Астраданская Мария : другие произведения.

Пророк, огонь и роза - Ищущие (книга 1). Часть 4

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Часть 4. Предательство и прощение.

Глава 17

   Два дня спустя Хайнэ собирал в своей комнате во дворце вещи, собирал самостоятельно, без помощи прислужников, ползая на четвереньках и складывая одежду в стопку на постели.
   - Ты уверен, что хочешь этого? - спросила Иннин, появившись на пороге. - С тебя и с Хатори сняли все обвинения, и Даран даже утверждает, что Госпожа больше на вас не злится, хотя я не очень понимаю, как это возможно. Позавчера она выглядела... - она осеклась, не смея произнести больше. - Знаешь, это было похоже на чудо. Я имею в виду, это более чем своевременное появление господина Маньюсарьи, и то, что он сделал.
   - Да, - коротко ответил Хайнэ. - Это и было чудо.
   Он отвернулся; говорить обо всём, что случилось за позавчерашний день, не хотелось.
   В этот момент он всё-таки почувствовал себя уставшим и, добравшись до постели, прилёг на подушки.
   Иннин подошла чуть ближе.
   - Послушай, - она нервно усмехнулась. - Я всё хотела спросить: за что этот подлец дал тебе пощёчину?
   Она тут же осадила себя: не следовало называть Главного Астролога подлецом, он ведь всё-таки исполнил своё обещание и спас Хатори.
   И тут же болезненно отозвалась где-то внутри мысль: "А ведь я не верила, что он на самом деле сделает это..."
   Значит, допускала для себя возможность, что Хатори действительно казнят.
   Иннин отогнала эту мысль: в числе немногих нужных вещей, которым научила её Даран, было соображение о том, что запоздалыми укорами совести ничего не исправишь.
   - А, это, - как-то легкомысленно отозвался Хайнэ и махнул рукой. - Я сказал Астанико "спасибо".
   - И он пришёл в такую ярость из-за того, что ты его поблагодарил? - недоверчиво уточнила Иннин.
   - Ну да, - пожал плечами Хайнэ. - Иногда хорошие дела совершать более стыдно, чем плохие, и как уж не вмазать тому, кто за это ещё и благодарит? Я бы сам тоже вмазал. Наверное. Понимаешь?
   Иннин не понимала, но решила оставить это на совести брата.
   Если уж он не злился за эту публичную пощёчину...
   Сама она была взволнована другим: Хатори. Со дня его несвершившейся казни они не виделись - она специально оттягивала встречу с ним, потому что не понимала: как ей теперь вести себя с ним?
   Одно дело, когда он был в тюремной камере, и ему грозила смерть.
   Но теперь...
   Иннин сама не понимала, почему так боялась увидеть его снова.
   - Онхонто отпустил тебя? - спросила она, стараясь отвлечься от мыслей о Хатори.
   - Да, - голос у Хайнэ несколько дрогнул. - Я написал ему письмо, в котором объяснил, что хочу вернуться домой с братом, и он разрешил мне.
   И внутри у него тоже что-то дрогнуло: с самого момента казни Онхонто неотрывно находился рядом со своей женой, и Хайнэ не решался побеспокоить их, чтобы побеседовать с Онхонто лично или хотя бы попрощаться с ним.
   Он разрешил, он так легко отпустил...
   И в этот момент, точно отвечая на мысли Хайнэ, в комнату зашла девушка.
   - Вы просили сообщить, когда Господин будет свободен, - поклонилась она. - Сейчас он один в своей комнате, вы можете зайти к нему.
   Хайнэ замер и посмотрел куда-то вдаль.
   За окном ярко светило солнце, и под его лучами искрился снег.
   - Спасибо, - ответил он. - Но я передумал. Передайте Господину, что я прощаюсь с ним и благодарю его за всё. Может быть, чуть позже я напишу ему письмо.
   Боль внутри стала такой нестерпимой, что захотелось рвать зубами подушку - или, даже лучше, собственную руку.
   Хайнэ боялся, что Иннин увидит всё это в его глазах, и старательно отводил взгляд.
   - Почему ты не хочешь зайти к Онхонто? - спросила та.
   - Так... - неопределённо ответил Хайнэ. - Не могу тебе этого объяснить.
   "Я понимаю, - подумала Иннин. - Я тоже не могу тебе объяснить, почему боюсь увидеть Хатори".
   Но всё же ей предстояло это сделать - не прятаться же от него теперь всю жизнь.
   Приняв это решение, Иннин оставила брата дальше заниматься сборами и спустилась в сад.
   Хатори был там. Раньше всего об этом свидетельствовали волосы, полыхнувшие под солнцем, подобно не столько пламени - это сравнение показалось Иннин затасканным, и она улыбнулась, тут же спрятав неизвестно от кого улыбку - сколько осенней яркой листве, той самой, которая теперь была надёжно упрятана под снегом до будущей весны.
   Иннин на мгновение остановилась, а потом продолжила путь, запахнув плотнее подбитую мехом накидку и протаптывая в снеге, который совсем скоро должен был быть счищен с дорожки, первые и последние следы.
   Третий месяц Земли, а, по-другому, Месяц Высоких Сугробов, был ещё далеко, однако снега за последнюю ночь навалило предостаточно - наконец-то началась настоящая зима.
   Иннин любила именно эту пору, с её заснеженными ночами, морозным ясным утром, холодным далёким солнцем, ледяным сверканием сугробов, хрустом снега под ногами, прозрачным льдом, превращающим гладь озёр в зеркало - любила больше, чем раннюю весну, тот сезон, когда они с Хайнэ родились, и который предпочитал брат.
   Она приблизилась к Хатори, думая об этом.
   Тот заметил её и улыбнулся, но ничего не сказал и не стал упрекать её в том, что она не поговорила с ним раньше.
   Сердце Иннин сжалось и куда-то рухнуло, а потом вернулось на место, принеся чувство облегчения. С души её упала какая-то сильная тяжесть: да, да, она любит его, действительно любит.
   Новое, незнакомое и сладостное чувство заполнило её.
   Просто смотреть на него, любоваться его красотой уже было счастьем. Хатори был одет в свою обычную одежду, тёмную и невзрачную, но - странное дело - Иннин показалось, что она больше подходит ему, нежели роскошные шелка, в которые его обрядили во время одного из слушаний. Может быть, это и в самом деле было так, а, может быть, так подсказывал Иннин её новый взгляд, который нашёл бы Хатори прекрасным даже в самых грязных лохмотьях.
   Она смутилась этих мыслей и постаралась придать себе независимый вид.
   Но Хатори, казалось, и не замечал этой довольно мелочной борьбы самолюбия с любовью в её душе.
   Или Даран всё-таки сумела научить её хорошо скрывать свои чувства?
   - Что ты здесь делаешь? - Иннин решилась заговорить первой.
   - Жду Хайнэ, - ответил Хатори.
   - Ты рад, что он захотел вернуться с тобой домой?
   - Конечно. - И тут он всё-таки спросил то, чего она боялась: - Ты поедешь с нами?
   - Нет... - Иннин замялась. - Не прямо сейчас, то есть. Я приеду к тебе позже. Вы ведь не прямо завтра поедете в Арне?
   - Вообще-то, я бы не прочь и завтра, - Хатори снова улыбнулся. - Но ради тебя подожду.
   - Я не могу так сразу, в один день всё бросить, - с каким-то вызовом сказала Иннин, как будто защищаясь от нападений, хотя Хатори и не думал нападать на неё, и в его голосе не было даже тени упрёка в духе "ты обещала!"
   - Я же сказал, что подожду, - повторил он. И уточнил: - Сколько будет нужно.
   - Спасибо, - пробормотала Иннин, отвернувшись.
   Её тянуло к нему, хотелось обнять его, хотя бы просто погладить его руку, но она уже знала, что не сделает этого.
   Проклятая гордость!
   Откуда она снова, разве Хатори наносит ей раны, как с наслаждением наносил тот мерзавец?
   Может быть, это всё оттого, что любить и признаваться себе в том - это оскорбление для самолюбия двенадцатилетней девочки, поклявшейся однажды в том, что любовь ей не нужна?
   И, вроде бы, Иннин уже указала этому призраку прошлого на надлежащее ему место, но ушла она, так ни разу и не дотронувшись до Хатори.
   И только потом, когда она уже оказалась в своей комнате, и при воспоминании о его поцелуях накатил жар, она поняла, какую глупость совершила.
   Она упала на постель, изнемогая от желания, протянула руки к его воображаемому образу.
   - Любимый, - зачем-то прошептала Иннин и закусила губу.
   "Не смогу, - вынесла она вердикт самой себе. - Никогда не смогу ему этого сказать".
   Хайнэ, тем временем, закончил со сборами, несколько отвлекавшими его от тягостных мыслей, и тяжесть эта вернулась с силой, прямо пропорциональной лёгкости, которую он недолго испытывал ранним утром после представления, устроенного господином Маньюсарьей.
   "Что он подумал? - думал Хайнэ, закусив губу, хотя чуть раньше запретил себе задаваться этим вопросом. - Что я не выдержал того страха, который обрушился на меня за последние дни, и решил сбежать из дворца подальше? Конечно, это самый простой и логичный вывод, который пришёл бы на ум любому обычному человеку... Но ведь он..."
   Он измождённо прислонился к стене.
   Разве мог он даже представить, насколько это будет тяжело?
   "Вы ведь знаете, что больше всего на свете я хочу остаться рядом с вами!.. - мысленно воскликнул Хайнэ, обращаясь уже к Онхонто в слабой надежде, что эти исступлённые мысли долетят до него. - Но я не могу. Помните, что вы мне сказали про разлуку? Так вот вы правы, разлука неизбежна, но ведь говорят же, что разлука предвещает встречу... Я ухожу, чтобы вернуться, вернуться другим, более достойным вас. Вернуться тогда, когда я уже не буду этим жалким существом, которое показал мне Манью, и смогу хоть что-то вам дать. Изменить себя непросто, но страдания помогают в этом. Когда внутри такая боль, то ничего другого не остаётся, кроме того, как стараться стать лучше и добрее, ведь это единственное, что может привести меня обратно к вам. Вы понимаете? Вы должны это знать..."
   Хайнэ и сам не знал, почему не мог сказать всё это лично Онхонто, но в чём-то это походило на самобичевание - ещё больше боли, ещё больше страданий, мучиться не только от разлуки, но и от того, что в глазах Онхонто всё это может выглядеть как безразличие.
   Безразличие, какая дикая ирония...
   Хайнэ закрыл глаза и, забравшись в тёмный угол комнаты, прикрытый расписной ширмой, и немного поплакал.
   В последнее время его всё чаще тянуло куда-то прятаться, но не так, как раньше, скрывая своё уродство, а из каких-то инстинктивных целей, оберегая то новое и хрупкое, что появилось в нём, и желая скрыть ото всех свои страдания - хотя, скорее всего, никто и не замечал вовсе, что в нём что-то изменилось.
   Пролитые слёзы помогли Хайнэ вернуть себе остатки сил, и он позвал прислужников, чтобы одеваться.
   Он, как и Иннин, не виделся с Хатори со дня казни, но по другой причине: его сжигало чувство стыда перед братом. Временами ему казалось, что он начинает его ненавидеть - за то, что сам задумал вернуться к нему, посчитав это своим долгом, за то, что Хатори стал косвенной причиной разлуки с Онхонто, хотя решение о возвращении домой Хайнэ принял сам.
   Хорошо же он собрался воздавать брату за всё то, что тот для него сделал, за то, что не побоялся умереть ради него на костре!
   "Я должен суметь быть для него хорошим братом, - твердил себе Хайнэ. - Должен отдать ему долг. Без этого я тоже не смогу вернуться..."
   В очередной раз повторив про себя всё это, он позвал прислужников, чтобы одеться в зимнюю одежду, и спустился с их помощью в сад.
   Хатори ждал его возле павильона.
   Какое-то время Хайнэ не мог ни сказать ему что-то, ни даже просто поглядеть ему в лицо.
   Брат ведь не знал, что он действительно собирался признаться в своей вине, и сделал бы это, если бы Астанико не пообещал ему, что казни не случится... и не узнает никогда. Что он должен о нём думать?
   Но Хатори вряд ли что-то думал - по крайней мере, осуждения в его взгляде не было.
   - Ну что, домой? - просто спросил он, приблизившись к Хайнэ и привычно подхватив брата на руки во всех его тяжёлых многослойных зимних одеяниях.
   Хайнэ судорожно вздохнул, уткнувшись ему в шею.
   Он испытал усталое облегчение: нет, всё то, что он напридумывал себе за ночь, воображая, что ненавидит теперь Хатори, оказалось всё-таки неправдой. Хатори по-прежнему был его самым близким и родным человеком - не так, как Онхонто, но по-другому - братом. И с ним было хорошо, у него на руках было спокойно.
   - Да, - пробормотал он. - Домой.
   Хатори собрался нести его к воротам, но тут вдруг Хайнэ встрепенулся.
   - Нет, подожди, - остановил брата он. - Мне ещё нужно кое-что сделать.
   Он попросил Хатори опустить его на землю и побежал - метафорически, конечно, выражаясь, потому что Хайнэ Санья мог только ковылять или ползти - к Онхонто, вдруг разом наплевав на все свои прежние соображения.
   "Что, если ему так же плохо, как и мне? - впервые пришла ему в голову эта мысль. - Что, если ему больно от того, что я вот так его бросаю, даже не объяснив причин? Великая Богиня, а я-то, свинья, думаю только о своих страданиях..."
   И он поледенел от ужаса при мысли, что он вот так вот и ушёл бы, если бы что-то не остановило его в последний момент.
   Доковыляв до покоев Онхонто с такой быстротой, на который только были способны его больные, искривлённые ноги, Хайнэ распахнул двери - и в самый же первый момент понял, что ошибся.
   Онхонто даже не требовалось ничего говорить, Хайнэ увидел всё в его взгляде - увидел, что тот всё понимает, поддерживает его, и ничуть не печалится о предстоящей разлуке.
   Раненое самолюбие взвыло; другая часть, чей голос был намного тише, смиренно порадовалась тому, что любимое существо избавлено от страданий.
   - Я написал вам письмо... - только и смог пробормотать Хайнэ.
   Онхонто положил руки ему на плечи.
   - Я всё понимать, Хайнэ, - сказал он. - После того, что случиться, вы не можете не быть со своим братом. Это правильно. Я рад, что вы прийти к такому решению, к тому же и я быть сейчас слишком занят, чтобы уделять вам достаточно внимания. Так что всё к лучшему.
   "Ему совсем не жаль, что я покидаю его, - подумал Хайнэ, пытаясь преодолеть отчаяние. - Ходят слухи, что он помирился с Госпожой и проводит всё время с ней. В любом случае, у него, пусть и запертого во дворце, как в клетке, свои дела, своя жизнь, и я - лишь ничтожная её часть. В то время как он для меня - сама жизнь и есть... Как смириться с тем, что я имею для него столь малое значение?"
   - Вы ведь будете иногда навещать меня? - ласково спросил Онхонто.
   У Хайнэ появилось искушение злобно ответить: нет, не буду. Зачем это вам, ведь я вам совсем не нужен, вы просто по-доброму ко мне относитесь, точно так же, как ко всем другим, кто встречается вам на пути!
   Когда-то Онхонто понравился его рассказ, но теперь он больше ничего не пишет, Энсенте Халии не существует, и Онхонто, видимо, почувствовав это, совсем потерял к нему интерес.
   Хайнэ опустил голову, борясь с собой.
   "А разве может что-то во мне представлять для него интерес? - подумал он, пытаясь усмирить гордость. - Кто он, и кто я. Естественно, что ему достаточно нескольких встреч со мной в год. Это я желаю видеть его каждый день, каждый час, каждое мгновение, потому что мне хочется получить от него побольше любви, и он с лёгкостью её даёт, а я не могу ему ничего толком дать, и это я уже понял. Какое я имею право обижаться? Я вернусь тогда, когда мне не будет стыдно ни перед ним, ни перед собой, когда мне не придётся опускать глаза, и когда моё самолюбие уже не будет страдать от того, что я не так уж много для него значу..."
   - Я преисполнен решительной готовности изменить всё в своей жизни, - проговорил Хайнэ, вскинув голову и через силу улыбаясь. - И я стану делать это с вашим именем, надеюсь, вы будете не очень против. И цветы я обязательно посажу, как только наступит весна. Помните, однажды вы предложили мне это сделать?
   Онхонто улыбнулся ему и на мгновение как будто стал чуть менее печален.
   Да, он становился всё грустнее и грустнее с каждым днём, и уже представлял собой мало общего с тем Онхонто, который однажды обрадовался рассказу Энсенте Халии и показался Хайнэ совсем наивным. Хайнэ вдруг понял это, и сердце у него облилось кровью.
   "Я бы хотел вернуться, чтобы вызволить вас отсюда. Разбить стены этой облицованной золотом тюрьмы, сделать вас счастливым... Я бы хотел уйти, чтобы изменить мир, чтобы сделать его, под стать вам, прекрасным, а потом подарить его вам, такой мир, в котором ничто бы не огорчало вас и не было бы недостойно вашего взгляда, - подумал Хайнэ, и губы его задрожали. - Но мне приходится уходить, чтобы пытаться изменить всего лишь себя. Это... это так горько, и всё же я знаю, что пока нужно так. Глупо замахиваться на что-то великое, когда даже небольшое становится проблемой".
   - Обязательно посадите, - сказал Онхонто, обняв его. - Больше всего я люблю розы, и непременно белые. Есть такой редкий сорт, который цвести в... как называться у вас этот месяц, первый месяц осени? Здесь во дворце таких нет. Но если вы посадите их у себя, то, может статься, однажды мне разрешить прийти к вам полюбоваться.
   Хайнэ опустил взгляд, горько улыбаясь.
   Обоим было понятно, что этого никогда не случится.
   - Идите, Хайнэ, - повелел Онхонто и сделал ему напоследок воистину императорский подарок, сказав: - Мне тоже жаль с вами расставаться, и вы даже представить себе не мочь, насколько. Но я в последнее время приходить к выводу, что жизнь - это испытание, которое дано совсем не затем, чтобы удовлетворять свои желания или даже исполнять мечты. Всё это быть потом... где-нибудь в другом месте. Но жизнь не для этого.
   И он снова ласково улыбнулся, чуть смягчая этой улыбкой суровость своих слов.
   Хайнэ задрожал и почувствовал, что если останется здесь ещё хоть ненадолго, ещё хоть мгновение будет вдыхать запах его одежд, то не сможет уйти уже никогда.
   Он наскоро попрощался и покинул покои Онхонто навсегда - или, во всяком случае, надолго.
   Идти обратно было легко - он почти не чувствовал под собой ног, равно как и остальных частей тела. В голове было также пусто.
   Тем не менее, что-то заставило Хайнэ обернуться, и он замер, увидев на балконе Онхонто - тот стоял неподвижно, провожая его взглядом, и снег тихо падал на его раззолоченные одежды и непокрытую голову.
   "Это больше, чем я могу вынести", - на мгновение промелькнуло у Хайнэ.
   Но он развернулся и пошёл прочь.
   Всё же на обратном пути домой, уже с Хатори, он не выдержал.
   - Любил ли ты когда-нибудь кого-нибудь так, - начал он, изнемогая не столько от желания, сколько от почти физической потребности излить куда-то свои страдания, - что изнутри всё просто разрывается, что хочется сделать что угодно ради того, кого любишь - убить, умереть самому...
   - ...сгореть на костре, - закончил за него Хатори и посмотрел куда-то в сторону. - Ну нет, вероятно, никого я так не любил и, следовательно, не могу тебя понять.
   Хайнэ низко опустил голову, чувствуя себя облитым ведром ледяной воды.
   "Свинья, свинья, - уже привычно обругал себя он. - Чего стоят все мои чувства по сравнению с тем, что без какого-либо сомнения готов был сделать - и сделал - он? Пошёл ли бы я сам на костёр хотя бы ради Онхонто? Смог ли бы сделать это не из угрызений совести, а из любви?"
   Сердце подсказало, что ради Онхонто - смог бы, но стоило ли верить сердцу с его постоянным самообольщением?
   Господин Маньюсарья, вероятно, подсказал бы, какие гораздо более низкие и мелкие чувства стоят за этими восторгами, но выдержать второе представление "о-хай-сэ-ва" Хайнэ был не готов - по крайней мере, в ближайшее время.
   Горько усмехнувшись, он отвернулся и стал смотреть в окно.
   Ему удалось повидать напоследок также и господина Маньюсарью. Тот прогуливался по заснеженному саду, и нелепые, старинные, разноцветные одежды его, волочившиеся за ним павлиньим хвостом, ярко контрастировали с ослепительной белизной снега, а вот длинные волосы, похожие на солому или паклю, были как раз в тон сугробам.
   Высокая шапка и белое лицо также оказались засыпаны снегом, как будто наставник манрёсю гулял по саду с того самого момента, как началась метель - а это произошло полтора дня назад.
   - Ну, господин Санья, я выполнил вашу просьбу и спас вас от костра, - насмешливо заявил он. - Как по-вашему, я заслужил прощение со стороны моего брата, коим, по вашему мнению, является - или, точнее, являлся - пророк Энсаро, аххаха?
   - Не мне решать, - пробормотал Хайнэ. - Мне стыдно за те мои самонадеянные слова, но я вам очень благодарен.
   - Это хорошо, аххаха, - рассмеялся Манью и ушёл, обмахиваясь веером, совершенно нелепым в такую холодную погоду, как, впрочем, и всё в его облачении.
   Хайнэ, глядя ему вслед, думал о том, что и этого человека - существо, сущность - знавшего о нём самую низкую и неприглядную правду, ему было также жаль покидать.
   "Может, если бы я остался у него в квартале и стал актёром, это было бы лучшим искуплением грехов? - даже мелькнуло у него в голове. - Зато я смог бы видеть Онхонто почти каждый день, хоть издали..."
   Но он знал, что врёт сам себе, выдавая желаемое за действительное, и поэтому ехал теперь домой.
   День ушёл на то, чтобы рассказать обо всём матери, счастливо вернувшейся уже к тому времени, когда все неприятности были позади; она предложила тотчас же вернуться в Арне, но Хатори, к огромному удивлению брата, отказался.
   "Может, он делает это ради меня?.." - мелькнуло у Хайнэ в голове, и он почувствовал себя ещё больше виноватым.
   Тем же вечером он попытался исполнить своё намерение быть отныне с братом заботливым и ласковым, и не обижать его - больше никогда.
   - Послушай, - сказал он, перебираясь к нему в постель. - Я хотел спросить... тебе совсем не было страшно?
   Хатори лежал на спине, и предзакатные отблески, проникавшие сквозь неплотно задёрнутые занавески, ложились на его лицо, напоминая о языках пламени, не так давно охватившего его с ног до головы и оставившего невредимым.
   - Нет, не было, - покачал головой он. - Мне было хорошо. Сказать по правде, я никогда в жизни не испытывал ничего подобного.
   Хайнэ смотрел на него со смешанным чувством зависти и восхищения.
   "Смогу ли я хоть в следующей жизни стать таким же? - думал он. - Ничего не бояться, не обращать внимания на то, что обо мне подумают..."
   - В любом случае, это было прекрасно, - пробормотал он, склонившись над Хатори. - Я очень испугался, ты ведь знаешь, но в то же время меня охватило чувство... величия и какой-то нездешней красоты. Ты был прекрасен, - закончил он несколько смущённо.
   Хатори, впрочем, остался довольно равнодушен к комплименту.
   - Так же прекрасен, как твой господин Прекрасный? - спросил он, криво усмехнувшись.
   Значит, никак не мог простить ему то письмо.
   - Хатори, Онхонто для меня... - Хайнэ осёкся. - Он для меня воплощение всего самого прекрасного, что есть на земле. Ты понимаешь? Он для меня не друг, не брат. Он - идеал. Самое близкое к Милосердному земное существо. Ревновать к нему так же глупо, как если бы я ревновал тебя... ну, не знаю... например, к твоей матери или жене, если бы они у тебя были.
   Хатори ничего не ответил, но Хайнэ почувствовал, что это объяснение его несколько смягчило.
   "Вот всё и стало по-прежнему, - подумал он, укладываясь рядом с братом на подушку. - Можно поддаться искушению и сделать вид, что ничего и не было, и что не нужно чего-то менять. Можно было бы, если бы мне не было так больно..."
   - Знаешь, мне кажется, что память тесно связана с болью, страданием, - озвучил Хайнэ пришедшую ему в голову мысль. - Если нет боли, то и помнить ничего не нужно.
   - Вот как, - сказал Хатори, поглядев на него как-то странно. - А как же счастливые воспоминания? - добавил он, помолчав.
   - Но мы ведь предаёмся им лишь в те моменты, когда нам становится плохо, - проговорил Хайнэ задумчиво. - Когда нам хорошо в настоящем, мы меньше всего склонны возвращаться мыслями в прошлое.
   - А тебе сейчас хорошо?
   - Да, - пробормотал Хайнэ.
   И тут же доказал сам себе, что лжёт, вернувшись мыслями в тот день, когда гулял с Онхонто по осеннему саду.
   Однажды всё то, что мы так сильно любили, потеряли и ищем в страданиях, вернётся к нам снова, и больше никакая разлука не будет грозить...
   "Обрести вас в своём сердце - это значит стать таким же, как вы, - подумал Хайнэ, закрыв глаза. - Но Великая Богиня, есть ли в этой жизни что-нибудь, более невозможное? Мне до вас - целая пропасть, и мне никогда её не перейти".
   Отчаяние и обречённость в темноте усиливались десятикратно, как будто питаясь ночным полумраком.
   Промучившись без сна несколько часов, Хайнэ, в конце концов, выскользнул из постели и подполз к окну.
   Он раздвинул занавески и на мгновение замер, очарованный красотой ночного пейзажа.
   Взошедшая луна заливала весь сад молочно-белым светом, в мягком свечении которого снег казался голубовато-синим; тёмное небо, показавшееся в прорехе между облаками, было так густо усыпано звёздами, как это бывает только в морозные зимние ночи.
   Подождав немного, Хайнэ вернулся в постель и, склонившись над Хатори, дотронулся до его щеки.
   - Посмотри, какая красота, - прошептал он.
   - Какая ещё красота, - недовольно пробормотал Хатори, приоткрыв глаза. - Сейчас часа три пополуночи, наверное. Спи!
   Вот так вот обычно их ссоры и начинались.
   "Нет, на самом деле всё это просто, наверное, - подумал Хайнэ, стараясь преодолеть обиду. - Если твоя душа полна злости, обиды, раздражения и других тёмных чувств, то страдания - это единственное, что может их вытеснить. Вот зачем они нужны, и, может, поэтому Милосердный сделал меня уродом. Я ведь уже тогда был злым, сколько я злился на Иннин".
   Вытерев слёзы, он опустился на подушку, и Хатори обнял его одной рукой.
  

***

   Неделю спустя Иннин сдержала своё обещание и появилась в доме, из которого спешно уезжала во дворец шесть с половиной лет назад. Одевшись неприметно, она проскользнула через тайный ход, известный ей с детства, и, незамеченная никем, пробралась на второй этаж. Осторожно приоткрыв двери в комнату Хайнэ, она некоторое время молча наблюдала за обоими братьями: Хайнэ, полулёжа на расстеленной на полу постели, строчил что-то на низком столике, Хатори лёжал неподалёку на спине, держа перед собой в вытянутой руке кольцо, и, прищурившись, любовался игрой света в гранях драгоценных камней.
   - Почему ты не хочешь сказать мне, где взял это кольцо? - подал голос Хайнэ, не отрывая взгляда от листка бумаги. - Это очень важно.
   - Я не помню, Хайнэ, серьёзно, не помню, - очень честным голосом ответил Хатори.
   - Ну-ну, - сердито буркнул брат. - Придумай отговорку получше! Ладно, не хочешь говорить, я всё равно всё узнаю, хочешь ты этого или нет.
   - Давай, - разрешил Хатори. - И мне потом не забудь сказать, мне теперь тоже любопытно.
   - Ты надо мной издеваешься!
   - И в мыслях не держал.
   - Конечно, какие у тебя мысли! Ты вообще думать не любишь.
   - Лучше уметь, но не любить, чем любить, но не уметь, - глубокомысленно заявил Хатори.
   - Ты на что это намекаешь?! - взвился Хайнэ.
   Эта ленивая и довольно забавная перепалка длилась ещё несколько минут, вызвав на губах Иннин улыбку, а потом Хатори сгрёб Хайнэ в охапку и потащил его в купальню. За мгновение до этого он успел заметить Иннин у дверей и приоткрыл рот, но та поспешно сделала ему знак молчать и отступила за угол.
   Когда братья спустились вниз, она проскользнула в комнату.
   Помедлив, она опустилась перед низким столиком и перевернула листы, на которых писал Хайнэ, но, к своему удивлению, обнаружила не рукопись очередного фривольного романа, а стихи.
  
   Последний алый кленовый лист
   Упав, оказался под снегом скрыт.
   Так же, как летний пейзаж, лицо
   Ваше медленно блекнет в памяти.
   Но зимою земля не умирает,
   А лишь скрывает от холода самое дорогое.
   Так же и образ Ваш
   Я похороню глубоко в своём сердце.
   Чтобы однажды, весной, когда
   Проснётся природа, проснулось и оно.
   И, как цветок тянется к солнцу,
   Вновь устремилось к Вам...
  
   "Он всё ещё страдает из-за Марик? - подумала Иннин. - Или успел влюбиться в другую?"
   Она взяла новый листок.
  
   Шёпот листвы и запах роз
   Разбудили меня.
   Я проснулся, и сердце ещё
   Помнило Ваш наряд
   В золотом облачении солнца,
   Но глаза уже видели иное:
   Занесённый снегом унылый сад.
   Мне казалось, что, протянув руку,
   Я откину туманную занавесь грёз
   И дотронусь до Вашей руки.
   Но то был лишь шёлковый
   Полог над кроватью,
   И, отодвинув его,
   Я встретил пустоту.
   ...Каким же было это утро для Вас?
   Видели ли Вы во сне того,
   Кто столь тщетно пытается
   Разбить преграду?
   Пусть это займёт у меня всю жизнь,
   Но однажды стена рухнет.
   И сквозь водопад осколков
   Я брошусь к Вам.
   И будет уже неважно,
   Обратятся ли в крылья
   Израненные в кровь руки.
   Ведь вы коснётесь их
   С любовью и лаской, и боль
   Перестанет существовать.
  
   Стихотворения, эти и другие, были довольно неумелыми - постоянные огрехи в ритме и в длине слогов, нарушения образного строя - но всё же что-то в груди у Иннин дрогнуло.
   "Нет, он определённо пишет не про Марик, - решила она. - Тогда про кого? Снова несчастная любовь? Судя по стихам, да. Да и может ли она быть для Хайнэ счастливой? Богиня несправедлива не в том, что покарала его болезнью, а в том, что дала ему желания, которые никогда не могут быть исполнены..."
   Иннин положила листы обратно на столик и поднялась на ноги.
   "Но я смогла это сделать, - думала она. - Я смогла отказаться от своей детской мечты, когда поняла, что она недостижима. В этом и есть мудрость - находить счастье в том, что даёт тебе судьба, и не искать большего. Так и есть".
   Дверь тихо скрипнула и, обернувшись, Иннин встретилась взглядом с Хатори.
   - Я оставил Хайнэ в купальне, - сказал тот. - Он любит подолгу сидеть в воде. А я, честно говоря, боялся, что ты не дождёшься меня и уйдёшь, поэтому поднялся. Почему ты так странно на меня смотришь? - добавил он после непродолжительного молчания. - Я тебя напугал?
   - Я, - пробормотала Иннин и отвела взгляд. - Знаешь, я только что поняла, какой глупой была. Ты - это лучшее, что могло со мной случиться.
   Хатори усмехнулся, но показался всё же чуть смущённым этими словами, и это вызывало у Иннин ещё больший прилив теплоты к нему.
   Она подошла ближе и дотронулась до его руки, чувствуя себя неловкой и неуклюжей, совершенно не умеющей проявлять нежность.
   - Есть здесь свободная комната? - спросила она, пытаясь прикрыть смешком свои чувства.
   - Да, - кивнул Хатори. - Моя, та, которая напротив. Я ведь всегда сплю здесь.
   - Тогда я побуду там. Приходи, когда принесёшь Хайнэ из купальни.
   - Приду, но не сразу. Мне ещё нужно будет переодеть его и причесать.
   - А слуги на что? - улыбнулась Иннин. - Ты слишком много делаешь для Хайнэ.
   - Но мне нравится это делать, - возразил Хатори. - Да и он никого, кроме меня, к себе не подпускает.
   Иннин снова улыбнулась.
   - Что?
   - Да так, ничего.
   - Нет уж, говори теперь, - настаивал Хатори, взяв её за плечи.
   - Ладно, - сдалась Иннин. - Я подумала, что ты будешь хорошим отцом.
   "Уж точно не таким, как наш с Хайнэ", - промелькнуло у неё в голове, и она почувствовала горечь.
   На лице Хатори появилось несколько озадаченное выражение.
   - Ну, не знаю, - сказал он. - Никогда не думал об этом. А ты уже хочешь ребёнка?
   Мысль об этом привела Иннин в ужас.
   - Нет! - поспешно вскричала она. - Нет, конечно! Я вовсе не это имела в виду!
   Хатори засмеялся и, проводив её в соседнюю комнату, пошёл вниз в купальню.
   Вновь оставшись одна, Иннин вернулась мыслями к его последним словам, заставившим её испытать смутное беспокойство.
   В самом деле, если она намеревается продолжать с ним... - взгляд Иннин упал на постель - ...отношения, то следует, по крайней мере, заранее позаботиться о последствиях и начать принимать напиток, предотвращающий нежелательную беременность, иначе потом может быть слишком поздно.
   "Это отрежет мне все пути к отступлению", - подумала Иннин, содрогнувшись.
   И тут же спросила себя: а разве она собирается отступать? Разве она не решила уже, что уйдёт из дворца и будет жить с Хатори?
   "Да, но ребёнок - это в любом случае слишком рано, - возразила она себе. - Нужно просто вернуться во дворец за напитком, а потом снова приехать сюда, тем более что Хатори сказал, что ждать его придётся долго. И как я только могла не подумать об этом раньше?"
   В коридоре послышались голоса. Выглянув из комнаты, Иннин увидела Хатори, который бережно нёс на руках одетого в ночную одежду брата.
   Они скрылись в спальне Хайнэ, но Иннин, выйдя из комнаты, продолжила наблюдать за ними сквозь неплотно прикрытые двери.
   Хатори заплетал длинные чёрные волосы брата в косу и беспрерывно шутил.
   "Он сейчас в гораздо лучшем расположении духа, чем раньше, до того, как увидел меня, - подумала Иннин, бессознательно улыбаясь. - Его обрадовало, что я, наконец, приехала. Он и в самом деле меня любит..."
   Вернувшись в пустую комнату, она стала дожидаться Хатори там. Взгляд её случайно упал на пустые, разукрашенные драгоценностями ножны, и Иннин вспомнила, что в них должен лежать кинжал - тот самый, который она однажды подарила рыжеволосому мальчишке за то, что тот вернул домой её брата.
   Знала бы она тогда, чем всё это закончится...
   - А где же кинжал? - спросила Иннин у Хатори, когда тот, наконец, проскользнул в комнату - уже поздней ночью.
   - А, кинжал, - сказал Хатори, взяв из её рук ножны и отложив их в сторону. - Я его выбросил.
   - Выбросил?! - повторила Иннин, почувствовав острый укол обиды. - Кинжал, который я тебе подарила?!
   - Так это ты мне его подарила! - вскричал Хатори как будто бы удивлённо. - Так вот почему... Он всегда был мне дорог, хотя я не знал, почему.
   Но Иннин не обратила на его последние слова особого внимания.
   - Ты даже это забыл! - закричала она, кипя от возмущения. - Дурак!
   Она сердито отвернулась и позволила себе смягчиться лишь тогда, когда Хатори, подойдя сзади, обнял её со спины.
   - Прости, - сказал он, прижимая её к себе, и Иннин поняла, что не может на него злиться.
   - Ладно, - проворчала она. - Но я всё-таки не понимаю, зачем ты выбросил кинжал? Какой в этом был смысл? Тем более, если он был тебе дорог.
   Хатори выпустил её из объятий и ничего не ответил.
   Снова повернувшись к нему, Иннин увидела, что он смотрит куда-то вниз и успела увидеть на полу тёмное пятно, как будто бы от пролитой красной краски, но в следующий момент Хатори уже погасил светильник, и комната погрузилась в темноту.
   - Так, мне кажется, будет лучше, - негромко сказал он. - Да?
   Иннин молча подошла к нему ближе.
   Он так же молча обнял её и, наклонившись, коснулся губами её губ.
   Судорожно вздохнув, Иннин обвила его шею руками и повлекла его в сторону постели.
   Когда они оба уже были почти без одежды, она вдруг не выдержала и рассмеялась, тщетно прикрывая рот рукой, чтобы не перебудить весь дом.
   - Что?! - опешил Хатори, отрываясь от поцелуев. - Почему ты смеёшься?!
   - Не знаю, - вымученно улыбнулась Иннин. - Просто это так странно... В прошлый раз мы занимались этим на каменном полу камеры, а теперь вот - шёлковые простыни.
   - Ну, если хочешь, можно всё убрать, включая матрас, - невозмутимо предложил Хатори, уже успевший оправиться от изумления. - И заниматься этим на голых досках.
   На Иннин накатил новый приступ хохота, и на этот раз Хатори к ней присоединился.
   Так они смеялись ещё несколько минут - а потом к ним вернулась страсть, и была она ничуть не меньше той, что захватила их на сыром полу подземелья.
   - Скажи мне, - спросила Иннин позже, лёжа в объятиях Хатори, и осеклась.
   - М-м-м? - спросил тот, уже успевший задремать.
   Иннин молчала.
   - Ну, Иннин, так не честно, - возмутился Хатори. - Ты даже не представляешь, на какую невероятную жертву я пошёл, открыв глаза, а ты теперь не хочешь закончить фразу!
   Иннин отвернула голову в сторону.
   - Думаешь, это любовь? - спросила она немного отрывисто.
   И тут же снова повернулась к нему, не в силах невозмутимо дожидаться ответа.
   Даже в темноте она увидела несколько озадаченное выражение его лица.
   - Ну, я... - начал было он.
   - Да, ты уже говорил, что любишь меня, - перебила его Иннин. - И всё-таки, я спрашиваю ещё раз. Думаешь, это любовь?
   - Не знаю, - сказал Хатори, помолчав. - Наверное, да. Но лучше не спрашивать меня о таких вещах. Хайнэ прав, я не люблю думать, а уж думать о чувствах в особенности. Поэтому ответь на этот вопрос сама.
   Иннин вздохнула и прижалась к его голому плечу.
   - Мы вряд ли сможем пожениться, - пробормотала она несколько минут спустя. - Официально мы считаемся братом и сестрой, и Даран не выдаст разрешение на такой брак. Кому угодно, но только не мне. Она проклянёт меня, когда узнает.
   - Это не важно, - сказал Хатори. - Главное - чтобы мы были вместе. Втроём. Всегда.
   Иннин выскользнула из дома на рассвете и пошла во дворец пешком по пустынным, занесённым снегом улицам, подставляя первым лучам солнца разгорячённое лицо.
   Так начались их тайные встречи с Хатори, которые продолжались не меньше трёх недель - шесть или семь свиданий, наполненных риском разоблачения и страхом быть застигнутыми, которые, впрочем, только подстёгивали страсть.
   "Знали бы они все, где сейчас эта строгая Иннин, которая кричала на всех, кто нарушает правила", - думала Иннин иногда, выгибаясь в объятиях Хатори.
   И тут же улыбалась сама себе.
   "Зато уж теперь-то Латена бы точно не сказала, что я похожа на Даран".
   Она вновь ощутила себя девочкой, которой была когда-то - той маленькой авантюристкой, которая подбивала более робкого брата на отчаянные проделки, побеги из дома и самые смелые эксперименты.
   Той, которая спрыгнула однажды со стены Нижнего Города...
   Все сомнения, казалось, были позабыты - Иннин жила от свидания до свидания, совершенно позабыв обо всём прочем, но, тем не менее, не торопилась объявлять Даран об уходе из дворца.
   "Потом, - думала она, каждый раз холодея. - Я скажу ей потом. Я не обязана торопиться, Хатори меня не заставляет. Он замечательный, такой терпеливый..."
   И она улыбалась, возвращаясь от неприятных мыслей к приятным - о том, какой Хатори хороший, добрый, нежный, какой он прекрасный любовник, чья страсть никогда не угасает, а ласки становятся всё более умелыми.
   И сам он тоже неизменно возбуждал в ней страсть - чем дальше, тем сильнее.
   О, как не правы были все те, кто утверждал, что после первых двух-трёх свиданий страсть любовников неизменно идёт на спад!
   В первый день третьего месяца Огня было принято благодарить Богиню за счастье, посланное в любви, а также читать молитвы, в которых испрашивали благоприятного исхода любовных отношений. Иннин ждала этого дня, испытывая странное чувство: она, как жрица, должна была читать у алтаря записки, поданные жителями столицы - просить о чужой любви и благодарить за чужое счастье, в то время как на этот раз с полным правом могла говорить и от собственного имени.
   Иннин думала о том, что больше не имеет права выполнять свои обязанности: раз уж она нарушила клятву, то должна уйти - и лучше всего до начала церемоний, чтобы не осквернять Храм своим присутствием.
   И никуда не уходила.
   Кощунственный вопрос терзал её по ночам.
   "Что будет, если я, клятвопреступница, продолжу исполнять свои обязанности жрицы? Поразит ли меня священный гнев Богини? Обязан поразить, но я ведь знаю, что..."
   Так прошло время, и в назначенный день Иннин появилась, вместе с другими жрицами, в Храме, одетая в церемониальное белоснежное облачение, которое дозволено было носить лишь невинным.
   Она воскурила благовония, положила на алтарь цветы, прочитала молитвы - и ничего не произошло.
   Молния не ударила с небес, чтобы покарать дерзкую клятвопреступницу, осмелившуюся прислуживать Богине, будучи уже нечистой.
   Иннин не знала, что чувствовать - разочарование или облегчение. С одной стороны, произошедшее в очередной раз подтверждало, что все рассказы о чудесах были ложью, с другой - она могла остаться... Остаться даже после того, что сделала.
   Она пошла обратно и неожиданно увидела в толпе людей, собравшихся возле Храма, чтобы передать жрицам записки со своими молитвами, а также благодарность в виде пожертвований, собственную младшую сестру.
   За некоторое время до этого Нита, благодаря протекции Марик, поступила во дворец - одной из младших прислужниц Императрицы. Иннин, узнав об этом, очень удивилась - сестра, которая никогда не испытывала большой охоты ни к учёбе, ни к другим занятиям, отнимающим много сил, сама попросилась во дворец, да ещё и младшей прислужницей? Но спросить у неё лично так и не выдалось возможности - тайные свидания с Хатори отнимали всё время, остававшееся после исполнения своих обязанностей.
   Теперь они увиделись с сестрой в первый раз после того, как та перебралась во дворец.
   Нита, увидев Иннин, подозвала её к себе и протянула ей свиток, завязанный алой нитью - точно такой же, на которых писали в этот день свои пожелания и благодарности Богине все остальные.
   - Ты снова просишь о том, чтобы, наконец, влюбиться? - не могла не улыбнуться Иннин. - Каждый год у тебя одна и та же просьба - узнать о том, какова любовь...
   Но сестра молчала и смотрела себе под ноги.
   Тут только Иннин заметила, что она довольно сильно изменилась внешне - похудела и побледнела, круглое личико с пухлыми румяными щеками осунулось, под глазами залегли тени.
   - Нет, - Нита попробовала улыбнуться, но получилось у неё плохо. - Эту мою просьбу Богиня уже исполнила.
   - Вот как, - ответила Иннин, помолчав, и осторожно продолжила: - Значит, просишь о том, чтобы вы с возлюбленным были счастливы вместе?
   Но сестра отрицательно покачала головой.
   - Мы вообще не можем быть вместе с ним. Никогда.
   Иннин вздрогнула.
   Прозвучало это по-детски трагично и отчаянно - первая любовь, непреодолимые трудности... но всё-таки сестру было жалко, хоть она и сама столько добивалась этих страданий.
   "Все говорят о том, что любовь - это страдание, - промелькнуло в голове у Иннин. - В таком случае мне повезло. Или это просто моя любовь какая-то неправильная?"
   Она подавила нервную усмешку и дотронулась до руки сестры.
   - О чём же тогда просишь? Я ведь всё равно буду читать твою молитву, так что так и так узнаю.
   Нита подняла на неё глаза, казавшиеся теперь, на фоне похудевшего лица, особенно большими.
   - Просто чтобы видеть его, - прошептала она бледными губами. - Хоть иногда. Хоть раз в месяц. Или в год. Этого достаточно. Знаешь, когда этого достаточно, и когда это то, за что ты отдашь всё на свете, включая жизнь, то это и есть любовь. Теперь я знаю это. Видишь, Богиня исполнила мою просьбу...
   И она горько улыбнулась.
   Иннин ощутила неприятный холодок в груди.
   "Ну, любовь бывает разной", - хотела было сказать она и не смогла.
   "А что, если это Хатори? - вдруг пришло ей в голову. - Что, если Нита влюблена в Хатори и считает, что не сможет быть вместе с ним, потому что они официально брат и сестра?"
   Она отогнала это глупое и безосновательное подозрение, но всё же до конца дня не могла прийти в спокойное состояние.
   Едва закончив с церемониями, Иннин бросилась из дворца - к Хатори.
   "Это потому, что во мне взыграла ревность, или потому, что я всё-таки хочу его видеть?" - колотилось у неё в голове всю дорогу.
   Она пробралась в дом, прокралась по коридору и остановилась перед дверьми в комнату Хайнэ.
   Первым, что бросилось в глаза, были огненно-рыжие волосы, рассыпавшиеся по разложенной на полу постели, и дававшие золотистый отблеск в ярком пламени светильников.
   В груди у Иннин потеплело.
   "Красивый, - подумала он, приложив руку к груди. - Красивый, такой красивый! Так приятно на него любоваться, раздевать его, смотреть на него обнажённого. Он не похож ни на кого. Мне действительно хочется просто видеть его..."
   И в то же время другой голос как будто нашёптывал на заднем плане: "И ты бы отдала за это жизнь? Чтобы полюбоваться на него, да ещё и всего раз в год? Такова, по-твоему, любовь?"
   Иннин приказала голосу замолчать и перекинулась мыслями на другое: скорее бы. Скорее бы Хайнэ, как обычно, уснул, и Хатори пришёл к ней в комнату. Любоваться им - это хорошо, но сейчас хотелось ещё и дотронуться поскорее, скинуть с него одежду, прижаться к его телу.
   Она сделала Хатори знак, и тот обрадовано улыбнулся ей, но даже и не подумал поторопить Хайнэ, а тот, как назло, сначала долго читал, потом писал свои стихи...
   Наконец, они погасили свет.
   Хатори лёг на свою постель - он всегда сначала дожидался, пока Хайнэ уснёт, и Иннин вдруг подумала, что это злит её. Почему нужно держать всё в таком секрете? Что с того, если Хайнэ узнает?
   Она тихонько приоткрыла двери и, пробравшись в комнату, проскользнула к Хатори под одеяло. Тот изумлённо приподнял голову, но Иннин прикрыла ему рот рукой и стала раздеваться.
   Внезапная грязноватая мысль - сделать это в нескольких шагах от брата, практически у него на глазах - вдруг пробрала её дрожью с ног до головы.
   Было в этом желании что-то от злости на Хайнэ, который заставил её ждать так долго, что-то - от подсознательной тяги к риску быть застигнутой (вдруг брат ещё не спит или проснётся, услышав шорохи?), что-то - от того, о чём Иннин совсем не хотела думать, но такого всплеска страсти она не испытывала с тех самых пор, когда они с Хатори оказались вдвоём на полу камеры.
   - Он спит, - одними губами произнесла она, когда Хатори схватил её за руку, которой она попыталась проскользнуть ему под халат. - Хайнэ спит и ничего не заметит.
   Но Хатори отрицательно покачал головой, и выражение его лица стало неожиданно очень жёстким.
   Иннин испытала такое ощущение, как будто её окунули с головой в ледяную воду.
   - Ну, что ж, - прошептала она, поджав губы, и осторожно выскользнула из комнаты.
   Хатори нагнал её уже на лестнице.
   - Иннин! - почти крикнул он, схватив её за руку. - Так нельзя! Я так не могу. Пойми меня, пожалуйста. Это... неправильно.
   Иннин смотрела куда-то в пол.
   Она уже раскаивалась в своём поступке и чувствовала, как щёки её заливает жгучая краска стыда.
   Что она только что собиралась сделать? Как она могла до такого дойти?
   Хорошо, что Хатори остановил её.
   Тем не менее, видеть его не хотелось, и Иннин рванулась вперёд, пытаясь сбросить с запястья его руку, но он не дал ей такой возможности.
   - Не уходи, - прошептал он ей на ухо. - Или что? Ты теперь больше ничего не хочешь? Так, как раньше... тебе больше не нравится? Обязательно на глазах у Хайнэ?
   Иннин молчала, и в груди её боролись разные чувства - стыд, вина, обида, злость, ревность.
   "Проклятая гордость! - с ненавистью подумала она. - Нет, Хатори, не в этом дело. Я просто не могу признать, что мне теперь стыдно за своё грязное желание..."
   Она заставила себя повернуться к нему лицом, но вместо того, чтобы проговорить слова извинения, впилась губами в его губы.
   Хатори воспринял это как сигнал к действию и, подхватив её на руки, понёс в спальню.
   Там Иннин всё-таки получила то, чего хотела с самого начала, и утихшее было желание вернулось к ней с новой силой - да так, что она почти не сдерживала стонов и криков, но было в этой страсти что-то искусственное, наигранное, и она сама это чувствовала.
   И, словно назло самой себе, продолжала разыгрывать комедию, издавая тем более страстные стоны и вздохи, чем меньше страсти в ней оставалось на самом деле.
   Она отвернулась, чтобы Хатори не видел её лица, и взгляд её упал на большое зеркало, стоявшее чуть поодаль от постели. Обычно очертания обнажённых тел, отражавшиеся в этом зеркале, подогревали в Иннин страсть, но сейчас внимание её привлекало другое - отражение дверей, которые оказались приоткрыты, в то время как Хатори всегда закрывал их плотно, и этот раз был не исключением.
   Иннин похолодела.
   Хатори разом перестал существовать для неё, как вторая часть её самой - осталось только его горячее, прерывистое дыхание, да толчки, которыми он пригвождал её к постели. Всё это вдруг стало лишним, тягостным, ненужным, неуместным - весь этот жар, пот, стекавший по груди, груз чужого тела, придавливавшего собственное, груз обещаний, которыми она связала себя с любовником.
   Иннин напряжённо вглядывалась в щель между приоткрытыми дверями и, наконец, увидела то, что боялась увидеть - чужие дрожащие пальцы, отбрасывавшие искривлённую тень на залитый лунным светом пол.
   Лицо её перекосилось, захотелось истерически смеяться.
   Вот и исполнилось её желание - Хайнэ их всё-таки увидел.
   Хатори замер, прижимая её к постели сильнее, и глухо застонал ей в шею.
   Двери бесшумно закрылись.
   Иннин тяжело дышала, обливаясь ледяным потом.
   - Всё хорошо? - спросил Хатори, поцеловав её в губы.
   "Да, хорошо", - хотела ответить Иннин.
   И ответила:
   - Плохо.
   Хатори приподнялся на постели.
   - Что случилось? - произнёс он медленно. - Почему?
   - Плохо, Хатори, плохо! - закричала Иннин, вскочив с постели.
   Какая-то её часть почувствовала, что теряет над собой какой бы то ни было контроль, и пришла от этого в ужас, но другой части было всё равно.
   - Это полный бред, то, что мы делаем! Как ты не понимаешь?! - отрывисто говорила она. - Любовь? Разве это любовь? Ничего подобного! Желание тела, плотское влечение, похоть - вот что это такое! Ничем не лучше книжек Энсенте Халии, не зря же он мой брат-близнец. Только мой брат-близнец мог написать подобное, о, ты не понимаешь! - Иннин расхохоталась. - Хатори! - она схватила его лицо, заставляя смотреть на себя, хотя он и так не пытался глядеть никуда в сторону. - Я не люблю тебя.
   Какое-то время он смотрел ей в глаза, и собственные глаза его гранатово поблескивали в темноте. Потом Хатори взял обе её руки в свои, отстранил их от себя, поднялся с постели и стал одеваться - не медленно и не быстро.
   - Тебе всё равно? - не выдержала Иннин, когда он развернулся и пошёл в сторону дверей, никак не отреагировав на её слова.
   Хатори обернулся.
   - Предлагаю поговорить, когда ты успокоишься, - очень спокойно и очень холодно сказал он.
   Иннин как будто по лицу хлестнули.
   - Да что ты о себе возомнил?! - закричала она. - Думаешь, что знаешь меня лучше меня самой?! Я говорю тебе правду, правду, которую всё это время скрывала от тебя и от себя самой, а ты предпочитаешь спрятать голову в песок и сделать вид, будто у меня истерика, и я сама не сознаю, что несу? Это ты думаешь обо мне, да?!
   Хатори молчал.
   Иннин заставила себя успокоиться. Это далось ей не легко, и где-то внутри себя она чувствовала, что ничего у неё не получилось, но уроки Даран оказались не совсем бессмысленны - видимость она соблюсти умела.
   - Ты видишь, теперь я совершенно спокойна, - холодным, чётким голосом проговорила она. - Никакого смеха и истерик. Я повторяю. Я не люблю тебя. Всё это было ошибкой. Я хочу быть жрицей. Я не люблю тебя. Я не хочу тебя больше видеть, никогда.
   - Ошибкой, значит, - медленно повторил Хатори, поглядев куда-то в сторону.
   - Да, - хладнокровно подтвердила Иннин. - Пожалуйста, прости.
   Молчание продолжало длиться - невыносимо долго.
   - Ну, хорошо, - наконец, негромко сказал Хатори.
   И, развернувшись, вышел из комнаты.
   Иннин, обхватив себя руками, рухнула на постель.
   Какое-то время она сидела неподвижно и лишь отмечала краем сознания, что по щекам у неё льются слёзы, но не пыталась ни вытереть их, ни прекратить плакать.
   "Глупо считать, что не будет больно, - подумала она, стиснув зубы. - Он же всё-таки..."
   Она не смогла додумать свою мысль - слёзы хлынули новым потоком.
   Так она сидела, прикрывшись от несуществующих свидетелей этой сцены смятой простыней, сдёрнутой с постели, и безмолвно рыдала - до тех пор, пока луна не зашла за облака, и комната не погрузилась в полную темноту.
  

***

   К исходу второго месяца Воды сад занесло слоем снега толщиной в десять сян, и почти такой же толщины стала стопка листков, на которых Хайнэ изливал в стихотворениях тоску по Онхонто.
   Стихотворения эти были посредственны, если не сказать "ужасны", - так он сам считал - но всё же они были подарком небес.
   Первое время после того, как Хайнэ сжёг все рукописи Энсенте Халии, рука его порой сама собой тянулась к листу бумаги, и он уступал этому порыву, но замирал над ней с кистью, понимая, что ничего не сможет написать. Что-то внутри него умерло - точнее, он сам сознательно в себе это убил - и он думал, что это навсегда.
   Но оказалось, что нет.
   После возвращения домой Хайнэ пытался убить тоску, как и прежде, книгами, но ни одна из них не приносила ни радости, ни утешения, ни даже простого интереса. Спасением неожиданно оказался томик стихотворений Ранко Саньи, который когда-то подарила Хайнэ госпожа Илон, и о котором он почти позабыл.
   С самой же первой страницы Хайнэ как будто окунулся в родную стихию - любимое и никогда не виданное им море, волны которого были солёными, как горькие слёзы, и всё же снимающими с души самый тяжёлый камень.
   Стихотворения Ранко были о любви...
   Точнее, ни в одном из них не говорилось об отношениях с возлюбленной прямо, не произносилось слов "я люблю тебя", но Хайнэ точно знал, что всё это там есть - бережно спрятанное между строками, хранимое от грубых взглядов, оставленное для тех читателей, которые окажутся достаточно чуткими, чтобы разглядеть невыносимое страдание за ласковым тоном певца, поющего гимн природе.
  
   О, как прекрасны твои воды, озеро!
   Я уронил в твои волны
   Перстень с драгоценным камнем.
   Но разве сравнится он
   С сиянием солнца, отражающимся
   В зеркальной глади?
   Бережно храните мой перстень,
   Весёлые Духи Озера.
   Он для меня потерян,
   Но пусть для других печаль,
   Которую он хранит,
   Превратится в радость рассвета.
  
   И Хайнэ плакал над этим чужим страданием, как плакал над своим собственным - прячась от посторонних взглядов, изливая слёзы в подушку, прикрывая лицо веером и стараясь одновременно весело говорить о чём-то с Хатори так, чтобы у того и мысли не возникло, что что-то не так.
   - Как я жалею, что нам не довелось никогда увидеться, - шептал Хайнэ, глядя дрожащей рукой страницы книги. - Точнее, нет... Вы видели меня, держали меня на руках, пусть это и было один только раз. Если бы я мог надеяться, что вы..."
   На этом он замолкал, не решаясь даже произнести слов безумной, не основанной ни на чём надежды вслух.
   Он читал по одному стихотворению в день, боясь, что вскоре книга закончится, и он вновь останется наедине со своим горем, о котором нельзя было никому поведать ни слова. А потом, в один прекрасный день, начал писать стихи сам, хотя всегда был уверен, что ни имеет ни предрасположенности, ни интереса к поэзии.
   Но это оказалось удивительно легко - и Хайнэ перестал лить по ночам слёзы, изливая их вместо этого на лист бумаги.
   Как ни странно, дальнейшая судьба этих неумелых стихотворений его мало интересовала. Он даже не пытался прятать их от чужих взглядов, как когда-то прятал рукописи Энсенте Халии, и оставлял исписанные листки повсюду - в своей спальне, в столовой комнате, в саду, позволяя ветру срывать бумагу со столика в беседке и уносить неизвестно куда.
   Как-то раз Хатори поднял один из листков и прочитал написанные на нём стихотворения.
   - Покажешь их потом ему? - поинтересовался он.
   - А? Кому? - рассеянно спросил Хайнэ, смотревший на тёмно-розовые ветви дерева абагаман, занесённые снегом.
   В данный момент его больше всего занимал праздный вопрос: возможно ли такое, чтобы абагаман зацвёл зимой?
   Везде говорилось, что это дерево может зацвести когда угодно, в любой момент, но даже тогда, когда у него нет листьев?..
   - Онхонто, конечно, - пожал плечами Хатори. - Ведь все твои стихотворения о нём.
   - Нет, не покажу, - всё так же рассеянно откликнулся Хайнэ. - Я их пишу не затем, чтобы их кто-то увидел. Даже тот, о ком они написаны.
   - А зачем?
   - Не знаю, - сказал Хайнэ задумчиво. - А зачем я дышу?
   На это Хатори ничего не ответил, но он и не ждал ответа.
   - Странная у тебя к нему любовь, Хайнэ, - проговорил брат, опираясь на перила беседки и глядя куда-то вдаль. - Больше похожа на...
   - Замолчи! - перебил его Хайнэ, вскинув голову. - Не смей больше произносить ни слова, понял?!
   Хатори понял и больше ни разу не заговорил на эту тему.
   Томик стихотворений Ранко Саньи медленно, но верно подходил к концу; оставалось лишь несколько страниц - стихотворений - вечеров, проведённых с дорогим сердцу поэтом.
   В тот день, когда Иннин в очередной раз пришла на тайное свидание с Хатори, ещё не зная о том, что это свидание последнее, до конца книги оставалось лишь семь страниц.
   Хайнэ долго пересчитывал эти страницы, вертя книгу в руках и раздумывая о том, как жить дальше - то ли не читать последние стихотворения как можно дольше, оттягивая роковой момент, то ли просто начать перечитывать книгу заново.
   Так и не решив для себя этот вопрос, он лёг спать, но сон долго не шёл к нему.
   А потом в комнате раздались какие-то странные шорохи.
   Хайнэ увидел проскользнувшую по полу тень и похолодел - на мгновение показалось, будто это демон или призрак. Испугавшись, как пугаются только дети, он хотел было броситься к Хатори и разбудить его, но, перевернувшись на другой бок, увидел в его постели женщину.
   Нет, не просто женщину - Иннин.
   Как ни странно, мысль о том, что это просто дурной сон, ни разу не пришла Хайнэ в голову.
   Он сразу же закрыл глаза и начал медленно считать про себя, стараясь выровнять дыхание. Когда он досчитал до тысячи, комната была уже пуста.
   Подождав ещё какое-то время, Хайнэ приподнялся и пополз к пустой постели Хатори, которая так же, как и его собственная, была разложена на полу. Он наклонился и, подняв простыню, поднёс её к лицу. Бросившийся в лицо аромат был, несомненно, запахом духов сестры - для обладавшего чувствительным обонянием и, кроме того, прекрасно разбиравшегося в благовониях Хайнэ это было доказательством, гораздо более убедительным, нежели лицо девушки, которое он увидел в полутьме.
   Он положил простыню на место.
   Мыслей в голове не было, однако сердце начинало колотиться всё чаще - ритмичный стук перешёл в аритмичный и, наконец, в бешеный, как после быстрого бега.
   Губы Хайнэ кривились, и ухмылка эта была, скорее, злой, чем горькой.
   - Ах, так, значит, - проговорил он очень тихо и с угрозой. - Вот так...
   Но злость тут же сменилась каким-то испугом.
   Нет-нет, не может этого быть, так не может быть, почему, когда, они ведь даже не виделись толком?
   Однако в этот момент до ушей Хайнэ донеслись звуки, превратно истолковать которые при всём желании было сложно - приглушённые стоны и вздохи.
   Выпучив глаза, но всё же сохраняя остатки самообладания, чтобы стараться двигаться бесшумно, Хайнэ на четвереньках пополз к дверям. Вывалившись в коридор, он поднял голову и стал прислушиваться, чтобы понять, откуда идут звуки. Понять это было несложно - стоны неслись из-за закрытой двери в соседнюю комнату, вечно пустовавшую спальню Хатори.
   Хайнэ зачем-то поднялся на ноги - зачем, он и сам не знал.
   Точнее, была в его почти пустовавшей голове одна нелепая и смехотворная мысль: ну, подслушивать и подглядывать за ними на четвереньках - это совсем уж жалко...
   Колени тут же отозвались болью, но сейчас это доставило Хайнэ какую-то злую радость.
   Он специально пошёл на цыпочках - не затем, чтобы двигаться тише, а затем, чтобы тело отозвалось совсем уж невыносимой болью, от которой хотелось орать благим матом.
   Хайнэ молчал и только кровожадно улыбался, как будто его главным желанием в этот момент было причинить своему телу самую невероятную пытку, которая только возможна.
   Подобравшись к соседней комнате, он очень тихо и осторожно приоткрыл двери...
   И тут же увидел их - и вживую, и в отражении зеркала.
   Огненно-рыжие волосы брата, рассыпавшиеся по постели и частично свешивавшиеся с неё, полностью закрывали лицо и верхнюю часть тела Иннин, и Хайнэ видел только обнажённую ногу, согнутую в колене.
   Ну и Хатори, разумеется. Хатори он видел целиком - вплоть до самых откровенных деталей, которые и раньше было невыносимо видеть.
   Хайнэ затрясло.
   "Ты... ублюдок, - подумал он с такой невероятной злобой, что если бы мыслью можно было убить, то от Хатори не осталось бы уже и пепла. - Я... я тебя ненавижу".
   Это было даже хуже, чем тогда, когда Хатори вернулся после свидания с Марик. Тогда Хайнэ извёл себя, воображая эти сцены, но теперь он видел их вживую - и это было много, много хуже. И неважно, что вместо Марик была Иннин...
   В тот момент это было совершенно неважно.
   "Я убью тебя, - думал Хайнэ, сжимая руку в кулак так, как будто бы в ней был нож, который он собирался вонзить в обнажённую спину брата. - Я сейчас тебя убью".
   Но никакого кинжала у него не было, и никого он не убил.
   Когда Хатори глухо застонал и прекратил двигаться, Хайнэ очень осторожно прикрыл двери и вернулся к себе, всё так же на цыпочках, но на этот раз боль в коленях была несравнима с той болью, от которой изнывала, казалось, каждая клеточка тела - каждая жила, в которых сейчас, несомненно, текла не кровь, а чистейший смертоубийственный яд.
   - Не прошу, - шёпотом повторял Хайнэ, стиснув зубы и прожигая горевшим от бешенства взглядом стену. - Не прощу, не прощу, не прощу, непрощунепрощунепрощуенепрощуникогда.
   В какой-то момент это безумие всё же отступило, и в голове промелькнула первая осознанная мысль: не прощу - за что?
   Но Хайнэ тут же нашёл ответ.
   "Они мне лгали, - подумал он, вцепившись рукой в столешницу. - Лгали оба! Он утверждал, что постель его не интересует, и она - тоже. Оба в глаза говорили мне одно и то же, и оба солгали!"
   "Ты же знаешь, мне это не интересно, я вообще предпочёл бы оставаться девственником до конца жизни".
   "Я тоже никому никогда не смогу дать ни удовольствия, ни детей. Мы так похожи, Хайнэ, у нас с тобой одинаковый путь".
   - Ложь, - прошипел Хайнэ с яростью. - Ложь, ложь, ложь! Не прощу!
   Ему захотелось истерически смеяться.
   Жалкий урод, калека, а он-то и впрямь поверил сестре, посчитал, что они единственные такие в мире.
   Невинность, чистота...
   "Почему я не убил себя тогда, - подумал Хайнэ, впиваясь ногтями себе в ладони и царапая предплечья. - Почему мне помешали?! Ничего, в следующий раз я это сделаю и сделаю так, Хатори, что мой труп до конца жизни будет стоять у тебя перед глазами. Ах, как жаль, что ты не боишься моего уродства, я бы изуродовал себя ещё сильнее, понял?! Или, может, это тоже было ложью, как оказалось ложью всё остальное?"
   - Я отомщу вам! - почти закричал Хайнэ в темноту. - Отомщу обоим!
   И чуть не заплакал, вдруг осознав, насколько жалок в своём бессильном порыве.
   Как он сможет отомстить, кому?
   Да им обоим плевать на него... Говорили, что любят, оба, а на деле нашли любовь в объятиях друг друга. И он им не нужен, не нужен по-настоящему ни одному из них - ну, разве что чтобы удовлетворить укоры совести перед беспомощным калекой, которому на роду написано писать жалкие стихи о любви и никогда не узнать её самому, а потом с чувством гордости и исполненного долга предаться наслаждению в постели.
   Вот что он такое для них обоих.
   Поняв это, Хайнэ сполз на пол и зарыдал.
   Но в этот момент двери позади него приоткрылись, и слёзы на его щеках моментально высохли.
   - Не спишь? - спросил Хатори, заходя в комнату.
   - Проснулся от того, что ты двери раскрыл, - ответил Хайнэ, сам поразившись тому, как спокойно прозвучал его голос. - Только светильник не зажигай, у меня глаза болят.
   - Ты слишком много читал, - проговорил брат, подходя ближе, и, помолчав, добавил: - Знаешь, Хайнэ...
   Голос у него как-то странно дрогнул, и Хайнэ охватил бессознательный испуг, но Хатори больше ничего не сказал.
   - А ты где был? - вдруг спросил Хайнэ, устав ждать.
   "Дам ему шанс, - промелькнуло у него в голове. - Один-единственный. Если он хотя бы скажет мне правду..."
   Но Хатори этим шансом не воспользовался.
   - Так, прогуляться в саду выходил, - сказал он.
   "А он ещё всегда утверждал, что не любит и не умеет врать", - промелькнуло в голове у Хайнэ, и лицо его вновь исказила злая усмешка, а руки сами собой сжались в кулаки.
   - Так что там я знаю? Или не знаю? - спокойно и зло спросил он.
   Но Хатори этой злости в его голосе, как ни странно, не заметил.
   - Я просто подумал... - Он попятился и уселся на свой матрас, почти что рухнув на него, как пьяный. - Дай мне свои стихотворения почитать, а? Они красивые. Мне сейчас это очень нужно.
   Комната поплыла у Хайнэ перед глазами - так силён был наплыв разрывавших его эмоций.
   Дорого бы он отдал, чтобы услышать эти слова раньше - полжизни бы отдал, но теперь уже было поздно.
   Не выдержав, он обернулся и увидел лицо брата - какое-то задумчивое, отрешённое и, несомненно, печальное.
   Какая-то часть души Хайнэ, прекрасно понимавшая, что у Хатори не бывает такого лица просто так, чуть не разорвалась от жалости, но другая часть, по-прежнему ненавидевшая всех и вся, взяла верх.
   "Вот теперь-то я и отомщу, - спокойно и насмешливо сказала эта часть, приготовляясь одновременно к убийству и к самоубийству. - Теперь, когда он уязвим и слаб. Другого такого момента не будет".
   - Да ладно тебе, Хатори, - проговорил Хайнэ, тяжело дыша. - Что ты можешь понимать в моих стихотворениях? Что ты можешь понимать в любви? Ты обладаешь инстинктом привязываться и жертвовать собой за хозяина, как верный пёс. За это пса, конечно, любят, но кому придёт в голову читать собаке стихи? Не смеши меня.
   Он сказал это и содрогнулся всем телом - как будто сам себе нанёс удар.
   В комнате повисло молчание; время для Хайнэ остановилось.
   Хатори смотрел ему в лицо, и взгляд его тёмно-алых глаз был невидящим и тяжёлым.
   - Понятия не имею, за что ты на меня злишься, Хайнэ, - наконец, ровно проговорил он. - Но это ты зря сказал.
   "Это точно, Хатори, зря, - подумал Хайнэ как-то отстранённо. - Знаешь, я сам не понимаю, почему Милосердный не убил меня в тот момент, когда я это произнёс? Я бы на его месте - убил..."
   Вместо прежней злобы по всему телу разливалась какая-то лёгкость, как перед обмороком, но он оставался в полном сознании.
   - Хватит, - сказал Хатори, поднимаясь на ноги. - Идите к демонам. Оба.
   И Хайнэ вдруг увидел такое выражение на его лице, какое видел лишь однажды - во время казни на площади Нижнего Города, когда брат единственный раз в жизни поднял на него руку.
   Равнодушное, невозмутимое лицо, ледяной пронзительный взгляд.
   Хайнэ преодолел разлившуюся в теле слабость.
   - Сам к ним иди! - заорал он. - Убирайся туда, откуда пришёл!
   Хатори вдруг замер на месте.
   - Ты сам понимаешь, что сейчас делаешь, Хайнэ? - осведомился он. - Я не вернусь к тебе. Никогда.
   Хайнэ понимал.
   - Вот и прекрасно! - закричал он ещё громче. - Пошёл вон! Я не хочу тебя видеть, до конца жизни не хочу! Уберись, избавь меня от проклятого чувства вины, которое единственное заставило меня вернуться к тебе из дворца, оставив там единственного человека, который имеет для меня значение!
   - Возвращайся к своему единственному человеку, - бросил Хатори, развернувшись. - Да и вообще, делай что хочешь. Мне на тебя плевать. С сегодняшнего дня и навсегда.
   "Это конец", - промелькнуло у Хайнэ.
   Почти неосознанно он бросился к своему столику и, схватив с него мраморную подставку для бумаги, со всей силы запустил её в Хатори, целясь в висок.
   "Убить, сначала его, потом себя..." - пронеслось в голове.
   Но Хатори был ловок и уклонился. В пару стремительных шагов он преодолел расстояние, разделявшее его с Хайнэ, и, схватив его за руку, с нечеловеческой силой сдавил её.
   Запястье хрустнуло.
   "Убей..." - взмолился Хайнэ взглядом.
   Хатори поглядел на него с полминуты, а потом презрительно искривил губы и отшвырнул его от себя на постель.
   В этот момент дверь распахнулась - на пороге появились испуганные криками и шумом Ниси и слуги.
   - Я ухожу из этого дома, - бросил в их сторону Хатори. - Простите, госпожа.
   - Как это уходишь?! - вскричала та, но Хайнэ перебил её.
   - Пусть уходит, мама! Пусть убирается! Если ты сейчас остановишь его, то, клянусь, я убью себя! Убью, слышишь?!
   Мать в ужасе приоткрыла рот.
   Хатори поклонился и, не посмотрев в сторону Хайнэ больше ни разу, стремительно вышел из комнаты.
   - Хайнэ... - начала было мать, но тот затрясся.
   - Уйди, мама! - закричал он, обхватив голову руками и раскачиваясь, как помешанный. - Уйди, оставь меня одного, или я не знаю, что сейчас будет!..
   Его желание исполнили, видимо, решив, что спорить с сумасшедшим - хуже.
   Хайнэ бросился на пол и взвыл.
   Но это был ещё не конец.
   Когда через какое-то время у него кончились силы кричать и рыдать, и он застыл, уставившись в одну точку, двери распахнулись, и на пороге появилась Иннин с белым лицом.
   - Хайнэ, ты... - начала она, но он её перебил так же, как и мать.
   - А это всё, что тебе было нужно, - проговорил он отрывисто. - Постель. Так же, как и всем. Ты такая же, как все. Прикрывалась желанием стать жрицей, клятвами, высокими целями, но на деле всё это пустые отговорки для себя самой. Правда ведь, да?
   Лицо сестры застыло, и Хайнэ понял, что милосердна она не будет - так же, как не был милосерден он сам.
   - Ты это про меня говоришь, Хайнэ? - спросила она ледяным тоном. - Уверен? Или, может быть, про себя? А, Энсенте Халия? Так что ты там сказал про взаимосвязь религии, высоких целей и постели?
   Хайнэ застыл, как громом поражённый.
   "Хатори... и это ей сказал?.. - подумал он, едва видя что-либо перед собой. - Сказал ей, что я - Энсенте Халия?.. Ну тогда... тогда к демонам, ничего не жалко. Я был прав. Он предатель".
   Иннин исчезла, с силой хлопнув дверями.
   Хайнэ с трудом добрался до постели и рухнул на неё ничком.
   - Я не такой, как вы двое, - начал шептать он, судорожно комкая одеяло. - Я избавился от своей похоти, от своих желаний! У меня нет никаких чувств к женщинам, вместо них теперь - любовь к Онхонто, любовь возвышенная, бесполая, лишённая плотских желаний вообще! Спите друг с другом, женитесь, рожайте детей, проведите в постели хоть весь остаток жизни, мне нет до вас дела. Мне это не нужно, слышите! - закричал он, повысив голос. - У меня есть моя любовь, другая... возвышенная...
   Он выронил одеяло из рук. Лицо его перекосила судорога, губы задрожали.
   Хайнэ попытался встать, но снова рухнул на постель и вскинул руки.
   - Ну почему, почему?.. - исступлённо кричал он. - Почему ты именно меня лишил того, что дал всем другим?! Почему именно я урод, почему никто не полюбит меня, не захочет целовать, не захочет лечь со мной в постель, а даже если захочет, то я не смогу?! Где твоё милосердие, в этом оно?! Ты скажешь, что я заслуживаю этого, и, вероятно, это так, но разве я хуже всех в этом мире?! Так почему именно я?! Лучше бы ты убил меня, зачем ты позволил жить уроду?! За что ты так ненавидишь меня, почему ненавидишь больше всех в этом мире, ведь я же, я так люблю тебя! О...
   Он упал лицом в подушку и разрыдался, но через некоторое время вскинул голову, и тон его переменился.
   - Дай, дай, дай, дай! - кричал он на этот раз, стиснув зубы и рвя подушку в клочья. - Дай мне то, что я так хочу, дай то, что отнял! Верни! Отдай! ДАЙ МНЕ ЭТО!
   За окном начинало светать.
   Вскочив с постели, Хайнэ начал бессмысленно метаться по комнате, как раненое животное, пока, наконец, не запнулся обо что-то и не рухнул на пол, разбив голову об угол столика.
   "О, счастье, - с невыразимым облегчением подумал он, чувствуя, как правую половину лица заливает тягучая, тёплая кровь. - Умри, озлобленный, жалкий калека. Умри, мерзкий червяк".
   Но он не умер, а взгляд, бессмысленно блуждавший по комнате, вдруг зацепился за листки бумаги, разлетевшиеся по полу после того, как упал столик.
   Один из листков оказался совсем поблизости, и Хайнэ схватил его.
  
   И сквозь водопад осколков
   Я брошусь к Вам.
  
   - Вы... - прошептал Хайнэ, и тут только до него в полной мере дошло, что он наделал. - Я... о... а.
   Он выронил листок со стихотворением из рук.
   - Всё, - проговорил он, едва веря сам себе. - Всё, мне больше некуда возвращаться. Именно мне, а не Хатори. Онхонто для меня потерян. Я всё разрушил. Всё уничтожил. Ничего больше не будет, никогда. Разве так бывает?.. Разве можно в один момент взять и разрушить всё?.. И это после того, как я всё понял... но как... как... как?
   - Как? - бессмысленно повторял он, но никакого ответа не было, кроме того, который он давал сам себе: да, так бывает. Да, в одно мгновение ты разрушил всю свою жизнь. Да, ты уничтожил то, ради чего хотел страдать и бороться. Да, уже ничего не исправишь.
   Но этот ответ подразумевал, что вся дальнейшая жизнь абсолютно бессмысленна, и никакой надежды нет.
   Это было дно пропасти, и ниже падать было некуда.
   Когда Хайнэ это понял, он почти инстинктивно рванулся куда-то вперёд. Ни идти, ни ползти сил не было, но он всё-таки куда-то пополз, стал биться обо что-то головой.
   - Прости, - хрипел он, раздирая себе лицо ногтями. - Прости. Я зову к тебе с дна самого страшного отчаяния, я зову, зову... Не откажи. Не презирай, хоть я сам себя презираю. Поверь, хотя я сам себе больше никогда не поверю. Будь милосерден, хотя я сам не умею им быть. Прости, хотя я сам никогда никого не простил, в том числе и тебя. Ты... не такой, как я. Это я - такой, как ты. Поэтому я... я могу это сделать. Даже сейчас. Могу. Могу... - с трудом выдавил он, извиваясь, как от удушья, - могу не ненавидеть себя. Я не уродлив. Я - такой, как ты. Даже сейчас... даже сейчас...
   Проговорив всё это, он рухнул без сил на спину и уставился в потолок.
   За окном давно уже ярко светило солнце, и тени скользили по потолку, переплетаясь в причудливые узоры.
   Долго ли лежал так Хайнэ, не шевелясь, не двигаясь, он не знал, но тени начали удлиняться, расти...
   Он заставил себя подняться на ноги.
   Поставил на место столик, подобрал листки с бесполезными теперь стихотворениями, прибрался, лёг в постель.
   Постель пахла Хатори, который частенько перебирался к Хайнэ, когда тот не мог подолгу уснуть, или просто лежал возле него, когда он строчил свои стихотворения; подушка хранила запах его волос.
   - Брат, - проговорил Хайнэ, закрыв лицо руками. - Брат, брат, брат!..
   Последний раз он повторил это слово, с мольбой прокричав его, но никто не откликнулся.
   Брата у него больше не было.
   И просто Хатори - тоже.
  

Глава 18

   В конце третьего месяца Огня, почти два месяца спустя несостоявшейся казни Хатори Саньи, в самый разгар зимы, господин Астанико во дворце получил письмо от Хайнэ Саньи с просьбой приехать к нему домой.
   Он приехал и нашёл, что у его друга (которого он величал так с большой неохотой даже в собственных мыслях) был весьма больной и даже постаревший вид, хотя последние слова сложно применить к столь молодому человеку.
   - Ну, я приехал, - сообщил Астанико, усаживаясь в кресло и как бы подразумевая: это и так весьма много с моей стороны, так что ваш повод пригласить меня должен быть весомым.
   Хайнэ молча сидел напротив него. Одет он был в тёмную одежду безо всякого рисунка, неубранные ни в какую причёску волосы были зачёсаны назад, открывая лицо и пересекавший лоб длинный шрам - судя по его виду, довольно свежий.
   - Да вы теперь весь в шрамах, - не удержался от насмешки Астанико, вспомнив, что руки Хайнэ также изрезаны после попытки самоубийства. - Прямо как настоящий герой древности, из тех, что участвовали в кровавых сражениях под предводительством наших сиятельнейших Императриц.
   Но стрела его, которую он пускал без особого желания ранить, а, скорее, из врождённого злонравия, пролетела мимо цели.
   - Это верно, - криво усмехнулся Хайнэ. - У меня много шрамов, и все они - результат позорного поражения в борьбе с самим собой. Так сказать, клеймо, выжженное на теле проигравшего.
   Астанико поразил этот злой, насмешливый тон, которого он прежде никогда у него не слышал, но он только приподнял брови.
   - Так зачем же вы меня позвали? - вернулся к основной теме он. - Или скажете, что просто соскучились?
   - А почему нет? - проговорил Хайнэ хрипло. - В конце концов, всех остальных я от себя прогнал, только вы у меня и остались.
   - Ну, в прошлый раз мы не очень-то хорошо расстались, - усмехнулся Астанико. - Я думал, вы не захотите меня больше видеть.
   - Ерунда, - махнул рукой Хайнэ и повторил, задумчиво глядя в сторону: - Это такая ерунда...
   - А мне казалось, вы болезненно горды, - заметил Астанико. - Между прочим, о нас после той пощёчины сплетничают по всем углам дворца. Чего уже только не напридумывали. О...
   Он почти что мечтательно усмехнулся.
   На самом деле все эти сплетни, по большей части грязные, не особенно досаждали ему, а, скорее, забавляли, но он с удовольствием разыгрывал из себя лицо, оскорблённое до глубины души, и в чём-то эта игра заменяла ему ту, которая была похоронена с тех пор, как он прекратил видеться с Иннин.
   - Ничего об этом не знаю и знать не хочу, - сказал Хайнэ и помолчал. - Кстати, вы видели мою сестру?
   Астанико похолодел.
   "А вот об этом ничего не хочу знать я!" - хотел было закричать он, но сдержался.
   - Не имею чести быть приставленным к ней в качестве сопровождающего, - холодно проговорил он. - Поэтому нет, не видел. И не имею особого желания видеть, так что если вы намеревались попросить меня что-нибудь ей передать...
   - Да нет, я просто так спросил, - тихо возразил Хайнэ. - Знаете, с ней я ведь тоже поссорился.
   Астанико как-то даже испугался этой нотки доверия, неожиданно проскользнувшей в его голосе.
   - Да, кстати, а сами-то вы что думаете о той пощёчине? - поспешно повернул тему он и рассмеялся. - Меня прямо разбирает жгучее любопытство.
   - Я уже говорил Иннин, что и сам мог бы так сделать, - вздохнул Хайнэ. - И даже гораздо хуже мог бы. Поэтому и не злюсь.
   - Ой ли, Хайнэ, - раздражённо скривился Астанико. - Кем вы себя теперь вообразили? Воплощением Зла?
   Хайнэ смотрел в пол и, судя по его виду, так оно и было.
   - Не льстите себе, - сердито сказал Астанико. - Что бы вы там ни сделали, это вряд ли сравнится с тем, что мог бы сделать я. И сделал, - внезапно зло усмехнулся он. - Знаете ли вы, что я в последний момент передумал спасать вашего брата и устраивать какое бы то ни было чудо? Вот только оно всё же произошло... по какой-то чудовищной иронии судьбы - настоящее чудо. А иначе ваш брат так и сгорел бы. Я был уверен, что он сгорит.
   Он скрестил руки на груди и, прищурившись, пристально вгляделся в лицо Хайнэ.
   Тот не отвернулся и выказал гораздо меньше удивления, чем можно было ожидать.
   - Вот как, - наконец, пробормотал он и опустил взгляд. - Ну, что ж. Не знаю, как я бы отнёсся к этому раньше, но теперь, когда, к счастью, с Хатори всё хорошо...
   - Сказать по правде, ни в какое чудо я, конечно, не верю, - перебил его Астанико. - Не сомневаюсь, что Хатори, в итоге, спасла Верховная Жрица.
   - А я вот легко поверил бы именно в чудо, - сказал Хайнэ как-то грустно.
   - В то, что ваш братец - святой, и огонь не коснулся его? - поморщился Главный Астролог. - Что же такого хорошего он сделал в жизни?
   Тон у Хайнэ внезапно сделался таким же, как в самом начале разговора.
   - Как это что? Столько лет жил со мной, разумеется, - криво усмехнулся он. - Подвиг или не подвиг, но награду за это он определённо заслужил. Жаль, что я умею платить на хорошее только злом.
   - И добром - на плохое, - скривился Астанико. - Знаете что, вы мне таким не нравитесь. Этот цинизм вам определённо не идёт.
   - Да я и сам себе таким не нравлюсь, - признался Хайнэ. - Но что же я могу поделать. Некоторые вещи... не проходят для души бесследно.
   - О да, смерть возлюбленных и прочие трагедии, - насмешливо фыркнул Астанико. - После которых герои книг становятся "совершенно другими людьми".
   - Да нет, не только трагедии, - вздохнул Хайнэ. - Иногда достаточно небольшой мелочи, одной только фразы. Знаете, я думаю, дело вовсе не в масштабе события, а в масштабе зла, которое причиняется другому человеку - и, в конечном счёте, самому себе.
   - Вот теперь я вижу прежнего Хайнэ, - усмехнулся Астанико. - Не вздумайте окончательно превращаться в циника. Вы мне будете совершенно неинтересны в таком амплуа. Зачем мне друг, который похож на меня самого?
   - Не превращусь, - пообещал Хайнэ. - По крайней мере, до тех пор, пока жив один человек... прежний Хайнэ тоже будет жить.
   Он закрыл глаза.
   - А потом? - поинтересовался Астанико.
   - Надеюсь, что "потом" не будет, - пробормотал Хайнэ. - Надеюсь, что Хайнэ, и прежний, и теперешний, умрёт раньше, чем этот человек. В совершенно физическом, а не метафизическом смысле. Знаете, - он вдруг поднялся на ноги, найдя свою трость. - Я ведь позвал вас, чтобы попросить о помощи.
   Астанико вопросительно приподнял бровь.
   - Помогите мне разыскать моего брата.
   - А он что, маленький ребёнок, который потерялся в большом городе? - не удержался от презрительного тона Астанико.
   - Он не потерялся, - возразил Хайнэ и, подойдя к окну, прислонился к раме лбом. - Я его сам прогнал из дома.
   - О.
   - Уже недели две назад, - продолжил Хайнэ, не глядя на него. - Я ждал, что он вернётся... Хотя нет, что я вру. Конечно, я знал, что он не вернётся. Для вас ведь Нижний Город не будет таким уж испытанием? - он обернулся. - Хатори где-то там, а для меня сложно совершить такую прогулку в одиночестве. Я подумал, что вы не откажетесь сопровождать меня.
   - Не имею ничего против Нижнего Города, - пожал плечами Астанико. - Но вот против вашего брата...
   Лицо его стало раздражённым.
   - Зато вы сможете полюбоваться на то, как он пошлёт меня подальше, - грустно усмехнулся Хайнэ. - Разве это зрелище не развлечёт вас?
   Астанико сделал вид, что задумался.
   Несколько часов спустя они выбрались из экипажа сразу после преодоления заставы на Срединной Стене и пошли пешком - передвигаться в карете по узким и заставленными со всех сторон прилавками, лотками, ящиками и прочим хламом улицам Нижнего Города было совершенно невозможно.
   - Вы меня, конечно, простите, Хайнэ, - проговорил Астанико, вглядываясь в толпу людей, которые текли по улицам подобно волнам разноцветного моря. - Но, по-моему, вы собрались искать иголку в стогу сена. У вас есть хоть малейшее представление о том, где он может быть?
   Хайнэ молчал и выглядел растерянным.
   - Я думаю, что если буду искать его здесь... день за днём, с рассвета и до заката, до тех пор, пока не рухну где-нибудь без сил, то, в конце концов... - пробормотал он.
   - Воля ваша, но я на это не подписывался, - заметил Астанико. - Я тут с вами от рассвета и до заката, день за днём и далее по тексту ходить не соглашался.
   - Ну, хотя бы сегодняшний день, - попросил Хайнэ. - Может быть, нам повезёт.
   Но им не повезло, и, пробродив весь день по кривым и забитым хламом улочкам, они так и не встретили ни Хатори, ни какого-либо человека, который мог бы что-нибудь о нём сказать.
   Рыжие волосы, которые казались яркой отличительной чертой, были таковой в среде знати, но не среди немытых простолюдинов, одетых в лохмотья и отличавших высокорожденного человека от бедняка, но не одного аристократа от другого.
   На обратном пути Хайнэ был молчалив и смотрел себе под ноги.
   - До свидания, - попрощался Астанико, проводив его до дома. - Что вы собираетесь делать завтра?
   - То же самое, что и сегодня, - вздохнул Хайнэ.
   - Но я с вами больше не поеду, - предупредил Астанико.
   - И не надо. Спасибо, что помогли мне сделать первый шаг.
   Астанико приподнял брови.
   - Полагаете, что первый шаг - это самое трудное, и после того, как он сделан, всё пойдёт как по маслу?
   - Вовсе нет, - возразил Хайнэ, усмехнувшись. - Поверьте, я, как никто, знаю, что труден каждый шаг. Что ходить вообще тяжело и очень больно.
   - И, тем не менее, не желаете оставаться в постели, - заметил Астанико, устремив взгляд на его заметно напряжённую и дрожавшую руку, которой он опирался на трость.
   - Что ж поделаешь, - проговорил Хайнэ с тоской. - Человек создан для того, чтобы ходить, а не лежать в постели. И я, хоть и калека, но человек тоже... По крайней мере, хочу им быть.
   Он закрыл глаза.
   Астанико снова усмехнулся и, пожав ему свободную руку, покинул дом Санья.
   Хайнэ вернулся в свою комнату и принялся стелить постель. С тех пор, как Хатори ушёл, он всё делал сам - не столько даже потому, что, как и раньше, не хотел подпускать к себе других слуг, сколько потому, что дела и сопровождавшая их физическая боль помогали отвлечься от мыслей.
   Всё остальное было бесполезно - ни читать книжки, ни писать стихотворения, ни думать об Онхонто он больше не мог.
   Расстелив постель, он рухнул на неё лицом вниз и сразу же заснул.
   Снился ему Хатори - сон, повторявшийся в разных вариациях на протяжении всех последних дней: он находил его, они мирились, всё снова становилось, как прежде, и чувство неимоверного облегчения затапливало его, как волна...
   Поднявшись наутро разбитым и опустошённым, Хайнэ вновь отправился в Нижний Город, на этот раз в сопровождении слуги, которого он, впрочем, оставил ждать в экипаже.
   Второй день поисков оказался таким же безрезультатным, как и первый. Совершенно выбившись из сил, Хайнэ под конец рухнул на какие-то пустые ящики, позабыв о своей брезгливости, и в отчаянии устремил взгляд к небу.
   Где-то далеко наверху сияли под ярким и холодным зимним солнцем золотые крыши дворцовых павильонов...
   "Я обещал, что вернусь к вам тогда, когда стану более достойным, - подумал Хайнэ, впервые за всё это время мысленно обратившись к Онхонто. - А вместо этого видите, что я сделал..."
   Губы его горько искривились.
   "Я не смогу. - Даже поднять руку теперь было трудно, но он пересилил себя и устало запустил её в волосы. - Я не смогу прийти сюда завтра снова, это действительно выше моих сил. Не моральных, а физических. Вряд ли судьба смилостивится и дарует мне прощение всего лишь за два дня поисков, но что мне делать, если это мой предел? Что?"
   Так и не найдя для себя ответа, он вернулся домой.
   На третий день он едва смог подняться с постели, и то, что повторение изматывающей прогулки по улицам Нижнего Города будет ему не по силам, стало окончательно ясно.
   Какое-то время Хайнэ лежал в постели, испытывая чувство полной безнадёжности, а потом собрался и поехал к Ните.
   Шанс на то, что младшая сестра знает, где сейчас Хатори, был невелик, но всё же они с ним были в дружеских отношениях, и это было хотя бы что-то...
   - Хайнэ! - вскрикнула сестра, увидев его, и посмотрела каким-то странным взглядом.
   Да и в целом она выглядела странно, если не сказать - совсем плохо.
   Хайнэ знал, откуда берётся подобный измотанный вид - ничто другое, кроме навязчивых, вытягивающих душу мыслей не способно сделать лицо человека таким.
   Надежда его оказалась тщетной - Нита ничего не знала о Хатори, но когда он собрался уходить, она внезапно схватила его за рукав.
   - Подожди, - попросила она. - Может, выпьешь со мной чаю?
   Хайнэ колебался.
   С одной стороны, встреча с сестрой после стольких дней затворничества и полного одиночества обрадовала его, и хотелось побыть с ней подольше, с другой - он боялся застать Марик.
   В конце концов, первое перевесило.
   Они с сестрой сели за низкий столик.
   - Ты не жалеешь о том, что покинул дворец? - спросила Нита, наливая ему чай. - Тебе ведь было хорошо там, правда?
   - Хорошо, - пробормотал Хайнэ, чувствуя себя неловко и неуютно от этих вопросов. - Но не потому, что я... Просто там был... - Он не смог выговорить имя Онхонто, и одна мысль о нём принесла жгучую боль. - Давай не будем об этом, а?
   Лицо Ниты, всё это время жадно ловившей каждое его слово, вдруг перекосилось.
   Она выронила чашку из рук, даже не обратив внимания на то, что облилась кипятком, и по лицу её потекли слёзы.
   Хайнэ потрясённо смотрел на неё.
   - Прости, прости, - опомнилась Нита и принялась собирать осколки чашки, не прекращая при этом рыдать. - Прости, я сама не понимаю, как умудрилась... Я ведь совершенно не собиралась... Я просто хотела...
   Она замерла на месте, как будто забыла о том, что собиралась делать и говорить дальше, и Хайнэ, осторожно подобравшись к ней, забрал осколки чашки из её рук.
   У Ниты случился новый приступ рыдания, и она уткнулась брату в грудь.
   Тот гладил её по волосам, испытывая какое-то усталое облегчение - попытки утешить чужое горе принесли некоторое утешение и ему самому.
   - Что случилось? - тихо спросил он, когда сестра немного успокоилась.
   - Просто, увидев тебя, я понадеялась, что ты расскажешь мне о нём, - глухо проговорила Нита, не поднимая лица. - А ты отказался. Знаю, что это глупо, и я столько времени держала себя в руках, а тут это вдруг стало какой-то последней каплей, переполнившей чашу...
   - Расскажу о ком? - переспросил Хайнэ, хотя почти догадался, и догадка заставила его похолодеть.
   - Об Онхонто, - всхлипнула сестра. - Хайнэ, я... я люблю его.
   Она вновь начала рыдать, а Хайнэ застыл, держа её в объятиях, и только продолжал неловко гладить по волосам и по спине.
   "Любит... она его любит?!" - только и мог думать он в каком-то изумлённом отчаянии.
   - С тех самых пор, когда мне удалось, благодаря тебе, увидеть его, - продолжала рассказывать Нита, очевидно, желая выговориться. - Поначалу я посчитала, что просто восхищена его красотой, думала о нём беспрестанно, мечтала увидеть снова. Но потом мне стало становиться всё хуже и хуже, это было уже не просто восхищение, это рвало мне сердце, понимаешь, Хайнэ? В конце концов всё остальное перестало иметь для меня значение, вся эта жизнь, все окружающие меня люди, всё то, чем я занималась прежде, всё показалось мне сном, глупым и бессмысленным. И только его лицо было единственным настоящим среди всей этой суеты, среди череды бесконечных развлечений, заполняющих нашу жизнь, но не дающих ей никакого смысла, единственным, ради чего стоит жить!.. Всё остальное... настолько бессмысленно...
   "Бессмысленные развлечения, - горько подумал Хайнэ. - Твоя жизнь, сестра, всегда была тем, на что я мог взирать лишь с тоской и завистью. И вот, она кажется тебе бессмысленной, и я сам знаю, что в таком образе жизни мало смысла, так почему же не могу отказаться от этой зависти? Зависти ко всем нормальным людям... Мне кажется, что если бы только у меня было то, что есть у вас, то я был бы счастлив. Но ты несчастна..."
   - Я не могла никому об этом рассказать, - продолжила сестра. - Потому что знала, что никто меня не поймёт. Все только посмеются надо мной - полюбить человека, которого я видела раз в жизни, возненавидеть из-за него всё своё окружение. И я молчала. Молчала, молчала, молчала всё это время... Но у меня больше нет сил.
   - Трудно держать всё в себе, - пробормотал Хайнэ. - Я это хорошо знаю. Но ты можешь рассказывать мне, я никогда не посмеюсь над твоими чувствами, всё это прекрасно мне знакомо.
   Сестра молча зарыдала.
   - Нита, - осторожно позвал Хайнэ, когда она немного успокоилась. - Но ведь ты знаешь, что это невозможно. Он - супруг Императрицы. Нельзя надеяться даже на одно свидание. Свидание по-настоящему, я имею в виду. Это может стоить тебе жизни.
   Нита приоткрыла рот, и, судя по всему, хотела сказать, что она готова умереть, но Хайнэ перебил её.
   - И ему тоже, - тихо сказал он.
   Сестра вздрогнула и передумала произносить заготовленные слова.
   - Что же мне делать?.. - жалобно спросила она. - Что?..
   - Нита, я хорошо понимаю, что, узнав его, невозможно потом представить, чтобы хоть кто-то из других людей мог сравниться с ним, - горько улыбнулся Хайнэ. - Но всё же... Ты абсолютно уверена в том, что никогда не сможешь полюбить никого другого? Ответь себе честно на этот вопрос. Никогда?
   Нита отстранилась и вытерла слёзы.
   Лицо её стало равнодушным и каким-то усталым.
   - Может, и смогла бы, - проговорила она с печальной усмешкой. - Но кого? В меня были влюблены многие, они забрасывали меня любовными записками, утверждали, что готовы отдать за меня жизнь. Но все они... такие одинаковые. Одинаковые взгляды, одинаковые интересы - мода, развлечения, постель... ничего, что выходило бы за эти рамки. Они пытались произвести на меня впечатления, показать свою индивидуальность, высказывая якобы умные мысли, а мне было так смешно, потому что все эти суждения были совершенно одинаковыми у всех и просто-напросто повторяли то, что однажды кто-то сказал, и это посчитали умным. Знаешь, есть только один человек, который отличается ото всех, помимо Онхонто. Но, по иронии судьбы, и он для меня недоступен... Потому что это Хатори. Я же не могу взять в мужья собственного брата.
   Хайнэ вздрогнул.
   Разговор этот одновременно принёс ему и облегчение, и ещё больше боли, разбередив сразу две раны.
   "Нет, Нита, ты не знаешь главного, - подумал он, глядя в сторону. - Того, что препятствием для любви с Хатори для тебя является вовсе не то, что он считается твоим братом, а то, что соперницей тебе будет твоя родная сестра. Впрочем, я ведь по-прежнему не знаю, насколько далеко у них с Хатори всё зашло..."
   Он вздохнул.
   После первой вспышки ослепляющего бешенства он мог думать о Хатори с Иннин лишь с какой-то глухой тоской и обречённостью.
   "Я ведь всегда знал, что он немного влюблён в неё, - думал он иногда. - Влюблён с самого детства, о чём сам сказал мне ещё тогда. Так почему же это стало для меня таким открытием?"
   - Вы похожи с Марик, - сказал Хайнэ вслух. - Почему ты не поделилась с ней? Она бы поняла тебя.
   - Похожи, - кивнула Нита. - Но теперь она нашла смысл жизни в том, чтобы выполнить свой долг перед родителями. У неё чудесные родители, и если бы у меня были такие же, то, может быть, и я бы могла так. Но нашим всегда было до нас мало дела. Отцу - просто всё равно. А мама, вроде бы, любила нас, но витала в облаках... Да и внуков они от меня не требуют, хоть я и единственная из нас троих, кто может им их подарить.
   Какое-то время брат и сестра молчали, подавленные общими воспоминаниями.
   Потом Нита подалась вперёд.
   - Расскажи мне о нём, - попросила она, слабо улыбаясь. - Хотя бы что-то... несколько деталей. Какой он?..
   - Какой? - повторил Хайнэ и против воли тоже улыбнулся, хотя гораздо больше ему хотелось плакать. - Ну, не знаю... Он всегда спит на правом боку - может быть, потому, что окно в его спальне находится с правой стороны, и ему нравится видеть рассвет, когда он просыпается. Ещё он очень сильно коверкает слова. Поначалу я с трудом понимал его, но, как ни странно, теперь, когда он стал говорить лучше, я об этом почти жалею. Он любит цветы - больше всего те, которые растут в земле. Срезанные ему жалко, и всё же он составляет из них букеты, и так во всём - есть много вещей, которые причиняют ему боль и страдание, но всё же он принимает их и смиряется, стараясь даже в них найти радость. Знаешь, когда мы виделись с ним в последний раз, он сказал, что жизнь - это испытание, а мечты исполнятся в каком-то другом месте. Вот так... Он заставляет других людей мечтать, вызывает в них любовь и вдохновение, но ничего из этого не имеет для себя. Я думаю, что ему тяжело и больно, но, чтобы разделить с ним его боль, нужно быть равным ему. А таких людей нет, их нет, Нита. Я хотел попытаться стать таким, - Хайнэ вздохнул, - но споткнулся и упал почти сразу же.
   Нита слушала его завороженно.
   - Помоги мне встретиться с ним, брат, - внезапно прошептала она. - Хотя бы один раз. Я прислуживаю теперь во дворце, но мне так и не довелось его увидеть, он не выходит из покоев своей супруги. Если бы ты навестил его, я бы могла зайти в это время хотя бы ненадолго... Пожалуйста, умоляю тебя.
   Хайнэ растерялся.
   Он не видел возможным для себя вновь увидеться с Онхонто, он обещал себе, что не сделает этого до тех пор, пока не почувствует, что имеет на это право, а сейчас это ощущение было дальше от него, чем когда-либо. И, получается, он должен был нарушить это обещание, данное самому себе...
   - Нита, я не могу... - пытался отговориться он, но сестра только рыдала, цепляясь за его рукава, умоляла и говорила, что никто другой не сможет ей помочь.
   Хайнэ с тяжёлым сердцем согласился, и они поехали во дворец.
   Онхонто, которому доложили о нём, согласился принять его в тех покоях, в которых Хайнэ жил прежде, но когда тот раскрыл двери в свою бывшую спальню, она была ещё пуста.
   Он подозвал знаком сестру, которая неслышно следовала за ним.
   - Он придёт сейчас, - сказал Хайнэ. - У тебя будет возможность поговорить с ним. Я не буду вам мешать...
   С этими словами он скрылся во внутренней комнате и притворил двери, прислонившись к ним спиной.
   Спустя несколько минут он услышал голос Онхонто, и сердце зашлось в отчаянном стуке.
   Нита робко попыталась объяснить своё присутствие, но Онхонто ничуть не удивился и не стал спрашивать о том, куда делся Хайнэ, просивший о встрече с ним.
   - Почему же вы желать поговорить со мной? - весело спросил он девушку.
   Сквозь просвет между дверями Хайнэ видел сестру, склонившуюся в низком поклоне и протянувшую Онхонто что-то.
   - Здесь мои рукописи, - прошептала она. - Легенды и сказки, которые я написала о Сантье, прежнем государстве, располагавшемся в этих местах. Я подумала, что, возможно, это хотя бы немного развлечёт Господина и скрасит его печаль долгими зимними вечерами. Если всё это вызовет у вас улыбку, хотя бы это был смех над моей неумелостью, то я уже буду очень счастлива. Вот всё, что я хотела сказать вам, Господин.
   Хайнэ, услышав всё это, застыл на месте.
   "Он ведь пригласил меня потому, что ему понравилась моя повесть, - пронеслось у него в голове. - А я бросил их писать... Я не смог сделать даже того, что сделала моя сестра, которая видит его во второй раз в жизни. Не мог писать просто ради того, чтобы скрасить его печаль, чтобы вызвать у него улыбку, чтобы он хоть недолго порадовался. Чего стоят все горести Энсенте Халии, вместе взятые, в сравнении с тем, чтобы он улыбнулся? Великая богиня, какой я идиот..."
   Он закрыл лицо руками и низко опустил голову.
   Нита, тем временем, покинула спальню, и Хайнэ ожидал, что Онхонто последует за ней, но тот вместо этого распахнул двери внутренней комнаты.
   Хайнэ, вскрикнув, попытался забиться куда-то в угол, но Онхонто со смехом вытащил его оттуда.
   - Чего вы от меня прятаться, Хайнэ? - спросил он, улыбаясь.
   Хайнэ дрожал, не поднимая на него глаз.
   - Потому что я... не смею вас видеть, - наконец, пробормотал он.
   - Почему это?
   Хайнэ закрыл глаза, чувствуя, как тяжесть всего, что он сделал, буквально физически пригибает его к земле, заставляя опускать голову всё ниже и ниже.
   - Я совершил нечто очень подлое, - с трудом проговорил он. - Такое, что больше не смею ни приходить к вам, ни даже думать о вас. Вы должны выгнать меня отсюда, как паршивую собаку, которой я и являюсь.
   Повисло молчание.
   - Хотя если моё присутствие может хоть сколько-нибудь развлечь вас, то всё это не имеет ни малейшего значения, - вдруг встрепенулся Хайнэ, вспомнив о своей предыдущей ошибке. - Забудьте об этом, это мои личные проблемы! Забудьте, простите меня...
   Он отвернулся, пытаясь сдержать глупые слёзы.
   - Хайнэ, - послышался серьёзный голос Онхонто. - А если бы это я сделал что-нибудь очень подлое? Например, убил ни в чём неповинного человека... в припадке ярости. И не говорите, что я не способен этого сделать, вы не можете этого знать наверняка.
   Хайнэ замер.
   - Так вот, если бы я сделал нечто такое, не заслуживающее прощения, то вы бы перестали меня любить? Я прошу вас подумать и ответить искренне.
   Хайнэ попытался это сделать - предположить такую возможность. Сразу несколько голосов заговорили в его голове: начиная от того, который громче всех кричал, что Онхонто на такое неспособен, и заканчивая тем, который рыдая, признавался: да, да, перестал бы, конечно, перестал бы любить за такое злодеяние...
   Но когда все эти голоса, устав, замолчали, Хайнэ понял, что настоящий ответ не имеет к ним ничего общего, и что этот ответ не нужно искать, потому что он был известен ему и совершенно неподвластен никакому сомнению с самого начала.
   - Нет, - очень тихо сказал он и впервые решился поднять на Онхонто глаза. - Нет, конечно, не перестал бы. Даже если бы вы захотели уничтожить весь мир и стали убивать направо и налево. Я бы даже, наверное... сам подал вам меч. Если бы это принесло вам хоть какое-то облегчение.
   - В таком случае я обязательно позвать вас, если у меня появиться желание уничтожить мир. - Онхонто говорил серьёзным голосом, но изумрудно-зелёные глаза сияли от сдерживаемого смеха, и Хайнэ, увидевшего этого, затопила волна безграничного счастья.
   Он тоже засмеялся и смеялся до тех пор, пока его не застиг новый вопрос.
   "Я ведь действительно сделал бы всё это, - вспыхнуло в его голове. - Значит, веру в Милосердного я бы тоже предал ради него?"
   Ответ было неумолимым: да, предал бы. Отбросил бы книгу учения, как ненужный мусор, если бы это хоть чем-то помогло Онхонто.
   "Так я предатель, - растерянно подумал Хайнэ. - Чего стоит моя вера?.."
   Но сейчас эта мысль, как ни странно, не слишком опечалила его - может быть, потому что Онхонто был рядом, а в его присутствии всё остальное переставало иметь значение.
   Отбросив прежние сомнения, Хайнэ принялся разглядывать его лицо, стараясь удержать в памяти каждую деталь: он стал улыбаться чаще, взгляд его уже не такой печальный, как раньше - какое счастье! Но вокруг глаз появилось несколько едва заметных морщинок...
   - Вы поняли, почему я задать такой вопрос? - спросил Онхонто, взяв его за руку.
   - Понял, - прошептал Хайнэ, млея от счастья. - А я-то думал, вы начнёте расспрашивать, что это за подлая вещь, которую я совершил, и действительно ли она такова...
   - Разве я иметь право? Просто постарайтесь исправить свою ошибку, если это быть ещё возможно.
   - Если это быть ещё возможно, - эхом повторил Хайнэ, и счастье его стало медленно рассеиваться. - Обещаю, что постараюсь исправить - и эту, и все остальные ошибки, которые ещё, несомненно, совершу.
   Он тяжело вздохнул.
   - Теперь идите, - приказал Онхонто, и у Хайнэ в голове промелькнуло, что он мог бы расстроиться, что его выдворяют так быстро, но почему-то почти не расстроен.
   В коридоре он застал Ниту и, подойдя ближе, дотронулся до её плеча.
   - Знаешь, - сказал он. - Забудь, что я тебе говорил. Про то, что мечта твоя невозможна, и так далее. Кто знает, как может сложиться жизнь. Ты обязательно должна надеяться на лучшее.
   - Мне больно, - выдохнула сестра, обернувшись.
   - Я знаю, - прошептал Хайнэ, обнимая её. - Но это не оттого, что ты не можешь быть его женой. Не знаю уж, почему так получается, но сильную любовь всегда сопровождает сильная боль. Мне кажется, что это так, даже если любовь счастливая. Тут ничего не поделаешь. Но нам с тобой повезло... повезло любить одного и того же человека, - с трудом проговорил он. - Поэтому мы можем понять друг друга и поддержать.
   Так он сказал и посмотрел на окно, из которого они с сестрой оба могли видеть Онхонто, спускавшегося в это время в окружении свиты по лестнице и отправлявшегося в павильон к своей супруге.
   Та ждала его, не поднимаясь с постели.
   Все последние дни недели она провела так - почти не выходя из спальни, не одеваясь, не причёсываясь. Было объявлено, что Светлейшей Госпоже нездоровится, но на самом деле Таик не чувствовала себя больной - она была в странном состоянии, больше всего похожем на анабиоз.
   - Как поживает ваш калека? - спросила она, криво усмехнувшись, когда Онхонто вернулся в её покои.
   - Хорошо, Госпожа, - сдержанно ответил тот, не выказывая большого желания говорить на эту тему.
   - Если бы вы только пожелали, я бы запретила ему покидать дворец, - проговорила Таик, перевернувшись на бок. - Если бы вы пожелали, я бы что угодно для вас сделала. Но вы ничего не хотите...
   - Ну почему же? - мягко возразил Онхонто, садясь рядом с ней на постель. - Я любить те представления, которые вы для меня устраивать, мне нравиться любоваться цветами в вашем саду.
   - Сейчас зима.
   - Если бы цветы цвели всегда, они бы не радовать весной так сильно.
   Таик не без труда переместилась на постели, положив голову ему на колени. Всё это время они спали в одной постели, как брат и сестра, и она не делала попыток добиться от супруга чего-то большего. Взамен тот не оставлял её почти ни на минуту, и разрывавшие её ярость и бешенство постепенно уступали место какой-то отрешённости.
   Но вместе со спокойствием пришло равнодушие ко всему вокруг, и порой Таик задумывалась: может быть, она уже стала тем, что представляла собой её мать на протяжении двадцати последних лет жизни?
   Итак, всё вернулось на круги своя: Императрица не выходит из своей спальни, Верховная Жрица правит от её имени.
   Все попытки что-либо изменить ни к чему не привели...
   Только имя Эсер Саньи, стоило произнести его хотя бы мысленно, вызывало в душе слабый трепет.
   - Когда я была маленькой, эта женщина была лучшей подругой моей матери, - рассказала однажды Онхонто Таик, и глаза её сузились. - Она уверяла нас обеих в своей любви и преданности, задаривала меня подарками, называла своей любимой девочкой. А потом воспользовалась одними ей ведомыми секретами, чтобы свести мою мать с ума, а меня попыталась убить. Не было и не будет в мире человека, которого я ненавидела бы так же сильно.
   - Обмануть доверие ребёнка - это очень большой грех, - согласился Онхонто, печально глядя на засыпанный снегом сад.
   - И вы считаете, что такое может быть прощено? - вскинулась Таик. - Вы, такой добрый. Ответьте же мне. Вы полагаете, что правильно оставить подобных людей наслаждаться жизнью и награбленным добром?
   Онхонто долго молчал.
   - Мстите ей, - наконец, ответил он, и легко вздохнул. - Но без зла в своём сердце.
   - Без зла? - переспросила Таик, приподнимаясь на подушках, и лицо её исказила мрачная усмешка. - Когда в моём сердце нет зла, то в нём нет вообще ничего. Вы же видите, какая я сейчас.
   - Это неправда, - возразил Онхонто. - Я хорошо помнить те слова, что вы произнесли на корабле. Вы говорили о вашей стране, о том, что мечтаете вернуть ей величие и славу.
   - И как это возможно без того, чтобы причинить кому-то зло? - рявкнула Таик, стукнув кулаком по постели. - Для того, чтобы вернуть величие и славу, необходимы деньги. Для того, чтобы пополнить казну, необходимы поборы. Народ стонет и проклинает правительницу, облагающую его новыми налогами. А я в ответ на это должна любить их?!
   - Ваша страна - это ваш народ.
   - Нет! - вскричала Таик в безумной ярости, вскочив с постели.
   - Тогда что же? - Онхонто помолчал. - Если ваша страна - это горы и долины, тогда вы должны точно так же любить государство Сантья, которое располагалось на этих местах прежде.
   Таик хлестнула его по лицу.
   - Замолчите, - выдавила она. - Вы ещё смеете насмехаться надо мной?! О, я слишком рано посчитала вас образцом всех мыслимых и немыслимых добродетелей. Да вы такой же, как все, и, может, даже хуже всех, потому что пытаетесь казаться другим.
   И она едко засмеялась, но Онхонто не обратил на это внимания.
   - Я знать, что вам сейчас трудно представить такое даже в мыслях, - сказал он. - Но поверьте в это однажды всем сердцем, и вы увидите, что и для вашего народа тогда всё изменится. Скажите, что ваша страна - это ваш народ, и ваш народ скажет, что его страна - это его Императрица. Это и будет означать возвращение императорской власти её изначальной божественной сути, не так ли?
   - Какой бред! - презрительно бросила Таик. - По вашей логике, Императрица может совершенно не разбираться в политике, не обращать внимания на придворные интриги и только любить свой народ, и этого будет достаточно!
   - Я не говорить, что достаточно, - возразил Онхонто, но она его не слушала.
   - Да знаете ли вы, что в прошлые времена были десятки правительниц, гораздо более злых и жестоких, чем я, и, тем не менее, их почитали за божество?!
   - То было в прошлом. Всё изменяться и прежде всего - мировоззрение людей. Оно - как река, которая всегда нести волны вперёд. Вы не можете обратить реку вспять.
   - Зато я могу иссушить её воды, оставив на месте реки лишь выжженное солнцем русло, - проговорила Таик, дрожа от злости, и вдруг, опомнившись, усмехнулась. - А хотите, я дам вам всю полноту власти? Правьте страной от моего лица и посмотрим, чего вам удастся добиться.
   - Я чужеземец, - возразил Онхонто. - Чужеземец не должен быть правителем. К тому же, я мужчина. Если я добиться чего-то, то это ещё более подорвать ваши многовековые основы.
   - Но, может быть, вы привели бы мою страну к процветанию, решили бы все конфликты, принесли бы много добра и блага? - искушала его Таик с какой-то бледной, злой улыбкой. - Разве это не то, ради чего стоит жить?
   - Может быть, но в конечном счете это принести больше зла, чем блага. Жизнь коротка. Потом я умру, и всё станет хуже, чем до того, как я прийти.
   - Вы просто сами хорошо понимаете, что ничего не сможете сделать со своими принципами любви! - перебила его Таик. - Ваш образ жизни невозможен в этом мире, невозможен.
   - Но я ведь как-то жить столько лет, - чуть улыбнулся Онхонто.
   - О да. Вы были бедняком, и вас все любили. Теперь вы стали знатной особой, и вас всё равно все любят. Вы всех любите, и вас все любят. - Таик зло усмехнулась. - А знаете, почему?! Потому что вы слишком красивы. Ваша красота не позволяет не любить вас!
   Онхонто внезапно повернул к ней лицо.
   - Прикажите меня изуродовать, - спокойно сказал он. - Облейте меня кипящим маслом.
   Таик вздрогнула.
   - Не смейте даже произносить такое! - закричала она, схватив его руку. - Никогда впредь! Слышите?!
   Сдавив Онхонто на мгновение в объятиях, она толкнула его на постель, заставляя лечь на подушки, и наклонилась над ним, взяв в ладонь одну из длинных красновато-каштановых прядей.
   - Вы должны всегда оставаться таким, - сказала она, дотронувшись до его губ.
   - Но ведь когда-нибудь я всё равно состарюсь, - улыбнулся Онхонто.
   - Я не понимаю, почему это так, - глухо проговорила Таик, закрыв глаза. - Не понимаю, почему красота не может быть вечной.
   - Цветы жить ещё меньше, чем человек, - донёсся до неё голос Онхонто, как сквозь пелену. - Но всё то недолгое время, что им отпущено, они дарить всему миру красоту. И за это весь мир любить их.
  

***

   Когда Хатори проснулся, тяжёлые занавеси соответствующего месяцу бордово-красного цвета были отодвинуты, открывая взгляду засыпанный снегом и залитым солнцем сад.
   Дом был ему незнаком, лицо склонившейся над ним женщины - тоже.
   А, может быть, он просто её уже не помнил, что было намного хуже.
   Он отодвинулся на постели, стараясь не выдавать на лице своих чувств, и посмотрел в сторону.
   "Я что, спал с ней?" - промелькнуло в его голове, и губы, против воли, с горечью искривились.
   Он был готов терять воспоминания, пусть даже каждый новый день, но всё-таки - не самое себя.
   - Ты помнишь меня? - спросила женщина. - Я Кансавана, артистка манрёсю. Вчера ты попросил меня задать тебе этот вопрос, сказав, что порой забываешь наутро обо всём, что происходило в прошедший день. Впрочем, немудрено: после такого количества выпитого...
   Она усмехнулась.
   И тут же виски Хатори, словно в подтверждение её слов, сдавило головной болью. Но вместе с ней вернулись и воспоминания, по крайней мере, остаточные, и он с облегчением понял: нет, ещё не случилось того, что каждым утром он забывает о том, что делал вечером. Во всём виновата и в самом деле выпивка...
   С тех пор как он ушёл от Хайнэ, не прихватив с собой из дома Санья даже зимней одежды, он только и делал, что скитался по Нижнему Городу, безо всякого повода присоединяясь к совершенно незнакомым людям, встревая в беседу, а иногда просто молча подсаживаясь за стол в закусочной - и, что самое странное, никто до сих пор ни разу не возмутился таким поведением и не прогнал его, как приблудную собаку или назойливого гостя.
   Он ел и пил за чужой счёт, расплачиваясь выслушиванием чужих бед и горестей, и через несколько дней забывал обо всём услышанном. Единственное яркое и сильное воспоминание предваряло череду смутных и расплывчатых - перекошенное лицо Хайнэ, которого он сначала схватил за руку, а потом отшвырнул от себя через всю комнату.
   "Я хотел ударить его, избить, - думал Хатори иногда. - Может быть, мне следовало это сделать?"
   Но он, начисто забывавший обо всех случайных сотрапезниках, хорошо помнил те чувства, которые охватили его семь лет назад, тогда, когда единственный раз в жизни он это сделал - избил своего брата, который тогда ещё братом не был, а был просто незнакомым мальчишкой, вторгшимся в его жизнь и почему-то привязавшим к себе.
   Тогда Хайнэ впервые сделал то, что впоследствии стал делать регулярно - причинил ему боль, в тот раз просто физическую, ударив его, и Хатори отреагировал вполне естественно: ответил ему тем же самым. Но что-то случилось, и вместо удовлетворения он ощутил растерянность, а потом ещё что-то, чему было сложно подобрать название, но что заставило его броситься разыскивать убежавшего мальчишку, отбивать его от воинственно настроенной толпы и тащить на руках, бессознательного, до самого дома.
   С тех пор он больше никогда не поднимал на Хайнэ руку и вовсе не потому, что тот был калекой.
   "Я слишком сильно сдавил ему запястье, - вспоминал Хатори по ночам, и глухая тоска наваливалась на него. - Что, если сломал?"
   Нет, Хайнэ этого заслуживал, несомненно, заслуживал, но всё же...
   - Из какой ты труппы? - спросила, тем временем, женщина, имя которой Хатори, для удобства, сократил до Кансы. - Не хочешь присоединиться к нам?
   Очевидно, она, благодаря цвету волос, приняла его за своего собрата-артиста.
   - Спасибо, но, боюсь, я буду не слишком успешен в качестве актёра, - усмехнулся Хатори. - Я никогда не умел хорошо притворяться.
   - Разве ты не...
   - Нет, - покачал головой Хатори. - Я был слугой в доме одного господина, но господин плохо ко мне относился, и я от него ушёл. Актёром я не был никогда.
   - Тогда откуда у тебя рыжие волосы?
   - Вероятно, от матери или отца, - пожал плечами Хатори. - Может, они были чужеземцами. Я их никогда не знал.
   - Но ты всё равно можешь отправиться с нами, - предложила Канса, помолчав. - Может быть, не в качестве актёра, но в качестве помощника. Лишние руки никогда не помешают. В конце зимы мы отправимся с новым представлением по стране и вернёмся сюда только через год. Скажи, ты бывал в провинциях?
   - Только в Арне.
   - Ты, наверное, как столичный житель относишься к другим городам с презрением, но поверь мне, что твоё мнение быстро изменится, - оживилась Канса. - Астанис велик и разнообразен, ты увидишь, что в каждой провинции свои законы, свои обычаи, свои люди, своя красота. В северных областях снег сходит только к концу первого месяца Огня, когда в столице уже всё зелено и в цветах, поэтому здешнее второе название - Месяц, Когда Расцветают Магнолии, там совсем не подходит. На юге снег не выпадает вообще никогда, и там столько разнообразных растений и тропических ярких цветов... А море! Ты когда-нибудь видел море, точнее, настоящий океан?
   Хатори снова покачал головой.
   Слова девушки пробудили в нём странное чувство - ему ведь всегда нравилось путешествовать, смотреть на мир.
   К тому же, ему действительно хотелось покинуть Аста Энур, бросить его навсегда, окончательно разорвать все связи.
   Предложение стало казаться заманчивым.
   - Зачем я тебе нужен? - спросил он, мягко улыбнувшись.
   Канса чуть усмехнулась, пытаясь усмешкой прикрыть растерянность, и, не глядя на него, пожала плечами.
   Воспоминание о Марик проскользнуло в голове Хатори лёгкой тенью.
   "И почему я всегда нужен тем, кто не имеет для меня ни малейшего значения, и не нужен тем, кто нужен мне?" - подумал он, чуть вздохнув, и прикрыл глаза.
   Канса позвала его вместе с собой на репетицию, и он, не имея никаких других планов, последовал за ней. Люди, находившиеся в доме, не обращали на него ни малейшего внимания, принимая его то ли за такого же, как они, актёра, то ли за любовника своей подруги.
   Репетиция была устроена во внутреннем дворе под навесом, и Хатори, пробравшись куда-то в угол, уселся на сваленные в кучу деревянные доски.
   Канса захлопала в ладоши, привлекая внимания - очевидно, она была если и не главой труппы, то одной из ведущих актрис.
   - Друзья, - проговорила она, находясь в центре окружившей её толпы довольно бедно одетых молодых людей. - Хочу вам напомнить, что с самого начала мы поставили себе целью идти вразрез с многовековыми традициями и попытаться создать что-то новое, но это не та задача, которая может быть решена всего за несколько месяцев. Поэтому прошу вас, не теряйте надежды, не сдавайтесь и не отчаивайтесь. Пока что нас принимают прохладно, но я верю, что рано или поздно всё изменится. Давайте забудем о наших огорчениях и вместе выберем сюжет для нового представления, а потом постараемся сделать его таким, чтобы оно взволновало сердца людей по всей стране.
   Хатори, до этого смотревший и слушавший довольно рассеянно, приподнял голову.
   Актёры принялись обсуждать тему новой постановки, споря и не приходя к общему согласию, и всё это время он внимательно наблюдал за ними, а потом вдруг решился подать голос.
   - Скажите, - крикнул он со своего места. - А имя Энсенте Халии вам знакомо?
   Споры прекратились, все, как один, поглядели на него.
   - Это писатель, автор эротических новелл, не так ли? - наконец, удивлённо уточнила Канса, приблизившись к Хатори. - Почему ты спрашиваешь? Уж не хочешь ли ты предложить...
   - Именно, - кивнул тот. - Почему нет? По-моему, это хорошая идея.
   - Но это невозможно, - растерянно возразила женщина. - Мы не можем поставить на сцене настолько фривольную историю.
   - Тогда как же вы можете говорить о том, что хотите идти вразрез с традициями и создать что-то новое? - усмехнулся Хатори, подняв брови.
   - Но это будет скандал!
   - Зато вы привлечёте к себе всеобщее внимание.
   Эти слова не то чтобы убедили всех, но прежняя отрицательная реакция сменилась сомнениями, и Хатори отправился в лавку за книгой Энсенте Халии.
   "Ну что ж, пусть это будет мой прощальный подарок тебе, Хайнэ, - подумал он, проведя рукой по тёмно-зелёной обложке с золотыми буквами. - Даже если ты об этом никогда не узнаешь".
   - Никто не отважится такое играть, - покачала головой Канса, пролистав книгу.
   Но Хатори не собирался так просто сдаватьсяnbsp; Он отодвинулся на постели, стараясь не выдавать на лице своих чувств, и посмотрел в сторону.
.
   - Тогда я сам это сыграю, - заявил он.
   - Ты же говорил, что актёра из тебя не получится!
   - Я готов попытаться.
   На лице девушки отобразились сомнения.
   - Давай это сделаем, - убеждал её Хатори. - Я изображу героя, а ты - героиню. Может, это представление и не будет иметь успеха и даже вызовет всеобщие нападки, но до провинции, куда вы вскоре отправитесь, долетят только слухи о шумихе, связанной с вашим именем, и все будут собираться, чтобы на вас посмотреть.
   - Соглашусь только при одном условии, - наконец, сдалась Канса. - Если тебе понравится играть, ты останешься с нами.
   - Хорошо.
   Тем же вечером Хатори, лёжа в постели, внимательно перечитывал выбранную для постановки повесть - ту самую, которую когда-то дал ему почитать в экипаже Хайнэ.
   "По сути, история не представляет из себя ничего особенного - это рассказ об эротических похождениях героя, в которого влюбляется каждая встреченная им женщина. Книга выигрывала за счёт детальных описаний постельных сцен, однако в представлении мы не сможем этого сделать, - думал Хатори, закусив губу. - Однако если знать, что герой - на самом деле калека, лишённый возможности спать с женщиной, и все эти оргии - лишь плод его воображения, неутолённое желание, исступлённая мечта, которой не суждено сбыться..."
   Он поднялся на ноги и огляделся в поисках чего-нибудь, что бы могло сыграть роль трости. Не найдя ничего подходящего, он бросился в сад и, в конце концов ему повезло - он нашёл под одним из деревьев суковатую палку.
   Вернувшись с ней в отведённую ему комнату, он принялся ходить по комнате, согнувшись и волоча за собой правую ногу.
   "Хочешь сказать, что я не понимаю тебя, Хайнэ? - думал он, стиснув зубы. - Не в состоянии понять, что ты чувствуешь, о чём мечтаешь? Посмотрим, что ты скажешь, когда увидишь, как я играю твоего героя и понимаю его, может быть, лучше, чем понимаешь ты сам. Ах да, ты же этого не увидишь..."
   Он остановился в какой-то растерянности, как будто позабыв, что собирался делать дальше. Несколько минут он так и стоял, и только потом собрался с силами и, преодолев себя, вернулся к мыслям.
   "В любом случае, это хороший повод, чтобы окончательно от тебя освободиться. Хайнэ, - усмехнулся Хатори. - Может быть, это единственное, чего я не мог сделать для тебя за все эти годы - понять тебя. Я это сделаю, и после этого мой долг будет уплачен. Хотя разве есть у меня перед тобой какой-то долг? Неважно. Я это сделаю и позабуду о тебе навсегда. Особенности моей странной памяти предоставляют для этого прекрасную возможность... Точнее, представляли бы, если бы я забывал о тебе точно так же, как забываю обо всём остальном. Но, кажется, будет наоборот - под конец жизни абсолютно всё выветрится из моей памяти, кроме твоего лица. Какая забавная неурядица. Хотел бы я знать, почему это так?!"
   Он закрыл глаза, и в этот момент в комнату вошла Канса.
   - Я услышала странные звуки... - начала она и осеклась, поглядев на палку в его руке. - Что ты делаешь? Зачем тебе это?
   - Репетирую, - ответил Хатори. - Ты права, сама по себе повесть вряд ли представит большой интерес, если только мы и на сцене не изобразим оргию. Но я хочу пойти другим путём. Я хочу показать, что все эти сцены - на самом деле плод воображения беспомощного калеки. Он исступлённо мечтает обо всём этом, не понимая, что на самом деле ему это не нужно. Мечтает тем больше, чем меньше у него надежды хоть когда-нибудь это получить. Однако это замкнутый круг. Он не поймёт, что хочет совершенно другого, пока не получит это хоть однажды. Но он не получит этого никогда.
   - Плод воображения беспомощного калеки? - ошарашенно повторила Канса. - Спору нет, интересная идея, но... откуда она у тебя?
   - Ниоткуда, - сказал Хатори. - Это просто идея, которая пришла мне в голову.
   И, вцепившись в свою палку, он вновь принялся ходить по комнате так, как будто на спине у него была тяжёлая каменная плита, а колени ломило от боли.
   - А у тебя хорошо получается, - раздался внезапно голос Кансы. - Я никогда не наблюдала за калеками, но сейчас мне кажется, что у них должны быть именно такие походка и выражение лица.
   - Ты думаешь? - спросил Хатори, не поворачивая к ней головы.
   - Да. У тебя лицо измученное, как от сильной боли, физической и душевной одновременно. Но не только. Ещё оно какое-то... жестокое. Как будто ты хочешь...
   - ...причинить ещё больше боли, - закончил за неё Хатори. - Я бы хотел причинить боль миру, который сотворил это со мной, но так как я не могу этого сделать, то мне остаётся лишь причинять боль себе. Я хочу быть калекой, чтобы отомстить миру за то, что я стал калекой. И именно поэтому я никогда не выздоровею. Снова замкнутый круг, из которого мне никогда не выбраться, хотя, казалось бы, это так просто. Замкнутый круг... магический круг. Древнее заклинание. Ты знаешь об этом? В старину это было одним из самых сильных заклинаний, при помощи которого можно было легко избавиться от неугодного человека. Долгий, однако надёжный способ. Не нужно ни ядов, ни моментального убийства. Человек просто сам себя медленно убивает.
   - Что? - изумлённо спросила Канса. - О чём это ты?
   Но Хатори её даже не слышал.
   - Магический круг разрывается вмешательством, - проговорил он. - Но того, кто вмешается, разорвёт на части. Именно поэтому противодействующее заклинание называется... оно называется Великой Жертвой.
   Какое-то время он молчал.
   - Я не очень поняла, - осторожно произнесла Канса. - Про что ты сейчас мне говорил.
   - Я и сам не понял, - проговорил Хатори с какой-то кривой усмешкой. - Не знаю, что за бред пришёл вдруг мне в голову. Ладно, забудь об этом. Давай продолжим. Я хочу, чтобы ты сыграла героиню. Скажи мне, ты смогла бы полюбить такого вот калеку?
   И, перехватив поудобнее свою палку, он согнулся с искривлённым от боли лицом.
   - Не знаю, - растерянно ответила Канса. - Я могла бы полюбить тебя, если бы ты стал калекой... да, это бы я могла. В любом случае, если ты хочешь, я постараюсь это сыграть. Что с тобой? - вдруг испугалась она. - Почему ты плачешь?!
   - Разве? - спросил Хатори и, поднеся руку к лицу, и в самом деле убедился: по щекам текут слёзы. - Не знаю.
   Он отбросил в сторону свою палку и, сгорбившись, опустился на пол.
   - Забудь про эту идею с калекой, - проговорил он несколько минут спустя, не поднимая головы. - Забудь всё, что видела. Мы поступим по-другому. Я сыграю женщину, ты - мужчину. Это также привлечёт внимание к представлению, и вы будете иметь успех.
   Глаза девушки расширились.
   - Но это...
   - Мне не впервые переодеваться в женское платье, - усмехнулся Хатори. - И, кажется, у меня не так уж плохо получалось. По крайней мере, кое-кого этот маскарад с толку сбил. Давай попробуем.
   - Я знаю, что мужчины-манрёсю во дворце исполняют женские роли, - с сомнением проговорила Канса, переодеваясь в мужской наряд. - Но это потому, что среди них вообще нет женщин. Твоя же идея выглядит довольно странной...
   - Она ничуть не более странная, чем то, что актёр вообще берётся изображать чувства и действия другого человека, совершенно на него не похожего, - возразил Хатори, втыкая в волосы шпильки с цветами. - Ты недавно сказала, что могла бы полюбить меня в качестве калеки. А в качестве женщины могла бы?
   Канса приоткрыла рот.
   - Как женщина может полюбить женщину? - наконец, спросила она.
   - Значит, не могла бы, - сделал вывод Хатори. - В таком случае твоя любовь ничего не стоит и основана лишь на эротическом влечении.
   - Ты так скор на расправу, - нервно усмехнулась Канса. - Но, в конце концов, разве любовь не основана именно на этом? Любовь между мужчиной и женщиной.
   - Любовь основана на готовности принести себя в жертву ради любимого человека, - возразил Хатори. - Себя со всеми своими чувствами и желаниями, включая эротические переживания. Вот то, что я знаю. Впрочем, я отнюдь не собираюсь убеждать в этом мир. Я просто хочу помочь тебе обрести успех, которого ты желаешь, а книгам Энсенте Халии - стать чем-то большим, нежели литературой для развлечения. Давай попробуем сыграть одну из сцен.
   - Но здесь все сцены - постельные!
   - Пусть.
   Хатори опустился на пол и поманил Кансу к себе рукой.
   Та приблизилась с недоверчивой усмешкой.
   - Мне кажется, это будет самое странное представление в истории, - пробормотала она, склонившись над Хатори.
   - Представь, что ты юноша, которого впервые в жизни позвала с собой в постель девушка. Представь свои чувства! - потребовал тот. - Можешь для начала закрыть глаза.
   Канса, поколебавшись, всё-таки сделала это и, закрыв глаза, осторожно провела рукой по шее Хатори. Постепенно ей удалось лучше вжиться в роль, и она, краснея и робея, как самый всамделишный невинный юноша, принялась раздевать и ласкать "девушку".
   Хатори внимательно наблюдал за ней.
   "Это ты хочешь испытать, Хайнэ? Это, да?" - с какой-то печалью думал он, подаваясь навстречу ласкам.
   - Может, это и в самом деле не такая уж плохая идея, - призналась Канса чуть позже, взволнованно улыбаясь. - По крайней мере, это были очень интересные чувства. Не скажу за зрителей, но лично для меня...
   Хатори молча усмехнулся.
   Канса вытащила из ящика комода пачку открыток, завёрнутых в листок тонкой бумаги.
   - Посмотри, - предложила она, протянув открытки Хатори. - Это рисунки художников с пейзажами и видами городов их родных провинций. Я покупала их везде, где мы останавливались. Взгляни вот на эту...
   Хатори держал перед собой открытку с видом моря. Изумрудно-синие волны, покрытые белоснежной пеной, как будто накатывали друг на друга, и он внезапно ощутил себя так, как будто находился на берегу - солёные брызги, крики чаек, шум прибоя.
   Бескрайний, безбрежный океан, захватывающие дух просторы.
   Свобода.
   От всего - от Хайнэ, от Иннин, от прошлого. То, что ему придётся жить, очень быстро забывая всё случившееся - не так уж и плохо; по крайней мере, он каждый день будет проживать, как последний день в своей жизни. Ведь что есть смерть, как не потеря воспоминаний?
   - Ну что? - донёсся до него голос Кансы. - Решайся. Поедешь с нами?
   - Поеду, - согласился Хатори. - Но прежде мы устроим представление, и я сделаю кое-что ещё.
  

***

   К началу нового месяца для Иннин стало окончательно ясно то, о чём она подозревала и раньше: она была беременна.
   "Почему? - подумала она, закусив губу и глядя остановившимся взглядом в прозрачное зимнее небо. - Почему это произошло так быстро? Ведь мы встречались даже меньше месяца... Другим, порой, не хватает для этого и полугода совместной жизни".
   Но все эти размышления не позволяли ей долго обманывать саму себя и закрывать глаза на факт, что она сама пренебрегла средством, предотвращающим беременность.
   "Наверное, я хотела этого, - с тоской и печалью думала она, положив руки на живот. - Точнее, хотела узнать, произойдёт это или не произойдёт. Хотела, чтобы судьба сама решила за меня этот вопрос. И вот она его решила, но это, по иронии, произошло уже после того, как я сама приняла совершенно противоположное решение. Великая Богиня, как глупо".
   Первые несколько дней, убедившись в своих подозрениях, Иннин молчала, пребывая в глубоко подавленном состоянии. Потом однажды встала с постели и решительно отправилась в покои Даран.
   Возможности скрывать своё положение до самого конца она не видела, вариант тайно прервать беременность отвергла с самого начала. Единственное, что ей оставалось - это рассказать обо всём наставнице.
   Впрочем, возможно, было и ещё одно объяснение, помимо безвыходности сложившейся ситуации - ей просто было страшно и плохо, и хотелось поделиться своими чувствами с единственным более-менее близким человеком во дворце, но об этом Иннин не хотелось даже думать.
   Она шла, сильно выпрямив спину и стараясь стереть со своего лица малейшие следы чувства вины - гордая в своём унижении, беспечная в своём поражении.
   - Проходи, - равнодушно ответила Даран, не отрываясь от бумаг за своим столом. - Мне сказали, что ты плохо себя чувствуешь. Разрешаю тебе несколько дней не заниматься своими обязанностями.
   Иннин отвернулась к окну, положив слегка дрожавшую руку на низкий лакированный шкаф из чёрного дерева.
   - Нет, я не плохо себя чувствую, - ответила она ровным голосом. - Просто я беременна.
   В комнате повисла тишина; шуршание бумаг прекратилось.
   Потом Иннин услышала шелест ткани.
   Она собрала в себе всё самообладание, которое было возможно, и даже не повернулась в сторону Даран, продолжая спокойно наблюдать через окно за танцем снежинок, взметнутых с подоконника порывом ветра.
   Единственное, что было ей неподвластно - это стук собственного сердца, и оставалось надеяться, что на самом деле этот звук не настолько громок, каким он казался, отдаваясь в ушах.
   Но потом произошло то, чего Иннин никак не могла ожидать.
   Сильнейший удар сбил её с ног, и она повалилась на пол, потрясённая, ошеломлённая.
   Как Иннин ни старалась владеть собой, слёзы хлынули из её глаз так же легко и самопроизвольно, как хлынула кровь из разбитой губы, по которой пришёлся удар. Никогда ещё Даран не пыталась её ударить. Унизить, осмеять, растоптать морально - это да. Но вот так? Врезать кулаком и сбить с ног, как делает мать какого-нибудь бедняцкого семейства с отбившимися от рук детьми?
   И обозвала её Даран таким словом, какое может позволить себе только вульгарная, грубая женщина из простонародья.
   Иннин молча рыдала, но внутри поднималась знакомая волна негодования, возмущения, протеста.
   - Ты это сделала назло мне? - наконец, проговорила Даран спокойным голосом, глядя на неё сверху вниз.
   Иннин подняла голову и нарочито медленно вытерла кровь с лица, не отрывая от лица наставницы горевшего холодным огнём взгляда.
   - Да, - выдавила она, стиснув зубы. - Вы что, до сих пор не поняли? Всё, что я делаю - назло вам. Захотите, чтобы я жила, я убью себя. Захотите, чтобы умерла - буду цепляться за жизнь, наплевав на честь и гордость. Прикажете мне убить моего ребёнка - я, скорее, убью вас. Захотите, чтобы он остался жив - я первым же делом от него избавлюсь. Вам ясно? Я ненавижу вас. Я живу, чтобы быть воплощением этой ненависти, которая проросла во мне с детства. Я не знаю, почему это так, но я никогда не ненавидела никого так, как вас.
   Несколько минут Даран не отрывала от неё взгляда, но взгляд этот постепенно менялся и, в конце концов, стал чуть ли не мягким.
   Тогда Верховная Жрица отвернулась.
   - Хорошо, - сказала она. - Уходи. Живи счастливо со своим возлюбленным и роди ему ребёнка. Ты победила, а я проиграла. Этого ты добивалась?
   Иннин поднялась на ноги, цепляясь за ножку шкафа и совсем не чувствуя себя победившей.
   - Я не дам тебе разрешения на брак с Хатори Саньей, - продолжила Даран. - Это было бы уж слишком. В конце концов, тебе всё равно необходимо постоянно с кем-то или с чем-то бороться. Если не дать тебе такой возможности, ты обратишь это желание на своего мужа, ребёнка или, в конце концов, на самое себя. Так что будешь бороться с отношением общества, которое никогда не признает сожительство бывшей жрицы с собственным братом, пускай и неродным, чем-то нормальным, а их ребёнка - законным наследником семьи Санья. Будешь ненавидеть общество с его лицемерной моралью так, как ненавидишь сейчас меня. Прощай и будь счастлива.
   Иннин тяжело дышала; грудь её часто вздымалась.
   - Я порвала с Хатори, - наконец, объявила она глухим голосом. - Я не вернусь к нему и не стану с ним жить.
   - Почему? - осведомилась Даран.
   - Потому что я... не люблю его.
   На лице Верховной Жрицы появилась какая-то кривая и в то же время горькая усмешка.
   - Любишь, - сказала она.
   Иннин вскинула голову.
   - Вы же сами убеждали меня, что это не любовь! - закричала она. - Вы убеждали меня в том, что мне всего лишь хорошо с ним, потому что он ублажил меня в постели! Как вы смеете теперь говорить обратное?!
   Она сама услышала в своём голосе нотки какой-то детской обиды, детского отчаяния, и от них ещё больше захотелось плакать.
   - Ты не станешь независима от меня и моего мнения до тех пор, пока будешь хотеть этой независимости, - проговорила Даран, и губы её искривились. - За столько лет ты этого не поняла? Глупая девчонка.
   Из её уст это прозвучало почти нежно, и Иннин вдруг испытала желание, за которое тут же возненавидела себя - кинуться к ней в объятия и рыдать у неё на груди.
   - Я не вернусь к Хатори, - упрямо повторила она. - После того, что я ему наговорила... Нет, никогда. Да и он этого не хочет. После нашей ссоры он даже не попытался меня увидеть, поговорить со мной. Пусть будет так.
   Из груди Даран вырвался длинный, тяжкий вздох.
   - Ты уверена в своём решении? - наконец, спросила она. - Имей в виду, что если ты снова переменишь его, то я тебя больше не прощу. Никогда.
   Иннин похолодела.
   Что это означало?
   - Я не стану убивать своего ребёнка, - быстро проговорила она. - Если вы хотите, чтобы я сделала это в обмен на возможность остаться жрицей, то нет...
   Даран вернулась за свой стол и села в кресло, откинувшись на спинку.
   - Никто больше пока что не знает о твоей беременности, так? - спросила она. - Даже Хатори?
   Иннин кивнула.
   - Я предлагаю тебе возможность родить ребёнка и остаться жрицей, - ровно сказала Даран. - Он будет расти вдали от тебя, не зная, кто его родители. Но он останется жив, и ты останешься той, кто есть, и кем хочешь быть. Такое предложение тебя устраивает?
   - Я.. я не знаю, - нетвёрдо ответила Иннин после долгого молчания.
   - Подумай.
   Иннин вышла из кабинета, едва держась на ногах.
   Следующие несколько дней она провела в постели, почти не притрагиваясь к еде, однако ко дню очередной церемонии, приуроченной к середине зимы, она заставила себя встать и отправиться в Храм.
   В этот день в дворцовый сад были вновь допущены посетители и, увидев мелькнувшие вдалеке огненно-рыжие волосы, Иннин бросилась было прочь, но потом передумала и дождалась Хатори, пробиравшегося к ней сквозь толпу.
   "Ну, по крайней мере, мой ребёнок будет красивым... - подумала Иннин, глядя на него и часто моргая. - Интересно, родители Хатори поступили со своим сыном так же, как я собираюсь поступить со своим?"
   - Я пришёл попрощаться, - сказал Хатори, подойдя ближе.
   Иннин только и смогла, что кивнуть.
   Одет Хатори был странно: в довольно яркую и разноцветную, однако явно бедняцкую одежду - так одевались разве что артисты из простонародья.
   - Я уезжаю, - добавил он. - Не знаю, вернусь ли когда-нибудь.
   - А как же Хайнэ? - спросила Иннин.
   - Он справится и без меня.
   - И... куда ты собрался?
   Хатори протянул ей открытку с морским пейзажем.
   - Хочу увидеть вот это, - просто сказал он.
   Иннин вспомнила, как он предлагал отправиться в путешествие втроём, вместе с Хайнэ.
   Она пересилила себя и обняла его.
   - Удачи, - прошептала она, закрыв глаза. - Исполни свои мечты.
   - Я бы предпочёл исполнять чужие, - сказал Хатори, не двигаясь. - Но, видимо, это никому не нужно.
   Он помахал Иннин рукой и ушёл, не оглядываясь.
   Она долго глядела ему вслед, а потом нашла в Храме укромное место и, упав на колени, закрыла лицо руками.
   "Почему? - неслось у неё в голове. - В какой момент всё пошло наперекосяк? Тогда, когда я впервые засомневалась в своём пути? Когда заявила, что мне не нужны любовные отношения? Когда позволила себе подумать о том, что нужны? Когда я легла с Хатори в постель? Когда я бросила его? Что я сделала не так? Всё? Дело только во мне или в том, что участь жрицы непомерно тяжела для женщины? Может быть, это было чудовищной ошибкой, кощунственным преступлением - заставлять жрицу отказываться от семьи и от продолжения рода? Но возможно ли совмещать помыслы о высшем и интерес к земному, заботу о детях, любовь к мужчине? Или это просто я не подхожу для того, чтобы быть жрицей? Но тогда почему я не могу просто уйти и жить обычной жизнью в качестве матери семьи? Ну пожалуйста, скажи мне, скажи, скажи!.. Дай мне ответ о моём предназначении, и даже если ты скажешь, что я должна убить себя, то я это сделаю. Что угодно, но только не это - не быть наедине с собой, не нести ответственности за собственные ошибки... О, я понимаю, почему люди подчас бывают готовы поступиться своей драгоценной свободой и добровольно пойти в рабство к кому-либо или чему-либо другому. Ответь мне, и я больше никогда не попытаюсь поступить по собственному усмотрению, я смирю свою гордость и свою дерзость, только скажи!.."
   Но Великая Богиня молчала, да и вряд ли она могла захотеть говорить с клятвопреступницей, нарушившей свои обеты.
   Утром следующего дня Иннин принесли письмо от Хайнэ, в котором брат просил её приехать.
   Поколебавшись, Иннин всё-таки села в экипаж. Она не простила брату слов, которые тот сгоряча сказал ей в последнюю встречу, и решила держаться с ним холодно и отчуждённо.
   - Что ты хотел? - спросила она, заходя в комнату.
   Хайнэ сидел, съёжившись, в своём кресле.
   - Спросить, - пробормотал он, опустив взгляд. - Тебе знакомо имя Ранко Саньи?
   Иннин вздрогнула.
   - Ну, раз он Санья, то, вероятно, один из наших родственников, - пожала плечами она, ничем не выдавая своих чувств.
   - Иннин, я думаю... что он наш отец.
   Иннин посмотрела на него расширенными глазами.
   - Отец? - переспросила она. - Хайнэ, ты спятил? Что это за бред? У нас есть отец, и зовут его Райко, а не Ранко, ты что, забыл? Или перепутал букву?
   Но Хайнэ упрямо мотал головой.
   Подозвав Иннин поближе, он рассказал ей о том, что услышал в доме Никевии Фурасаку, а также о том, что стало ему известно от госпожи Илон.
   - Она сказала, что я похож на Ранко, - сказал он дрожащим голосом. - И внешне, и по стилю письма.
   - Хайнэ, все Санья так или иначе похожи друг на друга! - фыркнула Иннин.
   - Он держал меня на руках, когда я только появился на свет!
   - И что?
   - У него должен был родиться ребёнок. В то самое время, когда родились мы с тобой! Иннин, всё сходится!
   И, схватив сестру за руку, Хайнэ представил ей своё последнее и главное доказательство: книгу стихотворений Ранко, открытую в самом конце.
  
   Белоснежные хлопья снега
   Станут белыми весенними цветами
   В тот день, когда ты впервые увидишь свет.
   Я хотел бы подарить тебе целый мир,
   И весну, и осень, и солнце, и море.
   Но у меня есть лишь перстень,
   И три драгоценных камня,
   Облечённых холодным золотом, -
   Вот печальный удел отцовской любви.
   Узнаешь ли ты обо мне когда-нибудь?..
  
   - Я прочитал это позавчера, - взволнованно проговорил Хайнэ. - Посмотри на дату, Иннин!.. Полтора месяца до нашего рождения. И этот перстень. Он у меня есть. Он попал ко мне совершенно случайно, но это то самое кольцо, которое Ранко приготовил для своего ребёнка, на нём выгравированы его инициалы.
   И, откинув длинный рукав, он со стыдом протянул Иннин свои искривлённые тоненькие пальцы, на одно из которых было надето кольцо с сапфирами и изумрудами.
   Иннин вздрогнула от зрелища и перевела взгляд на раскрытую книгу.
  
   Камни синие, как ясное небо.
   Зелёные, как летняя листва.
   Цвета, глубокие, как волны моря.
   Пусть они будут тебе к лицу, моё дитя.
  
   - Ты бы видела, что было с отцом, когда он увидел это кольцо у меня на пальце! - взволнованно рассказывал Хайнэ. - Он буквально рассвирепел, а потом набросился на маму с упрёками. Он обвинял её в том, что она посмела побывать в доме Ранко, кричал, что не хочет покрывать чужие грехи... Это он-то, которому наплевать абсолютно на всё! Скажи, Иннин, ты никогда не задумывалась, почему мы с тобой настолько безразличны отцу?
   - Послушай, Хайнэ, по-моему, ты просто выдаёшь желаемое за действительное, - возразила Иннин, но уже не так уверенно. - Мне кажется, наш отец был безразличен к нам не потому, что он не наш настоящий отец, а просто потому, что он такой человек.
   Но Хайнэ, уверившись в своём предположении, не собирался сдаваться.
   - А Арне? - воскликнул он. - Какая, по-твоему, опала заставила нас провести двенадцать лет жизни в провинции? Если предположить, что по какой-то причине отношения между нашей матерью и Ранко были невозможны, но они полюбили друг друга и нарушили запрет...
   - Какой запрет? - перебила его Иннин. - По какой причине им могло быть не дозволено быть вместе? В голову приходит только один вариант - если они являлись единокровными братом и сестрой. Но это невозможно!
   - А почему нет? - решительно спросил Хайнэ. - Я проверял родословную книгу нашей семьи, которую составляет отец. Ранко Саньи там нет вообще! Если совершилось такое преступление, то, вполне возможно, его имя вычеркнули отовсюду... - Он вдруг вскинул голову, посмотрев на сестру изумлённым взглядом, и в лихорадочном волнении схватил её за рукав. - Иннин! Иннин, а что, если он жив?! Мне говорили, что Ранко погиб при загадочных обстоятельствах, но, может быть, на самом деле он был просто изгнан? Это бы объяснило всё...
   Взгляд брата показался Иннин совершенно безумным.
   - Ты что, хотел бы, чтобы твоим отцом оказался человек, который спал с собственной сестрой?! - изумлённо спросила она.
   - Да какая мне разница! - закричал Хайнэ в исступлении. - Ранко был хорошим человеком, какое мне дело, с кем он спал!
   - Я не верю, что мама могла на такое пойти! Кровосмешение - это чудовищно. Ты сам можешь представить, чтобы мы с тобой оказались в одной постели?! - Иннин схватила брата за плечи и посмотрела ему в глаза. - Можешь?
   - Я не могу оказаться в постели ни с тобой, ни с кем-либо ещё, - выдавил Хайнэ, побледнев. - Это для меня в принципе невозможно.
   Иннин, опомнившись, отпустила его.
   - Ладно, я же не утверждаю, что это единственная возможная причина, - пробормотал Хайнэ некоторое время спустя. - Что, если Ранко совершил преступление против религии или власти? Может быть, наша мать тоже была замешана в этом, но её пощадили благодаря протекции Верховной Жрицы. В дальнейшем же ей пришлось объявить, что нашим отцом является другой человек, чтобы скрыть факт нашей кровной связи с преступником... По-моему, это правдоподобный вариант.
   - Наша покорная, богобоязненная мать - и преступление против власти или религии? - недоверчиво усмехнулась Иннин. - Хайнэ, ты сам-то веришь в то, что говоришь?
   - Верю! - лицо его жалко искривилось. - Иннин, я так хочу, чтобы он действительно был нашим настоящим отцом...
   - Вот видишь, - развела руками она. - Ты сам понимаешь, что хочешь этого, и толкуешь известные тебе факты в угоду своему желанию. В то время как они могут совершенно ничего не значить.
   - Ну и что? - выдохнул Хайнэ, откинувшись на спинку кресла. - Иннин, зачем ты разрушаешь мою иллюзию? У меня не может быть женщины, не может быть детей, Онхонто у меня тоже не может быть, ну так пусть у меня хотя бы будет отец, который меня любил, который держал меня на руках, который любил бы меня, урода, и сейчас! Почему я не могу поверить в то, что с равной вероятностью может оказаться как правдой, так и неправдой?!
   - Я... я не знаю, что на это ответить, - честно призналась Иннин.
   - Ничего, - устало сказал Хайнэ. - Наверное, мне не следовало обо всём этом тебе рассказывать. Я и не рассказывал, пока не был ни в чём уверен, но когда я прочитал это стихотворение, для меня не осталось никаких сомнений... Я всё равно буду верить, что это правда.
   - Верь, - вздохнула Иннин. - Давай будем считать, что Ранко - наш отец, если ты этого так хочешь. В конце концов, для меня это не имеет значения. Я жрица, у меня нет ни имени, ни семьи. Какая разница, кем был мой отец.
   - Я написал госпоже Илон, - пробормотал Хайнэ. - Попросил её рассказать о Ранко ещё хоть что-нибудь. Она сообщила, что у него был свой дом в столице. Теперь там, кажется, никто не живёт. Я думал, что, может быть, мы съездим туда вместе... так, чтобы мама не узнала.
   "Какая горестная картина сознательного самообольщения, - печально думала Иннин, глядя на него. - Великая Богиня, зачем ему этот призрак другого отца, давно умершего? Что это изменит в его жизни?"
   Однако она согласилась сопроводить брата в указанное место и в экипаже читала книгу стихотворений Ранко, которую Хайнэ, похоже, повсюду носил с собой.
   "Хайнэ мечтает о жене, о детях, - пронеслось в её голове. - Ранко страдал от того, что не мог быть вместе со своей возлюбленной. А я сознательно от этого отказалась... Аларес, почему ты так жестока, почему даёшь то, что составляет счастье одного человека, другому, которому это совсем не нужно? И есть ли в этом какой-то принцип? Хайнэ мучается от ограничений, которые наложила на него судьба, я мучаюсь от свободы, с которой не знаю, что мне делать. Но станем ли мы счастливее, если с него вдруг спадут эти оковы, а я потеряю свою свободу? Я помню, что была в детстве так счастлива, когда для меня существовала только одна цель, и каждый новый день приближал меня к ней... У Хайнэ никаких целей не было, но он тоже был счастлив. Взрослая жизнь - это несчастье. Возможность мыслить и осмыслять свою судьбу - несчастье ещё большее. Так зачем же ты дала их нам, Великая Богиня? Зачем ты дала человеку жизнь и сознание? Мы благодарим тебя за них, но на самом деле это был величайший кощунственный акт в истории... Ты ненавидишь своих детей".
   Экипаж остановился напротив буйно заросшего сорняками сада.
   Иннин помогла брату выбраться из него и толкнула не сразу поддавшиеся ворота.
   Двери в дом были заперты, но это не смогло остановить Хайнэ, находившегося в том лихорадочном состоянии, когда можно разбить любые преграды - или разбиться о них самому. Вытащив из волос шпильку, он принялся орудовать в замке, словно заправский грабитель, и в конечном итоге добился своего.
   Иннин с некоторым волнением переступила порог прохладной залы, убранной тёмными занавесями - свидетельством кончины прежнего обитателя.
   Хайнэ со сдавленным вскриком бросился к столику, на котором стояла ваза с засушенными цветами.
   - Он любил розы, как Онхонто, - с волнением проговорил Хайнэ, дотронувшись до хрупкого бледно-золотистого лепестка, запорошенного пылью, будто снегом. - Самый поздний сорт, который цветёт перед началом зимы... Это были последние цветы, которые он успел застать, если верить, что он умер сразу после нашего рождения.
   Иннин терпеливо ждала, пока брат переходил от одного предмета в комнате к другому, старательно подавляя в себе аналогичное желание.
   Но потом они поднялись на второй этаж, раскрыли двери в одну из комнат, и взгляду брата и сестры предстал портрет мужчины, который уже был знаком Иннин по её снам.
   Хайнэ тихо ахнул.
   - Это он... - прошептал он. - Это он, я уверен!..
   Иннин, задержав дыхание, отступила на пару шагов назад.
   - С чего ты взял? - проговорила она, бессовестно кривя душой. - Может, это его отец, или родственник...
   Но Хайнэ её даже не услышал.
   Медленно подойдя к портрету, он осторожно провёл по нему рукой и застыл, прислонившись к нему лбом.
   Иннин тоже прислонилась, но к стене, и закрыла глаза.
   Когда она их открыла, брат разжигал перед портретом поминальные благовония.
   - Отец, - проговорил он дрожащим голосом, опустившись на колени. - Отец, ты умер с сознанием, что твой ребёнок не узнает о твоём существовании, не почувствует твоей любви. Но вот мы здесь, мы пришли, мы оба. Знал ли ты, что у тебя не одно дитя, а целых двое? Хотя, как ты мог этого не узнать, если успел подержать меня на руках...
   И он тихо засмеялся.
   В этот момент Иннин не выдержала.
   - Прекрати, Хайнэ! - закричала она, заткнув уши руками. - Прекрати, я не могу это видеть, не могу слышать! Ты сошёл с ума!
   Брат повернулся к ней, бледный.
   - Разве ты ничего не чувствуешь, глядя на этот портрет? - спросил он. - Совсем ничего?..
   - Нет!
   Это было ложью - Иннин чувствовала, и это пугало её больше, чем всё остальное.
   "Неужели это может быть правдой?" - впервые подумала она в смятении.
   Хайнэ помолчал.
   - Неважно, - сказал он. - Я думаю, даже если я заблуждаюсь, Ранко будет приятно - где бы он теперь ни находился. Человек, который потерял родное и любимое дитя, будет рад услышать слово "отец" от кого угодно. Я надеюсь, что это поможет обрести ему спокойствие в ином мире.
   - По-твоему, это преступление - разлучать отца и ребёнка?! - вдруг вырвалось у Иннин.
   Брат посмотрел на неё с некоторой растерянностью, очевидно, не понимая, чем вызвана её неожиданная горячность.
   - Не знаю, - пробормотал он. - Но я бы отдал всё на свете за то, чтобы мы росли рядом с отцом, который бы нас любил.
   Иннин застонала.
   Хайнэ вновь повернулся к портрету и, очевидно, погрузился в свои мысли - или же в мысленное общение с духом умершего.
   - Пойдём? - спросил он тихо, когда палочки благовоний истлели и осыпались в фарфоровую подставку.
   Они как будто поменялись с сестрой местами - Хайнэ был теперь спокоен, зато Иннин буквально лихорадило.
   Всё же она старалась не показывать своих эмоций внешне и, кивнув, направилась к дверям.
   - Иннин... - Хайнэ робко дотронулся до её рукава.
   Та похолодела, предчувствуя вопрос, на который ей совсем не захочется отвечать, однако обернулась.
   - Когда ты виделась с Хатори в последний раз?
   - Давно, - соврала Иннин. - Тогда, когда я была у вас в доме, и ты закатил этот чудовищный скандал. Больше мы не встречались. - Она помолчала. - У нас всё было несерьёзно.
   - Разве? - спросил Хайнэ с какой-то печалью. - А мне кажется, он был влюблён в тебя с детства...
   - Это глупо. Во что он мог быть влюблён? Он совсем меня не знал.
   - А ты?
   - Что я? Меня прельстила его внешность. Ну и захотелось нарушить табу жрицы, - заявила Иннин с кривой усмешкой. - Мне ведь всегда нравилось нарушать запреты.
   - Он однажды сказал, что для него постель - это не удовольствие, - произнёс Хайнэ совсем тихо. - Что он бы предпочёл этого никогда не делать. Я ему тогда не поверил, но...
   - Это ты так намекаешь, что я его использовала?
   - Ну, если смотреть правде в глаза, то мы оба... - пробормотал Хайнэ.
   - Он не простит нас за это.
   - Ты думаешь?
   - Знаю, - категорично сказала Иннин.
   - Что же нам делать?
   - Пожинать плоды собственных заблуждений, - мрачно ответила Иннин. - Что нам ещё остаётся, брат?
  

Глава 19

   Пару недель спустя служанка разбудила Хайнэ сообщением о том, что внизу его ожидает незнакомая дама.
   Тот приподнялся на постели, удивлённый.
   "Госпожа Илон?" - промелькнуло в его голове, и внутри что-то вздрогнуло, но он усилием воли подавил все поднимавшиеся чувства.
   Тем не менее, он постарался одеться красиво, что теперь, за неимением Хатори, было значительно сложнее, чем раньше.
   Взволнованный, он проковылял на первый этаж и рухнул в кресло залы, в которую уже провели гостью. Та стояла у окна спиной к Хайнэ, и он сразу же понял, что это не госпожа Илон - незнакомка была выше, и волосы её, красивыми локонами падавшие на спину, были не чёрными, а цвета красного дерева.
   Раскрывая двери, Хайнэ ждал, что гостья обернётся, но она продолжала стоять к нему спиной, глядя через окно на сад, и это демонстративное пренебрежение к правилам приличия вызывало недоумение.
   - Добрый день, - наконец, решился начать разговор Хайнэ. - Мне сказали, что вы хотите поговорить со мной, однако не пожелали назвать своё имя, поэтому я не знаю, как...
   Незнакомка, наконец, обернулась, и Хайнэ осёкся.
   Одетая по последней моде, вся в драгоценностях, она казалась шикарной особой, не уступающей по красоте Марик Фурасаку, но что-то было странное в её лице - или, может быть, в его выражении. От прямого взгляда тёмно-зелёных глаз хотелось уклониться, и Хайнэ вдруг почувствовал себя очень неуютно, ещё не понимая, в чём дело.
   - Мы... никогда не встречались раньше? - несколько растерянно спросил он, одновременно что было силы напрягая память.
   Однако нужда в этом быстро отпала.
   - Возможно, - ответила незнакомка знакомым голосом и криво усмехнулась. - Может быть, даже каждый день.
   Хайнэ приоткрыл рот.
   - Как ты смог с собой это сделать? - только и смог проговорить он, когда к нему вернулся дар речи.
   - А что тебя удивляет? - пожал плечами Хатори. - Я ведь уже переодевался в женщину, и даже тот прошлый, весьма несовершенный маскарад сбил с толку Сорэ Санью. Правда, кажется, он был изрядно пьян, но всё же. Теперь у меня больше опыта, ну и к тому же я изрядно похудел за последние полтора месяца, так что изображать госпожу стало гораздо проще.
   - А цвет волос и глаз? - спросил Хайнэ потрясённо.
   - Ты же знаешь, что существуют специальные средства.
   - Но их практически невозможно достать! Они стоят баснословных денег!
   - Только не для актёров, - покачал головой Хатори. - Для актёров они доступны, и уж тем более для наставника дворцовой труппы манрёсю, который имел удовольствие лицезреть наше представление и даже восхититься им. Не знаю уж, в чём дело, то ли он благоволит к тебе, и это определило остальное, то ли ему и впрямь понравилась моя игра, но он даже предложил мне остаться с ним. Правда, я отказался, но он не только не рассердился, но ещё и одарил меня множеством подарков, включая те вещи, которые сейчас на мне надеты.
   - Представление? - переспросил Хайнэ. - Так ты собрался стать актёром?..
   - Не знаю пока, собрался или не собрался, но в одном из представлений я сыграл и завтра уезжаю из столицы с труппой манрёсю. Будем путешествовать по провинциям, я повидаю мир, как всегда хотел.
   Это известие заставило Хайнэ позабыть обо всех остальных вопросах, которые рвались у него с языка.
   - Уезжаешь? - спросил он ошеломлённо. - Надолго?
   - Может быть, навсегда. Что меня здесь держит?
   Хайнэ не ответил.
   Сколько раз он представлял себе эту встречу, приготовил слова, которые должен был сказать - но вот она случилась, и всё пошло совершенно не так, как он задумывал. Хатори пришёл к нему первый, заговорил с ним первый, обрушил на него град невероятных новостей и закончил тем, что завтра уедет навсегда.
   Любые слова после такого начала разговора должны были выглядеть не просто неуместно, они должны были выглядеть жалко.
   Но всё же Хайнэ попытался.
   - Я тебя искал всё это время, - проговорил он, сглотнув.
   - Искал? - Хатори прищурился. - Зачем?
   Тон у него был отнюдь не доброжелательный.
   - Чтобы... попросить прощения.
   - Мне твои извинения не нужны, - отрезал Хатори.
   Хайнэ молчал, раздавленный. Значит, Иннин была права - не простит...
   - И нет ничего, чем я мог бы искупить свою вину? - с трудом спросил он. - Ты всё равно уедешь?
   - А зачем тебе нужно, чтобы я остался? - хмыкнул Хатори. - Ты уже приучился к тому, что тебя купают и одевают другие люди. Видишь, твоё пребывание во дворце имело значительные плюсы и помимо знакомства с Онхонто. Я не злюсь на тебя, - добавил он. - Если бы злился, то не пришёл бы. Но я уже сказал тебе тогда, что не вернусь, и так оно и будет.
   - Тогда зачем ты здесь?.. Попрощаться?
   Хатори посмотрел на него каким-то странным, долгим взглядом.
   - Хочу помочь тебе исполнить твою мечту.
   - Мою мечту? - эхом повторил Хайнэ. - Какую?
   Хатори подобрал подол своей расшитой цветами накидки и подошёл к нему ближе. На этот раз ему удалось изменить даже походку, максимально приблизив её к плавной женской, и Хайнэ вздрогнул от зрелища - видеть его в женском платье в прошлый раз было довольно забавно и только, но теперь маскарад был почти неотличим от действительности.
   - Разве ты не мечтаешь, чтобы тебя увидели в обществе красивой женщины? - спросил Хатори с лёгкой улыбкой. - Чтобы все те, кто смотрел на тебя свысока или с жалостью, как на неравного им калеку, по-настоящему позавидовали тебе? Чтобы увидели, что женщина влюблена в тебя, и для неё не имеют значения ни твоя болезнь, ни твоя внешность?
   - Хатори, все подумают, что она гонится за моими деньгами, - возразил Хайнэ, опустив голову.
   - Ты сомневаешься в моей актёрской игре? - приподнял бровь Хатори. - Впрочем, я тоже в ней сомневался. Я был уверен, что актёр из меня невозможен по определению, потому что я не люблю лгать, но, как ни странно, играть для меня оказалось легко, и, судя по реакции зрителей, я даже не бесталанен по этой части. Может быть, потому, что я не лгу, даже когда играю, и в результате моя игра выглядит правдоподобной.
   - Зачем тебе это нужно? - спросил Хайнэ тихо. - Зачем тебе удовлетворять мои тщеславные тайные желания?
   - Потому что иначе они будут преследовать тебя до конца жизни.
   - Но ведь это же будет неправдой...
   - А что из всех этих романтических любовных историй, о которых болтают в обществе - правда? - поморщился Хатори. - В большинстве случаев вся ваша любовь - это игра на публику или игра перед самими собой. Я не осуждаю. Я просто утверждаю, что "правда", если бы она случилась, имела бы точно такой же эффект. Значит, я могу дать тебе то, что ты хочешь.
   - Ты думаешь, что это всё, чего я хочу? - глухо спросил Хайнэ. - Зависть уязвлённого Сорэ Саньи и прочих тщеславных аристократов?
   - Остальное тебе даст кто-то другой.
   Поправив одежду, Хатори опустился возле него на колени и посмотрел ему в глаза с мягкой улыбкой, не слишком сочетавшейся с его холодным тоном.
   Хайнэ смотрел на него, не зная, что сказать, и только бессознательно дотронулся до одной из волнистых тёмно-красных прядей, рассыпавшихся по плечам брата.
   - Нравится? - спросил Хатори. - Красивая из меня вышла госпожа?
   - Прежний цвет нравился мне больше, - горько ответил Хайнэ.
   - Зато так меня никто не узнает, ни Марик, ни Сорэ Санья. Раз уж даже ты не узнал... С сегодняшнего дня в их доме начинаются церемонии, посвящённые их бракосочетанию. Ты ведь наверняка получил приглашение.
   - Получил, разумеется, но это просто формальность, никто меня там не ждёт! - ошеломлённо возразил Хайнэ. - И я тоже не хочу этого. Не хочу этого видеть, и не хочу, чтобы Марик в день своей свадьбы видела в своём доме красавицу, с которой глаз не спустит её будущий муж! Не думаю, что она любит Сорэ, но это будет для неё унизительно...
   - Мы можем поехать позже, тогда, когда жениха с невестой уже не будет среди гостей, - согласился Хатори. - Соглашайся, Хайнэ. Ты ведь этого хочешь.
   Лицо у Хайнэ испуганно искривилось.
   Доля правды в словах брата была, но в то же время он боялся толпы, боялся людей, боялся чужих взглядов.
   Хатори прислонился лбом к его плечу, так что Хайнэ стали видны лишь раззолоченные шпильки с подвесками, украшавшие сооружение из тёмно-красных волос.
   "Как же это возможно? - с тоской думал он. - Семь лет мы были вместе, а теперь всё кончено навсегда..."
   - Я не могу в это поверить, - проговорил он в смятении. - Не могу поверить, что это последняя встреча.
   - Но это так, - сказал Хатори. - В конечном счёте мне не за что на тебя обижаться. Я даже, наверное, должен тебя поблагодарить. Я начинаю новую жизнь, у меня появились какие-то интересы - сколько лет я не интересовался ничем. Поэтому давай расстанемся без взаимных обид. Живи, будь счастлив... Я тоже буду.
   Хайнэ не мог заставить себя ничего сказать.
   - Ты писал что-нибудь всё это время? Повести или стихотворения? - спросил Хатори, отстранившись. - Дай мне их с собой почитать в дороге, ну и на память о себе.
   - Не писал, - покачал головой Хайнэ. - Я ничего без тебя делать не мог. И, наверное, никогда не смогу...
   - Сможешь, - уверенно заявил Хатори. - В конце концов, у тебя остаётся Онхонто. Ты виделся с ним?
   Хайнэ не смог солгать и только чуть кивнул, не глядя Хатори в глаза.
   Тот, однако, не рассердился.
   - Давай съездим к нему вместе, - вдруг предложил он. - Он ведь не откажется принять и меня тоже?
   Идея эта вызвала у Хайнэ противоречивые чувства, однако, помедлив, он всё же согласился.
   "Что ты решишь, когда увидишь его лицо? - с трепетом думал он, усаживаясь в экипаж. - Ведь теперь он ходит без маски... Сможешь ли ты понять меня и простить мою любовь к нему?"
   Во дворце Хатори пришлось назваться выдуманным именем; в записке к Онхонто Хайнэ написал, что вместе с ним приехала его невеста, которую он хочет ему представить.
   Онхонто разрешил им обоим навестить его в его покоях.
   Хайнэ с трепетом переступил порог огромной залы, убранной, как и всегда, многочисленными цветами; Хатори зашёл вслед за ним и, притворив двери, остановился на пороге.
   Онхонто, отослав прислужников, поднялся им навстречу.
   Они остались в комнате втроём.
   - Здравствовать, Хайнэ, - с улыбкой сказал Онхонто.
   Слова застряли у Хайнэ в горле - он понимал, что должен ответить что-то, как минимум, представить свою "невесту", но не мог заставить себя произнести эту ложь. Оглянуться на Хатори и увидеть выражение его лица он также боялся.
   Что, если брат посчитает самое прекрасное в мире существо чем-то, совершенно не достойным внимания?
   - Простите, - только и смог проговорить Хайнэ, низко опустив голову.
   - Простить за то, что вы выдали своего брата за свою невесту, чтобы показать ему меня? - весело поинтересовался Онхонто. - Ах, Хайнэ, Хайнэ, конечно, прощу, но неужели вы считать меня настолько суровым? Я бы и так разрешить ему прийти, если бы вы попросить.
   - Как вы догадались?! - ошеломлённо спросил Хайнэ.
   - О, это быть не сложно, - со смехом ответил Онхонто. - Что он не женщина, понятно по его шее - вам следовать её прикрыть, чтобы замаскироваться лучше. А то, что он - ваш брат... Мне сразу прийти в голову эта идея, когда я увидеть, как он на вас смотрит. Обычно те, кто видеть меня впервые, всегда глядеть на меня во все глаза, ваш же брат смотреть с беспокойством на то, как вы передвигаться по комнате, опираясь на трость. Вы говорить когда-то, что Хатори очень заботиться о вас и носить вас на руках. Вот я и подумал, что это он, и его мучить, что он сейчас рядом с вами, но не может до вас прикоснуться и облегчить вам ходьбу. И, как получилось, я оказаться прав... Простите, что я так плохо говорить сейчас, - добавил он, помолчав. - Все утверждать, что мой язык становиться лучше, но почему-то я иногда... как говорить? Впадать в регрессию.
   И он улыбнулся с некоторой печалью.
   У Хайнэ защемило сердце.
   - У меня не хватило бы слов, чтобы выразить своё восхищение вашей внимательностью, проницательностью и интуицией, - проговорил он. - Но гораздо больше меня мучает то, что вам, вероятно, надоело всё это восхищение... Хотел бы я сделать хоть что-нибудь, что доставило бы вам радость.
   - Я рад познакомиться с вашим братом, - возразил Онхонто и посмотрел на Хатори. - Надеюсь, что это чувство может оказаться взаимным хотя бы в некоторой степени.
   "Значит, он понимает, что Хатори не питает к нему большой симпатии, - подумал Хайнэ. - Вероятно, это видно по его лицу".
   - Мне было интересно взглянуть на человека, который отнял у меня брата, - ровно ответил Хатори.
   Хайнэ похолодел.
   "Пожалуйста, не говори того, что может его обидеть, - мысленно взмолился он. - Иначе я не смогу себя контролировать. Пожалуйста. Ради него... я и убить могу".
   - И теперь я вижу, что это действительно выдающийся человек, - продолжил Хатори, чуть поклонившись. - Я думаю, Хайнэ хотелось бы поговорить с вами наедине.
   С этими словами он вышел на балкон.
   Онхонто проводил его долгим взглядом.
   - Мне жаль, если я послужил причиной раздора между вами, - грустно сказал он.
   - Не думайте так, - возразил Хайнэ. - Причина раздора - в моём характере, который я, увы, не в силах изменить. И всё же я очень рад, что Хатори смог вас увидеть... Вы действительно не сердитесь за этот обман?
   Онхонто с улыбкой покачал головой.
   - Только знаете что? - добавил он. - Поначалу, когда я получил вашу записку, я обрадоваться за вас, что вы нашли свою любовь. Жаль, что это оказалось не так.
   - Что вы, как такое возможно, - усмехнулся Хайнэ. - Какая женщина свяжет свою судьбу с калекой, который не может дать ей детей? Я уже почти смирился с этим, но видите, даже вы считаете, что без возлюбленной счастье невозможно...
   Он вздохнул.
   - Я отнюдь не считаю так, - мягко возразил Онхонто. - Когда я жить в Крео, я не предполагать для себя ни возлюбленной, ни жены, хотя судьба распорядилась мной по-другому. Так или иначе, я сказал это лишь потому, что вы сами мечтаете о возлюбленной. Я был бы рад увидеть вашу мечту исполненной.
   - Я уже не мечтаю об этом, - покачал головой Хайнэ и вдруг решился: - Ни одну женщину я не смог бы любить больше, чем люблю вас.
   Но Онхонто ничего на это не ответил.
   - Я думаю, мы не должны заставлять вашего брата мёрзнуть на балконе слишком долго, - заметил он некоторое время спустя. - Сегодня солнечно, но всё-таки это зима, а он, к тому же, без верхней одежды.
   Хайнэ, весь багровый от стыда, кивнул.
   Свидание с Онхонто, как и предыдущее, не продлилось слишком долго - вскоре Хатори с Хайнэ брели по занесённому снегом саду обратно.
   Хайнэ остановился и, оглянувшись, посмотрел на золотившиеся под солнцем крыши павильонов.
   - Может, возьмёшь меня с собой? - предложил он брату без какой-либо надежды на успех, просто, чтобы что-нибудь сказать.
   Хатори приподнял брови.
   - А как же Онхонто?
   Хайнэ печально усмехнулся.
   - Разве я нужен ему? Моя любовь для него точно такая же, как любовь остальных, она тяготит его. По сути, он относится ко мне так же, как относилась Марик. Всё всегда одинаково, ничего не меняется...
   - Ты не сможешь со мной в провинции, - вернулся к предыдущему вопросу Хатори. - Я не собираюсь жить, как богатый аристократ.
   - Не смогу, - согласился Хайнэ, кивнув. - Ты прав, это то же самое, как тогда, когда я уверял маму, что собираюсь стать мужем крестьянской девушки. Всё всегда одинаково, ничего не меняется... - повторил он, глядя остановившимся взглядом в снег. - Жизнь бессмысленна.
   - Собираешься снова перерезать вены? - спросил Хатори, прищурившись.
   - Ну, я же пообещал, что больше этого не сделаю, - возразил Хайнэ. - Но что от этого меняется? Знаешь, я теперь понимаю отца с его вечным безразличием... хоть и придумал для себя, что он не мой настоящий отец. Что это, судьба? Зачем я родился? Был ли в этом хоть какой-то смысл?
   - Это не мне решать, - пожал плечами Хатори.
   - В глубине души ты жестокий, - пробормотал Хайнэ.
   - Возможно.
   Хатори подхватил Хайнэ за руку и потащил его вперёд. И только уже в самом экипаже, помогая Хайнэ сесть внутрь, проговорил:
   - Моя любовь нужна тебе ещё меньше, чем твоя - Онхонто. Что это? Я тоже не понимаю.
   Лицо у Хайнэ искривилось.
   - Жестокость, - ответил он, закрыв глаза и прислонившись к стене экипажа. - Жестокость создателя этого мира. Я столько лет притворялся, будто верю в Милосердного, но на самом деле это неправда. Я не верю ни в какое милосердие, ни в сострадание, ни в любовь. Всё, во что я верю - это то, что Бог, или Богиня, или оба сразу жестоки и ненавидят меня.
   Он вытер катившиеся из-под прикрытых век слёзы и отвернулся.
   Хатори приказал ехать к Марик.
   Они оказались там уже ближе к вечеру, когда на город начали спускаться ранние зимние сумерки. Снег окрасился в голубовато-синие тона, в саду стали зажигаться фонари, ну а в доме, судя по всему, уже давно были зажжены огни - многочисленные тени гостей были видны через раздвижные летние стены, оклеенные плотной бумагой, которые почему-то не убрали и сейчас.
   Хайнэ по-прежнему не внушала энтузиазма затея Хатори, однако после встречи с Онхонто он стал совсем пассивным и безразличным ко всему и теперь только покорно приказал доложить о себе.
   Хатори, последовавший совету Онхонто, прикрыл шею и часть лица веером, подхватил Хайнэ под локоть и повёл его в дом.
   Двери перед ними распахнулись; все обернулись в их сторону.
   Хайнэ, вне себя от ужаса, опустил взгляд, однако успел заметить отражение их с Хатори в зеркале - роскошно одетую, притягивающую взгляд женщину, держащую под руку сгорбленного тощего калеку, с трудом державшегося на ногах.
   "Зачем я на это согласился? Что я делаю?" - мелькнуло в голове у Хайнэ, близкого к потере сознания.
   Хатори стиснул его локоть - одновременно и более крепко, и более нежно, как могла бы сделать женщина.
   - Вы не могли бы позволить нам пройти? - спросил он мягким, совершенно чужим голосом, и даже взгляд его переменился, подёрнувшись типичной женской поволокой.
   Перед ними расступились, и "спутница" помогла Хайнэ устроиться на подушках, а после пододвинула к ним низкий столик и принялась сама кормить его, подливая в чашку вина и предлагая кусочки самых вкусных фруктов.
   Хайнэ принимал все эти знаки внимания и нежности со смешанными чувствами ужаса и тоски.
   - На нас все смотрят, - сказал он едва слышно, поворачиваясь так, чтобы самому не видеть лиц гостей.
   - Так и должно быть, - ответил Хатори. - Они завидуют.
   - Мне? - пробормотал Хайнэ.
   - Мне.
   Хайнэ вскинул голову.
   - Тебе? - повторил он, чуть не расхохотавшись. - Чему именно? Что у тебя в предполагаемых возлюбленных - урод и калека?
   - Да, - кивнул Хатори и, подхватив палочками с тарелки очередной кусочек фрукта, протянул ему.
   Хайнэ наклонился, чтобы съесть его, с трудом сдерживая нервный смех.
   - Ты понимаешь, какой это бред? - проговорил он дрожащим голосом, стиснув его запястье. - Зачем ты это мне говоришь?
   - Потому что это правда, - ответил Хатори негромко, положив на его руку свою. - Завидовать человеку, которого полюбила красивая женщина, можно, но завидовать женщине, которая полюбила калеку, будут гораздо больше, хоть и не признаются в этом даже себе. Думаешь, все хотят быть любимыми? Думаешь, это приносит счастье? Пример твоего Онхонто подтверждает, что это не так. На самом деле каждому хотелось бы любить так, чтобы сила его любви была сильнее всего на свете, чтобы для неё не имели значение ни внешность, ни отношение окружающих. Но ведь признать, что ты не умеешь любить, гораздо больнее, чем то, что тебя никто не любит, правда? Поэтому все говорят себе, что хотят быть любимыми. Но сейчас они завидуют именно мне.
   Хайнэ молчал, глядя на него потрясённым взглядом.
   Хатори оторвал его руку от своего запястья и взял её в обе ладони.
   - Заставим их завидовать ещё больше? - спросил он тихо.
   - Не надо, - едва смог выговорить Хайнэ, догадавшись, что он собирается сделать.
   Но Хатори, не послушав его, задрал его рукав до самого локтя и, приложив ладонь Хайнэ к своей щеке, принялся покрывать уродливую кисть поцелуями.
   Время для Хайнэ остановилось; потонуло в бездонном ужасе, хлынувшем на него, накрывшем с головой вместе с лавиной чужих взглядов, устремлённых на его обнажённую руку.
   Хатори, очевидно, увидел этот ужас в его остановившемся взгляде.
   - Знаю, что это жестоко, - проговорил он. - Но ты был прав. В глубине души я жесток.
   Он снова вернулся к руке Хайнэ, на этот раз целуя скрюченные и искривлённые пальцы.
   - Что там тебе сказал Онхонто? - спросил Хатори. - Что ты не уродлив? Это неправда, и ты это сам знаешь, поэтому не можешь поверить ему. Так вот, ты уродлив, Хайнэ. Но мне на это совершенно плевать. Думаешь, я буду любить чьё-то тело, чьи-то руки, будь они даже воплощением красоты и совершенства, больше, чем твои? Сколько лет я носил тебя в купальню по несколько раз в день, раздевал и одевал, помогал тебе вдеть эти уродливые руки в рукава, носил на руках, чтобы твои искалеченные, безжизненные ноги не касались земли. Семь лет. Ты, кажется, презирал меня за то, что я ничем, кроме этого, не занимаюсь, что я не читаю книжек, ничего не хочу добиться, но правда в том, что я и так был счастлив. Мне доставляло удовольствие быть с тобой каждую минуту и помогать тебе. Я не могу сказать, что был счастлив от того, что ты урод и калека, но раз уж случилось так, то мне хотелось сделать всё возможное, чтобы ты меньше страдал от этого. Мне казалось, что будет лучше, если я буду меньше об этом говорить, напоминать тебе о том, что тебе самому больно и неприятно, вести себя так, как будто ты самый обычный человек, по каким-то причинам больше нуждающийся в помощи слуги, чем остальные. Но, видимо, я был не прав. Наверное, мне нужно было каждый день говорить тебе о том, как ты уродлив, и как сильно я люблю тебя, несмотря на это. Да нет, не несмотря. Это слово подразумевает, что мне нужно было приложить какое-то усилие, чтобы любить урода. Но это не так. Я не буду говорить, что не вижу твоего уродства, как не буду говорить, что оно - красота. Ты не прекрасен для меня, Хайнэ, не прекрасен и не уродлив, ты просто такой, какого я люблю. И буду любить, даже если ты каким-то чудом превратишься в прекрасное божество наподобие Онхонто или, наоборот, станешь ещё уродливее.
   Он замолчал и, отпустив руку Хайнэ, посмотрел куда-то в пол.
   - Обдумать всё это стоило для меня некоторого труда, - добавил Хатори, помолчав. - Потому что я, вероятно, не слишком умён. Но всё же я сделал над собой усилие, чтобы сказать тебе это на прощание.
   Хайнэ вдруг начал как-то заваливаться вперёд.
   На мгновение Хатори испугался, что он теряет сознание, но Хайнэ упал ему на грудь и затрясся от беззвучных рыданий.
   Хатори обнял его и посмотрел куда-то вдаль поверх устремлённых на них взглядов.
   Разговора этого гости слышать не могли, но, очевидно, понимали, что между "влюблёнными" произошла то ли ссора, то ли страстное признание и глядели на них с удвоенным любопытством.
   Впрочем, дальнейшее внимание к их персонам в планы Хатори не входило.
   - Пойдём отсюда, - шепнул он Хайнэ, помогая ему подняться.
   Сообщив гостям о том, что господин плохо себя чувствует, и они вынуждены будут удалиться, он повёл брата к дверям.
   Хайнэ дал слезам волю ещё на улице.
   - Как ты можешь? - с трудом проговорил он, оказавшись в экипаже. - Как ты можешь уехать после того, что сказал мне только что?
   - Могу и уеду, - ответил Хатори. - Это не отменяет того, что я сказал.
   Ехали они в молчании.
   - Ну хоть обними меня на прощание, - наконец, проговорил Хайнэ, всё ещё пребывавший в состоянии, близком к шоку. - Ещё раз...
   - Это можно, - согласился Хатори и притянул его к себе.
   Хайнэ прижался к его груди, вдыхая незнакомый, сладковатый аромат женских духов. Запах этот дурманил - Хатори никогда не любил благовоний и не пользовался ими, однако ради маскарада пошёл наперекор собственным принципам, и Хайнэ, всегда питавший особенную слабость к ароматам, чувствовал себя странно.
   Хатори держал его руку в своей, и Хайнэ вдруг вспомнилось, как он покрывал её поцелуями на глазах у всех. Тогда, остолбеневший от ужаса, он почти ничего не чувствовал, но сейчас воспоминание принесло смутный трепет.
   - Можешь... сделать так... ещё раз?.. - запинаясь, произнёс Хайнэ, сам не вполне сознавая, что говорит.
   - Как?
   - Как там... в зале...
   На этот раз Хатори понял и взяв его запястье, осторожно коснулся губами раскрытой ладони.
   Хайнэ задрожал.
   - На самом деле это просто такое странное ощущение, - попытался объяснить он своё желание. - Никто никогда... А иногда мне очень сильно хотелось хотя бы как-то... Сколько я писал про это на бумаге. Но всё, что мне оставалось - это самому себя целовать, - закончил он и заплакал от унижения.
   Но Хатори, взяв его одной рукой за подбородок, второй рукой вытер слёзы.
   - Хочешь попробовать? - спросил он серьёзно.
   Слова его, слишком конкретно выразившие то, что Хайнэ ощущал лишь как смутный трепет, заставили его вздрогнуть и похолодеть от ужаса, смешанного с лихорадочным волнением.
   Это было безумно, но, в то же время, разум после произошедшего уступил свои права чему-то инстинктивному.
   - А ты что... думал об этом? - после долгого молчания спросил Хайнэ, весь напрягшись.
   - Думал, - кивнул Хатори. - Думал, что тебе это может быть нужно. Поэтому и нарядился так. Вряд ли, конечно, я хорошая замена, но...
   Он замолчал.
   Глаза его, ставшие на время зелёными, мерцали в темноте, будто кошачьи, и смутно белевшее лицо казалось совсем близко.
   Отступать было некуда - да и не то чтобы Хайнэ этого хотел.
   Экипаж катился куда-то в темноту; каждый раз, когда колеса подскакивали на ухабе, его прижимало к Хатори теснее, и незнакомый запах кружил голову.
   - Ну так... - с трудом проговорил Хайнэ, закрыв глаза. Он чувствовал, как от волнения у него проступает пот на лбу, а лицо начинает гореть. - Я просто хотел бы узнать...
   - Не оправдывайся, - сказал Хатори и, прижав его к стене экипажа, поцеловал в губы.
   - М-м, - всхлипнул Хайнэ, инстинктивно обхватив его за шею.
   Сколько раз он описывал поцелуи, нежные и страстные, на бумаге, но в действительности даже позабыл приоткрыть рот, и даже не сразу понял, когда его губ коснулись чужие губы.
   И всё же сердце у него, поначалу провалившееся вниз, подскочило куда-то к горлу и чуть не разорвало ему грудь.
   Тело стала заливать какая-то тёплая волна, как будто он медленно падал в парную воду горячего источника.
   В первое мгновение застыв и оцепенев, Хайнэ сделал было попытку ответить на поцелуй, но в этот момент Хатори отстранился.
   - Ну вот, теперь ты сможешь описывать это, исходя из собственного опыта, - проговорил он с каким-то грустным смешком. - Если когда-нибудь решишь возродить Энсенте Халию к жизни.
   Хайнэ чувствовал только одно - ему хотелось ещё. Поцелуев, прикосновений, ласки - желание, долгие годы сдерживаемое и изливаемое только на бумагу, выплеснулось на свободу во всей своей невероятной силе.
   - А можешь, - выдохнул Хайнэ. - Можешь...
   Он не решался сказать ничего конкретного, да и не знал, чего именно хотел, лишь пытался как-то выразить переполнявшие его чувства.
   Хатори устроил его поудобнее и, подложив ему под шею подушку, снова поцеловал.
   На этот раз Хайнэ ответил, и это принесло ему ещё больше ощущений.
   - А мы... куда? - задыхаясь, выговорил он. - Домой? Прямо сейчас?
   Одна мысль о том, что экипаж остановится, и всё это закончится, вызывала в нём такое отчаяние и ужас, с какими мало что могло сравниться.
   Хатори отстранился, и несколько мгновений, пока длилось молчание, чуть не довели Хайнэ до сумасшествия.
   Потом Хатори пересел на противоположную скамью и, обратившись к вознице, приказал ему ехать длинной дорогой.
   Хайнэ, испытавший при этих словах одновременно облегчение и страх, сполз на скамейку ещё ниже.
   - Вернись... - робко позвал он.
   Хатори пересел обратно, но не поцеловал его больше, а только обнял одной рукой и притянул к себе; Хайнэ уткнулся лицом ему в грудь и замер, вновь обретя желанное тепло чужого тела.
   Момент передышки помог ему прийти в себя, и больше до конца поездки он головы не поднимал.
   "Какая это была красивая и печальная иллюзия, - в смятении думал он. - Не знаю, хорошо или плохо, что он позволил мне это испытать, но на какое-то мгновение я почти поверил, что всё по-настоящему. Прекрасная госпожа, полюбившая и возжелавшая калеку. Видимо, это моя судьба - создавать самому себе иллюзии и пытаться верить в них, одновременно зная, что это неправда. Печальная судьба... уж лучше верить в заблуждение, не зная об этом, но, кажется, я больше никогда не смогу по-настоящему себя обмануть. Наверное, это подарок господина Маньюсарьи. А, может, его проклятие".
   Когда экипаж подъехал к дому, и Хатори, выпрыгнув из него, подхватил брата на руки.
   - Как в старые добрые времена, - усмехнулся он.
   Он вошёл в дом через задние двери, чтобы не встретиться ненароком с госпожой Ниси, и поднялся вместе с Хайнэ на второй этаж.
   - Останусь с тобой на ночь, - сообщил Хатори, заходя в спальню, и, усадив брата в кресло, принялся расстилать на полу постели. - Уйду с рассветом.
   Закончив с этим, он, как прежде, помог Хайнэ переодеться и заплёл его волосы в косу. Тот, сквозь пелену, заставшую глаза, смотрел в зеркало на отражение женщины, возившейся с ним.
   - Зачем ты устроил этот маскарад? - наконец, проговорил он с трудом и вытащил одну из шпилек из причёски Хатори. - Ты и вправду думал, что это мне поможет?
   - Не только, - сказал Хатори. - Знаешь, Хайнэ, я не хотел, чтобы однажды тебе пришла в голову идея купить себе ночь любви за деньги. Поэтому я решил, что уж лучше это буду я. Тебе так и так будет плохо потом, но в том случае, если ты заплатишь - хуже.
   Шпилька выпала у Хайнэ из руки и со звоном покатилась по полу.
   - Купить ночь любви за деньги? - переспросил он ошеломлённо. - Почему ты решил, что я этого захочу?
   - А я не прав?
   - Не прав, конечно! - закричал Хайнэ. - Ты ведь знаешь, что я верю в Милосердного, что я хочу хранить невинность и чистоту! - он вспомнил произошедшее в экипаже и осёкся. - В любом случае... в любом случае, я никогда бы не стал платить за такие вещи деньги!
   Он закрыл лицо дрожащими руками.
   - Сейчас ты думаешь так, - сказал Хатори. - Но кто знает, что будет с тобой через несколько лет. Люди часто меняются. А меня к тому же не будет рядом, и я об этом ничего не узнаю. Но всё же я надеюсь, что теперь такая идея тебе в голову точно не придёт.
   - Тебе Иннин сказала, да? - спросил Хайнэ, отняв руки от лица. - Сказала, что я вас видел, и из-за этого ты сделал такой вывод? Решил, что из-за этого я тебя прогнал, потому что сам в глубине души мечтаю о том же самом?
   - Видел? - переспросил Хатори. - О чём ты?
   По его удивлённому тону Хайнэ понял, что ошибся, причём ошибся роковым образом - одновременно выдав себя.
   Он побледнел, потом побагровел от жгучего стыда.
   - Если хочешь помочь мне, то убей, - едва дыша, выговорил он. - Потому что ничто другое мне помочь не может.
   Рухнув на постель, он уткнулся лицом в подушку и замер неподвижно.
   Хатори также не двигался с места и ощущал себя странно.
   "Почему я так безжалостен? - даже промелькнуло у него в голове в какой-то момент. - Ему плохо и больно сейчас, а я ничего не чувствую. Почему мне всё равно?"
   Не то чтобы он когда-либо отличался особенной чувствительностью, но и подобное полное безразличие было для него внове, особенно после того, что он сказал и сделал для Хайнэ в этот день.
   Наконец, он поднялся на ноги, задёрнул занавеси, погасил светильники.
   Помедлив, вернулся к Хайнэ и, притянув его к себе, уложил лицом к себе на грудь. Хайнэ позволил сделать это без особых возражений, и Хатори, обняв его, уставился неподвижным взглядом в потолок.
   Брат вскоре заснул, а он так и лежал, наблюдая за лунными пятнами, скользившими по потолку.
   "Накидка на груди намокла. Это значит, что у Хайнэ мокрое от слёз лицо, - всё с тем же равнодушием подумал он. - Надо было снять её... но мне же вставать с рассветом, я не смогу тратить время на то, чтобы переодеться".
   Хатори вытащил из рукава свиток с морским пейзажем, подаренным Кансой, и развернул его, держа перед собой в вытянутой руке.
   "Завтра я поеду туда, - напомнил себе он, глядя на нарисованные волны, набегающие друг на друга. - Завтра меня ждёт свобода".
   И вдруг что-то словно обрушилось на него.
   Что-то такое, от чего всё тело сдавило и перекорёжило, от чего стало трудно дышать, а в груди появилась сильная боль.
   Хатори уже не помнил того, как Канса спросила однажды, почему он плачет, а он заметил, что и в самом деле плачет, только поднеся руку к щеке, но теперь произошло то же самое - он почувствовал, что подушка мокрая, и только тогда обнаружил, что лицо его залито слезами.
   Но он по-прежнему упрямо сопротивлялся, не желая изменять своему правилу не думать о собственных чувствах.
   "Мне просто очень больно, - сдался он, наконец. - Какая разница, отчего? Это и так понятно. Какой смысл об этом думать?"
   Картинка с нарисованными волнами выпала у него из руки.
   "Какая это была красивая и печальная иллюзия, - подумал Хатори, закрыв глаза. - Ты бы, наверное, сказал так, Хайнэ".
  

***

   Хайнэ проснулся в одиночестве поздним утром следующего дня.
   Прикрыв лицо рукой от солнца, ярко светившего сквозь раздвинутые занавески, он какое-то время лежал на спине, смахивая слёзы, постоянно набегавшие на глаза, и не пытаясь их остановить.
   "Я даже не проснулся, когда он ушёл, - подумал он. - Мы даже не попрощались".
   Наконец, обессиленный и опустошённый, он набросил на плечи верхнюю накидку и подполз к окну.
   "Солнце бывает особенно ярким именно в те дни, когда хочется умереть, - думал он, глядя на искрящийся снег. - Почему это так?"
   Взгляд его вдруг привлекло что-то яркое, блеснувшее в лучах солнца гораздо сильнее, чем белоснежные кристаллики снега.
   В первое мгновение Хайнэ не поверил своим глазам.
   Но глаза не обманывали его - это действительно был Хатори, вернувший себе прежний облик, Хатори с его ярко-рыжими волосами, пламенеющими от солнечных лучей.
   Вслед за первой, инстинктивной радостью, Хайнэ ощутил испуг - солнце стояло в небе высоко, и, судя по всему, время близилось к полудню.
   Он запахнул поплотнее накидку, нашёл свою трость и поспешно заковылял вниз.
   - Почему ты до сих пор здесь? - взволнованно спросил он, добравшись до брата, сидевшего в беседке. - Разве ты не должен был уйти с рассветом? Во сколько вы уезжаете? Ты говорил, что это сегодня. Ты не опоздаешь?
   Хатори молчал и только смотрел на ветви дерева абагаман, росшего неподалёку, каким-то странным, отрешённым взглядом.
   Хайнэ никогда не видел его таким и вконец испугался.
   - Что с тобой?! - спросил он, схватив Хатори за плечи и попытавшись повернуть его к себе. - Что с тобой такое, а?
   Хатори, наконец, ответил.
   - Ничего, - сказал он. - Ничего страшного. Хайнэ, иди в дом, а? Я бы сам тебя отнёс, но мне хочется побыть здесь какое-то время. Хорошо?
   Слова и движения как будто давались ему с усилием, но, по крайней мере, он заговорил, и это принесло Хайнэ некоторое облегчение.
   - Конечно, - сказал он и повторил в беспокойстве свой вопрос: - Но ты не опоздаешь?
   - Не знаю, - как-то меланхолично сказал Хатори. - Может, и опоздаю.
   - Но тебя дождутся?
   - Не знаю, - ответил брат всё тем же голосом и с тем же выражением на лице. - Может, и дождутся.
   Хайнэ пришёл от его вялости в откровенный ужас - Хатори мог быть каким угодно, но только не таким безжизненным.
   - Ну так поехали быстрее, - в отчаянии предложил он. - Может быть, ещё не поздно!
   Хатори молчал, никак не реагируя, и Хайнэ, подозвав слугу, велел спешно готовить экипаж.
   - Пойдём, ну пожалуйста, пойдём, - чуть не плача, начал он уговаривать Хатори, вообразив, что тот не станет соглашаться.
   Но Хатори поднялся с места, подхватил Хайнэ на руки и, действительно, пошёл к экипажу.
   - Скажи, куда ехать, - попросил Хайнэ.
   Хатори сказал, но легче от этого не стало - он по-прежнему оставался чужим, движения его казались какими-то замедленными.
   Хайнэ ощущал свою вину за эту чудовищную, по его меркам, перемену - то, каким неожиданно стал Хатори, казалось ему свидетельством сильнейшего внутреннего надлома.
   Всю дорогу Хатори молчал, а Хайнэ смотрел в окно, нервно вцепившись в край скамьи.
   Когда они приехали к дому, тот был пуст.
   - Опоздали, - безучастно подвёл итог Хатори. - Они уехали.
   Хайнэ потрясённо глядел на заколоченные ворота из окна экипажа.
   - Но ты же можешь попытаться их догнать, да? - наконец, спросил он, схватив Хатори за руку и пытаясь заглянуть ему в глаза. - Куда они поехали?
   - Не знаю, - пожал плечами тот. И вдруг, как будто смягчившись, повернул лицо к Хайнэ. - Ты ведь хотел, чтобы я остался.
   - Но не такой ценой! - возразил Хайнэ, глядя на него широко раскрытыми от испуга глазами. - Ты же сказал, что хочешь начать новую жизнь, что у тебя появились новые интересы... Я не хотел, чтобы ты отказался от своей мечты ради меня!
   - Это не ради тебя, - сказал Хатори, помедлив.
   Хайнэ замер.
   - Тогда... ради Иннин? - наконец, спросил он робко.
   Хатори молчал.
   - Поехали домой, - наконец, сказал он.
   Хайнэ сполз на скамью, обессилено прислонившись к стене.
   Когда они вернулись, Хатори отправился обратно в беседку, усевшись на прежнее место и с прежним видом, а Хайнэ бросился писать письмо Иннин.
   "Пожалуйста, приезжай как можно скорее, - писал он, отбросив гордость. - Мне очень нужна твоя помощь, я не знаю, что мне делать!"
   Иннин приехала.
   Хайнэ подтащил её к окну и показал на Хатори, сидевшего в беседке, подперев рукой щёку, и продолжавшего меланхолично разглядывать снег, окрашенный лучами заходящего солнца в золотистые и багровые тона.
   - Он остался, - взволнованно объяснил он. - Ещё вчера он твёрдо говорил мне, что хочет уехать, рассказывал о своих планах, однако за ночь передумал. Ради меня, или ради тебя, а, может, ради обоих сразу, но он остался. И это сделало его несчастным. Ты видишь, какой он? Он никогда таким не был! Я не могу на это смотреть. Пожалуйста, Иннин, пойди поговори с ним! Я ничего не смог сделать, но, может быть, у тебя получится?
   - Получится что? - растерянно переспросила Иннин. - Уговорить его всё-таки уехать? Но если он сам так решил...
   - Я хочу хотя бы понять, что с ним такое! Знаешь, Иннин... ты сказала, что у вас всё было несерьёзно, но, может, для него это было не так, как для тебя? - робко спросил Хайнэ, потянув её за рукав. - Может, в этом всё дело? Если это так, то я, по крайней мере... Я ведь знаю толк в неразделённой любви, я мог бы хотя бы попытаться поговорить с ним об этом. А ты уверена, что совсем не любишь его? - вдруг вырвалось у него, и он сам устыдился того, как наивно и прямолинейно прозвучал этот вопрос.
   Иннин побагровела.
   - Пойдём, - проговорила она сдавленно.
   Вместе с Хайнэ они медленно приблизились к беседке. Хатори удостоил их коротким взглядом и вновь вернулся к созерцанию тёмно-фиолетовых листьев абагамана, покрытых инеем.
   - Тебе не холодно? - осторожно поинтересовалась Иннин. - Ты сидишь здесь в лёгкой одежде весь день...
   - Нет, всё в порядке, - по-прежнему меланхолично ответил Хатори. - Мне редко бывает холодно.
   Хайнэ при этом бросил на сестру торжествующе сверкнувший взгляд, как бы говоря: "Теперь ты видишь?!"
   Иннин сердито нахмурилась на него и отвернулась.
   Хатори вдруг засмеялся, что заставило обоих испуганно переглянуться, но ничего не сказал.
   - Может быть, принести тебе поесть? - всё так же осторожно продолжила Иннин.
   Чуть вздохнув, Хатори повернулся к ним.
   - Вы двое идиоты, - неожиданно произнёс он. - Почему вы ведёте себя так, как будто я - тяжелобольной?
   Хайнэ вздрогнул от неожиданности и облегчения - вот это был прежний Хатори.
   - Потому что ты так выглядишь! - поспешно заявил он. - Что ещё мы должны думать, когда ты сидишь весь день, предаваясь созерцанию природы с задумчивым выражением лица?!
   - А если я захочу прочитать или, не приведи Богиня, написать стихотворение, ты побежишь заказывать для меня похоронную церемонию? - поинтересовался Хатори, приподняв бровь.
   - Ну да... - робко сознался Хайнэ.
   Иннин не смогла сдержать улыбку.
   - И после этого ты удивляешься, что я этого не делаю, - фыркнул Хатори.
   Хайнэ тоже улыбнулся, стыдясь и одновременно радуясь тому, что его паника оказалась преждевременной.
   - А почему ты смеялся только что? - спросил он.
   - Смеялся? - повторил Хатори задумчиво. - Ну, не знаю. Всё это очень напомнило мне тот день, когда мы впервые встретились. Вы двое так же стояли и смотрели на меня, одновременно бросая друг на друга сердитые взгляды.
   Иннин вдруг очень живо вспомнила этот момент, и ей стало тепло и хорошо. А потом, сразу же, грустно и больно.
   "До каких пор?! - в отчаянии подумала она. - До каких пор судьба будет ставить меня перед этим выбором вновь и вновь? Почему?!"
   А Хайнэ, тем временем, заковылял в дом, как будто специально оставляя их с Хатори наедине. Иннин проводила его взглядом и, поправив накидку, опустилась на скамью, стараясь не придвигаться к Хатори слишком близко.
   - Я была уверена, что ты уедешь, - призналась она после нескольких минут молчания.
   - Я тоже, - согласился Хатори.
   - Почему же ты этого не сделал?..
   Иннин была уверена, что он ответит, в своём всегдашнем духе, "не знаю", но Хатори посмотрел вслед Хайнэ и сказал тем же задумчивым, меланхоличным тоном, который так напугал брата:
   - По-моему, это и так понятно.
   - Из-за него, - подвела итог Иннин. И, не удержавшись, добавила: - Я так и знала, что не из-за меня.
   Хатори посмотрел на неё долгим, внимательным взглядом.
   - Ты сильнее, - наконец, сказал он. - И я тебе не нужен.
   Иннин вздрогнула.
   - Это неправда, - растерянно возразила ещё до того, как сообразила, что это не то, что она должна говорить. Но было уже поздно, и она, сама того не желая, продолжила: - Я очень по тебе скучаю. По твоим объятиям, по твоим прикосновениям... И тем более теперь.
   - А что случилось теперь? - спросил Хатори.
   Иннин прикусила язык, но признание, единожды вырвавшись, как будто тянуло её за собой, заставляя сознаваться всё в большем.
   - Есть кое-что... - начала она в смятении. И всё-таки заставила себя остановиться: - Я потом скажу. Потом... позже. Когда-нибудь.
   Хатори ничего не ответил, только облокотился вновь на перила беседки и, протянув руку, отломил от деревца абагаман часть ветви.
   Иннин не успела его остановить, только вскрикнула:
   - Что ты делаешь!..
   Но воздух тут же наполнил такой удивительный, цветочно-пряный аромат, что все её дальнейшие слова о том, что это дерево священно и прикасаться к нему, а, тем более, отрывать листья, нельзя, как будто потонули в этом дивном, совершенно незимнем запахе, от которого, казалось, и солнце засветило теплее и ярче.
   - По преданию, если оторвать от дерева абагаман часть ветви в зимнее время года, то оно начнёт источать аромат, напоминающий о лете, и наоборот, - только и смогла выговорить Иннин. - Поразительно, но, кажется, это правда...
   - А ты никогда не проверяла?
   - Нет, конечно. Нельзя этого делать, дерево священно.
   - Ну и что?
   - Как ну и что? Отрывая от дерева его часть, ты причиняешь ему боль, - повторила Иннин фразу, которую девочкой слышала от няньки. - Дух, заключённый в нём, может разозлиться.
   Слова эти, конечно, звучали довольно глупо, но Иннин вдруг поняла, что и не думала в них сомневаться. Она могла подвергнуть сомнению что угодно, вплоть до существования Великой Богини, но подобные суеверия, шедшие, по большей части, из детства, оставались той истиной, которая остаётся неизменной даже тогда, когда всё прежнее мировоззрение терпит крах.
   - Судя по аромату, дух дерева вовсе не злится, а, наоборот, испытывает радость, - возразил Хатори. - И с чего вы все только взяли, что испытывать боль - непременно плохо? Я не думаю, что это плохо или, наоборот очень хорошо. По-моему, это просто часть жизни. Всё живое растёт через боль, где-то я слышал такие слова. Может быть, когда Хайнэ читал вслух свою книжку.
   Он протянул источавшую дивное благоухание веточку Иннин, и та растерянно сжала её в руках.
   "Может быть, он прав? - подумала она в смятении. - Может быть, моя ошибка, из-за которой я вновь и вновь попадаю в замкнутый круг, не в том, что я совершаю неправильный выбор, а в том, что пытаюсь совершить его, исходя из того, какой вариант причинит мне меньше боли? Я бегу от боли вместо того, чтобы смириться, что мне придётся испытать её в любом случае..."
   И она смирилась - позволила себе осознать тот факт, что, какое бы решение она ни приняла, ей придётся страдать. Страдать, отказавшись от своей мечты, или страдать, отказавшись от двоих людей, единственно близких ей, а также от третьего, маленького существа, которое уже было частью её самой.
   Иннин дала волю этому неизбежному страданию - она погрузилась в него, как в волны моря, и сквозь эту боль, охватившую её, подобно пламени, она постаралась добраться до себя самой и услышать то, чего ей хотелось на самом деле.
   В темноте, окружившей Иннин, когда она закрыла глаза, она чувствовала аромат отломленной от деревца ветви.
   - Мне хочется вновь почувствовать запахи цветов... весенние запахи, которыми полнятся долины в Арне в день моего рождения, - проговорила Иннин неуверенно, ещё только нащупывая путь.
   Она вспомнила, как эти запахи сопровождали её каждую весну и каждое лето, когда она, закрывшись в своей комнате, перечитывала книги о жрицах древности и испытывала ни с чем не сравнимое ощущение волшебства. Эти запахи помогали ей творить раз за разом чудесный мир, который она создавала в своём воображении, связывая его с будущей участью жрицы, помогали ей творить её мечту, которая позже оказалась столь далека от действительности. Но разве могла она быть к ней близка?
   - Это... это было глупо, - проговорила Иннин, согнувшись и закрыв лицо руками. - Так глупо было искать в другом месте то, что всегда было со мной. Я так боялась потерять мою мечту, но на самом деле я уже давным-давно её потеряла - в тот момент, когда решила, что она может быть где-то, помимо меня самой. Мой волшебный мир, мои магические силы... я потеряла их тогда, когда решила, что кто-то может мне их дать. Поначалу они у меня были.
   Она плакала, и Хатори, сидя рядом, не утешал её, за что Иннин была ему безмерно благодарна.
   Наконец, Иннин поднялась на ноги и пошла в дом.
   Хайнэ, сидевший возле окна и писавший что-то на низком столике, бросил на неё быстрый, неуверенный взгляд и тут же снова наклонился к своим бумагам.
   Иннин вспомнила те слова, которые он сказал ей и Хатори после того, как застал их в одной постели.
   - А ты ведь не будешь рад, если я стану его женой, - сказала она то ли ему, то ли самой себе.
   Брат вздрогнул, и кисть в его руке замерла.
   Отрицать своих чувств он не стал.
   - Зато я могу снова писать свои стихотворения, - пробормотал он. - Это того стоит. Конечно, мне обидно, что вы двое...
   Он замолчал.
   Иннин подошла к нему ближе, и Хайнэ испуганно закрыл от неё свои листки рукавом.
   - Я не собираюсь смотреть, - рассмеялась она.
   - Это инстинкт, - оправдался Хайнэ. - Я знаю, что они плохие и никому не нужны...
   Иннин скрестила руки на груди.
   - Раньше ты не был таким забитым и самокритичным, - заявила она. - Верни мне моего младшего брата, который был похож на злого маленького зверька. Верни мне вредного Хайнэ, острого на язык. Знаешь, мне страшно нравилось воевать с тобой. Колотить тебя... Дразнить тебя... И получать от тебя колотушки тоже. Помнишь наши обеденные сражения?
   - Ну извини, - обиделся Хайнэ. - Я изо всех сил стараюсь погасить свои недобрые чувства, а ты требуешь злого Хайнэ обратно... И вообще, почему это я младший брат?
   - Потому что ты родился позже.
   - С чего это ты взяла?
   - Абсолютно уверена.
   - У тебя нет никаких доказательств! - возмутился Хайнэ. - Нам никто об этом не говорил!
   - Всё твоё поведение - одно сплошное доказательство, - подначивала его Иннин, чувствуя, как внутри разгорается что-то детское и весёлое, то, чего она не чувствовала уже много лет.
   - Это метафизика! - начал горячиться Хайнэ. - Может, я и веду себя, как ребёнок, но это ещё не означает, что я в действительности родился после тебя! Сколько примеров в истории, когда именно старшие дети отличались слабостью характера, а младшие...
   - Как был малышом, так и остался! Хайнэ-малявка!
   - Пойдём спросим у мамы! - выпалил тот.
   Иннин неожиданно вздрогнула, что не укрылось от внимания её брата.
   - Да, пойдём, - сказала она совершенно другим, серьёзным тоном. - Мне действительно нужно поговорить с... мамой.
   Поначалу она хотела сказать, по привычке, "с госпожой Ниси", но в последний момент передумала, и это слово, гулко и странно прозвучавшее в тишине комнаты, далось ей нелегко.
   Хайнэ, кажется, это понял, потому что тоже прекратил спор и молча кивнул.
   Иннин взяла его под локоть, поддерживая и помогая идти, и вдвоём они прошли через длинную крытую галерею к материнским покоям, размещавшимся в главной части дома.
   Иннин церемонно попросила доложить о себе и, переступив через порог, низко поклонилась.
   - Я хотела бы попросить вас принять меня обратно в этот дом, - сказала она, так и застыв в своём поклоне. - Вы позволите мне вернуться?
   Получив разрешение у изумлённой матери, Иннин отправилась во дворец - чтобы в последний раз в жизни увидеть Даран.
   - Я приняла решение, - сообщила она, переступив через порог кабинета.
   Верховная Жрица не удостоила её взглядом, однако, в знак внимания, прекратила листать книгу, лежавшую перед ней, и опустила кисть, которой делала какие-то пометки, на подставку.
   Иннин подошла ближе - на этот раз она была готова к пощёчине и почти ждала её.
   - Я ухожу, - сообщила она.
   Даран побледнела.
   - Значит, ты выбрала любовь, - сказала она преувеличенно ровным тоном. - Что ж, мне следовало догадаться. Ты похожа на свою мать. И это... это омерзительно.
   В последний момент она не выдержала - голос у неё дрогнул, а подобное словечко, которое трудно было ожидать от всегда холодной и сдержанной Верховной Жрицы, свидетельствовало о её крайнем душевном разладе.
   Иннин могла праздновать победу - впервые перевес оказался на её стороне, впервые это она была спокойна, а учительница вышла из-за неё из себя.
   Но в голове мелькнуло другое: все эти слова о схожести с матерью... так, может быть, безумные предположения Хайнэ о запретном романе Ниси с Ранко Саньей всё-таки имели под собой некоторую основу?
   - Нет, я выбрала свободу, - возразила Иннин на слова наставницы. - Свободу от собственных иллюзий.
   - Если у тебя родится девочка, - отчеканила Аста Даран, - то даже не надейся, что она когда-нибудь станет жрицей.
   Слова эти отозвались болезненно - это была всё та же пощёчина, но теперь без физического удара.
   - Моя дочь переживёт и без этого, - проговорила Иннин. - Думаю, она будет такой же, как я. А меня вы так и не поняли. Мне не нужны были ни власть, ни борьба, ни достижение собственных целей. Я хотела волшебства. Я просто искала его в неправильном месте. Думаю, в Арне, среди запаха цветов и шума горной реки, вдали от вас и ваших интриг, у меня будет гораздо больше возможностей выполнить свою мечту. У меня нет магических способностей, но я создам свой волшебный мир и без них. Для меня и моей девочки - если это, конечно, будет девочка.
   - У тебя были все способности, - проговорила Даран каким-то странным, чужим голосом.
   - Но вам хотелось устроить мне побольше испытаний, - сказала Иннин ровно. - Чтобы к тому моменту, когда вы откроете мне эту истину, я стала такой, как вам хотелось - бесчувственной и подвластной вашей воле. Вы заигрались в богиню, которой возомнили себя. Что ж, может быть, у вас и были на то основания. Но я не хочу жить в мире, созданном вами - я буду создавать свой. Прощайте.
   С этими словами она вышла из кабинета и прикрыла за собой дверь.
   Последняя схватка с Даран оказалась первой, выигранной ею, но победа в одном значила поражение в другом.
   Иннин медленно прошла по полупустым дворцовым коридорам.
   Восемь лет назад она появилась здесь, не взяв с собой ни одной вещи из дома, и точно так же, ни с чем, она уходила теперь. Прощаться ей было не с кем - подруг она также не завела.
   Пришла никем - и уходила никем, не добившись ничего, кроме жалкой победы в словесном поединке.
   Добравшись до своей бывшей комнаты, она сняла с себя накидку жрицы, аккуратно свернула её и положила на постель, на мгновение задержав руку на животе.
   "Пусть это лучше будет мальчик", - подумала Иннин со вздохом.
   И представила себе - рыжеволосый Хатори с чёрными глазами Саньи. Или, наоборот, чёрные волосы Саньи с гранатовыми глазами Хатори... В любом из вариантов, воображаемый юноша выходил похожим и на Хатори, и на Хайнэ одновременно, и, возможно, так и должно было быть - ведь только их двоих Иннин и любила в жизни.
   Мысль эта заставила её улыбнуться, и она поторопилась вернуться к обоим своим братьям, с которыми отныне не собиралась расставаться.
   - Что ты думаешь насчёт того, чтобы вернуться в Арне? - перво-наперво спросила Иннин у Хайнэ.
   Тот кивнул, хотя взгляд его наполнился горькой тоской.
   - Я согласен, - сказал он. - Весна в Арне начнётся раньше, чем здесь... Хочу снова слышать шум горного потока под окнами.
   Иннин перевела взгляд на Хатори, расстилавшего постели для себя и Хайнэ в глубине комнаты.
   - Я хотела с тобой поговорить... - обратилась она к нему.
   - Кажется, я оставил в купальне ленту для волос, - сказал Хайнэ быстро. - Пойду попрошу слуг посмотреть.
   С этими словами он выбрался в коридор.
   Хатори закончил с постелями и выпрямился, не глядя Иннин в глаза.
   Она долго не знала, как начать.
   - Я вернулась, - наконец, сказала она.
   - Вижу, - кивнул он.
   Иннин собралась с силами.
   - Прими меня обратно, если сможешь простить, - проговорила она дрожащим голосом. - А если не сможешь, то тоже прими. Хотя бы как сестру - или сестру Хайнэ.
   Хатори долго молчал, и Иннин не смела посмотреть ему в глаза, боясь увидеть в них приговор.
   - Что я должен простить? - наконец, спросил он.
   Иннин зажмурилась.
   - Ты так великодушен, - выдохнула она, не зная, что испытывать - радость, или жгучий стыд.
   - Не великодушен, нет, - возразил Хатори, садясь на постель. - Я просто физически устроен так, что очень быстро забываю всё... мелкое. И радости, и обиды. Поначалу я считал, что это плохо, но теперь прихожу к выводу, что хорошо. Я не помню, из-за чего мы поссорились, и не хочу вспоминать.
   Шумно вздохнув, Иннин приблизилась к нему.
   - Можно мне поспать с тобой в одной постели? - спросила она почти робко. - Ничего большего... просто проснуться рядом с кем-то. Со мной этого никогда не было.
   Хатори кивнул, и она легла рядом с ним, взяв его руку и положив её к себе на живот.
   Сил говорить о чём-то больше не было, и Иннин малодушно надеялась, что Хатори поймёт этот жест и без слов.
   - Я хочу построить для этого маленького существа, твоей и моей частицы, волшебный мир, - прошептала она. - Я поняла, почему у меня ничего не получалось раньше. Мне просто не для кого было строить. Знаешь, сейчас я думаю, что жить для одной только себя и собственных мечтаний - это так скучно и пусто.
   В этот момент Иннин вдруг послышался какой шорох у двери, и она поспешно вскинула голову.
   - Хайнэ! - крикнула она.
   Тот неловко приоткрыл двери и, увидев их вместе, хотел было снова закрыть их, но Иннин остановила его.
   - Иди сюда, - позвала она.
   - Я? - спросил Хайнэ как-то испуганно и, ковыляя, приблизился к постели.
   Иннин, приподнявшись, потянула его за руку и помогла устроиться на постели по другую сторону от себя.
   - Ты хочешь, чтобы мы спали так? Втроём? Может, я лучше на другой постели? - спрашивал Хайнэ всё более испуганно и делал попытки отодвинуться, но Иннин удерживала его.
   - Да, да, - повторяла она. - Я хочу так.
   Наконец, брат умолк и затих, спрятав лицо в подушку.
   Иннин перевернулась на спину и, лёжа между ними двоими, внезапно испытала ощущение глубочайшей правильности и спокойствия - нечто такое, чего она не испытывала прежде никогда.
   - Я вас люблю, люблю обоих, - сказала она, сжав руки Хатори и Хайнэ. - Что бы ни случилось, мы должны быть вместе, мы трое. Я думаю, это то, что хотела сказать нам судьба.
   Она закрыла глаза, погружаясь в блаженное умиротворение. И настоящим счастьем было думать, что такое же умиротворение сейчас испытывает маленькое существо в её утробе, чьё маленькое сердце уже начинало биться в унисон с её собственным.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"