленного тоже была ложью! - подумал он. - Будь она правдой, он не стал бы делать мне подобных предложений".
   - Вижу, красота моего лица оставляет вас равнодушным, - засмеялся Таэлле. - Впрочем, я понимаю, отнюдь не все предрасположены к подобного рода ласкам. К сожалению, среди нас нет женщин, но вы можете поискать в Аста Энур, есть немало актрис-манрёсю, которые также смогут одарить вас своей любовью в ответ за некоторую плату.
   - Благодарю вас, но у меня уже есть возлюбленная, - холодно ответил Хайнэ.
   - В таком случае, желаю вам с ней большого счастья.
   Таэлле низко поклонился ему, улыбаясь вполне искренне, а потом поднялся на крыльцо и скрылся в дверях павильона.
   Хайнэ остался один.
   Он подумал, что ему бы нужно покинуть это место и вернуться к себе, однако что-то словно держало его здесь, и это что-то было не болью, которая сковала уставшие ноги и не позволяла сделать больше нескольких шагов. По крайней мере, не совсем.
   Перестав бороться с собой, Хайнэ вернулся на главную улицу. Он опустился прямо в траву, прислонившись спиной к высокой ограде, отделяющей "квартал" от остальной территории дворцового сада.
   "Это правда, что Милосердный призывал никому не отказывать в ласковом слове и сочувствии, - в замешательстве думал он. - Но значит ли это, что нужно хорошо относиться к подобным созданиям, которые продают свою любовь и возводят отсутствие морали в ранг высшей добродетели? Я не понимаю..."
   Подтянув к себе колени, Хайнэ поплотнее закутался в свою тёплую накидку и принялся бездумно наблюдать за актёрами.
   Один из мальчиков, совсем маленький, каких было здесь не так уж мало, гонялся с восторженными визгами за стрекозой, другой, чуть постарше, собирал ярко-алые кленовые листья, время от времени украдкой бросая на Хайнэ взгляд. В конце концов, преодолев смущение, он подошёл к нему поближе и вручил ему букет.
   - Мне? - изумился Хайнэ. - Но почему?
   - Вы такой красивый, - застенчиво признался мальчик. - Я никогда не видел мужчин с чёрными волосами.
   Сам он был блондином - очевидно, Манью потчевал своих подопечных напитком, изменяющим цвет волос, с самого раннего детства.
   "Поразительно, - подумал Хайнэ. - Для всех людей актёры с их странным внешним обликом являются чем-то удивительным, а для этого мальчика - наоборот. Его удивляют обычные люди... Очевидно, он никогда не выходил за ворота и, получается, вырастет с теми представлениями о жизни, какие внушает ему господин Маньюсарья. Именно они будут казаться ему нормой, а то, что кажется нормой нам - чем-то странным. Необычная у него будет судьба... но, во всяком случае, он не будет мучиться, совершая какие-то неправильные вещи, ведь он не будет считать их неправильными. Наверное, это и в самом деле свобода".
   - А вот тут ты ошибаешься, аххаха, - внезапно раздался откуда-то сверху голос, и Хайнэ, чуть не подпрыгнув от неожиданности, задрал голову и увидел Манью, преспокойно сидевшего на вершине ограды. - Я знаю, о чём ты думаешь. Но для тех детей, которые по каким-то причинам воспитываются у меня с детства, у меня припасена другая судьба. Они не станут манрёсю - по крайней мере, до тех пор, пока не поживут годик-другой за оградой в качестве "нормальных" людей, пытаясь приспособиться к чуждым им порядкам. Им также придётся ломать свои представления о жизни. Вопрос не в том, какие нормы выбрать, а в том, чтобы отказаться от своего привычного мировоззрения.
   Хайнэ не успел ничего ему ответить - в этот момент ворота распахнулись, и на аллее появился тот, кого он меньше всего ожидал здесь увидеть.
   - Вас так долго не возвращаться, я волновать... волнуюсь, - сказал Онхонто с извиняющейся улыбкой. - Просто зайти поглядеть, быть вы здесь, и как всё в порядке.
   С этими словами он сделал несколько шагов вперёд и с любопытством поглядел на обитателей квартала, бросивших свои дела и повернувших головы в сторону гостя.
   Хайнэ чувствовал себя ужасно.
   У него было ощущение, что на его глазах мешок сияющих драгоценностей высыпали прямо в грязь, в хлев, на потеху свиньям. Нет, он, конечно, не сравнивал актёров с глупыми животными, но всё же... но всё же это было не место для Онхонто, для такого прекрасного, чистого, светлого создания, ни в коем случае, нет, ни за что!
   - Вам не следовало сюда приходить, господин, - растерянно пробормотал он. - Госпожа...
   - О нет, не волновайтесь, - беспечно взмахнул рукой Онхонто. - Госпожа разрешать мне быть, куда я хочу, конечно, в пределах сада.
   В этот момент Манью, легко спрыгнув с ограды, встал напротив гостя и, чуть улыбнувшись, поклонился ему.
   "Нет, нет! Что вы делаете?! Вы не должны..." - с бессильным ужасом думал Хайнэ, глядя, как самое прекрасное на свете существо склоняется в ответном низком поклоне, а потом обводит взглядом остальных актёров и кланяется им тоже.
   Созданиям, которые продают свою любовь и возводят отсутствие морали в ранг высшей добродетели...
   - В нашем саду много цветов, и самых необычных, но не было и не будет более прекрасного, - внезапно сказал господин Маньюсарья, и голос его казался вполне серьёзным.
   На лице Онхонто отразилась растерянность - очевидно, он не совсем понял, что ему сказали. Однако, судя по всему, чувствовал, что ему сделали комплимент, и ответил:
   - Вы всегда очень красивы, я так любоваться вас во время приёма. Желать вам долгих счастья и процветания.
   В этот момент Хайнэ, наконец, смог заставить себя подняться на ноги и слабым голосом предложил вернуться в павильон.
   - Что с вами, Хайнэ? - ласково спросил Онхонто на обратном пути. - Вы казаться мне быть расстроенный.
   - Нет, ничего... - ответил тот, взяв его под руку и прижавшись щекой к шёлковому рукаву.
   Однако на этом потрясения сегодняшнего дня не закончились: вернувшись в свою комнату, Хайнэ застал там гостью.
   - Марик!.. - изумлённо воскликнул он.
   Оправившись от удивления, вызванного таким сюрпризом, он хотел было поделиться с ней впечатлениями - рассказать про актёров, про этот удивительный мир, который он открыл для себя только сегодня, про свои сомнения, но она перебила его.
   - Хайнэ, я прочитала письмо, - сказала она, глядя ему в глаза. - И не могла не приехать. Я должна была сказать это лично.
   Хайнэ показалось, что земля уходит у него из-под ног.
   - Скажите мне, Энсенте сейчас в столице? Он не собирается никуда уезжать? - продолжила Марик, не отрывая от него взгляда.
   - Нет... - пробормотал Хайнэ, слишком ошеломлённый и испуганный, чтобы сообразить, зачем она задаёт такие вопросы.
   А когда он понял, было уже поздно.
   - В таком случае я хочу встретиться с ним, - сказала Марик. - Прямо завтра. Передайте ему, что я буду ждать его в десять вечера в "Золотой розе", я откупаю чайную на всю ночь.
   Задерживаться надолго она не стала - ясно было, что общение с Хайнэ самим по себе ей не слишком-то интересно.
   "Это конец", - подумал тот, когда она ушла.
   В глубине души ему казалось, что Марик догадывается об истинном лице Энсенте Халии - по крайней мере, хотелось в это верить. А теперь получалось, что нет, она ни о чём не подозревала.
   И откупила чайную, чтобы провести с ним ночь...
   Хайнэ поднялся с постели, доковылял на дрожащих ногах до зеркала и хотел было снять накидку, чтобы ещё раз посмотреть на себя как бы глазами Марик, однако не смог этого сделать.
   Он вспомнил, как видел в купальне отражение уродливого, скрюченного карлика, вспомнил слова Никевии о том, что Марик очень хочет детей.
   "Что мне делать? - думал он, чувствуя, как к горлу подступает ком. - Что же мне теперь делать?"
   Он представил себе, как это будет: растерянное лицо Марик, её попытки скрыть своё разочарование и как-то спасти ситуацию, слова, которые она будет тщательно выбирать, чтобы не обидеть калеку. Постель под золотистым пологом, мерцающее в темноте пламя свечей.
   "На что я рассчитывал, когда писал это письмо? - потрясённо подумал Хайнэ, впервые задав себе этот вопрос. - На что?!"
   Ответа он не знал, однако одно было ему теперь совершенно ясно - лучше умереть, чем позволить всему этому произойти.
   "Нужно придумать какой-то предлог, - лихорадочно подумал он. - Каким-то образом отказаться от этой встречи. Но как?!"
   Хайнэ заметался по комнате, не обращая внимания на боль в ногах, и метался до тех пор, пока не осознал, что никакого выхода нет.
   Он сказал Марик, что Энсенте Халия в городе, и даже если удастся под каким-то предлогом избежать завтрашней встречи, то Марик просто перенесёт её на другой день...
   Он сам, своими руками, выкопал себе могилу.
   Совершенно обессилев, он рухнул на пол у приоткрытого окна, и какое-то время сидел, опустив голову и позволяя ветру играть со спутанными волосами.
   "Нет. Нет, есть один выход, - внезапно пришло ему в голову. - Но это..."
   При мысли о том, что он собрался сделать, лицо его жалко искривилось, а из груди вырвались сдавленные рыдания, но рука уже сама собой потянулась к бумаге.
   На мгновение он замер, и капля чёрной краски, сорвавшись с кисти, упала на лист.
   Преодолев минутное замешательство, Хайнэ начал писать письмо - не такое уж длинное, всего пару строчек, но выводил он их, как ему показалось, не тушью, а собственной кровью.
  

Глава 12

   В тот день, когда Хайнэ остался после приёма во дворце, Хатори вернулся домой злее некуда.
   Он редко по-настоящему злился, и если бы его попросили объяснить, что именно вызвало у него столь сильные эмоции на этот раз, то он, пожалуй, не смог бы этого сделать, но в гостиную он ворвался, чуть ли не пинком распахнув дверь.
   - Хайнэ заставили остаться во дворце. Мы должны что-то сделать, - сказал он ожидавшей его Ниси и вкратце пересказал случившееся.
   Он ожидал, что госпожа его поддержит и тут же придумает какой-то план или, на крайний случай, предоставит ему действовать по собственному усмотрению, но она только задрожала и, обхватив себя руками, низко опустила голову - как человек, который смиренно принимает очередной удар судьбы.
   - Всё это очень плохо, - растерянно пробормотала она. - Но раз уж так произошло, мы не можем заставить Хайнэ вернуться домой.
   - Но госпожа, ведь вы же сами говорили, что ему может угрожать опасность со стороны принцессы! - не смог сдержать эмоций Хатори.
   - Если мы в открытую пойдём против её воли, то будет ещё хуже! - возразила Ниси, глядя на него с какой-то мольбой во взгляде. - Я боюсь, что мы можем навредить Хайнэ, если попытаемся что-то предпринять. Прошу тебя, ничего не делай.
   И Хатори оставалось только смириться, потому что не подчиниться приказу госпожи он не мог.
   Но всё же, поднимаясь наверх, он кипел от негодования: как это возможно, сидеть и бездействовать, ждать, что дальше преподнесёт судьба, ничего не делать?
   Быстро и довольно небрежно расстелив свою постель на полу, он забрался под одеяло, даже не раздеваясь, и лёг на спину.
   Из-за приоткрытой балконной двери веяло ночной прохладой, и ей довольно быстро удалось остудить сначала разгорячённое лицо Хатори, а потом и жар эмоций в его груди.
   Гнев сменило какое-то опустошение.
   Он уговорил Хайнэ поехать в столицу, потому что хотел, чтобы брат больше выезжал из дома - затворничество было ему явно не на пользу. Книжки - это, конечно, хорошо, но ему стоило повидать мир, стоило больше общаться с людьми и перестать, наконец, стесняться своей болезни. А теперь получилось, что он снова заперт, но не дома, а во дворце, в окружении враждебно настроенных людей, один... без него.
   Глубоко вздохнув, Хатори повернул голову и посмотрел туда, где на протяжении предыдущих нескольких недель расстилал постель Хайнэ. На полу всё ещё лежали несколько листов бумаги, которые брат разбросал по комнате впопыхах перед отъездом, а слуги так и не удосужились собрать; в приоткрытых дверях шкафа ярко полыхала цветная ткань многочисленных нарядов.
   Внезапно Хатори стало ещё хуже, чем было до этого, хотя на сей раз дело было не в злости.
   В чём именно - он сам не знал, но сердце его грызла остервенелая тоска.
   Он не в первый раз ночевал в комнате один - такое бывало и раньше, когда он отвозил в Аста Энур рукописи Хайнэ.
   Это не могло быть причиной тоски - так, по крайней мере, решил он сам и, расслабившись, закрыл глаза.
   Проснулся он поздно, чуть ли не впервые в жизни проспав завтрак и открыв глаза уже после того, как солнце проделало по небосклону, по крайней мере, четверть своего пути.
   "Вот и отлично, - подумал Хатори, прищурившись. - Наконец-то я смогу заняться чем-то своим".
   Сколько раз он думал об этом - что хорошо бы прогуляться в одиночестве по утреннему лесу, посидеть у огня, искупаться в озере, отправиться в город, наконец! Но в большинстве случаев отказывал себе в своих желаниях, потому что нужно было помочь Хайнэ одеться, потому что Хайнэ не хотел, чтобы он уезжал куда-то без него, потому что Хайнэ боялся открытого огня, и так далее.
   Теперь всех этих препятствий не существовало.
   Госпожа, конечно же, разрешила ему делать всё, что он захочет, и Хатори снова отправился в Нижний Город, но, как и в прошлый раз, когда он поссорился с Хайнэ, это не принесло ему особого удовольствия.
   Вернувшись, он получил письмо от брата, где тот на шести страницах изливал свои восторги по поводу Онхонто, который отныне был ему лучшим другом, братом и господином одновременно. Самый ласковый, самый красивый, самый понимающий.
   "Он нашёл то, что хотел, и стал счастлив", - подумал Хатори и, отложив письмо, уставился в потолок.
   Потом, преодолев себя, черкнул в ответ пару строчек и лёг спать.
   Наутро он снова проснулся рано.
   "Я просто-напросто слуга, в этом вся причина, - подумал он, стиснув зубы. - Господский образ жизни не для меня".
   И решительно взялся за дело - переоделся в старую одежду, подвязал волосы лентой, спустился вниз и заявил госпоже, что хочет поработать в саду.
   Та широко раскрыла глаза от изумления и попыталась было отговорить его, но Хатори настоял на своём.
   В конечном итоге он оказался прав - проработав пару часов под неожиданно жарким для Второго Месяца Ветра солнцем, с ног до головы облившись потом и перепачкавшись в земле, он начисто позабыл о тоске и о скуке.
   Только один раз, взглянув на тёмно-розовые ветви дерева абагаман, он вспомнил о том, как смотрел на его недолгое цветение вместе с Хайнэ, и как ещё раньше, много лет назад, сажал с Иннин семена в горшок.
   Теперь рядом с ним не было ни его, ни её...
   Но это, право же, совсем не было поводом для расстройства.
   К исходу четвёртого дня, проведённого под палящим солнцем с мотыгой и граблями в руках, Хатори окончательно вернул себе утраченное было душевное равновесие, которое не нарушило даже второе письмо от Хайнэ, и на этот раз прогулка по Нижнему Городу, которой он вознаградил себя за работу, оказалась весьма приятной.
   Правда, артистов, выступающих с огнём, он снова не нашёл, однако зрелище вечернего солнца, заливающего лучами столицу, примирило Хатори с неудачным результатом поисков.
   Вот он был, его огонь - охватил половину небосвода... того и гляди, с охваченного пожаром неба посыплются рубиново-красные искры, а золотая корона солнца взметнётся ещё выше, как пламя костра.
   Хатори захотелось быть к нему поближе.
   Найдя какой-то немноголюдный переулок, он вскарабкался по стене дома наверх и продолжил свой путь уже по крышам.
   Город отсюда был виден, как на ладони. Три огромные стены, поделившие столицу на три части: золотые крыши дворцовых павильонов, скрытые за первой стеной и едва видимые отсюда, из не самой высокой части города, прямые, ровные улицы, мощенные белым камнем, по которым неторопливо прогуливались аристократы в роскошных одеждах и проезжали экипажи, украшенные ветками цветов - за второй стеной, и, наконец, разноцветный муравейник Нижнего Города.
   И над всем этим - солнце, одинаково светившее для всех.
   Хатори не рассуждал над моральными выводами из последнего факта, ему просто хотелось почувствовать тепло лучей на своих щеках, и поэтому он улёгся спиной на острую черепицу, раскинул руки в сторону и подставил лицо солнцу.
   Внутри него шевельнулось какое-то смутное, неясное желание.
   Или, может быть, довольно ясное, но он предпочёл об этом не задумываться - говорил же Хайнэ, что постельные утехи его не интересуют...
   Так оно и было.
   Что могло измениться теперь? Ничего.
   ...когда он открыл глаза, то обнаружил, что уже не один на этой крыше.
   Как ни странно, Хатори даже не слишком удивился, увидев её - незнакомку с белыми волосами, которая нагадала ему в прошлый раз королевские почести и бездны мрака, а также опутала чарами таинственной магии. Теперь она смотрела на него каким-то странным взглядом, задумчивым и как будто печальным.
   - Что ты здесь делаешь? - спросил Хатори, прикрыв глаза от слепящего солнца ладонью.
   - Ловлю ветер, - откликнулась незнакомка, пройдясь босыми ногами по нагретой от солнца черепицы. - А ты что здесь делаешь?
   - Разгадываю секрет счастья, - ни минуты не сомневаясь, ответил Хатори.
   - И как, успешно?
   - Вполне. - Он растянулся на нагретой солнцем черепице, а потом достал из кармана купленную в Нижнем Городе лепёшку, пышную и до сих пор тёплую. - Нужно просто любить жизнь и уметь ей наслаждаться. А ещё жить настоящим. Я не помню своего прошлого и ничего не жду от будущего, поэтому мне хорошо.
   Женщина, ничего не ответив, опустилась на конёк крыши и подтянула к себе колени, обхватив их руками. Какое-то время они сидели, молча глядя друг на друга с двух противоположных концов крыши.
   - А, может, всё-таки продашь птицу, госпожа? - вдруг поинтересовался Хатори, перевернувшись на бок и подперев локтём голову.
   - Нет, не продам. - Незнакомка покачала головой и улыбнулась, как будто немного насмешливо.
   А ему уже пришло в голову другое.
   - Вылечи моего господина, - сказал Хатори, вскочив на ноги и приближаясь к ней. - Жрица ты или волшебница, не знаю, но ты обладаешь силами стихий. Вылечи его! Он болен красной лихорадкой, и болезнь изуродовала его тело, так что он едва может ходить. Пусть он станет таким, как раньше. Помоги ему, и я сделаю для тебя всё, что хочешь!
   - Например? - спросила женщина.
   - Пойду к тебе в услужение! Буду твоим слугой до конца жизни!
   На мгновение в голове у него промелькнуло: но ведь тогда придётся оставить Хайнэ.
   Впрочем, если брат снова будет здоров, тогда ему не понадобится тот, кто должен будет купать его, одевать и причёсывать. Он больше не будет ему нужен.
   Но незнакомка снова покачала головой.
   - Я не могу. Не имею права.
   Хатори не понял, на что именно она не имеет права - лечить болезнь Хайнэ или брать его к себе в слуги, однако одно стало ему ясно: это тот случай, когда упорством ничего не добиться. Она не согласится.
   Он снова опустился на крышу, но расстояние между ним и женщиной сократилось почти вдвое.
   - В прошлый раз ты убежала от меня, - напомнил Хатори, глядя не на неё, а на улицы Нижнего Города, утопавшие в золотистом свете, как в гречишном мёде. - А сейчас нет. Почему?
   Она проигнорировала его вопрос и спросила совершенно другое:
   - Ты любишь этот город?
   - Город? - Хатори удивился и задумался. - Не знаю. Вообще-то, я не размышлял о нём, как о живом существе, которое можно любить или не любить. Это просто город. Но если ты непременно хочешь ответ, то, наверное, да. У меня нет никаких причин относиться к нему плохо. А ты, надо полагать, любишь, раз спрашиваешь?
   - О да, - незнакомка снова улыбнулась и с какой-то особенной лаской провела рукой по нагретой солнцем, потрескавшейся черепице. - Есть три имени, или наименования, которые значат для меня особенно много. Одно из них принадлежит человеку, второе - не человеку, а третье - Аста Энур.
   - Вот как.
   Хатори пришло в голову, что они разговаривают как давние приятели, которые уже всё друг о друге знают и теперь неторопливо делятся впечатлениями, любуясь вечерним пейзажем и даже не глядя друг на друга.
   Но почему-то у него было ощущение, что в этом нет ничего странного, и что так и должно быть.
   - А знаешь, у меня тоже есть три имени, которые значат для меня особенно много, - внезапно произнёс свою мысль вслух Хатори. - Но все три принадлежат людям. Хайнэ Санья, Иннин Санья, Ниси Санья...
   Незнакомка не ответила ему, но он и не ждал ответа.
   Солнце, завершив свой дневной путь, опустилось за горизонт, и город, неожиданно ставший предметом разговора, утонул в синих сумерках.
   - Мне пора, - без сожаления сказала незнакомка, легко поднимаясь на ноги.
   - Иди, - разрешил Хатори и на этот раз не стал её преследовать.
   Лишь когда она исчезла, словно растворившись в синих сумерках, ему подумалось: а не привиделось ли всё это? Эта неожиданная встреча, странный разговор...
   Но он не стал долго размышлять об этом.
   Он гулял по городу добрую половину ночи, наслаждаясь осенней прохладой, видом звёздного неба и лунным светом, а когда вернулся домой, то обнаружил в своей комнате письмо от Хайнэ.
   "Наверное, снова распевает дифирамбы этому своему прекрасному господину", - решил было Хатори и даже хотел отложить письмо до утра, однако, уже расстелив постель, всё-таки не выдержал и развернул послание.
   Хайнэ просил его приехать как можно быстрее.
   Хатори вскочил на ноги и бросился вниз, перебудив, вопреки своему умению передвигаться довольно бесшумно, весь дом.
   Он хотел было отправиться во дворец в тот же момент, однако госпожа отговорила его - упросила подождать до утра, объясняя это тем, что в столь поздний час никто не пустит его за Великие Ворота.
   А может быть, и не пустит вообще...
   На последнее замечание Хатори не обратил ни малейшего внимания. Он заставил себя дождаться рассвета, однако как только первые лучи солнца осветили сад, бросился к экипажу.
   Если бы стража у Великих Ворот попыталась его задержать, то он, пожалуй, не остановился бы и перед дракой, но, к счастью, проблемы не возникло. Его пропустили и провели к Хайнэ коридорами какого-то беспримерно великолепного, раззолоченного, ошеломляющего роскошью павильона.
   Брат сидел на постели, закутавшись в не менее роскошную накидку, и лицо у него было белым, как полотно, и осунувшимся, как у смертельно больного.
   Хатори испугался, увидев его таким, но не слишком - главное, что теперь он снова будет рядом, он не позволит случиться c ним чему-то плохому.
   - Я заберу тебя отсюда, - сразу же пообещал он и сгрёб брата в охапку, прижимая его к груди. - Что они с тобой сделали?
   Хайнэ засмеялся каким-то странным смехом.
   - Да нет, всё в порядке. - Голос у него был тоже странный, как будто искусственный. - Я просто не выспался. Ждал тебя.
   - Правда?
   - Да, конечно.
   Хайнэ положил руку ему на затылок, то ли отталкивая его, то ли, наоборот, пытаясь притянуть ближе. Но Хатори понял этот жест по-своему и, опустившись на пол перед кроватью, положил голову к брату на колени и зарылся лицом в его расшитую экзотическими цветами накидку.
   Ему было хорошо, так хорошо, что даже больно.
   На мгновение ему пришло в голову: чего стоит то счастье, которое он якобы обрёл на крыше Нижнего Города, разве идёт оно в сравнение с тем, что он испытывает сейчас?
   И от этого ощущения почему-то мучительно сдавливало грудь.
   - Что там этот твой господин Прекрасный? - спросил Хатори, усмехнувшись и ничем не выдавая своих чувств.
   Внутренне он был готов услышать очередные многочисленные восторги и даже не разозлиться по этому поводу, но, к его удивлению, Хайнэ не стал развивать тему.
   - Ну, я же уже всё сказал тебе в письме...
   - Верно, - обрадовался Хатори. - Ты уверен, что хочешь оставаться с ним? Да, я знаю, что некрасиво отказываться от этой самой высочайшей оказанной чести и так далее. Но, может быть, к чёрту вежливость? Уедем обратно в Арне, они позлятся, да и забудут о твоём существовании.
   - Потом, - сказал Хайнэ всё тем же чужим, странным голосом. - Потом поговорим об этом, хорошо?..
   Было ощущение, что он находится в каком-то наркотическом опьянении; он слегка покачивался, как сомнамбула, взгляд его лихорадочно блестел, руки бесцельно блуждали по лицу и шее брата, то и дело принимаясь перебирать рыжие пряди.
   Хатори списал всё это на действие ароматических веществ, которыми окуривались во дворце большинство помещений.
   "Выкинуть бы всю эту гадость", - с неприязнью подумал он, глядя на дымившиеся в вазе палочки.
   Но в этот момент Хайнэ сказал такое, от чего все посторонние мысли вылетели у Хатори из головы.
   - Я скучал... - проговорил он задумчиво и как-то отстранённо, как будто читал монолог из пьесы.
   - А уж я-то как скучал, - не выдержал Хатори и только в этом момент осознал, до какой степени это было правдой. - Чуть не умер.
   Сам не свой от радости, он стиснул брата в объятиях, пожалуй, чересчур крепких для столь болезненного, хрупкого существа.
   - А ты выполнишь мою просьбу? - вдруг спросил Хайнэ, отвечая на его порыв слабым поглаживанием по огненно-рыжим волосам.
   - Ну да, конечно.
   - Любую-любую?
   - Любую, - улыбнулся Хатори, снова обнимая его, на этот раз более мягко, и чуть раскачиваясь вместе с ним.
   - Притворись Энсенте Халией.
   Хатори прекратил раскачиваться.
   Странное чувство, захватившее его, словно поток, и заставившее испытать, пожалуй, самые странные ощущения в жизни, исчезло, как будто развеянное ветром.
   - Зачем? - спросил Хатори и, отпустив Хайнэ, поднялся на ноги. - Что-то случилось? Тебя кто-то подозревает? Неприятности?
   Хайнэ повалился на постель, как будто братские объятия совсем лишили его сил, и, раскинув в разные стороны руки, посмотрел в потолок.
   На губах его блуждала какая-то задумчивая, мечтательная улыбка.
   - Да нет, - сказал он и засмеялся. - Точнее, да. Маленькая неприятность, не так, чтобы очень серьёзная, но весьма досадная. Хатори, я идиот! Я попал в неловкую ситуацию. Чёрт, спаси меня, помоги выкрутиться, не дай потерять лицо! Ну пожалуйста!
   Эти слова слегка успокоили Хатори, уже успевшего проиграть в голове наихудший сценарий.
   Мелкая неприятность? Ну ладно.
   - Рассказывай, что случилось, - потребовал он. - Что ты там натворил?
   - Понимаешь... - Хайнэ повернул голову и посмотрел куда-то в сторону раскрытого окна. - Я начал переписываться с Марик Фурасаку от имени Энсенте Халии. Сказал, что он мой друг. Мне очень хотелось почитать её восторги по поводу меня, ну, я идиот, конечно. И вот теперь она хочет встретиться со мной. То есть, с ним, с Энсенте. Не могу же я пойти и признаться, что всё это время водил её за нос! Мне стыдно, я просто умру от стыда. А отговориться от встречи уже не удастся. В общем, сходи на свидание с ней вместо меня. Хорошо?
   - Глупость какая-то, - резко сказал Хатори. - Идиотизм!
   Хайнэ подскочил на кровати.
   - Но ты обещал! - выкрикнул он. - Ты пообещал, что выполнишь любую мою просьбу!
   Губы его задрожали, из глаз хлынули слёзы.
   - Да что ж ты как маленький ребёнок, Хайнэ?.. - растерянно проговорил Хатори.
   Эти неожиданные слёзы потрясли и почти что напугали его.
   - Ты пообещал мне, - твердил своё брат, прижимая руки к груди, как будто ему не хватало воздуха. - Ты не можешь меня обмануть, ты же никогда не обманываешь!..
   - Ну хорошо, хорошо! - сдался Хатори. - Только успокойся! Чем они тебя здесь накачали, что ты такой?!
   - Ничем.
   Хайнэ рухнул обратно на постель. Слёзы его высохли, однако лицо оставалось перекошенным, как от сильнейшей зубной боли.
   Хатори какое-то время молча смотрел на него сверху вниз.
   - Хайнэ, ты ведёшь себя как... - не удержался он.
   - Я знаю, - перебил его тот и закрыл лицо руками. - Но уж лучше я умру от стыда перед тобой, чем перед ней, а?..
   Хатори стало его жалко - ну чего он так убивается? Хорошо, совершил ошибку, повёл себя, как дурак. Со всеми бывает, это не повод, чтобы страдать. Какая разница, что подумает обо всём этом Марик, что подумают остальные?
   - Сходи с ней на свидание один раз, - попросил Хайнэ, не открывая глаз. - А потом мы уедем обратно в Арне. Я хочу уехать, не хочу никого видеть... Пусть только всё это поскорее закончится.
   Хатори и сам теперь думал, что вернуться домой в Арне будет наилучшим выходом.
   - Ну хорошо. - Он опустился на пол возле постели и вздохнул. - И что ты хочешь, чтобы я делал на этом свидании?
   - Всё, чего захочет она, - прошептал Хайнэ и, приподнявшись на постели, внимательно вгляделся в его лицо.
   - Что ты так на меня смотришь, как будто в первый раз видишь? - спросил Хатори, посмеиваясь, хотя это не то чтобы ему не нравилось.
   Хайнэ опустил взгляд.
   - Ты красивый и удивительный, - пробормотал он едва слышно. - Она будет в восторге.
   Это был чуть ли не первый комплимент внешности брата, который Хайнэ сделал за семь лет знакомства, однако Хатори он почему-то совсем не обрадовал.
   - Да какая мне разница, в восторге она будет или в печали, - сказал он, поморщившись. - Мне нет до неё никакого дела! Я вообще её толком не знаю.
   - Вот и узнаешь, - эхом откликнулся Хайнэ и медленно осел на кровать. - Я очень хочу спать, - сказал он, закрыв глаза.
   Хатори собрал вокруг него подушки, укрыл одеялом, посидел немного рядом на краешке постели.
   - И кто тут помогает тебе купаться? - спросил он, дотронувшись до одной из длинных шелковистых прядей, в беспорядке рассыпавшихся по подушкам.
   Однако Хайнэ ничего не ответил - видимо, уже спал.
   Так он и проспал до самого вечера, и Хатори умирал от скуки в покоях роскошного павильона, сидя под пологом из дорогого шёлка, однако оставлять брата не хотел.
   Выходил он из дворца уже ближе к девяти вечера, да и то только потому, что приближалось время свидания - будь его воля, он остался бы во дворце на ночь, и никто не сумел бы его выгнать.
   Уже подходя к чайной, Хатори подумал, что надо было хотя бы переодеться, но было уже поздно.
   Самое смешное, что это и впрямь было первое в его жизни свидание.
   Он не то чтобы не интересовался женщинами - они нравились ему, в чём-то восхищали, он любовался ими, как любуются цветами, но заводить более близкие отношения его не тянуло.
   Да и с кем? Когда?
   Он всё время был рядом с Хайнэ.
   Небольшой домик чайной как будто светился в темноте - снаружи по всему периметру здания были развешаны фонари из золотистой бумаги, а изнутри, из низких окон, лился мягкий, чуть красноватый свет.
   Взойдя на крыльцо, Хатори согнулся перед низкой притолокой, и две девушки-служанки в роскошных нарядах, выйдя из дверей, подхватили его под руки.
   - Проходите, проходите, - гостеприимно улыбаясь, прощебетали они.
   Хатори силился вспомнить, как выглядит Марик.
   Его отвели внутрь, угостили каким-то экзотическим напитком с густым ароматом, помогли снять верхнюю одежду и проводили по коридору вглубь помещения.
   - Госпожа ждёт вас там, - сказала одна из служанок, кивнув на одну из комнат, и низко поклонилась. - Мы не смеем вам больше мешать.
   С этими словами девушки удалились.
   Хатори постоял немного перед резными, украшенными мозаикой дверьми и толкнул их.
   Внутри царил полумрак, но пламя многочисленных свечей, мерцающее сквозь цветные стёкла причудливых подсвечников, сразу же заставило его сердце биться чаще.
   Он чуть было не принялся разглядывать свечи, позабыв о том, зачем вообще сюда пришёл, но тут из глубины комнаты выступила женщина в свободной одежде и с распущенными волосами.
   Хатори остановился и посмотрел на неё, не зная, что сказать.
   К счастью, она заговорила первой.
   - Это вы... - произнесла она и чуть отвернулась, не глядя ему в глаза. - Что я могу сказать? Я подозревала. Я была почти уверена.
   Голос у неё был низковатый и спокойный, однако затаённое волнение и ещё что-то - сильное, глубокое чувство - всё же слышалось в нём.
   Несмотря на своё дурное настроение, Хатори не мог повести себя с ней невежливо и не ответить улыбкой на улыбку.
   - Давайте отведаем чая, госпожа, - сказал он, подходя к накрытому для них столику, и открывая крышку одного из стоявших на нём заварочных чайников. Густой сладковатый аромат разнёсся по комнате. - Я слышал, что это лучшая чайная в городе.
   - О да, - улыбнулась Марик, садясь с другой стороны столика. - Я попросила принести нам десять разных сортов. Один из них с западных гор.
   Она принялась рассказывать о сортах чая, об ароматах, о целительных свойствах, которые им приписывают. Видно было, что это интересно ей, что она - настоящий знаток и в целом очень хорошо образована, утончённа, воспитанна.
   Она казалась почти такой же возвышенной, благородной дамой, как госпожа Ниси, и Хатори не мог не улыбаться, глядя на неё, но всё же неприятное чувство грызло его.
   Он понимал, что если разговаривать с ней, то ему придётся лгать, выдавая себя за Энсенте Халию, сочинять на ходу какие-то истории, выкручиваться, запутываясь в собственном вранье ещё больше.
   Он не любил и не умел лгать, мысль о том, что придётся это делать, приводила его чуть ли не в ярость.
   Марик вдруг остановилась, перевела дух и поглядела на него с лёгкой и как будто бы даже смущённой улыбкой.
   - Что же вы всё время молчите? - спросила она. - Я так много говорю...
   Хатори глубоко вздохнул.
   - А вы уверены, что хотите именно... разговаривать со мной? - спросил он, поднимаясь на ноги.
   Глаза Марик на мгновение расширились, а потом она тихо засмеялась.
   - В этом весь вы, - прошептала она, тоже вставая. - Никакой дани условностям. И если бы вы знали, как мне это нравится.
   Помедлив пару мгновений, она обогнула столик и остановилась на расстоянии полушага от него.
   Теперь Хатори мог прекрасно разглядеть её лицо - большие золотисто-карие глаза, подёрнутые лёгкой дымкой, влажные, чуть приоткрытые губы, шелковистая кожа, про которую говорят "персиковый оттенок". Звание первой красавицы в городе принадлежало Марик по праву.
   Прекрасно понимая, что от него требуется, Хатори тоже сделал шаг навстречу и обнял её.
   Она прильнула к нему, обвив руками его шею.
   "Я даже не целовался ни с кем ни разу, - как-то отстранённо подумал Хатори за мгновение до того, как прохладные мягкие губы коснулись его губ. - Ну, что ж... Когда-нибудь это должно было произойти".
   И всё остальное тоже.
   Своего точного возраста Хатори не знал, однако ему вряд ли могло быть меньше двадцати лет, и то, что происходило сейчас, по современным меркам должно было случиться уже лет пять-шесть тому назад.
   Был бы он другим человеком, менее равнодушным к людским толкам, его бы уже давно подняли на смех за этот добровольный отказ от главного удовольствия, доступного мужчине и женщине.
   В том, что это действительно удовольствие, Хатори имел возможность убедиться сейчас.
   Ласки Марик не были ему неприятны.
   Он отвечал на её поцелуи, обнимал тонкий стан, скользил рукой по пышной груди, и тело реагировало соответственно.
   Чарующая красота Марик волновала Хатори, ему было приятно, что она так нежна, но что-то давило в груди, какое-то мучительное, болезненное чувство, мешавшее полностью расслабиться и погрузиться в негу удовольствия.
   И это чувство смогло, наконец, оформиться в мысль - именно тогда, когда уже было слишком поздно.
   "Это должна была быть не она!" - промелькнуло в голове Хатори, и тот момент, который люди называют высшим пиком наслаждения, оказался окрашен для него в оттенки горького разочарования.
   Впрочем, он сумел ничем этого не выдать.
   Показать женщине, что хочешь видеть на её месте другую - подобного оскорбления, подобной горькой обиды Хатори не хотел даже для той, которая ещё утром была для него незнакомкой и которая по-прежнему ничего для него не значила, однако волей судьбы и каприза Хайнэ стала его первой женщиной.
   Ближе к середине ночи Марик соскользнула с постели и, погасив все свечи, раздёрнула занавески.
   Комнату наполнил бледный лунный свет, и Хатори испытал новый приступ тоски - раньше хоть пламя свечей, танцевавшее в лампадах, приносило ему радость и облегчение.
   Тем не менее, он ласково встретил Марик, вновь скользнувшую в его объятия.
   - Мне захотелось поглядеть на тебя в лучах лунного света, - призналась она, гладя его лицо кончиками пальцев. - Ты красивый и так не похож на других. Не только в плане внешности.
   - Разве? - спросил Хатори. - Мне кажется, ничего необычного во мне нет. Ну, кроме цвета волос и глаз, конечно.
   - Я не могу ответить тебе, чем именно, - улыбнулась Марик. - Но ты, наверное, понимаешь, что я за свою жизнь перевидала сотни мужчин. Большинство из них слились для меня в один безликий, неинтересный образ - одни и те же чувства, поступки, слова, жесты, мысли. Но ты отличаешься от них всех.
   Хатори вспомнил, как подобные слова произнесла во время встречи в парке Иннин.
   - Мне кажется, вы мне льстите, госпожа, - сказал он. - Ничем я от остальных не отличаюсь, и мне странно слышать, как вы и... ещё один человек называете меня необычным. А если и отличаюсь, так в худшую сторону - менее образован, менее утончён.
   Потом он подумал, что эти её слова, возможно, относились к Энсенте Халии - кто знает, каким там он получался из писем Хайнэ - и замолчал.
   - Я думала, что всё будет немного по-другому, - вдруг произнесла Марик. - Но всё получилось так, и я ничуть об этом не жалею.
   Хатори не мог сказать того же о себе, однако улыбнулся и запечатлел на её губах поцелуй.
   - Мне пора, - мягко произнёс он какое-то время спустя. - Я не могу остаться здесь на всю ночь.
   - Да, конечно, - ответила Марик, и в голосе её послышалась грусть, но удерживать его она не стала.
   Обратно Хатори возвращался пешком.
   Он проскользнул в дом через двери для слуг, поднялся наверх, расстелил постель.
   Хотел побыстрее снять одежду - она вся пропахла женскими духами - однако, прикоснувшись к поясу, вдруг услышал то, что заставило его замереть на месте.
   Чужое ровное дыхание.
   Хатори развернулся, посмотрел на постель, обычно пустовавшую, так как Хайнэ расстилал свою у окна, скользнул взглядом по маленькой фигурке, темневшей среди белых подушек. Потом, не говоря ни слова, подошёл к кровати, сгрёб брата в охапку, пронёс через всю комнату и уложил его на матрас рядом с собой.
   Он не стал спрашивать, как получилось, что Хайнэ оказался здесь - получилось и получилось. Главное, что это так. И это было именно то, что нужно, может быть, даже жизненно необходимо.
   - Завтра же вернёмся домой в Арне, - сказал Хатори, перевернувшись на спину и притянув Хайнэ к себе. Уложив его голову к себе на грудь, он крепко обнял его и закрыл глаза. - А теперь спать, да?
   Хайнэ в его объятиях не шевелился, но чувствовалось, что он напряжён.
   - Неудобно? - спросил Хатори. - Не можешь так уснуть?
   Он с сожалением расцепил объятия. После часов, проведённых с чужой и незнакомой ему женщиной, ему хотелось проспать остаток ночи вот так - прижимая к себе другое существо, родное и привычное, близкое. Но если Хайнэ неудобно, его можно понять, они никогда не спали вот так.
   Однако брат не стал отодвигаться - только положил локти ему на грудь и чуть приподнял голову.
   Открыв глаза, Хатори встретил его неподвижный взгляд.
   - Спи, - повторил он и погладил его по волосам.
   Волосы были длинные, чёрные... наверное, такие же должны были быть у Иннин, когда она их распускала.
   Подавив вздох, Хатори снова попытался уснуть.
   Однако когда это ему уже почти удалось, Хайнэ вдруг подал голос:
   - Ну и как всё прошло? Она ни о чём не догадалась?
   - Нет, - сказал Хатори.
   - Даже не заподозрила ничего? - продолжил Хайнэ после паузы. - Не почувствовала, что что-то не так? Точно? Ты уверен?
   - Я же сказал, что нет. Можешь не беспокоиться.
   Брат замолчал.
   Хатори снова обнял его и расслабился, на этот раз почти что погрузившись в сон, однако голос брата снова настиг его на границе между полусном и реальностью.
   - Расскажи мне.
   - Что, м-м-м? - спросил Хатори сонно.
   - Не насмехайся надо мной, пожалуйста.
   Хайнэ произнёс это очень тихо, однако таким тоном, что остатки сна моментально слетели с Хатори, и ему ничего не оставалось, кроме как открыть глаза.
   - Что тут рассказывать, Хайнэ, - сказал он, посмотрев в потолок. - Ты сам всё понимаешь. Ты про это книжки пишешь.
   - Ну так то книжки, а то реальность! Я же вечно переживаю, что пишу неправду, - Хайнэ засмеялся, но смех его показался несколько наигранным. - Развей мои сомнения, расскажи, как оно на самом деле!
   Хатори какое-то время молчал.
   - Не хочу, - наконец, сказал он.
   - Но это я устроил тебе это свидание! - Голос Хайнэ стал на полтона выше. - Я имею право, по крайней мере, знать!
   Он как будто начал дрожать, и Хатори, стиснув его плечи, посмотрел ему в глаза.
   - А я исполнил твою просьбу, хотя это было для меня не то чтобы очень легко, и имею право, по крайней мере, оставить подробности при себе, - раздельно проговорил он, однако брат не успокоился.
   - Я не просил тебя спать с ней!!! - закричал он, и Хатори вдруг увидел в его глазах то, чего не ожидал увидеть никогда - лютую злобу и ненависть.
   Он отодвинул Хайнэ в сторону, сел на постели, выпрямив спину.
   - А что, прости, ты рассчитывал, что мы будем делать? - спросил он, прищурившись. - Пить чай всю ночь? Ты сказал: "Хочу, чтобы это поскорее закончилось". Я дал ей то, чего она хотела. Думаю, на этом всё завершится, и твоё лицо будет спасено.
   - Это неправда! - закричал Хайнэ, и его всего затрясло. - Неправда, что ей нужно было от меня только это!..
   Хатори испугался, что он снова зарыдает и, обхватив его за плечи, с силой прижал к себе.
   - Ты же преподнёс всё это как неловкую ситуацию, в которую умудрился вляпаться по собственной глупости, - произнёс он, стараясь говорить спокойно.
   Хайнэ внезапно прекратил трястись и обмяк в его объятиях.
   - Да. Да, так всё и было, - выдохнул он.
   - Тогда в чём дело?
   Какое-то время брат молчал.
   - Мне просто обидно, - наконец, проговорил он едва слышно. - Что у тебя теперь всё было, а у меня не было и никогда не будет. Ты теперь знаешь то, чего мне никогда не узнать. Ты... ты теперь совсем другой, не такой, как я.
   Хатори испустил вздох не то облегчения, не то досады - этого он не понял сам.
   - Да ну, Хайнэ, что за глупости, - проговорил он, снова опускаясь на постель. - Что во мне могло измениться? Я остался таким же, как прежде.
   Брат смотрел на него и улыбался горькой улыбкой.
   - Возможно, тебе будет легче, если я скажу, что предпочёл бы, чтобы этого не произошло, - сказал Хатори. - Для меня бы не было проблемой оставаться девственником до конца жизни. Может, я этого и хотел бы.
   - Почему? - выдохнул брат.
   - Не знаю, - пожал плечами Хатори. - Не могу тебе объяснить.
   В глубине души он знал, что первая ночь принесла ему ощущение горечи и неправильности, а ещё какой-то безвозвратной потери.
   Но также он знал, что не станет зацикливаться на этом чувстве, и что наутро всё снова будет хорошо.
   Глупо было жалеть о том, чего уже не изменишь.
   - Ладно, Хайнэ, давай всё-таки поспим, - предложил Хатори, подложив руку под голову. - Хотя бы пару часов до рассвета.
   Хайнэ опустился на постель рядом с ним и лёг, уткнувшись лицом в его предплечье.
   Небо за окном уже начинало светлеть.
  

***

   Хайнэ сумел разлепить глаза, лишь когда на улице забрезжил яркий свет, и солнце хлынуло через незанавешенные окна золотой волной.
   Веки были тяжёлыми, точно налитые свинцом.
   Он с трудом припомнил события предыдущего дня; всё это казалось произошедшим в каком-то далёком, туманном сне, или, может быть, тысячу лет назад.
   День этот был огромным и нескончаемым, как вечность, как чья-то жизнь - чужая жизнь, потому что всё это, верно, происходило не с ним.
   Потому что не мог он добровольно сделать то, чего боялся с самого начала, чего избегал, используя все возможные уловки, из-за чего ссорился с братом и готов был пойти на самый недостойный поступок.
   Сам, своими руками толкнул Хатори в её объятия...
   Но это было правдой; аромат духов, волос и кожи Марик, которыми пропиталась одежда брата, говорил об этом яснее ясного.
   Хайнэ приподнялся на постели, сел, опираясь на дрожащие руки, и поглядел на эту одежду на теле мирно спящего брата. Тот опять лёг спать, не раздеваясь - как же Хайнэ всегда раздражала эта привычка, невероятно выводила из себя...
   - Выспался? - сонно поинтересовался Хатори, заметив, что он поднялся.
   Хайнэ вспомнил, как вчера днём притворялся перед ним спящим, лишь бы не говорить о том, что предстояло, и не видеть его - пять или шесть часов лежал неподвижно, и под конец всё тело затекло и заболело хуже, чем от приступа болезни. А потом, едва только Хатори ушёл, он вскочил с постели и метался по комнате, как раненое животное, позабыв про больные ноги.
   Поняв, что просто-напросто не сможет дожить до того момента, когда Хатори придёт к нему и обо всём расскажет - это могло случиться не раньше полудня, а то и завтрашнего дня - Хайнэ рухнул в ноги к Онхонто, умоляя отпустить его на одну ночь домой.
   И метания продолжились уже в собственной комнате.
   Он ходил по ней из угла в угол, каждую минуту или даже чаще отдёргивая занавески и вглядываясь в тёмный сад, чтобы не пропустить возвращения брата.
   Ждал, и каждая минута ожидания превращалась в год, наполненный пытками - кострами и плетью, тисками, в которых сжимают конечности несчастного, крюком, которым вырывают из его груди ещё трепещущее сердце.
   Теперь он точно знал, что за муки ожидают неправедных в Подземном Мире.
   Выспался ли он? О, да...
   - Не хочу больше лежать, - ответил он на вопрос Хатори, а потом с трудом поднялся с постели и переполз в кресло.
   Брат так и продолжил спать, а Хайнэ, вытащив из укромного места учение Милосердного, принялся читать, держа книгу в дрожащих руках.
   "В мире есть много способов получить счастье, и большинство из них, к сожалению, исключает друг друга. Послушайте же меня: если земное счастье вам недоступно, то не нужно страдать и сетовать на судьбу. Это значит, что счастье другое, более полное и совершенное, встретится на вашем пути - лишь только не отвергайте его, озлобившись и закрыв своё сердце. Природа никогда не оставляет своих детей несчастными; для каждого есть свой путь".
   Хайнэ перечитал эти строки ещё несколько раз, и внезапно ему как будто бы стало легче.
   Может быть, подействовали прочитанные слова, а, может быть, он просто слишком исстрадался за вчерашний день, и теперь эмоции, наконец, пошли на убыль; Хайнэ предпочёл верить в первое.
   Он откинулся на спинку кресла, ни о чём не думая, и застыл в золотистом мареве прозрачного, чистого осеннего утра, вливавшегося в окно вместе с лучами солнца.
   Но тут Хатори окончательно проснулся и, зевнув, поднялся на ноги.
   - Мыться! - бодро заявил он и, кликнув служанку, приказал ей греть воду в купальне. А потом повернулся к брату: - Будешь купаться первым или уступишь очередь грязному мне?
   - Первым, - попросил Хайнэ. - Можно?
   - Вот всегда так, - хмыкнул Хатори, однако согласился без особых возражений.
   Он отнёс брата в купальню, помог ему помыться и переодеться.
   - Всё, теперь моя очередь, - сообщил он, приладив последнюю шпильку к чёрным волосам и надев на шею брата кольцо на цепочке, которое тот снимал во время купания.
   Однако Хайнэ не торопился покидать купальню.
   - Что, ты хочешь наблюдать за процессом? - удивился Хатори.
   - Мне просто скучно, - пробормотал Хайнэ, отводя взгляд. - Нечем заняться без тебя...
   - Ну ладно, - пожал плечами брат и без особого стеснения скинул одежду.
   Сидя на низкой мраморной скамейке возле стены, Хайнэ искоса бросал на него взгляды, и сердце у него рвалось от муки, ещё более невыносимой, чем мука ожидания.
   Он сравнивал Хатори с собой.
   Скользил взглядом по его стройному, подтянутому телу, по золотистой коже и, напоследок, по той части тела, которая, считай, отсутствовала у него самого; он умирал от зависти и от ревности.
   - Где полотенце? - поморщился, тем временем, Хатори и, не испытывая ни малейшего смущения, повернулся к Хайнэ лицом. - Для тебя принесли, а для меня нет.
   "Дорого бы я отдал за то, чтобы вот так же ничуть не стесняться своего обнажённого тела", - подумал Хайнэ, дрожа, как в лихорадке.
   А потом в голове у него помутилось - он представил себе, как Хатори так же поворачивается к Марик, и она, тоже обнажённая, льнёт к его красивому телу.
   Выбравшись из купальни, он бросился наверх и, доковыляв до спальни, ничком рухнул на постель.
   "Он красивый и привлекательный, - обессиленно подумал он позже, уткнувшись лицом в подушку. - Я не мог бы винить её за то, что она легла с ним в постель, даже если бы он был для неё первым встречным мужчиной. Но неужели у неё не возникло даже тени сомнения, что это не Энсенте Халия, что это не я?.."
   Он хотел было подождать письма, в котором Марик, быть может, скажет ему что-нибудь, хотя бы удивится - а потом понял, что теперь в нём в качестве посредника нет нужды, что с этого момента Марик будет писать письма напрямую Хатори.
   Этого он уже не смог вынести.
   Вскочив с постели, Хайнэ кликнул слуг, и ещё до того, как Хатори закончил своё купание, со двора выехал экипаж и помчался по направлению к дому семьи Фурасаку.
   Когда Хайнэ приехал, Марик была ещё в постели, однако согласилась принять его.
   Он проковылял в её спальню, приоткрыл двери, остановился на пороге, и сердце у него рухнуло куда-то вниз. Он сразу же понял, что для него всё кончено - такой другой она была. Необычно тихой, задумчивой, погружённой в себя и, очевидно, в воспоминания прошедшей ночи. Она даже не сразу заметила, что он вошёл.
   - Госпожа, - собравшись с силами, вымолвил Хайнэ. - Наверное, мне не следовало приезжать в столь ранний час, но я переживал, поскольку чувствовал в какой-то мере свою ответственность...
   Марик рассеянно улыбнулась ему.
   - Благодарю вас за всё, что вы для меня сделали, Хайнэ.
   Он замолчал и только поглядел на неё молящим взором.
   В этом взгляде были все его исступлённые чувства и мысли: "Госпожа, я послал Хатори вместо себя, потому что не смог вынести страха перед вашим разочарованием, но в глубине души я верил, что вы поймёте, что он - не Энсенте Халия, почувствуете это сердцем, как почувствовали во дворце, что повесть, которую я написал - для вас, и слёзы навернулись вам на глаза. Неужели вы не заметили никакой разницы между тем, как разговаривает он, и как разговариваю я, неужели никакое смутное чувство не подсказало вам, что что-то не так?"
   - Знаете, я ведь с самого начала догадывалась, что Энсенте Халия - ваш брат, - проговорила Марик, глядя куда-то в сторону. - Да и кто бы это мог быть, кроме него? Нита много рассказывала мне о нём, и я хотела с ним познакомиться, но Хатори ушёл, не предоставив мне возможности даже поздороваться с ним. Сначала я рассердилась, ведь никогда такого не было раньше, чтобы кто-то проявлял ко мне столь мало внимания, но когда моё оскорблённое самолюбие слегка успокоилось, - она засмеялась, - я поняла, что всегда хотела встретить именно такого человека. Я ещё даже подумала, что таким бы мог быть Энсенте Халия. И вот... как странно... я оказалась права. Я начинаю верить в судьбу и в Великую Богиню.
   Щёки её зарделись. Она смущалась своих чувств - она, Марик Фурасаку, первая красавица в городе, одно имя которой приводило в трепет десятки и сотни мужчин.
   - Когда вы сказали мне, что Энсенте Халия - ваш друг, и потом, когда рассказывали о нём, я сразу же начала подозревать, что он и ваш брат - одно лицо, - продолжила Марик. - Но постоянно одёргивала себя. Говорила себе, что не нужно тешить себя напрасными мечтами, что в жизни так не бывает. Но с каждым вашим словом, с каждым новым письмом мои надежды укреплялись...
   Сердце у Хайнэ остановилось.
   "Так она была влюблена в Хатори даже больше, чем в Энсенте Халию, - понял он. - Влюблена по рассказам Ниты..."
   А потом сквозь всю ту боль, что он испытывал, прорвалась кристально ясная, чёткая мысль:
   "Всё правильно. Так и должно было произойти. Я с самого начала строил образ Энсенте, опираясь на черты характера Хатори. Я не был собой в этих письмах, я был им... Я с самого начала знал, что она полюбит его, если только пообщается с ним хотя бы немного. Всё пришло к тому, к чему шло с самого начала".
   Он вспомнил, как изо всех сил пытался предотвратить то, что было назначено самой судьбой. А потом, в последний момент, сам же исполнил её волю...
   Судьба. Судьба, неотвратимость. Бороться бесполезно.
   Хайнэ закрыл глаза и пошатнулся, вцепившись в свою трость.
   - Я боюсь поверить в своё счастье, - сказала Марик, тоже закрыв глаза, и откинувшись на спинку кресла. - Я ведь уже смирилась с тем, что его у меня не будет. Решила, что рано или поздно выполню свой долг перед родителями и рожу детей, пусть даже мне придётся взять в мужья пустого и неинтересного мне человека. И вот... неужели такое может быть?
   Хайнэ поглядел на неё и внезапно увидел то, чего никогда не видел раньше: как сквозь маску успешной и обожаемой всеми красавицы проглядывает её истинная душа, ранимая и тонкая, истерзанная бесчисленными разочарованиями. Душа женщины, которая всегда мечтала о настоящей, прекрасной любви, и которая отчаянно жаждет поверить, что такая любовь всё-таки возможна, несмотря на все опровержения, полученные от жизни.
   Он изо всех сил сдерживал слёзы.
   - Мой брат - прекрасный человек, - прошептал он, приблизившись к Марик. - Немногие могут разглядеть это за его не слишком вежливыми манерами. Но мне думается, он чем-то похож на вашего отца, хотя, казалось бы, двух более разных людей невозможно сыскать. Хатори добрый и ласковый. Я надеюсь, вы будете очень счастливы с ним.
   - Спасибо, Хайнэ, - ласково ответила Марик и, протянув руку, коснулась его ладони. - Вы - тоже хороший человек. Надеюсь, что и вы когда-нибудь обретёте своё счастье.
   Он с трудом кивнул ей и вышел из комнаты.
   Вернувшись домой, Хайнэ открыл учение Милосердного и нашёл тот отрывок, в котором говорилось о невинности и чистоте. Он и раньше читал его, однако как-то не обращал особого внимания, точнее, не слишком задумывался о нём.
  
   "Природа создаёт своих детей невинными и чистыми, и это - её большой дар. Поэтому храните его, как хранили бы большое сокровище, которое не отдают из простого любопытства и человеку, который этого не достоин. Помните, что как чистота одежды приносит вам удовольствие и свежесть, так чистота тела и души позволяет прикоснуться к особой мудрости и испытать глубокую радость".
  
   "Я буду счастлив, - подумал Хайнэ, больше не сдерживая слёз. - Я останусь невинным до конца жизни. Кто из окружающих меня людей может похвастаться таким?"
   - Где ты был? - спросил Хатори, заходя в комнату.
   - Просто захотелось прогуляться, - пробормотал Хайнэ и, подозвав его к себе, крепко обнял. - Если Марик предложит тебе стать её мужем, ты согласишься?
   - Нет, конечно, - возразил брат чуть удивлённо.
   - Соглашайся, - прошептал Хайнэ. - Она тебя очень любит. И она хорошая женщина, лучше ты не найдёшь. У них чудесная семья, тебе понравится среди них. Я буду рад приезжать и жить с вами, как живёт Нита, так что нам даже не придётся скучать друг по другу. Это лучший вариант. Лучший для всех. Ты сделаешь ей очень больно, если бросишь её, я этого не хочу.
   Хатори промолчал и ничего больше не говорил на эту тему, однако вечером ему принесли письмо от Марик.
   Подглядев в него, Хайнэ увидел, что она просит о новой встрече.
   - Езжай, - пробормотал он.
   - Поеду, - сказал Хатори.
   "Вот и чудесно, - безжизненно подумал Хайнэ, когда он ушёл. - А мне пора возвращаться во дворец..."
   Мысль об Онхонто придала ему сил, и он начал собираться, однако вдруг застыл посреди комнаты; боль, отступившая было после того момента, как он смирился со своей участью, вернулась с новой силой.
   "Почему, ну почему?! - пронеслось в его голове, и он упал на колени, вцепившись руками в волосы. - Почему мне недоступно то, что составляет главное счастье человека, почему мне никогда не изведать ни любви, ни ласки, ни взаимной страсти?! Почему то, что определено судьбой мне - это смотреть на счастье других и в этом обретать горькое подобие своего собственного?!"
   Он подумал о том, что Хатори сейчас уже, должно быть, с Марик, и понял, что его обещание приезжать к ним и жить в их доме было пустым звуком. Лучше умереть, чем видеть их вдвоём, вместе, выходящими из одной спальни.
   Его хватило на то, чтобы один раз самоотверженно пожелать им счастья, но делать это каждый день - нет, это выше его сил.
   Он даже не сможет присутствовать на их свадьбе; он умрёт раньше, чем услышит, как жрица называет их мужем и женой и желает им прекрасного потомства.
   Несколько минут Хайнэ сидел на полу в немом отчаянии, обхватив себя руками и раскачиваясь; потом его взгляд упал на листы бумаги и тушечницу.
   Он подполз к столику, взял в руки кисть.
   - Ну и пусть, - прошептал он. - Любите друг друга, а я буду изливать свои чувства на бумагу. Я напишу роман о самой прекрасной на свете любви, и все поверят в него, потому что мои герои будут любить друг друга так сильно, как не могли бы никакие реальные мужчина и женщина. Я...
   Хайнэ выронил кисть, закрыл руками лицо и заплакал.
   "Всё бесполезно, - подумал он, когда слёзы иссякли. - Я ни в чём не смогу найти утешения. Я не хочу больше мучиться".
   Он поднялся на ноги, заковылял в соседнюю комнату, в которой хранил свои вещи Хатори и, открыв дверцы шкафа, проскользнул в него рукой.
   Да, он был здесь - ритуальный кинжал, который когда-то подарила рыжеволосому мальчишке Иннин, и с которым тот с тех пор не расставался.
   Хайнэ вытащил его из ножен, провёл рукой по острому лезвию - брат заботился о нём и регулярно натачивал, хотя это и было совершенно ненужным занятием с точки зрения здравого смысла.
   Кто же знал, что в конце концов этот кинжал кому-то пригодится, и что именно остро наточенным он и должен быть?
   Хайнэ сжал его покрепче в дрожащей руке, и лицо его искривилось.
   "Зачем жить такому бесполезному, жалкому созданию? - подумал он. - Умри, исчезни, несчастное существо, положи конец своим страданиям".
   Несколько мгновений он собирался с силами.
   Потом закрыл глаза, глубоко вздохнул и занёс руку с кинжалом. Однако в последний момент ему всё же не хватило мужества ударить себя наотмашь в грудь или в горло, и вместо этого Хайнэ, задрав рукав, несколько раз полоснул себя клинком сначала по левой руке, а потом и по правой.
   Он боялся боли, но сильной боли не было - слишком острым было лезвие, и слишком легко оно распороло кожу, даже глубже, чем Хайнэ ожидал. Она разошлась, как ткань по швам, обнажая мясо, тёмно-розовое, неприятное на вид, но для Хайнэ, и без того привыкшего видеть в своём теле одно лишь уродство, это зрелище отнюдь не показалось жутким, даже наоборот.
   С каким-то детским любопытством он смотрел на то, как раны раскрываются, точно глаза, исторгающие из себя потоки багровых слёз. Теперь уже не он сам, а его тело рыдало, истекая кровавыми слезами, оплакивая своё горькую судьбу.
   Бесполезное, уродливое, никому не нужное.
   В это мгновение Хайнэ почему-то снова вспомнил слова про Ранко Санью, и он представил себя-младенца на руках у этого человека, незнакомого ему, но мудрого и доброго, того, кому не будет дела до его уродства, и кто простит ему все совершённые ошибки.
   Самоубийство являлось ужасным грехом с точки зрения Великой Богини, и Хайнэ подумал, что ни один из богов не может одобрить, когда сотворённое им существо самовольно возвращает своему создателю подаренную им жизнь, но он верил, что Милосердный простит его.
   Простит и прижмёт к себе, чтобы утешить, как обещал на страницах своего учения, данного миру через пророка Энсаро.
   "У Энсаро тоже не было жены. Ни жены, ни возлюбленной. Никого и никогда..." - почему-то подумал Хайнэ и опустил руки.
   Глаза-раны сомкнулись, однако слёзы из них продолжали течь, пропитывая рукава, и длинный багровый след тянулся за Хайнэ, медленно ходившим по комнате из угла в угол.
   Спустя какое-то время голова у него закружилась, а всё тело стало неожиданно лёгким - такого он не испытывал с тех самых пор, как болезнь изуродовала его кости, и, пожалуй, ему было хорошо, только очень уж грустно.
   В комнате стало совсем светло, и он ясно видел пейзаж за окном - солнечный осенний день, золотистые кроны деревьев. Ему вдруг очень захотелось оказаться там, просто пройтись по улице, дыша чистым воздухом, любуясь астрами и хризантемами, и он сделал шаг к двери.
   Один шаг, другой...
   Хайнэ шёл и шёл, а комната всё не кончалась и не кончалась.
   Он понял, что у него ничего не получится, и чуть вздохнув, опустился на пол - усталость брала своё, веки наливались свинцом, и ему очень хотелось немного отдохнуть. Да и к тому же, здесь, в комнате, по-прежнему было хорошо - не так хорошо, как на улице, но всё-таки светло и уютно.
   Спать в такой погожий осенний полдень, когда солнце заливает лучами твою постель - одно удовольствие.
   Они с Хатори часто спали так в Арне.
   Хатори любит поспать...
   Хайнэ слабо улыбнулся и улёгся прямо на пол, подложив руку под голову.
   Сквозь нахлынувшую на него дремоту он вдруг различил какой-то странный звук - как будто бы стук - и всё-таки заставил себя приоткрыть глаза.
   Сердце его слабо встрепенулось: он увидел за окном белоснежную птицу с золотым пером в хвосте.
   "Это же Энике! - подумал Хайнэ, и на мгновение его охватило горькое сожаление о том, что он сделал. - Моя Энике Аста Аюн! Она вернулась..."
   Однако встать и дотянуться до неё уже не было сил.
  

***

   На этот раз Марик ждала Хатори в собственном доме. Она была одна - вопреки тому, что он слышал о ней от Ниты, когда впервые появился здесь.
   Это его вполне устраивало.
   Он собирался сказать ей, что между ними всё кончено, что дальнейшие свидания невозможны, и что так будет лучше для всех.
   Объявлять об этом в письме Хатори не хотелось: во-первых, он не любил писать письма, во-вторых, считал, что подобные вещи лучше говорить, глядя человеку в глаза, поэтому и поехал лично.
   Однако разговор начался совсем не так, как он предполагал.
   - Ваш брат приезжал ко мне сегодня утром, - сообщила Марик, поднявшись на ноги.
   - Хайнэ? - переспросил Хатори, изумившись.
   Когда он успел? Тогда, когда говорил, что выходил погулять?
   - Нита говорила мне, что вы очень привязаны друг к другу, - продолжила Марик. - И я тоже успела к нему привязаться. Он для меня как ещё один младший брат, наверное. Вы понимаете, к чему я говорю все эти вещи? Что собираюсь вам предложить?
   - Нет, - честно признался Хатори.
   - Я хотела бы, чтобы вы оба жили в моей семье. Жили со мной. - Марик внезапно опустила взгляд. - Были... моими мужьями. Я полагаю, что Хайнэ не будет против. Весь вопрос только в вас. Что вы скажете?
   Хатори молча смотрел на неё.
   Сегодня утром он принял твёрдое решение и не собирался отступать от него - не собирался, несмотря на просьбы Хайнэ и на его нежелание причинять девушке боль. Между ними ничего не может быть, кроме той единственной ночи любви, первой и последней для них.
   Но такого предложения он не ожидал.
   Он по-прежнему не собирался быть мужем этой девушки, но... Хайнэ?
   Хатори вспомнил сцену, которую брат устроил госпоже Ниси в Арне, вспомнил его слова: "Вы что, рассчитываете, что меня ждёт блестящий брак? Что меня возьмёт к себе в дом какая-нибудь знатная столичная госпожа?"
   Что, если Хайнэ этого захочет, что если это сделает его счастливым?
   На мгновение Хатори растерялся; все его планы рухнули, как карточный домик. Он не любил менять свою линию поведения, он почти никогда не сомневался в своих поступках и чувствах, однако всё это оставалось верным лишь до тех пор, когда дело касалось его самого.
   А брат...
   Хатори редко думал об этом, но иногда у него всё же проскальзывала мысль, приносившая ему печаль и безотчётную тревогу: "Я не понимаю его, не понимаю совсем".
   Обычно он не позволял этой мысли хоть как-то воздействовать на его поведение, потому что в противном случае он погрузился бы в пучину бездействия и сомнений, но сейчас это правило почему-то не сработало. Или, может, событие, которому Хайнэ придавал столько значения, и в самом деле что-то переменило в нём...
   - Я понимаю, что вы, быть может, настроены против брака вообще, что эта церемония и всё связанное с ней кажется вам глупой условностью. - Марик глубоко вздохнула. - Но поймите меня тоже. Мне глубоко наплевать на традиции, на отношение общества, я бы с радостью сбежала куда-нибудь с вами и скиталась по миру, зарабатывая на жизнь актёрскими представлениями. Однако я не могу так поступить с моими отцом и матерью. Если бы вы только знали, какими хорошими родителями они были для меня с братьями, как сильно нас любили, как много сделали для нас, вы бы согласились, что я не могу поступить иначе, и не стали бы презирать меня за то, что я цепляюсь за брак и хочу передать мою фамилию детям! - внезапно с жаром воскликнула она.
   - Я не знаю. И не могу представить, - зачем-то сказал Хатори, хотя не собирался спорить с ней и, в общем-то, не имел для этого ни малейшего повода: он ничего не имел против браков в целом. - У меня не было родителей, я даже не знаю, кто они, и почему отказались от меня.
   Марик подошла к нему ближе.
   - Вам грустно от этого... - протянув руку, она коснулась его щеки.
   - Ничуть, - возразил Хатори. - У меня есть госпожа Ниси и Хайнэ, больше мне никто не нужен.
   Он намеренно не сказал "Иннин", чтобы не обидеть Марик, однако то, что его слова всё равно являются для неё обидными, сообразил лишь после того, как произнёс их.
   Она опустила руку и отвернулась.
   - Я вижу, что явилась для вас совсем не тем, чего вы ожидали. Видимо, реальная встреча разочаровала вас... - Марик вздохнула.
   - Дело не в этом, - возразил Хатори.
   Она не стала спрашивать: "А в чём?", только прильнула к нему и обняла.
   "Может, мне не стоит сопротивляться? - думал он. - Какая разница, чьим мужем быть. Мне наплевать на брак, а Хайнэ не наплевать. Наверное, это для него единственная возможность связать свою судьбу с женщиной, притом с такой, которая относится к нему с добротой и нежностью".
   - Сказать по правде, мне сложно представить женщину, которая была бы счастлива с таким мужем, как я, - сказал Хатори вслух. - Вы просто плохо меня знаете, госпожа.
   - Может быть, и плохо, - печально согласилась Марик и глухо промолвила: - Но боюсь, что уже люблю.
   Сказав это, она спрятала лицо у него на груди.
   - Мне нужно возвращаться, госпожа, - сказал Хатори. - Я спрошу ответ на ваш вопрос у Хайнэ. Во многих случаях я предпочёл бы сам решить всё за него, но только не сейчас. Пусть будет так, как он скажет.
   Марик поглядела на него с удивлением.
   - Вы действительно позволите ему решить свою судьбу в этом?
   - Я слуга, а он господин, - сказал Хатори, прикрыв глаза. - Пусть будет так.
   На обратном пути он гнал экипаж, что было мочи: хотелось быстрее вернуться к брату. Пусть самому ему возможность брака с Марик приносила только тоску, но, может быть, хотя бы Хайнэ порадуется. И, помимо всего прочего, подготовка к церемонии будет прекрасным поводом для того, чтобы больше не возвращаться во дворец - тут уж даже сама принцесса не сможет ничего возразить.
   Да. Может быть, всё это и к лучшему.
   Вернувшись домой, Хатори сразу же поднялся наверх в спальню, однако она оказалась пуста.
   - Где Хайнэ? - закричал он, испугавшись, что тот поехал обратно во дворец. - Куда он снова делся?
   Однако слуги сказали ему, что за время его отсутствия ни один экипаж не выезжал со двора, ни один человек не входил в дом и не выходил из него.
   Хатори бросился искать брата.
   Сам не понимая, почему, он испытывал сильную тревогу - утром, когда Хайнэ точно так же "исчез", такого не было.
   Он обшарил весь сад, побывал в покоях госпожи Ниси, которая за несколько часов до того уехала в храм, в купальне, в библиотеке, в кабинетах, в столовой.
   Хайнэ нигде не было.
   Тогда Хатори снова бросился на второй этаж. Там оставались только пустовавшие комнаты, в которых не было ничего интересного, но кто знает, что могло прийти в голову брату. Вот только почему тот не откликался, слыша, что его зовут?
   Ту комнату, которая предназначалась для него самого, Хатори проверил последней.
   Он распахнул двери - и тут, наконец, увидел брата.
   Тот ничком лежал на залитом кровью полу. Кровь была повсюду - на его одежде, на волосах, на мебели.
   Хатори показалось, что у него остановилось сердце.
   Он никогда не испытывал ужаса, даже во сне - ночные кошмары обходили его стороной. Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь его затрясло от страха, чтобы у него подкосились ноги, помутилось перед глазами, пополз по спине ледяной пот.
   До этого момента он вообще не знал, что такие ощущения возможны.
   Он рухнул на колени перед братом, наклонился над ним, попытался нащупать пульс.
   - Нет, нет, нет, нет! - вырывалось у него одно-единственное слово, и ему казалось, будто кто-то невидимый, пронзив ему грудь, добрался до сердца и теперь сжимает его в кулаке, всё с большей и большей силой.
   Хайнэ ещё дышал; обнаружив это, Хатори наклонил голову и впервые в жизни заплакал.
   А потом схватил его на руки, прижимая к себе, как маленького ребёнка, и бросился вниз.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"