Пишет вам неизвестный читатель из Сибири, с далекой таежной реки Тянигус. Эту речку вы не найдете на карте: длиной она всего около ста км от истока до устья, шириной, как говорится, в два куриных шага, и ни единого населенного пункта на ней нет, так что более точных координат о себе сообщить не могу. Да они к делу и не относятся, потому что я хочу всего лишь высказать несколько мыслей по поводу дискуссии на страницах вашей газеты. А сам я для вас интереса не представляю - человек не передовой, и даже наоборот: в данный момент не в ладах с милицией, поэтому предпочитаю держаться в тени.
Ну, чтобы не быть совсем уж безымянным, зовут меня, предположим, Константин Пряхин. А, может, и еще как - неважно. Мне полных двадцать семь лет, из них восемь учился в школе, еще два года в техникуме (не доучился), два года - в армии, и три года сидел (надеюсь, понятно, где). Ну, работал еще в разных местах с перерывами. После отсидки попал, как говорится, в дурную компанию, с которой связался еще "там". Пытался честно трудиться, не получилось. И вот один неосторожный шаг, и ты зарабатываешь еще восемь-десять лет. Дело путаное, так что ворошить его тут не будем. Скажу только, что в компании меня самого подколоть собирались, да вышло не по-ихнему. Но сидеть придется как миленькому - ранее судим. Короче, родственники погибшего подали в суд, а я не выдержал - дал тягу. Так что, с одной стороны, меня ищут менты, с другой - родственники погибшего, с третьей - прошлые дружки, и поди, докажи им всем, что не верблюд.
Пишу вам не потому, что каюсь или жалуюсь на судьбу, или боюсь возмездия. Может, и каюсь, и кляну свою нестойкость характера, но до этого вам дела нет - пишу все это, только чтобы объяснить, почему сюда попал. Места здесь глухие: как говорится, тайга - прокурор, медведь - хозяин, милиция свой нос не сует, и самое большое начальство - действительно Михал Потапыч: он тут, за сопкой, живет, и мужик, в общем-то, спокойный, только страсть как любит муравьев зорить и жрать их яйца, а когда они облепят ему морду - ревет на всю тайгу. Но мы друг другу не мешаем, правим сообща. Стало быть, Тянигус - уже вроде как не монархия, а республика. Шучу.
А теперь хочу высказать свои мысли. Я имею склонность их развивать - это заметила еще моя школьная учительница литературы по прозвищу Дрататья. Если вам понравится - могу расширить контакты, т.е. писать еще, потому что мне здесь приходят мысли, и я рад поделиться. Знак, что вам понравилось, будет, если вы их напечатаете. Ну не обязательно все, а хотя бы некоторые. Мне газеты приносят, и вашу тоже, и я их читаю. Живу, как фраер, в общем.
Вот мой автопортрет: оброс бородой, смахиваю на геолога. Или на интеллигента. Большой крест на груди ношу. Для понту.
Вы спросите: а как и чем я живу в тайге? А вот как. Тут через каждые тридцать-сорок км охотничьи избушки. Если, скажем, один охотник умирает, другому настоящему охотнику западло занять ее: свою строит. Вот и живу в одной такой. Печка есть, полати, пол. И банька по-черному рядом, у ручья. Культура, одним словом!
Теперь о прочей жизни. Думаете, если в тайге нет населенных пунктов, она, значит, безлюдная? Фуиньки! Только живя здесь, можно понять, какой настырный этот русский человек - от него никуда не спрячешься: прет и прет через этот дуролом. В тайге, в дуроломе этом, попробуй только, оступись: нога - хрясь, и хана, зверюги растащат по жилке, по косточке. Погибнуть - ни за понюх, а он, этот человек, лезет и лезет из любопытства в самую-то глухомань, и чем глуше, тем ему кайфа больше. И по одному ходят. Теперь я понимаю, как была Сибирь освоена, как наши до самой Америки дотопали. Вы, конечно, скажете, что это сброд, бичи по-нынешнему. Да, бичи. Но, сидя в кабинете, ничего не откроешь.
В общем, первым у меня нарисовался Кащей. Это я его так назвал. Смотрю как-то, шлепает мужичонка; за спиной алюминиевый короб литров на шестьдесят. Я ему: "Давай, земеля, к моему шалашу. А выпить найдется, так дорогим гостем будешь. Как там власть? Стоит?" - "А хто она тебе? - спрашивает, хитрюга. - Сестра, ай теща?" Подошел, разболокся, стер пот со лба. А ни ружья, ни даже порядочного ножа с собой: прямо как у себя дома - любой из наших сейчас бы начал над ним свою власть качать. Харчишки раскладывает; достает, в самом деле, бутылку, меня приглашает.
А у меня как раз тоскливо было с харчем: хлеб да черемша, - но чайник с теплым пойлом всегда на таганке стоит. Выпили с ним, разговорились. Он ягоду берет и возит продавать в город. Спрашиваю: а стоит ли овчинка выделки? Ближняя остановка поезда - сорок км, да и то если прямо через перевал. Стоит, говорит, и - точную арифметику мне: возле дороги ведро в день наширкаешь - хорошо; короб наполнить - неделю надо. А ежели нетронутая она - шесть ведер в день напластать - и делать нечего, плюс два дня - дорога туда-обратно. Четыре дня выгадываешь. Вот и ищет нетронутые места.
Я и подумал: мне такая компания кстати. Говорю: давай, буду собирать, а ты таскай и продавай в городе; навар - пополам; приноси мне продукты, курево, водяру, газеты и журналы; для этого ты, мол, должен принести полиэтиленовые мешки - ягоду в ручье хранить. Предупредил только, чтобы зубы не замок и хитрить со мной не пытался. Кое-чем припугнул, кое на что намекнул. И пошло дело; кооператив заработал.
Потом еще двоих принял. Первый из них - Вовка. Я его Смоктуном окрестил: он, когда жрет, смокчет, чавкает, значит, а я нервный, терпеть этого не могу, и чтоб постоянно не поминать: "Не смокчи!" - вот тебе кликуха: "Смоктун", - и носи на здоровье. А как появился-то: лежу вечером у костра, азобышек потягиваю, кайф ловлю перед сном, слышу треск в кустах. Неуж Хозяин, соседушко? - думаю. И встретить нечем. Головню в руку взял, жду. Смотрю: вроде, человек из кустов выломился, подходит осторожно. "Можно, - спрашивает, - ночь у костра покемарить?" - "Разрешаю, - говорю. - Покемарь". Он молчком присел, разулся, прилаживает носки сушить. Приглядываюсь: вроде, пацан еще, и совсем не таежник: штанишки хэбэ, пиджачок, на ногах плетенки, с собой - ничего, как будто он мне в городском парке встретился. Только мокрый по самое не могу. Но черт его знает, чего ему тут надо? Поди, набедокурил дома да сбежал подальше от отцова ремня? По фене ботает, но не натурально - кино мне тут гонит. Посидел, вынул из кармана сухарь, почавкал, сходил к ручью, напился. Начинаю прощупывать - от прямого разговора уходит: "Да тэ-эк...", "Да ничего..." Ну, думаю, ладно, молчи. Пошел в избу спать, его не зову - на кой он мне: есть и такие, что за краюху хлеба замочит. Оставил дверь открытой, лег, сплю вполглаза. Пацан раскочегарил костер, лег возле него, ворочается... Вышел на зорьке, смотрю: ужался весь, как собачонка, лежит калачиком прямо на земле у потухшего костра - даже жалко его, ей-богу.
Я чай заварил, сел завтракать, его не зову. Он проснулся, сел. Сухарей, видать, больше нет, и зубами от холода клацает. Потом встал. "Ну, я пошел", - говорит. Я ему тогда: "Нет, стой! Что-то мне твоя ряха не нравится. Может, сейчас пойдешь и заложишь? А я не хочу, чтоб меня закладывали. Знаешь, что с такими делают?"... Сопит молча.
"Сядь!" - говорю и показываю глазами на чурбак рядом. Помялся, сел. Спрашиваю - отвечает, а самого аж корежит - не любит, видать, когда ему рака за камень запускают. А мне чихать: любит - не любит? - мне знать надо, с кем дело имею... "Так что привыкай, - говорю, - придется тебе, при твоей-то жизни, к нашему брату притыкаться. А наш брат такого фраерства не то что не любит - оно ему, как все равно красная тряпка быку: дразнит". А история у него, оказывается, простая, как одиножды один: их, гавриков, у матери трое, сама - проводница на поезде, то на работе, то в загуле, отец по тюрьмам затерялся. Так мой гостенек, оказывается, зимой на буровых кантуется, а летом бродяжит. Сейчас идет смотреть, какой нынче кедровый орех уродился - хочет с кем-то шишковать по осени. "Ладно, - говорю, - садись завтракать, потрёкаем". Предложил жить у меня, сказал условия. Он согласился; только, говорит, можно кореша приведу? Ух, ты, думаю - ловок! Потом понял: один он меня боится. "Какой такой кореш?" - спрашиваю. "Да-а, - отвечает, - тут один ошивается возле железной дороги. Москвич". - "Ну, - говорю, - веди, посмотрим, что за москвич". Ушел, через два дня вернулся, привел. Посмотрел я: точно, москвич - он москвич и есть, я их за километр чую: ученый, видать, да недоученный маленько; там их миллион, таких, по вокзалам кантуется. Лысый, облезлый, сюсюкает по-московскому, болтает много без толку: все-то он знает, про все слышал, - и весь пришибленный какой-то, а водку пьет - так аж дрожит. Спрашиваю его: "Ну, и как сибирская тайга?" - "Да ну ее, - говорит, и дальше - складно, но матерно. - Только, - говорит, - водочкой и спасаюсь: засадишь - страху нет, ляжешь под пенек и спишь, как ангел".
Угостил обоих как следует - у меня уже снабжение налажено: Кащей бесперебойно работает. "Но, - говорю, - тунеядцами у меня не будете!" И начали жить, как в сказке: Смоктун с Москвичом ягоду рвут, Кащей только успевает таскать коробами в город. Иногда Москвич или Смоктун по очереди с ним ездят. Когда разрешу. Проветриться.
Сначала красная смородина шла, потом жимолость, сейчас черника идет, потом малина будет, потом черная смородина, потом брусника, потом орех... Ягоды - завались, организация у меня четкая: день работаем, два гужуемся, отдыхаем: ждем Кащея. Подозреваю в себе крупные организаторские способности.
Не без ЧП, конечно. Как-то поехал Москвич с Кащеем в город, деньги у Кащея выманил и пропил, а сказал, что потерял. Пришлось учить уму-разуму - три дня потом кровью сморкался. А как иначе?
А то Смоктун намерился смыться. Москвич же его и продал - испугался один на один со мной остаться. А мы договорились до белых мух жить обща, потом разбежаться. Тоже поучить пришлось.
А то еще Москвичу со Смоктуном показалось, что я их сильно эксплуатирую - настоящее восстание подняли, р-революционеры. Сидим это однажды, ужинаем, бутылочку прикончили, все так хорошо, мирно, и на тебе: вдруг, слово за слово - сцепились: как поперли они на меня! Я, соответственно - на них. Они - за ножи, я - за топор. Смоктун изловчился, достал меня дрыном по голове, я упал, они навалились, ногами побуцкали, связали. Наутро протрезвели - давай извиняться и по новой договариваться. Договорились, развязали, выпили мировую.
Сейчас дожди наладились. Балдеть обрыдло, уже опухли все. Смоктун с Москвичом в очко режутся, а я вот почитал вашу газету и письмо вам решил замастырить: возмутило меня некоторое, и вот какие мысли хочу высказать.
Мы, конечно, с вашей точки зрения, нетрудовой элемент, паразиты. Паразиты, мол, и спекулянты. А я считаю, что наш труд вполне эквивалентен деньгам, которые вы платите за наш товар, как говорится на языке политэкономии - тоже изучали кое-что в свое время. Вы на базаре, когда покупаете у Кащея ягоды, всяко его обзовете: шкурой, куркулем, жмотом. Но к вам же никто в карман не лезет - возьмите да соберите сами! Нет, вы толстые, вы боитесь свои мягкие жопы растрясти, а ягодку таежную любите. Поэтому сколько мы с вас запросим, столько и дадите. Вполне можно спекульнуть на вашей слабости и сделаться миллионерами, была бы охота. Расчистить маленько тропу, пригнать мотоцикл, и - вози ягоду тоннами: ее тут, я прикинул, три четверти пропадает. Орехи - те на пятьдесят процентов, остальное белкам да кедровкам остается. Грибы - на все сто, никто их тут не берет, идешь и пинаешь, как футбол, а потом и пинать надоедает. Интересно, почем у вас грибы на базаре? Надо, чтобы Кащей узнал. Тоже, поди, денег стоят? А скорей всего их там у вас совсем нет, дефицит.
В общем, можно запросто заработать на вас миллионы - я тут прикинул, и мы поспорили на этот счет. Но все сказали, что скучно это: копить миллион. А я так даже не знаю, что с этим миллионом делать, кроме как пожрать, выпить и одеться поприличней. Напишите в вашей газете: как его можно употребить с толком? Или вам слабо написать про это - пусть лучше сгниет все? По-вашему, знаю, хорошо бы создать здесь какой-нибудь "Тянигус-трест" по добыче даров природы. А если трест, то обязательно пришлете директором туза-ворюгу на "Волжанке", а у него - пять человек замов, секретарши, кадровики, а потом на карте нашей Родины появится новый поселок в пять тыщ жителей, какой-нибудь Светлогорск, а ни природы, ни даров уже не будет, все выкорчуют, вытопчут и разворуют.
Кстати, про природу, про экологию вашу тоже - трубите, трубите в каждой газете: кто-то вам воздух портит, воду, землю. Прямо даже смешно читать. Кто тебе портит-то? Я к тебе обращаюсь, к тому, кто эти статейки пишет да во всяких комиссиях заседает! Ты же сам себе все портишь! Ты на чем на работу ездишь? На машине? Или хотя бы в автобусе? А ты каждый день на работу пешком ходи, вот и будет воздух чище. Ты ведь, наверное, толстый, жрешь много? А ты жри поменьше - знаешь, сколько земли чистой сохранишь? И в тепле-то ты любишь жить, и при электричестве, да каждый день под горячим душем или в ванне мыться, и чтобы квартира твоя вся мебелью была заставлена. А откуда все берется? Папа Карло на бумаге, что ли, рисует? Ты хочешь, чтоб на всем этом твой сосед экономил, а сам бы ты жрал и тратил все это от пуза? Дураков ищешь? Не найдешь - все нынче если и не умные, так хитрые. Вот и дыши собственной вонью, и пей собственные помои - на кого обижаться-то?
Или вот еще. Так много сердобольных стало! Чуть не в каждой газете: одному какие-то лесные орхидеи жалко - мало осталось, другому жалко бездомных котов, третьему - лебедей: читал, как целым городом однажды пару лебедей спасали. Интересно! А как насчет того, чтобы человека пожалеть? Того самого, которого давят, калечат каждый день на улицах, на заводах, на стройках? Понятно, что ни Смоктуна, ни Москвича вам не жалко. Хотя почему бы не пожалеть? Недоделанные они и тоже судьбой обиженные. Но вот написал бы кто-нибудь из вас хотя бы маленькую статеечку: как, мол, мне жалко простого стропаля Ивана Ивановича Иванова, которого придавило вчера плитой на стройке! Или даже про неизвестного прохожего, которого на улице машиной сбило. Не напишете ведь, слабо вам написать - никому не интересно! Ну, хорошо, неинтересно. Тогда хоть отведите в газете маленький уголок и сообщайте каждый день, кого угробили вы за день. Но каждого помяните, и я поверю в вашу жалость! А пока нет, не верю: играете в свои игры. Только кому мозги пудрите? Мне? Или себе?
Знаю, ткнете в меня самого: чья бы, мол, корова мычала - сам человека убил! Ну, предположим. Но меня-то закон преследует, найдет - не помилует; да я сам себя казню, я в бегах, я прячусь, как лесной зверь, от погони. А у вас ваши начальники, которые одним движением руки убивают, калечат, душат людей отравой - они же сидят себе в креслах, а вокруг них - шума-то, разговоров! А пусть бы побегал, как я, от закона. Эх вы, балаболки!
Вот он, ваш город и ваши правила жизни. Я понял кое-что, живя здесь. Может, и пишу затем, чтоб вас подразнить, в кошки-мышки сыграть: ау, поищите меня! Самому-то идти навстречу своей судьбе неохота. Хоть и чует сердце, что скоро мне крышка. Мало чего я получил от жизни, но ни за какие деньги не нужны мне ваши блага, чихал я на них, потому что город - это когда много людей, а жить, когда вас много, вы не умеете. Там, где много людей - всегда кто-то впереди, а кто-то сзади. Ну, состояние того, кто впереди, понять легко. Можно понять и того, кто посередине. А как - того, кто сзади? У кого не хватило чего-то, чтобы быть хотя бы посередке? Да еще если он понимает, что ему чего-то недодано? Вроде бы и от голода не страдает, и выпить найдется, но, думаете, уже облагодетельствовали его этим? Он же страдает. Он все равно страдает, запомните это! Ему не нужны ни ваши доказательства, что все равны, ни ваш дешевый хлеб, чтобы не подохнуть с голоду - он презирает вашу жалость и ваше равнодушие, и ваше презрение тоже. Ваши города заставляют жить по вашим законам, стремиться куда-то, а когда все стремятся в одном направлении, тут-то и оказывается, что все устроены по-разному, что не могут все одинаково. А если я не хочу никуда стремиться? Если я не хочу со всеми одинаково?
Вот здесь, в тайге, стремиться некуда - везде кругом она, матушка. Здесь нервы успокаиваются, здесь не чувствуешь себя сявкой, бичом или уголовником - здесь просто начинаешь чувствовать себя собой.
В общем, природа - это лучше всякого курорта. Слабо вам придумать что-нибудь взамен ее. Слабо взамен - и города, и всякие занюханные ваши чудеса и радости, и ваши удовольствия! Эх, если бы навсегда остаться в лесу! Но не можем уже навсегда, ни я, ни Смоктун, ни Москвич - порченые уже, вечные квартиранты на этом свете. Тыкаемся, как слепые щенки в сучье вымя, а оно - пустое, оно не для нас: чужие мы на земле, брошенные, не свое место заняли. Вот так-то!
Это моя последняя мысль на сегодня. Хватит, день кончается, темнеет. Другие мысли сообщу в следующем письме. Понятно, что мысли мои вы не напечатаете - скажете: бред сивого мерина. Вы грамотные и толстые и, конечно, думаете поэтому, что самые умные, что по-другому уже и думать нельзя. Но я-то тоже кое-что понял. Например, что человек хитер, но природа умнее человека. Только она слаба. Так жизнь устроена - есть тут какой-то тайный закон: умному сила не дается. И вы, дураки, задавите ее. Навалитесь разом и задавите своей дурной силой. А я хочу открыть вам глаза.
С пламенным приветом - житель великой сибирской реки
Тянигус Константин Пряхин, в народе - Талда.
9
Александр АСТРАХАНЦЕВ. Кое-какие мысли о природе и вообще