О том, что случилось с её братом, Иннин узнала утром следующего дня.
- Он пытался совершить самоубийство, - сообщила Даран. - К сожалению, неудачно.
Иннин до того рассвирепела, что готова была влепить ей пощёчину за эти слова, однако сдержалась и вместо этого кинулась прочь из зала.
- Куда ты собралась? - неслись ей вдогонку слова учительницы. - Ему уже не требуется помощь, его жизни ничто не угрожает.
"А вот ему я точно влеплю пощёчину, - яростно думала Иннин, сидя в экипаже. - Он ещё вспомнит, что такое старшая сестра!"
Она ворвалась, поймала за руку одну из служанок.
- Где он?!
Её провели наверх.
Брат лежал в постели, закутанный в множество покрывал, обескровленный и неподвижный. Не спал.
- Восемь лет терпел, а тут вдруг не выдержал? - осведомилась Иннин, с силой захлопнув дверь. - Так, значит, да?
Она подошла к постели ближе.
Хайнэ даже не повернулся в её сторону - продолжал глядеть остановившимся, потухшим взглядом куда-то в потолок.
- Конечно, ты даже не посмотришь на меня, - сказала Иннин, сложив руки на груди. - Плохая, злая сестра! Не жалеет несчастного, разговаривает с ним так грубо! Только знаешь что? - она наклонилась над Хайнэ, схватила его за плечи и прожгла взглядом. - Я не собираюсь тебя жалеть! Ясно?
Брат, наконец, зашевелился.
- Пусти, - безразлично сказал он. - Мы давно уже не брат и сестра, какое тебе до меня дело.
- Не брат и сестра? - повторила Иннин, садясь рядом с ним на постель. - Нет, ты заблуждаешься. Это мою кровь ты вчера пролил, мои руки исполосовал ножом!
Она схватила его руку, задрала рукав и с силой стиснула перебинтованное запястье, так что на лице у Хайнэ появилась гримаса боли, но это было лучше, чем видеть на нём усталость и равнодушие.
- Мы близнецы, ты понимаешь, что это значит? - продолжила Иннин, схватив брата второй рукой за лицо и не позволяя ему уклониться от её взгляда. - Изначально мы были одним*. Я и сейчас ощущаю тебя так, своей частью, своей плотью, своей половиной!
Она добилась своего: на лице брата, наконец, проскользнуло какое-то подобие живой эмоции.
- Ты никогда мне этого не говорила, - пробормотал Хайнэ, закрыв глаза.
- А вот теперь говорю!
- Ну и зачем тебе такая плоть, обезображенная, уродливая, больная? - едва слышно спросил брат. - Не лучше было бы отсечь её от себя раз и навсегда и забыть о ней, как будто никогда и не было?
- А что я, по-твоему, пыталась сделать все эти восемь лет?! - закричала Иннин. - Вот только твоё уродство здесь не причём! Больше того, не смей называть моё тело уродливым, не смей калечить его, резать, причинять ему боль, и только попробуй его убить! Мне всё равно, какой ты! Ты мой брат, я тебя люблю!
Хайнэ судорожно вздохнул, и по щеке его медленно поползла слеза.
Иннин и саму душили слёзы; она наклонилась ещё ниже, чтобы скрыть их, и, уткнувшись брату в плечо, сдавила его в объятиях.
Так она сидела несколько минут, а потом почувствовала, как Хайнэ поднял руку и слабо, осторожно обнял её в ответ.
- Дело было не только в болезни, - прошептал он ещё какое-то время спустя. - Я полюбил девушку, а Хатори с ней переспал. Я не смог этого вынести.
Иннин вздрогнула.
Слова эти оказались болезненными, точно удар в самое сердце, хотя для этого не было никаких причин - ну и что, что Хатори с кем-то там переспал? Он не муж ей и не любовник. Хотя когда-то предлагал им стать.
"Он просто спит со всеми подряд, - подумала она. - Раз даже мне это предложил после первой встречи. Бывают такие люди. Мне нет до него дела".
- И кто... эта девушка? - помедлив, спросила Иннин, из всех сил стараясь, чтобы голос был ровным, однако тут же быстро добавила: - Впрочем, не важно. Какая разница. Послушай, я понимаю, что ты чувствуешь, но ведь такое случается сплошь и рядом. Случается со всеми. Твоя болезнь здесь не причём.
- Я не могу и не смогу дать ни одной девушке того, что ей нужно, - проговорил брат едва слышно. - Ни удовольствия, ни детей.
- Я тоже, - сказала Иннин. - Я тоже никогда и никому не смогу этого дать. Ты предлагаешь и мне наложить на себя руки?
Хайнэ поднял на неё глаза и какое-то время смотрел внимательным, печальным взглядом.
- Да, наверное, ты права, - согласился он, наконец. - Мы и в самом деле две части одного целого. Наши пути так похожи...
- И поэтому не смей повторять то, что ты сделал вчера! - потребовала Иннин. - Обещаешь?
- Обещаю, - тихо сказал брат.
Выйдя от него, Иннин спустилась вниз и хотела было уже выйти во двор, как вдруг заметила присутствие в комнате ещё одного человека. Хатори сидел в кресле, подперев низко опущённую голову обеими руками, и длинные огненно-рыжие пряди, падавшие ему на колени, казались настолько же потускневшими, насколько убитым выглядел он сам.
Иннин никогда ещё не видела его таким.
Впрочем, видела-то она его всего лишь два раза, не считая знакомства восемь лет назад... но что-то подсказывало ей, что это нетипичное для него состояние, что он редко может приходить в настолько неприкрытое отчаяние. Точнее, никогда.
В ней всё-таки всколыхнулась жалость.
- С ним уже всё в порядке, - сказала она, подходя ближе. - Он быстро оправится, и физически, и морально. Каким бы он не выглядел, он всё-таки Санья. Эта кровь придаст ему силы, вот увидишь.
Хатори поднял голову.
- Это я виноват, - сказал он, глядя куда-то сквозь Иннин.
"А, теперь ты сожалеешь. Ну что ж, раскаяние - это хорошо", - злорадно подумала она и тут же устыдилась этой мысли: она ведь не знает, как всё произошло на самом деле. Может быть, Хатори и знать не знал о том, что ложился в постель с девушкой, в которую влюблён его брат. С Хайнэ бы сталось ни одной живой душе не рассказать о своих чувствах... и в этом он тоже похож на свою сестру.
- Я не видел, что ему плохо. Не понял, что он собирается сделать. До сих пор не понимаю. Почему. Почему?
Последнее слово Хатори повторил два раза, и во второй раз это был вопрос, предназначавшийся Иннин вместе с пронзительным, яростным взглядом кроваво-красных глаз. Увидь Иннин такой взгляд у незнакомого человека - она, пожалуй, испугалась бы за свою жизнь, но сейчас она понимала, что эта ярость направлена не на неё. Наверное, Хатори направлял её на себя самого.
На мгновение Иннин замерла.
Она была уверена, что Хайнэ никогда не простит ей, если она выдаст его тайну, но...
- Он был очень сильно влюблён, - сказала она, отведя взгляд.
И решила, что больше ничего не добавит. Если Хатори догадается сам, то догадается, нет - так нет.
Он больше ничего не спросил.
- Спасибо, - сказал ровным голосом. - Я так и думал, что ты понимаешь его лучше.
Иннин подумала, что просить его о том, чтобы он не говорил Хайнэ об этом разговоре, не нужно - он не сделает этого и так.
Она вышла из дома, не прощаясь - вероятно, привычка Хатори оказалась заразительной - и успела сойти с крыльца ровно в тот момент, когда ворота распахнули для нового экипажа. Иннин сама не успела понять, зачем это делает, однако ноги её как будто сами собой шагнули в сторону; она проскользнула за угол дома и замерла, не дыша.
Из экипажа вышла Марик Фурасаку и остановилась перед крыльцом, почему-то не заходя в дом.
Иннин слышала, как она заговорила с прислугой, как с беспокойством спрашивала о Хайнэ - до неё донеслись какие-то слухи, что к нему среди ночи срочно приезжали лекари и жрицы, что случилось, неужели приступ болезни?
- Да, именно так, - ровным голосом отвечала служанка: очевидно, в доме решили не распространяться об истинной причине недомогания Хайнэ. - Но теперь уже всё в порядке.
Марик замолчала так же внезапно, как и начала разговор. А мгновение спустя спросила: может ли она увидеться с господином Санья?
- Боюсь, он всё ещё немного нездоров, - смутилась служанка, однако потом вдруг что-то - может быть, взгляд Марик - заставило её уточнить: - Вы ведь имеете в виду господина Хайнэ?
- Нет, господина... - Марик почему-то замешкалась. - Хатори.
"Неужели?! - Сердце у Иннин болезненно сжалось. - Не может быть".
Но в глубине души она уже знала, что это правда.
Она прислонилась к стене, не отрывая взгляда от Марик, и несколько минут спустя увидела, как Хатори, выйдя из дома, спрыгнул с крыльца и лёгким, пружинистым шагом подошёл к гостье. Иннин успела увидеть выражение его лица - решительное и хмурое и, в то же время, как показалось ей, полное какой-то горечи.
Ветер в этот момент подул в другую сторону, и она не услышала начало разговора - только фразу, которую Хатори сказал в ответ на какой-то вопрос Марик.
- Да, госпожа, - сказал он. - Берите в мужья одного только Хайнэ. Это он - тот, кого вы любите. Он - Энсенте Халия, и он писал вам все те письма.
Иннин мало что поняла из этих слов, но открытие, что брат и есть тот известный писатель, автор непристойных романов, потрясло её.
Едва успев прийти в себя от изумления, она снова обратила взгляд к Марик.
Та смотрела на Хатори, заметно побледнев.
- Тогда зачем же...
- Не спрашивайте, - перебил её он. - Забудьте об этом, как будто ничего не было. Не я - автор тех писем. Думаю, вы и сами могли бы догадаться. Хайнэ даже в устной речи выражается намного более вежливо и изысканно, чем я. Что касается письменной, то я за всю жизнь не написал послания длиннее пяти строчек.
Долгое время Марик молчала. А потом заговорила, и голос её слегка дрожал.
- Если я скажу, что... то, что вы сказали, ничего не меняет в моих чувствах к вам...
- То мой ответ от этого тоже не изменится, - закончил за неё Хатори твёрдым голосом. - Простите меня, госпожа. Знаю, что поступил с вами плохо, но я уже говорил вам однажды, что для меня в этом мире существуют только несколько человек. На остальных мне наплевать. Теперь вы видите, что я из себя представляю на самом деле, и, надеюсь, не станете слишком огорчаться.
Марик опустила голову, безуспешно силясь скрыть свои чувства, и на мгновение Иннин даже стало её жалко - она никогда не видела её такой.
Но мгновение это продлилось недолго. Минуту спустя Марик сумела совладать с собой и вновь гордо выпрямила осанку, и даже смогла улыбнуться.
- Не могу сказать, что я совсем ни о чём не догадывалась, - сказала она. - Изначально я предполагала, что это или он, или вы, но... предпочла поверить во второе. Что ж, я всегда знала, что попытки пойти на поводу у собственных мечтаний заканчиваются крахом, и лишний раз получила подтверждение. Не беспокойтесь, я справлюсь с этим. У меня всё будет хорошо. Позаботьтесь о Хайнэ... я не хочу, чтобы он страдал от всей этой ситуации, а сама, боюсь, вряд ли смогу что-то для него сделать. Думаю, что мы не должны с ним больше видеться. Так будет лучше. Честнее. Попрощайтесь с ним от меня, скажите, что я желаю ему всяческих успехов, выздоровления... и что я действительно считаю Энсенте Халию хорошим писателем.
Улыбнувшись, Марик легко пожала руку Хатори, развернулась к нему спиной и пошла к экипажу.
Хатори больше не мог видеть её лица, а вот Иннин видела, и это было печальное зрелище, печальное, однако заслуживающее уважения - широкая улыбка на залитом слезами лице.
Когда за выехавшим со двора экипажем закрылись ворота, Иннин вышла из своего укрытия. Бросив взгляд наверх, она успела увидеть, как в окне второго этажа мелькнула чья-то бледная тень, и вслед за этим снова плотно сомкнулись занавеси - очевидно, Хайнэ так же, как и она, тайно наблюдал за произошедшей сценой.
Хатори стоял посреди двора и глядел вслед исчезнувшему в воротах экипажу.
- Ты любил её? - спросила Иннин, подойдя ближе.
- Нет, - ответил он, не выразив ни малейшего удивления тем, что она ещё не уехала и, более того, так неприлично поступила, подслушав их разговор.
Иннин почувствовала неимоверное облегчение. И, несмотря на это, сказала:
- Жаль. Если бы любил, это было бы благородно.
Он молчал; яркое полуденное солнце заливало двор слепящим светом, и золотистые листья деревьев, качавшиеся в таком же золотистом мареве, казались какими-то призрачными, нереальными.
- Зачем ты предложил ей взять Хайнэ в мужья? - спросила Иннин, чтобы не затягивать молчание. - Любому понятно, что она этого не сделает.
- Если любит его, то сделает, - возразил Хатори. - А если нет...
- О, богиня! - воскликнула Иннин, не зная, что ей делать: то ли досадовать, то ли смеяться, то ли плакать оттого, что для него всё так просто. - Сколько тебе лет?
- Не знаю, - сказал он и наконец-то повернулся к ней. - Пойдём, погуляем?
И она почему-то согласилась - точнее, просто пошла за ним.
Он провёл её какими-то незнакомыми переулками к стене высокого дома, подпрыгнув, вскарабкался на неё и протянул ей руку уже с чужого балкона.
- Не надо, - усмехнулась Иннин. - В детстве мы излазили с Хайнэ все возможные стены в нашем поместье. Я ещё помню, как это делается.
И оправдала свои слова, хотя в глубине души боялась, что не сумеет этого сделать и упадёт в грязь лицом - и в прямом, и в переносном смысле.
На крыше было пустынно, солнечно и красиво.
Иннин улеглась прямо на неё, почувствовала спиной тепло от нагретой солнцем черепицы, увидела прямо над собой лёгкие белоснежные облака, неторопливо плывущие в бездонной голубизне.
Где-то внизу осень вступала в свои права, одевая сады в багрянец и пурпур, а здесь, высоко над землей, казалось, не существовало никаких времён года. И даже дня и ночи не существовало - только золото солнца, белизна облаков и бесконечная лазурь неба. И, изредка, крики птиц.
Хатори сидел на коньке крыши рядом с ней и смотрел, улыбаясь, в небо.
Прикрыв лицо ладонью от солнца, Иннин скосила взгляд и заскользила взглядом по его залитому солнцем лицу, по золотившимся на ярком свете волосам и по таким же рыжим ресницам, обрамлявшим длинные, слегка прищуренные глаза.
Он придвинулся ещё ближе к ней, так что Иннин ощутила плечом тепло его бедра, однако не стала отодвигаться, точно леность облаков, неторопливо совершающих свой извечный путь, вдруг передалась и ей.
- Знаешь, чего я хочу? - вдруг спросил Хатори, наклонившись над ней. - Я хотел бы забрать тебя и Хайнэ и поехать путешествовать. Объездить все провинции Астаниса, побывать на Севере, и на Юге, и на Востоке, а больше всего на Западе - там, где море. Не быть привязанным ни к чему. Ни к дому, ни к обществу, ни к традициям. Находить каждый день что-то новое и показывать это тебе и ему. Встречать рассвет на вершине дерева, готовить еду из собственноручно собранных фруктов и овощей.
Иннин изо всех сил старалась не поддаваться искушению поверить, что и она тоже хочет этого.
- Почему я? - спросила она, взывая к его здравому смыслу. - Ладно Хайнэ, ты провёл рядом с ним восемь лет. Но я? Мы виделись три раза в жизни. Сегодня четвёртый.
- Не знаю, - сказал Хатори и, помолчав, добавил: - Помнишь, я рассказывал тебе про встречу с жрицей, или волшебницей, не знаю, кто она? Она развлекалась, насылая на меня иллюзии, но благодаря одной из них я понял, что ты и Хайнэ - это самое дорогое, что у меня есть. Хайнэ я чуть было не потерял. Я не хочу потерять и тебя тоже.
- Не беспокойся, что бы ни случилось, я никогда не попытаюсь наложить на себя руки, - пробормотала Иннин, пытаясь уклониться от его взгляда. - А в остальном смысле этого слова я уже давным-давно потеряна. Для всех.
- Почему? - настаивал Хатори. - Что тебе угрожает, если ты уйдёшь из дворца и вернёшься к своей семье? Смертная казнь?
Иннин молчала.
Смертная казнь ей не грозила - вплоть до момента второго посвящения она имела право переменить своё решение и отказаться от выбранного пути. И всё. Всё закончится - нападки Даран, глупость Латены, надоевшие церемонии, невозможность проявлять свои чувства, необходимость притворяться.
А что дальше?
Они и правда могли бы уехать. Взять с собой Хайнэ, которого они оба любят, и заботиться о нём вдвоём, позабыв обо всех остальных.
- Замолчи, - сказала Иннин, закрыв глаза, которые нестерпимо жгло. - Ты не понимаешь. Это то, о чём я мечтала с детства.
- Но разве ты счастлива?
- Замолчи! - повторила она, и голос, к её собственному отчаянию, всё-таки начал дрожать. - Ты разве не видишь, что твои слова делают мне больно?! Я всё равно не откажусь от своего пути, так хоть не делай его ещё более мучительным!
Хатори замолчал.
- Хорошо, - сказал он несколько минут спустя и улёгся на крышу рядом с ней. - Хорошо, давай любоваться небом.
Иннин глубоко вздохнула и поддалась соблазну - положила голову ему на плечо. Сколько времени она не чувствовала рядом ничьего тепла, не обнимала никого, не лежала ни в чьих объятиях - вот так. Да, собственно, никогда...
Хатори обнял её, однако, хвала Богине, не пошёл дальше. Не попытался поцеловать, или пробраться рукой под одежду, или придвинуться ещё ближе - если бы он это сделал, она бы его убила.
Но при этом, возможно, было бы меньше больно.
На обратном пути Иннин зашла в книжную лавку и скупила все книги Энсенте Халии, которые там были. А потом тряслась в экипаже и читала под стук колёс описания любовных ласк - отчаянные и исступлённые, полные то нежности, то безумной страсти - и то, во что превратился её брат за восемь лет одиночества, становилось ей всё более и более ясным.
"Великая Богиня, да он же мечтает об этом больше всего в жизни, - думала Иннин, и губы её кривились от душевной муки. - А я? Я, получается, тоже? Мы ведь с ним похожи, только он привык проявлять свои чувства, по крайней мере, наедине с собой, а я стараюсь задавить их, убедить себя, что ничего и не чувствую. Что же, значит, и я мечтаю в жизни только об этом? Но Хайнэ сама судьба отказала в возможности исполнения его желаний, а я..."
Она вернулась во дворец, отворила двери Храма и прошла к статуе Богини Аларес.
Вспомнила, как в детстве грезила наяву о прекрасной женщине с золотыми волосами и острым карающим мечом, суровой и величественной, уничтожающей своим взглядом целые народы и зачинающей новые миры. Творительнице, жизнедательнице, повелительнице стихий - это и было её детское представление о Великой Богине.
Но с тех пор прошло много времени, и мечты уступили место необходимым церемониям, которые, казалось бы, должны были приближать к Богине, а на деле отдаляли от неё ещё больше.
Иннин не помнила, когда обращалась к ней вот так, с искренними словами, идущими из глубины души.
"Ну дай же мне какой-нибудь знак, что я на верном пути, - взмолилась она и сползла на колени, обхватив ноги статуи. - Что я гублю свою жизнь не зря!.."
Но статуя молчала, и весь Храм молчал.
***
Жрицы, которые приезжали к Хайнэ, чтобы спасти его от смерти от кровопотери, оставили ему бутылек со снадобьем - баснословно дорогим "Средством Забвения", которое позволило ему провести трое суток в блаженном сомнамбулическом состоянии.
Он лежал в постели, изредка вставал с неё, чтобы пройтись по комнате, сидел в саду, подставляя лицо тёплому солнцу, ел, читал, спал и ничего не чувствовал.
Точнее, почти ничего - ощущения доходили до него, как сквозь толстый слой ваты, разбавленными и растерявшими по пути большую часть своей силы.
Хайнэ было немного больно от слов Иннин, немного больно увидеть Марик во дворе, разговаривающей с Хатори, немного неприятно слушать увещевания матери, рыдающей у его постели и умоляющей его смириться перед судьбой и волей Богини, но в целом довольно терпимо и, по большому счёту, всё равно. В каком-то роде это было настоящее счастье.
А потом Средство Забвения закончилось и достать новое было неоткуда - закон не позволял употреблять его в больших количествах, а незаконных путей его приобретения Хайнэ не знал.
Не то чтобы он ощутил разницу слишком резко - он не впал в одну секунду в глубокое отчаяние, но как будто начал медленно отмерзать, и с каждым часом это становилось всё больнее.
Когда он ложился спать на третьи сутки, то ему всё ещё не было нестерпимо плохо, но он уже предчувствовал, что утро вернёт ему действительность во всём том объёме, который три дня назад заставил его взять в руки кинжал.
Проснулся он от того, что по комнате кто-то ходил.
Хайнэ приоткрыл глаза - почему-то не сразу, а помедлив, словно ему было, чего, или кого бояться - и тут же снова закрыл их, ошеломлённый.
Меньше всего на свете он ожидал увидеть в этой комнате отца, которого оставил в Арне наедине с его книгами и трактатами, и с которым на протяжении всех последних лет обменивался лишь пустыми, незначительными фразами, да и то лишь тогда, когда им изредка доводилось случайно столкнуться на просторах огромного поместья Санья.
Но это был отец. С извечной книжкой в руке, хмурый и раздражённый, но всё же он!
"Не может быть, - почти испуганно думал Хайнэ и не решался снова открыть глаза. - Неужели он узнал о том, что я пытался сделать, и приехал ко мне? Но когда я восемь лет назад заболел и мог умереть, ему было всё равно. Разве что-то изменилось?"
Наконец, он сделал над собой усилие и зашевелился на постели, показывая, что уже не спит.
- А, проснулся, - сказал Райко, сделав по комнате ещё несколько шагов и недовольно захлопнув книгу.
Голос у него был резкий и раздражённый, но что-то подсказывало Хайнэ, что это раздражение направлено не столько против него; ну и потом, возможно, это было в чём-то лучше известного отцовского равнодушия.
- Да... - пробормотал Хайнэ, не зная, что сказать.
- Я тут почитал кое-что из ваших литературных новинок, - продолжил отец ещё более раздражённо. - Поразительно! За восемь лет не появилось абсолютно ничего, в чём можно было бы прочитать не то что страницу - один абзац! Я правильно делал, что не заказывал всё это время из столицы никаких новых книг. Бездарности... какие же они все бездарности, эти люди, называющие себя писателями. Никогда им не переплюнуть авторов древности! Им не о чем сказать, всё, чем наполнены их книги - это глупые метафоры, пустые красивости и тайное любование собственным "талантом", за который я не дал бы ни одному из них и одной монеты!
Хайнэ волновало только одно: входит ли Энсенте Халия в число тех писателей, на которых столь яростно нападал сейчас его отец.
- И... например, какие новинки ты читал? - решился спросить он.
Отец назвал несколько имён; ни одно из них ни о чём не говорило Хайнэ, и Энсенте Халии среди них не было.
Впрочем, это было понятно: отец не считал его непристойные романы литературой вообще.
Разразившись ещё одной гневной тирадой относительно состояния дел в области литературы и искусства, Райко глубоко вздохнул, откинул волосы с лица и замолчал.
Вид у него был как у человека, который только что выдержал многочасовой яростный спор с трудным оппонентом и безмерно устал от этого, хотя Хайнэ не то что не спорил с ним - он вообще не произнёс ни слова.
Отец внезапно сделал пару шагов к постели и опустился на неё, нервно одёргивая одежду и поправляя волосы.
- Мать сказала, что не понимает, почему ты это сделал, - сказал он, не глядя в сторону Хайнэ. - Впрочем, что с неё взять? Мне всегда было не о чем с ней поговорить, всё, что она читала - это религиозные книжки. Как будто бы она может что-то понимать, кроме того, что как бы тебя ни била судьба, нужно только ниже склонить голову и лепетать слова благодарности за то, что всё не ещё хуже!
Хайнэ смотрел на него испуганными, округлившимися глазами.
Ему начало казаться, что отец жалеет его, что пытается таким своеобразным образом проявить нежность, которой никогда не проявлял, что почти готов обнять его или хотя бы взять за руку, и он не знал, чего боится больше - что тот сделает это или, наоборот, не сделает.
- Я хотел когда-то сделать то же самое, - сказал отец. - Но не решился. Иногда я об этом жалею.
На его бледных щеках разгорелся багровый, лихорадочный румянец, губы страдальчески искривились.
Он всё ещё был красив - несмотря на то, что отпустил бороду, что глаза его запали и потеряли блеск, что кожа иссохла от постоянных ночных бдений и недостатка света, а на лбу уже появились морщины.
Хайнэ вспомнил о том, что когда он появился на свет, его отцу было всего семнадцать лет, и что тот был вынужден сразу же уехать с женой в Арне - туда, где увяли его красота и молодость, а ум был вынужден создать своего страдающего бессонницей двойника, в бесконечных спорах с которым и проводил свои дни и ночи Райко Санья.
Он закрыл глаза, чувствуя, как изнутри их жгут слёзы.
"Ну обними же меня, - мысленно просил он. - Хотя бы один раз... пожалуйста..."
Отец зашевелился рядом с ним.
Хайнэ вытащил из-под одеяла руку, чтобы облегчить отцу доступ к своему телу - это было единственное, что он решился сделать, не в силах проявить какую-то инициативу сам.
- Что это? - внезапно спросил Райко каким-то странным голосом. - Откуда ты это взял?
Хайнэ открыл глаза и увидел, что отец смотрит на кольцо, которое когда-то подарил ему Хатори.
Всё то время, что он провёл во дворце, Хайнэ исправно прятал его под одеждой, хотя и не знал причины этой предосторожности, но здесь, дома, он снял его с цепочки и снова надел на палец.
- Мне это подарили, - растерянно сказал он.
Лицо отца искривилось.
Швырнув свою книгу на пол, он резко поднялся с кровати, бросился к дверям, распахнул их и с силой захлопнул, выскочив в коридор.
Хайнэ изумлённо смотрел ему вслед.
Несколько минут спустя до него донеслись яростные крики с первого этажа.
Он поспешно скатился с кровати и, не найдя свою трость, на четвереньках пополз к дверям. Тихо и осторожно приоткрыв их, он прислушался к словам отца.
- Как вы посмели?! - орал тот. - Как вы посмели побывать в доме у Ранко, забрать его вещи и принести их сюда? Как посмели отдать его кольцо Хайнэ?! Вы низкая, подлая, отвратительная женщина, я ненавидел вас всю жизнь и жалею, что не сказал вам об этом раньше, что не говорил вам этого каждый день за все годы этого нелепого, фальшивого, лицемерного брака, навязанного мне вашей матерью, чтобы скрыть следы постыдного преступления!
Мать отвечала ему-то, но голос её был едва слышным, и Хайнэ не мог разобрать её слов.
- И вы ещё посмели обвинять меня в равнодушии к Хайнэ?! - продолжал отец, и Хайнэ никогда ещё не слышал в его голосе столько бешенства, столько яростной страсти, столько отчаяния и столько ненависти. - Вы, которая воспользовалась моим отсутствием, чтобы побежать к Ранко в дом?! Ах, оставьте этот бред про предсказания жриц, я прекрасно знаю все ваши чувства и ненавижу, презираю вас за них...
Крики стихли - очевидно, Райко выскочил из дома так же, как до этого выскочил из комнаты сына.
Хайнэ осторожно прикрыл двери и пополз обратно.
Сердце у него бешено колотилось.
Следы постыдного преступления? Ранко? Тот самый, который держал его на руках вскоре после его рождения?..
Он снял кольцо с пальца и принялся внимательно его разглядывать. Да, так и есть - на внутренней стороне были мелко выгравированы инициалы "Р.С."
Ранко Санья.
Хайнэ встрепенулся.
Если уж отец приехал в столицу, то должен был захватить с собой часть своей библиотеки - по-другому никогда не бывало - и, в частности, свой огромнейший труд по генеалогии и истории семьи Санья, над которым он работал, кажется, уже на протяжении лет десяти.
Добравшись до комнаты, в которой остановился Райко, Хайнэ и в самом деле нашёл книгу и принялся поспешно и лихорадочно перелистывать её, надеясь успеть до того момента, как отец вернётся. Однако отец не возвращался, и Хайнэ успел наспех пролистать книгу, а потом просмотреть её более внимательно, однако никаких упоминаний о Ранко Санье он не нашёл.
Он вернулся к себе, растерянный и измученный предположениями.
"Нужно спросить у Хатори, откуда он взял это кольцо", - подумал он, и по спине его пробежал холод от этой мысли.
Все эти дни он почти не общался с братом. То есть, тот, конечно, приходил, чтобы искупать его, отнести в сад и уложить в постель, но Хайнэ, во-первых, находился под действием Средства Забвения, а, во-вторых, сознательно убеждал себя в том, что это не Хатори сейчас с ним, а какой-то незнакомый слуга, который ничего для него не значит.
И который никогда не спал с Марик Фурасаку.
Эта мысль, которую Хайнэ вполне успешно гнал от себя на протяжении четырёх суток, вернулась, и ему показалось, что ему всадили нож в только начавшую заживать рану.
Он сполз на пол, корчась от боли.
Хатори появился через пару часов, и в этот раз Хайнэ не удалось забыть о том, что случилось, как он ни старался. Ему мучительно хотелось знать, чем закончилась та встреча Хатори с Марик, которую он видел из окна, однако он не мог заставить себя спросить об этом.
Что будет дальше? Они поженятся?
Невидимая рана вновь открылась и начала кровоточить хуже прежнего.
- Что случилось? - спросил Хатори.
Хайнэ извивался в его руках, словно змея - прикосновения рук, которые трогали Марик, ласкали её, казались ему нестерпимыми.
- Ты никогда не сможешь мне этого забыть? - продолжил брат. - Это навсегда станет преградой между нами?
Хайнэ застыл, поражённый.
Как?! Он догадался?! Всё понял?
Хатори снял с него верхнюю накидку и, аккуратно свернув её, положил рядом с постелью.
- Что я могу сделать, чтобы ты об этом забыл? - спросил он. - Чтобы всё стало, как прежде?
Несколько минут Хайнэ молчал, не глядя на него.
Потом, преодолевая себя, осторожно придвинулся к Хатори и, закрыв глаза, положил голову ему на плечо. Сказать, что это было тяжело, значило ничего не сказать - на этот раз приходилось бороться не с обидой и не с ревностью, а с каким-то глубинным внутренним отторжением, и это было больно, как будто он совершал над собой какое-то неслыханное насилие.
"Что сделать, что, что, что?! - крутилось в его голове. - Если бы я знал сам!.."
- Дай мне мою книгу, - наконец, выдохнул он.
Когда учение Милосердного оказалось в его руках, Хайнэ снова перечитал отрывок про невинность и чистоту, и на мгновение ему стало легче.
- Он говорит о том, что у женщины должен быть только один муж, - проговорил он. - А у мужчины - одна жена. Что у каждого человека есть тот, кто ему предназначен, чья душа откликается на тот же зов. Что возлюбленные должны быть связаны, в первую очередь, духовными узами, а любовь, основанная на плотском влечении, большой силы не имеет. Что нужно хранить невинность и чистоту... Вдруг я встречу когда-нибудь ту женщину, которая мне предназначена? Ведь, получается, она должна где-то существовать. И, если она тоже будет верить в Милосердного - а это должно быть так - то она будет рада, что я сохранил невинность, что не потерял чистоты тела. Пусть это только оттого, что у меня не было возможности поступить по-другому, но всё же. В любом случае, это не Марик. Ей нет дела до Милосердного, а уж до невинности и чистоты и подавно.
Хайнэ закрыл глаза, и слёзы, наконец, прорвались, даровав ему облегчение и смыв ту преграду, которую он воздвиг между собой и братом, словно весенние воды - плотину.
Он прорыдал, уткнувшись Хатори в грудь, полчаса.
- Она просила меня попрощаться с тобой от её имени, - сказал Хатори, когда он успокоился. - Она больше не придёт в этот дом.
- А ты в её?.. - тихо спросил Хайнэ.
- И я в её тоже. Если уж она не предназначена для тебя, то для меня - тем более.
Как ни странно, эти слова уже не имели для Хайнэ большого значения.
Он подполз к своему столу, открыл запертые на замок ящики и вытащил из них рукописи - законченные и не законченные рассказы, отрывки, наброски, черновики.
- Отнести меня на задний двор и помоги кое-что сделать, - попросил он Хатори.
Оказавшись на улице, он сгрёб большую часть принесённой из дома бумаги в кучу и поджёг.
- Зачем ты это делаешь? - изумился Хатори. - Ведь это же твои рукописи!
- Не мешай мне, - сказал Хайнэ. - Я хочу от всего этого избавиться. Больше никогда, никогда, никогда Энсенте Халия не будет писать подобной мерзости!
Он задрожал и начал с остервенением подкидывать в костёр всё новые и новые листы. Хатори обхватил его за пояс, мешая приблизиться к пламени.
- Пусти, - сказал Хайнэ. - Я ведь не собираюсь бросаться в огонь!
В глубине души его мутило от одной лишь близости пламени, жаркого, безжалостного, с готовностью пожирающего то, что ему предоставили, и готового пожрать точно так же, что угодно - хоть дом, хоть тело человека. Хайнэ боялся его, вспоминая казнь на площади Нижнего Города, боялся и ненавидел.
- Это похоже на обряд сожжения вещей умершего, - сказал Хатори, по-прежнему не отпуская его.
- Вот и прекрасно! - Хайнэ запрокинул голову и исступлённо рассмеялся. - Пусть умрёт, пусть катится прямиком в Подземный Мир вместе со своими пошлыми бездарными рассказами! Я ненавижу его!
- Но ведь это ты.
- Нет! - заорал Хайнэ. - Нет, это не я!
Костёр догорел, и от Энсенте Халии остался лишь пепел, да кое-где обрывки обгоревшей бумаги со следами чернил. Хайнэ чувствовал облегчение, но больше опустошение.
В тот же вечер он спросил у Хатори про кольцо, однако ответ, которого он в конце концов добился, не сказал ему ничего нового - это был подарок приёмному сыну от госпожи Ниси.
Хайнэ подумал было, что всё бесполезно, и ему никогда не узнать правды, как вдруг ему в голову пришла одна мысль. Он вспомнил, как нашёл книгу с посвящением от Ранко Саньи в доме госпожи Илон.
"Моей любимой ученице"...
Не дав себе времени опомниться, Хайнэ сел писать письмо к госпоже. Он никогда бы не решился выспрашивать про Ранко Санью у родителей или хотя бы даже членов семьи Фурасаку, но в послании к едва знакомой женщине это, как ни странно, было легко - а, может быть, он уже слишком привык воображать себя другим человеком, когда писал письма.
Вечером того же дня в доме появился господин Астанико.
- Мы все так скучаем по вам во дворце, - говорил он, сидя на постели рядом с Хайнэ, зябко кутавшимся в покрывало и прятавшим под ним забинтованные руки. - И ждём, когда вы поправитесь, чтобы вернуться к нам.
Хайнэ смотрел на него встревоженным, недоверчивым взглядом и ни разу не верил его мягкому, вкрадчивому голосу, хотя в чём-то эти слова, даже если они были ложью, доставляли ему удовольствие.
- Какая жалость, что приступ болезни сразил вас именно сейчас, - продолжил Астанико. - Вы пропустите все остающиеся церемонии и к тому времени, как вы вернётесь, господин уже переедет в покои Её Высочества и не сможет уделять вам столько внимания. Вот, глядите, он написал для вас письмо. Он хотел бы приехать к вам и сам, но для него покидать пределы дворца совершенно невозможно, сами понимаете. В его случае дворец - это действительно золотая клетка, да.
Он улыбнулся, мягко и снисходительно, и протянул Хайнэ письмо на нескольких листах.
Тот скользнул взглядом по бумаге, исписанной красивым, старательным почерком, и горячая волна захлестнула его сердце. Он отложил письмо, чтобы прочесть его позже - читать его на глазах у Астанико казалось каким-то неприличным, почти постыдным действием.
- А вы знаете, у нас произошло много нового, - сказал, тем временем, тот. - К примеру, госпожа Марик Фурасаку объявила о своей помолвке с Сорэ Саньей. Вот это действительно событие года. Впрочем, количество свадеб по всей стране в целом неслыханно возросло, и знаете почему? Я склонен думать, что наш Прекрасный Господин источает какие-то невидимые флюиды. Потому что даже я, уж насколько бесчувственен и безразличен всегда был, стал испытывать некие нежные чувства, и произошло это ровно после того, как он приехал.
Хайнэ пропустил его последние слова мимо ушей.
Все его силы были направлены на то, чтобы не выдать своих чувств - в тот момент, когда он услышал про помолвку Марик, ему показалось, что он умирает.
Но он не умер, и даже боль, ударившая прямо в сердце, отпустила довольно быстро, оставив только тягучее, муторное ощущение какое-то ирреальности всего происходящего.
Сорэ Санья...
Он вспомнил пышно разодетого господина с высокомерной улыбкой и лицом, так похожим на его собственное, и, кажется, произнёс это имя вслух, потому что Астанико снова подхватил тему.
- Да-да, представьте себе, - сказал он. - Не думаю, что для Сорэ это такая уж большая радость - переезжать из своей провинции в дом семьи Фурасаку, но тут, видите ли, тонкая ситуация. Конечно же, Эсер Санье приятно плюнуть в лицо своим врагам и отдать сына в мужья женщине, за которой на протяжении десяти лет охотились все женихи Аста Энур. Дескать, двадцать лет назад она, Эсер, сказала своё "фэ" столице и удалилась от двора, но стоило ей не то чтобы просто вернуться, а послать сюда своего сынка, как самая главная столичная красавица пала к его ногам. Самолюбие - это такая вещь... - Астанико потеребил свою бородку. - Все самые глупейшие ошибки и самые рискованные авантюры совершаются во имя самолюбия. А у Эсер Саньи оно величиной в её огромную провинцию, по-другому и не скажешь. Ох, простите, - внезапно смутился он. - Я всё время забываю, что вы с ней родственники. Хотя, насколько я знаю, вы не в слишком хороших отношениях?
- Мы не общаемся, - рассеянно подтвердил Хайнэ, думая о другом. - Я не думаю, что Марик сможет быть счастлива с таким человеком. Он, как и все, обманется той маской, которую она носит, и не увидит её по-настоящему.
- Кто знает, - пожал плечами Астанико. - Мужчина может быть скверен лицом и характером, но если он умеет подарить женщине наслаждение, то любая оторвёт его с руками.
Он усмехнулся и прикрыл глаза, но Хайнэ успел увидеть, как хищно, масляно они заблестели.
Он отвернулся, чтобы скрыть от Главного Астролога своё искривившееся лицо.
Ненависть ко всему плотскому росла и крепла в нём, а мысль о постельных наслаждениях уже не вызывала волнения, как прежде, а только приводила в глухую ярость.
***
Госпожа Илон ответила Хайнэ только через три дня.
"Почему бы нам не встретиться и не поговорить о том, что вас интересует, лично? - писала она. - Двадцать шестого числа этого месяца я собираюсь любоваться поздним листопадом на берегу реки возле Павильона Горьких Слёз, приезжайте и вы туда".
Назначенный день выдался тёплым и ясным, но лёгкое дыхание подступающей зимы уже чувствовалось повсюду.
Хайнэ выбрался из дома впервые после того, что с ним случилось, и теперь передвигался мелкими, осторожными шажками по ковру из разноцветных листьев, часто и глубоко вдыхая морозный утренний воздух, напоенный ароматом прелой земли и первого снега.
Алая Речка - одна из многочисленных небольших речушек, протекавших через нижние ярусы Аста Энур, чтобы влиться за его пределами в полноводную и быструю Сестру Амайи, получила своё имя благодаря чистейшей, прозрачной воде, сквозь которую были видны камни необычного красного цвета, устилавшие её дно.