Астраданская Мария : другие произведения.

Пророк, огонь и роза - Ищущие (книга 1). Часть 3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


Часть 3. Суд и маскарад.

Глава 13

   О том, что случилось с её братом, Иннин узнала утром следующего дня.
   - Он пытался совершить самоубийство, - сообщила Даран. - К сожалению, неудачно.
   Иннин до того рассвирепела, что готова была влепить ей пощёчину за эти слова, однако сдержалась и вместо этого кинулась прочь из зала.
   - Куда ты собралась? - неслись ей вдогонку слова учительницы. - Ему уже не требуется помощь, его жизни ничто не угрожает.
   "А вот ему я точно влеплю пощёчину, - яростно думала Иннин, сидя в экипаже. - Он ещё вспомнит, что такое старшая сестра!"
   Она ворвалась, поймала за руку одну из служанок.
   - Где он?!
   Её провели наверх.
   Брат лежал в постели, закутанный в множество покрывал, обескровленный и неподвижный. Не спал.
   - Восемь лет терпел, а тут вдруг не выдержал? - осведомилась Иннин, с силой захлопнув дверь. - Так, значит, да?
   Она подошла к постели ближе.
   Хайнэ даже не повернулся в её сторону - продолжал глядеть остановившимся, потухшим взглядом куда-то в потолок.
   - Конечно, ты даже не посмотришь на меня, - сказала Иннин, сложив руки на груди. - Плохая, злая сестра! Не жалеет несчастного, разговаривает с ним так грубо! Только знаешь что? - она наклонилась над Хайнэ, схватила его за плечи и прожгла взглядом. - Я не собираюсь тебя жалеть! Ясно?
   Брат, наконец, зашевелился.
   - Пусти, - безразлично сказал он. - Мы давно уже не брат и сестра, какое тебе до меня дело.
   - Не брат и сестра? - повторила Иннин, садясь рядом с ним на постель. - Нет, ты заблуждаешься. Это мою кровь ты вчера пролил, мои руки исполосовал ножом!
   Она схватила его руку, задрала рукав и с силой стиснула перебинтованное запястье, так что на лице у Хайнэ появилась гримаса боли, но это было лучше, чем видеть на нём усталость и равнодушие.
   - Мы близнецы, ты понимаешь, что это значит? - продолжила Иннин, схватив брата второй рукой за лицо и не позволяя ему уклониться от её взгляда. - Изначально мы были одним*. Я и сейчас ощущаю тебя так, своей частью, своей плотью, своей половиной!
   Она добилась своего: на лице брата, наконец, проскользнуло какое-то подобие живой эмоции.
   - Ты никогда мне этого не говорила, - пробормотал Хайнэ, закрыв глаза.
   - А вот теперь говорю!
   - Ну и зачем тебе такая плоть, обезображенная, уродливая, больная? - едва слышно спросил брат. - Не лучше было бы отсечь её от себя раз и навсегда и забыть о ней, как будто никогда и не было?
   - А что я, по-твоему, пыталась сделать все эти восемь лет?! - закричала Иннин. - Вот только твоё уродство здесь не причём! Больше того, не смей называть моё тело уродливым, не смей калечить его, резать, причинять ему боль, и только попробуй его убить! Мне всё равно, какой ты! Ты мой брат, я тебя люблю!
   Хайнэ судорожно вздохнул, и по щеке его медленно поползла слеза.
   Иннин и саму душили слёзы; она наклонилась ещё ниже, чтобы скрыть их, и, уткнувшись брату в плечо, сдавила его в объятиях.
   Так она сидела несколько минут, а потом почувствовала, как Хайнэ поднял руку и слабо, осторожно обнял её в ответ.
   - Дело было не только в болезни, - прошептал он ещё какое-то время спустя. - Я полюбил девушку, а Хатори с ней переспал. Я не смог этого вынести.
   Иннин вздрогнула.
   Слова эти оказались болезненными, точно удар в самое сердце, хотя для этого не было никаких причин - ну и что, что Хатори с кем-то там переспал? Он не муж ей и не любовник. Хотя когда-то предлагал им стать.
   "Он просто спит со всеми подряд, - подумала она. - Раз даже мне это предложил после первой встречи. Бывают такие люди. Мне нет до него дела".
   - И кто... эта девушка? - помедлив, спросила Иннин, из всех сил стараясь, чтобы голос был ровным, однако тут же быстро добавила: - Впрочем, не важно. Какая разница. Послушай, я понимаю, что ты чувствуешь, но ведь такое случается сплошь и рядом. Случается со всеми. Твоя болезнь здесь не причём.
   - Я не могу и не смогу дать ни одной девушке того, что ей нужно, - проговорил брат едва слышно. - Ни удовольствия, ни детей.
   - Я тоже, - сказала Иннин. - Я тоже никогда и никому не смогу этого дать. Ты предлагаешь и мне наложить на себя руки?
   Хайнэ поднял на неё глаза и какое-то время смотрел внимательным, печальным взглядом.
   - Да, наверное, ты права, - согласился он, наконец. - Мы и в самом деле две части одного целого. Наши пути так похожи...
   - И поэтому не смей повторять то, что ты сделал вчера! - потребовала Иннин. - Обещаешь?
   - Обещаю, - тихо сказал брат.
   Выйдя от него, Иннин спустилась вниз и хотела было уже выйти во двор, как вдруг заметила присутствие в комнате ещё одного человека. Хатори сидел в кресле, подперев низко опущённую голову обеими руками, и длинные огненно-рыжие пряди, падавшие ему на колени, казались настолько же потускневшими, насколько убитым выглядел он сам.
   Иннин никогда ещё не видела его таким.
   Впрочем, видела-то она его всего лишь два раза, не считая знакомства восемь лет назад... но что-то подсказывало ей, что это нетипичное для него состояние, что он редко может приходить в настолько неприкрытое отчаяние. Точнее, никогда.
   В ней всё-таки всколыхнулась жалость.
   - С ним уже всё в порядке, - сказала она, подходя ближе. - Он быстро оправится, и физически, и морально. Каким бы он не выглядел, он всё-таки Санья. Эта кровь придаст ему силы, вот увидишь.
   Хатори поднял голову.
   - Это я виноват, - сказал он, глядя куда-то сквозь Иннин.
   "А, теперь ты сожалеешь. Ну что ж, раскаяние - это хорошо", - злорадно подумала она и тут же устыдилась этой мысли: она ведь не знает, как всё произошло на самом деле. Может быть, Хатори и знать не знал о том, что ложился в постель с девушкой, в которую влюблён его брат. С Хайнэ бы сталось ни одной живой душе не рассказать о своих чувствах... и в этом он тоже похож на свою сестру.
   - Я не видел, что ему плохо. Не понял, что он собирается сделать. До сих пор не понимаю. Почему. Почему?
   Последнее слово Хатори повторил два раза, и во второй раз это был вопрос, предназначавшийся Иннин вместе с пронзительным, яростным взглядом кроваво-красных глаз. Увидь Иннин такой взгляд у незнакомого человека - она, пожалуй, испугалась бы за свою жизнь, но сейчас она понимала, что эта ярость направлена не на неё. Наверное, Хатори направлял её на себя самого.
   На мгновение Иннин замерла.
   Она была уверена, что Хайнэ никогда не простит ей, если она выдаст его тайну, но...
   - Он был очень сильно влюблён, - сказала она, отведя взгляд.
   И решила, что больше ничего не добавит. Если Хатори догадается сам, то догадается, нет - так нет.
   Он больше ничего не спросил.
   - Спасибо, - сказал ровным голосом. - Я так и думал, что ты понимаешь его лучше.
   Иннин подумала, что просить его о том, чтобы он не говорил Хайнэ об этом разговоре, не нужно - он не сделает этого и так.
   Она вышла из дома, не прощаясь - вероятно, привычка Хатори оказалась заразительной - и успела сойти с крыльца ровно в тот момент, когда ворота распахнули для нового экипажа. Иннин сама не успела понять, зачем это делает, однако ноги её как будто сами собой шагнули в сторону; она проскользнула за угол дома и замерла, не дыша.
   Из экипажа вышла Марик Фурасаку и остановилась перед крыльцом, почему-то не заходя в дом.
   Иннин слышала, как она заговорила с прислугой, как с беспокойством спрашивала о Хайнэ - до неё донеслись какие-то слухи, что к нему среди ночи срочно приезжали лекари и жрицы, что случилось, неужели приступ болезни?
   - Да, именно так, - ровным голосом отвечала служанка: очевидно, в доме решили не распространяться об истинной причине недомогания Хайнэ. - Но теперь уже всё в порядке.
   Марик замолчала так же внезапно, как и начала разговор. А мгновение спустя спросила: может ли она увидеться с господином Санья?
   - Боюсь, он всё ещё немного нездоров, - смутилась служанка, однако потом вдруг что-то - может быть, взгляд Марик - заставило её уточнить: - Вы ведь имеете в виду господина Хайнэ?
   - Нет, господина... - Марик почему-то замешкалась. - Хатори.
   "Неужели?! - Сердце у Иннин болезненно сжалось. - Не может быть".
   Но в глубине души она уже знала, что это правда.
   Она прислонилась к стене, не отрывая взгляда от Марик, и несколько минут спустя увидела, как Хатори, выйдя из дома, спрыгнул с крыльца и лёгким, пружинистым шагом подошёл к гостье. Иннин успела увидеть выражение его лица - решительное и хмурое и, в то же время, как показалось ей, полное какой-то горечи.
   Ветер в этот момент подул в другую сторону, и она не услышала начало разговора - только фразу, которую Хатори сказал в ответ на какой-то вопрос Марик.
   - Да, госпожа, - сказал он. - Берите в мужья одного только Хайнэ. Это он - тот, кого вы любите. Он - Энсенте Халия, и он писал вам все те письма.
   Иннин мало что поняла из этих слов, но открытие, что брат и есть тот известный писатель, автор непристойных романов, потрясло её.
   Едва успев прийти в себя от изумления, она снова обратила взгляд к Марик.
   Та смотрела на Хатори, заметно побледнев.
   - Тогда зачем же...
   - Не спрашивайте, - перебил её он. - Забудьте об этом, как будто ничего не было. Не я - автор тех писем. Думаю, вы и сами могли бы догадаться. Хайнэ даже в устной речи выражается намного более вежливо и изысканно, чем я. Что касается письменной, то я за всю жизнь не написал послания длиннее пяти строчек.
   Долгое время Марик молчала. А потом заговорила, и голос её слегка дрожал.
   - Если я скажу, что... то, что вы сказали, ничего не меняет в моих чувствах к вам...
   - То мой ответ от этого тоже не изменится, - закончил за неё Хатори твёрдым голосом. - Простите меня, госпожа. Знаю, что поступил с вами плохо, но я уже говорил вам однажды, что для меня в этом мире существуют только несколько человек. На остальных мне наплевать. Теперь вы видите, что я из себя представляю на самом деле, и, надеюсь, не станете слишком огорчаться.
   Марик опустила голову, безуспешно силясь скрыть свои чувства, и на мгновение Иннин даже стало её жалко - она никогда не видела её такой.
   Но мгновение это продлилось недолго. Минуту спустя Марик сумела совладать с собой и вновь гордо выпрямила осанку, и даже смогла улыбнуться.
   - Не могу сказать, что я совсем ни о чём не догадывалась, - сказала она. - Изначально я предполагала, что это или он, или вы, но... предпочла поверить во второе. Что ж, я всегда знала, что попытки пойти на поводу у собственных мечтаний заканчиваются крахом, и лишний раз получила подтверждение. Не беспокойтесь, я справлюсь с этим. У меня всё будет хорошо. Позаботьтесь о Хайнэ... я не хочу, чтобы он страдал от всей этой ситуации, а сама, боюсь, вряд ли смогу что-то для него сделать. Думаю, что мы не должны с ним больше видеться. Так будет лучше. Честнее. Попрощайтесь с ним от меня, скажите, что я желаю ему всяческих успехов, выздоровления... и что я действительно считаю Энсенте Халию хорошим писателем.
   Улыбнувшись, Марик легко пожала руку Хатори, развернулась к нему спиной и пошла к экипажу.
   Хатори больше не мог видеть её лица, а вот Иннин видела, и это было печальное зрелище, печальное, однако заслуживающее уважения - широкая улыбка на залитом слезами лице.
   Когда за выехавшим со двора экипажем закрылись ворота, Иннин вышла из своего укрытия. Бросив взгляд наверх, она успела увидеть, как в окне второго этажа мелькнула чья-то бледная тень, и вслед за этим снова плотно сомкнулись занавеси - очевидно, Хайнэ так же, как и она, тайно наблюдал за произошедшей сценой.
   Хатори стоял посреди двора и глядел вслед исчезнувшему в воротах экипажу.
   - Ты любил её? - спросила Иннин, подойдя ближе.
   - Нет, - ответил он, не выразив ни малейшего удивления тем, что она ещё не уехала и, более того, так неприлично поступила, подслушав их разговор.
   Иннин почувствовала неимоверное облегчение. И, несмотря на это, сказала:
   - Жаль. Если бы любил, это было бы благородно.
   Он молчал; яркое полуденное солнце заливало двор слепящим светом, и золотистые листья деревьев, качавшиеся в таком же золотистом мареве, казались какими-то призрачными, нереальными.
   - Зачем ты предложил ей взять Хайнэ в мужья? - спросила Иннин, чтобы не затягивать молчание. - Любому понятно, что она этого не сделает.
   - Если любит его, то сделает, - возразил Хатори. - А если нет...
   - О, богиня! - воскликнула Иннин, не зная, что ей делать: то ли досадовать, то ли смеяться, то ли плакать оттого, что для него всё так просто. - Сколько тебе лет?
   - Не знаю, - сказал он и наконец-то повернулся к ней. - Пойдём, погуляем?
   И она почему-то согласилась - точнее, просто пошла за ним.
   Он провёл её какими-то незнакомыми переулками к стене высокого дома, подпрыгнув, вскарабкался на неё и протянул ей руку уже с чужого балкона.
   - Не надо, - усмехнулась Иннин. - В детстве мы излазили с Хайнэ все возможные стены в нашем поместье. Я ещё помню, как это делается.
   И оправдала свои слова, хотя в глубине души боялась, что не сумеет этого сделать и упадёт в грязь лицом - и в прямом, и в переносном смысле.
   На крыше было пустынно, солнечно и красиво.
   Иннин улеглась прямо на неё, почувствовала спиной тепло от нагретой солнцем черепицы, увидела прямо над собой лёгкие белоснежные облака, неторопливо плывущие в бездонной голубизне.
   Где-то внизу осень вступала в свои права, одевая сады в багрянец и пурпур, а здесь, высоко над землей, казалось, не существовало никаких времён года. И даже дня и ночи не существовало - только золото солнца, белизна облаков и бесконечная лазурь неба. И, изредка, крики птиц.
   Хатори сидел на коньке крыши рядом с ней и смотрел, улыбаясь, в небо.
   Прикрыв лицо ладонью от солнца, Иннин скосила взгляд и заскользила взглядом по его залитому солнцем лицу, по золотившимся на ярком свете волосам и по таким же рыжим ресницам, обрамлявшим длинные, слегка прищуренные глаза.
   Он придвинулся ещё ближе к ней, так что Иннин ощутила плечом тепло его бедра, однако не стала отодвигаться, точно леность облаков, неторопливо совершающих свой извечный путь, вдруг передалась и ей.
   - Знаешь, чего я хочу? - вдруг спросил Хатори, наклонившись над ней. - Я хотел бы забрать тебя и Хайнэ и поехать путешествовать. Объездить все провинции Астаниса, побывать на Севере, и на Юге, и на Востоке, а больше всего на Западе - там, где море. Не быть привязанным ни к чему. Ни к дому, ни к обществу, ни к традициям. Находить каждый день что-то новое и показывать это тебе и ему. Встречать рассвет на вершине дерева, готовить еду из собственноручно собранных фруктов и овощей.
   Иннин изо всех сил старалась не поддаваться искушению поверить, что и она тоже хочет этого.
   - Почему я? - спросила она, взывая к его здравому смыслу. - Ладно Хайнэ, ты провёл рядом с ним восемь лет. Но я? Мы виделись три раза в жизни. Сегодня четвёртый.
   - Не знаю, - сказал Хатори и, помолчав, добавил: - Помнишь, я рассказывал тебе про встречу с жрицей, или волшебницей, не знаю, кто она? Она развлекалась, насылая на меня иллюзии, но благодаря одной из них я понял, что ты и Хайнэ - это самое дорогое, что у меня есть. Хайнэ я чуть было не потерял. Я не хочу потерять и тебя тоже.
   - Не беспокойся, что бы ни случилось, я никогда не попытаюсь наложить на себя руки, - пробормотала Иннин, пытаясь уклониться от его взгляда. - А в остальном смысле этого слова я уже давным-давно потеряна. Для всех.
   - Почему? - настаивал Хатори. - Что тебе угрожает, если ты уйдёшь из дворца и вернёшься к своей семье? Смертная казнь?
   Иннин молчала.
   Смертная казнь ей не грозила - вплоть до момента второго посвящения она имела право переменить своё решение и отказаться от выбранного пути. И всё. Всё закончится - нападки Даран, глупость Латены, надоевшие церемонии, невозможность проявлять свои чувства, необходимость притворяться.
   А что дальше?
   Они и правда могли бы уехать. Взять с собой Хайнэ, которого они оба любят, и заботиться о нём вдвоём, позабыв обо всех остальных.
   - Замолчи, - сказала Иннин, закрыв глаза, которые нестерпимо жгло. - Ты не понимаешь. Это то, о чём я мечтала с детства.
   - Но разве ты счастлива?
   - Замолчи! - повторила она, и голос, к её собственному отчаянию, всё-таки начал дрожать. - Ты разве не видишь, что твои слова делают мне больно?! Я всё равно не откажусь от своего пути, так хоть не делай его ещё более мучительным!
   Хатори замолчал.
   - Хорошо, - сказал он несколько минут спустя и улёгся на крышу рядом с ней. - Хорошо, давай любоваться небом.
   Иннин глубоко вздохнула и поддалась соблазну - положила голову ему на плечо. Сколько времени она не чувствовала рядом ничьего тепла, не обнимала никого, не лежала ни в чьих объятиях - вот так. Да, собственно, никогда...
   Хатори обнял её, однако, хвала Богине, не пошёл дальше. Не попытался поцеловать, или пробраться рукой под одежду, или придвинуться ещё ближе - если бы он это сделал, она бы его убила.
   Но при этом, возможно, было бы меньше больно.
   На обратном пути Иннин зашла в книжную лавку и скупила все книги Энсенте Халии, которые там были. А потом тряслась в экипаже и читала под стук колёс описания любовных ласк - отчаянные и исступлённые, полные то нежности, то безумной страсти - и то, во что превратился её брат за восемь лет одиночества, становилось ей всё более и более ясным.
   "Великая Богиня, да он же мечтает об этом больше всего в жизни, - думала Иннин, и губы её кривились от душевной муки. - А я? Я, получается, тоже? Мы ведь с ним похожи, только он привык проявлять свои чувства, по крайней мере, наедине с собой, а я стараюсь задавить их, убедить себя, что ничего и не чувствую. Что же, значит, и я мечтаю в жизни только об этом? Но Хайнэ сама судьба отказала в возможности исполнения его желаний, а я..."
   Она вернулась во дворец, отворила двери Храма и прошла к статуе Богини Аларес.
   Вспомнила, как в детстве грезила наяву о прекрасной женщине с золотыми волосами и острым карающим мечом, суровой и величественной, уничтожающей своим взглядом целые народы и зачинающей новые миры. Творительнице, жизнедательнице, повелительнице стихий - это и было её детское представление о Великой Богине.
   Но с тех пор прошло много времени, и мечты уступили место необходимым церемониям, которые, казалось бы, должны были приближать к Богине, а на деле отдаляли от неё ещё больше.
   Иннин не помнила, когда обращалась к ней вот так, с искренними словами, идущими из глубины души.
   "Ну дай же мне какой-нибудь знак, что я на верном пути, - взмолилась она и сползла на колени, обхватив ноги статуи. - Что я гублю свою жизнь не зря!.."
   Но статуя молчала, и весь Храм молчал.
  

***

   Жрицы, которые приезжали к Хайнэ, чтобы спасти его от смерти от кровопотери, оставили ему бутылек со снадобьем - баснословно дорогим "Средством Забвения", которое позволило ему провести трое суток в блаженном сомнамбулическом состоянии.
   Он лежал в постели, изредка вставал с неё, чтобы пройтись по комнате, сидел в саду, подставляя лицо тёплому солнцу, ел, читал, спал и ничего не чувствовал.
   Точнее, почти ничего - ощущения доходили до него, как сквозь толстый слой ваты, разбавленными и растерявшими по пути большую часть своей силы.
   Хайнэ было немного больно от слов Иннин, немного больно увидеть Марик во дворе, разговаривающей с Хатори, немного неприятно слушать увещевания матери, рыдающей у его постели и умоляющей его смириться перед судьбой и волей Богини, но в целом довольно терпимо и, по большому счёту, всё равно. В каком-то роде это было настоящее счастье.
   А потом Средство Забвения закончилось и достать новое было неоткуда - закон не позволял употреблять его в больших количествах, а незаконных путей его приобретения Хайнэ не знал.
   Не то чтобы он ощутил разницу слишком резко - он не впал в одну секунду в глубокое отчаяние, но как будто начал медленно отмерзать, и с каждым часом это становилось всё больнее.
   Когда он ложился спать на третьи сутки, то ему всё ещё не было нестерпимо плохо, но он уже предчувствовал, что утро вернёт ему действительность во всём том объёме, который три дня назад заставил его взять в руки кинжал.
   Проснулся он от того, что по комнате кто-то ходил.
   Хайнэ приоткрыл глаза - почему-то не сразу, а помедлив, словно ему было, чего, или кого бояться - и тут же снова закрыл их, ошеломлённый.
   Меньше всего на свете он ожидал увидеть в этой комнате отца, которого оставил в Арне наедине с его книгами и трактатами, и с которым на протяжении всех последних лет обменивался лишь пустыми, незначительными фразами, да и то лишь тогда, когда им изредка доводилось случайно столкнуться на просторах огромного поместья Санья.
   Но это был отец. С извечной книжкой в руке, хмурый и раздражённый, но всё же он!
   "Не может быть, - почти испуганно думал Хайнэ и не решался снова открыть глаза. - Неужели он узнал о том, что я пытался сделать, и приехал ко мне? Но когда я восемь лет назад заболел и мог умереть, ему было всё равно. Разве что-то изменилось?"
   Наконец, он сделал над собой усилие и зашевелился на постели, показывая, что уже не спит.
   - А, проснулся, - сказал Райко, сделав по комнате ещё несколько шагов и недовольно захлопнув книгу.
   Голос у него был резкий и раздражённый, но что-то подсказывало Хайнэ, что это раздражение направлено не столько против него; ну и потом, возможно, это было в чём-то лучше известного отцовского равнодушия.
   - Да... - пробормотал Хайнэ, не зная, что сказать.
   - Я тут почитал кое-что из ваших литературных новинок, - продолжил отец ещё более раздражённо. - Поразительно! За восемь лет не появилось абсолютно ничего, в чём можно было бы прочитать не то что страницу - один абзац! Я правильно делал, что не заказывал всё это время из столицы никаких новых книг. Бездарности... какие же они все бездарности, эти люди, называющие себя писателями. Никогда им не переплюнуть авторов древности! Им не о чем сказать, всё, чем наполнены их книги - это глупые метафоры, пустые красивости и тайное любование собственным "талантом", за который я не дал бы ни одному из них и одной монеты!
   Хайнэ волновало только одно: входит ли Энсенте Халия в число тех писателей, на которых столь яростно нападал сейчас его отец.
   - И... например, какие новинки ты читал? - решился спросить он.
   Отец назвал несколько имён; ни одно из них ни о чём не говорило Хайнэ, и Энсенте Халии среди них не было.
   Впрочем, это было понятно: отец не считал его непристойные романы литературой вообще.
   Разразившись ещё одной гневной тирадой относительно состояния дел в области литературы и искусства, Райко глубоко вздохнул, откинул волосы с лица и замолчал.
   Вид у него был как у человека, который только что выдержал многочасовой яростный спор с трудным оппонентом и безмерно устал от этого, хотя Хайнэ не то что не спорил с ним - он вообще не произнёс ни слова.
   Отец внезапно сделал пару шагов к постели и опустился на неё, нервно одёргивая одежду и поправляя волосы.
   - Мать сказала, что не понимает, почему ты это сделал, - сказал он, не глядя в сторону Хайнэ. - Впрочем, что с неё взять? Мне всегда было не о чем с ней поговорить, всё, что она читала - это религиозные книжки. Как будто бы она может что-то понимать, кроме того, что как бы тебя ни била судьба, нужно только ниже склонить голову и лепетать слова благодарности за то, что всё не ещё хуже!
   Хайнэ смотрел на него испуганными, округлившимися глазами.
   Ему начало казаться, что отец жалеет его, что пытается таким своеобразным образом проявить нежность, которой никогда не проявлял, что почти готов обнять его или хотя бы взять за руку, и он не знал, чего боится больше - что тот сделает это или, наоборот, не сделает.
   - Я хотел когда-то сделать то же самое, - сказал отец. - Но не решился. Иногда я об этом жалею.
   На его бледных щеках разгорелся багровый, лихорадочный румянец, губы страдальчески искривились.
   Он всё ещё был красив - несмотря на то, что отпустил бороду, что глаза его запали и потеряли блеск, что кожа иссохла от постоянных ночных бдений и недостатка света, а на лбу уже появились морщины.
   Хайнэ вспомнил о том, что когда он появился на свет, его отцу было всего семнадцать лет, и что тот был вынужден сразу же уехать с женой в Арне - туда, где увяли его красота и молодость, а ум был вынужден создать своего страдающего бессонницей двойника, в бесконечных спорах с которым и проводил свои дни и ночи Райко Санья.
   Он закрыл глаза, чувствуя, как изнутри их жгут слёзы.
   "Ну обними же меня, - мысленно просил он. - Хотя бы один раз... пожалуйста..."
   Отец зашевелился рядом с ним.
   Хайнэ вытащил из-под одеяла руку, чтобы облегчить отцу доступ к своему телу - это было единственное, что он решился сделать, не в силах проявить какую-то инициативу сам.
   - Что это? - внезапно спросил Райко каким-то странным голосом. - Откуда ты это взял?
   Хайнэ открыл глаза и увидел, что отец смотрит на кольцо, которое когда-то подарил ему Хатори.
   Всё то время, что он провёл во дворце, Хайнэ исправно прятал его под одеждой, хотя и не знал причины этой предосторожности, но здесь, дома, он снял его с цепочки и снова надел на палец.
   - Мне это подарили, - растерянно сказал он.
   Лицо отца искривилось.
   Швырнув свою книгу на пол, он резко поднялся с кровати, бросился к дверям, распахнул их и с силой захлопнул, выскочив в коридор.
   Хайнэ изумлённо смотрел ему вслед.
   Несколько минут спустя до него донеслись яростные крики с первого этажа.
   Он поспешно скатился с кровати и, не найдя свою трость, на четвереньках пополз к дверям. Тихо и осторожно приоткрыв их, он прислушался к словам отца.
   - Как вы посмели?! - орал тот. - Как вы посмели побывать в доме у Ранко, забрать его вещи и принести их сюда? Как посмели отдать его кольцо Хайнэ?! Вы низкая, подлая, отвратительная женщина, я ненавидел вас всю жизнь и жалею, что не сказал вам об этом раньше, что не говорил вам этого каждый день за все годы этого нелепого, фальшивого, лицемерного брака, навязанного мне вашей матерью, чтобы скрыть следы постыдного преступления!
   Мать отвечала ему-то, но голос её был едва слышным, и Хайнэ не мог разобрать её слов.
   - И вы ещё посмели обвинять меня в равнодушии к Хайнэ?! - продолжал отец, и Хайнэ никогда ещё не слышал в его голосе столько бешенства, столько яростной страсти, столько отчаяния и столько ненависти. - Вы, которая воспользовалась моим отсутствием, чтобы побежать к Ранко в дом?! Ах, оставьте этот бред про предсказания жриц, я прекрасно знаю все ваши чувства и ненавижу, презираю вас за них...
   Крики стихли - очевидно, Райко выскочил из дома так же, как до этого выскочил из комнаты сына.
   Хайнэ осторожно прикрыл двери и пополз обратно.
   Сердце у него бешено колотилось.
   Следы постыдного преступления? Ранко? Тот самый, который держал его на руках вскоре после его рождения?..
   Он снял кольцо с пальца и принялся внимательно его разглядывать. Да, так и есть - на внутренней стороне были мелко выгравированы инициалы "Р.С."
   Ранко Санья.
   Хайнэ встрепенулся.
   Если уж отец приехал в столицу, то должен был захватить с собой часть своей библиотеки - по-другому никогда не бывало - и, в частности, свой огромнейший труд по генеалогии и истории семьи Санья, над которым он работал, кажется, уже на протяжении лет десяти.
   Добравшись до комнаты, в которой остановился Райко, Хайнэ и в самом деле нашёл книгу и принялся поспешно и лихорадочно перелистывать её, надеясь успеть до того момента, как отец вернётся. Однако отец не возвращался, и Хайнэ успел наспех пролистать книгу, а потом просмотреть её более внимательно, однако никаких упоминаний о Ранко Санье он не нашёл.
   Он вернулся к себе, растерянный и измученный предположениями.
   "Нужно спросить у Хатори, откуда он взял это кольцо", - подумал он, и по спине его пробежал холод от этой мысли.
   Все эти дни он почти не общался с братом. То есть, тот, конечно, приходил, чтобы искупать его, отнести в сад и уложить в постель, но Хайнэ, во-первых, находился под действием Средства Забвения, а, во-вторых, сознательно убеждал себя в том, что это не Хатори сейчас с ним, а какой-то незнакомый слуга, который ничего для него не значит.
   И который никогда не спал с Марик Фурасаку.
   Эта мысль, которую Хайнэ вполне успешно гнал от себя на протяжении четырёх суток, вернулась, и ему показалось, что ему всадили нож в только начавшую заживать рану.
   Он сполз на пол, корчась от боли.
   Хатори появился через пару часов, и в этот раз Хайнэ не удалось забыть о том, что случилось, как он ни старался. Ему мучительно хотелось знать, чем закончилась та встреча Хатори с Марик, которую он видел из окна, однако он не мог заставить себя спросить об этом.
   Что будет дальше? Они поженятся?
   Невидимая рана вновь открылась и начала кровоточить хуже прежнего.
   - Что случилось? - спросил Хатори.
   Хайнэ извивался в его руках, словно змея - прикосновения рук, которые трогали Марик, ласкали её, казались ему нестерпимыми.
   - Ты никогда не сможешь мне этого забыть? - продолжил брат. - Это навсегда станет преградой между нами?
   Хайнэ застыл, поражённый.
   Как?! Он догадался?! Всё понял?
   Хатори снял с него верхнюю накидку и, аккуратно свернув её, положил рядом с постелью.
   - Что я могу сделать, чтобы ты об этом забыл? - спросил он. - Чтобы всё стало, как прежде?
   Несколько минут Хайнэ молчал, не глядя на него.
   Потом, преодолевая себя, осторожно придвинулся к Хатори и, закрыв глаза, положил голову ему на плечо. Сказать, что это было тяжело, значило ничего не сказать - на этот раз приходилось бороться не с обидой и не с ревностью, а с каким-то глубинным внутренним отторжением, и это было больно, как будто он совершал над собой какое-то неслыханное насилие.
   "Что сделать, что, что, что?! - крутилось в его голове. - Если бы я знал сам!.."
   - Дай мне мою книгу, - наконец, выдохнул он.
   Когда учение Милосердного оказалось в его руках, Хайнэ снова перечитал отрывок про невинность и чистоту, и на мгновение ему стало легче.
   - Он говорит о том, что у женщины должен быть только один муж, - проговорил он. - А у мужчины - одна жена. Что у каждого человека есть тот, кто ему предназначен, чья душа откликается на тот же зов. Что возлюбленные должны быть связаны, в первую очередь, духовными узами, а любовь, основанная на плотском влечении, большой силы не имеет. Что нужно хранить невинность и чистоту... Вдруг я встречу когда-нибудь ту женщину, которая мне предназначена? Ведь, получается, она должна где-то существовать. И, если она тоже будет верить в Милосердного - а это должно быть так - то она будет рада, что я сохранил невинность, что не потерял чистоты тела. Пусть это только оттого, что у меня не было возможности поступить по-другому, но всё же. В любом случае, это не Марик. Ей нет дела до Милосердного, а уж до невинности и чистоты и подавно.
   Хайнэ закрыл глаза, и слёзы, наконец, прорвались, даровав ему облегчение и смыв ту преграду, которую он воздвиг между собой и братом, словно весенние воды - плотину.
   Он прорыдал, уткнувшись Хатори в грудь, полчаса.
   - Она просила меня попрощаться с тобой от её имени, - сказал Хатори, когда он успокоился. - Она больше не придёт в этот дом.
   - А ты в её?.. - тихо спросил Хайнэ.
   - И я в её тоже. Если уж она не предназначена для тебя, то для меня - тем более.
   Как ни странно, эти слова уже не имели для Хайнэ большого значения.
   Он подполз к своему столу, открыл запертые на замок ящики и вытащил из них рукописи - законченные и не законченные рассказы, отрывки, наброски, черновики.
   - Отнести меня на задний двор и помоги кое-что сделать, - попросил он Хатори.
   Оказавшись на улице, он сгрёб большую часть принесённой из дома бумаги в кучу и поджёг.
   - Зачем ты это делаешь? - изумился Хатори. - Ведь это же твои рукописи!
   - Не мешай мне, - сказал Хайнэ. - Я хочу от всего этого избавиться. Больше никогда, никогда, никогда Энсенте Халия не будет писать подобной мерзости!
   Он задрожал и начал с остервенением подкидывать в костёр всё новые и новые листы. Хатори обхватил его за пояс, мешая приблизиться к пламени.
   - Пусти, - сказал Хайнэ. - Я ведь не собираюсь бросаться в огонь!
   В глубине души его мутило от одной лишь близости пламени, жаркого, безжалостного, с готовностью пожирающего то, что ему предоставили, и готового пожрать точно так же, что угодно - хоть дом, хоть тело человека. Хайнэ боялся его, вспоминая казнь на площади Нижнего Города, боялся и ненавидел.
   - Это похоже на обряд сожжения вещей умершего, - сказал Хатори, по-прежнему не отпуская его.
   - Вот и прекрасно! - Хайнэ запрокинул голову и исступлённо рассмеялся. - Пусть умрёт, пусть катится прямиком в Подземный Мир вместе со своими пошлыми бездарными рассказами! Я ненавижу его!
   - Но ведь это ты.
   - Нет! - заорал Хайнэ. - Нет, это не я!
   Костёр догорел, и от Энсенте Халии остался лишь пепел, да кое-где обрывки обгоревшей бумаги со следами чернил. Хайнэ чувствовал облегчение, но больше опустошение.
   В тот же вечер он спросил у Хатори про кольцо, однако ответ, которого он в конце концов добился, не сказал ему ничего нового - это был подарок приёмному сыну от госпожи Ниси.
   Хайнэ подумал было, что всё бесполезно, и ему никогда не узнать правды, как вдруг ему в голову пришла одна мысль. Он вспомнил, как нашёл книгу с посвящением от Ранко Саньи в доме госпожи Илон.
   "Моей любимой ученице"...
   Не дав себе времени опомниться, Хайнэ сел писать письмо к госпоже. Он никогда бы не решился выспрашивать про Ранко Санью у родителей или хотя бы даже членов семьи Фурасаку, но в послании к едва знакомой женщине это, как ни странно, было легко - а, может быть, он уже слишком привык воображать себя другим человеком, когда писал письма.
   Вечером того же дня в доме появился господин Астанико.
   - Мы все так скучаем по вам во дворце, - говорил он, сидя на постели рядом с Хайнэ, зябко кутавшимся в покрывало и прятавшим под ним забинтованные руки. - И ждём, когда вы поправитесь, чтобы вернуться к нам.
   Хайнэ смотрел на него встревоженным, недоверчивым взглядом и ни разу не верил его мягкому, вкрадчивому голосу, хотя в чём-то эти слова, даже если они были ложью, доставляли ему удовольствие.
   - Какая жалость, что приступ болезни сразил вас именно сейчас, - продолжил Астанико. - Вы пропустите все остающиеся церемонии и к тому времени, как вы вернётесь, господин уже переедет в покои Её Высочества и не сможет уделять вам столько внимания. Вот, глядите, он написал для вас письмо. Он хотел бы приехать к вам и сам, но для него покидать пределы дворца совершенно невозможно, сами понимаете. В его случае дворец - это действительно золотая клетка, да.
   Он улыбнулся, мягко и снисходительно, и протянул Хайнэ письмо на нескольких листах.
   Тот скользнул взглядом по бумаге, исписанной красивым, старательным почерком, и горячая волна захлестнула его сердце. Он отложил письмо, чтобы прочесть его позже - читать его на глазах у Астанико казалось каким-то неприличным, почти постыдным действием.
   - А вы знаете, у нас произошло много нового, - сказал, тем временем, тот. - К примеру, госпожа Марик Фурасаку объявила о своей помолвке с Сорэ Саньей. Вот это действительно событие года. Впрочем, количество свадеб по всей стране в целом неслыханно возросло, и знаете почему? Я склонен думать, что наш Прекрасный Господин источает какие-то невидимые флюиды. Потому что даже я, уж насколько бесчувственен и безразличен всегда был, стал испытывать некие нежные чувства, и произошло это ровно после того, как он приехал.
   Хайнэ пропустил его последние слова мимо ушей.
   Все его силы были направлены на то, чтобы не выдать своих чувств - в тот момент, когда он услышал про помолвку Марик, ему показалось, что он умирает.
   Но он не умер, и даже боль, ударившая прямо в сердце, отпустила довольно быстро, оставив только тягучее, муторное ощущение какое-то ирреальности всего происходящего.
   Сорэ Санья...
   Он вспомнил пышно разодетого господина с высокомерной улыбкой и лицом, так похожим на его собственное, и, кажется, произнёс это имя вслух, потому что Астанико снова подхватил тему.
   - Да-да, представьте себе, - сказал он. - Не думаю, что для Сорэ это такая уж большая радость - переезжать из своей провинции в дом семьи Фурасаку, но тут, видите ли, тонкая ситуация. Конечно же, Эсер Санье приятно плюнуть в лицо своим врагам и отдать сына в мужья женщине, за которой на протяжении десяти лет охотились все женихи Аста Энур. Дескать, двадцать лет назад она, Эсер, сказала своё "фэ" столице и удалилась от двора, но стоило ей не то чтобы просто вернуться, а послать сюда своего сынка, как самая главная столичная красавица пала к его ногам. Самолюбие - это такая вещь... - Астанико потеребил свою бородку. - Все самые глупейшие ошибки и самые рискованные авантюры совершаются во имя самолюбия. А у Эсер Саньи оно величиной в её огромную провинцию, по-другому и не скажешь. Ох, простите, - внезапно смутился он. - Я всё время забываю, что вы с ней родственники. Хотя, насколько я знаю, вы не в слишком хороших отношениях?
   - Мы не общаемся, - рассеянно подтвердил Хайнэ, думая о другом. - Я не думаю, что Марик сможет быть счастлива с таким человеком. Он, как и все, обманется той маской, которую она носит, и не увидит её по-настоящему.
   - Кто знает, - пожал плечами Астанико. - Мужчина может быть скверен лицом и характером, но если он умеет подарить женщине наслаждение, то любая оторвёт его с руками.
   Он усмехнулся и прикрыл глаза, но Хайнэ успел увидеть, как хищно, масляно они заблестели.
   Он отвернулся, чтобы скрыть от Главного Астролога своё искривившееся лицо.
   Ненависть ко всему плотскому росла и крепла в нём, а мысль о постельных наслаждениях уже не вызывала волнения, как прежде, а только приводила в глухую ярость.
  

***

   Госпожа Илон ответила Хайнэ только через три дня.
   "Почему бы нам не встретиться и не поговорить о том, что вас интересует, лично? - писала она. - Двадцать шестого числа этого месяца я собираюсь любоваться поздним листопадом на берегу реки возле Павильона Горьких Слёз, приезжайте и вы туда".
   Назначенный день выдался тёплым и ясным, но лёгкое дыхание подступающей зимы уже чувствовалось повсюду.
   Хайнэ выбрался из дома впервые после того, что с ним случилось, и теперь передвигался мелкими, осторожными шажками по ковру из разноцветных листьев, часто и глубоко вдыхая морозный утренний воздух, напоенный ароматом прелой земли и первого снега.
   Алая Речка - одна из многочисленных небольших речушек, протекавших через нижние ярусы Аста Энур, чтобы влиться за его пределами в полноводную и быструю Сестру Амайи, получила своё имя благодаря чистейшей, прозрачной воде, сквозь которую были видны камни необычного красного цвета, устилавшие её дно.
   Была, правда, и другая версия происхождения этого названия: якобы в стародавние времена у одной из жриц, вопреки запрету, был возлюбленный. Об этом узнала её госпожа и повелела убить юношу; он пытался бежать, но его настигли на берегу реки, и с тех пор её волны окрасились в алый цвет его крови...
   Хайнэ думал об этой легенде, проезжая в экипаже мимо реки и глядя в её быстрые воды, бегущие куда-то на запад, чтобы однажды, далеко в провинции Канси, слиться с великим океаном.
   Хатори укутал его плотнее в подбитую мехом накидку, взял на руки и вынес из экипажа. Хайнэ, свесившись с его плеча, бездумно разглядывал подстывшие за ночь лужицы, подёрнутые искрившейся в лучах солнечного света пеленой. Хатори наступил в одну из них каблуком, и хрупкий лёд пошёл изломанными трещинами, сквозь которые на поверхность хлынула неожиданно тёмная, будто густой отвар, вода.
   Павильон Горьких Слёз, название которого имело уже совершенно недвусмысленное отношение к легенде про жрицу и её убитого возлюбленного, стоял на другом берегу реки, и в летние месяцы возле него собиралось довольно много народа, но сейчас он был совершенно пуст.
   Не в последнюю очередь потому, что в двадцать шестой день Второго Месяца Ветра во всех храмах начинались церемонии, посвящённые смене времени года.
   Странно было, что госпожа Илон, вопреки традициям, отправилась в этот день не в храм, а любоваться природой.
   Выглядело это как намеренный вызов обществу, и Хайнэ, с его враждебным отношением к официальной религии, поступок госпожи импонировал, однако против неё говорила жестокость, с которой она отвергла прежнего возлюбленного, и он по-прежнему не знал, как к ней относиться.
   Хатори усадил его на скамью в беседке и, завидев вдали приближающийся экипаж, скрылся между кустами.
   Госпожа Илон приехала, взяв с собой служанок; одна из них несла тепло закутанную девочку.
   - Ну, давайте поговорим о вашем деле, господин Санья, - без лишних предисловий начала она, усевшись напротив него.
   Хайнэ почему-то не знал, что сказать. А она и не торопила его, подперев локтём голову и скользя задумчивым взглядом по волнам реки, тихо плескавшимся почти у самой беседки.
   - А знаете, откуда произошло название этой реки? - вдруг спросила госпожа Илон, не поворачивая к Хайнэ головы.
   - Знаю, - немного смущённо ответил тот, и чувство неловкости, владевшее им, стало чуть меньше. - Я тоже думал об этом несколько минут назад.
   - В своё время я изучала множество легенд, которые связывают с происхождением названий различных городов, областей и рек. И вы знаете, все они так похожи. Либо абсолютное горе, либо абсолютное счастье. И никогда - как в жизни, - она улыбнулась.
   - Литература склонна приукрашать действительность, - пробормотал Хайнэ, теряясь.
   - Или, может быть, это мы слишком ленивы, ленивы душой для того, чтобы испытывать такие же чувства, какие испытывают герои романов и пьес? - возразила госпожа Илон всё с той же улыбкой. - Хотя на самом деле я думаю по-другому: однажды испытав сильную страсть, мы сознаём, сколь пагубно это чувство воздействует на нашу душу, и впредь предпочитаем испытывать его только вместе с героями литературных произведений, оберегая от него собственное сердце.
   С этим Хайнэ было сложно поспорить.
   - О да... - с тоской проговорил он, поймав разлапистый ярко-алый кленовый лист, сорванный с ветки и брошенный в беседку порывом ветра.
   - Страсть и ярость - это чувства молодости, нежность и печаль - старости. И реальный возраст здесь не причём, - улыбнулась госпожа Илон, а потом внезапно добавила: - Вы пишете стихи?
   - Прозу, - сказал Хайнэ. - Романы и рассказы.
   - Вы издавали их?
   Он кивнул.
   - Под каким же псевдонимом? Потому что я ни разу не встречала имени Хайнэ Санья на обложке, а литературные новинки не проходят мимо меня, - Голос госпожи Илон показался чуть насмешливым, но насмешка эта была не обидной, а, скорее, ласковой.
   Хайнэ понял, что в очередной раз по глупости загнал себя в угол.
   - Энсенте Халия, - сказал он и скривил губы от злости на самого себя.
   Госпожа Илон чуть удивлённо приподняла брови.
   - Вот как, - произнесла она и ничего не добавила.
   А Хайнэ, почувствовав, что ему больше нечего терять - ну как же, теперь она знает о том, что он автор гадких, бездарных, непристойных романов и, без сомнения, презирает его, эта госпожа с прекрасным литературным вкусом - вдруг утратил весь самоконтроль.
   - Да, и, сказать по правде, я собирался написать роман про вас с Никевией, - сообщил он, зло усмехнувшись. - Долгое время я собирал сплетни, но этого, как вы понимаете, недостаточно, и мне нужна была личная встреча.
   Он ожидал, что госпожа Илон разозлится, поразится его беспримерной наглости, вскочит на ноги и отпрянет от него, как от какого-то отвратительного насекомого, но ничего этого не произошло.
   - Ну напишите, - спокойно сказала она и посмотрела ему прямо в глаза. - Что именно вас интересует? Почему я так поступила?
   Вся ярость Хайнэ вдруг угасла - как будто в костёр плеснули ведро воды.
   - Да... - пробормотал он, уставившись потухшим взглядом себе под ноги.
   Она чуть вздохнула.
   - Думаю, я уже ответила на этот вопрос.
   Хайнэ снова поднял на неё взгляд, преодолевая стыд за свою безобразную выходку, и понял, что она ничуть на него не сердится.
   - Когда мне было двадцать пять лет, а Никевии - двенадцать, я испытывала страсть, а он - привязанность ко мне, как к доброму другу. Теперь всё стало наоборот, - проговорила госпожа Илон, закрыв глаза и откинувшись на спинку скамьи. - В своё время он уступил моей страсти, и это стало несчастьем для нас обоих. Я не хочу теперь повторять всё случившееся, поменяв наши роли. Я не хочу больше никаких страданий, волнений и любовных метаний. Никакой страсти. Я хочу жить в тишине, читать стихи, изучать легенды и любоваться природой. Вот и всё. Да, я знаю, что это жестоко и эгоистично, ну так что ж, я жестока и эгоистична, - твёрдо закончила она и открыла глаза.
   Долгое время меж ними царило молчание.
   Хайнэ смотрел на деревья, на мелькавшие меж ними огненно-рыжие волосы Хатори, бродившего по берегу реки.
   - Никевии нужны страдания и страсть, - продолжила госпожа Илон уже совсем другим голосом, в котором звучали печаль и затаённая нежность. - Да и как иначе. Он молод. Он жить без этого не может, сколько бы ни уверял себя и других, что всё, что ему нужно - это моя любовь. Он любит меня до тех пор, пока я даю ему возможность утонуть в его страданиях.
   - Мне кажется, вы не совсем правы, - пробормотал Хайнэ, вспомнив исступлённые метания юноши, которые грозили довести его до безумия и вряд ли приносили такое уж большое удовольствие.
   - Может быть, и не права, - неожиданно легко согласилась госпожа Илон. - Но суть в том, что вся моя страсть уже перегорела, а вся любовь вылилась в материнское чувство, которое я вполне удовлетворяю в заботе о моей девочке.
   Она сделала знак служанке, и та поднесла к ней ребёнка.
   - Что ж, сделайте милость, напишите обо всём этом так, как это видите вы, - добавила она несколько минут спустя, играя с девочкой. - А я с удовольствием почитаю. Я вообще люблю работы Энсенте Халии.
   Хайнэ изумлённо вскинул голову.
   Она ведь просто льстила ему, так?
   Очевидно, мысли, написанные на его лице, не укрылись от госпожи Илон, потому что посмотрев на него, она негромко рассмеялась.
   - У вас прекрасный стиль и изумительные описания, - сказала она суть позже. - Я слышу в ваших словах голос сердца. Только один человек на моей памяти писал так же пронзительно, но он-то как раз писал стихи.
   - И... кто же это был? - спросил Хайнэ, не дыша.
   - Тот, о ком вы спрашивали. Ранко Санья.
   К горлу Хайнэ подкатил ком.
   Сам не зная почему, он хотел плакать от одних только звуков этого имени. Заговорив о другом, он чуть было не забыл, что именно послужило поводом для встречи с госпожой Илон, но теперь она произнесла это имя, и всё встало на свои места.
   Он хотел было попросить её рассказать о нём, но в этом уже не было нужды - она начала говорить сама, и голос у неё был странный: таким голосом чужеземец рассказывает об оставленной позади горячо любимой родине - по крайней мере, так показалось Хайнэ.
   Так рассказывал Онхонто о своём чудесном островке Крео и о садике с розами, в котором он работал.
   - О, Ранко был удивительным человеком, - произнесла госпожа Илон, глядя куда-то вдаль, погружённая в свои воспоминания, и всё лицо её осветилось. - Таким, про которого и сказать-то толком нечего, потому что человеческий язык не слишком предназначен для того, чтобы выражать прекрасное. И это при всей моей любви к языку! Добрый, умный, великодушный, талантливый поэт и музыкант - разве могут эти слова передать то, чем он был? Он был полон кипучей, деятельной энергии, постоянно что-то устраивал - поэтические соревнования, музыкальные вечера, выставки картин молодых художников... В его присутствии жизнь как будто наполнялась новыми красками, и всё это становилось интересно даже для тех, кто никогда не испытывал особых чувств по отношению к искусству.
   Хайнэ жадно ловил каждое слово и видел всё это, как будто наяву.
   - Разумеется, все мы были в него влюблены, - добавила госпожа Илон, улыбаясь смущённой улыбкой, на мгновение превратившей её в совсем юную девушку. - Все его ученицы, да и учительницы, наверное, тоже. Я не знаю ни одной женщины, которая повстречалась бы с Ранко и не влюбилась в него хотя бы ненадолго! Но это была не та мучительная, болезненная страсть, которая приносит лишь боль, о нет. Любовь к нему вдохновляла, даже несмотря на то, что оставалась без взаимности. Мы все писали стихи в подражание ему, все старались быть лучше, чтобы быть достойными его... И в то же время прекрасно сознавали, что даже в подмётки ему не годимся, так что в глубине души ни на что не рассчитывали. Это была светлая, одухотворяющая любовь, лишённая амбиций самолюбия и эгоистических надежд на личное счастье.
   Госпожа Илон ненадолго замолчала, и улыбка восторга и восхищения начала медленно гаснуть на её лице, как гаснут последние лучи заходящего солнца в погожий день.
   - Его женой должна была бы стать лучшая женщина на свете, - грустно продолжила она. - Так должно было быть по всем законам справедливости, если таковая вообще существует. Но почему-то этого не произошло. Личная жизнь Ранко всегда была тайной под семью печатями, и он только отшучивался на эту тему, но мы знали, что он любил какую-то женщину, и любовь эта была несчастливой. Мы видели это в его глазах, в которых всегда плескалась грусть, несмотря на то, что Ранко был очень весёлым человеком, много смеялся и никогда в открытую не предавался унынию. Он позволял себе изливать печаль только в своих стихах...
   Госпожа Илон снова подозвала служанку, и та принесла ей из экипажа книгу.
   - Держите, - сказала она, протянув книгу Хайнэ. - Это его стихи. Я подумала, вам будет интересно, и захватила её с собой. Знаете, вы чем-то похожи на него, даже внешне, я отметила это, как только увидела вас... и тем удивительнее мне было узнать, что вы и есть Энсенте Халия, чей стиль всегда напоминал мне стиль Ранко.
   Хайнэ опустил голову, не желая показывать, как жалко искривилось его лицо.
   Ему было больно от этих слов, несмотря на то, что ничего более лестного он, пожалуй, никогда не слышал.
   "Может ли быть... может ли быть, что у Ранко Саньи была любовная связь с моей матерью? - думал он, вспоминая скандал, произошедший между отцом и матерью, и сердце его разрывалось от болезненной, сумасшедшей надежды, признаться в которой он не решался сам себе. - Может ли быть, что он..."
   - Что с ним случилось? - спросил Хайнэ, усилием воли выпутываясь из этих мыслей. - Я знаю, что он умер в тот год, когда я родился, но ведь он, насколько я понимаю, был ещё молод...
   - Ему и тридцати не было, - кивнула госпожа Илон, и на лицо её набежала тень. - Нам не соизволили сообщить никаких подробностей. Просто объявили, что это был несчастный случай, и всё. Хотите знать, что с ним случилось - расспросите ваших родственников. Я полагаю, им должно быть известно об этом больше, чем мне.
   Голос её внезапно стал более холодным, а на лице появилось отстранённое, сдержанное выражение, как будто напоминание о том, что Хайнэ принадлежит к семье Санья, лишило её того расположения, которое она испытывала к нему поначалу.
   Но ведь Ранко тоже был Саньей...
   - Сомневаюсь, что мне расскажут хоть что-либо, - вздохнул Хайнэ. - В любом случае, благодарю вас. За книгу в особенности.
   - Не за что. Буду рада, если вам понравится. - Голос госпожи Илон как будто бы снова слегка потеплел. - Мои теперешние ученики не слишком-то интересуются поэзией. Хотите подержать ребёнка? Вы любите детей? - внезапно переменила тему она и, не дожидаясь ответа, подошла к Хайнэ.
   Тот не знал, что ответить на этот вопрос.
   - Иногда я сожалею, что у меня никогда не будет своих, - только и сказал он, взяв на руки девочку и прижимая её к груди.
   - Ранко любил, - задумчиво произнесла госпожа Илон, встав позади них обоих.
   Хайнэ замолчал и стал любоваться рекой.
   Быстрые прозрачные воды уносили вдаль густо покрывавшие их глянцевито-алые листья, так что со стороны казалось, будто по волнам и впрямь струятся потоки крови.
   Глядя на это, Хайнэ против воли вспоминал о том, как хлестнула кровь из порезов, которые он нанёс кинжалом сам себе.
   Стоило ли ему благодарить судьбу за то, что его нашли и не позволили умереть?
   Боль его стала меньше, стала утихать, но участь ни в чём не изменилась - он по-прежнему оставался калекой, не предназначенным для жизни, и сейчас, держа на руках ребёнка, рождённого от чужой страсти, он ощущал это особенно остро.
   Он прикрыл глаза - и вдруг почувствовал, как чужие прохладные пальцы коснулись его затылка, чуть потянули прядь волос.
   Жаркое дыхание обожгло ухо.
   Хайнэ замер, не дыша.
   Он лихорадочно ожидал продолжения, но ничего не последовало. Когда, измучившись, он обернулся, госпожа Илон стояла, отступив от него на пару шагов, и лицо её было холодным и безучастным.
   - Теперь идите, - властно сказала она, забирая у него ребёнка.
   Хайнэ смотрел на неё с растерянной надеждой.
   Он уже не знал, в действительности ли случилось это прикосновение, взволновавшее его до глубины души и так не похожее на ласковое, снисходительное обращение Марик, которая относилась к нему, как к младшему брату. Или это только почудилось ему, сходившему с ума от тоски по близости чужого тела?..
   Он махнул рукой Хатори, и тот вернулся, на ходу обуваясь - ему пришло в голову пройтись босиком по камням, устилавшим дно реки.
   Хайнэ специально задержал его возле госпожи Илон подольше, приглядываясь к её реакции - если уж его ждёт повторение произошедшего, то лучше знать об этом заранее.
   Но госпожа, скользнув один раз по Хатори равнодушным взглядом, отвернулась и принялась играть с девочкой. На Хайнэ она не смотрела вовсе.
   Тот усаживался в экипаж, полный противоречивых мыслей и исступлённой, разъедающей душу надежды.
   - Знаешь, мне пришлось сказать ей, что я - Энсенте Халия, - пробормотал он брату, когда экипаж тронулся. - Сначала я злился, что так получилось, но теперь думаю, что это хорошо, что она всё сразу знает...
   Хатори смотрел на него подозрительным взглядом.
   - Только не говори, что ты снова влюбился, - вдруг сказал он.
   Хайнэ вздрогнул.
   Слова эти подействовали на него охлаждающе, отрезвляюще.
   - Нет, конечно, - возразил он и повторил уже менее уверенным тоном: - Конечно, нет...
   - Она тебе в матери годится.
   Брат сказал это без осуждения, просто констатировал факт, но Хайнэ в лицо всё равно бросилась волна стыда.
   - Ну и что? Можно подумать, такого не бывает. Не думаю, что она старше, чем моя мать, а мама разве не красива? Разве кто-то сказал бы хоть слово, если бы она... - Хайнэ вдруг понял, что слишком горячо оправдывается, и снова залился багрянцем. - К чему этот разговор? Я же тебе уже сказал, что ничего к ней не испытываю.
   Хатори промолчал и ничего не возразил, но на Хайнэ вдруг накатила душной волной усталость.
   Он прислонился лицом к стене экипажа и почувствовал, как по спине, по завиткам волос у шеи стекают капли ледяного пота.
   Хайнэ вспомнил свои страдания из-за Марик, вспомнил костёр, в котором сжег черновики Энсенте Халии.
   "Не хочу, не хочу, не хочу", - в отчаянии думал он, сопротивляясь чему-то инстинктивному, поднимавшемуся из глубины его существа и заставлявшему дрожать от воспоминания о лёгком прикосновении чужих пальцев.
   - Разворачивай, - проговорил Хайнэ сдавленным голосом, когда терпеть это стало невмоготу. - Поедем в Нижний Город.
   - Зачем? - удивился Хатори, однако приказал развернуть экипаж.
   Хайнэ молчал, прислонившись к стене.
   Он давно уже думал о том, что главной чертой учения Милосердного является безразличие к разграничениям в обществе, и что Энсаро, сам знатный человек по происхождению, ушёл из своего богатого дома и жил среди бедняков. Хайнэ иногда представлял себя в той же ситуации и, сознавая, что не смог бы так, мучился чувством вины. Он оправдывал себя тем, что болен, но потом понимал, что и будучи здоровым, испытывал бы те же ощущения, и это тяготило его.
   Сейчас ему хотелось сделать что-нибудь, что приблизило бы его к Энсаро.
   Он попросил Хатори отвести его в городскую больницу для бедных - было ли какое-нибудь другое место, в котором люди нуждались бы в милосердии больше?
   - Ты уверен, что хочешь заходить внутрь? - спросил Хатори, вытащив его из экипажа и остановившись напротив ржавых ворот, створки которых, за неимением замка, были скреплены простой тряпицей.
   - Да! - сказал Хайнэ резко, хотя он ни в чём уже не был уверен.
   Запахи Нижнего Города по-прежнему действовали на него одуряюще - так, что хотелось замотать голову платком и бежать отсюда скорее куда угодно, пусть даже на своих собственных ногах, преодолевая адские муки.
   Но Хайнэ всё же сделал над собой усилие.
   "Главное - не дышать, - думал он, уткнувшись лицом в плечо Хатори. - И ни к чему не прикасаться".
   И не смотреть ни на что, пронеслось у него в голове, когда они проходили длинным коридором, и Хайнэ видел спавших вповалку больных, измученных лихорадкой, лежавших на куче какого-то тряпья.
   Ему вдруг вспомнились разговоры, которые он слышал среди слуг: больница для бедных - это никакая не больница, а трупная, потому что живыми оттуда не возвращаются. Да и поехать туда соглашаются лишь те, кто наперёд уверен в безысходности своей участи, и у кого нет денег на собственные похороны. Они становятся живым пособием для лекарей, изучающих болезни, а взамен получают уверенность в том, что будут погребены в соответствии с обрядами.
   "В таком случае эти люди тем более нуждаются в милосердии. В утешении. Если поговорить с ними о Нём..." - в отчаянии убеждал себя Хайнэ.
   Всё же он никак не мог отвлечься от преследовавшего его страха подхватить какую-нибудь заразу и напоминал себе, что всего лишь чуть больше недели назад сам пытался лишить себя жизни. Если же это произойдёт теперь по вине болезни, то не будет ли это наилучшим выходом, спасением, которого он ждёт, и которое уже не сможет подарить себе сам, потому что, вероятно, больше никогда не сумеет отважиться на самоубийство?
   - Как ты думаешь, здесь только заразные больные? - всё-таки решился спросить Хайнэ, измучившись. - Неужели нет никого, кому нужна помощь... духовная, я имею в виду... но кто бы не представлял в этом смысле опасности?
   Хатори выяснил всё в течение нескольких минут.
   - Роженицы, - сказала женщина, обходившая больных. - Здесь есть женщины, которые не могут... - она помолчала, - или не хотят обращаться за помощью к жрицам.
   Хайнэ посмотрел на неё изумлённо.
   Разве такое вообще было возможно? Всю свою жизнь он был совершенно уверен в том, что помощь жриц - это непременная составляющая появления ребёнка на свет. Жрицы, и только они, спасали будущую мать от опасности, угрожавшую её здоровью, и от боли, которая, как говорилось, сопровождала процесс рождения. Поэтому даже бедные женщины всегда звали к себе сестру из храма, когда наступало время дать новую жизнь. Это было то, на что копили деньги в любой семье, и без чего ни одна мать не разрешила бы дочери взять в дом мужа.
   - Большинство из них умирает, - кивнула женщина в ответ на немой вопрос Хайнэ, написанный на его лице. - Но они, без сомнения, не представляют для господина никакой опасности.
   Она низко поклонилась.
   Несмотря ни на что, Хайнэ почувствовал глубокое облегчение.
   Появление на свет ребёнка - этот процесс, конечно, не имел ни малейшего отношения к грязи, зловонию и разложению, царившим в этом ужасном месте. Это было счастливое событие, которого с трепетом ожидали любые отец и мать, то, чего желали все родственники семейства на любом из празднеств, великое таинство... то, чего ему самому никогда не доведётся пережить. Никогда ему не доведётся держать на руках собственное новорожденное дитя, ну так, быть может, он испытает хотя бы отблеск этого чувства, держа на руках чужое.
   Хайнэ почувствовал, как душа его успокаивается от этой мысли, и попросил отвести их с Хатори к женщинам.
   Страшный, душераздирающий вопль, эхом прокатившийся по тёмному коридору, заставил его вздрогнуть и похолодеть от ужаса ещё до того, как они добрались до нужных комнат; на спине его выступила испарина.
   Значит, слова про чудовищные муки, сопровождающие появление новой жизни, не были неправдой...
   - Господину вряд ли захочется смотреть на эту женщину, - сказала им с Хатори спутница, снова кланяясь. - Мне сказали, он хочет посмотреть на ту, которая на пороге смерти. У нас есть одна такая.
   Хайнэ похолодел.
   "Ну зачем же ты понял мои слова так прямо?" - спросил он у Хатори взглядом.
   Тот чуть прикрыл глаза, пожав плечами.
   Но делать было нечего - женщина раскрыла перед ними двоими двери комнаты. Хайнэ на мгновение зажмурился и тут же понял, что его страх был преждевременным - помещение выглядело почти чистым по сравнению с тем, что ему уже довелось увидеть; девушка, лежавшая на постели, была очень бледной и тихой.
   Широко распахнутые глаза её, не мигая, смотрели в потолок и, судя по всему, ничего не видели.
   По правую сторону от кровати возле стены сидела девочка лет шести и играла в какие-то самодельные игрушки.
   Хатори отнёс Хайнэ к постели и, осторожно усадив его рядом с девушкой, отступил на пару шагов назад.
   Больная зашевелилась.
   - Кто здесь? - едва слышно спросила она, с трудом шевеля пересохшими, потрескавшимися губами. - Нанна, это ты?
   Хайнэ растерянно молчал.
   Ему пришло в голову, что девушка, наверное, зовёт своего возлюбленного, и он не знал, что на это ответить.
   Что говорил в таких случаях Энсаро?
   "Я пришёл дать тебе утешение, и свет, и всю мою любовь, которая есть лишь малая часть той безмерной любви, которую питает к вам Тот, кто стоит за мной, и кто готов дать её каждому, открывшему для неё своё сердце?"
   Но богиня, как же глупо должны были прозвучать эти красивые, громкие слова в убогой комнате, наполненной запахом крови, перед женщиной, которая зовёт в смертный час своего любимого, а вместо этого слышит чужую речь, голос ненужного ей незнакомца, толкующего о любви, которой он сам никогда не знал.
   Тем не менее, Хайнэ нащупал холодные, одеревеневшие пальцы умирающей, и, с трудом стиснув их своими, слабыми и по-детски маленькими, наклонился над ней.
   - Я пришёл дать... тебе... - он запнулся и всё-таки не смог выговорить этих слов, показавшимися ему невероятно фальшивыми и самодовольными, порочащими имя того, от чьего имени хотелось их произнести, вместо того, чтобы славить его.
   "Я пришёл получить утешение от тебя, вот что я должен сказать, - думал Хайнэ, стиснув зубы. - Я пришёл сюда, чтобы взять от всех вас силу, а не дать её. Великая Богиня, как я жалок".
   Он молчал, стараясь сдержать слёзы, а больная вдруг зашевелилась, мутный взгляд её тусклых, глубоко запавших глаз прояснился, бледные губы приоткрылись.
   - Ты... - свистяще прошептала она и, остановив на Хайнэ осмысленный взгляд, вырвала пальцы из его ладони. Подняв руку, она коснулась его лица трясущимися пальцами, и из груди её вырвался хриплый, изумлённый стон. - Пришёл... пришёл... Всё было не зря.
   "Она принимает меня за другого", - мелькнуло в голове у Хайнэ, но он не собирался развеивать эту иллюзию.
   Наверное, это было к лучшему.
   - Пришёл, - сказал он и постарался улыбнуться так ласково, как только мог. - Я больше никогда тебя не оставлю.
   Он наклонился и коснулся дрожащими губами бледного, покрытого испариной лба больной.
   Она обняла его и заплакала.
   - Душа моей души... - коснулся ушей Хайнэ тихий, едва слышный шёпот, больше похожий на нежный шелест листвы.
   Тот замер.
   Что-то в сердце кольнуло, и волна боли начала разливаться в его груди, одновременно с волной изумления, счастья и горькой, нежной любви.
   "Неужели... - потрясённо думал он. - Неужели она приняла меня за Него?.."
   И что-то подсказывало ему: да.
   Слёзы всё-таки прорвались, как он ни старался их сдержать, но Хайнэ утирал их свободной рукой, чтобы они не капали на лицо умирающей: она не должна была осознать свою ошибку.
   Потому что Милосердный не мог плакать, не мог сам испытывать боли и страданий, потому что всё его сердце должно было быть занято одной только любовью.
   За окном показалось солнце; тёплые, золотистые лучи скользнули по мутным, давно не мытым стеклам, и комнату затопил неяркий свет.
   Когда Хайнэ прекратил плакать и выпрямил спину, он обнаружил, что сжимает в объятиях покойницу.
   Первым чувством, которое он испытал, было отстранённое удивление.
   Волны эмоций схлынули, оставив его странно равнодушным к явлению человеческой смерти, которое, казалось бы, должно было потрясти его до глубины души. Женщина только что умерла у него на руках; он обнимал труп и ничего не чувствовал: ни страха, ни печали, ни отвращения.
   Хайнэ вспомнилось, как в детстве они с Иннин пугали друг друга рассказами про покойников.
   "Если посмотришь ему в глаза сразу после того, как он умрёт, то увидишь там огонь Подземного Мира, а если задержишь взгляд, то покойник утащит тебя за собой!" - уверяла его сестра и торжествующе хохотала, когда Хайнэ не мог сдержать оторопи.
   Но сейчас страха не было.
   Хайнэ посмотрел в глаза покойной и увидел в них своё отражение.
   Положив руку на лицо девушки, он закрыл ей веки.
   - Сестрёнка умерла? - вдруг с любопытством спросила девочка, до этого тихо игравшая возле стены.
   В голосе её прозвучал неподдельный интерес.
   Хайнэ вздрогнул.
   Первым его импульсом было отчитать девочку, внушить ей, что нельзя таким тоном говорить об умершей, что нужно испытывать печаль, но потом он понял, что это напускное; что его собственные чувства сродни тому, что испытывает она.
   - Да, умерла, - тихо ответил он.
   - И больше никогда не проснётся? - допытывалась девочка. - А завтра? А послезавтра?
   - Нет, никогда.
   Девочка растерянно замолчала.
   Хайнэ пришло в голову, что она просто не понимала, что такое смерть, от того и среагировала так. А он понимал, и всё равно ничего не почувствовал. Ему стало стыдно за себя.
   В голову пришло: а если бы умер кто-то из его близких, он повёл бы себя так же, он всё равно не испытал бы ни капли скорби?
   И вслед за этим потянулась другая, чудовищная мысль: "Хорошо бы кто-то и в самом деле умер, чтобы я мог это проверить. Но кто? Нита?"
   Хайнэ выпустил руку покойной и сильно выпрямился, отвернувшись, чтобы Хатори не увидел разлившейся по его лицу бледности.
   То, что он вдруг обнаружил в себе, было ужасным, отвратительным, недостойным чужих глаз.
   Только что он мнил себя Милосердным, облегчающим чужие предсмертные муки - и вот теперь у него такие мысли.
   Ему казалось, что он рухнул с небес на землю.
   - Почему твоя сестра оказалась здесь? - спросил Хайнэ у девочки, чтобы отвлечься. - У неё не было денег на помощь жриц?
   Та покачала головой.
   - Бабушка выгнала её из дома. Сказала, что раз она не верит в Великую Богиню, то пусть справляется без её помощи и рожает сама.
   Хайнэ вздрогнул, чувствуя, как начинает колотиться его сердце, быстро и болезненно.
   Так, значит, интуиция не обманула его: он правильно всё понял и встретил свою духовную сестру, свою единомышленницу по вере.
   Увы, слишком поздно...
   "Благодарю тебя за это чудо, - подумал Хайнэ, закрыв глаза, и снова сжал холодную руку покойной. - Благодарю тебя, душа моей души. Спасибо за то, что я узнал о том, что я не один. Я так давно ждал подтверждения... И вот оно пришло, благодаря случайности. Спасибо тебе, Мой Возлюбленный, спасибо".
   Помолившись, он снова открыл глаза и скользнул взглядом по лицу умершей. Оно было измождённым, но всё же таило в себе остатки былой красоты: заострившиеся черты были правильными, тонкими; тёмные волосы, рассыпавшиеся по подушке - густыми и гладкими.
   Хайнэ почувствовал, как сердце его сжимает тоска.
   Если бы они встретились раньше, если бы...
   Но этому не суждено было случиться.
   Но всё же то, что произошло, подсказало ему: он должен искать в Нижнем Городе. Никогда ему не встретить среди знати своих единомышленников, Энсаро был уникальным случаем, удивительным. Значит, он должен перебороть своё отвращение, свою брезгливость, и, возможно, наградой ему станет ещё одно чудо - может быть, когда-нибудь он встретит другую девушку. Ту самую, что предназначена ему, и чья душа будет откликаться на тот же зов...
   Одна мысль об этом внушала странную горечь, как будто Хайнэ наперёд знал о том, что это невозможно - знал, хотя и не прекращал надеяться.
   Глубоко вздохнув, он поднялся на ноги, и Хатори поддержал его за пояс.
   - А где же ребёнок? - вспомнил Хайнэ.
   Ему захотелось взять дитя покойной на руки. Он подумал, что позаботится о нём - найдёт людей, которые будут воспитывать его с любовью и лаской, а когда ребёнок подрастёт, расскажет ему о Милосердном, которого чтила его мать, и с мыслью о котором она умерла.
   Но этим надеждам не суждено было сбыться.
   - Братик тоже умер, - сказала девочка. - Ещё вчера.
   Хайнэ весь сжался.
   Он уже успел представить себя благодетелем, который одарит дитя королевскими дарами, вообразил, что жизнь умершей продолжится в её ребёнке, и этот ребёнок исполнит её мечты и будет жить в согласии с её верой. Но теперь получалось, что ничто и нигде не продолжится.
   "Всё было не напрасно", - сказала она, но сказала, обманувшись. Это её ощущение было лишь иллюзией.
   Хайнэ охватила горькая, муторная тоска, которая переросла в глубокое смятение, когда он вспомнил о представлении, которое устроил для него Маньюсарья, и о желанной сцене, над которой он плакал.
   Но даже умирая в одиночестве от лихорадки, он продолжал ждать и верить... и тогда, когда его вера почти иссякла, а жизни в теле оставалось лишь на горчичное зёрнышко, тогда, наконец, пришёл тот, кого он искал.
   - Прости, что заставил тебя ждать так долго, моё дитя...
   Что, если встреча Энсаро с Милосердным была таким же миражом, как тот, который Хайнэ собственноручно устроил для умирающей?
   Энсаро был тяжело болен...
   Хайнэ пошатнулся, охваченный ужасом, и Хатори помог ему удержаться на ногах - но не удержать рассыпающийся от одного этого допущения мир.
   Всё могло оказаться ложью - но только не это.
   "Но, может быть, всё было совсем не так, - думал Хайнэ на обратном пути домой, пытаясь себя успокоить. - Кто знает, сказал ли Манью правду? Я никогда прежде не слышал ни о каком Хаалиа, существовал ли он на самом деле?"
   Он замер, внезапно вспомнив о той вещи, которая ни разу не приходила ему в голову до этого.
   Энсенте Халия. Хаалиа...
   Вторую часть своего псевдонима он, сам того не подозревая, взял в честь ненавистного брата Энсаро, чьё имя глупые люди смешали с именем пророка.
   Когда они с Хатори вернулись домой, мать протянула Хайнэ свиток, скреплённый печатью с изображением императорской мандалы.
   - Это письмо из дворца, - чуть растерянно произнесла она. - Поскольку им стало известно, что состояние здоровья Хайнэ больше не представляет опасности, то они любезно приглашают его вернуться. А... всем нам известно, что означает любезное приглашение, подписанное Верховной Жрицей.
   Губы её скривились в какой-то горькой и одновременно испуганной улыбке.
   - Мы возвращаемся в Арне, - категорично заявил Хатори. - Хайнэ никуда не поедет!
   Тот посмотрел в сторону.
   Он не разделял тревог матери и брата и совершенно ничего не имел против того, чтобы вернуться во дворец; длинное письмо Онхонто лежало у него под подушкой, и по ночам Хайнэ перечитывал его, купаясь в ласковых словах, как в тёплых водах целебного источника.
   Онхонто ни словом не обмолвился про его самочувствие и про якобы приступ болезни; он подробно рассказывал про церемонии, в которых ему доводилось участвовать, ярко описывал красоту цветов - последних хризантем, распускающихся этой осенью.
   Хайнэ страшно было представить, каких трудов ему далось это письмо, написанное чистым, грамотным языком и даже не лишённое литературных метафор - но тем ценнее оно было.
   - Не отговаривай меня, пожалуйста, - попросил он Хатори, когда они остались наедине. - Я всё равно не смогу вернуться, по крайней мере, до тех пор, пока не узнаю две важные для меня вещи. Лучше помоги мне их узнать... Помоги мне найти последователей Энсаро в Нижнем Городе. Теперь, когда я видел ту девушку, я уверен, что они существуют.
   Хатори думал не долго.
   - Хорошо, - сказал он. - Я постараюсь. А потом мы вернёмся.
   Хайнэ прислонился к его плечу, думая о том, что то, чего он просит от брата - преступление, за которое полагается смертная казнь. Одно дело - бесцельные прогулки по Нижнему Городу, на которые и то смотрят косо, и совсем другое - попытки выяснить что-то о запрещённой религии.
   - Но это опасно, - пробормотал он. - И особенно для тебя. Вспомни, что сказал когда-то Астанико. Ты слишком выделяешься с твоим цветом волос, тебя заметят и запомнят в любой толпе.
   - Выделяюсь, - согласился Хатори. - Среди мужчин.
   - Ну да, но этого-то никак не изменишь! Ты же не можешь стать женщиной, как бы ни... - Хайнэ осёкся и посмотрел на него с подозрением. - Послушай, только не говори, что ты всерьёз об этом думаешь!
   - А почему нет? - спросил Хатори, склонив голову и через всю комнату посмотрев на себя в зеркало.
   - Да ну, какая из тебя женщина, - недоверчиво усмехнулся Хайнэ. - Нет, нет.
   - Но мы могли бы, по крайней мере, попробовать, - убеждал его Хатори, в свою очередь, усмехаясь.
   В конце концов, Хайнэ сдался, и брат отправился покупать себе одежду и косметику.
   Хайнэ остался ждать его, испытывая, с одной стороны, жгучее любопытство - брат в женском платье! наверняка это будет презабавное зрелище - а, с другой, одолеваемый странной неловкостью.
   Вернувшись, Хатори вывалил на низкий стол перед зеркалом огромное количество баночек, склянок и тюбиков и принялся переодеваться.
   Длинное платье тёмно-красного цвета, которое он для себя выбрал, хорошо скрывало всю неженственность его фигуры, ниспадая от груди до пола мягкими складками. Поверх него Хатори надел подряд несколько накидок, расшитых цветами - белого, золотистого и нежно-лилового цвета. Подобное разнообразие оттенков не было необычным и для наряда мужчины, но Хатори почти всегда носил чёрное, и выглядело это непривычно.
   - Высоковата, - с неодобрением покачал головой Хайнэ, когда брат прошёлся в своём новом наряде по комнате. - И широка в плечах!
   - Ну, уж чем наградила богиня, - пожал плечами тот. - Не всем везёт!
   Тёмно-красные глаза его, в тон подолу платья, видневшемуся из-под накидок, лукаво блестели; видно было, что ситуация очень его забавляет.
   - Но эта женщина не склонна впадать в отчаяние, - проговорил, тем временем, Хатори, усаживаясь на пол перед зеркалом. - И если с внешностью ей не повезло, она постарается что-то с этим сделать.
   Завязав волосы на затылке, чтобы они не падали на лоб и не мешались, он потянулся рукой к разбросанным на столике туалетным принадлежностям, но Хайнэ остановил его.
   - Нет, подожди, - сказал он, дотронувшись до его локтя. - Давай я.
   "Сколько лет это ты одевал и причёсывал меня, - думал он. - Будем считать, что я в какой-то степени возвращаю долг".
   - Давай, - согласился Хатори, чуть улыбнувшись, и закрыл глаза.
   Хайнэ устроился возле него на коленях и, взяв в руки одну из баночек, принялся разрисовывать его лицо.
   Он немного неумело провёл кистью с пудрой по скуластому, узкому лицу. Этому лицу недоставало полноты, чтобы казаться женским, но кожа была светлой и нежной, рыжие брови - тонкими и изящно очерченными, а подрагивающие ресницы - длинными.
   Когда Хайнэ принялся красить губы брата, обмакнув кисточку в помаду густого, карминно-красного цвета, Хатори затрясся от беззвучного смеха, однако глаз не раскрыл.
   Хайнэ подтемнил его ресницы и брови, провёл по векам кисточкой с коричневато-золотистой краской и остался вполне доволен результатом. Он распустил волосы брата и несколько раз провёл по ним гребнем - огненно-рыжие пряди ложились на плечи ровно, волосок к волоску. Хайнэ обрезал несколько передних прядей так, чтобы они прикрывали лоб, и отодвинулся, с удовлетворением созерцая дело своих рук.
   - Я ощущаю себя художником, - заявил он. - Который доволен получившейся картиной.
   - Сейчас твоя картина оживёт, - предупредил его Хатори, открывая глаза и поднимаясь на ноги. - Художник будет готов к такому сюрпризу?
   Что-то в груди у Хайнэ болезненно дрогнуло, и он отшатнулся.
   За спиной у Хатори в окне ярко сияло клонившееся к горизонту солнцу, и в обрамлении его поздних лучей фигура брата с рассыпавшимися по плечам волосами казалась охваченной пламенем.
   На мгновение Хайнэ показалось, будто он видит перед собой живое воплощение Аларес - богини с золотыми, как солнце, волосами, суровым лицом и испепеляющем взглядом.
   В дверь постучали.
   - Войдите, - растерянно откликнулся Хайнэ, всё ещё не в силах отделаться от ощущения, которое сдавило ему грудь.
   На пороге показалась мать и так же, как и он, растерянно посмотрела на Хатори.
   Тот смеялся.
   - Госпожа, - он низко поклонился, так что концы огненно-золотистых волос коснулись пола. - Изволите принять в дом новую служанку?
   - О, Великая Богиня, - пробормотала Ниси, не поддаваясь его весёлому тону. - Как ты похож сейчас на свою мать.
   Хайнэ вздрогнул.
   Впервые на его памяти мать заговорила о родителях Хатори.
   - Я видела её всего лишь один раз в жизни, но... - продолжила Ниси и осеклась. - Но я запомнила её лицо на всю жизнь. Хайнэ, я пришла сказать, что твоя ванна готова.
   С этими словами она вышла из комнаты.
   Хайнэ продолжал растерянно смотреть на брата.
   Тот улыбнулся ему, делая вид, что ничего не произошло.
   - Я ведь всегда говорил, что не хочу ничего знать, - ответил он на немой вопрос Хайнэ и наклонился к нему. - Вы - моя единственная семья. Пойдём купаться?
   Подхватив брата на руки, Хатори спустился вниз и понёс его к купальне.
   - Подожди, - попросил его Хайнэ, и брат остановился посреди сада.
   - Что такое?
   - Так... сейчас.
   Положив голову на плечо Хатори, Хайнэ искоса смотрел на его незнакомое, непривычно красивое лицо, на глаза, обрамлённые густо накрашенными ресницами, и стеклянная поверхность дверей купальни отражала странную картину - женщину, разодетую в нарядные шелка и держащую на руках калеку.
  

Глава 14

   Церемонии, связанные с бракосочетанием принцессы и Онхонто, начинались в первый день Второго Месяца Ветра и заканчивались в последний.
   В этот день Онхонто должен был впервые остаться в опочивальне своей молодой жены, и в этот день Хайнэ вернулся во дворец.
   В комнате Онхонто было множество слуг, готовивших его к вечернему событию, но он отослал их всех, стоило Хайнэ появиться.
   - Как вы себя чувствовать, Хайнэ? - ласково осведомился он, идя к нему навстречу. - Вы уже улыбаться?
   Хайнэ не понял, причём здесь улыбка, однако на всякий случай улыбнулся и принялся вдохновенно рассказывать о том, как приступ болезни, тяжелейший за последние десять лет, приковал его к постели, и как он трое суток лежал почти без движения.
   О том, что он говорит что-то не то, ему подсказало выражение лица Онхонто, сразу же ставшее серьёзным и каким-то печальным.
   - Что же вы меня обманывать, Хайнэ? - спросил он без укоризны, скорее, грустно. - Я ведь всё знаю о том, что произошло.
   Хайнэ вздрогнул и отступил назад, к дверям.
   Лицо его испуганно искривилось.
   "Теперь он всё знает о том, как я умею врать, - пронеслось у него в голове. - Как легко я это делаю... Он всегда будет презирать меня".
   Онхонто подошёл к нему ещё ближе, взял его руку в свою, задрал рукав и чуть коснулся своими прохладными пальцами длинных багровых рубцов, покрывавших запястье.
   - Как же так можно, Хайнэ? - по-прежнему грустно спросил он, гладя искалеченное запястье, как гладил бы, наверное, засыхающий росток одного из своих растений. - Вы испортить свою нежную, прекрасную кожу. Эти следы оставаться с вами на всю жизнь.
   В этот момент Хайнэ не выдержал. Нежная, прекрасная кожа?
   - Что это уродство добавит к уже существующему?! - взорвался он. - Вы не видели моего тела, не знаете, какое оно! Вам никогда не понять моих чувств, вы - самое прекрасное и совершенное на земле существо, в вашем облике нет ни одной черты, которую можно было бы назвать уродливой, что вы можете знать!..
   Он осёкся, остановленный серьёзным взглядом лучистых изумрудных глаз.
   - Вы завидовать мне? - спросил Онхонто.
   - Нет!.. - поспешно возразил Хайнэ, оторопев. - Нет, я... не завидую, но... Но я хотел бы иметь ваш прекрасный облик, а не свой собственный, который я ненавижу, - добавил он, испытывая усталость и опустошение.
   Несколько минут он стоял, прислонившись к стене и низко опустив голову, а потом почувствовал, как чужие руки принимаются развязывать его пояс.
   - Что вы делаете? - пролепетал Хайнэ, охваченный ужасом. - Нет, пожалуйста, остановитесь, прошу вас!..
   Но Онхонто продолжал молча раздевать его.
   Хайнэ знал, что может оттолкнуть его, что может вырваться, но почему-то тело отказывалось это делать. Он застыл, словно парализованный, и только ужас проникал в него волнами, всё глубже и глубже с каждой новой расстёгнутой застёжкой и развязанной завязкой.
   Верхняя накидка полетела на пол.
   Хайнэ задрал голову, дрожа, как от лихорадки.
   - О, вы не можете этого делать, не можете смотреть на уродство, это не для ваших прекрасных глаз, - вырывались у него отрывистые фразы, смысла которых он не вполне понимал сейчас и сам. - Уродство не должно существовать, я не должен существовать, поэтому лучше убейте меня...
   Прохладный воздух коснулся его кожи, и Хайнэ вдруг понял, что почти полностью обнажён, за исключением лёгких нижних штанов.
   Он хотел было дёрнуться, упасть на пол и сжаться в комок, чтобы Онхонто не видел его впалой, как будто вдавленной вовнутрь груди, не видел длинных, костлявых рук, похожих на обтянутые кожей узловатые сучья, но тело по-прежнему отказывалось ему повиноваться.
   - Я не вижу ничего уродливого, - серьёзно сказал Онхонто. - Ничего.
   Хайнэ поднял на него мутный, затравленный взгляд.
   - Я не слепой, - продолжил Онхонто, положив руки ему на плечи и поглаживая покрытую мурашками кожу. - Или будете утверждать, что это так? Я не слепой, но я не вижу ничего уродливого.
   - О, только не говорите, что видите красоту, - едва слышно проговорил Хайнэ. - Не издевайтесь надо мной...
   - Я вижу... - Онхонто замолчал, задумавшись. - Я видеть растение, которому пришлось хуже, чем остальным. В то время как другие прижились на своей почве и стали тянуть из неё соки, чтобы цвести на радость себе и людям, этому пришлось... приходится продираться сквозь каменистую породу. Его бутоны и листья получают недостаточно питания, и поэтому они искажены, его цветок ещё не расцвёл. Но разве это значит, что я буду любить его меньше? Наоборот. Я любить все цветы, и красивые тоже, но именно с этим я буду проводить больше времени, буду поливать его и ухаживать, стараться дать то, чего не дала земля. День, когда его бутоны распустятся, будет самым счастливым днём в моей жизни, а цветы его, пусть даже менее яркие и не такие большие, как у остальных, будут для меня куда прекраснее, чем те, что расцвели легко. Я хочу, чтобы ты повернуться к солнцу и раскрыть навстречу ему свои лепестки, Хайнэ, потому что солнце для всех.
   - О!.. - простонал Хайнэ и, зарыдав, упал перед ним на колени.
   Никаких других слов он найти не мог.
   - Вы - истинное воплощение Милосердного, - прошептал он, прорыдавшись, и уткнулся лицом в подол шёлкового одеяния. - Вы должны быть государём, а не кто-то иной. Это вашим приказам все должны подчиняться.
   Онхонто стоял, положив руку ему на затылок и не пытаясь поднять его с колен.
   - Я никакой не государь, Хайнэ, и не буду им, - тихо, но твёрдо сказал он. - Я муж госпожа и рыбацкий сын. Я буду делать то, что мне сказано. То, что я должен делать. Хватит об этом.
   Хайнэ поднялся на ноги, чувствуя головокружение, и принялся неловко одеваться.
   - Теперь нам нужно расстаться, - сказал Онхонто. - Я больше не ночевать в этом павильоне, но утром я прийти сюда, чтобы проведать вас.
   Хайнэ испытал горькое сожаление: по собственной вине он провёл дома почти две недели, в то время как мог бы провести их рядом с Онхонто, а теперь уже слишком поздно, и им не удастся видеться так часто.
   Но одно стало ему совершенно ясно: никогда он не вернётся в Арне по собственной воле, что бы ни наобещал брату, потому что хочет остаться подле Онхонто навсегда, и это самое горячее и самое сильное его желание.
   Он испросил себе позволения с этого дня ночевать в бывших покоях Онхонто, спать в его опустевшей постели, и покинул комнату для того, чтобы вернуться в неё ночью.
   Несколько часов спустя бывший рыбацкий сын Кайрихи, а ныне разодетый в шелка и драгоценности муж принцессы, покинул свою опочивальню и отправился через весь дворцовый сад в другой павильон, в котором его ждала молодая жена.
   Сад был засыпан снегом; слуги расчищали его прямо перед ногами Онхонто, другие держали над его головой зонт и несли фонари. Снег медленно, неслышно падал с тёмно-синего неба, освещённого бледным сиянием луны, и серебрился в колеблющемся свете фонарей.
   Завершающий этап церемонии бракосочетания был обставлен без прежней помпезности, и за это Кайрихи, рыбацкий сын, был благодарен стране, которая стала для него вторым домом.
   Согласно традиции, сопровождающие покинули его в тот момент, когда он взошёл на ступени лестницы, ведущей в павильон, и свой дальнейший путь он продолжал в одиночестве.
   Он прошёл по пустым широким коридорам, освещённым голубоватым пламенем многочисленных светильников, развешенных под потолком, и сопровождаемый лишь тихим шелестом собственного длинного одеяния, скользившего по лакированному полу.
   Распахнув двери опочивальни, по размерам почти не уступавшей главному залу, Онхонто остановился на её пороге и низко поклонился.
   Медленно приблизившись к своей супруге и по-прежнему не поднимая головы, он протянул ей ветку дерева с красными ягодами, только что срезанную в саду - она была засыпана ещё не успевшим растаять снегом. Снег должен был символизировать белизну кожи принцессы, ягоды - рубиново-красный цвет императорской крови.
   "Санья! - вертелось в голове у принцессы, когда она, сообразно традиции, вкусила поднесённых ей ягод. - Это цвет крови Санья такой, а не моей".
   Она знала о том, что Хайнэ Санья пытался покончить жизнь самоубийством, вскрыв себе вены; это известие не давало ей покоя.
   По ночам, лёжа в постели, она закрывала глаза, и жалкий калека представал перед ней, как вживую. Он задирал свой длинный рукав, обнажая уродливую руку, и полосовал её ножом; кровь при этом текла рекой, и сердце принцессы замирало от сладострастия. Отвращение к уродству калеки и вожделение к его прекрасной, божественной крови даровали ей поток таких невиданных доселе чувств и желаний, что она просыпалась, вся дрожа, и тут же звала к себе одного из своих любовников - но всё было тщетно. Ни один из них не мог удовлетворить смутных, не до конца понятных самой принцессе желаний, бушевавших в её груди.
   Её последняя надежда была на мужа.
   То, как она поступила с ним - холила и лелеяла, выполняла все его желания, наплевав на собственные, выдержала положенное время и даже соблюла все церемонии, посвящённые богам, в которых она не верила, - давало принцессе надежду на то, что она будет вознаграждена за свою жертву, что с мужем её всё будет не так, как с прочими, и что он принесёт отдохновение и сердцу её, и телу.
   Больше, чем полгода, она ждала, чтобы прикоснуться к нему.
   Теперь она получила на это законное право, законное во всех смыслах, и всё же почему-то не решалась сделать это.
   - Вы довольны тем, как я обращалась с вами? - спросила принцесса, подходя к нему ближе.
   - Да, госпожа, - почтительно поклонился Онхонто.
   - Никто не причинил вам огорчения и не заставил испытать неприятное чувство, по недомыслию или же по злому умыслу?
   - Нет, госпожа. Я прошу вас передать благодарность всем людям, которые прислуживали мне, и самую большую благодарность выражаю вам, моей супруге.
   Он говорил заученные, официальные слова, и всё равно от звуков его ровного, почти лишённого эмоций голоса что-то вздрагивало в груди.
   Таик жестом указала ему на постель и опустилась на неё рядом с ним.
   - В таком случае, единственное, что может стоять между нами - это тот случай, который произошёл между нами на вашей родине, - сказала она, помолчав. - Если вы не можете забыть мне того, что я была груба с вами, то скажите мне об этом сейчас. Я приказываю. Нет... настаиваю. Говорите искренне. Это не будет иметь для вас никаких последствий.
   Онхонто, наконец, поднял на неё взгляд, и в спокойной морской синеве его глаз принцесса увидела то, что мгновение спустя он подтвердил словами.
   - Что вы, госпожа, - тихо возразил он. - Я никогда не держать на вас зла. Кто я? А вы иметь... право приказывать и делать так, как вам вздуматься. Вы быть императрица. К тому же я... как это говориться? Не обидчив.
   Он улыбнулся мягкой, кроткой улыбкой.
   Принцессе было отрадно слышать его речь, которая вновь стала косноязычной, неправильной, ломаной. Ей показалось, что она пьёт сладкий нектар, и этот нектар, тёплый и спокойный, разливается по её венам, заменяя яростно бурлившую в них кровь.
   - Пока что я не быть императрица, - возразила она, чуть усмехнувшись, и взяла его руку в свою. - Но когда-нибудь стану ей.
   Онхонто отвечал её той же мягкой улыбкой, и принцесса почувствовала, что в нём нет неприязни к ней.
   Это ощущение разожгло в ней жар; она поднесла его ладонь к губам и принялась покрывать её поцелуями, постепенно переходя всё выше - отворачивая длинный рукав и целуя тоненькую голубоватую жилку на запястье, мягкую кожу на внутреннем сгибе локтя.
   Замерев на мгновение, принцесса оторвалась от своего мужа и проскользнула руками под его одежду.
   Он помогал ей, развязывая свой пояс.
   Шёлковые накидки, одна за другой, падали на постель, открывая взгляду нежную алебастровую белизну кожи.
   Принцесса отстранилась и посмотрела на своего наполовину обнажённого супруга. Ни единого следа от шипов и колючек не осталось на его прекрасном теле - он был совершенен, как статуя, изготовленная божественным ваятелем, и так же, как статуя, равнодушен.
   Она обвила его шею обеими руками и прильнула губами к его губам; ей показалось, что она целует мрамор - тёплый, но бесчувственный. Несколько мгновений Онхонто был неподвижен, а потом постарался отвечать ей, но в поцелуях его не было ни малейшего дыхания страсти.
   Он покорялся, он сдавался без борьбы.
   Принцессе почему-то вспомнились вдруг сказания древности о временах раздробленности государства и правительницах, которые завоёвывали чужие владения во главе огромных армий.
   Была одна легенда о правительнице местности Кан, которая больше всего на свете мечтала завоевать прекрасный город своей соперницы.
   Двадцать лет она готовилась к кровопролитной войне, а когда пришло время, город сдался ей без боя, и главная соперница пала перед ней ниц, согласившись признать её власть в обмен на жизни своих бывших подданных.
   Правительница Кан прошлась по прекрасным улицам покорённого ей города, и всюду ей оказывали почтение, но в глубине души жители - она это знала - продолжали считать своей правительницей ту, что отказалась от своего титула и была заточена в крепости.
   Подло изменив своему слову, правительница Кан снесла город с лица земли и истребила всех его жителей.
   А потом вернулась к себе домой и в тот же год умерла.
   В детстве Таик любила и ненавидела эту историю одновременно; сейчас она вспомнила о ней.
   Уложив своего мужа на подушки, она ласкала и целовала его, и видела в его приоткрытых глазах чудесного изумрудного цвета, ни на мгновение не затуманившихся страстью, улицы легендарного прекрасного города.
   Впрочем, грудь Онхонто поднималась и опускалась довольно часто, но принцесса знала, что дело тут не в желании, а в том, что муж её напрягается; пытается заставить себя сделать то, что ему следовало сделать, перебороть равнодушие тела.
   Когда принцесса поняла, что все её усилия тщетны, и что сцена на корабле повторяется, ей захотелось зарыдать и убить его.
   - Вы не любите меня! - с трудом проговорила она, отодвинувшись от мужа. - Что бы я ни сделала, вы не можете меня полюбить!
   Онхонто поднялся с подушек и открыл глаза.
   На этот раз их безмятежная морская синева была омрачена виной и болью, а в голосе звучало глубокое раскаяние.
   - Нет никого другого, к кому бы я испытывал чувства, которые мне подобает испытывать к своей супруге, - очень тихо произнёс он.
   Принцесса не знала, чего бы её хотелось больше - чтобы это было правдой, или, наоборот, неправдой.
   - Вероятно, это мой самый главный недостаток, - продолжал Онхонто, низко склонив голову, так что длинные волосы его красивого красно-коричневого оттенка падали, занавешивая лицо, на постель. В мягком свете светильников, падавшем на тёмно-каштановые пряди, казалось, будто сквозь них протянутые тонкие, мерцающие рубиновые нити. - Моя холодность, моё неумение подарить ласку супруге. Мне следовало предупреждать вас, но я... я не знать об этом сам. У меня быть слишком мало опыта, поэтому я... поэтому я так подвести вас.
   - Не говорите ерунды, - тихо и яростно произнесла Таик. - У вас нет никаких недостатков. Вы - идеальное воплощение совершенства, которое всегда тянет людей и всегда причиняет им боль, потому что к нему невозможно прикоснуться. Вы такой, каким и должны быть. Возвращайтесь в свои покои, сегодня я не хочу вас больше видеть.
   Онхонто поднялся на ноги и стал одеваться.
   - Госпожа, - тихо произнёс он, уже завязав пояс. - Я знаю о существовании любовного напитка жриц, который помогает в таких случаях. Прикажите мне выпить его.
   Принцесса не смогла заставить себя посмотреть на него.
   - Потом, - сказала она деревянным голосом. - Потом вы это сделаете, потому что у нас должны быть дети. Но не сегодня. Уйдите.
   Он тихо выскользнул из покоев, оставив в напоминание о произошедшем лишь лёгкий цветочный аромат своего тела да ветку дерева с красными ягодами.
   Принцесса схватила её и сдавила в руке, так что алый сок потёк между пальцами, точно кровь.
   "Завтра весь дворец будет смеяться надо мной, - поняла она. - В первую брачную ночь я отправила своего мужа спать обратно в его павильон".
   Но, как ни странно, эта мысль оставила её почти равнодушной.
   Наряду с терзавшими её горечью и яростью, она испытывала странное чувство, чем-то напоминавшее облегчение.
   "Я сделала всё, чтобы заслужить его любовь, - думала она. - Всё, что было в моих силах. Но это оказалось бесполезно. Что ж, значит, мне больше нечего терять".
   Эта мысль принесла принцессе странное веселье; она вскочила на ноги и ходила по своей огромной спальне из угла в угол до тех пор, пока стража не объявила первый предрассветный час.
   Тогда она остановилась и посмотрела на пустовавшую постель.
   Неужели она не смогла бы стерпеть присутствия своего мужа до рассвета, чтобы не давать повода для толков?
   Несколько часов назад казалось, что не смогла бы, но сейчас принцесса ощутила исступлённую потребность, чтобы он вновь был здесь - хотя бы спал подле неё, хотя бы в одежде. Хотя бы такой же недоступный и равнодушный к ней, как раньше.
   Она накинула поверх ночного наряда простую тёмную накидку с капюшоном и, выскользнув из покоев через потайную дверь, прошла по длинной крытой галерее, соединявшей её павильон с павильоном её супруга. О существовании этого хода знали только сама принцесса и несколько доверенных слуг.
   Вторая потайная дверь открывалась прямо в спальню Онхонто.
   Сколько раз на протяжении полугода она останавливалась, не позволяя себе воспользоваться этим путём и посмотреть, как его переодевают, чтобы потом проскользнуть в его постель и жарко ласкать его до утра.
   Она верила, что всё это будет иметь какой-то смысл.
   Таик приоткрыла дверь и остановилась напротив постели.
   Муж её спал с Хайнэ Саньей; полог был откинут, и принцесса видела лицо калеки, безмятежно-счастливое во сне и в то же время какое-то по-детски жалобное. Онхонто спал на спине, а калека пристроился у него под боком, положив голову ему на плечо и обнимая его одной рукой. Спали они под одним одеялом.
   Лицо принцессы искривилось.
   "Может, мне заставить его спать с калекой, как с женщиной? - подумала она, чувствуя, как чёрная злоба вонзается в её сердце, точно крючьями. - Не может быть, чтобы он был абсолютно бессилен. Если он испытывает к калеке нежность, если он так жалеет его за уродство, то пускай испытает к нему страсть! Пусть любит его, как не смог любить меня!"
   Принцесса знала, что некоторые из прежних правительниц развлекались, заставляя своих любовников ласкать друг друга.
   Ярость и сладострастие охватили её; ей захотелось немедля увидеть, как прекрасное и уродливое соединяются, захотелось унизить своего прекрасного, недоступного супруга так, как это было только возможно. Заставить его выпить любовный напиток и спать с Хайнэ Саньей, низвести его трогательную нежность к калеке до грязного, запрещённого плотского удовольствия.
   Он же говорил, что будет подчиняться её приказам.
   Что он скажет в ответ на это?
   Может быть, хотя бы возненавидит её, раз уж не смог полюбить?
   Принцесса скривила губы, беззвучно, зло рассмеялась и вышла из покоев через главные двери.
   Она шла, ни на кого не глядя, по пустым коридорам, и ей казалось, что она идёт во сне. Мраморные потолки и деревянный пол, голубоватый огонь светильников и сизые предрассветные сумерки, белоснежный покров сада и жаркий огонь алых ягод - всё перемешалось у неё перед глазами, превратилось в нелепую бессмыслицу, яркую картинку цветного калейдоскопа.
   Она подумала, что умерла, и бредёт по полям, предваряющим вход в Подземный Мир, чтобы рухнуть в огненную пропасть, зияющую развёрстой черной пастью прямо у неё перед ногами.
   А потом всё взорвалось оглушительным звоном, как будто мир и впрямь перестал существовать.
   Принцесса остановилась посреди одного из коридоров, подняв голову и опустив руки - растрёпанная, в тёмной накидке, оглушённая.
   Много времени ей потребовалось на то, чтобы понять, что звук этот - от которого чуть не раскололась её голова, и полились ручьями из глаз слёзы - что это тот самый звук, которого она ждала на протяжении без малого десяти лет.
   Зрение и слух мало-помалу начали возвращаться к ней; принцесса увидела людей, застывших вокруг неё в нелепых позах - кто-то замер в низком поклоне, подметая растрёпанными со сна волосами пол, кто-то упал на колени.
   Принцесса смотрела на них и ничего не говорила.
   Наконец, она услышала шаги, твёрдые и размеренные, и увидела силуэт женщины, приближавшейся к ней из противоположного конца коридора.
   Верховная Жрица Аста Даран остановилась напротив неё, бледная, но успевшая одеться подобающим образом. Чувств своих она ничем не выражала, разве что только плотно сжала губы.
   - Свершилась Воля Богини, - проговорила она ровным, твёрдым голосом. - Позвольте мне выразить моё нижайшее почтение от имени всех ваших подданных, Ваше Величество. Пусть Ваше правление будет долгим, и свет Богини устелет ваш путь золотом и славой, а я буду молиться за душу Вашей предшественницы.
   С этими словами Верховная Жрица упала ниц, и все остальные - те, кто ещё не успел этого сделать, последовали её примеру.
   "Вот и пришёл час, - отстранённо думала Таик, глядя на них. - Великий час моего торжества".
   Она стала Императрицей.
  

***

   Хайнэ вернулся в покои Онхонто ближе к полуночи, когда тот был в опочивальне своей молодой жены.
   Он проскользнул в опустевшую спальню, отослал слуг, откинул полог и с некоторым смущением проскользнул под чужое одеяло.
   Простыни и подушки издавали всё тот же слабый запах роз, который Хайнэ всегда чувствовал возле Онхонто. Он погрузился в благоухающую постель и почувствовал себя расслабленным; какое-то время он бездумно нежился на мягкой перине, как нежился бы в ароматной ванне.
   Потом начал поднимать руку, всё выше и выше, испытывая такую робость, как будто бы раздевался перед незнакомцем.
   Рукав скользнул вниз, открывая взору изуродованную плоть; первым желанием Хайнэ было быстрее спрятать её под одеяло, но он подавил его и заставил себя посмотреть на собственную руку новым, другим взглядом.
   "Он сказал, что я не уродлив, - думал он, раз за разом прокручивая в памяти случившееся. - Сказал, что это не уродливо".
   И отвращение к собственному телу, преследовавшее его много лет, медленно отступало, сменяясь какой-то тихой печалью.
   Хайнэ знал, что это не навсегда, но всё же момент передышки дорого для него значил.
   И человека, который сделал ему такой щедрый подарок, он готов был отныне боготворить.
   Поднявшись с постели, Хайнэ взял бумагу и написал на ней несколько строк - ему хотелось поделиться с кем-то своими чувствами.
   "Этот человек - самое прекрасное на свете существо, - писал он. - Нет никого, кто был бы хоть немного подобен ему.
   Он совершил для меня чудо...
   Он сказал те слова, которых я ждал, быть может, всю жизнь, и которые успокоили моё сердце.
   Я хочу остаться рядом с ним до конца жизни; если бы не моё увечье, я был бы счастлив быть самым последним из его слуг, стирать его одежду и подносить ему еду.
   Поверь, я должен остаться здесь".
   Запечатав письмо, Хайнэ позвал слуг и, несмотря на поздний час, попросил отнести его Хатори.
   После этого он вновь вернулся в постель и продолжил лежать в блаженной полудрёме, не засыпая до конца и не бодрствуя; в эти мгновения ему казалось, что он постиг наивысшее блаженство.
   Гармония была прервана звуком открывающейся двери.
   Хайнэ увидел Онхонто, и в первый момент не смог понять, чего ему хочется больше - быть подле него и наслаждаться его близостью, или оставаться вдалеке и наслаждаться воспоминаниями о мгновениях, проведённых вместе.
   Но он испытал радостное волнение, смешанное с лёгкой неловкостью - чувство это длилось до тех пор, пока Хайнэ не заметил, что лицо Онхонто печально.
   - Это вы, Хайнэ, - немного растерянно сказал он. - Я совсем забыть, что вы просили ночевать здесь.
   Он откинул полог и опустился на кровать спиной к нему.
   Хайнэ впервые видел его таким - лишённого привычных безмятежности и улыбчивости, омрачённого какими-то тяжёлыми мыслями - и пришёл в глубокое смятение.
   Несколько мгновений он не решался обратиться к нему, а потом робко дотронулся до рукава ночного одеяния.
   - Почему вы вернулись?..
   Онхонто повернулся к нему и объяснил, что случилось.
   Язык его был ещё более ломаным, чем обычно, а выражения - иносказательными, так что Хайнэ не сразу понял, что он имеет в виду, а когда понял, то поначалу не смог поверить. В первое мгновение он испытал изумление - в глубине души он до такой степени почитал Онхонто за совершенное во всех областях жизни существо, что подобная неудача никак не вязалась с его образом.
   Потом он понял, что то, что произошло, в какой-то степени приравняло Онхонто к нему, и сначала ужаснулся, а потом обрадовался - и эти чувства сменились в нём ещё несколько раз.
   - Не огорчайтесь, - постарался утешить его Хайнэ, преодолевая растерянность. - Я не считаю, что это повод для огорчения. Мне кажется, что нужно почитать за счастье, если у вас нет таких желаний, и сейчас, когда я думаю об этом, мне кажется, что так и должно было быть. То, что вам неведома эта пагубная страсть, этот порок, называемый плотской любовью...
   - Хайнэ, почему вы называть это пороком? - удивлённо перебил его Онхонто. - Любовь между мужчиной и женщиной - это естественно и прекрасно. Вы же не называть порочным, когда бабочка садится на цветок, привлечённая его красотой, и опыляет его?
   Хайнэ вздрогнул.
   Слова эти ударили ему по больному месту, и он принялся горячо доказывать свою правоту; напирать на то, что плотский аспект любви - это грязно и безнравственно, что настоящая любовь должна быть возвышенной и духовной.
   Онхонто смотрел на него печально и ласково.
   - Но ведь от плотской любви рождаются дети, - возразил он, качая головой. - Что же, вы хотеть сказать, что природа не права и безнравственна в своём главном законе?
   Хайнэ понял, что у него закончились аргументы, и пришёл в глубокое отчаяние.
   Он вытащил из рукава скатанные в трубку листы - то были его любимые отрывки из учения Милосердного, которые он переписал и, взяв с собой во дворец, чтобы перечитывать перед сном, носил, спрятав под одеждой.
   Сейчас волнение перебороло в нём чувство опасности.
   - Почитайте, пожалуйста, - проговорил Хайнэ, протянув Онхонто бумагу в дрожащей руке. - Здесь есть про невинность и чистоту. Может быть, этот текст скажет лучше, чем мог бы сказать я...
   Онхонто развернул листы.
   "Эти слова не могут оставить его равнодушным, - думал Хайнэ, отвернувшись и считая удары бешено колотившегося сердца. - Ведь он сам - живое воплощение этих слов".
   С трудом выждав достаточное количество времени, Хайнэ снова повернулся к Онхонто.
   Тот глядел в окно.
   - Хайнэ, но ведь в этих отрывках нет ничего такого, что называло бы грязным акт любви, - сказал он, заметив, что Хайнэ смотрит на него. - Муж должен любить свою жену, жена - мужа...
   Хайнэ прикрыл глаза.
   Он и сам знал, что Онхонто прав, и горячность внезапно разом покинула его.
   - Хорошо, пусть будет так. Но как вам остальные отрывки? - прошептал он, возвращаясь к постели. - Если вам понравилось... то у меня есть целая книга, - предложил он, запинаясь от волнения.
   - Не стоит, - улыбнулся Онхонто. - Думаю, это хорошая и добрая книга, но я не видеть здесь ничего нового, а у меня ещё столько всего, что следовать прочитать.
   Он попытался пошутить на эту тему, но Хайнэ уже ничего не слышал.
   Он настолько не ожидал этого удара, что не смог сдержаться - слёзы хлынули у него из глаз.
   - Простите меня, пожалуйста, - попытался проговорить между сотрясавшими его тело рыданиями. - Но я... я...
   Успокоиться он смог лишь несколько минут спустя, когда Онхонто уложил его с собой в постель и, крепко прижав к себе, накрыл одеялом.
   Хайнэ лежал, закрыв глаза, и испытывал не то чтобы стыд - он испытывал ощущение, что мир перестал существовать, и поэтому чувств, в том числе стыда, не осталось тоже.
   Это был предел позора, после которого жизнь не могла продолжаться.
   - Вероятно, я ненормален, - всё-таки проговорил он безжизненным голосом, обращаясь, скорее, к пустоте, чем к Онхонто. - У меня раньше были обмороки, теперь... припадки. Простите.
   Онхонто погладил его по волосам.
   - Помечтайте, Хайнэ, - сказал он.
   - Что?.. - едва слышно спросил тот.
   - Представьте себе что-нибудь хорошее. То, о чём вы мечтаете.
   Хайнэ подумал о Марик, потом о госпоже Илон. Последняя не так давно написала ему письмо, в котором делилась мнением о недавно прочитанной книге, и Хайнэ поначалу снова охватила страстная надежда, но к ней уже с самого начала примешивалась горечь обречённости. Тем не менее, он написал ответ - старательно продуманный, умный, не слишком восторженный.
   Госпожа Илон не ответила.
   - Разве есть смысл мечтать? - спросил Хайнэ тихо. - Мечты никогда не исполняются, и это приносит горькое разочарование.
   - А вы мечтайте, не думая о том, что ваши мечты должны сбыться. Почувствуйте радость и отпустите её.
   Хайнэ какое-то время думал над этими словами.
   - Хорошо, - наконец, прошептал он и робко дотронулся до пальцев Онхонто. - Я попробую. Спасибо вам.
   Онхонто ободряюще сжал его руку и закрыл глаза.
   Через какое-то время Хайнэ услышал его ровное дыхание. Сам он не спал.
   В тишине и спокойствии, ощущая теплоту чужого тела, он представлял, как идёт по зелёному полю, среди аромата душистых цветов, раздвигая руками высокие травы; идёт легко, не ощущая ни тяжести, ни боли в ногах.
   Его возлюбленная вела его за руку; вместе они любовались цветами и слушали пение птиц, и им не требовалось разговаривать, потому что они понимали друг друга без слов.
   Облик её был размыт и неясен, но волосы Хайнэ представил длинными и белыми - в этот момент он почему-то вспомнил эпизод из далёкого прошлого, который казался почти нереальным. Чудесное видение на площади, девочка с белоснежными волосами, полёт над крышами...
   Мечты о несбыточном будущем были похожи на воспоминания о счастливом прошлом и приносили одинаковое чувство грустной радости, светлой грусти, терпкой тоски.
   "Такими мечтами питается душа, - почему-то подумал Хайнэ. - Он прав. Не важно, сбудутся они или нет".
   Усталость и измождённость взяли своё - вскоре он крепко заснул, и снилось ему что-то хорошее и долгожданное.
   Остатки этого прекрасного, неуловимого сна ещё наполняли его тихой радостью в тот момент, когда он подскочил в постели, разбуженный звуком, от которого, казалось, содрогнулись стены.
   Перезвон нёсся по коридорам дворца, эхом отдаваясь от потолков и от стен, и сопровождался гулом голосов, произносивших какие-то слова, которых Хайнэ не мог разобрать.
   - Что это такое? - в ужасе спросил он, в первое мгновение решив, что звон возвещает о каком-то стихийном бедствии - прожив всю жизнь вдалеке от дворца, Хайнэ имел лишь смутное представление о его порядках.
   - Я не знать, Хайнэ... не знаю, - с некоторым беспокойством ответил Онхонто и, распахнув тяжёлые занавеси, поглядел в окно.
   В саду суетились люди, зажигались, один за другим, фонари.
   Наконец, трезвон прекратился, но тяжёлое, гнетущее и жуткое ощущение, которое он вызвал у Хайнэ, не исчезало.
   Он снова лёг в постель, накрывшись одеялом, и посмотрел на Онхонто, но тот продолжал неподвижно сидеть на краю постели, погружённый в какие-то размышления.
   Мгновение спустя тяжёлые двери распахнулись, и слуги, выстроившиеся по обе стороны от них, пропустили в покои Верховную Жрицу.
   Хайнэ, испытывавший к ней одновременно неприязнь и страх, съёжился под одеялом, но она не обратила на него ни малейшего внимания.
   - Я принесла вам радостную весть, - сообщила она Онхонто холодным голосом. - Нынешней ночью Светлейшая Госпожа скончалась, и ваша супруга будет наречена высочайшим титулом. Ваше положение также станет другим. Я пришла за вами, чтобы отвести вас в Храм, где вы и ваша супруга произнесёте благодарственную молитву Великой Богине. Встаньте.
   Онхонто поднялся на ноги, глядя на Верховную Жрицу глубоким взглядом своих ясных глаз, в котором не отражалось ни малейшей радости.
   Хайнэ, забившись в угол постели, смотрел, как его поспешно обряжают в роскошную одежду, подобающую супругу Императрицы.
   Полчаса спустя он вновь остался в покоях в абсолютном одиночестве.
   Только тогда, глубоко вздохнув и оправившись от испуга, он смог предаться размышлениям и вспомнить события, произошедшие до и после его пробуждения.
   Известие о восшествии на престол новой Императрицы не слишком его напугало: Хайнэ почти ничего не знал о Таик, и для него она оставалась прекрасной девушкой, в которую однажды он был почти влюблён. Однако то, что Онхонто теперь - супруг Императрицы, вызывало у него глубокое чувство, в равной степени содержащее в себе скорбь и благоговение.
   За окном занимался рассвет.
   Хайнэ подполз к окну и увидел, как Императрица и её супруг в роскошных одеждах поднимаются на гребень стены, окружающий дворец, и приближаются друг к другу с разных сторон, чтобы показаться людям.
   Бледно-голубые предрассветные сумерки медленно таяли под лучами неяркого утреннего солнца, слабо золотившего одежды Онхонто.
   Хайнэ смотрел на него издалека, и полувидение-полумечта внезапно предстало перед его глазами: он перестал видеть Императрицу и видел только Его, стоящего на гребне высокой стены и простирающего руки к тысячам тысяч.
   И тысячи тысяч склонялись перед Ним в едином жесте любви и почитания.
   А Он поднимал к небу взгляд и просил за них; Он творил свою молитву не в Храме, а под открытым небом, и солнце читало любовь в Его глазах, и отвечало любовью, щедро изливая ласковые, благодетельные лучи на тысячи тысяч.
   Хайнэ закрыл глаза и содрогнулся; сейчас, в момент глубочайшего религиозного экстаза, он в то же время как никогда более ясно сознавал, что все его мечты тщетны и напрасны.
   Даже Онхонто, которого он считал почти что живым воплощением Милосердного, остался равнодушен к его словам и предпочёл быть верен богине, почитаемой тем народом, на землю которого он ступил.
   Быть может, он был прав? Ведь он, в своих простоте и совершенстве, наверное, куда лучше понимает истину, скрытую от всех остальных...
   Видение померкло; Хайнэ прижался лицом к стеклу, чувствуя горечь, усталость и тяжесть на сердце.
   Императрица и Онхонто спускались со стены.
   "Всё-таки я не могу отступиться от того, во что верю, - думал Хайнэ. - Даже если никто этого не разделит... и даже если пойти дальше, предположить, что встреча Энсаро с Ним была иллюзией. Он ведь не отступился, брошенный всеми, включая собственного брата. До тех пор, пока есть хотя бы я, слова Манью про то, что его имя будет всеми забыто и похоронено в веках, останутся неправдой".
   Печальный, он отошёл от окна и принялся самостоятельно одеваться.
   Никто и не вспоминал о нём: судя по всему, во дворце царил совершеннейший переполох, и слуги зашли в комнату лишь однажды - чтобы спешно поменять всё её убранство.
   Утром Хайнэ навестил господин Главный Астролог.
   - Ах, Хайнэ, Хайнэ, - сказал он с сокрушённым видом. - Вы уже знаете о том, что происходит?
   - Конечно, - ответил Хайнэ, полагая, что тот имеет в виду смерть прежней Императрицы. - Разве можно не знать. Не думаю, что во дворце, да и во всём городе, был хоть один человек, который не проснулся бы от этих звуков.
   Астанико посмотрел на него каким-то странным взглядом и предложил ему выйти в сад.
   - Поменьше разговаривайте в стенах дворца, - посоветовал он, когда они отошли от павильона на достаточное расстояние. - А лучше сделайте вид, что приступ болезни сделал вас и немым тоже. Ибо у каждой стены есть уши, и не приведи вас богиня говорить о тех вещах, о которых говорить не следует.
   Хайнэ похолодел.
   - Но разве так было не всегда? - пробормотал он.
   Астанико нехорошо усмехнулся.
   - Кровавая госпожа дорвалась до власти, - едва слышно ответил он. - Десять лет она мечтала утопить страну в крови, и теперь кровь потечёт рекой, не минуя ни Нижний Город, ни средний, ни сам дворец. Я не случайно спросил о том, знаете ли вы, что происходит. Во дворце закрыты все входы и выходы, ни один человек не имеет права покинуть его ни по какой причине. Ещё не надев коронационный наряд, госпожа отдала приказы о казнях. Она решила не терять ни минуты и не давать неверным ни малейшего шанса укрыться от возмездия. Поэтому пока народ выбегал на улицы посмотреть на новую Императрицу и её супруга на гребне дворцовой стены, стражники прочёсывали их дома и хватали всех, кто показался им хоть сколько-нибудь подозрительным, без разбора. Следствия и дознания начнутся сегодня же, но большая часть арестованных - из тех, кто не обладает ни деньгами, ни знатным именем, и ничем не может защитить себя - будет казнена просто так, без доказательства вины. Госпожа желает попотчевать своего прекрасного супруга кровавой трапезой. Да-да, именно так этот день и назовут в истории... День Кровавой Трапезы. И кстати, я имею в виду совершенно прямой смысл этих слов, отнюдь не метафорический, - добавил Астанико, пристально поглядев на Хайнэ. - Госпожа созвала обитателей дворца на завтрак, и завтрак этот будет проходить одновременно с казнями. Гости обязаны будут пить вино, есть сладкое и веселиться, в то время как в двух шагах от их стола осуждённых будут жечь живьём и отрубать им головы. Вот что задумала госпожа, и вы и я - мы оба должны явиться.
   Смысл этих страшных слов дошёл до Хайнэ не сразу.
   А потом он вспомнил огненную казнь на площади Нижнего Города, и ему показалось, что кровь перестала течь в его жилах.
   - Нет, - проговорил он побелевшими губами. - Нет, пожалуйста, только не это. Скажите, что я болен... что я умер. Прошу вас, что угодно, но только не смотреть на это снова.
   - Этот приказ касается всех без исключения, - пожал плечами Астанико. - Думаете, мне приятно на это любоваться? Я уж молчу про прекрасного супруга Госпожи. Только что она устраивала для него лучшие представления и окружала красотой, а теперь требует, чтобы он сидел подле неё и смотрел, как она десятками убивает невинных. Вряд ли он легко воспримет эту перемену.
   Хайнэ молчал.
   Собственный ужас боролся в нём с ужасом за Онхонто, который не мог, не должен был становиться свидетелем подобных чудовищных картин. Это казалось ему чудовищным поруганием - не только актом невероятной жестокости, которым являлась подобная "трапеза" сама по себе, но и надругательством над всем самым прекрасным и добрым в мире, что олицетворял для него Онхонто.
   - Что же делать?! - бессильно, беззвучно выговорил он.
   - Смириться, Хайнэ, - пожал плечами Астанико, лёгким жестом поглаживая бородку. - Пока что мы ничего не можем сделать. Пока что, - многозначительно и очень тихо добавил он. - Вы ведь знаете мои воззрения. Но иногда и вред может послужить во благо. Веками народ терпел цепи рабства, но, возможно, именно то, что будет твориться сейчас, и станет последней каплей, которая переполнит чашу смирения.
   На мгновение Хайнэ перестал думать о предстоявших ему ужасах и посмотрел на своего собеседника новым взглядом.
   Тот глядел куда-то вдаль, и глаза его горели странным, мечтательным огнём.
   - Я могу быть плохим человеком, но, верите или нет, я действительно желаю для нашего народа счастливого будущего, - проговорил он. - Я желаю для него свободы.
   Хайнэ вдруг понял, что он говорит правду.
   "Зря я сомневался в нём, - подумал он. - Может, он и не верит в Милосердного, но он желает того же, чего желал Энсаро. Значит, он мой единомышленник".
   - Я очень уважаю вас за ваши воззрения, - искренне сказал он. - Более того, восхищаюсь вами за это. Я бы хотел испытывать такие же чувства, но... Недавно я побывал в больнице для бедных, и это стало для меня настоящим испытанием, - признался Хайнэ, собравшись с силами. - Поэтому мне трудно пока что говорить о любви к народу. Я... я просто слишком тяжело переношу уродство, наверное, в этом всё дело. Я до безумия боюсь уродства.
   Он низко опустил голову, опасаясь обвинения в том, что он, от ног до головы уродливое существо, не имеет права говорить об уродстве, но Астанико лишь легко улыбнулся.
   - Благодарю вас, - просто сказал он. - Мне приятны ваши слова. Что же касается испытаний, то поверьте мне, после того, как вы увидите пугающие вас картины сотни раз, они перестанут казаться вам такими пугающими. Ваша психика закалится, и вы перестанете быть излишне чувствительным. Так что, возможно, сегодняшняя кровавая трапеза даже принесёт вам пользу. Я же говорю, иногда и вред может послужить во благо. Идёмте, Хайнэ. Всё равно у вас нет другого выхода.
   - Да, - глухо ответил тот, сраженный этими аргументами, и пытаясь отыскать утешение в мыслях об Онхонто и о том, что он не может оставить его одного.
   Господин Астанико подхватил его под руку и потащил, почти бессознательного, к месту проведения "кровавой трапезы".
   По дороге он рассказывал Хайнэ о том, что прежние правительницы любили осыпать своих подданных милостями в день прихода к власти, так что в народе всегда воспринимали этот день, как большой праздник... и в этом году жителей Аста Энур также ждёт сюрприз.
   Перед Храмом были почти закончены все приготовления.
   Столы, ломившиеся от тяжести изысканных блюд, были составлены в непосредственной близости от помоста, который наводил непосвящённых на мысль о готовящемся актёрском представлении.
   Вся площадь по периметру была окружена людьми. Мельком бросив на них взгляд, Хайнэ увидел слева стражников, справа - жриц, а возле помоста - обычных людей, стоявших тесными рядами.
   Внутреннее чувство не позволило ему принять их за тех, кто пришёл полюбоваться на первый завтрак Императрицы по собственной воле.
   Похолодев, Хайнэ отвернулся и стал искать глазами Онхонто - но прежде, чем он его увидел, он столкнулся взглядом с Иннин, которая была в числе жриц.
   - Сестра!.. - выдохнул он, позабыв о том, что не имеет права называть её так, и крепко стиснул зубы, чтобы не позволить сорваться с языка мучившим его вопросам: "Что происходит? Как это вообще может происходить?!"
   Иннин взглянула на него и отвернулась, но Хайнэ успел прочитать в её взгляде те же чувства, что испытывал сам.
   В голову ему пришло, что когда-то давно они оба мечтали попасть во дворец, а теперь точно так же мечтают из него вырваться, но эта возможность, судя по всему, уже потеряна.
   - Проходите, господин Санья, - проговорила, неприятно улыбаясь, женщина с очень светлыми волосами, указывая ему на место за столом.
   Лицо её напоминало лицо Астанико, и Хайнэ вспомнил, что у того, кажется, была во дворце сестра.
   Но в этот момент он увидел Онхонто, и сестра Главного Астролога перестала иметь значение.
   Тот сидел во главе стола в той же самой золотой одежде, в которой стоял на гребне дворцовой стены.
   Большинство собравшихся гостей были бледны - очевидно, предстоявшее не было для них секретом, однако лицо Онхонто со всеми чувствами, которое оно могло выражать, было, как и раньше, скрыто маской.
   "Знает ли он о том, что здесь будет происходить? - в смятении думал Хайнэ, пробираясь к нему. - И почему он по-прежнему в маске? Он ведь должен был снять её после того, как закончатся брачные церемонии".
   Он жаждал услышать звуки его голоса, но и они ему ничего не сказали: Онхонто поприветствовал его своим обычным, спокойным тоном и больше ничего не добавил.
   Бледнолицая сестра Главного Астролога усадила Хайнэ между ним и своим братом.
   Слуги суетились возле столов, наливая гостям вино и подкладывая в тарелки лакомства.
   Наконец, все приготовления были закончены.
   Гости, разряженные в свои самые лучшие одежды, замерли, не решаясь поднять глаз от нетронутых пока что блюд.
   Почти на всех лицах были написаны испуг и недоумение, однако были взгляды, в которых светилось жестокое любопытство, взгляды, тайком бросаемые на помост.
   Солнце, удивительно жаркое для поздней осени, поднялось над садом и, казалось, тоже застыло в немом ожидании, глядя на происходящее из самой высокой точки неба.
   В это время в переносном шатре, где располагалась Императрица, Верховная Жрица уговаривала её остановиться, пока не стало поздно.
   - Не совершайте необдуманных поступков, Госпожа, - настаивала она, почти потеряв своё привычное самообладание. - Повремените с казнями хотя бы несколько недель! Не омрачайте первый день вашего правления таким неблагородным поступком, не оскорбляйте Великую Богиню!
   Грим покрывал лицо Императрицы толстым белым слоем и, как никогда, делало его похожим на неподвижное лицо мертвеца, но ярко-алые губы зашевелились, уголки их поползли вверх.
   "Что для меня ваша Богиня? - говорила эта злая, равнодушная усмешка. - Я не верю ни в каких богов".
   - Я знаю, Госпожа! - почти выкрикнула Даран. - Хорошо, не верьте в дурные предзнаменования. Но на протяжении столетий этот день воспринимался народом как светлый и добрый праздник, день, когда высочайшая особа осыпает своих подданных милостями, вы же хотите превратить его в кровавую резню. Тысячи людей собрались на улицах, чтобы приветствовать вас как свою повелительницу, как бы они к вам ни относились, Вы же хотите швырнуть им под ноги трупы их родных и близких. Вам забудут многое, но только не это! Прислушайтесь ко мне.
   Императрица молчала, и на мгновение Даран показалось, что её слова возымели некоторый эффект.
   - Когда мне было восемь лет, меня схватили и повезли прочь из дворца, заставив испытать самый большой в жизни ужас. Я видела такие картины, от которых кровь у меня стыла в жилах, - внезапно глухо проговорила Таик. - Почему же я должна теперь щадить всех этих людей от того ужаса, который когда-то испытала сама?
   - Потому что вы Императрица! - вскричала Даран. - Ваши цели могут быть хороши или дурны, но они должны превосходить ваши личные чувства и обиды! Только в этом случае вы сможете говорить о возвращении императорскому дому былого величия. Потому что величие является лишь тогда, когда бы побеждаете ради большого малое!
   Слова эти были рискованными, но интуиция подсказала Верховной Жрице, что сейчас она может их произнести.
   Таик вздрогнула и отвернулась.
   "Она остановится!" - мелькнуло в голове у Даран, и личное торжество от победы смешалось в ней с тихим, благостным удовлетворением от того, что она сделала правильное дело.
   - Не думай, что я так уж глупа, - проговорила Императрица не совсем твёрдым голосом и замолчала. - Когда я сделаю знак, вели явиться ко мне той, которую ты хочешь сделать своей преемницей, - добавила она после паузы и поднялась на ноги.
   Тяжело ступая, она вышла из шатра, и прислужники подхватили подол её длинного одеяния.
   Даран на мгновение прикрыла глаза, а потом позвала к себе Иннин.
   Та прибежала в шатёр, одновременно испуганная и возмущённая, прекрасная в своём гневе и наивная, как ребёнок, уверенный в его праведности.
   - Вы позволите всему этому произойти?! - закричала она, не сдержав тех слов, которые, очевидно, хотела произнести давно. - Остановите это, госпожа!
   Даран молчала.
   Как обычно, при виде этой девочки гордость мешалась в ней с гневом, восхищение - с горьким чувством, что её будущая преемница совершенно не готова для этой роли.
   - Когда Госпожа даст знак, подойдёшь к ней, - сказала она, не глядя на Иннин и оставив её слова без ответа.
   А на помост, тем временем, вытащили одного из схваченных этой ночью и бросили его на колени.
   Жрица прочитала ему обвинение: преступление его состояло в том, что он находился в числе зрителей кукольного представления, устроенного на площади Нижнего Города месяц назад, и смеялся над оскорблением Светлейшей Госпожи.
   "Неужели его казнят только за это?" - в ужасе думал Хайнэ, не поднимая от стола глаз.
   Он почти не слышал речи Императрицы, поднявшейся на помост в окружении прислужников, как вдруг одно из её слов привлекло его внимание, прозвучав для него подобно гласу с небес.
   И это слово было - милосердие.
   Хайнэ вскинул голову.
   - ...но я решила проявить милосердие, - повторила Таик глухим, замогильным голосом и окинула людей, собравшихся за помостом, мрачно светившимся взглядом. - Я не предам вас в руки палачей и, позабыв свою обиду, дарую вам ценный дар.
   "Великая Богиня, - потрясённо подумал Хайнэ, чувствуя невероятное, опустошающее облегчение. - Неужели?! Что ж, даже если это фигура речи, а неё истинные чувства, то всё равно это чудо, сотворённое тобой, душа моей души..."
   Среди гостей, до этого не произносивших ни звука и даже, казалось, не дышавших, поднялся сдержанный шум.
   Осужденный, до этого не проявлявший никаких признаков жизни и, очевидно, находившийся в полубессознательном состоянии, поднял голову и посмотрел на Императрицу мутным взглядом.
   Сквозь пелену, застлавшую его глаза, Хайнэ увидел, как Иннин подошла к Таик и, вручив ей какой-то обмотанный тканью предмет, отступила на пару шагов.
   - Подойдите ко мне, супруг мой, - произнесла Императрица, повернувшись в сторону Онхонто.
   Тот встал из-за стола и медленно приблизился к ней, мягким жестом отстранив от себя прислужников, попытавшихся подобрать полы его одежды.
   - Итак, я проявляю высочайшее милосердие, - продолжила Императрица, разворачивая тот предмет, который поднесла ей Иннин. Лезвие длинного меча ярко сверкнуло в лучах полуденного солнца, и Хайнэ похолодел ещё до того, как понял, что произойдёт дальше. - И состоит оно в том, что вы примете смерть не от руки палачей, а от руки высочайшей особы, не побоявшейся выпачкать руки в вашей крови. Дар же мой заключается в том, что перед смертью вам дозволено будет увидеть зрелище, которое, несомненно, избавит вас от страданий, боли и страха. Вы увидите лицо моего супруга, чья красота, как говорят, превосходит всё существующее в этом мире и воистину может быть названа божественной!
   С этими словами она повернулась к Онхонто, сорвала с него маску и отшвырнула её прочь.
   - Несомненно, созерцание подобной красоты стоит того, чтобы пожертвовать ради этого целой жизнью, - проговорила Таик с каким-то тихим и мрачным удовлетворением, сжав обеими руками меч и отойдя чуть влево. - Пусть эта мысль утешает вас, если вы считаете себя ни в чём не виноватым.
   Сила удара, которым она снесла голову осуждённого с его плеч, была велика.
   Кровь фонтаном хлынула из обрубленной шеи и брызнула на лицо и одежду Онхонто.
   Тот не шевельнулся.
   - Возвращайтесь к столу, супруг мой, - проговорила Таик, не глядя на него. - Отведайте кушанья. Этот человек был первым, и он удостоился высочайшей чести созерцать ваше лицо вблизи. Остальным придётся довольствоваться, глядя на вас во главе стола. Но я считаю, что это всё равно величайшая награда.
   На лице её появилась жутковатая, демоническая усмешка; лицо Онхонто, залитое кровью, было бледным, однако спокойным.
   Кто-то из прислужников протянул ему платок, но он покачал головой.
   - Благодарю вас, не стоит, - проговорил он тихо и вернулся к столу.
   Хайнэ хотелось рыдать от боли и ярости, глядя на него - а ещё больше вскочить на ноги, выхватить из рук Таик меч и снести голову ей самой.
   Но он не сделал ничего.
   На помост вытолкнули другого человека.
   - Отведайте сладких фруктов, господин Санья, - вдруг прозвучал у Хайнэ над ухом жёсткий, холодный голос сестры Астанико. - Вы разве не слышали, что Госпожа приказала гостям угощаться и пить вино в её честь? Не заставляйте нас думать, что вы пытаетесь таким образом высказать недовольство.
   "Она унизила и оскорбила самого дорогого для меня человека, - думал Хайнэ, не помня себя. - Она заставила его испытать боль. А я сейчас буду пить вино в её честь?! Пусть отрубит голову и мне тоже".
   Его трясло.
   Он попытался подняться на ноги, но в этот момент Астанико, сидевший слева от него, жёстко схватил его за запястье и рванул вниз.
   - Не будьте идиотом, Хайнэ, - зашипел он ему на ухо. - Думаете, это что-то изменит или исправит то, что уже произошло? Хотите, чтобы вдобавок к крови того крестьянина, на лице Онхонто была и ваша кровь тоже?
   Хайнэ чувствовал бессилие и отчаяние.
   Подчинившись, он прожевал ломтик фрукта, с трудом глотая куски, и сестра Астанико, удовлетворённо кивнув, перешла к другому гостю.
   На помосте продолжались казни, но Хайнэ не поднимал глаз от тарелки; он пытался заставить себя посмотреть на Онхонто - и не мог.
   В голове у него вертелось воспоминание о том, как самое прекрасное на свете существо появилось в квартале актёров.
   Тогда это показалось ему неправильным, оскорбительным для Онхонто - но это не шло ни в какое сравнение с тем, что происходило теперь.
   Наконец, Хайнэ сделал над собой усилие и, приподняв голову, увидел, что Онхонто смотрит на помост, не отрывая от него взгляда.
   - Нет, - вырвалось у него сдавленное, беспомощное восклицание. - Я умоляю вас, не смотрите...
   Онхонто повернулся к нему.
   Глаза его были наполнены чем-то непривычным - чем-то, что приоткрыло для Хайнэ новую грань мира, хотя он и не смог понять, какую именно.
   - Что же, вы думать, что я настолько слаб и не выдержать зрелище казни? - спросил Онхонто тихо. - Я понимать, что не мочь ничего сделать, но я, по крайней мере, не стану отводить взгляд. Особенно если понимать, что это во многом есть моя вина.
   "Не ваша!" - хотел было возразить Хайнэ, но промолчал.
   Слова эти потрясли его и отрезвили от восторгов, которыми сопровождалось его отношение к Онхонто с первого момента знакомства.
   "Он - что-то, гораздо большее, чем то, что я видел в нём, - подумал Хайнэ в растерянности. - Не просто самое красивое на свете существо, которое хочется окружать такой же красотой. Он гораздо сильнее, чем я о нём думал".
   Несколько минут он собирался с мыслями, а потом всё же заговорил.
   - Вы пробуждаете желание защитить вас от всего плохого, что есть в этом мире, - прошептал он, не поднимая глаз. - Ради того, чтобы вы никогда не видели ни горя, ни страданий, хочется перевернуть весь мир. Более того, когда вы находитесь рядом, это кажется возможным даже для такого беспомощного человека, как я. Но всё это имеет значение только для меня. Чего же хотите вы сами?..
   Собравшись с силами, он снова поднял на Онхонто взгляд.
   - Мои желания просты, - печально ответил тот. - Но мне теперь начинать казаться, что чем проще желание, тем сложнее его выполнить. Вы не беспокоиться за меня, Хайнэ. Не надо. Я видеть то, что должен увидеть, видеть то, что показывать мне жизнь. А если вам так хочется сделать что-то с моим именем на устах... то посадите когда-нибудь цветы.
   Он улыбнулся, но взгляд его оставался горек.
   Засохшая на щеке чужая кровь казалась раной.
   "Ему больно, - думал Хайнэ в глубокой тоске. - Но это не та боль, которую я, идиот, рассчитывал облегчить, закрыв ему глаза, держа его за руку или плача вместе с ним. Я ничего не могу для него сделать. Разве что - смотреть вместе с ним, а не трусливо отводить взгляд..."
   И он заставил себя поднять голову.
   Обводя взглядом присутствующих, Хайнэ внезапно увидел возле дальнего конца стола знакомую фигуру в разноцветной одежде и вздрогнул. Это был господин Маньюсарья в своих комичных фиолетовых шароварах и в длинной белой накидке, расшитой причудливыми зелёными узорами - почему-то всеобщие предписания относительно цвета одежды на официальных мероприятиях его не касались; он обладал особыми правами.
   Он стоял возле стола, не присаживаясь на своё место, и время от времени брал с тарелки тот или иной фрукт, с наслаждением вгрызаясь в него зубами.
   Загримированное лицо было повёрнуто в сторону помоста; со своего места Хайнэ видел, что он смеётся, и, хотя он и не слышал сейчас этого неприятного, визгливого смеха, но он звучал в его памяти не хуже, чем если бы господин Маньюсарья стоял в двух шагах от него.
   А тот вдруг заметил взгляд Хайнэ и, повернувшись к нему, кивнул, как давнему знакомому.
   Хайнэ хотел было отвернуться и не сделал этого; он по-прежнему не знал, как относиться к этому человеку, который был ему скорее неприятен, чем наоборот, но отрицать, что господин Маньюсарья обладает странной, притягивающей к нему силой, он не мог. Более того, в одно мгновение ему вдруг захотелось вскочить и побежать к нему - захотелось сильнее, чем оставаться рядом с Онхонто, которого он обожал и боготворил.
   К счастью, это продлилось всего лишь миг.
   Хайнэ продолжал вглядываться в фигуру господина Маньюсарьи и вдруг заметил то, что заставило его изумлённо расширить глаза: в правой руке Манью держал игрушечный меч - точь-в-точь как тот, который был у Императрицы, и то и дело взмахивал им, карикатурно искривляя лицо. Он кривлялся, изображая Императрицу, он смеялся над ней - да-да, в этом не было ни малейшего сомнения! - и при этом никто не хватал его и не тащил на помост и даже, казалось, вообще ничего не замечал...
   Хайнэ охватило какое-то странное чувство ирреальности происходящего.
   Он снова вспомнил слухи, которые ходили о господине Маньюсарье - о его бессмертии и странных чарах.
   Вспомнил Хаалиа - великого волшебника и великого злодея, предавшего своего брата и бросившего его умирать.
   И в этот момент то, что казалось когда-то смехотворным, нелепым предположением, вдруг стало для Хайнэ истиной: господин Маньюсарья и брат Энсаро - это одно лицо.
   Хаалиа добился бессмертия, как того и желал, и стал господином дворцовой труппы. Двести лет прошло, а он всё живёт здесь, во дворце, и разыгрывает перед случайными посетителями, которых по какой-то причине считает подходящими, историю свою и своего брата.
   Потому что что бы он ни говорил, он не может забыть своего поступка, не может забыть Энсаро, не может простить себе то, как поступил с ним...
   Ценой бессмертия стала жизнь, наполненная вечными страданиями, и вот Хаалиа, или Манью проигрывает на сцене эту историю - раз за разом, в надежде, что кто-то или что-то поможет ему обрести успокоение. Кто-то придумает новую концовку, исправит прошлое и дарует Хаалиа - от имени Энсаро - прощение.
   Ведь это так?! Ведь это правда?!
   Сердце у Хайнэ бешено колотилось; он чувствовал, что подобрался к истине, скрытой ото всех, как никогда более близко.
   Он вглядывался в господина Маньюсарью широко раскрытыми глазами, а тот глядел на него в ответ, и в тёмных глазах его плясали лукавые насмешливые огоньки.
   - Я знаю всё! - мысленно закричал Хайнэ, подаваясь вперёд и пытаясь поймать эти неуловимые огоньки взглядом, поймать и припечатать. - Я знаю правду о тебе!
   Господин Маньюсарья в ответ засмеялся и взмахнул рукой - дескать, смотри.
   Хайнэ подчинился, думая, что тот желает заставить его смотреть на казнь, которой он больше не боялся, но Манью вёл рукой всё дальше и дальше - в сторону людей, стоявших позади помоста, связанных и измождённых.
   Не понимая, что всё это означает, Хайнэ всё же внимательно вгляделся в них - и похолодел.
   Солнце светило всё ярче и ярче, и особенно ярко сверкали под ним огненно-рыжие волосы одного из стоявших в толпе - волосы, упавшие на лицо низко свесившему голову человеку.
   Хайнэ задохнулся.
   Он схватился за руку Онхонто, как утопающий, захлёбывающийся в волнах, но долгое время не мог ничего произнести и только мучительно кривил губы в ответ на встревоженный взгляд изумрудно-зелёных глаз.
   - Там... там мой брат, - наконец, проговорил он, неуклюже взмахнув дрожащей рукой. - Мой брат, Хатори!
   - Вот как? - вдруг быстро проговорил Астанико, о котором Хайнэ успел позабыть. - Вы уверены, Хайнэ? О, да... это и в самом деле он, теперь я вижу.
   Краем глаза Хайнэ увидел, что глаза его загорелись, и взгляд стал каким-то жадным.
   Он попытался вскочить на ноги, но Главный Астролог, как и в прошлый раз, не позволил ему сдвинуться с места.
   - Не порите горячку, Хайнэ! - осадил его он. - Не делайте ничего необдуманного! Его не казнят прямо сейчас, не беспокойтесь. Под раздачу пошли бедняки без имени и состояния, остальных привели просто для устрашения. Ваш брат попал по какой-то причине в число подозрительных лиц - вероятнее всего, его просто схватили на улице, но во время следствия всё выяснится. Если его проступок незначителен, то госпожу Ниси, конечно, заставят потрепать себе нервы и отдать часть состояния, но, в конце концов, вернут ей приёмного сына в целости и сохранности.
   Но Хайнэ эти слова ничуть не успокоили - его пронзила уверенность в том, что Хатори схватили из-за учения Милосердного. Брат ведь пообещал, что найдёт его единомышленников по вере...
   - А если его проступок не незначителен? - проговорил он, дрожа.
   - Ваш брат оскорблял Её Величество? Высмеивал её действия? - Астанико вопросительно приподнял бровь. - Участвовал в заговоре? Поддерживал запрещённое религиозное учение? Что ж, если это так... Ну, Хайнэ, что я могу сказать. Будет следствие. У господина Хатори... так скажем, у него будет шанс оправдаться.
   И он отвернулся - как показалось Хайнэ, для того, чтобы скрыть усмешку.
   Но сейчас было не до Главного Астролога с его двойственными чувствами.
   - Когда будет следствие? Как это будет происходить? - спросил Хайнэ в ужасе. - Что грозит Хатори? Его казнят?!
   -Я постараюсь всё выяснить, - пообещал господин Астанико. - И сообщу вам.
   Хайнэ замер и съёжился на своём месте.
   Когда все гости начали подниматься на ноги, и он понял, что завтрак окончен, он подумал, что его самый ужасный страх не сбылся: никого из осуждённых не стали жечь на его глазах живьём. Однако то, что не произошло сейчас, могло произойти в ближайшем будущем, причём в гораздо более ужасном варианте - наказанием за преступление против религии была именно огненная казнь, и, значит, это было то, что грозило Хатори.
   - Можно мне подойти к нему? - пробормотал Хайнэ, не отрывая взгляда от далёкой фигуры брата.
   - Вы с ума сошли, - отрезал Астанико, крепко схватив его за локоть. - Это совершенно невозможно! Сколько я ещё буду удерживать вас от того, чтобы вы не наделали каких-нибудь опасных для жизни глупостей? Вы как маленький ребёнок. Кажется, я это вам уже говорил.
   - Но он хотя бы видит меня?! Почему он не поднимает голову, почему стоит, весь согнувшись? Он ранен?
   - Он сейчас мало что соображает, - пояснил господин Астанико. - Думаю, он накачан снадобьями. Ваш брат не из тех, кто способен не лезть на рожон. Он в этом смысле как вы, но в вас это от глупости и наивности, в нём же - от упрямства. Наверное, он пытался сопротивляться страже, и пришлось применить к нему... меры.
   В голосе его проскользнули нотки сладкого удовлетворения.
   "Он и вправду ненавидит Хатори, - вдруг отчётливо понял Хайнэ. - И никогда не простит ему одну-единственную колкую фразу, которую тот ему однажды сказал. Но что же я? Ведь мы... друзья? Мне казалось, ко мне он хорошо относится".
   Он поднял голову и посмотрел Главному Астрологу в глаза.
   - Помогите нам, - тихо, искренне попросил он. - Не ради Хатори, ради меня. Я очень вас прошу. Пожалуйста.
   - Я же сказал, что всё выясню, - ответил тот, уклоняясь от его взгляда. - Не паникуйте. У вас не будет возможности увидеться с братом, но у госпожи Иннин, как у жрицы, будет. Так что господин Хатори не останется без... родственной поддержки.
   Губы господина Астанико скривились.
   И тогда Хайнэ всё-таки не выдержал и сделал одну из глупостей, от которых его предостерегал Главный Астролог: отбросив твою трость, он вырвался из его рук и поспешно, неуклюже побежал через сад к Иннин, размахивая руками, похожий на птицу с перебитым крылом.
   - Ты знаешь? Ты видела его? - шёпотом спросил он, схватив сестру за рукав.
   Та повернула к нему белое, как мел, лицо, и взгляд её ответил: "да".
   - Я сделаю всё, что смогу, - сказала Иннин. - Чего бы мне это ни стоило. Обещаю.
   И Хайнэ, почувствовав глубокое облегчение, прикрыл глаза.
  

***

   После того, как всё было кончено, Императрица вернулась в свои покои и, велев слугам подать чан с водой, смочила в ней руки.
   Пальцы её всё ещё чуть дрожали, однако в душе царило спокойное удовлетворение - месть свершилась. Месть за детство, за унизительное предсказание восемь лет назад, за насмешки на площади Нижнего Города - за всё.
   Она хотела было спуститься в купальню, однако слуги доложили ей о приходе Онхонто.
   Таик вздрогнула.
   Она подошла к своему супругу, жадно вглядываясь в его лицо, ища в нём следы возмущения, презрения, ненависти к ней.
   Что-то теперь он скажет?
   Онхонто пришёл к ней, не переодевшись и даже не смыв засохшую кровь с щеки - но почему-то казалось, что это не намеренный вызов или самоунижение, а что он попросту позабыл о том, что его лицо и одежда грязны.
   Переждав приступ сердцебиения, императрица сложила руки на груди.
   - Вы пришли, чтобы исполнить свой долг передо мной, как перед супругой? - спокойно спросила она. - Я правильно понимаю ваше намерение? Что ж, если это так, то я согласна. В самом деле, к чему ждать до ночи? Возможно, на ночь у меня будут другие планы - например, посмотреть представление актёров. Вчера вы сказали, что готовы выпить любовный напиток, ну так что ж - сделайте это.
   Онхонто стоял перед ней, опустив взгляд, и лицо его было спокойно.
   - Если вы желать этого сейчас, - тихо ответил он. - То пусть будет так.
   Таик позвала прислугу, сдерживая гнев.
   - Мы с моим супругом желаем уединиться в опочивальне, - сообщила она. - Пусть никто не смеет беспокоить нас. И принесите напиток, разжигающий страсть.
   Через несколько минут одна из жриц внесла на подносе сосуд, наполненный переливающейся в лучах солнечного света жидкостью.
   - Пейте, - приказала Таик Онхонто, когда они вновь остались одни.
   Однако не успел её муж поднести сосуд к губам, как она выхватила его у него из рук и поставила обратно на поднос.
   - Вы смешны, - сказала Таик, презрительно искривив губы. - Неужели вы и впрямь подумали, что я сказала это всерьёз? Впрочем, думаю, что да. Прекратите ломать эту комедию и жалеть себя. Я же вижу, как вы наслаждаетесь своим показным смирением, своими страданиями, которые выпали на вашу долю совершенно незаслуженно. Вы готовы сделать, что угодно, лишь бы страдать ещё сильнее, ещё отчаяннее.
   Онхонто поднял на неё взгляд.
   - Я не страдать, госпожа, - ответил он. - Мне просто грустно за вас.
   - За меня? - повторила Таик, вздрогнув. - О, я понимаю. Вы считаете, что я безумна, как и моя мать. Что ж, оставим вопрос, так это в действительности или нет. Мне интересно другое. Вам жаль меня, но не жаль всех тех людей, которых я только что убила своими руками? Убила совершенно незаслуженно, надо сказать, потому что сколько бы Даран ни считала, что я глупа, это всё же не совсем так, и для казни я выбирала именно тех людей, у кого нет ни семьи, ни родственников, которые могли бы возмутиться и попытаться поднять бунт. Выбирала не по принципу вины, а по принципу безопасности для меня. Так вот, меня вам жаль больше, чем всех убитых? Что ж, в таком случае ваша мораль - и ваше милосердие - оставляют желать лучшего!
   Онхонто внезапно глубоко вздохнул и, опустившись на колени, склонил голову так низко, что волосы его рассыпались по полу.
   - Простите меня, - сказал он. - Простите за то, что я заставил вас страдать.
   - Да вы к тому же ещё и горды! - вскричала Таик. - Чудовищно горды! Вы полагаете, что я затеяла всё это исключительно ради того, чтобы отомстить вам за вчерашнюю ночь? Что я так сильно страдаю из-за того, что вы не желаете любить меня, как женщину? Ну и самомнение же у вас! До чего же приятно вам в глубине души придавать собственной персоне такую чрезвычайную важность! Ну признайтесь же. Признайте, что это так!
   - Я не знать, госпожа, - ответил Онхонто, не поднимая головы. - Возможно, что вы правы, и что в моей душе есть эти чувства. Я никогда не думать об этом. Не стараться понимать себя. Наверное, я просто не уметь делать этого.
   - И как вы после этого смеете говорить, что понимаете мои чувства? Что знаете обо мне что-то, чего не знаю я сама? - Таик насмешливо фыркнула и отвернулась. - Не буду отрицать, что мне была неприятна ваша холодность вчера ночью, но эти чувства не имели ни малейшего отношения к тому, что произошло сегодня. Если хотите понять мои мотивы, то извольте, я объясню вам их. Во-первых, я всегда полагала, что страх перед наказанием возбуждает в подданных гораздо больше послушания и почтения, нежели милость правительницы. Во-вторых, я желала удовлетворить собственные жажду мщения и злость, которые горели у меня в груди. Я согласна с тем, что личные чувства мешают государыне, мешают любому человеку, облечённому властью - при всей моей нелюбви к жрицам, я читаю, что эта система устроена совершенно правильно: при вступлении в ряды жриц девушка обязана отречься от своих родных, своего имени, своего естественного предназначения в качестве матери и главы семьи. Однако есть то, в чём я не согласна с Даран: она полагает, что личные чувства должны быть подавлены, искоренены. Я же считаю, что достаточно удовлетворить их один раз, и после этого позабыть о них. Посмотрите на меня теперь: я нашла выход своему гневу, который копился во мне много лет, и теперь чувствую себя спокойной, удовлетворённой. Ну и в-третьих, и в самых главных, я желала проверить, что почувствую, когда убью человека своими руками. - Таик подняла ладонь и посмотрела на свои пальцы. - Я не почувствовала ничего. Знаете ли вы о том, что это свойство Аларес Всесияющей - убивать, не испытывая страха? Она спускается на землю, чтобы свершить божественное правосудие и покарать виновных. И пусть я не верю в Великую Богиню, но я желала проверить, течёт ли в моих жилах, как в жилах Императрицы, божественная кровь. Мои чувства были для меня достаточно убедительным доказательством. Ну и что вы на всё это скажете? - вдруг спросила Таик, глядя на Онхонто с каким-то нарочито детским любопытством.
   Тот долго молчал.
   - Если ваша душа действительно спокойна теперь, - наконец, произнёс он. - То это хорошо.
   - И это стоило крови всех невинных? - Таик расхохоталась. - Право же, вы удивительный человек. Не сомневаюсь, что ещё тысяча человек сказала бы мне то же самое, но только вы один, похоже, говорите это совершенно искренне. И при этом именно вы, а не они, считаетесь образцом доброты и милосердия, вы, безжалостный! Нет, вы невероятны!
   Она отступила на пару шагов и какое-то время вглядывалась в своего супруга.
   - Как вы посмели, - вдруг продолжила она, однако без гнева в голосе. - Да как вы посмели явиться на глаза Императрицы, супруги и госпожи вашей в таком виде, не умыв лицо, не переменив одежду? Вы дерзаете оскорбить меня?
   Онхонто посмотрел на неё несколько растерянно, и Таик подумала, что была права в своих предположениях: он попросту обо всём забыл.
   - Простите меня, - сказал он. - Я совсем не подумать. Сейчас я пойду умыться.
   - Ах, оставьте, - раздражённо взмахнула рукой Таик. А потом взглянула на чан с водой, который с полчаса назад принесли ей слуги, и, с трудом подняв его, перенесла поближе к своему супругу. - Дайте-ка я сама это сделаю.
   В глазах Онхонто отразилось удивление, но он ничего не сказал.
   Таик сдёрнула с одного из столов белоснежную салфетку, намочила её и, опустившись на колени рядом с мужем, провела влажной тканью по его щеке.
   - Право же, я так близка к моему народу, - сказала она, смеясь. - Казню своими руками, и своими же руками оттираю кровь со щеки своего супруга. И супруг мой, по большому счёту, тоже из народа. Кто после этого скажет, что Императрица бесконечно далека от своих подданных?
   Онхонто улыбнулся уголками губ.
   - Спросите у своих рук, госпожа, что им приятнее делать? Убивать или... вот это? - мягко произнёс он.
   Таик на мгновение замерла, однако самообладание не потеряла.
   - Конечно же, это, - сказала она, высокомерно улыбаясь. - Да и как иначе? Ведь я желаю вас. Конечно же, мне приятно касаться вашей шелковистой кожи, это и глупцу понятно.
   Отбросив салфетку в сторону, она взяла лицо супруга в обе руки и, заставив его поднять голову, долго вглядывалась в бездонную лазурь его глаз, и снова у неё появилось ощущение, что она качается на волнах.
   - Море... - задумчиво проговорила Императрица. - Знаете ли вы, что единственный выход к морю во всём Астанисе расположен во владениях Эсер Саньи? Чтобы отправиться за вами на ваш островок, мне пришлось пробираться через её провинцию инкогнито, как когда-то в детстве, когда я бежала из столицы из-за опасности заговора. Конечно, если бы Эсер узнала о моём приезде, она устроила бы мне пышную встречу, но это было бы ещё более унизительно. Она бы сделала вид, что оказывает великие почести, но на деле использовала эту возможность, чтобы плюнуть мне в лицо и показать, насколько она богаче, чем я. Великая Богиня, я ненавижу её. Вот кого я на самом деле хотела бы убить своими руками.
   Лицо Таик омрачилось, и она прижала Онхонто к себе.
   - Но всё же у неё нет ни моего титула, ни такого сокровища, как вы, - проговорила она, усмехнувшись. - А она, говорят, ужасная сладострастница, я уж не говорю про её вожделение к императорским регалиям. Так что в чём-то и она завидует мне, эта старая гадина.
   Какое-то время Таик перебирала волосы своего супруга, пропуская сквозь пальцы шелковистые пряди, а потом поднялась на ноги.
   - Теперь идите, - приказала она. - Думаю, что я всё же не хочу видеть вас в эту ночь в своей спальне. Придворные пусть считают, что мы предавались любовной страсти сразу после казни - думаю, слуги разнесут эту сплетню - а ночью я возьму к себе кого-нибудь из любовников.
   Однако Онхонто не уходил.
   - Госпожа... я хотеть просить вас... - вдруг проговорил он, тоже поднявшись на ноги и заметно сомневаясь.
   - О чём? - спросила Таик, испытав нехорошее предчувствие.
   - О брате Хайнэ, - тихо сказал Онхонто. - Хайнэ видеть его в числе арестованных и перепугаться за него. Прошу вас, не причинять юноше зла. Если можно, то отпустить его...
   Таик побледнела.
   "Так вы за этим пришли?!" - захотелось закричать ей, а после ударить его по лицу, но она сдержалась и только холодно проговорила:
   - Я попрошу вас не вмешиваться в дела, которые касаются лишь меня и моих помощниц. Со всеми, кто был арестован, это произошло не просто так. На протяжении многих лет мои люди наблюдали за подозрительными людьми, и я ждала лишь того дня, когда смогу поставить подпись на соответствующей бумаге. Если брат господина Санья виновен, значит, он понесёт заслуженное наказание. Если он был схвачен по ошибке, то следствие докажет это. А теперь пойдите вон и не смейте больше никогда обращаться ко мне с подобными просьбами, если не хотите сами оказаться в застенках пыточной. Древний закон гласит о том, что госпожа имеет право сделать со своим супругом всё, что хочет, вплоть до умерщвления, если он оскорбил её. Не доводите до этого. Выйдите.
   Онхонто окинул её печальным взглядом и, развернувшись, покинул спальню.
   Императрица, дрожа от гнева, вызвала к себе госпожу Агайю.
   На протяжении многих лет эта женщина с бледным лицом и такими же бледными, высветленными волосами, всегда была при ней. Таик знала, что когда-то она была жрицей и мечтала заполучить титул, которым ныне обладала Даран, но после того, как двадцать лет назад произошло нечто, что довело почившую Императрицу до безумия, и Таик была вынуждена бежать из дворца, госпожа Агайя, тогда ещё молодая девушка, поехала с ней и стала для неё и нянькой, и учительницей, и наперсницей.
   Несмотря на всю близость их отношений, Таик не доверяла ей, считая, что Агайя затаила на неё обиду за свою несбывшуюся мечту стать Верховной Жрицей. Теперь эта мечта могла быть исполнена, однако Таик, несмотря на всю свою ненависть к Даран, всё же считала её более полезной в делах управления государством и не желала отстранять от себя - по крайней мере, до некоторой поры. Дело было и ещё кое в чём - в священной клятве, которую принцесса когда-то дала Даран - но об этом Таик предпочитала не вспоминать.
   Госпожа Агайя же первым утренним указом получила должность Первой Советницы, но стало ли это достаточной для её честолюбия наградой, понять было совершенно невозможно - на бледном, круглом, ни молодом и ни старом лице её не отражалось решительно никаких эмоций.
   - Ознакомьте меня с делами всех тех, кто был арестован сегодня ночью, - приказала Таик. - Особенно меня интересует господин Санья. Я желаю досконально разобраться в его истории.
   Она знала, что у Хайнэ Саньи был только один брат - приёмный, в жилах которого не текло ни капли божественной крови, и поэтому не испытывала по отношению к Хатори той ненависти, которую питала к остальным членам этой семьи, но после слов Онхонто она не могла оставить всё на самотёк.
   Госпожа Агайя вернулась к ней через час с докладом, закончив который, добавила:
   - Что же касается господина Хатори Санья, то я осмелюсь предложить вам поговорить о нём с одним человеком, который заинтересован в его деле не меньше Светлейшей Госпожи.
   - И кто этот человек? - спросила Таик резко.
   - Мой брат.
   - Твой брат? - Императрица криво усмехнулась, вспомнив бледного молодого человека, которого сделала Главным Астрологом в угоду Агайе и вопреки существовавшим традициям. - И что же он собирается мне рассказать о господине Санье? Истолковать его гороскоп? - В звёзды она верила не больше, чем в силу жриц и в Богиню. - Почему это вообще его интересует?
   - Он не любит этого человека, - помедлив, ответила госпожа Агайя.
   - Что ж, пускай, - согласилась Таик. - Я встречу твоего брата в Зале Советов.
   Несколько минут спустя она приняла Главного Астролога в окружении свиты.
   - Осмелюсь просить у Вашего Величества личной аудиенции, - почтительно проговорил тот, опустившись на колени перед её креслом.
   Таик подумала, что этот человек, хоть и прикрывается безупречной вежливостью, в глубине души своеволен, нагл и абсолютно не почтителен. В первое же свидание с взошедшей на престол Императрицей просить для себя особой привилегии говорить с ней с глазу на глаз?
   Он явно думал о себе высоко.
   Тем не менее, Таик исполнила его просьбу.
   - Что ж, теперь говорите мне всё, что можете сказать, - потребовала она, оставшись с Главным Астрологом наедине.
   - Господину Хатори Санья предъявлены два обвинения: переодевание в женщину и связь с вероотступниками, поддерживающими учение Милосердного, в доме которых он был обнаружен, - монотонно сообщил господин Астанико.
   - Еретик? - задумчиво проговорила Императрица.
   Она подумала, что предпочла бы видеть у столба на площади казней другого Санья, чистокровного, но, в конце концов, всё равно приятно будет увидеть, как корчится в языках пламени человек, который носит эту фамилию.
   - Что ж, значит, его судьба решена, - пожала Таик плечами. - Преступление против религии карается огненной казнью. Если он действительно виноват, то фамилия Санья его не спасёт.
   - Ваше Величество, - Астанико, по-прежнему стоявший перед её креслом на коленях, вдруг вскинул голову. - Осмелюсь предположить, что господин Хатори невиновен.
   Императрица вздрогнула.
   - Так вы его... защищать пришли?! - воскликнула она.
   Всё это совершенно не согласовывалась со словами Агайи, и Таик почувствовала скорее изумление, чем гнев.
   Но Астанико не ответил на этот вопрос.
   - Имею смелость предположить, что господин Хатори всего лишь выполнял поручения своего брата, - твёрдо сказал он. - Я совершенно уверен в том, что это господин Хайнэ является последователем запрещённого учения Милосердного, а вовсе не его названный брат.
   Таик оторопела.
   Она вспомнила мысли, которые пришли ей в голову, когда она застала калеку в постели своего мужа. Наутро она отказалась от своих намерений, посчитав их смешными и глупыми, но ненависть по отношению к Хайнэ никуда не делась, подогреваемая в ней сразу с нескольких сторон.
   - Есть ли какие-нибудь доказательства? - спросила Императрица глухо.
   - Доказательств нет, - подтвердил её опасения Главный Астролог. - Разве что если... кто-нибудь из них двоих признается.
   Таик молчала и думала разное. Думала о том, что больше всего на свете желала бы казнить Санью, любого из них, по обвинению в государственной измене, но также и о том, что это будет не так-то просто. Сжечь на костре рыжеволосого Хатори, который не является высокорождённым, и которого действительно застали в доме вероотступников - это одно, а сжечь чистокровного Санью, да ещё и на основании неподтверждённых домыслов - совсем другое. В таком случае она и впрямь рискует потерять всех своих сторонников из числа знати - всех тех, кто не рискнул примкнуть к Эсер Санье, а остался с ней.
   - Госпожа, - вдруг позвал Главный Астролог, и глаза его странно полыхнули в полумраке, царившем в зале. - Позвольте мне быть обвинителем по этому делу.
   Таик вздрогнула от неожиданности.
   - Вам? Вам, мужчине? - с невыразимым презрением спросила она. - Да вы, очевидно, совсем потеряли разум!
   - В древности были прецеденты, - поспешно проговорил Астанико. - Я читал исторические труды Верховной Жрицы Аста Аннан, в которых она упоминает, что должность придворного Главного Астролога ближе остальных к священному сану жрицы, и поэтому были случаи, когда мужчины, занимавшие это место, участвовали в судебных разбирательствах. Да, я знаю, что сейчас наука толкования звёзд находится в большом упадке, но позвольте мне доказать Вашему Величеству - и всему народу - что и в настоящем может сыскаться человек, который достоин чести быть наравне со жрицей, - он смиренно потупил глаза, а потом вдруг понизил голос. - Позвольте мне быть обвинителем по делу Хатори Саньи, и я постараюсь добиться того результата, которого желает Светлейшая Госпожа.
   Таик замерла в своём кресле.
   Разные чувства боролись в ней: негодование к самонадеянному выскочке, который к тому же посмел заявить, что знает, какого именно результата она хочет - с желанием погубить калеку. С желанием погубить всех Санья разом.
   И это желание перевесило.
   - Что ж, извольте, - медленно и глухо проговорила она. - Я велю написать указ. Если вы так уверены в том, что именно Хайнэ Санья - вероотступник, то докажите это. В противном случае не ждите от меня ничего хорошего.
   - Смиренно благодарю мою Госпожу. - Главный Астролог вновь распластался перед креслом Императрицы.
   Когда он ушёл, Таик поднялась на ноги и, тяжело ступая, отправилась в то место, в котором должна была бы быть с самого утра - в Храм, где находилось сейчас тело её усопшей матери.
   Девушки у входа дали ей в руки зажжённую свечу и ветку священного дерева абагаман, накинув ей на голову полупрозрачную траурную накидку.
   Таик остановилась в центре огромной, тёмной, облицованной мрамором залы и вгляделась в тело, накрытое белоснежной тканью.
   Последний раз она видела свою мать в лучшем случае год назад, и теперь не чувствовала почти ничего, но всё же смутные воспоминания закружились в её голове.
   Она вспоминала, как была совсем маленькой девочкой, и тогда мать, красивая, весёлая, добрая представлялась ей чем-то совершенно невероятным - образ матери совершенно сливался в её сознании с образом Великой Богини.
   Мать собирала во дворце всех самых талантливых и умных людей государства, она задавалась целью поднять науку, искусства, ремёсла, вводила новшества, принимала при дворе - впервые за несколько столетий - иностранных послов.
   Сад всегда был полон огней, шума, золота, смеха.
   Таик помнила всё это, как сквозь сон.
   "Народ обожает Императрицу, - говорили тогда маленькой принцессе. - Ведь ваша матушка - истинно вторая Игнасес Добрая".
   Игнасес Добрая была одной из Императриц древности, известная своими милостями по отношению к подданным.
   "Обожает, как же, - губы Таик презрительно скривились. - Как только Эсер Санья бежала из дворца, прихватив награбленное у Императрицы золото, и обосновалась на западе, так народ стал обожать её. Народ - это дворовые псы. Кто их кормят, того и любят. А если бывший любимый хозяин заболел или попал в несчастье, они тут же вцепятся ему в руку и прогрызут до кости. Я ненавижу собак".
   С этими мыслями она приблизилась к телу усопшей.
   По периметру зала стояли жрицы с такими же, как у неё, зажжёнными свечами в руках - в одной из них Императрица узнала Иннин Санью.
   Взгляд её заскользил по фигуре девушки.
   "Знаешь ли ты, - думала Таик. - Что это ради того, чтобы ты стала Верховной Жрицей, Даран однажды предала мою мать и загубила в её душе последний всплеск света и разума? Кто знает, что бы могло быть, если бы матушке тогда предоставили возможность действовать по её воле... Но теперь уже поздно думать об этом. Теперь всё кончено".
   Она подошла ещё ближе к центру зала.
   "Верили ли вы в Великую Богиню, матушка? - думала Таик, глядя на статую Аларес, у ног которой покоилось тело, и вспомнила многочисленные пышные церемонии, проводившиеся в Храме в дни её детства, вспомнила щедрые дары, которые Имератрица сама подносила Богине. - Очевидно, да... Но разве спасла вас Она от безумия и всего, что за этим последовало?"
   И вдруг Таик вспомнилось ещё кое-что - одна фраза, которую она, очевидно, услышала в далёком детстве, а потом забыла.
   "Эсер Санья притворялась подругой Вашей Матушки, - сказал когда-то кто-то. - А потом погубила её своим чёрным колдовством. Это страшная женщина, настоящий демон Хатори-Онто во плоти".
   "Так вот оно что! - Таик вскинула голову. - Колдовство или не колдовство, но Санья стали причиной всего. Они погубили мою мать, а я погублю Санья. А потом, возможно, Санья погубят меня, - внезапно пронеслось в её голове, и она вновь повернулась к Иннин. - Возможно, это будет именно эта Санья, единственная оставшаяся в живых, поскольку её я не могу уничтожить, будучи связанной клятвой. Кто знает, может, эта клятва и станет причиной моей гибели, может быть, эта женщина однажды убьёт меня в отместку за членов её семьи..."
   Ей вдруг стало почему-то смешно.
   "Что ж, так тому и быть, - подумала Таик в каком-то злом, торжествующем веселье. - Есть ли мне дело хоть до чего-то, есть ли смысл хоть в чём-то? Я убью Санья, Санья убьют меня... И пусть после этого Астанис утонет во мраке раздора, хаоса, ненависти и безумия. Я утоплю эту страну в крови".
   Жестоко улыбнувшись, Императрица загасила рукой свою свечу и, невидимая в полутьме, затряслась в приступе беззвучного смеха.
  

Глава 15

   Поздней ночью следующего дня Иннин удалось проникнуть в камеру, в которой держали Хатори. Никаких скидок на знатную фамилию для него не сделали - бросили в темницу на подземном этаже, опоив обездвиживающим зельем, и оставили лежать на сыром полу.
   Иннин наклонилась к нему и заставила приподнять голову.
   В глубине его тускло мерцавших глаз, сейчас казавшихся не гранатово-алыми, как обычно, а мутно-коричневыми, всё же светилось что-то - отчаянное усилие перебороть силой воли действие отравы, замутившей сознание и связавшей тело невидимыми верёвками.
   Смотреть на это было больно.
   И в то же время Иннин была почти что зла на него - как, как он мог позволить себя схватить? Она вспоминала рыжеволосого мальчишку, каким он был восемь лет назад, мальчишку, который бегал быстрее ветра и спрыгнул однажды со Срединной Стены, не разбившись, и воображение её отказывалось представлять, что Хатори мог быть застигнут врасплох и так просто дался в руки стражникам.
   - Пей, - сказала она, поднеся к его губам бутылек. - Это поможет. По крайней мере, ненадолго.
   Тот выпил, и взгляд его спустя какое-то время прояснился.
   - Что произошло? - не выдержала Иннин. - Как это могло случиться?
   Хатори приподнялся, опираясь на руки, и посмотрел куда-то в сторону.
   - Это было... так глупо, - сказал он, помолчав. - Я совершил глупость. Но...
   Он распахнул накидку, вытащил из-за пазухи что-то белое и посмотрел на Иннин странным, как будто бы растерянным взглядом. Та пригляделась и увидела птицу - точнее, тельце птицы с приоткрытым клювом и скрюченными лапками.
   - Это была птица Хайнэ, - проговорил Хатори с горечью. - Та, которая пропала восемь лет назад. Я так хотел найти её для него. Так хотел вернуть её ему. Но у меня ничего не получилось. И теперь уже никогда не получится.
   Лицо его страдальчески искривилось, и он опустил голову.
   В груди у Иннин что-то заныло, горло на мгновение сдавил болезненный спазм.
   - И ты... ты был так расстроен, что не смог ускользнуть от погони? - спросила она осторожно.
   - Я был в доме у женщины, которой принадлежит птица, - сказал Хатори. - К ней ворвалась стража. Она успела скрыться. Я бы тоже успел, но одна из птиц кинулась на стражника, попытавшись заклевать ему лицо, и он свернул ей шею. Вот эта. Птица Хайнэ. Я думал, что смогу ещё что-то сделать. Я не верил, что она может просто так умереть. С тех пор, как я увидел её, я был уверен, что рано или поздно верну Хайнэ эту птицу. Я был готов ради этого мир перевернуть. Но что я могу сделать со смертью? Ничего. Я знаю, что это глупо.
   Иннин видела, что его рука, сжатая в кулак, чуть дрожала, и ей владело странное чувство, похожее на изумление - ей казалось, что она увидела его впервые.
   "Но как это глупо, - пыталась убедить себя она. - Его собираются сжечь на костре, а он страдает из-за птицы. Это всё, что его волнует! Он... он легкомысленный..."
   В её внутренний монолог внезапно вклинился новый голос:
   "А ещё он говорит, что был в доме у женщины. Снова женщина! И мне он тоже предлагал быть его любовницей, бесстыжая свинья..."
   Так она стояла, разрываемая восхищением, негодованием и глупой, постыдной ревностью, на которую не имела ни малейшего права - ни перед ним, ни перед собой - и больше всего ей хотелось заплакать, как маленькой девочке.
   Устав бороться с собой, Иннин опустилась на пол рядом с Хатори.
   - Знаешь, - сказала она, глядя в сторону. - Сегодня я тоже впервые увидела смерть. Я держала в руках меч, которым Госпожа рубила головы. Я принесла его ей, а после отнесла обратно, окровавленный. Даран посмеялась надо мной, заявив, что я должна быть благодарна за то, что это не меня заставили совершать казни, но что рано или поздно мне придётся сделать и это тоже. Что сильный человек не должен бояться смерти, не должен бояться ничего вообще, и что ни одно событие, каким бы чудовищным оно ни казалось, не должно выводить его из равновесия. Так она сказала.
   Иннин замолчала, утаив те слова, которые хотелось произнести ещё больше - о том, что смерть, кровь и безумие Императрицы не испугали её, но произвели гораздо худшее действие: ей захотелось бежать от них. Бежать от смерти, крови и безумия туда, где есть жизнь, чистое небо над головой и любовь.
   Она промолчала, не сказав о том, что весь день вспоминала тот день, который провела с Хатори на крыше, и думала о том, что если бы тогда согласилась на его предложение бежать вместе с ним и с братом, то теперь опасность не грозила бы ни ему, ни Хайнэ.
   Она не сказала ничего из этого, но боялась - или надеялась? - что Хатори понял всё и без слов.
   - Ты сильная, - сказал он, взяв её за руку.
   - Ерунда, - проговорила Иннин глухо, однако крепко сжала его пальцы. - Я просто жалкое ничтожество. Но лучше не будем об этом. Я пришла, чтобы поговорить о деле. Нам нужно решить, как быть дальше, потому что ситуация складывается самая опасная.
   Она рассказала Хатори о том, что его обвинителем будет Главный Астролог, который явно постарается добиться наихудшего приговора, и что обвинение ему предъявлено наитягчайшее - преступление против религии.
   - Я буду всё отрицать, - пообещал Хатори. - Разве есть у них какие-то доказательства, кроме того, что я оказался в доме, по-видимому, подозрительной женщины? В конце концов, скажу, что она моя любовница, и я пришёл к ней на свидание.
   - А это не так? - не удержалась Иннин.
   Хатори посмотрел на неё непонимающим взглядом.
   - Нет, - сказал он удивлённо. - Конечно, нет. Почему ты так подумала?
   Иннин поспешно отвернулась, чтобы скрыть глупую улыбку, которая сама собой появилась на её губах.
   - Ладно, - сказала она. - Но что, если они найдут эту женщину, и она опровергнет твои слова?
   - Не найдут, - уверенно заявил Хатори. - Она - великая волшебница и чародейка, если она этого сама не захочет, никто её не найдёт.
   Иннин вздрогнула всем телом.
   Она поднялась на ноги и отвернулась, делая вид, что поправляет одежду, чтобы не показывать, какое впечатление произвели на неё его слова.
   - А... вот как, - пробормотала она, не глядя на Хатори. - Что ж, хорошо, если так.
   Она ушла, однако фраза Хатори продолжала звучать у неё в ушах, вызывая чувство, которое бывает у человека, неожиданно узнавшего о том, что кто-то другой исполнил его детскую мечту, от которой он сам успел отказаться.
   "Волшебница и чародейка, - думала Иннин. - Разве всё это существует? Магия жриц - и в самом деле просто миф. Даран ничему нас не учит, кроме того, чтобы быть равнодушными существами, озабоченными только властью. Когда придёт время, она скажет, что никакой магии нет, но к тому моменту нам будет уже всё равно, потому что мы превратимся в винтики созданного много сотен лет назад механизма".
   Сама не зная, зачем, Иннин пошла в Храм, в котором всё ещё покоилось тело усопшей Императрицы.
   Сменив одну из жриц, которые должны были находиться возле тела в течение трёх суток, она прислонилась к мраморной стене и устало закрыла глаза.
   Думать ни о чём не хотелось, и поэтому она попыталась просто воскресить в памяти ощущение - тёплая черепица крыши вместо холодного мрамора, ласково светящее солнце вместо полумрака сумрачной залы и дыхание живого человека у себя над ухом вместо мучительной близости покойницы.
   Разве мог хоть один человек в здравом уме предпочесть второе первому?
   Иннин грустно усмехнулась.
   "Бежать... Бежать отсюда, пока не поздно", - промелькнуло в её голове, но она заставила себя смирить эти мысли и вернулась к воспоминаниям.
   Тёплая черепица крыши...
   Она почувствовала, что сползает по стене вниз и закрывает глаза, и хотела было бороться с собой, но сон, неожиданный и яркий, моментально сменил реальность.
   Иннин вдруг увидела огромный, ярко освещённый зал, наполненный людьми в парадной одежде, и в центре его - Светлейшую Госпожу, ту самую, которую она видела в последний раз с растрёпанными волосами и с мутным взглядом помешанной. Теперь ей было лет тридцать, и вид у неё был гордый и величественный, но отнюдь не надменный - она была высокой, статной женщиной с правильными, яркими чертами лица и тёплой, покровительственной улыбкой. Тёмные волосы её были подняты наверх, убраны в какой-то немыслимый головной убор золотого цвета и ниспадали на спину и плечи тяжёлыми волнами.
   - Друзья, - сказала Императрица, обращаясь к присутствующим, и Иннин вздрогнула: прежде ей не представлялось возможным, чтобы Госпожа назвала подданных таким словом. - Думаю, никто из нас не станет спорить с тем, что Ранко Санья - наш самый дорогой гость, непревзойдённый поэт и музыкант, любое творение которого становится редчайшей жемчужиной для истинного ценителя искусств и прекрасной усладой для ушей простого человека. Ранко Санья - это человек, который создаёт мечту. И сегодня мы собрались здесь, чтобы послушать новое произведение, которое он создал для игры на цитре.
   Она улыбнулась довольной, торжественной улыбкой человека, который позвал в свой дом гостей, чтобы показать им сокровище, равного которому нет во всём мире, и счастливым обладателем которого он стал по большой милости судьбы.
   Слуги раздвинули занавес, закрывавший заднюю половину зала, и человек, которого Иннин однажды уже видела в своих воспоминаниях, шагнул к собравшимся.
   - Не думаю, что заслуживаю столь лестной похвалы, которой наградила меня Госпожа, - он улыбнулся мягко, но без излишней скромности. - Однако не буду скрывать, что она мне приятна. К сожалению, я не умею говорить очень хорошо и складно перед большим количеством людей, поэтому мне придётся обойтись без вступительной речи, но я постараюсь сделать так, чтобы вместо меня говорила музыка. Вслушайтесь в голос цитры, друзья. На самом деле, он намного более приятен, чем мой, и это я служу её инструментом, а вовсе не наоборот.
   С этими словами Ранко Санья устроился на подушках, положив к себе на колени цитру, и принялся играть.
   У Иннин заныло сердце - и от звуков его волшебной музыки, и от того взгляда, которым Ранко смотрел на цитру. Он смотрел на неё, как на любимую сестру или возлюбленную, он разговаривал с ней взглядом, приветливо спрашивал о жизни, просил рассказать о своих мечтах, и этот неслышный разговор, невидимая ласка возлюбленных и становилась музыкой.
   Эта музыка была - сама любовь.
   Иннин оторвалась взглядом от Ранко и заставила себя посмотреть на других собравшихся.
   Позади кресла Императрицы стояли несколько женщин, и среди них Иннин увидела ту, в которой узнала Даран. Узнала - и содрогнулась, до того яркой, непривычной внешностью та обладала в молодости. Это была внешность Санья - белоснежная кожа и иссиня-чёрные волосы, тёмные глаза, но в облике молодой Даран этот контраст был, казалось, доведён до такого предела, что глазам было больно смотреть. Вид у неё был гордый и чуть насмешливый - она обводила глазами гостей и посмеивалась над ними, угадывая их мысли. А думали они, несомненно, вот что: "Вот перед нами стоит женщина, самая красивая женщина во всём Астанисе, и выставляет свою удивительную, невозможную красоту напоказ. Казалось бы, протяни руку - и дотронься, но это страшная иллюзия, потому что дотронуться до этой женщины нельзя. Она выбрала путь жрицы, и пусть её облик сводит с ума сотни мужчин, никогда она не удостоит своей лаской ни одного из них... Эта женщина создана для того, чтобы убивать, и немало сердец разорвётся от тоски по ней".
   Вот что видела Иннин.
   Она и сама была заворожена красотой Верховной Жрицы, которой в те времена Даран ещё, наверное, не являлась, и одновременно презирала её за то высокомерие, которое горело в жгуче-чёрных глазах, за то презрение, с котором Даран ловила обращённые на неё жадные взгляды.
   Чтобы не видеть её, Иннин вновь повернулась к Ранко, заскользила взглядам по его тонким, одухотворённым чертам лица, которое, казалось, всё светилось мягким светом, составлявшим разительный контраст с кричащей, броской красотой Даран.
   Оба они были Санья - но какими же разными Санья!
   Музыка закончилась.
   Долгое время после этого в зале царила глубокая тишина - казалось, каждый из собравшихся боялся пошевельнуться или даже вздохнуть, чтобы не разрушить те волшебные чары, которые не-волшебник Ранко Санья только что создал при помощи своей музыки.
   Внезапно раздавшиеся аплодисменты грубо разорвали эти мягкие, прекрасные чары.
   - Браво, - громко произнесла женщина, стоявшая в первых рядах, ничуть не смущаясь тем, что голос её, грубоватый и сильный, заставил содрогнуться большую часть гостей. - Ты удивителен, брат, и, истинно, я горжусь своей кровью Санья, которая одна только может производить подобные тебе существа.
   Эта была грузноватая, но высокая женщина лет тридцати с очень прямой осанкой и полной грудью. Взгляд её был властным, черты лица - несколько грубоватыми, но притягательными. Вообще, во всём облике её было что-то звериное: хищный взгляд, улыбка ярко-красных губ, обнажавшая острые зубы, жёсткие тёмные волосы, в беспорядке разбросанные по плечам и меньше всего напоминавшие шёлковую чёрную пряжу. По всем канонам, эта женщина была некрасива, но Иннин какой-то странной интуицией почувствовала, что, будь она мужчиной, она бы не могла отвести от неё взгляда точно так же, как не могла бы отвести его от Даран.
   Эсер Санья - Иннин точно знала, что это именно она - была слеплена невидимым ваятелем грубо, но со страстью, и вид её внушал чувства мощи, силы и желания.
   - Каждое поколение нашей семьи может похвастаться женщиной или мужчиной, которые стоят выше всех остальных, - продолжила Эсер Санья, горделиво улыбаясь. - Чьё превосходство перед другими не подлежит ни малейшему сомнению. В этом поколении это ты, Ранко.
   "Великая Богиня, что она говорит, - изумлённо подумала Иннин. - Понятно, что большинство из Санья убеждены в своём превосходстве, но говорить это так открыто, так прямо, перед всеми... Перед Императрицей!"
   Но Императрица, казалось, ничуть не злилась и смотрела на Эсер благосклонно и одобряюще.
   - Благодарю вас, сестра, но не стоит, - голос Ранко сделался прохладным. - Право же, не стоит говорить мне такие вещи, - подчеркнул он, и на этот раз его отказ от комплиментов прозвучал совсем по-другому, нежели когда его хвалила Императрица. - Потому что всё это не так.
   - А я говорю тебе, что не нужно быть таким скромным, брат, - сказала Эсер с нажимом и тут же рассмеялась. - Впрочем, скромность, как говорят - тоже черта великих людей. В этом смысле я совсем не велика... но я готова удовольствоваться скромной ролью служительницы Богини и обожательницы таких прекрасных людей, как мой брат. Благодарю тебя, Ранко, благодарю от лица всех собравшихся. Ты - волшебник. Пусть говорят, что мужчины не обладают магией, но мужчины из рода Санья - исключение, и ты тому истинный пример.
   Ранко посмотрел на неё как-то косо и отвернулся.
   "Великая Богиня, какая это страшная женщина, - в ужасе думала Иннин, глядя на властолюбивый взгляд Эсер, на её хищный оскал, замаскированный под приятную улыбку. - Почему никто, никто кроме Ранко, этого не замечает?!"
   В следующий момент она уже видела их, брата и сестру - хотя что-то подсказывало Иннин, что они гораздо более дальние родственники, просто называют друг друга так - вдвоём в небольшой зале без окон.
   - Не будь идиотом, брат, - раздражённо выговаривала Ранко Эсер. - Ты понимаешь, что я тебе предлагаю? Спустя много столетий судьба вновь даёт Санья шанс занять то место, которое принадлежит им по праву. Впервые в одном поколении собрались сразу несколько человек, каждый из которых обладает необходимыми качествами. Ты - всеобщий кумир, тебя обожает каждый. Люди легко пойдут за тобой, вернее, за знаменем, на котором начертано твоё имя. Мы объявим тебя воплощением супруга Великой Богини, и народ с радостью этому поверит, потому что помимо мифических богов, обитающих в просторах Звёздного Океана, им всегда необходимо их физическое отражение в каком-либо человеке. Даран станет Верховной Жрицей, я - её Сестрой и Матерью. Мы втроём способны перевернуть этот мир. И мы - семья, не забывай, Ранко.
   - Прошу вас не впутывать меня в ваши интриги, - сказал Ранко твёрдо и холодно. - Я - всего лишь поэт и музыкант, меня интересует искусство и совершенно не интересует политика.
   - Мы - семья, Ранко, - напомнила ему Эсер, бледнея от гнева. - Ты хочешь отречься от своей семьи? Предать нас?
   - Если бы я хотел этого, то пошёл бы сейчас к Госпоже и доложил ей о ваших планах, - проговорил Ранко и повернулся к ней спиной. - С вас должно быть довольно, что я этого не делаю. Закончим на этом.
   Глаза Эсер потемнели.
   - Ну смотри же, Ранко, - медленно произнесла она. - Я всё равно добьюсь своего, с твоей помощью или без неё. Но лучше бы ты сейчас согласился на моё предложение, для твоего же блага лучше. Видит Богиня, мне будет жаль, если с тобой что-нибудь случится.
   Ранко внезапно снова повернулся и прямо посмотрел ей в глаза.
   - А что со мной может случиться? - спросил он и криво усмехнулся. - Превратите меня в жабу? Я не хотел прислушиваться к сплетням о том, что вы занимаетесь чёрным колдовством, но вы сами заставляете меня верить им.
   Какое-то время Эсер молчала, меряя его тяжёлым взглядом.
   - Ну зачем же тебя, Ранко? - внезапно сказала она и тоже усмехнулась. - Ты неприхотлив к собственным страданиям и, пожалуй, вынесешь эту муку с большим смирением, что вряд ли доставит удовольствие моему сердцу. Страдания любимого человека принесут тебе гораздо больше горя, не так ли? Или ещё лучше... страдания твоих детей?
   Глаза её сверкнули, и Ранко инстинктивно отступил на шаг назад.
   - Каких детей, о чём вы говорите? - спросил он. - У меня нет детей, и никогда не будет.
   - Не зарекайся, Ранко, не зарекайся, - засмеялась Эсер и вышла из комнаты.
   Потом Иннин увидела её разговор с Даран.
   - Со мной ты будешь иметь гораздо больше, - сулила ей Эсер. - Я дам тебе всё, что ты пожелаешь, ты даже не представляешь, каковы мои возможности...
   - Предпочитаю добиться всего сама, - холодно усмехнулась Даран и подняла на неё гордое лицо. - Я не пойду за вами, я останусь здесь.
   - Это почему же? Только не говори мне, что Императрица для тебя и впрямь подруга и сестра, и ты не можешь её предать. Ни один из Санья не способен на искреннюю, несебялюбивую любовь, уж я-то это знаю, - сказала Эсер насмешливо.
   - А, может, вы просто мне не нравитесь? - спросила Даран дерзко. - И я не желаю быть вашей марионеткой?
   - Лучше быть марионеткой среди райских садов и кущ, чем королевой на пепелище, - сказала Эсер проникновенным, мягким голосом.
   - Вы не Санья, если и впрямь так считаете, - пожала плечами Даран.
   Какое-то время собеседницы молчали.
   Потом Эсер рассмеялась.
   - А вот ты мне нравишься, Даран, - сказала она и, взяв её руку в свою, погладила.
   В это время откуда-то издалека до Иннин донёсся звон, возвещавший о наступлении часа рассвета, и этот звук вырвал её из сна.
   Она поспешно поднялась с колен, встряхнула головой и побрела прочь из Храма, измождённая, обессиленная. Свой яркий сон она запомнила до мельчайших деталей, меж тем как предпочла бы сразу же его позабыть.
   "Я не хочу ничего об этом знать, - думала она. - Ни об интригах, ни об Эсер, ни о том, отчего Императрица сошла с ума. Не знаю уж, насколько этот сон был правдив, но если предположить, что это так, и я вижу прошлое, то почему мои способности к магии проявляются именно в этом, а во всём остальном я бесполезна? Волшебница и чародейка... Если Хатори прав, то где-то есть та, другая, которая стала тем, чем мечтала быть я".
   Иннин сама не заметила, что ноги вновь принесли её на подземный этаж, где содержали заключённых.
   Хатори при её появлении удивлённо вскинул голову.
   - Ты был прав, - вымученно сказала Иннин и, отперев камеру, рухнула на пол рядом с ним. - Зачем я не сбежала с тобой тогда?
   Он молча привлёк её к себе объятия.
   Какое-то время Иннин боролась с собой. Потом оставила эти попытки и, откинув с лица Хатори рыжие волосы, поцеловала его в губы.
   В первый момент тот даже не пошевелился - кажется, он был слишком поражён её поступком. Лишь несколько мгновений спустя Иннин почувствовала его импульс ответить, но тут же вскочила на ноги и отвернулась, не желая видеть его лица и глаз.
   - Теперь мне нужно поговорить с Хайнэ, - быстро проговорила она. - Прощай. Нет, не прощай: мы увидимся сегодня же, на слушании по твоему делу. Я буду присутствовать.
   С этими словами она выбежала из камеры и, заперев дверь, быстро пошла по коридору, стараясь сдержать желание дотронуться рукой до собственных губ.
  

***

   Ранним утром Хайнэ дождался известий, которые обещал ему Главный Астролог.
   - Я делаю всё, что могу, - сообщил ему тот, зайдя утром в комнату. - Но есть кое-что, что и в ваших силах. Мне удалось узнать, что по первому из обвинений, предъявленному вашему брату - переодевании в женщину - есть свидетель. Возможно, если бы вы поговорили с ним, то он бы переменил свои намерения из, так сказать, родственных чувств к вам и вашему брату. Ведь это Сорэ Санья.
   Хайнэ остолбенел.
   Одно только то, что переодевание в женщину было преступлением по закону, явилось для него полнейшей неожиданностью, а уж имя знатного родственника и вовсе прозвучало, как удар обухом по голове.
   - Родственные чувства... вы смеётесь? - проговорил он, совладав с собой. - Сорэ Санья меня не выносит!
   - Всё равно, это ваш шанс, - настойчиво проговорил Астанико. - Сорэ Санья сейчас во дворце вместе со своей будущей супругой. Я могу устроить вам встречу в таком месте, где вы сможете ничего не опасаться и поговорить откровенно. Сделайте это, Хайнэ, другой возможности вам не представится, вас совершенно точно не выпустят из дворца, по крайней мере, до окончания процесса!
   - Но...
   - Пойдёмте! Поговорите с ним сейчас же, - властно сказал Главный Астролог. - Если вы не сделаете этого сейчас, то будете жалеть всю жизнь!
   Хайнэ подчинился.
   Мысль о Марик, от которой всё ещё ныло его сердце, сделала его совсем слабым и привела в полную растерянность. Но чуть позже, когда Астанико подхватил его под локоть и потащил по коридорам, он пришёл в себя и подумал о том, что, возможно, ему и не придётся говорить с Сорэ Санья. Ведь Марик, которая любит Хатори, несомненно, сделает всё от неё зависящее и уговорит своего будущего мужа не свидетельствовать против него.
   Надежды эти развеялись в то же мгновение, когда Хайнэ их увидел.
   Марик и Сорэ стояли рядом, но весь их вид говорил о том, что никакой близости между ними нет и в помине. Лицо у неё было бледным, а у него - раздражённым; Хайнэ вдруг пришло в голову, что любовь Марик к Хатори, напротив, сыграет плохую роль. Наверняка она, по своему обыкновению, не стала скрывать историю своих похождений от будущего мужа, а Сорэ, тщеславный самовлюблённый павлин, воспринял это как удар по своему самолюбию и теперь жаждет погубить соперника.
   - Господин Санья, ваш брат желает поговорить с вами немедленно, - объявил Главный Астролог, не давая Хайнэ опомниться и отрезая ему все пути к отступлению.
   Сорэ изумлённо обернулся, услышав слово "брат". Когда-то давно, ещё до легендарной ссоры, все Санья обращались друг к другу как к брату или сестре (или дяде и тёте в случае старших родственников), как бы подчёркивая этим, что все они - одна большая семья. Главный Астролог, очевидно, откуда-то знал об этом и сейчас использовал это напоминание, чтобы отрезать пути к отступлению и Сорэ тоже.
   Тот оглядел комнату, очевидно, ища глазами "брата", и, никого не найдя, наконец, как бы вынужденно остановился взглядом на Хайнэ. Вид у Сорэ тотчас стал каким-то разочарованным и заскучавшим; все чувства свободно и даже пылко отображались на его лице - очевидно, его никогда не учили их скрывать. Не было ни малейшего сомнения в том, что он не воспринимает Хайнэ не то что как родственника, но и вообще как человека, достойного его внимания.
   Хайнэ затрясло от ненависти.
   Первая мысль его была о том, как, как Марик могла решиться связать свою судьбу с таким человеком? От этой мысли жгло в груди.
   Вторая - что он не смог бы обратиться с просьбой к этому самодовольному некоронованному принцу, столь открыто выражавшему своё презрение, даже если бы от этого зависела судьба целого мира. Всё, чего ему хотелось сделать сейчас - это плюнуть ему в лицо, и пусть бы после этого проклятый мир перестал существовать.
   Очевидно, все эти чувства легко отобразились и на лице Хайнэ тоже, потому что Главный Астролог вдруг наклонился и шепнул ему на ухо:
   - Хайнэ, да неужто вы не можете смирить гордость ради своего горячо любимого друга и брата? Вспомните о том, что ему, возможно, придётся живьём сгореть на костре! Подумайте, неужели живое пламя хуже того пламени злости, что сейчас, вероятно, мучает вас?
   Слова эти подействовали на Хайнэ ушатом ледяной воды.
   Лицо его вытянулось; он физически ощущал происходившую в нём борьбу.
   "Я должен, должен, должен это сделать!" - в отчаянии говорил он сам себе, совершенно точно зная, что не сможет - и вдруг, в самый последний момент, когда он готов уже был сдаться и, развернувшись, побежать в свою комнату, злость его отпустила.
   Он почувствовал лёгкость во всём теле и сладостное умиление, похожее на то, которое он ощутил во дворце, читая перед Онхонто свою повесть. Мысль об Онхонто внушила Хайнэ ещё больше любви, и даже новый выпад Сорэ не вывел его из этого состояния.
   - И на какую тему вы желаете со мной разговаривать, господин... Санья? - проговорил тот вальяжно и раздражённо одновременно, сделав внушительную паузу перед тем, как произнести собственную фамилию.
   - Позвольте мне сначала отвести вас туда, где никто не сможет вам помешать, - вдруг заторопился Главный Астролог.
   Сорэ пожал плечами и двинулся вслед за ним.
   - Прошу вас. - Астанико открыл перед ним с Хайнэ двери в какую-то залу и, поклонившись, пропустил обоих вперёд.
   Хайнэ встал напротив своего мнимого брата, опираясь дрожащими руками на трость.
   Благостное чувство его поутихло, и он сделал над собой усилие, чтобы постараться вернуть его хоть в какой-то степени.
   - Видите ли, господин Санья, - униженно забормотал он. - Речь идёт об одном одолжении, которое вы могли бы сделать... Нет, об одной просьбе, которая чрезвычайно для меня важна, об одном добром деле...
   Он поднял голову, чтобы перевести дух, и вдруг увидел, что глаза Сорэ как-то странно сверкнули.
   - Уж не думаете ли вы, что я действительно окажу вам одолжение, в чём бы оно ни состояло? - спросил тот, даже не пытаясь скрыть засквозившего в его голосе презрения. - Я не сказал этого перед тем вертлявым господином, но сейчас я не собираюсь сдерживаться - вы не Санья. Мне чрезвычайно неприятно, что я вынужден считаться вашим родственником. Вероятно, в столице говорят много нелицеприятного обо мне и моей семье, но всё же мы никогда, никогда не предавали дело истинной религии, и подобного не приписывали нам даже в слухах - в отличие от вас. Вот что я вам скажу, господин Хайнэ! - выплюнул Сорэ, прожигая его горящим взглядом.
   Хайнэ приоткрыл рот; в глазах у него помутилось.
   Меньше всего на свете он ожидал подобной злобной отповеди в ответ на своё смирение, и ярость, казалось бы, вытесненная победившим добрым чувством, вернулась удесятирённой.
   - Это вам неприятно считаться моим родственником? Вам? Поверьте, мне тоже не доставляет удовольствия быть похожим лицом и фамилией на такого расфуфыренного, разодетого в кучу безвкусных тряпок фанфарона, озабоченного лишь впечатлением, которое он производит на женщин, - проговорил Хайнэ, дрожа от ненависти. - Думаете, со стороны не видно, что вы влюблены лишь в самого себя? Вы просто смешны!
   - А вы утешайте себя тем, что, по крайней мере, не похожи на меня телом, - зло усмехнулся Сорэ.
   Этого Хайнэ уже не мог снести.
   - Я надеюсь, что вам однажды самому придётся гореть на костре! - закричал он в бешенстве. - Или что моя болезнь точно так же поразит и вас, о, это было бы справедливо! Может быть, так и будет, потому что это подходящая болезнь для всех Санья, подходящее наказание за их гордость, себялюбие и самолюбование! И знайте, что если это произойдёт, если однажды вы станете таким же жалким, скрюченным и униженным, как я сейчас, если однажды вы будете умирать, то я приду и напомню вам об этом разговоре и плюну вам в лицо!
   - А я не приду к вам и не плюну вам в лицо, когда вы будете умирать, - проговорил Сорэ, пожав плечами. - Потому что мне нет до вас никакого дела, и я забуду о вас через два дня. Я и сейчас едва вспомнил ваше лицо, только ваше плачевное состояние напомнило мне о том, кто вы.
   Хайнэ выскочил из залы, едва помня себя.
   Пот лился с его разгорячённого лица ручьями.
   Господин Астанико схватил его за руку.
   - Что случилось, господин Санья? - спросил он, настойчиво вглядываясь ему в глаза.
   - Уведите меня! Уведите меня отсюда! - закричал Хайнэ, трясясь всем телом, как в припадке.
   Лишь когда он вновь очутился в своей комнате, он смог немного прийти в себя.
   - Я всё погубил, - проговорил он, закрыв лицо руками. - Великая Богиня, я всё погубил, теперь всё кончено! Теперь этот ублюдок сделает всё от него зависящее, чтобы покончить с Хатори и со мной. Но мне всё равно. Никогда я больше не буду о чём-нибудь просить, ни его, ни кого-либо другого, никогда я больше не потерплю такого унижения!
   - Успокойтесь, Хайнэ, - сказал Астанико мягко. - Успокойтесь. Хорошо, у вас ничего не получилось с господином Сорэ, но мы что-нибудь придумаем. В конце концов, у вас остаюсь я. Я помогу вам.
   - О, благодарю вас, - пролепетал Хайнэ, не смея поднять лица, но протянув к нему руку. - Я так рад, что могу доверять вам...
   Главнй Астролог горячо и с чувством пожал его ладонь.
   В этом момент двери открылись, и на пороге появилась Иннин.
   Лицо её перекосилось.
   - Что вы здесь делаете?! - гневно закричала она, глядя на Астанико. - Да как вы смеете приходить к моему брату после того, что совершили, вы, двуличный, лицемерный предатель!
   Лицо у Астанико вдруг изменилось. Мягкая улыбка сошла с него, уступив место какой-то злой, высокомерной и как будто бы даже довольной усмешке. Не говоря ни слова, он отпустил руки Хайнэ, прошёл мимо Иннин, даже не посмотрев на неё, и вышел из комнаты, притворив двери.
   - Зачем ты так с ним, сестра? - ошарашенно спросил Хайнэ. - Он помогает нам, правда помогает, нам больше не на кого рассчитывать, кроме него...
   - Помогает? - переспросила Иннин, наклонившись и вглядываясь в его лицо. - Да знаешь ли ты, что он назначен главным обвинителем по делу Хатори? И назначен не просто так, он этого сам просил!
   Хайнэ вздрогнул.
   Некоторое время он изумлённо смотрел в раскрасневшееся от ярости лицо сестры.
   - Но... это же, наверное, хорошо... - проговорил он, наконец, растерянно. - Это значит, что Хатори спасён. Ведь главный обвинитель - самое опасное для него лицо, так? И если это лицо - наш друг...
   - Хайнэ! - Иннин истерично рассмеялась. - Иногда мне кажется, что ты навечно остался в возрасте тринадцати лет! Господин Астанико выдвинул предположение, что это ты - главный виновный и еретик, которого следует сжечь на костре. Твой дорогой друг, Главный Астролог! Он собрался казнить и тебя, и Хатори, а ты ещё собственными руками помогаешь ему в этом!
   В комнате повисла тишина.
   Хайнэ пытался осмыслить то, что услышал, и это никак не укладывалось в его голове.
   Потом он вдруг вспомнил слова Сорэ, на которые в первый момент не обратил никакого внимания: "Мы никогда, никогда не предавали дело истинной религии, и подобного не приписывали нам даже в слухах - в отличие от вас".
   Значит, сплетни, на которые раньше не было и намёка, уже успели разнестись по всему дворцу...
   - Этого не может быть, - наконец, проговорил Хайнэ, как-то жалко улыбаясь. - Зачем Астанико губить меня?.. Я ведь не сделал ему ничего плохого. Я никогда не говорил ему ничего обидного, за что ему так ко мне относиться? Я не верю в это, Иннин. Он, может быть, действительно ненавидит Хатори, но ко мне у него нет плохих чувств. Он рассказывал мне о себе, рассказывал личные вещи, которые можно доверить только другу. Я... знаю, я бы почувствовал, если бы он ненавидел меня...
   Он замолчал, растерявшись.
   Иннин смотрела на него с жалостью.
   Всё это было невыносимо; Хайнэ постарался перевести разговор на другую тему.
   - Что с нашей матерью? - спросил он. - Она до сих пор не приехала? Она должна что-то сделать. Верховная Жрица послушает её...
   - Ах, Хайнэ, - проговорила Иннин с мукой. - Не думаю, что Верховная Жрица станет нам помогать. Ей всё равно; к тому же, она будет только рада заставить меня страдать. Что касается нашей матери, то и в этом судьба не на нашей стороне. Оказалось, что услышав весть о кончине Императрицы, она тотчас же уехала молиться в один из дальних храмов, причём не сказала никому, в какой. Конечно, мы разыщем её - она выезжала из Аста Энур через Восточные Ворота, но я только боюсь, что это будет слишком поздно. Твой дорогой друг, господин Астанико, изо всех сил пытается ускорить процесс. Я не представляю, что произойдёт, и что задумал этот отвратительный человек.
   Хайнэ молчал, глядя на неё.
   Сознание, что происходит что-то страшное, происходит в реальности и может закончиться непоправимо, медленно, но верно проникало в него, вытесняя остатки легкомысленного ощущения, что всё это глупый, абсурдный сон, который развеется с первыми лучами солнца.
   - Ты видела Хатори? - спросил он, наконец.
   - Да, - Иннин почему-то отвела глаза. - Он в порядке и не особенно беспокоится за себя.
   - Когда первое слушание?
   - Через час. Но это пока ещё только предварительный акт, на котором Хатори зачитают его обвинения, выслушают его собственную версию событий и так далее. Я в числе присутствующих и могу задавать вопросы, но моё положение пока не столь высоко, чтобы я могла принимать участие в обсуждении дела и вынесении вердикта.
   - Хорошо...
   - Мне передать что-нибудь Хатори от тебя? - спросила Иннин.
   Хайнэ как-то засуетился.
   - Не знаю... Скажи ему, что... что я всегда... - Он вдруг замер и с каким-то болезненным выражением лица махнул рукой. - А, впрочем, нет, ничего не говори. Я не знаю, что ему сказать.
   Иннин подождала немного, но брат ничего не прибавил, и она вышла из его комнаты.
   Через час она появилась в небольшом зале на нижнем этаже, где должно было проходить слушание.
   Здесь присутствовало немного человек - только Главный Астролог, стража и несколько жриц, в их числе Иннин - она выпросила позволение присутствовать, и это было единственное, чего ей удалось добиться от Верховной Жрицы.
   Ввели Хатори. Псле полутора суток, проведённых в подземелье, и влитой в него отравы выглядел он довольно жалко, однако на губах у него была усмешка.
   Главный Астролог сказал ему все полагающиеся в таких случаях слова и в конце прибавил, с большим удовольствием в голосе, что имеет честь выступать его обвинителем по специальному распоряжению Светлейшей Госпожи.
   Хатори посмотрел на него с презрением и ничего не ответил.
   - Защитника вам, как обвиняющемуся в преступлении против религии, не полагается, - проговорил Астанико, прожигая его взглядом. - Впрочем, если вы будете очень просить лично меня об обратном, то я, возможно, соглашусь передать эту просьбу Светлейшей Госпоже... Но вы, как я понимаю, не собираетесь этого делать, господин Санья?
   Расчёт его сработал: Хатори осклабился и сказал, что он отказывается, но не потому, что не хочет защитника, а потому что уверен, что просьба такого человека вряд ли принесёт какой-либо эффект.
   Иннин поняла, что это будет битва двух самолюбий, и похолодела, предчувствуя, что хорошим это не закончится.
   "Не поддавайся на его провокации", - старалась сказать она Хатори взглядом.
   Тот заметил её взгляд и вдруг улыбнулся, как бы говоря: "Хорошо. Я лучше вовсе не буду смотреть на этого червяка, а буду смотреть на тебя", - и стал глядеть на неё неотрывно.
   Иннин почувствовала, что краснеет, вспомнив, что произошло между ними в камере.
   "Он ведёт себя так, как будто я уже его любовница, - подумала она растерянно и гневно одновременно. - Как будто после случившегося между нами установилась какая-то тайная связь. А это не так и никогда не будет так! Я поцеловала его только один раз, больше от жалости к нему..."
   Она закрыла глаза, почувствовав презрение к себе за эту ложь самой себе, и ещё большее - за то, что она думает о таких глупостях в подобный момент.
   Впрочем, Хатори был ничем не лучше - думал только о погибшей птице Хайнэ и совершенно очевидно не беспокоился за собственную жизнь.
   Двое глупцов...
   Иннин охватило странное, сладко-горькое чувство.
   - В таком случае, начнём, - проговорил Астанико, разворачивая бумаги. Какое-то время, довольно долгое, он возился с ними, заставляя Хатори ждать и как будто специально испытывая его терпение. А потом вдруг молниеносно вскинул голову и громко спросил: - Это правда, что вы, господин Санья, Саньей вовсе не являетесь, а являетесь выродком, усыновлённым в семью, и происходящим от неизвестных отца с матерью, вероятно, низкого происхождения?
   Хатори вздрогнул, но потом, очевидно, вспомнил о мысленном обещании, данном Иннин, и постарался говорить спокойно.
   - Это известный факт, - сказал он, проигнорировав оскорбления. - Зачем вы спрашиваете меня об этом?
   - То есть, вы этого не отрицаете?
   - Не отрицаю, - холодно ответил Хатори, продолжая глядеть на Иннин и даже не поворачивая голову в сторону Главного Астролога.
   - Прекрасно, - широко улыбнулся тот. - В таком случае, перейдём к первому, более лёгкому из предъявленных вам обвинений. Объясните нам, пожалуйста, для каких целей вам потребовалось переодеваться в женское платье и в таком виде появляться на улицах города?
   - Я этого не делал, - сказал Хатори.
   - У нас есть свидетель, - возразил Главный Астролог, мягко улыбаясь. - Позовите, пожалуйста, господина Сорэ Санью.
   "Надо было посоветовать Хатори не отрицать сразу все обвинения, а требовать сначала доказательств", - подумала Иннин растерянно.
   Но прежде ей никогда не доводилось присутствовать во время допроса обвиняемого, и она имела лишь небольшое представление о процессе.
   Сорэ Санья вошёл и хладнокровно подтвердил, что вечером позавчерашнего дня он видел господина Хатори Санью в одном из заведений Нижнего Города в женском платье, с женской причёской и с женским макияжем.
   - Чем вы можете доказать, что это был именно Хатори Санья, а не некоторая... ммм... дама? - поинтересовался Главный Астролог.
   - Произошёл некоторый конфуз, - ответил Сорэ довольно беспечно. - Увидев хорошо одетую женщину, по всей видимости знатную, в заведении Нижнего Города, я подошёл к ней и постарался выяснить, почему она оказалась в таком месте.
   - А сами-то вы что делали в заведении Нижнего Города? - вдруг перебил его Хатори.
   - Этот вопрос отношения к делу не имеет, - возразил Главный Астролог и любезно кивнул Сорэ. - Продолжайте, пожалуйста, господин Санья.
   - Так вот, я подошёл к этой даме, и оказалось, что это переодетый мужчина.
   - И вы это обнаружили, всего лишь поглядев на её лицо? - снова перебил Сорэ Хатори. - А до этого увидеть не могли? Что-то подсказывает мне, что вы лукавите, господин Санья. Полагаю, что вы начали предлагать этой даме, которая, по вашему мнению, была переодетым мной, уединиться с весьма недвусмысленными намерениями, а когда она отказалась, попытались применить силу, поскольку были к тому моменту совершенно пьяны. И вот тогда-то и открылось то, что вам открылось. При этом смею напомнить, что ваша официальная помолвка с госпожой Марик Фурасаку состоялась неделю назад, то есть, раньше предполагаемых событий.
   - Замолчите, - сказал Сорэ, всё же несколько смущённый. - Вы здесь обвиняемый, а не я. К тому же, наша свадьба с госпожой Фурасаку ещё не состоялась, чтобы вы могли предъявить мне все эти вещи в качестве обвинения в супружеской неверности. Я же со своей стороны располагаю убедительным доказательством, что это именно вы, и никто иной, были той переодетой дамой.
   - Что это за доказательства, господин Санья? - спросил Главный Астролог.
   Сорэ протянул ему свёрнутую вчетверо бумагу.
   Астанико взял её в руки и прочитал письмо Хайнэ, адресованное Хатори, которое он написал ему в тот вечер, когда вернулся к Онхонто.
   - Это письмо выпало из рукава той дамы, - сообщил Сорэ.
   - Вы лжёте, - с бешенством заявил Хатори. - Вы его украли!
   - Господин Санья сказал правду: это вы здесь обвиняемый, а не он, - очень мягко и с большим удовольствием прервал его Главный Астролог. - А поэтому мы, от имени Светлейшей Госпожи и Великой Богини Аларес, благодарим вас за содействие процессу. Что ж, теперь я смею утверждать, что мы получили убедительное доказательство вины господина Хатори по первому из его обвинений и на этом предлагаю перейти к дальнейшему допросу. Итак, господин Хатори, объясните нам, пожалуйста, с какой целью вы переодевались в женское платье и использовали женские украшения? Сделали ли вы это с целью оскорбить Великую Богиню и её образ?
   Хатори чуть побледнел, однако самообладания не потерял.
   - Я сделал это всего лишь для собственного развлечения, - сказал он, сложив руки на груди. - Никаких других целей у меня не было.
   - Для собственного удовольствия, вы имеете в виду? - Главный Астролог прищурился.
   Иннин почувствовала в его голосе какой-то подвох, но Хатори, судя по всему, нет.
   - Можно сказать и так, - спокойно ответил он.
   Астанико поднялся на ноги.
   - И давно вы стали получать удовольствие от переодевания в женскую одежду, господин Хатори? Расскажите нам. Вы начали делать это с детства? Вы делали это перед зеркалом в собственной комнате или где-то ещё? Переодевались вы только для собственного наслаждения, или ради удовольствия других лиц? Делали ли вы это когда-нибудь за деньги? Вы спали с мужчинами? Делаете ли вы это часто или редко? Раз в неделю, в месяц, в год? Вы спите за деньги с незнакомыми лицами, или у вас есть постоянный любовник?
   Последние фразы Астанико произносил отрывисто и очень быстро, не оставляя никому возможности вставить хотя бы слово.
   Хатори впервые за всё время поглядел на него, изумлённо расширив глаза - очевидно, меньше всего на свете он ожидал подобных обвинений.
   - Прекратите! - не выдержала Иннин. - Вы не имеете права оскорблять подобным образом высокорождённого господина!
   - Э, нет, госпожа, - ледяным тоном промолвил Главный Астролог, повернувшись к ней. - Господин Хатори сам признался, что имеет низкорождённых родителей, и, значит, никакие привилегии, полагающиеся для высокорождённого лица, для него недоступны, и обвинитель имеет право подвергнуть его чему угодно, включая пытки.
   - Он ни в чём таком не признавался, - возразила Иннин. - Он всего лишь не стал опровергать ваших оскорблений!
   С минуту господин Главный Астролог сверлил её взглядом.
   Потом очень тихо и с наслаждением произнёс:
   - По закону, принятому в тридцать девятый год правления Императрицы Кахес, обвиняемому достаточно не отклонять оскорбления относительно собственного низкого происхождения, чтобы этот факт считался доказанным!
   Иннин, имевшая об упомянутом законе некоторое представление, округлила глаза.
   - Этот закон не применялся более семисот лет! - воскликнула она.
   - Да, но, тем не менее, с тех пор не издавалось ни одного указа, согласно которому этот закон был бы упразднён. Следовательно, он действителен и по сей день! - торжествующе объявил Астанико.
   Иннин замолчала.
   Она вдруг поняла, что Главный Астролог гораздо хитрее и опаснее, чем она думала; что он прекрасно подготовился к процессу, и что в каждой его фразе, даже самой безобидной, скрыта какая-то ловушка.
   "Я была ослеплена омерзением, - растерянно подумала она. - И думала, что передо мной червяк, в то время как это хищный стервятник".
   Она ничего не ответила, опасаясь сказать по неосторожности ещё что-то, что могло бы быть использовано против Хатори.
   - Итак, господин Хатори, - вернулся к допросу Астанико. - Я прошу вас ответить на мои вопросы.
   - Я отвечаю на них отрицательно, - сказал тот, совладав с собой. - Я никогда не переодевался в женскую одежду за деньги и не испытывал тяги к мужскому полу. Это была всего лишь шутка.
   - Чем вы можете это доказать? - просверлил его глазами Астанико. - Есть ли какая-нибудь женщина, которая могла бы подтвердить, что имела с вами любовные отношения, и тем самым опровергнуть, что вы обладаете извращённой натурой с привычкой к связям с собственным полом?
   Хатори долго молчал.
   - Нет, такой женщины нет, - наконец, сказал он.
   "Почему он не рассказал про Марик?! - изумлённо подумала Иннин. - Она могла бы подтвердить это, и это ничего бы ей не стоило! Они не являются близкими родственниками, отношения между ними не запрещены! Если я сейчас скажу, что сама спала с ним... нет, это невозможно. Я не могу этого сделать, после этого моя карьера в качестве жрицы будет загублена..."
   Она задрожала.
   - Очень жаль, господин Хатори, - проговорил Астанико. - В таком случае мы вынуждены констатировать вашу склонность к гнусному извращению, которое не составляет чести даже грязному бедняку, не то что господину, который носит фамилию Санья!
   Иннин вдруг уловила в его голосе затаённую ярость, и озарение вспыхнуло в её голове подобно молнии.
   Астанико отнюдь не желал сделать такое заключение, цель его была не в том, чтобы оскорбить Хатори, вовсе наоборот! Он хотел, чтобы тот опровергнул его слова при помощи какой-нибудь любовницы - и это бы значило, что он переодевался в женскую одежду не из постыдной склонности к мужскому полу, а ради того, чтобы оскорбить Великую Богиню, что было намного хуже, и, более того, являлось косвенным доказательством второго предъявленного ему обвинения в еретичестве.
   "Великая Богиня, как он хитёр, - с ужасом поняла Иннин. - Хатори прям и простодушен, он не видит и не увидит ни одной ловушки, которые этот паук расставляет в каждой своей фразе! Что нам делать?! Этот человек опустится для любой низости, сам себя вымарает в грязи, но добьётся своего..."
   - Я требую открытого слушания! - внезапно закричала она, приняв решение.
   "В присутствии независимых свидетелей он, по крайней мере, не сможет оскорблять Хатори, - подумала она. - И тем самым подталкивать его к тем поступкам, которых хочет от него добиться".
   - Ваше право, госпожа, - проговорил Астанико, пристально вглядываясь в её лицо. - Я не могу в нём отказать. Итак, следующее слушание будет проходить открыто и при свидетелях. А сегодня я предлагаю закончить.
   Голос у него был тихий и странно удовлетворённый, как будто он только что добился своей главной цели. Услышав такой тон, Иннин испытала жуткое ощущение, что только что попалась в самую главную ловушку, которая была для неё расставлена, но сделать что-либо было уже поздно.
  

***

   Вечер и ночь Хайнэ провёл беспокойно - его не то чтобы занимали тревожные мысли, но сна не было.
   Два раза он просил слуг позвать Главного Астролога, но те каждый раз возвращались с известием, что господин Астанико занят и не может сейчас прийти, что, конечно же, не способствовало рассеиванию подозрений, заронённых Иннин.
   Но, как ни странно, обида, нанесённая Сорэ Саньей, мучила Хайнэ гораздо сильнее, чем мысль, что господин Астанико в действительности окажется ненавидящим его предателем.
   Последняя приводила Хайнэ в какое-то горькое недоумение, и он испытывал не злость и не обиду, но какую-то тоскливую, мучительную, обездвиживающую растерянность.
   "Я просто не могу в это поверить, вот и всё, - думал он сам, когда ловил себя на этом чувстве. - Хотя, казалось бы, почему? Этот человек не сделал мне ничего особенно хорошего и ещё совсем недавно я совершенно не доверял ему..."
   На этом мысли о Главном Астрологе становились совершенно мучительной, и Хайнэ отбрасывал её.
   Промучившись всю ночь и ненадолго заснув лишь после рассвета, утром следующего дня Хайнэ решился пойти к Астанико сам.
   Не докладывая ему о своём приходе, он доковылял до его мрачного кабинета и, чуть дрожа, приоткрыл двери.
   Главный Астролог сидел за столом в окружении многочисленных книг.
   - Хайнэ, я же, кажется, несколько раз передавал вам, что занят сейчас, - начал он раздражённо, увидев его, и вдруг осёкся. - А, впрочем, проходите.
   Он отложил свою книгу и выпрямился, сцепив руки перед собой на столе.
   Хайнэ опустился на одно из кресел, не зная, как начать.
   Молчание тянулось долго.
   - Ну, - проговорил Главный Астролог, заметно раздражаясь всё больше и больше. - Говорите уже, что хотели.
   Хайнэ сам удивлялся тому, что это раздражение его не трогает.
   - Я бы хотел поговорить с вами начистоту, - проговорил он тихо, уставившись в пол. - Я... знаете ли, я ценю искренность. Я не хочу верить сплетням, но говорят, что...
   - И вы в это верите? - неожиданно перебил его Астанико.
   Хайнэ испытал большое облегчение от того, что ему не пришлось произносить слов о предательстве вслух.
   - Нет, я не верю, - сказал он с радостью. - Я считал и продолжаю считать, что вы хороший человек...
   Слова его произвели на Астанико неожиданный эффект.
   - Ах, оставьте, Хайнэ! - выкрикнул он со злостью. - Любому понятно, что хорошим вы считаете прежде всего себя! Да-да, вы такой хороший, вы не верите злым сплетням про подлого меня. Вы наслаждаетесь собственным великодушием и собственной искренностью, только знаете, мне это совершенно не нужно! Идите и любуйтесь своей добротой в каком-нибудь другом месте!
   Хайнэ опешил.
   - Простите, - пробормотал он, оглушённый этими обвинениями, ударившими его в самое сердце. - Может быть, вы и правы. Наверное, это на самом деле так...
   - Объясните мне, почему же вы не поверили этим сплетням? - вдруг спросил Астанико более спокойным тоном, сложив руки на груди.
   Хайнэ снова поднял на него взгляд.
   - Потому что мы с вами не ссорились. У вас нет причин ненавидеть меня.
   - В самом деле? - переспросил Астанико, рассмеявшись. - Ах, Хайнэ, как же мало вы знаете о человеческой ненависти и её причинах!
   Это было практически равносильно признанию, что слова Иннин правдивы, но в этом момент Хайнэ не испытал почти никаких чувств
   - Вы ошибаетесь, - с жаром возразил он. - Я легко могу понять, что одна-единственная фраза способна зародить ненависть, которая будет длиться годами! Я понимаю, почему вы ненавидите Хатори. Я и сам после сегодняшней сцены буду всю жизнь ненавидеть Сорэ Санью, и если мне только когда-нибудь представится возможность уничтожить его...
   Он умолк, и лицо его перекосилось, но Астанико только раздражённо махнул рукой.
   - А с чего вы, собственно, вообще взяли, что ненависть должна иметь причины? - вдруг спросил он, нахмурившись. - Вот видите, я же говорю, как мало вы знаете о человеческой ненависти! У вас никогда не бывало, что вы начинаете чувствовать неожиданную и совершенно необъяснимую злость по отношению к едва знакомому человеку? Это как страсть, вспыхивающая после первого взгляда, только наоборот. Этот человек вдруг начинает раздражать вас всем, абсолютно всем, что в нём есть! Вот вы идёте, у вас хорошее настроение, какие-то планы на утро, и вдруг видите его - человека, который не сделал вам ничего плохого и, возможно, даже нестроен по отношению к вам вполне дружелюбно - и в вас начинает закипать беспричинная и бешеная злость. Всё в этом человеке раздражает вас, начиная от голоса и заканчивая походкой, вы ненавидите его всё больше и больше с каждым мгновением и, в конце концов, приходите к выводу, что до тех пор, пока вы не уничтожите этого раздражающего вас человека, вы не сможете жить не просто спокойно, но вообще жить! Отвечайте, Хайнэ, было у вас так или нет?! - распаляясь всё больше по мере разговора, под конец Астанико начал кричать с откровенной яростью.
   - О, я вполне понимаю, что могу раздражать своим видом, что меня можно ненавидеть за моё уродство, - пролепетал потрясённо Хайнэ.
   - Да причём здесь ваше уродство?! - заорал в бешенстве Астанико и, вскочив на ноги, смёл все книги со своего стола. - Вы всё меряете своим уродством, меж тем как дело в девяти из десяти случаев вовсе не в нём!
   - Но тогда...
   - Ненависти не нужны никакие причины! - перебил Хайнэ Главный Астролог, приблизившись к нему вплотную. - Точно так же, как они не нужны любви! Она или есть в вашем сердце, или нет! И если она есть, то рано или поздно она выльется на кого угодно, вы можете объяснять это тысячей поводов, но на самом деле они не имеют никакого значения, равно как не имеет значения человек, которого вы ненавидите! Ясно вам?!
   - Да, - проговорил Хайнэ, низко опустил голову. - Но всё же я не думаю, что вы ненавидите меня так сильно, как пытаетесь убедить меня и себя. Я знаю, что вы искренне хотели бы мне помочь. Я верю в это. Вот, например, сегодня, когда вы убеждали меня поговорить с Сорэ Саньей...
   Астанико злобно расхохотался.
   - А вам не пришло в голову, что я, может быть, пытаюсь заманить вас в ловушку? - язвительно поинтересовался он. - Что, если я специально отвёл вас в место, которое прослушивается, чтобы вы предложили Сорэ Санье солгать на суде, и тем самым скомпрометировали себя? Что, если вы оказались спасены только благодарю глупости этого самодовольного идиота, которой не дал вам произнести и слова?
   Слова эти казались вполне логичными, и именно эта логичность убила в Хайнэ последнюю надежду.
   - Что ж, в таком случае, нам, наверное, больше не о чем разговаривать, - равнодушно, без злобы, проговорил он и поднялся на ноги, опираясь на свою трость.
   Он заковылял к дверям, но Главный Астролог неожиданно бросился вслед за ним и, схватив за плечи, развернул к себе лицом.
   - Стойте, Хайнэ, - проговорил он, тяжело дыша, и внезапно со всей силы прижал его к себе. - Я вас люблю.
   Хайнэ застыл в его объятиях, как громом поражённый.
   - Вы глупы, наивны, инфантильны и не видите ничего, кроме собственных страданий из-за уродливой внешности, - продолжил Астанико. - И всё-таки я вас люблю! Вы мой единственный друг. Единственный человек, который разглядел во мне что-то хорошее. Все остальные считают, что я подлец, и клянусь, они совершенно правы: я подлец! Если бы только знали, сколько в моей голове всего подлого: и ненависти, и интриг, и честолюбивых планов. Все остальные видят эти интриги, как будто они у меня на лице написаны, и кто-то презирают меня, а кто-то, кому я удобен, подыгрывает, и только вы со своей наивностью поверили, что за всем этим стоят какие-то порывы души и прочие романтические, прекрасные эмоции! О, как я люблю вас за это, будь это даже двести тысяч раз неправда!
   Хайнэ не мог ничего сказать: его душили слёзы.
   - Вот видите, - наконец, проговорил он, обнимая его. - Я всё-таки был прав. Вы хороший человек, даже если сами в это не верите, лучше многих...
   - Спасите меня, - вдруг проскрежетал зубами Астанико. - Поверьте мне!
   - Верил, верю и буду верить, - пообещал Хайнэ, всё-таки не удержавшись от слёз.
   - Поверьте мне тогда, когда ничто не будет к этому располагать, и когда на кону будет вся ваша жизнь! - закричал Астанико с внезапной страстью.
   Хайнэ отстранился от него, испытав какое-то странное, неприятное предчувствие.
   - Что вы имеете в виду? - пробормотал он.
   - Скажите мне, где вы храните учение Милосердного! Я ведь знаю, что оно у вас есть! - Глаза Астанико горели каким-то странным, безумным огнём. - У вас в доме всё равно будет произведён обыск, так вот доверьтесь мне и скажите, где вы храните книги, с тем, чтобы я поехал их и перепрятал в надёжное место!
   Хайнэ похолодел; в груди у него всё сжалось от ужаса.
   - Что, ненадолго хватило вашей веры в мои добрые чувства? - зло рассмеялся Астанико. - Конечно, все вы такие. Готовы любить и верить, только если вам лично ничто не угрожает.
   Он отвернулся, сделав такое движение тыльной стороной руки, как будто утирал слёзы.
   Хайнэ чувствовал растерянность, переходящую в глубокое отчаяние.
   - Почему вы сделали такой вывод... что у меня есть эта книга? - только и смог пробормотать он, не в силах решиться на отчаянный шаг.
   - Полноте, Хайнэ, да вы ведь просто сыплете цитатами из неё! - воскликнул Астанико с прежним своим раздражением. - Любому, кто читал её, станет ясно, откуда все эти ваши идеи, а я читал, разумеется, читал!
   "Он действительно читал учение Милосердного! - вспыхнуло в голове у Хайнэ. - Я был прав..."
   Колебания, разрывавшие его, становились всё более мучительными.
   "Он прав, - с мучением думал он. - Чего будут стоить мои слова, если я не докажу их на деле, если не поставлю на кон собственную жизнь? Манью говорил мне, что моя вера ничего не стоит, а я ещё не мог понять, почему это так..."
   - Ладно, Хайнэ, вы, конечно же, совершенно правы, не доверяя мне, - вдруг сказал Астанико совершенно спокойным, холодным тоном. - На самом деле, мне просто было любопытно, решитесь ли вы на это откровенное безумство - передать себя в руки человека, который уже доказал, что способен на любую подлость. Спросите у вашей сестры, если не верите. Я вам объявил свои доводы и не думайте, что я солгал. Помимо этой странной, необъяснимой антипатии к вам лично, у меня есть и более логичные и разумные причины для того, чтобы погубить вас, которые согласуются с некоторыми другими моими интересами. Разумеется, я использовал бы найденные у вас дома улики против вас, если бы вы имели неосторожность сообщить мне их местонахождение. Жаль, что вы оказались менее глупы и доверчивы, чем я предполагал, но, с другой стороны, этот факт пополнит копилку моих наблюдений над человеческой натурой. Я не люблю ошибаться, но это бывает весьма полезно.
   С этими словами Астанико пожал плечами и принялся подбирать разбросанные по полу книги.
   Хайнэ прислонился спиной к дверям и закрыл глаза.
   - Что же вы не идёте? Идите, - сказал ему Главный Астролог равнодушным тоном.
   - Я... - прошептал Хайнэ. - Подойдите сюда, я скажу вам, где книга.
   - Глупость, - отчеканил Астанико. - Я уже сказал вам, что сделаю с этими сведениями.
   - А я сказал, что буду верить в хорошее в вас, несмотря ни на что, - ответил Хайнэ дрожащим голосом. - Я не могу обмануть ваше доверие, пусть даже вы обманете моё.
   - Из вас и в самом деле бы вышел хороший пророк Милосердного, - усмехнулся Астанико. - Уж, по крайней мере, в одном вы будете с ним похожи - оба закончите свои дни на костре.
   Он подошёл ближе, и Хайнэ, наклонившись к его уху, рассказал о секретном месте у себя дома, в котором прятал учение Милосердного.
   Главный Астролог выслушал эти сведения в полном молчании и ничего на это ответил.
   - Вы весь дрожите, - только и заметил он, дотронувшись до предплечья Хайнэ. - Вам нужно лечь в постель.
   Хайнэ ждал, что он скажет что-то ещё, но Астанико снова сел за стол и вернулся к своей книге, перестав обращать на него какое-либо внимание.
   Попятившись к дверям, Хайнэ наощупь распахнул их и выбрался наружу, едва помня себя.
   "Ну, вот и всё, - неожиданно весело подумал он, считая удары бешено колотившегося сердца. - Теперь уже ничего не сделаешь. Теперь остаётся только ждать. Когда он поедет домой ко мне, сегодня, завтра? Может быть, я доживаю свои последние дни".
   Его вдруг охватило какое-то легкомысленное, радостное настроение.
   "Как бы мне хотелось провести последний день своей жизни? - задумался он. - Нужно сделать что-нибудь запоминающееся... Хотя нет, всё это ерунда. На самом деле я хочу только одного - провести этот день с человеком, с которым мне будет хорошо".
   Он заковылял в покои Онхонто, почти не чувствуя боли в ногах, такой счастливый, как никогда прежде.
   Когда он распахнул двери, Онхонто, по-прежнему не ночевавший в опочивальне своей жены, стоял к нему спиной, расставляя цветы в вазах. Лишённый возможности работать в саду, как прежде, он всё же не мог забыть своей любви к цветам и попросил, по крайней мере, разрешить ему самому составлять букеты. Это было позволено, и теперь, ранним утром, вся комната была заставлена неглубокими тазами, в которых плавали свежесрезанные цветы - последние осенние и те, которые цвели круглый год в тёплой оранжерее.
   Онхонто, подвернувший рукава своего роскошного одеяния так, как будто это была простая крестьянская рубаха, доставал цветы из воды, отряхивал, расщеплял снизу стебли и бережно ставил в вазу.
   - Как бы я хотел действительно быть цветком... вот этим, которого так ласково касаются сейчас ваши руки, - проговорил Хайнэ тихо.
   Онхонто обернулся к нему и своим чутким, проницательным взглядом сразу же увидел, что что-то не так.
   - Что-то произошло, Хайнэ? - Он оставил свои цветы и подошёл к нему.
   - Произошло, - ответил Хайнэ почти весело. - На улице такая прекрасная погода. Пойдемте погулять?
   - С удовольствием, - согласился Онхонто.
   Слуги принесли для него и Хайнэ тёплые накидки, и они спустились в сад. Погода и в самом деле стояла чудесная: прохладная, как и полагается в самом конце осени, но очень солнечная. Воздух был удивительно чист; ветки деревьев и ещё зелёные стебли растений были покрыты лёгким слоем инея, и всё вместе создавало удивительно красивую, яркую картину смешения четырёх цветов - красного, белого, жёлтого и зелёного. Это была почти что четырёхцветная императорская мандала.
   Хайнэ вдруг остановился и поглядел вперёд, на поднимавшееся из-за деревьев солнце каким-то затуманенным, расслабленным взглядом.
   - Вам не тяжело идти, Хайнэ? - забеспокоился Онхонто.
   - Нет, что вы, - возразил тот, слабо улыбаясь. - Я настолько счастлив сейчас, что, кажется, и полететь могу. Знаете, это необыкновенное ощущение. Я... так люблю всё это. И солнце, и деревья, и снег, и небо, и землю, по которой иду. И даже этот дворец, который ненавидел с тех пор, как меня отсюда выкинули.
   - Это хорошие ощущения, Хайнэ, - мягко подбодрил его Онхонто. - Я очень рад, что вы их испытывать.
   - Представить не могу, что несколько недель назад я сам пытался лишить себя жизни, - продолжил Хайнэ измождённым от смешавшихся в нём эмоций голосом. - Я так хочу жить... Хотя нет, конечно же, я прекрасно понимаю, что не будь сейчас моя жизнь в опасности, я никогда бы этих ощущений не испытал. Но, знаете, оно стоит того. И всё-таки я умираю от мысли, что могу всё это потерять, именно теперь, когда я осознал, какое это счастье - просто жить, просто быть рядом с вами... Ох, нет, как же это всё-таки глупо. Я ведь хорошо знаю, что если всё снова станет хорошо, то и я сам стану прежним и уже не испытаю такого восторга от одной лишь прогулки с вами по саду. Что же это такое? Неужели жизнь устроена так, что самое полное счастье возможно лишь в минуты такого же полного отчаяния, неужели не бывает по-другому?
   И он вгляделся с мольбой в лицо Онхонто, как будто пытался прочитать ответ в его глазах.
   - Я думаю, бывать по-разному, - с тихой улыбкой ответил тот. - Я ведь, например, счастлив, однако не чувствовать таких уж больших страданий. Однако, по другую сторону, мой восторг не бывать так силён, как ваш. Думаю, всё дело в величина эмоций. Ваше горе бывает велико, но и радость тоже. У меня же всё более... - он замолчал, подбирая подходящее слово, - равномерно.
   Хайнэ вдруг уткнулся лицом ему в плечо.
   - Я точно знаю только одно, что я хочу быть рядом с вами всегда, - прошептал он. - И это не меняется, ни в горе, ни в радости. Я могу хотеть умереть, как тогда, или хотеть жить вечно, как сейчас, но я хочу быть с вами, в смерти или в жизни.
   - О, Хайнэ, - в глазах Онхонто отразилась печаль. - Я тоже хотел бы этого, но этот мир так изменчив, что ничего нельзя утверждать наверняка. Вы же видите, что я очень бессилен. Я ничего не могу сделать ни для людей, которых казнят по моей вине, ни для вас с вашим братом. Поэтому как я могу что-то вам обещать...
   - Я не представляю своей жизни без вас, - проговорил Хайнэ сдавленным от рыданий голосом. - И не говорите мне, что ведь раньше я как-то жил, не зная вас. Нет, я не жил.
   - Вы очень маленький ребёнок, - вздохнул Онхонто, гладя его по спине.
   - Да, я знаю. Все мне так говорят... - пробормотал Хайнэ со стыдом.
   - Я говорить не в плохом смысле, - продолжил Онхонто. - Вы очень нуждаться в родителе, в любящем существе. И это совершенно естественно. Но только ведь и в природе всё так устроено, что рано или поздно родители покидать своё дитя. Ребёнок остаётся один. Ему холодно, голодно и страшно, но всё-таки он должен жить. Все мы вынуждены однажды расстаться с тем, что любим. Нам приходится это сделать... для того, чтобы потом обрести утраченное снова, обрести не где-нибудь, а в своём сердце. Однажды всё то, что мы так сильно любили, потеряли и ищем в страданиях, вернётся к нам снова, и больше никакая разлука не будет грозить. Для этого мы и идти свой долгий тяжёлый путь. Это трудно и больно, но и награда стоит того, верно? Ведь то, что есть в сердце, не отнимет никогда и ничто, ни судьба, ни другой человек, ни смерть, потому что для любящего сердца нет смерти, я это точно знаю.
   Хайнэ отстранился и посмотрел на него широко раскрытыми глазами.
   - Вы это говорите к тому, что нам скоро предстоит расстаться, так? - проговорил он глухо, взволнованный до слёз его словами и в то же время воспринявший их как страшное пророчество.
   - О, нет, - с улыбкой возразил Онхонто. - Вовсе нет. Но когда-нибудь одному из нас всё же предстоит остаться в этом мире, а другому в том, потому что даже самая долгая и счастливая жизнь не может быть вечной. Но, конечно, всё это может произойти ещё очень нескоро, - несколько поспешно добавил он. - Не воспринимайте мои слова слишком прямо, я и сам не знать, что на меня находить.
   Он потянул Хайнэ к скамейке и сел на неё рядом с ним.
   - Расскажите мне о себе, - попросил тот, беря руки Онхонто в свои. - Вам ведь тоже однажды пришлось расстаться с тем, что вы так сильно любили, со своим домом, с родиной. Я понимаю ваши слова, но сам не представляю, чтобы я жил так. Как я смог бы жить, потеряв, например, вас. А вы ведь живёте и даже счастливы. Расскажите мне, о чём вы мечтаете? Или нет, лучше расскажите о вашем детстве. В какие игры вы любили играть?
   - Игры? - рассмеялся Онхонто. - Дайте вспомнить... Я могу сказать сразу и про мечты, и про игры. Я мечтал путешествовать и видеть разный мир, но так как это казаться мне невозможным тогда, в детстве, то я играть, будто созвездие над моей головой - это целое королевство. Ночью я ложиться на траву, задирать голову и подробно представлять, как выглядеть мир и город на каждой звезде, как выглядеть звёздные люди, которых я увижу. О, это было мне так интересно...
   Так они разговаривали почти до самого вечера, а ночью Онхонто вновь позволил Хайнэ спать в его постели.
   Тот лежал на одной с ним подушке и почти не чувствовал страха, прижимая к своему лицу руку обожаемого существа, но тело его всё равно тряслось, а зубы стучали, как он ни пытался умерить дрожь.
   Наутро Хайнэ, не выдержав, разыскал Иннин и спросил, был ли в его доме обыск.
   - Говорят, что был, - ответила та. - Но тебе ведь нечего скрывать... правда, Хайнэ? - с подозрением добавила она.
   - Нет-нет, нечего, - поспешил заверить её брат. - Я просто так спросил.
   "Если бы Астанико хотел погубить меня, то он бы это уже сделал, найдя книгу, - Хайнэ боялся и в то же время мечтал довериться этой слабой надежде. - Меня бы уже схватили".
   - Как Хатори? - спросил он.
   - Сегодня второе слушание, - ответила Иннин. - Будем надеяться, что всё пройдёт хорошо. Я расскажу тебе, как только что-нибудь станет известно.
   В этот момент по коридору мимо них прошёл господин Астанико.
   - Что же вы не пригласите своего брата самого послушать? - спросил он, очевидно, услышав последнюю фразу их разговора. - Сегодня открытое слушание, Хайнэ, которое вправе посетить любой обитатель дворца. Воспользуйтесь этой возможностью, чтобы быть в курсе ситуации самому.
   Хайнэ вздрогнул и посмотрел на человека, который ныне держал в своих руках его судьбу, долгим, серьёзным взглядом.
   Главный Астролог выдержал этот взгляд и спокойно продолжил:
   - Желаете пойти вместе со мной?
   Хайнэ не мог не согласиться, и господин Астанико взял его под руку. Был он совершенно невозмутим, и Хайнэ уже решил, что он собрался делать вид, будто никакого разговора о книге между ними никогда и не было, как вдруг, перед самыми дверьми Зала Совещаний, Главный Астролог вдруг наклонился к нему и быстро шепнул на ухо:
   - Ну и как по-вашему, чью руку вы сейчас сжимаете, руку предателя или великодушного человека?
   Хайнэ не сразу понял, как лучше ответить.
   - Я думаю, что руку человека, который пока что сам не знает, как ему поступить, - пробормотал он после продолжительного молчания. - Но который знает в глубине души, что он не хочет сам себя видеть подлым, и что больше всего на свете желает поступить благородно...
   Астанико усмехнулся и ничего не сказал.
   Вдвоём они вошли в Зал Совещаний в одном из павильонов, который был набит битком. Несмотря на то, что с момента вступления новой Императрицы в права власти и последовавших за этим арестов прошло слишком немного времени, чтобы слухи успели разнестись по всему дворцу, большинство охочих до громких скандалов лиц были полностью в курсе произошедшего, внимательно следили за ходом процесса и, разумеется, не упустили возможности присутствовать на открытом слушании.
   В самом деле, всё это обещало приобрести черты грандиозного скандала - наследник одной из самых знатных семей страны, пойманный в женском наряде на улицах Нижнего Города и подозреваемый в вероотступничестве!
   Впечатление несколько портил тот факт, что Хатори был лишь приёмным сыном, ненастоящим Санья, но это скрашивалось громкостью предъявленного обвинения.
   Никто, впрочем, особенно не верил, что к Хатори и впрямь применят огненную казнь. Прошло уже более двухсот лет с тех пор, как последний вероотступник из числа высокорождённых, по имени Энсаро, окончил свои дни на костре, и с тех пор ни одному представителю знатного семейства не приходило в голову пойти по его стопам - или же они, по крайней мере, хорошо скрывались.
   Вина Хатори на данный момент была неочевидна - все были уверены в том, что ему удастся отделаться штрафом, но в то же время жаждали посмотреть, каким образом Императрица воспользуется этой ситуацией, чтобы унизить своих давних врагов Санья, и какой именно суммой придётся поступиться госпоже Ниси, чтобы спасти своего попавшего в беду сына.
   Не увидев последней в зале, публика заметно разочаровалась - о её отсутствии в городе почти никто не знал. Зато настоящий фурор произвело появление Светлейшей Госпожи - появившись уже перед самым началом слушания, Таик прошествовала в дальнюю часть зала и села за полупрозрачными занавесками.
   Привели Хатори, облик которого претерпел такие решительные изменения, что, увидев его, Иннин изумлённо вздрогнула.
   Куда делся полуоборванный бродяга с не до конца отмытыми следами женского макияжа на бледных, ввалившихся щеках?
   Теперь это был истинный представитель благородного семейства, одетый так шикарно и с таким вкусом, что сам Сорэ Санья побледнел бы от зависти, если бы счёл необходимым явиться.
   Большинство присутствующих в зале дам, до этого видевших Хатори только в любимой им чёрной одежде, которая не слишком шла к его лицу, вдруг посмотрели на него новым взглядом - и, разумеется, тут же прониклись к красавцу безоговорочной симпатией.
   Можно было заподозрить, что это и было истинной целью подсудимого, но, зная Хатори, Иннин была совершенно уверена в том, что самому ему было плевать на присутствие в зале большого числа зрителей, и что не его идеей было разодеться на слушание, как на торжественный приём у Императрицы.
   Улучив минуту, пока в зале царила некоторая суета, Иннин умудрилась как бы невзначай пройти мимо Хатори и задать ему вопрос.
   - Что мне сказали, то я и одел, - чуть удивлённо ответил тот. - Мне заявили, что таковы правила открытых слушаний. Мне тоже не слишком нравится этот наряд, но, с другой стороны, есть ли разница...
   Ответ этот оставил Иннин в ещё большем недоумении, но времени разбираться больше не было - началось слушание.
   И вот тут-то началось то, что показалось Иннин совершенно невозможным.
   Требуя открытого слушания, она надеялась избавить Хатори от прямых и грязных оскорблений, и этой цели она, как выяснилось, вполне добилась. И даже гораздо больше - господин Астанико был образцом вежливости, красноречия и, казалось, искренней симпатии к обвиняемому.
   Он с самого начала повёл дело так, что симпатии зрителей, и без того привлечённые приятным внешним видом Хатори, всё более и более склонялись на его сторону, и ближе к концу слушания в зале, казалось, не осталось совершенно никого, кто не был бы убеждён в невиновности бедного юноши. А господин Астанико продолжал свою речь, всё более и более убеждая всех, что господин Хатори Санья попал в число арестованных по ошибке и виновен лишь в глупой шутке, заключавшейся в переодевание в женское платье.
   Но - молодость, молодость. Кто из нас не ввязывался в рискованные и сумасбродные авантюры?
   Всё это настолько противоречило прежнему поведению Астанико, что Иннин не могла прийти в себя от изумления.
   "Чего он добивается? Что на этот раз замышляет?!" - думала она, обводя взглядом зал.
   Хатори в упор глядел на своего обвинителя; судя по выражению его лица, он весьма скептически относился к столь резкой перемене в Главном Астрологе, неожиданно перевоплотившемся из его худшего врага в защитника и друга.
   Зато вот Хайнэ, сидевший в самом дальнем ряду среди зрителей, судя по всему, в эту игру вполне поверил - на лице его было написано тихое, радостное умиление, как будто он только и ждал этого чудесного превращения и ничуть не сомневался в его правдивости.
   Иннин ждала катастрофы.
   И катастрофа случилась.
   Нарисовав перед зрителями весьма симпатичный образ обвиняемого, который если и виновен в чём-то, то лишь по рискованному недомыслию, свойственному юности, но отнюдь не по злому умыслу, Астанико перевёл дыхание и почему-то на мгновение прижал руку к горлу - это был первый раз, когда Иннин заподозрила в нём чувство, похожее на волнение.
   Однако когда он продолжил, голос его был вновь спокоен и твёрд.
   - Итак, детально рассмотрев историю подсудимого, я совсем было уверился в его невиновности относительно главного пункта обвинений... если бы не одна деталь. - Астанико в упор подошёл к Хатори, сверлившему его мрачным взглядом. - Господин Санья, узнаёте ли вы эту вещь?
   Он достал из-под полы своего тёмно-зелёного одеяния книгу и протянул её Хатори.
   Хатори пролистал несколько страниц и замер.
   - Эта книга, так называемое Учение Милосердного, была найдена при обыске в той комнате, в которой вы, согласно показаниям прислуги, ночевали вместе с господином Хайнэ Санья... который, кстати говоря, в данный момент тоже присутствует в этом зале, если вы его до сих пор не заметили. - Астанико сделал паузу. - Соответственно, мы вынуждены сделать вывод, что она принадлежит либо вам - либо ему.
   Хатори вскинул голову и, молниеносно развернувшись, обвёл глазами зрителей.
   Иннин поняла, что до этого момента он и в самом деле не имел ни малейшего понятия, что Хайнэ присутствует в зале.
   Лицо её брата было смертельно бледным, и у Иннин вдруг не осталось ни малейшего сомнения.
   "Он! - с ужасом подумала она. - Это он - еретик... Порнографический писатель Энсенте Халия, а вдобавок последователь запрещённого учения. Великая Богиня, во что он превратился..."
   Хатори впился взглядом в Хайнэ, как будто не видел его много лет, и Иннин вдруг с точно такой же ясностью поняла, что сейчас произойдёт.
   - Вы узнаёте эту книгу, господин Хатори? - проскрипел голос Главного Астролога в наступившей вдруг тишине - или она наступила только в ушах у Иннин?
   Хайнэ, в ответ на взгляд Хатори, слабо взмахнул рукой - выглядело это не так, что он пытается ему что-то сказать, а так, будто он на грани обморока и с трудом что-то соображает.
   Да, может быть, так оно и было.
   - Отвечайте немедленно! - требовал Астанико. - Вам она принадлежит или вашему брату? Говорите, Хатори Санья!
   "НЕТ! - изо всех сил мысленно закричала Иннин. - Нет, не делай этого, не смей, сумасшедший, ты погубишь себя!"
   - Мне, - проговорил Хатори, не глядя на неё. - Она принадлежит мне. Это моя книга, и подавитесь. А ты, Хайнэ, не смотри на меня так. Я знаю, что ты ничего не знал. Будешь ненавидеть меня теперь до конца жизни за то, что я - вероотступник?
   Он сделал над собой усилие - Иннин почувствовала это так, будто сама находилась в его теле - и рассмеялся.
   "Великая Богиня..." - испуганно и растерянно подумала она, и губы её жалко искривились.
   Губы Главного Астролога искривились хищно.
   - В таком случае я полагаю, что обвинение доказано, - проговорил он, уже не пытаясь скрывать звучавшего в голосе торжества. - Закон карает подобные преступления смертной казнью. Если только сама Великая Богиня не пожелает пощадить преступника... говорят, в старину такие вещи случались. Мне очень жаль, господин Хатори, вы искренне нравились мне и, разобравшись с вашим делом, я был уверен в вашей невиновности. К сожалению, я ошибался. - Лицо его стало строгим и печальным. - Что ж, боюсь, теперь вам остаётся надеяться лишь на чудо.
   - Вы!.. - вдруг выкрикнул Хайнэ со своего места. - Вы!..
   Господин Астанико повернулся к нему, и глаза его сверкнули.
   - Вы желаете что-нибудь нам сказать, господин Санья? - по-отечески ласково спросил он. - В таком случае, я могу предоставить вам слово.
   Хайнэ поднялся с места - и вдруг, весь затрясшись, упал на пол.
   В зале, и без того огорошенном неожиданным признанием подсудимого, поднялся шум.
   - Боюсь, у господина Саньи нервный припадок, - властным голосом перекричал собравшихся Астанико. - Что совершенно неудивительно, если учитывать его болезненное состояние. Помогите, пожалуйста, господину Санье добраться до его комнаты.
   Иннин хотелось влепить ему пощёчину - да что там, задушить его своими руками.
   "Он подстроил всё это специально, - вертелось у неё в голове. - Специально обвинил Хайнэ, потому что знал, что Хатори не сможет не взять его вину на себя. Мразь!"
   Она вдруг поняла, что выкрикнула последнее слово вслух, и что Главный Астролог услышал его, несмотря на царившую в зале суету и неразбериху.
   Он приблизился к ней, глядя каким-то странным взглядом.
   - Предлагаю поговорить об этом наедине, Госпожа-без-имени, - проговорил он очень тихо. - А также о том, что лично вы можете сделать, чтобы исправить сложившуюся ситуацию. Я буду ждать вас в своём кабинете, и надеюсь, что вы будете достаточно благоразумны, чтобы прийти сегодня же вечером. Пока ещё не стало слишком поздно.
   Он улыбнулся, поклонился и, мягко ступая, покинул зал.
  

Глава 16

   Ближе к вечеру, дрожа от негодования, Иннин остановилась напротив покоев Астанико.
   В первое мгновение она не могла себя заставить даже коснуться дверей, до того ей было отвратительно всё, что было связано с Главным Астрологом, и чего касалась его рука. Но потом, пересилив себя, Иннин распахнула двери и, ни на что не глядя, прошла до середины комнаты.
   Астанико поднялся ей навстречу с любезным видом хозяина, принимающего гостей - он совершенно очевидно ждал её и нисколько не сомневался, что она придёт.
   - Ближе к делу, - процедила она, предупреждая пространные рассуждения, к которым всегда был склонен Главный Астролог.
   - Ближе к делу так ближе к делу, - ничуть не удивился тот. - На завтра назначена казнь.
   - Что?! - вырвалось у поражённой Иннин, вмиг потерявшей всё хладнокровие, которое она копила весь вечер, готовясь к встрече. - Это невозможно! Не может быть! Не прошло и недели с тех пор, как его схватили, процесс в отношении человека со знатной фамилией не может завершиться так скоро!..
   - Всё возможно, если об этом приказывает Светлейшая Госпожа, - пожал плечами Астанико. - Хотите, буду честен с вами? Я сказал ей, что если устроить всё как можно скорее и не дать Хайнэ Санье опомниться, то он, несомненно, пожертвует собой, чтобы спасти брата, и объявит, что книга принадлежит ему. Но... - Он задумчиво посмотрел куда-то в сторону, тарабаня пальцами по подлокотнику кресла, в котором сидел. - Мы-то с вами знаем, что Хайнэ этого не сделает.
   Иннин молчала, потрясённая.
   Сущность интриги, затеянной Главным Астрологом с одной стороны, и Светлейшей Госпожой - с другой, становилась ей всё яснее.
   - Хайнэ не может этого сделать, - проговорила она, тяжело дыша. - Не будьте смешны! Это погубит не только его, но и всю нашу семью.
   - Да, конечно, - согласился Главный Астролог. - Вот поэтому всё происходит именно так, как должно быть. Хатори Санья погибнет, спасая Хайнэ и всю вашу семью. Разумнее пожертвовать одним человеком, чем многими, это раз, и разумнее пожертвовать человеком более низшего качества - это два.
   - Да как вы смеете! - закричала Иннин и на этот раз, не удержавшись, ударила его по лицу.
   Астанико выглядел этим более чем довольным, и мерзко, гаденько захихикал, проведя ладонью по покрасневшей щеке.
   Он поднялся с кресла и, сложив руки на груди, прошёлся по комнате.
   - А это, Госпожа-без-имени, вовсе не мои идеи, отнюдь, - проговорил он. - Наше общество исстари построено на идее превосходства чистокровного происхождения над моральными качествами, так что будь господин Хатори даже в тысячу раз прекраснее по душевным свойствам, чем все Санья, вместе взятые, он всё равно будет считаться по сравнению с ними человеком низшего сорта. И это не я в том виноват! В наш век, конечно, идеи стали более гуманными, но общественное устройство не поспевает за торжеством прогресса в умах людей, вот отсюда-то мы и имеем все наши проблемы...
   - Оставьте ваши разглагольствования и теоретизирования насчёт общественного устройства, - яростно пере6ила его Иннин. - Я не об этом разговаривать с вами пришла!
   - О, здесь вы совершенно правы, Госпожа-без-имени, я и в самом деле оставлю эти идеи для того слушателя, который будет достаточно умён, чтобы их оценить, - с видимым удовольствием проговорил Астанико, поглаживая бородку.
   - Да вы просто жалки, - не выдержала Иннин, хотя и понимала, что ведётся на провокацию. - Воображаете себе, что обладаете высоким умом, чтобы компенсировать собственное ничтожество, потому что никакая другая самовозвеличивающая иллюзия вам недоступна!
   - А вы-то, а вы-то! - вдруг сверкнул глазами Астанико. - Смею вам напомнить, дорогая Госпожа-без-имени, что это вы, вы сами настаивали на открытом слушании, которое и погубило господина Хатори окончательно. Что теперь поделаешь с тем, что он признался в своей вине на глазах у сотни человек! Ничего, при всём желании! Вы сами его погубили, а всё почему? Потому что вообразили, что слишком умны, что умнее меня и разгадали мои коварные интриги! О, вы так же уверены в своём уме, как ваш брат - в своём великодушии, а на деле оба не обладаете и зачатками этих качеств! И, может, я и жалок, как вы говорите, но вы оба точно так же жалки. Любой человек жалок - что мы в сравнении с Богиней?! - но я-то, по крайней мере, не приписываю себе высоких качеств и щедрых духовных порывов. Я честен с собой, в отличие от вас. Я ближе к народу, который думает меньше, а делает больше!
   Он закончил свою тираду и, видимо удовлетворённый ею, снова рухнул в своё кресло.
   - Вы позвали меня, чтобы удовлетворить своё самолюбие этой глупой, пафосной и бессвязной речью? - спросила Иннин, подождав несколько минут.
   - Да, - не моргнув глазом, ответил Главный Астролог.
   Иннин развернулась и бросилась вон из комнаты, но Астанико остановил её, крикнув:
   - Вы не желаете спасти господина Хатори магией, госпожа жрица? Произведите чудо, сделайте так, что огонь его не тронет - народ удостоверится, что Великая Богиня пощадила преступника, и жизнь его будет вне опасности!
   Иннин остановилась, тяжело дыша.
   - Если вы вздумали издеваться надо мной... - начала она, дрожа от холодного бешенства, но Астанико перебил её.
   - А если это не в ваших силах, то очень советую обратиться к тому, кто сможет это устроить. Потому что это единственный шанс спасти господина Хатори, я уверяю вас, что ничего другого вы, при всём вашем так называемом уме, - он криво усмехнулся, - придумать не сможете.
   На этот раз Иннин пропустила оскорбление мимо ушей.
   - И к кому это я должна обратиться? - спросила она, повернувшись и презрительно искривив губы. - Уж не скажете ли вы, что человек, который в состоянии произвести такое чудо - это вы сами и есть?
   Последовала пауза, во время которой Астанико пристально глядел ей в глаза.
   - Да, именно так я и скажу, - подтвердил он несколько минут спустя, криво улыбаясь. - Я не буду претендовать на знание магических хитростей - оставайтесь при вашем приятном заблуждении, что это искусство доступно лишь женщине. Однако я много лет скитался по провинциям и общался с простыми людьми, о чём уже рассказывал вашему брату. Так вот у простых людей есть свои хитрости, а подчастую секреты и даже тайны, да такие, что никаким жрицам это и в страшном сне не снилось! - Астанико возвысил голос и тут же снова понизил его. - Но ведь вы, жрицы, не считаете достойным изучение суеверий простого народа... Что в данном случае нам только на руку, поскольку никто не сможет догадаться о природе "чуда", следовательно, именно чудом оно и будет признано. Покровительством Великой Богини, против которого не сможет пойти даже Светлейшая Госпожа, поскольку ей, помимо всего прочего, необходимо укреплять стремительно рассыпающуюся веру народа. А что укрепит её лучше чуда?
   Он заговорщически ухмыльнулся, и на мгновение Иннин почти поверила, что он говорит правду.
   - Предположим, - отрывисто проговорила она. - Предположим, это описанное вами безумное предприятие и в самом деле имеет хотя бы миллионный шанс на успех. Вопрос лишь в одном. Зачем это нужно вам? Решили всё-таки показать, что вам не чуждо великодушие?
   - Не бередите свою тонкую ранимую душу ужасным сомнением, что, может быть, и мне доступны высшие чувства, Госпожа-без-имени, - неприятно засмеялся господин Астанико. - Предупреждая ваш внутренний разлад, уверяю вас, что они мне и в самом деле недоступны, я именно такой, как вы обо мне думаете, и даже ещё хуже. А в данном случае я всего лишь преследую личные меркантильные интересы, и только.
   - Вы и так уже заняли высшую придворную должность, которая доступна мужчине, - проговорила Иннин с отвращением. - Чего вы ещё хотите? Денег?
   - Удовлетворения моей похоти, Госпожа-без-имени, - ответил Астанико с милой улыбкой. - Удовлетворите её, и я спасу господина Хатори, обещаю.
   Иннин замерла на месте, уставившись на него расширенными глазами.
   То, что господин Главный Астролог питает к ней некоторый интерес, она прекрасно знала уже давно, но...
   - И всё, что вы тут затеяли, было только ради этого? - проговорила она, не веря своим ушам. - Чтобы заполучить меня в качестве любовницы на одну ночь?
   - Это вам не льстит? - в свою очередь, поинтересовался Астанико. - Какие сумасшедшие интриги я тут нагородил, чтобы добиться вашей любви... О, мне кажется, это хороший сюжет для книги! Кто бы мог написать такой роман, как вы думаете? Может быть, Энсенте Халия? Но, в таком случае, вы должны быть достаточно страстной со мной, госпожа, чтобы быть достойной пера этого, - он гаденько захихикал, - великого писателя.
   Иннин пришло в голову, что он может быть в курсе того, что Энсенте Халия - это Хайнэ, и таким образом пытается унизить её с братом ещё больше.
   - Не питайте иллюзий насчёт того, что вы мне польстили, - выплюнула она. - Любовь червяка вряд ли может кому-нибудь польстить, скорее, наоборот!
   Судя по всему, эти слова всё-таки задели Астанико, потому что он вскочил с места, и лицо его перекосилось от ярости.
   - А кто сказал, что речь о любви, Госпожа-без-имени? - злобно проговорил он. - Можете дарить свою возвышенную любовь кому угодно, я же хочу одну только ночь, в течение которой вы будете безоговорочно подчиняться моим гадким извращённым прихотям! Не так уж много за возможность спасти от смерти дорогого человека, не правда ли?
   Иннин вдруг поняла, что это на самом деле не так уж много, и ощутила какое-то безграничное бессилие.
   - Как это мерзко!!! - в отчаянии закричала она. - Вы... вы... настолько мелочны, вы и в самом деле нагородили целый дом интриг, и всё ради того, чтобы удовлетворить какую-то гадкую фантазию, о которой стыдно даже подумать! Великая Богиня, как я презираю вас, я ни одного человека в жизни не презирала больше, вы просто скопление мерзостей, причём мерзостей самого низкого пошиба! Бывает величие зла, величие греха, но куда вам до этого, вы просто гадкий червяк, исходящий злобой...
   - Да! Да! Именно так! - с каким-то яростным сладострастием подтверждал Астанико. - И не претендую на что-то большее! Вам, вам и вашему брату, отчаянно хочется приписать людям какие-то возвышенные чувства и ещё что-то такое, вы оба воспитаны на книжках, вы абсолютно не знаете людской сущности, не понимаете ничего! И, между тем, я, жалкий червяк, не боюсь подвергнуть свою жизнь огромному риску только ради того, чтобы удовлетворить свою гадкую глупую фантазию, а вы и ваш брат не можете сделать этого ради спасения человека, которого оба, как сами полагаете, любите! И это я тут жалок, а вы велики, да?
   Он с презрением расхохотался.
   Иннин, рыдая, выскочила из залы.
   Прошло много времени, прежде чем она смогла успокоиться и прийти в себя.
   "Есть ли другой выход? - в отчаянии думала она. - Неужели мне придётся пойти на это?!"
   Она рассчитывала, что госпожа Ниси сумеет что-то сделать, но всё происходило со стремительной быстротой, и мать до сих пор не смогли найти...
   Чувствуя, что приходит от этих мыслей в состояние, близкое к умопомешательству, Иннин вспомнила о брате, который с самого утра лежал в своей комнате, и бросилась к нему.
   Тот был в постели, измождённый и обессиленный после своего припадка, однако не спал.
   Все занавеси были опущены; в комнате царил полумрак.
   - Что теперь будет? - спросил Хайнэ глухо. - Что делать дальше?..
   Иннин помолчала.
   - Не знаю, - сказала она, наконец. - Я что-нибудь придумаю.
   Брат зашевелился; шёлковые простыни и покрывала зашелестели. Хайнэ был в одном только ночном халате с недлинными рукавами и, пока он протягивал руку за верхней накидкой, Иннин успела увидеть в темноте искривлённый, уродливый силуэт его руки.
   "Как хорошо, что я не видела его целиком, - пронеслось в её голове. - Это всё-таки ужасно..."
   Она помогла Хайнэ завязать пояс, мучимая стыдом за свои мысли.
   - Я хочу увидеть его, - попросил тот. - Пожалуйста.
   - Хайнэ, я не могу... - начала было Иннин и остановилась, вдруг почувствовав, что некий барьер в её голове, заставлявший её много лет подчиняться установленным во дворце правилам, сломан. - Ладно, пошли.
   Она знала многочисленные входы и выходы во дворце, неизвестные другим жрицам, тайные ходы, соединявшие павильоны и ведущие с этажа на этаж - в том числе, в подземелье. В своё время Даран показывала их ей, показывала единственной из своих учениц, потому что не сомневалась в ней. Это был ещё один из актов их невидимого взаимодействия.
   "Хоть я и злюсь на тебя, а всё-таки знаю, что одна только ты не обманешь моё доверие и не станешь использовать известные тебе секреты в личных целях", - как будто бы говорила Даран, показывая Иннин то, что не дозволялось знать никому другому.
   "Хоть я и ненавижу вас, но доверие ваше не предам", - как будто бы говорила Иннин, молчаливо принимая "подарки".
   "Да плевать я на вас на всех хотела, - злобно подумала она сейчас, открывая одну из секретных дверей. - Плевать!"
   Хайнэ медленно ковылял за ней следом.
   Иннин пошла на единственную уступку своей не к месту проснувшейся совести - не стала отпирать дверь камеры, и Хайнэ пришлось общаться с братом через решётку.
   Он прильнул к ней всем телом, вцепившись своими искривлёнными пальцами в толстые железные прутья, и ничего не произнёс.
   Иннин вдруг пришло в голову, что он стесняется её и не может в её присутствии толком выразить своих чувств - она хотела было уйти и не могла себя заставить.
   "Я и так незаконно привела его сюда. Я не могу ещё к тому же оставить их наедине, это уж слишком", - оправдывала она себя и в то же время чувствовала, что дело в чём-то в другом.
   В чём именно - ей даже разбираться не хотелось.
   Зато вот Хатори явно ничего не стеснялся - увидев Хайнэ, он улыбнулся, взял его руку в свою, почти насильно заставив брата отцепить её от решётки, и с каким-то чуть насмешливым выражением лица, отведя взгляд в сторону, принялся гладить уродливые пальцы.
   Хайнэ молчал и дрожал, закрыв глаза.
   - Хайнэ, только не делай глупостей, - монотонным голосом предупредил Хатори несколько минут спустя. - Не пытайся взять мою вину на себя и всё такое. Я-то справлюсь, а ты нет. Понял? Это моё решение.
   Хайнэ как-то судорожно всхлипнул, припав всем телом к решётке ещё больше.
   Иннин подумала, что это невыносимое зрелище: вид человека, который медленно, шаг за шагом, отступает от собственной совести и сдаётся на милость другого, который облегчает ему её муки.
   Слова Астанико, против воли, снова вспыхивали в её памяти.
   Астролог был прав, Хайнэ не признается, позволит Хатори умереть, позволит Хатори убедить себя, что это единственный выход, и что сам Хайнэ ни в чём не виноват.
   Брат пойдёт на сделку с собственной совестью, и при этом все трое будут делать вид, что всё правильно, что по-другому нельзя, но в глубине души прекрасно зная, что нельзя так... И после того, как Хатори убьют, эта подлая тайна, или тайна подлости, навеки свяжет их с братом узами отвращения друг к другу.
   "Призналась ли бы я на его месте?" - задумалась Иннин.
   Ей казалось, что уж она-то бы, разумеется, призналась - никогда бы не позволила другому человеку нести наказание за её собственные поступки. Казалось, что даже вопроса такого перед ней бы никогда не встало, и чувство гордости за собственную честность и смелость, в противоположность трусости брата, вдруг наполнило её с ног до головы.
   Единственным червячком сомнения была мысль: "А с Астанико ради этого спать бы не стала..."
   "Но это честь! - возмутилась одна половина Иннин. - Я готова пожертвовать жизнью, но не могу пожертвовать честью и достоинством!"
   "А Хайнэ готов пожертвовать честью и достоинством, но не готов жертвовать жизнью, - подло хихикала другая половина. - Ты уверена, что так уж лучше него?"
   "Честь дороже жизни", - оправдывалась Иннин перед ней.
   "Жизнь дороже чести! - безжалостно утверждала та. - Она даётся только один раз, и потерю достоинства можно искупить, а потерю жизни - никогда..."
   - Я верю в свою удачу, - утешал Хатори Хайнэ. - Мало ли что может случиться. Приказ о помиловании, неожиданная смена власти, да просто чудо, в конце концов. Я не таков, чтобы взять и умереть во цвете лет, уж ты-то меня знаешь. И потом, я сам виноват. Позволил себе глупо попасться...
   Хайнэ так до сих пор и не сказал ему ни одного слова, только опускал голову всё ниже и сжимал своими слабыми пальцами его руку всё сильнее.
   - Пора идти, - сказала Иннин, когда поняла, что ничего нового эти двое друг другу не сообщат.
   Хатори кивнул и отпустил руку Хайнэ.
   Тот как-то конвульсивно дёрнулся и, измученный, отодвинулся от решётки.
   - Хайнэ! - вдруг позвал Хатори, когда они с Иннин уже отошли на несколько шагов.
   Тот обернулся с видом инстинктивного ужаса на лице.
   Хатори какое-то время молчал.
   - Помнишь своё письмо? - спросил он, наконец. - Я всё хотел спросить... что это за чудо, которое он для тебя совершил? Что он такого для тебя сделал?
   - Письмо?.. - пролепетал Хайнэ совершенно чужим голосом, впервые за всё время открыв рот. - Какое письмо?.. Кто сделал?..
   Очевидно, он ничего не помнил.
   - В тот вечер ты прислал мне из дворца письмо, - терпеливо пояснил Хатори и по памяти повторил: - "Он совершил для меня чудо... Он сказал те слова, которых я ждал, быть может, всю жизнь, и которые успокоили моё сердце". Что он сказал, твой Онхонто?
   Губы Хайнэ искривились.
   - Он сказал, что я не уродлив, - проговорил он дрожащим голосом. - Сказал, что не считает меня уродливым.
   - А. Вот как. - Хатори посмотрел куда-то в сторону. - А я тебе этого никогда не говорил?
   Хайнэ вздрогнул и вскинул голову.
   - Нет, - проговорил он с каким-то вызовом. - Нет, не говорил. Никогда.
   - Ну прости, - произнёс Хатори, внимательно посмотрев ему в глаза. - Я-то думал, это и так было понятно из всего, что я делал. Видимо, я ошибался.
   С этими словами он отвернулся.
   Хайнэ какое-то время молча смотрел ему в спину, а потом развернулся и вцепился Иннин в руку.
   - Пойдём, - попросил он, дрожа от сдерживаемых эмоций.
   - И всё-таки я тебе скажу, - вдруг закричал Хатори, когда они прошли уже половину коридора. - Чтобы у тебя больше не было повода говорить и думать обратное. Ты не уродлив, и я никогда не считал тебя таковым! Но мои слова для тебя, конечно же, никакого чуда не произведут!
   Даже с такого расстояния Иннин, обернувшись, увидела, как полыхают от ярости его тёмно-красные глаза.
   Хайнэ задрожал ещё сильнее и, ничего не сказав, потащил сестру вперёд.
   Когда они добрались до его спальни, он отпустил руку Иннин и принялся лихорадочно метаться по комнате.
   - Что за глупая ревность, - исступлённо бормотал он. - Онхонто - это совсем другое... Он что же, хочет, чтобы я любил одного лишь его? Он всё всегда для меня делал, но там - другое, Онхонто - это самое прекрасное, что есть в мире, что я могу поделать с тем, что Хатори для меня не такой?! Я виноват в этом, а, виноват?! - он повернулся и посмотрел Иннин в глаза, как будто ожидая её вердикта, а потом вдруг в отчаянии выкрикнул и повалился на пол: - Ну да, я знаю, что виноват, что он готов отдать ради меня всё, а я ничем не могу ему отплатить, я даже не смог ничего сказать ему, и это при том, что мы, может быть, видимся в последний раз! Но я не могу, мне проще убить себя!.. Да и что он хотел бы от меня услышать?.. Чувства разрывают мне грудь, но эти чувства не к нему, вот в чём дело! Я бы мог признаться в своей вине, спасти его от казни, но я сделал бы это из-за угрызений совести, а не ради него, понимаешь, Иннин? Не ради него, как делает он!
   Он закрыл лицо руками и зарыдал без слёз.
   Иннин молча смотрела на всё это, не зная, что сказать.
   - О Великая Богиня, если бы только не огонь, - вдруг прошептал Хайнэ, отняв руки от лица и никуда не глядя. - Если бы только не огненная казнь, а какая угодно другая, я бы признался, я сделал бы это! Иннин, я дико боюсь огня, ты просто не понимаешь!..
   Иннин понимала другое.
   "Если бы это был любой другой мужчина, кроме Главного Астролога, я бы тоже спасла Хатори ценой потери пресловутого достоинства, - думала она. - Но тот... Ты тоже, Хайнэ, не понимаешь, насколько он мне омерзителен".
   Сострадание и презрение - что к брату, что к себе - боролись в её душе.
   Она развернулась и вышла из комнаты.
   Походив по коридорам в бесцельном мучении, Иннин вновь спустилась к Хатори.
   Тот лежал на полу на спине, подложив под голову локоть и глядя в потолок с таким выражением, с каким бы мог глядеть на плывущие в небе облака, находясь посреди цветущего поля - задумчивым, расслабленным, безразличным.
   - Хайнэ жалок, - зачем-то сказала Иннин, хотя не собиралась ни в чём обвинять брата.
   - Я знаю, - к её огромному изумлению, равнодушно ответил Хатори. - Но мне-то что до этого. Я его люблю.
   Иннин вдруг, к собственному ужасу, почувствовала, что готова разрыдаться и, рухнув на колени, уткнулась лицом в его грудь.
   - А меня?.. - прошептала она. - Меня любишь?
   - Да, - сказал Хатори, погладив её по волосам. - Тебя тоже люблю.
   Так они лежали, обнявшись, на сыром полу камеры, и сверху, с потолка, на них капала вода.
   "Я должна попытаться устроить ему побег, - думала Иннин, перебирая длинные ярко-рыжие пряди, даже здесь, в темноте подземелья, тускло светившиеся и отливавшие червонным золотом. Внутри у неё что-то дрожало, разгоралось, мучило сладковатой болью. - Это единственный шанс... Но если даже у меня получится, Даран сразу поймёт, кто виноват, и не простит меня. Я должна бежать вместе с ним".
   Она прижалась к Хатори сильнее и, отчётливо ощутив внутри себя характерную дрожь, хотела тут же отстраниться, но поймала себя на этой инстинктивной реакции и захотела нервно рассмеяться. Даже сейчас, в такой момент, реакции, вбитые в неё Верховной Жрицей, были сильны и почти что пересиливали инстинкты здорового, молодого тела.
   - Обними меня покрепче, - попросила Иннин, закрыв глаза. - Ещё сильнее. Так, чтобы было больно.
   Хатори выполнил её пожелание, не жалея её - так, что у Иннин хрустнули кости, и она едва удержалась от вскрика.
   Это было хорошо, это было правильно и приятно, ей хотелось, чтобы он и дальше продолжал так же.
   - Мы сбежим, - проговорила Иннин, дрожа и не открывая глаз, и, стиснув Хатори в объятиях, перевернулась на спину. - Ты, я и Хайнэ, как ты предлагал как-то раз. Будем бродяжничать до конца жизни.
   - А твоя мечта стать жрицей? - спросил Хатори, прижимая её к полу.
   Рыжие волосы падали ей на лицо, смешно щекотали кожу, пахли как-то странно - сухой полевой травой, жарким солнцем...
   - Ты смеёшься, - задыхаясь, ответила Иннин. - Разве эта жизнь имеет что-то близкое к моей мечте? Я не хочу этого. Я хочу быть с тобой.
   Всё ещё не открывая глаз, она нащупала ворот его рубахи и, проскользнув под неё рукой, провела пальцами по груди.
   Хатори замер и весь напрягся.
   - Иннин... - раздалось после продолжительной паузы. - Я...
   Голос его был хриплым, немного растерянным.
   В этом голосе было многое - и признание, и чувство вины, и попытка остановить себя, и предупреждение, что ешё мгновение - и остановить себя он уже не сможет.
   - Я знаю, - просто сказала Иннин. - У нас есть немного времени.
   "Пожалуйста, пойми то, что я не могу тебе сейчас сказать словами, - мысленно молилась она. - Пойми, что мне это нужно, пойми... и не останавливайся".
   Прошла ещё, казалось, целая вечность, прежде чем Иннин почувствовала, как чужие руки осторожно и немного неумело стаскивают с неё накидку.
   Жар накатывал на неё волнами, так что всё тело болело, как от пыток; она замерла, изогнулась, делая вид, что помогает Хатори избавить её от одежды, а на самом деле - пытаясь найти то положение, в котором эта невыносимая, мучительно-сладкая боль была бы не столь сильна.
   - Иннин, - проговорил Хатори, тяжело дыша. - Ты не откроешь глаза? Не посмотришь на меня?
   Она пересилила себя; полумрак темницы обжёг глаза, точно яркий свет солнца.
   На мгновение Иннин охватило лёгкое недоумение - камера? подземелье? - как это так, ведь они же были в чистом поле, среди цветов...
   Она тихо засмеялась и тут же осеклась, глядя в лицо Хатори.
   Она уже была полностью обнажена, он - нет.
   Чуть отстранившись, он опирался на пол локтём и рассматривал её.
   Иннин заставила себя подавить стыд и встретить его внимательный взгляд лёгким смешком.
   - Ты такая красивая, - сказал Хатори тихо, дотронувшись до её груди.
   Иннин вздрогнула и замерла, выгибаясь.
   - А ты - дамский угодник, - проговорила она, едва дыша. - Я это, помнится, уже однажды говорила. Сколько можно любоваться? - вдруг не выдержала она, смеясь и чувствуя, что ещё немного - и станет плакать. - Ты ещё успеешь. Потом.
   - Правда? - спросил Хатори каким-то странным голосом.
   - Конечно, - ответила Иннин таким уверенным голосом, каким могла. - Я же сказала, мы сбежим.
   - И ты будешь моей женой?
   Внутри всё же что-то похолодело.
   - Да, - сказала Иннин, не давая себе времени задуматься. - Да, буду.
   - Вот это хорошо, - сказал Хатори, улыбаясь. - Тогда я точно не дам им себя убить.
   Он наклонился и коснулся губами её губ.
   "Он такой ласковый с женщиной в постели... - проносилось в голове у дрожавшей Иннин. - Такой чудесный. Но сейчас я всё же предпочла бы, чтобы он сделал мне больно".
   Она обхватила руками его голову, вцепившись в рыжие пряди, как кошка, и с силой пригнула её к своей груди.
   Он всё понял - и стал со страстью целовать.
   Иннин не смела его торопить - хотя хотела только одного, и это желание пульсировало в ней, сливаясь с быстрыми, сильными, болезненными ударами сердца.
   Она ждала, запрокинув голову, сдавливая Хатори в объятиях, раскрываясь навстречу ему, снова закрыв глаза.
   Ей вдруг вспомнились романы Энсенте Халии, и новая волна жара окатила её, заставив одновременно испытать какое-то горькое сожаление.
   "Вот я сделала это, Хайнэ, - пронеслось в её голове. - Сделала то, о чём ты так мучительно и безнадёжно мечтаешь. Если ты когда-нибудь об этом узнаешь, то я совру тебе, сказав, что в этом нет ничего особенного. Я никогда не скажу тебе о том, что это... что это на самом деле... так..."
   На этом мысль оборвалась - слишком близко было то, чего Иннин ждала.
   Она изогнулась, кусая губы, и стиснула бёдрами чужие бёдра.
   У Хатори было жаркое тело, сильное; хоть он и старался сдерживать эту силу, но получилось именно так, как Иннин ждала и хотела - больно, сильно, с трудом.
   Она боялась, что он поймёт, как ей больно, и остановится - такой резковатый в обычной жизни, и такой странно чуткий, ласковый в постели - и не поймёт, что боль - это именно то, что нужно.
   - Нет, нет, всё хорошо, - проговорила Иннин, предупреждая его вопрос, и Хатори на мгновение замер. - Только странно немного...
   Сквозь пелену, заволокшую глаза и уши, она услышала его лёгкий смешок - не обидный, даже чуть-чуть растерянный.
   Кажется, ему тоже было немного странно.
   Но ведь у него уже были женщины... как минимум, Марик.
   Боль утихла; осталось только жаркое, распирающее изнутри чувство. Теперь Иннин казалось, что она в море, и волны качают её - качают с силой, вверх-вниз, вперёд и назад, и это было приятно и хорошо, и сверху нещадно палило солнце, и хотелось жить и смеяться.
   Рыжие волосы, падающие на лицо; солёные брызги на губах и на ресницах...
   Объятия стали теснее; жаркое дыхание обоих - чаще.
   Новая волна, куда как более высокая и сильная, чем предыдущие, подхватила Иннин и повлекла куда-то вперёд - может быть, на острые скалы, но сейчас было всё равно.
   Она не стала сдерживать коротких вскриков, похожих на всхлипывания - и услышала в ответ чужой глуховатый стон.
   Хатори содрогнулся, прижимая её к себе - и через несколько мгновений всё закончилось: волна отхлынула, оставив только мокрый, обессиленный ласками моря песок.
   Сначала была просто пустота. Потом начали медленно возвращаться холод каменного пола, затхлый запах подземелья, сырой и промозглый воздух, неприятно касавшийся обнажённого тела.
   "Я не буду ни о чём думать, - твёрдо сказала себе Иннин, пытаясь нащупать рукой накидку. - Ни сейчас, ни потом".
   Наконец, ей это удалось; она прикрыла грудь тяжёлой, успевший за недолгое время отсыреть тканью, и Хатори всё понял - отстранился.
   Иннин приподнялась, сосредоточенно и быстро одеваясь.
   Внутри всё ещё немного болело, и колени чуть подкосились, когда она смогла подняться на ноги - к счастью, Хатори, смотревший в другую сторону, этого не увидел.
   - Ну, - проговорила Иннин, не желая, как в прошлый раз, молча убегать от него. - Теперь надо заняться некоторыми насущными вопросами. У нас осталось не так много времени, но всё будет хорошо. Я обещаю.
   Хатори посмотрел на неё долгим, пронзительным взглядом и молча кивнул.
   "И у меня целых два варианта, как устроить это "хорошо", - подумала Иннин с каким-то странным грязноватым воодушевлением. - Или мы вместе сбежим, или я соглашаюсь на предложение Астанико..."
   Она вдруг поняла, что не испытывает к Главному Астрологу такого омерзения, как прежде.
   После того, что случилось, он попросту стал ей безразличен.
   И эта мысль Иннин испугала.
   Она наклонилась и быстро поцеловала Хатори в губы.
   - Я обещаю, - повторила она дрожащим голосом.
   - Не надо ничего обещать, - перебил её Хатори. - Не вздумай рисковать собой. Если для тебя будет какая-то опасность - не надо.
   Иннин как-то судорожно кивнула и выбежала из камеры.
   "Разве могу я верить этому... червяку, - думала она, пытаясь разжечь в себе остатки прежней злобы. - Как я могу поверить, что он сдержит своё обещание?"
   Она поспешно шла по коридору, нервно комкая рукава, погружённая в свои мысли - до тех пор, пока дорогу ей не перегородила чья-то фигура.
   Иннин быстро вскинула голову и похолодела, узнав Верховную Жрицу, чьё застывшее лицо в неровных отблесках тускло горевших под потолком светильников казалось каменной маской.
   "Она всё поняла, - мелькнуло в голове испуганное. - Или нет?.."
   - Запахни накидку, - медленно и презрительно проговорила Даран, тотчас избавив её от сомнений по этому поводу. - У тебя вся грудь наружу.
   Иннин обожгло стыдом и яростью.
   "Ну нет, я не позволю ей меня унизить", - подумала она, стараясь с как можно более безразличным видом поправить одежду.
   - Приходила утешить осуждённого на казнь? - насмешливо спросила Даран, наблюдая за её телодвижениями.
   - Да нет, я приходила исполнить собственные желания, - тем же тоном ответила Иннин. - Я уже однажды говорила вам, что сделаю это при первой подвернувшейся возможности.
   - Что ж, возможность тебе представилась, - пожала плечами Верховная Жрица. - Увы, первая и последняя. Конкретно с этим человеком. Но, с другой стороны, мужчин много...
   И она обвела взглядом стены, как бы намекая на то, что в распоряжении Иннин - весь дворец.
   Кровь бросилась Иннин в лицо, но она сдержалась - её охладила мысль о том, что теперь, после всего случившегося и сказанного, надеяться на то, что Верховная Жрица поможет Хатори, бесполезно.
   Не то чтобы Иннин до этого верила в её помощь, но это был призрачный, и всё-таки шанс.
   Который теперь был потерян окончательно.
   - Я люблю его, - вдруг сказала Иннин, неожиданно для самой себя.
   - Он удовлетворил твои тайно взлелеянные желания, и ты его тут же полюбила? - продолжала издеваться Даран. - Немного же тебе было нужно.
   - Да что вам известно о любви, - проговорила Иннин, побледнев. - Вы никогда никого не любили, ни одного человека в мире. А если бы любили, то знали бы, что за одну минуту... - она запнулась, чувствуя странное смущение, но всё-таки продолжила: - за одну минуту настоящей любви, настоящей страсти, настоящей нежности можно отдать всю вашу чёртову власть, все ваши достижения и секреты! Вот что я знаю теперь! - выкрикнула она. - И я не желаю ни о чём, слышите, ни о чём! Я знаю, что такое любить и быть любимой, пусть хотя бы несколько мгновений, а вы этого не знаете, и не узнаете никогда. Мне не нужна ваша магия, не нужны ваши тщательно оберегаемые секреты, которые вы лелеете для той, которая будет вас достойна, мне не нужно ничего от вас! Я теперь сама знаю истину, и эта истина отличается от вашей, но ни один человек на земле не скажет, что она хуже. Сердце - лучший учитель, чем вы, и оно сказало мне правду!
   Губы Даран чуть искривились, и Иннин хотела бы надеяться, что сумела сделать ей хоть немного больно, но с гораздо большей вероятностью это была всего лишь усмешка, искажённая полумраком.
   - В тринадцать лет ты была умнее, - фыркнула Верховная Жрица, подтвердив худшие опасения девушки.
   Иннин вздрогнула, понимая, что та имеет в виду: её же собственные слова про то, что никакие любовные отношения ей не нужны и никогда не будут нужны; обещание, данное перед тем, как навсегда покинуть дом матери ради мечты стать жрицей.
   Но ведь ей было всего тринадцать, что она могла понимать...
   - А я-то думала, что у тебя хватит силы сдержать своё слово, несмотря ни на что, - безжалостно била по больному Даран.
   - Сила не в этом! Это обещание держало меня здесь шесть лет, - проговорила Иннин с трудом. - А всё потому, что я была слишком горда, чтобы признать свою глупость, чтобы начать жизнь сначала и по-другому - так, как хочется мне по-настоящему. Но теперь я смогу это сделать, невзирая на ваши унижения и презрение всех вокруг. И в этом и будет моя сила.
   - Убежишь с ним? - равнодушно поинтересовалась Даран.
   Иннин молчала.
   - Иди, куда собиралась, что ты стоишь, - сказала, наконец, Верховная Жрица. - Я тебя не задерживаю.
   Сглотнув, Иннин прошла мимо неё и бросилась прочь.
   "А она ведь и слова не сказала мне про потерянную девственность, - мелькнуло у неё в голове чуть позже. - Которая якобы должна стать препятствием на пути овладения магическими способностями. Значит, это и в самом деле сказки, которыми меня кормили на протяжении всей жизни. Что ж... тем больше аргументов, чтобы оставить это место навсегда".
   И она взялась было продумывать детали возможного побега, но совсем скоро её начали мучить сомнения.
   "Даран предвидит, что я попытаюсь с ним сбежать, - вспомнила Иннин, остановившись. - Она может нам помешать..."
   Так она блуждала по коридорам дворца, блуждала несколько часов кряду, не в силах ни на что решиться.
   "Хатори просил меня не рисковать собой. А побег - это большой риск, - думала она и тут же опровергала собственные рассуждения: - Да неужели ему будет приятнее, если я после того, что было, лягу в постель с этим мерзавцем?!"
   "Бежать", - в последний раз решилась она.
   И обнаружила себя возле дверей, ведущих в кабинет Главного Астролога.
  

***

   Вскоре после того, как Иннин ушла из его комнаты, Хайнэ поднялся на ноги и, найдя свою трость, выбрался в коридор.
   Решение зрело в его голове уже давно, с самого утра, когда он услышал слова Хатори - сумасбродное, отчаянное, невозможное, на грани веры в чудо. Но другого варианта не было всё равно.
   По дороге ему встретился Астанико.
   - Я ведь предупреждал вас, господин Санья, - с холодной усмешкой напомнил он. - Но вы захотели поверить в собственные идеалистические мечтания.
   Хайнэ не мог на него смотреть: к горлу подступала тошнота - не то чтобы из омерзения к нему, нет, из-за чего-то другого.
   - Увы, не мне суждено было стать вашей первой победой на стезе пророка Милосердного, - пожал плечами Астанико.
   "Он для меня просто больше не существует, - нашёл решение Хайнэ. - Его нет".
   - Впрочем, я не утверждаю, что для вас всё потеряно в этом плане, - добавил Главный Астролог. - Вполне возможно, в дальнейшем вас ждут большой успех и большая слава... В любом случае, ваша жизнь, как жизнь будущего пророка, куда ценнее, чем жизнь вашего брата, и вы были совершенно правы, что позволили ему расплачиваться за ваши собственные грехи и вашу веру в благородство моей натуры.
   Оставив его, Хайнэ заковылял вперёд.
   В саду было темно и холодно; зажигались первые фонари.
   Хайнэ хотел было отправиться в квартал манрёсю, но что-то остановило его на полдороге; не вполне отдавая себе отчёт в своих действиях, он свернул с дворцовой аллеи и углубился в темноту, в сад.
   Он ковылял по засыпанной снегом, твёрдой земле, пробираясь между кустами и деревьями наугад и даже не пытаясь отыскать дорогу сознательно.
   Вдруг до него донёсся звон колокольчиков; он понял, что на правильном пути.
   И в самом деле - через несколько минут он увидел то, что искал: восьмиугольную беседку, залитую светом многочисленных бумажных фонарей, развешанных по периметру потолка. Фонари были разноцветными - красными, синими, жёлтыми, зелёными, и отблески их, переплетаясь, ложились на доски деревянного настила причудливым узорным ковром...
   Впрочем, нет - то были не отблески.
   Хайнэ пригляделся и с изумлением понял, что все предметы в беседке отбрасывают разноцветные тени: низкий столик - тёмно-синюю, перила - ярко-красную, клетка с птицей, подвешенная к потолку - лимонно-жёлтую. У господина Маньюсарьи, сидевшего в центре беседки и кормившего с рук какое-то странное животное, тени не было вообще.
   Хайнэ не удивился; всё увиденное только подтверждало его мысль и укрепляло его в единственной, полубезумной надежде.
   Он бросился вперёд, превозмогая боль в ногах, и выбежал на аллею, ведущую к беседке. До неё оставалось шагов двадцать - Хайнэ был уверен, что преодолеет их за половину минуты, и поэтому бросил на этот рывок все силы, которые у него были.
   Но время - или пространство, а, может, и то и другое сразу - сыграли с ним злую шутку.
   Он всё бежал и бежал, а беседка не приближалась и не отдалялась.
   Хайнэ прекрасно видел мягкие подушки, разбросанные по деревянному полу, и снова и снова напрягал силы в мучительном порыве добраться до них и упасть, чтобы отдохнуть.
   Господин Маньюсарья смотрел на него и смеялся.
   - Ну пропустите же меня, - в отчаянии взмолился Хайнэ - Я ведь нашёл к вам дорогу, чего вы ещё хотите...
   Тот перестал смеяться, щёлкнул пальцами - и невидимая стена, преграждавшая Хайнэ путь, рухнула. Точно так же рухнул и он - сразу на пол беседки, на желанные подушки, которые вдруг оказались у него прямо под ногами.
   Несколько минут он пытался отдышаться.
   - Нашёл дорогу, ах-ха-ха, - насмешливо повторил Маньюсарья. - Многие находят ко мне дорогу, как будто этого достаточно. Другие и побольше твоего делали.
   - Что? - спросил Хайнэ робко, подняв голову. - Скажите мне. На этот раз я готов на всё.
   - Манью больше заняться нечем, кроме как думать за тебя? - сварливо спросил тот. - Нет, аххаха, у Манью очень много дел! Поэтому лучше придумай поскорее, почему я вообще должен тратить на тебя своё время, иначе я прогоню тебя прочь! Как видишь, я сегодня не в духе.
   Хайнэ снова опустил голову, лихорадочно соображая.
   Отчаяние придало ему сил - почему-то в глубине души он был уверен, что у него всё получится, и всё действительно получалось: он нашёл беседку, преодолел преграду... На мгновение показалось, что ещё немного - и он сам, как господин Маньюсарья, сможет творить чудеса.
   "Самый простой ответ и есть самый правильный, - пронеслось у него в голове. - Нужно не задумываться над ответом вообще".
   - Я люблю вас, - проговорил Хайнэ и, просветлённо улыбнувшись, придвинулся к Манью, уткнулся лицом в шёлковые складки светло-зелёного платья, накинутого поверх шаровар.
   Господин Маньюсарья удивился.
   На мгновение Хайнэ показалось, что он победил, но мгновение это длилось недолго.
   - Ты всех любишь, - возразил Манью, глядя куда-то вдаль. - Всех - и никого.
   Правдивость этих слов огорошила Хайнэ.
   Он отодвинулся и замер на месте, глядя в пол.
   Несколько минут спустя он, преодолев себя, снова поднял голову - и увидел, что две пары глаз, глаза-щёлочки и глаза-бусинки, смотрят на него с любопытством и ожиданием.
   Диковинное животное, пушистый зверёк с разноцветными птичьими перьями в хвосте, цеплявшееся маленькими лапками за тонкое запястье Маньюсарьи и клевавшее зёрна из его ладони, оторвалось от своей трапезы и так же внимательно, как его хозяин, разглядывало очередного соискателя чудес.
   - Вы волшебник, - тихо произнёс Хайнэ.
   - Да, я волшебник, - согласился Маньюсарья, чуть пошевелив своими длинными пальцами с такими же длинными, тёмно-фиолетовыми ногтями.
   Зверёк спрыгнул с его руки и растворился в воздухе, слившись с разноцветными тенями.
   - Я знаю, кто вы, - продолжил Хайнэ, напряжённо вглядываясь в темноту глаз, живо блестевших на искусственном, нарисованном лице.
   - ...да?
   Голос у господина Маньюсарьи понизился до вкрадчивого, загадочного шёпота.
   Хайнэ на мгновение замер, пытаясь преодолеть что-то странное, будто силой запечатавшее его уста и не позволявшее произнести то единственное слово, которое он хотел сказать.
   - Хаалиа, - наконец, проговорил он, глубоко вдохнув. - Вы - Хаалиа, брат Энсаро.
   Сердце с каким-то опозданием бешено заколотилось.
   Господин Маньюсарья молчал.
   - Величайший маг всех времён, сын Солнечного Духа, предатель и убийца брата? - вдруг спросил он, улыбаясь, и всё лицо его как-то преобразилось, просветлело.
   - Да, - прошептал Хайнэ.
   - Может, и так, - ответил ему Манью задумчиво. - Может быть, брат - и тёмная половина. Но что с того?! - внезапно крикливо добавил он, пронзив Хайнэ горящими, как уголья, глазами.
   Того на мгновение окатило ледяным ужасом.
   Жуткая картина вдруг привиделась ему: вместо господина Маньюсарьи в его шёлковых одеждах - обгоревший, почерневший труп, восставший из пепла и открывший глаза, чёрные провалы, из которых вырываются языки пламени.
   Хайнэ отшатнулся, рыдая от ужаса, увидев то самое страшное, чего боялся больше всего всю жизнь.
   "Почему это так ужасно для меня?.. - промелькнуло в его голове. - Почему именно это?.."
   - Думаешь, что ты - Энсаро? - вдруг спросил Маньюсарья, предупреждая его дальнейшие размышления. - Думаешь, ты - Энсаро, сгоревший заживо на костре и получивший перерождение, поэтому так боишься огня, а я - Хаалиа, никогда и не умиравший?
   Картинка вновь вернулась на своё место; Хайнэ дрожал от пережитого ужаса.
   - Я... я думаю, вы хотите... чтобы он... ваш брат... простил вас, - с трудом проговорил он заплетающимся, немеющим языком. - Простил за то, что вы позволили ему умереть. Я... я могу...
   - Да? И что же ты можешь? - волшебник вдруг вскочил на ноги и навис над Хайнэ грозной тенью. - Простить меня от его имени?
   Тот съежился на полу беседки.
   - Я напишу для вас историю, - прошептал он. - В которой он это сделает. Спасите Хатори от огненной казни, спасите его от того, от чего не смогли спасти Энсаро. Этого... этого будет достаточно...
   Несколько минут он ничего не видел и не слышал, не решаясь поднять глаз на Маньюсарью и увидеть, какое действие произвели его слова.
   Это и был тот самый полубезумный шанс спасти Хатори, на который он рассчитывал.
   Единственный козырь в его рукаве.
   Наконец, он это сделал.
   - Предположим, ты рассказал Манью правду о нём самом, аххаха, - проговорил волшебник своим привычным насмешливым тоном. - Что ж, значит, Манью придётся отплатить тебе тем же самым, потому что Манью всегда платит свои долги. Манью тоже расскажет тебе правду, ты готов её услышать?
   - Да, - пробормотал Хайнэ, не совсем понимая, что он имеет в виду.
   - Тогда иди сюда, Хайнэ Санья, Энсенте Халия Всепрощающий. - Маньюсарья улыбался; глаза-щёлочки щурились. - Иди сюда и смой с Манью этот грим. Тогда ты увидишь, что Манью представляет из себя на самом деле. Ты увидишь, скрывается ли под его маской Хаалиа, брат Энсаро... или, может быть, это кто-то другой.
   Улыбка нарисованного рта стала ещё шире.
   Он вновь опустился в плетёное кресло, расслабленно положив обе руки на подлокотники, и чуть запрокинул голову, с видимым удовольствием прислушиваясь к пению щебетавшей в клетке птицы.
   Хайнэ, чуть помедлив, приблизился.
   Он увидел перед собой на низком столике сосуд с маслянистой жидкостью и рядом с ней - носовой платок. Намочив его, он протянул руку к загримированному лицу и задрожал: ему вдруг представилось, что, смыв этот грим, он вновь увидит то, что мелькнуло на мгновение в страшном видении - обгоревший, изуродованный, оживший труп.
   Но господин Маньюсарья, усмехнувшись, схватил его за подбородок, впившись длинными ногтями в щёку и как будто говоря: смотри, смотри, не вздумай отворачиваться.
   С искривившимся лицом Хайнэ провёл носовым платком по чужой щеке, покрытой слоем белоснежной краски.
   Медленно, сквозь растворявшийся грим, перед ним стали проступать очертания чужого лица... нет, хвала Богине, не изуродованного.
   Почувствовав облегчение, Хайнэ стал дышать медленнее, спокойнее.
   Он отмывал от краски бледный лик совсем ещё не старого человека - даже наоборот, очень юного, довольно красивого. Чётко очерченные брови, резко контрастировавшие с очень белой кожей, такие же тёмные глаза, в страдании искривлённый рот, аристократически тонкая переносица, прямой нос...
   Хайнэ замер, вдруг что-то почувствовав, но это "что-то" было ещё на грани мучительного предчувствия, а не осознанной мысли.
   Лишь когда он случайно задел рукой шапку господина Маньюсарьи, и та полетела на пол вместе с белыми волосами, оказавшимися париком, а по плечам Манью рассыпались угольно-чёрные пряди, Хайнэ всё понял и, не сдержав крика, отпрянул назад.
   Юноша в одежде господина Маньюсарьи и с лицом Хайнэ Саньи поднялся с места и, характерно припадая на одну ногу, принялся ходить взад-вперёд по беседке.
   - Хатори мой друг и брат и, между тем, спал с той женщиной, которую я люблю больше всего на свете, - произнёс он, глядя куда-то вдаль. - Разве могу я простить его за это?! Ну и что же, что я сам об этом его попросил. Разве он не должен был догадаться о том, что на самом деле я вовсе этого не хотел? Разве имеет значение всё, что он для меня делал, раз он не может угадать все тайные стремления моей души, все мои глубокие переживания? Он не имеет ни малейшего понятия обо мне настоящем! К тому же, это он виноват во всём, что со мной случилось. После того, как он потащил меня в Нижний Город, я заболел - значит, это Хатори виноват во всём, во всём, во всём! Я хочу, чтобы он расплатился за это; он - предатель, а вовсе не мой друг!
   Лицо юноши перекосилось от злобы - и вдруг совершенно переменилось, приобретая пародию на одухотворённость. Он сделал такой жест, как будто бы разворачивал письмо.
   - Ах, мне наконец-то написала госпожа Илон, - проговорил юноша мечтательным голосом, полным слащавого восторга. - Может быть, это именно она - та сужденная мне женщина, которая поймёт все глубины моей души и разделит со мной мои мечты? В таком случае я, конечно же, отберу её у Никевии. Ну и что с того, что я назвал его другом? Госпожа Илон всё равно его не любит!
   Он отложил письмо в сторону, прошёлся ещё несколько раз по беседке и вдруг в бессилии сжал кулаки.
   - Проклятый, ненавистный, отвратительный мне Хаалиа! - закричал он. - Как он смел не спасти своего брата, как мог позволить ему умереть? Как он мог получить бессмертие и жить, наслаждаясь жизнью, после того, что сделал?! Где его заслуженное наказание, почему мир так несправедлив, почему подлец ушёл от возмездия судьбы?
   Он упал на колени, вскинув руки к небесам в патетическом жесте, а потом глубоко вздохнул.
   - Я так тонко чувствую несправедливость, - проговорил он жалобно. - И так сильно ощущаю страдания других людей, вот, например, Энсаро! Хатори и в страшном сне не могла привидеться хотя бы часть моих душевных страданий. У него нет воспоминаний из предыдущей жизни, которые заставили бы его бояться огня; да он и эту-то почти не помнит! Так что это будет справедливо, если на костре погибнет он, а не я... Ведь для него это ничего не значит. А мне ещё нужно столько всего сделать в этой жизни!
   - Хватит, - проговорил Хайнэ, закрыв лицо руками. - Хватит, не надо больше, я всё понял.
   Но Манью не собирался останавливаться.
   Он вдруг тоже закрыл лицо руками, повторяя движения Хайнэ, как в зеркале, и начал раскачиваться, как будто в рыданиях.
   - Ах вот, значит, как вы обо мне думаете!.. - воскликнул он. - Вы обесцениваете мои идеалы, превращаете в фарс все душевные порывы, утверждаете, что ничего хорошего во мне нет вовсе, что весь я - это сплошной самообман; лицемерное, себялюбивое существо, прикрывшееся маской возвышенных страданий. - Он отнял руки от лица, и всё оно вдруг исказилось от злой, торжествующей улыбки. - Только, думаете, вы много лучше меня? Думаете, только в вас нет всего этого? О, я докажу вам, что это не так. Я ведь тоже могу показать вам правду, и вряд ли эта правда будет много лучше моей. С этих пор никто из вас не посмеет ни унизить меня, ни посмеяться надо мной, я сам буду смеяться над вами, аххаха!
   И, криво ухмыльнувшись, он вновь надел на себя белый парик и шапку, и, достав из кармана зеркало, начал наносить на лицо грим.
   - Ну, как тебе моя правда, Хайнэ Санья, ахахаха? - спросил господин Маньюсарья, подходя к Хайнэ ближе. - Ты всё ещё хочешь сказать, что готов простить меня от лица Энсаро, со всей высоты своего величия?
   Тот поднялся на ноги и, дрожа, вцепился в свою трость.
   - Нет, - пробормотал он. - Думаю, Энсаро давно простил своего брата. Или вообще не заметил его предательства, потому что в одном вы правы: осуждает только тот, кто сам в себе имеет склонность к такому же греху.
   Он развернулся и пошёл из беседки прочь.
   "Всё это к лучшему, - подумал Хайнэ, и давно сдерживаемые слёзы хлынули из его глаз. - Хорошо, что он показал мне это. Я был не прав, дело совсем не в страхе. Страшно делать что-то, страшно терять свою жизнь, только если лелеешь в себе иллюзию собственной значимости. Если она исчезает, то жить становится намного проще..."
   Так он думал, чувствуя на душе глубочайшую тяжесть от увиденного - и в то же время облегчение.
   Он медленно брёл обратно к дворцу - и лишь в последний момент не удержался от желания поглядеть на беседку в последний раз...
   Оглянувшись, Хайнэ снова увидел самого себя в одежде господина Маньюсарьи, но на этот раз всё было по-другому, и выражение лица актёра было другим - не жалким, фальшивым и искажённым страданием, а преисполненным достоинства и величия.
   Господин Маньюсарья - Хайнэ Санья - сидел в своём кресле, и цветные тени переплетались у его ног, а возле беседки расцветали, повинуясь мановению его пальцев, многочисленные цветы - расцветали среди опавших листьев и снега, обвивая перила, источая чудесный аромат.
   Господин Хайнэ Санья поднялся на ноги - больше не хромой и не увечный, приблизился к клетке с птицей, и отворив дверцу, выпустил её на волю. Птица села к нему на плечо, и он с любовью и нежностью гладил её по крыльям, и вокруг цвели цветы, и менялись каждое мгновение, как в калейдоскопе, цветные узоры, и мелодично звенели колокольчики.
   "Волшебник... - казалось, шептало всё вокруг. - Великий волшебник Хайнэ Санья..."
   А потом на пороге беседки появился кто-то ещё.
   Хайнэ Санья, стоявший в середине беседки, обернулся - и увидел сужденную ему возлюбленную, такую же волшебницу, как он сам; и птица перелетела с его плеча на её плечо.
   Что-то внутри у Хайнэ всколыхнулось; потянулось к иллюзии всем сердцем, всем существом. Он задрожал, сдерживая себя, охлаждая поднявшийся против воли порыв.
   Другая волна, волна горечи, поднялась в нём и смыла первую, оставив опустошение - и ещё какое-то лёгкое, едва уловимое чувство.
   Привычная боль в ногах неожиданно отпустила; Хайнэ отвернулся и медленно продолжил свой путь.
   Вокруг уже начинало светлеть; рассвет настиг его как-то незаметно. Он остановился, увидев искры солнечных лучей в редких шапках подтаявшего снега, прикрывавших глянцевито-алые кленовые листья.
   Осенний утренний пейзаж, как будто отмытый солнечным светом и пронизанный им сверху донизу - пустынные аллеи, пожелтевшие деревья, павильоны дворца с изогнутыми крышами - был удивительно тих и светел, как акварельная картинка.
   Воздух был морозен и наполнен разнообразными запахами - прелая земля, талый снег, лакированная древесина отреставрированных павильонов, горьковато-сладкий аромат последних осенних цветов.
   Хайнэ прислонился к тонкому стволу какого-то деревца, провёл рукой по шершавой коре, и долго глядел на всё каким-то новым взглядом, открывавшим ему странное и удивительное в привычных вещах.
   Однажды что-то такое с ним уже было - когда он в последний раз гулял по саду с Онхонто, но тогда средоточие любви было именно в нём, в его прекрасном спутнике, а теперь эта любовь как будто рассеялась и обнимала собой всё вокруг.
   И была она не волнующей, как тогда, а тихой, лишённой какого бы то ни было восторга, немного печальной и заполнявшей его целиком, как заполнял солнечный свет пустынные просторы дворцового сада.
   "Настоящее счастье всегда бывает незаметным, - пришло Хайнэ в голову. - Едва уловимым... Чтобы ощутить его, нужно долго вслушиваться в тишину и всматриваться в трепет листвы от порывов ветра".
   И ещё:
   "Какая разница, хорош я или плох, жалок или велик. Всё это теряет малейшее значение, когда глазам открывается красота мира".
   Так он постоял немного возле дерева, а потом принялся подбирать с земли опавшие листья, осторожно отряхивая их от снега.
   Руки чуть-чуть покалывало от мороза, а щёки обжигало почти что зимним ветром, и что-то во всём этом было такое же новое, удивительное.
   Собрав свой букет, Хайнэ передохнул, полюбовавшись жаром отцветающих осенних красок у себя в руке, перехватил поудобнее трость и принялся медленно взбираться по высокой лестнице, ведущей в главный павильон.
   Коридоры его в этот утренний час были так же пустынны, как и аллеи в саду.
   Хайнэ хотел было отнести свой букет Онхонто, но на полдороге внезапно развернулся и, помедлив, пошёл в другом направлении.
   С трудом распахнув тяжёлые, массивные двери, он остановился на пороге и замер.
   - Вы? - проговорил Главный Астролог, поднимая голову. - Что вам здесь нужно?
   Хайнэ помолчал.
   - У вас есть ваза? - спросил он, наконец, и приподнял руку, показывая свой букет.
   Астанико посмотрел на него наполовину удивлённо, наполовину раздражённо, однако встал из-за стола и подошёл к книжному шкафу.
   - Такая вам подойдет? - спросил он равнодушным тоном, протягивая Хайнэ узкую вазу горчично-жёлтого цвета с узором из геометрических линий.
   - Да, - кивнул Хайнэ и, проковыляв к столу, стал составлять свои листья в вазу. - Смотрите, какое красивое сочетание оттенков. А если бы вы раскрыли шторы, то, мне кажется, получилось бы ещё лучше.
   Астанико, помедлив, распахнул тяжёлые занавеси, наглухо закрывавшие большие окна, и солнечный свет хлынул в комнату.
   - Теперь вы довольны? - осведомился он чуть насмешливо.
   Хайнэ молча смотрел на танец пылинок в столбах солнечного света; в кабинете Главного Астролога было довольно пыльно и неопрятно, но сейчас, в лучах яркого света эта грязь почему-то не казалась отталкивающей - наоборот. Астролябии, книги с разноцветными корешками, листы меловой плотной бумаги, изрисованные натальными картами и в беспорядке разбросанные по столу, отвечали на прикосновение солнечных лучей золотистым блеском.
   - Я сейчас подумал, что вы, в силу своих отношений со звёздами, вероятно, любите темноту и ночь, - проговорил Хайнэ, не отрывая взгляда от осеннего букета на столе, казалось, вспыхнувшего под лучами солнца ярким пламенем. - Но рассвет бывает также очень красив. Только посмотрите.
   Астанико смотрел на него, скрестив на груди руки.
   - Послушайте, Хайнэ, хватит валять дурака, - наконец, сказал он холодно. - Прекратите этот фарс - вазы, рассвет, красота и гармония... Говорите прямо, зачем пришли. Укорять меня своим видом невинной жертвы? Просить о спасении для брата? Заявлять, что всё ещё не сдаётесь и верите в мои лучшие качества? Сказать по правде, я поражён вашим упорством. Но лучше бы вы применили его в каких-нибудь более подходящих целях.
   - Я правда не знаю, зачем я к вам пришёл, - возразил Хайнэ, дотронувшись до одного из листьев. - Мне просто захотелось принести вам букет, вот я это и сделал.
   - И вам не кажется, что это безнравственно - продолжать общение с человеком, который отправил на смерть вашего брата? - приподнял брови Астанико. - Ладно бы вас самого. Но какое право вы имеете прощать человека за горе, причинённое не вам лично, а вашим близким?
   Хайнэ закрыл глаза и прислонился к стене.
   - Я не хочу думать о том, как должен относиться к вам, - проговорил он. - Тем более, сейчас. Знаете, мне кажется, люди слишком много оценивают - себя, других, своё отношение к другим людям, отношение других людей к себе... Я не говорю, что это неправильно и ненужно - может быть, это именно то, что отличает человека от животного - но иногда без этого намного проще. Если отказаться от этого хотя бы ненадолго, то можно почувствовать...
   Он осёкся и немного неуклюже опустился на пол, придерживаясь рукой за стену.
   - Почувствовать что? - раздражённо спросил Астанико несколько минут спустя. - Если уж начали, то договаривайте!
   - Я сейчас испытываю такое странное ощущение, - признался Хайнэ. - Я как будто в другом мире и в другом теле, и всё по-другому, и всё так просто. Просто любить всё на свете, просто не бояться, не сомневаться... Я знаю, что это ненадолго, но мне так не хочется... возвращаться к себе прежнему.
   Он вздохнул и, подперев рукой щёку, задумчиво посмотрел куда-то вдаль.
   - Знаете, ещё немного - и я в самом деле полюблю вас, - вдруг сказал Астанико ещё более раздражённо, почти яростно. - Вы невыносимы!
   Хайнэ вскинул голову и посмотрел на него удивлённо.
   - В таком случае я буду вам благодарен, - тихо сказал он. - Не думаю, что во мне есть многое, за что меня можно любить.
   - Ну да, да, - отмахнулся Астанико с выражением злой досады. - Вы жалки, трусливы и инфантильны. Но вы же упорствуете в своей любви к подлому мерзавцу, так отчего бы мне не упорствовать в любви к глупому ребёнку? Вы пробуждаете во мне какой-то идиотский инстинкт соревнования! - вдруг добавил он яростно. - Разве я хуже вас?
   - Не хуже, - согласился Хайнэ, чуть улыбаясь. - Знаете, я и в самом деле рад, что пришёл к вам и услышал всё это, вы...
   Он опять недоговорил и, чуть вздохнув, поднялся на ноги.
   Астанико молча следил за тем, как он ковыляет к выходу, однако когда Хайнэ уже добрался до дверей, вдруг подскочил к нему, с силой оттолкнул - так что тот чуть не повалился на пол - и закрыл собой проход.
   - Думаете, я вас отсюда выпущу? - спросил он резко. - Вы собрались пойти и признаться, что это ваша книга. Но только я не дам вам этой возможности.
   - Вы запрёте меня здесь навсегда? - печально поинтересовался Хайнэ.
   - Не будьте о себе такого высокого мнения, - фыркнул Астанико. - Сейчас у вас порыв благородства и возвышенных чувств, вы одухотворены и с лёгкостью сделаете то, на что в обычном состоянии у вас не хватает душевных сил. Но долго это не продлится, и вы это сами понимаете. Через какое-то время все ваши низкие качества вернутся, и трусость в вас снова победит.
   - А вы этого так хотите? - тихо спросил Хайнэ, поглядев ему прямо в глаза. - Чтобы всё низкое во мне победило? Вы действительно этого хотите?
   Лицо Астанико перекосилось.
   - Не думаю, что вы сознательно используете все эти приёмы, - проговорил он куда-то в сторону. - У вас бы не хватило ума. Но иногда глупость бывает умнее мудрости, какая странная вещь, не устаю ей поражаться!
   Он вдруг схватил Хайнэ за запястье и с силой сжал.
   - Будь по-вашему, глупый ребёнок, - проговорил он тихо и яростно, глядя ему в лицо. - Я спасу вашего брата. Но только не смейте когда-нибудь разлюбить меня, слышите? Если сделаете это однажды, я убью вас. Сопоставление наших гороскопов, кстати говоря, ясно говорит об этой возможности, о том, что один из нас убьёт другого... впрочем, вы вряд ли что-нибудь об этом поймёте. Оставайтесь здесь и не вздумайте что-нибудь предпринимать. Я всё устрою.
   С этими словами он отпустил руку Хайнэ и размашистым шагом вышел из кабинета. Путаными ходами он направился к своей спальне и лишь один раз помедлил, остановившись посреди коридора. Лицо его искривилось - то ли мучительно, то ли от злости, но он тут же, переборов себя, продолжил путь.
   Он распахнул двери спальни; Иннин сидела на его постели.
   Он привёл её сюда ещё ночью, улыбаясь гадкой удовлетворённой улыбкой, однако после этого ушёл, приказав подождать его - и отсутствовал до самого утра.
   "Он уже начал издеваться, - мрачно усмехнулась Иннин, когда за окном забрезжил рассвет. - Я не только должна подвергнуться унижению, но ещё и ждать этого унижения, а под конец, измучившись от ожидания, захотеть, чтобы он пришёл быстрее. Но этого не будет".
   И она, собрав в себе все силы, приказала себе не думать о предстоящем, и так и просидела всю ночь - безмолвно наблюдая картину за окном глазами холодной статуи.
   - Приготовились пожертвовать своим самоуважением во имя спасения господина Хатори? - осведомился Астанико, появившись на пороге.
   "Я должна учиться преодолевать гордость, - думала Иннин, не глядя на него. - А иначе как я смогу покинуть это место? Всё это - только подготовка, чтобы... чтобы сделать это".
   - О, ваша душа на самом деле жаждет этой искупительной жертвы, - продолжал Главный Астролог. - Принеся её, вы станете выше в собственных глазах. И неважно, что метод подл; чем подлее метод, тем выше вы будете считать себя. Невинная жертва... подите вон.
   Иннин вздрогнула.
   - Подите вон! - снова рявкнул Астанико. - Думаете, я на самом деле так вожделею к вам, как к женщине? Да нет, на самом деле, мне было просто интересно посмотреть, что победит в вашей душе. Теперь моё любопытство удовлетворено, можете идти.
   Иннин вскочила на ноги.
   - Жалкий подлец! - закричала она, чувствуя одновременно ужас, отвращение и облегчение.
   "Сколько времени было потеряно..." - пронеслось в её голове.
   - О, нет, - с елейной улыбкой возразил Астанико. - Подлецом бы я был, если бы принял вашу жертву, а потом заявил, что ничего не собираюсь давать взамен. И, сказать по правде, так я и собирался сделать. Но меня остановило соображение о том, что после этого вы до конца жизни будете считать себя безвинной, праведной и оболганной. Меня раздражало ваше высокое о себе мнение, только и всего. Мне хотелось несколько сбить с вас спесь. Так вот идите и запомните это чувство - когда вам очень хотелось принести в жертву свою возвышенную душу, а она никому не оказалась нужна. Потому что на самом деле это самая обыкновенная душа; таких множество, и ваша ничем не лучше и не интереснее других.
   Иннин бросилась к дверям.
   - Я господина Хатори я всё-таки спасу, так что можете не волноваться, - крикнул ей Астанико, когда она уже схватилась за ручку. - Но не ради вас, а ради вашего брата. В конечном итоге, он предложил мне больше, чем предложили вы. А я в глубине души торговец: кто даёт мне более высокую цену, тому я и плачу.
   Иннин остановилась, кусая губы.
   - Сделайте это, и я буду считать вас благородным, - с трудом проговорила она.
   "Он всё-таки добился своего, - подумала она, выбежав в коридор и прислонившись горевшим лицом к мраморной стене. - Я чувствую себя самым подлым, низким и лицемерным существом на свете. Пусть празднует победу".
   Она сдержала рыдания и попыталась воскресить в памяти то, что произошло с Хатори - всю ту нежность и тепло, что он ей подарил, и собственные ощущения, не имевшие ничего общего со стыдом и унижением, хоть она и предала клятву жрицы.
   "Всё к лучшему, - подумала Иннин, дрожа. - Главное, что это осталось незапятнанным. А гордость... гордость не жалко".
   Господин Астанико, подглядывая за ней в щель между неплотно прикрывшимися дверями, подождал, пока она уйдёт, а потом вышел из спальни и направился в покои Верховной Жрицы.
   Он не был настолько самонадеян, чтобы считать, что сможет провернуть всё дело в одиночку - он полагал, что необходимо заручиться если не поддержкой, то, по крайней мере, молчаливым согласием вышестоящего лица.
   Он был уверен, что получит его: в конце концов, Хатори Санья был племянником Даран, хоть и не родным. Астанико казалось, что он разгадал Верховную Жрицу: женщина, отрекшаяся от своей семьи, но, в конечном счёте, не от родственных чувств - такая же, как и Иннин. Он знал, что она не станет спасть Хатори лично, но позволить это сделать другому лицу - это она сделает.
   Так он считал и почти безо всяких опасений изложил ей свой план.
   Он поведал о том, что сумел расположить общественное мнение - ему нравилось произносить это и подобнее ему выражения - в пользу обвиняемого, и хватит одной-единственной маленькой детали, чтобы поднять знать на защиту Хатори.
   Этой деталью и будет "чудо", весть о котором чуть позже донесётся до простого народа, тем самым, укрепив его в пошатнувшейся вере. То, что Великая Богиня простила предателя - не столь страшно в сравнении с тем, что Великой Богини не существует вовсе, как уже начинают считать.
   Таким образом, в пользе будет спасение жизни Хатори и, заодно, укрепление религиозных чувств в подданных, в вычете - гнев Светлейшей Госпожи, желающей воспользоваться сложившейся ситуацией в собственных целях.
   - Но Светлейшая Госпожа и без того гневается... слишком часто, - осторожно намекнул Астанико на то, что первая чаша весов должна перевесить.
   В глубине души он не боялся Таик, сначала принцессу, а потом Императрицу, считая её вздорной, истеричной и глупой женщиной, и в этом мнении его сильно поддерживали рассказы сестры, которая провела рядом с принцессой почти всю жизнь. Гораздо больше Астанико опасался Даран и сейчас, пламенно и пылко излагая свои соображения, одновременно надеялся убедить её в своём уме и проницательности и заручиться её дальнейшей поддержкой.
   Тогда та жертва, которую приносил он сам, спасая ненавистного ему человека, сразу же принесла бы приятное практическое следствие - помимо эфемерных и идеалистических, которые были связаны с братом и сестрой Санья.
   И он частично добился своего.
   "Умный и честолюбивый мальчик, далеко пойдёт, - думала Даран, созерцая его своим тусклым, ничего не выражающим взглядом. - Но не думает же он, что ему удастся перехитрить самое меня?"
   - Всё это хорошо, господин Главный Астролог, - вдруг решительно перебила она его в середине очередной пламенной тирады, хотя до этого не произносила ни слова. - Но вы чересчур увлеклись общественным фактором и совсем позабыли о личном, который, смею предположить, единственный заставлял вас поддерживать отношения с Хайнэ Саньей и Иннин, потому что большой интриги с их помощью вам провернуть бы не удалось.
   Главный Астролог сразу как-то побледнел.
   - Так вот, я предлагаю вам ещё раз как следует подумать и переоценить ситуацию в связи с тем фактом, что госпожу Иннин и господина Хатори связывают узы, куда более глубокие и взаимопроникающие, чем просто братские или дружеские, - сказала Даран, сдержав усмешку.
   Она смотрела на Астанико и пыталась прикинуть, станет ли он отпираться в своей очевидной страсти к её племяннице, и если станет, то насколько долго.
   Он не стал - и этим несколько повысил себя в её глазах.
   - Я в курсе, что госпожа Иннин питает к господину Хатори известную симпатию, - проговорил Главный Астролог, криво и через силу усмехнувшись. - Но до тех пор, пока всё это не переходит определённой грани, я смогу сдерживать собственные чувства в этом отношении. А госпожа Иннин эту грань не перейдёт.
   - Уже перешла, господин Астанико, не далее, как вчера вечером, - возразила Даран. - К сожалению, у вас устаревшие сведения.
   Нужно было видеть, как искривилось его лицо.
   - Вы хотите сказать, что она... нарушила клятву жрицы? - проговорил Астанико, смертельно побледнев и скомкав рукав затрясшимися пальцами.
   - Увы, - безжалостно подтвердила Даран. - Более того, я не сомневаюсь, что рано или поздно она откажется от выбранной стези, сбежит из дворца, сделает Хатори своим мужем, и вам ещё придётся составлять гороскопы для их детей. Я ведь знаю Иннин, - добавила она, использовав одну из крайне редких своих улыбок - мягкую и с долей материнской снисходительности.
   Бледность на лице астролога сменилась не менее болезненной краской дикой, всепоглощающей ярости.
   - Довольно солидный камень, брошенный на другую чашу весов, не правда ли? - сказала Даран задумчиво, глядя куда-то в сторону.
   - Сдаётся мне, господин Хатори насолил вам не меньше, чем мне когда-то, - проговорил Астанико с кривой ухмылкой, когда немного отошёл от шока. - Я ошибся только в одном - вы не менее моего желаете его смерти.
   - Я - жрица, господин Главный Астролог, - напомнила ему Даран холодным тоном. - А жрица всегда бывает беспристрастной. Впрочем, каюсь. Возможно, мне просто любопытно посмотреть, что победит в вашей душе.
   При этих словах лицо Астанико совсем уж перекосилось, глаза расширились.
   - Вы... - как-то изумлённо произнёс он.
   - Я не стану вам мешать, - перебила его Даран. - Делайте, как сочтёте нужным. Для меня есть польза в любом из вариантов развития ситуации. Решение за вами.
   Главный Астролог вдруг рассмеялся.
   - О, я не стану томить ваше любопытство, - отрывисто, злобно проговорил он. - Разумеется, решение моё ясно, как божий день... или, скорее, как темнота ночи. Тьма всегда побеждает, не правда ли?
   - Побеждают те наши желания, которые наиболее сильны, - пожала плечами Даран.
   Но Астанико уже снова совладал с собой.
   - Могу я попросить вас, по крайней мере, прикрыть мою спину? - осведомился он, сложив руки на груди. - Я имею в виду, намекнуть госпоже Иннин... и господину Хайнэ, что задуманное чудо сорвалось не по моей вине. Например, мой заговор раскрыли, или ещё что-нибудь в этом духе. Я свою роль сыграю, но не знаю, поверят ли мне без доказательств. Думаю, я заслуживаю этой малости - хотя бы в благодарность за то, что я отговорил Хайнэ признаваться, что учение Милосердного принадлежит ему. Если бы он это сделал, тень пала бы на всю семью Санья... не думаю, что вы этого хотите.
   - Чего я хочу, а чего не хочу, вам неведомо, и ведомо не станет, - отрезала Даран. - Мне казалось, вы этот урок уже усвоили за прошедший час. Впрочем, надеяться вы, конечно, можете. Надежда остаётся с человеком до самого последнего часа, а когда она исчезает, вместе с ней отлетает и его дух. На этом прошу вас покинуть мой кабинет.
   Главный Астролог бледно поклонился и вышел.
   И после этого Даран дала выход ярости, которая копилась в ней со вчерашнего вечера.
   "Не для того я принесла столько жертв и вложила в тебя столько сил, чтобы ты сбежала с первым же любовником и жила, как обычная женщина, - думала она, подойдя к окну и глядя на занесённый снегом осенний сад. - Глупая... глупая, глупая!"
   Она стукнула кулаком по деревянной раме и замерла.
   Где-то вдалеке несколько раз пробили в гонг, возвещая полдень.
  

***

   Ночь, бессонная для Хайнэ, Иннин и Главного Астролога, оказалась таковой и для Хатори - однако виной тому были отнюдь не размышления о близости возможной смерти.
   Последняя была до странности ему безразлична, хотя он меньше всего на свете хотел умереть, и особенно после случившегося.
   Волновало его другое: пытаясь скоротать вечер, он взялся прокручивать в голове события, произошедшие до его ареста, и вдруг обнаружил, что они начали медленно, но верно выветриваться из его памяти.
   Это открытие его взволновало: одно дело было забыть о том, что произошло в далёком прошлом, восемь лет тому назад, и совсем другое - когда превращаются в пустоту воспоминания последних дней.
   Означало ли это, что он страдает провалами в памяти?
   Преодолев какое-то внутреннее сопротивление, которое всегда мешало ему предаваться размышлениям, Хатори заставил себя напрячь память.
   И обнаружил: он прекрасно помнил о том, какие лекарства и по каким часам нужно принимать Хайнэ, в каком укромном месте спрятаны его книги и рукописи, и даже какие ароматы - чудовищные, отметил про себя Хатори - брат предпочитает в качестве духов.
   В целом, дни, проведённые с Хайнэ, он также мог без особого труда воскресить в памяти.
   А вот то время, что он провёл в одиночестве...
   Хатори смутно помнил, что иногда такое время бывало - но когда? где он был? чем занимался?
   Всё это начисто выветрилось из его памяти.
   Он знал как факт, что провёл однажды ночь с Марик Фурасаку, но не мог вспомнить, где это случилось, как всё прошло, что она ему говорила, и что он сам ей отвечал. При любой попытке обратиться к тому дню, в памяти всплывало совсем другое - залитые кровью стены, Хайнэ, ничком лежащий на полу...
   Два месяца, проведённые в столице - за исключением тех дней, которые Хайнэ жил дома после своей попытки самоубийства - превратились в смутный сон, игру разноцветных теней и контуров, обрывков каких-то картин и сцен.
   Почему же он только сейчас это понял?
   Ответ был прост - прежде и не пытался о чём-либо вспоминать, был слишком занят с Хайнэ и в целом не видел ничего интересного в том, чтобы воскрешать в памяти прошлое, тем более, недавнее.
   Но оказалось, что дело не в том, что он не хочет - не может.
   Мысль эта принесла какое-то щемящее чувство, но Хатори справился с ним довольно быстро. Велика ли трагедия в отсутствии собственных воспоминаний? В конце концов, те дни, которые он провёл рядом с Хайнэ, и вообще всё то, что было связано с братом, он помнил довольно хорошо.
   Значит, до тех пор, пока Хайнэ с ним - всё в порядке.
   А это он и раньше прекрасно знал, ничего другого от жизни ему и не нужно было.
   "Ах, так, - подумал Хатори не то чтобы со злостью и обидой, скорее, удивлённо. - Значит, я..."
   И на этом мысль оборвалась начисто - слишком уж он не привык анализировать собственные чувства и ощущения.
   Он перевернулся на бок и попытался, наконец, заснуть.
   Это ему почти что удалось - но из состояния полузабытья вывела новая тревожная, чуть болезненная мысль.
   Получается, то, что произошло сегодня с Иннин, он забудет точно так же, как ночь, проведённую с Марик?
   И снова Хатори одолела какая-то печаль, щемящая тоска, которую пришлось стряхивать с себя усилием воли.
   "Она не должна узнать об этом, - подумал он. - Иначе обидится. Мы должны жить втроём, тогда всё будет хорошо, я ведь и раньше это знал. Конечно, есть такие моменты, когда Хайнэ не сможет присутствовать рядом со мной и Иннин, но вряд ли она будет часто спрашивать, помню ли я..."
   Что-то, правда, подсказывало ему, что обо всех последующих ночах Иннин, быть может, и не будет его спрашивать, но эта, самая первая, всегда будет для неё особенной.
   Он встрепенулся, найдя выход - записать всё то, что он пока ещё помнит отчётливо, на бумагу, и тогда проблема исчезнет сама собой. Забудет - перечитает.
   И тут же сам над собой посмеялся.
   Даже если забыть о том, что здесь, в камере, нет ни бумаги, ни кисти с тушью, и никто их ему не принесёт - сможет ли он передать бумаге любовные чувства и ощущения?
   Нет, для этих целей нужен Энсенте Халия, но никак не Хатори Санья.
   Энсенте-Энсенте, Хайнэ...
   Хатори уже позабыл свою вспышку злости, и хотя внутренняя обида оставалась, ему хотелось только одного - побыстрее быть снова рядом с ним.
   Он услышал шаги и поднял голову, подумав было, что вернулась Иннин - но это была не она.
   - Ты! - удивлённо воскликнул Хатори, увидев волшебницу с белыми волосами.
   И впервые подумал: он не знает её имени потому, что она его не сказала, или потому что забыл его, как забыл уже, каким образом они познакомились и где виделись?
   - Послушай, жрица, - сказал он, подскочив к решётке и напряжённо вглядываясь в смутно белевшее в темноте лицо. - Ответь мне на один вопрос: когда мы встретились в первый раз?
   Она, казалось, ничуть не удивилась его вопросу.
   - Я гадала тебе на картах, - ответила она. - Я сказала, что однажды ты обретёшь свободу и вернёшь всё, что потерял, но это произойдёт не раньше, чем ты порвёшь те узы, которыми добровольно себя связал.
   Что-то произошло в голове Хатори - может быть, сказался проведённый в раздумьях вечер - и слова, которые раньше были лишь туманным метафорическим бредом, вдруг обрели для него чёткий и конкретный смысл.
   - Меня связывают узы с Хайнэ, - сказал он. - Но ты не права, жрица. Это то, благодаря чему я живу. Если я их порву, от меня ничего не останется. Разве то, что я ничего не помню о днях, когда его не было рядом со мной - не доказательство? Я всегда должен быть рядом с ним, я это точно знаю.
   Жрица - Хатори не помнил, откуда он взял, что она жрица, но, вероятно, она что-то ему об этом говорила - ничего на это не ответила и только смотрела на него своими большими светло-аметистовыми глазами, мерцавшими в полумраке.
   Хатори смутно вспомнил: трактир в Нижнем Городе, в который он зашёл в женском наряде.
   Кажется, он пил...
   Да, пил.
   Сквозь череду смутных образов пробилось более отчётливое воспоминание: письмо Хайнэ, которое ему принесли из дворца. Сначала он обрадовался, очень обрадовался, а потом прочитал его - и разозлился. Или огорчился?
   Как бы там ни было, потом он оказался в трактире, и ещё там был Сорэ Санья, вполне обманувшийся его маскарадом, и над ним было грех не посмеяться. И вот он пил, и смеялся, и ему было хорошо, а, может быть, плохо, а потом появилась волшебница и села рядом с ним за стол.
   - Это моя сестра, - сказала она, положив руку ему на плечо и отвечая на настойчивый вопрос пьяного Сорэ Саньи о том, что это за прекрасная знатная дама, и что она делает в таком месте. - Пойдём со мной, сестра.
   Кажется, Хатори не удержался от какой-то выходки напоследок - откуда-то же Сорэ Санья узнал о том, что это была никакая не прекрасная знатная дама, а куда менее прекрасный мужчина, носивший ту же фамилию, что и он, но не связанный с ним узами крови.
   Впрочем, об этом Хатори уже ничего не помнил. Следующим воспоминанием был дом - и крики многочисленных птиц, раздававшиеся, казалось, отовсюду. Птицы были в саду и в доме, в клетках и просто так, они тянули шеи, хлопали крыльями, белоснежные перья летели с потолка, как снег...
   Но Хатори искал глазами одну-единственную - с золотым пером.
   - Продай мне ту птицу, - тянул привычную песню он. - Мой господин будет очень рад, если я верну её ему.
   Но волшебница только качала головой.
   - Ну хорошо, - сдался Хатори. - Тогда у меня есть ещё одна просьба от него. Он хочет найти своих единомышленников в вере, он исповедует религию Милосердного.
   В этот момент в дом ворвались стражники, птицы закричали и бешено захлопали крыльями - и на этом воспоминание оборвалось.
   - Как твои птицы, волшебница? - спросил Хатори, помолчав. - Я помню, что когда в твой дом вломились, они все вырвались на свободу и улетели. Ты смогла их найти?
   - Да, они вернулись ко мне, - кивнула женщина. - Все, кроме одной.
   - Знаю, - помрачнел Хатори. - Она здесь.
   - Я пришла за ней.
   - Она умерла, волшебница. - Хатори отвернулся. - Прости меня хотя бы ты, не знаю, сможет ли простить Хайнэ. Я не смог спасти её и уберечь.
   - Отдай её мне.
   Вздохнув, Хатори разрыл солому, которой был покрыт холодный пол, и достав спрятанный под ней трупик птицы, осторожно просунул его сквозь прутья решётки.
   Волшебница села на пол и положила птицу к себе на колени.
   Она наклонила голову так, что белоснежные волосы свесились, закрывая её лицо и мёртвую птицу, и начала что-то шептать глухим, нежным голосом.
   А потом - или это Хатори только показалось?! - птица как будто вскрикнула, что-то отвечая.
   Нет, это была не иллюзия - она ожила, захлопала крыльями и, взлетев с колен женщины, уселась ей на плечо.
   Пару мгновений Хатори смотрел на это расширенными глазами, а потом оправился от изумления и, бросившись к решётке, успел схватить волшебницу, поднявшуюся на ноги, за платье.
   - Подожди, - закричал он. - Не уходи! Вылечи моего господина! Раз ты смогла вернуть к жизни мёртвую птицу, то уж тем более сможешь изгнать болезнь из его тела! Ты сможешь это сделать, я уверен, скажи мне цену, я заплачу, что угодно! Вылечи его!
   - Я себе не подвластна, - возразила волшебница. - Я не могу решать вопросы жизни, смерти и судьбы человека по своей воле. Никто не давал мне разрешения вмешиваться в судьбу твоего господина. Поэтому не проси.
   Хатори понял, что это бесполезно, и, вздохнув, отпустил её платье.
   - Но я могу помочь тебе сбежать отсюда, - вдруг предложила женщина. - Это в моих силах, и это не запрещено.
   Хатори вскинул голову.
   - Нет, - отказался он после недолгого молчания. - Не думаю, что это хорошая идея. Если я просто ускользну отсюда, это бросит подозрение на Хайнэ, к тому же, я не могу оставить его здесь. Или ты можешь помочь мне забрать и его тоже? - вдруг пришло ему в голову.
   Но волшебница ожидаемо отказалась.
   - Тогда не надо, - принял окончательное решение Хатори. - Иннин сумеет устроить так, чтобы мы сбежали все вместе, втроём.
   - А ты не хочешь попросить чего-нибудь для себя лично? - вдруг спросила женщина, странно улыбнувшись. - Не для Хайнэ, а для себя.
   - Я уже говорил, что мне ничего не нужно, у меня и так всё есть, - пожал плечами Хатори. - Кому-то говорил... не помню, кому. Может быть, и тебе.
   Он вновь опустился на каменный пол, и вдруг тоска нахлынула на него с головой, такая же тоска, как однажды, когда Хайнэ забрали во дворец к Онхонто, а он остался ночевать в их общей комнате один.
   - Или... подожди, - позвал Хатори волшебницу. - Я хочу его увидеть, просто увидеть. Я тоскую по нему, а в последний раз нам даже толком поговорить не удалось. К тому же, мы поругались, мы вообще часто ругаемся, но глупо было на этом расставаться... Я не совладал с собой, и теперь мне тоскливо. Можно это устроить, чтобы просто увидеть его? Лучше даже не разговаривать, потому что снова ведь поссоримся.
   И он усмехнулся, глядя куда-то вдаль.
   - Хорошо, - улыбнулась волшебница. - Это можно, но только ненадолго. Дай мне руку.
   Хатори просунул руку сквозь прутья решётки - и внезапно весь мир перевернулся с ног на голову. Пол у него под ногами зашатался, предметы начали стремительно расти и менять цвета. Пейзаж вокруг совершенно изменился - вместо сырых застенков вокруг оказалось тёмно-синее небо, усыпанное звёздами, и откуда-то с высоты полился мягкий разноцветный свет.
   Одно лишь осталось прежним - решётка, преграждающая путь, но прутья её теперь были золотыми.
   Первым делом Хатори глотнул свежего воздуха - а потом опустил голову и увидел, что под ногами у него не пол, а дно птичьей клетки.
   Новое тело было странным, непривычным; для того, чтобы не упасть, необходимо было цепляться за жёрдочку, стараясь удержать равновесие, при попытке повернуть голову невольно изгибалась длинная шея, и сами собой поднимались крылья, тяжёлые, неуклюжие.
   Это было смешно, и он было рассмеялся, но из горла вырвался совсем другой звук - глуховатое курлыканье.
   Внизу, в беседке, сидело в кресле странное существо в не менее странных, аляповатых одеждах, и курило длинную трубку, то и дело выпуская в воздух колечки разноцветного дыма.
   "Женщина это или мужчина?" - задался вопросом Хатори, но в этот момент он увидел Хайнэ, и остальное перестало его интересовать.
   Хайнэ рухнул на подушки чуть слева от него и низко опустил голову, так что Хатори были видны лишь черноволосая макушка и шелка многочисленных одеяний, разостлавшиеся по полу.
   "Как ты там? - думал Хатори-птица, в беспокойстве взмахивая крыльями. - Кто одевает тебя, кто причёсывает? Кто здесь может носить тебя на руках, как я? Бьюсь об заклад, что Онхонто, как бы прекрасен он ни был, этого не делает".
   Эти взволнованные мысли были столь сильны, что он пропустил половину разговора Хайнэ со странным существом, хозяином беседки.
   - Спасите Хатори от огненной казни, спасите его от того, от чего не смогли спасти Энсаро... - вдруг донеслось до него собственное имя.
   Хатори замер, прекратив раскачиваться на своей жёрдочке.
   "Ему не всё равно, - растроганно подумал он. - Он пришёл к этому существу, чтобы спасти меня от казни..."
   К глазам подступило что-то жаркое, но птица, разумеется, не могла заплакать - да и не то чтобы Хатори этого хотелось.
   А внизу, тем временем, развёртывалось настоящее представление, главным героем которого были Хайнэ и его пороки.
   Порой Хатори и самому хотелось высказать брату то, что его в нём не устраивало, но сейчас, после услышанного, обида его прошла, и смотреть на это ему было больно.
   "Прекрати, - яростно зашипел он в сторону существа с белыми волосами. - Ты же слышишь, он сам сказал, что всё понял! Прекрати его мучить, не то..."
   Что "не то", он не знал и сам - разве могла что-то сделать птица, заточённая в клетке? - но был уверен, что сделает что-то, и кривлявшемуся актёру, злому насмешнику не поздоровится.
   Но в этот момент картинка снова переменилась.
   Изогнув шею, Хатори больше не увидел существа с белыми волосами - в беседке был только Хайнэ, правда, в старинной, диковинной одежде актёра. Хайнэ подошёл к клетке и, раскрыв дверцу, вытащил птицу наружу.
   "Узнал, узнал!" - в восторге подумал Хатори, метнувшись ему навстречу.
   - А ведь ты больше не хромаешь, Хайнэ! - попытался воскликнуть он. - Так она обманула меня, она всё-таки это сделала, она вылечила тебя!
   Хайнэ прислушивался с улыбкой к его курлыканью и нежно гладил его по крыльям. Птица радостно подставлялась под его ласки, изгибая длинную шею, и непривычное тело вдруг стало почти привычным, почти желанным.
   В конце концов, птица успокоилась и села на плечо к хозяину - и в этот самый момент Хатори увидел на пороге беседки волшебницу.
   - Это она тебя вылечила, - хотел было сказать он не без доли собственной гордости, и вдруг понял, что его слова - а, может, и его присутствие - здесь не слишком нужны.
   Эти двое стояли напротив и не могли оторвать друг от друга взгляда.
   "А ведь это она, - вдруг понял Хатори. - Та девочка, за которой мы с тобой когда-то гнались по крышам, Хайнэ... Ты помнишь? Ты сказал, что любишь её..."
   Его охватило мучительное чувство собственной ненужности, но тут волшебница поманила его рукой, и это отвлекло его внимание.
   - Она говорит, что мне пора возвращаться, Хайнэ, - пытался сказать Хатори, тыкаясь клювом в его шею. - Мне придётся тебя оставить...
   Но Хайнэ молчал и только продолжал гладить его одной рукой.
   Неведомая сила влекла Хатори вперёд, и он, вздохнув, подчинился ей. Расправил тяжёлые, большие крылья, не имея ни малейшего понятия о том, как летать... на мгновение ему показалось, что он сейчас неуклюже рухнет вниз, но что-то словно подхватило его, и он вдруг обнаружил себя уже в воздухе.
   И в этот момент он вспомнил - вспомнил не разумом, но телом, ту свободу, которой пользовался когда-то давно, умея бегать быстрее ветра и прыгать с огромной высоты.
   Это было так же просто и естественно, как естественно для птицы взлететь, даже если она расправляет крылья в первый раз в жизни.
   Это было - легко.
   Хатори-птица полетел к волшебнице, раскрывшей навстречу ему руки, и сел к ней на плечо. Он хотел было оглянуться, чтобы посмотреть как там Хайнэ, но почему-то заныла шея, не желавшая привычно изгибаться.
   Стиснув зубы, Хатори попытался ещё раз - и очнулся на сыром полу подземелья.
   Тело болело так, как будто ему всю ночь приходилось таскать и ворочать глыбы камня.
   Он приподнялся, пытаясь понять: приснилось? померещилось? произошло на самом деле?
   Но тельца мёртвой птицы, зарытого в солому, больше не было...
   Или это жрицы забрали труп из камеры, предварительно опоив узника сонным зельем?
   "Когда-нибудь я это узнаю, - решил Хатори. - Когда выберусь отсюда".
   Где-то далеко вверху зазвонил гонг, который возвещал полдень.
   Ещё через какое-то время - по внутреннему отсчёту Хатори, через полчаса - прибежала, запыхавшись Иннин.
   - Всё будет в порядке, - сообщила она дрожащим голосом. - Я не сумела устроить, чтобы мы смогли бежать, но всё будет хорошо... должно быть так. Они попытаются тебя сжечь, но огонь не подействует, и им придётся принять это как желание Великой Богини. Не бойся.
   - Да я и не боюсь, - улыбнулся Хатори, взяв её за руку. - По-моему, ты сама боишься куда больше.
   Иннин как-то жалко улыбнулась и опустила голову.
   Она была очень напряжена.
   Нежность, которую испытывал к ней Хатори, была немного другой, чем к Хайнэ, но также сильной. Тот мир, в котором она будет его женой, а он - их общим любимым братом, почти что ребёнком, казался ему отвечающим всем его желаниям и чувствам.
   - Я тебя люблю, - сказал он неожиданно для себя.
   - И я тебя, - пробормотала Иннин, сжимая его пальцы.
   Не сказав больше ничего, она исчезла, а Хатори вновь сел на пол камеры и приготовился ждать, когда за ним придут.
  

***

   - Рано или поздно вы всё равно добьётесь полнейшего и окончательного краха семьи Санья. Нет никакого смысла торопить события и казнить калеку сейчас, когда у нас нет безоговорочных доказательств его вероотступничества, - вкрадчиво прошептала госпожа Агайя на ухо Императрице.
   Та молчала, уставившись потемневшим от злости взглядом в стену.
   - Твой брат обещал мне достать доказательства его вины, - проговорила она, наконец. - Только на этом основании я и позволила ему быть обвинителем!
   - Мой брат - просто глупый самонадеянный мальчишка, - бледные губы госпожи Агайи искривились. - Все мужчины таковы, уж мы-то с вами это знаем. Презренные, недостойные, низшие существа.
   Таик прикрыла глаза; на мгновение ей показалось, что кто-то когда-то уже говорил ей эти слова.
   Но кто? Мать?
   - Знаете, я расскажу вам смешное, - продолжила, тем временем, её наставница. - Мой брат влюблён в одну из жриц, но та отказывала ему, прикрываясь клятвой жрицы, в то время как сама давно спала с другим мужчиной. Так вот мой брат сходит с ума и ради того, чтобы заслужить её благосклонность, и затеял весь этот процесс. Как глупо, не правда ли?
   Как ни зла была Таик, но это известие заставило её криво усмехнуться.
   - Да... и в самом деле, - медленно и с презрением проговорила она. - Мужчина - это павлин. Всё, на что он способен - горделиво распушать хвост перед избранницей и ходить вокруг неё, пытаясь заслужить расположение.
   - Женщины не таковы, - сказала Агайя, обнимая ей одной рукой за плечо. - Только женщина способна на настоящую любовь.
   - Помассируй мне плечи, - приказала Императрица, приспуская верхнюю накидку.
   "Да, это правда, - думала она, пока умелые руки наставницы растирали её затёкшие мышцы. - Я могла бы дать ему настоящую любовь, если бы он этого пожелал. Но он отказался, потому что презирает меня. Что ж, пусть продолжает презирать и дальше, я постараюсь сделать так, чтобы у него было для этого достаточно поводов. Надеюсь, эта казнь послужит таковым. Он ведь просил за брата своего калеки. Пусть видит, что мне наплевать на его просьбы".
   Императрица поднялась на ноги.
   Боль в мышцах прошла благодаря массажу, однако как будто бы переместилась из шеи в виски; от мучительных приступов головной боли не помогали и лучшие средства жриц.
   Окончательно разочаровавшись в их искусстве, Императрица не торопилась снова звать мужа в свою постель.
   А что если и хвалёный любовный напиток окажется так же бесполезен?
   После такого унижения ей останется только казнить и собственного мужа, и всех жриц разом - а на это Императрица, при всех её учащавшихся приступах бесконтрольной злобы, пойти не могла.
   Что ж, оставалось удовлетворяться мелкой местью - вроде казни этого рыжего мальчишки, который не был урождённым Саньей, и на которого Таик было, в общем-то, глубоко наплевать, как и на веру в Великую Богиню, во имя которой обвиняемого приговорили к смерти.
   Что ж, по крайней мере, это зрелище развлечёт её.
   По-хорошему подобное "торжество правосудия" должно было проводиться на центральной площади, так, чтобы отовсюду стеклись толпы зрителей, и чтобы было их не меньше, чем в тот день, когда Онхонто и его будущая жена проехали по улицам города, но в глубине души Таик сомневалась.
   Станет ли казнь приёмного сына госпожи Санья тем актом устрашения, которого жаждала Императрица, чтобы приструнить подданных?
   Или народ только порадуется тому, что на костёр попал знатный человек, а знать, в то же время, отвернётся от неё?
   И перейдёт под знамёна Эсер, тянущей, тянущей свою призрачную длань к столице из своего приморского благодатного рая...
   При одной мысли об этом Таик задрожала, и по спине у неё скатились капли ледяного пота.
   "Если я всё же ошибаюсь, и Ты где-то есть, то сделай так, чтобы я смогла увидеть, как эту гадину четвертуют, - с невыразимой злостью подумала она. - Хочу увидеть, как из её могучего, драконьего тела вытекает вся кровь, до последней капли. Хочу убить её своими руками!"
   - Ускорьте приготовления, - приказала Императрица, с трудом сдерживая ярость в голосе. - Пусть вероотступник будет предан огненной смерти возле Павильона Скорби.
   Когда снаружи начало темнеть, она спустилась в сад в окружении небольшого числа прислужниц.
   Возле Павильона Скорби уже успела собраться большая толпа людей, хотя о казни не было объявлено официально.
   Часть из них - в основном, женщины, служившие во дворце, но не имевшие отношения к жрицам - выглядели расстроенными и то и дело прижимали носовыми платки к глазам.
   "Чувствительные дуры, - с ненавистью подумала Таик. - Для них это ещё одно развлечение - предаться жалости к красивому молодому мужчине, погибающему во цвете лет".
   Подданные при её появлении рухнули на колени, но все эти жесты покорности и уважения, которых ещё совсем недавно так жаждала принцесса, теперь не доставляли ей никакого удовольствия.
   "Всё равно в глубине души они ненавидят и презирают меня, - думала она и тряслась от злости. - Как только я прохожу мимо, они поднимаются с колен и смеются у меня за спиной!"
   Она обвела собравшихся глазами и не увидела Онхонто.
   - Почему не позвали Господина? - спросила Таик гневно.
   - Господин просил передать, что плохо себя чувствует, - со страхом поклонилась одна из служанок.
   "Боится это видеть! - мелькнуло в голове у Таик. - Что ж, это хорошо. В прошлый раз он демонстрировал мне своё хладнокровие, но надолго его не хватило".
   И она, наконец, почувствовала некоторое удовлетворение.
   Несколько успокоившись, она во второй раз оглядела зрителей казни.
   В их числе она увидела Хайнэ Санью, имевшего весьма болезненный, но в то же время более спокойный, чем можно было ожидать, вид; его сестру, казавшуюся молодым подобием Даран с её характерным каменным взглядом статуи; саму Даран, равнодушно смотревшую на приготовления, и, наконец, Главного Астролога, который всё время глядел куда-то вдаль, казалось, избегая взглядов.
   Таик усмехнулась и приказала привести обвиняемого.
   Его привязали к столбу, хотя особой необходимости в этом не было - обездвиживающее зелье не давало ему возможности сопротивляться, но Таик, в последнее время подвергавшая сомнению все достижения жриц, хотела действовать наверняка.
   Обвинение ему прочитала госпожа Агайя, и Таик осталась довольна тем, как твёрдо и властно прозвучал её голос при словах: "Преступление против веры и государства, против Великой Богини Аларес, нашей покровительницы и защитницы, и против Дочери её, Светлейшей Госпожи".
   Обвиняемый молчал и не отрицал своей вины, но вид у него был... наглый.
   Таик поймала на себе прямой взгляд тёмно-красных глаз, и вдруг её всю затрясло. Глаза, багряные, точно кровь! Кровь Санья!
   И хоть эта врождённая особенность внешности никак не могла быть злой насмешкой со стороны обвиняемого, Таик показалось, что это именно насмешка и есть.
   Она взмахнула рукой, подавая знак к началу казни.
   Одна из жриц поднесла к столбу факел, и одежда обвиняемого, пропитанная особым составом, моментально вспыхнула.
   Толпа потрясённо вздохнула, как один человек. Таик поглядела на бледного, как смерть, калеку и увидела, что тот, очевидно, готовится упасть в обморок.
   А огонь, тем временем, взвился до небес, пожирая Хатори Санью, и вот уже пылали его длинные рыжие волосы, всегда казавшиеся охваченными пламенем и теперь, наконец, охваченные им на самом деле.
   В толпе раздались рыдания и крики ужаса; многие дамы отворачивались.
   Таик жадно вглядывалась в преступника, ожидая от него криков боли, но он молчал.
   "Ну когда же? - яростно думала она. - Когда почернеет и лопнет его кожа, когда вытекут проклятые глаза, эти глаза, наполненные кровью Санья?!"
   Огонь вдруг пошёл на убыль, и в этот момент представил собой полнейшее сходство с существом, которое сначала жадно набрасывается на свою добычу, а потом, обнаружив, что она ему не по зубам, разочарованно отступает.
   Хатори Санья остался невредим.
   На мгновение Таик показалось, что она сошла с ума и видит либо сон, либо видение. Она задрожала и подалась вперёд, уступив предположению, что зрение подводит её, что она, может быть, ослепла от пламени?
   Но нет, он оставался таким, как прежде, и только одежда на нём сгорела, открывая толпе бесстыдную наготу совершенно неповреждённого тела.
   Толпа онемела.
   Хатори Санья зашевелился и чуть наклонил голову, как будто пытаясь прикрыть наготу своими длинными волосами; на губах у него блуждала какая-то странная, чуть удивлённая улыбка.
   Даран, казалось, ничуть не удивившаяся произошедшему, первой нарушила молчание.
   - Что ж, по всей видимости, мы стали свидетелями чуда, - проговорила они скрипучим и, казалось, немного насмешливым голосом, - которое явила нам Великая Богиня в знак своей милости. В старину такие случаи случались, и они описаны в хрониках жриц. А, может быть, Великая Богиня рассердилась на то, что в последние годы Ей оказывается всё меньше почтения, и решила явить своё присутствие - пока что таким благосклонным образом. Но не исключено, что в дальнейшем знаки Её станут куда более... грозными.
   Голос Даран вдруг стал намного более громким и вселяющим страх; толпа, до этого совершенно потрясённая произошедшим, но уже успевшая обрадоваться чуду, затряслась и задрожала, явно напуганная пророчеством Верховной Жрицы.
   - В любом случае, суд должен считаться свершившимся, - подвела итог Аста Даран. - Мы не можем идти против воли Великой Богини, пожелавшей сохранить преступнику жизнь.
   В этот момент в толпе произошло небольшое волнение, и связано оно было с Главным Астрологом.
   Калека, вцепившийся в свою трость, пытался пробиться к нему сквозь толпу. Это ему удалось, и он успел что-то тихо проговорить, но в следующее мгновение господин Астанико, не просто бледный, а натурально позеленевший, точно от приступа сильнейшей тошноты, размахнулся и со всей силы влепил ему пощёчину.
   Дамы ахнули, а Главный Астролог, с искривлёнными лицом и стиснув зубы, размашистым шагом пошёл по направлению к Главному Павильону, ни разу не оглянувшись ни на калеку, ни на Хатори.
   Даран глядела ему вслед, чуть приподняв брови.
   Когда он скрылся, она вновь обернулась к присутствующим и продолжила:
   - Поэтому я, данной мне властью, приказываю отменить приговор Высшего Императорского Суда и провозглашаю новое решение. Хатори Санья, в течение двух дней вы обязаны покинуть столицу и не имеете права возвращаться в неё, а также появляться в любом из крупных городов, на протяжении двадцати пяти лет - в противном случае вас ожидает смертная казнь. Также, во имя искупления вашей вины перед Великой Богиней, вы обязаны будете уплатить казне штраф размером в шестнадцать тысяч золотых монет. Вам запрещается сношение с жителями Астаниса в любых целях, помимо личных, ваша частная переписка будет проверяться, все ваши передвижения по стране - отслеживаться. Вы будете обязаны зарегистрировать любую купленную вами книгу в специальном ведомстве, и раз в три месяца в вашем доме будет производиться обыск.
   "Она издевается надо мной", - промелькнуло в голове у потрясённой Таик.
   Хатори Санью, тем временем, отвязали от столба и подали ему одежду, чтобы он мог прикрыть наготу.
   "Я позволю этому произойти?! - колотилось в висках у Императрицы вместе с приступами усиливающейся боли, и ей казалось, что кто-то невидимый ворочает раскалённым крюком у неё в голове. - Они вот так посмеются надо мной, посмеются все?!"
   Она была близка к тому, чтобы потерять остатки самоконтроля, но что-то всё же удерживало её от того, чтобы напрямую пойти против "воли Великой Богини" и тем самым признать, что она ничуть в неё не верит.
   - Вероятно, Великая Богиня указывает нам на то, что мы пытались казнить невинного, - закричала она, приняв решение. - В таком случае, это означает одно: Хатори Санья в действительности не виноват в вероотступничестве и принял на себя вину своего названного брата, Хайнэ Саньи, солгав суду! Привяжите к столбу Хайнэ Санью, и если окажется, что он также ни в чём не виноват, то Великая Богиня спасёт и его тоже, не правда ли? Если же этого не произойдёт, то, значит, он - истинный еретик!
   В толпе произошло смятение.
   Стражники, не смевшие ослушаться приказа Госпожи, подхватили ошеломлённого калеку под обе руки, но дальше не пошли, вглядываясь в лицо Верховной Жрицы и, по-видимому, ожидая приказа от неё.
   "Я для них - пустое лицо, - подумала Таик, рассвирепев. - Всё здесь решает Даран, а я лишь марионетка!"
   - Госпожа... - начала было Даран, низко поклонившись, но Императрица перебила её.
   - Я приказываю! - заорала она в бешенстве. - Я - твоя Госпожа, и я приказываю тебе! Ты обязана мне подчиниться!
   Вокруг воцарилась немая, испуганная тишина, даже более потрясённая, чем после того, как свершилось "чудо", и огонь не тронул Хатори Санью.
   Это был первый раз за много сотен лет, когда Светлейшая Госпожа пошла на открытый конфликт с Верховной Жрицей.
   Несколько мгновений Даран глядела Императрице в глаза, и взгляд её был холодным, прямым, пронизывающим. Презрительным и насмешливым, как всегда.
   - Я подчиняюсь, Госпожа, - наконец, сказала она и снова поклонилась. - Пусть будет так, как Вы желаете.
   Таик стиснула кулаки под длинными, тяжёлыми рукавами своего многослойного одеяния.
   Калеку потащили к столбу.
   И в этот момент на сцене появилось новое действующее лицо - именно что на сцене, потому что лицо это было актёром.
   Он - этот актёр, точнее, наставник труппы актёров, как смутно помнила Таик, выделявшая щедрые средства на развитие искусства, но сама этим искусством нимало не интересовавшаяся - появился, точно из ниоткуда, материализовавшись из воздуха, и прошествовал между рядами расступившихся зрителей, волоча за собой хвост разноцветных, нелепых одеяний.
   - Господин Санья невиновен, - сообщил он, поклонившись Императрице, но не слишком низко, отчего край его высокой островерхой шапки почти коснулся шелков её одежды. - Учение Милосердного, найденное при обыске в его доме, принадлежит мне.
   - Вам? - переспросила Таик, оправившись от изумления. - Тогда как же, в таком случае, оно оказалось в доме Хайнэ Саньи?
   - Я передал его ему во время представления "о-хай-сэ-ва". - Актёр снова поклонился.
   Голос у него был странный - немного гнусавый, немного манерный, не то женский, не то мужской, не то просто старческий. Отвратительный, невыносимый, смеющийся голос.
   На покрытом густым слоем белил лице застыла вечная, неменяющаяся улыбка.
   У Таик задрожали губы.
   Это была уже не просто насмешка - это было торжество насмешников, всех тех, кто издевался над ней, начиная с её детства, издевался по всей стране, устраивая представления с куклой, разряженной в императорскую одежду, - недаром этот человек был тоже актёр.
   - То есть, это вас мы должны привязать сейчас к столбу и предать огненной смерти?! - проговорила Таик, с трудом сдерживая ярость.
   Не на это она рассчитывала, никак не на это, но если её лишили всех остальных возможностей утолить сжигавшую её изнутри злобу, то придётся дать ей выход хотя бы так.
   - Вы должно быть забыли, Госпожа, - невозмутимо сказал господин Маньюсарья, - что закон разрешает актёру использовать во время представления "о-хай-сэ-ва" любые предметы и совершать любые действия, пусть даже считающиеся преступными для другого человека, и не быть подвергнутым за это наказанию. Это справедливо как в отношении исполнителя, так и в отношении того, для кого исполняется представление. Такая милость была дарована Императрицей наставнику дворцовой труппы манрёсю тысячу лет назад и справедлива и по сей день.
   - Я никогда не слышала ни о чём подобном, - отрезала Таик.
   - Представление "о-хай-сэ-ва" совершается очень редко, всего несколько раз в столетие, - пожал плечами актёр. - Должно быть, именно поэтому вы ничего о нём не знаете.
   - И за какие же заслуги господин Хайнэ Санья, - Императрица криво улыбнулась, - был удостоен такой высокой чести?
   Несмотря на всё своё презрение к этому актёру и его россказням, он вдруг подумала: сейчас он скажет про священную кровь Санья, и по спине у неё пополз ледяной пот.
   Но она ошиблась.
   - О, это вовсе не честь, - возразил господин Маньюсарья насмешливо. - Наоборот.
   - Довольно, - приказала Таик со злостью. - Я не верю ни единому вашему слову. Вы просто пытаетесь спасти Хайнэ Санью.
   - Не имею ни малейшего желания, госпожа. Спасать будут другие, а я всего лишь восстанавливаю справедливость.
   Таик почувствовала, что начинает уступать ему.
   Ему?! Чудному актёру в нелепых одеяниях? Даже он приказывает ей, Императрице, что и как делать?!
   - Что ж, даже если такой закон и в самом деле существует, то с сегодняшнего дня он отменён, - проговорила она, стиснув зубы.
   - Как вам будет угодно, Госпожа, - ничуть не огорчился актёр. - Но вы не можете судить меня или господина Санью за то, что произошло в прошлом, когда этот закон был действителен.
   - Я могу всё! - закричала, не выдержав, Таик.
   - Вы будете наказаны.
   - Как же это, позвольте вас спросить?!
   Несколько минут актёр молчал.
   - Я устрою для вас представление "о-хай-сэ-ва", - наконец, ответил он неожиданно серьёзно.
   Таик захотелось расхохотаться ему в лицо.
   Так вот чем он ей угрожает? Хороша же угроза, нечего сказать.
   - С большим удовольствием посмотрю это действие, - усмехнулась она. - Тем более, если оно, как вы говорите, настолько редко исполняется. Покажите нам, на что вы способны.
   - Прежде чем исполнить ваше желание, я считаю своим долгом сообщить вам одну вещь. - Актёр подошёл к ней ближе, и глаза-щёлочки на его неподвижном лице странно блеснули. - Двадцать лет назад я исполнял это представление для вашей матери - и после этого она сошла с ума.
   Таик вздрогнула.
   - Это ложь! - закричала она. - Как вы смеете так нагло лгать! Всем известно, что то, что произошло с моей матерью... это вина Эсер Саньи, это было её тёмное колдовство!!! - вдруг не выдержала она, хотя никогда не допускала для себя и мысли, что ненавистная Эсер в действительности владеет магией.
   - Вы всё ещё желаете увидеть представление? - проигнорировал её слова актёр.
   Таик молчала, и тогда он вдруг вытащил из-под полы своего длинного рукава, достававшего до самой земли, какой-то предмет и протянул его Императрице.
   - Смотри, что я тебе привезла, моя любимая девочка, - проговорил он совершенно новым голосом, отчётливо женским, низким и вкрадчивым. - Посмотри, это кинжал с кансийскими сапфирами и изумрудами, говорят, что в старину им совершали ритуальные жертвоприношения. Какие страшные легенды, не правда ли... Но я ведь знаю, что они тебе нравятся. Хочешь, этой ночью я приду к тебе в спальню и снова почитаю про них, про то, как совершались жертвоприношения, как пытали преступников, как лилась кровь? Только не говори об этом своей матушке, иначе она нас с тобой отругает...
   И Таик вновь услышала этот смех - чуть фальшивый и наигранный, но вместе с тем глубокий, притягательный и опасный, смех женщины из её детства.
   - Это неправда, - пролепетала она, отшатнувшись. - Ничего это не было... никогда она не говорила мне такого... никогда!
   Актёр продолжал смеяться, прикрывая рот рукавом, как когда-то делала Эсер Санья, и волна ярости поднялась в Таик, возобладав над страхом.
   - Убирайтесь! - в бешенстве закричала она. - Убирайтесь отсюда, вон, вон из дворца, сейчас же! Сию минуту! Выгоните этого актёра, проследите, чтобы он больше не смел даже приближаться к Великим Воротам!
   Господин Маньюсарья прекратил смеяться смехом Эсер и внимательно поглядел на Таик.
   - В тот день, когда я уйду отсюда, власть Императрицы навсегда рухнет, и дворец будет разрушен, - очень ясно и чётко проговорил он. - Не думаю, что вы этого хотите.
   Таик хотела было закричать, что это бред, но слова застряли у неё в горле.
   Она вдруг вспомнила другое "пророчество", женщину в белой накидке, бусы, свою мать.
   Лихорадочная дрожь прошла через всё её тело подобно разряду молнии. Она вся затряслась и почувствовала, что немеет и задыхается.
   "Я умираю, помогите!.." - хотела было закричать она, но поняла, что не сможет выдавить из себя ни слова, как ни будет стараться.
   Да и есть ли здесь, во дворце, хоть один человек, который и впрямь захочет помочь ей?!
   Последняя мысль вдруг как будто остановила что-то, уже готовое подняться огромной волной и затопить Таик с головой.
   Она постояла немного, уставившись неподвижным взглядом куда-то в пустую точку, а потом развернулась и бросилась прочь, ни на кого не глядя, не ожидая, пока прислужницы подберут полы её одеяний.
   Она бежала сквозь тёмный сад, бежала по полупустым коридорам, бежала по лестницам - и, наконец, распахнула двери.
   - Помогите, - сумела произнести она и бросилась на постель к своему супругу, сразу же поднявшему голову при её появлении.
   - Помогите, помогите, помогите, - рыдала она у него в объятиях. - Спасите меня, спасите от всей этой тьмы, которая готова на меня наброситься и разорвать на куски, которая уже рвёт меня, много лет! Скажите, вы - сможете это сделать? - спросила она почти умоляюще и отстранилась на мгновение, чтобы поглядеть в изумрудно-зелёные глаза.
   - Смогу, - ответил Онхонто.
   И голос его был таким уверенным и твёрдым, что не поверить ему было невозможно.
   Таик сползла на постели, положила голову ему на колени, обняла его и закрыла глаза; на неё спустились спокойствие, утешение и такое блаженство, какого она не знала даже в счастливом детстве.
   Она поцеловала руку своего мужа; тот погладил её по волосам.
   - А если я даже этого не смочь, то что я мочь вообще... - добавил он некоторое время спустя другим голосом, бесконечно печальным.
   Однако этого Императрица уже не услышала - она спала.

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"