Александр АСТРАХАНЦЕВ

ИНТЕРФЕРЕНТЫ

С чего ж начать-то? А, пожалуй, с самого начала и начнем (а это уж лет десять тому - даже нет, больше!), иначе непонятно будет, откуда и зачем они появились однажды в его прокуренной комнатенке и что там на самом деле произошло. Потому что нас-то интересует даже не сам факт - фактов этих теперь! - о них чуть не в каждой газете пишут, а еще больше передают из уст в уста: "а у нас, знаете!..", " а вот у нас!.." - нас-то должны интересовать причины и мотивы, ибо ведь мы с вами люди грамотные и прекрасно понимаем, что ни с того ни с сего даже прыщ не вскочит. Это только у неразборчивых журналистов да у сплетников все бывает ни с того ни с сего.

А началось с того, что он, тогда еще совсем молодой человек, мучился, как все молодые люди в этом благословенном возрасте, над главным вопросом: чем бы серьезным заняться в жизни? Десятилетка за плечами, в армию не берут по причине большой близорукости, родители точат: "В институт! В институт!.." - а в какой институт, черт его знает! "Все работы хороши, выбирай на вкус", - заставляли зубрить чуть ли не с ясель, а если ни к какой работе позывов ни в корке, ни в подкорке?

Устроился пока подсобником на ближайший завод - проходная через две остановки от дома: подкалымить, да, может, и приобщиться к технике. Но мужики в бригаде только шпыняют: кто куда пошлет, - а приобщать не приобщают. Еще и матерят вдобавок.

Одно развлечение - книжки. Научная фантастика. Инопланетяне, машины времени, люди из будущего, звездные корабли, фотонные пушки, бластеры, смертельные лучи разные... - голова кругом. Из-за этого и зрение себе посадил. Тоска-а, если бы этих книжек не было, а так - целый день мозги заняты. "Ага, сделаю", - кивнет, бывало, одинаково и отцу, и учителям в классе, и мужикам на работе, а про себя: "Эх, сейчас бы тебя бластером-то!.."

Думал-думал, и вдруг осенило (дело как раз на заводе было): да ведь это же готовый рассказ! Сел и почти без передыха накатал. Примерно с таким сюжетом: в заводской бригаде, в которой процветают разгильдяйство, выпивки и круговая порука (за прототип взял, естественно, свою бригаду, поскольку других не знал), под видом новенького появляется инопланетянин и хочет научить людей жить и работать по-новому. Хороший такой инопланетянин: добрый, честный. Однако мужики намерений инопланетянина ни в какую не принимают и дают новенькому дружный отпор, как выскочке и интригану, и договариваются вдобавок отлупить его. Ничего у них с этим, конечно, не вышло - тот запросто разгадывает и нейтрализует чужую агрессию! Но переделать он их не может, от затеи, в конце концов, отказывается и, помаявшись с землянами, исчезает.

Но юному и еще чистому душой автору всё же стало жалко мужиков, и они у него в рассказе после исчезновения инопланетянина задумываются: кто же это на самом деле был и чего от них хотел? - медленно прозревают и начинают каяться: какие они грубые, серые, заскорузлые... Получилось забавно: с налетом грустного юмора.

Ну, мужиков нашему автору выдумывать не пришлось - уже натерпелся от них, а вот с инопланетянином пришлось повозиться. Он у него соткался, можно сказать, из земной материи с помощью волновой интерференции от направленного пучка волн с инопланетного корабля...

Сам автор не совсем четко представлял себе это явление, ибо в школе волновую интерференцию проходили кое-как, и описание ее в рассказе получилось туманным, с долей загадочности - ну да он и понимал уже, начитавшись фантастики-то, что объяснять ее тут - совсем не к месту, и как получилось, так и оставил.

Назвал он рассказ - "Интерферент". Взял у товарища на несколько дней пишущую машинку и старательно перепечатал. И тут у него возник вопрос: что с рассказом делать дальше? Хорошо бы где-нибудь напечатать!

Он знал, что в городе выходит литературный журнал, и после некоторых колебаний решил отправить туда свой рассказ по почте - из-за юношеской застенчивости отнести сам постеснялся. И присовокупил записочку: "Мне 19 лет, работаю на заводе, увлекаюсь фантастикой. Попробовал написать сам и вот отправляю на Ваш суд. Если раскритикуете - не обижусь, а скажу спасибо!" И обратный адрес приложил.

Ответа ждать пришлось долго, месяца два.

А в редакции журнала между тем происходило следующее. Редактор, сам пожилой писатель, извлек, наконец, рассказ из толстой кипы "самотека", прочел и заинтересовался им. Конечно, если строго с профессиональной точки зрения, рассказ был сыроват, но - не без достоинств: удачное равновесие между фантазией и узнаваемыми реалиями, и при этом - довольно живое описание этих реалий. Мда-а... В пользу автора были еще два обстоятельства: во-первых, фантастика позарез нужна, читатели ее буквально из рук рвут, а в портфеле - пусто: профессионалы все ушли в деревенскую и историческую темы и пашут их с истовостью настоящих землепашцев, замахнувшись каждый не менее чем на "панораму" или "эпопею"; во-вторых, автору всего девятнадцать. "Смотри-ка ты! - одобрительно качал головой редактор. - Другие в его возрасте дурака валяют, а этот - на тебе!" Посоветовался с писателями. В писательской организации как раз дефицит был на творческую молодежь, Москва требовала отчетов о работе с нею, а он - вот он! - сам в руки идет. "Пригласить и поработать с автором!" - посоветовали писатели.

Наш юный автор уже и надежду потерял, и вдруг - ответ: "Рассказ Ваш мы прочли, и он нас заинтересовал. Есть возможность опубликовать его, но при условии исправления некоторых замечаний по языку и стилю. Просим зайти в редакцию для уточнений". И наш окрыленный автор, розовый от нетерпения, смущения и радости, помчался в редакцию.

Рассказ вышел через полгода. Наш удачливый юный автор снова получил приятные ощущения: во-первых, его имя и его текст воспроизведены черным по белому, настоящими печатными буквами! А во-вторых, за это, оказывается, еще и платят!

В этом приятном удивлении он пребывал некоторое время, а на излете его у него родился новый большой рассказ. Все про тех же интерферентов. Только если в первом рассказе интерферент был добрым и простодушным малым, то во втором их действовала уже целая команда, явившаяся на Землю отнюдь не с благими целями: они хотели за счет Земли поразжиться ресурсами, исчерпав свои, а самих землян - поработить, паразитически используя их физическую и душевную энергию. Эти злые интерференты были могущественны и при завоевании землян вытворяли с ними черт-те что. Наш автор быстро набирал уверенность в себе и писал рассказ с удовольствием, забавляясь описаниями жестокости и хитроумия инопланетян. В быту тихий и недрачливый, он выплескивал на бумагу сидящую где-то в едва мерцающих глубинах его собственного сознания буйную, разрушительную, нереализованную пока силу с напором и яростью, которые заставляли быстрее биться его нетренированное сердце, а глаза при этом лучились хищным блеском азарта. Правда, земляне в конце рассказа все же учуяли глобальную опасность для себя, сплотились и с неимоверным перенапряжением усилий и средств преодолели и уничтожили инопланетян.

Этот свой рассказ наш осмелевший автор уже отнес в редакцию сам.

Редактор принял второй рассказ не менее благосклонно. Правда, посетовал, что в нем нет уже сочных реалий жизни, которые так умилили его в первом. И язык по-прежнему бедноват, и персонажи несколько схематичны. Зато все это с лихвой восполнено крепко, даже лихо закрученным сюжетом. И ведь молод, совсем молод, дьявол такой!

И этот рассказ опубликовали. Журнал обычно залеживался в киосках, а теперь пошел помаленьку - читатели, до оскомины наевшиеся бесконечной "деревенской" прозы, разнюхали в них свеженькую, еще дымящуюся фантастику. Киоскерши быстро сообразили это и выставляли теперь журнал в киосках распахнутым на рассказах нашего юного автора, сами, на свой страх и риск аннотировали их жирными фломастерами на кусочках ватмана, приманивая покупателей: "Читайте! Новый автор! Нападение кровожадных инопланетян на Землю!"

На новый гонорар наш состоявшийся фантаст обзавелся собственной пишущей машинкой и тут же сел за следующий рассказ.

Тему он решил сменить - теперь он писал про человека из будущего, вызванного на Землю с помощью машины времени. Но поскольку этой машиной кормилось уже не одно поколение фантастов, надо было изворачиваться, изобретать новые коллизии, идеи, термины. И хоть молодой мозг нашего фантаста еще был свеж и гибок, ничего принципиально нового изобрести он не мог - слишком уж основательно эта нива была перепахана и истощена, уж он-то это знал - читал он много. Но знаком он был уже и с аксиомой литературных зубров: нет новых тем - есть только новое прочтение старых; так что приходилось ломать голову, главным образом, над тем, как бы не повториться да похитроумнее замаскировать старые коллизии и идеи. И хоть из его нового героя, человека будущего, торчали уши все того же интерферента, наш находчивый автор так сумел его перекроить и перерядить, что перехитрил редактора. Тот был дошлый мужик, легко ловил матерых писателей, с их бесконечной деревенской темой, на мелком плагиате и штампах, но в океане современной фантастики чувствовал себя не совсем уверенно и доверял выпестованному, можно сказать, им самим молодому дарованию, которое росло на глазах и казалось достаточно простодушным, чтобы хитрить.

А на самом-то деле наше молодое дарование было не настолько уж и простодушно. Оно действительно не было лишено дарований и быстро набиралось литературного опыта, но оно все-таки слегка хитрило. Оно, наше молодое дарование, с удовольствием принимало условия игры с редактором и уже одевало маску этакого простого парня, баловня природы и судьбы, а на самом-то деле он теперь читал почти все книги и журналы, в которых печаталась отечественная и зарубежная фантастика, он осваивал английский, французский и немецкий языки, чтобы читать зарубежную фантастику в подлинниках, он завел картотеку, в которую вписывал всех авторов, все названия книг и публикаций и краткие их сюжеты, завел множество папок с газетными вырезками, где описывались всяческие уникальные случаи.

Так прошло два года. А потом его пригласили на областной семинар молодых литераторов, и он там, как самый молодой и подающий большие надежды, шел под номером первым. Его там хвалили, хлопали по плечам, называли надеждой российской фантастики, о нем писали в молодежной газете, его вытащили на телевидение, где он очень смущался и потел, когда на него навели слепящие софиты и в него уперся бычий глаз телекамеры, и нес какую-то ахинею о "свержении авторитетов" и "новой волне" в литературе. Но главное - руководители семинара в празднично-алкогольной эйфории удивлялись: почему до сих пор не издана его книга? - и настоятельно рекомендовали местному ведомству культуры всенепременно и срочно ее издать.

И ведомство вняло рекомендации: кому-то попридержало деньги, кого-то потеснило с расходами - а на книгу "надежде российской фантастики" деньги выделило. Правда, хоть бы книга-то вышла, а то так, книжонка: тонюсенькая, на серенькой бумаге, шрифт - только через микроскоп видать. "Мы рисковать не можем, - оправдывались заказчики. - А вдруг не пойдет?"

Только опасения их были напрасны - наш вечно голодный и нетерпеливый любитель фантастики жадно хватал ее, как окунь после ненастья - любую блестящую обманку.

Теперь вы вправе, наконец, поинтересоваться: а как же все-таки зовут нашего снискавшего популярность автора? Но, вы знаете, фамилии его я называть не буду; не буду и придумывать: какую бы заковыристую ни придумал: "Трататуев" или "Синтитюрин", - боюсь, попаду в точку, обязательно такой сыщется - им нынче несть числа, причем авторы, скажу вам по секрету - народ страшно обидчивый; так зачем мне лишний враг? Пусть он у нас так до конца и будет анонимным, а уж вы смекайте.

Ну вот, а еще через два года он издал новую книжку - да и не книжку уже, а вполне солидную, средних размеров книгу фантастических повестей и рассказов. В этих повестях и рассказах герои нашего молодого, но уже полностью поверившего в себя и обретшего крылья фантаста, люди будущего и инопланетяне, то есть все те же родственники интерферентов из его ранних рассказов, делавших первые робкие шаги по Земле, теперь бесстрашно вторгались во все стихии мироздания, подводные и наземные, воздушные и межзвездные. Существа дерзкие и могущественные, до зубов вооруженные ядерным, лазерным, нейтронным, плазменным, фотонным и прочим оружием, не говоря уж о пресловутых архаических бластерах, они преодолевали любые преграды: интерферируя, они проникали в параллельные миры и другие измерения, превращались, игнорируя законы физики, в ничто и возникали вновь, где их не ждут, высаживались на планетах всех созвездий и галактик, совершали перевороты и революции, сражались с людьми и существами других цивилизаций, с ожившими вещами, с микробами, с океанами живой мыслящей материи. И воевали, воевали, воевали...

Книга получилась на славу! И бумага в ней была белей, и шрифт крупнее, чем в первой, и корочки твердые, с блестящей пленкой, и оформление броское! Товар, что называется, пошел совсем ходко.

Правда, один критик в газете напечатал на нее довольно ядовитую рецензию: дескать, не слишком ли бесцеремонно в этой книге стреляют и убивают? У автора, дескать, нет четко выраженной нравственной позиции, добро у него слишком быстро оборачивается злом... Ну, и так далее. Но, слава Богу, на рецензию эту серьезного внимания никто не обратил. "Явный начетчик писал. А, может, просто завидует чужому успеху", - сказали новоявленные друзья и доброжелатели нашего автора и махнули на нее рукой.

Сам автор был, конечно, уязвлен рецензией, хотя вида не подал. "Ага, попробовал бы сам написать про это добро, если оно по природе своей скромненькое и незаметное! - с запальчивостью мысленно возражал он своему заочному оппоненту. - Если этим добром читателю уже всю плешь переели! А ему вот зло подавай, да чтобы оно было поярче, позавлекательней!.." И постарался поскорей забыть о досадной оплеухе.

Тут вскоре нашего оправдавшего надежды, но еще вполне молодого фантаста в Союз писателей приняли, о чем он уже некоторое время тихо, молча вожделел и готовил для этого документы. И он стал полноправным десять тысяч первым членом славного отряда профессиональных писателей.

Работу на заводе он, между прочим, оставил сразу же после выхода первой книжки, решившись жить на гонорары; они были нерегулярны, но с голода пропасть, если жить одному, да еще скромно, не давали.

Правда, был в его жизни уже и факт женитьбы, но, увы - неудачной. Дело в том, что в сердечных делах он опыта не имел, так как был по натуре замкнут и слишком увлечен Музой фантастики, познакомился с некой остроглазенькой шустрой особой женского пола и неопределенного возраста совершенно случайно, в компании у друзей с вином и танцульками, в ту же ночь после легкого подпития оказался с ней в постели, а еще через месяц - окручен по всем статьям, хотя никаких усилий к этому не прилагал: как-то все случилось само собой. Но на самом-то деле девице той приблазнилась, видимо, легкая, денежная и разнообразная жизнь рядом с "писателем" - не жизнь, а "праздник, который всегда с тобой", а о скудных событиями и, главное, рублями буднях писателя она и понятия не имела и потому сразу же прочно зауздала нашего простодушного фантаста. А через полгода ушла, хлопнув дверью, так как ожиданий ее он не оправдал: на концерт заезжей поп-дивы или хоть в кино его было не затащить, шумных компаний чурался, ехать на море, загорать и купаться ему, видите ли, скучно - знай только стирай ему рубашки да носки и жарь яичницы. Да и жалкий запасец от очередного гонорара быстро иссяк, а следующий и на дальнем горизонте пока не светился. Скукотища-а!

После этой передряги с женитьбой наш неунывающий фантаст оказался один в прокуренной комнатенке с единственным окном на север. Однако при этом он, кажется, даже свободно вздохнул. И с новым приливом сил взялся за своих верных, не изменяющих ему ни при каких обстоятельствах интерферентов.

Дела у него шли, в общем-то, неплохо. Рассказы и повести его печатались теперь уже не только в местном журнале, но и в столичных журналах и сборниках; он уже ездил принимать участие в каких-то семинарах и конференциях фантастов, свел кое с кем из них знакомства. Уже один его рассказ перевели на болгарский и, по доверительным сообщениям друзей, еще один переводят на английский. Уже сдана книга в столичном издательстве.

Нет, неплохо шли у него дела. Даже, можно сказать, хорошо, если не отлично. У нескольких сверстников, что начинали вместе с ним в поэзии и прозе, дела обстояли куда хуже: у кого в активе - по одной замухрыжистой книжонке, а у кого и этого нет - все еще ходили в молодых да начинающих, седели и лысели, завидовали нашему удачливому фантасту, попивали от неудовлетворенности жизнью, а наш, уже близкий к маститым, но сравнительно молодой еще фантаст успешно писал и печатался! Он уже и рыжую бороду себе отпустил, и завел большой портфель, с которым везде появлялся теперь в знак того, что прощается с неуверенной в себе, суетливой, легкомысленной молодостью и переводит себя на следующий творческий этап, требующий смены и внешних атрибутов.

Была у него, конечно, и кое-какая личная жизнь, не без этого: имелась, например, одна хорошая знакомая, одинокая женщина с ребенком и собственной уютной квартиркой, куда он мог свободно прийти, но потом так же свободно и уйти, не рискуя связывать себя новой женитьбой - ну их к Богу! Совершал иногда небольшие загулы с приятелями из своего литературного окружения, а потом болел с похмелья (сам он шибко не пил, но именно таким представлял себе богемное общение с себе подобными); поругивал в тесных компаниях сионистов, которые, будто бы, не дают ему развернуться, и намекал, что если б не они, он бы теперь ого-го сколько наворочал; вошел в городскую экологическую комиссию и участвовал в ее работе, где, впрочем, помалкивал, потому что даже на этих шумных сборищах обдумывал сюжеты и искал прототипы... Он бы с удовольствием не занимался всем этим - сидел бы да сидел в своей комнатенке за любимым столом, среди любимых книг и папок этаким добровольным затворником, служителем культа единственной Прекрасной Дамы - Музы фантастики. Но, увы, терять время на все эти побочные занятия, по его представлениям, обязывало его звание большого серьезного писателя.

А в остальном - все то же изо дня в день, из года в год: бдения за письменным столом, сутулость от бдения, сухой кашель по утрам от злоупотребления сигаретами, по вечерам до глубокой ночи - чтение, чтение, чтение. Иногда - поездки, ходьба по редакциям... Что еще? Да вот, пожалуй, и все.

Но о самом-то удивительном, фантастическом событии в его жизни, которое встряхнуло его и круто изменило гладкое течение его писательской судьбы - речь впереди.

* * *

В один прекрасный день наш фантаст сел за роман. Мысли о нем уже давно занимали его, но он отодвигал и отодвигал их за всякими незначительными делами и замыслами. Не решался. А тут вдруг понял, что предстоящий этап жизни его должен ознаменоваться не менее чем романом. Это был его экзамен и долг одновременно. Он понимал, несмотря на похвалы друзей и доброжелателей, что шел до сих пор проторенными путями. А теперь чувствовал, что готов делать что-то свое, необычное. Проторить собственный путь. Какой-никакой, а - собственный!

Начало романа, кажется, получалось интересное, а потом на тебе - опять заехал в наезженную колею: без этих людей будущего и инопланетян, интерферентов проклятых, никак не получалось! И так, и этак ломал голову. Ни сигареты, ни крепкий кофе не помогали. Начал уже и травки-стимуляторы от огорчения пробовать...

Остановиться бы. Передохнуть. Собраться с мыслями. Но рука уже не могла остановиться - неслась и неслась.

Останавливался, конечно. Думал с горечью и отчаянием о том, что не учился, не получил серьезного образования, не знает как следует ни истории, ни философии, ни естественных наук, что шел по легкому пути - глотал и глотал фантастику, фантастику, фантастику, да еще тоненькие научно-популярные брошюрки для ликбеза, и единственное, что он может теперь - это множить и множить, без конца перекраивая, давно пережеванные приемы и идеи, без конца стряпая одно и то же распроклятое, вторичное, кретиничное, многостраничное чтиво. А теперь поздно: ушло, улетело на легких крылышках времечко; теперь он, как запряженный конь-работяга, только и умеет что идти вдоль борозды и уже не может свободно ступить в сторону, на цветущие, вольные луга, не может мчаться в свободном полете, без упряжи и узды, разметав гриву и взбрыкивая: мозг забит схемами, соломой трафаретных терминов, стандартными героями с обязательно краткими, как вороний вскрик, именами: "Крэг", "Дуг", "Кай", - с этими проклятыми интерферентами, как бы их теперь ни называл!.. А поэзия где, где прихотливое движение МОЕЙ мысли, где МОИ слова, МОИ страдания, МОЯ радость открытий?..

И, вздохнув, наш автор снова брал в руки ручку и продолжал про похождения интерферентов, со злорадством предвкушая: ну, держитесь, гады - уж я вас, сукиных детей, разукрашу, уж я о вас все скажу, я вас так сейчас разделаю - окончательно, беспардонно! - чтобы вы на моем пути и попадаться-то боялись! А уж потом... И так увлекся работой, что не заметил, как ясный летний день померк и незаметно перешел в душный вечер, а затем в не менее душную ночь, и как незаметно за распахнутым окном собралась гроза. Очнулся только, когда черное небо так осветилось голубоватым сполохом ударившей недалеко молнии и затем оглушительно раскололось громом, что настольная лампа на мгновение погасла, а листья тополей перед окном зашипели в трепетном порыве. Тогда он оторвал полубезумные глаза от своих листов, повернул голову и безо всякой мысли устремил долгий, немигающий взгляд за окно.

Первое, что он ощутил, медленно выходя из творческого транса, была духота, от которой подмышками и по спине тек пот, а пульс стучал так, будто по вискам били молотком, и спирало в груди дыхание. "Ну и духотища! - тяжко вздохнул он. - Или это стимуляторы так действуют? Наглотался всякой дряни..." Встал, чтобы подойти к окну и дохнуть свежего грозового воздуха, но не успел шагнуть, как в открытом проеме медленно и зигзагообразно проплыл багровый раскаленный шар размером, наверное, с блюдце. Шар светился, ничего, однако, не освещая. Проплыл и скрылся.

Наш фантаст сел и сосредоточился. "Шаровая молния", - подумал он спокойно и даже удивился своему спокойствию - ведь он видел ее впервые. Даже биение сердца не усилилось: вот что значит всё на свете знать и всё уметь объяснить!

Он быстро подошел к окну и выглянул на улицу. Шара нигде не было. Разрядился? Или за угол залетел? Только черный ряд тополей шумел и волновался под порывами ветра и первыми каплями дождя; а так - тихо, пустынно. Вернулся к столу и снова сел. Взял ручку, намереваясь продолжить работу. Однако видение шаровой молнии в грозовой черноте ночи тревожило и мешало вернуться к рукописи - это он помнил хорошо, восстанавливая потом в памяти события от начала до конца, мгновение за мгновением.

И тут багровый шар возник снова. Выплыл, пульсируя и как бы ощупывая пространство вокруг, встал прямо перед окном - и с легким треском, будто рванули ткань, рассыпался на мельчайшие цветные светящиеся брызги.

Наш фантаст, к его чести, не испугался, не потерял самообладания перед непонятным явлением - только замер и судорожно напряг мозг, торопливо пытаясь объяснить явление. Сердце его забилось чуточку быстрее.

В комнате запахло грозовой свежестью, озоном, хотя - странно! - никакого движения воздуха от окна не чувствовалось.

И вдруг - что это? - по полутемной комнате (настольная лампа с глубоким абажуром комнату почти не освещала) от окна к двери под потолком плыло зеленоватое, полупрозрачное светящееся облачко и, будто живое, пульсировало. Наш фантаст, как завороженный, проводил его взглядом, медленно поворачиваясь на стуле. А оно, достигнув противоположной стены, из горизонтального положения перетекло вдоль стены в вертикальное, а затем стало удлиняться и уплотняться. Наш фантаст зажмурился на миг, тряхнул головой и снова открыл глаза. Нет, не галлюцинация! Между тем облачко, пульсируя и видоизменяясь, будто чьи-то невидимые проворные руки быстро лепили его, приобретало явно человеческие контуры. Вырисовывались голова, торс, руки. Но странный то был человечек - именно "человечек", до настоящего человеческого вида явно не дотягивая; то была, скорее, злая карикатура на человека: высокий, тонкий, узкоплечий, с тонкими же, висящими, как плети, ручками, с головой странного вида: совершенно круглая, зеленая, как небольшой арбуз, и полупрозрачная - сквозь кожу виднелись строение черепа и темные разветвления кровеносных сосудов; длинной острой пипкой торчал зеленый нос; вместо рта - темный провал; мертвенную зелень лица оживляли лишь зрачки другого - теплого, желто-оранжевого - цвета.

Овеществление гомункулуса длилось считанные секунды.

"Да это же... интерферент! Посланец!" - как-то сразу понял фантаст. Между прочим, страха у него при этом не было - это он тоже хорошо помнит, хотя и смотрел на возникновение явно неземного и, честно говоря, страшненького гостя, перестав дышать, с сердцем, бьющимся, кажется, на пределе возможностей. Но это - скорее, от жгучего любопытства; так, наверное, смотрит ученый в своей лаборатории на рождение нового, невиданного явления, детища собственных многолетних трудов и поисков.

На "человечке" был какой-то зеленоватый же фосфоресцирующий наряд, скрывающий ноги. Впрочем, казалось, он не стоит на полу, а парит в воздухе. Голова - в бледно-зеленом нимбе, подобно мертвому отсвету неоновых цветных трубок над магазинами; отсвет этот падал на пустой кусок стены за "человечком". Он был реален, этот человечек!

Пауза затягивалась. "Уникальный случай! - подумал наш фантаст и даже похолодел от собственной решимости: - Надо идти на контакт!"

- Ну-с, с кем имею честь? - с наигранной бодростью, слегка, впрочем, хрипловато и неуверенно, сглотнув ком напряжения в горле, произнес он, вспомнив весьма кстати гетевского Фауста: как дерзко и бесстрашно тот вызывал духа зла. И, осмелев от собственной дерзости, добавил: - Давайте объясняться! Говорите по-русски? Ду ю спик инглиш? Шпрехен зи дойч?

- Ну, чо с им делать будем? - раздался вдруг за спиной у него скрипуче-металлический, раздерганный какой-то фальцет.

Наш фантаст оторопело оглянулся - у окна плавал в воздухе второй пришелец, голубой.

"А-а, так вы - парой!" - подумал про себя наш фантаст, сначала с любопытством. Но вот до него дошел смысл фразы, произнесенной "голубым": они пришли с ним что-то делать?.. И тогда его охватил страх; мысли его заметались, и первой из них была - улизнуть; но один загородил дверь, а второй - в окне, да и четвертый этаж все-таки; соседу в стену стучи - не стучи: глухая ночь, гроза... Однако самообладания он старался не терять - только напрягся весь и настороженно уставился в "голубого", оценивая его намерения, поглядывая краем глаза и назад - следя за "зеленым".

"Голубой" был пониже "зеленого" и пошире в плечах, а в остальном - такой же: круглая голова, нос пипкой, оранжевые пульсирующие зрачки, слабое сияние вокруг головы, отраженное в створках распахнутого окна.

- Дак кончать его - или чо? - все тем же ржаво-скрипучим, нервически взвинченным фальцетом произнес "голубой", хотя, как готов был потом поклясться наш фантаст, рта "голубой" не открывал - звуки исходили непонятно откуда, из какого-то, похоже, динамика, и стереофонически резонировали в пространстве комнаты, имитируя живой голос. "А интонации-то - лагерные! - еще отметил про себя фантаст с легким презрением. - Тоже мне, не могли найти перевоплощения лучше!"

Меж тем "голубой" медленно плыл от окна к фантасту, намереваясь зайти сзади. "Э-э, так ты и впрямь - "голубой"? - мужественно усмехнулся наш фантаст, настороженно следя за ним. Теперь он заметил в руке у "голубого" какой-то продолговатый блестящий предмет: нож? палка? фонарик ли?.. - с конца которого стекали едва заметные мелкие искры.

- Нет, пусть живет, - раздался со стороны "зеленого" тоже механический, но довольно чистый спокойный баритон. - Центр агрессии у них под затылочной костью, в гипоталамусе. Всего-то один спиралевидный нейрон нейтрализовать. Давай!

"А ты, гад, под интеллектуала рядишься?" - метнул в "зеленого" затравленный взгляд наш фантаст, чувствуя, что гости полны решимости что-то с ним сейчас сделать, а вслух истерически крикнул, теряя выдержку, вскакивая со стула и загораживаясь им:

- Чего вам от меня надо?

- Мы не гады, - спокойно возразил "зеленый", прочитав мысленную фразу фантаста - фантаст готов был потом клясться, что вслух слова "гад" не произносил. - Мы к тебе доброжелательны, но есть же предел терпению!

- А, может, стерилизовать? - проскрипел "голубой" и, кажется, даже хихикнул от удовольствия. - Они же все как шелковые тогда!

Страшный смысл слова "стерилизовать" поверг нашего фантаста в ужас. "Они могут!.." Сердце его, тяжело трепыхнувшись, на миг остановилось, руки и ноги ослабли, по спине вниз, к самому копчику, поползли не то липкие капли пота, не то просто мурашки ледяного ужаса, и все там у него онемело... Но нельзя же, нельзя просто так сдаваться - надо защищаться!.. Что бы такое схватить?.. Ах да, пишущая машинка!..

- Нет, не надо пока стерилизовать, - отозвался между тем "зеленый". - Лишняя травма. У них ранимая психика.

Наш фантаст изловчился, схватил пишущую машинку, свое единственное и верное оружие, и прижал к груди, готовый в любую секунду обрушить ее на "голубого", прямо в его пульсирующие, нагло надвигающиеся желто-оранжевые зрачки.

- Положь на место! - проскрипел тот строго, коверкая язык. - И сядь. Сядь на стуло, кому говорю!

Наш доблестный фантаст уже изготовился швырнуть в него машинку - и не мог! В это время одна из тонких рук "голубого", держащая непонятный предмет, протянулась к фантасту, неестественно став еще тоньше. Пронизывающая электрическими разрядами, корежащая все его тело сила заставила фантаста опустить машинку на место и сесть на стул. Он готов был заплакать от бессилия. Кожи его сквозь волосы где-то на затылке коснулось щекотливое и, казалось бы, приятное легкое жжение, но от этого чужого жуткого прикосновения остатки самообладания окончательно покинули нашего фантаста: животный ужас пронзил его, как острый тонкий клинок - насквозь; он вжал голову в плечи, одной рукой закрыл лицо, другой - защитил на всякий случай пах, затрясся весь и завопил:

- Не надо! Прошу! Что вы от меня хотите?

- Оставь его пока, - отозвался голос "зеленого".

Жжение в затылке прекратилось.

- Хорошо, я скажу, чего мы хотим, - продолжал "зеленый" спокойно и строго. - Мы хотим от вас немногого. Мы стараемся не вмешиваться в вашу жизнь, кроме случаев, когда вы готовы погубить себя и друг друга. Никто не поможет вам научиться жить - только сами, - "зеленый", видимо, старался подбирать самые простые слова, объясняя, как взрослый - ребенку, в то время как фантаст по-прежнему сидел, скорчившись и закрыв одной рукой лицо, а другой - пах. - Вы суеверны, суетливы и примитивны во всем, от физиологии до мышления, вы так зависите еще от собственной природы, от своей бестолковости...

Наш фантаст, будучи сначала совершенно не в состоянии сосредоточиться на этих нарочито простых фразах, начал, наконец, усилием воли понемногу вникать в них.

- Вы не умеете пользоваться даже данными вам возможностями, не говоря уж о том, что вам пока еще не дано выбраться из материального субстрата, перейти на иные уровни существования, на иные уровни сознания. И вам еще охота усугублять ТАКУЮ жизнь?.. И ты, поганец - я к тебе обращаюсь! - повысил свой бесстрастно-строгий механический баритон "зеленый", а "голубой" в это время, видимо, нажал кнопку в своей непонятной блестящей палочке, потому что там, в основании затылка у нашего фантаста неприятно, как удар хлыста, щелкнул электрический разряд, заставивший его сильней втянуть голову в плечи и послушней вникнуть в речь "зеленого". - Ты, вместо того, чтобы помочь собратьям выбраться из грязи, разжигаешь в них злобу, агрессию, жажду подавлять и убивать! Халтуру гонишь, но - злую халтуру!..

- А сами-то подавляете? - не убирая рук с лица и паха, прохныкал фантаст.

- Не понимает, - проскрипел над ухом "голубой". - Давай стерилизуем?

Фантаст совсем сник. Он готов был упасть под стол.

- Нет, это будет похоже на мщение, - ответил "голубому" "зеленый". - Мне б хотелось, чтобы дошло и так - при всей их примитивности они умеют мыслить: вопрос его разумен... Но разве ты не понял, что есть предел терпению? - опять обратился он к фантасту. - Ведь больных и сумасшедших у вас лечат, не так ли?.. Мы не хотим ни рабской покорности от тебя, ни страха - мы только пытаемся внушить: оглянись в себя. И подумай. И не только о себе. Ты понял?

- Да! Да! - торопливо ответил фантаст, тряся головой. А сам тем временем не без злой иронии подумал: "Как же, страха не хотите? А меня от радости трясет, да?" - подумал и испугался - вдруг поймут?

- Ладно, оставь его, он не выдержит: сто шестьдесят и двести на сто двадцать, - сказал "зеленый", намекая, должно быть, на предельное состояние сердца нашего фантаста. - Хочется поверить ему и так. Уходим.

- Но помни! - хихикнул над ухом "голубой" шутник и коснулся своим предметом правой руки фантаста, по-прежнему прикрывавшей лицо. И - опять электрический разряд, только на этот раз такой сильный и резкий - словно удар хлыста - что рука онемела и повисла, как плеть, и он невольно прижал ее к себе другой рукой.

- Давайте поговорим! - робко взмолился он, поняв, что опасность проходит, поворачиваясь к "зеленому", явно старшему из них... О, человече, легковерная, настырная, забывчивая тварь! Едва миновала опасность - и ты опять назойливо забубнил: - Давайте спорить! Давайте прояснять наши точки зрения!

- О чем нам спорить?.. Еще не время! - ответил "зеленый", растаивая.

Две-три секунды на его месте еще оставалось бледное световое пятно, но и оно расплылось и исчезло. Фантаст оглянулся - "голубой" тоже исчез.

Долго он сидел, сгорбившись и положив руки на стол, как после тяжелой работы. Потом поднял голову и осмотрелся. Встал, покачиваясь и приходя в себя, как после обморока, подошел к окну, выглянул на улицу, внимательно осмотрел подоконник и оконные створки. Никаких следов! Было ли все это? Не бред ли? Его вдруг стало трясти в ознобе; его колотило и корежило - от пережитого ли страха, от перенапряжения или просто от послегрозового холодного сырого воздуха, заполнившего комнату? Он попробовал закурить - руки тряслись. Он захлопнул на всякий случай окно, разделся и, не выключая лампы - выключить лампу ему было страшно, как в детстве - повалился в постель, накрылся, дрожа, с головой одеялом и сжался под ним в комок. Согрелся, наконец, но уснуть до утра так и не смог. Все восстанавливал и восстанавливал в памяти случившееся, пытаясь слепить из него нечто цельное и последовательное, и все сомневался: не бред ли это был, не плод ли собственного усталого воображения и расшатавшихся нервов? Не сходит ли он с ума?

* * *

Несколько дней он не выходил из дома. Не работал, не читал. Лежал, курил, думал. Состояние было болезненное, и ныла, немела от электрического удара правая рука. А когда вышел на улицу и встретился с друзьями - те изумились переменам в его внешности: побледнел, осунулся, в глазах залегла какая-то не проходящая печаль. Но самое странное - в волосах его и бороде засеребрились сединки. Вот это да-а!

- Что с тобой? - недоумевали друзья.

- Да так... - отмахивался он. - Приболел немного.

И - молчок. Потом уже, через несколько лет рассказал кое-кому по секрету, с шуточками и ужимками, так что никто толком и не разобрался: вправду - или разыгрывает?

Да он и сам сомневался. Но следок-то остался на правой руке, между большим и указательным пальцами, там, где коснулся "голубой" своим предметом и хихикнул: "Помни!" - темный такой, ничем не смываемый, похожий на родимое пятнышко, а присмотришься - какой-то сложный знак угадывается: не то цветок, не то что-то вроде греческой буквы "фи"... И, главное, всегда перед глазами: как только положит руку с ручкой на белый лист бумаги - мозолит взгляд пятнышко, и рука сразу ныть начинает!

Фантастику свою он забросил.

Но душа зудила и требовала работы. Привычка уже - куда от нее денешься? Начал ни с того ни с сего сочинять деревенскую прозу.

А о чем еще было писать? Хоть и родился, и прожил всю жизнь в городе - города он не знал, кроме лестничной площадки, на которой жил, гастронома на углу, куда регулярно ходил за продуктами, кафешки, в которой встречался иногда с друзьями, и пятого номера автобуса, на котором ездил в центр. Город пугал его сложной, глубинной, скрытой от праздного стороннего взгляда жизнью, а то, что виделось, лезло в глаза - было до того мерзко, серо и скучно, что с души воротит. Рука не подымалась писать про эту мерзость. А о деревне - что не писать! Он бывал там в детстве, пока живы были его дед с бабкой - по целому лету, бывало, гостил. Воспоминания о тех днях были ярки и праздничны - словно о детски чистых снах... Только оживить. А для этого целые вороха книг есть - один словарь Даля чего стоит!

И полились длинные повести про добрых деревенских стариков и старух с их вечными "чаво" и "кабыть", про голенастых девчонок, которые как-то враз вырастают в сочных девах, про одетых в старые пиджаки и картузы мужиков с простодушной хитрецой в глазах... Ну и, конечно - про "белую кипень черемух", про "голубое бездонное небо", про ночевки на поветях в духмяном сене, где сквозь прореху в кровле непременно видна "одинокая печальная звезда" и т.д. и т.п. - в общем, про ту весьма условную деревню, которой давным-давно уже нет, да, возможно, и не было никогда.

Но прошло время, и он снова вернулся к фантастике. Только публикует он ее теперь под замысловатым псевдонимом - чтоб никто не узнал. И интерференты эти у него теперь такое вытворяют! Это он, похоже, мстит им за ту ночь унижения и слабости. Ничего-то он не понял. А под своим именем так все и гонит "деревенскую" прозу.
1989 г.